Диагнозы [Оксана Кесслер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



Оксана Кесслер



диагнозы

2012-2010









Hamburg – Санкт-Петербург

2012

Предисловие


Небольшое интервью в режиме вопрос-ответ


В.: – Оксана, как давно Вы пишете и какого чёрта?

О.: – По наитию высших сил, воспалённого бессонницами мозга... или последствие перенесенного в детстве менингита )


В.: – О, как интересно... А многие всё сваливают на удар молнии или двухнедельную кому. Для кого Вы пишете? Или это секрет, а читают – кто попало?

О.: – Читают те, кто умеет ) и по-ни-ма-ет/ )А потом пересказывает мне ) ибо мне не всегда удается разобраться в ШЫдеврах своей руки.


В.: – Круто, Спасибо. Что Вы делаете в Гамбурге – гамбургеры?

О.: – Творю хаос и беспредел, но некоторые принимают это за гамбургеры...


______________


 Ну, раз ничего не получается из блиц-интервью, попробую привести несколько читательских комментариев:


= ох! одни эмоции. не стих, а сплошная находка... эта корабельность, красный иней под рукавами, рефрен, потрясающе закольцованный... чудесно...)

    Дом Астрели


= Ну, я не так восхищен, как предыдущий оратор. Эти утомительные длинные строки.... Нет. Не фонтан. Что-то у вас поменялось. То ли фото на заставке. То ли стиль. То ли просто время уходит....

    Николай Бодров


= только хотел написать "ну и что"? Еще одна лав хистори.... С длинной строчкой. Кстати, на мой взгляд, не лучшая форма для воспевания чувств. И вдруг дочитал до конца- класс!!!

"Ты знаешь, вот если б к любви выдавали справки, я точно была бы самой из всех больной." Отлично, просто отлично. Намеренно не акцентируюсь на достаточно проходном образе ведения себя весною, как пьяницу под подмышки. Кстати, немотивировано ведут его в лавку. Если уж под подмышки- то он уже в "драбаган", а тут его волокут покупать спиртное. Ну как бы не логично. Но я не зацикливаюсь. Последняя строчка спасает все.

    Николай Бодров


= Окс, ты снайпер

    Кот Басё


= Это пробивает... насквозь... Мне кажется, любой толщины чёрствую корку на сердце пробьет. Впрочем, это относится и к другим Вашим стихам, Оксана. Такая в них сила... С уважением, Лариса Крым


= Часто, когда пишут о впечатлившем или наболевшем, то делают это небрежно – сойдет и так, были бы видны эмоции. Двойная удача прочесть стих подобный этому. От внутренней целостности и верной гармонии он становится лишь сильнее. И глубже проникает в душу, а кому-то и в совесть... С уважением, Дмитрий.

    Дмитрий Зотов 07


= очень метко и образно

нравится

    Джеффри Дамер


= Спасибо, Оксана. Ваша страничка – одно из моих заповедных мест, куда идешь не из любопытства "что новенького", а просто почитать хорошие талантливые и зрелые стихи. И знаешь, что найдёшь ))

С неизменным уважением, Ваш,

    Андрей Пшенко


От автора


Циник, матершинница, эпохондрик (Эпический Иппо-хондрик) и дальше по тому тексту, который из меня вытягивали две недели:


Осторожно: автор смертельно и заразно болен.

Справка и диагнозы перед тобой, дорогой читатель.


Хвала тебе, о, Николай Мурашов, сподвигнувший путём полуудушения и кнуто-пряника меня, малодушного и безынициативного автора показать-таки миру свои стихотварения и, собсно, облачивший их в электронно-читабельный и смотрибельный вид!

                                  Оксана Кесслер


Содержание:


Предисловие

От автора


= Диагнозы =

     Диагнозы

     On Off

     Я люблю свою кошку

     Не люблю

     Он бы

     Херь

     Песочное

     В грудь

     Как корабль

     Искусство вживляться в тело

     Было слово

     На дворе трава

     La Skala

     вырастай из кожи

     Не в тебе

     Девятый вал

     Цунами

     До новых встреч

     В этом городе всё теряется

     Тот, кто навечно

     Ждать

     Знаешь ли ты?

     Ты вошла в пять утра

     *** ("Я как всегда повсюду спешу успеть"...)

     Приходи, говорю

     Всё изменилось, Sweety

     С понедельника

     Мне тебя беспредельно мало

     Кроссовки и каблуки

     Когда я не стану

     Placebo

     Совершеннонелетнее

     Смотри на меня

     Каменное

     Держусь за Питер

     Купейные

     *** ("Богу молится так, как будто он перед ней"...)

     Ты есть

     Тишины

     Вот солнце

     Он всё забывает ей

     Они приходят каждую ночь


Альбом

     Сыну. Гордое

     Человечище

     Стихи твои... Инне Ф

     Мой мужчина не любит пива и сигарет

     Твои письма с пометкой прочитано Отцу

     Такая чушь... Сестрице

     Мне тебя не хватает. Брату

     Мама

     Жираф

     Рисуй этот мир красивым

     Ля минор

     Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил

     *** ("Обида порой на тебя до краешка"...)

     Двадцать восемь

     Детство тому назад


Эхо крика

     Включите свет!

     В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь

     Дом, где надеются на чудо...

     Вы слышали, как плачет одиночество?

     Сирота

     Тринадцать зим

     Здравствуй, сынок...

     Маленький человек

     Слишком громко

     Расклад

     Детские спят

     Сволочь


Экс-лирика

     А без рук твоих...

     Пусть будет боль

     Какое волшебство?

     Большая Медведица

     Я сегодня обидела человека...

     Человек. Человек мой...

     Целуй же...

     Говоришь...

     Нас от рожденья на убой

     Вся моя боль

     Твоя война

     Моя безумная

     Ты не поверишь...

     Мой гость

     Все на свете подобно кругу

     Бабочка

     Который день

     Улыбки стрелки, ответы вспышки

     Как горе

     Куришь

     Любовь

     От земли

     Ты красила волосы в пепельный цвет

     Кошка

     Ощущение i

     Слово

     Не назад

     Собачье

     Человек-Без-Тебя

     Я не хочу дожить до такой зимы

     Кукольное

     Сколько тебя осталось

     Про жизнь собачью и не только

     Ты вышла из неба. Ты очень спешила ко мне

     Лаской кошку

     Здравствуй, ангел

     И не то, чтобы...

     Пёсье. Созвездие человека

     Чернила-синтез

     Пожар – вода

     Сохрани его

     В куклу

     Мимо

     И еще

     Слишком

     Бетонное

     Всё, что ближе

     От любви

     Сахара

     Эпидемия

     Вот так

     Слова


Бывшие мысли

     Давай быстрее

     Так хочется, чтобы все это не зря

     А время как будто сдаёт норматив

     Когда покой моих коснется век...

     Я буду верить в чудеса...

     Что мир не закончится наугад

     Простая свара

     Календари

     Пока дано

     Скоро мы точно выживем

     Поведай мне, ангел...

     Все чаще стихи...

     Нас останется

     Уходят люди

     ВзросЗлость


Улыбка в архиве

     Чёрная печаль

     СтЕхи про любоФФ

     Таракаша

     Я тебя ни за что, никому

     Дурацкое

     Инетная народная

     Мне было за двадцать

     Такое дело

     Неглиже

     Лаз

     Лом

     КолыбельнойО для взрослЭх


Икс хромосома

     Стерва

     В родильной палате

     Она убегала

     Женщина

     Девчонка на вид сорока с небольшим

     Меня бы назвали Лиской

     Слышишь, Лилит

     Деревянная война

     Вполовину

     Молчала женщина в окне...

     *** ("Укрывала ночью...")


Вольная правда

     Искренней, чем враги

     Противоядие

     В этом...

     Ты

     Огниво

     Личная катастрофа

     Aprilis

     Из нас

     Никто еще

     Пришлые, прошлые...

     Поэтами

     Не...

     Честнее честного

     Тамагочи

     Я у

     Уродливо

     Речитативом

     До прозрачного

     Хромосома

     Camel

     Суррогаты

     Я боюсь всего и наверное больше всех

     Единица Безумия

     Любовь оффлайн


Acknowledgements

Copyright information


= Диагнозы =


Диагнозы


Доктора снова спишут хандру на стресс, и заверят, что это у всех проходит.

Время ставить диагнозы и компресс, покупать на последние плащ и зонтик,

витамины, драже, аспирин упса ("все пройдет, пациентка"). Конечно, хули...

и плевать, что я кончилась день назад, а запас адеквата – еще в июле.

Но беру свой рецепт, выдыхаю "бля", и послушно бреду, как в бреду, в аптеку:

Добрый вечер, продайте хороший яд и лекарство от нужного человека,

потому что он слишком болит и жжет, потому что зависимость больше дозы,

мне его не хватает до "хорошо", а лечиться от этого слишком поздно, понимаете?

Впрочем, херня – война. Витамины, пожайлуста. Пачек восемь. Так, плохая привычка

сходить с ума. А в глазах – это осень. Конечно, осень.


On Off


Он пишет: "А знаешь, забыть легко",

но дО светла держит онлайн-режим,

вливая по капле в последний ром

тоску, обличающую во лжи.


Она – притворяется, что оффлайн

/и даже не там, далеко за ним/

и учится молча сжигать слова,

её уличающие в любви.


Я люблю свою кошку


Под окном зима. В голове зима. Черти где-то внутри заточили рожки.

За бутылкой мартини схожу с ума. На диване уютно свернулась кошка.

Ловит сны, как зажравшихся голубей, подминая под лапы краюху лунную...

Я люблю свою кошку за то, что ей совершенно похеру, что я думаю.

И за то, что она не соврет о том, что я значу хоть что-то в кошачьей жизни,

Что дороже, чем блюдечко с молоком, и кота – ободранца с соседской крыши,

Я люблю свою кошку за то, что ей наплевать что курю, с кем пою, где шастаю,

Сколько в душу свою запущу гостей, от которых потом не спасают пластыри.

Ей до фени соседи, друзья, враги и культура мира с его эпохами,

Откровенья мои и мои стихи моей кошке, сказать откровенно, пофигу.

Но она никогда не махнет хвостом за кусок бекона и хвост селедочий

И не бросит котят своих за углом ради громких песен котовской сволочи,

И запрятав когти, в лицо не льстит. Если мстит, то просто идет и мстит,

Полосует скатерти, ссыт в кашпо. Если кошка мстит – значит, есть за что.


Я люблю свою кошку за волю и

за ходьбу по карнизам легко и плавно

И за то, что она для кого попало

никогда не споет о своей любви.


Не люблю


      Я не люблю открытого цинизма,

      В восторженность не верю, и еще,

      Когда чужой мои читает письма,

      Заглядывая мне через плечо...

            (В. Высоцкий)


Сколько можно уже умирать, начинаясь сначала,

Разбиваясь о графики в дань календарному дню/.

Не люблю целовать твои руки под взглядом вокзала

И просить у часов полминуты в кредит, не люблю.

Не люблю прижимать телефонную трубку иконой

И молиться молчаньем в ответ на пустые гудки,

Не люблю вспоминать на тетрадках про каждое "больно",

Превращенное этим молчаньем в пустые стихи.

Ненавижу увидеть тебя расстояньем сквозь пальцы,

Сквозь пустое окно, через лица немые, как снег.

И скулить про себя, приучая себя улыбаться,

И отсчитывать нервы и ночь по числу сигарет.

Не люблю говорить, если нечего больше сказать мне,

Не люблю промолчать, если есть что сказать и пропеть,

Не люблю примерять настроенья, как маски и платья,

И бежать, если бьют, и терпеть, если просят терпеть.

Не люблю, если кто-то бросает слова, как печенье

Под чужие шаги. И меняет себя по рублю.

Ненавижу пустых обещаний и фраз без значений.

И себя без тебя не люблю, не люблю, не люблю.


Foto by Ksenya Veber



Он бы


Не обижайся. Дел у него по горло – график, расписанный нА год, не терпит сбоя.

Он обязательно прибыл бы в этот город, но у него билеты до Уренгоя.

Не обижайся. Он бы, конечно, был здесь: Ровно в пятнадцать тридцать. Родной и сонный.

Но у него по планам вокзал Парижа и никотиновый ужин со вкусом рома.

Не обижайся. Мир – это образ круга, взрезанный одиночеством параллелей.

Он обязательно взял бы тебя за руку, если бы ты вписалась в его апрели.

Он обязательно. Он непременно. Он бы смог тебя вылечить/выучить улыбаться,

Но у тебя – наизусть телефонный номер. А у него – свиданье в семнадцать двадцать.

Не обижайся. И не сдавайся,слышишь? Это такая свобода – дышать ничьей....

Он бы, конечно, помог тебе встать и выжить. Если б она не спала на его плече.


Херь


Понедельник – июни. Суббота – апрели.

Открываешь глаза, /ожидаешь тебя/,

но с утра ничего, кроме будничной хери,

да и к ночи такая же впрочем херня.

Повсеместно она: в тесной банке трамвая,

в переходах метро, в отсыревшей весне:

продымлённая, пьяная, мокрая,злая.

И волочишься по уши в этой херне

в свой квадратный скворечник с окошком на запад,

к паре тапочек, к чашке с отбитым ребром

получать с монитора формальные "как ты"

и давить никотином привычный "херо...."

Но к чему это всё исходя, из того что

ты сейчас где-нибудь вне тоски /и меня/

улыбаешься, гладя любимую кошку?

Ведь тебе хорошо. Остальное херня.



___________________

* Толковый словарь живого великорусского языка В. Даля

ХЕР – ХЕР, буква, см. х в начале. Игра в херики, в крестики, в оники. Херить письмо, похерить, (выхерить), перекрестить либо вымарать, зачеркнуть вкрест. — ся, страдат. У него ноги хером, противопол. колесом.

херить [вымарать, зачеркнуть вкрест (Даль)] см. вычеркивать, исключать

ПОХЕ'РИТЬ, рю, ришь, сов. (к херить), что (разг. фам.).

Перечеркнуть, зачеркнуть. || перен. Уничтожить, ликвидировать. Он решился, как говорится, "взять на себя" и похерить эту историю. Тургенев. [Происходит от старинного названия буквы х – "хер", т. к. по зачеркиваемому тексту проводились две перекрещивающиеся черты.]


Песочное


Я помню всё. Я впитывал дожди, века и соль морей, ласкавших сон мой,

и точно знаю, скольких хоронил в своих песчаных выбеленных волнах,

как жалил их ладони, плечи, рты, как забивался в веки едкой крошкой –

они моей не видя чистоты искали рая, плакали о прошлом...

я был им дном, я сыпался в часах стеклянной чаши их людских иллюзий,

где каждый миг я забирал их пульсы, их лица, жизни, их смешные грусти,

а им мечталось жить на небесах. Слепые дети, созданные так,

как будто их лепили из меня же, без веры и надежд, без маяка-

– крупицами большой песочной башни...

Их рушили и снова набело, их пропускали по ветру сквозь пальцы –

они же рай искали в голубом молчавшем небе. Глупые скитальцы...


***


Она была совсем не их кровей. Других миров. Она была не с ними.

Рожденное рассыпаться во мне земное Солнце с голосом Богини.

Она ступала по моей груди, как по ножам каленой острой стали,

а мне хотелось превратиться в пыль. И я ей был, боясь собой поранить

босые ступни Маленькой Живой, зачем-то поклонявшейся не небу /как все они/,

а берегу и лету,она брала меня в свою ладонь так бережно, как будто бы могла

понять меня, почувствовать, согреться моим сухим, окаменевшим сердцем,

как будто бы она сама была приговоренной сыпаться в века

шальным мотивом ветренного скерцо.


*Я пел и выл, глотал ее следы, запоминал их вкус. Я точно знал, что

 она уйдет как все они.

***Однажды я сам приму ее в свои миры.***


И было так. Она вошла в мой дом. Я проклинал его, но стал ей склепом.

И научился петь молитвы небу о сотвореньи рая для неё.


В грудь


У зимы снега – кокаиновый порошок. Спрячь меня от неё, чтоб никто  уже не нашел,

по большим карманам нагрудным, а лучше в грудь – там свернуться в тебе зародышем и заснуть,

как под снегом и наледью спят до весны ростки, чтобы после проснуться и корни до дна пустить,

чтобы стать выше неба, сильней топоров и пил, чтоб теплом своим больше не греть чужакам камин.

Не оставь меня горсткой черной золы остыть, упаси меня для себя. Сохрани меня до весны.


Как корабль


Понимаешь, в итоге всё сводится к одному

неизбывному факту: ты есть у меня настолько,

что когда ты уедешь – я сдамся и утону,

а когда не вернешься – покроюсь песком и солью,

как большой, но непрочный корабль на тихом дне,

с переломанной штормом надвое старой мачтой

Как корабль, давно забывший свой курс к стране,

Для которой уже давно ничего не значит.


Искусство вживляться в тело


По городу в одиночку. В карманах пусто.

Твои СМС – как взбалмошность злых гостей....

Любовь для тебя такое теперь искусство,

которое нужно оттачивать до костей ,

до слёз абонента. До истинно честной соли –

Искусство вживляться в тело ножом в ребре

/ты так гениально в нём преуспеваешь, что я

боюсь не узнать себя в этой твоей игре/.

Одна перспектива – уйти. Заблудиться здесь же.

Под снегом. Под белым нимбом чужих небес.

Впитаться туманом в крыши. Но только прежде,

Чем я наберу последнее СМС.



Было слово


Верю, Господи, верю. Мне ли тебе не верить?

Не тому ли, кто за неделю построил дом нам?

Говорят, ты моря за день отделил от тверди,

Говорят, что вообще здесь всё началось со слова.

Что за слово, Боже, что это за созвучье?

И ответь мне, отче, стоило ли того всё

Нашей свары шумной. Не человечьей – сучьей,

Где словам не верят (тебя же – забыли вовсе).

С каждым шагом – гонка. Крепчаем и стервенеем,

И о чем мечтал ты в начале своих начал?

С каждым утром, знаешь, хочется всё сильнее,

Чтобы ты в тот день передумал и промолчал...


На дворе трава


На дворе – трава, на траве – твой ненужный дом,

по дороге к нему покрылась золой земля.

Я писала тебе в каждый истинно явный сон,

в каждый сон, где ты вдруг перестал узнавать меня.

Я ждала тебя вечность у старых кирпичных стен,

ожидание стало моей запасной душой

я смотрела сквозь годы, сквозь зимы, сквозь пыльный век

и хотела чтоб ты отыскал этот путь домой...

Под босыми ногами легко расходилась твердь,

за веками века прорастала вокруг трава –

я забыла что значит тебе никогда не петь,

я забыла как плохо ты слышишь мои слова...

Окликала тебя ветром, вьюгой, водой ручья,

омывалась росой, прижималась спиной к стене,

каждый месяц под ребрами песней моей звучал,

каждый день открывались двери под шаг тебе...

Сотни лет я травой прорастала в твой давний сон, с той поры,

как ты вдруг перестал узнавать меня...

На дворе – трава.

Я сама превратилась в дом, а ключи от него глубоко приняла земля.


La Skala


      Татьяне Ткачёвой-Демидовой,

      женщине, которая умеет ласково убивать стихами.

      Татьяна, Ваша милость,

      люблю твоё творчество искренне и нежно


Троекратно зачеркнутый смысл чужой скрижали – на губах твой особенный честный закон и ритм.

Расскажи, как они боролись и исчезали, как опасно вторгаться в твой истовый алфавит.

Буквоисповедь – суть твоего навсегда La scala,

Закулисная честность вне правил борьбы за рай.

Покажи мне, как ты отчаянно умирала, как еще ты умеешь истинно умирать,

сколько правил ты выведешь красным клеймом на спинах, неотмоленным словом –

в раскрытую правдой грудь, ради нового слога /с которым взлетать и гибнуть/

и во имя смертельного права в тебе тонуть.


вырастай из кожи


Хочешь выжить, девочка, не тужить, становиться сильной, красивой, юной?

Изведи привычки и лишний жир, закачай остаток извилин в губы,

Вырастай из кожи, меняй её, как пальто – на шкуру, броню и панцирь,

научись глотать чужаков живьём, отрасти по когтю на каждом пальце,

харкай словом, как ядом, рычи и рви – не ищи себе ни родных ни ближних,

привыкай к кипящей смоле в крови, к кокаиновой тяге взлететь повыше.

Не проси, не бойся, не вой, не верь, становись волчицей / клыкастым клоном/,


чтобы быть полноправной среди зверей в этом мире, ставшем твоим загоном.


Не в тебе


Твой самолёт тонет, как в полынье.

Наша весна перечтена по дням.

Как оказалось – мир не в самом тебе,

Мир – то, чем он становится без тебя.


Девятый вал


И приручать тебя больно, грубо. Срывать твой голос. Ломать его.

Весенней лаской в сухие губы цедить жемчужное молоко до капли спелое и живое. С ногтей срывается острый свет напоминающий ножевое рубцами красными по спине – следы опасной войны двух падших на белый, смятый, льняной прибой – ты принимаешь в себя мой каждый руками созданный штормовой удар прицельный, фатальный приступ звериной жажды достать до дна/ насквозь пробиться, до ломки вызнать, как смертоносен девятый вал/ девятый крик твой, ко мне молитва – на пике неба.

Да будет так.

Твоя природа непобедима в уменьи сдаться моим рукам.


Цунами


Ровно в полночь ей, как-то, сильней молчится (достает его снимок и варит мокко)

и, зачем-то, так нужно побыть волчицей, но, совсем, ни чуточки – одинокой.

Она смотрит на свет за его глазами, и тогда становится вдруг понятным,

почему так хочется стать цунами красоты невиданной, необъятной...

