Пахта-Арал [Ирина Горянина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Год примерно 1965, мне лет 13. Пахта-Арал – это большой совхоз в Южном Казахстане, состоящий из маленьких поселков. Я в поселке с романтическим названием «Ильич» (в просторечье Ильичевка), в гостях у тети Лиды, старшей папиной сестры. Там же живет и тетя Галя, младшая папина сестра (обе они одиноки и живут вместе), но тетя Галя меня недолюбливает, отношения у нас сложные, и меня каждое лето, в каникулы, родители отправляют на какое-то время “к тете Лиде”. Тете Гале около сорока лет, тетя Лида на пять лет старше.

Тетки весь день на работе: тетя Галя медсестра, тетя Лида – акушер-гинеколог и главный врач районной больницы. Тетя Галя – высокая плотная блондинка. Она очень похожа на «Девушку с веслом», сделавшую химическую завивку. В небольшом чемоданчике, с которым она ходит на работу, восхитительно аккуратно разложены металлические коробочки разного размера – в них лежат шприцы, иглы, пинцеты, бутылочки, ватки. Когда тетя Галя не видит, я все это с упоением изучаю. Всю жизнь она мечтала выйти замуж – да так и не вышла. Но надежды не теряет – шьет нарядные платья, покупает украшения и до сих пор ходит на танцы. Тетя Лида тоже одна – ее жених погиб на войне. У нее были романы, много раз ее звали замуж, но она мне говорила, что замуж вышла бы только за того, погибшего. Тетя Лида невысокая, ладная, русые прямые волосы ровно подстрижены, серые глаза прищурены, она умна и иронична – я ее обожаю. Год назад умер отец теток и моего папы, мой любимый дед Михаил Федорович. Он был добрый и необыкновенно красивый человек. Прямая спина (служил в царской армии), седая бородка, нос с горбинкой, огромные ярко-голубые глаза. Теперь деда нет, и я все время ощущаю его отсутствие.

Очень жарко. Длинные медленные дни, чтение книг, старых журналов “Вокруг света” и “Наука и жизнь”, редкие (из-за чудовищной жары) выходы из дома. Поселок замер, безлюдно – большинство обитателей на работе. Не шевелятся листья на деревьях, покрытых толстым слоем пыли (дожди летом в этой географической точке бывают крайне редко). Неторопливо ходят разомлевшие гуси и куры, спят в тени, высунув язык, разномастные собаки, изредка проезжают машины – тишина, в которой слышно только журчание воды в арыках. Я бреду по улице как в аквариуме, сквозь жару и тишину, вдыхаю запахи пыли, воды, прогретой солнцем зелени.

К вечеру жизнь оживает – люди возвращаются с работы, готовят еду в летних кухнях. Это южное изобретение – во дворе стоит небольшой домик, как правило, двухкомнатный, в одной комнате кухня, в другой – кладовка. Во дворах накрываются столы, через заборы слышны голоса, звяканье посуды, плывут аппетитные запахи. После захода солнца дворы поливают водой из шланга – у всех небольшие огородики, плодовые деревья, клумбы цветов. И вот уже стемнело, во дворе зажгли лампу. Тетя Лида и я забрались на огромный, сбитый из досок топчан, застеленный массой тонких ватных стеганых одеял, и, развалившись на подушках, пьем чай с вареньем (это очень по-узбекски, в каждом узбекском доме есть подобное сооружение – и на нем принято возлежать и пить чай). Позади еще один жаркий сонный день, купание под душем (душевая кабина стоит в углу двора, над ней укреплен огромный бак с краном внизу, в бак утром шлангом наливается вода, к вечеру она сильно нагревается), бодрое приготовление и поедание обильного ужина. Громкий стрекот цикад, прохлада от политой, выметенной до гладкости земли, сильный аромат цветов – в темноте начинают благоухать “ночная красавица” и “душистый табак”, над головой яркие крупные звезды.

В конце недели жизнь разнообразится. В субботу у нас долгий поход на базар – закупается огромное количество необыкновенно дешевых, даже по тем временам, и вкусных мяса, зелени, овощей и фруктов; в Средней Азии, где я родилась и выросла, овощи, фрукты, зелень очень вкусные – возможно, дело в сухости и жаркости климата. Базар большой, сюда приезжают торговать и покупать издалека. Это место, где можно увидеть много простых казахов и узбеков, которых я, живя в самом центре большого колониального Ташкента, видела нечасто. Мужчины в стеганых ватных халатах-чапанах (считается, что в них легче переносится жара – не знаю, не пробовала), в тюбетейках –черных с белым узором, у некоторых вместо тюбетеек нахлобучены огромные лисьи малахаи – в жару на них просто страшно смотреть; женщины в платьях из хан-атласа – шелковой ткани, пестрой или черно-белой, с характерным узором, и в безрукавках из черного или темно-зеленого бархата, длинные черные волосы заплетены в бесчисленные мелкие косички, на головах тоже тюбетейки – но яркие, разноцветные. В крытом павильоне молочными продуктами торгуют немки – упитанные, аккуратные, в светлых ситцевых платьях, вкуснейшие твороги и сметаны на прилавках покрыты белоснежной марлей. В Казахстане вообще и в Пахта-Арале в частности тогда жило много сосланных немцев. Отношения между всеми национальностями были скорее безразличными, но положительными – во всяком случае, на мой детский взгляд. Наверное, у каждого была своя сфера деятельности. У теток с одной стороны соседи немцы, с другой русские, напротив живет казахская семья с огромным количеством детей (сплошь мальчишки, я их побаиваюсь, с утра до вечера они с криками носятся по пыльной улице – смуглые, все как один сопливые, босые, из одежды – только черные сатиновые трусы).

