Штамм «Ратоньера» [Кларинда Течение западных ветров] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Течение западных ветров (Кларинда) Штамм «Ратоньера»

Посвящение: Огромная благодарность Ископаемой рыбе, без которой не было бы автомобильно-мотоциклетных глав! И за моральную поддержку.

Начало конца

Жить в трехстах километрах от города белых ночей и ни разу эти самые ночи не видеть — обидно. Хотя судьба у Анжелы поводы для обиды давала постоянно. Начать можно прямо с имени — нелепое, вычурное, старомодное, будто из шестидесятых прошлого века. Его можно было бы заменить, возражала Анжела сама себе, если бы у нее была сила воли, пошла бы в паспортный стол и подала заявление, вопрос был бы давно решен. Но не подала, и дуться можно только на себя, а не на маму, придумавшую такое имя.

На маму Анжела обижалась часто. Строго говоря, в своей неудавшейся жизни — почти к тридцати годам у нее не было ни семьи, ни приличной работы — она обвиняла именно мать, и во многом справедливо. Матери было спокойнее, когда Анжела сидела дома на диване. Мать раздражалась, когда дочь ходила на свидания или на собеседования, она тогда бродила вокруг и отпускала ехидные замечания:

— Тебя только позвали, а ты уже бежишь на цырлах, никому ты не нужна, вон, вечером зовет, чтобы тебя никто в темноте не видел. На какое собеседование, никуда тебя не возьмут, а возьмут — не справишься, работу потеряешь, на что будем жить? Цены растут, я получаю копейки, у всех дочери нормальные, а у меня…

Анжела давно поняла, что она ненормальная — ленивая, бестолковая, безынициативная, робкая, чтобы не сказать трусливая, да мало ли… Она это знала давно, и все же тридцать лет — некая веха в жизни, после которой хочется сесть, осмотреться, подвести итог своим достижениям в жизни и продемонстрировать их другим… у женщин еще и биологические часики тикают. Тикают, черт бы их взял. Ни мужа, ни детей, ни карьеры… ладно, карьера — это что-то непредставимое в их захолустье, а в большом городе она бы не справилась, мать права. Но вот семья, но вот ребенок — маленькое существо, которому она была бы нужна. Она ведь никому не нужна, по большому гамбургскому счету. Как представишь себе все эти одинокие серые бессмысленные годы…

Раньше Анжела иногда мечтала, что накопит приличную сумму и станет матерью-одиночкой. Вот накопит, родит, первые несколько лет будет жить на сэкономленное, а там уже и работа (господи, как она надоела, эта работа), и детсад, и все как у всех. Кроме мужа, но полная семья — это скорее исключение из правил. В моменты, когда она об этом мечтала, накатывала приятная жалость к себе, от которой горло сжималось. Потом Анжела спускалась из розовых облаков на грешную землю — при ее зарплате на несколько лет жизни с ребенком она не накопит никогда, да и кандидата в биологические отцы среди знакомых не наблюдалось, последний парень бросил ее год назад, и она несколько месяцев выходила из депрессии. Попытки найти свою половинку в сети тоже заканчивались ничем, на сайтах знакомств ей попадались только неадекваты (может, ей просто там не везло, как вообще в жизни?), на форумах по интересам были, конечно, интересные собеседники, но это все было не то, славные ребята, но люди в основном семейные или живущие далеко. Да и какие отношения могут быть с людьми, которых знаешь по сообщениям и по нику. Хотя этого иногда хватает, чтобы человека возненавидеть.

Дело шло к вечеру, воскресенье неумолимо заканчивалось. Анжела посмотрела на телефон — пора идти домой. Она, в принципе, могла и вообще не выходить, но просто привыкла уже гулять, делая при этом занятой вид.

— Христос воскресе! — раздался сзади веселый голос. Подошла Катька, лучшая подруга и бывшая одноклассница, бойкая, красивая, бесшабашная. Одной рукой Катька подносила к уху телефон, другой катила коляску с Максим Максимычем — обстоятельным и серьезным молодым человеком полутора лет от роду.

Катька, как и Анжела, долго была неустроенной в жизни, и работа не ахти, и в семье черт знает что. У Анжелы хоть мать не пила, как у Катьки, но Катька, яркая и общительная, могла позволить себе перебирать кавалерами, и в итоге остановилась на своем Максе, тоже шумном и бесшабашном. Супруги то громко выясняли отношения, то жили душа в душу, но, в общем-то, Анжеле не должно было быть до этого дела… ведь у каждого своя жизнь, верно?

— Христос воскресе, — повторила Катька громче.

— А-а, воистину, — буркнула Анжела. Ее вера постоянно трассировала от повышенной религиозности до усталого отрицания и сейчас переживала последнюю фазу.

— Максик, не жуй шарф… Ты как? — последняя фраза была обращена уже к Анжеле.

— Лучше всех.

— Мы в соборе были, там хорошо, народу не так много, — Катька тыкала пальцем в телефон. У нее был смартфон или айфон (что точно, Анжела не разбиралась), стоивший уйму денег и купленный в кредит. — Сейчас фотки покажу. Ой, Багира написала, помнишь Багиру?

Конечно, Анжела помнила Багиру, в миру Ольгу — подруга по форуму, которая почти совсем исчезла из виду после того, как вышла замуж. Багира ныне пропадала на сайтах планировщиц, в последнее время рассчитывала сделать ЭКО и общих тем с ней у Анжелы не находилось.

— Она в Минск поехала на подсадку, — сообщила Катька, не отрываясь от экрана, — дешевле, чем в Москве. Говорит, в Беларуси тепловизоров понаставили на границе, какого-то нового гриппа опасаются…

Анжела кивнула, мартовская эпидемия была свежа в ее памяти. Как обычно, в интернете и просто сарафанное радио отчаянно пугало птичьим, свиным, кошачьим и неизвестно какими еще разновидностями оной болезни, но ее с ног свалил обычный старый добрый вирус с головной болью, температурой и ломотой в костях, изматывающий и мерзкий. Она даже больничный брала, хотя на работе после такого обычно смотрели косо. Но в марте переболели практически все, хотя кто-то мужественно перенес грипп на ногах.

— Никогда такого не было, стопроцентная заболеваемость, — приговаривала пожилая терапевт в поликлинике, закрывая Анжелин больничный. Она, конечно, имела большой опыт, но скорее всего преувеличивала, — не могут же в самом деле заразиться абсолютно все, у кого-то да окажется иммунитет.

— А ты когда? — до Анжелы не сразу дошло, что Катька обращается к ней, но вопрос она поняла и привычно быстро ответила:

— А я никогда.

— Да брось ты, еще вся жизнь впереди, — Анжела никогда не могла понять, была ли Катька просто бестактной или осознанно наступала на больную мозоль. — Давай, рожай, будем вместе гулять, пока Максим Максимыч совсем не вырос. Ты что, маленький? — ребенок уже пару минут тщетно пытался вылезти из коляски, при этом не хныкал и не орал, а просто морщил лобик и теребил ремень. С точки зрения Анжелы, Максимка был золотым ребенком, Катька же была в этом не столь уверена.

— Ты повозись с ним двадцать четыре часа в сутки, да накорми его, да уложи, когда он не хочет, да одень, когда он извивается как удав — тогда я посмотрю, как ты взвоешь! — приговаривала она в таких случаях.

— Ну ладно, погуляй, пока папа не подойдет, — Катька вытащила Максимку из коляски и поставила около скамейки. — Что ты? Планшет тебе дать?

Максимка пока что был полностью доволен предоставленной ему свободой, присев на корточки на толстых коротких ножках, он сосредоточенно разглядывал что-то на земле, а потом с восторгом воскликнул:

— И! — и занес лопатку, чтобы хлопнуть это «и».

— Что там, маленький? — Анжела тоже склонилась над землей. — Это муравьи, тепло, конец апреля, они и вылезли. Не надо их обижать.

— Оставь, — махнула рукой Катька, — а то начнет орать, потом его не успокоишь. Меня недавно встретила моя гинеколог из консультации — приходи за вторым, Катерина. А то целый месяц ни одной новой беременной.

— Может, такая гинеколог? Может, к ней не хотят ходить? — Анжела осторожно отвела лопатку, которой Максимка хотел пристукнуть пару муравьев. Крошечные насекомые деловито сновали, не подозревая о всемогущих гигантах над головами, которые могли казнить и миловать их по своему капризу.

— Нет, во всей консультации ни одной за весь месяц… Так, а вот и Макс.

Макс-старший вышел из припарковавшегося неподалеку автомобиля. Машина тоже была куплена в кредит, Катька частенько причитала по поводу неумеренных расходов на нее. Тем более, что своего жилья у супругов не было, Катькина мать квартиру банально пропила, Максова родительница считала себя молодой, строила личную жизнь, в которой не было места для взрослого женатого сына. На ипотеку ни Катька, ни Макс, все никак не могли решиться, хотя оба постоянно приговаривали, что надо бы. Анжела считала в такой ситуации неразумным брать машину в кредит, но свое мнение держала при себе — это ведь она была неудачницей, это у нее постоянно не было денег.

— Привет, — Макс-старший, такой же упитанный и серьезный, как его сынишка, подошел к скамейке. — Что вы тут? Секретничаете?

— Да мы расходимся уже, — сказала Анжела. — Мне домой.

— Куда ты? Рано еще, седьмой час, — удивилась Катька. — Ой, Макс, квартирная хозяйка звонила, говорила, что какой-то прогрессивный счет на этаж собираются вводить, а у нас же восьмой этаж. Плату хочет нам поднять, коза драная. Найти бы что дешевле, да съехать.

— Конечно, плату хочет, — кивнул Макс, — а про налог на этаж я всегда говорю — девочки, следите за руками! Когда всякая ерунда муссируется про налог на бездетных или безработных, значит, отвлекают. Вот вы будете обсуждать, а они в это время что-то такое примут, что вы не заметите, а потом взвоете. Или деньги вбухают куда угодно, но не в народ.

Макс считал себя докой в политике и пускался в разъяснения даже тогда, когда его об этом не просили.

— Ты посмотрел кресло для Максимки? А то опять на штраф нарвемся, — сердито сказала Катька.

— Ой, забыл. Ладно, вон «Три кита», — Макс кивнул на расположенный через дорогу торговый центр. — Можно там.

Катька умоляюще глянула на Анжелу.

— Ангел, солнце, посмотришь за Максим Максимычем? — и, получив утвердительный ответ, просияла, взяла мужа под руку и они вместе поспешили к пешеходному переходу.

Анжела беспокоилась, что Максимка заревет, но он только протянул разочарованно:

— Ма-ама…

— Маленький, мама сейчас придет, — Анжела присела рядом на корточки и взяла прутик. — А мы с тобой сейчас порисуем.

Конечно, Катька устала за полтора года и рада возможности хотя бы сходить в магазин вдвоем с мужем. Хорошо, что есть возможность ей помочь. Неужели она, Анжела, если ей все же удастся родить своего ребенка, тоже будет от него уставать?

Максимка увлеченно чирикал прутиком по земле, и Анжела вытащила из сумки звякнувший телефон. Так, очередная эсэмэска о какой-то акции, глянем-ка по быстрому интернет. Ну вот он Яндекс: «Тысячи паломников со всего мира все еще ждут схождения Благодатного огня», так, дальше…

«Хакеры вскрыли шокирующие факты о мифическом штамме «Гамельнский крысолов».

«Московскую студентку подозревают в вербовке в террористическую группировку «Саранча».

«Человека, совершившего терракт в Мельбурне, подозревают в причастности к саранчистам».

«Саранча» была новой запугивающей весь мир организацией, по сравнению с которой меркли все известные. Она появилась внезапно и начала свою деятельность под барабанный бой, совершая чудовищные по абсурдности террористические акты как в крупных городах, так и в захолустье, как в Европе, так и в странах третьего мира. Саранчисты татуировали у себя на груди знаки всех религий — на телах смертников крест соседствовал с полумесяцем, а менора пересекалась с колесом. Саранчисты не выдвигали никаких требований, просто собирали кровавую жатву, ибо ориентировались на книгу Апокалипсиса и считали, что им дана власть над людьми.

Анжела хотела пробежаться по любимым сайтам, но заметила входящее письмо. От одного взгляда на адрес она досадливо поморщилась — Семен. Все никак не угомонится, придурок. Ведь когда-то они были чуть ли не друзьями, он называл ее по нику — «Ангелочек», а теперь вот уже пять лет не общались, но Семен регулярно (хорошо, что редко), писал на ее адрес очередную порцию ругательств. То на одном форуме, то на другом, то в соцсети — теперь вот до почты добрался. Удалить или почитать его отборный мат?

Анжела письмо все-таки открыла — ну, как обычно, сука, тварь, чтоб ты сдохла со своим… Ответить ему? Если ее разозлить, она тоже классно матерится.

Вдруг среди нецензурных слов промелкнуло несколько, имеющих смысл — что? У него сын погиб? Господи…

Анжела, торопясь и не попадая пальцами в буквы, настукивала ответ:

«Семен, соболезную, я понимаю, что ничем не помочь, но…»

Максимка шлепнулся на асфальт и заорал. Анжела кинулась поднимать и утешать ребенка, мысленно упрекая себя — она считала Катьку неважной матерью и вот, пожалуйста, сама через пару минут отвлеклась на телефон. Никого нельзя осуждать, и Семена жалко — как несправедлив мир…

Грохот раздался совсем рядом, дрогнула земля, зазвенели стекла, рассыпаясь тысячью осколков. Где-то завизжали люди, где-то, словно раненое животное, взвыла автомобильная сирена. В небо из крыши торгового центра выплеснулся столб дыма. Покореженные стены разваливались, как кокон куколки гигантского насекомого. По улице с криками бежали люди, и от места взрыва, и наоборот, к центру. Рядом с Анжелой, сжимающей в объятиях кричащего навзрыд ребенка, остановился человек и снимал взрыв на камеру.

— Что, что там?

— «Скорую»! Скорее вызовите кто-нибудь!

— Господи, да там живых не осталось…

— Теракт!

— У нас же провинция, какой теракт, ну какой!

Стоя среди всего этого хаоса Анжела крепко прижимала к себе Максимку, шепча:

— Все будет хорошо, маленький, все…

Она не пыталась отойти в безопасное место, не могла думать о судьбе Катьки, о террористах, она только знала неизвестно откуда явившимся откровением — это ее, в горниле страданий и смерти обретенный ребенок, она никому и ни за что его не отдаст!

Благодатный огонь в тот день не снизошел в Иерусалим.

Закат

Анжела проверила сумку перед выходом, когда в дверь позвонили. Она заглянула в глазок и досадливо поморщилась — соседка Анна Степановна. Активистка, сплетница, пенсионерка — гремучее сочетание. К тому же Анжела знала, зачем приперлась соседка: требовать сдать деньги на новую дверь в подъезд. Можно было бы сделать вид, что никого нет дома, но соседка так просто не уйдет, и за Максом в школу уже пора, и вообще надо давать отпор, а не прятаться. Анжела ведь почти научилась показывать зубы, жизнь заставила. Она глубоко вздохнула, будто собираясь нырять, и щелкнула замком.

Предчувствия не обманули. Соседка немедленно завела:

— Анжела, а я-то тебя давно дожидаюсь! Вход в подъезд нам надо укрепить, решили же на общем собрании…

Она попыталась войти в прихожую, но Анжела решительно вытолкала Анну Степановну в общий коридор, вышла следом и заперла дверь.

— Надо — укрепляйте. В подъезде нормальная дверь, в прошлом году только ставили.

— Ты мне не груби, — соседка поджала губы, — ты прямо говори — что, отказываешься деньги сдавать?

— Нет. Я не отказываюсь. Просто у меня нет денег.

— У меня, пенсионерки, есть, а у тебя нет! Ты молодая, работаешь…

— На работе платят неаккуратно, а я одна ребенка поднимаю, — Анжела выдернула ключ из замка. — Извините, я спешу.

— Ребенок не твой! Ты на него опекунские получаешь! — Анна Степановна про всех знала все и пользовалась этими сведениями, как оружием. Но на Анжелу такие уколы давно не действовали, она с каменным лицом прошла мимо соседки к лестнице и начала спускаться вниз.

— Конечно, если вдруг подъезд взорвут или квартиры обчистят, тебе все равно! — крикнула Анна Степановна, перегнувшись через перила. — Все равно придется сдать, вот увидишь! Стыдно в такое время детьми прикрываться, Анжела, стыдно!

Вот сука, устало подумала Анжела неизвестно в какой раз. Такое время, такое время… Анне Степановне на новое время было наплевать, ее сыновья давно выросли и работали один в Москве, другой в Питере, никаких внуков от них соседка особо и не ждала, громогласно высказывая свою точку зрения во дворе:

— Женятся, да. А мне плевать, на ком, пусть хоть на козе, я все равно ее и знать не желаю. Лишь бы прописать не просила, никогда не пропишу, ни ее, ни ребенка. Ребенок неизвестно еще, чей будет, а такая вот захочет вселиться и жилье оттяпать, потом не выселишь! Ребенком будет шантажировать, так что и не нужно мне тех детей никаких, сами не заработают, нарожают и норовят жилье оттяпать. Как это — жильем поделиться? Самое главное в жизни — жилье.

Анжела подозревала, что Анна Степановна высказывала свои взгляды на весь двор в расчете ознакомить с ними окрестных молодых девушек, несомненных хищниц и охотниц до чужого жилья. На саму Анжелу соседка тоже поглядывала косо. Анжелу всегда так и подмывало сказать, что толстомордые соседские сыновья ничего, кроме отвращения, не вызывают, но на такую открытую конфронтацию трудно было решиться.

Соседка и так могла сильно испортить жизнь. Когда Максимке было года три-четыре, Анна Степановна при каждой встрече громко, не стесняясь Анжелы, интересовалась:

— А как тебе живется, мальчик? А не обижает ли тебя тетя? Тетя твой опекун, денежки на тебе зарабатывает, а твоя настоящая мама погибла!

Максимка прижимался к Анжеле и упрямо говорил:

— Неправда. Мама.

Не выжав ни слез, ни ругани, ни скандалов, соседка постепенно отстала. Не то чтобы она ненавидела конкретно Анжелу, она просто считала окружающих ленивыми беспринципными халявщиками, норовящими урвать чужой кусок, и страшно огорчалась, если это оказывалось не так.

Анжеле до сих пор жутко было вспоминать, сколько нервов ей стоило установление опекунства, бесчисленные справки, чиновничьи кабинеты. В ее пользу сыграло то, что ее собственная мать неожиданно поддержала ее в решении забрать Максимку, и что мамаши Макса и Катьки вовсе не горели желанием заботиться о внуке.

Подписывая окончательный акт, дама из органов опеки, сказала:

— Вам повезло, проскочили.

Что именно Анжела проскочила, она поняла довольно скоро. Новая эпоха имела один плюс — детей-сирот усыновляли или брали в приемные семьи так активно, что детские дома практически опустели. Люди, лишенные возможности родить своего ребенка, готовы были заботиться о чужих, пока те еще оставались… как скоропортящийся товар. Дети-то взрослели. И новых не предвиделось из-за врага, одержавшего победу без единого выстрела и уложившего человечество на обе лопатки.

У врага было имя, красивое имя, напоминающее о танцах, сверкающих улыбках, ярком латинском солнце. Оно выговаривалось легко и певуче, только на третьем слоге язык прищелкивал, как кастаньеты — ра-тонь-е-ра. Ратоньера. Крыса — рат, ратоньеро-кабальеро — крысолов. Как тот хромоногий демон, что явился в город Гамельн, избавил его от крыс и утопил детей, штамм «Ратоньера» обрек на смерть от старости весь мир, лишив людей потомства.

Новый вирус не особо стремился раскрывать свои секреты. Его выделили, его всесторонне изучили, опробовать его действие, правда, было уже не на ком. Ратоньера обладала необычайно высокой вирулентностью — в считанные недели ею переболело все человечество. В остальном же это был обычный вирус гриппа. Как и почему он навсегда отключал репродуктивную систему, установить не удалось. Просто ни единой беременности в мире вот уже восемь лет не наступало, ни обычным путем, ни искусственным. Вспомнили о замороженном биоматериале в ЭКО-центрах, но оплодотворенные яйцеклетки, подсаженные суррогатным матерям, не приживались. Ни одна. Пытались создать для них инкубатор, и все параметры в нем поддерживались, как положено, но крошечные крупинки, заключавшие в себе последнюю надежду человечества, не развивались и там.

Так и не определили, откуда взялась ратоньера, лишь приблизительно можно было сказать, что вирус-мутант появился где-то в районе Черноморского побережья, потому что эпидемия началась оттуда. Вирус молниеносно расплескался волнами по Европе, перепрыгнул через Урал, в считанные недели распространился по всей Азии, вместе с пассажирами авиарейсов перелетел в Северную и Южную Америки, перебрался в Африку и Австралию. Безжалостней испанки, неотвратимей чумы, вирус поразил даже вернувшихся с антарктических станций полярников и спустившихся с орбиты космонавтов — попытки изолировать их ни к чему не привели, все переболели гриппом и получили абсолютное мужское бесплодие.

Виновных в появлении вируса не было, хотя по старой человеческой привычке их начали искать. Из-за места возникновения вируса на Россию наложили очередные санкции, преимущественно в сфере медицинского сотрудничества — это было бы очень чувствительно, если бы лекарство от ратоньеры было найдено на Западе, но лекарства не существовало. Разумеется, это вызвало склоку на дипломатическом уровне, в итоге которой знаменитая фраза «дебил, бл…» была произнесена рекордное количество раз со всех сторон в разных вариациях. В сети появилось огромное количество демотиваторов, иногда смешных, иногда не очень, создатели мультфильмов о Кантриболз выпустили порядка тысячи новых серий, британские ученые сделали несколько открытий, подробно освещенных желтой прессой — и вот, когда вся эта мышиная возня сошла на нет, за деревьями начал вырисовываться лес. Человечество осознало, что столкнулось с главной проблемой за все время своего существования.

На ее решение были брошены все высвободившиеся ресурсы. Расходы на здравоохранение несколько сократились — новых беременных не было, через девять месяцев закрылись роддома, вскоре должны были сократиться траты на дошкольное образование. Но увы, никакие исследования не помогали вернуть фертильность. Была надежда, что дети, перенесшие заболевание до наступления половой зрелости, смогут избежать последствий в виде бесплодия, но они не оправдались. Становились взрослыми те, кому в год ратоньеры исполнилось десять, девять, восемь лет, но ни одной беременности не наблюдалось. Родители давно перестали подсовывать презервативы выросшим сыновьям и угрожать дочерям: «Вот посмей принести в подоле!» Периодически находились женщины, объявлявшие себя беременными, но все они оказывались либо шарлатанками, либо истеричками.

Ученые со страниц солидных журналов напоминали, что около ста тысяч лет назад мир уже пережил вымирание, когда из всей популяции людей осталась всего тысяча человек. Следовательно, рано или поздно должны найтись люди, обладающие устойчивостью к ратоньере, необходимо только подождать. Особые надежды возлагались на детей, которые в год эпидемии находились в материнской утробе. Сейчас этим детям было семь-восемь лет, и человечеству еще оставалось столько же до выхода из тупика или последней лопаты земли на свою могилу.

К религии в это страшное время обращались девяносто пять процентов человечества, остальные глушили ужас алкоголем. Резко выросло число самоубийств, потом оно немного снизилось, но к обычному не вернулось. Наступил настоящий рай для террористических организаций — особенно неистовствовала «Саранча», но и прочие не отставали, с какой-то необъяснимой ненавистью преследуя религиозные объекты. Лишилась обеих рук статуя Христа в Рио-де-Жанейро, прямо во время богослужения обрушилась кровля Нотр-Дама, взлетела на воздух прекрасная пагода в Северном храме. Различные секты появлялись и росли, как грибы, успокоения не давала ни одна.

Люди шарахались в своих эмоциях от надежды к отчаянию, в изменившемся мире находились примеры как величайшей подлости, так и героической жертвенности. Какие-то государственные границы стерлись, кто-то, наоборот, укреплял свои. Германия вдруг вспомнила свое милитаристское прошлое и ввела у себя строжайшую военную диктатуру — зато в ней практически не случалось терактов. Белорусы в интернете страдали и жаловались на сурового Батьку, но страну покидать не хотели. Северная Корея окончательно превратилась в замкнутый мир, тем не менее «Саранча» ухитрилась устроить взрыв на главной площади Пхеньяна. Маленькая страна заявила протест южной соседке, в конфликт втянулись другие страны, началось демонстративное бряцанье ядерным оружием — и мир лишь с большим трудом откатился на прежние позиции, от мгновенной огненной смерти к медленному умиранию от старости.

В России государственные службы не справлялись с выросшей преступностью, люди объединялись для патрулирования своих домов сами. Не все соседи были такими, как Анна Степановна. Например, со старичком с лестничной клетки Анжеле определенно повезло. Познакомились они на похоронах ее матери, та умерла в прошлом году, внезапно — пришла с работы, села на диван и уже не встала. Приехавший на вызов врач лишь плечами пожал. Инфаркт, их столько сейчас.

Дед Леонид из соседней квартиры, как выяснилось, знал мать, и даже когда-то вместе с ней работал. Он предложил Анжеле иногда оставлять у него Максимку. Старик был одинок, прежде с ним жили сын и сноха, но в год ратоньеры они развелись, сноха уехала, а сын пустился во все тяжкие, объявив, что мир гибнет и нужно теперь брать от жизни лучшее.

Дед Леонид старался никого не напрягать, отказываясь от помощи, но Анжела видела, что ему все тяжелее выходить из дома, и сама вызывалась сходить за покупками. Одним из немногих развлечений оставался просмотр телевизора, старик смотрел только новости, комментировал их редко, но метко.

— Я знаешь, чего хочу, Анжела, — говорил он. — Чтобы нашли, конечно, лекарство от этой напасти, но попозже. Чтобы научились детей ценить. А то что это — на войну даже сейчас деньги есть. Да и сами мамаши, трехлетке в руки этот свой планшет, а сама с пивом языком трещать.

— Сейчас давно трехлеток нет, — вздыхала Анжела.

— Раньше были. Что имеем, не храним. Бежали мы со всех ног, вот и остановили нас лбом об бетонную стену. Видишь, скоро шестьдесят лет, как американцы на Луну высадились. У нас тут все здания рассыплются в пыль, а там и через миллион лет останется след вездехода…

— Что, правда? — Максимка испуганно расширил глаза. Дед сразу взял другой тон:

— Ну что ты, это я так, не слушай старого дурака. Вам что в школе говорят?

— Что скоро ученые узнают, почему дети не рождаются, и всех вылечат, надо только учиться хорошо, — с готовностью ответил Максимка.

— Во-от! — закивал дед Леонид. — Учиться и дела добрые делать… ну, там последнее желание чье-то выполнить… — он уже явно думал о своем. Брошенный отец страстно мечтал в последний раз увидеть сына.

— Как Элли, что ли? — несколько снисходительно уточнил Максимка. «Волшебник изумрудного города» был его любимой книгой еще пару лет назад, сейчас мальчик всячески подчеркивал, что вырос из таких детских книжек.

— Ну да… заветных три желания.

Анжела свернула к школе. Она шла долгой дорогой, не напрямик, через пустырь — в прошлом месяце там обнаружили повесившегося. На той неделе у соседнего подъезда стояла скорая — там отравилась пожилая женщина, воспитатель детского сада. Анжела ее никогда даже не видела, а вот теперь нервы шалят. Говорят, смерть приходит трижды.

У школы она остановилась, не заходя внутрь. В прошлый раз ей пришлось застать не самую приятную картину — молодая учительница, всхлипывая, снимала со стенда объявление о наборе первоклассников. Объявление провисело ненужным, нынешний последний звонок для первоклассников был последним во всех смыслах.

Настроение улучшилось при одном взгляде на сбежавшего с крыльца Максимку. Он был радостным, светлым ребенком, практически не доставлял хлопот с учебой, сам читал книги запоем, ходил во все кружки, куда приемная мать его записала — правда, не скрывал, что сердце его отдано технике.

— В понедельник классный час и все, — сообщил Максимка, вертя головой. — Ой, Лизу уводят… я думал, еще здесь на площадке поиграть…

— Не огорчайся, видно, ее родители спешат, а время сейчас такое, детей одних на улице не оставляют.

Максимка повиновался, хоть и не без сожаления. За поворотом собралась небольшая толпа, люди указывали вверх. Сигналя, подъехала пожарная машина. На карнизе дома напротив на высоте шестого этажа прижалась к стенке человеческая фигура — растрепанные волосы и бесформенный балахон позволял догадаться, что это женщина.

— Не делайте глупостей, оставайтесь на месте, — воззвал трубный глас из рупора. — Сейчас вам окажут помощь…

Женщина, не слушая, вскинула руки над головой и сделала шаг в пропасть. Анжела прижала к себе голову ребенка:

— Не смотри туда, сынок… Не смотри!

…Вот она, третья смерть, думала она, когда раздался удар оземь и рядом заголосили люди. Сколько сейчас суицидников, боже, как это страшно — лететь с высоты, никогда она сама этого не сделает.

Численность населения земного шара на десятый год ратоньеры составляла шесть миллиардов человек.

Сумерки. Начало

Максим сидел на перроне, поглядывая то на небо, то на здание вокзала, то на телефон. До прихода поезда время еще оставалось, немного, но достаточно, чтобы начинать нервничать. Конечно, у них провинция, но «Саранче»-то пофиг. Тем более, рейсы из Москвы взрывают частенько. Лиза именно из Москвы возвращается.

Максим вытащил телефон, разыскал в списке контактов знакомую фотку и еще раз обернулся на привокзальную площадь. Встречающие-провожающие, отъезжающие с багажом и без, черные фигуры охранников. Сканеры, перила, турникеты. Все равно, если террорист захочет, он пройдет.

Телефон выдал гудков десять, не меньше, Максим уже начал беспокоиться, но тут раздался знакомый звонкий голос Лизы:

— Привет! Я подъезжаю, уже даже Никитовку в окно видно, ты где?

— На вокзале, жду.

— Мои тоже ждут, они на машине, давай с нами?

— Нет-нет, я так. Просто хочу убедиться, что ты доехала.

Семья Лизы была обеспеченной по прежним меркам, и оставалась такой. Все же существовавшие тысячу лет основы пока еще скрепляли цивилизацию, человечество не сползло окончательно в безумие и мародерство. Работали предприятия, коммунальные и административные службы — с перебоями, но работали, действовал общественный транспорт, выплачивались зарплаты и пособия. Мир напоминал часы, завод которых вот-вот остановится, и все же стрелки тикали.

Не случись ратоньеры, Максима с Лизой давно бы развела судьба. Она бы училась где-то за границей, родители и сейчас не теряли надежды отправить дочь в Германию, где жизнь была наиболее безопасной. Но увы, Берлин полностью закрыл государственные границы, в том числе и для беженцев из арабских стран, которых все еще было немало. Журнал «Шарли Эбдо» опубликовал собственную же карикатуру двадцатипятилетней давности с утонувшим ребенком и разместил рядом новую, с утонувшим стариком, сопроводив ее подписью, что все, дескать, течет и меняется. Над карикатурой не смеялись, вообще все улыбки последнее время тускнели рядом с оскалом черепа ратоньеры.

Это был странный мир, мир без детей и подростков. Мир без школ и роддомов, детских садов и площадок, мир без будущего и стимула жить дальше. Последним детям ратоньеры исполнилось шестнадцать-семнадцать лет, это были красивые юноши и девушки, многие из них вели уже вполне взрослую жизнь, но их красота тоже оказалась бесплодной, как пустоцвет.

Человечество окончательно потеряло надежду. Снова, как в первый год эпидемии, выросло количество суицидов. Над планетой словно повисли горящие буквы «МЕНЕ ТЭКЕЛ ФАРЕС», начертанные красками полярных сияний, огнями реклам и вспышками пролетающих метеоритов. Правительства во всем мире призывали к спокойствию и обещали огромные суммы на научные исследования, которым люди уже не верили. Кто-то сходил с ума, кто-то отказывался признавать очевидное. В детских колясках катали собак и кошек, на улице можно было встретить пожилую даму с косичками и в воздушном девичьем платьице или старика с ирокезом. Некоторые детские площадки раскатали бульдозерами, словно в ярости пытаясь уничтожить даже память о прежней жизни, но кто-то продолжал наводить глянец на уцелевшие карусели. Возникла новое движение антинатуралов, и означало это слово совсем не то, что можно было бы подумать. Участники организации — преимущественно молодые люди — ездили в леса, степь, к озерам, на морское побережье, где с остервенением уничтожали потомство животных. Антинатуралы не слишком скрывались от стражей порядка, будучи пойманными, они обычно громко возмущались, как можно вообще их преследовать, они всего лишь восстанавливают справедливость! Неужели прочие люди настолько трусливы, что готовы смириться со смертью своего рода, в то время, как даже мерзкие крысы, отвратительные мокрые лягушки или грязные свиньи будут существовать дальше!

Антинатуралам нечего было предъявить, кроме браконьерства, а наказание за это редко бывает достаточно суровым, зато биологи-любители тоже объединились в движение защитников природы, караулили своих оппонентов и колотили их, порой до смерти.

Самой востребованной стала профессия психолога, даже теперь некоторые ухитрялись делать бешеные деньги, штампуя фальшивые свидетельства и дипломы или принимая пациентов. Круглые сутки были открыты увеселительные заведения, выпивка лилась рекой — кто-то подсчитал, что, активно пьянствуя, человечество подчистит свои запасы спиртного за несколько десятков лет, даже если не производить новых. Но, конечно, винные заводы продолжали работать, как и автомобильные, и ювелирные мастерские, и производители гаджетов — всех милых сердцу излишеств, от которых трудно было отказаться, да и какой смысл в отказе…

Многие, желая хотя бы напоследок получить от жизни все, брали кредиты и отказывались их оплачивать, ибо мир все равно обречен. Банки, впрочем, с такими аргументами были глубоко не согласны, и предупреждали, что кредиты необходимо возвращать, даже если седьмой ангел апокалипсиса уже поднес свою трубу к губам. Все же неплательщики были настолько частым явлением, что кредитование физических лиц постепенно сходило на нет.

В соборах, кирхах, мечетях и пагодах по-прежнему толпились люди, пытающиеся найти утешение, толпились, несмотря даже на страх перед «Саранчой». С равным успехом можно было погибнуть дома или на улице. В Израиле наблюдалось невиданное нашествие паломников, на горе Фавор вот уже несколько лет ни днем, ни ночью яблоку некуда было упасть. В Ватикане прошло самое крупное за последние годы богослужение о прекращении страшной напасти и возобновлении чадородия, в конце молебна Папа римский лично выпустил двенадцать голубей. Это событие транслировалось напрямую, но вещание вдруг было оборвано прямо посередине. Что произошло, так конкретно и не стало известно, по официальной версии, просто произошел технический сбой, по разошедшимся по миру неофициальным, голуби мгновенно попадали наземь и умерли от старости. Утверждали, и что произошел чудовищный теракт, в результате которого был уничтожен Ватикан, или, в смягченном и более правдоподобном варианте, теракт был не настолько крупным, чтобы разрушить курию полностью, но все же был, и транслировать его на весь и без того обезумевший мир не стоило.

В основном же люди смирились — в конце концов, почти за двадцать лет можно привыкнуть к чему угодно, даже к мысли об обратном отсчете. Существование продолжалось — без стимула, без цели, просто по инерции. Люди напоминали стадо слонов, бредущих по вытоптанной саванне в напрасных поисках свежей травы, или стаю рыб, медленно погибающих в загрязненной воде.

Но, в отличие от животных, скучать на этом последнем пути людям не приходилось. Этого не позволила бы «Саранча». Вскоре после того, как ООН объявила на весь мир, что последнее поколение людей так же бесплодно, как и предшествующие, взлетел на воздух Керченский мост. Огромная волна потопила несколько судов в Черном море. Почти сразу же дрогнул Синайский полуостров, берега Суэцкого канала взвились вверх тучей песка и камней, и обрушились в воду, завалив проход между Средиземным и Красным морями, объединив снова Африку и Азию. Из-за пыли, которая много дней еще не оседала наземь, закаты в этом регионе были необыкновенно красочными.

С закатами повезло и Латинской Америке, хотя местным жителям, похоже, было не до небесных красот. Взрыв, разделивший величайшие океаны, разрушил несколько населенных пунктов по обе стороны бывшего Панамского канала. Король Филипп Испанский, некогда возмущавшийся идеей прорыть короткий путь из Атлантики в Тихий океан, мог бы торжествовать, — из своего ада, куда поместил его Шарль де Костер.

Пытались ли террористы оставить планету в первозданном состоянии или просто устраивали взрывы по принципу «чем чудовищнее, тем эффектнее», осталось неизвестным, ибо в свои планы они никого не посвящали. Люди обходили десятой дорогой крупные постройки, чтобы вдруг не стать свидетелем очередного теракта и не получить куском арматуры по голове. Жители островов и полуостровов хлынули на материки, постепенно пустели отдаленные регионы, которые могли остаться без снабжения. Паника охватывала людей не только в Крыму или на Сахалине, но даже на Калифорнийском полуострове. Да что там, многие англичане перебирались в центральную Европу, опасаясь, что еще немного, и Ла-Манш придется переплывать брассом. Журналисты называли это переселение Последним Исходом, и печальное библейское слово только усиливало общую обреченность.

Разумеется, не все покидали родные места. И на экваторе, и в умеренных широтах, и на суровом севере люди оставались там, где жили тысячелетиями, где налет цивилизации соскабливался так легко, где поколения сменялись, не замечая хода времени, и где исчезновение человечества было не непредставимым ужасом, а закономерностью. Единение с природой позволяло уйти спокойно и бесстрашно, потушив огонь и закрыв за собой двери бытия.

Поезд подошел к станции чуть позже означенного времени. Максим наблюдал издали за толпой пассажиров, наконец, увидел, как вышла из вагона Лиза. Ее встретили родные, но он не уходил со своего поста, пока они не сели в автомобиль и не уехали благополучно. Впрочем, благополучно ли? Сейчас не знаешь, что с тобой самим случится через минуту. Или это мать накрутила, каждый день повторяя о дурных предчувствиях. Если бы она еще не пила… Анжела пыталась обвинить его, объясняя, что пьет, потому что он не захотел поступать в институт. Опекунские деньги перестали выплачивать, когда Максиму исполнилось восемнадцать, мать все равно настаивала, чтобы он учился дальше, весомых доводов она придумать не могла, все ее неубедительные «так надо» разбивались об его упорное «зачем?» Студентов, помимо всего прочего, еще и ежемесячно проверяли репродуктологи, постоянно подвергаться неприятной и унизительной процедуре не хотелось страшно. Пользы от нее все равно не было.

С образованием творилось не пойми что, практически все оно стало платным. Медицина и высокие технологии пользовались спросом, что-то же было никому не нужно. За бортом уже остались миллионы учителей, специалистов по детским болезням, производителей детской одежды и питания… Кто-то успел переориентироваться, но большинство ниш было занято, не только рабочих рук, но и потребителей становилось все меньше, а многих произведенных товаров человечеству хватило бы если не до конца своего существования, то до середины точно. Материальную помощь выплачивали — куда теперь было девать деньги? — но и инфляция неслась стремительными скачками. Максим устроился работать курьером в крупную фирму, торгующую медицинским оборудованием и мог считать, что ему повезло, хотя платили по нынешним меркам копейки.

Он уже крутил педали велосипеда, когда забренчал телефон. Пришлось остановиться и ответить. Звонила мать, что она снова не в совсем нормальном состоянии, он понял по голосу.

— Ты где? Ты скоро будешь дома? Электричество дали, не знаешь?

— Не знаю, на работе пока нет. Документы отвезу и вернусь. Мам, ты опять?

— Что опять? — в голосе Анжелы появились ненавистные истерические нотки, явно говорящие о том, что она выпила. Блин, и зачем он упоминал-то…

— Ничего, все нормально, скоро буду дома, все, пока, — он отключил телефон, не слушая обычных криков «как тебе не стыдно, обвинять меня черт знает в чем». Мать сдалась, и не она одна. Что он мог? Мог ли что-либо вообще? Не спивались сейчас только очень сильные духом люди, или те, кто, видимо, имел врожденный иммунитет. Для себя Максим решил, что даже пробовать никогда не будет.

Анжела сильно сдала, когда развалилась ее библиотека и пришлось пойти работать в закусочную. Дед Леонид оправдывал ее, говоря, что и святой запьет в таких условиях, Максим считал, что про святых это явное преувеличение, но молча кивал.

Старик умер прошлой зимой от сердечного приступа, стационарный телефон не работал, но дед смог еще выйти на лестничную клетку и постучаться к соседям. Скорая долго не ехала из-за снегопада, Анжела была на работе, и Максим один сидел с умирающим. Отключили еще и свет (это случалось частенько, их подстанция вышла из строя, восстанавливать ее посчитали нерентабельным и ненужным, дешевле потом переселить микрорайон, а городская со всем городом не справлялась. Максим долго сидел в темноте, прислушиваясь к хриплому дыханию больного. Дед Леонид пришел в себя ненадолго и вдруг спросил ясным, сильным, почти молодым голосом:

— Так что? Не дождался я, выходит?

Он говорил о лекарстве от общего бесплодия, Максим понял это без пояснений.

— Найдут, вы держитесь. Непременно найдут, вы доживете еще…

— Нет, я — нет, — ответил старик тем же звучным голосом. — Но ты обещай, что дождешься, слышишь?

Он помолчал и добавил:

— А ведь так и не узнает никто, что мы были… что жили на Земле такие дураки…

— Может, узнают, — Максим отыскал в темноте старческую сухую руку и сжал ее. — Склады же устраивают с нашими книгами и прочим, капсулы времени закладывают, может, прилетят братья по разуму и узнают про нас… если, конечно, они есть. Надписями помечают.

— Братья по разуму. Это когда братья по крови друг другу глотки режут. Никому мы нужны не были живые, и потом нужны не будем, планету-то загадили, — голос деда охрип и стал тише. — Надпись знаешь, какую бы я оставил? У меня отец был учителем истории, назвал меня в честь того самого царя спартанцев, помнишь? Зря ты, Максим, в наш пединститут не пошел…

— Там посокращали факультеты и не осталось бюджетных мест. Я бы не поступил.

— А ты и не пытался. Ну вот, я бы такую надпись оставил: «Путник, поведай тыгражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим». Только кто ее теперь поймет…

За окном хлопьями падал снег. Старик какое-то время лежал тихо, потом сказал без горечи, почти равнодушно:

— Услышать бы еще хоть раз детский смех…

Максим кинулся в свою квартиру, в ящике стола нашарил старый телефон с простейшей полифонией, где среди мелодий гудков была одна, напоминающая детский смех. Так, глуповатое хихиканье, раздражавшее его еще в младших классах, но пусть оно, пусть хоть суррогат… Пока он вставлял батарейку от своего теперешнего телефона в старый (просто чудо, что она подошла по размеру), пока набирал пароль, времени прошло совсем немного, но для старика оказалось достаточно. Он будто держался за жизнь, когда кто-то был рядом, и выпустил ускользающую нить, оказавшись в одиночестве.

— Леонид Иваныч, — позвал Максим. Старик не ответил, в темноте очертания его лица напоминали неподвижностью статую. Дыхания тоже не было слышно. Максим присел рядом, а телефон глупо хихикал в тишине.

Деда Леонида пришлось оставить в морге для государственных похорон. Его сбережения съела инфляция, а цены на ритуальные услуги взлетели до небес, люди, не имея возможности продолжить род, старались хотя бы увековечить память своих усопших со всей возможной пышностью. Спрос породил предложение, и в итоге общественные похороны стали единственным выходом для многих. В квартире старика быстро поселились какие-то шумные личности в неопределенном количестве и непонятной национальности. Самые смелые соседи пытались спросить, кто продал им квартиру и нашлись ли у деда наследники, но натыкались в лучшем случае на молчание, в худшем на ругательства.

Анжела и Максим несколько месяцев выходили из дома, только убедившись, что на лестничной клетке никого нет, прислушивались к каждому шороху и постоянно ожидали взрыва. В полиции их выслушали, конечно, но ничего не обещали. Участковый вздыхал, что людей не хватает, в государстве черт те что, все разваливается на глазах, вот белорусам хорошо, у них Батька живой. А мы? Что мы можем, гражданочка?

Новые соседи исчезли сами по себе через несколько месяцев, оставив полностью загаженную квартиру с прожженным кое-где полом, разбитыми стеклами и порванными обоями. Мебель пошла на растопку — батареи той зимой грели от случая к случаю, а морозы стояли суровые.

— Методика у них такая, — охотно объясняла во дворе вездесущая Анна Степановна. — Просто заброшенные квартиры им неинтересны, а если вот ухоженная, в ней кто-то жил, запасы делал… Живут, проедают остатки, жгут мебель, потом переходят в новую, ферштейн? Я похожих аферистов в девяностые насмотрелась.

Для Анжелы эти несколько месяцев крайне нервного существования не прошли даром. Она, до этого выпивавшая лишь иногда, начала серьезно прикладываться к бутылке. Возможно, смерть Леонида Иваныча тоже сыграла свою роль, соседа Анжела все-таки стеснялась.

Матери дома еще не было, зато электричество, отсутствовавшее со вчерашнего вечера, наконец дали, и Максим сразу поставил на зарядку отрубившийся телефон. На экране высветился пропущенный вызов — не от матери, от Кирилла. Кирилл, близкий друг, бывший одноклассник сам звонил редко и только по делу. Все равно они жили в соседних домах, виделись каждый день, дружили с детства. У них и судьбы были схожи — мать Кирилла погибла в тот же день в том же торговом центре, что и кровные родители Максима. Отец испарился еще раньше, Кирилла воспитывали дядя с тетей, у которых уже был собственный маленький сын.

— Кир, чего надо? — спросил Максим, когда телефон перестал выдавать гудки и знакомый голос ответил «алло». — Опять тетя Рая огородные богатства раздает?

Тетя Кирилла держала дачу, хотя добираться туда становилось с каждым годом все труднее, правдами и неправдами привозила в город неимоверное для северного климата количество овощей, после чего, обнаружив (всякий раз с удивлением), что не справится с ними сама, начинала обзвон знакомых. Максима тетя Рая, как правило, просто отлавливала на улице:

— Максюшка! Ходи ко мне, дам кабаков да синеньких…

Максим, хоть и обижался на «Максюшку», шел следом и притаскивал домой тяжеленную хозяйственную сумку. Кабачки Анжела закручивала с морковкой, а «синенькие» баклажаны ей никогда не удавались, и она в свою очередь раздавала их на работе, но тете Рае они ничего не говорили, чтобы не огорчать.

— Нет, не огород, — буркнул в трубку Кирилл. — Слушай, у твоей конторы же филиал в Королевке, ты там чудо наше не видел?

«Чудом» Кирилл называл своего двоюродного брата Артема, росли они вместе, были почти ровесниками, но если с племянником тетя Рая не знала хлопот, сын начал выкидывать фортели, едва войдя в подростковый возраст. Артем забил на учебу, регулярно пропадал из поля зрения родителей и отыскивался в пьяных компаниях, правда, раза два-три в неделю он все же стабильно появлялся дома — поесть, отоспаться и выпросить денег.

— Не видел, — ответил Максим. — Королевка это микрорайон вообще-то, а не пара дворов. Его сколько нет, дня три? Придет.

— Если бы три, дней десять. Мне-то все равно, тетку жалко. Плачет, в розыск подала, а что толку. Вот один пацан из дворовой шпаны говорил, что Темку на Королевке видели.

— Ну, увижу — скажу. Да гуляет где-то.

— В тех компаниях от «гуляет» до «убили» недалеко. Ладно, бывай.

Максим снова поставил телефон на зарядку. Мать задерживалась, трубку не брала — возможно, шла домой пешком, к ее приходу неплохо было бы сварганить хоть какой-нибудь ужин. Наличных денег у них сейчас не было, зато макарон и консервов в доме хватило бы на небольшую ядерную зиму. Анжела с ее вечной тревожностью и страхом перед жизнью начала делать запасы уже давно, и это оказалось кстати.

Несколько телевизионных каналов работали нормально, остальные выдавали муть. Хотя работающие тоже выдавали муть, только в переносном смысле. Максим пощелкал переключателем, послушал обрывок псевдонаучной передачи про опыты (неудачные) с подсадкой эмбрионов человекообразным обезьянам, поглядел немного политическое ток-шоу в надежде дождаться драки, пробежался по новостям. Власти Канады не сомневаются в необходимости эвакуации северных районов… в Лондоне замуровали очередную капсулу времени… где-то еще чего-то взорвали… На местном канале растрепанная тетка яростно жестикулировала в камеру, протестуя против решения руководства не ремонтировать асфальтное покрытие. Дальше телевизор показал повтор передачи «Здоровье» с бессменной Малышевой: вы не спите на перинах, на перинах на пуховых, будет гибким позвоночник, если спать на голых досках, и бесплодие мужское, все оно от перегрева, наши предки спали только на холодной на землице… Максим остановился на фильме с непонятным сюжетом и оставил его фоном — пусть в доме звучит человеческая речь.

На улице стемнело, а матери все не было. Максим совсем уже собрался выйти ей навстречу, останавливали его только мысли, что Анжелу это раздражало. Она как правило начинала его упрекать:

— Что ты? Что я, маленькая? Что ты меня контролируешь?

Еще больше она бесилась, если Максим находил где-нибудь в шкафу бутылку пива и выбрасывал ее или выливал. Он не мог придумать другого способа борьбы, хотя этот был бесполезен. Мать бушевала, плакала, оскорбляла его, потом, протрезвев, снова плакала и просила прощения, а через день-два все повторялось.

Чайник закипел второй раз, Максим выключил его, глянул в окно — фонари не горели, — позвонил матери — телефон не отвечал. Попытался отвлечься на фильм, снял чайник с плиты и вместо стола чуть не приткнул его на полку в холодильник. Нет, нервы с этим ожиданием ни к черту, пусть лучше мать ругается, он встретит ее на улице. Он снял куртку с вешалки, и тут ожил телефон. Максим увидел входящий от матери и вздохнул с облегчением:

— Алло?

Но телефон заговорил чужим мужским голосом:

— Вы Максим? Тут женщина… вы у нее в телефоне значитесь как Максим. Муж?

— Сын, — дыхание перехватило, в грудной клетке вместо сердца образовалась пустота. — Она жива? Что-то случилось?

— Случилось…

Сумерки. Окончание

Зарплату не выдали, банк на счет деньги не перечислил. Вот не перечислил, и хоть ты тресни — директорша закусочной сделала морду кирпичом, ибо от нее ничего не зависит.

— Все равно скоро мародерствовать будем, — хмыкнула Надежда, Анжелина сменщица. — У мэрии сегодня давка была, материальную помощь раздавали, потом пикет, что зря раздавали.

— Какие глупости. Скоро это никому не будет надо, и что с этим делать, солить? — Анжела поглядела через окно на улицу — не слишком ли там похолодало.

— Пикет был, чтобы деньгами, — объяснила Надежда. — А денег-то там и жаль… будто их и правда собираются солить. Ты как, может, посидим? Там еще портвейн есть, — Надежда мотнула головой в сторону чуланчика.

— Нет, мне домой, — Анжела мысленно пообещала себе, что завязывает. Вот сегодня, сейчас.

— Да чего? Кому наше здоровье нужно?

— Я к сыну.

— Ну как знаешь. Вот я счастливая, — заявила Надежда с бравадой, — мне переживать не за кого.

Если бы ей было не за кого переживать, размышляла Анжела, ее бы просто уже не было на свете. Ушла бы следом за матерью, за единственным близким человеком, как она теперь хорошо ее понимает… Все равно жизнь кончается, раньше бы говорили — ну что такое пятьдесят? А теперь, когда все болит, и лечиться нет смысла, потому что… потому что вместе с тобой стареет весь мир, и потому что жизнь кончается у всего мира, так же, как и у тебя. Странно, она всегда была белой вороной и отщепенкой, а теперь стареет и умирает одновременно с человечеством, без надежды на что-то лучшее. Хотя… каждый, наверное, считает себя выше других и каждый вливается в коллектив только внешне, как и умирает в одиночку. И спивалось большинство, может, у кого-то просто организм был устойчивей.

