Чучело белки [Роберт Альберт Блох] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Роберт Блох ЧУЧЕЛО БЕЛКИ роман

Роберт Блох — плодовитый и хорошо известный американский писатель. Из-под его пера вышло более четырехсот произведений, опубликованных в разное время в журналах «Playboy», «Hitchcock’s Mystery Magazine», «Ellery Queen’s Mystery Magazine»… Помимо этого он написал сценарии для девяти фильмов и является автором пятидесяти телепьес, а также нескольких романов, ставших бестселлерами. Среди них: «Ночной мир», «Чучело белки», «Американская готика» и «Пироман». В 1971 году мистер Блох являлся президентом Американской национальной ассоциации детективных писателей.

Специально для романов Блоха американскими критиками был придуман термин “chiller”, который на русский язык приблизительно можно перевести как “книга, от которой стынет кровь”. Однако произведения, которые создает Блох, нельзя отнести к чистым романам ужасов: скорее, это глубокое психологическое исследование сознания, находящегося на грани нормы — и за ней. К тому же он редко обращается к мистике, столь характерной для жанра “horror stories”, а сюжеты свои, как правило, строит на детективной основе.

Произведения Роберта Блоха незаслуженно мало известны у нас в стране, и публикация романа «Чучело белки», по которому Альфред Хичкок в свое время снял нашумевший фильм, призвана отчасти восполнить этот пробел.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Норман Бейтс услышал какой-то шум и невольно вздрогнул. Ему почудилось, будто кто-то стучит по оконному стеклу. Он испуганно поднял глаза, приготовившись встать, и книга выпала у него из рук, скользнув на полные бедра. Потом он понял, что это всего лишь дождь. Вечерний дождь, барабанящий в окно гостиной. Норман не заметил ни того, как он начался, ни того, как опустились сумерки. Теперь он увидел, что в комнате стало почти темно, и, прежде чем продолжить чтение, протянул руку, чтобы включить лампу.

Это была старомодная настольная лампа со стеклянным плафоном и хрустальными подвесками. Насколько он помнил, она была у них всегда, и мама не соглашалась расстаться с ней ни в какую. В сущности, Норман не имел ничего против: все сорок лет своей жизни он провел в этом доме, и было что-то невыразимо приятное и покойное в том, что его окружали знакомые вещи. Все здесь было привычным и надежным, это там — снаружи — происходили изменения. И по большей части они таили в себе угрозу. Предположим, к примеру, что он решил бы прогуляться сегодня вечером. Он мог бы оказаться на какой-нибудь глухой проселочной дороге или даже на болоте — и что тогда? Он бы вымок до нитки, блуждая в темноте. Так можно до смерти простудиться, и, к тому же, кому вообще охота гулять в потемках? Куда приятней сидеть здесь, в этой уютной гостиной, рядом с лампой, читать хорошую, интересную книгу.

Свет от лампы падал на его пухлое лицо, отражался от стекол очков без оправы, а когда Норман опустил голову, просочился сквозь редеющие песочного цвета волосы на макушке и добрался до розовой нежной кожи.

Это действительно была захватывающая книга — потому-то он и не заметил, как быстро пролетело время. Книга называлась «Цивилизация инков», написал ее Виктор В. фон Хаген, и Норману впервые довелось напасть на такой богатый источник занимательной информации. Взять, к примеру, описание cachua, или пляски победы, во время которой воины медленно двигались по широкому кругу, извиваясь по-змеиному. Норман прочел:


«Танец сопровождался барабанным боем, исполнявшимся на том, что ранее являлось телом врага. С жертвы сдирали хожу, мышцы живота туго натягивали, образуя ударную поверхность, а само тело служило резонатором. Звуки доносились из раскрытого рта — гротескно, но эффективно в качестве музыкального сопровождения».


Норман улыбнулся, затем побаловал себя сладостной дрожью. «Гротескно, но эффективно» — уж, наверное! Подумать только: содрать с человека кожу — с живого, быть может, — а затем натянуть ему живот и использовать вместо барабана! Интересно, каким образом они предохраняли труп от тления — коптили? И, если уж на то пошло, какой психикой нужно обладать, чтобы вообще додуматься до такого?

Возможно, это был не самый приятный в мире обычай, но когда Норман прикрыл глаза, он почти воочию увидел эту картину: толпа раскрашенных обнаженных воинов, дружно раскачивающихся и извивающихся под лучами жестокого солнца, повисшего в ярко-синем небе, а рядом с ними, на корточках, дряхлая старуха, неустанно выбивающая гипнотический ритм из раздутого живота трупа. Искривленный в предсмертной агонии рот широко открыт — наверное, жуткая гримаса фиксировалась костяными распорками, — и из него доносятся звуки. Рождаясь в животе, проходя по усохшим внутренним полостям, просачиваясь в затвердевшую гортань, чтобы вырваться из мертвой глотки многократно усиленными, мощными.

На какое-то мгновение Норману даже показалось, будто он слышит их, но потом он вспомнил, что у дождя тоже есть свой ритм, и у шагов…

На самом деле, он ощутил шаги, даже не слыша их: по давней привычке его чувства обострялись до предела всякий раз, когда в комнату входила мама. Ему даже незачем было поднимать глаза, чтобы убедиться, что она здесь.

Он и не стал их поднимать, притворившись, что продолжает читать. Днем мама спала в своей комнате, и он знал, какой раздражительной она бывает, только проснувшись. Поэтому лучше всего было помалкивать и надеяться, что она не в одном из своих “настроений”.

— Норман, ты не знаешь, который час?

Он вздохнул и закрыл книгу. Он уже видел, что следует ожидать худшего — сам вопрос матери заключал в себе вызов. Чтобы попасть сюда, ей нужно было пройти мимо старинных напольных часов в коридоре; если бы ее действительно интересовало время, она могла бы взглянуть на них.

Как бы то ни было, не стоило раздражаться по пустякам. Норман опустил взгляд на свои часы и улыбнулся.

— Начало шестого, — сказал он. — Я и не заметил, что уже так поздно. Я читал…

— Ты думаешь, у меня нет глаз? Я вижу, что ты делал, — она уже стояла у окна и смотрела наружу, в дождь. — И я также вижу, что ты не сделал. Почему ты не включил вывеску, когда стемнело? И почему ты не в конторе, где тебе полагается быть?

— Ну, ведь пошел такой сильный дождь, вот я и решил, что в такую погоду на дорогах пусто.

— Чепуха! Именно в такую погоду и можно рассчитывать на клиента. Мало кому нравится вести машину под дождем.

— Но ведь вряд ли кто свернет на нашу дорогу. Все едут по новому шоссе, — Норман почувствовал, как в его голос начала просачиваться горечь, как она подступила к горлу, оставляя на языке отвратительный привкус. Он попытался сдержаться, но было уже поздно — он должен был выблевать все это: — Я же говорил тебе, что так и будет, — еще когда мы только узнали, что шоссе собираются перенести. Ты тогда могла продать мотель, не дожидаясь, пока о новой дороге объявят публично. Мы могли бы купить землю — и поближе к Фейрвейлу, к тому же. У нас был бы новый мотель, новый дом, мы бы неплохо заработали. Но ты не послушала. Ты никогда меня не слушаешь, разве не так? Главное — это чего тебе хочется, что ты думаешь. Меня тошнит от тебя!

— Неужели, мальчик? — голос матери был почти нежен, но сейчас это не могло обмануть Нормана. Как и в любом другом случае, когда она называла его “мальчиком”. Ему сорок лет, а она называет его “мальчиком” и, что еще хуже, как с мальчиком и обращается. Если бы только он мог не слушать ее! Но он слушал и знал, что должен слушать и что всегда должен будет слушать.

— Неужели, мальчик? — повторила она еще нежнее. — Тебя тошнит от меня, да? Нет, мальчик, тебя не от меня тошнит. Тебя тошнит от себя.

— Это и есть настоящая причина, по которой ты сидишь тут у боковой дороги, ведь так, Норман? И все лишь потому, что у тебя ни на грош самостоятельности. И никогда не было, разве не так, мальчик?

— У тебя не хватило самостоятельности, чтобы уйти из дома. Чтобы пойти и устроиться на работу, или поступить в армию, или даже найти себе девушку…

— Ты бы мне не позволила!

— Верно, Норман. Я бы тебе не позволила. Но если б ты был хоть наполовину мужчиной, ты добился бы своего.

Ему хотелось крикнуть, что это не так, но он не мог. Потому что слова, которые она говорила, были теми самыми, что он повторял сам себе, снова и снова, из года в год. Это была правда. Она всегда командовала им, но это не означало, что он был обязан всегда подчиняться. Многие матери излишне опекали своих детей, но не все дети безропотно позволяли вертеть собой. На свете было немало и других вдов с единственными сыновьями, однако далеко не все они запутались в паутине таких взаимоотношений, какие сложились у него с его матерью. И его вина была ничуть не меньше ее. Потому что у него совсем не было самостоятельности.

— Ты мог бы настоять на своем, ты же знаешь, — говорила она. — Что тебе стоило выбрать новое место для мотеля, а потом подыскать покупателя на этот? Но нет, ты мог только ныть. И я знаю почему. Думаешь, от меня что-нибудь скроешь? Ты ничего не сделал, потому что не хотел. Ты не хотел уезжать отсюда — и не уедешь, никогда. Ты не можешь уехать, разве не так? Как не можешь повзрослеть.

Он не хотел смотреть на нее. Не хотел, — когда она говорила такие вещи. И в то же время, смотреть больше было некуда. Лампа с подвесками, старая тяжеловесная набивная мебель, — все давно знакомые предметы в комнате стали вдруг ненавистны ему именно своей знакомостью. Будто обстановка тюремной камеры. Он посмотрел в окно, но и это не помогло — снаружи были лишь ветер, дождь и темнота. Он знал, что туда дороги нет. И ему никуда не убежать от этого несмолкающего голоса, который бил ему в уши, будто ритм барабана, сделанного из трупа инки, барабана мертвых.

Он сжал в руках книгу и постарался задержать свой взгляд на ней. Может быть, если он не будет обращать на маму внимания и сделает вид, что спокоен…

Из этого ничего не вышло.

— Посмотри на себя, — говорила она (бум — бум — бум-м, гудел барабан, и утробный звук вырывался из обезображенного рта). — Я знаю, почему ты не дал себе труда включить вывеску. Я знаю, почему ты даже не открыл контору сегодня. Не потому, что забыл. Ты просто не хочешь, чтобы кто-нибудь заехал, и надеешься, что никто и не появится.

— Ладно! — буркнул он. — Я признаю это. Я ненавижу этот мотель — всегда ненавидел.

— Не только это, мальчик, — и снова: маль-чикбум-бум-м — ритмичный голос, вырывающийся из пасти смерти. — Ты ненавидишь людей. Потому что, на самом деле, ты боишься их, разве нет? Всегда боялся, еще с тех пор, как был совсем малышом. Тебе бы только усесться поудобней в кресло у лампы и читать. Таким ты был тридцать лет назад — и таким же остался. Прячешься за обложками своих книжек.

— Я мог бы заняться чем-нибудь и похуже. Ты сама всегда это говорила. По крайней мере, я не шлялся по улицам и не попадал в неприятности. Разве не лучше самосовершенствоваться?

— Самосовершенствоваться? Ха! — он чувствовал, что теперь она стоит у него за спиной, смотрит сверху вниз. — Это ты называешь совершенствованием? Меня не обманешь, мальчик, и не надейся. Куда тебе. Если бы ты еще читал Библию или пытался получить образование. Но я знаю, какие вещи ты читаешь. Ерунду. Или еще что похуже!

— Между прочим, это книга по истории цивилизации инков…

— Уж конечно. И, могу поспорить, в ней полно гадостей об этих грязных дикарях — как в той, что была у тебя о Южных Морях. А, ты думал, я не знала о той, да? Прятал ее в своей комнате, как и все остальное, как всю ту мерзость, что привык читать…

— Психология — это не мерзость, мама!

— Он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии. Я никогда не забуду, с каким бесстыдством ты говорил со мной в тот раз, никогда не забуду. Чтобы сын говорил собственной матери такое!

— Но я только пытался объяснить тебе. Это то, что принято называть Эдиповым комплексом, и я думал, что если бы мы вдвоем взглянули на проблему трезво и хотя бы попытались понять ее, может, что-нибудь изменилось бы к лучшему.

— Изменилось бы, мальчик? Ничего не изменится. Ты можешь прочесть хоть все книги на свете и все равно останешься прежним. Мне незачем выслушивать гадости и разную неприличную чушь, чтобы понять, что ты собой представляешь. Господи, да это поймет и восьмилетний ребенок. Кстати, твои маленькие товарищи все прекрасно и понимали, еще тогда. Ты — маменькин сынок. Так они тебя прозвали, и им ты и был. Был, есть и всегда будешь! Толстый и неуклюжий маменькин сынок-переросток!

Барабанный гул ее слов оглушал, отдавался и вибрировал в его груди. От гадкого привкуса во рту можно было задохнуться. Еще немного, и он расплачется. Норман тряхнул головой. Только подумать, что она все еще способна доводить его до такого состояния — до сих пор! Она всегда к этому стремилась, добиваясь своего без труда, и всегда будет добиваться, если только…

— Если только — что?

Господи, она еще и мысли его читает?

— Я знаю, о чем ты думаешь, Норман. Я все о тебе знаю, мальчик. Я знаю о тебе столько, что тебе и во сне не снилось. Ты думаешь, что хотел бы убить меня, ведь так, Норман? Но ты не можешь. Потому что в тебе нет ни капли самостоятельности. Это у меня есть сила воли. У меня всегда хватало ее на нас обоих. Потому-то тебе никогда и не избавиться от меня, даже если бы ты действительно захотел.

— Само собой, в глубине души ты не хочешь этого. Я нужна тебе, мальчик. И в этом суть, не правда ли?

Норман поднялся на ноги — медленно, неторопливо. Он не смел повернуться и взглянуть ей в лицо, по крайней мере сразу. Сначала он должен был приказать себе успокоиться. Будь очень, очень спокоен. Не думай о том, что она говорит. Она старая женщина, и голова у нее не совсем в порядке. А если ты будешь и дальше так реагировать на ее слова, у тебя тоже будет не все в порядке с головой. Скажи ей, чтобы она шла в свою комнату и прилегла. Там ее место.

И лучше пускай поторапливается, потому что если она промедлит на этот раз, ты придушишь ее — ее же собственным Серебряным Шнурком…

Он начал поворачиваться, собираясь заговорить, и в этот момент раздался звонок.

Это означало, что чья-то машина пересекла сигнальный кабель, проложенный поперек подъездной дорожки, ведущей к конторе.

Даже не оглянувшись, Норман шагнул в холл, снял с вешалки плащ и вышел в темноту.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дождь накрапывал уже несколько минут и успел стать довольно сильным, прежде чем Мэри наконец заметила это и включила дворники. Одновременно она зажгла фары — совершенно неожиданно потемнело, и уходящая вдаль дорога превратилась в неясное размытое пятно, обрамленное с обеих сторон высокими деревьями.

Деревьями? Она не заметила вдоль дороги никаких деревьев, когда проезжала тут в последний раз. Конечно, это было прошлым летом, и тогда она приехала в Фейрвейл в ясную солнечную погоду, бодрая и отдохнувшая. Сейчас она была измотана после восемнадцати часов за рулем, но все равно была в состоянии помнить и чувствовала, что что-то не так.

«Помнить» — это оказалось ключевым словом. Она вспомнила, немного смутно, как где-то с полчаса назад колебалась, проезжая развилку. Все было ясно: она свернула не туда. И теперь находилась один только Бог знал где, под дождем, в кромешной тьме…

Немедленно возьми себя в руки. Ты не можешь позволить себе впадать в панику. Худшее уже позади.

Это правда, сказала она сама себе. Худшее осталось позади. Страшнее всего было вчера, когда она украла деньги.

Она стояла в кабинете мистера Лоуэри, и старый Томми Кассиди вытащил из кармана эту толстую зеленую пачку и небрежно бросил на стол. Тридцать шесть билетов Федерального резервного банка с изображением толстого мужчины, похожего на оптового торговца бакалеей, и еще восемь с изображением другого, напоминающего служащего похоронного бюро. Но оптовик на самом деле был Гроувером Кливлендом, а гробовщик — Уильямом Маккинли. А тридцать шесть тысячных банкнот плюс восемь пятисотенных это было, в общей сложности, сорок тысяч долларов.

Старый Томми Кассиди вот так, запросто, бросил пачку на стол, развернул ее веером и заявил, что решил купить дом в подарок дочери на свадьбу.

Мистер Лоуэри сделал вид, будто для него в порядке вещей такие сделки и такие деньги, и неторопливо оформил необходимые документы. Однако после того, как Томми Кассиди ушел, мистер Лоуэри разволновался. Он собрал деньги, вложил их в большой коричневый конверт и заклеил. Мэри заметила, как у босса дрожат руки.

— Вот, — сказал он, вручая конверт ей. — Отнесите в банк. Уже почти четыре, но я уверен, что Джильберт разрешит вам внести деньги, — он умолк, пристально посмотрев на девушку: — В чем дело, мисс Крейн, — вы плохо себя чувствуете?

Теперь, когда конверт держала она, он заметил, как дрожат ее руки. Но это не имело значения. Она знала, что ответить, хотя и удивилась, услышав, как действительно произносит эти слова:

— У меня опять разболелась голова, мистер Лоуэри. Я как раз собиралась отпроситься на остаток дня. Почту мы уже разобрали, а оформить остальные документы по сделке сможем только в понедельник.

Мистер Лоуэри улыбнулся. У него было хорошее настроение — да и удивительно ли? Пять процентов от сорока тысяч составляли две тысячи долларов. Он мог позволить себе великодушие.

— Конечно, мисс Крейн. Занесите деньги в банк и отправляйтесь домой. Может быть, вас подвезти?

— Нет, спасибо, все будет в порядке. Я думаю, мне просто нужно немного отдохнуть…

— Вот и прекрасно. Тогда до понедельника. Главное — не перенапрягаться, я всегда это говорю.

Черта с два ты это когда-нибудь говоришь. В погоне за лишним долларом Лоуэри был вполне способен загнать себя до смерти, а еще за пятьдесят центов не колеблясь пожертвовал бы жизнью любого из своих подчиненных.

Но Мэри Крейн мило улыбнулась ему, а потом вышла из его конторы — и из его жизни. Вместе с сорока тысячами долларов.

Такая удача выпадала не каждый день. В сущности, если разобраться, некоторым удача вообще никогда не улыбалась.

Мисс Крейн дожидалась своего счастливого шанса двадцать семь лет.

Шанс попасть в колледж испарился, когда папу сбила машина. Позанимавшись год на бизнес-курсах, она взвалила на свои плечи нелегкую обязанность по содержанию мамы и младшей сестренки, Лайлы.

Шанс выйти замуж был упущен в двадцать два года, когда Дейла Белтера призвали в армию. Очень скоро он оказался на Гавайях, и через некоторое время начал упоминать в своих письмах эту девицу. Потом письма перестали приходить. Когда Мэри узнала о помолвке, ей уже было все равно.

Кроме того, мама к тому времени была очень больна. Она умирала долгих три года, которые Лайла провела в колледже. Мэри лично настояла на том, чтобы сестра училась, но самой ей не было легче от этого. После рабочего дня в агентстве Лоуэри она еще по полночи просиживала с мамой, так что ни на что другое времени у нее просто не оставалось.

У нее не было времени даже на то, чтобы заметить, что оно проходит. Но потом у мамы случился последний удар, затем были похороны, Лайла вернулась из колледжа и стала искать работу… И однажды Мэри Крейн посмотрела в большое зеркало и увидела там чье-то измученное, посеревшее и жутко постаревшее лицо. Она запустила в него чем-то тяжелым, и блестящая стеклянная поверхность со звоном рассыпалась на сотни осколков, и одновременно Мэри почувствовала, что разбилось не только зеркало — вместе с ним на бесчисленные осколки разлетелась она сама.

Лайла стала ее утешением, и даже мистер Лоуэри немного помог, проследив за тем, чтобы их дом был продан без лишней волокиты. После выплаты налога на наследство и всех формальностей у сестер осталось две тысячи долларов наличными. Лайла устроилась на работу в музыкальный магазин в нижней части города, и они переехали в небольшую отдельную квартирку.

— А теперь ты отправишься в отпуск, — сказала Лайла. — В настоящий отпуск. Нет, не спорь! Восемь лет семья ехала на тебе — теперь твоя очередь отдыхать. Я хочу, чтобы ты поехала куда-нибудь. В круиз, может быть.

Кончилось тем, что Мэри поднялась на борт «Каледонии», и после недели, проведенной в карибских водах, в зеркале на стене ее каюты больше не отражалось это серое лицо. Она снова стала походить на молодую девушку (уж больше двадцати двух мне точно не дашь, решила она про себя), и, что было важнее, на влюбленную молодую девушку.

Это не было то бурное сумасшедшее чувство, которое она испытала при встрече с Дейлом Белтером. Это даже не напоминало обычный круизный роман с прогулками по палубе под луной.

Сэм Лумис был лет на десять старше Дейла Белтера, и его характер был куда спокойней, но она полюбила его. Ей казалось, что наконец-то ей тоже улыбнулось счастье, пока Сэм не объяснил ей кое-что.

— Я, можно сказать, выдаю себя не за того, кем являюсь на самом деле, — сказал он. — Понимаешь, все дело в этом скобяном магазине…

И он рассказал ей все.

Он работал в скобяном магазине в небольшом городке Фейрвейле, на севере. Магазин принадлежал его отцу и со временем Сэм должен был унаследовать дело. Год назад отец умер, но после приведения дел в порядок молодого человека ожидал неприятный сюрприз.

Дело он унаследовал, как и ожидалось, однако вместе с магазином ему досталось примерно двадцать тысяч долларов долга. Здание было заложено, товар заложен — даже страховка, и та была заложена. Отец Сэма не удосужился посвятить сына в детали своей рискованной игры на бирже — а также на бегах. Но от последствий этого уйти было некуда. Перед Сэмом Лумисом оставалось лишь два пути: объявить о банкротстве или попытаться отработать долги.

Он выбрал последнее.

— Это хороший магазин, — объяснил он. — Я никогда не разбогатею, но восемь — десять тысяч в год мне обеспечены. А если удастся начать стабильную торговлю сельхозтехникой, то и больше. Я уже выплатил четыре с лишним тысячи. Думаю, еще пару лет, и я рассчитаюсь со всеми.

— Но я не понимаю — если ты в долгах, каким образом ты смог позволить себе этот круиз?

Сэм ухмыльнулся.

— Это приз. Точно: я выиграл конкурс среди продавцов продукции одной фирмы по производству сельхозмашин. На круиз я не замахивался, просто пытался заработать побольше, но выяснилось, что я занял первое место в своем округе.

— Я хотел получить наличные вместо круиза, но ничего не вышло. Или путешествие — или ничего. В торговле сейчас небольшое затишье, в магазине у меня работает честный помощник, вот я и решил устроить себе бесплатное развлечение. И вот я здесь. И вот ты здесь, — он снова ухмыльнулся, потом вздохнул. — Жаль, что это не наш медовый месяц.

— Сэм, а почему бы ему не быть им? Я хочу сказать…

Он опять вздохнул и покачал головой.

— Нам придется подождать. Еще два — три года, и все будет выплачено.

— Но я не хочу ждать! Мне нет дела до денег. Я могу уйти из агентства, работать в твоем магазине…

— И спать в нем, как я? — ему удалось выдавить из себя улыбку, но она получилась не более веселой, чем недавний вздох. — Да, да. Я устроил себе спальню в подсобке. Питаюсь по большей части печеными бобами. В городе говорят, что я прижимистей, чем местный банкир.

— Но какой в этом смысл? — спросила Мэри. — Я хочу сказать, что если бы ты жил прилично, ты выплатил бы долги на год позже, ну, чуть больше. А пока…

— А пока я живу в Фейрвейле. Это хороший городок, но маленький. Все знают обо всех все. Пока я вкалываю, меня уважают. Все стараются покупать у меня — они знают, как обстоят дела, и видят, что я не бездельничаю. У отца была хорошая репутация, несмотря ни на что, и я хочу, чтобы такая же была у меня и у моего дела. И у нас, в будущем. И это самое главное. Ты понимаешь?

— В будущем, — Мэри вздохнула. — Через два или три года.

— Мне очень жаль. Но я хочу, чтобы когда мы поженились, у нас был хороший дом, красивые вещи. А это стоит денег. Или, по крайней мере, нужно располагать кредитом. Я и так, насколько могу, задерживаю выплаты поставщикам, и они терпят, потому что знают: все, что я зарабатываю, идет на выплату долга им же. Это не легко и не слишком приятно. Но я знаю, чего хочу, и не соглашусь на меньшее. Так что тебе придется проявить терпение, дорогая.

И она была терпеливой. Но лишь до тех пор, пока не убедилась, что никакие ее аргументы не могут заставить его изменить свои планы.

Такой была ситуация на тот момент, когда закончился круиз, и такой она оставалась больше года. Прошлым летом Мэри съездила навестить Сэма, увидела город, магазин, свежие цифры в бухгалтерской книге, из которых следовало, что выплачено еще пять тысяч долларов долга.

— Осталось всего одиннадцать, — гордо сказал он ей. — Еще два года, может быть даже меньше.

Два года. Через два года ей будет двадцать девять. Она не могла позволить себе роскоши блефа, не смела устроить сцену и демонстративно уехать, как какая-нибудь двадцатилетняя девчонка. Она знала, что ей больше не приходится рассчитывать на изобилие сэмов лумисов. Поэтому она улыбнулась и кивнула, и вернулась домой и в агентство Лоуэри.

А в агентстве она продолжала наблюдать, как старик Лоуэри неутомимо стрижет свои пять процентов с каждой сделки. Видела, как он скупает сомнительные закладные и без всяких церемоний лишает права выкупа владельцев, просрочивших выплаты. Как он, безошибочно чуя поживу, назначает грабительские цены, припирая к стене людей, отчаянно нуждающихся в наличных, чтобы потом без спешки, но легко и быстро перепродать их имущество, сняв солидный навар. Люди всегда что-то покупали, всегда что-то продавали. Лоуэри только стоял посередине и сдирал проценты с обеих сторон лишь за то, что сводил продавца с покупателем. Больше он ничего не делал — не было больше никаких причин, которые могли бы оправдать его существование. И, тем не менее, он был богат. Ему не потребовалось бы двух лет, чтобы наскрести одиннадцать тысяч на выплату долга. Иной раз он выручал столько за два месяца.

Мэри ненавидела его, и она ненавидела многих клиентов, с которыми он вел дела, потому что они тоже были богаты. Этот Томми Кассиди был одним из самых худших — спекулянт, набитый деньгами, нажитыми на нефти. Он и так ни в чем не нуждался, но все равно приторговывал недвижимостью, вынюхивая чью-нибудь нужду или чьи-то страхи, не упуская ни единой возможности выжать лишний доллар.

Ему ничего не стоило выложить сорок тысяч долларов, чтобы купить своей дочери дом в подарок на свадьбу.

Как полгода назад ничего не стоило положить стодолларовую купюру на стол перед Мэри Крейн и предложить ей “прогуляться” с ним в Даллас на уикенд.

Он сделал это так неожиданно и с такой наглой и самодовольной ухмылкой, что она даже не успела рассердиться. Тут вошел мистер Лоуэри, и на том дело и закончилось. Позже она не стала пытаться устроить скандал — ни наедине с Кассиди, ни публично, — а тот больше не повторял своего предложения. Но она не забыла. Она не могла забыть эту похотливую ухмылку на дряблом и жирном стариковском лице.

И она никогда не забывала о том, что мир принадлежал таким, как Томми Кассиди. Они владели собственностью, и они устанавливали цены. Сорок тысяч долларов — подарок на свадьбу дочери; сотня, небрежно брошенная на стол, — вполне достаточная плата за аренду на три дня тела Мэри Крейн.

Вот я и прикарманила сорок тысяч долларов…

Так начиналось немало воровских баек, но это была не байка. Она украла эти деньги и, наверное, подсознательно мечтала именно о такой возможности давно, очень давно. Потому что теперь все вставало на свои места, будто ее действия являлись частями тщательно разработанного плана.

Была пятница, вторая половина дня, банки в субботу и воскресенье не работали, а значит, Лоуэри никак не мог проверить ее до понедельника, когда она не выйдет на работу.

Еще удачней было то, что рано утром Лайла уехала в Даллас — в ее обязанности теперь входила закупка новых записей для ее музыкального магазина. И она тоже должна была вернуться только в понедельник.

Мэри поехала прямо домой и собрала вещи — не все, а лишь самые лучшие, уместившиеся в один чемодан, и небольшую ночную сумку. В пустой банке из-под сливок у них с Лайлой было припрятано триста шестьдесят долларов, но их она не тронула. Они понадобятся Лайле, когда ей придется в одиночку содержать квартиру. Мэри очень хотелось черкнуть сестре несколько строк, но она не решилась. В ближайшие дни Лайле придется тяжело, но тут ничего нельзя было поделать. Может быть, потом Мэри что-нибудь придумает.

Она вышла из квартиры в семь вечера и примерно через час остановилась на окраине пригорода и поужинала. Потом заехала на стоянку подержанных автомобилей и сменила свой седан на двухместную модель. При этом она проиграла в деньгах, и проиграла еще больше на следующее утро в городке в четырехстах милях северней. К полудню, когда она пересела с машины на машину еще раз, у нее осталось всего тридцать долларов наличными, а очередная машина оказалась древней развалиной с помятым левым передним крылом, но сожаления Мэри не испытывала. Главное было совершить несколько быстрых обменов, чтобы замести следы, и кое-как добраться до Фейрвейла. Оттуда можно было поехать дальше на север, может быть до самого Спрингфилда, и там продать последнюю машину под своим настоящим именем. Кому придет в голову разыскивать в связи с этим миссис Лумис, живущую в сотне миль на юге?

Потому что она собиралась стать миссис Лумис, и в самое ближайшее время. Она заявится к Сэму со своей историей о полученном наследстве. У наследует она не сорок тысяч долларов — такую крупную сумму было бы нелегко объяснить, — ну, допустим, пятнадцать тысяч. И она скажет, что Лайла получила столько же, не задумываясь бросила работу и уехала в Европу. Это заодно оправдает отсутствие сестры на свадьбе.

Возможно, Сэм не захочет тратить ее деньги, и, уж конечно, ей придется ответить на несколько неприятных вопросов, но она что-нибудь придумает. Просто обязана будет придумать. Важно, чтобы они поженились не мешкая, и она стала бы миссис Лумис, женой владельца скобяного магазина, удаленного от агентства Лоуэри на безопасные восемьсот миль.

А в агентстве никто даже не подозревал о существовании Сэма. Конечно, они обратятся к Лайле, и та наверняка сразу догадается. Но Лайла ничего не скажет, не связавшись предварительно с сестрой.

И когда это случится, Мэри должна быть готова к встрече, должна будет как-то убедить сестру ничего не говорить ни Сэму, ни властям. Вряд ли это будет слишком трудно — все-таки, Лайла была в долгу перед старшей сестрой за все те годы, что та работала не покладая рук, предоставляя младшей возможность учиться в колледже. Может быть, Мэри даже поделится с нею частью тех двадцати пяти тысяч, что останутся. Какое-то решение будет найдено; Мэри еще не заглядывала так далеко в будущее, но когда придет время, у нее будут ответы на все вопросы.

Пока же она должна была решать первоочередные задачи. Сейчас, конкретно, перед ней стояла задача добраться до Фейрвейла. На карте это было каких-то четыре дюйма. Отрезок красной линии, соединяющий друг с другом две точки. Но чтобы преодолеть эти четыре дюйма, ей потребовалось восемнадцать часов. Восемнадцать часов нескончаемой тряски; восемнадцать часов напряженного внимания, слепящего солнца и фар встречных машин; восемнадцать часов непрерывного сидения в скрюченной позе и отупляющей, смертельно опасной и все время нарастающей усталости.

А теперь, в довершение всего, она еще и свернула не туда, пошел дождь, и она заблудилась на незнакомой дороге.

Мэри бросила взгляд в зеркало заднего обзора и увидела там собственное неясное отражение. Темные волосы и правильные черты лица принадлежали ей, но полные губы больше не улыбались, а были плотно сжаты и вытянуты в тонкую линию. Где она раньше видела это усталое серое лицо?

В зеркале, когда умерла мама, когда ты чуть не свихнулась…

А она-то думала, что все позади, что она спокойна и собранна. Сознательно она не ощущала ни страха, ни сожаления, ни вины. Но зеркало не лгало. Теперь, как и всегда, оно говорило правду.

И сейчас оно безмолвно говорило: остановись. Нельзя сваливаться на голову Сэму в таком виде. Что он подумает, если она нежданно-негаданно вынырнет из ночи с таким лицом и в мятой одежде? Что она бежит от чего-то. Понятно, она скажет ему, что хотела поскорее обрадовать его хорошими новостями, но при этом она должна выглядеть так, будто ей не терпится поделиться счастьем.

Что ей следовало сделать, так это остановиться где-нибудь на ночь, хорошенько отдохнуть и приехать в Фейрвейл завтра утром, свежей и бодрой.

Если она развернется и доедет до того места, где сбилась с пути, она снова окажется на главной дороге. А там можно будет найти мотель.

Мэри кивнула сама себе, борясь с нестерпимым желанием закрыть глаза, и вдруг резко выпрямилась, пытаясь проникнуть взглядом сквозь мутную пелену дождя.

Знак стоял у съезда с дороги, а чуть поодаль виднелось здание.

«МОТЕЛЬ — свободные места».

Буквы не горели, но, может быть, вывеску просто забыли включить, как сама Мэри забыла включить фары, когда внезапно опустилась ночь.

Она свернула с дороги и подъехала к темному зданию. Свет не горел нигде, в том числе и в стеклянной будке, которая несомненно являлась конторой. Может быть, этот мотель вообще закрыт? Мэри сбавила скорость и попыталась разглядеть что-нибудь за темным стеклом, и как раз в этот момент почувствовала, как колеса машины переехали толстый сигнальный кабель. Теперь ей стал виден дом на холме за мотелем: окна, обращенные к ней, были освещены, и, по-видимому, хозяин мотеля находился там. И скоро спустится.

Она выключила мотор и стала ждать. Ей тут же стал слышен дробный стук дождя и почти заглушенные им стоны ветра. Она помнила эти звуки, потому что точно такой же дождь шел в тот день, когда хоронили маму, — в тот самый, когда ее опустили в тесную и черную прямоугольную яму в земле. А теперь чернота обволакивала саму Мэри. Деньги ей не помогут, и Сэм ей не поможет, потому что она ошиблась поворотом и оказалась на незнакомой дороге. И ничего не поделаешь. Как могилку выкопаешь, так и поспишь.

Почему она так подумала? Ведь в пословице было «как постелишь».

Она все еще пыталась понять, что означала ее мысленная оговорка, когда из окружающих теней выступила еще одна, более плотная, и кто-то открыл дверь ее машины.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Вам нужна комната?

Мэри решилась сразу, едва только увидела толстое лицо мужчины в очках и услышала его тихий неуверенный голос.

Она кивнула, выбралась из машины и, пересиливая боль в затекших икрах, последовала за ним к застекленной конторе. Он отпер дверь, ступил внутрь и включил свет.

— Извините, что немного задержался. Я был наверху, в доме: мама неважно себя чувствует.

Кабинет не представлял собой ничего особенного, но тут было тепло, сухо и светло. Все еще немного дрожа, Мэри благодарно улыбнулась толстяку. Тот склонился над письменным столом и раскрыл регистрационную книгу.

— Семь долларов за одноместный номер. Может быть, вы сначала хотели бы взглянуть?

— Не нужно, спасибо, — она открыла сумочку, извлекла из нее пятидолларовую купюру и две однодолларовых и положила все три на стол. Мужчина придвинул к ней книгу и протянул ручку.

