Всегда на переднем крае [Евгений Дзукуевич Габуния] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Всегда на переднем крае

Об этой книге

Их часто величают стражами закона, солдатами невидимого фронта, а то и уважительно просто зовут часовыми порядка. Определений для нелегкой милицейской профессии существует немало, и каждое из них по-своему справедливо, потому что раскрывает тот или иной аспект многогранной деятельности милиции.

Задачи, возложенные на милицию Коммунистической партией и Советским правительством, почетны и ответственны: бдительно охранять личную безопасность и имущество советских граждан, бороться с преступностью, хищениями социалистической собственности и спекуляцией, повсеместно обеспечивать образцовый общественный порядок. Поэтому в будни и праздники, ночью и днем, в пургу и зной в каждом уголке нашей необъятной социалистической державы заступают в наряд тысячи милиционеров — верных слуг советского народа. Самоотверженно, часто с риском для жизни, несут они свою беспокойную вахту, надежно храня несметные богатства Родины, труд и покой творцов и созидателей этих богатств.

Многочислен отряд правофланговых милицейской службы нашей республики. В его рядах такие замечательные работники, как, например, начальник уголовного розыска Оргеевского РОВД Иван Яковлевич Руссу, старший инспектор уголовного розыска Рыбницкого РОВД Василий Владимирович Полевой, начальник следственного отделения Доротдела милиции МВД МССР Иван Егорович Семыкин, начальник паспортного стола Вулканештского РОВД Зоя Дмитриевна Кулдошина и многие-многие другие.

О деятельности сотрудников молдавской милиции и пойдет речь в этой книге. Конечно, в ней запечатлена лишь малая толика их славных дел и рассказывается лишь о некоторых из них. Не одинаков и художественный уровень публикуемых очерков. Однако взятый из жизни материал их будет, несомненно, интересен и близок широкому кругу читателей, поможет многим понять и глубже прочувствовать благородство и мужество, находчивость и талант бойцов невидимого фронта борьбы за человека, за интересы нашего советского общества и государства — тех, кто всегда на передовой, всегда на посту.

Светлой памяти Андрея Баженова, начальника кишиневского горотдела милиции, участковых уполномоченных Ивана Липатова, Аксентия Брынзы, Федора Федоренко, Василия Спирина, работников уголовного розыска Алексея Салея, Павла Пономарева, Александра Бутина, милиционеров Льва Спектора, Ивана Боженова и других сотрудников молдавской милиции, геройски погибших при исполнении служебного долга, посвящают авторы эту книгу.

В. Казаков Двенадцать мешков подсолнечника

В Унгенском районе Георгий Федорович Михайлов — известный человек. Начальник ОБХСС районного отдела внутренних дел, он — гроза всех тех, кто пытается прожить за счет государства, обворовывает народ.

На счету у Михайлова — тысячи отвоеванных у преступников рублей. За это он награжден орденом «Знак Почета», медалями, значком «Отличник милиции», именными часами…

Я расскажу лишь один случай из служебной практики Георгия Федоровича. Судите сами, почему он в Унгенском районе известный и уважаемый человек.

* * *
Михайлов поднял трубку.

— Слушаю.

Председатель колхоза из Гирчешт говорил сбивающейся скороговоркой. Рассказ его то и дело прерывали помехи на линии, но главное понять было можно: ночью с тока артели исчезли двенадцать мешков подсолнечника.

Надо выезжать на место преступления.

Через полчаса капитан уже стоял у большака, поджидая попутную машину.

Дело было обычным. Так во всяком случае казалось начальнику ОБХСС…

Дело, действительно, оказалось не труднее и не легче остальных и, может быть, запечатлелось бы в памяти как рядовая операция, если бы не некоторые — как потом говорил Михайлов — «психологические нюансы», которые заставили капитана милиции как-то глубже понять смысл своей суровой профессии.

* * *
Сторож стоял в углу маленькой конторки на току и, размазывая кулаком по лицу слезы, рассказывал:

— Я никуда не уходил ночью. Просто… заснул… На несколько минут… И вот…

Михайлов опросил еще нескольких колхозников, работавших на току, — никто из них ничего не видел.

Вечером в гостиницу, в комнату, где он остановился, постучали. Вошли двое.

— Мы, товарищ милиционер, видели прошлой ночью, как с нашего тока выезжала арба. Возле нее было несколько человек. Узнали мы только Федора Врабия[1], ездового соседнего колхоза…

Михайлов не сомневался, что ему обязательно что-нибудь подскажет ту нить, держась за которую, он найдет следы преступления. Но он подивился легкости, с какой это произошло.

— Что он за человек, Федор Врабий?

— Знаем одно: недавно вернулся из заключения.

— Ну, спасибо, товарищи…

На другой день он вызвал Федора Врабия в Унгены. Федор вошел в кабинет, поеживаясь от холода. Поводил широкими, сильными плечами. Сел за стол. Сжал в крупные кулаки узловатые, загрубевшие от работы ладони.

Из-подо лба на Михайлова, не мигая, смотрели ничего не выражавшие глаза.

«Интересно, надолго ли хватит у него сил защищаться?» — подумал Михайлов.

— Фамилия?..

Федор отвечал, тупо глядя на стол, за которым сидел. Михайлов заносил его слова в протокол. Оба понимали, что это все — лишь вступление. Главный разговор — впереди.

Неожиданно Федор, подняв на Михайлова глаза, сказал:

— Капитан, давай уж сразу о подсолнечнике.

Почему он заговорил об этом первый?

— О подсолнечнике? О тех двенадцати мешках из Гирчешт?

— Конечно, о них…

Все было просто: приехали ночью, погрузили мешки на арбу. Справились быстро — вчетвером.

— А сторож?

— Он стоял рядом. Следил, чтобы нас никто не увидел. Мы ему обещали долю.

Михайлов вспомнил маленькое, сморщенное лицо сторожа. Однако мысли тут же вернулись к Федору.

— Почему вы все это рассказываете? Я ведь пока не спрашивал…

— Спросили б…

«А ты не так прост, как мне показалось», — подумал Михайлов.

— Дети есть?

Врабий втянул голову в плечи.

— Семеро…

Для Михайлова дело в основном было закончено. Он уже прикидывал, во что обойдутся двенадцать мешков подсолнечника Врабию и тем троим, что еще не привлечены к следствию.

Оставалось выяснить детали.

— Куда спрятали подсолнечник?

— Высыпали в реку. Все двенадцать мешков.

На другой день Михайлов с инспектором ОУР побывали на том месте у реки, что указал Федор. Никаких следов там обнаружить не удалось. Федор, однако, твердо стоял на своем: высыпали в реку. Так же показали и остальные, причастные к делу.

Обыски в домах арестованных и их родственников ни к чему не привели — украденное исчезло бесследно… «Но… — думал капитан, — хоть одно-то семечко должно остаться на берегу реки!»

Когда Михайлов уже собрался еще раз съездить к реке, Федор вдруг сказал:

— Хотите, товарищ капитан, покажу, где спрятан подсолнечник?

* * *
Был воскресный день. С утра шел дождь. Наступала та пора осени, когда северные ветры срывают с деревьев последние красные листья, а немощеные дороги становятся доступными только вездеходам да гусеничным тракторам.

Михайлов с тревогой посматривал на горизонт — как бы не забуксовать. Предстояло преодолеть семьдесят километров, а из-за горизонта все ползли низкие, тяжелые тучи.

Федор кутался в потертую, залатанную фуфайку. Михайлов думал. В конце концов поведение Врабия на следствии — при всей своей необычности — не лишено здравого смысла. Федор, видимо, просто умнее и опытнее других преступников. Он как-то быстро понял, что говорить неправду — зря терять время. А так — у него есть даже смягчающие вину обстоятельства (помог следствию), да и, черт возьми, сам Михайлов стал чувствовать к нему некоторую симпатию.

— Как полагаешь, сердятся на тебя дружки?

Врабий ответил не сразу. Видно было: даже думать об этом ему нелегко.

— Наверное, думают, что мы могли бы выкрутиться.

— А ты?

— Думаю, нет, не могли…

В это время случилось то, чего больше всего боялся Михайлов: машина забуксовала. Толкали ее, носили под колеса траву — все было тщетно.

По-прежнему лил дождь. До села оставалось километров пятнадцать.

— Пошли, Федор…

Через несколько минут им стало тепло. Всю дорогу не разговаривали. Только однажды Федор спросил:

— Сколько мне дадут, капитан?

— Суд решит…

* * *
— Подсолнечник у сестры, но зайдем сначала ко мне, — капитан вдруг заметил в глазах Федора холодный, жесткий блеск.

«Что-то новое в нем. Запугивает меня, что ли?»

— Веди к сестре. К вечеру должны управиться.

Федор вдруг насупился.

— Человек ты или нет, капитан?

Он остановился. Сапоги до голенища обросли грязью. Ветер трепал оторвавшуюся на спине заплату.

Капитан вспомнил узловатые, крепкие рабочие руки Федора. Сказал раздраженно, грубо:

— И нужен был тебе этот подсолнечник…

Федор глянул из-под бровей:

— Каяться не буду. Просить прощения — тоже…

Нет, было в нем нечто достойное снисхождения!

— Ладно, веди домой…

Им открыла худая, с маленькими усталыми глазами женщина.

— Федя… — увидев Михайлова, она вдруг замолчала, ее глаза испуганно забегали по милицейской форме.

В доме глиняный пол. В углу комнаты, куда они вошли, задернутая белой занавеской печка. На скамейке вдоль стены — дети. Холодно и неуютно.

Капитан вышел на маленькую терраску. Сел на расшатанную табуретку. Пусть Федор простится с семьей.

Из комнаты послышался плач.

Михайлову по-человечески было жаль Федора. Был он, несомненно, не окончательно падшим человеком. Федор не хитрил, не валил вину на других, но и не унижался, не пытался разжалобить. Что толкнуло его на это? Ведь всякое преступление — это, как правило, следствие какого-то душевного изъяна, некой духовной неполноценности…

Федор в сопровождении своих вышел на крыльцо.

— Готов я…

Заголосила жена. Захныкали дети. Михайлов, уже у калитки, услышал, как Федор успокаивал их:

— Отец ваш все учится жить… старый дурак.

До сестры Федора шли молча. «Почему же участковый инспектор здесь при обыске ничего не обнаружил? Сейчас все станет ясным…»

Их встретила крупная, в толстом ватнике на широких плечах женщина. Федор молча толкнул калитку.

— Может, поздороваешься? — буркнула она, глядя почему-то на Михайлова.

Федор, не отвечая, шел к дому.

Зашли в одну комнату, в другую — никаких следов.

— Сколько можно мучить женщину! — вдруг истерично завела хозяйка.

— Замолчи, — оборвал ее Федор. — Неси топор.

Женщина вышла. Федор приблизился к глухой стене. Постучал по ней слегка кулаком. Потом с силой надавил локтем — открылся темный проем.

Михайлов понял: рядом с настоящей стеной была выложена другая, меж ними — тайник.

«Хитро сработали, наверно, в ту же ночь, когда крали…»

Вернулась хозяйка. Молча протянула топор. Скоро в фальшивой стене зазиял большой провал.

…К вечеру подсолнечник был сдан на склад.

Ночевали в гостинице колхоза. Утром Федор показался Михайлову еще более угрюмым, глубоко ушедшим в себя.

— Что с тобой?

— Думал, капитан. Всю ночь. О себе думал. И о вашей работе — тоже. Трудная ваша служба. Но хорошо, что о людях думаете.

И продолжал, уже в упор глядя на собеседника:

— Преступник, который не чувствует угрызения совести, — конченый человек. Таким он получается, если ему сходит с рук — один раз, другой… Он, понимаешь, привыкает жить скотом… Вы разрушаете эту привычку. Показываете человеку место, которого он достоин в жизни… Умные люди это понимают…

— Честные люди это понимают, — сказал Михайлов, делая ударение на первом слове.

— Одного честным делают родители и школа, других — милиция. Мне, признаться, совестно — и за эту грязь, по которой мы шлепали до села, и за холод, что вынесли. Смотрел я на тебя, голодного, как ты там, мокрый до нитки, подсолнечник взвешивал, и думал: забавлялся бы сейчас Михайлов с детишками дома, нужен ему этот подсолнечник… А потом подумал: так ведь для того, чтобы во мне совесть заговорила, и старается человек…

* * *
Когда Михайлов зашел с документами, прокурор опросил:

— А где ордер на Федора Врабия?

…Они проговорили в то утро долго.

— Говоришь, семеро у него детей?

— Да.

— Ну, пусть будет по-твоему. Посмотрим, что решит суд.

…Суд, состоявшийся через несколько недель, удовлетворил ходатайство начальника ОБХСС о смягчении наказания Федору Врабию. Его приговорили к году исправительных работ с вычетом в пользу государства двадцати процентов заработка.

Время, прошедшее после этого процесса, оправдало надежды: Федор Врабий стал честным человеком.

Иногда он передает Михайлову, ныне уже майору, приглашение в гости. Но тому все некогда: то в райпотребсоюзе не досчитались нескольких тонн муки, то стала исчезать кукуруза на биохимическом заводе, то… Кто знает, что его ждет завтра, когда он утром, как обычно, придет на работу?

Р. Пелинская Только одно дело

О нем, о майоре Комине, как и почти о любом работнике уголовного розыска, можно написать не только очерк, — целую серию повестей. Увлекательных, насыщенных романтикой милицейской службы, дающих яркое представление о том, как сложен и подчас опасен труд этих солдат порядка, бдительно охраняющих наш с вами покой.

Да, можно было бы рассказать о десятках дел, успешно им завершенных. Показать день за днем и ночь за ночью его беспокойные будни, до отказа насыщенные событиями. Но, пожалуй, достаточно будет и одного — его первого дела, с которого начал он свою службу в уголовном розыске, чтобы во всей полноте предстал перед людьми, его не знающими, Михаил Дмитриевич Комин. Человек немногословный, сдержанный в проявлении чувств, но с очень щедрой душой и добрым сердцем. Бесконечно преданный делу, которое ему доверено, во всем и всегда прислушивающийся к голосу своей совести — кристально чистой совести коммуниста.

На должность эту — старшего оперуполномоченного Кагульского райотдела милиции — был он назначай в январе 1960 года. А уже к концу месяца успел досконально, со свойственными ему терпением и добросовестностью изучить все переданное ему хозяйство. Перечесть от строчки до строчки каждую папку, вникнуть во все детали, отделить существенное от незначительного.

Среди тех дел, что не посчитал он возможным прежде времени списать в пассив, одно особенно заинтересовало его. Вернее не одно, а целых два дела, заведенных на одно и то же лицо. Первое — о розыске злостно уклоняющегося от уплаты алиментов Вовченко Николая Михайловича, 1921 года рождения, ранее проживавшего в Кагуле по улице Циолковского, 8. И второе — о розыске без вести пропавшего того же Вовченко Н. М.

В первом была копия заявления истицы — жены Вовченко — Вовченко Агриппины Васильевны, датированного 26 марта 1953 года. Она, обращаясь в народный суд, просила взыскать с ее мужа алименты на воспитание троих детей — дочери Елены 1948 года рождения, сыновей — Ивана и Николая — 1950 и 1951 годов рождения. Муж, как заявляла она, 11 марта 1953 года, взяв свои документы, сказал, что уезжает от них в центральные области Советского Союза. Где он теперь, она не знает.

Народный суд, рассмотрев ее заявление, вынес определение о взыскании с Вовченко Н. М. алиментов в пользу его бывшей жены на воспитание детей. Но, поскольку не было известно, куда он выбыл, определение это направили в отдел милиции для объявления розыска. На основании определения суда и было заведено это розыскное дело. Десятки ответов на запросы, посланные в разные уголки страны, никаких сообщений о месте его пребывания не принесли.

Ко второму делу прилагалось еще одно — уголовное, возбужденное прокуратурой Кагульского района. Было оно возбуждено на основании заявления сестры Вовченко — Харитины Михайловны, которая утверждала, что, насколько ей известно, брат уезжать никуда не собирался. А потому она думает, что он убит женой либо ее родственниками, с которыми никогда не ладил.

В протоколе осмотра дома, где он жил, среди прочих подробностей была упомянута и такая — «обнаружена мужская дубленая шуба, в нижней часта которой вырезан лоскут. На шубе заметны пятна, похоже, что это кровь». Здесь же имелось заключение экспертизы: да, это кровь человека. Но группу ее установить так и не удалось. Было и по этому поводу в деле объяснение жены. Были десятки свидетельских показаний, протоколы допроса. Были разные версии, но ни одна из них так и не подтвердилась. Жена и ее мать твердили одно — «уехал, неизвестно куда». Люди же посторонние склонялись к тому, что он, Николай, ими убит.

Когда двухмесячный срок следствия истек, следователь прокуратуры своим постановлением приостановил дальнейшее ведение дело до розыска Н. М. Вовченко.

Спустя месяца три сестра Вовченко вторично написала заявление — та этот раз уже на имя Генерального прокурора СССР. Обвиняя милицию и прокуратуру в том, что они не сделали все возможное для раскрытия преступления, она сообщала дополнительно, что, зайдя как-то к племянникам, увидела вдруг в доме шапку брата. Другой у него не было, а без головного убора вряд ли бы он уехал в такую пору. Март даже в Молдавии стоял холодный.

На основании ее вторичного заявления это уголовное дело было затребовано в прокуратуру СССР и постановление о приостановлении следствия было отменено.

Начался новый этап следствия. Прокурор республики направил в Кагул следователя по особо важным делам. Была организована специальная оперативная группа по делу об убийстве Вовченко. В один из дней в доме и во дворе, где жил Николай, был произведен самый тщательный обыск — проверены стены, сарай, чердачные помещения, перекопан почти весь приусадебный участок. Тогда-то в земле, около одного из фруктовых деревьев, и была обнаружена… каракулевая шапка. Та самая, о которой писала сестра. Агриппина Вовченко объяснила: шапка — подарок мужу сестры. Боясь, что теперь, когда он бросил их, сестра мужа отберет шапку, они с матерью закопали ее до времени.

Оперативная группа опять вызывала всех свидетелей, сводила их на очных ставках, выясняла и проверяла вновь и вновь все детали этой запутанной истории. Но… ощутимых положительных результатов и эта огромная работа не принесла. И опять… уже во второй раз, ввиду того, что срок ведения следствия по делу истек, следователь прокуратуры вновь вынес постановление о приостановлении дальнейшего следствия до розыска Вовченко Н. М.

Семь лет прошло с тех дней. Дело пухло. Полнилось многочисленными запросами, ответами на запросы, всевозможными документами. Целых три тома теперь составляло оно. Но не ясным было таким же, как и в самом начале. Впрочем, теперь в обилии всевозможных бумаг было, пожалуй, разобраться еще сложнее.

Что бы сделал человек, помышляющий прежде всего о том, чтобы жить спокойно и тихо? Постарался бы просто забыть об этом деле. Оправдания-то и искать не надо — столько уж людей вело его, столько потрачено и сил, и средств, и времени, что ж тут еще сделаешь! Тогда по свежим следам не смогли, а теперь уж… И вряд ли кто упрекнул бы нового работника в том, что не раскрыто оно им, не доведено до конца.

Думающий о карьере, равнодушный ко всему, кроме своего личного благополучия, человек, конечно, скорей всего схватился бы за новые дела. Скорей бы попытался в них проявить себя. Шансов-то в новых делах, не обросших таким багажом, не таких давних, наверняка, больше.

Но Комин не был бы Коминым, если бы позволил себе не только поступить — подумать так. Он именно с этого дела и начал.

Трудно теперь сказать, сколько потратил Михаил Дмитриевич времени только на то, чтобы уяснить для себя весь ход следствия, изучить каждый документ, вдуматься в каждую строку протоколов, очных ставок, допросов, заявлений, свидетельских показаний. Чтобы представить себе, пока без личного знакомства, характеры тех, кто имел к делу самое непосредственное отношение, чтобы понять мотивы их поведения, проанализировать образ мыслей, поступков, объяснений каждого действующего лица. Чтобы, наконец, докопаться до той основы, которая только и может объяснить все, установить истину.

С этого и началась его будничная, нелегкая работа в уголовном розыске — с бессонных ночей, напряженных дней. Жене тогда говорил: «Не обижайся, вот только с этим делом покончу, и все опять войдет в норму». Забегая вперед, надо сказать, что за этим делом последовало другое, потом третье, десятое, а он по-прежнему большую часть суток, порой в ущерб здоровью, семье, отдает делу. Жена уже привыкла. И не пилит за это. Уж кто-кто, а она знает: его не переделаешь. Впрочем, вряд ли другим он был бы ей и детям так дорог…

Изучив все три тома, зная почти наизусть каждый документ, стал Михаил Дмитриевич выяснять подробности у товарищей, принимавших участие в следствии, ведших это дело. То к одному будто ненароком зайдет, то к другому, спросит, если не ясно, еще раз вернется к разговору. Некоторые, удивленные этой его настойчивостью, спрашивали:

— Ты что ж, себя умнее других считаешь? Ведь и до тебя не новички этим делом занимались.

Он не хотел обиды. Отвечал мягко, но твердо:

— Умнее себя не считаю. То, что сделано, не зачеркиваю. А доделать до конца — попытаюсь. Это же в общих наших интересах.

— Конечно, — соглашались они. — Если что — заходи, пожалуйста.

И он опять заходил. Три месяца ушло на то, чтобы свести все в стройную систему, наметить план действий. Надо сказать, что одними томами да свидетельствами коллег он не ограничивался. Встречался с людьми. Говорил и не однажды с теми, чьи показания уже были в деле.