Кроме продуктов, тетя Лида всегда покупает мне на базаре какой-нибудь подарок – на базар приехали и лавки с промтоварами: прямо на земле расстелены куски парусины и на них разложены ткани, одежда, обувь, книги, игрушки, посуда. Все товары, конечно, скромны до чрезвычайности, но иногда там неожиданно продается что-нибудь интересное – помню прелестные туфельки из мягчайшей кожи цвета шоколада, аж голландские, что по тем временам просто экзотика. А югославская голубая шерстяная кофточка с красивыми перламутровыми пуговками, а сумочка через плечо с застежкой в виде золотой ракушки (кажется, польская)… На фоне общего убожества эти вещички, неведомо какими путями попавшие на местный базар, сразу бросались в глаза. Как, однако, запомнились эти редкие в жизни обычной девочки покупки красивых, да еще импортных (это считалось очень крутым!) вещичек. Возле базара стоит неимоверное количество запряженных в телеги ишаков (на них привезли товары), время от времени они оглушительно вопят – и соло, и хором. Вообще на базаре все энергично, громко и очень интересно.

После похода на базар происходит тотальная уборка дома – моются полы, окна(!), вытряхиваются ковры (ковров много, они не только застилают полы, но и висят на стенах – тоже дань восточному стилю). В воскресенье лепится огромное количество пельменей – с фаршем по собственному рецепту, очень аккуратненьких и необыкновенно вкусных.

Мы часто ходим купаться на канал – он течет через поселок. Вода в канале мутная от глины, по берегам опустили ветви в воду большие ивы, течение быстрое, высокий глинистый берег мокрый и скользкий. Плавать и вылезать на берег непросто и небезопасно – но на это никто внимания не обращает, купаются и взрослые и дети. Несколько раз на моей памяти в канале кто-то тонул. Ужасное событие обсуждали, переживали – но продолжали купаться.

И вдруг, среди этой тишайшей жизни, на заборах появились криво написанные яркие афиши: «Приезжает Чимкентский (теперь называется не Чимкент, а Шымкент) областной драматический театр! В клубе покажут спектакль “Свадьба на всю Европу”! Перед спектаклем танцы!» Что тут началось! Пойти в театр захотели все. Тете Лиде, у которой рожали и лечились все женщины поселка, билеты вручили в первую очередь, но вообще ожидаемая встреча с прекрасным породила немало скандалов и интриг. Местные дамы осаждали парикмахерскую. Это был крохотный домик, внутри в душной комнатке стоял древний стол, над которым висело большое зеркало в черных пятнах – все, кто в нем отражался, казались заболевшими черной оспой. Перед столом стояло огромное, не менее древнее кресло для клиентов – оно имело опасное свойство неожиданно резко опрокидываться назад. Тетя Галя ради такого случая съездила в Ташкент и там сделала химическую завивку (одолев, в общей сложности, 60 километров по плохой дороге и на плохой машине) – в Ильиче это считалось большим шиком.

И вот наступил долгожданный день. Накануне тетя Лида собственноручно, несмотря на мой почтенный возраст, драила меня мочалкой, причем настолько энергично, что чуть не стесала меня полностью. С утра в доме пахло утюгом, полуодетая тетя Галя топталась перед зеркалом, примеряя разные бусы и клипсы, и решая, какое платье надеть. Я, потрясенная глобальностью приготовлений, сидела во дворе под огромной чинарой и читала старый номер журнала “Медицинский вестник”. За тетей Лидой еще до завтрака заехала машина и увезла в больницу принимать очередные трудные роды (за ней часто заезжали и ночью – шофер стучал в окно и кричал: «Лидия Михайловна! Подъем!»), но она должна была перед спектаклем вернуться домой.

Тетя Галя при полном параде, шурша шелковым платьем, отправилась раньше нас – она никогда не пропускала танцы. Позже тетя Лида и я тоже пошли в клуб, находящийся через дом от нашего. Танцы кончились – у входа толпилось множество людей, нарядных и оживленных, все друг с другом здоровались. Вокруг витал сильный запах парфюмерии.