Первые годы эпохи ратоньеры прошли для Анжелы куда лучше, чем можно было ожидать. Забавно, но мужчины проявляли к молодой матери с ребенком больше внимания, чем некогда к свободной девушке. Может, потому, что она наконец сама перестала кого-то искать? Просто теперь они были не нужны, Анжела в полной мере поняла смысл поговорки про ложку к обеду.

Анжела даже сходила на исповедь — в пятый или шестой раз в жизни. Путаясь и не зная, как донести свои мысли до замученного человека в рясе с усталым лицом и красными от недосыпа глазами, Анжела бормотала, что чуть ли не радовалась в свое время Катькиной гибели, что ей кажется, будто это она спровоцировала катастрофу постоянным нытьем и жалобами на жизнь, что теперь она чувствует себя счастливей, чем раньше… Священник прервал ее, не дослушав:

— Вину за весь мир на себя не бери, грех это, гордыня. Что младенца не оставила, правильно, воспитывать его в вере надо, чтобы мать-отца родных поминал, молился за них. Молитвослов читай, там все есть.

Священник накрыл голову Анжелы платком, наскоро пробормотал молитву, потом кивнул ей — иди, мол. Его можно было понять, за Анжелой толпилась огромная очередь, и так каждый день.

Она ушла из церкви все в том же смятении, не получив успокоения и ответов на вопросы. Максимка, конечно, вместе с ней ездил на кладбище и ставил свечи за упокой, но это оставалось для него внешней атрибутикой. Хорошо было бы уверовать искренне, но что делать, если не получается? Она продолжала иногда ходить в собор, и в эти редкие визиты видела — у всех, у таких же, как она, захожан, и у воцерковленных в глазах поселился одинаковый страх.

На улице было пусто. Конкретно этот участок нужно было отремонтировать уже лет пятнадцать как, но все у города руки не доходили, а теперь по поводу дикого состояния дорог мэр гордо объявил, что у властей есть более важные задачи. Кто знает, что он имел в виду — педиатрии и школьного образования на повестке дня больше не было, с прочим власти справлялись так же хреново, как и до ратоньеры. Дома ветшали, в больницах не хватало мест, преступники всех мастей чувствовали себя как рыба в воде, и это не считая страха перед терактами.

Пустая часть города напомнила фильм о блокадном Ленинграде. Нет, там было лучше, там была надежда на победу, было стремление спасти хотя бы детей, был мотив для дальнейшего существования, ибо не существует неразрушимых цепей. А вот когда спасать будет некого… Доигрались, наотправляли во Вселенную посылов: надоело ждать, что дети будут счастливее, хотим жить здесь и сейчас — вот и получили. А те, у кого власть и деньги, как не спешили ими делиться, так и не спешат. Драма человеческой жизни всегда одинакова, вот только последний акт пьесы не удастся досмотреть до конца. Уже сейчас бывают перебои со связью, да и она не доживет по-любому, а за Максима страшно.

Анжеле вспомнился фильм, снятый в первые годы эпидемии, когда никто еще не верил, что род людской обречен. Его быстро сняли с проката, уж очень впечатляющими оказались кадры, на которых последний человек — дряхлый старик — идет, ковыляя, по разрушенному городу, а за ним трусят тени одичавших собак, ожидающих, когда двуногое существо упадет и можно будет устроить пир. Ролик все равно разошелся в Интернете, и люди пересматривали его с чувством, с каким трогают незаживающую рану.

Мать тоже когда-то признавалась — пью от тревоги за тебя, дочь, а потом вставала в позу оскорбленной невинности: да как ты смеешь! Да как ты меня подозреваешь! Анжела мысленно клялась себе, что никогда так поступать не будет, а вот поди ж ты. И так же начала выпивать… но она бросит! Рядом на перекрестке магазинчик, где торгуют дешевым спиртным, а она даже заходить не будет. Или в последний раз?.. Нет, чтобы даже поползновений таких не было, домой пойдет по безлюдной дороге, конечно, там опасно, но что у нее воровать?

Холодный ветер закружил между домами, фонари не горели, улица освещалась лишь падавшими из окон квадратами света. Анжела шла посередине дороги, почти ничего не опасаясь, — кому нужна пожилая бедно одетая тетка?

Визг шин рядом раздался внезапно и фары осветили пустое пространство в считанные секунды. Кто-то из мажоров не захотел толкаться в общем ряду машин, посчитав, что колеса дорогого авто смогут проехать по разбитой нечиненной боковой улочке. Женщину на проезжей части увидеть они не ожидали. Только парочка случайных прохожих вскрикнула, когда человеческая фигура, получив удар бампером, пролетела несколько метров и шлепнулась на развороченный тротуар.

Осень, хоть и холодная, была необычайно красивой. Ее не омрачали сумерки, сгущавшиеся над человечеством, она не обращала на них внимания или же демонстрировала свое великолепие, пока еще было кому его оценить. Желтые клены шуршали своими ослепительно яркими листьями над старым кладбищем, выделенным городом для общественных похорон. Их помог добиться дядя Кирилла, директор крупного комбината — вообще-то за свой счет городские власти хоронили только пенсионеров. Проводить в последний путь трудоспособного человека стоило денег, и немалых, а Максиму их просто негде было взять. Кладбище разрослось до огромных размеров для их небольшого городка, его давно полагалось закрыть и выделить место для нового, но теперь необходимость в этом отпала.

Лиза предлагала пожить у них в доме. Максим упрямо отказывался — навязываться ее родителям было никак невозможно. Кирилл звал в гости, но тоже получил отказ. После похорон нестерпимо болела голова и накатила страшная усталость, иначе Максим пошел бы бродить по городу, а не отправился домой отсыпаться.

Что-то неладное он почувствовал еще в подъезде — в воздухе стоял легкий запах сигаретного дыма, а соседские бабушки, боявшиеся пожара, со всем накопленным за долгую жизнь пылом гоняли курильщиков. Дверь в квартиру была приоткрыта. Максим решил сначала, что сам забыл закрыть ее в утренней суматохе, но первый же взгляд на прихожую дал понять, что это не так. Гардероб оказался распахнут, одежда вывалена на пол. От надругательства над комнатами просто дыхание остановилось — незваные гости распотрошили книжные шкафы, расшвыряв всю их домашнюю библиотеку. Книги всегда были любовью и гордостью Анжелы, она частенько вспоминала, при каких обстоятельствах купила тот или этот томик, а что досталось в наследство или подарили. Грабители искали деньги, которых не было, но Максима не порадовала мысль, что злоумышленники просчитались. Помимо прочего на полу валялся альбом с фотографиями, рассыпались черно-белые еще снимки маленькой девочки, потом цветные — постепенно взрослеющей школьницы, девушки-студентки, молодой женщины с уже потускневшими печальными глазами… На одной из фотографий отпечатался след ботинка.

Ошеломленный Максим прошел между книг на кухню, где размер ущерба открылся в полной мере. Грабители не побрезговали их запасами, полностью опустошив буфет и стенной шкаф. Ничего из консервов и круп, которые собирала мать, и хвасталась каждой удачно купленной банкой, как девочка новой куклой, не осталось.

Максим сел на табурет посреди разгромленной кухни, удивляясь собственному спокойствию. Нет, попадись ему сейчас кто-то из грабителей, мордобой бы вышел знатный — за чужие разбросанные книги, за потоптанные фотографии, за оборванную не знавшую счастья жизнь, по которой прошлись в грязных сапогах. А вот на то, что теперь, получается, придется поголодать, ему наплевать совершенно.

У двери послышались чужие шаркающие шаги. Вошла соседка-активистка Анна Степановна, даже в возрасте под восемьдесят сохранившая величественную осанку и ястребиный взгляд.

— Так, — сказала она. — Значит, Любке из восемнадцатой не почудилось. Она мне говорит — вроде чужие наверх поднимались, а я ей — что ж ты сразу не позвонила куда надо. А она — пока приедут… Много украли?

— У нас нечего было, — Максим встал. — Идите, спасибо, я разберусь.

— Как нечего, когда ничего не оставили, — удивилась старуха. — Паек когда будут выдавать? То-то. А ты теперь один, положена самая малость. Ах скоты, какие скоты — если бы я в администрации работала, как раньше, я бы устроила веселую жизнь и в полиции, и в похоронном… Это же они навели, правду тебе говорю. Ключ откуда взяли, как ты думаешь? Да у нее же, у Анжелы. Заявление писать будешь?

— А смысл?

— Ты со мной не спорь! — Анна стукнула по столу совсем не немощным кулаком. — Ты сейчас садись и пиши. За свои права надо бороться.

— Даже сейчас?

— Даже в могиле, — заявила соседка. — Садись и пиши, потом вместе пойдем в участок, чтобы ты не вздумал спустить этим сволочам на тормозах. Ишь, падальщики. Да, ты же, небось, без копейки. Погоди, — она вытащила из кармана несколько бумажек. Максим немедленно подскочил:

— Спасибо, но не надо, честное слово…

— Дают — бери, бьют — беги, — приказала старуха. — Что мне с ними делать, сколько мне осталось? И жратвы у нас дома знаешь, сколько? Мне с мужем все равно не съесть. Поделюсь, только замки поменяй. А сейчас пиши заявление и пойдем к участковому. Погоняю гусей, — она совсем по-молодому улыбнулась.

— Спасибо, но зачем вам чужие проблемы?

— Что? А энергию, энергию-то мне куда девать, голубчик? И в память о маме твоей, прекрасная была женщина, золотая, верно говорят, что лучшие уходят первыми. Ты ее осуждать не вздумай, — строго приказала Анна, хотя Максим и не собирался. — Знаешь, к лучшему, что она отмучилась, неизвестно, что нам предстоит… Ты не хлопай глазами, ты заявление-то пиши!

За крышами гаражей начиналось небо. Темно-лиловое на востоке, прозрачное, лишь чуть розовеющее на западе, холодное, как остывший к вечеру воздух. Город нырял в овраг, поэтому сбоку легко было забраться на крыши, пахнущие гудроном и пылью. Еще совсем недавно здесь каждое лето собиралась окрестная детвора, но теперь вчерашние мальчишки повзрослели, а новых не предвиделось. Со стороны проезда над возвышением протянулся ряд печных труб, которые отчаянно дымили зимой. Сейчас воздух был чист, запахи бензина и всякой строительной химии пришибло вечерней прохладой. Осень притаилась в свисающих над краем крыши рябиновых гроздьях.

— Не такая плохая бабка эта Анна, — заметил Кирилл и бросил вверх погасшую сигарету. Она тлеющей искрой перелетела через парапет и упала где-то на асфальте.

— Да, — согласился Максим, — неплохая.

— В чем-то она права, — Кирилл глядел на противоположную сторону оврага, где окна домов поблескивали на закатном солнце. — Дядя Руслан был на совещании в мэрии, думают, нашему городку конец. Всех коммуникаций хватит максимум лет на десять. Народ будут подпинывать уезжать, в Питер или в Псков, а тут разве что центр останется. Сгруппируются вокруг комбината, например.

— Жалко город. Очень уж быстро. Вроде лет пятьдесят еще есть.

— Ты не так считаешь. Лет через пятьдесят мы развалинами будем, если доживем. А лет через десять уже такая веселуха начнется… Так что оно, может, и к лучшему, что случилось, — Кирилл не стал объяснять, что конкретно к лучшему, но Максим понял. Он и сам говорил себе, что мать теперь избавлена от грядущих ужасов агонии человечества, но утешения действовали слабо.

Улица уже опустела, только пара водителей поторапливала припозднившегося товарища, который возился со своей машиной. Время шло к ночи, по одному ходить уже не стоило.

— Пора, наверное, — Кирилл кивнул на закат. — И холодно…

В нескольких метрах от них крыша почти смыкалась с землей. Но не успели они спуститься, как Кирилл присвистнул и вытянул руку вперед:

— Явление Христа народу. Темка!

Проблемный двоюродный братец дожидался их, стоя у огораживающего двор забора. Артем лицом напоминал Квентина Тарантино — тот же прищур, ямочка на подбородке и резко очерченные скулы, то же внешнее обаяние, от которого таяли девушки. Родители Артема тоже таяли, правда, по банальной причине — это все же был единственный и любимый сын. Зато Кирилл частенько устраивал брату нахлобучки, которые действовали на того не сильнее, чем парацетамол на пневмонию.

— Ты чего домой не идешь, дорогу забыл? И немудрено, за столько времени, — сказал Кирилл с явственной издевкой в голосе. — Позвонить трудно было?

— Да все как-то… — Артем неопределенно пожал плечами. — Мать дома сейчас?

— Где ж ей быть. Пошли, она обрадуется.

— Плакать будет.

— Ну да, а ты что хотел? Две недели. Кстати, у Макса мать погибла.

— Опекунша, что ли? — уточнил Артем. Максим поглядел на него косо и сквозь зубы процедил:

— Мама.

Артем закивал:

— А-а, ушатай меня Китай, жалко. Внезапно уж очень.

— Китай до миллиарда ушатался уже, в новостях передавали, — некстати вспомнил Кирилл. — Ну что, пойдем?

Артем секунду переминался с ноги на ногу:

— Не, знаешь что… Я не пойду. Я тут вообще… ну не домой шел, короче. Ты там предупреди, что я жив-здоров, но не приду.

Кирилл повернулся к двоюродному брату медленно, с окаменевшим лицом.

— Не понял, — сказал он отрывисто. — Ты тетку хочешь в гроб загнать?

— Чего ей загоняться? У родителей ты есть, хороший и правильный. Мне только нотации читали и тебя в пример ставили.

— Ты дурной? — Кирилл сорвался на крик. — Ты же взрослый уже, придурок! Не ревнивый пацан! Да блин, переживали они за тебя…

— Ладно, проехали, не ревную я, с чего ты взял, — фыркнул Артем, вытащил из кармана телефон и поглядел на экран. — О, пора. Предупреди их, короче… хотя…

Он оглянулся по сторонам и заговорил полушепотом:

— Короче, пацаны. Сбивается тут одна компашка. Машины будут крутые, трейлеры. Стволы обещали подогнать. Макс, ты же на секцию стрельбы ходил, да? Пригодится. Ну вот, городу нашему хана, и не только ему. Через пару лет ни отопления нормального, ничего уже не будет. Уцелеют крупные города, а что там, приживалами торчать из милости? Миру все равно конец. В других странах там цивилизованно еще, а у нас тут бардак. Ну так лучше нам, молодым, вместе собраться, и… Сейчас на юг рванем, может, границу перейдем, может, тут поездим. Сейчас столько всякого добра бесхозного остается… Что в городе делать, сраным старикам жопы вытирать, когда они дохнуть начнут? За нами же уже никто не досмотрит, мы последние. А так проживем хоть на всю катушку… жить ярко, умереть красиво! Девчонки, какие хочешь, а то они скоро тетками станут…

— Ты чего вообще? — Кирилл попытался встряхнуть брата за грудки, но тот оттолкнул его и вырвался. — Ты понимаешь сам, что несешь? Бандитом хочешь стать и нас зовешь?

— Я выход предлагаю, — Артем отступил назад. — Не лезь, а? Я не хочу тебя бить. Сначала подумай. Ну бардак же во всем мире! Какие бандиты? Какие, нахрен, законы?

— А какая компания? Какая у тебя компания, Темка, идиот, они же тебя, если что, и пристукнут или сдадут ментам, как стрелочника!

— С чего ты взял? У меня друзья, слава богу, нормальные.

— Если такие, как ты — то нет, — Кирилл оглянулся. — Макс, ну ты скажи ему!

— Тем, — Максим сглотнул, не зная, что говорить. — Тем, ты о родителях подумай, пока они живые, потом же сам…

— Теперь и этот из себя сиротку корчит, — презрительно скривился Артем. — То предки всю жизнь тыкали — ах, у братика мама погибла, теперь ты! Все умрем, что мне, жизнь свою просирать? Отец директор комбината… а я даже нормальных денег в руках не держал!

— А ты их заработал? — закричал Кирилл.

— Да разве их заработаешь? Какая теперь работа, что вы даже теперь несете? Начинается закон джунглей, неужели непонятно? Закон сильного! Я не хочу, чтоб меня сожрали.

— Тем, погоди. Не суетись, — Кирилл говорил почти спокойно, хотя это и давалось ему с трудом. — От тебя перегаром за версту несет, ты давай, домой сходи, отоспись, на свежую голову подумаешь. Если эти твои друзья нормальные, они подождут.

— Не-а, — Артем отступил дальше, к углу дома, за которым начинался двор. — Хрена с два. Потом не выпустите.

— Да пошел ты! — не выдержал Кирилл.

— А я и пойду, — Артем сунул руку в карман куртки. — И не подходи, а?

— Темка, ну погоди…

— Не подходи! — взвизгнул Артем, выхватывая из кармана что-то небольшое, темное и блестящее. — Не подходи! И так ты мне всю жизнь испортил, взяли тебя по дурости и всю жизнь мне мозги долбали! Бери пример, бери пример! Все, не хочу! Не подходи, а то выстрелю.

Кирилл остановился.

— Темка, — сказал он с легкой усмешкой, — ты же в оружии ни хрена не разбираешься. В себя не попади.

— Не попаду, — огрызнулся Артем. — О себе подумай, сиротка. Эх, дебилы, предлагали вам… Ну, счастливо сгнить!

Он скользнул назад — тень на фоне кирпичной стены — и исчез за углом. Оба приятеля стояли в оцепенении. Наконец Кирилл вытащил пачку сигарет и начал щелкать зажигалкой. Сигарета зажглась с третьего раза.

— Так, — сказал Кирилл и закашлялся, неудачно проглотив порцию дыма. — Бля. По-хорошему, про эту веселую компанию надо сообщить, куда надо. Только стоит ли.

— Бесполезно, — ответил Максим. — И дядю твоего затаскают с тетей Раей по всяким следователям. Это если отнесутся серьезно.

— Да, тетку жалко, — Кирилл уронил сигарету, вытащил из пачки новую. — Не ожидал я от Темки. Вот как он меня всю жизнь ненавидел… Ты, Макс, тоже… что он там говорил про сиротку, в голову не бери, что с придурка взять. Ну да хрен с ним. Просто убьют же дурака. Оружие, машины… и где они оружия столько наберут, вроде воинские части сейчас стараются охранять.

— Охраняют тоже люди. Помнишь фильм про «Титаник», как миллионера за взятку должны были пустить на шлюпку? Может, и эти так.

— Ну, может, и так… Ладно, пойдем умирать скучно… Бля! — с неожиданным отчаянием воскликнул Кирилл. — Что я теперь тетке Рае скажу?

Максим только неопределенно пожал плечами. Вспомнились вроде бы совершенно ни к селу ни к городу слова на древнем памятнике: «Путник, поведай ты гражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим».

На двадцатый год ратоньеры внезапно и необъяснимо прекратила свою деятельность крупнейшая в мире террористическая группировка. «Саранча» вышла из дыма и «Саранча» ушла в дым.

Вместе с ней с лица Земли исчезла треть населения планеты. Время отстукивало обратный отсчет для оставшихся четырех миллиардов.

Ночь. Начало

Земля в апреле освободилась от снега. Только по дальней стороне пляжа, где выстроились в ряд высокие, как мачты, сосны, в их тени еще можно было найти ледяные островки. Море и вовсе в том году не замерзало, настолько теплой выдалась зима. Впрочем, купаться рискнули бы только закаленные моржи. Несмотря на щедрое для севера солнце, на ясный, хоть и ветреный, день, ледяная вода обжигала руку. Лиза попробовала опустить в море одну ладонь, другую, вытерла руки носовым платком и поежилась, отступая по плотному белому песку.

— У самого берега прохладно.

— А ты что хотела? — Кирилл провожал взглядом чаек, летавших над наполовину скрытыми водой валунами. — Балтийское море. Когда-нибудь доберемся и до Черного.

— Доедем, как собирались, — Максим поставил сумку на песок. — Еще несколько лет и рванем.

— По сторонам гляди, — напомнил Кирилл. — Весной хоть и нет еще этих хищников с юга, а все же. Пока твоя очередь наблюдать.

— Давайте я, — вызвалась Лиза. — Все равно, что тут делать? Только смотреть… и прощаться, — голос у нее слегка дрогнул. — Здесь будем?

— Здесь, машина стоит нормально, чего от нее бегать туда-сюда. Эй, ты в ту сторону по косе особо не ходи! Там граница, может, эстонские пограничники стреляют медленно, только проверять не стоит.

— До границы далеко, — возразила Лиза, прикладывая ладонь ко лбу козырьком. — Какое море чистое…

— Очищается потихоньку, — Кирилл кивнул на силуэты домов на горизонте. — Как люди отсюда перебрались, как отдыхающие приезжать перестали. Повезло все-таки планете, что никто не успел бомбу жахнуть. Небось, ждет с нетерпением, когда мы окончательно свалим.

— Мы же договаривались! — возмутилась Лиза. — Договаривались — ни слова о ратоньере!

— Ага, а сама заговорила, — возликовал Кирилл.

Ратоньерой теперь называли не только вирус, вызвавший бесплодие, но и всю новую эпоху заката человечества. Мир обезлюдел более, чем наполовину, последние надежды найти лекарство от страшной напасти растаяли окончательно. Государства еще хранили свои границы, ни шатко ни валко действовал прежний распорядок, но все больше становилось вымерших деревень и небольших городов, останавливались производства, сокращалось число авиарейсов, заброшенными оказывались железные дороги. Лишь некоторые государства поддерживали у себя порядок и прежний уровень жизни, расплачиваясь за это жестокой диктатурой. «Саранчи» больше не было. Где-то на задворках Азии, как беззубые шакалы, доживали некогда наводившие страх ИГИЛ и «Аль-Каида». Новым бичом оказались обычные преступники и мародеры. Паника, что не всем хватит произведенных ресурсов, а сил на создание новых у стареющего человечества может не хватить, превращала людей в чудовищ. Помимо толп эгоистичного молодняка, не желающих ни учиться, ни работать, ни обслуживать предыдущие поколения, «которые и довели мир хрен знает до чего», за оружие взялись люди постарше.

Дикий Запад теперь полностью оправдывал свое название — американские военные (полиция уже не справлялась) чуть не каждый месяц уничтожали новую банду. Газетчики окрестили такие группировки Лигой стариков, как в рассказе Джека Лондона. Молодчиками грабители уже не могли называться — последним детям ратоньеры давно перевалило за тридцать.

Под Киевом появилась шайка воров и убийц, которых окрестили «стариками-разбойниками» — якобы седовласые бандиты выбрали окрестности того самого дуба, где тысячу лет назад восседал знаменитый свистун. Печально известная трасса «Дон» стократ увеличила свою дурную славу. Из-за участившихся нападений на водителей на всех южных направлениях Кубань и Кавказ оказались практически полностью отрезаны от центра. Да и прочие отдаленные регионы лишь формально подчинялись столице, единственным утешением было то, что Россия оказалась не одинока в своих проблемах. Вашингтон теперь отдал бы Аляску кому угодно, ибо совершенно ее не контролировал.

В ведущих клиниках мира проводились опыты по продлению человеческой жизни, Global Medical в Израиле даже ставил эксперименты на добровольцах, пытаясь достичь бессмертия, и объявлял об определенных успехах, но в самый разгар опытов вышел конфуз — скоропостижно скончались два пациента. В Нью-Йорке погрузился в анабиоз глава рода Рокфеллеров. Его примеру следовали финансовые воротилы со всего мира. Блогеры в интернете ехидничали, что на месте инопланетян или новой цивилизации неизвестных разумных существ, когда-нибудь наследующих Землю, ни за что не стали бы воскрешать замороженных олигархов.

Богачи меньшего калибра оставляли для истории просто образцы своих тканей в надежде, что когда-нибудь их смогут клонировать. Бешеные деньги зарабатывала пластическая медицина — люди пытались если не продлить жизнь, то хотя бы растянуть видимость молодости. Центры геронтологии процветали, но то был пир во время чумы.

Нехватка рабочих рук, вначале особо остро проявившая себя в странах третьего мира, теперь заставляла беспокоиться и цивилизованный Запад. Германия приоткрыла границы впервые за много лет, приоткрыла только для трудовых мигрантов, нарушителей безжалостно отстреливали на границе. Вороны поселились в восстановленном после взрыва, но не возобновившем службы Нотр-Даме. А из Тауэра вещие птицы, наоборот, улетели — британцам некогда было ходить на экскурсии и подкармливать пернатых.

Выживали и сохраняли рассудок в новом мире только те, кто мог найти хоть какую-то цель. Астрономы зашифровывали послания для грядущих цивилизаций или гостей из космоса, опечатывали культурные центры. Несколько оживилась космическая отрасль, и весь научный мир ликовал, когда последний запущенный в пространство аппарат достиг Луны и установил там сигнальный маяк, как будто это могло что-то изменить. Человечество неумолимо старело. Единственные планы на будущее, которые могли строить люди — это достойные собственные похороны. Некоторые энтузиасты занимались уничтожением следов деятельности человека, но большинство махнуло на это рукой. Какая разница? Планета сама приведет себя в порядок через несколько сотен лет. Большинство атомных станций остановлены, остальные прекратят свою работу в ближайшие годы, ядерное оружие надежно упаковано. Еще пара десятилетий — и превратятся в каменные коробки последние предприятия, даже до того, как люди умрут, ибо у дряхлых стариков не будет сил работать.

Кирилл возглавил комбинат после смерти своего дяди. Единственной целью сейчас было обеспечить жизнеспособность уцелевшей части города на несколько оставшихся десятилетий и наладить производство так, чтобы его можно было поддерживать минимальными усилиями. Работа шла не гладко. Кто-то ставил палки в колеса непозволительно молодому по нынешним временам директору, кто-то устраивал саботаж — все равно, мол, все сдохнем. Слишком много было случаев мародерства, но их число резко снизилось, когда новый глава комбината объявил, что пойманных воров будут обваливать в перьях, предварительно вымазав клеем «Суперцемент». К счастью, были и энтузиасты, дневавшие и ночевавшие на работе, и их стараниями производственные цеха постепенно превращались в центры жизнеобеспечения, которых хватило бы для нескольких тысяч стариков. Компьютеры проектировали необходимые модели будущего общества, но представить подобное в реале было все же слишком страшно.

Помимо профессиональных целей Кирилл пестовал мечту личного свойства. Он рассчитывал, что через пару десятков лет, когда наводнившие мир банды перемрут от болезней и старости, а он будет еще относительно бодр и силен, он сможет отправиться в путешествие — попрощаться с красотой, созданной умирающей цивилизацией. В свободное время Кирилл составлял будущий маршрут путешествия, прикидывая, до каких городов будет легко добраться, а какие, скорее всего, будут недоступны.

— Золотое Кольцо получится посмотреть точно, — говорил он немного пренебрежительно, — оно все под боком. Даже если машина откажет, можно будет взять лодку… хотя машин будет наверняка сколько захочешь. Иномарки долго служат. Вот до Байкала не добраться будет, далеко и тяжело, эх, хотелось бы повидать… Но южные города непременно, через границу попасть будет проще, ту же Прагу поглядеть, попрощаться.

— А вот позапирают машины хозяева перед смертью в гаражи из вредности, — посмеивался в ответ Максим. Правда, он тоже мечтал скрасить последние годы путешествием, но боялся верить в него по-настоящему, и размышлял в основном о трудностях. Кирилл же ни о каких препятствиях и слушать не хотел:

— Кто, хозяева? Позапирают в гаражи? Нет непробиваемых стен. Что-нибудь найдется, уже сейчас полно бесхозных дальномеров. Эти молодчики с большой дороги передохнут от пьянства, а потом…

— А бензин?

— Будут его производить, никуда не денутся, — отмахивался Кирилл. — Он года два служит. В крайнем случае, машину можно заправить всем, что горит, в крайнем случае, остаются лошади, а в самом крайнем случае у человека есть ноги.

— А не будем ли мы к тому времени сами еле ноги таскать?

— Кто? Я? — Кирилл обычно в таких случаях делал стойку на руках и непринужденно продолжал беседу из положения вверх ногами. — Я буду отлично себя чувствовать и в восемьдесят, просто не заглядываю так далеко. Все, что мне надо, это несколько лет на путешествие, когда мир очистится. Вот тогда и помереть будет нестрашно. Может, до пирамид доберусь. Были бы деньги, можно было бы и сейчас, только билет на самолет стоит, как сам этот самолет.

Ради исполнения своей мечты Кирилл фанатично занимался собственным здоровьем — бросил курить, не прикасался к спиртному, все свободное время посвящал спорту. Среди уцелевших горожан существовали группы ЗОЖ, но Кирилл смотрел на них снисходительно:

— Руками машут, пять минут бегают, десять отдыхают — это фигня и самообман. Ну, может к старости чуть бодрее остальных будут. Лишь бы сами себя обслуживали. Тогда можно будет спокойно оставить город…

Это было еще одной проблемой. Дряхлеющие старики становились неподъемной обузой для своих уже тоже немолодых сограждан. Люди во цвете лет сбегали в лес, в глухие деревни, в теплые края — чтобы не надрываться, работая на благо распадающегося общества. Совсем немного было тех, кому совесть не позволяла заботиться только о себе — и лишь их трудами еще сохранялась видимость порядка.

Родители Лизы умерли этой зимой, почти одновременно, и перед этим болели долго и тяжело, оставить их она не могла и потому была фактически привязана к дому. Дядя Кирилла умер несколько лет назад, еще относительно не старым человеком, внезапно, как это теперь часто случалось — мгновенно отказало сердце. Перенесенный некогда грипп не оставлял органических поражений кровеносной системы, людей убивало просто отсутствие надежды. Тетка Рая продержалась дольше, до последнего надеясь узнать что-то о сыне. Но известий не было, если не считать, что однажды Кириллу на страничку в соцсетях пришло сообщение от незнакомого отправителя: «Радуйся, сука, у меня ВИЧ». Тетке он эту малоутешительную информацию выкладывать не стал.

И вот весной первый раз они втроем решили добраться до Петербурга, по дороге заглянув на Финский залив. Кирилл оставался холостым, но вовсе не одиноким — несмотря на царившую в мире депрессию, здоровые крепкие мужчины были востребованы. Рано или поздно должен был наступить момент, когда остатки цивилизации рухнут и физическая сила очень даже пригодится, чтобы доживать дни в относительном комфорте. Кирилл долго выбирал, кого из своих пассий взять с собой, полюбоваться на Северную столицу, и в итоге довыбирался: одна внезапно приболела, другая обиделась, что ей предложили не первой, третья не захотела испытывать неустойчивое апрельское тепло… в итоге он плюнул и отправился в Петербург в компании только Максима и Лизы:

— Иногда и одному хочется побыть, а они все равно простят, куда денутся!

Максим должен был увидеть город белых ночей в третий раз в жизни (первый раз он ездил на экскурсию еще в школе, второй — вскоре после гибели Анжелы, по рабочим делам). Петербург, как и все северные города, терял население очень быстро. Люди предпочитали перебираться на юг или в маленькие населенные пункты, поближе к колодцам, к садам, к частным домам. Уезжала в основном молодежь:

— Пусть они тут сами с сосулями борются, а мы не нанимались. Отопление только в ноябре включают, что же дальше будет?

Города стареют, как люди. Те, кому в год ратоньеры было больше двадцати, теперь и помыслить не могли, чтобы расстаться с родиной. Петербург встречал свой закат с достоинством, не жаловался, не просил помощи. Город, перенесший блокаду, не поставила на колени и ратоньера. Все архитектурные памятники Петербурга до сих пор содержались в образцовом порядке, хотя жителям это стоило наверняка немалых жертв.

Максим, разглядывая изображения известнейших и красивейших городов на Гугл-картах (когда работал Интернет), иногда представлял себе, как опускается с ревом двигателей — а может быть, бесшумно, кто знает? — космический корабль, непохожий на человеческие, где-нибудь на опустевшей Трафальгарской площади, или в центре Парижа, или среди небоскребов Манхеттена, как выбираются оттуда удивительные существа, как впервые за многие годы стены отражают эхо шагов, нечеловеческих шагов…

…и как инопланетяне, оглядев чудеса земной архитектуры, отдают приказ на своем языке:

— А снести тут все к такой-то матери и устроить плацдарм для нашего гарнизона!

Теперь он представил себе марсианских спрутов на Дворцовой площади, представил так ярко, что вздрогнул, когда Кирилл объявил:

— Тиховато как-то, давайте, музыку поставим?

— Птиц напугаем, — Лиза наблюдала за чайками. — Они отвыкли от людей… И вдруг кто-то придет на музыку, ну, из окрестных жителей?

— Если они не уехали, они и так придут, машину видели и слышали. А мы ничего плохого не делаем, так, прощаемся. Сейчас я песню в плеере найду…

Кирилл собирал все старые песни, которые ему попадались, и не сортировал их по альбомам, а записывал вразнобой, заверяя, что они все одинаково хороши.

— Ты будешь искать полтора часа, — пожала плечами Лиза.

— Нет, вот она. Как раз про Питер…

Море словно притихло, впервые за несколько лет услышав аккорды музыки и печальный усталый голос певца:

— Я вернулся в свой город, знакомый до слез…

Чайки, которые должны были испугаться, не обратили на музыку никакого внимания. Лиза сжалась, отвернулась к морю, словно не хотела, чтобы кто-то виделее лицо.

Петербург! Я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
— Убери ее, — сказала Лиза чуть дрогнувшим голосом. — Поставь еще что-нибудь, эта слишком… напоминает.

— Желание дамы закон, — Кирилл перещелкнул кнопками. — Ну вот тебе военная, она оптимистичней.

Слышится нам эхо давнего парада,
Снятся нам маршруты главного броска…
Ты — моя надежда, ты — моя отрада,
В сердце у солдата ты, моя Москва.
— Тяжелый город Москва, толпы вспоминаются, ряды машин, метро, все бегом, бегом… — сказала Лиза, ни к кому не обращаясь.

— Москва это Бах, — невпопад ответил Кирилл. — Как-то к нам родственник приезжал, музыкант, по гастролям ездил по разным городам, тогда еще никто не верил особо… Я мелкий был, вот и запомнил, что он города с композиторами сравнивал. Питер — Бетховен, Екатеринбург — Мусоргский, Смоленск — Шопен. А Москва, говорил, это Бах. Теперь там толпы поредели…

— Не надо, а? И поставь лучше что-нибудь еще, раз уж ты жить без музыки не можешь.

— Почему? — удивился Кирилл, и пропел, стараясь вторить плееру:

— Мне на этом свете ничего не надо,
Лишь бы в лихолетье ты была жива…
— Да поэтому! — крикнула Лиза со слезами. — Поэтому, что не будет жива! Ни она, ни любой другой город!

— Лизавета, ты знаешь анекдот про психиатра? — Кирилл все же остановил песню и искал новую. — Доктор, это вы маньяк, откуда у вас такие картинки? Ты во всем видишь намеки… а музыка все же прекрасная вещь, оставить бы что-то такое, чтобы играло вечно и питалось от солнечных батарей, как замороженный старикан Рокфеллер, пусть зверюшки слушают… нашел. Если тебя бабуля Пугачева не устроит, то я не знаю…

Лиза неопределенно пожала плечами, но вскочила при первых же аккордах.

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали…
— Ты нарочно? — закричала она. — Ты специально такую искал? А потом говоришь, что я истеричка? Иди ты со своей музыкой!

— Тьфу ты, какие мы нежные, — фыркнул Кирилл. — Ну, сидите в тишине, раз ни одной песней не угодишь, пойду к соснам, попробую радио покрутить, может, чего поймается.

— Обиделся, — сказал Максим вслед удаляющейся фигуре приятеля, когда Кирилл уже не мог его слышать.

— Перебьется, — у Лизы все еще дрожал голос. — То у него анекдоты, что если покойников стоймя хоронить, на ограду тратиться не надо, то реквием включит, когда в кои-то веки настроение хорошее.

— У него ответственность, вот и получается такой черный юмор.

— А кому сейчас легко? У него ответственность, у него и цель, это отвлекает.

— Мы же все вместе хотим путешествовать, Лиз. Ты же тоже мечтала — природа, озера, сады, парки. Акрополь, Бранденбургские ворота, Собор Святого Вита, — он перечислял все, что мог вспомнить, даже те чудеса света, до которых добраться они не надеялись, лишь бы Лиза успокоилась. — Увидеть своими глазами, собрать коллекцию образов, унести с собой…

Лиза молча качала головой, ее глаза казались огромными из-за выступивших слез.

— Ее некому будет передать, эту коллекцию, — прошептала она и наконец заплакала по-настоящему.

— Понимаешь, — говорила она, уткнувшись в куртку Максима лицом, — может, я и истеричка, но вот как мамы и папы не стало… вроде, свободней я теперь, и это плохо! Время думать появилось. Я все представляю, как это будет, как все начнет рушиться, сыпаться… это же был красивый мир! Все эти дома, все памятники, столько труда… Нет, вру. Мне не их жалко, мне себя жалко. Я плохая? Я вчера кошку кормила, у нее где-то котята, она кормящая, думала, она меня к ним приведет, но она где-то в подвале устроилась или в теплотрассе, поела и удрала, а то я бы их домой точно принесла… Нет детей, хоть котята будут. Помнишь, как чувак по семинару в интернете лекцию толкал, что наше поколение свободно, что мы освобождены от инстинктов, раньше, мол, людей заставляло размножаться общество, которому были нужны рабы и солдаты… боже, какой он придурок. Люди надеялись, что дети будут счастливее! И как искоренишь инстинкт, если он в крови? Я считаю годы… еще десять лет и точно никакой надежды, но прежде всего у меня!

Она села, вытянула руки, провела по песку, загребая его пальцами.

— Будто стена идет, стена времени, и сталкивает всех… в бездну. Остается семьдесят лет, шестьдесят… сейчас — пятьдесят, и это самое большее. Нет, ни за что не хочу дожить до девяноста, лучше уж умереть пока хоть относительно молодая, да, да, даже не попрощавшись с нашим миром. Я вчера в церкви была, там тоже священник рассказывал, мол, благодарить надо господа, дал дожить каждому его век, не погубил младенцев и детей… а одна старушка спрашивает — как же господь такой ужас допустил, ведь умираем все почти сорок лет по капельке каждый день, лучше уж сразу, единым мигом! На нее шикают, а он стоит и смотрит на нее — и ничего так сказать не смог, махнул рукой и ушел за алтарь. Тяжело им… всем, надо соответствовать до последнего. Лицо держать. Хотя нам тоже надо, прости, что я так расклеилась, не дело это, вопить от ужаса каждый день.

— Ты не вопишь каждый день. Уж раз-то в жизни всем можно.

В небе послышался слабый гул. Вдали летел самолет, поблескивающая на солнце искорка, за ним тянулся белый инверсионный след.

— На Питер летит, что ли, — Лиза провожала самолет глазами. — Помнишь, сколько их было, когда мы были маленькие. Каждый вечер небо расчерчено. А сейчас раз в месяц видишь, никому ничего не надо.

— Дорого.

— Вот и я о том. Мы разучились летать…

След не спешил расплываться, он так и оставался белой полосой с шероховатыми краями на фоне неба, и напоминал чем-то застежку-молнию на одежде. Когда поднимется в небо последний самолет? Сколько лет будет тому неизвестному пилоту, который рискнет сесть за штурвал? И зачем это будет надо — перевозить в безопасное место престарелую тушу какого-нибудь чиновника? Нет, пусть лучше тогда небо остается без всяких застежек, нагим и чистым.

— Ой, — сказала вдруг Лиза, глядя в сторону деревеньки. — К нам кто-то идет, как бы не погнали… А то развелось дедков с синдромом вахтера.

По пляжу брел старик, слегка приволакивая при ходьбе левую ногу. Пока они были увлечены самолетом и не замечали его появления, он подошел довольно близко. Максим на всякий случай вытащил пневматический пистолет — слишком нервное новое время сделало мир недобрым и опасным, где угодно можно было напороться на неадеквата, поэтому в заброшенных местах приходилось носить с собой оружие. Лиза, забыв свои обиды, махала рукой Кириллу, который уже спешил к друзьям.

— Что за дед, интересно? — спросил он, еще тяжело дыша после бега. — Не пограничник же, те бы уже ружьем размахивали.

— Да местный, скорей всего, — прищурилась Лиза. — Может, эстонец.

— Скажешь тоже, эстонец, — ответил Кирилл. — Больше на кавказца похож.

Старик, прихрамывая, подошел и остановился в нескольких шагах. Волосы его поседели, но, совершенно очевидно, пару десятилетий назад были черны как смоль, натянутая на скулах сухая, как пергамент, смуглая кожа потемнела не за одно поколение.

— Дедушка, — Кирилл выступил вперед. — Вам что, помощь какая надо?

Старик молчал, пристально оглядывая троицу темно-карими, почти черными глазами, слишком блестящими и ясными для его возраста — ему было никак не менее семидесяти.

— Глядит-то как, прямо чекист, — заметил Кирилл. — Дед, ты можешь человеческим языком сказать, чего тебе надо?

— А вдруг он террорист какой, — не выдержала Лиза. Максим не успел успокоить ее словами, что незачем устраивать теракт на безлюдном берегу. Старик слегка вздрогнул, повернулся к Лизе, протянул руки вверх ладонями.

— Он что-то просит? — удивился Кирилл. — Дед, голодный, что ли? Так и скажи.

Старик покачал головой и начал одной рукой, — вторая плохо ему повиновалась, — расстегивать свою куртку, чем-то напоминавшую френч.

— Тут вообще-то не жарко, — сказал Кирилл. — И не баня. Дед, ты можешь говорить?

— Sí.[1]

Это слово из уст старика, которого они уже считали глухонемым или безумным, прозвучало совершенно неожиданно.

— Да он не русский просто, — сказал Максим. — Он показывает, что у него нет оружия. Вам помочь? Вы нас понимаете?

— Да, — повторил старик уже на их языке. — Нем-но-го.

Разговор давался ему не без труда, левая половина рта не двигалась, как парализованная.

— Вы больны? — спросила Лиза. — Бедняга, у него, наверное, инсульт, он и ногу волочит…

Старик пожал плечами.

— Инсульт? — переспросил он с ударением на первом слоге. — Может быть. Может быть — саncer.

— Опухоль мозга? — Лиза уже не боялась старика и подошла ближе. — Я врач, так вам к врачу, наверное?

Старик покачал головой.

— Нет. Tarde. Надежда нет.

— Да почему же? — Лиза не отставала, старик отстранил ее рукой и, согнувшись, написал прутиком на песке:

de 4 de 2056.

— Это что за ребус? — удивился Кирилл.

— Он спрашивает, какое сейчас число, — догадалась Лиза. Она тоже нагнулась и начала чертить на песке: — Сейчас же апрель, четвертый месяц. Тринадцатое, три-над-цать. Вы один жили там?

— Sí, — кивнул старик. — Да, uno.

Все уже понемногу втянулись в беседу по примеру «Альпийской баллады», в которой каждый участник говорит на своем языке.

— Давно? Жили один? — Лиза с сочувствием смотрела на странного незнакомца.

— Нет. Сначала compañero. Он muerto.

— Жил с товарищем, но тот умер, — пояснила Лиза. — Давно? Нужна помощь, похоронить?

— Нет.

— Старик, — не выдержал Кирилл. — Помощь тебе не нужна, лечиться ты не хочешь, что надо тогда? Ты пойми, мы сейчас дальше поедем, либо ты с нами в город, либо что? Зачем ты к нам пришел?

— Да просто поговорить, он же жил один, так и рехнуться недолго, — возмутилась Лиза. Старик жестом попросил ее замолчать и повторил, старательно выговаривая каждую букву наполовину неподвижными губами:

— За-чем?

— Да, зачем?

— Аrrepentimiento, — старик произнес это слово сперва быстро, затем повторил по слогам, видя, что никто его не понимает, развел руками. — Не могу… не знать. Redemption…

— Редемшн — это английский, — вспомнил Максим. — Искупление, покаяние, да?

— Sí, — кивнул старик. Его карие глаза сверкнули ярче. — Рас-ка-я-ние.

— Да в чем, дед? — усмехнулся Кирилл.

Старик поднес руки к своему воротнику. Под курткой у него была рубашка, строгого покроя, на пуговицах, хотя джемпер или фуфайка в его положении был гораздо удобней. Старческие, с трудом гнущиеся пальцы медленно расстегивали пуговицы.

— Дед, я повторяю — тут не баня, — сказал Кирилл. — Может, ты хочешь показать, что у тебя нет пояса шахида? Верим и так…

Старик распахнул рубаху, открывая еще достаточно мускулистую смуглую грудь. Все трое шарахнулись в сторону, Максим закрыл собой Лизу, Кирилл выхватил пневматический пистолет — тот, кто только что выглядел безобидным полурехнувшимся старичком, в очередной раз доказал, что внешность бывает обманчива.

От ямочки между ключицами спускался вниз вытатуированный крест, за правую его перекладину цеплялся полумесяц со звездой, к левой тянулась верхняя свеча меноры, а под ногами распятого катилось колесо сансары, касаясь всех трех верхних символов.

— Вот тебе и рыбка на берегу Финского залива, — сказал Кирилл, переводя дыхание. — «Саранча»!

— Sí, — старый террорист с невозмутимым видом застегивал рубашку. — Langostas.

Ночь. Продолжение

— Раскаяние это хорошо, — заметил Кирилл. — Только смысла в нем нет, погибших в терактах не вернешь, и каяться надо не тут, а где-нибудь в МВД, или в ФСБ там, организация-то международная.

Старик усмехнулся уголком рта, вторая половина лица оставалась неподвижной.

— Церковь для этого есть, — Лиза сурово посмотрела на обоих.

— От церкви толку не будет, хотя… От МВД тоже не будет. Вот если бы у него не покаяние, а информация была.

Старик пошевелил губами, будто повторяя последнее слово, медленно опустил правую руку в карман своей напоминающий военный китель куртки и вытащил какой-то совсем маленький блестящий предмет.

— Это флешка, — сказала Лиза, однако попятилась от протянутой ладони. Старик поглядел с веселым презрением.

— Еxplosivo нет.

— Может, оно и не взорвется, — Кирилл кивнул на песчаную площадку перед ними. — Ну, бросай сюда.

Старик, поняв скорее жест, чем слова, вытянул руку и разжал пальцы. Флешка упала на песок. Мужчины нагнулись за ней одновременно, но Кирилл оказался быстрее.

— Вы все же осторожнее! — предупредила Лиза.

— А смысл ему взрывчатку совать? Нас только трое. Только вот что на ней?

Старик не без труда нагнулся и начал чертить пальцем на плотной влажной поверхности песка. То, что у него получалось, не походило на буквы или еще какие-то символы, а прутьев на пляже не было.

— Возьмите, — Лиза открыла сумку, пристегнутую к поясу и перекинула старому террористу карандаш. Тот благодарно кивнул — теперь дело пошло быстрее. На песке появились две четких окружности с контурами пятен.

— Это что… — начал Кирилл. — Стоп, понял! Полушария, глобус — так?

Старик кивнул. Карандашом он несколько раз ткнул в контуры импровизированных континентов, оставляя глубокие вмятины.

— Это чего?

Старик хотел ответить, но голос ему не повиновался. Несколькими неуверенными движениями он вывел на песке «antídoto».

— Что? Антидот? К чему?

Карандаш в скрюченных пальцах нацарапал неровные, но узнаваемые буквы «ratonero».

Лиза ахнула, приложив руку ко рту. В ее глазах вспыхнула радость. Кирилл, напротив, поглядел на старика с досадой и разочарованием, подкинул на ладони флешку, будто готовясь ее выбросить.

— Не сочиняй, дед. Скучно просто так помирать, решил развести, как лохов?

— А вдруг существует, вдруг? — закричала Лиза. Кирилл в ответ тоже повысил голос:

— Черта с два! Лучшие умы искали, не нашли, потом он же террорист, а не микробиолог, ратоньера появилась стихийно, какой антидот!

— Нет.

Коротенькое слово из уст старика оказалось камнем, разбивающим волны. Кирилл успокоился так же быстро, как начал свою обвиняющую речь.

— Что — нет? Не стихийно? Не террорист?

— Нет — стихийно, — старик помолчал, задумавшись, будто подбирая нужное слово. — Синтетический… jinn. Еntiendes? Understand?

— Не, не андестенд, совершенно не андестенд. Джина тоже не имеется, разве что водка есть, это Россия, дед!

— Может, джинн в смысле дух? Ну, который в кувшине? — предположил Максим. Кирилл только фыркнул:

— Тогда он просто псих, и смысл тут время терять.

— Ну говорят же, например, джинн, вырвавшийся из бутылки, — сказала Лиза. Старик при последних словах кивнул, по слогам выговорил:

— Si. Джинн… из бутылки.

— Такое можно сказать абсолютно про все, — буркнул Кирилл, не привыкший, что с его мнением могут не считаться. — Общие фразы. «Саранча» же с ратоньерой не связана.

— Связана, — старик повторил последнее слово почти без акцента.

— Это как? Они же только появились одновременно?

Старик заговорил быстро, отрывисто, мешая английский язык с испанским. На этот раз его не понял никто, лишь несколько раз в его речи промелькнули интернациональное слово «шпионаж» и «вакцина».

— Ладно, сделаем проще, — Кирилл показал флешку. — Тут есть про связь? «Саранчи» с ратоньерой?

Старик отрицательно мотнул головой.

— А что тут тогда?

— Сoordenadas.

— Флешку же можно вставить в ноут и поглядеть, — сказал Максим. Кирилл усмехнулся:

— Ну да, если она при этом не взорвется. А что, так не бывает?

Террорист тоже усмехнулся, с выражением человека, уставшего от тупости собеседников:

— Не взор… — дальше говорить ему было трудно, губы и язык не слушались.

— Ну ладно, а от нас ты чего хочешь? — прищурился Кирилл. Старик прислушался, указал рукой себе на грудь, затем на небо.

— Я не понимаю. Говори или пиши, — Кирилл кивнул на карандаш в руках старика. Тот нагнулся и начертил что-то вроде полукружия с крестом сверху.

— Ну и по-прежнему ни фига не понятно.

— Он имеет в виду, что скоро умрет, — сказала Лиза очень спокойным голосом. Старик благодарно кивнул:

— Si. Мuer…

— Ах, вот как? — Кирилл пожал плечами. — Но это уже точно не туда, — он поднял ладонь вверх и тут же опустил ее к земле, — а туда!

На лице старого террориста опять появилось усталое выражение. Он несколько раз обвел карандашом контуры своего рисунка.

— Вы хотите, чтобы вас похоронили? — Лиза вопросительно поглядела на старика. Тот напряженно следил за ее губами, но, видимо, не понимал. — Она показала жестом, будто копает землю. — Bury… to bury. И поставили крест. Да?

Старик кивнул, его глаза сияли.

— Крест? У них же это… все символы? Четырехкратная верность четырех единому божеству?

Террорист попытался заговорить, и снова его подвел голос. Он присел, с трудом начертил на песке крест, подрисовал снизу полумесяц, минору и круг, подождал немного, затер три нижних знака и выжидательно посмотрел на собеседников.

— Сначала он был христианином, потом его завербовали, теперь он разуверился в религии «Саранчи». Хочет, чтобы его похоронили, как христианина. Так? — перевела Лиза. Старик смотрел теперь только на нее и определенно с симпатией.

— Завербовали, ага, вот так всегда. Я солдат, я исполнял приказ, я не я, лошадь не моя, мозги промыли, — зло сказал Кирилл. — Охрененно по-христиански он закладывал взрывчатку в торговом центре, а если не он, так такой же, как он.

Старик, если не понял слов, разобрал интонацию. Судя по его мрачному презрительному взгляду, ничего другого он и не ожидал.

— Почему только сейчас к людям вышел? — продолжал Кирилл. — Поразвлечься под конец захотелось? Флешку только что нашел?

