Увертюра к смерти [Найо Марш] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Найо Марш «Увертюра к смерти»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЖОУСЛИН ДЖЕРНИГЭМ, эсквайр из Пен-Куко

ГЕНРИ ДЖЕРНИГЭМ, его сын

ЭЛЕОНОРА ПРЕНТАЙС, его кузина

ТЭЙЛОР, его дворецкий

УОЛТЕР КОУПЛЕНД, бакалавр гуманитарных наук Оксфордского университета, ректор прихода Святого Жиля в Винтоне

ДИНА КОУПЛЕНД, его дочь

ИДРИС КАМПАНУЛА, хозяйка Ред-хаус, Чиппинг

ДОКТОР УИЛЬЯМ ТЕМПЛЕТТ из Чиппингвуда

СЕЛИЯ РОСС из Дак-коттедж, Клаудифолд

БЛЭНДИШ, суперинтендант полицейского управления Грейт-Чиппинга

РОУПЕР, сержант полицейского управления Грейт-Чиппинга

МИССИС БИГГИНС

ДЖОРДЖИ БИГГИНС, ее сын

ГИБСОН, шофер мисс Кампанула

ГЛЭДИС РАЙТ из Молодежного общества

САУЛ ТРАНТЕР, браконьер

РОДЕРИК АЛЛЕЙН, старший инспектор отдела криминальных расследований

НАЙДЖЕЛ БАТГЕЙТ, журналист, его Ватсон

ИНСПЕКТОР ФОКС, его помощник

СЕРЖАНТ БЭЙЛИ, эксперт по отпечаткам пальцев

СЕРЖАНТ ТОМПСОН, эксперт-фотограф

Глава 1 Собрание в Пен-Куко

1

Джоуслин Джернигэм — это хорошее имя. Так думал седьмой Джоуслин, стоя у окна в своем кабинете. Его взгляд скользил по долине Пен-Куко туда, где в ясный день можно было увидеть в полевой бинокль шпиль собора в Солсбери.

— Вот здесь, на этом самом месте, где я сейчас стою, — сказал он, не поворачивая головы, — стояли все мои предки, поколение за поколением, и глядели на свои возделанные земли и пашни. Семь Джоуслинов Джернигэмов.

— Я никак не могу понять, в чем отличие возделанной земли от пашни, — произнес его сын Генри Джернигэм. — Скажи, отец, что конкретно означает слово «пашня»?

— У современного поколения не лежит душа к таким вещам, — с досадой проговорил Джоуслин. — Одни лишь дешевые усмешки и умные беседы, в которых на самом деле нет никакого смысла.

— Но я уверяю тебя, что люблю слова, в которых есть смысл. Именно поэтому я хочу, чтобы ты мне четко объяснил, что такое пашня. И потом, когда ты говоришь: «современное поколение», ты имеешь в виду мое поколение, не так ли? Но мне сейчас двадцать три, и уже есть поколение моложе моего. Если мы с Диной поженимся…

— Ты умышленно уклоняешься от сути вопроса, чтобы свести наш разговор к этой абсурдной идее. Если бы я знал…

Генри нетерпеливо вздохнул, не дослушав до конца, и отошел от камина. Он встал у окна рядом с отцом и тоже начал смотреть на долину. Перед его глазами был суровый пейзаж, над которым навис полог зимнего тумана. Поля замерли, окутанные холодом обнаженные деревья, казалось, заснули. Ни один звук не нарушал тишину наступающего вечера. И только уютные струйки голубого дыма, поднимавшиеся вверх из труб нескольких каменных коттеджей, говорили о том, что жизнь в долине продолжается.

— Я тоже люблю Пен-Куко, — сказал Генри и добавил с оттенком иронии, которую Джоуслин не понимал и находил очень раздражающей: — И полон гордости от осознания того, что в будущем стану владельцем этого поместья. Но я не хочу, чтобы оно меня задавило. Я не собираюсь играть роль добропорядочного молодого джентльмена, берущего пример с Кофетуя.[1] Я против того, чтобы этот разговор превратился в обсуждение линий нашей родословной. Гордый отец и своенравный наследник — это не про нас. Речь не идет о возможном неравном браке. Дина — это не застенчивая девушка из низов. Она — из тех же, что и мы, с такими же глубокими корнями, как и мы. И если уж мы завели этот разговор, то могу только подчеркнуть ее соответствующее положение в обществе и добавить, что сколько Джернигэмов было в Пен-Куко, столько же поколений Коуплендов жило в местном приходе.

— Вы оба слишком молоды… — начал Джоуслин.

— Нет, сэр, так не пойдет, — перебил Генри, — прежде всего ты хочешь сказать, что Дина слишком бедна. Если бы речь шла о какой-нибудь богатой девушке, ни ты, ни моя дорогая кузина Элеонора не стали бы ссылаться на молодость. Давай не будем притворяться.

— А ты оставь свой нравоучительный тон, Генри. Я этого не выношу.

— Извини, — сказал Генри, — я понимаю, что утомил тебя.

— Ты меня очень утомил. Ну что ж, прекрасно. Раз ты так хочешь, я буду с тобой откровенным. Для меня Пен-Куко значит в жизни больше, чем что-либо другое. Надеюсь, для тебя тоже. Ты прекрасно знаешь, что у нас нет денег. И при этом столько всяких дел! Эти коттеджи в Клаудифолде! Винтон! Румбольд говорит, что Винтон будет похож на дырявую корзину, если мы не починим крышу. Все дело в том…

— …что я не могу себе позволить материально невыгодный брак?

— Пусть так, если хочешь.

— А как еще я могу это назвать?

— Прекрасно, значит, так это и назовем.

— Ну что ж, раз уж мы вынуждены изъясняться на языке звонкой монеты, который, уверяю тебя, мне неприятен, то я должен сообщить, что Дина не обречена всю жизнь оставаться единственным сокровищем приходского священника.

— Что ты имеешь в виду? — небрежно спросил Джоуслин, но было заметно, что он насторожился.

— Я думал, все уже знают о том, что мисс Кампанула завещала весь свой презренный металл или большую его часть ректору. Не притворяйся, отец, до тебя наверняка дошли эти слухи. Повар и горничная заверили завещание, и горничная подслушала, как мисс К. обсуждала это со своим адвокатом. Дина не хочет этих денег, я тоже, но рано или поздно это случится.

— Сплетни, распространяемые слугами, — это самое отвратительное… — пробормотал эсквайр. — И потом, это еще не… Она может передумать. А мы именно сейчас чертовски нуждаемся в деньгах.

— Давай я найду себе работу, — сказал Генри.

— Твоя работа здесь.

— Что?.. Стать посмешищем для всех, кто хоть немного разбирается в сельском хозяйстве?

— Чепуха!

— Послушай, отец, — мягко произнес Генри, — сколь многое из того, о чем ты говоришь, тебе напела Элеонора?

— Элеонора, так же, как и я, беспокоится о том, чтобы ты не наделал глупостей. Если бы твоя мать была жива…

— Нет-нет! — воскликнул Генри. — Давай не будем говорить за тех, кого уже нет среди нас. Это слишком несправедливо. Здесь явно чувствуется голос Элеоноры. Она чересчур умна. Я не собирался сообщать тебе о Дине, не будучи уверен, что она любит меня. Сейчас я в этом не уверен. Разговор, который Элеонора так «кстати» подслушала вчера вечером в доме ректора, был всего-навсего предварительной попыткой.

Он вдруг замолчал, отвернулся от отца и прижался щекой к оконной раме.

— Это невыносимо, — продолжал Генри. — Она испортила мне все воспоминание о моем первом серьезном разговоре с Диной. Стоять в холле и слушать! Наверняка это было именно так. И потом, как вульгарная деревенская клуша, прибежала к тебе и, возбужденно кудахтая, сообщила эту новость! Как будто Дина — это горничная, застигнутая в момент свидания с ухажером. Нет, это уж слишком!

— Ты всегда был несправедлив к Элеоноре. Она старалась изо всех сил, чтобы заменить тебе мать.

— Ради бога, — с чувством произнес Генри, — не говори таких ужасных вещей! Кузина Элеонора никогда не могла заменить мне мать. Она представляет собой наихудший тип дряхлеющей старой девы. Ее приезд в Пен-Куко вовсе не был проявлением необычайной доброты. На самом деле это был ее золотой шанс. Она покинула Кромвель-роуд ради «деревенской славы». Это было великое событие в ее жизни. Она — простолюдинка.

— Со стороны своей матери, — сказал Джоуслин, — она из рода Джернигэмов.

— О мой дорогой отец! — воскликнул Генри и рассмеялся.

Джоуслин бросил на Генри свирепый взгляд, покраснел и проговорил, заикаясь:

— Ты можешь смеяться, но Элеонора… Элеонора сообщила мне об этом… о том, что она невольно услышала… ни о каком подслушивании не может быть и речи… только потому, что считала это своим долгом.

— Я уверен, что это ее слова.

— Да, и я с ней согласен. Я категорически против твоей женитьбы на Дине и почувствовал большое облегчение, когда услышал от тебя, что это была просто попытка сделать ей предложение.

— Если Дина любит меня, я женюсь на ней, — сказал Генри в ответ на скучное нравоучение отца. — И это окончательно. Если бы Элеонора не пыталась разбудить твое тщеславие, отец, ты, по крайней мере, попробовал бы понять меня. Но Элеонора тебе не позволит. Она строит из себя первую леди. Помещицу. Хозяйку замка Пен-Куко. Она смотрит на Дину как на соперницу. И что еще хуже: я думаю, она ей откровенно завидует. Она завидует ее молодости и тому, что в нее влюблены. Эта ревность имеет сексуальные корни.

— Отвратительный вздор! — сердито произнес Джоуслин, но было ясно: сейчас он не в своей тарелке.

— Нет! — воскликнул Генри. — Нет, это не вздор! То, что я хочу сказать, не имеет никакого отношения к психоанализу, даже приблизительно. Ты должен был понять, что из себя представляет Элеонора. Это алчная женщина. Она была влюблена в тебя до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно, и ты на ее чувства не ответишь. Теперь она соперничает со своей подружкой Кампанула, чтобы завоевать расположение ректора. Дина говорит, что старые девы всегда влюбляются в ее отца. И все это видят. Такое часто случается с женщинами типа Элеоноры и Идрис Кампанула. Ты слышал, что она говорит о докторе Темплетте и Селии Росс? В их отношениях она нашла повод для скандала. За этим последует вот что: Элеонора посчитает своим долгом предупредить бедную миссис Темплетт, что ее муж слишком хорошо относится к вдове. Если только Идрис Кампанула не опередит ее. В таких женщинах, как Элеонора и мисс Кампанула, есть что-то патологическое. Дина говорит…

— Неужели вы с Диной обсуждаете привязанность моей кузины к ректору — привязанность, в которую я абсолютно не верю? Если вы это делаете, я рассматриваю это как полное отсутствие хороших манер и вкуса.

— Мы с Диной, — сказал Генри, — обсуждаем все.

— Это что, современный способ ухаживания?

— Давай не будем оскорблять оба наших поколения, отец. До сих пор мы этого не делали. Ты всегда во многом понимал меня. Это все Элеонора! — закричал Генри. — Это Элеонора, Элеонора, Элеонора! Она во всем виновата!

Дверь в другом конце комнаты открылась, и в проеме на фоне освещенного холла появилась женская фигура.

— Ты звал меня, Генри, или мне показалось? — произнес спокойный голос.

2

Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.

— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.

Она засеменила к столу из вишневого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между ее тонкими губами. Больше из желания заставить ее заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос, Генри произнес:

— Что за собрание, кузина Элеонора?

— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.

Последнюю фразу она произнесла с особенной нежностью.

«Она знает, что мы говорили о Дине», — подумал Генри.

Он смотрел, как Элеонора вертит в руках листки, и в его глазах было то выражение, которое появляется у людей, когда они смотрят на объект своей особой ненависти.

Элеонора Прентайс была худой, бесцветной женщиной лет сорока девяти. По мнению Генри, флюиды святости, которые она источала, распространялись на недопустимо большое расстояние. Ее постоянная полуулыбка говорила о том, что она пребывает в приятном расположении духа. Эта улыбка от многих скрывала истинное выражение ее лица. Мисс Прентайс была настоящим представителем рода Джернигэмов. Генри вдруг подумал, что, по иронии судьбы, Джоуслин был гораздо меньше похож на своих предков, изображенных на семейных портретах, чем его кузина и сын. Генри и Элеонора имели носы и челюсти Джернигэмов. Эсквайр унаследовал от своей матери круглый подбородок и бесформенный нос. Взгляд голубых глаз Джоуслина даже в моменты довольно частых, но слабых вспышек гнева оставался беззащитным и слегка удивленным. Генри, продолжая наблюдать за Элеонорой, подумал: как странно, что сам он похож на эту женщину, которую так ненавидит. У них не было ни капли общего, их взгляды на все этические вопросы кардинально разнились, они совершенно не доверяли друг другу, и тем не менее в обоих была твердая решимость, и они безошибочно чувствовали это. В Генри это качество смягчалось учтивостью и благородством души. Элеонора была просто вежлива и терпелива. Сейчас она вела себя именно так, как ей было свойственно: несмотря на то, что она явно слышала, как Генри сердито повторял ее имя, войдя в комнату, она не спросила еще раз, зачем он звал ее, и в наступившей тишине стала спокойно заниматься своим делом. «Возможно, — подумал он, — это потому, что она стояла за дверью и слушала». Элеонора начала придвигать к столу стулья.

— Я думаю, мы должны посадить ректора в твое кресло, Джоуслин, — сказала она. — Генри, дорогой, ты мне поможешь? Оно довольно тяжелое.

Генри и Джоуслин помогли ей поставить стулья и по ее просьбе подбросили дров в камин. Когда все приготовления были закончены, мисс Прентайс расположилась за столом.

— Мне кажется, Джоуслин, — весело проговорила она, — мой любимый уголок в Пен-Куко — это твой кабинет.

Эсквайр что-то промычал в ответ, а Генри сказал:

— Но ты ведь очень любишь каждый уголок в этом доме, не так ли, кузина?

— Да, — тихо произнесла она, — еще с детства, когда я приезжала сюда на каникулы — ты помнишь, Джоуслин? — я полюбила милый старый дом.

— Агенты по недвижимости, — сказал Генри, — покрыли несмываемым позором слово «дом». Оно потеряло свое значение. Мне очень жаль, кузина Элеонора, что, когда я женюсь, я не смогу привести мою жену в Винтон. Ты же знаешь, я не могу позволить себе залатать крышу.

Джоуслин кашлянул, метнул на сына сердитый взгляд и опять отошел к окну.

— Конечно, Винтон — это часть наследства, — чуть слышно прошептала мисс Прентайс.

— Как ты уже знаешь, — продолжал Генри, — я начал ухаживать за Диной Коупленд. Проанализируй-ка все, что ты подслушала в доме ректора, и скажи: как, по-твоему, она меня не отвергнет?

Он увидел, как резко сощурились глаза Элеоноры, и она улыбнулась немного шире, чем обычно, обнажив свои далеко выдающиеся вперед некрасивые зубы.

«Ну типичная французская карикатура на английскую старую деву», — подумал Генри.

— Я абсолютно уверена, дорогой, — сказала мисс Прентайс, — что ты не думаешь, будто я специально подслушала ваш милый разговор с Диной. Ничего подобного. Но я очень огорчилась, уловив несколько слов, которые…

— Которые ты передала отцу? Я уверен в этом.

— Я считала своим долгом поговорить с твоим отцом, Генри.

— Зачем?

— Потому что я считаю, дорогой, что вы оба слишком молоды и нуждаетесь в небольшом мудром напутствии.

— Тебе нравится Дина? — резко спросил Генри.

— Я уверена, что у нее есть много превосходных качеств, — ответила мисс Прентайс.

— Кузина Элеонора, я спросил, нравится ли она тебе.

— Она мне нравится именно за эти качества. Боюсь, дорогой, что, пожалуй, лучше в данный момент воздержаться от дальнейшего обсуждения.

— Согласен, — отозвался Джоуслин, все еще стоя у окна. — Генри, я не хочу больше этого слышать. Скоро все будут здесь. Я вижу машину ректора. Она подъедет через пять минут. Элеонора, лучше расскажи нам, что это за собрание.

— Речь идет о Молодежном обществе, — сказала мисс Прентайс. — Мы очень нуждаемся в средствах, и ректор предложил поставить небольшую пьесу. Ты должен помнить, Джоуслин. Это было в тот вечер, когда мы все ужинали здесь.

— Да, что-то припоминаю, — ответил эсквайр.

— Между нами говоря, — продолжала мисс Прентайс, — я знаю, Джоуслин, что ты всегда любил играть на сцене и у тебя это очень хорошо получалось. Так естественно. Ты помнишь, как мы раньше ставили пьесы? Я рассказала об этом ректору, и он полностью меня поддерживает. Доктор Темплетт весьма неплохой актер, особенно ему удаются комедийные роли, и наша дорогая Идрис Кампанула полна энтузиазма.

— О боже! — одновременно воскликнули Генри и его отец.

— А что она собирается делать на сцене? — спросил Джоуслин.

— Джоуслин, мы не можем быть немилосердными, — сказала мисс Прентайс с холодным блеском в глазах. — Я осмелюсь сказать, что бедняжка Идрис вполне сможет сыграть небольшую роль.

— Я слишком стар, — проговорил Джоуслин.

— Что за чепуха, дорогой. Конечно это не так. Мы найдем для тебя что-нибудь подходящее.

— Не дай бог, если у меня будет любовная сцена с Кампанула, — сказал эсквайр без особой учтивости в голосе.

На лице у Элеоноры появилось то привычное для нее выражение, с которым она выслушивала ругательства, но глаза ее все так же холодно и самодовольно блестели.

— Джоуслин, я прошу тебя, — сказала она.

— Кого же сыграет Дина? — спросил Генри.

— Ну что ж, так как Дина почти профессионал…

— Она — профессионал, — сказал Генри.

— К сожалению, да, — согласилась мисс Прентайс.

— Почему к сожалению?

— Я довольно старомодна и считаю, что сцена — это не лучшее место для добропорядочной девушки. Но, безусловно, Дина должна играть в нашем маленьком спектакле. Если, конечно, она снизойдет до столь скромной сцены, как наша.

Генри открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел.

— Вот они, — раздался голос эсквайра. Послышался шум колес по гравию, а затем раздались два веселых гудка старинного клаксона.

— Я пойду встречу их, — сказал Генри.

3

Генри прошел через холл. Он открыл большую входную дверь и почувствовал, как свежий воздух долины прикоснулся к нему своими холодными руками. Пахнуло морозом, сырой землей и мертвыми листьями. В пятнах света, который шел из окон дома, появились три фигуры — люди вышли из маленькой машины. Это были ректор, его дочь Дина и высокая женщина в нелепой широкой шубе — Идрис Кампанула. Генри произнес обычные слова приветствия и пригласил всех в дом. Появился Тэйлор, дворецкий, и умелыми руками взялся за поношенное пальто ректора. Генри, не отрывая глаз от Дины, возился с мехами мисс Кампанула, которая все время что-то говорила, так что казалось, будто ее голос заполнял весь холл. Это была крупная и очень высокомерная старая дева с внушительным бюстом, румяным лицом, жесткими седыми волосами и огромными костлявыми руками. Одевалась она безвкусно, но очень дорого, так как была весьма и весьма богата. Считалось, что они с Элеонорой Прентайс большие подруги. В основе их союза были общие антипатии и интересы. Обе они обожали скандалы, и каждая скрывала эту свою страсть под покровом высоконравственных суждений. Ни та, ни другая ни на йоту не доверяли друг другу, но, без сомнения, получали удовольствие от взаимного общения. У обеих была совершенно различная манера вести беседу. Элеонора ни при каких обстоятельствах не расставалась со своей маской святоши, и даже когда она хотела нанести удар, то никогда не делала этого в открытую. Зато Идрис Кампанула была одной из тех женщин, которые гордились своей прямотой. Она постоянно твердила, что является человеком откровенным, и любила повторять, что «привыкла лопату называть лопатой», а в моменты наибольшего вдохновения добавляла, что ее кузен, генерал Кампанула, однажды сказал ей, что она превзошла себя и назвала лопату «лопатищей». Она культивировала в себе эту грубоватую прямолинейность, которая вряд ли могла бы обмануть многих, но среди наиболее бесхитростных ее знакомых сходила за чистую монету. Правда была в том, что Идрис Кампанула оставляла за собой право выражаться в таком духе, но была бы очень разгневана, если бы кто-либо ответил ей подобным образом.

Ректор, вдовец, классическая красота которого делала его предметом вожделения старых дев, был, по словам Дины, в ужасе от этих двух женщин, интерес которых к делам прихода принимал угрожающие размеры. Элеонора Прентайс вела себя с ректором скромно и застенчиво. Она разговаривала с ним нежным воркующим голоском и частенько мелодично посмеивалась. Идрис Кампанула говорила с ним как собственница, грубовато-добродушно, называла его «мой дорогой человек» и смотрела на ректора таким откровенным взглядом, от которого тот начинал смущенно моргать и который вызывал в душе его дочери бурю противоречивых эмоций, где отвращение смешивалось с сочувствием.

Генри повесил шубу Идрис Кампанула на крючок и поспешил к Дине. Он знал Дину с самого детства, но, учась в Оксфорде, и позднее, проходя военную службу, редко ее видел. К тому времени как он вернулся в Пен-Куко, Дина окончила театральные курсы и ей удалось поступить в небольшую труппу, где она проработала шесть месяцев. Затем труппа распалась и Дина, уже будучи актрисой, вернулась домой. Три недели назад Генри неожиданно встретил ее на холмах за Клаудифолдом, и вслед за этой встречей пришла любовь. Ему показалось, что он впервые увидел Дину. Он до сих пор был полон изумленного восторга от этого открытия. Встречать ее взгляд, говорить с ней, стоять рядом с ней — все это погружало его в море блаженства. Его сны были полны любви, и когда он просыпался, то продолжал думать о ней и наяву. «Дина — мое единственное желание», — говорил он себе. Но так как он не был абсолютно уверен, что Дина тоже любит его, то боялся признаться ей в своих чувствах. И только вчера, в очаровательной старой гостиной в доме ректора, когда Дина так доверчиво смотрела ему в глаза, он начал говорить о своей любви. А потом через приоткрытую дверь он увидел Элеонору, ее неподвижный силуэт, застывший в темном холле. В следующий момент ее увидела Дина и, не говоря ни слова Генри, вышла и поздоровалась с ней. Генри пулей вылетел из дома и приехал в Пен-Куко с побелевшим от гнева лицом. С тех пор он еще не разговаривал с Диной и теперь с тревогой смотрел на нее.

Ее большие глаза улыбнулись ему.

— Дина…

— Генри…

— Когда я смогу увидеть тебя?

— Ты видишь меня сейчас, — ответила Дина.

— Наедине. Пожалуйста!

— Я не знаю. Что-нибудь случилось?

— Элеонора.

— О господи! — воскликнула Дина.

— Мне нужно поговорить с тобой. За Клаудифолдом, где мы встретились в то утро, — завтра, пораньше. Дина, ты придешь?

— Хорошо, — сказала Дина. — Если смогу.

До их сознания донесся звук голоса Идрис Кампанула. Генри вдруг понял, что она о чем-то его спрашивает.

— Прошу прощения, — начал он. — Боюсь, что я…

— Итак, Генри, — перебила она, — куда нам теперь идти? Ты забываешь о своих обязанностях, секретничая с Диной. — И она громко рассмеялась, издав резкий звук, похожий на крик осла.

— Пожалуйста, пройдите в кабинет, — сказал Генри. — Будьте добры. Мы идем за вами.

Она вошла в кабинет, пожала руку Джоуслину и небрежно чмокнула Элеонору Прентайс.

— А где доктор Темплетт? — спросила она.

— Он еще не приехал, — ответила мисс Прентайс. — Мы должны всегда быть снисходительны к медицинским работникам, не так ли?

— Он сейчас на той стороне Клаудифолда, — сказал ректор. — Старой миссис Тринни стало гораздо хуже. Третий сын Каинов умудрился проткнуть гвоздем большой палец на ноге. Я встретил Темплетта в деревне, и он рассказал мне все это. Он просил передать, чтобы мы начинали без него.

— На той стороне Клаудифолда? — нежным голосом спросила мисс Прентайс.

Генри заметил, как они переглянулись с мисс Кампанула.

— Миссис Росс никогда не пьет чай раньше пяти часов, — сказала мисс Кампанула, — что я считаю глупой показухой. Конечно же, мы не будем ждать доктора Темплетта. Ха!

— Темплетт не говорил, что собирается зайти к миссис Росс, — отозвался ни о чем не подозревавший ректор, — поэтому он наверняка уже направляется сюда.

— Мой дорогой добрый человек! — воскликнула мисс Кампанула. — Вы святая простота! Надеюсь, что он не попытается ввести ее в нашу импровизированную труппу!

— Идрис, дорогая, — обратилась к ней мисс Прентайс. — Можно мне?

Она завладела всеобщим вниманием и затем очень спокойно произнесла:

— Я думаю, что все присутствующие согласны с тем, что в этом маленьком эксперименте будем участвовать только мы, не так ли? У меня здесь есть несколько небольших пьес для пяти-шести участников, и я полагаю, что Дина тоже что-нибудь подыскала.

— Для шести, — твердым голосом проговорила мисс Кампанула. — Пятерых персонажей будет недостаточно, Элеонора. У нас три женщины и трое мужчин. И если ректор…

— Нет, — ответил ректор. — Я на сцене появляться не буду. Если я смогу чем-нибудь помочь за сценой, то буду очень рад. Но на сцену я не хочу выходить.

— Тогда три женщины и трое мужчин, — заключила мисс Кампанула. — Всего шестеро.

— В любом случае не больше, — сказала мисс Прентайс.

— По-моему, — произнес эсквайр, — если миссис Росс хорошо играет на сцене, и, я должен заметить, внешне она необычайно привлекательна…

— Нет, Джоуслин, — оборвала его мисс Прентайс.

— Она очень привлекательна, — согласился с отцом Генри.

— У нее хорошая фигура, — сказала Дина. — Выступала ли она когда-нибудь на сцене?

— Моя дорогая девочка, — громко сказала мисс Кампанула, — она необычайно вульгарна, и мы, безусловно, не хотим ее. Могу сказать, что я видела пьесы, подобранные Элеонорой, и полностью одобряю «Простушку Сьюзан». Там шесть персонажей: трое мужчин и три женщины. Там нет смены декораций, и тема вполне подходящая.

— Она несколько устарела, — с сомнением произнесла Дина.

— Моя дорогая девочка, — повторила мисс Кампанула, — если ты думаешь, что мы собираемся ставить какую-нибудь из ваших современных пьес, то ты очень сильно ошибаешься.

— Я думаю, некоторые современные вещи действительно не совсем подходят, — мягко согласилась мисс Прентайс.

Генри и Дина улыбнулись.

— А что касается миссис Росс, — сказала мисс Кампанула, — я верю, что полезно называть вещи своими именами, и без малейшего колебания заявляю вам, что считаю: мы по-христиански услужим бедной миссис Темплетт, которая, как мы все знаем, слишком больна, чтобы заботиться о себе, если дадим доктору Темплетту понять…

— Ну-ну, — с отчаянием в голосе произнес ректор, — не пытаемся ли мы перелезть через забор раньше, чем он встретился на нашем пути? Мы до сих пор не выбрали председателя собрания, и до сих пор никто еще не внес предложения попросить миссис Росс принять участие в пьесе.

— Лучше бы этого не делать, — сказала мисс Кампанула.

Дверь распахнулась, и Тэйлор объявил:

— Миссис Росс и доктор Темплетт!

— Что? — невольно воскликнул эсквайр.

Необычайно хорошо одетая женщина и невысокий румяный мужчина вошли в комнату.

— Привет! Привет! — прокричал доктор Темплетт. — Я насилу уговорил миссис Росс прийти со мной. Она — великолепная актриса, и я считаю, что хватит ей важничать и пора показать нам, как это делается. Я знаю, что вы все будете в восторге.

Глава 2 Шесть ролей и семеро исполнителей

1

Генри спас ситуацию, которая грозила вот-вот выйти из-под контроля. Ни мисс Кампанула, ни мисс Прентайс не сделали ни малейшей попытки оказать вошедшим вежливый прием. Эсквайр издал какой-то нечленораздельный звук и неловко рассмеялся. Дина поприветствовала миссис Росс с немного нервной любезностью. Ректор заморгал и последовал примеру дочери. Но на Генри присутствие Дины действовало так окрыляюще, что наполняло его неосознанным желанием быть приятным всем людям на свете. Он сердечно пожал руку миссис Росс, похвалил доктора Темплетта за его идею и предложил, с сияющей улыбкой на лице, сразу же избрать председателя и приступить к выбору пьесы.

Эсквайр, Дина и ректор смущенно поддержали Генри. Мисс Кампанула презрительно фыркнула. Мисс Прентайс, улыбаясь немного шире, чем обычно, произнесла:

— Боюсь, нам не хватит стульев. Мы рассчитывали, что нас будет семеро. Генри, дорогой, ты не принесешь еще один стул из столовой? Мне очень жаль, что приходится тебя беспокоить.

— Мы с Диной уместимся на одном, — радостно отозвался Генри.

— Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня, — сказала миссис Росс. — Билли может сесть на ручку моего кресла.

Она спокойно расположилась в кресле слева от ректора, и рядом с ней тут же устроился доктор Темплетт. Мисс Прентайс уже обеспечила себе место справа от ректора, и потерпевшая поражение мисс Кампанула, издав короткий смешок, прошагала к дальнему концу стола.

— Я не знаю, Элеонора, какое место было предназначено для меня, — сказала она, — но так как наше замечательное собрание, похоже, свободно от соблюдения обычных формальностей, то я буду сидеть вот здесь. Ха!

Генри, его отец и Дина заняли оставшиеся места.

Яркий свет старинной люстры освещал лица восьмерых человек, расположившихся вокруг стола. Розовое от смущения лицо эсквайра, улыбающееся — мисс Прентайс, с раздувающимися, как у рассерженной кобылы, ноздрями — тяжело дышащей мисс Кампанула, смуглые джернигэмовские черты Генри, яркая живая красота Дины, угловатое лицо, типичное для священника, — ректора и ничем не примечательная, здоровая физиономия доктора Темплетта. Свет падал и на Селию Росс, женщину лет тридцати восьми с бледно-желтым лицом. Она не была красивой, но в ней чувствовались изящество и утонченность. Ее светлые вьющиеся волосы мягко падали на лоб. Ее лицо было умело и со вкусом загримировано, а одежда вызывала восхищение. В чертах Селии была какая-то заостренность, так что она казалась немного осунувшейся. У нее были светлые глаза, и, конечно же, без туши ресницы казались бы почти белыми. Если, глядя на внешний облик человека, попытаться сравнить его с каким-нибудь животным, то, пожалуй, каждый сказал бы, что миссис Росс напоминала хорька. Но тем не менее у нее было одно качество, которое привлекало внимание многих женщин и большинства мужчин. Она умела широко распахивать глаза и бросать быстрые косые взгляды. Хотя миссис Росс и старалась казаться утонченной леди, в жизни она была настолько решительной, что любые проявления своей чувствительности воспринимала как недостаток силы воли. Она старалась изо всех сил быть любезной, но отсутствие природного такта и злой язычок часто ей в этом мешали. Каждой женщине с первого взгляда было ясно, что ее главным интересом в жизни были мужчины. Наблюдая за ней, Дина не могла не любоваться той спокойной уверенностью, с какой эта женщина встретила столь холодный прием. Было абсолютно невозможно угадать, решила ли миссис Росс не подавать вида, что обиделась, либо она оказалась настолько нечувствительна, что просто ничего не заметила.

«Наглости ей не занимать», — подумала Дина. Она посмотрела на Генри и увидела в его глазах отражение своих мыслей. Генри не отрываясь смотрел на миссис Росс, и в его взгляде Дина прочла неодобрение, смешанное с восхищением. Он повернул голову, встретился с ней глазами, и в тот же миг его взгляд засветился такой нежностью, что у Дины на мгновение перехватило дух. Она затрепетала от волнения, но голос мисс Прентайс тут же вернул ее к реальности:

— …избрать председателя нашего маленького собрания. Я хотела бы предложить ректора.

— Поддерживаю, — низким голосом произнесла мисс Кампанула.

— Вот так, Коупленд, — сказал эсквайр, — все говорят: «Да», и мы сдаем позиции.

Он громко засмеялся и свирепо посмотрел на кузину. Ректор дружелюбно оглядел всех присутствующих. За исключением Генри, из всей компании его, казалось, меньше всего смутил приход миссис Росс. Если бы Коупленд имел круглое кроткое лицо с невыразительными чертами и добрые близорукие глаза, это было бы превосходным отражением его темперамента. Но природа наделила его настолько величественной внешностью, что тем, кто видел его, казалось: характер этого человека ничуть не уступает его облику. Он мог бы сделать карьеру и стать важным церковным сановником, но он не страдал честолюбием, был искренен и любил Пен-Куко. Ему нравилось жить в доме, где жили все его предки, заниматься делами прихода, принося в меру своих сил душевное утешение своим прихожанам, и отражать атаки Идрис Кампанула и Элеоноры Прентайс. Он прекрасно понимал, как глубоко возмущены эти две леди присутствием миссис Росс. Это была одна из тех ситуаций, когда он чувствовал себя так, будто удерживал большим пальцем пробку в бутылке, наполненной шипучим имбирным напитком, готовым выплеснуться наружу.

— Большое спасибо, — сказал он. — Я не думаю, что мои обязанности председателя будут очень тяжелы, так как мы собрались только для того, чтобы определить дату и характер этого мероприятия, и когда все будет решено, мне останется только передать бразды правления тем людям, которые примут в этом непосредственное участие. Наверное, я должен пояснить, что мы имеем в виду. Молодежное общество, которое провело такую замечательную работу в Пен-Куко и соседних приходах, очень нуждается в денежных средствах. Мисс Прентайс, президент этого общества, и мисс Кампанула, его секретарь, расскажут вам об этом подробнее. Но больше, чем что-либо другое, мы хотели бы приобрести новый рояль. Тот инструмент, который мы имеем сейчас, был подарен вашим отцом, не так ли, эсквайр?

— Да, — ответил Джоуслин. — Я прекрасно это помню. Мне в то время было лет двенадцать. Тогда уже рояль был не новым. Могу себе представить, во что он сейчас превратился.

— У нас был настройщик из Грейт-Чиппинга, — согласилась мисс Кампанула, — и он сказал, что ничем не может помочь. Я виню во всем скаутов. Когда старший сын Каинов сделался начальником отряда скаутов, они стали вести себя все хуже и хуже. У этого молодого человека нет ни малейшего понятия о дисциплине. В субботу я застала Джорджи Биггинса, когда он топал ногами по клавишам и бил концом какого-то шеста по струнам внутри инструмента. «Если бы я была начальником скаутов, — сказала я, — я задала бы тебе такую порку, о которой ты помнил бы целый год». Он ответил мне в грубых и нахальных выражениях. Я сказала старшему Каину, что если он сам не может управлять мальчиками, то пусть передаст их тому, у кого это лучше получится.

— Дорогая моя, да, — торопливо ответил ректор, — иногда они ведут себя как юные варвары. Что ж, рояль, конечно, — это не единственная собственность общества. Он был подарен приходу. Но я предложил, раз они часто им пользуются, выделить некоторую сумму из той, что наберется в результате этого мероприятия, в фонд покупки нового рояля, а не отдавать все деньги в общий фонд общества. Я не знаю, что все вы об этом думаете.

— Сколько будет стоить новый рояль? — спросил доктор Темплетт.

— В Грейт-Чиппинге сейчас есть очень хороший инструмент, — сказал ректор. — Он стоит пятьдесят долларов.

— Мы можем надеяться заработать такую сумму нашим представлением? — спросила Дина.

— Послушайте, что я скажу, — произнес эсквайр. — Я покрою разницу. Похоже, рояль — это дело Пен-Куко.

Раздался всеобщий одобрительный шепот.

— Это чертовски здорово, эсквайр, — сказал доктор Темплетт. — Вы очень великодушны.

— Это действительно очень хорошо, — согласился ректор.

Мисс Прентайс, хотя и сидела не двигаясь, была явно горда собой. Генри заметил, как мисс Кампанула посмотрела на свою подругу, и был потрясен необычайно злобным блеском ее глаз. Он подумал: «Она завидует Элеоноре, потому что на ту падает отсвет благородного поступка моего отца». В этот момент он ясно осознал, какую на самом деле глубокую неприязнь испытывали друг к другу эти две стареющие леди.

— Может быть, — сказал ректор, — мы проведем формальное голосование?

Они проголосовали. Ректор поспешил перейти к следующему вопросу. Представление в приходском клубе было решено организовать ровно через три недели. Мисс Прентайс, которая стала секретарем собрания благодаря тому, что сидела справа от ректора, постоянно что-то записывала. Но каждый знал, что они едва ли приблизились к главной теме этой встречи. То, что мисс Прентайс назвала «характером нашего маленького представления», все еще не получило более четкого определения. То и дело кто-нибудь украдкой бросал взгляд на небольшую стопку современных пьес перед Диной и на более увесистую пачку старых французских театральных изданий перед мисс Прентайс. И пока шло обсуждение сроков и стоимости билетов, тайные мысли не давали покоя каждому из присутствующих.

2

Ректор подумал: «Я не могу поверить, что Темплетт способен на такое. Врач, у которого больна жена! Кроме того, у него есть еще и профессиональное положение. Но что заставило его привести ее сюда? Он должен был понимать, какую реакцию это вызовет. Как бы я хотел, чтобы мисс Кампанула не смотрела на меня так. Она опять хочет встретиться со мной наедине. Зачем только я сказал, что исповедь признается Церковью? Но что я мог сделать? Я не хочу, чтобы она исповедовалась. Я не хочу, чтобы у меня складывалось впечатление, будто она и мисс Прентайс используют исповедь как средство очернить друг друга. Шесть ролей и семь человек. О Боже!»

Эсквайр подумал: «Элеонора абсолютно права, я хорошо играл в „Ici on parle francais“.[2] Интересно все-таки, как естественно некоторые ведут себя на сцене. Хотя если Дина и Генри попытаются предложить одну из этих современных пьес, похоже, для меня там вряд ли найдется подходящая роль. Я хотел бы сыграть того не слишком молодого джентльмена из комедии „Мари Темпест“. Миссис Росс могла бы исполнить роль Мари Темпест. Элеонора и старая Идрис ни за что этого не допустят. Интересно, правда ли, что из-за грима актеры на сцене не целуются по-настоящему? Однако во время репетиций… Интересно, правда ли все то, что говорят о докторе Темплетте и миссис Росс? Я чувствую себя молодым, как никогда. Черт, как же мне быть с Генри и Диной Коупленд? Дина — симпатичная девушка. И с характером. Современная. Если бы только Коупленды были немного побогаче, не возникло бы никаких проблем. Полагаю, они будут обсуждать меня. Генри, конечно, скажет что-нибудь умное. Будь проклята Элеонора! Придержи она свой язычок — мне бы теперь не пришлось разбираться с этим делом. Шесть ролей и семеро актеров. В конце концов, почему бы ей тоже не принять участия? Пожалуй, Темплетт захотел бы сыграть этого очаровательного не слишком молодого человека, а для меня тогда останется лишь тот смешной, несчастный, трясущийся старикашка».

Элеонора Прентайс подумала: «Если я позабочусь о том, чтобы все уладить, это будет выглядеть, будто Идрис создает всю эту суету, и он подумает, что ей не хватает милосердия. Шесть ролей и семь человек. Идрис настроена любой ценой остановить эту мадам Росс. Я вижу, как она раздражена, и вот-вот произойдет ее очередная вспышка. Это все к лучшему. В следующем месяце мне исполнится сорок девять лет. Идрис уже больше чем сорок девять. Дине следовало бы работать в приходе. Хотела бы я знать, что там происходит между актерами и актрисами. Все эти переодевания за сценой и разъезды по разным городам. Если бы я могла выяснить, что Дина… Если бы я вышла замуж, Джоуслин определил бы мне месячное содержание. Нет, вы только посмотрите, как эта женщина и Темплетт смотрят друг на друга! А Дина и Генри! Я не вынесу этого. Просто не смогу вытерпеть! Главное — не показать, как меня это задевает. Я хочу взглянуть на него, но я не должна этого делать. Наверное, Генри наблюдает за мной. Генри все знает. Приходский священник должен быть женат. У него голова ангела. Нет. Не ангела. Греческого бога. Упасть ниц перед Твоим троном и лежать и смотреть на Тебя. О Боже, сделай так, чтобы он меня полюбил!»

Генри подумал: «Завтра утром, если будет хорошая погода, я встречусь с Диной за Клаудифолдом и скажу ей, что люблю ее. Почему Темплетт не должен был приглашать Селию Росс в пьесу? Черт с ними, с этими шестью ролями и семерыми актерами. Надо найти новую пьесу. Я влюблен впервые в жизни. Я пересек границу незнакомой страны, и этот момент никогда больше не повторится. Завтра утром, если будет хорошая погода, мы с Диной будем вдвоем на холмах за Клаудифолдом».

Дина подумала: «Завтра утром, если будет хорошая погода, Генри будет ждать меня за Клаудифолдом, и я думаю, что он будет говорить мне о своей любви. И в целом мире не будет никого, кроме нас с Генри».

Темплетт подумал: «Мне следует быть осторожным. Пожалуй, это было безумием с моей стороны — предлагать ей прийти, но после того, как она сказала, что страстно желает играть на сцене, мне ничего другого не оставалось. Если эти две голодные старые девы вцепятся в нас своими зубами, моей врачебной практике придет конец. Боже, как бы я хотел быть другим! Боже, как бы я хотел, чтобы моя жена была здорова! Хотя, возможно, это ничего бы не изменило. Селия целиком завладела мной. Это как инфекция. И я поражен ею до мозга костей».

Селия Росс подумала: «Пока все хорошо. Итак, я здесь. С эсквайром мне будет несложно справиться. Он уже и так не отрывает от меня глаз. Мальчик влюблен в девочку, но он все-таки мужчина, и я думаю, что он будет великодушен. Он неглуп, однако могу предположить, что я ему уже понравилась. Он очень привлекателен, у него такие сверкающие серые глаза и светлые ресницы. Вот было бы забавно отбить его у нее. Сомневаюсь, смогу ли. Он уже вышел из того возраста, когда они влюбляются в женщин гораздо старше их самих. Я чувствую себя равной им всем. Как же было смешно, когда мы с Билли вошли и увидели этих двух засохших старых дев с выпученными глазами! Они знают, что им не справиться с моим здравым смыслом и решительностью. Они обе пытаются сейчас увидеть, касается ли рука Билли моих плеч. Кампанула смотрит открыто, а „бедная родственница“ только поглядывает искоса. Сейчас я немного откинусь назад. Вот так! Теперь можете смотреть. Какая досада, что мы должны соблюдать осторожность из-за профессиональной репутации Билли. Как бы я хотела показать им всем, что он мой. Я никогда ничего подобного не испытывала ни к одному мужчине. Никогда. Как будто мы растворились друг в друге. Мне кажется, это любовь. Я не хочу, чтобы он играл в этой пьесе без меня. У него может быть любовная сцена с девушкой. Я не вынесу этого. Семь человек и шесть ролей. Ну!»

Идрис Кампанула подумала: «Если бы правила приличия позволяли, я схватила бы своими руками эту бледно-желтую распутницу и вытрясла бы из нее всю душу. Низкое, наглое бесстыдство! Вломиться в Пен-Куко без приглашения, в сопровождении этого человека! Явсегда подозревала, что доктор Темплетт способен на такое. Если бы Элеонора была хоть немного смышленей, она запретила бы им приходить в этот дом. Сидеть на ручке ее кресла! Чудесное оправдание! Он почти обнял ее. Я буду смотреть прямо на них и дам понять, что я о ней думаю. Вот! Она улыбается. Она знает, и ей наплевать. Это все равно что грешить с ним у всех на виду. Ректор не может этого так оставить. Я считаю оскорблением посадить меня за один стол с ними. Все против меня. У меня нет друзей. Им нужны только мои деньги. Элеонора не лучше остальных. Она старалась настроить ректора против меня. Она завидует мне. Это была моя идея поставить пьесу, а сейчас она ведет себя так, будто все придумала сама. Надо предупредить ректора. Я попрошу его исповедовать меня в пятницу. Я признаюсь ему в своих недобрых мыслях об Элеоноре Прентайс, и прежде чем он остановит меня, я перескажу их ему, и тогда, возможно, он начнет понимать, что собой представляет Элеонора. Затем я скажу, что была немилосердна по отношению к миссис Росс и доктору Темплетту. Я скажу ему, что я человек прямой и предпочитаю смотреть фактам в лицо. Он должен предпочесть меня Элеоноре. Мне следовало бы выйти замуж. С моими способностями, моими деньгами и моими мозгами я могла бы иметь успех. Я бы привела в порядок приход и избавилась от этой нахальной старой горничной. Дина могла бы вернуться на сцену, как только ей этого захочется, или, если Элеонора говорит правду, они с Генри Джернигэмом смогут пожениться. Элеонора не будет слишком об этом беспокоиться. Она будет царапаться и кусаться, чтобы не позволить какой-либо другой женщине стать хозяйкой Пен-Куко. Я поддержу Элеонору в том, что касается доктора Темплетта и его вульгарной маленькой подружки, но если она попытается встать между мной и Уолтером Коуплендом, она об этом пожалеет. Ну а теперь я буду говорить».

И, резко положив свою большую уродливую руку на стол, она произнесла:

— Можно мне сказать?

— Конечно. Пожалуйста, — проговорил Коупленд, немного нервничая.

— Как секретарь, — громко начала мисс Кампанула, — я обсуждала этот вопрос отдельно с каждым членом Молодежного общества. Они планируют свое собственное представление немного позже, и им бы очень хотелось, чтобы это небольшое представление было организовано нами. Человек пять-шесть, сказали они, кто по-настоящему интересуется обществом. Они назвали, конечно, вас, ректор, и эсквайра как покровителя, и тебя, Элеонора, как президента. Они надеются, что Дина не посчитает эту скромную сцену недостойной себя и украсит собой наше маленькое представление. И ты, Генри, — о тебе упомянули особо.

— Спасибо, — торжественно произнес Генри.

Мисс Кампанула метнула на Генри подозрительный взгляд и продолжала дальше:

— Пожалуй, они думают, что не отказались бы увидеть среди всех перечисленных и меня. Конечно я не претендую на то, что у меня есть талант…

— Конечно ты должна принять участие, Идрис, — сказала мисс Прентайс. — Мы зависим от тебя.

— Спасибо, Элеонора, — отозвалась мисс Кампанула, и между двумя леди вспыхнул слабый огонек симпатии.

— Итак, вас будет пятеро, не так ли? — нежным голосом спросила мисс Прентайс.

— Пятеро, — сказала мисс Кампанула.

— Шестеро, вместе с доктором Темплеттом, — уточнил Генри.

— Мы были бы очень рады включить в нашу маленькую труппу доктора Темплетта, — присоединилась к Генри мисс Прентайс, причем ее неприязнь к миссис Росс сквозила буквально в каждом слоге.

— Ну что ж, когда дело дойдет до репетиций, врач с обширной практикой причинит вам некоторые неудобства, — сказал доктор Темплетт. — Меня могут срочно вызвать в любой момент. Однако если вы не против рискнуть, я хотел бы попробовать.

— Конечно же мы рискнем, — ответил ректор.

После всеобщего одобрительного шепота на мгновение установилась мертвая тишина. Ректор собрался с духом, посмотрел на дочь, которая ободряюще кивнула ему, и произнес:

— Теперь, прежде чем обсуждать дальше количество участников, мы должны решить, в какой форме будет проходить наше представление. Если это большая пьеса, очень многое зависит от выбранного отрывка. Есть ли у кого-нибудь предложения?

— Я голосую за пьесу, — сказала мисс Кампанула, — и полагаю, что «Простушка Сьюзан» вполне подойдет.

— Я готова поддержать это предложение, — сказала мисс Прентайс.

— Что это за пьеса? — спросил доктор Темплетт. — Я о ней ничего не слышал. Она современная?

— Я полагаю, она была написана в одно время с «Гамлетом», — сказала Дина.

Генри и доктор Темплетт расхохотались.

Мисс Кампанула выпрямилась, покраснела и произнесла:

— Осмелюсь заметить, Дина, что от этого она ничуть не пострадала.

— Она такая веселая, — сказала мисс Прентайс. — Ты ведь помнишь ее, Джоуслин? Там есть сцена, где лорд Сильвестр притворяется, будто он — его собственный портной, и делает предложение леди Мод, считая ее горничной. Такая оригинальная и смешная пьеса.

— Многие поколения зрителей бились от нее в конвульсиях от смеха, — согласился Генри.

— Генри… — с укоризной произнес эсквайр.

— Извини, отец. Но, честно говоря, как драматическое произведение…

— «Простушка Сьюзан», — с горячностью сказала мисс Кампанула, — может показаться старомодной, потому что в ней нет отвратительных намеков. Она кажется смешной, потому что в ней нет ни грамма вульгарности, чего нельзя сказать о большинстве ваших современных комедий.

— Как далеко заходит лорд Сильвестр… — начала Дина.

— Дина! — тихо сказал ректор.

— Хорошо, папа. Извините. Я только…

— Сколько лет лорду Сильвестру? — внезапно прервал ее эсквайр.

— О, примерно сорок пять или пятьдесят, — прошептала мисс Прентайс.

— А почему нам не взять пьесу «Личный секретарь»? — спросил Генри.

— Я никогда не считала эту пьесу интересной, — сказала мисс Прентайс. — Хотя, возможно, я сужу предвзято. — И она почтительно улыбнулась ректору.

— Я согласна, — сказала мисс Кампанула. — Я всегда считала, что автор «Личного секретаря» отличается полным отсутствием вкуса. Возможно, я старомодна, но я не люблю шуток о грязном белье.

— Мне кажется, в «Личном секретаре» нет ничего обидного ни для кого из нас, — робко проговорил ректор. — Но не отвлекаемся ли мы от темы? Мисс Кампанула предложила пьесу «Простушка Сьюзан». Мисс Прентайс поддержала ее. У кого-нибудь есть еще предложения?

— Да, — раздался голос Селии Росс, — у меня есть.

Глава 3 Они выбирают пьесу

1

Если бы миссис Росс вынула из своей сумочки тикающую бомбу и положила ее на стол, едва ли это произвело бы более сильный эффект. Хотя то, что она действительно достала из сумочки, было всего-навсего маленькой зеленой книжкой. Семь пар глаз не отрываясь следили за каждым движением ее тонких пальцев с пурпурными ногтями. Семь пар глаз смотрели как завороженные на черные буквы на обложке книги. Миссис Росс положила руки на книгу и обратилась к собранию:

— Я очень надеюсь, что вы все простите меня за то, что я осмелюсь внести свое предложение, — сказала она, — но оно является результатом довольно странного совпадения. Я ничего не знала о вашем собрании, пока доктор Темплетт не зашел ко мне сегодня днем. Так случилось, что я как раз читала эту пьесу, и когда он появился, первое, что я сказала, было следующее: «Когда-нибудь мы обязательно должны это поставить». Правда, Билли? Я имею в виду, что это просто чудесная вещь. Все время, пока я читала, я не переставала думать о том, как прекрасно было бы, если б кто-то из вас сделал это с помощью одного из местных благотворительных обществ. В этой пьесе есть две роли, которые идеально подошли бы для мисс Прентайс и мисс Кампанула. Это — графиня и ее сестра. Сцена, в которой обе они участвуют вместе с генералом Тальботом, — одна из лучших в пьесе. Трудно придумать что-то более забавное, и вы, господин Джернигэм, были бы великолепны в роли генерала.

Она замолчала и посмотрела на эсквайра. Никто не проронил ни слова, только мисс Кампанула облизала губы. Селия Росс, широко улыбаясь, подождала несколько мгновений, а затем продолжила:

— Конечно я не предполагала, что вы уже выбрали пьесу. И, естественно, я и не подумала бы прийти сюда, если бы знала об этом. Во всем виноват вот этот человек. — И она дружески ткнула доктора Темплетта локтем. — Он силой затащил меня сюда. Я должна была извиниться и тут же уйти, но я не могла удержаться, чтобы не рассказать вам о моей находке. — Она еще шире распахнула глаза и посмотрела на ректора. — Может быть, если я оставлю ее вам, господин Коупленд, собрание захочет взглянуть на нее, прежде чем решить окончательно. Прошу вас, не думайте, что я тоже хочу получить роль или что-нибудь замышляю. Я это делаю только потому, что это очень хорошая пьеса и мне было бы приятно предложить ее вам.

— Вы очень добры, — сказал ректор.

— Об этом нет и речи. Я ужасная эгоистка. Я просто жду не дождусь, когда вы начнете ее ставить, и втайне надеюсь, что никто из вас не сможет отказаться. Очень трудно найти современную пьесу, в которой не было бы ничего оскорбительного, — продолжала миссис Росс, и ей удавалось говорить довольно искренне, — но это действительно очаровательная вещь.

— Но что же это за пьеса? — спросил Генри, напрасно стараясь вытянуть шею, чтобы прочитать название.

— «Витрины» Джэкоба Ханта.

— Господи! — воскликнула Дина. — Конечно! Я абсолютно не подумала об этом. Это как раз то, что нужно.

— Вы читали это? — спросила миссис Росс, дружелюбно глядя на Дину.

— Я видела лондонскую постановку, — ответила Дина. — Вы абсолютно правы, это было бы великолепно. Но как быть с авторским гонораром? Хант берет очень дорого за любительские постановки, а нам он может вообще отказать в этом праве.

— Я как раз подумала об этом, — сказала миссис Росс. — Если вы решите ставить эту пьесу, я возьму на себя заботы о гонораре, если, конечно, вы мне позволите.

Опять наступила тишина, которую через несколько мгновений прервал ректор.

— Это с вашей стороны очень великодушно, — сказал он.

— Нет, честно, нет. Я же говорила, что жду не дождусь, чтобы увидеть, как вы ее поставите.

— Сколько в ней персонажей? — внезапно спросил эсквайр.

— Дайте подумать… Кажется, шестеро.

Она раскрыла книгу и начала считать на пальцах, картинно поводя рукой в воздухе.

— Пять, шесть — нет, похоже, что их семеро! Как глупо было ошибиться.

— Ха! — произнесла мисс Кампанула.

— Но я уверена, что вы сможете найти седьмого участника. Как насчет кого-нибудь из Мортона?

— А как насчет вас? — спросил доктор Темплетт.

— Нет, нет! — быстро проговорила миссис Росс. — Я совсем сюда не подхожу. Не говорите глупостей.

— Это чертовски хорошая пьеса, — сказал Генри. — Я тоже видел лондонскую постановку, Дина. Ты думаешь, мы справимся?

— Почему бы и нет? Мы отрепетируем все сцены, эти три персонажа действительно великолепны.

— Это какие? — спросил эсквайр.

— Генерал, графиня и ее сестра, — ответила миссис Росс.

— Они появляются на сцене только во втором акте, продолжала Дина, — но с этого момента все шоу держится именно на них.

— Можно мне взглянуть на пьесу? — спросил эсквайр.

Миссис Росс открыла книгу и передала ему.

— Прочтите начало акта, — сказала она, — а затем отправляйтесь на сорок восьмую страницу.

— Могу я сказать несколько слов? — громко спросила мисс Кампанула.

— Пожалуйста! — торопливо отозвался ректор. — Прошу вас. Всех призываю к порядку!

2

Мисс Кампанула схватилась своей огромной рукой за край стола и начала говорить очень обстоятельно. Она сказала, что не знает, как себя чувствуют остальные, но что она очень озадачена. Она очень удивлена, что такие известные авторитеты, как Дина, Генри и миссис Росс, считают, что бедная деревня Пен-Куко способна поставить современную пьесу, получившую столь высокую оценку. Она подумала, что, может быть, эта замечательная пьеса будет слишком заумной для бедного Пен-Куко и Молодежного общества. Она спросила у собравшихся, не думают ли они, что слишком большие амбиции могут стать причиной не менее крупных ошибок.

— Я должна признаться, — сказала она с сердитым смешком, — что у меня в голове был гораздо более простой план. Я не предлагала забредать в такие заоблачные дали и не считаю, что мы изберем правильный путь, поставив себя в глупое положение. А это именно так.

— Но, мисс Кампанула, — возразила Дина, — ошибочно полагать, будто из-за того, что актеры не очень опытные, они будут лучше смотреться в плохой пьесе, чем в хорошей.

— Мне жаль, что вы считаете «Простушку Сьюзан» плохой пьесой, Дина, — тихим голосом заметила мисс Прентайс.

— Что ж, я считаю ее очень старомодной и, пожалуй, довольно глупой, — упорствовала Дина.

Мисс Прентайс засмеялась раскатистым смехом, и вместе с ней засмеялась мисс Кампанула.

— Я согласен с Диной, — быстро произнес Генри.

— Я полагаю, не все мы читали обе пьесы, — намекнул ректор.

— Я читал «Витрины», — сказал доктор Темплетт, — и считаю, это лучшее, что мы можем найти.

— Похоже, Элеонора, мы в меньшинстве, — скрипучим голосом произнесла мисс Кампанула.

Мисс Прентайс опять засмеялась. Ко всеобщему удивлению, то же самое сделал эсквайр. При этом он громко хрюкал, как от удушья. Все повернулись и посмотрели на него. По его щекам текли слезы, и он рассеянно вытирал их тыльной стороной ладони. Его плечи сотрясались, брови подскочили вверх в экстазе веселья, а щеки пылали. Он был с головой погружен во второй акт пьесы миссис Росс.

— О господи! — произнес он. — Как это смешно!

— Джоуслин! — крикнула мисс Прентайс.

— А? — сказал эсквайр и перевернул страничку. Он прочел еще с полдюжины страниц и только после этого положил книгу на стол, все еще находясь во власти охватившего его необузданного веселья.

— Джоуслин! — повторила мисс Прентайс. — Ну в самом деле!

— Что? — с трудом выдохнул эсквайр. — А? Отлично, я готов. Чертовски здорово! Когда мы начинаем?

— Привет! — сказал Генри. — Осторожно, отец! Собрание еще не выбрало пьесу.

— Что ж, тогда лучше нам выбрать эту, — сказал эсквайр и наклонился к Селии Росс. — Когда он начинает ей говорить, что у него есть подвязка, — произнес он, — а она думает, что он говорит совсем о другом! И потом, когда она говорит, что «нет» не будет считать ответом. О боже!

— Это великолепно, не так ли? — согласилась миссис Росс.

Неожиданно она, Генри и Дина громко рассмеялись, вспомнив эту сцену, и несколько минут с удовольствием вспоминали изысканные шутки и остроты из акта пьесы. Ректор слушал их, нервно улыбаясь, мисс Прентайс и мисс Кампанула сидели с крепко сжатыми губами. Наконец эсквайр окинул присутствующих затуманенным взором и спросил, чего все ждут.

— Я предлагаю поставить пьесу «Витрины», — сказал он. — Так, кажется, положено говорить на собраниях?

— Поддерживаю, — согласился доктор Темплетт.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказала мисс Кампанула, — но у меня сложилось впечатление, что мое предложение, поддержанное мисс Прентайс, прозвучало немного раньше.

Ректор был вынужден поставить предложение на голосование.

— Мисс Кампанула было внесено предложение, поддержанное мисс Прентайс: выбрать для постановки пьесу «Простушка Сьюзан», — проговорил он довольно грустным голосом. — Кто за?

— Я, — одновременно сказали мисс Прентайс и мисс Кампанула.

— Кто против?

Все остальные были против.

— Спасибо, — проворчала мисс Кампанула. — Благодарю. Теперь ситуация нам ясна.

— Подождите, пока не начнете учить свои роли, — весело проговорил Джоуслин, — и тогда вы обо всем на свете забудете. У нас троих очень длинные роли, так ведь? — продолжал он, листая страницы. — Полагаю, Элеонора сыграет графиню, а мисс Кампанула будет миссис Синг, или… как ее там… Гертруда! Какая отличная идея!

— Это была моя идея, — сказала миссис Росс.

— Если мне позволено выразить свое мнение, — опять заговорила мисс Кампанула, — то я хочу его высказать, но может оказаться, что не все его поддержат.

— Пожалуй, Джернигэм, тебе бы следовало внести свое предложение, — сказал ректор.

Предложение эсквайра было конечно же принято. При этом мисс Кампанула и мисс Прентайс не проронили ни слова. Обе дамы пребывали в напряженном смятении. Обе кипели от оскорбления, нанесенного «Простушке Сьюзан», каждая страстно желала встать и, веско сказав несколько слов, гордо удалиться с собрания. Но каждая сдерживала себя разумным нежеланием «отрезать себе нос, лишь желая досадить лицу». Было очевидно, что будет ставиться пьеса «Витрины», независимо от того, останутся они или покинут собрание. Если только все остальные не были бесстыдными обманщиками, похоже, что в пьесе на самом деле были две выдающиеся роли, которые у них легко могли перехватить. Они тихо вздыхали, прихорашивались и тайно наблюдали друг за другом.

3

Тем временем с энтузиазмом, свойственным всем Джернигэмам в осуществлении новых проектов, Джоуслин и его сын принялись распределять роли. Почти сто лет назад произошло то, что Элеонора, будучи загнана в тупик, назвала «инцидентом» в семейной истории. В ту пору тогдашняя миссис Джернигэм была простоватая неумная женщина, и к тому же бездетная. Ее Джоуслин, четвертый по счету в роду, кто носил это имя, открыто жил с одной очень красивой актрисой. Ему удалось заставить всех вокруг притворяться, что его сын от актрисы был его законным отпрыском, и одурачить свою жену, которая воспитывала мальчика как своего собственного. В результате такого бесстыдства в крови Джернигэмов появилась страсть к театру и стала передаваться от поколения к поколению. Как будто прелестная актриса наложила немного румян на лица на семейных портретах. Джоуслин и Генри играли в Драматическом обществе Оксфордского университета. Они оба умели двигаться на сцене так, будто выросли в театре, и инстинктивно старались навести мосты через пропасть, отделяющую сцену от первого ряда партера. Джоуслин преувеличивал свой актерский талант, а Генри, наоборот, до конца не осознавал своих способностей. Даже мисс Прентайс, мать которой была из рода Джернигэмов, досталась капля актерской крови. Хотя она ничего не знала о театре, с недоверием и неприязнью относилась к понятию «сцена», считая, что это недостойное поприще для порядочного человека, абсолютно не могла оценить достоинств той или иной сцены, она прекрасно смотрелась в любительских театральных постановках и к тому же очень их любила. Она знала, что Идрис Кампанула ожидала от нее отказа от участия в пьесе «Витрины», и она сама наполовину была склонна к этому. «Как! — подумала она. — Пренебречь моей пьесой ради того, чтобы принять предложение этой женщины! Сидеть и смотреть, как они делят роли!» Но обдумывая слова, которыми она объявит о своей отставке, она представила, как леди Эпплбай из Мортон-Грендж соглашается на роль, о которой с таким восторгом отзывался Джоуслин. И что еще хуже, ректор будет считать саму Элеонору немилосердной. Это было самым сильным доводом. Она дождалась паузы в общей беседе, центром которой был Джоуслин, и обратилась к ректору.

— Могу я тоже кое-что сказать? — спросила она.

— Да, да, конечно, — ответил Коупленд. — Прошу всеобщего внимания. Пожалуйста!

— Я хочу сказать, — начала мисс Прентайс, избегая взгляда своей подруги, — что, надеюсь, никто не думает, что я разочарована или обижена из-за моей пьесы. Я полагаю, она действительно достаточно старомодна, и мне приятно сознавать, что вы нашли другую, более подходящую. Если я могу вам чем-нибудь помочь, буду очень рада.

Она, ликуя, поймала сияющую улыбку ректора и, тоже улыбаясь, отразила свирепый взгляд Идрис Кампанула. Затем она встретилась глазами с Селией Росс и поняла, что эта женщина ее раскусила.

— Это просто великолепно, — воскликнул Коупленд. — Я думаю, все ожидали от мисс Прентайс подобного великодушия, но от этого мы не стали ей менее признательны. — И добавил смущенно: — Это был очень грациозный жест.

Мисс Прентайс была явно довольна собой, несмотря на сердитый взгляд мисс Кампанула. Остальные, смутно осознавая, что от них требуется, сделали короткие одобрительные замечания.

— А теперь давайте распределять роли, — сказал доктор Темплетт.

4

Без сомнения, пьеса идеально подходила. Все роли, за исключением одной, прекрасно распределились. Эсквайру выпало играть генерала, мисс Прентайс — графиню, мисс Кампанула, которую все очень боялись, была предложена роль миссис Арбутнот, одна из лучших в пьесе. В ответ на это предложение она произнесла с мрачным видом:

— Как знать? Очевидно, мне нечего говорить.

— Но ты ведь скажешь, Идрис? — прошептала мисс Прентайс.

— Только одно, — продолжила мисс Кампанула. — Ждать и смотреть.

Она коротко засмеялась, и ректор торопливо вписал ее имя напротив имени персонажа. Дине и Генри достались роли молодых влюбленных, а доктор Темплетт сказал, что он будет играть французского посла. Он начал читать некоторые фразы на ломаном английском. Осталась роль Элен, загадочной леди, лишившейся памяти, которая внезапно к ней возвращается в середине первого акта во время деревенского праздника.

— Селия, само собой разумеется, что ты должна быть Элен, — сказал доктор Темплетт.

— Нет-нет, — ответила миссис Росс, — я вовсе не это имела в виду. Билли, успокойся, или все подумают, что мною двигали скрытые мотивы.

Именно так все, кроме, возможно, эсквайра, и подумали. Но даже мисс Кампанула не осмелилась высказать это вслух. Согласившись с предложением миссис Росс, собранию ничего не оставалось делать, как предложить ей роль, которая по количеству слов была не очень длинной. Возможно, пока только Дина отдавала себе отчет, как хороша была эта роль. Миссис Росс запротестовала:

— Вы уверены, что хотите моего участия? — Сказав это, она бросила косой взгляд на эсквайра.

Джоуслин, который уже просмотрел пьесу и обнаружил, что у генерала есть любовная сцена с Элен, с горячностью заявил, что все они очень хотят ее участия в пьесе. Генри и Дина, думая о своих собственных любовных сценах, согласились, и ректор, соблюдая формальность, спросил миссис Росс, будет ли она исполнять эту роль. Она согласилась с самым невиннейшим видом. Мисс Прентайс удалось удержать на лице любезную улыбку, и даже по мисс Кампанула нельзя было определить, как она к этому отнеслась. Ректор надел очки и начал зачитывать свои записи.

— Итак, — начал он громким голосом, — мы предлагаем представить эту пьесу в ратуше, в субботу двадцать седьмого, ровно через три недели. Выручка пойдет в фонд покупки рояля, а недостающая сумма будет великодушно дополнена господином Джоуслином Джернигэмом. Комитет и Молодежное общество должны организовать продажу билетов, и они же являются ответственными за… как это правильно назвать, Дина?

— Оформление фасада, папа.

— Правильно, за оформление фасада. Как вы думаете, мисс Кампанула, мы можем поручить это вашим подопечным? Я знаю, что вы можете за них ответить.

— Мой дорогой человек, — ответила мисс Кампанула, — я не могу отвечать за поведение тридцати деревенских увальней и девиц, но обычно они делают все, что я им говорю. Ха!

Все вежливо посмеялись.

— Моя подруга, — продолжала мисс Кампанула с мрачной улыбкой, — мисс Прентайс является президентом. Я не сомневаюсь, что если они не обратят внимания на мои слова, то уж для нее они сделают все что угодно.

— Идрис, дорогая, — прошептала мисс Прентайс.

— Кто будет постановщиком пьесы? — спросил Генри. — Я считаю, должна быть Дина. Она среди нас единственный профессионал.

— Правильно! — сказали доктор Темплетт, Селия Росс и эсквайр.

Мисс Прентайс добавила что-то похожее на «да, конечно».

Мисс Кампанула промолчала.

Дина смущенно улыбнулась и опустила голову. Ее выбрали постановщиком. Дина кивком поблагодарила за оказанную ей честь — с очень серьезным видом — и назначила первую репетицию на вторник, девятое ноября.

— К тому времени я буду иметь отпечатанные роли, — объяснила она. — Я уверена, что Глэдис Райт сделает это. Она учится машинописи и хочет побольше упражняться. Я дам ей задание правильно расставить реплики. Мы устроим чтение, и если останется время, построим мизансцены для первого акта.

— Моя милая, — сказала мисс Прентайс, — это звучит очень пугающе. Я боюсь, Дина, дорогая, тебе покажется, что мы все делаем слишком непрофессионально.

— Нет-нет! — весело закричала Дина. — Я знаю, что все будет великолепно. — Она неуверенно посмотрела на своего отца и добавила: — Я хотела бы поблагодарить вас всех за то, что вы выбрали меня постановщиком. Я надеюсь, что справлюсь.

— Ну что ж, ты же знаешь об этом гораздо больше, чем любой из нас, — довольно резко проговорила Селия Росс.

Но почему-то Дина не очень хотела открыто принять миссис Росс в союзницы. Она чувствовала в душе неприязнь к ней, и это открытие удивило и смутило ее. Она считала себя мятежницей. И как мятежница она должна была одобрить Селию Росс. Для Дины мисс Прентайс и мисс Кампанула были олицетворением всего посредственного, глупого и допотопного. Селия Росс намеренно дала бой этим двум леди и выиграла первый раунд. Тогда почему Дина в глубине души не считала ее своей союзницей? Она предположила, что, возможно, по-своему не любит эту женщину и не доверяет ей. Это чувство было инстинктивным, и оно расстроило и озадачило ее. Как будто кто-то невидимый запрещал ей идти навстречу новой дружбе. Она не нашла в себе сил изобразить на лице дружелюбную улыбку, почувствовала, что краснеет от смущения, и быстро проговорила:

— Как нам быть с музыкой? Нам понадобится увертюра и антракт.

И этим сказанным Диной словам суждено было стать отправной точкой того события, которое вскоре поглотило Пен-Куко и превратило изящную комедию в странную, постыдную драму.

Глава 4 О музыке

1

Как только Дина произнесла эти роковые слова, каждый из тех, кто находился в этот момент за столом в кабинете Пен-Куко, подумал о прелюдии Рахманинова до диез минор, и у всех, за исключением мисс Кампанула, душа ушла в пятки. Потому что эта прелюдия была «фирменным блюдом» мисс Кампанула. В Пен-Куко она пользовалась исключительным правом исполнять это произведение. Она играла его на всех церковных мероприятиях, она играла его во время званых обедов у себя дома, она играла его и в других домах, если хозяйка оказывалась достаточно храброй женщиной. Когда бы в Пен-Куко ни возникал вопрос об исполнении музыкального произведения, мисс Кампанула всегда предлагала свои услуги и в очередной раз раздавались три торжественных начальных аккорда: «Бом! Бом! Бом!» Ступня мисс Кампанула опускалась на левую педаль, и за этим следовали яростные музыкальные конвульсии. Она даже исполняла соло на органе, когда органист господин Витерс уехал в отпуск. Ее сфотографировали сидящей за инструментом, с нотами произведения Рахманинова на пюпитре. Все ее друзья получили на Рождество такие фотографии. Та, что получил ректор, была вставлена в рамку, и он не очень понимал, что должен с ней делать. Так было до тех пор, пока три года назад в Пен-Куко не приехала Элеонора Прентайс. Но мисс Прентайс также принадлежала к тому поколению, которое гувернантки обучили игре на фортепьяно, и ей также хотелось, чтобы от нее ожидали исполнения какого-либо музыкального произведения. Ее «piece de resistance»[3] была «Венецианская сюита» Этельберта Невина, которую она играла с плохо скрываемой неуверенностью, и при этом аккорды аккомпанемента никогда не звучали синхронно со слащавыми нотами основной мелодии. Борьба между двумя леди обострялась на приходских праздниках, субботних службах в школе и на вечеринках, хотя внешне они демонстративно объединялись в осуждении радиопередач и притворялись, что их связывает именно музыка.