В клубе было очень жарко и очень душно, воздух казался плотным. Спектакль по каким-то причинам долго не начинался. Становилось все жарче. Тут некоторые мужчины сняли рубашки и стали ими себя обмахивать, оставшись в майках. Зрители из партера дружелюбно перекрикивались со зрителями с галерки. В проходе стояло несколько колясок и в них оглушительно орали младенцы, дети постарше сидели на коленях у родителей или весело бегали между рядами, кое-где ходили и лежали огромные псы. Кто-то послал детей за водой. Двое мальчишек, кряхтя, притащили огромный алюминиевый чайник со вмятинами на боках, воду пили прямо из носика и передавали желающим. Тетя Лида вежливо отказалась и запретила пить мне, хотя я к тому времени готова была пить хоть из лужи. Пришлось сбегать в буфет за лимонадом. Стакан теплого питья ярко-красного цвета с запахом карамели я выпила залпом и только потом поняла, что от жары лимонад прокис и забродил. Голова закружилась, а в животе немедленно стало что-то бурлить и переливаться, иногда громко воя.

Сам спектакль я не запомнила, так как постепенно сомлела от жары, лимонада и всего происходящего вокруг. Помню только общее впечатление – интонации актеров и их грим напомнили мне недавно виденные в ташкентском цирке диалоги клоунов. Из забытья меня вывел оглушительный лай и крики. Я подумала, что окончился спектакль, но оказалось, что нет, не окончился, просто в зал забрела кошка – и все собаки, присутствующие в зале, бросились за ней. Кошка с перепугу начала метаться между рядами, собаки с лаем носились за ней по ногам зрителей, зрители громко бранились. Наконец в зал влетела уборщица с огромным веником и прогнала всех животных. Спектакль на время инцидента не прерывался, просто актеры старались перекричать шум в зале.

Вскоре спектакль закончился, зрители шумно вышли на улицу, взволнованно обсуждая содержание. Я не могла вспомнить ничего, кроме маленькой сценки: один из персонажей, комический старец в валенках, а-ля дед Щукарь, встречает неких гостей и со словами: «Милости прошу к нашему шалашу!» сгибается в низком поклоне – но разогнуться уже не может, застигнутый радикулитом, так что после неудачных попыток его, согнутого, два хлипких актера с видимым усилием утаскивают за кулисы. Неизбалованные театром благодарные зрители просто полегли от смеха.

Потом я еще не раз бывала в Пахта-Арале, но больше театр туда при мне не приезжал. Последний раз я была там в 1992-м году. Тети Гали к тому времени уже десять лет как не было в живых, а тетя Лида была серьезно больна и почти не выходила из дома. Меня поразил вид поселка – он был точно такой, как и во времена приезда сюда театра. Не изменилось просто ни-че-го. Жизнь вокруг стала абсолютно другой, поменяла знаки – а в этом поселке все те же безлюдные улочки, дома, пыль – даже куры и собаки были, по-моему, те же. Даже на здании местного универмага по обе стороны от входа висели те же картины: слева мужчина в двубортном костюме с широченным галстуком, в драповом пальто и шляпе, в лаковых штиблетах; справа – вертлявая кокетка в манто с огромным воротником и манжетами из чернобурки, в шапочке-шлеме с бантом сбоку, в туфлях-лодочках. У обоих огромные глаза, оба изображены в натуральную величину, стоят полуобернувшись, позы крайне неестественные. Написаны эти шедевры были в начале 50-х годов, но по стилю напоминали скорее начало 20-х – этакий нэпман со своей дамочкой. В свои детские приезды я очень любила их рассматривать – они казались мне невероятно старомодными и милыми. И вот, поди ж ты, столько пропало, не сохранилось, разрушилось – а эта парочка устояла и по-прежнему зазывно улыбается, и не постарели оба ничуть, и одежды их выглядят теперь стильно, а выцветшие краски придают бывшим ярким нарядам элегантную пастельность.

Через год после моего приезда тетя Лида умерла. Больше я туда не приезжала. Для меня и сегодня та далекая жизнь сохранилась во всех подробностях – наверное, именно потому, что никогда больше я в Пахта-Арале не была. Как милосердно, что остаются в нашей памяти ушедшие люди, исчезнувшие улицы, стоят на своих местах снесенные дома, спиленные деревья… Нет их нигде, а вспомнишь – вот же, идет мой молодой красивый папа; в доме детства колышутся в окне тюлевые шторы, задевая хрустальную вазу с сиренью; няня варит в большом медном тазу абрикосовое варенье; бабуля стоит на заросшей вьющимися розами террасе и любуется закатом; тетя Лида причесывается перед большим зеркалом, не глядя на свое отражение и чему-то улыбаясь. Эй, вы слышите меня? Слышат, конечно – но помалкивают. Еще не время. Все еще впереди.