Сокрушительной, цельной, опасной силы, под которой прожженная твердь мягчает,

для которого он, большеглазый, милый, не важнее, пожалуй, соринки чайной,

не острее ромбика на печенье, не больнее спичечного укола,

чтобы он не имел для неё значенья – накатиться на руки его и город,

налететь и обрушиться без прогнозов, подминая под волны и сны, и ветер,

а потом отступить по равнине голой и его отсутствия не заметить...


До новых встреч


Время вышло и дверь захлопнулась. Видишь – осень здесь.

Посиди. Притворимся: кто верным, а кто слепым.

Мы уже давно не в том благородном возрасте,

Где не ищут виновных, а значит и нет вины.

Посидим. Притворимся. Не в первый и не в последний нам

Дружелюбными, добрыми, память – чумы мертвей.

Улыбаться друг другу, курить нарочито – медленно.

Всё в порядке, мол, детка. Всё похеру. Всё окей.

Всё давно перечерчено, в прошлое перековано

Видишь – выжила. Видишь – выжил. Пружиной сжат.

"Новый дом, – говорю, – на четыре просторных комнаты"

И молчу: / до которого некому провожать./

Отвечаешь глотком из бокала. Холодной паузой

/Заряжаешь обойму мысленно. Взгляд – картечь/ :

"Время вышло. Пора." – И молчишь, как всегда: "Осталась бы".

Время вышло. Выходим следом. До новых встреч.


В этом городе всё теряется


Предпоследние вздохи месяца. Дел немерено.

Я давно потеряла на ощупь твою ладонь...

В этом городе всё потеряно. Всё потеряно.

И друг друга мы больше, кажется, не найдём.

В этой каменной клетке всё, до стихов, невидимо.

Ты вливаешься в толпы – памяти не найти.

И прокуренный воздух, как ворот простого свитера

Нам становится туг, чужеродно прильнув к груди

Потому что мы здесь поотдельности. Врозь, как части,

Запасные детали лиц и чужих имён

Здесь теряется всё: голоса и привычки. Счастье –

Даже счастье сливается с городом. Тонет в нём.

Оседает на дне под пылью, под мерным боем

каблуков, суеты, нашпигованных чушью дел.

В этом городе мы отдельно. Но ходим строем.

И теряемся порознь. В собственной пустоте.


Тот, кто навечно


Ночь умирает под голос Лорки. В городе вечно злых

боль разъедает лимонной долькой, выжатой под язык.

Фразы в упор, как стальные клинья, вбитые в птичий клин –

все, кого любишь – летят за ним /и / те, кого нет – в крови

противоядием по неделям вписанных в график встреч,

не отпечатавшись шрамом в теле, не зажигая свеч,

смотришь и смотришь в чужие взгляды, как в запасной рецепт.

Те, кто на время – извечно рядом. Тот, кто навечно – нет.




________________________

***Федерико Гарсиа Лорка


Ждать


Мы – обоюдная бритва ночи: сны – поцелуи острей ножа,

(резать себя на стихи и строчки могут лишь те, кто умеет ждать)

Ты выпиваешь мои печали, сжатые в горле до верхних "до" –

так проявляется на скрижали самый опасный для нас закон

повиновенья той самой силе, что заставляет гореть и выть,

(даже свободный снимает крылья в битве за право вот так любить.)

Это смертельно – себя калечить, это легко – нажимать курок,

если губами ласкает плечи собственный падший не враг, но бог.

Выжги мой личный терновый остров до основанья его корней,

вместе со всеми кем он был создан (я укажу, где еще больней) –

так возрождали из пепла небо те, кто в ответе за рай и ад.

Перепиши мою быль на небыль, если захочешь лететь назад,

если устанешь быть богом, если просто устанешь сводить мосты.

Смерть после Жизни – Жизнь после Смерти – разницы нет, если там не ты.


Знаешь ли ты?


Помнишь ли ты, что такое плакать молча, надрывно, до впалых щёк,

как беспредельно когтистой лапой пустошь вонзается в левый бок?

Как неуместно бывает слово в траурной тени зеркал и тех,

кто никогда не проснётся снова, чтобы не дать тебя пустоте.

Слышал ли ты, как немеет дом твой, как он становится незнаком,

как превращается в неживое, произнесённое чужаком,

скорбное эхо, вторую рюмку, хлебом накрытую. В плотный креп.

Знаешь ли ты, как уходят люди, в прядях на память оставив снег?


Как откровенно звучит потеря автоответчиком и звонком

Просто отложенным на недели.

          Просто

              оставленным

                        на потом,

Как не находятся чьи-то фото,как вспоминаешь, что их здесь нет,

Как собираешь в толпе народа хрупкие пазлы знакомых черт.

Как мы прижизненно забываем тех, без кого навсегда – ничьи...

Знаешь ли, что ни в одном молчаньи нет оправдавших бы нас причин?


28.03.2012


Астрахань, земляки... скорблю.


Ты вошла в пять утра


Ты вошла в пять утра (так и знала, что не разуешься),

Вдупель пьяная, мокрая, зябкие пальцы тянешь....

А я только что проводила одну такую же,

Только что от нее отплакалась, понимаешь?

Ну какого ты хера заново по намытому?

Я закрылась тремя ключами – тебе всё без толку,

припираешься без звонка, и по сердцу – битами...

Ты-то вечная, да. А меня-то лечить ведь некому.

У меня без тебя что ни день – то круиз на задницу,

Я и так на плаву, как кирпич, из последних сил...

Но теперь вот опять ставить чайник и нежно скалиться:

"Ты вернулась, любовь"...

А кто тебя, блядь, просил?!


*** ("Я как всегда повсюду спешу успеть"...)


Я как всегда повсюду спешу успеть

Ругаю слякоть, пробки и светофоры,

А город куксится, белым плюёт сквозь поры

И к девяти готовится умереть

Он – престарелый сгорбленный симулянт,

И, вот увидишь – перехоронит нас же,

А после сплюнет и по привычке скажет:

– Их больше нет. О мёртвых не говорят.


Приходи, говорю


Приходи поскорей, нет терпенья и сил, исстрадалась в обрезки колбасные:

Я люблю тебя так, как никто не любил (или просто пока не рассказывал).

Я хочу тебя, так, как никто никогда не желал антикварные фантики,

Приходи поскорее оттуда сюда чтобы это проверить на практике.

Я себе не своя, я не ем и не сплю, я садистски насилую клавиши:

«Ворд» не выдержит скоро сопливых «люблю» и извергнет стиховные залежи…

Что-то стукнет в виске, проорет «се ля ви»… разражусь некрасиво и матерно…

Приходи, чтоб тебя не коснулись мои основные издержки характера…

Настроенье сейчас психопат – трансвестит: относительно и переменчиво,

Приходи, говорю, если хочешь спасти этот мир от разгневанной женщины…

Приноси ананас и бутылку Клико, чтоб стереть разногласия в кашицу...

Я люблю тебя так, как никто никого никогда ни за что не отважится!


Всё изменилось, Sweety


Всё изменилось, Sweety, my little Кай, тело мельчает для сущности в подреберье,

мы научились друг друга не понимать, не понимать, но чувствовать.

Мы звереем.

К нам приросла повадка читать следы собственных пальцев на спинах так зло и чётко,

что слишком мало нам этой земной войны, нам не хватает звания обреченных,

нам не хватает воздуха вне границ собственных тел и имён / не хватает боли –

всё изменилось, my darling, my little Принц, мы одичали, мы стали друг другу волей,

наши с тобой инстинкты – искать приют между когтями, бёдрами и словами.

Время признаться, детка, что "I love you" слишком не то, что мы истинно означаем.


С понедельника


Я попробую не любить тебя.

Не любить тебя – это выйти на станции ровно за час до Питера. Это как целовать тебя, /губы украдкой вытереть/, точно так же, как расписать о тебе по литерам, поломать позвоночник, согнувшись в другую сторону, поделить твои вещи с каждым пришедшим. Поровну поделиться тобой, не ревнуя в больной истерике.

Я попробую не любить тебя. С понедельника.


Мне тебя беспредельно мало


Время ждать. И терзать вокзалы, буквы считывая с билдбордов.

Мне тебя бесконечно мало в этом сонмище светофоров

и тускнеющих циферблатов в никотиновых лёгких баров,

до матросского злого мата, до подкорки тебя мне мало.

Эта жадность со дна, как камни, скрежеща пробивает днище –

я тону в прокопченных каплях с неба города злых и нищих,

но цепляюсь за голос в трубке, экономя его, как воздух

/эта жадность меня погубит, если стало уже не поздно./


***


Вечер – вечность в режиме ада посекундно ползёт на убыль,

прорисовывая вокзалы нашей встречей и чёрным углем...

Пью тебя сумасшедше, залпом, ночь под ноги бросая платьем...

Мне тебя беспредельно мало. Мне тебя никогда не хватит.


Кроссовки и каблуки


Февраль на краю. Теперь говорят стихи. Коты распеваются. Нервы на грани сбоя.

Ты знаешь, я обожаю, когда нас двое. Когда в коридоре кроссовки и каблуки

на лаковых туфлях вплотную друг к другу так, как будто бы мы стоим беспредельно рядом,

как ровные, строгие в чётком ряду солдаты, и даже сердца отбивают синхронный такт.

Я очень люблю не слышать,что я несу, как пальцы дрожат, поднеся к сигарете спички.

Я очень люблю замечать за собой привычку вплетаться в твой голос, как ленту плетут в косу.

Я очень люблю не смотреть на часы, когда сегодня суббота и можно не торопиться

Глотать "до свиданья" как острые злые спицы, как острые злые спицы тоску глотать.

Февраль на краю. Ведома к тебе весной – так пьяных ведут подмышки к ближайшей лавке.

Ты знаешь, вот если б к любви выдавали справки, я точно была бы самой из всех больной.


Когда я не стану


Когда я не стану бояться тебя терять,

билетов на север, оффлайна и взлётных полос,

когда перестану верить, что мир – земля,

а ты мой последний оставшийся в целых компас,

и даже мой голос не сможет тебя держать

на тонкой магнитной стрелке, на острой грани,

когда я забуду, кем мы друг для друга стали,

но вспомню о том, кем ты мог для меня не стать,

что каждый твой шаг, твой оставленный влажный след –

закон исключения, тайны случайных чисел,

которые были честнее предсмертных писем,

но стали равны пустоте в оболочках тел,

когда это всё превратится в сухую ложь,

в цифрованный сон, застывший на мониторе,

быть может я стану морем. Глубоким морем.

И мёртвым. Поскольку ты тоже во мне умрёшь.


Placebo


Агукнешь, смотришь – век твой истончал. С календаря сорвался, сброшен в урну, и с каждым годом небо жмёт в плечах, сгибая тело в острую фигуру. Вот так бредешь, болеешь, плачешь, ешь, зажав в кулак потери, злость – в гортани, но жизнь спустя они находят брешь, ложась на щеки рваными штрихами. А ты идёшь, стараясь опоздать, врастая корнем в день, как в ил – осока, вжимаясь строчкой в белую тетрадь, но всё равно приходишь ровно к сроку, поскольку время тянет поводок до конуры, обитой черным крепом, где от «Агу» до смерти ровно вздох. А после – Бог с пригоршнями Placebo.


Совершеннонелетнее


Прокопченное солнце три дня, как спит, увалившись боками в дожди и смог.

Кто-то сверху на свет отключил лимит на июнь. На июль. Насовсем. На зло.

Траектория бегства по курсу "Юг" перебита отсутствием сил и средств,

непослушные пальцы рисуют круг, отрицая, что выход отсюда есть.

Вот замшелое дно. Ни одной строки. То ли храп, то ли хрип отдает в камнях.

Умирающий город почти затих – не осталось ни шанса его поднять

и понять, где здесь в порах его дверей дышит кто-то, кто был для тебя своим.

Старый город, темнея, идёт на дно и ни повода нет не пойти за ним.


Смотри на меня


Смотри на меня. Смотри на меня. Смотри и больше ни слова. Внимай, наблюдай и слушай,

как рушатся стены, и замки горят внутри для девственной пашни. Для нового. Как послушно

разносится пепел мостов. И чужих имен на жженой земле остается едва на выдох

в пустое окно. Здесь – падаешь ты зерном на пустошь, корнями в вены и так болишь в них,

что смерть отступает, и я осязаю жизнь руками по коже, до солнечных игл в пальцах.


Смотри на меня.

На то, как меня творишь.

Как сам начинаешь истинно возрождаться.


Каменное


Ему под ребра вложили тяжёлый камень, чугунный сплав, который не остывает

и так тяжел, что тянет улечься в гравий и скрежетать под чьими-то сапогами.

Но он уходит к солнцу, как под прицелом, ее сопрано слышится сном сквозь вечность

(она опять сегодня в крахмально – белом и так легка, что тянет взглянуть за плечи

и гладить крылья) Он зажимает пальцы. Вдыхает лаву /камень болит/ и рвётся

мирок вокруг, натянутый льном на пяльцы (он видит сквозь. Но дышит. И остается)

и где-то здесь, пока он находит в теле последний повод слышать её сопрано,

Она три дня сидит у его постели и молит Бога продолжить кардиограмму.


Держусь за Питер


...Когда привычка ступать на грабли в крови, как мысли о суициде –

Держусь за ветер, не отпуская. Держусь за осень. Держусь за Питер.

За вечный Питер, пропахший пеной Невы, за шепот осенних юбок,

Держусь за арки его, за стены – хватаю воздух его, как губы

легко и жадно, тепло и влажно, как любят женщин – до грубых истин.

Держусь за Питер до боли в пальцах. Держусь за Питер.

Мечтаю быть с ним.


...Когда до хруста сжимает ребра и в списках близких имен – пробелы,

Не за могилы. Не за иконы – держусь за солнце. Держусь за небо.

За то, что глубже и шире моря, за то, что крепче, чем парус алый.

Держусь за фото, где нас с ней двое. За первый крик мой. За имя мамы.


...Когда последний рубеж невидим и в перспективе ни сил, ни воли –

Молюсь за маму. Держусь за Питер.

И верю в дружеское "не-ной-бля".



Купейные


Несутся купейные скоростные

Моя оболочка тут.

В купе разрезают на дольки дыни

и врут что, ничуть не врут

Пытаются впарить друг другу ересь

и прячут портреты жён.

А я провожаю вагоны – здесь я

Толпа. Суета. Перрон.

Несутся купейные. Рельсы. Шпалы.

Тебя на юга несёт.

А я – пустота. Никотин. Вокзалы.

И я остаюсь. И всё.


*** ("Богу молится так, как будто он перед ней...")


Богу молится так, как будто он перед ней

( протяни она руку – он встанет и подойдет)….

….Мой хребет прогибается губкой под кучей дел, но опять выживаю….

А Бог её узнает

и целует ее ладони, давая сил набирать номера мои, слушать гудки в ответ

и бежать босиком, услышав мои «спаси», если мне показалось, что выхода больше нет.


Мама молится так, как будто он перед ней.

И опять надо мной день за днём зажигают свет


Ты есть


Я расскажу,что ты есть такое:

ТЫ – пара звуков. Свинцовых. Точных.

Заряд шрапнели одной обоймы, прицельно пущенный в позвоночник.

ТЫ – состоящее из отдельных неразделимых моей системы гортанных хрипов в груди.

Единый и верный смысл в чернильной схеме.

ТЫ – траектория невозврата. Укус, оставленный на предплечье.

Война, разбитая на стаккато дождя. Ты голос. Автоответчик,

неотключаемый на ночь. Ты есть

мазок на глади ЕГО полотен,

координата начала истин,

определяемая из сотен

чутьём особенным, острым слухом, спиной открытой под точный выстрел...

ТЫ – есть смертельная пара звуков, сопоставимая с целой жизнью.


Тишины


Тишины мне. Истинной тишины мне. Голубой. Таёжной. Рассветной. Зыбкой.

Чтобы жгло погоней и лапы стыли от прицельных выдохов на затылке.

Тишины.

Опасной, немой, двухствольной, загустевшим рыком застрявшей в горле,

заменяющей слово так, чтобы слово отторгалось выростом чужеродным.

Тишины, влекущей по перелескам, вдоль хребта врастающей крепкой шерстью,

уводящей по ложному следу гончих...

Тишины мне. Спасительной. Чуткой. Волчьей.


Вот солнце


Вот солнце. Пунцовое. Новое. Смертно-красное.

И город бросается в небо больными птицами

А стрелки голодной псиной лакают час у нас,

Вгрызаются под ключицами


Когда ты проснешься, всё завершится выстрелом

Дверного хлопка в перепонки, гортанный ком во мне

Предательски скатится рыком на эти выступы

Железного и бетонного.


А ты, прорубая выдохом выход к полюсу

Искомых побед под стенами новых крепостей

Уйдешь, не услышав, как я изменяюсь в голосе

Порезав гортань отточенной за ночь нежностью.


Он всё забывает ей


Он всё забывает. Всё забывает. Всё:

Гасить в коридоре свет. Заряжать мобильник.

Смотреть светофорам в глазницы, когда несёт

Куда-то, зачем-то, какого-то чёрта в пыльный,

Удушливый город за тридевять сигарет,

Две тысячи нервных клеток, чего-то ради,

Пить кофе и бренди. Быть лишним в её стране,

Изученной до зазубрины на кровати.

Он всё забывает ей. Дерзость её и рот,

Подогнутый в оригами. Молчащий. Едкий.

И, делая шаг, смотреть, уходя, вперёд,

Оставив слова с ключами на табуретке.


Он всё забывает ей. Всё забывает. Но

Зачем-то всегда заучивает на память

Опять приезжая к маме, держаться ро…

Ровнее. И спрятать шрамы под рукавами


Он всё забывает ей. Всё забывает. Всё.


Они приходят каждую ночь


Они приходят каждую ночь и говорят все:

"Хватит тебе, родная, сопротивляться –

каждое имя наше в тебе клеймом, но

плечи задрапировываешь по горло,

держишься ровно, даже вдыхаешь ровно,

будто в тебе не кладбища, но паромы,

которые отправляются к теплой Ницце,

а не к альбомным рифам из наших лиц/ не

к адресам нашим, которые обходить бы

кругом ли, курсом под штилем на сонный Питер.

"Будет тебе, родная" – мне говорят они –

Быть тебе шхуной, снарядом в штурвале раненой.

Мы в тебе – илом, мы твоё прошлое, камни мы,

Мы в тебе красный иней под рукавами

Шрамы мы".

Я им не отвечаю, под веки прячу их,

жмусь к тебе битым бортом, на волнах спящим и

Каждый твой взгляд парусом в грудь подлаживая,

Ветром попутным ловлю ладони твои я глажу их....

я говорю тебе "солнце", "моё" – говорю тебе

Выведи – говорю, маяком. Из темени.

Выведи. На буксире. Сигналом. Волоком

Раненую разбитую тихоходную

Вечно тобой голодную. Злую. Гордую.

Теряющую рассудок тобой. Помешанную...

Оставайся единственным не прошедшим во мне.


Оставайся. Единственным не прошедшим во мне.


loading='lazy' border=0 style='spacing 9px;' src="/i/56/546056/_4.jpg">


Альбом


Сыну. Гордое


Мимо лиц незнакомых,

Наискосок

Через парк, тротуары

И улицы,

Обогнав летний ветер,

Что гладил висок

Он бежит и по-взрослому

Хмурится.

Грозный взгляд

Из-под чёрных,

Как вакса ресниц,

На картошке-носу

Две царапины,

Ноги в модных ботинках

Не знают границ –

И несут через кочки-ухабины!


Две коленки мелькают

Наперегонки,

Споря с небом своей синевой.

Он – гроза

И победы его

Велики –

Он пират, он король

И ковбой.

Служит знаменем старенький

Бабушкин плащ,

Руки держат надёжно

И цепко

За верёвочку-стремя –

Проносится вскачь

Друг-коняга, похожий

На ветку.

Ни бродячие псы,

Ни испуганный кот

Не пройдут без внимания

Мимо –

– Через парки-сады,

Всё вперёд и вперёд

Скачет в жизнь

Мой

Трёхлетний

Мужчина.


Человечище


Это стихо написано сегодня ночью спонтанно, без правок, одним выдохом, потому что писалось в предчувствии.... И оно оправдалось – сегодня, 30 января, в 4 часа утра моя старшая сестрёнка подарила мне второго племянника – крепыша:-) Ура :-)))))))))


СПАСИБО ВСЕМ, кто разделил и разделит ещё (надеюсь :-) со мной эту радость :-)


Ты не поверишь – я взбудоражена, я взбаламучена

Как в лихорадке в небо шепчу «ты держись, держись!»

Наперекор январю, его небу с тучами

Новая жизнь рождается, НОВАЯ ЖИЗНЬ!


И пробивается к небу росточком, к солнышку

Сквозь асфальтированность сердец и сквозь талый снег –

Пусть кулачок – с напёрсток, сердечко – с зёрнышко,

Но он человечище, господи! Он уже ЧЕЛОВЕК!


Три на часах, сон по дворам – бьётся сердце бешено

Чувствую, как ОН упорно стремится в жизнь,

А я шепчу, всё шепчу будто бы сумасшедшая

Только держись! Сестрёнка, прошу – держись!


Мы с ним ещё напишем стихов с три вороха!

(Знать б сколько встреч уготовано впереди).

Ну, а пока мне грезится, как он от шороха

Вздрогнул и засопел на твоей груди.


Стихи твои... Инне Ф


Стихов простых спокойная волна

Любовью строк вливается все глубже,

И поит, жаждой скомканную душу,

И греет безграничностью тепла...


Я становлюсь частицей слов твоих...