— Она могла быть у его умершего товарища, — сказала Лиза полувопросительным тоном. — Это, — она указала на флешку, — было у compañero? Да?

— Si.

— Лизавета, — Кирилл тоже глядел с презрением, — ты ему вроде адвоката. Ему и говорить ничего не надо, ты сама версии подкидываешь. Уже и пожалеть готова.

— Я не жалею! Но он стар, болен…

— Ну да, ну да. Нас он переживет. Вот что, «Саранча», или как там тебя. Если ты тут не заливаешь, ты поедешь с нами, куда надо, и там повторишь. До Питера, до ФСБ, — Кирилл указал рукой на север. — Это ты андестенд?

Старик выпрямился. Улыбнулся, глядя куда-то вдаль, перевел глаза на Кирилла и все так же с усмешкой покачал головой.

— Нет. Теперь adios.

— А я тебя и спрашивать не стану, поедешь… — дальше Кирилл сказать ничего не успел. Старик отступил на шаг, снова улыбнулся, даже не улыбнулся — оскалился, приподняв верхнюю губу. Между зубами у него что-то блеснуло.

— Осторожно! — собственный крик донесся до Максима будто со стороны. Мелькнувшая было мысль, что во рту террориста была взрывчатка, сменилась более рациональной. Старик просто собирался свести счеты с жизнью, приняв яд.

Дальше все произошло мгновенно. Старый террорист сжал челюсти, пошатнулся, захрипел и опрокинулся на песок. В воздухе повеяло горьковатым запахом миндаля.

Все трое ошарашенно молчали. Лиза судорожно вздохнула:

— Цианистый калий, скорей всего… Ну почему он так мало рассказал?

— Цианистый калий, как фашистские бонзы, — кивнул Кирилл. — А не рассказал он ничего, потому что рассказывать было нечего. Что делать будем?

— Похоронить его, как он просил, — Лиза наклонилась, взяла мертвого за руку.

— Ты что? — Максим попробовал оттащить ее от тела, но она вырвалась:

— Он умер. Пульса нет, хотел бы устроить теракт, сделал бы это сразу.

— Лизавета, ты купилась на его сказочки, — Кирилл подкинул на ладони флешку. — Выбраться на дорогу, где телефон ловит, и сообщить куда надо? Или не стоит? Я за то, чтобы не сообщать. В лучшем случае нервы вытянут к черту, как же, «Саранча». Место безлюдное, про то, что мы его видели, никто и знать не будет. Лет двадцать назад другое дело, а сейчас мир одичал.

— А флешка? — Лиза протянула руку. — Ее надо куда-нибудь передать. Если там действительно антидот.

— Там действительно какая-нибудь мура или она запорота. Ну, если ты так настаиваешь, посмотрим. Собираемся, поехали отсюда?

— А он? — Максим указал на мертвого. — Будет лежать тут?

— Можно чем-нибудь прикрыть, — пожал плечами Кирилл. — Хотя пляж засорять не стоит. Эх, вы представьте, сколько костей будет валяться через полвека в открытом доступе. Хоронить-то сил ни у кого не будет. Что, не смешно?

— Флешку отдай, — твердо сказала Лиза. — Уронишь. Или поцарапаешь со своим неверием.

— А ты свихнешься со своей верой. Не отдам. У меня целей будет. Макс, ты куда?

— К машине, лопату взять из багажника, — ответил Максим через плечо.

Первые десять минут, пока Максим копал неглубокую могилу, Кирилл не глядел в его сторону, рассуждая вслух про лохов и толстовцев, которые верят не пойми кому и жалеют не пойми кого, что тварь, взрывающая людей за здорово живешь, точно не заслужила нормальных похорон, и что терять время и силы на эти похороны могут только круглые дураки. Через четверть часа он попытался отобрать лопату со словами: «Ладно, давай теперь я», не добившись успеха, пошел к соснам и вернулся с двумя связанными крест-накрест прямыми ветками.

— Воткнем в могилу, как он хотел. У него были странные отношения с религией, ну да ладно, пусть разбирается напрямую.

Тело обыскивать никто не решился. Старика просто переложили в неглубокую яму и засыпали песком. В случае необходимости могилу можно было найти по кресту.

Ночь. Продолжение

Ноутбук перед поездкой был заряжен до упора и в дороге им не пользовались. Лиза напомнила об этом обстоятельстве, едва они дошли до машины.

— Давай, проверяй, — сказала она, держась за дверцу и не собираясь садиться. — Давай прямо сейчас.

— И настырная же ты, — Кирилл полез в карман куртки. — Ох… — он начал рыться в одном кармане, в другом, — блин, кажется, потерял. Нету.

— Как нету? — закричала Лиза. — Ищи! Я же говорила, отдай мне!

— Успокойся, Лиз, — Максим приобнял ее за плечи, — найдем!

— Когда найдем? Где? Где ты мог ее обронить?

— Может, когда крест связывал… — бормотал Кирилл с явным огорчением, — там песок рыхлый, мог затоптать, а все ты! Его жалко, его похоронить надо…

Лиза прошипела что-то сквозь зубы и почти бегом бросилась назад на пляж.

— Эй, — крикнул ей вслед Кирилл, высоко поднимая руку. На солнце сверкнул крохотный металлический корпус. — Да шучу я. Вот она. Ой, блин, вы бы лица свои видели!

— Тебя убить мало за такие шуточки, — зло сказала Лиза, вернувшись к машине. Она протянула к флешке руку: — Дай сюда!

Кирилл поднял флешку высоко над головой.

— Успокойся, сам посмотрю. Макс, дай ноут, и стойте оба тут.

— Почему?

— Потому, что вас двое, а я один. Потому, что эта ерунда может подорваться, когда ее вставишь в гнездо, были такие случаи. Вот я и отойду от машины. Ясно?

Они наблюдали с расстояния в пару десятков метров, как Кирилл устроил ноутбук во вмятине ствола старой сосны, как вставил флешку — та не взорвалась в первую же секунду. И во вторую тоже, и третью, и в четвертую, ну, а на десятой Максим с Лизой уже стояли рядом с Кириллом, и всем казалось, что чертов ноут никогда еще не грузился так медленно.

— Ну слава всем святым, увидел, — выдохнула Лиза, когда открылось окно проводника.

— Там два невнятных файла, — недовольно сказал Кирилл. — Мелких невнятных файла. Один вообще не открывается, а я не программист, и никто из нас.

— Покажем знающим людям, — сказал Максим.

— Хакерам надо, у тебя есть знакомые хакеры? У меня нет. Второй открылся… просто карта. Просто карта, как из Гугла.

— Так она с масштабом, — Лиза отобрала мышку. — Я такого не видела. Здесь Интернет не ловит.

— Программа у него хитрая, сама себя запустила и развернула, ты просто не геймерша. В играх так бывает. Ну и что мы имеем? — спросил Кирилл и ответил сам себе: — Карту мира с непонятными точками. Черное море, белый пароход. То есть, Азовское море, Синайский полуостров, Гибралтар, еще Латинская Америка и несколько вокруг Африки. Ну, цифры рядом это координаты, верю. И что там? Секретные базы «Саранчи»? С кем нам теперь связываться, с ЦРУ? Неохота. С нашими? Тем более неохота. Толку не будет.

— Почему ты так думаешь?

— Сам прикинь, Макс. Ты должностное лицо, мир к чертям летит, разные сектанты и активисты к тебе являются сто раз на дню. И вот приходят очередные посетители, рассказывают байку, приносят флешку дурацкую, свидетеля нет — якобы помер, а не сами ли они его убили? А если мы сейчас позвоним куда положено… не знаю, куда положено звонить, обнаружив террориста из несуществующей много лет группировки. Либо пошлют, либо вцепятся и ничего хорошего не жди.

— Может, самим съездить туда и посмотреть? — предложила Лиза. Кирилл увеличил изображение и насмешливо произнес:

— Куда, в Испанию? Не отказался бы. Суэц — нет, увольте, там до сих пор евреи с арабами что-то делят. Через Атлантику далеко…

— Азовское море близко.

— Нас там тоже никто не ждет, — Кирилл захлопнул ноутбук. — Можно попробовать выйти на сайт президента, переслать файлы… нет, там давно никто не читает. А если прочитают, сочтут за розыгрыш.

— Попросить личной встречи. Господи, ну почему я не осталась в Москве, была же возможность!

— Тогда бы этой поездки не было, — резонно ответил Максим.

— Москва, Москва… а там на худой конец тоже есть, чего посмотреть. Ладно, собираемся и садимся в машину, вместо Северной столицы навестим обычную.

Автомобиль пробирался по ветхому дорожному покрытию, дергаясь через каждые два метра. Асфальт давно не чинили, правда, и ездили по нему нечасто. Столкновений с встречным авто можно было не опасаться, разве что ям или упавших деревьев.

— До Москвы сегодня не доберемся, — сказал Кирилл. Он почти не смотрел на дорогу. — Лизавета, может, завезем тебя домой?

— Да ну, крюк делать, — Лиза разглядывала карту в сотый раз. — Что же там все-таки может быть… А второй файл совсем не открывается, ни в какой программе.

— Надо просить толковых людей, только как им объяснить, что это за ерунда, — Кирилл крутанул руль, объезжая очередную выбоину.

— Если он отдал флешку, значит, был уверен, что мы сможем разобраться.

— Если он не хотел просто приколоться напоследок. Или у него крыша не поехала от одиночества. Вот зачем он здесь торчал? Почему не у себя на родине?

— Ну мало ли, где человек может застрять, распустили их… о, здесь Интернет появился. Сейчас буду читать все, что есть про «Саранчу», — воодушевилась Лиза. — А на родину не вернулся мало ли, почему. Никого из семьи в живых не осталось. Или не хотел смотреть, как стареет его родина.

— Охрененно. А мы, значит, по его милости должны любоваться, как стареет наша.

— Ты же не веришь, что ратоньера выведена искусственно? — Лиза открыла форточку, — может, так быстрее Интернет грузиться будет…

— Я не верю? Я верю, что это звенья одной цепи, и что кто-то их финансировал… платил «Саранче» за все ее пакости. Вы прикиньте, сколько стоило взорвать тот же Керченский мост. Построить и то дешевле.

— Погоди-ка, — у Лизы вдруг охрип голос. Она быстро развернула монитор с картой. — Смотрите. Вот этот кружок — он не просто в Азовском море, он фактически у Керчи, только с севера. А вот этот? Суэцкий канал! А этот — бывший Панамский. Помните, три самых громких взрыва «Саранчи»?

— Да, были, — нехотя признал Кирилл. — А остальные?

— В Гибралтарском проливе точно было, — вспомнил Максим. — Я запомнил, потому что мне в этот день исполнилось двадцать лет. Считали, что они хотели уничтожить несколько кораблей, но не рассчитали со временем и погубили только один. Взрыва все равно бы не хватило засыпать пролив.

— А Африка?

— Сейчас в Википедии погляжу про Африку, — Лиза раздраженно дернула мышкой, — да подключайся ты… Вокруг Африки чего только не было, просто мы могли забыть и не обратить внимания, привычка же — в странах третьего мира все время что-то происходит.

— То есть этот старикан решил напоследок похвастаться трофеями, бывает, — усмехнулся Кирилл. — А то мы без него не знали.

— Была статья, — Максим, сидевший рядом с водителем, повернулся к Лизе на заднем сиденье. — Потом дай ноут мне, попробую найти. Я помню, давно читал, сразу после исчезновения «Саранчи», впечатлило. Там было про то, что их деятельность вроде бессмысленная, а на самом деле это был отвлекающий маневр, что взрывами они заметали следы чего-то там… Я все не помню. И про ратоньеру было, что это последствия вакцины от гриппа, которая стала бы бактериологическим оружием в странах с жарким климатом, но порожденный ею вирус мутировал, да так, что никто не ожидал.

— Я тоже читал какую-то ерунду в этом роде, фигня, не верю я в эти теории мирового заговора.

— Тихо, — попросила Лиза. — Открылась страница про «Саранчу». Международная террористическая экстремистская организация… полное название взято из Откровений Иоанна Богослова, первые зарегистрированные террористические акты произошли в марте 2019 года, мощная пропагандистская структура… лидеры неизвестны…

— Это всем известно, Лизавета, не читай, Википедия — зло. Так, товарищи, я сильно подозреваю, что до Москвы мы засветло не доберемся и ночевать придется в машине.

Вечером погода испортилась. Небо заволокли тучи, дождя, к счастью, не было. Дорога на подступах к столице была несравненно лучше, асфальт ровной поверхностью стелился под колеса. Лиза задремала, несмотря на то, что полдня проколотилась в страшном нервном напряжении и была уверена, что не заснет. Кирилл тоже устал после нескольких часов за рулем и попросил его подменить, но вместо того, чтобы отдыхать, он искал что-то в Интернете.

Машины попадались чаще, изредка их автомобиль обгоняли груженые фуры. Сумерки сгущались все больше, автомобили, деревья, попадавшиеся на пути постройки или дорожные знаки казались неясными тенями, машина то ли ехала, то ли скользила в пустоту в тумане, фары выхватывали из придорожной темени совсем небольшие кусочки пространства, как и та карта давала минимум информации… Нужно было отогнать все мысли и сосредоточиться на дороге. Доедем, потом… Что потом? Хуже всего, если и впрямь ничего, для Лизы это будет страшным ударом.

В тени окружавших шоссе сосен мелькнул человеческий силуэт. Издали, на мгновение, в темноте, неожиданно четко обрисовались зеленая рубаха, слишком просторная для костистого худого тела, башмаки с загнутыми носами, шапочка с пером, из-под которой свисали бесцветные прямые пряди, скрывая лицо. Время словно замедлилось, фигура повернулась в свете фар — белая высохшая кожа плотно обтягивала череп с зияющими провалами глазниц, длинные черные волосы спадали на такой же черный балахон, зубы оскалились в нестираемой улыбке… Максим опомнился от того, что приятель пихнул его в бок:

— Ты совсем, что ли? За рулем дремать? Тут рядом вот-вот заправка должна показаться, там же, наверное, и остановимся на ночевку.

Дождь накрапывал потихоньку из низко надвинувшихся грязно-серых туч, которые словно весь мир выкрасили в такой же серый цвет. Даже распускающиеся листики на деревьях будто сжались обратно в почки, голые ветви хлестал ветер, трава не высовывалась из придорожной грязи. Череда машин, выстроившихся в два ряда перед блокпостом, казалась бесконечной.

Кирилл выглянул из автомобиля, присвистнул, окликнул водителя ближайшей машины, спросил, сколько тот уже стоит, и получил малоутешительный ответ: «Не знаю, я тут только три часа». Все же они втроем вышли — немного размяться, вдохнуть свежего воздуха. Дождь, казавшийся слабым, немедленно намочил волосы, одежду, сырость забралась под воротник. Некоторые автомобили, видимо, не выдержав долгой очереди, медленно отъезжали прочь. Кирилл наклонился к одной из них. Водитель, лысый седобородый дяденька, оказался обладателем пронзительного голоса, так что Максим с Лизой слышали весь разговор, даже не подходя слишком близко.

— Проверки, проверки, необходимо разрешение на въезд. У вас нет? Ой, и вы не попадете, тут человек стоял напрасно, у него в столице пожилая сестра, нужно документальное подтверждение, а его трудно добыть, родне нужно оформить кучу бумаг, просто Северную Корею какую-то сделали. Почему? Говорят, в городе беспорядки…

— Слишком много трудоспособного народу в последнее время намылилось в леса, некому уровень жизни поддерживать, — высунулся из другой машины крупный мужчина лет сорока. — Вроде целый завод недавно на работу не вышел, не выпускают никого ни оттуда, ни туда, боятся провоза оружия, или что все поразъедутся, или чего там… А у меня мать. Говорил ей, уедем, давно бы забрал, нет, помру там, где жизнь прожила. Эх… — человек заматерился, не обращаясь ни к кому, и нырнул обратно в салон автомобиля.

— У меня племянник двоюродный в Берлине, — лысый старик хитро прищурил глаза, это должно было означать, что он делится секретом, но голос его децибелов не потерял. — Так он знаете, что писал? Знаете?

— Даже представить не могу, — честно ответил Кирилл.

— Там сейчас снова стену построили, гетто. Возрастное гетто. Кому шестьдесят пять, или кто не может работать, или кто узнал об их махинациях — тех туда. В самом городе только трудоспособные. Помяните мое слово, так сделают и у нас. Непременно, рано или поздно, мы к этому придем. Люди — звери. Понимаете, возвращаются концлагеря.

— Да ну? — удивился Кирилл. — А как же племянник вам сообщил об этом так свободно?

Говорливый собеседник замер с открытым ртом, не соображая, что сказать, Кирилл, не дожидаясь ответа, вернулся к собственной машине.

— Слышали? — спросил он мрачно. — Теперь я и сам вижу, что Москва это Бах. Туда не попадешь, а то и в самом деле начнут туда нестарых людей свозить на работу.

— Ты что, поверил этому лысому? — спросила Лиза. — Ну, про гетто в Берлине?

— Не то, чтобы поверил, просто всякое может быть.

— Но нельзя же все равно так то оставить, — Максим оглянулся на очередь. — Как-то списаться с правительством… пройти через лес пешком!

— И получить пулю на подступах к Домодедово, например. Вот будто город не охраняют и будто будут разбираться, зачем ты по лесам шастаешь.

— Так что тогда? — спросила Лиза очень тихо. Глаза у нее стали совсем прозрачными.

— Тебя — домой, — Кирилл включил зажигание. — А я попробую поискать заброшенные гаражные кооперативы, или заводские базы, или, если повезет, воинские… машина-то сильно понтовая и не особо надежная. Макс, ты со мной или домой?

— А ты куда?

— В Ростов, — автомобиль медленно откатывался назад, Кирилл теперь внимательно следил за дорогой. — А что?

— Какой Ростов?

— На Дону. Теперь я разозлился. Теперь я уже не отступлюсь… вы ремни пристегните на всякий случай, вдруг менты.

— Да что ты собираешься делать, говори толком? — возмутился Максим.

— Проверять карту этого религиозного старикана, что же еще. Я вчера списался с одним знакомым, он дядьке моему покойному старый товарищ, активист. Живет в Ростове, много чем занимается, у них там целая группа таких самоорганизующихся чуваков… то экологией занимались, ну, помните лозунги «После нас — чистый мир», то с преступностью боролись, в городе вроде разобрались с ней. Программисты-то там наверняка есть. Я ему информацию переслал, но нужен исходник, кодированные файлы часто ломаются при пересылке. Моряки у них среди активистов есть точно. Как идея?

— Отличная, — сказала Лиза. — Только почему меня домой?

— Потому что там опасно, — оба ответили ей одновременно, но не убедили.

— Где — там? В дороге? А дома не опасно? В соседнем подъезде, где грабитель парализованной старушке голову проломил, пока дочь за хлебом отлучилась? А у нас в больнице не опасно, когда алкаш медсестру ножом насмерть ударил в приемной? Да я дома изведусь, пока вас не будет! И потом… я не девочка, мне тридцать восемь, я ждать не могу. Если лекарство есть, могут понадобиться добровольцы… — тут у нее сорвался голос, она замолчала, уткнув лицо в ладони.

— Ладно, ладно, пока еще машину найдем, а хотя лучше всего на поезд. Правда, билеты сейчас надо покупать черт знает за сколько заранее…

— А комбинат? — спросил Максим. — У тебя отпуск на десять дней.

— Да неужели за десять дней до Ростова не добраться? Если все будет хорошо, обратно разорюсь на самолет, и вообще, подождут. В худшем случае через тридцать лет все так и так перемрут от старости. А пока план номер один — найти место, где можно поесть и отдохнуть. Мне тоже тридцать восемь, я тоже не мальчик, еще одной ночи в машине не перенесу. И если кто сейчас найдет на Земле мальчика, пусть первый бросит в меня камень.

Ночь. Окончание

«Дорога», известнейший форум путешественников, оказался недоступен. Само по себе это было не страшным, но неприятным событием, потому что из всех сайтов, где общались странники эпохи Ратоньеры, «Дорога» оставалась наиболее толковым. Там почти не встречалось бессмысленной ругани, советы давали четко и по делу. Надежды на быструю разблокировку не было. В последние годы сервера рушились основательно, некоторые — навсегда, подколки «В Гугле забанили?» ушли в прошлое, ибо на них отвечали: «Нет, Гугл обвалился». Кирилл ругал себя, что не читал о дороге на южном направлении, пока была такая возможность.

— Вот что мне стоило? Все европейские достопримечательности смотрел… до Риги, наверное, с закрытыми глазами бы доехал, а надо было дорогу на Дон изучать.

— Лучше спросить людей, кто был там, — заверяла Лиза. — Такие непременно встретятся, живое общение самое лучшее. Тот же форум, в конце концов.

Этот день в итоге прошел зря. В поисках бензозаправки им пришлось порядочно отъехать в западном направлении, затем еще столько же — до работающего придорожного кафе, потом отключился Интернет, а погода снова начала портиться, туман сгустился не хуже лондонского смога, и стало темно, как в сумерках. Ближе к вечеру стало ясно, что остановиться на ночлег нужно в какой-нибудь заброшенной деревеньке, либо опять спать в машине, чего никому не хотелось категорически. Навигатор не желал показывать, где они находятся, Кирилл в сердцах обозвал злополучный прибор нафигатором и остановил машину, дожидаясь хоть кого-то, знающего путь. Минут через пятнадцать из тумана появилась пара шатающихся темных призраков, Максим даже вспомнил вчерашнее видение, но призраки подошли поближе и оказались обыкновенными подвыпившими дедками.

— Что? Где переночевать можно? Да вон в той стороне монастырь, там люди и останавливаются обычно.

Старики удалились в темноту, снова обращаясь в неясные тени. Лиза, очень обрадовавшись возможности попасть в монастырь, заторопила скорей ехать, Кирилл, напротив, весьма презрительно фыркнул и попытался произнести речь на тему «Религия — опиум для народа», но успеха она не имела. В селах, где оставалась пара-тройка жителей, остальные дома слишком быстро приходили в негодность, пересыхали колодцы, волки, испытывавшие все меньше страха перед дряхлеющим царем природы, бродили прямо по улицам. Опасаться стоило и мародеров, и просто озверевших в ожидании конца света безумцев, обитаемые места казались более надежным приютом, поэтому большинством голосов решено было ехать в указанном направлении.

Белые стены монастыря отражались в прозрачной воде озера. Оно, как и положено водоемам в средней полосе, зарастало осокой и бурьяном, но сейчас его вычистили. Охапки старой травы лежали в отдалении. За стенами и брусчаткой, которыми выложили часть двора, тоже следили — ни один камень пока что не выкрутился из своего места. В стороне золотисто светилась новым брусом беседка колодца. Здесь время казалось остановившимся. Лес за стеной стоял спокойно, в торжественном молчании, не напоминая, что скоро трава пробьется между плитками брусчатки, плющ оплетет прогнившую беседку и молодые деревца разорвут осыпавшиеся каменные стены.

Зато во внутреннем дворе людей было слишком много для уединенной святыни с благостной атмосферой. Несмотря на запреты, кто-то ухитрился ставить машины на территории монастыря. Монахи автовладельцев уже не гоняли — за долгие годы поняли, что бесполезно. Нынешние посетители не были ни богомольцами, ни экскурсантами, просто неприкаянными людьми, которых судьба стащила зачем-то в одно место, может, и для того, чтобы прихлопнуть всех разом. Среди разношерстной толпы мелькали монахи в черной длинной одежде, как пингвины среди чаек на птичьем базаре. Лица у них были отрешенные, вид занятой, Кирилл пытался остановить и расспросить кого-то из них, и остановил только с третьей попытки. Монах даже выслушал его не до конца, ибо привык к посетителям, нуждающимся во временном пристанище.

— Там, — он махнул рукой в направлении одной из построек, — переночевать можно, но с едой, извините… Слишком много желающих. За водой на пруд, на мостки. Сломался недавно насос, так-то вода проведена, под колокольней источник, но сейчас пока не починить. Из города вызывали мастера, но там их не хватает. Все ломается… У нас и автобус тоже, второй день не заводится, среди паломников умельцев нет…

— А что с автобусом? — спросил Максим. Монах, отвечая, посмотрел ему прямо в лицо, не мимо, как до этого:

— Умер водитель, который мог бы отремонтировать. Старый был. Новых нет. Мы водим все, даже я, но вот ремонтировать умения не хватает.

— Я могу попробовать посмотреть автобус. Починить не обещаю, но хотя бы попытаюсь.

Монах очень серьезно сказал:

— Мы были бы вам благодарны.

Лиза убежала в часовню, ныне служившую чем-то вроде гостиницы, посмотреть, нет ли там какой работы, или, как выразился священник, «послушания». Кирилл от этого слова скривился, будто с кислых щей, и отправился за священником и Максимом в гараж, наблюдать за ремонтом машины. Максим пропустил начало их разговора, он знал о воинствующем атеизме своего товарища и не ожидал, что тот вообще заговорит о чем-то со служителем культа, поэтому очень удивился, когда, лежа под автомобилем, (куда пришлось залезть в поисках проблемы) услышал обрывки мирной философской беседы.

— Вы понимаете, — говорил священник мягко и убедительно, и Кирилл от такого тона не бунтовал и не возражал, — стареющий человек впадает в детство. Стареющее человечество тоже впадает в детство. Сейчас мы фактически вернулись во времена удельнойРуси, когда она развалилась на отдельные княжества, помните? Тогда ее духовное единство крепила только православная вера, и теперь только она может помочь.

— Да, я понимаю. Но и вы согласитесь, что тех же татар в конце концов победили не верой, а оружием, и сейчас многие стараются хотя бы облегчить уход последних людей, а может и найти возможность его избежать. Вот те же клиники в Израиле…

— Это светские клиники. Понимаете, в чем различие между светским и духовным — для вас настоящее не имеет значение без будущего, а для нас имеет, потому что наше будущее у нас не отнимет никто…

Голоса удалились, но у Максима оставалось ощущение, что в гараже есть кто-то, кроме него. Он вылез из-под машины и обнаружил этого кого-то. У входа стоял, буравя пронзительным взглядом и автомобиль, и ремонтника, невысокий щуплый человек неопределенного возраста с растрепанными седоватыми космами. Если бы еще снимали исторические фильмы, незнакомец мог бы без грима играть анахорета-старообрядца или отшельника.

— Там сцепление, похоже, кроме стартера, — сказал Максим. Неизвестный не ответил и продолжал смотреть, как если бы Максим лазил под автомобиль не чинить его, а устраивать диверсию.

— Понял, мил человек? Там сложный ремонт, нужен настоящий ремонтник с инструментами и прочим, — объяснил Максим еще раз на всякий случай и пошел к выходу, не выпуская монаха из виду. Иной раз даже безобидные и внешне адекватные люди неожиданно начинали буйствовать, а от этого типа ожидать можно было абсолютно всего.

Уже у двери до Максима донеслись слова:

— А ведь ты тоже видел Крысолова.

— Что? — он обернулся, думая, что ослышался.

— Два лика у него, у беса. То мужик с дудкой, то смерть с косой, — спокойным тоном пояснил неизвестный и добавил уже с некоторой угрозой: — Смотри, руки на себя наложить захочешь, он не даст. Тем, кому он покажется, он легко умереть не позволит. Я его видел, я знаю, как умру.

Максим потрясенно молчал. Конечно, это был не первый встреченный им сумасшедший, но первый, с которым у него обнаружились общие галлюцинации.

На выходе из гаража Кирилл продолжал беседовать со священником то ли по поводу смысла жизни, то ли о чем-то более приземленном. Максим подошел и сообщил, что сам ремонт не потянет, священник заметно огорчился, но все равно поблагодарил и выразил надежду, что они пожелают посетить службу.

— Это вряд ли, — сразу заявил Кирилл.

— Там у вас какой-то лохматый анахорет, — Максим поспешил увести разговор в сторону. — Очень странный, он не того, не свихнулся?

— Наш звонарь, — ответил священник. — Он безобидный, что вы, просто так выглядит. У него вера от сердца, колокол у нас очень тяжелый и звонить в него трудно. А он, звонарь, обещал, что будет звонить, пока не умрет, и если почует слабость, не будет спускаться с колокольни, если откажут руки, — будет дергать веревку зубами… Вот так вот. А теперь, простите, мне пора, — и он быстро зашагал прочь.

Кирилл поглядел ему вслед:

— Они тут все немного психи, но упрямые… Уважаю.

Подбежала Лиза, разматывая на ходу повязанный поверх куртки передник:

— Ребята, пойдемте в часовню. Там про «Саранчу» говорят.

— Только ради всего святого, не расспрашивайте специально, а то народ нервный, косятся на всех. Решат, что мы сами террористы какие, — попросила Лиза, когда они поднимались в здание по слегка покосившейся, но подлатанной и зацементированной лестнице.

Внутри не было электричества — его экономили. Света из небольших зарешеченных окон не хватало, недостаток этот пытались восполнить в изобилии горящие свечи. От сотен пылающих огоньков пахло воском и легким дымком, по стенам блуждали тени. Людей внутри собралось много, казалось, что дышит, пыхтит, ворочается с боку на бок и причитает огромное, старое, неизвестное науке живое существо.

Седоватый человек, маленького роста, с быстрыми движениями, неуловимо напоминавший воробья, рассказывал, отчаянно жестикулируя:

— У меня брат двоюродный был из органов, так он рассказывал, как им попался такой завербованный. Они его и спрашивали между делом, почему у них на груди была минора, а не звезда Давида, так этот прямо подскочил — то был знак! То метили овец на заклание, а мы жнецы, мы жатву собираем!

Кто-то из сидящих рядом громко прицокнул языком, поднялся — косматая широкая тень легла на стену:

— Про «Саранчу»? Брат у тебя чересчур болтливый, тайны следствия он не имел права выдавать.

Маленький человек обернулся:

— Это он недавно рассказывал, года два назад. А про «Саранчу» уже сколько лет ничего не слышно? Пятнадцать точно. Да он и рассказывал-то мало. Сколько он там видел, этих пойманных, они же норовили покончить с собой, а уцелевшие были какие-то пришибленные. Как зомби просто.

— Мы тут сами как зомби, — мрачно сообщил кто-то басом из дальнего угла. Общий разговор смолк. Кирилл подождал, не заговорят ли снова про «Саранчу», и, не дождавшись, крикнул:

— Мужики!

Рядом с брошенной на пол куртки поднялась и села фигура — круглая, как колобок. Пламя осветило широкое лицо, круги под глазами, растрепанную крашеную челку и пышный бюст, поднимавшийся чуть не до подбородка.

— И леди! — тем же тоном продолжил Кирилл. — Из Ростова есть кто? С Кубани, с Кавказа?

Народ угрюмо молчал. Обладательница пышного бюста улеглась обратно на пол. Тот же бас из дальнего угла буркнул:

— А тебе зачем?

Из другого угла сообщили:

— Да тут местные, в основном.

После недолгой паузы люди снова заговорили каждый о своем, общий гомон разбил толпу на отдельные кучки, ощущение единого живого существа пропало.

— Да. — вздохнул Кирилл, — этот форум тоже завис и погряз во флуде. Вот тебе и живое общение.

— Тебе срочно, что ли, в Ростов? — раздался рядом чужой голос. К ним незаметно подошел тот самый мужичок (Максим мысленно окрестил его Воробьем), что рассказывал про «Саранчу».

— Срочно, — подтвердил Кирилл. — Было бы не срочно, не спрашивал бы. С поездом вроде как проблемы?

— С поездом… — мужичок помедлил. — Несколько взрывов было на железной дороге. Об этом не пишут, чтобы паники не было. Ее и так хватает. Поезда пока туда не идут.

— Взорвали? — удивилась Лиза. — Кто? Неужели террористы?

— Зачем террористы, обычные грабители. Там теперь бандитская вольница, паны-атаманы всем заправляют.

— А войска что? — спросил Кирилл быстро. — Даже армия не справляется, что ли?

— Какая армия? Что осталось, к Москве подтянули, чтоб хоть там порядок был. Еще лет десять назад как-то держалась жизнь по старым правилам, теперь уже все посыпалось.

— У нас бандитов нет. То есть, есть, конечно, но чтобы прямо вольница…

— А вы откуда?

— Тебе адрес и ключ от квартиры, где деньги лежат? Ну, считай, с Пскова.

— Там нормально, — заявил мужичок с таким видом, будто это было его личной заслугой. — Они на южном направлении страх потеряли.

— Почему? Там же проще выжить, с продуктами точно легче! У нас на хлеб и прочее первой необходимости карточки…

— Вот-вот, у нас тоже карточки, сильно нужны бандитам наш карточки? С продуктами легче, если пахать. А там нормальные люди разбежались или затаились, а бандюганы воюют.

— Да с кем же, если войск нет?

— Друг с другом конкурируют. Как в первобытные времена, — бегающие воробьиные глаза сузились в невеселом прищуре. — Там зимы короткие, без отопления легче, машины бензина меньше жрут. Вот и скопилось там отребье.

— Так ты тамошний?

— Я тутошний. Третий месяц при монастыре живу. Родные померли, работы нет… А на миру и смерть красна. Тут месяц назад мужик кантовался, Бухенвальдом его прозвали. За худобу. Он из Краснодара пешком шел. То есть он сначала ехал на машине с другом, но их обстреляли где-то в районе Воронежа. Друг погиб. Он пробирался на своих двоих, от бандитов прятался, ел, что найдет. А что можно найти в конце зимы? На подступах к большим городам бандиты засели, деревни либо заброшены, либо народ совершенно зашуганный, в основном с ружьем грозили, чтоб мимо шел. Грабителей боялись. Пару раз только его пустили, рассказали, что у этих бандюков такая хитрость в ходу. Они выпускают одного, якобы болен, нуждается в помощи, а как хозяева расслабятся, врываются остальные с автоматами.

— И он дошел?

— Дошел. Родных повидать хотел. Что с ним теперь, не знаю.

Повисла пауза, тем более тяжелая, что разговоры вокруг не прекращались.

— Неужели не доехать никак? — спросила Лиза.

— Можно, почему нельзя. Опасно, но можно все, — сказал Воробей. — По главной дороге если не ехать, выбирать открытые места, чтобы не подстерегли, или, наоборот, пробираться по глухим тропам. Лучше всего немного на восток зарулить, ни в коем случае не западнее основной трассы. Там граница рядом, то есть просто гуляй-поле на сто километров от границы в обе стороны, полная анархия и народ с оружием бегает.

— Насколько далеко на восток, это же сколько бензина надо на такой крюк!

— Ты меня спрашиваешь? Я без понятия, это же не мне на юг надо. Если только с собой везти запас, хотя, наверное, заброшенные заправки есть, или даже не заброшенные. Там же не везде все бандиты поуничтожали, им тоже инфраструктура нужна.

Кирилл задумался вслух:

— На восток сильно тоже не выход, так можно до Урала забуриться, а еще придется Дон пересекать. Неизвестно, что там с мостами. Еще машина наша выдержит ли такой путь, поменять бы ее по-хорошему…

— С машиной знаешь, что? — оживился Воробей. — У нас в городе закрылся завод. Ну, закрылся он давно, а не лез туда никто, потому что он был химический. Минеральные удобрения производил, сколько себя помню, люди ругались, что вокруг все поотравлено, экология ни к черту. Так вот, там остался автопарк, проверь, если не боишься химикатов.

— Вот же… Конец света, а люди химикатов боятся. Лишь бы на въезде не было, как в Москве, проверки и километровые очереди.

— Столица это всегда так. Проверяют, потому что боятся. Ну и еще, вдруг ты вывезешь десяток трудоспособных еще граждан, а взамен оставишь полуживых пенсионеров.

— Это понятно, — сказал Кирилл недовольным тоном (он терпеть не мог, когда ему объясняли то, о чем он не просил). Воробей продолжал:

— Или можно еще чуть дальше поискать, на бывшей атомной станции, там точно не трогали технику. Только туда никто не суется. Слухи нехорошие. И светится она… ночью.

— Конечно! — взвизгнул чей-то голос сбоку, было даже не разобрать, мужчина это или женщина. — Никому до нас дела нет, как в Чернобыле, нас даже не предупредят, сдохнем все…

— Все и так сдохнем, — подчеркнуто спокойным голосом ответили с другой стороны.

— В нормальном государстве о людях заботятся! — не сдавался первый голос.

— Угу, — подтвердили откуда-то с другого боку. — Говорят, на границе под Витебском банда орудует, наших отлавливают, кому нет пятидесяти, и того… На органы для европейцев идут.

— Ой, да хватит вам! — крикнули уже не поймешь, откуда. — Все равно сдохнем!

— Вот мы сдохнем, а правительство что, нас переживет…

— Все, пошел треп ни о чем, — Кирилл кивнул Максиму и Лизе. — Давайте на выход, а то эти сплетники весь конец света испоганят. Болтовни много, информации ноль.

На улице дышалось легче. Ветер разогнал и поднял вверх тучи, оставив лишь легкую дымку тумана. Все же солнце не показывалось, и складывалось впечатление, что время позднее, хотя на самом деле это было не так. У колокольни прохаживался косматый звонарь, дожидаясь службы.

— Чего так быстро сбежали? — Воробей тоже вышел на крыльцо.

— Слушать пугалки не захотелось, — ответила за всех Лиза. — Про сдачу на органы, радиацию и прочее.

— Э, можно и потерпеть. Раз пугалки, два пугалки, а на третий и что-то толковое скажут. Тот мужик, что говорил про донорство, как раз на заводе химикатов работал. Он все надеется, что уж его-то органы точно никому не понадобятся. Вот его бы расспросили насчет машины. Он сначала все свои страшилки вывалит, но вам шашечки или ехать?

— Нам ехать, — согласился Кирилл. — Как зовут эту жертву вредного производства?

Над огнем. Начало

На сон здесь устраивались по отдельности, женщины (которых было немного) в часовне, мужчины в братском корпусе. Кирилл, не доверяя местной братии, решил еще одну ночь охранять автомобиль.

Утром их разбудил колокол. Откуда-то из темноты пришел звон, медленный и тяжелый, эхо тянулось за каждым ударом, повторяя его бесконечно. Максим подскочил, мгновенно проснувшись, рядом заворочались люди, новички матерились с непривычки, старожилы натягивали на голову одеяло или просто куртку и спали дальше. Несколько человек поднялись и потянулись к выходу. Рядом зажгли фонарик. Крепкий старик застегивал длинный черный плащ, одновременно поворачиваясь то вправо, то влево, и отчитывал недовольных:

— Почто ругаетесь? Побудка не нравится? Можете в лесу ночевать.

Максим вспомнил давешнего безумного звонаря, представил, как этот с виду тощий и хлипкий человечек бьет в тяжелый колокол, и подумал, что было бы неплохо выйти на раннюю службу, хотя бы просто посмотреть… или в надежде, что где-то такой волевой поступок зачтется в его пользу… опустился на каменный пол и опять заснул.

Лиза разбудила его часа через два. Кирилла на месте не оказалось, впрочем, как и автомобиля. Никто из монахов не видел, как и куда он мог уехать. Утро прошло в тревожных поисках. Давешнего говорливого мужичка с воробьиной внешностью тоже нигде не было. Максим рвался добраться до города на чем придется, Лиза настаивала, что нужно остаться на территории монастыря и подождать. Она в итоге оказалась права.

Утро готовилось смениться полуднем, когда на дорогу перед воротами выкатилось механическое чудовище. Это была кабина от мощного грузовика, лишенная кузова. В таком виде она казалась чуть ли не больше по размерам, чем целый грузовик. Из окна высунулся Кирилл, довольный произведенным эффектом.

— Вот это зверь, бездорожье одолеет, — сказал он. — Если совсем в лес не заруливать. Всяко лучше, чем моя. А моя… да цивилизация рушится, так что черт с ней. И с машиной, и с цивилизацией.

— Где ты взял такой тягач? — удивился Максим. — Он же стоить сколько должен.

— Завод. Тот самый завод минеральных удобрений. Он здесь вроде городской легенды, якобы испарения отравили местность, и только вокруг монастыря все цветет. Не знаю, поля все одинаковые были. А, впрочем, сейчас апрель.

Из другого окна выглянул Воробей, тоже довольный ролью гида:

— Со склада. Нет, там даже был сторож, но мы договорились. Официально завод не закрыт, временно приостановлен, руководство поумирало от старости. Но он больше не откроется. Один сторож сидел, ему пенсию платят и какую-то надбавку, за то, что еще работает.

— На выпивку ему не хватало, — продолжал Кирилл. — Теперь хватит, а я увез этот тягач. Может, он и пропитан ядом, но за пару дней мы на нем до места доберемся. Вот бензин, конечно, будет золотой, но тут его вместится на две тыщи километров, а проехать надо полторы.

На заправке пообещали заполнить оба вместительных бака, но дать хотя бы канистру в запас отказались:

— Ребят, вы поймите правильно, у нас бензовоз только к концу недели придет, да и придет ли. Люди ж нас порвут, если солярка раньше закончится, всегда, как заправку закроем, вокруг недовольные бегают. Не в деньгах дело, и зачем они теперь вообще, и, кстати, у нас только наличка принимается.

Пришлось прогуляться до здания банка, до центра, отстоять там небольшую очередь, выслушать несколько городских страшилок. Хорошо, что покараулить машину на заправке вызвался Воробей, довольный разнообразием в жизни и, что греха таить, некоторым вознаграждением. Воинская часть же оказалась расформирована, забор сломан, двери в здание вырваны. Оружия тут не стоило и пытаться искать. У Кирилла, как у активиста городской дружины, был легальный пистолет Макарова, и, похоже, им предстояло и ограничиться.

На обратном пути Кирилл вдруг остановился:

— Зарядка! Тьфу ты, черт, мы же не можем ноут все время включенным держать, а надо — из-за карт. Распечатают ли тут… Всякие платные центры лет десять позакрывались, у нас на комбинате старые матричные принтеры люди вытащили… Вон поликлиника, может, там?

— Вряд ли, — вздохнула Лиза. — Мы от руки все бумажки заполняем последние годы. И скажи спасибо, что вообще лечат. Большинство лекарств не производят и не экспортируют, доживаем на старых запасах.

— Погодите, — оживился Кирилл. — Вон ту странную ерунду с колоннами видите?

Здание являлось памятником архитектуры, и не только за старину и добротность. Полукруглые арки, окна с лепниной, колонны и аттики, купол крыши над узким карнизом — все создавало некий ансамбль благородной и строгой красоты, который нарушала облупившаяся краска и отсутствующие кое-где стекла. Плиты старого крыльца вздулись и лопнули от сырости, зато рядом со входом на стене висел листок с распечатанной программой мероприятий.

— Дыра это нора, а нора это кролик, — заявил Кирилл. — У них есть афиши, значит, есть принтер.

Внутри не горела люстра, коридор скупо освещался из редких окон, обшарпанные стены и пол со стареньким линолеумом выглядели так, будто люди вымерли уже давно. В вестибюле одиноко притулился неизменный для таких учреждений стул вахтера, но он пустовал. Лиза уже разочарованно вздохнула:

— Тут никого нет.

В это время раздался скрип открывающейся двери, на шум из кабинета выглянула женщина, щелкнула незамеченным выключателем, в коридоре вспыхнул тусклый желтый свет.

— Вы что-то хотели?

Она остановилась на пороге, ожидая ответа. Определение «женщина» к ней не совсем подходило, скорее, ее можно было бы назвать «леди». Особенно теперь, когда представительницы прекрасного пола забыли, что он прекрасный. Женщины одевались абы как, лишь бы удобно, или — те, кто уже имел определенные проблемы с психикой — по принципу «я надену все лучшее сразу». Стимула для того, чтобы хорошо выглядеть, не существовало в мире без будущего.

Но эта дама в пастельном костюме по фигуре, с идеально окрашенными волосами и макияжем будто вышла из вчерашнего дня. Она была похожа на розу, распустившуюся в заброшенном и заросшем сорняками саду. Лиза, одетая в ветровку и старые джинсы, с простой короткой стрижкой, спрятала за ухо преждевременно поседевшую прядь волос, отступила за колонну и не нашлась, что сказать.

Выслушав просьбу распечатать несколько страниц («Мало! Пять. Э-э-э… Десять. Ну, пятнадцать, но уж никак не больше двадцати!»), дама ушла в глухую оборону.

— Простите, нет. Ни о какой плате… мне очень жаль, но это все не мое личное… мы экономили, именно для афиши, у нас ведь и хор, и танцевальный коллектив еще остался, — она увидела на лицах собеседников сомнение в необходимости печатать афиши и готова была обидеться. — Вы можете сказать, что это не имеет значения, но нет, имеет, даже сейчас. Мы должны до последнего оставаться людьми, а признак цивилизованного человека это культура, это самое главное, нужно и хранить красоту, и самим не опускаться…

Лиза за колонной попыталась еще плотнее впечататься в стенку. Кирилл вдохновенно закивал:

— Конечно, вы совершенно правы, в театрах до сих пор идут спектакли, я вот рассчитывал попасть в Мариинский театр, потому что необходимо все это видеть, пока… Хранить традиции… А самое главное, вы правы, не опускаться. Вы наверняка сами выступаете, или играете. Вряд ли в мире еще остались женщины, которым не дашь больше двадцати пяти.

Она опустила голову, неловко засмеялась — под идеально наложенной пудрой шея пошла складками. Наверняка здешние махнувшие на все рукой мужчины считали ее внешний вид чудачеством или просто привыкли, и комплимент от нестарого импозантного незнакомца был ей в новинку.

— О, благодарю. Нет, я не играю, но вы могли бы все же посетить… у нас не Мариинка, но все же…

— К сожалению, я спешу. И поверьте, я еще ни о чем так не жалел. Но вот такая необходимость, очень нужно ехать, без карт никак, библиотеки позакрыты, дома у меня настолько подробных карт тоже нет, — Кирилл вздохнул так тяжело, что на кастинге актеров на роль страдающего Гамлета его бы выбрали без лишних слов. — Я понимаю, что и вы не можете помочь…

— Ну почему же… давайте посмотрим, что тут можно сделать.

Над огнем. Продолжение

Выехать удалось ближе к полудню. Воробей, настоящего имени которого они так и не узнали, осел в одной из городских пивнушек. Прощаться было не с кем, на территорию монастыря возвращаться оказалось не по пути. Только ветер принес откуда-то издали звук церковного колокола. Лиза вдруг всхлипнула и перекрестилась.

Дорога поначалу была ухоженной, с неразбитым — или починенным недавно — покрытием. Облака, низко нависавшие над головой, постепенно таяли, уползая назад, на север и открывая чистое небо. Дорога то ныряла с холма, то возносилась вверх вместе с горизонтом. По сторонам лежали поля, зарастающие непонятно чем, и напоминающие уже не лоскутное одеяло, а расписную шаль в зеленых, коричневых и золотистых узорах, изредка меняющуюся меловыми холмами.

С главного тракта тягач съехал на боковину. Здесь не было полей, дорогу окружали луга и перелески, сразу меньше стало встречных и попутных машин — только один раз их обогнали и дважды проехали навстречу. Кабина скоро нагрелась и стало тепло, даже слишком, но после двух дней пути через дождь и холод это скорее радовало. Молодая трава сохранила еще свой нежно-зеленый цвет, хотя выросла довольно высокой, и волнами пригибалась навстречу степному ветру. Облака на горизонте собирались в исполинские белые горы. Небо было таким по-южному ярким, солнце светило так щедро, что совсем не опасной казалась дорога через обезлюдевшие степи, преувеличением — рассказы о распоясавшихся бандитах, а взятая на себя задача — посильной и выполнимой. Страхи и сомнения остались позади, во вчерашнем дне, на подступах к сырой, мрачной и даже теперь перенаселенной Москве, на холодном балтийском берегу, на северных угрюмых дорогах. Здесь же сама природа вселяла уверенность, что они легко преодолеют лежащий впереди путь и завтра же будут на месте.

Только Кирилл изредка хмурился, особенно когда машину потряхивало на очередной выбоине. Дорога совсем испортилась, превратилась в сплошные ухабы и заросла бурьяном по бокам. Кирилл покосился на завалившуюся неподалеку и ржавеющую без толку вышку связи и скомандовал:

— Закройте-ка окно.

— А зачем… Ой, — спохватилась Лиза, поднимая стекло. — Думаешь, в кустах с оружием попрятались?

— Да ничего не думаю, только как лучше ехать. А окно — простая предосторожность. Вы заметили, что по этой дороге мы уже полчаса одни едем? Мало ли, кто, где и как выйдет навстречу, и почти наверняка — с ружьем. Сеть не работает тут?

— Раз вышка лежит, логично же, что не работает?

— Ну так и не включайте. Распечатку этого участка дайте только сюда.

— Держи, — Максим протянул ему лист. — Тебя не сменить?

— Пока не надо. Значит, когда связь работала, нас обещали встретить около Каменска-Шахтинского, там дорогу контролируют, дальше на север уже нет. Оружием вот так и не разжились…

— Мы же отметили все возможные воинские склады, — возразил Максим.

— Ага, но я подозреваю, что там уже пошуровали и от них остались в лучшем случае стены.

— Ну, твой пистолет есть. Даже со всеми документами. И будем надеяться, что он не пригодится.

— Я только на это и надеюсь, — сказал Кирилл очень серьезно. — Только на это. Потому что у нормального человека барьер, ему сложно выстрелить, даже защищаясь.

— Ты же из своего стрелял?

— Давно. Полгода назад. И милиция рядом была, не я один. Тут никто не подстрахует… А вот это что?

Дорогу преградил ручей, чистый, красивый, с живописно поросшими осокой берегами, и слишком глубокий, чтобы его объехать.

— На карте его нет! — возмутился Кирилл. — Вроде ехали правильно.

— А карты какого года? — спросил Максим. — Лет десять им, не меньше.

— Что, за десять лет мог появиться ручей?

— Запросто. Где-то прорвало дамбу, или там склон распахивать перестали. Лет через сто тут будет овраг, а потом…

— Перестань, — поежилась Лиза. — Не хочу про это слышать.

— Через сто лет пусть хоть Гранд-Каньон тут будет, главное, как сейчас его объехать, — Кирилл изучал карты, прикидывая, где бы мог располагаться исток. — Черт его знает, откуда он течет, пробовать надо туда, — он махнул рукой к западу.

— Он же туда течет!

— Зато там местность повышается. Он либо впадет в какое-то озерцо, либо обмелеет.

В итоге Кирилл оказался прав — ручей терялся в заболоченной низинке, а дорога поднималась на возвышенность. Дальше шла гряда переходящих друг в друга холмов, покрытых редкой низкой травой. Степь открывалась на многие километры вокруг.

— Тут красиво, — вздохнула Лиза, проводя рукой по стеклу.

— Да уж, — Кирилл кивнул, слегка отклонив голову влево. — А как оживляют пейзаж вон те мужики… или бабы…

Слева, метрах в пяти от дороги, на поросшей короткой и редкой травой земле лежали человеческие кости. Видимо, эти люди умерли уже давно, не меньше года назад. Ветер, дождь и солнце, а может быть, и животные, немало потрудились, срывая плоть с останков. От одежды уцелело несколько задержавшихся на ребрах клочьев, два черепа щерились пожелтевшими зубами, пустые глазницы бесстрастно уставились в небеса.

Лиза ахнула.

— Вот будто ты не врач, — Кирилл повел машину быстрее. — Будто впервые такое видишь.

— Я не патологоанатом, я репродуктолог. Их убили?

— Может быть, — Максим сжал ее руку. — А может, из ближайших сел, стары были уже, умерли сами. Закопать некому.

— Только не уговаривайте меня изображать из себя похоронное бюро, у нас особо времени нет, — предупредил Кирилл. — Пара десятков лет, и такая картина будет везде. Может, они умерли сами, а может, их застрелили, а машину отогнали. Уже неважно. Даже если их застрелили, убийцы точно не сидели рядышком несколько месяцев, а то и лет.

Страшная находка осталась позади. В крупных населенных пунктах подобного не допускали, хотя бесхозных умерших было не меньше, чем бродячих собак, и большинство людей уже теряло разум. Покойники, напоминавшие о скорой участи человечества, немедля прятались с глаз долой, в милосердную почву.