После недолгого колебания она записала имя: Джейн Вильсон и адрес: Сан-Антонио, Техас. Поскольку номерные знаки на ее машину были выданы в Техасе, она не могла поселить себя в какой-нибудь другой штат.

— Я помогу вам донести вещи, — сказал он и пошел к двери. Она засеменила за ним обратно наружу. Деньги лежали в бардачке, все в том же коричневом конверте, перетянутом толстой резинкой. Наверное, лучше всего было там их и оставить; она запрет машину, и никто ничего не тронет.

Он перенес вещи в мотель. Ее комната оказалась у самой конторы, но Мэри это не смутило — главное было спрятаться от дождя.

— Гадкая погода, — сказал он, отступая в сторону, чтобы дать ей пройти. — Вы давно в пути?

— Весь день.

Он щелкнул выключателем, и рядом с кроватью зажглась лампа, выпустившая в стороны желтые лепестки света. Комната была обставлена без роскоши, но вполне прилично; за дальней приоткрытой дверью Мэри разглядела душевую кабинку. Вообще говоря, она предпочла бы ванну, но и это сойдет.

— Все в порядке?

Она сразу кивнула, потом вдруг вспомнила:

— А не могла бы я перекусить где-нибудь поблизости?

— Дайте подумать. Милях в трех дальше по дороге была палатка, торговавшая пивом и гамбургерами, но ее, наверное, закрыли, когда проложили новое шоссе. Нет, думаю, поесть можно только в Фейрвейле.

— А это далеко отсюда?

— Миль семнадцать — восемнадцать. Нужно ехать все время прямо, потом свернуть направо и выехать на новую дорогу. А там десять миль по прямой. Странно, что вы не поехали по основному шоссе, раз направляетесь на север.

— Я заблудилась.

Толстый мужчина кивнул и вздохнул.

— Я так и подумал. С тех пор, как открыли новое шоссе, нашей дорогой почти никто не пользуется.

Она рассеянно улыбнулась. Он стоял в дверях, двигая губами. Когда она посмотрела ему в лицо, он опустил глаза и негромко прочистил горло, будто извиняясь за что-то.

— Э-е… Мисс… Я вот что подумал. Может быть, вам не хочется ехать в такую даль и обратно, да еще под дождем. Я хотел сказать: я как раз собирался поужинать, и вы могли бы поесть вместе со мной в доме.

— О, нет, что вы, я не могу доставлять вам столько хлопот.

— Не отказывайтесь. Никаких особых хлопот не предвидится. Мама уже легла и готовить ничего не будет — я только соберу что-нибудь из холодного и сварю кофе. Если это вас устроит.

— Ну…

— В общем, я побегу и все приготовлю.

— Большое вам спасибо, мистер…

— Бейтс. Норман Бейтс, — он попятился к двери и задел плечом о косяк. — Послушайте, я оставлю вам фонарик, чтобы вы не споткнулись в темноте, когда будете подниматься к дому. Наверное, вы хотите поскорее переодеться в сухое.

Он повернулся к двери, но она успела мельком заметить, что у него покраснело лицо. Господи, да он был смущен!

Впервые за почти двадцать часов лицо Мэри Крейн осветилось улыбкой. Она подождала, пока за Норманом Бейтсом закроется дверь, и сняла куртку. Потом распаковала ночную сумку, достала из нее ситцевое платье и повесила его на плечики, надеясь, что мятая ткань хоть немного отвисится, пока она будет умываться. Сейчас она только освежится, но потом, когда вернется, примет хороший теплый душ, пообещала она себе. Как раз то, что ей нужно — а потом как следует выспаться. Но сначала надо перекусить. Так, косметика у нее в сумочке, а одеть можно синий плащ, который лежит в чемодане…

Через пятнадцать минут Мэри стучала в дверь большого деревянного дома на холме.

От крыльца она могла видеть окно небольшой гостиной. Шторы не были задернуты, и в комнате горела лампа. Еще ярче светились окна на втором этаже. Наверное, это была комната его больной мамы.

Мэри стояла перед дверью и ждала, но ничего не происходило. Может быть, он тоже был наверху. Она постучала еще раз.

От нечего делать она заглянула в окно гостиной. В первый момент она с трудом поверила собственным глазам: ей и не снилось, что такое еще бывает.

Обычно даже в очень старых домах можно обнаружить какие-то следы перестроек и прочие признаки нового времени. Однако гостиная, в которую она заглянула, никогда не подвергалась “модернизации”: и цветочные обои, и мрачная тяжеловесная мебель красного дерева с вычурными украшениями, и богатый турецкий ковер, и камин с мраморной декоративной панелью, казалось, попали сюда прямиком из прошлого века. В комнате не было даже телевизора, который мог бы испортить общую картину, хотя на угловом столике Мэри заметила старинный граммофон: из тех, что надо заводить ручкой. Прислушавшись, она разобрала негромкие голоса и сначала решила, что они доносятся из широкого раструба граммофона, но потом поняла, что их источник находится наверху, в освещенной комнате.

Мэри опять постучала, воспользовавшись на этот раз торцом фонарика, и, по-видимому, ее наконец услышали, поскольку голоса наверху смолкли. Потом она услышала негромкие шаги и мгновением позже увидела, как по лестнице спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери, открыл ее и радушным жестом пригласил Мэри внутрь.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я укладывал маму. С ней иногда приходится нелегко.

— Вы сказали, что она больна. Мне, наверное, не следовало беспокоить ее.

— О, вы ее вовсе не побеспокоите. Она, скорее всего, уже спит как младенец, — мистер Бейтс бросил взгляд назад в сторону лестницы и понизил голос: — На самом деле она не больна, то есть, в физическом смысле. Просто у нее иногда бывают настроения…

Он неожиданно кивнул, не закончив фразы, и улыбнулся.

— Давайте ваш плащ, я его повешу. А теперь сюда, пожалуйста…

Мэри двинулась за ним по прихожей, отросток которой загибался за лестницу на второй этаж.

— Надеюсь, вы не будете против, если мы поужинаем на кухне, — пробормотал он. — Все готово. Садитесь, а я налью кофе.

Кухня, в которой они оказались, по стилю была непосредственным продолжением той гостиной. Стены были скрыты высокими — под потолок — застекленными шкафами, полными всякой всячины, между ними примостилась старомодная мойка, снабженная ручной колонкой. В углу стояла приземистая дровяная плита. Несмотря на почтенный возраст, она распространяла вокруг себя приятный жар, а длинный деревянный стол, накрытый клетчатой красно-белой скатертью, был соблазнительно уставлен сосисками, колбасками, сыром и домашними соленьями в стеклянных банках. Впрочем, причудливость обстановки не вызвала у Мэри желания улыбнуться, и даже неизбежная салфетка на стене с вышитой вручную надписью показалась ей неожиданно к месту:

«БОЖЕ, БЛАГОСЛОВИ НАШ ДОМ».

Да будет так. Это, все-таки, было намного лучше, чем сидеть в одиночестве в каком-нибудь захудалом провинциальном кафетерии.

Мистер Бейтс помог ей наполнить тарелку.

— Ешьте, не обращайте внимания на меня! Вы, должно быть, очень голодны.

Она была голодна и принялась за еду с таким воодушевлением, что сначала не заметила, как мало ест хозяин. Когда она обратила на это внимание, ей стало неловко.

— Но ведь сами вы ничего не едите! Вы, наверное, уже поужинали раньше и просто сжалились надо мной.

— Нет, нет. Просто я не очень голоден, — он подлил кофе в ее чашку. — Боюсь, мама иногда расстраивает меня, — он опять заговорил тише, и в его голос вернулся этот извиняющийся тон. — Наверное, я самвиноват. Плохо забочусь о ней.

— Вы живете здесь одни? Только вы и мама?

— Да. Тут никто никогда больше не жил. Никогда.

— Вам, наверное, довольно нелегко приходится.

— Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно, — он поправил очки. — Мой отец ушел из дома, когда я был еще ребенком, и мама воспитывала меня одна. Пока я рос, денег ей более или менее хватало — еще тех, что остались от ее родителей. Потом она заложила дом, продала землю и построила этот мотель. Мы управлялись со всем вдвоем, и дела шли неплохо — пока новое шоссе не оставило нас без клиентов.

— Вообще-то говоря, мама стала хуже себя чувствовать задолго до этого, и тогда настала моя очередь заботиться о ней. Но порой это не так легко.

— У вас нет других родственников?

— Нет.

— И жены у вас нет?

Его лицо покраснело, и он опустил взгляд на клетчатую скатерть.

Мэри закусила губу.

— Извините меня. Я не имела права вмешиваться в вашу личную жизнь.

— Да нет, ничего, — его было еле слышно. — Я так никогда и не женился. Мама относится… ну, немного странно… к таким вещам. Я даже ни разу не сидел за одним столом с девушкой — вот так, как сейчас.

— Но…

— Звучит необычно для нашего времени, не так ли? Я знаю. Но иначе нельзя было. Я всегда говорю себе, что без меня мама пропала бы, но, может быть, в действительности это я еще скорее пропал бы без нее.

Мэри допила свой кофе, выудила из сумочки сигареты и предложила пачку мистеру Бейтсу.

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Вас не побеспокоит, если закурю я?

— Что вы, курите пожалуйста, — он поколебался. — Я бы предложил вам выпить, но… понимаете… мама не одобряет спиртное.

Мэри откинулась на спинку стула и затянулась. Она вдруг ощутила необыкновенный душевный подъем. Как мало человеку нужно: немного тепла, немного отдыха, немного пищи. Час назад она была одинокой, несчастной, неуверенной в будущем. Теперь все изменилось. Впрочем, возможно, на ее настроение повлияло общение с мистером Бейтсом. Это он, на самом деле, был одиноким, несчастным и испуганным. Рядом с ним ей казалось, будто в ней семь футов роста. Она вдруг стала разговорчивой:

— Вам не полагается курить. Запрещено пить. Нельзя встречаться с девушками. Но что вы делаете — помимо того, что работаете в мотеле и ухаживаете за матерью?

Судя по всему, он не обратил внимания на тон, каким это было сказано.

— О, у меня масса занятий — правда. Я много читаю. И у меня есть другие увлечения, — он повернул голову в сторону стенной полки, и Мэри проследила за его взглядом. Сверху на них любопытно глазело чучело белки.

— Вы охотник?

— Нет, нет. Я всего лишь таксидермист. Белку мне подарил Джордж Блаунт — он ее и подстрелил. Вот выпотрошить зверька, набить чучело — это для меня пара пустяков.

— Мистер Бейтс, вы меня, конечно, извините, но нельзя же так. Вы взрослый человек. Вы должны понимать, что невозможно всю жизнь оставаться ребенком. Я не хочу показаться грубой, но…

— Я понимаю. Я вполне понимаю ситуацию. Как я вам уже сказал, я довольно много читаю. Я знаю, что обо всем этом говорит психология. Но у меня есть долг по отношению к маме.

— А разве не будет исполнением этого долга — и долга по отношению к себе тоже, — если вы поместите ее в… ну, лечебницу?

— Она не сумасшедшая!

Его голос больше не был ни тихим, ни извиняющимся, он стал резким и визгливым. Пухлый и только что безобидный мужчина вскочил на ноги и резко всплеснул руками, смахнув при этом со стола чашку. Брызнули осколки, но Мэри даже не посмотрела на пол. Она видела лишь это неузнаваемо изменившееся лицо.

— Она не сумасшедшая, — повторил он. — Что бы там вы — или кто другой — не думали, она не сумасшедшая. Что бы там не писали в книгах, и что бы не говорили психиатры. Они бы рады были упрятать ее куда-нибудь, только дай им волю — одного моего слова было бы достаточно. Но я его не скажу, потому что я знаю. Вы понимаете это? Я знаю, а они — нет. Они не знают, как она заботилась обо мне все эти годы, как она в буквальном смысле слова ишачила на меня, как страдала из-за меня, какие жертвы ей приходилось приносить. Если теперь у нее появились странности, то это моя вина — я в ответе за это. Когда она пришла ко мне в тот раз и сказала, что собирается снова выйти замуж, это я ее остановил. Да, я — не кто-то другой! И не нужно говорить мне о материнской ревности или об излишней опеке — я во сто крат хуже ее. В сто раз более сумасшедший, если вам так хочется употребить это слово. Меня бы моментально упрятали в психушку, если бы кто узнал, что я говорил, и что делал, и как себя вел. В конце концов я сумел приспособиться. Она — нет, ну так что ж? Кто вы такие, чтобы решать? Я думаю, все мы временами немного сумасшедшие.

Он умолк, но не хватило ему не слов, а дыхания. Его лицо стало очень красным, сморщенные губы начали дрожать.

Мэри встала.

— Я… Мне очень жаль. Правда. Я должна извиниться. Я не имела права говорить того, что сказала.

— Да. Я знаю. Но это не имеет значения. Просто я не привык подолгу разговаривать с чужими. Живешь все время один, вот все и накапливается. Набивается внутрь, как в эту белку.

Он был уже не таким красным и попытался улыбнуться.

— А симпатичная она, правда? Я часто хотел завести себе живую, чтобы ее можно было приручить.

Мэри взяла со стола сумочку.

— Мне, пожалуй, пора. Уже очень поздно.

— Ну что вы, не уходите. Мне страшно стыдно, что я поднял такой шум.

— Да нет, дело вовсе не в этом. Просто я действительно очень устала.

— Но я надеялся, что мы, может быть, посидим еще немного. Я собирался рассказать вам о своем хобби. У меня в подвале что-то вроде мастерской…

— Я бы с удовольствием посмотрела, но я правда просто падаю с ног.

— Ну, что ж, ничего не поделаешь. Я провожу вас до мотеля; все равно, нужно еще закрыть контору. Клиентов, похоже, сегодня больше не будет.

Они вернулись в прихожую, и он помог ей одеться. Плащ он подавал так неуклюже, что Мэри почувствовала раздражение, однако вовремя сдержала готовые вырваться сердитые слова, потому что угадала причину его неловкости. Он боялся прикасаться к ней. В этом было все дело. Бедняга действительно был в ужасе от того, что находился рядом с женщиной!

Он взял фонарик и повел ее вниз к усыпанной гравием подъездной дорожке, огибавшей мотель у подножия холма. Дождь уже прекратился, но звезд все равно не было видно, и стояла полная темнота. Завернув за угол, Мэри оглянулась на дом. Окна на втором этаже все продолжали гореть. Может быть, старая женщина не спала — может, она слышала весь их разговор, закончившийся так шумно?

Мистер Бейтс остановился перед ее номером, подождал, пока она вставит ключ в замочную скважину и откроет дверь.

— Спокойной ночи, — сказал он. — Приятных снов.

— Благодарю вас. И огромное спасибо за гостеприимство.

Он открыл рот, но отвернулся, ничего не сказав. В третий раз за вечер Мэри увидела, как он краснеет.

Она закрыла за собой дверь и заперла ее изнутри. Некоторое время до нее доносились его удаляющиеся шаги, потом раздался характерный щелчок замка на двери конторы, расположенной рядом.

Она не слышала, как он ушел, потому что сразу принялась распаковывать вещи. Достала пижаму, тапочки, баночку с кремом, зубную щетку и пасту. Затем разворошила большой чемодан, извлекая со дна платье, которое собиралась одеть завтра на встречу с Сэмом. Платье нужно было хотя бы повесить на ночь, раз уж выгладить его не было возможности. Завтра все должно быть на месте.

Все должно быть на месте…

И вдруг она больше не была семи футов ростом. Вот только так ли вдруг? Может быть, это началось еще там, в доме, когда мистер Бейтс ударился в истерику? Что он такое сказал, что так задело ее?

Думаю, все мы временами немного сумасшедшие.

Мэри Крейн освободила себе место на кровати и села.

Да. Это была правда. Все мы время от времени слегка сходим с ума. Как сама она обезумела вчера, увидев эти деньги на столе.

И она была не в своем уме целые сутки — иначе каким образом она могла надеяться, что эта дикая выходка сойдет ей с рук? Тогда все казалось сбывшимся сном, и это и был сон. Безумный сон. Теперь она видела это.

Может быть, ей и удастся сбить со следа полицию. Но ведь Сэм начнет задавать вопросы. Кто из ее родственников оставил наследство? Где он жил? Как так случилось, что она никогда не упоминала его раньше? Почему она привезла наличные деньги, а не чек? Не возражал ли мистер Лоуэри, когда она так внезапно бросила работу?

И не нужно было забывать о Лайле. Допустим, она поведет себя именно так, как предполагала Мэри: свяжется с ней, ничего не сообщая полиции. Пусть даже она согласится молчать из чувства сестринского долга. Но это никак не изменит того факта, что Лайла будет знать. И осложнения будут неизбежны.

Рано или поздно Сэм захочет навестить младшую сестру жены или пригласить ее пожить у них. А этого никак нельзя было допустить. Мэри придется прервать всякие отношения с сестрой, и она не будет в состоянии объяснить Сэму причину этого; он не сможет понять, почему им нельзя даже съездить в Техас в гости к Лайле.

Нет, все это было сумасшествием.

И ничего нельзя было поправить, было уже слишком поздно.

Только… было ли?

Предположим, она хорошенько выспится — поспит часиков десять. Завтра воскресенье: если она отправится в путь с самого утра и не будет нигде останавливаться, она доберется до своего городка рано утром в понедельник. Раньше, чем Лайла вернется из Далласа. Раньше, чем откроется банк. Она занесет деньги и отправится на работу.

Естественно, устанет она страшно. Но от этого еще никто не умирал, а главное, никто ничего не узнает.

Ей, правда, придется объяснять Лайле, что случилось с ее машиной. Можно, например, сказать, что она поехала в Фейрвейл на уикенд, собираясь устроить сюрприз Сэму, но по дороге машина сломалась. Механик на техстанции сказал, что нужно менять мотор, и она решила, что машина того не стоит, отправила ее на свалку, купила эту развалину и вернулась домой.

Да, это будет звучать вполне правдоподобно.

Когда она все подсчитала, получилось, что эта поездка обошлась ей в семь сотен долларов. Столько стоила ее машина.

Но она была готова заплатить эту цену. Семьсот долларов — это совсем недорого, если покупаешь собственное душевное равновесие. Собственную безопасность. Будущее.

Мэри встала.

Так она и сделает, решила она.

И сразу же почувствовала, будто снова выросла до семи футов. Все было так просто.

Если бы она была религиозной, она помолилась бы. Но, не являясь таковой, она просто ощутила некую — как бы это сказать? — предначертанность всего. Как будто тому, что произошло, было суждено случиться. Тому, что она ошиблась поворотом, тому, что попала сюда, встретила этого несчастного мужчину, выслушала его исповедь-истерику, запомнила последнюю фразу, которая и привела ее в чувство.

В какой-то момент она была готова пойти и расцеловать толстяка, но потом, невольно хихикнув, представила его возможную реакцию. Бедняга, скорее всего, хлопнется в обморок.

Она снова хихикнула. Приятно было ощущать себя семифутовой; вопрос был лишь в том, поместится ли она в душевую кабинку. Ведь она обещала себе хороший теплый душ. Она смоет грязь с кожи, как позднее удалит ее из своей души. Очисться, Мэри. Стань белой, как снег.

Она вошла в ванную, сбросила туфли, наклонилась, чтобы снять чулки. Потом подняла руки, стащила платье через голову и швырнула его назад, в комнату. На кровать оно не попало, но Мэри не обратила на это внимания, расстегнула бюстгальтер, раскрутила его над головой и отправила в полет вслед за платьем. Теперь трусики…

Она немного постояла перед зеркалом, укрепленном на двери ванной, изучая свое отражение. Может быть, ее лицу и было двадцать семь лет, но к телу это не имело отношения. У нее была хорошая фигура. Чертовски хорошая. Сэму она придется по вкусу. Она пожалела, что он не может видеть ее сейчас. Дьявольски тяжело будет ждать эти два года. Но она вознаградит себя за потерянное время. Недаром говорят, что в сексуальном плане женщина полностью раскрывается лишь после тридцати. У нее будет шанс проверить это.

Мэри снова хихикнула, несколько раз не слишком умело качнула бедрами, послала своему отражению воздушный поцелуй и получила ответный. Затем ступила в душевую кабинку. Вода из горячего крана оказалась почти кипятком, и ей пришлось добавить холодной. После нескольких неудачных попыток отрегулировать температуру, она открутила оба крана до упора и с наслаждением подставила тело под тугие струи.

В комнате теперь стоял мощный рев воды, и все вокруг стало наполняться паром.

Потому-то она и не услышала ни того, как открылась дверь, ни шагов. А потом, когда разошлись половинки прозрачной занавески, она не сразу увидела лицо, почти скрытое туманом.

Потом она увидела его — одно лишь лицо, выглядывающее из-за занавески, повисшее в воздухе подобно маске. Волосы были скрыты косынкой, стеклянные глаза ничего не выражали, но это была не маска — это не могла быть маска. Кожа лица была напудрена до белизны, в центре каждой щеки алело яркое пятно румян. Это была не маска. Это было лицо сумасшедшей старухи.

Мэри закричала, и тогда занавеска разошлась совсем, и из тумана возникла рука, державшая мясницкий нож. Мгновением позже этот нож и оборвал крик Мэри.

И отделил ее голову от тела.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Едва Норман оказался в кабинете, как его начала бить дрожь. Это наступила реакция, конечно. Слишком многое происходило, и слишком быстро. Он больше не мог закупоривать в себе все это.

Закупоривать. Как раз это ему и было нужно: только не закупорить, а раскупорить — бутылку. Он солгал девушке, конечно. Это была правда, что мама не позволила бы держать в доме вино, но он пил. Бутылку он прятал здесь, в конторе. Бывали иногда моменты, когда было просто необходимо выпить, хотя Норман и знал, что плохо переносит спиртное, что всего от нескольких глотков у него начинает кружиться голова, что он может отключиться. Но бывали моменты, когда ему хотелось отключиться.

Норман не забыл опустить жалюзи и выключить свет в конторе. Так, с этим покончено. Закрыто на ночь. Снаружи теперь никто не заметит неяркого света настольной лампы. И не увидит того, как Норман открывает ящик стола и дрожащими, будто у ребенка, руками достает бутылку. Детка хочет свою бутылочку.

Он запрокинул пинту виски над головой и глотнул, зажмурив глаза. Ему обожгло горло, и это было хорошо. По крайней мере, хоть смоет этот отвратительный горький привкус. Тепло медленно опустилось по пищеводу и взорвалось в желудке. Может быть, следующий глоток избавит его и от страха.

Он совершил ошибку, пригласив девушку в дом. Он понял это еще раньше, чем успел открыть рот, но она была такая хорошенькая и выглядела такой усталой и несчастной. Норман знал, что значит быть усталым и несчастным, когда не к кому обратиться, когда никто тебя не поймет. Он собирался только поговорить с нею — и ограничился этим. Кроме того, это же был его дом, разве нет? Он имел на него не меньше прав, чем мама. А она не имела права так командовать им.

Все равно, это была ошибка. В общем-то, он никогда не осмелился бы на такой поступок, если бы не был так сердит на маму. Он хотел сделать что-нибудь ей назло. И это было плохо.

Однако он поступил еще хуже после того, как пригласил девушку. Он вернулся в дом и сказал маме, что ожидает гостью к ужину. Не дожидаясь разрешения, он вошел в ее спальню и прямо так и заявил, демонстративно. Все равно как если бы он швырнул ей в лицо: «Только попробуй помешать мне!».

Это был нехороший поступок. Мама и так была взвинчена, а когда он сказал, что приведет в дом девушку, впала в настоящую истерику. Господи, как она кричала — что она кричала: «Если ты только посмеешь привести ее, я ее убью! Я убью эту сучку!»

Сучку. Мама никогда так не выражалась. Но на этот раз выкрикнула именно это слово. Она была больна, очень больна. Может быть, девушка была права. Может быть, маму следовало поместить в лечебницу. Потому что еще немного, и ему будет не по силам справиться с ней. Или он не сможет держать в руках себя. Как там говорила мама? Насчет того, что трогать себя руками — это грех. А за грехи полагалось гореть в адском пламени.

Виски жгло ему горло. Это был уже третий глоток, но он нуждался в нем. Он много в чем нуждался. Девушка была права и в этом. Так жить невозможно. И долго так продолжаться не могло.

Весь ужин он просидел как на иголках. Он боялся, что мама устроит скандал. После того, как он запер ее в комнате, он все время ждал, что она вот-вот начнет кричать или биться в стены. Но она вела себя тихо — слишком тихо: будто прислушивалась. Этим, наверное, она и была занята. Маму можно было запереть, но нельзя было заставить не подслушивать.

Норман надеялся, что она уже уснула. Может быть, завтра она ни о чем и не вспомнит. Такое часто случалось. Хотя, с другой стороны, иногда ему казалось, что мама давно забыла о каком-нибудь эпизоде, и вот тут-то, как гром среди ясного неба, она и ошарашивала его, иной раз через много месяцев.

Ясное небо. Он издал сухой смешок. Никакого ясного неба больше не было. Только тучи и темнота, как сегодня.

Вдруг он различил какой-то шум и встревоженно развернулся в кресле. Неужели это мама? Нет, ты же сам запер ее — забыл разве? Наверное, это девушка в соседней комнате. Да, теперь он ясно слышал ее; кажется, она открыла чемодан, достает вещи, готовится лечь в постель.

Норман сделал еще глоток. Только ради того, чтобы успокоить нервы. И на этот раз виски помогло. Его рука больше не дрожала. Он больше не испытывал страха. По крайней мере, пока думал о девушке.

Странно, когда он увидел ее, его охватило это ужасное чувство — как оно называлось? Он забыл слово. Им… им… как же там дальше? Импульсивность? Нет, не так. Он не чувствовал себя импульсивным, когда находился рядом с женщиной. Может, импозантность? Нет, это уж точно не то. Он был уверен, что знает это слово, оно сотни раз попадалось ему в книгах — в тех, о которых мама даже ничего не подозревала.

Но, в конце концов, это не имело значения. Когда он был с девушкой, он чувствовал себя так, а теперь — нет. Теперь он был способен совершить что угодно.

А как много ему хотелось бы совершить с такой девушкой! Она была молодая, хорошенькая — и умная, к тому же. Он выставил себя круглым дураком, когда поднял крик после ее слов о маме; ведь и сам он в конце концов признал, что девушка была права. Она знала — она могла бы понять его. Так жалко, что она не осталась посидеть подольше, не поговорила с ним.

А теперь, может быть, он никогда больше ее не увидит. Завтра она уедет. Навсегда. Джейн Вильсон из Сан-Антонио, штат Техас. Кто она такая, куда едет, какая она внутри — как человек? Он вполне мог бы влюбиться в такую девушку. Да, мог бы — с первого взгляда. И тут не над чем было смеяться. Но она, наверное, стала бы. Потому что девушки все такие: они всегда смеются. Потому что они сучки.

Мама была права. Все они сучки. Но ты ничего не можешь с собой поделать, когда сучка такая красивая, и если ты знаешь, что никогда больше ее не увидишь. Если б ты был хоть наполовину мужчиной, ты не промолчал бы, когда был в ее комнате. Ты бы принес бутылку и предложил ей выпить, и она выпила бы с тобой, а потом ты перенес бы ее на кровать и…

И — ничего. Ты ничего не сделал бы. Потому что ты импотент.

Ведь это слово ты не мог вспомнить, не так ли? Импотент. То самое слово, которое ты знал по книгам и которое мама как-то бросила тебе в лицо, то, которое означало, что ты никогда больше не увидишь эту девушку, потому что от этого все равно не будет никакого толку. Слово, которое было хорошо известно сучкам; они должны были его знать, иначе с чего бы им все время смеяться?

Норман сделал еще глоток, совсем маленький. Почувствовал, как по его подбородку скатилась капля. Наверное, он был пьян. Ну ладно, он пьян — ну и что с того? Главное, что мама ничего не знает. И девушка ничего не знает. Это большой секрет. Значит, он импотент, вот как? Ну, что ж, это не означает, что он не может снова посмотреть на нее.

Вот прямо сейчас и посмотрит.

Норман перегнулся через стол, почти коснувшись головой стены. До него донеслись новые звуки. И богатый опыт помог ему правильно проинтерпретировать их. Девушка сбросила туфли. Вошла в ванную комнату.

Он протянул руку. Та опять дрожала. Она дрожала от предвкушения: он знал, что собирается сделать. Он сдвинет в сторону висевшую на стене фотографию в деревянной рамке и заглянет в дырочку, которую просверлил так давно. Никто больше не знал об этой дырочке, даже мама не знала. Уж мама-то точно не знала. Это был его секрет.

С той стороны дырочка казалась просто трещиной в штукатурке, но он мог прекрасно видеть сквозь нее. Мог заглянуть внутрь ярко освещенной ванной. Иногда мог разглядеть самого человека, стоящего перед дырочкой, иногда его отражение в зеркале на двери. Но он мог видеть. Он много чего мог видеть. Пускай сучки смеются. Он знал о них столько, что им и не снилось.

Норману стало трудно удерживать зрение в фокусе. Ему было жарко, и у него кружилась голова. Кружилась голова, и было жарко. Отчасти в этом было виновато виски, отчасти возбуждение. Но больше всего она.

Потому что сейчас она стояла в ванной, повернувшись лицом к стене. Но она не могла заметить дырочку. Никто из них не мог. Она улыбнулась, взъерошила волосы. Наклонилась, снимает чулки. А теперь выпрямляется и — да, она это делает — стаскивает платье через голову, он видит лифчик и трусики; только не останавливайся, только не отвернись!

Но она отвернулась, и Норман едва не крикнул: «Назад, ты, сучка!», но вовремя сдержался, а потом увидел, что она стоит перед зеркалом и расстегивает лифчик. Как назло, зеркало отражает одни волнистые линии и огни, и у него кружится голова, но тут она отступает чуть-чуть в сторону. Теперь он видит ее…

Сейчас она снимет трусики, она снимает их, и он видит, и она стоит перед зеркалом и качает бедрами!

Может, она знает? Неужели она с самого начала знала, что он смотрит? Она что, хотела, чтобы он смотрел, специально издевалась над ним, сучка? Вправо-влево, вправо-влево, и зеркало снова становится волнистым, и ее очертания тоже теряют четкость, и он больше не в силах терпеть, ему хочется бить кулаками в стену и кричать, чтобы она прекратила, потому что то, что она делает — это извращение и грех, и она должна прекратить, пока он не стал таким же, как она. Этого-то сучки всегда и добивались: им бы только сделать из тебя извращенца; и она была сучка, и все они были сучки, и мама была…

Неожиданно она исчезла, и все вокруг наполнилось ревом. Звук нарастал, сотрясая стену, заглушая мысли и слова. Норману показалось, будто рев возникает у него в голове, и он оторвался от стены и упал на стул. Я пьян, подумал он. Я отключаюсь.

Но это было не совсем так. Рев продолжался, но где-то в глубине его мозга возник новый звук. Как будто… дверь конторы медленно открывалась. Как это могло быть? Он же сам запер ее, разве нет? И ключ все еще лежал перед ним на столе. Он может увидеть его, если откроет глаза. Но он не мог их открыть. Потому что теперь он знал.

У мамы тоже был ключ.

У нее был ключ от спальни. И у нее был ключ от дома. И ключ от конторы.

И сейчас она стояла перед ним, смотрела на него сверху вниз. Может, она решит, что он уснул? Что она вообще тут делала? Услышала, как он ушел с девушкой, и явилась шпионить за ним?

Норман практически лежал на столе, не смея шевельнуться — не желая шевелиться. И с каждым мгновением, даже если бы он захотел двинуться, сделать это становилось все труднее и труднее. Рев стал стабильным, и вибрация ласково укачивала Нормана. Это было приятно. Так хорошо, когда тебя укачивают, и мама стоит рядом…

А потом ее не стало. Она развернулась, не вымолвив ни слова, и вышла. Ему было нечего бояться. Она пришла, чтобы защитить его. Она всегда приходила, когда была нужна ему. И теперь он мог уснуть. Ничего хитрого в этом не было. Нужно было только войти в рев и пройти сквозь него. И тогда наступит тишина. Сон, спокойный тихий сон.

Норман очнулся внезапно, оторвал голову от стола и неловко поворочал ей из стороны в сторону. Господи, как же она трещала! Он отключился, сидя на стуле — прямо за столом. Не удивительно, что в ушах у него стоял рев. Рев. Но он уже слышал этот звук раньше. Как давно? Час, два часа назад?

Он вспомнил, что это было. В соседней комнате работал душ. Да, так и есть. Его включила девушка. Только это же было так давно! Не могла ведь она до сих пор мыться — или могла?

Он протянул руку и сдвинул в сторону фотографию. Прищурил глаз и увидел ярко освещенную комнату за стеной. Там было пусто. Ему не было видно, что происходит в душевой кабинке, потому что занавеска была задернута, и его взгляд не мог проникнуть сквозь нее.

Может быть, девушка ушла спать, забыв выключить воду? Странно, что она может спать под такой рев, но он сам только что спал под него. Возможно, усталость действовала на нее так же, как алкоголь на него.

Как бы то ни было, все, как будто, было в порядке. Ничего подозрительного. Норман еще раз окинул ванную взглядом, и тут заметил воду на полу.

Она текла по кафелю. Не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы бросаться в глаза. Водяная струйка, змеящаяся по белому кафелю.

Только водяная ли? Вода не может быть розовой. В ней не бывает тоненьких красных прожилок.

Она поскользнулась, упала и поранилась, решил Норман. Он был на грани паники, но знал, что нужно делать. Схватив со стола ключи, он выскочил из конторы. Быстро отыскал в связке ключ от нужной двери и открыл ее. В спальне было пусто, но на кровати лежал открытый чемодан. Значит, она не уехала. Он был прав: она в ванной, и с ней что-то случилось. Он должен войти туда.

Он был уже в самой ванной, когда вспомнил, но было уже слишком поздно. Паника охватила его всего целиком, но это ничего не меняло. Он все равно помнил.

У мамы были ключи и от мотеля тоже.

А потом, резко отдернув прозрачную занавеску и увидев красное и искромсанное нечто на полу душевой кабинки, он воочию убедился, что мама воспользовалась своими ключами.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Норман запер за собой дверь и стал подниматься к дому. Его одежда была в ужасном состоянии. Он весь вымазался в крови, и вымок, и, в довершение всего, в ванной его несколько раз вырвало.

Но сейчас это не имело значения. В первую очередь ему следовало тревожиться не об одежде.

На этот раз он этого так не оставит, он покончит с этим раз и навсегда. Он упрячет маму туда, где ей и полагалось быть. Он просто обязан это сделать.

Паника, ужас и отвращение куда-то исчезли, уступив место непоколебимой решимости. То, что произошло, было трагедией, кошмаром, которого не выразить словами, но больше такое никогда не повторится. Норман чувствовал себя новым человеком — человеком, принадлежащим самому себе.

Он взбежал по ступенькам и попробовал входную дверь. Она была не заперта. Свет в гостиной все еще горел, но там было пусто. Он быстро огляделся и поднялся на второй этаж.

Дверь в мамину комнату была открыта, и оттуда вырывался сноп света. Норман ступил внутрь, не дав себе труда постучать. Притворяться больше не имело смысла. Теперь уж ей не уйти от ответственности.

Ей никуда не уйти…

Но она ушла!

В спальне никого не было.

Он видел большую старинную кровать, вмятину в матрасе в том месте, где недавно лежала мама, отброшенные в сторону простыни; он даже ощущал легкий, чуть затхлый запах ее духов. Кресло-качалка стояло в углу, многочисленные побрякушки и украшения были разложены на туалетном столике в том же порядке, что и всегда. В маминой комнате ничего не изменилось; в ней никогда ничего не менялось. Но мамы в ней не было.