Начал с Ивана Леонтьевича Бирюкова, бывшего соседа семьи Вовченко. Дело в том, что среди прочих версий, проверявшихся его коллегами, была и такая — убил Николая его приятель и сосед Иван Бирюков, якобы питавший симпатии к его жене. За это говорил будто и тот факт, что вскоре после исчезновения Николая Бирюков продал свой дом и купил где-то новый в другой части города. Кстати, именно он, Бирюков, был последним из посторонних, кто видел Вовченко вечером, накануне исчезновения. В ходе следствия версия эта не подтвердилась: не было никаких причин у соседа сводить счеты с Николаем. Но поговорить с ним, порасспросить его о жизни семьи Вовченко, о взаимоотношениях его с женой, тещей, детьми Михаил Дмитриевич посчитал не лишним. И эти встречи с ним, как и со многими другими, оправдали себя. Нет, сногсшибательных открытий оперуполномоченный, конечно, не сделал, но детали кое-какие уточнил, узнал многое, о чем в деле не упоминалось. И, кстати, убедился в полной невиновности Бирюкова. Новый дом, объяснил тот, купил потому, что старый ремонтировать уже не было смысла. Да и приусадебный участок хотелось иметь, а при старом его не было.

После того как уж почти все, что можно было узнать от людей о семье Вовченко, он узнал, решил сам побывать у них в доме. В один из дней, заранее зная, что Агриппины Вовченко нет дома — ушла на работу во вторую смену, — пошел с визитом. Представившись работником райфо, попросил кое-что уточнить. Мать Агриппины, которую, он знал по делу, зовут Марией Ивановной Савченко, встретила неприветливо. На все вопросы цедила сквозь зубы:

— Ничего, кроме кур и трех гусей, не держим. Постояльцев нет. И чего пристаете?

Он старался ее грубости не замечать. Спрашивал вежливо.

— Постояльцев нет? Будьте добры, покажите тогда домовую книгу.

О каждом, записанном в книге, спрашивал как бы мимоходом. Бабка продолжала что-то ворчать. Но на помощь пришел ее внук Ванюша. Добрая улыбка Комина сразу покорила его:

— Это мама…

— Это баба…

— Это мой папа…

Комин внутренне подобрался. Но вмешалась бабка. Объяснила зло: муж дочери. Бросил, варнак, семью и неизвестно где живет в свое удовольствие. Распространяться дальше она не стала.

Проводить до калитки пошел Ванюша. Он, охотно откликаясь на добрые слова, рассказал, что учится в школе № 7. Очень старается, чтобы не огорчать маму. Очень любит свою учительницу Тамару Александровну.

— А что ж ты так плохо одет? — спросил Комин.

— Был бы у него отец, как у всех, — забубнила догнавшая их бабка.

— Ну, ничего, — улыбнулся Комин, положив руку на плечо умолкшего мальчика. — Вернется твой папа, и у тебя будет все, как у других.

На глазах у мальчишки показались слезы. Когда бабка отошла, он вдруг обронил горько-горько:

— Нет, дядя, мой папа домой не вернется.

Мальчик, видимо, что-то знал.

Уже потом, установив тесный контакт с его учительницей, той самой Тамарой Александровной, которую Ванюша любит «больше всех», Михаил Дмитриевич узнал, что сестра Вовченко убедила ребят в том, что их отец убит. Убит матерью. Под гнетом этой страшной мысли и росли они все эти годы. Росли, не смея смотреть людям в глаза!

А матери, злой и неласковой, боялись. «Была ли такой всегда?» — вот что пытался он выяснить. Беседовал с людьми. Не раз и не два встречался с соседями, знавшими давно Агриппину Вовченко. И все они в один голос утверждали: нет, не такой они знали соседку. Была общительной и веселой, любила на людях бывать. Как исчез Николай — ее словно подменили. Как в раковину, ушла в себя. Стала скрытной. К соседям почти не заходит. И на улице, как бывало, не остановится. Обронит: «Здрасьте», — и пошла к себе. Детям своим строго-настрого запретила ходить в другие дворы и дома.

С каждым днем у Комина наблюдений становилось все больше.

— Ну, как, — спрашивали его сослуживцы, — все еще надеешься на успех? Брось ты его, это дело, пора уже смириться и успокоиться.

Ничего определенного он еще сказать не мог, но все упорнее и упорнее напрашивался один-единственный вывод — Николая нет в живых. И если уж искать, то, наверняка, его труп или… то, что от него осталось.

А где искать? Кладбище, хоть и рядом с этим домом, оно отпадает. Там был бы заметен в те первые дни каждый свежий след. Дом был и раньше тщательно обыскан. Сарай тоже. Где же? Не настораживая соседей, он все время пытался выяснить, как семь лет назад выглядел этот двор, был ли он другим. И вот сначала вспомнил один, потом еще несколько человек, что перед тем, как ему исчезнуть, Николай ремонтировал дом. Глину для этого брал у сарая. Выгреб столько и для себя и для других, что там образовалась тогда солидная яма, не меньше двух метров глубины. «Вот оно!» — спохватился Комин. Это было уже что-то.

Пыл чуть поостыл, когда вспомнил, что в деле-то есть упоминание об этой самой яме. Он еще раз, уже с пристрастием перечел этот документ — протокол, подписанный работниками прокуратуры и понятыми. Раскапывали ее, но ничего не нашли.

«Ну, вот и последняя твоя карта бита, — рассуждал, огорченный неудачей. — Хвалилась синица море поджечь. Тянул, тянул, да так ни к чему и не пришел. А пора бы уж взяться и за другие дела. Да, но как быть с этим? Как? Да и товарищам как в глаза теперь смотреть?»

Будь у него другой характер — наверняка бы не выдержал. Махнул бы рукой, взялся за другое дело, что ждало его вмешательства. Ведь никакого просвета, никакой даже слабой надежды. Но он — это он: если начал — должен кончить, иначе сам себя первым же перестанет уважать. «Подождет тебя еще сейф, — сказал, как собеседнику, солидно распухшему за последние месяцы делу. — Подождет».

Он и виду никому не подал, что сам чуть было не разуверился в успехе. Опять — в какой уж раз! — сел за дело. Вспомнил о протоколе, о раскопке ямы… А как она велась — раскопка-то? Вот ведь чудак, так опечалился последней неудачей, что забыл главное выяснить.

Стоило только заговорить об этом, как тут же объяснили ему — успокойся, уж раскопка велась самым тщательным и серьезным образом.

Значит, повторную делать незачем, — решил. Но в этот же день — бывают все-таки счастливые случайности — зашел к нему бывший тогда понятым Софрон Ткач.

— Не можете ли вспомнить тот день? — обратился к нему с вопросом Комин.

— Отчего же, могу, — начал охотно Софрон.

И именно от него узнал Михаил Дмитриевич, что яма, глубиной не меньше двух метров, раскопана была лишь до половины.

Жаром полыхнуло лицо. Вновь воскресла надежда.

Утром в 8 часов 20 минут в сопровождении работников милиции и понятых Комин появился во дворе Вовченко.

…Вместе с землей были выброшены на поверхность кости и челюсть, очень уж напоминающие человеческие.

Комину вечностью показались эти три дня, пока не позвонили ему из судебно-медицинской экспертизы. Да, подтвердили эксперты, обнаруженные в яме кости принадлежат мужчине. Возраст его — 30—32 года. Рост 173—175 сантиметров. В земле они пробыли лет семь.

Но рано было торжествовать победу. Оставался еще один, наверняка, — надеялся он, — заключительный этап.

…И Агриппина Вовченко, и мать ее категорически в течение трех суток отрицали свою причастность к убийству. Но Михаилу Дмитриевичу терпения не занимать. Долгие часы говорил он то с одной, то с другой. Наконец, не выдержав, первой сдалась мать:

— Я убила, — зло бросила Комину. — Я одна, а дочь моя ни при чем.

И уж потому, как она это настойчиво повторяла, понял он, что всеми силами пытается старуха спасти от наказания дочь. Так оно и оказалось. Убили Николая Вовченко его жена и теща.

…В последнее время ему расхотелось работать в совхозе «Правда». Стал заниматься заготовкой камыша в плавнях. Начал пить. Домой каждый вечер возвращался пьяным. Устраивал скандалы. Так было и в тот вечер 10 марта 1953 года — вечер, который стал для него роковым.

Едва передвигая ноги, вошел он в дом. Стал требовать ужин. Жена ему тихо, чтобы не разбудить спавших в соседней комнате детей, ответила: нечем мне тебя кормить. Моих денег и на детей-то едва хватает. Рассвирепев, он выгнал ее и мать во двор. Нашел — они видели это в окно — то, что было приготовлено детям на завтрак, съел все и тут же, в кухне, растянувшись на топчане, уснул. Не помнит она, как схватила топор, как, ворвавшись в дом, со всего размаху опустила на его голову. Он приподнялся с топчана и, обливаясь кровью, свалился замертво на пол. Вместе с матерью они вынесли его, мертвого, и бросили в яму, засыпав сверху землей и мусором. Чтобы уничтожить следы крови на полу и на стенах, ночью же вымазали заново глиной пол, побелили всю кухню. Часть его шубы, залитой кровью, отрезали и сожгли. Ну а потом, тревожно бодрствуя до утра, сочинили эту версию — бросил, дескать, семью на произвол судьбы и подался неизвестно куда. Чтобы выглядели эти слова правдоподобно, жена-убийца подала заявление в нарсуд.

Был труп в той яме и в тот момент, когда ее раскапывали в первый раз. Только лежал он на глубине двух метров, а копнули-то нерадивые исполнители лишь на метр. И, конечно, не нашли. Матери и дочери эта оплошность была на́ руку. Той же ночью раскопали они труп, разрубили на части и сожгли в печи. Видно, было очень темно, коль не заметили они на дне оставшихся костей. Они-то и были найдены через семь лет.

…Суд приговорил Агриппину Вовченко к восьми годам лишения свободы. Мать ее — к 5 годам лишения свободы условно.

— Ну, что, с победой тебя, — горячо поздравляли Михаила Дмитриевича Комина сослуживцы. — Ты и впрямь молодец.

Они восхищались товарищем искренне. И разве не стоил того он, человек, показавший уже в своем первом деле образец беззаветного служения истине, образец упорства и непоколебимости, наитребовательнейшего отношения к самому себе.

За дело, столь блистательно раскрытое через 7 лет, министр вручил Комину именные часы.

Все думали, что для него оно закончилось в тот день и тот час, когда передал его старший оперуполномоченный уголовного розыска следователю прокуратуры.

Но это было не так. Закончив, так сказать, официальную часть, Комин по собственной инициативе взялся за неофициальную. И успокоился только тогда, когда была устроена судьба детей Вовченко. Не без его содействия определили их в Чадыр-Лунгскую школу-интернат, где были они вплоть до дня возвращения матери.

А она вернулась в 1967 году. И разве не удивительно, что первый человек, к которому обратилась Вовченко, был Михаил Дмитриевич Комин. Он ей и помог устроиться на работу.

Бывает, встречаются они теперь на кагульских улицах. Он обязательно остановится, спросит, как дети, как у самой дела, все ли на работе в порядке.

Она охотно ему отвечает. И долго еще после того, как уже распрощаются, стоит и смотрит ему вслед. И взгляд ее — теплый и благодарный — выражает гораздо больше слов.

В. Шевченко Одна летняя ночь

I
— Мария-а!.. Мария! — звенел молодой девичий голос.

Среди работавших в поле было несколько Марий. Они одновременно откликнулись.

— Да нет, мне Машу нужно! — уточнила девушка.

Это было понятнее: в своем кругу одну Марию называли Марусикой, другую — Маней, третью — Марьей.

— Чего тебе? — отозвалась Маша.

— Которая сумка твоя?

— Серая, с оторванной ручкой.

— Нет здесь такой.

— С той стороны куста посмотри.

Девушка исчезла в кустах. Затем появилась опять-таки без сумки.

— И здесь нет.

Маша ругнула подругу за нерасторопность и сама пошла искать сумку.

— Тебя пока дождешься, от жажды умереть можно, — упрекнула она девушку.

Но, обыскав место, где женщины сложили свои свертки, сетки и сумки с обедом, она так и не нашла свою с оторванной ручкой.

«Спрятали, наверное», — подумала Маша, затем взяла первый попавшийся под руку бидончик с водой и отпила несколько глотков. Вода, хоть и стояла в тени, прогрелась, была невкусной.

Пришла обеденная пора. Маша снова искала и не находила своей сумки. Девушки посмеивались, шутили. Но, когда Маша не на шутку рассердилась, все бросились помогать ей. Сумки нигде не было.

— Девчата, кто пошутил? — спрашивали друг друга. Все единодушно отрицали, — мол, какие могут быть шутки, если человек голодным остается.

— Может, ты ее дома забыла.

— Да нет же, — настаивала Маша, — я ее вот здесь положила.

Шутки прекратились. Все чувствовали себя неловко. Поиски закончились общим обедом: выложили на траву все, у кого что было, наперебой угощали Машу и успокаивали ее.

— Не жалко сумку, — грош ей цена в базарный день. Перед вами неудобно. Получается вроде бы я нарочно шум подняла.

— Ну, будет тебе. Подумаешь, кто-то шел мимо и пошутил — взял да и спрятал.

На всякий случай после обеда еще прочесали лесополосу. Да ничего не нашли. Молча приступили к работе.

Занятые поисками, а затем обедом, они не обратили внимания на мужчину, который, расположившись метрах в двухстах от них, там, где кончалась табачная плантация, а массив кукурузы вплотную подходил к лесополосе, не спеша опустошал серую с оторванной ручкой сумку. Содержимое он поглощал жадно, с удивительной быстротой. Большим, можно даже сказать громадным перочинным ножом он нарезал сало и проглатывал ломтики его вместе с кусками пирога, почти не пережевывая. От этих глотательных усилий кожа на его круглой коротко стриженной голове подергивалась, оттопыренные уши шевелились, словно помогали проталкивать пищу. Покончив с салом и пирогами, мужчина пошарил в сумке и извлек вареные яйца. Над ними он трудился уже более спокойно. Ощущение голода притупилось, и теперь он не просто насыщался, а смаковал. Старательно вычищая ножом яичную скорлупу, он явно растягивал удовольствие от обеда. Молоко пить не стал, спрятал бутылку в карман серого помятого пиджака. Зато бурлуйчик с водой осушил до дна.

Взглянув на женщин, приступивших к работе, мужчина улыбнулся, подхватил сумку за уцелевшую ручку и пошел к тому месту, где недавно еще шумели колхозницы, разыскивая пропажу. Шел, продираясь сквозь кусты, стараясь оставаться незамеченным. Сетки и сумки, похудевшие после обеда, были свалены в кучу под тем же кустом, что и раньше. Мужчина бросил сумку сверху, еще раз взглянул на работающих и скрылся в лесопосадке.

II
Июльский зной волнами перекатывался через подоконник распахнутого окна, обжигал лицо. Дежурный по райотделу милиции курсант Александр Рак, изнемогая от жары, все поглядывал на часы — скорей бы вечер, будет все-таки не так душно. Не повезло ему с практикой. Другие попали на оперативную работу, а ему досталось практиковаться в должности постоянного дежурного. Сиди здесь, выслушивай телефонные звонки. Где-то соседи ругаются — звонят, зовут милицию, муж напился, жену в дом не пускает — звонят, приведут какого-то подвыпившего сквернослова — оформляй бумаги на него… Надоедает. То ли дело оперативники. Хотя вот по соседству за стенкой сидит «опер» угрозыска. Тоже с утра не выходит из кабинета, бумаги пишет. Ему, небось, также душновато, а сидит. Но его хоть телефонными звонками не одолевают по мелочам.

Вот опять звонок.

— Дежурный по райотделу милиции курсант Рак слушает, — автоматически доложил в трубку Александр. — Телефонограмма?.. Сейчас, минуточку… Диктуйте…

Голос в трубке бегло стал читать, кому адресуется. Дежурный и без него знал, что все идет начальнику. Дальше пошел текст. Александр записывал, переспрашивая.

— Мест заключения?.. Ага — из мест заключения. Совершил что?.. Побег… На сколько осужденный?.. Ого! Немало!.. Георгий Иванович… Как фамилия?.. Диктуйте по буквам… А… Н… следующая дэ или тэ?..

Чья-то рука вырвала у дежурного трубку. Рак оглянулся, сзади стоял «опер» угрозыска.

— Кто бежал? Андроничан? — спросил он того, что был на другом конце провода. — Ясно. Остальное понятно, говорю. Принял телефонограмму старший лейтенант Кройтор.

Он бросил трубку на аппарат, быстро дописал текст телефонограммы в тетрадь и, уже уходя, обратился к дежурному.

— А телефонограммы нужно пооперативней принимать, товарищ курсант… Обо всем срочно сообщите начальнику. Я поехал в Гангуру. Так и передайте ему, он знает почему, — и выбежал из дежурки.

Через минуту Кройтор промелькнул мимо окна на мотоцикле.

«Тоже мне спец, — подумал дежурный. — Выслушал и ускакал. А куда? Преступник бежал. Сядь, подумай, куда он может направиться. Возможно, он уже проехал в одной из машин, что прошли сегодня. Их через Новые Анены сотни за день пробегает».

Александр проставил в тетради часы приема телефонограммы и сунул ее в стол.

…Степан Кройтор возвращался из Гангуры не прямой дорогой, он колесил по проселкам, останавливался у каждого оврага, каждой рощицы и лесополосы. Словно полководец перед сражением, изучал подходы к укромным уголкам, созданным природой, которые мог использовать противник.

«Сражение не сражение, а поединок будет трудный», — подумал Кройтор.

Андроничан из той категории преступников, что действуют нагло, а в случаях опасности не брезгуют никакими средствами для своего спасения, не останавливаются даже перед убийством. На вершине холма старший лейтенант затормозил и, не сходя с мотоцикла, закурил. Солнце клонилось к закату. Мимо проехали на телеге несколько колхозников. Они поздоровались с Кройтором — узнали, хотя он был не в милицейской форме. А вообще-то его в районе многие знают в лицо. И он знает многих. Вот те, что проехали, — это болгары из Александровки. Собственно, сейчас это село — продолжение Гангуры, но по традиции болгарскую часть все еще называют Александровкой.

Телега удалялась. Колхозники о чем-то оживленно беседовали. О чем?

Ну, конечно же, не об Андроничане. Они даже не подозревают, что он бежал и вот-вот может появиться в селе. «Да, не очень радостное известие для них», — подумал Кройтор.

Только село избавилось от этого бандита и вдруг — бежал.

Профессиональное чутье подсказывало Кройтору, что Андроничан придет сюда. Что ж, нужно приготовиться к встрече.

III
Андроничан брел кукурузным полем. Он за последние три дня прошагал более 100 километров. И все кукурузой, виноградниками да лесными полосами, обходя трассы и оживленные проселки. Дороги были перекрыты, он это знал. Зайди в какое-либо село в такой одежде — люди не только хлеба не дадут, но сразу же задержат и вызовут милицию. Поэтому он, по-волчьи прячась, стараясь никому не попадаться на глаза, перебирался из одного кукурузного массива в другой. Кукуруза не только укрывала, но и кормила. Правда, его уже поташнивало от пресной сладковатой мякоти еще несозревших зерен. Однако голод жестокая штука — вынудит и землю жевать. Лишь однажды поел по-человечески. Набрел на шалаш сторожа виноградника. Самого сторожа не было, но был хлеб и кое-что к хлебу. Андроничан прихватил все с собой и, главное, добыл громадный перочинный нож с деревянной ручкой и серенький старый пиджак.

Андроничан брел полем, на ходу определяя самые молодые початки, срывая их. Когда обглоданный початок падал на землю, он сразу же принимался за другой. «Ничего, скоро буду дома», — шевельнулась мысль в его стриженой голове. И эта мысль скривила губы в улыбке. — «Дом»… Суд поселил его на двадцать лет в казенный дом, так что на отцовский рассчитывать нечего. Сейчас ему 39. В шестьдесят перед ним откроют дверь свободы. Зачем она тогда? А все эти годы остальные будут наслаждаться жизнью? Нет, кое-кому не придется — зло швырнул он на землю недогрызенный початок. Только бы не сцапали раньше, чем он доберется домой. Потом будь что будет, хоть «вышка». Теперь же он сделает все, чтобы в селе о нем долго помнили, чтобы одного его имени боялись.

Андроничан замедлил шаг — кукуруза кончалась. За ней была густая лесополоса. А дальше начиналась гангурская земля. Внимательно осмотрелся вокруг. Неподалеку на табачной плантации работали женщины. Под кустом лежали их сумки с обедом. Андроничан, не раздумывая, пробрался к ним, выбрал самую увесистую и вернулся к кукурузному полю — в случае тревоги легче будет скрыться. Не прерывая трапезы, он наблюдал, как женщины суетились, пытаясь найти пропажу. А после обеда подбросил пустую сумку на место и сам вдоль лесополосы двинулся к родному селу.

Если пройти еще одно поле, выйдешь на дорогу, ведущую в райцентр. А если бы удалось благополучно пересечь дорогу, — попал бы в знакомые места, где среди рощиц, балок и оврагов можно надежно укрыться. Но делать это сейчас опасно. Лучше ночью.

И вдруг возникла дерзкая мысль. В полукилометре рокотал трактор, перепахивая свежее жнивье. Андроничан смело направился к нему. Из-за куста разглядел, что тракторист был молоденьким парнишкой. К тому же незнакомым. Когда трактор развернулся, Андроничан догнал его, прыгнул на бегущую ленту гусеницы и оказался на сиденье рядом с пареньком, который от неожиданности даже рычаги управления выпустил.

— Привет, — весело поздоровался Андроничан.

Тракторист еще не пришел в себя и лишь кивнул. А когда присмотрелся к лицупришельца, глаза его испуганно округлились и даже из-под слоя пыли и мазута проступила бледность.

«Узнал, — с удовлетворением отметил Андроничан, — узнал и испугался».

— Узнал? — спросил он паренька.

Тот кивнул.

— А я тебя нет. Что-то не припомню.

— Я из Мисовки…

— А-а… Женился у нас что ли?

— Угу…

— Ну, ладно. Паши… И рассказывай, что в селе делается. Ждут меня?

Парень молчал. Он уже немного овладел собой. А чтобы не отвечать, усиленно занялся вспашкой. Без нужды подправлял и без того ровно идущий трактор, оглядывался на плуг. Андроничан извлек свой «трофейный» нож и приступил к чистке ногтей.