Взметнувшись ввысь, в дождливые объятья...

Под купола дворцовых сводов платьев

И Петербуржских крепостей седых...


Всё: звон дождя и небо над Невой,

И фонарей глаза в ноябрьской ночи,

И арок тень и вздохи многоточий

Волшебным сном сближают нас с тобой...


И взмах пера стирает своды дня ....

Лишь шепот строк – им вторит сердце гулко,

В твоих стихах – есть сердце Петербурга,

Где вижу отражение тебя....


Посвящается Инне Ф. http://www.stihi.ru/avtor/innaf


Мой мужчина не любит пива и сигарет


*Можно петь в стиле Кантри* :-))))))))


Мой мужчина не любит пива и сигарет,

Он не картежник и даже не ходит в клубы.

У него не бывает денег мне на букет,

(Поэтому, не стесняясь, срывает с клумбы).

Мой мужчина совсем не против моих подруг,

Бигудей и платья в крупный цветной горошек,

Он чуть–чуть забияка, но верный, надежный друг,

Мы с ним ходим за ручку и веселим прохожих...

Он слегка боится собак, темноты и ссор,

Но, готов помогать мне, стряпать пирог и плюшки.

Он поддержит самый бессмысленный разговор,

Он зовет меня «сладкой зайкой» и «самой лучшей».

Он совсем не ревнует меня к друзьям,

Телефонным звонкам, массажу и Тому Крузу,

Он защитник лягушек, ящериц, обезьян,

Он любит какао, печенье и кукурузу,

Он обожает все, что ему дарю,

Делает комплименты, рисует солнце,

Он не стесняется крикнуть: «Тебя люблю!».

Он называет кошку «пузатый боцман».

Он засыпает вечером, к девяти,

Мой настоящий парень с мордашкой сына...

Из всемозможного счастья лучшего не найти,

Как петь колыбельные маленькому мужчине....


Твои письма с пометкой прочитано (Отцу)


                                  Отцу посвящается...


Твои письма с пометкой «прочитано» на шифоньре –

Он хранит твои вещи (убрать не поднялась рука).

Как же ты далеко, но не хочется в это поверить,

А за веками окон плывут в никуда облака.

Эта грусть… Ты скажи, где предел ее злобному жалу?

Рвет со скрежетом грудь – по надгробию нищей души.

Я, бегущая вечно, сама от себя не бежала…

Почему ТЫ ушел??? Почему ты ушел, расскажи?

Что мешало тебе просто взять и бороться. Бороться

Несмотря ни на что, открывая глаза, вопреки?

Почему ты, любивший смотреть на рассветное солнце,

На восходе моем не подал мне отцовской руки?

Мне ль винить тебя? Нет… Мне ль итожить вердиктом обиды?

Я храню твое сердце в своем – светлым даром из строк,

Серой боли моей ни конца и ни края не видно….

Но я буду любить этот мир, где ты верить не смог.


Такая чушь... Сестрице


Так странно… Мне стала все чаще сниться задачка из школьных лет…

От пары Отняли единицу… Ты знаешь ее ответ?

От пары Отняли единицу – не важно, куда, зачем…

(Сожгли, затерли с простой страницы… Да вычеркнули из схем!)

Так вот. Их было когда-то двое на клетках, в числе других.

Они стояли привычным строем, как этот обычный стих.

К ним прибавляли кого-то третьим, делили напополам,

Но только вот, никогда на свете, никто их не отнимал.

И жили в тесной своей тетрадке. Ну, пусть не всегда одной

Терпелись странности и повадки вот этой ее другой,

И пусть казался длиннее прочих ее неказистый нос,

И принимала она не очень соседку свою всерьез.

Та, что помладше, но посложнее, творила порой дела…

И не считалась, с другой своею, но все-таки ведь была!

И что-то их ведь держало тесно в чернильно-простой судьбе?

Но  опустело вдруг рядом место, ты только представь себе…

Так просто: вывели из таблицы… хоть как ты переиначь…

Такая чушь мне порой приснится… от пары Отняли единицу….

Решеньем простых задач…


Н.К. с сестринской любовью и безграничным терпением :-))))))


Мне тебя не хватает. Брату


Календарь – онемевший враг тянет время в моей груди,

Мне тебя не хватает так, что приходится жить в кредит,

Мне тебя не хватает так, как душе не хватает лет…

Все бессмысленно стало, брат, здесь, где права на встречу нет.


***


До потери родной руки не понять, как бесценен миг….

Так нелепо звучат шаги в коридорах, тобой пустых…


***


Здесь, по-прежнему, ночь и день, каждый август теперь – за век,

Да больная строка тебе, по страницам тетрадных рек.

И шагаем из года в год, по остывшей своей земле......


***


Только мама сейчас поймет, как тебя не хватает мне….


Старшему братишке посвящается.

6.04.1980 – 22.08.2004


Мама


Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...

Той, чьё сердце звучало с моим в унисон –

Самой древней, из всех, колыбельной,

Я за каждый её потревоженный сон

Отмолю в тишине, как в молельне.,.

За тропинки у глаз отпечатком тревог,

За печаль её в сумрак закатный,

За полеты мои над чужбиной дорог

Возверну, возверну я стократно!

За терпенье и вздох у открытых дверей,

За заснеженность зим в одиночку –

Всё отплачу сполна у иконы твоей

И молитвой рифмованной строчки ...


Листопад за окном, на душе – воронье,

Крест спасеньем сожму, что есть силы:

Боже, дай мне хоть четверть от боли её,

Той, что первый восход подарила...


Жираф


Солнце стекает лаской в стакане сока, утро открыло ставни на сонный город:

Знаешь, а мне сейчас подарили Бога, сшитого красной ниткой из старой шторы.

Темно оранжевый, в мелкий смешной горошек, длинная шея, хвост с бубенцом от шарфа…..

Я улыбаюсь Богу, а он все больше смахивает на маленького жирафа….

Я улыбаюсь Богу, а он зачем-то губы смешные складывает в цветочек….

Солнечный зайчик роняет тепло на стенку, зайчик смеется голосом, как у дочки…

Зайчик смеется, Бог на ладони пляшет, падает солнце капельками на пальцы…

Утро себя рисует на стол и чашки, и вышивает пятнышками на пяльцах…

Что-то сегодня стало другим и ярким. Чудо из старой шторы – подумать только….

Бог на ладонях – он не жираф в подарок, он и на самом деле родился Богом…

И ничего, что смахивает по форме на лоскутки в горошек, с хвостом от шарфа…

Дочка сегодня мне сшила из старой шторы Бога, слегка похожего на жирафа…


Рисуй этот мир красивым


На сонной границе рисуют рассвет огнем,

А он на страницах – деревья, мосты и дом

И солнце и яркого цвета под ним цветок.

Рисуй этот мир красивым. Рисуй, сынок.

Под пальцами жизнь раскрывает свои глаза,

Ты столько всего умеешь о ней сказать,

Как будто карандаши – это добрый Бог.

Рисуй этот мир красивым, рисуй, сынок.


Новым по белому линии линии линии, сделай же мир красивее и счастливее, солнечней, радостней... Господи, помоги ему видеть не черным порохом над могилами...

Не ледяной броней, не седой бедой, не выжженным небом, созданным не тобой...

Не синим чернилом на мятом клочке войны, где слова не – мы.

Господи, сделай мир к нему не слепым...


Твой маленький город живет на моем столе,

Деревья, наш дом и солнце – подарок мне.

Обычное счастье на самый простой листок...

Храни этот мир красивым, храни, сынок...


На фото: Рисунок, сделанный ребенком, одним из заложников школы в Беслане.



Ля минор


Пустота начинается с ля минор, по аккордам глотая дождливый май.

Разбиваю мысленно монитор, но опять печатаю "не скучай".

Покупная встреча – причина ждать. Цифровая нежность – наш повод жить.


Я – смотрю, как стынет в ладонях чай.

Ты – мне пишешь "дочка, бросай курить".


Каждый стих – попытка забыть о том, что надежда вычерпана на треть.

Целый день отчаянно клонит в сон. Клонит в сон, а кажется – умереть.


Но опять генерирую "всё о'кей". И прошу у неба немного сил

*** Становясь взрослее – не стать черствей ***

*** Набирая "мама" – молчать "спаси". ***


Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил


Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил,

Буква к букве и ты возрождаешься так, как хотел бы:

Тихим голосом сложенных рифм на декабрьско-белом

И живешь на бумаге вот так, как сегодня бы жил.

Я смеюсь за тебя только так, как смеялся бы ты:

Прикрывая глаза, забирая в себя без остатка

Этот мир безграничный, но все же не вечный и шаткий,

Где теперь никогда не хватает твоей высоты.

Принимаю в ладонь облака – до тебя не достать,

Остается выцеживать кадры, бросаясь в альбомы

И стирать из висков тот момент, где ты вышел из дома,

А ключи на столе продолжали тебя вспоминать,

И молчали звонки, непривычной тоской по углам,

Как забытая в спешке собака – тревожно, но веря,

Что сейчас чей-то шаг простучит сквозь ожившие двери

и не будет причин закричать тишиной навсегда.


Я пишу для тебя, продолжаясь в той самой главе,

Где сама рождена за тобой. Для тебя. О тебе.


Отцу


*** ("Обида порой на тебя до краешка...")


Обида порой на тебя до краешка:

Не знаю, где ты. На земле – на небе ли...

Иной посылает меня по батюшке,

А мне, представляешь, идти-то некуда...


Отцу


Двадцать восемь


           В предд/верии двадцативосьмилетия


Двадцать восемь.

Пройтись босиком по краю, где в болячках коленки и лед вкусней,

где смеются прохожие "вот дурная", а тебе не торопится быть умней

и не терпится сделать лицо построже, если он заденет тебя плечом –

неуклюжий и странный, с которым можно делать вид, что думаешь ни о чем,

а самой на бумаге плести узоры, что бы только о нем и, как сон, легки,

что бы даже потом, после первой ссоры, понимать, что к нему у тебя – стихи...

и красивые бабочки в подреберье и еще черт те что, но о том – молчать.

Двадцать восемь. Уйти босиком за двери и опять уметь по нему скучать.


Детство тому назад


Восемь лет. Там, на улице, дышит сад. И до детства – подать рукой:

Мама рядом. Мне в косу вплетает бант, тонкий бант с золотой каймой,

Мама что-то поет, говорит "постой", золотую ласкает прядь,

Я прошу поскорее – в окошках зной манит солнцем, к реке, гулять...

Восемнадцать. Коса не по моде мне / режут ножницы до плеча /.

Гладят руки мамины по спине, а в глазах облака-печаль.

Двадцать восемь. Беру на ладонь виток, светло русый пшеничный мед,

Дочка просит быстрее – в окне ее бесконечное небо ждет....

Прижимаю к груди золотистый свет... Вспоминается тонкий бант,

И для мамы цветов полевых букет ровно детство тому назад....

Я шепчу точно так же, как мне она – "тише, доченька, не спеши",

Только дышит на улице влажный сад и зовет торопиться жить...


Эхо крика


Включите свет!


Включите свет!

Так не хватает вспышки...

Душевных искр – хотя бы из подполья

Согрейте беспризорного мальчишку,

Возьмите хоть немножко чьей-то боли!


Остановитесь!

Мимо рук протянутых

Не проходите – паперть не призвание

Во имя душ у ликов упомянутых

Не пожалейте, люди, подаяния...


Не нужно слов!

Для вдов в убранстве траурном –

Не мерят скорбь по буквам в предложениях...

Не по закону, не по общим правилам

Откройте молча сердце в утешение...


Включите свет!

Так не хватает вспышки...

Душевных искр – хотя бы из подполья...

Забрать у беспризорного мальчишки

Из глаз его хотя б осколок боли...


В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь


27 апреля, 2008 год. В Австрии полицией задержан 73 летний мужчина, который на протяжении 24 лет удерживал и насиловал в подвале собственного дома свою дочь.

На момент освобождения женщина имеет семерых детей от собственного отца. Один из малышей умер сразу же после рождения, вторая, 19 летняя девушка тяжело больна болезнью, поражающей детей, рождённых от инцеста (смешение кровей).


Вот он – наш центр вселенной в краях земли,

Шар, где топила льды и снега – струна....

Рухнув в неведенье просто лежит в пыли

Мир, заражённый нами, сошёл с ума.


Это безумство дрожью по нам самим

Бьёт. Но броня мешает (уже не вновь)

Нам не простят, ведь ведаем что творим!

В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь.


Здесь не пугают омуты детских глаз

Где отражается глухонемой кошмар,

В нас лицемерие – сгустком из метастаз

Мы – обездушены в царстве кривых зеркал.


Всех как магнитом – в ристалище новостей,

Где служит горе питанием для сердец

Где мать растит цветы на костях детей *

Где извращается над дочерьми отец.


Это безумство – дрожью по нам самим

Бьёт. Но броня мешает (уже не вновь)

Нам не простят – мы ведаем что творим!

В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь....


____________________

*В 2007 году в Германии арестована женщина, которая родила, убила и закопала в горшки с цветами трёх своих младенцев.... Признана психически вменяемой, получила три года тюрьмы.


Дом, где надеются на чудо...


Я видела прощение в глазах –

Их молчаливых слёз – не позабуду...

Там, поселившись, стал привычным страх –

В том доме, где надеются на чудо.


Где отражаясь от холодных стен,

Пронзает эхо дрожью детских криков.

Где с новым днём кострище перемен

Пополнит хор ещё одним безликим.


Я видела в протянутых руках

Побег от одиночества и горя

Там слово "мама" – шёпот на губах –

Витает нерастраченой любовью


       *******

Я видела прощение в глазах –

Их молчаливых слёз – не позабуду...

Там, поселившись, стал привычным страх

В том доме, где надеются на чудо


Вы слышали, как плачет одиночество?


Беспомощным ребёнком в грязной комнате

У изголовья вечно пьяной матери,

Кричит оно в плену табачной копоти

И просит солнца нищенкой на паперти


Сжимая милость, брошенную коркой

Что силы есть озябшими ладошками

Взывает так отчаянно и горько

К весне в сердцах, затянутых порошею...


Вы слышали, как плачет одиночество?


В угаре пьяном в чуждый мир посеяно

Ростком прозрачным под подошвой боли,

Но полное наивной детской верою

Кричит, кричит забытое любовью...


Вы слышали, как плачет одиночество?


Сирота


В освещённую тускло палату,

В мир,где станет одним из чужих,

Под капель несчастливого марта

Он родился ударом под дых.

Хмурит бровки смешно, ангелочек –

Нет, конечно ему не понять,

Отчего улыбнуться не хочет,

Пряча взгляд, его юная мать.

И пока невдомёк ему, крохе,

Что под солнцем забиты места...

Он рождён для любви, а в итоге

С самых первых минут – сирота.

Как ему рассказать, мальчугану,

(И найдётся ль достойный ответ?)

Отчего не готова стать мамой

Та девчонка шестнадцати лет.

На каком языке или жесте

Вы скажите, ему объяснить,

Что нечаянно, в грязном подъезде

Завязалась тончайшая нить?

Что сердечко его застучалось

Приговором, всему вопреки

Брошен камнем под редкую жалость,

Не познающий нежной руки.....


В освещённую тускло палату,

В мир, где станет одним из других,

Под капель несчастливого марта

Он родился ударом под дых.


Тринадцать зим


Какое небо? Какая осень?

И есть ли она над ним?

Он выжил тринадцать (не лет, не вёсен) –

Он выжил тринадцать зим.


Заброшен сором в приют подвалов

И был обречен на жизнь,

Где жалость скручивая, ломала –

Лишь только чуть-чуть прогнись.


Вне мира этого, вне закона –

Карабкаться вверх готов

Избравший мерять правдивость слова –

Заточенностью зубов,


Он проигравших не терпит рядом,

Сминая упавших ниц,

Привыкший видеть в холодных взглядах –

Отсутствие всяких лиц…


Какое небо? Какая осень?

И есть ли она над ним?

Он выжил тринадцать (не лет, не весен) –

Тринадцать холодных зим…


Здравствуй, сынок...


Здравствуй, милый сынок! С новым годом тебя поздравляю!

Ты за почерк прости – что-то снова рука подвела.

Я тебя вот наверное, Коля, от дел отрываю…

Да всю ночь не спалось – как у вас на чужбине дела?

Ты не пишешь совсем – не в упрек, не подумай, сыночек

Я же все понимаю – заботы, все снова с нуля…

Ты черкни, Николаша, о внуках хоть несколько строчек,

Хорошо или нет приняла их чужая земля?

А у нас все как прежде: зимою сменяется лето,

Наш Семеныч ворчит на погоду, да жмется в пальто…

Сын его обещался приехать в прошедшую среду –

Вот теперь аки сыч, все сидит, да вздыхает в окно.

А Андреевну помнишь? Я в прошлом письме написала,

Что забрали домой – да вчера возвратилась опять –

Говорит: – «Слишком шумно, да дочке мешаться не стала»…

Только врет все. Небось, снова стали ее выгонять.

Ведь она, почитай, пятый раз то туда, то оттуда –

Видно зять все бурчит… неохота со старой хлопот

Что ж за помощь от ей. Им самим-то в двух комнатах трудно..

Ну а может другое… Да кто там его разберет…

А Геннадий Семенович помер… детей не дождался…

Со своею тетрадкой в обнимку, во сне и затих…

Все в ней что-то писал… да о чем – рассказать постеснялся,

А как помер – взглянули, а в ней незаконченный стих…

О любви сочинял! Ну, чудак. Ведь старик – а туда же!

Но красиво писал, как прочли – так на сердце тепло.

Да тетрадку у нас отобрали «начальники» наши.

Разорвали… в клочки: – "Ерунда все" – прикрикнули зло…

Нет, сынок, не подумай. Меня тут и кормят и поят,

Телевизор здесь есть, все как дома почти, только вот…

Мне бы Коленька мой, повидаться разочек с тобою…

Ведь теперь-то уже на счету, почитай, каждый год…

Все боюсь не дождаться, а внуков так хочется видеть,

А Сереженька старший похож как с твоим-то отцом…

Вы уж их за проказы не сильно там, Коля, журите,

Подрастут – все пройдет, ты таким же бывал сорванцом!

Вон как время летит… только сверток к груди прижимала

Ты агукал смешно, улыбался во сне и вздыхал…

Помню вот как сейчас, как я в ясли тебя отдавала –

Ты отчаянно плакал… и очень за мной тосковал…

Что-то я не про то. Ты прости, так, нахлынуло будто.

Что-то вроде хотела сказать, да твержу не о том.

Я тебя отвлекать закорючками больше не буду,

И давно рассвело. Снова снег припустил за окном…

Ветер ветки как гнет…, непогодица будет сегодня

Ты, сынок, берегись, и побольше, прошу, отдыхай

Обними там ребяток, Алене привет и здоровья,

Ну а я буду ждать. Буду ждать. Только ты приезжай….


Маленький человек


Холодно. Мчит поток

Автомобильных рек

Чей-то не спит сынок –

Маленький человек.

Смотрит сквозь суету

В тёмную из ночей –

Смотрит и ищет ту,

Ту, для кого – ничей.

Ту, что не даст застыть,

В нежности добрых рук,

Он ей готов забыть

Боль ледяных разлук

Он бы не попросил

Россыпи жемчугов

Бьётся в пушинках крыл

Маленькая любовь...


***

Плачет в чужую стыть

Брошенный ангелок.

Тонкая чья-то нить.

Чей-то ничей сынок.


Прослушать песню в исполнении автора (гитара) можно в контакте, нажав поиск – группы – и набрав "Оксана Кесслер. До прозрачного"


Слишком громко


Расскажи мне сказку, мама. Пожалуйста, расскажи.

Про красивые замки, те, чьи стены прочней брони,

Про глубокое доброе небо, где снова не страшно жить,

Расскажи мне сказку, мама. Без выстрелов и войны.


Расскажи мне про спящие горы, про солнечные луга, где ромашки

пьют облака и видно издалека горизонт до того прозрачный,

что хочется полететь и дотронуться пальцами Бога, а значит – не умереть,

потому что там, где он, /где смеется он/, обнимает жизнь и касается рек

золотым крылом, тихо так, что слышно, как сон на губах дрожит,

и спокойно так, что не страшно войти в свой дом...


Просто войти. И жить.


Слишком громко. И Бог не услышит. А за спиной

Горы кашляют взрывами. Горы больны войной.

Расскажи что-нибудь, пожалуйся, прокричи.

Мне так страшно, мама, что сказка твоя молчит.


Расклад


Давай не будем про розы – слезы. Любовные корчи слепым оставь.

Теперь все проще. Теперь за дозу она на лопатках лежит, как блядь,

Ей нет и пятнадцати. Тело – в кашу, душонку в топку / в наземный ад

Шалава со штампами "Маде ин Раша", которой не из чего выбирать.


Ну, как тебе вот такой расклад?


Детские спят


Держит ночь ладони на городах,

Словно хочет что-то в них сохранить.

В переулках детские спят дома

С очень рано выросшими людьми.


И у всех – по койке на общий зал.

И у всех – в ладонях – по пустоте.

И у всех похожие боль-глаза

Одиночеством Выращенных Людей...


До обломков выжжена, дочерна,

Не считая похожих лицом потерь,

Как бродяжка, ссутулясь, бредёт страна,

Навсегда оставляя своих детей.


Всё стирается крошками со стола –

Век уйдёт, чтобы почить в пыли,

Только детские будут стоять дома

С очень рано выросшими людьми.


Сволочь


Мама давно напивается в одиночку. Папе опять не хватает бабла на дозу.

Ты отзываешься с года на кличку "сволочь", хлюпая в грязный кафель разбитым носом.