Поэтому, когда Дина с беспокойством спросила: «Как нам быть с музыкой?» — обе мисс насторожились.

Мисс Прентайс сказала:

— Да, конечно. Не сможем ли мы как-нибудь между собой разобраться? Будет ведь гораздо приятнее, если мы сохраним наш маленький кружок, не так ли?

— Боюсь, что мой бедный разум находится в некотором смятении, — начала мисс Кампанула. — Похоже, что все решилось без предварительной подготовки. Если я ошибаюсь, вы должны меня поправить, но, насколько я поняла, некоторые персонажи этой восхитительной комедии… кстати, это ведь комедия?

— Да, — сказал Генри.

— Благодарю. Так вот, насколько я поняла, некоторые персонажи появляются на сцене только во втором акте. Конечно я не знаю, что это за персонажи, так как я еще не видела пьесы.

Книгу тут же передали мисс Кампанула в сопровождении поспешных и невнятных извинений. Мисс Кампанула сказала:

— О, спасибо. Не позволяйте мне быть такой эгоисткой. Я существо спокойное.

Когда мисс Кампанула игривым тоном называла себя словом «существо», это обычно означало, что она не в духе. Все, чуть ли не в один голос, сказали:

— Что вы, что вы! Пожалуйста, возьмите.

Она с нарочитой медлительностью натянула на нос пенсне, раскрыла книгу и в наступившей мертвой тишине начала ее инспектировать. Сначала она прочла список действующих лиц, отмечая каждый персонаж своим большим костистым указательным пальцем, затем отрывала глаза от книги, чтобы найти того, кто будет исполнять эту роль. На лице ее сохранялось прежнее угрожающее выражение. Затем она обратилась к первой странице пьесы. Все продолжали ждать. В тишине был слышен шелест переворачиваемых страниц. Генри начал приходить в отчаяние. Казалось, что они так и будут молча сидеть за столом, пока мисс Кампанула не дойдет до конца пьесы. Он предложил Дине сигарету и сам закурил. Мисс Кампанула подняла глаза и не опускала их до тех пор, пока пламя от спички не погасло, и только после этого продолжила чтение. Она дошла до четвертой страницы первого акта. Миссис Росс смотрела на доктора Темплетта, который что-то шептал, наклонившись к ней. Мисс Кампанула вновь подняла глаза и устремила пристальный взгляд на нарушителей.

Эсквайр откашлялся и произнес:

— Прочтите середину второго акта. Она начинается на странице сорок восемь. Забавнейшая вещь, давно я ничего подобного не встречал. Вы будете смеяться до слез.

Мисс Кампанула ничего не ответила, но перешла ко второму акту. Дина, Генри, доктор Темплетт и Джоуслин с тревожными улыбками на лицах ждали, когда же она проявит хоть какие-нибудь признаки веселья. Но губы ее оставались крепко сжатыми, брови поднятыми, а взгляд подозрительным.

Наконец она оторвала глаза от книги.

— Я дошла до конца этой сцены, — сказала она. — Это и есть та самая смешная сцена?

— Вы не находите это смешным? — спросил эсквайр.

— Я пыталась выяснить, кто из действующих лиц был не задействован в ней, чтобы сыграть антракт, — холодно проговорила мисс Кампанула. — Я полагаю, что нашла то, что искала. Я полагаю, что персонаж под именем Арбутнот впервые появляется чуть ли не в середине второго акта.

— Кажется, кто-то говорил, что миссис Арбутнот и графиня появляются вместе? — спросила мисс Прентайс, не желая упускать возможность исполнить в антракте «Венецианскую сюиту».

— Возможно, — сказала мисс Кампанула. — Насколько я понимаю, роль миссис Арбутнот предлагается исполнить мне?

— Если вы не против, — подхватил ректор. — А мы все очень надеемся, что вы не против.

— Я хотела бы, чтобы все меня правильно поняли. Пожалуй, я создаю много шума из ничего, но я человек, любящий во всем полную ясность. Я могу заключить — и если я ошибаюсь, вы меня должны исправить, — что, исполняя эту роль, я не создам никакой задержки, — при этом мисс Кампанула бросила игривый взгляд на ректора, — если возьму на себя немного больше и сама сяду за инструмент. Возможно, у вас другие планы. Возможно, вы хотите нанять господина Джо Хопкинса и его друзей из Грейт-Чиппинга, хотя, по-моему, в субботу вечером от них многого не добьешься. И если у вас другие планы, тогда мне больше нечего сказать. Если нет, то комитет может мной располагать.

— Ну что ж, это самое замечательное предложение, — начал было бедный ректор. — Если мисс Кампанула…

— Можно мне? — мягко перебила его мисс Прентайс. — Я хотела бы сказать, что это действительно очень любезно со стороны нашей дорогой Идрис — предложить свои услуги, но мне также хотелось бы добавить, что мы слишком торопимся воспользоваться ее великодушием. Ей придется организовывать оформление зала, а затем учить большую роль. Мне кажется, что было бы эгоизмом с нашей стороны просить ее играть на этом ужасном старом рояле. Теперь, когда покупка нового инструмента, как сказал мой кузен, является делом Пен-Куко, думаю, я тоже могу внести свою посильную лепту и предложить бедной Идрис освободить ее от этой не слишком приятной задачи. Если вы считаете, что мои скромные усилия на что-то сгодятся, я буду очень рада сыграть увертюру и антракт.

— Ты очень внимательна, Элеонора, но я в состоянии…

— Конечно, Идрис, но в то же время…

Они обе резко замолчали. Неприязнь, возникшая между этими двумя леди, была такой явной и такой сильной, что, почувствовав это, все остальные были просто ошеломлены. Ректор резким движением положил ладонь на стол, а затем, словно стыдясь этого жеста, который выдал его мысли, сжал руки и посмотрел прямо перед собой. Затем он сказал:

— Я думаю, этот вопрос можно решить позже.

Обе женщины молча посмотрели на него.

— Я считаю, на этом мы можем закончить наше собрание, — произнес господин Коупленд. — Благодарю всех присутствующих.

2

Собрание закончилось. Генри подошел к Дине, которая придвинулась ближе к камину.

— Настоящая драка, — сказал он шепотом.

— Ужасно! — согласилась Дина. — Трудно представить, что такое возможно, правда?

Они заговорщически улыбнулись друг другу, и когда все остальные столпились вокруг Дины и начали спрашивать ее о том, когда они могут получить свои роли, как им надо будет одеваться и думает ли она, что все будет в порядке, они с Генри ничего не имели против.

В этот момент для них не имело значения то, что они лишены возможности говорить друг с другом. Мысли обоих были устремлены к следующему утру, и сердца их трепетали от счастья. Они чувствовали себя не такими, как все остальные, их изолировала от других молодость и новизна чувств. Им показалось бы абсолютно невозможным, что их любовь была чем-то похожа на чувства, владевшие доктором Темплеттом и миссис Росс, или на то, что две стареющие леди испытывали к ректору. Они не поверили бы, что существует оборотная сторона любви и что в их собственных сердцах уже зарождаются противоречия и сомнения. Не догадывались они и о том, что больше никогда в жизни не повторится это состояние восхитительного ожидания, в котором они сейчас пребывали.

Мисс Прентайс и мисс Кампанула старательно избегали друг друга. Мисс Прентайс воспользовалась удобным случаем и загнала в угол господина Коупленда. Было слышно, как она предлагает ректору для службы в следующее воскресенье цветы из теплиц Пен-Куко. Мисс Кампанула блокировала Джоуслина, рассказывая ему о том, какое чудовищное преступление совершили на ее земельном участке местные гончие собаки. Доктор Темплетт, страстный любитель гончих, ввязался в полемику. Таким образом, миссис Росс осталась одна. Она стояла расслабившись, наклонив голову, с полуулыбкой на губах. Эсквайр посмотрел через плечо Идрис Кампанула и поймал эту полуулыбку.

— Не может такого быть, — сказал он рассеянно. — Я переговорю с Эпплбаем. С вашего позволения… Я только хочу…

И он ускользнул от мисс Кампанула и подошел к миссис Росс. Она приветствовала эсквайра взглядом, от которого тот пришел в полный восторг. Она смотрела на него горящими глазами и улыбалась так, как уже много лет ни одна женщина не улыбалась Джоуслину. И он ответил на это с подобающей галантностью. Он провел рукой по усам, и его глаза тоже заблестели.

— Вы знаете, что вы очень волнующая женщина? — сказал Джоуслин.

— Что именно вы имеете в виду? — спросила миссис Росс.

Он был восхищен. Именно так должен начинаться разговор с хорошенькой женщиной. Забытые фразы сами слетали с языка, те самые игривые бессмысленные фразы, которые произносятся с самым значительным видом. Затем надо весело рассмеяться и дать ей понять, как чертовски остроумна она была.

— Я знаю, что у нас с вами вместе будет самая важная сцена, — сказал Джоуслин. — И я буду настаивать на отдельной репетиции.

— Не знаю, соглашусь ли я, — ответила Селия Росс.

— О, ну что вы, это абсолютно безопасно.

— А зачем?

— Затем, что вам предстоит быть очень очаровательной леди, утратившей память. Ха, ха, ха! Чертовски подходяще, вот что! — воскликнул Джоуслин, думая про себя, не была ли эта реплика слишком дерзкой.

Миссис Росс очень искренне засмеялась, а эсквайр с удовлетворенным видом оглядел комнату и неожиданно встретился с изумленным взглядом своего сына.

«Пусть Генри посмотрит, — подумал он. — А то эти современные щенки понятия не имеют, как надо флиртовать с привлекательной женщиной».

Но Генри смотрел на отца с язвительным блеском в глазах, в этом не было никакого сомнения, и эсквайр, слегка вздрогнув, опять повернулся к миссис Росс. Она все еще плутовски улыбалась, ожидая продолжения разговора. Эсквайр подумал: «В любом случае, Генри уже все видел. Пусть знает, на что способен его отец».

Затем к ним присоединился доктор Темплетт, которому тоже наконец удалось улизнуть от мисс Кампанула.

— Ну что ж, Селия, — сказал он, — если ты готова, я, пожалуй, отвез бы тебя домой.

«Ему не нравится, что я с ней разговариваю! — с восторгом победителя подумал эсквайр. — Ревность маленького человека».

Когда миссис Росс молча протянула ему руку, он медленно пожал ее.

— Au revoir,[4] — сказал он. — Это был ваш первый визит в Пен-Куко, не так ли? Надеюсь, что не последний.

— Мне вовсе не следовало сюда приезжать, — ответила она. — Вы же знаете, никакого официального приглашения не было.

Джоуслин сделал небрежный жест рукой, а затем поклонился.

— Мы откажемся от всех подобных бессмыслиц. Ха, ха, ха! — произнес он.

Миссис Росс повернулась к мисс Прентайс, чтобы попрощаться.

— Я только что говорила вашему кузену, что мне пора уходить, — сказала она. — Мы ведь еще с вами не обменивались визитами?

Если мисс Прентайс и была застигнута врасплох подобным высказыванием, то она никак не показала этого. Она мелодично засмеялась и произнесла:

— Боюсь, что я очень небрежно отношусь к подобным вещам.

— Мисс Кампанула тоже ни разу не была у меня, — сказала миссис Росс. — Вы должны прийти вместе. До свидания. До свидания, — повторила миссис Росс теперь уже для всех.

— Я провожу вас до машины, — сказал эсквайр. — Генри!

Генри поспешил к двери. Джоуслин вывел миссис Росс из комнаты, и в тот момент, когда доктор Темплетт собирался последовать за ними, ректор крикнул:

— Одну минуту, Темплетт. Насчет младшего Каина.

— О да. Глупый маленький дурачок! Видите ли, ректор…

— Я выйду вместе с вами, — сказал ректор. Генри тоже вышел и закрыл за собой дверь.

— Ну! — сказала мисс Кампанула. — Ну!

— Не правда ли? — подхватила мисс Прентайс. — Не правда ли?

3

Дина, оставшись с ними одна, поняла, что битва за музыку отложена, так как обе леди должны объединиться для осуждения миссис Росс. То, что они не отказались от этой битвы, а лишь отложили ее, было ясно из их манеры держаться. Дина вдруг подумала о подгнивших фруктах. Их сладость бывает пропитана кислотой.

— Конечно, Элеонора, — сказала мисс Кампанула, — я всю оставшуюся жизнь не смогу понять, почему ты не указала ей на дверь. Тебе следовало отказаться принимать ее. Да, следовало!

— Я была просто ошеломлена, — сказала мисс Прентайс. — Когда Тэйлор объявил о ее приходе, я просто не поверила своим ушам. И я глубоко разочарована в докторе Темплетте.

— Разочарована! Да я никогда не встречала такого наглого бесстыдства! Он не будет лечить мой прострел! Я вам это обещаю.

— Я действительно подумала, что ему лучше знать, — продолжала мисс Прентайс. — Нам же известно, кто он такой. Он должен был вести себя как джентльмен. Я всегда полагала, что медицина была его призванием. В конце концов, Темплетты жили в Чиппингвуде с тех пор…

— С тех пор, как Джернигэмы жили в Пен-Куко, — закончила за нее мисс Кампанула. — Но тебе, конечно, это не было известно.

Это был скрытый удар. Он напомнил мисс Прентайс, что она была здесь новым человеком и, строго говоря, не имела отношения к Джернигэмам из Пен-Куко.

Мисс Кампанула продолжала:

— Полагаю, в твоем положении тебе ничего другого не оставалось, кроме как принять ее. Но я была поражена, как ты ухватилась за ее пьесу.

— Я не ухватилась, Идрис, — сказала мисс Прентайс. — Надеюсь, я повела себя достойно. Было очевидно, что все, кроме нас с тобой, приветствовали ее пьесу.

— Что ж, это чудесная веселая пьеса, — вставила Дина.

— Так нам сегодня много раз повторяли, — сказала мисс Кампанула.

— Все было бесполезно, — продолжала мисс Прентайс. — Что я могла поделать? Один человек не может бороться против всеобщего явного упорства. Конечно в такой ситуации она одержала победу.

— Сейчас она ушла и увела за собой всех мужчин из этой комнаты, — заметила мисс Кампанула. — Ха!

— Что ж, — добавила мисс Прентайс, — полагаю, это обычное дело для людей такого сорта. Ты слышала, как она говорила о том, что мы к ней не заходим?!

— Я едва удержалась, чтобы не сказать ей, что, по-моему, она принимает только мужчин.

— Но, мисс Кампанула, — опять заговорила Дина, — мы же не знаем, есть ли между ними что-то большее, чем дружба, не так ли? И даже если это так, то нас это не касается.

— Дина, дорогая! — воскликнула мисс Прентайс.

— Как дочь священника, Дина… — начала мисс Кампанула.

— Как дочь священника, — перебила ее Дина, — я с детства знаю, что милосердие является одной из добродетелей. И вообще, когда вы говорите о семье человека, лучше не называть его священником. Иногда это звучит довольно скандально.

Наступила тишина. Наконец мисс Кампанула поднялась со стула.

— Думаю, Элеонора, моя машина уже ждет меня, — сказала она. — Поэтому мне следует попрощаться. Боюсь, что мы с тобой недостаточно умны, чтобы оценить современный юмор. Спокойной ночи.

— Вы не подождете, пока мы вас отвезем? — спросила Дина.

— Спасибо, Дина, нет. Я приказала моему шоферу быть здесь в шесть, а сейчас уже половина седьмого. Спокойной ночи.

Глава 5 На холмах за Клаудифолдом

1

Утро следующего дня было прекрасным. Генри проснулся и посмотрел в окно. На ясном холодном небе еще виднелись бледнеющие звезды. Примерно через час уже начнет светать. Генри, полный прекрасных предчувствий, сел на постели, закутавшись в одеяло и обхватив руками колени. Наступало раннее зимнее утро с легким морозцем. Природа замерла в ожидании восхода, ждала, когда тонкие, слабые лучи солнца осветят окрестности. Внизу, в конюшнях, скоро начнется движение, загремят ведра, послышится чей-то пронзительный свист и топанье сапог о булыжник. Гончие собаки уже ждут в Мортон-парке, и вскоре конюх Джоуслина отведет туда двух верховых лошадей. Сам же Джоуслин приедет позднее на машине. В какой-то момент Генри даже пожалел о своем решении навсегда отказаться от участия в охоте. Раньше он очень любил все, что связано с охотой: звуки, запахи; ему нравилось само зрелище. Это казалось просто великолепным, пока однажды, абсолютно неожиданно для себя, он не почувствовал, что смотрит на все совершенно другими глазами. Он вдруг увидел толпу краснолицых, откормленных, богато одетых людей, с гиканьем гоняющихся верхом на лоснящихся лошадях за одним несчастным маленьким зверьком, который потом будет разорван на куски, а удачливые охотники будут взирать на это с довольным видом. Генри долго не мог избавиться от воспоминаний об этой отвратительной сцене, от мыслей, от которых его начинало тошнить, и он отказался от участия в подобных мероприятиях. Джоуслин огорчился и начал обвинять Генри в пацифизме. Однако Генри вовсе не считал себя пацифистом и уверил своего отца, что если Англию захватит враг, он будет отчаянно бороться, чтобы ни один иностранный наемник не изнасиловал кузину Элеонору. Он невольно хихикнул, вспомнив, какое при этом было у Джоуслина лицо. Затем Генри еще раз обдумал то, что скажет сегодня Дине. При мысли о ней его сердце начинало биться точно так же, как когда-то в детстве, когда ему предстояло перелезть через первый в жизни забор. «Словно я опять на охоте», — подумал вдруг Генри, и это довольно грубое сравнение привело его в состояние необычайного волнения. Он выпрыгнул из постели, принял душ, побрился и оделся при свете лампы, затем тихо прокрался вниз и вышел навстречу наступающему дню.

Приятно оказаться зимой, на самой заре, на холмах Дорсета. Генри обошел западное крыло Пен-Куко. У него под ногами хрустел гравий, а из сада доносился запах самшита. Знакомые предметы казались загадочными, как будто за ночь они стали немного другими. Поля лежали окаймленные серебром, а рощица вдали, казалось, спала таким глубоким сном, от которого ее не смог бы пробудить ни шелест сухих листьев, ни хруст веток под тяжестью шагов. На склоне холма пахло холодной землей и заиндевевшими камнями. Генри подумалось, что, взбираясь вверх по холму, он покидает ночь, все еще царящую в Пен-Куко, и выходит навстречу свету. На вершине холма неясные очертания предметов принимали свои четкие формы и превращались в камни, кустарники и столбы, неподвижно застывшие перед наступлением дня. Внизу, в долине, закричал петух, и Генри почувствовал запах дыма и человеческого жилья. Генри достиг вершины холма и посмотрел вниз, на долину Пен-Куко. От дыхания перед его глазами стоял легкий туман, руки у него замерзли, глаза слезились, но в этот момент он чувствовал себя богом, взирающим с высоты на свой маленький мир. Внизу, прямо под ним, находился дом, из которого он недавно вышел. Он посмотрел на крышу, окутанную клубами голубого дыма. Слуги были уже на ногах. Немного дальше виднелся Винтон, все еще погруженный в темноту. Неужели крыша там действительно так ужасно протекает, подумал Генри, что ее невозможно починить? За Винтоном простиралось земельное владение его отца, в основном это были невысокие холмы. Они тянулись до самого Селвуд-Брука, где можно было разглядеть наполовину скрытый за деревьями каменный фасад Чиппингвуда, который доктор Темплетт получил в наследство от своего старшего брата, погибшего во время войны. И дальше, отделенный от Чиппингвуда деревушкой Чиппинг, стоял георгианский дом мисс Кампанула, почти на самой окраине поместья. Еще дальше, едва различимый за полями, отделявшими его от долины, находился Грейт-Чиппинг, самый большой город в этой части Дорсета. Еще ниже по склону, за Винтоном и Пен-Куко, стояла церковь Святого Жиля со спрятавшимся за ней домиком ректора. Дина должна выйти прямо из рощицы перед их домом и подняться на гребень холма; Только бы она пришла! «Боже, прошу тебя, сделай так», — повторял про себя Генри, как когда-то в детстве. Он пересек гребень холма. Под ним, далеко в стороне, была дорога на Мортон-парк и деревня Клаудифолд, а там, у изгиба дороги, находился Дак-коттедж с ярко-красной дверью и такими же оконными рамами, заново отделанными миссис Росс. «Интересно, — подумал Генри, — почему Селия Росс решила жить в таком месте, как Клаудифолд?» Она казалась ему прирожденной горожанкой. Минуту-другую он думал о ней, о том, что она еще, наверное, спит в своем отремонтированном коттедже и мечтает о докторе Темплетте. Еще дальше за краем холма была ферма Каинов, куда доктор Темплетт должен ездить, чтобы наблюдать за большим пальцем ноги самого младшего из ее обитателей.

«Там, внизу, — подумал Генри, — они все только просыпаются в своих теплых домах и никто из них не знает о том, что я здесь жду Дину Коупленд».

Он почувствовал, что спине стало теплее. Пожухлая трава приобрела какой-то новый оттенок, и он увидел перед собой свою нечеткую тень. Взошло солнце. Он услышал, как где-то совсем близко кто-то назвал его по имени, и затем из-за гребня холма вышла Дина, вся в голубом, с ярко-красным шарфом на шее.

Генри не смог произнести ни звука. Слова застряли в горле. Он поднял руку и помахал Дине. Та сделала ответный жест. Так как он не мог просто стоять и глупо улыбаться, пока она подойдет, он решил закурить, стараясь делать это как можно медленнее. Наконец он услышал ее шаги по холодной, подмерзшей земле, и каждый ее шаг отдавался ударом сердца в его груди. Когда, закурив, он поднял глаза, Дина была уже рядом с ним.

— Доброе утро, — поприветствовал ее Генри.

— Я не могу отдышаться, — сказала Дина. — Доброе утро, Генри. У твоей сигареты просто божественный запах.

Он протянул Дине сигарету.

— Здесь, наверху, просто великолепно! — воскликнула она. — Я рада, что пришла. Ты не поверишь, но мне жарко. Правда. Руки и лицо замерзли, а остальное как из печки.

— Я тоже рад, что ты пришла, — сказал Генри.

Они немного помолчали. Генри, не отрывая глаз от дымящейся трубы дома мисс Кампанула, спросил:

— Ты чувствуешь себя немного смущенной?

— Да, — сказала Дина. — Если я начну говорить, я буду нести без умолку всякую ерунду, а это верный признак смущения.

— Со мной все наоборот. Я не могу произнести ни звука. Мне кажется, что я краснею, а моя верхняя губа начинает дергаться.

— Это пройдет через минуту, — сказала Дина. — Генри, что бы ты сделал, если бы оказалось, что ты имеешь власть над всеми тебе подобными? Это звучит немного торжественно. Я имею в виду, что ты мог бы влиять на сознание, а значит, и на судьбы всех живущих там, внизу. Что бы ты сделал?

— Я бы заронил в сознание кузины Элеоноры мысль о том, что она должна заниматься миссионерством в Полинезии; или чтобы мисс Кампанула организовала общество нудистов в Чиппинге; или чтобы мой отец стал сюрреалистом.

— Нет, а серьезно, что бы ты сделал? — настаивала Дина.

— Я не знаю. Наверное, я попробовал бы сделать их проще. Люди кажутся мне чересчур занятыми и опутанными условностями.

— Может, их надо сделать добрее?

— Да, возможно, это помогло бы.

— Безусловно, помогло бы. Если бы мисс Кампанула и твоя кузина Элеонора не завидовали так друг другу, и если бы доктор Темплетт больше жалел свою жену, и если бы миссис Росс больше заботилась о том, чтобы не расстраивать планы других людей, мы не переживали бы таких сцен, как вчера вечером.

— Возможно, — согласился Генри. — Но нельзя запретить им любить, если можно назвать любовью то, что они чувствуют друг к другу. Я люблю тебя, и, полагаю, ты это знаешь. От этого мне кажется, что все кругом благородны, добры и великодушны. Но, в то же время, если бы у меня был целый гарем больных жен, они не смогли бы запретить мне говорить тебе о моей любви. Дина, я безумно люблю тебя.

— Правда, Генри?

— Ты никогда не поверишь, как сильна моя любовь. Я тысячу раз обдумывал, как скажу тебе об этом. Сначала мы просто беседовали бы, а потом, в подходящий момент, я бы сказал, что люблю тебя.

— Ты хотел быть изысканным?

— Да. Но этот способ оказался не для меня.

— И не для меня тоже, — сказала Дина.

Они взглянули друг на друга. Эту минуту они сохранят в памяти на всю жизнь. В этот момент они не видели четко лиц друг друга, потому что способность каждого из них видеть притупило волнение.

— О Дина, — сказал Генри. — Дорогая, дорогая Дина, я очень сильно тебя люблю.

Он протянул руку и дотронулся до ее руки. Это было их первое прикосновение. Дина воскликнула:

— Генри, дорогой мой!

Она прижала его ладонь к своей холодной щеке.

— О господи! — сказал Генри и притянул ее к себе.

Конюх Джоуслина, ехавший не спеша по дороге на Клаудифолд, поднял глаза вверх и на фоне зимнего неба увидел две прижавшиеся друг к другу фигуры.

2

— Мы должны вернуться на землю, — сказала Дина. — Звонит церковный колокол. Уже, должно быть, восемь часов.

— Я поцелую тебя восемь раз в промежутках между ударами, — сказал Генри.

Он поцеловал ее в глаза, в щеки, в мочки ушей и дважды поцеловал ее в губы.

— Вот! — бормотал он.

— Не надо! — крикнула Дина.

— Что случилось, дорогая?

— Не цитируй из Макбета. Это плохая примета!

— Кто это сказал?

— В театре все так говорят.

— Я им покажу! Мы не в театре, мы на вершине мира.

— Все равно, я скрещу пальцы, чтоб не сглазить.

— Когда мы поженимся?

— Поженимся?

Дина затаила дыхание. Безмятежное счастье Генри внезапно померкло. Он почувствовал, как изменилось настроение у Дины.

— Что это? — спросил он. — Что случилось? Тебя пугает мысль о нашей свадьбе?

— Просто мы действительно должны вернуться на землю, — мрачно проговорила Дина. — Я не знаю, когда мы поженимся. Видишь ли, произошла одна довольно сложная вещь.

— Господи, дорогая, что ты собираешься мне сказать? Надеюсь, не о семейном проклятии и не о дюжине кровных родственников, находящихся в приютах для лунатиков?

— Не совсем. Дело в твоей кузине Элеоноре.

— Элеонора! — воскликнул Генри. — Ее почти не существует.

— Подожди, я тебе скажу кое-что. Теперь я должна это сказать. Я скажу тебе, когда мы спустимся с холма.

— Сначала скажи, что ты счастлива так же, как и я.

— Трудно чувствовать себя более счастливой.

— Я люблю тебя, Дина.

— Я люблю тебя, Генри.

— Весь мир принадлежит нам, — сказал Генри. — Давай спустимся и завладеем им.

3

Они шли вдоль гребня холма по тропинке, ведущей прямо к саду у домика ректора. Дина шла впереди, и чтобы поговорить, им приходилось постоянно останавливаться.

— Боюсь, — начала Дина, — что я мало внимания обращаю на твою кузину Элеонору.

— Ты удивляешь меня, дорогая, — сказал Генри. — Для меня самого она не более чем пустое место.

— Тогда все в порядке. Я не могла говорить об этом до сегодняшнего утра, потому что это все касается нас с тобой.

— Ты имеешь в виду тот день, когда она притаилась за дверью вашей гостиной? Дина, если бы ее тогда там не было, как бы ты себя повела?

За этим последовала продолжительная остановка.

— Дело в том, — наконец произнесла Дина, — что она, должно быть, рассказала об этом твоему отцу.

— Да, она это сделала.

— Он говорил с тобой?

— Да.

— О Генри!

— Да, это был целый допрос. «Что это такое я слышал о твоих намерениях относительно мисс Дины Коупленд?» — «Простите, сэр, но я отказываюсь вам отвечать». — «Генри, ты бросаешь мне вызов?» — «При всем уважением к вам, сэр, да!» Все в таком роде.

— Он против этого?

— Элеонора настроила его против. Проклятые выпученные глаза!

— Но почему? Потому что я дочь бедного приходского священника, или потому что я — актриса, или, может быть, мой вид ей неприятен?

— Я не думаю, что твой вид ей неприятен.

— Пожалуй, твой отец хочет, чтобы ты женился на богатой наследнице.

— Думаю, да. Но не имеет никакого значения, моя милая Дина, чего он хочет.

— Нет, имеет. Ты еще не знаешь. Мисс Прентайс заходила к папе вчера вечером.

Генри резко остановился и в изумлении уставился на Дину.

— Она сказала… она сказала…

— Ну, продолжай.

— Она сказала ему, что мы встречаемся, и что ты не рассказываешь об этом отцу, но что он узнал об этом, и был ужасно расстроен, и заподозрил нас в коварстве, и… О, какая же она подлая! Она намекнула, что мы…

Дина остановилась, не зная, как продолжить.

— Что мы совершаем грех? — пришел на помощь Генри.

— Да.

— О боже! Ну и мысли у этих женщин! Я уверен, ректор не придал этому значения.

— Ее внешняя благовидность вызывает отвращение. Ты помнишь тот день, несколько недель назад? После того как я вернулась, когда ты повез меня в Мортон, и мы устроили там пикник и вернулись домой только к вечеру?

— Я помню буквально каждую секунду этого дня.

— Она узнала об этом. Не было ни малейшей причины скрывать это от кого бы то ни было, но я ничего не рассказала папе. Рассказ притупил бы мои воспоминания. Мне не хотелось ни с кем делиться ими.

— Мне тоже.

— Вот, а теперь это выглядит очень подозрительно и папа считает, что я что-то от него скрываю. Когда мисс Прентайс ушла, он позвал меня к себе в кабинет. На нем был его берет, явный признак, что разговор будет очень важным. Папа был скорее печален, чем рассержен, и это говорило о том, что он действительно очень огорчен. Он рассуждал, как настоящий феодал, и сказал, что мы всегда считались… я забыла кем… чуть ли не вассалами этих господ Джернигэмов, и всегда поступали честно, и что я веду себя, как горничная, имеющая тайные отношения со своим господином. И дальше в том же духе. И знаешь, Генри, мой дорогой, это смешно звучит, но я действительно начала чувствовать себя низкой и вульгарной.

— Он не поверил?

— Нет, конечно, он ничему не поверил. Но ты ведь знаешь, какая у него путаница в голове в отношении секса.

— Да, у них у всех, — мрачно подтвердил Генри. — Особенно у Элеоноры и Идрис, которым мешает жить их перезрелость…

— Я знаю. Итак, в результате он запретил мне встречаться с тобой наедине. Я сказала, что не могу этого обещать. Это была наша первая с ним серьезная ссора. Я думаю, он долго молился после того, как я легла спать. Это очень неприятное чувство, когда ты лежишь в постели и знаешь, что в это время кто-то в соседней комнате молится за тебя, как сумасшедший. А я, ты знаешь, обожаю его. Я подумала, что сейчас тоже начну молиться, но мне на ум приходили только одни слова: «Да постыдятся и исчезнут враждующие против души моей. Аминь».

— Это об Элеоноре, — заметил Генри.

— Я так подумала, но я этого не произнесла. Но вот к чему я веду, я не вынесу, если буду постоянно расстраивать папу, но боюсь, что может случиться именно так. Нет, Генри, прошу тебя, выслушай. Видишь ли, мне только девятнадцать лет, и он может заявить протест против заключения брака… И что еще хуже, он это сделает.

— Но почему? — спросил Генри. — Почему? Почему? Почему?

— Потому что он считает, что мы не должны противоречить твоему отцу, и потому что у него скрытый комплекс социальной неполноценности. Он — сноб, мой дорогой. Он считает, что если благословит нас, это будет выглядеть, как будто он стремится выгодно выдать меня замуж и пытается сделать это за спиной эсквайра.

— Какая чепуха!

— Я знаю, но все обстоит именно так. И это благодаря мисс Прентайс. Честно говоря, Генри, мне кажется, что она — воплощение зла. Почему она не оставит нас в покое?

— Ревность, — ответил Генри. — Она старая, неудовлетворенная и слегка рехнувшаяся. Я бы сказал даже, что причины здесь как физиологические, так и психологические. Мне кажется, она думает, что ты свергнешь ее с престола, когда станешь моей женой. И вполне вероятно, что она ревнует к тебе твоего отца.

Они оба грустно покачали головами.

— Папа до смерти боится ее, — сказала Дина, — ее и мисс Кампанула. Они будут просить его исповедовать их, и когда они уйдут, он будет чувствовать себя, как старая развалина.

— Неудивительно. Я думаю, что они пытаются проинформировать его друг о друге и об остальных. Послушай меня, Дина. Я не хочу, чтобы Элеонора вмешивалась в нашу любовь. Ты принадлежишь мне. Я скажу твоему отцу, что прошу твоей руки, и то же самое я скажу своему. Я заставлю их рассуждать разумно. А если Элеонора не прекратит свои уловки… О господи, я, я, я…

— Генри, — сказала Дина, — это великолепно!

Генри усмехнулся.

— Было бы еще великолепней, — сказал он, — если бы она не была такой несчастной, сморщенной, перезрелой старой девой.

— Как это ужасно, — проговорила Дина. — Надеюсь, со мной такого никогда не случится.

— С тобой!?

Они опять остановились…

— Генри, — произнесла Дина, — давай попросим их объявить перемирие до конца спектакля.

— Но нам надо встречаться, как сейчас. Наедине.

— Я умру, если мы не сможем. Но в то же время мне кажется, что если мы пообещаем подождать до этого срока, папа начнет все понимать. Мы будем встречаться на репетициях и не скроем ни от кого, что влюблены, но я пообещаю ему, что не стану видеться с тобой наедине. Это будет… очень достойно. Понимаешь, Генри?

— Кажется, да, — неохотно согласился Генри.

— Эти ненавистные женщины ничего не смогут сказать.

— Им всегда будет что сказать, дорогая.

— Прошу тебя, Генри.

— О Дина.

— Пожалуйста.

— Хорошо. Но просто невыносимо, что Элеонора смогла нам все испортить.

— Невыносимо, Генри.

— Она — ничтожество.

Дина покачала головой.

— В то же время, — сказала она, — она наш лютый враг. Действует украдкой и при этом до краев наполнена ядом. И если у нее получится, она добавит несколько ядовитых капель в чашу с нашим с тобой счастьем.

— Я этого не допущу, — заявил Генри.

Глава 6 Репетиция

1

Репетиции проходили отвратительно. Как Дина ни старалась, она не могла добиться от всей этой компании нормальной работы. Во-первых, за исключением Селии Росс и Генри, никто не учил своих ролей. Доктор Темплетт даже гордился этим. Он все время рассказывал о своем опыте участия в любительских спектаклях в студенческие годы.

— Я никогда не знал, что скажу дальше, — радостно говорил он. — Я мог сказать все что угодно. Но спектакли проходили отлично. Немного наглости никогда не помешает. Одной-двумя шутками можно обмануть целый зал. Самое главное — не нервничать.

Сам он абсолютно не нервничал. Он произносил те реплики своей роли французского посла, какие помнил, высоким, пронзительным голосом, постоянно гримасничал, размахивал руками и ни минуты не стоял на месте.

— Я выдаю все экспромтом, — говорил доктор Темплетт. — Просто удивительно, какая с тобой происходит перемена, когда ты в гриме и в этом забавном костюме. Я никогда не знаю, где я должен быть. На сцене сохранять хладнокровие невозможно.

— Но, доктор Темплетт, вы должны постараться, — жалобно упрашивала Дина. — Как же мы сможем правильно рассчитать время и позиции, если на одной репетиции вам подсказывают, а на другой вы сами смотрите в текст?

— Не волнуйся, Дина, — отвечал доктор Темплетт. — Все будет отлично. Эта будэт… как эта называться?.. Так, так, очаровательный.

Даже не на сцене он постоянно говорил на ломаном английском, и когда запас реплик иссякал, что происходило довольно часто, он принимался за свое «как эта называться?».

— Если я забуду свои слова, — сказал он ректору, который суфлировал, — я просто подойду поближе к вам, спрошу: «Как эта называться?» — и вы сразу все поймете.

У них с Селией была раздражающая манера опаздывать на репетиции. По-видимому, большой палец на ноге самого младшего из Каинов еще требовал наблюдения доктора Темплетта, и он объяснял, что повстречал миссис Росс, возвращаясь из Клаудифолда на репетицию. Они входили с благодушными улыбками на лицах на полчаса позже, в то время как Дина читала их роли и исполняла свою. Иногда она просила своего отца читать их реплики, но ректор делал это так тщательно и медленно, что среди остальных участников спектакля возникала путаница.

Мисс Кампанула также доставляла очень много беспокойства. Она отказывалась расстаться со своим отпечатанным текстом, постоянно носила его с собой и во время предшествующего диалога вполголоса читала свои реплики. Из-за этого голоса остальных актеров звучали на фоне ее довольно утомительного бормотания. Когда подходила ее очередь, в очень редких случаях она начинала произносить свои слова без предварительного «О, теперь я». Она отбарабанивала свои строчки безо всякой интонации, не обращая никакого внимания на смысл, и все время говорила Дине, что хочет услышать все критические замечания, но любые предложения воспринимала с видом надменного величия, и в ее поведении на сцене не наблюдалось ни малейших изменений. Но хуже всего было то, что мисс Кампанула постоянно стремилась к созданию образа, производя различные неумелые, неуклюжие движения, значение которых и сама едва ли могла бы объяснить. Она постоянно переминалась с ноги на ногу, что делало ее очень похожей на пингвина, бродила по сцене и строила гримасы, приводившие всех остальных в замешательство. Вдобавок ко всему у нее начался страшный насморк, и все репетиции сопровождало ее хлюпанье.

Джоуслин представлял собой тип актера-любителя, который учит роль с помощью суфлера. В отличие от мисс Кампанула, у него в руках вообще не было текста, так как текст был безвозвратно утерян им сразу же после первой репетиции. Эсквайр говорил, что это не страшно, что он уже выучил свою роль. Но это была неправда. Он едва ли составил себе о ней самое общее представление. Когда он произносил свои реплики, это напоминало Дине церковную службу, так как эсквайр был вынужден повторять каждую свою фразу после ректора, как отклик. Однако, несмотря на этот недостаток, у эсквайра было инстинктивное театральное чувство. Он не ерзал и не жестикулировал, чем выигрывал на фоне доктора Темплетта, который носился по сцене, как оса.

Мисс Прентайс также не знала своей роли, но она была искусной обманщицей. В одной сцене спектакля ей приходилось довольно долго держать перед собой раскрытую газету. Дина обнаружила, что мисс Прентайс приколола несколько листочков со своими репликами на «Тайме». Другие листочки мисс Прентайс разложила по всей сцене. Когда же, несмотря на все эти маневры, мисс Прентайс останавливалась, не помня своих реплик, она устремляла чуть укоряющий взгляд на того, чья реплика была следующей, так что все думали, что виноват ее партнер.

Миссис Росс выучила свою роль. Она говорила чистым, сильным голосом, следовала всем советам Дины и всегда была в хорошем настроении и очень любезна. Если возникала какая-либо проблема, миссис Росс всегда первой придумывала, как ее решить. Она принесла в ратушу свои диванные подушки, стаканы для коктейля и столик для бриджа. Дина становилась все более и более зависимой от миссис Росс с ее «ручным реквизитом» и всякими другими мелочами. Но, несмотря на все это, Дина не любила миссис Росс, а ее взрывы смеха в ответ на прискорбное фиглярство доктора Темплетта крайне раздражали Дину. Из-за слишком решительной неприязни, с которой обе престарелые мисс встречали любой поступок миссис Росс, Дине пришлось сделать ей несколько дружеских жестов, о которых она потом сожалела. Она увидела, с чувством, похожим на ужас, что ее отец незаметно для себя стал жертвой очарования миссис Росс и ее внезапного интереса к церкви. Это больше, чем какой-либо другой из ее поступков, воспламенило Идрис Кампанула и Элеонору Прентайс. Дина чувствовала, что ее репетиции были насквозь пропитаны все нараставшим антагонизмом. В довершение всех бед было очевидно, что отношение эсквайра к миссис Росс, выражавшееся в старомодном озорстве, до крайности раздражало Генри и обеих леди.

Генри выучил свою роль и играл хорошо. Из всего состава исполнителей только они с Диной вели себя как члены единой труппы. Остальные едва ли обращали внимание друг на друга и воспринимали свои роли как самые важные во всем спектакле.

2

Борьба за музыку продолжалась три недели. Мисс Прентайс и мисс Кампанула, вместе и по отдельности, притворялись альтруистками и обвиняли друг друга в эгоизме, дулись, отрицали малейшее желание играть на рояле, отказывались от своих ролей, затем смягчались и заново предлагали свои услуги. В конце концов Дина, при моральной поддержке своего отца, воспользовалась моментом, когда мисс Кампанула в очередной раз сказала, что у нее нет желания играть на инструменте с пятью сломанными клавишами в верхнем регистре и шестью — в басах.

— Хорошо, мисс Кампанула, — сказала Дина, — мы поступим так. Мисс Прентайс любезно предложила свои услуги, и я назначаю ее пианисткой. Так как вы имеете дополнительные обязанности, связанные с оформлением фасада здания, это будет самым лучшим решением.

После этого мисс Кампанула едва ли была вежлива с кем-либо, кроме ректора и эсквайра.

За пять дней до представления у мисс Прентайс начал нарывать указательный палец на левой руке. Все это заметили. Мисс Кампанула не упускала возможности подчеркнуть, что в день спектакля состояние пальца может стать гораздо хуже.

— Лучше бы тебе позаботиться о твоем пальце, Элеонора, — говорила она. — Он нарывает и, по-моему, выглядит ужасно. У тебя, должно быть, с кровью не все в порядке.

Мисс Прентайс отрицала это с видом мученицы, но не было никакого сомнения в том, что пальцу становилось все хуже и хуже. За три дня до выступления на нем появилась явно профессионально наложенная повязка, и всем сразу стало ясно, что мисс Прентайс обращалась к доктору Темплетту. Прошел слух, что мисс Кампанула каждое утро после завтрака исполняет на рояле прелюдию Рахманинова.

Дина имела личную беседу с доктором Темплеттом.

— Что у мисс Прентайс с пальцем? Сможет ли она играть на рояле?

— Я сказал ей, что лучше отказаться от этой идеи, — ответил он. — У нее большой нарыв, и при этом очень болезненный. Если она попробует воспользоваться этим пальцем, что вовсе нежелательно, боль будет просто адская.

— Что она на это ответила?

Доктор Темплетт усмехнулся:

— Она сказала, что ее слушатели не будут разочарованы и что она может перестроить последовательность использования пальцев в пьесе. Это ведь, как обычно, будет «Венецианская сюита»?

— Да, — мрачно сказала Дина. — «Рассвет» и «На канале» для увертюры и «Ноктюрн» для антракта. Она никогда не уступит.

— Селия говорит, что готова поспорить: старая Идрис положила яд в перчатку своей подруги, как Лукреция Борджиа, — произнес доктор Темплетт и добавил: — О господи, мне не следовало говорить так! Это опять сыграет против меня.

— Я никому не передам ваших слов, — сказала Дина.

Она поговорила с мисс Прентайс, предложив ей отказаться от игры на рояле.

— Дина, дорогая, ты очень внимательна, — ответила мисс Прентайс с улыбкой святоши. — Но я сделаю все от меня зависящее. Ты можешь рассчитывать на меня.

— Но ваш палец, мисс Прентайс!

— Мне гораздо лучше, — сказала мисс Прентайс с интонацией, по которой можно было почувствовать, что упоминать ее палец было не совсем прилично.

— Мы должны печатать программки. Ваше имя…

— Пожалуйста, дорогая, не беспокойся. Мое имя появится в целости и сохранности. Не стоит ли нам считать этот вопрос решенным и больше к нему не возвращаться?

— Ну хорошо, — смущенно сказала Дина. — Вы совершаете героический поступок.

— Ах, глупости! — игриво ответила Элеонора.

3

В четверг двадцать пятого ноября, за два дня до представления, Дина стояла в ратуше, у керосиновой печки, в проходах между рядами и со страхом в сердце готовилась к просмотру начальных сцен, в которых она сама не участвовала. Генеральная репетиция должна была проходить без музыки.

— Как раз чтобы дать моему противному пальцу время прийти в норму, — сказала мисс Прентайс.

Но Генри рассказал Дине, что они с отцом видели, как Элеонора, нечаянно ударив пальцем по стулу, так сильно побледнела, что они даже испугались, как бы она не потеряла сознание.

— Ее невозможно остановить, — сказал Генри. — Даже если ей придется играть басы ногой.

Дина мрачно согласилась.

Она загримировала всех для генеральной репетиции и пыталась создать профессиональную театральную атмосферу в здании, насквозь пропитанном духом церковного прихода. Даже сейчас из-за зеленого занавеса раздавался голос ее отца, голос, который мог принадлежать только священнику. Ректор прилежно исполнял свои обязанности.

— Прошу на сцену тех, кто начинает спектакль, — говорил он.

Перед Диной сидели в рядок и хихикали шесть особо привилегированных девушек из Молодежного общества, которые должны были продавать программки и работать билетерами во время спектакля. Они с нетерпением ожидали начала генеральной репетиции. В основном их интересовали доктор Темплетт и Генри. Доктор Темплетт понимал это и постоянно выглядывал из-за занавеса. Он настоял на том, чтобы гримироваться самостоятельно, и теперь выглядел так, как будто только что вылез из каминной трубы. Как раз когда Дина собиралась дать сигнал к поднятию занавеса, сбоку опять выглянула его коротко стриженная голова.

— Почему вы, как эта называться, так много смеяться? — спросил он помощниц.

Раздался новый взрыв хохота.

— Доктор Темплетт! — крикнула Дина. — Освободите сцену, пожалуйста.

— Десять тысяч извинений, мадемуазель, — сказал доктор Темплетт. — Я исчезаю.

Он состроил смешную гримасу и удалился.

— Все готовы, папа? — крикнула Дина.

— Думаю, да, — неуверенно произнес голос ректора.

— Все по местам. Свет, пожалуйста.

Последнее приказание Дина была вынуждена исполнить сама, так как выключатель находился в зрительном зале. Она выключила свет, и шесть зрительниц в зале взвизгнули, как сумасшедшие.

— Тшш! Занавес!

— Одну минуту, — тихо произнес ректор.

Занавес поднялся неравномерными толчками, и все увидели эсквайра, который, вместо того чтобы стоять рядом с телефоном, отчаянно жестикулировал, повернувшись к кому-то за кулисами. Он сделал шаг вперед, посмотрев в зал и, наконец, занял свое место.

— А почему не звонит телефон? — спросила Дина.

— Сейчас, дорогая, — мрачно отозвался ректор.

Было слышно, как он возится в своей суфлерской будке, и через некоторое время раздался велосипедный звонок, имитирующий телефонный. Но Джоуслин уже поднял трубку и, несмотря на то, что звонок, который должен был вызвать его на сцену, все еще продолжал звонить, решительно начал свою первую реплику:

— Алло! Алло! Кто говорит?

Генеральная репетиция началась.

Актеры говорят, что хорошая генеральная репетиция является признаком плохого спектакля. Дина отчаянно надеялась, что обратное так же верно. Казалось, все идет плохо. Она подозревала, какие страшные споры происходили в уборных для актеров, но так как ей самой не нужно было переодеваться, она оставалась в зале, даже когда не принимала участия в очередной сцене. Перед появлением обеих леди во втором акте к ней подошел Генри.

— Ужасно, да? — спросил он.

— Все кончено, — сказала Дина.

— Моя дорогая, сегодня определенно неудачный день. Может, перенесем репетицию на завтра?

— Я не знаю, как… Доктор Темплетт! — взревела Дина. — Что вы делаете? Вы должны сейчас находиться около камина. Вернитесь на свое место, пожалуйста.

Неожиданно мисс Прентайс прошла по сцене мимо Джоуслина, Селии Росс и доктора Темплетта и вышла в противоположную дверь.

— Мисс Прентайс!

Но она уже скрылась. Через мгновение все услышали ее сердитый голос, обращенный к Джорджи Биггинсу, мальчику, приглашавшему актеров на сцену. К их голосам примешивался раздраженный бас мисс Кампанула.

— Ты очень непослушный маленький мальчик, — говорила мисс Прентайс, — и я попрошу ректора запретить тебе приходить на представление.

— Ты заслуживаешь хорошей порки, — говорила мисс Кампанула, — и была бы моя воля…

Эсквайр и доктор Темплетт резко прервали свой диалог и посмотрели за кулисы.

— В чем дело? — спросила Дина.

Джорджи Биггинс был выведен на сцену. Он выкрасил свой нос в ярко-красный цвет и нацепил шляпку мисс Прентайс, в которой она должна была красоваться во время третьего акта. В руках у него был водяной пистолет. Девушки в первом ряду восторженно вскрикнули.

— Джорджи, — сказала Дина почти со слезами в голосе, — сними эту шляпу и уходи домой.

— Я ни за что… — начал Джорджи.

— Делай что я тебе говорю.

— Ладно, мисс.

В двери промелькнула рука мисс Прентайс. Шляпа была снята с головы мальчика. Доктор Темплетт взял его за подтяжки брюк и спустил вниз со сцены.

— О-го-го! — выкрикнул Джорджи и понесся вглубь зала.

— Продолжаем. Прошу вас, — проговорила измученная Дина.

Так или иначе, они добрались до конца. Дина заставила их еще раз прорепетировать явно неудачные сцены. Это всем показалось очень скучным и утомительным, но Дина была непреклонна.

— Во время спектакля все будет отлично, — радостно говорил доктор Темплетт.

— Спектакль уже в субботу, — ответила Дина, — и у меня, к сожалению, нет вашей уверенности.

Около полуночи она села на скамью в третьем ряду и сказала, что на этом, пожалуй, пора остановиться. Все собрались в одной из комнат воскресной школы и расположились около камина. Миссис Росс принялась угощать всех очень вкусным ужином. Она сама настояла на этом и приготовила пиво, виски, кофе и бутерброды. Обе мисс мечтали выступить в этой роли и теперь были в ярости от того, что миссис Росс их опередила.

Дина изумилась, поняв из разговоров, что они очень довольны репетицией. Эсквайр был в восторге от самого себя. Доктор Темплетт так вошел в роль, что и сейчас продолжал изображать из себя француза. А Селия Росс неустанно повторяла, что, по ее мнению, они оба были великолепны. Две старые девы разговаривали только с господином Коуплендом, и каждая ждала момента, когда сможет поговорить с ректором наедине. Дина видела, что ее отец был чем-то встревожен.

«О господи! — подумала она. — Что еще затевается?»

Она хотела бы, чтобы у ее отца был более сильный характер, чтобы он мог запугать этих двух злобных женщин и заставить их придержать свои языки. И неожиданно ее пронзило холодом от мысли: «А что, если он потеряет голову и женится на одной из них?»

Генри принес ей чашку черного кофе.

— Я добавил в него немного виски, — сказал он. — Ты бледна, как звезды утром, и у тебя очень испуганный вид. Что случилось?

— Ничего. Просто я устала.

Генри наклонился к ней и прошептал:

— Дина?

— Да.

— Я поговорю с отцом в субботу, когда он будет воодушевлен своим сомнительным триумфом. Ты получила мое письмо?

Дина молча прижала руку к груди.

— Моя дорогая, — прошептал Генри. — И я твое — тоже. Мы не можем больше ждать. Значит, послезавтра?

— Послезавтра, — прошептала Дина.

Глава 7 Виньетки

1

— Я согрешила, — говорила мисс Прентайс, — мыслью, словом и делом, по своей вине, по своей собственной вине, по своей самой большой вине. С особой силой я обвиняю себя в том, что с последней исповеди, которая была месяц назад, я согрешила против своего ближнего. Я затаила злые подозрения на тех, с кем я вынуждена общаться, в душе обвиняя их в прелюбодеянии, неверности и непослушании своим родителям. Я осуждала в душе мою сестру — женщину. Я слышала много раз дурные слухи о женщине, и так как я поистине не могла сказать, что я не верила им…

— Не стремитесь оправдывать свои помыслы и дела вместо того, чтобы осудить себя, — проговорил ректор из-за занавески исповедальни, которой он пользовался с разрешения епископа. — Осуждайте только свое собственное заблуждающееся сердце. Вы содействовали и потворствовали скандалу. Продолжайте.

Установилась короткая тишина.

— Я обвиняю себя в том, что совершила грех упущения, не выполнив того, что я считала своим христианским долгом, не предупредив того, кто, по моему мнению, находится в опасности и может стать очень несчастным.

Ректор услышал, как мисс Прентайс перевернула страничку в блокноте, где она записывала свои исповеди. «Я знаю, к чему она ведет», — с отчаянием подумал он. Но так как он был искренним и смиренным человеком, он помолился: «Господи, дай мне силы выдержать это. Аминь».

Мисс Прентайс тихонько откашлялась и продолжила:

— Я общалась с женщиной, которую считаю воплощением зла, зная, что, поступая таким образом, я потворствую греху.

— Господь общался с грешниками и с безгрешными. Не судите, да не судимы будете. Чужой грех должен вызывать лишь сочувствие в вашем сердце. Продолжайте.

— Я имела гневные и горькие мысли о двух молодых людях, которые обидели того, кто…

— Стоп! — сказал ректор. — Не обвиняйте других. Обвиняйте только себя. Спросите вашу совесть. Убедитесь, что вы пришли сюда с покаянием и смирением в сердце. Если в нем есть еще немилосердные мысли, раскайтесь и признайтесь в них. Не пытайтесь оправдать свой гнев поиском его причин. Господь рассудит, как велико было ваше искушение.

Он замолчал. С другой стороны исповедальни не доносилось ни звука. Вся церковь, казалось, ждала вместе с ним, прислушиваясь к малейшему шороху.

— Я жду, дочь моя, — проговорил ректор.

В ответ он услышал ужаснувшее его резкое, злое рыдание.

2

Несмотря на простуду, мисс Кампанула была счастлива. Она собиралась исповедоваться и ощущала гармонию со всем миром, чувствуя себя юной и восторженной. Состояние мрачного уныния, в котором она проснулась сегодня утром, полностью исчезло. Она даже ощутила прилив хорошего настроения, когда подумала о том, как Элеонора будет играть свою «Венецианскую сюиту» на завтрашнем спектакле. С этим ужасным нарывом на пальце Элеонора наверняка все испортит, и тогда все подумают: как жаль, что не предложили это сделать Идрис Кампанула. Эта мысль наполняла ее счастьем. В последнее время она никогда не знала, какое настроение будет у нее через минуту. Оно менялось самым странным образом от состояния восторженности до страшной раздражительности, которая находила на нее так стремительно и по таким пустяковым поводам, что это пугало ее. Словно — как у персонажей Нового Завета — внутри нее сидел дьявол, зверь, который мог навлечь на нее черные мысли и заставить дрожать от гнева. Она призналась в этих приступах ярости отцу Коупленду (они с Элеонорой так его называли между собой), и он был очень добр с ней и помолился за нее. Также, к ее немалому удивлению, он посоветовал ей обратиться к врачу. Но она рассудила, что со здоровьем у нее все в порядке, не считая прострела и естественных процессов, связанных с тем, что она становилась, как, впрочем, все живущие на земле, немного старше. Мисс Кампанула быстро прогнала эту мысль, так как от нее был один шаг до депрессии, и тогда дьявол возьмет над ней верх.

Шофер подвез ее к церкви. Они приехали на несколько минут раньше назначенного срока, и она решила заглянуть в ратушу, чтобы посмотреть, начал ли комитет общества подготовку к завтрашнему вечеру. Конечно, все декорации будут делаться завтра утром под ее наблюдением. Но до этого надо подмести полы, вынести столы и сдвинуть скамейки. Может, там сейчас Элеонора, или даже сам отец Коупленд заглянул туда по пути в церковь. В который раз за это утро ее вновь охватил восторг. Она знала, почему чувствует себя такой счастливой. Возможно, он будет в Пен-Куко во время этого смешного «прогона ролей» в пять часов. Но самое главное — сегодня ее очередь председательствовать на заседании вечернего кружка любителей книги в гостиной у ректора. Когда все закончится, она заглянет к нему в кабинет, где отец Коупленд будет совсем один, и они немного побеседуют.

Приказав шоферу подождать, она пошла по усыпанной гравием тропинке, ведущей к ратуше.

Дверь была заперта. Она почувствовала, как начинает раздражаться. Наверное, эта деревенская молодежь решила, что сделано достаточно много для одного дня. Этого следовало ожидать. Они удрали, оставив половину работы на завтра. Она уже собиралась возвращаться, когда услышала доносившееся изнутри неясное бренчание. Кто-то очень плохо играл на рояле, нажав на правую педаль. Внезапно мисс Кампанула овладело непреодолимое желание выяснить, кто это делает. Она принялась стучать в дверь. Шум внутри сразу же прекратился.

— Кто там? — крикнула мисс Кампанула гнусавым от простуды голосом и опять забарабанила в дверь.

Ответа не последовало.

«Задняя дверь! — подумала она. — Может, она открыта».

Она обошла вокруг здания. Задняя дверь также была закрыта, и, несмотря на то что мисс Кампанула громко и долго стучала, испортив при этом черные лайковые перчатки, ей никто не открыл. С покрасневшим от напряжения и подступающей ярости лицом она еще раз обошла вокруг здания. Белые от изморози окна были расположены выше уровня ее глаз. Но на одном из них, последнем, рама была приподнята. Мисс Кампанула вернулась обратно и увидела, что ее шофер следовал за ней от церкви на машине.

— Гибсон! — крикнула она. — Гибсон, иди сюда!

Шофер вышел из машины и подошел к ней. У него были грубые черты лица, но хорошее телосложение. Он прекрасно смотрелся в модной темно-коричневой ливрее и блестящих гамашах. Он прошел вслед за своей хозяйкой мимо входной двери и обогнул здание.

— Я хочу, чтобы ты заглянул в это окно, — сказала миссКампанула. — Там внутри кто-то есть и при этом ведет себя очень подозрительно.

— Хорошо, мисс, — ответил Гибсон.

Он схватился за подоконник. Мускулы под тонкой тканью напряглись, когда он пытался подтянуться, чтобы глаза оказались на уровне окна.

Мисс Кампанула громко чихнула, высморкалась в огромный носовой платок, пропитанный эвкалиптом, и прогнусавила:

— Ты видишь что-нибудь?

— Нет, мисс, там никого нет.

— Но там должен кто-то быть, — настаивала она.

— Я никого не вижу, мисс. Все кругом убрано, как для завтрашнего мероприятия.

— Где рояль?

— На полу, мисс, перед сценой.

Гибсон спустился вниз.

— Должно быть, они ушли в одну из задних комнат, — пробормотала мисс Кампанула.

— Мог ли этот человек выйти через переднюю дверь, пока мы с вами огибали здание?

— Ты видел кого-нибудь?

— Не могу сказать, мисс. Я разворачивал машину. Но те, кто был внутри, могли свернуть с тропинки в сторону прежде, чем я их заметил.

— Мне кажется это все более странным и подозрительным.

— Да, мисс. Смотрите, мисс Прентайс выходит из церкви.

Мисс Кампанула принялась близоруко вглядываться в дорогу, ведущую от церкви. Она разглядела южные ворота церкви и фигуру в дверном проеме.

«Я не должна была опаздывать, — подумала она. — Элеонора, как всегда, опередила меня».

Она приказала Гибсону ждать ее около церкви, пересекла дорогу и широким шагом направилась к калитке. Элеонора все еще стояла на крыльце. Мисс Кампанула кивнула своей подруге и с удивлением заметила, что та выглядела ужасно.

«С ней что-то случилось», — подумала мисс Кампанула, и где-то в глубине ее души, на границе сознательного и бессознательного, зародилась горячая надежда, что ректор был недоволен Элеонорой на исповеди.

С радостью в сердце мисс Кампанула вошла в церковь.

В тот самый момент, когда мисс Прентайс и мисс Кампанула встретились у южных ворот церкви, Генри, который находился в это время в Пен-Куко, осознал, что не может больше оставаться дома. Он был полон беспокойства и нетерпения. Они с Диной выполнили договор и после того утра на холме больше не встречались наедине. Генри сразу же объявил об их намерении отцу — за завтраком, в присутствии Элеоноры.

— Это идея Дины, — сказал он. — Она называет это перемирием. Так как наши с ней отношения развиваются на глазах у всех и так как ее отец очень расстроен разговором, который был у тебя с ним, кузина Элеонора, вчера вечером, Дина считает, что будет хорошо, если мы пообещаем ему, что отложим то, что ты назвала подпольными встречами, на три недели. — Он посмотрел Элеоноре прямо в глаза и добавил: — Я был бы тебе очень благодарен, если бы в этот период ты не разговаривала с ним на эту тему. В конце концов, это в первую очередь касается только нас с Диной.

— Я буду делать то, что посчитаю своим долгом, Генри, — сказала мисс Прентайс.

— Боюсь, что да, — ответил тот и вышел из комнаты.

Они с Диной писали друг другу. Генри увидел, как однажды за завтраком мисс Прентайс внимательно вглядывалась в первое письмо Дины, лежавшее рядом с его тарелкой.

Он переложил письмо в нагрудный карман своего пиджака, но при этом был шокирован выражением лица кузины. После этого случая он стал спускаться на завтрак пораньше.

В течение этой трехнедельной передышки Джоуслин ни разу не заводил с ним разговор о Дине, но Генри очень хорошо знал, что мисс Прентайс продолжала изводить эсквайра при любом удобном случае. Несколько раз, входя в кабинет отца, Генри заставал их вдвоем с Элеонорой. Молчание, которым неизменно сопровождалось его появление, неловкие попытки отца скрыть это и неловкая улыбка сразу же куда-то ускользавшей мисс Прентайс не оставляли у Генри никаких сомнений о предмете их беседы.

Сегодня утром Джоуслин был на охоте. Мисс Прентайс должна вернуться из церкви часам к трем, и перспектива оказаться за чаем один на один с кузиной казалась ему просто невозможной. Она отказалась взять машину и вернется уставшая и измученная. Хотя сам Джоуслин учил ее водить, она оставалась верна своей привычке обходиться без машины — привычке, приводившей в ярость обоих мужчин из Пен-Куко. Она ходила вечерами в церковь пешком, даже под проливным дождем, и после этого простужалась и страдала от сводивших с ума мигреней. Однако сегодня погода была хорошая, время от времени даже выглядывало солнце. Генри взял трость и вышел из дому.

Он пошел по обсаженной деревьями дороге, пролегавшей мимо церкви. Может, понадобится какая-нибудь помощь в ратуше. Если Дина там, то она окружена помощниками, поэтому все будет нормально.

Но примерно на полпути к клубу, на изгибе дороги, он неожиданно прямо перед собой увидел Дину.

В первый момент они застыли на месте, с удивлением глядя друг на друга. Затем Генри произнес:

— Я подумал, что смогу чем-нибудь помочь в ратуше.

— Сегодня мы все закончили в два часа.

— Куда ты идешь?

— Просто прогуляться. Я не знала, что ты… Я думала, что ты…

— Я тоже не знал. Это непременно должно было случиться рано или поздно.

— Да, наверное.

— Ты бледная, — сказал Генри дрогнувшим голосом. — У тебя все в порядке?

— Да. Это просто усталость. Ты тоже бледнее обычного.

— Дина!

— Нет-нет. Не раньше чем завтра. Мы договорились.

И, как под воздействием какой-то неведомой силы, они автоматически оказались в объятиях друг друга.

Когда мисс Прентайс, с высохшими слезами, но с неутихающей бурей внутри, вышла из-за поворота, она наткнулась на счастливую целующуюся пару.

4

— Я не понимаю, — говорила Селия Росс, — какое значение имеет то, что говорит пара скандальных, мерзких, старых церковных мышей.

— Очень большое, — отвечал доктор Темплетт, подбрасывая полено в камин. — Моя работа является одной из немногих, в которой личная жизнь влияет на профессиональную репутацию. Почему это так — одному богу известно. А я не могу позволить себе потерять здесь практику, Селия. Мой брат сохранил большую часть того, что осталось после смерти отца. Я не хочу продавать Чиппингвуд, но я трачу все свои деньги, чтобы содержать его в порядке. Отвратительная ситуация, я знаю. При прочих равных условиях я не могу просить Фриду о разводе. Ведь она уже целый год лежит без движения. Паралич — штука неприятная, и… она все еще привязана ко мне.

— Мой дорогой, — нежно произнесла миссис Росс.

Темплетт сидел к ней спиной. Она задумчиво смотрела на него. Возможно, она решала, подойти к нему или нет. Если так, то она приняла решение этого не делать и осталась сидеть в своем кресле с высокой спинкой.

— Только что, — пробормотал Темплетт, — старый господин Каин сказал что-то о моей машине, которую он видел возле твоего дома. Я взял это на заметку. Обо мне пошли разговоры, будь они прокляты! А с появлением этого нового парня в Пенмуре я не могу позволить себе идти на риск. И все из-за этих двух женщин. Никто ничего бы не подумал, если бы они не вцепились в меня своими когтями. В тот день, когда я перевязывал палец старой Прентайс, она спросила меня про Фриду и почти без передышки принялась говорить о тебе. О господи, хоть бы она подхватила гангрену! А теперь еще это!

— Мне не надо было говорить тебе.

— Нет, ты правильно сделала, что сказала. Дай мне посмотреть.

Миссис Росс подошла к письменному столу и открыла один из ящиков. Она достала из него листок бумаги и протянула доктору. Он внимательно изучил несколько строк, написанных черными заглавными буквами:

ВЫ ДОЛЖНЫ УЕХАТЬ ОТСЮДА.

ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ЧТО, ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО

НЕ СДЕЛАЕТЕ, ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ВЫ ЛЮБИТЕ,

ПОСТРАДАЕТ.

— Когда это пришло?

— Сегодня утром. На конверте был почтовый штемпель Чиппинга.

— Почему ты думаешь, что это ее рук дело?

— А ты понюхай.

— О господи! Эвкалипт!

— Она вся им пропитана.

— Возможно, она носила записку в своей сумке.

— Да, наверное. Лучше сжечь это, Билли.

Доктор Темплетт бросил бумажку на тлеющее полено, но затем выхватил ее из пламени.

— Нет, — сказал он. — У меня дома есть записка от нее. Я сравню бумагу.

— Наверняка та бумага с гербовыми знаками.

— А эта записка на гладком листе. Может, она собирается завалить тебя подобными письмами. Но бумага хорошая.

— Она еще не совсем выжила из ума.

— Это тяжелый случай, дорогая. Она способна на все что угодно. Во всяком случае, я посмотрю.

Он положил записку в карман.

— По-моему, — сказала Селия Росс, — она зеленеет от зависти, потому что я завоевала симпатию священника и эсквайра.

— Я тоже.

— Дорогой, — сказала миссис Росс, — ты представить себе не можешь, как целомудренны наши отношения.

Темплетт разразился громким хохотом.

Глава 8 Катастрофа

1

В субботу вечером, двадцать седьмого ноября, в десять минут восьмого, ратуша была пропитана запахами развешанных по стенам вечнозеленых растений и мокрых плащей. Члены Молодежного общества, подгоняемые и понукаемые мисс Кампанула, заранее продали все билеты, поэтому, несмотря на ужасную погоду, все места были заняты. Даже некоторые жители Мортон-парка пришли вместе со своими домочадцами и заняли самый неудобный ряд, по два шиллинга за место. За ними сидели церковные служители, включая господина Проссера, аптекаря из Чиппинга, и господина Блэндиша, суперинтенданта полиции, — оба они являлись церковными старостами. Был здесь и Женский институт со своими мужьями и детьми. Еще дальше разместилась хихикающая фаланга девушек из Молодежного общества, которым не было поручено распространять программки, а за ними, на самых дальних рядах, сидела пропахшая потом и хлевом фермерская молодежь. У входа мисс Кампанула поставила Роупера, сержанта из полицейского участка Чиппинга и по совместительству церковного служителя. В его обязанности входило проверять билеты и усмирять задние ряды, которые имели тенденцию громко гоготать и кидаться бумажными шариками в своих подружек. В четвертом ряду, с краю, слева от прохода, сидел Джорджи Биггинс со своими родителями. Казалось, его нисколько не расстроило изгнание из-за кулис. Волосы на его круглой голове были прилизаны, розовые щеки блестели, и в черных круглых, как две пуговицы, глазах, не мигая смотревших на рояль, светился дьявольский огонек.

Рояль, которому вскоре предстояло завоевать дурную славу, стоял под сценой напротив прохода. На одной из множества фотографий, которые в понедельник двадцать девятого ноября появятся в газетах, будет изображен этот уже почти музейный экспонат: деревенский домашний рояль девятнадцатого века, драпированный шелковой тканью с огромной дыркой впереди. У него будет очень величественный вид. Его захочется сравнить со старой девой в ветхом, изъеденном молью наряде, все еще стремящейся подчеркнуть свое аристократическое происхождение, но ведущей не соответствующий этому образ жизни. Это впечатление усиливалось от стоявших в ряд пяти горшков с геранью, поставленных на ткань, натянутую по всему верху инструмента на месте откинутой назад крышки, крепко закрепленную у краев канцелярскими кнопками и ниспадающую, как гирлянды, по бокам, и как балдахин — спереди инструмента. В десять минут восьмого на резной подставке для нот чуть ниже балдахина появились ноты «Венецианской сюиты» мисс Прентайс, тоже довольно потрепанные, но в полной боевой готовности.

В программках рассказывалось о цели этого представления, излагалась краткая история жизни старого рояля, выражалась благодарность Джоуслину Джернигэму, эсквайру из Пен-Куко, за его великодушное предложение добавить необходимую сумму для покупки нового инструмента. Старый рояль в этот вечер стал предметом всеобщего внимания.

Ровно в восемь часов, бледная и дрожащая от страха и волнения, Дина включила свет на сцене. Сержант Роупер по этому сигналу перегнулся через последний ряд, занимаемый молодежью, и выключил свет в зале. Звуки из темного зрительного зала свидетельствовали о том, что публика пребывает в состоянии предвкушения чего-то приятного.

Огни импровизированной рампы загорелись. После минутной паузы, во время которой в зале раздавались многочисленные «Тсс!», чья-то невидимая рука отвела в сторону занавес, и на сцену вышел ректор. Во втором ряду раздались бурные аплодисменты, и репортер из «Чиппинг курьер» достал свой блокнот и ручку.

Лучшая сутана господина Коупленда позеленела на складках, носки его ботинок загнулись вверх, потому что он постоянно забывал вставлять в них распорки. Он был не более чем скромный приходский священник, хотя и с красивой внешностью. Но, искусно освещенный снизу, он выглядел великолепно. У него была голова средневекового святого, строгая и красивая, отчетливо выделявшаяся, подобно камее, на фоне ее собственной тени.