— Так что говорят в селе? — переспросил он.

— Говорят, что ты бежал и тебя расстреляют, если поймают.

— Это я знаю. Чужих много понаехало?

— Много.

— Кто командует?

— Не знаю.

— Хорошо… Дуй на дорогу, а затем меня подбросишь вон туда, к оврагу.

Парень хотел что-то сказать, но, покосившись на нож, промолчал и, подняв плуг, погнал трактор к дороге. Из-за поворота показался мотоцикл с коляской. Андроничану достаточно было лишь взглянуть, чтобы узнать, кто ехал.

— Стой, — жестко схватил он за руку тракториста, — пусть проедет наш многоуважаемый угрозыск.

А когда мотоцикл промчался мимо, он махнул рукой, мол, давай дальше.

— Когда начальство едет, нужно уступать дорогу, — шутливо объяснил он. — А это поехал мой старый друг «опер» Степан Васильевич Кройтор. Ему, наверное, поручили взять меня. Плохи мои дела — он меня хорошо знает.

— Ну, будь здоров, — попрощался он, когда трактор остановился у оврага. — Но ты будешь здоров до тех пор, пока будешь молчать, что меня видел. Понял?

Парень кивнул головой и, не разворачиваясь, задним ходом рванул машину обратно на поле.

IV
В кабинете заместителя министра сидели несколько человек, в основном начальники отделов. Прошло три дня с момента побега, а преступник оставался на свободе. Сделано все, чтобы его задержать: перекрыты дороги, разосланы поисковые группы, организованы засады вокруг села Гангура. Однако пока никаких известий. Преступник матерый, и главная задача — не допустить, чтобы он успел совершить какое-нибудь преступление.

В Гангуре и ближних селах подняли на ноги дружинников и сельских активистов.

— Я понимаю, что у него одна дорога, — после паузы продолжал заместитель министра, — а чтобы нам на него выйти, нужно пройти тысячи дорог. Но для нас это не оправдание. Мы обязаны задержать преступника, оградить честных людей от возможной беды. Для этого нужен активный поиск, а не пассивное ожидание, пока он наскочит на вашу засаду. Кстати, местные работники милиции возражают против засад. Засады только сеют панику и мешают угрозыску. Один из них, Кройтор, особенно против и считает, что своими силами Ново-Аненская милиция сможет справиться. А каково ваше мнение об этом? — спросил он начальника отдела уголовного розыска.

— Я думаю, — не спеша начал тот излагать свое отношение к сказанному, — что Кройтор прав. Это работник опытный. Он в органах милиции работает с 1953 года. Учился в Ленинградской школе милиции. Опрометчивых решений не принимает. Если он предложил убрать группы перекрытия — значит имеет на то основание. Это раз. Ну, и потом, Андроничана он знает очень хорошо, ему пришлось с ним повозиться три года назад, до суда. Сложное было дело. Но распутали.

— Ну что ж. Осталось только послушать самого Кройтора, — сказал замминистра и нажал кнопку звонка. — Пригласите, пожалуйста, ко мне Кройтора, он уже, наверное, приехал, — попросил он заглянувшего в кабинет секретаря.

«Сейчас потребует отчет о действиях», — подумал Кройтор, войдя в кабинет.

Но замминистра неожиданно спросил:

— Что вам, Степан Васильевич, нужно, чтобы задержать Андроничана?

— Прежде всего необходимо убрать все засады. То и дело на них натыкаются местные жители. Атмосфера в селе и без того беспокойная. Вечером в дом ни к кому не достучишься — боятся люди, всякие небылицы сочиняют об Андроничане. А повод один — видели, мол, везде засады с автоматами. Никто в поисковых и заградительных группах в лицо преступника не знает. Он может десять раз мимо пройти незамеченным. Вместо всех участников поиска я прошу только проводника со служебной собакой.

Замминистра молчал, вычерчивая на бумаге какие-то фигурки.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Сейчас вместе с вами выедет проводник с собакой.

V
Домик стоял чуть-чуть на отшибе, окруженный небольшим садом, заросшим малиной. Хозяева усадьбы, старик со старухой, хлопотали у стола. Проводник служебной собаки Михаил Гребенкин и инструктор Юрий Гордеюк молча курили. У ног Михаила, положив голову на лапы, растянулась овчарка. Ни Гребенкин, ни Гордеюк не представляли, как Кройтор предполагает взять Андроничана. Привез их сюда поздно вечером, приказал, если придется, то и двое суток носа не показывать на люди. Предупредил и хозяина с хозяйкой, чтобы никто не знал, что за гости у них.

Сам же сказал, что Андроничан уже появился, что его видели. Нужно было сразу же по горячим следам двинуться и задержать. Нет, он что-то мудрит.

Кройтор заехал только под утро, когда рассвело. Видно было, что он не спал. Ему действительно не пришлось сомкнуть глаз. Еще вечером, когда он встретился с Петром Касьяном, своим добровольным помощником из местных комсомольцев, тот ему рассказал о событиях дня. Во-первых, Андроничан заставил Саню — молодого тракториста — отвезти себя к оврагу, что между Гангурой и Мисовкой. Во-вторых, в тот же день Андроничан заглянул на полевой стан тракторной бригады к отцу. Отец сына принял холодно, сказал, что помощь оказывать ему не намерен, и посоветовал добровольно явиться в милицию. Андроничан засмеялся: «И не подумаю. Пусть, побегают за мной. А о себе, старик, не беспокойся. Если спросят, скажи, что я здесь был и ушел. Куда — никто не знает. Возможно, даже совсем отсюда уйду. Понял? Так и скажи, что решил я отсюда уйти».

— Я думаю, — закончил Петя, — он еще не ушел. Сегодня ночью, возможно, домой к жене заглянет, ему ведь нужно переодеться.

— Да, возможно, — согласился Степан Васильевич, — но может и другое случиться.

Он задумчиво курил. «Может случиться, что именно этой ночью Андроничан попытается свести счеты с теми, кто помог разоблачить его как преступника три года назад. Иначе зачем ему наводить нас на мысль, что он ушел отсюда. Нет, врешь, я твою натуру хорошо знаю. Ты не мог не видеть, как снимались группы перекрытия. Слишком шумно это делалось. Ты придешь в село. Только к кому?»

— Вот что, Петя. Сейчас в правлении собирается кое-кто. Я пойду туда, побеседую. А ты обойди вот этих товарищей и предупреди, чтобы не очень крепко спали.

Кройтор вырвал из блокнота листок и написал несколько фамилий. В основном это были главные свидетели по делу Андроничана.

— Как только их обойдешь, скажи своим ребятам, что придется ночью подежурить. Пост у дома Андроничана остается постом номер один. Человек пять пусть патрулируют на улицах. В пять утра занять точки наблюдения вокруг села, как мы раньше договорились. Понятно? Это если ночью ничего не случится. Ясно?

— Ясно. Можно за домом его жены я буду наблюдать?

Петя почему-то был уверен, что Андроничан заявится в свой дом. За ним наблюдали с чердака соседнего недостроенного дома.

— Можно, только ты с ребятами сойди вниз, наблюдайте из окон.

Когда Кройтор выходил из правления, начал накрапывать мелкий дождик. «Этого еще не хватало», — с досадой подумал он. Если дождь усилится, работа усложнится. А преступнику он на руку.

— А может, и нам подежурить? — угадав тревогу Кройтора, спросил председатель сельсовета.

— Нет, не нужно. Делайте, как условились. Спокойно идите по домам. Чем больше людей по пути вас будет видеть, тем лучше. А дежурных у нас как раз норма. Много народа на улицах — лишний шум.

— Вы только осторожнее с ним. У него где-то автомат спрятан, — отозвался бригадир Селезнев.

— Знаю, — ответил Кройтор. И, чтобы избежать лишних разговоров, быстро попрощался и ушел.

Он шел до самой окраины, где оставил свой мотоцикл. Затем выкатил его на обочину, вынул из коляски плащ-палатку, расстелил ее на мокрой от только что закончившегося короткого дождика траве и прилег покурить. Со стороны дороги огонек папиросы не мог быть виден, прикрывал мотоцикл, а за спиной шелестела влажными листьями кукуруза.

Степан Васильевич погасил окурок и машинально достал следующую папиросу.

Автомат. Как он мог забыть о нем! Еще когда первый раз вели следствие по делу Андроничана, многие подтверждали, что видели у него автомат. Правда, плотника Васильева он убил, не применяя оружия. На ночные грабежи колхозных ферм и токов ходил с охотничьим ружьем. Приклад он, помнится, отломал, когда избивал колхозного сторожа Сергея Швеца. Это подтвердили и его компаньоны по ночным налетам Шестопалко, Усатый, Розлован. И если Андроничан сейчас придет в село с автоматом — дело осложнится. Ведь ребята-дружинники совсем безоружны.

Кройтор взглянул на часы — малая стрелка перевалила цифру один. Пора прогуляться по улицам. Степан Васильевич поднялся и не спеша двинулся в село. Дружинников не встретил и не заметил ни единого поста. Но знал, где именно сидят хлопцы, и чувствовал их присутствие. «Молодцы, ребята», — похвалил он мысленно. И только на обратном пути остановился у дома отца Андроничана. Здесь тоже пост. Но где он? Тихонько свистнул. Звук был тонкий и короткий: то ли мышь запищала, то ли сонная птаха. В ответ тоже раздался такой же писк, и из-за колодца поднялась фигура. Кройтор подошел. «Ну как?» — спросил. «Все тихо», — ответил парень. «Если что, в драку сами не вступайте, у него может быть оружие», — шепнул Степан Васильевич.

«У меня тоже есть», — отозвался парень и показал полуметровый металлический прут, — и остальные не с пустыми руками — ружье взяли на всякий случай».

В четвертом часу, когда солнце еще не взошло, но рождающийся день уже рассеял ночную темноту, Степан Васильевич завел мотоцикл и выехал на дорогу.

У села Мисовки встретил Федора Селезнева — бригадира. Тот мчался на бричке в Гангуру. Увидев Кройтора, он осадил лошадь и с ходу выпалил:

— За Мисовкой у колодца Андроничан. Я уже позвонил в правление, оттуда сейчас выедет участковый с милиционерами.

— У какого колодца? — нетерпеливо спросил Кройтор.

— Что на развилке.

— Езжай обратно и не спускай с него глаз. Я тебя догоню, — Кройтор завернул мотоцикл и помчался к «Малиновой роще» — так они окрестили дом стариков, где прятались Гребенкин и Гордеюк.

Когда Степан Васильевич вошел в дом, проводник и инструктор служебного собаководства, как и вечером, сидели за столом.

— Так, хлопцы. За работу.

Оба вскочили. Гребенкин пристегнул к ошейнику овчарки поводок. Та без всякой команды рванулась к двери — почувствовала, что предстоит поработать. Через минуту разместились в мотоцикле и покатили в Мисовку. Сразу за селом догнали Селезнева — тот явно не спешил и подстегнул свою лошадку, только когда Кройтор обогнал его.

Остановились у колодца.

— Ребята, предупреждаю, у Андроничана, возможно, есть оружие. Предполагаю, автомат, — сказал Степан Васильевич.

Гребенкин дал команду собаке искать след. Та осторожно обошла вокруг колодца и сразу же метнулась через дорогу к виднеющейся недалеко лесополосе. Кройтор дал сигнал рассредоточиться. Старшина Гордеюк стал заходить к полосе справа, Кройтор взял левее. Собака уверенно вела их вперед. Началась лесополоса. Степан Васильевич бежал, прощупывая глазами каждый кустик. И вот впереди мелькнула серая спина. Андроничан! Он не видел Кройтора, его внимание было приковано к приближающейся собаке. В этот момент Кройтор четко представил себе, что если Андроничан вооружен, сейчас ударит автоматная очередь. Он поднял пистолет и дал предупредительный выстрел в воздух. Андроничан вздрогнул и оглянулся. Гребенкин не знал, кто стрелял. Он пустил собаку, а сам готов был открыть огонь. Овчарка прыгнула в кусты и свалила Андроничана. Кройтор, подоспевший первым, навалился на преступника, заломил ему руку за спину. Собака вцепилась в ногу Андроничана, не позволяя ему шевельнуться. Гребенкин отвел овчарку в сторону, а старшина и Степан Васильевич ремнями связывали Андроничана.

— Больно, гражданин начальник, — простонал тот.

— Ничего, потерпишь.

Подбежал участковый с двумя милиционерами. Но все уже было кончено. Гордеюк и Кройтор, сидя возле связанного Андроничана, курили. Гребенкин поглаживал собаку и кормил ее сахаром.

— Ну как, голубчик, хватит бегать? — обратился участковый к Андроничану.

Тот зло осклабился.

— Как всегда, ваша сверху, — и отвернулся.

* * *
Давно уже не посещал Кройтор Гангуру. Его перевели в отдел уголовного розыска министерства. За работой некогда, да и повода после поимки Андроничана не было. Бывшие сослуживцы, встречая Степана Васильевича, отмечают, что внешне он почти не изменился: все так же худощав и подвижен, спокоен и немногословен. Только погоны, уже майора милиции, подчеркивают, что со дня событий в Гангуре прошло немало времени.

— Ну как, в министерстве спокойней работать? — спрашивают бывшие коллеги из Новых Анен.

— Спокойнее, — улыбается Кройтор и достает свой неизменный «Беломор».

Скажи, что должность старшего инспектора отдела уголовного розыска Министерства внутренних дел республики не менее беспокойная, чем прежняя, — начнут расспрашивать, что и как. А Степан Васильевич не очень любит рассказывать о себе. Поэтому, закурив, он еще раз уточняет:

— Намного спокойнее.

И промолчит о том, что сам только вернулся из длительной командировки — распутывал очередное опасное дело. И что в кармане лежит новое командировочное удостоверение — опять нужно выезжать в район, помогать местным работникам угрозыска. Что, уже работая в министерстве, он раскрыл более тридцати сложных преступлений.

Г. Челак Иного нет пути

В закупоренной бутылке, растворившись в белой или красной жидкости, сидит, притаившись, злой джин. Демоническим оком он зорко следит: кто клюнет на его хитрые, коварные уговоры. И едва учует слабовольного, вкрадчиво начинает: «О человек, открой этот сосуд. Не пожалеешь!»

Слабовольный останавливается. Кто произнес эти слова? Никто, вроде, с ним не заговаривал. Наверное, внутренний голос…

И слабовольный не находит в себе силы противостоять соблазну. Он покупает бутылку и — один или с друзьями — предается сомнительному наслаждению, именуемому в народе пьянством. За первой бутылкой следует вторая, потом третья. И, соответственно, за легким возбуждением — неуемное веселье, потом богатырская храбрость и, в конце концов, состояние полной невесомости мыслей и чувств, которое хорошо укладывается в рамки крепкого выражения «сплошное свинство».

Нам, живущим в Молдавии, хорошо знакомо значение слова «джин» (вин). Это — вино. Но «джин» — это также дух.

«Спиритус» — по-латыни спирт. И одновременно — дух.

И некоторые мужчины, в иных обстоятельствах проявляющие чудеса мужества, в поединке с джином (спиритусом) часто терпят позорное поражение. И тогда, натворив такое, что затмевает двенадцать подвигов Геракла, они приходят в себя в отделении милиции, где им тотчас предъявляют справедливый счет. По этому счету — хочешь не хочешь — приходится платить сполна.

* * *
Немалая часть набедокуривших пьянчуг попадает в Октябрьский райотдел внутренних дел. Здесь, к их великому неудовольствию, им приходится иметь дело с Лидией Георгиевной Спеян.

У этой женщины не совсем обычная судьба. Когда началась война, она, совсем еще девчонка, эвакуировалась с семьей из Тираспольского района в далекий Красноярск. Время было суровое: на фронтах шли ожесточенные бои, в тылу все было подчинено нуждам фронта. В те годы каждый честный человек определял свое место в жизни, сообразуясь с интересами оказавшейся в смертельной опасности Родины. Парни, даже не достигнув призывного возраста, рвались в армию. В армию, на помощь отцам, мужьям, братьям, стремились и многие женщины.

Была и у Лидии Георгиевны такая мечта — стать снайпером, чтобы метким огнем поражать гитлеровских захватчиков, или медсестрой, чтобы выносить с поля боя раненых воинов. Это благородно, это нужно. Это романтика, подвиг, слава…

Кто из нас, молодежи грозных сороковых годов, не мечтал отдать жизнь во имя опасения Отчизны! Теперь мы не досчитываемся многих школьных друзей — они спят вечным сном на полях под Волгоградом, Варшавой, Будапештом… А мы живы. Нас миновала пуля, а некоторым и пороха не пришлось понюхать: Родина послала трудиться в тыл — на фабрики, заводы, в шахты, колхозы.

Когда после окончания десятилетки Лидии Георгиевне предложили работать в милиции, она сначала наотрез отказалась: это никак не входило в ее планы. Более того, это казалось ей чудовищным несоответствием со всеми ее представлениями о призвании, смысле жизни. Но когда она чуть поостыла, предложение умудренного опытом работника милиции перестало казаться таким уж нелепым. Он говорил о благородном труде стража общественного порядка, о романтике этой работы, полной беспокойства и опасностей, о ее значении в данное время, время суровых военных будней…

Милицейская синяя шинель сидела на ней безукоризненно.

Простым милиционером начала работать Лидия Георгиевна. Потом окончила школу милиции, стала оперуполномоченным, работала в группе дознания. А в 1960 году заочно закончила юридический факультет Кишиневского университета, и вскоре ее назначили начальником следственного отделения Октябрьского райотдела милиции.

В своей работе она нашла все, о чем мечтала в юности. И за двадцать пять лет службы приобрела такой опыт, что, как говорят, видит насквозь людей, преступивших пределы дозволенного, и, как опытный мастер в тайнах часового механизма, разбирается во всех пружинах, приводящих правонарушителей сюда, на беседы с ней, и, в зависимости от результатов этих бесед, дальше: на скамью подсудимых или назад, в свой коллектив, в свою семью.

Нет, не зачерствела, не огрубела на этой трудной работе Лидия Георгиевна. Всегда, во всех обстоятельствах ею прежде всего руководит человечность, она старается смягчить участь подследственного, если он того заслуживает.

Вот перед ней парень лет двадцати. Юрий Г., рабочий Кишиневской мастерской ювелирных изделий. Среднее образование не помешало ему до безобразия напиться. Потеряв рассудок под действием винных паров, он, находясь на Рышкановке, у озера, вообразил себя Адамом в раю, разделся догола, нацепил на шею черный галстук и в таком виде стал разгуливать среди отдыхающих.

Глупый мальчишка! Конечно, он отделался легким наказанием, и есть надежда, что повторной встречи с ним не будет. Но не всегда деяния, вызванные опьянением, кончаются так безобидно.

Александру Д. — тридцать лет. У него незаконченное высшее образование, а работал он заведующим отделом магазина. Никогда не проявлял строптивости характера. А вот хлебнул лишнего и…

О, чего только не делает злой джин! Шел Александр по улице Котовского, шел пьяный в дым. И заметил двоих — мужа и жену, стоявших у ворот. Подошел, приставил нож к животу мужчины и стал оскорблять женщину. Когда та убежала, погнался за ней, размахивая ножом, начал ломиться в дверь. Потом ворвался в другую квартиру, крича, что зарежет всякого, кто к нему подойдет.

Сорокалетний Дмитрий Р. тоже не может пожаловаться на отсутствие образования. Он закончил среднюю школу и работал слесарем. Ничего плохого за ним не водилось до тех пор, пока злой джин не попутал его. Когда же это случилось, Р. сел в троллейбус и вмиг вообразил себя контролером. Ему вдруг показалось, что некий гражданин едет зайцем. Он потребовал предъявить билет, а так как гражданин не подчинился — стал бить его, а заодно и его жену, вмешавшуюся в ссору.

Примерно восемьдесят процентов всех преступлений приходится на долю правонарушений, совершенных в нетрезвом состоянии. Почтенный, уважаемый человек, ничем прежде не запятнанный, напившись, вдруг оказывается автором весьма и весьма скверной истории, которая приводит к печальным последствиям.

— Зачем вы это сделали? — спрашивает Лидия Георгиевна очередного «клиента».

— Но ведь я был в нетрезвом состоянии! — восклицает «клиент».

Он искренне убежден в том, что состояние опьянения полностью оправдывает его, и доказывает, что в трезвом виде ни за что не допустил бы такого.

И Лидия Георгиевна еще и еще раз терпеливо объясняет, что проступок, совершенный под воздействием алкоголя, не только не оправдывает человека, но даже отягчает его вину.

— Не пейте, если не умеете пить, — убеждает она. — Пейте минеральную воду, пейте соки, потому что вино может окончательно вас погубить…

Каждая такая встреча превращается в своеобразную лекцию против алкоголизма. Начальник следственного отделения взывает к совести провинившихся, приводит в пример случаи с трагическим исходом, говорит о ложности общепринятого представления, будто потребление спиртных напитков — это непременный признак мужской доблести.

— Скорее всего пьют те, кому алкоголь возмещает недостаток мужества, — убеждает Лидия Георгиевна. — Но это далеко не равноценный заменитель…

И, говоря, она зорко всматривается в лицо сидящего перед ней мужчины: проняло или нет?

Иногда ей кажется, что все усилия напрасны, что эта ее титаническая работа — борьба с ветряными мельницами. Но вот приходит посетитель или прибывает письмо от человека, отбывшего положенное наказание либо отпущенного под честное слово. Теплая благодарность за добрый совет, за материнскую строгость рассеивает минутное колебание, придает новые силы и окрыляет не на час или два, как проклятый алкоголь…

* * *
Трагический исход… Это очень страшно и очень больно для всех, в том числе, конечно, и для нее, представительницы органов власти. Когда пьяный хулиган убивает или ранит ни в чем неповинного человека; когда пьяный тиран терроризирует семью, смертным боем бьет жену, детей. К таким она не знает снисхождения.