Он шагнул к платяному шкафу, проверил одежду, висевшую внутри на вешалках. Здесь затхлый аромат чувствовался особенно сильно — настолько, что Норман едва не задохнулся. Но одновременно он различил новый запах. Сначала он не мог понять, откуда тот исходит, но тут наступил на что-то и, посмотрев под ноги, увидел одно из маминых платьев и косынку. Они были небрежно брошены на пол, и он наклонился, чтобы поднять их, — и содрогнулся, разглядев темно-бурые пятна запекшейся крови.

Значит, мама все-таки вернулась сюда. Вернулась, переоделась и снова ушла.

Он не мог обратиться в полицию.

Он был обязан помнить об этом: он не должен звонить в полицию. Даже теперь, после того, что она сделала. Потому что она, в действительности, не отвечала за свои поступки. Она была больна.

Умышленное убийство — это одно, а болезнь — совсем другое. Человек, на самом деле, не является убийцей, если у него не все в порядке с головой. Это известно всем. Только суды иногда не понимают этого. Он читал о таких процессах. Но даже если суд разберется, что с ней такое, ее все равно упрячут куда-нибудь. И не в лечебницу для нервных, а в одну из этих ужасных государственных психушек.

Он оглядел опрятную старомодную комнату. По обоям вился узор из декоративных роз. Норман не мог допустить, чтобы маму забрали отсюда и посадили в камеру с голыми стенами. Сейчас она была в безопасности — в полиции даже не знали о ней. Мама жила тут, в доме, и никто об этом не знал. Девушке можно было рассказать, потому что на следующий день она все равно уезжала. Но полиция не должна была узнать о маме и о том, какая она. Они отправят ее гнить. Что бы она ни сделала, этого она не заслужила.

И ей не нужно бояться этого, потому что никто не знает о том, что она сделала.

Он был вполне уверен, что ему удастся все скрыть. Нужно было лишь как следует все продумать, припомнить подробности — все с самого начала.

Девушка приехала одна и сказала, что провела в пути целый день. Значит, она никуда не заезжала по дороге. И она не знала, где находится Фейрвейл, не упоминала близлежащих городов, так что, скорее всего, направлялась куда-то еще. Тот, кто ждал ее — если кто-то ждал, — жил, по-видимому, дальше на севере.

Конечно, это были только его предположения, но они казались вполне логичными. И ему оставалось лишь надеяться, что они соответствуют действительности.

Девушка, правда, сделала запись в регистрационной книге, но это ничего не значило. Если кто-нибудь спросит, он скажет, что она остановилась на ночь, а утром поехала дальше.

Ему нужно только избавиться от тела и от машины, а потом привести все в порядок и хорошенько вымыть.

И это будет совсем нетрудно. Он точно знал, как поступить. То, что ему предстояло, было неприятно, но сложностей никаких не предвиделось.

И тогда ему незачем будет обращаться в полицию. И рассказывать им о маме.

О, он вовсе не собирался оставлять случившееся без последствий — на этот раз маме придется ответить. Но это могло подождать.

Самым главным сейчас было избавиться от улик. Скрыть corpus delicti.

Мамино платье и косынку придется сжечь, как и ту одежду, что была на нем. Нет, пожалуй, лучше избавиться от всего вместе с телом.

Норман подобрал испачканные мамины вещи, скомкал их и отнес вниз. Потом схватил старую рубашку и комбинезон, висевшие на крючке в задней прихожей, и переоделся на кухне. Мыться сейчас не имело смысла — этим он займется, когда покончит с основным.

Но мама не забыла умыться, когда вернулась. В кухонной раковине он обнаружил розовые подтеки, а также следы пудры и румян.

Он сделал мысленную заметку, что нужно будет и здесь все вымыть и убрать, когда он вернется, потом сел и переложил содержимое карманов из только что снятой одежды в комбинезон. Жаль было выбрасывать почти новые вещи, но ничего не поделаешь. Чтобы помочь маме, придется кое-чем пожертвовать.

Норман спустился в подвал и открыл дверь старого фруктового погреба. Там он нашел то, что искал — отслужившую срок корзину для белья с откидывающейся вбок крышкой на петлях. Она была достаточно вместительна и чудесно подходила для его целей.

Чудесно. Господи, как он может употреблять такие слова, зная, что собирается делать?

Он поморщился, потом горько вздохнул. Сейчас было не время для самокритики и копания в себе. От него требовался прагматизм. Он должен быть очень практичным, очень осторожным, очень спокойным.

Очень спокойно он бросил свою одежду на дно корзины. Спокойно взял старую клеенку со стола у лестницы в подвал. Спокойно вернулся наверх, выключил свет на кухне, свет в прихожей и вышел в темноту, держа корзину в руках. Клеенка лежала на крышке.

Снаружи, в темноте, было труднее оставаться спокойным. Труднее было не думать о тех сотнях случайностей, которые могли все испортить.

Мама бродила — где? Может, она оказалась на шоссе, где ее мог подобрать любой, проезжавший мимо? Может быть, она еще не оправилась от истерики, и ужас того, что она совершила, заставит ее выложить правду первому встречному? Она действительно сбежала, или просто не соображала, где находится? Или она спустилась с холма и пошла вдоль узкой полоски их земли, граничащей с болотом? Может, ему стоило сначала пойти поискать ее?

Норман вздохнул и покачал головой. Он не мог так рисковать. Не мог бродить в темноте по болотам, пока в душевой кабинке лежало это. Оставлять мотель без присмотра было слишком опасно.

Хорошо еще, что перед уходом он не забыл выключить свет и в конторе, и в комнате девушки. Но даже несмотря на это, он не мог быть на все сто процентов уверен, что какому-нибудь типу не приспичит искать ночлега именно сейчас. Это случалось не слишком часто, но время от времени звонок, подключенный к сигнальному кабелю, все-таки звенел: порой в час, а то и в два ночи. И по меньшей мере раз за ночь мимо мотеля проезжала патрульная машина дорожной полиции. Она почти никогда не останавливалась, но полагаться на это Норман не мог.

Он пробирался сквозь кромешную тьму безлунной ночи. Тропинка была посыпана гравием и потому не размокла от дождя, но за домом наверняка было очень грязно. Там останутся следы. Об этом тоже нельзя забывать. Он оставит следы, которые даже не сможет увидеть. Если бы только было немного посветлей! И неожиданно самым важным для него стало именно это — поскорее попасть туда, где не будет темноты.

Норман испытал огромное облегчение, когда наконец открыл дверь номера, затащил внутрь корзину, поставил ее на пол и включил свет. На мгновение желтые лепестки успокоили его, но потом он вспомнил, что увидит, когда войдет в ванную.

Он стоял посреди комнаты, и его била дрожь.

Нет, я не могу. Я не хочу смотреть на нее. Я не войду туда. Не войду!

Но ты должен. Другого пути нет. И перестань болтать сам с собой!

Это было важнее всего. Он должен был прекратить разговаривать сам с собой. Должен был снова обрести спокойствие. Повернуться лицом к реальности.

А что было реальностью?

Мертвая девушка. Девушка, которую убила его мама. Не слишком приятный факт и еще менее приятное зрелище, но, тем не менее, факт.

Если он сейчас уйдет, это не вернет девушку к жизни. И если он выдаст маму полиции, это тоже никак не поправит дела. В данных обстоятельствах лучшей линией поведения — и единственно возможной — было избавиться от тела. И он не должен был мучить себя чувством воображаемой вины.

Однако когда он на самом деле вошел в душевую кабинку и стал делать то, что было необходимо, его желудок не выдержал. Даже после того, как Нормана вывернуло наизнанку, сухие бесплодные спазмы продолжали то и дело сотрясать его тело. Мясницкий нож он нашел почти сразу: тот торчал из-под туловища. Его он тут же отправил в корзину. В карманах комбинезона нашлась пара старых перчаток, и он одел их, прежде чем приниматься за остальное. Хуже всего было с головой. Больше у девушки ничего не было отрезано, только страшно искромсано, и ему пришлось плотно прижать ее конечности к туловищу, чтобы завернуть тело в клеенку и запихнуть его в корзину поверх всего остального. Наконец с этим было покончено, и Норман с облегчением захлопнул крышку.

Правда, оставалось еще вымыть ванную и сам душ, но этим он займется потом, когда вернется.

Он выволок корзину в комнату, нашел на кровати сумочку девушки и выудил из нее ключи от машины. Потом осторожно приоткрыл дверь, оглядываясь по сторонам и опасаясь увидеть свет фар приближающейся машины. Но на дороге было пусто; никто не проезжал мимо уже несколько часов. Ему оставалось лишь молиться и надеяться, что никто и не проедет.

Он взмок задолго до того, как ему удалось открыть багажник и поднять в него тяжелую корзину, но обильный пот лился с него ручьями не от напряжения, а от страха. Но наконец корзина стояла в багажнике, и он снова был в комнате, собирал ее вещи и запихивал их в ночную сумку и в большой чемодан, разложенный на кровати. Он нашел туфли, чулки, лифчик, трусики. Прикасаться к лифчику и трусикам было хуже всего. Если бы в желудке у него было еще хоть что-то, оно немедленно оказалось бы на полу. Но там оставался лишь страх — тот самый, что покрыл липкой влажной пленкой пота его кожу.

Что теперь? Салфетки, шпильки, разные мелочи, которые женщины обычно разбрасывают по комнате. Да, и сумочка. В ней, наверное, были какие-то деньги, но он даже не заглянул внутрь. Ему не нужны были ее деньги. Он хотел лишь избавиться от всего, что напоминало о ней, — и поскорее, пока ему везло.

Он перенес вещи в машину, положил на переднее сидение. Потом закрыл и запер дверь номера. Снова оглядел весь видимый участок дороги. Никого.

Норман завел машину и включил фары. Это было опасно, ехать с зажженными фарами, но иначе по полю не проехать. Он осторожно тронулся, завернул за угол мотеля и въехал по усыпанной гравием дорожке наверх к дому. Еще один отрезок дорожки тянулся вдоль заднего фасада и заканчивался у старого сарая, который Норман переоборудовал под гараж для своего шевроле.

Он переключил скорость и свернул на траву. Теперь он ехал по полю, и машину начало сильно трясти. Где-то тут была колея, и ему удалось отыскать ее. Раз в несколько месяцев Норман цеплял к своей машине прицеп и спускался по этой колее к лесу у болота, чтобы набрать дров для кухни.

Этим он и займется завтра, решил он. Прямо с утра и поедет, чтобы колеса шевроле и прицепа затерли отпечатки шин, оставленные сегодня. А если где-то в грязи и останутся следы от его ботинок, он сможет сослаться на поездку за дровами.

То есть, если ему потребуется что-то объяснять. Очень может быть, что везение его не оставит.

Во всяком случае, оно не оставляло его, пока он добирался до болота. А там он выключил фары и подфарники и все остальное проделал в темноте. Это было не так просто и заняло много времени, но он справился. Завел мотор и, включив заднюю передачу, выпрыгнул из машины. Она съехала вниз по склону и начала погружаться в трясину. На склоне должны были остаться отпечатки шин, и ему нужно было не забыть разровнять их. Но главным сейчас было не это, а то, чтобы машина утонула. Он видел, как на поверхности болота, в котором уже скрылись колеса, лопаются пузырьки газа. Господи, хоть бы она погрузилась целиком, иначе ему уже не вытащить ее обратно. Она должна утонуть! Медленно, очень медленно мутная вода скрывала бамперы. Сколько он уже стоял тут? Ему казалось, что несколько часов, но машина все еще торчала из воды. Однако ил уже подобрался к дверным ручкам, в него постепенно уходили ветровое и боковые стекла. До Нормана не доносилось ни звука: машина погружалась дюйм за дюймом в полном безмолвии. Вот осталась видна только крыша. Неожиданно раздался противный резкий звук. Чмок! И машины больше не было. Она скрылась под поверхностью болота.

Норман не знал, какая в этом месте глубина. Ему оставалось лишь надеяться, что достаточная. Что машина будет погружаться все глубже и глубже, пока уже никто никогда не сможет ее найти.

Он отвернулся, и его лицо искривилось брезгливой гримасой. Что ж, с этим было покончено. Машина утонула в болоте. Корзина стояла в багажнике. А тело лежало в корзине. Искромсанный торс и окровавленная голова…

Но он не мог думать об этом. Не должен был. Ему еще предстояло сделать очень многое.

И он сделал все, что было необходимо, передвигаясь почти механически, машинально. В конторе нашлись мыло и стиральный порошок, ведро и щетка. Он вымыл сначала всю ванную, потом душевую кабинку. Оказалось, что если сосредоточиться на работе, можно почти забыть об отвращении, хотя от запаха его все-таки слегка подташнивало.

Затем он еще раз осмотрел комнату. Ему продолжало везти: под кроватью он обнаружил серьгу. За ужином он не заметил, что на девушке были серьги, но, видимо, были. Может быть, она сняла их, когда распустила волосы. А если нет, то где-то тут должна была быть вторая. Норман очень устал, и у него уже закрывались глаза, но он все же попытался найти серьгу. В комнате ее обнаружить не удалось, а значит, она была среди вещей девушки или же осталась у нее в ухе. В любом случае, это не имело значения. Главное было избавиться от найденной. Завтра он выбросит ее в болото.

Теперь оставался только дом. Нужно было отмыть кухонную раковину.

Старинные часы показывали почти два, когда он вошел. Засыпая на ходу, он смыл кровяные подтеки, пудру и румяна с краев раковины. Потом сбросил грязные ботинки, стащил с себя комбинезон, снял рубашку и носки и вымылся. Вода была ледяная, но и это его не взбодрило. Казалось, тело его онемело от усталости.

Завтра утром он снова поедет на болото, уже на своей машине. Он будет в той же одежде, что сегодня, и потому не имело значения, что она была вся в грязи. Главное, чтобы нигде не осталось крови. Ни на его одежде, ни на теле, ни на руках.

Вот так. Он снова стал чистым. У него были чистые руки. Теперь он мог дотащить свое онемевшее тело до спальни на втором этаже, упасть на кровать и уснуть. С чистыми руками.

Он был уже в спальне и переодевался в пижаму, когда вспомнил, что успокоился слишком рано.

Мама так и не вернулась.

Она бродила где-то в ночи, и только один Бог знал где. Ему придется снова одеться и идти искать ее — маму нужно найти.

Только… нужно ли?

Мысль подкралась незаметно, как усталость, от которой он не чувствовал своего тела. Она притупляла его чувства, исподволь овладевая сознанием.

С какой стати ему беспокоиться о маме — после того, что она сделала? Может быть, кто-нибудь подобрал ее, или еще подберет. Может быть, она уже все выболтала. Только кто ей поверит? Улик больше нет. Он будет все отрицать. А может, не потребуется и этого — всякий, кто посмотрит на маму, сразу поймет, что она сумасшедшая, когда выслушает ее дикую историю. И тогда ее упрячут, запрут в комнату, от которой у нее не будет ключа, и онаостанется там навсегда, и слава Богу.

Он вспомнил, что совсем недавно испытывал другие чувства. Но это было до того, как он побывал в ванной, до того, как ему пришлось входить в душевую кабинку и смотреть на эти… вещи.

Это мама была виновата в том, что происходило с ним, по ее вине пострадала бедная, беззащитная девушка. Это мама взяла в руки мясницкий нож и принялась резать и кромсать — на такое зверство был способен только маньяк. Он должен был повернуться лицом к фактам. Она была маньяком. Она заслуживала того, чтобы ее упрятали, ее нужно было упрятать, как ради безопасности других, так и ради ее собственной.

Если маму подберут на шоссе, он сам проследит, чтобы ее поместили куда надо.

Впрочем, она, наверное, и не подходила к шоссе. Скорее всего, она бродила где-то поблизости, не уходя от дома. Или, может быть, она следила за ним, пока он был на болоте — может, она следила за ним с самого начала. Ну, а на болоте, если мама действительно сумасшедшая, могло произойти что угодно. Если она оказалась там, она легко могла поскользнуться. Это было вполне возможно, в такой-то темноте. Он вспомнил, как тонула машина, как она постепенно исчезала в трясине.

Норман чувствовал, что его мысли больше не были вполне связными. Какой-то частью своего мозга он сознавал, что лежит на кровати в своей спальне и что это продолжается уже довольно долго. Но он, на самом деле, не принимал никакого решения относительно того, что ему делать; он не интересовался ни мамой, ни ее местонахождением. Он просто наблюдал за ней. Он мог видеть ее, хотя в то же время знал, что его усталые воспаленные глаза закрыты.

Он видел маму, и она была в болоте. Там она и была, в этом болоте, она забрела в него в темноте и не могла выбраться обратно на сушу. Мутная жижа пузырилась у ее коленей, и она пыталась ухватиться за ветку или дотянуться до твердой земли, но все напрасно. Ее ноги постепенно уходили под воду, и там, где они соединялись с туловищем, мокрое платье, облепившее бедра, образовало подобие черной буквы “V”. Фу, у мамы были грязные ноги. Он не должен смотреть.

Но он хотел смотреть, хотел видеть, как она погружается во влажную, бархатистую, склизкую тьму. И поделом ей, она сполна заслужила то, чтобы составить компанию бедной невинной девушке. Туда им обеим и дорога! Скоро он избавится и от преступницы, и от жертвы. От мамы и от сучки. Мама-сучка тонула в этой жидкой грязи, и пусть это случится, пусть она сгинет в этой вонючей отвратительной жиже…

Вода уже поднялась выше ее груди. Он не любил думать о таком, он никогда не думал о маминых грудях, не должен был, и это было хорошо, что они погружались в болото навсегда, и ему никогда больше не придется думать о таких вещах. Но он видел, как мама задыхается, и от этого сам начал хватать воздух ртом. Ему стало казаться, что он задыхается вместе с мамой, а потом (это был сон, это должен был быть сон!) мама неожиданно оказалась на суше, и он тонул. Его засосало по самое горло, и некому было спасти его, некому помочь, не за что ухватиться, если только мама не протянет ему своей руки. Она могла спасти его, только она одна! Он не хотел тонуть, не хотел, чтобы ил забивал ему ноздри и рот, не хотел задыхаться и уходить на дно к девушке-сучке. И тут он вспомнил, почему она оказалась там, почему ее убили, — потому что она несла в себе зло. Она раздевалась перед ним, она бесстыдно пыталась развратить его своей наготой. Да что там, он сам тогда хотел убить ее, потому что мама научила его, как узнавать грех и извращение, и что сучки — это зло пред лицом Господа.

Выходило, что то, что сделала мама, она сделала, защищая его, и он не мог безучастно смотреть, как она гибнет. Она была нужна ему, и он был нужен ей, и даже если она сумасшедшая, она не могла допустить, чтобы он утонул. Не могла.

Вонючая жижа уже поднялась к его подбородку и подбиралась к губам, и если он сейчас откроет рот, она заполнит его, но он должен был открыть рот, чтобы крикнуть маме, и он крикнул: «Мама, мама — спаси меня!»

И он больше не тонул в болоте, он был в своей постели, где ему и полагалось быть, и его тело было мокрым, но лишь от пота. И он знал, что это был сон, он понял это еще раньше, чем услышал ее голос:

— Все в порядке, сынок. Я здесь. Все хорошо, — Норман почувствовал у себя на лбу ее руку, прохладную и чуть-чуть влажную. Он хотел открыть глаза, но она сказала: — Не волнуйся, сынок. Можешь спать спокойно.

— Но я должен рассказать тебе…

— Я все знаю. Я приглядывала за тобой. Неужели ты подумал, что я могу сбежать и бросить тебя? Ты поступил правильно, Норман. И все теперь хорошо.

Да. Именно так и должно было быть. Она была здесь, чтобы защитить его. А он был здесь, чтобы защищать ее. За мгновение до того, как снова погрузиться в сон, Норман принял решение. Они не будут говорить о том, что произошло в эту ночь, — ни теперь, ни позже. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы упрятать маму куда бы то ни было. Что бы она не сделала, ее место здесь, с ним. Может быть, она сумасшедшая, может — убийца, но она все, что у него есть. Все, чего он хочет. Все, что ему нужно — это знать, что она здесь, рядом с ним. И все. Он уснул.

Норман шевельнулся во сне, повернулся на другой бок и провалился в тьму еще более непроглядную и глубокую, чем болото.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В следующую пятницу, ровно в шесть вечера, произошло чудо.

Отторино Респийи собственной персоной явился в подсобку единственного в Фейрвейле скобяного магазина, чтобы исполнить свои «Бразильские впечатления».

Отторино Респийи умер много лет назад, и симфонический оркестр — l'Orchestre des Concertes Colonne — управлялся совсем другим дирижером, находившимся сейчас за многие тысячи миль от Фейрвейла.

Тем не менее, когда Сэм Лумис протянул руку и включил небольшой коротковолновой радиоприемник, музыка покойного композитора полилась могучим потоком, побеждая пространство, время и самое смерть.

Это, в понимании Сэма, было самым настоящим чудом.

На мгновение он пожалел, что рядом с ним никого нет. Чудеса для того и случались, чтобы ими можно было делиться. Музыку не подобало слушать в одиночестве. Однако в Фейрвейле не было человека, способного хотя бы узнать «Бразильские впечатления», не говоря уж о том, чтобы распознать чудо в факте их звучания в подсобке скобяного магазина. Жители Фейрвейла тяготели к прагматизму. Музыка — это некие звуки, которые слышишь, опуская монетку в прорезь музыкального автомата или включая телевизор. Как правило, это оказывается рок-н-ролл, но изредка можно напасть и на что-нибудь серьезное, вроде песенки про Вильгельма Телля из известного вестерна. Что, вообще, такого уж замечательного в этом Отторино Как-его-там?

Сэм Лумис пожал плечами, потом усмехнулся. Ему не пристало жаловаться. Может быть, обитатели провинциальных городков и не слишком жаловали ту музыку, которая нравилась ему, но зато они не мешали ему наслаждаться ею. До тех пор, пока он не пытался повлиять на их вкусы. С его стороны было бы неразумно требовать чего-то большего.

Сэм снял с полки толстую амбарную книгу и перенес ее на кухонный стол. В течение ближайшего часа кухонному столу предстояло побыть письменным. А самому Сэму выступить в роли собственного бухгалтера.

В этом заключалось одно из главных неудобств жизни в подсобке: теснота поневоле заставляла находить множественные применения для одних и тех же предметов. Тем не менее Сэм был согласен потерпеть до лучших времен. А, если судить по тому, как шли дела, терпеть оставалось не так уж долго.

Быстрый взгляд на цифры как будто давал неплохие основания для оптимизма. Сэму еще предстояло проверить, не потребуются ли магазину новые партии товара, но дело шло к тому, что в этом месяце он, скорее всего, сумеет вернуть кредиторам еще тысячу долларов. И доведет, тем самым, общую сумму выплат за полугодие до трех тысяч. И это при том, что стояло межсезонье. Осенью торговля пойдет куда живее.

Сэм наскоро сложил на бумажке несколько цифр. Да, кажется, должно получиться. Он был очень доволен собой. И Мэри тоже будет им довольна.

В последнее время она что-то была не слишком жизнерадостна. Во всяком случае, по ее письмам чувствовалось, что она подавлена. Когда она вообще удосуживалась их писать. Кстати, припомнил он, она уже задолжала ему несколько штук. В прошлую пятницу он снова ей написал и в очередной раз не получил ответа. Может быть, она заболела. Нет, тогда бы ему ответила Лайла, ее сестренка. Скорее всего, Мэри просто устала от всего. Что ж, он не мог винить ее. Ей пришлось вынести многое.

Как, впрочем, и ему. В последние годы его жизнь трудно было счесть приятной. Но другого пути не было. Мэри все поняла, она согласилась подождать.

Может быть, ему стоило взять несколько выходных, оставить магазин на Саммерфильда и съездить на следующей неделе проверить, как она там. Просто взять и приехать без предупреждения, поддержать девушку морально, если ей плохо. Торговля шла вяло, и Боб был вполне в состоянии управиться в магазине один.

Сэм вздохнул. Музыка перешла в минорный ключ и стала заметно тише. Это, должно быть, тема змеиного сада. Да, он узнал свистящие всхлипы скрипок, вкрадчивые духовые, почти перекрывающие неповоротливые басы. Змеи. Мэри не любила змей. И вряд ли ей понравилась бы такая музыка.

Иногда он был близок к тому, чтобы усомниться: а не совершили ли они ошибку, решив связать свои судьбы? В конце концов, что они, на самом деле, знали друг о друге? Если не считать круиза и тех двух дней, что Мэри провела здесь в прошлом году, они никогда не были вместе. Они переписывались, конечно, но, может быть, от этого было только хуже. Потому что в письмах Сэму начинала открываться совсем другая Мэри — нервозная, почти капризная в своих желаниях и предпочтениях, не желающая расставаться с порой довольно нелепыми предрассудками.

Он пожал плечами. И что на него нашло? Или виновата мрачная музыка? Неожиданно у него напряглись мышцы на затылке. Он внимательно прислушался, пытаясь выделить подозрительный инструмент, изолировать музыкальную тему, привлекшую его внимание. Что-то звучало не так — что-то, что он ощущал и почти мог слышать.

Он сдвинул стул назад и встал из-за стола.

Наконец ему удалось определить, в чем дело. Едва слышный стук доносился со стороны главного входа. Конечно, это и насторожило его: в музыку вплелись посторонние звуки. Кто-то настойчиво дергал дверную ручку.

Он уже закрыл магазин на ночь и опустил жалюзи, но, может быть, это какой-нибудь турист. Так оно, скорее всего, и было; жители городка знали, когда он кончал работу, как знали и о том, что он жил в подсобке. Если бы кто-нибудь из них решил сделать покупку в неурочное время, он бы сначала позвонил.

Что ж, бизнес оставался бизнесом, кто бы ни был потенциальным клиентом. Сэм вышел в полутемный коридор и заторопился в торговый зал. Жалюзи на входной двери тоже были опущены, но теперь он ясно слышал, как нетерпеливо стучит дверная ручка — кто-то дергал за нее с такой силой, что дребезжали даже кастрюли и сковородки на прилавке у входа.

Сэм полез в карман за ключами.

— Одну минутку! — крикнул он. — Иду!

И он торопливо открыл дверь, а затем распахнул ее, не вынимая ключа из замка.

Она стояла на пороге, и уличный фонарь высвечивал ее темный силуэт. Он узнал ее и на мгновение замер от неожиданности, но тут же ступил вперед и привлек ее к себе.

— Мэри! — сказал он и нашел ее губы, прильнув к ним жадно, с благодарностью. Однако она напряглась всем телом, она пыталась отстраниться, ее руки, сжатые в кулачки, били его по груди. Что происходило?

— Я не Мэри! — выговорила она, задыхаясь. — Я Лайла.

— Лайла? — он отступил. — Младшая сестренка… э-е, сестра Мэри?

Она кивнула. При этом он мельком увидел ее лицо в профиль, а уличный фонарь осветил ее волосы. Они были русые, гораздо светлее, чем у Мэри. Теперь он разглядел, что нос у нее хоть и тоже курносый, но свой, а широкие скулы скошены чуть под другим углом. И ростом она была немного ниже, а ее бедра и плечи казались не такими полными.

— Прошу прощения, — пробормотал он. — Тут так мало света.

— Ничего, — голос у нее тоже был другой, более низкий и приятный.

— Входите, что же вы стоите.

— Но я… — она умолкла, бросив взгляд под ноги, и Сэм увидел, что на тротуаре рядом с ней стоит небольшой чемоданчик.

— Я вам помогу, — он взял чемоданчик, вернулся в дом и включил свет.

— Моя комната за магазином, — сказал он. — Проходите.

Она пошла за ним, не нарушая тишины. Впрочем, не совсем тишины, поскольку звуки музыкальной поэмы Респийи продолжали заливать подсобку. Когда они дошли до временного обиталища Сэма, он шагнул к радиоприемнику, собираясь выключить его. Девушка подняла руку.

— Не надо, — сказала она. — Я попробую угадать, кто это, — она кивнула: — Вилла-Лобос?

— Респийи. Он назвал эту вещь «Бразильские впечатления». Записано, кажется, фирмой «Урания».

— О! Мы обычно не держим такого, — тут он вспомнил, что Лайла работала в музыкальном магазине.

— Вы будете слушать дальше — или лучше выключить, чтобы мы могли поговорить? — спросил он.

— Выключайте. Нам необходимо поговорить.

Он кивнул, выключил приемник и повернулся к ней.

— Садитесь, — пригласил он. — Снимайте плащ.

— Спасибо, я не надолго. Мне еще нужно найти комнату.

— Вы приехали погостить?

— Только на ночь. Утром, наверное, уеду обратно. И я, в общем-то, приехала не совсем погостить. Я ищу Мэри.

— Ищете… — он с недоумением посмотрел на нее. — Но что ей тут делать?

— Я надеялась, что это мне объясните вы.

— Но каким образом? Мэри тут нет.

— Но она была тут? Я имею в виду: раньше на неделе?

— Конечно, нет. Я не видел ее с тех пор, как она приезжала прошлым летом, — Сэм присел на кресло-кровать. — В чем дело, Лайла? Что случилось?

— Хотела бы я это знать.

Она избегала встречаться с ним взглядом и смотрела на свои руки, опустив ресницы. Руки не могли найти себе места, и пальцы нервно извивались, будто змеи. При более ярком свете стало видно, что Лайла почти блондинка. Теперь она мало походила на Мэри. Это была совсем другая девушка. Нервная, встревоженная.

— Пожалуйста, Лайла, — сказал он. — Объясните мне, в чем дело?

Она неожиданно подняла голову и посмотрела на него своими карими глазами.

— Вы не обманули меня, когда сказали, что Мэри тут не было?

— Нет, это правда. Она даже не писала мне несколько недель. Я уже начал беспокоиться. А тут врываетесь вы, и… — у него сорвался голос: — Скажите мне!

— Хорошо. Я вам верю. Но рассказывать почти нечего, — она сделала глубокий вдох и снова заговорила, безостановочно разглаживая руками ткань юбки: — Вчера вечером прошла неделя с тех пор, как я в последний раз видела Мэри. В тот день я уехала в Даллас по поводу оптовых закупок — я теперь подбираю новые записи для своего магазина. Короче, я осталась там на уикенд и вернулась воскресным ночным поездом. Домой добралась в понедельник утром. Мэри не было. Сначала я не встревожилась: она могла уйти на работу пораньше. Но она обычно звонила мне среди дня, и когда она не связалась со мной до полудня, я решила позвонить ей на работу сама. Трубку взял мистер Лоуэри. Он сказал, что собирался звонить мне, чтобы выяснить, что случилось. В то утро Мэри не вышла на работу. В последний раз он видел ее в середине дня в пятницу.

— Погодите, — медленно сказал Сэм. — Я правильно понял? Вы хотите сказать, что Мэри уже больше недели никто не видел?

— Боюсь, что так.

— Но почему мне не сообщили об этом раньше? — он встал, и у него снова напряглись мышцы на затылке и шея. Напряжение чувствовалось и в его голосе: — Почему вы не связались со мной, не позвонили мне? Что говорят в полиции?

— Сэм, я…

— Вы целую неделю ничего не делаете, а потом вдруг заявляетесь сюда с дурацким вопросом, не видел ли я Мэри. Это же полная бессмыслица!

— Да, полная. Видите ли, в полиции ничего не знают об этом. А мистер Лоуэри ничего не знает о вас. После того, что он мне рассказал, я согласилась не обращаться в полицию. Но я так волновалась — я не знала, что и подумать; я просто должна была узнать, в чем дело. Поэтому сегодня я решила приехать и все выяснить. Я подумала, что вы, может быть, задумали все вдвоем.

— Что задумали? — почти крикнул Сэм.

— Это и мне было бы интересно узнать, — слова были произнесены мягким вкрадчивым голосом, но в лице мужчины, стоявшего на пороге, ничего мягкого не было. Он был высокого роста, худощавый и загорелый. Тень от полей его серой стетсоновской шляпы падала ему на лоб, но не скрывала глаза. Они были голубые как лед и такие же холодные.

— Кто вы такой? — неуверенно спросил Сэм. — И как вы сюда попали?

— Парадная дверь не заперта, так что я просто вошел. А нахожусь я здесь в надежде получить кое-какую информацию, но, как я вижу, мисс Крейн уже успела задать интересующий меня вопрос. Может быть, вы удостоите ответом нас обоих?

— Ответом?

— Именно так, — высокий мужчина шагнул вперед, опустив руку в карман серого пиджака. Сэм внутренне напрягся, но тут же успокоился, когда незнакомец вынул руку из кармана, держа в ней бумажник. Он открыл его. — Моя фамилия — Арбогаст. Милтон Арбогаст. Частный детектив, представляющий страховую компанию «Пэрити Мьючуэл». Агентство Лоуэри, в котором работала ваша девушка, застраховано в этой компании. Именно поэтому я здесь. Меня интересует, куда вы дели сорок тысяч долларов.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Серый “стетсон” лежал теперь на столе, а такой же серый пиджак висел на спинке одного из стульев. Арбогаст затушил в пепельнице третью сигарету и тут же прикурил следующую.

— Ладно, — сказал он. — Будем считать, что всю прошлую неделю вы не уезжали из Фейрвейла. Я вам верю, Лумис. В этом отношении вам нет смысла лгать — проверить вас в этом городке проще простого, — детектив медленно затянулся. — Правда, это не означает, что сюда не приезжала сама Мэри Крейн. Она вполне могла незаметно проскользнуть в магазин после закрытия, как сегодня это проделала ее сестра.

Сэм вздохнул.

— Но Мэри этого не делала. Послушайте, Лайла ведь только что объяснила вам. Я уже несколько недель не имел никаких вестей от Мэри. В пятницу я написал ей письмо — в тот самый день, когда она якобы исчезла. Зачем мне было это делать, если я знал, что она едет сюда?

— Чтобы замести следы, конечно. Очень хитро, — Арбогаст резко выдохнул.

Сэм потер шею.

— Я не настолько хитер. Далеко не настолько. Я ничего не знаю об этих деньгах. Судя по тому, что вы рассказали, даже мистер Лоуэри не мог знать заранее, что в пятницу кто-то собирается принести ему сорок тысяч долларов наличными. Каким образом мы с Мэри могли рассчитывать на деньги, которых еще не было в природе?

— Она могла позвонить сюда после того, как деньги оказались у нее, и вы могли послать это письмо в тот же вечер.

— Справьтесь в телефонной компании, — устало ответил Сэм. — Вам скажут, что ко мне уже больше месяца не было междугородних звонков.

Арбогаст кивнул.

— Значит, она не звонила вам. Она приехала прямо сюда, рассказала, что произошло, и договорилась встретиться позднее, когда все утихнет.

Лайла закусила губу.

— Моя сестра не преступница. Вы не имеете права говорить о ней в таком тоне. У вас, на самом деле, нет никаких доказательств того, что она взяла эти деньги. Может быть, мистер Лоуэри сам их украл. И подстроил все так, чтобы можно было свалить вину на…

— Прошу прощения, — прервал ее Арбогаст. — Я понимаю ваши чувства, но Лоуэри на эту роль не подходит. До тех пор, пока вор не будет найден и осужден, компания не собирается платить страховку — Лоуэри не увидит ни цента из этих сорока тысяч. Так что он ничего не выгадывает при таком раскладе. Кроме того, вы забываете об очевидных фактах. Мэри Крейн исчезла. Причем, в тот самый день, когда ей доверили деньги. Она не отнесла их в банк. Не оставила их дома. Денег нет. И нет ее машины. И ее самой, — он докурил очередную сигарету и похоронил ее под кучкой пепла в пепельнице. — Все подбирается одно к одному.

Лайла начала негромко всхлипывать.

— Нет, не подбирается! Вы должны были послушать меня, когда я хотела обратиться в полицию. Вместо этого я позволила вам и мистеру Лоуэри отговорить меня. Вы говорили, что не хотите поднимать лишнего шума, и, может быть, со временем Мэри одумается и вернет деньги. Вы не поверили мне тогда, но теперь я знаю, что была права. Мэри не брала этих денег. Кто-то похитил ее. Кто-то, знавший о деньгах…

Арбогаст пожал плечами, затем устало поднялся и подошел к девушке. Похлопал ее по плечу.