— Ему следовало стать епископом, — сказала старая миссис Каин своей дочери.

За кулисами Дина бросила последний взгляд на декорации и актеров. Эсквайр, прекрасно смотревшийся в брюках гольф и хорошо загримированный, стоял на своем месте на сцене с телеграммой в руке. Генри стоял внизу, у входа в суфлерскую будку, и очень нервничал. Дина держала в руке велосипедный звонок.

— Не снимайте трубку, пока звонок не прозвенит дважды, — прошептала она Джоуслину.

— Хорошо, хорошо.

— Всем лишним покинуть сцену, — строго сказала Дина. — Объявляю готовность номер один.

Она вошла в суфлерскую будку, взялась рукой за складки занавеса и стала слушать, что говорит отец.

— …Итак, вы видите, — говорил ректор, — что старый рояль представляет собой почти исторический экспонат, и я уверен, что вам будет приятно узнать: этому старому другу будет предоставлено почетное место в маленькой комнате отдыха за сценой.

Раздались сентиментальные аплодисменты.

— У меня есть еще одно объявление. Как вы поняли из программок, мисс Прентайс из Пен-Куко, кроме участия в спектакле, должна сегодня вечером исполнять на рояле увертюру и играть в антракте. Я вынужден с сожалением вам сообщить, что мисс Прентайс… э-э… поранила палец, который… я должен с сожалением сказать… все еще доставляет ей много неприятностей. Мисс Прентайс, со свойственным ей мужеством и бескорыстием… — ректор сделал выжидательную паузу, и мисс Прентайс была награждена взрывом аплодисментов, — очень стремилась не разочаровать вас и готовилась, до последней минуты, играть на рояле. Однако так как после этого она должна исполнять одну из главных ролей в пьесе, а из-за руки чувствует себя не совсем здоровой, она… э-э… доктор Темплетт… э-э… запретил ей… садиться за инструмент.

Ректор опять сделал паузу, во время которой зрители спросили себя, должны ли они аплодировать высокому авторитету доктора Темплетта, и, подумав, решили, что не стоит.

— Я уверен, что, несмотря на то, что вы немного разочарованы, вы посочувствуете мисс Прентайс, ведь мы все знаем, что не следует ослушиваться докторов. Но я счастлив сообщить, что музыка у нас все-таки будет… и очень хорошая музыка. Мисс Идрис Кампанула любезно согласилась играть для нас. Я считаю, что этот поступок мисс Кампанула является особенно великодушным, и хотел бы вас попросить выразить свою признательность по-настоящему…

Оглушительные аплодисменты не дали ректору закончить фразу.

— Мисс Кампанула, — завершил свою речь господин Коупленд, — будет исполнять прелюдию Рахманинова до диез минор. Мисс Кампанула!

Он вывел ее из-за кулис, помог ей спуститься по ступенькам к роялю и вернулся на сцену через боковой занавес.

Идрис Кампанула была просто великолепна, когда принимала со строгим поклоном аплодисменты, интимно улыбалась ректору, аккуратно спускаясь по ступенькам, и, повернувшись спиной к публике, садилась за рояль. Она была великолепна, когда снимала с пюпитра «Венецианскую сюиту» и, ставя на ее место знаменитую прелюдию, раскрывала ее мастерским движением, а затем поднимала пенсне со своей шелковой груди, очень похожей на шелковую грудь рояля. Мисс Кампанула и старый рояль, казалось, в этот момент очень хорошо понимали друг друга. Спина мисс Кампанула выгнулась, а грудь выпятилась вперед, насколько позволял корсет. Затем она наклонила голову так, что ее нос оказался на расстоянии трех дюймов от клавиш, и ее левая рука приподнялась и замерла над басами. И затем опустилась. Бом. Бом! Бом!!

Три знакомых торжественных аккорда. Мисс Кампанула сделала короткую паузу, затем, приподняв свою большую левую ступню, опустила ее на левую педаль.

2

Многоголосый крик разорвал воздух. Казалось, в мире есть только этот крик — жуткий, душераздирающий крик. Зал, внезапно наполнившийся пылью, также наполнился еще каким-то невыносимым звуком. Когда пыль осела, весь этот ад кромешный стал приобретать более ясные очертания. Женщины продолжали кричать. Раздавались звуки царапающих по полу стульев. Вечнозеленые ветки попадали со стен. Рояль гудел, как гигантский волчок.

Мисс Кампанула упала головой вперед. Ее лицо скользнуло по нотам, которые прилипли к нему. Очень медленно и бесшумно она начала валиться немного боком на клавиши инструмента, ударив через несколько мгновений по басам, зазвучавшим долгим финальным диссонансом. Она так и осталась в этой позе, которая напоминала пародию на находящегося в экстазе виртуоза. Она была мертва.

3

Леди Эпплбай, сидевшая ближе всех к роялю, повернулась к своему мужу, как будто хотела о чем-то его спросить, и потеряла сознание.

Джорджи Биггинс издал пронзительный крик таким высоким голосом, что он походил на свист.

Ректор выскочил из-за занавеса и сбежал по ступенькам к инструменту. Он посмотрел на лежавшую головой на клавишах мисс Кампанула, заломил руки и поднял глаза на зал. Его губы шевелились, но не было слышно ни слова.

Дина вышла из суфлерской будки и остановилась, а словно ее пригвоздили к месту. Она склонила голову, и казалось, будто она находится в состоянии глубокой медитации. Затем она развернулась, спотыкаясь, подошла к занавесу и исчезла за ним с криком: «Генри! Генри!» Доктор Темплетт вышел в своем жутком гриме, подошел к ректору, дотронулся до его руки, а затем спустился к роялю. Он нагнулся, повернувшись спиной к зрителям, с минуту постоял в такой позе и затем резко выпрямился. Он посмотрел на ректора и едва заметно покачал головой.

Господин Блэндиш, сидевший в третьем ряду, пробрался к проходу и приблизился к сцене. Он громко спросил полицейского:

— Что это было?

Зал услышал его голос и затих. Затем раздался голос господина Проссера, местного органиста:

— Это была пушка. Вот что это было. Револьвер.

Господин Блэндиш был не в полицейской форме, но одет тем не менее как представитель власти. Он осмотрел рояль и поговорил с доктором Темплеттом. С одной стороны сцены стояла ширма, закрывавшая угол между сценой и стеной. Блэндиш и Темплетт перенесли ее и загородили рояль.

Ректор поднялся по ступенькам на сцену и обратился с речью к своим прихожанам.

— Мои дорогие, — сказал он дрожащим голосом, — произошел ужасный несчастный случай. Я прошу всех вас спокойно разойтись по домам. Роупер, откройте, пожалуйста, дверь.

— Одну минуту, — быстро проговорил Блэндиш. — Одну минуту, если вы позволите, сэр. Этим должна заниматься полиция. Чарли Роупер, оставайтесь около этой двери. У вас есть с собой блокнот?

— Да, сэр, — ответил сержант Роупер.

— Прекрасно.

Господин Блэндиш повысил голос и проревел:

— При выходе я прошу вас назвать свои имена и адреса сержанту Роуперу. Тех, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к этому представлению, — продолжал он без нотки иронии в голосе, — или если кто принимал участие в оформлении и других подготовительных работах, я прошу немного задержаться. Теперь спокойно проходите к двери и, пожалуйста, не устраивайте толкучки. Сначала выходит последний ряд, за ним — остальные. Оставайтесь на местах, пока не подойдет ваша очередь. — Затем он обратился к ректору: — Я был бы вам очень признателен, сэр, если бы вы пошли к задней двери и проследили, чтобы никто из нее не выходил. Если ее можно запереть и у вас есть ключ, то сделайте это. Теперь, с вашего позволения, мы поднимем занавес. Покажите мне, где телефон. Он, кажется, в комнате за сценой? Очень вам признателен.

Блэндиш прошел мимо Дины и Генри, которые стояли рядом за кулисами.

— Добрый вечер, господин Джернигэм, — сказал суперинтендант. — Вы не будете против, если мы поднимем занавес?

— Конечно, — ответил Генри.

Занавес поднялся неровными толчками, открыв для еще остававшихся в зале людей четверых: Джоуслина Джернигэма, Селию Росс, Элеонору Прентайс и ректора, который уже вернулся от задней двери с ключом в руке.

— Я не могу поверить в это, — говорил ректор. — Я просто не могу поверить в случившееся.

— Ее убили? — резко спросила миссис Росс очень высоким и громким голосом.

— Я… я не могу поверить… — повторял господин Коупленд.

— Но послушайте, Коупленд, — прервал его эсквайр, — я не знаю, черт побери, что тут все думают. Выстрел в голову! Что вы на это скажете? Кто-то должен был что-нибудь заметить! Невозможно выстрелить человеку в голову в полном зале и остаться незамеченным.

— Такое впечатление, что стреляли из… из…

— Откуда же, ради всего святого?

— Из рояля, — упавшим голосом проговорил ректор. — Мы не должны ни до чего дотрагиваться. Но похоже, что выстрел действительно был произведен изнутри рояля. Вы все видите дыру в шелке.

— Боже праведный! — воскликнул Джоуслин.

Он с раздражением посмотрел на мисс Прентайс, которая качалась из стороны в сторону, как марионетка, и стонала без перерыва.

— Ну успокойся же, Элеонора! — сказал эсквайр. — Эй! Темплетт!

Доктор Темплетт опять находился у рояля, но вышел из-за ширмы и раздраженно спросил:

— Что?

— Она убита выстрелом в голову?

— Да.

— Каким образом?

— Изнутри рояля.

— Я никогда не слышал о подобных вещах, — сказал Джоуслин. — Я хочу посмотреть.

— Да. Но мне кажется, — возразил доктор Темплетт, — что вам не стоит этого делать. Этим должна заниматься полиция.

— Да, а вы?

— Я медицинский эксперт нашего полицейского участка.

— О господи, конечно, — согласился эсквайр и, тут же вспомнив, добавил: — А я исполняю обязанности начальника полиции графства.

— Извините, — сказал доктор. — Я совсем забыл.

Но возвращение господина Блэндиша помешало эсквайру пройти за ширму.

— Все нормально, — миролюбивым тоном произнес суперинтендант. Затем он повернулся к эсквайру и добавил: — Я только что позвонил в участок и попросил, чтобы сюда прислали двоих парней, сэр.

— О, да. Да. Очень разумно, — одобрил Джоуслин.

— Минуточку, Блэндиш, — обратился к суперинтенданту доктор Темплетт. — Вы не могли бы спуститься сюда?

Они исчезли за ширмой. Остальные ждали в полной тишине. Мисс Прентайс закрыла лицо руками. Эсквайр подошел к краю сцены, посмотрел сверху на рояль, затем отвел глаза в сторону и неожиданно достал носовой платок и вытер лицо.

Наконец Блэндиш и Темплетт поднялись на сцену.

— В каком-то смысле нам повезло, что вы оказались здесь, сэр, — сказал Блэндиш Джоуслину. — По-моему, это первый случай такого рода с момента вашего назначения.

— Да.

— Отвратительное дело.

— Да, верно.

— Согласен, сэр. Ну что ж, с вашего разрешения, господин Джернигэм, я хотел бы кое-что записать. Я полагаю, господин Генри Джернигэм и мисс Коупленд еще здесь?

Он стал вглядываться в нечеткие тени за сценой.

— Мы здесь, — сказал Генри.

Они с Диной поднялись на сцену.

— О да. Добрый вечер, мисс Коупленд.

— Добрый вечер, — еле слышно произнесла Дина.

— Итак, — проговорил Блэндиш, оглядывая сцену, — все участники пьесы в сборе. За исключением покойной, конечно.

— Да, — сказал Джоуслин.

— Я сейчас запишу ваши имена.

Они расположились на стульях вокруг сцены, пока Блэндиш что-то писал в своем блокноте.

Испуганная группка — билетерши и двое молодых людей, — съежившись, сидела в дальнем конце зала под наблюдением сержанта Роупера. Дина старалась сосредоточить свой взгляд на этой группе, на Блэндише, на полу, на чем угодно, лишь бы не смотреть на крышку рояля, видневшегося из-за рампы, и на пять горшков с геранью. Потому что ниже, сквозь цветы герани, в тени, созданной ширмой, можно было разглядеть покрытое зелено-желтой материей тело мисс Кампанула, лицо которой лежало на клавишах рояля. Дина не знала, кто решил поставить герань на рояль. Она собиралась убрать ее оттуда. Ведь эти горшки скрывали значительную часть сцены от первых рядов.

«Не смотри туда», — сказала себе Дина. Она быстро отвернулась и взглянула на Генри.

Он взял ее за руки и повернул спиной к рампе.

— Все будет хорошо, Дина, — прошептал он. — Все будет хорошо, дорогая.

— Я держу себя в руках, все нормально, — ответила Дина.

— Ну вот, — сказал Блэндиш, — я записал все имена. Теперь, сэр… Эй, что еще там такое?

Полицейский в униформе вошел через парадный вход и остановился посреди зала.

— Прошу прощения, — сказал Блэндиш и спустился к нему.

Несколько минут они о чем-то говорили. Затем Блэндиш обратился к эсквайру:

— Не уделите ли нам минутку, сэр?

— Конечно, — ответил Джоуслин и подошел к ним.

— Сэр, можете ли вы себе представить? — произнес Блэндиш яростным шепотом. — За последние шесть месяцев мы не имели ничего, кроме нескольких старых пьянчуг и бродячих торговцев, а сегодня вечером в Мортон-парке произошла кража со взломом. Исчезли дамские драгоценности на пять тысяч фунтов и одному богу известно что еще. Дворецкий пять минут назад позвонил в полицию, и этот парень ездил туда на своем мотоцикле и говорит, что все в доме перевернуто вверх дном. Сэр Джордж и все его семейство еще не вернулись домой. Это похоже на работу банды, которая хорошо нажилась на паре подобных вылазок в Сомерсете две недели назад. Здесь необходимо предпринять самые срочные меры. Итак, сэр, что же мне делать?

Джоуслин и Блэндиш уставились друг на друга.

— Что ж, — наконец произнес Джоуслин, — вы не можете быть в двух местах одновременно.

— Это верно, сэр, — ответил Блэндиш. — Мне вовсе не по душе бросать это дело в самом начале, но похоже, что придется обратиться за помощью в Скотленд-Ярд.

Глава 9 Отдел криминальной полиции

1

Через пять часов после того, как мисс Кампанула исполнила третий аккорд прелюдии, нажала ногой на левую педаль и умерла, к ратуше подъехала полицейская машина. Она прибыла из Скотленд-Ярда и привезла старшего инспектора Аллейна, инспектора Фокса, сержанта Бэйли и сержанта Томпсона.

Аллейн, подняв глаза от дорожной карты, увидел далеко впереди шпиль церкви на фоне замерзшего, освещенного лунным светом холма, и совсем рядом — светящиеся окна каменного здания.

— Прямо как спрятанное сокровище, — сказал он Томпсону, сидящему за рулем. — Который час?

— Час ночи, сэр.

Словно в подтверждение этих слов, часы на башне пробили один раз.

— Выходим, — сказал Аллейн.

Сразу после духоты машины воздух показался холодным. Запах мертвых листьев ударил в лицо. Они пошли по засыпанной гравием дорожке к парадной двери здания. Фокс направил фонарик на табличку на двери.

Приходский клуб церкви Святого Жиля в Винтоне.
Дар Джоуслина Джернигэма, эсквайра из Пен-Куко, 1805.
Во Славу Господа. В память о моей жене
Пруденции Джернигэм, скончавшейся 7 мая 1801 года.
— Это как раз то, что мы ищем, сэр, — заметил Фокс.

— Верно, — отозвался Аллейн и громко постучал в дверь.

Ее открыл сержант Роупер, с затуманенным после пятичасового дежурства взглядом.

— Скотленд-Ярд, — сказал Аллейн.

— Слава богу, — ответил Роупер.

Они вошли.

— Начальник просил меня передать, сэр, — сразу же заговорил Роупер, — что он очень сожалеет, что не сможет быть здесь, когда вы приедете, но ввиду того, что в Мортон-парке произошла кража со взломом…

— Все нормально, — сказал Аллейн. — А что здесь произошло?

— Убийство, — ответил Роупер. — Показать вам?

— Да.

Они приблизились к центральному проходу между пустыми рядами скамеек и стульев. Пол был усыпан программками.

— Я сейчас включу остальные лампы, — сказал Роупер. — Убитая находится за ширмой.

Он устало поднялся по ступенькам на сцену. Щелкнул выключатель, и свет от огней импровизированной рампы затопил сцену. Бэйли и Томпсон отодвинули ширму.

Мисс Кампанула лежала лицом на клавишах рояля и ждала эксперта, фотографа и патологоанатома.

— О господи! — вырвалось у Аллейна.

Ноты были скомканы между ее лицом и клавишами. На их полях выступило темно-красное пятно неправильной формы. Но название произведения было видно четко. Дыра посреди страницы не задела его. Не прикасаясь к нотам, Аллейн заметил несколько написанных карандашом напоминаний. После последнего вступительного аккорда стояли две выразительные буквы «S.P.».[5] Левая кисть убитой была зажата между клавишами и ее лицом, а правая свисала вниз, как ненужный предмет болтаясь на конце лиловой руки. Самого лица не было видно. Полицейские стали осматривать затылок. Жалкий растрепавшийся пучок седеющих волос немного прикрывал страшную темную дыру. Несколько прядей прилипли к тонкой шее.

— Выстрел в голову навылет, — сказал Аллейн. — Где-то здесь должна быть пуля.

Бэйли начал внимательно рассматривать пол в проходе. Аллейн осветил фонариком переднюю часть рояля, обтянутую шелком. Прямо по центру шел разрез, расширявшийся выше и ниже дыры, проделанной пулей. Проникнув внутрь дыры, но совсем близко от поверхности, свет фонарика отразился от какого-то блестящего круга. Аллейн нагнулся вперед, внимательно всматриваясь, и через несколько мгновений тихонько ахнул.

— Мисс Кампанула убита из револьвера, сэр, — проговорил Роупер. — Он внутри рояля.

— Кто-нибудь дотрагивался до него?

— Нет, сэр. Начальник был среди зрителей, и он сразу же взял все в свои руки. За исключением доктора, никто сюда не подходил.

— А где сейчас доктор?

— Он пошел домой, сэр. Это доктор Темплетт из Чиппингвуда. Он медицинский эксперт местного полицейского участка. Мистер Темплетт был здесь, когда это случилось. Он сказал, чтобы я позвонил ему, когда вы приедете, и если он вам понадобится, то придет сюда, потому что живет всего в двух милях отсюда.

— Я думаю, пусть лучше он придет. Позвоните ему, пожалуйста.

Когда Роупер вышел, Аллейн произнес:

— Странный случай, Фокс.

— Очень странный. Как это сработало?

— Мы сможем это уточнить, когда будут фотографии. Томпсон, снимите, пожалуйста, каждый угол.

Томпсон уже начал настраивать свой аппарат. Вскоре короткая вспышка ярко осветила выразительный силуэт мисс Кампанула. В последний раз она была сфотографирована сидящей за инструментом.

Роупер вернулся и с живым интересом наблюдал за работой экспертов.

— Все произошло самым неожиданным образом, — принялся рассказывать Роупер, следуя за Бэйли по проходу. — Я тоже был здесь. Старая леди садится за рояль со своим обычным надменным видом и начинает играть. Там, там, бум — и прежде чем вы что-либо осознаете, раздается жуткий треск, и потом мы видим ее труп.

— О! — воскликнул Бэйли и быстро наклонился к полу. — Вот она, сэр. Вот пуля.

— Нашел? Сейчас я посмотрю, — сказал Аллейн. Он отметил положение головы и руки покойной мисс Кампанула и сел на корточки, чтобы обвести мелом ступни.

— Восьмой размер, — бормотал он себе под нос. — Похоже, что левая нога нажала на левую педаль. Да, интересно. Ну что ж, мы скоро все выясним. Все надели перчатки? — громко спросил он. — Хорошо. Действуйте осторожно и держитесь подальше от передней части рояля. А вы, сержант… Кстати, как вас зовут?

— Роупер, сэр.

— Отлично. Снимите, пожалуйста, материю с крышки.

Роупер передвинул герань и принялся отдирать полоску ткани. Аллейн поднялся на сцену и сел на корточки над рампой. Сейчас он напоминал какое-то восточное божество.

— Аккуратно, аккуратно, инструмент почти разваливается. Вы только посмотрите!

Он указал на внутреннюю поверхность откинутой назад крышки.

— Дерево совсем прогнило. Неудивительно, что они захотели приобрести новый инструмент. Боже праведный!

— Что такое, сэр?

— Взгляните на это, Фокс.

Аллейн посветил фонариком на крышку. В луче света мелькнул стальной ствол револьвера. Он дотронулся до него рукой в перчатке. Раздался резкий щелчок.

— Я только поставил на предохранитель. Автоматический револьвер, в очень хорошем состоянии. Вот так.

Роупер снял ткань.

— Вот это да, будь я проклят! — пробормотал Фокс.

2

— Какая изобретательность, а? — сказал Аллейн.

— Пожалуй, слишком гениально для моего понимания. Как это сработало?

— Это кольт. Его рукоятка была зажата между колками, на которых крепятся струны, и передней частью рояля. Дуло соответствует дыре в этом жутком ажурном украшении перед шелковым нагрудником. Нагрудник уже обветшал от старости и начал топорщиться. Его можно было заколоть перед дулом. В любом случае, ноты закрыли бы его. И, конечно, верх был замаскирован полотном и цветами.

— Но как был нажат спусковой крючок?

— На это понадобилось полсекунды. Вокруг рукоятки и по курку проходит веревочная петля. Веревка протягивается в очень маленький шкив в задней части внутренней коробки. Затем посылается к другому шкиву, на передней подпорке. Затем идет вниз.

Он передвинул фонарик.

— Да, теперь видно. Другой конец веревки зафиксирован на деревянной рейке, которая является частью механизма действия левой педали. Когда вы используете эту педаль, рейка движется назад. Передвигается примерно на два дюйма, я думаю. Вполне достаточно, чтобы резко дернуть веревку. Мы сделаем несколько снимков, хотя это будет сложновато. Ты справишься, Томпсон?

— Думаю, да.

— Все это похоже на розыгрыш, — заметил Фокс.

Аллейн быстро взглянул на него.

— Интересная мысль, — сказал он. — Именно об этом я только что подумал. Розыгрыш, которым пользуются маленькие мальчики. В духе Хита Робинсона.[6] Мне кажется, я даже узнал эти маленькие шкивы. Обрати внимание, Фокс, как прочно они закреплены. У моего крестника их полно в одном из его конструкторов, которые, как говорят, созданы для развития умственных способностей детей, но от которых взрослые сходят с ума. Этот конструктор называется «Игрушка для бездельников». Да, и там есть еще что-то типа шнура: зеленая бечевка, очень прочная, как леска для удочки, и она отлично входит в желобок шкива.

— Вы думаете, что какой-нибудь пацан взбесился и решил проучить таким образом старую деву? — спросил Фокс.

— Мальчик с кольтом тридцать второго калибра?

— Едва ли. Однако он вполне мог где-нибудь его раздобыть.

Аллейн тихо выругался.

— Что случилось, сэр? — спросил Фокс.

— Я вспомнил даже схему этого приспособления, черт побери! Точно такая же была в книге инструкций для этих игрушек! Изображена на рисунке номер один. Я сам собрал одну вещь для моего крестника. Здесь используется тот же принцип. Шнур идет вверх по трем ступеням к шкивам, которые прикреплены к двум подпоркам. Внизу он привязывается к маленькой рукоятке. Вверху тоже, только рукоятка здесь немного больше. Когда вы нажимаете на нижнюю ручку, верхняя покачивается. Могу ручаться, что именно эта игрушка стала вдохновителем для данного дела. Видите, как раз есть место для шкива позади кольта. Эти шкивы такие маленькие, размером не больше, чем кончик сигареты. С дырочкой посередине. Как только вы продели нитку, он уже не может соскользнуть. Изогнутые края желобка надежно защищают от этого. Вот посмотрите, верхний прикреплен к струнам над этой стальной полоской. Нижний привязан к подпорке в ажурном украшении. Все точно. Томпсон, засвидетельствуйте это.

Томпсон стал настраивать свою аппаратуру. Было слышно, как подъехала машина и остановилась около дома. Хлопнула входная дверь.

— Должно быть, это доктор, сэр, — сказал Роупер.

— Ах да. Проведите его к нам, пожалуйста.

Вошел доктор Темплетт. Он был уже без грима и без бороды, и вместо брюк с лампасами и визитки, положенной французскому послу, надел твидовый костюм и свитер.

— Добрый вечер, — сказал он. — Извините, что заставил вас ждать. Машина никак не заводилась.

— Доктор Темплетт?

— Да, а вы из Скотленд-Ярда, не так ли? Быстро вы прибыли. Жуткая история.

— Ужасно, — согласился Аллейн. — Я думаю, теперь мы можем перенести куда-нибудь убитую.

Они принесли длинный стол из задней комнаты и положили на него мисс Кампанула. Теперь было четко видно, что пуля прошла точно между глаз.

— Пахнет эвкалиптом, — произнес Аллейн.

— Она была простужена.

Все наблюдали за тем, как доктор Темплетт осматривал рану. Наконец он выпрямился, достал из кармана пузырек с эфиром и протер руки.

— Роупер, — обратился он к сержанту, — в одной из актерских уборных есть простыня.

Роупер вышел.

— Ну как, вам удалось что-нибудь обнаружить? — спросил Темплетт Аллейна.

Аллейн нашел за роялем «Венецианскую сюиту» мисс Прентайс. Он держал ноты в руках, внимательно рассматривая их. Как и ноты прелюдии, они были довольно потрепанными. На красной обложке в центре расплылось бесцветное круглое пятно. Аллейн дотронулся до него. Пятно было еще влажным. В этот момент Роупер вернулся с простыней в руках.

— Боюсь, что мы не сможем придать ей более приличный вид, — сказал доктор Темплетт. — Труп уже начинает коченеть. Довольно быстро, прошло всего пять часов. Я произвел только внешний осмотр, не более того. Пуля навылет показала достаточно ясно, что произошло. Конечно я убедился, что она была мертва.

— Вы сразу же поняли, что пуля прошла навылет?

— Что? Да. Ну через секунду или две. Сначала я подумал, что она была убита выстрелом в затылок, а потом я обратил внимание на признаки раны навылет. Направление поврежденных волос и так далее. Я наклонился и внимательно всмотрелся в лицо. Только тогда я увидел кровь. Затем обратил внимание на дыру в нотах. Характер помятостей по краям дыры достаточно четко указывает, какой путь прошла пуля.

— Очень разумное замечание, — сказал Аллейн. — Итак, вы поняли, что случилось?

— Я был чертовски озадачен, да и сейчас недоумеваю не меньше. Когда мы установили ширму, я еще раз осмотрел все кругом и обнаружил дуло револьвера — или что-то подобное — за этой шелковой тряпкой. Я сказал об этом Блэндишу, местному суперинтенданту, и он тоже подошел еще раз посмотреть. Как же, черт возьми, это сработало?

— Механизм, который она сама привела в действие.

— Это не самоубийство?

— Нет, это убийство. Вы все увидите, когда мы откроем рояль.

— Необычайно странное дело.

— Да, очень, — согласился Аллейн. — Бэйли, когда Томпсон закончит, вы займетесь отпечатками пальцев, а затем разберете аппаратуру. А я тем временем достану свой блокнот и запишу несколько важных наблюдений.

Они оттащили стол в угол и загородили его ширмой. Роупер накрыл тело простыней.

— Давайте присядем где-нибудь, — предложил доктор Темплетт. — Я хотел бы закурить трубку. Вся эта история сильно действует мне на нервы.

Они сели в первом ряду партера. Аллейн взглядом подозвал Фокса, и тот присоединился к ним. Роупер стоял где-то поблизости. Доктор Темплетт набил свою трубку. Аллейн и Фокс раскрыли блокноты.

— Для начала мы хотели бы знать, — сказал Аллейн, — кто была эта леди?

— Идрис Кампанула, — ответил Темплетт. — Старая дева этого прихода.

— Где она жила?

— Ред-хаус, Чиппинг. Вы проезжали мимо ее дома по пути сюда.

— Ее домашние знают о случившемся?

— Да. Ректор им сообщил. Домашних у нее всего-то три горничные. Я ничего не знаю о ее ближайших родственниках. Кто-то говорил, что у нее есть двоюродная сестра, которая живет в Кении. Надо будет это выяснить. Послушайте, может, я сам расскажу вам о том, что знаю?

— Да, будьте добры.

— Я подумал, что мне придется играть двойную роль — медицинского эксперта и свидетеля, поэтому, ожидая вашего звонка, я попытался сам для себя разложить все по полочкам. Итак, я начинаю. Идрис Кампанула было около пятидесяти лет. Она поселилась в Ред-хаус в возрасте двенадцати лет. Тогда же умерли ее родители. Ее дядя, генерал Кампанула, удочерил бедную сироту, и она стала жить вместе с ним. Он был старым холостяком, и девочку воспитывала его брюзгливая сестра, про которую мой отец говорил, что более ужасной женщины он в жизни не встречал. Когда Идрис было около тридцати лет, генерал умер, а его сестра пережила его всего на пару лет. Дом и деньги — кстати, много денег — достались Идрис, которая к этому времени стала очень походить на свою тетушку. Nil nisi[7] и все такое, но факт остается фактом. Но ей так и не повезло. Изголодавшаяся и подавленная, с массой устаревших манер и викторианскими темами для разговоров. Итак, последние двадцать лет ее интересы заключались в хорошей пище, общественной деятельности и местных скандалах. Честное слово, это просто невероятно, что ее уже нет! Послушайте, я не слишком многословен?

— Ничуть. Вы даете нам общую картину, а это как раз то, что нужно.

— Итак, все это так было до сегодняшнего вечера. Я не знаю, рассказывал ли вам Роупер о спектакле.

— У нас пока не было времени, — сказал Аллейн, — но я надеюсь, что до наступления дня я испишу его рассказами несколько блокнотов.

Роупер явно почувствовал себя польщенным и немного приблизился к беседующим.

— Этот спектакль готовился небольшой группой местных жителей.

— Одним из которых были вы, — добавил Аллейн.

— Ого! — Доктор Темплетт вынул трубку изо рта и изумленно уставился на Аллейна. — Это что же, вам кто-то сказал, или вы сами догадались?

— Сейчас объясню. На ваших волосах остался след от грима. Пожалуй, здесь мне следует добавить, что я когда-то написал короткую монографию о гриме.

Доктор Темплетт усмехнулся.

— Ставлю один против десяти, — сказал он, — что вы не сможете определить, какая роль у меня была.

Аллейн посмотрел на доктора в профиль.

— Вообще-то нам не разрешается этого делать, — сказал он, — но я рискну. Возможно, у вас была роль француза, носящего пенснебез оправы. Ну как?

— Это был спор на деньги?

— Да какой там спор, — примирительно сказал Аллейн.

— Ну, тогда я хотел бы услышать ваше объяснение, — сказал Темплетт. — Приятно чувствовать себя идиотом.

— Боюсь, что я буду чувствовать себя идиотом, давая эти объяснения, — сказал Аллейн. — Это действительно пустяки. Как сказал бы любой сыщик из детективного романа, нужно только рассуждать. Вы удаляли грим в спешке. Живичный скипидар, о котором, правда, я не писал в монографии, оставляет следы, если его не смывать очень тщательно и со спиртом. У вашего подбородка и верхней губы такой вид, будто их изрядно пощипали и остались очень неясные следы, напоминающие черные волоски. Причем только на кончике подбородка и на щеках. Ха! Черная эспаньолка. Характерный признак иностранного посла. Слабый красноватый след у левого глаза наводит на мысль о пенсне без оправы, закрепленном большим количеством живичного скипидара. Полоса на лбу говорит о том, что на голове у вас был цилиндр. И когда вы упомянули о своей роли, вы едва заметно повели плечами. Вы подсознательно думали о вашем выступлении. Ломаный английский. «Как эта называться?» с пожатием плеч. Вот такие дела. Ради бога, скажите, что я прав.

— Вот это да! — с благоговением произнес Роупер.

— Аминь, — сдался доктор Темплетт. — Как говорил господин Холмс…

— …над которым никто не посмеет насмехаться в моем присутствии. Прошу вас продолжить ваше интереснейшее повествование, — сказал Аллейн.

Глава 10 Что рассказал Темплетт

— …И таким образом, вы видите, — заключил Темплетт, — что все мы обычные люди, каких можно найти в любой английской деревне. Ректор, эсквайр, дочь ректора, сын эсквайра, две церковные курицы и местный доктор.

— И приезжая леди, — добавил Аллейн, глядя в свои записи. — Вы забыли про миссис Росс.

— Да, действительно. Что ж, она просто-напросто очаровательная леди, недавно поселившаяся в наших краях. Только и всего. Будь я проклят, но я понятия не имею, кому могло прийти в голову убить эту глупую прокисшую старую деву. Я бы никогда не подумал, что она может иметь врагов.

— А я бы так не сказал, — неожиданно вставил сержант Роупер.

Аллейн вопросительно посмотрел на него.

— Да?

— Да, сэр. Я бы так не сказал. Честно говоря, у этой леди был очень острый язычок. Она была очень злобной и властной женщиной. И к тому же чересчур любопытной. Всюду совала свой нос. Моя жена всегда говорила, что нельзя чихнуть, чтобы об этом не узнали в Ред-хаусе. Моя жена дружит с тамошней кухаркой, но никогда не говорит ей того, о чем не хочет оповестить всю округу. Как говорится, на первое у мисс Кампанула была еда, а на второе — новости. Ее звали «ходячим радио Чиппинга».

— Да, действительно, — чуть слышно прошептал Аллейн.

— Людей не убивают за то, что они любопытны, — заметил Темплетт.

— Бывает, доктор, что иногда убивают, — отозвался Роупер.

— Не могу представить себе такого в случае с мисс Кампанула.

— Возможно, кто-то хотел убить вовсе не мисс Кампанула, — флегматично проговорил Роупер.

— Вот как? — воскликнул Аллейн. — Что вы хотите этим сказать?

— Может быть, хотели убить мисс Прентайс.

— О боже! — в свою очередь воскликнул Темплетт. — Как я об этом не подумал!

— Не подумали о чем? — спросил Аллейн.

— Я забыл рассказать вам. Боже мой, какой я дурак! Роупер, почему вы мне не напомнили? Боже мой!

— Могу я узнать, в чем дело? — опять спросил Аллейн, стараясь сохранять спокойствие.

— Да, конечно.

Темплетт попытался в двух словах рассказать о пальце мисс Прентайс и замене пианистки.

— Ну что ж, это меняет дело, — сказал Аллейн. — Давайте проясним ситуацию. Вы говорите, что вплоть до без двадцати восемь мисс Прентайс настаивала, что будет играть увертюру и антракт?

— Да. Я говорил ей за три дня до этого, что ей лучше отказаться. У нее на указательном пальце возник нарыв, туда попала инфекция, и палец совсем раздуло. Это было очень болезненно. Думаете, она собиралась уступить? Ничего подобного. Она сказала, что перестроит порядок постановки пальцев в своем музыкальном произведении. И слышать ничего не хотела о том, чтобы отказаться. Я спросил ее сегодня вечером, не позволит ли она мне взглянуть на свой палец. О нет! Ему «гораздо лучше»! Она надела на него хирургический напальчник. Примерно без двадцати восемь я проходил мимо женской актерской уборной. Дверь была немного приоткрыта, и мне послышалось, что там кто-то плачет. Я заглянул и увидел мисс Прентайс совсем одну, качавшуюся взад-вперед и баюкавшую свой несчастный палец. Тогда я вошел и настоял, чтобы она показала мне его. Он раздулся и стал красным, как не знаю что. Мисс Прентайс заливалась слезами, но все еще упрямо повторяла, что справится. Мне пришлось проявить настойчивость. Вошла Дина Коупленд, увидела, что происходит, и позвала своего отца, который пользовался у этих двух женщин особым авторитетом. Он заставил ее согласиться. Старая Идрис, бедная старая Идрис оказалась тут как тут, горя желанием исполнить свою знаменитую прелюдию. В течение последних двадцати лет она исполняла ее везде, где только можно, к месту и нет. В Ред-хаус тут же послали человека за нотами и платьем. Сама она была уже одета для исполнения роли. Ректор сказал, что объявит зрителям о произведенной замене. К этому времени мисс Прентайс уже понравилось быть мученицей и… Но послушайте, я, кажется, поступаю необычайно неблагоразумно. Не записывайте все это в ваши блокноты, чтобы потом не ссылаться на меня.

Доктор Темплетт с беспокойством посмотрел на Фокса, который распластал блокнот на своем огромном колене.

— Все нормально, сэр, — мягко произнес Фокс. — Мы хотим знать только суть.

— А я рассказываю вам всякую чепуху. Извините.

— Доктор, я не это хотел сказать.

— Мы можем заключить, — сказал Аллейн, — что, по вашему мнению, до без двадцати восемь все, включая мисс Кампанула и мисс Прентайс, считали, что на рояле будет играть мисс Прентайс.

— Точно.

— И эта «Венецианская сюита» — ноты мисс Прентайс?

— Да.

— А никто не мог вставить в рояль весь этот механизм после семи сорока?

— Боже, нет! Зрители начали приходить примерно в половине седьмого, не так ли, Роупер? Вы стояли у дверей.

— Каины были здесь в семь двадцать, — ответил Роупер. — Вскоре после них пришли мистер и миссис Биггинс и этот маленький разбойник Джордж. Я был на дежурстве с семи часов. Все было сделано раньше.

— Так… А днем и утром здесь кто-нибудь был?

— Утром мы все ходили туда-сюда, — сказал доктор Темплетт. — Девушки из Молодежного общества занимались оформлением зала, а мы готовили весь необходимый нам реквизит за сценой. Здесь было полно народу.

— Я так понимаю, что репетировали вы здесь?

— Только перед самым спектаклем. В основном все репетиции проходили в Пен-Куко, в кабинете эсквайра. Тут было слишком холодно, пока не установили дополнительные обогреватели. Здесь у нас была генеральная репетиция в четверг вечером. Вчера, то есть в пятницу, в пять часов после полудня, мы собрались опять в Пен-Куко и провели так называемый «прогон ролей».

— А сегодня днем перед спектаклем?

— Ратуша была закрыта. Около трех я зашел сюда, чтобы забросить кое-какую утварь. Дверь оказалась заперта, а ключ висел в условленном месте снаружи, как мы и договаривались с Диной.

— Вы обратили внимание на рояль?

— Обратил ли я внимание? Да. Да, обратил. Он стоял на том же месте, где и сейчас, с полоской ткани на крышке и цветочными горшками. Они с утра украсили его таким образом.

— Кто-нибудь еще заходил сюда в три часа, пока вы были здесь?

— Дайте подумать. Да, здесь была миссис Росс. Она принесла продукты. Она оставила их в одной из комнат за сценой.

— Как долго вы оба здесь находились?

— О, совсем недолго. Мы… поболтали пару минут и ушли.

— Вместе?

— Нет. Когда я ушел, миссис Росс еще раскладывала сандвичи на тарелки. Кстати, если вы хотите поесть, то угощайтесь. А под столом есть немного пива. Это я его принес, так что берите без колебаний.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Аллейн.

— Вовсе нет. На здоровье. Так на чем мы остановились? О да. Меня вызвали к больному, который живет неподалеку от Мортона, и я еще хотел заглянуть в местную больницу. Поэтому я был здесь недолго.

— Больше никто не заходил?

— Нет.

— А вечером кто пришел первым?

— Не знаю. Я пришел последним. У меня был срочный вызов в шесть часов. Когда я вернулся домой, моя жена не очень хорошо себя чувствовала. Я пришел только в половине седьмого. Дина Коупленд уже не надеялась, что я появлюсь, и страшно волновалась. Я думаю, она могла бы сказать вам, кто во сколько пришел. Бьюсь об заклад, она была здесь задолго до прибытия остальных актеров. Дина Коупленд. Это дочь ректора. Она постановщик пьесы.

— Да. Спасибо.

— Ну что ж, полагаю, я больше вам не нужен. О боже, почти два часа!

— Поздновато, не правда ли? Подозреваю, что мы проведем здесь всю ночь. Доктор Темплетт, мы не будем вас больше задерживать.

— Наверное, надо увезти тело. Вы хотите, чтобы я договорился насчет фургона?

— Да, будьте так добры.

— Я полагаю, что мне придется производить вскрытие?

— Да. Да, конечно.

— Пусть земля ей будет пухом. Бедная женщина. Ну что ж, доброй ночи или доброго утра… э-э… простите, я не расслышал вашего имени…

— Аллейн.

— Как, Родерик Аллейн?

— Да.

— Ей-богу, я читал вашу книгу о криминальных расследованиях. Чертовски здорово. Захватывающая тема, правда?

— Да, увлекательная.

— Но профессионалам здесь не до шуток.

— Да уж, это точно.

Доктор Темплетт пожал на прощание Аллейну руку, развернулся, чтобы уйти, и неожиданно резко остановился.

— Вот что я вам скажу, — произнес он, — я хотел бы посмотреть, как сработала эта штука.

— Да, конечно. Вы можете посмотреть.

Бэйли стоял около рояля с ярким фонарем в одной руке и каким-то прибором в другой. Томпсон стоял рядом со своим фотоаппаратом.

— Как дела, Бэйли? — спросил Аллейн.

— Закончили с корпусом, сэр. Успехи невелики. Кто-то вытер вокруг всю пыль. Возможно, нам удастся получить несколько отпечатков пальцев, хоть я в этом сомневаюсь. Такая же картина и с кольтом. Мы собираемся вытащить его.

— Хорошо. Действуйте осторожно. Не хотелось бы потерять отпечатки, если они там есть. Я подниму переднюю панель, а вы возьмете револьвер.

Бэйли просунул руку в перчатке внутрь инструмента.

— Я выну шкив из передней панели, сэр.

— Хорошо. Это даже лучше, чем развязывать шнур. Так мы сможем все лучше рассмотреть.

Фокс отодвинул боковые задвижки, и Аллейн поднял переднюю панель и положил ее набок.

— Смотрите, — сказал он, — такое впечатление, что на шелковую ткань была пролита вода. Шелк все еще слегка влажный. Вокруг центральной дыры.

— Кровь? — предположил доктор Темплетт.

— Нет. Крови немного. Это вода. Круглое пятно. Интересно. Ну что ж, давайте осмотрим механизм.

Кольт, поддерживаемый на конце ствола большим и указательным пальцами Бэйли и обвитый зеленым шнуром, предстал их взорам. Рукоятка была все еще прижата к колкам сзади. Аллейн взял вынутый шкив и поставил его на место.

— Боже праведный! — произнес доктор Темплетт.

— Какая изобретательность, не правда ли? — проговорил Аллейн. — Я думаю, нам надо сделать такой снимок, Томпсон.

— Кольт на предохранителе? — неожиданно спросил доктор Темплетт, отступив при этом немного в сторону.

— Да. Бэйли, вы разобрались с левой педалью?

Он нагнулся и нажал на педаль рукой. Деревянная рейка с расположенными на ней молоточками устремилась к струне. Зеленый шнур натянулся, проходя по маленьким шкивам.

— Вот как это было. Вы теперь видите, как сработал спусковой крючок.

— Здесь потребовалась исключительная ловкость рук, господин Аллейн, правильно? — спросил Фокс.

— Да, — согласился Аллейн. — Здесь работали ловкие и уверенные руки.

— О, это еще неизвестно, — сказал Темплетт. — На самом деле все до удивления просто. Единственная сложность состояла в том, чтобы провести шнурок через предохранитель, вокруг рукоятки и по верхнему шкиву. Это можно было сделать до того, как вставлять револьвер в рояль. Это гораздо проще, чем кажется.

— Похоже на то, о чем пишут в книгах, — с отвращением произнес Бэйли. — Кто-то попытался изобрести новый способ убийства. Глупо, по-моему.

— Роупер, что вы об этом думаете? — спросил Аллейн.

— Я думаю, сэр, — ответил сержант Роупер, — что все эти современные триллеры только портят наши криминальные элементы.

Доктор Темплетт громко расхохотался. Роупер покраснел и с упрямым видом уставился на стену.

— Что ты имеешь в виду, парень? — спросил Фокс, сидя на корточках и вглядываясь внутрь инструмента.

Томпсон, тихонько усмехаясь, отключил свой фонарь.

— Я хочу сказать, господин Фокс, — стал объяснять Роупер, — что их дурацкие головы забиваются разными идеями. То же относится и к фильмам. Особенно это касается молодых. Они бродят кругом, суют всюду свой нос и хотят, чтобы все их принимали за гангстеров. Взять хотя бы этот случай! Бьюсь об заклад, парень, который это сделал, позаимствовал идею из книги.

— Точно, Роупер, и, пожалуй, нам следует придерживаться этой точки зрения, — произнес доктор Темплетт.

Роупер не обратил внимания на слова доктора. Темплетт еще раз пожелал всем доброй ночи и удалился.

— Продолжайте, Роупер. Это хорошая мысль, — сказал Аллейн, когда дверь за доктором захлопнулась. — Как вы думаете, какого рода книги могли вдохновить на такой поступок?

— Может быть, одна из этих историй в картинках — с кусками шнуров, деревянными зубцами, зонтиками и тому подобным? — предположил Томпсон.

— Хит Робинсон? Да.

— Или, что более вероятно, — сказал Роупер, — одна из историй в тех дешевых изданиях комиксов, что можно купить у мальчишек на улицах и в магазине в Чиппинге. Я сам их в молодости частенько покупал. В них всегда есть один толстый парень и веселый парень, и веселый все время разыгрывает толстого. Кладет ему в штаны горячие крекеры и проделывает множество подобных штук. Я помню, как сам пытался подложить такой крекер под сиденье ректора на уроке богословия и какую он за это устроил мне взбучку.

— Видите, Фокс, — заметил Аллейн. — Та же мысль о розыгрыше.

— Что ж, — безрадостно произнес Фокс, — приступим к чтению дешевых комиксов, так, что ли?

— Как знать, Фокс. Вы обратили внимание на заднюю часть рояля, там, где полотнище было приколото? Там четыре дырочки в центре и по три в других местах. Теперь, пожалуйста, выньте кольт, и я взгляну на остальные приспособления. Я собираюсь еще раз осмотреть все помещения. С утра мы начнем опрашивать всех этих людей. Черт, кто же это может быть?

Раздался громкий стук дверь.

— Пойти посмотреть? — спросил сержант Роупер.

— Будьте добры.

Роупер с явной неохотой прошел по центральному проходу и распахнул дверь.

— Доброе утро, — произнес снаружи мужской голос. — Скажите, можно ли мне зайти на минутку? Здесь льет как из ведра, и потом, я хотел бы переговорить с…

— Боюсь, что нет, сэр, — сказал Роупер.

— Но я уверяю вас, что хочу увидеть представителя Скотленд-Ярда. Я приехал из Лондона, — жалобно продолжал незнакомец. — Мне действительно нужно. Я из «Ивнинг миррор». Он будет рад видеть меня. Это ведь, кажется…

— Да, да, вы правы, — громко и довольно нелюбезно проговорил Аллейн. — Роупер, можете впустить его.

Человек в мокром насквозь макинтоше и шляпе, с которой струилась вода, стремительно пронесся мимо Роупера, громко выкрикнул что-то восторженное и бросился к Аллейну с протянутой для приветствия рукой.

— Мне приятно видеть вас, — сказал Аллейн.

— Доброе утро, господин Батгейт, — сказал Фокс, — неужели это вы?

— Да! Вы только представьте себе! — согласился Найджел Батгейт. — Отлично, отлично, отлично! Я совсем не ожидал найти всю старую команду в полном составе. И Бэйли, и Томпсон тоже здесь. Видеть, как вы все вместе работаете, это все равно, что слышать согласованное звучание старых колоколов.

— Каким образом, черт побери, вы об этом пронюхали? — поинтересовался Аллейн.

— Джентльмен, который ведет рубрику рыночных и социальных новостей в «Чиппинг курьер», был сегодня среди зрителей и, как и подобает талантливому молодому журналисту, сразу же позвонил к нам в отдел новостей. Я в этот момент был в офисе, и вы не представляете, какую расторопность я проявил. И вот через четыре часа ваш покорный слуга уже здесь. Но, черт возьми, что же здесь все-таки произошло?

— Может быть, сержант Роупер выделит минуту, чтобы бросить вам пару костей. Я занят. Как поживаете?

— Великолепно. Анджела прислала бы вам привет, если бы знала, что я буду здесь. И ваш крестник тоже. Ему в понедельник будет три года.

— Спасибо, я помню, — ответил Аллейн. — Роупер, вы позволите господину Батгейту тихонько посидеть где-нибудь в углу? Я вернусь через несколько минут. Вы идете, Фокс?

Аллейн и Фокс поднялись на сцену, осмотрели павильон и исследовали кулисы.

— Нам придется пройтись здесь частым гребнем, — сказал Аллейн, — и будем искать бог знает что, как всегда. Похоже, у мисс Дины Коупленд было много причин для беспокойства. Декорации на скорую руку. Импровизированная рампа.

Он подошел к месту суфлера.

— Вот пьеса. «Витрины». Автор — Хант. Довольно хорошая комедия. Очень профессионально, — продолжал он, разглядывая текст, — со всеми необходимыми пометками. Велосипедный звонок. Видимо, дополнение к телефону на сцене. Давайте посмотрим, что там за кулисами.

Короткий ряд ступенек с каждой стороны от задника сцены привел их в узкую комнату, которая протянулась вдоль сцены.

— Приготовления миссис Росс к ужину, все выложено на стол. Ей-богу, Фокс, эти сандвичи на вид очень привлекательны.

— В этой корзине есть еще много, — добавил Фокс. — Доктор Темплетт сказал…

— И пиво под столом, — прошептал Аллейн. — Правильно, Фокс?

— Целый бочонок, — проговорил Фокс, глядя под стол. — Дорсетское бочковое пиво. Очень вкусное.

— Точно, — сказал Аллейн после небольшой паузы. — Это замечательно. А ну-ка!

Он наклонился и поднял что-то из коробки на полу.

— Половинка луковицы. В ваших сандвичах есть лук?

— Нет.

— В моем тоже нет. Луковица перепачкана мукой или чем-то подобным.

Он положил лук на стол и начал внимательно изучать тарелки с сандвичами.

— Только два вида, Фокс. Ветчина и латук с одной стороны и огурцы с другой. Ага, а вот поднос, приготовленный для чаепития на сцене. Никто ничего не ест. Подождите минутку.

Он поднял крышку пустого чайника и понюхал внутри.

— Похоже, что лук жил в чайнике. Странная причуда, не так ли? В этом есть что-то подозрительное. Продолжаем дальше.

Они осмотрели все актерские уборные. Их было по две с каждой стороны от комнаты отдыха.

— Мужчины справа, женщины слева, — сказал Аллейн.

Он проследовал в первую комнату слева, внимательно вглядываясь в висевший на стене черный сафьяновый костюм мисс Прентайс.

— Но я думаю, что потом мы все уладим. В любом случае, у меня есть незаполненный ордер на обыск. Так что все нормально. Проклятый лук, все руки пропахли. Судя по предметам туалета, это, должно быть, уборная двух старых дев.

— Судя по картинам, — сказал Фокс, — это обычный класс для изучения богословия.

— Да. Младенец Самуил. Что за следующей дверью? Ага, довольно кокетливые одежды. Это уборная мисс Дины Коупленд и миссис Росс. Мне кажется, доктор Темплетт был немного смущен, рассказывая о миссис Росс. Грим мисс Коупленд находится в картонной коробке, на которой написано ее имя. Грима использовано довольно много. Грим миссис Росс в совершенно новой лакированной жестяной коробочке и, судя по всему, куплен совсем недавно, из чего, вдохновленный глотком дорсетского, я заключаю, что мисс Коупленд может быть профессиональной актрисой, но миссис Росс, без сомнения, нет. В новой жестяной коробочке есть карточка. «Желаю удачи сегодня вечером. Б.» Подарок, однако! Интересно, кто такой Б. Теперь идем в уборную мужчин.

Они не обнаружили бы там ничего интересного, если б Аллейн не увидел твидовый пиджак.

— Это рабочий пиджак доктора, — сказал он. — Он пропитан запахом лекарств. Очевидно, этот черный пиджак иностранного производства. Я полагаю, в суматохе он не переоделся и ушел домой в костюме француза из комической оперы. Должно быть, он…

Аллейн резко замолчал. Фокс взглянул на него и увидел, что он, не отрываясь, разглядывает какой-то клочок бумаги.

— Вы что-то нашли, сэр?

— Посмотрите.

Это был листок тонкой гладкой голубой бумаги. Фокс прочитал несколько строчек, написанных заглавными буквами:

ВЫ ДОЛЖНЫ УЕХАТЬ ОТСЮДА.

ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ЧТО, ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО

НЕ СДЕЛАЕТЕ, ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ВЫ ЛЮБИТЕ,

ПОСТРАДАЕТ.

— Господин Аллейн, где вы это нашли?

— В бумажнике. В нагрудном кармане пиджака медицинского эксперта, — сказал Аллейн.

Он положил листок на стол, затем наклонился и понюхал его.

— Пахнет эвкалиптом, — произнес он через секунду.

Глава 11 Что рассказал Роупер

1

— Как-то неловко получается, — проворчал Фокс после непродолжительной паузы. Затем он повторил последнюю строчку записки: — «Человек, которого вы любите, пострадает». Интересно, кому это писали, женщине или мужчине?

— И то и другое одинаково возможно, — сказал Аллейн.

— Доктор — женатый человек, — вспомнил Фокс.

— Да. Кажется, его жена тяжело больна, не так ли? Возможно, это было написано для его любовницы, или, может быть, кто-то третий, кому угрожают, показал ему эту записку, чтобы посоветоваться.

— Или, может быть, он сам ее написал.

— Да, конечно, и это тоже возможно. Это может быть часть телеграммы, например. Или фраза, получившаяся во время игры, когда из ряда букв вам надо составить предложение. Но вряд ли он носил бы это, как говорится, ближе к сердцу, правда? Проклятье! Боюсь, Фокс, что нам предстоит раскопать какую-то отвратительную историю.

— Как вам показался доктор, господин Аллейн?

— Довольно взвинченный. Слишком беспокойный, чтобы произвести приятное впечатление. Говорил без умолку.

— Точно, — согласился Фокс.

— Нам придется заполнить ордер на обыск, — сказал Аллейн. — Интересно, он спохватится раньше, чем мы придем к нему с этим?

— Он будет производить вскрытие.

— Я знаю. В нашем присутствии. В любом случае, эта леди была убита выстрелом в голову. У нас есть оружие и есть пуля. Вскрытие вряд ли откроет для нас что-либо новое. Эй, Бэйли, что случилось?

Бэйли спустился по ступенькам со сцены.

— Я подумал, что лучше мне вам сказать, сэр. Этот парень, Роупер, опознал оружие. Господин Батгейт свозил его в участок, и они сверили номер.

— Где он сейчас?

— Там, в зале. — Бэйли не смог сдержать улыбки. — Кажется, он страшно гордится собой. Он хочет сам рассказать вам.

— Очень трогательно. Хорошо, Бэйли, я хочу, чтобы вы проверили эту бумагу на отпечатки пальцев. Сделайте это сразу же, хорошо? И когда закончите, положите ее между стеклами. И, Бэйли, сделай снимки чайника. Внутри и снаружи.

— Чайника, сэр?

— Да. А также половинки луковицы на столе. Смею сказать, что это абсолютно несущественно, но это странно, поэтому лучше не упустить ни одной мелочи.

Они вернулись в зал. Там стоял Роупер и разглядывал револьвер с таким выражением, какое обычно бывает у умных охотничьих собак.

— Итак, Роупер, — обратился к нему Аллейн, — мне сказали, что вы кое-что разузнали для нас.

— Да, сэр, это так. Я опознал это оружие, сэр.

— Итак, чье же оно?

— Я сказал себе, когда увидел его, — начал Роупер, — «я знаю тебя, мой друг, я держал тебя в руках». А затем я вспомнил. Это было шесть месяцев назад, когда мы проверяли права на владение огнестрельным оружием. С тех пор через мои руки прошли сотни различных видов оружия, так как у нас одно из самых благодатных мест для охоты, поэтому, я считаю, неудивительно, что я не опознал его с первого взгляда. Однако этот кольт с самого начала показался мне знакомым. Вы понимаете?

— Да, Роупер. Я прекрасно вас понимаю. Кто его владелец?

— Это оружие, сэр, автоматический кольт тридцать второго калибра, является собственностью Джоуслина Джернигэма, эсквайра из Пен-Куко.

— Вот как? — прошептал Аллейн.

— Мистер Батгейт отвез меня в участок, и мне понадобилось не больше пяти минут, чтобы просмотреть бумаги. Вы можете сами на них взглянуть, сэр, и…

— Я обязательно это сделаю. А теперь, Роупер, не могли бы вы дать мне несколько ответов? Коротких и по существу. Когда вы видели этот револьвер? Можете назвать дату?

— Все это записано здесь! — победно выкрикнул сержант Роупер. — Тридцать первого мая текущего года.

— Где это было?

— В кабинете, в Пен-Куко. Это комната в самом конце западного крыла, окна которой выходят на долину.

— Кто показывал его вам?

— Сам эсквайр. Мы проверили все оружие в оружейной комнате — там его достаточно много, — а затем эсквайр провел меня в свой кабинет, сказав: «Есть еще», — и положил руки на деревянную коробку, лежавшую на столе, а затем откинул крышку. Там был этот смертоносный шедевр, лежавший на боку, и была надпись большими печатными буквами: «ЗАРЯЖЕН». «Все нормально, — сказал господин Джернигэм, увидев, что я отступил немного в сторону, когда он вынул кольт из коробки. — Он поставлен на предохранитель». И потом показал мне. И сказал: «Он прошел со мной всю войну, и в нем еще осталась половина обоймы. Я выстрелил из него всего дважды, а потом был ранен, вернулся на родину и с тех пор так его и храню. Пусть будет известно, что в Пен-Куко есть заряженное автоматическое оружие, ожидающее всех, кто захочет там быть незваным гостем». В то время у нас в округе были случаи воровства, похожие на тот, что произошел сейчас. Эсквайр сказал мне, что это оружие двадцать лет пролежало в коробке.

— Коробка была заперта?

— Нет, сэр. Но он сказал, что все горничные предупреждены об этом.

— Кто-нибудь еще был в это время в комнате?

— Да, сэр. Господин Генри был там, и мисс Прентайс тихо сидела у камина и улыбалась своей обычной кошачьей улыбкой.

— Вы не любите мисс Прентайс?

— Да нет, мне все равно. Но моя жена говорит, что она хитрая. Моя жена посещает Женский институт, а мисс Прентайс является его президентом.

— Понятно. Ходят ли какие-нибудь сплетни о мисс Прентайс?

Роупер просто расцвел. Он положил свои руки на ремень классическим жестом полицейского. Затем он, видимо, вспомнил, что находится в обществе более высоких чинов, и принял позу предупредительного внимания.

— Ай! — воскликнул он. — Сплетен полно, сэр. Видите ли, мисс Прентайс приехала сюда три года назад, когда умерла миссис Джернигэм. Мне кажется, что последняя миссис Джернигэм была самой приятной леди в этой части Дорсета. Она родилась и воспитывалась в Дорсете и была истинной леди. Мисс Прентайс лишь наполовину Джернигэм, можно сказать, чужестранка, и не знает здешних обычаев. Миссис Джернигэм были рады везде, в коттеджах и больших домах, и куда бы она ни пришла, она везде была сама собой. Никогда не задавала вопросов, а если и делала это, то очень мило, и не совала нос в чужие дела. А сейчас люди говорят, что мисс Прентайс — это совсем другое дело. Хитрая. Кругом вносит смуту или, во всяком случае, пытается. Вот так! — Роупер провел ладонью по лицу. — А как эта старая дева бегает за ректором! Моя жена говорит… ну, моя жена очень открытая женщина, она воспитывалась на ферме…

Аллейн постарался не концентрировать свое внимание на описании замечательных качеств миссис Роупер и дал себе короткую передышку. Тем временем Роупер продолжал:

— До приезда сюда мисс Прентайс все в своих руках держала мисс Кампанула. Она была дуэньей ректора. Но я полагаю, она стала терять свою власть с тех пор, как появилась вторая леди со своими вкрадчивыми ужимками.

— Как же они обе ладили?

— Их было водой не разлить, — сказал Роупер. — Моя жена говорит, они слишком много знали друг о друге, чтобы вести себя как-нибудь иначе. Кухарка из Ред-хауса считает, что мисс Кампанула страшно завидовала мисс Прентайс, однако была ей не ровня, потому что относилась к тому типу женщин, которые выставляют свой гнев на всеобщее обозрение и открыто бушуют, а такие, как мисс Прентайс, с их лисьими повадками, спокойно делают свое дело. Кухарка сказала моей жене, что покойница с каждым днем теряла свои позиции и была на грани отчаяния.

— Что значит — теряла позиции?

— С ректором.

— Бог мой, — прошептал Аллейн, — сколько беспокойства для ректора.

— Думаю, — продолжал Роупер, — он обычный парень, ректор, но он наш человек и подходит нам. Его отец и дед были ректорами, и он знает наши обычаи.

— Именно так, Роупер, — сказал Аллейн и закурил.

— Но ему попались эти две леди, и просто чудо, что ни одна из них до сих пор не прибрала его к рукам. Похоже, он ведет с ними беседы о Господе, но я много раз видел его затравленный взгляд.

— Понятно, — сказал Аллейн. — Как вы считаете, известно ли другим местным жителям, что господин Джернигэм хранил в своем кабинете заряженный автоматический кольт?

— Пожалуй, да, сэр. Но позволю себе такую вольность сказать, что эсквайр никогда бы этого не сделал. Да, господин Джернигэм вспыльчивый, но я поспорю на последний пенс, что он не убийца. Вспылит и через минуту забывает об этом. Очень открытый. Господин Генри не такой, он более серьезный. Очень милый молодой человек, но немного скрытный. Никогда не знаешь, о чем он думает. Однако у него нет необходимости убивать кого-то, и даже если бы она была, он не стал бы этого делать.

— Кто такая миссис Росс из Дак-коттеджа, Клаудифолд?

— Чужая в этих краях. Приехала сюда только в апреле.

Глаза у Роупера загорелись.

— Молодая? — спросил Аллейн.

— Не могу сказать, что очень молодая. Худая. Светлые волосы, очень изящная и аккуратная. Она одевается не так, как многие другие леди. Похожа на женщин из фильмов, только немного попроще. Элегантная. Она не носит ярких платьев, но вы ее всегда заметите.

Роупер помолчал немного, прежде чем продолжить свои неосознанные, но чисто мужские признания.

— Конечно не мне судить, — сказал он наконец, — но в ней есть то, что инстинктивно чувствует каждый парень.

На мгновение стало тихо. Пятеро мужчин внимательно смотрели на Роупера.

— Во всяком случае, доктор Темплетт уж точно, — произнес он наконец.

— О, — сказал Аллейн. — Еще одна местная сплетня?

— Это все женщины. Вы же их знаете, сэр. Обсуждают все тщательнейшим образом. А также ходит много разговоров по поводу миссис Темплетт. Она ведь инвалид.

— Да, я слышал. Итак, мы поговорили обо всех участниках пьесы, кроме мисс Коупленд.

— Мисс Дина? Она будет иметь успех, я в этом не сомневаюсь. Все ее усилия по подготовке этого представления были сведены на нет, как говорится, в мгновение ока. Но, однако, за ней ухаживают, и, думаю, поэтому ей будет легче прийти в себя. После того как произошла эта трагедия, все видели, как господин Генри держал ее за руки и смотрел на нее. Они прекрасно подходят друг другу, и мы все надеемся услышать вскоре, что это решенное дело. Моя жена говорит, что она будет для мисс Прентайс как бельмо на глазу.

— Почему же, скажите на милость?

— Она не допустит, чтобы в Пен-Куко появилась еще одна леди. Я заметил, с какой тревогой она на них смотрела, даже когда перед нею лежала покойница. Ей повезло, что это была не она. Ей следовало бы благодарить Создателя, что она все еще здесь и может продолжать и дальше мутить воду.

— Похоже, — сказал Найджел, — что мисс Прентайс — очень неприятная особа. Может, ее больной палец — блеф, и это она подстроила все для своей подруги?

— Доктор Темплетт сказал, господин Батгейт, — ответил Фокс, — что это не блеф. Он сказал, она до последнего момента настаивала, что будет играть на рояле.

— Это верно, сэр, — подтвердил Роупер. — Я был в этот момент за кулисами и все видел. Мисс Прентайс заливалась слезами, а на ее палец было страшно смотреть, и мисс Дина говорила ей, что она испортит грим на лице, а доктор говорил: «Я категорически запрещаю. Ваш палец в ужасном состоянии, и если бы сегодня вы не принимали участия в спектакле, — сказал он, — я вскрыл бы нарыв». Да, он, доктор, пригрозил ей ножом. Господин Генри сказал: «Вы внесете смятение в душу восторженного господина Невина». Ее музыку сочинил парень с тем именем, что написано в программках. «Я знаю, как тебе больно, — сказал господин Генри, — потому что ты плачешь». Но нет, она продолжала настаивать на своем, пока мисс Дина не привела своего отца. «Прошу вас, — сказал он, — мы все понимаем, что вы чувствуете, но бывают моменты, когда великодушие лучше, чем героизм». Она посмотрела на ректора и потом сказала: «Раз вы так говорите, отец…» — и тут как тут мисс Кампанула: «Итак, кто поедет за моими нотами? Где Гибсон?» Так зовут ее шофера. Таким образом мисс Прентайс сдалась, хотя и очень неохотно.

— Очень живая картина соперничества, правда? — сказал Аллейн. — Итак, вот и предыстория этого события. Уже скоро три часа. Я думаю, Фокс, мы не будем ждать наступления утра. Что ж, будет еще одна бессонная ночь. Это место должно быть тщательно осмотрено, и похоже, завтра у нас тоже будет тяжелый день. Если вы хотите, Роупер, то ложитесь спать. Кто-нибудь сможет сменить нас в семь часов.

— Вы будете обыскивать помещения, сэр?

— Да.

— Если вы не против, мне кажется, я мог бы помочь.

— Конечно. Фокс, вы и Томпсон должны убедиться, что мы ничего не пропустили в актерских уборных и комнате отдыха. Бэйли, вы можете взять Роупера с собой на сцену. Просмотрите внимательно каждый дюйм. Я займусь залом и, если закончу раньше, присоединюсь к вам.

— Вы собираетесь искать что-то определенное? — спросил Найджел.

— Нет, займусь мелочами. Например, поищу детали от «Игрушки для бездельников». Или водяной пистолет.

— А также не будем забывать о детских комиксах, которые могут валяться где-нибудь поблизости, — добавил Фокс.

— Бедняжки! — вздохнул Найджел. — Назад, в детство. Здесь есть телефон?

— В одной из уборных, — ответил Аллейн. — Но надо звонить через коммутатор.

— Тогда я позвоню в офис из кафе. Я тем временем могу написать целый рассказ.

Он вынул свой блокнот и расположился на сцене за столом.

Полицейское расследование — это в основном глупое занятие. Нет ничего более утомительного, чем поиск каких-то неизвестных предметов. Половина жизни детектива уходит на то, чтобы внимательно рассматривать множество скучных вещиц и, не найдя ничего интересного, возвращать их на место. Аллейн начал свое тщательнейшее исследование от входной двери ратуши. Он полз медленно, как черепаха, по пыльному полу между рядами скамеек. Он был весь в грязи, озяб и поминутно чихал от пыли. Он не мог позволить себе отвлечься и подумать о своих личных делах, о чем-нибудь приятном, о предстоящей свадьбе и о том, что в последнее время он был действительно очень счастлив. Потому что именно в тот момент, когда мысли детектива отвлекаются от того дела, над которым он сейчас работает, он упускает тот единственный нужный знак, который волею судьбы оставлен на его пути. Время от времени те, кто был на сцене, слышали тонкое посвистывание. Не умолкая, жужжал голос Роупера. Через равные промежутки часы на церкви обозначали течение времени. Мисс Кампанула, постепенно коченевшая, тихонько лежала за красной байковой ширмой, и Найджел Батгейт описывал ее уход умелым журналистским языком.

Аллейн осмотрел все скамьи и стулья и, включив электрический фонарик, опустился на пол в углу. Через некоторое время он издал тихое восклицание. Найджел оторвался от своих записей, и Бэйли, державший в руках оторванное сиденье стула, заслонил глаза от света и стал внимательно вглядываться туда, где был Аллейн.

Аллейн теперь стоял слева от сцены. Он держал большим и указательным пальцем маленький яркий предмет. Рука его была в перчатке. Одна его бровь удивленно поднялась, а губы сморщились в беззвучном свисте.

— Есть улов, сэр? — спросил Бэйли.

— Да, Бэйли, я думаю, есть. — Он подошел к роялю. — Смотрите.

Бэйли и Найджел приблизились к рампе. Яркий предмет, который Аллейн держал в руке, был детским водяным пистолетом.

2

— Как вы и сказали, Батгейт, — назад, в детство.

— Что это значит, сэр? — спросил Бэйли.

— Кажется, это подтверждает одну из наших гипотез, — сказал Аллейн. — Я нашел его в каком-то шкафчике под сценой. Его затолкали в темный угол, но на нем почти нет пыли. Все остальное в этом шкафчике просто пропитано грязью. Посмотрите на рукоятку, Бэйли. Вы видите эту свежую царапину? Это первоклассный водяной пистолет, не так ли? И нажимаешь не на какую-нибудь резиновую грушу, а на настоящий спусковой крючок. Фокс!

Фокс и Томпсон появились из комнаты отдыха. Аллейн подошел к небольшому столику, на котором Бэйли разложил остальные вещественные доказательства, поднял материю, которой они были прикрыты, и положил свою находку рядом с кольтом.

— Длина одна и та же, с точностью до десятых долей дюйма, — сказал он. — И отметина на рукоятке кольта очень похожа на отметину на рукоятке водяного пистолета. Я думаю, в этом месте он был зажат между стальными колками там, где натягиваются струны.

— Но черт побери, — произнес Найджел, — какое же у этого всего объяснение?

Аллейн снял перчатки и полез в карман за портсигаром.

— Где Роупер?

— Сейчас подойдет, сэр, — сказал Бэйли, — с новым набором воспоминаний. Его начальнику следует выдавать затычку для этого парня.

— Странное обстоятельство, — проникновенно сказал Фокс.

— Я думаю, Бэйли, — сказал Аллейн, — вы были правы, когда говорили, что эта смертоносная ловушка в рояле была слишком тщательно продумана, чтобы в это можно было поверить. Только в книгах можно встретить столь причудливое убийство. Здесь налицо все характерные признаки мины-ловушки и розыгрыша. Трудно все-таки поверить, что какой-то человек, мужчина или женщина, как уже сказал Бэйли, стал бы обдумывать убийство такого плана. Но что, если человек, с идеей убийства в сердце, наткнулся на эту ловушку, на этот водяной пистолет, целящийся через дыру в этой рваной шелковой тряпке? Что, если этот потенциальный убийца подумал о замене водяного пистолета на кольт? Тогда все не кажется притянутым за уши, не так ли? И еще — здесь есть некоторые преимущества. Убийца может отстраниться от своей жертвы и от самого преступления. Основная работа была уже сделана. Все, что оставалось убийце, это вынуть водяной пистолет, втиснуть на его место кольт и обвязать свободный конец шнура вокруг рукоятки. Он воспользовался чужой идеей.

