Походы русских войск при Иване III [Юрий Георгиевич Алексеев историк] (fb2) читать онлайн

Юрий Георгиевич Алексеев Походы русских войск при Иване III

Введение

Военные проблемы истории создания единого Российского государства при Иване III, в частности боевая деятельность войск, почти не подвергались специальному исследованию.

Дореволюционная историография рассматривала эти проблемы в общем контексте истории России, не уделяя им специального внимания (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев и др.). Исключение составляют труды Г. Ф. Карпова^[1] и особенно А. Е. Преснякова,^[2] в которых рассмотрено стояние на Угре в 1480 г.

В советской историографии К. В. Базилевич в своей монографии, посвященной внешней политике Ивана III, исследовал такие проблемы, как «Стояние на Угре», Свейская война 1495–1497 гг., война с Литвой и Орденом 1500–1503 гг.^[3] Н. А. Казакова в исследовании о русско-ливонских и русско-ганзейских отношениях уделила внимание войнам с Орденом в 1481 и 1501–1503 гг.^[4] А. А. Зимин рассматривал события войны 1500–1503 гг.^[5] Этой же войны коснулся и С. М. Каштанов^[6].

Военные историки уделяют эпохе Ивана III гораздо меньше внимания, чем, например, Куликовской битве или эпохе Ивана IV. Н. С. Голицын ограничился общим обзором военных событий при Иване III, не подвергнув их специальному анализу.^[7] Л. К. Банов, признавая в принципе важность изучения истории русского военного искусства, подверг специальному изучению только Шелонский поход 1471 г.^[8]

В обобщающем труде Б. А. Разина прослежены некоторые вопросы:

— поход на Новгород в 1471 г. и Шелонская битва;^[9]

— война с Литвой 1492–1493 гг.;^[10]

— война 1500–1503 гг. с Литвой и Ливонией, битва на Ведроше и бой у оз. Смолина. Но такому событию, как победа («Стояние») на Угре, уделено всего несколько строк, а многолетняя война с Казанью и Свейская война 1495–1497 гг. не упомянуты вовсе.

В. В. Каргалов подробно рассмотрел «Стояние на Угре» и сделал ряд интересных наблюдений и выводов, но событий на других стратегических направлениях не затронул.^[11]

В. А. Волков последовательно рассмотрел военные действия на всех направлениях, но только после 1480 г.^[12]

В новейшем обобщающем труде Института военной истории Министерства обороны РФ времени Ивана III посвящены три страницы, на которых дается общая характеристика стратегии Ивана III и упоминаются некоторые события (Ведроша, Угра), но без их конкретного анализа.^[13]

Предлагаемая работа — попытка проследить реальный ход боевых действий, формы руководства войсками, основные стратегические идеи военно-политического руководства страны (т. е. верховного главнокомандования).

Основными источниками для поиска ответа на эти вопросы служат летописи и разрядные записи.

Летописный материал хорошо изучен в отечественной науке с источниковедческой, главным образом текстологической, точки зрения. Для предлагаемой работы наибольший интерес представляет не столько соотношение летописных текстов между собой, сколько их первоисточники. С этой точки зрения я пытался выделить первоисточники документального и нарративного характера, имея при этом в виду, что грань между ними в реальных текстах провести не всегда удается.

Разрядные записи также тщательно изучались и изучаются отечественными источниковедами. В работе использованы разрядные записи, дошедшие в составе опубликованных разрядных книг 1598 и 1605 гг.

На протяжении рассматриваемого хронологического периода круг источников постепенно расширяется, характер их меняется, меняется и соотношение между ними. Можно отметить, что все большую роль играют разрядные записи, которые все сильнее влияют на летописные тексты. Уникальным источником является походный дневник великого князя, частично отразившийся в официозной великокняжеской летописи.

Изменение состава и характера источников само по себе является важным источником, свидетельством определенных исторических процессов, имеющих прямое отношение к рассматриваемым сюжетам. Анализ эволюции источников — основная источниковедческая проблема, стоящая перед автором предлагаемого исследования.

В силу специфики материалов и задач исследования первоочередное внимание уделяется самому ходу боевых действий, т. е. конечному результату деятельности всей военной системы в целом. Анализ хода боевых действий может дать возможность проследить в какой-то мере нити управления, движущие пружины боевой деятельности, т. е. перейти от видимых следствий к невидимым причинам, от результатов — к порождающим их условиям. По мере развития корпуса источников эти возможности будут расширяться, но в любом случае наши построения и заключения будут с необходимостью носить в значительной мере характер более или менее правдоподобных гипотез, а не незыблемых истин в последней инстанции.

Тесная связь стратегии с политикой — общепринятая аксиома. Следствие этой неразрывной связи — сосредоточение политического и стратегического руководства в одних руках, что в той или иной форме наблюдается во всех больших войнах и фактически приводит к появлению института верховного командования.

В малых войнах Средневековья этот институт воплощается в лице князя, который является и политическим, и стратегическим, а как правило, и тактическим руководителем на поле боя.

По мере развития политической системы средневекового государства, роста государственной территории и масштабов военных действий неизбежно наступает момент, когда тактическое и стратегическое руководство разделяется. Тут-то и появляется институт главного командования, несущего функции стратегического руководства вне поля сражения. При наличии нескольких стратегических направлений главное командование превращается в верховное командование, а соединяя в своем лице все функции политического и военного руководства — в верховное главнокомандование (ВГК). Как правило, эти функции осуществляет глава государства, при котором с необходимостью создается соответствующий аппарат управления.^[14]

Представляется важным проследить, когда в процессе складывания Российского государства, идущего на смену великому княжеству Московскому, возникает это новое явление, означающее важный рубеж в развитии политической и военной системы нашей страны. Одна из главных задач предлагаемой работы — поиск ответа на этот вопрос.

Вопросы, не имеющие непосредственного отношения к походам русских войск, не являются предметом исследования в предлагаемой книге и затрагиваются только по мере необходимости.

Вне рамок исследования остаются такие важные сюжеты, как развитие социально-экономической и социально-политической инфраструктуры, эволюция военной техники, сравнительный анализ русского и западноевропейского военного искусства и т. п.

Благодарю всех, кто принимал участие в создании этой книги.

Игорь Яковлевич Фроянов открыл мне двери исторического факультета, в стенах которого книга родилась. Мои друзья, товарищи, ученики, члены моей семьи помогали добрым отношением и советами.

Константин Васильевич Петров помог ознакомиться с новой литературой. Андрей Владимирович Калинин оформил географический материал. Сергей Витальевич Стрельников помог составить географический указатель.

Вся многотрудная работа по технической подготовке текста легла на плечи неизменной труженицы и помощницы Светланы Юрьевны Завельской. Книга не могла бы появиться без дружеской поддержки Андрея Юрьевича Дворниченко.

Всем им — низкий поклон.

Глава I. Походы 1460-х годов

Поход 1462 г.

Поход 1462 г. на Черемису и Пермь был известен еще со времени опубликования Архангелогородского летописца,^[15] но внимания историков не привлекал.^[16] На фоне позднейших крупных внешнеполитических и военных предприятий Ивана III он казался незначительным эпизодом, не вызывающим интереса. Однако в истории нет мелочей, которыми можно было бы пренебречь и которые не вписывались бы как необходимые элементы в общую канву исторического процесса.

Уст. летопись под 1462 (6970) годом после рассказа о кончине и погребении великого князя Василия Васильевича^[17] сообщает: «Того же лета посылал князь великий Иван Васильевич рать на Черемису: воевод своих Бориса Кожанова да Бориса Слепаго. А с ними устюжане, да вологжане, да галичане. А шли воеводы мимо Устюга к Вятке, по Вятке вниз, а по Каме вверх в Великую Пермь. Того же лета рать черемисская с татары казаньскими приходили на Устюжъский уезд, на верх Югу реки, на волость на Лоху, повоивали, в полон повели много руских голов. А устюжане ходили за ними в погоню; сугнав их, побили всех, а полон назад отполонили весь».^[18]

Это — первое известие о военных событиях времени великокняжения Ивана III, и уже в этом смысле оно заслуживает внимания.

Прежде всего необходимо установить степень достоверности рассказа Уст. летописи. Рассказ уникален — никаких упоминаний об этих событиях в других летописях нет. Однако Тип. летопись под тем же годом отмечает: «Того же лета Иова, епископ Пермский, крести Великую Пермь и князи их, и церкви постави, и игумены, и попы».^[19]

Это известие также уникально — его нет в московских летописях.

Известие Тип. летописи о крещении Великой Перми в какой-то мере связано по смыслу с сообщением Уст. о походе великокняжеских воевод, что косвенно подтверждает правдоподобие обоих известий.

При оценке степени достоверности известия необходимо учитывать особенности Уст. летописи. Она неоднократно подвергалась текстологическому изучению.^[20] Новейший исследователь отметил, что она весьма своеобразна, не находит близких аналогий в других летописях и что одним из возможных ее источников был Северо-Русский (Кирилло-Белозерский) свод 70-х гг. XV в.^[21]

Общерусские известия Уст. летопись нередко дает в собственной редакции (что частично отмечено исследователями). Особое значение имеют собственные устюжские известия, отмечаемые с 1218 г. К их числу относятся и сообщения о походах устюжан, и, в частности, рассматриваемый нами текст 1462 г.

Известие 1462 г. содержит важные реалии.

Первая из них: «… посылал князь великий Иван Васильевич рать на Черемису воевод своих…»

Кто такие эти воеводы?

Имя Бориса Кожанова в других источниках пока обнаружить не удалось.^[22] Предок Бориса Слепца — Захарий Тютчев — упоминается в Повести о Мамаевом побоище как «уноша от двора» великого князя «доволен смыслом», отправленный на переговоры.^[23] Сам Борис Матвеев Слепец сын Тютчева 10 ноября 1462 г. (вернувшись, очевидно, из похода) дал митрополиту Феодосию грамоту с обязательством не отчуждать пожалованные ему митрополитом земли в Суздальском уезде.^[24] В 1471 г по приказу великого князя он ходил с вятчанами в поход на Двину и участвовал в битве с новгородцами в устье Шиленги,^[25] в дальнейшем был наместником, или волостелем, у Большой Соли в Костромском уезде.^[26] Таким образом, по крайней мере, один из воевод похода 1462 г. — представитель видного служилого рода, вероятно, связанный с Двором великого князя (в Тетради Дворовой XVI в. Тютчевы — дворовые дети боярские по Дмитрову, Кашину и Суздалю).^[27]

Назначение такого воеводы — свидетельство серьезного внимания, уделяемого великим князем походу 1462 г. Поход на Черемису — акция великокняжеской власти, имеющая не частное, но государственное значение. С воеводами великого князя идут «устюжане, да вологжане, да галичане».

Походы устюжан упоминаются в летописях неоднократно. Первый такой поход отмечен под 1219 г: «Князь великий Юрий Всеволодичь посла брата своего Святослава на безбожные Болгары… и братаничь его князь Василько Константиновичъ посла воеводу своего со своими Ростовцы и с Юстюжане в помощь… Святослав… ста на устъ Камы, и ту прииде к нему Воислав Добрынинъ и Ростовцы и Устюжане со множеством полона… те бо отпущены бяху преже еще вниз воевати по Каме…»^[28]

Таким образом, в 1219 г. устюжане вместе с ростовцами идут в поход по призыву ростовского князя и с его воеводой во главе. Это речной, судовой поход.

В 1386 г. «устюжская рать» принимала участие в зимнем походе Дмитрия Донского на Новгород.^[29] Это, очевидно, поход сухим путем.

В 1390 г. устюжане вместе с новгородцами «вышед в насадях и ушкуях», совершили поход на Болгар и взяли Жукотин.^[30]

В 1401 г. устюжане по велению великого князя Василия Дмитриевича идут в поход на Двинскую землю,^[31] тоже, очевидно, на судах.

В 1417 г. устюжане участвуют в походе воевод князя Юрия Дмитриевича (посланных по распоряжению великого князя) на Заволоцкую (т. е. Двинскую) землю.^[32]

В 1425 г. устюжане «повоевали землю Заволоцкую».^[33]

В 1459 г. устюжане идут в поход на Вятку с войсками великокняжеского воеводы князя Ивана Юрьевича Патрикеева.^[34]

Летописные известия дают возможность установить две разновидности походов — с княжескими воеводами и без них. К первой разновидности относятся походы 1219, 1386, 1401, 1417, 1459 гг. Это походы, предпринимаемые по распоряжению княжеской власти. Ко второй— походы 1390 и 1425 гг.

В поход 1462 г., как и три года назад, устюжане идут во главе с воеводами великого князя, но не против русских людей — православных вятчан, а на иноплеменников — язычников.

Кто же такие эти «устюжане»?

Упоминаемый в летописи начала XIII в.^[35] Устюг тянул сначала к Ростову, а с 60-х гг XIV в. — к Москве. Несмотря на долголетнюю связь с княжескими центрами, военно-служилое землевладение на Устюге, видимо, не сложилось. Одной из причин этого были, вероятно, природные условия лесистого края, малопригодные для развития пашенного хозяйства.^[36] Основную роль в Устюжском крае играло, по-видимому, промыслово-охотничье хозяйство, что консервировало старинные общинные отношения.

Устюг никогда не был самостоятельным княжеским центром. Феодальное землевладение на Устюге почти не упоминается в источниках. В своих духовных грамотах великий князь Василий Дмитриевич говорил о селах и деревнях, приобретенных в непосредственной близости от Устюга.^[37] Прежние владельцы этих сел — боярин Федор Свибло и служилые люди Тутолмины, владевшие землями в Переяславском уезде и Пошехонье.^[38]

Великий князь Василий Васильевич завещает своей вдове к ее куплям Левонтьевскому, Пятницкому и Вондокурье «свои села» Машенское и Дымкову сторону с «присельем». Судя по карте, Пятницкое поселение на Сухоне — в непосредственной близости от Устюга, Вондокурье — тоже на Сухоне, примерно в 40 км ниже Устюга. По-видимому, это приречные промысловые села, ставшие дворцовыми землями. О служилых людях, устюжанах, сведений в источниках нет: ни в разрядах, ни в летописях. Можно сделать вывод, что сколько-нибудь значительного служилого землевладения на Устюге не было. О характере тамошней местности говорит более поздняя (1517) жалованная грамота великого князя Василия Ивановича троим братьям Лукиным и Ромашке Фролову на «лес дикий старый, липовое раменье в Вондокурской волости с правом лес сечь, и дворы ставить».^[39]

Однако сами «устюжане» как таковые проявляют большую активность. Об этом свидетельствуют как местные, так и общерусские летописи. Так, Уст. летопись под 1262 годом упоминает вече, на котором устюжанам «добил челом» ясащик Буга, которому угрожала расправа.^[40] Легендарные детали известия не исключают достоверности основного факта — дееспособности и активности устюжской вечевой общины. Когда в 1398 г. на Устюг напали новгородцы, осадили город и потребовали откупа — «копейщины», они имели дело с «устюжанами», а не с княжеской администрацией. В апреле 1446 г. Устюг подвергается нападению казанских татар — устюжане отбиваются самостоятельно, без участия княжеских воевод (во всяком случае, последние не упоминаются, что может свидетельствовать об их. отсутствии или незначительной роли в обороне города).^[41] Устюжане были втянуты и в межкняжеские усобицы. Они оборонялись в 1435 г.^[42] от Василия Косого, но против Шемяки в 1450 г. «щита не держали».^[43]

Все это свидетельствует о большой жизнеспособности и активности устюжской городской общины. Именно она, по-видимому, была инициатором тех походов устюжан, в которых не упоминаются княжеские воеводы, а в походах княжеских воевод она была организатором земского ополчения. Итак, «устюжане» похода 1462 г. — это, скорее всего, земские люди, поднятые по призыву великого князя.

Второй частью войска, идущей в поход 1462 г., являются «вологжане». Как и Устюг, Вологда не имела собственной княжеской традиции. Еще во второй четверти XV в. она была пограничным спорным пунктом между Новгородом и великокняжескими землями. Первым вологодским князем был Василий Васильевич в короткий период 1446–1447 гг., до своего возвращения на великокняжеский стол. Второй раз Вологда получила своего князя в лице Андрея Меньшого по духовной грамоте великого князя Василия Васильевича в 1462 г.^[44] Еще несовершеннолетний (10 лет) князь, по-видимому, не поселился сразу в Вологде — никаких признаков его деятельности до конца 60-х гг. нет. Нет и признаков сколько-нибудь заметного атрибута княжеской власти — служилого землевладения в Вологодском уезде; по-видимому, оно стало появляться только при князе Андрее. В своей духовной (1461) он упоминает «села и деревни за моими детьми боярскими с моим серебром…», такая формулировка свидетельствует, на мой взгляд, о начальной стадии оформления служилой вотчины — она еще не полностью отпочковалась от земель, тянущих непосредственно к князю. Но служилое землевладение в Вологодском уезде не укоренилось: дети боярские с Вологды в XV в. неизвестны ни летописям, ни разрядам.

Немногочисленный сохранившийся актовый материал не содержит почти никаких сведений о местных светских вотчинниках. Дошедшие до нас монастырские акты говорят о землях и пустотах, затерянных в лесу,^[45] и оставляют впечатление малолюдности уезда.

В отличие от светских вотчин, черная волость на Вологодской земле довольно ясно просматривается в источниках. Так, первый и единственный реальный вологодский князь Андрей в своей духовной отказал в Троицкий Сергиев монастырь 40 черных деревень Сямской волости.^[46] Представляет интерес и более поздний (1495) акт, говорящий о должностных лицах черной волости— во главе нее стоят сотский и «люди добрые городские».^[47] Отсутствие развитой системы служилого землевладения на Вологодской земле дает основание предположить, что «вологжане» летописного известия 1462 г. — это, как и «устюжане», в первую очередь, мобилизованные земские люди, что не исключает, однако, возможности присутствия среди них и служилых людей.

Третья часть войска похода 1462 г. — «галичане».

В отличие от Устюга и Вологды, Галич — старинный княжеский центр. Первое упоминание о Галиче в летописи относится к 1238 г. и связано с походом Батыя, когда татары после взятия Владимира разделились на отряды, «пленили землю и даже до Галича Мерьского».^[48] Упоминание о Галиче в одном контексте с Ростовом, Ярославлем и Городцом на Волге свидетельствует, что Галич рассматривался как важный по значению город Русской земли, независимо от того, тянул ли он к Ростову или непосредственно к стольному городу Владимиру. Однако в известии о большом походе 1219 г. на волжских болгар, в котором приняли участие ростовцы и угличане, о галичанах не говорится,^[49] видимо, он еще не имел своей достаточно сложившейся городской общины.

По мнению исследователей, первым князем Галича был Константин Ярославич — сын Ярослава Всеволодовича, получивший этот город от своего дяди, Святослава Всеволодовича, в 1247 г.^[50] Следует отметить, что летописи об этом ничего не говорят. В 1255 г. отмечается смерть князя Константина Ярославича, брата Александра Невского: в Ников, летописи он назван князем Углицким,^[51] в Тверском сборнике — князем Галицким.^[52] Во всяком случае, несомненным галицким князем был Давид Константинович: в 1278 г. он пировал на свадьбе князя Михаила Ростовского, а под 1280 годом Никон, летопись сообщает, что «преставися князь великий Давид Константинович Галичский и Дмитровский».^[53] Таким образом, во второй половине XIII в. Галич был центром княжеской волости, и в нем могли формироваться элементы служилого землевладения.

Перелом в судьбах Галичского княжения произошел в 1362 г., когда, по словам Никон. летописи, «князь великий Дмитрий Иванович сына с Галичского княжения князя Дмитрия Галичского».^[54] Это был, очевидно, Дмитрий Борисович, незадолго до этого (1360) он был «от царя пожалован на княжение в Галич».^[55] В истории Галичской земли начался новый этап — включение в обновленное великое княжение с фактическим центром в Москве. При великом князе Дмитрии Галич, по-видимому, непосредственно подчинялся Москве, и великий князь распоряжался в нем, как в своей вотчине.^[56] В 1386 г. «галичская рать» упомянута в походе Дмитрия Донского на Новгород Великий.^[57]

По духовной Донского Галич достался князю Юрию Дмитриевичу,^[58] «а преже было Галичское княжение великое».^[59] Термин «великий» по отношению к галичскому князю появляется уже в 1280 г., когда «преставился князь великий Давид Константинович». Во всяком случае, к концу XIV в. в Галиче были уже старая, пережившая несколько поколений княжеская традиция и, надо полагать, один из основных атрибутов ее — служилое землевладение.

Оказавшись под властью князя Юрия Дмитриевича, Галич был втянут в его активную военно-политическую деятельность. Так, по словам Уст. летописи, в 1417 г. галичане ходили с воеводами князя Юрия в поход на Двину.^[60] Судя по характеру речного похода (судовая рать), можно думать, что участие в нем принимало пешее земское ополчение.

Имея важное стратегическое значение — прикрывая центр Русской земли с севера и северо-востока, — Галич не раз подвергался нашествиям. В 1398 г. во время большого размирья с великим князем Василием Дмитриевичем новгородцы захватили Устюг, «а оттуда послаша в Галич и повоеваша плениша около Галича».^[61] В 1408 г. до Галича докатилась волна нашествия Едигея.^[62]

В декабре 1428 г. к Галичу «приходиша Татаровя безвестно и стоя» в Галиче месяц.^[63] Это долгое стояние объясняется тем, что татары «града не взяша»^[64] — город смог отбиться от противника.

Во время княжеской смуты Галич был главной опорой князя Юрия Дмитриевича и его сыновей. Именно в Галич удалился из Звенигорода князь Юрий в марте 1425 г., начиная борьбу за великокняжеский стол. Здесь, в Галиче, и разыгрался один из самых любопытных и красочных эпизодов начального периода княжеской смуты.

Когда в июне 1425 г. митрополит Фотий по просьбе великого князя Василия Васильевича «поиде в Галичъ» на переговоры, «князь Юрий Дмитриевич слышав то, и собра всю отчину свою, и срете его с детми своими, и с бояры, и с лутчими людми своими. А чернь всю собрав из градов, и властей, и сел, и из деревень, а бысть их многое множество, и постави их по горе от града с приезда митрополича, сказывая и являя ему многих людей». Митрополит, по словам летописца, отнесся к этой демонстрации иронически («сыну, не видах столько народа во овчиих шерстех»). Тем не менее этот эпизод заслуживает внимания. Выступая претендентом на великокняжеский стол, князь Юрий хотел показать митрополиту всю мощь своего княжества. Кроме сыновей князя и бояр здесь были «лутчие люди» — надо полагать, наиболее авторитетные представители городской общины.

Особый интерес вызывает мобилизация «черни», т. е. земского ополчения. Одетое в простые «овечьи шерсти», оно представляло собой внушительное зрелище и свидетельствовало о большом удельном весе в войсках галичского князя и о большом значении в его глазах. Несмотря на то что у князя Юрия были бояре и, несомненно, служилые землевладельцы низшего ранга («слуги вольные», будущие «дети боярские» княжеских докончаний), он отнюдь не пренебрегал земским ополчением, собирая его «из градов» и волостей, сел и деревень. В этом сказалась древняя домонгольская традиция — князья шли в походы не только с дружиной, но и с «ратью» — земским ополчением. Оно составляло, в основном, пехоту. Так, например, перед Липицкой битвой суздальские князья провели мобилизацию сельского населения: «бяшет бо погнано из поселий и до пешцев», «бяше бо много собрано и поселян пешцев».^[65]

Галичане принимали активное участие в боевых действиях на стороне своих князей. В 1433 г. они, сражаясь против войск великого князя, разбили великокняжеского воеводу князя Юрия Патрикеевича в бою на р. Куси.^[66]

В 1434 г. великий князь пошел к Галичу ратью и город «взя и сожже».^[67] Укрепления города были, видимо, разрушены, и на какое-то время Галич перестал быть надежным опорным пунктом мятежных князей. В 1436 г. князь Василий Косой не смог удержаться в Галиче.^[68] После потери Москвы в 1447 г. Шемяка и Иван Можайский «побежаша к Галичю», но в нем не задержались и побежали дальше в Чухлому.^[69] Но укрепления были восстановлены, и Галич снова превратился в грозную крепость. Об этом свидетельствует летописное известие 1450 г. «О бою под Галичем».^[70] Это известие заслуживает более подробного рассмотрения. Оно помещается во всех летописях великокняжеского цикла в одной и той же явно официозной редакции и с подробностями документального характера.

Великий князь Василий совершил зимний поход в поисках Шемяки. Думая, что он в Вологде, великий князь пошел вверх но Обноре (правый приток Костромы), но, узнав, что Шемяка «опять воротился к Галичю», двинулся «Обнорою на низ да Костромою вверх». Став у Железного Борка в монастыре Иоанна Предтечи на Тебзе, левом притоке Костромы, примерно в 15 верстах на юго-запад от Галича, он «слышав, что князь Дмитрий в Галиче, а людей около его много, а город крепит и пушки готовит, и рать пешая у него, а сам пред городом стоит со всею силою». К Галичу двинулись великокняжеские войска во главе с воеводой князем Василием Ивановичем Оболенским. 27 января войска подошли к Галичу, «а князь Дмитрий таки стояша на горе со всею силою, не поступи ни с места». Укрепления Галича, расположенные на горе над озером, были обойдены со стороны озера. Войска использовали овраги, видимо, для маскировки своего движения («опасался, понеже бо гора крута»). «Выправяся из тех врагов, войска взыдоша на гору». «Бысть сеча зла». «Поможе Бог великому князю: многих избища, а лучших всех изымаща рукама». Конница Шемяки была разбита, «а пешую рать мало не всю избита».

Представляется важным различие «лучших» и «пеших» людей. Пешая рать — те самые земские ополченцы «в овечьих шерстях», которых князь Юрий Дмитриевич продемонстрировал митрополиту Фотию. В войсках галицких князей пешая земская рать, наряду со служилыми людьми, была существенным компонентом — признак важного значения общинной организации.

Но в 1450 г. с особностью Галичской земли было покончено. С приходом великого князя Василия в Галич «гражане… предашася ему; он же, град омирив и наместники свои посажав по всей отчине той». Когда на Масленой неделе (15 февраля) великий князь возвратился в столицу, Галичская земля была уже неотъемлемой частью великого княжения, тянущей непосредственно к Москве.

После взятие Галича в 1450 г. и бегства Шемяки нет известий о каких-либо антивеликокняжеских выступлениях на Галичской земле.

В 1462 г. галичане впервые идут под знаменами великого князя. За 10–12 лет на Галичской земле произошла, очевидно, перестройка военно-служилой системы. Эта система была ориентирована теперь на великого князя: служилые люди Галичской земли, еще вчера поддерживавшие Шемяку, теперь либо целовали крест великому князю, либо лишились своих земель, уступив место сторонникам Москвы. В Галичской земле, надо полагать, произошел примерно такой же пересмотр служилых отношений, какой позднее — уже при великом князе Иване Васильевиче — наместник князь Иван Васильевич Стрига Оболенский проделал в Ярославской.^[71] Переориентация на Москву произошла, видимо, и у земских людей Галича: пешие земские люди «в овечьих шерстях» — наиболее подходящий контингент для дальних походов на речных судах. Именно такие люди, вероятнее всего, и идут в поход 1462 г

Таким образом, поход 1462 г. в изображении Уст. летописи — это поход, прежде всего, земского ополчения северных городов с вероятным участием служилых людей и во главе с воеводами великого князя. Как и другие походы на севере России, поход 1462 г. совершается по рекам.

На севере России, покрытом густыми лесами, реки служили основным путем передвижения людей и грузов. По рекам ходили и княжеские судовые рати — знаменитый поход Олега на Киев в 882 г. был совершен именно по рекам. Передвижение в речных судах предполагало наличие пехоты (пешей рати) как основного рода войск в данном походе.

Ток, в походе 1219 г. на волжских и камских болгар русские ладьи, совершив маневр по рекам, подошли к болгарскому городу О шел и здесь «изыдоша из ладьи все полци пеши»^[72] (в дальних походах лодьи служили транспортным средством для перевозки пеших полков). Судовая рать — это по существу пешая рать.

Тип гребных судов, совершавших походы, летописи называют по-разному. Наиболее популярными типами речных судов были лодьи, насада и ушкуи. Чем отличались они друг от друга, в настоящее время сказать трудно, и сами летописи их иногда путают.^[73] Уст. летопись чаще всего говорит о насадах. Так, в 1375 г. новгородцы во главе с Прокопием прошли в насадах Костромою на Низ (т. е. на Волгу)^[74] (Моск. летопись называет эти суда ушкуями);^[75] в 1398 г. новгородцы напали на Устюг, придя в насадах;^[76] в насадах пришел на Устюг в 1450 г. и Шемяка.^[77]

Насад — судно достаточно легкое, удобное для переноски волоком. Например, когда в 1446 г. на Устюг напали казанские татары, они при штурме города несли насады на головах, прикрываясь от стрел и камней защитников города.^[78] Именно такие суда были наиболее удобны для плавания по рекам с их перекатами и особенно для переноски волоком.

В отличие от Устюжской летописи Московская различает насады и ушкуи. Так, в 1391 г. новгородцы и устюжане совершили поход по Вятке в Волгу в ушкуях и насадах;^[79] в 1393 г. новгородцы «во многих насадах и ушкуях взяша град Устюг».^[80] Тем не менее между насадом и ушкуем большой разницы, видимо, не было — в обоих случаях это гребное (возможно, гребно-парусное) судно, пригодное для переноски волоком.

В 1947 г. на Ярославовом дворище в Новгороде на раскопках были обнаружены остатки такого судна. Его длина — 12–14 м, ширина — 2,5 м, осадка — 40–60 см.^[81] Судно имело набойную конструкцию, т. е. борта его состояли из скрепленных между собой горизонтальных поясьев. По оценке специалистов, такое судно вмещало до 30 человек.^[82] Это соответствует летописным данным: в 1375 г. 70 новгородских ушкуев (по устюжской терминологии — насадов), напавших на Кострому, имели на борту 2 тыс. человек.^[83] Надо полагать, что большой поход 1462 г. был совершен на судах примерно такого типа.

В 1462 г. вологжане шли, видимо, по Сухоне вниз, до Устюга; галичане — вверх по Костроме и волоком в Сухону. От Устюга на Вятку соединенное войско могло двигаться вверх по Югу, а далее волоком в Молому и вниз по Моломе до самой Вятки (реки). Дойдя до впадения Вятки в Каму, судовая рать повернула к северу и пошла по Каме вверх. Конечный пункт похода не известен, но, очевидно, обратный путь должен был совершаться по тому же маршруту: Кама — Вятка — Молома — Юг — Сухона. За один поход было пройдено не менее тысячи верст, причем половина их — вверх по течению с преодолением волоков, хотя и сравнительно небольших.

Судовая рать шла на Черемису, а потом на Великую Пермь. Черемисы были известны устюжскому летописцу только в числе союзников Мамая в битве на Куликовом поле.^[84] Другие летописи об участии черемисов в походе Мамая не говорят, и черемисы в них вообще не упоминаются вплоть до последних десятилетий XV в. По словам Герберштейна, черемисы «всюду бродяжничают и грабят между Галичем и Вяткой».^[85] Такими представлялись черемисы собеседникам Герберштейна.

Пермская земля упоминается в летописи как объект миссионерской деятельности: в 1383 г. здесь была основана епископская кафедра в Усть-Выми (первым епископом был святой Стефан).^[86] По-видимому, к этому времени южная часть Пермской земли, Вычегодская Пермь, уже входила в орбиту влияния московских князей.^[87] В 1455 г. очередной пермский епископ Питирим был убит «от безбожных вогулич».^[88]

Так называемая Вычегодсхо-Вымская летопись, обнаруженная в церкви Благовещения в Усть-Выми и опубликованная в 1955 г., говорит об этом событии гораздо подробнее: епископ Питирим, который в 1444 г. крестил местных удельных князей, был убит вогуличами на пути из Чердыни в свою резиденцию Усть-Вымь.^[89] Во всяком случае, события 1455 г. свидетельствуют о напряженном положении в Вычегодском крае и могут рассматриваться как один из поводов для похода 1462 г.

Некоторое время, по-видимому, в Пермской земле не было епископа: он не упоминается в 1461 г. в числе иерархов, бывших на поставлении митрополита Феодосия.^[90] Под 1462 годом Тип. летопись сообщает об активной церковно-строительной деятельности нового епископа Ионы.^[91] С этой деятельностью, как мы уже отмечали, может быть связан и поход 1462 г. — это первый поход русских войск в Пермскую землю.

Поход 1462 г. вызвал активное противодействие Казани и ее союзников. «Того же лета рать черемисская с татары казанскими приходили на Устюжский уезд верх по Югу реки на волость на Лоху повоевали и в полон повели многих руских голов…»^[92]

Казанские татары нападали на Устюг и раньше. Уст. летопись сообщает о набеге 1446 г., когда «на сам Велик день [17 апреля] приходили татарове казаньские ратью на Устюг, стояли под городом 3 дни… и зажгли город». Но «по Божии милости огнь угасиша, а татар от города отбита», хотя пришлось датъ откуп копейщику 11000 денег со всякой рухлядью. По словам летописца, татар было всего 100 человек, но все отборные воины — «царев двор». На обратном пути, идя вверх по Югу и по Ветлуге на плотах, почти все они «истонули», так что до Казани добралось только 40 человек.^[93]

Черемисы жили в бассейне Ветлуги, и им легко было, идя вниз по Югу, вторгнуться в Устюжскую землю. Нападение 1462 г. было, по-видимому, не только грабительской, но и военно-политической акцией. Оно сопровождалось захватом полона. Воеводы великого князя в этом контексте не упоминаются, их, видимо, на Устюге уже не было. «Устюжане» сами отправились в погоню за своими противниками и, «сугнав их», отполонили весь полон. В этой акции устюжан естественнее всего видеть действия земских людей, поднявшихся для своей защиты самостоятельно, без княжеских воевод.

Итак, события 1462 г., изложенные Уст. летописью, имеют определенное внешнеполитическое и военно-историческое значение.

В восточной политике нового великого князя был сделан первый шаг — он означал переход от стратегической обороны к стратегическому наступлению против Казанского ханства, движение на северо-восточном направлении в сторону Предуралья. Основным инструментом этой политики стала судовая рать — земско-служилое ополчение северных городов во главе с воеводами великого князя. Оно впервые совершило столь дальний поход стратегического масштаба, выйдя за пределы Русской земли.

Почему же известие об этом походе не отразилось в общерусском (Московском великокняжеском) летописании? Можно предполагать, что в начале 60-х гт. еще не существовало ведомства, регистрирующего все походы великокняжеских воевод. Поэтому великокняжеский летописец не отметил ни события 1462 г., ни достаточно важные и крупные по масштабам походы последующих лет — вплоть до 1467 г., до начала большой войны с Казанью («Первая Казань»).

Отсутствие официальных известий о военных событиях 1462 г. и последующих лет само по себе может рассматриваться как важный источник, характеризующий уровень организации руководства военной деятельностью великого княжества Московского.

Поход 1462 г. отражает устоявшуюся военную систему. Элементов нового не видно, и, может быть, это главная черта первого похода войск Ивана III. Новая стратегия использует старую военную систему.

Кампания 1463 г. на псковско-литовском рубеже

События весны-лета 1463 г. на псковско-ливонской границе не привлекают внимания отечественных исследователей. Н. А. Казакова^[94] посвятила им всего несколько строк, К. В. Базилевич о них не упомянул вовсе.

Такое отношение к событиям 1463 г. объясняется их фактически небольшим масштабом — они носили характер очередного пограничного конфликта между Псковом и епископом Дерптский. Тем не менее в контексте истории первых лет великого княжения Ивана III события марта — июля 1463 г. представляют определенный интерес.

Единственным русским источником для изучения этих событий являются псковские летописи. Описание конфликта с дерптским епископом содержится в этих летописях в двух основных вариантах — кратком и пространном..

Краткий вариант приводится в Синодальном списке (по определению А. Н. Насонова, Псковская II летопись). Пространный вариант— в Тихановском списке (Псковская I летопись) и Строевском (Псковская III летопись). Все три рассказа не противоречат друг другу, приводят события в одной и той же последовательности и отличаются только в подробностях и деталях. Видимо, они восходят к одному первоначальному тексту, который в Строевском списке передан полнее, чем в Тихановском, а в Синодальный вошел в сокращенном виде. Общая основа всех трех рассказов содержалась, вероятно, в предполагаемом А. Н. Насоновым общем протографе псковских летописных сводов.^[95] В основу дальнейшего изложения будет положен текст Строевского списка (в необходимых случаях с указанием разночтений).

В 6970 г. (1461/62) «заложите Псковичи новый городок на обидном месте, на Великом озере, при князе псковском Володимере Ондреевиче… того же лета и свершиша его, и церковь поставиша в нем святого Архаггела Михаила и освящаша».^[96]

Новый городок (известный позднее под названием Кобылий) со своей церковью был построен на спорном с немцами месте. Произошло это не позже лета 1462 г., так как «тое же осени месяца сентября выгнаша псковичи князя Володимера», и он «поеха на Москву к великому князю… жалиться на псковичъ».^[97]

Независимо от причины и повода изгнания наместника (по словам Строевского списка, «он приеха не по псковской старине, псковичи не зван, а на народ не благ»;^[98] по словам Тихановского списка, «иные невегласы псковичи злые люди, сопхнувше его степени»),^[99] сам факт его изгнания весьма осложнял отношения Господина Пскова с великим князем. Псковичи это сознавали.

Записи за 6970 г. кончаются рассказом об изгнании князя, а новое лето 6971 г. открывается сообщением о поездке псковских послов «к князю великому… просити князя во Псков». Изгнание наместника никак не должно было перерасти в конфликт с самим великим князем.

Тем не менее изгнание великокняжеского наместника не могло не стать известным псковским соседям.

«Того же лета немцы-юрьевцы посла псковского Кондрата сотского и гостя псковского всадиша в погреб». В свою очередь псковичи «немецкого гостя посадиша в погреб». Все это происходило без формального объявления войны — «на миру и на крестном целовании».^[100]

Не исключено, что именно ослабление связей с Москвой, наряду с достройкой городка на «обидном месте», подтолкнуло немцев-юрьевцев к враждебным действиям против Господина Пскова.

«Тое же зимы (1462/63 г.) в Великое говение месяца марта 21 день, на память святого Якова Исповедника [в понедельник, в 1 час дни] приидоша Немцы ратью к Новому городку, с многим замышлением (в силе тяжце) и оступиша городок, и начата пушки^[101] шибати на город».^[102]

Это первое известие о военных действиях в кампании 1463 г. представляет значительный интерес.

Во-первых, обращает на себя внимание точная датировка события — по месяцу и числу, по церковному календарю и по дню недели, с точностью до одного часа. Такая датировка может свидетельствовать об официальном происхождении известия.

Вторая особенность — указание на крупные (во всяком случае, значительные) силы немцев — они имели артиллерию и, обступив город, подвергли его обстрелу. «А другая сила немецкая начата воевати и жещи псковские исады».

Таким образом, немцы действовали двумя отрядами: один — пытался овладеть городком, другой — применял тактику «выжженной земли», разоряя хозяйство псковичей.

«И князь Иоан Иоанович [дебрянских князей] тыми часы приела из городка во Псков гонца своего [человека] Якута, что рать немецкая под городком».^[103]

В Новом городке, построенном на пограничной, спорной территории, сидит псковский наместник — выходец из удельных князей. Сам по себе этот факт представляет большой интерес для характеристики военно-политической организации Господина Пскова — у него были свои служилые князья, возглавлявшие, по крайней мере, в некоторых случаях оборону пограничных пунктов. Князь Иван сидел в Новом городке со своими людьми, составлявшими гарнизон этой небольшой крепости. Один из этих людей и прорвался во Псков сквозь кольцо (видимо, неплотное) немецкой осады.

«И посадник степенный Федор Никифорович, и посадник Тимофей, и бояре псковичи, немного того же дне совокупившеся, и поехаша к городку, и приидоша псковичи на завтрея».^[104] Тих. летопись дает другое чтение: «и пскович не много собравшее» и поедоша… » Это чтение, вероятно, более точно — «не бояре-псковичи», а «бояре и псковичи».

Во всяком случае, реакция во Пскове была немедленной. Степенный посадник выступил в поход с наличными силами — это были бояре (очевидно, со своими людьми) и рядовые псковичи, которых было «не много». Отсюда вытекает, что в Пскове в распоряжении посадника не было сколько-нибудь значительных боеготовых сил.

Быстрое прибытие псковского отряда изменило ситуацию. «Немцы, услышавше псковскую силу, (и отбегоша от городка), и запас свой пометаша».^[105] Решение немедленно двинуться на помощь Новому городку, хотя бы и не собрав всех сил, оказалось правильным. Это был тот случай, когда решающее значение имела быстрота действий. Классический пример подобного рода в нашей военной истории — маневр князя Александра Ярославича с небольшими силами для атаки шведского десанта на Неве в 1240 г.

«И посадник Федор, и Тимофей с псковичами быв городку неделю». Несмотря на поспешное отступление немцев, посадники решили остаться в городке. Очевидно, наличные силы в маленькой крепости были слишком незначительны, и в данной ситуации она не могла быть предоставлена самой себе.

«Немцы, не рядя того, что псковская сила в городку, того же месяца 27, в неделю в 1 час дни, за неделю до Вербницы, и пришедши да два исада больших выжгоша, Островцы да Подолешие, и христиан посекоша много, а иных в полон поведоша».

Удержание псковичами городка не прекратило вооруженного конфликта. Немцы продолжали разорять псковские исады. Видимо, на этот раз речь шла об особенно крупных хозяйствах — рыболовецких поселках со значительным населением. Рыбное хозяйство играло большую роль в экономике Пскова — вспомним внимание, уделяемое исадам в Псковской Судной грамоте, в которой рыболов-катечник (или кочетник), живущий на исаде, поставлен на одну доску с пахарем-изорником как производителем основной сельскохозяйственной продукции.

Что же делали войска, стоявшие в Новом городке? «Псковичи боящеся большей силе немецкой и не ударишася на них. Заве же они поидоша через озеро борзо в свою землю с городка, и постигнута не успеша скорого и борзого ради шествия».^[106] В приведенном тексте — явное противоречие. То ли псковичи не «ударишася» на немцев, опасаясь их крупных сил, то ли они (псковичи) немцев «постигнута не у спеша». Противоречие разъясняет Тихановский список, содержащий здесь более верное (по-видимому) чтение. Псковичи «мняхуть подсаде быти у них, и того ради не ударишася на них».^[107] Псковичи опасались засады.

Во всяком случае сил, пришедших в Новый городок с посадниками Федором и Тимофеем, было, очевидно, недостаточно для дальнейших активных действий — для защиты исадов от разорения.

«И посадник Федор, и Тимофей послаша гонца с грамотою ко Пскову, что Немцы воюют наши исады».^[108]

«[Зиновий посадник и] псковичи, услышавша такову весть, и поставиша вече, и дата на вече воеводство Максиму посаднику Ларивоновичю, и Олексию Васильевичю, и Игнатью Логиновичю. И совокупив-шеся псковичи и с пригорожаны, и поидоша к городку, и не обретоша немець, [понеже немцы ушли в свою землю]».^[109]

Поджог исадов производит на Господина Пскова более сильное впечатление, чем нападение на пограничный городок. Приводится в действие весь механизм военной организации вечевого города. Главное звено этого механизма — вече. На вече назначают воевод — трех посадников и, очевидно, принимают решение о мобилизации городского ополчения. Назначение трех (а не одного) воевод может свидетельствовать о масштабах мобилизации. Вое три воеводы — посадники, представители высшего эшелона псковского общества. Важнейшая часть военной организации — союз с пригородами, которые, очевидно, по призыву старшего города проводят у себя аналогичную мобилизацию и шлют войска на помощь Господину Пскову. Но когда силы Псковской земли подошли к городку, немцев там уже не было.

«И посадники псковскыя и псковичъ начата думати, куда поити за ними. И здумаша и поидоша к Воронью Каменю, и выеха вся псковская сила на озеро».^[110]

Контакт с противником был потерян, тактическая разведка как таковая, очевидно, не велась. Предварительное планирование отсутствовало. Произошло нечто вроде военного совета или вечевой сходки, на которой и был намечен план дальнейших действий.

«И пришедше доброхот из зарубежья Чюдин, и сказа посадником псковским, что сила немецкая готова и хотят ударити на шию нощь на Колпиное».^[111]

Это неожиданное известие, полученное от своего рода агентурной разведки, полностью изменило планы псковичей.

Они «возвратишася на тую же нощь и поидоша в Колпиное».

Марш, очевидно, был форсированным — шли ночью. «И приидоша тамо порану и узреша, что Немцы жгут по нашей волости и воюют, и церковь колпинскую зазгоша, и инех исадов много жгутъ, и полона много поимаша».^[112] Доброхот Чюдин оказался прав. Нападение на Колпино носило действительно угрожающий характер.

«И посадники псковские и псковичи ударишася на немци на Колпиной реце [противу церкви, не стоя ни часу, передовые люди Псковского полка. И бысть ту сеча велика, и Немцы не успеша ничтоже, и устремишася на бег. И вся сила псковская поидоша на них, овы секучи, овы бодучи,] месяца Марта в 31 день, [в четверг, на вербной недели в 1 час дни]».^[113]

Итак, по буквальному смыслу рассказа Строевского списка, немцы на рассвете были атакованы «передовыми людьми» — очевидно, Передовым полком, авангардом Псковского войска. Внезапная атака («не стоя ни часу») обратила немцев в бегство. В сражение вступили главные силы псковского войска, вооруженные саблями (мечами) и копьями. Победа была полной.

«Помощью святыя Троица и пособием святого архистратига Божия Михаила побита Немець^[114] и бита их в погоню на 15 верст до Кохове реце и за Кохову двемя путьми гонячися».^[115]

Бой на реке Колпиной расценивался как большая победа: «Дивно бе се, братье, чюда и дива исполнено и достойно памяти, коль велице и страшне сущи брани, ни одни человек псковской рати не паде…», — утверждает Строевский список, в то время как «мост лежит трупья немецкого, куды бегли Немцы».^[116] Эта обычная в подобных случаях фразеология не должна восприниматься как точное свидетельство факта. Она скорее отражает общее радостное впечатление от победы со свойственной средневековому восприятию эмоциональной насыщенностью.

Однако другие реалии летописного рассказа заслуживают внимания.

Бой произошел 31 марта, через четыре дня после того, как посадники Федор и Тимофей дали знать в Псков из Нового городка о сожжении исадов. Известие от воевод могло прийти во Псков только 28 марта. Псковичи сразу собрали («поставили») вече, назначили воевод и начали мобилизацию. Со своими вновь набранными силами они могли подойти к Новому городку 29 марта, оттуда после совещания вышли на озеро, направляясь к Вороньему камню, а затем уже на рассвете 31 марта атаковали немцев на Колпине.

Если датировка, приведенная летописцем, верна (а у нас нет оснований сомневаться в ней), то можно сделать несколько важных выводов.

Во-первых, мобилизация была проведена чрезвычайно быстро — за един день. Скорее всего, она носила характер частичной мобилизации. Правда, предварительные мероприятия могли начаться раньше — еще 21 марта, при первом известии о нападении немцев. Но и в этом случае можно говорить о быстроте приведения в боевую готовность жителей города. Очевидно, горожане Пскова, члены городской общины, привыкшие к военным тревогам и мобилизационным «разрубам» в прифронтовом городе, имели наготове необходимое вооружение и снаряжение и для приведения себя в полную готовность к походу не нуждались в длительном времени.

Во-вторых, несмотря на обращение к пригорожанам, поход под Новый городок был совершен силами самих псковичей — жители пригородов участвовать в них не могли. Мобилизация пригородов была рассчитана на более продолжительное время.

Третье наблюдение можно вделать из описания самого похода и боя на Колпине. В походе участвовала, видимо, конница. Только она могла совершать такие быстрые марши и на много верст преследовать бегущих немцев. Мобилизация непосредственно коснулась той части жителей Пскова, которая могла по определенному расчету (разрубу) выставить в поле конных воинов, вооруженных и снаряженных всем необходимым для похода. Описание самого боя отвечает этому предположению: стремительный удар могла нанести только конница передового отряда, за которым следовали — также на конях — главные силы псковичей.

Но как эта конница передвигалась в конце марта по зимним дорогам, покрытым, надо полагать, снегом? Ответа на этот вопрос мы не имеем.

Скоротечная мобилизация псковской конницы и отсутствие крупных потерь в бою (не принимая буквально оптимистично-радостное утверждение летописца о полном отсутствии потерь, можно все же предположить, что потери были незначительные) приводят к заключению, что общая численность псковского войска, двинутого в конце марта в район Нового городка, была невелика.

Однако это была не вся псковская сила.

«А иная сила псковичей, нерубленние люди, охвочеи человек, в то же время ходиша за Изборско в слободу, и воеваша немецкую власть, поимаша полона бес числе но, и приидоша сами здрови с многым полоном. А воеводою у них был Ивашко диак».^[117]

Это известие открывает новую сторону военной организации Господина Пскова и характера действий псковских войск. Кроме людей, обязанных идти в поход по мобилизации, по — «разрубу», есть еще и нерубленые люди — «охвочей человек», добровольцы, под мобилизацию не подпадающие. Они составляют как бы свое самостоятельное войско. У них свой воевода, не воин-профессионал, а дьяк, у них свое направление движения и, в сущности, своя задачи — захват добычи, «полона», т. е. грабеж и разорение «немецкой волости», расположенной за Изборском. Тактика «выжженной земли», общеупотребительная в средневековых войнах, находит здесь полное применение. Именно захват полона и добычи были, видимо, главным стимулятором в действиях псковских «охвочих человек». Но кроме чисто корыстных мотивов личного обогащения у этой тактики (как и, соответственно, у тактики немцев, жгущих псковские исады) есть и вполне рациональная (в военном отношении) составляющая — ослабление экономического потенциала противника, принесение ему возможно большего материального и морального ущерба, а также отвлечение его сил от главного направления.

Но кто такие «охвочие люди», не попадающие в обязательный разруб? Это, очевидно, в первую очередь — городская беднота, не имеющая возможности приобрести полноценное оружие и военное снаряжение и действующая на свой страх и риск на самостоятельном операционном направлении и, по-видимому, без взаимодействия с главными силами.

«Тоя же весны, на Страстной недели, в Великую пятницу, месяца Априля в 8, приидоша Изборяне под Новый городок Немецкий и посад и волости немецкыа пожгоша и възвратишася ко Изборску со многым полоном, помощью святого Николе».

Вот когда вступают в действие вооруженные силы пригородов. Изборяне действуют самостоятельно, независимо от псковичей, на своем операционном направлении-на немецкий Нейгаузен (Ниенгаузен). Их цель — не занятие города, а, как и у псковских «охвочих человек», опустошение вражеской территории и добыча «полона». Нет никаких признаков организации взаимодействия псковичей и изборян и их действий по единому общему плану: как и псковские «охвочие», изборяне ведут «свою» войну, свою кампанию в рамках общего конфликта с дерптскими немцами.

10 апреля произошло существенно важное событие: «приеха с Москвы от князя великого… во Псков на княжение князь Иоан Александрович Звенигородский».^[118] Конфликт с великим князем был улажен. Политическая ситуация изменилась — Господин Псков не был больше одинок в противостоянии дерптской епископии.

Прибытие нового князя-наместника, возможно, стимулировало военно-оборонительное строительство во Пскове. Во всяком случае, летописец, стремящийся в своих записях к хронологической последовательности событий, сразу после известия о приезде князя Ивана Звенигородского отмечает: «Того же лета почаша делати стену, на Крому прьси, в Домантове стене… помостиша [мост] чрез Великую реку».^[119] Однако на ходе военных действий прибытие князя сказалось далеко не сразу.

«Того же лета приела князь великой… воеводу своего князя Федора Юрьевича и с людьми своими во Псков по псковскому челобитью в помощь псковичем на Немецъ, месяца Нуля в 8, на память святого мученика Прокофия».^[120]

Таким образом, прибытие князя-наместника само по себе еще не означало военной помощи со стороны Москвы. Понадобилось особое челобитье о помощи — и тогда во Псков двинулись великокняжеские войска. Князь-наместник — фигура политическая, символизирующая политическое единство Русской земли — власть великого князя над его Псковской «отчиной». Военными функциями князь-наместник не наделен — в его распоряжении нет войск, непосредственно ему подчиненных. Только прибытие воеводы великого князя с великокняжескими войсками означает реальную военную помощь, т. е. вступление великого князя в вооруженный конфликт между Господином Псковом и его дерптским соседом.

Подобное явление не имело прецедентов. За три года до этих событий, зимой 1460 г., Господин Псков бил челом «господину и государю великому князю Василию Васильевичю о жаловании и о печаловании своей отчине мужей псковичъ добровольных людей, что есми приобижены от поганых Немець», принял у себя сына великого князя и официально вошел в сферу политической власти великого князя Московского. Начался новый этап истории Господина Пскова.

Но тогда военных действий фактически не было. «Местер ризский» запросил мира, начались переговоры, никаких великокняжеских войск во Псков не посылали.

Теперь, в 1463 г., ситуация была другая. Шли военные действия, и великокняжеский воевода привел войска для участия в этих действиях. Впервые войска великого княжества Московского оказались на ливонском театре военных действий, лицом к лицу с западноевропейским противником. Впервые они взаимодействовали с псковичами.

Своим защитникам «псковичи дата подворье у святого Спаса, у монастыри на Мирожи и у святого Николы на Завеличьи».^[121] Московские войска стояли за городом и «быша в Пскове с неделю».

«В то же время князь псковский… и посадники псковские начата совокупляти пригорожаны изо всех пригородов и изо властей людей». В Пскове начался второй этап мобилизации. Мобилизованы были не только пригорожане, но и жители сельских местностей — волостей. Текст Тих. списка более точен: «начата… порубати пригорожен псковских» — шла мобилизация по разрубам.^[122] Именно этим (а также необходимостью дать отдых войскам перед походом), вероятно, объясняется недельное пребывание великокняжеских войск на Завеличье.

Наконец, «совокупившися псковичи с пригорожаны и со всеми людьми и поидоша с воеводою князя великого и с их силою за Великую реку к Новому городку немецкому, и начата съжидатися во Изборске».^[123]

Новый план кампании, предложенный великокняжеским воеводой или выработанный совместно с псковичами, существенно отличался от того, что было раньте. От обороны переходили к наступлению. Военные действия переносились на территорию противника, захватывалась стратегическая инициатива. Заметно стремление к сосредоточению сил на направлении главного удара — от Изборска на Нейгаузен.

«И бысть заутра порану, месяца Иулия в 18 день, на память святого мученика Леонтия, приступит» к городку немецкому, и начата городок бити пушками (в Тих. — «пущичами»)».^[124]

Впервые упоминается о действиях русской артиллерии. Ясно, что в мартовском походе применить ее не было возможности. Только теперь, когда собрались крупные силы и была поставлена цель овладеть неприятельским городом, артиллерия смогла заявить о себе.

«И стояша вся сила у городка четыре дни и 4 нощи». Все эти дни, очевидно, шел обстрел города.

«И пустиша псковичи болшею пушкою на городок, и колода вся изломася, и железо около разорвашася, а пущича вся цела».^[125] По Тих.: «пушка ростреснулася».^[126]

Опыт применения артиллерии оказался неудачным. По-видимому, «большая пушка» была железная, лежавшая на деревянной колоде, и с железною казенною частью. Железные орудия первых десятилетий XV в. разрывались неоднократно.

Неудача обстрела заставила принять решение снять осаду: «отъидоша сила вся от городка, [не вземше, крепок бо бе]».^[127]

«А в то время как сила была под городком, псковичи на вече посаднику Дорофею Олферьевичю дата ему воеводство ехати с охвочим человеком, с мужи псковичи в насадах воевати Немецкой земли. А которое прихожим людем, иноземцом, повелеша псковичи пешим идти на Немецкую землю. А которые изможный приходец, и он себе на кони [к рати в силу] едет. Тыа же иноземци бита челом псковичам, чтобы их приняли к себе в насады, и псковичи прияша их к себе [в насады]».^[128]

Перед нами — картина своего рода тотальной мобилизации. «Охвочей человек» призывается на службу по решению веча, которое назначает им в воеводу одного из посадников и ставит определенную боевую задачу. Это уже не те добровольцы, которые весной во главе с дьяком Ивашкой ходили грабить немцев. «Охвочие люди» на этот раз идут в насадах, т. е. совершают переход через озеро. Это, очевидно, пехота, а не «изможные» люди, способные идти на конях вместе с «силой» — ратью псковичей. В социальном плане, как и в марте, — та же псковская беднота, но на этот раз официально призванная и организованная.

Не менее интересная мобилизация «прихожих людей иноземцев». Хотя они не граждане Пскова, требование веча идти в поход распространяется и на них. Особенно четко видна разница между «изможными», которые «на кони к рати в силу» едут, и прочими, которым «повелеша псковичи пешим идти на Немецкую землю».

Поход совершается через озеро, в насадах. Очевидно, предполагается, что насады — парусно-гребные суда — имеются в готовности. Для пеших «охвочих» гребное судно — такой же необходимый предмет снаряжения, как конь для всадника, «изможного» человека. Пешее войско «охвочих человек» — это фактически судовая рать, хорошо известная на Руси с древнейших времен и напоминающая скандинавский лейдунг.^[129]

«И поехаше псковичи, охвочей человек, и прихожии люди с посадником Дорофеем в насадах, и иныа в лодьях. И ехавше в Немецкую землю, и много вое ваша, и Кержели половину выжгоша».^[130]

Кержели, по мнению Н. А. Казаковой, — это область Кервель по верхнему течению р. Воо, правому притоку Эмбаха (по-русски — Омовжи), реки, на которой стоит Дерпт.^[131] Следовательно, псковские насады пересекли озеро, вошли в реку и поднялись по ней вверх. Парусно-гребные суда имели малую осадку и могли двигаться по небольшим рекам. Псковские лодьи не впервые входили а Омовжу — известен поход посадника Ильи в мае 1341 г.^[132]

Н. А. Казакова, вслед за К. Штерном, предполагает, что поход судовой рати имел целью «воспрепятствовать продвижению дерптских сил на помощь осажденному Ниенгаузену».^[133] Это предположение правдоподобно. Поход «охвочих» на этот раз был организован псковским вечем и, вполне вероятно, был нацелен на помощь главным силам. Это косвенно подтверждает и текст летописи: «… услышавша, что сила псковская отступила от городка, и поехаша во Псков посадник Дорофей с своим войском».^[134]

Численность судовой рати приводит только Строевский список: «а всех было людей с посадником Дорофеем 20 ускуев да 80 лодей, а все то с людьми».^[135] Как видно, Пск. летопись понимает под «насадами» разные типы гребных судов — это и «ускуи», и «лодьи». Определить размеры (вместимость) этих судов мы не имеем возможности. По тексту летописи можно полагать, что ускуи были более крупными судами, чем лодьи. О вместимости ускуев (ушкуев) есть свидетельство великокняжеской летописи под 1375 годом: 70 новгородских ушкуев несли на себе до двух тысяч воинов,^[136] т. е. около 30 человек на каждом. Нет, однако, уверенности в том, что размеры ушкуев были везде одинаковы. Во всяком случае, можно предполагать, что в походе воеводы Дорофея принимали участие многие сотни «охвочих человек» и мобилизованных «прихожих».

Основным является то — весьма правдоподобное — предположение, что поход судовой рати был в оперативном отношении согласован с походом главных сил. Это представляет большой интерес, отражая определенный уровень здравого оперативно-тактического мышления — самих ли псковских руководителей, или великокняжеского воеводы князя Федора Юрьевича Шуйского, фактического главнокомандующего московско-псковскими войсками.

Военные действия продолжались.

«По том времени минувши недели, и Немци приехавше в снеках и в лодиях, и ударишася на Норовлян, на Скамьи. И начата Норовляни битися с Немци, и ту пои маша рукама наших человек 8, а судью Оданья Сидора мечи иссекоша, [а он бишася с ними крепко]».^[137]

Как и русские, немцы использовали судовую рать. Их снеки (шнеки) — парусно-гребные суда, примерно соответствующие, по-видимому, русским ушкуям. Чудское озеро давало хорошие возможности для маневра судовой рати. Удару подвергся северный фланг фронта — земли норовлян, которые, по-видимому, оказали упорное сопротивление.

«И гдовляне прислаша гонца во Псков, что Немци воюют по нашей земли, и псковичи хотеша поехати тамо».^[138]

Нападение немцев вызвало обращение ближайшего к Нарове пригорода к старшему городу за помощью. Стали готовиться войска для защиты окраины. Но идти в поход не пришлось.

«Оже Немци приелаша Немцина на Псков с тым словом, чтобы нашему послу добровольно приехати на поговорку и опять отъехати, и псковичи даши ему на том руку… Того же лета по той руке прислал князь местер ризски своих послов…».^[139]

Кампания 1463 г. закончилась. Начались переговоры о мире.

К каким же выводам можно прийти на основании нашего источника?

Изложение событий в Пск. летописи отличается документальным неэмоциональным характером с точной фиксацией событий, дат и имен. По-видимому, это записи хорошо осведомленного официального псковского летописца.

В противоположность этому московские летописи о событиях 1463 г. на псковском рубеже хранят полное молчание, хотя в этих событиях участвовали великокняжеские войска во главе со своим воеводой. В Москве не могли не знать о действиях этого воеводы. Молчание великокняжеского летописца может свидетельствовать об отсутствии в его распоряжении официального документального источника, в котором фиксировались распоряжения великого князя и действия его воеводы. Такого рода записи в Москве, по-видимому, не хранились — не было ведомства, которое занималось подобной документацией, составлением и хранением ее. Это значит, что в Москве еще не существовало центрального военного ведомства, хотя бы как соответствующего отделения великокняжеской канцелярии.

Согласно псковским записям, кампания 1463 г. состояла из двух этапов. Внезапное нападение немцев на Новый городок было началом первого этапа: в кампании приняли участие ограниченные силы псковичей, перед которыми были поставлены частные локальные задачи по обороне участка псковско-ливонской границы. На этом этапе произошло единственное за всю кампанию столкновение в открытом поле на р. Колпине, закончившееся победой псковичей, но ее имевшее заметных стратегических последствий. Не считая себя в силах бороться в одиночку с войсками дерптского епископа, псковичи обращаются за помощью к великому князю и до прибытия его войск от каких-либо активных действий воздерживаются.

Прибытие великокняжеского воеводы с войсками знаменует начало второго этапа кампании. На этом этапе заметны элементы оперативно-тактического планирования и взаимодействия отдельных частей войска-конницы и судовой рати, что представляет определенный интерес. Важен сам факт перехода в наступление, перенос войны на вражескую территорию и захват стратегической инициативы.