Вячеславу К. было уже под шестьдесят. Но почтенный возраст не принес успокоения его буйному нраву. Он изготовил самогонный аппарат и гнал спирт для удовлетворения собственных неуемных потребностей. Напившись, терял рассудок, избивал жену, швырял в нее посуду. Еще более изобретательным и изощренным оказался Александр Н., работавший на кожзаводе. Напившись до умопомрачения, он бросался с кухонным ножом на свою дочь, бил стекла и посуду в квартире, жену свою колотил головой о стенку.

Алкоголик в семье — это пытка, мученье для домочадцев. И в таких случаях задача органов охраны общественного порядка — по возможности быстрее изолировать его. Мать двоих детей, Лидия Георгиевна всегда действует быстро и решительно. Хирургическое вмешательство с целью удаления пораженного органа оказывается порой единственным способом спасения организма.

* * *
В тот день, когда она вступила на этот путь, ей казалось, что это ненадолго, что придет время — и будет другая, более интересная специальность. Теперь она знает: другой не может быть. Совсем не потому, что прошли годы и поздно переучиваться. Нет. Просто она убедилась: более интересной, более трудной и нужной профессии, пожалуй, нет. По крайней мере, для нее.

Восемьдесят процентов всех преступлений совершается людьми в нетрезвом состоянии. Вот пища для непрестанных размышлений, вот нива для глубокой вспашки. На этой ниве неутомимо трудится начальник следственного отделения Октябрьского райотдела внутренних дел города Кишинева майор Лидия Георгиевна Спеян.

И прежде чем поддаться на уговоры злого джина опрокинуть очередную рюмку, пусть слабовольный хорошенько прислушается к своему внутреннему голосу: не подскажет ли ему голос иное, более мудрое решение, которое избавит его от неприятной беседы с этой обаятельной, умной, доброй, суровой женщиной. Потому что снисхождения не будет!

Вл. Спивак «Знать все о людях…»

«Не столько карать, сколько воспитывать, не столько раскрывать, сколько предупреждать — вот главное содержание деятельности людей, охраняющих общественный порядок в нашей стране, стоящих на страже интересов всего народа и, значит, каждого из нас».

С. С. Смирнов,
писатель, лауреат Ленинской премии.
Куда смотрит милиция?..

Эту фразу все еще можно услышать на улицах города, когда разбушевавшийся хулиган или пьяница оскорбляет своих сограждан, затевает драку. «Куда смотрит милиция?» Люди уже привыкли, что там, где нарушается порядок, всегда первыми появляются его верные стражи — работники милиции. Правда, в устах обывателя эта фраза приобретает несколько иной смысл. Его «возмущение» — сродни равнодушию. Сам он палец о палец не ударит, чтобы одернуть дебошира. «Зачем мне ввязываться? Для этого есть милиция…» — рассуждает он. И возмущение воинствующего мещанина не идет дальше громогласного: «Куда смотрит…»

Впрочем, таких «почитателей» законности становится все меньше и меньше. Милиция у нас потому и называется народной, что пользуется абсолютным доверием и поддержкой советских людей.

В случае опасности, заметив человека в милицейской шинели, мы бросаемся к нему, что называется с автоматизмом условного рефлекса. Нам и невдомек, что он не на службе, а просто идет к друзьям или, может, торопится на свидание… Для нас он, как и врач, — человек, который всегда на посту и, следовательно, не имеет морального права отказать в помощи.

Долг служебный и долг человеческий настолько тесно сплетаются, что подчас не разберешь, где кончается первый и начинается второй. Мы принимаем как должное, когда люди этой нелегкой профессии, рискуя жизнью, вступают в схватку с вооруженным бандитом, бросаются в горящий дом, чтобы спасти ребенка, идут по следу преступника, ищут и находят его.

Не щадить своих сил, а в случае необходимости и самой жизни, при охране прав советских граждан и социалистического правопорядка от преступных посягательств — эти слова, записанные в Присяге личного состава, определяют моральный, а точнее — жизненный кодекс каждого работника милиции.

Несомненно, мужество, доблесть, самоотверженность, романтика риска — категории, имеющие самое непосредственное отношение к деятельности стражей общественного порядка. И можно привести множество фактов их мужественного поведения, смелости и героизма. Но, если вспомнить известное выражение о двух сторонах одной медали, то это скорее лицевая, видимая сторона дела. Именно на этом материале обычно строятся довольно занимательные сюжеты детективной литературы.

На самом же деле деятельность милиции гораздо сложнее и многограннее. Но, чего греха таить, увлекаясь подробным описанием уродливой стихии преступлений, мы зачастую упускаем главное — ту, порой незаметную, повседневную и кропотливую работу, в которой и заключается гуманная и истинная суть труда сотрудников милиции.

Я хочу рассказать о майоре милиции Викторе Марковиче Афанасьеве, одном из тех, кто изо дня в день пробуждает в наших солдатах порядка непримиримость ко всему фальшивому, аморальному, подлому и преступному. И здесь, нам кажется, самый раз сделать оговорку и предупредить нетерпеливого читателя, что ни стрельбы, ни погони, ни эффектных приемов самбо он не увидит. Да, детектива не будет. Потому что у того, о ком пойдет речь, основное оружие — сила слова, личный пример: нержавеющее и испытанное оружие старых комиссаров и нынешних политических воспитателей. Но всякий раз, когда люди в милицейских шинелях проявляют смелость, находчивость, верность долгу, выходят победителями в острой схватке с бандитами или умело действуют в сложной, подчас драматической обстановке, — не забывайте и их комиссаров, их незримого присутствия.

На службу в милицию Афанасьев пришел несколько лет назад, когда были введены должности заместителей начальников райотделов по политико-воспитательной работе. В скобках заметим, что новая работа отнюдь не являлась «радужной мечтой его детства». Все было просто и прозаично. Как лаконично объяснил Афанасьев: «Состоялся разговор в райкоме партии… Затем вызвали в министерство… Согласился».

Почему именно его?

Может, потому, что знают в Рышканах Виктора Марковича как принципиального, требовательного к себе и другим человека, за плечами которого богатый опыт партийной и советской работы. Вот лишь несколько штрихов из его трудовой биографии: инструктор райкома партии, заместитель редактора районной газеты «Искра»… Трудно сейчас судить, что сыграло решающую роль, да это и не столь важно. Важно другое — это всегда была работа с людьми.

Райком и учеба в ВПШ, по словам Виктора Марковича, дали ему те основополагающие знания и опыт, которые принято называть политической закалкой.

Газета научила аналитически относиться к жизни, событиям и людям. Привила чувство ответственности: «Десять раз проверь, прежде чем сделать окончательный вывод», особенно если речь идет о человеке.

Колония? — Именно тогда сформулировал он правило, ставшее для него неписаным законом: «Если работаешь с людьми — должен знать все об этих людях».

Престиж, авторитет командира, понятно, приказами не создашь. Очень многое тут зависит от его личных качеств, того душевного богатства, которое заключается в особом умении взглянуть на себя глазами подчиненных.

— Устроить «разнос», когда кто-то не досмотрел чего-то, — делю самое простое и легкое, — говорит Афанасьев. — А вот разобраться детально, проанализировать и вскрыть причину, подсказать, помочь, если нужно, — гораздо труднее. Но только так, уча и воспитывая «в рабочем порядке», на конкретных примерах и фактах, можно надеяться на успех.

В Рышканском РОВД об Афанасьеве говорят так:

— Подготовленный, хорошо знающий дело. Умело опирается на партийную и комсомольскую организации. Чувство гражданского долга, непримиримость к нарушителям у него органично сочетаются с педагогическим тактом воспитателя. — Это мнение «официальное», оценка руководящего состава.

А вот отзыв нижестоящих товарищей, причем тех, работа которых вызывала в свое время нарекания замполита.

— Промашки у нас случаются, чего там… Виктор Маркович всегда до первопричин докапывается. Требовательный — точно! Но без упора на голосовые связки. Бывает, и отругает, но так, что тебе не обидно, а стыдно становится. Словом, и строгий, и душевный, чуткий человек. — Так говорят участковый инспектор И. О. Дьяконов и инспектор уголовного розыска В. И. Думбровану.

…Никак не мог четко организовать свою работу бывший участковый уполномоченный Виктор Думбровану — выпускник Кишиневской школы милиции. Вроде бы и старался, и с личным временем не считался, а значился в числе «пассивных», «тяжелых на подъем». На критику старших товарищей реагировал болезненно.

Другой на месте Афанасьева, наверное, поспешил бы с оргвыводами. А тот сумел взглянуть в корень: раз трогают замечания, переживает — следовательно, никоим образом не равнодушен. То, что реагирует неправильно, конечно, нехорошо. Но и понять его как-то можно: молод еще, горяч, а может, просто излишне самонадеян или самолюбив? Все это преходяще, поправимо. Самым страшным и безнадежным человеческим недугом Афанасьев считает равнодушие.

Замполит начал искать причины изъянов по службе с изучения организации и планирования работы Думбровану. Зная характер — «с кипяточком» — своего сослуживца, Афанасьев решил обойтись без официальных дознаний и рапортов. Понять, разобраться в душе подчиненного — значит наверняка найти нужную тропинку к его сердцу.

Индивидуальная работа не терпит шаблона. Опытный воспитатель — всегда психолог: он хорошо понимает, что от личных качеств и настроения людей во многом зависит то, как они выполняют свои служебные обязанности.

Виктор Маркович несколько раз беседовал с Думбровану, внимательно просмотрел его рабочий дневник, сделал для себя кое-какие пометки. Чтобы получше разобраться, поговорил и с коллегами лейтенанта. Теперь можно было основательно потолковать, и с Думбровану.

— Давай-ка вместе разберемся, — Афанасьев закуривает папиросу и не спеша продолжает. — Во-первых, что ты должен делать. Во-вторых, что ты делаешь. И, наконец, что ты не делаешь, упустил…

Разговор, прямо скажем, шел нелицеприятный, но конкретный. Состоялся обстоятельный анализ работы…

Картина и в самом деле вырисовывалась неприглядная. Беда состояла в том, что бо́льшая часть времени уходила у участкового на разбор жалоб и заявлений. Текучка буквально «заедала» его. В то же время работа по предупреждению правонарушений велась из рук вон слабо, то есть упускалось главное. Когда все «пункты» были «рассмотрены», они совместно разработали подробный план профилактических мероприятий. Ушел Думбровану окрыленный…

— Профилактика — золотое правило! — любит повторять Афанасьев. — Чем продуманнее и активнее будет вестись разъяснительная и воспитательная работа среди населения, с детьми и подростками, тем скорее мы сумеем устранить из жизни нашего общества преступность.

Виктор Маркович убежден, что если преступление совершилось, то рано или поздно оно будет раскрыто. Безусловно, неотвратимость наказания — один из краеугольных камней ленинских принципов нашей юриспруденции. Никто не должен уйти от ответственности за содеянное зло. Но карающий меч государственной власти — не самоцель. Особое благородство работы наших стражей общественного порядка прежде всего состоит в том, чтобы не допустить, предупредить преступление.

Человек не рождается преступником. И если он оступился, нужно не дать скатиться ему в пропасть. Помочь освободиться от дурных склонностей и порочных влияний, пробудить в нем добрые начала, его совесть, сознание гражданского и общественного долга — в этом как раз и заключается смысл профилактической деятельности работников милиции.

Когда я спросил Афанасьева, каким образом можно предупредить преступление, он улыбнулся.

— Очевидно, нужно знать о нем… Но пока еще ни один — даже потенциальный — преступник не пришел в милицию с «челобитной», что, дескать, «черт попутал» и он решил пошарить в сейфах госбанка или, на худой случай, в карманах сограждан. Так что остается одно: предупреждать преступление умелой и четкой работой сотрудников милиции.

— Наверное, интуиция должна быть…

— И она необходима… Думаю, что именно профессиональное чутье на опасность позволяет работнику милиции часто раньше других оказываться там, где людям необходима помощь. Но главное в другом. Подозревать о том, что готовится преступление, оперативный работник может только при условии, если он хорошо знаком с людьми, живущими на обслуживаемой территории. И прежде всего, конечно, с теми, кого, можно отнести к любителям «легкого заработка», пьяницам и тунеядцам.

— Но разве может один человек знать все и всех?

— Разумеется, нет. В нашем деле — один в поле не воин. Ни предупредить преступление, ни тем более раскрыть его в одиночку почти невозможно. Практика показывает, что успех борьбы против преступности в конечном счете решает слаженность действий всего коллектива сотрудников милиции при всемерной поддержке общественности. И мы всячески укрепляем эту связь. Прямо на предприятиях устраиваем прием трудящихся. Проводим лекции, беседы, вместе с дружинниками и народными контролерами участвуем в рейдах по проверке торговых точек…

Замполит подробно рассказывает о том, какую большую помощь оказывают милиции общественные участковые и инспектора по паспортной работе в выявлении безнадзорных подростков, а также лиц, живущих на нетрудовые доходы, об участии сотрудников райотдела в работе местных Советов депутатов трудящихся, в их постоянных комиссиях.

И, между прочим, в числе тех, кто умело строит свою работу с общественностью, Афанасьев называет и участкового инспектора Ивана Онуфриевича Дьяконова, того самого, с которым вначале ему приходилось «воевать». И чем больше я входил в круг интересов, проблем и задач работников милиции, тем глубже осознавал правоту Афанасьева.

Как-то в беседе он затронул, на мой взгляд, очень злободневную проблему.

— Служба в милиции требует сегодня не только высокой бдительности, самоотверженности, но и самых разносторонних знаний: правовых, педагогических, технических, экономических, — сказал Виктор Маркович. — Милиция обязана идти в ногу с интеллектуальным развитием общества. И наша задача — воспитывать в работниках высокую культуру, требовать внимательного и чуткого отношения к людям, словом, всего того, что входит в широком смысле в понятие интеллигентности. Само собой разумеется, что эти качества должны органически сочетаться со строгостью, решительными действиями по отношению к правонарушителям.

Смею утверждать, что то, о чем так горячо говорил Афанасьев, не просто красивые слова. Это, если хотите, руководство к действию, о чем красноречиво свидетельствуют факты.

Итак, о первом — необходимости знаний. Абсолютное большинство работников Рышканского райотдела внутренних дел учится заочно. Одни — в Киевской высшей школе МВД (например, заместитель начальника райотдела по оперативной работе Д. И. Катрук), другие — на юридическом факультете КГУ (следователь М. Г. Шкепу, старший инспектор ОБХСС И. Г. Бучучану), третьи — в Кишиневской школе милиции, в Сорокском техникуме механизации и т. д. Каждый из них сейчас своей практической деятельностью как бы сдает ежедневно экзамены: работа помогает им лучше учиться, учеба — успешнее трудиться. А в целом выигрывает общее дело, так как люди на более высоком профессиональном уровне выполняют свои функции.

Второе — относительно культуры поведения и интеллигентности. Виктор Маркович не отрицает: случаи грубого, неуважительного отношения к людям со стороны отдельных милицейских работников бывают. Но с этим борются, за это строго спрашивают и наказывают.

…На бывшего инспектора дорожного надзора А. Ухина поступило несколько жалоб от водителей — груб, необоснованно отбирает права. Проверка подтвердила эти факты. Поведение Ухина осудили на комсомольском собрании, серьезный разговор состоялся на оперативном совещании, побеседовали и в индивидуальном порядке. Вроде бы понял — одно время все шло нормально, а потом снова пошли жалобы. Пришлось предложить ему сменить профессию, уволили.

Примерно такая же история была и с его коллегой М. Рябым, и конец столь же печальный… И поделом, ведь своими поступками они компрометировали не только себя, но и честь милицейского мундира!

Мне нравится, что Афанасьев говорит о своей работе просто, как о будничном труде, без прикрас и восторженных восклицаний. Вот почему, несмотря на соблазн эффектного показа своего героя в «деле», — а Афанасьеву приходилось не раз непосредственно участвовать в раскрытии преступлении, — я не стану под занавес говорить о том, с чего обычно начинают.

«Теперь, когда картина ночного преступления была ясна, встала задача — найти преступников. Но как? В сущности, никаких улик не было…» — примерно так можно было бы начать рассказ о немалом количестве дел, которые успешно завершил Афанасьев.

Замечу только, что Виктор Маркович зарекомендовал себя умелым, обладающим тонкой наблюдательностью работником. Его отличает способность, сопоставив ряд логических доводов, отбросив ложные, разглядеть и ухватить ту «ариаднову нить», которая позволяет довольно быстро выбраться из лабиринта хитросплетенных изощрений преступников и выиграть исход операции.

— Любое дело можно довести до конца… Если что-то не получается, начинай искать причину в себе, — сказал замполит. И это не только слова к случаю. В них весь Афанасьев, скромный и требовательный прежде всего к себе.

В чем его кредо? Не абстрактная любовь к людям вообще, а стремление помочь конкретному человеку в очищении его сознания от зла и скверны. Афанасьев уверен, что граница, разделяющая преступника и общество, не всегда проходит между людьми, она пролегает и внутри самого человека. И потому «часто нам приходится бороться за человека против него же самого». Еще В. Г. Белинский писал, что «во всяком человеке два рода недостатков: природные и налепные; нападать на первые бесполезно, и бесчеловечно, и грешно; нападать на наросты — и можно, и должно, потому что от них можно и должно освободиться».

«Нападать на наросты» — это как раз и является жизненным призванием майора Афанасьева. Он умеет полностью, без остатка отдать себя другим — свои знания, опыт, свою непоколебимую убежденность и верность Отчизне.

Счастлив ли он, находит ли удовлетворение в своей работе? Думаю, что да. Ибо, как писал еще в молодые годы К. Маркс, самым счастливым может быть тот человек, который сделал счастливыми наибольшее число людей.

Разве не этой цели подчинена в конечном счете вся работа Виктора Марковича Афанасьева — политического воспитателя и наставника тех, кто борется с человеческими «наростами», помогает людям найти свое истинное место в жизни?

Евгений Габуния Девять лет спустя

В очерке участвуют:
Н. Х. ДУДНИКОВ — подполковник милиции;

БАРСОВ ИВАН — выпускник консерватории;

Г. Е. ГРИШКИН по прозвищу Генка-боксер — бывший наладчик оборудования на швейной фабрике;

ПИЧУГИН НИКОЛАЙ — бывший продавец винного подвальчика;

М. С. ГОРОХОВСКИЙ — ныне покойный;

СОФЬЯ ПАВЛОВНА, его бывшая знакомая;

а также сотрудники милиции, дружинники и другие.


Действие происходит в Кишиневе и Якутске, а началось оно теплым весенним вечером 7 мая 1957 года. В этот вечер:

На квартире Генки-боксера, чья жена с ребенком уехала к своей матери, дым стоял коромыслом. От души веселились Генка, его друг Николай Пичугин с двумя малознакомыми девицами.

В соседнем доме Софья Павловна, стареющая, но еще привлекательная женщина, вела степенную беседу за чашкой чая со своим гостем — тихим пожилым холостяком.

Иван Барсов и его дружки-лабухи «культурно» отдыхали на вечере в филармонии, предпочитая зрительному залу буфет.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска городского отдела милиции Николай Хрисанфович Дудников в кругу семьи смотрел но телевизору футбольный матч «Торпедо» — «Динамо» (Тбилиси).

Судьбы этих, еще вчера не связанных между собой и даже не знакомых людейпереплелись в этот майский вечер, и распутать этот узел выпало на долю Дудникова.

* * *
Н. Х. Дудников пришел на работу как всегда чисто выбритый, подтянутый, в тщательно отглаженном сером костюме. Едва сел за стол, достал папку с очередным делом, как раздался телефонный звонок.

— Дудников, зайди…

Он узнал голос начальника уголовного розыска Матузенко.

Начальник был немногословен.

— Вчера около 12 часов ночи «скорая помощь» подобрала возле дома 86 по улице 25 Октября человека. Не приходя в сознание, он утром скончался. Видимых телесных повреждений у него не обнаружено, но на тротуаре были следы крови. Поезжай — разберись…

В больнице работника милиции уже ждали. Молоденькая медсестра провела его в небольшую комнату, где лежала одежда покойного. Никанор Хрисанфович первым делом тщательно осмотрел темно-синий костюм, рубашку, белье… В карманах, кроме обычной всякой всячины, он обнаружил паспорт на имя Матвея Семеновича Гороховского, выданный в Нарьян-Маре, серебряные карманные часы, 600 рублей наличными и аккредитив на 25 тысяч (в старом исчислении). Никанор Хрисанфович задумчиво повертел в руках коричневую книжечку. С фотографии в паспорте смотрели усталые глаза пожилого человека. Из раздумья Дудникова вывел голос медсестры. Она приглашала его на вскрытие. Никанор Хрисанфович без особой охоты последовал за девушкой. Не впервые ему приходилось присутствовать при этой процедуре, но все-таки никак не мог к ней привыкнуть. Однако ничего не поделаешь: это тоже его работа, а работа — прежде всего.

Судебно-медицинская экспертиза установила перелом основания черепа и двух ребер. Сомнений нет: убийство…

Впервые Дудников увидел человека, умершего насильственной смертью, когда был еще совсем мальчишкой. Партизанский отряд, в котором служил разведчиком Николай, вошел вечером в одно село. Надо было пополнить запасы продовольствия. Вдруг, откуда ни возьмись, фашисты, целая колонна. Завязался бой. Немцы наседали со всех сторон. Вражеские осветительные ракеты освещали ярко, как днем, каждую улочку. Силы оказались явно неравными, и командир отдал приказ отходить. Дудников вскочил, ожидая своего друга Ивана Ледяева, пулеметчика. Кинулся к нему — а тот истекает кровью. Пуля попала в живот. Подняли пулеметчика партизаны, перевязали и понесли. Но недолго жил Иван. Хоронили его со всеми воинскими почестями, по-партизански. Дудников, не отрываясь, смотрел на бледное заострившееся лицо друга и не стыдился своих слез. Может быть, именно тогда паренек из маленького поселка, затерявшегося в Брянских лесах, еще вчера бегавший в школу, не только умом, но сердцем понял, что такое война. И жгучая, беспредельная ненависть к врагу заполнила все его юное существо.