— Убийце надо было убедиться, что длина кольта совпадает с длиной пистолета, — сказал Фокс.

— Он мог измерить пистолет.

— А потом пойти домой и сравнить со своим кольтом?

— Или чьим-то чужим кольтом, — добавил Бэйли.

— Один из первых пунктов, который мы должны прояснить, — сказал Аллейн, — возможность доступа к военному сувениру Джернигэма. Роупер сказал, что, по его мнению, все об этом знают и, по-видимому, он предназначен для обороны от возможных грабителей. Они все репетировали в кабинете. Они были там вчера вечером, то есть, я имею в виду, в пятницу вечером. Сегодня же воскресенье.

— Если бы доктор Темплетт узнал револьвер, — заметил Фокс, — он не сказал бы.

— Он этого и не сделал.

Задняя дверь хлопнула, и из комнаты отдыха донесся топот сапог.

— Это Роупер, — сказал Фокс.

— Роупер! — позвал Аллейн.

— Да, сэр?

— Идите сюда.

Было слышно, как сержант Роупер споткнулся о ступеньку. Наконец он появился на сцене.

— Идите сюда и взгляните вот на это.

— Конечно, сэр.

Роупер положил ладонь на край сцены и с оглушительным шумом спрыгнул на пол. С многозначительным видом он приблизился к столу и принялся созерцать водяной пистолет.

— Вам знакомо это? — спросил Аллейн.

Роупер протянул руку.

— Не дотрагивайтесь! — резко одернул его Аллейн.

— Ш-ш-ш! — произнесли одновременно Фокс и Бэйли.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Роупер. — Увидев эту пустячную игрушку и узнав ее в мгновение ока, у меня был естественный порыв, как говорится…

— Вы должны научиться подавлять свои естественные порывы, если хотите стать настоящим детективом, — сказал Аллейн. — Чей это водяной пистолет?

— Обратите внимание, — предупреждающе произнес Роупер, — в нашем округе может быть два пистолета такого типа. Или больше. Я не могу присягнуть, что их не больше двух. Но если отбросить эту случайную возможность, я думаю, что могу определить его владельца. И учитывая, что он имел наглость выстрелить в меня из него около гостиницы, когда я был в униформе…

— Роупер, — произнес Аллейн. — До рассвета осталось всего три часа. Не стоит растягивать вводную часть до восхода солнца. Кому принадлежит этот водяной пистолет?

— Джорджу Биггинсу, — ответил Роупер.

Глава 12 Еще виньетки

1

В двенадцать часов машина Скотленд-Ярда высадила Аллейна и Фокса возле гостиницы.

Дождь кончился, но было промозгло, тоскливо и так облачно, что казалось невероятным, что в долине уже утро.

Бэйли и Томпсон уехали в Лондон. Аллейн внимательно смотрел на задние фонари машины, пока Фокс барабанил в парадную дверь гостиницы.

— Там внутри кто-то ходит, — проворчал он через некоторое время. — Идут открывать.

Это был мальчик из прислуги, весь взъерошенный, с испуганным взглядом. От него разило пивом. Аллейн подумал, что именно так ранним утром выглядят все мальчики во всех гостиницах земного шара.

— Доброе утро, — сказал Аллейн. — Вы можете предоставить нам комнаты на день или два и завтрак через час? Сюда едет еще один наш человек.

— Я спра-а-шу миссис, — ответил мальчик. Он поглазел на них, поморгал и пошел по коридору. Было слышно, как он крикнул ломающимся юношеским голоском: — Миссис! Сыщики из Лондона! Кажется, из-за убийства мисс Кампанула! Миссис Пи-и-ич! Миссис!

— Слышно на всю округу, — заметил Аллейн.

2

В семь часов утра Генри внезапно проснулся. Некоторое время он тихо лежал, стараясь вспомнить, почему этот день не будет таким, как многие предыдущие. И он вспомнил. Он с точностью представил себе женский затылок и шею в темныхблестящих полосках крови. Он увидел ноты, измятые, прижатые головой к клавишам рояля. И тут же — горшки с геранью на старом черном рояле.

Некоторое время он не мог думать ни о чем другом. Он вновь и вновь вызывал в памяти эту голову, шею, тетрадь с нотами и эти глупые зеленые листья. Затем он словно заново почувствовал в своих руках холодные пальцы Дины. Он постарался удержать это воспоминание, крепко сжав руки, и Дина полностью завладела его мыслями.

— Если бы убитой оказалась Элеонора, пришел бы конец всем нашим неприятностям, — произнес он вслух.

Он пришел в ужас и попытался отогнать эту мысль, но она постоянно возвращалась, и в конце концов он подумал: «Глупо притворяться. Я действительно хотел бы, чтобы это была Элеонора». Он начал вспоминать все, что произошло после смерти Идрис Кампанула. Как его отец подошел к суперинтенданту Блэндишу с торжественным и одновременно смешным выражением на лице. Он вспомнил объяснения доктора Темплетта и вопли мисс Прентайс, которые страшно всех раздражали. Он вспомнил, что, посмотрев на господина Коупленда, заметил, как двигаются его губы, и с трудом сообразил, что ректор читал молитву. Он вспомнил миссис Росс, которая не произнесла почти ни слова, и то, как она и доктор Темплетт разговаривали друг с другом. И опять его мысли вернулись к Дине. Он проводил ее и ее отца до дома и на пороге открыто поцеловал Дину, и, кажется, ректор едва ли обратил на это внимание. Затем, по дороге в Пен-Куко, эсквайр еще раз напомнил, что в отсутствие сэра Джорджа Диллингтона является главным констеблем, и с важным видом рассуждал о происшествии, повторял снова и снова, что Генри должен считать все, что он услышал, конфиденциальной информацией, и с гордостью вспоминал, как, вместе с Блэндишем, он принял решение позвонить в Скотленд-Ярд. Когда наконец они вошли в дом, Элеонора упала в обморок, и эсквайр силой пытался влить ей в горло немного бренди, но у него при этом так дрожала рука, что он чуть не задушил ее. Они помогли ей дойти до своей комнаты, и Джоуслин в нервном усердии нечаянно ударил по перевязанному пальцу кузины, так что она взвыла от боли. Генри с отцом выпили бренди в столовой, причем Джоуслин не переставал говорить о возложенной на него ответственности.

Внезапно Генри похолодел. Постепенно, шаг за шагом, он подошел к самому страшному воспоминанию о прошлом вечере, которое он инстинктивно отдалял с первого момента пробуждения.

Это было воспоминание о том, как Джоуслин сказал ему, что на правах исполняющего обязанности главного констебля он заглянул в дыру в шелковой ткани и заметил блеск огнестрельного оружия.

— Револьвер, — сказал ему Джоуслин, — или какой-нибудь другой автоматический пистолет.

В тот момент Генри подумал о коробке в кабинете отца. Он уговорил отца побыстрее лечь спать, но когда остался один, то побоялся идти в кабинет и открывать крышку коробки. Но теперь он знал, что должен сделать это. Быстро, пока не встали слуги. Он вскочил с постели, натянул одежду и начал осторожно спускаться по лестнице. В холле был электрический фонарь. Он нашел его, включил и быстро добрался до кабинета.

Коробка была пуста. На дне ее осталась лишь бумажка, на которой крупными печатными буквами было написано: «ЗАРЯЖЕН».

Генри, охваченный паникой, выбежал из кабинета и через минуту уже что есть сил колотил в дверь спальни отца.

3

Селия Росс проснулась уже очень давно. Она все спрашивала себя, можно ли ей позвонить доктору Темплетту или, наоборот, было бы слишком неосторожно вступать сейчас с ним в контакт. Она знала, что телефон частенько звонил у него задолго до восьми часов утра, а он спал достаточно далеко от комнаты своей жены, чтобы эти звонки не беспокоили ее. Миссис Росс хотела спросить его, что он сделал с тем анонимным письмом. Она знала, что он положил его в бумажник, который всегда держал в нагрудном кармане пиджака, вспомнила, как после этого ужасного происшествия он не переоделся и ушел домой в костюме французского посла, и страшно перепугалась, что это письмо все еще находится в клубе. Доктор очень забывчив и беспечен в отношении подобных вещей, однажды он оставил одно из ее писем на своем туалетном столике и вспомнил об этом только днем, когда уже ушел из дома.

Она понятия не имела, что будет делать полиция. У миссис Росс, благодаря прочитанным ею детективным романам, было смутное представление о том, что полиции не разрешалось обыскивать частные дома без специального разрешения. Но имело ли это отношение к общественному месту? Ну конечно, раз тело убитой в ратуше, то они там все осмотрят. Что они подумают, если найдут письмо? Она захотела предупредить доктора Темплетта, чтобы у него на этот случай был готов ответ.

«Но он сам был официальным лицом».

«И почти наверняка он сам вспомнил про письмо».

«Не лучше ли будет утверждать, что автором письма был кто-то другой… даже его жена, например? Кто угодно, кроме этих двух женщин».

Ее мысли перескакивали с одного на другое, и ей становилось все страшнее.

«Может, если он рано ушел…»

«Может, нужно было позвонить час назад».

Она включила лампу на ночном столике и посмотрела на часы. Было пять минут восьмого.

«Может, уже слишком поздно».

В панике она схватила телефон и набрала номер.

4

Из-за боли в пальце мисс Прентайс не спала всю ночь, но она вряд ли уснула бы, даже если бы боль не пульсировала всю ночь. Ей не давали спать ее мысли, быстро сменявшие одна другую и переплетавшиеся между собой, — мысли о ректоре, о ней самой и о Идрис Кампанула, которой уже не было в живых. Она думала о многом: о том, как, когда она только приехала в Пен-Куко, они с Идрис стали большими друзьями и делились самыми сокровенными тайнами, как школьницы-подружки. Она вспомнила все восхитительные разговоры, которые были у них, — разговоры, полные волнующих сплетен о жизни других жителей деревни и даже графства. Теперь не с кем будет поговорить, не с кем обсудить те или иные события или людей, никто не сможет заменить старую Идрис. Так они дружили, пока Идрис не начала завидовать. Только этим мисс Прентайс могла объяснить возникшие между ними разногласия: Идрис стала завидовать все возраставшему влиянию своей подруги в деревне и в делах церкви.

Она еще не думала о господине Коупленде. Воспоминания о том, что он говорил ей на исповеди, должны быть преданы забвению, как и воспоминание об ужасном коварстве Идрис.

Нет. Лучше вспоминать дни их былой дружбы и думать о завещании Идрис. Это было очень простое завещание. Много господину Коупленду, немного какому-то двоюродному племяннику и семь тысяч самой Элеоноре. Идрис как-то сказала, что до приезда Элеоноры у нее никогда не было настоящего друга и что если она умрет первой, то будет счастлива перед смертью думать, что кое-что оставила на память подруге. Элеонора помнила, каким покровительственным тоном были произнесены эти слова.

Но правда была в том, что если бы у нее были эти деньги, она не была бы больше так зависима от Джоуслина.

Господин Коупленд станет очень состоятельным, так как Идрис была крайне богатой женщиной.

Дина — его наследница.

Раньше она никогда не задумывалась над этим. Теперь, как ни старайся, не сыщешь причины, чтобы Генри и Дина не могли пожениться.

Если бы она быстро отказалась от своей оппозиции, до того, как стало известно о завещании, — может, это показалось бы всем добрым и великодушным? Если бы только она могла подавить в себе воспоминание об этой сцене в пятницу после полудня. Безвольная фигура Дины в объятиях Генри, от восторга забывшего обо всем на свете. От этого Элеонора чуть не потеряла рассудок. Как можно взять назад все те слова, которые она говорила тогда, прежде чем развернуться и убежать, стараясь спасти себя от агонии? Но если Дина выйдет замуж за Генри, ее отец станет очень одиноким. Богатый одинокий мужчина пятидесяти лет, слишком добропорядочный и величественный, чтобы искать себе молодую жену! Именно тогда!

Тогда! Тогда!

Звон колокола, призывавшего прихожан на восьмичасовую службу, пробудил ее от радужных планов. Она поднялась, оделась и вышла из дома в темное осеннее утро.

5

Ректор в семь часов утра был уже на ногах. Сегодня воскресенье, и через час он должен быть в церкви. Он поспешно оделся, не в состоянии больше лежать и думать о событиях прошедшей ночи. У него в голове проносились всевозможные воспоминания, и в них присутствовала женщина, которая была убита и превращала воспоминания в ночной кошмар. У него было такое чувство, будто на нем лежит несмываемое пятно вины, и он никогда не избавится от этих ужасных видений. Его мысли были хаотичны, и он с трудом их контролировал.

Задолго до того, как зазвонил колокол, он тихонько выбрался из дома и отправился, как он делал это каждое воскресенье в течение двадцати лет, вниз по подъездной дорожке, через ореховую аллею, и затем поднялся по ступенькам, ведущим во двор церкви.

Оказавшись совсем один в церкви, он упал на колени и начал читать молитву.

6

Где-то далеко стучали в дверь. Бум, бум, бум. Должно быть, старая Идрис выбивает из инструмента эту проклятую мрачную мелодию. Блэндишу не следовало запирать Элеонору внутри рояля. Как исполняющий обязанности главного констебля, я возражаю против подобных вещей. Это вам не крикет. Выпустите ее! Если она начнет стучать громче, все кругом разлетится на куски, и тогда не придется обращаться в Скотленд-Ярд. Бум, бум…

Эсквайр проснулся с натянутыми до предела нервами.

— Кто-о-о?

— Отец, это я, Генри! Я хочу поговорить с тобой.

7

Когда Дина услышала, что ее отец вышел из дома гораздо раньше обычного, она поняла, что он не спал, чувствуя себя несчастным, и сейчас он пойдет в церковь и будет молиться. Она надеялась, что он не забыл надеть под сутану шерстяной кардиган: чаще всего он подхватывал простуду именно в церкви. Она почувствовала вчера вечером, что для них обоих наступили трудные времена. По какой-то необъяснимой причине он уже начал обвинять себя в этой трагедии, говоря, что как приходской священник проявил слабость и нерешительность и был недостаточно усерден в выполнении своих прямых обязанностей.

Дина была не способна понять размышления своего отца и с замиранием сердца спросила его, подозревал ли он в ком-либо убийцу мисс Кампанула. Это было вчера вечером, когда они пришли домой, и воспоминание о поцелуе Генри придало ей сил.

— Папа, ты уверен, что знаешь?..

— Ты не должна спрашивать меня, дорогая.

А затем она догадалась, что он думал об исповеди. Что же такое сказала ему в пятницу Идрис Кампанула? Что сказала ему Элеонора Прентайс? Что-то очень сильно огорчило его, Дина была в этом уверена. Что ж, одна из них покинула этот мир и больше не будет сеять раздоры. Бесполезно жалеть. Дине не было жаль, ей было только страшно, при каждом воспоминании о мертвом теле ее сердце наполнялось ужасом. Это была первая смерть, которую она видела так близко.

Конечно, для всех было очевидно: ловушка была подстроена Элеоноре Прентайс. Отец должен это понимать. Тогда у кого же был мотив для убийства Элеоноры?

Похолодев от ужаса, Дина села на кровати. Она вспомнила о той встрече на дороге, в пятницу после полудня, те слова, что сказала тогда Элеонора, и то, что ответил ей Генри.

«Если она расскажет им, что он говорил, — подумала Дина, — они решат, что у Генри был мотив».

И она попыталась послать Генри мысленное предупреждение.

Но Генри в этот самый момент барабанил в дверь спальни своего отца, и его возбужденное сознание не восприняло предупреждающих сигналов Дины. Но в этом не было большой необходимости, так как он уже был напуган.

8

Доктор Темплетт мирно спал глубоким сном, когда у его кровати зазвонил телефон. Тотчас же, с точностью движений, выработанной путем долгой практики, он в полумраке дотянулся до телефонной трубки.

— Доктор Темплетт слушает, — произнес он, как всегда, когда телефон звонил чересчур рано. Он подумал, что, возможно, у молодой миссис Картрайт уже начались роды.

Но это была Селия Росс.

— Билли! Билли, письмо у тебя?

— Что?..

Он все еще продолжал лежать, прижимая трубку к уху и слушая тяжелые удары своего сердца.

— Билли! Ты меня слышишь?

— Да, — сказал он, — да. Все в порядке. Не стоит волноваться. Я загляну сегодня.

— Пожалуйста, бога ради.

— Хорошо. До свидания.

Он повесил трубку и лежал, глядя в потолок. Что же он сделал с этим письмом?

Глава 13 В субботу утром

1

Аллейн и Фокс завтракали, а Найджел еще спал, когда в комнату вошел суперинтендант Блэндиш.

— Должно быть, вы уже стали сомневаться, есть ли в полицейском участке Грейт-Чиппинга еще кто-нибудь, кроме этой тараторки Роупера, — сказал он, пожимая им руки. — Мне очень жаль, что я не смог вчера уделить вам должного внимания. Но зато нам с вами теперь есть где разгуляться, особенно в связи с этим происшествием в Мортон-парке.

— Чертовски не повезло. Два таких серьезных случая одновременно, — ответил Аллейн. — Я понимаю, вам, конечно, хотелось бы самому заниматься расследованием. Вы уже завтракали?

— Ни крошки не было во рту с шести часов вчерашнего вечера.

Аллейн выглянул в дверь и крикнул:

— Миссис Пич! Еще одну яичницу с ветчиной, если вам не трудно.

— Что ж, не откажусь, — сказал Блэндиш и сел. — Я также не буду отрицать, что мне самому хотелось бы расследовать этот случай. Но, как говорится, беда не приходит одна.

— Вы правы, — согласился Фокс. — У нас в Скотленд-Ярде то же самое. Хотя в последнее время было довольно спокойно, не так ли, господин Аллейн?

Блэндиш хихикнул.

— Похоже, теперь нам придется расплачиваться за былое спокойствие, — сказал он. — Что ж, господин Аллейн, нам будет очень полезно посмотреть, как вы работаете. И, само собой, мы изо всех сил постараемся помочь вам.

— Спасибо, — сказал Аллейн. — Нам понадобится помощь. Случай необычайно странный. Вы ведь были в числе зрителей?

— Да, и честное слово, я испугался. Казалось, что ратуша взорвалась. Старый рояль гудел бог знает как долго. Даю слово, мне пришлось призвать всю свою выдержку, чтобы не заглянуть под крышку рояля до отъезда в Мор-тон. «Но нет, — подумал я, — раз ты передаешь это дело другим, то лучше тебе не вмешиваться».

— Необычайная предусмотрительность. Мы вам очень признательны, не так ли, Фокс? Я думаю, ваш словоохотливый сержант обо всем уже доложил?

Блэндиш состроил выразительную гримасу.

— Мне удалось заставить его заткнуться после второго сольного выступления, — сказал он. — Роупер хочет участвовать в расследовании. Но он довольно своеобразно мыслит, поэтому мне хотелось бы услышать ваш отчет.

Пока Блэндиш поглощал яичницу, Аллейн поведал ему о том, что происходило в ратуше ночью. Он дошел до того момента, когда в кармане пиджака доктора Темплетта была обнаружена записка. Блэндиш отложил в сторону нож и вилку и в изумлении уставился на инспектора.

— Невероятно! — воскликнул он.

— Я знаю.

— Черт возьми, — проговорил Блэндиш. — Я хочу сказать, это очень щекотливая ситуация.

— Да.

— Если говорить напрямик, господин Аллейн, это чертовски щекотливая ситуация.

— Так и есть.

— О боже, теперь мне уже почти и не жаль, что не я расследую этот случай. Возможно, все это пустяки, но, конечно, на это нельзя не обратить внимания. Мыс доктором приятели, затрудняюсь сказать, с каких пор.

— Он вам нравится?

— Нравится ли он мне? Что ж, пожалуй, да. Думаю, да. Мы всегда с ним прекрасно ладили, с удовольствием общались, знаете ли. Да, я… ну, я привык к нему.

— Вы, наверное, понимаете, о чем мы хотим вас спросить. В делах такого рода нам приходится обращать внимание на местные сплетни.

Аллейн прошел в дальний угол комнаты, взял свой портфель и вынул оттуда найденную записку. Она лежала, разглаженная, между стеклышками, скрепленными между собой клейкой бумагой. На уголках, на обратной стороне и на полях бумаги виднелись темные отпечатки пальцев.

— Вот, пожалуйста. Мы выявили три группы отпечатков. Одни из них совпадают с отпечатками, взятыми с пудреницы в уборной убитой и мисс Прентайс. Установлено, что они принадлежат убитой. Вторые имеют дубликат на черной лакированной коробке для макияжа, то есть принадлежат миссис Росс. Третьи имеются на других бумагах из этого же бумажника, то есть абсолютно очевидно, что они принадлежат доктору Темплетту.

— Выходит, письмо написано покойной, послано миссис Росс и передано ею доктору?

— Похоже, что так. На эту мысль наводит и тот факт, что два отпечатка миссис Росс, если это точно ее отпечатки, наложены на отпечатки покойной, а один отпечаток доктора Темплетта перекрывает и те, и другие. Когда Бэйли проявит свои фотографии, мы получим более определенные результаты.

— Да, неприятная история. Вы упомянули о местных сплетнях, господин Аллейн. Что ж, не могу отрицать, об этом ходят слухи. И полагаю, основную ответственность за них несут две небезызвестные вам леди, одной из которых уже нет в живых.

— Но разве это может служить мотивом для убийства? — спросил Фокс, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Что ж, Фокс, это возможно. Доктору, особенно в сельской местности, совсем не нужны скандалы. Они не способствуют его карьере. Блэндиш, вы не знаете, Темплетт — богатый человек?

— Нет, я бы не сказал, — ответил Блэндиш. — Это старинная семья, давно проживает в долине. Доктор — младший сын. Его старший брат вел довольно распутный образ жизни. И когда Чиппингвуд перешел к доктору, всем было ясно, что он получил кота в мешке. Осмелюсь сказать, что ему приходится считать каждое пенни. И потом, он любит охоту, а это также требует денег.

— А как насчет миссис Росс?

— Что ж, пожалуйста! Если верить всему, что о ней говорят, получается очень непристойная картина. Но сплетни — это еще не доказательство, не так ли?

— Конечно, но порой они имеют под собой некоторое основание. Во всяком случае, они указывают общее направление, и мы будем следовать ему. Теперь об оружии. Это револьвер господина Джернигэма.

— Я уже слышал, господин Аллейн. Тоже не слишком приятная новость. Хотя, даже если бы я собственными глазами увидел господина Джернигэма с дымящимся оружием в руке, я не поверил бы, что эсквайр мог выстрелить в женщину или замыслить лишить жизни свою собственную плоть и кровь. Конечно, мы знаем много случаев, когда самые обыкновенные люди превращались в жестоких убийц, и осмелюсь предположить, что имеется некоторая доля вероятности, что в порыве гнева господин Джернигэм может убить человека, но я знаю его всю жизнь и готов поставить на карту свою репутацию, что он не из тех людей, которых одолевают тайные фантазии такого рода. В нем этого нет. Мои слова, конечно, не доказательство…

— Однако это мнение эксперта, — сказал Аллейн, — и оно заслуживает того, чтобы к нему прислушаться.

— Эсквайр выполняет обязанности главного констебля, когда сэр Джордж Диллингтон куда-нибудь уезжает.

— Ну вот, опять официальное лицо, — сказал Аллейн. — Я загляну в Пен-Куко сегодня, но чуть позже. Фургон пришел до наступления утра. Сегодня днем доктор Темплетт проводит вскрытие. Либо Фокс, либо я будем там. А сейчас первым делом нам надо пойти к господину Джорджи Биггинсу.

— Юное дьявольское отродье! Вы его найдете в последнем коттедже слева, на выходе из Чиппинга. Главный полицейский участок находится в Грейт-Чиппинге, вы знаете — всего в пяти милях отсюда. Роупер вместе с младшим констеблем сейчас подремывают на рабочих местах в местном участке. Оба они к вашим услугам.

— Где можно взять в аренду машину на время моего пребывания здесь? Вам, конечно, будет нужен ваш служебный автобус.

— Боюсь, что да. Мортон-парк расположен довольно далеко, а нам придется постоянно мотаться туда-сюда. Я почти уверен, чьих это рук дело. Странно, что они всюду действуют одинаково. Насчет машины. Между прочим, Биггинсы сдают в аренду старый «форд».

— Великолепно. Этим можно воспользоваться для сближения с господином Джорджи. Сколько ему лет?

— Уже немало, — сказал Блэндиш, — почти тринадцать. Но по опыту хулиганства ему можно дать все сто. Проказник, каких мало. Наглый, как носорог.

— Посмотрим, что мы сможем из него вытрясти, — сказал Аллейн.

Суперинтендант удалился, сетуя на большое количество предстоящей ему работы.

2

Аллейн и Фокс, покуривая трубки, шли по Чиппингу. При свете дня это оказалась маленькая деревушка — ряды каменных коттеджей по обеим сторонам дороги, универсальный магазин, почта и гостиница. Холм Клаудифолд круто поднимался над долиной Пен-Куко, и казалось, в Чиппинге находится вершина мира, и сильные порывы холодного ветра в долине усиливали это ощущение.

Коттедж Биггинсов стоял немного в стороне от остальных домов и имел довольно непривлекательный вид.

Когда Аллейн и Фокс приблизились к входной двери, они услышали женский голос:

— Что с тобой случилось, что ты там копошишься, что ты делаешь с тесемками моего фартука? Убирайся отсюда!

Пауза.

— Честно говоря, — продолжал голос, — если бы ты не был таким сильным, как молодой жеребец, Джорджи Биггинс, я бы подумала, что у тебя что-то болит. А ну-ка, высунь язык.

Опять пауза.

— Чистый, и горло не красное. Убери. Нечего стоять тут с высунутым языком. Что у тебя болит?

— Ничего, — произнес детский голос.

— Из-за ничего никто не умирает.

Аллейн постучал в дверь.

Еще одна пауза была прервана громким сердитым шепотом и шумом потасовки за дверью.

— Делай что я тебе говорю! — приказал женский голос. — Я в рабочем халате, а сегодня воскресенье! Иди открывай!

Наконец дверь приоткрылась примерно на три дюйма, и из-за нее выглянула пара круглых глаз на очень бледном лице.

— Привет, — сказал Аллейн. — Я пришел узнать, могу ли взять в аренду машину. Это дом господина Биггинса, не так ли?

— Угу.

— Вы сдаете напрокат машину?

— Угу.

— Ну что ж, может, ты раскроешь дверь чуть-чуть пошире, и мы обсудим это?

Дверь очень медленно открылась еще дюймов на пять. Теперь они увидели всего Джорджи Биггинса, одетого в воскресный костюм. На круглом лице не было ни кровинки, и у него был такой вид, что казалось, он в любой момент готов без предупреждения броситься наутек. Аллейн произнес:

— Итак, как насчет машины? Твой отец дома?

— Он в трактире на углу, — выдавил из себя Джорджи. — Мама идет.

Благодаря кино любой маленький мальчик знает, как должен выглядеть сыщик. У Аллейна в Скотленд-Ярде всегда был запасной костюм на случай внезапного отъезда. Его пальто из шотландки, фланелевые брюки и мягкая шляпа должны были успокаивающе подействовать на Джорджа Биггинса, но когда черные круглые, как пуговицы, глаза мальчика скользнули дальше, и он увидел инспектора Фокса, который был в черном костюме, макинтоше и котелке, Джорджи в ужасе взвизгнул и пулей вылетел из прихожей, но тут же наткнулся на мать, которая в этот момент выходила из спальни. Она была крупной женщиной и умелой рукой схватила своего сына.

— Вот так! — сказала она. — Этого уже больше чем достаточно, честное слово. Что значит вся эта беготня? Будешь ждать, пока твой папа не придет домой. Чтобы я такого больше не видела!

Она приблизилась к двери, крепко держа своего сына за шиворот.

— Честное слово, прошу прошения, что заставила вас ждать.

Аллейн спросил про машину и получил ответ, что он может пользоваться ею. Миссис Биггинс разглядывала их обоих с откровенным любопытством, провожая к полуразрушенному сараю, где они нашли подержанный «форд», но, к радости Аллейна, машина была в очень хорошем состоянии. Он заплатил за неделю вперед. Все это время миссис Биггинс крепко держала своего сына за воротничок рубашки.

— Мы напишем расписку, — сказала она. — Похоже, что вы здесь по поводу этого ужасного случая.

— Точно, — сказал Аллейн.

— Значит, это вы из Скотленд-Ярда?

— Да, миссис Биггинс, это мы. — Аллейн добродушно посмотрел на младшего Биггинса. — А ты — Джорджи?

В следующую секунду младший Биггинс, оставив кусок своего воскресного костюма в руке матери, кинулся наутек с быстротой испуганного зайца, но только для того, чтобы тут же быть схваченным в тиски ужасным человеком в макинтоше и котелке.

— Ну, ну, ну, — успокаивающе проговорил Фокс, — это еще что такое?

— Джорджи! — в ярости крикнула миссис Биггинс. Затем она взглянула на лицо своего сына и на сильные руки, которые крепко держали его. — Эй, вы! — набросилась она на Фокса. — Зачем это вы положили свои руки на моего мальчика?

— Не волнуйтесь, миссис Биггинс, — сказал Аллейн. — Возможно, Джорджи сможет нам помочь, только и всего. А теперь послушайте: будет лучше, если мы войдем в дом и скроемся от всевидящих глаз ваших соседей.

Выстрел попал в цель.

— Боже мой, — заговорила миссис Биггинс, все еще такая же бледная, как ее сын, но уже опомнившаяся. — Большую часть воскресенья они молотят языками, обсуждая чужие дела. Джорджи Биггинс, если ты не будешь держать язык за зубами, ты у меня получишь. Идемте в дом.

3

В холодной, но душной гостиной Аллейн старался изо всех сил расположить к себе Джорджи и его мать. Теперь Джорджи непрерывно выл. Покрасневшие от работы руки миссис Биггинс теребили складки на платье. Она молча слушала старшего инспектора.

— Джорджи не угрожает опасность, — говорил Аллейн. — Все дело в том, что, по нашему мнению, он в состоянии дать нам крайне важную информацию.

Джорджи прекрати свой жалобный вой и прислушался. Аллейн вынул из кармана водяной пистолет и протянул его миссис Биггинс.

— Вы узнаете это?

— Конечно, — медленно проговорила она. — Это его игрушка.

Джорджи опять разразился воем.

— Биггинс-младший, — обратился к нему Аллейн, — ты хочешь стать сыщиком? Подойди ко мне.

Джорджи подошел.

— А теперь послушай. Тебе хочется помочь полиции найти убийцу? Тебе хочется работать с нами? Мы из Скотленд-Ярда, ты это знаешь. Нечасто в жизни возникает возможность поработать со Скотленд-Ярдом, не так ли?

Черные глаза внимательно посмотрели прямо в глаза Аллейна и загорелись огнем азарта.

— Представляешь, что будут думать про тебя другие ребята, если ты… — Аллейн сделал паузу, пытаясь подобрать нужное слово, — если ты решишь проблему, которая ставила в тупик самых крупных сыщиков?

Он бросил взгляд на своего коллегу. Фокс, с необычайно учтивым видом, подмигнул одним глазом.

— Если ты согласишься нам помогать, — продолжал Аллейн, — ты будешь выполнять настоящую мужскую работу. Ну как?

По лицу Джорджи Биггинса было заметно, что в его душе происходит борьба с самим собой.

— О'кей, — наконец произнес он голосом, все еще дрожавшим от слез.

— Уже неплохо, — подбодрил его Аллейн и взял водяной пистолет у миссис Биггинс. — Это твоя пушка, не так ли?

— Да-а, — сказал Джорджи и добавил с сильным дорсетским акцентом: — Точно, это моя пушка.

— Ты вставил ее в рояль в ратуше?

— Ну и что? — сказал Джорджи.

Тут Аллейн не выдержал. Он посмотрел внимательно на мальчика, а затем сказал:

— Послушай, Джорджи, это уже не кино. Это жизнь. Кто-то должен быть предан правосудию. Ты — англичанин, житель Дорсета, и ты хочешь, чтобы справедливость восторжествовала, не так ли? Скажи, ты подумал, что будет очень смешно, если мисс Прентайс получит в лоб струю воды, когда нажмет на левую педаль? Боюсь, что я с тобой соглашусь. Это должно было быть смешно.

Джорджи хихикнул.

— Но как быть с нотами? Ты забыл про них, что ли?

— Не-а, не забыл. У меня отличный пистолет. Ноты не помешали бы, я уверен.

— Может быть, ты прав, — сказал Аллейн. — Ты испытал его после того, как установил?

— Не-а.

— Почему?

— Кое-что произошло.

— Что произошло?

— Ничего! Кто-то начал шуметь. Я ушел.

— Как тебе в голову пришла эта идея? — спросил Аллейн после небольшой паузы. — Давай рассказывай.

— Лучше я расскажу, как этот негодный мальчишка придумал такое, — прервала его мать. — Если наш Джорджи способен на подобные выходки, так это под влиянием тех глупых сказок, что он постоянно читает. Только на прошлой неделе он привязал будильник к креслу отца и поставил его на семь часов, когда отец только задремал, а потом в его хламе я нашла картинку, которая навела его на эту мысль.

— Это ты взял из комиксов, Джорджи?

— Да-а. Пожалуй.

— Понятно. И частично из твоей модели «Игрушки для бездельников», не так ли?

Джорджи кивнул.

— Когда ты это сделал?

— В пятницу.

— В какое время?

— После обеда. Около двух часов.

— Как ты попал в ратушу?

— Я был там с девчонками, а потом остался, когда они ушли.

— Расскажи мне об этом. Ты, должно быть, очень сообразительный парень. Ведь они не должны были заметить, что ты собираешься делать.

По словам Джорджи, он притаился в темном углу, когда девушки из Молодежного общества уже собрались уходить из ратуши. Это было приблизительно в четверть третьего. Он хотел выстрелить по ним из своего водяного пистолета, когда они будут проходить мимо. Но в последний момент к нему пришла еще более забавная мысль. Он вспомнил занимательную историю о мине-ловушке в рояле, которую с огромным удовольствием прочитал в последнем номере журнала комиксов. У него в карманах были какие-то детали из «Игрушки для бездельников», и, как только захлопнулась входная дверь, он принялся за работу. Сначала он молча изучил рояль и познакомился с действием педалей. На этом месте повествования мать Джорджи вмешалась в разговор и сказала Аллейну, что у ее сына удивительная склонность к механике и что он сделал много потрясающих моделей с помощью «Игрушки для бездельников», причем каждую из них можно заставить двигаться. Итак, Джорджи отнесся к исполнению своей задумки с большой основательностью. Воодушевленный горячим интересом Аллейна, он подробно описал все свои действия. Когда работа была закончена, он сыграл несколько победных аккордов, следя за тем, чтобы использовать только правую педаль.

— И все это время никто не приходил?

Юный механик опять побелел.

— Никто не видел, — промычал он. — Никто ничего не видел. Они только стучали в дверь и кричали.

— А ты не отзывался? Понятно. Ты знаешь, кто это был?

— Я их не видел.

— Хорошо. Как ты вышел из ратуши?

— Через парадную дверь. Я захлопнул ее за собой.

Последовала непродолжительная пауза. Внезапно лицо Джорджи искривилось в мучительной гримасе, его верхняя губа опять задрожала, и он жалобно посмотрел на Аллейна.

— Я не замышлял ничего дурного, — сказал он. — Я не собирался убивать ее.

— Все нормально, Джорджи. — Аллейн взял мальчика за плечо. — Ну что с тобой поделаешь, Биггинс-младший, — сказал он.

Но через плечо ребенка он увидел охваченное ужасом лицо его матери и понял, что ее успокоить будет не так просто.

Глава 14 Что рассказали Джернигэмы

1

В Пен-Куко Аллейн пошел один. Он отправил Фокса навестить слуг мисс Кампанула, выяснить имя ее адвоката и не упустить и малой крупицы информации. Фокс славился своим умением найти подход к любой женщине, а так как слугами мисс Кампанула были в основном женщины, то здесь он мог добиться наилучших результатов.

Машина Биггинсов упрямо пыхтела, двигаясь на второй скорости вверх по Вэйл-роуд. Подъем был довольно крутой. Дорога резко шла вверх, выше Чиппинга, и шла дальше от Винтона к поместью Пен-Куко и постепенно сливалась с холмом Клаудифолд в самом начале равнины. Равнина не поражала своей красотой, но в ней был шарм, который делал ее приятной для глаза. Более низкие склоны Клаудифолда создавали живописный рисунок, деревья красивыми группами росли на холмах, и разбросанные кругом дома совсем не походили на деревенские, как, впрочем, и оказалось на самом деле, так как построены они были из дорсетского камня. Природа здесь еще не подчинялась человеку, сохраняла свою дикость и первозданность.

Аллейн обратил внимание, что несколько дорожек спускаются на Вэйл-роуд. Он мог различить, что по меньшей мере одна из них, то и дело искривляясь, вела прямо к поместью, а еще одна была, вероятно, верховой дорожкой от поместья к церкви. Он проехал через двойные ворота, затем проследовал по бегущей вверх подъездной аллее и, после плавного поворота, остановился около дома.

Пучок тонких солнечных лучей пробивался сквозь тяжелые облака, и при таком освещении имение Пен-Куко выглядело очень красиво. Центром его был старинный изящный дом, не очень большой, вовсе не внушавший страха, как многие подобные постройки, а, наоборот, успокаивавший.

«Счастливый дом, — подумал Аллейн. — И благородный».

Он протянул Тэйлору свою визитную карточку.

— Мне хотелось бы увидеться с господином Джернигэмом, если можно.

— Будьте добры, следуйте за мной, сэр.

Направляясь в западное крыло дома, Аллейн подумал: «Хорошо, если бы мы шли в кабинет».

Это действительно оказался кабинет, и он был пуст. Как только дверь за Тэйлором захлопнулась, Аллейн принялся искать коробку, о которой говорил сержант Роупер. Он нашел ее на столике рядом с окном. Подняв крышку, он увидел, что коробка пуста. Аллейн внимательно посмотрел на слово «ЗАРЯЖЕН», написанное заглавными печатными буквами. Затем мягко опустил крышку и подошел к французскому окну. Оно было заперто. За стеклом виднелся край посыпанного гравием изгиба подъездной аллеи, дальше шли верхушки деревьев, которые росли внизу, в долине Пен-Куко, а дальше — Чиппинг и его окрестности.

Аллейн все еще продолжал мысленно прослеживать Вэйл-роуд, извивавшуюся по всей равнине, когда в кабинет вошел эсквайр.

Джоуслин выглядел бодро и держался спокойно. Только глаза блестели сильнее обычного на довольно бледном лице. Но вид у него был решительный, а в манере держаться чувствовалось достоинство.

— Я рад вас видеть, — сказал он, пожимая Аллейну руку. — Будьте добры, садитесь. Это ужасная история.

— Да, — согласился Аллейн, — ужасная и запутанная.

— Боже праведный, еще бы! Это самый недоступный пониманию случай, с каким я когда-либо сталкивался. Я полагаю, Блэндиш сказал вам, что в отсутствие Диллингтона я исполняю его обязанности?

— В качестве главного констебля? Да, сэр, он сказал мне об этом. Отчасти поэтому я и пришел к вам.

Эсквайр приосанился и некоторое время смотрел на огонь, затем произнес:

— О да!

— Блэндиш сказал, что вы были там во время происшествия.

— Боже праведный, да. Хотя я не знаю, почему это произошло, точнее — как. Когда мы решили вызвать вас, Блэндиш приказал оставить все как было. Буду чертовски рад, если вы мне все расскажете.

Аллейн рассказал. Джоуслин слушал, широко распахнув глаза и приоткрыв рот.

— Отвратительная изобретательность, — сказал он. — Мне кажется, это дело рук женщины. Я не против женщин, вы понимаете. Но если они разозлятся, то, на мой взгляд, начинают вынашивать тайные злобные планы. Вот так.

Он засмеялся, неожиданно и неловко.

— Да, — согласился Аллейн. — Вы правы, сэр. Итак, первое, что нам необходимо выяснить, это чьей собственностью является кольт. Я не знаю…

— Минуточку, — прервал его Джоуслин.

Он встал, засунул руки в карманы своих бриджей и подошел к французскому окну, которое начиналось на дюйм выше пола.

— Это мой кольт, — произнес он.

Аллейн не ответил. Эсквайр повернулся и посмотрел на него. Не заметив в лице Аллейна ничего, кроме вежливого внимания, он издал слабый нечленораздельный звук, шагнул к столику, стоявшему около окна, и открыл коробку.

— Убедитесь сами, — сказал он. — Пистолет находился в этой коробке в течение последних двадцати лет. Он был здесь на прошлой неделе. Сейчас он исчез.

Аллейн подошел к нему.

— Чертовски неприятно, — сказал Джоуслин, — правда? Я обнаружил пропажу только сегодня утром. Мой сын, обдумывая все происходящее, вспомнил, что кольт всегда лежал здесь. Заряженный. Он спустился сюда проверить, а затем пришел в мою комнату и рассказал мне. Теперь я думаю, не должен ли я сложить с себя полномочия главного констебля?

— Я не стал бы этого делать, сэр, — сказал Аллейн. — Как бы там ни было, мы должны выяснить обстоятельства исчезновения оружия.

— Я потрясен случившимся и не боюсь в этом признаться.

— Конечно, я вас понимаю. Кстати, я привез с собой кольт, чтобы показать вам. Вы не против, если я схожу за ним? Я пройду к машине прямо отсюда.

Он вышел через французское окно, которое скорее напоминало дверь, и вернулся с портфелем, из которого вынул, пистолет, завернутый в шелковый носовой платок.

— На самом деле уже нет необходимости во всех этих предосторожностях, — говорил Аллейн, разворачивая платок. — Мы пытались обнаружить на нем отпечатки пальцев, и у нас ничего не получилось, хотя мой эксперт по отпечаткам привез в своем чемодане пол-лаборатории. Оружие было тщательнейшим образом исследовано. Очевидно, оно было протерто после того, как было установлено.

Он положил револьвер в коробку. Тот точно вошел в углубление в зеленой байковой подбивке.

— Кажется, подходит, — сказал Аллейн.

— Сколько выстрелов из него сделано? — спросил Джоуслин.

— Три, — ответил Аллейн.

— Первые два я сделал в девятьсот семнадцатом, — сказал Джоуслин, — но клянусь Богом, к третьему я не имею никакого отношения.

— Надеюсь, что в конце концов мы все узнаем, кто сделал это, — сказал Аллейн. — Это вы написали «ЗАРЯЖЕН», сэр?

— Да, — сказал Джоуслин, — а что такого?

После паузы, длившейся не больше десятой доли секунды, Аллейн ответил:

— Это просто установленный порядок, сэр. Я собирался спросить, всегда ли крышка коробки была закрыта?

— Конечно.

— Вы не против, сэр, если я возьму коробку с собой? На ней могут быть отпечатки. Но боюсь, что ваши горничные слишком хорошо знают свое дело.

— Я надеюсь, с Божьей помощью вы найдете что-нибудь. Возьмите его. Знаете ли, меня до смерти беспокоит вся эта история. Настоящее оскорбление, черт возьми, что этот проклятый убийца…

Дверь открылась, и в комнату вошел Генри.

— Вот мой сын, — произнес Джоуслин.

2

Из окна своей комнаты Генри видел, как к дому подъехала машина. С того момента как он, обнаружив пропажу в кабинете отца, разбудил его и рассказал о случившемся, Генри больше был не способен рассуждать логически, оставаться спокойным или делать что-либо. Ему пришло на ум, что сейчас он находится в точно таком же состоянии, как вчера вечером, когда стоял за кулисами, ожидая поднятия занавеса. Он позвонил Дине и договорился встретиться с ней у нее дома и теперь, в ожидании встречи, уныло слонялся по дому. Периодически он пытался подбодрить отца, который, на первый взгляд, спокойно воспринял его сообщение, но тем не менее был сильно потрясен. Он также спрашивал себя, что делать с Элеонорой, когда та появится. Вернувшись из церкви, она прошла прямо к себе в комнату, и слуги сообщили, что у нее болит голова. Когда Джоуслин сошел вниз, чтобы встретиться с Аллейном, Генри почувствовал себя еще неуютней. Он решил, что его отец нагородит много лишнего про эту историю с револьвером, потом почувствует, что запутался, и в конце концов вспылит. Генри представил себе, как этот человек из Скотленд-Ярда, в соответствии со своими дурными манерами типичного полицейского, сидит на краешке стула, не сводя с его отца жестких, нечеловеческих, внимательных глаз, а его лицо непроницаемо.

«И он непременно в котелке и в этих жутких ботинках, — думал Генри. — Мамонт бюрократии».

В конце концов он не выдержал и тоже спустился в кабинет.

Подходя к двери, он слышал громкий голос отца, который, как ему показалось, протестовал против чего-то. Генри открыл дверь и вошел.

— Вот мой сын, — сказал Джоуслин.

При виде Аллейна первой мыслью Генри было, что это какой-то незнакомец, а может быть, даже один из друзей Джоуслина, приехавший с визитом в такое неподходящее время. Он видел перед собой очень высокого, хорошо одетого человека, державшегося с достоинством.

— Это господин Аллейн, — представил Джоуслин. — Из Скотленд-Ярда.

— О, — сказал Генри.

Пожимая руку Аллейну, Генри почувствовал себя совсем юным и неопытным рядом с этим крупным человеком. Они сели. Следующим ощущением Генри было, что он уже видел Аллейна раньше. Он поймал себя на том, что рассматривает Аллейна так, как можно рассматривать карандашный рисунок. Причем этот рисунок, который мог вполне принадлежать Дюреру,[8] был сначала сделан острым твердым карандашом, а затем на него был нанесен тонкий слой иссиня-черного и охры.

«Вельможа, превратившийся в монаха, — подумал Генри, — но сохранивший некоторые забавные воспоминания».

Он пытался найти причину этого впечатления, которое даже больше походило на воспоминание. Очертания глаз, разлет бровей, упрямый лоб — все это он раньше уже видел.

— Генри! — раздался резкий голос отца.

Генри осознал, что Аллейн уже некоторое время что-то говорит.

— Прошу прощения, — сказал он. — Боюсь, что я не… Очень прошу меня извинить.

— Я только спрашивал, — повторил Аллейн, — не могли бы вы нам помочь в этой истории с кольтом. Ваш отец говорит, что он был в этой коробке на прошлой неделе. Нет ли у вас на этот счет иной информации?

— Пистолет был здесь в пятницу в пять часов пополудни.

— Откуда ты знаешь? — спросил эсквайр.

— Ты едва ли поверишь, — медленно начал Генри, — но я только что вспомнил об этом. Это произошло перед твоим приходом. Мы с Элеонорой были здесь и ждали, когда все соберутся на прогон ролей. Они пришли все вместе или с интервалом две-три минуты. Кто-то — кажется, доктор Темплетт — что-то рассказывал о ночных кражах со взломом в Сомерсете на прошлой неделе. У нас возникла мысль, что взломщики сюда тоже могут прийти. Мисс Кампанула похвасталась, будто у нее на этот случай есть сигнализация, и принялась рассуждать, как бы она себя повела, если бы услышала, что ночью кто-то прокрался в дом. Я рассказал им о твоей военной реликвии, отец, и мы все стали ее рассматривать. Миссис Росс заявила, что считает небезопасным так хранить заряженное огнестрельное оружие. Я показал ей, что револьвер поставлен на предохранитель. После этого разговор перешел на другую тему. Затем пришел ты, иначалась репетиция.

— Это ценная информация, — сказал Аллейн. — Время сужается до двадцати семи часов. Кольт был на месте вечером в пятницу. Теперь скажите, кто-нибудь из вас ходил в ратушу днем, после полудня?

— Я был на охоте, — сказал Джоуслин, — и вернулся домой как раз к пяти, к началу репетиции.

Аллейн посмотрел на Генри.

— Я пошел прогуляться, — сказал Генри. — Вышел из дома примерно в половине третьего — нет, вспомнил, было ровно половина третьего.

— Вы далеко ходили?

Генри смотрел прямо перед собой.

— Нет. Я прошел примерно полдороги до церкви.

— Как долго вы отсутствовали?

— Около двух часов.

— Значит, вы где-то останавливались?

— Да.

— Вы с кем-то разговаривали?

— Я встретил Дину Коупленд. — Генри посмотрел на отца. — Случайно. Мы поболтали. Некоторое время. Затем появилась моя кузина, Элеонора Прентайс. Она возвращалась из церкви. Если это представляет интерес, то я помню, как часы на церкви ударили три раза, когда она подошла к нам. После этого Дина вернулась домой, а я пошел по тропинке на Клаудифолд. Я вернулся домой по дороге, которая идет с холма.

— В котором часу вы вернулись?

— К чаю. Примерно в половине пятого.

— Спасибо. Теперь вернемся к пятнице, к тому времени, когда вся компания собралась здесь и вы показали револьвер. Все ушли вместе?

— Да, — ответил Генри.

— В котором часу?

— Вскоре после шести.

— До того, как все ушли, не было ли момента, когда кто-либо находился в кабинете один?

— Нет. Мы репетировали прямо здесь. Все вышли через французское окно, чтобы не проходить через дом.

— Так. Оно никогда не заперто?

— Днем — да.

— Я запираю его и двери перед тем, как мы идем спать, — сказал Джоуслин, — и закрываю ставни.

— В пятницу вечером вы тоже это сделали, сэр?

— Да. Весь вечер пятницы я провел здесь. Я читал.

— Один?

— Некоторое время я был здесь, — сказал Генри. — Что-то случилось с одним из штепселей от лампы, и я взялся его чинить. Я начал в кабинете, а затем ушел в свою комнату. У меня там была отвертка. Я попробовал позвонить Дине, но наш телефон не работал. На Топ-лейн ветка повалилась на провода.

— Понятно. Теперь о том, что было вчера. Кто-нибудь приходил к вам?

— Утром зашел Темплетт одолжить один из моих галстуков-самовязов,[9] — сказал Джоуслин. — Кажется, он хотел надеть его во время представления. Он предложил кузине осмотреть ее палец, но она не спустилась из своей комнаты.

— Она боялась, что он скажет ей: нельзя исполнять эту навязшую в зубах «Венецианскую сюиту», — произнес Генри. — Кстати, господин Аллейн, вы являетесь поклонником таланта Этельберта Невина?

— Нет, — ответил Аллейн.

— У меня уже оскомина от его произведений, — угрюмо произнес Генри. — И боюсь, что нам придется их слушать всю жизнь. Но это не означает, что проклятая прелюдия Рахманинова мне нравится больше. Вы знаете, по какому случаю она была написана?

— Да, думаю, что знаю. Это не…

— По случаю похорон, — продолжал Генри. — Предполагается, что эту музыку слышит похороненный заживо человек. Бум, бум, бум по крышке гроба. Или я не прав?

— Почти правы, — довольно сурово согласился Аллейн. — Теперь вернемся к вопросу о вчерашних посетителях.

Но ни у Генри, ни у его отца не было об этом четкого представления. Эсквайр с утра уехал в Грейт-Чиппинг.

— А мисс Прентайс? — спросил Аллейн.

— То же самое. Она ушла с нами. Все утро она была в ратуше. Да все были там.

— Все?

— Ну, кроме Темплетта, — сказал Генри. — Он заходил сюда, как мы уже сказали, около десяти часов, и мой отец одолжил ему галстук. На мой вкус, это просто уродство.

— Было время, когда они были чертовски модны, — с раздражением ответил эсквайр. — Я помню, что я надевал этот галстук…

— Итак, как бы там ни было, — перебил Генри, — он взял галстук. Я не виделся с ним. Я продумывал в это время свой костюм для спектакля. Вскоре мы все ушли. Отец, ты, кажется, провожал его?

— Да, — сказал эсквайр. — Странный этот Темплетт. Я узнал от Тэйлора, что Темплетт здесь и ему нужен галстук. Я отправил Тэйлора на поиски, а сам спустился вниз к Темплетту. Мы довольно долго беседовали, и я готов поклясться, что, когда вышел с ним к машине, в ней сидела миссис Росс. Это чертовски интересно, — говорил Джоуслин, подкручивая вверх свои усы. — Честное слово, я думаю, парень хочет прибрать ее для себя.

Аллейн задумчиво посмотрел на эсквайра.

— Как был одет доктор Темплетт? — спросил он.

— Что? Я не знаю. Нет, пожалуй, знаю. Твид.

— Пальто?

— Нет.

— Оттопыривающиеся карманы? — спросил Генри, с улыбкой глядя на Аллейна.

— Да вроде нет. А что? Боже праведный, уж не думаете ли вы, что он взял мой кольт?

— Мы должны внимательно изучить все возможные варианты, сэр, — сказал Аллейн.

— О боже, — произнес Джоуслин. — Получается, они все под подозрением! Да?

— И мы тоже, — сказал Генри. — Знаете ли, — добавил он, — теоретически это вполне мог быть доктор Темплетт. Элеонора просто исходит ядом по поводу его подозрительной — обратите внимание, господин Аллейн, как я себя защищаю, — связи с Селией Росс.

— Боже праведный! — гневно воскликнул Джоуслин. — Ты понимаешь, что ты говоришь, Генри? Это же чертовски серьезное дело, разреши напомнить тебе об этом, а ты очерняешь в глазах господина… господина Аллейна человека, который…

— Я же сказал — теоретически, вспомни, — ответил Генри. — На самом деле я не думаю, что Темплетт — убийца, а что касается господина Аллейна…

— Я стараюсь обо всем составить собственное мнение, — сказал Аллейн.

— И потом, — продолжал Генри, — ты с таким же успехом можешь высказаться против меня. Если бы я полагал, что сумею незаметно убить кузину Элеонору, то — не боюсь сказать этого — я рискнул бы. И могу предположить, какое сильное искушение испытывал господин Коупленд после того, как она…

— Генри!

— Но, отец, дорогой, господин Аллейн собирается выслушать все местные сплетни, если он до сих пор еще этого не сделал. Конечно господин Аллейн будет подозревать каждого из нас по очереди. Даже сама дорогая кузина Элеонора не находится вне подозрений. Она могла специально сделать себе нарыв на пальце. Или обмануть нас. Почему бы и нет? У нас же было много грима. Тогда она, пожалуй, немного переусердствовала, но это вполне могло быть притворство.

— Ненужная и опасная болтовня! — опять закричал Джоуслин. — Ей же было чертовски больно. Я знаю Элеонору с детства, и до этого ни разу не видел, что бы она плакала. Она — Джернигэм.

— Если она и плакала, то большей частью от досады, что не сможет исполнять «Венецианскую сюиту», если вы хотите знать мое мнение. Это были слезы от злости, и только такие можно выжать из глаз Элеоноры. Разве она плакала, когда ей удаляли желчный пузырь? Нет. Она — Джернигэм.

— Успокойтесь, сэр! — крикнул Джоуслин. Было видно, что он еле сдерживался.

— Насколько я понимаю, единственный человек, который точно вне подозрений, это — бедная старая Идрис Кампанула. О боже!

Аллейн, наблюдая за Генри, увидел, как сильно тот побледнел и отошел к окну.

— Ну ладно, — сказал Генри, глядя в окно. — Надо что-то делать. Невозможно целый день только и думать об одной безвременно ушедшей от нас старой деве. В некотором роде в этом есть даже что-то забавное.

— Что-то подобное я чувствовал на войне, — заметил Аллейн. — Как говорят в водевилях, я вынужден смеяться. Довольно частая ответная реакция на шок.

— Выходит, я был чрезвычайно банален, не более, — едко отозвался Генри.

3

— Значит, вы не знаете, заходил ли к вам кто-нибудь вчера утром в ваше отсутствие? — спросил Аллейн после довольно значительной паузы, пока оба Джернигэма собирались с мыслями и были в состоянии продолжить разговор.

— Я спрошу у прислуги, — важно сказал Джоуслин и вызвал Тэйлора.

Но, как Аллейн и ожидал, показания слуг были абсолютно неубедительными. Фактически никто не звонил в парадную дверь, но, с другой стороны, кто угодно мог войти в кабинет и заниматься там чем угодно. Слуги подтвердили то, что говорили Джоуслин и Генри о своих передвижениях, и Тэйлор вспомнил, что видел, как мисс Прентайс вернулась в пятницу около четырех часов вечера. Когда последняя горничная была отпущена, Аллейн спросил, как давно они все работают в Пен-Куко.

— О да, — сказал эсквайр. — Вне всяких сомнений, они к этому делу не имеют никакого отношения. Ни мотивов, ни возможностей.

— Да и ума не хватило бы, — подхватил Генри.

— И вдобавок к этому, — сказал Аллейн, — они обеспечили друг другу алиби на целый день до тех пор, пока они все большой группой не пошли в ратушу в семь тридцать.

— Насколько мне известно, — сказал Генри, — после этого развлечения кухарку три раза вырвало по дороге домой, а сегодня утром, отец, мне сообщили, что чистильщик обуви исцарапал отвороты твоих охотничьих сапог.

— Хорошенькое дело! — сердито начал Джоуслин.

Аллейн перебил его:

— Вы сказали мне, что водяной пистолет никак не мог быть заменен на револьвер вчера утром.

— Если только это не было сделано под щебетание девиц из Молодежного общества и в присутствии большей части труппы, — добавил Генри.

— А после полудня?

— Ратуша была закрыта, а ключ находился не в доме ректора, как обычно, а был спрятан за наружной туалетной комнатой. Достаточно своеобразно, — заметил Генри. — Дина придумала этот тайник и объявила о нем на репетиции. Кузина Элеонора была слишком измождена, чтобы возражать. Об этом знали только исполнители пьесы. Насколько я знаю, днем туда заходили только Темплетт и миссис Росс.

— Генри, а что вы делали? — спросил Аллейн.

— Я пошел прогуляться на Клаудифолд. По дороге мне никто не встретился, — сказал Генри, — и я не могу доказать, что там был.

— Спасибо, — мягко произнес Аллейн. — А вы, сэр?

— Я обходил конюшни с Румбольдом, моим ординарцем, — сказал Джоуслин, — а потом я вернулся в дом и пошел вздремнуть в библиотеку. В пять часов меня разбудила кузина. В половине седьмого у нас было что-то вроде позднего чая, и без четверти семь мы пришли в ратушу.

— Все втроем?

— Да.

— А теперь, с вашего позволения, — сказал Аллейн, — я хотел бы поговорить с мисс Прентайс.

Глава 15 Аллейн идет в церковь

1

Мисс Прентайс вошла с видом раннехристианской мученицы, насколько, конечно, это позволяла ее одежда, — так потом рассказывал Генри Дине. Аллейну, который никак не мог избавиться от своей привычки оценивать человека по первому впечатлению, она сразу же не понравилась.

Эсквайр немного занервничал и слегка наигранно начал исполнять роль хозяина.

— Так, Элеонора, — сказал он, — вот и ты. Извини, что пришлось просить тебя спуститься. Могу я представить тебе господина Аллейна? Он занимается расследованием этой ужасной истории.

Мисс Прентайс улыбнулась Аллейну сдержанной улыбкой и протянула руку. Казалось, что она чувствует себя не в своей тарелке. Она села на единственный неудобный стул из всех, что были в кабинете.

— Я постараюсь не слишком долго вас задерживать… — начал Аллейн.

— Просто, — сказала мисс Прентайс голосом, от которого у всех остальных возникло ощущение, что тело несчастной мисс Кампанула находится тут же, в этой комнате, — просто я хотела бы в одиннадцать пойти в церковь.

— Сейчас только начало одиннадцатого. Я думаю, у нас полно времени.

— Я отвезу тебя туда, — предложил Генри.

— Спасибо, дорогой, но полагаю, мне лучше пройтись пешком.

— В любом случае, я тоже туда собираюсь, — сказал Джоуслин.

Мисс Прентайс улыбнулась ему. Это была одобрительная, понимающая улыбка, но глядя на нее, Аллейн подумал, что теперь у Джоуслина до конца жизни пропадет охота ходить вместе с мисс Прентайс в церковь.

— Что ж, мисс Прентайс, — сказал он, — мы пытаемся разглядеть луч света сквозь темную массу странных обстоятельств. Нет никакой причины скрывать от вас, что мисс Кампанула была убита из револьвера, который хранился в коробке в этой комнате.

— О Джоуслин! — воскликнула мисс Прентайс. — Какой ужас! Ты же знаешь, дорогой, мы ведь говорили, что вовсе ни к чему хранить тут оружие, не так ли?

— Нет необходимости опять говорить это, Элеонора.

— Почему это было ни к чему, кузина Элеонора? — спросил Генри. — Или ты предвидела, что кто-то может стащить кольт и устроить в рояле смертельную ловушку?

— Генри, дорогой, ну зачем ты так! Мы просто иногда говорили, что, возможно, хранить здесь револьвер не слишком благоразумно.

— Ты сейчас употребляешь редакторское или королевское «мы»?

— Минуточку, — произнес Аллейн, — прошу вас. Прежде чем продолжить нашу беседу, я хотел бы, только потому что в данной ситуации это входит в мои обязанности, посмотреть ваш палец, мисс Прентайс.

— О! Это будет очень болезненно. Боюсь…

— Вы предпочитаете, чтобы доктор Темплетт разбинтовал его?

— Нет-нет. Нет!

— Если вы мне позволите, я могу потом наложить повязку, и довольно прилично.

Мисс Прентайс подняла глаза, и на ее лице появилось необычайно странное выражение, некая смесь лукавства и покорности. Она робко протянула перевязанную руку. Аллейн очень быстро снял бинт, и перед всеми предстал ее палец с довольно истрепанным напальчником, натянутым поверх еще одной повязки. Аллейн сдернул напальчник и снял внутреннюю повязку. Палец был воспаленный, бледный и распухший.

— Скверное положение, — сказал Аллейн. — Вам следует сменить повязку. Доктор Темплетт…

— Я не хочу, чтобы доктор Темплетт дотрагивался до моего пальца.

— Но он мог бы дать вам свежие бинты и новый напальчник.

— У меня есть аптечка первой помощи. Генри, дорогой, можно тебя попросить?

Генри был послан за аптечкой. Аллейн проворными руками снова перевязал палец. Мисс Прентайс наблюдала за ним, сосредоточив свой взгляд на его лице, ни разу не отведя и не опустив глаз.

— Как ловко у вас получается, — проговорила она.

— Надеюсь, повязка продержится некоторое время. Вам нужен старый напальчник?

Она отрицательно покачала головой. Аллейн бросил напальчник в свой карман и был поражен, услышав робкий протестующий возглас, как будто он взял напальчник мисс Прентайс из соображений галантности.

— Вы достойны лучшего вознаграждения, — сказала она.

«Замечательно!» — подумал Аллейн, почувствовав некоторое смущение. Вслух он сказал:

— Мисс Прентайс, я пытаюсь составить нечто вроде расписания действий каждого участника спектакля, начиная с пятницы после полудня до момента трагедии. Вы не могли бы рассказать мне, где вы были в пятницу после полудня?

— Я была в церкви.

— Все время?

— О нет, — тихо ответила Элеонора.

— В котором часу вы там были и когда ушли?

— Я пришла туда в два.

— Вы знаете, когда закончилась служба?

— Это была не служба, — сдержанно произнесла мисс Прентайс.

— Вы там были одна?

— Это была исповедь, — нетерпеливо вставил Генри.

— О, понятно.

Аллейн немного помолчал.

— Был ли там еще кто-либо, кроме вас… и вашего исповедника?

— Нет. Но, выходя оттуда, я встретила бедную Идрис.

— Когда это было?

— Кажется, часы пробили полтретьего.

— Хорошо. А затем?

— Я пошла домой.

— Сразу же?

— Я пошла по верхней дороге.

— Эта дорога идет прямо от церкви?

— Да.

— Вы проходили мимо ратуши?

— Да.

— Вы заходили туда?

— Нет.

— Там в это время кто-нибудь был, как вы думаете?

— Двери были закрыты, — сказала мисс Прентайс. — Я думаю, что только девочки заходили туда примерно на час.

— Были ли ключи в условленном месте? — спросил Аллейн.

Казалось, этот вопрос огорчил и даже шокировал мисс Прентайс.

Генри широко усмехнулся и сказал:

— Ключ только один. Я не знаю, был ли он там в пятницу. Думаю, что был. Дина наверняка знает об этом. Некоторые члены Молодежного общества работали там в пятницу, как уже сказала кузина Элеонора, но из нас — никто. Ключ могли вернуть в дом ректора. Я сам не дошел до ратуши.

— Мисс Прентайс, в каком месте на верхней дороге вы встретили в пятницу днем Генри Джернигэма и Дину Коупленд?

Аллейн заметил, что она затаила дыхание и побледнела. Потом она с укором посмотрела на Генри и сказала:

— Боюсь, что я не помню.

— Я помню, — сказал Генри. — Это было на крутом изгибе над пешеходным мостом. Ты вышла из-за поворота.

Она опустила голову. Генри смотрел на нее, как будто призывал говорить.

«С этой встречей связано что-то очень неприятное», — подумал Аллейн и спросил:

— Как долго вы беседовали с остальными, прежде чем вернуться в Пен-Куко?

— Недолго.

— Минут пять, я думаю, — опять вставил Генри.

— И когда вы добрались до дома?

— Примерно в половине четвертого. Точно не помню.

— Вы еще раз выходили в пятницу, мисс Прентайс?

— Нет, — ответила мисс Прентайс.

— Вы были в доме? Извините, что беспокою вас всеми этими вопросами, но, видите ли, я действительно хочу знать точно, что делал в пятницу каждый.

— Я была в своей комнате, — сказала она. — Есть две молитвы, которые отец Коупленд посоветовал нам читать после исповеди.

— О, понимаю, — в некотором смущении произнес Аллейн.

2

Аллейн продолжал. С каждым вопросом мисс Прентайс становилась все больше похожа на терпеливую мученицу, но ему удалось получить от нее довольно много информации. В субботу, в день спектакля, она провела утро в ратуше вместе с остальными. Она ушла, когда ушли все, и вместе с Джоуслином и Генри вернулась в Пен-Куко на обед. До вечера она больше не выходила и провела все оставшееся время в своей гостиной. Она вспомнила, как разбудила эсквайра, когда подошло время чая. После чая она вернулась к себе в комнату.

— Вчера утром вы все были в ратуше? — спросил Аллейн. — Кто пришел туда первым?

— Дина Коупленд, пожалуй, — быстро ответил Джоуслин. — Когда мы пришли, она уже была там. Она всегда приходила первой.

Аллейн отметил это у себя в блокноте и продолжал:

— Кто-нибудь из вас обратил внимание на положение и внешний вид рояля?

При упоминании о рояле все Джернигэмы, казалось, пришли в замешательство.

— Мне кажется, что да, — тихим голосом произнесла мисс Прентайс. — Он стоял там же, где стоял во время спектакля. Вероятно, девушки сделали драпировку и поставили горшки с цветами в пятницу. Я рассматривала его довольно подробно, так как… я должна была играть на нем.

— Боже милосердный! — воскликнул эсквайр. — Я вспомнил. Ты бренчала какую-то жуткую мелодию.

— Джоуслин, дорогой, прошу тебя! Я только дотронулась до клавиш — правой рукой. Не левой, — сказала мисс Прентайс со своей сверхкроткой улыбкой на устах.

— Это было вчера утром, не так ли? — спросил Аллейн. — Теперь, мисс Прентайс, прошу вас, постарайтесь вспомнить. Когда вы испытывали рояль, вы совсем не пользовались левой педалью?

— О, теперь я и сама хотела бы это знать. Дайте подумать. Итак, я села за рояль. Полагаю, я пользовалась левой педалью. Мне всегда казалось, что с левой педалью музыка звучит гораздо приятнее. Да, пожалуй, вне всякого сомнения, я пользовалась левой педалью.

— В это время кто-нибудь находился поблизости? — спросил Аллейн.

Мисс Прентайс бросила на него укоризненный взор.

— Идрис, — прошептала она. — Мисс Кампанула.

— Стоп, минутку! — воскликнул Джоуслин. — Я все вспомнил. Элеонора, ты села и что-то бренчала одной рукой, а затем мисс Кампанула подошла и спросила, почему ты не испробуешь левую педаль, чтобы посмотреть, как она работает.

— Она это сказала, — тихо произнес Генри. — И, конечно, только так она могла бы поступить.

— А ты встала и ушла, — сказал эсквайр. — Старушка Камп… ну, Идрис Кампанула… издала короткий смешок, плюхнулась на стул и…

— Полились звуки прелюдии! — закричал Генри. — Ты абсолютно прав, отец. Бом. Бом! Бом!! А затем она нажала на левую педаль. Вот так, сэр, — добавил он, повернувшись к Аллейну. — Я наблюдал за ней. Я ручаюсь за это.

— Хорошо, — сказал Аллейн. — Идем дальше. Это было вчера утром. В котором часу?

— Как раз перед тем, как мы ушли, — ответил Генри. — Примерно в полдень.

— И… я знаю, что мы уже говорили об этом, но это важно… Вы ушли оттуда все вместе?

— Да, — сказал Генри. — Мы втроем уехали на машине. Я помню, как Дина хлопнула задней дверью как раз в тот момент, когда мы отъезжали. К этому времени все начали расходиться.

— И никто из вас больше не возвращался в ратушу до вечера? Понятно. Когда вы пришли без четверти семь, вы нашли там мисс Коупленд?

— Да, — сказал Джоуслин.

— Где она стояла?

— На сцене, со своим отцом, ставила цветы в вазы.

— Занавес был задернут?

— Да.

— Что вы все начали делать?

— Я пошел в свою уборную, — сказал эсквайр.

— Я остался в комнате отдыха и немного поболтал с Диной, — улыбнулся Генри. — Ее отец был на сцене. Через минуту-другую я тоже прошел в мою уборную.

— Вот! — выкрикнул Джоуслин и свирепо посмотрел на мисс Прентайс.

— Что, дорогой?

— Эти девушки хихикали перед входом в ратушу. А что, если кто-либо из них решил устроить такую проделку с роялем?

— Отец, дорогой! — укоризненно произнес Генри.

— Им было строго-настрого запрещено прикасаться к инструменту, — сказала мисс Прентайс.

— Когда пришли остальные? Доктор Темплетт и миссис Росс, например? — спросил Аллейн.

— Они пришли не раньше половины восьмого, — ответил Генри. — Дина страшно волновалась, и мы все тоже. В конце концов она позвонила миссис Росс в коттедж. Прошла тысяча лет, пока мы дозвонились. Телефон в ратуше — спаренный с телефоном в доме ректора, и мы сначала долго вертели ручку, пока у ректора не сняли трубку, и, наконец, когда нас соединили с домом миссис Росс, никто не ответил. Мы подумали, что она уже вышла.

— Она пришла вместе с доктором Темплеттом?

— О да, — прошептала мисс Прентайс.

— Телефон находится в вашей уборной, господин Джернигэм, не так ли?

— Нашей с Генри. Мы все там были рядом с телефоном.

— Конечно, — сказал Аллейн.

Он внимательно вглядывался в их лица. Наступившую тишину нарушил звон воскресных утренних колоколов. Мисс Прентайс встала.