Утро похоже на пузо гнилого карпа /хочется взрезать, подняться и быстро выйти/.

Скоро от вечной ломки очнётся папа. Скоро проснётся мама с желаньем выпить.

У переходов метро безразмерны глотки. Руки не греет мелочь и корка хлеба.

В десять тебе предложат бодяжной водки. Позже – порвёшь любого за дозу "джефа"*.

Мама уснет однажды с ножом в лопатке. Папа отыщет выход с иголки к полночи.

В полных семнадцать ангел войдет и рявкнет: "Всё. Передоз. Грузите. Достали, сволочи."


 ________________

*"Джеф" на наркосленге – наркотическое вещество "Эфедрон".


Экс-лирика


А без рук твоих...


Эти зимы, чужие зимы,

Бесконечностью февраля,

Всё без рук твоих – снег, любимый,

Гололедицы без тебя....

Безнадежные, да не наши

Опостылые эти дни...

Карты ветхие не расскажут

Как же дальше – и будет "дальше"?

Стужа...

***Господи, сохрани***....


Я люблю тебя, слышишь, верный?

Не во имя, но вопреки,

Сквозь разлуки сухие тернии,

Мне б к молельне твоей руки...

Я люблю тебя!

(То ли слово

Мерять ставлено души нам)...

Что слова – и без них готова

Подниматься и падать снова,

***Как к спасенью – к твоим ногам***...


Я люблю тебя, мой уставший,

Небом посланный человек,

И живу для тебя, а дальше...

Кто нам скажет – что будет дальше?


***Кружит снег. Расстояний снег***


Пусть будет боль


Маятник стен. Потолок. Галогеновый круг.

Доктор, Вы где? Охладите расплавленный воздух!

(Капает жизнь из сосудов, подвешенных в гнездах

По траектории русла немеющих рук)

Дайте воды. Я прошу. Просто дайте воды.

Доктор, скажите, я здесь, или мне ещё снится

Эхо, звенящее голосом нашей сестрицы?

(Он этой ночью тянул меня из темноты...)

Пусть будет боль, не дарите три кубика сна!

(Кружится мир в межпространстве больничной палаты)

Я существую. А боль – есть достойная плата,

Ведь за окном двадцать пятая встретит весна...


Какое волшебство?


В моих глазах узнаешь ты едва

Принцессу ту, со сказочного балла.

Но что тебе сказать… Она мертва…

Та девочка, которую ты знала…

Все просто – так бывает и сейчас:

Когда веретено уколет палец,

Когда расколот туфельки хрусталец,

И бьют часы некстати только раз…

Когда простыми крысами – пажи,

А фея – притворявшаяся ведьма…

И за сценарий сказки не в ответе

Здесь даже принцы. (Просто миражи).

Какое волшебство? Ведь все одно:

Иванушка напьется из копытца,

И без суда на илистое дно

Отправится несчастная сестрица.

Подснежников не дарят в феврале,

А Кай предпочитает королеву…

И Муромцев всегда ведет налево

На этой зачарованной земле…

Не верится ей больше в яркий свет,

Принцессе, заблудившейся однажды

В высокой, кем-то выстроенной башне

Из бесконечной лжи, где двери нет.


Большая Медведица


За окном туман, гололедица,

Да щербатой луны ухаб...

Вдаль Большая манит Медведица

Бриллиантами звездных лап.

Четверть века – не много пройдено,

И шагать ещё – был бы прок...

Счастье светлое – быть юрОдивой

С обветшалой котомкой строк...

Счастье доброе – слыть волшебницей

Оживляя весь мир – пером.,

Мне в него бесконечно верится –

В этот нас приютивший, дом....

Мне б в ладонях сберечь подарками

Каждый миг его, каждый час....

За его непонятность яркую

И за близость любимых глаз....

За окном туман, гололедица,

Да щербатой луны ухаб...


***Вдаль Большая манИт Медведица

Бриллиантами звездных лап***....


Я сегодня обидела человека...


Разбивалось сердце дождем на веках,

По губам струилось, полыни горче:

Я сейчас обидела человека.

Своего обидела человека…

Я сегодня стала одной из прочих.


Я с цепей спускала слепую ярость.

И теперь не важно – за дело, нет ли,

Линчевала злобно словами – петлей,

От своей же ярости задыхаясь.


А она – шипела в висках гадюкой,

И несла из памяти грязным сором

Ком упреков прежних, былые споры,

И вливалась дрожью в больные руки.


И минута этих шагов на грани,

Разрушала больше, чем тяжесть века…

Я сейчас обидела человека…

Своего обидела человека….

Я топтала пылью его молчанье…


И смотрел. Смотрел он. Под этим взглядом,

Злость с груди снимала свои оковы…


***

Мне, собой отравленной, словно ядом,

Тишина и боль человека рядом

Показалась громче любого слова…


Человек. Человек мой...


Человек. Человек мой, ветрами тоски овеваемый…

А у ног семь дорог, над плечами холодное зарево.

У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения.

Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.

На ладонях зима – на запястьях рубцами отчаянье,

А в груди – я сама, неумело, нежданно, нечаянно.

А в груди – я сама, то сиянием, то безысходностью.

Человек. Человек мой, ступающий к собственной пропасти.

Убиваю тебя и стихами веду к воскрешению.

Ты – во мне, не просящий у неба себе во спасение.

ТЫ во мне – без меня, не молящий о вере и почести,

Ничего не берущий. Строкой в незаконченной повести.….

Человек. Человек мой хранящий печаль от рождения.

У меня ни секунды к тебе, у тебя – ни мгновения…


Целуй же...


Сегодня небо агоний глубже

Последний вечер моей молитвы,

Тоска. Билеты… Иди, целуй же

Зеленый омут, где дна не видно.

И руки. Руки, которым больно,

В которых плачут тетрадь и струны.

Ты видишь – землю укрыло солью,

И на окошке застыли руны.

И под тревожным твоим дыханьем

На все засовы закрыты двери.

Но утром солнце поднимет знамя,

Как знак победы над нашей верой.

Последним часом, последним словом,

Секундной стрелкой прощальной стужи…

Не станет «завтра», не будет «снова».

Прости мне страхи, целуй. Целуй же…

Храни молчанье, иное – лишне,

Не рушь словами ни ночь, ни память.

Послушай это: зима на крыши

Кладет убранство, как креп на паперть…

Последним часом, последним словом,

Секундной стрелкой прощальной стужи…

Не станет «завтра», не будет «снова».

Прости мне страхи, целуй. Целуй же…


Говоришь...


Что-то мне говоришь… По-над спинами крыш

Опускаюсь тоской. Я стекаю водой на ладони блокнота.

Говоришь, говоришь. И тебе не понять,

Как жестоко бывает и трудно дышать в этих буквах бессчетных...


 ***


Сотни пульсов, которым нет края-конца…

Я ловлю их сквозь стену себя и лица. Твоего, но чужого.


 ***


Да, чужого, как эти пустые дома, в чьи глазницы врезает узоры зима.

Эти звуки взрывают и сводят с ума, как дурное стокатто.

Говоришь, говоришь и тебе невдомек, что, быть может,

кому-то считает курок пять минут на снегу, в грязных венах дорог.

Пять минут до заката.


Что в ладонях сжимает сейчас человек крест нательный, письмо и

НедОпитый век, покидая тюрьму для калик и калек – не желая из клети.

Говоришь и тебе не узнать никогда, как для матери пахнет седая беда

Майкой сына и смертью.


Говоришь. Говоришь… По-над спинами крыш

Я спускаюсь тоской. Я стекаю водой, на ладони блокнота.

И тебе ни за что не понять, что часы отмеряют мгновенье до новой весны

БЕЗ ТЕБЯ. И склоняются чашей весы на границу свободы.


Нас от рожденья на убой


Все роли отданы давно

До первых криков.

Кому – сума, кому – вино,

Да слов верига.

Нас от рожденья на убой,

А мы все ищем...

До срока скованы тюрьмой

Бумаги писчей...

И где тут смысл – не разберешь

И он ли нужен?

Боль – зарифмованная ложь

Свободным душам.

Скажи, поэт, что видишь ты

В грязи и пыли,

Когда спускаясь с высоты

Снимаешь крылья?

Кому нужна она – тетрадь

твоей дороги,

Когда становишься опять

Одним из многих....


Вся моя боль


Вся моя быль – в тебе. Вся моя боль – в тебе.

Это свобода пить... солнце на высоте.

В каждом крыле – душа. В каждом глотке – стихи,

В вере моей любви – сила твоей руки.

Знаешь, мой человек, данный мне человек,

Это такая блажь – падать тоскою в снег,

Это такая смерть, с новым билетом в жизнь –

Перерождать твой свет сердцем на белый лист.

Вся моя быль в тебе. Вся моя боль в тебе.

Это свобода – пить солнце на высоте.

Это исток меня, главный исток пути –

Пульсом гитарных струн плакать в твоей груди.

Это мой светлый дар. Это простая суть:

Верить в тебя и ждать счастья когда-нибудь.


Твоя война


Как душный ад, уставший быть огнем,

Как старый грех по линии излома,

Твоя война врывается в мой дом

И ищет места у святой иконы.

Твоя война устала быть игрой,

В её глазах так много от Иуды,

И вот теперь надеется на чудо,

И вот теперь она пришла за мной.

И вот теперь, когда за вечность – час,

Когда вокруг штыки былых сражений,

Твоей войне так хочется прощенья,

Твоей войне так хочется пропасть.

Твоей войне так нужно сдать ножи

И возродиться под моей рубашкой,

В уставшем небе сердца нараспашку

В мою иную, истинную жизнь….

Твоя война – устала быть войной.

В её глазах так яростно от боли,

Что я лечу её своей любовью

И навсегда впускаю в вечер мой.


Моя безумная


Не в моде Душа сегодня. Цена тебе – гнутый грош…

Спина сиротеет крыльями под камнями.

Но, только, моя безумная, как ты сейчас уйдешь?

Ведь эта планета вкипела в тебя корнями

И вызрела под рубашкой в горячий и сытный хлеб,

Которым теперь делиться – твоя отрада:

По ломтю, для тех, кто голоден /кто так безнадежно слеп/

По строчке, для тех, чьей ненавистью измята.

Ты плачешь настолько тонко, что стала моей иглой,

По чьим-то сосудам вводящей уменье верить…

Безумная, понимаешь, нельзя уходить домой,

Сегодня, когда так много огня и смерти…

Ты дышишь настолько тихо, что видно неровный пульс

По каплям вживленный в хрупкую грудь тетради.

И слышно твое безумство, запетое наизусть

Уменьем любить, не думая о награде.

Не в моде Душа сегодня. Цена тебе – гнутый грош…

Спина зарастает панцирем под камнями.

Но, только, моя безумная, как ты сейчас уйдешь?

Ведь эта планета вкипела в тебя корнями…


Ты не поверишь...


Ты не поверишь. Снова курю. И пью

Вечер со странным привкусом амаретто…

Бред по-английски странной концовкой "You"

В клетках тетради скорчился под запретом.

Если сейчас признаться, что ты – мой Бог –

Станет смешно… Я все-таки атеистка…

Если сказать «Ты просто один из трех» –

Тоже ни капли правды. И даже близко,

Даже на расстоянии двух шагов

Это не будет ложью и откровеньем

Просто, когда встречается личный гений,

Он не похож на тысячу чужаков.

Знаешь, во мне какое-то шапито.

Это совсем не так, как случалось раньше,

Это то уже не… (или совсем не то)…

Впрочем, запрячу эти слова подальше.

Мне ни к чему вывешивать напоказ

То, что самой немыслимонепонятно.

Ветер – жираф считает на небе пятна…

Я же – стараюсь не рассказать о нас.


4.10.2009

Л.Г.


Мой гость


Мой гость незваный курит и молчит

И на тетрадь пером пророчит горе,

Как будто кто-то вдруг сложил ключи

На столике пустого коридора.

Мой гость незваный в зеркале окна

Похожий на меня судьбой и взглядом….

Глядит, как на листок спокойным рядом

Ложится обреченная луна…

Он так привык смотреть на эту смерть

И предрекать рождение рассвета,

И падать в мысли, как в ладони лета,

Как будто сам желает умереть…

Как будто боль, звучащую в висках

Мою, мою от самых первых криков,

Он чертит мной же на листах и книгах,

Как пишут отраженьем в зеркалах….

И все сейчас: От пройденных шагов

Чужой судьбы – до будущих столетий,

В моей груди – его стегает плетью

И оживает венами стихов

Стирая мир обыденности в пыль….

Но утро начинается с паденья…

Незваный гость….

Его невоплощенья…

…Я так боюсь… его невозвращенья

В неровный пульс по линии чернил….


Все на свете подобно кругу


Небо дразнится цветом тины, небо зыбкая полынья.

Птицы курсом на юг. За ними прилетай и найди меня

Потерявшуюся в пространстве между этой и той землей,

Ради первого слова "здравствуй" приходи поскорей за мной.

Ради нежности вкуса меда, и мелодий стихов в груди,

Слышишь – ветер? По этим нотам поскорее меня найди,

Все на свете подобно кругу, мы в разлуке на нем – пунктир.

Даже птицы летят друг к другу, чтобы этот продолжить мир...

И когда-нибудь, может статься, мы найдемся. И может быть

Я тебя научу смеяться. Ты научишь меня любить.


Бабочка


Уставшая, но юная. Терпи.

Твой мир сейчас – простая оболочка

Где ты пока не бабочка, но точка,

Простая неосмысленная строчка,

Душа – младенец у него внутри внутри.

Но вьются нити тоньше и больней

Ты вызреваешь. Медленно, легко и

Как в зеркалах взрослеет все земное

Так за спиной становится вольней.

А кто-то сквозь приют зовет домой

И хочется лететь к нему до срока.

Но будет час: раскроется твой кокон

И ты расправишь крылья над землей.


И соберется мир в калейдоскоп

Простым узором на окрепших крыльях,

Но на земле из света и из были

Останется твой кокон из стихов...


Который день


Который день вбивает гвозди дождь,

который век подряд уходят люди,

И даже тот, которого ты ждешь,

Случится вмиг – и вмиг его не будет.

И бьётся боль молитвами о лёд,

И стонет грудь в предчувствии потери...

А кто-то вновь войдет тихонько в двери,

Но уходя, свой адрес не пришлет...

И так – по кругу. Вспышка и покой.

А жизнь – крылом прозрачным за плечами,

Как шлейф духов который там, за нами,

Оставлен будет в памяти чужой.


Улыбки стрелки, ответы вспышки


Улыбки – стрелки, ответы – вспышки.

Рассвет бордовым рисует небо.

О чем-то снова темнеют крыши.

Зачем-то пахнет вином и хлебом.

Соседи сверху февраль итожат,

Оставшись где-то за гранью смысла…

Мы так свободны, как быть не может.

Улыбки – стрелки, лисицы – мысли.

– Ты ангел. Веришь?

– Зачем об этом?

– У них в ладонях хранятся тайны…

– Тебе известны мои секреты.

– Они – гаданье на блюдце чайном…

– Ну, скажешь – блюдце. И я не Ангел.

– Но ты вдыхаешь планеты в строчки.

– Не стоит верить клочкам бумаги…

– А сердцу – стоит?

– Конечно, очень.

Лучи украдкой ласкают взгляды

Дожди в карнизы роняют письма….

– Я верю в Бога, когда ты рядом.

– Когда ты рядом – я верю Жизни.


Как горе


Как горе – вне ответов и причин, как истина – нечаянно и сонно

Она пришла оттуда, где ключи от мира выдавали обреченным…

Ей срезали рожденьем два крыла и кинули в ладонь иной свободы,

Где правда билась телом в зеркалах и заставляла плакать о полетах…

И кто-то все твердил «Ступай себе, не думай о пустом и невозможном:

Здесь каждый, говорящий правду – нем, а крылья – неоправданная роскошь…»

«Здесь каждый…» – билось эхо о тетрадь и жалило предплечия иголкой…


Однажды вдруг никто не смог понять, зачем она разбилась на осколки…


*** Лицо ее молчало: «Жизнь – игра» и улыбалось счастьем одиночек

………Когда ей прошептали, что пора… и вывели домой по венам ночи………***


Куришь


Куришь, готовишь завтрак, мурлычешь что-то себе под нос…

Эти молитвы с запахом кофе бьются отдачей слева.

Ты мое счастье настолько простое, что кажешься не всерьез.

Ты моя правда настолько больная, что хочется резать вены

Хочется резать вены дню, начавшему свой отчет,

Голодом солнца хлебающегоминуты из наших окон.

Нужно забыть о времени. Если все-таки повезет

Срочно построить мир без чужих уставов и глупых сроков.

Ты улыбаешься. Ветер плачет и просится на постой.

Считываешь губами с моих запястий признанья пульса:

Ты моя вера такая чистая, что хочется жить тобой,

Ты сумасшествие такое глубокое, что хочется захлебнуться...

Знаешь ли ты, как просто мне стало все начинать с нуля

Впитывая сердцем твои движения, шепот, пальцы...

Чашку без ручки, город, в котором дышится для тебя,

Ты мое настоящее, в котором хочется потеряться...


Любовь


На земле продолжали верить, что мир – война,

И Любовь на войне победить никогда не сможет.

Было им невдомек, что крылата твоя спина,

И улыбки твоей не заменитспасенье в ножнах…

Ты являлась ко мне и хотела меня спасти.

Я пыталась впустить, но мешали замки и двери.

В прошлом мире моём у икон не хватало сил,

Но хватало чужих, чтобы в имя твое не верить…

А сейчас, на краю, где не в помощь клинок ножа,

Я тяну к тебе руки, я вижу твою усталось.

И шепчу твоё имя, любовь, и смотрю в глаза…

Как же ты дорога, если мало тебя осталось.


От земли


....


Неправдивый закон притяженья вне обоюдности двух частиц.

Наши тени на мокром ночном холсте превращаются в белых птиц

Смесь мартини и литер дает ростки сквозь меня и ночной режим

я читаю в узорах твоей руки: "человек – человеку = жизнь",

Человек человеку один итог после исповеди губам / глубже вдох

отпусти между вен и строк, сделай выдох к моим ногам, через пальцы

разряд пропускай и жги, откровением пульса бей:

каждый шаг в направлении от земли приближает меня к тебе...


Ты красила волосы в пепельный цвет


Спокойная мягкость уставшей стопы

у самого края…

Когда-нибудь я оторвусь от толпы,

Тебя отпуская…

Ты слишком надрывно училась шагать,

Рожденная ветром,

Душа, превращенная словом в тетрадь

Опасных секретов..

Когда возраждался последний ответ

В поломанный почерк,

Ты красила волосы в пепельный цвет

Седеющей ночи.

Ты плечи роняла в ладонь фонарей

Под облачной крышей.

Ты помнишь тяжелые спины камней

И больше не дышишь.

Но каждый бросающий, шрамами жил

Тобою прощенный…

Ты красила волосы в серую пыль

Под пульс колокольный...

Настанет предел и увижу твой след

С оттенками крепа…

Ты выкрасишь волосы в солнечный цвет

И бросишься в небо.


Кошка


Утро заходит в гости. Время тоски и лени.

Рыжая кошка – осень ластится о колени.

В сердце мурчит ветрами песню о том, как странно

Ночью над городами тихо лакать туманы.

Взгляд по опавшим листьям – глажу ее по шерсти,

Осень, – кричу, – дай жизни, если моя исчезнет.

Осень, – прошу, – вернись мной – строчкой в его тетради

Если порвутся письма, если забудет память.

Осень, – шепчу, – дай больше. Выше тоски и горя...

Сделай меня такой же кошкой в родных ладонях…


Ощущение i


Не тоска. Только рифмы все реже слетают с губ. Не хвора оболочки (простое сегодня лечат) –

ощущенье такое, что кто-то шепнет "до встречи", но уже никогда не вернется в мою строку,

как в прихожку под вечер снимая пальто с плеча, как в пропахшую кофе и свежим печеньем кухню, где приглушенный свет никогда ни за что не тухнет,

где во мне для него никогда не сгорит свеча, ощущенье такое, что точки над "i" дрожат

не озвученным вслух, но прописанным на ладонях, словно кто-то меня разделил за меня на двое и унес за собой ту, что может еще дышать.

Ощущенье потери, как память за мертвецом – прополыненный след......


Силуэт на свободном стуле, объясни ты пожайлуста мне, беспросветной дуре, почему этот кто-то похож на тебя лицом...


Слово


У тебя не хватает времени (глупый счет остановок метро, засыпания в одиночку),

У меня не хватает слов /не хватает нот, чтобы спеть про тебя вместо паузы, вместо точек в смс

и стихах зарифмованных от вина и вины за мои бесполезные мысли всуе

о промокших до сути улицах, где не мы, где не я по тебе это небо теперь рисую,

где не ты на губах оставляешь ментол и снег, перетопленный в солнце, в похожее с ним же слово.

Я люблю тебя. Я никогда не скажу тебе, сколько правды в моем признании без спиртного,

по живому, по-честному, глядя глаза в глаза, под прицелом вокзалов и клонов чужих прохожих,

чтобы там, отпуская, опять не сойти с ума. Чтобы в тысячный раз не впитать твой ответ под кожу,

не прочувствовать, как леденеет в руках тоска и то самое слово сплетается рифмой в имя.

Я люблю тебя. Я начинаю нас отпускать. И учусь выживать. Пожалуйста, помоги мне.


Не назад


Начиная с заглавной, сожги тома, по которым когда-то пришлось прожить,

Это прошлое. Прошлое – есть слова, обладавшие свойством тебя душить.