И потом, на большом и трудном боевом пути партизанского соединения от Брянских лесов до молдавских Кодр, были потери. Уходили из жизни молодые, полные сил люди. И каждая потеря острой болью отдавалась в душе партизанского разведчика. Люди гибли за правое дело, воюя против смертельного врага. А сейчас ведь мир. Этот человек еще вчера жил: думал, мечтал, грустил, радовался… И вот погиб, погиб не на войне. Значит, и это черное дело врага. Да, убийца, грабитель, вор, хулиган и прочая нечисть, что еще мешает нам спокойно жить, трудиться, творить — враги нашего общества. Знакомое острое чувство ненависти к убийце охватило Дудникова. Но не только оно овладело в те минуты офицером. Он тщательно анализировал, взвешивал, сопоставлял известные факты.

Итак, Гороховский пал жертвой преступления. Вопросы возникали один за другим. Убийство с целью ограбления? Но ведь деньги, часы, наконец, аккредитив (подпись на котором преступник мог впоследствии подделать) целы. Однако это еще ни о чем не говорит. Грабители могли просто не успеть обчистить свою жертву, кто-то помешал. С подобными случаями Дудников уже встречался. Дорожное происшествие? Машина сбила переходившего улицу Гороховского, и шофер, чтобы замести следы, оттащил его на тротуар. И такое бывает. Но что-то не похоже.

Характер телесных повреждений не тот, что при наезде. Пьяная драка? Экспертиза установила — убитый был совершенно трезв. Месть, сведение старых счетов, наконец, ревность? Возможно. Адресный стол на запрос милиции сообщил, что «гражданин Гороховский Матвей Семенович в г. Кишиневе никогда не проживал и не проживает в настоящее время». Судя по всему, он появился в городе совсем недавно.

Но человек — не иголка. Нелегко ему затеряться даже в огромном городе, а в Кишиневе — тем более. Надо найти ответ на все вопросы. С чего начать? Логика и опыт подсказывали: необходимо поговорить с жильцами домов, в районе которых произошло преступление. Быть может, что-нибудь прояснится. Методически, одну за другой, оперуполномоченный обходил квартиры, вынимал из кармана фотографию покойного, показывал, а сам незаметно наблюдал за реакцией. Глаза опрашиваемых равнодушно скользили по фотоснимку незнакомого человека, и ответ был везде одинаков:

— Этого человека я не знаю…

О нем говорили, как о живом, потому что Дудников, естественно, умалчивал, что он убит. Впрочем, однажды Дудникову показалось, что в этих, ставших уже трафаретными словах проскользнула незнакомая нотка. Было это в квартире № 9 дома № 86. Здесь в скромно, но со вкусом обставленной квартире одиноко жила Софья Павловна, вдова инженера. Она дольше других рассматривала карточку и, чуть помедлив, каким-то приглушенным голосом сказала:

— Нет, нет, я его вижу впервые.

Но одной догадки мало. Нужны факты. И вскоре они появились. Во время одного из посещений дома № 86 какая-то женщина таинственно зашептала:

— Этот человек бывал у Софьи Павловны. Я видела, как он заходил. Да, это он, — закончила она.

Очень похоже, что женщина говорит правду. Ведь и Софья Павловна вела себя как-то странно. Он снова в уже знакомой девятой квартире. Хозяйка встретила сотрудника милиции с подчеркнутой вежливостью и осведомилась, чем обязана его вторичному приходу. Никанор Хрисанфович сел в предложенное ему кресло и, спросив разрешения, закурил. В комнате воцарилось нервное молчание. Софья Павловна напряженно ждала, что будет дальше. А Дудников невозмутимо дымил сигаретой и выжидал. Потом как бы невзначай произнес:

— Да, помните фотографию того человека, что я показывал вам в прошлый раз? Он убит возле вашего дома вечером седьмого мая. Кстати, вспомните, что вы делали в тот вечер?

И Софья Павловна не выдержала, судорожно всхлипнула.

— Какой ужас, мне страшно, я боюсь, — чуть ли не закричала она.

Никанор Хрисанфович постарался успокоить женщину и попросил рассказать все по порядку.

Показание Софьи Павловны
Матвей Семенович Гороховский появился в моей жизни неожиданно. Вы, видимо, знаете, я хочу сказать, должны знать, что мой муж скончался несколько лет назад. Он занимал довольно ответственный пост на одном из предприятий Кишинева. Его хорошо знали и уважали в городе. Детей у нас не было. Вот и осталась одна, если не считать родственников. Так и жила — тихо, мирно. Однажды приходит ко мне давнишняя знакомая. Сначала разговор шел малозначительный, женский, для вас, то есть милиции, интереса не представляет. А потом она и говорит:

— Ты, Соня, еще женщина видная, самостоятельная, и квартира у тебя подходящая. Неужто весь бабий век будешь одна?

И дальше: есть, мол, у меня на примете мужчина, одинокий, недавно приехал с Севера, сам ничего, и денег много. Давай познакомлю. Я сначала отказывалась, ни к чему мне все это. Ну а потом согласилась. Но вы не подумайте, что деньги меня прельстили. Нет. Просто очень она настаивала.

Так вот. На следующий вечер они приходят. Познакомились, чаю выпили, телевизор посмотрели. Все, как полагается. И стал ко мне захаживать Матвей Семенович. Не скажу, что очень мне нравился, но жалела его. Уж очень жизнь у него неудачно сложилась. В молодости нарушил закон — ну и попал в заключение. А потом, когда освободили, стал работать в леспромхозе. Счетоводом. Он, правда, не любил вспоминать обо всем этом, видно, раскаивался очень.

Я его не обнадеживала, но и не гнала. Думаю, прогнать никогда не поздно.

И тот вечер мы посидели дома, поговорили о том о сем, потом пошли погулять в скверик возле филармонии. Но там были недолго. Двое каких-то пьяных хулиганов пристали, мы и ушли снова домой. В начале одиннадцатого Матвей Семенович распрощался, веселый такой был, пожелал спокойной ночи и ушел.

Да, хотел очень начать жизнь заново, да не довелось…


Женщина хотела еще что-то сказать, но не закончила фразы и только расплакалась.

Н. Х. Дудников внимательно слушал этот сбивчивый рассказ, изредка делая пометки в блокноте. Итак, лед тронулся. Не следует думать, что офицер вот так, сразу, поверил каждому услышанному слову. За годы работы в милиции он привык ко всему подходить критически. Жизнь преподносила такие неожиданности, что ни одному писателю и не придумать. Но и излишняя подозрительность была ему чужда. Факты, объективные, весомые, убедительные — вот чего он всегда упорно искал. Помогали и природная сообразительность, интуиция, опыт, который пришел с годами. Вот и сейчас он чувствовал, что женщина говорит правду. Но если даже он и ошибался — и тогда показания Софьи Павловны были ценными.

Надо идти дальше. Поиск привел Дудникова в соседний дом № 88, где жил его «старый знакомый» по прозвищу Генка-боксер — карманный воришка, пьяница и хулиган.

«Не мешало бы поинтересоваться, — решил он, — чем в тот вечер занимался Генка. Ведь убийство произошло по соседству».

Генка — маленький, щуплый, что никак не соответствовало его громкой кличке, встретил оперуполномоченного без особого восторга, но и не удивился.

— Случилось что, гражданин начальник? — по привычке называя так Дудникова, поинтересовался он.

— Да, случилось. Да ты, наверное, и сам слышал, что возле твоего дома убили человека. Расскажи лучше, как провел тот вечер?

Генка, услыхав такие слова, сообразил, что дело нешуточное. Наигранную развязность как рукой сняло.

Показание Генки-боксера
— Вы, гражданин начальник, меня хорошо знаете. Ну, в чердак[2] кому залезть или подраться — это я мог. Раньше, конечно. А с тех пор как вы меня тогда на бассейне застукали — помните, я бока рыжие[3] увел у одного приезжего фраера, — все, завязал узелком. Хватит. Ну, выпить, конечно, могу, но за это ведь срок не дают? А тут — мокрое дело! Что вы, гражданин начальник, да я ни в жизнь на такое не пойду. Сами понимаете — вышку[4] получить кому охота. Я еще жить хочу.

Вы вечером тем интересуетесь? Хорошо, расскажу все, как на следствии. Так, значит, Мария моя с дочкой к матери уехала на неделю, а я, думаю, давай повеселюсь. Ховира[5] свободная же. Договорился с Колькой Пичугиным, есть у меня кореш такой, в винном подвальчике на углу торгует, парень свой в доску, ну, прихватили двух чувих — и ко мне. Гуляли часов до четырех ночи. Клевые попались чувихи. Вина, правда, не хватило, так мы с Колькой пошли к нему в подвал, ключи у него были, и взяли еще. Когда уходили за вином? Да около десяти было, по-моему. Но только туда — и сразу домой. Если не верите — спросите чувих, то есть девушек, и сторож нас видел, и Колька подтвердит. Нет, гражданин начальник, вы мне это дело не клейте.


Дудников воспользовался невольным советом Генки. Перепуганные вызовом в милицию девицы, которых он опросил порознь, слово в слово подтвердили показания «боксера», умолчав, очевидно из скромности, о подробностях, к делу не имеющих прямого отношения. Старик-сторож также показал, что Пичугин с Генкой, действительно, приходили часов в десять, были навеселе, захватили бутылки и ушли. Наконец, настала очередь и Пичугина давать показания. Никанор Хрисанфович сразу почувствовал, что этот крепкий скуластый парень с румянцем во всю щеку нервничает. Пичугин как-то весь насторожился, подобрался. Вот что услышал от него Дудников.

Показание Николая Пичугина
Парень я, как видите, товарищ капитан, еще молодой, недавно отслужил свой срок в армии и приехал в Молдавию. Много хорошего слышал о вашем крае. Правильно люди говорят. Хорошо здесь. Устроился продавцом в винный подвал. Не скажу, чтобы работа мне очень нравилась. Но сначала надо, как говорится, встать на ноги, а там видно будет. Много разных людей приходит в подвал выпить стакан-другой. Есть, конечно, и постоянные клиенты. Этих я хорошо знаю. Генка был одним из них. Познакомились с ним поближе. Не скажу, чтобы крепко дружили, нет. Заходил, правда, к ним домой иногда, жена у него очень из себя симпатичная, тихая такая. Жалко ее, но что поделаешь…

Так, значит, в тот самый вечер Генка уговорил меня составить компанию. Скучно, говорит, одному. Не хотелось мне идти, чуяло сердце беду, так оно и случилось. Посидели мы, значит, выпили, а часам к десяти смотрим — вина уже нет. Он, знаете, товарищ капитан, как его пьет. Ну, Генка мне и говорит:

— Давай, Коля, сходим к тебе в подвал, еще возьмем. Такого добра там навалом.

Я, извините, уже малость под градусом был. И пошли. Набрали вина несколько бутылок, я стал закрывать дверь, там, сами знаете, не один замок, а Генка все торопит: быстрей да быстрей, очень не терпелось ему, а потом вдруг как сорвется — и пошел. Я через минуты три — за ним. Иду и вижу: он с каким-то человеком остановился. Не успел я понять, в чем дело, а Генка того бутылкой по голове ка-а-к трахнет! А когда тот упал, еще и ногами стал бить. Тут я подбегаю. Генка говорит:

— Здорово я ему врезал, ни одна больница не примет. Долго будет помнить, как со мной связываться.

Я так думаю: этот прохожий что-то сказал обидное Генке, а может, ему спьяну показалось. И еще думаю, что Генка не хотел его убивать. Так уж получилось. Ну, потом Генка еще больше пить стал. Переживал, значит.


Выслушав такое признание, Дудников крепко задумался. И было отчего. Во-первых, чувствовал он в этих показаниях предвзятость, желание обелить себя. Во-вторых, не совпадало время. Как мы помним, карета «скорой помощи» подобрала Гороховского в полночь. Друзья же выходили из дома около десяти. Ну, хорошо, рассуждал Никанор Хрисанфович. Все это так. Но подойдем с другой стороны. Стремление обелить себя вполне естественно. Пичугин ни в чем предосудительном раньше замечен не был, а тут такое дело. И зачем ему оговаривать своего приятеля? Ведь я его предупредил, что за это по головке не погладят. А время? Но ведь могло быть и так: убийство произошло около десяти, люди, принимая труп просто за пьяного, проходили мимо, пока кто-то не догадался позвонить в «скорую помощь». Все-таки показания Пичугина требовали проверки. Привели его к злополучному дому № 86, потребовали: покажи точно место, где произошло преступление. Показал. Еще раз предупредил, что от его показаний зависит судьба человека. Стоит на своем. Наконец, устроили очную ставку с Генкой-боксером. Подтвердил и при нем. Генка как услышал, так побледнел и зубами заскрипел от злости. Глянул так нехорошо на Николая и прошипел:

— Не знал я, что ты такой гад. А вы, гражданин начальник, не верьте ему. Это он все к моей Марии подбирается, я давно замечал, хочет меня в тюрягу упрятать. Не виновен я, и точка.

Посоветовались с руководством отдела и решили: надо брать Гришкина под стражу. Представили все материалы в прокуратуру, и прокурор выписал ордер на арест. Не избежал все-таки тюряги Генка-боксер. Его допросы неизменно заканчивались одними и теми же словами:

— Вину не признаю…

Прошел месяц, второй… пошел четвертый. Пора передавать дело в суд. И вдруг в один прекрасный день в кабинете старшего оперуполномоченного угрозыска появляется Пичугин. Никто его не вызывал, сам пришел, и с ходу, как говорится:

— Оговорил я Генку, не виноват он. Вы уж простите, так получилось, черт попутал. Правду Генка говорил тогда: нравится мне его Маша, да и не стоит он ее. Вот и хотел… А что касается места, где тот покойник лежал, так люди показывали. Много о том случае на нашей улице говорили…

Дудников встал, прошелся по кабинету, глянул на Пичугина так, что тот съежился и сразу сник. «Когда он говорил правду: тогда или сейчас? — мучительно раздумывал Никанор Хрисанфович. — Скорее всего сейчас. Совесть, видно, не всю потерял, одумался, да и боится, поди, Гришкина и его блатных дружков». Так или иначе признание Пичугина в корне меняло все дело. Придется начинать все сначала, с нуля. Ничего не поделаешь — такая служба.

За отсутствием улик отпустили Гришкина, а бывший его дружок Пичугин Николай бросил свой подвальчик и в скорости отбыл искать счастье в Крым, подальше, стало быть, от Генки-боксера. На всякий случай. На всякий же случай милиция не упускала из поля зрения бывших друзей. Присматривали, проверяли знакомства, связи, занялись поглубже и личностью убитого. Увы, ничего нового выявить не удавалось.

А время шло. Н. Х. Дудников успел окончить высшую школу милиции в Киеве и был назначен начальником 2-го отделения милиции Фрунзенского района. Забот сразу прибавилось. Но то дело не выходило из головы. Да и висело оно на нем как нераскрытое преступление, и не простое — особо опасное. А нераскрытое дело — брак в работе. Снова и снова возвращался Дудников к тому вечеру, закончившемуся столь трагически для Гороховского, снова и снова пытался восстановить картину событий, мысленно ставя себя и на место преступника и его жертвы. Главные вопросы, альфа и омега уголовного розыска: кто, с чьей помощью, как, с какой целью — ждали точного, исчерпывающего ответа. А он все не приходил. Преступник словно в воду канул.

Из раздумья офицера вывел телефонный звонок. Дудников услышал знакомый голос товарища по уголовному розыску.

— Никанор, приезжай, есть кое-что новое для тебя.

Новое заключалось вот в чем. Собралась на днях в закусочной под гостиницей «Молдова» — ее еще называют «бомбоубежищем» — теплая компания шоферов, а среди них — наш старый знакомый Генка-боксер, за которым, как помнит читатель, присматривали. Когда подвыпили, языки и развязались. Шоферы вспоминали несправедливые, по их мнению, обиды, причиненные им «крючками»[6]. Вставил свое слово и Гришкин. И он, мол, тоже ни за что отсидел четыре месяца. И рассказал о том случае. Собутыльники посочувствовали, а один — Михаил Снякин — говорит:

— Да, Генка, ты здорово подзалетел. И вправду зря. Когда, говоришь, тот случай был?

Гришкин ответил. Уж он-то надолго запомнил число. Михаил выслушал и потом как бы между прочим проронил:

— Как раз в тот вечер — мы с братом уже спали — прибегает к нам Барсов Иван — музыкант. Был такой у меня знакомый. Сейчас не встречаю. Уехал, видно. Так вот, прибегает Иван, сам под градусом, конечно, лицо красное. Дайте, говорит, помыться, ребята, подрались тут с одним. Я его здорово стукнул, он упал как подкошенный. В общежитие не хочу так заявляться. Пошел он на кухню — смотрю, что-то-долго Ивана нет. Заглянул, а он тапочки моет, как сейчас помню — белые были, и пятна крови на них. Ну, я не стал ничего расспрашивать. Скоро он ушел.

Итак, в этой истории появляется новый персонаж. «Как знать, может быть, — размышлял Дудников, — ему суждено стать главным, так сказать, действующим лицом. Надо обязательно заняться этим Барсовым. Но сначала пощупаем братьев Снякиных». Прежде всего органы милиции убедились, что братья-шоферы не состоят в переписке с Барсовым. Иначе после допроса они могли предупредить предполагаемого преступника. Недолго и спугнуть. А там ищи его снова — страна большая. Братья в милиции держались независимо, однако на вопросы отвечали подробно. Правда, ничего нового, за исключением некоторых деталей, не добавили.

Найти в музыкальном мире Кишинева следы Ивана Барсова не составило особого труда. В консерватории, куда привел Дудникова поиск, дали справку: Барсов окончил ее в 1957 году и сам попросил направление на Север, в Якутск. И еще сказали, что он особого рвения к учебе не проявлял, зато любил выпить и вообще… Познакомился офицер и с двумя однокашниками Барсова, узнал их поближе, можно на них положиться, помогут, если надо.

И вот уже из Кишинева в далекий Якутск идет запрос. Якутские коллеги Дудникова откликнулись быстро. Они сообщили, что Барсов Иван действительно проживает в их городе, женат, работает в Доме культуры худруком. «Компров»[7] особых за ним нет, если не считать, что выпивает и отсидел 15 суток за мелкое хулиганство. Попросили якутские органы милиции поглубже заняться худруком, не спускать с него глаз.

С арестом решили подождать. Лучше всего было бы задержать возможного преступника в Кишиневе. Здесь все произошло, здесь свидетели, здесь ему все напоминало бы о преступлении. Одним словом, в психологическом отношении — явный выигрыш. Это важно. Если же поторопиться, можно все дело испортить. Ведь улик было мало. Следовательно, упор делался на то, что убийца должен сам все рассказать. А в том, что он посетит Кишинев, сомнений почти не возникало. Многолетний опыт убеждал: преступника всегда тянет на место совершенного им злодеяния. Что влечет его? Среди криминологов существуют разные мнения. Так или иначе, но факт остается фактом.

И вот летним днем в кабинете Дудникова, уже работавшего начальником Ленинского райотдела милиции Кишинева, раздался телефонный звонок. Звонил один из бывших приятелей Барсова:

— Товарищ подполковник, вы, наверное, соскучились по Барсову? Если хотите его видеть, приходите в закусочную возле базара. Я только что с ним распрощался, а он еще сидит с одним знакомым. Приехал с женой на несколько дней. Одет в рубашку цвета хаки, серые брюки. Уже под «мухой».

Никанор Хрисанфович давно ждал этого звонка. Через несколько минут в сопровождении сотрудника милиции был на месте. В закусочной толпился народ. Не сразу отыскал подполковник (разумеется, в штатском) знакомое по приметам лицо. Все совпадает: и рыжеватые волосы, и серые холодные глаза, и шрам на левой щеке. Чтобы увериться окончательно, офицеры милиции, взяв бутылку пива, подсели за соседний столик. Прислушались: разговор идет о Якутске, самолете, билетах. Что делать? Брать тут же? Нет. Надо задержать Барсова, но так, чтобы он не понял, за что. А потом, когда подозреваемый (да, еще подозреваемый, ибо улик не хватало) начнет нервничать, беспокоиться — предъявить ему обвинение. Одним словом, использовать морально-психологический фактор — союзник любого дознания. Думал он привлечь в союзники и жену Барсова, которая находилась в Кишиневе, но не участвовала в его «теплых» встречах с приятелями.

Таких встреч в тот день было немало. Иван к вечеру едва держался на ногах. Наконец, он остался один и, пошатываясь, брел по проспекту. Тут-то к нему и подошли двое крепких ребят с повязками дружинников. Разговор был коротким. На оказавшейся «случайно» неподалеку милицейской машине пьяного отвезли в вытрезвитель. Жена, тщетно прождав весь день и зная привычки своего супруга, забеспокоилась. Ведь надо уезжать через два дня. Дежурный по городскому управлению милиции, куда позвонила женщина, ответил, что гражданин Барсов задержан, и посоветовал обратиться в Ленинский райотдел. Стоял уже поздний вечер, когда в кабинет начальника отдела вошла худенькая женщина с усталым, раньше времени постаревшим лицом.

— Где мой муж Барсов? — был ее первый вопрос.

— Не беспокойтесь, он просто изрядно выпил, и мы его отправили в вытрезвитель, — поспешил успокоить взволнованную, пожалуй, даже слишком для такой, в общем, банальной истории, женщину.

Дудников постарался перевести разговор в интересующее его русло, вызвать женщину на откровенность. За многие годы работы в милиции он привык иметь дело с совершенно разными людьми и стал неплохим психологом. Вот и сейчас он посочувствовал женщине, сказал, что понимает ее, плохо, когда муж, отец двух детей, пьет. Слово за слово, и женщина расплакалась. Николай Хрисанфович поспешил успокоить ее, а потом сказал:

— Придется вам ехать в Якутск одной. Барсов задержан за преступление, гораздо серьезнее, чем пьянство.

— За какое же? — женщина изобразила на лице удивление.

— А за то, о котором он вам рассказывал.

Расчет оказался верным.