— Большое вам спасибо, — сказал Аллейн. — Думаю, я понял, что вы делали эти два дня. В пятницу после полудня мисс Прентайс ходила в церковь, господин Джернигэм был на охоте, господин Генри Джернигэм отправился на прогулку. Возвращаясь из церкви, мисс Прентайс встретила господина Генри и мисс Коупленд, которые сами случайно встретились на Топ-лейн. Было около трех часов пополудни. Господин Генри Джернигэм вернулся домой окольной дорогой, а мисс Прентайс той же верхней дорогой. Мисс Прентайс прошла в свою комнату. В пять часов у вас была репетиция в этой комнате, и все видели револьвер. Вы все втроем ужинали дома и после этого больше никуда не выходили. В пятницу после полудня несколько ваших помощников из Молодежного общества работали в ратуше примерно в течение часа, но, похоже, в половине третьего, когда мимо проходила мисс Прентайс, они уже закончили. В субботу, то есть вчера утром, доктор Темплетт и миссис Росс заезжали сюда за галстуком. Вы все пошли в ратушу, а вы, сэр, поехали в Грейт-Чиппинг. Вы все вернулись на обед домой. К этому времени рояль был уже задрапирован и уставлен горшками с геранью. После обеда господин Генри Джернигэм гулял. Насколько мне известно, только доктор Темплетт и миссис Росс заходили в ратушу вчера после обеда. Без четверти семь вы все пришли туда на спектакль.

— Превосходно, сэр, — сказал Генри.

— О, я все это записал, — сказал Аллейн. — Моя память не слишком надежна. Теперь что касается ваших нот, мисс Прентайс. Когда вы поставили их на рояль?

— О, в субботу утром, конечно.

— Понятно. До этого они находились здесь?

— О нет, — сказала мисс Прентайс, — не здесь, знаете ли.

— Тогда где же?

— В ратуше, естественно.

— Они всегда там находятся?

— О нет, — сказала она, очень широко раскрыв глаза, — зачем же?

— Я понятия не имею. Когда вы отнесли их в ратушу?

— В четверг вечером, для генеральной репетиции, разумеется.

— Понятно. Вы играли на генеральной репетиции?

— О нет.

— Боже милосердный! — воскликнул Джоуслин. — Почему, черт возьми, ты не можешь говорить по существу, Элеонора? Она хотела играть в четверг вечером, но ее палец был, как тухлая сосиска, — объяснил он Аллейну.

Мисс Прентайс одарила Аллейна мученической улыбкой, слегка покачала головой, глядя на перевязанный палец, и с беспокойством посмотрела на часы.

— Гм, — грустно произнесла она.

— Итак, — рассуждал Аллейн, — ноты находились в ратуше, начиная с четверга, и вы поставили их на подставку вчера утром. И никто из вас не заходил в ратушу до начала спектакля. Хорошо.

— Что ж… — сказала мисс Прентайс, — я думаю, мне нужно… Джоуслин, дорогой, это первый колокол, не так ли?

— Прошу прощения, — перебил ее Аллейн, — но мне хотелось бы, если можно, поговорить с вами наедине, мисс Прентайс. Может быть, вы позволите мне отвезти вас туда. Или же…

— О! — Мисс Прентайс выглядела очень взволнованной. — Спасибо. Я думаю… я предпочла бы… Боюсь, что я действительно не могу…

— Кузина Элеонора, — сказал Генри, — я тебя отвезу, папа тебя отвезет или господин Аллейн тебя отвезет. Ты даже сама могла бы себя отвезти. Сейчас только без двадцати пяти минут одиннадцать, и нужно не больше десяти минут, чтобы дойти до церкви пешком. Так что ты можешь спокойно уделить господину Аллейну еще четверть часа.

— Боюсь, я очень взволнованна, и видите ли, я должна провести несколько спокойных минут перед…

— Послушай-ка, Элеонора, — раздраженно сказал эсквайр. — Идет расследование убийства. О боже, убита твоя лучшая подруга, моя дорогая, и когда дело в самом разгаре, черт побери, ты собираешься улизнуть в церковь.

— Джоуслин!

— Правильно, отец, — одобрительно кивнул Генри. — Мы все должны поговорить с господином Аллейном.

3

— Видите ли, — сказал Аллейн, — я думаю, что вы не до конца осознаете ваше положение. Вам не приходило на ум, что вы должны были стать жертвой?

— Это слишком ужасная мысль, — ответила мисс Прентайс.

— Я знаю, но вы не можете пройти мимо этого. Где-то в ваших краях есть убийца, и насколько можно понять, его первая попытка была неудачной. Это был фантастический и ужасный провал. Вы должны осознать это для вашего собственного, а не для общественного блага. Я уверен, что вы хотите нам помочь.

— Я считаю, что лучшая помощь — это молитва, — сказала мисс Прентайс.

— Да, — медленно произнес Аллейн. — Я вас могу понять. Но по роду деятельности я должен задавать вопросы, и я спрашиваю вас со всей серьезностью: считаете ли вы, что у вас есть злейший враг среди окружающих вас людей?

— Я не могу думать так ни про кого из них.

Аллейн посмотрел на нее взглядом, в котором легко можно было прочитать отчаяние. Она отказалась сесть, когда они остались одни, беспокойно переминалась, стоя посередине комнаты, периодически смотрела в окно на долину, а звон колоколов наполнял ее лихорадочным нетерпением.

Аллейн, высокий, полный решимости, стоял между Элеонорой и окном и старался сконцентрировать на ней всю свою волю. Его мысли были подобны острому копью, которым он пытался поразить ее.

— Мисс Прентайс. Прошу вас, посмотрите на меня.

Ее взгляд забегал. Она неохотно глянула на Аллейна. Умышленно не говоря ни слова до тех пор, пока не почувствует, что полностью завладел ее вниманием, он смотрел ей в глаза. Затем он проговорил:

— Я не могу силой вытягивать из вас информацию. Вы свободная личность. Но задумайтесь на минуту о вашем положении. Вы случайно избежали смерти. Если бы вы настояли вчера вечером на том, чтобы играть на рояле, вы сейчас были бы убиты. Я собираюсь повторить вам список имен. Если в ваших отношениях с кем-либо из этого списка есть что-то, что помогло бы мне в расследовании, спросите себя, не стоит ли рассказать мне об этом. Вот эти имена: господин Джоуслин Джернигэм, его сын, Генри Джернигэм, ректор, господин Коупленд…

— Нет! — закричала она. — Нет! Никогда! Никогда!

— Его дочь, Дина Коупленд, — продолжал Аллейн. — Миссис Росс…

Он заметил, как немного сузились ее бледные глаза.

— Доктор Темплетт…

Она уставилась на него, как загипнотизированный кролик.

— Ну что ж, мисс Прентайс, что вы думаете о миссис Росс и докторе Темплетте?

— Я не могу никого обвинять. Пожалуйста, разрешите мне уйти.

— У вас когда-нибудь были разногласия с миссис Росс?

— Я с ней почти не разговариваю.

— А с доктором Темплеттом?

— Я предпочитаю не обсуждать доктора Темплетта, — сказала она, едва дыша.

— В конце концов, — заметил Аллейн, — он спас вам жизнь. Он убедил вас отказаться от игры на рояле.

— Я полагаю, Бог посчитал целесообразным использовать его в качестве средства моего спасения.

Аллейн открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Наконец, он произнес:

— В ваших интересах рассказать мне все. У миссис Росс есть причины воспринимать вас как врага?

Она облизала губы и ответила ему с поразительной бодростью:

— Я думаю только то, что при виде ее должен думать каждый порядочный человек. Прежде чем она заставит замолчать голос совести, ей придется убить дюжину христианских душ.

— Одной из которых была мисс Кампанула?

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом, но потом он увидел, что она поняла его слова.

— Вот почему он не разрешал мне играть, — прошептала она.

Возвращаясь, Аллейн свернул с Вэйл-роуд и проехал мимо церкви к ратуше. Семь машин выстроились у ворот церкви Святого Жиля, и он заметил жителей деревни, направлявшихся в храм со стороны церковного кладбища.

«Сегодня утром полно народу», — уныло подумал Аллейн.

Внезапно он остановил машину около ратуши, вышел и вернулся к церкви пешком.

«Дьявол берет отпуск», — подумал он и присоединился к потоку прихожан.

Ему удалось избежать приставаний церковного служителя и проскользнуть на свободное место в заднем ряду. Он сел, обхватив колени своими длинными руками. Его суровый профиль выделялся на фоне холодного света, исходившего из открытой двери.

Это была красивая церковь, и Аллейн, преодолев первое неприятное ощущение, неотделимое от церковного запаха, и увидев такое количество людей с одухотворенным выражением на лицах, нашел удовольствие в созерцании спокойной твердости камня, формы которого были призваны выражать идею поклонения Богу. Колокол перестал звонить. Минуты три неясно гудел орган, прихожане встали, и вслед за хором в церковь вошел господин Коупленд.

Как и любой человек, видевший его в первый раз, Аллейн был поражен внешним видом ректора. Служба представляла собой хоровой благодарственный молебен, и на ректоре была великолепная мантия, которая торжественно блестела при свете зажженных свечей. Его серебряные волосы, необычайное совершенство черт лица, крайняя бледность и высокий рост навели Аллейна на мысль об актере, идеально подходящем для исполнения ролей служителей церкви. Но когда подошло время короткой проповеди, Аллейн понял: перед ним простой и довольно заурядный человек, не отличающийся особой оригинальностью. Это была скромная, но очень искренняя проповедь. Ректор говорил о молитвах за упокой душ умерших и объяснял своим прихожанам, что в учении их церкви нет ничего, что запрещало бы такие молитвы. Он побуждал их просить Бога о мире для всех душ, ушедших в мир иной безвременно или путем насилия, и рекомендовал медитацию и тщательное исследование собственных сердец, чтобы в них не нашлось приюта для злобы или негодования.

Служба шла своим чередом. Аллейн посмотрел в глубь церковного придела и увидел девушку в темной одежде, так сильно похожую на ректора, что у Аллейна не оставалось сомнений в том, что это была Дина Коупленд. Она не отрываясь смотрела на отца, и в ее глазах Аллейн прочитал беспокойство и любовь.

Мисс Прентайс было легко найти, так как она сидела в первом ряду. Она встала с сиденья и опустилась на колени — это почему-то напомнило Аллейну шарик для пинг-понга на струе воды. Коленопреклоненная старая дева часто-часто крестилась. Эсквайр сидел рядом с ней. Его шея была красной и напряженной, что говорило о его неуверенности в себе. Гораздо ближе к Аллейну сидела женщина, которую можно было назвать самой модной леди во всем приходе. Опытные детективы могут многое понять о человеке по его одежде. Эта женщина была одета безупречно. По выбору наряда и манере его носить она была похожа на француженку. Он мог видеть только ее тонкий профиль и прекрасно уложенные волосы соломенного цвета. Но через несколько секунд, как будто почувствовав, что на нее кто-то смотрит, она повернула голову, и он увидел ее лицо. Живые черты, красивые, но жесткие глаза, и во взгляде спокойствие и даже некоторая веселость. Эти светлые глаза посмотрели на него, задержались на нем с безошибочной осторожностью на какую-то долю секунды, а затем женщина отвернулась. Ее рука в роскошной перчатке пригладила волосы.

«Типичный взгляд кокетки», — подумал Аллейн.

Под звуки гимна он покинул церковь.

4

Он пересек дорогу, ведущую к ратуше. Сержант Роупер был на дежурстве у калитки и, заметив Аллейна, быстро принял положение «смирно».

— Итак, Роупер, как давно вы здесь находитесь?

— Я сменил час назад констебля Файфа, сэр. Шеф прислал его сюда почти сразу же после вашего ухода. Около семи тридцати, сэр.

— Кто-нибудь здесь был?

— Мальчишки, — сказал Роупер. — Кружились тут, как осы. Храбрые, безобразники, с этим юным Биггинсом во главе. Болтал тут с этаким чванством, что вы чуть не приняли его за убийцу, и делал вид, что знает тайн не меньше, чем сам Господь Бог. Я урезонил его немного, а затем мать увела его в церковь. Господин Батгейт фотографировал здание и попросил меня передать вам, сэр, что заглянет еще через пару минут.

— Понятно, — проворчал Аллейн.

— И доктор тоже был здесь, причем очень огорченный. Похоже, вчера вечером он оставил один из своих ножей для вскрытия в ратуше и хотел пойти за ним, чтобы разрезать палец на ноге самого младшего Каина. Я вошел вместе с доктором, но ножа нигде не было, даже в карманах его пиджака, что является довольно странным местом для обнаженного лезвия, такого острого, что оно может проникнуть вам в кишки. Доктор был очень обеспокоен этой потерей и ушел, не говоря ни слова.

— Понятно. Кто-нибудь еще?

— Ни души, — сказал Роупер. — Я думаю, ректор упомянул сегодня о происшедшем в своей проповеди, сэр. Он не мог этого избежать, ведь он считает своей работой нести людям слово Божие перед лицом несчастья.

— Он немного коснулся этого, — согласился Аллейн.

— Дело темное, и он, должно быть, был не слишком красноречив, тем более что вообще довольно застенчив.

— Я хотел бы осмотреть ратушу снаружи.

— Очень хорошо, сэр.

Аллейн прохаживался вокруг здания, не отрывая глаз от посыпанной гравием тропинки. Роупер следил за ним печальным взглядом до тех пор, пока Аллейн не исчез из виду. Аллейн подошел к задней двери, не заметил ничего интересного и повернул к пристройкам. И здесь, в узкой щели между двумя стенами, он увидел гвоздь, на котором, по-видимому, вчера висел ключ. Он продолжил свои поиски и наконец подошел к окну, где и остановился.

Он вспомнил, что вчера вечером, прежде чем уходить из ратуши, они закрыли это окно. Было очевидно, что это единственное окно, которое вообще открывалось. Остальные плотно запечатала скопившаяся за много лет сажа. Аллейн посмотрел на стену под этим окном. Поверхность камня обветрилась и истерлась во многих местах, а на земле рядом с фундаментом он нашел свежие следы. Между посыпанной гравием тропинкой и торцом здания зеленела узкая полоска травы. На ней был заметен прямоугольный отпечаток, который, к счастью, не исчез окончательно после сильного ночного дождя. Внутри отпечатка он обнаружил несколько больших следов и два поменьше. Аллейн вернулся к постройке, напоминавшей сарай, и принес старый ящик. На нем были следы мокрой земли. Он положил ящик на отпечаток в земле и увидел, что все точно совпадает. Аллейн принялся детально изучать ящик, внимательно вглядываясь в соединения и трещины в грубом дереве. Через несколько минут он начал что-то насвистывать. Он достал из кармана пинцет и из трещины вдоль края вытащил маленький красный кусочек какой-то упругой материи, потом нашел еще два лоскутка, забившихся внутрь дерева и зацепившихся на выступающем гвозде. Аллейн положил это все в конверт и запечатал его. Поставив ящик на место, он стал измерять расстояние от него до подоконника.

— Доброе утро, — произнес голос у него за спиной. — Вы, должно быть, детектив.

Аллейн поднял глаза и увидел Найджела Батгейта, перегнувшегося через каменный забор, отделявший территорию ратуши от тропинки.

— Какая, должно быть, у вас интересная жизнь, — продолжал Найджел.

Аллейн не ответил. Небрежным движением он отпустил защелку на стальном измерителе. Она отлетела вниз.

— Ага, застали врасплох, — заметил Найджел.

— Попридержите язык, — довольно мягко сказал Аллейн. — Идите-ка сюда.

Найджел перепрыгнул через стену.

— Подержите вот так измеритель. Не дотрагивайтесь до ящика, если сможете.

— Было бы приятно узнать почему.

— Пять футов три дюйма от ящика до подоконника, — сказал Аллейн. — Слишком много для Джорджи, и в любом случае мы знаем, что он этого не делал. Это забавно.

— Уморительно.

— Подойдите к следующему окну, Батгейт, уцепитесь за подоконник и подтянитесь. Если сможете.

— Только если вы мне скажете зачем.

— Скажу через минуту. Поторопитесь. Я хочу покончить с этим до того, как множество благочестивых прихожан увидят нас. Вы можете это сделать?

— Послушайте, шеф. Сегодня вам повезло. Посмотрите на эти бицепсы. Три месяца назад я был такой же хилый, как вы. Пройдя самостоятельный курс…

Найджел ухватился за подоконник, резко подтянулся и ударился о подоконник макушкой.

— Великая сила торжествует победу, — сказал Аллейн. — Теперь постарайтесь найти точку опоры.

— Чтоб вас! — пробормотал Найджел, царапая ботинками по стене.

— Достаточно. Я иду в ратушу. Когда я крикну оттуда, я хочу, чтобы вы повторили это выступление. Но только на этот раз не нужно биться головой.

Аллейн вошел в ратушу, открыл второе окно на два дюйма и подошел к роялю.

— Давайте!

Очертания головы и плеч Найджела показались из-за запотевшего стекла. В открытой щели появились его воротник и галстук. Аллейн смог разглядеть его лицо.

— Хорошо.

Найджел исчез. Аллейн вышел из ратуши.

— Вы что, играете в прятки? — сердито спросил Найджел.

— Что-то в этом роде. Я видел вас за окном. Да, — продолжал Аллейн, изучая при этом стену, — леди воспользовалась ящиком. Мы будем оберегать этот ящик.

— В конце концов, я могу спуститься?

— Прошу прощения. Конечно. Как голова?

— Чертовски болит.

— Но, я уверен, все такая же шальная. Теперь я все объясню.

Глава 16 Инцидент на Топ-лейн

1

Аллейн объяснил все Найджелу по дороге к Топ-лейн. Они шли быстро, от ветра наклонив головы, погруженные в свои мысли. Через несколько минут они пересекли неровный мост и достигли крутого поворота.

— Вот здесь, — сказал Аллейн, — Генри Джернигэм встретился с Диной Коупленд в пятницу после полудня. Здесь встретила их Элеонора Прентайс, возвращаясь с исповеди. Я допускаю, что слишком много любопытства проявляю к их случайным встречам. Мисс Прентайс подошла к ним в три, хотя из церкви вышла в половине третьего. Молодой Джернигэм говорит, что его не было дома два часа. Он ушел из дома в половине третьего. Пожалуй, чтобы дойти сюда из Пен-Куко, нужно немногим больше пяти минут. Они должны были быть здесь вдвоем почти полчаса, прежде чем к ним присоединилась мисс Прентайс.

— Может, они влюблены друг в друга.

— Может быть. Но есть что-то такое, что ни мисс Прентайс, ни господин Генри не хотят вспоминать, когда речь идет об этой встрече. Они бледнеют. Генри становится язвительным, а мисс Прентайс настораживается и начинает излучать волны ханжеского неодобрения.

— Что вы хотите сказать?

— Не имеет значения. Она вышла из церкви в три, пробыла всего пять минут на Топ-лейн с остальными и, однако, пришла в Пен-Куко только после четырех. Что она делала в это время? Генри пошел на холм. Мисс Коупленд вернулась назад тем же путем, каким мы пришли сюда, мисс Прентайс пошла дальше по дороге в Пен-Куко. Как будто три частицы летели с разных сторон, столкнулись и разлетелись в разные стороны.

— Этому можно найти сотню объяснений.

— Тому, как они встретились и разошлись? Да, осмелюсь сказать, что это правильно, но не так уж много объяснений можно найти тому, почему они начинают волноваться, когда речь заходит об этой встрече. Если предположить, что мисс Прентайс застала молодых людей в тот момент, когда они целовались, господин Генри может чувствовать себя неловко при воспоминании об этом, но что заставляет мисс Прентайс бледнеть и дрожать?

— Кажется, она — старая дева. Может, это шокировало ее?

— Возможно.

Аллейн внимательно изучал мокрую дорогу.

— Вчера ночью дождь лил как из ведра. Должно быть, этот большой сук обломился совсем недавно. Генри сказал, что их телефон молчал в пятницу вечером. Он сказал, что это из-за упавшей ветки на Топ-лейн. Вот провода, и ясно как божий день, что этот сук и есть та самая ветка. Постойте-ка, кажется, нам немного повезло.

Они передвинули сук с еще не засохшими листьями.

— Да. Смотрите, Батгейт. Вот здесь они стояли. Насколько более выразительными могут быть следы ног по сравнению с отпечатками пальцев рук. Смотрите, вот это — следы Дины Коупленд, если все было именно так, как мы считаем. Они ведут из-за поворота до самой насыпи. Почва была мягкой, но не очень влажной. Спускаясь вниз по холму, мы встречаем следы Дины, когда она сходит с влажной дороги под защиту насыпи и деревьев. В следы налилась вода, но они видны достаточно хорошо. А здесь, куда потом упала ветка, Дина встретилась с Генри.

— И как встретилась! — воскликнул Найджел, глядя на глубокие, перекрывавшие друг друга следы.

— Продолжительная встреча. Да, пожалуй, это было любовное свидание. Кажется, она милая девушка. Надеюсь, что господин Генри… — Он резко замолчал, но тут же продолжил: — Итак, вот что мы имеем! Но не будем заходить слишком далеко. Похоже, Элеонора Прентайс вышла из-за угла, прошла не больше трех шагов и резко остановилась. Вот ее следы, расположенные совсем рядом один от другого. Она стояла некоторое время на этом месте, глядя на парочку, а затем… Что же произошло? Обычный разговор? Нет, я так не думаю. Мне надо попытаться вытянуть это из молодых людей. Мисс Прентайс мне ничего не скажет. Да, это следы ее ботинок, без сомнения. С острыми носами и низкими каблуками. Обувь церковной курицы. Они были на ней сегодня утром.

Аллейн сел на корточки около следов «церковной курицы», вытянул указательный палец и дотронулся до сырой земли. Затем он взглянул на Найджела.

— Что ж, это доказывает одну вещь, — сказал он.

— Какую?

— Если это отпечатки Элеоноры Прентайс, а я думаю, что это так, то это не она пыталась заглянуть в окно ратуши. Подождите здесь, Батгейт, хорошо? Я схожу к машине за вещами. У нас будет образец этих отпечатков.

2

В половине первого Аллейн и Найджел прибыли в Ред-хаус. Пожилая горничная сказала им, что господин Фокс еще здесь, и провела их в викторианскую гостиную, которая языком латунных безделушек и модернистских шелковых японских панелей безрадостно рассказывала о службе генерала Кампанула на Востоке. Это была уродливая комната, битком набитая мебелью и неприветливая. Фокс сидел за письменным столом у окна, и перед ним лежало несколько аккуратных стопок бумаги. Он встал и посмотрел на гостей безмятежным взглядом поверх очков.

— Привет, Фокс, — сказал Аллейн. — Как поживаете?

— Довольно спокойно. Спасибо, сэр. Доброе утро, Батгейт.

— Доброе утро, инспектор.

— Что у вас здесь? — спросил Аллейн.

— Письма, сэр, но ни в одном нет ничего полезного.

— Так, а что это за зловещий листок писчей бумаги? Отвечайте, старый черт! Это завещание, так?

— Ну что ж, да, это оно, — сказал Фокс.

Он протянул листок Аллейну и спокойно ждал, пока тот прочтет.

— Она была богатой женщиной, — сказал наконец Аллейн.

— Насколько богатой? — спросил Найджел. — И что она сделала со своим богатством?

— Ничего, о чем стоило бы печатать в газетах.

— Ну хорошо, хорошо.

— Она оставила пятьдесят тысяч. Тридцать из них отходят преподобному Уолтеру Коупленду в знак признания его деятельности в качестве приходского священника и глубокой благодарности за духовное руководство и неизменную мудрость. Вы только послушайте! Он должен использовать эти деньги по своему усмотрению, но она надеется, что он не отдаст все другим людям. Пятнадцать тысяч ее дорогой подруге Элеоноре Джернигэм Прентайс; четыре тысячи Эрику Кампанула, сыну Уильяма Кампанула и троюродному брату завещательницы. Судя по последним сведениям, он живет в Найроби, Кения. Условие: указанные четыре тысячи будут переданы адвокатам мисс Кампанула, господам Вотерворсу, Вотерворсу и Биггсу, и наследник получит свою долю через них. Завещательница добавляет, что надеется, что тот не потратит указанную сумму на алкогольные напитки или женщин, а будет думать о ней и изменит свое поведение. Одна тысяча должна быть поделена между ее слугами. Датировано двадцать первым мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года.

— Там было вложено примечание, датированное двадцать первым мая этого года, — сказал Фокс. — Вот оно, сэр.

Аллейн прочел вслух и удивленно поднял брови:

Всем, кого это может касаться. Это моя последняя воля, и нет необходимости кому бы то ни было совать нос в другие бумаги в поисках еще одного завещания. Я хотела бы сказать, что намерения, выраженные ранее относительно основного наследника, являются моими намерениями и в данный момент. Если бы я могла добавить что-либо к его характеристике, чтобы она стала более выразительной, я бы сделала это. Были разочарования в друзьях, подводивших меня, но я — одинокая женщина и не вижу причин что-то менять в моем завещании.

Идрис Кампанула.
— Похоже, она была очень откровенной женщиной, не так ли? — заметил Фокс.

— Да. Некрасивая шпилька в глаза ее дорогой подруги Элеоноры Прентайс, — сказал Аллейн.

— Теперь скажите, — энергично начал Найджел, — считаете ли вы, что кто-то из этих двоих убил ее? Вы всегда говорили, Аллейн, что деньги являются главным мотивом.

— В данном случае я этого не говорю, — возразил Аллейн. — Это возможно, но я так не думаю. Итак, Фокс, вот такие у нас дела. Мы должны связаться с Вотерворсами и Биггсом до того, как они прочтут об этом в газетах.

— Я уже позвонил им, сэр. Горничная знает адрес старшего Вотерворса.

— Отлично, Фокс. Что-нибудь еще?

— Есть еще шофер Гибсон. Я думаю, вам было бы интересно поговорить с ним.

— Очень хорошо. Пригласите Гибсона.

Фокс вышел и вернулся с шофером мисс Кампанула. На нем были темно-фиолетовые бриджи и блестящие гетры, и казалось, он только что наспех запихнул себя в эту униформу.

— Это Гибсон, сэр, — сказал Фокс. — Я думаю, господин Гибсон, что старший инспектор хотел бы узнать о том маленьком инциденте в пятницу после полудня.

— Доброе утро, — сказал Аллейн Гибсону. — О каком инциденте идет речь?

— Это касается визита убитой в церковь в половине третьего, сэр, — объяснил Фокс. — Похоже, она заходила в ратушу по пути туда.

— Это правда? — спросил Аллейн.

— Не то чтобы заходила, сэр, — ответил Гибсон. — Да и рассказывать-то особо нечего, так как она так туда и не попала.

— И все-таки, расскажите все, что было.

— Видите ли, сэр, она регулярно ходила на исповедь. Примерно каждые три недели. Итак, в пятницу она заказала машину, и мы поехали, прибыв на место немного раньше. Она сказала: «Подвези меня к ратуше», — и я это сделал. Она вышла из машины и пошла к парадному входу. Все утро она была в хорошем настроении. Она с удовольствием ехала в церковь и все такое, но вскоре я увидел, как она барабанит в дверь, и я понял, что она на пороге очередной вспышки. Как я уже объяснил господину Фоксу, сэр, она была подвержена вспышкам гнева.

— Так.

— Я наблюдал за ней. Стучит, стучит, стучит! Затем я услышал, как она кричит: «Кто там? Откройте!» Мне тоже показалось, что я слышал звуки рояля. Она обошла кругом. Я развернул машину. Когда я опять посмотрел на нее, она уже обошла ратушу с той стороны, которая дальше от дороги. Лицо у нее было все красное, и, да поможет нам Бог, я подумал, что у нее начинается истерика. И точно, она крикнула, чтобы я подошел к ней. «Там кто-то есть ведет себя очень подозрительно, — сказала она. — Посмотри в открытое окно». Я подтянулся, но ничего особенного не увидел. «Где рояль?» — спросила она. Ну, я сказал ей. Рояль стоял на полу около сцены. Я знал, что сейчас она пошлет меня в дом ректора за ключом, но тут увидел, что мисс Прентайс выходит из церкви. Я привлек внимание хозяйки к мисс Прентайс, и она помчалась, как ошпаренная кошка, через дорогу и дальше, к церкви. Я медленно двигался на машине, там всего-то метров сорок, и остановился около церкви.

— А как насчет ящика?

— Простите, сэр?

— Вы не доставали ящик из сарая за ратушей, чтобы мисс Кампанула могла встать и посмотреть в окно?

— Нет, сэр. Нет.

Найджел усмехнулся и начал тихо насвистывать.

— Хорошо, — сказал Аллейн. — Это не имеет значения. Что-нибудь еще?

— Нет, сэр. Мисс Прентайс вышла очень расстроенная, прошла мимо меня и направилась вверх по дороге. Я думаю, она решила идти домой по Топ-лейн.

— Мисс Прентайс была расстроена?

— Да, сэр. Думаю, господин Коупленд отослал ее с исповеди с резким ответом.

— Вы не смотрели на нее, пока она шла?

— Нет, сэр, мне не хотелось. Я понял, что она нехорошо себя чувствует.

— Вы думаете, она плакала?

— Не то чтобы именно так, сэр. Слезы не текли, ничего такого, но выглядела она очень расстроенной. В очень плохом настроении.

— Вы не знаете, не пошла ли она в ратушу?

— Нет, сэр, я не могу сказать. Я посмотрел в боковое зеркало и увидел, что она пересекает дорогу, но вполне вероятно, что она могла туда зайти.

— Гибсон, вы можете вспомнить, как точно выглядел рояль? Опишите мне его так подробно, как сможете.

Гибсон почесал челюсть своей широкой ладонью.

— Рояль стоял на полу, там же, где и вечером, сэр. Перед ним был табурет. Нот не было. Э… дайте подумать. Он выглядел не совсем так. Нет, точно. Кое-что было не так.

Аллейн терпеливо ждал.

— Теперь я понял, — громко провозгласил Гибсон. — Да, черт возьми, я понял.

— Да?

— Эти горшки с цветами были на краю сцены, и крышка рояля была откинута.

— Ах, — произнес Аллейн. — Я ждал, что вы это скажете.

3

— Каков же истинный смысл всего этого? — спросил Найджел, когда Гибсон ушел. — Что за ящик? Это не тот, который был под окном?

— Тот самый, — кивнул Аллейн и обратился к Фоксу: — Через некоторое время после того, как Гибсон подтянулся, держась за подоконник, и посмотрел в окно, кто-то поставил там ящик и встал на него. Осталось глубокое прямоугольное пятно, перекрывающее один из следов Гибсона. Я нашел ящик в пристройке. Это не был юный Джорджи. Он воспользовался дверью, и в любом случае окно было бы выше уровня его глаз. Там только следы мисс К. и еще одни большие — без сомнения, Гибсона. Они наступали на дерн. Тот, кто пользовался ящиком, пришел позже, может быть, в субботу, и наступал он только на гравий. Мы проверим ящик на отпечатки, но я не думаю, что это что-нибудь даст. Слушая Гибсона, я думал: вот сейчас он скажет, что ящик использовала мисс Кампанула. Теперь ясно, что это не так. Это будет утомительная работа, но нам необходимо выяснить эту деталь. Что вам рассказали горничные?

— Такое впечатление, что покойная была из племени диких татар, — сказал Фокс. — Я достаточно много всего услышал, прежде чем прийти к этому заключению. Мэри, горничная, которую вы только что видели, сэр, похоже, также выполняла обязанности камеристки. Когда мисс Кампанула была в настроении, она откровенничала с ней. Фактически она делилась с горничной всеми новостями.

— Например, Фокс?

— Например, господин Аллейн, по мнению Мэри, мисс Кампанула вела себя немного странно в отношении господина Коупленда. Помешана на нем, как считает Мэри. Она говорит, что обычно в то время, когда ректор шел утром по деревне, ее хозяйка тоже выходила и слонялась неподалеку под тем или иным предлогом, пока не встретит его.

— О боже! — с неприязнью произнес Аллейн.

— Да, в какой-то мере это достойно жалости, не так ли? Мэри говорит, что она одевалась очень тщательно, шла в Чиппинг и заходила в маленький магазинчик. Она постоянно о чем-то разговаривала с продавщицей, покупая тот или иной пустяк, но все это время не сводила глаз со стеклянной двери. Если показывался ректор, мисс Кампанула как ветром сдувало. Она была очень неуравновешенной леди, и когда дела у нее шли плохо, она наводила ужас на слуг своей злостью, грозила, что сделает что-нибудь отчаянно-буйное и так далее.

— Действительно, вела себя как татары-завоеватели в России, — сказал Аллейн, — и, конечно, это все очень удручающе. Продолжай.

— Все было не так плохо, пока не приехала мисс Прентайс. До этого всеми делами в приходе заправляла мисс Кампанула. Но мисс Прентайс, похоже, оттеснила ее, если можно так выразиться. Мисс Прентайс превзошла ее на всех ключевых позициях. Она — президент Молодежного общества, а мисс К. была всего лишь секретарем. Почти то же самое с обществом наставниц для девушек.

— Как она может быть наставницей девушек! — воскликнул Аллейн.

— Похоже, что это именно так, и она опять обошла мисс К., обучая девочек искусству завязывать бантики и незатейливой кулинарии. Сама себя продвигала, так сказать, по служебной лестнице. Начала с самой нижней ступени и добралась до самого верха. Местные девушки от этого не очень-то в восторге, но ей как будто удалось объединить их вокруг себя. И когда леди Эпплбай оставила свой пост, мисс Прентайс заняла ее место. Примерно то же самое с Женским институтом и другими местными организациями. Мисс П. оказалась слишком энергичной и умной по сравнению с мисс К. Они были подругами, водой не разольешь, но Мэри говорит, что иногда мисс К., придя домой с собрания Молодежного общества или еще откуда-нибудь, так говорила о мисс Прентайс, что даже Мэри удивлялась.

— О господи!

— Она угрожала самоубийством и так далее. Мэри знала все о завещании. Убитая часто говорила об этом — не далее как в прошлый четверг, когда у них была генеральная репетиция, она сказала, что для мисс Прентайс было бы хорошим уроком, если бы она вообще исключила ее из завещания, но она слишком милосердна, чтобы сделать это, однако надеется, что, если она умрет первой, эти деньги будут как кипяток обжигать совесть мисс Прентайс. В пятницу, сказала Мэри, у нее был хороший день. Она ушла на исповедь и вернулась в хорошем расположении духа. После пяти часов было какое-то дело в Пен-Куко, и вечером она ходила в кружок книголюбов или что-то в этом роде — в дом ректора. Она была в прекрасном настроении, когда уходила, но вернулась не раньше одиннадцати часов, гораздо позднее обычного. Гибсон говорит, что на обратном пути она все время молчала, и Мэри говорит, что, когда она вошла, вокруг лица у нее был завязан шарф, и воротник пальто поднят и…

— Это была не она, — вмешался Найджел. — Мисс Прентайс переоделась в мисс Кампанула, чтобы взглянуть на завещание.

— Успокойтесь, Батгейт. Продолжайте, Фокс.

— Мэри проводила ее в комнату, но та сказала, что ей никто не нужен, и Мэри клянется, что она плакала. Она услышала, как ее хозяйка легла. На следующее утро Мэри первым делом понесла ей чай и говорит, что вид мисс Кампанула ее просто шокировал. Как выразилась Мэри, она была похожа на старую нищенку, оставленную на улице под дождем.

— Очень наглядно. Итак?

— Итак, вчерашнее утро она провела в ратуше вместе, с остальными, но когда вернулась, написала записку своим адвокатам и приказала Гибсону отправить ее. После полудня она оставалась дома.

— Я знал, Фокс, что у вас еще что-то есть наготове, — сказал Аллейн. — Где промокательная бумага?!

Фокс мягко улыбнулся:

— Оказалось, все нормально, сэр. Вот она.

Он взял лист промокательной бумаги с письменного стола и протянул его Аллейну. Это был почти чистый лист, только с четырьмя строчками. Аллейн приставил его к зеркалу и прочитал:

Ув Г

Пр шу и го ставителя ретить

мной можно рее.

С жением

РИС К МП НУ Л А.
— Собиралась изменить свое завещание, — заметил Найджел из-за плеча Аллейна.

— Ну вы и гадальщик! — сказал Аллейн. — Провидец несчастный! Я не удивлюсь, если вы окажетесь правы. Что-нибудь еще, Фокс?

— Больше ничего, сэр. Она выглядела как обычно, когда пришла в ратушу на представление. Она ушла отсюда в семь часов. Так как она не должна была появиться на сцене до второго акта, ей не было необходимости приходить так рано.

— И они не знают, кому, кроме ее адвокатов, она могла бы написать?

— Совершенно верно, господин Аллейн.

— Теперь мы пообедаем, а затем посетим дом ректора. Идемте.

Когда они вернулись в гостиницу, то обнаружили, что представитель «Чиппинг курьер» оказался чересчур усердным. Толпа молодых людей, одетых во фланелевые брюки и твидовые пальто, приветствовала Найджела с какой-то осторожной и подозрительной сердечностью и окружила Аллейна. Он дал им краткий отчет о рояле и его внутреннем устройстве, ничего не сказал о водяном пистолете, сообщил, что, похоже, убийство не имело мотива, и умолял их не следовать за ним по пятам.

— Это затрудняет мои действия и абсолютно бесполезно для вас.

— Кому принадлежит кольт, господин старший инспектор? — спросил развязный молодой человек в огромных очках.

— Это местное оружие, и есть предположение, что его украли, — ответил Аллейн. — Если будет еще какая-либо информация от полиции, джентльмены, вы услышите об этом. У вас достаточно материала для газетных отчетов. А теперь уходите, и побыстрее. Будьте маленькими Пу-Ба.[10] Никаких подтверждающих деталей не требуется. Повествование является достаточно убедительным, и насколько я понимаю, художественная достоверность не в вашем вкусе.

— Испытайте нас, — предложил все тот же молодой человек.

— Pas si bete,[11] — сказал Аллейн. — Я хочу съесть свой обед.

— Когда вы собираетесь жениться, господин Аллейн?

— При первой же возможности. Всего хорошего.

Он удалился, оставив Найджела на съедение репортерам.

Аллейн и Фокс за десять минут расправились с обедом, покинули гостиницу через черный ход и уехали на машине Биггинсов прежде, чем иссяк фонтан красноречия не посвященного в детали Найджела. Аллейн расстался с Фоксом в деревне. Фокс должен был разыскать членов Молодежного общества, запастись очередной порцией местных слухов и присутствовать на вскрытии. Аллейн свернул на Вэйл-роуд и через пять минут остановился у дома ректора.

4

Как и большинство священников, по воскресеньям ректор принимал посетителей. Парадная дверь была широко распахнута. На столе в холле Аллейн увидел аккуратную стопку детских книжек с церковными гимнами. Рядом с ними лежал берет ректора. Из комнаты доносился женский голос:

— Очень хорошо, господин Коупленд. На этом можно закончить.

— Я тоже так думаю, — раздался голос ректора.

— Через ночь сомнений и печали, — живо добавила леди.

— Им нравится это?

— О, они любят это, господин Коупленд.

— Очень хорошо, — утомленным голосом сказал ректор. — Спасибо, мисс Райт.

Крупная деревенская девушка вышла из комнаты в холл. Она собрала книги в соломенную сумку и торопливо вышла, бросив внимательный взгляд на Аллейна.

Аллейн еще раз позвонил в дверь, и через несколько мгновений появилась пожилая горничная.

— Могу я увидеть господина Коупленда?

— Я сейчас узнаю, сэр. Как о вас доложить?

— Инспектор Аллейн. Я из Скотленд-Ярда.

— О! О да, сэр. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он прошел за ней через холл. Она открыла дверь и произнесла:

— Сэр, к вам полиция.

Аллейн вошел.

Похоже, господин Коупленд секунду назад вскочил на ноги. Рядом с ним стояла девушка, в которой Аллейн узнал его дочь. Они действительно были очень похожи, и по их лицам было видно, что настроение их в данный момент было тоже почти одинаковым: они были поражены и встревожены. Господин Коупленд, в своей длинной сутане, сделал несколько шагов вперед и пожал Аллейну руку.

— Мне очень жаль, что приходится беспокоить вас в такой день, — сказал Аллейн. — Я знаю, что это самый плохой день, какой только можно было выбрать для визита к вам, но, к сожалению, это дело не терпит отлагательств.

— Что вы, что вы, — сказал ректор, — мы просто очень встревожены. Это моя дочь. Боюсь, я не…

— Аллейн, сэр.

— О да, да. Прошу вас, садитесь. Дина, дорогая…

— Прошу вас, не уходите, мисс Коупленд, — сказал Аллейн. — Я надеюсь, что вы чем-нибудь сможете нам помочь.

Очевидно, до его прихода они сидели вместе с деревенской девушкой у камина, перед которым полукругом стояли уже довольно потрепанные стулья. Камин, куда недавно добавили поленьев, уютно потрескивал и овевал теплом ветхие обои цвета зеленого яблока, трухлявые балки на потолке, приятные гравюры на стенах и горшок с желтыми хризантемами из теплиц Пен-Куко.

Они сели. Сначала Дина опустилась на стул, стоявший в центре, а затем Аллейн и ректор устроились по обе стороны от нее.

Возможно, по лицу Аллейна можно было понять, что он чувствовал, оглядывая эту комнату. Его рука потянулась к карману пиджака, а затем торопливо опустилась.

— Пожалуйста, курите вашу трубку, — сказала Дина.

— Вы очень наблюдательны, — заметил Аллейн. — Теперь я уверен, что вы поможете нам. Я действительно могу курить?

— Пожалуйста.

— Я редко курю, — как будто извиняясь, проговорил Аллейн, — но сейчас именно такой случай.

И пока он набивал трубку, его посетила странная мысль. Ему пришло на ум, что он стоит на пороге новой дружбы, что он еще вернется в эту старую комнату и опять будет сидеть возле камина. Он подумал о женщине, которую любил, и ему показалось, что она тоже будет здесь в тот, следующий раз, и она будет счастлива. «Странные фантазии», — подумал он и отогнал их подальше.

Ректор уже говорил:

— …Ужасное несчастье. Страшно думать, что среди людей, которых ты так хорошо знаешь, есть одно сердце, в котором зародилась столь сильная злоба на своего собрата.

— Да, — согласился Аллейн. — Стремление убивать спит внутри многих людей, но когда оно реализуется, это нас шокирует и изумляет. Я часто замечал это. Реакция на убийство почти всегда — это глубочайшее изумление.

— Для меня, — сказала Дина, — самым ужасным является гротескная сторона случившегося. Как будто кто-то жестоко пошутил.

— Значит, вы слышали, как это случилось?

— Я думаю, на двадцать миль кругом нет человека, который бы этого не слышал.

— Ясно, Роупер постарался. — Аллейн наконец раскурил трубку и, глядя поверх своих рук на собеседников, проговорил: — Пока я не забыл. Никто из вас не ставил ящик под одним из окон ратуши в пятницу вечером или субботу?

— Нет, — покачала головой Дина.

— Нет, — твердо произнес ректор.

— Ясно. Это не имеет значения.

— Возможно, мне не следовало бы спрашивать, — сказал ректор, — но есть ли у вас хоть какое-нибудь подозрение о том, кто…

— Никакого, — сказал Аллейн. — В данный момент никакого. До того как хоть что-то начнет вырисовываться, нужно прояснить очень многое. Например, что касается ключа от ратуши. Где он был в пятницу?

— На гвозде между пристройкой и основным зданием, — сказала Дина.

— Я думал, что так было только в субботу.

— Нет. Я оставила его там в пятницу специально для членов Молодежного общества, которые работали в ратуше во время обеда. Они расставляли мебель, подметали и так далее. Когда в два часа они ушли, то оставили ключ на гвозде.

— Но мисс Кампанула пыталась попасть туда примерно в половине третьего и не смогла.

— Я думаю, что мисс Кампанула не знала о ключе. Я договорилась с девушками и, кажется, упомянула об этом на генеральной репетиции на случай, если кто-то еще захочет туда зайти. Но я абсолютно уверена, что к тому моменту мисс Кампанула уже ушла. А раньше мы никогда там ключ не оставляли.

— Вы заходили в ратушу в пятницу?

— Да, — сказала Дина. — Я ходила туда во время обеда посмотреть, как идет подготовка зала. Я ушла раньше, чем они закончили, и вернулась сюда.

— А затем вы пошли по Топ-лейн к Пен-Куко?

— Да, — удивленно произнесла Дина, и в ее глазах возникло такое же настороженное выражение, какое Аллейн уже видел у Генри.

— Когда примерно в два часа вы уходили из ратуши, там был Джорджи Биггинс?

— И делал жизнь невыносимой с помощью своего ужасного водяного пистолета. Ты знаешь, папа, это очень непослушный ребенок. В нем сидит дьявол. Тебе следует попробовать изгнать его.

— А потом вы ничего не слышали про Джорджи? — осторожно поинтересовался Аллейн. — От Роупера, например.

— А что я должна была услышать?

Аллейн рассказал им и в конце добавил:

— Я хочу, чтобы о его вовлеченности в эту историю было известно как можно меньше. Думаю, нет нужды сомневаться в том, что Джорджи со своей «Игрушкой для бездельников» и водяным пистолетом не мог отлить пулю, которую убийца использовал для выстрела. Нельзя возлагать на плечи маленького мальчика такую ответственность, каким бы плохим он ни был. Боюсь, что это все равно рано или поздно станет всем известно, но мы должны сделать все возможное, чтобы по деревне не пошли слухи.

— Конечно, — сказал ректор. — В то же время он понимал, что совершает нечто нехорошее. Ужасные последствия…

— Они несоизмеримо ужасны, вам не кажется?

— Да, это так. Я согласна с вами, — сказала Дина.

Аллейн, видя по глазам ректора, что он готов прочитать целую проповедь, поспешил перейти к следующему пункту.

— Вы видите, — продолжал он, — что замена водяного пистолета на кольт должна была произойти после двух часов в пятницу, так как в это время Джорджи еще размахивал своей игрушкой. Потом он задержался в ратуше и оснастил своим пистолетом рояль. Он подтвердил это. Шофер мисс Кампанула, по ее просьбе, посмотрел в открытое окно в два тридцать и увидел рояль с поднятой крышкой. Его рассказ наводит нас на мысль, что в это время кто-то прятался в здании. Джорджи с большой неохотой рассказал мне все это, и признаюсь, его воспоминания о мисс Кампанула, ломившейся в дверь и требовавшей впустить ее, похожи на ночной кошмар. Хотя я не претендую на то, что хорошо понимаю детскую психологию.

— Закон, — произнесла Дина, — в лице его представителей оказывается на удивление милосердным.

Аллейн не обратил внимания на ее слова.

— Итак, все, что нам известно, позволяет считать время два часа тридцать минут в пятницу точкой отсчета. Вы, мисс Коупленд, пошли вверх по Топ-лейн и случайно столкнулись с господином Генри Джернигэмом.

— Что? — воскликнул ректор. — Дина!

— Все нормально, — сказала Дина высоким голосом. — Это было случайно, папа. Я действительно встретила Генри, и мы действительно вели себя так, как ты мог бы предполагать. Но срок нашего отчуждения тогда почти закончился. Это я виновата. Я не смогла устоять.

— Мне кажется, через некоторое время туда пришла мисс Прентайс, — сказал Аллейн.

— Она вам об этом рассказала?

— Мне рассказал господин Генри Джернигэм, и мисс Прентайс подтвердила это. Мисс Коупленд, вы не расскажете мне, что произошло во время этого тройного столкновения?

— Раз они вам не рассказали, — ответила Дина, — я тоже ничего не скажу.

Глава 17 Исповедь священника

1

— Вы не расскажете? — мягко спросил Аллейн. — Жаль. Тогда нам придется…

— Что придется?

— Идти окольным путем. Выспрашивать у слуг, какие отношения были между мисс Прентайс и ее молодым родственником. Внимательно прислушиваться к деревенским слухам… Все такое.

— Я думала, — вспыхнула Дина, — что в наше время работа отдела криминальной полиции считается по большей части благородным делом.

— О нет! — ответил Аллейн. — Вы очень заблуждаетесь.

Ее лицо стало пунцовым.

— Это было недостойное замечание с моей стороны, — сказала Дина.

— Это было непростительно, дорогая, — заметил ее отец. — Мне стыдно за тебя, я не знал, что ты можешь быть способна на такое.

— Я не нахожу в этом никакого оскорбления, — весело произнес Аллейн. — Это подмечено очень точно.

Но лицо господина Коупленда было розовым от смущения, а Дина все еще переживала, что допустила бестактность. Ректор стал обращаться к ней так, словно она ребенок в церкви. Его голос сделался несколько елейным, а в движениях его головы Аллейн распознал манеры проповедника, стоящего на кафедре. Он говорил:

— Дина, ты нарушила торжественное обещание, и к этой своей вине ты добавляешь намеренное уклонение, невоспитанность и неоправданную дерзость. Мне придется кое-что объяснить господину Аллейну. — Он повернулся к Аллейну: — Моя дочь и Генри Джернигэм, — произнес он, — питают друг к другу привязанность, которой ни его отец, ни я не одобряем. Дина сказала, что они поклялись не встречаться наедине в течение трех недель. Пятница была последним днем из этих трех недель. Мисс Прентайс в этом вопросе была на нашей стороне. Если она встретила их в тот момент, когда, как призналась Дина, они полностью забылись и игнорировали свое обещание, я уверен, что она была крайне разочарована и подавлена.

— Ничего подобного! — воскликнула Дина, немного оправившись от смущения. — Она ничуть не была разочарована или подавлена. Она была мертвенно-бледной от злости.

— Дина!

— О папа, почему ты закрываешь глаза? Ты должен знать, что она собой представляет. Кому и знать, как не тебе!

— Дина, я должен настоять…

— Нет! — закричала Дина. — Нет! Сначала ты говорил, что я что-то делаю тайно от тебя, затем, когда я полностью откровенна и ничего не скрываю, тебе это тоже не нравится. Мне в какой-то мере жаль, что мы с Генри не выдержали всего срока, но мы почти выдержали, и мне и в голову не приходит считать, что в пятницу после полудня произошло нечто ужасное. Я не позволю, чтобы о нас с Генри пошли грязные слухи. Я прошу прощения, что была груба с господином Аллейном и я… что ж, это абсолютно очевидно, что я была не только груба, но и сказала глупость. Я хочу сказать, это очевидно потому, как он это воспринял… хочу сказать… о черт! Ой, папа, прости меня.

Аллейн с трудом сдержал смех.

— Дина! Дина! — повторял ректор.

— Да, что ж, мне действительно жаль. И теперь господин Аллейн будет думать невесть что об этой встрече в пятницу. Я могу также сказать вам, господин Аллейн, что, по нашему с Генри мнению, мисс Прентайс немного не в своем уме. Это хорошо известное явление у старых дев. Она пыталась подавить свое естество и… и… пыталась сделать это с помощью религии. Тут ничего не попишешь, папа, но это так. Но она потерпела неудачу. Она становится все более и более мрачной, и когда видит двух нормальных, здоровых людей, любящих друг друга, то приходит в ярость.

— Это я потерпел неудачу, — сказал ректор, с отчаянием глядя на свою дочь.

— Нет. Ты — нет. Просто ты не понимаешь этих двух женщин. Ты — ангел, но далекий от современности ангел.

— Мне было бы интересно узнать, — заметил Аллейн, — как ангел может долететь до наших дней. Специальные крылья у него, что ли?

Дина улыбнулась.

— Что ж, вы знаете, что я имею в виду, — сказала она. — И я права в отношении этих двух леди. Если бы вы слышали мисс Прентайс! Это было просто-напросто стыдно и противно. Она вся дрожала и как будто задыхалась. И говорила нам самые ужасные вещи. Она грозилась рассказать одновременно тебе, папа, и эсквайру. Она предположила… О, это было невероятно. Что еще хуже, она брызжет слюной, когда говорит.

— Дина, дорогая!

— Ну папа, это правда. Я обратила внимание на лиф ее дурацкого платья, и это было отвратительно. Она либо брызжет слюной и плюется, либо проливает чай на платье. Честно! И, в любом случае, она была полна яда — я имею в виду то, что она говорила.

— Кто-нибудь из вас пытался остановить ее? — спросил Аллейн.

— Да, — сказала Дина. Она резко побледнела и быстро добавила: — В конце концов она проковыляла мимо нас и пошла вверх по дороге.

— Что сделали вы?

— Я пошла домой.

— А господин Джернигэм?

— По-моему, он пошел на Клаудифолд.

— По крутой тропинке? Он не пошел вместе с вами?

— Нет, — сказала Дина. — Он не пошел со мной. А что в этом такого?

2

— Я не могу понять, — заметил ректор, — какое отношение эта грустная история может иметь к трагедии.

— Я обещаю, — сказал Аллейн, — что любая информация, которая не будет иметь отношения к делу, не получит дальнейшего выхода. Нас совершенно не интересуют факты, не связанные напрямую с самим происшествием.

— Что ж, это не имеет отношения к делу, — заявила Дина. Она вытянула вверх подбородок и сказала громко: — Если вы думаете, что мисс Прентайс заставила нас почувствовать смущение и неловкость и это является мотивом для убийства, вы ошибаетесь. Мы нисколько не боимся ни самой мисс Прентайс, ни того, что она может сказать или сделать. Ни для меня, ни для Генри это не имеет никакого значения. — Нижняя губа Дины дрожала. Она добавила: — Мы просто рассматриваем ее с точки зрения психоанализа, и нам ее немного жаль. Только и всего. — Она издала звук, похожий на всхлип.

— О моя дорогая, какая чепуха, — сказал ректор.

Дина отошла к окну.

— Что ж, — мягко произнес Аллейн, — давайте продолжим разговор и все проанализируем несколько по-иному. Что каждый из вас делал в субботу после полудня? Это было вчера.

— Мы оба были здесь, в доме, — ответила Дина. — Папа пошел спать, а я повторяла свою роль.

— В котором часу вчера вечером вы пришли в ратушу?

— Мы вышли из дома в половине седьмого, — сказал Коупленд, — и пошли по дорожке через наш сад и рощу.

— Там кто-нибудь был?

— Да. Там была Глэдис Райт, так ведь, Дина? Она одна из лучших наших помощниц и отвечала за программки. Глэдис находилась в вестибюле ратуши. Кажется, остальные девушки либо уже были там, либо пришли вскоре после нас.

— Вы можете мне точно рассказать все, что вы делали до момента убийства?

— Конечно могу, — подхватил ректор. — Я убедился, что один экземпляр пьесы и велосипедный звонок, которым я должен был воспользоваться, лежат на своих местах, затем я сел в кресло на сцене, чтобы не мешать подготовке остальных и следить, чтобы никто из зрителей не заходил за кулисы. Я был там до тех пор, пока Дина не позвала меня поговорить с мисс Прентайс.

— Вы ожидали, что мисс Прентайс не сможет играть?

— Честно говоря, нет. Наоборот, она сказала мне, что палец ее почти не болит. Это было вскоре после ее прихода.

— Вам было сложно убедить ее отказаться от игры на рояле?

— Да, на самом деле сложно. Она была настроена решительнейшим образом, но ее палец оказался в очень плохом состоянии. Играть больной рукой невозможно, и я сказал ей, что буду очень недоволен, если она станет упорствовать.

— И, исключая это время, вы ни разу не покидали сцены?

— О! О да, я до этого подходил к телефону, когда мы пытались дозвониться до миссис Росс. Это было в половине восьмого. Телефон в ратуше соединен с нашим, а горничная Мэри глуховата и подолгу не берет трубку.

— Мы все были как ненормальные, — раздался голос Дины. — Эсквайр, Генри, папа и я — мы все стояли вокруг телефона и слушали указания мисс Кампанула. Хотя она не говорила, а рычала. На эсквайре не было брюк, только шерстяные розовые кальсоны. Мисс Прентайс подошла к нам, но когда увидела эсквайра, закудахтала, как курица, и убежала. Больше никто не обратил внимания на вид эсквайра, даже мисс Кампанула. Мы все так волновались из-за опоздания других актеров. Папа уже собирался идти домой, чтобы позвонить оттуда, когда мы наконец дозвонились до Мэри.

— Затем я вернулся на сцену, — добавил ректор.

— Я не могу сказать вам точно, что я делала, — сказала Дина. — Я была везде.

Она внимательно вглядывалась в окно.

— Вот идет Генри.

— Почему бы вам не встретить его? — предложил Аллейн. — Расскажете ему, как я вас тут третирую.

— Нет, вы не третируете, но я пойду, — сказала Дина. Она открыла окно и перелезла через низкий подоконник прямо в сад.

— Прошу прощения, — произнес Аллейн, когда окно захлопнулось.

— Она хорошая дочь, — грустно прошептал ректор.

— Вне всякого сомнения. Господин Коупленд, вы понимаете, в каком странном положении мы находимся? Если предполагаемой жертвой была мисс Прентайс, нам необходимо проследить за каждым ее движением, ее разговорами… да если возможно, то даже за ее мыслями в течение этих последних дней. Мы находимся в необычном положении, имея, несомненно, живую жертву при совершенном убийстве. Существует даже возможность, что убийца может предпринять вторую попытку.

— Нет! Нет! Это было бы слишком ужасно.

— Я уверен, что, как сказала ваша дочь, вы многое знаете об этих двух женщинах, то есть о фактической и, насколько мы понимаем, о подразумевавшейся жертве. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь, что могло бы пролить свет на эту темную путаницу чувств?

Ректор сжал кулаки и устремил взгляд на огонь.

— Я очень сильно обеспокоен, — сказал он. — Но не вижу, чем мог бы вам помочь.

— Вы хотите сказать, что пользовались их доверием и что при обычных обстоятельствах никогда бы не рассказали того, что знаете?

— Разрешите мне самому объяснить. Как вам, конечно, уже известно, я слышал исповеди многих прихожан. Ни при каких обстоятельствах я не нарушу тайны исповеди. Это само собой разумеется. Более того, если бы даже я это сделал, то это ничего бы не дало. Я говорю вам это, чтобы вы не думали, что я имею ключ к тайне.

— Я признаю вашу точку зрения, — сказал Аллейн, — и уважаю ее.

— Я очень рад. Я знаю, что многие рассматривают таинство исповеди в англо-католической церкви как любительскую подмену римского ритуала. Это не со всем так. Римская церковь говорит: «Ты должен»; протестанты-нонконформисты говорят: «Ты не должен»; англокатолическая[12] церковь говорит: «Ты можешь!»

Но Аллейн пришел сюда не для того, чтобы спорить о различных церковных доктринах. Да и ни при каких обстоятельствах не стал бы этого делать.

— Я понимаю, что священник, который слушает исповеди, независимо оттого, к какой конфессии он принадлежит, должен рассматривать этот ритуал как нечто неприкосновенное. Я веду речь не об этом. Может быть, вас терзают сомнения, не рассказать ли мне о чем-то, что вы слышали от одного из ваших кающихся грешников вне исповеди?

Ректор в изумлении посмотрел на него, еще крепче сжал кулаки и сказал:

— Я не думаю, что это в чем-то вам поможет. Просто я обременен воспоминаниями и ужасными сомнениями. Вы говорите, что убийца может опять нанести удар. Я не думаю, что это возможно, и даже уверен, что этого не произойдет.

— Почему? — удивился Аллейн.

— Потому что я думаю, что убийца уже мертв, — ответил ректор.

3

Аллейн развернулся на своем стуле и несколько секунд молча смотрел на господина Коупленда. Затем он спросил:

— Вы думаете, что она сама это сделала?

— Я в этом уверен.

— Вы мне скажете почему?

— Полагаю, что я должен это сделать. Господин Аллейн, я, к сожалению, не обладаю твердым характером и всю свою жизнь стараюсь избегать трудностей. Я знаю, что это очень нехорошо, и пытаюсь победить в себе эту слабость. Я колебался, когда должен был настаивать, тянул время, когда были необходимы решительные действия. Из-за этих самых настоящих грехов упущения я считаю, что несу моральную ответственность, во всяком случае, частичную, за это ужасное происшествие.

Он замолчал, все еще продолжая смотреть на огонь. Аллейн ждал.

— В пятницу вечером, — вновь заговорил господин Коупленд, — в нашей гостиной собрался кружок книголюбов. Обычно книголюбы собираются в ратуше, но на этот раз из-за подготовки к спектаклю они пришли сюда. Председательствовала мисс Кампанула. Я заходил к ним на короткое время. Дина читала им вслух сцену из «Двенадцатой ночи», а затем они продолжили чтение другой книги. Честертон, «Шар и крест». Мисс Кампанула одолжила у меня мой экземпляр. Когда они закончили, она вошла ко мне в кабинет, чтобы вернуть его. Я был один. Это было приблизительно в четверть одиннадцатого.

— Так.

— Господин Аллейн, мне очень трудно и неприятно рассказывать вам об этом инциденте. Действительно, я… я не знаю, как начать. Возможно, вы не знакомы с делами прихода, но, я думаю, многие духовные лица могут сказать, что есть, к сожалению, такой тип прихожан, который доставляет много беспокойства приходским священникам. Я не знаю, поймете ли вы меня, если я скажу, что часто это… леди… которые не очень молоды и у которых нет других интересов.

Теперь ректор покраснел по-настоящему.

— Думаю, что я вас понимаю, — сказал Аллейн.

— Правда? Что ж, к сожалению, несчастная мисс Кампанула была активной… представительницей такого типа. Бедная душа, она была одинока и обладала кипучим темпераментом, который, я уверен, она изо всех сил старалась усмирить, но я не мог иногда не думать, что на помощь ей надо звать доктора, а не священника. Я даже говорил ей об этом.

— Очень мудрый совет, сэр.

— Но она не прислушалась к нему, — тоскливо произнес ректор. — Она рассчитывала в этом на меня, сэр, и боюсь, что я подвел ее.

— Так что же было в пятницу вечером? — деликатно напомнил Аллейн.

— Да, да, я знаю. Я уже подвожу свой рассказ к этому. Но мне, право, очень трудно. Произошла ужасная сцена. Она… она вбила себе в голову, что если Дина выйдет замуж или опять уедет… Дина — актриса, вы знаете… то я буду так же одинок, как и она. Она говорила очень много. Я был слишком поражен и встревожен и терялся в сомнениях, что ей ответить. Я думаю, она неправильно поняла мое молчание. Я не могу точно припомнить весь порядок событий. Это было похоже на плохой сон, который до сих пор никак не закончится. Она очень сильно дрожала и смотрела на меня с таким отчаянием в глазах, что я… я… я… — Он зажмурился и добавил очень торопливо: — Я взял ее руку в свою.

— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?

— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.

— Правда?

— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задергиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден… поддерживать ее. И мне к тому же было жаль ее. Как мучительно сознавать, что ты совершил ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.

— Понимаю, — сказал Аллейн. — Но я уверен, что вам следует мне все рассказать.

— Я бы предпочел, прежде чем делать это, попросить совета у кого-либо из моих собратьев-духовников, но нет ни одного, кто… Однако это не относится к делу. Вы очень терпеливы.

— Как все это закончилось?

— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась… а на это ушло довольно много времени… я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задернул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли еще не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Еще хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула еще была у меня, она позвонила и сообщила, что не придет. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я… боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать… в качестве священника… в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать ее дома, и, возможно, еепалец разболелся еще больше. Но в тот момент я еще ждал ее прихода, и если бы она видела, это было бы… ну, правда… — Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил: — Но это к делу не относится. Я задернул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.

— О боже! — воскликнул Аллейн.

— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить ее. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила ее на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как ее священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул ее и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: «Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!» И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.

4

— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.

— Но почему?

— Потому что мне кажется, что, если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.

— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придется рассказывать о том, как она себя вела.

— Нет, об этом она даже не заикнется. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.

— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.

— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.

— А я стала бы. Попытайся ты ее убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у нее не имелось бы причин для беспокойства.

— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.

— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.

— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?

— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.

— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в нее попасть?

— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.

— Что ты думаешь об Аллейне? — отрывисто спросил Генри.

— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.

— Это правда, дорогая?

— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.

— Ну, это была ложь, — весело произнес Генри.

— Да, я знаю. И он вел себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно.

— Естественно. Но это было честно, Дина!

— Я знаю.

— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.

— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.

— Хорошо. Но почему?

— Я постоянно думаю об этих двух женщинах. Если бы они не были так завистливы, ничего бы не случилось.

— Боже милосердный, Дина, уж не думаешь ли ты, что Элеонора…

— Нет. Но я чувствую, что все пропитано их завистью. Именно зависть заставила их так относиться друг к другу и к этому изворотливому зверьку миссис Росс.

— Почему ты называешь ее изворотливым зверьком?

— Потому что я чувствую, что она именно такая, — ответила Дина.

— Я хотел бы, чтобы мой отец укротил свой средневековый пыл при встречах с ней. Все эти его ужимки чертовски глупы.

— Она завоевала папино расположение своим интересом к церкви.

— Ради контраста с кривлянием моего отца. Остается только пожелать, чтобы она не начала отвечать ему тем же. За исключением этого, я ничего против нее не имею.

— Потому что ты мужчина.

— О, чепуха, — сказал Генри, хорошо понимая скрытый смысл слов Дины.

— Я не стала бы ей доверять, — продолжала Дина. — Она женщина для мужчин.

— Это какая-то глупая фраза, — сказал Генри.

— Это означает, — проговорила Дина, — что она мила со всеми мужчинами и любую женщину подведет в мгновение ока.

— Я бы подумал, что это просто означает, что она слишком привлекательна, чтобы быть популярной среди представительниц своего пола.

— Дорогой, это просто избитая фраза, — сказала Дина.

— Я так не думаю.

— Существует много привлекательных женщин, которые при этом необычайно популярны среди представительниц своего пола.

Генри улыбнулся.

— Ты считаешь ее привлекательной? — небрежно спросила Дина.

— Да, очень. Осмелюсь сказать, что она маленькая сучка, но очень мила. Прежде всего одевается она со вкусом.

— Да, это так, — мрачно сказала Дина. — Должно быть, ее тряпки стоят целое состояние.

Генри поцеловал ее.

— Какая же я свинья, — пробормотал он. — Как я, должно быть, тебе наскучил. Моя дорогая, я не достоин твоей любви, но я очень-очень люблю тебя.

— Мы никогда не должны ревновать, — прошептала Дина.

— Дина! — позвал ректор из холла снизу.

— Да, папа?

— Вы где?

— В классной комнате.

— Могу я подняться, как вы считаете? — спросил другой мужской голос.

— Это Аллейн, — сказал Генри.

— Поднимайтесь сюда, господин Аллейн, — позвала Дина.

Глава 18 Загадочная леди

1

— Садитесь, господин Аллейн, — пригласила Дина. — Хотя, боюсь, стулья в этой комнате не слишком устойчивы. Вы ведь знаете Генри?

— Да, немного, — сказал Аллейн. — Я сяду вот сюда, если можно.

Он сел на низенькую скамеечку для ног прямо у огня.

— Я рассказала Генри, какой грубой я была, — сообщила Дина.

— Я был в ужасе, — отозвался Генри. — Она еще очень юная неразумная девочка.

— А вы не могли бы расположиться тут поудобнее и рассказать нам кое-что об этом преступлении? — предложила Дина.

— Боюсь, что нет. Это было бы восхитительно — расположиться тут поудобнее, но, видите ли, нам в Скотленд-Ярде не разрешается заводить дружеские отношения при исполнении служебных обязанностей. Это кажется нелепым, но мне надо до вечера успеть переделать огромную кучу дел.

— Вы просто собираете улики, — спросил Генри, — и надеетесь, что сможете понять их смысл?

— Более или менее. Мы собираем всевозможный мусор, затем раскладываем его и пытаемся увидеть рисунок.

— Полагаю, у вас пока нет рисунка?

— Он должен быть. Главное — суметь отбросить все ненужное.

— И до сих пор никаких признаков? — спросила Дина.

— Есть признаки, но не так много.

— Вы подозреваете кого-либо из нас?

— Не слишком.

— Ну, мы этого не делали, — сказала Дина.

— Вот и хорошо.

— Убийства, — сказал Генри, — должны отличаться от любых других преступлений. Особенно те, что происходят в сельской местности. Здесь вы имеете дело не с обычными преступными классами.

— Достаточно верно сказано, — заметил Аллейн. — Я имею дело с людьми, которые, подобно вам, очень откровенны до определенного момента, гораздо более откровенны, чем завзятые преступники. Те лгут полиции просто по привычке. Но люди, подобные вам, вероятно, многое привнесут в savoir faire[13] утаивания главного. Например, я очень хорошо знаю, что есть нечто большее в этой встрече вас двоих с мисс Прентайс в пятницу. Но говорить с вами бесполезно, как если бы я стал убеждать грабителя: «Давай показания. Я не за тобой охочусь. Скажи мне то, что я хочу знать об остальных бандах, и, может быть, я забуду все об этом грабеже». К сожалению, у меня ничего нет против вас.

— Это именно то, что я имею в виду, — сказал Генри. — Однако вы можете наброситься на мою кузину Элеонору.

— Да. Именно это мне придется сделать, — согласился Аллейн.

— Надеюсь, вы верите не всему, что она вам рассказывает, — сказала Дина, — а то запутаетесь. В том, что касается нас, она такая же кислая, как айва.

— И вообще, она практически невменяема, — добавил Генри. — Вопрос был в том, кто более рехнулся: Элеонора или мисс Кампанула.

— Прискорбно, — туманно выразился Аллейн. — Господин Джернигэм, вы ставили ящик снаружи под одним из окон ратуши после половины третьего в пятницу?

— Нет.

— Что же все-таки это за ящик? — спросила Дина.

— Не важно. Теперь о рояле. Когда появились эти горшки с геранями?

— Во всяком случае, в субботу утром они уже там были, — сказала Дина. — Я собиралась попросить кого-нибудь убрать их. Мне кажется, они закрывали сцену от зрителей. Думаю, что девушки поставили их туда в пятницу после моего ухода.

— В этом случае Джорджи пришлось убрать их, чтобы вставить свой пистолет.

— А убийца, — подчеркнул Генри, — должен был убрать их опять.

— Да.

— Интересно когда? — сказал Генри.

— Мне тоже интересно. Мисс Коупленд, вы видели мисс Кампанула в пятницу вечером?

— В пятницу вечером? О, я видела ее на собрании кружка книголюбов в гостиной.

— Не после этого?

— Нет. Как только я ушла из гостиной, я поднялась сюда. Она пошла в кабинет к папе. Я слышала ее сварливый, как обычно, голос. Бедняжка.

— Кабинет как раз под этой комнатой, не так ли?

— Да. Я хотела поговорить с папой, но ждала, пока все уйдут.

Аллейн подождал секунду, прежде чем спросить:

— Все?

— Был кто-то еще в кабинете вместе с мисс К. Я все время называю ее мисс К. Мы все так делаем.

— Откуда вы знаете, что там был кто-то еще?

— Ну, потому что кто-то ушел после мисс К., — нетерпеливо сказала Дина. — Это была не мисс Прентайс, потому что она позвонила из Пен-Куко примерно в это время. Мэри позвала меня к телефону, поэтому я предполагаю, что это могла быть Глэдис Райт. Она является руководителем кружка книголюбов. Глэдис живет у дороги. Должно быть, она ушла через французское окно в кабинете, потому что я слышала, как скрипнула калитка, выходящая на дорогу. Вот как я поняла, что она здесь была.

Аллейн подошел к окну. Он посмотрел на посыпанную гравием дорожку, на лужайку и на едва заметную тропинку, которая вела к шатающейся калитке и, очевидно, продолжалась за ней, проходя через небольшую рощицу к дороге.

— Я полагаю, вы всегда ходите в ратушу этим путем? — спросил Аллейн.