Назад никто не оглядывался, внутри кабины повисло мрачное молчание. Кирилл громко откашлялся, сверился с картой и заявил:

— А мы хороший темп взяли, уже прилично проехали, завтра днем будем на месте.

Лиза после зрелища лежащих на открытом месте мертвецов была не в настроении.

— Если все будет хорошо…

— Будет, — заверил Максим.

— Я думаю, как там с лабораториями, с медцентрами. Это ведь не столица.

— Да ну тебя, — обиделся Кирилл. — Что там, деревня? Знаешь поговорку: Москва рулит, Питер рулит, а Ростов сидит на заднем сиденье, пьет и дорогу показывает. Там больницы есть, медцентры есть.

— Это не то. Я даже не знаю, какое оборудование нужно и какой может быть антидот. И как можно вылечить человека с секреторным бесплодием, хоть мужчину, хоть женщину. Тридцать лет во всех лабораториях бились, и тут, оказывается, какой-то антидот… Когда самым молодым под сорок! Я теперь не верю. Я боюсь верить.

— Это просто нервы, — сказал Кирилл. — Просто нервы. И те покойники. Все будет хорошо, не случайно же к нам тот дед вышел. Доберемся до места, там и будем психовать. Пока надо решить, где переждать ночь, надеюсь, это будет моя последняя ночевка в автомобиле.

На степь медленно опускалась тьма. Закат расцветил небо всеми красками, от нежно-розовых до темно-фиолетовых, земля пряталась в синей тени, по горизонту мелькали контуры перелесков и иногда домов — одиноких хуторов, небольших сел. Но людей не было видно, в окнах не горели огни, насколько можно было различить с приличного расстояния, собаки не лаяли, никто не выходил посмотреть на чужую машину. Хозяева домов либо покинули родные места, либо затаились.

На ночевку решено было остановиться где-то в перелеске, не испытывая судьбу в заброшенной деревне. Кирилл раз за разом забраковывал все примеченные для стоянки варианты: слишком открыто, слишком низко, слишком близко от основной трассы. Возможно, он придирался бы и дальше, но уже почти совсем стемнело. Кирилл нехотя указал на рощицу впереди и буркнул:

— Ничего, сойдет.

Роща была небольшой — несколько десятков низких деревьев или высоких кустарников, ветки покрылись молодой листвой, но укрыть под их сенью здоровенную кабину было нереально. Поэтому решили приткнуться просто рядом с рощей, так, чтобы хотя бы с трех сторон тягач не просматривался.

Мотор замолчал, машина остановилась. Все трое сидели в тишине и темноте, не решаясь открыть дверь. Наконец, осторожно опустили стекло, прислушались — кроме обычных ночных шорохов, снаружи не доносилось никаких звуков. Ни криков, ни отдаленных выстрелов, ни шагов.

— Пахнет как-то мерзко, — сказала Лиза. — Как будто где-то рядом помойка. А ведь домов нет. Может, раньше сюда свозили мусор?

— Скорей, лиса сдохла где-то, — Максим приоткрыл дверь, выглянул — ничего. — Вроде старые листья вон там снесло в ложбинку, но листва по-другому пахнет.

— Стой на месте, я сам погляжу, — Кирилл соскочил на землю с другой стороны кабины, быстрым шагом прошел к темной массе, видневшейся в отдалении, наклонился, присматриваясь, и вернулся назад почти бегом. С силой захлопнул дверь, молча завел мотор. Машина тронулась.

— Что там было? — спросила Лиза.

Кирилл только мотнул головой, не отвечая.

— Тоже люди? — догадался Максим. Кирилл так же глядел перед собой в сгущавшуюся перед стеклом темноту. Только когда рощица уплыла назад, а кабина набрала приличную скорость — приличную для ночной поездки по степи, — он заговорил:

— Этих точно застрелили, у лежащего сверху пулевое ранение прямо посреди лба. Будто контрольным добивали. Сволокли тела в кучу, не знаю даже, зачем, и не знаю, сколько их было. Недели две-три прошло… Ну и вонь там.

И помолчав, добавил:

— А ведь еще не жарко, только апрель.

Над огнем. Продолжение

— Мы не можем ехать всю ночь, как врач тебе говорю, — настаивала Лиза. — Ты сколько не спал? Макс, ну ты ему докажи, упертому!

Кирилл процедил сквозь зубы:

— Медленно еду, ни во что не врежемся.

— Опасно ехать ночью очертя голову непонятно куда в полной темноте.

Машина дернулась, преодолев канаву или еще какое углубление в почве.

— Ну вот, что я говорила!

Кирилл остановил тягач. Подождал, пока замолчит мотор и распахнул дверь.

— Достало остерегаться, — сказал Кирилл, ни к кому не обращаясь. — Так и психом стать недолго. Ладно, все. Считайте, что я успокоился. Уж очень мерзко это было… Здесь хоть дышится нормально, может, остановиться просто посреди степи? Вроде никого.

— А там свет, — Лиза указала на другое окно.

Совсем стемнело, лишь на западе по горизонту растекалось зарево — тревожное и дрожащее.

— Это не похоже на луну, — сказал Максим. — Может, там город?

— Нет, — Кирилл посветил фонариком телефона, разбирая листы. — Если я правильно угадал, где мы находимся, там трасса. И там заправка. И судя по этому огоньку, там была заправка. Черт, еще трава загорится. Не хватало в степной пожар попасть.

— Ветер дует от нас, — возразил Максим. — Хотя убраться подальше бы не мешало.

— Значит, там цивилизация, а не бандиты? — спросила Лиза. — Если там пожар, значит, заправка работает?

— Да гореть может старый бензин, на котором толком не поедешь, зато великолепно подожжешь, — Кирилл, похоже, немного успокоился и говорил обычным беззаботным тоном.

— Сам он загореться не может? Там люди?

— Бог его знает, какие там люди, скорее, именно бандиты. Наверняка не рабочие. Случайный выстрел, брошенная спичка, зажигалка… Или кто-то эффектно покончил с собой. Ладно, отъедем подальше от трассы и будем останавливаться на ночлег.

После нескольких часов в автомобиле ощущение реальности размылось и стерлось. За окном плыла тьма, и где-то в ней бродила смерть. Неслась на краденых машинах с разухабистыми пьяными выкриками, палила из автоматов просто так, для прикола, хохотала и куражилась, чтобы заглушить ужас медленного неизбежного конца. Она еще не показывалась в полный рост, являлась только в рассказах очевидцев, в приторном зловонии разложения, скалилась желтыми зубами отполированных ветром и солнцем скелетов. Она прищелкивала костяшками лишенных плоти пальцев, как кастаньетами. Эти банды тоже были ратоньерой. Ра-тонь-е-рой…

Она плясала на горизонте, исполинским силуэтом поднимаясь до самых звезд, — она, ратоньера, Сорни-Най, богиня смерти Кали! Волосы ее разметались на фоне неба, облако дыма сгустилось в форме черепа, лишенное кожи белое лицо пялилось на землю пустыми глазницами, в ожидании, когда последние одряхлевшие жертвы замрут навсегда. Она раскидывала костлявые руки над обезлюдевшим миром, словно дирижируя победным маршем. Музыка! Громче, быстрей, бравурней! Смерть в плаще обернулась Крысоловом, что дул в свою дудку изо всех сил. Холмы притаились, прислушивались, ожидая знака, чтобы пуститься в пляс. Костер разгорался, освещая исполинскую фигуру в зеленом, ветер расшвыривал ноты, подхватывая мелодию, песенка из средневековой легенды гремела, как похоронный марш.

Крысолов протрубил в последний раз и раскинул руки, повернувшись к машине лицом, тягач несся прямо на него. Крысолов стоял спокойно в ожидании столкновения. Его глаза были абсолютно черны, не блестели в свете огня, не отражали ничего — просто две бездонных пропасти, две черные дыры в космосе.

…От резкого торможения Максима бросило чуть ли не на стекло.

— Ты что, заснул? — зло сказал Кирилл. — А еще сменить предлагал.

— А что, что…

— Не что, а кто. Поди пойми, откуда он вообще взялся.

Посреди дороги остановился человек. В безлунной ночи не различить было ни его лица, ни возраста — тень, сгустившаяся сильнее окружающего серого мрака. Человек стоял и уходить не собирался. Он не махал руками, не кричал, не подавал знаков, просто застыл на месте, как придорожный столб, не отреагировал он и на стук по стеклу, и на окрик в приоткрытую дверь.

— Псих, — сказал Кирилл. — Объехать и дальше?

— А если он хочет о чем-то предупредить или помощи попросить? — прошептала Лиза.

— А если… — начал Максим и осекся. Мысль «а если это Крысолов» показалась ему дикой.

— А может, террорист, — буркнул Кирилл.

— Какой террорист в безлюдном месте ночью? В больнице, в городе, это я еще понимаю, — Лиза передвинулась ближе к двери. — Хотите, я посмотрю, мы же еще ни одного человека на пути не видели.

— Живого, — уточнил Кирилл с сарказмом в голосе. — И правда, мир кирдыкнется через пару десятков лет, чего уж бояться…

Лизу оставили дожидаться в машине с наказом немедленно заблокировать дверь и уезжать, если что. Человек снаружи как оцепенел. Он не двинулся с места, когда к нему подошли и посветили в лицо фонариком. Это оказался старик, грязный, с нечесаной бородой и такой худой, будто его только что освободили из концлагеря. О возрасте его оставалось только догадываться, с равным успехом ему могло быть и шестьдесят, и девяносто.

— Дед, ты откуда? Живешь тут?

Старик молча смотрел куда-то мимо. Он был одет в расстегнутую ветровку поверх футболки — слишком легко для весенней ночи.

— Его надо бы отвести домой, — Лиза высунулась из кабины. — Не в себе человек.

— Ага, домой к бандитам каким он приведет, — отрезал Кирилл.

— Лиз, все-таки закрой дверь, — попросил Максим. — Кир, я не думаю, что он приведет к бандитам, иначе он разыгрывал бы тут спектакль, просил помочь… Наверное, он просто остался один.

— Может, он как тот? — Кирилл отвернул воротник незнакомца, посветил фонариком на его шею. — Татуировки нет, хотя черт их знает, мог и свести.

— «Саранча» теперь не опасна. Здешний он.

— Ну и пусть идет домой, — Кирилл отпустил воротник старика, слегка оттолкнув его. — Дуй домой, папаша, и не шляйся по ночам.

— Наверное, у него нет дома. То есть у него там никого не осталось. А один он не выживет.

— Мы все не выживем, и что?

— Вот поэтому сейчас важна любая жизнь, — сказала Лиза, выбравшись из кабины. — Любой человек, даже такой старик. Куда он пойдет? С голоду умрет или попадется этим, которые расстреляли людей у рощи.

— Вот так и бери с собой врача, покоя не даст, — Кирилл махнул рукой и подтолкнул старика в спину. — Давай до машины, старик, идти можешь? В Ростове есть же какие-то общественные центры, пристроим.

Старик шел медленно, будто не понимая, что от него хотят, но в кабину забрался с неожиданной для его возраста сноровкой. При себе у него не оказалось ни оружия, ни какой-либо еды, и на вопросы он так и не отвечал.

— Может, у него деменция уже? — спросил Кирилл. — Тогда какого черта…

— Я не психиатр, — пожала плечами Лиза. — Если он нас не понимает, то ведет себя так, будто понимает. Он почти адекватен, наверное, много времени провел в одиночестве.

— А есть он может? — Максим протянул старику хлеб и тот принялся жевать — с неторопливой, но не чрезмерной жадностью.

— Все, поехали, остановимся где-нибудь, а то утро скоро, если здесь есть бандиты, они десятые сны видят, — сказал Кирилл. — И бутылку воды ему найдите.

Уже хорошо за полночь для стоянки выбрали лощину на поле между двумя холмами далеко от трассы. Ночь стояла темная и спокойная, не виднелось ни единого огонька, кроме звезд. Хотя всех мутило от усталости, спать, не выбрав караульного, было нельзя. Лиза вызвалась подежурить первой, заверив, что в больнице привыкла к бессонным ночам.

Максим мгновенно провалился в черноту, в которой, слава небесам, не было Крысолова. Лиза должна была растолкать его через два часа. Проснулся Максим все же от будильника и рассердился на Лизу, что пожалела его и дала поспать лишние десять минут.

— А сама-то!

— Да все хорошо, — шепотом оправдывалась Лиза. — И старик этот не шелохнулся, и вообще… Не так уж я устала, в больнице иной раз все дежурство бегаешь.

Тем не менее, она сразу же вырубилась, свернувшись калачиком на сиденье. Ночь вокруг была уже не такой чернильно-непроглядной, ранний весенний рассвет потихоньку пробирался под облаками, рассеивая тьму и готовя путь для победоносного солнца. Снаружи пока было холодно, Максим вернулся обратно в кабину, понаблюдал немного за новым попутчиком — тот спал сидя, не храпел, хотя неудобно запрокинул во сне голову. На его тощей шее торчал кадык. В темноте худое лицо старика напоминало обтянутый кожей череп, Максим даже собрался проверить пульс на старческой руке, но ему стало жутковато, и он отодвинулся подальше — даже если старик умер, ничего уже не сделаешь.

Птицы проснулись еще до света и начали петь, Максим сначала обрадовался, затем подумал, что так же петь они будут и спустя полвека, когда оценить их пение будет уже некому. Бездействие превратило ожидание утра в сущее мучение, включать ноутбук он не рискнул, чтобы никого прежде времени не разбудить.

Кирилл тоже проснулся по будильнику и тоже начал возмущаться, что его не растолкали раньше.

— Ты и так весь день за рулем, — возразил Максим. — Отоспался бы.

— В могиле належусь. Давай, сам спи. Как этот дед?

— Лежит, как мертвый.

Кирилл пригляделся к старику, который так и сидел, запрокинув голову.

— Нет, дышит. А если б помер, было бы меньше проблем. Ладно, спи. Завтра всем нужна свежая голова, точнее, уже сегодня. Светает…

Максим был уверен, что не уснет, и зажмурился, чтобы просто подремать. Но, когда он открыл глаза, снова зажмурился от яркого утреннего света. Солнце давно выкатилось на небо, и висело поверх холмов, заливая лучами степь.

Лиза не проснулась, зато старик-попутчик не спал и глядел исподлобья, мрачно, изучающе. Кирилл отвернулся к окну. Услышав, как зашевелился Максим, он сказал, не оборачиваясь:

— Если сейчас удельная Русь, интересно, это соседнее княжество или сразу Золотая Орда?

— Кто? — не понял Максим.

— А вон те… Подъехали тихо, тоже без фар и шума, я и не заметил сразу.

Вдалеке, на противоположной стороне поля, виднелось несколько автомобилей.

Над огнем. Продолжение

В кабине наступила тишина. Заворочалась, просыпаясь, Лиза, тоже посмотрела в окно и выдохнула:

— Откуда? Не твои ростовские знакомые?

— Точно нет, — Кирилл обернулся на старика. — Дед, что скажешь? Может, ты знаешь? Твои?

Старик посмотрел очень не по-доброму, пожевал сухими губами и неожиданно проворчал:

— Ваши.

— Он соображает! — удивился Кирилл. — А почему не твои, а?

— Потому что, — отрезал старик и отвернулся.

— Вы думаете, мы тоже бандиты? — прошептала Лиза. Старик не ответил.

— Нам просто надо на юг, — Максим в свою очередь попробовал разговорить случайного попутчика, но старик словно воды в рот набрал.

— А там точно бандиты? — Максим кивнул на окно. Кирилл огрызнулся:

— А кто там может быть? Миссия ООН? Вышли бы, махали чем-нибудь, в рупор бы говорили…

— А если это просто местные?

— Тогда пусть пропустят.

— Ну, а откуда им знать… — начала Лиза и беспомощно замолчала. — Да, все верно. Нам в любом случае нельзя выходить.

— Нам в любом случае надо уезжать… — Кирилл потянулся к замку зажигания. — Хорошо, что стекла бронированными делают уже давно. Не инкассаторская, конечно. Но надежная. Ремней тут нет, держитесь все за что получится. Пойдем на прорыв.

— Прямо сейчас?

Мотор зафырчал. Кирилл оглянулся назад, взявшись одной рукой за руль.

— Они же будут стрелять! — предупредил Максим.

— Знаю! Глаза берегите! У тебя есть план лучше?

— А если у них что-то серьезнее автоматов?

— Тогда все равно… — мотор взревел, как положено, и Кирилл вывернул руль. Кабина рывком подалась назад, провалилась колесом в выбоину, выровнялась, поползла обратно к холмам, к выходу из лощины. Снаружи донеслись странные звуки, вроде хлопков. И тут же застучало снаружи по кабине. На лобовом стекле мгновенно образовалась пара вмятин, все зажмурились в ожидании осколочного дождя, но бронированная поверхность выдержала. Лиза вскрикнула было и мгновенно смолкла, крепко вцепившись в спинку сиденья и пригнувшись.

Кабина разворачивалась, под выстрелы попало теперь боковое стекло. Застучало сзади.

— Едут за нами! — Максим обернулся. Заднее стекло стремительно разукрасилось паучьими узорами трещин.

— Они же видят, что у нас ничего нет! — Лиза присела на пол рядом с сиденьем, и теперь ее голос звучал глухо.

— Все пригнитесь! На пол! Им плевать,есть у нас что или нет!

За полем начиналась дорога, обычная проселочная дорога, которую они накануне благополучно проехали в темноте. Сейчас впереди она была перекрыта — два внедорожника встали рядом как раз на пути.

— Держитесь! — прорычал Кирилл, сворачивая влево. — Останавливаться нельзя, встанешь — ты труп!

Их снова подбросило, будто преодолели очередную крупную рытвину. Максим кое-как приподнялся, глянул в окно. Оба авто быстро и слаженно дернулись навстречу несущейся вперед кабине, желая перекрыть ей дорогу, что было скверно — одну машину тягач наверняка бы просто смял, две могли его и задержать. Но внедорожники, вначале с готовностью рванувшие на таран, стали двигаться чуть медленнее, притормозили — и откатились назад, освобождая дорогу. Тягач пронесся мимо, не сбавляя скорости. Враги словно опомнились — сзади снова загрохотали выстрелы.

— Трусы! — весело крикнул Кирилл. — Побоялись идти на таран! Теперь вперед!

Преград или заслонов впереди не было, вокруг снова на километры и километры открывалась степь, и тягач вырулил обратно на большак. Отлетел в сторону случайно задетый и вывороченный из земли старый дорожный знак. Мир уносился назад с огромной скоростью, не отставали только машины преследователей.

— Макс, старик, — бросил Кирилл, не оборачиваясь. Максим понял, бросил взгляд в сторону случайного попутчика. Тот сидел на полу, держась за сиденье, как обычный перепуганный пассажир, и не пытался устроить саботаж.

— Дед, места эти знаешь?

Старик покачал головой — впрочем, они все и так мотались из стороны в сторону, — и зажмурился. Впереди показался поселок, действующий или заброшенный, неизвестно. Тягач свернул в сторону, преимущество беглецам давало только открытое пространство, на узких улицах их бы быстро загнали в тупик.

— По картам! Мы где?

Максим разгреб карты, одной рукой сделать это было более чем затруднительно, нужный лист отлетел так, что его было не достать. Дотянулась Лиза, подтащила к себе удравшую страницу:

— Впереди деревни будут, много!

— Ты туда ли смотришь! — крикнул Кирилл.

— Мы были на открытой пустоши, дальше уже такого свободного участка нет! Нигде! Постройки, перелесок какой-то…

— В перелеске застрянем, уходить только по открытым местам! — Максим оглянулся, большинство преследователей приотстали, лишь один светлый «Ниссан» шел за прицепом, держась чуть ли не вплотную.

«Упорный! И врезаться не боится!» — удивился мысленно Максим, придвигаясь ближе к заднему стеклу, чтобы лучше разглядеть погоню. Окно было уже чуть не сплошь покрыто трещинами и из гладкой поверхности превратилось в сложный витраж, но пара прозрачных участков уцелела. Лобовое стекло «Ниссана» в какое-то мгновение оказалось как раз напротив, бог уж знает, что можно разглядеть через тонировку и потрескавшееся окно в несущейся на скорости машине, но Максиму показалось, что перед ним мелькнул знакомый тарантиновский прищур и ямочка на подбородке… чушь! За восемнадцать лет время человека так перерисует, что узнать невозможно.

— Ну, что там? — крикнул Кирилл.

— А сам не видишь?

— Так разбили же!

От зеркала заднего вида остался один корпус. Зеркальце над передней панелью уцелело, но преследователи в нем толком не отражались из-за потрескавшегося стекла.

— «Ниссан» один почти рядом, остальные отстают!

Теперь они неслись по неровному полю, по рытвинам и пригоркам, с сиденья свалилась канистра воды, что-то звенело и погромыхивало сзади, старик не смог удержаться и упал, приложившись лицом об стенку, но оттолкнул протянутую руку Максима и сел сам. «Ниссан» отстал всего на несколько десятков метров и рвался сократить это расстояние, да и прочие машины упрямыми тенями мелькали в потрескавшемся стекле.

— Хоть бы одна отказала, сволочь, — процедил Кирилл. Ему уже непросто давалась эта гонка, лицо покраснело от духоты, волосы взмокли и прилипли ко лбу. Поле пошло под уклон.

— Черт!

Впереди наперерез бежал ручей или, скорее, небольшая речушка. Рябь на поверхности воды весело рассыпала вокруг солнечные зайчики.

— Куда лучше сворачивать? Карты!

Максим привстал, держась за переднюю панель:

— Туда! Туда, где она расширяется, там брод! У нас колеса высокие, до двигателя не достанет! У них нет! Только сбрось сперва скорость!

— Не надо! — вскрикнула Лиза. Максим обернулся к ней — она зажмурилась и шептала что-то, — наверное, молилась.

— Все будет хорошо! У них низкие машины…

Кабина вошла в воду. Речка и впрямь была неглубокой, поднятая волна пока что не достигала и середины колес. От воды пошел пар, расцвеченный радужными полосами.

— Быстрее, пожалуйста, — попросила Лиза, не открывая глаз. Максим как можно уверенней сказал:

— Реку нельзя быстрее. Спокойно!

Тягач двигался плавно, но медленно, страшно медленно. Вода поднялась выше. Она бурлила впереди, почти достигая верхнего уровня колес.

— Спокойно, — повторил Максим. — До двигателя еще зазор есть.

Середина реки осталась позади. Тягач выкатился на противоположный берег. Сзади донесся рев мотора — водитель «Ниссана» отчаянно выкручивал руль, удерживая машину от сползания в воду. Он издали видел, как механический гигант преодолел брод и мог оценить глубину речки. Внедорожник утонул бы там, где прошла кабина.

Кирилл утопил педаль газа. Тягач, зарычав, рванул навстречу свободе.

— Гляньте-ка! — старик-попутчик указывал назад. «Ниссан» завалился набок, его колеса бессмысленно вращались. Вверху на склоне показались остальные автомобили, все они дружно сбросили скорость при виде речки и своего попавшего в аварию подельника. Прогремел издали еще один выстрел, но был просто последний выхлоп бессильной злобы.

— Так ему! — мстительно сказал Кирилл. — А все же вперед — и побыстрее!

Над огнем. Окончание

Прошло не меньше получаса, прежде чем они осмелились взять передышку. Дорога выглядела так же, как и вчера — бурьян на обочинах, поля, заросшие чем попало, заброшенные деревеньки. Самая мирная картина, если не вспоминать, от чего они только что буквально чудом уехали. Лиза, на удивление, держалась словно после трудной, но рядовой операции, не плакала, не причитала.

Остановились посреди чистого поля, где по бокам дороги не было кустарников, горизонт лишь изредка закрывали перелески, распахнули дверь, долго не могли прийти в себя и отдышаться. Руки отказывались разжиматься и отрываться от опоры. Только теперь заныли ушибы, полученные в тряске — до сих пор боль просто не ощущалась. Горячий степной воздух казался свежим и прохладным после закрытой кабины.

— Как он перевернулся, а? — вспомнил Кирилл. — В следующий раз подумает…

— Я надеюсь, следующего раза не будет, — ответила Лиза и нервно рассмеялась.

— От дурная, — беззлобно сказал Кирилл, но, видно, тоже проглотил смешинку — пытался было сделать серьезное лицо, но потом тоже махнул рукой и расхохотался. Общее веселье передалось и Максиму, хотя смеяться им точно было рано, но ведь и нервное напряжение просто так исчезнуть не могло. Только старик осуждающе смотрел на некстати развеселившуюся троицу.

Захлебываясь от приступов почти истерического хохота, Максим вспомнил лицо управлявшего «Ниссаном» бандита, подумал, не стоит ли рассказать об этом остальным. Нет, не стоит, точно не стоит, пытаться договориться с бандой бесполезно, упирать на кровное родство Кирилла и Артема (да Артем ли то был?) тоже, так что лучше друзей не расстраивать. Видимо, от этой мысли ему резко расхотелось веселиться и он разом посерьезнел. Следом перестали смеяться и Кирилл с Лизой.

— Хорош зверь, — сказал Кирилл, соскочив на дорогу и хлопнув по двери кабины. Металл согласно загудел. — На легковушке, даже на внедорожнике, мы бы от них не угнали.

— Как бы нам другая банда на пути не попалась, — предупредил Максим. — Или те как-нибудь своих предупредят.

— Как? Мобильники не работают.

— По рации, радио же везде работает. Как-нибудь смогут. Хоть гонца пошлют.

Старик-попутчик перебрался из глубины кабины на ступени и сел. Кровь у него на лице запеклась и выглядела, как грязь. Лиза спохватилась:

— Давайте, я вам ссадины обработаю! Я врач.

Старик посмотрел очень недоверчиво, хотя посторонился и пропустил взять аптечку. Но до собственного лица никому дотронуться не позволил, просто забрал ватные диски, флакон хлоргексидина и сам начал обтирать себе лоб. Руки у него не тряслись, и вообще он выглядел пободрее, чем вчера, как будто гонка его омолодила.

— Вода, — огорченно сказала Лиза, выкатив из кабины полупустую канистру. — Вытекла на пол. Это, наверное, я неплотно закрыла. Там еще есть две полторашки.

— Ну, можно набрать где-нибудь, — неожиданно благодушно согласился Кирилл. — Должны же быть колодцы. На всякий случай запасемся, чтобы такие вот гады не попробовали взять измором. А теперь давайте, кому что надо — вон бурьян на обочине. Дальше не уходим. И едем вперед, пикник устраивать некогда.

До цели назначения оставалось еще примерно с полпути. Сверились с картами, свое местонахождение не определили, прикинуть могли только примерно.

— Когда мы гнали от этих упырей, солнце светило справа, — рассуждал Кирилл. — Значит, удирали на север. Фигово. Надо возвращаться на юг, только как… Придется все же податься восточнее, подальше от границы. Если все будет хорошо, до места доберемся засветло!

Сегодня чистое небо, густая трава, изредка попадающиеся симпатичные деревеньки не радовали никого. Да и выглядели они пасторально только на расстоянии — стоило подъехать ближе, и становились заметны провалившиеся крыши, покосившиеся изгороди, разваленные сараи, непомерно разросшиеся кустарники. Кое-где ржавели брошенные автомобили, а где-то посреди дороги лежали столбы линий электропередачи — и от деревень дружно решили держаться подальше, тем более, что там, помимо прочих неприятностей, могли располагаться бандитские логова.

Степь почти не менялась — луга чередовались с полями, иногда пересекались оврагами. К великому счастью, никаких неожиданных встреч пока не было. Не попадалось и родников. После полудня впереди показалась совсем небольшая деревня, дворов на десять.

— Там должна быть вода, — неожиданно подал голос старик. На него обернулись. Сухим, сморщенным, но прямым, словно палка, а не скрюченным, как коготь, пальцем, дед указывал в направлении деревни. Между крышами домов торчала жердь колодезного журавля. — Если вырыли глубоко, он, может, и не пересох.

Сидевший за рулем Максим слегка притормозил, не дожидаясь команды. Сразу представились деревянный сруб, густая изумрудная трава рядом, прохладная темная поверхность воды внизу. Это, наверное, была какая-то генетическая память, ведь он за всю жизнь видел только пару колодцев с воротом, а такие, журавлиные — только на картинках.

— А если там тоже гаврики с автоматами? — спросил Кирилл.

— Где еще воды наберем, — Лиза толкнула опустевшую канистру. — Родники искать тоже опасно, можем на кого-нибудь нарваться. А деревня — как повезет.

— Что-то мне подозрительно, дед, что ты именно на эту деревню указываешь, — Кирилл посмотрел на старика в упор и получил такой же ответный взгляд:

— Я к вам в кабину не просился.

Кирилл не нашелся, что ответить, и буркнул:

— Ладно, попробуем. Деревню только сначала объедем.

Максим послушно повернул руль.

Трава вокруг домов давно не знала ни косы, ни автомобильных колес. Навстречу не выбежали собаки, никакие звуки не выдавали присутствие человека. Автомобилей тоже видно не было, деревня выглядела покинутой. В палисадниках между домами или в хозяйственных пристройках, конечно, могли прятаться бандиты, но верилось в это с трудом. И страшно хотелось размяться после нескольких часов в кабине.

Максим остановил тягач напротив колодца, стоявшего в глубине узкой улочки, по которой кабина бы не проехала. Деревянный шест журавля висел над срубом, почти полностью скрытым высокой травой. Колодец был выходцем из прошлого, нелепым, архаичным… но совсем скоро само понятие времени сотрется, время существует до тех пор, пока есть кому отмечать его вехи!

— Я деда покараулю, Макс, наберешь? С журавлем не мучайся, просто опусти канистру на веревке, а не будет воды, и бог с ней, потерпим!

Максим поднял пустую канистру на плечо и спрыгнул со ступеньки наземь. Трава привольно шуршала под ногами, в небе проносились птицы, — мир снова казался таким спокойным и безопасным.

— Погоди, я с тобой, — спохватилась Лиза и тоже выскочила из кабины. Кирилл пожал плечами:

— Ладно, наблюдай, чтоб благоверного какая старушенция не увела… По сторонам смотрите, кроме шуток! И чтобы в колодце дохлятины не было, а то наберете.

— Спасибо за напутствие, — фыркнула Лиза.

Деревенька вблизи казалась такой же вымершей, как и из кабины. Ближайший от колодца домишко полностью обвил плющ, поверх прошлогодних высохших занавесей протянулись нежно-зеленые молодые побеги. Максим подумал, что из окна в таком доме очень удобно вести наблюдение, и к деревянному срубу колодца подошел так, чтобы не терять из видимости дом, хотя самому было немного смешно.

Колодец был таким, как и представлялся издали. Теплая гладкая поверхность бревен, не тронутых плесенью, густая влажная трава рядом, внизу, метрах в трех, дышало холодом водяное зеркало. Максим склонился над краем, из глубины отразилось небо с двумя темными полукругами голов. Максим посветил для верности фонариком мобильного телефона. Вода казалась чистой, запаха гнили и тины тоже не было, будто за колодцем ухаживали. Разве могло дерево за несколько лет так отлично сохраниться, не гнить, не плесневеть?

Максим еще раз огляделся по сторонам, ничего подозрительного не заметил, и забросил канистру на веревке вниз.

— А почему бы тебе этой штукой не попробовать? — Лиза кивнула на шест журавля.

— Этой штукой уметь надо пользоваться… все, зачерпнула. Слушай, а мы же воду вскипятить не сможем.

— До вечера хватит для питья той полторашки, а эта на прочие нужды. Ой, смотри — кот!

Серый полосатый мурлыка проскользнул между досок штакетника, и неторопливо затрусил по травке вдоль стены дома.

— Кис-кис, — позвала Лиза. Кот оглянулся, решил, что ничего полезного от этих незнакомых существ не дождется, прыгнул на покосившуюся лавочку, оттуда на выступ стены и дальше на крышу.

— Слушай, он не отощал, — сказал Максим, вытаскивая канистру. — И он не боится людей!

— Он же удрал!

— Если бы он был совсем дикий, он бы сразу драпанул, прижав уши. Его кто-то подкармливает. Короче, пойдем быстрее.

Он вытащил наполнившуюся на три четверти канистру, приладил крышку. Тут из-за угла дома показался местный житель — старичок невысокого роста, с лысиной и короткой бородкой, типично деревенской внешности, не хватало разве что картуза и ситцевой рубашки в крупный горох. Он остановился напротив Максима и Лизы, с другой стороны колодца.

— Ой, — сказала Лиза. — Здрасьте.

— Здравы будьте, — кивнул в ответ старичок. — Кто такие?

— Ты один тут, старик? — спросил Максим. Лиза быстро пояснила:

— Мы проезжали мимо, просто за водой, уходим уже.

— За водой дело хорошее, — согласился старичок. — Проезжие, значит. Я один, нет тут боле никого. Ушли люди, кто из страха, кто ноши своей не потянул. Я один… Вот, вечером и утром богу молюсь. Ране тут церковь была в соседнем селе. Спалили злодеи. Теперь дома молюсь. Правильно господь от людей отвернулся.

— Как ты до церкви добирался? — удивился Максим, все же отступая от колодца и подталкивая Лизу. — Здесь же банды на дорогах.

— Господь вел. Если и пройду долиной смертной тени… Все в Библии есть, читайте. Забыли небось? Забыли. Вот и люди ушли, трудностей убоялись.

— Ничего, дедушка, — быстро заговорила Лиза. — Ничего, может быть, все наладится. Вы не знаете, что у нас. Что мы везем с собой!

— Лиз, зачем? — начал Максим. Она сжала его руку, лихорадочно зашептала:

— Ну пусть порадуется, пусть! Представляешь, как он тут один, с котом, — и продолжила, обернувшись к старичку:

— Мы в Ростов едем, знаете? Там должны лекарство найти. Снова дети рождаться будут. Люди вернутся сюда, отстроят вашу церковь. Понимаете? Мир не погибнет.

— Что говоришь? — старик приставил ладонь к уху. — Мир, говоришь?

— Да! Люди не умрут, понимаете?

Старичок побагровел. Лицо его единым мигом налилось кровью, он раздувался и пыхтел, как самовар.

— Мир не погибнет? — прошипел он. — Ах ты, грешница… да как ты за господа решать можешь!

Максим и Лиза от неожиданности просто пятились назад, а старичок продолжал бушевать:

— Господь терпел-терпел, да чаша терпения у него переполнилась! А ты против его воли замышляешь? Все они, богомерзкие… телевизеры, интернеты, штрихкоды, разврат и непотребство… А ты! Суд страшный грядет, а вы опять супротивитесь! Дождетесь кары!..

Он вдруг так же неожиданно смолк, развернулся и бросился в дом.

— Быстро в машину! — скомандовал Максим, вскидывая на плечо канистру. Бросать ее было жалко, хоть она и давила нещадно на спину и затрудняла движения. Кирилл встретил их на полпути, говорить ему ничего не стали, просто махнули, чтобы возвращался назад. Отбежав к кабине, они оглянулись. Богобоязненный старичок стоял у колодца с двустволкой.

— Кто это такой? — спросил Кирилл. — Я увидел, что вы мирно разговариваете…

— Да маньяк, помешался на конце света, — ответил Максим, задыхаясь от бега. — Внезапно взбесился.

Издали раздался выстрел. Растаман ордена Страшного суда воинственно размахивал своей двухстволкой.

— Зря он это сделал, — подал голос из кабины старик-попутчик. — На выстрел сейчас съедутся… Тихо все, ничего не слышите?

Откуда-то из степи, очень издалека, доносился слабый гул, напоминающий пение автомобильных моторов.

Долиной смертной тени. Начало

От деревни сначала сгоряча рванули напрямик через поле, не выбирая дороги, но после нескольких коварных рытвин, поросших травой и потому незаметных, вернулись на большак.

— Все равно нас издали видно, — размышлял вслух Кирилл. — Так по нормальной дороге хоть быстрее.

Попадавшиеся по пути дорожные указатели были в основном выворочены из земли или сломаны, сказалась ли разрушительная работа времени, или это сделала чья-то злая воля? Гадать было некогда. Объезжали каждый завиденный издали поселок так далеко, как только возможно, несколько раз останавливались и прислушивались, не гудит ли комариный звон далеких автомобилей. Иногда казалось, будто что-то такое слышится, но очень далеко, звук терялся за дыханием ветра, птичьим писком и обычными шумами степи. А потом и казаться перестало. Все вздохнули с облегчением, но «Оторвались!» вслух сказать не решились.

Мимо пронеслись несколько сожженных поселков. Дорога дальше вливалась в широченную автостраду с уцелевшими разделителями и ограждениями. Это могла быть только трасса «Дон». От нее решили уходить, наверняка где-нибудь впереди хозяйничали либо уже знакомые бандиты, либо их конкуренты. Какое-то время ехали вдоль железнодорожных путей. Почти на всей видимости рельсы были пусты, редко-редко попадались одиночные вагоны, обычно сгоревшие или раскуроченные, но иногда и целые. Пересекли железную дорогу, отъехали на запад снова прямо по полям, остановились, прислушались.

— Вроде тихо, — вздохнул Кирилл, буквально вываливаясь из-за руля. — Осталось километров четыреста. Проедем — свечку поставлю, честно.

— Кому? — спросила Лиза.

— Всем.

— Отдохнули бы вы оба. Вон, глаза красные у одного и у второго. Я тоже могу вести машину.

— Не-не, ты водишь по нормальным дорогам, а в чистом поле такую штуку — извини. Не доверю. Старик, — обратился Кирилл уже к высунувшемуся из машины попутчику, — что пялишься? Даже если ты умеешь водить, тебе тоже не доверю.

Старик усмехнулся краем рта и повернулся в другую сторону.

— Тогда просто посидим хоть десять минут. И ночью же по-человечески не спали. А наткнуться на кого-нибудь мы можем и если поедем быстрее, и если медленнее.

— Ладно, — нехотя согласился Кирилл, — действительно, спина уже отваливается. И зажевать чего-то надо.

Консервы и зачерствевшую хлебную нарезку поделили по-братски. Еда и хоть сколько-нибудь короткий отдых действительно были необходимы, все почувствовали себя лучше, цель пути словно стала ближе, а дорога — менее опасной, чем казалась на голодный желудок. Далекого шума моторов тоже слышно не было, и это этого обстоятельства приободрились еще больше.

— Чего вам тот сумасшедший-то вещал? — спросил Кирилл, закидывая пустую консервную банку в густую траву.

— Вот зачем ты это сделал? — возмутилась Лиза.

— Да фигня вопрос, сто лет — и она смешается с землей. Чего он к вам пристал?

— Что мы ему конец света испортить хотим, — сказал Максим.

— Это я, — Лиза виновато вздохнула. — Такой был с виду безобидный дедулька, вот и решила его порадовать, что существует антидот, что ратоньера, может быть, излечима…

— Что?!

Старик-попутчик, только что не интересующийся ничем, кроме своей банки тушенки, отставил ее в сторону и обличающе глядел на Лизу.

— Ну… а! — до нее дошло, что случайный пассажир до сих пор был не в курсе цели их путешествия. И говорить об этом ему не стоило, особенно в присутствии Кирилла, который смерил недобрым взглядом и Лизу, и старика:

— Ну? Что уставился, дед? Ты нам даже имени своего не назвал.

— Вы не спрашивали, — старик смотрел в ответ так же мрачно.

— Не спрашивали, потому что специально тебя не подбирали. Довезем до обитаемых мест, раз уж взялись. Не устраивает — иди прямо сейчас куда вздумаешь.

— Вы куда шли? — спросила Лиза, радуясь возможности увести разговор в сторону. — Домой?

— Нет, — буркнул старик.

— А почему тебя бандиты не пристрелили, а? — обличающим тоном спросил Кирилл.

— Везло. А вы что тут делаете, раз знаете, что излечимо? Лекарство, что ли, везете?

— А нам, допустим, тоже повезло. Если, конечно, лекарство не розыгрыш и не шутка.

— А если это окажется не шуткой, что делать будете? Торговать этим рецептом али что? Или правительству своему снесете, чтобы выслужиться?

— То есть как торговать? — возмутилась Лиза. — Простите, вы просто структуру не понимаете. Сначала идет исследование в местных лабораториях, потом, если подтвердится, что там что-то из ряда вон, отправляют сообщения во все мировые медицинские центры. Так было решено еще в первые десять лет.

— Не смеши, голубушка. Да если действительно найдется лекарство, его спрячут и никому показывать не будут! Тем более, за рубеж не отдадут. Разве что… — старик смолк, задумавшись.

— А ты уже прибыль считаешь, — усмехнулся Кирилл. — Курица в гнезде, яйцо сам знаешь, где… Да и в долю тебя не возьмут.

— Нет-нет, — убеждала Лиза. — Вы не понимаете просто. Мы же проводили исследования у себя, если даже кому-то из пациенток удавалось нарастить нормальный эндометрий, результаты сразу сразу выкладывались в международную врачебную сеть! А уж что-то более серьезное…

— Что-то более серьезное, скорей всего, никто бы не позволил выложить в общий доступ, — сказал Кирилл. — Может быть, где-то лекарство и есть, и есть здоровые? Хотя вряд ли, такое не скроешь.

— Ну, если избранных немного, почему нет, — возразил Максим. — Тем более, если далеко…

— Но по всему миру примерно одно и то же… — пожал плечами Кирилл — Разве что где-то и впрямь прячется «золотой миллиард» и потихоньку растет новое поколение.

— Зачем им потомки без обслуживающего персонала? — спросила Лиза.

— Персоналу тоже разрешили потомство в обмен на усердную работу… Да ну вас, мы тут страшилки какие-то придумываем. Нет, если там не шутка… — он замолчал.

— Если там не шутка, исследования надо проводить везде, по всему миру, — сказала Лиза очень серьезно. — Вы что? Неужели кто-то даже сейчас не понимает? Лет двадцать назад можно было бы пытаться торговаться и конкурировать. А сейчас уже нет. У половины преждевременный климакс. Либо все объединяются, либо…

— Да мы всю историю ставим друг другу палки в колеса, — сказал Кирилл. — И не верю, что… Кстати, меня посетила мысль. А этим панам-атаманам, от которых мы удирали, тоже надо дать шанс?

— Это же не их шанс. Это наш общий. Если окажется, что лечение действует на них, почему бы нет?

— Только их сначала надо поймать, — усмехнулся Максим.

Старик внимательно слушал, быстро перебегая глазами с одного собеседника на другого, так, будто они сейчас в самом деле могли решить судьбу человечества.

— Если бы оказалось, что лечение действует только на них, ловили бы, — серьезно ответила Лиза. — Как лет пятнадцать назад, когда с отчаяния проверяли бомжей и маргиналов. Ну, а если найдутся другие кандидаты, то от них зависит… Они же и не рвутся вести обычную жизнь, и детей не захотят. Скорее всего.

— А предупредили бы их в рупор, они бы решили, что их ловят!

— Но предупредить надо. Нельзя решать ни за кого.

— Что, со всеми бы поделилась рецептом? — сухо спросил старик. — Его у тебя отберут и не спросят.

— Я не знаю, кто там заправляет миром, но сейчас у них ограниченные возможности, — Кирилл встал с земли. — Вообще-то скоро закат. Пора.

— У нас тоже ограниченные возможности, — Максим попытался подняться, но ноги затекли, он стал незаметно разминать голень, мысленно радуясь лишней минуте отдыха, хоть это было и неразумно. Что-то такое ощущалось в воздухе, он прислушался — нет, не шум далеких моторов. Наверное, просто холодает к вечеру.

— Связь же там работает, — сказала Лиза. — Значит, если в исследовательском центре, в лаборатории, где угодно, получат результат, его немедленно выставят на всеобщее обозрение. Это же клятва врача.

— Врач врачу рознь, — возразил Максим.

— Что, правда думаете, что получится кошмар, когда антидот будет у избранных, а остальных они превратят в рабочих пчел? Да ну… Рабов должно быть больше, чем господ.

— При нынешней-то технике необязательно, — пожал плечами Кирилл. — Ну что, мы едем?

— Едем, — кивнула Лиза. — Нет, ты серьезно считаешь, что такая тирания хуже, чем полная безнадега?

— Черт его знает. Вообще-то любая тирания рушится рано или поздно. И если антидот есть, то и посвященные, скорее всего, уже есть. Значит, надо им малину обломать…

— А ты бы всем раздала рецепт, ага? — вдруг вмешался старик, осуждающе глядя на Лизу.

— Всем, а как иначе? Это уже фашизм какой-то… Природа сама отрегулирует.

— Много отрегулировала твоя природа, — усмехнулся Кирилл. — Сколько сейчас промышленной грязи, может, и надо, чтобы народа поменьше стало. Вон, даже здесь какой-то химический запах…

— Черт!

Максим вдруг понял и похолодел. Кирилл переменился в лице — до него тоже дошло.

— Твою мать! Да это же у нас утечка!

Трава донская, трава высокая! Тысячу лет назад она она одинаково равнодушно прятала и беглеца от половецкой стрелы, и врага-лазутчика от глаз дозорного воина. Теперь трава шелестела, скрывая наполовину колеса тягача и солярку, вытекавшую из поврежденного топливопровода. Топливо было дороже воды в пустыне, дороже донорской крови на операционном столе — запаса с собой не было, а без него тягач, убежище на колесах, превращался в кучу бесполезного металла.

— Не найдем заправку, двести километров придется пилить пешком, — подытожил Кирилл, когда протечка была худо-бедно устранена. — И я, идиот, не проверял. Понадеялся на датчик, а он… Может, эти упыри прострелили?

— Он же днищем защищен, — хмуро сказал Максим. — Просто на складе долго стоял этот Камаз, потом какие тут дороги, какая тряска… Не выдержал.

— На старых заправках, если что и есть, давно пришло в негодность, — Кирилл злыми отрывистыми движениями перебирал карты, на которые в начале пути возлагалось столько надежд. — Завод бы какой найти, может, там сохранилось… Интересно, где эти упыри берут бензин? Гоняют до обитаемых мест?

— Да железная дорога! — осенило Лизу. — Они могут до обитаемых мест, а мы можем ехать вдоль железной дороги. Там в одном месте цистерны были. Я заметила.

Старик посмотрел на Лизу и с едва уловимой ноткой одобрения заметил:

— А ведь ты соображаешь.

— Но назад же мы не вернемся к этим цистернам! — засомневался Максим.

— Вряд ли она там единственная. Потом, остатки топлива могут быть в паровозах.

— Если их оттуда до нас не слили.

— Ну хоть немного, на дне? Надо смотреть. Станции, разъезды, остатки населенных пунктов, скорее всего, поезда стоят там. Та цистерна просто торчала на путях.

— Ладно, поехали вперед, — решил Кирилл. — Там война план покажет.

Совсем рядом с железной дорогой ехать не стоило. Это был ориентир, способный приманить кого угодно — и уже гонявшуюся за ними банду, и конкурентов. Постепенно угасал день, небо на востоке потемнело, а на западе разливалось сплошным белым золотом, линия горизонта притягивало слишком быстро спускавшееся солнце, а полотно железной дороги оставалось пустым. Не было даже раскуроченных пассажирских вагонов. С другой стороны пару раз мелькали поселки, с виду тоже заброшенные, пытались определить их название, сориентировавшись по картам, но так и не смогли. Несколько раз отклонялись от прямого пути, обогнуть углубившийся не в меру овраг. И наконец, когда край земли заглотил половину солнца, и на степь легли долгие вечерние тени, вдали показались очертания каких-то построек и округлые силуэты железнодорожных цистерн.

Долиной смертной тени. Продолжение

Мотор заглох. Несколько раз рыкнул с перебоями, закашлялся, как курильщик со стажем, и замолчал. Машина встала. До станции оставалось еще порядочно, шагов пятьсот, не меньше, и то, если не семенить.

— Я сам схожу, — заявил Кирилл, вытаскивая последнюю пустую канистру. — Должно хватить.

— У нас два пустых ведра под сиденьями, так что пойдем вместе, — Максим тоже спрыгнул на землю. Тишина после остановки мотора сперва казалась оглушительной, потом в ней проступил еле слышный шорох трав, и, слава всем святым, больше никаких посторонних звуков.

— Да я их и один дотащу!

— В зубах? Может, каждую цистерну проверять придется. В одиночку можно и не открутить, если внизу заржавел слив. И канистры мало. Вдруг опять протечка, вдруг гнать придется, лучше иметь запас. Вдвоем мы единым духом туда и обратно.

— А тут кого оставим? Ты, дед, как тебя там? Отобьешься, если что?

— Семеном можно звать, — неожиданно проворчал старик. Его лицо снова напоминало обтянутый кожей череп, только глаза сверкали из провалов и борода воинственно топорщилась, будто у постаревшего разбойника былых времен. — Пока не от кого отбиваться.

— Ладно, вдвоем мы быстро. Если вдруг что… закрывайте дверь и не выходите.

Солнце окончательно скрылось, вокруг быстро темнело. Трава у железнодорожного полотна выросла не такой высокой, как в низинах, идти было легко. Максим обернулся через сотню шагов — кабина казалась неясным синим пятном.

— Да чисто там на горизонте, — Кирилл говорил шепотом, здесь, на открытом месте, голоса разносились далеко. — Что там за домики? Тяговая подстанция или еще что?

— Для нас особой разницы нет.

— Не для нас, а для упырей. Может им тут что понадобиться или не может?

— Кто их знает, — устало ответил Максим.

Одновременно с темнотой сгущалась и тишина. Птицы не носились в вышине, ветер улегся на покой. Приблизились контуры зданий и распределительных вышек. Все линии на светлом еще небе были пронзительно четкими. Чего-то в них не хватало, подойдя ближе, Максим понял — между столбами не тянулись провода. У ближайшей кирпичной коробки — она была самой высокой, с двухэтажный дом, — бестолково, как засохший подсолнух, торчал прожектор, свесив вниз ослепшую чашу зеркала.

— Чем-то на компьютерную игру похоже, — в голосе Кирилла послышался смешок. — Как там этого изобретателя звали, который якобы не умер, а переместил сознание в виртуал?

— Я их всех помню, что ли? Илон Маск.

— О, точно. Я с тех пор игры забросил, мало ли, вдруг хлопнешь кого, а это виртуальный Илон Маск, неудобно будет.

Пять цистерн выстроились на путях в ряд, в очень разрозненный ряд, их разделяло приличное расстояние. С одного боку вагоны подпирали платформы без всякого груза, с другой, где рельсов не было, кто-то щедро накидал кирпичей, поломанных досок, железяк непонятной формы и прочего мусора — строительного, здесь не пахло ничем хуже пыли. И еще к этому примешивался слабый сладковатый химический запах, подсказывающий, что еще недавно топливо в цистернах наверняка было, а может, сохранилось и сейчас? Максим напомнил себе, что радоваться рано.

— Вот кому тут пиво распивать понадобилось, бутылку пустую бросил, — ворчал Кирилл, перебираясь через завалы.

— Тихо ты, — буркнул Максим, пробираясь к ближайшему вагону. На выкрашенной в светлый цвет цистерне кто-то размашисто вывел надпись: «Из ниоткуда в никуда», а снизу намалевал мужской член. Максим невесело усмехнулся, подумав, что внутри и верно солярки не окажется. Попробовал постучать по стенке, сначала промахнулся, скользнул тыльной стороной руки по осыпающейся остывшей краске, лишь со второго раза хлопнул по-настоящему звонко.

— А мне говорил тихо! — зашипел Кирилл.

— Как еще проверить, внутрь лезть? В этой нечего ловить, по звуку она пустая.

Максим на всякий случай стукнул по самому низу цистерны, и металл ответил тем же звонким гулким эхом.

— Там и так ясно, что она пуста, — Кирилл нагнулся, подсвечивая экраном телефона. — Вон, клапан выломан или как там это называется. Не мы одни такие умные.