— Вижу, вы все знаете, — устало произнесла она. — Скрывать не имеет смысла, да и так, возможно, лучше будет.

И рассказала, как однажды в Якутске Иван в пьяной откровенности признался, что убил человека. Когда приехали в Кишинев, он показал ей место преступления. Показания Барсовой записали на магнитофон, засняли на кинопленку.

На другой день, когда Барсов пришел в себя, его доставили в отдел милиции. Трудным был этот разговор. Целых шесть часов продолжался. Подполковник и следователь прокуратуры заходили и с той стороны, и с этой. Барсов упрямо отказывался.

— Ваш отказ от показаний принесет вам только вред, — убеждал Дудников. — Это — не умышленное убийство, вы даже не знали покойного. Все это суд учтет. Решайте — ваша судьба сейчас в ваших руках.

Наконец Барсов поднял голову и тяжело выдавил:

— Не расстреляете?

— Это решать не нам, а суду. Думаю, что нет.

— Ну, хорошо, тогда буду говорить.

…Стоял июль 1966 года.

Показание Ивана Барсова
Что уже там много говорить, гражданин начальник. Как вы, верно, знаете, учился я тогда в консерватории. Хоть и студентом был, а башли[8] водились. Сами понимаете — наша специальность прибыльная: то жмурика[9] проводишь в последний путь траурным маршем Петра Ильича, а на следующий день свадебный марш Мендельсона наяриваешь. Не все, конечно, наши ребята халтурой увлекались, но я — да. Был даже вроде старосты по левому делу. Ну, и пил много. Подхалтурили мы раз и пошли с другом на вечер в филармонию. Там наши выступали. Не помню уж, что играли. Только эти сонаты да фуга мне в консерватории во как надоели. Ну, думаю, пусть себе играют, а мы в буфете посидим. Хороший был буфет, как сейчас помню. Так весь вечер и просидели, потом смотрю — друг мой куда-то исчез. Стал его искать, вышел на улицу и увидел, что он уходит. Я — за ним. И тут показалось мне, с пьяных глаз, видно, будто встречный прохожий его, друга, значит, ударил. Ну, я подбегаю и как трахну головой в живот. Он упал, а я еще ногами добавил и — смываться. Понятия не имел, что за человек, даже лица не разглядел. Ну, а через день пришли клиенты нанимать лабухов на похороны, и ко мне. Я же главным был, как уже показывал, по этой части. Клиенты и рассказали, что убили, мол, человека на улице. Я, конечно, отказался играть. Неприятно все-таки…

А тут вскоре и окончил учебу, попросился подальше на работу. Сначала боялся, а потом, вижу, никто не трогает. Ну, и успокоился. Давай, думаю, съезжу в Кишинев, чтобы убедиться окончательно, что меня не ищут. Да и как найдешь, все было шито-крыто. Но, если говорить честно, все-таки неспокойно было на душе. И точно. Когда те дружинники приклеились, почувствовал — это неспроста. Мало ли пьяных ходит по улицам. А на следующий день говорят — тебя хочет видеть подполковник. Ну, я и понял, будут плести мне лапти. Так оно и получилось. Нет, не надо было ехать сюда, хоть и девять лет прошло…


На своем веку Н. Х. Дудников повидал немало преступников, разных, непохожих, наслышался всякого. Но такого откровенного цинизма, такой тупой жестокости, пожалуй, не встречал. Вот так запросто, ни за что, убить незнакомого человека. И ни тени раскаяния, только одно — сожаление, что попался. Откуда все это у молодого еще человека, выпускника консерватории? Как совместить прекраснейшее из искусств — музыку — и такое страшное моральное падение? Нелегко ответить на эти вопросы. Есть над чем задуматься. Видимо, что-то проглядели, допустили просчет и преподаватели, и общественные организации консерватории, и сокурсники Барсова. И вот горький и страшный результат.

Итак, девять лет спустя справедливость восторжествовала. Преступника настигла карающая рука правосудия. Суд воздал Барсову, как говорится, по заслугам. Но мы еще не ставим точку. Предоставим слово Никанору Хрисанфовичу Дудникову.

Рассказ Н. Х. Дудникова, подполковника милиции
Вот вы, товарищ журналист, все допытываетесь, какое у меня была самое интересное дело. Я вашего брата знаю. Вам подавай что-нибудь такое особенное, необычное, позапутанней, такое, о котором я только что рассказал. Мне это понятно. Но вот что я вам скажу. Бывают дела вроде и простые, а приносят огромное, да, огромное моральное удовлетворение. Помню, арестовали мы некоего молодого человека, носившего звучное имя Артур. Влюбился он без памяти в одну буфетчицу, а она возьми да обмани парня. Он со злобы и поджег киоск, в котором торговала изменщица, чтобы, значит, на нее подозрение пало — сама подожгла. Хотела замести, мол, недостачу. Мы быстро разобрались что к чему. Горько раскаивался потом Артур в своем преступлении, да поздно. Отсидел свой срок и приходит ко мне в милицию.

— Никанор Хрисанфович, помогите, на работу нигде не принимают, боятся, ведь я из тюрьмы вышел. Что мне делать, неужели опять садиться?

Парень, к сожалению, говорил правду. Есть еще кадровики, сторонники гнилого правила «как бы чего не вышло». Позвонил туда-сюда, поговорил кое с кем. Приходит Артур снова. Говорю ему:

— Хочешь жить честно — помогу, чем могу. Нет — забудь о том, что есть такой Дудников.

Он дал слово. Устроили Артура на фабрику «Универсал» электриком, руки у парня золотые. И по сей день работает, отзывы самые хорошие. Но это не все. Главное — впереди. Является ко мне Артур несколько лет назад и рассказывает такую историю. Брат у него есть, учитель, в Комрате работает. Плохо с женой живет, пьет, обижает ее, детей, а их трое. Артур и так и эдак беседовал с ним — ничего не помогает.

— Вот и решил, — заключает он, — взять жену брата с детьми к себе. Пусть у меня живут. Ни брат, ни жена его не возражают. Что посоветуете?

Советовать вообще трудно, а тем более в таком деле. Я, конечно, сказал, чтобы он все хорошо взвесил. Вижу, парень настроен серьезно. Отговаривать не стал. Так и живут по сей день. С квартирой помог, помню, до Верховного Совета дошел. Вот вам и правонарушитель, а стал настоящим человеком. Когда найдешь в бывшем уголовнике человека — жить становится веселее, честное слово. А таких случаев немало. На улице иногда встречаю своих старых «знакомых» — врачей, инженеров, офицеров. Всех их знал еще юнцами, знакомились в милиции. Натворят чего-нибудь — и пожалуйста. Ну, поговоришь по душам раз-другой, третий, глядишь — парень взялся за ум. Главное — вовремя взяться. Начитается иной мальчишка детективов и ищет романтику в блатном мире. Я, конечно, далек от мысли проводить прямую связь между подобной литературой и правонарушениями. Дело значительно сложнее. Я и сам люблю приключенческую литературу, хорошую, разумеется. Вот вы спрашивали, читал ли Конан-Дойла? Отвечаю — читал, и с интересом, только не в том возрасте, когда обычно увлекаются Шерлоком Холмсом. Время не для чтения было, с семнадцати лет партизанил. Стал постарше, прочитал, когда работал в милиции. Мог кое с чем сравнить. Конечно, сыщик он великолепный, тонкий, умный, проницательный, образованный, наблюдательный. Без этих качеств вообще немыслим сотрудник розыска, в том числе и наш, советский. Но заметили одну особенность? Холмс почти всегда действует в одиночку, если не считать его друга доктора Уотсона, который играет, так сказать, второстепенную роль. Люди ему не помогают, да он и не ждет от них помощи. Это понятно. В том мире, где жил Конан-Дойл, люди сторонятся полиции, не хотят иметь с ней дела, даже если речь идет о расследовании действительно опасного преступления.

Уверен — сыщики-одиночки для наших органов не типичны, чужды. Возьмите хотя бы дело Барсова. Без помощи граждан было бы намного труднее его раскрыть. Связь с населением — источник силы нашей милиции. Это не громкие слова, а факт. Люди верят нам. Большая это честь — оправдать доверие. Есть у меня приятели — один инженер, другой — летчик, третий — экономист. Иногда спрашивают: не надоело тебе, Никанор, с жуликами да с хулиганами возиться? И у вас, товарищ журналист, возможно, такой вопрос есть, только не решаетесь задать. Отвечаю: не надоело. Скажу так: день, когда бы вдруг исчез с нашей советской земли последний жулик, последний вор и хулиган, был бы счастливейшим в моей жизни. Останусь без работы? Ну и что? Переквалифицируюсь в управдомы. Нет, кроме шуток, засучу рукава — и на завод, к станку. Выучусь на токаря-универсала, разве плохо? А пока кому-то ведь нужно и жуликов ловить, верно? Чувствую, вижу: могу быть полезным на этом участке, и поэтому сил прибавляется… Одним словом, нет, не жалею, что связал свою жизнь с милицией. Скорее наоборот. А то дело, о котором вам подробно рассказал, тоже все-таки увлекательное, говоря откровенно. Почти по Александру Дюма-отцу — девять лет спустя. А хоть бы и десять или пятнадцать прошло — все равно нашли бы. Такая служба. Сами понимаете.

В. Кабанов Гордость

По огромному залу машинного отделения идет коренастый парень в милицейской форме. Красный околыш его фуражки то скроется за торцом турбины, то вновь выглянет уже с другой стороны. Размеренный гул турбин заглушает шаги. Что привело сюда офицера милиции?..

Вот он остановился около парня в рабочей спецовке. Тот, не замечая, продолжает варить стык. Офицер дотронулся до его плеча:

— Привет!

Парень в спецовке выпрямился, отложил в сторону инструмент и крикнул соседям:

— Хлопцы, Миша пришел!

Крепкие пожатия рабочих рук, светлые улыбки друзей, безобидные шутки и минутный перекур. Он понимает: ребятам некогда. Они обязались досрочно подготовить турбину к пуску. Это уже шестая на Молдавской ГРЭС. Скоро она тоже даст промышленный ток. И в каждой из них заложен ударный труд слесарей бригады Евгения Азаренко.

— Желаю успеха, хлопцы! — Михаил еще постоял несколько минут, ревниво поглядывая на занятых делом ребят.

Еще недавно и он вот так же, прикрыв глаза щитком, варил стыки труб, так же скрупулезно выверял зазоры. А после смены шагал по поселку с красной повязкой на рукаве. Иногда говорили ему:

— Брось ты, Миша, это дело. Своих же друзей-работяг помогаешь хватать…

Михаил возмущался:

— Хулиган мне не друг. У рабочего человека должна быть и своя, рабочая гордость. Трудом своим, делом своих рук должен гордиться рабочий человек, а не тем, сколько стекол выбил и сколько носов разбил.

И скупой на слова Азаренко говорил:

— Ты прав, Михаил.

А когда в Днестровске решено было организовать отделение милиции, Михаилу предложили быть участковым. Так слесарь-турбинист Михаил Потайчук стал офицером милиции.

У нас в Одессе…
Я встретил младшего лейтенанта Потайчука в дирекции ГРЭС, куда он заносил листки «Звонок из милиции».

Недавно принятый новый Указ об усилении борьбы с хулиганством не по вкусу пришелся дебоширам и пропойцам. По карману крепко бьет. Мало того, что штраф уплатишь, так еще и премиальных лишишься.

Михаил стал рассказывать о своей трудной работе, но по всему было видно, что она ему нравится. И форма милицейская тоже нравится. Даже сейчас, в свободное от работы время, он предпочел надеть именно ее.

— Мы тут с ребятами уже почти полный порядок навели. А сейчас на пусковые объекты человек триста новеньких приехало. Работы прибавилось.

Недавно вечером четверо здоровенных подвыпивших парней, разогнав танцующие пары, кривляясь и паясничая, дрыгали ногами посреди зала.

— Ребята, так не танцуют, — сделал им замечание Михаил.

— А у нас, в Одессе, только так танцуют. Понял, деревня…

Разговор был продолжен в отделении. У парней действительно была одесская прописка. Правда, временная. В общей сложности они не жили там и двух месяцев. А Михаил Потайчук родился и вырос в Одессе. И это больше всего смутило «танцоров». Когда они ушли, Михаил сказал:

— Эти больше не рискнут позорить Одессу.

Ленька с Привозной
Письмо из одесской милиции было лаконичным:

«На Привозе задержана несовершеннолетняя Тамара Сошина — продавала вещи женщине-перекупщице. Девчонка призналась, что совершила кражу в Днестровске…»

Сошину Михаил знал хорошо. Она обокрала общежитие. Вещи нашли у нее дома, в селе Граданицы. Это было как раз перед амнистией, и прокурор прекратил дело.

Удивился Потайчук другому: почему никто в Днестровске не заявил о пропаже вещей?.. Он стал дальше читать письмо. Ниже подписи стояли две буквы: «P. S.», а следом: «Сошина сказала, что у нее был еще фотоаппарат «Зенит», который она продала какому-то Лене», — дальше шло краткое описание его примет.

Михаил отложил письмо и достал из сейфа тонкую папку, просмотрел какую-то бумагу: точно — «Зенит-3».

Две недели тому назад в кабинет к участковому вбежал запыхавшийся Николай Диордиев. Работал он шофером на «Москвиче» Аптекоуправления. Михаил видел, как машина подъехала к аптеке (он как раз возвращался с патрулирования), из нее вышли заведующий Георгий Кривда и Николай. Потайчук подошел, поздоровался, помог им перенести медикаменты, которые они получили в Кишиневе со склада.

И вот спустя полчаса прибегает Диордиев:

— Михаил Дмитриевич, фотоаппарат украли!.. Из машины вытащили. А он не мой — брата…

— Подожди, не торопись, — остановил его Потайчук. — Давай по порядку.

Шофер сел, успокоился, затем начал рассказ. Брат узнал, что Николай едет в Кишинев, попросил его сдать «Зенит» в ремонтную мастерскую. И для верности на коробке написал адрес: «Кишинев, ул. Армянская, 51».

Но мастерская в тот день не работала. Так и остался фотоаппарат лежать на сиденье.

В Днестровске, когда они с Кривдой зашли на несколько минут в аптеку, кто-то утащил «Зенит». Это было не так уж сложно сделать — боковое стекло было открыто.

Несколько дней Михаил строил всевозможные предположения, опросил многих людей — фотоаппарат как в воду канул. И вот, наконец, ниточка отыскалась.

Участковый берет командировку в Одессу на три дня, но первым делом едет в Граданицу к матери Тамары.

— Да, из Одессы к Тамаре часто приезжает подруга Женя, — охотно рассказала Сошина-старшая, покопалась в комоде и достала фотокарточку.

— Вот эта, в центре, и есть Женя… Да, да. Вы можете взять фото.

Михаил поблагодарил женщину и отправился на автобусную остановку…

Начальник уголовного розыска Приморского РОВД, которому Потайчук представился, направил его к капитану милиции Кириллову, обслуживающему Одесский Привоз.

Капитан выслушал Михаила, внимательно посмотрел фото, затем сказал:

— Знаю такую. Рачками часто торгует…

В кабинет вошел старший сержант милиции, поздоровался, завидя постороннего (Потайчук был в штатской одежде), извинился: «Зайду попозже» и повернулся к двери.

— Нет, нет, Петро, не уходи, — остановил его Кириллов, — ты как раз кстати. — Он представил ему Михаила, коротко рассказал, по какому делу тот приехал, и показал фото.

— Женя, говорите?.. Какой же я был бы участковый, если б не знал своих «клиентов». Она снимает угол у одной бабуси по улице…

— Была, жила да вся вышла, соколики, — прошепелявила бабуся. — Вы ее поищите…

Но и на другой, и на третьей, и на следующей квартире ответ прежний: «Переехала…»

Поздно вечером, усталые, участковые распрощались. Договорились встретиться утром в райотделе и затем поискать Женю на Привозе.

Отвык Михаил от толкотни, в Днестровске такого не случается: «Чего суетятся? Куда спешат?» — удивлялся он. Петро же чувствовал себя на Привозе, как в родной стихии, — его участок.

Ходили, всматривались в лица. Особенно внимательны были в ряду, где торговали креветками.

Жени не было. И на другой, и на третий день она не объявилась.

— Спугнули, видать, — предположил Михаил, — а жаль, через нее я мог бы Леньку отыскать.

Старший сержант насторожился:

— Какого Леньку? Ты о нем мне ничего не говорил.

Потайчук без всякого энтузиазма рассказал историю с фотоаппаратом и упомянул о приметах человека, купившего его у Сошиной.

— Так что ж ты молчал, — возмутился одессит, — знаю я одного Леньку. Ханыга, нигде не работает, ничем не брезгует, в том числе и перепродажей вещей. Где-то в этих домах живет. Идем.

Улица Привозная. Дом 28. Они вошли во двор. У колонки пожилая женщина. Набирает воду в ведра. Михаил подходит к ней, спрашивает:

— Мамаша, в вашем доме есть Ленька?..

— Кучерявый, говоришь, черный и худой? — переспросила женщина. — А вы откуда будете?

Михаил показал на стоящего поодаль Петра, одетого в милицейскую форму, и ответил:

— Мы, мамаша, из милиции.

— А-а, понимаю, сынок, понимаю, — она поменяла ведра под колонкой, затем выпрямилась и, глядя в глаза Потайчуку, развела руками:

— Нет, такой у нас не живет.

На улице участковые встретили дворничиху.

— Знаю, милые, Леньку. Вот этот двор 30-го дома, а вы, зайдите в следующий — в 32-й. Направо первая дверь — там он и живет.

Ленька был дома. При виде милиционера он было заволновался, но узнав, что это только проверка паспортного режима, успокоился.

Пока старший сержант рассматривал штемпели в паспорте, Михаил изучал комнату. Его внимание привлекла коробка, лежащая на подоконнике. Он подошел поближе, на крышке коробки чернилами был выведен адрес: «Кишинев, Армянская, 51».

— Откуда у вас эта коробка? — спросил Потайчук у Леньки.

— Жена во дворе подобрала, — ответил он.

— Но, судя по паспорту, вы холостяк, — вмешался в разговор старший сержант.

В это время в комнату стремительно вошла молодая женщина, с первых же слов Михаил понял, что она подслушивала у дверей.

— А мы еще не успели расписаться, — с порога начала она свою речь, затем, перейдя на высокие ноты, зачастила: — Что вы пристали с той коробкой, у нас во дворе парфюмерный склад, я вам могу двадцать таких коробок хоть сейчас принести…

— Принесите две, — перебил ее Потайчук, — мы подождем.

Ленькиной подруге ничего не оставалось, как отправиться за обещанным. Пока она ходила, участковые беседовали с Ленькой.

— Вам эта женщина знакома? — спросил Михаил, показывая фото.

— Да, — ответил Ленька, — рачками торгует.

— Вы какие-нибудь вещи у нее покупали?

— Нет.

— А фотоаппарат за 15 рублей?

— Какой аппарат?

— «Зенит», — уточнил Потайчук, — вот он, на окне лежит.

Ленька взял коробку, открыл ее и, усмехаясь, показал участковым:

— Так это ж только тара.

— А что за адрес на ней написан? — не унимался Михаил.

— Не знаю, — пожал Ленька плечами.

В это время «жена» вернулась, как и ожидал Потайчук, с пустымируками.

— По-хорошему решим или в райотделе продолжим разговор? — спросил старший сержант.

Ленька помолчал, затем спросил:

— А вы мне вернете 15 злот?

— Посмотрим. Где фотоаппарат?

— У матери. Она в доме 28 живет…

Велико ж было удивление участковых, когда они узнали в Ленькиной матери ту женщину, которая воду из колонки брала.

— Не стыдно, мамаша, обманывать, — не удержался Михаил.

— Обман? — искренне возмутилась она. — Скудова? Вы спросили, живет ли Ленька в нашем доме. Я сказала: нет, в нашем доме он не живет. Если б вы спросили: а в каком доме его живет…

…Через несколько дней Михаил вернул фотоаппарат владельцу.

Дорогой сыночек
С Евгением Зиновьевичем Ветчининовым Потайчук познакомился во время очередного ремонта мотоцикла. С тех пор участковый проникся уважением к трудолюбивому, немногословному мастеру.

Вот и на этот раз он дружески пожал руку, усадил Ветчининова у самого стола:

— Слушаю, Евгений Зиновьевич. Что привело вас ко мне?

Ветчининов кашлянул в кулак, поерзал на стуле и лишь затем сказал:

— Сына я, Михаил Дмитриевич, привез из Омска.

— Очень приятно, — начал было Потайчук, но Ветчининов в отчаянии махнул рукой:

— Мало приятного-то. Дорого он мне обходится…

И Евгений Зиновьевич рассказал участковому о своей беде.

В Днестровск он приехал с женой, а сына Анатолия оставили в Омске у бабушки, решили не отрывать парня от класса в разгар учебного года. Словом, хотели сделать лучше, а получилось… За восемь месяцев Анатолий с дружками в семи квартирных кражах участвовал.

— Дело на него прекратили, — сокрушенно вздохнул Ветчининов, — мал еще, пятнадцати нет, а в компании были и постарше. Правда, мне пришлось уплатить за свое чадо 450 рублей, вернее, возместить убытки, нанесенные им.

— Деньги, конечно, жалко, — продолжил Евгений Зиновьевич после короткой паузы, — сами понимаете, трудом, потом достаются… Но не с тем я сюда пришел, Михаил Дмитриевич, боюсь, как бы он и здесь не того…

— Понимаю, — Потайчук закурил, прошелся по кабинету, затем подошел к Ветчининову, положил руку ему на плечо: — Вот что, Евгений Зиновьевич, приведите его ко мне.

Через несколько дней беседа состоялась. Анатолий заверил участкового: «Больше никогда… ни за что… ни в чем…»

Михаил не поверил мальчишке: «Уж больно скор он на клятвы и обещания», — но не подал вида. И даже помог на работу устроиться в ремонтно-строительный цех Молдавской ГРЭС. Бригадиром там был его друг — Саша Титоренко. Его-то и попросил Потайчук присмотреть за Анатолием.