— О да, это гораздо быстрее, чем обходить дом и выходить из парадной двери.

— Да, — отозвался Аллейн, — пожалуй. Он задумчиво посмотрел на Дину: — Вы слышали голос этого человека?

— Ну вот! — воскликнула Дина. — Как это понимать? Нет, я не слышала. Спросите у папы. Он скажет вам, кто это был.

— Как глупо с моей стороны, — заметил Аллейн. — Конечно он скажет.

2

Он не стал ничего спрашивать у ректора, но прежде чем уйти, он, обойдя посыпанную гравием дорожку, прошел через лужайку к калитке. Она действительно скрипнула очень громко. Это была одна из старомодных калиток с прибитой дощечкой внизу, в виде порога. Очевидно, этой тропинкой пользовались очень часто. Было бесполезно пытаться что-либо найти на ее жесткой, скользкой поверхности. После вечера пятницы прошло слишком много дождей. «Чересчур много дождей», — вздохнул Аллейн. Но все-таки около калитки он обнаружил два размытых водой углубления. Подковообразные ямки диаметром примерно два дюйма, которые наполнились водой. «Каблуки, — подумал Аллейн, — но нет никакой надежды определить чьи. Женские. Стояла здесь и смотрела на дом». Он видел, как ректор наклонился к камину в своем кабинете. «Так, — подумал Аллейн и углубился в маленькую рощу. — Абсолютно ничего относящегося к делу. Ничего».

Он увидел, что ратуша была совсем недалеко, там, где эта тропинка выходила на дорогу. Он вернулся и обошел дом ректора, прекрасно отдавая себе отчет в том, что Дина и Генри наблюдают за ним из окна классной комнаты. Когда он садился в машину, Генри открыл окно и выглянул наружу.

— Эй! — крикнул он.

— Молчи, — раздался позади него голос Дины. — Не надо, Генри.

— Что такое? — спросил Аллейн, глядя в боковое окно.

— Ничего, — сказала Дина. — Он сходит с ума, только и всего. До свидания.

Голова Генри исчезла, и окно захлопнулось. «Интересно, — подумал Аллейн, — не пришла ли господину Генри такая же мысль, как и мне?»

Он уехал.

В гостинице он нашел Найджела, а Фокса еще не было.

— Куда вы собираетесь? — спросил Найджел, когда Аллейн вернулся в машину.

— Навестить одну леди.

— Разрешите мне тоже.

— Какого черта?

— Я не буду заходить вместе с вами, если вы против.

— Естественно. Ладно, это внесет некоторое разнообразие.

— О боже, вы меня интригуете. — Найджел сел в машину. — Теперь скажите, что это за леди? Говорите же, любезный.

— Миссис Росс.

— Таинственная незнакомка.

— Почему вы ее так называете?

— Это роль, которая была у нее в пьесе. У меня имеется программка.

— Так оно и есть, — сказал Аллейн.

Он повернул на Вэйл-роуд и через некоторое время начал говорить. Он перечислил все события, начиная с полудня пятницы. Описал все действия покойной и остальных членов труппы, рассказал, кто, куда и когда ходил, и дал Найджелу расписание, которое набросал в своем блокноте.

— Я это ненавижу, — проворчал Найджел. — Это разрушает мой интерес к делу и напоминает мне Брэдшо,[14] в котором ничего невозможно понять.

— Тем хуже для вас, — сухо сказал Аллейн. — Посмотрите на список внизу.

Найджел прочитал:

Рояль. Дырки от булавок. Автоматический пистолет. Ветка. Лук. Палочки для еды. Ключ. Письмо. Скрипящая калитка. Окно. Телефон.

— Спасибо, — сказал Найджел. — Теперь все встало на свои места. Это ясно как божий день. Особенно очевидно то, что касается лука. А булавки… странно, что я сразу не понял всего тонкого внутреннего смысла существования этих булавок.

Он вернул лист Аллейну.

— Продолжайте, — язвительно проговорил Найджел. — Давайте, говорите: «У вас есть факты, Батгейт. Вы знаете мои методы, Батгейт. Как насчет маленьких серых клеточек, Батгейт?» Швырните какую-нибудь цитату. Добавьте: «О мой дорогой приятель» — и исчезните в тумане сложного вымысла.

— Вот и Клаудифолд, — сказал Аллейн. — Правда, холодно? Прошлой ночью термометр в кафе показывал двенадцать градусов мороза.

— О господин Меркурий, как вы меня поразили!

— Вон там, должно быть, коттедж миссис Росс.

— Могу я войти в качестве вашего стенографа?

— Очень хорошо. Я смогу послать вас с поручением в деревню.

Дак-коттедж стоял на повороте дороги неподалеку от того места, где она подходила к деревне Клаудифолд. Это был типичный дорсетский коттедж, с обычным фасадом, с правильными пропорциями, холодно-серый. Миссис Росс принарядила его. Подъемные окна с подоконниками и парадная дверь были выкрашены в ярко-красный цвет, и такие же ярко-красные кадки с деревьями стояли по обе стороны входной двери.

Аллейн два раза стукнул по блестящему латунному молоточку на двери.

Дверь открыла горничная, вся в вишнево-красном и в кисее. Миссис Росс была дома. Горничная унесла с собой визитку Аллейна, через некоторое время вернулась и пригласила их войти.

Аллейну пришлось наклонить голову перед низкой дверью. Впрочем, потолки в комнатах тоже были не намного выше. Они прошли через крошечную переднюю, спустились по нескольким неровным ступенькам и оказались в гостиной миссис Росс. Хозяйки там еще не было. Это была очаровательная гостиная, окна которой выходили в маленький ухоженный сад. Старинные гравюры на стенах, немного добротной мебели, темный ковер, несколько очень удобных стульев, и на всем отпечаток женственности. В общем, это была изящная маленькая комнатка. Аллейн взглянул на книжный шкаф, заполненный современными романами. Он отметил несколько книг, которые говорили о тонком литературном вкусе их хозяйки, а также три популярных собрания известных криминальных романов. Они все были в потрясающих обложках и проиллюстрированы фотографиями. За этими обложками скрывались истории множества знаменитых преступников. Аллейн усмехнулся про себя и взял с полки одну из книг. Он начал перелистывать ее наугад и неожиданно наткнулся на лекцию о дактилоскопии. Между страницами лежал пепел от сигареты. Тут послышался женский голос. Аллейн положил книгу на место. Дверь открылась, и вошла миссис Росс.

Это была та самая леди, которую Аллейн заметил в церкви. Это его не слишком удивило, но заставило насторожиться. Она очень любезно поприветствовала его, пожала руку и неопределенно улыбнулась.

— Это господин Батгейт, — представил своего спутника Аллейн.

Он заметил, как рука Найджела потянулась к галстуку. Она с самым любезным видом усадила их у камина, и Аллейн обратил внимание, как она бросила взгляд на часы с купидонами на полке над камином.

— Я считаю, что все это просто скверно, — сказала она. — Несчастная женщина! Кто только посмел!

— Это неприятная история, — произнес Аллейн.

Она предложила им сигареты. Аллейн отказался, и Найджел, довольно неохотно, последовал его примеру. Миссис Росс взяла одну и наклонилась к Аллейну прикурить.

«Chanel, Numero Cinq»,[15] — подумал Аллейн.

— Я никогда не была подследственной, — сказала миссис Росс. — Это звучит довольно странно, не так ли?

Она засмеялась. Найджел издал игривый смешок, поймал взгляд Аллейна и замолчал.

— Надеюсь, — сказал Аллейн, — что не буду вас долго отвлекать отдел. Нам нужно попытаться выяснить, где был каждый, начиная с полудня пятницы до момента трагедии.

— О боже! — сказала миссис Росс. — Я никогда не смогу этого вспомнить. А если и смогу, то уверена, что это будет звучать как самообвинение.

— Надеюсь, что нет, — степенно произнес Аллейн. — Я уже кое-что знаю. В пятницу вы ходили на короткую репетицию в пять часов в Пен-Куко, не так ли?

— Да. За исключением этого, я весь день провела дома.

— Весь вечер в пятницу?

— Все так же дома. Здесь, в Клаудифолде, не очень-то весело, господин Аллейн. Мне кажется, что с тех пор как я приехала сюда, я всего лишь дважды обедала вне дома. Провинция просто засасывает меня, как видите.

— В субботу вечером, я полагаю, вы были вместе с остальными в ратуше?

— Да. Я перевезла туда свои вещи для оформления сцены. Мы тащили их на прицепе за «моррисом» доктора Темплетта.

— Вы поехали прямо в ратушу?

— Нет. Мы заехали в Пен-Куко. Я абсолютно забыла об этом. Я не выходила из машины.

— Доктор Темплетт вошел в кабинет?

— Он вошел в дом, — беспечно сказала она. — Я не знаю, в какую комнату.

— Назад он вернулся через французское окно?

— Я не помню. — Она замолчала, а затем добавила: — Эсквайр, господин Джернигэм, подошел поговорить со мной. Я заметила доктора Темплетта, только когда он уже был у окна машины.

— Ах да. Вы вернулись сюда на обед?

— Да.

— А после обеда?

— В субботу после обеда… Это ведь было всего лишь вчера, не так ли? О боже, кажется, прошла целая жизнь! О, я отнесла ужин в ратушу.

— В котором часу?

— Я думаю, что пришла туда примерно в половине четвертого.

— Ратуша была пуста?

— Да. Вообще-то, нет. Там был доктор Темплетт. Он пришел сразу же после меня. Он принес туда свою одежду.

— Сколько времени вы там оставались, миссис Росс?

— Я не знаю. Недолго. Возможно, полчаса.

— А доктор Темплетт?

— Он ушел раньше меня. Я выкладывала сандвичи.

— И резали лук?

— Лук!? Боже, зачем мне было это делать? Нет, спасибо. Меня тошнит от одного его вида, и потом, я берегу руки.

У нее были холеные маленькие ручки. Она протянула их к огню.

— Прошу прощения, — сказал Аллейн, — в комнате отдыха мы нашли лук.

— Я не знаю, как он там оказался. Комната отдыха в пятницу была вся вычищена.

— Это не имеет значения. В субботу после полудня вы смотрели на рояль?

— Нет, я не думаю. Занавес был опущен, поэтому я полагаю, что, если бы что-нибудь было не в порядке, я бы не заметила. Я не выходила в переднюю часть ратуши. Один ключ открывает обе двери.

— И заходил туда только доктор Темплетт?

— Да.

— Могли кто-нибудь войти незамеченным в переднюю часть ратуши, пока вы были в комнате отдыха?

— Я полагаю, что мог бы. Нет. Нет, конечно не мог. Ключ был у нас, а передняя дверь была заперта.

— Доктор Темплетт не проходил в зрительный зал?

— Только чтобы закрыть окно.

— Какое окно было открыто?

— Это довольно странно… — задумчиво проговорила она. — Я уверена, что закрывала его утром.

3

— Это окно выходит на дорогу, и оно ближайшее к парадному входу, — продолжала миссис Росс после паузы. — Я помню, что как раз когда мы уходили, я захлопнула его на случай, если будет дождь, чтобы вода не заливала зал. Это было в полдень.

— Вы последняя уходили в полдень?

— Нет. Мы ушли все вместе, но я думаю, что мы с доктором Темплеттом вышли первыми. Коупленды всегда выходят через заднюю дверь.

— Итак, кто-то, наверное, снова открывал окно?

— Возможно.

— Вы были на сцене, когда доктор Темплетт закрывал его?

— Да.

— Что вы там делали?

— Мы… я приводила сцену в порядок и прикрепляла одно из украшений, которое я принесла.

— Доктор Темплетт вам помогал?

— Он… ну, он наблюдал.

— И все это время окно было открыто?

— Да, полагаю. Да, конечно было открыто.

— Вы сказали ему, что, по вашему мнению, вы закрывали его?

— Да.

— Не думаете, что кто-нибудь мог открыть его снаружи?

— Нет, — убежденно сказала она. — Занавес был поднят, и мы бы это увидели.

— Кажется, вы говорили, что занавес был опущен.

— О, как глупо с моей стороны. Он был поднят, когда мы пришли, но мы опустили его. Он должен был быть опущен. Я хотела испробовать лампу, которую принесла.

— Вы опустили занавес до или после того, как обратили внимание на окно?

— Я не помню. О да. Пожалуй, это было после того. — Она наклонилась вперед и посмотрела на Найджела, который вел запись беседы. — Я просто потрясена, вы столько всего написали, — сказала она ему. — Я должна прочитать это и подписать?

— Не сейчас, — сказал Найджел.

— Дайте мне посмотреть, — настаивала она.

Он протянул ей свои записи.

— Они выглядят точно как записки журналиста, — сказала миссис Росс.

— Это мы специально придумали, — дерзко сказал Найджел, однако довольно густо покраснел.

Она засмеялась и вернула ему бумаги.

— Мне кажется, господин Аллейн думает, что мы слишком много болтаем не по делу, — сказала она. — Правда, инспектор?

— Нет, — возразил Аллейн. — Я воспринимаю Батгейта как старательного и серьезного молодого офицера.

Найджел постарался принять вид старательного и серьезного офицера.

— Вы не забыли о той телеграмме, Батгейт? — обратился к нему Аллейн. — Я думаю, что вам лучше пойти в Клаудифолд и послать ее. Вы можете зайти за мной на обратном пути. Миссис Росс извинит вас.

— Очень хорошо, сэр, — сказал Найджел и вышел.

— Какой очаровательный молодой человек, — ласково произнесла миссис Росс. — И что, все офицеры у вас такие же выпускники Итона и Оксфорда, как этот?

— Не все, — ответил Аллейн.

Как же она умела широко распахивать глаза! Как будто она знала нечто важное, признавалась в этом и таким образом подавала сигнал. Аллейн прочел в ее глазах что-то похожее на распутство хорошего тона.

«Этим трюком она заявляет о себе, — подумал он. — Эта женщина — хищница, и у нее прекрасный аппетит».

Он очень хорошо понял, несмотря на все ее неопределенные жесты, что она подавала ему незаметные, но не раз проверенные на практике сигналы, и теперь спрашивал себя, следует ли дать ей понять, что он распознал эти сигналы.

Он наклонился вперед и намеренно посмотрел ей в глаза.

— Есть еще два вопроса, — сказал он.

— Еще два? Итак?

— Знаете ли вы, чей револьвер выстрелил мисс Кампанула между глаз?

Она сидела совершенно неподвижно. Уголки ее тонких губ немного поникли. Короткие подкрашенные черным ресницы опустились на светлые глаза.

— Это был револьвер Джоуслина Джернигэма, не так ли? — сказала она.

— Да. Тот самый кольт, что показывал вам господин Генри Джернигэм в пятницу вечером.

— Это ужасно. — Она посмотрела на него. — Означает ли это, что вы подозреваете одного из нас?

— Само по себе это не факт. Но именно его кольт выстрелил в нее.

— Джернигэм никогда бы этого не сделал, — пренебрежительно сказала она.

— Вы не ставили ящик снаружи под одним из окон ратуши после половины третьего в пятницу? — спросил Аллейн.

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Это не важно.

Аллейн вынул из нагрудного кармана пальто свою записную книжку.

— Боже! — произнесла Селия Росс. — Что еще?

Его длинные пальцы извлекли из записной книжки сложенную бумажку. Пожалуй, этот ее трюк с глазами происходил бессознательно. Она искоса посмотрела на бумагу и строчки заглавных букв, старательно выполненные инспектором Фоксом. Затем взяла ее из рук Аллейна, в удивлении вскинула брови и протянула обратно.

— Вы можете сказать мне что-нибудь об этом? — спросил Аллейн.

— Нет.

— Я думаю, мне следует вам сообщить, что мы рассматриваем это как важную улику.

— Я никогда не видела этого раньше. Где вы это нашли?

— Это появилось совершенно неожиданно, — сказал Аллейн.

Кто-то вошел в смежную комнату, и было слышно, как этот кто-то споткнулся о неровные ступеньки. Дверь распахнулась. Аллейн подумал: «Проклятый Батгейт!» — и с гневом посмотрел на вошедшего.

Перед ними стоял доктор Темплетт.

Глава 19 Заявление доктора Темплетта

1

— Селия, — произнес доктор Темплетт и резко замолчал.

Аллейн держал в руке лист бумаги.

— Привет, старший инспектор, — сказал Темплетт, переводя дыхание. — Я подумал, что смогу найти вас здесь. Я только что закончил вскрытие.

— Да? — сказал Аллейн. — Что-нибудь неожиданное?

— Ничего.

Аллейн протянул ему листок бумаги.

— Это не ваше письмо?

Темплетт стоял совершенно неподвижно. Затем он отрицательно покачал головой, но казалось, что этим жестом он скорее отрицал свою вовлеченность, чем само утверждение.

— А не его ли вы искали сегодня утром в нагрудном кармане пиджака?

— Это твое, Билли? — произнесла миссис Росс. — Кто пишет тебе такие странные письма?

Казалось, что кожа у него на лице стянулась. От ноздрей до уголков губ четко обозначились две маленькие полоски морщинок. Темплетт повернулся к камину и наклонился, как будто хотел согреть руки. Было видно, как они дрожат, и доктор стал заталкивать их в карманы. Его лицо было совершенно бледным, но от отблесков огня казалось ярко-красным.

Аллейн ждал.

Миссис Росс закурила.

— Я хотел бы поговорить с господином Аллейном наедине, — сказал наконец доктор Темплетт.

— Вы можете вернуться вместе со мной в Чиппинг, — предложил Аллейн.

— Что? Да. Да, я так и сделаю.

Аллейн повернулся к миссис Росс и поклонился.

— Всего хорошего, миссис Росс.

— Что, уже уходите? До свидания. Билли, что-нибудь случилось?

Аллейн заметил, что доктор посмотрел на нее с некоторым изумлением. Затем покачал головой и вышел. Аллейн последовал за ним.

Найджел сидел в машине Биггинсов. Аллейн быстро подал ему знак и пошел с Темплеттом к его «моррису».

— Я поеду с вами, если можно, — сказал он Темплетту.

Доктор кивнул. Они сели в машину. Темплетт развернулся и резко взял с места. За две минуты они пересекли вершину холма. Уже наступили сумерки, и в домах на Вэйл-роуд зажгли свет. Холодная дымка висела над холмами.

— Черт побери, — проговорил Темплетт. — Не надо на меня так смотреть! Я не собираюсь глотать цианид.

— Уверен в этом.

Когда они притормозили за углом Пен-Куко, Темплетт сказал:

— Я этого не делал.

— Хорошо.

На повороте у церкви машина пропрыгала двадцать ярдов по грязной дороге и проехала на двух колесах. Аллейн сохранял спокойствие и мысленно нажимал на тормоза. Они опять тронулись, и хотя на этот раз доктор Темплетт проявил больше благоразумия, они въехали в Чиппинг на скорости сорок миль в час.

— Вы не остановитесь на минутку у гостиницы? — спросил Аллейн.

Темплетт не снизил скорость до тех пор, пока до гостиницы не осталось всего двести метров. Они пулей пересекли дорогу и остановились. Тормоза взвизгнули. Коридорный выбежал на улицу.

— Господин Фокс здесь? Попроси его выйти, хорошо? — весело крикнул Аллейн мальчику. — А когда приедет господин Батгейт, пошли его в полицейский участок в Грейт-Чиппинг. Попроси его привезти с собой мой чемодан.

Фокс вышел с непокрытой головой.

— Садитесь сзади, Фокс, — сказал Аллейн. — Мы едем в Грейт-Чиппинг. Доктор Темплетт отвезет нас.

— Добрый вечер, доктор, — кивнул Фокс и сел в машину.

Доктор Темплетт опять схватился за руль, и машина сорвалась с места до того, как Фокс закрыл дверь. Рука Аллейна свесилась за спинку сиденья. Он красноречиво помахал своими длинными пальцами.

Через десять минут они уже ехали по предместьям Грейт-Чиппинга. Казалось, что доктор Темплетт наконец-то пришел в себя. Он проехал на довольно приемлемой скорости по узким провинциальным улочкам и остановился около полицейского участка.

Блэндиш был на месте. Констебль провел их к нему и остался стоять в комнате.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал суперинтендант, который, казалось, был бодр и весел. — Я надеюсь, у вас есть для меня хорошие новости? Рад сообщить, господин Аллейн, что мы неплохо продвигаемся с нашим небольшим дельцем. Я буду удивлен, если мы завтра не дадим городу новой информации. Скоро птица попадет в капкан. В общем, результаты очень удовлетворительные. Так, теперь садитесь, все садитесь. Смит! Стул к двери.

Он гостеприимно засуетился, бросил взгляд на выражение лица Темплетта и резко замолчал.

— Я сделаю заявление, — сказал Темплетт.

— Я думаю, пожалуй, мне следует предупредить вас… — начал Аллейн.

— Я все это знаю. Я буду делать заявление.

Фокс придвинулся к столу. Суперинтендант Блэндиш, очень изумленный, раскрыл свой блокнот.

2

— В пятницу после полудня, — сказал доктор Темплетт, — когда я вернулся с охоты, мне в руки попало анонимное письмо. Я думаю, что это письмо сейчас в полиции. Инспектор Аллейн показал мне его. Я слишком мало значения придавал ему. Не зная, кто написал его, я положил его в свой бумажник, чтобы потом уничтожить. В пять часов в пятницу я пошел на репетицию в Пен-Куко, а когда вернулся домой, меня тут же вызвали к тяжелобольному. Вернувшись домой поздно вечером, я абсолютно забыл про письмо. Вчера, в субботу, в том же самом пиджаке я ушел из дома примерно в восемь тридцать. Я взял кое-что из мебели в Дак-коттедже, заехал в Пен-Куко и отправился в ратушу, где оставил мебель. Записка была со мной. Остаток субботы я навещал своих больных и был занят как никогда. Пообедал в больнице. Днем зашел в ратушу и пробыл там всего лишь полчаса. Я не подходил к роялю и не вспомнил про письмо. Я все время был в ратуше не один. Я пришел туда на вечернее представление в половине восьмого или, может быть, позже. Я сразу прошел в мою уборную, переоделся и повесил пиджак на крючок на стене. Вошел Генри Джернигэм и стал мне помогать. После трагедии я ушел домой, не переодевшись. И ни разу не вспомнил про письмо. А сегодня мне показал его инспектор Аллейн. Это все. Фокс поднял глаза от блокнота.

— Смит, сделайте полную копию записей инспектора Фокса, — попросил Блэндиш.

Смит вышел с бумагами в руке. Аллейн произнес:

— Прежде чем идти дальше, доктор Темплетт, я должен вам сказать, что письмо, которое я вам показал, было копией оригинала и сделано на идентичной бумаге. Оригинал сейчас находится в моей сумке. Фокс, посмотрите, не приехал ли Батгейт?

Фокс вышел и через минуту вернулся с портфелем Аллейна.

— Сказали ли вы нам, — спросил Аллейн доктора Темплетта, — всю правду в сделанном вами только что заявлении?

— Я сказал вам все, что относится к делу.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы хотели бы подождать вашего адвоката?

— Мне не нужен адвокат. Я невиновен.

— Ваши ответы будут записаны и…

— …и могут быть использованы в качестве улики. Я знаю.

— И могут быть использованы в качестве улики, — повторил Аллейн.

— Итак? — спросил Темплетт.

— Вы показывали это письмо еще кому-нибудь?

— Нет.

— Вы получили его по почте?

— Да.

Аллейн кивнул Фоксу, который открыл портфель и вынул оригинал письма, положенный между двумя стеклышками.

— Вот оно, — сказал Аллейн. — Видите ли, мы проявили отпечатки. Их три вида: ваши, покойной и еще одни. Я должен вам сказать, что неизвестные отпечатки будут сравнены с теми, что мы найдем на копии письма, которую миссис Росс держала в руках. Вы можете увидеть, если посмотрите на оригинал, что отпечатки одного человека накладываются на отпечатки двоих других. Вон те ваши собственные. Отпечатки покойной самые нижние.

Темплетт не проронил ни слова.

— Доктор Темплетт, я собираюсь сказать вам, как, по моему мнению, все произошло. Я считаю, что это письмо было послано в первую очередь миссис Росс. Его содержание наводит на мысль, что скорее оно было послано женщине, чем мужчине. Я полагаю, что миссис Росс показала письмо вам в субботу, то есть вчера утром, и что вы положили его в ваш бумажник. Если это так, вы знаете не хуже меня, что было бы неблагоразумно отрицать это. Вы сказали нам, будто письмо пришло по почте. Не кажется ли вам теперь, что было бы лучше кое-что изменить в вашем заявлении?

— Это не имеет значения.

— Это имеет большое значение для того, чтобы представить полиции факты, а не вымысел. Если мы выясним то, что ожидаем выяснить, проявив отпечатки пальцев, вы не поможете делу, добавив ваше ложное заявление к тому, что уже было сказано в Дак-коттедже. — Аллейн замолчал и взглянул на упрямое лицо доктора. — Вы испытали сильнейший шок, — продолжал Аллейн таким тихим голосом, что Блэндишу пришлось приложить ладонь к уху, чтобы хоть что-то расслышать. — Бесполезно пытаться защищать людей, которые готовы принести любые жертвы верности, чтобы защитить самих себя.

Темплетт рассмеялся.

— Похоже, что так, — сказал он. — Ну ладно. Так это и было. Бесполезно отрицать.

— Миссис Росс дала вам письмо в субботу?

— Кажется, да.

— Вы догадывались, кто его автор?

— Я догадывался.

— Вы обратили внимание на запах эвкалипта?

— Да. Но я невиновен. О боже, я вам говорю, у меня не было возможности все это проделать. Я могу вам отчитаться за каждую минуту.

— Когда вы были в ратуше с миссис Росс, вы не оставляли ее, чтобы спуститься в зрительный зал?

— С какой стати?

— Миссис Росс сказала мне, что вы закрывали одно из окон.

— Да, я забыл об этом. Да.

— Но что вы скажете насчет заявления миссис Росс о том, что она сама утром закрывала это окно?

— Я не знаю. Мы никак не могли это понять.

— Вы заметили открытое окно, закрыли его, вернулись на сцену и опустили занавес?

— Она вам это сказала!

Темплетт, внезапно обессилев, откинулся на спинку стула и закрыл лицо руками.

— О боже, — сказал он. — Я был дурак. Какой дурак!

— Говорят, хотя бы один раз это случается с большинством из нас, — неожиданно добродушно сказал Аллейн. — Разве миссис Росс не упомянула, что ей казалось, будто она уже закрывала это окно?

— Да, да, да. Она это говорила. Но окно было открыто. Оно было приоткрыто примерно на три дюйма. Как я могу рассчитывать, что вы поверите этому? Вы думаете, что я опустил занавес, подошел к роялю и установил эту мину-ловушку. Я вам говорю, что я этого не делал.

— Почему вы опустили занавес?

Темплетт посмотрел на свои руки.

— О господи, — вздохнул он. — Вам нужно вдаваться во все эти детали?

— Понятно, — сказал Аллейн. — Нет, я не думаю, что это необходимо. Там произошла сцена, которая могла бы скомпрометировать вас обоих, если бы кто-нибудь оказался ее свидетелем?

— Да.

— Вы говорили о письме?

— Она спросила меня, выяснил ли я… Я это могу рассказать вам. У меня есть старая записка от мисс Кампанула. Я подумал, что можно сравнить бумагу. Но целый день я был так занят, что у меня не осталось времени на это. Вот почему я ее не уничтожил.

— Когда вы закрывали окно, вы выглянули из него?

— Что? Да. Да. Я думаю, да.

В его голосе прозвучала любопытная нотка неуверенности.

— Вы что-то вспомнили?

— Что пользы в этом? Это звучит так, будто я что-то понял в последний момент.

— И все-таки давайте послушаем, что это было.

— Что ж, она заметила окно. Она первая обратила на него внимание. Увидела его из-за моего плеча, и ей показалось, будто что-то пролетело вниз за подоконником. «Что-то мелькнуло в одно мгновение», — сказала она. Я подумал, это мог быть один из этих проклятых скаутов. Когда я подошел к окну, я выглянул. Но там никого не было.

— Вы расстроились оттого, что кто-то подсматривал за вами?

Темплетт пожал плечами.

— Ну, что это даст! — сказал он. — Да, полагаю, мы расстроились.

— Но кто это был?

— Я не знаю.

— Но разве миссис Росс не сказала, кто это? У нее должно было остаться какое-то впечатление.

— Вот и спросите ее, — грубо ответил он.

— Когда вы выглянули, этот человек ушел, — прошептал Аллейн. — Но вы выглянули.

Он смотрел на доктора Темплетта, а Блэндиш и Фокс смотрели на него. Фокс понял, что они достигли кульминационной точки. Он знал, каким будет следующий вопрос Аллейна, видел, как поднялась одна бровь старшего инспектора и немного сжались губы, прежде чем тот проговорил:

— Вы посмотрели вниз?

— Да.

— И что вы увидели?

— Под окном стоял ящик.

— Ах! — еле заметно выдохнул Аллейн. Казалось, у него отлегло от сердца. Он улыбнулся сам себе и потянулся за портсигаром.

— Кажется, это говорит о том, — произнес Темплетт, — что кто-то стоял там, используя ящик как подставку. Его там не было, когда я заходил в ратушу, потому что я проходил мимо этого места за ключом.

Аллейн повернулся к Фоксу:

— Вы спрашивали их про ящик?

— Да, сэр. Господина Джернигэма, мисс Прентайс, каждого ребенка в деревне и всех помощников. Никто ничего о нем не знает.

— Хорошо, — сказал Аллейн, и это прозвучало очень искренне.

Впервые за все время пребывания в участке доктор Темплетт проявил интерес.

— Это важно? — спросил он.

— Да, — сказал Аллейн. — Я думаю, это вопрос первостепенной важности.

3

— Вы знали о ящике? — спросил Темплетт после небольшой паузы.

— Да. А почему вы не курите, доктор Темплетт? — Аллейн протянул ему портсигар.

— Вы собираетесь предъявить мне обвинение?

— Нет. Во всяком случае, не по имеющейся на данный момент информации.

Темплетт взял сигарету, и Аллейн зажег ее.

— У меня в голове все чертовски перепуталось, — сказал Темплетт. — Веду себя как дурак.

— В некотором роде, — согласился Аллейн. — Тем или иным образом вы поставили себя в неловкое положение.

Но было что-то в его поведении, что рассеяло страх Темплетта.

Вошел Смит с копиями.

— Там сержант Роупер, сэр, — сообщил он. — Он приехал вместе с Батгейтом и хочет поговорить с вами лично.

— Подождет, — ответил Блэндиш. — Как только мы занялись расследованием, он хочет поговорить со мной лично десять раз на дню.

— Да, сэр. Где мне оставить копии?

— Оставьте их здесь, — сказал Блэндиш, — и подождите снаружи.

Когда Смит вышел, Блэндиш впервые за этот вечер обратился к доктору Темплетту.

— Я очень сожалею обо всем этом, доктор.

— Ничего, все нормально, — сказал Темплетт.

— Я думаю, что господин Аллейн согласится со мной: если это не имеет отношения к делу, мы сделаем все возможное, чтобы никто больше об этом не узнал.

— Конечно, — отозвался Аллейн.

— Меня не слишком волнует, что случится, — сказал Темплетт.

— О доктор, ну что вы, — недовольно произнес Блэндиш, — вы не должны так говорить.

Но Аллейн мысленно видел маленькую веселую гостиную и грациозную леди с волосами соломенного цвета, благодушие которой не простиралось дальше очень определенной точки, и он подумал, что понимает доктора Темплетта.

— Я думаю, — сказал он, — что будет лучше, если вы представите нам полное расписание ваших действий от двух тридцати в пятницу до восьми часов вчерашнего вечера. Мы проверим это, но так, что никто, кроме вас, об этом не узнает.

— Что касается этих десяти минут в ратуше, здесь все нормально, — сказал Темплетт. — Боже, я все время был с ней, до тех пор пока не стал закрывать окно! Спросите ее, сколько времени на это потребовалось! Меньше двух минут! Я уверен, что она это подтвердит. Здесь ей нечего терять.

— Мы ее спросим, — сказал Аллейн.

Темплетт начал перечислять все дома, которые он посетил во время своих обходов. Фокс все записывал. Неожиданно Аллейн попросил Блэндиша выяснить, как долго из-за упавшей ветки не функционировал в Пен-Куко телефон. Блэндиш позвонил оператору.

— От восьми двадцати до следующего утра.

— Так, — сказал Аллейн. — Так.

Доктор Темплетт довольно вяло и монотонно перечислял все события этих часов.

— Да, всю пятницу я был на охоте. Вернулся домой как раз вовремя, чтобы переодеться и пойти на пятичасовую репетицию. Это могут подтвердить слуги. Когда я снова вернулся домой, меня ждал срочный вызов… Я пришел только после полуночи. Миссис Бейнс с Милл-фарм — у нее были схватки. Двадцать четыре часа… да…

— Можно мне перебить вас? — спросил Аллейн. — Вчера утром, в Пен-Куко, миссис Росс не выходила из машины?

— Нет.

— Вас провели в кабинет?

— Да.

— Вы были там один?

— Да, — сказал доктор, немного прикрыв глаза.

— Доктор Темплетт, вы дотрагивались до коробки с револьвером?

— Клянусь Богом, нет.

— Еще один вопрос. Вчера вечером вы проявили всю силу вашего авторитета и убеждения, чтобы мисс Прентайс уступила свое место мисс Кампанула?

— Да, но она не послушалась бы меня.

— Вы не могли бы еще раз описать, какой вы ее нашли?

— Я говорил вам вчера вечером, что пришел поздно. Я подумал, что Дина,должно быть, волнуется, и, переодевшись, пошел к женским уборным, чтобы показаться ей на глаза. Я услышал, как кто-то ныл и стонал, и сквозь открытую дверь увидел мисс Прентайс, всю в слезах, раскачивавшуюся взад-вперед и сжимавшую рукой свой палец. Я вошел и взглянул на него. Ни один здравомыслящий врач не позволил бы ей бить по клавишам в таком состоянии. Она не смогла бы этого сделать. Я сказал ей об этом, но она все время повторяла: «Я сделаю это. Я сделаю это». Я разозлился и высказался откровенно. Я не мог больше тратить с ней время. Уже пора было начинать, а я еще не была загримирован.

— Поэтому вы привели мисс Коупленд и ее отца, зная, что, возможно, ректор одержит победу там, где вы потерпели поражение.

— Да. Но я еще раз хочу вам сказать: было просто физически невозможно, чтобы она использовала этот палец. Я мог сказать ей… — Он резко замолчал.

— Да? Вы могли сказать ей это сколько времени назад? — спросил Аллейн.

— Три дня назад.

Смит вернулся.

— Опять сержант Роупер, сэр. Он говорит, что это действительно очень важно и что он уверен, что господин Аллейн хотел бы тоже это услышать.

— Проклятье! — взорвался Блэндиш, но сразу же взял себя в руки. — Ну хорошо, хорошо.

Смит оставил дверь открытой. Аллейн увидел в центре соседней комнаты Найджела, склонившегося над антрацитовой печкой, и Роупера, взмокшего от усердия.

— Роупер, вперед! — громко приказал Смит. Роупер торопливо снял свою каску, откашлялся и тяжелым шагом вошел в комнату.

— Итак, Роупер? — произнес Блэндиш.

— Сэр, — сказал Роупер, — у меня есть сообщение.

Он вынул свой блокнот из кармана мундира и раскрыл его, затем поднес к глазам и начал читать очень быстро, высоким голосом.

— Сегодня, двадцать восьмого ноября, в четыре часа дня, когда я находился на дежурстве около ратуши, ко мне подошла и со мной заговорила молодая особа женского пола. Это была известная мне мисс Глэдис Райт с Топ-лейн, Винтон. Произошел следующий разговор. Мисс Райт поинтересовалась у меня, жду ли я какую-то девицу или окончания смены. Я ответил: «Я на дежурстве, мисс Райт, и попросил бы вас спокойно пройти мимо». Мисс Райт: «Посмотрите, что принесла наша кошка». Я сказал: «Я не потерплю никаких дерзостей и никакого нахальства». Мисс Райт: «Я могу рассказать вам кое-что и пришла сюда для этого, но ввиду того, что вы на дежурстве, я приберегу это для ваших начальников». Я: «Если вы что-либо знаете, Глэдис, лучше расскажите, так как закон снисходит на всех с величественностью, которая помогает, поощряет и удерживает». Мисс Райт: «А что мне за это будет?» Следующие за этим замечания не являются свидетельскими показаниями и не имеют никакого отношения к данному делу. Поэтому они опущены.

— Что же, черт побери, она вам сказала? — опять не выдержал Блэндиш. — Закрой эту проклятую книгу и говори по существу.

— Сэр, девушка рассказала мне своим глупым языком, что вчера вечером в шесть тридцать она пришла в ратушу, так как была ответственной за программки. Она вошла и, обнаружив, что пришла первой, так как живет совсем рядом, и не желая возвращаться домой, так как шел очень сильный дождь со шквалистым ветром и так как ее волосы были завиты, что, на мой взгляд…

— Что она сказала вам?!

— Она сказала мне, что в шесть тридцать она нагло уселась за инструмент и сыграла «Вальс цветов», используя левую педаль, — сообщил Роупер.

Глава 20 Что рассказала мисс Райт

1

Огромное потное лицо сержанта Роупера лоснилось от удовольствия. Эффект, произведенный его заявлением на руководство, превзошел все возможные ожидания.

Суперинтендант Блэндиш уставился на своего сержанта с видом испуганной курицы. Инспектор Фокс поднял очки на лоб и положил руки на колени. Доктор Темплетт длинно выругался изумленным шепотом. Даже на лице старшего инспектора Аллейна появилась необычная гримаса.

— Роупер, мы украсим вас гирляндами и проведем по всей деревне под музыку на празднике урожая, — сказал Аллейн.

— Спасибо, сэр, — скромно ответил Роупер.

— Где Глэдис Райт? — спросил Аллейн.

Роупер согнул колени и указал большим пальцем через плечо.

— Я приклеился к ней намертво. Я позвонил из ратуши Файфу, чтобы он сменил меня, все это время не спуская глаз с глупой девицы. Я привез ее сюда, сэр, на багажнике моего велосипеда и преодолел семь миль как один дюйм.

— Великолепно. Приведите ее, Роупер.

Роупер вышел.

— Я пришел туда не раньше половины восьмого, — зашептал доктор Темплетт, указывая пальцем на Аллейна. — Не раньше половины восьмого. Вы видите! Вы видите! В ратуше было полно народу. Спросите у Дины Коупленд. Она скажет вам, что я ни разу не поднялся на сцену. Спросите Коупленда. Он сидел на сцене. Я видел его сквозь дверь, когда звал его. Спросите любого из них. О боже!

Аллейн протянул свою длинную руку и схватил доктора за запястье.

— Спокойно, — сказал он. — Фокс, там в сумке есть фляжка.

До возвращения Роупера Темплетт принял дозу бренди.

— Мисс Глэдис Райт, сэр, — объявил Роупер, распахнув дверь и выпятив грудь.

Он заботливо ввел свою добычу в комнату, не спуская с нее гордого взгляда, передал из рук в руки и отошел к двери, возбужденно вытирая лицо ладонью.

Мисс Райт была та самая крупная молодая леди, с которой Аллейн встретился в прихожей дома ректора. Под плащом на ней было надето нечто вроде бархатного платья, окаймленного чем-то, напоминающим мех. На ее голове действительно оказалось полно завитушек. У нее было ярко-красное от смущения лицо.

— Добрый вечер, мисс Райт, — поздоровался Аллейн. — Боюсь, что мы доставили вам много беспокойства. Садитесь, пожалуйста.

Он предложил ей свой стул, а сам сел на край стола. Мисс Райт сначала решила оседлать стул, как будто это была лошадь, но передумала и хихикнула.

— Сержант Роупер сказал нам, что у вас есть для нас информация, — продолжал Аллейн.

— Ах, он! — засмеялась мисс Райт и прикрыла рот рукой.

— Насколько я знаю, вы пришли в ратушу в половине седьмого вчера вечером. Это так?

— Так.

— Точно в это время?

— Угу. Я слышала, как били часы, понимаете?

— Хорошо. Как вы туда вошли?

— Я взяла ключ — он висел снаружи — и вошла через заднюю дверь. — Мисс Райт посмотрела на пол. — Мисс Дина пришла вскоре после меня.

— Больше никого в ратуше не было? Вы зажгли свет, я полагаю?

— Угу, точно.

— Что вы сделали после этого?

— Ну я, значит, осмотрелась.

— Так. Вы хорошо осмотрелись?

— Ай, угу. Я думаю, да.

— Осмотрели сцену со всех сторон, так? Да. А затем?

— Я сняла плащ, значит, выложила программки и посчитала мелочь, значит, для сдачи.

— Да?

— Ох, знаете, — сказала мисс Райт, — у меня просто голова начинает кружиться, когда я думаю об этом.

— Еще бы, я вас понимаю.

— Вы знаете! Подумать только! Что я говорила Чарли Роуперу, вы понятия не имеете. И я ни разу не подумала об этом до сегодняшней церковной службы. Я собирала книги с гимнами и почему-то вспомнила об этом, и когда я увидела Чарли Роупера, околачивавшегося возле ратуши, я сказала: «Простите, господин Роупер, — сказала я, — но у меня есть информация, которую я считаю своим долгом сообщить».

— Очень правильно, — сказал Аллейн, бросив при этом взгляд на Роупера.

— Ага, и я сказала ему. Я сказала ему, что могла бы теперь быть на месте покойницы из-за того, что я сделала!

— Что вы сделали?

— Я села и сыграла вальс на этой старой трухлявой развалине. Вот!

— Вы играли громко или тихо?

— Ну, ну, и так и так. Я смотрела, какая педаль на этой рухляди работает лучше. Понимаете?

— Да, — сказал Аллейн, — я понимаю. Вы нажали на педаль резко и сильно.

— Ай, нет. Потому что однажды левая педаль очень странно себя повела, когда Сисси Дьюри нажала на нее, поэтому мы всегда нажимаем более мягко. Я чаще всего едва дотрагивалась до нее. Правая работала гораздо лучше, — сказала мисс Райт.

— Да, — согласился Аллейн. — Я ожидал, что именно так и было.

— Да, работала лучше, — еще раз подтвердила мисс Райт и хихикнула.

— Но вы действительно нажимали на левую педаль? — настаивал Аллейн.

— Ага. Твердо, значит. Не резко.

— Ясно. На подставке были ноты?

— О да. Ноты мисс Прентайс. Я не притронулась к ним. Честно!

— Я уверен в этом. Мисс Райт, предположим, если бы вы предстали перед судом и вам в руку вложили бы Библию и попросили торжественно поклясться именем Бога, что примерно без двадцати семь вчера вечером вы твердо нажали своей ногой на левую педаль, вы поклялись бы?

Мисс Райт хихикнула.

— Это очень важно, — сказал Аллейн. — Видите ли, там, в зале суда, сидел бы человек, арестованный за убийство. Прошу вас очень хорошо подумать. Вы сделали бы это заявление под присягой?

— Ну да, — сказала мисс Райт.

— Благодарю вас, — вздохнул Аллейн. Он посмотрел на Темплетта. — Я думаю, что нам не следует вас больше задерживать, если вы стремитесь быстрей попасть домой.

— Я… я подвезу вас, — сказал Темплетт.

— Это очень любезно с вашей стороны… — Аллейн повернулся опять к Глэдис Райт. — Кто-нибудь вошел в зал, когда вы играли?

— Я перестала, когда услышала, что они пришли. Сначала пришла Сисси Дьюри, а затем все остальные девушки.

— Вы не заметили никого из участников спектакля?

— Нет. Мы все болтали за дверью, значит.

Она перевела глаза на Роупера.

— Это было, когда пришли вы, господин Роупер.

— Итак, Роупер?

— Они были в прихожей, сэр, хихикали и кудахтали, как всегда. Точно, сэр.

— О, — произнесла мисс Райт.

— Кто-нибудь из членов труппы пришел в это время?

— Да, сэр, — сказал Роупер. — Мисс Коупленд была там раньше меня, но прошла через заднюю дверь, как и все остальные актеры, я не сомневаюсь. И все Джернигэмы были там, сэр, но я не знал этого, пока не прошел за кулисы и не увидел, как они мажут свои лица в комнатах воскресной школы.

— Итак, был момент, когда девушки находились у парадной двери и болтали, а Джернигэмы и мисс Коупленд были за сценой?

— Да, сэр.

— Они все звонили и звонили по телефону, — вставила мисс Райт. — Все время, пока мы там стояли.

— И вы говорите, мисс Райт, что никто из актеров не выходил в переднюю часть ратуши.

— Никто. Честно.

— Точно?

— Да. Абсолютно точно. Мы бы их увидели. Вскоре после этого двери открылись и начали входить люди.

— Где вы стояли?

— Около сцены. Я продавала программки по два шиллинга.

— Так что если бы кто-нибудь слез со сцены и подошел к роялю, вы бы увидели?

— Никто не спускался. Ни разу. Я еще раз поклялась бы на Библии, — сказала мисс Райт с особой выразительностью.

— Спасибо, — сказал Аллейн. — Это великолепно. Еще один вопрос. Вы были на заседании кружка книголюбов в доме ректора в пятницу вечером. Вы ушли домой через калитку, которая рядом с рощицей? Через ту калитку, которая скрипит?

— О нет! Никто из девушек ночью не ходит там.

Мисс Райт хихикала немного дольше обычного.

— Там водятся привидения. О, и ни за что бы там не пошла. Остальные ушли все вместе, а мой молодой джентльмен — он повел меня домой по дороге.

— Итак, вы уверены, что никто не выходил через эту калитку?

— Да, точно. Они все ушли раньше нас, — сказала мисс Райт и покраснела. — А мы пошли по дороге.

— Значит, вы проходили мимо ратуши. В ней нигде не горел свет?

— В передних окнах нет.

— Да, конечно, вы не могли видеть задние окна. Большое вам спасибо, мисс Райт. Теперь вам надо будет подписаться под изложением того, что вы нам рассказали. Но сначала внимательно все прочитайте. Если вы не против немного подождать в соседней комнате, я думаю, мы договоримся, чтобы вас отвезли домой.

— О, что ж, спасибо за это, — сказала мисс Райт и вышла.

2

Аллейн посмотрел на Темплетта.

— Я должен извиниться, — сказал он, — что доставил вам много неприятных минут.

— Я не знаю, почему вы меня не арестовали, — сказал Темплетт дрожащим от смеха голосом. — С тех пор как до меня дошло, что я оставил эту проклятую записку в пиджаке, я пытался придумать, как я докажу, что это не я установил револьвер. Казалось, это невозможно доказать. Даже сейчас я не вижу… Ох, что ж, это не имеет значения. Ничто уже не имеет значения.

— Если вы не против, я подожду вас в машине. Я хотел бы немного проветриться.

— Конечно.

Доктор Темплетт кивнул Блэндишу и вышел.

— Мне проследить за ним? — с видом полной боевой готовности спросил Роупер.

Ответ Блэндиша был крайне нецензурным.

— Вы не могли бы, Роупер, попросить господина Батгейта отвезти домой вашу свидетельницу? — попросил Аллейн. — Но сначала дайте ей подписать показания. Скажите господину Батгейту, что я вернусь с доктором Темплеттом. И еще, Роупер, как можно тактичнее выясните, как себя чувствует доктор Темплетт. Он только что перенес шок.

— Слушаюсь, сэр.

Роупер вышел.

— У него такта не больше, чем у коровы, — сказал Блэндиш.

— Я знаю, но, в конце концов, он одним глазом будет наблюдать за Темплеттом.

— Леди его подвела, так, что ли?

— С треском.

— Тс-с-с! — понимающе сказал Блэндиш. — Разве это факт?

— Он два раза был на волоске, — сказал Фокс, — а это факт. Леди подвела его под виселицу не моргнув глазом, и ему повезло, что палач не станет ей подражать.

— Фокс, — сказал Аллейн, — ваше остроумие достойно всяческого уважения, но…

— Я не совсем понимаю, — перебил Блэндиш. — Мы хоть немного приблизились к разгадке?

— Мы сделали большой шаг, — сказал Аллейн. — Возникает рисунок преступления.

— Что это значит, господин Аллейн?

— Ну, это значит, — извиняющимся тоном начал Аллейн, — что все эти странные мелкие предметы, такие как ящик, и сломанный телефон, и скрипящая калитка… я не знаю, как насчет лука…

— Лук! — победно выкрикнул Фокс. — Я все знаю про лук, господин Аллейн. Это дело рук Джорджи Биггинса, юного негодника. Я видел его сегодня и, как всю молодежь деревни, спросил про ящик. Он доволен, рот до ушей, как у клоуна, всем намекает, что вместе со Скотленд-Ярдом расследует преступление. Разговаривал со мной так самоуверенно, а когда я уже уходил, он спросил: «А вы нашли лук в чайнике?» Итак, кажется, у них в спектакле должно было быть чаепитие. При этом мисс Прентайс и мисс Кампанула должны были спорить, кто будет разливать чай. Кажется, каждая из них должна была снять крышку и посмотреть в чайник. И на это у Джорджи возникла еще одна гениальная идея. Я полагаю, кто-то вовремя обнаружил лук и выбросил его в коробку на полу, где вы его и нашли.

— Джорджи, чудный маленький мальчик! — сказал Аллейн. — В одном из дел, которым мы когда-то занимались, у нас была копченая селедка, Фокс, но ни разу не было репчатого лука. Что ж, как я уже говорил, между всеми этими странными незначительными предметами начинает вырисовываться некая связь.

— Это чудесно, господин Аллейн, — вяло проговорил Фокс. — Вы собираетесь сказать нам, что знаете, кто сделал это. Я правильно полагаю?

— О да, — сказал Аллейн, глядя на него с искренним удивлением. — Теперь я это знаю, Фокс. А вы нет?

3

Когда мужчина понимает, что его любовница перед угрозой компрометирующей ситуации не моргнув глазом отправляет его на виселицу, он не очень склонен поддерживать беседу с посторонними людьми. Темплетт молча вел машину назад в Чиппинг и не проронил ни слова, пока на горизонте не появились первые коттеджи. Тогда он сказал:

— Я не понимаю, кто мог это сделать. Кольта в рояле не было в половине седьмого. Девушка нажимала на левую педаль. Это было абсолютно безопасно.

— Да, — согласился Аллейн.

— Полагаю, что если нажимать на педаль мягко, то давление будет недостаточным, чтобы спустить курок?

— Тяга необыкновенно легкая, — сказал Аллейн. — Я проверял.

Темплетт провел рукой по глазам.

— Кажется, мои мозги скоро откажут.

— Дайте им отдохнуть.

— Но как можно было установить это хитроумное приспособление в рояле после половины седьмого, когда всея эти девушки резвились у входа в здание? Это невозможно.

— Если вы придете в ратушу завтра вечером, я вам покажу.

— Хорошо. Вот ваша гостиница. В котором часу дознание? Я забыл. Я весь разбит.

Он остановил машину.

— В одиннадцать часов.

Аллейн и Фокс вышли. Был холодный ветреный вечер. Погода опять испортилась. Начинался дождь. Аллейн остановился около открытой двери и еще раз взглянул на Темплетта. Тот тоже посмотрел на него отсутствующим взглядом.

— За первоначальным шоком, — сказал Аллейн, — последует процесс выздоровления. Соберитесь с духом, и вы поправитесь.

— Я поеду домой, — отозвался Темплетт. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он уехал.

Аллейн и Фокс поднялись в свои номера.

— Давайте обменяемся историями, Фокс, — сказал Аллейн. — Я положу мой портфель со всеми имеющимися в нем ценностями на туалетный столик. Хочу побриться. Вы же откроете мне свое сердечко, пока я буду этим заниматься. Я не думаю, что мы уже можем облегчить душу, рассказав все Батгейту.

Они отчитались друг перед другом, а затем спустились вниз чего-нибудь выпить.

В баре они нашли одиноко сидевшего Батгейта.

— Я не собираюсь платить и за полпорции, но я намерен напиться. У меня был сегодня самый бездарный день в жизни, и все из-за вас. От мисс Райт дурно пахнет. Когда я привез ее в ее проклятый коттедж, она заставила меня зайти к ним выпить чаю вместе с ее братом, который оказался местным дурачком. Да, а по дороге из Дак-коттедж у вашей замечательной машины спустило колесо. Кроме того…

— Джо! — крикнул Аллейн. — Три виски с содовой.

— Да, пожалуй, это то, что мне сейчас нужно. А что вы заказываете для себя?

Через некоторое время Найджел успокоился и выслушал отчет Аллейна о прошедшем дне. Миссис Пич, крупная женщина, в платье со складками, сказала им, что на ужин у нее есть отличный сочный стейк и что в гостиной горит камин. Они, захватив бокалы, переместились туда. Приятно было сидеть с задернутыми занавесками и зажженной керосиновой лампой с красным абажуром и слушать, как дождь стучит в окно и за кухонной перегородкой жарятся стейки.

— Не так уж много осталось в мире подобных мест, — сказал Фокс. — Уютно, правда? Давно уже я не видел таких парафиновых ламп. Миссис Пич говорит, что господин Пич, ее свекор, не хочет проводить в дом электричество. Единственное исключение он сделал для бара. Послушайте, как шумит дождь! Опять предстоит бурная ночь.

— Да, — согласился Аллейн. — Как странно, не правда ли, представить себе, что все актеры этой драмы сидят сейчас каждый у своего камина, как и мы, шестеро из них пытаются найти ответ, а седьмой старается запрятать свою вину глубоко в сердце.

— О… гм, — произнес Найджел.

Дочь миссис Пич принесла стейки.

— Вы опять куда-нибудь уходите? — спросил Найджел после небольшой паузы.

— Мне нужно написать отчет, — ответил Аллейн. — Когда это будет сделано, я думаю, что смогу пойти в ратушу.

— Для чего?

— Для практической демонстрации мины-ловушки.

— Я, может, тоже приду, — сказал Найджел. — Я смогу оттуда позвонить в офис.

— Вам придется договориться с Коуплендами, если вы будете звонить. Телефон в ратуше соединен с телефоном ректора. Господи! Как же так! — неожиданно закричал Аллейн. — Какого черта я не подумал об этом раньше!

— О чем?

— О телефоне.

— Простим ему это, — сказал Найджел Фоксу.

4

— Мы возьмем перерыв на полчаса, — сказал Аллейн, когда была постелена скатерть и на нее поставлена бутылка портвейна, рекомендованного старым господином Пичем, — и вновь рассмотрим все основные детали.

— Почему бы и нет? — согласился Найджел, удобно расположившись за столом.

Аллейн попробовал портвейн, вскинул одну бровь и закурил сигарету.

— Почтенное вино, — проговорил он. — Ну что ж, как мне кажется, основными деталями являются следующие. Джорджи Биггинс установил свою мину-ловушку между двумя и тремя часами в пятницу. Мисс Кампанула ломилась в дверь как раз около половины третьего. Джорджи был в ратуше, но, должно быть, спрятался, потому что, когда Гибсон посмотрел в окно, у рояля была поднята крышка, и Джорджи нигде не было видно. Мисс Кампанула, в отличие от всех остальных, не знала, что ключ висел снаружи между пристройками. Итак, Джорджи не испытал свою «ловушку», потому что, по его словам, кто-то пришел. Я думаю, имеется в виду атака мисс Кампанула. Боюсь, что теперь мисс Кампанула является Джорджи в ночных кошмарах. В любом случае, он не испытал действия своей «ловушки». Но это сделал кто-то другой, потому что шелк вокруг дыры, проделанной пулей, вчера ночью был еще влажным. Это значит, что-то было на подставке, возможно, ноты «Венецианской сюиты» мисс Прентайс, которые, кажется, всю прошлую неделю пролежали в ратуше. На обложке есть пятно, и это говорит нам о том, что струя воды ударила в ноты и вырвалась наружу, намочив шелк. Теперь Джорджи быстро покидает ратушу после попытки вторжения. Он играет несколько аккордов с правой педалью, и мисс Кампанула подслушивает это его финальное исполнение. Остальные восемнадцать часов все еще окутаны тайной, но, насколько нам известно, кто угодно из участников спектакля мог прийти в ратушу. Мисс Прентайс проходила мимо, когда шла домой с исповеди, Коупленды живут в двух минутах ходьбы. Господин Генри говорит, что после встречи с Диной Коупленд он скитался по холмам большую часть этого неприятного, сырого дня. Он мог спуститься к ратуше. Старший Джернигэм, похоже, весь день охотился, то же самое делал Темплетт, но любой из них мог зайти туда вечером. Мисс Прентайс говорит, что провела вторую часть дня в молитвах в своей комнате, эсквайр говорит, что был один в кабинете. Путь по Топ-лейн к ратуше занимает восемь минут и примерно пятнадцать обратно. В пятницу вечером у ректора была мучительная встреча в его собственном кабинете. Я сейчас расскажу.

Аллейн рассказал.

— Хочу отметить, — добавил он, — что, по-моему, ректор говорил правду, но получается совершеннейшая чушь, если Дина Коупленд права, думая, что там был еще кто-то третий. Вряд ли бы мисс К. стала делать страстные авансы и вешаться на шею ректору, если бы за всей этой занимательной сценой наблюдал кто-нибудь из членов Молодежного общества. Дина Коупленд обосновывает свою теорию тем, что она слышала, как скрипнула калитка как раз напротив кабинета, будто кто-то вышел через нее. Она говорит, что это не могла быть мисс Прентайс, потому что она за несколько минут до этого позвонила и сказала, что не придет. Мы знаем, что мисс Прентайс была расстроена, когда ушла с исповеди. Ректор отчитал ее и наложил епитимью, или что-то в этом роде, и он думает, что именно поэтому она не пришла. Это не был никто из членов кружка книголюбов. Кто же, черт побери, это был?

— Сам ректор, — тут же отреагировал Найджел. — Пошел в ратушу коротким путем.

— Он говорит, что, после того как мисс К. ушла, он почувствовал себя полностью лишенным сил и долго сидел у камина, как старая развалина.

— Это может быть ложью.

— Да, в этом может не быть ни грамма правды, — согласился Аллейн. — Но тут есть некоторые тонкости. Я сейчас вам опишу окрестности дома ректора и еще раз повторю его рассказ.

Закончив говорить, Аллейн посмотрел на Фокса.

— Да, — произнес Фокс, — кажется, я понял вас, господин Аллейн.

— Очевидно, я прав, — легкомысленно проговорил Найджел. — Это — преподобный.

— Господин Коупленд отказывается от денег, полученных в наследство от мисс Кампанула, господин Батгейт, — сказал Фокс. — Я только что беседовал с шефом. Я узнал об этом сегодня днем. Господин Генри имел разговор с эсквайром в присутствии слуг, и теперь об этом говорят все в деревне.

— Что ж, покончим с пятницей, — сказал Аллейн. — Доктор Темплетт провел большую часть ночи у постели больного. Это можно проверить. Миссис Росс говорит, что была дома. Завтра, Фокс, я попрошу вас испытать свое очарование на горничной миссис Росс.

— Очень хорошо, сэр.

— Теперь дальше. Вчера до полудня в какой-то момент водяной пистолет исчез, потому что в полдень мисс П. водила по клавишам правой рукой и использовала левую педаль. Ничего не случилось.

— Может, не сработал план Джорджи, — предположил Найджел.

— Мы собираемся через некоторое время посмотреть, сработал ли план Джорджи. Сработал он или нет, фактом остается то, что кто-то нашел водяной пистолет, вынул его и спрятал, и установил на его место кольт.

— Это все могло произойти позже, — возразил Найджел.

— Я согласен с вами, — сказал Аллейн, — но, полагаю, подругой причине. История доктора Темплетта, кажется, доказывает, что ящик был поставлен под окном в то время, когда они с миссис Росс были в ратуше. Миссис Росс показалось, что кто-то промелькнул за окном. Подсматривала не мисс Кампанула, потому что слуги подтвердили, что вчера после обеда она не выходила из дома. Мисс Прентайс, эсквайр, Дина Коупленд и ее отец были у себя дома, но любой из них мог улизнуть на час. Господин Генри опять скитался по окрестностям. Никто из них не признал ящик за окном. Фокс спрашивал у всех, у кого только можно, и абсолютно безрезультатно.

— Это точно, — сказал Фокс. — Я думаю, убийца слонялся где-то рядом с кольтом в руках и заглянул в ратушу посмотреть, нет ли там кого-нибудь. Он видел машины на дороге и захотел выяснить, были ли их владельцы в ратуше или прошли в дом священника. Позади ратуши он был вне поля зрения, и у него было достаточно времени, чтобы убежать, если бы оказалось, что владельцы машин тоже обходят ратушу. Но они, конечно, никогда не пошли бы в том направлении. Так что он был в безопасности. Или она, — добавил Фокс, дружелюбно посмотрев на Найджела.

— Именно так я думаю, — согласился Аллейн. — Теперь смотрите сюда.

Он достал из нагрудного кармана конверт, открыл его и, пользуясь пинцетом, вынул четыре мельчайших красновато-коричневых ниточки и положил их на лист бумаги.

— Имущество, отвоеванное у ящика, — сказал он.

Найджел стал тыкать в них пинцетом.

— Резина, — заключил он.

— Это о чем-нибудь говорит?

— Кто-то, обутый в калоши. Мисс Прентайс. О боже. Бьюсь об заклад, что она носит калоши. Или сама мисс К. Боже милосердный! — воскликнул Найджел. — Возможно, ректор прав — это случай самоубийства.

— Эти кусочки резины были взяты с выступающего гвоздя и неровных кусков дерева внутри ящика.

— Что ж, возможно, она топталась внутри ящика до того, как подобрала его.

— У вас бывают минуты озарения, Батгейт, — сказал Аллейн. — Полагаю, что это возможно.

— Калоши! — хитро усмехнулся Фокс.

— Ну вот! — рассерженно произнес Найджел. — Вы уже поняли, в чем дело?

— Только общую линию, — произнес Аллейн. — Мы не будем ее раскрывать вам прямо сейчас, потому что не хотим понижать свой престиж.

— Мы хотели бы понаблюдать за вашими муками, господин Батгейт, — сказал Фокс.

— Мы с Фоксом, — сказал Аллейн, — как два эксперта на наблюдательной башне в центре лабиринта. «Взгляни на этого несчастного, — говорим мы, подталкивая друг друга локтем, — вот он заходит в тот же самый тупик. Как славно, как комично!» — говорим мы и хохочем до потери сознания. Не так ли, Фокс?

— Так, — согласился Фокс, — но не сомневайтесь, господин Батгейт, вы идете верным путем.

— О, в любом случае — черт с вами, — резюмировал Найджел. — Кроме того, есть еще Глэдис Райт, которая положила свою косолапую ступню на левую педаль за полтора часа до трагедии. Что вы на это скажете?

— Может, это она была в калошах, — предположил Фокс и, не в силах больше сдерживаться, разразился громким смехом.

Глава 21 Что рассказал господин Саул Трантер

1

Аллейн закончил свой отчет к девяти часам. В четверть десятого они уже опять сидели в «форде» Биггинса, направляясь в ратушу под шум барабанившего в стекла дождя.

— Мне нужно попасть в Скотленд-Ярд до того, как эта история состарится на несколько часов, — сказал Аллейн. — Я позвонил помощнику комиссара сегодня утром, но мне хотелось бы увидеться с ним. К тому же есть еще много странностей, которые надо проанализировать. Хорошо бы завтра к вечеру. Я хочу понять, что произошло во время встречи между господином Генри, Диной Коупленд и мисс Прентайс. Я думаю, что господин Генри хотел бы снять с себя этот груз, но мисс Дина ему не позволяет. Вот мы и приехали.

Колеса еще раз хрустнули по гравию, и машина почти уткнулась в парадную дверь. Ставни были закрыты и заперты. Сержант полиции Файф стоял на посту. Он впустил их в ратушу и, не будучи любопытным парнем, с благодарностью удалился, когда Аллейн сказал ему, что в течение двух часов он не будет им нужен.

— Я позвоню в участок Чиппинга перед нашим уходом, — сказал Аллейн.

В ратуше стоял запах умирающих вечнозеленых растений и олифы. Было очень холодно. Рояль находился на своем прежнем месте у сцены. В увядающем шелке скорбно зияла дыра. Герань в горшках немного поникла. На всем лежал тонкий слой пыли. Дождь четко барабанил по крыше старого здания, и ветер обрывал ставни и безнадежно завывал за окном.

— Я собираюсь включить эти обогреватели, — сказал Найджел. — Здесь есть банка парафина, в одной из задних комнат. Это место пахнет смертью.

Аллейн раскрыл свой портфель и вынул водяной пистолет Джорджи Биггинса. Фокс вклинил приклад между стальными колками в железном корпусе. Дуло вошло в дыру в резном украшении на передней части. Они протянули шнур по шкивам.

— В пятницу, — сказал Аллейн, — была только длинная дыра в присборенном шелке. Вы видите, их несколько. На складках материал уже подгнил. Без сомнения, Джорджи расправил шелк так, чтобы дуло не отсвечивало. У нас будет практическая демонстрация для господина Батгейта, Фокс. Теперь, если вы зафиксируете передний шкив, я завяжу веревку вокруг приклада пистолета. Торопитесь. Я слышу его лязганье сзади.

Они только успели бросить газетный лист на подставку для нот, как вновь появился Найджел, с большой банкой.

— В той комнате есть очень хорошее пиво, — сказал он.

Найджел начал наполнять резервуар обогревателя из банки.

Аллейн сел за рояль, взял два или три аккорда и начал импровизировать на мотив «Жила-была пастушка».

— Странно, Фокс, — сказал он.

— В чем дело, господин Аллейн?

— Я не могу сдвинуть левую педаль. Попробуйте. Но не слишком сильно.

Фокс уселся за рояль и стал наигрывать «Три слепых мышонка» согнутым указательным пальцем.

— Точно, — сказал он. — Никакой разницы.

— Что все это значит? — спросил Найджел и суетливо двинулся вперед.

— Левая педаль не работает.

— Боже милосердный!

— Звук абсолютно не меняется, — сказал Фокс.

— Но вы ведь сейчас не нажимаете на педаль.

— Нет, нажимаю, господин Батгейт, — солгал Фокс.

— Так, — сказал Найджел, — дайте мне попробовать.

Фокс встал. Найджел с важным видом занял его место.

— Прелюдия Рахманинова до диез минор, — сказал он.

Затем он разогнул локти, поднял левую руку и наклонился вперед. Снаружи шум ветра превратился в тонкий вой, который, казалось, заполнил собой все здание. Левая рука Найджела, как кузнечный молот, опустилась вниз.

— Бом. Бом! Бом!!

Найджел остановился. Сильный порыв ветра нетерпеливо рванул ставни. На секунду он поднял голову и прислушался. Затем нажал на левую педаль.

Газета упала ему на руки. Тонкая струя воды с силой ударила ему между глаз, как холодный свинец. Он резко отпрянул назад, смачно выругался и чуть не потерял равновесие.

— Она работает, — сказал Аллейн.

Но Найджел не успел отплатить им. Перекрывая тревожный шум бури, как эхо трех предшествующих аккордов, прозвучал громкий тройной стук в парадную дверь.

— Кого еще там черт принес? — выкрикнул Аллейн. Он направился к двери, но не успел дойти до нее, как дверь распахнулась, и на пороге предстал Генри Джернигэм. По его белому как мел лицу стекали струйки дождя.

2

— Что здесь происходит, черт побери? — спросил Генри.

— Полагаю, лучше закрыть дверь, — сказал Аллейн.

Но Генри уставился на инспектора, будто не слышал его слов. Аллейн прошел мимо него, захлопнул дверь и задвинул засов. Затем повернулся к Генри, взял его за локоть и ввел в зал ратуши. Фокс флегматично ждал. Найджел вытирал лицо носовым платком и не отрываясь смотрел на Генри.

— Теперь скажите вы, что это значит, — произнес Аллейн.

— О боже! — воскликнул Генри. — Кто сыграл эти три адских аккорда?

— Господин Батгейт. Это господин Батгейт, господин Джернигэм. А это инспектор Фокс.

Генри мрачно посмотрел на них и резко сел на стул.

— О господи, — произнес он.

— Я хочу сказать, — проговорил Найджел, — мне бесконечно жаль, если я напугал вас, но уверяю вас, мне и в голову не пришло…

— Я вышел на дорогу, — начал Генри, едва переводя дух. — Деревья так шумели от ветра, что невозможно было больше ничего услышать.

— Да? — произнес Аллейн.

— Вы не понимаете? Я подошел к дорожке, и только я приблизился к двери, как дождь полил с новой силой и ветер взвыл, как ненормальный. А потом, когда порыв утих, раздались эти три аккорда на старом разболтанном рояле! О боже, честное слово, у меня душа ушла в пятки.

Генри закрыл лицо руками, а затем посмотрел на свои пальцы.

— Не знаю, что это, испарина или дождь, — сказал он, — и это факт. Прошу прощения! Не слишком достойное поведение для местного дворянина. Боже! Другой бы просто не обратил на это внимания.

— Могу представить, что это было и в самом деле жутковато, — сказал Аллейн. — В любом случае, что вы здесь делали?

— Шел домой. Я оставался на ужин в доме ректора. Только что ушел. Господин Коупленд, кажется, совершенно забыл о своем намерении избавиться от меня. Когда я оказался у них на ужине, он обращал на меня не больше внимания, чем на бланманже. Но боже мой! Как я мог!

— Ничего страшного, — сказал Аллейн. — Но почему вы свернули к ратуше?

— Я подумал, что, наверное, этот великолепный парень, Роупер, несет службу вместе с собакой, и я мог бы подойти и сказать: «Эй, стой! Что нового?» — и набраться у него кое-каких новых слухов.

— Понятно.

— Хотите сигарету? — спросил Найджел.

— О, благодарю. Я лучше достану свою.

— Вы не хотели бы присутствовать при небольшом эксперименте? — спросил Аллейн.

— Да, очень, если можно.

— Но раз уж вы здесь, то прежде чем мы начнем, я хотел бы сказать вам одну вещь. Завтра я зайду к мисс Прентайс и буду использовать любые средства, в рамках закона, чтобы добиться от нее рассказа о том, что произошло во время встречи на Топ-лейн в пятницу. Я подумал, может, вы захотите сначала представить мне вашу версию.

— Я уже говорил вам, что она с приветом, — в нервном нетерпении сказал Генри. — Я просто убежден, что она не в себе. Она страшна, как смерть, и выходит из своей комнаты только во время приема пищи, да и то ничего не ест. Сегодня за обедом она сказала, что ей угрожает опасность и что в конце концов ее тоже убьют. Это просто ужасно. Бог знает, кого она подозревает, но кого-то она точно подозревает и напугана до полусмерти. Что полезного вы можете добиться от такой женщины?

— Тогда почему не познакомить нас для начала с версией здравомыслящего человека?

— Но это никакого отношения к делу не имеет, — сказал Генри, — и уж коли вам хочется вызвать в округе новые слухи, я был бы вам благодарен, если бы вы сдержались.

— Если это окажется не относящимся к делу, — сказал Аллейн, — это будет именно так восприниматься. Мы не используем не относящиеся к делу показания.

— Тогда зачем об этом спрашивать?

— Мы хотим сами отделить зерна от плевел.

— Ничего не случилось на Топ-лейн.

— Вы хотите сказать, что мисс Прентайс стояла в двух футах от вас обоих, смотрела не отрываясь на ваши лица, пока ее каблуки не провалились в землю на один дюйм, а затем ушла, не произнеся ни слова?