Никогда ни за что не смотри назад, если точно решаешь идти вперед,

Только так получается доказать, что тебя здесь действительно кто-то ждет.

*** Это все предисловие к нам самим: с белых троп, как с ладони – из родника,

Где любовь начинается не с причин, а с желания тихо сойти с ума,

И писать о таком, от чего в плечах начинает ломить и тянуть наверх...

*** Ты вливаешь по венам, как теплый чай по губам – мое право не быть как все ***

Оставляй за плечами строку "до нас". Начиная с заглавной, успей вдохнуть,

Перед тем, как мы выдохнем в первый раз три контрольных слова друг другу в грудь...


Собачье


В сумерках колких щерилась злобно вьюга,

Дыбилась рьяно, жадно вбирая небо…

У перехода лаяла хрипло сука

И прикрывала лапами корку хлеба.

Серым кольцом столпились вокруг зеваки,

– Бешеная, – шептались, – смотри какая!

И в ожиданьи скорой кровавой драки

Робко кивали в сторону песьей стаи.

– И не боится, ведь разорвут, как тряпку!

– Ты посмотри, их сколько – куда уж ей там!

Помню, как стало холодно мне и зябко.

От равнодушия холодно. Не от ветра…

Помню, как вдруг исчезли дома и люди,

Острой заныла болью не кожа – шкура….

Будто в клубок собачий, от крови бурый,

Остервенело лая, врезалась грудью…

Чудилось будто Я – не она – к ступеням

Жалась, от грязных пастей спасая спину,

Это не ей, а мне, как в сырую глину

Лязгая, чьи-то зубы вонзались в вены…

Рвалось из ребер сердце, душила ярость,

В легких горячей лавой сгущался воздух…

Помню, как убегала, устало скалясь,

По ледяному насту, ватага песья…

__________________________________________

Долго еще щетинилась злобно вьюга,

Ночь укрывала город печалью крепа…

Тихо скуля, несла осторожно сука

Мерзшим щенкам испуганным корку хлеба.


Человек-Без-Тебя


В доме гаснет никчемный свет /бесполезный заложник лампы/.

На потертой моей софе отпечаток любимой лапы.

Помню, ты искупал вину две недели за эту шалость.

Я храню его. Знаешь, друг, это все, что теперь осталось...

Завтра снова нырну под дождь. По делам, в суетливой давке…

Понимая, что ты не ждешь, у порога сложив мне тапки,

Не замашешь хвостом, когда я, уставшая, дверь открою…

Я, дружище, теперь одна. Привыкаю, что нас не двое,

Что теперь я сама себе. Не хозяйка, не друг, а просто

Человек-Без-Тебя, как все, одинокий эскиз безхвостый …

Я пытаюсь укрыться сном, с головою, как одеялом.

Нет. Не ты навсегда ушел. Это части меня не стало.


P.S.: НОре – доброму другу – догу, скауту и грозе дворовых кошек посвящается.


Я не хочу дожить до такой зимы


Давай ни слова больше. Давай молчать. Слова горчат, как истина без вина.

Мой новый год на пару глотков почат и неизвестно, допью ли его до дна –

Тебе ль не знать, что пишем о нас не мы, и мне ль скрывать, что сотую жизнь подряд

Я не хочу дожить до такой зимы, где этот век закончится для тебя.



Кукольное


Фарфор. У кукол недолог срок

В объятьях чужих капризов.

Они привычно глотают сок

Из кукольного сервиза…

Овал придуманного лица

Вздыхает под слезы – Питер


*** У кукол сломанные сердца...

              их просто никто не видит…


Запястья тянутся вникуда

Ладоням-стекляшкам пусто.

У кукол глупая красота

В которой никчемны чувства…

А ветер воет, как старый грех

Над ветхой знакомой крышей


*** У кукол странный и грустный смех,

                Который никто не слышит


Твой город вспомнит чужой визит,

Сметая осколки в лужи

И спрячет кукольный реквизит,

Который не будет нужен.

Роняю в холод саму себя

(привычка стоять у края)…


*** Я стала кукольной без тебя

Вот только никто не знает.


Сколько тебя осталось


Что я тебе такое? Не рай, не ад. То ли чистилище, то ли случайный взгляд,

брошенный в спину, скользнувший под мерный шаг. Что я тебе такое? Не друг, не враг.

Сколько тебя осталось?

В руках вон тех, ярко сверкающих, вечно голодных тел, гибких, как лозы,

стремящихся усмирять спелым вином своим / впиться по рукоять остро заточенным стоном,

как в грудь-кинжал, так, что ни звать на помощь, ни убежать...

Сколько еще смогу тебя удержать?

Музыка бьется в пульсе, часы спешат.

Сколько тебя осталось во мне? Они шепчутся морем, жаром кипят в крови,

просятся ближе, глубже, плотней к теплу, шрамом на грудь тебе. Холодом – в твой уют.

Музыка затихает. Часы спешат. Сколько тебя осталось, моя душа?


Про жизнь собачью и не только


Шесть ноль – ноль. Опять рутина. За окном холодный дождь.

Ты уже проснулся, псина, у дверей прогулки ждешь.

Я рычу, хватая зонтик и скуля, шагаю в грязь –

То ли дело в непогоде, то ли жизнь не удалась.

А тебе плевать на слякоть и на то, что мокрый хвост –

Я стараюсь не заплакать, ты мне – лыбишься всерьез.

У тебя свои заботы: у подъезда дразнит кот,

И неведомой породы за углом подружка ждет.

Скалюсь тучам, небу хмурюсь и тяну за поводок:

"У меня работы куча, заходи домой, щенок".

Ты со мною не согласен, выражаясь громким "гав"

И рисуешь на паласе отпечатки грязных лап.


Хмурый офис. Восемь тридцать. Шеф не в духе. Жизнь дурдом.

А тебе, наверно, снится наказанье поводком...


Двадцать сорок. Все в порядке. День закончен. Ключ в замке.

Ты к двери приносишь тапки. Ты забыл о поводке.

Я треплю тебя за лапу и понять пытаюсь, Джек...

То ли я тебе – собака, то ли ты мне – человек.


Ты вышла из неба. Ты очень спешила ко мне


Ты вышла из неба. Ты очень спешила ко мне.

Ты пахла дождями, свободой и тающей глиной.

Они шлифовали усмешки, как груду камней

И ждали, когда ты подставишь открытую спину.

И кто-то в толпе повторял, утирая клинок,

Что мир не новелла, а кадр извращенного порно,

Что ты – самозванка. И призрак забытой Суок,

А истинной вере давно перерезали горло.

Ты плакала, падала, снова вставала с колен,

Шептала мой адрес, не слушая окриков рядом,

О том, что мой адрес – условное прозвище стен

И часто совсем не хранит за собой адресата…..

Они говорили, что ты не протянешь и дня.

Я стала глухой. Я смотрела на окна и двери:

И ближе к утру оказалось, что вера в себя –

Единственный шанс для спасения истинной веры.


Лаской кошку


Плачет небо – прожженный зонтик, звезды тлеют из года в год.

Кошка снова по крышам ходит. Кошка снова кого-то ждет.

Пьет мартини, клубок катает и не верит чужим рукам.

Жизни пугаными мышами разбегаются по углам.

Счетчик щелкнул на цифру девять. Цифра девять последний шанс.

Кошка учится быть добрее. Кошка делает реверанс.


Начинаю смотреть прогнозы – просыпаюсь в конце программы. Нужно срочно забыть о «после», сделать ужин, поздравить маму.

Избегать непонятных полос. Подготовить себя к охоте. Научиться смеяться в голос. Постараться не выдать когти.

Вместо голоса хрип и точки. У погоды настрой паршивый. Я сворачиваюсь клубочком и залечиваю ушибы. Я сворачиваюсь клубочком. Я залечиваю ушибы.


Под карнизами – суматоха. Над карнизами тишина.

Кошка плачет, но ей не плохо. Кошке села в глаза луна.

Кошка видит уставший город. Кошка видит его насквозь.

Люди серы в квартирах-порах. Улыбаются не всерьез.

Каждый хочет быть кошке Богом. И заглядывает в глаза.

А у кошки своя дорога. Лаской кошку не привязать.


Перестать доверять прогнозам. Сигарета заменит хлеб. Мама ставит на столик розы. Полос много, но белых – нет. На охоте любить паршиво, когти спрятаны на потом. Я зализываю ушибы и сворачиваюсь клубком. Я зализываю ушибы. И сворачиваюсь клубком.


Здравствуй, ангел


***

– Здравствуй ангел. Что видишь ты с высоты? Здесь дождями – моя печаль.

Но всё так же люблю васильки – цветы, тишину и фруктовый чай.

Летом кутаюсь в солнце, зимой – в строку /в ней, как правило, о тебе/

Говорят, в вашем городе, наверху, нет ни осени, ни людей ...


А у нас суета, как ножи в спине – хочешь вынуть и залечить...

Только в этой, похожей на мир, войне, нужно двигаться, чтобы жить...

И писать о тебе по ночам /к пяти ты являешься мне во сне/

С каждым солнцем сильнее саднит в груди, с каждым снегом хочу к тебе.


– Здравствуй, девочка с рыхлой, как хлеб, земли, я отвечу тебе, читай:

В этом городе нет суеты /зимы/ – в этом городе вечный май,

Вы, земные, нам сверху – пшена зерно, всё спешите сюда взлететь,

Знала б ты, как мечтает мое крыло эту влажную тронуть твердь,

И принять твой любимый фруктовый чай и нарвать для тебя цветов,

Каждый вечер читаю твою печаль по страницам цветных зонтов,

Но не в силах спуститься в твой теплый свет, чтобы смертным, но нужным стать...

Ведь я небом однажды был дан тебе, чтоб от боли тебя спасать.


И не то, чтобы...


Даже солнце сдаётся и их не жжёт, даже дождь не читает своих молитв –

Так упрямо она его бережет... Так тепло он её у плеча хранит,

И не то, чтобы весело и легко, но как будто знакомы две сотни лет:

Он её укрывает своим пальто, а ей нравится этот его букет

из горчащего крепкого табака и парфюма вдыхать до предела и

ностальгии по детству, где облака точно так же умели порхать в груди...

И узнать бы его ей, узнать еще, по касаниям, родинкам – от ключиц,

открывая свой личный, опасный счёт разноцветным мурашкам и до границ

их обычного счастья в его губах с послевкусием стона и чайных нот,

но зачем-то он тает в своих словах. Но зачем-то она достает блокнот

И рисует на вдохе о том, что он слишком здесь, чтобы верить его глазам.

И светлеет её одинокий дом... И смягчаются тени в пустых углах.

Ей труднее становится их держать, где она бережет его. Он – хранит...

И отчетливей дышит её тетрадь. И яснее чужой заоконный ритм...

Он берет ее руки, легонько касаясь пальцами, и целует совсем по-детски, оберегающе...

А она, как девчонка, смеется "давай останешься"... А она как девчонка смеётся и... просыпается...


Пёсье. Созвездие человека


– Ах ты, сучье отродье, никчемный пес,

Разрубцую шкуру твою собачью!

– Мой хозяин, ты сердишься не всерьез,

Да и я никогда не отвечу сдачей.

Ведь однажды был послан на твой порог,

Чтобы другом быть у знакомой двери…

Сколько мы протоптали с тобой дорог?

Я ни разу клыков на тебя не щерил.

Только знаешь, как короток песий век…

Истрепалась шкура, но, ведь, послушай,

Разве тот, чье звание человек,

Не умеет видеть в собаке – душу?

Не даешь мне встретить моей весны….

И толкаешь с камнем на шее в реку…


*** Но тебя прощаю... Ведь даже псы

Рождены под созвездием человека ***


Чернила-синтез


Дома устали бороться с ночью, и свет потух, как мой по жизни неровный почерк

/уже без двух минут, как что-то легко под руку и отвело мою попытку заснуть под утро и лже-перо/

Чернила – синтез дешевой мути, такая дрянь, что разъедает тоской до сути в моих листах простую правду

о том, что все здесь на поводу у этой ночи, где я по-волчьи одна из двух.


Пожар – вода


Я не знаю, как унести от тебя весну –

Обжигает руки, грозит превратиться в шквал

Золотого огня, в котором нас не спасут,

Океана огня, которого ты не звал.

Я не знаю, как утаить от тебя её –

В подреберье тесно, в словах не хватает льда,

Да и что он тебе – мой искусственный, тонкий лёд,

Сквозь который кипящая лава, пожар – вода

С каждым взглядом отчаянно рвётся за рубежи

Векового покоя горных подземных нор,

Чтобы небом, расплавленным солнцем упасть с вершин

И впитать тебя в сердце до каменных чёрных пор.


Время честных стихов и вернувшихся птичьих стай.

Перейти бы в брод здесь, но тянет в полночный бред.

Я боюсь не успеть уберечь твой зелёный край

Твой спокойный, цветущий рай от горящих рек.


Сохрани его


Сохрани его, как тебя он когда-нибудь вдруг бы смог, представляй себе, что  заброшен, голоден, одинок,

что бредёт по кварталу в чёрном своём пальто, что кого-то ищет в вагонах пустых метро.

Нарисуй, как шагает по насту прохожим в такт, как несёт тебе счастье в красивых своих руках,

что заряда солнца в нём два миллиона вольт, что он всё еще в этом городе, просто ждёт:

вот появишься, вот припомнишь про ключ и хлеб, вот поднимешься по пролёту с горой газет, скажешь,

"что же ты , неуклюжий, тут наследил", ...а наутро уже не вздумаешь уходить.

Представляй, как поёт он в дУше, как пьёт свой чай, что ещё не забыл, как мог по тебе скучать,

что готов просидеть у кровати, когда в висках то ли жар, то ли глупая снова о нём тоска,

как тебе улыбается, так, что стихает боль, говорит, мол, "не бойся, девочка, я с тобой"..


Сохрани его, сотвори для него уют, что бы он узнал, как сильно его здесь ждут...

может быть тогда он забросит свой тихий рай и уже никогда не вздумает умирать.....


И уже никогда не вздумает умирать...


В куклу


...Ты не помнила, как под его рукой зародилось сердце куском фарфорца –

Добрый Кукольщик создал тебя такой: белокожей куклой с глазами солнца.

Ты не знала, зачем рисовала кисть на губах рассветный багрянец моря...

Было странно чувствовать свет и жизнь и красиво – видеть в себе живое...


...Было так опасно и так легко улыбаться в хрупкий мирок витрины,

Где любили краски, и сквозь стекло мир умел запомнить тебя счастливой,

Где роняло небо свой мокрый взгляд на зонты скрывавших мечты и лица...


...Ты не знала, зачем ОН нашел тебя – Который Впервые Сумел Присниться...

Он смотрел, как Дьявол. Дышал, как Бог – чуть заметно, но так, что хотелось верить

И боясь потревожить его тепло, целовать эти волосы цвета меди...


...Он смотрел. Он ранил сильней огня. Ты хотела услышать, как он смеется.

И однажды он просто забрал тебя – белокожую куклу с глазами солнца...


Он хранил тебя так, как хранят мечты, и в твоем королевстве на верхней полке

мир сбывался не плоским стеклом витрин, а его ладонью нежнее шелка...

Ты шептала ему перед сном о том, что совсем не больно служить игрушкой,

И почти не важно, что твой король не умеет чувствовать в кукле душу...


…Время таяло снегом, сгорало в днях. Осыпалось листьями с пальцев веток.

Он взрослел. И однажды забыл тебя – свою добрую куклу с улыбкой лета…


Облетел рассвет на твоих губах. И шепталась пыль в антикварном зале,

Как легко превращаться в людских руках в злую куклу с пасмурными глазами.


Мимо


Мимо знакомых окон. Впервые мимо.

Время срывает близких, как листья – осень.

Списки друзей редеют неумолимо,

и под ребром тоскуется по-сиротски.

Тает знакомый город в чужих кварталах,

Чаще молчится и смотрится исподлобья...

Нас остается мало. Предельно мало

С каждым знакомым именем на надгробьях.


Ю.М., Б.К., С.Б. ...Вечная память.


И еще


И еще немного тебе вот такого бреда: в тридесятом царстве совсем не осталось смысла.

Ты вернешься к ней завтра или под утро в среду, чтобы выяснить, что к адресату стихи и письма

не доходят, какую улицу там не черкай, не доходят и точка – хоть как ты ей ни пиши – почтальон, как обычно, печатает на конвертах:

"Адресат переехал. Надолго. В чужую жизнь."

Адресат переехал. И делать здесь больше нечего. Ты опять воевал не по правилам. Не за тех.

Так бывает, когда по привычке бросаешь женщину, а она тебе вдруг оказалась нужнее всех.


Слишком


Он проявляется красными или синими. Строчками. Он заходит не постучав.

Слишком не твой, чтобы помнить его по имени. Слишком опасный, чтоб по нему скучать.

Он начинается медленно и задумчиво – так у каминов потягивают глинтвейн –

Слишком красивый, чтобы придумать лучшего. Слишком чужой, чтобы сделать тебя своей.

Ты его пишешь так же, как пишут тайное на оборотах забытых и пыльных книг

Ты никогда не просишь "не забывай меня". Он же молчит о том, как к тебе привык.


Только одна причина вот так безумствовать, передавая сердце через тетрадь....

– Слишком реальная, чтобы тебя почувствовать...

– Слишком придуманный, чтобы тебя искать...


Бетонное


Счастье снова мимо – не улыбнулось, а у счастья глаза на твои похожи.

И дома бегут мимо мокрых улиц – у домов нет сердца в бетонных кожах.

Укрываю руки в карманах – зябко, а дома... плевать им, они все дальше.

Я завидую толстым кирпичным кладкам, потому что тоже хочу вот так же

ничего не чувствовать и не мерзнуть, от твоей улыбки не плавить стекла,

равнодушно стоять и под солнцем сохнуть, на проспект нахмурившись толстолобо,

принимать котов на щербатых крышах, погружаться в песни ветров и птицы...

Я хочу тебя никогда не слышать, чтобы ты подъездам моим не снился,

чтобы был одним из чужих, недолгих, чтоб приняв тебя в лабиринты комнат

ни один кирпичик во мне не дрогнул, потому что камни не могут помнить

и болеть не могут до дна, до ломки, так что сводит скулы и в горле – льдины,

чтобы ты до трещин, углов и сколов никогда мне не был необходимым,

недопетым, опасным… хочу, ты слышишь, стать обычной громадой под старой крышей

чтобы если вдребезги стекла – выжить, принимать в них зимы дожди и ночи,

я хочу застыть, понимаешь, очень, потому что дома не боятся боли,

потому что дома не боятся боли, а разбитые окна не кровоточат.


Всё, что ближе


Ты же мудрый. Ты же гораздо старше семи грехов. Хоть однажды спустись, по-отечески расскажи мне:

почему все, что ближе к сердцу, режется, как стекло, и ни шрамы, ни душу

не вылечить на латыни, не залить коньяком, не закутать в чужих духах,

почему эти шрамы выжжены на стихах, в каждом слове /в каждом, как ни молчи,/

остается имя его, ключи, его голос... и дальше, где ни шагай – нескончаемый скол, бесконечный край…


Ты же мудрый. Гораздо старше, чем мой мирок, перепой меня заново, вылепи снова, Бог,

из гранита ли, серого камня ли, вылей в сталь, только гнуться б в руках его восково перестать ….


От любви


Я хочу, чтобы встретились, вспыхнули, полюбили, чтобы кофе поровну, взглядами – визави,

Невпопад мечтали, глупости говорили, как стихи, рожденные от любви.

Чтобы счастье чистое, верное, неподдельное, чтоб в болезни, радости, горести и беде,

Чтоб они друг другу как крест нательный бы, а замены не было бы нигде,

Я хочу, чтоб никто никогда не видел их в одиночку по улицам, холоду и делам,

Чтоб заласканный кот его ей завидовал, чтоб она не плакала никогда,

Чтоб ждала его к ужину, к завтраку засыпали бы, а соседи с ума сходили бы по ночам,

Чтобы если она на секунду одну пропала бы, он немыслимо, невыносимо по ней скучал...

Я желаю им счастья красивого и июньского, чтобы солнцем в грудь, чтоб сны, как лучи, легки.

И желаю ему никогда, ни за что не чувствовать, как кричат мои дети, похожие на стихи.


Сахара


Мы не здесь, мы не прячем в карманы  злые, вечно зябкие пальцы, слова и гордость,

мы давно уже где-то в большой пустыне, забываем пропахший дождями город,

забываем метро и его толкучку, магазины, проспекты, журналы, сплетни,

под ногтями песок золотой, текучий, над затылками солнце роняет плети.

Я иду за тобой и кричу, но воздух оседает на легких кипучей лавой,

у пустыни нет веры в слова и слезы у пустыни барханы. Одни барханы,

а  за ними лишь твой силуэт нечеткий – послевкусие счастья в прожженной бездне,

я  держу твое имя в руках, как четки, я  пока еще верю, что где-то есть мы,

там, за этой границей бездонной смерти, где последняя нежность сгорает  в камни,

там мы снова умеем любить и верить, там мы точно успеем себя исправить,

там наш самый обычный и сонный город, у проспекта кофейня и столик с краю,

где-то там мы друг другу до снов знакомы, и до самого сердца друг друга знаем...

Время вязнет, как в дегте, как тонут в море, пальцы держат твои,

кофе жжет – не стынет…

Расскажи мне, что нас бесконечно двое, не бросай меня в мертвую злость пустыни.


Эпидемия


Все по-осеннему. Нет ничего от лета. Нет никого для сердца и от души.

День сто десятой кажется сигаретой – вот прикурил, но хочется потушить.

Всё как обычно, как водится, как придётся – сделаешь шаг, а дальше еще один.