Они перешли к следующему вагону, спотыкаясь о раскиданный хлам. Кирилл ушибся в темноте о вывороченный из земли рельс, заматерился, резко оборвал свой проникновенный нецензурный спич — перед ними была другая цистерна. Но и она отозвалась на стук пустым звоном, как созревший арбуз. Краска, нанесенная в несколько слоев, высохшая, потемневшая — это было заметно даже сейчас, поздним вечером, — осыпалась шершавыми хлопьями.

Так они проверили третий, четвертый вагон. Кирилл монотонно, без особой злости, подчеркивая, что на то он и рассчитывал, матерился. Остался один вагон, последний, — и он загудел коротко и глухо.

Они переглянулись, хотя в полумраке это и не имело особого смысла.

— А если там лабуда какая, вода или все давно испортилось, — прошептал Кирилл хрипло.

— Проверим… Лишь бы оно горело. Пусть потом двигатель сядет, лишь бы эти двести километров проехать.

Нижний слив открыть не получилось. Либо металл заржавел, либо что-то внутри поломалось, но ворот не сдвинулся ни на миллиметр. Кирилл начал рассказывать бородатый анекдот про русских, расковырявших марсианскую решетку с помощью зубила и какой-то матери, но вот чего-чего, а зубила у них и не было.

— Попробуем через люк, — сказал Максим, поднимаясь на платформу. — Подай потом ведро…

От шершавой старой краски была определенная польза: руки по ней не скользили, — обдирались, саднили, но не скользили. Стоять в полный рост, слава богу, не требовалось, вряд ли Максим сумел бы выпрямиться здесь, в полутьме и на округлой крыше, его всегда пошатывало даже на небольшой высоте, а в последние годы стало только хуже. Он же стареет, как и все…

Верхний люк оказался сломан. Крышка треснула ровнехонько пополам, одна половина куда-то девалась, вторая застряла намертво. Максим дернул ее, но только ободрал руки об острый край. Значит, сломали недавно. На ладони остались маслянистые следы.

— Тут оно есть, но ведро не пролезет, а насоса у нас нет.

— И что делать? И как я в том гараже не посмотрел…

— Да что сейчас локти кусать. Нужно что-то… стоп. Там была пивная бутылка? Найди.

— В мусоре?

— Да где угодно, быстро!

В ожидании друга Максим оглядывался вокруг. Спокойно горели звезды над головой, ровно дышала ночная степь. Во мраке стоящую вдалеке кабину уже было не различить, не виднелось ни огонька, ни зарева где-нибудь на горизонте. Людей вокруг нет. И слава небесам! Иногда это к лучшему.

Послышались шаги возвращающегося Кирилла.

— Еле нашел, — сообщил он недовольным шепотом. — Что с ней делать? Разве такой хреновиной можно зачерпнуть? Ну? Что ты молчишь?

— Разрежь ее пополам, нож есть?

— Есть… А она утонет?

— Ты никого не видел?

— Никого. Пусто. Даже на труп не наступил. А что?

— Мне послышалось… Ладно, нам нужна солярка. Найди камушек, любой, положи на дно, а горло не выкидывай, пригодится. И давай сюда. Буду таскать на веревке и переливать в канистру.

— А не загорится ничего? А, Макс? Это же точно против техники безопасности.

Максим хотел ответить, но не успел. Он стоял лицом к черным квадратам зданий станции. На одной из крыш четко обрисовался человеческий силуэт. Он был виден всего секунду, бесконечную немую секунду, ни звуков, ни ощущений, только черный контур на фоне неба. Уже через миг человек исчез — спрыгнул вниз или просто растворился в темноте? Или почудился? Звуки вернулись, в ушах зашумел ветер, Кирилл уже в который раз спрашивал:

— Что ты как онемел? Я говорю, не опасно?

— Опасней здесь застрять, — выдавил из себя Максим. Где человек? Почудился со страху? Крысолов вернулся? — Ты ничего не слышишь?

— А что? — Кирилл быстро развернулся, оглядывая станцию, цистерны на путях, соседний вагон.

Далеко со стороны дороги послышалось слабое гудение. На горизонте заметались светлячки, которые должны были через пару минут превратиться в свет автомобильных фар.

— Спокойно, здесь темно, они едут по трассе, — у Кирилла в голосе звучали привычные командные нотки. — Несколько минут есть, набрать успеем, без солярки возвращаться смысла нет!

— Они едут сюда! — Максим спрыгнул с цистерны, не удержался на ногах, оперся на руки — ладони закололо высохшей травой и мелкими камешками. — Здесь у них свой человек!

— Откуда ты… — начал Кирилл, и осекся. Вспыхнул прожектор, вырвав из полутьмы цистерну, рельсы, раскиданный вокруг мусор. Дальше мир уходил в черноту, но они оказались как раз в круге света. Оба, не сговариваясь, метнулись под прикрытие вагона.

— Откуда знаешь, что у них тут свой человек? Видел?

— На будке стоял… В последний момент я его увидел. Они сюда едут или к нашей кабине?

Кирилл выглянул из-за угла цистерны:

— Сюда…

Со стороны станции грохнул выстрел. Что-то ударило рядом, в землю, взметнув маленький пыльный фонтан.

— Идиот! — взвыл Кирилл. — Быстро отсюда! Пальнет по бензину, нам хана!

Они перебежали к следующему вагону, спотыкаясь, перепрыгивая через арматуру и кирпичи.

— Наш тягач! — крикнул на бегу Максим.

— Не заметят, — последовал отрывистый ответ. — Он же вдалеке, темно, не заметят!

Грохнул еще один выстрел. Свет вокруг мигнул и потух. Стекло прожектора превратилось в оранжевое выцветающее пятно, затем погасло, слившись с окружающей тьмой.

Вслед больше пока не стреляли. Зато кавалькада бандитов была все ближе.

— Они тут под спайсами, видно, стрелять по бензину, — все повторял Кирилл на бегу.

Максим подумал, что, скорее всего, в цистерне была вода, а не горючее, и соглядатаю бандитов это известно. Или же ему наплевать и на цистерну, и на них, и на собственную жизнь. Но это, в общем, уже не имело значения… Самое главное сейчас — успеть к кабине!

— Как мы теперь? Не уедем же!

— Уйдем в степь пешком! Вдоль насыпи есть кусты, можно держаться их! Двести километров… — Кирилл закашлялся и смолк. Дальше они перебегали от вагона до вагона без разговоров. Шансы уйти пешком от вооруженной банды на внедорожниках были равны нулю.

Может быть, они успели бы добежать до грузовика по ровной дороге, но их задержали раскиданные под ногами доски, куски арматуры и кирпичи. Спотыкаясь, сбивая ноги о попадавшиеся на пути камни, они добрались до предпоследнего вагона, когда чужие автомобили подкатили к станции. Тишина сменилась какофонией шума моторов и человеческих криков. Фары обшаривали степь.

Оба приятеля остановились на мгновение перевести дух под прикрытием. И тут снова ожил прожектор, поймал желтоватым окошком света кусок пространства, отделявшего их от последнего вагона, высветил рельсы, кустики травы, пробивавшиеся между шпалами, дальше склон уходил в тень, но до него еще надо было добраться!

— Наш тягач! — Максим напрасно вглядывался вдаль. За пределами светового круга все казалось одинаково темным. Последний вагон на пути к оставленной кабине тоже спрятался в тени, что отбрасывало крайнее здание подстанции.

— Он далеко, — Кирилл сжал его локоть, оттаскивая назад, под укрытие. — Они его наверняка не видели, они же приехали сюда, а не к нему.

— Присмотрятся, увидят! Хоть бы у них опять генератор сдох. Как к нашим теперь пойдем?

— Доберемся. Не паникуй.

— Ребята!

Оба вздрогнули. Это был голос Лизы, которая должна была сейчас сидеть в нескольких сотнях метров отсюда, в кабине, хотя бы в относительной безопасности.

— Лиза! — ахнул Максим.

— Лизка! — повторил Кирилл. — Ты что тут? А где тот старикан?

— Остался охранять… Я не усидела. Что будем делать?

Теперь можно было разглядеть тень, прячущуюся за крайнюю цистерну. Они все, все трое, теперь были призраками в странном мире, сузившемся до заброшенной станции, поездных путей и черных вооруженных силуэтов, освещенных фарами автомобилей. Прожектор стоял посреди, как древний алтарь, жаждущий крови. Только призраки неуловимы, в отличие от них…

— Лизавета, стой там, — приглушенным голосом приказал Кирилл. — Мы перебежим к тебе. Макс, — добавил он еще тише. — Сейчас надо идти. Пока они не подошли ближе. Отстреливаться пока бессмысленно.

Огонек вспыхнул далеко в степи, за последним вагоном, за светлым кругом, там, где стоял их тягач. Загорелся слабо, как чиркнувшая спичка, и разросся в свечу, костер, пожар! Огненный столб поднялся в темноте. На таком расстоянии в нем еле угадывались контуры кабины. Там где-то был треск пламени, невыносимый жар, их несчастный попутчик…

Лиза горестно ахнула. Как раз перестали переговариваться подъехавшие бандиты, и во внезапно наступившей тишине высокий женский крик прозвучал особенно отчетливо. Еще секунду длилась тишина, а потом взорвалась ликующим ревом множества голосов.

— Идиотка, — зло прошипел Кирилл. Со стороны станции донеслось:

— Эй, вы! У вас там телка, сколько ей лет? Если меньше пятидесяти, оставляйте нам, а сами проваливайте!

Сказано было, конечно, не «проваливайте», но общий смысл оставался таким. Маленькая тень запоследним вагоном сжалась, словно желая раствориться в темноте. Оба приятеля переглянулись и, не сговариваясь, выкрикнули:

— Друг у друга отсосите, пидарасы!

Ответом были гогот и неразборчивая ругань.

— И мы с тобой идиоты, их злить, — пробормотал Кирилл.. — Ну все, идут сюда, перебежим к Лизке, там в темноте можно попробовать спрятаться у зданий…

— А если у них что из ночного видения?

— Тогда бы они не включали прожектор. Держи…

Он впихнул Максиму в руки что-то гладкое, тяжелое — Максим осознал, что это пистолет, но не рассудком, а скорее, подсознанием. Все вокруг было нереальным. Мир умер, и они сейчас умрут, почти наверняка… даже без всякого «почти». А через полвека людей не останется вовсе. Слишком чудовищное знание, чтобы его принять.

— Я по ним палить начну, не выдержу, а ты… Ну, ты понимаешь, кого сначала.

Максим кивнул. Знал, конечно, это было понятно без слов. Их троих… Какое слабое утешение и страшное милосердие!

— А еще попробуем… — Кирилл вытащил из кармана небольшой предмет, в темноте неразличимый, покрутил его немного и отбросил в сторону последней цистерны, но чуть ниже по склону. Максим смотрел молча, у него пересохло в горле и даже мыслей не возникало спросить, что это.

— А теперь — бежим!

Всего несколько метров отделяло вагон от спасительной тени. Выстрелы загрохотали не сразу, Максим услышал их, уже почти проскочив освещенный участок, мысленно порадовался, обозвав бандитов мазилами… и понял, что до цели добежал один. Кирилл, мальчик из детства, одноклассник, сосед, приятель не разлей вода, скорчился на земле, держась одной рукой за рельсы. Выстрелы не смолкали. Максим, не веря в случившееся, сделал шаг назад.

— Не выходи на свет! — рявкнул Кирилл прежним директорским тоном, тут лицо его исказилось, свободной рукой он попробовал ощупать неестественно вывернутую ногу. Теперь было видно, что вокруг расползалось темное пятно. Окровавленная трава в лучах прожектора казалась черной. Кирилл шарил во внутреннем кармане, нашел, перекинул к укрытию крошечную блестящую искру.

— Держи, — прохрипел он уже другим, стонущим незнакомым голосом. — Флешка!

Совсем рядом послышался резкий хлопок. Кирилл упал лицом вперед так, как никогда не падают живые. Кровь хлынула фонтаном из развороченного затылка.

Бандиты, будто не замечая ничего, продолжали стрелять.

Долиной смертной тени. Продолжение

Максим бросился вперед. Флешка не долетела до линии, отделявшей безжалостно освещенное пространство от темноты, всего какой-то метр. Но упала она не на виду, а в траву, негустую, невысокую, но все же в траву, а не на ровную поверхность. Пока он шарил руками по колющимся сухим колоскам, рядом что-то пару раз отчетливо ударило в землю. Он не знал, прошла ли секунда или вечность, пока рука нащупала гладкий корпус. Резкий толчок в плечо чуть не повалил Максима наземь, но он удержался в полусогнутом положении, шатнулся назад, под укрытие вагона. Левая рука онемела. Хорошо, что не правая, мелькнуло в голове, когда он прятал флешку в карман. Прожектор перестал слепить глаза. Не смолкали выстрелы, через их грохот издали пробился знакомый голос, Максим только не мог вспомнить — чей. Закружилась голова, в плечо будто ввинчивался шуруп. Кто-то дернул его за руку назад, дальше от световой границы.

— У тебя кровь! Не артерия? — Лиза быстро ощупывала его плечо, пытаясь определить характер раны. Может быть, боль привела его в себя, и он разом осознал все — Кирилла больше нет, они с Лизой вдвоем против нелюдей, только что спаливших их грузовик, и вряд ли эти твари просто отпустили несчастного старика…

Он встряхнулся. Нет, раскисать нельзя. Дернулся, высвобождая руку, и чудом сдержался, чтобы не завыть от боли.

— Лиз, надо перебраться к тем постройкам. Это наша надежда, там закрытое место, там можно спрятаться.

— Тебе надо перевязать, — шептала Лиза, будто не слыша. — Не артерия, но можно истечь кровью, понимаешь?

— Лиз! Нас раньше пристрелят, какая перевязка!

Снизу, со стороны насыпи, спускавшейся от железной дороги, раздались совершенно неожиданные звуки. Музыка, веселая, дико неподходящая мелодия, неестественно высокий голос, подделывающийся под детский. С первых слов Максим сообразил, откуда доносится пение. Это была одна из записей в плеере Кирилла, ему как вживую представилось, что Лиза фыркает: «Дурь и дребедень», а Кирилл в ответ пожимает плечами: «Почему? Прикольно…» Это так на него похоже, включить стебную песенку в минуту опасности, отпускать шуточки на пороге смерти.

Мы как букашки под кустом
Сидим готовимся к атаке.
Там за холмом, захваченный врагом,
Наш пионерский лагерь.
— Это что? — спросила Лиза.

— Это он плеер туда кинул…

Бандиты, скорее всего, тоже услышали пение. Выстрелы не прекратились совсем, но стали реже, будто оттуда, с освещенного пространства, прислушивались.

Там, где кино, бордель и казино,
Был пионерский лагерь.
— Нам надо к подстанции, — вместе с кровью будто голос уходил, становился тише, Максим еле разбирал собственный шепот. — Они будут искать вдоль насыпи, прожектор светит туда. И плеер сигналит. Не держись за меня, мы будем толкать друг друга, мешать бежать.

— Зажми рану, если не даешь перевязать. Пережми другой рукой. Вот здесь.

Пальцы Лизы уверенным жестом медика сдавили плечо Максима чуть выше источника боли. Это привело его в чувство, хотя кровотечение не остановилось.

Петров, ты кончил пятый класс,
А значит, справишься с запалом.
Пригнувшись, они выбрались в тень с другой стороны цистерны. Здесь, на счастье, разросся не то репейник, не то тысячелистник, не то… Это, в общем, не имело значения. Мертвые, иссохшие за зиму ветки, слегка качались перед глазами. Но это укрытие было коротким, всего несколько метров. Дальше надо было перебегать к подстанции просто в темноте, по открытой местности.

— Пора!

Он старался держаться так, чтобы в случае чего выступить щитом между Лизой и источником выстрелов, но она эту хитрость разгадала, или по-прежнему беспокоилась о ране — держалась ближе к освещенной части подстанции. У самой железной дороги попадался еще мусор со стихийной свалки, дальше его не было, зато трава спутывала ноги и мешала бежать.

Слушай сейчас мой боевой приказ
(Ты троечник недаром)
Слушай сейчас мой боевой приказ:
Взрывай замок амбара!
Черные фигуры в свете прожектора то казались ужасающе близкими, огромными, мутными, то становились резкими и уплывали вдаль — одновременно с приступами боли. За эти несколько секунд Максим уже подметил закономерность — когда плечо начинало буравить, возвращалась четкость зрения.

Вот, зарыт в амбаре пулемёт,
Вот, на помощь мы спешим!
И если жмот, и если денег не даёт, —
Так пусть нальёт за спасение души.
Звуки плеера на таком расстоянии стихли, превратились в невнятное стрекотание. Кирпичная стена, прохладная и пахнущая сыростью — бог уж знает, почему, ведь снег здесь давно сошел, оказалась рядом. К ней можно было прислониться, укрыться за ней, но надолго ли?

Прогремела очередь выстрелов, и следом наступила тишина. Слышно было, как шуршала ночная трава, и гудели где-то автомобильные моторы. Еле различимая мелодия смолкла окончательно. Видно, плеер разбили выстрелом. Словно хозяина плеера застрелили во второй раз.

Черные фигуры остановились у насыпи, собрались в круг, расступились. В центре остались несколько человек, они со злостью пинали что-то, лежавшее на земле. Лиза тихо ахнула, приложив руку ко рту, и отвернулась.

— Лиз, ему уже все равно, — прошептал Максим, пытаясь обнять ее за плечи. — Он умер, они ему уже ничего не могут сделать.

Левая рука бессильно повисла. Попытки двигать ею через боль были безуспешны. А говорили еще, что в состоянии аффекта человек не чувствует боли. Выходит, врали.

Черные тени у железной дороги разделились. Кто-то ушел за рельсы, слышно было, как они окликали друг друга. Еще парочка выглянула из-за вагона, за которым только что скрывались беглецы. Только один бандит стоял, наклонившись над лежащим на земле мертвецом.

Небо качалось, приближаясь и сразу же уводя звезды вверх. Нет же! Это сознание норовило отключиться! Максим ущипнул себя здоровой рукой. Нужно уйти куда угодно…

— Лиз, нам надо отползти в степь. Тут трава высокая, нас не заметят. Отползем подальше, потом встанем…

— Ты сможешь ли ползти? У тебя кровотечение, тебе нельзя двигаться! Если только лежать там!

— А вдруг они будут здесь до утра? Или обыщут подстанцию?

Он замолчал. Не надо пугать Лизу. Думай, думай, черт тебя подери! Привык рассчитывать на друга! Кирилл бы нашел верное решение, значит, и ты сможешь!

Идея предложить Лизе спасаться одной мелькнула и пропала. Она не уйдет никуда, ее бессмысленно будет уговаривать, даже упирая на то, что нужно довезти флешку до обитаемых мест. Лиза в темноте сжала его руку, будто угадав мысли.

— Не думай даже, вместе выберемся, — послышался у самого уха ее шепот. Он кивнул:

— Лиз, перейдем пока к вон той постройке, она дальше всех от прожектора.

Перебежка далась Максиму труднее, чем первая, хотя бежать пришлось всего ничего, несколько метров. И домик оказался не домиком, металлической будкой со щитком электропередачи. Здесь трава была ниже, и не стала бы надежным укрытием уходящим в степь беглецам. Хотя в темноте можно попробовать… Не попытались бы бандиты поджечь траву, плюнув на опасность для себя. Но если они прожили тут эти несколько лет, не полные же они идиоты.

Между зданиями подстанции не мелькало ни одной тени, и все же полагаться на беспечность бандитов было нельзя. Может, они в полном составе обыскивают цистерны и степь за железной дорогой, а может, тут остался наблюдатель, тот самый, что дежурил изначально. Боль из острой, невыносимой, в очередной раз стала слабеть, а с ней отключалось и сознание. Здоровую руку вместе с пистолетом Максим держал в кармане, все время мысленно повторяя, будто зазубривая вопрос для экзамена — первый выстрел Лизе, второй — в лоб какой-нибудь сволочи, третий, если повезет и он успеет, — себе.

Сзади послышался неясный шум. Похожий на танк здоровенный «Хаммер» — колеса, как ноги гигантского животного, блестящий металл корпуса, в каждой линии, в каждом движении — мощь и натиск, — приближался к их укрытию. Максим схватился за пистолет, тот своей тяжестью оттянул вниз даже здоровую руку.

Дверца «Хаммера» распахнулась, наружу высунулась разбойничья рожа старика Семена.

— Меня не застрели, придурок, — прошипел он. — Быстро в машину! Где третий ваш?

Максим в первую секунду не поверил, он бы так и стоял, как парализованный, зато Лиза сориентировалась мгновенно. Она подтолкнула вперед оторопевшего Максима, захлопнула дверь за ними обоими и сразу спросила:

— Здесь есть аптечка?

— Не искал, — бросил старик через плечо. — Погоди, дай выберемся!

— Она очень нужна!

— Тут, на виду, нету. Потом найдем. Длинный ваш где?

— Нет его больше, — всхлипнула Лиза, оборачиваясь к железной дороге. Там еще не началась суматоха, либо бандиты за собственными криками не слышали шум автомобиля, то ли не думали, что здесь может быть кто-то, кроме них.

— Мы думали, ты погиб, — Максим оглянулся на темную степь, где тусклым алым пятном догорал их грузовик.

— Я что, идиот? — удивился старик. — Вылез сразу, отошел, наблюдал…

«Хаммер» поплыл, объезжая здания подстанции. Он не успел еще набрать скорость, когда на пути внезапно вырос человеческий силуэт.

— Ост… — начала Лиза и осеклась. Старик Семен молча направил автомобиль на препятствие. Человек заметался, бросился в сторону, но не успел.

— Упал, — прошептала Лиза.

— Не насмерть, — ответил Семен. — А жаль.

Максим кое-как обернулся. Что-то шевелилось в тени позади них, раненый приподнялся и завопил, призывая на помощь.

— Ну все, спохватились, — процедил Семен, выжимая педаль газа до упора. — Держитесь, авось прорвемся.

Сзади послышались беспорядочные крики и стрельба — звуки, ставшие ненавистными. Лиза вскрикнула:

— Водка! Рядом с вами! Дайте!

— Выпить, что ли, для храбрости? — огрызнулся Семен, но перекинул бутылку назад. Та упала на сиденье рядом с Максимом, упруго подпрыгнула и подкатилась к боку. Лиза подхватила ее, зажала коленями, повернулась к Максиму, стала расстегивать куртку.

— Снимай, перевяжем.

— Это подождет, — попытался вывернуться Максим. — Надо же отстреливаться.

— Дурака не валяй, откроешь и выпадешь, — Семен свернул автомобиль в сторону трассы. — Стекла здесь бронированные, уедем. А не уедем, бахалка твоя не поможет.

— Куда мы… сейчас? — Лиза говорила отрывисто, она уже стащила с Максима куртку и толстовку, и теперь рвала толстовку на тряпки.

— Она прочная, нужен нож, — предупредил Максим.

— Мне не нужен. Сколько я одежек уже на бинты порвала. Так, покажи… сквозная, отлично! Держись!

Максим дернулся и зашипел от боли, ему показалось, что на рану одновременно плеснули жидким азотом и раскаленным металлом. Лиза вылила остаток на выходное пулевое отверстие, сунула опустевшую бутылку под сиденье и начала перевязывать рану. Наверное, это вышло бы у нее очень деловито и спокойно, если бы внедорожник не кидало из стороны в сторону.

— На трассу надо, — донеслось с переднего сиденья. — Долго ли еще? Про двести километров вы что говорили?

— До Каменска-Шахтинского, — боль после обработки раны слегка отступила, стала вяжущей, как незрелый фрукт. Максим оглянулся назад. Степь озарилась огнями фар. Погоня уже выехала следом. — Бензина хватит?

— Хватит! Проверил!

— Как ты эту машину взял? Водила что… того его, нет?

— Если бы, — нехорошо усмехнулся старик. — Они просто разошлись и побросали свои тачки.

— Ты водишь нормально?

— Тридцать лет от Полтавы до Варшавы дальнобойщиком, — обиделся старик. — Уж всяко лучше тебя!

— Лет-то тебе сколько?

— Восемьдесят один! — перед лобовым стеклом внезапно возникла разваленная вышка электропередачи, но «Хаммер» лихо обогнул это препятствие. Максим невольно улыбнулся. Даже в такой ситуации приятно было встретить водителя-профессионала. Тем более, от его умения зависела их жизнь.

— Только я не знаю, где этот Шахтинск. — не оборачиваясь, крикнул Семен. — Будем трассы держаться.

— Телефон! — осенило Максима. — Телефон у Кирилла остался, у убитого!

— Я сохранила номер, — успокоила Лиза.

— А флешка? В кармане куртки?

Лиза нашарила куртку в темноте:

— На месте…

Автомобили позади разошлись в нестройную шеренгу. Пока преследователи стреляли мало, берегли свой «Хаммер», или готовили известную только им ловушку. В темноте любая мелочь могла стать непреодолимым препятствием.

Впереди из земли торчали изломанные пики.

— Назад! — вскрикнул Максим. Семен мчался вперед не сворачивая. «Хаммер» легко смял прутья, рядом со стеклами закачались сухие верхушки зонтичных растений.

— Че орешь, обычный борщевик, — Семен оглянулся назад. — Вроде отстают…

За ломкими стеблями борщевика открылось поле, щедро заросшее сорняком. Даже внедорожник с трудом пробрался бы через заросли. К счастью, они сразу попали на пересекавшую поле колею, единственную удобную дорогу.

— Вроде отстают, — прошептала Лиза, правда, больше с надеждой, чем с уверенностью. Машины преследователей вынуждены были выстроиться друг за другом, на этот маневр им потребовалось время. Теперь они мчались, наверстывая упущенное. В свете фар Максим заметил сбоку светлый блик.

— Вот сволочь, а!

«Ниссан» несся по боковой дорожке, которую никто больше не углядел, по полю такую скорость он бы развить не мог. Утреннее падение особо не повредило ни автомобилю, ни водителю. Максим вспомнил фигуру, склонившуюся над мертвецом, когда прочие бандиты разбежались по насыпи. Что ж ты там разглядывал, Каин?

— Дед! Я отстреливаться попробую!

— Дурак, не пробуй! — бросил Семен через плечо. — Тебе твоей раны мало?

— Мне только одного!

Семен не удостоил его ответом, лишь пригнулся ниже к рулю. Впереди было все то же заросшее сорняком поле, светлая полоса дороги, горизонт был темным, ни единой вспышки — значит, далеко еще до обитаемых мест. Мелькнул и исчез мазок боковой колеи, вливавшийся в главную дорогу. «Хаммер» изредка потряхивало на буграх, путь впереди казался свободен — настолько, насколько его освещали фары. Дальше чернота была непроницаема.

Лиза, обернувшись назад, вдруг вскрикнула:

— Да что же это!

«Ниссан» обогнал подельников и выехал на основную дорогу. Но, вместо того, чтобы возглавить бандитский кортеж, белый силуэт вдруг начал разворачиваться поперек несущимся на него машинам. Раздался удар, приглушенный расстоянием. Лиза ахнула. Максим только сейчас сообразил, что вцепился в сиденье не только здоровой, но и поврежденной рукой. А не так уж врали про состояние аффекта!

Старик Семен даже скорость не сбросил, пробурчав:

— Небось ужратый, вот и не справился…

— Он справился, — Максим сам не знал, угадал он или нет. Конечно, может быть, это просто совпадение. — Он водил хорошо. Занести может на скользкой дороге, на трассе, но не тут.

— Кто не справился? — прошептала Лиза.

— Ты не поняла? Это же был Темка…

Проснулась боль в простреленном плече. Дорога теперь шла немного вверх по уклону, можно было разглядеть темную бесформенную массу позади, изнутри которой, как светлячки, сияли фары. Конечно, не все автомобили пострадали, но в погоню не ринулись и уцелевшие.

— То есть знакомый? Нарочно их подрезал? — донесся голос старика с переднего сиденья. Максим пожал плечами, точнее, только одним. Левое одновременно горело огнем и застывало омертвевшей плотью.

— Не знаю, нарочно ли. Хотя, может, совесть проснулась… Он был неизлечимо болен.

— Он, может быть, еще жив, — Лиза не отрываясь глядела в окно. Полные слез глаза блестели в свете фар.

В черной скомканной тени перевернувшихся машин замерцали огненные язычки. Так загорается смятая бумага. Сперва огонь лижет ее осторожно, не в полную силу, потом прорывается то здесь, то там, и, наконец, охватывает целиком.

Позади взметнулось пламя, распустилось огненным цветком. «Хаммер» отъехал уже достаточно далеко, и хлопок взрыва прозвучал приглушенно.

— Бензобак. Теперь точно не жив, — ледяным тоном подытожил Семен. — Так ты знал его?

— Двадцать лет не видел, мог и обознаться. Брат он тому, погибшему. Бывший. То есть двоюродный.

Дорога преодолела подъем и пошла по косогору вниз. Огонь исчез из виду. Машина вновь летела в неведомую тьму. Точно так же, как вчера…

Максима начал бить озноб, рана под самодельной повязкой воспалилась, дергающая боль не давала ни секунды передышки. Вместе с болью наваливалась дурнота, и он был почти благодарен этому — помутившееся сознание не позволяло в полной мере чувствовать всю остроту потери. Лиза тихо всхлипывала, отвернувшись к окну. Наверняка она думала о том же.

— Трассы что-то не видать, — проворчал Семен.

— Мы на юг едем, она по левую руку должна быть. Разве что со страху пересекли и не заметили.

— Под утро уже, небось, — продолжал старик тем же недовольным тоном. Лиза завозилась в темноте:

— Да нет, полночь, не больше, — сказала она глухо. — Сейчас гляну на телефоне… — и тут вскрикнула, будто достала из кармана не мобильник, а ядовитого скорпиона: — Сигнал! Боже! Господи, господи, сигнал! Тут ловит! Тут покрытие…

По салону машины пошли долгие гудки поставленного на громкую связь телефона. Казалось, что паузы между ними все увеличивались. Позывные терпящего бедствие корабля, к которому никто не придет на помощь…

— Да не ответят, — начал старик Семен, когда один из гудков вдруг оборвался щелчком и послышался незнакомый мужской голос:

— Алло? Кто говорит?

Лиза мгновенно перестала плакать. В следующий миг она уже кричала в трубку:

— Алло! Вы Иван, да? Мы едем, вы нас ждете… да, от Кирилла, нет, его нет. Совсем нет, — она снова всхлипнула. — Да, наткнулись… мы сами в шоке… ужас! Господи, мы уже не думали, что доберемся! У вас скорая далеко? У меня у мужа пулевое ранение… Что вы говорите? По трассе? Поедете нам навстречу? Да! Да, да!

Она откинулась на сиденье, сжимая телефон в трясущихся руках, всхлипывая и причитая. Старик очень неодобрительно буркнул:

— И нечего было так орать.

Небо впереди слабо озарилось огнями далекого и невидимого пока города.

Долиной смертной тени. Продолжение

Отчество у Ивана было. Он его даже сообщил, но при первой встрече Максим не расслышал, а потом оно вроде как и не потребовалось. Разумеется, не слишком хорошо знакомого человека под семьдесят называть просто по имени не стоило, но, во-первых, такие правила этикета остались в ушедшей эпохе, а во-вторых он оказался славным парнем… ну, пусть славным дедом. И главврач был золотой дядька — устроил Максиму одноместную (да, крошечную, но много ли ему было надо, помещались кровать с капельницей, и хорошо) палату, когда угроза сепсиса миновала и из реанимации его выпустили. Здесь словно воздух был другим, от каждого вдоха становилось легко и радостно, и надежда, что для рода людского не все потеряно, не исчезала теперь ни на миг.

Потом, конечно, эйфория схлынула. Например, санитарка (или медсестра, он не разбирался) в Максимовой палате точно не была милой. Этакая ведьма неопределенного возраста с вязальной спицей вместо носа и крючком вместо подбородка, которая, похоже, ненавидела весь мир, а в особенности доставшихся ей на попечение больных. Он даже пожалел, что просился на выпуск из реанимации, но, с другой стороны, там рядом лежали хрипящие умирающие коматозники, а он-то шел на поправку, хоть и со скрипом. Врач — Максим начал различать этих людей в белых халатах в лицо только на второй день, — чиркая ручкой что-то в медицинской карте, строго спросил:

— А вы знаете, что у вас диабет?

Максим воспринял не самую приятную новость без особых потрясений, после всего пережитого это казалось сущей ерундой, Лиза расстроилась куда больше него.

— Ну как же, — повторяла она огорченно. — Добро бы, ты как-нибудь неправильно питался… Эх, я же напоминала тебе сдавать регулярно кровь. В этом году сдавал?

— Некогда, замотался… Да ерунда это. Это же второй тип. Врач сказал, сейчас он часто бывает.

— Да, я знаю, — вздохнула Лиза, изучая неразборчивые каракули, начертанные рукой медика, которые способен понять только медик, и то не всегда. — Это же и гормональное тоже, а нас у всех после ратоньеры гормоны никакие. Только это значит, что и рана теперь заживать будет плохо.

— Ерунда это, Лиз, ерунда, по сравнению с тем, что… — Максим одернул ее грубоватым тоном, и тут же сам почувствовал вину. Вроде бы положение больного и давало ему индульгенцию на любые срывы, но на Лизу срываться было совсем скверно, и из-за смерти Кирилла она переживала не меньше. — В общем, у меня же ничего страшного.

— Восемь молей у тебя сахар. Теперь как воздух нужна диета, — сказала Лиза, отворачиваясь к окну. — Какой тут сад, весь в цвету. У нас между корпусов тоже были яблони, но они заглохли, а тут просто листьев за цветами не видно. Весной на могиле быстро цветы вырастут…

Она всхлипнула, вытерла глаза и заговорила дальше обычным голосом:

— Иван сказал, за телом получится выехать уже завтра. Сегодня на побережье планируют, где координаты… Там получается место указано прямо посреди моря. Неужели там какая-то ошибка?

В дверь вошла та самая ведьма со спицей вместо носа и сразу заняла собой всю палату. На Лизино «здрасьте» даже не обернулась, только поджала еще сильнее тонкие губы, подошла к капельнице, начала переставлять трубку в новый резервуар.

— Там же еще немного есть! — Лизины возражения ведьма игнорировала так же, как и приветствие. Она вообще крайне редко подавала свой скрипучий бесцветный голос. Проверила, поступает ли жидкость, поглядела на Лизу, как на пустое место (та забормотала, что вообще-то тоже врач, но быстро стушевалась) и вышла, отстукивая каблуками так, будто войну объявляла. Дверь прикрыла, но не защелкнула, от хлопка та снова распахнулась. В коридоре шумели, раздавались голоса, жалобы, чей-то плач, кто-то сварливо ругался, — обычная больничная жизнь.

— Какая-то она неприветливая, — почти жалобно сказала Лиза, закрывая дверь. — Там амоксиклава еще чуть осталось.

— Чуть не влияет, наверное. Может, она торопилась.

— Может, потому, что мы нездешние? Типа нахлебники, — она горестно вздохнула. — Я когда по талону, который мне Иван выдал, за перевязочными ходила, в аптеке дедка видела, тоже придрался. Что бинтов не напасешься на всех. Я говорю, их как раз до недавнего времени точно производили, у них неужели нет? А он мне — как будто вы врач. Я — да, врач. Репродуктолог. А он с такой ненавистью — много сделала ваша репродуктология.

— Но ведь бинты дал? Так что не стоит из-за этого расстраиваться.

— Нет, он прав… Действительно, ничего репродуктология не сделала. Что же там может быть, в этом море… я пока результатов дождусь, наверное, просто умру от нетерпения. Надо спросить, возьмут меня на время тут работать, хоть медсестрой, хоть кем, людей-то не хватает. А ты, — добавила она очень строго, — лежи! Тебе еще поправляться и поправляться.

В коридоре послышались шаги, не похожие на шаги сердитой медсестры, то была тяжелая поступь мужчины. В палату сперва аккуратно просунулся, а потом вошел Иван, новый знакомый и местный активист, человек крупный, загорелый, с открытым взглядом и доброй улыбкой, настоящий состарившийся богатырь из былин. Казалось, он может принести исключительно добрые вести. Но начал Иван, как положено, с расспросов:

— Ну, вы как? Поправляетесь? Доброго здоровьичка, Лизавета Михална! — спохватился он, энергично потряс Лизе руку. Галантность в мире без детей умерла давно, хорошо, если люди сохранили обычную вежливость.

— Лучше, — соврал Максим. На самом деле его до сих пор лихорадило, но как бы Иван не вздумал деликатничать и уйти, не сообщив никаких новостей.

— Вот и славно. К железной дороге за телом надеемся завтра выехать. Вертолет задействуем на всякий случай, народа побольше подтянем. Та банда, ребятки мои, там не одна.

— Но если есть вертолеты, почему же нельзя было их раньше… — голос Лизы дрогнул. — Или у них тоже вертолеты?

— Эх, Лизанька Михална! Сейчас у них вертолетов нет, так и в городе немного, потому как техника портится. А раньше были. Тут и так пороховая бочка была, южное направление всегда как медом для некоторых намазано. Нам повезло чем, мэр толковый оказался, команду собрал, потом народную дружину — ну и сохранилось у нас худо-бедно чего-то. А Волгоград, огромный город вроде, вот просто заявилось туда несколько таких шаек, и все. Говорили, среди них был какой-то лидер, старик, бывший военный, пока он не погиб, они там кайфовали. У Москвы помощи просить невозможно, далеко. У соседей свои проблемы. Центр города за несколько месяцев просто разбежался, а этим склады остались… так они напоследок, говорят, водоочистную станцию изгадили. Подорвали просто, чтобы напакостить. И свалили. Пока нашлись живые умельцы, пока резервную запустили, еще часть народа разбежалась по дачным поселкам и огородам. Да, а в Нальчике? Там вообще власть какие-то сектанты взяли, начали неверных вырезать… хорошо, народ боевой, скрутили их в оборот, а в скольких местах не скрутили? Те города просто из Интернета выпадают, и все, никто не узнает, где могилка моя!

Иван замолчал, тяжело переводя дыхание и утирая со лба выступившие капельки пота, потом заговорил снова, уже медленнее:

— Ну, а мы вот потихоньку и блокпосты организовали, и электричество-вода остались, на бывшем заводе жилую базу делаем — потому как оборудование рядом, удобно. Вот топливо, конечно… с тех пор, как АЭС стоит.

— Правильно остановили, — перебила Лиза, — вдруг что, потом радиация.

— Да я спорю разве? Нам-то хватит того, что есть, вот если из дела нашего с вами общего чего выйдет, тогда придется искать резервы! Но тут уж весь мир подтянется, я надеюсь, — Иван снова тяжело выдохнул и вытер лоб. Он тоже боялся сглазить и избегал называть объект их поисков лекарством, антидотом, панацеей, предпочитая что-нибудь обезличенное. Лиза быстро кивнула, и всем видом выразила готовность слушать дальше. Максим тоже молчал. Его снова лихорадило, от этого он задремывал время от времени, и голоса собеседников доносились глухо, будто он наблюдал за ними издалека.

— А Кирилла очень жаль, — добавил Иван после паузы, когда понял, что ответной реплики не будет. — Молодой совсем, особенно по нынешним временам. Хоть и видел я его всего два раза, и то давно. Но он на Руслана похож был, на брата матери его. Руслана-то я хорошо знал, служили вместе. Он вроде в вашем городе тоже хотел базу жизнеобеспечения делать? Со мной списывался, советовались… так и не увиделись больше вживую. Ну ничего, — теперь Иван заговорил зло, глаза у него, как оказалось, могут сверкать совсем не по-доброму, — эти твари ответят! Жизнь положу, а народ соберем со всего побережья… пора, давно пора было. Я, понимаете, до конца не верил, что Кирилл все-таки решиться ехать через это гуляй-поле. А вот решился.

— Что же их с вертолетов-то… — Лиза не окончила фразу. — Если они есть и были.

— Вертолеты снизу легко обстрелять, а сейчас у нас пилотов мало, очень мало, чтобы моложе пятидесяти, так и вовсе нет. Не в обиду вам будет сказано, молодые, те, кто в ратоньеру рос, учиться-то не шибко хотели, тем более, по техническим специальностям.

— Макс механик, — немного обиженно сказала Лиза. — Мы говорили.

— Да, да, Лизанька Михална, помню я! — поспешил заверить Иван. — И про вас обоих помню, и, если хотите, легко тут оставайтесь навсегда! Людей нам не хватает, особенно молодых да работящих.

— Ой! — спохватилась Лиза. — Да, а дедушка наш? Я у врача спрашивала, он сказал, тот в палату не захотел, в пристройке остался, а теперь? Он же нездешний!

— И деда мы тут с радостью оставим, жить-то есть где, нам всякие люди нужны! А такой старик, который в восемьдесят машину у бандитов угнал, трех молодых стоит!

— Сколько же теперь людей в городе? — спросил Максим.

Иван задумался:

— Не скажу, последняя перепись лет пять назад была, когда еще тот самый мэр не помер, а так все время меняется… Тысяч двести пятьдесят было.

— Это с миллиона-то! — ахнула Лиза.

— Потому что город. Многие в деревни едут, массового мора боятся, только ведь и в деревнях опасно, и сколько люди там живут — богу ведомо. Лет пятнадцать назад, когда эпидемия шла, очень много народу разбежалось.

— Эпидемия?

— Ну да. Это когда начали интернет засекречивать… не вышло, конечно. Но эпидемия быстро кончилась, больше слухов было, что чума началась и идет из Европы. Хотя да, болели многие, пневмония — не пневмония, а протекала тяжело, и умирали часто, впрямь на чуму похоже. Народ тогда на севера массово ломанулся. А у нас тут, смешно сказать, иммуномодуляторы в порошке придумали рассыпать с вертолетов, и это, опять же смешно сказать, помогло. А рыба потом была — во! — он широко раскинул руки.

Лиза рассмеялась почти беззаботно, но быстро смолкла. На лицо ее опять набежала тень. И одновременно снаружи из открытого окна донеслось гнусавое нестройное многоголосое пение, не похожее на отдельные голоса больных. Можно было разобрать только отдельные слова: «суде последние», «кара великая», «воля господняя».

— Это чего? — Лиза обернулась к окну. Иван сморщился, будто ему под нос сунули тухлую рыбу. Снаружи из многоголосья выделился один резкий дискант:

— И сохранение от диа-а-а-вола!

— Это молитва? — удивилась Лиза. — Как-то они непохожи.

— Это придурки, — буркнул Иван. — Местная секта, надоели хуже «Саранчи». Сначала это были свидетели Иеговы, потом объединились с кем-то вроде старообрядцев. Когда базу вокруг завода обустраивали, они тут как тут. И зачем вы это делаете, и страшный суд близок, покайтесь, ложитесь и помрите. Если дружинники или полицейские мародера застрелят, эти тоже вопили громче всех.

— А здесь они против чего? Против того, что людей лечат, что ли?

— Они… — Иван выглядел немного смущенным, — короче, узнали они как-то, куда мы собираемся и зачем. Хотя я только нескольким проверенным ребятам сказал, чтобы людей не обнадеживать. И все равно слухи поползли. Мы же вертолеты готовили, специалистов искали… Знать бы еще — каких.

Пение за окном стихло, зато прежний дискант выкрикнул:

— Воле всевышнего противиться грех!

— Грех! — послушно взвыла группа поддержки.

— Участь земная — тлен!

— Тлен! — согласился хор.

Иван поднялся, рывком оттолкнул стул, распахнул окно и рявкнул свирепо:

— Охрана! Охрана, вашу мать! Уберите посторонних с территории больницы!

— Ну их и собралось, — Лиза тоже глядела на улицу. — Подожди, Макс, не вставай, я сейчас на телефон фотку сделаю и тебе покажу. Вот — видишь?

Фотография через ветки росших под окном яблонь получилась нечеткой, но все же можно было различить не менее трех десятков людей, столпившихся на газоне, и выглядели они не как смиренные богомольцы, а просто кучкой оборванных бомжей.

— Вам господь волю свою явил! — продолжали меж тем за окном. — А вы противитесь! Это враг вас соблазняет!

— Погодите, — дошло наконец до Лизы, — так они против поиска лекарства от ратоньеры, что ли, выступают?

— Ну да, — Иван виновато вздохнул. — Откуда узнали эти придурки… ладно, лишь бы вышло, потом пусть лопнут со злости. Они раньше все областную больницу оккупировали, где лаборатория. Расстреливать толпу все же негуманно.

— Я бы эту бы толпу да из шланга бы водой, — зло выплюнула Лиза. Глаза у нее потемнели, ноздри слегка раздувались. Она встретилась глазами с Максимом и слегка кивнула — поняла, что он тоже вспоминает встреченного на дороге старого психопата.

Снаружи послышались другие голоса, увещевавшие протестующих убраться подобру-поздорову.

— Идите, идите. А то вот я вас!

— Имеем право, — препирались в ответ. — Территория проживания…

— В корпус свой иди, территория! Как шляться где попало, так здоровый!

Шум перепалки стал удаляться и стих за шелестом ветра и общим уличным гулом. Потом с улицы еще кто-то вернулся под окна и крикнул:

— Там пятеро в хосписе, Матвеич! Остальные убрались!

— Так главврачу сказать надо, что никакие они не больные! — ответил Иван сердито. — В хосписе умирают, а не агитируют.

— Скажу!

— В хосписе здешнем типа общежития для совсем больных и старых, — пояснил Иван, захлопнув окно. — В бывшем здании роддома, — он запнулся, — ну, понимаете, чего было пропадать зданию…

Лиза кивнула.

— Да, у нас тоже. Будем надеяться, оно заработает.

— Ох, хочется верить, да не хочется разочаровываться, — вздохнул Иван. — Что там вообще может быть? Вакцина какая? Так весь мир уже переболел.

— Я всю дорогу думала, — оживилась Лиза. — Самая большая проблема это олигозооспермия. За тридцать с лишним лет многое решили технически, в Израиле создали инновационную искусственную матку, но материала для нее уже нет, потому что мужчины, не достигшие половой зрелости в год эпидемии, получили азооспермию, то есть полную стерильность. Олигозооспермию — это когда сперматозоиды в семенной жидкости присутствуют, но в незначительном количестве, — выявили у тех, кто при заражении был уже взрослым. Но ее не удалось скорректировать лечением — ни гормональным, ни физио, никаким. А вот женская олигоменорея хоть и с трудом, но поддается корректировке, и именно в лечении женского бесплодия какие-то шаги были сделаны, например, вместо дюфастона разработали более эффективный препарат…

Лиза говорила убежденно, и одновременно с профессиональным спокойствием, без всякого смущения. Зато Иван, кажется, впервые сообразил, что перед ним все-таки дама, и что тема человеческого воспроизводства довольно интимная, он покраснел, отвел глаза, и тут его осенило во второй раз.

— Погодите! Так вы специалист по этому всему, нет?

— Не нет, а да. Я как раз училась в Москве, потом, правда, вернулась в родной город, может, зря, но тоже в этом направлении работала. В конце концов, успехов не добились нигде, ни в столицах, ни в провинции.

— О-о, так, может быть… — начал Иван, но вынужден был прерваться на мелодию телефонного звонка:

— Простите…

Выходить из палаты Иван не стал, просто отвернулся к окну:

— Да! Да, в больнице я, в городской. Что? Уже можно вылетать? И где нашли? Ну да, пока погода… Ждите, я подъеду!

Иван дал отбой и широко заулыбался:

— Вот, нашли то место, сейчас летим, — сказал он, демонстрируя экран телефона, будто это подтверждало его слова. — Риф там, оказывается, крошечный островок. Уж найдем, не найдем, я вам сообщу сразу, хотя… Лизавета Михална! А вы не хотите с нами поехать, а?

— Я? — растерялась Лиза. — Но я… даже не знаю, а что надо будет делать, копать, искать… — она быстро, с испугом и надеждой в глазах обернулась на Максима: — я помешаю вам…

— Ну, копать — это вы спешите! Мы даже не знаем, что найдем. Как-никак, вы флешку довезли, вам и честь первооткрывателя, и вдруг мы вправду сразу что-то этакое медицинское обнаружим? Если что, вы не бойтесь, с нами две дамы едут, такие боевые дамы, доложу я вам. Они и в патруле были, и здесь в хосписе дежурят, но вот не врачи они!

— Да разве же в городе больше нет врачей-репродуктологов? — удивилась Лиза.

— Есть, конечно, но не они флешку привезли. Или вы на вертолете боитесь лететь?

— На вертолете? — в глазах Лизы светился только восторг. — Всю жизнь хотелось попробовать… Нет, я не могу, я же не одна.

— Езжай, Лиз, — сказал Максим. — Как раз по тебе дело, развеешься…

— А ты? По-твоему, ты будешь тут больной валяться, а я поеду?

— Ну почему валяться? И что ты будешь делать, рядом сидеть? Зачем при огнестрельном ранении врач-гинеколог?

Иван, до сих пор деликатно помалкивавший, подал голос:

— Вы, конечно, как знаете, но это недолго совсем! На вертолете часа полтора туда, часа полтора обратно, к вечеру вернемся.

— А если не найдем ничего?

— Ну, энтузиасты останутся, вас мы никак задерживать не будем.

— Лиза, езжай, — повторил Максим. — Я же не при смерти.

Она чуть помрачнела:

— Не надо так говорить… — но тут же отмахнулась от неприятной мысли. Видно было, что Лиза готова лететь на поиски хоть без вертолета. Ее деятельная натура просто задыхалась в ожидании.

— Неужели можно вот так просто сесть и полететь, там же граница рядом? Отношения между странами и так никакие были, а уж сейчас…

— Сейчас до правительств, как до Луны, а простые люди между собой всегда договорятся, — заверил Иван. — Пограничники бандитов гоняют сообща, и, если действительно там вакцина, врачей надо будет со всего мира звать! Либо все вместе, либо все пропадем, третьего не дано! С испанцами, кстати, списались… там тоже группа активистов, даже русскоязычные есть. Может, они у себя что найдут.

Лиза присела у койки на корточки, хотя рядом был стул.

— Ты правда не возражаешь? Ты скажи, я останусь…

Иван деликатно вышел в коридор, бормоча, что подождет там.

— Ну как я могу возражать? Мы же действовать ехали, а не сидеть в ожидании. Езжай, хорошо? Хоть нахлебниками нас считать не будут. А пара дней пройдет, и мне дело найдется.

— Какие пара дней? Ты знаешь, сколько еще рукой шевелить не сможешь? — возмутилась Лиза и тут же спохватилась: — Ну, прости. Восстановится рука, не сразу, но заработает. Тогда и… Ты правда не возражаешь?

— Правда.

— Спасибо, — прошептала Лиза, счастливая, как девочка, которую отпустили в кино. — Ты мой такой хороший. Я виновата, да… я же знаю, что ты отпустишь, и злиться потом не будешь, и недовольство не будешь показывать. Я там не буду задерживаться, честно. Просто я верю, что не может же это все быть зря. И теперь, в смерти и безнадежности рождается новое человечество… и оно обязательно будет сильным и светлым. Правда ведь? Правда? И пусть я просто в лаборатории работать буду… хоть пробирку подам… я же уже полгода никак не могу быть донором. Мне это важно, понимаешь? Ну вот… я скоро!

Она прижалась к его губам, пригладила волосы, как ребенку, которого у них не было, улыбнулась напоследок и исчезла. Только из коридора донеслись быстро удаляющиеся легкие шаги и — совершенно неожиданно — пение. Хотя не так уж это было неожиданно. Просто ясный весенний день или тень надежды, витавшей в воздухе, наполнили мир чем-то неуловимо радостным и необычным. Сам воздух звенел, и Лиза, уходя, напевала пустяковую песенку, которую и не помнила толком:

— Бессовестно красивая, бессовестно влюбленная, бессовестно счастливая, мечтами окрыленная!

Теперь ожидание предстояло ему. Максим потянулся за телефоном, поглядел на часы, подумав, что время будет тянуться чертовски долго. Его снова стало лихорадить, и в некотором роде это оказалось к лучшему. Сознание ушло в полудрему, потом появилась спиценосая медсестра и разбудила его. Но солнечный квадрат на стене почти не сдвинулся, значит, времени прошло мало и звонить Лизе было рано. Можно было обдумать… похороны, например. В случившееся все равно не верилось, не вязались все эти привычные слова — кладбище, гроб, могила — с живым и ярким образом друга. Сам Кирилл об этом и не думал, говорил:

— Помру лет через пятьдесят где-нибудь в Греции, песком занесет и ладно.