— Это была частная история. В общем, наше личное дело.

— Знаете ли, — сказал Аллейн, — так не пойдет. Сегодня утром в Пен-Куко и днем, в доме ректора, наши беседы были построены на откровенности. Вы сказали, что не стали бы отрицать, будто мисс Прентайс могла совершить убийство, и испугались повторить хотя бы одно слово из того, что она произнесла на Топ-лейн. Это выглядит так, как будто вы вовсе не мисс Прентайс пытаетесь защитить.

— Что вы хотите сказать?

— Не настояла ли мисс Коупленд на том, чтобы вы придерживались этой позиции, потому что она волнуется за вас? Что вы собирались сообщить мне сегодня днем, когда она вас остановила?

— Что ж, — неожиданно произнес Генри, — вы абсолютно правы.

— Послушайте, — сказал Аллейн, — если вы не виновны в убийстве, то уверяю, что вы идете по неправильному пути, заставляя подозревать вас. Помните, что в таком маленьком местечке, как эта деревня, мы вынуждены прислушиваться ко всем слухам о размолвках и ссорах. Мы пробыли здесь лишь двадцать шесть часов, а уже знаем, что мисс Прентайс была против вашей дружбы с мисс Диной Коупленд. Я прекрасно понимаю, что вам методы полиции могут казаться отвратительными и…

— Нет, это не так, — сказал Генри. — Конечно вы должны это делать.

— Что ж, тогда все прекрасно.

— Я расскажу вам, и осмелюсь сказать, что это не многим больше того, о чем вы уже догадались. Моя кузина Элеонора пришла в состояние сильного возбуждения, увидев нас вместе, и наш разговор состоял из ряда истеричных угроз и ядовитых обвинений с ее стороны.

— А вы сами не угрожали?

— Возможно, она скажет вам, что угрожал, но, как я уже повторял шесть или восемь раз, она сумасшедшая. И мне очень жаль, сэр, но это все, что я могу вам сказать.

— Ну, хорошо, — сказал Аллейн со вздохом. — Пора приниматься за работу, Фокс.

3

Они вынули водяной пистолет и установили на его место кольт. Аллейн достал из портфеля ноты прелюдии и положил их на подставку. Генри увидел дыру посередине и жуткие пятна, окружавшие ее. Он отвернулся, а затем, презирая себя за эту внезапную непроизвольную чувствительность, придвинулся ближе к роялю и стал смотреть на руки Аллейна, которые полезли под крышку.

— Вы видите, — сказал Аллейн, — я сейчас делаю именно то, что предстояло сделать злоумышленнику. Кольт входит в то же самое место, и свободный конец веревки, который был обвязан вокруг рукоятки водяного пистолета, точно так же обвязывается вокруг рукоятки кольта. Веревка проходит через спусковой крючок. Это необычайно прочная веревка, почти как леска. Я поставил кольт на предохранитель. Теперь смотрите.

Он сел на табурет перед роялем и нажал на левую педаль. Оба шкива жестко вышли из желобков, веревка натянулась, а глушители приблизились к струнам и остановились.

— Прилажено прочно, — сказал Аллейн. — Джорджи убедился, что со шкивами все нормально.

— Вот это да, — воскликнул Найджел, — мне ни разу не пришло в голову…

— Я это знаю.

Аллейн опять залез внутрь и отпустил предохранитель. Потом он слегка наступил на левую педаль. На этот раз левая педаль сработала. Веревка натянулась в шкивах, и спусковой крючок отодвинулся назад. Они все услышали острый щелчок.

— Что ж, — тихо сказал Аллейн. — Вот вам то, что имеет значение.

— Да, но вчера вечером верх рояля был закрыт шелковым полотном и шестью горшками с геранью, — заметил Генри.

— Поэтому вы думаете, что это было проделано вчера вечером, — сказал Аллейн.

— Я не знаю, когда это было сделано, но я не думаю, что это могло быть сделано вчера вечером, если только не прямо перед тем, как мы все собрались в ратуше.

Аллейн нахмурившись посмотрел на Найджела, у которого, без сомнения, уже появилась новая теория.

— Это абсолютно верно, — вызывающе сказал Найджел. — Никто не мог передвинуть эти горшки после шести тридцати.

— Я полностью согласен с вами, — заметил Аллейн.

Где-то в глубине раздался звонок. Генри вскочил.

— Это телефон, — сказал он и сделал шаг вперед.

— Пожалуй, лучше я сниму трубку, — сказал Аллейн. — Я уверен, что это звонят мне.

Он прошел по сцене, нашел выключатель и направился в первую уборную слева. Старомодный телефон с вертящейся ручкой издавал неравномерное пищание, пока Аллейн не снял трубку.

— Алло?

— Господин Аллейн? Это Дина Коупленд. Кто-то из Чиппинга хочет поговорить с вами.

— Спасибо.

— Соединяю, — сказала Дина.

Раздался щелчок, и зазвучал голос сержанта Роупера:

— Сэр!

— Алло?

— Это Роупер, сэр. Я подумал, что должен найти вас, так как Файф все еще тут спит. У меня есть к вам небольшое дело, сэр, в форме только что произведенного ареста, о котором я хочу вас известить, сэр.

— В форме чего?

— По имени Саул Трантер, а по роду деятельности самый хитрый браконьер из всех, кого вы когда-либо видели. Но мы все-таки поймали его, сэр, и он сидит здесь, у моего локтя, с доказательством своей вины в форме двух чудесных фазанов.

— Какого черта… — возмущенно начал Аллейн, но тут же взял себя в руки. — В чем дело, Роупер?

— Этот парень говорит, что у него есть информация, которая заставит суд дважды подумать, прежде чем отправить его на месячную каторгу, которая по нему плачет в течение двух последних лет. Он ничего не рассказывает мне, а нагло просит о встрече с вами. Нам придется отправить его в арестантскую камеру и…

— Я пришлю господина Батгейта. Спасибо, Роупер.

Аллейн повесил трубку и некоторое время в задумчивости смотрел на телефон.

— Придется выяснить, в чем там дело, — произнес он и вернулся к остальным. — Эй, — сказал он, — где господин Генри?

— Пошел домой, — сказал Фокс. — Довольно интересный молодой джентльмен, не так ли?

— Довольно самоуверенный инфант, я бы так сказал, — произнес Найджел.

— Ему примерно столько же лет, сколько было вам, когда я впервые встретился с вами, — подчеркнул Аллейн, — и он и вполовину не такой самоуверенный. Батгейт, боюсь, что вам придется отправиться в Чиппинг за браконьером.

— За браконьером?

— Да. Сокровище, найденное Роупером. По-видимому, этот джентльмен собирается отменить предстоящий ему суд. Он говорит, что хочет раскрыть какую-то историю. Привезите вместе с ним Файфа. Остановитесь у гостиницы на обратном пути и возьмите свою машину. Пусть Файф приведет сюда «форд». Он сможет воспользоваться им, чтобы доставить этого джентльмена в его арестантскую камеру. Мы выяснимвсе об этом сегодня вечером.

— Я кто, представитель ведущей лондонской ежедневной газеты или ваш мальчик на побегушках?

— Вы знаете ответ на этот вопрос лучше меня. Идите. Найджел ушел, не без дальнейших горьких жалоб.

Аллейн и Фокс перешли в комнату отдыха.

— Всю эту еду можно будет выбросить завтра, — сказал Аллейн. — Хотя есть кое-что еще, что я хотел бы здесь увидеть. Посмотри, вот чайный поднос, готовый к выносу на сцену. Осмелюсь сказать, что это серебро миссис Росс. Похоже на нее. Современно, дорого, обтекаемой формы.

Он поднял крышку чайника.

— Пахнет луком. Чудный малыш этот Джорджи.

— Я думаю, кто-то обнаружил лук и выбросил. Вы нашли его здесь на полу, не так ли, господин Аллейн?

— Вон в той коробке. Да, Бэйли нашел отпечатки Джорджи и мисс П. на чайнике, поэтому, предположительно, лук выкинула мисс П.

Он наклонился и посмотрел под стол.

— Вы все просмотрели здесь вчера вечером, Фокс, не так ли? Вчера вечером! Сегодня утром! Да, Фокс, ну и денек у нас был.

— Все тщательно просмотрели, сэр. Вы найдете там внизу луковую шелуху. Юный Биггинс, должно быть, очистил луковицу и затем положил в чайник.

— А пудру вы здесь не находили?

— Пудру? Нет. Нет, не находил. А что?

— Или муку?

— Нет. О, вы думаете о муке на луковице.

— Сейчас я схожу за этим овощем.

Аллейн принес луковицу. Он положил ее в одну из своих широкогорлых бутылок для образцов.

— У нас не было еще времени заняться этим, — сказал он. — Посмотрите, Фокс, лук розоватый. На нем — пудра, а не мука.

— Может, юный Биггинс болтался в одной из уборных?

— Давайте посмотрим в уборных.

Они нашли на каждом туалетном столике по большой коробке с театральной пудрой. Все новые и, видимо, принесены Диной. Коробки мужчин содержали желтоватую пудру, женщин — розоватый крем. Одна только миссис Росс принесла свой собственный грим во французской коробочке, очень дорогой с виду. В уборной мисс Прентайс и мисс Кампанула немного пудры было рассыпано на столе.

Аллейн наклонился и понюхал.

— Точно, — сказал он. — Пахнет луком. — Он открыл коробку. — А здесь нет. Фокс, позвоните мисс Коупленд и спросите, когда в эти комнаты принесли пудру. Это — отводная трубка. Вам нужно только повернуть ручку.

Фокс ушел. Аллейн, в состоянии, близком к трансу, смотрел, не отрываясь, на поверхность туалетного столика, затем задумчиво покачал головой и вернулся на сцену. Он услышал звук рожка мотоцикла, и через минуту дверь открылась. Роупер и Файф вошли, как заботливые пастухи, но между ними шла не овца, а маленький человечек, который выглядел так, как будто его только что вынули из бочки с водой.

Саул Трантер оказался стариком с очень неприятным лицом. У него были маленькие, близко поставленные свиные глазки, которые косили, бесформенный крохотный нос и неряшливый щербатый рот. Он неопределенно-злобно усмехался. От него очень сильно пахло давно не мытым старческим телом, мертвыми птицами и виски. Роупер осторожно поддерживал его, словно старик был орхидеей, найденной в лесу с большим трудом.

— Вот он, сэр, — сказал Роупер. — Это — Саул Трантер, без сомнения, вредитель, пойманный на месте преступления с двумя фазанами эсквайра и с дымящимся ружьем в руке. Два года ты водил нас за нос, не так ли, Трантер, старая лиса? Я подумал, что мне необходимо прийти, сэр, так как я имею к этому непосредственное отношение.

— Очень хорошо, Роупер.

— А теперь, Трантер, — сказал Роупер, — ты будешь говорить со старшим инспектором и дай ему узнать всю правду, раз уж тебе так не терпится рассказать что-то.

— Эх, сыночки мои, — сказал браконьер свистящим голосом. — Это что, тот инструмент, который совершил убийство? — И он указал своей неописуемо грязной рукой на рояль.

— Тебя это не касается, — строго одернул его Роупер.

— Что вы хотите сказать нам, Трантер? — спросил Аллейн. — О боже, да вы же весь мокрый, как водяная крыса!

— А я был на Клаудифолде, когда они поймали меня, — сообщил господин Трантер.

Он немножко пододвинулся к обогревателю, и от него пошел пар.

— Эх, вот они меня и поймали, — сказал он. — Думаю, это должно было случиться рано или поздно. Эсквайр будет членом комиссии в суде и покажет всю свою власть, без сомнения, так как в его лесах я расставлял ловушки и стрелял последние двадцать лет. Трусливый человек, он забыл бы о своих глупых, самодовольных манерах, если бы знал, что у меня есть вам сообщить.

— Этого не нужно говорить, — строго сказал Роупер. — Вы на волосок от каторги на целый месяц.

— Может быть. А может быть, и нет, Чарли Роупер. — Он скосил глаза на Аллейна. — У меня есть что вам рассказать, и это перенесет вину с этой пушки на того, кто установил ее. Я думаю, рука закона должна после этого стать более легкой на моих старых плечах.

— Если в вашей информации будет что-либо полезное, — сказал Аллейн, — мы сможем замолвить за вас словечко. Но обещать не могу. Сами понимаете. Сначала я должен услышать ваш рассказ.

— Так не пойдет, мистер. Сначала обещайте, история потом, такой у меня девиз.

— Но не у нас, — холодно ответил Аллейн. — Это выглядит так, будто вам нечего сказать, Трантер.

— Значит, угрозы — это ничего? Значит, проклятья — это ничего? Значит, молодой парень, пойманный, как и я, на месте преступления с хорошенькой птичкой, как будто залетевшей в его ловушку, — это ничего?

— Ну?

Фокс пришел в зал, присоединился к группе вокруг обогревателя и уставился своим наметанным глазом на Трантера. Пришел Найджел и снял свой макинтош, по которому струями стекала вода. Трантер с беспокойством покрутил головой, искоса глядя то в одно лицо, то в другое. В уголках губ у него появилась струйка коричневой слюны.

— Ну? — повторил Аллейн.

— Сердитые люди со сжатыми кулаками — это были Джернигэмы, — сказал Трантер. — Что для них птичка или две! Я против всех этих проклятых скряг, такая у меня позиция. Они — тираны, и могила по ним плачет, и по отцу и по сыну.

— Роупер, лучше отведите его назад.

— Э, нет, я расскажу вам. И если вы не отдадите мне должное, будь я проклят, если не брошу это в лицо мировому судье. Где у вас ручка и бумага, люди? Я лучше напишу.

Глава 22 Письмо к Трой

1

— В пятницу днем, — сказал господин Трантер, — я был на Клаудифолде. Не важно зачем. Я спускаюсь вниз своим путем, очень, на самом деле, хитрым путем, всегда таким спокойным, как лунный свет. Я спустился с холма на Топ-лейн. Не важно зачем.

— Я вовсе этим не интересуюсь, — сказал Аллейн. — Продолжайте.

Господин Трантер бросил на него полный сомнений взгляд и глубоко вдохнул.

— Я был уже почти на Топ-лейн, когда услышал голоса. Женский голос и мужской голос, и очень злые голоса. «Ах, — подумал я. — Там внизу кто-то есть, и скандалят что есть сил, вот в чем дело, — подумал я, — дорога эта не для меня, особенно со всем тем, что у меня в руках и в карманах тоже». Хотя, не важно, что это было. Итак, я подкрадываюсь ближе, пока наконец не оказался близко от них на насыпи над дорогой. Там есть огромный старый бук, дерево это, значит, растет там, и я лег на землю и пополз вперед, изворачиваясь, как змея, пока я не посмотрел вниз на дорогу. Вот так. И что я там увидел?

— Что же вы увидели?

— Ага! Я увидел молодого Генри Джернигэма, гордого до смерти, с дьявольским выражением на лице и с этой ректорской кошечкой в своих объятиях.

— Что такое вы говорите, — сделал замечание Роупер. — Выбирайте слова.

— Я так говорю, а вы не вмешивайтесь, Чарли Роупер. И кого я вижу, стоящей на дороге напротив этих двоих, с лицом кислым, как лимон и с глазами, как бешеный огонь, и дрожащую, как кролик в капкане. Кого я увидел?

— Мисс Элеонору Прентайс, — сказал Аллейн.

Господин Трантер, от которого теперь шел пар, как от гейзера, и пахло, как от хорька, поперхнулся и заморгал.

— Она что, рассказала?

— Нет. Продолжайте.

— Дрожала, как в припадке, и что-то зловеще выкрикивала слабым голосом, что-то необычайно ядовитое. Она угрожала им ректором и угрожала им эсквайром. Она сказала, что застала их на месте преступления в грехе, и что каждый достойный христианин в приходе узнает об их поведении. И многое другое к тому же. Никогда не подумаешь, что старая дева знает что-то о грехах молодости, а эта, кажется, знает. Кроме того, что сама не прочь выпить.

— Правда? — воскликнул Аллейн.

— Ай! Она втайне выпивает, по секрету, точно. И даже расплескала все себе на грудь, я четко видел. Без сомнения, именно это воспламенило старую клячу и заставило ее разбушеваться и наброситься на них. Она дала им жару и шипела на них, эта мисс Прентайс. А когда она уже чуть не взорвалась от гнева, как он вспыхнул и набросился на нее! Ах, этот молодой негодяй! Схватил ее за плечи и зашипел ей прямо в лицо. Если она не оставит их в покое, сказал он, и если она попытается очернить имя молодой девушки в глазах людей, сказал он, он заставит замолчать ее злобный язык раз и навсегда. Он был взбешен гораздо сильнее, чем она. Ужасно. А ректорская девица говорила: «Не надо, Генри, не надо», но молодой Джернигэм не обращал внимания на свою кошечку, он уже не мог остановиться, бледный как полотно и пылающий как печь. Они все стали кровожадными, гневными, вспыльчивыми, эти Джернигэмы, как это всем хорошо здесь известно. Я слышал об этом кровавом убийстве, и, думаю, нет сомнений в том, что он нацелил пушку на одну старую курицу, а попал в другую. Вот так!

2

— Проклятье! — воскликнул Аллейн, когда господина Трантера увезли. — Ну и история!

— Вы этого ожидали? — спросил Найджел.

— О да, я почти ожидал этого. Было очевидно, что в пятницу днем произошло какое-то очень драматическое событие. Мисс Прентайс и Генри Джернигэм закатывали глаза, когда бы об этом ни упоминалось, и ректор сказал мне, что он и эсквайр и мисс Прентайс были против этого брака. Почему, одному богу известно. Дина кажется чудесной милой девушкой, черт побери. И посмотрите, как господин Генри реагировал на вопросы! Фокс, вы когда-нибудь слышали о таком? Одной эксцентричной старой девы было бы больше чем достаточно, это всем известно. А здесь мы имеем их целых две, и одна из них — труп.

— Какая-то странная, нелогичная история, господин Аллейн. Да, она была убита. Но если бы этот ребенок никогда не читал комических детских историй из дешевых изданий, и если бы у него не было с собой остатков от «Игрушки для бездельников», этого не случилось бы.

— Да, вы правы, Фокс.

— Я полагаю, сэр, что из-за этого мисс Прентайс хотела увидеться с ректором в пятницу вечером. Я имею в виду эту встречу на Топ-лейн.

— Да, пожалуй. О черт, утром нам опять придется взяться за мисс Прентайс. Что сказала Дина Коупленд о пудре?

— Она принесла ее вчера вечером. Вчера вечером Джорджи Биггинс не появлялся за сценой. Он так всем надоел, что они отказались от его услуг. На генеральной репетиции он был мальчиком, приглашающим артистов на сцену, но после этого все столы и актерские уборные как следует вымыли. Эта пудра должна была рассыпаться после половины седьмого вчерашнего вечера. И еще одно: мисс Дина Коупленд ничего не слышала о луке… или говорит, что не слышала.

— Это уже кое-что, в любом случае!

— Правда? — едко спросил Найджел. — Признаюсь, мне не удается понять ни малейшего значения того, что вы говорите. К чему, например, эта болтовня о луке?

— Действительно, к чему, — вздохнул Аллейн. — Давайте собираться и отправляться домой. Полицейскому тоже необходим сон.

3

Но прежде чем лечь спать этой ночью, Аллейн написал своей возлюбленной:

Гостиница Джернигэм-Армз

29 ноября

Моя дорогая Трой!

Повезло же тебе с возлюбленным. Ночной путешественник, который разговаривает с тобой в девять часов вечера в субботу, а вскоре после полуночи он уже в Дорсете осматривает рояль-убийцу. Ты будешь против подобных вещей, когда мы поженимся? Скажи, что нет, я надеюсь на это. Ты увидишь, что мужа опять нет рядом, тряхнешь своими темными волосами и скажешь: «Опять его нет, что ж поделаешь», — и погрузишься в мысли о картине, которую тебе надо будет нарисовать на следующий день. Моя дорогая, любимая Трой, ты тоже исчезнешь, когда захочешь раствориться в работе, и никогда, никогда, никогда я не посмотрю косо или неприветливо и не буду изображать измученного супруга. Не просто это обещать, как ты сама догадываешься, но я обещаю.

Это необычная и неприятная история. Ты прочтешь о ней в газетах раньше, чем получишь мое письмо. Но на случай, если тебе захочется узнать официальную версию, я прилагаю очень краткий отчет, написанный служебным и как можно более бесцветным языком. Мы с Фоксом уже прийти к заключению, но пока еще не раскрываем карт, надеясь получить немного больше улик прежде, чем произведем арест. Ты как-то сказала мне, что твой единственный метод расследования был бы основан на исследовании характера. Это очень здравый метод. Особенно если есть чутье. А теперь я представлю тебе семь персонажей. Что ты о них думаешь?

Первый, эсквайр, Джоуслин Джернигэм из Пен-Куко, выполняет обязанности главного констебля, что намного затрудняет все дело. Это краснощекий лысеющий мужчина, с постоянно удивленным взглядом своих довольно выпуклых светлых глаз. Немного помпезный. По тону его голоса всегда можно понять, разговаривает он с мужчиной или с женщиной. Я думаю, что тебе бы он быстро наскучил, а ты бы его напугала. Леди, видишь ли, должны быть веселыми, обаятельными и кокетливыми. Ты вовсе не кокетлива, дорогая, правда? И они должны демонстрировать что есть сил свое превосходство над мужчинами. Тем не менее он вовсе не дурак, и надо сказать, имеет характер. Я думаю, его кузина Элеонора Прентайс наводит на него страх, но он полон фамильной гордости и, вероятно, считает, что даже наполовину Джернигэм не может ошибаться.

Мисс Элеонора Прентайс — как раз наполовину Джернигэм. Ей лет сорок девять—пятьдесят. Это довольно противная женщина. Она абсолютно бесцветна, и у нее торчат зубы. Она распространяет вокруг себя флюиды религиозности. Она много улыбается, но так сдержанно, словно на это нет причин. Я думаю, что она — религиозная фанатичка, сильно зацикленная на ректоре. В то утро, когда я разговаривал с ней, она впала в лихорадочное возбуждение от звона церковных колоколов. Она с трудом воспринимала самые простые вопросы, еще менее была способна на осмысленный ответ, так сгорала от нетерпения пойти в церковь. Что ж, когда речь идет об истинной религиозности, это достойно понимания. Если ты веришь в Бога Иисуса, ты можешь быть поглощен своей верой, и во времена неприятностей и тревог ты молишься со смирением в сердце. Но я не думаю, что к такому типу можно отнести Элеонору Прентайс. Видит бог, я не психоаналитик, но думаю, что специалисту в этой области здесь было бы над чем поработать. Идет ли речь о сексуальном комплексе? Возможно, что нет. В любом случае, с ней происходит то, что современная психология, кажется, рассматривает как не требующее доказательств для женщин ее возраста и положения. Это мнение отчасти основано на заявлениях Генри Джернигэма и Дины Коупленд и отчасти на моем собственном впечатлении от этой женщины.

Генри Джернигэм — это красивый молодой человек. У него темные волосы, серые глаза и выразительное лицо. Он умеет вести беседу, может быть ироничным и занимательным, и создается впечатление, будто говорит он то, что сию минуту пришло ему в голову. Но я не верю, что такое возможно на самом деле. Как глубоки пласты нашего мышления, Трой. Так глубоки, что наши мысли иногда ужасают нас самих. Через много лет, а может быть, всего через несколько лет, мы сможем иногда угадывать мысли друг друга, и каким странным это нам покажется. «Вот доказательство нашей любви!» — воскликнем мы.

Этот молодой Джернигэм влюблен в Дину Коупленд. Почему мы с тобой не встретились, когда мне было столько лет, сколько ему сейчас, а ты была чудесным ребенком? Полюбил бы я тебя, когда тебе было четырнадцать, а мне двадцать три? В то время я увлекался цветущими блондинками. Но без сомнения, я полюбил бы тебя, а ты ни за что не догадалась бы. Итак, Генри влюблен в Дину, милую интеллигентную девушку, которая выучилась на актрису, как, кажется, многие делают в наше время. Я страстно мечтаю поболтать с тобой о том ущербе, который великолепный Ирвинг[16] нанес этой профессии, сделав ее популярной. Искусство не должно быть подвластно моде, правда, Трой? Но Дина, очевидно, серьезная молодая актриса и, возможно, даже хорошая актриса. И она обожает господина Генри.

Доктор Темплетт выглядит очень подозрительно в этой истории. Он мог взять револьвер, он мог установить его в рояле, у него есть мотив, и он использовал весь свой авторитет, чтобы произошла замена пианиста. Он пришел в ратушу, когда зрительный зал был уже полон, и ни разу не оставался один с момента прихода до момента убийства. В общем-то, он довольно заурядный тип. При обычных обстоятельствах, я думаю, он утомительно шутлив. Без сомнения, он заражен страстью к миссис Селии Росс, и горе мужчине, который полюбит худощавую женщину с соломенными волосами, которая ненасытна в своих желаниях. Если она не любит его, то предаст, а если любит, то присосется, как пиявка, и высосет всю его волю. У него разовьется анемия личности. Миссис Росс, как ты, должно быть, уже догадалась, и есть эта худощавая женщина с соломенными волосами, очень сексапильная, что заставляет мужчин меняться в лице при упоминании о ней. Их глаза загораются, но одновременно настораживаются, и сильнее выделяются мускулы лица от ноздрей к уголкам губ. Не слишком веселое суждение, не так ли? Но очень верное. Если ты когда-нибудь захочешь изобразить чувственность, то сделай это именно так. Верь полицейскому, моя девочка. Миссис Росс могла смыться из машины и проникнуть через французское окно в кабинет эсквайра, пока Темплетт протягивал свою шляпу и пальто дворецкому. У тебя была такая мысль? Но на вечернее представление она пришла в ратушу вместе с доктором.

Ректор, Уолтер Коупленд, бакалавр гуманитарных наук Оксфордского университета. Первое, о чем вспоминаешь, называя его имя, — это его голова. У него поразительно красивая внешность. В ней есть все, что фотограф или продюсер требуют от образа величественного клерикала. Серебряные волосы, темные брови, профиль святого. Как голова на монете или статуэтка. Очень подходит для иллюстрации в каком-нибудь журнале с подписью: «Красивый мужчина». Душа его менее выразительна, чем внешность. Он очень сознательный священник, обычно не склонный к серьезной работе, но способен, временами, превзойти самого себя. Я уверен в его искренности. Следует заметить, что, если его верование кем-либо подвергнется сомнению, он может стать упрямым и даже жестоким, но общее впечатление о нем — это мягкая неопределенность.

Убитая была, похоже, высокомерной, одинокой, истеричной старой девой. Ее и мисс Прентайс можно принять за положительный и отрицательный полюса приходского фанатизма, с ректором в качестве стрелки компаса. Не знаю, насколько верна эта аналогия. По общему мнению, в ней текла кровь диких татар.

Уже полночь. Прошлой ночью я совсем не спал, поэтому сейчас мне придется тебя покинуть. Трой, не купить ли нам в Дорсете коттедж для отпусков? Маленький домик, со строгим серым фасадом, не слишком живописный, но высоко над миром, так что ты сможешь рисовать изгибы холмов и торжественную смену облачных теней, которые проносятся над Дорсетом. Может, подумаем об этом? Я очень люблю тебя, и я женюсь на тебе в апреле.

Спокойной ночи, Р.

4

Аллейн положил ручку и размял занемевшие пальцы. Он подумал, что был, наверное, единственным бодрствующим существом во всей гостинице. Он начал ощущать тишину объятой сном деревни. Ветер опять стих, и Аллейн понял, что уже некоторое время не было слышно шума дождя. Огонь в камине превратился в тлеющие угли. Аллейн вздрогнул от внезапного резкого скрипа деревянных балок и в этот момент понял, как сильно он устал. Казалось, что сознание отделилось от тела и теперь удивленно наблюдало за ним. Он стоял, как в трансе, немного встревоженный этим ощущением, хотя оно не было абсолютно новым для него. Уже бывало, что какая-то часть его сознания пыталась переступить через порог неизвестного, но за этим порогом мысль начинала терять свои очертания. Он встряхнулся, зажег свечу, выключил лампу и поднялся в свою комнату.

Окно комнаты выходило на Вэйл-роуд. Высоко над собой и немного впереди он разглядел свет. «В Пен-Куко ложатся поздно», — подумал он и открыл окно. В комнату донесся шум капающей с крыши воды и запах мокрой травы и земли. «Может, завтра будет хорошая погода», — подумал он и с облегчением лег в постель.

Глава 23 Испуганная леди

— Разрешите мне напомнить вам, господа, — сказал коронер, строго глядя на господина Проссера, — что теории — это не ваше дело. Ваш долг решить, как эта несчастная леди встретила свою смерть. Если вы находите, что способны сделать это, вы должны определить, признаете ли вы это несчастным случаем, самоубийством или убийством. Если вы не способны прийти к этому решению, вы должны прямо сказать это. Теперь я коротко расскажу, из-за чего наступила смерть. В пятницу днем маленький мальчик, с целью мальчишеской забавы, устанавливает в рояле изобретенную мину-ловушку. В какое-то время до субботнего вечера кто-то столкнулся с этим довольно безобидным приспособлением. Водяной пистолет был заменен на автоматический кольт. Вы слышали, что этот револьвер является собственностью Джоуслина Джернигэма и находился в комнате, в которую есть доступ с улицы в течение всего дня. Вы слышали, что было общеизвестно: в этой комнате хранилось заряженное оружие. Вы понимаете, я уверен, что в субботу кто угодно мог войти в комнату через французское окно и взять револьвер. Вы слышали четкое описание механизма этой смертельной ловушки. Вы осмотрели автоматический кольт. Вам было сказано, что в шесть тридцать мисс Глэдис Райт использовала левую педаль рояля, и ничего страшного не случилось. Вы слышали, как она говорила, что начиная с шести тридцати до момента катастрофы в ратуше были она сама, ее подруги-помощницы и зрители, по мере их прихода. Вам показали фотографию рояля, каким он был в шесть тридцать. Открытый верх был покрыт полотном, которое по бокам закреплялось канцелярскими кнопками. Сверху на полотне, которое захватывало поднятую крышку, стояли шесть цветочных горшков. Вы понимаете, что еще за пятнадцать минут до трагедии каждый член труппы и каждый человек в зрительном зале считали, что увертюру будет исполнять мисс Прентайс. Отсюда вы можете сформулировать мнение, что мисс Прентайс, а не мисс Кампанула была предполагаемой жертвой. Но это не должно влиять на ваше решение, и вас как присяжных при расследовании случаев скоропостижной смерти фактически не касается. Если вы согласитесь, что в восемь часов мисс Кампанула, нажав на левую педаль, была убита зарядом из автоматического револьвера, и что кто-то установил его в рояле с преступным намерением, одним словом, с намерением убийства, и если вы считаете, что нет доказательства, которое указало бы на конкретного человека, сделавшего это… что ж, тогда, господа, вы можете вынести такое решение.

— О святая простота! — воскликнул Аллейн, когда господин Проссер и присяжные удалились. — О восхитительный и экономный коронер! Раз, раз — и они уходят. Раз, раз — и вот они опять здесь.

Они действительно только столпились в дверном проеме и вернулись с таким видом, будто все омыли лица справедливостью.

— Слушаю вас, господин Проссер?

— Мы все согласились, сэр.

— Да?

— Мы выносим приговор об убийстве, — сказал господин Проссер с таким видом, как будто опасался, все ли он правильно понял, — совершенном неизвестным лицом или лицами.

— Спасибо. Это единственно возможный вывод, господа.

— Я хотел бы добавить, — неожиданно сказал самый маленький и незаметный человечек из присяжных, — что я считаю: эти водяные пистолеты должны быть запрещены законом.

Сразу же после дознания Фокс в «форде» отправился в Дак-коттедж. Аллейн подошел к машине Найджела и только собирался открыть дверцу, как услышал, что кто-то позвал его по имени. Он повернулся и лицом к лицу столкнулся с миссис Росс.

— Господин Аллейн… Простите, что беспокою вас, но могу я поговорить с вами? Я кое-что вспомнила, что, я думаю, вам следует знать.

— Конечно, — сказал Аллейн. — Сейчас, если это вас устраивает.

— Вы остановились в Джернигэм-Армз, не так ли? Могу я подойти туда через десять минут?

— Да, конечно. Я еду прямо туда.

— Большое спасибо.

Аллейн сел в машину.

— Сейчас, какого черта? — спросил он сам себя. — Но это не так уж плохо. У Фокса будет более обстоятельная беседа с хорошенькой горничной.

Вышел Найджел и довез его до гостиницы. Аллейн спросил у миссис Пич, может ли он использовать гостиную под офис в течение часа. Миссис Пич согласилась.

Найджелу было приказано удалиться.

— Почему? С кем вы собираетесь встречаться? — спросил он.

— С миссис Росс.

— Почему я не могу при этом присутствовать?

— Я думаю, что она будет говорить более свободно, если я буду один.

— Что ж, разрешите мне посидеть в соседней комнате с немного приоткрытой задвижкой.

Аллейн задумчиво посмотрел на него.

— Очень хорошо, — сказал он. — Вы можете сесть там. Записывайте. Мы не сможем использовать эти записи как вещественное доказательство, но они могут пригодиться. Подождите секунду. У вас фотоаппарат с собой?

— Да.

— Посмотрите, сможете ли вы сделать снимок, когда она будет входить. Соблюдайте осторожность. Быстро идите на свое место. Она придет через секунду.

Найджел успел как раз вовремя. Через пять минут мальчик-служащий объявил о приходе миссис Росс. Она вошла, и при ее появлении невольно возникла мысль, что ей гораздо более пристало бы входить в отель «Риц», чем в простую деревенскую гостиницу.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились поговорить со мной, — сказала миссис Росс. — Как только я об этом вспомнила, то очень заволновалась. Большая дерзость с моей стороны — обращаться к вам вне стен дворца правосудия… или как там это у вас называется? Вы, похоже, очень торопились.

— Моя работа состоит в том, чтобы выслушивать тех, кто хочет поговорить со мной, — сказал Аллейн.

— Можно мне присесть?

— Прошу вас. Я думаю, вот это кресло самое удобное.

Она села; в ее жестах сквозило неуместное в данной ситуации кокетство. Она сняла перчатки, порылась в своей сумочке в поисках сигарет и затем взяла предложенную Аллейном сигарету. Тот продолжал стоять.

— Вы знаете, — сказала миссис Росс, — вы ничуть не соответствуете моему представлению о детективе.

— Вот как?

— Ничуть. Тот огромный человек, который везде ездит с вами, гораздо больше похож на представителя Скотленд-Ярда.

— Может, вам лучше встретиться с инспектором Фоксом?

— Нет, мне лучше встретиться с вами. Не выговаривайте мне.

— Прошу прощения, если было на то похоже. О чем вы хотели мне рассказать?

Она наклонилась вперед. Ее манеры утратили всякую легкомысленность. Она приняла по-настоящему обеспокоенный вид, но каждый ее жест говорил об уверенности в том, что ее собеседник с пониманием и сочувствием отнесется к причине ее прихода.

— Вы подумаете, что глупо было не вспомнить об этом раньше, — сказала она, — но все это было настоящим шоком. Я думаю, что просто выпустила это из виду или что-то в этом роде. Не то чтобы у меня была какая-то привязанность к бедной женщине, но что ни говори, это был шок.

— Я уверен, что так и есть.

— Когда вы приходили ко мне вчера, у меня жутко болела голова, и я едва ли могла о чем-либо думать. Вы спрашивали меня, выходила ли я из дома в пятницу вечером?

— Да. Вы сказали мне, что не выходили.

— Мне казалось, что я была дома. Честно, я не понимаю, что на меня нашло в тот момент. Я была дома практически весь вечер, но выходила примерно на полчаса. Я ездила отправлять письмо, но совершенно забыла об этом.

— Это не очень важно.

— Мне необычайно полегчало от этих ваших слов, — сказала она и засмеялась. — Я боялась, что вы будете сердиться на меня.

Она чересчур выделяла некоторые слова, как будто сама себя пародировала. Она сделала особое ударение на слове «сердиться», состроив при этом гримасу и очень широко раскрыв глаза.

— И это все? — спросил Аллейн.

— Нет, не все, — ответила она решительно. — Дело в том, что по пути туда я проезжала по Черч-лейн, мимо ратуши. Черч-лейн проходит по холмам, вы знаете, и ведет к моему коттеджу.

— Да.

— Итак, в одной из комнат горел свет.

— В котором часу это было?

— Я вернулась назад в одиннадцать. Скажем, без двадцати минут одиннадцать. Нет, немного раньше.

— Вы можете сказать, что это была за комната?

— Да. Я это поняла. Слишком далеко для женских уборных, и, в любом случае, они были с занавесками. Мисс Прентайс, которая сама очень целомудренная женщина, сказала, что нехорошо не иметь занавесок. Комната, в которой живет Билли Темплетт, находится в дальней стороне здания. Значит, это была уборная эсквайра. Господина Джернигэма. Но самым интересным было то, что свет вспыхнул на несколько секунд, а затем погас.

— Вы абсолютно уверены, что это не было отражением ваших передних фар?

— Абсолютно. Это было довольно далеко от меня, справа, и нисколько не походило на отражение. Стекло довольно толстое. Нет, желтый квадрат засветился и погас.

— Понятно.

— Возможно, это не имеет никакого значения, но это было на моей совести, и я подумала, что лучше откровенно об этом рассказать и полностью признаться. Тогда я не придала этому значения. Это могла быть Дина Коупленд, которая пришла навести порядок, или кто-нибудь из старушек. Но так как теперь каждое мелкое событие пятницы кажется очень важным…

— Гораздо лучше информировать полицию обо всем, что вы помните и что может иметь хоть малейшее значение, — сказал Аллейн.

— Я надеялась, что вы это скажете. Господин Аллейн, я так обеспокоена, а вы такой человечный и не официальный, я не знаю, осмелюсь ли спросить вас кое о чем. Мне очень неловко.

Едва ли манеры Аллейна могли быть более официальными, когда он ответил:

— Я здесь представляю закон, вы знаете.

— Да, я знаю. Что ж, когда сомневаешься, спроси у полицейского. — Она очаровательно улыбнулась. — Нет, но честно, я ужасно… страшно запуталась. Это касается Билли Темплетта. Я уверена, что вы уже слышали все местные сплетни и поняли, что милые жители в этой аристократической части мира имеют довольно примитивное мышление. Без сомнения, вам уже известны все эти лживые слухи о Билли Темплетте и обо мне. Что ж, мы большие друзья. Он единственный человек во всей округе, который интересуется не только охотой и чужими делами, и у нас много общего. Конечно, будучи врачом, он должен смотреть на женщину как на комплект внутренностей и коллекцию жалоб. Я никогда не предполагала, что его практике может повредить то, что он чаще будет видеться со мной, чем со старой миссис Каин и другими старейшинами деревни. О дорогой господин Аллейн, вот в чем трудность. Можно мне еще сигарету?

Аллейн дал ей еще одну сигарету.

— Я хочу вас спросить, пока еще окончательно не потеряла самообладания. Вы подозреваете Билли в этом бесчеловечном преступлении?

— Судя по развитию событий, — сказал Аллейн, — кажется абсолютно невозможным, чтобы доктор Темплетт имел к этому какое-либо отношение.

— Это правда? — спросила она и посмотрела на него взглядом острым, как нож.

— Для полицейского является серьезным правонарушением умышленное введение в заблуждение свидетелей.

— Прошу прощения. Я знаю это. Это огромное облегчение. Вы помните то письмо, что показывали мне вчера? Анонимное письмо?

— Да.

— Оно было адресовано мне.

— Да.

— Я признаюсь, что отрицала это. Но вы — большая умница, не так ли?

Она опять засмеялась. Аллейн подумал при этом, многие ли говорили ей, что она смеется, как девочка, и забывала ли она когда-нибудь об этом сама.

— Вы хотите изменить ваши показания относительно письма? — спросил он.

— Да, прошу вас. Я хочу объяснить. Я показала письмо Билли, и мы обсудили это и решили не обращать на него внимания. Когда вы показали мне это письмо, я предположила, что вы нашли его где-нибудь в ратуше, и так как я знала, что оно никакого отношения к убийству не имело, то захотела защитить бедного Билли. Поэтому сказала, что ничего об этом не знаю. А затем он вошел, и я подумала, что он поймет мой намек и… что ж. Все получилось очень плохо.

— Да, — согласился Аллейн. — Все получилось очень плохо.

— Господин Аллейн, что он сказал вам вчера вечером, когда вы ушли вместе? Он был… он злился на меня? Он не понял, что я пыталась помочь ему, да?

— Я думаю, да.

— Он должен был знать! Это нелепость, которая все запутывает.

— Боюсь, что ваше объяснение такое же запутанное.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы знали, куда доктор Темплетт положил письмо, и что скорее всего мы найдем его где-то в ратуше. Я имею в виду, что вчера вы говорили первое пришедшее вам на ум с целью выпутаться из неловкого положения. Затем вы вспомнили об отпечатках пальцев и поэтому пришли ко мне с историей об альтруистических мотивах. Когда я сказал вам, что доктор Темплетт, по имеющимся у нас сведениям, не подозревается в убийстве, вы пожалели, что раскрыли свои карты. Я думаю, что сразу могу распознать испуганную женщину, когда вижу ее перед собой. И вчера вы были очень напуганы, миссис Росс.

Сигарета потухла у нее в руке. Рука непроизвольно дернулась, и окурок упал на пол. Она подняла его и бросила в огонь.

— Вы не правы, — сказала она. — Я сделала это для него.

Аллейн не ответил. Она продолжала:

— Я подумала, что это она написала. Убитая женщина. И я думала, что старая Прентайс собиралась играть.

— Доктор Темплетт не говорил вам в субботу утром, что для мисс Прентайс было физически невозможно играть?

— Мы не обсуждали это. Билли не делал этого, я тоже. Мы прибыли на место около восьми часов.

— Вы прибыли вскоре после семи тридцати, — поправил Аллейн.

— Что ж, в любом случае, было слишком поздно сделать что-нибудь с роялем. Зал был заполнен. Мы ни минуты не оставались одни.

— Миссис Росс, когда вчера я спросил вас об эпизоде с окном, почему вы не сказали мне, что видели, как кто-то промелькнул за стеклом?

Судя по всему, этот вопрос поразил ее, но не слишком обеспокоил. Она посмотрела на Аллейна, как ему показалось, размышляя, как будто взвешивала его вопрос и тщательно обдумывала ответ. Наконец она произнесла:

— Я полагаю, Билли вам рассказал это. Это был всего лишь мимолетный взгляд сквозь толстое стекло. Окно было только приоткрыто на два дюйма.

— Мне кажется, вы были встревожены мыслью о том, что за вами подглядывали. Думаю, вы заметили эту тень в окне только после того, как некоторое время находились с доктором Темплеттом на сцене, и этого времени было вполне достаточно, чтобы серьезно вас скомпрометировать. Я полагаю, что вы велели доктору Темплетту закрыть окно и опустили занавес, чтобы гарантировать ваше уединение.

Она склонила голову набок и посмотрела на него из-под ресниц.

— Вам следует выступить в Женском институте, там с восторгом выслушали бы эту историю за чаепитием.

— Я буду придерживаться теории, — продолжил Аллейн, — что вы ничего не сказали доктору Темплетту об этой тени, так как не хотели тревожить его, но это было не так уж молниеносно и мимолетно, чтобы вы не узнали наблюдателя в окне.

Удар достиг цели. Казалось, все ее лицо заострилось. Она опять сделала быстрое, непроизвольное движение руками, выждала какой-то момент, и Аллейн понял, что она старается овладеть собой. Затем одним легким движением вскочила на ноги, оказавшись близко к нему, и положила руку ему на плечо.

— Вы ведь не верите, что я могла сделать что-либо подобное? Вы же не такой безумец. Я даже не понимаю, как это сработало. Я никогда не умела завязать простейшего узла. Господин Аллейн, прошу вас…

— Если вы невиновны, вам ничто не угрожает.

— Вы обещаете?

— Конечно.

Прежде чем он смог пошевелиться, она опустила голову, прислонившись к нему и сильнее сжав его плечо. Она шептала отрывистые фразы. От ее волос исходил приятный запах. Он почувствовал ее неровное дыхание.

— Нет-нет, — сказал он. — Так не пойдет.

— Простите меня… вы меня напугали. Не волнуйтесь, я не пытаюсь соблазнить вас. Я просто довольно сильно потрясена. Я буду в порядке через минуту.

— Вы и сейчас в порядке, — сказал Аллейн. Он взял ее за запястья и отодвинул подальше от себя. — Вот так лучше.

Она стояла перед ним с опущенной головой. Ей удалось принять вид беспомощной пленницы. Вся ее поза, казалось, заявляла о покорности. Когда она подняла голову, на ее лице уже играла невинная улыбка.

— Либо вы сделаны из теста, — сказала она, — либо боитесь, что я скомпрометирую вас. Бедный господин Аллейн.

— Вы поступили бы более мудро, если бы зашли к господину Джернигэму, — сказал Аллейн. — Вы ведь знаете, он исполняет обязанности главного констебля.

Через несколько минут после того, как она ушла, Найджел осторожно заглянул в гостиную.

— Моему возмущению нет границ, — сказал он.

— Очень назойливая леди, — сказал Аллейн. — Вы сфотографировали ее?

— Да. Должно получиться нормально. Я снял ее, когда она входила.

— Дайте мне пленку или фотопластинку, или что там у вас.

— Объясните все это, Аллейн.

— Это ясно как день. У нее есть дар самозащиты. Когда я показывал ей анонимное письмо, она была одержима идеей любой ценой держаться вне подозрений и под влиянием минуты отрицала какое-либо отношение к нему. Она сделала бы все возможное для Темплетта до определенных границ, но обвинение в убийстве, несомненно, лежит за пределами этих границ. Вчера она предала его, а теперь сожалеет об этом. Пожалуй, она довольно сильно влюблена в него. Она читала популярные книги о криминальных расследованиях. И вспомнив, что держала в руках письмо, поняла, что мы найдем ее отпечатки. Поэтому она решила прийти и рассказать свою историю. Теперь она знает, что мы не подозреваем доктора Темплетта, и постарается вернуть его. Но она достаточно благоразумная женщина и не потеряла бы голову из-за него.

— Интересно, поверит ли он ей, — сказал Найджел.

— Возможно, — сказал Аллейн. — Если ей удастся увидеться с ним наедине.

Вошел Фокс.

— Я видел горничную миссис Росс, сэр. Ничего особенного я не узнал, за исключением того, что миссис Росс выходила из дома в пятницу вечером. Это был свободный вечер горничной, но ее сын простудился, а также на улице лил дождь, поэтому она оставалась в коттедже. Она только сегодня утром упомянула об этом в разговоре с миссис Росс.

— И миссис Росс упомянула об этом в разговоре со мной на случай, если горничная раньше об этом расскажет.

— Это действительно так, сэр?

— Да, Фокс. Сейчас все услышите.

Фокс с важным видом прослушал его отчет о визите миссис Росс.

— Что ж, — сказал Фокс. — Что ж, на этот раз она не добилась своего. Что теперь она будет делать?

— Я думаю, ей захочется выстрелить по старому Джернигэму. Она испугана и смущена. Хитрая, проницательная женщина, но на самом деле не слишком умна.

— Она думает, что вы подозреваете ее, господин Аллейн?

— Она боится, что я могу.

— А вы подозреваете ее?

— В чем угодно, — весело сказал Аллейн. Он понюхал свой пиджак. — Проклятье. Шанель номер пять.

Найджел расхохотался.

— Вам она не кажется привлекательной? — спросил он. — Мне кажется.

— К счастью, мне нет. Хотя я могу заметить, что она могла бы таковой быть. Но у меня от нее мурашки по коже. А что вы об этом думаете, Фокс?

— Что ж, сэр, при более благоприятных условиях, осмелюсь сказать, было бы неплохо познакомиться с ней поближе. В ней что-то есть.

— Ах вы, старый развратник!

— Она не очень спокойна, если вы понимаете, о чем я говорю. Чересчур игрива. Я сказал бы, что она одна из тех светских женщин, что, не будучи по рождению аристократками, утверждаются в обществе разными, часто довольно рискованными способами.

— Да, Фокс.

— Что мы теперь будем делать, господин Аллейн?

— Мы пообедаем. После обеда мы поговорим. А сегодня вечером, я думаю, Фокс, мы посмотрим финальный акт этой драмы. Мы имеем примерно столько же информации, сколько смогли бы выудить из участников спектакля в результате отдельных расспросов. Давайте посмотрим, как мы поладим со всей компанией одновременно. В час есть поезд из Грейт-Чиппинга. Я думаю, что попаду на него. Вы сможете увидеться с телефонистами? Устройте еще один опрос жителей деревни — что они делали в субботу после полудня? Вам надо выяснить, кто стоял на ящике и всматривался в окно. Спросите, видел ли кто-нибудь человека рядом с ратушей. Вы ничего нового не узнаете, но попробовать надо. Договоритесь о встрече с Джернигэмом-старшим. Я бы хотел увидеться с ним заранее. Есть один или два вопроса… Будьте осторожны с ним, Фокс. И позвоните мне в Скотленд-Ярд до половины шестого.

— Я поеду с вами, если можно, — сказал Найджел.

— Ладно. Есть хороший поезд, который приезжает в Грейт-Чиппинг в восемь пятнадцать. Я вернусь на нем и пошлю вперед машину с двумя людьми и наручниками на случай, если мы захотим кого-то арестовать. Хорошо?

— Очень хорошо, сэр, — сказал Фокс.

— Тогда неплохо было бы пообедать.

Глава 24 Странности мисс П

1

— Бесполезно так себя изнурять, Элеонора, — сказал эсквайр, положив свою салфетку и взглянув на кузину. — Ты думаешь, мы не переживаем? Но ты ничего не изменишь, если будешь морить себя голодом.

— Прости, Джоуслин, но я не могу есть.

— Но ты не можешь так дальше продолжать, моя дорогая девочка. Ты заболеешь.

— Это будет иметь большое значение?

— Не валяй дурака, Элеонора. Генри, дай ей яблочный пирог.

— Нет, спасибо, Генри.

— Чего бы тебе действительно хотелось, кузина Элеонора, — сказал Генри, — так это хорошего крепкого виски.

— Прошу тебя, дорогой. Мне жаль, если я раздражаю вас обоих. Лучше бы мне вовсе не спускаться сюда к обеду.

— О боже! Женщина! — прокричал эсквайр. — Не говори глупостей. Мы просто не хотим, чтобы ты умерла с голоду.

— Жаль, — с каменным лицом произнесла Элеонора, — что я не была убита. Японимаю это. Это было бы облегчением. Говорят, что бедная Идрис уже ничего не чувствует. Это живые страдают.

— Кузина Элеонора… — начал было Генри, но отец поднял руку.

— Хватит, Генри!

Джоуслин метнул недобрый взгляд на мисс Прентайс, которая сидела очень прямо на своем стуле, наклонив голову. Через определенные интервалы она резко втягивала воздух и закрывала глаза.

— Твой палец болит? — спросил Джоуслин после особенно громкого и продолжительного шипения страдалицы.

Она открыла глаза и слабо улыбнулась.

— Немного.

— Ты бы показала его еще раз Темплетту.

— Мне не хотелось бы этого делать, Джоуслин.

— Почему? — спросил Генри. — Ты думаешь, что он убийца?

— О Генри, Генри, — сказала мисс Прентайс. — Когда-нибудь ты пожалеешь, что так сильно огорчал меня.

— Честное слово, — сказал Генри, — я никогда не пойму, почему это должно было задеть тебя. Один из нас убийца. Я просто спросил, не считаешь ли ты, что им может быть доктор Темплетт.

— Твое счастье, что ты можешь так легко говорить об этой ужасной, ужасной трагедии.

— Мы так же обеспокоены, как и ты, — запротестовал Джоуслин, призывно глядя на своего сына. — Не так ли, мой мальчик?

— Конечно так, — весело ответил Генри.

— И мы даже попросили Коупленда прийти к нам и обсудить вместе все, что произошло.

Мисс Прентайс сжала руки и коротко вскрикнула. На ее щеках вспыхнул румянец, а глаза загорелись.

— Он придет? Как мудро с твоей стороны, Джоуслин! Он такой замечательный. Он всем нам поможет. И все встанет на свои места. Все прекрасно встанет на свои места. — Она истерически засмеялась и захлопала в ладоши.

— Когда он придет?

Джоуслин с явным страхом посмотрел на нее.

— Элеонора, сегодня ты не совсем здорова, — сказал он.

— И наша дорогая Дина тоже придет? — резким голосом спросила она.

— Ого! — сказал Генри. — Я вижу некоторые изменения. — И он пристально уставился на кузину.

— Генри, — очень быстро заговорила мисс Прентайс. — Не забыть ли нам о наших небольших разногласиях? Я очень близко к сердцу принимаю твое счастье, дорогой. Если бы ты был со мной более искренним…

— С какой стати? — спросил Генри.

— …я думаю, ты встретил бы мое полное понимание. Что прошло, то быльем поросло, правда? Видишь ли, дорогой, у тебя нет матери, чтобы…

— Прошу прощения, сэр, — сказал Генри. — Меня немного тошнит.

И он вышел из комнаты.

— Я думала, — вздохнула мисс Прентайс, — что уже была достаточно глубоко обижена. Так глубоко, глубоко обижена. Прошу прощения, я несколько возбуждена, Джоуслин, дорогой, но видишь ли, когда кто-то ждет тебя в ратуше, чтобы застрелить… Джоуслин, что, к нам кто-то идет?

— Черт возьми, Элеонора, что случилось?

— Эта женщина! Это ее машина! Я видела в окно! Джоуслин, я не буду встречаться с ней. Она обидит меня. Она порочная, порочная, порочная. Женщина из Вавилона. Они все одинаковые. Все плохие, жуткие создания.

— Элеонора, успокойся.

— Ты — мужчина. Ты не понимаешь. Я не буду встречаться с ней.

Вошел Тэйлор.

— Миссис Росс хочет поговорить с вами, сэр.

— Проклятье! — произнес эсквайр. — Хорошо. Проведите ее в кабинет.

2

Эсквайр волновался за Элеонору. Она была действительно очень странная. Гораздо более странная, чем позволяли данные обстоятельства. Невозможно было предугадать, что она скажет в следующий момент. Если бы он не был настороже, она загнала бы его в тупик каким-либо из своих неожиданных заявлений. У нее было такое чертовски хитрое выражение глаз. Когда она думала, что он не замечает ее, она сидела в углу и наблюдала за ним с выражением, которое можно было охарактеризовать только как хитрый, злобный взгляд искоса. А что, если она сходит с ума? Что ж, дело в том, что умалишенные не могут давать показаний. Может, лучше будет попросить психиатра приехать на уик-энд? Он молил Бога, что ей не придет в голову яростно ворваться в кабинет и наброситься на бедняжку миссис Росс. Эти мысли проносились у него в голове, пока он пересекал холл, проходил через библиотеку и входил в кабинет. В любом случае, разговор с привлекательной женщиной должен стать для него небольшим утешением.

Она и вправду выглядела очень привлекательно. Немного бледновата, но это было вполне объяснимо. Она одевалась очень элегантно, как француженка. Ему всегда нравился черный цвет. Чертовски хорошая фигура и ноги. Он взял маленькую ручку в изящной перчатке и крепко сжал ее.

— Что ж, — сказал он, — это очень мило с вашей стороны.

— Мне просто понадобилось поговорить с вами. Вы подумаете, что я страшная зануда, раз решила прийти в такое время.

— Вы знали, что это не так, еще до того, как сказать это.

Маленькая ручка стала высвобождаться из его руки.

— Я обидел вас? — спросил эсквайр. — Я — грубое животное.

— Нет. Что вы, нет. Просто вы довольно сильный, правда? Это только мое кольцо.

— Я настаиваю на исследовании. — Он отвернул перчатку, а затем снял ее. — Вы только посмотрите! Красная отметка на внутренней стороне пальчика. Что можно с этим сделать?

Приглушенный смех. Он поцеловал ее пальцы. «Ха-ха, мой мальчик!» — подумал эсквайр и провел ее к стулу.

— Мне приятно вас видеть, — сказал он. — Вы догадываетесь об этом, мадам?

— Правда?

— Вам не кажется, что вы довольно привлекательная штучка?

— Что я должна сказать на это?

— Вы знаете это чертовски хорошо, поэтому вам не нужно ничего говорить. Ха, ха, ха!

— Что ж, я раньше уже слышала что-то подобное.

— Как часто? — промурлыкал эсквайр.

— Не важно.

— Почему вы так привлекательны?

— Просто такая уродилась.

— Маленький дьявол, — сказал он и опять поцеловал ее руку.

Он чувствовал себя окрыленным. Все шло прекрасно.

— О дорогой мой, — прошептала миссис Росс. — Вы скоро побледнеете от гнева.

— От гнева? — переспросил он нежно.

— Да. Честно. Я не хочу говорить этого вам, но должна!

— Не смотрите на меня так, или мне придется вас поцеловать.

— Нет, прошу вас. Вы должны выслушать. Пожалуйста.

— Если я выслушаю, то надеюсь быть вознагражденным.

— Мы поговорим об этом, — сказала она.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Я слушаю, — быстро произнес эсквайр.

— Это касается той ужасной истории. Я хочу прежде всего вам сказать очень, очень искренне, что вам нечего бояться меня.

— Нечего?.. — Он все еще держал ее руку, но его пальцы немного разжались.

— Нет, — сказала она. — Нечего. Если вы только поверите мне…

Ее голос продолжал звучать. Джоуслин выслушал ее, но в конце рассказа не напомнил ей о ее обещании.

3

Когда Аллейн расстался с помощником комиссара и вернулся в свой кабинет, он нашел там Бэйли.

— Ну, Бэйли?

— Итак, сэр, Томпсон проявил пленку господина Батгейта. Он сделал пару снимков леди.

Он положил на стол еще влажные отпечатки с негативов. На одном была миссис Росс в профиль на ступеньках гостиницы, а на другом она была анфас, когда шла по тропинке. Должно быть, Найджел снимал без выдержки через открытое окно. Очевидно, она ничего не заметила. Голова была немного повернута вбок, нижняя губа слегка выдавалась вперед, а уголки губ были опущены. Это были не очень лестные фотографии.

— Ну что? — спросил Аллейн.

Со своим обычным видом упрямого неодобрения Бэйли положил рядом с отпечатками карточку, на которой была помещена двойная фотография. Острый профиль, тонкие губы, заостренный подбородок. А на снимке анфас были видны светлые волосы, откинутые назад с довольно высокого лба, как два блестящих крыла.

Аллейн тихо прочитал:

— «Сара Розен. Возраст тридцать три года. Вес пять фунтов, пять и одна четвертая унции. Глаза светло-голубые. Волосы — светлая блондинка. Очень хорошо одета, речь образованного человека, обычно представляется вдовой. Задержана вместе с Клодом Смитом по обвинению в шантаже, 1931. Впоследствии отпущена за недостатком улик». Клод получил десять лет, так?

— Да, сэр. Они останавливались в отеле «Риц» как брат и сестра.

— Я помню. Как насчет отпечатков?

— Они довольно четкие.

— Шантаж, — задумчиво сказал Аллейн.

— Я просмотрел дело. Она была замешана, но следствие не нашло ни одной улики против нее. Кажется, она смогла свалить вину на партнера.

— Да, она вполне могла бы сделать это. Спасибо, Бэйли. Если бы я узнал об этом немного раньше… Ну ладно, не важно, все прекрасно подходит.

— Что-нибудь еще, господин Аллейн?

— Я на полчаса иду к себе домой. Если Фокс позвонит до моего возвращения, скажите ему, где я. Машина должна выехать сейчас. Я прослежу. Полагаю, что нам лучше взять охранницу. Все нормально, Бэйли. Спасибо.

4

Генри спрашивал себя, какого черта эта миссис Росс хотела рассказать его отцу. Он наблюдал, с крайним отвращением, их все возраставшую симпатию друг к другу. «Это намного больнее, чем укус змеи, — подумал Генри, — видеть, как твой родной отец ходит вокруг женщины этаким гоголем». Когда Джоуслин разговаривал с миссис Росс, его привычка неожиданно громко смеяться, его манера отклоняться назад, совершать серию загадочных маленьких поклонов, странные жесты, блеск глаз и глупые разговоры — все это невыносимо оскорбляло и смущало Генри. А если Джоуслин женится на ней? У Генри не было особых возражений против миссис Росс, но мысль о ней как о мачехе вселяла ужас в его сердце. Его любовь к отцу не ослабевала из-за нелепых поступков Джоуслина. Он искренне любил его, и теперь мысль о том, что его отец выставляет себя в дурацком виде перед этой женщиной, была для него слишком мучительна. Мисс Прентайс, без сомнения, ушла в свою комнату, Дины не было дома. Делать было нечего.

Обеспокоенный, он зашел в библиотеку, надеясь, что дверь в кабинет будет открыта. Дверь была закрыта. Он слышал быстрый женский шепот. Что же, черт побери, она могла говорить? Затем восклицание мужчины, в котором выражались горячность и настойчивость. Затем длинная пауза.

«О боже! — подумал Генри. — Неужели он сделал ей предложение!»

Он стал что-то хрипло насвистывать, взял с одной из полок энциклопедию, хлопнул стеклянной дверью и бросил книгу на стол. Он услышал восклицание своего отца. Колесико стула в кабинете скрипнуло, и голоса стали более отдаленными. Собеседники отошли в дальний угол кабинета.

Генри бросился в кресло, и опять загадка убийства заняла его мысли. Кто, по мнению полиции, пытался убить Элеонору Прентайс? Кто, по их мнению, имел наибольшие причины желать ей смерти? Со страхом, глухими ударами отдающимся в сердце — как всегда, когда он думал об этом, — он предположил, что у него самого было больше всего причин устранить Элеонору. Возможно ли, что Аллейн подозревает его? Кого Аллейн подозревает? Не Дину, это точно, не ректора, не его отца. Тогда Темплетта? Или… да… миссис Росс? Но Аллейн, безусловно, решил бы, если б Темплетт был убийцей, что тот задумал все наверняка, так как именно доктор Темплетт настаивал, что Элеонора не должна играть на рояле. Аллейн поинтересовался бы, говорил ли Темплетт миссис Росс, что не разрешит Элеоноре играть. Означала ли тирада Дины против миссис Росс, что Дина подозревала ее? Есть ли у полиции какая-либо идея о том, кто мог подойти к роялю после того, как в ратуше собрались люди, и оказаться никем не замеченным? История, рассказанная Глэдис Райт, уже достигла Пен-Куко. В качестве последнего предположения, возможно, они спрашивали себя: а что, если Элеонора Прентайс каким-либо образом специально повредила себе палец и установила ловушку для своей закадычной подруги? Или, может, они согласятся с ректором и назовут это попыткой убийства, превратившейся в самоубийство?

Он вскочил на ноги. В кабинете больше не было слышно голосов. Должно быть, отец и миссис Росс вышли через французское окно.

Генри открыл дверь и вошел. Нет. Они все еще были там. Миссис Росс сидела у окна спиной к свету. Джоуслин Джернигэм повернулся лицом к двери. Увидев Джоуслина, Генри крикнул:

— Отец, что случилось?

— Ничего не случилось, — ответил Джоуслин.

— Добрый день, — произнесла миссис Росс.

— Добрый день, — кивнул ей Генри. — Отец, ты болен?

— Нет. Не надо врываться в комнату и спрашивать людей, не больны ли они. Это нелепо.

— Но твое лицо! Оно абсолютно пепельного цвета.

— У меня несварение желудка.

— Я не верю.

— Мне тоже показалось, что он немного бледен, — заботливо сказала миссис Росс.

— Какое там «немного»!

— Ничего подобного, — сердито произнес Джоуслин. — Генри, у нас с миссис Росс приватный разговор.

— Прошу прощения, — упрямо сказал Генри, — но что здесь происходит?

— Ничего страшного, мой дорогой мальчик, — весело сказала миссис Росс.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Боюсь, что вы меня все еще не разубедили.

— Что ж, я очень надеюсь, вы успокоитесь, когда мы расскажем вам об этом. Но пока это секрет. — Она посмотрела на Джоуслина. — Правда?

— Да. Конечно. Уходи, Генри, не делай из себя посмешище.

— Ты уверен, — медленно спросил Генри, — что никто не делает из тебя посмешища?

Вошел Тэйлор. Он казался слегка рассерженным.

— Инспектор Фокс хочет поговорить с вами, сэр. Я сказал ему…

— Добрый день, сэр, — прогрохотало сзади, и массивная фигура инспектора Фокса заполнила дверной проем.

5

Генри увидел, как эсквайр бросил быстрый взгляд от открытого окна на миссис Росс. Тэйлор посторонился, и Фокс вошел.

— Надеюсь, сэр, вы извините меня за вторжение, — сказал Фокс. — Старший инспектор Аллейн попросил меня зайти. Я сразу же проследовал за вашим дворецким. Может, мне надо было подождать?

— Нет-нет, — сказал Джоуслин. — Садитесь, э-э…

— Фокс, сэр. Большое спасибо, сэр. — Фокс положил котелок на столик и повернулся к Генри. — Добрый день, сэр. Мы встречались вчера вечером, не так ли?

— Миссис Росс, это инспектор Фокс, — сказал Генри.

— Добрый день, мадам, — спокойно произнес Фокс. Затем он сел. Его движения были исполнены достоинства.

Миссис Росс улыбнулась своей очаровательной улыбкой.

— Я должна уйти, — сказала она, — чтобы не перебивать господина Фокса. Прошу вас, не беспокойтесь.

— Миссис Росс, если это не очень вас затруднит, — возразил Фокс, — я был бы вам очень обязан, если бы вы на минутку задержались. Есть один-два небольших вопроса для общего расследования, которые формально мне необходимо задать каждому, и это позволит мне потом не занимать ваше время.

— Но я всей душой стремлюсь остаться, господин Фокс.

— Спасибо, мадам.

Фокс достал очки и нацепил их на нос. Затем вынул из внутреннего кармана блокнот, открыл его и внимательно посмотрел на свои записи.

— Да, — сказал он. — Так, первый пункт, это и вправду совсем маленький вопросик. Кто-нибудь из присутствующих находил луковицу в чайнике?

— Что? — воскликнул Генри.

Фокс, не отрываясь, смотрел на него.

— Лук в чайнике, сэр.

— Какой лук, в каком чайнике? — спросил Джоуслин.

Фокс повернулся к нему.

— Молодой Биггинс, сэр, признал, что он положил репчатый лук в чайник, используемый в пьесе. Мы хотели бы знать, кто вынул его.

Миссис Росс расхохоталась:

— Прошу прощения, но это просто смешно.

— Это звучит довольно нелепо, не правда ли, мадам? — с серьезным видом согласился Фокс. — Вы знаете что-нибудь об этом?

— Боюсь, что нет. Кажется, господин Аллейн уже говорил со мной.

— Вы ничего об этом не слышали, сэр?

— Боже милосердный, нет! — воскликнул Джоуслин.

— А вы, господин Генри?

— И я нет, — пробормотал Генри.

— Следующий вопрос, — сказал Фокс, помечая в блокноте, — касается окна. Насколько я понимаю, миссис Росс, вы нашли его открытым в субботу днем.

— Да. Мы закрыли его.

— Но вы однажды уже закрывали его, не так ли? В полдень?

— Да, закрывала.

— Кто открыл его? — спросил Фокс и посмотрел сначала на Джоуслина, а затем на Генри.

Они оба отрицательно покачали головами.

— Я бы предположил, что это могла быть мисс Прентайс, моя кузина, — сказал Генри. — У нее есть глубоко укоренившаяся мания… — Он спохватился и сдержался. — Она — любитель свежего воздуха, — продолжил Генри, — и постоянно жаловалась, что в ратуше душно.

— Я хотел бы об этом спросить у мисс Прентайс, — сказал Фокс. — Она дома, сэр?

Эсквайр выглядел крайне смущенным.

— Я думаю, она… э… она… э… дома. Да.

— Я вам больше не нужна, господин Фокс? — спросила миссис Росс.

— Я думаю, на данный момент это все, спасибо, мадам. Старший инспектор будет вам очень обязан, если вы сможете прийти в ратушу примерно в четверть десятого сегодня вечером.

— О? Да, очень хорошо.

— Большое спасибо, мадам.

— Я провожу вас, — торопливо произнес эсквайр.

Они вышли через французское окно. Генри предложил Фоксу сигарету.

— Благодарю, сэр, но не сейчас.

— Господин Фокс, — сказал Генри, — что вы думаете о теории ректора? Я имею в виду мысль о том, что мисс Кампанула устроила ловушку для моей кузины, а затем случилось то, что сделало ее несчастной, и когда ее попросили играть, она подумала: «Ну что ж, это решит все проблемы. Так тому и быть!»

— Вы сказали бы, что покойная казалась очень несчастной, сэр?

— Ну видите ли, я не слишком обращал на нее внимание. Но я думал об этом, и… да… она была довольно странной. Она была чертовски странной. Прежде всего, у нее, очевидно, была серьезнейшая ссора с моей кузиной. Или, вернее, моя кузина казалась довольно дружелюбной, но мисс Кампанула ни словом с ней не обмолвилась. Она была с причудами, знаете ли, и мы все не очень обращали на подобные вещи внимание. Понимаете, что я хочу сказать?

— Я понимаю, сэр, — сказал Фокс, строго глядя на Генри. — Может быть, я поговорю с мисс Прентайс?

— Боже! — с сожалением произнес Генри. — Послушайте, господин Фокс, она покажется вам очень странной. Вы подумаете, что мы в этой части страны специализируемся на эксцентричных старых девах, но, без сомнения, последствия шока сказались на ней весьма неблагоприятно. Кажется, она считает, что убийце спутали карты, и рано или поздно, он совершит вторую попытку.

— В этом нет ничего странного, не так ли, сэр? Может, леди будет чувствовать себя уютнее под защитой полиции?

— Мне жаль защитника, — сказал Генри. — Что ж, полагаю, мне надо выяснить, не спустится ли она сюда.

— Если вам не трудно, сэр, — любезно проговорил Фокс.

С некоторым внутренним трепетом Генри поднялся по лестнице и постучал в дверь мисс Прентайс. Ответа не последовало. Он постучал опять. Внезапно дверь открылась, и перед ним предстала мисс Прентайс, приложив палец к губам, похожая на сказочную колдунью с торчащими изо рта зубами.

— Что случилось? — прошептала она.

— Ничего не случилось, кузина Элеонора. Просто один из сотрудников Скотленд-Ярда хочет задать вам всего один вопрос.

— Эта женщина там? Я не хочу встречаться с этой женщиной.

— Миссис Росс ушла.

— Генри, это правда?

— Конечно правда.

— Вот, опять я тебя разозлила. Ты очень недобр ко мне, Генри.

— Моя дорогая кузина Элеонора!

Она беспокойно одергивала платье.

— Да. Ты такой недобрый. А я так люблю тебя. И только для твоего же блага. Ты молодой, сильный и красивый. Все Джернигэмы очень сильные и красивые. Не слушай таких женщин, Генри. Не слушай никаких женщин. Они принесут тебе вред. Кроме дорогой Дины.

— Ты спустишься вниз поговорить с инспектором Фоксом?

— Это не ловушка, чтобы я встретилась с той женщиной? Почему другой человек? Фокс? А где тот, первый? Он был джентльмен. Такой высокий! Выше отца Коупленда.

Он в изумлении увидел, что теперь движение ее руки постоянно повторяло один определенный невидимый рисунок. Она крестилась.