Надо бы в сторону солнца, но только солнце месяц назад закрылось на карантин.

Я запираюсь в пледе, как в теплом царстве, где одиночество греет и льнёт к спине –

от эпидемии осени нет лекарства, если очаг заражения не извне, не из пространства,

где город играет в прятки с вечером – в – темной комнате – без тебя.

Осень во мне. Наступает кирзой на пятки, как на листок – запутанный букворяд,

как накрывает холодом незнакомец, если случайно толкнешься в него плечом.

Он надоедлив, как бледная от бессонниц злая старуха, ворчащая ни о чем...

Стоит принять лекарства и сон. Но всё что нужно остричь, как волосы, как болезнь,

вот уже месяц липнет к душе, как к коже, напоминая, что ты еще где-то есть.


Вот так


Вот так: молитвами у иконы отмолишь – выпросишь,

её, родную, ему под сердцем младенцем выносишь,

качаешь, лечишь, сама не спишь – всё её баюкаешь,

прижмешь к груди, согреваешь, нежишь, стихом агукаешь,

таишь от сглаза, толпы, от шума большого города,

растишь ему её, ластишь, пульсом хранишь под воротом,

она растет не по дням – по вздоху и по звонкам его,

И вот глядишь – за спиною крылья к нему расправила...

А он посмотрит и не узнает. Уйдёт – как выстрелит...

Твоя любовь для него – чужая. И в этом истина.


Слова


Начало утра. Ровно без пяти,

Как мне уже давно пора идти,

а я стою с пальто наперевес.

Ты здесь. И я как будто тоже здесь.

Но без пяти минут, как мы – слова,

Раскиданные по чужим углам,

Отмеренные, чёткие – не звук,

А рикошет, каблучный перестук,

Слова – доклад, слова – казённый акт,

Которые давно не говорят,

А зазубрив, чеканят их, как медь –

Не сметь замолкнуть. Лишнего не сметь.

Но здесь, с тобой, пока в замке ключи,

Нам ни к чему кричать, о чём молчим

И примерять, как лица к зеркалам,

Не нас живых – слова, слова, слова.


Бывшие мысли


Давай быстрее


Давай быстрее. Время – фаворит.

Бессменный лидер в бесконечной гонке,

Глобальное шоссе, где мы по кромке

Слетаем на костер и под гранит.

Давай быстрее – нам нельзя стоять:

Замедли ход – и ты под сапогами.

А нам еще так нужно между нами

Построить мост и двигаться опять.

Отбрось слова – они сведут к нулю

Наш общий труд не быть безликой массой.

Нам дали шанс, но знаешь, как опасно

Наперекор – большому кораблю...

Да черт возьми! Сравни хоть с чем-нибудь

Попытки быть единым в этой сваре,

Где каждого, как водится, по паре,

Но отчего-то каждому свой путь.

ДАВАЙ быстрее! Нас свела судьба

/Пророки, карма, воля ли аллаха/...

Один исход: С ристалища – на плаху.

Один исход и истина – одна:

Бежать, бежать, друг к другу, только так:

Ломая ногти, зубы, сбив колени,

Найти друг друга, вырваться из тени

И БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ, падая в овраг.


Так хочется, чтобы все это не зря


Легенда ли, байка, взращенная в быль,

Мой временный остров – планета земля…

Так хочется, чтобы все это не в пыль,

Так хочется, чтобы все это не зря,


И даже когда за пристанищем век

Забудутся суеты прочих людей,

Так хочется видеть твой истовый бег:

От ветхих заветов до новых идей.,


От лжи во спасенье до «правды» Иуд.

От павших в борьбе до всходящих на трон,

Беспомощность судеб под властью минут,

Абсурдность кумиров за светом икон…


И даже когда мой немой поводырь

Покажет, где гаснет земная заря,

Мне хочется, чтобы все это не в пыль,

Так хочется, чтобы все это не зря…


А время как будто сдаёт норматив


А время как будто сдаёт норматив:

И топит и косит...

И холодом душ под безумный мотив

Сменяется осень.

И кровью детей на никчемный алтарь

Смывается грешность,

И стонет добро – позабытый звонарь,

Обряженый в ветошь...

А мы будто знаем, что день перемен

Наступит не скоро...

Всё так же готовы в моря до колен

Сворачивать горы.

И серостью дней вязко множится час,

Врастая годами...

Мы слепнем и верим, что солнце – для нас

И ангелы – с нами...


Когда покой моих коснется век...


Когда покой моих коснется век

Своей неторопливою ладонью,

Когда вдруг перестану слышать зов

Простых стихов в забытую тетрадь,

Останемся, уставший человек,

Мы навсегда повенчаны с тобою

Печалью под названием любовь,

Которую уже не потерять...

Она, окрепнув силою разлук,

Запомнится последним нашим летом,

Из глаз твоих, портрет хранящих мой,

Взметнется в безмятежный небосвод...

И та любовь, в невстрече наших рук,

Покажется на свете самой светлой,

Окажется отчаянно святой,

Из всех своих немыслимых свобод....


Я буду верить в чудеса...


Покуда смотрят фонари, подслеповато щурясь солнцами,

Струится ночь и горизонт целует шалая гроза,

Покуда осень за окном несет ветра усатым лоцманом –

Вживаясь в эту красоту, я буду верить в чудеса...

Я буду верить в эту блажь, в её зеркальное падение

Стеклом серебряных дождей на покрывала мостовых...

И под вуалью тишины собрав ладонями мгновения,

Рассыпав листьями в строке, я буду просто верить в них...


Что мир не закончится наугад


Захлопнулись двери в наш райский сад,

И ангелы голосят,

Что мир не закончится наугад

Две тысячи лет спустя,


Что стали беспомощны Три Кита,

Уставших его держать,

И в пальцах опасно хранит вода

Последние три ножа.


А время равняется скоростной

Инерции острых стрел.

И кто-то стирает одной рукой,

Привычную ветхость тел.


И хочется падать, лететь, гореть,

Сжиматься в упругий ком,

И хочется выпить и жизнь и смерть

Горячим одним глотком


И хочется до крови рассказать,

По лезвиям новых строк,

Как я разобьюсь о твои глаза –

О серый морской песок.


Простая свара


Опять по кругу: деревья в белом,

И время вяжет им годы кольцами.

А волки сыты. И овцы, в целом,

Как прежде, будут простыми овцами.


И хоть ты тресни о колокольню

И хоть разбейся ты лбом на паперти:

Кому за милость помятый стольник,

Кому – за бедность икра на скатерти.


Прожить – привычка, просить – искусство,

Претензий к небу опять немеряно,

Но глухи Боги и небо пусто,

Поскольку тоже давно поделено.


И все по кругу: Деревья в белом,

И время вяжет им годы кольцами…

Простая свара. А волки смелы,

Пока загоны набиты овцами…


Календари


Небо – север. Сырая хмарь.

Никотиновый завтрак. Зонт мне.

Люди создали календарь,

Чтобы жить в календарной зоне.

Время дохнет число к числу.

(Врут стихи, что оно проходит).

Даже птицы летят в весну,

Что бы лгать о своей свободе.

А на самом-то деле всё

Отпускается по лимиту:

Жизнь, прикинувшись сентябрём,

Опрокинет свое корыто.

И не станет ни лжи, ни дня.

Кто-то долгим проводит взглядом

И с простого календаря

Оторвет нас бумажной датой.


Пока дано


Пока дано еще верить в Бога,

Пока дано еще просто верить,

Давай не станем кроить дорогу

На лоскутки от себя до смерти.

Покуда солнце клеймит предплечья,

Покуда ноги боятся камня,

Давай расценивать жизнь как вечность,

Не запирая себя за ставни.

Давай напишем себя сначала

Одним дыханьем строки и нерва,

Что б было остро до дна и мало,

До боли мало дождя и неба,

Что б было хлестко и жарко было,

От наших криков, кипящих в солнце

Как будто в спину вживили крылья,

Без чьих-то истин на дне колодца.

Давай разбудим слепую жадность

Слепую жадность к земле и счастью

И даже то, что теперь осталось

Давай не станем кроить на части,

И что б ни пели псалмы и мантры,

Мы сами строки свои итожим.

Давай не станем кроить дорогу,

Давай мы просто ее продолжим.


Скоро мы точно выживем


Осень привычно крестится.

Осень прощает всех.

Руки больничной лестницы

Тихо уносят вверх.

В белых халатах ангелы

Снова молчат в окно.

Сердце – подушка ватная

Давит в ребро комком...

Чья-то ладонь на темени.

Не остается нас –

Шприц суррогатом времени

Вводит под кожу час.

Не огорчайся. Слышишь ты?

Слезы – они вода.

Скоро мы точно выживем.

Выживем навсегда.


Поведай мне, ангел...


Скажи мне, мой ангел, зачем этот вечер,

Записанный в книгу обычной из судеб?

К чему лунный свет, заливающий плечи

И солнечный круг на лазуревом блюде?

Ответь мне, мой ангел, к чему эти лица,

Которые мне представлялись родными

Ведь даже дешёвой тетради страницы

С моими стихами – не станут моими...

Зачем нас приводят в земную обитель,

Где все мы подобны рассыпанным крохам...

Поведай, мне, ангел, зачем нам хранитель,

Ведь мы – обреченные с первого вздоха...


Все чаще стихи...


Все чаще стихи, неподвластней рука

И ярче лазурь предвесеннего крепа...

А завтра меня унесут облака

В глубокое небо

Но станет светло. И котомка обид

Забудется вдруг у последней ограды.

Под щебет скворцов и под шепот молитв

Вечернего сада.

И будет здесь так, как велось до меня:

От первого крика до тихого вздоха.

Всё примет в тугие объятья земля –

К прощению Бога.


Нас останется


Город прячется в темном фартуке,

Под запястье легло перо,

Тени льются от свечки патокой,

Свежей патокой под ребро.

Подыши еще в веки, странница,

Наколдуй нашу жизнь в тетрадь –

Скоро утро и нас останется

Ровно столько, чтоб выживать.

Будет «завтра», а мне не хочется

Ни лучей его, ни шагов –

Злое утро уход пророчит нам

Откровением каблуков...

С каждым всполохом, с каждым заревом я хочу начинаться заново, я хочу просыпаться заново ярким грифелем по листам, для чего нам иначе, странница, если дальше нас не останется, если после утянет пальцами бесконечная чистота? Для кого наши крики первые,

бритвы – строки до сути нервные, если чтобы сейчас ни делали – пропасть, черт бы ее побрал,

Назови ее раем, адом ли – это пропасть под дымкой ладана, где уже не увидишь главного,

где не сможешь о нем сказать. Нас утянут и бросят памятью: парой рюмок на мятой скатерти, кипкой снимков в ладонях матери как подачку за съемный зал….

Подыши еще в веки, странница,

Наколдуй нашу жизнь в тетрадь,

Скоро утро и нас останется

Ровно столько, чтоб доживать.


Уходят люди


Срываюсь с мысли. Теряю смыслы. Стихи стираю.

Шепчу о ближнем. А он не слышит, ступая к краю.

И кто-то машет ему за солнцем, на горизонте...

Шепчу о ближнем. Кричу о ближнем. Но он уходит.

Не оглянувшись, ключи оставив, босым из дома,

роняя память застывшим кадром в судьбу альбома.

В дожди седые, где плачут птицы, бросаясь грудью

в ладони неба – последний остров любимым людям...

Молюсь о ближнем. Прошу о ближнем. Шепчу: "останься",

А он с улыбкой сжимает вечность в уставших пальцах

и крест нательный немым прощаньем: "Не плачь, родная,

Мы все уходим. И только вера не исчезает"...


ВзросЗлость


Ватное небо греется на плечах.

Дождь заблудился в пальцах пустых аллей.

Я почему-то хочу по тебе скучать,

Но о тебе не думать – еще сильней.

Календари снимают по листьям век,

август за августом, как надоевший шарф,

я почему-то хочу напевать тебе

что-нибудь тихое. Голосом снов и трав,

родом из детства, где правда – набор из слов

прямо в глаза и ни буквы – ножом в груди,

в то наше детство, где сложно понять любовь,

но очень просто крикнуть "не уходи".

Мы вырастаем быстро и каждый час

Кто-то срезает доброе за спиной.

Я почему-то хочу говорить о нас.

Только проклятая взросЗлость кричит "отбой".


Улыбка в архиве


Чёрная печаль


Какие жизнь порою шлёт сюрпризы

И злые тайны раскрывает нам..

Вы бросили меня, забрав сервизы

И мой любимый голубой бокал.

Я полагала, ощущая кожей,

Что не смогу без вашего лица...

Скрипела дверь и я, в углу скукожась,

Ждала капец, но не было капца.

И капал час минутами из крана,

И пустота плутала по плечам –

Всё было так, как пишется в романах,

Но не случалась черная печаль.

Бутылку рома прикупив на случай,

К ней попыталась присовокупить

И ваш портрет и свечи. Села,скрючив

Для пущей скорби руки у груди,

Наволокла на очи пелену и

Вдохнув парфюму Вашего слегка,

Я стала ждать когда пипец наступит

Мне на виски металлом каблука....

И вот внизу дверь скрипнула внезапно,

А по квартире раскатился звон...

Я поняла: пи***ц пришел без Вас мне...

Но это оказался почтальон.


СтЕхи про любоФФ


Вот такая зима: промерзают мозги, вместо граблей – заточенность вил,

Не хватает ни зла, ни бабла, ни тоски, но в резервах навалом любви.

И таскаю её по проспектному льду, в черепную коробку сложив,

А она почему-то покинув приют, оказаться снаружи спешит.

Выдаёт с потрохами, куда ни смотри /закрываю глаза – не смотрю/

А она заставляет бросаться в стихи /матерюсь, но пишу. И люблю./

И такая, признаюсь, внутри чехарда вместо грусти, бабла и мозгов,

Что почти не ворчу /ну почти никогда/, как достали стихи про любовь.


Таракаша


С днём поэзии вас, дорогие поэты и поэтессы, а так же их терпеливые, добрые и самые лучшие читатели!


У меня ни шпаги нету, ни колчана на спине –

Слабый, маленький поэт я с тараканом в голове.

Он тщеславен и тщедушен и сутул не по годам,

Но мою бедняжку – душу охраняет таракан:

Если вдруг хана настанет, если критик сгоряча

Окунётся умной харей в поэтический мой чай,

Если кто-то с очень тонкой и чувствительной душой

Посчитает, что в рифмовке слово "хер" нехорошо

и строчит свои цензурки, не пуская на Парнас –

таракан меняет шкурку на щетинистый каркас

Не нуждаясь ни в наганах, ни в титановой броне,

Ибо есть у таракана амфибрахий и хорей,

До костей отанапестит и смущаясь невпопад

Отрифмует так, что тесен станет мир и сладок яд...

И несутся прочь отрядом , избегаючи беды ,

Дружно посланные ямбом фарисейские ряды...

Тем и дышим:варим каши, да рифмуем тет-а-тет:

Муз – фон – Дитрих-Таракаша и его ручной поэт.


Я тебя ни за что, никому


Сумасшедшее сердце, как мега/тамтам

Генерирует бешенный такт:

Я тебя ни за что никому не отдам,

Нипочём: ни за деньги – ни так.

Насовсем заберу, увезу, на весу

унесу в заколдованный лес,

Где тебя никогда от меня не спасут

Ни полиция, ни МЧС.

Я припрячу тебя в тёмных норах тайги

И сама перееду в тайгу,

Чтобы не было в нашей норе ни ноги

Футболистов, друзей и Шойгу,

Я к тебе подберу и ключи и тропу

И сварю сотни блюд на костре,

А Амур изловчится орлом на лету

И запустит в тебя кипу стрел.

Будешь раненый, бедный, и любящий до

Прединфарктного шквала в груди

И уже никогда, ни к кому, ни за что

Не захочешь потом уходить.

Пусть от жадности лопну, порвусь пополам,

Пусть хоть после себя не прощу,

Я решительно точно тебя не отдам...

Но сначала пойду отыщу


Дурацкое


Умный люд бежит в метро под дождями, мимо мира,

Хмуро прячется в пальто, как в уютные квартиры.

Мы с тобой из дураков, из дурацких дуралеев,

Мы летим меж облаков, босиком и без портфелей –

Без портфелей, без пальтОВ*, без рассудка, но с улыбкой –

У тебя ко мне любовь красным шариком на нитке,

У меня к тебе в руке леденцовые конфеты –

Пляшет счастье в голове от потери интеллекта.

Крутят пальцем у виска люди умные и злые

Не понять нам, дуракам, преимущества извилин.

Мы шагаем налегке, глупость счастью не помеха,

Два дурынды: Ты да я. Два влюбленных человека.


Инетная народная


Нет реала злее зверя, отъютубь его в коня,

Бей по клаве веселее, жизнь инетная моя!

Загорись призывом скайпа, шире окна открывай,

Я приятней чувств не знаю, чем входить в тебя онлайн.

Мозг на смайлы расфасую, тело в аву заключу,

Я люблю тебя такую – по другому не хочу.

Не нужны мне больше платья, шопинг тоже не нужОн,

Мне в халате и в контакте тоже очень хорошо,

Здесь неведома усталость, не берет меня пИчаль,

Раскидайся, виртуальность в цифровую ширь да даль!

Намайспейсю – нафейсбучу, что хочу – наворочу,

Мне в сети вольней и лучше, по-другому не хочу.

Пой, народ, в постах и блогах всё, что хочется душе,

Все равно в конце дороги всем придет большой ЖЖ.


Мне было за двадцать


Мне было когда-то немногим за двадцать, фигура – гитара, душа – белоснежка,

Но не было времени мчаться / влюбляться и быть с кем попало пушистой и нежной.


Когда-то мне было чуть больше,чем тридцать, фигура – что груша, душа нараспашку,

Старалась пойти и найти и влюбиться, но надо сказать, выходило неважно.


И было полвека мне (но между нами). Фигура – фигурой. Душа угловатей.

Хотела влюбиться, но мне не давали фигура – фигурой и мерзкий характер.


И вот мне сегодня немногим за двадцать. И правнуки носят таблетки с водою.

И самое время пойти и влюбляться, вот только бы вспомнить, что это такое...


Такое дело


Меня допили, разбили, выжгли, залили ядом,

Дошла до края, до дна, до ручки почти дошла я,

Исчезла, выдохлась, обесточилась, оголтела,

А дальше строчки – болота, кочки. Такое дело.

Такое дело: ни крыл, ни тела, одна кожурка,

Пустые мысли мукой на белом, пустая шкурка,

И с этой шкурки ни чистой замши, ни ковролина,

Ни дермантина, ни крепдешина, ни прочих «ина».

Но эта шкурка /ну что поделать/ несется драться:

Зовет по делу, ползет питаться, бежит влюбляться,

Бежит влюбляться, но только мне-то совсем не легче,

Не может шкурка любить ответно, поскольку нечем.

Поскольку в шкурке любовь хранится, запавши в душу,

Душе же в шкурке случилось скушно, ушла наружу:

Топили душу в реке и луже, рубили в сечи…

В итоге стало пожухлой шкурке влюбиться нечем.

Толочет слюни, как воду в ступке, сквозь дырки в сите,

И хочет больше, но только больше уже не выйдет.

Вернее выйдет – насквозь, навылет, пройдет сквозь тело,

Любовь на выезд, любовь на вычет. Такое дело.

Хоть шей «цыганкой», хоть куй в оковы, заткни тужуркой –

Не держит больше любовь до гроба пустая шкурка.

Меня допили, разбили, выжгли, залили ядом,

Дошла до края, до дна, до ручки почти дошла я …

Но вот придешь ты с набором кнопок, с бочонком клея,

Замажешь ловко. И все вернется. Такое дело.


Неглиже


Вы были прекрасны как юный Бог и хИтры, как старый бес,

Когда прикатили на мой порог на крыльях от "Мерседес"

И сбросив ботинки одним "привет", прошлись по моей душе,

Вручив по пути дорогой комплект смирительных неглиже.

Мне было неловко от Ваших слов, но жарко от ваших рук,

И я Вам прощала свою любовь, мешая в поджарке лук.

Но Вы предпочли пироги мадам, зовущей Вас в светлый Крым

И канули в Лету забрав стакан и свой потускневший нимб...

А я, на досуге читая жизнь, вздыхаю на той главе,

Где ваш неприкрытый ничем цинизм светлел на моей софе.


Лаз


Не может быть, чтоб было только так:

из буерака – в вырытый овраг,

из темноты – в кромешный непролаз...

Когда-нибудь, из где нибудь есть лаз:

Он может быть невидимым весьма:

Старайся, пялься (если есть глаза),

А если нет – поможет добрый Брайль:

Ощупай мозг, ощупай мозг, давай,

Не спи, не дремли, выход – он такой,

Он замурован всякой чепухой:

Виной, вином, предложным падежом –

Ищи его, крутись, ползи ужом


_И кстати, с мылом тоже хорошо


И вот когда (отставим пустяки)

Сорвутся ногти, сточатся клыки

Откроется лазейка.

Счастье есть

не как-нибудь, не где-нибудь, а здесь

Сегодня и сейчас. На тот момент,

Когда ты вдруг пробьешься сквозь цемент

Когда ты вдруг поймешь, сшибая лоб,

Что лучше старый шеф, чем новый гроб,

Пошив петлю на галстук, сдав ружье

Воскликнешь шепеляво "Ё-мое!

И из ханы бывает знатный лаз"

А значит, жизнь сбылась и удалась,

свершилась натворилась на "ура"

А если сверху скажут, мол, "пора"

Не верь,ори, мотая головО:

Не может быть, не может быть, не мо....


Лом


За окном рыдает осень шумная –

Рыжая косматая лисень.