А если на плите высечь то изречение про спартанцев: «Путник, поведай ты гражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим». Пойдут ли местные навстречу — он же и впрямь пока ни оплатить, ни предложить взамен равноценной услуги не сможет. Разве что заняться нанесением букв самому. В принципе, это несложно.

Заглянула снова ведьма, с ненавистью процедила:

— Обед. Вас просили предупредить отдельно.

Ответного «спасибо» она не услышала — исчезла за дверью быстрее, чем Максим даже голову в ее сторону повернул. Он с минуту поразмыслил, стоит ли кричать и просить принести порцию в палату, или не особо-то он и голоден. Диабетикам нельзя пропускать прием пищи, или это язвенникам? Можно было дотянуться до телефона и проверить это в сети, но заряд стоило поберечь, сколько его там осталось, и когда еще будет возможность его зарядить. Розетку на стене предусмотрительно закрыли дранкой, заклеилискотчем, сверху прикрепили лист, где было от руки написано: «Кипятильниками и электробритвой не пользоваться!!! Телефон не заряжать!!!» — аж с тремя восклицательными знаками для пущей убедительности. Впрочем, если бы Максим вздумал наплевать на запреты, зарядного устройства у него все равно не было, да и электричество, как предупредили, в палаты давали только по вечерам, берегли для операционных.

Сейчас был день, до заката времени оставалось много. Он хотел было попробовать встать и выбраться в коридор, поспрашивать других пациентов о здешних распорядках, но из руки по-прежнему торчала игла, соединенная с трубкой капельницы. Накатила страшная слабость. Черт, сколько же он еще будет беспомощной обузой? Если бы не рана, летел бы сейчас над морем… хорошо, Лизу уговорил отправиться. Она отвлечется от мрачных мыслей, почувствует себя при деле, может, ничего не получится, но хоть какое-то время она будет счастлива. А потом? Он запретил себе мечтать, чтобы не разочаровываться, но Лиза крушения надежд не перенесет. Все должно быть хорошо. Все непременно будет хорошо…

Электричество здесь все же было — снаружи играла еле слышная мелодия, определенно классическая музыка. Она не перекрывала общий больничный шум, но слышалась все же явственно. Неужели с улицы у кого-то из машины? Двадцать лет назад еще подобное случалось, а сейчас такого легкомыслия люди себе не позволяют.

Музыка стала громче. Она доносилась из коридора, и вроде как приближалась. Мелодия звучала спокойно и размеренно, но не усыпляла, а, наоборот, согнала остатки дремоты. Что-то знакомое послышалось в нарастающих скорбных аккордах. Вместе с музыкой усилилась непонятная тревога, может, там похороны, вот и играет…

Реквием. Максим сам не понял, как узнал мелодию, которую слышал один раз, и то давно. Но тогда просто запись проигрывали по радио, а сейчас сложнейшее произведение исполнял всего один музыкальный инструмент. То была дудка.

Торжественные мощные рулады ослабели, им на смену пришли робкие, задыхающиеся переливы. Максим поднялся с кровати, ухватившись здоровой рукой за стойку капельницы, и едва не упал. А музыка снова бурлила, дудка свистела и неистовствовала, перемежая нарастающие мелодичные ноты короткими, резкими звуками.

Voca me! Voca me!
Дверь распахнулась сама, у вошедшего руки были заняты дудкой, и точно так же он не замыкал дверь за собой, она захлопнулась сама по себе. Мелодия свистела, вопила, оглушала. За мрачными аккордами, полными беспредельной тоски, следовали робкие, всхлипывающие ноты.

Voca me! Voca me!
Крысолов остановился у окна. При свете дня он казался менее реальным, чем когда-либо. Зеленая рубаха, слишком просторная для тощего тела, желтые костистые руки, держащие дудку, шапочка с пером на соломенных волосах, черные провалы глазниц без единого проблеска света не могли существовать на самом деле. Этого не может быть. Сон. Бред. Галлюцинация.

Музыка оборвалась внезапно резким, захлебывающимся свистом. По ушам ударила тишина. Тощая фигура повернулась к окну, зеленая рубаха на глазах вытянулась в черный балахон, длинные спутанные волосы вывалились из-под капюшона, голые белые фаланги пальцев перехватили рукоять косы.

— Тебя нет! — выкрикнул Максим. — Ты мне снишься!

От окна снова повернулся Крысолов. В его пустых глазах ничего прочитать было нельзя, но в усмешке тонких губ явно чувствовалось злорадство. Крысолов поднял руку, указывая на небо, и вдруг отрывистым быстрым движением опустил ладонь вниз.

— Ты что? Ты что хочешь…

В крохотной палате уже больше не было никого. Руки тряслись так, что Максим еле нашарил телефон, потом не мог набрать номер Лизы, потом… «Абонент недоступен», — высветилось на экране. Нет, не может быть, просто зона покрытия не берет! Максим попытался вырвать трубку капельницы, но катетер был вставлен в вену здоровой руки, а больная все еще не слушалась.

Он шагнул к двери, перехватив стойку капельницы под мышку, споткнулся о торчавшую из-под кровати утку, едва не упал. «Предусмотрительно, черт!». В коридоре было на удивление мало народу, и вообще не видно персонала. Редкие больные шарахались от странного всклокоченного человека с капельницей наперевес. Максима при ходьбе пошатывало, он свернул за угол, оступился, с грохотом выронил свою ношу. В локте уколола острая боль — вывалился катетер.

Навстречу попался толстый рыхлый старик в неожиданно нарядном ярком спортивном костюме, более уместном на соревнованиях, которые тоже остались в прошлом.

— Кабинет главврача? — прохрипел Максим. Обладатель яркого костюма похлопал глазами и ткнул пальцем себе за плечо:

— Да вот дежурный… Э-э, мужик, у тебя кровь капает!

За стойкой дежурного не было никого, но рядом оказалась дверь административного кабинета с табличкой. Оттуда выглянул старый врач, тот самый, знакомый Ивана, который помог с отдельной палатой.

— Вы что тут делаете? — возмущенно начал он. — Вы зачем капельницу?..

— Ради бога, позвоните Ивану Матвеичу! — еле выговорил Максим. — Не отвечает номер!

На столе задрожала стопка бумаг, послышался гудок скрытого наваленными сверху медицинскими картами и документами телефона. Врач сдвинул бумаги в сторону, вытащил серебристый плоский корпус, покосившись быстро на Максима, поднес телефон к уху:

— Да! Да у меня все… Что?! Как упал? О, боже… мне выехать? У вас бригада, да… Сейчас сообщу.

Врач, чье имя Максим так и не вспомнил, опустил телефон на стол. Потянулся к рычажку селектора на стене, отдернул руку:

— Ах, да, электричества нет, — пробормотал он извиняющимся тоном, — все время забываю.

— Авария? — хрипло прошептал Максим. Его охватило жуткое чувство узнавания, так двадцать лет назад он не мог дозвониться до матери, а потом ее телефон ответил чужим голосом.

Врач поглядел на Максима так, будто только вспомнил о его существовании:

— Вы что стоите, — строго начал он и добавил мягче: — Вы сядьте…

Долиной смертной тени. Окончание

Сам — это коротенькое слово из трех букв поселилось внутри и зажило отдельной жизнью. Лежал ли он, уставившись в стену, подходил к окну, бродил по своей крохотной палате — три шага от двери до койки, три шага от койки до окна. Сам виноват. Сам послал ее на смерть. Должен был включить интуицию, вспомнить, сколько лет этим вертолетам и обслуживающим их техникам! Если бы она села в другой вертолет, если бы Кирилл пробежал удачно те несколько метров по насыпи…

Рухнул в море только один из трех вертолетов. При не таком уж сильном ветре, не очень далеко от берега, да и не изношен он особенно был… Рассказывал об этом Максиму один из уцелевших активистов, худощавый, моложавый человек, которому нельзя было дать больше тридцати. Он постоянно в своем рассказе возвращался к этим обстоятельствам — шторма не было, вертолет в нормальном состоянии, пилот опытный, — словно оправдывался или доказывал сам себе и Максиму заодно, что трагедии просто не должно было случиться.

Но она случилась. А активист пришел только два раза, потом появляться перестал. Скорее всего, просто не мог выбрать время, ведь и его близкие погибли. В больнице о Максиме бы позаботились — она превратилась в нечто вроде лагеря беженцев, туда, помимо действительно больных, постоянно поступали еще старые, бездомные, приехавшие из других мест и не нашедшие родственников, к которым ехали. Документы были не у всех, кто-то в новую эпоху безвременья лишился бумаг, кто-то рассудка, кто-то сразу всего. Единственное, что могли еще сделать городские власти вкупе с добровольцами, это приютить таких бедолаг, подлечить и подкормить.

Конечно, не совсем безвозмездно. Уже дня через три после прибытия врач ненавязчиво так поинтересовался у Максима, кто тот по профессии. Это означало — как начнешь поправляться, так сразу пора бы и пользу начинать приносить. Ему сочувствовали, конечно, но здесь, в водовороте общей гибели и горя одна чья-то беда была всего лишь еще одной бедой. Максим не единственный, кто потерял близких.

Выздоровление затянулось. Повредил ли он себе сам, когда шел по коридору, потеряв капельницу, или же дело было в качестве лекарств, только рана снова воспалилась, вернулась лихорадка. Дня через три ему стало немного лучше, но рана продолжала пульсировать болью и температура задержалась на тридцати восьми. А в голове постоянно прокручивалось: если бы Лиза села в другой вертолет…

Все же он начал выходить. Навестившего его активиста он не нашел, и не знал, кого расспросить о поисковых работах на месте падения вертолета или о поездке к железнодорожной станции. Встречные пожимали плечами, однажды врач дал ему свой телефон, чтобы позвонить, но номер не ответил. Максим потихоньку бродил по территории больницы, зашел на станцию скорой помощи. Там узнали о его профессии и обрадовались, как родному. Он даже поговорил с санитарами совершенно спокойно, обменялся парой шуток. Все они тоже пережили трагедии, каждый день из чистого энтузиазма выезжали хоть чуточку отсрочить окончательный финал для людского рода, рискуя собственной жизнью, ибо не все больные были безобидны и адекватны, и не стоило нагружать их еще и своей болью.

Но у него еще и не болело по-настоящему. Осознание еще не пришло, мозг отказывался принимать и верить. Внутри все словно замерло в неподвижности, иногда ему казалось, что он видит в больнице женщину, похожую на Лизу, и сердце мгновенно заходилось от радости: то известие ошибка, она на самом деле жива! Всякий раз к нему оборачивалось чужое лицо, но уже за следующим поворотом вдруг мелькала такая же прическа, и снова сердце останавливалось: на этот раз точно она! Если бы Лиза села в другой вертолет… а вдруг так и было?

После визита к санитарам рана заново воспалилась. Это признала и спиценосая медсестра, признание выразилось в том, что она принесла обед в палату. А ведь Максим слышал, что на такую же просьбу из соседней комнатушки ведьма реагировала так:

— Дойти не можешь — не голоден.

Максим молча разглядывал жидкую рисовую кашу, морально готовясь приступить к трапезе. Все это время, несмотря на сосущее чувство под ложечкой и даже легкую тошноту от голода, у него не было аппетита. Он заставлял себя есть, потому что так надо, и еще потому, что вспоминал рассказы Лизы, как в ее больнице отказывающихся от еды кормили насильно, чтобы те не вздумали таким образом покончить с собой.

Дверь в палату приоткрылась без стука, и вошел старик Семен. Максим узнал его, хотя разбойничья борода была аккуратно подстрижена, и одежду Семену тоже выдали цивильную и неношенную. Специальные бригады шарили по всем заброшенным магазинам в поисках годных для применения вещей, и раздавали найденное нуждающимся.

Семен с минуту молчал, возможно, дожидаясь приглашения сесть. Не дождался, опустился на край кровати и сказал просто:

— Соболезную.

Максим молча кивнул. Ему и самому не раз приходилось говорить что-то похожее, и всегда слова казались дежурными и бессмысленными. Тем более от малознакомого человека, о существовании которого он и не подозревал две недели назад. Их объединяли путь и общая опасность, а еще друзья, которых больше не было. Кто был ему Семен? Попутчик? Но дорога закончилась. Товарищ, спасший жизнь? Но сначала они спасли его, так что теперь они ничего друг другу должны не были. Семен, видимо, думал так же. Но все же повздыхал и добавил:

— Я тоже жену потерял.

— Я — всех, — буркнул Максим. Скорей бы старик перестал вымучивать вежливые слова и оставил его в покое. Но Семен с мрачным удовлетворением человека, которому есть чем парировать словесный выпад, заметил:

— И я — всех.

— Сочувствую, — машинально сказал уже Максим, надеясь, что старик перестанет меряться, кому хуже, и уйдет.

— Жену недавно, два месяца назад, — продолжал Семен. — В нашем возрасте пора бы своей смертью, а так вышло, что нет. Мы вот в таком же общаке жили, как здесь. Только он из бывшей гостиницы… Наш дом сгорел, замкнуло проводку. С ней тогда был первый инфаркт. Ну, в тот раз оклемалась. А вот гостиница начала гореть, тут у нее сердце не выдержало.

— Тоже проводка?

— Может, поджог. А может, свеча опрокинулась или керосин. Нам тоже электричество по часам давали.

— Понятно.

— А перед этим, — Семен помедлил немного и заговорил быстро, будто решившись открыть что-то важное, — дочь перестала на связь выходить. Уже пять лет. Мы-то ее в Европу успели отправить, родня там… Во Франции задержалась. Мы радовались, что хоть за нее душа не болит, потом, конечно, везде херня началась… Тоже неспокойно было, помнишь?

Максим покачал головой.

— Она говорила — да ерунда все это… В их городке все тихо. А потом пропала, просто абонент не абонент.

— Так может не могла связаться? Живет где-то? Там не было терактов или еще чего, где она жила?

Семен молча смотрел на него, потом сказал:

— Вашему поколению в чем повезло, у вас детей нету. За них больше переживаешь. А теракт не единственное, от чего можно… — он запнулся, закашлялся. — С сыном я давно рассорился, сказал ему еще, что он для меня умер. Давно, очень давно. А тут этот грипп…

Максим снова машинально кивнул.

— Жена когда умерла, я сам копал яму, — продолжал Семен. — Ты не видел, как земля на тело сыплется, понимаешь? Тебе в этом тоже повезло.

— Хватит, а? Повезло, повезло…

— Ты слушай старика. Я в ту комнатушку пришел, что нам дали, гляжу — в потолке крюк. А у меня галстук остался. Смешно, да? Хороший такой, крепкий. Я и повесился.

— А как же ты со мной теперь разговариваешь?

— Из петли сосед вынул. Услышал, что я хриплю. Мне уже не больно было, ничего, а как я на этого дурака разозлился… Потом подумал — если так получилось, значит, это зачем-то было надо. Решил хоть сына попробовать разыскать.

— И что?

— Не найду, это понятно.

— Домой собираешься?

— Дома? — Семен поглядел в окно. — Дома то же самое. Смерть, тоска, бардак. Здесь из завода одного общежитие сробили, кто может работать и с глузду не съехал — милости просим. Вот там пристроился, а дальше видно будет.

— Я того мужика не могу найти, что приходил ко мне, — сказал Максим. — Он знал Ивана, в другом вертолете был. Такой моложавый с виду, худой, высокий, черный — армянин или азербайджанец. Я хотел у него спросить, тела после крушения искали…

Семен сжал его руку.

— Ты уж пойми… Да, они искали. Но аппаратура сейчас понимаешь, в каком состоянии. Не вышло. Только людьми рисковать зря.

— Понятно.

Если бы Лиза села в другой вертолет, если бы Кирилл добежал…

— К железнодорожной станции, значит, тоже не поехали? Без Ивана?

— А туда ездили, ты уж прости, без тебя, я дорогу показывал, — оживился Семен. — Мне тогда сказали, что ты с температурой под сорок два. А ребята эти собрались, они тут и впрямь боевые, повезло. Где такие организованные находятся, там все намного лучше. Сейчас в городе рейд готовят против тех бандюков.

— Так тело привезли?

— Тело… ты уж пойми. Ехали просто на внедорожниках, закопали там. Но место приметное. Там насыпь чуть поднимается. Холмик насыпали, как положено. А вот где машины перевернулись, уже не полезли. Хотя тут энтузиасты есть, очень упертые, все рвутся землю очистить от старых машин, мусора, вообще от всего. Ну пускай. Когда цель есть, легче.

Максим молча кивнул. Возможность нормально похоронить близких у него тоже отняли.

Семен подождал чуть, понял, что ответа не будет, неловко протянул сухую смуглую руку, покрытую пигментными пятнами:

— Ну, бывай. Приду еще. Жаль очень, душевная была девка. Как она рвалась этот чудо-препарат сделать мировым достоянием.

Максим поднял голову. Да! Это была ее цель. Как он не подумал?

— Семен! А не знаешь, нашли там чего? На том рифе? Не забросили поиски?

Семен остановился в дверях, лицо у него просветлело.

— А я думал, ты в курсе. Нашли, нашли. Только пока исследуют, но это не розыгрыш и не шутка. Еще один набор бактерий.

— И?.. — пересохшими губами спросил Максим.

— Это я не скажу, я в медицине не шарю. Исследуют. Народу съехалось, врачей с ближайших мест — тьма. Все надеются, — Семен слабо улыбнулся. — На ваше поколение надежда. Остальным уже поздно.

— Нам тоже поздно, многим. Лиза разбиралась, она говорила, уже больше половины женщин моложе сорока пережили климакс. Так что особо я не надеюсь.

— Хоть тысяча останется, и то, знаешь, достаточно. С испанцами связались, где там еще? — с Израилем. В общем, лучшие умы копают… Да ты сам в интернете-то погляди!

— У меня зарядки нет, — Максим вытащил из крохотной прикроватной тумбочки, этого обязательного больничного атрибута, безжизненный черный корпус телефона. — Тем более, розетка заколочена.

— Да попроси у кого или я тебе принесу! Найду уж, где. Сейчас всяких гаджетов больше, чем людей. А эту фанерку на стене ногтем сколупнуть можно. Ты что ж такой законопослушный?

— Не знаю. Не думал пока об этом.

— Ладно, зарядку найду. Да, я же так и не спросил, где вы такую информацию добыли? Про этот риф?

Максим впервые за последние дни почувствовал, что грызущий сердце изнутри червь затих. Хотелось не то улыбнуться, не то заплакать.

— Я тебе расскажу, потом. Когда все будет, — голос у Максима задрожал, он просто неопределенно махнул рукой, но Семен понял, и, пробормотав: «Увидимся», вышел.

Жизнь не то чтобы приобрела смысл. Жертва во имя выживания людей оказалась не напрасной. То есть, конечно, еще много было работы, которую предстояло совершить не ему.

Максим боялся верить, и нарочно не расспрашивал никого — ни персонал в больнице, ни новых товарищей. Только с яростным упорством самостоятельно разрабатывал руку, надеясь быть полезным, когда это понадобится. Лечащий врач его за это отругал, но, в общем, был доволен результатом. Физиоотделение в больнице работало на последнем издыхании, не справляясь с огромным потоком больных, а Максим обошелся своими силами.

Из палаты его пока не выселяли. Договорились, что после выздоровления он сможет работать на станции скорой помощи. В прежнем городе-миллионнике никто не доверил бы машину ни водителю, ни ремонтнику только с одной здоровой рукой, но теперь движение на улицах было и в четверть не такое оживленное, как раньше, слишком большую скорость из-за скверного состояния асфальта развивать было запрещено, и Максима взяли. Людей с техническими специальностями не хватало отчаянно. К тому же каждая бригада на случай неадекватного поведения больных должна была состоять минимум из четырех мужчин.

Первый вызов, на который ему пришлось ехать, оказался трагикомическим. Какой-то бомж (в городе, лишившемся большей части населения, жилья было предостаточно, бродяги ухитрялись преодолевать преграду в виде домофонов и ночевать то здесь, то там) нашел в опустевшей квартире тайник с консервами. Помимо пролетарских тушенок и разной рыбы в томате, там имелось несколько баночек черной икры, и бедняга не устоял, устроив себе пир желудка. Его не остановил даже давно истекший срок годности. Грех чревоугодия оказался наказуем, соседи услышали хрипение злополучного гурмана и вызвали скорую, но пока та приехала, бомж умер.

— Хоть поел напоследок, — философски заметили санитары, вызвали труповозку и отправились на следующий вызов.

Этот больной был глубокий старик с онкологией. В скорую позвонила лишь чуть более молодая соседка с распухшими ногами, передвигалась она по стеночке и еле смогла открыть дверь. Врач с тяжким вздохом пощупал пульс и махнул рукой:

— Зачем звонила, бабка? Полчаса он еще протянет, как умрет, труповозку вызывай.

— Так страшно же, — запричитала старуха, но врач просто отрезал:

— Всем страшно, все умрем.

Поехали на вызов в доме через две улицы. Пострадавший глотнул уксусной кислоты, нарочно или случайно, сказать было трудно. Заплаканная сестра, сухощавая женщина средних лет, еле открыв дверь, унеслась в туалет с криком: «Плохо, тошнит». Больной лежал на полу, практически не дыша, в комнате стоял резкий кислый запах.

— Труповозку вызываем? — спросил Максим.

— Зачем? — удивился врач. — Промоем, в больницу отвезем, может и оклемается. Тем более, — врач потянулся за лежащими на столе документами, — ему всего пятьдесят и он электрик, полезная профессия.

Потом был полубезумный бродяга, которого порвали бродячие собаки, потом свой же товарищ санитар, которому проломил голову неадекватный пьянчуга… Неудавшихся самоубийц было больше всего. Их откачивали, от многих выслушивали потом гневные упреки, но редко кто повторял попытку. Большинство, словно очнувшись, продолжало тянуть лямку дальше.

Максиму предложили перебраться в полуподвальное помещение, ближе к скорым. Он отказался, хотя там и было удобнее. В своей палате он в последний раз видел Лизу живой, помолодевшей от радости, счастливой, и в душе жила тень безумной надежды — если не покидать палату, Лиза сюда вернется.

В автомобильный парк скорой неожиданно привезли мини-комбайн. Дежурный механик, вытирая руки промасленной тряпкой, проследил за недоуменным взглядом Максима и сказал:

— Сечешь в таком? Посередине, между корпусами, места сколько, надо под посевы приспособить, а то лапу сосать придется. Будем рис выращивать.

— Почему рис?

— Он дольше всего хранится, — объяснил механик. — А что?

— Мне рис сказали не есть особо.

— А-а, диабетик. Да и гречу посадим, жалко, что ли. Правда, она плохо хранится.

Работа горя не приглушила, но помогала убить время. Новые товарищи держались с Максимом как обычно, не вспоминая лишний раз о его несчастье. Лишь однажды дежурный врач положил руку ему на плечо и сказал:

— Сорок дней пройдет, легче будет.

— Уже прошли, — ответил Максим.

Они действительно казались вечностью, а прошли внезапно. Он побывал в храме Екатерины и поставил свечку, подумав, поставил свечку и за Кирилла, — если кому-то там это будет неугодно, свечку он может не принимать. Максим побродил по церкви, постоял под иконой Екатерины, поставил еще три свечи — родителям и приемной матери. Ради этой скромной покупки ему пришлось вытряхнуть все наличные деньги. Воска не хватало, свечи лепили заново из огарков, и стоили они много.

Настоящая цель у Максима теперь была одна — дождаться исполнения Лизиной мечты. Подобно Эдмону Дантесу, желавшему увидеть клад сразу и целиком, он не пытался узнать подробности раньше времени. Но все же подтверждения замечал везде. У областной больницы стояло несколько автобусов, в которых раньше возили туристов, пролетал над городом вертолет («Ого! Что-то они разлетались!» — удивлялись местные). Сердце замирало, потому что означать это могло только одно — сюда съезжаются ученые. Старый террорист не обманул. Эх, знал бы он, чем обернется путешествие… но, с другой стороны, если он безвылазно торчал в какой-нибудь деревушке на берегу балтийского моря, откуда ему было это знать?

Однажды мимо него по коридору прошли два врача, незнакомых, пожилых, с виду профессоров, и один громко сказал:

— Гипоталамус! Понимаешь, это влияет на гипоталамус!

Обсуждают, понял он, бестолково улыбаясь. Лиза тоже говорила про гипоталамус.

Рука ныла по вечерам, но боль была вполне терпимой. Главврач появился на работе после перерыва и спросил, как у Максима дела, тот заверил, что нормально. Просить номер телефона и созваниваться с друзьями покойного Ивана он не стал. Пусть исследования проводят, пусть ставят опыты, он пока все равно ничем не может помочь.

Привезли оперировать работника бензоколонки, расположенной километров на сто севернее города. На заправку напали бандиты, из заправщиков и охранников выжило двое. Операция прошла удачно, и раненый выздоровел. Вся больница радовалась, ибо травма была сложнейшая. Только это все равно была омраченная, половинчатая радость доживающих последние годы людей.

Максим ждал радости настоящей. Ждал, что товарищи по работе хлопнут его по плечу и спросят: «Ты ничего не слышал?». Ждал, что начнут ремонтировать здание роддома, которое, несмотря на относительно приличное состояние, всем своим видом выдавало, что в нем живут глубокие старики. Но все оставалось прежним. Вызовы, умирающие старики, суицидники, рассыпающийся под колесами асфальт («Дорстрой» остановился в прошлом году» — «Да? Это он долго еще продержался!»), электричество по вечерам, серые лица окружающих и грызущая тоска в сердце.

Дни становились короче, хотя жара и не спадала. Шло к концу душное южное лето. Семен заходил в гости несколько раз. Старик теперь был в составе патрульной бригады и, похоже, новое дело пришлось ему по душе. Он всякий раз с удовлетворением рассказывал, как они шуганули несколько атакующих заправки сволочей. Максим слушал, кивал. Он чувствовал себя страусом, прячущим голову в песок, но не мог заставить себя спросить о ходе исследований. Если бы они дали результат, Семен бы и так сказал, ведь верно?

В конце августа он все же не выдержал. За четыре месяца можно изучить все, что угодно, если задаться целью. В тот день он встретил Семена под вечер, случайно, рядом со зданием больницы. У бывшего попутчика, знавшего Лизу и Кирилла лично, пусть и недолго, спрашивать об оплаченном страшной ценой рецепте было легче.

— Нашли там что? Ну, ты понимаешь. В этом штамме бактерий, ты говорил? — Максим боялся как ответа, так и того, что голос выдаст его страх. Если сейчас Семен просияет и скажет: «А я думал, ты знаешь!»

Но Семен вздохнул слегка, поджал губы, поглядел в сторону. Потом сказал:

— В общем, нашли, но это не совсем то… Ты не расстраивайся сразу, может, еще что раскопают…

Максим похолодел.

— То есть как? Это не антидот?

— Это именно антидот, поздно просто. Понимаешь, не врач я. Ты у них спроси, напомни, что ты его привез. Они особо не болтают, чтобы зря не обнадеживать.

— Нет, ты мне сейчас скажи! Что значит поздно?

Семен неопределенно пожал плечами.

— В общем, там был типа сейф. И в нем различные наборы бактерий. И этого сраного гриппа, и разные там… Ратоньеры два вида. Ну мне на пальцах объяснили. Основной — штамм А, и еще штамм Б, немного измененный. Он не такой заразный и вызывает просто грипп, без бесплодия. И если переболеть им раньше, дает иммунитет к ратоньере. Ну, к штамму А. Только это теоретически, потому что проверить не на ком. Нам колоть бесполезно, мы все переболели штаммом А.

— Так, — прошептал Максим. В мире не поменялось ничего. Только отсрочку приговора отменили. Какое счастье, что Лиза этого не узнает.

— Ты чего, Макс? — старик обошел его сбоку, пытаясь глянуть в лицо, и Максим понял, что отвернулся от собеседника и скорчился, как от сильной боли. — Ты ж это… ты сам говорил, что не надо особо надеяться! Ну?

— Нет, нет, я не то, — Максиму удалось сказать эти слова почти нормальным голосом. — Желудок… пойду к своим, попрошу таблетку. Увидимся.

Он с трудом отвязался от старика и прошел в здание. Можно было расспросить товарищей по работе, они наверняка были в курсе, но не хотелось видеть никого. Накатила страшная слабость, хотелось только повалиться на койку и закрыть глаза.

Вот и палата, откуда выпорхнула счастливая Лиза, перед тем, как лететь на берег моря. Море… А как же их надежды увидеть Средиземное море, старую Прагу, Париж? Начиналось все тоже на морском берегу. Здорово ты посмеялся над нами, старый хрыч. Еще полгода назад у нас были планы, мечты, пусть даже мечты на прощальное путешествие! Даже смертникам оставляют последнее желание!

Он вдруг вскочил и заметался по палате. Апатия прошла так же резко, как и появилась, теперь ее сменил прилив лихорадочной энергии. Делать что-то, бежать куда-то… куда? На Финский залив? Тот старик не виноват. Он наверняка был в «Саранче» мелкой сошкой и ничего знать не мог. Нашел материалы, сам проверить не мог, отдал первым встречным, надеялся дать миру шанс… Вот он, шанс. Рухнувший вертолет и могила в степи.

Он сам, Максим, во всем виноват! Он был самым инертным из троицы, он должен был удержать остальных! Лиза бы и на Южный полюс понеслась за спасением, Кириллу в обычной жизни не хватало адреналина, и Максиму нужно было думать за троих. Что теперь? Что? Тупо дожидаться смерти?

Зажглась тусклая лампочка по потолком. Максим поднял голову. Электричество дали, так, ну и чего я, собственно, жду. Это будет не веревка, которую все равно не к чему прицепить, не нож, которого нет, и не окно. Этаж-то всего второй. И я никого не подведу, операции вечером не проводят.

Фанерка на стене поддалась не сразу, Максиму она стоила сломанного ногтя. В стене открылся кружок без штукатурки с двумя отверстиями. Без пластмассового корпуса это было еще больше похоже на поросячий пятачок. Смешно. Жизнь вообще такая штука, обхохочешься. Только зарядка для его целей не годится, и никакого провода нет!

Внезапно его осенило, он осторожно выглянул из палаты — коридор пустовал, — и вышел. На посту медсестер тоже никого не было. Максима это не удивило, под вечер уставшие дежурные частенько сбегали в курилку или просто отдохнуть. А вот если сегодняшний дежурный еще и беспечность проявил… Максим заглянул за стойку, дотянулся до ящика под поверхностью стола. Так и есть, проявил, бросил без присмотра кипятильник. Как оно без чая-то. Даже если само название через пару десятилетий исчезнет. Извини, друг, но сегодня не придется тебе чаевничать…

Ножика, даже перочинного, на посту не нашлось, и Максим поспешил обратно в палату, пока ему не помешали. Зато кипятильник оказался каким надо, с толстым проводом. Перерезать было нечем, Максим перетер провод о край стола и разлохматил изоляцию. Пойдет. Больно будет совсем недолго и в последний раз!

Это нельзя было сравнить с болью. Его затрясло, разом и быстро, руки свело судорогой, во рту защипало кислым, перед глазами вспыхнул обжигающе яркий свет. Сердце дрогнуло сильнее обычного и остановилось. Затем в белом сиянии возникла человеческая фигура, дернувшая провод. Тряска исчезла мгновенно, тело заныло, сердце осторожно стукнуло раз, другой, и пошло опять как часы. В меркнувшем свете проявились знакомые черты — зеленая шапка с пером, свисающие патлы, черные провалы вместо глаз. Желтая костистая рука Крысолова легла на стену рядом с почерневшим отверстием розетки.

Максим задохнулся, зажмурился от отчаяния: жив! Как дико, как несправедливо! Лицо Крысолова расплылось, вместо него над Максимом наклонился обычный человек с залысинами, в очках — кто-то из персонала, возможно, тот дежурный, любитель чая. Он сердито сказал:

— От тебя никак не ожидал! Тут же с бригадой ездишь, сам все понимаешь!

Рядом, медленно кружась в воздухе, опускалось на пол зеленое перо.

Над водой. Из записок мертвого человека. Дневник Максима

Мою родную мать звали Екатерина.

Я вспомнил об этом сегодня, когда шел мимо храма на Извилистой. Церкви теперь почти всегда пустуют. Кроме нескольких искренне верующих, люди заходят туда редко, стоят растерянно, будто пытаются сообразить, зачем они здесь, и, не додумавшись ни до чего, уходят.

Иногда я думаю о своих кровных родителях, которых не помню. Я знаю только их имена, и что им «повезло». Последнее время это слово говорят исключительно о мертвых — повезло, отмучился. Или повезло, не застал. В этом есть доля правды, причем доля солидная.

Все посыпалось очень быстро, когда иссяк бензин. Нефть, разумеется, есть, ее полно, но производство остановилось. Не стало людей. Одновременно обвалилась и привычная энергетика. Среди людей, способных работать, не хватает знающих специалистов. Специалисты умерли. Иногда по радио мы узнаем, что происходит в других регионах. Вроде Москва еще держится со светом по часам и кое-каким транспортом. Вроде в Сибири кое-где в крупных городах тоже цивилизация еще жива. Но скоро они догонят нас. Люди не молодеют, самым младшим по сорок пять, а чувствуют они себя на все шестьдесят.

Говорят, так бывает при некоторых тяжелых болезнях — человек держится довольно долго, но с какой-то точки невозврата здоровье уходит в ноль и человек умирает. С начала бесплодия мы пережили угрозу третьей мировой, политические скандалы, экономические кризисы, безработицу, миграцию, бунты, рост преступности, а точка невозврата оказалась пройдена с простым исчезновением бензина. Да, интернета тоже не стало. Где-то, где с электричеством проблем меньше, видимо, действуют какие-то внутренние сети. Международные сайты обвалились все.

Нет, нам, как я понимаю, еще повезло. В городе соорудили несколько базовых общежитий, где и зимой топят, и вода есть. Свет дают иногда. Скоро последнее топливо придет в негодность, и мы окончательно перейдем на жизнь при лучине. Но это не так плохо, насколько я знаю, во многих населенных пунктах и такого нет. Такие города гибнут быстро, или разбегаются. Гибнут не обязательно от мародерства или голода, иногда от чумы.

Она будто почувствовала, что люди от развитой цивилизации снова скатились в средневековье, и вышла покуражиться напоследок. Через юг России (наверное, правильно писать бывшей России, сейчас все государства бывшие) новая волна эпидемии прошла лет пять назад, сразу после остановки Новошахтинского завода. Сгребали все запасы антибиотиков, шарили по пустым домам, аптекам в заброшенных городках и поселках, везде. Болезнь остановили, но осталось нас мало. Очень. Сейчас население города где-то двадцать-тридцать тысяч человек, практически как после войны. В этом есть и положительные стороны. Несколько сот тысяч человек точно не прокормились бы даже на здешней щедрой земле. Пока еще немного горючего есть, но скоро возделывать землю надо будет вручную. Мы перекопали почти все газоны и скверы в городе, опять же как после войны. С существующих полей возить продукты не на чем.

И все же, хотя мы постепенно переходим на полностью ручной труд, свободного времени у нас ужасающе много. От этого не прекращаются самоубийства. Раза два в месяц они происходят непременно. Это не считая умирающих естественной смертью. Утро начинается с простукивания дверей, откуда никто не вышел. Иногда оказывается, что хозяева прихворнули или проспали, а иногда их запихивают в мешок и везут на погост. Мешков много, их произвели еще десятилетия назад и они хорошо хранятся. А дерева жалко. Дерево мы свозим отовсюду — доски со складов, заборы брошенных домов, мебель из пустых квартир. Это пойдет на топливо. Мы не так уж плохо подготовились.

Все равно мне непонятно, зачем я живу. Давным-давно приходилось читать книгу о человеке, жившем в Германии в сороковые годы. Когда его сына убили на фронте, он начал делать антиправительственные листовки, попался, и его приговорили к гильотине. Некий доброжелатель передал ему ампулу с цианидом, герой не применял ее слишком долго, потому что хотел досмотреть до конца, как это — быть приговоренным к казни. Похоже, я тоже просто досматриваю спектакль. Кстати, тот герой ампулу потерял и его-таки гильотинировали.[2]

Книгу надо попробовать найти, если она есть. А то их и на растопку пускали. С криками, истериками: «Да кто теперь будет это читать!». Нашлись активисты, которые отстояли право библиотек на существование, пока жив последний человек.

От безделья книги и выручают, и нет. Они рассказывают о прежней, нормальной жизни, которую мы забыли. Многие ли помнят себя в детстве? В том, которое помню я, уже не было детских колясок и малышей в песочнице. Правда, мы тогда свято верили, что это ненадолго.

Сейчас многие пишут. Без особой надежды, что кто-то это прочитает, ведь кто бы ни наследовал Землю, вряд ли он поймет наш язык. А, может быть, и никто не наследует никогда, но если это помогает людям не сойти с ума — пускай. Так же и капсулы времени могут не пригодиться. Но они дают иллюзию полезной деятельности. Так что пишу дневник и я. Я, правда, понимаю, что делаю это для себя. Но все равно сейчас нет новостей, газет, пусть будут летописи, что ли…

Разочарование с антидотом подкосило не только меня. Все посвященные (а посвященных оказалось полно) ходили, как пришибленные. В общем-то, тот безымянный старик не соврал. Находка позволила узнать немного больше о вирусе (Семен упорно называет его бактерией), как он появился, как вырвался из-под контроля. Хотя полной картины мы не узнаем никогда.

Вирус, который содержался в найденном хранилище, должен был быть не столь вирулентен, как он проявил себя сорок пять лет назад. Наверное, от этого должно быть легче. Что готовили для нас не всеобщую смерть, а только… Ну, я даже не знаю, как это назвать.

Кое-что еще до исчезновения сети, даже до понимания, что мир обречен, накопали хакеры. Получалось, что ратоньеру собирались применить в странах третьего мира, население и экономика которых стремительно росли. Запугивать ею и так перенаселенный Китай или Европу, где женщины не стремились рожать детей, было не столь эффективно. Но как-то вирус вырвался на свободу не там, где рассчитывали, мутировал и лавинообразно распространился по всему миру.

Может быть, где-то кому-то успели сделать прививку. Я не знаю. Ходят упорные слухи, что радиолюбители иногда, но с завидной регулярностью, слышат, как по радио переговариваются молодые голоса. Однажды якобы такой голос отчетливо сказал: «what does it take to kill them?».

Только, конечно, первоисточник не найти. Все клянутся, что слышали эту историю от кого-то.

А радио мы слушаем все реже. Во всем мире примерно одно и то же, где-то немного лучше, где-то хуже. Рассказывали, в Новороссийск недавно заплывал корабль из целой Канады. Моряки совершили последнее кругосветное путешествие. Что сказать, молодцы ребята. То есть, старики.

А мне вспоминаются наши планы десятилетней давности. Иногда думаю, нужно было отправиться в путь пешком, одному за всех… только кому это надо. И сил, честно говоря, нет.

Недавно видел к коридоре, как дородный старик лет под семьдесят отчитывал моего ровесника, худосочного, лысого человечка (я его слегка знал, он как-то лежал в больнице с аппендицитом). Дородный наседал, требуя что-то, худосочный отлаивался. Старик отступил, но напоследок сказал громко и зло:

— Раньше в твоем возрасте детей еще заводили, а ты тут болезного строишь!

— Раньше детей заводили, — сказал худой. — А мы стариков дохаживаем.

Он это особо голосом не подчеркивал, говорил без надрыва или упрека, но дородный старикан сразу развернулся, сник и ушел. А худосочный тип с аппендицитом увидел меня и виноватым голосом пояснил:

— Оттащить дверь на кухню… Я не лошадь, таскать двери. Пусть сам таскает.

Сейчас мы стараемся о неизбежном не говорить, во всяком случае на людях. Такие напоминания — удар ниже пояса. За них и побить могут. Еще один схожий случай тоже произошел не так давно. Мы сидели компанией вечером у здания больницы. Курили, разговаривали о чем-то обычном, что надо сделать завтра, какие лекарства заканчиваются, где расплодились бродячие псы, и что с ними делать. Потом нас отвлекли, мимо шла не очень трезвая парочка, оба сильно опустившиеся, обоим с виду хорошо за семьдесят, — на самом деле, возможно, меньше. Мужчину мы знали немного, это местный алкоголик и бездельник по кличке почему-то Сашка Батюшка. Сашка домогался от своей спутницы, чтобы она с ним пошла в уединенное место, а она отказывалась. Повторяли они одни и те же слова:

— Ну Мару-у-усь, ну что тебе, жалко?

— Жалко! И портвейн твой горький был!

— Так он на то и портвейн. Мог бы сам выпить. Ну что тебе, жалко?

Попытаться воздействовать на свою даму силой Сашка Батюшка не решился, она выглядела солидней. Один санитар постарше хмыкнул:

— Ну и здоровье у бугая.

Тут Сашка в очередной раз затянул: «Что тебе, жалко?», женщина отрезала: «Жалко!», пихнула Сашку и ушла виляющей походкой, не столько от кокетства, сколько от портвейна. Сашка оглянулся, увидел нас и подошел ближе к нам, пожаловаться.

— Вот сучка-то, а? Будто ей жалко.

— Другую ищи, — посоветовали ему. Но Сашка не унимался:

— Портвейна жалко. И что она, а? Небось не залетит, — добавил он с неприятным смешком.

— Что ты сказал? — вдруг поднялся Рустам, самый старший здешний охранник, то есть он раньше был охранник, а теперь, как мы все, специалист широкого профиля. — Ты что это сейчас сказал?

Сашка понял, что пошутил неудачно. Он попятился, стал оглядываться, ища поддержки. Мы продолжали сидеть — во-первых, не думали, что Рустам начнет рукоприкладствовать, во-вторых, не очень жалели Батюшку.

Рустам резко встал, перешагнул через полуразвалившийся бордюр, вдруг сгреб Батюшку одной рукой за грудки, а другой сразу ударил в лицо. Тут уже мы подскочили и кинулись отнимать беднягу. Рустама так просто было не остановить, он бил не размахиваясь, но со страшной силой. Первый, кто кинулся разнимать, тоже получил под раздачу. И тут что-то будто хрустнуло, Сашка хрипнул и обмяк, а Рустам опомнился, оттолкнул Батюшку, поглядел вокруг так, будто сам не понял, что это сейчас было, и быстро ушел за угол.

Мы подняли побитого беднягу, отерли кровь с лица, Батюшка пришел в себя, похлопал глазами и тоже скоренько, боком, боком, ухромал прочь. Мы переглядывались, слегка ошалев, потом кто-то сказал:

— На умирающей планете с катушек немудрено поехать.

— Почему на умирающей? — горячо возразил пожилой санитар (может, врач, я не знаю) по фамилии Полторацкий. — Почему умирающей? Природа — вот. Останется. Животные, растения. Все останется. Все могло быть гораздо хуже! Представьте, что война бы была. Атомная.

Мы еще посидели немного, поспорили, есть ли толк с того, что природа останется, раз людям с того ни жарко, ни холодно. Но в общем, все понимали, что Полторацкий прав. Рустам на другой день вел себя как ни в чем не бывало, и мы ему о срыве не напоминали, а окончательно все успокоились, когда через пару дней снова увидели Батюшку, который толковал о чем-то с неопределенного вида существом, судя по одежде — все-таки женского пола. И кто-то опять хмыкнул:

— Здоровье у бугая!

Странно или нет, что инстинкт размножения жив даже сейчас? Хотя, конечно, это не инстинкт. Это то же, что было у бомжа, объевшегося черной икрой в начале моей медицинской карьеры. Некоторые уходят в кварталы элитных домов, где никто не живет — хозяева умерли, — чтобы хоть напоследок пожить среди роскошной обстановки, пусть малость обветшалой. Кто-то подсел на наркотики. Люди стараются взять от жизни все, не их вина, что выходит убого.

Вспоминается еще один случай. В прошлом августе наш начмед обнаружил на карте неохваченную аптеку в районе и возрадовался. Нашей бригаде выдали бензина строго туда и обратно и отправили в путь с наказом грести все. Ну, это было привычно. Мы доехали без происшествий, только в пути пару разприходилось убирать с дороги деревья. Аптека стояла и впрямь нетронутой, возможно, потому, что по поселку прошлась чума. По аптекам шуровать много приятнее, чем по магазинам, потому что лекарства без надобности крысам. К продуктовым магазинам в заброшенных поселках лучше не подходить. Крысы даже не ждут, пока люди вымрут окончательно.

Та аптека была почти целой. Когда-то кто-то расшиб в ней стеклянную дверь и прилавок, но лекарства не тронул, разгромил пару витрин. Склад в заднем помещении был невредим.

Мы собирали по полкам все, что могло пригодиться, наш второй шофер, Виталик (это же характеризует, что человеку за шестьдесят, а для окружающих он все Виталик?) что-то изучал в глубине, потом вышел к открытой витрине, воскликнул:

— Во! — и начал рассовывать по карманам яркие коробочки. Мы сунулись из любопытства. Это оказались «Виагра», «Импаза» и прочее подобное. Кто-то заржал. Зам начмеда, старший по смене, коротко сказал:

— Идиот!

— Почему идиот? — обиделся Виталик. — Мы что, не лекарства собираем? Еще лет десять и все, хоть зажечь напоследок.

— Срок годности, — снисходительно пояснил зам. — Перекись водорода она и через десять лет перекись. И марля тоже. А тут, сам подумай.

Виталик обиделся еще больше, выругался, но добычу свою повыкидывал.

На обратном пути он же начал ныть, едва мы вышли из аптеки, жаловался на жару и жажду.

— Вон в том дворе яблони, — указал зам. — Сорви себе да жуй.

Яблони там были и впрямь замечательные, даром, что заброшенные. Тяжелые разросшиеся ветви перевалились через покосившийся забор, между листьев виднелись плоды россыпью, с ярко-красным полосатым румянцем. Даже вкус сразу ощутился на языке. Виталик через забор рвать не захотел, зашел через калитку, крикнул на всякий случай:

— Есть кто живой? — и пошел осматривать двор. Естественно, вслед ему заорали, чтоб не ходил. В заброшенных поселках может быть что угодно, от диких животных и провалившейся почвы до агрессивных людей. Но он уже сам бежал назад:

— Гляньте, чего там!

За углом дома была небольшая, когда-то расчищенная площадка. Она даже не до конца заросла травой. Посередине был холмик, просевший, полурассыпавшийся, но не потерявший форму, а над ним стоял деревянный крест с табличкой. И у креста, обхватив тот выбеленными костями рук, лежал скелет человека, как до сих пор пишут в протоколах — полностью скелетированный труп.

Нам резко расхотелось яблок, хотя зрелище было по нынешним временам не то чтобы совсем экзотическое. Рядом была вырыта еще одна могила, наполовину занесенная землей, с рыхлыми краями. Над ней тоже стоял покосившийся крест с табличкой. Надписи на обоих крестах были выжжены и сохранились.

Зам наклонился к кресту с холмиком, у которого лежал мертвец, и прочитал:

— Парамонова Маргарита Владимировна… Родилась восьмого апреля две тыщи первого… Умерла шестого июня пятьдесят девятого. А он?

«Он», Сергей Иванович Парамонов, родился тоже в две тысячи первом, но вместо даты смерти на табличке был прочерк. Кто-то вздохнул сзади:

— Значит, себе вырыл, а лечь не успел.

— Или не захотел, — сказал угрюмо зам. — И переселяться не захотел.

Виталик попытался перетащить несчастного Парамонова к его могиле. Руками побрезговал (хотя мы, кажется, уже ничем брезговать не можем), толкнул ногой. Добился он того, что череп мертвеца отвалился от позвоночного столба.

— И опять идиот, — заметил зам. — Он тебе мешал? Ветром бы занесло, поверх земли никто не оставался.

Все же мы переложили останки Сергея Парамонова в вырытую им самим могилу и засыпали сверху холм. И поехали, стараясь не думать, как он копал могилу для жены, как потом, присев на крыльце, сколачивал два креста из перил, как копал яму себе, с крестьянской обстоятельностью прикидывая, удобно ли ему будет в ней лежать.

Может, мне показалось, что на меня поглядывали сочувственно? Мы сейчас очерствели. Мои товарищи считают, что девять лет прошло (тогда — восемь и четыре месяца), можно уже и забыть.

А Виталик не проснулся через три дня. Может быть, он все же сохранил те таблеточки и принял? Или просто остановилось сердце? Хотя вроде бы ничего не предвещало. Но увы, часто наблюдаем: внезапно умирают еще не старые относительно здоровые люди, на шестом-седьмом десятке, а дряхлые старики цепляются за жизнь. Среди нас на удивление много преодолевших девяностолетний рубеж. Например, старый Семен.

Он остался тут, живет в общаке, на первом этаже. Периодически собирается домой, но что-то его останавливает. Возможно, уверенность в том, что, добравшись на родину, он умрет. Так считают многие пришлые, в том числе и я. Те, кто уходит домой, идут именно умирать. Вроде бы, какая разница, где дожидаться конца. Но то один, то другой вдруг начинает собираться, готовит провиант, запасается картами, добывает оружие, ищет сумку-тележку или выбирает относительно хороший велосипед. А потом вечером, помявшись, оповещает: «Завтра не ищите, с утра домой уйду. Хочется на родине помереть, повидать ее напоследок». Несколько недель мы изредка вспоминаем ушедшего, размышляем, погиб ли он и велики ли его шансы. Если человек собирался в Рязань или Калугу, киваем, соглашаясь, что шансы велики. Если же куда-то на Кольский полуостров, говорим о нем, как о мертвом. Но проходит месяц, другой, и тот, кто громче всех возмущался: «Какой Калининград, до него сколько тыщ километров!», вдруг сам начинает собираться, поясняя: «Я на Урал, народ… Екатеринбург хочу повидать. Я там родился». И такого решившегося бесполезно отговаривать, пугать одичавшими собаками, уральскими горами и вечной мерзлотой. Он уйдет. И, возможно, дойдет. Доходят же до нас иногда люди из других регионов.

А о тех, кто остался в степи, в лесу, на дороге или в бурной реке, мы не знаем. Еще одна костяшка, скинутая со счетов тощим пальцем Крысолова. Скоро он перекидает нас всех… Пусть он призрак, существующий только в моем воображении. Он больше не снился мне ни разу за эти девять лет. Существующий или нет, он и так собирает жатву.

В этом году весна началась рано, перелетных птиц особенно много. Они летят над городом, уже не боясь людей. Их не стреляют из ружья, молчат автомобили, не дымят заводские трубы.

Кто-то на соседней улице по вечерам вытаскивает гитару, перебирает струны неумелыми — а может, просто потерявшими гибкость пальцами, наигрывая всегда один и тот же мотив:

Настанет день, и в журавлиной стае
Я поплыву в такой же сизой мгле…
Журавлей много в последние годы. Природа восстанавливается одновременно с угасанием человеческого рода. Кто знает, может и правда души ушедших перерождаются в птицах?

Медленно разрушаются здания. Нет ни сил, ни средств ремонтировать их по-настоящему. Город, основанный Елизаветой, обращается в прах.

Не могу больше читать исторические книги. Они проходят мимо: казаки, плывущие по Дону на легких стругах, орды Чингисхана, войско Донского, спешащее к Куликову полю, полудикие кривичи, сарматская конница, Жанна Д’Арк, скачущая к Орлеану. Рабы Египта, строящие пирамиды, Наполеон на Эльбе. Солдаты Кортеса, майя и ацтеки. Балы в Версале, триумфы в Риме. Крысолов перелистывает страницы в книге истории и с силой захлопывает ее. Те, кто мог бы помнить и знать былое величие человечества, умирают один за другим, скоро не останется никого.