— Послушайте, мисс Крейн, мы ведь уже обсуждали все это, не так ли? Об этих сорока тысячах не знал больше никто. И никто не похищал вашу сестру. Она вернулась домой, сама собрала свои вещи и уехала в собственной машине. Одна. Разве ваша хозяйка не сказала, что видела это? Давайте не будем фантазировать.

— Я не фантазирую. Это в ваших действиях нет никакой логики. Приехать по моим следам к мистеру Лумису…

Детектив покачал головой.

— С чего вы взяли, что я ехал по вашим следам? — спокойно спросил он.

— А каким же еще образом вы могли оказаться здесь сегодня? Вы не знали о том, что Мэри и Сэм Лумис помолвлены. Никто об этом не знал, кроме меня. Вы даже не имели понятия о существовании Лумиса.

Арбогаст снова покачал головой.

— Имел. Помните, еще в вашей квартире я просматривал вещи в столе вашей сестры? Я нашел вот этот конверт, — он помахал им в воздухе.

— Но это же адресовано мне, — сказал Сэм и встал, потянувшись за конвертом.

Арбогаст отвел руку назад.

— Он вам не понадобится, — сказал он. — Письма внутри нет. А вот я могу его использовать, потому что адрес написан рукой Мэри Крейн, — он сделал паузу. — Собственно говоря, я уже использую его со среды — с того момента, как отправился сюда.

— Вы отправились сюда в среду? — Лайла вытерла слезы носовым платком.

— Совершенно верно. Я не следовал за вами, так как выехал намного раньше. Адрес на конверте был началом ниточки, и я стал ее разматывать. Адрес, и еще фотография Лумиса на столике у кровати вашей сестры. “С любовью — Сэм”. Не так уж трудно догадаться, что это означает. Имея это в виду, я попытался поставить себя на место вашей сестры. Итак: я только что наложил руки на сорок тысяч долларов. Мне необходимо убраться из города, срочно. Куда мне податься? В Канаду, Мексику, Вест-Индию? Слишком рискованно. Кроме того, у меня не было времени на то, чтобы все подготовить. Самым естественным было бы устремиться к любимому — то есть, сюда.

Сэм ударил кулаком по столу с такой силой, что подпрыгнули окурки в пепельнице.

— Ну, хватит! — сказал он. — Вы не имеете никакого права разбрасываться такими обвинениями. До сих пор вы не предъявили ни единого факта, подтверждающего хоть что-нибудь.

Арбогаст полез за новой сигаретой.

— Вам, значит, нужны факты? А чем, вы думаете, я занимался с самой среды, как не сбором этих фактов? К примеру, я нашел машину.

— Вы нашли машину моей сестры? — Лайла вскочила со стула.

— Само собой. Я как-то сразу подумал: первое, что она сделает, — это избавится от машины. Поэтому я стал ездить по стоянкам окрестных торговцев подержанными автомобилями — я же знал и марку машины, и номерной знак. Интуиция меня не подвела. Я нашел машину. Показал владельцу стоянки свои документы, и тот заговорил. Причем почти сразу — надо полагать, он испугался, что машина краденая, а я не стал его разубеждать.

— Выяснилось, что в пятницу вечером, перед самым закрытием, Мэри Крейн сменила там свою машину на другую. И при этом прилично проиграла в деньгах, кстати. Но для меня было важно то, что я получил полную информацию о тачке, на которой она уехала. На север.

— Я, естественно, последовал за ней. Однако я не был уверен, по какой дороге она поехала. Тем не менее, я надеялся, что оправдается еще одна моя догадка — что ей незачем было сворачивать с шоссе, поскольку она направлялась сюда. Скорее всего, она должна была ехать всю ночь не останавливаясь. Я тоже ехал без остановок восемь часов. А потом потратил массу времени в районе Оклахома-сити, проверяя придорожные мотели и стоянки подержанных автомобилей. Я подозревал, что она могла опять сменить машину — для верности. Но мне не везло. К четвергу я добрался до Талзы. Результаты — нулевые. Только сегодня утром иголка наконец отыскалась в стоге сена. На другой стоянке, у другого владельца — к югу отсюда — Мэри Крейн совершила второй обмен. Это было в субботу утром, и ей достался синий «Плимут» пятьдесят третьего года с помятым передним крылом.

Он достал из кармана записную книжку.

— Здесь все записано, черным по белому, — сказал он. — Номерной знак, номер двигателя — все. Оба владельца стоянок обещали сделать фотокопии регистрационных документов и переслать их в мое агентство. Но теперь это не так важно. Имеет же значение то, что в прошлую субботу Мэри Крейн выехала из Талзы, направляясь на север, причем в предшествовавшие шестнадцать часов она дважды меняла машины. Лично я не сомневаюсь, что она ехала сюда. И если ничего не произошло — типа поломки или аварии, — она должна была добраться сюда самое позднее вечером в воскресенье.

— Но она не добралась, — сказал Сэм. — Я ее не видел. Послушайте, я даже могу доказать это, если вам так нужно. В субботу вечером я был в Легион-холле, играл в карты. Тому есть масса свидетелей. В воскресенье утром сходил в церковь. Днем обедал в…

Арбогаст устало поднял руку.

— Ладно, ладно. Можно не продолжать. Вы ее не видели. Значит, что-то должно было случиться. Начну копать дальше.

— А как насчет полиции? — спросила Лайла. — Я все равно считаю, что мы должны обратиться туда, — она облизнула пересохшие губы. — Если допустить, что Мэри попала в аварию, то ее необходимо срочно найти, а вы просто физически не в состоянии объездить все больницы от Фейрвейла до Талзы. Господи, может быть, Мэри лежит сейчас где-нибудь без сознания. Или даже…

На этот раз по плечу ее похлопал Сэм.

— Чепуха, — сказал он. — Если бы что-то случилось, вам уже сообщили бы. С Мэри все в порядке, — однако он сердито глянул поверх ее плеча на детектива. — Тем не менее, в одиночку вам не справиться, — сказал он ему. — Лайла сделала очень разумное предложение. Почему бы нам не поставить в известность полицию? Заявить, что Мэри пропала, и посмотреть, не удастся ли им отыскать ее?

Арбогаст взял со стола свой серый стетсон.

— Пока что я шел самым трудным путем, я это признаю. Но я лишь пытался избавить от сомнительной рекламы агентство и страховую компанию. Если уж на то пошло, Мэри Крейн тоже избежала бы крупных неприятностей, если бы мне удалось найти ее и вернуть деньги, не вмешивая в дело полицию. Может быть, в этом случае ей даже не предъявят никаких обвинений. Вы должны согласиться, что игра стоила свеч.

— Но если вы не ошибаетесь — если Мэри действительно где-то поблизости, — почему она не связалась со мной? Меня это интересует ничуть не меньше, чем вас, — сказал Сэм. — И я не намерен дожидаться ответа на этот вопрос слишком долго.

— Вы согласны подождать двадцать четыре часа? — спросил Арбогаст.

— А что вы собираетесь делать в это время?

— Копать дальше, как я уже сказал, — он поднял руку, предупреждая возражения Сэма. — Я не собираюсь начинать с самой Талзы — я понимаю, что это невозможно. Но я хотел бы немного поездить по окрестностям, проверить придорожные рестораны, заправочные станции, стоянки, мотели. Может быть, кто-то видел ее. Потому что я все равно уверен, что моя догадка верна. Возможно, мисс Крейн передумала, когда добралась сюда, и поехала дальше. Но я должен выяснить это.

— И если за двадцать четыре часа вы ничего не добьетесь…

— Тогда я признаю, что взял на себя непосильную задачу, и соглашусь пойти в полицию и объявить Мэри Крейн пропавшей без вести. Ну как?

Сэм посмотрел на Лайлу.

— Как вам кажется?

— Я не знаю. Я так беспокоюсь, что не могу думать, — она вздохнула. — Решайте вы, Сэм.

Он кивнул Арбогасту.

— Хорошо. Договорились. Но я предупреждаю: если завтра ничего не выяснится и вы не обратитесь в полицию, это сделаю я.

Арбогаст одел пиджак.

— Пойду сниму номер в гостинице напротив. Вы со мной, мисс Крейн?

Лайла посмотрела на Сэма.

— Я сам провожу ее чуть позже, — сказал он. — Сначала мы сходим куда-нибудь поесть, а уж потом в гостиницу. А завтра мы оба будем здесь. И будем ждать.

Впервые за весь вечер Арбогаст улыбнулся. Его улыбка не составила бы конкуренции Моне Лизе, но, все же, это была улыбка.

— Я вам верю, — сказал он. — Прошу прощения за бесцеремонность, с которой мне пришлось действовать, но я должен был убедиться, — он кивнул Лайле. — Мы найдем вашу сестру. Не волнуйтесь.

И он вышел. Задолго до того, как за ним закрылась дверь магазина, Лайла рыдала на плече у Сэма. Ее голос, когда она заговорила, был похож на стон:

— Сэм, я боюсь. С Мэри что-то случилось — я уверена!

— Все будет хорошо, — сказал он, удивляясь, что не может найти лучших слов. И почему нужные слова всегда куда-то девались, когда требовалось помочь испуганным, пораженным горем, одиноким? — Все будет хорошо, верь мне.

Неожиданно она отстранилась, сделала шаг назад и посмотрела на него полными слез расширенными глазами.

— Почему я должна верить тебе, Сэм? — негромко спросила она. — Ты знаешь еще что-то? Что-то такое, о чем не сказал детективу? Сэм, Мэри была тут? Ты знал обо всем — знал о деньгах?

Он покачал головой.

— Нет, не знал. И тебе придется поверить мне на слово. Как мне приходится верить тебе.

Она отвернулась к стене.

— Наверное, ты прав, — сказала она. — Мэри могла связаться с кем-нибудь из нас, ведь так? Но она этого не сделала. Мне хочется верить тебе, Сэм. Только теперь это так трудно… После того, как моя родная сестра оказалась…

— Не мучай себя, — перебил Сэм. — Сейчас тебе надо немного поесть и хорошенько отдохнуть. Завтра все уже не будет казаться таким мрачным.

— Ты правда так думаешь, Сэм?

— Да, правда.

Это был первый случай в его жизни, когда он сознательно солгал женщине.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пятница перешла в субботу, и для Сэма наступило время тревожного ожидания.

Около десяти часов он позвонил Лайле, которая уже встала и успела позавтракать. Арбогаста в гостинице не оказалось — видимо, он отправился на поиски спозаранку. Однако в вестибюле он оставил записку для Лайлы, в которой сообщал, что позвонит среди дня.

— Может, придешь сюда, и посидим вместе? — предложил Сэм Лайле по телефону. — Какой смысл ждать неизвестно чего в одиночестве? Мы можем пообедать, а потом сходим и проверим, не звонил ли Арбогаст. Или, еще лучше: я договорюсь с телефонным оператором в гостинице, чтобы он переключал все твои звонки на магазин.

Лайла согласилась, чем немало успокоила Сэма. Он не хотел, чтобы в этот день она оставалась одна. Слишком просто ей было измучить себя понапрасну, беспокоясь о Мэри. Видит Бог, хватало и того, что он сам промучился всю ночь.

Он, как мог, пытался не принимать всерьез версию Арбогаста, но все же был вынужден признать, что она вполне логична. После того, как Мэри завладела деньгами, она наверняка собиралась приехать к нему. То есть, в том случае, если она взяла их.

Это-то и было хуже всего: представлять себе Мэри в роли воровки. Она была не такая — все, что Сэм знал о ней, противоречило этому чудовищному предположению.

Но, с другой стороны, а много ли он, в действительности, о ней знал? Не далее как вчера вечером он пришел к выводу, что очень плохо понимает свою невесту. Господи, да он знал ее так мало, что при плохом освещении умудрился перепутать с незнакомой девушкой.

Забавно, подумал он, как самоуверенно мы считаем, будто знаем о человеке абсолютно все, и лишь потому, что часто встречаемся с ним или испытываем к нему какие-то чувства. За примерами не нужно было ходить далеко: их вполне хватало в его родном городке. Чего стоил старый Томкинс, смотритель больниц и большая шишка в Ротари-клубе, который сбежал от жены и детей с шестнадцатилетней девочкой? Кто бы раньше мог подумать, что он способен на такое? Или что Майкл Фишер, главный фейрвейлский пьянчуга и картежник, после смерти оставит все свои деньги пресвитерианскому Дому сирот? Боб Саммерфильд проработал в магазине целый год, прежде чем Сэм узнал, что в армии тот получил срок — да еще по восьмой статье: за то, что едва не вышиб мозги своему капеллану рукояткой пистолета. Теперь, конечно, с Бобом все было в порядке — более тихого и приятного человека и за сто лет не сыщешь. Однако в армии он тоже был тихим и приятным — пока не принялся лупить священника по голове. Добродушные старые дамы приканчивали своих мужей, прожив с ними в счастливом браке лет по двадцать; забитые банковские служащие вдруг — ни с того, ни с сего — растрачивали казенные деньги. Вроде бы и знаешь человека, но попробуй угадай, что от него ожидать.

Так что, возможно, Мэри и украла эти деньги. Может быть, она слишком устала ждать, пока он расплатится со своими долгами, и оказалась бессильной перед искушением. Может быть, она хотела привезти деньги ему, придумав какую-нибудь историю, чтобы он согласился их принять. Или даже надеялась, что он не погнушается и ворованными деньгами. Он должен был честно признать и такую возможность — очень даже вероятную.

Однако, сделав это допущение, он оказывался лицом к лицу со следующим вопросом: почему Мэри не приехала? Куда еще она могла направиться, выехав за пределы Талзы?

Ступив на этот скользкий путь, признав, что он, на самом деле, не имел ни малейшего понятия о том, что творилось в голове у Мэри, Сэм должен был принять и неизбежность малоутешительного вывода: не было ничего невозможного. Мэри могло неожиданно приспичить прогуляться в Лас Вегас; или она вдруг решила скрыться и начать новую жизнь под другим именем; либо же комплекс вины мог вызвать у нее амнезию…

Послушать его, с горьким юмором подумал Сэм, и можно решить, что он составляет уголовное дело. Или историю болезни. Раз уж фантазия завела его так далеко, ему придется признать и еще тысячу и одно возможное объяснение. Мэри могла попасть в аварию, как опасалась Лайла; или согласилась подвезти попутчика, а тот…

Тут Сэм оборвал свои рассуждения. Он не мог позволить себе довести их до конца. Ему было достаточно тяжело и без того, чтобы скрывать свои мрачные догадки от Лайлы. Его задачей было подбодрить ее. И оставался еще, пусть призрачный, но все же шанс, что Арбогасту удастся что-то выяснить. В противном случае он — Сэм Лумис — сам пойдет в полицию. Тогда — и только тогда — он позволит себе подозревать худшее.

А он еще сетовал на то, что ему трудно понять других людей — о чем тут говорить, если он плохо знал самого себя! Разве мог он раньше предположить, что так быстро разуверится в Мэри и начнет подозревать ее? А ведь именно это и произошло! Это было несправедливо по отношению к ней. Самое меньшее, что он мог сделать — хотя бы частично искупая вину, — это не делиться своими подозрениями с ее сестрой.

Если, конечно, та не пришла к таким же выводам самостоятельно.

Впрочем, в это утро Лайла, одетая в светлый нарядный костюм, выглядела гораздо бодрее. В магазин она вошла легкой пружинящей походкой.

Сэм познакомил девушку с Бобом Саммерфильдом, а затем повел обедать. Как и следовало ожидать, Лайла начала строить догадки о том, что могло случиться с Мэри, и о том, чем был занят Арбогаст. Сэм отвечал короткими фразами, стараясь, чтобы и сами слова и их тон были как можно спокойней. Поев, они зашли в гостиницу и договорились, чтобы все звонки Арбогаста переключали на телефонный номер Сэма.

Затем они вернулись в магазин. Торговля шла не слишком оживленно для субботы, и поэтому Сэм мог без ущерба для дела подолгу сидеть в подсобке, беседуя с девушкой. Покупателей обслуживал Саммерфильд, и Сэму лишь изредка приходилось вставать за прилавок.

Лайла, казалось, была совершенно спокойна и забыла о недобрых предчувствиях. Она включила радио, поймала симфоническую программу в УКВ-диапазоне и слушала с очевидным удовольствием. Сэм застал ее за этим занятием после одного из своих выходов в торговый зал.

— «Концерт для оркестра» Бартока, кажется? — сказал он.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Да. Ты хорошо знаешь музыку. Никогда бы этого о тебе не подумала.

— А что в этом странного? Мы ведь живем в эпоху стереопроигрывателей и прочих чудес звуковоспроизведения. Если человек живет в маленьком городе, это вовсе не значит, что ему не может нравиться музыка, книги, искусство. К тому же, за прилавком часто выдаются свободные минутки.

Она потеребила воротничок блузки.

— Наверное, я не так выразилась. Странно не то, что тебя интересуют такие вещи, а то, что при этом ты держишь скобяной магазин. Одно как-то не соответствует другому.

— Не вижу ничего плохого в скобяном товаре.

— Я не это имела в виду. Просто такая торговля кажется мне, ну… прозой жизни, что ли.

Сэм сел за стол. Потом вдруг наклонился и поднял с пола какой-то предмет. Что-то миниатюрное, заостренное и блестящее.

— Проза, — повторил он. — Возможно. А может быть, это зависит от того, с какой стороны посмотреть. Вот, к примеру: что я сейчас держу в руке?

— Гвоздь?

— Правильно. Обычный гвоздь. Я продаю их на фунты. Сотни фунтов в год. Отец тоже их продавал. Думаю, с тех пор, как открылся магазин, тут было продано тонн десять гвоздей. Всех мыслимых длин и диаметров, но самых обыкновенных гвоздей. Однако ни в одном из них нет ничего прозаического. По крайней мере, если вдуматься.

— Потому что каждый такой гвоздь имеет свое предназначение. Знаешь что? Может быть, добрая половина домов в Фейрвейле держится на гвоздях, купленных здесь. Наверное, это немного глупо, но иногда, когда я иду по улице и смотрю на дома, мне становится приятно, что я помогал строить их. Инструментами, которые я продал, обтесывали и шлифовали доски. Я поставляю краску, которой их красили, и кисти, которыми её наносили, и двери, и ставни, и оконные стекла… — он умолк, смущенно улыбаясь. — Что-то я разошелся не в меру. Но в основном-то я прав — в самом главном. Все, что я продаю, нужно людям, потому что служит реальному делу — удовлетворяет потребности, которые составляют часть настоящей, не выдуманной кем-то жизни. Даже один единственный гвоздь — вроде этого — служит вполне определенной цели. Если вбить его в правильно выбранное место, можно не сомневаться, что он будет выполнять свою функцию лет сто, если не больше. Мы с тобой умрем, а гвоздь останется.

Еще произнося эти слова, он пожалел о них. Но было уже поздно — они оказали свое действие. Улыбка сошла с лица Лайлы как по команде.

— Сэм, я очень волнуюсь. Уже почти четыре, а Арбогаст ещё не позвонил…

— Он позвонит. Надо только проявить немного терпения и дать ему время.

— Но я ничего не могу с собой поделать! Ты сказал, что будешь ждать двадцать четыре часа, а потом пойдешь в полицию.

— И я не отказываюсь. Но двадцать четыре часа истекают только в восемь вечера. И вполне может выйти так, что в полицию идти не придется. Может быть, Арбогаст прав.

— Может быть! Сэм, я хочу знать! — она нервно разгладила вполне опрятную блузку, но лоб ее остался покрытым морщинами. — И тебе не отвлечь меня своими поэмами о гвоздях. Ты ведь волнуешься не меньше меня. Разве не так?

— Да. Наверное, так, — он встал и беспомощно всплеснул руками. — Я не знаю, почему Арбогаст до сих пор не позвонил. Тут не так много мест, которые могли бы его заинтересовать, даже если он решил объехать все закусочные и мотели в округе! Если он не объявится до ужина, я сам пойду к Джаду Чамберсу.

— К кому?

— К Джаду Чамберсу. Это местный шериф. Фейрвейл ведь столица округа.

— Сэм, я…

В торговом зале зазвонил телефон. Сэм исчез, не дождавшись, пока Лайла закончит фразу. Трубку успел снять Боб Саммерфильд.

— Это тебя, Сэм, — сказал он.

Сэм взял трубку и, бросив взгляд назад через плечо, увидел, что Лайла тоже вышла в зал.

— Алло, Сэм Лумис у телефона.

— Это Арбогаст. Я подумал, что вы уже начали беспокоиться.

— Так оно и есть. Лайла и я уже давно сидим здесь и ждем вашего звонка. Что вам удалось выяснить?

Последовала короткая, едва заметная пауза. Затем детектив сказал:

— Пока ничего.

— Пока? Чем вы занимались целый день? Где вы были?

— А где я не был? Я прочесал окрестности черт знает, на сколько миль в окружности. Сейчас я в Парнасе.

— Это где-то на самой границе округа, кажется? А вдоль шоссе вы проверяли?

— По нему я добрался сюда. Но, кажется, обратно я могу проехать другим путем.

— Да, верно. По старому шоссе — теперь оно числится проселком. Но там абсолютно ничего нет. Даже заправочной станции.

— Какой-то парень в ресторане сказал, что, вроде бы, в тех местах есть мотель.

— О! Действительно, есть — во всяком случае, был. Старый мотель Бейтса. Но я не знал, что он еще открыт. Вряд ли вы что-нибудь там узнаете.

— Он у меня последний в списке, и, раз уже я все равно возвращаюсь, загляну по пути. Как там у вас дела?

— Терпимо.

— А девушка?

Сэм понизил голос:

— Она хочет, чтобы мы шли в полицию немедленно. И, по-моему, она права. После того, что вы сообщили, я просто уверен, что она права.

— Может быть, все-таки дождетесь меня?

— И сколько нам придется ждать?

— Примерно с час. Конечно, если я не нападу на след в этом мотеле, — Арбогаст поколебался. — Послушайте, ведь мы с вами договорились. Я не отказываюсь от своего обещания. Я только прошу, чтобы вы дождались меня. Я пойду в полицию вместе с вами — со мной к вам отнесутся там совсем по-другому. Вы же знаете, какая у нас полиция в небольших городках. Попросишь какого-нибудь сержанта сделать междугородний звонок, и с ним может инфаркт приключиться.

— Мы дадим вам этот час, — сказал Сэм. — Вы найдете нас здесь, в магазине.

Он повесил трубку и повернулся к Лайле.

— Что он сказал? — спросила она. — Он так ничего и не выяснил, да?

— В общем-то, нет, но он еще не закончил. Он собирается заглянуть еще в одно место по пути сюда…

— Всего одно место осталось?

— Не нужно так трагично. Может быть, он узнает там что-нибудь, а если нет, то через час вернется, и мы пойдем к шерифу. Ты же слышала, что я ему говорил.

— Хорошо. Мы подождем. Но только один час.

Это был не слишком приятный час. Сэм почти обрадовался, когда повалили вечерние субботние покупатели, и ему пришлось встать за прилавок, чтобы помочь Бобу справиться с наплывом людей. Он устал делать вид, будто ему все равно, и поддерживать духЛайлы пустой болтовней. Он и сам не отказался бы от чьей-нибудь поддержки.

Потому что в его сердце зрело недоброе предчувствие.

Что-то случилось.

Что-то случилось с Мэри.

Что-то…

— Сэм!

Выбив чек покупателю, он отвернулся от кассового аппарата и увидело Лайлу. Девушка вышла из подсобки в зал и направлялась к нему, указывая на часы.

— Сэм, час прошел!

— Я знаю. Но, все же, дадим ему еще несколько минут, ладно? Мне ведь нужно еще закрыть магазин.

— Хорошо. Но только несколько минут. Пожалуйста! Если бы ты знал, как я мучаюсь…

— Я знаю, — он пожал ее руку и выдавил из себя улыбку. — Не волнуйся, он будет с минуты на минуту.

С минуты на минуту Арбогаст не появился.

В 5.30 Cэм и Саммерфильд наконец выпроводили из зала последнего запоздалого покупателя. Сэм снял кассу, Саммерфильд накрыл прилавки чехлами.

Арбогаста все не было.

Саммерфильд выключил свет в зале и собрался уходить. Сэм приготовился запереть дверь.

Арбогаст как в воду канул.

— Идем сейчас же, — сказала Лайла. — Немедленно. Если ты не пойдешь, я са…

— Тише! — сказал Сэм. — Телефон.

Несколькими мгновениями позже он снял трубку:

— Алло?

— Это Арбогаст.

— Где вы? Вы обещали…

— Неважно, что я обещал, — детектив говорил вполголоса, торопливо, комкая слова: — Я в мотеле, и у меня всего минута. Звоню, чтобы дать знать, почему не появился. Послушайте, я обнаружил след. Ваша девушка была тут, это точно. В прошлую субботу.

— Мэри была там? Вы уверены?

— Вполне. Я видел запись в регистрационной книге, и незаметно сличил почерк. Естественно, она записалась под вымышленным именем — Джейн Вильсон — и дала несуществующий адрес. Если нам вдруг понадобятся судебные доказательства, нужно будет получить ордер на снятие фотокопии.

— Что вам еще удалось выяснить?

— Совпадает описание машины и описание самой девушки. Я получил и то, и другое от хозяина.

— Как вам удалось его разговорить?

— Сунул ему под нос свои документы и сделал вид, что расследую дело о краденой машине. Он прямо затрясся. Вообще-то, странноватый он тип, этот Норман Бейтс. Вы его не знаете?

— Нет, кажется, нет.

— Он говорит, что девушка приехала в субботу вечером, часов в шесть. Заплатила вперед, наличными. Погода была отвратительная, шел дождь, и других клиентов у него не было. Он утверждает, что она уехала на следующий день рано утром — он даже не успел открыть мотель. Он и его мать живут в доме на холме за мотелем.

— Вы думаете, он говорит правду?

— Пока не знаю.

— Что означает это “пока”?

— Когда я немного нажал на него — насчет машины и все такое, — он проговорился, что накормил девушку ужином. Говорит, что с тех пор ее не видел и его мать может подтвердить это.

— Вы говорили с нею?

— Нет, но собираюсь. Она сейчас в доме, в своей комнате. Хозяин попробовал отговориться тем, что она слишком больна и никого не принимает, но когда я подъезжал, я заметил, как она сидела на подоконнике и выглядывала в окно — наверное, хотела разглядеть меня. Короче, я сказал, что намерен побеседовать с его мамашей независимо от того, нравится ему это или нет…

— Но вы же не имеете права…

— Слушайте, вы хотите найти свою девушку — или не хотите? Хозяин, по-моему, понятия не имеет, что такое ордер на обыск. В общем, он полетел предупредить свою старушку, чтобы она успела одеться к приходу гостя. А я, тем временем, звоню вам. Так что никуда не ходите, пока я тут не закончу. Ой-ой, он возвращается. Пока.

В трубке щелкнуло, и Сэм повесил ее. Потом повернулся к Лайле и пересказал ей содержание разговора.

— Ну как, успокоилась немного?

— Да. Но я хотела бы знать…

— Мы и узнаем, очень скоро. Нужно только подождать.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В субботу около полудня Норман побрился. Он брился всего раз в неделю, и неизменно по субботам.

Он не любил бриться — из-за того, что при этом приходилось смотреть в зеркало. По стеклянной поверхности все время ползли какие-то волнистые полосы. Они ползли по всем зеркалам, в которые смотрел Норман, и от этого у него начинали болеть глаза.

Может быть, все дело в том, что у него плохое зрение, решил Норман, вспомнив, как ему нравилось рассматривать себя, когда он был мальчиком. Он любил стоять перед зеркалом совсем без одежды. Однажды мама поймала его за этим занятием и ударила по голове большой серебряной щеткой для волос. Сильно ударила. Ему было очень больно. Мама сказала, что гадко вести себя так, разглядывать себя в таком виде.

Норман до сих пор помнил, как сильно она его ударила, и как у него потом болела голова. С тех пор голова болела почти каждый раз, когда он смотрелся в зеркало. В конце концов мама отвела его к доктору, и тот сказал, что Норману нужно носить очки. В очках он стал видеть лучше, но и в них смотреть в зеркало было неприятно, и поэтому, какое-то время спустя, он попросту перестал пользоваться зеркалами без особой необходимости. И мама была права. Гадко смотреть на себя, голого и беззащитного, видеть тугие складки жира, короткие безволосые руки, выпирающий живот, а под ним…

В такие моменты ему хотелось быть другим человеком. Кем-нибудь высоким, стройным и красивым, как дядя Джо Консадайн. «Правда, он на редкость пригожий мужчина?» — часто говорила мама. Так оно и было, и Норман не мог этого отрицать. Но он все равно ненавидел дядю Джо Консадайна, хоть тот и был хорош собой. И ему не нравилось, что мама требовала называть этого мужчину “дядя Джо”. Потому что он вовсе не был их родственником — он был просто другом, гостившим у мамы. И именно по его настоянию мама построила мотель — уже после того, как продала землю.

Вот это-то и было странно. Мама вечно ругала мужчин и своего бывшего мужа, который ее бросил, но дядя Джо Консадайн мог вертеть ею, как хотел. Он мог заставить маму согласиться на что угодно. Хорошо, наверное, быть таким, как дядя Джо Консадайн.

Ну, нет! Дядя Джо мертв.

Норман моргнул, глядя на свое отражение в зеркале. Странно, как это вылетело у него из головы? Уже ведь лет двадцать прошло. Впрочем, время относительно. Это сказал Эйнштейн, но не он был первым — древние об этом тоже знали, и некоторые современные мистики: Алистер Кроули, например, и Успенский. Норман читал их труды, а некоторые книги даже приобрел. Мама этого не одобряла — она утверждала, что книги, которые читал Норман, противоречили религии, но не в этом заключалась настоящая причина. Книги не нравились маме потому, что Норман переставал быть ее “маленьким мальчиком”, когда читал их. Он становился взрослым мужчиной, изучавшим законы времени и пространства, постигавшим тайны измерений и бытия.

В сущности, Норман чувствовал себя как бы двумя людьми сразу: ребенком и взрослым. Когда он думал о маме, он был мальчиком, зато когда оставался наедине с самим собой — то есть, не совсем наедине, а с головой погружался в книгу, — становился зрелым человеком. Достаточно зрелым, чтобы сознавать, что, возможно, страдает шизофренией в легкой форме или, в лучшем случае, серьезным неврозом.

Конечно, такое положение никак нельзя было считать верхом стабильности. С ролью маменькиного сыночка были связаны определенные неудобства. С другой стороны, пока Норман сознавал грозившие ему опасности, справиться с ними не составляло труда — и с мамой тоже. Ей просто повезло, что ее сын понимал, когда следует быть мужчиной — и что он знал кое-что о психологии, да и о парапсихологии.

Маме повезло, когда умер дядя Джо Консадайн, и снова повезло на прошлой неделе, когда приехала эта девушка. Если бы он тогда не повел себя, как взрослый, у мамы сейчас были бы крупные неприятности.

Норман потрогал бритву. Ее лезвие было острым, очень острым. Надо быть повнимательней, чтобы не порезаться. И надо не забыть запереть бритву, чтобы до нее не смогла добраться мама. Ей нельзя доверять такие острые предметы. Именно по этой причине приготовлением пищи, как и мытьем посуды, занимался Норман. Мама до сих пор любила убираться в комнатах, а ее собственная всегда выглядела чисто и опрятно, как на картинке, но кухню всегда убирал Норман. Не то чтобы он прямо говорил маме что-нибудь по этому поводу — нет, просто он взял все на себя.

И мама никогда не задавала лишних вопросов, чему он был рад. Хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как в прошлую субботу приезжала девушка, они с мамой ни разу не обсуждали случившегося. Затрагивать эту тему было бы неудобно и неприятно для них обоих, и мама, видимо, чувствовала это — казалось, она сознательно избегает встреч с сыном, проводя большую часть времени в своей комнате и почти не разговаривая. Может быть, ее мучила совесть.

И поделом. Убийство — ужасное преступление. Даже если у тебя не все в порядке с головой, уж это-то ты должен сознавать. Наверное, мама сильно страдала.

Возможно, если бы она выговорилась — прошла бы через катарсис, — ей стало бы легче. Однако Норман все равно был рад, что мама молчит. Потому что и он тоже мучился. Но его беспокоили не угрызения совести, а страх.

Всю неделю он только и ждал, что произойдет непоправимое. Каждый раз, как на подъездную дорожку к мотелю сворачивала машина, он вздрагивал и едва не подпрыгивал до потолка. Даже когда машины просто проезжали по шоссе, он страшно нервничал.

Конечно, в прошлую субботу он уничтожил все следы своей ночной деятельности у болота. Он спустился туда на машине, якобы за дровами, и, к тому времени, как доверху заполнил ими прицеп, на берегу не осталось ничего подозрительного. Серьгу девушки он бросил в воду. Вторая так и не нашлась. Он чувствовал себя, насколько возможно, в безопасности.

Но в четверг вечером к мотелю свернула машина дорожной полиции, и Норман чуть не потерял сознание. Оказалось, что полицейскому просто нужно было позвонить. Позднее, когда патрульная машина уехала, Норману даже стало смешно, но в первый момент ему было не до шуток.

Мама как раз сидела у окна спальни, и им здорово повезло, что полицейский ее не заметил. Всю последнюю неделю мама вообще слишком часто выглядывала в окно. Может быть, она тоже боялась, как бы не заявились непрошенные гости. Норман пытался убедить маму не показываться посторонним, однако не смог заставить себя сослаться на настоящую причину. Так же, как не мог объяснить маме, почему он не разрешает ей спускаться в мотель и помогать обслуживать клиентов. Он просто не разрешал, и все. Место мамы было в доме — ей больше нельзя было доверять, когда поблизости находились посторонние. Чем меньше людей будет о ней знать, тем лучше. И той девушке не стоило рассказывать о маме…

Норман кончил бриться и снова вымыл руки. В последнее время — особенно всю эту неделю — он замечал за собой прямо-таки навязчивое желание отмыться. Явный комплекс вины — леди Макбет, да и только. Шекспир, конечно, здорово разбирался в психологии. Интересно, а разбирался ли он и в других вещах? Написал же он о тени отца Гамлета.

Но сейчас у Нормана не было времени рассуждать об этом. Пора было открывать мотель.

Всю прошедшую неделю клиентов было не очень много. Больше трех — четырех номеров одновременно Норман не сдавал ни в одну из ночей, и это было хорошо. Потому что ему не пришлось сдавать номер шестой. Тот, в который он поселил девушку.

Он надеялся, что его больше никогда не придется сдавать. Хватит, с войеризмом Норман покончил. Из-за него и начались все неприятности. Если бы он не подглядывал и если бы не напился…

Норман вытер руки и отвернулся от зеркала. Надо забыть о прошлом, пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Все шло отлично, и лишь об этом и стоило помнить. Мама вела себя хорошо, и он вел себя хорошо, и они были вместе — как всегда. Целая неделя прошла спокойно, и в будущем тоже не будет никаких неприятностей. Конечно если он не нарушит данного самому себе обещания вести себя по-взрослому и перестать быть маменькиным сынком. А это решение он уже принял.

Он поправил галстук и вышел из ванной. Мама сидела в своей комнате и глядела в окно. Может, сказать, чтобы она этого не делала? Нет, лучше не надо. Мама могла начать брюзжать, а Норман еще не был готов к спору с нею. Пускай себе смотрит, если уж ей так хочется.

Такие слова больше пристали ребенку, конечно. Но Норман не возражал против небольшого послабления, если оно не мешало ему вести себя, как подобало разумному взрослому человеку. Главное, не забыть запереть входную дверь, когда он выйдет из дома.