Московские войска, прибывшие на театр военных действий, не были, видимо, особенно многочисленными. Единственное их предприятие носило, в сущности, ограниченный характер — удар наносился по приграничному немецкому городку, прикрывавшему южные подступы к Дерпту. На более глубокую операцию с более решительными целями сил, видимо, не хватало. Московские войска, судя по всему, не имели своей артиллерии, а артиллерия псковичей была весьма несовершенна — и это одна из главных причин неудачи осады Нейгаузена.

По-видимому, посылая войска на помощь Господину Пскову, великий князь не стремился к большой войне на северо-западном направлении. Судя по всему, основным стратегическим направлением являлось восточное (казанское), на котором уже с 1462 г. шла подготовка к большой войне. Этим предопределялась оборонительная стратегия на других направлениях. В данном случае задача была в том, чтобы, не ввязываясь в большой конфликт, оказать непосредственную помощь псковичам в тем самым продемонстрировать реальность включения Псковской земли в политическую систему великого княжения. И эта реальность была по достоинству оценена немцами, сразу предложившими начать мирные переговоры.

Если для великого князя события 1463 г. имели хотя и важное, но не первостепенное значение, то для Господина Пскова кампания 1463 г. была серьезным испытанием, что отразилось на подробной летописной информации с большим вниманием к военным событиям.

Летопись позволяет проследить основные черты военной системы Господина Пскова. Постоянного войска у него нет — есть только небольшие гарнизоны в пограничных крепостях. Мобилизация проводится в случаях военной необходимости — по решению веча. Мобилизация — это прежде всего призыв «рубленых» людей. «Охвочие» — пешие добровольцы. Они призываются в обязательном порядке только в особых случаях. В компетенции веча — назначение воевод.

В функции веча входит и призыв к пригородам, т. е. мобилизация всех сил Псковской земли. Пригороды имеют, по-видимому, свою местную военную организацию. Они могут действовать как совместно с псковичами, так и самостоятельно. В свою очередь, пригороды в случае необходимости обращаются к старшему городу и ждут от него помощи.

Псковские войска состоят из конницы «рубленых» «изможных» людей и пехоты «охвочих человек». В отношении этой пехоты можно отметить, что если на первом (мартовском) этапе она действовала, по-видимому, самостоятельно и самочинно, без видимой связи с главными силами, и занималась в основном грабежами, то на втором этапе она в какой-то мере включается в общую канву боевых действий.

Большой интерес представляет использование гребных (или парусно-гребных) судов для маневра пехоты к театру военных действий. Это излюбленный на Руси метод применения судовой рати проявился на Чудском озере в кампании 1463 г.

Кампания 1463 г. — типичный пограничный конфликт локального масштаба. Глубина операций не превосходит нескольких десятков километров, длительность их — несколько дней. Борьба идет за овладение отдельными пунктами на территории противника и сопровождается опустошением территории.

Тем не менее эта кампания является важным историческим событием. Господин Псков впервые ощутил реальную поддержку великого князя — самый факт своего перехода под эгиду Москвы. Великокняжеские войска получили первый боевой опыт в борьбе на северо-западном направлении, против нового противника. В военной истории России открывалась новая страница.

В стратегическом отношении поход 1463 г. носил оборонительный характер. Большая война на северо-западном направлении не соответствовала планам великого князя — его внимание было приковано к решению казанской проблемы.

Походы на Казань 1467–1468 гг.

Историография походов 1467 и 1468 гг. небогата. Н. М. Карамзин ограничился пересказом летописных известий,^[140] С. М. Соловьев — их краткой характеристикой.^[141] Интерес к первым походам на Казань проявил только К. В. Базилевич, рассматривая их во внешнеполитическом аспекте, но коснувшись и чисто военных вопросов.^[142]

Основным источником для изучения походов 1467 и 1468 гг. являются летописи.

Московская великокняжеская летопись по Уваровскому списку начинает записи за 6976 г. (1467/68) с киноварного заголовка: «О пръвой Казани, ходил царевич Касым да с ним князь Иван Васильевич Стрита». Далее на листе 390 об. следует текст: «В лето 6976. С Вздвиженьева дни ходил царевич Касым к Казани, а с ним великого князя воеводы, князь Иван Васильевич Оболенский Стрига со многою силою, и прочий».^[143]

Известие краткое, не похожее на разрядные записи — нет перечисления воевод (хотя, возможно, в источнике, которыми пользовался летописец, эти имена были — ср. «и прочий»).

«И шедшим им к Волзе, иде же бе и перевестися, и ту срете их царь казанский Обреим со всеми князьями своими… и не дасть им перевестися».^[144]

Для царевича Касыма это было полной неожиданностью: «… позван был царевич от царей казанских, от Авдул Мамона и от прочих, на царство лестью».

«Он же, надеяся на них… испроси силу у великого князя… и не успев ничто же возвратися».

Военных действий фактически не было. Конная рать пошла обратно.

«Истомен же бе путь им, понеже бо осень студена бе и дождева и корму начат не оставати… в постные дни мясо ели, и кони их з голоду мерли… мнози от них и доспехи метали…» Запись об обстоятельствах отступления сделана, по всей вероятности, со слов участника похода. Она не носит официозного характера, но рассказчик был, по-видимому, осведомлен о планах и надеждах царевича Касыма.

Князь Иван Васильевич Оболенский Стрига еще в 40-х гг. активно участвовал в борьбе против Шемяки, обороняя от него Кострому; в феврале 1456 г. он разбил новгородцев под Старой Русой, что вынудило их заключить Яжеблицкий мир; бывал наместником во Пскове и Ярославле, имел чин боярина. В Пскове он проявил себя так хорошо, что псковичи неоднократно просили о его повторном назначении (ум. 1478 г.).^[145] 131 Таким образом, во главе войск, отправленных с царевичем Касымом, был поставлен опытный военный и политический деятель, что свидетельствует о важности его миссии и о значительности доверенных ему сил. Тем не менее план похода был продуман плохо — вся ставка делалась на интриги казанских царевичей. Борьба с крупными силами противника не предусматривалась, конная рать не поддерживалась пехотой.

«И татарове Казанстии по отходе их часа того поидоша изгоном к Галичю…»

Ближайшее следствие неудачного похода — начало большой войны с Казанью. И первый удар — по Галичу. Недавний центр удельного княжества, Галич после падения Шемяки превратился в важный опорный пункт великого княжества на его северо-восточных рубежах.

Но «мало нечто полону взята, а градом и волостем ничто же успеша, всем бо бета в осаде в граде».

Итак, набег изгоном сразу после отхода русских фактически не удался — города успели привести в осадное положение (т. е. собрать окрестное население, сжечь посады и т. п.).

«А князь великий разослал по городам заставы, в Муром и в Новгород Нижний, на Кострому и в Галич, и велел им сидети в осаде, стеречися от Казани».

Распоряжение о приведении Галича в осадное положение едва ли могло быть сделано только после того, как в Москве узнали о неудаче похода Касыма. Присылка гонца из Москвы в Галич и осуществление мероприятий по приведению города в осадное положение должно было занять значительно большее время, чем конный марш казанцев по левой стороне Волги. Распоряжение об осадном положении было сделано, надо полагать, заблаговременно — в ходе подготовки похода на Казань и в предвидении возможного контрудара казанцев.

Заставы, т. е. отряды для обороны, были разосланы либо заранее, либо сразу после похода Касыма. В первом случае это говорило бы о предусмотрительности великого князя, предполагавшего возможность враждебных действий со стороны Казани. Во втором случае — о быстрой и правильной реакции на сложившуюся обстановку. Нападение ожидалось на нескольких направлениях, на широком фронте по обе стороны Волги. В предыдущих кампаниях о такой заблаговременной подготовке городов к отражению нашествия известий нет. Значит, либо такой подготовки не было, либо она не фиксировалась в источниках, известных летописцу, т. е. в соответствующих записях официального характера. Теперь же эти записи, очевидно, велись и стали доступны составителю летописи.

Итак, Московская великокняжеская летопись отмечает в осенней кампании 1467 г. четыре основных момента:

— отправку царевича Касыма под Казань с воеводами великого князя;

— выход русско-татарских войск к Волге и бой с казанцами;

— отступление после неудачи;

— контрудар казанцев по пограничным русским городам и меры, принятые в связи с этим для их обороны.

Летописный рассказ представляет собой контаминацию двух основных источников.

К официозному источнику можно отнести известие о начале похода Касыма и о последующих распоряжениях великого князя. К источнику частного происхождения — рассказ об отступлении от Казани.

Рассказ великокняжеской летописи о событиях осени 1467 г. вошел в большинство позднейших летописей, в том числе и в Никон., что свидетельствует об официальной апробации этого рассказа.

Однако есть и другие версии известий об осенней кампании 1467 г.

Одна из таких версий представлена в Тип. летописи.

«В лето 6976 поиде великий князь Иван Васильевич в Володимерь и отпусти из Володимеря царевича Каисима с Татары и воевод своих и с ними полки свои и братьи своей полки отпусти, и инех в судех отпусти».^[146]

Как видим, сообщение Тип. летописи отличается от великокняжеской двумя важными деталями. Во-первых, указывается местопребывание великого князя в момент посылки Касыма к Казани. Во-вторых, совсем по-другому пишется состав: судовая рать и полки братьев, — причем имя воеводы посланных сил не упоминается. Ясно, что автор сообщения Тип. имел другие источники, чем составитель великокняжеской.

По-другому изображаются я события под Казанью: «… пришедше на устъ Свияги, к Волге, противу Казани. Татарове же Казань стали сретоша и не дата передестися за Волгу».^[147] Автор сообщения Тип. указывает место выхода русских войск (и указывает правдоподобно — Свияга впадает в Волгу прямо напротив Казани). Эта деталь могла быть взята из какого-то источника, не известного великокняжескому летописцу. Летописец ничего не говорит о действиях судовой рати, которая, по его собственным словам, тоже была отправлена в поход. Судовая рать в бою у переправы могла бы коренным образом повлиять на ход событий. Отсутствие судовой рати в бою у устья Свияги ставит под сомнение предыдущее сообщение Тип. о составе сил, отправленных под Казань. Источник Тип. — едва ли рассказ участника похода (отсутствуют характерные для такого рассказа подробности и эмоциональные оценки).

Третий вариант рассказа о походе Касыма содержит Уст. летопись (Архангелогородский летописец).

Рассказав под 6976 годом о пожаре в Устюге 15 февраля и о нападении казанцев на Кичменгу, летописец далее сообщает: «Того же лета князь великий Иван Васильевич посылал ратью воевод своих, царя Касима да князя Ивана Васильевича Стригу, с ними Двор свой весь, конную силу, на Казанского царя Абреима».^[148]

Известие отнесено к 6976 г., т. е. к 1467/68, что правильно, но помещено после 15 февраля (т. е. в 1468, а не в 1467), что неверно.

«И пришла сила князя великого на берег к Волзе на Звениче Бору. И татарове Казанские пришли на них в судех, и на берег вылезли из судов. А сила князя великого норовитца заскочити татар от судов. И некто Айдар, постельник великого князя Григорьев сын Карпова, не отпусти Татар ни мало от судов, кликну на них. Татарове же вметався в суды и побегоша за Волгу. А другая сила еще не поспела».

Самостоятельный рассказ об осеннем походе — явно частного происхождения, со слов участника, о чем говорит эпизод с Айдаром. Новое по сравнению с великокняжеской и Тип. — выход к Волге у Звенича Бора (т. е. на 40 верст выше по течению Волги), а не против самой Казани.

Ерм. летопись ограничивается кратким сообщением.

«В лето 976 князь великий Иван Васильевич посылал на Казань ратью, на царя Обреима, Касыма царевича, да князя Ивана Юрьевича, и иных воевод много, з Двором своим. Они же, пришедше, на сей стороне Волги, и постоявше противу Казани, и поидоша прочь, не учинивше ничто же».^[149] Основная особенность этого рассказа — имя воеводы, не совпадающее с данными великокняжеской летописи.

Новг. IV летопись по списку Дубровского приводит имена двух воевод — князя Ивана Юрьевича и князя Ивана Васильевича Стриги.^[150]

Соф. II летопись, воспроизводя рассказ великокняжеской летописи, называет имена воевод — князя Данилы Дмитриевича Холмского и князя Ивана Васильевича Стриги.^[151]

Сокращенные Своды называют имена князя Ивана Юрьевича и князя Ивана Васильевича и приводят в саркастическом тоне рассказ об Айдаре («некто уноша именем Айдар, постельник великого князя, наполнився духа ратна», и т. д.), что свидетельствует о популярности этого рассказа и в то же время выдает неофициальное происхождение их известия, а следовательно — и имен воевод.

Таким образом, летописные рассказы, рисуя одну и ту же общую картину неудачного похода, расходятся между собой в достаточно важных деталях. Это, во-первых, имена воевод, во-вторых, характеристика состава сил, отправленных в поход с царевичем Касымом, в-третьих, обстоятельства самого боя за переправу через Волгу. Расхождения присутствуют главным образом в источниках частного происхождения, основанных в той или иной степени на рассказах участников похода. Думается, что эти расхождения более или менее закономерны и определяются особенностями рассказов очевидцев вообще. Участники похода могли быть по-разному осведомлены, например, об именах воевод — рядовой участник мог знать их не точно, а понаслышке и при более поздней записи рассказов или при записи не из первых рук детали событий могли изгладиться или исказиться. Составитель летописного рассказа мог пользоваться недостоверной информацией и просто слухами, имевшими хождение в известной среде (вроде эпизода с Айдаром). Составитель рассказа мог приукрасить его живописными (с его точки зрения) подробностями. Все это заставляет относиться к частным известиям с осторожностью и в определенных случаях предпочитать им официальные сообщения (например, в вопросах об именах воевод и о составе сил).

О событиях осенней кампании после похода Касыма наиболее подробно рассказывает Тип. летопись.

«Татарове же Казаньстии шедше, воеваша около Галича, и приидоша под Галич, начата наступать ко граду. Галичане же, выходя из града, и бишяся с ними крепко. Граду же не успев ничтоже, возврат тишяся, полону же много вземше и отъидоша».

Рассказ о нападении на Галич и о боях с галичанами основан, вероятно, на местных записях. Галич в церковном отношении тянет к Ростову, с которым связано происхождение Тип. летописи, и в Ростове лучше, чем в Москве, могли быть осведомлены о событиях в Галичской земле.

Зато Тип. не говорит о распоряжениях великого князя о приведении в осадное положение городов и о посылке в них застав и т. д. — автор ее официальным источником не пользовался.

Тип. летопись содержит известия, отсутствующие в великокняжеском своде: «Тое же осени приходиша Татарове от Большой Орды и воеваша около Рязани, села и волости, и множество изсекоша, а иных в полой поимаша. Рязанцы же совокупившяся и гнаша по них. И бысть им бой и сена зла. Татарове же знамя подсекоша у Рязанского полку, рязанцы же замятшяся и побегоша. Татар же множество избьено ту».^[152]

Это сообщение, отсутствующее в великокняжеской летописи, рязанского происхождения. Нет оснований сомневаться в его достоверности. Великое княжество Рязанское, формально независимое от Москвы, постоянно подвергалось нападениям ордынских татар — последнее крупное нашествие во главе с самим ханом отменено в летописях под 1460 годом.^[153] Рассказ Тип. летописи представляет определенный интерес. Против татар выступило не рязанское великокняжеское войско, а сами рязанцы, «совокупившеся», т. е., очевидно, в первую очередь городское и земское ополчение. В бою большую роль играет знамя — потеря его или просто падение на землю означает поражение и ведет к бегству с поля боя.

Составитель Тип. летописи имел какой-то рязанский источник — так, под 1468 годом он пишет: «… родися князю великому рязанскому сын Петр»^[154] — известие, отсутствующее в других летописях.

В отличие от событий в 1460 г., нападение на Рязань в 1467 г. могло носить характер «частной инициативы» воинственных ордынских царевичей, а не похода самого хана. Тем не менее нападение на Рязань свидетельствовало о существовании южного стратегического направления, что не могло не учитываться в Москве. Служба на Берегу должна была нестись постоянно, отвлекая достаточные силы. Это было одним из важных факторов военно-политической обстановки.

«Посылал князь великий на Черемису воевати».

Новый киноварный заголовок великокняжеской летописи подчеркивает важность сюжета в глазах летописца.

«Тое же осени князь великий Иван посылал на Черемису князя Семена Романовича, а с ним многих детей боярских, Двор свой и совокупившеся вси поидоша из Галича на Николян день. Декабре 6. И поидоша лесы без пути, а зима была велми студена».^[155]

Зимний поход из Галича — ответный удар по Казанскому ханству. Это, по-видимому, достаточно крупное военное предприятие — в походе участвуют дети боярские Двора.

Князь Семен Романович — из ярославских князей (это первый известный случай назначения ярославского князя воеводой). Впервые упоминаемый в летописи, он был, вероятно, еще молодым человеком, не имевшим большого боевого опыта. В качестве воеводы он упоминается впоследствии в 80–90-х гг., тогда же он был наместником в Новгороде и стал боярином (ум. 1503/04 г.).^[156] В 1467 г. ему могло быть не более 30 лет, и едва ли ему были доверены крупные силы.

Интересны идея маневра— с северо-западного направления, и время похода — зима.

Русские войска имели опыт зимних походов. Так, в январе 1450 г. великий князь Василий Васильевич с крупными (по-видимому) силами совершил поход на Галич и овладел этим городом, нанеся решительное поражение Шемяке; в походе использовались замерзшие русла рек Обноры и Костромы.^[157] В январе 1452 г. великий князь Василий совершил новый большой поход, от Ярославля к Костроме и Устюгу, а юный великий князь Иван ходил на Кокшенгу, до устья Ваги и Осинова Поля.^[158] Опыт организации таких походов был, вероятно, использован в зимнем походе 1467/68 г. Однако теперь войска шли «без пути» — лесными тропами для сохранения тайны — не по обычным дорогам.

Суда по позднейшему опыту, сосредоточение сил в Галиче должно было занять достаточное время, во всяком случае, несколько недель. Выдвижение к Галичу могло начаться в октябре-ноябре, т. е. сразу после отражения атаки казанцев.

Поход зимой на Черемису рассматривался, вероятно, как вспомогательный удар — для разорения вражеской территории. Едва ли перед войсками князя Семена Романовича Ярославского могли быть поставлены более серьезные стратегические задачи.

Рассказ летописи о походе прерывается кратким известием о поставлении архиепископа Ростовского Вассиана (тоже выделенным киноварным заголовком). Это событие датировано 13 декабря, что подчеркивает хронологическую последовательность летописных рассказов.^[159] Рассказ о походе летописец излагает, прерывая его для другого известия. Видимо, рассказ о походе он передавал по какой-то имевшейся в его руках записи. Эта запись содержала точные даты.

«Тое же зимы 6 Генваря на Крещение Господне рать веянного князя прииде в землю Черемисскую».^[160]

Поход длился месяц, что говорит о медленности движения через густой лес, о преодолении значительных трудностей.

Этот марш-маневр в зимнее время представляет большой интерес в тактическом и стратегическом отношениях. Преодоление лесного пространства в условиях сильных морозов свидетельствует о выносливости войск и обеспечивает достижение стратегической внезапности.

Нападение на Черемисскую землю было, по-видимому, действительно неожиданным — о сопротивлении ничего не говорится. Земля была предана огню и мечу — в соответствии с обычаями средневековой войны. «Кони их и всякую животину чего нелзе с собою имти, то все иссекоша… » Кони, представляющие вообще большую ценность для ратных людей, в данном случае были не нужны. «А за один день до Казани не доходили» — очевидно, не встречая организованного сопротивления.^[161]

«И взвратишася приидоша к великому князю все по здорову». По буквальному смыслу летописи, дети боярские Двора не остались в Галиче, а возвратились в Москву. Зимний поход был единовременной акцией, не рассчитанной на продолжение.

Разорение чужой территории в войнах Средневековья — не просто проявление бессмысленной жестокости и не просто средство обогащения участников похода (… в полон поведоша… а что было живота их, то все взяша…). Не занятие вражеской территории, не овладение каким-либо пунктом на ней с целью дальнейшего удержания его в своих руках, а опустошение этой территории — вот задача подобного рода действий, хорошо известных всей Европе.^[162] Такие действия преследовали цель экономического ослабления противника и его морального подавления (устрашения). Разоренная, опустошенная земля на какое-то время не могла стать базой для вражеских войск.

«А Муромцем и Новгородцем велел князь великий воевати по Болзе. И те шедше повоевали горы и бараты по обе стороны».^[163]

Удар на Черемисском направлении с северо-запада сопровождался ударом с запада — по Волге. Одновременное нападение с двух направлений могло преследовать цель ввести противника в заблуждение относительно главного удара, заставить разделить свои силы, перейти к обороне.

Дети боярские Двора в походе по Волге, по-видимому, не участвовали. В поход ходили местные силы — служилые люди, возможно, с участием городского (земского) ополчения. Никаких подробностей этого похода летопись не сообщает, что может свидетельствовать о его ограниченном масштабе. По-видимому, по своему характеру этот поход был аналогичен походу из Галича — ближайшей целью было «повоевати», т. е. разорить и разграбить. Одновременный удар с двух направлений был, по-видимому, успешным, хотя к крупным результатам не привел. Зимние похода, по всей вероятности, преследовали и разведывательные задачи — ознакомление с театром военных действий, с силами и тактикой противника.^[164]

Рассказ великокняжеской летописи о зимних походах 1467/68 г. носит по преимуществу официальный характер. Его источниками могли быть какие-то официальные документы: записи распоряжений великого князя и донесений воевод. В руках летописца эти документы подверглись, по-видимому, обработке — они были сокращены и сведены в единое целое и, возможно, соединены с рассказами участников событий, сохранившими эмоционально-оценочные черты (лютые морозы, полное разорение земли).

Это известие без существенных изменений вошло в Никон, летопись, что косвенно подтверждает его официальное значение.

Тип. летопись приводит свое известие: «Тое же зимы ходиша Галичане и с ними Двора князя великого полки на Черемису, и повоеваша их, и полон вземше, отъидоша. Быта же тогда мразы велицы, иззябша мнози».^[165] Подчеркнутое участие галичан — вероятно, это местная обработка и сокращение официального источника: опущены даты, имя воеводы, некоторые характеристики событий.

В осенне-зимней кампании 1467/68 г. можно отметить несколько характерных моментов.

Во-первых, великий князь личного участия в походах не принимает, что расходится с прежней практикой.^[166]

Вторая особенность — находясь в своей ставке, великий князь рассылает директивы воеводам и таким образом осуществляет свои функции главнокомандующего.

Третья особенность — в зимнем походе войска действуют на двух не зависимых друг от друга операционных направлениях. Руководство войсками в этих условиях могло осуществляться только из Ставки. Это требовало наличия соответствующего аппарата управления, хотя бы самого элементарного — для оформления директив великого князя и фиксации донесений воевод. В этом аппарате управления можно видеть зародыш нового явления — центрального военного ведомства в его первоначальной форме, по всей вероятности — в составе канцелярии великого князя.

Бели осенний поход Касыма носил характер скороспелой акции, был плохо подготовлен, совершен недостаточными силами и потерпел полную неудачу, то дальнейшие события осенне-зимней кампании отражают целенаправленную и продуманную работу оперативно-стратегической мысли. Приведение городов в осадное положение на широком фронте, создание оборонительных (заставы) оперативных группировок с поставленными перед ними активными задачами — проявление действенного руководства войсками из Ставки.

Наступление по двум направлениям было связано с большим риском, вело к разделению сил и создавало известную опасность для каждой группировки. Этот риск можно было ослабить, во-первых, энергичными наступательными действиями каждой группировки, что не позволяло противнику сосредоточить достаточные силы против каждой из них; во-вторых, внезапностью удара с неожиданного направления — таким был поход Северной рати князя Семена Романовича Ярославского через нехоженые лесные тропы в условиях суровой зимы.

Можно отметить, что Северная рать, несмотря на своя успехи, была по размерам небольшой. Об этом свидетельствуют молодость воеводы и сам характер набеговых действий.

Силы, действовавшие на волжском направлении, также едва ли были крупными. Об этом косвенно свидетельствует отсутствие имен воевод и сама постановка задачи «повоевать горы и бараты».

Главные силы русских войск еще не были введены в действие, и это — одна из основных особенностей осенне-зимней кампании 1467/68 г.

Известия об этой кампании носят характер контаминации — соединения официозного и частного источников (рассказов участников и местных записей). И те и другие летописец подвергает обработке. Следует отметить, что известия, восходящие к официальному источнику, не носят характера разрядных записей. Возможно, этих записей как таковых еще не было, и назначения воевод оформлялись как-то иначе.

Рассказав о зимних походах, великокняжеский летописец продолжает свое повествование.

«Тое же зимы князь великий за три недели до Великого заговенья (т. е. 7 февраля. — Ю. А.) поиде к Володимерю. ас ним братия его, князь Юрий, да князь Борис, да сын его князь Иван, да князь Василий Михайлович Верейский, и вси князи их и бояре, и воеводы, и со всеми людьми».^[167]

Это первое летописное известие о выступлении великого князя Ивана Васильевича из Москвы. Отъезды его из Москвы имели место и раньше и были, вероятно, нередки. Так, в апреле 1467 г. он находился в Коломне^[168] — важнейшем пункте южной оборонительной линии. О частых и долгих повадках великого князя пишут и иностранные современники. «У него был обычай ежегодно посещать некоторые местности своей страны», — пишет об Иване III Амброзио Контарини, посетивший Москву в 1476 г. Тот же Контарини отмечает особый интерес великого князя к южной окраине, «где жил один татарин, который за княжеское жалованье держал пятьсот всадников… они стоят на границах с владениями татар».^[169] Поездка Ивана III по стране заняла в 1476 г. около трех месяцев (с конца сентября до конца декабря).^[170]

Эти поездки не фиксируются летописью. Но февральский поход во Владимир имеет совсем другое значение. Это выступление войск, собранных со всего великого княжения, со своими князьями и воеводами. Великий князь с братьями и сыном шел во Владимир во главе служилого ополчения — главной силы Русской земли.

Летописная формула об атом событии носит чисто официальный характер, так мог начинаться походный дневник великого князя. Аналогичная формула встречается в великокняжеской летописи в 1445 г. в известии о походе великого князя Василия Васильевича на казанского царя Махмута.^[171]

Представляет интерес порядок перечисления князей. На первом месте после великого князя — его брат Юрий, а сын, князь Иван, — только на третьем месте, позади Бориса. Десятилетний Иван еще не имеет официального статуса наследника и не носит политических функций, — первый человек после великого князя — старший из его братьев. Перечисление князей в этой формуле носит официальный характер.^[172]

В поход идут не только воеводы великого князя с его служилыми людьми, но и его братья со своими воеводами. Собранное войско можно назвать княжеско-служилым ополчением.

«А князя Андрея Большого оставил князь великий на Москве, да и другого князя Андрея Меньшого».

Управление столицей было, надо полагать, в руках наместника (вероятно, кн. И. Ю. Патрикеева) и бояр великого князя. Был на Москве и митрополит Филипп. Выла и великая княгиня Мария Ярославна. Но упоминание князей, оставленных на Москве, может свидетельствовать об уровне доверительных отношений между братьями. Конфликты были еще впереди. Между братьями царило согласие — об этом косвенно говорит отсутствие каких-либо письменных докончаний между ними. Они жили по духовной отца.

«Тое же весны в Великое Говенье (т. е. после 27 февраля] пришел на Москву посол от короля Казимира, Якуб писарь да Ивашенец. И князь великий велел наехати ему себе в Переславле. А сам из Володимера с сыном иде к Переславлю, а братию и вся люди оставив в Володимере. И пришед к Переславлю посла отпусти, и възвратися опять к Володимерю».

Приезд королевского посла — важное событие. Там не менее великокняжеская летопись со времен Дмитрия Донского приезды послов не фиксирует, хотя с Литвой были оживленные дипломатические отношения (что видно, например, из наличия договорных грамот).

Посольство Якуба писаря зафиксировано, видимо, в походном дневнике, который велся во время «стояния» великого князя во Владимире. Наличие церковных дат может свидетельствовать о принадлежности к духовенству лица, ведущего походный дневник.

Великий князь придает такое значение своему пребыванию с войсками, что не едет для встречи с послом в Москву, а назначает ему аудиенцию в Переяславле.^[173] Не считает возможным принять посла во Владимире — очевидно, не хочет показывать ему войска, собранные там.^[174] Великий князь на встречу с послом берет с собой сына— и это едва ли не первое указание на особую политическую роль наследника.

Какую цель могло преследовать сосредоточение войска во Владимире? Известно, что в 1461 г. великий князь Василий Васильевич «поиде к Володимерю, хотя ити на Казаньского царя». В марте 1461 г. он был во Владимире «зарати бо ся тогда с царем Казанским».^[175] Мы уже видели, что, по сведениям Тип. летописи, осенью 1467 г. великий князь Иван был во Владимире и именно оттуда послал в поход войска с царевичем Касымом.^[176] Владимир — место сбора войск, передовая база, выдвинутая от Москвы к востоку, к казанскому рубежу.

Владимир — в 200 верстах от Москвы, на кратчайшем пути к Казани. Отсюда вниз по Клязьме в Оку, по Оке — к Волге или сухим путем. Владимир может быть исходной базой и для наступления, и дня обороны — противнику трудно его обойти.^[177]

Мобилизация и сосредоточение княжеско-служилого ополчения должны были занять достаточно длительное время. Так, столетие спустя сборы в Полоцкий поход 1563 г. заняли два месяца (начались в конце сентября, а войска прибыли в Можайск к месту сбора в начале декабря).^[178]

Подготовка к сбору войск для похода во Владимир могла начаться одновременно с отправкой войск к Галичу для похода Северной рати. Это значит, что мобилизация княжеско-служилого ополчения началась уже в ноябре 1467 г., непосредственно после похода Касыма. Не исключено, что в ходе мобилизации проводились смотры боеготовности служилых людей по уездам — о подобных смотрах впоследствии писал Герберштейн.^[179] Эти смотры, сопровождавшиеся составлением десятен, хорошо известны в XVI в. в условиях развитой поместной системы. Но в своей первичной форме такие смотры могли появиться гораздо раньше — без них едва ли было возможно функционирование военно-служилой системы.

Длительное пребывание во Владимире могло быть использовало для проверки боеготовности войск, для росписи их по полкам (в 1562 г. в Можайске эта роспись заняла две недели). Главной целью было, вероятно, создание стратегического резерва для дальнейших действий.

Между тем военные действия продолжались. «А Татарове казанские тое же весны шед взята Кичменгу и зажгоша. Князь же великий посла переимати их».^[180]

Кичменга — левый приток р. Юг, в устье ее — городок (примерно в 120 верстах к югу от Устюга), который, очевидно, и был сожжен казанцами. От Устюга до Владимира — не менее тысячи верст. Гонец мог покрыть это расстояние не менее чем за 10–15 суток, а на получение во Владимире известий о нападении на Кичменгу и передачу приказания должно было уйти несколько недель. Приказание могло иметь смысл как распоряжение нанести ответный удар по казанцам на этом направлении, т. е. к югу от Устюга, послать войска на Кичменгу и т. п. Важно то, что нападение казанцев вызвало какие-то ответные меры со стороны главного командования — оно старалось держать управление войсками в своих руках. Связь между войсками на театре Военных действий и главным командованием в тылу поддерживалась — об этом свидетельствует запись в походном дневнике «Владимирского стояния», которая, по-видимому, была последней: «Прииде князь великий на Москву в пятой великий вечер (15 апреля. — Ю. А.)».

Итак, во Владимире вместе с великим князем был его аппарат управления, через который и осуществлялось управление войсками. По-видимому, аппарат военного управления как таковой еще не оформился, как не было и особого аппарата для управления посольскими делами. Канцелярия великого князя еще не дифференцировалась. По крайней мере, в источниках нет явных признаков функциональной документации — ни военной, ни посольской.

Дошедшие до нас дневниковые записи (в их летописной интерпретации) отразили только часть работы Ставки — в нее стекались донесения, а из нее шли директивы, свидетельствующие о работе аппарата управления войсками.

Ближайший аналог дневниковых записей 1468 г. — записи 40–50-х гг. о походах великого князя Василия Васильевича. Эти записи сохранились за 1445, 1450, 1452, 1456 гг.^[181] Общее в них — более или менее точная датировка движения великого князя и некоторых его распоряжений. Даты приводятся как по церковному, так и (реже) по светскому календарю (6 июля 1445 г., 27 января 1450 г.). В некоторых случаях дневниковые записи перемежаются с воспоминаниями участников событий (Суздальская битва, бой под Галичем). Таким образом, известный опыт ведения походного дневника и его отражения в великокняжеской летописи уже имелся.

Напротив, летописи Ерм., Тип. и Уст. не содержат никаких упоминаний о «Владимирском стоянии». Это объясняется, видимо, более или менее частным характером этих летописей, не связанных непосредственно с официальным великокняжеским летописанием и его источниками. Нет сведений о «Владимирском стоянии» и в сокращенных Сводах — вероятно, к 90-м гг. эти события потеряли свою значимость, с точки зрения составителей Сокращенных Сводов.

Рассказ великокняжеского свода о «Владимирском стоянии» без каких-либо изменений перешел в Вол.-Перм, Сп.-Прил., Увар., Никанор., и, что особенно важно, в Ник., что подчеркивает его официальный характер.

«Владимирское стояние» в глазах официозного летописца занимает центральное место в ряду событий зимы 1468 г. Прибытие великого князя во Владимир состоялось, когда результаты похода Северной рати князя Семена Романовича Ярославского были уже, вероятно, известны в Москве. Какие бы ни строились предположения о цели и задачах «Владимирского стояния», ясно одно — главные силы русских войск были собраны именно здесь и составляли фактически стратегический резерв для будущих операций.

Новый этап войны с Казанью начался с наступлением весны. Как мы видели, в глазах великокняжеского летописца первым актом новой кампании было нападение казанцев на Кичменгу, что вызвало соответствующие распоряжения великого князя, находившегося еще во Владимире.

Тип. летопись пишет о событиях весенней кампании гораздо подробнее.

«Тое же зимы на Вербной неделе (4–10 апреля. — Ю. А.) взяша Татарове Казанъскии две волости Костромских — Кусь и множество полону взяша, а иных изсекоша. Князь же Иван Васильевич Стрига Оболенский ходи за ними и до Унжи с Костромы, и не достиже их».^[182]

Это самостоятельное сообщение из источника, не известного великокняжескому летописцу. Известие, вероятно, местного происхождения: Кострома, и в Ростове могли быть осведомлены о костромских делах.

Татары разграбили восточную костромскую волость. Река Кусь — правый приток р. Нямды, которая в низовьях сливается с Унжей, близ ее устья в Волгу, напротив Юрьевца.

Воевода князь Иван Стрига стоял, очевидно, в Костроме и погнался за татарами. До Унжи он должен был пройти примерно 150 км, на что в условиях апрельской распутицы должно было понадобиться не менее 5 дней.

Не сказано, что он пошел в поход по велению великого князя. Вероятно, он стоял со своим полком в Костроме и принял решение сам, по вестям, иначе поход его не имел бы никакого смысла. Такие решения воевода должен принимать самостоятельно, исходя из конкретной обстановки.

Сам набег татар носил характер именно набега— «изгоном», для грабежа и устрашения, примерно такой же характер, как зимний поход князя Семена Романовича Ярославского.

Нападение на костромские волости сочеталось с нападением на устюжскую Кичменгу. Казанские отряды действовали на широком фронте и на разных направлениях.

Таким образом, известия Тип. летописи дополняют картину, содержащуюся в великокняжеской летописи.

«Тое же весны те же Татарове имаша около Мурома в неделю святых Мироносиц (1–8 мая. — Ю. А.), и отъидоше».

«Те же», т. е. казанские, а не обязательно те именно, которые разграбили Кусь. Нападение на Муром еще раз показывает масштабы действий казанцев весной 1468 г. Муром, в каких-нибудь 120 км от Владимира, был атакован всего через две недели после отъезда в Москву великого князя. Возникает мысль, что сосредоточение войск во Владимире могло преследовать и оборонительные цели — на случай большого наступления татар. Не являлся ли и зимний поход на Черемису попыткой отвлечь внимание татар от Владимирско-Московского направления? «Того же лета Татарове Казанские имаше около Муроме и много полону взяше». Это, очевидно, второе нападение на Муром — после пожара Москвы в ночь на 23 мая, отмеченного в Тип. «Князь же Данило Дмитриевич Холмский иде за ними из Мурома, и постиже их, и бив их, полон весь отъиме. А ини, с коней сметався, уидоша на лес».

Из этого известия вытекает, что в Муроме, как и в Костроме, стоял гарнизон во главе с воеводой. Князь Данило Дмитриевич оказался более удачливым, чем князь Иван Стрига. Он сумел догнать и отбить полон. Любопытная деталь: татары, бросив коней и добычу, скрываются в лесу — густой лес недоступен для конницы. Это первое известное летописи упоминание знаменитого впоследствии воеводы дает исходную дату перехода его из Твери на службу великому князю Московскому, что могло быть связано с мерами по усилению великокняжеского войска.

«Того же лета Татарове Польстии побиши сторожев наших в Поле, и пришед без вести, и взята Беспуту, и множество полону вземше, отъидоша».^[183]

В Поле (Диком), за Окой стояли наши «сторожи», сторожевые посты, обязанные предупреждать о приближении татар.^[184] Но на этот раз «польстии», т. е. степные, ордынские. Татары побили сторожей и «безвестно» напали на Беспуту — русскую волость на правом берегу Оки. Служба на Берегу не смогла предотвратить это нападение. Она, видимо, была развернута только на левом, русском берегу реки. Во всяком случае известие Тип. летописи еще раз напоминает о реальном существовании угрозы с Юга, со стороны «Татар Польстиих», т. е. степняков-ордынцев. Эта угроза в любом случае не могла игнорироваться в Москве, она требовала внимания и сил; она как бы накладывалась на все остальные планы и действия русского командования. Правобережные волости были фактически беззащитны перед угрозой из Дикого Поля.

Составитель Тип. летописи имел какие-то источники информации, независимые от источника великокняжеской летописи. Что это за источники, сказать трудно, но они скорее документального, чем частного характера. В пользу этого говорит наличие дат и имен воевод. Во всяком случае, известия Тип. значительно расширяют и уточняют представление о начале весенней кампании. Русские войска во главе с воеводами стояли в городах, где ожидалось нападение. Вероятно, это и были «заставы», о которых пишет великокняжеская летопись осенью 1467 г.

Задачи, объективно стоявшие перед главным командованием русских войск весной 1468 г., были достаточно сложными. Стратегическая инициатива была в руках казанцев. Нападения казанцев заставляли держать гарнизоны в пограничных городах, т. е. разбрасывать силы на широком фронте от Устюжских волостей до Мурома. Постоянная угроза из Дикого Поля вынуждала держать силы на рубеже Оки. В этих условиях необходимо было принять стратегическое решение на летнюю кампанию с целью изменить обстановку в свою пользу. Как почти во всех случаях, существовал выбор между оборонительным и наступательным образом действий.

В первом случае следовало усиливать гарнизоны в пограничных городах и держать их в полной боевой готовности для отражения внезапного нападения и одновременно формировать достаточно крупные силы стратегического резерва для нанесения контрударов.

Во втором случае необходимо было перейти в наступление на важнейших направлениях, чтобы вырвать у противника стратегическую инициативу и заставить его перейти к обороне.

«И тое же весны по Велице дни (17 апреля. — Ю. А.) князь великий многих детей боярских, Двор свой, послал на Каму воевати мест Казанских».

«С Москвы к Галичу Руна с казаки, а из Галича Семеновых детей Филимонова Глеба, Ивана Шуста, Василия Губу. И поидоша к Вологде и Руно вместе с ними».^[185]

Если учесть, что великий князь прибыл в Москву в Страстную пятницу (15 апреля), то отправка Двора в поход на Каму состоялась в самые ближайшие дни после «Владимирского стояния».

Очевидно, решение было принято и вся необходимая предварительная подготовка проведена во время этого «стояния».

Летняя кампания началась. Отправка детей боярских Двора великого князя, т. е., надо полагать, отборных войск, свидетельствует о большом значении, которое придавалось походу. «Казаки» — видимо, добровольцы из детей боярских. Имя Ивана Руно встречаем здесь впервые, он не принадлежал к княжеско-боярской элите, и назначение его главой детей боярских Двора, посланных из Москвы, может свидетельствовать о его выдающихся личных качествах, известных великому князю.

Галич — сборный пункт для войск, предназначенных для похода (как уже было в зимнюю кампанию). Собравшись в Галиче, эти силы двинулись к Вологде — вероятно, по рекам Вексе и Леже, которая впадает в Сухону ниже Вологды.

«А с Вологды поидоша с Вологжаны в судех на Николин день (9 мая. — Ю. А.) к Устюгу».

Если Руно выступил из Москвы сразу после Великого дня (17 апреля), для сосредоточения войск к Вологде через Галич понадобилось три недели.

«И с Устюга поиде князь Иван Звенец с Устюжаны, а Иван Игнатьевич Глухой — с Кичменжаны». Князь Иван Звенец Звенигородский и Иван Игнатьевич Глухой (из рода Морозовых) были, вероятно, наместниками в соответствующих городах.

Обращают на себя внимание родственные связи. Из пяти поименованных воевод (не считая Руна) четверо принадлежат к роду Морозовых. Они — четвероюродные братья от общего предка Семена Мороза, жившего, по-видимому, в первой половине XIV в.^[186] Фамильное прозвище не упоминается в летописи — видимо, оно не имело особого значения для родства в четвертом колене.

Тем не менее родственные связи играют роль в служебных назначениях. Между родственниками сохраняется определенная корпоративная связь.

Князь Иван Иванович Звенец — из князей Звенигородских, совершил позднее выдающуюся карьеру как дипломат (именно ему удалось в 1480 г. заключить докончание с Менгли-Гиреем — важнейший договор Ивана III), в данное время был, вероятно, еще молодым человеком, впервые упоминаемым в источниках (ум. 90-х гг. во время своего второго посольства в Крым).^[187]

Устюжане и кичменжане, а также вологжане — вероятно, местное земское ополчение (сколько-нибудь развитого служилого землевладения в этих местах не известно). В 1462 г. устюжане и вологжане уже ходили в поход по северным рекам во главе с воеводами великого князя.^[188] Кичменжане в таком походе упоминаются впервые.

Итак, в поход идут дети боярские Двора (Руно), местное служилое (галичане) и земское (вологжане, кичменжане, устюжане) ополчения. Это своеобразный воинский контингент, который можно назвать земско-служилой ратью.^[189]

«И сняшася вси вместе на Вятке под Котельничом и оттоле поидоша с ними Вятчане мнози».

Без волока не обойтись. Волоком, вероятно, шли из Юга в Молому, и по Моломе вышли на Вятку (реку) значительно ниже Хлынова. От Котельнича по Вятке прямой путь на Каму.

«Вятчане мнози»— это добровольцы, а не вятское ополчение как таковое. Грабительский по форме поход судовой рати сулил добычу и привлекал добровольцев.

«И бысть весть Вятчанам, что идут на них Казанцы, и възвратишася назад к Вятке. А с триста их поидоша с великого князя воеводами».

Нападение казанцев на Вятку — эффективный контрудар по тылам русского войска, двигающегося на Казань по северным рекам. Вятчане фактически отказываются от похода. По-видимому, только незначительная часть вятчан-добровольцев продолжает поход с воеводами великого князя.

Создается новая оперативная обстановка — Вятка вышла из союза с великим князем, путь через Вятку теперь закрыт, судовая рать отрезана от своей базы.

Здесь летописное изложение приобретает характер рассказа участника похода и теряет официозные черты. Но в руках рассказчика могли быть и документы, содержащие, например, имена воевод.

«Казанцы приидоша со многою силою к Вятке, и не возмогоша Вятчане противитися им, предашася за Казанского царя Обрейма».

Тип. летопись приводит свою версию этого события.

«Того же лета идоша Татарове казанский к Вятке. Вятчане же обеща им дань давати гобины деля, отняша бо у них гобину, потом же не дата им. Татары же идоша прочь, не сотвориша зла никоего же».

Эта версия нападения казанцев на Вятку независима от великокняжеской летописи и опирается на какой-то свой местный источник.

Как впоследствии выяснилось, речь шла не о переходе Вятки под власть Обреима и не о выплате дани, а только об обязательстве не участвовать в войне против него. Но, во всяком случае, это событие существенно понижало шансы на успешные действия северной рати. Задуманный в Москве мощный удар с севера теперь состояться не мог, и поход судовой рати приобретал характер операции с ограниченными целями.

«А воеводы великого князя повоеваша Черемису по Вятке реке и поидоша из Вятки по Каме на Низ, да воевали и до Тамлуги,^[190] и гостей побили многих, и товару у них поимаша много».

Вятка впадает в Каму примерно в 150 км на восток от устья последней и на таком же расстоянии — на юго-восток от Казани. Судовая рать подошла достаточно близко к Казани. Но это был набег, не имевший существенного стратегического значения.

«Ходили до перевоза Татарского, да опять воротились вверх, воюючи Казанские же места, и в Белую Волошку^[191] ходили воевати».

Поход чисто грабительский по своей форме — захват товара, разорение местности. Отзывается удалью новгородских ушкуйников старого времени, совершавших такие же лихие походы, но на собственный страх и риск, а не под знаменами великого князя.

«А в то время Казаньские Татарове двесте человек воевати же пошли, и дошед до тое же Волошин на конех, и пометав туда кони у Черемисы, поидоша из Вол[о]жки в судех вверх по Каме».

Поход этого отряда имел, вероятно, цель нападения на русскую рать, грабившую казанские места. Конный отряд, оставив коней на попечение дружественной Черемисы, пересаживается в суда и в таком виде идет на сближение с ратью великого князя. Очевидно, речной путь был самым коротким и надежным.

«Рать великого князя пришед и ту Черемису повоевали, а люди иссекоша и кони и всякую животину, и тех татар кони иссекоша… и поидоша за теми Татары по Каме».

Русские оказались позади татар. Татары, видимо, были плохо осведомлены о пути движения русской рати.

«И яко услышали, что уже близ их те Татарове, и ставше воеводы, и избраша вси, который же от своих людей, семь насадов, да отпустиша с ними воеводу Ивана Руна».

Считая среднее число воинов в насаде 30 человек,^[192] против казанцев был сформирован отряд силою примерно в 200 человек — равный отряду казанцев. И выбор добровольцев, и выбор воеводы — все это отзывается стариной, временами вольных походов без непосредственного руководства со стороны великокняжеских властей. Такие традиции, естественно, могли лучше всего сохраниться в среде земского ополчения, еще не охваченного служилыми отношениями.

«И угониша Татар. И увидевше их Татарове выметашася на брег, Руно же повеле своим за ними же на брег выйти, а Татарове забегше за речку ы начата с ними битися».

Речные суда — только средство передвижения, а не боевое средство. Бой мыслится как таковой только на суше.^[193]

«Милостию же Божиею начата одолети Христиане и приидоша на Татар за реку ту» — вероятно, за приток Камы. «Бились», видимо, не только в рукопашную, но и стреляя стрелами через реку.

«И тако избита их и воеводу их Тулазия изънимаша княжа сына Тарханова, да другого Берды-шпика, а прочих всех избиша».

«А Руси на том бою дву человек убили, а раненых бы с шестьдесят человек, но милостью Божиею все живы».

Цифры потерь реалистичны. Рассказчик — очевидец, участник похода.

Судовая рать сделала, что могла. Она глубоко проникла в землю, подчиненную царю Обреиму, предавая все огню и мечу. Тактика норманнов, тактика ушкуйников — передвигаясь по воде, нападают на землю, но за нее не держатся.

«И поидоша оттоля на Великую Пермь да къ Устюгу. И тако приидоша к Москве все по здорову, а Татар приведоша полоненых к великому князю».

Вверх по Каме до волока на бассейн Вычегды. Шли кругом, через Великую Пермь, а не кратчайшим путем, через Вятскую землю, волоками в Юг — вероятно, потому, что Вятская земля заключила договор с Обреимом.

Уст. летопись приводит свой рассказ о походе судовой рати.

«Того же лета князь великий посылал рать на Черемису: двою Ивана Ивановича Глухово да Ивана Руна, а с ними Устюжане да Галичане. И шедше на Каму, да изымали языка, а сказывает, что Татарове пошли вверх по Каме в Великую Пермь. И воеводы, шедше за ними в погоню, да их побили. Тогда убили на том бою ватамана устюжского Саву Осеива. А рать великого князя, Устюжане и Галичане, шли в Великую Пермь и на Устюг».^[194]

Рассказ, независимый от великокняжеской летописи, по всей вероятности — местного происхождения. Возможно, со слов участника, хотя живых деталей похода, обычных для такого рассказа, нет. Характерно внимание к устюжским сюжетам, в том числе к «ватаману», павшему в бою. Устюжане — не дети боярские, а городовое (земское) ополчение, может быть, охочие люди во главе со своими «ватаманами» Наличие такого «ватамана» — важная черта организации земского ополчения, существенно отличающая его от служилого ополчения во главе с руководителями, назначенными великим князем.

Таким образом, известия устюжского летописца, несмотря на свою краткость, могут служить ценным дополнением к рассказу великокняжеской летописи.

Рассказав о походе северной рати, великокняжеская летопись приводит известие о боевых действиях на волжском направлении.

«… месяца июня 4 дня из Новагорода из Нижнего застава князя великого князь Федор Хрупин [= Хрипун] с Москвичи идоша на Волгу и побиша Татар Казаньских, Двор царев, многих добрых. Тогды убили Колупая, а князя Хозум Бердея изымав привели к великому князю на Москву».^[195]

Князь Федор Семенович Хрипун Ряполовский упоминается здесь в летописи впервые. В 70-х гг. был еще жив его отец, князь Семен Иванович Хрипун, активный деятель 40-х гг. в борьбе с Шемякой. Сам князь Федор известен как воевода в 80–90-х гг.^[196] Из всего этого вытекает, что в 60-х гг. он был еще молодым человеком, и ему вряд ли были доверены крупные силы. В Нижнем Новгороде он командовал «заставой», в состав которой, по буквальному смыслу летописного известия, входили служилые люди только Московского уезда.

Тип. летопись пишет об этом событии гораздо подробнее.

«Того же лета иде князь Федор Семенович Ряполовский Хрипун из Новгорода Нижнего, и поби заставу Казанскую на Звениче бору, за 40 верст до Казани, и князей многих Казанских поби. Ту же и богатыря их уби, Колупая, и не пусти ни единого, иже бы весть несл к Казани, и князя их единого, руками изымав к великого князя приведе. И стояв ту два дни на побоищи том, возвратися с честью».^[197]

Краткое известие великокняжеской летописи здесь приведено в развернутом виде и с подробностями, заслуживающими внимания.

Выясняется, что войска князя Федора Ряполовского шли к Казани (берегом) и имели бой с заставой казанцев недалеко от столицы хана. Любопытно соблюдение древнего обычая стоять на поле боя, на костях разбитых врагов, как когда-то стояли и пировали древнерусские князья.

Во всяком случае, у составителя Тип. был свой источник о действиях князя Федора Ряполовского — источник, не зависимый от великокняжеской летописи.

Победа князя Ряполовского в бою у Звенича Бора не имела дальнейших последствий. Войска вернулись. В чем причина этого странного отступления после одержанной победы? Прямого ответа на этот вопрос в источниках нет. Приходится довольствоваться предположениями. Представляется вероятным, что, по замыслу главного командования, действия Северной рати и войск князя Федора Ряполовского должны быть согласованы по времени. Северная рать выступила в поход в начале мая, Волжская — позже. Исходя из того, что путь движения ее был значительно короче, удары по Казани с запада и с севера должны были последовать в течение короткого времени, ставя царя Обреима в два огня. Но в начале июня, по-видимому, уже появились сведения об измене вятчан и о неудаче северного похода. В этих условиях продолжать наступление на Казань по волжскому направлению было опасно — войска князя Ряполовского могли попасть под удар главных сил царя Обреима. Тут-то и было принято решение отказаться от дальнейшего движения к Казани и вернуть войска в исходное положение. Это решение было разумным — благодаря ему удалось избегнуть риска поражения войск по частям.

Итак, летняя кампания 1468 г. закончилась неудачей.^[198] Широко задуманный стратегический маневр с двух направлений не получился. Решающее значение имел контрудар казанцев по Вятке, что привело к срыву похода Северной рати и к крушению всего стратегического замысла русского командования. В новых условиях принимается единственно целесообразное решение об отходе, что свидетельствует о реалистической оценке сложившейся обстановки. Надо полагать, что именно в этом сказалась работа Ставки главного командования. Если решение об отходе Северной рати могло быть принято на месте, под влиянием непосредственной обстановки, то отступление князя Федора Ряполовского после одержанной победы могло быть проделано по требованию Ставки, получившей информацию о неудаче Северной рати. Это, разумеется, не более чем предположение, хотя, на мой взгляд, достаточно правдоподобное (не противоречащее известиям источников и реальному положению дел).

Последовательность событий кампании 1467–1468 гг.

1467 г. Сентябрь 14-е [сентябрь] [сентябрь-октябрь] — Начало похода на Казань царевича Касыма, отступление от Казани. Приведение пограничных городов в осадное положение. Посылка «застав». Набеги казанцев на пограничные города и отражение этих набегов

[октябрь-ноябрь] Декабрь 6-е — Мобилизация служилого ополчения. Отправка войск для зимнего похода. Начало зимнего похода от Галича войск кн. С. Р. Ярославского

1468 г. Январь 6-е — Вступление войск кн. С. Р. Ярославского в Черемисскую землю

Февраль 7-е — Выступление великого князя к Владимиру. Начало «Владимирского стояния»

После февраля 27-го — Прибытие королевского посла. Прием его в Переяславле

весна [между 27 февраля и 15 апреля] — Нападение казанцев на Кичменгу

Апрель 4–10-е — Нападение казанцев на костромские волости. Поход кн. Стриги

Апрель 15-е — Прибытие вел. кн. в Москву

После 17 апреля — Отправка войск в Галич для похода на Каму

Май 1–8-е — Нападение казанцев на Муром

Лето? [после 8 мая?] — Нападение ордынцев на Беспуту

Май 9-е — Поход из Вологды к Устюгу

[23 мая] — Второе нападение казанцев на Муром. Поход кн. Холмского

[май-июнь] — Поход судовой рати по Вятке и Каме

Июнь 4-е — Бой войска кн. Ф. Ряполовского на Волге [у Звенича Бору]

Известный нам летописный материал дает возможность представить ход событий с сентября 1467 г. по лето 1468 г. т. е. события трех кампаний — осенней, зимней и весенне-летней в ходе первой большой войны Ивана III. В обобщенном виде последовательность событий рисуется следующим образом (отсутствие указаний на источник означает, что событие дано по великокняжеской летописи. — ПСРЛ. Т. 25).

Летописное изложение событий летнего похода 1468 г. кончается известиями об отходе северной судовой рати и войск князя Федора Ряполовского. Никаких сведений о последующих событиях лета, осени и зимы вплоть до весны 1469 г. в нашем распоряжении нет. По логике событий военные действия должны были продолжаться как с той, так и с другой стороны. Отсутствие летописных известий можно объяснить только специфическим характером летописи как источника. По тем или иным причинам летописец рассказывает не обо всех, а только о некоторых имевших место событиях. Выбор этих событий может в первую очередь определяться степенью осведомленности летописца, т. е. наличием в его распоряжении соответствующих источников, но также и его отношением к соответствующим событиям. События второй половины 1468 г. могли не отразиться в источниках, известных летописцу, т. е. в официальных документах и в рассказах участников, могли не привлечь его внимания в силу своей малой значимости (с его точки зрения) или нежелательности для включения в летописное повествование (опять-таки с точки зрения составителя летописи).

Что происходило на широком фронте борьбы с ханом Обреимом между летом 1468 г. и весной 1469 г., нам не известно. Но именно это отсутствие известий может косвенно свидетельствовать о том, что серьезных, крупных событий в этот период не было — в противном случае они, по всей вероятности, так или иначе отразились бы в последующем изложении.

Хотя кампания 1468 г. окончилась неудачей, с точки зрения эволюции военной организации великого княжества Московского эта кампания представляет большой интерес.

Это первое большое военное предприятие Ивана III. В отличие от походов начала 60-х гг. по северным рекам в сторону Урала,^[199] в отличие от похода 1463 г. в Ливонию, носившего локальный характер,^[200] здесь были задействованы силы русских войск на обширном театре войны. Кампания 1468 г. была военной акцией большого масштаба, преследовавшей важные политические цели — подчинение Казанского ханства влиянию Москвы. Эта была первая наступательная война против улуса Чингизидов, Впервые после Куликовской битвы Русская земля от обороны на востоке перешла к наступлению.

Широко поставленная задача требовала привлечения крупных сил. Фактически в кампании 1468 г. участвовали воинские контингенты двух типов — княжеско-служилое ополчение среднерусских городов и земское ополчение северных уездов.

Военные действия развертывались на широком фронте и на двух операционных направлениях, что в военной истории Руси наблюдается впервые. Широкий размах операций приводит к качественно новому методу руководства войсками. Впервые великий князь не идет в поход во главе своих войск, а находится в тылу, в Ставке, из которой осуществляется оперативно-стратегическое управление войсками. Впервые великий князь выступает в роли не тактического, а стратегического руководителя.

Впервые можно наблюдать зародыш аппарата управления, без которого руководство войсками из ставки невозможно. Аппарат этот, очевидно, еще не оформился, как не оформилась и документация, исходящая от этого аппарата: летописные известия, носящие официальный характер, еще не похожи на разрядные записи. Следы деятельности аппарата управления можно видеть в фиксации распоряжений великого князя и в записях дневникового характера во «Владимирском стоянии».

По нашим источникам, несмотря на их заведомую неполноту, впервые можно наблюдать некоторые черты стратегического почерка русского главного командования. Неудачный осенний поход Касыма дал, по-видимому, толчок развитию оперативно-стратегической мысли. После осени 1467 г. проявились такие черты, как стремление к стратегической инициативе, действия на разных операционных направлениях, объединенные одной конечной целью, предусмотрительность и осторожность — стремление избежать излишнего риска. Проявились и недостатки оперативно-стратегического руководства, которое не сумело предвидеть и парировать эффективный контрудар казанцев, искусно действовавших по внутренним операционным линиям.

Не будет преувеличением рассматривать события кампании 1467/68 г. как начало нового этапа военной истории России — переход от удельно-княжеского уровня управления и руководства войсками к уровню государственному, соответствующему новому политическому облику Русской земли, превращавшейся в единое Российское государство.

Нельзя вместе с тем не увидеть и стойких черт старой военной системы. Элементы военной системы централизованного характера еще перемешиваются и сосуществуют со старыми традициями — выборным воеводой, земским ватаманом, подобно тому как великокняжеское служилое ополчение детей боярских сосуществует с земским ополчением, идущим под знаменами великого князя.

Кампания 1469 г.

Кампания 1469 г. почти не подвергалась специальному изучению. В общих трудах по истории России она рассматривается в контексте русско-казанских отношений.^[201] М. Г. Худяков посвятил ей две страницы своего исследования по истории Казанского ханства.^[202] Наибольшее внимание уделил этой кампании К. В. Базилевич, рассматривая ее не только как важный шаг во внешней политике Ивана III, но и как военно-исторический сюжет.^[203]

Единственный источник для изучения этих вопросов — летописи. Особое значение имеет официальная великокняжеская летопись,^[204] которая содержит наиболее полную информацию о распоряжениях великого князя и действиях войск. Наиболее существенным (и трудно решаемым) является вопрос о степени достоверности этой информации.

Источники, которыми пользуется летописец, могут быть разделены на официальные, основанные на документации, и частные (основанные на рассказах участников или современников событий).

Источники официального происхождения могут содержать более точную информацию о распоряжениях великого князя, имена воевод и даты событий; источники частного происхождения содержат детали, подробности и эмоциональные оценки.

Трудность заключается в том, что в изложении летописца и те и другие источники выступают, как правило, в переработанном виде, поэтому разделение их при попытке анализа будет почти всегда носить ту или иную степень условности.

Однако при всем этом без такого деления обойтись трудно — оно в какой-то мере может служить ориентиром в классификации известий, приводимых в летописи.

Изложение событий 6977 (1468/69) г. великокняжеская летопись начинает с рассказа о переговорах по поводу брака с царевной Софьей. События излагаются в хронологическом порядке с точными датами («Февраля 11… Марта 20…»), что свидетельствует о документальном характере источника.

Далее следует киноварный заголовок:

«Послал князь великий судовую рать на Казань.

Тоя же весны по Велице дни на другую неделю (т. е. 9 апреля. — Ю. А.) послал князь великий на Казанские места рать в судех. Воевода Константин Беззубцев Александрович, а с ним многие дети боярские, Двор свой. Также и от всея земли своей дети боярские изо всех градов своих, и изо всех отчин братии своей, по тому же».^[205] Итак, в поход идут три контингента детей боярских:

Двор великого князя,

«изо всех градов земли»,

«изо всех отчины братии своей».

Перед нами — своего рода тотальная мобилизация всего служилого ополчения великого княжества Московского.

Это заставляет вспомнить о событиях февраля 1468 г., когда «князь великий за три недели до Великого заговенья (7 февраля. — Ю. А.) поиде к Володимерю, а с ним братия его… и вси князи их, и бояре, и воеводы, и со всеми людьми».^[206] Но если тогда служилое ополчение собиралось во Владимире, то теперь оно идет в дальний поход.

«А с Москвы послал сурожан и суконников и купчих людей и прочих всех Москвичь, кто пригоже по их силе. А воеводу над ними постави князя Петра Оболенского Васильевича Нагого».

В отличие от февраля 1468 г., теперь кроме служилых людей — детей боярских — мобилизованы москвичи. Это та самая «рать Московская», о которой впервые упоминается в докончании 1389 г. Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским: «А Московская рать, хто ходил с воеводами, те и жжеча с воеводами, и нам их не приимати».^[207] Эта формула в модифицированном виде повторяется во всех последующих докончаниях великих князей с их серпуховскими «молодшими братьями». «А Московская рать ходит с моим воеводою, великого князя, как было переже сего».^[208]

Воевода великого князя во главе Московской рати, надо полагать, — нововведение Дмитрия Донского после реформы управления Москвой — отмены должности тысяцкого, традиционного представителя земского ополчения.^[209]

Формула летописного известия 1469 г. конкретизирует понятие «рать Московская». Это четыре категории людей: сурожане, суконники, купчие люди,

«и прочие все Москвичи… кои пригоже по их силе».

В поход идут привилегированные торговые люди — сурожане и суконники — цвет московского городского населения. Призыв их под знамена свидетельствует о масштабе мобилизации. Купчие люди и «все прочие Москвичи» мобилизуются «по их силе», т. е. в зависимости от своих достатков, вероятно, по определенной норме (вроде псковского «разруба»). В полном соответствии с межкняжескими докончаниями во главе Московской рати идет воевода, поставленный великим князем.