Высоко над землей кричат журавли…

Сегодня разоткровенничался о журавлях с нашей старшей по общежитию (естественно, этот титул у нее неофициальный) Любой. Ее еще почему-то называют Любасиком. Наверное, за активность, на месте она не сидит, хотя ей хорошо под семьдесят. Как она сама говорит:

— Жить надо так, чтобы смерть не застала тебя дома, и потом за тобой гонялась, пока ей не надоест.

Мы вместе копали огород, меня чего-то понесло на сентиментальность, я понес пургу про то, что мир без людей — это мир без насилия. Любасик сначала кивала, а потом с довольно ехидной улыбочкой показала на выскочившую из какого-то убежища кошку Маруську, общую любимицу:

— Видал?

— Что?

— Что у нее подбородок в перьях. А журавли разве миротворцы? Лягушки с тобой не согласятся.

Сентиментальный настрой был сбит.

Любасик дама практичная, все пыталась меня с кем-то познакомить. Рассказывала о разных кандидатурах, я ей всякий раз отвечал, что женат. Она отвечала:

— Не женат, Максим, а вдов! Это разница.

Потом она смирилась:

— Ладно, ты прав. Не годится, чтобы одной бабе целый мужик помогал. Холостой что-то для общака сделает, а женатый — потерянный человек.

Но Любасик отличная тетка. Не так давно я получил от нее подарок, который можно оценить только в такое время, как наше. Этой зимой уже в феврале меня отпустили по болезни, и я раньше времени пришел домой. На этаже меня окликнула Любасик, надо было помочь поднять одного из соседей, почти лежачего и неподъемного. Весит он за сто кило, даже несмотря на очень скромный паек, — водянка.

Мы с Любасиком не без труда подняли соседа на кровать. Я перевел дух и спросил, где Егорка. Этот Егорка — здоровенный умственно отсталый парень, очень добродушный, сильный, безотказный. Из-за своей болезни выглядит он лет на тридцать пять, хотя ему много больше. Точнее, выглядел.

— Вскрылся, — ответила Любасик.

— То есть? — не понял я. Она жестом показала, будто перерезает вены.

— Не может быть! Может, кто убил? Или подговорил его?

Это было шоком. Если этот бедолага со своим ущербным умом и отсутствием воображения мог умереть, чтобы избавиться от пытки ожидания смерти, то что говорить о нас. Любасик заторопилась:

— Выяснят, Максим, не расстраивайся. Может, и кто-то. Вот что, пойдем со мной, что дам!

Она это сказала с очень заговорщицким видом, в свою каморку, правда, меня не пустила, долго копалась за дверью, потом с таинственным видом вынесла и быстро сунула мне в руку что-то маленькое:

— Прячь!

Это был отрезанный кусок блистера с тремя белыми таблетками. Любасик просто сияла:

— Если что, если болезнь нет сил терпеть или мало ли… Просто уснешь и все. Ни побочки не будет, ни рвоты, ни боли, ничего!

До меня дошло.

— Это у тебя откуда? Сейчас же днем с огнем не найти, даже у меня нет, а я работал на скорой!

— Места знать надо, — подмигнула Любасик. — Это не цианид, от которого полчаса хрипят.

Я сказал, что однажды при мне человек умер от цианида за секунду. Любасик отмахнулась:

— Ему повезло!

Так же она отмахнулась на попытку вернуть таблетки ей.

— Они и через двадцать лет будут действовать. Только смотри! Если боль невыносимая или еще что, а просто так не принимай!

Я пообещал. Раньше это была бы дикая ситуация. А сейчас просто обыденная.

Какое счастье, что Лиза не дожила.

Перечитал свои опусы. У меня получается какой-то сборник анекдотов о последних днях человечества. Для саги надо что-то героическое, ведь было? Было!

Правда, почти десять лет назад. После неудачной попытки найти лекарство от ратоньеры южные города решили всерьез взяться за бандитов на этом направлении. Льщу себе мыслью, что этому поспособствовало наше путешествие. Хотя вряд ли, конечно. Что-то да стало бы последней каплей. Прямые активные участники пишут про это свои мемуары куда лучше меня. Если когда-нибудь…

Не будет никогда, ну и ладно. Напишу коротко и как умею. Это была последняя, наверное, вспышка той самой благородной ярости. Объединились все. Задействовали старые танки.

От центра помощи не дождались, справились своими силами. Вольницу зачистили, последнюю банду загнали на Перекоп. Там уже херсонские пограничники погнались за бандитами по обезлюдевшему Крыму и перебили остатки под Джанкоем.

Теперь по трассе «Дон» можно передвигаться почти свободно. Опасны только одиночки (тут уж ничего не сделаешь) и одичавшие собаки. Из наших друзей псы превратились в наших врагов. Такие стаи опасней волков, собаки не боятся людей, редко пытаются охотиться на обычную дичь, предпочитают селиться недалеко от населенных пунктов. Привыкли к помойкам, ловят там крыс. И очень часто рвут людей. Попасться им без оружия на открытом месте — верная смерть.

Все же пора и мне домой. Здесь меня держит море. Я не видел его и смотреть не хочу, но я знаю — оно за горизонтом, недалеко, и знаю, что там на дне. Но на родине тоже дорогие могилы…

Самое тяжкое время года — весна. Природа расцветает и хорошеет. Солнце светит беспощадно, уносит остатки зимы, высушивает влагу, убивает тень. Обнажает все то, что разрушилось, растрескалось за зиму. Весной особенно жалко смотреть на окружающих и жутко на себя. Я давно бреюсь без зеркала. Впрочем, не я один такой. От каждой новой морщинки или седого волоса, выкрошившегося зуба, разросшейся бородавки мы впадаем в панику, как стареющая кокетка. Я кажусь себе похожим на зомби.

Казалось бы, еще несколько десятилетий у нас есть, но все закончится быстрее. Мы уже сейчас — горстка умирающих стариков…

Здоровье у меня лучше, чем можно было ожидать, но организм так или иначе сбоит весь. Я даже не о постоянной боли в спине или суставах. Краски стали тусклее — падает зрение. Слышу хуже, меня окликают по несколько раз. Осязание подводит, постоянно обжигаюсь или обрезаюсь обо что-то и замечаю не сразу. Даже обоняние. Еще недавно оно было лучше, я помню, как в салоне того «Хаммера» сразу почувствовал запах чужого пота. Теперь кажется, что весь город пропах помойкой и тленом. Может быть, не кажется? И это на самом деле так?

Похоже, домой я уйду раньше, чем собирался. Сегодня ко мне пришла наша неугомонная Любасик.

— Я, Максим, так думаю, — начала она без предисловий. — Скоро же девятое мая, Победа. Дата круглая. Я так считаю, надо нам в этот раз Бессмертным полком пройти.

— Чего?

— Я, голубчик, на тебя рассчитываю, — продолжала она спокойно. — Если фото нет, просто даты и имя напиши. У тебя же предки есть?

— Я сирота.

— Ну, кто-нибудь же близкий у тебя умер? Можно таких…

— Люба! Ты понимаешь, что говоришь!

— Понимаю. Пока мы люди, можем еще своих усопших чествовать. И помнить, что победили фашизм, разве нет?

Я мог бы много чего ей сказать. И что создание ратоньеры финансировали по большому счету те же люди, что и приход к власти Гитлера, так что неизвестно, кто кого победил. И что пронести, например, доску с именем Лизы для меня все равно, что распотрошить прилюдно все наши с ней воспоминания. Я просто сказал:

— Люб, мне сорок семь, и у меня диабет. Пройду по жаре, и в следующий раз мое фото надо будет нести.

— А мне семьдесят и у меня рак желудка, — с усмешкой возразила она. — И не будет следующего раза, Максимушка. Еще десять лет, и мы не ходить, мы ползать будем. Те, кто останется.

Она ушла убеждать других. У нее своя правда, а я… Слабый я человек. Не хочу очутиться в ситуации, когда придется прилюдно плакать.

Свой дневник я отнесу к театру, куда заложили капсулу времени, там замуровывают свои записи горожане. И начну собираться в путь. Весна, самое время для последнего путешествия. Какую фразу написать в конце? Прощай, Земля, мы — были? Или: те, кто придет, не повторяйте наших ошибок? Или…

В дверь стучат, это Семен. С чего бы…

— Макс, Макс, выйди-ка. Дело у меня до тебя есть.

Над водой. Через Стикс

Максим закрыл тетрадку, свернул ее в трубочку — потом закрепит, надо поискать резинку в канцелярском магазине, — и высунулся наружу. Его комната закрывалась не на ключ, а на какую-то плохонькую щеколду, которую легко было сорвать — и ее, в общем-то, и срывали некоторые деятели, решившие, что у водителя «скорой» есть нужные им препараты. Семён же терпеливо ждал и даже дверь не дёргал, — значит, что-то серьезное ему было нужно.

При взгляде на старика у Максима защипало в сердце. Дед оделся во все новое и практичное, видимо, немало времени потратил на поиски. Так обычно собирались люди, которые чувствовали приближение смерти и готовились уходить домой.

— Ну что? — спросил Максим. — Вон каким ты франтом… Попрощаться решил, нет?

— И попрощаться, и не попрощаться… Ты мне скажи, Макс, нет тут машин, чтобы хоть худо-бедно на ходу была?

— Скорых пару штук, — пожал плечами Максим. — Ну ещё какие-то по технике, трактор один есть. Только тебе же близко. Ты ходишь нормально, молодым фору дашь, тут прямо на запад и ты дома.

— Один не хочу, — вздохнул старик, — не дойду, помру по дороге. Вот ты бы со мной не пошел?

— А больше никому не по дороге? — спросил Максим, прикидывая крюк, который придется сделать, чтобы проводить деда. И сразу же заныли колени, и не захотелось идти никуда самому.

— Да не находятся. И это, я не напрямик. Я через Крым домой пойду.

— Чего-о?

— Через Крым.

Максим не нашелся, что сказать. Только пожал плечами и съехидничал:

— Бешеному кобелю тыща километров не крюк?

— Надо.

— Это сколько ехать, если даже найти бензин! А сколько идти, если бензина не будет. Дней десять так точно.

— Макс, — укоризненно произнес Семен. — Ну, не иди, если так тяжко. Бензином бы разжиться помог. На «Скорой» же есть.

— Есть-то он есть, только кто мне его даст.

Семен поглядел еще укоризненней, чем раньше. Максим слегка разжал руку, в которой держал свернутую в трубочку тетрадь, и поплатился — тетрадка выскользнула и шлепнулась на пол.

— У тебя вон, книжка упала, — подсказал старик. Максим отмахнулся:

— А то я сам не вижу.

Пока он нагибался за тетрадкой, ему стало стыдно. Да что он, собственно, теряет? Кому нужно его время? Тогда, в ту страшную ночь, старик не уехал один, а мог бы. А сейчас… ну не все ли равно, как добираться до дома, хоть через Мадагаскар.

И эта их мечта о последнем путешествии, которая была на троих, а осталась на него одного. Сначала острая боль, как всегда при воспоминаниях, полоснула по сердцу, через секунду она сменилась привычной апатией. Ну не все ли равно, опять же, куда ехать?

Семен не уходил, глядел выжидательно. Максим хлопнул дверью своей каморки:

— Ну пошли, что ли.

— Куда? На склад? — оживился старик.

— На складе нам по шее дадут. По улочкам с частными домами. Бензин искать.

Мост через Дон выглядел совсем обветшалым и заросшим мхом, если смотреть на него сверху. Особенно пугающе смотрелись ржавые металлические конструкции. На берегу застыли пустые высотки. Людей было мало, только один человек тащился с той стороны, да еще вдалеке у воды виднелись фигурки рыбаков. И все же мост держался и наверняка после смерти последнего человека простоял бы не одну сотню лет.

Семен шел медленно, иногда останавливаясь у перил. Широкая гладь реки отливала серебром. Вода в этом году поднялась высоко и подтопила набережную. Стоявшие вдоль берегов постройки и вовсе превратились в развалины.

— Вряд ли там чего будет, Макс, — сказал старик на середине моста. — Зря прошатаемся.

— Там промышленная часть города. Все-таки я подумал, сначала поглядим там.

— Так уже шарили же! Первым делом там и шарили!

— Ну не все же выскребли! — возразил Максим. Впрочем, он признавал правоту старика, но при мысли о проверке частных домов становилось неуютно. Умерших горожан не всех отыскали и не всех схоронили, и Максим до сих пор дёргался от каждой подобной находки, хотя давно пора было привыкнуть.

— Ладно, Макс, — вздохнул Семен, снова остановившись у перил. — С другой стороны, через мост все равно переходить…

— Это почему же?

— Хочу через пролив перебраться на южный берег.

— Так это ж путь удлинит. Зачем?

Старик поджал губы и промолчал. Максим собрался было возмущаться и опять мысленно осадил себя. Какая разница, зачем? Может, у деда там дорогие сердцу воспоминания.

Идея последнего путешествия увлекала его все сильнее. Зачем? — этот вопрос стоял перед человечеством с начала новой эпохи, и ответа на него не находилось. Его собственное «зачем» грозило растянуться ещё на два десятка лет (может, больше? Нет, два десятка — максимум, да и слава богу), и легче было разбить его на маленькие шажки. Тогда «зачем» обретало хоть какой-то смысл. Вот сейчас, например, можно преодолеть первый маленький горизонт — проверить старую базу…

Да, базу проверили до них, и уже давно. То же было и со второй, и с третьей. На четвертом при их приближении зашаталась стена, прямо на глазах задрожали кирпичи, и оба выскочили за забор прежде, чем раздался грохот рассыпающийся постройки. Идею разжиться на базах решили пока отложить, а про частные дома Семен высказался так:

— Ну, труп найдем, так в первый раз, что ли?

Очередное «зачем» рассыпалось на улицы, застроенные частными домиками. Эта часть города была оставлена давно и различия между домами стерло время — почти все заборы покосились, крыши просели, дворы заросли бурьяном. Редко попадался среди прочих более-менее ухоженный домик, оставленный недавно. Тогда у калитки сперва громко окликали хозяев, а потом уже входили, заглядывали в гаражи, сараи и погреба.

Наступил и прошел жаркий полдень, Максим уже решил, что они точно ничего не найдут. Очередной домишко, обшитый вагонкой, глянул на них из-под шапки плюща слепыми перекошенными окнами без стекол.

— Ничего не будет, — с досадой пробормотал Максим. — Тут даже гаража нет.

Семен ткнул его в бок и указал на треугольную крышу низенькой, наполовину ушедшей в землю постройки. Сарай скрывали разросшиеся яблони, дверцу долго не удавалось открыть. Внутри, кроме знакомого уже запаха сырости и гнили, нашелся погреб, а в нем тяжёлая, тоже ушедшая в землю под собственным весом, канистра, в которой плескалась жидкость.

— Оно? — Семен не без труда отвернул крышку, потянул носом, с сожалением сказал:

— Не чую уже ничего, глянь, Макс!

— Вроде оно, — изнутри шибануло знакомым химическим запахом. — Только как он будет гореть.

— И мало, — старик попытался тряхнуть канистрой, но с трудом ее поднял. — Может, литров десять. Машина не доедет, разве что полпути…

— До Тамани доедем, — сказал Максим, оглядываясь. — Не будем искать машину. Мы найдем мотоцикл.

После двухчасовых поисков он уже думал, что идея была неудачной. То ли все жители города некогда дружно отказались от мотоциклов в пользу машин, то ли лёгкие и неприхотливые транспортные средства угнали до них, найти не удавалось ничего. Наткнулись они только на бывший прокат велосипедов, но, во-первых, те хорошо уже проржавели, а более-менее неплохие давно растащили, а во-вторых, Семён не смог бы крутить педали четыреста километров.

И именно Семен неожиданно ткнул пальцем в совершенно непримечательный дом:

— О! Гляди, что у него на заборе!

Максим сначала решил, что на одиноко торчащий металлический кол нацепили старый мяч. Но это оказался мотоциклетный шлем.

— И это ничего не значит, — буркнул он, и мысленно повторял про себя эти слова, пока перелезал через ограду, брел по заросшему травой двору, сбивал замок с гаража. Дом выглядел неплохо, гараж тоже, хозяева, скорей всего, умерли недавно. И может быть, как раз лежали в доме. Думать об этом не хотелось.

Замок отскочил, дверь распахнулась. А в темноте, не совсем еще сырой и мрачной, поблескивал металлический руль. Это оказался прилично сохранившийся «Спарк».

Отъезд запланировали прямо на следующий день, пока никто не обнаружил мотоцикл. Его вполне могли украсть или изъять для общественных нужд. Попрощались с остальными наскоро, без особых эмоций. Попыток отговорить не было, услышав железный аргумент: «Домой», люди только желали удачно добраться. Рустам — охранник, избивший бомжа Батюшку, — притащил на дорогу царский подарок — пистолет.

— А тебе что останется? — Максим спросил это просто из вежливости, от оружия уходящие не отказывались. На дорогах оно пригодилось бы непременно.

— Это — «Вальтер», — объяснил Рустам. — От собак хорошо. Здесь у меня другие лежат. Пригодятся.

Помолчав, добавил:

— Ну и себе пуля, если что, есть… — и быстро ушел, не дожидаясь утешений или благодарностей.

Пистолет сунул за пазуху Семен:

— Стрелять умеешь, Макс? Плохо? А я умел когда-то. Пусть у меня будет.

Люба, старшая по общежитию, всплакнула и принесла запас метформина с давно истекшим сроком годности:

— Что ему сделается, он сухой!

Максим, чтобы Любу не обижать, таблетки взял, решив выкинуть их в ближайшую канаву.

Выехали ранним утром, еще до света. Мотоцикл завелся почти сразу, пришлось разве только почистить свечу, и оба перекрестились, понимая, что более сложный ремонт просто не потянут. Бензин наверняка потерял часть свойств, но все же мотор завелся, и мотоцикл двинулся.

Мотоцикл Максим не водил уже довольно давно, последний раз садился за руль больше десяти лет назад. Тогда он был относительно молод, не одинок, тогда они еще загадывали путешествие, в которое он сейчас ехал один… ну, не один, с Семеном. С дряхлым дедом, от которого помощи мало.

Пока солнце не поднялось высоко, ехать было комфортно — ни жарко, ни холодно, держались они основной трассы, где ещё сохранился асфальт, скорость смогли развить приличную. Максим, впрочем, этим не обольщался и сначала каждую минуту ждал, что мотор закашляется, выплюнет чадящее облако газа и сдохнет. Но тот пока терпел.

Семён тоже терпел. Конечно, ему было бы удобней ехать на легковом авто, но тут уж выбирать не приходилось. Дорога поначалу была относительно ровной, потом — и довольно скоро — мотоцикл стало потряхивать, пока что не сильно. Скорость пришлось сбавить.

Людей на дороге не попадалось. Только однажды, ещё недалеко от Ростова, вышел из кустов крупный нестарый мужчина лет шестидесяти на вид, а на самом деле, возможно, ещё моложе, и крикнул:

— Э! Мотопробег?

Максим кивнул. Человек показал большой палец и снова скрылся в кустах.

— Хорошо хоть, не средний, — хмыкнул Семён.

Этот человек, видимо, решил, что они совершают поездку из спортивного интереса, размышлял Максим. В принципе, это так и есть, и это не дает сразу повеситься? Или же чертов инстинкт самосохранения?

Он снова спросил у Семена, зачем ему именно Крым, но старик то ли не расслышал, то ли не захотел отвечать.

Становилось жарко. Особенно накалились шлемы, взятые вчера в спортивном магазине. Может быть, обветшали и испортились из-за ненадлежащего хранения или просто за давностью лет.

Лучшей дорогой, конечно, была трасса Дон, но она слишком отклонялась от кратчайшего маршрута. Лишняя сотня километров означала лишние несколько литров бензина, которых не было. К тому же по всей протяженности дорога не уцелела, по слухам, ее и перекрывали, и уродовали взрывами.

И еще одна причина была — слишком мрачные воспоминания у Максима были связаны с трассой «Дон», равно как и случайно выехать на побережье Азовского моря ему было страшно. Он же помнит, что лежит на дне.

Поначалу они взяли неплохой темп и Максим, за десять лет благополучно забыв, как быстро устают у мотоциклиста спина и ноги, решил уже, что до пролива они доберутся без остановок, в крайнем случае, с одной-двумя. Но уже через час и Семен начал охать на каждом ухабе, и сам Максим понял, что без привалов не выдержит, и мотоцикл нагрелся так, будто его не освещало солнце, а жгли в доменной печи.

— Только остановки будем делать пореже, лучше немного помучиться, зато засветло доберемся, — предупредил Максим, когда они остановились на отдых прямо в чистом поле. Местность просматривалась во все стороны. Ни одного человека вокруг не было, собак тоже. В траве мелькнул было удирающий рыжий хвост, но то была лисица.

Максим поглядел ей вслед, а повернувшись, увидел, что по щекам старика стекают слезы.

— Ты что? Так тяжело ехать? Может, вернемся?

— Да нет, — старик сердито отвернулся, потом, решившись, сказал: — Я вспомнил, как сына вез к родным… Уже шестьдесят лет назад, даже шестьдесят пять. Тоже говорил ему, лучше помучиться в пути, зато доехать быстрее.

Максим промолчал и пошел откатить мотоцикл в тень, чтобы тот остывал. Впрочем, старик быстро успокоился и буркнул:

— Что, думаешь, альцмейгер ко мне пришел? Не дождешься. Я лучше некоторых еще соображаю. Ты это, ты сильно-то не гони. Я читал, была такая банда, которая проволоку на пути протягивала.

— Я и не гоню, — возразил Максим, обрадовавшись, что дед отвлекся от мрачной темы. — И к чему они прицепят эту проволоку, ты погляди, здесь же ни столбов, ни деревьев.

Потом дорога, хоть какая-никакая, и вовсе кончилась. То есть на картах, прихваченных из библиотеки, она была, а в целом не отличалась от поля. Иногда мелькало внизу что-то, похожее на асфальт, но на остальных участках только более низкая трава указывала, что когда-то здесь было дорожное покрытие. Это было неудивительно, последние сорок лет ремонтировали разве что городские улицы и большие трассы, проселочные дороги были предоставлены сами себе, и природа быстро с ними расправилась.

Ехали медленно и почти не разговаривали. Только завидев издали постройки, перекидывались парой слов, что это может быть и как вести себя с местными. Но — везло им или нет, на пути не попалось ни одного обитаемого села. Люди либо ушли из этих мест и объединились около крупных городов, либо сами не желали показываться приезжим, опасаясь чумы.

В небольших озерах можно было набрать мутную солоноватую воду и вскипятить ее в котелке. Эпоха ратоньеры давно отучила людей от брезгливости. В котелке же один раз, в полдень, сварили гречневую кашу. Больше перекусов не делали, так как продуктов с собой было мало и их стоило поберечь. Да и от жары есть не хотелось, шлемы накалились настолько, что их решили выкинуть. Все равно ехать быстро не получалось и опасность вылететь с сиденья на большой скорости была невелика.

Механические наручные часы показывали четыре, когда они обогнули множество мелких озер, и на пути появилась асфальтовая дорога, пусть старая, разбитая, рассыпавшаяся в песок. Здесь трава почти не росла, местность продувалась ветрами с моря. Это был Таманский полуостров.

Максим выдохнул, не веря сам себе. Даже бензин еще мотоцикл сожрал не весь! Он погладил руль, словно потрепал по голове живое существо. Теперь на пути встало очередное «зачем», превратившееся в Керченский пролив. Только бы хватило топлива до западного края полуострова!

Он свернул к югу, неосознанно отклоняясь от Азовского моря, которое не хотел ни видеть, ни думать о нем. Старик завозмущался:

— Э, Макс! Правее бери! Нам же куда, нам ближе всего бы на Чушку.

— Мы сами чушки, — пробормотал Максим, сворачивая ещё левее.

На дороге появились лесочки, образовавшиеся, скорее всего, из бывших садов, потому что с виду деревья напоминали яблони. Яблоневый лес — это, конечно, не звучало, но Максим отказывался признавать садом чащу, в которой деревья росли не рядами, а как получится. Разрушенные временем постройки, изгороди, — все это приходилось объезжать по такой дороге, по какой бы легковушка не прошла. Ноги и спина замлели, от толчков и тряски болел каждый нерв, Семен мужественно держался, хотя его почти столетним костям приходилось тоже несладко.

К запаху бензиновых паров, пыли и собственного пота примешивался еще странный соленый запах. Ветер стал свежим, чувствовалось приближение большого водного бассейна. Каждую минуту казалось, что море откроется за следующим холмом, но его не было. Не было и тогда, когда мотоцикл зафыркал и начал тормозить. Все попытки газовать ни к чему не привели.

— Ну вот, — вздохнул Максим. — Все, баста. Дальше пешком.

Семен тоже слез с сиденья и просто упал на траву. Ветер почти неслышно шуршал верхушками тимофеевки, и еще какой-то далекий, еле различимый звук, примешивался к шелесту ветра. То был мерный рокот прибоя.

— Пошли, что ли, — сказал Максим, перевешивая на плечо рюкзак с запасами. Старик посмотрел укоризненно:

— Дай ты посидеть, не на пожар. Спина отваливается, — но через пару минут поднялся и сам начал торопить:

— Пошли. Вечер скоро. И куда приехали, а? На южное побережье приехали.

Мотоцикл оставлять было жалко, почти как живое существо. Максим оглянулся на него четыре раза, а в пятый наткнулся на Семена, который ковылял впереди, то есть, уже не ковылял, а стоял, как вкопанный:

— Море! — сказал он просто.

Впереди лежало море. Серо-голубоватое, чистое, спокойное. Максим изо всех сил ущипнул себя за руку и закусил изнутри щеку. Это не то море, это — Чёрное…

— Надо бы лодку найти, может, местные есть, подскажут, — сказал он.

Может, четверть часа, а может, и больше, они брели по берегу, пока не дошли до поселка, — бывшего поселка или небольшого городка, застроенного одноэтажными домиками. Люди оставили его довольно давно, может быть, из-за того, что прежде тут существовали за счет туризма, а не сельского хозяйства, а может, и из-за чумы.

— Тут ловить нечего, — сказал Семен, глядя на покосившиеся заборы, оборванные линии электропередач, покосившиеся рамы без стекол и зелень, разрывающую изнутри асфальт.

— Мы туда и не пойдем. Тепло, можно заночевать у моря, — ответил Максим. Иногда во время рейдов по области в поисках лекарств ему приходилось спать в заброшенных домах, и этого было достаточно, чтобы такие ночевки возненавидеть.

Берег был крут, обрывист и неприветлив. Впереди виднелась полоса пляжа, какие-то хозяйственные постройки. На одной из металлических коробок сохранилась надпись «Тир».

— Глянь! — Семен указал на стоявший на пути сарайчик. Стены у него покосились, но крыша не упала, и под крышей висела вывеска с чумазым морячком.

Мысленно Максим готовил себя к тому, что лодочная база будет пуста. Ну реально же, лодки делают из дерева, за последние годы люди усердно пускали на растопку все деревянные предметы…

В сарае у дальней стены лежали две перевернутые пластиковые лодки. Одна не пригодилась бы точно из-за пробитого дна, другая с виду была цела. Сохранились даже весла.

Семен почти не удивился, только снисходительно сказал:

— Думай сам. Лодку зачем тащить от моря? Что с ней делать далеко от берега? Она нужна только здесь.

— Отплыть и бросить там, — как мы собираемся сделать, — Максим протянул через кольцо в носу лодки веревку, которую им тоже великодушно презентовал Рустам. Дальше разговаривать не было ни сил, ни желания. Хотя берег был близко, а лодка весила килограммов сорок, тащить ее к воде было не намного легче, чем спускать на носилках с верхнего этажа больного при неработающем лифте.

Наконец, лодка шлепнулась на мокрый песок.

— Ну что? — Максим посмотрел на часы, подкрутил завод. — Сейчас шесть. Как, до завтра?

Старик посмотрел на море, пожал плечами:

— За сегодня доберемся?

— Может, доберемся до того берега, а может, и вниз. До земли точно.

— Остряк, — проворчал старик. — Засветло б доплыли. Тут ни воды, ни еды.

— А там будет?

— Кто знает. Немного у нас собой есть.

Максим бросил рюкзак на дно лодки.

— Ладно, поплыли. Доплывем, не доплывем, — какая разница.

Лодка крутилась у песчаной косы, не желая отходить от берега.

— А вон, гляди-ка, кто-то бежит? — Семен привстал с сиденья. На берегу виднелась одинокая фигура. Человек торопился, прихрамывал, и махал издали рукой. Не дойдя до них метров двадцать, крикнул:

— Эй, мужики! Там далече мотоцикл стоит, не ваш, часом?

— Наш. А что?

— Хороший, — человек оглянулся назад, стянул с головы вязаную шапку, которую зачем-то носил в жару, и вытер лысину. — Хороший, вот я думал — чей.

— Хочешь, бери, — крикнул Максим, и Семен поглядел с негодованием. Но Максима уже захватила мысль, что мотоцикл послужит кому-то еще хоть пару лет. У тебя есть, чем заправить? Чего здесь людей нет?

— В Тамань переселились, кто жив остался, там удобнее. Вам точно не нужен? Куда вы собрались, за рыбой?

— Не нужен, — помотал головой Максим, а Семен неожиданно крикнул:

— В Крым мы. Чуму изучать.

Незнакомец резко остановился.

— Чего?

— Того. Чуму взять на образец. Микробиологи мы, чуешь?

— Чего? — человек начал пятиться назад. — Вы что, больные? Там, кто не уехал, от этой чумы и помер! Зачем ее изучать?

— Для науки, — при виде довольной физиономии Семена любой бы понял, что это розыгрыш, но незнакомцу было не до смеха. Он повернулся и побежал прочь, выкрикивая что-то по пути.

— Вот трус, а? — подмигнул Семён. Максим недовольно попенял:

— Зачем ты его пугал? Теперь он побоится мотоцикл брать, и тот без толку пропадет. А так послужил бы ещё хоть кому-то, хоть год.

— Да возьмёт. Пока добежит, жадность пересилит.

Лодка отошла от берега. Сквозь невозможно прозрачную воду ясно виден был песок и чистое дно. Впрочем, не совсем чистое, где-то лежали выброшенные десятилетия назад бутылки и прочие предметы, за подводные камни цеплялись обрывки одежды или ещё какие-то тряпки, похожие на водоросли, но не водоросли. Долго же планета будет приводить себя в порядок после ухода людей! Но тогда времени не станет… Боже, если бы Ты дал на шанс, мы бы… Что? Не сливали бы отходы в реки, не разоряли природу, не истребляли ее богатства? Да нет же. Мы жили бы так же по-свински.

— Макс, весла, — подсказал старик.

Грести ему тоже приходилось довольно давно и мало. Семён взялся поначалу давать советы и критиковать, даже рвался грести сам, но через четверть часа сдался:

— Суставы уже не те, — вздохнул он виновато.

Максим греб дальше, но уже без комментариев: «Зарываешь», «Дальше отводи», «Глубже бери» и прочих.

Море было спокойно. Небо тоже. На востоке собирались какие-то длинные, может быть, и дождевые, облака, но над головой разливалась бесконечная синева. Она отражалась в воде, мерцала, переливалась. Солнце, приближавшееся к горизонту, подсвечивало волны и редкие белые барашки раскрашивало золотым. Берег превратился в еле заметную полосу, весь мир теперь был этой бесконечно ровной и гладкой мерцающей водной поверхностью. Весь мир! Будто не было ничего — ни тысяч лет человеческой истории, ни полувековой агонии, ни будущих пустых и мертвых городов. Не было шести материков, полюсов и экватора, только это тихое море и скользящая по нему лодка. Воды Стикса, скрюченный старик перевозчик! Как похоже, как все подобралось одно к одному! Словно они и впрямь уже мертвы и плывут куда-то в иную реальность, где нет ничего, только море, отражающийся в нем огненный шар солнца, хрустальная глубина, плеск волн и еле слышная музыка…

Он вздрогнул. Музыка? Так и есть, дудка или свирель, опять дудка и знакомая мелодия!

— Семеныч, ты слышишь? Будто музыка играет где?

— Какая? — встрепенулся старик. — Вроде да, есть. Над водой далеко слышно. Точно. «Одинокий пастух».

Максим облегченно вздохнул. Если Семен слышит, то это не Крысолов.

— Играет кто-то?

— Да просто ноутбук на солнечных батареях у кого-то! Эх, голова!

Сердце еще никак не могло успокоиться, исчезло ощущение нереальности. Они просто плыли по спокойному вечернему морю к противоположному берегу. Темной линией он протянулся вдоль горизонта. По правую руку вдалеке виднелись какие-то сваи, словно некогда тут умер гигантский ящер, и ребра его торчали из воды.

— Мо-ост, — протянул Семен, ухмыльнувшись. — Немного же от него осталось.

Максим направил лодку влево, подальше от остатков моста. После страшного взрыва арматуру разметало на километры, и лодка могла наткнуться на такой кусок.

— Ты куда, в Турцию собрался? — закричал Семен. — Давай назад!

— Водораздел где? — неожиданно сообразил Максим. — Там уже Азовское море?

Старик не расслышал, он глядел перед собой и бормотал что-то одними губами, погрузившись в собственные воспоминания. У Максима уже руки отваливались от плеч, но он продолжал грести, отвернувшись на юг, насколько это было возможно. Не смотреть назад. Не думать, что лежит на дне…

В воде причудливый отсвет лучей обрисовал череп. Вот они, пустые глазницы, провал носа, жуткий оскал смерти. Вот кости одеваются порозовевшей кожей, колышутся русые волосы с ранней сединой, глаза смотрят умоляюще, руки тянутся из бездны: спаси! вытащи! я тут, я жду!

— Макс! — Семен пихнул его в бок. — Заснул, что ли? Весло упустишь! Час уже плывем, скоро будем на месте!

Берег приближался медленно. Сперва лодку закрутило ветром или течением, потом Максим уже не мог грести в полную силу, и старик снова взялся за весла, но скорости от этого не особо прибавилось. Тем не менее, песчаный пляж становился все ближе, вдали, по левую руку, виднелись горы, впереди — какой-то населенный пункт. Точнее, ненаселенный. Возможно, когда-то берег был одним из красивейших мест планеты, сейчас же, пустой и безлюдный, он вызывал любые чувства, кроме восхищения. Здесь не было ни струйки дыма, ни единой движущейся фигуры. Песчаный пляж, полуразрушенные домики, заросшие поля, горы на горизонте застыли, как нарисованные.

Лодку прибило, наконец, к берегу. Максим поднялся, перебрался через борт лодки, хотел прыгнуть, но нога сорвалась и он наступил в волну.

— Черт!

— Разве холодно? — удивился старик.

— Не в этом дело. Запасной обуви у нас нет.

Дед взялся за руку Максима и тоже перелез через борт. Следом перелетели оба рюкзака. Поднялся легкий ветерок, поверхность моря сморщилась. Лодку стало уносить прочь.

— Иди, оттащи рюкзаки, — бросил Максим через плечо. — Я лодку вытащу. Мало ли.

Чтобы ухватить лодку за борт, пришлось войти в воду по колено. Ладно, решил он, высохнет. Южная весна теплая, до заката есть еще время. Вот оно — море, на которое они мечтали попасть десять лет назад. Дошли бы? Или свернули бы сразу на запад в надежде увидеть красоты Праги и Варшавы?

— Макс! — в голосе Семена была тревога. Максим поспешно обернулся. На берегу перед ним стоял рыжеватый с подпалинами крупный пес и, словно ухмыляясь, скалил острые клыки.

— Семеныч, — Максим старался говорить спокойным голосом. — Семеныч, спокойно, в глаза ему не смотри! Травмат у тебя где?

— Не расстегивается, — старик пытался открыть карман на молнии, в который и запихал пресловутый пистолет. — Застрял, совсем застрял!

Из-за спины рыжего пса появилась собачонка поменьше. Она тоже скалилась несильно, будто улыбалась, нерешительно, медленно, но верно подбираясь к отступавшему старику. А позади того подкрадывалась серая зверюга, небольшая, но с мощными челюстями. И не одна: рядом с ней, подрагивая ушами и повиливая хвостом, будто играя, суетилась совсем маленькая псина.

— Сзади!

Дед обернулся, нелепо замахал руками. К счастью, именно эти псы попались трусливые — они отступили: поджав хвост, отскочили назад. Зато бросилась вперед собака, что пришла с вожаком, ведь теперь это она наступала со спины.

— Ах ты ж… — Максим схватил весло, замахнулся. Собачонка успела сделать выпад, несильно куснув старика за ногу, но увидела угрозу сбоку и тоже отскочила назад.

Вожак стоял, не меняя позы, только губа надклыками все вздергивалась и вздергивалась. Пес нашел себе развлечение. Тем более, и помощь подоспела: на пляж выскочили еще пять или шесть разнокалиберных шавок.

Максим уловил движение позади себя, замахнулся — мелкая пегая собачонка отскочила, не получив никакого ущерба, правда, и укусить не успела. Сбоку метнулась тень: прямо на него прыгнул еще один пес. Тварь метила в горло, но не допрыгнула, зубы сомкнулись на рукаве. Максим изо всех сил ударил ее кулаком в нос, схватил за лапу, оторвал от себя и просто швырнул в море.

За эти несколько секунд он вспомнил все рассказы и советы прочих водителей «Скорой», что сталкивались с бродячими псами и выжили. Бить в уязвимые части тела, не убегать, не отворачиваться. Кричать что-то грозное и ни в коем случае не показывать страха.

Страха и не было. Была ненависть, омерзение, — если бы напали люди, или произошла бы катастрофа вроде той, с вертолетом, он, может быть, смирился бы, но стать ужином для этих паскудных тварей! Вместе с ненавистью откуда-то взялись силы. Он огрел изо всех сил серого пса, добежал до Семена и стал рядом, спина к спине:

— Пистолет!

— Сейчас, — прохрипел старик.

Сразу несколько псов, передвигаясь мелкими, игривыми скачками, подступали ближе. Они видели, что напасть с тыла не выйдет, но все равно считали людей легкой добычей. Вокруг, как назло, не было камней, Максим наклонился и просто швырнул им в глаза несколько горстей песка. Откупиться едой не получилось бы — с собой не было ничего мясного, и рюкзаки лежали в отдалении. Пара собачонок поменьше уже нюхали их припасы, но без особого энтузиазма.

Вперед выступил вожак. Он уже не скалил клыки; карие, не по-звериному умные глаза смотрели на противников со снисходительным превосходством. Почему-то казалось, что именно этот пес уже не раз грыз людей. Был он крупный, с массивной грудью и широкими плечами, Максим не был уверен, что собьет его веслом, но ухватил свое единственное оружие и приготовился.

Пес оттолкнулся мощными задними лапами и взлетел с коротким рыком. Одновременно раздался хлопок. Вожак, не допрыгнув до людей какого-то метра, хлопнулся на песок.

Собаки растерялись. Максим замахнулся на них, и они отбежали прочь, кто-то пятился, кто-то сразу прижал уши и пустился наутек. Максим развернулся — старик сжимал в руке пистолет и улыбался, хоть и был бледен, как смерть.

— Попал, — сказал он просто.

Пуля угодила вожаку прямо в лоб с близкого расстояния. Глаза огромного пса уже стекленели, на зубах выступила пена.

— У меня разряд был, — Семен обошел мертвую зверюгу, будто сам удивляясь, как он попал твари прямо в морду, да еще в прыжке. — По стрельбе.

— Молоток, Семеныч. Я думал, все. Только лодка наша…

Солнце превратилось в огромный алый шар, море — в сияющее красноватое зеркало, по которому протянулась светлая дорожка. И на этой дорожке вдалеке виднелся черный мазок.

— Как она так быстро, ветра вроде не было. Теперь назад не уплывем, — Максим подобрал оба рюкзака. Ноша была ему не по силам, он подтолкнул один к Семёну. — Надо идти скорей, вдруг они вернутся?

Старик, наклонившись, рассматривал правую штанину внизу, у щиколотки.

— Кажется, не прокусила. А ты? тебе ж руку хватал?

— Разорвал рукав, рука цела, — успокоил Максим.

— Не бешеный ли, — старик, охая, поднял рюкзак на плечо, и кивнул: — Пошли.

Максим зябко вздрогнул:

— Да вряд ли. Он бы тогда один был, не в стае.

— Промой руку, — велел старик. — Только не здесь, отойдем. Надо забраться от них на высоту. Почему они здесь? Что они жрут?

— Тех, кто сюда переплывает, они жрут… Может, свалка была, сейчас там нет съедобного, но они по привычке. Или рядом у них водопой.

Над водой. Праведник Тавриды

Заночевали, забравшись на крышу длинного административного одноэтажного здания, стоявшего на краю села. Уходить дальше не было ни сил, ни времени: мгновенный южный закат уже сменился ночью. Максим рассмотрел свой локоть, насколько это было возможно, убедился, что одежда надорвана, но царапин на коже нет, обтер руку, плеснув на ладонь немного спирта из их скудных запасов. Спирт выдохся, но это было лучше, чем ничего. В свое последнее путешествие они взяли собственные же спальные мешки, давным-давно позаимствованные в спортивном магазине. В общине такие спальники приобрели себе практически все, кто мог самостоятельно передвигаться и забираться туда. Это экономило тепло.

Ночью дежурили по очереди. Все прошло спокойно, хотя где-то вдали и раздавался вой. Возможно, псы вернулись на место боя и растерзали труп своего вожака… надо же им что-то есть?

Утро настало неожиданно прохладное и туманное. Со всеми предосторожностями спустились вниз, посмотрели на скудный запас воды в бутылке, искать пруд возле поселка не рискнули и побрели на запад, надеясь найти там ручей или озерцо. Шли, оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха, но вчерашних знакомцев не было.

Туман вскоре рассеялся. Утреннее море, спокойное, золотистое, предстало во всей красе, только оценить эту красу мешали ноющая спина, гудящая голова, сухость во рту и дискомфорт во всем теле. Максим ловил себя на том, что зря позволил уговорить себя и пуститься в эту авантюру, не все ли равно, где дожидаться конца? Но что-то заставляло идти вперёд — может, память о друзьях, за которых теперь он обязан был совершить последнее путешествие, а может, инстинкт, который гонит умирающее старое животное прочь от стаи…

Местность стала повышаться. Полоса диких песчаных пляжей сменилась холмами, которые все высились и превратились в настоящее плоскогорье. От побережья далеко уходить они не рискнули, но все же прошли немного вглубь этого горного края и нашли бьющий из-под скал источник — настоящее сокровище. Воды напились впрок, наполнили обе бутылки, здесь же задевали несколько сухарей. Семён вдруг забеспокоился:

— А можно тебе их, Макс? У тебя ж этот, как его?

— Это у тебя склероз, — беззлобно огрызнулся Максим. — Если другого нет, то что? Ну, сдохну. Потихоньку, я ж не сахар ем.

— В степи птицы, зайцы, — пообещал старик. — Пройдем…

Вокруг царила тишина, вдалеке плескалось о скалы море. За холмами видна была цветущая степь. Но от всей захватывающей дух красоты лишь тяжелее становилось на сердце. Возможно, эту чудесную картину больше не увидят ничьи глаза. Только животные, не способные ни понять, ни оценить, ни восхититься, будут карабкаться по скалам и жевать цветы. Да еще хлопать крыльями птицы, которых тут невидимо… Лиза любила птиц…

— Пошли, что ли? — резко сказал Максим, поднимаясь на ноги. Вот оно, путешествие, вон сколько тут всего, смотри — не хочу, а ему хочется только повеситься. Ладно, такой роскоши себе позволять нельзя. Взялся доставить деда Семена на родину — доставит.

— У тебя что, сахар подскочил? — допытывался Семен. — Так ты выпей, чего тебе Любка с собой насовала? Это же таблетки, они сухие, хоть какие-то свойства сохранились?

— Нормально все, — соврал Максим. — Кстати, хорошо, что напомнил…

Таблетки полетели вниз и закатились под жесткий темно-зеленый куст.

— Вот так вот, думаешь, они уже отрава?

— Конечно.

— Да и отрава бы пригодилась! — вдруг вспылил старик. — Мало ли, боли страшные или паралич, они бы и пригодились.

— Есть у меня, есть, — заверил его Максим. — Нормальное снотворное, без боли, без рвоты.

— Откуда?

— Места надо знать. Если что, поделюсь, не переживай. Если положение совсем уж безвыходное будет.

За плоскогорьем шла узкая длинная песчаная коса. Яркие краски степи и темная почва плоскогорья сменились сплошным золотисто-бежевым цветом. Здесь надо было смотреть вокруг, впитывая каждый атом воздуха и каждый солнечный луч, восхищенно окликать спутников, фотографировать, жалея, что неподвижная картинка не сохранит ни плеска волн, ни прозрачного ароматного воздуха, ни птичьего пения…

Они просто шли, думая лишь о том, чтобы не сбиться с темпа. Максим спросил старика, не пора ли углубиться в степь, но Семен шагал вдоль побережья, как одержимый, и словно не слышал вопроса.

Дальше за косой лежало невероятно красивое озеро, чистое, с лишенными растительности берегами. В море виднелись обточенные ветром скалы, напоминавшие паруса. Наверное, это место имело название, раньше такую красоту посещали туристы… Максим решил проверить воду на вкус, зачерпнул пригоршню и долго отплевывался. Озеро было едва ли не солонее моря.

— Это лиман?

Старик, не оборачиваясь, буркнул:

— А то сам не видишь. Целебное оно. Якобы. Хочешь — проверь.

Солнце поднялось в зенит. Эта удивительная розовая (да, на просвет она казалась именно такой!) вода не могла охладить, но хоть немного освежила, хоть и пришлось потом одеваться обратно в свою грязную одежду. Семен купаться не захотел:

— Стар я — чудить.

Облака закрыли половину неба, подразнили близостью прохлады и снова рассеялись. Здесь была череда диких пляжей, казалось, раньше людей здесь не было никогда. И больше не будет, напомнил себе Максим. Почему судьба пощадила его? Если бы в это путешествие отправился Кирилл, он бы спокойно осматривал все, что мог, и восхищался бы! Его жизнелюбивая натура просто не позволила бы ему поступить по-другому. Или девять лет жизни без надежды и трудности пути поломали бы и его?

Они углубились в степь и подбили пару птиц, некрупных и не особо вкусных, но — терпимо. Ратоньера отучила людей и от брезгливости, и от сентиментальности. Костер развели с помощью увеличительного стекла, спички стоило поберечь. Остатки мяса завернули в фольгу. Максим надеялся, что они теперь пойдут на север, но Семен снова свернул к берегу моря, и осталось только следовать за ним, на ходу отцепляя от одежды клещей.

— Семеныч, идти тяжело. Или тень искать, или что, но привал надо делать, я еле ползу, а ты?

Старик шагал, как заговоренный, хоть и медленно, но упорно. Максим несколько раз окликнул его, потом швырнул рюкзак и поклялся с места не сходить. Только тогда дед, поворчав, согласился искать место для привала.

Остановились они у холма, дававшего хоть какую-то тень; солнце, хоть и успело переползти в западную часть неба, жарило нещадно, а на горизонте не было ни облачка. Утроились просто на жёсткой траве у холма, Максим пытался завести разговор, но дед отвечал односложно, и беседы не получилось. В конце концов, оба задремали. Семён проснулся первым и начал причитать, как они были беспечны, охрану не выставили. Максим вяло отругивался:

— Никого же нет и ничего не случилось.

Побрели дальше, когда опустилось солнце и спала жара. Море вздыхало и переливалось, степь цвела. Среди травы и обычных полевых цветов все чаще попадались тюльпаны. Это были гордые, хрупкие растения, непохожие на тюльпаны городских клумб из Максимова детства. После никому уже не было дела до украшения улиц.

— Ты, кстати, знаешь, что их луковицы можно есть? — спросил Семён неожиданно. — Так вот, знай. И одуванчики едят. Целиком.

Максим просто молча кивнул. Интересно, если бы он сейчас шел в последнее путешествие с Лизой и Кириллом? Много бы они напутешествовали при тюльпаново-одуванчиковой диете, если бы не встретили на берегу Балтийского моря бывшего террориста?

В этот день тоже много пройти не удалось. Семен, несмотря на полуденный отдых, устал, начал спотыкаться, и решено было искать место для ночлега. Вдоль побережья все тянулся дикий пляж, пустой, необорудованный. Дальше местность опять немного повышалась, спуск к воде стал круче. Впереди показались какие-то постройки, и оба прибавили шагу. За вымершим разрушающимся поселком открылись какие-то военные сооружения, вышки, ангары, заборы. У поселка нашелся полузаросший пруд. Вода в нем была мутноватая, но ее процедили, вскипятили и сварили кашу, бухнув туда же остатки птичьего мяса. В итоге получилось сносно.

Ночь тоже прошла спокойно. Осмотрели поселок, забрались на наиболее крепкую с виду крышу и устроились там, на случай появления еще каких-нибудь одичавших собак. За ночь лая слышно не было, шум прибоя тоже не доносился, только трещали и стрекотали в траве бесчисленные насекомые, да в небе проносились иногда ночные птицы.

— Мало прошли, — ворчал, укладываясь на покой, старик. — Километров тридцать всего.

— Сколько ты хотел? — удивился Максим. — Нормально прошли. Завтра на север? А то до твоей Полтавы к осени доберемся, смотри! А я тогда как домой пойду? По сугробам?

Старик не ответил и прикинулся спящим, хотя явно не спал. С неба на них смотрели яркие, крупные звезды. Впрочем, красотой ночного неба теперь никого было не удивить. Промышленность умерла несколько лет назад, вместе с ней исчезло и электричество, а воздух очистился от выбросов. Над городами в хорошую погоду небо было таким же ясным и прозрачным, как и над пустынной местностью.

Утром старик, не говоря ни слова, снова отправился в путь по побережью, только базу старательно обошел.

День был похож на вчерашний, как две капли воды. То есть воды-то и не было. Только через два часа пути попались какие-то мелкие озерца, набрали из них мутной водицы, которая на вкус отдавала всей таблицей Менделеева и сделать больше глотка было совершенно невозможно, и побрели дальше. Сухарей осталось мало, надо было подумать о запасе еды. Пару раз на пути попадались постройки, заборы, полуразрушенные сооружения. Максим не гадал даже, что это такое.

Часа через три на горизонте показались крыши еще одного заброшенного поселка.

— Семеныч! — окликнул Максим. — Семеныч, там надо воду поискать. Иначе загнемся, Семеныч.

Старик поглядел в сторону поселка, изменился в лице и ткнул в его сторону скрюченным сухим пальцем. Около одной из крыш вверх поднимался столб дыма.

Это не был случайный пожар. Поселок оказался небольшим, всего две улочки и пара десятков дворов. И все они казались заброшенными, пока не показался нужный домик — скромный, одноэтажный, но очевидно ухоженный. Забор был цел, не покосился, или же его подправляли. Дым шел со двора. Подходить, конечно, было страшновато, ведь зажечь костер могли и бандиты, вроде встреченных в ту ужасную ночь девять лет назад.

Из-под ног с квохтаньем выскочила курица и понеслась прочь. Она пролезла через дыру в невысоком, по грудь человеку, заборе. Во дворе у огня сидела только одна фигура — сухощавый старичок с абсолютно белой головой, напоминающей одуванчик.

— Эй, — окликнул его Семен, толкнул дверь и вошел. — Ты один тут живешь, что ли?

Старичок с живостью обернулся. Борода у него была такая же белая и мягкая, как пушинки одуванчиков.

— Ах, это вы, ребятки, — сказал он приветливо. — Заходите скорей, я вас давно уже жду!

Через пару минут они выяснили, что нового знакомца зовут Митричем, что он держит огород, кур и кроликов, воду добывает насосом с ручной помпой из скважины, а на дрова рубит деревья на улицах. Расспрашивал Семен, которого интересовала техническая сторона вопроса — как дряхлый старик выжил в одиночестве в заброшенной деревне в голой степи. Максим держался настороженно, ибо сразу вспомнил безумца из села с колодцем по дороге в Ростов.