— Этот человек абсолютно безобиден, — сказал Генри. — Идем же.

— Очень хорошо. У меня голова раскалывается. Я полагаю, что должна идти.

— Вот так лучше, — сказал Генри и добавил неловко: — Кузина Элеонора, твое платье расстегнуто.

— О!

Она зарделась и, к его ужасу, резко засмеялась и отвернулась. Ее пальцы шарили по застежке платья. Затем она проскользнула мимо него и, с некоторой кокетливостью в походке, поспешила вниз по лестнице.

Генри, с сильно бьющимся сердцем, последовал за ней и проводил ее до кабинета. Его отец уже вернулся и стоял у камина. Джоуслин неприязненно взглянул на мисс Прентайс.

— Привет, Элеонора, вот и ты. Это инспектор Фокс.

Мисс Прентайс протянула руку и, как только Фокс дотронулся до нее, отдернула. Ее глаза были опущены, а руки теребили складку на платье.

Фокс внимательно смотрел на нее.

— Прошу прощения за беспокойство, мисс Прентайс. Я только хотел спросить, не открывали ли вы одно из окон ратуши, когда уходили оттуда в полдень в субботу.

— О да, — прошептала она. — Это был непростительный грех?

— Простите, мисс?

— Я впустила его?

— Впустили кого, мисс Прентайс?

— Вы знаете. Но я только совсем чуть-чуть приоткрыла его. Чуть заметная щель. Конечно, он может стать очень маленьким, не так ли?

Фокс поправил очки и что-то записал в блокнот.

— Вы открыли окно? — спросил он.

— Вам не следует постоянно спрашивать. Вы знаете, что я открыла.

— Мисс Прентайс, вы ничего не находили в чайнике, который должен был использоваться на сцене?

— Это там он спрятался?

— Где и что спряталось?

— Непростительный грех. Вы знаете. То, что она сделала!

— Ты несешь чепуху, Элеонора, — сказал Джоуслин.

Он встал сзади нее и делал страшные гримасы Фоксу.

— Прости, если я раздражаю тебя, Джоуслин.

— Вы ничего не знаете о луке, который маленький мальчик положил в чайник, мисс Прентайс?

Она очень широко раскрыла глаза, и ее губы сложились в большую букву О. Затем она медленно отрицательно покачала головой. Но начав, она оказалась неспособна остановиться и так и продолжала покачивать головой, пока это ее движение не потеряло всякий смысл.

— Что ж, — сказал Фокс, — я думаю, это все, для чего мне пришлось вас побеспокоить.

— Генри, — сказал Джоуслин. — Проводи кузину наверх.

Она вышла, не сказав ни слова. Генри поспешил за ней. Джоуслин повернулся к Фоксу.

— Посмотрите, что с ней стало! — сказал он. — От шока она потеряла рассудок. Сомнений быть не может, вы это видели сами. Надо пригласить специалиста. Лучше не верить ни одному ее слову.

— Она раньше никогда не была такой, сэр?

— Боже милосердный, нет.

— Это очень удручающе, сэр, не так ли? Старший инспектор попросил меня поговорить с вами, сэр, о сегодняшнем вечере. Он думает, будет неплохой идеей собрать одновременно всех, кто был задействован в пьесе, и он интересуется, как вы настроены на то, чтобы отправить всех ваших домочадцев в ратушу.

— Я должен сказать, что не совсем понимаю… На самом деле, я пригласил Коуплендов сегодня на обед, чтобы все обсудить.

— Это очень кстати, не так ли, сэр? Вы можете затем вместе прийти в ратушу.

— Да, но я не вижу, какая от этого может быть польза.

— Старший инспектор объяснит, сэр, когда придет. Он просил меня сказать, что был бы очень обязан, если бы вы взяли на себя ведущую роль в этом небольшом деле. В связи с вашим положением в графстве, сэр, он подумал, что вы предпочли бы прийти раньше всех остальных. У вас есть две машины, не так ли, сэр?

— Полагаю, так было бы лучше.

Джоуслин напряженно смотрел на портрет своей прабабки-актрисы, а затем произнес:

— У вас есть предположение, кто это?

— Я не могу сказать, что имеет в виду шеф в данный момент, сэр, — сказал Фокс так вежливо, что его уклонение от ответа прозвучало как прямой ответ. — Без сомнения, он сам вам обо всем расскажет, сэр. Вас устроит, сэр, в девять часов в ратуше?

— Что? О да. Да, конечно.

— Я вам очень обязан, сэр. На этом я прощаюсь.

— Всего хорошего, — с беспокойством произнес Джоуслин.

6

— Это мисс Брюс, — сказал инспектор. — Она дежурила в пятницу вечером, но я сомневаюсь, что она сможет помочь вам.

Фокс посмотрел на мисс Брюс своим безмятежным взглядом и отметил, что это довольно яркая молодая особа.

— Что ж, — сказал он, — мисс Брюс, мы были бы вам очень обязаны, если бы вы помогли нам выяснить одно затруднительное обстоятельство. Насколько мне известно, вы были дежурным оператором в десять часов в пятницу вечером.

— Да, это верно.

— Так. Нас интересует звонок, который имел место примерно в десять тридцать. Это был звонок в дом ректора. Там отдельная линия, со старыми телефонами и отводными трубками. Таких уже мало осталось, не так ли?

— В следующем году в это время их уже не будет, — сказал инспектор.

— Вы уверены? — поинтересовался Фокс с довольным видом. — Так-так. Итак, мисс Брюс, вы можете нам помочь?

— Я не помню никаких звонков в дом ректора в пятницу вечером, — сказала мисс Брюс. — Его номер «Чиппинг, десять». Я состою в Молодежном обществе, поэтому я знаю. Нам все время приходится долго туда дозваниваться, потому что старая горничная Мэри немного глуховата, комната мисс Дины наверху, а ректор никогда не берет трубку, пока его не позовут. Эта линия, конечно, часто используется.

— Несомненно.

— Да. В пятницу был кружок книголюбов, и обычно они собираются в ратуше, поэтому все знают, что в пятницу звонить не нужно, понимаете, потому что все равно их нет дома. Хотя в эту пятницу они были в доме ректора из-за пьесы. Но об этом далеко не все знали. Они бы подумали: «Так, пятница, значит, звонить бесполезно».

— Итак, вы уверены, что никто не звонил?

— Да-да, я в этом уверена. Я могла бы поклясться, если нужно.

— Если бы использовалась отводная трубка, вы бы об этом не знали, верно?

— Я бы понятия об этом не имела.

— Да, — согласился Фокс. — Что ж, большое вам спасибо, мисс. Я очень вам обязан. Всего хорошего.

— Не за что, — сказала мисс Брюс. — Пока.

Глава 25 Финальные виньетки

1

Экспресс из Лондона с ревом ворвался на станцию Грейт-Чиппинг. Аллейн, который не отрываясь глядел в темное оконное стекло, как будто пытался увидеть в нем то, что произойдет в самом ближайшем будущем, торопливо поднялся и надел пальто. Фокс ждал на платформе.

— Итак, Фокс? — спросил Аллейн, когда они подошли к «форду» Биггинсов.

— Итак, сэр, машина из Скотленд-Ярда прибыла. Они тихонько подъедут, когда мы все соберемся. Эллисон может зайти в комнату отдыха со своими людьми, а я буду ждать внутри у парадного входа.

— Это будет отлично. Вам всем придется исполнять роль безучастных зрителей, как сказала бы мисс Коупленд. Давайте посмотрим. Я спрошу у мисс Прентайс, не чувствует ли она сквозняка. Мы будем сидеть на сцене вокруг стола, так что, вероятно, там будет чертовский сквозняк. Как прошел ваш визит в Пен-Куко?

— Она была там.

— Кто?

— Росс, или Розен. Вы совершили важное открытие, господин Аллейн. Подумать только, что она была подружкой Клода Смита. Мы работали над делом Квантока в то время, не так ли?

— В любом случае, нас тогда не было в Скотленд-Ярде. Я никогда ее до этого не видел.

— Я тоже. Итак, она пришла в тот день. Что-то произошло… между ним и ней, я бы сказал.

— Между кем и ней, господин Фокс? — спросил Найджел. — Вы сегодня выражаетесь очень непонятно и загадочно.

— Между господином Джернигэмом-старшим и миссис Росс, господин Батгейт. Когда я вошел, он выглядел странно, и, кажется, господин Генри тоже считал, будто что-то произошло. Она была довольно невозмутима, но другой леди необходима была консультация специалиста.

— Мисс Прентайс? — прошептал Аллейн.

— Точно, сэр. Молодой Джернигэм сходил за ней. Она покорно согласилась, что открывала окно, самым любезнейшим образом, а затем начала нести всякую чушь о впускании непростительного греха. Я все это записал, но вы были бы удивлены, насколько глупо это все звучало.

— Непростительный грех? Интересно, это который?

— Никто не признался насчет лука, — мрачно сказал Фокс.

— Я считаю, что лук, в любой форме, это непростительный грех, — сказал Найджел.

— Я думаю, господин Аллейн, в том, что касается лука, вы правы.

— Я тоже так полагаю, Фокс. В конце концов, найдя лук в чайнике, почему бы не воскликнуть от удивления? Почему не сказать: «Наверняка это Джорджи Биггинс» — и не поругать бедного мальчика?

— Это точно, сэр. Что ж, по тому, как они реагировали на этот вопрос, вы бы сказали, что никто из них никогда его не нюхал. Господин Джернигэм говорит о необходимости врачебной консультации. Знаете что? Я думаю, он влюблен в нее. В Розен, я имею в виду. — Фокс чуть притормозил и закончил: — С телефоном все правильно. Я говорил вам это, когда звонил, не так ли?

— Да.

— И я видел четырех девушек, которые помогали Глэдис Райт. Три из них готовы подтвердить под присягой, что никто не входил в зал со сцены, а четвертая уверена, что никто этого не делал, но не могла бы присягнуть, так как выходила на минутку на крыльцо. Я еще раз проверил перемещения всех людей за сценой. Господин Коупленд сидел там, глядя на рампу, с того момента как пришел, пока не пошел в комнату господина Джернигэма, когда они общими усилиями пытались дозвониться до миссис Росс. Он вернулся на сцену и оставался там до тех пор, пока они все не столпились вокруг мисс Прентайс.

— Ну что ж, Фокс, это неплохо.

— Я тоже так думаю. Эта должность главного констебля какая-то странная, не правда ли, господин Аллейн?

— Да, действительно. Я не знаю подобных прецедентов. Что ж, посмотрим, что даст предварительная беседа. Вы договорились об этом?

— Да, сэр, все нормально. Вы обедали в поезде?

— Да, Фокс. Традиционная рыба и так далее. Господин Батгейт хочет знать, кто совершил убийство.

— Я знаю, — сказал Найджел с заднего сиденья, — но я не скажу.

— Вы хотите остановиться в гостинице, господин Аллейн?

— Нет, сначала давайте покончим с этим, Фокс, давайте побыстрее с этим покончим.

2

По предложению Генри отец пригласил Дину и ректора на обед.

— Ты также можешь считать вопрос о нас с Диной решенным, — сказал ему Генри. — Мы не собираемся отказываться друг от друга, ты знаешь.

— Я все еще думаю… однако!

Генри, глядя на своего отца, знал, что визит адвокатов мисс Кампанула в дом ректора был уже известен всей долине. Джоуслин колебался и издавал нечленораздельные звуки, но Генри предполагал, что его отец размышляет о строительстве новой крыши над Винтоном. «Было бы лучше, — подумал Генри, — не заводить с ним сейчас разговор о том, что сказала по телефону Дина после ухода Фокса». Дина сказала Генри, что ректор не собирается принимать наследство, оставленное ему Идрис Кампанула.

Вслух Генри произнес:

— Я не думаю, что ты подозреваешь ректора или Дину, даже если они получат деньги. Они не подозревают нас. Кузина Элеонора, которая бог знает кого подозревает, в своей комнате и не появится раньше обеда.

— Она не должна оставаться одна.

— С ней горничная. Элеонора опять успокоилась и теперь в обычном состоянии, только слишком измученная.

Джоуслин нервно взглянул на Генри:

— Как ты думаешь, что с ней случилось?

— Помешалась, — радостно заявил Генри.

Коупленды приняли приглашение на обед, в библиотеке подали шерри, но Генри удалось завести Дину в кабинет, где он разжег в камине большой огонь и тайно от всех поставил огромную вазу желтых хризантем.

— Дина, дорогая, — сказал Генри. — Есть по меньшей мере пятьдесят вещей самой первостепенной важности, которые я должен сказать тебе, но когда я смотрю на тебя, то уж ни о чем не могу думать. Можно я тебя поцелую? Мы ведь почти официально помолвлены, не так ли?

— Разве? Ты еще по-настоящему ни разу не просил моей руки.

— Мисс Коупленд… можно мне называть вас Диной? Будьте моей. Будь моей.

— Я не могу отрицать, господин Джернигэм, что мои чувства… Ну что ж, я не буду скрывать, я люблю вас и тронута этим признанием. Я не могу оставаться равнодушной, слушая вас.

Генри поцеловал ее и прошептал ей на ухо, что очень сильно любит ее.

— Я тоже, — сказала Дина. — Интересно, почему господин Аллейн хочет, чтобы мы все пришли в ратушу сегодня вечером? Я не хочу идти. Это место наводит на меня ужас.

— На меня тоже, Дина. Я выглядел таким дураком вчера вечером.

Он рассказал ей, как услышал сквозь шум бури три аккорда прелюдии.

— Я бы умерла от этого, — сказала Дина. — Генри, почему они хотят видеть нас сегодня вечером? Они что… собираются кого-то арестовать?

— Кого? — спросил Генри.

Они некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Не представляю, — прошептала Дина.

3

— Я говорю вам, Коупленд, что для меня это сильный удар, — сказал эсквайр, наливая себе виски с содовой. — Это страшно неприятно. Хотите еще шерри? Чепуха, вам это пойдет на пользу. Вы не кажетесь особенно счастливым.

— Это самое ужасное из всего, что когда-либо случалось с кем-нибудь из нас, — заметил ректор. — Как себя чувствует мисс Прентайс?

— Это отчасти то, о чем я хотел бы поговорить с вами. Я должен предупредить вас…

Ректор выслушал рассказ Джоуслина о мисс Прентайс и побледнел.

— Бедная душа, — сказал он. — Бедная душа.

— Да, знаю, но это чертовски беспокоит меня. Простите, ректор, но это… так… это… это… О боже!

— Вы не хотите рассказать мне? — спросил ректор, уже изнывая от нетерпения, но Джоуслин едва ли заметил это.

— Нет, — сказал Джоуслин, — нет. Нечего рассказывать. Я просто довольно сильно обеспокоен. Как вы думаете, что за смысл в этой встрече сегодня вечером?

Ректор с любопытством посмотрел на него.

— Я думал, что вы знаете. Я имею в виду ваше положение…

— Раз оружие оказалось моей собственностью, мне казалось, что лучше держаться подальше от этого дела. С технической точки зрения я — подозреваемый.

— Да. Дорогой мой, да, — проговорил ректор, потягивая шерри. — Как и все мы.

— Интересно, — сказал эсквайр, — что собирается делать Аллейн.

— Не думаете ли вы, что он собирается… арестовать кого-то?

Они в изумлении посмотрели друг на друга.

— Обед подан, сэр, — сказал Тэйлор.

4

— Спокойной ночи, дорогая, — сказал доктор Темплетт своей жене. — Я думаю, что, когда я вернусь, ты уже будешь спать. Я рад, что сегодня у тебя был хороший день.

— Это был великолепный день, — произнес спокойный, любезный голос. — Спокойной ночи, дорогой.

Темплетт тихо закрыл дверь. В его комнате на другом конце лестничной площадки трезвонил телефон. До восьми надо было позвонить в больницу. Он вошел в свою комнату и снял трубку.

— Алло!

— Это ты, Билли?

Он сел, похолодев, прижимая трубку к уху.

— Билли? Алло! Алло!

— Ну? — сказал доктор Темплетт.

— Значит, ты жив, — сказал голос на другом конце.

— Я не был арестован, в конце концов.

— Странно, но я тоже, несмотря на то, что была у Аллейна и взяла на себя всю ответственность за письмо…

— Селия! Не по телефону!

— Меня не слишком заботит то, что теперь может случиться со мной. Ты покинул меня в беде. Остальное не имеет значения.

— Что ты хочешь сказать? Нет, не говори этого! Это неправда.

— Ну что ж, прощай, Билли.

— Подожди! Тебе велели прийти в ратушу сегодня вечером?

— Да. А тебе?

— Да.

Доктор Темплетт провел рукой по глазам. Он быстро промычал:

— Я заеду за тобой.

— Что?

— Если хочешь, я отвезу тебя туда.

— У меня есть машина. Тебе не нужно беспокоиться.

— Я заеду за тобой в девять.

— И высадишь меня через несколько минут, так?

— Это не совсем справедливо. Как ты думаешь, что я подумал, когда…

— Ты, очевидно, не веришь мне. Это все.

— О боже… — начал было доктор Темплетт.

Но голос в трубке холодно оборвал:

— Хорошо. В девять. Почему, как ты думаешь, он хочет, чтобы мы все пришли в ратушу? Он собирается арестовать кого-нибудь?

— Я не знаю. Как ты думаешь?

— Я тоже не знаю.

5

Часы на церкви пробили девять, когда полицейская машина остановилась у ратуши. Из нее вышли Аллейн и Фокс, сопровождаемые сержантом Эллисоном и двумя мужчинами в защитной форме. В тот же момент подъехал Найджел на своей машине вместе с сержантом Роупером. Они все вошли в ратушу через заднюю дверь. Аллейн включил свет на сцене и в комнате отдыха.

— Итак, что мы имеем, — сказал он. — Два ряда ступенек от комнаты отдыха до сцены. Я думаю, Фокс, что мы опустим занавес. Вы можете остаться на сцене. Вы тоже, Батгейт, за кулисами, и ни слова вашего чтобы не было слышно. Вы знаете, когда спускаться вниз и что делать?

— Да, — нервно сказал Найджел.

— Хорошо. Эллисон, будет лучше, если вы переместитесь к парадной двери, а остальные могут расположиться в задник комнатах. Приглашенные пройдут прямо через комнату отдыха и не увидят вас. Роупер, вам нужно выйти на улицу и направлять их к задней двери. Затем войдете сами. Но тихо, если не хотите, чтобы я вырвал у вас все пуговицы и чуть не убил вас. Остальные могут оставаться в уборных, пока не соберется вся компания. Когда все соберутся, я захлопну обе двери на сцену. Затем вы сможете пройти в комнату отдыха и сесть на ступеньки. Рояль стоит на месте, так, Фокс? А ширма? Да. Хорошо. Опускаем занавес.

Занавес опустился в три шумных толчка, подняв облако пыли.

Отделенная от той части, где был зрительный зал, сцена выглядела как настоящая. Декорации Дины, хотя и были залатаны и потребовали большой изобретательности, были похожи на декорации некой труппы, совершающей турне по графству, а стулья и другая обстановка миссис Росс очень выделялись на общем фоне. Ярко освещенная сцена как будто ожила и пребывала в состоянии ожидания. Аллейн положил на круглый стол анонимное письмо, прелюдию до диез минор, «Венецианскую сюиту», кусочки резины в коробке, лук, ящик и чайник. Затем он накрыл эту странную коллекцию скатертью.

Фокс и Аллейн принесли дополнительные стулья из уборных и поставили на сцену одну из парафиновых ламп.

— Восемь стульев, — подсчитал Аллейн. — Правильно. Мы готовы? Думаю, да.

— Что-нибудь еще нужно, сэр?

— Ничего. Помните о своей роли. Оставьте свет в комнате отдыха. Кажется, он уже идет. Уходите.

Фокс пошел в уголок суфлера. Найджел прошел через противоположную дверь и сел вне поля зрения в тени просцениума. Эллисон спустился в зрительный зал, два человека в защитной одежде исчезли в актерских уборных, и Роупер, тяжело дыша, направился к задней двери.

— Шоковая тактика, — пробурчал Аллейн. — Черт, я ненавижу это. Это нечестно и выглядит как самый настоящий эксгибиционизм. О, что ж, ничего не поделаешь.

— Я не слышу шума машины, — прошептал Найджел.

— Она подъезжает.

Они все прислушались. Завывал ветер и дождь стучал в ставни.

— Воспоминания об этом месте у меня навсегда будут связаны с этим шумом, — заметил Найджел.

— Сегодня погода хуже, чем когда-либо, — проворчал Фокс.

— Вот он, — сказал Аллейн.

Теперь все они услышали, как на дороге остановилась машина. Хлопнула дверца. Слышно было, как скрипел гравий под ногами. Послышался голос Роупера. Открылась задняя дверь. Роупер, неожиданно превратившись в мажордома, громко объявил:

— Господин Джернигэм-старший, сэр.

И эсквайр вошел.

Глава 26 Мисс Прентайс чувствует сквозняк

1

— Таким образом, вы понимаете, — сказал Аллейн, — я вел к тому, чтобы поинтересоваться, был ли, откровенно говоря, целью ее визита шантаж.

Лицо эсквайра было лишено любых его нормальных оттенков, но в этот момент вспыхнуло и зарделось.

— Я не могу поверить в это.

— В связи со сведениями, имеющимися у полиции…

Эсквайр сделал резкий, неуклюжий жест правой рукой. Стоя посреди сцены, под беспощадным светом, он казался одновременно испуганным и решительным. Аллейн в течение минуты молча смотрел на него, а затем сказал:

— Видите ли, мне кажется, я знаю, что она хотела вам поведать.

У Джернигэма отвисла челюсть.

— Я не верю вам, — сказал он охрипшим голосом.

— Тогда разрешите мне сказать вам, в чем, по моему мнению, была ее власть над вами.

Голос Аллейна все звучал и звучал, спокойно, бесстрастно. Джернигэм слушал, не поднимая глаз. Однажды он поднял голову, как будто хотел перебить, но, кажется, тут же передумал и принялся кусать ногти.

— Я даю вам эту возможность, — сказал Аллейн. — Если теперь вы хотите мне рассказать…

— Мне нечего вам рассказать. Это неправда.

— Миссис Росс не приходила к вам сегодня днем с этой историей? Она не договорилась с вами ни о чем определенном?

— Я не могу обсуждать этот вопрос.

— Даже, — сказал Аллейн, — исходя из имеющихся у полиции сведений?

— Я ни с чем не соглашусь.

— Очень хорошо. Я боялся, что вы будете настаивать.

— В моем положении…

— Именно из-за вашего положения я предоставил вам такую возможность. Большего я сделать не могу.

— Я не понимаю, зачем вам нужно общее собрание.

— Шоковая тактика, сэр, — сказал Аллейн.

— Я… я не одобряю.

— Если вы желаете, сэр, я могу представить свой отчет, а вы подадите формальную жалобу в Скотленд-Ярд.

— Нет.

— Это не будет иметь никакого значения, — сказал Аллейн. — Кажется, приехали все остальные. Это ваше последнее слово?

— Мне нечего сказать.

— Очень хорошо, сэр.

Роупер постучал в одну из дверей комнаты отдыха.

— Да! — прокричал Аллейн.

— Они здесь, сэр, собрались все.

— Отлично, Роупер. Пригласите их.

2

Мисс Прентайс вошла первой, за ней Дина, ректор и Генри. Аллейн попросил мисс Прентайс сесть на самый удобный стул, который был ближе всего к суфлерской будке. Когда она смутилась и попыталась отказаться, он был так подчеркнуто вежлив, что она оказалась там раньше, чем осознала это. Она бросила быстрый взгляд на ректора, который занял стул справа от нее. Дина села справа от своего отца, а Генри — рядом с ней. Эсквайр украдкой взглянул на Аллейна.

— Садитесь, пожалуйста, сэр, — пригласил Аллейн.

— Что? Да, да, — судорожно произнес эсквайр и сел рядом с Генри.

Вошла миссис Росс. Она была одета в черное с серебром — странная, экзотическая фигура в этих местах. Она сказала: «Добрый вечер», улыбаясь, многозначительно поклонилась Аллейну и села рядом с эсквайром. Темплетт, который, казалось, был не в своейтарелке, стыдливо следовал за ней.

Мисс Прентайс вдохнула и зашептала:

— Нет, нет, нет! Только не за один стол. Я не могу…

Аллейн сел слева от нее на оставшийся незанятым стул и сказал:

— Мисс Прентайс, прошу вас!

Его голос был достаточно раздраженным, чтобы заставить замолчать мисс Прентайс и призвать остальных к настороженной бдительности.

Сжав руки, Аллейн положил их перед собой на стол, наклонился вперед и внимательно посмотрел в лицо каждому.

— Дамы и господа, — начал он, — я не буду извиняться за то, что собрал вас вместе сегодня вечером. Я уверен, что большинство — не все, но большинство — из вас очень хотят, чтобы побыстрее была найдена разгадка этой истории, и я могу сказать, что сейчас у нас собрано достаточно доказательств, чтобы произвести арест. Каждый из вас по очереди давал нам показания, каждый из вас кое-что утаил от нас. Из информации, которую вы нам дали, и из значения, которое имели ваши периодические замалчивания, возник рисунок, в центре которого мы обнаружили одного-единственного человека: убийцу мисс Кампанула.

Они сидели неподвижно, словно фигуры на картине, и единственным звуком, нарушавшим наступившую тишину, когда Аллейн замолчал, был шум дождя и тревожное завывание ветра.

— С самого начала эта странная история поставила перед нами одну необычную проблему: каковы были намерения убийцы? Была ли эта ловушка установлена для мисс Идрис Кампанула или для мисс Элеоноры Прентайс? Если это было сделано действительно для Идрис Кампанула, тогда число возможных подозреваемых было очень небольшим. Если же для мисс Прентайс, то поле деятельности становилось для нас гораздо более обширным. В течение большей части вчерашнего дня и части сегодняшнего мой коллега инспектор Фокс опрашивал людей, которые знали этих двух леди и общались с ними. Он не смог найти мотива для убийства кого-либо из них за пределами круга тех людей, у которых мы нашли мотивы с самого начала. Деньги, зависть, любовь и страх — вот что чаще всего стоит за убийством. Все четыре мотива имели место в случае, если предполагаемой жертвой была мисс Кампанула, и три последних, если предполагаемой жертвой была мисс Прентайс. Тот факт, что в пятницу вечером в пять часов господин Генри Джернигэм показал вам всем автоматический кольт — всем, кроме своего отца, который является его владельцем, — стал еще одним обстоятельством, которое подсказало, что кто-то из вас виновен.

Генри закрыл лицо руками, потом пальцами взъерошил волосы. Темплетт прокашлялся.

— На дознании сегодня утром вы все слышали историю о водяном пистолете. Мина-ловушка была готова в два тридцать в пятницу. В субботу в полдень, когда мисс Прентайс использовала левую педаль, водяного пистолета уже не было в установленном месте. Однако в какой-то момент между двумя тридцатью в пятницу и полуднем в субботу кто-то сел за рояль и использовал левую педаль, и ловушка сработала.

Аллейн снял скатерть со стола. Мисс Прентайс нервно взвизгнула. Он взял со стола «Венецианскую сюиту» и указал на круглое вздутие от воды и бесцветные пятна на обратной стороне.

— Через пять часов после катастрофы это было еще мокрым. Так же как и разорванный шелк вокруг дыры в передней части рояля. Мисс Прентайс сказала нам, что ее ноты находились на рояле с начала недели. Все утро в субботу в ратуше были люди. Поэтому, по-видимому, водяной пистолет был вынут до субботнего утра, и, предположительно, это сделал убийца, так как невиновный не стал бы молчать о том, что обнаружил мину-ловушку. В пятницу днем и вечером ратуша была пуста. На этом этапе я могу сказать, что господин Джернигэм и доктор Темплетт оба имеют алиби на день пятницы, когда они были на охоте и вернулись незадолго до репетиции в Пен-Куко. Доктор Темплетт имеет алиби с вечера пятницы до субботнего утра, так как в течение этого времени он выполнял свои профессиональные обязанности. Едва ли возможно, чтобы он вошел в ратушу рано утром в субботу, чтобы поиграть на рояле. Помощники прибыли вскоре после девяти часов утра, и к этому времени водяной пистолет уже был вынут. Теперь о револьвере. Если, как мы предполагаем, водяной пистолет был найден в пятницу, так же возможно, что он был заменен на револьвер до субботы. Но эта возможность нам кажется маловероятной. Известно, что помощники находились в ратуше все утро в субботу, и убийца рисковал быть обнаруженным. Достаточно, чтобы кто-нибудь раздвинул прогнивший шелк на передней части рояля, чтобы блеснуло дуло кольта. Верно, эти ноты были на подставке, но их можно снять. Кто-то мог протереть рояль. Так же верно, что никто не заглядывал под крышку, так как тот, кто вынул водяной пистолет, не поленился опять закрепить полотнище с помощью кнопок и поставить сверху тяжелые горшки с цветами. Однако и в этом был значительный риск. Кажется более вероятным, что убийца отложил установку револьвера до самого последнего момента. Скажем, часа в четыре в субботу.

Темплетт внезапно пошевелился, но не произнес ни звука.

— На четыре часа в субботу, — сказал Аллейн, — ни у кого из вас нет алиби, которое выдержало бы пять минут перекрестного допроса.

— Но…

— Я говорила вам…

— Я объяснил вчера…

— Вы хотите, чтобы я подробно остановился на этом? Подождите немного и послушайте. Примерно в половине четвертого миссис Росс приехала в ратушу. Доктор Темплетт прибыл сюда пятью минутами позже. Она пришла, чтобы завершить приготовления к ужину, а он — чтобы положить одежду для пьесы в своей уборной. Они оба утром заезжали в Пен-Куко. Миссис Росс сказала нам, что, пока доктор Темплетт был в доме, она оставалась в машине. Я полагаю, что нет нужды напоминать вам всем о французском окне, ведущем в кабинет в Пен-Куко.

— Я знала, — прошипела мисс Прентайс. — Я знала, я знала!

— Вы выходите за пределы своих обязанностей, господин Аллейн, — сказала миссис Росс.

— Нет, — сказал Аллейн. — Я едва останавливаюсь на этом, чтобы подчеркнуть, как легко было бы кому угодно из вас подняться по Топ-лейн и проникнуть в кабинет. Вернемся к посещению ратуши в три тридцать. Доктор Темплетт дал, по-моему, правдивый отчет об этом. Он рассказал нам, что, приехав, нашел там миссис Росс, которая занималась приготовлениями к ужину. Через некоторое время они вышли сюда, на сцену. Они обратили внимание, что последнее окно справа, рядом с парадной дверью, было приоткрыто на несколько дюймов. Миссис Росс, которая первой это заметила, сказала доктору Темплетту, что ей показалось, будто кто-то промелькнул за окном. Чтобы дотянуться до окна, этот наблюдатель использовал ящик.

Он еще немного отвернул скатерть, чтобы все увидели полуразвалившийся ящик. Мисс Прентайс хихикнула и закрыла рот ладонью.

— Вот этот ящик. Он совпадает с отметками под окном. Вы узнаете его, доктор Темплетт?

— Да, — вяло сказал доктор Темплетт. — Я помню сверху это белое пятно. Я увидел его, когда посмотрел вниз.

— Точно. Мне следует объяснить, что, когда доктор Темплетт подошел к окну, он выглянул на улицу, но никого не увидел. Он обратил внимание на ящик и говорит, что, когда он пришел, ящика там не было. Теперь миссис Росс говорит, что она не знает, кто промелькнул за окном. Но я провел эксперимент и обнаружил, что в таких обстоятельствах, как она описала, вполне можно опознать человека. Можно точно определить, женский или мужской силуэт показался на какой-то момент за окном и исчез. Полиция будет настаивать, что миссис Росс на самом деле узнала, кто это был. — Аллейн повернулся к Темплетту. — Миссис Росс не сказала вам, кто это?

— Я не знаю, кто это, — сказала миссис Росс.

— Доктор Темплетт?

— Я верю заявлению миссис Росс.

Аллейн посмотрел на эсквайра.

— Когда вы разговаривали один на один с миссис Росс сегодня днем, сэр, вы вспомнили этот эпизод?

— Я не могу ответить на этот вопрос, Аллейн, — промычал эсквайр.

Генри поднял голову и посмотрел на отца в некотором удивлении.

— Очень хорошо, сэр, — сказал Аллейн. — Я должен напомнить вам всем, что вы вольны отказаться отвечать на любой вопрос, который вам может быть задан. Полиция не может расставлять ловушки, и мой долг сказать вам, что мы установили личность наблюдателя.

Он снял крышку с маленькой коробки.

— Один из этих кусочков резины был найден на кончике гвоздя внутри ящика. Другие мы нашли за выступающими кусочками дерева также внутри ящика.

Он раскрыл конверт и вытряс оттуда рваный хирургический напальчник.

— Кусочки резины, — сказал он, — совпадают с дырками в этом напальчнике.

Мисс Прентайс ошарашила всех присутствующих, с силой захлопав в ладоши.

— О инспектор! — пронзительно закричала она. — Какой вы чудесный, замечательный, великолепный!

3

Аллейн повернулся и встретился с ее восхищенным взглядом. Ее выпуклые глаза еще больше выпучились, рот был открыт, и она несколько раз подряд кивнула с выражением экстаза на лице.

— Значит, вы признаете, — сказал он, — что это вы поставили этот ящик под окном в субботу днем?

— Конечно!

— И что вы вставали на него, чтобы посмотреть в окно?

— Увы, да!

— Мисс Прентайс, почему вы сделали это?

— Я была направляема высшей силой.

— Почему вы не признались в том, что ставили ящик под окном, когда инспектор Фокс спрашивал вас об этом?

Совершенно не подходящим ей по возрасту девическим жестом она закрыла лицо руками.

— Я боялась, он спросит меня, что я увидела.

— Это совершеннейшая чепуха! — рассерженно произнес Темплетт.

— И почему, — продолжал Аллейн, — вы сказали мне, что были дома все время в субботу после полудня?

— Я боялась сказать, что я сделала.

— Боялись? Кого?

Она вся напряглась и, казалось, просто налилась ядом. Она вытянула руку вперед через стол. Ее палец указывал на миссис Росс.

— Ее. Она пыталась убить меня. Она — убийца. Я могу это доказать. Я могу доказать.

— Нет! — закричал эсквайр. — Нет! Боже милосердный, Аллейн…

— У вас есть сомнения, господин Аллейн, — сказала миссис Росс, — в том, что эта женщина выжила из ума?

— Я могу доказать, — продолжала повторять мисс Прентайс.

— Как? — спросил Аллейн. — Прошу вас, господин Джернигэм, давайте закончим с этим вопросом. Вскоре все прояснится.

— Она знала, что я ее видела. Она пыталась убить меня, потому что испугалась.

— Вы слышите это, миссис Росс? Это серьезное обвинение. Что вы ответите на это? Я должен предупредить вас, что по поводу этого инцидента доктор Темплетт сделал заявление.

Она быстро взглянула на Темплетта, и тот сказал:

— Я решил, что вы не посчитались со мной в другом деле. Я рассказал правду.

— Сумасшедший, — произнесла миссис Росс. Впервые она казалась действительно испуганной. Она подняла руки к тонкой шее и начала нервно дотрагиваться до нее. Затем она спрятала руки в складках платья.

— Я не особенно хочу повторять суть заявления доктора Темплетта, — сказал Аллейн.

— Очень хорошо. — Ее голос дрогнул, она задержала на секунду дыхание и затем спокойно произнесла: — Очень хорошо. Я узнала мисс Прентайс. Мне нечего бояться. Старых дев не убивают за подслушивание.

— Господин Джернигэм, — сказал Аллейн, — миссис Росс рассказала вам об этом инциденте сегодня днем?

Эсквайр не отрываясь смотрел на миссис Росс таким взглядом, как будто это была горгона Медуза. Не отводя от нее глаз, он кивнул.

— Она предположила, что мисс Прентайс пришла в ратушу с намерением установить револьвер в рояль?

— Так оно и было. Я готова поклясться, — сказала миссис Росс.

— Господин Джернигэм?

— Да. Да, она предположила это.

— Она сказала вам, что вы можете верить ей?

— О боже мой! — сказал эсквайр.

— Я слишком поздно пришла сюда, — сказала миссис Росс, — чтобы сделать что-нибудь с роялем. — Она посмотрела на Дину. — Вы это знаете.

— Да, — сказала Дина.

— Это было после того, — отрывисто заговорила мисс Прентайс, — как она начала расставлять для меня ловушки, вы знаете. Затем я увидела это все в одно мгновение. Она должна была смутно разглядеть меня через стекло, и так как я стала свидетельницей непростительного греха, она уничтожит меня. Вы ведь понимаете, потому что это очень важно. Она в союзе с остальными, и не пройдет и недели, как один из них схватит меня.

— Аллейн, — сказал Темплетт, — вы должны понять. Вы чересчур далеко зашли. Совершенно очевидно, в чем тут дело.

— Мы будем продолжать, если вы не против, — проговорил Аллейн. — Господин Коупленд, вы сказали мне, что в пятницу вечером вы ждали мисс Прентайс у себя в доме.

Ректор, очень бледный, произнес:

— Да.

— Она не пришла?

— Нет. Я говорил вам. Она позвонила.

— В котором часу?

— Вскоре после десяти.

— Из Пен-Куко?

— Это из-за руки, вы знаете, — быстро заговорила мисс Прентайс. — Я хотела, чтобы рука отдохнула. Это было так ужасно. Кровь стучала в руке. Бум, бум, бум. Поэтому я сказала, что останусь дома.

— Вы звонили из Пен-Куко?

— Я сняла трубку, господин Аллейн, — сказала Дина. — Я же говорила вам.

— А что вы ответите, мисс Коупленд, на то, что в пятницу вечером телефон в Пен-Куко не работал с восьми двадцати до следующего утра?

— Но… этого не могло быть.

— Боюсь, что было именно так. — Он повернулся к Генри Джернигэму. — Вы согласны?

— Да, — сказал Генри, не поднимая головы.

— Благодарите за это остальных, — сказала мисс Прентайс дрожащим голосом.

— Остальных?

— Остальных, да. Они всегда делают подобные трюки. А эта вот женщина хуже всех из них.

— Итак, мисс Коупленд?

— Я сняла трубку, — повторила Дина. — Мисс Прентайс сказала, что она останется дома.

— Это противоречие, — сказал Аллейн, — ведет нас на шаг дальше. Миссис Росс, в пятницу вечером вы ехали в Чиппинг через Черч-лейн?

— Да.

— Вы сказали мне, что видели свет в ратуше.

— Да.

— Вы думаете, что это было в уборной господина Джернигэма?

— Да.

— Мисс Дина, в этой комнате находится телефон, не так ли?

— Да, — прошептала Дина. — О да.

Аллейн вынул из кармана свою визитную карточку, нацарапал на ней что-то и протянул Генри.

— Вы не отведете мисс Дину домой? — спросил он. — Я хочу, чтобы через полчаса вы позвонили сюда из дома ректора. Покажите эту карточку человеку у двери, и он выпустит вас.

Генри посмотрел на Аллейна в упор.

— Очень хорошо, сэр, — сказал он. — Спасибо.

Генри и Дина вышли.

4

— Теперь, — сказал Аллейн, — мы подошли к финальной сцене. Я должен вам сказать… хотя осмелюсь заметить, что вы все уже слышали об этом… что в шесть тридцать мисс Глэдис Райт пользовалась роялем и нажимала на левую педаль. Несчастья не произошло. Так как маловероятно, чтобы кто-нибудь мог снять горшки с цветами и вставить кольт после половины седьмого, то мы твердо уверены, что он уже был на своем месте. Предохранитель, который господин Генри Джернигэм показал всем вам, и в частности миссис Росс, объясняет историю Глэдис Райт. Как, в таком случае, виновному лицу удалось снять с предохранителя оружие после того, как Глэдис Райт и ее подружки-помощницы пришли в ратушу? Я покажу вам, как это можно было сделать.

Он подошел к рампе.

— Обратите внимание, что занавес падает на дальний конец импровизированной рампы и только задевает верх рояля. Теперь, если вы посмотрите…

Он остановился и засунул руку под занавес. Показалась верхняя часть рояля, покрытая зелено-желтым полотнищем.

— Это полотно приколото точно так же, как и в субботу. Оно крепко натянуто по всему верху рояля. Крышка поднята, но этого, конечно, не видно. Горшки с цветами стоят на внутренней стороне крышки. Я вынимаю центральную кнопку сзади, и моя рука скользит под полотнищем. Я спрятан за занавесом, и горшки с цветами также играют роль маскировки от зала. Мои пальцы достигли пространства за пределами открытой крышки. Внутри него они нащупывают холодную гладкую поверхность кольта. Слушайте.

Сквозь шум дождя и ветра они услышали короткий щелчок.

— Я снял его с предохранителя, — сказал Аллейн. — Теперь револьвер готов выстрелить мисс Кампанула между глаз.

— Ужасно, — с силой произнес ректор.

— Существует одна последовательность событий, в которой мы можем быть уверены, — сказал Аллейн. — Мы знаем, что первой пришла Глэдис Райт. Мы знаем, что она вошла в ратушу в шесть тридцать и все время находилась в зале перед занавесом со своими подружками до и после того, как стали приходить зрители. Мы знаем, что невозможно было кому-либо спуститься со сцены в зал незамеченным. Мисс Райт готова поклясться, что никто этого не делал. Мы знаем, что мисс Дина Коупленд пришла со своим отцом вскоре после Глэдис Райт и была здесь, за кулисами. Мы знаем, что господин Коупленд сидел на сцене до тех пор, пока не вышел делать зрителям объявление, только один раз покинув свое место, когда все звонили по телефону, и еще один раз, когда убеждал мисс Прентайс не играть на рояле. Господин Коупленд, видели ли вы, как в какой-то момент кто-то наклонился к занавесу, как я только что?

— Нет. Нет! Я абсолютно уверен, что не видел. Вы знаете, мой стул был прямо напротив этого места.

— Да, поэтому мы знаем, что, если только господин Коупленд не является убийцей, предохранитель должен был быть снят во время одной из его отлучек. Но господин Коупленд считал до последнего момента, что мисс Прентайс будет играть на рояле. Мы убеждены, что господин Коупленд не является убийцей.

Ректор поднял свою большую руку — этим жестом он, казалось, отрекался от своей, невиновности. Эсквайр, мисс Прентайс, миссис Росс и Темплетт не отрывали глаз от Аллейна.

— Зная тот единственный способ, с помощью которого можно было снять предохранитель, кажется очевидным, что мисс Прентайс не являлась предполагаемой жертвой. Мисс Прентайс, вам холодно. Вы чувствуете сквозняк?

Мисс Прентайс отрицательно потрясла головой, но она дрожала, как мокрый пес. Раздался слабый шум какого-то движения за кулисами. Аллейн продолжал:

— Когда вы все столпились вокруг нее, и она уступила и согласилась разрешить мисс Кампанула играть, было довольно просто спуститься сюда и опять поставить кольт на предохранитель. Зачем подвергать себя риску быть арестованным за убийство не того человека?

Ровный голос Аллейна на минуту замер. Он наклонился вперед и опять заговорил, придавая каждому произнесенному слову особую значимость:

— Нет! Ловушка была установлена для мисс Кампанула. Она была установлена до того, как мисс Прентайс отказалась от своего права играть на рояле, и это было сделано кем-то, кто знал, что она не будет играть. Предохранитель был снят в тот единственный момент, когда сцена была пуста. В тот момент, когда вы все собрались вокруг телефона. Затем убийца затаился и стал ждать наступления катастрофы. Сейчас там внизу, за занавесом, у рояля сидит человек. Через минуту вы услышите первые аккорды прелюдии, как вы слышали это в субботу вечером. Если вы прислушаетесь, вы услышите щелчок спускового крючка, когда левая педаль будет опускаться. Это будет представлять собой выстрел из револьвера. Представьте себе убийцу. Представьте кого-то, чья рука прокралась под занавес, когда зал был заполнен, и установила эту ловушку. Представьте, как этот кто-то сидел, как мы сейчас, и ждал этих трех фатальных аккордов.

Аллейн замолчал.

Тяжело, словно молот, и оглушающе громко мертвая рука ударила по клавишам в темном зале за занавесом, и прогремели три аккорда прелюдии мисс Кампанула.

Бом. Бом! Бом!!

И очень медленно, неровными толчками, начал подниматься занавес.

То же самое начала делать мисс Прентайс. Как будто невидимая рука тянула ее вверх за волосы. Ее рот был широко открыт, но она только хрипло заикалась, не в силах произнести ничего членораздельного. Она не отрывала глаз от поднимавшегося занавеса и указывала рукой на ректора, покачивая ею вверх-вниз.

— Это ради вас! — закричала мисс Прентайс. — Я сделала это ради вас!

Найджел, сидевший за роялем, увидел, как Аллейн взял ее за руку.

— Элеонора Прентайс, вы арестованы…

Глава 27 Окончание дела

1

Генри и Дина сидели у камина в кабинете ректора и смотрели на часы.

— Почему он хочет, чтобы мы позвонили? — сказала Дина уже, наверное, в шестой раз. — Я не понимаю.

— Кажется, я понимаю. Я думаю, что это задание — просто предлог. Он захотел, чтобы мы ушли оттуда.

— Но почему?

Генри обнял ее за плечи и прижался щекой к ее волосам.

— О Дина, — сказал он.

— Что, дорогой?

Дина подняла глаза. Он сидел на ручке ее кресла, и ей пришлось передвинуться немного в его объятиях, чтобы увидеть его глаза.

— Генри! Что с тобой?

— Я думаю, там сейчас разыгрывается нехорошая сцена.

— Но… это не миссис Росс?

— Скорее всего, не она.

Не отрывая глаз от его лица, она взяла его за руку.

— Я думаю, это Элеонора, — сказал Генри.

— Элеонора?!

— Это единственный ответ. Ты не поняла, к чему все время вел Аллейн?

— Но ведь она же хотела играть. Она устроила самую ужасную сцену из-за того, что ей не разрешали.

— Я знаю. Но Темплетт сказал за два дня до спектакля, что она не в состоянии этого сделать. Разве непонятно, что она подстроила все так, что мы, увидев, как она стонет и плачет, будем настаивать, чтобы она отказалась играть?

— А если бы мы не настаивали?

— Она бы оставила предохранитель или не пользовалась бы левой педалью или, может быть, она «обнаружила» бы револьвер и обвинила бы мисс К., что та его туда подложила. Из этого получилась бы восхитительная сцена.

— Я не могу в это поверить.

— Ты можешь подумать на кого-нибудь еще?

— Миссис Росс, — быстро ответила Дина.

— Нет, дорогая. Я думаю, что миссис Росс просто попыталась шантажировать моего отца. Убийца — моя кузина. Понравится ли тебе муж, о котором каждый будет говорить: «О да, Генри Джернигэм! Не он ли был племянником, или сыном, или еще кем-то убийцы из Пен-Куко?»

— Я буду любить моего мужа и не буду слушать таких разговоров. Кроме того, ты еще не знаешь. Ты просто пытаешься угадать.

— Я уверен в этом. Есть очень много моментов, которые начинают совпадать. И которые никак больше нельзя объяснить. Дина, я знаю, что это она.

— В любом случае, дорогой, она — сумасшедшая.

— Надеюсь, — сказал Генри. — Боже, но ведь это же ужасно!

Он спрыгнул с ручки кресла и начал нервно ходить взад-вперед.

— Я не могу больше этого вынести, — сказал Генри.

— Уже пора звонить.

— Давай.

Но когда они подошли к двери, они услышали голоса в прихожей.

Вошел ректор, а за ним Аллейн и эсквайр.

— Дина! Дина, где ты? — крикнул ректор.

— Она здесь, — ответил Генри. — Отец!

Эсквайр повернул к своему сыну лицо, белое как мел.

— Иди сюда, дружище, — сказал он. — Ты мне нужен.

— Стул, — быстро произнес Аллейн.

Генри и Аллейн усадили эсквайра на стул.

— Бренди, Дина, — сказал ректор. — Он потерял сознание.

— Нет-нет, — проговорил Джоуслин. — Генри, дружище, мне надо сказать тебе…

— Я знаю, — сказал Генри. — Это Элеонора.

Аллейн отошел к двери и наблюдал за ними. Теперь он был здесь посторонним. Произведенный им арест словно воздвиг стеклянную стену между ним и маленькой группой людей, суетившихся вокруг эсквайра. Он знал, что большинство его коллег едва ли обращали внимание на такие моменты почти полной изоляции. Но он чувствовал себя кем-то вроде Мефистофеля, который глядел сверху на результат собственной работы. Ему не доставляли радости такие сенсации. Был один-единственный момент, когда ощущение изолированности покинуло его. Все вспомнили о нем и повернулись к нему, и он увидел на их лицах уже знакомый настороженный антагонизм. И он сказал:

— Если господин Джернигэм захочет увидеться с Элеонорой Прентайс, это можно устроить. Она будет под надзором суперинтенданта Блэндиша.

Он поклонился и уже направлялся к выходу, когда услышал громкий голос Джоуслина:

— Подождите минуту.

— Да, сэр?

Аллейн быстро подошел к его стулу. Эсквайр взглянул на него.

— Я знаю, что вы пытались подготовить меня к этому, — сказал он. — Вы угадали, что говорила мне эта женщина. Я не мог вынести этого, пока… пока все не кончилось… я не признался бы в этом. Вы понимаете?

— Да.

— Черт знает что такое! Как подумаю, что нам предстоит наутро… Просто я хотел сказать, что оценил то, как вы действовали. Очень деликатно.

— Я хотел избежать финальной сцены, если бы увидел другой возможный способ.

— Знаю. Конечно я не должен задавать вопросов. Есть кое-что, чего я не понимаю… Аллейн, а она в своем уме?

— Я уверен, что доктор Темплетт даст вам совет, к какому психиатру лучше обратиться, сэр.

— Да. Спасибо.

Эсквайр сощурился и неожиданно протянул руку.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

— Я выйду с вами, — сказал Генри.

Пока они шли к двери, Аллейн думал: «Что-то есть в этих Джернигэмах из Пен-Куко».

— Странно, — сказал Генри. — Я полагаю, что это сильный удар для всех нас. Но я в данный момент вообще ничего не чувствую. Ничего. Я не могу поверить, что она… А где она?

— Полицейская машина сейчас движется в направлении Грейт-Чиппинг. Ей понадобятся кое-какие вещи из Пен-Куко. Мы сообщим вам об этом.

Генри резко остановился у двери.

— Она испугана? — спросил он неожиданно ледяным голосом.

Аллейн вспомнил ее лицо, губы, поднятые над выступающими далеко вперед зубами, глаза навыкате, в которых не было слез, пальцы, которые сжимались и разжимались, как будто она что-то уронила.

— Я не думаю, что она чувствует страх, — сказал он. — Она была абсолютно спокойна, не плакала.

— Она не умеет. Отец часто говорил, что она даже в детстве никогда не плакала.

— Я помню, ваш отец говорил мне это.

— Я ненавидел ее. Но сейчас в этом нет никакого смысла. Она выжила из ума. Это странно, потому что никто в семье не страдал безумием. Что будет дальше? Я хочу сказать, когда ее начнут судить? Мы… что мы должны делать?

Аллейн рассказал ему, что им следует сделать. Впервые в жизни он давал советы родственникам человека, обвиненного в убийстве. Он сказал:

— Но вы должны попросить прежде всего совета у ваших адвокатов. И это действительно все, что я могу вам сказать.

— Да. Да, конечно. Спасибо, сэр.

Генри внимательно всматривался в лицо Аллейна. Он видел его сквозь полоски дождя, которые блестели от света, лившегося через открытую дверь.

— Странно, — отрывисто произнес Генри. — Вы знаете, я собирался расспросить вас о Скотленд-Ярде. Как там начинают.

— Вы серьезно думаете об этом?

— Да. Мне нужна работа. Хотя едва ли она подходит для племянника обвиняемой.

— Не вижу причин, почему вам нельзя попробовать себя в роли полицейского.

— Я читал вашу книгу. Боже мой, как странно вот так просто стоять здесь и беседовать с вами.

— Вы гораздо сильнее потрясены, чем вам кажется. На вашем месте я отвез бы отца домой.

— Со вчерашнего дня, сэр, мне казалось, что я уже видел вас раньше. Я сейчас вспомнил. Агата Трой написала ваш портрет, не так ли?

— Да.

— И очень хороший, правда? Довольно лестно позировать для Трой. Какая она?

— Я считаю ее очень славной, — сказал Аллейн. — Она согласилась выйти за меня замуж. Спокойной ночи.

Он улыбнулся, помахал рукой и шагнул в дождь.

2

Найджел подъехал на своей машине к дому ректора и отвез Аллейна в Грейт-Чиппинг.

— Остальные только что уехали, — сказал Найджел. — Мисс П. упала в обморок после вашего ухода, и Фоксу опять пришлось вызвать Темплетта, чтобы привести ее в чувство. Они заедут за охранницей в местный участок.

— Неужели упала в обморок?

— Да. Она что, совсем рехнулась?

— Я не стал бы так говорить. Не совсем.

— Нет?

— Странности у нее стали проявляться только с субботнего вечера. Возможно, у нее сильный невроз. Неуравновешенность, истеричность и так далее. В суде во время процесса очень внимательно относятся к определению умопомешательства. Ее адвокат, возможно, будет говорить о моральном разложении, мании или галлюцинациях. Если он докажет, что у нее есть отклонения на уровне мышления, он преуспеет в защите. Боюсь, что бедному старому Коупленду придется поделиться своим опытом. Они возмутятся, что я приказал вам играть на рояле, но я подстраховался тем, что предупредил слушателей. Возможно, мисс П. будет помилована, даже если умопомешательство и не удастся доказать. Все проголосуют за то, что она невиновна, и дело с концом.

— Аллейн, не могли бы вы мне обрисовать все в общих чертах?

— Хорошо. Где мы находимся? Темно, хоть глаз вы коли.

— Как раз въезжаем в Чиппинг. Впереди полицейская машина.

— Ага. Итак, вот в каком порядке, по нашему мнению, развивались события. В пятницу, к двум часам сорока минутам, Джорджи установил свою ловушку. Мисс Кампанула пыталась попасть в ратушу до того, как он ушел оттуда. Он спрятался, когда шофер заглядывал в окно. Когда шофер ушел, Джорджи снова закрепил полотно наверху рояля, поставил на место горшки с геранью и удрал. Через минуту или две после половины третьего мисс К. прошла мимо мисс П. в воротах церкви. Мисс П. была замечена Гибсоном. Она пересекла Черч-лейн и должна была пройти мимо ратуши по пути на Топ-лейн. На Топ-лейн она в три часа встретилась с Диной Коупленд и Генри Джернигэмом.

Очевидно, ей понадобилось полчаса, чтобы пройти четверть мили. Мы проделали это вчера за пять минут. Должно быть, она вошла в ратушу в состоянии очень сильного волнения, потому что ректор «отругал» ее на исповеди. Должно быть, она села за рояль, нажала на левую педаль и получила струю воды прямо в лицо. Она вынула водяной пистолет, и, вероятно, в этот момент у нее зародилась первая неясная мысль о будущем преступлении, потому что она никому не рассказала об этой ловушке. Может быть, она вспомнила про кольт и решила проверить, не подойдет ли он по размерам. Мы не знаем. Мы только знаем, что в три часа у нее была сцена на Топ-лейн с Генри и Диной, сцена, которая была подсмотрена и подслушана этим старым мерзким типом Трантером. Трантер и Дина обратили внимание, что лиф ее платья был мокрый. Это, вместе с отклонением по времени, всего лишь обрывки улик, которые у нас есть, чтобы немного подкрепить нашу теорию, но я хотел бы знать, как еще она могла намочить лиф платья, если не с помощью водяного пистолета. Дождя не было, и, в любом случае, при дожде это выглядело бы немного не так. И я хотел бы знать, как еще можно объяснить ее приход в три часа на место, до которого всего пять минут ходьбы.

— Да, это, конечно, потребует некоторого объяснения.

— Дворецкий вспомнил, что она вернулась в четыре. В пять Генри объяснил механизм действия кольта собравшимся у него людям, подчеркнув и проиллюстрировав действие предохранителя. Мисс П. сказала ректору, что хочет увидеться с ним вечером. Наверняка она собиралась представить ему искаженную и пропитанную ядом версию о встрече между Генри и Диной. Она собиралась прийти к ректору после заседания кружка книголюбов. Это должно было случиться часов в десять. Теперь, вскоре после десяти, мисс К. сама падает в объятия ректора в его кабинете.

— О господи!

— Да. Я надеюсь, что ради него мы не будем разглашать это, но, признаюсь, это довольно слабая надежда.

Шторы не были задернуты, и кто угодно, оказавшийся на тропинке, ведущей к ратуше, мог все увидеть. Примерно в четверть одиннадцатого мисс Дина слышала, как калитка в рощице издала свой обычный пронзительный скрип. Она подумала, что кто-то вышел через нее, и решила, что это была мисс К. Мы утверждаем, что это была мисс Прентайс, идущая на встречу с ректором. Мы утверждаем, что она стояла у калитки, ошарашенная сценой, которую увидела в окне кабинета ректора. Но она буквально интерпретировала то, что увидела, и пала жертвой ярости, которая охватывает женщину, чье стареющее сердце устремлено к мужчине и чьи нервы, желания и мысли сконцентрированы на достижении своей цели. Мы думаем, что она развернулась, прошла по ступенькам и вернулась на Топ-лейн. Чтобы подкрепить эту теорию, мы имеем два неясных отпечатка каблуков, заявление, что никто больше не пользовался этой калиткой в тот вечер, и тот факт, что мисс П. позвонила вскоре после этого из ратуши.

— Как, черт побери, вы выяснили это?

— Телефонный оператор готов подтвердить под присягой, что никто не звонил в дом ректора. Но мисс П. позвонила, и старая горничная позвала Дину Коупленд, которая подошла к телефону. Она, очевидно, не обратила внимания, что это был звонок от отводной трубки. Мисс П. сказала, что звонит из Пен-Куко. Мисс П. подтвердила, что она звонила. Телефонный звонок из ратуши в дом ректора не регистрируется на телефонной станции. Миссис Росс видела свет в ратуше, в комнате с телефоном, именно в этот момент. Это единственное объяснение. Мисс П. не знала, что в этот вечер телефон в Пен-Куко не работал, и решила, что была неуязвима, устроив себе ложное алиби. Возможно, в этот вечер она взяла водяной пистолет и унесла с собой, чтобы проверить, совпадает ли его длина с длиной кольта. Он оказался на одиннадцатую часть дюйма короче, что означало: дуло будет входить в дыру и не будет выглядывать из нее. Теперь мы подошли к субботе после полудня. Она сказала мне, что была в своей комнате. Миссис Росс узнала ее через окно ратуши, и у нас есть кусочки резины для доказательства того, что это она манипулировала ящиком. Она заглянула в окно, чтобы посмотреть, свободен ли путь. Я думаю, что Темплетт в это время обнимал свою возлюбленную, которая заметила наблюдателя поверх его плеча. Мисс П. скрылась, оставив ящик на месте. Когда они ушли, она пробралась в ратушу и установила кольт. За двадцать шесть часов она перенесла четыре эмоциональных шока. Ректор отчитал ее. Она увидела Генри в момент, когда он пылко выражал свою любовь к Дине. Она увидела Идрис Кампанула, с виду победоносно счастливую, в объятиях ректора и подсмотрела за Темплеттом и миссис Росс в минуту, как я могу себе представить, гораздо более страстной сцены. И хотя я не считаю ее умалишенной в прямом смысле этого слова, я считаю, что эти впечатления привели ее в состояние яростного экстаза. Так как она сама была безумно и непреодолимо влюблена в ректора, объектом ее ненависти стала Идрис Кампанула. Именно Идрис лишила ее надежд. Так случилось, что именно Идрис завещала ей часть своего состояния. Джорджи Биггинс показал ей путь. Никакого значения здесь не имеет то, что она заслужила медаль в искусстве завязывать бантики и учила этому мастерству девочек как наставница молодежи. В половине пятого она уже вернулась в Пен-Куко и вовремя разбудила эсквайра к чаю. Это звучит как догадка, но напальчник доказывает, что она солгала один раз, телефон доказывает, что она солгала дважды, и отпечатки пальцев внутри чайника доказывают, что она солгала трижды.

— В чайнике?

— Я объясню через минуту.

Они достигли вершины холма, и за пеленой дождя неясно замерцали огни города.

— Обвинение в основном будет опираться на этот последний пункт. Единственный момент, когда на сцене никого не было, после того как актеры собрались вечером, — когда они столпились вокруг телефона, пытаясь дозвониться до миссис Росс и доктора Темплетта. Только мисс Прентайс среди них не было. Она появилась на минуту, увидела эсквайра в кальсонах, стремительно бросилась на сцену и проделала свой трюк с предохранителем. Наше доказательство действительно опирается на это. Мы можем проверять и перепроверять действия каждого из них с половины седьмого и дальше. Ректор сидел на сцене и может поклясться, что никто не прикасался к роялю с этой стороны. Глэдис Райт и ее помощники были в зале и могут поклясться, что и с этой стороны никто не дотрагивался до рояля. Единственный шанс снять кольт с предохранителя — когда все были около телефона, а мисс П. там не было. Она единственный человек, кто мог сделать это!

— О боже! — сказал Найджел. — Какое она, должно быть, хладнокровное создание! Какие нервы!

— У нее в душе произошел надлом после убийства, — сказал Аллейн. — Я думаю, она обнаружила, что была не такой твердой, как ожидала, поэтому позволила своей истерии развиться до некоего подобия безумия. Ее нервы не выдержали шока от смерти ее дорогой подруги. Теперь она изо всех сил будет изображать из себя сумасшедшую. Интересно, когда она впервые начала бояться меня? Когда я положил ее напальчник к себе в карман или при первом упоминании о луке?

— Лук! — прокричал Найджел. — Когда же, черт побери, в игру вступает лук?

— Джорджи Биггинс положил лук в чайник. Мы нашли его в картонной коробке в углу комнаты отдыха. На нем была розоватая пудра. На столе в уборной мисс П. была розоватая пудра. От нее пахло луком. Все уборные были заперты, когда Джорджи Биггинс был в ратуше, поэтому он не опускал лук в пудру мисс П. По моей теории, мисс П. нашла лук в чайнике, который ей нужно было использовать, отнесла его в свою уборную и положила на стол, прямо на рассыпанную пудру. На внутренней стороне чайника есть ее отпечатки, а на внешней — отпечатки Джорджи.

— Но что она хотела сделать с луком? Она же не собиралась готовить тушеное мясо по-ирландски?

— Разве вы не слышали, что она славилась тем, что никогда не плакала, до субботнего вечера, когда потоки слез были вызваны всего лишь болью и разочарованием из-за того, что она не могла играть на рояле. Она хорошенько понюхала лук, открыла дверь своей комнаты, стала качаться вперед-назад, стонать и рыдать — до тех пор, пока доктор Темплетт не услышал ее и не повел себя точно так, как она рассчитывала. Позднее она зашвырнула лук в хлам, скопившийся в комнате отдыха. Ей следовало вернуть его обратно в чайник.

— Я сомневаюсь в отношении лука.

— Сомнения в сторону, дружище. Если бы это было не так, почему бы ей не признаться в том, что она видела луковицу? Там ее пудра и ее отпечатки пальцев. Больше никто не извлекал луковицу из чайника. Но это не имеет значения. Это только еще одна подкрепляющая деталь.

— Все это немного походит на дурной детектив.

— Это отвратительная история. Я ненавижу это дело. Она ужасная женщина, ни одной благородной мысли нет в ее голове. Но не в этом дело. Если бы Джорджи Биггинс не установил свою ловушку, она бы до конца своих дней прожила, обожая ректора, ненавидя мисс К., плетя интриги, царапаясь. Все будут говорить всякий вздор о психиатрии. Этот старый, безрассудный Джернигэм, который на самом деле очень милый старик, и его сын, который вовсе не глуп и не безрассуден, познают муки ада. Ректор будет обвинять сам себя. Но, видит бог, здесь нет его вины. Темплетт будет на волоске от профессионального позора, но он вылечится от миссис Росс.

— А что миссис Росс?

— В крайнем случае, она запишет себе поражение в долине Пен-Куко. Теперь нет надежды шантажировать старого Джернигэма чем бы то ни было. Мы поймаем Розен рано или поздно, с Божьей помощью, и это будет для нас не самая приятная работенка. Она скорее увидела бы Темплетта на скамье подсудимых, чем пожертвовала бы своей ресничкой для его оправдания, но, однако, я думаю, Темплетт все еще очень ее привлекает. Как только она узнала, что мы считаем его невиновным, она стала делать все, чтобы его вернуть. Вот так.

Найджел остановился около полицейского участка.

— Могу я войти вместе с вами? — спросил он.

— Конечно, если хотите.

В дверях Аллейна встретил Фокс.

— Ее заперли, — сказал Фокс. — С большим шумом. Доктор пошел за смирительной рубашкой. Здесь письмо для вас, господин Аллейн. Оно пришло сегодня днем.

Аллейн взглянул на конверт и быстро взял его из рук Фокса. Четкий мелкий почерк женщины, которую он любил, вытеснил из его сознания все остальное.

— Это от Трой, — сказал он.

Прежде чем войти в освещенное здание, он взглянул на Найджела.

— Если бы можно было послать каждую большую страсть в лабораторию, как вы думаете, не оказалось бы в каждой результирующей формуле что-то от идиллии юных Дины и Генри, от слепого увлечения Темплетта, от безумия мисс П. и даже от безрассудства старого Джернигэма?

— Кто знает? — произнес Найджел.

— Во всяком случае, не я, — заметил Аллейн.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Увертюра к смерти»
Одно из самых интересных произведений писательницы, позволившее авторитетной «Таймз Литерари Сапплмент» объявить ее «в первом ряду писателей детективного жанра».

Нужно заметить, что конец 1930-х ознаменовался пиком писательской деятельности Марш, а «Увертюра к смерти» стала первой книгой в списке ее лучших произведений. Через пару лет роман попадает в список лучших произведений детективного жанра, составленный автором одной из первых серьезных литературоведческих работ о детективах — Хауардом Хэйкрафтом. Намного позже его авторитетное мнение — в своем списке 100 лучших детективных романов — подтвердит еще один влиятельный критик, Джулиан Симонз.

«Увертюра к смерти» сразу же был принят очень благосклонно, но как и вокруг многих других детективных произведений этого периода (стоит только вспомнить «Убийство Роджера Экройда») вокруг «Увертюры к смерти» была развернута острая полемика. Эдмунд Уилсон, один из ярчайших эссеистов и критиков Америки, обвинил книгу в «нелепом сюжете, погруженном в диалоги и непонятной деятельности кучки надуманных обитателей английской деревни, которые получились даже скучнее, чем герои „Девяти колоколах“ Сэйерс».

Сейчас-то понятно, что сравнение текстов Марш и Сэйерс (которая, в отличие от мисс Марш, потеряла большую часть былой популярности), абсолютно не оправдано…

Частично такой прилив популярности объясняется обновлением авторского стиля. Хотя считается, что творчество мисс Марш довольно ровно на протяжении всего творчества, это не совсем так. Во-первых, ее ирония, время от времени обостряющаяся до колкости (что заметно даже в предшествующем «Белом галстуке»), внезапно смягчилась до очень обаятельного чисто британского юмора. Атмосфера ее повествования начала напоминать женскую бытописательскую прозу XIX столетия. Словно чувствуя это, Найо Марш стала большее значение уделять обрисовке персонажей и выписыванию бытовых сцен. К примеру, 5-я глава «Увертюры» почти полностью посвящена описанию любовных перипетий, что еще недавно считалось не совсем правильным для детектива. Теперь убийство, а за ним и появление главного героя, инспектора Аллена, происходят значительно позже. Соответственно уменьшиласьдовольно моторная часть, посвященная расследованию, — за счет живого экскурса в предысторию. Эта тенденция стала ведущей в детективном романе тех лет и приблизила детектив к высокой литературе.

Выигрышным является и более подробное и колоритное описание сцены убийства. Этот элемент к тому времени игнорировался, авторы часто ограничивались простым упоминанием убийства, что ослабляло эмоциональное воздействие. Человек с театральным мышлением, мисс Марш, всегда эффектно пользовалась этим приемом.

Таким образом «Увертюру к смерти» можно считать классическим образчиком детективного романа Золотого века — и, кстати, желающие могут найти в нем довольно много сходства с произведениями дамы Агаты Кристи, чьим книгам суждено теперь постоянно выдерживать сравнения с творениями талантливой новозеландки.

Вышел в Англии в 1939 году.

Перевод выполнен Л. Дворжецкой, и заново отредактирован специально для данного издания.

Примечания

1

Кофетуй — в английском фольклоре — африканский царь. Был женоненавистником, но однажды влюбился в нищенку и женился на ней.

(обратно)

2

Здесь говорят по-французски (фр.).

(обратно)

3

Основное блюдо (фр.).

(обратно)

4

До свидания (фр.).

(обратно)

5

Soft pedal — левая педаль (англ.).

(обратно)

6

Робинсон, Хит — английский карикатурист.

(обратно)

7

Nil nisi bene — ничего, кроме хорошего (лат.).

(обратно)

8

Дюрер, Альбрехт — немецкий живописец и график Возрождения. Мастер портрета, гравюр на библейские сюжеты.

(обратно)

9

Галстук-самовяз завязывается свободным узлом с двумя длинными концами.

(обратно)

10

Пу-Ба, в опере У. Гилберта и А. Салливана «Микадо» (1885) — чиновник, занимающий множество постов одновременно.

(обратно)

11

Не так уж глупо (фр.).

(обратно)

12

Англокатолицизм — течение в англиканской церкви, возникшее в 30–40-х годах XIX века.

(обратно)

13

Навык, умение (фр).

(обратно)

14

Популярный железнодорожный справочник, издававшийся в Англии с 1839 по 1961 год, назван по имени его создателя Жоржа Брэдшо (1801–1853).

(обратно)

15

Шанель номер пять (фр.).

(обратно)

16

Ирвинг, Генри (1838–1905) — знаменитый английский актер и режиссер.

(обратно)

Оглавление

  • ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
  • Глава 1 Собрание в Пен-Куко
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 2 Шесть ролей и семеро исполнителей
  •   1
  •   2
  • Глава 3 Они выбирают пьесу
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 4 О музыке
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 5 На холмах за Клаудифолдом
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 6 Репетиция
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 7 Виньетки
  •   1
  •   2
  •   4
  • Глава 8 Катастрофа
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 9 Отдел криминальной полиции
  •   1
  •   2
  • Глава 10 Что рассказал Темплетт
  • Глава 11 Что рассказал Роупер
  •   1
  •   2
  • Глава 12 Еще виньетки
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  • Глава 13 В субботу утром
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 14 Что рассказали Джернигэмы
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 15 Аллейн идет в церковь
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 16 Инцидент на Топ-лейн
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 17 Исповедь священника
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 18 Загадочная леди
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 19 Заявление доктора Темплетта
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 20 Что рассказала мисс Райт
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 21 Что рассказал господин Саул Трантер
  •   1
  •   2
  •   3
  • Глава 22 Письмо к Трой
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 23 Испуганная леди
  • Глава 24 Странности мисс П
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • Глава 25 Финальные виньетки
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  • Глава 26 Мисс Прентайс чувствует сквозняк
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Глава 27 Окончание дела
  •   1
  •   2
  • БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
  • *** Примечания ***