То, что теперь он запирал двери, позволяло ему чувствовать себя в безопасности всю эту неделю. Он забрал у мамы все ключи — и от дома, и от мотеля. Когда он уходил на работу, мама больше не могла улизнуть. Она сидела в своей комнате, а он в конторе, и все было прекрасно. Если не забывать о предосторожностях, можно не опасаться повторения событий прошлой субботы. В конце концов, все делалось ради маминой пользы. Быть запертой в собственном доме все же лучше, чем в психушке.

Норман уже спустился по тропинке и как раз заворачивал за угол, когда к мотелю подъехал грузовичок из прачечной. Норман все подготовил заранее. Забрав у водителя чистое белье, он сдал грязное. Прачечная стирала для него и полотенца, и простыни, и наволочки. Так было проще. В сущности, в последнее время управлять мотелем вообще было проще простого.

После того, как грузовичок укатил, Норман прибрался в номере четвертом, в котором ночевал коммивояжер из Иллинойса. Ну и грязь же он после себя оставил! В раковине полно окурков, рядом с унитазом брошен раскрытый журнал. Из тех, что печатают научную фантастику. Подбирая его с пола, Норман усмехнулся. Научная фантастика! Если бы они знали!

Но они, конечно, не знали. И никогда не узнают — не должны узнать. До тех пор, пока мама находится под его присмотром, бояться нечего. Он обязан защищать ее, однако, как показала прошедшая неделя, в защите нуждались и окружающие. Теперь ему придется быть особенно осторожным и внимательным. Ради общего блага.

Норман вернулся в контору и убрал грязное белье в ящик. В номерах он уже застелил свежее. Мотель был готов к приему клиентов — если таковые объявятся.

Однако никто не сворачивал на подъездную дорожку почти до четырех часов вечера. Норман сидел в конторе, смотрел на дорогу, скучал и нервничал. Ему хотелось выпить, и он почти поддался искушению, но вовремя вспомнил, что дал зарок. Никакого пьянства. Когда у тебя неприятности, алкоголь их только умножает. Норман не мог позволить себе даже крошечного глотка. Дядя Джо Консадайн умер именно из-за выпивки. И девушка тоже погибла из-за нее, хотя и не напрямую. С этого момента он полный трезвенник. Хотя глоток ему не помешал бы. Всего один…

Пока Норман колебался, подъехала машина с алабамскими номерами, из которой выбрались мужчина и женщина средних лет. Они сразу пошли в контору. Мужчина был лыс и носил большие очки в темной оправе. Женщина страдала ожирением и все время потела. Норман показал им номер первый, расположенный в самом конце ряда кабинок, — двухместный, за десять долларов. Женщина, у которой оказался высокий визгливый голос, стала жаловаться на духоту, но вроде успокоилась, когда Норман включил вентилятор. Мужчина пошел за вещами и по пути записал себя и жену в журнал. Мистер и миссис Герман Прицлер, Бирмингем, Алабама. Обычные туристы, проблем с ними не возникнет.

Норман вернулся за стол и принялся листать фантастический журнал, забытый коммивояжером. Стало довольно темно — наверное, уже шестой час пошел. Норман включил свет.

К мотелю свернула еще одна машина. За рулем сидел одинокий мужчина, по-видимому, тоже коммивояжер. Зеленый «бьюик», техасские номера.

Техасские номера! Но эта девушка — Джейн Вильсон — тоже приехала из Техаса.

Норман встал и вышел из-за стола. Увидел, как мужчина вылез из машины. Услышал хруст его шагов по гравию. Сердце гулко забилось им в такт.

Это совпадение, попытался убедить себя Норман. Из Техаса приезжают многие. Да что там, Алабама расположена еще дальше отсюда.

Мужчина вошел в контору. Высокого роста, худой, на голове одна из этих серых стетсоновских шляп, закрывающих верхнюю часть лица. Небритый подбородок покрыт загаром.

— Добрый вечер, — поздоровался мужчина.

— Добрый вечер, — отозвался Норман, беспокойно переступив с ноги на ногу.

— Вы владелец мотеля?

— Совершенно верно. Вам нужна комната?

— Не совсем. Мне необходима кое-какая информация.

— Рад буду помочь, если смогу. Что вас интересует?

— Я разыскиваю девушку.

У Нормана отнялись руки. Он просто перестал их чувствовать, они полностью онемели. Все его тело онемело. Он больше не слышал бешеного стука сердца — казалось, оно вовсе перестало биться. Стояла мертвая тишина. Вот будет ужас, если он закричит.

— Ее фамилия — Крейн, — продолжал мужчина. — Мэри Крейн из Форт Уорта, штат Техас. Она не останавливалась здесь?

Норману расхотелось кричать. Теперь он едва сдерживал распиравший его смех. Сердце вернулось к исполнению своих обычных функций. Ну, на этот-то вопрос он без труда ответит.

— Нет, — сказал он. — Девушка с таким именем здесь не останавливалась.

— Вы уверены?

— Безусловно. Клиентов у нас не так много, я их всех хорошо помню.

— Эта девушка, скорее всего, оказалась в этих местах примерно неделю назад. В прошлую субботу или, может быть, в воскресенье.

— В тот уикенд у меня никто не останавливался. Погода стояла ужасная.

— Вы абсолютно уверены? Этой девушке — наверное, следует сказать: молодой женщине — двадцать семь лет. Ее рост — пять футов пять дюймов, вес — около ста двадцати фунтов, у нее темные волосы, голубые глаза. Ехала на синем «плимуте-тюдоре» пятьдесят третьего года выпуска. Правое переднее крыло помято. Номерной знак…

Норман не слушал. Зачем он сказал, что в прошлую субботу у него никто не останавливался? Ведь незнакомец описывал ту самую девушку и, к тому же, знал о ней все до мельчайших подробностей. С другой стороны, как он докажет, что девушка побывала здесь, если Норман будет все отрицать. А он теперь вынужден отрицать.

— Нет, не думаю, что могу вам помочь.

— А мое описание не напоминает вам кого-нибудь из тех, кто останавливался на прошлой неделе? Девушка могла использовать вымышленное имя. Если бы вы разрешили мне просмотреть ваш регистрационный журнал…

Норман положил руку на журнал и покачал головой.

— Мне очень жаль, мистер, — сказал он, — но я не могу этого позволить.

— Может быть, взглянув вот на это, вы измените свое решение?

Мужчина сунул руку в боковой карман пиджака и Норман решил, что тот собирается предложить ему деньги. Мужчина действительно достал бумажник, но не извлек из него ни единой купюры. Вместо этого он просто раскрыл его и положил на прилавок, чтобы Норман смог прочитать вставленную в специальный кармашек карточку.

— Милтон Арбогаст, — представился мужчина. — Следователь компании «Пэрити Мьючуэл».

— Вы детектив?

Мужчина кивнул.

— Я здесь по делу, мистер…

— Норман Бейтс.

— Мистер Бейтс. Компания поручила мне найти эту девушку, и я по достоинству оценил бы вашу помощь. Конечно, вы не обязаны показывать мне свой регистрационный журнал, но, как вы, несомненно, знаете, мне будет нетрудно заручиться содействием местных властей.

Норман не знал ничего подобного, но зато был уверен кое в чем другом. Местным властям нечего делать в его мотеле. Не хватало еще, чтобы кто-то заявился сюда и начал повсюду совать свой нос. Не убирая руки с журнала, Норман пытался решить, как ему быть.

— А в чем, собственно, дело? — спросил он. — Что натворила эта девушка?

— Украла машину, — сказал мистер Арбогаст.

— О! — Норман почувствовал облегчение. Он уже было начал подозревать худшее: что девушка считается пропавшей без вести или что ее разыскивают за совершение серьезного преступления. Вот тогда бы настоящего расследования не избежать. А весь шум, оказывается, из-за угнанной машины, да еще какой-то разбитой колымаги, в придачу…

— Ладно, — сказал он. — Смотрите. Мне просто нужно было убедиться, что вы имеете на это право.

Он убрал руку.

— Имею, имею, а то как же, — сказал мистер Арбогаст, но не потянулся за журналом, а полез в карман. Достав оттуда какой-то конверт, он положил его на стол и лишь затем завладел журналом. Развернув его к себе, он принялся водить пальцем по страницам.

Норман с тревогой следил, как детектив просматривает строчку за строчкой. Вдруг толстый палец решительно остановился.

— Кажется, вы говорили, что ни в прошлую субботу, ни в воскресенье у вас никто не останавливался?

— Ну, во всяком случае, я никого не помню. То есть, я хочу сказать, может, и был клиент или два, но никак не больше.

— А как насчет этой записи: «Джейн Вильсон, Сан Антонио»? Она зарегистрировалась в субботу вечером.

— Ах… да, действительно, теперь я вспомнил, — в груди у Нормана возобновился бешеный стук. Он понял, что совершил ошибку, притворившись, будто не узнал девушку по описанию, но было уже поздно. Что теперь сказать этому детективу, чтобы он ничего не заподозрил? Как объяснить ложь?

Сам детектив в данный момент молчал. Расположив свой конверт рядом с регистрационным журналом, он смотрел то туда, то сюда, сличая почерка. Так вот, зачем понадобился конверт. Адрес на нем написан ее почерком! И теперь детектив все поймет. Он уже знает!

Норман увидел это, едва мистер Арбогаст оторвал взгляд от журнала. Его глаза находились в тени шляпы, но вблизи их все же можно было разглядеть. Детектив смотрел на Нормана холодным, знающим взглядом!

— Это та самая девушка. Журнал заполнен ее почерком.

— Да? Вы уверены?

— В достаточной степени, чтобы потребовать у вас фотокопию записи, даже если для этого придется съездить за судебным ордером. И это не единственное, что я сделаю, если вы не перестанете валять дурака. Почему вы солгали, сказав, что не видели эту девушку?

— Я не солгал, я просто забыл…

— Разве не вы говорили, что у вас хорошая память?

— Ну, в общем-то, неплохая. Но только…

— Вот и докажите, — мистер Арбогаст прикурил сигарету. — А на тот случай, если это вам неизвестно, скажу: угон автомобиля считается федеральным преступлением. Вы ведь не хотите, чтобы вас привлекли в качестве соучастника, не так ли?

— Привлекли? Да за что меня привлекать? Приехала какая-то девушка, сняла номер на ночь, а утром поехала дальше. Какое отношение к этому имею я?

— Непосредственное. Вы скрываете важную информацию, — мистер Арбогаст глубоко затянулся. — Все, хватит запираться! Вы видели девушку. Как она выглядела?

— Ну, вроде бы, так, как вы описали. Когда она приехала, шел сильный дождь. Я был занят. Я и разглядеть-то ее толком не успел. Подождал, пока она запишется в журнал, выдал ключ и все.

— О чем вы с ней говорили?

— О погоде, наверное. Я не помню.

— А девушка вела себя естественно? Может быть, волновалась, нервничала? Вы не заметили ничего подозрительного?

— Да нет, ничего. На мой взгляд, она выглядела, как обычная туристка.

— Понятно, — мистер Арбогаст придвинул к себе пепельницу и загасил сигарету. — Значит, вы почти не обратили на нее внимания, я правильно понял? Повода для подозрений девушка вам не давала, но и особого интереса не вызвала. Другими словами, она вам полностью безразлична.

— Конечно.

Мистер Арбогаст лениво наклонился вперед.

— Тогда с какой стати вы пытались выгородить ее, заявив, будто и в глаза ее не видели?

— Я не пытался! Я же сказал, что просто забыл, — Норман чувствовал, что угодил в ловушку, но не собирался лезть в нее еще глубже. — На что вы намекаете? Вы что, думаете, я помог угнать эту несчастную машину?

— Никто вас ни в чем не обвиняет, мистер Бейтс. Просто мне необходимо знать, по возможности, все факты. Вы сказали, девушка приехала одна?

— Она приехала одна, сняла комнату, переночевала и уехала. Может, сейчас она уже в тысяче миль отсюда…

— Возможно, — мистер Арбогаст улыбнулся. — Но давайте все же не будем слишком торопиться, хорошо? Может быть, вы сумеете вспомнить и еще что-нибудь. В котором часу, вы сказали, она уехала?

— Понятия не имею. Я еще спал.

— То есть, на самом деле, вы лишь предполагаете, что девушка уехала одна?

— Присягнуть я не могу, если вы это имеете в виду.

— А как насчет предыдущего вечера? Были ли у девушки посетители?

— Нет.

— Вы уверены?

— Твердо уверен.

— Кто-нибудь еще видел девушку в тот вечер?

— Она была единственным клиентом.

— А в конторе дежурили только вы?

— Да.

— И девушка ни разу не выходила из своей комнаты?

— Нет, ни разу.

— За целый вечер? Даже просто, чтобы позвонить куда-нибудь?

— Конечно, нет.

— То есть, кроме вас, никто не может подтвердить, что девушка вообще тут побывала?

— Я ведь уже ответил.

— А как насчет старой дамы — она видела эту девушку?

— Какая старая дама?

— Та, что живет в доме на холме.

Норман снова ощутил страшный стук в груди и испугался, как бы сердце не выскочило наружу, пробив ребра и мышцы. Он уже приготовился сказать: «Там нет никакой старой дамы», но мистер Арбогаст еще не закончил:

— Я заметил, как она выглядывала в окно, когда подъезжал к мотелю. Кто она такая?

— Моя мама.

Он был вынужден признать это, у него не было другого выхода. Не было выхода. Он попытался объяснить:

— Она очень слаба и все время сидит в доме.

— Значит, она не видела девушку?

— Нет. Мама больна. Она не выходила из своей комнаты, пока мы ужи…

Вот так — по-глупому — проговориться. И все потому, что мистер Арбогаст слишком часто сыпал своими вопросами, не давал ему опомниться. Он нарочно это делал — старался, чтобы Норман запутался. И когда детектив упомянул маму, Норман растерялся. Он думал лишь о том, как защитить ее, а теперь…

Мистер Арбогаст больше не выглядел ленивым.

— Вы ужинали с Мэри Крейн? У вас в доме?

— Ну, мы только выпили по чашке кофе и съели по паре сэндвичей. Я… Я думал, что уже рассказал об этом. Видите ли, она спросила, где здесь можно поесть, и я сказал, что в Фейрвейле, но это в двадцати милях отсюда и к тому же шел дождь, вот я и предложил ей поужинать в доме. И все.

— О чем вы говорили?

— Ни о чем мы не говорили. Я же сказал, что мама больна: ее нельзя беспокоить. Всю неделю ей было очень плохо. Наверное, из-за этого я и нервничаю так и забываю обо всем. О девушке и о том, что мы ужинали вместе. Все это просто выскочило у меня из головы.

— А еще что-нибудь у вас из головы не выскочило? Ну, например, как после ужина вы с девушкой вернулись сюда, решив малость поразвлечься…

— Нет! Ничего подобного! Как вы можете говорить такое? Вы не имеете права! Я… Я даже не хочу больше с вами разговаривать. Я рассказал обо всем, что вас интересовало. И все, уезжайте отсюда!

— Ладно, — мистер Арбогаст сдвинул широкополую шляпу еще ниже на лоб. — Я уеду. Но сначала я хотел бы побеседовать с вашей матушкой. Может быть, она помнит что-нибудь из того, о чем забыли вы.

— Говорю вам, она даже не видела эту девушку! — Норман вышел из-за стола. — А кроме того, с ней нельзя разговаривать. Она очень больна, — в ушах у него стучала кровь, и, чтобы слышать себя, ему приходилось кричать: — Я не позволю вам беспокоить маму!

— В таком случае, я вернусь с ордером на обыск.

Теперь Норман видел, что детектив просто блефует.

— Это даже смешно! Какой судья выдаст вам ордер? Кто поверит, что мне понадобилось красть какую-то древнюю колымагу?

Мистер Арбогаст прикурил новую сигарету и уронил спичку в пепельницу.

— Боюсь, вы так ничего и не поняли, — сказал он почти мягко. — Дело вовсе не в машине. Пожалуй, теперь я могу рассказать все. Эта девушка — Мэри Крейн — украла сорок тысяч долларов наличными у одной форт-уортской фирмы по торговле недвижимостью.

— Сорок тысяч…

— Вот именно. Забрала деньги и скрылась из города. Поэтому я и вынужден настаивать на беседе с вашей матушкой, причем независимо от того, получу я ваше согласие или нет.

— Но я уже объяснил вам, что мама ничего не знает. И она больна, очень больна.

— Обещаю, что постараюсь не слишком ее волновать, — мистер Арбогаст ненадолго умолк. — Конечно, если вы предпочитаете, чтобы я вернулся с шерифом и с ордером…

— Нет, — Норман торопливо помотал головой. — Не надо.

Он колебался, хотя, в то же время, знал, что ему некуда деться. Сорок тысяч долларов. Теперь понятно, почему детектив задавал столько вопросов. И ордер на обыск он, конечно, получит без труда, так что устраивать скандал нет смысла. Тем более, что в номере первом эта пара из Алабамы. Никакого выхода — никакого.

— Хорошо, — сказал Норман. — Можете поговорить с мамой. Но сначала я схожу в дом один, чтобы подготовить ее к вашему приходу. Я не хочу, чтобы вы вваливались к ней без всякого предупреждения — она может разволноваться, — Норман шагнул к двери. — А вы пока посидите здесь — на случай, если кто-то подъедет.

— Ладно, — мистер Арбогаст кивнул, и Норман торопливо вышел на улицу.

Холм, на котором стоял дом, был не очень высокий, но Норману вскоре начало казаться, что он никогда не доберется до вершины. Сердце стучало так же, как в ту ночь, и все было, как в ту ночь, — ничего не изменилось. Как ни старайся, ничего не получится. Изображай хоть послушного мальчика, хоть взрослого, а толку все равно никакого. Ничего у него не выйдет, потому что он всего лишь тот, кто он есть, а этого явно недостаточно. Недостаточно, чтобы спасти его, и недостаточно, чтобы спасти маму. Если кто и может ему помочь, то только она.

Наконец Норман оказался на крыльце, отпер дверь и поднялся на второй этаж. Вошел в мамину комнату, собираясь объяснить все по порядку, но тут увидел ее, спокойно сидящую у окна, и не выдержал. Из его груди начали рваться рыдания — страшные, хрипящие, — он задрожал всем телом, уткнул голову в мамины колени и все ей рассказал.

— Хорошо, — сказала мама, когда он закончил. Казалось, она и не удивилась ничуть. — Можешь не беспокоиться. Предоставь все мне.

— Мама… Если ты поговоришь с ним немного — просто скажешь, что ничего не знаешь, — он, наверное, уедет.

— Но затем вернется. Сорок тысяч долларов — большие деньги. Почему ты ничего не сказал мне о них?

— Я не знал о деньгах. Клянусь, я ничего не знал!

— Я верю тебе. А он поверит? Нет, не поверит ни тебе, ни мне. Скорее всего, он думает, что мы сговорились. Или даже что мы сделали что-то с этой девушкой, польстившись на ее деньги. Ты ведь понимаешь это, да, Норман?

— Мама… — он закрыл глаза, потому что не мог смотреть ей в лицо. — Что ты собираешься делать?

— Для начала, переоденусь, конечно. Мы ведь должны достойно встретить гостя, не так ли? Мне еще нужно забрать кое-какие вещи из ванной, Норман. Ты пока иди в контору и скажи этому мистеру Арбогасту, что я готова его принять.

— Нет, я не могу привести его сюда, если ты собираешься…

И он действительно не мог — не мог даже шевельнуться. Ему хотелось отключиться, но он знал, что это ничего не изменит.

Потому что через несколько минут мистеру Арбогасту надоест ждать. Он поднимется к дому и постучит. Постоит немного, откроет дверь и войдет внутрь. И тогда…

— Мама, пожалуйста, выслушай меня!

Но мама его не слышала. Она переодевалась, прихорашивалась, готовилась. Готовилась.

И вдруг она вышла из ванной: плавно, будто выплыла. На лице свежая пудра и румяна, одета в свое лучшее платье с оборками. Красивая, как на картинке. Вот она улыбнулась и пошла вниз по лестнице.

Но не успела одолеть и половины пролета, когда раздался стук.

Ну вот, началось: это мистер Арбогаст. Норман хотел крикнуть, предупредить детектива об опасности, но горло не послушалось, в нем будто застряло что-то. А затем Норман услышал мамин веселый голос:

— Иду! Иду! Одну минутку!

Больше ей и не понадобилось.

Мама открыла дверь, и мистер Арбогаст вошел. Посмотрев на маму, он открыл рот, собираясь что-то сказать, и при этом слегка приподнял голову. Мама только этого и ждала. Ее рука метнулась вверх, что-то блеснуло — взад-вперед, взад-вперед…

У Нормана заболели глаза, он больше не хотел смотреть. Да ему и не нужно было смотреть, потому что он и так все знал.

Мама нашла его бритву…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Норман улыбнулся пожилому мужчине и сказал:

— Пожалуйста, вот ваш ключ. С вас десять долларов за двухместный номер.

Жена мужчины открыла сумочку.

— Я заплачу, Гомер, — она положила на стол банкноту и кивнула сама себе. Затем всмотрелась в Нормана, и ее глаза сузились:

— Что-то не так? Вы плохо себя чувствуете?

— Я… Ничего страшного, просто немного устал. Все в порядке. Уже пора закрывать.

— Так рано? Я думала, мотели работают допоздна. А уж по субботам тем более.

— У нас тут не слишком оживленное место. К тому же, уже почти десять.

Почти десять. Скоро будет четыре часа, как… О, Господи!

— Что ж, вам, конечно, виднее. В таком случае: спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Сейчас они выйдут, и он сможет встать из-за стола, выключить свет, запереть контору. Но сначала он выпьет — хорошенько глотнет разок-другой, потому что подкрепиться было просто необходимо. Теперь не имело значения, опьянеет он или нет. Все было кончено… Или только начиналось.

Норман пил с того момента, как вернулся в мотель из дома, — прикладывался к бутылке регулярно, каждый час. Если бы не это, он не выдержал бы, не смог бы сидеть в конторе, зная, что лежит в доме, прикрытое половиком. Он все оставил в прихожей, не пытаясь ничего перетаскивать: просто загнул и подоткнул края коврика. Крови было много, но она не должна была просочиться сквозь плотную ткань. Кроме того, среди бела дня он больше и не мог ничего сделать.

Теперь, конечно, нужно было возвращаться в дом. Он строго-настрого приказал маме ничего не трогать и был уверен, что она не ослушалась. Странно, как она сразу затихла, сделав свое дело. Она умела собрать волю в кулак и могла совершить все, что угодно — маниакальная фаза, так это, кажется, называется? — но затем будто увядала, и Норману приходилось брать все в свои руки. Он приказал маме идти в свою комнату и не выглядывать в окно. Просто прилечь на кровать и ждать, пока он вернется. И он запер дверь маминой комнаты.

Однако теперь придется снова ее отпирать.

Норман выключил свет в конторе и вышел наружу. На подъездной дорожке стоял «бьюик» мистера Арбогаста. На том самом месте, где мистер Арбогаст его оставил.

А хорошо было бы сесть за руль и уехать. Куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никогда не возвращаться. Уехать подальше от мотеля, и от мамы, и от того, что лежало в прихожей под половиком.

В какой-то момент Норман уже был готов поддаться искушению, но это продолжалось лишь мгновение. Затем он пожал плечами. Ничего не получится, уж это-то он точно знал. Ему никогда не уехать достаточно далеко, чтобы почувствовать себя в безопасности. Кроме того, в доме его ждало это. Ждало…

Поэтому он оглядел пустое шоссе, бросил взгляд на номер первый и на номер третий, проверяя, задернуты ли там шторы. Сел в машину мистера Арбогаста и завел ее ключом из связки, которую нашел в его кармане. И поехал к дому, очень медленно и осторожно.

Свет нигде не горел. Мама спала в своей комнате или, может быть, только делала вид, что спит. Норману было все равно. Главное, чтобы мама не мешалась под ногами, пока он со всем не покончит. Он не хотел, чтобы мама смотрела, заставляя его ощущать себя мальчиком. Его ждала взрослая работа. Работа взрослого мужчины.

Только взрослому мужчине было под силу взяться за коврик и оторвать от пола то, что было в него завернуто. Норман стащил сверток вниз по ступенькам и запихнул на заднее сидение машины. Он оказался прав насчет того, что кровь не протечет, — эти старые мохнатые коврики ткались на редкость добротно.

Спустившись по полю к болоту, он отъехал немного в сторону, не удаляясь от берега. Не годилось топить машину поверх той, что уже лежала там. Однако новое место было ничем не хуже прежнего, и Норман воспользовался проверенным методом. Все вышло очень просто, в каком-то смысле. Повторение — мать учения.

Однако смеяться тут было не над чем, шутки были неуместны. Он сидел на пеньке и смотрел, как машина уходит под воду. Казалось бы, «бьюик» более тяжелая машина и должен был утонуть гораздо быстрее, но Норману показалось, что прошел миллион лет. Наконец послышалось противное “чмок”.

Вот и все. Машина навсегда исчезла под водой. Как девушка, как сорок тысяч долларов. Где они у нее лежали? Не в сумочке, конечно, и не в чемодане. Ему следовало проверить — он должен был посмотреть. Но он был не в состоянии что-то искать, даже если бы знал о деньгах. А если бы он и нашел их, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Скорее всего он признался бы во всем, едва увидев карточку детектива. Если у человека нечиста совесть, он всегда себя выдает. И это было единственным утешением для Нормана: не он в ответе за все это. О, он прекрасно знал, что означает слово “сообщник”, но, с другой стороны, он был просто обязан защитить маму. При этом вышло, что он защищал и себя самого, но, на самом деле, он думал лишь о маме.

Он медленно пошел по полю. Завтра придется вернуться с машиной и прицепом, чтобы уничтожить новые следы. Однако это не было и вполовину так важно, как другое.

И это другое, в конечном счете, тоже сводилось к тому, как защитить маму.

Норман все продумал и понимал, что от фактов никуда не деться.

Кто-то наверняка приедет по следам детектива.

Иначе просто быть не могло, вот и все. Эта компания — «Как-ее-там Мьючуэл» — ни в коем случае не допустит, чтобы один из ее сотрудников бесследно исчез, она начнет расследование. Детектив, наверное, постоянно сообщал, где находится и куда собирается ехать. И агентство по торговле недвижимостью тоже не успокоится — как-никак, а речь шла о сорока тысячах долларов.

Так что рано или поздно Норману придется отвечать на вопросы. Возможно, через пару дней, а может, и через неделю, как в случае с девушкой, но он знал, что его ждут неприятные моменты. Но на этот раз его не застанут врасплох.

Он все точно рассчитал. Кто бы ни приехал, Норман расскажет свою версию без запинки. Он выучит ее наизусть, прорепетирует несколько раз, чтобы не оговориться, не выдать себя, как сегодня. Никто его не запутает и не запугает — если он заранее будет знать, что говорить. И он уже начал продумывать, какие именно давать ответы, когда придет время.

Девушка останавливалась в его мотеле, да. Он сразу это признает. Но он, естественно, ничего не заподозрил, он ничего не знал до самого приезда мистера Арбогаста неделю спустя. Девушка переночевала и уехала. Он скажет, что они ни о чем не разговаривали, и уж конечно ни за что не признается, что пригласил ее в дом поужинать.

И, наоборот, скажет, что, когда он ответил на все вопросы мистера Арбогаста, того заинтересовало лишь одно: что девушка спрашивала, далеко ли до Чикаго и сумеет ли она добраться туда за день.

Это привлекло внимание мистера Арбогаста, и он тепло поблагодарил Нормана, сел в свою машину и уехал. Точка. Нет, Норман понятия не имел, куда направлялся мистер Арбогаст. Мистер Арбогаст ничего не сказал по этому поводу. Он просто уехал. Когда это было? Вскоре после ужина. В субботу.

Вот и все — констатация фактов и только. Никаких деталей, подробностей, домыслов, которые могли лишь разбудить чьи-нибудь подозрения. Да, какая-то девушка останавливалась на ночь, а утром поехала дальше. Да, неделей позже приехал детектив, искавший эту девушку; он задал несколько вопросов, остался доволен ответами и тоже уехал. Сожалею, но больше ничем не могу помочь.

Норман был уверен, что на этот раз сумеет рассказать все спокойно, без накладок. Потому что ему не придется беспокоиться о маме.

Она больше не будет выглядывать в окно. После того, как он сделает то, что задумал, мамы вообще не будет в доме. Даже если кто-то заявится с этим самым ордером на обыск, мамы ему не найти.

Лучшей защиты не придумать. И не только для него, но, даже в большей степени, для самой мамы. Норман принял решение и непременно его выполнит. Не стоило даже дожидаться утра.

Странно, хотя все уже действительно закончилось, он оставался полностью уверенным в себе. Не то что неделю назад, когда он совсем потерял голову и мечтал только о том, чтобы мама оказалась в доме. Теперь он именно не хотел этого. И уж на этот раз он найдет в себе достаточно самостоятельности, чтобы заявить ей об этом.

Он решительно поднялся на второй этаж и прошел прямо в мамину комнату. Включил свет. Мама лежала в постели, конечно, но не спала — она с самого начала лишь притворялась.

— Норман, где ты был так долго? Я вся изволновалась…

— Ты знаешь, где я был, мама. Не притворяйся.

— Все в порядке?

— Да, конечно, — он сделал глубокий вдох. — Мама, я вынужден попросить, чтобы ты на время отказалась от своей комнаты. На неделю или около того.

— Что такое?

— Я сказал, что вынужден попросить, чтобы ты не спала в этой комнате ближайшую неделю или около того.

— Ты в своем уме? Это моя комната.

— Я знаю. Но я не прошу, чтобы ты покидала ее навсегда. Только на неделю. Или около того.

— Но с какой стати…

— Мама, пожалуйста, выслушай меня и постарайся понять. Сегодня у нас в доме был мужчина.

— Тебе обязательно говорить о таких вещах?

— Да, обязательно — по крайней мере, на этот раз. Потому что рано или поздно этого мужчину начнут разыскивать. И я скажу, что он побывал в мотеле, задал несколько вопросов и уехал.

— Правильно, сынок, именно так ты и должен сказать. И с этим будет покончено.

— Возможно. Я надеюсь на это. Но я не могу рисковать. Может быть, они захотят обыскать дом.

— Пусть обыскивают. Никакого мужчины они здесь не найдут.

— И тебя тоже, — Норман набрал в легкие побольше воздуха и зачастил: — Я не шучу, мама. Это ради твоей же безопасности. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь увидел тебя, как этот детектив сегодня. Я не хочу, чтобы тебе начали задавать вопросы, и ты не хуже меня знаешь почему. Это невозможно, и все. Поэтому безопасней всего для нас обоих сделать так, чтобы тебя тут не было.

— И куда же ты собираешься меня деть? Утопить в болоте?

— Мама…

Она начала смеяться. Звуки, которые она издавала, походили на карканье, и Норман знал, что если она разойдется, ее уже не остановить. Единственным способом предотвратить истерику было перекричать маму в самом начале. Неделю назад Норман ни за что не осмелился бы на это, но сейчас была не прошлая неделя, а сейчас, и все обстояло иначе. Сейчас Норман должен был взглянуть в лицо правде. Мама была не просто больна: она была психопаткой, и оченьопасной к тому же. Ее следовало держать под строгим надзором, и он твердо решил обеспечить этот надзор.

— Замолчи! — рявкнул он, и карканье стихло. — Извини, — сказал он уже мягче, — но ты должна выслушать меня. Я все продумал. Я спрячу тебя во фруктовом погребе.

— В погребе? Но я не могу жить…

— Можешь. И будешь. Тебе придется. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась: там есть свет, и я могу поставить кушетку…

— Но я не хочу!

— Мама, я не спрашиваю, хочешь ли ты. Я приказываю. Ты будешь жить во фруктовом погребе до тех пор пока я не решу, что ты можешь вернуться в свою комнату. И я повешу на стену индейский плед, чтобы дверь не была на виду. Даже если кто-нибудь спустится в подвал, он ничего не заметит. Только так мы и сможем обеспечить твою безопасность.

— Норман, я отказываюсь даже обсуждать подобные глупости. Я шагу не сделаю из этой комнаты.

— Тогда мне придется отнести тебя.

— Норман, ты не посмеешь…

Но он посмел. В конце концов ему пришлось выполнить свою угрозу. Он поднял маму с постели и понес вниз, и она оказалась легкой, как перышко, — куда легче мистера Арбогаста, — и пахло от нее не табачным перегаром, а духами. Мама была слишком ошеломлена, чтобы оказывать сопротивление, и лишь немного поскуливала. Нормана поразила простота, с которой ему все удалось. Главное было твердо решиться. Господи, да его мама была просто старой больной женщиной. Какая же она хрупкая, бедняжка. Ему, в действительности, вовсе незачем было бояться ее. Да что там, теперь она боялась его. Да, боялась, точно. Потому что, пока Норман нес ее, она ни разу не назвала его “сынком”.

— Я поставлю тебе кушетку, — сказал он. — И тут есть ночной горшок…

— Норман, как ты можешь произносить такие слова? — на мгновение она вспыхнула совсем по-прежнему, но тут же снова затихла. Норман удобно устроил ее, принес одеяла, повесил штору на небольшое вентиляционное окошко. Мама опять начала скулить — даже не скулить, а бормотать что-то про себя.

— Тут как в тюрьме, — сказала она наконец. — Ты хочешь, чтобы я сидела в тюрьме. Ты больше не любишь меня, Норман, не любишь, иначе не поступал бы со мной так.

— Знаешь, где бы ты сейчас была, если бы я не любил тебя? — он не хотел произносить этих страшных слов, но понимал, что они необходимы: — В институте судебной психиатрии, вот где.

Норман выключил свет. Он не был уверен, слышала ли мама, что он сказал, а если слышала, то дошли ли до нее его слова.

По-видимому, она все же поняла. Потому что когда он закрывал за собой дверь, мама ответила. Ее голос прозвучал обманчиво тихо и спокойно, однако мамины слова глубоко врезались в сознание Нормана. Глубже, чем бритва в горло мистера Арбогаста.

— Да, Норман, наверное, ты прав. Там я, скорее всего, сейчас и была бы. Только я оказалась бы там не одна.

Норман изо всех сил хлопнул дверью, запер ее и отвернулся. Когда он торопливо поднимался по ступеням, ему показалось — полной уверенности у него не было, но ему все же показалось, — что в темноте раздается тихий и довольный мамин смех.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сэм и Лайла сидели в подсобке магазина и ждали Арбогаста, которого, однако, все не было. Снаружи доносились лишь обычные уличные шумы субботнего вечера.

— В таком маленьком городке, как наш, субботу всегда можно отличить по звукам, — сказал Сэм. — Они совершенно другие. Взять, к примеру, машины. Их куда больше, и они едут гораздо быстрее. Это потому, что по субботам многие подростки выезжают покататься.

А слышишь: выхлопы будто пальба и тормоза скрипят? Это когда кто-то паркуется. Семьи с окрестных ферм — машины у них старые — приезжают в кино на вечерние сеансы. Сезонники спешат туда, где можно выпить.

А шаги, замечаешь, как звучат? Они тоже другие. Вот, слышишь, кто-то пробежал? Детки резвятся вовсю. В субботу им разрешают лечь спать попозже, и никаких домашних заданий, — Сэм пожал плечами. — Конечно, в Форт Уорте, наверное, шума больше даже в будние дни.

— Наверное, — сухо согласилась Лайла. — Сэм, почему его до сих пор нет? Уже почти девять.

— Ты, наверное, проголодалась.

— При чем тут это! Куда он делся?

— Возможно, его что-то задержало, может быть, он узнал что-нибудь важное.

— По крайней мере, мог бы позвонить. Он же знает, как мы волнуемся.

— Потерпи еще немного…

— Мне надоело ждать! — Лайла резко поднялась, отодвинув стул, и принялась ходить взад-вперед по узкой комнате. — Я вообще не должна была соглашаться ждать. Надо было сразу идти в полицию. “Потерпи, потерпи, потерпи” — за всю неделю я ничего другого и не слышала! Сначала мистер Лоуэри, потом Арбогаст, теперь — ты. И все потому, что вы думаете только о деньгах, а не о моей сестре. Никого не волнует, что могло случиться с Мэри, — никого, кроме меня!