Я лежу немного полоумная,

У меня простуда и мигрень.

У меня в тетрадке недорифмано,

В животе рычит голодный слон –

Плохо что-то делать, если гриппово,

Но еще фиговей, если влом.

Этот лом лекарствами не выпьется,

Здесь бессилен магарь и врачун,

Говорят, полезна сила рыцаря,

Но его я тоже не хочу.

Все вокруг уныло и насупленно.

Дрыхнет кошка. Кошке все равно,

Что, возможно, жизнь ее загублена,

Потому что мне готовить влом.

Скоро вымрут фикус мой и кактусы,

А потом сама сведусь к нулю,

Если вдруг под утро не окажется

Что лежать я тоже не люблю.

Если вдруг окажется, что в общем-то

Кто-то не припомнит что я здесь,

Маленькая, хворая, голодная,

Полузамороженная есть.

Через век примчится рыцарь – лекарь мой

И заплачет над моим письмом:

«Плохо, если вспомнить было некогда,

Но гораздо хуже – если влом.


КолыбельнойО для взрослЭх


      Спал котёнок, и сон назывался котячьим,

      Спал ребенок, и сон назывался ребячьим,

      Спали зубы, и сон был крокодиль'ячьим…

      Даже кариес спал, но в неназванном сне…

      Что ж так долго не спится какому-то мне????

                           ИЛЬЯ ГРОВ


День багаж в рюкзак пакует,

Ночь врубила свой модем,

Всем пора на боковую,

Только ты не спишь совсем.

Залезай под одеяло,

Выключай компец и мозг,

Колыбельную срифмую

Непадеццки, а всерьез.

Ну, короче, байки-байки,

Сон пришел в наш мирный дом,

В огороде дрыхнут зайки

у морковки вечным сном.

Сторож тоже, ствол повесив,

Помянув их, лег в салат.

Добрых дел накуролесив

Спит спецназовский отряд,

Спят в пруду своем утята,

Спит собачка и енот,

Что уснуть не может кто-то

Их, зверушек, не е.....т.

Спит чижонок по-чижачьи,

По ежачьи спят ежи,

Совершенно по-палачьи

Спят под плахой палачи,

Немцы дрыхнут по-немецки,

По гопеццки – гопота,

В организме по-простецки

Отдыхает простата....

В общем, типа, все заснули,

Отрубились, так сказать,

Так ответь, роднуля, х...ли

Только ты не можешь спать?!

Есть подушка, одеялко,

Димедрол в конце концов...

Спи быстрее сладко – сладко,

закрывай свое лицо.

Ну, давай, засни на скорость,

Баю-баюшки – баю,

А не то тебе еще раз

Колыбельную

спою.


___________________

Благодарю глубокоуважаемого автора Илью Гров

http://www.stihi.ru/avtor/grove

за пищу для вдохновения :-)


Икс хромосома


Стерва


Расхохоталась в лицо, гордо плечи расправила,

В дым сигаретный закуталась пряча застенчивость.

К черту все. Ей ли, живущей по собственным правилам,

Плакать от счастья слезами нашедшейся женщины.

Да. Улыбалась. И свечи горели плаксивые.

Да. Растворялась. И бредила в космосе шепота.

Это вчера. А сегодня все та же: Красивая,

Гордая, стойкая… с сердцем железного робота.

Стерва. Пусть плачут другие – ее не касается.

Чувствовать – больно. А боль – это слабость. Не правильно.

Ей не под силу лишь верить, любить и раскаяться:

Женщине стойкой, живущей по собственным правилам.

Да. Было время – бежала с улыбкою солнечной,

В сильных руках ЕГО пряталась робкой девчушкою.

А для него полоумье октябрьской пОлночи

И эта девочка – были забавной игрушкою.

Просто ушел потрепав по плечу: Все случается

Просто ушел. А она промолчала безропотно.

И наблюдая, как дочка во сне улыбается,

Выросла Женщиной С Сердцем Железного Робота.

Прямо взглянула в глаза: – "Позабавились. Мало ли….

Все что случилось – досадная опрометчивость".

Хлопнула дверь. На ладони тревожно закапало

Горькой полынной водой – одиночество женщины.


В родильной палате


В родильной палате – шесть коек рядами,

За окнами – вечер погас...

Реальность и бред поменялись местами,

Мне вечностью кажется час...

И бьётся под тканью просторной сорочки

Набатами новая жизнь.

Как будто сказать мне отчаянно хочет:

"Немножко еще продержись!"

И я, упираясь ладонями в стены,

Шепчу заговор, как в бреду:

"Я выдержу всё!.. Я должна непременно!

Я сильная!.. Я же смогу!"

Вот боль, наступая, врезается в тело,

Знамением высших побед...

И нет ни границ, ни конца, ни предела,

И времени, кажется, нет...

А мысли – как ветром пустые страницы,

А в пульсе – последний порог...

Потом, как сквозь вату, лицо фельдшерицы:

"Давай же!.. Последний рывок!"

И я, сделав вдох, атакую буксиром

Всему напролом, вопреки!

К победе над болью, к рождению Мира,

К источнику новой строки...

Но... губы – до крови, и битва с собою,

И крик над пристанищем крыш

Служили, поверьте, достойной ценою

За первое "здравствуй, малыш"!


Она убегала


Опять непогода. Но я далеко за туманами.

Не хмурься, укутайся в ночи седой одеяло.

А я расскажу тебе сказку про девочку странную,

Которая, что-то искав, ото всех убегала.

Обычная с виду – жила и дышала и верила,

Она принимала как все и проблемы и радости,

Вот только глаза с обреченностью старого гения

Топили ее из зеркал бесконечной усталостью.

Кто знает теперь, отчего она видела тайное.

Кто знает, за что ей вселенная быть напророчила…

Но только, сбегая, писала словами случайными

Простые стихи на листках своего одиночества.

И губы кусая до крови, смеялась неистово,

Болела, сходила с ума в карусели бессонницы,

Сжигала себя в никуда запоздавшими письмами….

И билась в груди чья-то ложь, возвращенная сторицей.

Рвала изнутри и гнала лошадьми полоумными

Подальше от чьей-то постели, любви до беспамятства,

От страсти, от шепота, смерти и мрака безлунного,

От счастья земного, от временем скорченной старости…

От правды во имя, спасенья и боли,

Бежала стихами обратно, на волю.

От солнца, от рая, от тьмы и закатов,

От чьей-то любви возращенной стократно,

От зависти черной и белой, от жала

Простых откровений…. Бежала…. Бежала….


****


Как будто безумие было единственным выходом

Вернуться под утро и тихо продолжить течение

Но вновь разбиваясь, она просыпалась на выдохе

Чудная девчонка с клеймом обреченного гения……


28 сентября 2009


Женщина


Женщина, говорите… какое слово… хрупкая оболочка… а если б знали,

Скольких неповторимых, извечно – новых, самым обычным именем называли…

Женщина. Как изношены буквы эти... В сотую часть не сказаны смысл и сила.

Сколько их, сыновей отдававших смерти, слабое это званье в себе хранило…

Можно ли заключить в алфавитной сути, режущее отчаянье вечной боли –

Тысячи, слышите, тысячи женских судеб, плачущих в обреченность косынки вдовьей….

Женские руки – мудрость, приют и ласка. Хлеба краюха, вышивка на котомке….

Голос – завет, молитва, и на ночь сказка, шепот любви, шагающей к самой кромке.

В каждой из жизни новой и первом крике – Лица и свет их, пишущих мир событий…

Мать и Победа... Главная строчка в книге… ВЕРА. А вы……… «женщина», говорите…


Девчонка на вид сорока с небольшим


На сердце легко, несмотря на простуду:

Вчера на обычной на вид мостовой

Я стала свидетелем яркого чуда,

А может быть просто столкнулась с судьбой...


Поверите в это, быть может, едва ли:

По латкам бетонным, под шорох машин,

Неслась королевой в оранжевой шали

Девчонка на вид сорока с небольшим!


Её не пугал ни порывистый ветер,

Ни пальцы дождя в волосах золотых:

Сияньем нежнейшего чувства на свете

Она отличалась в толпе от других:


Сверкали в глазах... нет – то даже не звезды:

Галактика, вспышки вселенской весны!

Неслась в музыкальности многоколесной,

С огромной надеждой смотря на часы...


А у перекрестка, до нитки промокший,

ОН прятал за спину огромный букет:

В его пятьдесят что же может быть проще :

Быть глупым мальчишкой пятнадцати лет!


Меня бы назвали Лиской


Привет. Меня зовут Лиска. Ну... меня бы назвали Лиской. Ну я так думаю. Конечно, мама с папой наверное записали бы под меня красивым именем Елизавета, но потом, когда бы я подросла и стала похожа на рыжую лисичку из – за веснушек на носу (совсем как у папы), меня бы непременно стали звать Лиской!

Я бы росла быстро, не плакала бы по ночам и почти совсем – совсем бы не болела. Ну если только чуть-чуть, иногда. Но потом обязательно бы выздоравливала, чтобы не расстраивать маму – она у меня такая волнительная! Ну... то есть волнующая.. ой, волновательная!.. Ну, в общем она очень за меня переживала бы. Потому что она бы меня любила.

И я её люблю.

И вот когда бы я выросла немножко и научилась бы писать буквы, я бы маме это написала красным фломастером на новых обоях в зале – получилось бы красиво:

"МАМА! Я ТИБЯ ЛУБЛЮ!" А потом бы конечно приписала бы "И ПАПАЧКУ!". Потому что папочка бы обиделся, если я про него бы забыла. Он вообще очень обидчивый.

Вот недавно обиделся на маму за то, что она ему обо мне не сказала... А я поселилась у мамы в животике без спроса и росла. А мама молчала. А у папы кредиты и ещё он учится и ему надо платить за учебу. Он у меня вообще очень умный! Но пока работы нет и квартиры нет. И поэтому для меня время ещё не настало. Потому что детей надо кормить и одевать – так папа сказал. Но мама с ним сначала не соглашалась и громко ругалась, а потом всю ночь плакала на кухне и курила. Мне было не приятно и душно – невкусный этот дым ....

А потом... мы куда-то ехали. Потом долго чего-то ждали. Потом чьи-то пальцы пытались до меня добраться, но я хитрая – затаилась.

А потом... маме сделали какой-то укол. Она молчала. И даже не испугалась. Она у меня храбрая.

А потом мне стало очень больно. Стало трудно дышать и заболело в животе. Больно – это плохо. Мне хотелось плакать. И я наверное плакала. Но я не помню, потому что вдруг стало тесно и кто-то начал выталкивать меня. Я хотела крикнуть, что ещё рано, что мне ещё нельзя, но ведь я ещё не умела говорить – потому что маленькая.

А потом меня достали. И положили в железную тарелку. Она мне не понравилась, эта тарелка.

А ещё я увидела её – мою маму.Она на меня почему-то не смотрела, а я помахала ей рукой. Но только совсем чуть-чуть. Никто не заметил. И, наверное, поэтому меня завернули в пакет. Стало темно.

Вот так я не родилась....

...Привет. Меня зовут Лиска. Ну... меня бы назвали Лиской...


Слышишь, Лилит


Слышишь, Лилит, потерянная Лилит, зябки твои ладони, сладка беда.

Прошлое – пепел. Мертвое не болит. Камни тебе перина, огонь – вода.

Те, кто тебя выкраивал набело – расчетвертован наскоро / наугад.

Ласки твои – кинжалами на чело, руки твои – агония через ад.

Сколько еще опальных к твоим ногам, сколько чужих губами собьешь в песок.

Ты же, Лилит, не веришь чужим богам, ты же, Лилит, сама себе падший бог.

Плавишься отражением. Глубь болот. Ямы тебе не омут, война не смерть.

Кто потеряет Бога – тебя найдет. Кто тебя выпьет – силится умереть.

Помнишь, Лилит, потерянная Лилит, было глазам янтарно, груди свежо.

В пальцах чужая мякоть огнем горит, прошлое замерзает за рубежом.

Тот, кто тебя заучивал назубок, корчится в невозможности зачеркнуть.

Ангелы разбивают себя о дно, чтобы в тебе тонуть.


Деревянная война


За окошком вечер серый день сбивает с хрупких ног,

В ожиданьи стынут двери и рождественский пирог,

Стол накрыт скатеркой тканой, два прибора, стула два,

Тень соседкою незваной затаилась по углам.

Что-то шепчет окнам сонным, гладит лапой по стене,

Фото в рамке с позолотой оживает вместе с ней:

Ты стоишь: мальчишка дельный, автомат наперевес

(Помнишь, как с отцом за елью для него ходили в лес?)

А потом, в сенях, напару, всё стругали на полу

Непутёвую забаву – деревянную войну...

С ней галопом, по деревне, с пацанами рвался в бой,

А война росла и крепла злом свинцовым над тобой...

Но война росла и крепла, крала жизнь из-под руки,

Дымным порохом из крепа шила черные платки...

Дымным порохом, картечью – по сердцам, да по судьбе

Принесла письмо под вечер и легла в ладони мне...

Ты писал в нем: "Здравствуй, мама, все в порядке, я живой,

Только сильные туманы на границе фронтовой,

Да деревни не хватает – вот где дышится полней.

Знаешь, мама, как скучаю я по выпечке твоей.

Потерпи еще, родная, победим и я вернусь

На гармони наиграю, разгоню морщинок грусть"...

Помнит старая иконка по молитвам на губах,

Как молчала похоронка, как кричала боль в висках...

Как вернулся ты известьем пыльной формы у ворот:

"Сын. Герой. Погибший с честью. Слава. Память и почет."


За окошком вечер серый день сбивает с хрупких ног,

В ожиданьи стынут двери и рождественский пирог.

Стол накрыт скатеркой тканой, два прибора, стула два.

Смотрит в сердце фото старым деревянная война.


Вполовину


Этот мост из хрустальных жемчужин – бред.

Осторожно: все двери ведут в реал.

Есть у сказок начало, а правды – нет,

Иногда и принцесс не зовут на бал.


И встречается тот, у кого к таким

На губах – не теплее привычных слов.

Так бывает, девочка. Потерпи.

Кто сказал, что сказка – всегда любовь?


Глубоко в подреберье не в помощь жгут.

Кровоточит, девочка. Это жизнь.

Так бывает, когда о тебе поют

Вполовину голоса и души.


Молчала женщина в окне...


Шуршала осень. Билась ночь о тротуар дожливым степом.

Они сидели молча. Врозь. Она пыталась греться пледом,

А он курил, курил в окно, и посмотреть в глаза не мог ей,

Когда-то женщине родной, теперь – чужой и одинокой,

К которой он пришел, как гость, пришел со стуком, без ключей, и,

как камнем бросил "не срослось", "я ухожу", "прошу прощенья",

"так получилось, ты пойми, ведь, знаешь, сердцу не прикажешь",

Он говорил и говорил и по душе водил, как сажей,

Как саблей по вискам рубил, как молотками по запястьям:

"Она другая". "Полюбил". "Прости, бывает. Я с ней счастлив"...

И мог назвать бы сто причин и оправдаться перед ней, но...

Вдруг воздух сделался ничьим и даже, будто, тяжелее –

Она молчала. Так молчат, когда у горла сталь щекочет –

Она смотрела, как стоят у двери маленькие дочки...

И ни-че-го ему в ответ. Он уходил тяжелым шагом...

Молчала женщина в окне, а на руках любовь держала...


***


Укрывала ночью – "Боже хранит, сынок", у груди качала /к утру не выронить бы к ногам/,

целовала щёки его, крестя суеверно лоб – "Воют волки, а знать, крадётся к двери беда".


И беда входила голодом и войной, забирала сильных, сминала детей в горсти,

а она несла его, пропахшего молоком, босиком по снегу, в края не жжёной огнём весны,

к горизонту света, текущего солнцем вниз –

отмолила сердцем, отплакала у церквей материнской песней.

Он креп да тянулся ввысь. Он тянулся в высь. И однажды ушёл за ней.


Провожала молча. Сгибалась к земле. Ждала. Непослушно руки крестом осеняли лоб –

"Помоги ему, Боже, в добрых его делах, укажи ему, Боже, потерянный путь домой".

Но пути петляли, меняя траву на снег. Умирали письма, в его запутавшись адресах.

"Упаси его, Боже, заблудиться, да не успеть. Приведи его, Боже". Но Бог закрывал глаза.


Вольная правда


Искренней, чем враги


Здесь никто никому не пророк, не порок, не раб,

ни к чему больше думать еще об одной войне.

И она научилась прощать тебе пьяных баб.

Ты – прощаешь ей то же самое, но вдвойне.


Все давно добровольно, поскольку сбежать нельзя.

Настоящее счастье – уметь отдавать долги:

Вы друг другу гораздо выгодней, чем друзья.

Вы друг другу намного искренней, чем враги.


У тебя для неё только сердце под каждый шаг,

у неё на тебя компромат посильней стихов.

И к чертям это всё, если всё хоть на часть не так,

если это немного меньшее, чем любовь...


Противоядие


Не пугайся – это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.

Нас разучили верить – ты не был сужен,

Я кому-то – была до пошлого хороша.

Знаешь, давай не будем писать про души –

Наше с тобою бегство от тех, кто нужен

Это и Есть Душа.

Целая, не изрезанная словами,

Не потрошенная страстью, не колотая в рубцы –

К черту любовь – пусть дохнет под сапогами.

Мы спасены. Мы живы. И покидаем

этот маленький Освенцим.

Истощены. Истерзаны. Но свободны:

Дуем на воду и друг на друга в борьбе за жизнь.

Все, что в груди трепещется – инородно.

Мы с тобой будем просто и без полетов

Сглаживать виражи.

Слышишь стуки? Это всего лишь пульсы.

Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.

Мы друг другу – противоядие от безумства

Нашей Любви к Другим.


В этом...


Ведьма – луна. Не спится. Чертовски холодно.

Пальцы привычно чиркают боль в тетрадь.

В этом гранитном сердце большого города,

Хочется умирать

В этом аду, где небо не глубже сажени

Нужно реинкарнировать в пыль и смог,

Чтобы не биться, лезвиями раскрашивая

Каждый твой не звонок,

В этом гранитном сердце мои мгновения –

Крик одинокой суки о кафель стен.

Суть моя – даже перед улыбкой гения –

Не преклонять колен.

Страх растечется кровью вина на скатерти.

Ты улетаешь – строчкой в мою тетрадь.

В этом, дождем разбитом на паззлы, городе

Хочется умирать.


Л.Г.


Ты


Выкури сигарету. Прослушай пульс –

Я тебе больше точно не пригожусь.

Ты выбираешь землю – мне нужен бой,

Новый полет с дыханием за спиной,

Новые сказки, новые песни, но…

Ты продолжаешь верить в свое кино,

Где мои губы вторят твоим глазам,

Где еще можно словом – по тормозам,

Где еще терпит нервов стальная нить,

Где откровенья – правом меня любить

В общем-то все неправда и все не так,

Я тебе друг и недруг и враг – не враг,

Просто тобой надуманный эпизод.

Надо бежать от басен,от мифов от

Точно таких же девочек без души,

Внепостоянства. Ну же, давай. Спеши!

Помнишь мое «здесь просто нельзя стоять»?

Падай ищи и снова беги. Опять

Выкури сигарету. Послушай пульс.

Я тебе больше точно не пригожусь.



Огниво


Все возможно – ты знаешь это еще оттуда, с самых первых своих небесных турне на землю:

Если ангелы не приносят на блюдце чуда, значит кто-то (слегка рогатый) предложит кремни:

Чиркнешь дважды – услышишь Джинна, увидишь искры, как в той сказке, где все случается по заказу.

Обменяешь свой нимб на пару небедных жизней с послесловьем: «Она хотела всего и сразу».

Все проходит – ты точно помнишь, еще из детства, только это совсем не скоро (а вдруг не правда)

Ты уверена, что сгодятся любые средства для красивых прогулок к Смерти в костюме Prada.

После (ты уже в это время забудешь даты) небо скинет тебе молебен, махнет «счастли'во»,

Ты отправишься к кассе. Торговец (слегка рогатый) точно скажет, почем сегодня твое огниво.


Личная катастрофа


Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд

Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад.

Мир не сойдет с орбиты от этих слов, от моего бессилья в лоскутьях вен,

Просто сдыхает гребаная любовь – миру по барабану такая хрень.

Миру такие выпады – дежавю, старое фото, как в бабушкином трюмо,

Общая наша истина в стиле «ню», пройденная покадрово, как в кино.

Этой планете корчи мои – плевок, брошеный с макрокосмоса в океан.

Здесь на младенца плавно нажать курок – пара секунд всего. Да куда уж нам..

С этой больной фантазией о судьбе, картах тарО, признаниях ни о чем…

Если сравняли просто с д..мом в бедэ мальчиков с автоматом через плечо…

Если здесь человечишкина душа стоит гораздо меньше чем два нуля,

Этой планете мы – плесень, нарыв – мы вша, с манией гигантизма гнилая тля…

Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд

Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад…


Aprilis


Ну, убеди меня в том, что все это не так, что у прохожих бывают свои исключенья: мы истолкуем друг друга как сложный трактат, из интереса, крошась между пальцев печеньем и отливаясь под слепками губ в эталон только друг другу понятного дикого счастья. Это забавно – нырять с головой в Рубикон, чтобы потом заменять под ребром на запчасти смятое старой шпаргалкой с пометкой "любовь" сердце, когда-то вмещавшее томы о жизни, но для чего, если после, как старые письма, нас разошлют по кварталам чужих городов, где нам придется учиться из сонмища лиц складывать паззлами не-до-шаблоны друг друга, пряча тайком под улыбку синдромы недуга с грубыми шрамами вырванных с корнем страниц.