Таким образом, в поход были призваны как служилые люди, так и земское (городское) ополчение столицы.

Известен неудачный опыт призыва московского ополчения. В 1433 г. «Москвич гостей и прочих поим с собою» великий князь Василий для отражения внезапного нападения Юрия Галицкого. Но в бою 25 апреля на Клязьме, в 20 верстах от Москвы, по словам летописца, «от Москвич не бысть никоея помощи, мнози бе от них пьяны бяху, а и с собою мед везяху, что пити еще».^[210] Из этого единственного, хотя и важного, эпизода никаких выводов о степени боевой ценности Московской рати делать нельзя. Великие князья и до, и после этого случая включали клаузулу о Московской рати в свои договорные грамоты — свидетельство того, что Московской рати придавалось серьезное значение. Это подтверждает и рассматриваемое нами известие: большой поход на Казань требовал участия Московской рати во главе с воеводой великого князя.

Итак, великий князь, исполняя свои функции главы государства — верховного главнокомандующего, назначает высший командный состав идущих в поход войск: 1) воеводу во главе всей рати; 2) воеводу Московской рати. Особое назначение воеводы Московской рати может говорить об особом положении этой рати в составе всего войска.

«И те поидоша Москвою рекою к Новугороду Нижнему. А иные Клязмою. А Коломничи и все, которые выше их по Оце, Окою поидоша, и Муромци тако же. А Володимерци, и Суздалци, Клязмою, и Дмитровцы, и Можаици, и Углечане, Ярославци, Ростовци, Костромичи и прочие вси поволжане Волгою к Нову же Городу на один срок. И снидошася вси ти во едино место в Новъгород».

Перечислено поименно 11 городов, включая Москву. Но это не весь перечень: есть «которые выше по Оце», чем Коломничи, есть «прочий вси Поволжане». Перечень городских полков 1469 г. можно сравнить с соответствующими сведениями 1375, 1380 и 1386 гг.

Состав полков в походе 1375 г. на Тверь отражен в Вол.-Перм. летописи. На Тверь с великим князем Московским Дмитрием шли со своими полками князья: Суздальские (четверо), Ростовские (трое), Смоленский, Ярославские (двое), Белозерский, Кашинский, Моложский, Стародубский, Брянский, Новосильский, Оболенский, Турьский. Всего поименно перечислено 18 князей из двенадцати городов.^[211] Перечислены именно князья — на Тверь идет княжеское ополчение во главе с великим князем. Маршруты движения, место сбора и дата не указаны.

Известие о походе 1380 г. на Дон в Вол.-Перм. летописи содержит сообщение, что великий князь Дмитрий «всему войску повеле писать… да будете готовы все на Успение, на Коломне, и переберем полки, и дам воеводу коемуждо полку».^[212] Итак, по этому известию сбор войск проводился по письменному распоряжению великого князя, который назначил срок и место сбора войск. Назначение воевод великим князем должно было состояться после сбора войск и «перебора» полков.

С великим князем Дмитрием шли в поход князья Белозерские, Кемский, Андомский, Каргопольский, Ярославский, «Серпьский», Ростовский «и иные мнози».^[213]

В результате «перебора» полков были сформированы во главе с воеводами великого князя полки: Коломенский, Володимерский, Костромской и Переяславский, Муромские князья вели свой полк сами.^[214]

Таким образом, если буквально верить этому летописному рассказу, формирование полков и назначение воевод состоялось после сбора и смотра войск самим великим князем. Несмотря на вероятную неполноту летописного известия, оно рисует в общем правдоподобную (не противоречивую) картину сбора и организации войска перед Куликовской битвой.

Состав войск в походе 1386 г. на Новгород освещен в летописях Новг. IV, Соф. I старш., Вол.-Перм. (другие летописи помещают об этом событии только краткие сообщения). Перечни «ратей» в этих летописях восходят, очевидно, к одному источнику и расходятся только в деталях. Никаких данных о месте и времени сбора войск, об их организации летописи не приводят. С великим князем пошли рати: Московская, Коломенская, Звенигородская, Можайская, Волочская, Ржевская, Серпуховская, Боровская, Дмитровская, Переяславская, Володимерская, Юрьевская, Муромская, Мещерская, Стародубская, Суздальская, Городецкая, Нижегородская, Костромская, Угличская, Ростовская, Ярославская, Моложская, Галичская, Бежецкая, Белозерская, Вологодская, Устюжская, Новоторжская — всего двадцать девять наименований. На Новгород идет ополчение всех русских городов (кроме Рязани и Твери). О князьях, идущих в поход, не упоминается. О воеводах, назначенных великим князем, не говорится.

По масштабам три похода Дмитрия Донского сопоставимы с походом 1469 г. Естественным образом расходится номенклатура городов в силу тех изменений в политической географии, которые произошли за 80–90 лет после Донского. Но содержание летописных известий расходится существенно. Если в 1375, 1380 и 1386 гг. великий князь шел сам во главе своих полков, то в 1469 г. непосредственное командование войсками поручено воеводе, а великий князь остается в своей Ставке. Поэтому не могло быть ничего похожего на смотр войск и назначение воевод, проделанные Дмитрием Донским в походе 1380 г.

Кто возглавлял рати, мобилизованные весной 1469 г.? Константин Александрович Беззубцев — представитель боярского рода Кошкиных, одного из самых старых и влиятельных в Москве. Сам Константин Александрович в 1450 г. отразил нашествие ордынского улана Малыш-Бердея и во главе своего Коломенского полка разбил его на р. Битюге.^[215]

Таким образом, во главе войск, собравшихся у Нижнего Новгорода, был поставлен воевода опытный, имевший заметные боевые заслуги, глава Московского полка князь Петр Васильевич Оболенский Нагой — четвертый сын князя Василия Ивановича, выдающегося воеводы Василия Темного (в 1450 г. взял Галич) и младший брат другого известного воеводы — Ивана Стриги (разбил в 1456 г. новгородцев под Старой Русой). В 1469 г. он был, по-видимому, еще молодым человеком — в 1490–1500-х годах был воеводой в походах на Литву, а с 1498 г. упоминается как боярин.^[216] Во главе столичного полка стоял молодой воевода, сделавший впоследствии большую карьеру. Назначение его, сына и брата, знаменитых военачальников, главой Московского полка свидетельствует о важности этого полка в составе великокняжеского войска.

В известии 1469 г., как и в 1380 г., точно указано время и место сбора войск. Но если в 1380 г. пути движения к этому пункту не названы и, очевидно, были предоставлены на усмотрение самих князей, ведших свои рати, то в 1469 г. пути подробно расписаны. Источник, содержащий подробные сведения, имеет, скорее всего, документальное происхождение — из канцелярии великого князя; именно здесь могли назначаться маршруты войскам.

Отсутствие великого князя при войске, идущем в поход, ставило проблему, не известную во времена Дмитрия Донского, — проблему организации связи и управления войсками со стороны главного командования, находившегося далеко от театра военных действий.

Функции этого командования в лице великого князя не ограничивались посылкой рати к Нижнему Новгороду.

«А к Устюгу послал князь великий воеводу своего князя Данила Васильевича Ярославского, да с ним свой Двор, детей боярских…»

Итак, великий князь посылает не одну, а две рати по разным операционным направлениям. «Двор» — не единое целое соединение, а собирательное имя — это дети боярские, служащие с Двором, а не с городом. Очевидно, уже существовали какие-то дворовые списки — предшественники будущей Дворовой тетради. Дети боярские Двора ходят в походы, с разными воеводами, вместе с детьми боярскими из городов: деление детей боярских на дворовых и городовых — уже налицо.

К Устюгу великий князь послал «… Ивана Гавриловича, Тимофея Михайловича Юрла, Глеба да Василия Семеновых детей Филимонова, Федора Борисовича Брюха, Салтыка Травина, Микиту Константинова, Григория Верхушкова, Андрея Бурдука…»

Поименно названные — это, видимо, головы — предводители отдельных подразделений.^[217] «А с Вологды воевода князь Андреев Меньшого Семен Пешек Сабуров с Вологжаны». Вологжане составляют отдельную часть (полк). Эти люди князя Андрея Меньшого с его воеводой — едва ли не первое проявление деятельности молодого вологодского князя (род. 8 июня 1452 г.). Еще зимой 1468 г., во время Владимирского сбора войска, князь Андрей Меньшой сидел в Москве вместе с Андреем Большим. Семен Пешек Сабуров — единственный удельно-княжеский воевода, упоминаемый в походе 1469 г. Воеводой северной рати идет один из ярославских князей. Его родственник князь Семен Романович возглавлял зимний поход в Черемисскую землю в 1467/68 г.^[218] Переход ярославских князей на службу великому князю Московскому — характерное явление, связанное с распадом прежней ярославской княжеской системы и включением Ярославской земли в состав великого княжества. При этом ярославские князья возглавляют именно Северные рати, набранные из жителей земель, близких к Ярославлю.

«И пришед на Устюг, поидоша в судех к Вятке, а Устюжане с ними же».

По всем имеющимся данным, служилое землевладение на Вологде и на Устюге было слабо развито, и надо полагать, что в судовой рати участвовали не только и не столько служилые люди, но и земское (городовое) ополчение, привычное к речным походам. Шли волоком из Устюга в бассейн Вятки, по уже не раз испытанным (в том числе и год назад) путям.

«И прииде к Вятке, и начата Вятчанам глаголати речью великого князя, чтобы пошли с ними на Казанского царя». Очевидно, воевода князь Данило Васильевич Ярославский имел полномочия обратиться к вятчанам от имени великого князя.

Поход судовой рати 1469 г. имеет общие черты с походом предыдущего года. Войска собираются к открытию навигации к Вологде и Устюгу, судовая рать идет в Вятскую землю. Но на этот раз из Москвы идут не казаки-добровольцы во главе с Иваном Руно, а дворовые дети боярские во главе с воеводой — лицом высшего ранга, облеченным полномочиями от великого князя. Уровень командования на ступень выше; надо думать, что и численность войск больше, и задачи более ответственны. Самое главное — поход северной судовой рати на этот раз дополнен походом Главных сил к Нижнему Новгороду с очевидной дальнейшей задачей движения на Казань.

Необходимым или, во всяком случае, крайне желательным условием успешности похода северной рати было участие вятчан, которое должно было не только усилить состав самой рати, но и обеспечить ее тылы и связи с Москвой.

Но на предложение-предписание великого князя, сделанное от его имени воеводами судовой рати, вятчане «рекоша к ним: изневолил нас царь, и право свое дали есмя ему, что нам не помогати ни царю на великого князя, ни великому князю на царя».

Отказ вятчан от участия в походе носил официальный характер, имел существенно важное значение и фактически в большой мере подрывал саму стратегическую идею удара с двух направлений. Нельзя не отметить крупный успех казанской политики и стратегии — успешного для казанцев похода на Вятку в 1468 г., приведшего к таким важным результатам.^[219] Можно отметить и другое — слабость политических связей Москвы и Вятки, недостаточность московского влияния на вятчан.

Но пребывание северной рати в Вятской земле имело еще более важные последствия.

«А в ту пору был на Вятке посол Казанского царя, и тот послал весть к Казани, что и отселе идет от Вяткы рать великого князя судовая, но не во мнозе».^[220] Таким образом, и маршрут движения, и состав судовой рати оказались раскрытыми для противника. В таких условиях трудно было рассчитывать на успех. Отметим, что, по оценке казанского посла-разведчика, судовая рать идет «не во мнозе». Перед ней, по-видимому, стояла задача нанесения сковывающего (отвлекающего) удара для облегчения действий главных сил, собиравшихся в Нижнем Новгороде.

Описание похода северной судовой рати носит в какой-то мере документальный, официальный характер — в источнике могли быть официальные сведения, наказы и донесения, включенные в летопись в переработанном виде.

Рассказав о первом этапе похода северной рати, великокняжеский летописец возвращается к рати Константина Александровича Беззубцева.

«А Константин Беззубцев со всеми предписанными вой совокупився стояше в Новегороде в Нижнем. И прислал к нему князь великий грамоту свою, веля ему самому стояти в Новегороде, а которые под ним дети боарьские и вси прочий вой восхотят, тех повеле ему отпускати воевати мест Казанских».^[221]

Великий князь осуществляет одну из функций главного командования — шлет директиву в форме грамоты воеводе, стоявшему с собранными войсками. Смысл этого письменного предписания заключается, видимо, в том, чтобы, сохраняя основное ядро войск в Нижнем, частью сил нанести удар по казанским местам — с обычной целью грабежа и опустошения, а также, может быть, отвлечения внимания от северного направления.

Главные силы, собранные в Нижнем, должны оставаться под непосредственным командованием своего воеводы — в готовности к походу на Казань.^[222] Вероятнее всего, рать Беззубцева должна была двинуться в поход после получения известий об успешных действиях северной рати, наносившей сковывающий, вспомогательный удар.

Обращает на себя внимание предоставление широкой инициативы воеводе — численность войск, отпускаемых под Казань, он должен определить сам, опираясь на желание тех, «кто восхотят».

«Он же, прочет грамоту и разосла по всех сущих под ним. Сшедшим же ся к нему всем князем и воеводам и сказа им, что прислал к нему князь великий грамоту, а велел всем вам, кто въсхочет идти воевати Казаньские места по обе стороны Волгы, а мне велел здесе быти в Новегороде. И вы пойдете, а к городу к Казани не ходите». Устное распоряжение Беззубцева основано на директиве великого князя. Не ясно только, содержалось ли в директиве запрещение добровольцам идти к Казани, или оно было сделано воеводой по собственной инициативе. В любом случае оно соответствовало идее рейда ограниченными силами без участия основной массы войск, собранных в Нижнем Новгороде. Основная масса судовой рати, собранной со всех городов великого княжества, должна была оставаться в Нижнем Новгороде под командованием своего воеводы.

«То же слышавше вой князя великого рекоша воеводе своему Костянтину: "Все хотим на окаянных Татар за святые церкви и за своего государя великого князя Ивана и за православное христианство". И поидоша вси, и Костянтин остася в Новегороде».

Неопределенно поставленная задача привела к неожиданным результатам. Судя по летописному известию, прошло нечто вроде вечевой сходки. Импровизированное волеизъявление «всех воев» не соответствовало ни директиве великого князя, ни распоряжению самого воеводы. Замысел всей операции был коренным образом нарушен.

Выражения «вси вой» не значит, конечно, что «все поголовно», но, во всяком случае, основная, большая часть войска изъявила желание «идти воевати казанские места».

Воевода Беззубцев, оказавшись перед фактом столь массового волеизъявления, не стал противиться ему и отпустил «всех воев», полностью нарушив тем самым полученную им директиву великого князя. По существу своему такое действие (вернее, бездействие) воеводы, поставленного во главе всей судовой рати Русской земли, не может расцениваться иначе как серьезнейшее должностное преступление с самыми тяжелыми последствиями.^[223] Воевода-главнокомандующий нарушил данную ему директиву, потерял управление войсками и существенно ослабил вверенную ему рать. Это событие свидетельствует о низком уровне дисциплины высшего командного состава русского войска.

То, что произошло в Нижнем Новгороде, имеет своей основной причиной, надо полагать, не злой умысел воеводы или его личные недостатки как командующего, а сохранение в общественном сознании старых, не изжитых еще традиций общинно-вечевых времен, допускавших и даже предполагавших широкую, фактически неограниченную инициативу частных начальников и самих воинов. Поход «на Казанские места» отвечал идеалам лихой, удалой вольницы, соответствовал общепринятым представлениям о борьбе против «окаянных», а кроме того, сулил богатую добычу. Необходимо отметить, что исходное зерно этого проявления старых традиций заключалось в самой грамоте великого князя с ее достаточно неопределенной постановкой задачи. Видимо, и в ставке не были еще преодолены привычные, освященные веками представления об организации управления войсками.

Так или иначе, с этого момента начинается новый этап всей кампании-этап самостоятельных действий судовой рати на Волге. Меняется и характер изложения.

«И поидоша из Окы под Новъгород под старой, сташа под Николою на Бечеве, и вышед из суд идоша в город к старой церкве Преображения Господня, и повелеша ту идущим священником молебны совершати за великого князя и за вой его».

«И отоля шед, такоже и у святого Николы молебнаа створиша, милостыню даша кождо их противу силе». В этих известиях, лишенных всяких признаков официальности, чувствуется рассказ очевидца-участника событий.

«По сих же совокупишеся вси за едино и начата мыслити себе, кого поставити воеводою, чтобы единого всем слушати. И много думав, избраша себе по своей воле Ивана Руна».

Вечевой, стихийный характер действий воев-добровольцев здесь проявляется в полной силе. Они сами избирают себе воеводу — вещь немыслимая в сколько-нибудь дисциплинированном войске, знающем субординацию. Воевода избирается общей сходкой «воев», вышедших из судов на берег, сохраняется и характерная терминология вечевых сходок — «много думав».

Избрание Ивана Руна объясняется, вероятно, исключительно его личными качествами. Он был известен, по-видимому, как смелый и опытный предводитель. Сам великий князь знал его и в предыдущую кампанию доверил ему посланных с Москвы на Север «казаков». Руно отличился и в бою с казанцами на Каме в 1468 г. Опыт прошлогоднего похода судовой рати во главе с Руном, очевидно, импонировал «воям», собравшимся в Нижнем Новгороде.

«И того же дан отплывше от Новагорода 60 верст, ночевали, и на утро обедали на Рознежи, и ночевали на Чебоксаре, и от Чебоксари шли весь день, да и ночь ту всю шли. И приидоша под Казань на ранней заре Майя 21, в неделю 50-ю».

Походные записи участника дают редкую возможность определить примерный темп движения судовой рати.

По карте от Нижнего до Чебоксар около 200 км. За первый день (вероятно, не полный — вышли не с рассветом) прошли 60 верст. Значит, за второй, с утра до ночи — 140 верст, верст по 10 в час. От Чебоксар до Казани — 120 верст, шли день и ночь (ночью, вероятно, медленнее) — примерно 5–10 верст в час. Всего от Нижнего до Казани по Волге — 320 км, как видно, три дня пути вниз по реке с ночевками.

Начало похода Ивана Руна состоялось, видимо, 18 мая. Идя вниз по течению, судовая рать достигнет Казани раньше, чем могла бы идущая по берегу конница, которой для преодоления 300 верст нужно не менее 5–6 дней.

При быстром движении по течению легко достигнуть эффекта внезапности. И он, очевидно, был достигнут.

«И вышед из суд, поидоша на посад, а Татаром Казаньским еще всем спящим».

Избранный воевода Иван Руно с самого начала грубейшим образом нарушил инструкцию, данную ему воеводой великого князя. Не воевали «Казанские места по обе стороны Волги», а устремились к самой Казани, хотя было прямо сказано: «к городу к Казани не ходите».

Велик был соблазн удара по вражеской столице, удара внезапного и потому допускавшего возможность эффектного успеха. И этот соблазн взял верх над воеводской инструкцией, над всем планом кампании, выработанным в Москве, в аппарате великого князя.

Суда служили только средствами передвижения. Боевые действия как таковые развертывались на берегу.

«И вышед из суд… повелеша трубити, и татар начата сечи и грабит, и в полон имати».

Трубили, вероятно, по боевому обычаю, а также для того, чтобы усилить панику у татар, захваченных врасплох нападением на утренней заре. Татары, видимо, не несли сторожевой службы на речных подступах к своей столице.

«А что полон был туто на посаде христианской, Московской и Рязанской, Литовской, Вяцкой и Устюжской, и Пермской, и иных прочих градов, тех всех о[т]полониша».

Дерзкий набег сопровождался не только избиением и разграблением татар, но освобождением христианского полона. По своему выгодному географическому положению Казань была важным пересыльным пунктом, откуда захваченный на Руси полон отправлялся далее — на восточные работорговые рынки. Освобождение пленников придавало набегу Руна нравственно возвышенную окраску и отличало этот поход великокняжеских войск от набегов удалых, но вполне беспринципных ушкуйников прошлых времен.

По словам очевидца-участника, посад города Казани был полностью разгромлен и сожжен, а население его беспощадно уничтожено, как полагалось по нормам средневековой военной этики по отношению к противникам-иноверцам.

Атака Казани, сожжение посада, освобождение пленников имели несомненный морально-политический эффект: впервые грозная столица казанских ханов увидела под своими стенами русские войска, впервые горели посады не русских городов, а ханской столицы.

Но, отвлекаясь от этого морально-политического эффекта, нельзя не отметить, что сожжение посада само по себе отнюдь не могло решить главной задачи — овладения городом.

«Погоревшим же посадам, и рать отступи от града, а уже и истомившимся им велми, и вседше в суды свои отъидоша на остров Коровнич, и стояша ту седмь днии» (т. е. до 28 мая).

Эффект внезапности был исчерпан, а силы войска Ивана Руна истощены. Пребывание на острове в непосредственной близости от Казани подвергало русское войско большой опасности и не имело, вообще говоря, никакого смысла, если только Руно не ожидал скорого подхода подкреплений из Нижнего Новгорода или удара северной рати вниз по Каме на Волгу. Но едва ли он мог строить свои расчеты на этих в высшей степени сомнительных предположениях. Напротив, были все основания ожидать контрудара со стороны казанцев.

«Ту прибеже к ним ис Казани полоняник Коломнятин, сказывая им, что до полна собрался на них царь Казанский Обреим со всею землею своею с Камскою, и с Сыплиньскою, и с К остяцкою, и Беловоложскою, и Вотяцкою, и з Башкирскою, и быть ему на вас на ранней заре и судовою ратью и конною».

Царь Обреим, ничем не скованный, имел полную возможность мобилизовать и стянуть свои силы для удара по судовой рати Руна, действуя по внутренним операционным линиям. Перечисление шести «земель» Обреима взято, вероятно, из какого-то официального (может быть, дипломатического) источника. Для нас важно, что это именно главные силы казанского царя.

«И то слышавши воеводы великого князя и все вой его, и начаша отсылати от себя молодых людей з большими суды, и сами осташася назади на брезе боронити тех. А повелеша им шед стати на Ирыхове острове на Волзе, а на узкое место не ходите».

Распоряжение отдает не единоличный воевода, Иван Руно, а «воеводы» и «вси вой». Опять происходит какое-то собрание, нечто вроде вечевой сходки, где и вырабатывается решение.

«Молодые люди» — беднота, маломощные и малодоспешные. «Большие суды» — значит, были и «малые», более маневренные. Возможно, на больших судах была добыча и припасы.

Оборона организуется на берегу, который, очевидно, прикрывает Ирыхов остров.

«Они же, не послушав, поидоша во узкое место, а в больших судех».

«Узкое место» — где-то между островами и берегом. «Молодые люди» оказались не более дисциплинированными, чем их старшие. Они не подчинились прямому распоряжению воевод и «всех воев» и со своими большими, громоздкими судами пошли в узкое место, подвергая и себя, и доверенные им суда большой опасности.

«И ту приидоша на них Татарове на конех, и начаша стреляти, хотяше бы бити их. Они же, противу им стреляюще, отбишася от них».

Конная татарская рать подошла к берегу и осыпала стоявшие в узкости большие суда тучами стрел. «Молодые люди», по словам летописца, «отбишася», не дав захватить суда. Бой, таким образом, носил характер перестрелки из луков.

Нельзя не подчеркнуть, что самостоятельные действия, нарушение дисциплины, снова ставили русские силы под угрозу поражения по частям. Дух вечевой вольности далеко не был изжит во всех эшелонах управления войсками и создавал большие трудности для проведения целесообразных и продуманных действий.

«А судовая рать Татарская, лучшие князи и людие, поидоша на великого князя рать на судовую, как пожрети хотяще, не многих бо видя их оставшихся».

Главные силы, «лучшие люди Татар», идут в судовой, а не конной, рати. Живописное выражение «как пожрети хотяще», носит традиционный характер — обозначение яростной атаки.

Оставшиеся в распоряжении Руна силы были немногочисленными. В бою за посад они понесли какие-то потери, оставшихся он разделил, отослав «молодых людей».

Тем не менее «си же не убоявшеся поидоша противу Татар, аще и мнози суть, и много бившеся прогониша Татар до самого города Казани полоем и под стену, и возвращьшеся, сташа шед на Ирыхове острове, и совокупишася ту вместо и з большими суды».

Итак, бой главных сил судовых ратей был, по словам летописца, выигран русскими, но фактически закончился их отступлением к Ирыхову острову. Отражение удара казанцев имело тактическое, а не оперативное значение. Проблемы остались те же — Казань не взята и взята быть данными силами не может; стоянка на Ирыхове острове продолжает оставаться и опасной, и бесперспективной, если только не изменится оперативная обстановка (подход сил из Нижнего, удар по Казани с тыла северной ратью).

«Стоящим же им на том острове, и ту прииде к ним Константин Александрович Беззубцев, воевода их болшей». Прибытие воеводы Беззубцева, очевидно, с какими-то силами улучшило положение судовой рати на Ирыхове острове. Во всяком случае, произошло соединение русских сил, шедших Волгою, что уменьшило опасность стояния под Казанью и увеличивало шансы на последующий успех.

Воевода Беззубцев пошел под Казань либо по своей инициативе, либо, что более вероятно, — по директиве великого князя, во всяком случае, с ведома последнего. Главное командование, видимо, решило продолжить операцию против Казани, согласно первоначальному плану (как этот план вырисовывается из апрельско-майского развертывания войск).

Воевода Беззубцев «пришед, посла к Вятке великого князя, словом к Вятчанам, чтобы пошли к Казани ратью, и срок им учинил от того дни полчетверты неделим. Воевода Беззубцев выступает как доверенное лицо верховного командования, действует от его имени (по его уполномочию).

«Вятчане же отвечаша: коли подъидут под Казань братиа великого князя, тогды пойдем и мы».^[224]

Ответ вятчан характерен для межкняжеских договоров, обязывающих стороны выступить при определенных условиях. Во всяком случае, он означает фактический отказ от совместных действий с войсками великого князя — в соответствии с вятско-казанским докончанием, на которое ссылались вятчане в переговорах с северной ратью. Таким образом, основная идея плана — удар на Казань с двух сторон — окончательно отпала. Реальные военные действия развертывались совсем не по тому сценарию, который был составлен в Москве перед весенним походом. Действительность оказалась гораздо сложнее и неблагоприятнее.

Отказ вятчан от взаимодействия с войсками воеводы Беззубцева делал дальнейшее пребывание этих войск у стен Казани совершенно бессмысленным.

«Костянтин же за тот срок со всею силою стоял другую полчетверты недели, а от великого князя воевод и от Вятчан не бывала к ним никакова весть. А у них начат уже корму не ставати, немного бо с собою запаса имали, понеже шли изгоном».^[225]

Положение судовой рати, пытавшейся взять Казань изгоном, стало критическим. Наладить снабжение войск за счет грабежа окрестных мест, очевидно, не удалось. Войска стояли в центре враждебной страны и могли ежедневно ожидать нападения крупных сил противника. Никакой связи с верховным командованием не было — войска были предоставлены сами себе, и их воевода должен был принимать самостоятельные решения. Таким образом, верховному командованию не только не удалось организовать оперативное взаимодействие Северной и Волжской ратей, но и сохранить связь с Волжской ратью. На этом критическом этапе кампании главное командование утратило управление войсками. Теперь все зависело от самодеятельности воевод, начальников оперативных групп, разобщенных между собой и не связанных с центром.

Сказался основной недостаток подготовки Волжской рати — она не была ориентирована на длительную, упорную борьбу за Казань. Расчет строился, очевидно, на быстром решительном двустороннем ударе, и запасы имелись только в ограниченном количестве.

«И поиде Костянтин со всеми вой с Ирыхова к Новугороду к Нижнему вверх». Этим обозначилась полная неудача похода Волжской судовой рати и фактически неудача всей кампании.

Сколько же простояла русская рать под Казанью?

Появившись 21 мая, она до 28-го стояла под самым городом. С 28-го — на Ирыхове острове. Через какое-то время появился воевода Беззубцев и стоял здесь то ли З½, то ли дважды три с половиной, т. е. всего семь недель. Бели считать, что Беззубцев прибыл через неделю после отхода к Ирыхову острову, т. е. 5 нюня (допущение совершенно произвольное, основанное только на предположении, что Беззубцев не мог надолго терять из виду свои войска, ушедшие к Казани), то срок появления вятчан был назначен на 1 июля. Если он простоял на Ирыхове два таких срока («другую пол четверти недели»»), то отход начался примерно 25 июля. Если так, то «стояние» под Казанью длилось два месяца. Если же считать, что отход начался после истечения первого срока, назначенного вятчанами, то это событие произошло в первых числах июля, и срок «стояния» на Ирыхове соответственно сокращается в два раза.

Все, что мы знаем об этом «стоянии» — из рассказа очевидца-участника, который не приводит ни цифр, ни точных дат (за исключением даты подхода к Казани и ее атаки). Ничего не известно о каких-либо действиях русских и татар в течение месяца или двух «стояния» у Ирыхова. Само отсутствие известий в рассказе участника может косвенно свидетельствовать о том, что крупных событий (вроде повторной атаки казанцев на судовую рать или попытки новой атаки на Казань со стороны русских) за это время не было. Собранная у Ирыхова судовая рать фактически бездействовала, и положение ее неуклонно ухудшалось. Никаких дальнейших перспектив не было видно. В этих условиях решение воеводы Беззубцева об отходе к Нижнему Новгороду следует считать единственно правильным, соответствующим сложившейся обстановке. Как и осенью 1467 г., после неудачной атаки царевича Касыма, приходилось отступать под давлением непреодолимых обстоятельств и по собственному решению воеводы.

«Гребшим же день той и на утрее до полутора, и ту срете их царица Касимова, Казанского царя мати Обреимова». «… и начат говорите воеводам великого князя: "князь великий отпустил меня к моему сыну со всем добром и с честью, то уже не будет никоего же лиха межи их, но все добро будет"».

Речь царицы была либо умышленной ложью, либо неумышленным заблуждением. Из ее слов можно было заключить, что между Москвой и Казанью достигнуто соглашение и военные действия прекращены. Следует еще раз обратить внимание на полное отсутствие связи между Москвой и судовой ратью: воеводы не имели никакого представления о том, что делалось в Москве. В этих условиях дезинформация могла иметь определенное значение.

«И поплы мимо их, а ини вверх поидоша. И приишед на Звенич, ночеваша ту с субботы на неделю».

По данным Тип. летописи, Звенич Бор — в 40 верстах от Казани.^[226] Грести приходилось против сильного течения Волги, и до Звенича Бора добрались только к вечеру второго дня.

«Ив пол утра повелеша в неделю себе обедню служити сущим с ними священником, а ести на себя чинити. Отслуша обедню, хотеша сести ести, а у иных церквей еще не успеша и обедни отслужити».

В судовой рати была не одна походная церковь.

«И в то время приидоша на них Казаньстии Татарове, вси князи и вся земля их, судовою ратью и конною по берегу».

Вероятно, татары следовали за судовой ратью Беззубцева по пятам, отстав от нее на два дневных перехода. В отличие от русских, татары имели не только судовую рать, т. е. пехоту, но и конную. Нападение татар было, видимо, неожиданным. Конница шла, очевидно, по левому берегу Волги.

«Видевше же то, воеводы великого князя и вси воя его поидоша в суда свои и погребоша противу судовой рати Татарские и начата битися с ними».

Бой происходит в данном случае на воде, суда сражаются с судами.

«И одолеша христиане Татаром, они же бежали к берегу, иде же конная рать их бяше. Коннии же татарове начата з брега наших стреляти, и они отступиша от них к своему берегу: А судовые Татарове опять воротишася за ними, си же обращяшася про го ниша их к своим».

Бой шел с переменным успехом. Преимущество в судовой рати было у русских, но конная рать татар играла роль второго эшелона и не давала возможности развить успех боя на реке.

«И тако бишася весь день той и до самые ночи, и раззидошася кииждо на свой берег начевати».

Бой фактически закончился вничью. В условиях действий на реке, хотя и широкой, наличие у одной из сторон конной рати давало ей неоспоримое преимущество. Отбив все атаки татар, русские могли рассчитывать только на возможность дальнейшего движения вверх по Волге, т. е. отступления, находясь при этом в невыгодных условиях из-за владения одним из берегов татарской конницей.

На этом рассказ очевидца, полаженный в основу летописного известия, прерывается. Далее — киноварный заголовок «Знамение» и рассказ о событиях апреля 1470 г. («Месяца Апреля в 15 день…»).^[227]

С точки зрения истории летописания представляет интерес разрыв в известиях, на который обычно не обращают внимания.^[228] Этот разрыв — во всех летописях, где есть рассказ участника похода Волжской рати.^[229]

Итак, рассказ великокняжеской летописи о летней кампании 1469 г. представляет собой соединение двух известий: о походе Северной рати князя Данилы Васильевича Ярославского и о доходе Волжской рати Константина Александровича Беззубцева. Основное внимание великокняжеская летопись уделяет именно ему. Рассказ великокняжеской летописи конца XV в. по Уваровскому списку об этом походе без существенных изменений вошел в другие летописи великокняжеского цикла.

Оригинальный рассказ приводит Уст. летопись.

«Мая 6970, на пятой неделе по Пасце, женился князь Андрей Васильевич…».

Известие не на месте. Оно относится к 1470 (6978) г. Взято из великокняжеской летописи и сюда искусственно вставлено.

«Тое же весны князь великий Иван послал рать судовую на Казань.

А братью свою, князя Юрия да князя Андрея Большого, послал берегом с конною силою, да с ними воеводы и князи, и Двор великого князя.

А судовая рать наперед пришла под Казань Майя в 10 д в неделю пятидесятую.

А воеводы судовые рати нелюбья держат промеж себя, друг под другом ити не хочет.

И передумав, да поставили себе воеводу от середних бояр Ивана Дмитриевича Руна.

И приидоша под город Казань, в неделю пятидесятую утре, на ранней заре, безвестно; и сторожи Татарские не слыхали.

И взяти им было Казань; татарове спят, а рать судовая о стену пришла.

И поноровил татаром Иван Руно, отбил рать от ворот го родных прочь и сам велел трубити во многие трубы.

И татарове, заслышаша, нарядилися».^[230]

Уст. летопись проявляет зависимость от великокняжеской. Ряд известий ее опущен. Дата прихода под Казань перепутана, но рассказ содержит важные реалии, отсутствующие в великокняжеской летописи. Первая из них — известие об одновременной отправке в мае 1469 г. судовой и конной ратей является, по-видимому, ошибочным: оно не находит подтверждения ни в других источниках, ни — главное — в последующих событиях. Второе известие — об обстоятельствах выбора на должность воеводы Ивана Руна — представляет интерес. Оно, по-видимому, взято из рассказа участника событий. Не поддержанное другими источниками, это известие не может быть безоговорочно принято, но не лишено правдоподобия — не противоречит известным фактам.

Зато третье известие — об измене Руна, «поноровившего» татарам и тем самым спасшим Казань от взятия, представляется досужим вымыслом, явно недостоверным, что уже отмечалось исследователями.^[231]

Значительно больший интерес представляют известия Уст. летописи о походе северной рати.

«А вторую рать послал князь великий на Казань — князя Данила Александровича Пенка, да Никиту Константиновича, да Петра Плещеева, и иных многих, с ними Устюжане да Вятчане».^[232]

Известие — местного устюжского происхождения. Имена воевод даны неточно: князь Данило Ярославский — не «Александрович Пенко», а Васильевич,^[233] как и написано в великокняжеской летописи. Плещеев — не «Петр», а Тимофей Юрло,^[234] что также написано в великокняжеской летописи. Эти ошибки свидетельствуют о невысоком ранге автора рассказа, не знавшего точно имена воевод.

«А пошла рать мимо Устюга и Вятки. И пришли на Каму реку, и увидели Татарина на берегу, и начата спрашивать: "Где рать великого князя стоит?" Он же сказал им: "Была рать у города да царь с князем Юрием мир взял и рать пошла прочь"».

«И князь Данило Александрович с воеводами и со всеми ратью пошел мимо Казань к Новогороду Нижнему.

А царь Абреим скопил много силы на Волзе в судех, а иных на конех по берегу, и доспел переем на рать. А князь Данило того не ведал».

Это известие представляет большой интерес. В основе его — рассказ очевидца-участника. Идя по Каме, судовая рать спустилась в Волгу, тут-то и произошла встреча с татарином, давшим ложную информацию. Судя по этому рассказу, рать князя Данилы Ярославского должна была выйти к Казани и соединиться с войсками великого князя, т. е. с ратью, шедшей по Волге от Нижнего. Показания татарина влекли русских в западню.

«И пришли под Казань, а татарове Волгу суды застали, и великого князя силы мало».

«И начата битися на Волзе в судех за руки имаяся секлись. Князя Данилу убили, и Никиту Константиновича. А Петра Плещеева со многими товарыщи полонил в Казань. А Григорий Перхушков пробежал, не бившеся. А Устюжане билися. А князь Василий Ухтомский велми бился, и бил их, скачючи по судам, ослопом.

И многих Татар топили, и с суды, занеже Тотарове, пойдучи на бой, суды вязали».

Перед нами — уникальное описание боя на реке, на судах, очевидно, со слов участника.

«А Устюжане сквозь рать татарскую пробилися, да и князь Василий Ухтомский да и ушли к Новугороду Нижнему.

А Устюжан убили: Андрея Федорова сына Коленова, да Степана Брыкова, а иных в полон взяли. А всех Устюжан погибло 110 человек, а татар бесчисленно побили и потопили.

А вси русские силы погибло 430 человек, и побили, и в полон вели, и во Орду свели. И князь великий многих из Орды выкупал».

Цифровые данные представляют, как всегда, особый интерес. Они реалистичны — счет идет не на сотни тысяч, как в мифотворческих летописных рассказах. Тут каждый человек на счету. Судя по потерям, устюжане составляли примерно четвертую часть русской судовой рати. В бою погиб личный состав примерно четырех устюжских насадов, а всего — примерно пятнадцати насадов.

Считая (по позднейшим псковским нормам) по одному воину с пяти дворов, получаем, что погибшие устюжане представляли примерно 550 дворов, а всего погибшая русская сила могла быть набрана с двух-двух с половиной тыс. дворов.

Если рассказ о подвиге князя Василия Ухтомского мог принадлежать только очевидцу-участнику событий, то перечисление имен погибших устюжан явно свидетельствует о частном местном устюжском происхождении источника.

Источник рисует тяжелую картину поражения северной рати. Не имея связи с верховным командованием, не имея никаких сведений о положении дел на фронте Волжской рати, северная рать попалась в ловушку, подстроенную казанцами, в частности их агентом, высланным навстречу русской рати. Отразив к этому времени Волжскую рать Беззубцева, татары имели полную возможность бросить свои главные силы навстречу северной рати. Заграждение Волги судами поставило рать князя Данилы Ярославского в безвыходное положение — надо было вступить в бой в крайне невыгодных условиях и либо пробиться, либо всем погибнуть. Пробиться удалось, по-видимому, только меньшей части войска — об этом свидетельствует гибель главного воеводы и пленение «многих». В данном случае удивляться нужно тому, что хоть кому-то удалось прорвать татарское заграждение и на веслах подняться вверх по Волге.

Основная причина поражения и тяжелых потерь — слабость верховного командования, которому не удалось организовать связь, управление и взаимодействие между двумя оперативными группами, которые вступили в бой поодиночке. Можно отметить также отсутствие тактической и агентурной разведки на уровне северной (а также Волжской) рати.

«А Устюжане, пришед к Новугороду, стояли 3 недели, и бить челом посылали великому князю, чтоб пожаловал.

И князь великий послал дважды по деньге золотой.

Они обе деньги попу Ивану, кои с ними под Казанью был [отдали], а велели Бога молити о государе и о всем его воинстве».

Продолжается рассказ участника, возможно, самого попа Ивана.

«А в третье послал [ужину] запас Устюжанам: 700 четвертей муки, да 300 пудов масла, да 300 луков, 6000 стрел, да 300 шуб бараньих, да 300 однорядок сипских, и пунских, и новогонских, и трекумских, да 300 сермяг. А велел еще им идти под Казань со князем Юрием на зимование».^[235]

Последняя часть участника рассказа содержит высокоценную информацию. По челобитью устюжан великий князь послал им запас, по размерам которого можно судить о примерной численности отряда, пробившегося к Нижнему. В его состав входили, по-видимому, 300 человек (по числу присланных шуб, сермяг, луков и т. д.). Если известно, что в бою на Волге погибло 110 устюжан, то общая численность их ополчения в походе 1469 г. — 410 человек с учетом примерно 450 человек, ранее погибших или отставших. Это экипаж 15 насадов, контингент, выставленный примерно с 2250 дворов (все эти цифры, разумеется, приблизительные, дающие не точное число, а только порядок величины).

Важно также, что устюжское ополчение для «зимования» снабжается за счет государственных запасов. На каждого ратника — лук с 20 стрелами, шуба, сермяга и однорядка. На каждого — пуд масла. На всех вместе — 700 четвертей муки, т. е. 2⅓ на каждого. Считая в четверти до начала XVII в. 4 пуда,^[236] получаем примерно 10 пудов муки на человека. Это — для излюбленного толокна, основной пищи воина в походе, простой в приготовлении и питательной.

Считая, что на 300 человек приходится 10 насадов, получаем, что на каждый насад для зимнего похода готовилось 100 пудов груза — продовольствия. На человека — З⅓ пуда, т е. около 55 кг. Считая в среднем в день 2 кг на еду, получаем, что присланных запасов должно было хватить примерно на месяц «зимования».

Важно, что устюжане получают приказ идти на «зимованье» с князем Юрием Васильевичем: готовится новый поход.

Известно (из сообщения той же летописи), что князь Юрий Васильевич подошел к Казани 1 сентября, следовательно, вышел из Нижнего со своей конной ратью за 5–7 суток до этого (320 км по воде, немного больше — по сухопутью). Устюжане стояли в Нижнем 3 недели; если они пошли с князем Юрием или вскоре после него, то они прибыли в Нижний около 1 августа. Эту ориентировочную дату можно сопоставить с данными о походе Волжской рати — она, вероятно, прибыла в Нижний раньше: иначе, по всей вероятности, автор устюжского рассказа упомянул бы о встрече с ней на Волге.

Таким образом, неофициальный источник Уст. летописи содержит ценнейшие цифровые и календарные данные, значительно расширяющие и уточняющие сведения, приводимые официальной великокняжеской летописью.

Как мы видели, рассказ великокняжеской летописи о кампании 1469 г. заканчивается (вернее, обрывается) известием о бое у Звенича Бора.

Другие великокняжеские летописи после отмеченного нами разрыва летописного текста излагают события осени 1469 г.

Никон, летопись дословно воспроизводит рассказ великокняжеской летописи о летней кампании, содержащийся в летописи по Уварове кому списку, делает вставку о князе Ряполовском («побил татар на Болзе июня в 4 день»),^[237] взятую из известий за 1468 г.»^[238] Далее следует текст: «Того же лета бой был и сеча зла на Волге устъ Камы с Устюжаны и с великого князя дворяны татаром казанским, и множество ту убьяно бысть от обоих. Тогда же убили Никиту Константиновича, а Юрла Плещеева полонили и его товарищев. Прочим же Устюжане пробишася под Новгород».^[239]

Это известие от соответствующего рассказа Уст. летописи отличается отсутствием каких-либо подробностей и правильным наименованием воеводы Плещеева. Возможно, это официальная переработка устюжского рассказа.

Далее следует текст, отсутствующий в Увар.

«Того же лета князь великий Иван Васильевич всея Руси послал братию свою, князя Георгия, и князя Андрея Большого, и князя Василия Михайлова сына Андреевича и иных своих воевод со многими людьми на конех ратию на Казань».

Это — официальное известие о начале нового, осеннего похода на Казань. На этот раз двинута конная рать — очевидно, служилое ополчение во главе с князьями и воеводами, т. е. главные силы великого княжества Московского. Поход начался, по-видимому, в самом конце августа — следующая запись относится уже к новому, 6978, году.

«В лето 6978 Сентября 1 князь Юрий Васильевич всеми вой Московскими прииде под Казань, и судовые рати приидоша пеши ко граду. Москвичи же погониша их и сбеша под городом, и отъяша у них воду — царь же Обреим… добил челом… по всей воли великого князя. И возвратишася в Москву со всем воинством».^[240]

Таково известие о победе над Казанью, отсутствующее в своде конца XV в., но включенное в своды XVI в.

Известие носит вполне официальный характер и весьма лаконично. Оно не похоже по форме ни на рассказ очевидца (нет деталей и эмоций), ни на разрядную запись (нет имен воевод). Возможно, это плод работы великокняжеской канцелярии — обработки первичных записей и донесений.

То же известие и в других летописях.^[241] Уст. летопись, приводя тот же рассказ, дает свою редакцию: «… со всею силою Московскою и Устюжскою, и конною, и судовою… и поидоша к городу нарядяся… сила русская стала около града и острог доспели».^[242]

Несмотря на свою лаконичность, известие об осеннем походе весьма содержательно. Этот поход отличался от всех предыдущих двумя важными чертами. Во-первых, удар наносился по одному операционному направлению, что принципиально облегчало управление войсками и позволяло сосредоточить все силы. Во-вторых, конная рать действовала в тактическом взаимодействии с судовой, т. е. конница действовала совместно с пехотой.

Вылазка казанцев была отбита, город был окружен; согласно устюжскому известию, был построен острог — контрвалационная линия. Решающее значение имело, по-видимому, перекрытие источников питьевой воды, для чего требовалось хорошее знание местности.

Итак, долгая и трудная война с ханом Обреимом закончилась полной победой — триумфом русского оружия впервые после Куликовской битвы. «А стояли под Казанью 5 дней смиряся, и прочь пошли».^[243] Утверждение устюжского летописца, что царь Обреим «полон выдал за 40 лет», в других источниках не подтверждается. К. В. Базилевич считает его малоправдоподобным.^[244] М. Г. Худяков, напротив, видит в этом условии решение задачи, поставленной московским правительством, которое «желало добиться освобождения из неволи попавших к казанцам русских людей. Казань вела крупную торговлю рабами…».^[245]

Память об осенних боях под Казанью отразилась в рассказе об Афанасии Никитине, авторе «Хождения за три моря». «Ходил, сказывает, с Василием с Папиным… коли Василий ходил с кречаты послом от великого князя». Василий Папин «за год до казаньского похода пришел из Орды. Коли князь Юрий под Казанью был, тогды его под Казанью застрелили».^[246]

Летописные известия о кампании 1469 г. можно разделить на три основных группы:

1. Рассказ о летнем походе.

2. Рассказ о походе северной рати.

3. Рассказ официальный — об осеннем походе.

В первых двух случаях сведения официального происхождения сочетаются с рассказами очевидцев-участников. Эти рассказы включены как в провинциальную Уст. летопись, так и в великокняжескую. Рассказ о летнем походе представляет собой компиляцию официального источника и рассказа участника похода. В руках летописца его источники подверглись, надо полагать, определенному редактированию, что позволило создать внешне целостный непротиворечивый рассказ о событиях весны-лета 1469 г.

Составитель Уст. летописи также пользовался как официальным, так и частным источником. Этот последний занимает в его изложении основное место. Как уже говорилось, автором частного рассказа о походе может быть ходивший с устюжской ратью поп Иван, хотя это не более чем предположение.

От известий о летней кампании существенно отличается по своему стилю официальная реляция об осеннем походе князя Юрия, не носящая никаких видимых следов частной интерпретации (за исключением устюжского варианта). Такая реляция, точная, лапидарная, безэмоциональная, могла родиться в великокняжеской канцелярии. Это само по себе довольно важное обстоятельство — оно отражает рост внимания к военным событиям и к их освещению в рамках политики великого князя.

Во всяком случае, летописные известия о кампании 1469 г. (как и известия о кампании 1468 г.) от всех предыдущих рассказов Московской летописи о военных событиях отличается богатством своего содержания. Ни одно военное событие со времен Куликовской битвы не привлекало такого внимания летописца и не было так подробно описано, Это свидетельствует, во-первых, о важности событий 1467–1469 гг, в глазах летописца, во-вторых, об относительном богатстве источников, которыми он пользовался. Наибольшее значение имеют источники официального происхождения, определявшие основную канву летописного рассказа. Среди этих источников в кампании 1469 г. не было походных дневников великого князя (в отличие от походов 40-х гг. Василия Темного и рассказа о «Владимирском стоянии» зимой 1468 г.), что естественно, так как великий князь в походах 1469 г. не участвовал. Зато в летописных известиях в большой мере отразилась работа зарождающегося военного ведомства — органа подготовки к походу и управления войсками. Летописные известия 1469 г. дают возможность сделать некоторые наблюдения над содержанием и результатами этой работы.

Кампания 1469 г. — завершение большой войны, первой во время великого княжения Ивана III. Нельзя не согласиться с К. В. Базилевичем, что это «итог большой работы по объединению и упорядочению военных сил». Сравнение с походами великого князя Василия Васильевича показывает, что «самые выдающиеся успехи были достигнуты в этой области».^[247]

Присоединяясь вполне к этой заслуженно высокой оценке, попробуем пристальнее присмотреться к известиям о кампании 1469 г.

Важнейшей особенностью кампании 1469 г. (как и 1468 г.) является отсутствие великого князя во главе войск, идущих в поход. Это отказ от старой традиции, восходящей к седой древности, и вполне проявившейся в походах Дмитрия Донского и Василия Темного. Пребывание великого князя вдали от театра военных действий впервые возлагало на него задачу главного командования — руководства войсками на оперативно-стратегическом уровне. Осуществление этой функции требовало создания рабочего органа управления — своего рода военного ведомства.

Первой задачей такого органа, независимо от его названия и организационной структуры, является проведение мобилизации, т. е. создание войска, способного к решению тех или иных стратегических и оперативных задач.

Из летописного текста явствует, что войска, принимавшие участие в кампании 1469 г., состояли из двух основных контингентов — конного военно-служилого ополчения и пешего земского ополчения (в основном — судовая рать).

Летописные известия о кампании 1469 г. не содержат никаких цифровых данных, поэтому судить о численности русских войск в походах 1469 г. нет возможности. Единственным исключением является Уст. летопись, на основе которой можно в какой-то мере составить общее представление — на уровне величин о численности северной рати в летнем походе 1469 г. Как мы видели, устюжское ополчение могло насчитывать примерно 500 человек. Исходя из числа погибших в бою в устье Камы и считая, что потери других контингентов — вологжан, галичан, детей боярских Двора — были более или менее пропорциональны потерям устюжан (потерявшим треть своего состава), можно было бы, на первый взгляд, определить численность всей судовой рати — примерно полторы тысячи человек. Однако это допущение встречает сомнение. Судя по всему, к Нижнему прорвались, главным образом, устюжане, а остальные в большей части погибли или подали в плен. Точные расчеты невозможны — предположительно судовая рать могла насчитывать несколько сот человек (в пределах тысячи) и состоять из нескольких десятков насадов. Учитывая малолюдность северных уездов, эти цифры могут свидетельствовать о большом мобилизационном напряжении.

Никаких цифровых данных о составе войск в летнем и осеннем походах по Волге в источниках нет. Можно только с большой долей вероятности утверждать, что в этих походах приняли участие главные силы конного служилого ополчения — основного ядра великокняжеского войска. Из официальной реляции об осеннем походе видна большая роль судовой рати, т. е. пехоты, которая тоже входила в состав рати, осадившей Казань. Возможно, этих войск было значительно больше, чем в летнем походе, и именно этим в конечном счете был обеспечен успех похода князя Юрия, Если в летнем походе северной рати счет воинов шел на сотни, то теперь, вероятно, на тысячи — Волга покрылась насадами с русской пехотой.

«Обращает на себя внимание та быстрота, с которой Иван III собрал и отправил новое войско под Казань».^[248] По мнению К. В. Базилевича, Волжская рать могла вернуться из летнего похода не ранее начала июля. Устюжская рать после боя в устье Камы могла прибыть в Нижний в начале августа и до нового похода стояла там три недели. Князь Юрий с главными силами мог выступить в поход 15–20 августа: на переход до Казани нужно было 10–15 дней. Таким образом, мобилизация и сосредоточение всех сил к Нижнему должны были закончиться не позднее 10 августа. Поход князя Юрия мог казаться молниеносным ударом после долгих и трудных попыток добиться успеха.

Работа по мобилизации и сосредоточению войск была проведена, по-видимому, успешно. Еще весной были выбраны два основных пункта сосредоточения войск: Нижний Новгород — для ополчения среднерусских уездов и Устюг — для ополчения северных уездов. Были разработаны соответствующие маршруты и назначены даты сосредоточения; все это входило в функцию военного ведомства — органа управления при Ставке великого князя.

Второй задачей военного ведомства является организация командования войсками — назначение воевод на театре военных действий. Эта задача — одна из главных функций будущего Разрядного приказа. В походах прежних лет, когда сам князь шел во главе своих войск, такая задача могла решаться непосредственно им самим перед сражением. В кампании 1469 г. (как и в 1468 г.) эта возможность исключается — великий князь не шел с войсками, и воеводы должны были быть назначены заранее, что, по данным наших летописных источников, и было сделано. Из источников мы знаем имена воевод, возглавлявших войска на операционных направлениях, т. е. тех, кто в терминологии ХІХ–ХХ вв. мог быть назван командующим армией, а в терминах XV в. имел название первого воеводы Большого полка. Более мелкое членение ратей в кампании 1469 г. по нашим источникам неизвестно, хотя оно, несомненно, существовало. Отсутствие упоминаний о них в источниках может свидетельствовать о том, что назначение младших воевод в полки делалось не в Москве, а самими воеводами, возглавлявшими рати. Косвенным подтверждением такого предположения может служить выбор-назначение Ивана Руно главой рати добровольцев, отправившейся из Нижнего к Казани. Сам факт и процедура такого назначения свидетельствуют о слабости организации командования — как уже указывалось, о неизжитости удельно-вечевых традиций.

Об оперативно-стратегических задачах, поставленных перед войсками главным командованием, можно только догадываться исходя из известий о развертывании войск. Можно думать, что главный удар предполагалось нанести по Волге от Нижнего Новгорода, а вспомогательный, сковывающий — северной ратью.^[249] Замысел этот осуществить не удалось — летняя кампания 1469 г. закончилась поражением обеих ратей. Причину этой неудачи можно видеть, прежде всего, в отсутствии достаточной связи между ратями и Ставкой, а также в слабости управления внутри самих ратей (действия Ивана Руна).

Управление войсками из Ставки осуществлялось путем присылки письменных директив — пример такой директивы воеводе Беззубцеву приводит летопись. Разработка, оформление и рассылка подобных директив — функция аппарата управления при Ставке.

Неудача летней кампании привела к разработке нового оперативно-стратегического замысла, который принципиально отличался от старого. Удар наносился всеми силами на одном направлении, дробление сил не допускалось. Было значительно усилено непосредственное руководство войсками — во главе их был поставлен брат великого князя, второе лицо в политической иерархии. В осенней кампании впервые удалось достигнуть оперативно-тактического взаимодействия конной и пешей (судовой) ратей, что было, надо полагать, заслугой войскового командования — самого князя Юрия (хотя, возможно, предусматривалось данными ему инструкциями).

Кампания 1469 г. богата поучительными событиями. В тактическом плане она показала необходимость тесного взаимодействия судовой и конной ратей. В оперативном — рискованность создания самостоятельно действующих оперативных групп, недостаточно связанных между собой и с главным командованием. Более целесообразным оказалось сосредоточение войск в составе одной оперативной группы на главном направлении под единым командованием. Эти уроки были учтены в ходе самой кампании. Наиболее важны стратегические результаты. Кампания 1469 г. означала существенное изменение в стратегическом положении Русской земли. Победа над Казанью на целый ряд лет обеспечивала мир на восточном рубеже и давала возможность приступить к решению стратегических задач на других направлениях.

Кампания 1469 г. имела принципиальное значение, выходящее за рамки ее непосредственных результатов. «Во всех последующих войнах с Казанью характер боевых действий в большей или меньшей степени воспроизводил походы 1469 г.».^[250]

В кампании 1469 г. проявилось исключительное упорство в достижении поставленной цели, невзирая ни на какие неудачи и поражения. Эта твердость стратегического руководства при гибкости оперативно-тактических приемов — одна из важнейших черт деятельности русского главного командования, т. е. самого Ивана III.

Оперативно-стратегическое руководство, осуществляемое из Ставки, опиралось на определенную материально-техническую базу.

Одна из задач военного ведомства — организация снабжения войск. Служилое и земское ополчение находилось, в основном, на самообеспечении, что было одной из основ самой системы ополчения. Однако известия Уст. летописи о присылке в Нижний Новгород продовольствия, одежды и военного снаряжения свидетельствуют о наличии у военного ведомства соответствующих запасов, которыми оно распоряжается по указанию великого князя.

Итак, летописные источники о кампании 1469 г. дают возможность проследить важные черты военной системы великого княжества Московского. Эта система по существу уже не является удельно-княжеской, как в еще недавние времена Василия Темного. Новым является и масштаб военных действий, и характер управления войсками, и определенные черты деятельности зарождающегося военного ведомства. Однако старые традиции еще далеко не преодолены. Перед нами — своеобразный симбиоз уходящей старой и нарождающейся новой системы военной организации Русской земли.

* * *

Походы русских войск в 60-х гг. XV в. были направлены на решение актуальных политических и стратегических задач.

По своему масштабу и значению эти задачи выходили за рамки примитивной княжеской политики и отражали новый, государственный уровень политического мышления и практики.

Важнейшей из задач было укрепление восточного стратегического направления на широком фронте от предгорья Северного Урала до средней Волги. Решению этой задачи были посвящены походы 1462, 1467, 1468 и 1469 гг. Если первый из них проводился сравнительно небольшими силами, то три следующие кампании имели целью достижение решительной победы над сильным противником и потребовали мобилизации главных сил великого княжества Московского.

Второстепенным направлением являлось северо-западное, где ставилась оборонительная задача — защита Псковской земли от Ливонского ордена.

Летописные источники позволяют в общих чертах проследить основные события этих походов, состав и организацию войск, систему управления и командования, руководящие стратегические идеи и тактические приемы.

Прослеживаются два основных контингента в составе русского войска — служилое великокняжеское ополчение и земское (городское) ополчение.

В походах великокняжеских войск служилое ополчение составляло конницу — основной род войск для боевых действий в условиях русской равнины.

Земское ополчение северных уездов составляло судовую рать — пехоту, посаженную на речные парусно-гребные суда, — основной род войск на лесисто-болотистом и озерно-речном северо-восточном театре. Псковское городское ополчение включало как конницу, так и пехоту, набираемые по вечевому разрубу. В походах 60-х гг., таким образом, отразилась как новая (военно-служилая), так и старая (земско-общинная) организация войска. При этом земское ополчение северных городов действует под руководством служилых людей великого князя — воевод и голов, сохраняя свою внутреннюю специфику.

Наиболее важным событием была большая война с Казанью. После первых неудач война закончилась полной победой стратегического и политического масштаба.

В ходе этой войны впервые достаточно четко проявились функции главного командования в лице великого князя, руководившего войсками вне зоны непосредственных боевых действий, т. е. впервые обозначилось разделение стратегического и тактического уровней командования; соединение в руках великого князя всей политической и военной власти превращало главное командование в высшее звено военно-политического руководства — верховное главнокомандование (ВГК). ВГК определяло операционные направления, ставило политические и стратегические цели, проводило мобилизацию и развертывание войск, назначало воевод и руководило ими с помощью письменных директив. Тактическое руководство было в руках воевод, идущих вместе с войсками.

Основными чертами стратегического руководства в Казанской войне можно считать:

— правильную постановку общей стратегической задачи (выход к политическому центру противника);

— исключительное упорство в достижении поставленной цели;

— способность к учету реальной обстановки и собственных ошибок и, как следствие, выработка новых оперативно-тактических приемов;

— стремление к реальному осуществлению функции главного командования, т е. к фактическому руководству на стратегическом уровне.

Казанские походы могут рассматриваться как опыт совместных действий конной и судовой ратей, т. е. служилого и земского ополчений, что в условиях театра военных действий имело решающее значение.

«Первая Казань» обогатила опытом стратегического и оперативно-тактического руководства и имела большое морально-политическое значение как первая победа над страной Джучиева улуса. Победа над Казанью создала новую стратегическую ситуацию, обеспечив на какое-то время относительную стабильность на восточном направлении и позволив сосредоточить силы для решения новых актуальных задач.

Глава II. Кампании 1470-х годов

Походы 1471 г.

Победа над Казанью создала новую стратегическую ситуацию. Открылась возможность перехода к активным действиям на других направлениях — прежде всего на северо-западном, на котором в течение ряда лет обстановка становилась все более критической в связи с настроениями части новгородского боярства и притязаниями короля Казимира. Разрешением долго назревавшего кризиса стала кампания 1471 г.

События лета 1471 г. в военно-историческом плане исследованы значительно меньше, чем в общеполитическом. А. К. Банов посвятил свою статью детальному описанию Шелонской битвы.^[251] Е. А. Разин уделил этой кампании один из параграфов в своем общем обзоре истории военного искусства.^[252] Во всяком случае, кампания 1471 г. заслуживает самого серьезного внимания как один из важнейших феноменов в военной истории России XV в.

Основным источником для изучения кампании 1471 г. является великокняжеская летопись (так называемый Свод конца XV в.).^[253] Большую ценность представляет Пск. летопись по Строевскому списку (по А. Н. Насонову — Пск. III),^[254] а также Новг. IV по списку Дубровского.^[255] «Словеса избранника» — официальный публицистический памятник, читающийся в ряде летописей, содержащий отдельные реалии, отсутствующие в великокняжеском Своде.

Рассказ о кампании 1471 г. занимает в великокняжеской летописи особое место. Это именно рассказ — связное целостное повествование вполне официального характера, своего рода правительственное сообщение о военных событиях. Одним из источников этого рассказа был, по-видимому, военно-походный дневник великого князя, содержащий точные даты, реалии и формулировки документального характера. Это придает рассказу особую ценность. Однако в руках составителя рассказа дневниковые записи подверглись, видимо, сокращению и переделкам и были растворены (перемешаны) в текстах нарративного характера. Возможным источником рассказа могли быть в отдельных случаях показания очевидцев — участников событий, содержащие красочные подробности и эмоциональные детали.

Известия Пск. летописи носят почти исключительно документальный характер и отличаются деловым, безэмоциональным стилем изложения. Это не рассказ, а хронологические заметки.

Известия Новг. летописи отличаются краткостью, основой их могли послужить какие-то записи официального характера и рассказы участников событий.

В целом летописный материал предоставляет возможность без особой противоречивости восстановить основные черты кампании 1471 г. и проследить ряд важных реалий военно-исторического характера.