— Это не так. Ты же знаешь, как я к ней отношусь.

— Тогда почему ты все это терпишь? Почему ты ничего не сделал? Какой ты мужчина, если в такое время сидишь тут и проповедуешь какую-то дешевую философию?

Девушка схватила сумочку и шагнула мимо Сэма к двери.

— И куда ты собралась? — спросил он.

— К этому твоему шерифу. Сразу, не откладывая.

— Проще ему позвонить. В конце концов кто-то же должен быть здесь, когда вернется Арбогаст.

— Если он вернется. Может, он давно уехал. Узнал что-то важное и решил, что ему незачем возвращаться, — в голосе Лайлы зазвучали опасные истерические нотки.

Сэм дотронулся до ее руки.

— Сядь, — сказал он. — Я пойду позвоню шерифу.

Она не пошла за ним в торговый зал. Он снял трубку телефона, стоявшего рядом с кассовым аппаратом, и сказал:

— Сто шестьдесят два, пожалуйста… Алло, приемная шерифа?.. Это Сэм Лумис из скобяного магазина. Я хочу поговорить с шерифом Чамберсом…

— Он что?.. Нет, я ничего не знал. Где, вы сказали?.. В Фултоне? И когда вы его ждете?.. Понятно… Нет, ничего не случилось. Просто хотел поговорить с ним. Послушайте, если он вернется до полуночи, попросите, чтобы он позвонил мне в магазин. Я буду здесь всю ночь… Да. Спасибо, буду вам очень благодарен.

Сэм повесил трубку и вернулся в подсобку.

— Что он сказал?

— Его нет на месте, — Сэм пересказал разговор девушке, наблюдая при этом за ее лицом. — Похоже, сегодня вечером кто-то ограбил банк в Фултоне. Чамберс и дорожная полиция в полном составе организуют передвижные заставы на дорогах. Я поговорил со старым Петерсоном: кроме него, на месте никого не осталось. Еще двое полицейских следят за порядком в городе, но нам от них никакого проку.

— Что же тогда делать?

— Ждать, конечно, что же еще? До завтрашнего утра нам вряд ли удастся встретиться с шерифом.

— Но неужели тебя даже не волнует, что случилось…

— Волнует, — оборвал он ее намеренно резко. — Может быть, тебя успокоит, если я позвоню в мотель и попробую узнать, куда подевался Арбогаст?

Она кивнула.

Он вернулся в торговый зал, и на этот раз девушка последовала за ним. Она стояла рядом, пока он вел переговоры с телефонисткой. Наконец та отыскала нужный номер в справочнике по фамилии владельца и соединила Сэма с мотелем. Затем он долго ждал.

— Странно, — сказал он наконец, вешая трубку. — Никто не отвечает.

— Тогда я поеду туда.

— Никуда ты не поедешь, — Сэм положил руку на плечо девушки. — Я сам съезжу. Ты лучше сиди здесь и дожидайся Арбогаста.

— Сэм, что могло случиться?

— Я все тебе расскажу, когда вернусь. А ты пока немного отдохни. Меня не будет от силы минут сорок пять.

Поездка в оба конца действительно не заняла много времени, поскольку Сэм очень торопился. Ровно через сорок две минуты он снова отпер дверь своего магазина и вошел внутрь. Лайла ждала его у порога.

— Ну? — спросила она.

— Странно. Там закрыто. Свет нигде не горит: ни в конторе, ни в доме на холме за мотелем. Я поднялся туда и колотил в дверь минут пять — и ничего. Гараж рядом с домом открыт настежь и там пусто. Похоже, Бейтс куда-то уехал.

— А мистер Арбогаст?

— Его машины там не было. Рядом с мотелем стояли две другие, и я на всякий случай проверил номера: одна из Алабамы, другая из Иллинойса.

— Но куда он мог…

— Я вижу ситуацию примерно так, — сказал Сэм: — Арбогасту удалось что-то узнать. Наверное, что-нибудь важное. А потом, может быть, он поехал куда-то, прихватив с собой этого Бейтса. И поэтому до сих пор не смог связаться с нами.

— Сэм, я так больше не могу. Мне нужно знать!

— Тебе нужно и поесть, — Сэм показал ей наполненный чем-то бумажный пакет. — Остановился на обратном пути у закусочной и купил гамбургеров и кофе. Пошли, в подсобке есть стол.

К тому времени, как они поели, пошел двенадцатый час.

— Послушай, — сказал Сэм, — может, тебе лучше вернуться в гостиницу и немного поспать? Если кто-то появится или позвонит, я сразу разбужу тебя. Какой смысл сидеть тут вдвоем?

— Но…

— Никаких “но”. Зачем тебе понапрасну мучиться? Я наверняка прав. Арбогаст нашел Мэри и к утру свяжется с нами. И сообщит хорошие новости.

Но наступило воскресное утро, а Сэм так и не дождался хороших новостей.

В девять часов Лайла уже стучала в дверь магазина.

— Узнал что-нибудь? — спросила она. Когда Сэм покачал головой, девушка нахмурилась. — Ну что ж, зато я узнала: Арбогаст выписался из гостиницы вчера утром — еще до того, как начал объезжать окрестности.

Сэм ничего не сказал. Он взял шляпу и вышел из магазина вместе с Лайлой.

Как всегда в воскресное утро на улицах Фейрвейла было малолюдно. Здание суда, со всех сторон окруженное скверами, располагалось на площади у Мэйн-стрит. В одном из скверов стояла статуя ветерана Гражданской войны — из тех, что тысячами отливались в восьмидесятые годы прошлого века и охраняли подступы к судам чуть ли не по всей стране. В остальных соответственно: пушка времен испано-американской войны, гаубица первой мировой и гранитная стелла, на которой были высечены имена четырнадцати граждан Фейрвейла, погибших во вторую мировую. Вдоль прогулочных тропинок стояли скамейки, но в такую рань на них никто не сидел.

Сам суд был закрыт, но приемная шерифа находилась в пристройке — в Фейрвейле ее до сих пор называли “новой”, хотя ее возвели еще в тысяча девятьсот сорок шестом. Сэм и Лайла вошли в открытую дверь, поднялись по лестнице и прошли по коридору в кабинет.

Старый Петерсон дежурил за столом секретаря. Кроме него в приемной никого не было.

— Привет, Сэм.

— Доброе утро, мистер Петерсон. Шериф у себя?

— Нет. Не слышал, что учудили эти грабители? Прорвались через заставу в Парнасе. Теперь за них взялось ФБР. Разослали предупреждения…

— Где он?

— Ну, вчера он довольно поздно вернулся: можно считать, сегодня утром.

— Вы передали ему, что я звонил?

Старик смутился.

— Я… По-моему, я забыл. Такие события, — он вытер рукой губы. — Но я собирался сказать ему сегодня, конечно. Как только он появится.

— И когда вы его ждете?

— Сразу после обеда, наверное. В воскресенье утром он обычно ходит в церковь.

— В какую?

— В первую баптистскую.

— Спасибо.

— Эй, ты что, собираешься вытащить его из…

Но Сэм уже отвернулся, не слушая старика. Стук каблучков Лайлы глухо разносился по коридору, пока они шли к лестнице.

— Что у вас за городишко такой? — пробормотала она. — Грабители обчищают банк, а шериф идет в церковь. Что он там делает — молится, чтобы кто-нибудь изловил за него преступников? — Сэм не ответил. Когда они оказались на улице, девушка повернулась к нему: — Куда теперь?

— В церковь, конечно.

К счастью, им не пришлось прерывать общения шерифа Чамберса с Богом. Свернув в переулок, где стоял храм, они поняли, что служба только что закончилась, поскольку группки прихожан понемногу покидали увенчанное шпилем здание.

— Вот он, — пробормотал Сэм. — Пошли.

Он подвел Лайлу к паре, стоявшей у тротуара. Седовласая невысокая женщина с простым лицом была одета в дешевое ситцевое платье; мужчина был высок ростом и широк в плечах, однако его талию портило довольно солидное брюшко. На нем был синий шерстяной костюм, а его красная морщинистая шея, казалось, возмущенно протестовала против белого, жестко накрахмаленного воротничка. У мужчины были курчавые волосы, слегка тронутые сединой, и густые черные брови.

— Уделите нам минутку, шериф, — сказал Сэм. — Мне нужно поговорить с вами.

— Как дела, Сэм Лумис? — шериф Чамберс протянул большую красную руку. — Ма, ты, наверное, знаешь Сэма.

— Я бы хотел познакомить вас с Лайлой Крейн. Она из Форт Уорта.

— Рад познакомиться. Скажите, а вы, случайно, не та девушка, которой старина Сэм все время поет дифирамбы? Но он не рассказывал, что вы такая хорошенькая…

— Нет, та девушка — моя сестра, — сказала Лайла. — Мы хотели поговорить с вами именно о ней.

— Может, зайдем на минутку к вам на работу? — предложил Сэм. — Там бы мы все и объяснили.

— Почему бы и нет? — Джад Чамберс повернулся к жене. — Ма, бери машину и езжай домой, ладно? Я скоро приду, — как только поговорю с Сэмом и Лайлой.

Однако ему не суждено было попасть домой скоро. Когда они оказались в кабинете Чамберса, Сэм начал рассказывать. Даже без помех это заняло бы минут двадцать, а шериф, к тому же, довольно часто перебивал.

— Ладно, посмотрим, правильно ли я понял, — сказал Чамберс, когда Сэм закончил. — Кстати, насчет этого типа — Арбогаста, — почему вы сразу не сообщили мне о нем?

— Я же объяснил. Он не хотел, чтобы в дело вмешивались власти. Он надеялся отыскать Мэри Крейн и вернуть деньги, не создавая сомнительной рекламы для агентства Лоуэри.

— Вы, кажется, сказали, что видели его документы?

— Да, — ответила Лайла. — У него лицензия детектива страховой компании. И он сумел проследить мою сестру до этого мотеля. Поэтому мы и волнуемся так сильно — он сказал, что вернется, но куда-то пропал.

— Его не было в мотеле, когда вы туда ездили?

Вопрос был адресован Сэму, и тот ответил:

— Там вообще никого не было, шериф.

— Странно. Чертовски странно. Я знаю Нормана Бейтса. Он всегда там: если и отлучается в город, то обычно не больше, чем на час. Вы пробовали звонить ему сегодня утром? Ничего, если я сам это сделаю? Скорее всего, выяснится, что он просто крепко спал.

Большая красная рука шерифа сняла телефонную трубку.

— Не говорите ничего о деньгах, — сказал Сэм. — Спросите его сначала об Арбогасте и посмотрите, как он будет реагировать.

Шериф Чамберс кивнул.

— Предоставьте это мне, — буркнул он. — Я знаю свое дело.

Он сообщил телефонистке номер и стал ждать.

— Алло… Бейтс, это вы? Говорит шериф Чамберс… Да, он самый. Мне нужно кое-что узнать. Тут один человек пытается разыскать некоего мистера Арбогаста: Милтона Арбогаста из Форт Уорта. Это детектив какой-то компании под названием «Пэрити Мьючуэл».

— Он что?.. А, заезжал. Когда это было?.. Понятно. И что он вам сказал?.. Ничего страшного, можете пересказать мне, я уже и так все знаю… Да…

Как-как?.. Ага… Да. И сразу после этого уехал?.. Он не сказал, куда?.. Вам кажется?.. Конечно… Нет, это все.

Нет, ничего не случилось. Просто решил проверить. Да, еще одно: вы не думаете, что он мог вернуться в мотель позднее?.. Когда вы обычно ложитесь спать?.. О, понятно. Что ж, не буду вас больше беспокоить. Спасибо за информацию, Бейтс.

Шериф повесил трубку и повернулся к Лайле и Сэму.

— Похоже, ваш пропавший детектив укатил в Чикаго, — сказал он.

— В Чикаго?

Шериф Чамберс кивнул.

— Да. Туда, по ее собственным словам, направлялась девушка. А ваш Арбогаст кажется мне весьма скользким клиентом.

— Что вы имеете в виду? Что сказал этот Бейтс? — Лайла наклонилась вперед.

— То же, что рассказал вам Арбогаст, когда звонил из мотеля. Ваша сестра останавливалась там в позапрошлую субботу, но зарегистрировалась под чужим именем. Записала, что она Джейн Вильсон из Сан Антонио. И случайно проговорилась, что едет в Чикаго.

— Тогда это не Мэри. У нее нет ни единого знакомого в Чикаго — она даже не была там ни разу в жизни!

— Судя по тому, что говорит Бейтс, Арбогаст был полностью уверен в личности девушки. Все совпадает: и внешность, и описание машины. Мало того, Бейтс сказал, что едва Арбогаст услышал слово “Чикаго”, как тут же умчался сломя голову.

— Но это просто смешно! У Мэри была неделя форы — то есть, в том случае, если она поехала в Чикаго. К тому же, в большом городе не так просто найти человека.

— Может быть, Арбогаст знает, где искать. Может, он не рассказал вам всего, что знал о вашей сестре и ее планах.

— Но что он мог узнать такого, что не было бы известно нам?

— С этими скользкими парнями никогда ничего не знаешь заранее. Он вполне мог догадаться, куда направляется ваша сестра. А когда догонит ее и наложит лапы на деньги, еще неизвестно, услышит ли об этом его компания.

— Вы пытаетесь сказать, что мистер Арбогаст — преступник?

— Я всего лишь пытаюсь сказать, что сорок тысяч долларов — весьма солидная сумма. И если Арбогаст не объявится, это будет означать, что он согласен со мной, — шериф кивнул. — Наверное, он нацелился на деньги с самого начала. Мне так кажется, по крайней мере. Иначе почему он не зашел ко мне, не попросил о помощи? Вы сами говорите, что он выписался из гостиницы еще вчера утром.

— Погодите минутку, шериф, — сказал Сэм. — Мне кажется, вы делаете слишком поспешные выводы. Вы исходите лишь из того, что сказал вам по телефону Бейтс. Но разве он не мог солгать?

— А зачем ему лгать? Ему-то скрывать нечего. Что он может выиграть, придумывая, будто сначала приехала и уехала девушка, а за ней Арбогаст?

— А где он был вчера вечером, когда приезжал я?

— Крепко спал в собственной постели, как я и думал, — ответил шериф. — Послушайте, я этого Бейтса знаю. Он немного тронутый и не семи пядей во лбу, но в жизни не позарится на чужие деньги. С какой стати мне не верить ему? Особенно, когда я знаю, что ваш друг Арбогаст соврал.

— Соврал? Насчет чего?

— Вы пересказали мне, что он говорил, когда звонил из мотеля вчера вечером. Ну так вот: он просто тянул время. Он уже знал, что девушка уехала в Чикаго, и хотел только одного: чтобы вы сидели тихо и не мешали ему, пока он обделывает свои делишки. Ради этого он и солгал.

— Но я не понимаю, шериф. В чем конкретно он солгал?

— Он сказал, что собирается поговорить с матерью Бейтса, так? А у Нормана Бейтса нет матери.

— Нет?

— Уже двадцать лет, как нет. Она мертва, — шериф Чамберс кивнул. — Прямо скандальная тогда произошла история: странно, что вы не помните, Лумис, но, впрочем, вы тогда совсем мальчишкой были. Миссис Бейтс построила этот мотель на паях с парнем по фамилии Консадайн — Джо Консадайн его звали. Мать Нормана была в разводе, и поговаривали, будто она и Консадайн… — шериф бросил взгляд на Лайлу и беспомощно махнул рукой. — В общем, они не были женаты. Неизвестно, что у них там произошло: может, она забеременела, или у Консадайна уже была жена, которая начала им угрожать, не знаю. Но однажды вечером их обоих нашли отравленными стрихнином. Чистый пакт самоубийства, как в книжках. Обнаружил их ее сын, Норман Бейтс. Шок, наверное, получил страшный. Кажется, он потом месяца два пролежал в больнице, даже на похоронах не был. Но зато я на них присутствовал. И поэтому точно знаю, что матери Бейтса нет в живых. Черт возьми, я помогал нести ее гроб!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сэм и Лайла пообедали в ресторане гостиницы, но не получили от еды никакого удовольствия.

— Я все равно не верю, что мистер Арбогаст мог уехать, ничего не сообщив нам, — сказала Лайла, допивая чашку кофе. — И я не верю, что Мэри зачем-то понадобилось ехать в Чикаго.

— Шериф Чамберс верит, — Сэм вздохнул. — И ты должна признать, что Арбогаст солгал, сказав, что видел мать Бейтса.

— Да, я знаю. Бессмыслица какая-то. С другой стороны, эта история про Чикаго — тоже полная бессмыслица. Все, что мистер Арбогаст знает о Мэри, он узнал из наших с тобой слов.

Сэм положил десертную ложечку на стол рядом с чашкой из-под щербета.

— Знаешь, я начал задумываться: а много ли мы с тобой действительно знаем о Мэри? — сказал он. — Я с ней обручен. Ты прожила рядом с ней всю свою жизнь. Однако ни ты, ни я не могли поверить, что она взяла эти деньги. А ведь иначе просто не могло быть. Она взяла их.

— Да, — сказала Лайла тихим голосом. — Теперь я верю в это. Мэри взяла деньги. Но она не стала бы брать их для себя. Скорее всего, она сделала это ради тебя — может быть, надеялась помочь расплатиться с долгами.

— Тогда почему же она не приехала ко мне? Я бы не согласился принять ее деньги — даже если бы не знал, что они краденые, но если Мэри думала, что я их приму, почему она не приехала?

— Но она приехала. Во всяком случае, она добралась до этого мотеля, — Лайла смяла салфетку. — Это я и пыталась объяснить шерифу. Мы знаем, что Мэри останавливалась в мотеле. А то, что Арбогаст солгал, еще не означает, что Бейтс говорит правду. Почему шериф хотя бы не съездил туда и не проверил все лично, вместо того чтобы разговаривать по телефону?

— Я не виню шерифа Чамберса, — сказал Сэм. — Какие у него основания для продолжения расследования? Он не имеет права вламываться к людям ни с того, ни с сего. Кроме того, в маленьких городах полиция работает иначе, чем в больших. Все друг друга знают и никому не хочется восстанавливать против себя соседей, устраивая лишние неприятности невинным людям. С какой стати Чамберс должен подозревать Бейтса? Он знает его всю жизнь.

— Да, а я всю свою жизнь знаю Мэри. И, тем не менее, выяснилось, что есть вещи, связанные с ней, о которых я даже не подозревала. А потом, Чамберс ведь сам признал, что этот человек — ненормальный.

— Я бы так не сказал. Он, скорее, имел в виду, что у Бейтса небольшие странности: что он живет, как отшельник. И это вполне объяснимо, если принять во внимание, что ему пришлось пережить в связи со смертью матери.

— Его мать… — Лайла нахмурилась. — Вот этого я, хоть убей, не могу понять. Если Арбогасту понадобилось соврать, зачем врать так глупо?

— Не знаю. Может быть, это первое, что…

— Погоди. Если он собирался ехать вслед за Мэри и присвоить деньги, зачем ему вообще потребовалось звонить нам? Разве не проще было бы просто уехать, ничего не сообщая нам о мотеле? — Лайла уронила салфетку и уставилась на Сэма. — Я… Кажется, я начинаю понимать.

— О чем ты?

— Что, собственно, сказал Арбогаст, когда звонил в последний раз? Насчет того, как он увидел мать Бейтса?

— Он сказал, что, подъезжая, случайно заметил, как она выглядывала в окно спальни.

— Может быть, он не солгал.

— Конечно, солгал. Миссис Бейтс нет в живых — ты же слышала, что сказал шериф.

— А может быть, солгал Бейтс. Может быть, Арбогаст только решил, что женщина — мать Нормана, а когда упомянул это, тот не стал его разубеждать. А потом выдумал, будто его мать очень больна и никого не принимает, но Арбогаст стал настаивать на разговоре с нею. Ведь могло так быть?

— Могло. Но я не вижу…

— Нет, не видишь. Зато Арбогаст видел. Если отбросить его умозаключения, получается, что, подъезжая к мотелю, он видел, как какая-то женщина выглядывала в окно дома. Разве это не могла быть Мэри?

— Лайла, но не думаешь же ты, что…

— Я не знаю, что мне думать. Но почему бы и нет? След Мэри обрывается именно в этом мотеле. Пропали уже два человека. Разве этого мало? Разве мне — сестре Мэри — не достаточно этого, чтобы пойти к шерифу и потребовать нового, более тщательного расследования?

— Хорошо, — сказал Сэм. — Пойдем.

Они застали Чамберса дома, за обедом. Пока Лайла говорила, шериф задумчиво жевал зубочистку.

— Не знаю, как и быть, — сказал он, выслушав девушку. — Вам придется написать заявление.

— Я напишу все, что вы пожелаете. Главное, чтобы после этого вы поехали туда и все проверили.

— Может, подождем до утра? Дело в том, что я с минуты на минуту ожидаю новых сведений о грабителях и к тому же…

— Минутку, — сказал Сэм. — Это серьезное дело, шериф. Сестра мисс Крейн пропала больше недели назад. Речь уже идет даже не о деньгах. Сама ее жизнь, возможно, находится в опасности. Или ее уже…

— Хорошо. Хорошо! Не нужно мне объяснять, как выполнять мою работу. Сейчас мы сходим ко мне в контору, и мисс Крейн напишет заявление. Но, можете поверить, это пустая трата времени. Никакой Норман Бейтс не убийца.

Слово вырвалось и, как любое другое слово, унеслось прочь. Однако тень его осталась. Его слышал Сэм, и его слышала Лайла. Оно оставалось с ними всю дорогу до здания суда, где располагался кабинет шерифа Чамберса. Оно никуда не делось и тогда, когда шериф уехал на своей машине в мотель. Он отказался взять их с собой, приказав ждать его возвращения. И они ждали в кабинете, в котором, кроме них, никого не осталось. Только они двое — и слово.

Шериф вернулся уже ближе к вечеру. Вошел в кабинет, окинул Сэма и Лайлу взглядом, выражавшим одновременно недовольство и облегчение.

— Как я вам и говорил, — сказал шериф. — Ложная тревога.

— Что…

— Придержите коней, юная леди. Дайте мне шанс присесть и рассказать все по порядку. В общем, дело обстоит так. Доехал я до мотеля. Бейтс был в лесу за домом, запасался дровами. Он оказался пай-мальчиком, и мне даже не пришлось предъявлять ордер на обыск. Он разрешил мне осмотреть дом и выдал ключи от мотеля.

— И вы все осмотрели?

— Естественно. Побывал в каждом номере и облазил дом от подвала до крыши. Ничего не нашел. Не обнаружил ни души. Потому что там никого нет. И никого не было, кроме самого Бейтса. Все эти годы он жил там в полном одиночестве.

— А как насчет спальни?

— Верно, на втором этаже есть комната, которая была спальней матери Бейтса, когда та была жива. Норман ничего в ней не трогал. Говорит, что комната ему не нужна — в его распоряжении и так целый дом. Он, конечно, не без странностей, этот Бейтс, но кто может быть от них застрахован после стольких лет одиночества?

— Вы сказали ему, что говорил по телефону Арбогаст? — спросил Сэм. — Что он видел его мать у окна, когда подъезжал к мотелю?

— Конечно, я сразу об этом спросил. Норман утверждает, что это ложь: Арбогаст даже не упоминал, будто видел кого-то. Я довольно жестко беседовал с Бейтсом, поначалу, просто чтобы убедиться, что он ничего не скрывает. Но дырок в его рассказе я так и не обнаружил. И про Чикаго я его еще раз расспросил. У меня не осталось никаких сомнений в том, что Бейтс говорит правду.

— Я не могу в это поверить, — сказала Лайла. — Зачем мистеру Арбогасту могло понадобиться выдумывать глупую историю о том, будто он видел мать Бейтса?

— А вот об этом вам лучше спросить у него самого, когда вы увидите его в следующий раз, — ответил шериф Чамберс. — Может, выяснится, что ему явился ее призрак.

— Вы уверены, что мать Бейтса умерла?

— Я же сказал, что сам был на ее похоронах. Я видел записку, которую она написала Норману перед тем, как она и Консадайн отравились. Что вам еще нужно? Может, мне выкопать ее и предъявить вам? — Чамберс вздохнул. — Извините, мисс. Случайно сорвалось. Но я сделал все, что мог. Обыскал дом. Вашей сестры там нет, как и Арбогаста. Их машин тоже нигде нет. По-моему, все ясно. Во всяком случае, я сделал все, что в моих силах.

— Что вы посоветуете мне предпринять?

— Связаться с компанией Арбогаста, конечно: может, там что-нибудь знают. Возможно, у них есть неизвестная вам информация о Чикаго. Но сегодня вам вряд ли удастся дозвониться.

— Наверное, вы правы, — Лайла встала. — Что ж, спасибо за все, что сделали. Извините, что доставила вам столько хлопот.

— Я для того здесь и сижу, чтобы помогать людям. Верно, Сэм?

— Верно, — сказал Сэм.

Шериф Чамберс тоже поднялся.

— Я понимаю ваши чувства, мисс, — сказал он. — И мне очень жаль, что я ничем не смог вам помочь. Но у меня нет абсолютно никаких фактов. Вот если бы вы знали хоть что-то конкретное, тогда, может быть…

— Мы понимаем, — сказал Сэм, — и благодарны за помощь, — он повернулся к Лайле: — Пойдем?

— Вы все же проверьте насчет Чикаго, — крикнул шериф им вслед. — Всего хорошего.

Потом Сэм и Лайла оказались на тротуаре. Вечернее солнце отбрасывало косые длинные тени. Пока они стояли, тень от штыка ветерана Гражданской войны подобралась к шее Лайлы.

— Вернемся ко мне? — предложил Сэм.

Девушка покачала головой.

— В гостиницу?

— Нет.

— Куда же тогда?

— Я не знаю, как ты, — сказала Лайла, — но я намерена поехать в этот мотель.

Она подняла лицо и с вызовом посмотрела на Сэма. Узкая тень от штыка прочертила резкую черную линию поперек ее горла, и долю мгновения казалось, будто кто-то отрезал девушке голову…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Норман знал, что они приедут, он понял это гораздо раньше, чем увидел сворачивающую к мотелю машину.

Он не знал, ни кто должен приехать, ни как они будут выглядеть — ни даже сколько их будет. Но он знал.

Он убедился в этом еще прошлой ночью, когда лежал в постели и слушал, как кто-то ломится в дверь. Тогда он затих, как мышь, и даже не попытался встать и осторожно выглянуть в окно. Он натянул на себя одеяло, укрывшись с головой, и испуганно ждал, пока незнакомец уйдет. И тот, наконец, ушел. Как хорошо, что он догадался запереть маму во фруктовом погребе. Хорошо для него самого, хорошо для мамы — и для незнакомца.

Однако Норман понимал — еще тогда, — что это не конец. И события подтвердили его правоту. После обеда, когда он прибирался внизу, у болота, приехал шериф Чамберс.

Норман перепугался, снова увидев его после стольких лет. Он не забыл — он очень хорошо помнил шерифа Чамберса. И кошмар. Этим словом Норман всегда обозначал про себя то время. И дядя Джо Консадайн, и яд, и остальное — все это было давним, долгим кошмаром, который начался в тот момент, когда он позвонил шерифу, а закончился через несколько месяцев, когда Нормана выпустили из больницы и он вернулся домой.

Но теперь, увидев шерифа, Норман почувствовал, что кошмар не покидал его ни на мгновение, — что все повторялось, — но кошмары вообще имели привычку повторяться: снова, и снова, и снова. Главное не забывать, что ему уже удалось обмануть шерифа тогда, в гораздо более сложной ситуации. Теперь будет куда проще — если он не потеряет голову. И, действительно, никаких сложностей не возникло.

Он ответил на все вопросы, вручил шерифу ключи и безропотно позволил обыскать дом. Ему было даже занятно, в каком-то смысле: шериф лазил по дому, а сам Норман, тем временем, разравнивал последние следы у болота. То есть, ему было бы занятно, если бы он был уверен, что мама не поднимет шума. Она могла решить, что в подвал спускается Норман, и если бы она подала голос, вот тогда и начались бы настоящие неприятности. Но мама не сделала этого: Норман ее предупредил, а кроме того, шериф искал вовсе не маму. Он считал, что мама умерла и ее похоронили.

Как же ловко Норман надул его в тот раз! Да и сегодня это удалось без труда: шериф приехал, все обыскал и ничего не заметил. Он задал Норману еще несколько вопросов о девушке, и об Арбогасте, и о Чикаго. Норман едва не поддался искушению придумать что-нибудь новое: например, что девушка упомянула отель, в котором собиралась остановиться в Чикаго, однако по зрелом размышлении решил, что лучше этого не делать. Надежнее держаться того, что он говорил раньше. И шериф поверил. Он даже извинился, перед тем как уехать.

Итак, с шерифом было покончено, но Норман знал, что это еще не все. Шериф Чамберс приезжал не ради собственного удовольствия. Он не проверял какой-нибудь конкретный факт — потому что никакими фактами и не располагал. Все объяснял его же вчерашний звонок, неопровержимо доказавший, что об Арбогасте и девушке знали какие-то другие люди. Именно они и настояли на том, чтобы шериф Чамберс позвонил Норману, и заставили его побывать в мотеле. А теперь неизбежно приедут сами. Неизбежно.

Когда Норман подумал об этом, его сердце начало бешено колотиться. Ему захотелось совершить что-нибудь безрассудное — уехать куда глаза глядят или спуститься в погреб и положить голову маме на колени, или пойти в спальню и спрятаться под одеялом. Но это не поможет. Норман не мог уехать, бросив маму, и не мог рисковать, забирая ее с собой — в ее-то состоянии. Он не мог даже посоветоваться с нею. Неделю назад он так и сделал бы, но теперь это было невозможно: после того, что произошло, он не мог доверять маме.

Если приедет еще кто-нибудь, он сделает вид, будто ни о чем не подозревает. Это единственное разумное решение. Надо просто ответить на их вопросы, ни на йоту не уклоняясь от того, что он говорил раньше, и все будет кончено.

Но сейчас нужно было заставить сердце не биться так часто.

Норман сидел в конторе в полном одиночестве. Пара из Алабамы уехала рано утром, а иллинойсская сразу после обеда. Новые клиенты не появлялись. Небо опять начали затягивать тучи. Если разразится гроза, то клиентов сегодня не будет, так что глоток-другой ему не повредит. Может, хоть алкоголь умерит стук его сердца.

Норман вытащил бутылку из-под крышки стола. Это уже вторая бутылка из тех трех, что он спрятал в ящик месяц назад. Ничего страшного: всего лишь вторая бутылка. Из-за первой и начались все неприятности, но это больше не повторится. Теперь Норман мог ничего не бояться: мама была надежно спрятана. Чуть позднее, когда стемнеет, он приготовит что-нибудь ей на ужин. Может быть, они даже побеседуют немного о том, о сем. Но сейчас необходимо подкрепиться глотком. Тремя глотками. Первый мало помог, но зато после второго все наладилось. Норман успокоился. Совершенно успокоился. Он даже мог бы приложиться к бутылке еще разок, если бы захотел.

И тут ему захотелось этого просто нестерпимо, потому что он увидел, как к мотелю подъезжает машина.

Обычная машина, ничем не отличавшаяся от других — никаких номеров, выданных в другом штате, ничего такого, — однако Норман сразу понял, что это они. Если ты, почти наверняка, являешься медиумом, то способен чувствовать психические вибрации. А так же и то, как захлебывается стуком твое сердце, и ты делаешь основательный глоток, сидишь и смотришь, как они вылезают из машины. Мужчина выглядел обыкновенно, и Норман поначалу решил, что ошибся. Затем он увидел девушку.

Он увидел ее и поспешно запрокинул бутылку над головой, чтобы глотнуть как следует и заодно заслонить лицо девушки. Потому что это была она.

Она вернулась, выбралась из болота!

Нет, не могла она выбраться. Это чепуха — это невозможно. Посмотри на нее еще раз. Вот так, когда она вышла на свет. У этой волосы совсем другого цвета: почти как у блондинки, но все же чуть темнее. И она не такая полная. Но похожа на ту, будто ее сестра.

Точно. Наверняка, это ее сестра. И тогда все становится понятным. Эта Джейн Вильсон — или как там ее по-настоящему звали — украла деньги и сбежала. Сначала ее разыскивал детектив, а теперь сестра. Другого объяснения не могло быть.

Норман знал, как в этой ситуации поступила бы мама. Но, слава Богу, от этого он застраховался. Он ни на дюйм не отступит от своей версии, и они уедут. Главное, что никто не мог ничего доказать — никаких улик не осталось. И скоро Норману будет нечего бояться, потому что он точно знал, каких вопросов ждать.

Виски помогло. Оно дало ему возможность спокойно стоять за столом, дожидаясь, пока мужчина и девушка войдут внутрь. У порога они ненадолго задержались, договариваясь о чем-то, но это его не обеспокоило. Он видел, как с запада наползают тяжелые тучи, но и это его ничуть не взволновало. Небо постепенно темнело, лишая солнце его великолепия. Солнце лишается своего великолепия — Господи, да это же настоящая поэзия. Он был поэтом. Норман улыбнулся. Он много кем был. Если бы они только знали…

Но они не знали — и никогда не узнают, — и Норман сейчас был для них всего лишь толстым, не первой молодости владельцем мотеля. Он посмотрел на вошедших, моргнул и спросил:

— Чем могу служить?

Мужчина подошел к столу, и Норман приготовился ответить на первый вопрос о девушке, но лишь моргнул еще раз, потому что мужчина заговорил совсем о другом:

— Можно нам снять комнату?

Норман кивнул, не в силах произнести ни слова. Может, он все-таки ошибся? Но нет, к столу шагнула девушка, и сомнений не осталось: она была сестрой той.

— Да. Не желаете ли посмотреть…

— Нет, спасибо. Мы хотели бы поскорее переодеться во что-нибудь свежее.

Мужчина солгал. Их одежда была совсем чистой. Тем не менее, Норман улыбнулся:

— Хорошо. За двухместный номер — десять долларов. Будьте добры, запишитесь в этот журнал. Вы расплатитесь сразу?

Он придвинул к ним регистрационный журнал. Мужчина поколебался, затем быстро заполнил пустую строчку. Норман уже давно привык читать написанное вверх ногами. Мистер и миссис Сэм Райт, Индепенденс, Монтана.

Еще одна ложь. Никакие они не Райты. Глупые бессовестные лгунишки. Думают, они самые хитрые, надеются, что он попадется на их удочку. Ну что ж, он им покажет!

Девушка не отрываясь смотрела в журнал. Не туда, где делал запись мужчина, а выше, в самое начало страницы. Туда, где расписывалась ее сестра, Джейн Вильсон или как ее там ее.

Она думала, Норман не заметит, как она сжимает руку мужчины, но он заметил, зря старалась.

— Я поселю вас в номер первый, — сказал Норман.

— А где это?

— В самом конце ряда.

— Может, лучше в шестой?

Номер шестой. Теперь Норман вспомнил. Он ведь сам занес в журнал номер комнаты, в которую поселил ее сестру: так было положено, и он всегда это делал. А девушка увидела его пометку, конечно.

— Номер шестой совсем рядом с конторой, — сказал он. — Но вам там не понравится. Сломан вентилятор.

— О, но он нам не нужен. Собирается гроза, так что скоро станет прохладно, — лгунья! — А кроме того, шестерка — мой счастливый номер. Мы поженились шестого, — грязная, бесстыжая лгунья!

Норман пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он.