* Только опять ты вживляешь под вены апрель и выдыхаешь "не думай о завтра, но верь" *...


Из нас


Последнее солнце роняет себя на купол, осталось разбиться в тетради в попытках жить.

Из нас не получится даже тряпичных кукол – внутри вместо ваты осколки красивой лжи.

Во благо, во имя... плевать по какой причине мы выбрали этот способ ломать мосты,

Сегодня нет повода выть и бежать на имя. СЕГОДНЯ нет. Нет его. Детка давай, остынь.

Напейся, порви блокноты, смени прическу, купи новый галстук. Не парься по мелочам.

Мы будем прохожими холодно и неброско, похожими только шрамами на плечах

И ровными взглядами, где ничего от наших, умевших когда-то каяться и сжигать

Мы станем мудрее и может быть, веком старше, поймем, что когда-то нам было, кого терять.


Никто еще


Никто еще больней тебя не курил мой никотин под вечный куплет Гарсиа. Теперь я знаю как это: растаять в дым, теперь я знаю, как это: уйти красиво под поцелуи выстрелами в упор, без перспективы оставить чужих в подкорке. Теперь я знаю, что в общем-то до сих пор я ни черта не смыслила в добром Лорки и ничего не слышала. Ни-че-го из тех сопрано /меццо/ других контральто, все опускалось в планке десятибальной на самый ровный и самый банальный ноль, но не с тобой. Мне кажется "не с тобой" – такое время, украденное извне и мы были не – мы, неузнанны / как сквозь стены неузнаваем первый аккорд струны / Никто еще вот так не сходил с прямой, как я схожу с ума под твои запястья в густое небо, где Лорка поет о счастье, и где меня – ни четверти в новой части чужих куплетов, наигранных не тобой.


Пришлые, прошлые...


Хватит лепить из прошлого белый безликий ком. Истина такова,

Что мне все равно, кто тебя смаковал глотком вызревшего вина,

Кто там входил в твои вены тупой иглой, впрыскиваясь бедой,

Мне все равно, кто лечился тобой, как святой водой….

Знаешь, какая разница, сколько в твоем альбоме чужих могил,

Кто тебя точно так же похоронил, кто тебя сохранил, как простую пыль,

как немую быль

Злыми  ли письмами, татуировками на плечах, смятой ли простыней.

Кто посыпает твоими фото голову, как золой…

Каждая сказка в попытке забыть о прошлых делает нас слабей,

Делает нас, другими, похожими на заблудившихся голубей,

Каждая сказка делает нас глупым следствием без причин.

Прошлые, пришлые – мертвое время. Не более. Помолчим.


Поэтами


Поэтами не рождаются в тесных глотках палат –

Их заряжают в тугие обоймы и выпускают очередью по лицам.

Поэтам по хрену, что о них говорят, Поэтам такое снится,

что если выложить на головы кадрами – не хватит ада.

Без звукового ряда,

Без титров

настоящие Поэты пишут себя венами по голой груди тротуаров,

по рваному небу шрамами, миллиграммами остро заточенных слов,

Поэты могут так обозвать любовь, что солнце закроет уши,

но будет слушать, стыдливо пряча в рванину тучи свое лицо.

Потому что правда только тогда впускает в своё кольцо,

когда её не боятся.

Поэты умеют так утонченно драться, что тот, в кого попадают его кастеты,

не скоро обнаруживает утечку своих секретов, текущих сквозь

рваные дыры души, вопя, что так не бывает.

Поэты по-настоящему могут жить!

Поэты по-настоящему могут жить,

только когда умирают.


Не...


Век расстояния. Хватит. Пора домой. Просто закрыться в вечность \сломать ключи\

просто растаять,слушать, как за стеной, перерождаясь, прошлое замолчит.

Больше не ставить время на тормоза, не оглянувшись, не обернувшись, не…

Вытравить память\ губы \твои глаза \общий с тобой рассвет на седом окне\,

Родинку под ладонями, этот бред шепота на страницах полночных книг,

Выжечь из кожи ласку, изрезать плед, реинкарнировать в мрамор /фарфор гранит/

Измолотить до каши суставы дней, давящую виски карусель часов,

Просто исчезнуть – больше – не быть твоей – храмом на фоне клонов простых домов,

Богом твоим карающим за грехи, идолом цвета крови, дорогой в ад –

Хватит, я исчезаю – прошу, беги, в бывшее до меня – на прыжок назад.

Я не хочу быть смыслом – глотком воды – смертью – чистилищем – пристанью у планет

Плакать, стучаться пульсом твоей беды .

                Я не хочу любить, не желаю,… не…


Честнее честного


Если однажды ты съедешь ко мне из города и разрешишь мне хранить твой портрет за воротом,

Все не случится так выгодно, как нам хочется: нас все равно друг для друга не станет поровну.


Если однажды ты все-таки станешь чем-то мне глубже моих заветов, по дну начертанных,

я все равно не смогу стать ручной и мебельной и, вероятно, сопьюсь (но умру от Chesterfield).


Если однажды ты позовешь меня в Viterbo / в теплый VitErbo, где по зиме – без свитера,

где в облаках даже птицы выводят литеры – я все равно не забуду дождливость Питера.


Я все равно буду им восхищаться матерно, но если когда-нибудь все-таки станем вместе мы

Только одно я точно могу обещать тебе: всё будет пошло, а значит – честнее честного.


Тамагочи


Тамагочи – игра, примитивный электронный девайс, имитирующий жизнь реального животного.


Знаешь, друзья в кавычках равняются сваре гончих…

Сваре гончих, чья жажда крови, помноженная на три

Превращает нас в маленькие коробочки тамагочи,

В высоковольтные коробочки тамагочи, со зверенышами внутри…

Только те смешные песики китайского производства –

Жалкие микроподделки под тех, кто живет на дне.

Эти – они питаются нашей злостью, как белой костью,

Оттачивают хищные зубки – гвозди, вынюхивая предел….

И чьи – то улыбки в гриме, и в спину камни,

Задрапированные «дружеской» благодетелью ради нас,

Воспринимаются маленькими зверьками, ласковыми зверьками, бывшими когда-то зайчатами – хомяками,

как активизация кнопок команды «фас»,

как легализация начала войны без правил, (тебе знакомо то чувство бурлящего кипятка, когда ты пьешь его щетинистыми глотками, ненависть – щетинистыми глотками, умирая с первого же глотка?...) и вот тогда, этот зверек внутри, заложенный в нас еще до начала веры в законы Божьи, растет с каждым предательством, он корчится и болит, он поднимает рожу. Страшная злая рожа блюется дрожью, и рвет на клочья мякиш под кожей, который раньше звался душой и делал из нас с тобой похожих лицом на прочих.

Но этой ночью… давай сгорим, давай мы лучше, черт побери, сгорим,

пока еще нас не порвали в клочья личные тамагочи… с детонаторами внутри…


Я у


Я вышибаю стекла пульсами по часам: суть истеричной масти – с воем рубить гранит,

чтобы впивались крошки в сердце на пол-листа, чтобы хрипеть при встрече "мертвое не болит".

Видишь, как бритвы ножниц делят твой кадр на три? – Это начало новой серии дежавю, это моя планета плавится изнутри, чтобы для HAPPY ENDa стать близнецом нулю.

Я исчезаю. Я у... выкрошенных мостов видно седое небо равное пустоте. Трогай сухие щеки мне, сбитые без шлепков, чтобы узнать на ощупь, где у меня предел.


Уродливо


Всё по местам, как толпу по стульям я усадила за нас сама.

Это зима посреди июля холодом в пальцы, ножом – в слова,

Колото – резано, перечеркнуто. Я ядовита сама себе.

Ты уезжаешь.

Во мне уродина корчится скользкой змеей на дне.

Рейс объявляют /гвоздями в темени/ – крикнуть бы "STOP" и огнем гори

всё между нами в прошедшем времени, весь обвинительный алфавит

в нашей совместной когда-то комнате, в наших ругательствах тет-а-тет...

Скалится гордость во мне, уродина. Выжила гордость. А сердце – нет.

Ты уезжаешь. На юг ли, запад ли, я – заворачиваю в тупик.

Падает что-то под ноги запонкой. Падает что-то, а дно – болит.

Сложно все это и просто вроде бы – переписать себя, как тетрадь.

Корчит гримасы во мне уродина, не научившаяся прощать...


Речитативом


Речитативом ли, чечевицей – буков нечетный счет – как припечёт он, приснится – так вытечет, потечёт честности тяжкая, четкая, грешная череда: – Господи, дай мне ада огня, чугуна в слова, чтоб не сказать, а выпалить всё до дна, до уголька краюшки – чтобы высоковольтно, высоконужно – Господи, вышли дрожь ему, обезоружь его, что бы ему я под сердце нужнее нужного, или пошли удушья мне...

Господи бьет в ладоши, кладет на уши их – мол, – выболит, не беда.

И обвисаю тенётой на городах, как на чужих горбах, – мечешься, жмешься, чернеешь так чижиком в проводах, хуже чумы становишься, даже нутро в цвет траура оторочено – нет его ни дневного,ни полуночного... Только о рёбра точками. Только точками.

Боже, хотя бы сдохнуть уполномочь меня.


До прозрачного


Завершаю строку. Выжигаю себя дотла.

До прозрачного одиночества в зеркалах.

Кем я всегда была? С кем спала?

Скольким еще чего-то не додала?

*Небо, разлей меня кровью солнца по куполам,

Как по злым губам…

Чтобы не быть поделенной пополам

Чьей-то тетрадной былью под слоем пыли,

Раскиданной по углам.

Небо, скажи, чего я прошу не так?

Я не желаю чтобы меня делили,

Я не желаю, чтобы меня распили

С кем-то на брудершафт.

Я не хочу быть сыром для злых мышат,

Или застрявшей мышью в тягучем сыре/

Смятым чужим куплетом на А4,

После которого хочется не дышать…

Небо, зачем я сама не могу решать,

С кем мне на вдохе жить, на выдохе умирать

Кого не встречать от адреса до не высланных смс.

Небо, сделай меня ничьей, сделай меня не здесь,

Чтобы не помнить, как я сюда вошла, с кем я теперь нежна,

И что я опять кому-то себя должна,

Как мятую сторублевку за день цирковых чудес.

Небо, сделай меня ничьей, сделай меня не здесь.


Хромосома


Да, я наверно хотела бы стать на тебя похожей:

девочкой-маем, с небом под тонкой кожей.

Девочкой-сном: с облаками на каждом пальце,

пить амаретто и рифмой от скуки маяться,

я бы хотела, я бы хотела, я бы

тоже сумела сочиться сквозь утро ямбом

/ дымом ментоловым / молотым кофе, но мне

слишком опасно прыгать с откоса в море,

как набирать твой знакомый на ощупь номер,

как уловить тебя в трубке и слушать сонный

медленный мир твоего с хрипотцой контральто,

я бы хотела уметь говорить "ну как ты",

словно от этого "как ты" живет он: твой же

солнечный мир с небом под тонкой кожей...

Я бы хотела вот так: что ни слово – кома,

что ни строка – то лезвие по запястьям.

Я бы смогла. Но еще не построен город,

где от наличия Х-хромосомы

ровным счетом никак, никогда, не зависит счастье.


Camel


Я хочу быть сворованной с этих улиц дождей и пьяниц, унесённой в твоём нагрудном большом кармане

и раздетой до нитки, до пошлых и диких маний ревновать тебя к каждой встреченной в глотках станций

вне меня.

Здесь темнеет и ночь подступает к горлу, двадцать первой по счёту Camel,

в гортани тесно

от застрявшей к тебе рифмовки. Но впрочем похуй. Ты не вор мне.

И я ненавижу такую честность.


Суррогаты


И ни слова больше. Слова – суррогаты чувств.

Ничего не доказывай всуе – улики в нас же.

Ты которые сутки звучишь во мне наизусть

И которую вечность совсем не о нас читаешь.

Все стихи и стихии больше здесь ни при чём –

Механизмы контроля над сердцем всё чаще клинит.

И когда ты вернешься – подставлю тебе плечо,

потому что уже разучилась считать ножи в нём.


Я боюсь всего и наверное больше всех


Я боюсь всего и, наверное, больше всех: пустоты на кровати рядом,

второй подушки непримятой, холодной, как первый внезапный снег,

недоступности абонента,

себя ненужной.

Я боюсь, что затихнет в комнатах детский смех и остынет ужин...


...что однажды захочется выйти под ночь, под дождь, в тишину – как в кино,

сделать шаг нарочито-вязким, потерять прежний адрес, забросить ключи на связке

и уже никогда, никогда не хотеть домой.


Я боюсь чужаков с именами родных, друзей с голосами чужими, маминых слёз – до дрожи,

что однажды мой рейс в её город возьмут, отложат, как ненужные планы, и я не успею к ней

и вообще ничего не успею, что утону в посторонних, в заботах и злобе к себе, как в пьянстве.

Я боюсь, что однажды имя моё найдут, но никто, никогда не вспомнит, что я была здесь.


Единица Безумия


И сейчас бы подняться, расправиться, отрезветь. Взять по курсу на юг, или просто идти

направо.

Перестань говорить, перестань на неё смотреть, музыкант под ребром, практикующий андеграунд,

ожидающий права распеться и быть своим в окружении пестрой, плюющей под ноги стражи, перестань улыбаться им,

смолкни, не говори, притворись что мы вышли /что мы не входили даже/

срединих нет своих – среди них существует лишь Единица Безумия в облике нежной Боли,

от которой когда-нибудь что-то перегорит и не сможет закрыться крепче, сменить пароли и оставит тебя бесполезным простым ядром

в терпкой мякоти плода, упавшего ей под ноги – тихой Боли, умело шагающей каблуком, этой нежной,

не/прео/до/лимо желанной Боли...


***


Сделай визу к другим берегам, отступай волной, выдирай из струны за монеты чужие песни в переходах метро.


Любовь оффлайн


Сиротливы черновики.

Пустословны и безутешны.

Сквозь защелкнутые замки

Утекает тепло и нежность.

И теперь в пустоте углов –

Ничего, а оно – не лечит.

Говорят же, что есть любовь...

Но никто не сказал, что вечно.

Сквозняки и остывший чай.

Монитор отвечает пальцам,

Что любовь навсегда offline.

Так что выключи и не парься.

Так что выключи и беги.

Растворяй тишину в мартини.

Выцарапывай из груди

Откровенное "помоги мне".

Улыбайся – мол, "вери гуд"

В оболочке без чувств и толка.

Говорят, что и так живут...

Но ни слова о том, как долго.


Ты услышишь, как стихнет Боль.

И настанет тоска, убьющая нас на месте.


# _ #













Acknowledgements


Электронная книга подготовлена с любезного разрешения автора.


Дизайн обложки: Оксана Кесслер

Фотографии: Елена Степанова


Страница Оксаны Кесслер в сети: http://stihi.ru/avtor/oksana1983



Издание электронной книги в формате epub (publisher), конвертация в fb2:

Николай Мурашов (docking the mad dog)

2012



#_#


Copyright information


Тексты данной электронной книги защищены

(cc) Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerivs 3.0 Unported License.


Вы можете свободно:

делиться (You are free: to Share)– копировать, распространять и передавать другим лицам данную электронную книгу при обязательном соблюдении следующих условий:

– Attribution (Атрибуция)– Вы должны атрибутировать произведения (указывать автора и источник) в порядке, предусмотренном автором или лицензиаром (но только так, чтобы никоим образом не подразумевалось, что они поддерживают вас или использование вами данного произведения).


– Некоммерческое использование (Noncommercial use)– Вы не можете использовать эти произведения в коммерческих целях.

– Без производных произведений– Вы не можете изменять, преобразовывать или брать за основу эту электронную книгу или отдельные произведения.

http://creativecommons.org/licenses/by-nc-nd/3.0/deed.ru


Любое из перечисленных выше условий может быть отменено, если вы получили на это разрешение от правообладателя.

_____________


Licensed under the Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerivs 3.0 Unported License.

To view a copy of this license, visit

http://creativecommons.org/licenses/by-nc-nd/3.0/or send a letter to Creative Commons, 444 Castro Street, Suite 900, Mountain View, California, 94041, USA.


You are free:

to Share— to copy, distribute and transmit the work

Under the following conditions:

Attribution— You must attribute the work in the manner specified by the author or licensor (but not in any way that suggests that they endorse you or your use of the work).

Non-commercial— You may not use this work for commercial purposes.

No Derivative Works— You may not alter, transform, or build upon this work.


Any of the above conditions can be waived if you get permission from the copyright holder.


Thank you for respecting the work of this author.



# # #


Оглавление

  • Предисловие
  • От автора
  • Содержание:
  • = Диагнозы =
  • Диагнозы
  • On Off
  • Я люблю свою кошку
  • Не люблю
  • Он бы
  • Херь
  • Песочное
  • В грудь
  • Как корабль
  • Искусство вживляться в тело
  • Было слово
  • На дворе трава
  • La Skala
  • вырастай из кожи
  • Не в тебе
  • Девятый вал
  • Цунами
  • До новых встреч
  • В этом городе всё теряется
  • Тот, кто навечно
  • Ждать
  • Знаешь ли ты?
  • Ты вошла в пять утра
  • *** ("Я как всегда повсюду спешу успеть"...)
  • Приходи, говорю
  • Всё изменилось, Sweety
  • С понедельника
  • Мне тебя беспредельно мало
  • Кроссовки и каблуки
  • Когда я не стану
  • Placebo
  • Совершеннонелетнее
  • Смотри на меня
  • Каменное
  • Держусь за Питер
  • Купейные
  • *** ("Богу молится так, как будто он перед ней...")
  • Ты есть
  • Тишины
  • Вот солнце
  • Он всё забывает ей
  • Они приходят каждую ночь
  • Альбом
  • Сыну. Гордое
  • Человечище
  • Стихи твои... Инне Ф
  • Мой мужчина не любит пива и сигарет
  • Твои письма с пометкой прочитано (Отцу)
  • Такая чушь... Сестрице
  • Мне тебя не хватает. Брату
  • Мама
  • Жираф
  • Рисуй этот мир красивым
  • Ля минор
  • Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил
  • *** ("Обида порой на тебя до краешка...")
  • Двадцать восемь
  • Детство тому назад
  • Эхо крика
  • Включите свет!
  • В Мире Седых Детей, Где Мешают Кровь
  • Дом, где надеются на чудо...
  • Вы слышали, как плачет одиночество?
  • Сирота
  • Тринадцать зим
  • Здравствуй, сынок...
  • Маленький человек
  • Слишком громко
  • Расклад
  • Детские спят
  • Сволочь
  • Экс-лирика
  • А без рук твоих...
  • Пусть будет боль
  • Какое волшебство?
  • Большая Медведица
  • Я сегодня обидела человека...
  • Человек. Человек мой...
  • Целуй же...
  • Говоришь...
  • Нас от рожденья на убой
  • Вся моя боль
  • Твоя война
  • Моя безумная
  • Ты не поверишь...
  • Мой гость
  • Все на свете подобно кругу
  • Бабочка
  • Который день
  • Улыбки стрелки, ответы вспышки
  • Как горе
  • Куришь
  • Любовь
  • От земли
  • Ты красила волосы в пепельный цвет
  • Кошка
  • Ощущение i
  • Слово
  • Не назад
  • Собачье
  • Человек-Без-Тебя
  • Я не хочу дожить до такой зимы
  • Кукольное
  • Сколько тебя осталось
  • Про жизнь собачью и не только
  • Ты вышла из неба. Ты очень спешила ко мне
  • Лаской кошку
  • Здравствуй, ангел
  • И не то, чтобы...
  • Пёсье. Созвездие человека
  • Чернила-синтез
  • Пожар – вода
  • Сохрани его
  • В куклу
  • Мимо
  • И еще
  • Слишком
  • Бетонное
  • Всё, что ближе
  • От любви
  • Сахара
  • Эпидемия
  • Вот так
  • Слова
  • Бывшие мысли
  • Давай быстрее
  • Так хочется, чтобы все это не зря
  • А время как будто сдаёт норматив
  • Когда покой моих коснется век...
  • Я буду верить в чудеса...
  • Что мир не закончится наугад
  • Простая свара
  • Календари
  • Пока дано
  • Скоро мы точно выживем
  • Поведай мне, ангел...
  • Все чаще стихи...
  • Нас останется
  • Уходят люди
  • ВзросЗлость
  • Улыбка в архиве
  • Чёрная печаль
  • СтЕхи про любоФФ
  • Таракаша
  • Я тебя ни за что, никому
  • Дурацкое
  • Инетная народная
  • Мне было за двадцать
  • Такое дело
  • Неглиже
  • Лаз
  • Лом
  • КолыбельнойО для взрослЭх
  • Икс хромосома
  • Стерва
  • В родильной палате
  • Она убегала
  • Женщина
  • Девчонка на вид сорока с небольшим
  • Меня бы назвали Лиской
  • Слышишь, Лилит
  • Деревянная война
  • Вполовину
  • Молчала женщина в окне...
  • ***
  • Вольная правда
  • Искренней, чем враги
  • Противоядие
  • В этом...
  • Ты
  • Огниво
  • Личная катастрофа
  • Aprilis
  • Из нас
  • Никто еще
  • Пришлые, прошлые...
  • Поэтами
  • Не...
  • Честнее честного
  • Тамагочи
  • Я у
  • Уродливо
  • Речитативом
  • До прозрачного
  • Хромосома
  • Camel
  • Суррогаты
  • Я боюсь всего и наверное больше всех
  • Единица Безумия
  • Любовь оффлайн
  • Acknowledgements
  • Copyright information