К весне 1471 г. переговоры с Новгородом зашли в тупик. В Новгороде пришла к власти пролитовская партия, которая пригласила на новгородский стол короля Казимира и заключила с ним договор, направленный против великого князя Московского.^[256] «Князь же великий… скорбен бысть… что поити на Новгород ратью».

По буквальному смыслу летописного рассказа, великий князь принимает принципиальное решение о походе самостоятельно, в результате многих размышлений («много мыслив»). Решение великого князя — исходный момент непосредственной подготовки к походу.

Второй момент — извещение об этом решении ближайшим людям. Эти люди — митрополит, великая княгиня-мать и «сущии у него бояре». «Сущии бояре» — очевидно, самые близкие советчики.

«Они же, слышавше се, советуют ему, упование положив на Бога, исполнити мысль свою над Новгородцы за их неисправление и отступление». Никаких споров, по-видимому, не возникло — «встречи», которую любил Иван III и за которую «жаловал» (по словам Берсеня Беклемишева), великий князь не услышал.

Следует третий шаг. «И в той час князь великий разосла по братью свою, и по все епископы земли своея, и по князи, и по бояре своя, и по воеводы, и по вся воя своя».

Такое совещание широкого состава, своего рода церковно-служилый собор, упоминается в великокняжеской летописи впервые.

«И яко же вси снидошася к нему, тогда всем възвешает мысль свою, что ити на Новъгород ратью… но поити ли ныне на них или не поити, понеже летнее уже время, а земля их мнози воды имать около себя и озера великые, и реки, и болота мнози и зело непроходимы. А прежние велиции князи в то время на них не ходили, а кто ходил, тот люди многы истерял… мысливше о том немало…»

Фактически речь шла о важнейшем стратегическом вопросе, от решения которого зависела судьба всей кампании. Действительно, известные нам походы великих князей на Новгород происходили зимой: Дмитрия Донского — в декабре-январе, Василия Темного — в январе-феврале. Оба похода были успешны.

Однако на этот раз было принято решение о немедленном начале похода. Победила наиболее смелая и рискованная точка зрения — по всей вероятности, потому что она была предложена и, во всяком случае, активно поддержана самим великим князем. «Предстояло организовать большой 500-километровый поход в начале лета, когда лесистая и болотистая местность на подступах к Новгороду представляла серьезное естественное препятствие».^[257]

Церковно-служилый собор 1471 г. — новое явление в политической практике великих князей. Оно отвечало стремлению заручиться возможно более широкой морально-политической поддержкой действий великокняжеской власти,^[258] поддержкой со стороны «земли», а не только ближних советников и привычного тесного окружения. Еще более важное значение имеет сакрализация похода: благословение освященного собора превращало поход из политического конфликта из-за очередного «неисправления» новгородцев в войну за православное христианство против новгородских властей, предавшихся латинству.

Церковно-служилый собор 1471 г. поднимал события с княжеского на государственный уровень. На Новгород впервые шел не просто старший из русских князей, а глава всей Русской земли. Именно в этом, по-видимому, заключалась основная цель созыва собора. Сам факт созыва такого собора представляет большой интерес как свидетельство серьезных изменений в политической идеологии великокняжеской власти.

При этом следует иметь в виду, что вся инициатива и, вероятно, предварительный план похода исходили от великого князя: фактически к маю 1471 г. к походу все было готово.

Нельзя исключить возможность искреннего стремления великого князя добиться мирного, наиболее легкого и наименее рискованного решения конфликта — принятия своих требований новгородской господой, опираясь на сторонников Москвы. Об этом свидетельствует сама длительность переговоров, продолжавшихся несколько месяцев.

Однако уже в Рождественское говение 1470 г. во Псков прибыл посол великого князя Селиван «поднимати Псковичь на Великий Новгород: оже ми не добиеть челом Великий Новгород о моих старинах, тогды бы есте моя вотчина Псков послужил мне великому князю на Великий Новгород за моя старины».^[259] Таким образом, ведение мирных переговоров сочеталось с подготовкой к возможной (но пока еще не неизбежной) войне. Господин Псков рассматривался как союзник, точнее — как «вотчина», подчиненная власти великого князя, составная часть Русской земли. Основанием для этого были события 1460 г., когда Господин Псков официально признал над собою верховную власть великого князя. Участие Господина Пскова в войне против Новгорода имело большое политическое значение — этим реализовывалась идея общерусской коалиции. Не менее важно стратегическое значение Пскова. Выступление его, во-первых, давало возможность отрезать Новгород от его потенциальных союзников — Литвы и Ордена, во-вторых, открывало кратчайший путь на Новгород с запада и заставляло новгородцев дробить свои силы. Обращение великого князя к Господину Пскову может рассматриваться как важный элемент стратегической подготовки к кампании 1471 г. Подготовка эта, таким образом, началась задолго до окончательного разрыва и принятия официального решения о начале похода.

На предпринятую псковичами попытку мирного посредничества («а мы за вас за свою братью, ради посла своего слати, только вам будет надобе к великому князю всея Руси челом бити…») новгородцы отвечали не только решительным отказом («вашего посла к великому князю не хотим поднимати, ни сами ему челом бити не хотим»), но и предложением совместного выступления: «а вы бы есте за нас против великого князя на конь усегли, по своему с нами миродокончанию».

Более того, Великий Новгород «не дал пути» псковскому послу к великому князю.^[260]

В условиях очередного обострения новгородско-псковских отношений не было реальных оснований для выступления Господина Пскова на стороне «старейшего брата». В свою очередь, обострение отношений с Орденом и Литвой объективно способствовало усилению тяги Господина Пскова к Москве — только великий князь мог оказать ему реальную помощь. На Русской земле Новгород оказывался в политической и стратегической изоляции.

Наиболее вероятным союзником Новгорода был король Казимир — союз с ним против великого князя был оформлен соответствующим договором. Но именно этот договор стал в глазах великого князя casus belli — признание власти Казимира сделало войну неизбежной.

Косвенными союзниками Новгорода, точнее — врагами великого князя были Орден и Орда, вмешательство которых в московско-новгородский конфликт было вполне возможно.

Таким образом, если Господин Великий Новгород оказался в изоляции на Русской земле, то великому княжеству Московскому угрожала реальная перспектива войны на трех стратегических направлениях. В этих условиях решающее значение приобретал фактор времени — необходимо было не дать возможности окончательно оформить подчинение Новгорода королю Казимиру. Принятие решения о походе весной 1471 г. было стратегически единственно правильным, хотя и рискованным в оперативно-тактическом отношении.

Реализуя принятое решение, великий князь «в Тферь посла к великому князю Михаилу, помоги прося на Новгородцев же».

Выступление Михаила Тверского на стороне великого князя Московского предусматривалось договором, заключенным в первые годы великокняжения Ивана III и подтверждавшим прежнее докончание 1456 г.: «А быти, брате, нам на татар и на лях, и на Литву, и на немци заодин, и на всякого нашего недруга». В числе предполагаемых недругов докончание новгородцев не называет. Оно только требует от тверского великого князя «с Новым ти Городом жити по старине, как было при ваших пращурах, при великом князе Михаиле Ярославиче…»,^[261] и т. д. Включение Господина Великого Новгорода в состав «недругов» вытекало из реальной политической ситуации 1471 г. Участие Твери в войне против Новгорода было необходимо уже потому, что путь из Москвы на Новгород лежит через территорию великого княжества Тверского. Важен и политический фактор — Михаил Тверской идет со всей Русской землей под начальством великого князя Московского.

Впервые великий князь Тверской выступает как союзник великого князя Московского: в походе на Новгород Дмитрия Донского в 1386 г. тверские полки не участвовали, ничего не известно и об их участии в походе 1456 г. Участие тверичей в походе 1471 г. — важный показатель тех сдвигов, которые произошли за последние годы в политической обстановке на Русской земле, прежде всего — роста реального значения власти великого князя Московского.

«А Пъскову послал дьяка Якушку Шачебальцева Майя 23 на праздник Вознесения Господня, глаголя им: "Отчина моя Новгород Велики отступают от меня за короля и архиепископа своего ставити им у его митрополита Григорьи Латынина суща, и яз князь великий дополна иду на них ратью, а целованье к ним сложил есми. И вы бы, отчина моя, Пъсковичи, посадницы и житьи люди и вся земля Пъсковскаа к брату вашему Новугороду сложили бы есте, да и пойдите на них ратью с моим воеводою с князем Федором Юрьевичем Шуйским, или с его сыном с князем Васильем"».^[262]

После известия о кончине архиепископа Ионы (8 ноября 1470 г.) 23 мая — первая точная календарная дата во всем повествовании Московской летописи о событиях 1470/71 г. Дата, связанная с отправкой посла во Псков, очевидно, была зафиксирована в официальном дневнике событий, откуда и попала в летописный рассказ. Наказ Якову Шачебальцеву носит вполне официальный характер и, по-видимому, выписан дословно из соответствующего документа.

Миссия Шачебальцева отражена и в Пск. летописи: «приеха от великого князя с Москвы послом дияк… на имя Яков, на Троицкой неделе в пятой (т. е. 7 июня. — Ю. А.), а веля Пскову в Великом Новегороде положити розметнии грамоти в другую неделю заговев Петрово говение (16 июня. — Ю. А.) за великого князя обиду, а князь велики за вашими назавтреа в понедельник (17 июня. — Ю. А.) свои граматы положит».^[263] Наказ Шачебальцеву предусматривал, таким образом, не только директиву об объявлении войны, но и точную дату доставки в Новгород разметной грамоты, согласованную с доставкой соответствующей грамоты из Москвы.

Расстояние от Москвы до Пскова Шачебальцев проехал за 15 дней, делая в среднем по 30–40 верст в день. Такая медлительность великокняжеского посла, ехавшего с чрезвычайно важным заданием, может объясняться только плохим состоянием дорог, еще не просохших от весеннего паводка. В этих условиях 180 верст от Пскова до Новгорода^[264] гонец с разметной грамотой мог покрыть за 4–5 дней, т. е. должен был выехать не позднее 12 июня. Гонец из Москвы с аналогичной грамотой должен был выехать не позднее 4–5 июня (от Москвы до Новгорода — 500 верст). Все это было рассчитано в канцелярии великого князя — своевременной доставке разметных грамот придавалось, очевидно, большое значение. Псковичи должны были доставить свою грамоту на день раньше, чтобы исключить возможность дальнейших «шотчаний» (проволочек) с их стороны.

Отправка грамоты во Псков означает начало стратегического развертывания великокняжеских войск. «В 31-же день месяца Майя в пяток послал великий князь Бориса Слепца к Вятке веля ити им на Двинскую землю ратью же. А к Василью Федоровичи посла на Устюг, чтобы с Устюжаны на Двину же ратью пошел, а зжидал бы ся з Борисом да с Вятчаны».^[265]

Так обозначается направление удара на Двинскую землю (Заволочье), важнейший источник богатства новгородской господы. В поход на Двинскую землю должна была, очевидно, идти судовая рать — пешее земское ополчение северных земель, не знавших развитой служилой системы.

«Месяца Иуня 6 в четверток на Троицкой неделе отпустил князь великий воевод своих с Москвы, князя Данила Дмитриевича Холмско-го да Федора Давыдовича со многим воинъством, с ними же и князя Юрья Васильевича и князя Бориса Васильевича дети боярьские многи. А велел тем князь великий ити к Русе».

Запись официального характера, напоминающая разрядную, но без распределения воевод по полкам. Движение начинает первый эшелон великокняжеских войск. Уже с 23 мая работает военно-походная канцелярия, фиксирующая распоряжения и действия великого князя.

Операционное направление Москва — Руса хорошо знакомо московским воеводам. Именно по этому направлению (через Волок) шли войска великого князя Василия Васильевича в зимнем походе 1456 г. Выход к Русе воевод князя Ивана Стриги Оболенского и Федора Басенка привел к бою с новгородским войском. Решительная победа москвичей заставила новгородцев просить мира. Действительно, Руса — важнейший стратегический пункт, овладение которым выводит на ближние подступы к Новгороду.

Князь Данило Холмский — участник войны с Казанью.

Второй воевода, Федор Давыдович (Хромой) — выходец из знатнейшего боярского рода Ратшичей. Его предок — герой Невской битвы. Сам Федор Давыдович упоминается в 1471 г. впервые, что может свидетельствовать о его сравнительной молодости (ум. ок. 1492 г.).^[266]

В состав войска, отправленного к Русе, входят, в частности, служилые люди Дмитровского и Волоцкого уделов — они идут в поход с воеводами великого князя, а не своих удельных князей, как предусматривалось старыми межкняжескими докончаниями.»^[267] Это свидетельствует о снижении роли удельно-княжеских воевод.

«А в 13 того же месяца в четверток отпустил князь велики князя Василия Ивановича Оболенского Стригу с многими вой, да с ним князей царевичей Даньярова с многими Татары, а велел тем ити на Волочек да по Мете».

В существующем списке Моск. летописи — явная ошибка. Князь Оболенский Стрига — не «Василий Иванович», а Иван Васильевич. Войско князя Стриги Оболенского должно было совершить глубокий обход Новгорода с востока, отрезая его от северных владений. Включение в войско отрядов татарского царевича свидетельствует, что эти силы должны были обладать особой подвижностью — их путь на Новгород был самым длинным.

Князь Иван Стрига — один из старых и наиболее опытных воевод. Первое упоминание о нем относится к 1446 г., когда он участвовал в борьбе за освобождение Василия Темного. В 40–50-х гг. он получил богатый боевой опыт, в частности, в походе на Новгород в 1456 г. В 1467 г. вместе с царевичем Касымом совершил неудачный поход на Казань.

Деловой стиль военно-походного дневника прерывается обширным рассказом о молебствиях, совершаемых великим князем. Посещение храмов и молебны — в данном случае не только нравственный долг верующего православного человека, но и важная идейно-политическая акция. Снова и снова подчеркивается категорический императив похода — «не яко на христиан, но яко на иноязычник и на отступник правословия».^[268]

Впервые за девять лет своего великокняжения Иван III отправляется в боевой поход (до этого известно его участие в походах 1452 г. на Шемяку и в 1458 г. — на Оку против татар). Как видим, это событие обставлено с необычайной торжественностью, ему придается исключительное нравственно-политическое значение. Великий князь, поборник и защитник православия, выступает против отступников-еретиков.

С великим князем идет третий эшелон русского войска.

«А с ним царевич Даньяр и прочий вой великого князя, князи его мнози и воеводы со многою силою». С великим князем идет его военно-походная канцелярия, которая продолжает точно фиксировать даты и события.

«Приде же князь великий на Рождество Предтечево (24 июня. — Ю. А.) на Волок».

Переход от Москвы до Волока Дамского занимал 4 дня — по 25 верст в день.

«Так же и братиа великого князя поидоша кождо их от себя, князь Юрий Васильевич из своея отчины, а князь Андрей Васильевич из своея отчины, а князь Борис Васильевич из своея отчины. А князь Михайло Андреевич с сыном Василием из своея отчины».

Волок на Ламе — сборное место войск, идущих на Новгород. В 1456 г. в походе великого князя Василия «бывшу же ему на Волоце, и ту приидоша к нему братиа его и вси князи и воеводы его со множеством воинства».^[269]

В отличие от краткого известия 1456 г., рассказ 1471 г. содержит важные сведения о сосредоточении войск. Князья-братья идут со своими полками из своих уделов на место сбора войск. Но уже известно, что часть служилых людей князя Юрия и князя Бориса отправлена в первом эшелоне с воеводами великого князя на Русу. Князья Юрий и Борис приходят к Волоку только с частью своих сил. Таким образом, Дмитровский полк князя Юрия и Волоцкий полк князя Бориса не представляют единого целого — их силы распределены по двум эшелонам, и только часть их идет со своими князьями, как предписывалось в традиционных докончаниях московских князей. Передача части служилых людей удельных князей под непосредственное командование великокняжеских воевод соответствует общей тенденции усиления великокняжеской власти и, в частности, — ее военных функций. Великий князь все в большей мере выступает в роли распорядителя военных сил всего великого княжения Московского, командные функции его братьев соответственно снижаются. Судя по рассказу летописи, организационно-тактическое единство мог сохранить только Углицкий полк князя Андрея Большого. Этому полку предстоял наиболее долгий путь до Волока; возможно, именно поэтому его части не были включены в первый эшелон, а остались под знаменами своего князя. Князья Михаил Андреевич и его сын Василий имели служилых людей в двух удаленных друг от друга уездах. Если служилые люди с Вереи и Рузы могли идти к Волоку во главе со своими князьями, то белозерским служилым людям предстоял до Волока долгий путь, и их более целесообразно было использовать на северном операционном направлении вместе с устюжанами и вятчанами.

Сбору войск на Волоке предшествовала, очевидно, рассылка директив великого князя — приказов о мобилизации. Затем следовали сама мобилизация служилого ополчения и марш-маневр к месту сбора. На все это требовалось более или менее значительное время, считая средний суточный переход для конницы 30–50 верст. От Углича до Волока (200 верст), например, можно было пройти не менее чем за 5–6 дней, князь Андрей должен был выступить не позднее 18 июня, а начать сбор своего полка еще не менее чем за неделю раньше. Но прежде князь Андрей должен был еще приехать из Москвы, где он был на соборе, для этого тоже нужно было прислать со своим служилым человеком соответствующий приказ, на что требовалось еще около недели. Мобилизация служилого ополчения удельных князей фактически началась не позже двадцатых чисел мая, сразу после собора, а возможно, еще раньте.

«А на Москве оставил князь великий сына, великого князя Ивана, да брата своего князя Андрея Меньшого».

Иван Молодой здесь впервые назван великим князем. Была ли официальная процедура возведения его в великокняжеское достоинство, остается неясным. Во всяком случае, можно считать, что его положение наследника этим титулом окончательно легитимизировалось. В то же время очевидно, что должностных функций на данном этапе в возрасте 13 лет он не нес. Его оставление на Москве носило титулярный характер.

Менее понятно, почему на Москве был оставлен Андрей Меньшой — вполне дееспособный в свои 19 лет. Об участии в походе на Новгород вологжан — его служилых людей — сведений также нет, хотя еще в 1469 г. вологжане ходили в поход на Казань с воеводой своего князя.

«На Петров день (29 июня. — Ю. А.) прииде князь великий в Торжок. Приидоша же к нему в Торжок воевода великого князя Тферьского, князь Юрий Андреевич Дорогобужский да Иван Микитич Жито со многими людьми на помочь на Новогород же».

Путь от Волока до Торжка занял 4 дня (считая, что великий князь выступил из Волока на следующий день после прибытия). Средний суточный переход оставался прежним — около 40 верст.

Войска вступили на территорию великого княжества Тверского, оставляя Тверь справа, к востоку. Здесь реально вступает в силу статья о военном союзе.

«А пойдут, брате, на нас… и тобе, брате, к нам на помочь самому на конь всести и своею братьею молодшею, в правду, без хитрости. А корм взяти не корыстоватися».^[270]

Отступлением от буквы договора стало личное неучастие Михаила Тверского в походе великого князя Московского. Это нельзя объяснить его молодостью — ему было 17 лет^[271] (род. осенью 1453 г.). Однако самое главное условие договора, его основной смысл были соблюдены. Тверское великое княжество выступало как союзник Московского, впервые тверские полки шли в поход вместе с москвичами.

«Братья молодшая» тверского великого князя, обязанная «всесть на конь», представлена князем Юрием Адреевичем Дорогобужским, удельным князем, который в договоре 1462–1464 гг. не назывался по имени, а входил в состав «меньшей братии». Воеводой при нем был Иван Никитич Жито, из боярского рода Бороздиных (внук реального родоначальника Ивана Борозды).

Участие тверского полка в походе не было фикцией — князь Юрий и Иван Никитич Жито пришли «со многими людьми». Надо полагать, что Михаил Тверской, желая сохранить хорошие отношения со своим могущественным союзником, действительно стремился оказать ему реальную помощь и этим показать свою лояльность.

Участие Твери в военно-политической акции против Новгорода — одна из важных черт кампании 1471 г. Выступление Твери открывает путь к Новгороду через тверские земли; оно означает признание Тверью руководящей роли Москвы; оно символизирует и материализует военное единство Русской земли под знаменами московского великого князя. Делается важный шаг в развитии военной системы. Эта система, складывавшаяся вокруг Москвы со времен первых Калитичей, основана на договорных началах в рамках княжеской иерархии. Развитие системы за сто с лишним лет шло, во-первых, за счет уточнения взаимных обязательств при сохранении принципиальной основы — княжеского суверенитета. Вторая черта развития системы — ее расширение за счет включения новых членов, т. е. княжеств, не входящих в состав Московского дома. Наиболее крупное из них — Тверское, которое и включается в систему военно-договорных отношений с Москвой, начиная со времен Дмитрия Донского.

Однако при всей важности договорных отношений как таковых решающей проверкой их является реальная политическая ситуация. Для реализации московско-тверского союза необходимо было достижение определенного уровня политической стабильности всей системы русских княжеств во главе с Москвой. Поход на Новгород в 1471 г. был одновременно и проявлением, и проверкой этой стабильности.

«А из Пскова в Торжок же прииде к великому князю посол Василей, да Богдан с Якушкою с Шачебальцевым, а присланы с тем, что целование к Новугороду сложили, а сами готовы все. Князь же великий из Торжку послал к ним Богдана, а с ним Кузьму Коробьина, чтобы не мотчая пошли к Новугороду, а Василья от себя не отпустил».

Военно-походный дневник фиксирует деятельность великого князя как главы общерусского союза — главнокомандующего. В Псков идет категорическое требование о немедленном выступлении в поход, политической акции сложения с себя целования недостаточно. От псковичей требуется реальное военное участие, соответствующее положению Пскова под главенством великого князя. В соответствии с первым требованием великого князя, переданным Яковом Шачебальцевым, «псковичи… месяца июня в 16 послаша с разметивши грамоты… в Великой Новгород». По словам псковского летописца, Яков Шачебальцев не ограничился передачей великокняжеской грамоты, но и сам «много глаголаше, псковичь позывал тымы часы со мною на конь вседя пойдите в землю на Великий Новъгород воевати».

Псковичи проявили осторожность: «Дондеже услышим в Новогородской земли великого князя, тогды на конь всядем за своего государя». Для реального выступления против могущественного «брата старейшего» псковичам была нужна гарантия фактического вступления великокняжеских войск в Новгородскую землю.

Проявилось особое положение Пскова в системе русских земель. Признавая над собой власть великого князя, своего государя, Господин Псков сохранял значительную долю самостоятельности в своих внешнеполитических акциях, он сам распоряжался своим ополчением и неохотно втягивался в войну с Новгородом.

Несмотря на многие взаимные обиды и столкновения, Господин Псков еще ни разу не выступал против «брата старейшего» с оружием в руках на стороне великого князя. Во время предыдущего похода великокняжеских войск на Новгород в 1456 г. новгородцы призывали на помощь псковичей: «братия наша молодшая, мужи псковичи, брат Великий Новгород вам кланяется, чтобы есте нам помогли противу великого князя, а крестное бы есте целование правили». «И псковичи… не взираа, что псковичам новгородцы не помогали ни словом, ни делом ни на кую же землю… послаша… воевод своих… противу великого князя». Помощь запоздала: разбитые под Русой новгородцы добили челом великому князю «за свою вину». До столкновения псковичей с великокняжескими войсками дело не дошло, они только простояли «с силою своею в Великом Новегороде полторы недели».^[272]

Здесь важен основной факт — союз Пскова и Новгорода был многолетней традицией и еще недавно — реальным политическим фактором.

События 1460 г. принципиально изменили положение Господина Пскова. Признав над собою власть великого князя, он встал под его защиту. Летняя кампания 1463 г. на Ливонском рубеже была первой проверкой эффективности этой защиты. Но выступление в союзе с великим князем против Новгорода — явление другого масштаба. Оно окончательно перечеркивало всю многолетнюю совместную историю «братьев». Господин Псков бесповоротно и безальтернативно становился членом военно-политической системы, возглавляемой Москвой. Понятны и долгие колебания псковичей, и попытки компромисса; понятно и известное недоверие великого князя к лояльности псковичей, выразившееся в задержании одного из их послов.

Яков Шачебальцев «на другой неделе в среду Петрова говения [19 июня] с псковскими послы, с Васильем Быковым и с Богданом, поехали к великому князю, что там отведати, что великого князя самого и его войска, как он вступит в Новогородскую землю, а Пскову за ним поступити за его обиду, своего государя». Значит, псковские послы, приехавшие в Торжок, должны были, прежде всего, убедиться, что великий князь со своими войсками действительно вступил в Новгородскую землю, и только тогда псковичи соглашались выступить «за обиду своего государя». Как видим, у великого князя были основания для недовольства и для требования ускорить выступление псковичей. Это требование имело серьезное обоснование как в политическом (единство Русской земли), так и в военном отношениях.

Стратегический план великого князя предусматривал, по-видимому. окружение Новгорода со всех сторон. На долю псковичей выпало западное направление, едва ли не самое важное. Именно отсюда могла быть оказана помощь новгородцам со стороны короля и Ордена.

Господин Псков готовился к войне. Началось восстановление выгоревшей стены на Полонище. Но главное — «всем Псковом начата по всем концом рубитися некрепка. А посадников и бояр великых на вече всем Псковом начата обрубати доспехи и коими».^[273]

Приведенный текст раскрывает систему псковской мобилизации. Решение о мобилизации принимается на вече («всем Псковом»). Рядовые псковичи «рубятся» по кончанскому раскладу, в рамках своих кончанских общин, которые организуют мобилизацию и несут за нее ответственность: верхушка псковского общества, посадники и бояре, мобилизуется на вече. Вече определяет нормы боеготовности посадников и бояр и контролирует их выполнение: поставку нужного (расчетного) количества коней и доспехов.

Очевидно, что рядовые псковичи по уровню своей боеготовности, по количеству и качеству оружия существенно отличаются от посадников и бояр. Во всяком случае, они выставляют не только всадников, но и пехоту, и даже, возможно, главным образом пехоту. О нормах мобилизации ничего не известно, но, в отличие от кампании 1463 г. не говорится о призыве «охвочих людей» — добровольцев.

Вопрос об ускорении вступления Господина Пскова в войну против Новгорода весьма интересовал великого князя.

В самый день прибытия великого князя в Торжок, т. е. 29 июня, на Петров день, в Псков «приеха князя великого боярин на имя Василий Зиновьев, а с ним человек 100». Василий Зиновьев Дятел из рода Станищевых.^[274] Боярского чина он не имел.

Василий Зиновьев привез с собою «кляч новгородских с 300 полону» — первая добыча, захваченная на Новгородской земле, доказательство активных действий великокняжеских войск. Добыча была распродана в городе и по волостям, а сам «боярин» с его отрядом был помещен у Спасо-Мирожского монастыря. «И бысть Пскову от него велика истора, как самому кормом и его конем». Главная цель присылки Василия Зиновьева и его отряда — всемерное стимулирование выступления Господина Пскова: «он по вся дни Пскову повестует, чтобы есте со мной на конь усегли сим часы, и яз к вам есмь отпущен великим князем, воеводою приехал, а уже есмь приехал здесь».

«Ис Торжку поиде князь великий».^[275] Дата не указана, но, очевидно, это было после 29 июня — какое-то время великий князь должен был пробыть в Торжке, где он принимал тверских воевод и псковских послов.

«Братия же великого князя все со многими силами и кийждо их из своея отчины поидоша разными дорогами к Новугороду, пленующе и жгуще и люди в полон ведуще».

«Тако же и князь великий, коего воеводы та же творяху, кия же на какое место посланы». В данном случае воеводы идут самостоятельно в те места, куда их послал главнокомандующий — великий князь.

«Предпосланные же воеводы великого князя, князь Данило Дмитриевич и Федор Давыдович идуще по Новогородцким местам, иде же повелено им бяше, и распустиши вой свое на многие места жещи и пленити, и в полон вести, и казнити без милости за их неисправленье к своему государю великому князю». Снова подчеркнуто — воеводы идут по тем местам, где им повелено, т. е. согласно полученной директиве главного командования.

Инициативы воевод — в рамках тактических. В соответствии с правилами и обычаями средневековой войны они «распускают» своих воинов для опустошения и разорения местности. К этой обычной тактике прибавляется политический мотив, подчеркиваемый летописцем; воины не только жгут и пленяют, как в обычной войне, но еще и казнят без милости «за неисправленье». Военным действиям придается характер карательной меры за измену.

Войска князя Данилы Дмитриевича и Федора Давыдовича, этот первый эшелон великокняжеских сил, согласно отданной директиве идут к Русе. «Дошедшим же воеводам тем до Русы, поплениша и пожгоша место то, и пленив то и пожег, поидоша близ к Новугороду к реке Шелоне».

Таким образом, после сожжения Русы войска повернули на северо-запад, оставляя оз. Ильмень справа.

Когда была взята Руса? Ответить на этот вопрос помогает Пск. летопись.

По словам Василия Дятла, приехавшего во Псков 29 июня, «Русу на сам Иван день извоевав и пожгли, а самому государю… с своими силами в сам Петров день в Торжку стати».^[276]

Таким образом, Руса была взята и сожжена 24 июня — на Рождество Иоанна Предтечи, т. е. на восьмой день войны (официально объявленной 17 июня доставкой в Новгород разметкой грамоты). Эта быстрота выхода великокняжеских войск на подступы к Новгороду была, вероятно, основной причиной того, что новгородцы не сумели (не успели) защитить Русу, Василий Дятел выехал из Ставки после взятия Русы. Он знал маршрут и график движения великого князя. Руса была взята и сожжена за пять дней до прибытия великого князя в Торжок, и уже в дороге туда он знал об этом событии. Связь между Ставкой и воеводами поддерживалась четко, и это — одна из основных функций главного командования.

Приезд Василия Дятла, его призывы и еще более — сообщенные им сведения о ходе военных действий заставили Господин Псков поторопиться.

«И весь Псков… пригороды и волости собрав, князя Псковского Федора Юрьевича сын князь Василий, и Тимофей Власьевич, посадники псковские, а с ним 13 посадник псковских и вся сила псковская поидоша на Новогородскую землю, месяца июля в 10 день в среду на память святыя мученик 45. А в 12 день, в пяток, начата воевати Новогородскую волость и жечи».

Сообщение Пск. летописи носит вполне официальный характер. Если псковичи «начата по всем концом рубитися некрепка» 19 июня (после отъезда своих послов к великому князю), то от начала мобилизации до выступления в поход прошло три недели. Срок довольно большой, если учесть размеры Псковской земли и сравнить с мобилизацией 1463 г., когда Псков подвергался нападению ливонских немцев. Такое «мотчанье» можно объяснить либо тщательностью мобилизации, либо нежеланием втягиваться в войну с Новгородом. В поход шли по крайней необходимости, после многочисленных понуканий и уговоров великого князя.

Тем не менее двинулась вся сила Псковская, во главе с сыном князя-наместника и со всеми посадниками.

«Воевати и жечи» — псковские войска, как и великокняжеские, придерживались излюбленной средневековой тактики разорения и опустошения вражеской территории. В данном случае это была территория «брата старейшего», связанного с Господином Псковом вековой традицией и общностью социально-политического уклада. Эта вековая связь порвалась окончательно. «Брат меньшой» выступил против «брата старейшего», обходясь с ним, как со злейшим врагом. На место новгородско-псковской общности, основанной на договорных началах и «братстве», пришла общность московско-псковская, основанная на безоговорочном подчинении власти великого князя.

«В тое же время приехал к ним посол наш Богдан, а с ним проводником князя великого боярин Кузьма Коробьин,^[277] а с ним с полтораста человек, и сказывая, наехав великого князя в сам Петров день в Торжку, стояща с силами а 2 [во вторую] недели стати ему [в среду] в Русе».

Летописец приводит слова наказа великого князя. «А вы бы есте, отчина моя Псков, в сам Ильин день на конь усегли, или упустив неделю нонче».

Далее идет передача слов самого Богдана; «с тем меня отпустил князь великий к вам, а только есми один день у него и был, а Василя Быкова оставил у себя по наказу вашему».

Сообщение Пск. летописи заслуживает серьезного внимания. Интересна и характерна сама форма изложения: дословное цитирование наказа великого князя и слов самого посла. В этой форме отразился официальный характер Пск. летописи. Но еще более важно фактическое содержание известия. Псковский посол Богдан возвращается в сопровождении великокняжеского служилого человека, ведущего за собой большой воинский отряд. Как и миссия Василия Дятла, это — новое настойчивое напоминание псковичам об их обязанности выступить в поход. Конные отряды Дятла и Коробьина должны были, очевидно, не только усиливать псковскую конницу и придавать ей большую устойчивость, но и поддерживать в ней соответствующее морально-политическое настроение, напоминая о верности великому князю.

Из слов посла Богдана видно, что, находясь в Торжке, великий князь с точностью рассчитал, когда ему быть в Русе, уже взятой и сожженной московскими войсками, — быть в Русе в среду на второй недели после Петрова дня, т. е. 10 июля.

Великий князь требует выступления псковичей 20 июля, на Ильин день, или, в крайнем случае, на неделю позже. В данном случае псковичи превзошли ожидания великого князя, выступив на десять дней раньше намеченного срока.

Когда псковское ополчение выступило в поход, военные действия были уже в самом разгаре.

Взяв 24 июня Русу, войска князя Данилы Холмского и Федора Давыдовича двинулись к Шелони. Дальнейшее движение выводило их на ближние подступы к Новгороду с запада и юго-запада. Однако, по словам Моск. летописи, «яко же приидоша на место, нарицаемое Коростыни, у езера Илмеря на брезе, и внезапу паки безвестно прииде на них по озеру рать в судех от Новагорода».^[278]

Даты не приводится, но, очевидно, это произошло через несколько дней после 24 июня — взятия Русы.

Новгородцы «из судех вышед, приидоша таем под станы их, а им в то время оплошившимся». Новгородцы застали своих противников врасплох, и этим могли поставить их в тяжелое положение. Однако «сторожа же воевод великого князя, видевшие их, возвестиша воеводам, они же в тот час вооружившеся поидоша противу их».

По словам новгородского летописца, «к Русе послаша новгородцы судовую рать и пеши бишася много, и побиша Москвичь много, и пешей рати ладе много, а иные разбегошася, а иных Москвичи поймаша».^[279]

Великокняжеское войско на берегу Ильменя — конница (только конница могла пройти от Москвы до Русы около 500 верст за 15–18 дней марша по лесисто-болотистой местности). Основным преимуществом москвичей было, вероятно, их умение сражаться в конном строю (отработанное многолетней практикой службы на Берегу и столкновений с татарской конницей).

Победа осталась за москвичами: они «многих избиша, а иных рукама изымаша». Вооружение, как и тактика великокняжеской конницы было отработано в ходе бесконечных войн и походов на южном рубеже, тогда как ополчение Господина Великого Новгорода отнюдь не могло иметь такой практики. Как и в бою под Русой в 1456 г., преимущество московского войска, в сущности профессионального, над массой новгородских ополченцев было решающим.

«И оттоле паки возвратишася к Русе в той день оже в Русе инаа рать пешаа множае первее и сугубейшиа, пришли рекою же в судех Полою именем».

Видны некоторые черты новгородского плана войны. Новгородское руководство стремилось, видимо, держать силы на ближних подступах к городу, нанося короткие контрудары, т. е. действовать по внутренним операционным линиям. Эта стратегия в большой степени определялась особенностью состава новгородского войска, состоявшего главным образом из пехоты, неспособной к марш-маневру на большие расстояния. Владение озером Ильмень давало новгородцам возможность маневрировать силами судовой рати против великокняжеских войск на южном берегу озера. Новгородцы не успели защитить Русу, но теперь с выходом великокняжеских войск на берег Ильменя, решили нанести им контрудар и не дать возможности выйти на ближние подступы к городу. Именно так можно понять действия новгородцев после падения Русы.

Действия двух новгородских группировок, пересекавших Ильмень, не были согласованы между собой, что дало возможность воеводам великого князя разбить их поодиночке. Сказалось отсутствие или неэффективность главного командования новгородских войск, которым не удалось добиться взаимодействия. «Весьма поучительны тактические действия отряда Холмского. Пользуясь ошибками противника, отряд наступал смело и решительно и уничтожал противника по частям», — справедливо отмечает Е. А. Разин.^[280]

После победы под Русой воеводы «послаша к великому князю с тою вестью Тимофея Замытского, а пригонил к великому князю нуля в 9 день на Коломно озеро».^[281]

Впервые после прибытия великого князя в Торжок в рассказе Моск. летописи появляется точная дата, свидетельствующая о ведении походного дневника. Вероятно, он велся без перерыва, но в летописном рассказе использовался лишь выборочно — в летописи представлен не сам походный дневник, а переработка его для нужд официального летописного рассказа.

Великий князь, направляясь из Торжка в Русу, остановился на озере Коломно. Это позволяет уточнить маршрут его движения — он шел от Торжка на Вышний Волочек, а затем повернул налево, в сторону Русы.^[282] Если судить по теперешней карте, Коломна — в 90 км от Торжка. Если так, то при средней скорости движения 25–30 км в день великий князь выступил из Торжка не позднее 5–6 июля.

От Русы до Коломны Тимофей Замытский мог проскакать не менее чем за двое суток, следовательно, он был отправлен с победной вестью 6 или 7 июля. Около этого же времени и произошло второе сражение москвичей с новгородской пешей ратью.

Донеся о победе под Русой, «сами воеводы от Русы поидоша к Демону городку»^[283] (о чем, очевидно, тоже доложили великому князю). Это означало, что воеводы двинулись в юго-восточном направлении, не к Новгороду, а в обратную сторону. Демон, теперешний Демьянск, в 90 верстах, т. е. в двух или трех переходах, от Русы. Целью этого движения было, очевидно, овладение укрепленным пунктом новгородцев в тылу наступающих великокняжеских войск.^[284]

«Князь же великий посла к ним, веля им ити за реку Шолону сниматися с псковичи. А под Демоном велел стаати князю Михаилу Андреевичу с сыном своим князем Васильем и со всеми вон своими».

Это известие заслуживает самого пристального внимания. При всей важности овладения Демоном в оперативно-тактическом отношении, на стратегическом уровне оно ничего не решало. Более того, увод войск с главного (новгородского) направления ослаблял угрозу, нависшую над Новгородом, и развязывал новгородцам руки для дальнейших активных действий. Наконец, отвод великокняжеских войск от Ильменя в южном направлении означал отказ от взаимодействия с псковичами, мог поставить псковичей в опасное положение и подорвать саму идею концентрированного удара но Новгороду.

Концепция князя Холмского и Федора Давыдовича отражала оперативно-тактический, но не стратегический уровень мышления. Частная цель заслоняла главную.

Основная идея директивы великого князя — движение на соединение с псковичами. Этим исключалась возможность нанесения частного поражения псковичам и обеспечивалось их реальное участие в кампании. Соединенное московско-псковское войско выводилось на ближние подступы к Новгороду. Овладение Демоном рассматривалось как второстепенная задача, для решения которой выделялись второстепенные силы верейского удельного князя.

Директива великого князя отражает здравое стратегическое мышление на уровне главного командования войсками. Автор директивы проявил подлинный талант стратега.

Но, как и всякое смелое решение, директива таила в себе известную опасность.

Псковские войска выступили на следующий день, после того как великий князь получил известие о победе под Русой, а на новгородскую территорию вступили еще через два дня. Находясь на Коломне, великий князь едва ли мог знать точную дату выступления псковичей. Ни Пск. летопись, ни Моск. ничего не говорят о новых псковских послах, прибывших в Ставку. Великий князь мог иметь только общее представление о возможном (вероятном) направлении движения псковичей. Наиболее естественным путем движения псковской рати был левый берег Шелони, двигаясь по которому они выходили к Ильменю в непосредственной близости от Новгорода.

Отсутствие точного согласования по времени движения псковичей и войск князя Холмского могло привести к их поражению по частям. Это был несомненный риск, и лучшим способом уменьшить его могло быть только энергичное движение вперед с целью соединиться с псковичами до встречи с ними новгородских войск.

Итак, войска князя Холмского и Федора Давыдовича, изменив свое первоначальное направление, двинулись к Шелони на соединение с псковичами.

Что же делали псковские войска?

Пск. летопись описывает пограничные столкновения — нападение новгородцев на Навережскую губу. Это вызвало ответное нападение псковичей на новгородский Вышгород. «Вся псковская сила… пришедше под Вышегород и обступиша его, того же месяца 15 день в неделю, утре, и начаша бита пушками и стреляти и начаша к нему примет приметывати».^[285] После упорного, но короткого сопротивления город капитулировал. Это случилось на следующий день, т. е. 16 июля. «Князь псковский Василий Федорович, и воевода великого князя Василей, и посадник псковской Тимофей Власьевич, и Стефан Офанасьевич, и все войско псковское челобитье их приняли и кровь их пощадили и отступиша на завтреа, в понедельник от городка».^[286]

Известие весьма содержательно. Оно показывает руководство псковского войска, рисует методы осады крепости и подготовки штурма, свидетельствует о наличии в псковском войске вечевых традиций («и все войско псковское» как действующее лицо). Но наиболее важна хронология событий. В известии допущена ошибка— 15 июля приходилось не на воскресенье, а на понедельник. Псковичи подошли к городу именно в воскресенье («назавтреа в понедельник уже отступи-ша от городка»), т. е. не 15-го, а 14 июля. Это была именно «вся сила псковская» во главе с князем-наместником, воеводой великого князя и посадниками, снабженная артиллерией. Перейдя границу Новгородской земли, это войско двинулось не к Новгороду и не на соединение с войсками великого князя, а к маленькому пограничному городку, чтобы отомстить за то, что «из Вышегородские волости приезда, пакостят во Псковской волости».

В действиях псковского войска не заметно ни ясной стратегической идеи, ни хотя бы стремления к взаимодействию с великокняжескими силами. Это тот же уровень мышления, что у князя Холмского, — стремление к решению не общих, а частных задач, отвечающее известной узости горизонтов удельно-княжеской системы. Все внимание приковано к решению частной, второстепенной задачи.

«А воеваша волости и пожгоша около рубежа на 50 верст оле и боле».^[287]

По словам псковского летописца, именно эти действия псковичей вызвали ответную реакцию новгородцев.

«А новгородци, услышавше силу псковскую, что воюют волости, и отрядиша воеводою Казимера, да Дмитрия сына Марфина, и иных много бояр, и около их всей новогородской силе наиболе 40 тысящь, и поидоша на псковичи».

Дальнейшие события Пск. летопись описывает кратко.

Новгородцы «наехаша на Шелони силу московскую, князя Данилья, едут с ними поровну об он пол реки, и не дошедше Мустца и Сольцы, вергошася москвици с берега в реку Дрянь, и прегнавше Дрянь реку, и ударишася на них, и победита их».

Псковские войска в этой битве не участвовали, летописец вставил в свое повествование краткое известие, полученное, по-видимому, от москвичей. Пскович мало знает и не интересуется этой битвой. По его мнению, сражение произошло «тоя же время, кои день поехала иза Пскова псковская сила»,^[288] т. е., очевидно, в среду 10 июля.

Несмотря на эту очевидную ошибку, известие Пск. летописи содержит важные реалии. Оно точно указывает место сражения и топографическую деталь — речка Дрянь, видимо, старица Шелони, изображает такую деталь, как параллельное движение новгородцев и москвичей по берегам Шелони, знает имя одного из новгородских воевод.

Таким образом, в решающий день Шелонской битвы псковичи были в 80–100 км на юго-запад от поля сражения. Начав наступление 10 июля, они двинулись не по кратчайшему пути на Новгород, т. е. на восток от Пскова, что выводило бы их на среднее течение Шелони и далее на Ильмень, а отклонились на юго-восток, к верхнему течению Шелони, для осады второстепенного новгородского укрепления, совсем не заботясь о соединении с москвичами. Этим они ставили себя под реальную угрозу со стороны рати, двинутой из Новгорода.

Наиболее полный рассказ о Шелонской битве содержится в Моск. летописи.^[289] Здесь он выделен киноварным заголовком: «О бою на Шолоне». В соответствии с полученной директивой «воеводы великого князя поидоша к Шолоне, и яко пришедшим им к берегу реки тоя, иде же брести чрез ея, оже в ту же пору прииде ту рать Новогородская противу их с другой страны от града своего к той же реце Шолоне, многое множство, яко и ужаснутися полком великого князя, понеже бо в мале бяху вси бо вой сущии под ними, не видяще того, пленяху места их окрест Новаграда».

Если это сообщение принимать буквально, то оно означает, что воеводы, идущие к Шелони по директиве великого князя, часть своих сил распустили для грабежа окрестных мест, как это они делали уже и раньше, на марше к Русе. Это поведение в условиях вероятности встречи с крупными силами противника было по меньшей мере рискованным, но отвечало правилам и обычаям войны и отражало уровень оперативно-тактического мышления воевод.

«А новогородцкие посадници все и тысяцкие, купцы и житьи людие, мастыри всякие, спроста рещи плотници и горчары и прочий, которые родивыся на лошади не бывали и на мысли которым того и не бывало, что руки подъять противу великого князя, всех тех изменницы они силою выгнаша. А которым бо не хотети поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, и иных в реку в Волхов метаху. Сами бо глаголаху, яко было их с сорок тысяч на бое том». Это известие, основанное, вероятно, на рассказах пленных новгородцев, интересно в том отношении, что рисует морально-политическую ситуацию в Новгороде, методы мобилизации и качество призванного к оружию контингента. Сообщение тенденциозно — оно стремится изобразить действия новгородских «изменников» в возможно более непривлекательном виде. Тем не менее оно далеко не лишено реализма и в основе своей рисует состав и характер новгородского ополчения в общих чертах правдоподобно. Городское ополчение действительно не могло не состоять в своей основной массе из людей, не привычных к войне.

В отличие от жителей приграничного Пскова, новгородцы не имели опыта почти ежегодных «разрубов», что, конечно, сказывалось на их потенциальной боевой годности. Мобилизация этих «горчаров и плотников» действительно могла вызвать затруднения и материального, и морального порядка. Нестабильность политической ситуации в Новгороде, раздираемом противостоянием сторонников Москвы и Литвы, сочеталась с низкой боеготовностью призываемых к оружию мирных жителей. Сказался основной недостаток новгородской военной организации-отсутствие конного служилого ополчения.

Наибольшие сомнения вызывает численность новгородского ополчения, приводимая со слов самих новгородцев. При проведении самой жесткой мобилизации, при самом тяжелом «разрубе» едва ли можно было выставить в поле 40 тыс. ратников. В Новгороде не могло быть такого количества даже дворов — основной единицы при разрубах.^[290] Думается поэтому, что к летописному известию о численности новгородского войска, двинутого на Шелонь, следует отнестись с большой осторожностью. По всей вероятности, оно было большим, даже очень большим в глазах современников и участников событий, но величины, приведенной летописцем, достигнуть не могло, даже если считать, что в состав 40 тыс. входили не только войска, двинутые на Шелонь, но и пешие рати, отправленные ранее через Ильмень.

Тем не менее большое количественное превосходство новгородской рати над великокняжескими войсками на берегах Шелони вполне вероятно-пешая рать могла быть многочисленной.^[291]

«Воеводы же великого князя, аще и в мале беста глаголють бо бывшой тамо, яко с пять тысяч их только бе, но видевше многое воинство их и положите упование на Господа Бога и Пречистую Матерь Его, и на правду своего государя великого князя, поидоша напрасно противу их, яко львы рыкающе…»

В отличие от приведенной численности новгородской рати, численность великокняжеских войск в общем более правдоподобна, хотя тоже отражает высокую степень мобилизационного напряжения. Если исходить из широко известных более поздних норм мобилизации («со ста четвертей человек на коне в доспехе в полном»), то 5 тыс. всадников соответствовали 500 тыс. четвертей земли, «в поле, а в дву потому ж»-. Писцовые книги конца XV — первой половины XVI в. приводят к выводу, что на одно полноценное крестьянское хозяйство приходилось в среднем 10 четвертей в поле, т. е. для мобилизации 5 тыс. всадников требовалось 50 тыс. крестьянских дворов. А ведь рать князя Холмского и Федора Хромого едва ли могла превышать треть всех войск, двинутых на Новгород, — по Мете с востока шла рать князя Стриги, великий князь со своим полком стоял в Коломне. Принимая это во внимание (и даже считая, что первый эшелон был наиболее многочисленным), можно предположить, что всего против Новгорода, в июне 1471 г. могло быть выставлено не менее 12 тыс. воинов служилого ополчения. Разин видит ошибку великого князя в том, что он «не обеспечил своевременную поддержку своего основного передового отряда».^[292] В известной мере этот упрек справедлив — войска князя Холмского действительно были предоставлены своим силам. Но принятый план войны, предусматривавший одновременные действия на разных оперативных направлениях, требовал готовности к подобному риску.

Итак, по словам московского летописца, всадники князя Холмского и Федора Хромого «поидоша… яко львы рыкающе чрез реку ону великую, ея же сами Новогородци глаголют никогда тамо броду имуще, и сии не пытающе броду вси цели и здрави преидоша ее. Видевше же се Новогородци устрашишася зело, возмутишася и восколебавшеся, яко пьяни. А си пришед на них начаша преже стрел яти их. И возмутишася кони их под ними и начаша с себя бити их, и тако вскоре побегоша…»

Красочность изложения не носит характера документальности. Вероятно, это запись рассказа (или рассказов) участников боя. Можно отметить несколько важных и достаточно правдоподобных реалий.

— Быстрая переправа москвичей через реку была неожиданной для новгородцев, знавших, что брода нет. Москвичи ударили на новгородцев врасплох.

— Перейдя реку, великокняжеские войска не бросились сразу в атаку, а осыпали новгородцев стрелами, стараясь поразить их коней, что вызвало полное расстройство новгородской рати, обратившейся в бегство.

Это заставляет вспомнить картину боя под Русой зимой 1456 г. в изображении той же летописи: «Вой же великого князя видевше крепкие доспехи на Новогородцех, и начата стрелами бити по конех их. Кони же их, яко възбеснеше и начата метатися под ними, с себя збивати их. Они же, не знающе того боя, яко омертве, и руки им ослабеша, копия же имяху долга и не можаху и възнимати их тако, яко же есть обычай ратным, но на землю испускающе их, а конем бьющимися под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще здержати их… и тако вскоре побегоша…»^[293]

Можно отметить общие черты тактики москвичей, приведшей к одинаковым (или похожим) результатам — конница новгородцев обратилась в бегство под тучами московских стрел. В отличие от описания боя 1456 г., у нас нет прямых указаний на особенности вооружения новгородцев (тяжелые крепкие доспехи, длинные копья). Но тактика их, по-видимому, оставалась прежней — к бою с великокняжеской конницей они были неспособны,

«Полци же великого князя погнаша по них, колюще и секуще их… Избьено же их бысть тода многое множество, самим бо глаголющим яко дванадесять тысячь изгибе их на боех тех, а изымали их руками боле двою тысячь…»

Цифры потерь, как и численность новгородского войска, великокняжеский летописец приводит со слов самих новгородцев. Эти цифры в общем соответствуют друг другу, но, как уже говорилось, сами по себе не заслуживают большого доверия — они сильно преувеличены, хотя и трудно сказать, на сколько именно.

«А вой великого князя гонили по них двадесять верст, и тако възвратишася от великия тоя истомы. Воеводы же… князь Данило и Федор Давыдович ставше на костех, сождашася с воинством своим…»

Новг. летопись дает свою версию сражения.

«И начаша Новгородци вопити на больших людей, который приехали ратью на Шолону: "ударимся ныне", каждо глаголюще. Яз человек молоды и испротеряхся конем и доспехом».

Непосредственно перед боем в новгородской рати проявилась социальная рознь, чем косвенно подтверждается сообщение о насильственном характере мобилизации «горчаров и плотников». «Молодые» новгородцы, беднейшая часть городского населения, не была способна к длительному походу и стремилась к скорейшему его окончанию. Необходимо отметить важную деталь новгородского рассказа — речь в нем идет только о коннице. Пешая рать в битве на Шелони, по-видимому, не участвовала — она билась под Коростынью и Русой.

«Москвичам же до понедельника отлагающим, бяше бо неделя».

Это замечание новгородского летописца противоречит московским данным и не может быть принято: сражение произошло именно в воскресенье («неделю») 14 июля в день апостола Акилы, что подтверждается сооружением соответствующего придела к тогдашнему Успенскому собору в Кремле.

«И начаша ся бити, и погнаша Новгородци Москвичь за Шолону реку, и ударишася на Новгородцев западная (засадная. — Ю. А.) рать Татарове, и паде Новгородцев много, а иным побегоша, а иных поимаша, а инех в полон поведоша».

Расходясь в деталях, порою существенных, все три наших источника, относительно независимых друг от друга, — псковский, московский и новгородский — рисуют картину полного разгрома новгородского войска.

На расхождениях следует остановиться подробнее.

В отличие от псковского и московского известий, новгородское рисует бой состоящим из трех этапов — переход москвичей через Шелонь, атака их новгородцами и отступление их за Шелонь, атака новгородцев татарским засадным полком и бегство новгородцев.

Насколько правдоподобна эта версия? Основная слабость ее — упоминание о татарах. По данным Моск. летописи, татар в войсках князя Холмского и Федора Давыдовича не было — они шли во втором эшелоне с князем Иваном Стригой Оболенским.

Вторым слабым местом новгородской версии является отступление москвичей обратно за Шелонь, после чего, очевидно, следовали повторный переход ее и погоня за бегущими новгородцами. Картина этих переходов взад-вперед через большую реку с войском в несколько тысяч человек вызывает большое сомнение. На практике это едва ли могло быть осуществимо. Можно допустить вероятность контрудара новгородцев, заставившего москвичей на какое-то время отступить, может быть, к самому берегу Шелони. Но обратная переправа означала бы не что иное, как разгром москвичей новгородцами, что в корне противоречит всем известиям, в том числе и новгородским. Московская версия хода сражения, в общем подтверждаемая псковской, представляется наиболее правдоподобной и в своих основных чертах сомнений не вызывает.

Отсутствие документального характера не снижает ценности московского рассказа, но свидетельствует о том, что сами но себе ведомственные записи типа разрядных как таковые не проникают в летописное повествование.

Заслуживает внимания такая деталь, как возвращение на поле боя после преследования бегущего противника и стояние «на костях». Древнерусская традиция соблюдалась воеводами великого князя.

Итак, основной результат Шелонской битвы — разгром главных сил Господина Великого Новгорода и пленение его руководителей. Чем же был обусловлен этот решающий результат, фактически одним ударом решивший и исход кампании, и судьбу самого Новгорода?

На стратегическом уровне быстрое выдвижение великокняжеских войск к Ильменю застало новгородцев врасплох и заставило наносить разрозненные контрудары. Выдвижение главных сил Новгорода на Шелонь преследовало, по-видимому, цель нанести удар по псковскому войску и не допустить его соединения с москвичами. Образ действий псковичей, занятых осадой Вышгорода и не спешивших навстречу москвичам, давал благоприятные возможности для атаки их главными силами новгородцев. Это могло случиться не позже 17 июля (Вышгород примерно в двух переходах от места Шелонской битвы).

План действий, предложенный князем Данилой Холмским и Федором Давыдовичем, вполне облегчал новгородцам решение задачи разгрома псковичей. Отход к Демону, уже начатый было воеводами, подставлял псковичей под удар главных сил новгородцев.

В этих условиях директива великого князя, отданная им в Ставке на оз. Коломно 9 июля, имела решающее значение. Она придавала событиям совсем другой ход — войска были направлены не на второстепенный, а на главный объект, и перед ними была поставлена важнейшая стратегическая задача — не допустить разгрома псковичей.^[294] Так как в Ставке не могло быть точных данных о действиях псковичей, директива исходила из собственной оценки обстановки великим князем. Во всяком случае, директива от 9 июля отвечает наиболее существенному требованию военного искусства — видеть главную цель и к ней стремиться — и отражает высокий уровень стратегического мышления своего автора. Как три века спустя писал великий Румянцев, «искусство военное… состоит в одном том. чтобы держать всегда в виду главную причину (цель. — Ю. А.) войны… Полководец… в предмете имеет один главный пункт и к оному течет со всем устремлением, поелику одолением оного опровергает все другие, от того зависящие».^[295]

Победа на Шелони — результат и итог всей стратегии Ивана III в кампании 1471 г.

Оценивая эту стратегию, А. К. Банов видит ее характерные черты:

— правильная оценка фактора внезапности;

— стремление к крайнему напряжению своих сил и к ослаблению сил противника;

— быстрая и правильная оценка обстановки;

— организация отрядов, соответствующая их назначению:

— обеспечение связи между частями армии;

— постановка частных задач, вытекающих из общей идеи;

— строгий расчет во времени и пространстве;

— быстрота и решительность действий.^[296]

Если в стратегическом отношении воеводы князь Холмский и Федор Давыдович были далеко не безупречны, то на тактическом уровне действия воевод великого князя на Шелони заслуживают высокой оценки. Успешная переправа вброд через большую реку на виду у неприятеля делает честь их мужеству и глазомеру, а также боевым качествам их войска.

В бою проявились тактика, выработанная москвичами в бесконечных схватках на южном рубеже, и качественное превосходство московского служилого ополчения, состоявшего фактически из воинов-профессионалов, над наспех собранной новгородской ратью. Победа на Шелони — победа нового над старым, великокняжеского служилого ополчения над удельно-городским.

Военные действия продолжались. По словам Моск. летописи, «вой же князя великого и после боя того воевали много и по посады Новогородцкые и до Немецкого рубежи, по реку Нерову, и великое место зовомое Новое Село поплениша и пожгоша».^[297] Речь идет, очевидно, о действиях великокняжеской конницы, рассыпавшейся по Новгородской земле, не встречая серьезного сопротивления после разгрома главных сил Новгорода.

Гораздо большее значение имела реализация результатов битвы на уровне главного командования.

«Воеводы великого князя мало отдохнув от того бою том и сождався с своими, послаша к великому князю Замятию с тою вестью, что поможе им Бог, рать Новгородцкую побили. Он же пригонил к великому князю в Яжелбицы, того же месяца Нуля 18 день, и бысть радость князю великому и братии его, и всему воинству их бе бо тогда у великого князя и царевич Даниар и братия его, благоверный князи Юрьи и Андреи и Борис, и бояре их, и все воинство их».^[298]

Это известие основано, очевидно, на походном дневнике. Ставка переехала из Коломно в Яжелбицы примерно на 100 верст на северо-запад, ближе к театру военных действий. Из сообщения летописи видно, что удельные князья и царевич Даньяр не шли со своими полками, а находились в Ставке, под рукой великого князя. Их полками командовали воеводы — под началом соответствующих воевод великого князя. 150 верст (по карте) от места Шелонской битвы (устья Мшаги) до Яжелбиц гонец покрыл за три дня (если он был отправлен на следующий день после битвы). Реальная скорость его передвижения составляла, вероятно, не менее 60 верст в день, так как он ехал не по прямой.

Ставка следовала за войсками первого эшелона, находясь от них в 3–4 конных переходах. Это расстояние следует считать максимально допустимым (если не чрезмерным) для оперативного управления войсками.

«А в ту же пору был у великого князя из Новагорода от нареченного архиепископа и всего Новагорода Лука Клементиев о опасе».

Получив известие о Шелонской битве, новгородские власти немедленно запросили мир. Новгородская господа рассчитывала, вероятно, как и зимой 1456 г. после своего разгрома у Русы, купить мир.

«Князь же великий дастъ им опас и отпусти того с селищ противу Демона». Ставка, очевидно, переехала из Яжелбиц на 50 верст к юго-западу к Демону, который, согласно директиве от 9 июля, осаждали войска верейско-белозерских князей.

«А князю Михаилу Андреевичю и сыну его князю Василью воеводы Новогородские, кои сидели в городке в Демону, добили челом и предашися на том, что их головами выпустит, а о ином ни о чем не стояти, а з города дали окупа 100 рублев Новогородских».

Капитуляция Демона была вызвана полной бесперспективностью дальнейшего сопротивления. Разгром главных сил новгородского войска предопределил судьбу всех новгородских крепостей, на ход событий это уже почти не влияло.

«А от Пскович прииде к великому князю в Ыгнатичи с Кузьмою Коробьиным посадник Микита с тем, что Псковичи со всею землею своею пошли на его службу…»^[299] Это известие было получено уже после Шелонской битвы. Директива от 9 июля была дана, когда еще псковичи не выступили в поход. Направление на Шелонь на соединение с псковичами было указано исходя из наиболее целесообразного варианта действий псковичей, которому сами псковичи отнюдь не следовали.

«Князь же великий посла к ним Савастьяна Кушелева да первого посла их Василья с ними с Полы реки».

«Месяца того же 24 день на память святых великомученик Бориса и Глеба прииде князь велики в Русу и туго повеле казнити главною казнью Новгородских посадников за их измену за отступление… а иных многих послал на Москву, да велел их вметати в тюрму. А мелких людей велел отпусти к Новугороду… А сам поиде оттуда ко Илмерю озеру на устъ Шолоны. И прииде ту на место завомое Межуберег и Коростынь 27 в субботу».

Походный дневник здесь прерывается вставкой: «А в той же день бой был воеводам великого князя с Двиняны». Это известие основано на донесении воевод, полученном, естественно, значительно позже самого события. Вставка о бое на Двине свидетельствует о позднейшей летописной обработке походного дневника.

Сам же дневник продолжает свое изложение: «А в той же день (т. е. в день прихода великого князя на Ильмень. — Ю. А.) прииде к великому князю на усть Шолоны в судех озером Илмерем нареченный Феофил с посадники и с тысяцкими и з житьими людьми со всех конецъ». Начались мирные переговоры.

Ход переговоров излагается протокольно — вполне официальным языком.

Последняя сентенция — не дневниковая запись: «А земля их вся пленена и пожжена и до моря. Не токмо бо те толко были, кои с великим князем и з братьею его, но и изо всех земль их пешею ратью ходили на них. А Псковская вся земля от себе их же воевали. Не бывала на них такова воина и как земля их стала».

Эмоциональный характер этой записи резко отличает ее от выдержек из походного дневника с их деловым фактологическим стилем.

Несмотря на свою повышенную эмоциональность, запись о разорении Новгородской земли отражает определенные реалии. Сакральный характер, приданный походу в защиту православия, оборачивается своей жестокой, темной стороной. С жителями Новгородской земли поступают, как когда-то Филипп Август с еретиками-альбигойцами. Диссонанс в этой картине — повеление взятых в плен на Шелони «мелких людей… отпущати к Новугороду». Только здесь можно увидеть сознание единства Руси, понимание того, что новгородцы — хоть и мятежники, но свои, русские, православные люди. Однако эту гуманную акцию породило не только христианское милосердие, но и трезвый политический расчет — стремление противопоставить рядовых новгородцев мятежному боярству, учет социальных противоречий в новгородской городской общине.