И это было хорошо. Теперь, когда Норман все обдумал, он видел, что так даже лучше, чем просто хорошо. Раз эти лгуны делают вид, что они обычные туристы, значит, они не смогут задавать вопросов и будут пытаться разнюхать что-нибудь тайком, а в такой ситуации номер шестой идеален. Норман мог не беспокоиться, что они найдут что-то, и одновременно получал возможность присмотреть за ними. Да, в номере шестом это проще простого. Лучше не придумаешь!

Он взял ключ и проводил мужчину и девушку к соседней двери. Пришлось сделать всего пару шагов, но ветер усилился, и снаружи было довольно прохладно. Пока мужчина доставал из машины сумку, Норман отпер дверь. Утверждают, что приехали из Монтаны, а у самих одна-единственная сумка. Грязные лгунишки!

Норман открыл дверь, и они прошли внутрь.

— Вам нужно еще что-нибудь? — спросил Норман.

— Нет, все в порядке, спасибо.

Норман вышел и закрыл за собой дверь. Затем вернулся в контору и приложился к бутылке еще разок. Отпраздновал удачу, так сказать. Все получалось проще, чем он смел мечтать. Проще, чем отнять конфетку у ребенка.

Норман сдвинул в сторону фотографию, висевшую на стене, и заглянул в ванную номера шестого.

Там еще никого не было, конечно: мужчина и девушка оставались в комнате. Однако Норман слышал, как они ходят, и даже различал отдельные слова. Они что-то искали. Норман ума не мог приложить, что именно, и, судя по обрывкам фраз, которые ему удавалось разобрать, они и сами плохо это представляли.

— …лучше, если бы мы знали, что искать, — голос мужчины.

А вот девушка:

— …что-то случилось, он не смог бы все… Я уверена. Ты же знаешь, как работают криминалистические лаборатории… незаметные улики…

Снова голос мужчины:

— Но мы же не детективы. Я все равно считаю… лучше поговорить с ним… выложить карты на стол, напугать его, вынудить признаться…

Норман улыбнулся. Его им не запугать. Как и не найти ничего. Он сам обыскал эту комнату, перевернул ее вверх дном, можно сказать. Ничего не пропустил: ни кровяного пятнышка, ни даже волоска.

Голос девушки, на этот раз ближе:

— …понимаешь? Вот если мы найдем что-нибудь, тогда у нас будет, чем его напугать.

Входит в ванную, мужчина идет за ней.

— К тому же, если бы мы добыли улики, шериф больше не смог бы от нас отмахнуться. Ведь в полицейской лаборатории умеют делать такие анализы, правда?

Мужчина стоит на пороге, наблюдает за тем, как девушка осматривает раковину.

— Ну на что ты надеешься — посмотри, какая тут чистота! Говорю тебе: давай лучше пойдем к нему. Это наш единственный шанс.

Она отступает в сторону, и Норман больше не видит ее. Судя по шелесту занавески, она заглядывает в душевую кабинку. Вот сучка, в точности, как сестра: обязательно ей нужно лезть в душ. Что ж, пускай. Пускай лезет и будет проклята!

— …ни следа…

Норман был готов расхохотаться. Конечно, он не оставил ни следа! Он думал, что теперь девушка выйдет из душевой кабинки, но та все не показывалась. Вместо этого послышался какой-то стук.

— Что ты делаешь?

Вопрос задал мужчина, но точно такой же пронесся в голове у Нормана. Что она делает?

— Шарю за душем. Никогда не знаешь, что может завалиться в щель… Сэм. Посмотри! Я что-то нашла!

Она снова стоит перед зеркалом и держит что-то в руке. Ну что, что нашла эта сучка?!

— Сэм, это сережка. Одна из сережек Мэри!

— Ты уверена?

Нет, это не могла быть вторая сережка. Не могла!

— Конечно, это одна из ее сережек! Мне ли этого не знать. Я сама подарила ей эту пару на день рождения в прошлом году. В Далласе есть ювелир, который делает украшения на заказ — в единственном экземпляре, понимаешь? И я заказала ему эти сережки. Мэри еще сказала, что я совсем сдурела, так сильно потратившись. Но подарок ей очень понравился.

Серьгу теперь держит мужчина. Повернулся к свету, чтобы лучше видеть.

— Наверное, Мэри уронила ее в щель, когда принимала душ. Если только не случилось… Сэм, в чем дело?

— Боюсь, что-то все-таки случилось, Лайла. Видишь это пятно? По-моему, это кровь.

— О… нет!

— Да. Лайла, ты была права.

Сучка. Все они сучки. Но надо слушать, что она еще скажет.

— Сэм, мы должны попасть к нему в дом. Должны.

— Это работа для шерифа.

— Он нам не поверит, даже если мы покажем сережку. Он скажет, что Мэри упала в душе и поранилась, или еще что-нибудь в этом же духе.

— Может, так оно и было.

— Ты веришь в это, Сэм? Действительно веришь?

— Нет, — он вздохнул. — Не верю. Но серьги все равно мало для того, чтобы обвинить Бейтса в чем бы то ни было. Только шериф может найти недостающие доказательства.

— Но он ничего не станет делать— я знаю, что не станет! Мы должны найти такую улику, чтобы у него не осталось никаких сомнений. Я уверена, что в доме мы отыщем что-нибудь.

— Нет. Это слишком опасно.

— Тогда пошли к Бейтсу и покажем сережку ему. Может, нам удастся заставить его заговорить.

— Может быть. А может, и не удастся. Если Бейтс действительно в чем-то замешан, неужели ты думаешь, он сразу во всем признается? Самое разумное немедленно съездить за шерифом. Не откладывая.

— А вдруг Бейтс что-нибудь заподозрит? Увидит, что мы уезжаем, и сбежит.

— Он ничего не подозревает, Лайла. Но, если это тебя беспокоит, можно не ехать, а позвонить.

— Телефон у него в кабинете — он все услышит, — Лайла ненадолго задумалась. — Вот что, Сэм. Давай я съезжу за шерифом. А ты останься здесь и поговори с Бейтсом.

— Потребовать у него объяснений?

— Конечно, нет! Просто поговори, потяни время, пока меня не будет. Скажи, что я поехала в аптеку, что… все равно, что — главное, чтобы он не встревожился и никуда не сбежал.

— Ну…

— Дай мне сережку, Сэм.

Голоса стихли, потому что мужчина и девушка вернулись в комнату. Пока мужчина будет сторожить его, она поедет в город за шерифом. И Норман ничего не мог поделать. Он не мог остановить ее. Если бы мама была здесь, она бы ее остановила. Она бы остановила их обоих. Но мамы здесь не было. Он запер ее во фруктовом погребе.

Господи, если эта сучка покажет шерифу окровавленную серьгу, тот снова приедет и станет искать маму. Даже если он не обнаружит погреб, у него останутся подозрения. Двадцать лет он ни о чем не догадывался, но теперь начнет задумываться. Может быть, он даже сделает то, чего Норман всегда боялся больше всего. Вдруг он выяснит, что — на самом деле — произошло в ту ночь, когда умер дядя Джо Консадайн?

В номере шестом раздавались новые звуки. Норман торопливо выровнял фотографию и потянулся за бутылкой. Нет, он не успеет сделать этот глоток, потому что дверь кабинки уже хлопает, и они выходят на улицу. Она направляется к машине, он — сюда.

Норман повернулся лицом ко входящему мужчине, лихорадочно пытаясь придумать, что же ему делать.

И еще лихорадочней пытаясь предугадать действия шерифа. Тот может отправиться на фейрвейлское кладбище и вскрыть мамину могилу. А вскрыв ее, он увидит пустой гроб и сразу узнает главную тайну.

Ему станет ясно, что мама жива!

В груди у Нормана раздавался грохот, который едва заглушили раскаты грома, ворвавшиеся в комнату в тот момент, когда мужчина открыл дверь.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Секунду-другую Сэм надеялся, что шум отъезжающей машины потонет в раскате грома, но, ступив в комнату, заметил, что Бейтс стоит у самой стеклянной стены, откуда отлично просматривалась вся подъездная дорожка и приличный кусок шоссе в придачу. Пытаться скрыть отъезд Лайлы не имело смысла.

— Ничего, если я зайду на минутку? — спросил Сэм. — Жена поехала в город. У нас кончились сигареты.

— Раньше тут стоял сигаретный автомат, — сказал Бейтс, — но им почти никто не пользовался, и его сняли, — он посмотрел поверх плеча Сэма, и тот понял, что Бейтс наблюдает, как машина выезжает на шоссе. — Не позавидуешь вашей жене. Похоже, дождь собирается зарядить всерьез.

— А у вас тут сильные дожди? — Сэм присел на подлокотник потрепанного дивана.

— Да, довольно сильные, — Бейтс рассеянно кивнул. — У нас тут много интересного.

Что означала эта странная фраза? Сэм вгляделся в плохо освещенное лицо собеседника. Глаза за стеклами очков казались лишенными всякого выражения. Неожиданно Сэм ощутил характерный запах спиртного и одновременно увидел бутылку, стоявшую на краешке стола. Так вот в чем дело: Бейтс пьян, и довольно прилично. Достаточно, чтобы лицо утеряло выражение, но не в такой степени, чтобы ничего не соображать. Хозяин мотеля заметил взгляд, брошенный Сэмом в сторону бутылки.

— Хотите выпить? — спросил он. — Я как раз собирался налить себе, когда вы вошли.

Сэм не знал, как быть.

— Ну-у-у…

— Сейчас найду вам рюмку. Где-то тут в ящике была одна, — Бейтс наклонился и достал откуда-то мерную рюмочку. — Сам-то я обычно без нее обхожусь. И в рабочее время, как правило, не пью. Но когда такая сырость, глоток-другой иной раз помогает, особенно при ревматизме, как у меня.

Он налил виски и поставил рюмку поближе к Сэму. Тот встал и подошел к столу.

— Кроме того, в такой дождь клиентов наверняка больше не будет. Вы только посмотрите, как хлещет!

Сэм повернулся к стеклянной стене. Дождь действительно лил вовсю, видимость не превышала нескольких футов. Снаружи совсем стемнело, но хозяин, похоже, и не собирался включать свет.

— Ну же, берите свою рюмку и садитесь, — сказал Бейтс. — На меня внимания не обращайте — я люблю стоять у окна.

Сэм вернулся на диван и украдкой бросил взгляд на часы. Лайла уехала восемь минут назад. Даже под дождем дорога до Фейрвейла не должна занять у нее больше двадцати, еще минут десять уйдет на поиски шерифа — скажем, пятнадцать, — плюс двадцать на обратную дорогу. Получался почти час даже в самом лучшем случае. О чем, спрашивается, ему разговаривать столько времени?

Сэм поднес рюмку ко рту. Бейтс глотнул прямо из бутылки, издав при этом булькающий звук, как будто полоскал горло.

— Вам, должно быть, бывает порой одиноко, — сказал Сэм.

— Точно, — донышко бутылки звякнуло о стол. — Очень одиноко.

— Но, думаю, здесь все же интересно, в каком-то смысле. У вас, наверное, останавливаются самые разные люди.

— Клиенты приезжают и уезжают. Особого внимания я на них не обращаю. Спустя какое-то время их вообще перестаешь замечать.

— Вы давно здесь?

— В мотеле работаю больше двадцати лет. А живу — всю жизнь.

— И со всем управляетесь в одиночку?

— Точно, — Бейтс отошел от стола, прихватив с собой бутылку. — Давайте я вам подолью.

— Мне, наверное, больше не стоит.

— Не беспокойтесь, я не расскажу вашей жене, — Бейтс негромко рассмеялся. — Не люблю пить в одиночку.

Он наполнил рюмку Сэма и вернулся к столу.

Сэм уселся поудобней. В сумерках лицо его собеседника выглядело неясным серым пятном. Снова ударил гром, хотя молния перед этим не сверкала. В полутемной конторе все казалось спокойным и мирным.

Глядя на полного мужчину, слушая его, Сэм начал испытывать угрызения совести. Бейтс выглядел так обыкновенно! Трудно было вообразить, что он во что-то замешан.

И во что именно, если все же замешан? Сэм не мог даже предположить. Он знал, что Мэри похитила деньги, провела ночь в этом мотеле и уронила в душе серьгу, испачканную кровью. Но она могла просто удариться или поранить ухо, когда соскочила сережка. Да, а после этого преспокойно уехать в Чикаго, как, судя по всему, считали Аброгаст и шериф Чамберс. Если быть до конца честным, то следовало признать, что Сэм на удивление мало знал о своей невесте. В каком-то смысле даже ее сестра казалась ближе и понятней. Хорошая девушка, только чересчур горячая, импульсивная. Все время делает поспешные выводы, строит какие-то авантюрные планы. Вот как недавно: взбрело ей в голову обыскать дом Бейтса, так еле удалось отговорить. И хорошо, что удалось. Обыск — дело шерифа. Может, все это вообще ошибка. Во всяком случае, поведение Бейтса не давало повода заподозрить, что у него нечиста совесть.

Тут Сэм вспомнил, что должен не сидеть истуканом, а поддерживать разговор.

— Вы оказались правы, — пробормотал он. — Дождь действительно очень сильный.

— Мне нравится шум дождя, — сказал Бейтс. — Особенно сильного. Слушаешь, и становится как-то весело, знаете ли.

— Никогда не думал о дожде с такой точки зрения. Но для вас, наверное, и дождь желанное развлечение.

— Не знаю. На нашу долю развлечений выпадет не так уж мало.

— На “нашу”? Вы же, по-моему, говорили, что живете здесь один?

— Я говорил, что управляюсь с мотелем один. Но принадлежит он нам обоим. Мне и моей маме.

Сэм чуть не поперхнулся. Затем опустил руку, крепко сжимая пальцами рюмку.

— Я не знал…

— Конечно, не знали — откуда вам? Об этом никто не знает. Это все потому, что мама никогда не выходит из дома. Ей нельзя бывать на улице. Видите ли, все считают, что она умерла.

Голос Бейтса звучал буднично. В полумраке Сэм не видел его лица, но не сомневался, что и оно абсолютно спокойно.

— На самом деле, развлечений и веселья у нас тут вполне хватает. Взять, к примеру, тот случай, когда мама и дядя Джо Консадайн отравились ядом. Двадцать лет назад это было. Я позвонил шерифу, и тот приехал и обнаружил тела. Мама оставила записку, в которой все объяснила. Потом назначили судебное слушание, но я на него не попал. Я заболел. Очень сильно. Меня забрали в больницу. Я долго там пролежал. Даже слишком долго — я уже начал думать, что ничего не получится. Но я все же справился.

— Справились?

Бейтс не ответил. Сэм услышал бульканье, затем стук бутылки по столу.

— Ну вот, — сказал Бейтс. — Давайте я и вам подолью.

— Нет, спасибо, пока не нужно.

— Но я настаиваю, — Бейтс переместился к дивану, его темный силуэт навис над Сэмом. Толстяк потянулся к рюмке.

Сэм отшатнулся.

— Сначала расскажите, что было дальше, — торопливо сказал он.

Бейтс замер.

— О!.. Да, конечно. Я перевез маму сюда. В этом и заключалось веселье, понимаете? Забрался ночью на кладбище и раскопал могилу. Мама пролежала в гробу так долго, что сначала я испугался: а вдруг она действительно умерла? Но все оказалось в порядке, конечно. Она не могла умереть. Иначе как бы ей удавалось поддерживать со мной телепатический контакт, пока я лежал в больнице? На самом деле, она находилась в трансе — это еще называют анабиозом. Я знал, как ее оживить. Существуют способы, знаете ли, даже если кому-то они кажутся колдовством. Но “колдовство” — это просто этикетка, слово, которое, само по себе, лишено смысла. Не так давно колдовством считали электричество, а на самом деле — это энергия, которую можно использовать, если знать ее секреты. Жизнь — тоже энергия. И как электричество ее можно включать и выключать, выключать и включать. Я выключил маму, но я знал, как ее снова включить. Вы следите за моей мыслью?

— Да… Все это очень интересно.

— Я так и подумал, что вы заинтересуетесь. Вы и молодая леди тоже. Она ведь, на самом деле, не ваша жена, правда?

— С чего…

— Видите ли, я знаю гораздо больше, чем вы думаете. Даже больше, чем знаете вы.

— Мистер Бейтс, вы себя хорошо чувствуете? Я хочу сказать…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Что я пьян, не так ли? Однако я не был пьян, когда вы приехали. И я не был пьян, когда молодая леди нашла серьгу и вы послали ее за шерифом.

— Я…

— Сидите, сидите. Не волнуйтесь. Я же не волнуюсь, правда? А я бы наверняка волновался, если бы было о чем. Вы же не думаете, что я рассказал бы вам все это, если бы имелся повод для беспокойства, правда? — толстяк ненадолго умолк. — Нет, все в порядке. Я подождал, пока вы зайдете в контору. Дождался, пока молодая леди спустится на машине к шоссе. А затем остановится.

— Остановится? — Сэм безуспешно пытался разобрать в темноте лицо собеседника.

— Да. Вы не знали, что молодая леди остановила машину, правда? Вы думали, она уехала за шерифом, как вы ей приказали. Но она упрямая девушка. Помните, что она хотела сделать? Осмотреть дом. Вот этим она и занялась. Сейчас она там.

— Выпустите меня…

— Пожалуйста. Я вас не задерживаю. Просто я подумал, что вы, может быть, захотите выпить еще рюмочку, пока я буду рассказывать о маме. Я решил, что вам, наверное, будет интересно узнать, что молодая леди, скорее всего, уже встретилась с нею.

— Прочь с дороги!

Сэм резко поднялся, и неясный силуэт немного отодвинулся.

— Значит, не хотите еще рюмочку? — в капризном голосе Бейтса звучала обида. — Ладно, пусть будет по ва…

Конец фразы потонул в раскате грома, который, в свою очередь, тоже куда-то исчез. Сэм лишь успел ощутить, как ему на голову опустилась бутылка, а затем и голос Бейтса, и гром, и россыпь искр, и сам Сэм растворились в ночи…


Ночь продолжалась, но кто-то тряс его. Все тряс и тряс, пока не вытряс из ночи в освещенную комнату. Глазам Сэма стало больно, и он зажмурился. Затем почувствовал, что кто-то осторожно поднимает его за плечи и испугался, как бы у него не отвалилась голова. Однако, на самом деле, голова просто болела, и в ней стоял гул. Сэм нашел в себе силы снова открыть глаза и увидел шерифа Чамберса.

Он сидел на полу, привалившись спиной к дивану, а шериф стоял рядом и смотрел на него сверху вниз. Сэм открыл рот.

— Слава Богу, — сказал он. — Значит, Бейтс обманул меня насчет Лайлы. Она все-таки поехала за вами.

Шериф будто не слышал.

— Полчаса назад мне позвонили из гостиницы. Там разыскивают вашего друга Арбогаста. Похоже, он выписался, но не забрал свои вещи. Оставил их в вестибюле, сказав, что еще вернется, но так и не появился. Начал я об этом размышлять и решил найти вас. В магазине вас не оказалось, вот я и подумал, что вы могли поехать сюда, чтобы проверить все самостоятельно. Считайте, вам повезло.

— Значит, вы не говорили с Лайлой? — Сэм попытался встать. Голова раскалывалась.

— Полегче, полегче, — шериф Чамберс придержал его, слегка надавив рукой на грудь. — Нет, я ее вообще не видел. Да погодите же…

Но на этот раз Сэму удалось встать. Его шатало.

— Что тут произошло? — поинтересовался шериф. — Где Бейтс?

— Наверное, пошел в дом — после того, как меня уложил. Они оба должны быть там: он и его мать.

— Но она умерла…

— Нет, — с трудом выговорил Сэм. — Она жива. Сейчас они в доме — и с ними Лайла!

— Пошли, — высокий мужчина не раздумывая нырнул в дождь, и Сэм последовал за ним. Они начали взбираться на холм, скользя по мокрому гравию. Дыхание вырывалось из груди Сэма резкими толчками.

— Вы уверены, что они там? — бросил Чамберс через плечо. — Свет нигде не горит.

— Уверен, — ответил Сэм, задыхаясь. Он мог бы не тратить зря силы.

Гром ударил внезапно и оглушительно, и другой звук — выше тоном — едва не потерялся на его фоне. Тем не менее, Сэм и шериф услышали его — и узнали.

Лайла кричала.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Лайла взбежала по ступенькам и успела нырнуть под навес крыльца раньше, чем полил дождь.

Дом оказался очень старым, и в предгрозовых сумерках его замшелые балки выглядели серыми и уродливыми. Доски крыльца заскрипели под ногами у девушки, со второго этажа донеслось хлопанье ставней на ветру.

Лайла сердито постучала в дверь, не ожидая, впрочем, что ей откроют. Она знала, что внутри никого нет.

Обиднее всего, что никому не было никакого дела. Им наплевать на Мэри, всем до единого. Мистер Лоуэри хочет вернуть свой деньги, а Арбогаст лишь выполняет ту работу, которую ему поручила компания. Шериф, так тот вообще думает только о том, как избежать лишних неприятностей. Больше всего, однако, Лайлу бесило поведение Сэма.

Она постучала еще раз и старый дом откликнулся глухим эхом, будто застонав. Впрочем, шум дождя заглушил ответный звук, и Лайла его не расслышала.

Пусть так — пусть она была взбешена, — а почему бы и нет? Больше недели выслушивать бесконечные “не волнуйся”, “успокойся”, “потерпи” — поневоле взбесишься! Если бы она прислушивалась к этим безразличным советам, она до сих пор сидела бы в Форт Уорте. Но хотя бы на поддержку Сэма имела она право рассчитывать?

Нашла на кого надеяться. Нет, он был и порядочный, и даже симпатичный, в каком-то смысле, но такой медлительный и осторожный — ну, прямо настоящий провинциальный консерватор. С шерифом они были два сапога пара. Своим девизом они, наверное, выбрали лозунг: «Не рискуй».

Ну, это их дело, а Лайла выбрала бы для себя другой. Тем более теперь, когда она нашла сережку. Как Сэм мог делать вид, будто ничего особенного не произошло, и отсылать ее за каким-то там шерифом? Почему он просто не взял этого Бейтса за шкирку и не вытряс из него правду? Во всяком случае именно так поступила бы Лайла, будь она мужчиной. Что ж, в одном она теперь уверилась твердо: нечего полагаться на других, которым все равно и которые хотят только, чтобы их оставили в покое. Лайла больше не могла рассчитывать на Сэма и уж тем более на шерифа.

Возможно, если бы она не была так рассержена, она повела бы себя иначе, но ее уже тошнило от осторожности и бесполезных теорий. Бывали моменты, когда лучше положиться на чувства, забыв о холодном расчете. Ведь именно чувство — в данном случае, не находившее выхода раздражение — заставляло ее продолжать бесплодные поиски в номере Мэри и помогло найти сережку. А в доме она наверняка отыщет еще что-нибудь. Обязательно. И она, конечно, не совершит никаких опрометчивых поступков — вовсе нет, она сохранит голову на плечах, но разберется во всем сама, досконально. А уж потом пусть за дело берутся Сэм и шериф.

Одна лишь мысль об их самодовольстве заставила Лайлу яростно дернуть за дверную ручку. Стучать можно хоть сто лет. В доме никого не было, она знала об этом с самого начала. Однако ей требовалось попасть внутрь, в чем и заключалась ее проблема.

Лайла полезла в сумочку. Вспомнила бесчисленные остроты насчет того, что в дамском ридикюле можно обнаружить что угодно. Наверное, именно такие глупые шуточки нравились шерифу и Сэму, но в них имелось рациональное зерно. Пилка для ногтей? Нет, не пойдет. Тут Лайла вспомнила, что когда-то давно по ошибке прихватила в каком-то отеле служебный ключ. Может, он в кармашке для монет, которым она никогда не пользуется? Да, точно, вот он.

Служебный ключ. Почему не просто отмычка? Неважно, сейчас ей только рассуждений на отвлеченные темы не хватало.

Лайла вставила ключ в замочную скважину и попробовала повернуть. Ей удалось сделать всего полоборота. Она попыталась крутить в другую сторону. Ключ почти подходил, но в замке что-то мешало…

И снова на помощь Лайле пришло раздражение. Она изо всех сил надавила на ключ, и неожиданно он сломался с сухим щелчком. Она не представляла себе, что делать дальше. В растерянности повернула дверную ручку, и дверь открылась внутрь. Она не была заперта.

Лайла вошла в прихожую. В доме оказалось темнее, чем снаружи. Но где-то здесь должен быть выключатель.

Нащупав его, она включила свет. Тусклая лампочка без абажура осветила истрепанные, местами отставшие от стен обои. Что это за рисунок на них — грозди винограда? Или фиалки? Бр-р-р. Будто из прошлого века.

Беглый взгляд в гостиную подтвердил первоначальное впечатление, и Лайла даже не стала заходить туда. Комнаты первого этаже могли пока подождать. Арбогаст сказал, что женщина выглядывала из окна второго. Оттуда Лайла и начнет.

Она не сумела найти выключатель лампочки, освещавшей лестницу, и поэтому поднималась медленно и осторожно, держась за перила. Когда она добралась до лестничной площадки второго этажа, грянул гром. От неожиданности Лайла вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Конечно, она вздрогнула от неожиданности, сказала она себе. Это вполне естественно. Разве пустой дом может кого-то напугать? Тем более, что и выключатель рядом. Включив свет, Лайла обнаружила, что стены на площадке оклеены обоями в зеленую полоску — если уж ее не напугало такое, то чего ей вообще бояться? Страх Божий, а не обои.

Перед Лайлой находилось три двери. Первая вела в ванную. Такую ей раньше доводилось видеть разве что в музее — нет, поправила она себя, в музейных экспозициях не встретишь ванных комнат. Однако эту стоило туда поместить. Квадратная ванна на ножках, в которой можно только сидеть; под раковиной и унитазом трубы без сифонов; сливная ручка на длинной железной цепи, протянувшейся к самому потолку. Над раковиной висело зеркало, крохотное и рябое, за которым не было аптечки. Рядом стояла тумбочка для белья, заполненная чистыми полотенцами и простынями. Лайла торопливо просмотрела все ящики, но их содержимое рассказало ей лишь о том, что Бейтс стирал белье в прачечной. Идеально выглаженные вещи были сложены аккуратными стопками.

Лайла открыла следующую дверь и щелкнула выключателем. Снова лампочка без абажура, но и ее тусклого света оказалось достаточно, чтобы сразу узнать спальню Нормана Бейтса. Комната показалась ей на удивление маленькой и тесной, а низенькая кушетка, стоявшая у стены, годилась скорее для мальчика, чем для взрослого мужчины. Наверное, Бейтс спал на этой кушетке всю жизнь, с самого детства. Постель была не убрана, простыни смяты. В углу комнаты стояла конторка, рядом с ней шифоньер: антикварное чудище с проржавевшими ручками, облицованное темной дубовой фанерой. Не испытывая ни малейших угрызений совести, Лайла принялась деловито шарить по ящикам.

В верхнем оказались галстуки и носовые платки, по большей части использованные. Все галстуки были старомодного фасона, широкие. Под ними Лайла обнаружила галстучную булавку в футляре, из которого, по-видимому, ее так ни разу и не вынимали, а также две пары запонок. Во втором ящике хранились рубашки, в третьем — носки и нижнее белье. Последний, самый нижний, был заполнен белыми бесформенными одеяниями, в которых Лайла не без труда узнала — невероятно! — ночные рубашки. Может быть, Бейтс и колпак на ночь одевал? Положительно, всему этому дому место в музее.

Лайле показалось странным, что ей не попалось никаких личных вещей: ни каких-нибудь писем, ни фотографий. Впрочем, Бейтс вполне мог держать все это в конторе. Да, так, скорее всего, оно и было.

Затем она заметила фотографии на стене. Их было две. Первая изображала маленького мальчика, сидевшего на пони, вторая — того же мальчика в обществе еще пятерых детей (сплошь девочек) на фоне здания сельской школы. Лайле потребовалось не меньше минуты, чтобы узнать в мальчике Нормана Бейтса. В детстве он был совсем худым.

Она еще не осматривала платяной шкаф и две большие книжные этажерки, стоявшие в противоположном углу. Со шкафом она управилась быстро: там оказалось два костюма на плечиках, куртка, пальто и две пары старых, испорченных краской брюк. В карманах одежды ничего обнаружить не удалось. Две пары туфель и домашние тапочки, лежавшие на дне, завершали гардероб Бейтса.

Теперь книжные полки.

Здесь Лайла сначала опешила, затем озадаченно вгляделась и наконец крепко задумалась над весьма необычным подбором книг в домашней библиотеке Нормана Бейтса. «Новая модель вселенной», «Продолжение разума и сознания», «Сатанинские культы в Западной Европе», «Измерения и бытие». Книги явно не предназначались для маленького мальчика, но, с другой стороны, им нечего было делать и в комнате владельца захолустного мотеля. Лайла наскоро просмотрела корешки: анормальная психология, оккультизм, теософия. Переводы: «Ля Бас», «Юстина». На нижней полке выстроились разнокалиберные самодельные томики без названий на корешках. Лайла вытащила один наугад и раскрыла. Иллюстрация на развороте представляла собой образец откровенной садистской порнографии, граничившей с патологией.

Лайла захлопнула книгу, торопливо поставила ее на место и встала. Отвращение, которое она испытала в первый момент, вскоре сменилось другим, более сильным чувством. Значит, она не ошиблась, было в этом доме что-то зловещее. То, что ей не удалось прочесть по рыхлому, тупому и невыразительному лицу Нормана Бейтса, демонстрировала — даже слишком ярко — его библиотека.

Нахмурившись, Лайла вернулась в холл. Дождь продолжал яростно стучать по крыше и очередной раскат грома ударил в тот самый момент, когда Лайла открыла тяжелую темную дверь, ведущую в третью комнату. Не зажигая света, она на мгновение остановилась на пороге, вдыхая чуть затхлый сложный запах духов и — чего?

Когда Лайла повернула выключатель у двери, у нее перехватило дыхание.

Она попала в главную спальню — в ту, что выходила окнами на дорогу. Кажется, шериф упоминал, что Норман ничего не трогал в комнате матери с момента ее смерти, но Лайла оказалась недостаточно подготовленной к тому, что открылось ее взгляду.

Она не ожидала, сделав один-единственный шаг, перенестись в другую эпоху. Однако произошло именно это: она очутилась в мире, исчезнувшем задолго до ее рождения.

Потому что обстановка комнаты успела выйти из моды куда раньше, чем умерла мать Бейтса. Лайла подозревала, что подобного не существовало в природе уже, по меньшей мере, лет пятьдесят. Она ступила в мир позолоченных фигурных часов, дрезденских статуэток, надушенных подушечек для булавок, бордовых мохнатых ковриков, занавесок с кисточками, разрисованных туалетных столиков и кроватей с балдахинами. Мир кресел-качалок, фарфоровых кошечек и зачехленных кресел, набитых натуральным конским волосом.

Но эта комната жила.

По этой причине Лайла и ощутила себя как бы вне времени и пространства. Дом, по которому она бродила, постепенно разрушался от старости и недостатка ухода — от былой роскоши остались лишь жалкие воспоминания, — но эта комната! Заботливо подобранная мебель, продуманная планировка, любовно расставленные безделушки — все это складывалось в единое целое, полное самим собой. И повсюду царил идеальный порядок: ни пылинки на полированных панелях, каждая вещь строго на своем месте. Но, в то же время, если не обращать внимания на запах, комната не производила впечатления музейного зала со старинными экспонатами. Она казалась живой — не просто комнатой, а помещением, в котором постоянно живут. Обставленная больше полувека назад, уже двадцать лет, как лишившаяся своего последнего жильца, она принадлежала живому человеку. Женщине, которая сидела вчера у этого окна и смотрела на дорогу…

Привидений не бывает, подумала Лайла. И тут же нахмурилась, пораженная тем, что нуждается в подобных напоминаниях. И все же в этой комнате ощущалось дыхание жизни.

Лайла подошла к высокому шкафу. Внутри все еще висели ряды платьев, жакетов и плащей, хотя многие уже начали терять форму: глажка пошла бы им на пользу. Несколько коротких юбок, модных четверть века назад. На верхней полке нарядные шляпки, платки, пара-другая шалей, которыми сельские женщины любили прикрывать плечи и голову. Внизу, поближе к задней стенке, имелся глубокий пустой отсек, предназначенный, судя по всему, для чемоданов и сумок. И больше ничего.

Лайла направилась к туалетному столику, намереваясь осмотреть безделушки, которыми он был уставлен, но остановилась у кровати. Вышитое вручную покрывало смотрелось очень красиво и Лайла не удержалась от искушения потрогать его. Но тут же отдернула руку.

Покрывало было аккуратно подвернуто в ногах, и выровнено по бокам параллельно полу, однако с четвертой стороны — в голове — ткань лежала неровно. Этот край тоже был подвернут, но небрежно, кое-как: из-под него даже виднелась подушка. Как будто кровать застилали в спешке…

Лайла резко сорвала покрывало вместе с одеялом. Показалось серое, испещренное мелкими коричневыми пятнышками белье. И на подушке, и на простыни отчетливо проступало углубление, как будто кто-то недавно лежал здесь. Вмятина повторяла очертания человеческого тела, а в самом ее глубоком месте — в центре подушки — коричневые пятнышки были рассыпаны особенно густо.

Привидений не бывает, снова заверила себя Лайла. Но этой комнатой совсем недавно пользовались. Спал тут явно не Норман Бейтс — у него имелась собственная кушетка, — однако кто-то лежал в этой постели, кто-то ходил по комнате, выглядывал в окно. Если этим кем-то была Мэри, то где она сейчас?

Лайла могла перевернуть комнату хоть вверх дном, повыбрасывать все вещи из ящиков, обыскать первый этаж. Но все это, скорее всего, ничего не даст. Она должна была вспомнить что-то важное, постоянно ускользавшее у нее из памяти. Где Мэри?

И тут она вспомнила.

Что говорил шериф Чамберс? Кажется, что вчера Бейтс возился в лесу за домом, запасался дровами.

Дрова предназначались для печи. Да, именно так. А печь должна стоять в подвале…

Лайла развернулась, выскочила из комнаты и сломя голову слетела вниз по лестнице. В открытую входную дверь со свистом врывался ветер. Дверь не закрывалась, поскольку в замке застрял служебный ключ, который сломала Лайла. В тот момент она рассердилась, вспомнив о найденной сережке, но, на самом деле, лишь пыталась таким образом скрыть свой страх. Она боялась думать о том, что произошло с Мэри, поскольку знала, что именно произошло. Но боялась она не за себя, а за Мэри. Бейтс захватил ее сестру целую неделю назад — может быть, он пытал ее, может, вытворял с ней то, что делал мужчина на иллюстрации в этой ужасной книге… Он пытал ее до тех пор, пока не узнал про деньги, а потом…

Подвал. Она должна отыскать подвал!

Лайла миновала полутемную прихожую и оказалась на кухне. Нащупала выключатель и испуганно отшатнулась от какого-то зверька, наблюдавшего за нею с полки. Но это оказалось всего лишь чучело белки с дурацкими глазками-бусинками, стеклянно поблескивавшими в свете лампы.

Она не ошиблась, лестница в подвал начиналась здесь. Лайла нетерпеливо пошарила по стене, и ее рука наткнулась на очередной выключатель. Внизу загорелась лампочка. Казалось, ее тусклое и неверное свечение просачивается из преисподней. Будто аккомпанируя стуку каблучков девушки, прогремел гром.

Голая лампочка свисала с потолка на длинном шнуре, мерно раскачиваясь перед огромной печью. Лайла завороженно подошла к тяжелой чугунной дверце. Ее била нервная дрожь, она призналась себе в этом — теперь она могла признаться в чем угодно. Какой же дурочкой она была, явившись сюда в одиночку. И будет еще большей дурой, если сделает то, что собиралась. Но она должна это сделать — ради Мэри. Должна открыть эту дверцу и посмотреть на то, что — она была уверена — находится внутри. Господи, а если там еще пылает огонь, что, если…

Однако печь оказалась холодной, из нее не повеяло жаром. В темном пространстве, открывшемся за дверцей, не было ни пылающих дров, ни углей — не было вообще ничего. Лайла заглянула внутрь, но даже не потянулась за кочергой. Пепла на дне, и того не было. Если только печь недавно не вычистили, ею не пользовались с самой весны.