Рассудок этого старичка тоже внушал серьезные опасения. Во-первых, он называл их исключительно ребятками, во-вторых, вообще не осознавал, что происходит в мире.

— Ах, гости у меня, — приговаривал он, хлопоча вокруг костра. — Ребятки, сейчас чаю напьемся, только вот угощение скромное у меня, уж не обессудьте. Хотите, в дом пройдите пока… Пензию-то не приносят, забыли про нас. Нынче про города только думают, а деревня, как хошь, выживай…

— Какая тебе пензия? — возмутился Семен. — Какие города? Очнись, ау! Люди вымирают, молодежи нет!

— Нет молодежи, — охотно согласился старичок. — В города перебралась. Там платят, там удобства. Не хотят люди на земле жить и работать, беда…

— Ты что, кукушкой поехал? — возмутился Семен. — Нет молодежи совсем, не-ту! Полвека, как люди не рождаются! Ничего нет!

Старичок Митрич не возражал. Он был покладистый.

— Да, плохо без пензии, — закивал он. — Плохо, как молодежь-то разъехалась… И автолавка к нам не едет, беда…

— Ты в каком веке застрял? Автола-авка, — передразнил Семен. — Не понимаешь что ль ничего?

Пришлось вмешаться Максиму:

— Оставь его, Семеныч. Ну не понимает и не понимает, зато он счастлив по-своему, ну?

— Ох, — встрепенулся вдруг старичок. — А кого это ты привел ко мне, вот этого, с пером на шляпе? Вот он, у тебя за плечом? Ну-ка, кыш, кыш!

Старичок замахал руками и, шепча что-то, перекрестил воздух.

— Вот, мы и прогнали его, — улыбаясь, объявил он остолбеневшему Максиму. — Ты его не води ко мне. Чует он, что власть его кончается, вот и злится!

— Ты кого видел? — еле шевеля языком, спросил Максим. — Ты Крысолова видел?

Он обернулся, но за спиной, естественно, никого не было.

— Нет у меня крыс, ребятки, — заверил Митрич. — Кошка была, хорошо ловила, а сейчас кошки нет и крыс нет. Собака была, Альма, свели ее псы со двора, она и не вернулась. А моя-то хозяйка как любила ее! Только она вышла сейчас, хозяйка-то…

Сердце у Максима как заколотилось, так и не желало успокаиваться. Заныли виски, во рту стало совсем сухо. Старик безумен, но, возможно, у него никакая не шизофрения, а обычная деменция… Еще Лиза говорила, что добрые люди, даже теряя рассудок, не теряют доброты. Но как же тогда мифический кто-то за спиной?

Семен отлучился куда-то, а, вернувшись, потянул Максима за рукав в угол сада. Там, за кустами, возвышался аккуратный могильный холмик со скромным крестом без надписей.

— Понял? Вот где его хозяйка. Вот куда она вышла…

— Ау! — взывал от костерка старик Митрич. — Где вы, ребятки? Идемте, обедать будем!

По просьбе хозяина Максим вынес в сад столик из дома и две табуретки. Третья уже была во дворе. Сначала Митрич заварил из висящего над огнем чайника чай в три алюминиевые кружки и пожаловался, что сахару нет, опять автолавка не привезла. Чая, собственно, тоже не было. Над кружками поднимался пар, пахнущий листьями смородины, возможно, ещё какими-то травами — Максим не разобрал. На дереве был прицеплен старый рукомойник, и хотелось напиться прямо из ладоней, хотя вода была теплая и невкусная. Старичок похвалился, что сам отцеживает воду через самодельный фильтр, и подал к чаю вместо сладостей вяленые абрикосы. Максим печально посмотрел на них, мысленно проклиная диабет второго типа, а Семен начал немедленно жевать остатками зубов, и, на удивление, нахваливать.

В котелке над огнем старичок доваривал суп. Круп у него не осталось, но были лук, репа и еще кой-какие травы, которые превратили скромную куриную похлебку в царское блюдо для изголодавшихся путников. Даже соль была у Митрича, он получал ее, выпаривая морскую воду. Старичка взамен угостили сухарями, он возликовал и снова начал жаловаться на отсутствие автолавки и необходимых товаров.

— И дров не купить, — добавил он печально.

— А забор? — Семён указал рукой вокруг. — Ну, на что он?

— Что ты, что ты! — Митрич от такого святотатства даже руками замахал. — Хозяйка моя заругает! И куры разбегутся!

— Ну так соседский разбери! Вон тот, металлический, не годится, ладно. А через дом, кажись, деревянный же был.

— Что ты! — снова заохал Митрич. — Рази ж можно, соседи же ругаться будут! Скажут, Митрич, дурак старый, чужое портит!

— Ну никого же тут нет! — возопил Семён.

Он снова начал доказывать, что мир умирает, полуостров практически опустел, и соседей давно нет в живых, даже если они не уехали. Митрич согласно кивал, а потом попросил:

— Вы, ребятки, потише кричите, а то соседка моя, Людмила, дюже скандальная баба. Заругает она нас.

Семён плюнул и встал из-за стола, тем более, что и с обедом (или ужином) было покончено. Они помогли хозяину сполоснуть посуду, а потом Максим взял топор и вышел пройтись по деревне. Ближние дома он старательно обошел стороной, а вот в дальних, которые Митрич со двора видеть не мог, начал мародерствовать: повыдергал колья из заборов, где возможно, разрубил столбы крыльца, скамейки и прочие годящиеся на растопку деревянные части. Все это он потихоньку стащил в дровяной сарай, пока Семён заговаривал старичку зубы. Все равно бедняга Митрич не поймет, откуда взялись дрова, а про соседские дворы и не вспомнит.

После отдыха и домашней еды Максим ощущал прилив сил и желание ещё как-то отблагодарить гостеприимного хозяина. Он попробовал скосить траву во дворе, но коса была тупая и почти ничего не срезала. За дело взялся Семён, наточил косу, и работа пошла быстрее. Старик Митрич восхищённо заахал, увидев небольшую копенку травы.

— Вот для твоих кроликов, — небрежно пояснил Семён рассыпающемуся в благодарностях старичку. — А что ж козу не держишь? С молоком бы был!

— Была коза! — сообщил старичок. — Зорькой звали, померла она. От старости померла. А ещё козочка с козликом были у меня, так их попросили. Я отдал.

— Кто попросил? — Семён спросил просто так, не дожидаясь особо ответа. Старичок задумался и неуверенно сказал:

— Она попросила. Сказала, молоко для детей. Я и дал козу с козликом.

— Когда, пятьдесят лет назад? — хмыкнул Семён. Максим насторожился:

— Когда, Митрич? Вспомни, будь другом!

Но старичок уже запамятовал, о чем только что говорил. Он снова начал причитать, что молодежь разъехалась по городам, вместо того, чтобы работать на землице. Но говорил же он, что время Крысолова подходит к концу! Хотя все логично — человечество вымирает…

Тем временем быстро темнело. Старичок пригласил гостей в дом. Его жилище тоже будто выпало из прошлого: деревянные стены, обклеенные старыми бумажными обоями, развешенные под потолком пучки трав, лампа над колченогим столом, железная кровать с горой белых подушек. Для полной лубочности не хватало разве что самовара и ходиков с кукушкой. Несмотря на свой возраст и помутившийся рассудок, чистоту в доме Митрич поддерживал. Максим сразу почувствовал, что они в своей грязной дорожной одежде смотрятся здесь, как чужеродный элемент. Да и вообще стеснять старика было бы свинством.

— Митрич, сеновал же есть у тебя?

У Митрича был, скорее, не сеновал, а сарайчик, где хранился инвентарь, ведра, всякая всячина, а в углу — да, в углу сено.

— Мало, — озабоченно вздохнул Митрич, притащив на сеновал две подушки из дома.

— Хватит, — заверил Максим.

Похолодало, причем не только потому, что зашло солнце — с юга приближалась гроза. Фронт холодного воздуха шел впереди. Они решили уже, что заночевать стоит в доме, но тучи, видимо, обрушились дождем на море и прошли стороной. Лишь несколько капель упало во дворе.

Сквозь щели в стенах изредка сверкали вдалеке зарницы и слышались слабые раскаты грома. И Максим, едва ли не впервые с детства, заснул крепким спокойным сном без сновидений.

Проснулся он ночью, неожиданно, от того, что его кто-то позвал. Сено кололо в шею и лезло в нос, внизу попискивали мыши, но все равно по сравнению с двумя прошлыми ночами и обществом псов-людоедов неподалеку это был рай земной. Максим решил, что пробудился случайно, но у другой стены сарайчика заворочался старик Семен и позвал снова:

— Макс!

— Чего тебе не спится, старый?

— Слово помнишь?

— Какое слово? Спи давай.

— Когда в детстве. Когда становишься в круг, бросаешь мяч вверх. Кричишь имя. Тот, кого ты назвал, должен поймать. Остальные разбегаются.

Старик говорил медленно, неуверенно, делая паузы, будто сам не верил, что когда-то такое было.

— Ну и?

— Слово. Вместе с именем. Какое кричали?

— Не помню.

Максим немного разозлился на старика. В такую игру в детстве он не играл, но то ли мать рассказывала, то ли читал где-то — помнилось. Слово как раз было где-то почти на поверхности памяти, оно почти всплыло — и затаилось, нырнуло обратно, и теперь не давало покоя.

— Э, вы ж в смартфонах сидели… Не играли, небось.

— Иди ты, Семеныч. Не было у меня смартфона. Играли, просто не помню.

— Не играли, вот и не помнишь. А мы другое поколение. У нас и казаки-разбойники были.

— И у нас.

— И прятки, это добегаешь, хлопаешь об стенку и кричишь…

— Палы-галы за себя. Помню я. А теперь давай спать.

— Еще высекалы были. Мячом бьешь, если тот, кто уворачивается, поймает — дарка.

— Вышибалы. И свечка. Три поймаешь — все сгорят.

— А еще… Море волнуется — было?

— Ночь, Семеныч. Завтра вспомнишь.

— Съедобное-несъедобное?

— Это же для малышей совсем.

— Ну и что, а малыши — не дети, что ли?

— Спи, — буркнул Максим. Люди уже много лет, с того времени, как он стал взрослым, точно, старались избегать любого упоминания о детских играх, чтобы не бередить рану. А сейчас рану расковыривали, да еще ржавым ножом, и ему почему-то не было от этого ни тоскливо, ни безнадежно. Наоборот, в душу снизошел покой.

— Штандер! — неожиданно сказал Семен. — Слышишь, Макс? Штандер — то самое слово, нет?

— Да, — слово из его памяти вынырнуло на поверхность и слилось с произнесенным вслух. — Оно.

Старик бормотал еще что-то, но Максим не слышал. Он снова провалился в глубокий спокойный сон.

Утром они отправились дальше. Максим был бы рад задержаться в гостеприимном доме подольше, но старик Семен, едва проснулся, сразу засобирался в дорогу. Да и сам Максим чувствовал, что очарование момента нарушится, если слишком его затянуть. Хозяйство Митрича было рассчитано строго на одного человека, сам он чувствовал себя счастливым в своем иллюзорном мирке, одиночеством не тяготился, и не стоило нарушать его внутренний покой и, возможно, окончательно сталкивать в безумие.

Старичок прослезился, прощаясь с ними, собрал в пакет какие-то сушеные овощи и попросил напомнить его хозяйке, чтобы она скорей шла домой:

— А то гуляет, гуляет где-то хозяйка-то моя! Пора ей возвращаться! Небось, по соседям сидит.

Семен открыл было рот, но Максим наступил ему на ногу и пообещал вернуть безответственную хозяйку домой.

Над водой. На последнем берегу

Маленький поселок исчез за горизонтом. Опять потянулась бесконечная полоса побережья, песок, редкие холмы, еще более редкие полуразрушенные постройки. Над головой светило солнце, рядом плескалось теплое море, кричали чайки в освеженном ночной грозой небе, а Максим брел, думая, что ад существует, и что он похож на этот жаркий безлюдный пляж, искривляющийся в дугу. Семен так и не сворачивал от моря, и на все доводы, что пора уже идти в глубь полуострова, ничего не отвечал.

Через пару часов построек стало больше. Это был еще не город, не пригород, но уже благоустроенная зона. Эллинги, стоявшие строем, таращились пустыми окнами. К выбитым стеклам Максиму было не привыкать, но тут узкие дома тянулись и тянулись почти одинаковыми рядами. На пляже тоже начали попадаться беседки, скамейки, кое-где — ржавый остов автомобиля. Однажды нога на песке скользнула по белой округлой поверхности, Максим решил, что наступил на череп, и чуть не вскрикнул, но то был забытый мяч.

Рассыпавшиеся беседки. Проржавевшие кабинки для переодевания. Упавший на дорогу столб. Он просто отмечал все это взглядом, стараясь не думать вообще ни о чем. Например, что до относительно обитаемых мест минимум несколько десятков километров. Разве что позади, на той стороне залива, село с единственным жителем, то ли юродивым, то ли блаженным…

День уже шел к закату, а пляжи тянулись. В такую жару когда-то здесь наверняка яблоку негде было упасть, но теперь… Теперь невозможно было представить себе эти толпы народа, дверь в прошлое была захлопнута за ними так же надёжно, как за легионерами Цезаря или варварами Алариха.

— Семеныч! — крикнул Максим. Пока он рассматривал безлюдные пляжи, дед успел уйти довольно далеко. Семен сегодня тоже был заметно не в духе, и вот теперь ушел вперед, к небольшому городку или поселку, застроенному одно-, редко двухэтажными зданиями. Заборы частично сохранились, частично упали и гремели под ногами, когда через них перешагивали. Идти лучше всего было строго посередине узких улочек.

— Вот куда мы? — Максим нагнал наконец старика. — Двадцать пять лет люди не живут, ещё упадет какая-нибудь стена.

Семён, не оглядываясь, проворчал:

— Жратвы мало осталось у нас. Поискать надо.

— Да что здесь может быть!

Здесь действительно ничего не было. В дома заходить они не решались, да и маловероятно, что там сохранилось бы что-то полезное, да еще лежало на виду. Небольшой поселок легко было пройти насквозь и отправиться по дороге к перешейку, ведущему на материк, но Семен вернулся к морю. Максим, ругая несговорчивого старика, плелся следом. Позади осталась миниатюрная красавица-мечеть, такая белая, будто за ней ухаживали. За парочкой лиманов открылся новый поселок (или же это был прежний, кто знает, указатели давно свалил ветер). Здесь появились многоэтажки, пансионаты, гостиницы. Но среди них любой человек почувствовал бы себя еще неуютнее, чем в голой степи. Степь говорила — здесь еще никого не было. Город беззвучно кричал — отсюда уже ушли.

Если бы они шли в это путешествие втроем… Ох, не доставило бы оно радости! Не получилось бы восхищаться рассыпающимися по кирпичику зданиями!

Пустые улицы, мертвые окна — слепые глаза домов, растущие сквозь брусчатку травы, ветер, перекатывающий мусор, — и как он уцелел за двадцать с лишним лет? Но хоть крыс не было. Несколько раз Максим замечал каких-то мелких животных, все они удирали, едва почуяв присутствие людей и не давали себя рассмотреть.

Семен между тем нашел то, что искал: аптеку. Дверь они открыли без особого труда, кто-то прежде тут уже поработал. Крыс внутри не оказалось, некоторые витрины были целы. Семен пристально их рассматривал, потом сорвал замочек с одной и вытащил шуршащие, до сих пор яркие пакеты.

— Вот!

Внутри были лечебные диетические хлебцы, упаковка обещала какой-то особо длительный срок хранения, но уж никак не двадцать пять лет. Тем не менее, Семён выгреб все имеющиеся в ящиках пачки:

— А что мы последние годы жрём, это намного полезнее, ты хочешь сказать?

Аптеку они обшарили на всякий случай от и до, но ничего полезного больше не нашли. Воду в стеклянных бутылках, йод и перевязочные материалы растащили уже давно или же их просто перестали завозить, когда город начали массово покидать жители. Кое-где валялись растоптанные коробочки с простыми дешёвыми лекарствами. Семён на всякий случай заглянул в последний ящик и с торжествующим возгласом извлёк чудом уцелевший стеклянный флакон:

— То, что надо!

Это была настойка какой-то известной фирмы, от сердечных болезней или для поднятия иммунитета, Максим и смотреть не стал. Он только хмыкнул:

— Старый пьяница, нашёл выпить и закусить?

— Именно! Пригодится. Будет повод — откроем. А то все винные магазины давно бомжи вынесли.

Они вышли из аптеки, прикрыв заскрипевшую дверь. Ветер стал заметно сильнее, солнце спряталось за крыши домов, а сбоку небо закрыли фиолетовые косматые облака.

— Здесь что, традиция такая — каждый вечер погода портится? — спросил Максим.

— А я знаю? — огрызнулся старик. — Будто я тут погоду делаю.

— Ну ладно, ладно. Оно и к лучшему, не так жарко. У нас на севере в апреле еще весна. А тут прямо лето.

— Так ты откуда, Макс? Я забыл.

— С Псковщины.

— С Псковщины, — пробурчал дед, оглядываясь. — Пошли вдоль пляжа, так не заблудишься.

— Впереди что?

— Феодосия дальше.

— Город?

— Город.

Максим встал.

— Не, Семеныч, как хочешь. В город я не пойду.

— Чего?

— А что там? Тебе самому не тошно? От этих домов пустых не тошно? По безлюдному миру? В степи хоть природа.

— По безлюдному, — пробормотал, кивая, старик. — Да уж, по безлюдному…

— Да и опасно, понимаешь? Дело к вечеру, псы там могут быть, крысы… Да упадет что-нибудь сверху и все. До темноты мы до него и не дойдем, я не дойду, ты тем более. Выбрать пора, где ночевать будем.

Старик пробурчал что-то недовольно.

— И эти, аптечные, зажевать, даром ты их нашел, что ли? Старался, искал, я бы век не додумался…

Завуалированная лесть подействовала. Семен лишний раз почувствовал себя добытчиком. Искать ночлег сразу они не стали, присели пока на ступеньки каменной площадки на краю пляжа. Облака потихоньку рассеивались, разбегались к горизонту. Вновь выглянуло солнце. Оно уже почти приготовилось опуститься в море и сияло напоследок, будто в последний раз.

Аптечные хлебцы по консистенции мало отличались от бумаги, напоследок только, соскальзывая с языка в гортань, оставляли еле уловимый вкус каши. Но когда с утра во рту маковой росинки не было, на такие мелочи внимания не обращаешь.

Семен запил водой сухой хлебец и спросил:

— Значит, с Псковщины?

— Ну да.

— Макс, — уже спокойнее сказал старик. — Если я помру, ты до дома доберешься?

— Ты меня переживешь, — отшутился Максим.

— Я серьезно. Вот объясни мне, как пойдешь.

— И я серьезно. А если что, ну на северо-запад пойду. Мимо Перекопа не промахнусь же. Дальше чуть западнее Днепр, а там уж выше по течению. Из варяг в греки, только наоборот. Из грек в варяги…

— Из грек в вар-ряги, — старик повторял негромко, раскатывая звук «р» на языке. — Значит, Псков. У меня там знакомая была, по интернету, помню… Вы, молодые, небось не знаете, как это.

— Да ну тебя, Семеныч. То смартфонами попрекал, то еще что-то придумал. Что я, дикарь, с дерева слез? Интернет как раз в детстве застал, в отличие от тебя.

Семен, не слушая, вспоминал:

— Ангелочек звали. Это из-за имени, Анжела. С Псковщины… или все же не с Псковщины?

— У меня мать тоже Анжелой звали.

— Ты же сирота?

— Я усыновленный.

— Да вот… Эх, иногда подумаешь, правильно нас приложило. Я сейчас вспоминаю, Макс: никому не нужны были дети. Даже свои.

— Меня же усыновили!

— Это редкость была… Ради денег брали, а тех, кто рожал, попрекали, что ради денег… — голос у старика вдруг задрожал. — Шипели, злились друг на друга, только и слышно было — никому не нужны ваши дети.

— Не раскисай, Семеныч, до дома дойдешь, там вспоминать будешь!

— Да нет, Макс! Это помнить надо было всегда! Никто не думал, что такая херня произойдет! Деньги были нужны, а не дети! Творили черт те что, будто ради них, чтоб они жили лучше… да нет, ради себя!

— Успокойся, Семеныч!

Но старик не успокаивался. Он вдруг вскочил, поднял руки вверх и в голос закричал:

— Господи! Прав ты!

— Семеныч! — вскочил и Максим.

— Прав, Господи! — со слезами кричал старик. — Справедливо покарал ты нас!

— Семеныч, да успокойся!

— Господи! — старик шел к морю, и, как Максим ни старался остановить обезумевшего спутника, у него не получалось ничего.

— Заслужили мы! Заслужили! Не ценили мы Тебя, Господи!

— Семеныч, с ума ты сошел!

Максим пытался стать на пути, оттолкнуть старика назад, но Семену все эти попытки были, как укус комара, а приложить деда по-настоящему Максим не решался.

— Господи! — старик ступил в воду. — Сожги нас! Молнией сожги!

— Да рехнулся ты, что ли! — Максим схватил старика за мокрый рукав, но тот вырвался с неожиданной силой.

— Жизнь не ценили мы, Господи! Дар великий Твой! Покарай нас, недостойных!

Море белыми полукружиями накатывалось на берег. Старик пошатывался, спотыкался, но упрямо брел на глубину. Максим метался рядом, чуть не падая на неровностях дна. Мелькали перед глазами волны, темнеющее небо, солнце и подбирающаяся к нему разлапистая туча — словно рука творца, гасящая светильник, — обезумевшее лицо старика, который, как новый Иов, напрасно проклинал день своего рождения и напрасно вопрошал небеса.

— Семеныч! Псих!

Старик неловко повернулся, вскрикнул и стал оседать в воду. Он уже не отталкивал Максима, а наоборот, схватился за его руки.

— Ну все, Семеныч. В себя приходи, давай-ка на берег…

Старик, дрожа и всхлипывая, заваливался на бок. Максим еле доволок его до полосы прибрежного песка.

— Ну ты тяжелый, бродяга, — прохрипел он, отдуваясь. — Вставай давай, ну!

Семен не вставал. Максим понял, что придется тащить старика и дальше, он стиснул зубы и поволок свою ношу по пляжу дальше от воды. Ноги старика волочились по земле, он бормотал что-то, изредка вскрикивая.

— Ну уж, или иди, или терпи! Больно, понимаю… так с ума сходить не надо было!

Дотащить деда хоть до какого-нибудь полноценного укрытия было невозможно. Максим остановился у той каменной площадки, где они устроили привал, посадил деда с подветренной стороны и выпрямился с самым мрачным предчувствием. Оно не обмануло — спички в кармане отсырели, у Семена спички и проверять не стоило, он вымок до пояса. Солнце скрылось за тучей, разжечь огонь с помощью лупы тоже было невозможно. Завтра будет воспаление легких, если не у обоих, то у старика точно.

Он порылся в их рюкзаках, вытащил спальники и ту самую бутылку бальзама, поднес к губам старика, заставил сделать глоток. Старик захлебнулся было, потом начал пить с жадностью, будто воду.

— Ну, ты не сильно увлекайся!

Глотнул сам. По телу пробежало тепло. Только надолго ли это… Быстро темнело, Максим попытался запихать старика в спальный мешок, но Семен взвыл от боли. Максим плюнул и просто прикрыл деда сверху.

— Макс, — всхлипывая, бормотал старик. — Макс…

— Что? Терпи уж, утром солнце выйдет, видно будет… Ну, что тебе?

— Макс, — чуть успокоившись, прохрипел старик. — Мы… проебали… жизнь!

Максим сплюнул, услышав эту ценную информацию, сам присел на ступени площадки. Его колотило, но ночь была теплой, как и все предыдущие, может, обойдется без пневмонии. Яркие звезды высыпали на небо. Максим слушал шум прибоя, стоны несчастного деда и старался не думать, как мрачно закончится их путешествие. Видишь, Кир, мысленно заговорил он с давно погибшим другом. Видишь, ты думал, что все было бы легко, и ты бы спокойно осматривал архитектурные чудеса? А не сошли бы мы с ума на ровном месте… не думал, что так скажу, но то, что случилось, к лучшему…

Семен перестал причитать, лишь тихо хрипел в темноте. Звезды склонились ниже, мигали и расплывались пятнами. Скорей бы утро, скорей…

Разбудило его солнце, а еще боль в спине. Он всю ночь просидел в скрюченной неудобной позе, потому что рассчитывал не спать, а караулить, но отрубился от усталости. Болела не только спина, ныло все тело, во рту пересохло, единственный плюс — горло не беспокоило. А заболел он или нет, выяснится позже…

Максим открыл глаза, зажмурился от бьющего в глаза света. Солнце стояло уже довольно высоко, было точно не шесть часов утра, а восемь-девять. Хотя кто его знает, разбираться в этом южном солнце он так и не научился.

Часы он вчера завести забыл, но на всякий случай поднес их к уху. Так и есть, стоят. Он сел. Одежда почти высохла, рядом лежал на спине старик Семен. Он дышал и даже не хрипел. Максим искренне понадеялся, что обошлось без пневмонии.

Он с трудом встал, нашел в рюкзаке бутылку воды, сделал несколько махов руками, чтобы размяться, и подошел к морю. Наклонился, плеснул в лицо холодной соленой водой.

Мир остался прежним. С солнечным светом, с бесконечным небом, с морем до горизонта, с криками чаек. Пустым. Безлюдным.

Сзади окликнул Семен. Голос он, видимо, сорвал вчера, зов был еле слышен. Максим вернулся к площадке.

— Ну? Сегодня успокоился? Не простыл?

— Макс, — серьезно сказал старик. — Дело такое. Я ногу сломал.

— Что? — не понял сразу Максим.

— Шейка бедра. Вот что.

Максим еще не осознал катастрофу целиком, но сердце уже замерло, а внутри все похолодело. Перелом шейки бедра у стариков встречался часто, оба они уже на подобные случаи насмотрелись и диагноз могли поставить легко.

— Погоди, с чего ты взял? Дай я ногу твою посмотрю.

— Чего ее глядеть?

Но Максим уже видел, что нога старика была неестественно вывернута наружу. Семен сидел, опершись на руки, как если бы собирался встать, но не вставал.

— Дай-ка я, — Максим зашел со спины, подхватил старика под мышки, попытался поднять. Результатом был только крик, полный боли.

— О, господи. Подожди тогда. Я найду какую нибудь тележку, еще что-то! Мы придумаем, мы…

— Тележка зачем?

— Ну, поедешь в ней… Как еще. Машины все, понимаешь и сам.

— Макс, — очень четко и спокойно произнес старик. — Ты говорил, таблеточки у тебя есть. Дай.

— Семеныч, — самым ужасным было даже не то, что он сразу понял, какие таблеточки, а то, что это и впрямь был лучший выход. — Ты чего?

— Того. Хоронить меня не вздумай только. Иди сразу на север, как собирался. Лучше всего вдоль трассы.

— Семеныч, погоди. Давай мы с тобой подумаем вместе…

— Чего думать? Ты не дури. Ты меня в тележке как собрался везти? Двести километров?

Максим не смог ничего ответить. Заболела голова, резко, внезапно, накатила страшная слабость.

— Ну вот, — совсем рассудительно отметил старик. — А дома, если и дотащишь меня, такие же дряхлые старики. Им еще один не нужен. Ну, Макс? Давай быстрей. А то ты мне настрой собьешь.

Он только мотал головой. Глупо, дико, чудовищно… Когда-то Семен увез его от смерти, и вот как он теперь ему отплатит.

— Макс! Ну твою ж мать!

— Семеныч, нет!

— Я тут сдохну, повезешь ты меня или нет, понимаешь?

— Значит, вместе сдохнем.

Старик ругался долго, изощренно и со знанием дела. Наконец, отчаявшись, сказал:

— Макс, у тебя же мать была? Ты бы хотел, чтоб она так мучилась?

Деревянными, чужими руками, Максим полез в нагрудный карман. Мелькнула на мгновение мысль, что недалек тот день, когда доставать таблетку ему придется для себя.

Старик протянул сухую сморщенную руку, перевернул ее ладонью вверх. Белый кружок чуть не соскользнул вниз, на песок.

— Какая-то она маленькая, — недоверчиво пробормотал Семен.

— Хватит.

— Точно она… так действует?

— Я не проверял.

— Дай запить.

Максим полез в рюкзак за водой. Семен поднял другую руку:

— Ты че? Последний глоток в жизни — и воды? Эту хрень давай.

— Так можно ли запивать спиртным?

— Давай-давай, — старик так торопился, будто ему не терпелось попасть на тот свет. — Ну, говорить я не умею… Ты же посидишь со мной, пока… — тут он все же запнулся, отвел глаза, начал моргать.

— Посижу.

Старик сунул в рот таблетку, поднял бутылку бальзама, посмотрел ее на просвет и резко опрокинул в горло. Сделал пару глотков, вытер рот — все спокойно, деловито.

— Ну, давай руку напоследок… — свободной рукой он снова поднес к губам бутылку.

— Старый пьяница, — пробормотал Максим, наклонился, пожал жесткую старческую ладонь.

Семен усмехнулся:

— Лучшая эпитафия…

И вдруг стиснул руку Максима с неожиданной силой и закашлялся. Лицо его покраснело, глаза вылезли из орбит. Максим быстро сел рядом, на песок, встряхнул стариказа плечи:

— Семеныч, ну? Плохо?

Ах, Любка, чертова бабка, да что ж она подсунула?

Семен замотал головой. Вытянул руку за спину Максима и в перерывах между приступами кашля прохрипел:

— Смотри! Смотри! Ну?

Максим обернулся.

…Сначала ему показалось, что по берегу бежит какой-то зверек, довольно крупный, в половину человеческого роста. Только передвигался он как-то странно, не на задних же… не на двух же…

Этого не могло быть, этого не могло быть никогда…

Малыш лет полутора (или двух? как они выглядят, полуторагодовалые дети?) шустрый, крепкий, с непокрытой каштановой головенкой, спешил, быстро перебирая ножками. Иногда он падал, но не плакал, деловито отталкивался ручонками от песка и торопился дальше. Бежал он к морю.

Максим вскочил. Он, кажется, кричал, а может, и голос потерял внезапно, он сам не мог сообразить. Малыш пролез под сохранившимися перилами, отделявшими шоссе от пляжа. Теперь видно было, что за ним бежала женщина, но она была слишком далеко и не успела бы его перехватить.

Максим на негнущихся ногах кинулся наперерез ребенку. Он замахал руками, в панике думая, что не сможет его взять на руки — ну, у них же хрупкие косточки, небось, как их вообще берут, детей? Но останавливать никого не понадобилось, малыш, увидев незнакомого страшного грязного старика, попятился, шлепнулся на песок и заревел. Тут подоспела и его мать — смуглое испуганное лицо, гладкие щеки, блестящие глаза, черные волосы без единой сединки выбились из-под платка, — подхватила дитя на руки, подняв его высоко, чуть не к плечам. Держать ребенка ниже ей мешал выпирающий живот.

Максим не успел опомниться от этого зрелища, а к пляжу бежал уже мужчина. Он в несколько прыжков преодолел кусок шоссе, перемахнул через перила и закричал:

— Кем ул? Каян сим?

Какой-то чужой язык, или он просто сошел с ума? Максим не понимал. Незнакомец встал между ним и своими женой и ребенком. В его черных волосах не протянулось ни единой седой нити, глаза светились молодым блеском, а возле глаз хоть и виднелись морщинки, но их явно оставили ветер и солнце, а не прожитые годы. Он подошел ближе и повторил по-русски:

— Кто ты, откуда пришел?

Максим понял вдруг, что по щекам у него текут слезы. Он всхлипывал и не мог остановиться. Из горла вырывались лающие звуки. Незнакомец недоверчиво и осторожно все же подошел поближе, и Максим вцепился в его руку — молодую, крепкую руку. Лицо незнакомца смягчилось и он сказал:

— Ну, ну! Что ты так плачешь, старик, что за горе такое у тебя случилось!

Солнце светило, над морем кричали чайки. Молодая женщина укачивала всхлипывающего ребенка и смотрела на захлебывающегося от рыданий странного чужого человека со страхом, но и с сочувствием.

Запомни, Адам

«Путник, поведай ты гражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим».

Максим вырезал на доске последнюю букву. Получилось не очень, но прочитать было можно. Свежий могильный холм поднялся на берегу моря. У маленькой общины из трех человек было собственное кладбище на берегу озера, но тело Семена было решено туда не тащить. Умер ли он от Любиной «таблеточки» или просто старое сердце не выдержало потрясений, Максим не знал. Мысли о том, что старику все равно было девяносто лет, и что он дождался собственного Сретенья, не очень помогали.

— Так хорошо? — спросил молодой человек. Он отошел на несколько шагов, держа в руках лопату, склонив голову, осмотрел холм и не заметил никаких изъянов.

Имени своего он так и не назвал, — ни своего, ни жены. Максим, впрочем, и не спрашивал. Только про малыша он поинтересовался напрямик:

— Как же его зовут? — и молодой отец спокойно ответил:

— Прости, но имени ребенка раньше времени разглашать нельзя. Сначала надо узнать хорошо, кому ты доверяешь имя.

Своей собственной историей, как ни странно, он поделился с готовностью. Хотя время для рассказа нашлось только ближе к вечеру. Сперва Максим не мог толком даже рассказать, кто он и куда идет, и молодые супруги позвали его в свой дом — прийти в себя и передохнуть, обещав попозже вернуться и предать тело Семена земле. Они держали хозяйство примерно такое же, как у старика Митрича, и, конечно, вся живность и огород требовали хлопот. Рассказывать у них получалось только урывками, тем более, что молодая женщина вообще стеснялась говорить с незнакомцем, а муж таскал ведра с водой и болтать языком ему было банально некогда. Потом неожиданного гостя накормили с истинно южным хлебосольством. Только вечером они смогли выбрать время для похорон старика.

На берегу моря вырыли яму, установили сверху простой крест из досок.

Потом они отошли подальше от печального места. Ребенок сразу начал возводить куличики из мокрого песка. Мать осторожно присела рядом с ним. С собой она захватила игрушки, те, во что и раньше играли дети этого возраста, — ведерко, формочки, мяч, — бог знает, как уцелевшие почти за пятьдесят лет. А молодой отец семейства выбрал удобный, прогретый солнцем булыжник, пригласил Максима присесть рядом и тогда уже они смогли поговорить.

После взрыва моста через Керченский пролив и, соответственно, уничтожения большинства коммуникаций, в Крыму началась гуманитарная катастрофа. На полуострове не стало электричества и воды, о снабжении через Перекоп не могло быть и речи, — и даже не из-за политики, никакая страна в состоянии вечного кризиса не имела лишних ресурсов. Люди начали массово покидать полуостров и перебираться на материк.

Тем не менее, многие остались. В основном это были жители поселков или пригородов. Люди ставили ветряки, воду добывали из скважин, постепенно приспосабливались к новым условиям и могли бы жить сносно, если бы не угроза терактов и растущая преступность. Снабжение полуострова продуктами и лекарствами тоже нарушилось, не говоря уже об одежде, стройматериалах и прочих предметах не первой необходимости.

— Моя мать тогда молодая была. Молодая, как я сейчас, — рассказчик для пущей убедительности ткнул себя в грудь. Она взяла подружек и они пошли дальше, на север. Нужны были лекарства. Такие вещи, которыми лечат. Здесь есть аптеки. Там были лекарства, когда-то. Когда люди ушли из городов, они вывезли лекарства. Почти все вывезли, а что осталось, быстро закончилось. И мать пошла на север. Здесь было мало молодых мужчин. Почти не было. Поэтому старшие сказали матери: иди, Наиля. А с севера, через перешеек, приходили люди. Это были плохие люди. У них было оружие. Знаешь, что такое оружие?

Максим кивнул. У его собеседника был странный незнакомый акцент — не донская южная балачка, не северный акающий говор, не гэканье, а что-то совершенно новое. Новое человечество и новый язык? Но пока рано говорить об этом.

— Они наткнулись на плохих людей. Подруг матери убили. Она спряталась в задней комнате. Ее увидел один из этих, из плохих. Он пожалел ее. Он потихоньку вывел ее и довез до дома. Он посмотрел, как худо живет община, и остался здесь. Ему были рады. Здесь не хватало сильных мужчин… Он стал моим отцом. Сначала мать не соглашалась, говорила — надо мулла. Знаешь, кто такой мулла? Без него нельзя было жениться. Отец обегал весь полуостров. Нашел муллу. Тот прочел молитву. А потом появился я.

Молодой человек явно не привык долго рассказывать и говорил короткими, рублеными фразами.

— Мать не верила. Ты же знаешь, что случилось — люди перестали рождаться. Совсем. А тут чудо. Они не знали, почему. Моя бабушка, пока была жива, вспоминала. Она ездила к родным. Далеко, далеко, в другую страну. Она ждала ребенка. Мою мать, Наилю. Но еще не знала о том. И ей сказали — нужна прививка. Ты знаешь, что такое прививка? Когда тебя колют шприцом. Я несколько раз видел шприц. Им кололи, когда в общину пришла чума. Но лекарства уже были старые. Они не помогли. Ты знаешь, что такое чума?..

От непривычки долго рассказывать новый знакомый постоянно отвлекался от основной темы, и возвращался к ней только после дополнительных расспросов. Итак, видимо, его мать сохранила способность к деторождению из-за прививки, которую получила, еще будучи в утробе, а почему бесплодным не стал ее муж, сказать бы не смог никто. Он, чужак и пришелец из других мест, никого не мог расспросить о своем прошлом.

С появлением на свет ребенка у общины появился новый смысл жизни, а заодно и проблемы. Все дружно согласились, что никого с большой земли о чуде информировать не стоит, иначе спокойной жизни придет конец, и ни ребенка, ни его родителей они больше не увидят никогда.

Охранять свое уединение им было нелегко. На полуострове оставалось еще немало людей, периодически побережье прочесывали вертолеты, иногда правительственные, в поисках терпящих бедствие, а иногда это были и вертолеты бандитов. Такие стреляли на поражение. Со временем меньше стало и людей, и вертолетов, и скрываться стало легче.

Но теперь люди не могли довольствоваться малым, чтобы кое-как дожить свой век. Им нужно было кормить себя и, возможно, новое поколение. Многие занимались огородничеством и разводили мелкую живность, но вот хлеба им не хватало. Общинникам пришлось стать земледельцами. Засевать сразу большие площади они не могли бы физически, да и огромное поле выдало бы общину либо бандитам, либо властям. Люди пошли на хитрость: здесь засевали полоску ячменя, в другом месте — пшеницу, в третьем — кукурузу, тем более, что и семян у них было мало. На поиски необходимой техники отправился муж Наили.

— Отец мой погиб. Я его не помню. Он погиб, когда пошел тоже на север. К большому поселку. Хотел найти машины, которыми пашут землю. Он пошел не один, с ним был еще один человек. Он и видел, как отца убили. Те, вооруженные люди. И они звали его по имени — Ванька. Это полностью Иван. Ты знаешь, да? — собеседник совершенно спокойно сказал, как звали его умерших родителей. Видимо, запрет на выбалтывание имен не распространялся на умерших.

— Конечно, знаю, — вздохнул Максим, вспоминая ростовского активиста, что так и остался лежать на дне Азовского моря. А его тезку, выходит, убили его же бывшие подельники…

— Мать очень плакала. Она думала, жизнь кончена. Она боялась, я буду один. И эти, с оружием, стали приходить чаще. Но не к нашей общине, нет. Вырезали одну соседнюю. Где большой город. Дед мой говорил — древний город Кафа. Знаешь, да?

— Да. Но она, — Максим указал на молодую женщину. — Она откуда?

— Я же и говорю. Однажды с той стороны много стреляли. Потом кто-то из наших пошел и увидел женщину. Молодую, тогда еще были молодые. Она не шла, она ползла. Была вся в крови. И протянула сверток. Говорила несколько слов на другом языке: не татарский, не русский, не украинский. Может, молдавский? Может, румынский? — молодой человек произнес эти слова неуверенно, с вопросительной интонацией, будто сомневался, что такие языки бывают, или что он верно помнил их название. И, получив в ответ кивок, продолжал:

— Протянула сверток. Потом умерла. Они ее выхаживали, не смогли. Слишком больна. А в свертке — девочка. Новорожденная.

Максим снова кивнул, гадая, правду ли рассказали детям, или они на самом деле брат и сестра, а старшие сочинили для них легенду, понимая, что молодые все равно вступят в близкие отношения? Он посмотрел украдкой на женщину, сравнивая ее с мужем. Они были похожи, но скорее это был один и тот же тип внешности, чем сходство родственников, с уверенностью позволяющее сказать: «Вот брат и сестра».

Дальнейший рассказ был краток. В страхе перед приходящими с севера бандами, люди отселились на восток, в степь. Выжить там было труднее. Лишь через полгода, увидев, что набеги бандитов на окрестности Феодосии уменьшились, люди решились вернуться. Затем кто-то ходил за лекарствами на западную часть полуострова и принес легочную чуму. Среди жителей общины не было врачей для точной диагностики болезни, но большинство решило, что это именно она. Несколько человек умерли от тяжелой пневмонии. Дети не заболели, хотя и контактировали с больными, правда, мало и недолго.

Едва справившись с чумой, община столкнулась с новой бедой. С севера вновь зачастили разбойничьи орды. Бандиты старели и стремились взять от жизни все. Девять лет назад банд стало много меньше. Люди вздохнули было свободней, хотя и ненадолго. Общину проредила вторая волна чумы.

— Когда мы выросли, старших осталось пять. Только пять. Мать выходила замуж второй раз. Так настояли старики. Они надеялись, что родятся еще дети. Но детей не было. Отчим умер от чумы. А потом, когда мы уже стали взрослыми, мать заболела. Не чумой. Дед говорил матери, — молодой человек опустил голову и тяжко вздохнул. — Он говорил: идем к людям, там есть врачи. Может, вылечат. Она говорила: нет. Лекарств нет. Операцию не сделать. Ты знаешь, что такое операция? Это когда разрезают человека и исправляют, что у него внутри. Мать сказала: нет. Врачи не вылечат, но они посмотрят и увидят, что я рожала ребенка. Тогда нашей жизни тут конец.

— Она умерла? — спросил Максим, когда пауза слишком затянулась.

— Да. Она чуть-чуть не дождалась… его, — парень кивнул на своего сынишку, вдохновенно возящегося в песке.

— А потом?

— А потом родился он. Год назад и еще почти год. В конце лета. В начале осени. По календарю был сентябрь. Мы ведем календарь, — в голосе парня чувствовалась скромная гордость человека, имеющего твердые принципы в этой жизни. — Раньше кто-то говорил, что календарь не нужен, и так ясно, зима или лето на дворе. Дед рассердился. Он говорил, за временем не следят только дикари. Ты знаешь, что такое — дикарь?

— Примерно.

— Дед умер последним. Совсем недавно, зимой.

Молодой человек замолчал. Видно, его простая душа не могла найти слов, чтобы рассказать чужому старику всю боль потери, когда они с такой же молодой женой остались вдвоем.

— Он много сохранил для нас, наш дед. Он не был нашим дедом, потому что не был отцом нашей матери. Ее родители умерли в первый приход чумы. Но мы звали его дедом. Он учил нас. Многому учил. Собирал книги. Собирал машины. Говорил, какие животные нам нужны. Там, дальше к западу, живут кони. Сильно к западу. Они раньше были ручными, потом одичали. Некоторые доходят сюда, но им худо тут жить. Тут мало травы, а там много людей. Надо строить еще дом в степи, чтобы держать коней.

— Ты сможешь?

— Их однажды уже приручили.

Молодой человек замолчал, глядя вдаль и, наверное, уже представляя внутренним взором прирученных коней, красивых и сильных друзей и помощников.

— А кто-нибудь из других людей, не из вашей общины, знал о вас?

— Да! — закивал собеседник. — Был человек, доктор. Он остался у нас. Он шел очень издалека, так и не объяснил, куда. Говорил, что хотел видеть мир. Правда, он плохо говорил…

Максим вспомнил слабоумного Егорку, выражавшегося преимущественно мычанием:

— То есть как плохо говорил? Как же он тогда был доктором?

— Он знал другой язык, — объяснил собеседник. — Он оставил записи на том, другом языке. Немецком. Такой есть?

Максим вздохнул:

— Есть. Эх, говорила мне мать поступать на языки… А что же он писал, хоть примерно?

— Он говорил, нам не стоит показываться людям. Нас будут исследовать, а может, захотят убить. Есть те, кто позавидует. Но тем, кто не может иметь детей, уже не помочь. Они переболели. А мы нет. У нас был… — парень задумался в поисках нужного слова.

— Иммунитет, — подсказал Максим.

— Да, так он говорил. И он говорил, что этот иммунитет сильный. Не только к той болезни. И к другим болезням легких. Вот почему мы не заболели чумой. Доктор остался здесь. Но он жил недолго. У него была астма. Нужны лекарства, нужно дышать… ингалятор. Так?

— Да.

— Ингалятора не было, — объяснил молодой человек. — Был еще человек, он шел на восток. Хотел увидеть своих родных там, дальше, где начинается пролив. Там город. Керчь. Древний город. Он обещал молчать. Но потом мы нашли его в степи. Его растерзали собаки. Это было давно, собаки еще подходили близко. Теперь их тут нет. Им нечего есть в степи.

— Понятно, — Максим вздрогнул, вспоминая встречу с псами по прибытии.

— И еще один старик жил по ту сторону залива. Один. Он держал коз, мать просила у него козу. Он тоже обещал молчать. Он был хороший человек. Хорошему человеку можно рассказать, что мы можем рожать детей.

— Дед Митрич. Он и молчал бы, если бы заговариваться не начал. И как его козы?

— Живут в загоне, — немного удивился собеседник. — Их много теперь. Приходится ходить за сеном.

— Ясно… Послушай, вы придумали уже, как назовете своего второго ребенка?

— Нет, — снова удивился парень. Мы же даже не знаем, мальчик это будет или девочка. Еще долго. Еще три месяца.

— Я могу попросить вас? То есть, я могу предложить два имени? Для мальчика — Кирилл, для девочки — Елизавета? — Максим сказал, и сам испугался, что его будут расспрашивать, почему именно эти, но парень выслушал внимательно и кивнул:

— Хорошо, старик! Это хорошие, красивые имена! Мы охотно назовем ребенка так. Только одно имя же останется… Но оно пригодится потом. Я знаю, есть много красивых имен. Неужели раньше было столько людей?

— Было.

— А сейчас — мало?

— Очень мало.

Парень пристально смотрел вдаль. Потом сказал, обводя вокруг себя рукою:

— Дед говорил, эта земля святая. Я спрашивал, почему. Он говорил — много людей погибло здесь, давно, двести лет назад.

— В Крымскую войну? Да, было такое.

— Но разве же это святое дело, когда люди погибают? Если их и так осталось очень мало.

Максим не нашелся, что ответить. Впрочем, парень ответа и не ждал. Он молча смотрел на закат.

Солнце неторопливо скользило в объятия моря. Ни одно облако не нарушало синеву небосвода. По песку протянулись длинные тени.

— Пора, — нарушил молчание молодой человек. — Скоро пора домой. Просто хороший вечер. Красивый закат. Еще немного, и мы пойдем к дому.

Закат. Его есть, кому оценить, пусть даже простыми словами… Только ох как не скоро они смогут найти сложные. Совсем скоро им придется шить одежду, ковать металл, добывать руду… А как они справятся уже с двумя малышами? А потом, наверное, с тремя?

Тем не менее, они не просят его о помощи и не предлагают остаться. И все же одни они пропадут. Да и Люба-Любасек, Рустам, сослуживцы со скорой, — разве заслуживают они умереть, не получив напоследок лучик надежды? Нет, тайну надо хранить, если и рассказывать кому-то, то только тем, кто может действительно помочь… И сначала, конечно же, посоветоваться с этими новыми Адамом и Евой. Но их все равно только двое! Только двое! Знали бы те поганцы, пристрелившие Ивана, что они натворили…

Нет, люди должны быть! И, кажется, он знает, где их искать. Суэц, Гибралтар и Панамский канал… Конечно, нелепо думать, что прививку штаммом Б людям делали примерно там же, где находились схроны, но почему бы и нет? Почему бы не искать там? Ну ладно, Атлантику теперь не пересечешь, но Средиземное море обойти можно! Может быть, это напрасная надежда, но хоть цель будет в жизни. Почему нет? Сорок семь — не старость, когда тебе наследует молодость. Теперь и на берег Азовского моря не страшно выйти. Ему есть, что шепнуть волнам…

Максим медленно встал с камня. Вечер прятал тепло за горизонт, разматывая клубок прохлады. Им и правда пора. Молодая мать наклонилась к малышу, жестами объясняя ему, что нужно сложить игрушки. Это была картинка из далекого-далекого прошлого. Скоро им будет не до игрушек, скоро их жизнь превратится в каторжный тяжелый труд…

Малыш вперевалочку пошел за мячом. Кто ты, надежда всех оставшихся людей или былинка, которая быстро завянет? Шли ли твои предки на Москву с Девлет-Гиреем или обороняли ее с Воротынским? Это неважно, главное, что оно грядет — племя молодое, незнакомое. О, если бы оно могло учиться на уроках прошлого!

Подул холодный ветер. Там, где волны накатывались на песок, из воздуха сгущался мрак. Появились контуры зеленого кафтана, длинных худых ног, шляпы, надвинутой низко на лицо. Крысолов угрюмо глядел из-под падающих на лицо соломенных волос. Он поднес дудку к губам, поворачиваясь другим боком и превращаясь в смерть, обряженную в черный балахон. Дудка вытянулась в рукоятку косы. Челюсти, лишенные мышц и кожи, защелкали в злобе. У нее был голос — лязгающий и отрывистый.

— Тебе не найти других! — зубы звонко щелкали друг об друга. — Не найти других, таких же, как эти! Между вами горы и реки! Моря и океаны! Болота и пустыни! А если они и встретятся, тем хуже для вас! Вы снова начнете плодиться и убивать друг друга! И дети снова станут для вас проклятьем! И тогда я вернусь… вернусь… вернусь…

Она подняла косу костлявой рукой. Но то была уже не коса — свирель Крысолова. Короткий гудящий звук пронесся над морем и оборвался хлопком. Ребенок с силой бросил мяч об мокрый песок. Тени над волнами больше не было. Малыш, подумав, подобрал игрушку и на всякий случай протянул Максиму.

— Ну, спасибо, — Максим не знал, как обращаться с этим пришельцем из иного мира. Неужели люди вырастают из таких? Неужели он сам когда-то был таким?

Ребенок улыбнулся блестящими аккуратными зубками, надеясь, что незнакомец предложит новую игру и оттянет неприятный момент возвращения домой. Максим наклонился к нему и сказал:

— Когда бросаешь мяч, надо говорить — штандер.

Малыш снова улыбнулся, взмахнул ручонками и неуверенно повторил:

— Тандей.

— Да. Штандер. Запомни, Адам.


КОНЕЦ.

Примечания

1

По-испански говорит террорист. Лень каждый раз сноску делать.:)

(обратно)

2

Максим вспоминает книгу Ганса Фаллады «Каждый умирает в одиночку».

(обратно)

Оглавление

  • Начало конца
  • Закат
  • Сумерки. Начало
  • Сумерки. Окончание
  • Ночь. Начало
  • Ночь. Продолжение
  • Ночь. Продолжение
  • Ночь. Окончание
  • Над огнем. Начало
  • Над огнем. Продолжение
  • Над огнем. Продолжение
  • Над огнем. Продолжение
  • Над огнем. Окончание
  • Долиной смертной тени. Начало
  • Долиной смертной тени. Продолжение
  • Долиной смертной тени. Продолжение
  • Долиной смертной тени. Продолжение
  • Долиной смертной тени. Окончание
  • Над водой. Из записок мертвого человека. Дневник Максима
  • Над водой. Через Стикс
  • Над водой. Праведник Тавриды
  • Над водой. На последнем берегу
  • Запомни, Адам
  • *** Примечания ***