Заслуживает внимания известие о пешей рати «изо всех земель их». Вероятно, здесь имеется в виду земское ополчение пригородов, тянущих к Новгороду, но выступивших против него. Тяжелый политический кризис привел к распаду прежних традиционных связей, к росту антиновгородских настроений у жителей подвластных земель.

В условиях кризиса начался тотальный распад всей социально-политической системы Господина Великого Новгорода — и внутри городской общины, и за ее пределами.

«А что послал князь великий Севастиана Кушелева противу Псковичъ, и тот сретил их за Порховым, а они идут от своего городка от Дупково, взяв из него 6 пушек, к Порхову. Севастьян же сказал им великого князя здоровье да и победу над Новгородци, а им велел князь великий борзее поити к Новугороду. Псковичи же из Порхова отпустиша Севастьяна к великому князю, а с ним послы своя… Севастьян с теми послы псковскими… приидоша к великому князю на усть же Шолоны нуля в 31 день, на заговенье Оспожного».^[300]

От Порхова до устья Шелони Кушелев мог доехать не более чем за два дня, следовательно, 29 июля псковичи были еще в Порхове. Тридцать верст от взятого ими Вышгорода до Порхова псковичи шли две недели. Фактически они стояли на месте, разоряя окрестности. Понятно нетерпение и понукание со стороны великого князя.

Получив директиву идти к Новгороду, псковичи, наконец, пошли «борзее». «И не дошед Новагорода за 20 верст, стали у Спаса на Милице». Не участвовавшее в боях и сохранившее все свои силы псковское войско могло быть использовано как средство давления на новгородцев на мирных переговорах.

Вслед за Севастьяном Кушелевым и псковскими послами к великому князю «туто же на усть Шолоны» явились «князь Василий Федорович Шуйский, воевода Псковский, с посадники и лучшими людьми». Они были вызваны, вероятно, для участия в переговорах с новгородской делегацией.

Новг. летопись, рассказав о Шелонской битве, сообщает о мерах, принимаемых руководством Новгорода для спасения города. Важнейшей мерой была отправка послов в Литву, «чтобы король всел на конь за Новгород». Речь шла о реализации договора с Казимиром, только что заключенного, но еще не ратифицированного. Посол ехал «кривым путем» — прямой путь в Литву шел через земли Господина Пскова. Но ливонский магистр («местер») отказался пропустить посла, и тот вернулся обратно.^[301] В связи с этим нельзя не отметить, насколько своевременно был начат поход на Новгород и насколько важно было участие в войне Господина Пскова, отрезавшего Новгород от его союзника.

Меры по непосредственной обороне города заключались в сожжении всех посадов около Новгорода. Сожжены были и монастыри Зверинский, Антонов на Поляне, Юрьев, Рождества Христова на Поле, а также Городище.

Была учреждена караульная служба: «сторожа много по граду и по каменным кострам (башням. — Ю. А.) на переменах день и нощь». Эти меры необходимо признать целесообразными. Они свидетельствуют о намерении всерьез защищать город.

Однако тут же летописец замечает, что «разделишася людие: овии хотяху за князя (великого. — Ю. А.), а инии за короля за литовского». Внутреннее разобщение новгородского общества — коренной источник слабости великого города — преодолено не было.

«И много бысть Новгородцем пагубы, и хлеб дорог, и не бысть ржи на торгу… ни хлеба, только пшеничный хлеб, и того по оскуду». Начался голод, от которого, естественно, страдала беднейшая часть горожан. Усиливалась социальная розны «И бысть на лутчии люди молва, яко те приведоша великого князя на Новгород». В условиях нарастающего политического кризиса появились предатели-переветники: «А переветника Упадыша Новгородци казниша, зане же перевет держал на Новгород и хотел зла Великому Новугороду с своими единомысленниками: 5 пушек железом заколачивал».

Но на Коростыни уже шли переговоры о мире, и мир был заключен, и «даша князю великому Новгородци пол шестенадцать тысячи Рублев…». Поражение Новгорода— закономерное следствие эгоистической политики боярской олигархии, «а вся то Богу попущающу грех ради наших».^[302]

Кампания 1471 г. была закончена.

«Стоял туто на едином месте князь велики 11 день, управляя новогородцев, и пожаловал их, дасть им мир на своей воле, как сам въсхоте…»

Следует последняя запись в походном дневнике за 6979 г.: «А князь велики Иван Васильевич. Володимерьски и Новогородски и всеа Руси самодержец възвратися оттуду к Москве с победою великою месяца Августа 13» (т. е. выступил в обратный путь). Столица встречала его в первый день нового 6980 года.^[303]

Походный дневник, приведенный в Моск. летописи, дает возможность составить довольно полное представление о движениях и действиях великого князя в ходе кампании 1471 г. Эти известия позволяют проследить важные черты деятельности главного командования.

Стратегический план, выработанный до начала кампании, т. е. не позднее второй половины мая, предусматривал нанесение одновременных ударов по нескольким операционным направлениям.^[304]

Главные силы (оперативная группа князя Холмского) шли прямо к Новгороду по кратчайшему пути через Русу, Оперативная группа князя Стриги Оболенского прикрывала эту операцию с востока, двигаясь по Мете и отсекая Новгород от его северо-восточных владений. Великокняжеский полк составлял резерв главного командования и шел позади первого эшелона в общем направлении на Русу.

Псковская рать должна была нанести удар с западного направления по кратчайшему пути к Новгороду, отсекая его одновременно от потенциальных союзников — Литвы и Ордена.

На северном стратегическом направлении действовала судовая рать с задачей овладения новгородским Заволочьем.

Главной целью кампании ставился полный разгром противника в кратчайший срок — до того, как в войну смогут вступить потенциальные союзники Новгорода и противники Москвы — Литва, Орден и Орда.

Задача быстрого разгрома противника на основном операционном направлении могла быть решена только конным служилым ополчением, способным в кратчайший срок покрывать большие расстояния, т. е. способным к стратегическому маневру на театре военных действий. Группа Холмского продемонстрировала эту способность быстрым взятием Русы и последовательным разгромом двух новгородских пеших ратей, переброшенных через Ильмень. Ошибочное движение к Демону не имело существенного значения — по директиве главного командования войско было направлено быстрым марш-маневром к Шелони.

Главное командование управляет войсками посредством директив, ставя им конкретные задачи (направления движений и действий), но не предписывая способа решения их. Воеводам предоставляется широкая инициатива на тактическом уровне.

Главной задачей считалось решающее поражение противника — разгром его войска и выход на подступы к его столице.

Имея в виду главную цель кампании, овладению отдельными пунктами, не лежащими на основном операционном направлении, не придается существенного значения.

Главное командование стремится организовать оперативное взаимодействие московских и псковских войск, пытаясь преодолеть пассивность и узость мышления псковского командования. Бросается в глаза существенное отличие в характере боевых действий великокняжеских и псковских войск. Имея относительную самостоятельность, командование псковскими войсками ориентирует их на решение частных второстепенных задач, упуская из виду главную цель кампании и ставя свои войска под угрозу поражения. В этих условиях директива от 9 июля сыграла решающую роль.

Для оценки особенностей кампании 1471 г. целесообразно сравнить ее с предыдущими походами на Новгород. Наибольшее значение имеют в этом смысле ближайшие по времени походы: 1386 г. Дмитрия Донского и 1456 г. Василия Темного (поход 1440/41 г. почти не отражен в источниках).

Сравнение походов 1386 и 1456 гг. позволяет проследить как общие черты, так и отличия их друг от друга.

Общей чертой является выбор времени для похода — зима, когда болота и озера замерзли и не представляют существенной преграды для наступающих войск. Это позволяет, в принципе, двигаться к Новгороду крупными силами по кратчайшему пути в общем направлении на обход оз. Ильмень с востока с выходом в долину Меты в ее нижнем течении. Операционная линия Дмитрия Донского в деталях не известна, но к Новгороду он подошел с востока, создав угрозу прорыва к Жилотугу. Операционная линия Василия Темного шла от Торжка на Демьянск и далее на Яжелбицы, приближаясь к низовьям Меты с возможностью обхода оз. Ильмень с востока. Этот путь был, по-видимому, наиболее удобным для движения крупных масс войск. Основная торговая коммуникация Новгорода шла примерно по этой же линии на Торжок.

Общей чертой обоих походов было личное руководство со стороны великого князя, который шел вместе с войсками. В этих условиях, очевидно, не было необходимости в составлении сколько-нибудь развитой документации по управлению войсками и в существовании органа, ведающего этой документацией. Решающую роль, видимо, играли устные распоряжения великого князя, передаваемые через гонцов.

По-видимому, в обоих случаях великокняжеские войска шли по одному направлению, выделяя силы для охраны операционной линии и для опустошения местности. Отличием похода Василия Темного является выделение «изгонной рати» для набега на Русу — крупный экономический и политический центр Новгородской земли, но не для овладения и удержания его как базы для дальнейших действий, а только для опустошения и захвата добычи. Однако не исключено, что целью такого набега могло быть также желание выманить новгородцев из города и принудить к сражению в открытом поле.

Бой под Русой, единственное за весь поход боевое столкновение в открытом поле, — главное отличие похода 1456 г. от похода Дмитрия Донского.

Конечной целью обоих походов было вынудить Новгород к принятию требований великого князя. В обоих случаях речь шла о крупных денежных выплатах. Но если в первом случае дело, по-видимому, этим и ограничивалось, то во втором случае новгородцам были предъявлены известные политические требования, в какой-то мере усиливавшие зависимость Господина Великого Новгорода от великого князя. Впрочем, политические результаты Яжелбицкого мира обычно сильно переоцениваются в литературе.

Можно сказать, что стратегия и характер управления войсками в обоих великокняжеских походах были примерно одинаковыми.

Однако состав великокняжеского войска за семьдесят лет изменился — повысились значение и удельный вес конного служилого ополчения, которое, по-видимому, составило главную силу войск Василия Темного. Это позволило значительно увеличить темп движения и дало возможность ставить перед войсками новые оперативные задачи. Если ратям Дмитрия Донского (включавшим, по-видимому, большое количество земского пешего ополчения) для выхода к Новгороду потребовалось около 50 дней, то войско Василия Темного уже на третьей неделе похода оказалось на дальних подступах к городу. Наличие многочисленной конницы (вполне возможно, с участием войск вассальных татарских царевичей) позволило провести глубокий рейд в стороне от главного операционного направления и добиться тактического успеха, фактически решившего исход всей кампании. В бою под Русой была применена новая тактика конного боя, отработанная в борьбе на Берегу с татарами и в значительной мере заимствованная у них. В пользу относительной новизны этой тактики говорит тот факт, что для новгородцев она оказалась неожиданной.

Таким образом, походы 1386 и 1456 гг., несмотря на свои различия, отражают в принципе один и тот же подход к постановке и решению стратегических задач и организации командования.

Что касается Господина Великого Новгорода, то здесь в 1456 г. при сохранении прежней военной системы можно наблюдать два новых момента. Во-первых, это новая постановка стратегической задачи. В отличие от кампании 1386 г. новгородские войска не ограничиваются подготовкой к обороне своего города, но проявляют стремление к активным действиям для защиты территории и важных ее пунктов от действий вражеских войск. Эта готовность к защите своей территории и к бою в открытом поле не соответствовала реальным возможностям новгородского войска, что привело К гибельному для новгородцев бою под Русой, в котором ясно проявилось организационно-тактическое преимущество великокняжеских войск. В обеих кампаниях новгородцам не удавалось создать единого достаточно эффективного командования и управления войсками. Но если в оборонительной кампании 1386 г. этот недостаток был не очень заметен, поскольку компенсировался тактическими преимуществами войск, оборонявших укрепленный город, то в 1456 г. при попытке активных действий недостаток организации и командования проявился в полной мере и стал существенной, хотя и не единственной, причиной разгрома новгородцев в бою в открытом поле.

Вторым новым моментом является обращение за помощью к Господину Пскову, т. е. попытка создания коалиции против великого князя. В 1386 г. этот момент, по-видимому, отсутствовал — во всяком случае, о нем нет никаких известий. Обращение запоздало — хотя Псков выразил готовность вступить в войну на стороне Новгорода, его помощь была уже не нужна. Отсюда вытекает, что выступление великого князя против Новгорода, темп и характер операции были для новгородских властей неожиданными — своевременных мер для создания антивеликокняжеской коалиции принято не было. Политика новгородских властей оказалась неэффективной, что наряду с недостатками военной организации было причиной поражения.

По сравнению с походами 1386 и 1456 гг. кампания 1471 г. имеет ярко выраженные характерные особенности.

Временем для нее было выбрано лето — исходя из политических и стратегических соображений. В отличие от походов Дмитрия Донского и Василия Темного, Ивану III приходилось действовать в весьма сложной международной обстановке и считаться с реальной опасностью войны на нескольких направлениях. Господин Великий Новгород заключил союз с королем Казимиром, и вмешательство короля было вполне возможным, как и удар в тыл со стороны хана Ахмата. В этих условиях решающее значение приобретал фактор времени — кампания должна была начаться как можно раньше и быть скоротечной.

Целью кампании было не наказание Новгорода, не получение контрибуции, а решение принципиального вопроса о сохранении Новгорода в составе Русской земли и тем самым — политическом единстве Русского государства. Достижение этих целей требовало решительного разгрома противостоящих сил, и притом на всех направлениях. Не компромисс, а решительная победа — вот что было главной задачей кампании.

Стратегический план существенно отличался от планов походов 1386 и 1456 гг. Наступление на двух стратегических направлениях — новгородском и северодвинском — одна из основных черт этого плана. При этом наступление на главном — новгородском — направлении велось двумя относительно самостоятельными оперативными группами при наличии общего резерва. В этих условиях необходима была организация главного командования, способного руководить оперативными группами путем директив, что, в свою очередь, требовало создания аппарата управления войсками. Великий князь шел в поход во главе второго эшелона, составляющего резерв главного командования. Он впервые выступает в походе в новом качестве — главнокомандующего, руководящего войсками через соответствующий аппарат. Главное командование обеспечивает (по крайней мере, стремится обеспечивать) взаимодействие с союзными псковскими войсками — война против Новгорода носит коалиционный характер.

Основным средством для решения конкретных оперативно-тактических задач на главном направлении было конное служилое ополчение. Именно оно обеспечивает возможность широкого и глубокого маневра и быстрого сосредоточения сил на нужных направлениях. Конное служилое ополчение 1471 г. — дальнейшее развитие тех начал, которые проявились в походе 1456 г. В 1471 г. это ополчение решало еще более сложные и масштабные задачи.

Если в оперативно-стратегическом отношении кампания 1471 г. является новым словом в военной истории России, то в тактическом плане сражение на Шелони отличается от боя под Русой, главным образом своим большим масштабом. Тактика московской конницы была уже отработана, тактика новгородской — осталась без изменений. Можно сказать, что кампания 1471 г. на главном направлении — это соревнование двух военных систем: старой общинно-вечевой и новой княжеско-служилой, с решающим преимуществом второй.

Однако военная система великокняжеской Москвы опиралась не только на служилое ополчение.

Характерной чертой кампании 1471 г. является наличие самостоятельного северного стратегического направления.

Заволочье (Двинская земля) представляло особую ценность для Господина Великого Новгорода. Попытка Двинской земли отложиться от Новгорода в 1397–1398 гг. вызвала карательную экспедицию во главе с посадником Тимофеем Юрьевичем, которая подвергла Заволочье беспощадному разгрому.^[305] Готовясь к походу 1471 г., великий князь отправил на Двину воевод Василия Образца и Бориса Слепца Тютчева^[306] с устюжанами и вятчанами.

События на северном театре войны освещены почти во всех русских летописях.

Великокняжеская летопись, сообщив об отправке 31 мая Василия Образца и Бориса Слепца соответственно на Устюг и на Вятку, возвращается к этому сюжету после описания событий на главном театре войны — Шелонской битвы и прибытия великого князя на Ильмень, «на место, зовомое Межуберег и Коростыни, 27 [июля) в суботу. А в той же день бои был воеводам великого князя с Двиняны». Далее следует киноварный заголовок «Бои на Двине» и текст: «Василъю Федоровичу Образцу, а с ним Устюжане да и прочий вой, да Борису Слепцу, а с ним Вятчане».

«А был им бой на Двине с князем Васи льем Шуйским, а с ним Заволочане все и Двиняне. Выло же с ним рати 12 тысяч, а с великого князя воеводами было рати 4 тысячи без 30 человек. Бысть же бой им вышед из суд обо пеши, и начата ся бити о третьем часе дни того биши же ся и до захоженья солнечного, и за руки емлюще сечахуся. И знамя у Двинян выбита, а трех знаменщиков под ним убита, убили бо первого, ино другой подхватил, и того убили, ино третей взял, убивши же третьего, и знамя взяша. И так Двиняне възмятошася, и уже к вечеру одолеша полци великого князя и избита множество Двинян и Заволочан, а инии истопоша. А князь их ранен вкинулся в лодку убеже на Калмогоры, многих же и руками изнимаша. Потом же и градкы их поимаша, и приведоша всю землю ту за великого князя. Убита же тогда князя великого рати 50 Вятчанинов, да Устюжанина одного, да Борисова человека Слепцова Мигуна, а прочий вси Богом сохранени быша».^[307]

Это известие дословно повторено в летописях великокняжеского цикла — Вол.-Перм., Сп.-Прил., Увар., Воскр., Никон., а также в Холм, летописи. В Сокращенных сводах дается краткое известие с неверной датой — 20 июля.

В основе известия Моск. летописи, по-видимому, официальное донесение воевод, подвергшееся обработке в составе летописного повествования.

Известие содержит ряд важных реалий: точную дату события, точное число участников боя, довольно подробно описывает ход боя, его результат и конечное следствие.

Данные о численности войск и о потерях в бою вызывают сомнения. Собрать 12-тысячную рать в малонаселенном Северном крае едва ли было возможно. Для выставления такого числа ратников нужно было, по крайней мере, 40–50 тыс. дворов. Для перевозки этой рати нужно было примерно четыреста речных судов — насадов или ушкуев (считая среднюю вместимость такого судна в 30 человек). Думается, что число воинов, сражавшихся под командой князя Василия Шуйского, сильно преувеличено — возможно, в несколько раз.^[308] Более правдоподобно число ратников великокняжеских воевод. В походе судовой рати на Казань в 1469 г. участвовало примерно 1,5–2 тыс. человек, устюжан и вологжан, с добавлением вятчан эта цифра могла быть сильно увеличена.

Еще большее сомнение вызывает цифра потерь великокняжеской стороны, приводимая официальным летописцем. В ожесточенном рукопашном бою, длившемся целый день, было убито всего несколько десятков человек из четырех тысяч. Если бой был действительно таким, как его представляет летопись, потерь великокняжеских войск должно было быть гораздо больше.

В Тип. летописи изложение событий на северном театре начинается с похода на Кокшенгу: «князь Андрей Меньшой посла воеводу своего Семена Федоровича Сабурова с своими людьми на Кокшенгу… многие погосты и села повоеваша, и множество полону вземше».^[309]

Этого известия нет в других летописях, но в целом оно довольно правдоподобно. Оно отвечает на вопрос, возникающий при перечислении войск, отправленных в поход против Новгорода. В составе этих войск отсутствуют вологжане — люди князя Андрея Меньшого. Вполне возможно, что они и были отправлены на Кокшенгу во главе с воеводой своего князя.

Вторая особенность — «князь… Василий Шуйский со всеми Заволочаны собрався и поиде к Устюгу и множество, 12 тысяч, с ним Новогородцев».

По точному смыслу известия получается, что наступление на северном направлении начали войска князя Шуйского.

«В ту же пору, егда князь великий беше в Новегороде, Василий же [Образец] и Борис [Слепец], с едиными Устюжаны, 4000 без 30, и Вятчане приидоша противу им, и сретошася на Двине в судех, и выидоша обои из судов на брег. И бысть межу ими бой и сеча зла. И поможе Бог и Пречистая Богородица воеводам великого князя, и погнаша Устюжане и Вятчане, а Новгородцы побегоша, и множество их изсекоша. И воевод их большего Двинского Игната Кашина ту убита и иных многих живых поимаша. Князь же Василий утече стреляй и мало с ним Новгородцев, в суды вметався, утече, инии же в реце истопоша. Устюжане же и Вятчане идоша на Двинские городки и погосты и множество городков и погостов и сел поимаша и полону много вземше…»^[310]

Связь известия Тип. летописи с Моск. очевидна, очевидны и отличия. Тип. не приводит цифры потерь великокняжеских войск, не сообщает подробностей боя, но знает имя убитого «большого воеводы» двинян, говорит о «многих истопоша», что позволяет предполагать бой на воде.

«Словеса избраны», содержащиеся в нескольких летописях (Новг. IV по списку Дубровского, Соф. II), дают свою редакцию событий на Двине. «Князь Василий Шуйский, слуга Великого Новгорода, сослався с Заволоцкою землею и с Корельскою, собрався многими людьми, да приходил на них ратми. И билися с ним ступным боем великим на воде в судех да пеша на сухе, а бишася от утра и до ночи, и поможе Бог воеводам великого князя, Василию Федоровичю и его товарищом, а побита на том бою Новотородцев много зело, а инех руками поимаша. Тако бо уже от вел и кия истомы бою их яко оклячивше сташа мужие Новгородци, не могуще ни рукою двинути, ниже главу свою обратити. А самого князя их на том суйме стрелою уязвиша, и похвативше его людие скоро в судне отвезоша еле жива суща. А городы Двинские огнем пожгоша, а землю их вывоеваша».^[311]

Рассказ «Словес» близок известию Моск. летописи и восходит к этому известию или его источнику, представляя собою дальнейшую литературную обработку воеводского донесения. Здесь нет даты, нет цифр, нет подробностей боя. Зато красочно описывается «изнеможение» новгородцев. Единственная новая реалия — бой на воде в судах, наряду с пешим боем на суше. Заслуживает внимания также упоминание о корелянах.

Ерм. летопись приводит свою редакцию известия: «великого князя воеводы Василий Федорович Образец да Борис Тютчев Слепец, а с ними Устюжане, да Вологжане, да Вятчане пришли на Двину в судех. И срете их князь Василий Васильевич Суздальский со многою силою Новогородскою и со всеми Двиняны в судех же. А обославшеся межь себе излюбиша вышед на берег битися, и бысть им бой велик зело, и победита князя Василья, и Новогородцкую силу побили, мало их осталось, а князь Василий утече, везде бо Бог помогоше великому князю за его исправление».^[312]

Ерм. летопись проявляет зависимость от Моск., опуская дату, цифры и подробности боя, но добавляя одну любопытную деталь: предварительное соглашение о бое на суше.

Уст. летопись также содержит известие о событиях в Заволочье: «… велел князь великий наместнику устюжскому Василью Федоровичю Образцу воивати Двинскую землю. Он же поиде с устюжаны и вятчаны на Двину ратью в судех. И встретил их князь Василий Васильевич Шуйский да Василий Микифорович воевода двинский со много силою двинскою и печерскою, да с ними шылники из Новагорода. И бысть им бой на речке на Шиленге. И бишася обои, крепко поводяся. И учаша битися на четвертом часу дня, бишися и до вечера, и паде двинян, и шилников, и печерян бесчисленно множество, и устюжан 5 человек. И при вечере поможе Бог воеводе великого князя Василью Федоровичю Образъцу с устюжаны, а князь Василей Шуйской и Василий Микифоровичь побегоша к Новугороду. Бысть же сий бой месяца июля в 27 день, на память мученика Пантелеймона. Везде бо Бог помогаше государю за его правду».^[313]

Известие Уст. летописи, как и других летописей великокняжеской ориентации, связано с официальным рассказом. Оно опускает некоторые подробности боя, но содержит новые реалии. Василий Федорович Образец назван наместником устюжским; говорится о новгородских «шильниках» как участниках боя, точно названо место боя — речка Шиленга. Зато здесь не упоминается второй великокняжеский воевода, Борис Слепец, стоявший во главе вятчан, — все внимание приковано к устюжскому наместнику. Можно думать, что известие великокняжеской летописи или ее источника было известно устюжанину и положено в основу его рассказа. Но у него была и собственная информация, вероятно, от устюжан — участников боя, что позволило уточнить состав войск противника и определить место боя.

Речка Шиленга на теперешних картах (и в Атласе Маркса) не обозначена. О ней нет сведений и в Книге Большому Чертежу. Но в указателе волостей М. М. Богословского упоминается Шиленская волость, расположенная на Двине, выше Осиповской. Осиповская же волость, село Слободское-Осиповское, находится выше устья Ваенги,^[314] а Ваенга впадает в Двину с правой стороны в 60 верстах ниже устья Ваги.^[315] Шиленская волость была ниже устья Ваги, но выше устья Ваенги. (На карге Богословского Шиленское помещено выше устья Ваги). Здесь, вероятно, и произошел бой 27 июля 1471 г.

Таким образом, все источники московской ориентации находятся в той или иной степени зависимости от донесения великокняжеских воевод, отраженного в Моск. летописи, но отходят от него в деталях. Все истопники рисуют одну и ту же картину ожесточенного боя, полного поражения новгородской стороны и разорения Заволочья. Судя по месту боя, следует отвергнуть версию Тип. о том, что боевые действия начались с похода войск князя Шуйского на Устюг. Скорее всего, наступление начали великокняжеские войска, которые до встречи со своими противниками продвинулись далеко вниз по Двине.

Новгородская версия событий отражена в Строевском списке Новг. IV летописи.

Еще в 6978 г., т. е. до 1 сентября 1470 г., за два месяца до приезда в Новгород князя Михаила Олельковича, «поехал князь Василий Васильевич за Волок с воеводою Новгородским с Василием Микифоровичем».^[316] Это важное сообщение можно рассматривать как признак подготовки к войне с великим князем — началом приведения в оборонительное состояние северных владений Великого Новгорода.

Под 1470/71 (6979) годом, рассказав о начале войны, Шелонской битве и подготовке города к обороне, летопись далее сообщает: «В то же время князь великий Иван Васильевичъ посла рать свою за Волок, и князь Василей Васильевичъ и воевода заволоцкий Василий Микифоровичъ изыдоша противу со своей ратью и с Заволочаны и с печеряны, и оступившимся им на ратный бой. И паде многое множество с обе половины. А Двиняне не тягнуши по князе по Василье Васильевиче и по воеводе по Васильи по Микифоровиче, и шестники измогоша, и Заволочан посекоша, и Двинян иссекоша. А князя Василья Васильевича и воеводу Васильа Микифоровича Бог ублюде, и приехаша в Новгород в мале дружине».

Новгородский источник вполне подтверждает сведения, содержащиеся в памятниках московской ориентации, но добавляет интересные детали. Двиняне «не потягнуша» за новгородского князя и его воеводу, и это было, вероятно, одной из главных причин поражения новгородцев. Измена двинян или, во всяком случае, их нестойкость в бою, может быть объяснена общими чертами новгородско-двинских отношений. Как известно, еще в 1397 г. Заволочье пыталось отделиться от Господина Великого Новгорода и перейти под власть великого князя Московского. Это вызвало карательную экспедицию новгородцев и жестокие казни мятежников.^[317] Однако коренные, внутренние причины конфликта с северной провинцией устранены, по-видимому, не были. Можно предполагать, что в основе этого конфликта лежало неравноправие Двинской земли с ее метрополией, положение «пригорода», всецело подвластного городской общине (фактически — боярской элите) столичного центра. Во всяком случае, удержать в своих руках Заволочье в кампании 1471 г. новгородцам не удалось, несмотря на длительную подготовку и мобилизацию крупных сил.

Какие же контингенты участвовали в боевых действиях на Севере?

На стороне новгородцев сражались (плохо или хорошо) двиняне и заволочане, что упоминается во всех летописях. Видимо, между этими контингентами была разница. Кроме того, упоминаются печеряне и кореляне. Готовясь к войне на Севере, новгородские власти провели, видимо, своего рода тотальную мобилизацию, призвав под свои знамена языческие племена отдаленных окраин. Однако крупной роли эти контингенты, видимо, не сыграли — в составе комбатантов на Двине они не упоминаются ни в московских, ни в новгородских известиях. Решающую роль играли двиняне и заволочане — все известия говорят именно о них.

На стороне великого князя сражались устюжане и вятчане. Устюжане шли в поход со своим наместником, как его называет Уст. летопись. Василий Федорович Образец сочетал в своем лице военную и административную власть.

Наибольшего внимания заслуживает участие вятчан. Как уже отмечалось, еще в 1469 г. вятчане были далеко не лояльны по отношению к великому князю. Но в 1471 г. все было иначе. 31 мая на Вятку был послан Борис Слепец Тютчев — очевидно, поднимать в поход земское ополчение. Но независимо от этого произошло событие, представляющее особый интерес.

Великокняжеская летопись помещает известие об этом в конце рассказа о кампании 1471 г.

«А того же лета Вятчане шед суды Волгою на низ, взяша Сарай, много товара взяша, и плен много поимаша. Слышевша се Татарове Большие Орды, понеже близ ту кочевали за один день, и тако многое их множество, поидоша переимати их. И поимавше суды, и всю Волгу заступиша суды своими, хотяще их перебити. Они же единако пробишися сквозь их и уидоша со всем. А под Казанью тако же хотеша переняти их, и тако проидоша мимо тех со всем в землю свою».^[318]

В Тип. летописи известие о битве вятчан помещено до рассказа о бое на Двине — сразу после сообщения о походе Семена Сабурова на Кокшенгу.

«Того же лета, в ту же пору, идоша Вятчане Камою на низ и в Волгу в судех, и шедше взяша град царев Сарай на Волзи, и множество Татар изсекоша, жены же их и дети в полон поимаша, и множество полону вземше. Возвратишася Татарове же Казаньскии перенята их на Волзе. Вятчане же бившася с ними и проидоша здравии с всем полоном, и иногие ту от обоих падоша. Вятчане же пришедше из Сараю и поидоша с воеводами великого князя, с Васильем Образцом и с Борисом Слепцом, и с Устюжаны противу Новогородцев».^[319]

Уст. летопись (Архангелогородский летописец) помещает известие о походе вятчан после рассказа о бое на Двине. «Того же лета ходили Вятчане ратью на Волгу. Воивода был у них Костя Юрьев. Да взяли Сарай и полону бесчисленная множество и княгинь сарайских».^[320]

Ерм. летопись помещает краткое известие: «Того же лета Вятчане Сарай взяли».^[321]

Перед нами — разные варианты известия о выдающемся военно-историческом событии. Нет основания подвергать сомнению достоверность летописных известий. Поход судовой рати вятчан, по-видимому, действительно имел место. Поход был совершен самими вятчанами, во главе с их собственным воеводой и, по-видимому, без какого-либо участия служилых людей. Это был скорее всего поход добровольцев — охочих людей, непосредственной целью которого была добыча. В этом смысле поход Кости Юрьева не отличался от походов удалых ушкуйников предыдущего века, державших в страхе все Поволжье. Но если в организационном и тактическом плане поход Кости Юрьева в принципе не отличается от набегов ушкуйников, то в политическом и стратегическом плане он представляет собой совершенно иное явление. Русские люди впервые нанесли удар по столице ордынского хана. Это главная характеристика похода вятчан. Судовая рать вятских охочих людей фактически выступила на стороне великого князя и совершила марш-маневр, как нельзя более отвечавший интересам великокняжеской политики. Остается открытым вопрос: был ли совершен этот поход по прямому указанию великого князя, с его ведома или совершенно самостоятельно, по инициативе самих вятчан? Независимо от ответа на этот вопрос объективные результаты похода не вызывают сомнения. Удар по Сараю ослабил державу хана Ахмата и показал уязвимость и относительную слабость этой державы, продолжавшей оставаться грозным противником складывавшегося Русского государства. Вполне вероятно, что набег на Сарай не дал Ахмату возможности привести в исполнение планы удара по Русской земле в союзе с королем Казимиром, во всяком случае — заставил на время отказаться от похода на Русь.

В чисто военном плане поход Кости Юрьева продемонстрировал боевые возможности судовой рати, возможности совершать глубокие рейды и преодолевать попытки «переимания» со стороны противника. Судовая рать как род войск сохраняла свое значение в условиях севера и востока, сохраняла значение и система комплектования этой рати, тесно связанная с общинными вечевыми порядками Вятской земли.

В отличие от удалого похода Кости Юрьева, поход и бой судовых ратей в Заволочье представляют картину смешанного земско-служилого ополчения, создаваемого по распоряжению великого князя, возглавляемого его воеводами и действующего по его указаниям в рамках общего плана кампании. В отличие от походов на Казань в 1468 и 1469 гг., когда судовым ратям не удалось добиться успеха без взаимодействия с конным служилым ополчением, кампания 1471 г. на Волге и на Севере может быть названа триумфом судовых ратей. Они сумели самостоятельно решить крупные оперативно-тактические и стратегические задачи и сыграть важную роль во всей кампании.

Общий итог кампании 1471 г. — полное поражение боярского Новгорода. Удельно-вечевой системе был нанесен решающий удар. Создание единого Русского государства стало реальностью, сложилась новая стратегическая и политическая ситуация, возникли новые задачи и перспективы.

Походы 1472 г. 

1. Поход на Пермь князя Федора Пестрого

Зимне-весенний поход 1472 г. в Пермскую землю известен по двум основным источникам — великокняжеской летописи и местной Коми-Вым. летописи.^[322]

Под 6980 (1471/72) годом великокняжеская летопись излагает события в основном в хронологическом порядке.

«Тое же месяца Декабря, по Рождестве Христове, явилася на небеси звезда велика…

Месяца же Генваря по Крещении другая звезда явилася…

Тоя же зимы послал князь великий на Великую Пермь князя Федора Пестрого воевати их за их неисправление…»^[323]

Можно предположить, что отправка князя Федора Пестрого на Великую Пермь состоялась, скорее всего, после 6 января 1472 г.

Летописное известие о начале похода не содержит никаких подробностей — ни состава войск, ни имен воевод, ни маршрута.

Следующее упоминание о походе князя Федора относится уже к лету.»^[324]

«Иуня 26, прииде весть великому князю из Перми, что воевода князь Федор Пестрой землю Пермскую взял. А пришел в землю ту на устъ Черные реки на Фоминой неделе в четверток (9 апреля. — Ю. А.) и отгуду поидех на плотех и с коньми и приплыв под город Анфаловской еьиде оттуда с плотов и поиде отгуду на коних на верхнюю землю к городку Искору. А Гаврила Нелидова отпустил на нижнюю землю, на Урос, на Чердыню да на Почку, на князя на Михаила, Князю же Федору не дошедшу еще городка Искора, и сретоша его Пермичи на Колве ратью, и бысть им бой меж собою. И одоле князь Федор, и поймал на том бою воеводу их Кача. И оттуду воевода князь Федор поиде таки ко Искору и взят его, и воеводы их поймал, Бурмота да Мичкина, а Зыран по опасу пришел к нему. Поймал же и иные городки и пожегл.

А Гаврила шед те места повоевал, на которые послан. И потом прииде князь Федор на устье Почки, где впала в Колву, и сождася тамо со всеми своими, а поиманых тех туто же приведе. Срубивше ту городок и седе в нем, и приведе всю землю ту за великого князя.

И оттуду послал князь Федор князя Михаила к великому князю, и тех Бурмота и Мичкина, и Кача, а сам остался тамо в городке Почке. А что имал у тех у Бурмота и Мичкина и Кача, и то послал к великому князю: 16 сороков соболей, да шубу соболью, да пол-30 поставов сукна, да 3 пансыри, да шелом, да две сабли булатные».^[325]

Известие великокняжеской летописи представляет собой изложение (пересказ, вероятно, близкий к тексту) официального документа — донесения князя Федора Пестрого. Летописец отметил точную дату прибытия этого донесения в Москву — видимо, ему придавалось достаточно большое значение.

Другие летописи передают это известие в своих вариантах. В Ерм. летописи никаких подробностей похода нет, но дано отчество князя Федора (Федорович) и сказано, что он тех, «которые великому князю грубили, а тех всех к великому князю ведеть». Влияние великокняжеской летописи здесь несомненно, но видна и редакторская работа составителя Ерм.: он знает отчество князя Федора, он по-своему рассказываете его действиях. В Тип. и Вол.-Перм. летописях это известие отсутствует. В Уст. летописи князь Федор имеет отчество Давыдович, дата похода —26 июня, подробности отсутствуют, но сказано, что с князем Федором шла «рать устюжская»^[326] и что после похода «рать вся цела».^[327]

В основу сообщения Уст. летописи положено, очевидно, официальное великокняжеское известие, но местный летописец добавил важное сведение об участии в походе устюжан, и по своему усмотрению дал отчество руководителю похода.

Коми-Вым. летопись дает самостоятельную версию похода. Причиной похода было то, что «пермяки за Казанцев норовили, гостей казанским почести воздавали, людей торговым великого князя грубили». Князь Федор Пестрый шел в поход «с Устюжаны, Велозерцы, Вологжаны, Вычегжаны». После победы над пермяками великий князь «отпустил на Пермь княжити» взятого в плен местного князя Михайла.^[328]

Известия Коми-Вым. летописи по существу не противоречат официальным великокняжеским известиям, но приводят ряд новых данных, которые выглядят правдоподобно. Причиной (или одной из причин) похода на Пермь действительно могли быть дружественные отношения пермяков к Казанскому ханству (вероятно, та или иная форма зависимости от него) и враждебность их к Москве (о «грубости» пермяков пишет и Ерм. летопись), вполне вероятно, действовали и мотивы торгового характера. Для нашей темы наибольший интерес представляет перечень сил, участвовавших в походе. Этот перечень тоже вполне правдоподобен. Об участии в походе устюжской рати пишет и Уст. летопись. Вполне естественно участие в походе представителей других северных русских земель, перечисляемых в Коми-Вым. летописи. Отправка на княжение пленного князя Михаила также вполне правдоподобна, она соответствовала обычной практике Ивана III возвращать на княжение пленных князей, приводя их предварительно к присяге, т. е. поставив в формально-юридическую зависимость. Коми-Вым. известие можно рассматривать как ценное дополнение к официальной великокняжеской летописи.

Материалы обеих летописей позволяют проследить основные черты похода.

Во главе похода 1472 г. — воевода князь Федор Пестрый, скорее всего, сын князя Федора Давыдовича Пестрого Стародубского, впервые упоминаемого в 1429 г. (в 1472 г. ему должно было быть около 70 лет, и в дальний поход он идти не мог), его второй бездетный сын, называемый в родословцах Пеструхой.^[329] Тот факт, что поход возглавляет человек княжеского рода, сын известного воеводы, может свидетельствовать о большом значении, которое придавалось походу.

Поход на Пермь по своим масштабам значительно отличался от прежних речных походов устюжан и других северных ратей. В составе четырех земских ратей, перечисленных в Коми-Вым. летописи, наряду с пехотой идет и конница — по всей вероятности, белозерские и вологодские служилые люди. Время с января до апреля ушло на сборы и подготовку к большому походу и на выдвижение войск на подступы к будущему театру военных действий. По-видимому, войско первоначально шло по берегу Вычегды, поднимаясь вверх. Вышли в бассейн Камы — р. Черная впадает в Весляну, левый приток Камы; городок Усть-Черная существует и поныне. Отсюда начался поход по воде. Впервые мы имеем тут известие о перевозке коней на плотах. Двигаясь вниз по Весляне, войска вышли к Каме в районе Чердыни. Отряд младшего воеводы Гаврилы Нелидова пошел дальше на юг к Чердыни; главные силы — на север, к Искору. Согласно Книге Большому Чертежу, памятнику XVII в., Искор находился за Уральским хребтом. Но на карте XX в. населенный пункт Искор обозначен примерно в 6 км от левого берега Колвы, притока р. Вишеры, впадающей в Каму выше Чердыни примерно в 40 км к северу от нее.^[330] Вероятно, князь Федор шел именно к этому пункту — нет сведений о переходе его войск через Средний Урал. Если марш-маневр к театру военных действий длился месяцами и проходил на протяжении многих сотен километров, то глубина самой операции в Пермской земле была, по-видимому, небольшой. Она измерялась несколькими днями пути по рекам или вдоль их берегов. В столкновении с местными племенами, вероятно, решающую роль сыграла конница. На расстоянии многих сотен верст реальное руководство походом из центра было невозможно. Роль главного командования, т. е. великого князя, сводилась, вероятно, к назначению воеводы и постановке общей стратегической и политической задачи похода, к мобилизации войск северных уездов.

Отсутствие какой-либо промежуточной документации между отправкой князя Федора и его донесением может свидетельствовать о том, что в походе он действовал достаточно самостоятельно, принимая решения на месте, по обстановке, руководствуясь самыми общими указаниями великого князя, полученными при отправлении в поход.

Важнейшее стратегическое значение похода 1472 г. — глубокий обход с севера Казанского ханства и тянущих к нему земель и выход России к Уральскому хребту — на порог дальнейшего пути в Сибирь.

В оперативно-тактическом отношении поход князя Федора показал умение войск покрывать большие расстояния, действовать в сложных условиях горно-лесистой местности на незнакомом или малознакомом театре и способность командования принимать и проводить в жизнь самостоятельные решения, соответствующие поставленной цели и конкретной обстановке.

По сравнению с походами судовых ратей 60-х гг. поход князя Федора — качественно новое явление. Новые черты проявляются, прежде всего, в масштабах и целях похода. Это не набег лихих речных ратей, а движение пехоты и конницы далеко в глубь чужой территории. Задачей является не грабеж и опустошение, а политическое подчинение Пермской земли, включение ее в орбиту власти великого князя Московского.

Важнейшей новой чертой является участие конницы, впервые совершавшей поход по рекам, и организация этого похода на плотах. Во всех этих отношениях поход князя Федора Пестрого означает важный рубеж между старым и новым, между самостийными действиями судовых ратей и походами по повелению великого князя во главе с его воеводами.

2. Победа на Оке

Рассказав о походе князя Федора Пестрого в Пермскую землю, великокняжеская летопись далее пишет: «Того же лета злочестивый царь Ординский Ахмут подвижеся на Русскую землю со многими силами, подговерен королем. Слышавше же то, князь великы посла воевод своих к Берегу со многими силами, преже всех Федора Давыдовича отпусти с Коломничи. А князя Данила да князя Ивана Стрига со многими людьми на Ризположение к Берегу посланы».^[331]

Как уже говорилось, при изложении событий 1472 г. летопись придерживается хронологического порядка. Известие от князя Федора Пестрого о победе в Пермской земле было получено 26 июня. Князья Данило (Холмский) и Иван Стрига были посланы к Берегу на Ризположения, т. е. 2 июля. Отправка Федора Давыдовича с Коломничами «преже всех» состоялась еще раньше, т. е. после 26 июня и до 2 июля. Следовательно, известие о походе Ахмата было получено в самых последних числах июня.

О переговорах короля с ханом в Москве знали давно. Первая запись за 6979 г., т. е. относящаяся к осени 1470 г., гласит, что «король Казимир послал в Большую Орду к царю Ахмату татарина Кирея Кривого… Пришед же тот Кирей к царю начат многие речи и обговоры от короля на великого князя говорити, многие дары принеся к нему, также к князем его, к Темирю и протчим, от короля, и челом бья, глаголя, "чтобы вольный царь пожаловал, пошел на Московского на великого князя со всею Ордою своею, и яз отселе со всею землею своею…" А князь Темир и прочий по короли же побораху, подъущающе царя… Царь же тот год весь держал Кирея у себя, не бе бо ему с чем отпустити к королю его, иных ради зацепок своих».^[332]

За 6980 г. запись между событиями 2 и 10 сентября сообщает: «Тое же осени пришел к королю из Орды Кирей со царевым послом, а король в ту пору заратился со иным королем, с Угорьским».^[333]

Таким образом, к лету 1472 г. ожидать нашествия были достаточные основания.

Сторожа в Поле или агентурная разведка в самой Орде своевременно предупредили о движении Ахмата.

Первое известие о мерах, принятых для отражения нашествия, носит документальный, протокольный характер, напоминающий разрядные записи.^[334] Можно предполагать, что Федор Давыдович возглавил Передовой полк, составленный из Коломничей, — силы, наиболее близко расположенные к Берегу. Воеводы князья Холмский и Стрига Оболенский пошли несколько позже и уже «со многими силами» — очевидно, были двинуты войска второго эшелона, составившие главные силы (Большой полк с двумя воеводами).

Далее следует запись о большом пожаре, произошедшем в Москве 20 июля. Никаких сведений о положении дел на Берегу до этого времени, видимо, не поступало — войска развертывались на оборонительной линии Оки, вероятно, на обычных направлениях ордынских нашествий, т. е. на кратчайших путях к Москве, по обе стороны Коломны — именно здесь в 1451 г. перешли через Оку войска царевича Мазовши.

Но «того же месяца [июля] 30 в четверток, на заговенье (Успенского поста. — Ю. А.), прииде весть к великому князю, что царь со всею Ордою идет к Олексину». Это означало, что Ахмат совершает глубокий обход русской оборонительной линии, выходя к Оке примерно в 120 верстах выше Коломны — западнее ее. Перейдя Оку у Алексина, татары оказывались примерно в двух конных переходах от Москвы (120 км). Такой ход событий был, по-видимому, для русского командования неожиданным.

«Князь же великий на втором часе дне того повеле пети обедню, и не вкусив ничто же, поиде вборзе к Коломне, а сыну за собою повеле в Ростов». Эта запись носит дневниковый характер; по-видимому, при великом князе велся дневник, фиксировавший основные события и действия великого князя.^[335]

Объяснить поспешный отъезд великого князя к войскам можно желанием принять непосредственное руководство ими. Главные силы были, по-видимому, как обычно, собраны у Коломны. Объективно стояла задача рокировки к правому флангу для прикрытия пути на Москву от Алексина, при этом, однако, необходимо было и оборонять наиболее опасное Коломенское направление — нельзя было исключить возможность, что нападение на Алексин было только демонстрацией для отвлечения внимания от главного направления удара. Все это требовало присутствия главнокомандующего при войсках для принятия на месте решений, соответствующих обстановке. Оборона на широком фронте — одна из труднейших форм оборонительной операции. Во всех случаях необходимо было считаться с маневренными возможностями ордынской конницы, сохранявшей оперативную инициативу и выбиравшей место для удара. Нужно было считаться и с возможностью непосредственного прорыва татар у Алексина и выхода их в ближайшие дни на подступы к столице. Отсюда, вероятно, и распоряжение об отправке сына-наследника в более безопасный Ростов — в резиденцию бабки, великой княгини Марии Ярославны.

«А царь Ахмет, прииде со многими силами под град Олексин, а в нем людей мало бяше, ни пристроя городного, ни пушек, ни пищалей, ни самострелов, но одинако под ними много татар избита».

Алексин, таким образом, не был готов к обороне. Нашествие татар на этом направлении оказалось для русских действительно неожиданным. Обращает на себя внимание упоминание о пушках, пищалях и самострелах как необходимых средствах обороны города. Необходимо также отметить мужество гарнизона приграничного города, вступившего в борьбу с татарами, очевидно, только с холодным оружием.

«И потом же паки приступи ко граду с многими силами и тако… опалиша его, и что было людей в нем, все изгореша, и которые выбегоша из огня, тех изымаша».

По точному смыслу известия, гарнизон Алексина отразил первый штурм татар — атаку передового их отряда. Вторая атака последовала «многими силами»- на следующий день. Татары отказались от штурма, но, окружив город со всех сторон, зажгли его. Судьба города и его гарнизона была решена. Не поддержанный извне, он не мог удержаться при нападении «многих сил». Необходимость ликвидации Алексина для татар определялась их желанием переправиться через Оку именно в этом месте, по-видимому, удобном с точки зрения физико-географических условий.

Известие о нападении на Алексин было получено в Москве в четверг, 30 июля. Гонец с донесением мог покрыть расстояние от Алексина до Москвы за сутки (150 км). Если так, то нападение татарского авангарда было совершено 29 июля, в среду. Нападение главных сил и сожжение города последовало в пятницу, 31 июля. Таким образом, на овладение (уничтожение) Алексина татарам понадобилось два дня.

«Посем же паки Татарове поидоша вборзе на брег ко Оце с многою силою и вринушася в реку вси хотяще перейти на нашу сторону, понеже бе в том месте рати не были; приведены быша бо нашими бо на безлюдное место».

Это замечание носит не документальный, а нарративный (хотя, вероятно, официальный) характер. Выход татар к Алексину объясняется именно тем, что там, по их сведениям, было «безлюдное место», не занятое русскими войсками. Выясняется, что их привели сюда «наши», т. е. «наши» изменники, по той или иной причине оказавшиеся в стане врагов. Если русская разведка еще в конце июня сумела донести о выступлении Орды в поход, то татарские доброхоты, в свою очередь, смогли привести врагов на наиболее уязвимый участок русской оборонительной линии на Оке.

«Но толико стоял туго Петр Федорович да Семен Беклемишев с малыми зело людьми, а Татар многое множество побредоша к ним».

Место против Алексина было, таким образом, не совсем «безлюдным», но охранялось малыми силами. Здесь же были, по-видимому, броды, которыми и воспользовались татары («побредоша»).

Войска Петра Федоровича (очевидно, Челяднина) и Семена Беклемишева, соответственно первого и второго воевод полка, расположенного против Алексина (их имена могли быть взяты из разрядной записи), оказались в тяжелом положении.

«Они начата с ними стрелятися и много бишася с ними, уже и стрел мало бяше у них, и бежати помышляху».

Малочисленные русские войска, естественно, не могли вступить в рукопашный бой с «многими силами» противника, форсировавшего Оку вброд. Они пытались остановить или задержать переправу татар, осыпая их стрелами, что само по себе было, конечно, недостаточным.

Однако задержать переправу на какое-то время удалось.

«А в то время прииде к ним князь Василей Михайлович с полком своим, и посем приидоша полци княжи Юрьевы Васильевича в той же час, за ними и сам князь Юрий прииде, и тако начата одолети христиане Татаром. Татарове же, видевше множество полков христианских, побегоша за реку». В состав войск, выдвинутых на Оку, входили и полки удельных князей Московского дома. Судя по опыту кампании 1471 г., удельные князья шли со своими полками, подчиняясь главнокомандующему — великому князю. Возможно, что подтягивание войск к месту переправы у Алексина было не делом частной инициативы, а результатом целенаправленного распоряжения сверху. Во всяком случае, быстрое выдвижение войск к атакованному участку свидетельствует, во-первых, о достаточной плотности обороны, т. е. о наличии достаточных сил, во-вторых, о быстрой и правильной реакции на обстановку.

«А полци великого князя и всех князей приидоша к Берегу, и бысть многое множество их, тако же и царевича Даньяра».

Вслед за прибытием полков князя Василия и князя Юрия к Алексину стягиваются главные силы русских войск, в том числе и вассальная татарская конница.

«И се и сам царь прииде на Берег и видев многые полки великого князя, аки море колеблющися, доспеси же на них бяху чисты велыи, яко серебро блистающу, и въоружены зело, и начат от Брега отступати по малу в нощи той, страх и трепет нападе на нь, и побеже гоним гневом Божиим». Эта художественная вставка носит явно нарративный характер, но отражает вместе с тем реальный факт. Хан Ахмат не мог помешать русским войскам перегруппироваться к угрожаемому пункту, и на вторую попытку форсирования реки в виду большой массы русских войск благоразумно не решился. Отступление хана от Оки означало фактически победу русских войск — они заставили противника отойти без сражения. Таков главный смысл событий, развернувшихся в районе Алексина.

«А полков князя великого ни один человек не бывал к ним за реку понеже всемилостивый человеколюбец Бог, милуя род христианский, посла и смертоносную язву на Татар, начата бо напрасно умирати мнози в полце их, и убоявшася бегу яшася, яко в 6 дней к катунам своим бегоша, отсюда же все лето шли бяху».

Одной из важнейших причин поспешного отступления Ахмата стала смертоносная язва, открывшаяся в его войске. По той же причине русские войска не преследовали отступающих. Только после ухода татар «князь великы… начат многые люди свои отпущати за Татары по дорозе их, остальцов дела и полону ради христианского».

Шли, по-видимому, осторожно, не приближаясь к отступающей Орде.

«И как пришла весть к великому князю, что уже царь… ко зимовищу пошел, и тако благодарив Господа… распусти братию свою по своим отчинам, тако же и князи свои и воеводы, и вся воя своя; и разыдошася кийждо в свояси, благодаряще Господа Бога, подавшего им победа бес крове… А сам князь велики возвратися к Коломне, а с ним царевич Даньяр… и оттоле и того почтив отпусти в свои ему городок, а сам поиде к Москве и прииде в град в неделю месяца августа в 23 день». Это запись дневникового характера.

Заключительная часть рассказа содержит важные реалии. Велась разведка, от нее пришли сведения о передвижениях Ахмата. Как и в 1471 г., в походе участвовали полки братьев великого князя (не только Юрия). Видимо, как и в 1471 г., была проведена общая мобилизация великокняжеского служилого ополчения. Выясняется, что сам великий князь не стоял пассивно в Коломне, куда отправился 30 июля, а шел вместе с войсками, вероятнее всего, к тому же месту переправы против Алексина. Наконец, дается принципиальная оценка событий как «победы без крови».

Рассказ носит, несомненно, официальный характер. Особую ценность представляют данные, почерпнутые из документального источника. Этим источником могли быть походный дневник и разрядные записи. Дневник содержал точные даты передвижения великого князя, разрядные записи, имена воевод. Необходимо подчеркнуть, что оба предполагаемых нами документальных источника были использованы составителем рассказа лишь выборочно, в небольшой своей части. Зато он украсил свое повествование чисто нарративными художественными деталями, вроде доспехов «яко серебро блистающих». Таким образом, известный нам летописный рассказ — своего рода нарративная обработка документальных источников. Документальная основа дает возможность в общих чертах реконструировать реальный ход событий, а нарративная обработка отражает официальную оценку этих событий. Не исключено и использование частных источников — рассказов участников. К ним может относиться сведение о готовности воевод бежать под натиском татар — такое известие едва ли могло быть почерпнуто из официального донесения.

Тип. летопись приводит свой рассказ о событиях на Оке.^[336]«Того же лета поиде безбожный царь Ахмет Ординский на великого князя Ивана Васильевича и на его братию и на всю Рускую землю с всеми князми и силами Ординьскими. Князь же великий отпусти к Берегу на реку на Оку противу ему свою братию, пръвие князя Юрья, по тому же дву Андреев и Бориса и своих воевод и всю силу Рускую, а сам еще остася на Москве. Братия же его, шедше, сташа у реки на брезе. Князь же Юрьи ста выше Серпухова на Оце же. Царь же поиде вверх по Дону, чая от короля себе помочи, свещався с королем Казимиром Литовским на великого князя… Но Бог и его Мати Пречистая Богородица разори и съветы и думы их, королю бо свои усобици быша в то время, и не посла царю помочи».

Таким образом, Тип. летопись подчеркивает, что Ахмат шел со всеми своими силами. Выдвижение русских войск к Берегу началось с отправки полка князя Юрия — очевидно, Дмитровского полка. Отправлены и полки всех других русских князей, т. е. произошла общая мобилизация княжеского служилого ополчения — «всей силы Русской». Упоминая о воеводах великого князя, Тип. летопись не называет их имен.

Князь Юрий стал выше Серпухова, т. е., очевидно, на крайнем правом фланге русского расположения.

Движение Ахмата с верховьев Дона определялось его расчетом на соединение с королем на основании предварительного сговора с ним.

«Царь же и Темирь, князь его больший, поидоша ко граду Олексину. Не дошед Олексина, сторожев великого князя разгони ша и иных поимаша».

Опять деталь, отсутствующая в Моск. летописи, но, несомненно, имевшая место.

«Олексинцы же затворишася во граде, Татарове же приидоша под Олексин в среду, порану, Июля 29, начата к граду приступали крепко».

Это известие, отсутствующее в Моек., не противоречит ее данным, а дополняет, подтверждает и уточняет их. Известие о подходе татар к Алексину, отправленное в среду, 29 июля, могло на следующий день, в четверг, достичь Москвы.

«Гражане же из града крепко с ними бьяхуся. Назавтрее, в четверток, татарове примет изметавше и зажгоша град. Гражане же одинако не предашася в руки иноплеменник, но изгореша вси с женами и с детин в граде том и множества Татар избита из града того».

«Прииде весть к великому князю на Москву, что Татарове под Олексиным, князь великий поиде с Москвы к Берегу вборзе в четверг июля 30. А татарове съжгоша и Олексин и начата перевозится на сю сторону реки Окы».

Это известие соответствует сообщению Моек., но опускает детали, связанные с конкретными действиями великого князя.

«В ту же пору прииде на них с верху реки князь Василий Михайлович Верейский с своим полком, а с низу рекы от Серпухова князь Юрьи Васильевич с своими полки и отнята у них берег. А которая Татарове перевезошася реку и тех пребита на ону сторону, а иных ту убита и суды у них поотнимаша, и начата чрез реку стрелятися».

Из слов Тип. летописи вытекает, что крайний правый фланг русского расположения занимал Верейский полк, который и прибыл первым на место сражения. Он располагался на Оке выше Алексина, т. е. между Калугой и Алексином. Полки князя Юрия были расположены в районе Серпухова — вотчинном владении этого князя по духовной его отца. От Серпухова до Алексина — около 50 верст, полки князя Юрия могли прибыть к месту боя на следующий день после получения известия о нападении на Алексин.

Быстрое прибытие этих полков не дало возможности татарам закрепиться на берегу, на который они уже высадились. Выясняется, что переправа делалась не только вброд, а с помощью судов, которые и были захвачены русскими. Теперь-то, когда татары были отброшены на свой берег, и началась перестрелка через реку.

Важное отличие Тип. летописи от Моск. — отсутствие упоминания о воеводах Петре Челяднине и Семене Беклемишеве. Эти имена были летописцу неизвестны, либо действия этих воевод не имели в его глазах существенного значения.

«Противу же субботы нощи, противу Спасова дни, егда воду крестятъ, отступиша Татарове от Берегу, и побеже царь Ахмат со всеми уланы, князми своими, и со всеми силами опять в Поле, к своей Орде. Назавтрее же, в субботу, на Спасов день, августа 1, побегоша и останок Татар от Берега. И побегоша вси Татарове никим же гонимы, но токмо гневом Божиим и Пречистыя его Матери милостию, и всех святых чюдотворцев Руских молитвою. Тако избави Бог Рускую землю от поганых».

«Князь же великий со братьею стояв на Брегу и возвратишяся на Москву, славяще Бога и его Пречистую Матерь. И возрадовашяся радостию великою вси, и распустиша вой своя кийждо восвояси. А князь великий и братья ехаша с Москвы к своей матери, великой княгини Марье в Ростов посещати немощи ея ради. А князь Юрьи разболеся ту на Москве, приехав з Берегу».

Таким образом, Тип. летопись содержит целостный, непротиворечивый рассказ о нашествии Ахмата. Она опирается, по-видимому, на какие-то источники официального или, скорее, полуофициального характера.

Другая версия рассказа о событиях 1472 г. приведена в Ерм. летописи,^[337] а также в Соф. II и совпадающих с ней Сокращенных Сводах.^[338]

«Того же лета царь Ахмут, Кичи-Ахметов сын, поиде из Орды со всеми силами своими на Русь. И поиде близ Руси. И остави у Цариц старых и больных и малых детей, и перебрався, и приде изгоном на великого князя не путма с проводники, и приведоша его проводники под Олексин городок с Литовского рубежа. А в градке том беша воевода Семен Васильевичъ Беклемишев.^[339] И повеле ему князь великий осаду распустити, понеже не успеша доспеха запасти ничего же, чим с Татары битися».

До этого места текст Ерм. и Соф. II совпадает. Далее в Соф. II и в Сокращенных Сводах читается: «Он же захоте у них посула, и гражане даша ему 5 рублев, и захоте жене своей шестого рубля. И се ему глаголюша: "Приидоша татарове", и Семен побеже за Оку и с женою и с слугами, и Татарове за ним в реку». В Ерм.: «Семену же не успевшее распустить их. И прииде царь безвестно под Олексин, а Семен едва утече за реку от Татар, а Татарове за ним в реку, и побредоша на сю сторону». Далее продолжается общий текст с небольшими разночтениями. (Текст, заключенный в квадратные скобки, в Соф. II и Сокращенных Сводах отсутствует).

«И в ту пору приспе князь Василей Михайловичъ на Берег, и нача с Татары битися, и не пусти их за реку. И по мале времени прииде князья Юрьи Васильевичъ из Серпухова со (многими] вой [своими], и потом прииде князь Борис Васильевичъ, брат его, с Козлова броду [с двором своим], и [часа того князя великого]^[340] воевода Петр Федорович Челяднин приспе (со множеством вой, князя великого Двором].^[341] И бе видети Татаром велми страшно, тако же и самому царю, множество вой Руского.

А случися тогды день солнечный, яко же море колеблющееся в синеющееся, доспех и в шеломы с аловци.

И немога царь ничтоже створити, и [повеле] к городу [приступати своим].^[342] (Они же крепко начата битися с ними з города, и убиша у них много Татар под Олексином].^[343] [И почаша изнемогати во граде людие, понеже нечем им битися, не бысть у них никаково же запаса, ни пушек, ни тюфяков, ни пищалей, ни стрел].^[344]

И Татарове зажгоша град, и людие же градстии изволиши огнем згорети, нежели предатися [в руце поганых).^[345] [Князи же и воеводы, видевше христианство погибает, и велми восплакахуся, зане]^[346] не бе им куды пособити великие ради реки Оки [непроходимые].

[Царь же и вси Татарове] видевше множество Руси, наипаче бояхуся князя Юрья Васильевича, понеже бо имени его трепетаху [и нелзе бе ступитися на бои, но чаяху Татарове и самого князя великого туто].^[347]

И [начата кликати чрез реку наших Татар, и приехаша к ним на берег противу их, и вспрошаху про великого князя и про царевича Даниара, и о братии великого князя. Они же сказаша, яко]^[348] князь великий стоит под Ростиславлем [со многими силами], а царевич Даниар Касымович на Коломне стоит [своим двором^[349] а с ним множество воев великого князя, воевод]. А князь Андрей [Васильевичъ]»^[350] [да брат его князь Андрей Васильевичъ меньший] стоят в [Торусе]^[351] [з дворы своими и со иными многими силами]. Татарове же, удивлынеся множества воя Руского, и воспросиша: "А сей кто стоит против царя?" И рекоша наши: "А то князь Юрьи да князь Борис, братья великого князя, толко пришли с своими дворы». Татарове слышавши и сказаша [царю своему, царь же часа того]^[352] побеже прочь, и водя с собою посла великого князя, киличея Григория Волнина, и блюдучися того, егда князь великий пошлет князей и царевича на Орду его». Рассказ Брм. летописи содержит ряд оригинальных известий.

Первое из них — распоряжение великого князя воеводе Семену Беклемишеву «осаду распустити», т. е. эвакуировать не готовый к обороне Алексин. Трудно сказать, насколько достоверно это известие. Его, во всяком случае, нет в известных нам текстах, основанных на официальных документах.

