Тут как раз и ужин. Обед еще не переварился, не усвоился, не всосался. Я сказал Лю и Ло: «Хорошо бы полегче ужин». М. усмехнулся., Щ. насупился. Лю радостно отозвался: «Побольше овощей!» Ло углубился в меню, поговорил с официантом. Вскоре принесли на круг блюдо с кусочками какого-то мяса, в остром соусе, затем китайскую соленую капусту, не такую терпкую, как наша, почти свежую, клубеньки маринованного овоща — среднего между луком и чесноком. Начался легкий ужин, круг закрутился, явилась отменно горячая свинина в лотке, нашинкованная, с приправой, курица в соку, пельмени, варенные в решете с крышкой, пельмени, обжаренные до румяности... М. плотоядно ухмылялся: «Что, получили легкий ужин?»

Дали миску с супом, с яичными хлопьями, помидорами...

Каждый ингридиент легкого китайского ужина производил на пищеварительный тракт то же действие, что доза алкоголя на нервную систему любителя выпить: аппетит приходил во время еды.

Но все кончается, как бы ни было повадно. Я вышел в вечерний Ханджоу, ко мне кидались на углах сутенеры, валютчики, велорикши, зазывалы лавочек: «Хеллоу! Ченч мани! Кам ин! Вумэн?!»

В сквере на набережной стоял памятник китайскому добровольцу на корейской войне; такой же солдат, как наш, с таким же автоматом, только с китайским разрезом глаз.

Глядя в окно поезда, идущего из Шанхая в Пекин

Поезд, как у нас, гэдээровский, но в каждое купе продают по шесть билетов: на нижних полках сидят, нос в нос, верхние застелены чем-то пышным — для отдохновения кого-либо из сидящих внизу: по выбору, по немощи, по почету — не знаю. Из нас пятерых: я, М., Щ., Лю и Ло — наверх тотчас взобрался товарищ Ло: переутомился. Мы весело базарили, глядели в окно, попивали зеленый чай: большой термос под столиком в ячее, кружки на столике.

За окном простиралась Великая Китайская равнина, почти такая же обширная, как Русская равнина, но поделенная на крестьянские латифундии; у каждого хозяина кирпичный дом, надворные постройки; хозяин — на маленьком тракторе или так, с мотыгой на полосе; на дворе зима, а полосы зеленые; здесь выращивают — снимают в год по три урожая. Ежели река, на ней полно джонок, катеров, баркасов: муравьиное копошение, снование туда-сюда — высокий уровень жизнедеятельности. Если пруд, в нем пух и перо, озеро — на нем китаец с большим сачком-наметкой — рыбачит. Глядя в окно поезда, не увидишь праздного китайца, пустой невозделанной земли, прозябающей воды. Китайцев много, у них много земли и воды, однако нет лишку, всего в обрез, у каждого крохотное местечко под солнцем, надобно его хорошенько обжить. Китайцы непьющие, это у них от буддизма.

В тамбуре поезда, как у нас, накурено, хоть топор вешай, по составу хождение из конца в конец, тоже по-нашему; в открытые двери купе видно: играют в карты военные чины, подполковники и майоры. Сразу по отправлении вдоль поезда впробежку прошелся посыльный вагона-ресторана, в белом колпаке, в белой куртке, с блокнотом: записывал, кому в какое время обедать, что подавать. Лю заказал обед на нас пятерых.

Шестым в нашем купе едет чужой китаец с таким выражением на лице, как будто у него обострение язвы двенадцатиперстной кишки. Он вроде не смотрит на нас, не вслушивается в наше бормотание на незнакомом ему языке, и в то же время вдруг можно встретиться с ним глазами, увидеть, что он наблюдает тебя, что раковина его уха повернута в твою сторону. Но мы свободны, экстерриториальны, вдали от попечения нашего всевидящего соцгосударства; мы беспечны и веселы. Мы даже и не думаем, почему вместе с нами, нос в нос, едет неулыбающийся китаец.

Билеты проверяет китаянка в форме кондуктора. Вместе с билетами требует паспорта. Мы не пересекаем какую-либо границу, Китай — неделимый, у него нет «ближнего зарубежья», едем по бескрайней Китайской равнине... но для чего-то так надо. Подаем наши, тогда еще советские паспорта: «Читайте, завидуйте! Я — гражданин...» Хмурый китаец протягивает кондуктору книжицу в красных корочках. УДОСТОВЕРЕНИЕ. Я вижу, М. заглядывает в книжицу китайца. Кондукторша уходит, М. поворачивается к шестому пассажиру в нашем купе, чего-то ему говорит по-китайски. Тот вымученно улыбается, по-черепашьи втягивает голову в плечи.

— Он в органах работает, — радостно сообщает всем нам М. — Это у них как наше КГБ. Он ксиву подал, я сразу усек, я с ними имел дела, когда сражался за освобождение Китая. Я два года переводчиком у Джудэ... — М. обращал свою речь китайцу, тот слушал. У М. задергалось веко, он стал запинаться на первых слогах. — Он же по-по-русски говорит лучше, чем мы с ва-вами. Да ты не ту-тушуйся, — увещевал М. обладателя красной книжицы, —