Вскоре стало известно, что Ветчининов-младший зачем-то заходил на склад. Затем видели его в мастерских, напильником какой-то металл обрабатывал.

Михаил догадался. Однажды встретил Анатолия возле дома, спросил:

— И не тяжело тебе столько металла в карманах носить?

— Какого металла? — удивленно переспросил Анатолий.

— Я имею в виду ключи…

Несколько раз отбирали у юного «Нельсона»[10] связки ключей.

…Прошел год. Анатолий ничего предосудительного не совершил. Лишь Саша Титоренко каждый раз упрекал Михаила: «Ну и лодыря ты ко мне пристроил…»

Но вот как-то летним утром к участковому прибежала продавец продовольственной палатки:

— Михаил Дмитриевич, кража!..

Потайчук внимательно осмотрел палатку: никаких следов взлома, замки открыты, отпечатков пальцев и подошв тоже не обнаружил. «Чистая работа», — подумал Михаил и даже усомнился: «Неужто пацан сумел вот так?..»

Ревизия установила недостачу товаров на 120 рублей. Украдена водка и разменная монета.

Дни идут, а преступник по-прежнему не найден, он ничем не выдает себя.

Михаил спокоен, он терпеливо ждет. А как же иначе: не пойман — не вор.

Но вот отпечатаны последние снимки, можно смело приниматься за дело. Потайчук просит Евгения Зиновьевича прийти с сыном.

Анатолий не дает договорить:

— Какую палатку? Знать ничего не знаю. Что вы мне шьете?..

Михаил молча достал фотографии, веером разложил их на столе. Вот Ветчининов-младший идет в сад, вот он выкапывает бутылки, перекладывает в карманы монеты…

— Узнаешь?

Анатолий молчит.

— А теперь расскажи, как ты умудрился и следов не оставить?

— Очень просто. Одел перчатки, к ботинкам привязал фанеру…

Михаил отправил Анатолия домой, а сам еще долго беседовал с Евгением Зиновьевичем.

— Да, дорогой у вас сыночек. Придется еще раз раскошелиться. А теперь давайте подумаем, где мы просчитались, что нужно предпринять, чтобы этого больше не случилось…

Железное дело
Пока Потайчук открывал ключом дверь кабинета, телефонные звонки прекратились. «Кто бы это мог звонить?» — размышлял участковый и машинально набрал номер.

— Начальник охраны Калилец, — отозвались в трубке.

— Павел Яковлевич, вы звонили мне?.. Да, Потайчук.

— Михаил Дмитриевич, час назад был задержан Маркин, пытался две семиметровые доски унести с объекта…

«Маркин, Маркин», — Михаил отыскал нужную бумагу. Маркин Николай Васильевич. Судим за кражу. 10 лет отсидел. После освобождения поселился в Незавертайловке, нашел вдовушку лет на десять старше себя. Работал грузчиком топливно-транспортного цеха ГРЭС. Однажды при разгрузке припрятал два мешка цемента. Пытался вывезти с территории, но был пойман. Начальник цеха уволил его.

Устроился рабочим котлоочистки. Спустя три месяца его разбирают на товарищеском суде за кражу 10-литрового бидона с жидким стеклом. Он клянется, божится. Ему поверили… И вот теперь — доски…

Через пять минут Потайчук был на ГРЭС.

— Павел Яковлевич, давайте-ка съездим к Маркину «в гости» в Незавертайловку, проверим, что у него на хозяйстве, — предложил участковый начальнику охраны.

Подъехали к дому, где жил Маркин. Крыша и веранда покрыты оцинкованным железом. Им же обиты стены сарая. Возле сарая стоит тележка, такую Михаил видел на промучастке у строителей. В углу двора аккуратно уложены в штабель металлические трубы.

К ограде стали подходить соседи, случайные прохожие. Некоторые даже вошли во двор.

Из дома вышла Акулина Бартко, числившаяся женой Маркина.

— Документы на железо есть? — спросил у нее участковый.

— Нет, Коля с ГРЭС привез.

— Сарай откройте, пожалуйста.

— Ключи у Коли, я этим делом не ведаю, — ответила Акулина, отводя взгляд от участкового.

— Михаил Дмитриевич, у меня такой же замок. Я сейчас, мигом, — сказал сосед Маркина Федор Фомич Бадюл.

Вскоре он вернулся со связкой ключей. Отперли сарай и чердак. Пригласили понятых — все как полагается — и начали проверку.

На чердаке лежали семиметровые доски, 14 листов кровельного железа, 50 метров электрокабеля, рулон металлической сетки.

Выбросили все это во двор, сфотографировали.

После тщательного осмотра усадьбы на огороде в яме обнаружили 10 рулонов оцинкованного железа. В другом месте было припрятано еще 7 рулонов. Всего железа в листах, в том числе и дюралюминия, изъяли 259 килограммов.

…Делом Маркина уже занялся следователь. Но Михаила Потайчука волнует другая сторона вопроса.

— Плохо, очень плохо у нас налажен учет материальных ценностей, — сетует он. — Подхожу, и заместителю начальника котло-турбинного цеха товарищу Прибытко, спрашиваю: «Как же вы не заметили утечку листового железа?». «На ремонт крыши отпущено 5 тонн, — отвечает тот, — подумаешь, 200 килограммов украли…»

Вечером Михаил встретил начальника промучастка Илью Обручкова.

— Илья, у тебя с участка что-нибудь пропадало в последнее время?

— Да, — отвечает, — тележка и электрокабель.

— Можешь завтра забрать свое хозяйство. А впредь о таких вещах необходимо сразу докладывать.

— Спасибо, Миша. Откровенно говоря, думал: «Все равно не вернешь, а хлопот человеку наделаешь…»

— Хлопоты эти — моя работа, — ответил Михаил, — а работать я привык добросовестно.

* * *
По огромному залу машинного отделения идет коренастый парень в милицейской форме. Размеренный гул турбин заглушает шаг. Член комитета комсомола стройки младший лейтенант милиции Михаил Потайчук пришел поздравить бригаду Евгения Азаренко с новой трудовой победой — пуском шестого блока.

Ел. Хмельковская, А. Гладкий Детектив не состоялся

В тесном кабинете с двумя сдвинутыми столами, дерматиновым диваном и тяжелым шкафом думалось плохо. Тут не станешь расхаживать, заложив руки за спину… Привычка школьного учителя — мыслить на ходу. Привычки приходится забывать. Только от одной никак не избавиться: стоит сесть за рабочий стол и уже машинально снимаешь часы, как будто ты по-прежнему на уроке черчения и обязан уложиться в 45 минут. Проведешь на доске линию, другую и покосишься на часы: сколько там до звонка?

Похищение магнитофона
Вот-вот прозвенит звонок с последнего урока. Внизу уже ожидает машина, а Полевой безуспешно роется в ворохе бумаг и чертыхается: «Часы сотрудника уголовного розыска должны быть всегда на руке! Давно уже не в школе, а все…» Наконец «пропажа» найдена. Полевой еще раз ругнул себя за несобранность и сбежал по ступеням во двор. Усевшись на заднее сиденье машины, тронул водителя за плечо:

— К школе…

Может, и не стоит выслеживать Севку? Сказал же — сам принесет… Но теперь его, работника детской комнаты милиции, разбирает не столько профессиональное, сколько какое-то мальчишеское любопытство: куда Севка додумался запрятать такую махину?

В горланящей толпе учеников, вывалившихся за школьную ограду, Полевой разглядел Севку не сразу. Услышал его голос и не поверил себе: показался непривычно озадаченным.

— Чао! — преувеличенно бодро крикнул Севка товарищам и, засунув руки в карманы, торопливо свернул в ближайший проулок. Потом пошел, всем видом показывая, что не торопится.

— Трогай, — сказал Полевой шоферу.

Машина тихо двинулась за Севкой. Парень, казалось, бесцельно бродил по одним и тем же улицам. «Сколько он будет кружить? Темноты дожидается!» — смекнул Полевой. И впрямь: едва длинные тени домов и деревьев легли на мостовую, Севка, будто вспомнив что-то, решительно зашагал к школе. Полевой видел, как ловко, по-кошачьи, он перемахнул через ограду и скрылся в саду. Машина замерла невдалеке.

Вскоре Севка вынырнул из темноты сада с доской в руках. Огляделся ню сторонам и, не заметив никого ни в притихшем школьном дворе, ни на улице, принялся разгребать доской листья. Извлек из ямы тяжелый ящик. Долго примеривался, как его лучше взять — под мышку или на плечо. Взял, наконец, в охапку и осторожно направился из сада. Потом вернулся — завалил яму.

Машина по другой стороне улицы неслышно заскользила следом, пока Полевой не убедился: несет-таки раскопку в милицию. Шофер дал газ: Полевой торопился к себе в кабинет. Едва успел снять часы и включить настольную лампу, как в дверь не постучал, а скорее поскребся тихонько Севка. Он неловко протиснулся со своей громоздкой ношей, пытаясь поплотнее затворить дверь.

— Вот! Сказал принесу — и принес! — Он положил ящик на диван и уставился на Полевого.

— А-а-а, это ты, Сева? — будто оторвался тот от бумаг. — Я, видишь ли, засиделся. Ну, показывай свою музыку…

— Хороша штука! — восхищался лейтенант, снимая крышку с магнитофона. — В нашей работе очень необходимая вещь…

Севка удивленно вскинул белобрысые брови.

— Понимаешь, вот мы с тобой, к примеру, побеседуем… Ты слово дашь: «Дядя Вася, в первый и последний раз»… А машина эта твое слово — на ленточку! Как бы увековечит клятву твою. В случае чего, я щелк-щелк — слушай собственный голос. Ты бы себя узнал? Как бы тебе стало, если б слово не сдержал? Это я к примеру говорю…

— Лучше бы что другое, — буркнул Севка.

— Что другое?

— Ну, не клятву… А что-нибудь хорошее записать.

— А клятва, брат, — дело святое! Ты знаешь, у комсомольцев двадцатых годов какое правило было? Данное слово кровью подписывать. Не сдержал, значит, дрянь человечишко!..

Ко всему был Севка готов — пристыдит, колонией припугнет и начнет выпытывать: зачем да как стащил, где прятал магнитофон? Севка готов рассказать, как влез в школьный радиоузел, как вынес и закопал магнитофон в саду, а вот зачем он ему понадобился, теперь, пожалуй, и сам себе не объяснит.

Но дядя Вася не допытывался. Будто больше всего на свете его сейчас занимало — можно ли быть революционером сегодня, как в двадцатые годы.

— А ты как думаешь?

Севка никак не думал об этом…

— Если бы спасти какие-нибудь важные документы… — оживился он, поразмыслив, — или выследить преступника! А вы могли бы меня взять в помощники? Ну, там, пробраться куда-нибудь… Или что другое. Я через любую высоту прыгаю!

Полевой нарочитым зевком подавил улыбку: видел, как Севка через забор сигает…

Телефонный звонок («К ужину будешь? Или опять…» — устало спросила трубка) напомнил: пора кончать. Полевой стал собирать бумаги. Севка на лету подхватил свалившиеся со стола часы, покрутил завод:

— Точные?

— Как в аптеке. Давай, Севка, договоримся: с этой минуты… — стукнул пальцем по циферблату.

— Я становлюсь вашей правой рукой, — подхватил Севка.

Они, не сговариваясь, одновременно взглянули на забытый на диване магнитофон — свидетель их договора.

— А если когда-нибудь придется — щелк-щелк? — засмеялся Полевой. — Слово?

— Слово! — заверил Севка. — Только, чур, — он приподнялся на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Полевого, — про него, — покосился на магнитофон, — между нами.

— О чем разговор!

Севка проводил своего старшего друга до дому. У крыльца помялся в нерешительности и первый протянул на прощание сложенную лодочкой ладошку.

В Сингапур по лотерее
Весь уголовный розыск был поднят на ноги. Автомобили в районе угоняют не так уж часто. Хозяин пропажи в который раз рассказывал…

— Выпивши был, не поехал в гараж. Поставил у дома… И раньше случалось: оставлял — ничего. Ключ-то вот он, в кармане…

Похитителем оказался… его собственный сын.

Полевой догнал машину на окраине Рыбницы, в районе Дубоссарской горки. Мальчишка лет четырнадцати возился с мотором. Полевой затормозил мотоцикл. Пацан будто только этого и ждал.

— Вот влип! — пожаловался он. — Ни туда, ни сюда. Отцу на работу надо… Ну и всыплет!

— А ты давно, что ли, прогуливаешься?…

— Да не прогуливаюсь! На шофера учусь. На автобазе отцу давно уж помогаю. А за руль, сколько ни прошу, не пускает. А вчера, смотрю, — машина не заперта…

— Ну-ка, дай взгляну: не повредил ли чего? А это чье? — Полевой держал в руках затрепанную колоду карт и заложенную между ними трешницу. — Твое или отца?

Мальчишка вмиг утратил словоохотливость. Насупился.

— Вот что, карты я у тебя заберу. После школы зайдешь ко мне. Знаешь, где детская комната?

— А что я сделал такого? За машину отец и без милиции вздует.

Он не пришел. Ни сегодня, ни завтра. Полевой знал, где живет юный «автолюбитель», как называл про себя нового знакомца. После школы он с соседскими мальчишками гонял во дворе мяч. Но, забив последний гол, в отличие от ребят, разбегавшихся по домам, направлялся всегда на Дубоссарскую горку, где произошла их первая встреча.

…Полевой оставил служебную машину, чтобы не привлекать внимания, и пошел пешком. Участок он знал хорошо. Какой из домов может привлекать мальчишку? Не в гости же сюда ходит. Интуиция привела лейтенанта к старой водокачке, мрачно глядевшей на город незастекленными окнами. Обошел ее вокруг: не похоже, чтоб была обитаема.

С усилием приоткрыл дверь и замер пораженный: кучка мальцов увлеченно резалась в карты. На кону лежало 5 рублей. Игроки набросились на неловко схитрившего рыжеголового парня. В перепалке они не заметили пришельца, а он, привыкнув к сумраку, вдруг узнал «автолюбителя»:

— А, старый знакомый! — присел на корточки. — Ну, здравствуй.

Ребята оторопели.

— Давайте знакомиться. Оперуполномоченный Полевой. А ты кто? — обратился к «старому знакомому».

— Спец, — отрекомендовался тот.

Мальчишки, как сидели кругом, так по цепочке и стали представлять друг друга:

— Рыжий.

— Биба.

— Это Румын.

— А он Макарон.

Настоящих имен не называли. Но Полевой знал некоторых в лицо, а других и по фамилии.

Компания, застигнутая врасплох, решила не запираться. Ребята один перед другим старались произвести впечатление одержимых мечтой романтиков.

…Деньги сэкономили на пирожках и на сдаче от покупок. Вот пятерка и накопилась. Кто ее выиграет — купит лотерейные билеты. Может, выпадет кругосветное путешествие!

— Или «Волга»! — воодушевился Спец. — А на ней до Сингапура доедешь?

— Если разогнаться с Дубоссарской горки… — компания обрадовалась шутке, дружно загоготала.

— А правда, что там бананы прямо на улицах растут? — явно заговаривал зубы Румын.

— Да что в них хорошего-то? Я пробовал, тьфу, — сплюнул Рыжий, словно только что вкусил от тропического плода.

— В Сингапур по лотерее — дело, конечно, заманчивое, — рассуждал Полевой. — Но неужели у вас одна мечта на всех?

— Это коллективная. А у каждого есть еще по несколько своих мечта… Э-э, как это сказать? — смутился Спец.

Ребята расхохотались и со всех сторон стали подсказывать.

— Мечтей…

— Мечтов!

— Мечтаний, — выручил Полевой.

— Мне бы, например, на классного шофера выучиться. — Это Спец.

Операция «Дубоссарская горка» закончилась совершенно неожиданно для самого лейтенанта.

— Ну, ладно! С вами хорошо. Но я ведь по делу. У вас бананы на уме, у меня — сахарная свекла.

И поделился заботой:

— Таскают из вагонов ворюги.

— Это не ворюги, это самогонщики! — уверенно заявил Биба.

«А ведь соображает парень», — весело подумал Полевой, а вслух сказал:

— Может, и самогонщики. — И стал прощаться.

— Ну, банановая республика, по домам! Кто у вас президент? Подавай команду.

— Могу уступить должность! Хотите? — Спец совсем освоился и всячески подчеркивал свою старую дружбу с гостем.

— А что, принимаю назначение, — серьезно ответил Полевой. — И, пользуясь высоким президентским правом, объявляю эту резиденцию закрытой до особого распоряжения.

«Таинственная рука» сжимается в кулак
«Банановая республика» в полном составе явилась в милицию с повинной: в резиденции «Водонапорная башня», вопреки воле «Президента», произведен самосуд над преступниками, пойманными на краже свеклы.

— Ох, и дали мы им!

Полевой не находил места. Хватался то за сердце, то за голову.

— Да знаете ли вы, чем это пахнет?!

В райотделе встревожились. Начальник смотрел на Полевого так, будто и он был участником этой расправы.

«Доигрался, воспитатель! — читал Полевой в глазах товарищей. — Вместо колонии какую-то дурацкую республику придумал!»

Ребята отлично понимали, в каком положении оказался их друг.

— Мы можем и помириться, — посоветовавшись со своими, заявил Спец. — Нам же тоже сдачи давали, будь здоров!

Пятеро «грабителей» с побитыми носами явились по первому зову победителей и сложили к их ногам железные крючья, какими таскали свеклу по заказу самогонщиков.

Теперь мальчишек было пятнадцать. Полевой вглядывался в насупленные виноватые лица: «Картежники? Ворюги?.. Да полно!»

— Ну, теперь, когда вы померились силами, думаю, у вас разногласий не будет. Объявляем поход против хулиганов и прочего жулья. Кто не с нами — тот против нас! Девятнадцатый участок — район Дубоссарской горки — объект номер один. Там — гнездо самогонщиков…

Шалопаи притихли.

— Э-х, был у меня когда-то боевой штаб! — продолжал лейтенант, как бы рассуждая сам с собой. — «Таинственная рука» назывался. Возглавлял его отчаянно храбрый малый — Михаил Кошевацкий. Какие мы дела с ним проворачивали! Между прочим, Михаил до этого воровал кроликов, голубей… Шпана считала его своим.

— Пусть и наш штаб так же называется, — запальчиво предложил Рыжий. Ему не терпелось приступить к делу.

Расходилась «вольница» без ума от новой затеи.

Через несколько дней Полевой получил первое донесение: «Таинственная рука» сжимается в кулак!»

— Только без кулаков! — предупредил Полевой, опасаясь как бы и в самом деле чего не случилось.

…На складе Горторга попались трое. Но на сей раз обошлось «без кровопролития». «Таинственная рука» накрыла их, когда они делили «добычу» — игрушечные пистолеты, надувные шарики, бенгальские огни.

— Разрешите трофеи оставить при штабе?

Полевой удивился:

— Зачем?

— Оружие и сигналы «Таинственной руке» нужны для работы!

Бенгальские огни не зажигать!
— Ой, пойдемте-ка, чего покажу! — без стука и без обычного «здрасьте» с порога начал ушастый, взъерошенный парнишка. Он тяжело дышал и, глотая слова, докладывал:

— Мы, это, за семечками… Ну, хотели купить. На базаре, где теплотрасса — знаете? Смотрим…

Маленький гонец бежал впереди, увлекая Полевого к месту чрезвычайного происшествия:

— Наши уже там! Штаб решил до вашего прихода бенгальские огни не зажигать…

У траншеи, где шла теплотрасса, часовыми замерли на посту «штабисты». Их лица выражали готовность к самой рискованной операции. Бенгальские огни они держали наготове. По знаку Полевого, освещая ими дорогу, как факелами, стали по одному пробираться к колодцу. Заглянув в люк, Полевой обмер: двое не то трое детей — не различишь, сидели, прижавшись друг к другу. Они дружно ойкнули.

— Не бойтесь, ребята. А ну, давайте наверх! Ух, какие чумазые! Вы как сюда попали, орлы?

— У меня брат в колонии, там хорошо: кормят и одевают, — рассказывал один из обитателей колодца. — Только кого попало туда не берут. Надо, чтобы было приводов побольше.

Ясно. Этот зарабатывал право попасть в колонию. Не от хорошей жизни, видать. Лейтенант вспомнил: отца у парня нет, а мать…

У другого была история проще:

— Батя сказал: ты мне больше не сын. Я и убег…

И уж совсем просто оказался в их компании третий:

— Шел я в кино, а они говорят, — кивнул на приятелей, — идем с нами…

Полевой переглянулся со своими:

— Ну, что будем делать?

— Пускай переночуют в штабе, а завтра что-нибудь придумаем, — дружно решили члены организации.

Всю ночь «найденыши» не давали Полевому покоя.

В семью ни одного из них возвращать нельзя. Отправлять в колонию — нет оснований. И тут он вспомнил недавно полученное письмо от Севки — похитителе магнитофона, которому он после той истории помог поступить в профтехучилище: «И этих бы туда! Мысль!»

Севка писал, как на духу:

«Здравствуйте, дядя Вася Полевой. В первых строках сообщаю, что я жив и здоров. Вы правду говорили, что в училище мне будет хорошо. Только одно плохо — не пускают домой на воскресенье. Я здесь учусь на электрика и занимаюсь в седьмом классе. Дядя Вася, какой я был дурак, что связался с этим дурацким магнитофоном! Мне сейчас очень жалко родителей. Им никто не верит, что я в училище, считают, что сижу в тюрьме. Дядя Вася, помогите, чтоб меня хоть на несколько дней отпустили домой. Очень Вас прошу. Охота повидаться с родными и с Вами тоже. И еще, когда будете сюда направлять ребят, и если они не будут верить, что здесь хорошо, прочитайте им это письмо.

С приветом — ваш помощник (зачеркнуто и сверху написано «Правая рука») и будущий сотрудник милиции Севка».