Само по себе, однако, оно достаточно правдоподобно. Поэтому вполне возможно, что источником Ерм. летописи в данном случае могли быть какие-то местные известия, например рассказы очевидцев — участников событий. То же можно сказать и о поспешном отступлении (бегстве) Семена Беклемишева за реку. Этого известия нет в официальных источниках, но само по себе оно вполне соответствует реальной обстановке.

Быстрое подтягивание княжеских полков к переправе у Алексина в принципе совпадает с данными Моск. и Тип. летописей, но изложено своими словами и с подробностями, которых в официальных источниках нет. Только Ерм. летопись знает, что князь Борис со своим двором подошел от Козлова Брода.

Воевода Петр Федорович Челяднин оказывается во главе крупных сил Двора великого князя и подходит к полю сражения после полков князей Василия и Юрия, что опять-таки не соответствует официальному тексту, хотя сам по себе этот факт достаточно правдоподобен.

Сожжение Алексина происходит не до, а после попытки переправы татар, что противоречит данным Моск. и Тип. летописей. Лирические вставки о блистающих доспехах, о плаче воинов при виде горящего Алексина и о страхе татар перед князем Юрием выдают свое частное происхождение, что, однако, не противоречит их правдоподобию.

Представляет интерес рассказ о переговорах ордынских татар с «нашими» через Оку. Рассказ явно частного происхождения, но он основан, по-видимому, на реалиях, которые могли быть известны его составителю. Эти реалии заслуживают внимания: они позволяют представить себе систему расположения русских войск на Берегу — от Тарусы до Коломны.

Правдоподобная деталь: хан, отступая, вез с собою киличея, посланного к нему для каких-то переговоров. Составитель Брм. проявляет большую осведомленность. Правдоподобен и мотив отступления Ахмата — боязнь удара в тыл со стороны конницы царевича Даньяра, сосредоточенной на левом фланге русского расположения.

Автор Ерм. знал и о болезни великой княгини Марии Ярославны, и о внезапном заболевании князя Юрия.

Таким образом, рассказ Ерм., носящий в целом частный характер, включает некоторые важные реалии, известные хорошо осведомленному автору. Независимо от своего происхождения, эти реалии достаточно правдоподобны — они не противоречат другим сведениям. Сведения составителя Ерм. не могут игнорироваться при попытке реконструкции событий на Оке летом 1472 г.

Представляет интерес сопоставление реалий, содержащихся в четырех основных летописных рассказах о событиях лета 1472 г. (см. табл. 1).

Создается впечатление, что составитель Моск. был лучше знаком с дневниковыми и разрядными записями, а составитель Тип. был лучше осведомлен о действиях удельных князей и о событиях под самим Алексином и на поле боя за переправы. Но он не знал ни о моровой язве у татар, ни о том, за сколько дней они добежали до своих «катун», ни о распоряжениях великого князя, ни об отправке войск вслед за татарами. Зато он знал, что князь Юрий стоял у Серпухова, знал и о болезни князя Юрия Васильевича. Возможно, он пользовался каким-то источником в ближайшем окружении этого князя.

Особенностью Ерм. летописи является наилучшая осведомленность о событиях в районе Алексина, о действиях русских войск по обороне переправы, о расположении войск на Берегу. Эта летопись знает детали отступления Ахмата, знает о событиях в Ростове и Москве. Зато в Ерм. нет ни одной даты, не приводится ни одного из распоряжений великого князя, известных из официальных источников. Надо думать, что составитель Ерм. этими источниками не пользовался. Его основными источниками были рассказы участников событий. Имел он какие-то связи и в окружении князя Юрия, а может быть, и самого великого князя.

Таблица 1. Сравнение реалий в разных летописях

Рассказ Соф. II, очевидно, имеет общий с Ерм. фактологический источник. Трудно сказать, в каком из этих рассказов он лучше сохранился. В обоих случаях он подвергся литературной обработке в эмоциональном плане. Это и рассказ в Соф. II о корыстолюбии воеводы Беклемишева, и лирические вставки в Ерм. В реальном плане между Ерм. и Соф. II два расхождения — место расположения войск князя Андрея Большого (Серпухов или Таруса?) и присутствие (или отсутствие) Андрея Меньшого и Муртазы. Какой из двух вариантов рассказа отражает фактическую реальность, сказать затруднительно, но в пользу Ерм. косвенно свидетельствует, что в Серпухове стоял князь Юрий — более вероятно, что князь Андрей стоял в другом месте (например, в Тарусе).

Рассказ Соф. II отразился в Уст. летописях. Список Мацеевича помещает этот рассказ в сокращенном виде, заканчивая на сожжении Алексина («згоре Олексин и с людми») и отступлении Ахмата («царь же нача боятися князя Юрия и поиде к себе в Орду»).^[353]

Архангелогородский летописец, основываясь на том же рассказе, приводит некоторые отсутствующие в нем подробности: «Олексенцы били челом великому князю: доспеху у них мало в городе». Тут-то и последовала грамота великого князя воеводе Беклемишеву «осаду распустити, доспеху добавити, чем с татары битися. Далее без изменений следует рассказ о корыстолюбии Беклемишева и о подтягивании русских войск к месту переправы, причем князь Василий Михайлович назван «Удалым». Дальнейшее изложение ближе к Ерм. — тут и золоченые доспехи, и плачущие воеводы — «пособити нельзя, глубины ради того места». Приведено и известие о переговорах между татарами через реку — в варианте Соф. II (т. е. с князем Андреем и Муртазой, стоящими в Серпухове).

Главное отличие рассказа Архангелогородского летописца от Ерм. и Соф. II — в заключительной части: «Ахмут побеже прочь, ведя с собой не много полону. И вопроси русина, что много у него били олексины, полону мало, а згорели мало. И русин запроси живота себе. Царь отпустити его об леща. Он же рече: "Боле 1000 голов забегло в тайник з добром". Царь был з 2 версты отошел, и воротися к городу на пожарище, и взя тайник и с людьми и з добром, и не избысть ни един, и прочь поиде. А тайник был выведен к реце, и поведавшего отпусти».^[354]

Рассказ этот производит впечатление литературного вымысла (как, впрочем, и известие о рубле для жены Семена Беклемишева). Составитель Уст. самостоятельных источников не имел и находился в зависимости от Ерм. и Соф. II, сокращая и «приукрашивая» их рассказы.

Новг. IV летопись по списку Дубровского о событиях приводит краткую справку: «… безбожный царь Ахмат Кичи-Ахметовичъ с всею Ордою прииде на Русь. Приде к реке Оке под город Олексин с Литовского рубежа, и повеле приступите к городку, и много тогды Татар под городком побита, изнемогши с Татары битися. Татарове же град зажигаша, изволиша огнем згорети, неже Татаром предамся. Князь же великий со братьею и со многою силою поиде к Берегу. И слышав то, царь побеже прочь, блюдучися то, егда великого князя царевичи возмут царицы его».^[355]

Текст Новг. IV обнаруживает полную зависимость от московских летописей и самостоятельного значения не имеет.

События лета 1472 г. отразились и в Пск. летописи. Псковичи отрядили своих послов к великому князю с челобитной. Послы приехали на Москву «месяца Августа в 1 день, аже князь великий весь посполу с братьею, и с князи, и с всею силою стоит у Коломны, а только до его за один день, в само заговенье вышел: пришел тогды на великого князя… царь ис Поля Махмут Кичиахмутов сын и стоял об Оке реке. И стояв царь ордынский день да нощь у Оке реки, и прочь поиде, убегом побеже, видев нечестивый Агарянин, что с князем великим прямо его стояху противу на полторустах верстах 100 000 и 80000 князя великого силы рускыя». Послы приехали на Коломну и там доложили псковское челобитье и «от великого князя поехали, а он еще на Коломне».^[356]

Лапидарное псковское известие представляет большой интерес. Оно не имеет никакой связи ни с московской летописной традицией, ни с какими-либо московскими документальными источниками. Послы передавали то, что слышали. Это взгляд на события со стороны, глазами послов, случайно оказавшихся на Коломне в момент разгара событий. В этой относительной независимости известия — его главная ценность. Оно подтверждает основные реалии, приводимые в московских летописях, — о времени выступления великого князя, о пребывании его на Коломне, о сосредоточении на Оке «всей силы русской», о поспешном отступлении (бегстве) Ахмата. Наряду с этим оно содержит отсутствующие в других источниках сведения о ширине фронта и о количестве русских войск.

Насколько достоверны эти сведения?

Что касается ширины развертывания войск, то эти сведения вполне правдоподобны. Расстояние от Коломны до Алексина действительно составляет примерно 150 верст.

Сложнее обстоит дело с численностью развернутых войск. Прежде всего, надо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, псковские послы не могли иметь сколько-нибудь точной и достоверной информации о численности развернутых войск и должны были довольствоваться слухами. Во-вторых, известна склонность средневековых рассказчиков к преувеличению численности войск — достаточно вспомнить фантастические цифры, связанные с Куликовской битвой. Труднее всего определить, насколько эти цифры преувеличены.

Нет сомнения, что на Берегу были развернуты главные силы конного служилого ополчения великого князя и удельных князей Московского дома. Это и были полки Василия Верейского, Юрия Дмитровского, Бориса Волоцкого, Андрея Углицкого и Андрея Меньшого (принимая в последнем случае известие Ерм.). Войска самого великого князя вели его воеводы, из которых пять известны поименно. Именно конные полки имели возможность быстро рокироваться и выдвигаться из глубины и своевременно подтягиваться на угрожаемый участок линии обороны. Но они никак не могли составить основную массу войск, развернутых на Берегу, на фронте в 150 верст от Коломны до Алексина Девяносто лет спустя, при походе на Полоцк, общая численность служилого ополчения не будет превышать 30 тыс. человек.^[357] А ведь в то время территория, занятая вотчинами и поместьями служилых людей, была, по крайней мере, втрое больше, чем во времена первого нашествия Ахмата (она включала в себя и Новгород, и Тверь, и Рязань). Численность служилого ополчения на Берегу в 1472 г. в самом лучшем случае не могла превышать и половины численности войск Ивана IV в Полоцком походе, т. е. 15–20 тыс. человек. По мобилизационным нормам середины XVI в. для обеспечения службы одного вооруженного всадника требовалось 100 четвертей земли, т. е. примерно 10 крестьянских дворов. Для развертывания 20 тыс. конного ополчения требовалось, таким образом, иметь 200 тыс. крестьянских дворов с населением 1–1,5 млн человек. Это фактически означало тотальную мобилизацию всех ресурсов великого княжества Московского.

Надо полагать, что основную (по численности) массу войск на Берегу составляла пехота — земское ополчение, то, что позднее называлось посохой. Исходя из псковских и новгородских норм второй половины XV — первой половины XVI в. один пеший ратник выставлялся с 3–5 дворов. Сделав произвольное, т. е. не достоверное, но более или менее правдоподобное предположение, что численность войск, развернутых на Берегу, была преувеличена рассказчиком в два раза, получим, что всего на Берегу было развернуто примерно 90 тыс. человек, из которых примерно четвертая или пятая часть — служилая конница, а остальное — земская пехота. Даже приняв такое предположение, приходим к выводу о крайнем напряжении всех мобилизационных возможностей — мобилизация должна была охватить многие сотни тысяч дворов.

Необходимо обратить внимание на наличие в составе русских войск татарских контингентов. Им придавалось особое значение. Конница вассальных татарских царевичей по своим боевым качествам была, вероятно, лучшей в русском войске. Отсюда и стремление великого князя приглашать на службу царевичей, наделяя их землями и оказывая им свое расположение, и вполне реальны опасения Ахмата относительно рейда этих царевичей на его тылы. При этом следует отметить, что прямого участия в боевых действиях царевичи не принимали — их держали в резерве либо на случай прорыва Ахмата через Оку, либо для его преследования в Поле.

Итак, наши источники рисуют в общем довольно непротиворечивую картину событий, связанных с первым нашествием Ахмата. Сопоставление данных этих источников дает возможность реконструировать реальный ход дел.

Осень 1470 г. В Москве стало известно о начале переговоров короля Казимира с ханом Ахматом о совместном нападении на Русскую землю. В Орду прибыл королевский посол.

Лето 1471 г. Главные силы русских войск проводят кампанию против новгородских сепаратистов. Однако судовая рать вятчан совершает нападение на Сарай и возвращается с трофеями.

Осень 1471 г. Становится известно об ответном посольстве хана к королю. Союз хана и короля приобретает реальные очертания.

Конец июня 1472 г. В Москве становится известно о выступлении хана в поход. Начинается выдвижение войск на оборонительную линию Оки, начиная с Коломенского направления.

Июль 2. В поход выступают главные силы во главе с лучшими воеводами.

Июль. Хан двигается со своими главными силами к русской границе не обычным путем, а значительно западнее, стремясь соединиться с королем. Русским сторожевым постам в Поле не удается установить маршрут движения Ахмата.

Июль 29. Орда выходит к Оке с литовского рубежа в район Алексина. Начинаются бои за Алексин.

Июль 30. В Москву приходит известие о штурме Алексина. Великий князь срочно отбывает к войскам. Начинается подтягивание войск к району Алексина на правый фланг русского расположения.

Июль 31. Пожар и гибель Алексина. Попытка форсирования Оки.

Бои за переправу. С русской стороны в бой вступают полки Верейский, Дмитровский и Волоцкий и часть войск великого князя. Татарам не удается закрепиться на левом берегу.

Август 1. К району напротив Алексина подошли крупные силы русских войск. Хан принимает решение о быстром отходе. Русские войска его не преследуют.

Август 1–6-е. Ахмат отходит к своим базам. Русские войска частично переходят Оку, захватывая отставших (освобождая полон).

Август после 6-го. Роспуск войск.

Август 23-е 1472 г. Окончание кампании. Возвращение великого князя в Москву.

Есть возможность сделать некоторые выводы о ходе кампании и о действиях главного командования русских войск.

Поскольку сведения о подготовке похода Ахмата были получены за несколько месяцев до его начала, стратегическая внезапность Ахматом достигнута не была. Мобилизация русских войск для развертывания на Берегу должна была начаться задолго до получения первых известий о походе, т. е. до конца июня 1472 г. В противном случае не было бы никакой возможности сосредоточить к началу августа на линии Коломна — Алексин несколько десятков тысяч человек. Мобилизация охватывала как служилое, так и земское ополчение.

Первоначально поход Ахмата имел успех оперативного значения — ему удалось обмануть бдительность русской сторожевой завесы (частично уничтожить ее) и выйти к Оке в неожиданном и уязвимом месте. Однако добиться дальнейших успехов Ахмату не удалось — два или три дня, потерянные татарами в боях за Алексин, были первым шагом к их поражению. Был потерян темп наступления.

Упорная оборона Алексина дала возможность подтянуться к месту боя полкам князей Василия и Юрия, а затем и главным силам великокняжеского войска. Это было возможно лишь при наличии разумной инициативы воевод, действенного оперативного руководства войсками и целесообразного их первоначального развертывания. Вместе с тем нельзя не отметить промах главного командования в отношении Алексина — он не был ни укреплен, ни своевременно эвакуирован. Мужество горожан в какой-то мере было искуплением этой ошибки, а их гибель — расплатой за нее.

В дальнейшем деятельность русских войск сводилась к обороне переправы без каких-либо попыток активных действий на правом берегу Оки. Кампания была краткосрочной и (если не считать гибели Алексина), с точки зрения русских войск, почти бескровной — стратегическая победа была достигнута без сражения (что особенно подчеркивает великокняжеский летописец). Оборонительная стратегия обернулась выдающимся успехом.

Чем объясняется отсутствие стремления к преследованию отступающего противника, уже признавшего свое поражение, к навязыванию ему своей воли, к полному его разгрому? Одной из причин этого могло быть опасение моровой язвы. Другой, может быть, еще более важной причиной могло быть нежелание вступать в сражение с Ордой в Поле, где превосходство татарской конницы могло сыграть роковую роль для русских. Русское главное командование не хотело идти на риск новой Куликовской битвы с ее огромными, трудно восполняемыми потерями, с победой, висевшей на волоске и купленной непомерно дорогой ценой. Необходимо было иметь в виду возможность военных действий на других направлениях (Литва, Орден), для чего нужно было беречь силы войск.

Итак, действия русского военно-политического руководства и главного командования в летней кампании 1472 г. сводились к:

— своевременной мобилизации;

— развертыванию войск на Берегу на широком фронте;

— умелому маневрированию войсками в целях обороны атакованного участка;

— отказу от преследования противника, довольствуясь его отходом.

Целесообразность той или иной линии поведения определяется, в конечном счете, ее результатами. Кампания 1472 г. показала правильность решения главного командования организации жесткой обороны Берега. Стратегия оказалась целесообразной. Она привела к крупнейшему успеху не только военного, но и политического масштаба— впервые за всю историю русско-орды некой борьбы хан не решился вступить в бой с русскими войсками и отступил, признав свое поражение.

При выработке решения о проведении оборонительной операции на Оке естественнее всего было, очевидно, опираться на опыт предыдущих кампаний по отражению ордынских нашествий. Каков же был этот опыт?

Значение Оки как оборонительного рубежа стало осознаваться, видимо, когда великое княжение Московское, перейдя от пассивной покорности к активной политике, начало борьбу с Ордой. Река Ока воспринималась как граница Русской земли. За Окой начиналось Дикое Поле, чужая враждебная земля, подстерегала опасность. Так, когда в 1371 г. великий князь Дмитрий ехал в Орду на переговоры с Мамаем, «преосвященный митрополит Алексей проводи его до Оки, и молитву сотвори о нем, и благослови»,^[358] — великого князя провожали, как в боевой поход.

Первые известия о развертывании войск на Оке относятся также ко времени Дмитрия Донского. Когда в 1373 г. Мамай напал на Рязанскую землю и «грады пожгоша», великий князь Дмитрий «со всею силою своею стоял у реки Оки на брезе, а брат его… князь Владимир прииде к нему на брег по Оке реке… и Татар не пустиша, и все лето тамо стояша».^[359] В 1376 г. великий князь Дмитрий «ходи за Оку ратию, стерегатися рати татарские от Мамая».^[360] Таким образом, великий князь Дмитрий искал решения задачи не в пассивной обороне Берега, а в активных действиях за Окой. Это наиболее ярко проявилось в кампаниях 1378 и 1380 гг.

В 1378 г. Мамай «собрав воя многи и посла Бегича ратию на князя великого Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую». Внезапности достигнуть не удалось. Узнав о походе Бегича («се же слышав»), великий князь «собрав вой многи и поиде противу в силе тяжце и переехав за Оку вниде в землю Рязанскую и сретошася с Татары у реки у Вожи и стоаху промежу собою реку имущу». Переход татарами реки имел следствием их полный разгром — первую победу Руси над ордынцами.^[361] Попытка нашествия Бегича была отражена путем встречного удара, противник не был допущен к Берегу. Карательная экспедиция Мамая обрушилась на Рязанскую землю, на правом берегу Оки.^[362]

Наибольший интерес, естественно, представляет поход 1380 г., завершившийся знаменитой Куликовской битвой.

Наиболее раннее известное описание кампании 1380 г. читается в летописи Рог.-Сим.

В августе 1380 г. «приидоше от Орды вести… аже взвизается рать Татарская на Христианы». Получив эти известия, великий князь Дмитрий «собрав воя многи, поиде противу их». Перейдя Оку, он получил известие, что Мамай на Дону «собравшася в поле стояша и ждуща к себе Ягайла на помощь». Великий князь Дмитрий перешел через Дон, и на устье Непрядвы произошло сражение, закончившееся разгромом Мамая, но с большими потерями для русских.^[363]

Моск. летописи описывают это сражение гораздо подробнее, с красочными деталями, некоторые из которых носят легендарный характер. Для нашей темы, однако, наибольшее значение имеют не подробности самого сражения, а обстоятельства похода за Оку — важнейшего стратегического решения, принятого великим князем Дмитрием.

Моск. летопись изображает это таким образом.

Узнав о намерениях Мамая, великий князь Дмитрий начал мобилизацию — он «посла по брата своего… и по все князи Русские и воеводы». (Приводится фантастическая численность собранных войск).

20 августа войска выступили из Коломны и, пройдя территорию великого княжества Московского, встали на Оке у устья Лопасны, т. е. прошли вверх по Оке по направлению к Серпухову, немного не дойдя до него. Здесь к войскам великого князя присоединились силы князя Владимира Андреевича «и вси вой остаточные, и нача возитися за Оку за неделю до Семена дни, в день недельный» (т. е. 26 августа). Сам великий князь со своим Двором перешел через Оку на следующий день, в понедельник (27 августа). За два дня до Рождества Богородицы (6 сентября) войска подошли к Дону. По этим данным, войска прошли 120 верст примерно за 10 дней. Такой темп движения может объясняться только тем, что основную массу войск составляло пешее земское ополчение.

На военном совете («много думавше») голоса разделились: «овии глаголаху: "поиде, княже, за Дон", а инии глаголаху: "не ходи, понеже умножишися врази наши, не токмо Татарове, но и Литва и Рязанцы"». Великий князь принял решение, не теряя времени, перейти Дон и дать сражение.^[364]

Такова фактическая основа событий, содержащаяся в великокняжеской летописи. От первоначального варианта Рог.-Сим. ее отличают некоторые лирические и эмоциональные вставки, т. е. черты литературной обработки и фантастические цифры собранных войск: «100 000 и сто, опроче князей Русских и воевод местных… и всех ратей числом с полтораста тысящь или с двести тысящь». Происхождение этих цифр неясно, но их недостоверность очевидна. Такого количества войск невозможно было ни мобилизовать, ни сосредоточить в одном пункте у Коломны.^[365] По подсчетам Е. А. Разина, численность русской рати могла составлять 50–60 тыс. человек: 20 тыс. конницы и 30 тыс. пехоты.

Моск. летопись включает и реалии — три точные даты, отсутствующие в Рог., но содержавшиеся, вероятно, в официальных дневниковых записях, известных московскому летописцу.

Вол.-Перм. летопись в статье «Побоище великому князю Дмитрию на Дону с Мамаем»^[366] содержит ту же фактическую основу, но приводит множество новых подробностей, не всегда достоверных. Однако и здесь есть интересные реалии. Так, великий князь Дмитрий «всему войску повеле писати: да будете готовы все на Успение… на Коломне. И переберем полки, и дам воеводу коемуждо полку».^[367] Здесь и новая правдоподобная дата сбора войск (15 августа), не противоречащая другим сведениям, и любопытное указание на сбор войска путем рассылки письменных распоряжений (грамот), и свидетельство о порядке назначения воевод при «перебирании» полков. Перечисляются и некоторые князья, участники похода (не все — в основном, северных городов).

Несмотря на расхождения в ряде деталей, наши основные источники рисуют в целом непротиворечивую и довольно правдоподобную картину кампании 1360 г. Ее основные черты:

— наличие сведений о подготовке Мамая к походу, добытых, очевидно, путем агентурной разведки;

— мобилизация всех сил Русской земли, подвластных великому князю Дмитрию (т. е. кроме Новгорода, Твери и Рязани);

— сосредоточение войск у Коломны к назначенному сроку;

— решение о наступательном образе действий, заранее принятое великим князем;

— марш-маневр к месту нахождения Орды Мамая, установленному по данным разведки;

— вероятное численное преобладание пешего земского ополчения, определившего низкий темп движения войска;

— решение дать сражение, не теряя времени, — наступательная тактика, соответствующая наступательной стратегии.

Судя по всем имеющимся данным, великий князь Дмитрий на всех этапах кампании держал управление войсками в своих руках, соединяя в своем лице функции политического главы и командующего войсками. Войска двигались по одному операционному направлению, стратегические и тактические функции главнокомандующего фактически были неразделимы. К числу этих функций относились:

— принятие стратегических решений;

— выбор операционного направления;

— распределение воевод по полкам;

— постановка общей задачи в канун сражения;

— личное участие в походе и бое.

В летней кампании 1380 г. наступательная стратегия великого князя Дмитрия полностью оправдала себя — была одержана одна из самых блестящих побед в истории России, что привело к далеко идущим последствиям.

Но победа далась дорогой ценой. По некоторым данным, одних «бояр» (т. е., очевидно, более или менее крупных военачальников) было убито более 400.^[368] При всей приблизительности этой цифры, она дает общее представление об огромных потерях, естественных в рукопашном сражении такого масштаба. Такие потери не могли не отразиться на боеспособности войск, на их потенциальных возможностях к дальнейшим боевым действиям.

Основной политической предпосылкой активной стратегии великого князя Дмитрия был союз русских князей. Объединение сил Русской земли во главе с великим князем Дмитрием давало реальную возможность с оружием в руках противостоять нашествию Мамая. Насколько прочно было это объединение? Ответ на этот вопрос дают события 1382 г.

Первоначальный рассказ о нашествии Тохтамыша читается в Рог. летописце^[369] и Сим. летописи. Разграбив русских купцов в Болгарах, хан «со всею силою своею… перевезеся Волгу, поиде изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую». К нему присоединились русские изменники — суздальские князья и Олег Рязанский, который и «указа ему все броды на Оце».

«Князь же великий Дмитрий Иванович, то слышавше, что сам царь идеть на него… не ста на бой противу его, ни подня руки противу царя, но поеха в свой град Кострому».

Это имело решающее значение. Тохтамыш, по-видимому, беспрепятственно перешел Оку «и преже всех взя град Серпухов и огнем пожже», а оттуда пошел на Москву, громя все на своем пути. Организатором обороны Москвы оказался находившийся там князь Остей, внук Ольгерда. Тохтамыш выманил его обманом из города и убил, и на четвертый день осады взял Москву, несмотря на мужественное, но неорганизованное сопротивление горожан. Город подвергся разгрому, жители — уничтожению.

«А иную силу царь распусти по земле воевати, и иные ходиша к Звенигороду, а иные к Волоку и к Можайску, а иные к Дмитрову, а иные рать посла на Переяславль», который был взят и сожжен.

В это время князь Владимир Андреевич «собрав воя около себе и стояша ополчившеся близ Волока». На него-то и «наехаша неции Татарове, он же прогна их от себе», после чего они «прибегоша к Токтамышу пострашены и биты».

«Царь же слышав, что князь великий на Костроме, а князь Володимер у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда. Того ради не много дней стоявша у Москвы, но взем Москву вскоре отъиде». При отступлении хан взял Коломну и, перейдя Оку, разорил Рязанскую землю.

Таково первоначальное краткое повествование о нашествии Тохтамыша, отразившееся во всех летописных рассказах.

Рассказ Рог.-Сим. отличается краткостью и (за исключением красочного описания бедствий взятой противником Москвы) фактологичностью. Он содержит только две даты — 23 августа, когда хан подошел к Москве, и 26 августа «на память святого мученика Андреяна и Натальи», когда в 7 часов дня татары ворвались в Москву. Рог. летописец-памятник в целом тверского происхождения, но рассказ о Тохтамыше составлен с использованием московского источника, скорее всего, рассказов очевидцев — клириков и участников событий. Московский источник, вероятно, церковного происхождения, содержащий подробные рассказы об убийстве архимандритов и игуменов. Следов документальных источников в нем не видно.

По мнению летописеведов, дальнейшим развитием рассказов о нашествии Тохтамыша были известия Новг. IV и Соф. I.

Рассказ Новг. IV носит название «О пленении и прохождении Тохтамыша царя и о Московском взятии».^[370] Он восходит к той же фактической основе, но содержит ряд подробностей и комментариев. Отказ великого князя Дмитрия «стати в лице самого царя» предваряется известием, что «слышав… како на него идет сам царь», Дмитрий «нача сбирати воя и совокупляти полки своя, и выеха из града Москвы, хотя ити противу Татар».

«И ту начата думу думати князь Дмитрии и с прочими князи Русскими, и с воеводами, и з думцами, и с вельможами, и з боярами старейшими». Тут-то и «обретеся раздно в князех и не хотяху пособляти друг другу». Именно после этого «познав и разумев и рассмотрев» это «неединачество по неимоверьству» (т. е. по отсутствии веры друг другу) великий князь и принял роковое решение об отказе «стати противу царя» и, оставив столицу, удалился в Кострому. Таким образок, по этой версии, отказ «стати противу царя» был вызван не благоговением перед ним, а реальными обстоятельствами — распадом союза князей.

Далее подробно и красочно рассказывается об осаде и взятии Москвы, как и в Рог. летописи, но с большей экспрессией и без каких-либо новых реалий. Допущена только путаница в датах. Татары подошла к Москве 22 августа, в понедельник, а взяли ее 26 августа, в четверг (на самом деле, 22 августа приходилось на пятницу, а 26 августа — на вторник). Рассказ о нападении на другие города дан как в Рог., во опять же с гораздо большей экспрессией и подробностями, а к числу городов, подвергшихся нападению, добавляются Владимир и Юрьев.

Моск. летопись содержит рассказ, близкий в Новг. IV, но в сокращенном виде. Как и в Новг., решение великого князя отказаться от битвы и уйти в Кострому объясняется «неодиначеством» князей.

Итак, в нашем распоряжении источники, дающие возможность в общих чертах реконструировать реальный ход событий.

Нападение Тохтамыша не было в полном смысле неожиданным — о нем были получены известия за некоторое время до его начала. Из двух версий, объясняющих причину отказа великого князя Дмитрия от борьбы с «царем», на мой взгляд, следует предпочесть ту, которая содержится в Новг. (а затем и в других летописях). Не благоговение перед «царем», а реально сложившаяся обстановка продиктовала поведение великого князя, коренным образом расходившееся с его же поведением за два года до этого. Великий князь, видимо, первоначально хотел повторить опыт кампании 1380 г. — собрав силы, ударить по противнику, не допуская его до русских пределов. Однако в князьях «обретеся разность… не хотяху помогати… бывшу же промеж ими неодиначьству и неимоверьству».

Как и в 1380 г, великий князь Дмитрий стремился, по-видимому, к активным действиям. Такой образ действий подсказывался объективными условиями. Достаточно прочную оборону на линии Оки можно было создать только при условии надежного обеспечения ее флангов, в частности левого (восточного). Но суздальско-нижегородские князья изменили, а Олег Рязанский, перейдя на сторону хана, «указа ему [хану] вся броды на реке Оце».

Отсутствие «одиначества» между князьями и невозможность создать прочную оборону на Оке делали неизбежным отход в глубь страны.

В этих условиях единственной возможностью было, как и в 1370 г., во время войны с Ольгердом, организовать стойкую оборону Москвы, опираясь на ее мощные укрепления, и тем самым сковать главные силы противника, а войска князя Владимира использовать для действий по флангам и тылам.^[371] Если так и было задумано, то, во всяком случае, реализовать этот замысел не удалось: было потеряно управление войсками со стороны главного командования, т. е. отсутствовала какая-либо связь между отдельными силами, а главное звено этого возможного плана — оборона Москвы — оказалось непрочным. Нет никаких данных о воеводах, которым была поручена оборона столицы. В городе были «людие смущены, яко овца, не имуща пастыря».

Перед нами — факт крупного стратегического поражения великого князя Дмитрия. Его главной ошибкой было оставление Москвы без твердой организации ее обороны. Но глубинная причина катастрофы в кампании 1382 г. — не на стратегическом, а на политическом уровне. Союз князей, главная опора внешней политики великого князя Дмитрия, показал свою несостоятельность как форма политической организации Русской земли. Объективных условий для эффективного противодействия ордынским нашествиям еще не существовало — не было механизма для организации такого противодействия.

Под 6906 (1397/98) г. Рог. летописец помещает известие: «приходил Темир-Аксак Шарахманьский на Русскую землю, и князь великий Василей Дмитриевич ходил противу ратию и стоял на Оце. А князь Владимер Андреевич седел во граде Москве в осаде. Темирь Аксак, дошед Елча, возвратися всвояси, и бысть во граде Москве радость велика».^[372]

В московских летописях известие о нашествии Тимура отнесено к 6903 (1395) г. и изложено совсем по-другому. В центре внимания — не само нашествие, а перенесение чудотворной иконы Божьей Матери из Владимира в Москву. О военных действиях сказано только, что, узнав о приближении Тимура, великий князь Василий «поиде с Москвы на Коломну и ста на брезе у реки Оки». Сам же Темир, разорив Елец, стоял две недели на одном и том же месте, но (в день прибытия в Москву иконы Божьей Матери) быстро ушел в степи.^[373]

Моск. летопись не противоречит Рог., но и не совпадает с ней. Видны два расхождения: Моск. летопись ничего не говорит о князе Владимире Андреевиче, сидящем в Москве в осаде, но уточняет место расположения великокняжеских войск на Оке — это район Коломны, кратчайший путь от Оки к Москве. Ввиду отсутствия противоречий возможна компиляция обоих рассказов: князь Владимир мог сидеть в Москве в осаде, а великий князь с войсками — стоять на Оке у Коломны. Если принять эту компиляцию (конечно, достаточно гипотетическую), то в общих чертах вырисовывается схема обороны от нашествия. Она включает два основных элемента — защиту переправы через Оку и организацию обороны столицы, опираясь на ее укрепления. Это могло быть результатом осмысления неудачного опыта 1382 г.

В первом договоре великого князя Василия Дмитриевича с князем Владимиром Андреевичем (1390 г.) впервые устанавливается: «Оже ми, брате, самому сести в городе, а тобе ми послати из города, и тобе оставити свои княгини и свои дет, и свои бояре. А будет ми тобе оставит в городе, а самому exam из города, и мне, брате, оставите свою мати, и свою братью молодшюю, и свои бояре».^[374] Это именно та схема, которая вырисовывается из известий Рог.-Сим.

Серьезным испытанием для системы обороны южного рубежа стало нашествие Едигея. По словам Моск. летописи, зимой 1408/09 г. «некоторый князь Ордынский, именем Едигей, повелением Булата царя прииде на Русскую землю, а с ним 4 цесаревича и мнози князи Татарьстии… се же слышав, князь великий Василий Дмитриевич не стал на бой противу татар, но отъеха вборзе на Кострому».^[375]

1 декабря Едигей подошел к Москве и распустил свои войска «по всему великому княжению». «И не остася таково места, иде же не были Татарове».

«Град же Москва в печали велице бысть, вой обстоим, а людие в них затворишася. Посад же около его сами пожгоша, боящееся примета. В граде бо бяше затворился с ними князь Володимер Андреевичъ, братья великого князя, и мнози бояря, с ними и епискипы, и весь священический чин, и многое множество народа… от многих бо град и стран збегошася твердости ради градные».

По словам летописного рассказа, Едигей «хотя и зимовага туго, похваляшася град взят хотяше».

Однако в Орде произошли смуты, и царь Булат «в ужасе зело быв» потребовал от Едигея срочно вернуться в Орду. 20 декабря Едигей снял осаду и отступил, получив от Москвы откуп в 3 тыс. рублей.

Страна была разорена «от земли Рязанские и до Галича и до Белоозера, всех бо подвизашеся и вси смутишася». В числе взятых и разоренных городов летописец конкретно называет Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Новгород Нижний и Городец.

Наиболее подробный рассказ об этом нашествии читается в Никон, летописи, соединившей в себе ряд более ранних рассказов.^[376]

Едигей разжигал вражду между великим князем Василием и Вито-втом Литовским и, обещая Василию свою помощь, втайне подготовил нападение на него. Нападение было внезапным. «Князь великий… не успе ни мало воинства собрата, и тако град осади (т. е. подготовил Москву к осаде. — Ю. А.) и в нем остави дядю своего князя Володимера Андреевича… и братью свою… и воеводы, и многая множество народа, а сам с княгинею своею и з детми отьеха на Кострому». Едигей осадил Москву, но близко подойти не решился, «пристроения ради градного и стреляния со града». По словам летописца, при отступлении Едигей заявил своей дружине: «… вскоре отъидем во Орду, да не царства лишимся… а зде князь великий Василей собрався, нас победит, что створим тогда?»

Рассказ Никон, летописи отличается большей эмоциональностью (красочно описываются бедствия москвичей и т. п.), но фактически содержит те же реалии. Существенно важным является только описание обстоятельств начала нашествия — двуличие Едигея обеспечило ему внезапность, именно поэтому великий князь не успел собрать войска и был вынужден поспешно «отъехать» на Кострому.

Известные нам рассказы о нашествии Едигея носят в основном нарративный характер. В распоряжении летописца могли быть какие-то официальные данные о начале и конце нашествия, о плененных городах и т. п., но в его руках они подверглись сильной литературной обработке и свой документальный характер потеряли. Не видно следов ни дневниковых, ни разрядных записей. Перед нами — летописная повесть, основанная на некоторых реальных фактах. Тем не менее из этой повести можно сделать определенные выводы.

Между событиями 1408 и 1382 гг. много общего. Внезапность нападения, неготовность войск к отражению его, поспешный отъезд великого князя из столицы в далекую Кострому, разорение страны татарскими отрядами, не встречавшими, по-видимому, организованного сопротивления (это особенно подчеркивает Никон.). Ни в том, ни в другом случае оборона линии Оки не сыграла никакой роли и, по всей вероятности, просто не функционировала. Наряду с этим заметно и важное отличие. В 1408 г. Москва не была брошена на произвол судьбы, а приготовлена к обороне, во главе которой был поставлен опытный и авторитетный военачальник. Именно поэтому Едигею, в отличие от Тохтамыша, взять Москву не удалось.

Тем не менее кампания 1408 г. — крупное поражение великого княжества Московского, затормозившее его дальнейшее усиление и развитие.

В военном отношении кампания осени 1408 г. показала, что отсутствие обороны берега Оки если и не приводит к падению Москвы, то, во всяком случае, ведет к масштабному разорению всей страны на глубину в сотни километров. Из двух элементов обороны, наметившихся в начале великокняжения Василия Дмитриевича, на высоте оказался только один — оборона самой столицы, т. е. пассивная ее оборона, не поддержанная какими-либо силами извне. Каких-либо признаков существования главного командования, т. е. попыток организации взаимодействия сил, обороны отдельных городов и т. п., незаметно. Великий князь, покинув свои войска и свою столицу, теряет все нити управления и лишается какой-либо возможности влиять на ход событий.

Во всяком случае, можно констатировать, что достаточно надежной системы обороны на южном стратегическом, т. е. противоордынском, направлении в то время не существовало.

В реальных условиях начала XV в. в результате ослабления великого княжества Московского опасность грозила не только с юга, из Поля, но и с востока — на Нижегородско-Владимирском направлении, где располагалось враждебное Москве Нижегородское княжество.

Об этом свидетельствует факт дерзкого безнаказанного нападения совместного татарско-русского отряда царевича Талычи и нижегородского боярина Семена Карамышева на Владимир в июле 6918 (1410/11) г. Отряд в триста человек прошел «лесом безвестно» по Клязьме, захватил врасплох и разграбил формальную столицу Русской земли. Воеводы Щока в городе не было, не было ни дозорной службы, ни какого-либо сопротивления налетчикам.^[377] Восточное стратегическое направление оказалось совершенно беззащитным. Об уязвимости восточного фронта свидетельствовали и позднейшие события. Так, в 1428 г., по данным Моск. летописи, татары напали на Галич, города не взяли, но землю разорили, в том же году они напали на Кострому, но были отбиты.^[378] Уст. летопись сообщает также о нападении на Лух и Плесо.^[379]

В 1431 г. нападению подвергся Нижний Новгород.^[380] Эти нападения приносили материальный ущерб и создавали напряженную обстановку на всем восточном фронте шириною в сотни верст.

Обстановка на восточном направлении резко ухудшилась в конце 30-х гг., когда изгнанный из Большой Орды хан Улу-Мухаммед (Махмут в русских летописях) перенес свою ставку на русскую окраину. В декабре 1437 г. он разбил русских князей в бою под Белевом,^[381] а через полтора года появился под стенами Москвы. Это было первое за тридцать лет после Едигея нападение на русскую столицу.

Нашествие это отражено в Моск. летописи чрезвычайно скупо.

«Месяца Июля в 3 в пяток прииде к Москве царь Махмут со многими силами безвестно. Князь же великий въехоте ити противу ему. Но не после събратися. Пошед же пакы и виде мало своих, и возвратися, и иде за Болту. А на Москве оставиша воеводу своего князя Юрия Патрикеевича с бесчисленным христиан множеством. Царь же пришед под Москву и стояв 10 дней и поиде прочь, граду не успев ничтоже. А зла много учини земли Русской и идучи назад, досталь Коломны пожегл (Коломна уже горела в апреле того же года. — Ю. А.) и людей множество плени, а иных изекл».^[382]

Ерм. летопись добавляет: «Князь великий, совокупишася с братьею в Переславле и посади на Москве князя Дмитрея Меншего, а сам поживе в Переславле и в Ростове до зимы, бе бо посады пождьжены от Татар, и люди посечены, и смрад велик от них».

Основным фактом является внезапное нападение и неготовность великокняжеского войска к его отражению. Повторилась схема, уже испробованная при нашествии Едигея, — великий князь идет «за Волгу», и оборона Москвы возлагается на воеводу. Результаты были аналогичны: столицу удалось отстоять, но значительная часть страны была разорена. Все недостатки этой системы обороны полностью проявились: она не смогла предотвратить разорение страны. Основной причиной этого было, очевидно, отсутствие бое готовых войск — их не удалось собрать вследствие внезапности нашествия. А эта внезапность, в свою очередь, определялась отсутствием оперативной разведки, дозорной и сторожевой службы на вероятном направлении движения противника.

Мобилизация служилого ополчения занимала длительное время. Об этом свидетельствуют данные о кампании 1445 г. против сыновей Улу-Мухаммеда на Нижегородско-Суздальском направлении. Великий князь Василий двинулся из Москвы в поход 23 мая («заговев Петрово заговенье»). 29 июня он был еще в Юрьеве, в 150 верстая от Москвы. Такую медлительность можно объяснить только тем, что шел сбор войск, распущенных по домам после зимнего похода. Действительно, когда 6 июля в Суздале (45 верст от Юрьева к востоку) он сделал смотр своим войскам, их оказалось не более тысячи. В таких условиях решающее значение приобретали, во-первых, своевременная информация о движении противника к рубежам Русской земли, во-вторых, наличие ядра боеготовых войск на основном направлении.

Летом 1449 г. «скорые Татарове Седиахматовы (т. е. Большой Орды. — Ю. А.) догоняли до Пахры, и княгиню князя Василия Оболенского тогда взяли, и много зла учинили…». Ордынские татары перешли Оку и совершили глубокий рейд, вассальный татарский царевич Касым, «иде противу сех из Звенигорода», их «бил и полон отьимал, они же, видев то, бежаша назад».^[383] В обороне южного рубежа впервые появился новый элемент — вассальная татарская конница с ее высокими маневренными и боевыми качествами. Однако линию Оки отстоять не удалось. В 1450 г., находясь в Коломне, великий князь Василий узнал, что к русскому рубежу идет с Поля ордынский улан Малым-Бердей и «иные с ним князи со многими Татары. Князь же великий посла противу их царевича своего с Татары, да с ним воеводу своего Константина Александровича Беззубцева с Коломничи». Малым-Бердей бежал в Поле и был разбит на Битюге (приток Дона). Это было знаменательным успехом совместных действий русской и татарской конницы, выехавшей в открытую степь далеко от русского рубежа. В событиях 1450 г. можно видеть своевременную и правильную реакцию великокняжеского командования на обстановку. Однако речь шла о сравнительно небольшом нападении. Более серьезные испытания были впереди.

Летом 1451 г. «прииде весть к великому князю, что идет на него рзгоном из Седи-Ахметовой Орды царевич Мазовша и поиде противу ему к Коломне, не успев събратися. Бывшу же ему близ Брашевы, и прииде весть ему, что уже Татарове близ Берега, и князь великий воротися к Москве, а что с ним людей было, тех всех отпусти к Берегу с воеводою князем Иваном Звенигородским, чтобы не толь борзо пере везлися реку Оку. Он же, убоявся, вернуся назад иным путем, а не за великим князем. Князь же великий взем Петров день на Москве, и град осадив, посади в нем матерь свою… да сына своего князь Юрья, и множество бояр и детей боярских… да сам изыде из Москвы и с сыном своим великим князем Иваномъ.

Не встречая никакого сопротивления на берегу Оки, татары утром 2 июля подошли к Москве, пожгли посады и фактически начали штурм города, «приступая ко всем вратам и где несть крепости камедные». Но ночью татары неожиданно сняли осаду и отступили.^[384] Москва была спасена, но вся система и тактика обороны южного рубежа еще раз показали свою несостоятельность. Не только на Берегу, но и у великого князя не было боеготовых войск, оборона переправ возлагалась на войска, выдвигавшиеся из глубины и не готовые к серьезному столкновению с противником. По буквальному смыслу летописного известия, на эти войска была возложена задача только замедлить переправу татарских сил, т. е. задача, ограниченная по своему значению. В этих условиях прорыв к Москве и вглубь страны был неизбежен. Никаких данных об организации обороны в глубине страны нет, по всей вероятности, такой организации и не было. Ничего не слышно и о маневренных отрядах вассальной конницы, видимо, она еще не стала необходимым составным элементом обороны Берега. За 70 лет после нашествия Тохтамыша принципиальных изменений в обороне южного рубежа незаметно.

Горький опыт трех нашествий показал, что защита Берега — существенно важный элемент обороны южного направления. Неудержание Берега влечет за собой вторжение во внутренние уезды и разорение страны (1382, 1408, 1439, 1451 гг.).

Защита Москвы — второй важнейший элемент обороны. При нашествиях Едигея, Улу-Мухаммеда и Мазовши оборона Москвы оказалась достаточно стойкой, что позволило сохранить моральный, политический, экономический и культурный центр страны.

Организации обороны внутри страны — важнейшей функции главного командования — не видно ни в одной кампании. Отступление от Берега и оставление великим князем Москвы во всех случаях ведет к потере управления страной и войсками.

Оборона Берега возможна только при наличии боеготовых войск, заранее развернутых на позициях.

Во всех случаях необходима хорошо поставленная разведка — своевременное раскрытие замыслов противника.

Под 1455 (6963) гадом Моск. летопись сообщает о новом нападении ордынских татар. Они «перевезешася Оку ниже Коломны». Но великий князь послал «противу их князя Ивана Юрьевича со многими вой… и бысть им бой и одолеша христиане татаром».^[385] Помешать переправе — защитить Берег в прямом смысле — не удалось, но перешедшие реку ордынцы были атакованы и разбиты, очевидно, конным отрядом.

В 1459 г. снова «татарове Седи-Ахметовы похвалився на Русь пошли». На этот раз великий князь Василий «отпустил противу их к Берегу сына своего великого князя Ивана со многими силами. Пришедшим же Татаром к Берегу, и не перепусти их князь великий, отбита от них, они же побегоша».

Это известие заслуживает внимания. По буквальному его смыслу, на этот раз, в отличие от 1449, 1450 и 1455 гг., татарам не удалось перейти Оку. Подобное событие зафиксировано источниками впервые. Удалось создать эффективную оборону на месте переправы ордынцев и своевременно выдвинуть сюда достаточно крупные силы. О масштабах этой операции свидетельствует, что во главе этих сил стоял сам великий князь — наследник-соправитель. О значении, которое придавалось победе над татарами, говорит тот факт, что по этому случаю митрополит Иона «поставил церковь камену Похвалы Богородицы» — придел Успенского собора в Кремле.^[386] Первая успешная защита Берега, сопровождаемая победой над ордынцами, воспринималась как далеко не ординарное событие.

В следующем, 1460 году, новый хан Ахмат напал на Рязань, но был отражен горожанами.^[387] Участие московских войск в этом событии не упоминается, но оно вполне возможно: с 1456 г. малолетний рязанский князь был под протекторатом Москвы, и великий князь Василий «на Рязань посла наместники свои и на прочая грады его и на власти».^[388]

Следует обратить внимание на известие Соф. II летописи: рассказав о бегстве татар после поражения под Рязанью, она далее пишет: «… и князь великий Иван тогда стоял у Брега со многими людьми».

Известие уникально — оно встречается только в Воскресенском (писке Соф. II.^[389] Эта вставка в оригинал Соф. II (Архивский список) не попала и в других летописях не отразилась. Но не исключено, что она упоминает о подлинном событии — сосредоточении московских войск на Берегу во главе с великим князем Иваном. В условиях нападения Ахмата на Рязань, в непосредственной близости от пределов великого княжения Московского (Рязань — всего в 70 верстах от Коломны, основного оборонительного пункта на Оке) такое сосредоточение войск было вполне возможным и целесообразным.

К этому же примерно времени (1455–1462 гг.) относится и первое в известных источниках упоминание о службе на Берегу как особой государственной повинности. Великий князь Василий Васильевич дал игумену Троице-Сергиева монастыря Вассиану грамоту на монастырские земли в Угличском уезде: «… которые люди от них вышли из их сел… сего лета, не хотя ехати на мою службу, великого князя, к Берегу, и яз, князь великий… велел… те люди вывести опять назад».^[390]

Значение этого упоминания трудно переоценить. На береговую службу призывались крестьяне из привилегированных монастырских сея далекого от Оки Угличского уезда. Тем более, надо полагать, эта обязанность возлагалась на население более близких, приграничных уездов. Эта повинность была, видимо, новая, недавно введенная — она и входила в стандартный формуляр великокняжеских податей и поплин, перечисляемых в каждой жалованной грамоте.

Привлечение вассальных татарских царевичей к участию в отражении нашествия с юга, введение особой повинности для населения — по новые элементы в системе обороны Берега, впервые наметившиеся 150-х гг. (с этим связана и активизация системы обороны, особенно проявившаяся в кампании 1459 г.). Эти новые элементы нуждались в серьезной проверке. Такой проверкой стало первое нашествие Ахмата — первое со времен Тохтамыша нападение на Русскую землю главка сил Большой Орды.

Сравнение кампании 1472 г. на Оке с предыдущими попытками отражения ордынских нашествий позволяет сделать некоторые выводы.

Рассказ Моск. летописи о кампании 1472 г. основан на документальных источниках в значительно большей мере, чем рассказы о нашествиях Тохтамыша и Едигея. Эти источники — разрядные и дневниковые записи. Значительную роль играют источники частного происхождения-рассказы очевидцев и участников. Однако они накладываются на фактологическую сетку, позаимствованную из документальных источников.

Рост значения документальных (официальных) источников в летописном повествовании может свидетельствовать о развитии соответствующих ведомств, и это — важное отличие кампании 1472 г. от предыдущих. Однако главное — в содержании самих событий.

В отличие от всех предыдущих кампаний (кроме кампании 1459 г., в которой сам хан, видимо, не участвовал), на Оке была создана прочная оборонительная линия, прикрытая большим количеством войск. Впервые хан Большой Орды не решился вступить в сражение с русскими войсками и отступил в степь, признав свое поражение. Система обороны на Оке надежно защитила русские земли от нового разорения.

Основным фактором, обеспечившим победу на Оке, следует признать действенную роль главного командования (ГК). Оно сумела своевременно выдвинуть силы для занятия обороны по Оке. Оборона, по-видимому, носила эшелонированный характер — войска выдвигались из глубины на наиболее важные направления.

Ошибкой первоначального развертывания была недооценка правого фланга оборонительной линии — района Алексина, который не был своевременно подготовлен к обороне. Однако эта ошибка была быстро исправлена выдвижением войск из глубины и рокировкой их по фронту. Героическая оборона Алексина силами его горожан также сыграл» свою роль, задержав попытки форсирования Оки Ахматом, что позволило сосредоточить войска для отражения переправы в уязвимом пункте русской обороны.

Можно отметить инициативные действия удельных князей со своими полками — они сыграли главную роль в отражении форсирования в районе Алексина и не дали татарам развить первоначальный успех.

Однако решающую роль в победе на Оке сыграло общее оперативно-стратегическое руководство. Обращает на себя внимание, что сам великий князь, фактически осуществлявший функции ГК, в 1472 г. вел себя совсем не так, как при прежних нашествиях вели себя его предшественники. Он, по-видимому, не исключал возможности прорыва татарских отрядов к Москве, потому и отправил свою мать и сына-наследника в более безопасное место. Но сам он из Москвы отправился не за Волгу, а на Оку — к главным силам своего войска, собранным у Коломны. Это давало возможность реального управления войсками, которое непрерывно находилось в руках ГК. Именно оно обеспечило и развертывание войск, и их рокировку; оно определило общий характер операции как оборонительной на широком фронте без попыток перехода в наступление и преследования противника. Этим достигались наименьший возможный риск и наибольшая сохранность войск, что в данной ситуации представляется наиболее целесообразным.

Организация прочной обороны на Оке и сама мобилизация основной массы служилого (а по всей вероятности, и земского) ополчения были возможны только в результате укрепления государственной системы, политической власти великого князя Московского. Фактическая ликвидация княжеских усобиц, союз с Тверью, протекторат над Рязанью обеспечивали политический тыл русского войска.

Сосредоточение главных сил на южном стратегическом направлении стало возможным только после решительной победы над новгородскими сепаратистами, что обеспечило относительную стабильность на северо-западном направлении, и победы над Казанью, что обеспечило левый, восточный фланг стратегической операции на Оке.

Наиболее опасным оставалось западное направление, откуда могли угрожать войска короля Казимира. Именно в этих условиях было необходимо беречь силы войск, что и было достигнуто в ходе оборонительной операции на Оке — первой победы над Ахматом.

Первая победа над Ахматом имела следствием фактическое ослабление зависимости Русской земли от ордынского хана.^[391] Важнейшей причиной этого была возросшая военная мощь Русского государства, продемонстрированная в кампании на Оке.

Победа на Оке отразилась на всем стратегическом положении Русской земли.

Поход 1473 г. на помощь Пскову 

К лету 1473 г. переговоры Господина Пскова с магистром «о земле и воде и обо иных обидных долех» зашли в тупик. Псковичи обратились к великому князю «чтобы оборонил и на конь всел за дом Святой Троицы… противу Немец».

Великий князь ответил, что «рад стояти и оборонити дом Святыя Троицы… и на конь всести с всеми силами русскими, а же вас почнут Немци».

На повторный призыв, последовавший в октябре, великий князь ответил вопросом: «В кое время велите отчине моя, силе моей войску у себе бытии?»

И наконец, «месяца Ноября 25… в четверг, приеха в Псков гонец от князя Данилья и от всего войска великого князя, повестуя, что воевода от великого князя князь Данилий Дмитриевич Холъмской я со всем войском и с прочими князи стал на рубеже, а к вам во Псков едет».

Псковичи встретили своих защитников с честью и отвели им место на Завеличье. Князь Холмский прибыл во Псков в день Андрея Первозванного, т. е. 30 ноября (в рукописи ошибочно 1-го), «а преже того и по два дне таки шла сила беспрестанно, воеводы и иные, и князи или дети боярские великого князя Двора или из городов бояре. Бе бо множество их видети, князей единых 22 из городов, из Ростова, из Дмитрова, из Юрьева, из Мурома, из Костромы, из Переяславля и изо иных городов».

После первых жалоб псковичей на грабежи князь Холмский навел порядок, и войска «начата… приимати пословно как себе корми хлеб, и вологу и мед, и пиво и конем своим овес и сено. Начата к ним на Завеличье по черядам вожати и с коньчов».^[392]

Внезапно наступившая оттепель сделала поход против Ордена невозможным. Немцы прислали своих делегатов для переговоров о мире.^[393]

По словам Моск. летописи, «слышавше же немцы что пришли воеводы великого князя Пскову на помочь со многими людьми, и начата посылати послы своя в Псков о миру, и мир докончаша на всей воли Псковской на 20 лет».^[394]

Бескровный поход 1473 г. не вызвал особого интереса ни у кого, кроме самих псковичей, кровно в нем заинтересованных. Хотя дело обошлось без фактических военных действий, а вернее — именно по этой причине, поход князя Данилы Холмского — важное военно-историческое событие. Орден отступил без боя — само появление во Пскове великокняжеской рати было лучшим аргументом в пользу мира, которого добивались псковичи.

Поход князя Холмского — по существу операция стратегического масштаба и значения. Была проведена большая мобилизация, именно поэтому поход задержался с августа до ноября. По масштабам этот поход может быть сравним с походом Дмитрия Донского на Новгород в 1386 г., в котором участвовало 30 городовых полков. В 1473 г. неполный перечень городовых полков, приведенный псковским летописцем, свидетельствует, что в походе приняли участие служилые люди среднерусских уездов, расположенных на расстоянии многих сотен километров от Пскова. В походе принимали участие и отряды татарских царевичей — видимо, планировался конный рейд в глубь Ливонии. Но само присутствие русских войск во Пскове сделало этот рейд ненужным — наступил мир.

Мобилизация больших сил со всех концов Русской земли и их марш-маневр к театру предполагаемых военных действий был важнейшей военно-политической акцией, обеспечившей на ряд лет безопасность северо-западного стратегического направления. Сам поход стал возможен благодаря относительному спокойствию на юге и на востоке после победы над Казанью и отражения нашествия Ахмата. Именно это позволило сосредоточить на северо-западном направлении крупную группировку стратегического масштаба.

Поход князя Холмского упрочил московско-псковские отношения — включение Господина Пскова в политическую систему великого княжения. Вместе с тем отсутствие сколько-нибудь подробной официальной информации в Моск. летописи об этом походе свидетельствует, что разрядные записи еще не стали документом важного политического значения, используемым официальным летописцем.

Поход 1477 г.

По данным великокняжеской летописи, решение о походе на Новгород было принято в мае 1477 г., после того как послы великого князя в Новгороде доложили о мятеже на вече, где были убиты сторонники великого князя, а противники его «взбесневша, аки пьянии… и к королю паки всхотеша».^[395]

Как ив 1471 г., походу предшествовала идеологическая подготовка.

Великий князь «приходит ко отцу своему, митрополиту Геронтию, възвещая ему Новгородское преступление крестного целования». «То же возвещает и матери своей, и братии своей и бояром, и воеводам своим, и възверже оттоля на Новгород гнев свой». По благословению митрополита «и еже о нем священного собора архиепископ и епископ и всего священнического чина тако же и советом матери своея и молитвою, и братии своея думою и бояр своих и князей и воевод», великий князь «въоружается на свою отчину, на отступников и крестного целования преступников». Следует посещение монастырей и церквей и рассылка милостыни «по соборным церквам и монастырем и по всем церквам».

Из военно-политических мероприятий упоминается только, что великий князь «посылает… в Тферь к великому князю Михаилу прося у него помочи на Новгород». И Михаил Тверской «ни мало ослушася посылает князя Михаила Федоровича Микулинского со многими вой своими». Посылает великий князь «… братии своей… тогда сущей уже в своих отчинах веля им идти коемуждо от себя к Новугороду».

Таким образом, как и в 1471 г., поход на Новгород должен был носить характер общерусской борьбы за правое дело под водительством великого князя.

Формальное объявление войны последовало 30 сентября, когда в Новгород была послана складная грамота с подъячим Родионом Богомоловым.

Поход великого князя начался 9 октября «в четверток, на память святого апостола Иакова Алфеева». С этого времени начинаются записи походного дневника (ПД).

Великий князь «сына своего великого князя Ивана остави на Москве». Вместе с великим князем в поход «вышел брат его князь Андрей Меньшой». Следует распоряжение: «Даньяру царевичю Касымову сыну велел (великий князь. — Ю. А.) идти на Клин наперед себя за 4 дни, да ко Твери, да к Торжьку». Татарская конница составила, таким образом, первый эшелон войск.

Сам великий князь шел на Волок, «с ним и братиа его князь Андрей Меньшой». «Обедни слушал князь великий на Волоце октября 14, да ел и пил у брата своего князя Бориса».

На Волоке же прибыл к великому князю «хидырщик», посланный Михаилом Тверским «отдавати нормы по отчине своей», т. е. обеспечивать продовольствием войска великого князя при их движении по Тверской земле. От Волока великий князь пошел на Торжок через Микулин, а Андрей Меньшой — через Старицу. В обоих случаях великокняжеские войска шли по Тверской земле, оставляя Тверь справа, т. е. обходя ее с запада. На первом стану от Волока, в Лотошине, великого князя встретил от имени Михаила Тверского князь Андрей Борисович Микулинский, «звати хлеба ести».

16 октября великий князь получил донесение от своего наместника в Торжке о прибытии в Торжок новгородского посланца просить об «опасен для начала переговоров. Раньше этого, еще до начала похода, в Торжок прибыл с той же просьбой Федор Калитин, староста Даньславской улицы.

Обоих посланцев велено было держать в Торжке до приезда великого князя.

19 октября, воскресенье. Великий князь въехал в Торжок и принял здесь двух новгородских бояр, которые били ему челом в службу.

21 октября, вторник. Великий князь отпустил из Торжка князя Василия Васильевича Шуйского воеводой и наместником на Псков, «а Пскову княземъ, по челобитью псковичей.

23 октября. «Выехал князь великий из Торжка, а пошел ратью на Новгород, а шел от Торжка на Волок (Вышний Волочек. — Ю. А.), а оттоле меж Яжелбицкой дороги и Меты».

Здесь же были отданы новые распоряжения.

Царевичу Даньяру «ити от Торжку по за Мете, и с ним воевода великого князя Василий Образец з Борисовичи».^[396]

«А по своей стороне Меты велел ити князю Данилу Холмскому, а с им дети боярские Двора его многы, да Володимерцы, да Переяславци, и Костромичи вси.

Да тою же дорогою велел ити боярам своим и тверичем, Григорию и Ивану Никитичем, с Дмитровци и Кашинци, которые служат великому князю.

А по правую же себя велел ити межи свое дороги и Меты князю Семену Иванович» Ряполовскому, а с ним Суздальци и Юрьевци.

А по левой руке от себя из Торжьку на Демон брату своему князю Андрею Меньшому, а с ним воевода великого князя Василей Сабуров с Ростовци и Ярославци, и Угличаны, и Вежичаны, и которые служат великому князю, и матери своей воеводе Семену Федорович» ити Пешку с Двором ее с ним же ити велел.

А межи Демонскые дорогы и Яжелбицкые велел ити князю Александру Васильевичу да князю Борису Михайлович» Оболенским, а со князем Александром Колужане и Олексинци и Серпуховичи, Хотуничи, и Москвичи, и Радонежци, да Новаторжци, Берновы и Глуховы, а со князем Борисом Можайцы, Волочане и Звенигородци и Ружане, которые служат великому князю.

А по Яжелобитцкой дорозе велел ити Федору Давыдовичу, а с ним дети боярские из Двора великого князя, да Коломничи все.

А по той же дорозе велел ити князю Ивану Васильевичю Оболенскому, а с ним братия его, все Оболенские князи, да и многие великого князя Двора, дети боярские».

Перед нами — фактически разрядная запись (РЗ), включенная в ПД. Это свидетельствует о тесной связи составителей обоих документов — об их принадлежности к канцелярии великого князя, из которой функциональные ведомства еще не выделились как органические самостоятельные структуры.