Лайла отвернулась. Увидела несколько старомодных корыт для стирки, а за ними, у стены, рабочий стол и стул. На крышке стола выстроилась батарея бутылок, лежали плотницкие инструменты, а также набор странно изогнутых ножей и иголок. Многие иголки были насажены на шприцы. За всем этим высилась гора чурбачков, толстой проволоки и обломков какого-то белого вещества, определить которое она затруднилась. Один из кусков побольше показался Лайле похожим на гипс, который ей накладывали на сломанную ногу, когда она была еще девочкой. Приблизившись к столу, она озадаченно и с тревогой посмотрела на коллекцию ножей.

И тут она что-то услышала.

Сначала ей показалось, что это приглушенный гром, но мгновение спустя сверху донесся скрип, и она все поняла.

Кто-то вошел в дом и на цыпочках пробирался по прихожей. Может быть, это Сэм отправился на ее поиски? Тогда почему он не окликнул ее по имени?

И зачем ему понадобилось закрывать дверь в подвал?

Потому что кто-то закрыл ее, а вслед за этим Лайла услышала, как повернулся ключ в замке. Осторожные удаляющиеся шаги. Тот, кто запер дверь, вернулся в прихожую, начал подниматься на второй этаж.

Она была заперта в подвале. И отсюда не было выхода. Ни выхода, ни укрытия. С верхней площадки лестницы весь подвал просматривался, как на ладони. И скоро по этой лестнице спустится кто-то. Теперь Лайла была уверена в этом.

Если бы она могла куда-то спрятаться, тому, кто будет искать ее, пришлось бы спуститься вниз. И тогда Лайла могла бы попытаться проскользнуть у него за спиной.

Лучше всего притаиться прямо под лестницей. Укрыться ворохом бумаги или какой-нибудь тряпкой…

Оглядев подвал, она заметила плед, висевший на дальней стене. Большой индейский плед, старый и истрепанный. Она подошла и дернула за угол. Ткань затрещала и соскочила с гвоздей, которыми была прибита. Лайла увидела дверь.

Дверь. Плед скрывал ее полностью, но за ней должна была находиться еще одна комната, какой-нибудь погреб. Лучшего укромного места не придумаешь.

И тянуть не стоило: в прихожей снова раздавались шаги, они приближались — вот они уже доносятся с кухни.

Лайла открыла дверь в погреб.

И именно в этот момент закричала.

Она закричала, увидев женщину, лежавшую на кушетке в комнате за дверью. Покрытое морщинами коричневое лицо седовласой старухи улыбалось, неприлично скаля зубы.

— Миссис Бейтс! — выдавила из себя Лайла.

— Да.

Однако голос вырвался не из иссохшего пергаментного рта старой женщины. Он прозвучал за спиной у Лайлы, на верхней площадке лестницы, где мгновением раньше возникла темная фигура.

Лайла повернулась и беспомощно посмотрела на толстую бесформенную тушу, почти утонувшую в черном платье, натянутом поверх другой одежды. Увидела черную шаль и белое лицо, нарумяненное, жеманно улыбающееся. Ярко-красные губы шевельнулись, приоткрывшись в судорожной гримасе.

— Я — Норма Бейтс, — взвизгнул истеричный голос. Показалась белая рука с зажатым в ней ножом. Черная фигура спускалась по лестнице мелкими семенящими шажками. Неожиданно раздались еще чьи-то шаги, и Лайла снова закричала, когда к ворвавшемуся на лестничную площадку Сэму метнулся нож, показавшийся ей быстрее смерти. Но Сэм успел перехватить руку, державшую нож, и тут же резко вывернул ее. Нож со стуком упал на пол.

Лайла закрыла рот, но крик не оборвался. В подвале продолжал звучать истошный визг сумасшедшей женщины, вырывавшийся изо рта Нормана Бейтса.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

На то, чтобы извлечь тела и машины из болота, ушла неделя. Полицейским пришлось позаимствовать в дорожной службе округа землечерпалку и автокран, но в конце концов они справились с задачей. Деньги тоже нашли, они так и лежали в бардачке. Как ни странно, банкноты идеально сохранились, даже ничуть не подмокли.

Приблизительно в то же время, когда заканчивалась полицейская болотная эпопея, в Оклахоме задержали бандитов, ограбивших банк в Фултоне, но репортаж об этом не занял и четверти колонки в фейрвейлской «Уикли геральд» — почти вся первая страница газеты повествовала о деле Бейтса. Сенсацию сразу подхватили Ассошиэйтид Пресс, и Юнайтид Пресс, и даже национальное телевидение. В некоторых репортажах проводились параллели с делом Гейна, нашумевшим несколько лет назад на севере страны. Журналисты сознательно нагнетали обстановку вокруг “дома ужасов” и лезли из кожи, пытаясь доказать, что Норман Бейтс систематически, долгие годы убивал постояльцев своего мотеля. Они требовали проведения тщательного расследования всех случаев необъясненных исчезновений, зарегистрированных в округе, а также предлагали полностью осушить болото — с целью поиска новых трупов.

Понятно, что расходы по такому проекту пришлось бы нести не им.

Шериф Чамберс дал несколько интервью, и некоторые из них напечатали полностью, а два — даже с фотографиями. Он пообещал тщательно изучить все аспекты дела. Окружной прокурор требовал скорейшего начала судебного разбирательства (в сентябре предстояли первичные выборы) и ни в малейшей степени не препятствовал устному и печатному распространению слухов, изображавших Нормана Бейтса виновным в каннибализме, сатанизме, кровосмешении и некрофилии.

В действительности, прокурор даже ни разу не побеседовал с Бейтсом, который находился на обследовании в Институте судебной психиатрии.

Не видели Нормана и газетчики, что, впрочем, совершенно не мешало им в их работе. Буквально через пару дней стало очевидно, что фактически все население Фейрвейла — не говоря уж о прилегавших к городу южных районах округа — находилось в деловых или близких отношениях с Норманом Бейтсом. Некоторые «ходили с ним в школу» и еще тогда замечали «что-то странное в его поведении». Очень многие посещали его мотель и свидетельствовали, что Бейтс «всегда вызывал у них подозрения». Кое-кто помнил мать Нормана и Джо Консадайна и, естественно, «с самого начала сомневался в этой истории с липовым двойным самоубийством». Впрочем, пикантные подробности двадцатилетней давности казались просто скучными по сравнению с новейшими разоблачениями.

Мотель, конечно, закрыли, и, в каком-то смысле, об этом можно было пожалеть, поскольку к нему стекались бесконечные вереницы автотуристов, страдавших нездоровым любопытством. Очень вероятно, что многие из них пожелали бы снять номер, а небольшое увеличение платы за постой с лихвой компенсировало бы расходы на белье и полотенца, которые, несомненно, расхитили бы на сувениры. Однако дорожная полиция не пропускала любителей острых ощущений, взяв под охрану и мотель, и недвижимость на холме за ним.

Бум коснулся и скобяного магазина: позднее Боб Саммерфильд доложил Сэму, что выручка в те дни заметно возросла. Всем любопытным, естественно, хотелось побеседовать с Сэмом, но тот провел часть недели в Форт Уорте с Лайлой, а затем отправился в Институт судебной психиатрии, где три известных медика занимались изучением личности Нормана Бейтса.

Однако определенный ответ доктора Николаса Штайнера, председателя комиссии, Сэму удалось получить лишь через десять дней.

Содержание беседы с психиатром он изложил Лайле на следующей неделе, когда девушка вернулась из Форт Уорта. Разговор проходил в гостинице, в которой остановилась Лайла. Поначалу Сэм старался быть немногословным, но она потребовала, чтобы он ничего не опускал.

— По-видимому, мы никогда не узнаем всего, — сказал Сэм, — а в отношении мотивов можно наверняка утверждать, что мы останемся на стадии предположений. Сначала Бейтса держали под транквилизаторами, но и после того, как его организм полностью от них избавился, еще никому не удалось разговорить его. Штайнер утверждает, что лишь ему одному удалось наладить с пациентом какое-то подобие контакта, однако в последние дни состояние Бейтса ухудшилось. Штайнер говорил что-то о параллелелизме сознания, диссоциации, фугах и прочем в таком же роде, но я почти ничего не понял.

— Упрощенно, дело обстоит следующим образом, насколько удалось выяснить Штайнеру. Психика Бейтса расстроилась еще в детстве, задолго до смерти матери. Несомненно, он и его мать были очень близки, и она, судя по всему, полностью доминировала, беспощадно подавляла сына. Заходили ли их отношения дальше, доктор Штайнер не знает, однако он подозревает, что Норман очень рано стал скрытым трансвеститом. Ты знаешь, кто такие трансвеститы?

Лайла кивнула.

— Мужчины, которые переодеваются женщинами, и наоборот. Правильно?

— Не совсем. Доктор Штайнер объяснил, что проблема гораздо сложнее и глубже. Трансвеститы совсем не обязательно гомосексуалы, но они очень сильно идентифицируют себя с представителями противоположного пола. Норман стремился быть похожим на свою мать, и одновременно страстно желал, чтобы она стала неотъемлемой частью его самого.

Сэм прикурил сигарету.

— Я пропускаю школьные годы и то, как Бейтса не взяли в армию. Приблизительно к этому времени — Норману тогда было около девятнадцати — мать окончательно решила, что он не приспособлен к самостоятельной жизни. Возможно, она сознательно мешала ему взрослеть — приходится лишь догадываться, в какой степени она ответственна за то, что произошло с ее сыном. Наверное, примерно в это же время он заинтересовался оккультизмом и тому подобным. И именно тогда в жизни Нормана и его матери появился Джо Консадайн.

— Штайнер не сумел убедить Бейтса рассказать о Консадайне: даже сейчас, двадцать лет спустя, ненависть Нормана настолько велика, что он впадает в бешенство при одном упоминании этого имени. Но, побеседовав с шерифом и просмотрев старые газеты, Штайнер сумел восстановить примерную картину того, что должно было произойти.

К моменту встречи с матерью Нормана Консадайну было тридцать девять лет. Миссис Бейтс, если верить знавшим ее людям, была худосочной, рано поседевшей женщиной, однако когда от нее сбежал муж, она стала единоличной владелицей довольно большого участка плодородной земли. Ферма приносила неплохой доход, и хотя миссис Бейтс приходилось платить солидное жалование супружеской чете, обрабатывавшей землю, на ее долю тоже оставалось немало. Консадайн принялся ухаживать за нею. Ему пришлось нелегко: насколько я понял, с той поры, как муж бросил миссис Бейтс с грудным ребенком, она люто возненавидела мужчин, и это, если верить доктору Шнайдеру, явилось одним из факторов, испортивших ее отношения с сыном. Но вернемся к Консадайну. В конце концов ему все же удалось смягчить сердце миссис Бейтс. Это он придумал продать большую часть земли, а на вырученные деньги построить мотель — в то время основное шоссе еще проходило мимо дома Бейтсов, и дело обещало быть прибыльным.

По-видимому, Норман не возражал. Мотель возвели очень быстро и первые три месяца Норман и его мать обслуживали клиентов вдвоем. И лишь после этого мать сообщила сыну, что она и Консадайн собираются пожениться.

— И от этого он свихнулся? — спросила Лайла.

Сэм затушил сигарету, тщательно вдавив ее в пепельницу. Это дало ему возможность отвечать, не глядя на Лайлу.

— Не совсем, судя по тому, что выяснил доктор Штайнер. Похоже, о предстоящей свадьбе было объявлено при довольно неприятных обстоятельствах. Норман случайно зашел в спальню матери и застал ее в постели с Консадайном. Трудно сказать, подействовал ли шок сразу или позднее — задержки иногда бывают довольно значительные, — но конечный результат нам известен. Норман Бейтс отравил свою мать и Консадайна стрихнином. Подсыпал им в кофе крысиный яд. По-видимому, он дождался какого-то торжественного случая, потому что стол, по свидетельству шерифа, был накрыт по-праздничному, а в кофе было добавлено бренди. Оно помогло замаскировать вкус яда.

— Какой ужас! — Лайла содрогнулась.

— Судя по тому, что мне рассказали, их смерть была ужасна. Жертва отравления стрихнином долго корчится в страшных судорогах и конвульсиях, все это время оставаясь в полном сознании. Смерть обычно наступает от асфиксии, вызванной затвердением грудных мышц. Норман, по-видимому, наблюдал за тем, как умирали его мать и будущий отчим, и не выдержал.

Доктор Штайнер считает, что психический срыв произошел, когда Норман писал якобы предсмертную записку. Изготовить ее он решил заранее, поскольку в совершенстве владел почерком матери. Он даже изобрел вполне сносный мотив для их самоубийства: байку о беременности матери и о прежней семье Консадайна на западном побережье, где его знали под другим именем. Доктор Штайнер говорит,что стиль записки должен был сразу возбудить подозрения полиции, но никто ничего не заметил. И никто не понял, что, в действительности, произошло с Норманом после того, как он кончил писать и позвонил шерифу.

В то время все считали, что он впал в истерическое состояние, вызванное страшным шоком. Никто даже не подозревал, что пока Норман писал эту записку, он изменился. Осознав, что уже ничего не поправить, он вдруг обнаружил, что не в силах примириться с потерей матери. И, выводя строчки, адресованные самому себе, он, в буквальном смысле слова, изменил свое сознание. Норман — или часть его — стал собственной матерью.

Доктор Штайнер утверждает, что подобное происходит куда чаще, чем принято считать, а особенно большая опасность грозит людям, чья психика и раньше не отличалась стабильностью, как в случае с Норманом Бейтсом. Обрушившееся на него горе запустило цепную реакцию. Однако окружающие ожидали от него проявлений скорби, и поэтому никому даже не пришло в голову что-то заподозрить. К тому времени, как Нормана выпустили из больницы, и его мать, и Джо Консадайн давно покоились в земле.

— А потом он ее выкопал? — Лайла нахмурилась.

— Судя по всему, это произошло не позднее, чем через несколько месяцев. Бейтс увлекался таксидермией и поэтому хорошо знал, что делать.

— Но я все-таки не понимаю. Если он считал себя собственной матерью, то каким образом…

— Все не так просто. По словам Штайнера, к этому моменту Бейтса уже следовало считать расщепленной личностью по меньшей мере с тремя основными компонентами. В нем продолжал жить Норман, маленький мальчик, остро нуждавшийся в своей матери и ненавидевший всех, пытавшихся встать между ними. Вторым компонентом была Норма — мать, смерть которой необходимо было предотвратить. Третью составляющую условно можно назвать нормальной — это взрослый Норман Бейтс, которому приходилось вести повседневную жизнь и скрывать от внешнего мира существование остальных субличностей. Вполне естественно, они не были строго разграничены, а многие элементы являлись общими для двух или даже для всех трех составляющих. Доктор Штайнер назвал эту противоестественную смесь “Нечестивой Троицей”.

Тем не менее, взрослый Норман Бейтс сумел в достаточной мере сохранить контроль над своим поведением и был выписан из больницы. Он вернулся домой и снова начал работать в мотеле, однако нагрузка на его психику непрерывно возрастала. Тяжелее всего Бейтс — нормальный — переносил личную ответственность за смерть матери. Ему уже мало было сохранять в неприкосновенности ее комнату, теперь он хотел сохранить саму мать — физически, — чтобы иллюзия ее присутствия во плоти помогла ему преодолеть комплекс вины.

Поэтому он и вернул мать в дом — реально выкопал из могилы, сообщив ей некое жуткое подобие жизни. Каждый вечер он укладывал ее в постель, а по утрам одевал и спускал в гостиную. Совершенно естественно, он скрывал это от посторонних, и притом весьма удачно. Арбогаст, подъезжая к мотелю, заметил женскую фигуру у окна, но это случилось впервые за долгие годы.

— Выходит, это вовсе не “дом ужасов”, — тихо сказала Лайла. — На самом деле, ужасы таились в голове у Нормана.

— Штайнер говорит, что поведение Бейтса сильно напоминает общение чревовещателя со своим манекеном. По-видимому, мать и мальчик Норман часто разговаривали друг с другом, вели самые настоящие беседы. А взрослому Норману оставалось только каким-то образом рационализировать ситуацию. Он успешно скрывал свое помешательство от окружающих, но, кто знает, что он воображал на самом деле? Он увлекался оккультизмом и метафизикой и, возможно, верил в спиритизм не менее твердо, чем в чудодейственную сохраняющую силу таксидермии. К тому же, он не мог уничтожить или отторгнуть остальные компоненты своей личности, не отторгая и не уничтожая самого себя. Ему приходилось вести три жизни одновременно.

И, самое удивительное, это ему вполне удавалось, пока…

Сэм умолк, но Лайла закончила фразу за него:

— Пока не появилась Мэри. Ее приезд что-то разладил, и он убил ее.

— Это сделала мать, — сказал Сэм. — Твою сестру убила Норма. Невозможно в деталях восстановить картину случившегося, но доктор Штайнер уверен, что личность матери становилась доминирующей в кризисных ситуациях. В тот день Норман напился до бесчувствия, и его действиями начала управлять она. Он переоделся в ее платье — полностью утратив волю и память, конечно, — а когда все было кончено, спрятал ее чучело и уничтожил улики, поскольку считал, что настоящий убийца — его мать, защищать которую — его сыновний долг.

— Значит, Штайнер уверен, что Бейтс невменяем?

— Боюсь, что да. Он собирается рекомендовать, чтобы Нормана поместили в государственную психиатрическую клинику. Возможно, на весь остаток жизни.

— То есть, суда не будет?

— Именно к этому я и веду. Да, никакого суда не будет, — Сэм тяжело вздохнул. — Я понимаю, что это значит для тебя…

— Я рада, — медленно сказала Лайла. — Так лучше. Как странно все вышло: мы даже не догадывались об истине — просто тыкались в разные стороны, как слепые котята. Если мы что-то и сделали правильно, то по неправильным причинам. А теперь я не могу даже ненавидеть Бейтса. Он пострадал больше, чем все остальные. В каком-то смысле, я даже в состоянии его понять. В каждом из нас таится куда больше зерен безумия, чем ему хотелось бы думать.

Сэм поднялся на ноги, и Лайла проводила его до двери.

— Как бы то ни было, все кончено, — сказала она, — и я попытаюсь забыть. Обо всем, что произошло.

— Обо всем? — тихо спросил Сэм. Но при этом он не посмотрел на нее.

И этим все закончилось.

Или почти закончилось.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Настоящий конец, тихий и будничный, наступил в небольшой комнатке с зарешеченными окнами, в которой до этого так долго раздавались, сменяя друг друга, три голоса — мужской, женский и детский.

В свое время они родились в результате процесса расщепления, а теперь, почти чудесным образом, произошел их гармоничный синтез.

И остался единственный голос. И так было правильней, ведь в комнате находился всего один человек. И всегда был один.

Теперь она знала это.

Знала и была рада.

Насколько же лучше ей стало, когда она вновь ощутила себя полноценной личностью — той, которой являлась на самом деле. Приятно было снова почувствовать себя уверенной в своих силах, мудрой, безмятежно спокойной.

О прошлом она вспоминала, как о дурном сне. И это был кошмарный сон, населенный тенями.

Одной из теней был нехороший мальчик, который убил ее любимого и пытался отравить ее саму. Где-то в глубинах сна затерялась страшная тяжесть, навалившаяся на грудь, и дыхание, которое никак не могло вырваться из готовых лопнуть легких, и руки, в кровь раздирающие горло, и посиневшие лица. И в этом же сне ей привиделось кладбище, разрытая земля, оторванная крышка гроба. А затем первый взгляд на тело, лежавшее внутри. Но оно, конечно, не было трупом. Мертвым, в действительности, был сам нехороший мальчик, и так и должно было быть.

А еще в ее сон замешался нехороший мужчина, и он тоже был убийцей. Он подглядывал через дырочку в чужую ванную, и пил вино, и читал гадкие книжки, и верил во всякую ересь. Однако ужаснее всего, конечно, было то, что он убил двух ни в чем не повинных людей: молодую девушку с красивой грудью и мужчину в серой стетсоновской шляпе. Она знала эти подробности, потому что оба раза присутствовала на месте преступления. Но она лишь находилась рядом и все видела.

Нехороший мужчина и совершил два жестоких убийства, а потом попытался свалить вину на нее.

«Их убила мама». Так он оправдывался, этот мужчина, но он говорил неправду.

Каким образом она смогла бы убить их, если она только смотрела — если она не могла даже шевельнуться, потому что ей приходилось притворяться чучелом? Безобидным чучелом, не способным причинить вред кому бы то ни было. И которому тоже нельзя повредить. Которое могло лишь существовать — до бесконечности.

Она знала, что никто не поверит нехорошему мужчине, а теперь он тоже умер. И нехороший мужчина, и нехороший мальчик были мертвы, или, может быть, оба они были лишь призраками, тенями из ее дурного сна. А сон закончился и больше никогда не повторится.

Осталась лишь она одна, и она была собой.

А быть самим собой и означает быть нормальным, правильно?

Хотя, может быть, ей следовало продолжать притворяться чучелом. Для верности. Неподвижно замереть, как та белка. Просто сидеть в этой крохотной комнатке и ни в коем случае не шевелиться.

Если она не шевельнется, ее не накажут.

Если она не шевельнется, все поймут, что она нормальна, нормальна, нормальна.

Она сидела, не двигаясь с места, очень долго, а затем сквозь решетку окна в комнату влетела муха.

Пожужжав, насекомое опустилось ей на руку.

Если бы она захотела, она бы легко прихлопнула муху.

Но она не сделала этого.

Она не прихлопнула муху и очень надеялась, что кто-нибудь наблюдает за ней. Потому что это доказывало, какая она на самом деле.

Она и мухи не обидит…

АНОНС!

В самом скором времени издательство КЕДР выпускает в свет два прежде не переводившихся на русский язык романа Агаты Кристи:

СЕРДЦЕ ОГНЯ

…Сидя друг напротив друга за столом, месье Папопулос и его дочь Зия завтракали.

Раздался стук в дверь, и вошедший вслед за этим слуга передал месье Папопулосу внушительного вида визитку. Изучив ее, месье Папопулос удивленно приподнял брови и передал карточку дочери.

— Эркюль Пуаро, — произнес он задумчиво, ущипнув себя за мочку уха. — Интересно.

Отец и дочь переглянулись.

— Я видел его вчера на теннисе, — сказал месье Папопулос. — Мне это не нравится, Зия.

— Однажды он очень помог тебе, — напомнила дочь.

— Это правда, — признал месье Папопулос. — К тому же, как я слышал, он отошел от дел.

Отец и дочь пользовались родным языком, однако, повернувшись к слуге, месье Папопулос заговорил по-французски:

— Faites montes ce monsieur.

Несколько минут спустя в комнату вошел Эркюль Пуаро. Одетый в безукоризненный костюм, он небрежно поигрывал тростью.

— Месье Папопулос, — вежливо кивнул он.

— Месье Пуаро.

— И мадемуазель Зия, — Пуаро отвесил поклон девушке.

— Надеюсь, вы не слишком обидитесь, если мы продолжим наш завтрак? — сказал месье Папопулос, подливая кофе в свою чашку. — Ваш визит — очень ранний.

— Попросту бесцеремонный, — согласился Пуаро. — Но, видите ли, к этому меня вынудили обстоятельства.

— A-а, — сказал месье Папопулос. — Значит, вы расследуете дело?

— И весьма серьезное, — ответил Пуаро. — Смерть мадам Кеттеринг.

— Подождите-ка, подождите, — сказал Месье Папопулос, поднимая невинный взгляд к потолку. — Это ведь та дама, что погибла в “Голубом поезде”, не так ли? Я что-то читал об этом, но, по-моему, газеты не сообщали, что имело место преступление.

— В интересах правосудия, — сказал Пуаро, — было решено не привлекать внимания публики к этому факту.

Какое-то время все молчали.

— И чем же я могу вам помочь, месье Пуаро? — вежливо осведомился торговец.

— Voila! — сказал Пуаро. — Перейду к делу.

Достав из кармана ту самую картонную коробочку, которую показывал Ван-Алдену в Каннах, Пуаро высыпал рубины на стол и подтолкнул их к месье Папопулосу.

Детектив не заметил ни малейшей реакции, хотя внимательно следил за лицом торговца. Папопулос взял камни, внимательно осмотрел их и бросил на Пуаро вопросительный взгляд.

— Они великолепны, не правда ли? — спросил тот.

— Да, превосходная работа, — согласился месье Папопулос.

— Сколько они могут стоить?

У грека дернулось лицо.

— Вам действительно нужно, чтобы я оценил их, месье Пуаро? — спросил он.

— Вы проницательны, месье Папопулос. Нет, не нужно. Во всяком случае, эти камни не стоят пятисот тысяч долларов.

Папопулос рассмеялся, а вслед за ним и Пуаро.

— Но в качестве имитации, — сказал Папопулос, возвращая рубины Пуаро, — они, как я уже сказал, превосходны. Простите за нескромный вопрос, месье Пуаро, откуда они у вас?

— Не вижу причин, почему бы и не рассказать об этом своему старому другу. Они принадлежали графу де ля Рош.

У месье Папопулоса поднялись брови.

— Понятно, — пробормотал он.

Пуаро наклонился вперед и заговорил с самым беззаботным и невинным видом:

— Месье Папопулос, я намерен выложить свои карты на стол. Эти камни — то есть, конечно, те, с которых были сделаны эти копии, — похитили у мадам Кеттеринг в “Голубом поезде”. Однако я скажу вам следующее: я не заинтересован в возвращении камней — это дело полиции. А я, в данном случае, работаю не на полицию, а на месье Ван-Алдена. Я хочу поймать человека, который убил мадам Кеттеринг. Драгоценностями я интересуюсь лишь постольку, поскольку они способны вывести меня на нужного мне человека. Вы меня понимаете?

Последние слова Пуаро произнес многозначительным тоном. Месье Папопулос невозмутимо сказал:

— Продолжайте.

— Мне кажется, месье Папопулос, что в Ницце камни сменят владельца — возможно, это уже произошло.

— О! — задумчиво сказал месье Папопулос, потягивая кофе. Сейчас он выглядел даже более почтенным, чем обычно.

— Вот я и подумал, — оживленно продолжил Пуаро. — Какая удача! В Ницце находится мой старый друг месье Папопулос. Он, несомненно, поможет мне.

— И каким же образом, вы думаете, я способен вам помочь? — холодно осведомился месье Папопулос.

— Я подумал, что, вне всякого сомнения, месье Папопулос прибыл в Ниццу по делу.

— Вовсе нет, — возразил месье Папопулос. — Я приехал сюда по рекомендации врача, чтобы поправить здоровье.

Он глухо кашлянул.

— Грустно слышать об этом, — неискренне посочувствовал Пуаро. — Однако я продолжу. Когда русская великая княгиня, австрийский архиепископ или итальянский граф хотят продать свои фамильные драгоценности, к кому они обращаются? К месье Папопулосу, не так ли? Ведь деликатность, с которой он ведет свои дела, известна всему миру.

Торговец вежливо поклонился.

— Вы мне льстите.

— Деликатность — великая вещь, — изрек Пуаро и был вознагражден улыбкой, скользнувшей по лицу месье Папопулоса. — Я тоже умею быть деликатным.

Их взгляды встретились.

Пуаро снова неторопливо заговорил, тщательно выбирая слова:

— И я подумал вот о чем: если бы в Ницце камни перешли из рук в руки, месье Папопулос наверняка услышал бы об этом. Он знает обо всех достойных внимания сделках, в которых так или иначе фигурируют драгоценности.

— О, ну что вы! — сказал месье Папопулос.

— Полиция, как вы понимаете, — продолжал месье Пуаро, — не знает о том, что я пришел к вам. Это частный визит.

— Ну, конечно, ходят некоторые слухи, — осторожно начал месье Папопулос.

— Какие же? — быстро спросил Пуаро.

— А разве имеется причина, по которой я был бы обязан пересказывать их вам?

— Да, — ответил Пуаро, — думаю, имеется. Возможно, вы помните, месье Папопулос, как семнадцать лет назад вам в руки попал некий предмет, отданный вам на хранение… ну, скажем, весьма известным лицом. А затем этот предмет загадочным образом исчез. Вы, если мне будет позволено так выразиться, попали в переделку.

Пуаро перевел взгляд на девушку. Та давно отодвинула в сторону тарелку и чашку и внимательно слушала, подперев подбородок руками. Глядя на нее, Пуаро продолжил:

— К счастью, в тот момент в Париже находился я. Вы послали за мной. Вы отдали себя в мои руки. Вы сказали, что если я верну пропавший предмет, вы никогда не забудете об этом. Eh bien! Вот я и напомнил вам.

Месье Папопулос тяжело вздохнул.

— О самом неприятном моменте в моей жизни, — тихо сказал он…

ДРАМА В МЕСОПОТАМИИ

…Как обычно, ворота были заперты в десять часов. Ни один из домочадцев, однако, не смог припомнить, чтобы он отпирал их утром. Из двоих мальчишек-слуг каждый считал, что ворота отпер другой.

Возвращался ли отец Лавиньи накануне вечером? Не мог ли он во время своей прогулки заметить что-то подозрительное, попытаться выяснить, в чем дело, и стать третьей жертвой?

Капитан Мейтленд резко обернулся на звук шагов. К нему подошел доктор Рейли в сопровождении мистера Меркадо.

— Хелло, Рейли. Выяснили что-нибудь?

— Да. Адское зелье — из местной лаборатории. Мы с Меркадо только что проверили наличие реактивов. Пропала соляная кислота.

— Из лаборатории, вот как? Кислота, конечно, была под замком?

Мистер Меркадо покачал головой. У него дрожали руки и подергивались мышцы лица.

— Мы никогда ее не запирали, — сказал он запинаясь. — Понимаете, мы постоянно пользуемся кислотой. Я… Никому и в голову не могло прийти…

— Но сама лаборатория запирается на ночь?

— Да, все комнаты запираются. Ключи висят в общей комнате.

— Значит, тот, у кого имеется ключ от общей комнаты, может завладеть всеми остальными?

— Да.

— И это самый обычный ключ, я полагаю?

— О, да.

— Нет никаких свидетельств того, что мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? — спросил капитан Мейтленд.

— Она ее не брала, — убежденно и громко сказала я.

И тут же почувствовала, как кто-то предостерегающе прикоснулся к моей руке. Рядом со мной стоял Пуаро.

А затем произошла жуткая вещь.

То есть, не сама по себе жуткая, — в сущности, происшествие было просто нелепым, — но именно поэтому всем стало не по себе.

Во двор въехала машина. Она остановилась, и из нее выпрыгнул маленький человечек в тропическом пробковом шлеме и коротком сюртуке военного покроя.

Человечек направился прямо к доктору Лейднеру, стоявшему рядом с доктором Рейли, и экспансивно пожал руку археологу.

— Vous voila, топ cher! — воскликнул незнакомец. — Счастлив вас видеть! Я заезжал в субботу — по пути к итальянцам в Фуджиму, — сходил на раскоп, но там не оказалось ни единого европейца, а я — вот досада! — не говорю по-арабски. Зайти в дом не хватило времени. Сегодня я выехал из Фуджимы в пять утра, два часа пробуду с вами, а затем догоню свой караван. Eh bien, как проходит сезон?

Действительно жутко.

Довольный голос, беззаботные манеры, обыденная нормальность, для нас, увы, оставшаяся в прошлом. Ничего не подозревавший человечек вихрем ворвался в нашу жизнь, исполненный жизнерадостного добродушия.

Не стоило поэтому удивляться, что доктор Лейднер лишь издал нечленораздельный звук и с немой мольбой посмотрел на доктора Рейли.

Тот не подвел его.

Попросив человечка отойти в сторонку (это оказался французский археолог Веррье, проводивший раскопки на греческих островах), он объяснил, что у нас произошло.

Веррье пришел в ужас. Последние дни он провел в полном отрыве от цивилизации на раскопках у итальянцев, куда не доходили даже слухи о текущих событиях.

Он начал рассыпаться в извинениях и соболезнованиях. В конце концов он подошел к доктору Лейднеру, схватил его за обе руки и горячо заговорил:

— Какая трагедия! Мой Бог, какая трагедия! У меня нет слов! Mon pauvre colleuge!

Покачав головой в последней — не слишком удачной — попытке выразить охватившие его чувства, человечек забрался в свой автомобиль и покинул нас.

Как я уже говорила, комизм нелепого происшествия подействовал на нас хуже, чем все, случившееся до сих пор.

— А теперь, — твердо сказал доктор Рейли, когда Веррье уехал, — все мы идем завтракать. Да, да, я настаиваю. Пойдемте, Лейднер, вы должны поесть.

Бедный доктор Лейднер едва держался на ногах. Он последовал за нами в столовую, где нам был подан траурный завтрак. Я думаю, горячий кофе и яичница пошли всем на пользу, хотя, в действительности, есть никому не хотелось. Доктор Лейднер выпил немного кофе, а так все больше просто сидел и бесцельно вертел в руках ломоть хлеба. У него было серое, осунувшееся от страданий лицо. Он выглядел ошеломленным.

После завтрака капитан Мейтленд занялся своим делом.

Я объяснила ему, что проснулась, услышав странные звуки, и пошла в комнату мисс Джонсон посмотреть, в чем дело.

— Стакан валялся на полу, вы сказали?

— Да. Наверное, выпив кислоту, она уронила его.

— Но он не разбился?

— Нет, он упал на коврик, — (Боюсь, кстати, коврик был совсем испорчен.) — Я подняла стакан и поставила его на стол.

— Очень хорошо, что вы нам об этом сказали. На стакане обнаружены всего два набора отпечатков пальцев. Один из них, конечно, принадлежит мисс Джонсон. Значит, остальные отпечатки должны были оставить вы.

Капитан немного помолчал и сказал:

— Продолжайте, пожалуйста.

Я подробно описала, что сделала и какие средства пыталась применить. При этом я озабоченно поглядывала на доктора Рейли, ожидая, как тот оценит мои действия. К счастью, доктор одобрительно кивнул.

— Вы испробовали все, что могло принести хоть какую-то пользу, — сказал он. И хотя я была практически уверена в этом и раньше, мне стало гораздо легче, когда я услышала мнение опытного врача.

— Знали ли вы точно, что именно выпила мисс Джонсон? — спросил капитан Мейтленд.

— Нет, но я, конечно, сразу увидела, что имею дело с какой-то сильной кислотой.

Капитан Мейтленд спросил:

— По вашему мнению, сестра, мисс Джонсон выпила кислоту преднамеренно?

— О, нет! — воскликнула я. — Ни в коем случае!

Не знаю, почему я была так уверена в этом. Отчасти, думаю, из-за намеков месье Пуаро. Его фраза — «убийство входит в привычку» — произвела на меня сильное впечатление. А кроме того, мне не верилось, что кому-то может прийти в голову совершать самоубийство столь ужасным и мучительным способом.

Так я и сказала, и капитан Мейтленд задумчиво кивнул.

— Я согласен, это совсем не то, что кто-либо выбрал бы с подобной целью, — сказал он. — Однако, если человек находится в критическом состоянии, а кислота хранится в легко доступном месте, он может воспользоваться ею именно по этой причине.

— Но находилась ли мисс Джонсон в критическом состоянии? — с сомнением спросила я.

— Миссис Меркадо утверждает, что да. По ее словам, вчера за ужином мисс Джонсон была совершенно не похожа на себя. Невпопад отвечала на вопросы. Миссис Меркадо совершенно уверена, что мисс Джонсон была ужасно расстроена чем-то, и считает, что покойная уже тогда подумывала о самоубийстве…


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  • АНОНС!
  • СЕРДЦЕ ОГНЯ
  • ДРАМА В МЕСОПОТАМИИ