По существу своему запись от 23 октября рисует состав и организацию великокняжеского войска и операционные направления похода

Организационно войска имеют две ступени. Низшую составляют территориальные (городовые) подразделения, создаваемые в ходе мобилизации. Высшую — оперативные соединения, формируемые согласно разрядным записям. Двадцать семь территориальных частей (полков) сводятся в восемь оперативных соединений во главе с воеводами, назначенными великим князем. Каждое из этих соединений имеет самостоятельный маршрут движения.

Войска идут в общем направлении на Новгород несколькими параллельными колоннами. В результате этого значительно ускоряется общий темп движения, зоной боевых действий сразу охватывается большая территория противника, а сосредоточение неприятельских сил для отпора затрудняется.

При назначении маршрутов могли преследоваться определенные оперативные цели.

Отправка конницы на правый берег Меты могла иметь целью:

— разорение вражеской территории;

— недопущение подхода к Новгороду сил из восточной части его владений (Бежецкая пятина);

— обеспечение возможности переправы главных сил через Мету, если в этом возникнет потребность.

Татарская конница царевича Даньяра идет на правом фланге— за Метой. При Даньяре — воеводы великого князя, осуществляющие, вероятно, функции контроля над царевичем.

Воевода Василий Образец идет, очевидно, во главе конного отряда, сопоставимого по маневренности с татарской конницей. Кто же входит в состав этого отряда? Текст, читаемый в Моск. летописи, вызывает удивление: во всех остальных случаях запись от 23 октября после имени воеводы перечисляет названия городовых полков, отданных под его начало.

В тексте ПД, приведенном в Соф. II, в соответствующем месте читаем: «Василий Образец с Боровичи»,^[397] т. е., как обычно, приводится название территориального полка.

В Никон, летописи: «Василий Образец Борисовичъ»,^[398] что явно неверно: Василий Образец имел отчество «Федорович».^[399] В первоначальном тексте, по-видимому, было написано «Боровичи», что и воспроизвел писец Соф. II. Переписчики же великокняжеской летописи, т. е. летописи по Уваровскому списку, и Никон, при передаче текста сделали ошибку — каждый свою.

Левее Меты идет соединение князя Данилы Холмского, в состав которого, по-видимому, входит большая часть Двора и три городовых полка из коренных великокняжеских уездов. Эти силы возглавляются лучшим воеводой. С этими же силами следуют тверские бояре, только что перешедшие на службу великому князю, и служилые люди из недавно присоединенного Дмитрова,^[400] а также тверского Кашина, перешедшие на великокняжескую службу.

Это последнее явление представляет большой интерес. Тверское великое княжение формально сохраняло свою независимость и в походе 1477 г. выступало в союзе с великим князем. Но в Кашинском уезде уже есть дети боярские, которые служат не своим князьям, а непосредственно великому князю Московскому. Докончания между Тверью и Москвой такой возможности не предусматривают. Издавна сложившаяся формула союзного договора между Москвой и Тверью, повторенная в очередной раз в докончании великого князя Ивана Васильевича с Михаилом Тверским (не позднее 1464 г.), исходит из идеи территориальной целостности Тверского великого княжения: «А которые земли и воды потягли к нашей отчине, ко Тфери и к Кашину… того ти, брате, подо мною… не искати… ни… под моими детьми… ни под нашею братьею меньшою». Союз между великими князьями Тверским и Московским формулируется в самом общем виде и строго симметричен «быти… нам… заодин… на всякого на нашего недруга». В случае нападения «царя» или «рати татарской» требовалось «помочь послати вправду, без хитрости». В случае нападения Литвы, ляхов или немцев надлежало союзному великому князю «самому на конь всести и своею братьею молодшею».^[401]

Однако за время после этого докончания в реальной действительности произошли большие перемены. Весной 1476 г. Моск. летопись отмечает переход на службу великому князю большой группы тверских служилых людей.^[402] Не с этим ли событием связана коммендация кашинских детей боярских? Во всяком случае, она свидетельствует — как и переход тверских бояр — об ослаблении военно-служилой организации Тверского великого княжения и соответственно об усилении военной организации великого княжения Московского. Вчерашние тверские бояре идут в поход со служилыми людьми великого князя из тверского Кашинского уезда. Видно, как московская служилая система глубоко проникает внутрь формально независимого Тверского великого княжества.

Между главными силами и Метой следует соединение князя Ряполовского, составленное из служилых людей старых великокняжеских городов. Все эти силы двигаются в общем направлении на Яжелбицы.

Левую группу, идущую на Демон, возглавляет князь Андрей Меньшой с воеводой великого князя Василием Федоровичем Сабуровым. В состав этого соединения входят служилые люди городов, сравнительно недавно присоединенных к великому княжению (в течение ближайших 10–15 лет), — ростовцы (с 1473 г.) и ярославцы (с 60-х гг.). Вместе с ними идут служилые люди Углицкого и Бежецкого уездов. Эти уезды формально входят в состав удела князя Андрея Большого, но часть местных служилых людей уже комментировалась великому князю. Это весьма важный факт, свидетельствующий о процессе распада прежних удельно-княжеских служилых корпораций, которые заменяются прямыми связями местных детей боярских с великокняжеской властью.

В этой же группе следует Двор великой княгини Марии Ярославны во главе с ее воеводой — родным братом Василия Сабурова. Во владения великой княгини, как известно, входил Ростов — все ростовцы следуют в поход в одном соединении.

Соединительное звено между левофланговыми силами князя Андрея Меньшого и главными силами составляет группа князей Оболенских — одиннадцать городовых полков, разделенных между двумя воеводами. Шесть из этих полков, идущих с князем Александром Оболенским, по-видимому, первым воеводой, составлены из служилых людей, давно тянущих к Москве. Исключение составляют новоторжцы — жители пограничного и спорного с Новгородом уезда. Со вторым воеводой, князем Борисом Оболенским, идут служилые люди городов, еще недавно входивших в уделы. Можайск по духовной Дмитрия Донского был дан его третьему сыну, князю Андрею, а после него перешел к старшему из Андреевичей — Ивану. С 1454 г. он непосредственно тянул к Москве, но по духовной великого князя Василия был дан его второму сыну Юрию. Только в 1472 г. Можайск вернулся под власть великого князя. Таким образом, служилые люди Можайска за тридцать лет четыре раза меняли своего сюзерена.

Волок и Звенигород в 1477 г. вообще не входят в состав владений великого князя Ивана, а принадлежат соответственно князю Борису и князю Андрею Большому. Борису же принадлежит и Руза. С князем Борисом Оболенским идут служилые люди этих городов, которые теперь служат не своим князьям, а самому великому князю. Легитимность такого явления издавна признавалась межкняжескими докончаниями: «А которые, брате, бояре и дети боярские служат мне, великому князю… а живут в твоем уделе, и тем ходити со мною, с великим князем, и с нашими воеводами».^[403] Признавалось симметричное явление — служилые люди удельного князя, живущие на землях великого князя, идут в поход с воеводою своего князя.^[404] Однако фактически это явление было далеко не симметричным. Распространение великокняжеских служилых отношений на земли удельного князя ослабляло суверенность последнего и реально усиливало его зависимость от великого князя. Одновременно оно усиливало военную мощь великого князя и действенность его руководства войсками.

По Яжелбицкой дороге идет воевода Федор Давыдович Хромой, обладающий большим военным опытом, и с ним крупные силы Двора великого князя, а также «вси Коломничи» и Коломенский полк. Связь Федора Давыдовича с этим полком известна еще по кампании 1472 г. против Ахмата, видимо, он был наместником на Коломне. Надо полагать, что по этой дороге, со своим Двором, шел и сам великий князь со своей Ставкой.

По той же дороге идут князья Оболенские со своими собственными служилыми людьми во главе с князем Иваном Васильевичем Стригой, видимо, наиболее авторитетным представителем их рода. Перейдя на службу к великому князю еще в XIV в., князья Оболенские сохранили свои уделы, превратившиеся в вотчины с остатками суверенных прав. С ними идут и дети боярские Двора — вероятно, для контроля над удельно-княжескими отрядами.

Великокняжеские войска вступили на Новгородскую землю. Походный дневник продолжает фиксировать события.

27 октября. Великий князь на Вышнем Волочке.

28 октября. Он на Березке.

2 ноября. На стане в Турны. Приехали псковские послы (с известием о пожаре во Пскове). Походный дневник включает текст грамоты, которую привез псковитин Харитон Качалов (в ней представляет интерес титулование великого князя царем): «Господину государю великому князю Ивану Васильевичу, царю всея Руси… По вашему государей наших велению, что есми в другой ряд складную послали к Великому Новугороду, и наши взметчики в Великом Новегороде взметную положили, да и в Псков приехали. И нынеча по нашим грехом весь город Псков выгорел».

Таким образом, выступление войск Господина Пскова составляло, как и в 1471 г., часть плана кампании. Но бедствие, обрушившееся на город (по данным Пск. летописи — 10 октября), спутало все карты и заставило отложить начало похода.

4 ноября. Болблево. Прибытие князя Михаила Федоровича Микулинского с тверскими войсками. Велено идти по дороге за великим князем.

19 ноября на стану на Палинах «князь великий полки уряди, учинил, которому где быти».

Если распоряжения 23 октября могут рассматриваться как походные разряды, то запись 19 ноября фиксирует разряды в полном смысле слова — формирование полков как оперативных соединений: Передового, Правой Руки, Левой Руки и полка великого князя (т. е. Большого полка). «Уряженье» полков проведено на стану, во время похода, так же как это делал (по летописным данным) Дмитрий Донской. Запись об этом «уряжении», т. е. разрядная запись, воспроизведена в ПД.

Запись 19 ноября.

Передовой полк.

Кн. Андрей Меньшой.

Воеводы:

1) Кн. Данило Холмский с Костромичи.

2) Федор Давыдович с Коломничи.

3) Кн. Иван Васильевич Оболенский с Володимерцы.

Правой Руки.

Кн. Андрей Большой.

Воеводы:

1) Тверской воевода кн. Михаил Федорович Микулинский с Тверичи.

2) Воеводы великого князя Григорий и Иван Жито Никитичи с Дмитровцами и Кашинцами.

Левой Руки.

Кн. Борис [Васильевич].

1) Кн. Василий Михайлович Верейский.

2) Воевода княгини Марии Ярославны — Семен Пешок.

«У себя в полку».

1) Кн. Иван Юрьевич и

2) Василий Образец с Боровичи.

3) Кн. Семен Ряполовский с Суздальцы и Юрьевцы.

4) Кн. Александр Васильевич [Оболенский] с Колужане, Олексинцы, Серпуховичи, Хотунцы, Москвичи, Радонежцы, Новоторжцы.

5) Кн. Борис Михайлович Оболенский с Можайды, Волочане, Звенигородцы, Ружане.

6) Василий Сабуров с Галичане, Ярославцы, Ростовцы, Углечане, Бежане, Переяславцы — все, Муромцы — все — в полку у великого князя.

Различия между росписью 23 октября и разрядами 19 ноября очень небольшие. Оперативные соединения («полки» во главе с воеводами великого князя) были сформированы уже в Торжке, в Палинах они только получили более четкую организацию.

Можно ли проследить какую-то закономерность, какой-то исходный принцип в формировании оперативных полков из территориальных?

В РЗ 19 ноября перечислено всего 30 территориальных полков, сведенных в четыре оперативных полка.

Передовой — П — 3.

Правой Руки — ПР — 3.

Левой Руки — ЛР — 3.

«У себя» — 21.

Такое распределение сил показывает, что на полки П, ПР и ЛР возлагались частные задачи, а основные силы держались компактно, составляя резерв главного командования для решения основных задач.

Передовой полк является передовым эшелоном всего войска. Сюда входят городовые полки самых «коренных» старых городов, тянущих к великому князю на протяжении жизни нескольких поколений. Из трех воевод этого полка двое обладают наибольшим боевым опытом; в частности, в кампаниях 1471 и 1472 гг. Федор Давыдович Хромой был, вероятно, наместником на Коломне — этим, видимо, и объясняется назначение коломничей в Передовой полк. Назначение во главе Передового младшего из братьев великого князя имеет, скорее всего, формальное, титулярное значение.

ПР состоит из служилых людей трех городов. Только один из этих городов — Дмитров — является собственно великокняжеским, и то лишь с недавних (1472) пор. Два других— в политическом отношении с великим князем формально не связаны, это тверские земли, Можно предполагать, что князь Андрей Большой ведет с собой служилых людей своих уездов (кроме тех, которые уже служат великому князю). Из трех воевод этого полка один служит великому князю Тверскому, а двое других — вчерашние тверские бояре, только полтора года назад перешедшие на великокняжескую службу. Такое сосредоточение тверских служилых людей в одном оперативном полку может свидетельствовать о большой степени доверия к ним со стороны великого князя, т. е. о сближении московской и тверской служилых систем.

В состав ЛР включаются полки удельных князей — Василия Верейского и Бориса Волоцкого, а также великой княгини Марии Ярославны во главе с ее воеводой.

Один из предводителей этого полка — князь Василий Верейский, отличившийся в кампании 1472 г. в боях под Алексином.

Две трети городовых полков идут вместе с великим князем. Фактически они составляют то, что в позднейших РЗ называется Большим полком. Во главе этих сил шесть воевод.

Старейший из них — князь Иван Юрьевич Патрикеев, родственник великого князя, известный как воевода еще с 50-х гг., но не имеющий особых боевых заслуг.

Второй воевода, Василий Федорович Образец, непосредственно возглавляет служилых людей Боровского уезда, где, очевидно, он был наместником.^[405] Боровск, принадлежавший некогда к Серпуховскому уделу князя Василия Ярославича, а еще ранее — к уделу Ярослава — Афанасия Владимировича, с 1456 г. входит непосредственно в состав великого княжения, и местные служилые люди могли вполне проникнуться традициями великокняжеской службы. Как и коломничи, боровичи идут под начальством своего наместника.

В известных нам случаях во главе городовых полков стоят наместники. Но по какому принципу формируются соединения, состоящие из нескольких городовых полков, остается неясным.

Во всяком случае во главе городовых полков назначались те, кто так или иначе был связан с этим городом (городами) — как наместник или, может быть, крупный вотчинник.

Третий воевода — князь Семен Иванович Ряполовский, возглавляет суздальцев и юрьевцев. Это старые великокняжеские города, густо пропитанные местными удельно-княжескими традициями — Ряполовские, в частности, родовые вотчинники Юрьевского уезда. Сам князь Семен Иванович, по имеющимся данным, был наместником в Суздале.^[406] Можно высказать предположение, что территориальный полк князя Семена состоял в какой-то мере из тянувших к его вотчине служилых людей «второго порядка» — его собственных министериалов.

Князь Александр Васильевич Оболенский возглавляет служилых людей семи городов. Четыре из них до середины 50-х гг. входили в Серпуховской удел, но за двадцать лет могли проникнуться традицией великокняжеской службы. (То же можно сказать и о Радонеже.) Как реально формировалась эта традиция, можно представить из рассказа Ерм. летописи о деятельности князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского в начале 60-х гг. в Ярославском княжестве. Наместник великого князя производил пересмотр служилых отношений в уезде. Служилые люди делились, очевидно, на две группы. Признанные годными для службы великому князю зачислялись на эту службу, а негодные — лишались своих вотчин.^[407] По всей вероятности, такая практика имела широкое распространение, да иначе и быть не могло — у привилегированного вотчинника не было другого выбора, как получить жалованную грамоту на свои владения от нового повелителя — великого князя — и перейти к нему на службу.

Князь Борис Михайлович Оболенский возглавляет служилых людей четырех городов, из которых три входят в удельные княжества, и только Можайск непосредственно тянет к Москве (с 1472 г.).

Василий Сабуров ведет служилое ополчение пяти городов, из которых три (Галич, Бежецк и Углич) входят в удел князя Андрея Большого, а два еще недавно были относительно самостоятельными владениями мелких удельных князей.

Наконец, переяславцы и муромцы — служилые люди из старых великокняжеских городов, уже долгое время вовлеченных в великокняжескую служилую систему.

Важнейший вывод, который можно сделать на основании этого обзора служилых людей по городам, — интересы великокняжеской службы превалируют над удельно-княжескими традициями. Служилые отношения, ориентированные на великого князя, пронизывают все уделы и составляют основу всей служилой системы земель, находящихся даже не в прямой, а в косвенной зависимости от великого князя Московского. На формирование оперативных соединений (полков) удельно-княжеские отношения заметного влияния не оказывают. Однако в некоторых случаях удельные князья идут, по-видимому, во главе своих полков, входящих в оперативные соединения, возглавляемых воеводами великого князя.

Кто же эти воеводы? Один из них — представитель тверского великого князя, другой — ведет служилых людей великой княгини Марии Ярославны.

Одиннадцать воевод назначены самим великим князем. Трое из них, по-видимому, — наместники, стоящие во главе своих городовых полков (Федор Давыдович, Василий Образец, князь Семен Ряполовский). Установить связи остальных восьми воевод с соответствующими городами не удается.

Города по духовной великого князя Василия Васильевича и их служилые люди в РЗ 19 ноября 1477 г.

Ивану.

1) Коломна — «П».

2) Владимир — «П».

3) Переяславль — «Б».

4) Кострома — «П» и «Б».

5) Галич с Солью — «Б».

6) Устюг —

7) Земля вятчан —

8) Суздаль — «Б».

9) Нижний Новгород —

10) Муром — «Б».

11) Юрьев — «Б».

12) Великая Соль —

13) Боровск — «Б».

14) Суходол —

15) Калуга— «Б».

16) Алексин — «Б».

Юрию.

1) Дмитров — «ПР».

2) Можайск с Медынью — «Б».

3) Серпухов — «Б».

4) Хотунь — «Б».

Андрею Большому.

1) Углич — «Б».

2) Бежецкий Верх — «Б».

3) Звенигород— «Б».

Борису.

1) Ржева —

2) Волок — «Б».

3) Руза— «Б».

Андрею Меньшому.

1) Вологда —

2) Кубена —

3) Заозерье —

Марии Ярославне.

1) Ростов — «ЛР».

Духовная грамота Василия Темного называет поименно 30 городов и приравненных к ним мест. Из них к великому князю Ивану отходило 16, Юрию — 4, Андрею Большому — 3, Борису — 3, Андрею Меньшому— 3, к великой княгине-вдове — 1. В походе 1477 г. участвовали, по данным разрядной записи 19 ноября, служилые люди 21 города из числа поименованных в духовной. Отсутствуют служилые люда с Устюга, Великой Соли, Вятки, Нижнего Новгорода, Суходола, Ржевы, Вологда, Кубены, Заозерья. Но из этих городов только в Нижнем Новгороде и Ржеве можно с уверенностью говорить о развитом служилом землевладении, а все остальные могли бы быть представлены только земским ополчением.

Отсутствие служилых людей из пограничного с Казанью Нижнего Новгорода может объясняться необходимостью оставления сил на случай внезапного выступления Казанского ханства. Трудно объяснить отсутствие в походе служилых людей из Ржевы — может быть, их держали на случай осложнений с Литвой?

В походе участвовали служилые люди почти всех городов, входящих в состав великого княжения Московского в границах 1462 г. Кроне того, в поход шли, по всей видимости, служилые люди Верейско-Белозерского удела во главе со своим молодым князем, а также ростовские, ярославские и Оболенские князья. Можно говорить о максимально полной мобилизации великокняжеского служилого ополчения. Но в поход не идут рязанские служилые люди, союзные с Москвой. Великое княжение Рязанское сохранило свою формальную независимость, и его силы могли быть использованы для защиты южного и юго-восточного направлений.

Служилый город в походе представляет собой определенное единство. Правда, терминология типа «Переяславцы все и Муромцы все» дает повод думать, что они могли идти в данном полку (Большом) и не «все».

Остается открытым вопрос, все ли служилые люди данного города принимают участие в походе.

Представляет интерес запись о москвичах. Служилые люди столичного города не занимают сколько-нибудь заметного места — они именуются в составе Большого полка между хотуничами и радонежцами — жителями маленьких, второстепенных уездов. Начиная с 1369 г. московская рать как особый воинский контингент во главе с воеводой великого князя фигурирует во всех докончаниях великих князей с князьями Серпуховского удела.^[408] Еще в 1469 г. в походе судовой рати да Казань москвичи составляли отдельное соединение во главе с особым воеводой. Падение роли Московского полка может объясняться двумя причинами.

1. Развитие служилого землевладения сделало ненужным широкую мобилизацию не привыкших к службе городских жителей.

2. Большая часть москвичей — служилых людей — вошла в состав Двора.

Таким образом, в РЗ 19 ноября основная первичная единица — городовой «полк» — совокупность служилых людей одного города (уезда), которую можно условно назвать «полком».

Как уже указывалось, «уряжение» полков было проведено во время самого похода и самим великим князем. Была ли при этом составлена особая РЗ — неизвестно. «Уряжение» полков — функция главного командования (ГК), и она (как и в 1380 г.) была осуществлена самим великим князем непосредственно, а не через какое-либо ведомство.

Наш основной источник — ПД — продолжает свое повествование.

«Да с того же стану с Палина отпустил князь великий воевод своих под Новгород, Городище и монастыри отнимати, чтобы не пожгли. А велел поити к Броничю князю Данилу Холмскому с Переяславцы же да с Костромичи, да князю Ивану Стриге с Володимерцы, да Федору Давыдовичу с Коломничи, да Григорию и Ивану Микитичем с Дмитровцы и Кашинцы, да князю Семену Ряполовскому с Суздальцы и с Юрьевцы. А велел им стати на Броничи и ждати вести от себя. А иным своим воеводам у озера у Ильмеря на Возваде и на Ужине, тако же вести ожидая».

Первое боевое распоряжение — посылка войск для охраны монастырей и Городища. Новгородцы сжигали в 1386 и 1471 гг. монастыри — своего рода форты, удобные для размещения войск (особенно в зимнее время) в непосредственной близости от города.

На восточном и южном берегах Ильменя развертывается первый эшелон великокняжеских войск в ожидании дальнейших распоряжений ГК.

В состав восточной группы, отправленной на Бронницы во главе с князем Данилой Холмским, вошло восемь территориальных полков из состава оперативных полков: Передового (костромичи, коломничи, владимерцы); Правой руки (дмитровцы и кашинцы) и Большого (переяславцы, суздальцы и юрьевцы). Из шести воевод, посланных на Бронницы, трое — относились к Передовому полку (кн. Холмский, кн. Иван Стрига и Федор Давыдович), двое — к ПР (Никитичи), один — к Большому полку (кн. Ряполовский). Таким образом, основу оперативной группы составляет Передовой полк во главе со своим первым воеводой, но он усилен частями полков ПР и Б. ГК, «урядив» полки, сохраняет возможность манипулировать войсковыми частями, создавая новые группировки конкретного целевого назначения.

Распоряжение о выдвижении войск на берег Ильменя могло преследовать цель окружения Новгорода и подготовки к тесной его блокаде, отметим, что ни в 1386, ни в 1471 г. этого сделано не было.

21 ноября великий князь стоял у Николы на Тухоле; отсюда был послан во Псков Петеля Паюсов, а с ним отпущен и псковитин Харитон.

«А велел князь великий наместнику своему, а псковскому князю Василию Васильевичу Шуйскому с Псковичи поити ратью с пушками и пищалями и самострелы с всею приправою с чем к городу приступать. «Да как пришед на усть Шолоны, и ты бы ко мне, к великому князю, с тем прислал часа того, и яз тогды укажу ти, где ти будет быти с Псковичи». Походный дневник отразил письменную директиву псковскому князю. Она обязывала псковичей не только идти «ратью», т. е. боевым походом, но и иметь при себе тяжелое огнестрельное оружие и «приправу» для приступа к городу. Если в известиях о походе 1471 г. об артиллерии не говорилось почти ничего, то теперь она является предметом особого внимания ГК. За эти несколько лет артиллерия выросла и в количественном отношении, и в оценке своей роли в операциях против города. Готовится не только блокада Новгорода, как в 1386 г., но предусматривается возможность его артиллерийского обстрела и штурма. Псковская рать выдвигается на устье Шелони, близкие подступы к Новгороду с его западной (Софийской) стороны, Как и передовые отряда великокняжеских войск, псковская рать, заняв свое место по диспозиции, должна ждать распоряжений Ставки. Все нити управления войсками — в руках великого князя. Самовольные действия воевод не допускаются.

Как мы видели, выступление Пскова против Новгорода планировалось с самого начала кампании, но пожар 10 октября задержал отправку псковской рати и вызвал директиву великого князя, ставящую конкретную задачу псковичам.

Итак, первое боевое распоряжение, отраженное в ПД, — директива о занятии исходных позиций для непосредственной блокады Новгорода.

23 ноября. Великий князь в Сытине. Прибыли архиепископ Феофил и посадники. Приведены речь владыки, речи посадников.

24 ноября. Речи посадников и речи бояр великого князя: «Того же дай, в понедельник, послал князь великии в Новгород воевод своих Городища, да и монастыри отнимати.

От Броннича прямо велел поити к городу воеводам своим, князю Данилу Дмитриевичу, да Федору Давыдовичу, да князю Ивану Васильевичу Стриге, да Григорию и Ивану Никитичем, с полкы своими».

Фактически это — разрядная запись, четвертая по счету в ПД. Эта директива предусматривает захват соответствующих объектов по правой стороне Волхова (Торговой).

«На другую сторону города к Юрьеву монастырю и Аркажу монастырю велел ити воеводам, князю Семену Ряполовскому, князю Александру Оболенскому, князю Борису Оболенскому, Василью Сабурову с полкы да Семену Сабурову с матери своей людьми великой княгини Марьи, да брата своего князя Андрея Меньшого, да Елизару Гусеву с князя его полком».

«И те все воеводы шли с полкы своими чрес Ильмерь езеру по леду.

А пришли все воеводы и тоа и друга страны одиноа нощи с понедельника на вторник и отняли Городище и монастыри все под городом».

Директива от 24 ноября ставила войскам конкретные задачи по полному окружению города с обеих сторон Волхова и захвату опорных пунктов — Городища и монастырей. Возможность двухстороннего охвата города просматривается уже в директиве от 21 ноября, назначавшей войскам соответствующие исходные позиции, на которых они должны были сосредоточиться в ожидании «вести» от великого князя. Теперь эта «весть» пришла, и войска начали выполнять свою боевую задачу.

Правофланговая группа во главе с князем Данилой Дмитриевичем Холмским имела сравнительно легкую задачу обхода города с юга, не требовавшую преодоления серьезных естественных преград. Значительно сложнее была задача у левофланговой группы. Она должна была перейти через Ильмень по льду, что, во всяком случае, связано с риском и требовало немалых усилий. Необходимо было добиться одновременного выхода войск с разных направлений в назначенные им пункты, и это было достигнуто в результате ночного марш-маневра через лед озера.

Оперативные группы, созданные директивами 21 и 24 ноября, лишь отчасти соответствовали делению войск на полки, предусмотренному записью от 19 ноября. Если правофланговая группа князя Холмского в основном состояла из Передового полка, то левофланговая, во главе которой стоял, по-видимому, князь Ряполовский, включала, судя по именам воевод, части полков Большого (кн. Ряполовский, кн. Александр Оболенский, кн. Борис Оболенский, Василий Сабуров), Левой руки (Семен Сабуров) и Передового (полк Андрея Меньшого и полк Андрея Большого во главе с Елизаром Гусевым). В непосредственном распоряжении великого князя оставались, таким образом, из Большого полка воеводы князь Иван Юрьевич Патрикеев и Василий Образец, боровичи и муромцы. Не попали в разряды 21 и 24 ноября части полка Правой руки (князь Андрей Большой и тверской воевода князь Микулинский) и Левой руки (князья Борис и Василий Верейские).

Таким образом, «полки», созданные разрядами 19 ноября, представляли собой достаточно гибкие оперативные соединения, которые могли перегруппировываться главным командованием в зависимости от конкретной обстановки. Соответствующие распоряжения оформляются разрядными записями и фиксируются в ПД — основном документе о походе 1477 г.

25 ноября. «В Сытинех князь великий велел ответ дати владыце и послом Ноугородцким». Переговоры шли своим чередом, и тексты заявлений обеих сторон фиксируются в ПД.

«Того же месяца 27, в четверток, пришел князь великий под город, а чрез Ильмерь озеро по леду, а с ними братия его, князь Андрей Меньшой. Да того же дни пришел под город князь Василей Михайлович Тферьской (очевидно, Верейский. — Ю. А.). А князь великий пришед под город стал у Троицы на Паозерье в Лошинском селе. А брату своему велел стати князю Андрею Меньшему у Благовещения в монастыре.

А воеводам своим князь велик ы велел стати: около города с полкы своими

— князю Ивану Юрьевичу в Юрьеве манастыре;

— а князю Данилу Холмскому во Аркажи манастыре;

— Василию Сабурову в манастыре у Пантелеймона Святого;

— а князю Александру Оболенскому у Николы на Мостище в манастыре;

— а князю Борису Оболенскому на Сукове у Богоявления в манастыре;

— а князю Семену Ряполовскому велел стати на Пидьбе вверх по левой стороне Пидьбы и на Стиле.

А з Городищьские стороны велел князь великий стати князю Василию Михайловичи) Верейскому на Лисичьи горке в манастыре.

А на Городище велел стати Федору Давыдовичу, да князю Ивану Стриге, да Григорию и Ивану Никитичем».

Таблица 2. Дислокация войск

Суть распоряжений великого князя — точная дислокация сил, стянутых к Новгороду. Дислокацию, объявленную после перехода Ильменя, можно сравнить с разрядной записью 24 ноября (табл. 2).

Как видно, между распределением воевод в записи 24 ноября и дислокацией, помеченной в ПД 27 ноября, только одно существенное отличие: князь Холмский, возглавлявший Передовой полк и правофланговую группу, оказался размещенным на левом фланге, в Аркажском монастыре.

Видимо, князь Холмский после занятия объектов на правом берегу получил другое назначение, уступив свое место во главе правофланговой группировки другому воеводе — скорее всего, Федору Давыдовичу, который назван первым в числе воевод, оставшихся на правом берегу.

«Того же месяца 29 пришел под Новгород князь Борис Васильевич после брата своего великого князя на третий день, и князь великий велел стати ему на Кречневе в владичне селе вниз по Волхову».

По разрядам 19 ноября князь Борис стоял во главе полка Левой Руки. Часть этого полка во главе с князем Василием Михайловичем Верейским уже прибыла на место после перехода через Ильмень и была расквартирована на правой стороне реки, на Лисичьей горке. Полк Левой Руки, таким образом, перестал представлять собой единое целое, будучи разделен на две группы, далеко стоящие друг от друга. Выдвижение войск вниз по Волхову с его левой стороны обозначало окружение города с севера.

Основным политическим центром Новгорода была, очевидно, Софийская сторона — именно поэтому здесь были сосредоточены главные силы осаждающих.

«Месяца Ноября 30 в неделю князь великий велел всем воеводам по корм посылати людей половину, а другую у себя оставляти. А срок им по корм 10 дней, а на 11, в четверток по Николе дни велел всем быти под городом, где бы хто ли был».

Запись отражает заботу о продовольствии войск и о сохранении их боевой готовности. Стоит ли говорить, что войска, посланные «по корм», добывали последний у местных жителей без особых формальностей — скорее всего, путем простого грабежа, что в Средние века практиковалось повсеместно на чужой территории (а нередко и на своей). Во всяком случае, предполагалось, что за 10 дней войска смогут пополнить свои запасы и отдохнуть. Такое распоряжение исходило от ГК — сами воеводы, очевидно, не имели формального права на подобную инициативу^[409] — не могли дробить свои силы.

«Того же дни» послан Севастьян Кушелев к псковскому наместнику и «псковской рати», чтобы пошли «не мотчая и с пушками, и со всею приправою по первому приказу, и Севастьян сретил их у Солци на Шелонь».

Псковская рать двинулась в поход, вероятно, после приказания, отправленного 21 ноября с Петелей Паюсовым, т. е. не ранее 25 ноября. Кушелев мог их встретить 2 декабря, они за 7 дней прошли примерно 150 верст, по 20 верст в день. Это довольно много, если учесть, что они шли «и с пушками, и со всею приправою».

Ставка держит в руках управление не только войсками, стянутыми к самому Новгород, но и псковской ратью.

«Декабря 1 в понедельник» переговоры с новгородской делегацией в Ставке на Паозерье продолжались, и выступления сторон изложены в ПД.

«Того же дни, царевич Даньяр пришел под город, а с ним воевода великого князя Василий Образец с Боровичи. И князь великий велел царевичю Даньяру стати в Кириллове манастыре да у Андрея Святого в манастыре на Городищской же стороне. А приставом царевичевым, князю Петру Оболенскому да князю Ивану Звеньцу, велел стати на Ковалеве в манастыре.

А Василью Образцу с Боровичи велел стати у Спаса в манастыре на Болотове».

Вновь прибывшие силы были размещены на Торговой стороне. Любопытно. что при царевиче Даньяре состоят приставы высокого ранга — они и советники, и наблюдатели, и посредники.

«Того же месяца 3 пришел под город князь Андрей Васильевич Большой, и князь великий велел ему стати у Воскресенья на Деревянице, а тферьскому воеводе князю Михаилу Федоровичу велел стать с полком своим у Николы на Островке».

Вновь пришедшие силы размещаются на правом берегу Волхова, растягиваясь по течению реки к северу. По разрядам 19 ноября эти силы входили в полк Правой Руки.

5 декабря состоялась очередная встреча великого князя с новгородской делегацией — последней был предъявлен ультиматум.

«А того же дни прииде к великому князю от наместника его псковского князя Василия Васильевича и от псковского войска посадник псковской Василий Епимахов с тем, что наместник его… с псковским войском пришли на его государя своего дело со всем с чем им велел быти к себе, и где велит им стати. И князь великий князю Василью велел стати в Бискупицах, а посадником псковским с лучшими людьми велел стати в Федотиине селе Исаковы жены Полинаръина, а прочим Псков и чем младым велел стати в манастыре у Троицы на Веряжи да и на Клопске».

Военная организация Пскова сохраняет черты своеобразия. Посадник Василий Епимахов выступает не только от имени князя-наместника. но и от «псковского войска». Это не служилое ополчение, а земская, городовая «рать». И ПД, излагая дословно (или близко к тексту) посольство Епимахова, приводит соответствующую терминологию. Характерно и отношение великого князя к псковскому войску: здесь различаются, кроме князя-наместника, две категории — посадники с «лучшими людьми» и «прочие люди», и эти категории дислоцируются по-разному. Следует вспомнить систему мобилизации во Пскове, отраженную в Пск. летописи: бояре «рубятся» всем городом на вече, «прочие» — по своим улицам и концам. При осаде Новгорода псковские войска размещаются на внешнем обводе блокадного кольца.

«Того же месяца б велел князь великий мост чинити на реце Волхове своему мастеру Аристотелю Фрязину под Городищем».

«И той мастер учинил таков мост под Городищем на судех на той реце, и донеле же князь великий одолев возвратися к Москве, а мост стоит. На предана же возвратимся».

Как видим, запись от б декабря состоит из двух частей.

В первой излагается повеление великого князя о строительстве моста через Волхов. Этот мост давал возможность беспрепятственного и быстрого маневра силами по обоим берегам реки, что имело весьма большое значение, особенно в случае штурма города или вылазки осажденных. Из этого же текста узнаем, что с войсками великого князя шел строитель Успенского собора — при войсках были и строительные подразделения, инженерные части, необходимые при осаде города. Осада города, видимо, планировалась с самого начала.

Не меньший интерес представляет и вторая часть записи. Она раскрывает механизм составления летописного текста на основе ПД. В руках летописца был текст ПД, и он вносил в свою летопись соответствующие записи под соответствующими числами, не забегая вперед и держась близко к тексту — воспроизводя дословно (или почти дословно) свой источник. И только один раз он позволил себе заглянуть вперед, нарушить строгую хронологию, составляющую основную нить его повествования. Походный дневник попал в руки летописца после похода, после возвращения великого князя в Москву, когда было известно, что мост Фиораванти «на судех» еще существует.

«Того же месяца декабря 7 прииде к великому князю владыка из Новагорода» и состоялся очередной раунд переговоров, подробно изложенный в ПД.

«Того же дни в неделю приидоша к великому князю под Новгород Псковичи, наместник великого князя, а Псковской князь Василей Васильевичь Шуйской, а с ним посадницы Псковский со многими вой, посадник Алексей Васильевич Качанов… и иные посадьники и дети посадничьи и боаре и дети боарьскые и многие Псковичи».

«Декабря 30 вторник прииде к князю великому служити князь Василей Шуйский из Новагорода, и приять его князь великий, и почти его, и дары дасть ему». Переход на сторону великого князя формального руководителя обороны города — свидетельство нарастающего морального разложения в стане осажденных, все в большей мере осознающих безвыходность своего положения. До капитуляции города оставался только шаг, и он был сделан на переговорах 6 января, когда новгородцы приняли все основные требования великого князя.

Кампания 1477 г. кончилась, а вместе с ней и записи в ПД, отражающие военные события. Но ведение дневника как такового продолжается. Последняя запись в нем: «Месяца Марта 5 на Москву прииде князь великий в четверток на 5 неделе поста».^[410]

Дальнейшее изложение событий теряет дневниковый характер:

«Тое же зимы Казанский царь ходил на Вятку… Тое же зимы месяца Декабря б поставлен на Москве митрополитом Геронтием на Тверь на владычество священноинок Вассиан…»

Таким образом, основа известий Моск. летописи о походе 1477 г. — это походный дневник Ставки великого князя, который велся с начала похода до возвращения великого князя в Москву. При этом можно отметить три особенности текста Моск. летописи. Во-первых, записи ПД приведены с известным сокращением — не за все дни, хотя, надо полагать, в ПД отражались именно ежедневные события. Во-вторых, в состав ПД включены разрядные записи. В-третьих, текст летописи в своем теперешнем виде был составлен уже после возвращения великого князя в Москву. Перед нами, таким образом, не сам ПД как таковой, а его летописная редакция, судя по всему, весьма близкая к своему первоисточнику, но все же не идентичная ему. Особый интерес представляет включение в текст рассказа летописи разрядных записей. Скорее всего, эти записи с самого начала входили в состав ПД (а не были внесены в текст позднее, при летописной его обработке).

В известном нам виде ПД — основной источник для реконструкции хода событий кампании 1477 г., в первую очередь — деятельности ГК.

Обстоятельным источником о кампании 1477 г. является также Пск. летопись по Строевскому списку.^[411]

Последняя кампания против Новгорода, как и предыдущие, сопровождалась бедствиями для мирных жителей Новгородской земли как территории, охваченной военными действиями, но с окончанием кампании наступил мир и вчерашние враги превратились в подданных великого князя, жителей одного из городов Российского государства.

* * *

Последний поход великокняжеских войск на Новгород может быть охарактеризован как крупная наступательная стратегическая операция с решительной целью — полного поражения и капитуляции противника.

Политическими предпосылками кампании 1477 г. были, с одной стороны, стремление великого князя добиться не только внешнего подчинения, но и внутренней интеграции Господина Великого Новгорода в состав Российского государства, с другой — отсутствие политической стабильности в самом Новгороде и двусмысленное поведение новгородской верхушки.

Стратегическими предпосылками явились, во-первых, достигнутая в предыдущие годы относительная стабильность на южном и восточном направлениях, во-вторых, укрепление фактической власти великого князя в пределах Московской земли в результате ограничения прав удельных князей по договорам 1472–1473 гг. Это давало возможность проведения максимальной мобилизации служилого ополчения и развертывания его на одном стратегическом направлении под единым командованием, включая сюда также псковскую рать и войска союзника — тверского великого князя.

Как и в кампании 1471 г., великокняжеское войско состояло главным образом из конного служилого ополчения. Земское ополчение существенной роли не играло, за исключением псковской рати.

Как и в 1471 г., целью операции был выход к Новгороду без отвлечения на решение второстепенных задач. Все это позволяет говорить о единстве идей, об определенном стратегическом почерке главного командования в обеих кампаниях.

Вместе с тем кампания 1477 г. имеет свои достаточно ярко выраженные особенности.

Временем для проведения кампании был выбран осенне-зимний период, наиболее благоприятный для действий крупных войсковых масс на северо-западе.

Если в 1471 г. в условиях напряженной внешнеполитической обстановки обстоятельства заставили пойти на большой риск и начать кампанию в июне, то в 1477 г. ничто не мешало избежать такого риска и подождать до осени.

В отличие от похода 1471 г., войска великого князя двигались прямо на Новгород, обходя Ильмень справа и не выделяя левофланговой группировки для соединения с псковичами. Само наступление осуществлялось на широком фронте, несколькими колоннами, шедшими справа и слева от колонны главных сил с великим князем. Тем не менее темп операции был невысоким — от Торжка до Новгорода шли примерно месяц, т. е. не более 15 км в день. Такой темп был не утомителен для войск и допускался реальной обстановкой — отсутствием активного сопротивления противника.

Стягивание великокняжеских войск к Ильменю закончилось окружением города со всех сторон, для чего понадобилось частью сил перейти через замерзшее озеро.

Такое всестороннее окружение Новгорода, его тесная блокада в непосредственной близости от городских степ, осуществлялось впервые. В кампании 1169 г. суздальские войска, по-видимому, подошли к городу только с одной стороны. В зимней кампании 1386 г. Дмитрий Донской ограничился выходом на ближние подступы к городу с востока и угрозой его штурма.

В походах 1441 и 1456 гг. выход великокняжеских войск па дальние подступы к городу (Демон, Руса) приводил к окончанию кампании. В кампании 1471 г. к таким результатам привел разгром новгородского ополчения на Шелони. Выход великокняжеских и псковских войск на ближние подступы к городу был следствием итого сражения и фактически не имел особого значения — новгородцы уже капитулировали.

Таким образом, до 1477 г. опыта боевых действий против самого города не было.

Осада города в кампании 1477/78 г. была решающим средством для достижения поставленной стратегической цели. Эту осаду можно рассматривать как пример операции на окружение большого укрепленного города с многочисленным населением и средствами обороны.

Отказ от штурма Новгорода отвечал здравым стратегическим соображениям. Штурм укрепленного города связан с большими потерями и значительным риском, овладение городом путем блокады является наименее рискованным вариантом — при условии, что нет реальной угрозы деблокады города извне. В январе 1477 г. попытка Карла Смелого овладеть Нанси закончилась, как известно, катастрофой. В кампании же 1477/78 г. при осаде Новгорода не было оснований опасаться появления деблокирующих сил — новгородские силы были окружены в самом городе. Полуторамесячная осада и связанные с нею бедствия — голод и болезни — надломили дух обороняющихся, чему способствовало и отсутствие политической стабильности в новгородском обществе, раздираемом внутренними противоречиями.

Итак, кампания была выиграна почти без потерь — решающий политический результат был достигнут сравнительно малой кровью (для победителей).

Стратегия великокняжеского командования в кампании 1477/78 г. может быть признана целесообразной — она наилучшим образом отвечала достижению поставленной цели.

Действия новгородского руководства в кампании 1477 г. не отличались последовательностью. Встав на путь конфликта с великим князем в мае-июне, оно в самый конец войны, в конце сентября, внезапно запросило псковского посредничества. К войне с великим князем Новгород был, очевидно, не готов.

Стратегический план новгородского руководства существенно отличался от того, который был принят в 1471 г. Новгородские войска не защищали территорию своей земли, а концентрировались в самом городе, подобно тому, что было в 1386 г. Ставка делалась, очевидно, на упорную оборону самого города и на то, что великокняжеские войска в зимних условиях не смогут провести длительную осаду и удастся заключить договор на компромиссных началах. Однако эти расчеты оказались несостоятельными. В отличие от кампании 1386 г., войска не только подошли к Новгороду, но и взяли его в тесное кольцо, что привело к истощению сил защитников города и вынудило их к капитуляции.

Характер боевых действий определяется прежде всего спецификой конкретных политических задач. В 1386/87 г. речь шла о выплате новгородцами контрибуции за разбои ушкуйников, в 1441 и 1456 гг. — о наказании за выступление против великого князя. В 1477 г. речь шла о полном безоговорочном подчинении города власти великого князя. Если походы прежних князей, в том числе Донского, преследовали хоть и важные в конкретной ситуации, но по существу своему частные, тактические задачи, то поход Ивана III ставил задачи стратегического масштаба, будучи составной частью процесса строительства единого государства.

Борьба Новгорода против всех сил Русской земли, объединенных под знаменами Москвы, не могла кончиться ничем иным, кроме поражения. В этих условиях главное командование великокняжеских войск умело использовало все свои преимущества и сравнительно недорогой ценой добилось решительного успеха.

Основной результат кампании 1477/78 г. ликвидация потенциальной угрозы на северо-западном направлении со стороны сепаратистских кругов Великого Новгорода. События января 1478 г. создали новую политическую и стратегическую ситуацию в стране, уже превратившейся фактически в единое государство.

Походный дневник позволяет проследить основные моменты деятельности ГК в кампании 1477/78 г.

Первой задачей ГК, или, точнее, верховного командования, на уровне политического руководства явилась подготовка к кампании.

Первые черты этой подготовки заметны в начале июня, когда последовало распоряжение Пскову готовиться к походу на Новгород.

К началу октября подготовка была закончена, и 9 октября начался поход главных сил.

На походе задачей ГК была организация движения колонн назначение маршрутов и дневок. Особое значение имеют записи от 23 октября и 19 ноября, раскрывающие организацию войск и конкретные направления движения. Главной задачей Ставки стало формирование соединений (полков) и непосредственное оперативное руководство ими. В условиях действий на одном театре и близости Ставки к войскам в руках ГК соединялись функции стратегического и оперативного руководства. Конкретный план осады города был разработан в Ставке и воплотился в точные директивы о дислокации войск.

К числу важнейших задач ГК относилась организация снабжения войск. Это направление деятельности ГК отражено в источниках впервые.

В целом можно сказать, что кампания 1477/78 г. показала новый более высокий уровень организации ГК и руководства войсками в целом. Опыт, полученный в предшествующих кампаниях, учитывался, и деятельность военного ведомства развивалась. Разрядные записи, носившие прежде характер разовой, текущей документации, впервые включаются в ПД, становясь документом государственного значения.

1478 г.: Восточный фронт. Поход на Казань

Одной из особенностей Новгородской кампании 1477 г. было сосредоточение на северо-западном направлении служилого ополчения почти всех русских уездов. Исключение составили Нижний Новгород и северные города — Вологда и Устюг. Отсутствие служилых людей из северных городов в составе войск, мобилизованных для Новгородского похода, может объясняться удаленностью их от театра военных действий, а также слабым развитием в них служилого землевладения. Но отсутствие нижегородцев вызвано, скорее всего, оставлением их на восточном направлении — на случай внезапного выступления Казани. Насколько основательны были опасения такого выступления? Ведь с Казанью в 1469 г. был заключен мирный договор, и все последующие годы отсутствуют известия о каких-либо конфликтах с ханом.

Рассказав о возвращении великого князя из новгородского похода в Москву и о том, как новгородский «колокол вечной вознесли на колоколницю на площади и с прочими колоколы звонити», что было символическим завершением борьбы за интеграцию Господина Великого Новгорода в состав Русского государства. Моск. летопись сообщает: «Тое же зимы Казанской царь ходил на Вятку и много полону поймал, и секл, и грабил через роту свою, а грады дашася за него».^[412]

Это сообщение но своему стилю отличается от известий ПД — оно не датировано и крайне лапидарно. Видимо, летописец сделал свою запись на основании краткой информации официального происхождения.

Сообщение заслуживает большого внимания. Мир с Казанью оказался непрочным, и хан Ибрагим (Обреим) ожидал только удобного случая для нападения на русские земли. Длительный поход русских войск во главе с самим великим князем на Новгород, т. е. отвлечение главных сил Русской земли на северо-западное направление, представлялся таким удобным случаем.

Несмотря на свою лапидарность, известие свидетельствует о больших масштабах похода казанцев. Самое важное здесь — «грады дашася за него». Какие-то русские города на северо-востоке оказались в руках хана.

Соф. II летопись приводит свой рассказ о нападении казанцев.

«Бысть же великому князю в Новегороде, прииде весть ложнаа в Казань, яко не взял князь великий Новогорода, и побили его новугородци, и сам четверт убежа ранен. И посла царь рать свою казанский на Вятку. Потом царю прииде правые вести, что взял князь великий Новгород и наместники посажа, и посла царь казанский, и веле скоро воем своим възвратитися. Они же слышавше толь скоро бежаша, елико варяху в котлех еству, все опрометаша».^[413]

Рассказ явно неофициального происхождения, основанный на каких-то частных сведениях, может быть, на рассказах участников борьбы с нападением казанцев. Никаких дат рассказ не содержит.

Сп.-Прил. летопись приводит свое сообщение: «егда был князь великий в Новегороде, и прииде царь казанский на Вятку, и множество полону поймав людий но селом, а иных иссече, города же ни единого не взя, и множества Татар у него под городом избиена бысть от вятчан. Прииде же на Масляной неделе, и поиде прочь на четвертой неделе поста, много зла учинив Христианом».^[414]

В руках составителя Сп.-Прил. был источник, который знал дату прихода татар — между 25 и 31 января, и их ухода — между 22 февраля и 1 марта. Нашествие длилось, таким образом, около месяца. Источник совсем по-другому, чем Моск. летопись, оценивает результаты набега — татары грабили и секли только по селам, а городами овладеть не могли и понесли большие потери. Источник Сп.-Прил. был. по-видимому, связан с Вятской землей, откуда и мог получить свою информацию.

Четвертый вариант рассказа о событиях содержит Уст. летопись: «Царь Абраим Казанский приходил ратью на Вятку и волости повоевал, а города ни единого не взял. И пошел было на Устюг. И река Молома была водяна, нельзя ею идти. И шел один день и воротился. И на Устюг весть пришла, что царь идет ратью, и устюжане всю зиму сидели в осаде».^[415]

Устюжское известие имеет в основном местное и рои схождение, хотя, возможно, связано частично с вятским источником, отразившимся и в Сп.-Прил. летописи. Во всяком случае, он подтверждает, что ни одного города татарам взять не удалось. Представляет интерес, что хан пытался пройти к Устюгу но Моломе, но из-за вскрытия ее не смог этого сделать — реки служили удобными путями не только летом, но и зимой. Молома — правый приток Вятки. Хан, очевидно, пытался идти по Моломе на север, обходя Хлынов слева.

Итак, перед нами четыре известия о зимнем набеге казанских татар. Известия более или менее независимы друг от друга, т. е. восходят к разным первоисточникам. Для Моск. летописи таким первоисточником была краткая официальная информация, для других — местные известия и рассказы очевидцев. Местные источники проявили большую заинтересованность в событиях и большую точность. Единственное противоречие в известиях — оценки результатов похода: вопреки официальной информации, местные источники утверждают, что городами овладеть не удалось. Представляется, что эта оценка более правдоподобна: взятие городов татарами не могло бы пройти незамеченным для местных источников и, по всей вероятности, отразилось бы в них.

Тем не менее февральский поход был достаточно большим военным предприятием, и ущерб, причиненный им, был, надо полагать, немалым — грабежи и опустошение земель продолжались целый месяц, и угроза была настолько серьезной, что Устюг всю зиму был на осадном положении. О реальности угрозы косвенно свидетельствует распоряжение великого князя устюжскому наместнику Петру Федоровичу Челяднину: «велел ставити город Устюг новый, а старой розвалити».^[416]

Таким образом, сосредоточение главных сил русского войска на северо-западном направлении спровоцировало казанского хана на крупное военное предприятие — фактически на разрыв мирного договора 1469 г. Успехов стратегического масштаба царь Абреим не достиг, но удар, им нанесенный, был чувствителен. Оборона на северо-восточном направлении оказалась слаба, а угроза со стороны Казани — реальной.

По-видимому, это и привело к решению о новом походе на Казань.

«Тое же весны князь великий отпустил рать судовую на Казань, воевода большей Василий Федорович Образец. А из Новагорода (Нижнего. — Ю. А.) пошли под Казань Мая 26, вторник».^[417]

Никаких дальнейших сведений об этом походе Моск. летопись не содержит. Этого известия нет ни в Никон., ни в Вол.-Перм., ни в Уст. летописях.

Соф. II приводит другую редакцию этого известия: «В лето 6986. Посла князь великы рать свою на Казань, воевод Василья Обрасца в судех да Бориса Слепца. И посла царь казанский с челобитьем к великому князю, князь же великий пожаловал его».^[418]

Наиболее подробный рассказ содержится в Тип. летописи.

«Посла князь великий воевод своих Семиона Ивановича да Василия Федоровича Образца и с ними множество воинства в судех, к Казани. Они же плениша землю их по Волзе, множество изсекоша, а иных плениша. И приведша ко граду начаша стреляти. Бысть буря сильна и дождь, и нелзе приступите ко граду, они же въспятишася и сташа на Волзе. А Вятчане же и Устюжане плениша по Каме множество безчисленое изсекоша, а иных в полон поимаша. Царь же посла с челобитьем к великому князю и умиришася, яко же угодно бысть великому князю».^[419]

Такое же известие — в летописях Сп.-Прил., Увар. и Воскр.^[420] (без имени воеводы Семена Ивановича).

Перед нами две основные версии о весеннем походе 1478 г. Версия Моск. летописи носит незавершенный характер — по каким-то причинам официальный рассказ о походе прерван в самом начале. Этого рассказа не было в распоряжении и составителя Никон. — наиболее официального свода XVI в. Краткое известие могло быть основано на каких-то официальных источниках. Известие Тип. основано, по-видимому, на рассказах участников похода, возможно также на местных — вятских и устюжских известиях, но содержит концовку официального характера.

Поход 1478 г. освещен в наших источниках достаточно противоречиво, и ход событий можно представить себе только в самых общих чертах.

Поход судовой рати по Волге сопровождается, по-видимому, аналогичным походом по Каме, но уверенности в этом нет, так как устюжский летописец не пишет об этом ни слова, а только сообщает о самовольном походе, устюжан-«шильников».^[421] Однако в пользу версии об участии устюжан в походе 1478 г. на Казань говорит упоминание в Соф. II имени Бориса Слепца (Тютчева), известного своими связями с Устюгом.

Трудно решить вопрос о воеводах. Кто такой Семен Иванович, неизвестно; если бы это был Ряполовский, он был бы назван князем. Наиболее достоверно известие о Василии Федоровиче Образце как «большем воеводе», т. е. первом воеводе Большого полка. Борис Слепец (Тютчев) стоял, возможно, во главе устюжской судовой рати.

В дошедших до нас разрядах поход 1478 г. не сохранился.

Тем не менее важное значение похода несомненно. Поход носил карательный характер — расплату за зимнее нападение на Вятку. Судовые рати еще раз показали свои боевые возможности разорение земель по Волге и Каме заставило хана просить мира.

Конфликт с Казанью был на какое-то время улажен, ею февральский набег на Вятскую землю показал, насколько ненадежен мир с Казанью и насколько опасно восточное стратегическое направление.

Казань снова стала объектом пристального внимания. Об этом свидетельствует запись в не дошедших до нас казанских посольских книгах, отразившаяся в Разрядной книге 1598 г.

«В лето 6990-го Июля в 16 день в казанских книгах в посольствах написано: "В Нижнем Новегороде стояли воеводы от великого князя Ивана беречь от Алегама царя. В тех же книгах написано: «Лета 6987 сентября в… день. От великого князя Ивана Васильевича на Вятку воеводам моим Василью Федоровичю Сабурову да Василью Федоровичю Образцу, да князю Семену Иванович». Что от меня учнет вам говорити Петр Михайлович, и вы бы ему верили».^[422]

В своей первой части эта запись свидетельствует о существовании не дошедших до нас казанских посольских книг, говорит о сосредоточении войск на казанском направлении с оборонительной целью летом 1482 г., о чем нет известий ни в каких других источниках. В своей второй части запись непосредственно связана с событиями 1478 г.

Осенью 1478 г. на Вятке стояли воеводы, участвовавшие, по летописным данным, в весеннем походе. С речами великого князя к ним послан Петр Михайлович (очевидно, Плещеев), едва ли не впервые в источнике приведена точная формулировка великокняжеского послания воеводам.

Угроза со стороны Казани сохраняла свое реальное значение и была одним из факторов, определявших стратегическое положение Русской земли.

* * *

Походы 70-х гг. продемонстрировали дальнейшее развитие тех черт военной организации, которые проявились в походах предыдущего десятилетия.

Главная из этих черт — двухступенчатая система руководства войсками. Институт главного командования (ГК) во всех случаях играет определяющую роль.

В кампании 1471 г. ГК разрабатывает план операций на нескольких операционных направлениях. На главном — новгородском — оно осуществляет реальное оперативно-стратегическое руководство, обеспечивает взаимодействие великокняжеских войск и псковского земского ополчения.

В кампании 1472 г. ГК разрабатывает и осуществляет план стратегической обороны на широком фронте и добивается победы над грозным противником, не понеся существенных потерь.

В походе 1477/78 г. осуществляется план наступательной операции с блокадой основного политического центра противника, что приводит к его капитуляции без существенных боевых потерь.

Во всех этих кампаниях прослеживаются достаточно определенные черты «стратегического почерка»:

— тщательная подготовка и разработка основной идеи кампании;

— правильное определение основной цели кампании;

— стремление к сосредоточению сил на важных направлениях, пренебрегая второстепенными;

— предоставление известной самостоятельности отдельным начальникам, действующим в соответствии с директив ахти ГК;

— связь с ними и корректирование их действий через специальных посланцев Ставки,

Свои функции ГК осуществляет, используя определенный аппарат управления, доку ментальные следы деятельности которого прослеживаются в разрядных записях (РЗ), впервые четко обозначенных в походном дневнике (ГТД) кампании 1477 г.

Тактическое руководство по-прежнему остается в руках полковых воевод.

Несмотря на отдельные промахи и ошибки, действия ГК заслуживают высокой оценки, и двухступенчатая система управления и командования войсками в кампаниях 70-х гг, себя полностью оправдала.

Глава III. Кампании 1480-х годов

Победа на Угре

События 1480 г. отразились во всех русских летописях. Кроме основного официального летописного рассказа до нас дошли отдельные записи документального характера, отличающиеся по существу (и, вероятно, по происхождению) от нарративных летописных текстов. Эти записи вошли и в официозную великокняжескую летопись, и в Вол.-Перм., и во Владимирский летописец. Несмотря на свою неполноту в фрагментарность, эти записи представляют особую ценность — именно они дают наиболее надежную опору в попытках реконструкции хода событий па главном, южном стратегическом направлении. Источником этих фрагментов могли быть, в частности, разрядные записи и записи походного дневника великого князя (по примеру записей 1477 г), которые в полном виде до нас не дошли.

Комплекс наших источников позволяет проследить основные моменты кампании 1480 г, и дает возможность анализа и оценки.

Кампания 1480 г. в военно-историческом плане изучена мало. При исследовании событий 1480 г. основное внимание обращалось, как правило, на их политическую составляющую.^[423]

Единственное в дореволюционной историографии исследование, специально посвященное событиям на Угре,^[424] принадлежит перу А. Е. Преснякова. В отличие от своих предшественников он анализирует не только источники, но и ход событий, рассматривая их в широком историческом контексте. А. Е. Пресняков подчеркивает высокий уровень русского руководства, видя в этом одну из причин победы на Угре.

В советской историографии события 1480 г. были наиболее обстоятельно исследованы К. В. Базилевичем. В анализе летописного материала он развивает идеи Г. Ф. Карпова и А. Е. Преснякова. Изложение хода событий 1480 г. К. В. Базилевич сопровождает анализом стратегии и тактики русских войск, что придает его исследованию военно-исторический характер. На основе этого анализа он приходит к выводу о продуманности и целесообразности действий русского командования.^[425]

О высоком уровне русского военно-политического руководства в событиях 1480 г. пишет в своей интересной, но. к сожалению, не опубликованной диссертации П. Н. Павлов.^[426]

События 1480 г. не привлекли внимания видного советского военного историка Е. А. Разина. В своем обширном курсе истории военного искусства он счел достаточным уделить этим событиям всего несколько строк^[427] и не включил победу на Угре в хронологическую таблицу важных событий военной истории.

Другой военный историк, А. А. Строков, посвятил событиям на Угре один абзац. Собственно боевые действия в кампании 1480 г. он не рассматривает, подчеркивая значение набега Менгли на владения Казимира IV и принимая безоговорочно версию о нападении русской судовой рати на улусы Большой Орды.^[428]

В своей работе, вышедшей в свет в 1989 г., я (делал попытку исследования некоторых вопросов, связанных с победой на Угре, отметив наиболее важные, как мне представляется, моменты кампании 1480 г.^[429] В последние годы события 1480 г. были затронуты в трудах Н. С. Борисова,^[430] А. А. Горского^[431] и В. В. Каргалова.^[432] В отличие от первых двух авторов, которые событий па Угре касаются только вскользь, В. В. Каргалов подвергает эти события тщательному и содержательному изучению. Он рассматривает «Стояние на Угре» как выдающееся военно-историческое событие и заслуженно высоко оценивает деятельность главного командования русских войск в лице великого князя Ивана Васильевича.

* * *

Основным итогом внутренней и внешней политики Ивана III к концу 70-х гг. XV в. были победа над новгородским боярством и ограничение самостоятельности удельных князей Московского дома (что отразилось в докончаниях 1473 г.).

Однако достигнутые успехи не были достаточно прочными. В Новгороде, несмотря на безоговорочное признание власти великого князя, далеко не были преодолены сепаратисте кие тенденции в среде мощного боярства, сохранившего свои земельные богатства. Удельные князья, хотя и заключившие соответствующие докончания с великим князем, отнюдь не были удовлетворены снижением своего политического статуса.

Оба эти фактора делали внутреннее положение складывающегося единого государства недостаточно устойчивым и потенциально чреватым серьезными конфликтами.

Внешнеполитическое положение также не было достаточно прочным. На южном стратегическом направлении существовала реальная угроза повторного нашествия хана Ахмата после его поражения в 1472 г. на Оке.

На северо-западном направлении сохранялась угроза возобновления конфликта с Орденом, срок перемирия с которым («Данильев мир») близился к концу.

На западном направлении отношения с королем Казимиром не только не стабилизировались, но и ухудшились в связи с притязаниями короля на Новгород и Псков. Опасность этих притязаний возрастала в связи с сепаратистскими настроениями новгородского боярства.

На восточном направлении сохранялась относительная стабильность после похода на Казань в 1478 г., но степень этой стабильности нельзя было преувеличивать.

Таким образом, к концу 70-х гг., несмотря на достигнутые успехи, Русское государство стояло перед лицом серьезных военно-политических проблем. Осень-зима 1479/80 г. обозначили начало открытого кризиса.

Как сообщает официозная Моск. летопись, 26 октября 1479 г., во вторник, »князь великий Иван Васильевич пои до к Новугороду Великому».^[433] Причина «похода», как впоследствии выяснилось, — раскрытие заговора новгородского боярства во главе с архиепископом Феофилом. Феофил был взят под стражу и отправлен в Москву.^[434] Эти события показали, насколько непрочным было подчинение новгородских бояр власти великого князя, которую они формально признали в 1478 г.

Во время пребывания великого князя в Новгороде произошло и другое важное событие.

По данным Пск. летописи 1 января 1480 г., «пригони изгоном немцы на крестном целовании местеровы люди да арцбыскупли, да Вышегородок взяли».^[435]

О масштабах нападения можно судить по словам псковского летописца: немцы сожгли городскую стену и церковь Бориса и Глеба, «а мужей и жен и деток малых мечи иссекли».^[436]

Впервые за 17 лет Псковская земля стала объектом крупного нападения орденских войск. Серьезность положения вызвала обращение псковичей к великому князю в Новгород: «силы просити на немцы». 11 февраля в Псков прибыли посланные великим князем московские войска во главе с воеводой князем Андреем Никитичем Оболенским. В Пскове и его пригородах и волостях в это время шли мобилизация и сосредоточение войск в районе Изборска для ответного удара по орденским владениям. Пробыв три дня в Пскове, московские войска вместе с псковичами выступили в поход. Уничтожив после трехдневной осады немецкое укрепление («костер») Омовжу на берегу Чудского озера, русские войска подошли к Юрьеву и, простояв под ним один день, повернули обратно с полоном, «добытком» и трофеями.^[437] 20 февраля войска уже вернулись в Псков.

Расстояние от Пскова до Изборска — около 30 км, от Изборска до Юрьева — около 100 км. Выступив из Пскова 14 февраля (как утверждает летопись) и вернувшись в него 20-го, русские войска вынуждены были, за вычетом четырех дней стояния под крепостями, пройти за два дня 160 км, что, разумеется, совершенно нереально. По-видимому, дата прибытия войск князя Андрея Оболенского указана неверно — скорее всего, они прибыли во Псков не 11-го, а, например, 1-го февраля (дата могла быть легко перепутана переписчиком).^[438] Тогда поход в Ливонию приобретает реальные черты — он длился не шесть, а шестнадцать дней, и войска прошли 160 км за двенадцать дней, что вполне возможно.

Короткий удар русских войск по орденским землям носил характер успешной карательной экспедиции и сам по себе не мог привести к каким-либо существенным военно-политическим результатам. Как показывает опыт предыдущих десятилетий, только пребывание в Пскове достаточно крупных сил русских войск, готовых к выступлению, могло служить надежной гарантией миролюбия со стороны орденских властей. Именно так было во время конфликтов 1460, 1463 и 1473 гг. Однако на этот раз московский воевода не только прервал успешный поход и вернулся в Псков, но и оттуда, «три ночи ночовав, да прочь поехал и своим войском на Москву». Напрасно псковичи слали ему вдогонку своих посадников «бити челом… чтобы воротился взад к Пскову». Послы «нагнали» его уже под Порховом, но он «не приаша псковского челобитья». Впервые за 20 лет своего союза с Москвой Псков оказался предоставленным собственным силам, лицом к лицу С нарастающей орденской агрессией. Уже 25 февраля нападению крупных сил немцев подвергся Изборск. Война с Орденом разгоралась.

Причину быстрой) ухода московских войск из города, который находился под угрозой вражеского нашествия и который они должны были оборонять, и их форсированного марша по Псковской земле в сторону Москвы следует искать в другом крупном событии, происшедшем в те же январско-февральские недели и резко изменившем всю внутри- и внешнеполитическую ситуацию. Об этом событии московский официоз сообщает в лаконичной форме: «Тое же зимы братия князя великого, князь Андрей Большой да князь Борис, отступиша от великого князя, а княгини свои отпустиша в Ржеву».^[439] Начался княжеский мятеж.

Итак, к февралю 1480 г. политическое положение Русского государства рисуется следующим образом. В Новгороде вскрыта «коромола» в верхах, имеющая достаточно глубокие корни и серьезное внутри- и внешнеполитическое значение. На северо-западном рубеже развертывается большая война с Орденом, носящая характер отражения нарастающей немецкой агрессии. В центре страны впервые за 30 лет начинается мятеж удельных князей Московского дома. Активизация внутренней реакции, всех сил, прямо или косвенно направленных против политики централизации, впервые совпадает по времени с резким обострением внешней опасности. Каждое из этих явлений само по себе представляло серьезную угрозу Русскому государству, а в совокупности они ставили Русскую землю перед лицом наиболее опасной ситуации со времен межкняжеской войны 30–40-х гг. XV в.

В этой критической ситуации от политического руководства Русского государства зависело весьма многое. Необходимы были верная и быстрая оценка обстановки, своевременное принятие целесообразных решений и твердая воля в их осуществлении. Решающее значение имели, как и во всех подобных ситуациях, когда на карту поставлено будущее целого народа, степень общественной поддержки и наличие определенной морально-политической базы, которая одна и могла обеспечить успешность проведения тех или иных правительственных мер.

В эти дни военно-политическое руководство страны (т. е. фактически, великий князь) стояло перед лицом важнейших проблем стратегического масштаба.

Если агрессия со стороны Ордена угрожала северо-западным рубежам страны, то княжеский мятеж грозил охватить центральные районы государства и ставил под удар всю политическую систему Руси. Это делает понятным и оправданным решение отозвать войска с театра Ливонской войны и сосредоточить все внимание на локализации мятежа удельных князей, предоставив на время оборону Псковской земли ее собственным силам. С февраля 1480 г. начинается новый этап политического кризиса. Центральным событием этого этапа становится борьба с феодальным мятежом.

Поход князя Бориса от Волока к Угличу — первый акт открытого мятежа. Отправка княгинь и детей в Ржеву указывает на опасения и намерения мятежного князя: Волок слишком близок к Москве и не годится ни в качестве базы для дальнейших действий, ни в качестве убежища для семьи Бориса.

От Углича до Ржевы около 200 км. Такое расстояние могло быть пройдено войском и обозом за 10 дней. Следовательно, силы мятежных князей могли сосредоточиться в Ржеве в начале 20-х чисел февраля.

Поднимая мятеж, князья, видимо, не рассчитывают на какую-либо поддержку со стороны населения Московской земли — они явно тянутся к окраинам государства, еще недостаточно крепко связанным с центром, ориентируются не на коренные русские земли, а на порубежные районы, откуда легче бежать за рубеж в случае неудачи мятежа.

Несмотря на отсутствие широкой социальной базы, мятеж Бориса и Андрея представляет собой существенную опасность для нового государства. Сам факт мятежа ослабляет Русскую землю перед лицом внешних врагов, отвлекая материальные и моральные силы от решения важнейших задач строительства и обороны нового государства. Движение мятежных князей от Углича к Ржеве «через Тверскую отчину» грозило осложнениями с тверским великим князем, ненадежным союзником Москвы.

Еще более опасным представляется движение мятежников в сторону Новгорода, Пскова и Литвы. Нельзя исключать возможность намерения мятежников вступить в непосредственный контакт с новгородской боярской оппозицией, связанной на данном этапе с архиепископом Феофилом. Андрей и Борис могли еще не знать о раскрытии «коромолы» Феофила и надеяться на поддержку со стороны новгородских сепаратистов. Как и во времена княжеской войны 30–50-х гг., Новгород служил центром притяжения антимосковских сил. При активной поддержке новгородских сепаратистов феодальный мятеж мог перерасти в феодальную войну с потенциальной угрозой литовской интервенции в условиях уже идущей войны с Орденом. В любом случае мятеж князей ослаблял внутренние и внешние силы Русской земли. Отсюда стремление великого князя добиться мирного разрешения конфликта, склонить мятежников к соглашению. С февраля по апрель к мятежным князьям одно за другим отправляются три посольства, тщетно пытаясь склонить мятежников к миру.

Убедившись, что путь на Новгород закрыт, мятежные князья «...поидоша к литовскому рубежу и, пришедше, сташа в Луках, а х королю послали, чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал».^[440] Захват Великих Лук и обращение к королю — высшая точка феодального мятежа 1480 г.

Идя по Русской земле, отряды князей Андрея и Бориса, по свидетельству псковского летописца, «грабита и плениша, токмо мечи не секоша». Захват же ими Великих Лук был настоящим бедствием для населения: «… а Луки без останка опустьша, и бе видети многым плач и рыдание».^[441]

Обращение мятежных князей к королю, «чтобы их управил в их обидах с великим князем и помогал», было по существу актом прямой государственной измены и открытым призывом к польско-литовской интервенции. Пребывание мятежников в захваченных ими Великих Луках, на самом литовском рубеже, создавало реальную возможность соединения их отрядов с польско-литовскими войсками.

Особенность феодального мятежа заключалась в том, что он развертывался па фоне войны, идущей на северо-западных рубежах страны, и поэтому не может рассматриваться изолированно от событий этой войны. Отход от Пскова войск князя Андрея Оболенского привел к резкому ухудшению стратегической ситуации на этом направлении. После нападения магистра 25 февраля на Изборск и сожжения изборских волостей (сам город устоял) орденские войска двинулись к самому Пскову, «жгучи и палячи Псковьскую волость, а в Псковь видети дым и огнь».^[442] По словам Пск. II летописи, «не дошед за 10 верстъ, сташа станы вся сила немецкая, и възъгнетущ а и нощь многыя огни, хупущеся и скрьжещюще зубы на дом святыа Троица и на град Псковъ».^[443] Опасность, нависшая над городом и его округой, была, по-видимому, действительно серьезной — во главе вражеских войск стоял, по псковским сведениям, сам магистр. Положение усугублялось недостаточностью руководства со стороны князя-наместника. не пользовавшегося у псковичей авторитетом. По словам Пск. II летописи, Василий Васильевич Шуйский был «князь не войскыи, грубый, токмо прилежаще многому питию и граблению, а о граде не внимаше ни мала и много Пскову грубости учини».^[444] Тем не менее при подходе немцев к Пскову князь выступил в поход во главе псковского ополчения: «… князь, и посадники, и все псковичи… вседше скоро на конь». О характере ополчения красноречиво пишет далее та же Пск. II летопись: «... ови в доспесех. а инии нази, токмо в кого что у годи лося, или копие, или оружие, или щит, ови на конех, ови пеши». Ополчение носило, видимо, тотальный характер — на защиту города встали все, кто только мог носить оружие. Выступив из Пскова, ополчение вышло к Устьям, где встретилось с войсками магистра. По словам Пск. II летописи, главные силы сторон стояли друг против друга целый день, не начиная сражения, однако сторожевой полк немцев изрубил псковскую пешую рать, убив 300 человек, «А доспешная рать на конех того не видеша», что, конечно, свидетельствует о плохой организации командования псковскими войсками и подтверждает нелестную характеристику князя.^[445] Ночью магистр отступил, но «князь псковьскый Василей Шюйскый и посадники не въсхотеша гнатися въследъ, но възвратишася в домы своя».^[446] В этой пассивности опять можно видеть слабость командования, в первую очередь самого князя. По данным Пск. III летописи, этот бой произошел 1 марта на Пецкой губе.^[447] Отказ псковской рати от решительного сражения с войсками магистра и от преследования их дал магистру возможность продолжать активные действия против псковских пригородов. Следующим объектом нападения стал новый городок Кобылий, в 50 км к северу от Пскова на берегу Чудского озера. По словам Пск. II летописи, немцы подошли к городу вечером 4 марта, а на рассвете 5 марта начали артиллерийский обстрел и подготовку к штурму. Город был взят и сожжен, жители истреблены и частично взяты в плен. В числе тех, которых немцы «живых поимавше, с собою сведоша, немилостивно извязавшее, оказался посадник Макарий.^[448] По данным Пск. III летописи, общее число погибших доходило до 4 тыс. человек.^[449] Хотя эти данные, вероятно, преувеличены (летописец не настаивает на них, приводя их как слух — «друзии сказуют»), взятие и разрушение города на Псковской земле свидетельствует о размахе орденской агрессии.^[450] Итак, на северо-западном рубеже страны идет большая война.

Путешествие очередного, третьего, великокняжеского посольства к мятежным князьям длилось более трех недель: «… бе бо весна и путь истомен вельми» (они прибыли на Луки только «в субботу пятьдесятную», т. е. 20 мая).^[451] К этому времени, по-видимому, князья Андрей и Борис уже получили ответ от короля на свое «челобитье».

По словам летописи, Казимир «им отмолвил, а княгиням их дал на избылище город Витебск».^[452] Казимир, таким образом, занял осторожную позицию. Он остался верен своей общей тактической линии: не воевать самому, не вступать до поры до времени в крупный, рискованный конфликт с сильным и опасным соседом, но всячески ослаблять его, поддерживать центробежные, антимосковские тенденции, помогать всем врагам великого князя, выжидая благоприятное время. И весной 1480 г. на соблазнительное, но слишком прямолинейное предложение начать интервенцию — войну против Русского государства — король отвечает двойственно: войны не начинает, прямо в конфликт не ввязывается, но поддерживает мятежников морально и материально, обеспечивая их тылы.^[453] Фактическая поддержка короля, видимо, ободрила мятежников — предложения о мире снова были отклонены.^[454]

Неудача третьего посольства приводит к разрыву переговоров с мятежниками: «… князь же великий оправдася перед ними и положи на Бозе упование».^[455]

Основной итог второго периода политического кризиса 1480 г. с февраля по май — был в общем благоприятным для Русского государства. Феодальный мятеж не перерос в феодальную войну, не вызвал политического раскола Русской земли на два враждебных лагеря. Несмотря на то что мятеж продолжался, отчетливо обозначилась ограниченность социально-политической базы мятежников, которым не удалось найти сколько-нибудь влиятельных и верных союзников. Кроме воздействия объективных факторов, в этом нельзя не видеть успеха политической линии на локализацию мятежа, взятой великим князем.

Тем не менее к намазу лета общее политическое положение оставалось весьма напряженным. Княжеский мятеж продолжался, сохранялась опасность литовской интервенции. Орден не прекращал агрессии, накапливая силы для решительного наступления на русские земли. Но главный враг надвигался с юга. Весной 1480 г. над Русской землей нависла грозная тень нашествия орды Ахмата.

После отражения нашествия 1472 г. отношения великого князя с Ахматом оставались достаточно напряженными. Обмен послами продолжался, но реального соглашения достигнуто не было. Есть основания считать, что выплата традиционного «выхода», дани, прекратилась на это указывает прямое свидетельство Вол.-Перм. летописи.^[456] В предвидении неизбежности дальнейшего обострения отношений с Ордой — одной из главнейших задач внешней политики Русского государства — было заключение союзного договора с Крымом (хан Менгли-Гирей) в противовес намечавшемуся союзу короля Кашмира с ханом Ахматом. Переговоры о союзе начались в 1474 г. (посольство Никиты Васильевича Беклемишева) и продолжались несколько лет.

Очередное русское посольство во главе с князем Иваном Ивановичем Звонцом Звенигородским отправилось в Крым 16 апреля 1480 г. Оно имело полномочия заключить двусторонний оборонительный договор против Ахмата и оборонительно-наступательный односторонний договор против Казимира.

«А учинится тамо весть князю Ивану 3венцу, что Ахмат царь на сей стороне Волги, а покочюет под Русь, и хотя ярлыка еще не даст Meнгли-Гирей царь, и но князю Ивану о том говорити царю Менгли-Гирею, чтобы… на Ахмата царя пошол или брата своего отпустил с своими людми… а не пойдет Менгли-Гирей царь и брата с людми не отпустит на Орду, ино о том говорити, чтобы на Литовскую землю пошол или брата отпустил с людми». Если же «будет Ахмат царь за Волгою», посол не должен делать такого заявления.^[457]

Приведенное положение имеет принципиально важное значение для конкретной характеристики политической обстановки весной 1480 г. До Москвы дошли слухи о готовящемся нападении Ахмата, но еще не было точных и надежных сведений о его местонахождении и намерениях. Тем не менее, исходя из конкретной ситуации, в Москве считали вторжение Ахмата вполне реальной и близкой опасностью. Именно поэтому посол должен был потребовать от Менгли немедленной помощи против Ахмата в случае его приближения к русским границам, не дожидаясь формального заключения союзного договора. Как видим, помощь эта мыслилась в двух возможных вариантах — выступление Крыма против самой Орды или против Казимира В апреле 1480 г. великий князь отдавал себе полный отчет в серьезности сложившейся ситуации.

Несмотря на колебания Менгли между польско-литовской и московской ориентацией, весной 1480 г. военно-политический союз между Крымом и Москвой был заключен,^[458] что являлось, без сомнения, крупным успехом русской дипломатии. Однако реальное значение союза с Крымом отнюдь не следует переоценивать. Во-первых, Менгли, только что вернувшийся к власти, еще не прочно сидел на своем престоле. Во-вторых, как вассал султана он должен был сообразовывать свои действия с политическими видами Порты. В-третьих, заинтересованный в поражении своего врага Ахмата, он не имел оснований желать чрезмерного усиления Русского государства. В-четвертых. он сохранял достаточно тесные связи с Полыней и Литвой своими ближайшими соседями.^[459] В силу всех этих факторов союз с Менгли сам по себе не может рассматриваться как достаточная гарантия его активного выступления против врагов Русского государства. Союз с Менгли не мог быть (и не был) решающим фактором в борьбе с Ахматом.

Таким образом, к весне 1480 г. оформились обе коалиции: союз Москвы с Крымом и союз Орды с Казимиром Литовским. Дипломатическая подготовка к большой войне была в основных чертах завершена. Общая военно-политическая обстановка складывалась в эго время невыгодно для Русского государства. По своим материальным и политическим возможностям союзник Ахмата Казимир Литовский намного превосходил крымского хана, союзника Москвы. Еще более неблагоприятными факторами были война с Орденом и мятеж удельных князей. Поэтому следует признать, что момент решительного выступления против Русского государства был выбран Ахматом весьма удачно. Его нашествие летом 1480 г. действительно ставило Русскую землю в чрезвычайно тяжелое и опасное положение.

Рассказ Моск. летописи о переговорах с мятежными князьями прерывается тревожной фразой: «И в то же время слышашеся о наложении на Русь безбожного царя Ахмута Болшие Орды».^[460]

Известие о начале самого похода отнесено Моск. и Сим. летописями к началу лета 1480 г. и помещено после сообщения о смерти коломенского епископа Никиты, последовавшей в мае. Само известие состоит из двух частей. В первой части в обобщенно-публицистической форме сообщается о самом нашествии: «Того же лета злоименитыи царь Ахмат Болшие Орды поиде на православное христианство, на Русь, святые церкви и на великого князя». Моск. летопись добавляет к этому слова: «… по совету братьи великого князя, князя Андрея и князя Бориса».^[461] Дальнейшее содержание этой части известия сводится к четырем основным положениям. Во-первых, излагаются цели похода Ахмата: он «похвалялся разорити святые церкви и все православие пленити и самого великого князя, яко же и при Батый беше».^[462] В отличие от Сим. летописи, Моск. снова подчеркивает роль мятежных князей: «… а слышав, что братия отступиша от великого князя».^[463] Во-вторых, констатируется факт союза Ахмата с Казимиром: «А король с царем съединачилися, и послы королевы тогда у царя беша».^[464] Это общее положение конкретизируется: «… и совет учини ша прийти на великого князя царю от себе Полем, а королю от себе». В-третьих, говорится о составе сил Ахмата: «А с царем вся орда, и братаничьего царь Касым, да шесть сыновей царевых и бесчисленные множество татар с ними». В-четвертых, оценивается характер действий Ахмата: «И поиде… тихо велми, ожидая короля с собою». Далее следует конкретизация: «… уже бо пошед, и послов его отпусти к нему, да и своего посла с ними».^[465]

Моск. и Сим. летописи, очевидно, приводят две редакции одного и того же известия, носящего официозный характер. Главное отличие редакции Моск. — настойчивое подчеркивание роли мятежа удельных князей в связи с походом Ахмата. Основное содержание известия — констатация серьезной угрозы, нависшей над Русской землей. Широковещательные цели похода Ахмата, подчеркиваемые летописным известием, не имеют аналогии в летописных сообщениях о предыдущих ордынских ратях.

За 100 лет, прошедших после Куликовской битвы, в летописях только один раз упоминается имя Батыя: по словам Соф.-Льв., Тимур Аксак в 1395 г. хотел, «аки второй Батый, разорити христианство». В представлении автора летописного известия о походе Ахмата последний, таким образом, ставится на одну доску не только с Батыем, но и с Тимуром.

Вторая часть рассказа о начале нашествия раскрывает ответные меры великого князя. «Слышав то», великий князь «нача отпускати к Оце на Брег своих воевод с силою». Князя Андрея Меньшого он «отпустил в его отчину в Тарусу противу же им». Далее рассказ приводит первую точную дату: «И потом сына своего великого князя Ивана Ивановича отпусти к Оце же на Брег в Серпухов месяца июня в 8 день». При этом подчеркивается большое количество сил, отправленных с молодым великим князем: «… многие воеводы и воинство бесчисленно».

Таким образом, выдвижение русских войск на оборонительный рубеж Оки началось до 8 июня, в последних числах мая — первых числах июня. Именно к этому времени и относится реальное начало борьбы с нашествием Ахмата.

Тип. летопись после рассказа о неудаче третьего московского посольства к мятежным князьям сообщает: «В то бо время славяще царя нашествие иноплеменных». «То время» — конец мая, если известия летописи расположены (как обычно) в строго хронологическом порядке. Далее рассказывается в общей форме, что великий князь «отпусти воевод своих к Берегу противу татаром». В отличие от московско-симеоновского рассказа, Тип. летопись сообщает конкретный факт, связанный с началом нашествия: «Татарове же пришедше плениша Веспу ту и отъидоша».^[466]

Первый удар был нанесен по одной из правобережных приокских русских волостей; судя по отходу татар, этот удар носил разведывательный характер. По данным Тип. летописи, именно после этого началось выдвижение крупных сил на Оку. В отличие от московско-симеоновского рассказа, во главе войск названы не только Иван Молодой и Андрей Меньшой, но и князь Василий Верейский.^[467]

Софийско-Львовский рассказ воспроизводит сначала текст Тип. летописи, а затем московско-Симеоновский рассказ, так что известие о начале борьбы с Ахматом повторяется.

Вол.-Перм. летопись статью «О приходе безбожного царя Ахмата на Утру» начинает с нравоучительной сентенции: «Наших ради грех казнит нас ово пожаром, ово гладом, ово мором и ратью».^[468] Далее содержится оригинальное изложение предыстории похода. Основная ответственность за нашествие Ахмата возлагается на короля Казимира: именно ему «нача враг выкладати… как бы привести на Русскую землю царя Ахмата». Тот же король, узнав о мятеже братьев и «слышав гнев великий Ахматов царев на великого же князя», «порадовался тому».^[469] Затем излагается содержание «речи» короля к Ахмату через посла Корея Амуратовича. В этой «речи» король сообщил Ахмату о феодальном мятеже на Руси (удельные князья «из земли вышли со всеми семьями, ино земля ныне Московская пуста»), о том, что-де с ним, с королем, великий князь «ныне не мирен же», и обратился к Ахмату с призывом начать нашествие («время твое»), обещав свою помощь («А яз нынече за свою обиду с тобою же иду на него»). По словам летописца, Ахмат в ответ на это «совет чинит на осень на yсть Угры с королем». Далее рассказывается о посылке к Берегу русских войск, причем Ивану Молодому велено «стояти усть Угры».^[470]

Рассказ Вол.-Перм. летописи в этой своей части производит впечатление сложной контаминации подлинных известий и позднейших домыслов летописца. Явно позднейшего происхождения сообщение об отправке Ивана Молодого с самого начала на устье Угры, Сведения об имевшейся якобы точной договоренности о встрече на Угре литовских и ордынских сил также вызывают сомнение: по существу своему такая договоренность возможна, но русским она в то время не могла быта известна.

Итак, события начала нашествия Ахмата можно реконструировать, опираясь на два основных относительно самостоятельных и не противоречащих друг другу источника — московско-симеоновский и типографский рассказы.

Следует отметить сравнительную бедность фактических сведений, содержащихся в обоих рассказах. Они носят, в известной мере, публицистический характер. Это не столько регистрация конкретных событий, сколько обобщенные декларации о намерениях Ахмата и о действиях русского руководства, совсем не похожие на точный, лаконичный, документальный стиль, принятый при изложении походов 1471 и 1477 гг.

Единственная точная дата, приводимая в Моск. и Сим. летописях, свидетельствуете частичном использовании летописцем документального материала, однако в отличие от событий 1471 и 1477 гг. это использование было гораздо более ограниченным и носило не систематический, а эпизодический характер. Наличие этой даты в московско-симеоновском рассказе и отсутствие ее в типографском говорит о том, что в первом рассказе документальные материалы использовались в большей мере, чем во втором. Однако сообщение Тин. летописи о нападении ордынцев на Беспуту (отсутствующее в московско-симеоневском рассказе) позволяет считать, что составитель типографского рассказа имел достаточно хороший источник информации, возможно также официального характера.

К началу июня нашествие стало фактом, и все события последующих месяцев должны рассматриваться под углом зрения этого основного факта.

Нападение ордынцев (очевидно, авангардов или отдельных высланных вперед отрядов) на Беспуту заставило русское командование обратить внимание в первую очередь на западный участок оборонительной линии по Оке. Об этом свидетельствует выдвижение Андрея Меньшого к Тарусе, а главных сил, собранных к тому времени, — к Серпухову. Напомним, что и в 1472 г. Ахмат избрал для своего нападения западный участок — район Алексина.

В 1382 г. Тохтамыш также, по-видимому, перешел через Оку в районе Серпухова. По летописным данным, именно этот город был взят им в первую очередь.^[471] Итак, удар ордынских войск через Оку на западном ее участке был вполне вероятной возможностью, отразившейся на первоначальном развертывании русских войск.

Однако, по рассказу Моск. и Сим. летописей, главные силы Ахмата двигались весьма медленно и скрытно.^[472] Выход передовых отрядов к Беспуте еще не определял направления главного удара,^[473] русское командование, видимо, длительное время не имело сведений о подлинных намерениях Ахмата. Медленность движения Орды давала русским возможность накапливать новые силы и держать их в резерве до выяснения направления главного удара противника. — «Потом же приближающуся ему к Дону, и князь великий Иван Васильевич, слышев то, поиде сам противу ему к Коломне, месяца июля в 23 в неделю…»^[474]

23 июля — вторая точная дата нашего основного источника и второй след влияния на него документальных материалов. Как и в первом случае, это влияние отразилось на московско-симеоновском, а не типографском рассказе. По-видимому, именно к этому времени русские окончательно определили, что во главе ордынских войск стал сам Ахмат и что дело идет не об очередном набеге, а о военной акции стратегического масштаба.

Выдвижение главных сил Ахмата к Дону (очевидно, к его верховьям), о чем к этому времени стало известно русским, указывало на возможность нанесения удара по среднему (между Серпуховом и Коломной) или восточному (ниже Коломны) участкам оборонительной линии.^[475] Этим, по-видимому, и определилось решение русского командования двинуть новые силы во главе с самим великим князем к Коломне — важнейшему стратегическому пункту на Оке, откуда войска могут быть легко направлены и во фланг противнику, переправляющемуся выше по реке, и на восточный участок оборонительной линии, в сторону Рязани.^[476]

Избрание Коломны в качестве места расположения великокняжеского полка не представляется случайным. Это традиционное место сбора войск, обороняющих Берег. Стратегическое значение этого пункта, по-видимому, вполне осознавалось русскими. От Коломны к Москве ведет если не кратчайший, то, вероятно, наиболее удобный путь вторжения вдоль течения Москвы-реки (1–2 конных или 4–5 пеших переходов). Именно к Коломне спешил в июне 1451 г. великий князь Василий Васильевич, стремясь преградить дорогу к Москве орде Сеид-Ахмета во главе с Мазовшей^[477]. В дальнейшем Коломна (по-видимому, сильная крепость) постоянно находилась в центре внимания великого князя, неоднократно посещавшего ее.^[478]

Выдвижение великокняжеского полка к Коломне в конце июля 1480 г. завершило развертывание основных сил русского войска по оборонительному рубежу Оки. Весь левый берег, от Коломны до Тарусы (около 200 км), оказался занятым русскими войсками.

Если в 1472 г. во время Алексинского похода, Ахмат, по-видимому, рассчитывал на стратегическую внезапность (и в известной мере достиг ее), то в летней кампании 1480 г. он исходил из других предпосылок, ставя (по данным русских летописей) свои действия в зависимость от выступления Казимира, т. е. от общей военно-политической ситуации. Этим, надо думать, и объясняется крайне медленное, осторожное движение Орды к русским рубежам.^[479] Наученный опытом неудачных боев на Оке в конце июля — начале августа 1472 г., Ахмат, видимо, не рассчитывал на возможность в одиночку, только своими силами, нанести поражение русским войскам. Однако это ни в коей мере не означает отказа от решительных действий в благоприятной обстановке — в соответствии с политическими целями кампании.

На решительность целей Ахмата, на размах его приготовлений и масштаб сил, двинутых им против Русского государства, указывают, кроме общей сентенции летописца, конкретные факты, приводимые в летописи. С Ахматом шли ею племянник Касим и шесть царевичей, по-видимому, вся Большая Орда, все силы, находившиеся в распоряжении хана. Для сравнения можно указать, что осенью 1408 г. с Едигеем шли четыре царевича, а состав его войска исчислялся, по-видимому, несколькими десятками тысяч человек: только в погоню за великим князем Василием Дмитриевичем было выделено, но данным русской летописи, 30 тыс. отборной конницы.^[480] Разумеется, эта цифра не является точной, но она дает общее представление о масштабе вторжения Едигея. Нет основания сомневаться, что хан Ахмат, распоряжавшийся всеми силами Орды, располагал большим войском, чем удачливый воевода хана Булата.^[481]

На огромный масштаб нашествия Ахмата косвенно указывает и сама длительность кампании. Длительность ордынских «ратей» измерялась, как правило, неделями, самое большое 1–2 месяцами. Рассчитывая на нанесение стремительного удара своей конницей, ханы и «царевичи» проводили скоротечные кампании. В случае успеха (Тохтамыш в 1382 г., Едигей в 1408 г., Улу-Мухаммед в 1439 г., Мазовша в 1451 г.) они форсировали Оку, выходили к Москве, рассыпались отрядами по Русской земле, предавая города и волости огню, мечу и разорению. В случае неудачи боев за переправы (как в 1459 г., когда впервые ордынцы были отбиты от Оки русскими войсками во главе с будущим Иваном III, и в 1472 г. под Алексином) они быстро уходили в степи. На длительную кампанию у Орды не хватало сил и средств — во всяком случае, такие кампании никогда не проводились прежними ханами и их военачальниками даже при наличии первоначального успеха. Тохтамыш простоял под Москвой всего несколько дней, а затем, взяв ее, быстро отступил за Оку,^[482] Едигей стоял под Москвой три недели, Улу-Мухаммед — десять дней, Мазовша — два дня. Исходя из этого, русские могли рассчитывать, что кампания 1480 г. тоже не будет длительной. Однако ход событий этой кампании существенно отличал ее от всех предыдущих. Орда Ахмата не спешила вступить в сражение. Она, как туча, нависла над южным рубежом Русской земли, сковывая русские силы на огромном протяжении оборонительного рубежа от Коломны до Тарусы, выбирая время и место для нанесения решительного удара.

Впервые за всю историю русско-ордынских войн хан Ахмат проводил длительную кампанию, не надеясь на внезапность, а рассчитывая нанести удар наверняка и с решительным политическим результатом.

Этим основным фактором определялся общий характер военно-политической обстановки для Русской земли в летние месяцы 1480 г. Политический кризис, начавшийся зимой этого года, вступил к августу в свою новую, наиболее серьезную фазу. Княжеский мятеж продолжался. удельные князья по-прежнему стояли со своими полками у литовского рубежа. Орденская агрессия расширялась, приобретая все больший размах. Нападение со стороны Казимира являлось вполне реальной возможностью. Главное же — к этому времени выяснились в общих чертах масштаб и характер нашествия Ахмата, приковывавшего к себе основное внимание великого князя и главные силы русских войск. Стало, по видимому, ясным, что речь идет не об очередном походе Орды, а о нашествии такого масштаба и с такими целями, которые заставляли вспомнить времена Батыевой рати. Именно на южных рубежах Русского государства решалась летом-осенью 1480 г. судьба Русской земли и ее народа.

Во второй половине августа агрессия Ордена против Пскова достигла своей высшей стадии.^[483] августа немцы подошли к Изборску. По словам Пск. III летописи, магистр подошел к городу со своими главными силами («с всею землею»). Город был подвергнут артиллерийскому обстрелу, противник готовился к штурму («примет к стенам приношаху с огнем»).^[484] Однако главным объектом действий магистра Бернда фон дер Борха был отнюдь не Изборск. Поэтому, отказавшись от штурма этой крепости и оставив ее в тылу, он двинулся прямо к Пскову. 20 августа магистр подошел ко Пскову «и сташа по всему Завелицному полю шатрами».^[485] Впервые за много десятков лет непосредственно под стенами Пскова появилось большое вражеское войско.^[486] Псковичи подготовились к обороне. По словам Пск. II, они «Завел и чье сами зажгоша и по Великой реке на Выбуте и в Устьях заставы поставиша». Как свидетельствует Пск. III, силы, собранные со псковских пригородов, стали на Выбуте у брода; броды через р. Великую псковичи «затворившее, т. е. заняли своими войсками.^[487] Таким образом, псковичи до какой-то степени обеспечили свои фланги (Устья — при впадении р. Великой в Псковское озеро, Выбут — в 12 км выше Пскова по той же реке), исключив возможность обхода города с тыла.^[488]

Подойдя к Пскову, магистр не стал сразу штурмовать город, а ожидал подхода войск своего союзника и вассала — дерптского епископа Иоганна. По данным Пск. II летописи, эти войска подошли в судах (шнеках) на 4-й день (т. е. 23 августа),^[489] а по сведениям Пск. III, 13 шнек пришли уже на следующий день (т. е. 21 августа) и также стали станом на Завеличье.^[490] Застава, поставленная псковичами в Устьях, не смогла предотвратить прорыв дерптской флотилии в р. Великую. Значение этой заставы, видимо, в том, что она воспрепятствовала высадке немцев на правом берегу Великой и окружению Пскова. Люди дерптского епископа на своих шнеках «привезли множество ратного запаса, и хлебов, и пива, и вологи»,^[491] обеспечивая тем самым снабжение войска магистра.

После соединения всех своих сил магистр стал готовиться к штурму. Начался сильный артиллерийский обстрел города из тяжелых и легких орудий («начата множеством пушек шибати и пищалий»). Немцы, по-видимому, рассчитывали разрушить городские укрепления. Многодневный артиллерийский обстрел, которому Псков подвергся впервые за свою историю, вызвал панику в неустойчивых слоях населения столицы вечевой республики. По словам Пск. II, «мнози безумнии от гражан побегоша из града за рубеж», «мняхуть бо тогда уже граду взяту быти». В числе этих «безумных» летописец называет посадника Филиппа Пукышова, убежавшего вместе с женой и пойманного уже «вне града». Бегство посадника симптоматично. Как и в 1241 г., отдельные представители псковского боярства проявляли малодушие и готовность в трудную минуту предать интересы своего города. По словам Пск. II, позорное малодушие проявил и наместник — князь Василий Шуйский. Он «повеле своимь и кони седлати, и хоте бежати, и посадники с псковичами едва добиша ему чолом». Однако, по-видимому, в городе в целом сохранялся порядок, и основная масса псковичей мужественно готовилась к отражению штурма.

Пользуясь благоприятным ветром «от Завеличья на град», немцы попытались применить брандеры. Собрав «по Завеличью оставшаяся древеса и жердье и солому», они сложили горючий материал в два учана, полили смолой, зажгли и пустили по ветру на псковскую сторону. Под прикрытием артиллерийского огня и пылающих брандеров началось форсирование Великой. Нагрузив в каждую шнеку по сотне и более воинов, немцы переплыли реку ниже крепости, в Запсковье, на участке между церквами святого Лазаря и Спаса в Логу (Надолбине), и попытались выйти на берег.

Однако псковичи не допустили этого. Бросая с крепостных стен камни, они секирами и мечами отбили немцев, захватили одну шнеку и заставили остальные повернуть обратно. Штурм был отбит.

По словам Пск. II, немцы «начата скоро скручатися, и дождавше нощи побегоша… а шнеки своя пом ста вше». Все три псковские летописи сообщают, что магистр стоял под городом пять дней. Штурм, таким образом, состоялся 24 или 25 августа, и в ночь после него магистр отошел от города.

Неудача штурма Пскова фон дер Борхом объясняется в конечном счете двумя обстоятельствами. Собрав крупные силы с достаточными припасами и артиллерией, магистр (в отличие от русских под Новгородом в 1477 г.) не располагал специальными средствами для постройки моста или переправы через широкую и многоводную реку. В этих условиях он мог взять город только в случае, если бы артиллерийский обстрел вызвал в крепостной стене большие разрушения и подавил волю к сопротивлению у обороняющихся. Однако этого не случилось. Псковичи сумели организовать оборону, пресечь панику и проявили большую моральную стойкость. Попытка форсировать Великую в шнеках была явной авантюрой, рассчитанной на то, чтобы захватить русских врасплох. Успешное отражение русскими немецкого штурма и понесенные при этом потери должны были убедить магистра в бесперспективности дальнейших попыток овладеть сильной русской крепостью, с ее искусной и стойкой обороной.

Несмотря на поражение, понесенное магистром под стеками Пскова, положение города и его земли продолжало оставаться критическим. Основное преимущество Ордена — сильное полевое войско (подобного которому в Пскове не было) — давало магистру возможность сохранять инициативу в своих руках и фактически беспрепятственно и безнаказанно опустошать псковские волости, нападать на маленькие города и разрушать их (как показала весенняя кампания). Агрессия Ордена продолжалась, и у Пскова не было активных средств для успешной борьбы с нею.

Именно этим объясняются неоднократные обращения псковичей за помощью к великому князю и его наместникам в Новгород («мнози гонци слаша к великому князю и к Новугороду»).^[492] Но, разумеется, в августе-сентябре 1480 г. великий князь не мог оказать Пскову, «своей отчине», никакой реальной помощи. Он стоял со своими войсками в Коломне, ожидая со дня на день решительного сражения с ордой Ахмата. В Новгороде тоже, по-видимому, не было крупных сил — все боеспособные русские войска были стянуты, надо думать, к южному рубежу. Не приходится удивляться, что Пскову «не бе помощи ни от кого же», как горестно замечает псковский летописец.^[493]

В этих условиях руководители Псковской республики сочли возможным обратиться за помощью к братьям великого князя, стоявшим со своими войсками в Великих Луках, в 4–5 конных переходах от Пскова (около 220 км).

По сообщению Иск. II летописи, князья прибыли в Псков 3 сентября. «по челобитью псковскому». Псковичи обратились к ним с просьбой, «абы мстили поганым немцам крови христианские». Речь шла, очевидно, о карательном походе в Ливонию как средстве заставить магистра прекратить свои нападения на Псковскую землю. Князья поставили условие: «Егда убо зде изволите быти женам нашим, тогда ради есмо вас боронити». Таким образом, мятежные князья фактически потребовали политического убежища в Пскове для своих семей. Реально это означало ни больше ни меньше как превращение Пскова в политическую базу феодального мятежа, подобно тому как эго случилось с Новгородом, принявшим зимой 1450 г. беглого Шемяку, разбитого под Галичем и жившего после этого в Новгороде более грех лет. Псковичи оказались в тяжелом положении. С одной стороны, они, несомненно, нуждались в эффективной помощи княжеской конницы, а с другой — отдавали себе отчет в том, что «врага царского аще кто хранит, супостат ему есть» и что по отношению к великому князю Андрей и Борис «аще и братия ему, но супостаты ему беша». Понятно поэтому, что в течение нескольких дней псковичи, но словам летописи, «беху… в мнози сетовании и в тузе, не домышляющеся о семь что створити». Однако, «много думавше». они все же отказались от условий, предложенных князьями: «… не хощем двема работати, но хощем единого осподаря держатися, великого князя».^[494] Десятидневные переговоры с князьями закончились разрывом: 13 сентября князья «разгневавшсся поехаша из града… а помощи Пскову не учиниша ничто же». Князья, однако, не только отказали в помощи русскому городу против ливонцев. «Всташа на Мелетове»,^[495] они распустили по всем волостям своих людей, которых, по мнению летописца, насчитывалось до 10 тыс.^[496]

Цифра, вероятно, преувеличенная, хотя несколько тысяч вооруженных людей у князей быть могло. Княжеские люди повели себя «аки невернии». Они грабили церкви и жителей, бесчинствовали, захватывали пленных, «а от скота не оставиша ни куряти». Псковская земля подверглась настоящему разорению в стиле феодальной анархии, той самой «старины», под знаменем которой князья подняли свой мятеж. Только получив выкуп (псковичи «дата 200 рублей, а околицы 5 Рублев»). они покинули псковские пределы и «отьидоша в Новгородскую с многим вредом».^[497] Разорение Псковской земли — последний акт феодального мятежа князей Андрея и Бориса.

В августе-сентябре 1480 г. основное внимание русского командования было по-прежнему приковано к южному стратегическому направлению. Своевременное развертывание главных сил русских войск на оборонительном рубеже Оки было важнейшим стратегическим фактором, оказавшим решающее влияние на всю последующую обстановку. «Слышав же царь Ахмат, что на тех местах на всех, где прити ему, стоят противу ему с великими князи многие люди, и царь поиде в Литовскую землю, хотя обойти же Угру».^[498] Ахмат был вынужден отказаться от попыток форсирования Оки на центральном участке, что в 2–3 перехода вывело бы его к Москве (от Коломны до Москвы около 80 км), и предпринять обходное движение. На характер маневра Ахмата, стремившегося скрытно обойти русские войска, указывает и Вол.-Перм. летопись: «… царь же поиде скрытно незнаемыми пути на Литовскую землю, хотя искрасти берег».^[499] Это вызвало соответствующую рокировку русских войск: «И князь великий… поводе тако ити сыну своему и брату своему князю Андрею Васильевичю Меньшому к Калузе к Угре на берег».^[500] Обходное движение Ахмата было своевременно обнаружено русским командованием.

В конце сентября борьба с нашествием вступает в новую фазу. Движение Ахмата к Угре, в обход главной оборонительной линии русских, таило в себе большую опасность. Во-первых, Угра как естественная преграда значительно уступает Оке. Река сравнительно неширокая, изобилует узкими местами и бродами.^[501] Защита ее на широком фронте — задача значительно более сложная, чем оборона широкой, полноводной Оки. Во-вторых, выходя к Угре, Ахмат оставался в опасной близости от русской столицы (150–180 км), т. е. не более чем в 3–4 конных переходах, и сохранял возможность стремительного удара на нее, притом с неожиданного, необычного направления. В-третьих, его вступление в Литовскую землю (точнее — на территорию русских княжеств, находившихся под юрисдикцией великого князя литовского) усиливало вероятность соединения с войсками Казимира и угрозу эвентуального выступления последнего: оно могло побудить короля принять активное участие в войне.^[502] Cамо движение Ахмата в литовские пределы может рассматриваться как средство политического давления на своего осторожного союзника. Во всяком случае, опасность, нависшая над Русской землей, в конце сентября становится наиболее реальной.^[503]

Это заставляет великого князя принять чрезвычайные меры по отражению нашествия. Одной из этих мер является созыв церковно-служилого собора в Москве. По данным Моск. летописи, после более чем двухмесячного пребывания с войсками в Коломне, 30 сентября «прииде князь великий… на Москву на совет и думу». В — «совете и думе» приняли участие, по словам летописи, митрополит Геронтий, мать великого князя, дядя его князь Михаил Андреевич Верейский, а также все бояре, «все бо тогда бяше в осаде на Москве».^[504] Тип. летопись называет в числе участников совещания также архиепископа Вассиана,^[505] Моск. и Тип. летописи подчеркивают, что участники совещания «молила его (великого князя. — Ю. А.) великим молением, чтобы крепко стоял за православное крестьянство, против бесерменству».^[506]

«Совет и дума» в Москве выступили в поддержку политической линии на борьбу с Ахматом (линии, уже фактически проводившейся, как мы видели, на протяжении ряда месяцев). Более того, эта линия была торжественно санкционирована церковью. По словам «Послания на Угру» архиепископа Вассиан а, «митрополиту у бо со всем боголюбивым собором тебя, государя нашего, благословившю». Этому соответствуют и более краткие известия летописей, сообщающих о молебнах в Москве и о благословении митрополита. На «Совете и думе» были приняты важные практические решения — о мире с братьями (по их челобитью) и, по-видимому, о приведении Москвы в осадное положение.

События, связанные с приведением Москвы и других городов в осадное положение, наиболее подробно отразились в Вол.-Перм. и Соф.-Льв. летописях (в оригинальной части последней). Вол.-Перм. сообщает, что «великий князь осадив грады свои воеводами крепкими».^[507] Соф.-Льв. упоминает о таких распоряжениях великого князя, как сожжение Каширы — городка на правом берегу Оки (которому угрожала участь Алексина), эвакуация Дмитрова (население которого великий князь велел «в осаду в Переяславль… перевести Полуехту Бутурлину да Ивану Кике») и перевод из Москвы в Дмитров «строев».^[508] Оборонительные меры на случай возможного вторжения противника проводились, таким образом, на широком фронте и на большую глубину, охватывая и тыловые районы страны на вероятных путях вторжения. Эти меры, к которым автор рассказа Соф.-Льв. летописи относится явно отрицательно, видя в них проявление «трусости» («городок Каширу сам велел зжечи, побежа на Москву»), заслуживают серьезного внимания. Великий князь готовил страну к упорной обороне, не исключая возможности глубокого вторжения противника. Он исходил, очевидно, из опыта предшествующих войн с Ордой. Так, в августе 1382 г. орда Тохтамыша взяла Владимир, «а люди изсекоша, а иные в полон поведоша». Та же орда разорила Звенигород, Можайск и Юрьев, взяла и сожгла Переяславль (горожане «бегоша на озеро и тамо избыша от нахождения») и «иные мнози грады, и власти, и села».^[509] Аналогичное положение сложилось зимой 1408 г. при нашествии Едигея, Его войска «разсыпашася по всей земле, аки злии волци, по всем градам, и по странам, и по волостям, и селам, и не остася такого место, иде же не были татарове». Они взяли и сожгли Переяславль, Ростов. Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец.^[510] В июле 1439 г. Улу-Мухаммед, отступая от Москвы, разорил и выжег землю «досталь Коломны».^[511] Оборонительные меры в тылу, проводимые по распоряжению великого князя, были далеко не лишними. Они свидетельствовали о намерении оказать решительное сопротивление с реальным учетом тактики противника.

В случае прорыва через оборонительную линию русских войск ордынцы даже при конечном своем поражении могли, используя маневренность своей конницы, разорить обширные районы в глубоком тылу, сжечь города и принести неисчислимые бедствия населению. Вот почему еще в 1467 г., во время первой войны с Казанью, великий князь, прежде всего, привел в оборонительное состояние Муром, Нижний Новгород, Кострому и Галич; им велено было «сидети в осаде, стеречись от Казани».^[512] И в 1480 г., в гораздо более опасной обстановке, московское правительство проявляло должную предусмотрительность, обеспечивая по мере возможности безопасность жителей и лишая противника одного из его главных козырей.

В этой же связи, очевидно, необходимо рассматривать и приведение в оборонительное состояние самой столицы, находившейся в непосредственной близости от линии фронта. Даже с учетом осенней распутицы ордынская конница с берегов Угры могла достичь Москвы за 6–7 переходов. Организация обороны Москвы имела важнейшее стратегическое и политическое значение. В случае прорыва ордынцев за Угру и выступления Казимира удержание русскими в своих руках Московской крепости могло бы стать фактором, определяющим судьбу всей войны. Именно опираясь на эту крепость, русские войска имели шанс в конечном счете нанести поражение противнику даже при его первоначальных успехах. Однако приведение в оборонительное состояние огромного города, в который стекались и жители обширной округи, было достаточно трудным делом, сопряженным с большими материальными жертвами. Главная из них — необходимость сожжения посада, т. е. ликвидации дворов, жилищ и хозяйственных построек основной массы населения столицы. Эта мера непосредственно затрагивала жизненные интересы многих тысяч посадских людей — большой социальной силы, с которой правительство не могло не считаться. Тем самым вопрос о приведении Москвы в осадное положение приобретал не только военный, но и социально-политический аспект. Этим мог объясняться расчет горожан, о котором пишут Вол.-Перм. летопись и источник Соф.-Льв.

Активная роль горожан Москвы в защите столицы Руси неоднократно проявлялась в ХІV–ХV вв. В 1382 г. при нашествии Тохтамыша именно горожане взяли на себя организацию обороны Кремля и пресекли бегство «мятежников и крамолников, иже хотяху изыти из града».^[513] В июле 1445 г. когда после трагической Суздальской битвы создалась реальная угроза появления перед стенами столицы войска казанских царевичей и в состоятельных верхах московского населения началась паника («могущей бо бежати, оставши град бежати хотяху»), решительное и организованное выступление «черни» навело в городе порядок («чернь же совокупившеся начата врата граднаа преже делати, а хотящих из града бежати начата имати и бити и ковати, и тако уставися волнение, но вси общи начата град крепити, а себе пристрой домовной готовити»).^[514] В обоих этих случаях действия рядовых горожан сыграли решающую роль в организации обороны столицы.

Как же обстояло дело в 1480 г.? Конкретные требования горожан великому князю остаются неясными в деталях, но не вызывает сомнения их основной смысл: «чернь» требует организации решительной обороны против Ахмата, требует не выдавать столицу ордынцам.

В этой настроенности основной массы московских горожан нельзя не видеть несомненных черт сходства с поведением их отцов в 1445 г. и прадедов в 1382 г. Как и тогда, московский посадский люд был готов грудью стать на защиту своего города. Наряду с этим, однако, можно отметить, по нашим источникам, и определенные различия, составляющие специфику поведения посада в 1480 г. и отражающие черты новой исторической эпохи.

Основное отличие ситуации 1480 г. в том, что, по-видимому, не было каких-либо самостоятельных действий посада, направленных на организацию обороны города. С этим связано и отсутствие известий об открытых выступлениях посадского населения против каких-либо отдельных лиц или социальных групп, готовящихся бежать из города. Надо думать, что эта особенность положения в 1480 г. была вызвана отнюдь не большей пассивностью или меньшей патриотичностью горожан, чем в 1382 или 1445 гг., и, конечно, не меньшей степенью социальной зрелости посада. Основная причина относительно меньшей социальной активности горожан в 1480 г. кроется в конкретных особенностях обстановки, сложившейся в Москве к концу сентября — началу октября 1480 г. Если в 1382 и 1445 гг. выступления горожан происходили в условиях фактического отсутствия в Москве государственной власти, способной взять на себя организацию обороны столицы, то в 1480 г. мы встречаемся с принципиально иным положением: подготовка Москвы к обороне осуществляется по инициативе и под руководством государственной власти как составная часть общих мер по отражению нашествия Ахмата.

Это не могло не наложить отпечатка на поведение посадских людей: им не пришлось брать на себя функции организации обороны, и их социальная активность сохранила свой, так сказать, латентный характер, выразившись в предъявлении определенных требований великокняжеской власти. Общее усиление государственного аппарата и его эффективности в период образования централизованного государства меняло форму и характер выступлений посадских людей, их участия в обороне столицы.

Какое же реальное значение имела в этих условиях позиция московских горожан? Несмотря на ноты социального протеста, в ропоте московских горожан одинаково трудно увидеть как назревающее антифеодальное восстание,^[515] так и выдвижение конкретной военно-политической программы борьбы с Ахматом, принципиально отличающейся от правительственной.^[516] Тем не менее позиция, занятая горожанами столицы в важнейшем политическом вопросе, имеет существенное значение. Русский город XV в, и прежде всего Москва, — одна из важных социальных опор политики создания единого централизованного государства. Горожане как социальная группа кровно заинтересованы как в прекращении феодальной анархии, так и в защите от вражеских нашествий. Выступления московских горожан объективно укрепляют принятую правительством общую политическую линию на решительную бескомпромиссную борьбу с нашествием. Готовность массы горожан упорно оборонять свою столицу — один из существенных факторов, обеспечивших твердость политической линии в не меньшей степени, чем «моления» «совета и думы», подчеркиваемые в «Послании на Угру».

По данным Моск. летописи, выступив из Москвы 3 октября, великий князь «ста на Кременце с малыми людьми, а людей всех отпусти на Угру к сыну своему великому князю Ивану».

Если следовать тексту летописи, то «люди все» — это и есть те, кто был дополнительно мобилизован во время пребывания великого князя в Москве. Наиболее вероятно, что это дополнительные контингенты Московского полка (из других районов страны трудно было бы привести войска в короткое время), т. е. ратники, набранные в первую очередь из тех же жителей московского посада. Они и были двинуты к Угре для непосредственной обороны переправ через реку.

3 октября — дата выступления великого князя из Москвы, четвертая точная дата, приводимая Моск. летописью. Как и предыдущие даты (8 июня, 23 июля, 30 сентября), она, по всей вероятности, имеет документальное происхождение. Тип. летопись, приводя то же известие, точной даты не называет.^[517]

В прямом противоречии с данными Моск. летописи о пребывании великого князя в Москве стоит софийско-львовский рассказ. По его словам, великий князь находился в Красном Сельце две недели, «а владыка глаголаше ему возвратиться опять к Берегу, и едва умолен бысть».^[518] Следовательно, «умоленный» архиепископом великий князь выехал из Москвы не ранее 14 октября.^[519] Итак, Моск. и Соф.-Льв. летописи дают две основные версии об отъезде великого князя из Москвы. Какой же из них следует отдать предпочтение?

Владимирский летописец (источник, относительно независимый от названных летописей) не сообщает точной даты выступления из Москвы, но свидетельствует, что «при и де на Угру князь великий» 11 октября,^[520] чем косвенно подтверждает официальную версию Моск. летописи о кратковременном пребывании великого князя в Москве.

Другим независимым источником, подтверждающим раннюю дату выступления великого князя из Москвы, является «Послание на Угру» архиепископа Вассиана. Это «Послание» написано после получения в Москве первых известий об отражении попыток Ахмата форсировать Угру (8–11 октября) и после того, как до архиепископа дошли сведения о переговорах великого князя с Ахматом. Следовательно, к моменту написания «Послания» великий князь уже несколько дней находился в районе боевых действий (успел провести переговоры с Ахматом), а известие о боях 8–11 октября было получено в Москве после, а не до его отъезда.^[521]

Чем же можно объяснить версию Соф.-Льв. летописи о длительном, двухнедельном пребывании великого князя в Красном Сельце? Для ответа на этот вопрос нужен анализ соответствующего контекста.

Рассматриваемая часть самостоятельного рассказа Соф.-Льв. летописи, как мы уже отмечали, характеризуется вполне определенной тенденцией. В изображении рассказчика глава Русского государства — ограниченный и трусливый человек, легко поддающийся чужому влиянию. Главный герой событий — архиепископ Вассиан: это он разоблачает трусость великого князя и даже предлагает самого себя поставить во главе войск.

При таком отношении рассказчика к действительности далеко не беспочвенным является предположение, что известие о длительном пребывании великого князя в Москве (Красном Сельце), противоречащее всем другим источникам, включено им для еще большего подчеркивания своей излюбленной идеи. Во всяком случае, в свете всего вышеизложенного достоверность этого известия вызывает большие сомнения. По-видимому, в конечном счете следует предпочесть официальную московско-владимирскую версию о выступлении великого князя со своими войсками из Москвы 3 октября, т. е. о кратковременном пребывании его в Москве.^[522]

Как же развивались события после 3 октября, когда, по словам Моск. летописи, «князь великий поиде с Москвы к Угре противу царя»? Та же летопись указывает, что он, «пришед, ста на Кременце с малыми людьми»,^[523] Кременец стоит на р. Луже, в 110 км от Москвы и в 40–50 км от Угры, Сама р. Лужа, впадающая в р. Протву справа ниже Кременца, образует вместе с ней естественный оборонительный рубеж на юго-западном направлении от Москвы, являясь по отношению к Угре второй оборонительной линией. Занятие этой позиции в тылу войск, развернутых на Угре, обеспечивает надежную связь с ними и прикрывает путь на Москву в случае прорыва ордынских отрядов через реку. Кременецкая позиция занимает фланговое положение к дороге Вязьма — Москва, возможному пути вторжения литовцев, и, находясь в 2–3 переходах от нее, позволяет быстро выдвинуться на эту дорогу. Кременец, Опаков (одно из самых узких мест на Угре) и Калуга образуют треугольник со сторонами примерно по 60–70 км. Гонец с донесением может достигнуть Кременца с любого места внутри треугольника менее чем за день. Кременец (в настоящее время — рабочий поселок Кременск) стоит на высоком, обрывистом берегу р. Лужи, среди покатых холмов, окруженных лесом. Лесистая местность вообще неблагоприятна для развертывания конницы, что, вероятно, учитывалось русским командованием. На левом берегу Лужи до сих пор можно видеть четырехугольное, почти правильной формы городище с высокими боками, производящими впечатление насыпных. Может быть, это часть укреплений, возводившихся в 1480 г. Никаких археологических раскопок в этом районе, насколько мне известно, не производилось. Стратегические достоинства Кременецкой позиции верно оценил польский историк Ф. Папэ: она была «превосходна, ибо не только служила резервом для корпусов над Угрой, но еще заслоняла Москву со стороны Литвы».^[524]

Главные силы, приведенные из Москвы, были отправлены на Угру для непосредственной обороны переправ («людей всех отпусти на Утру»). Во главе войск, развернутых на Угре, стояли князь Иван Молодой и Андрей Меньшой.

Моск. летопись сообщает, что Ахмат шел «со всеми своими силами мимо Мценск и Любутеск и Одоев», т. е. по правому берегу Оки к Воротынску — городку близ впадения Угры в Оку недалеко от Калуги. «Пришед… ста у Воротынска, ждучи к себе королевы помощи». Однако «король сам не иде, ни силы своея не посла, понеже бо быша ему свои усобицы». К атому известию, общему в Сим. и Моск. летописях, последняя добавляет: «… тогда бо воева Менгли-Гирей, царь Крымский, королеву землю Подольскую, служа великому князю».^[525]

Набег крымских отрядов на Подолию имел, видимо, незначительные масштабы. Казимир в течение ряда месяцев (с декабря 1479 г.) активно готовился к войне.^[526] На его решение не вступать в открытую борьбу с Русским государством осенью 1480 г. гораздо сильнее, чем набег крымцев, повлияли, вероятно, соображения общего политического характера. Польские хронисты Длугош и Стрыйковский указывают, что Казимир, несмотря на совет литовцев, не пошел на встречу с Ахматом, опасаясь могущества «московского князя».^[527] Набег крымцев не мог иметь серьезного значения уже потому, что именно в это время (в октябре 1480 г.) начался новый тур переговоров Менгли с Казимиром. По данным Литовской метрики, 15 октября в Вильно отправился крымский посол Байраш с полномочиями для заключения союза.^[528] Таким образом, в критические недели борьбы на Угре крымский хан был далек от намерения оказать реальную помощь Русскому государству против польско-литовского короля. Войско, отправленное для набега на Подолию, было встречено у Перекопа королевским послом. Крымский князь Аминак продолжал уже начатый поход, в чем потом приносил письменное извинение Казимиру.^[529]

Одним из существенных факторов, повлиявших на позицию Казимира, было, видимо, движение за воссоединение с Русским государством, охватившее русские земли в составе Литовского великого княжества (так называемый «заговор князей»).^[530] И. Б. Греков, подчеркивая широкий размах и существенное значение оппозиции Казимиру среди русского населения Литвы, приходит к выводу, что в 1480 г. Казимира остановили «не мелкие усобицы фамильно-династического характера, а перспективы повторения в Поднепровье новгородских событий 1471 г.» И. Б. Греков не без основания считает, что в подготовке движения за воссоединение с Русским государством «большую роль сыграла политическая и дипломатическая деятельность московского государя».^[531]

Не дождавшись подхода короля, Ахмат решает форсировать Угру своими силами.»^[532] Русское командование, очевидно, разгадав замысел обходного движения Ахмата, упредило его. Когда он вышел к Угре, левый берег реки оказался уже занятым крупными силами русских войск («иде же стоит князь великий и братия его, и все князи и воеводы, и многое множество»).

Бои с ордынцами за переправы летопись изображает в виде перестрелки: «… приидоша татарове, и начаша стреляти москвичъ, а москвичи начата на них стреляти и пищали пущати, и многих побита татар стрелами и пилщалми и отбиша их от брега».^[533] Попытка ордынцев форсировать Угру была отражена. Однако бои носили многодневный характер: «… по многи дни приступающе биющеся». Обращает на себя внимание применение русскими пищалей — огнестрельных орудий, впервые упоминаемых в полевом бою. Артиллерия в боях за переправы была, по-видимому, важным фактором, облегчившим надежное удержание берега Угры русскими войсками (на что косвенно указывает летописец, подчеркивая большие потери ордынцев от русских пищалей). Применение артиллерии русскими имело, надо думать, значительный моральный эффект. Еще под Алексином в 1472 г. Орда не видела ничего подобного. С русской артиллерией на поле сражения ордынцы столкнулись впервые в октябрьских боях на Угре. Появление артиллерии в боевых порядках свидетельствует о качественно новом этапе в развитии русского войска. К 1480 г. имелось, по-видимому, уже достаточно заметное количество относительно легких артиллерийских орудий, которые можно было перевозить за войсками и устанавливать на огневые позиции на поле боя.^[534]

Тем не менее, разумеется, было бы ошибочным преувеличивать значение артиллерии в боях на Угре. Решающей силой оставались традиционные рода войск — конница и пехота, вооруженные холодным оружием. Именно на них пала основная тяжесть многодневных боев на Угре — кульминация небывало длительной кампании против нашествия Ахмата.^[535]

Тип. летопись приводит рассказ, в сущности идентичный рассказу Моек., сообщая при этом новую деталь: ордынцы «овин же приидоша противу князя Андрея, а овии против великого князя мнози, а овии противу воевод вдруг приступишь». Отсюда можно заключить, что бои развертывались на широком фронте: войска Ахмата пытались форсировать реку в разных местах, на разных участках русской боевой линии. Другое сообщение Тип.: «… их (ордынцев. — Ю. А.) стрелы многи межю наших падаху и никто же уязвляху» — выдержано в свойственном этому памятнику ирреалистическом стиле и не может приниматься как достоверное известие.

Самостоятельный рассказ о событиях на Угре содержит Вол.-Перм. летопись. По ее сведениям, русские войска «ста по Оке и по Угре на 60 верестах». Если так, то русские силы прикрывали все среднее и нижнее течение У