«Фантомас» работает геологом
Полевой видел, как у входа в райотдел разворачивался бензовоз. Водитель хлопнул дверцей, взбежал на крыльцо и спросил у кого-то:

— Полевой у себя?

Через минуту Полевой услышал:

— Можно, Василий Владимирович? Здравствуйте! Не ожидали?

Полевой шагнул навстречу, всматриваясь в лицо вошедшего.

— «Фантомас!» — И тут же спохватился. — Ей-богу, запамятовал, как тебя по батюшке.

— «Фантомас» сменил профессию. Он теперь работает геологом, — объявил гость.

— Да ну?!

— Завязал, дядя Вася! Честное слово, завязал! Кончил я автошколу по вашей рекомендации. И поступил — куда бы вы думали? — и горный институт. В Москве учусь! Да вот на практике в обвал попал. Пострадал немножко. Дали академический отпуск для поправки здоровья. Я сюда и прикатил. И вот первым рейсом — к вам…

Парень не скрывал волнения. Да и Полевой растроганно слушал гостя.

— Кто по приезде к любимой девушке идет, кто к учителю…

— А я вот — к любимому милиционеру!

Они рассмеялись.

— Ну, а вы как? Не жалеете, что надели шинель?

— Что ты! Поверите ли (Полевой не знал, как надлежит обращаться с «Фантомасом», если он работает геологом, — на «ты» или на «вы»?), я в детстве видел форму, аж дрожал весь! По ночам снилось, как ловко «узлы» распутываю. Одна история мне до сих пор покоя не дает. Убили у нас двух братьев… Все кажется: будь я тогда оперативным работником, — нашел бы убийцу! Но, как видишь, детектив из меня не получился. Был педагогом, собственно, им и остался.

Они сидели на старом дерматиновом диване, на том самом, на котором когда-то часами играли в «молчанку». Милиционер и его бывший подследственный. Ох, и задал же тогда «Фантомас» работы!

Теперь признался:

— Ведь я, Василий Владимирович, уводил машины чужими руками — сам баранку крутить не умел. И как это вы догадались меня в автошколу определить? Психологический прием?

— А что, сработало?

— Безотказно.

Помолчали. Полевой первым нарушил тишину.

— Недавно приходил тут один, тоже вроде тебя… Он одному шкурнику в детстве доски воровал со стройки… За пятьдесят копеек. А потом у него же спер велосипед и укатил на Украину. Задержали, конечно. Не стал я на него дело заводить. Устроил в СУ-15 на работу. И вот получил он первую зарплату, да прямо от кассы — ко мне: «Проверь, дядя Вася, — 70 рублей как одна копеечка! Несу домой». На другой день с родителями является. Одет — с иголочки! Новые брюки, ботинки… На днях в армию проводили…

— Я, может, задерживаю вас?

— Да нет. Чтоб жена не ворчала, что поздно сижу, я и ее к нам устроил в отделение. Вон за стенкой, слышишь, стучит на машинке?

…Гость ушел. А хозяин кабинета перекладывал бумаги, разыскивая часы: привычка педагога — снимать их за рабочим столом.

Е. Баранов «Такая наша работа»

Исколесив за день почти весь Оргеевский район, капитан Руссу вернулся домой поздно вечерам. Усталый, порядком продрогший, он жадно съел разогретый женой ужин и, постепенно отогреваясь, долго пил чай. Хотелось только одного: зарыться головой в подушку и заснуть.

Время от времени ветер бросал в окно охапки снега, который стучал о стекло, как сухой песок. Было слышно, как звенели провода на улице. Раскачивающийся за окном фонарь то освещал комнату неровным светом, то она снова погружалась в темноту.

«Тепло-то как!» — подумал капитан, как в вату, проваливаясь в сон.

А снег за окном все шел и шел, заметая следы запоздалых прохожих.

…Иван Яковлевич вскочил с постели и схватил телефонную трубку:

— Руссу слушает, — сказал он хриплым со сна голосом. — Что? Где? Так… Так… Ясно…

I
На Пересечинской птицеферме было спокойно. В эту ночь здесь находились только девушка-птичница да старик-сторож. Сторож только-только вернулся с мороза, весь запорошенный снегом.

— Ну и погодка! — бормотал он, отряхиваясь. — В двух шагах ничего не видно. Ох, и заметет нас, Наташка, за ночь!

— Ну и пусть, — засмеялась девушка.

Старик отошел в угол, сел на ящик, прислонившись к батарее парового отопления, задремал.

Наташа листала какой-то старый журнал без обложки. Вдруг она подняла голову, прислушалась.

— Дедушка, вроде машина идет, — сказала она.

Старик открыл глаза, прислушался, махнул рукой:

— Показалось. Какой дурак ночью, да еще в такую погоду сюда поедет?

— Да нет, правда. Машина.

Теперь и старик услышал шум мотора.

— Кого еще черт несет, — проворчал он, кряхтя поднялся и пошел к двери.

Но выйти на улицу сторож не успел. Дверь распахнулась, в помещение ворвались какие-то люди. В руках одного из них было ружье.

— Стоять тихо, — сказал высокий мужчина, переводя ружье со старика и а девушку.

— Что вы, что вы, ребята, — попятился старик. Он хотел незаметно ретироваться в угол, где стояло его ружье.

Раздался грохот, словно лопнула лампочка. Высокий выстрелил в потолок.

— Ложись на пол! — приказал он сторожу.

Старик поспешно лег. Один из вошедших опустился на колени и, завернув руки сторожа за спину, стал их связывать. Потом связал и ноги. Подумал, снял с руки старика старенькие часы.

Наташа, попятилась в угол. Она словно онемела. Да и кто услышит в ночи ее крик?

Парень схватил ее, больно выкрутил сначала одну, потом другую руку, стал вязать их проволокой. Наташа пыталась сопротивляться, но что она могла поделать против сильных мужчин? Ее схватил за волосы, ударили головой об пол. В глазах поплыли разноцветные круги. Наташа притихла.

Ей скрутили руки, притянули их к ногам, поволокли в угол и положили рядом со стариком. Кто-то накинул на них мешок.

Наташа и сторож лежали, чуть живые от страха. За спиной сновали люди, стучали крыльями куры. Было слышно, как поднимали и выносили ящики с яйцами.

Потом хлопнула дверь, взвыл мотор автомобиля.

— Уехали. И часы, сволочи, забрали, — выругался старик и зашевелился.

Наташа застонала. Проволока глубоко впилась в тело, резала руки. Девушка заплакала.

— Погоди, дочка. Придумаем чего-нибудь. — Старик вертелся, освобождаясь от мешка. Потом попросил:

— Повернись-ка, Наташа, попробую развязать.

Наташа, громко застонав, перевернулась на бок. Старик долго возился, старался зубами развязать узел. Наконец это ему удалось, и Наташа была освобождена. Изрезанными до крови трясущимися руками она стала развязывать старика.

…Когда сторож вышел на улицу, машины и след простыл. Он вернулся, бросил Наташе:

— Пойду милицию звать.

И ушел, хлопнув дверью.

II
Руссу еще одевался, когда за окном скрипнула тормозами машина. Иван Яковлевич, на ходу надевая шинель, пошел к двери. Жена молча смотрела ему вслед. Хотела, видимо, спросить, скоро ли вернется. Но не спросила. Потому что знала — такая уж у мужа работа: вскакивать по ночам, прыгать в машину. Иногда не возвращаться домой по нескольку дней. А вернувшись, — опять куда-то уезжать.

Капитан Руссу сел рядом с шофером, «газик» тронулся, набрал скорость. Ночь швыряла в стекло охапки снега — электрический «дворник» едва успевал его счищать.

— В такую погоду порядочный хозяин собаку из дома не выпустит, — пробормотал шофер, выводя машину из очередного заноса.

Руссу ему не ответил. Он сидел, полузакрыв глаза, думал. В такую погоду действительно работать трудно — все следы снег заметет.

А погода словно издевалась над капитаном: снег шел густо, «газик» то и дело заносило, иногда машина выезжала на обочину — поди разберись в этой круговерти, где дорога.

Наконец добрались до фермы. Светало. Капитан вышел из машины, огляделся. Какие уж тут следы, когда всю ночь метет метель…

Осмотр места происшествия ничего не дал. Рассказ птичницы и сторожа тоже мало чем помог Ивану Яковлевичу. Ни описать, как выглядели грабители, ни даже сказать, сколько их было, ни сторож, ни Наташа не могли. Руссу сумел выяснить лишь одно — машина ушла в сторону Пересечинского озера, в сторону шоссе.

И еще одну деталь заметил капитан — грабители приезжали на автомобиле «УАЗ». За фермой, рядом с ящиками, Иван Яковлевич обнаружил след протектора. Отгороженный ими, как стеной, клочок снега сохранил четкий след резины.

По шоссе машина могла уйти и в сторону Оргеева, и в сторону Кишинева. Куда она ушла? Капитан Руссу, начальник отделения уголовного розыска Оргеевского РОВД, начинал поиск.

III
Ревизия на птицеферме дала на первый взгляд просто ошеломляющие результаты — было украдено 500 кур и большой ящик яиц. «Как все это грабители уместили в кузове маленького «УАЗика»? — думал Руссу.

Проверка машин этой модели в Оргеевском районе ничего не дала. Ни на одной из них грабители не могли в ту ночь побывать на ферме. Это подтверждалось неопровержимыми доказательствами.

Версию о том, что грабители — местные колхозники, Руссу после тщательной проверки отбросил. «Нужно ехать в Кишинев», — решил он и, получив «добро» начальника райотдела, выехал в столицу республики. Другие оперативные работники были направлены в Страшены и Дубоссары.

Шел день, другой, а капитан Руссу все не мог напасть на след преступников.

И вот удача! «Погоди, может, это ложный след, — говорил себе Руссу, — может быть, эта ниточка оборвется?» Но шестым чувством понимал — он на верном пути.

В общежитии кишиневского кирпичного завода жил молодой шофер. Работал он на автомобиле, принадлежащем птицефабрике, которая тогда только строилась. Автомобиль был марки «УАЗ».

И вот в его машине были обнаружены куриные перья. Все это могло быть и совпадением. Но Иван Яковлевич осторожно разузнал, что в ночь ограбления шофер в общежитии не ночевал. Не было на месте и машины. Кроме того, некто Чуш, человек без определенных занятий, пьянчуга, ранее судимый, а теперь водящий знакомство с шофером, как свидетельствовали соседи, привез откуда-то и предлагал купить у него кур и яйца. Не слишком ли много совпадений?

Но вряд ли преступников было всего двое — сторож и птичница говорили, что их было пять или даже шесть. Да и управиться вдвоем так быстро грабители не смогли бы. Значит, есть и другие сообщники.

…Иван Яковлевич положил перед собой листы чистой бумаги и приказал привести Чуша. На квартире у вора были найдены пятнадцать живых, десять битых кур и двести яиц.

— Так где же вы их взяли? — спросил Руссу.

— Гражданин начальник, я же вам уже объяснял — брат мне их подарил. У меня такой хороший брат, чуткий, отзывчивый. Мы с ним душа в душу…

— Ладно, погудите, Чуш. Сейчас мы пригласим сюда вашего брата.

Чуш побледнел. Улыбочка сползла с его лица. В кабинет вошел мужчина.

— Вы знаете этого гражданина? — спросил его Руссу, кивнув в сторону Чуша.

— К сожалению. Это мой бывший брат.

— То есть как это бывший?

— А так, товарищ капитан, потому что я этого подонка и знать не хочу.

— Вот как? — удивился Руссу. — А он утверждает, что вы в знак любви подарили ему двадцать пять кур и две сотни яиц.

— Я? Ему? Да я ему куска хлеба не дал бы.

— Значит, не дарили?

— Нет.

— Ну, ладно, вы свободны.

И когда мужчина ушел, спросил Чуша:

— Ну, так где вы их взяли, Чуш?

— Ладно… Я все скажу. — Пальцы Чуша нервно теребили пуговицу на пиджаке. — Мы…

…Чуш рассказал все. Умело ведя допрос, Руссу не позволял грабителю лгать, и постепенно картина вырисовывалась все яснее. Руководил «операцией» крановщик Немцан, личность темная, любитель выпить, в основном за чужой счет, и поживиться тем, что плохо лежит.

Однажды он заехал к знакомому в село Микауцы. Тот-то ему и рассказал о Пересечинской птицеферме. Вызвался в «наводчики». Тогда-то у Немцана и созрел этот план.

Нужна была машина. И Немцан через Чуша «сагитировал» шофера. Выбрали погодку похуже, достали ружье, запаслись мешками для кур. Были уверены, — в такую погоду следов не отыщешь. Да и кто мог подумать, что они совершили такое «турне» из Кишинева?

Всего в шайке оказалось двенадцать человек. У них нашли сто сорок пять живых и около трехсот битых кур. Нашли ружье и часы сторожа. Так бесславно закончилась «операция» грабителей.

IV
Не всегда жизнь человека складывается так, как ему бы того хотелось. Поначалу и Иван Яковлевич Руссу мечтал не о милицейской форме, не о розыске преступников.

Его отец был лесником, и сын тоже готовился к этой профессии. Он любил лес, природу, любил с ружьишком побродить в чаще, посидеть с удочкой на берегу Днестра. После войны поступил в сельскохозяйственный техникум. Но закончить его не успел — призвали в армию. Служил в железнодорожных войсках.

И когда, демобилизовавшись, ехал домой, о службе в милиции тоже не думал. А в военкомате вдруг предложили:

— В милицию работать пойдете? Там очень нужны люди.

Вспомнилось о лесе, задумался, но согласился, хоть и знал, что служба в милиции дело нелегкое. Решил: если не он — то кто же?

Направили в Оргеев. Пришлось уехать из родного села Чинишеуцы, что в Резинском районе. Службу начал в звании сержанта. Был участковым. Оказался работником толковым — способным, инициативным. Заметили — перевели на следственную работу. Заочно закончил школу милиции. А в 1960 году стал работать в уголовном розыске.

Много воды утекло с тех пор. Постепенно поднимался по служебной лестнице. Нет, не «делал карьеру», а набирался опыта, знаний. Присматривался, как работают старшие товарищи. Не стыдился попросить помощи. И ему помогали — Арсений Еустинович Михальчук, Иван Георгиевич Бабий…

Прибавлялись звезды на погонах. Упорный труд отмечен орденом «Знак Почета». Первые седые волосы заблестели на висках, хотя, казалось бы, рано им пробиваться. Да что поделаешь — и детство было нелегким, военным, да и после войны не сладко поначалу жилось. Ну, а работа в уголовном розыске — все-таки не самая легкая и спокойная.

Но он работал. Работал на совесть. В 1964 году стал начальником отделения уголовного розыска. Теперь вроде и сам — начальство, а хлопот не убавилось. Даже больше стало. Раньше отвечал только за себя, теперь еще и за подчиненных.

А Шерлоком Холмсом не стал. Спокойный, рассудительный, понимал — «всезнающих», «всевидящих» не бывает. Розыск — это холодный ум, внимательный глаз и труд. Много труда.

Так и живет человек, который не мечтал о милицейской форме. Но, надев ее, всю жизнь, все силы отдает нелегкому делу. Не ради должности, не ради звезд на погонах. Он коммунист и работает на совесть.

И о лесе не забыл, любит по-прежнему. И частенько думает: вот в воскресенье возьму сынишек, Кольку с Витькой, рюкзак за плечи — и в лес. Отдохнем! Думать-то думает, да не всегда начальник отделения угрозыска находит время для отдыха. И, положив телефонную трубку, после очередного звонка виновато говорит сыновьям:

— Ничего, братцы, поход переносится на следующее воскресенье. Что поделаешь, такая наша работа.

И капитан Руссу уходит из дома. Туда, где он сейчас, сию же минуту, нужен людям.

В. Лебедкин Даром ничто не проходит

Вряд ли кто бывает богаче чистыми, первозданными мечтами, чем мальчишки и девчонки. Им на пороге самостоятельной жизни многое кажется таинственным, неизведанным. Каждому хочется испытать трудности, совершить подвиг. Это будущее, его романтика и привлекательность многим представляется еще абстрактно, хотя некоторые уже видят себя космонавтами — как же иначе в наш век! — или моряками дальнего плавания, писателями или знаменитыми кинозвездами.

Юности свойственно мечтать, и это понятно — у нее все еще впереди. И только значительно позже, когда у человека есть, как мы говорим, пройденный путь, когда он уже в жизни многое познал и что-то полезное сделал людям, тогда он, этот человек, обязательно оглянется. Оглянется, чтобы подвести первый, а иногда и последний итог. И, конечно же, приятно сознавать и чувствовать, что жизнь прожита не зря, тем более, если жизнь эта еще только в самом расцвете.

Зоя Дмитриевна Кулдошина тоже мечтала. Грезились ей впереди одни только трудности. Какие — она и сама еще не знала. Но только обязательно хотелось, чтобы они были, чтоб можно было их преодолевать, побеждать. Мечтала совершить что-нибудь важное, значительное, за что люди говорят спасибо. Еще в десятом классе услышала Зоя как-то разговор о том, куда пойти после школы. Одна из девчонок сказала:

— Я бы пошла на курсы стенографии. Мне нравится эта специальность. Представьте себе, что вы владеете какими-то, только вам понятными крючками-точками. Свободно успеваете записать самую быструю речь. И только потому, что каждый крючок может обозначать слово, а то и целую фразу…

— И что же, кто тебе мешает? — спросила Зоя.

— Трудно запомнить всю эту механику. Боюсь, что не справлюсь.

И тут Зоя выпалила:

— А я вот пойду и — справлюсь!

Знала, конечно, что это не подвиг. Но все же трудность, которую надо преодолеть. Только не суждено ей было закончить курсы. Началась война.

— Что умеешь делать? — спросили ее в военкомате.

— Ненавидеть врага! — отвечала она, стараясь говорить сквозь зубы, чтобы произвести нужное впечатление.

— Мы все ненавидим. — Офицер поднял на нее усталые от бессонницы глаза. — Я спрашиваю, может, ты в школьном кружке изучала радио, увлекалась стрельбой или хорошо владеешь немецким?

Ни того, ни другого, ни третьего она не умела, не знала. В ту минуту ей показалось, что жизнь только тем и занимается, что на каждом шагу ставит ей подножки. Хотела на передовую — не пускают! Подумала, может, знание стенографии и машинописи поможет попасть туда. Там ведь обязательно будут допрашивать пленных фрицев, и надо же кому-то вести запись. Главное, попасть на передовую, а там она уж будет стрелять в них, гадов.

Сказала — и помогло… Зою направили работать в штаб дивизии. А там работа известная: день и ночь приказы, представления к наградам, переписка с родными погибших…

Недовольна была собой Зоя: не то, не этого она хотела. Какую пользу можно принести своей армии, на скучной канцелярской работе? Но ей строго сказали:

— Все рвутся на передовую. Что же ты хочешь, чтобы мы посадили здесь мужчину?

И она, стараясь хоть как-то оправдать себя, работала добросовестно, не покладая рук. И даже тогда, когда мало-мальски приходила в себя от страха после очередной бомбежки или вражеского артобстрела, все равно думала, что ее работа не связана с трудностями, с риском, а поэтому не очень-то нужная…

С первых дней войны от родного Подмосковья прошла она путь со своим штабом до самых западных границ нашей Родины. Вместе со всеми принимала участие в Ясско-Кишиневской операции. Наградили ее медалью «За боевые заслуги» — оценили «скучную работу». И все равно она была недовольна собой — все время просилась на передовую.

После изгнания врата с территории Советской Молдавии ее пригласили в штаб к главному начальству и сказали:

— Вы хотели быть на передовой, так вот, исполняем ваше желание — посылаем вас на передовую…

— Спасибо, спасибо! — благодарила она, решив, что наконец-то найдет полное применение своим силам. Благодарила она и не знала, что ее оставляют здесь, в Молдавии, и направляют на работу в республиканские органы внутренних дел.

— Это тоже передовая, — объяснили ей потом. — Здесь работы непочатыйкрай. На нашу жизнь вполне хватит.

…С тех пор прошло много времени. Весь советский народ отметил 25-летие Ясско-Кишиневской операции по разгрому врага, а Зоя Дмитриевна вместе с этим и 25-летие своей работы в органах Министерства внутренних дел. Из них десять лет она бессменно трудится на посту начальника паспортного стола Вулканештского РОВД.

Время неумолимо. Не стало мужа, и выросли дети. Сын Виктор после школы получил специальность механизатора и сейчас работает бульдозеристом в Вулканештской ПМК-8, Тамара тоже скоро выйдет в самостоятельную жизнь — заканчивает десятый класс.

Глубокие складки на лбу пролегли, на висках появились сединки. Но так же, как в юности, молоды карие глаза и все тот же беспокойный характер. И с мечтою о встрече с трудностями не рассталась. Только мечта эта немного видоизменилась, стала конкретной, содержательной, появились понятия о гражданском долге, о служении народу, Родине. Многолетняя работа рядовой паспортисткой, а затем начальником паспортного стола научила многому, сделала жизнь понятней, интересней. Наряду с хорошим приходилось сталкиваться и с тем, что мы называем пережитками прошлого, что никак не вкладывается в рамки нашей морали, что чуждо нам и враждебно. И не стала от этого Зоя Дмитриевна скептиком или пессимистом. Только еще рьяней бралась за работу.

По роду своей деятельности ей приходится заниматься не только выдачей паспортов, но и розыском тех, кто по каким-либо причинам потерял связь с родственниками, а также сбежавших от своих детей горе-отцов или, как их еще называют, алиментщиков. А это уже самая настоящая следовательская работа.

В своей практике Зое Дмитриевне приходилась не раз заниматься розыском тех, кто укрывается от отцовских обязанностей, но не было такого случая, чтобы кто-то остался не найден, чтобы кому-то удалось скрыться бесследно.

…Живет в совхозе «Победа» Вулканештского района молодая женщина. Двое детей-близнецов у нее на руках. Нелегко ей одной, больной, их воспитывать. Совхоз, правда, помогает — чуткие люди ее окружают. А ведь когда-то была здоровой и сильной, парни руку и сердце наперебой предлагали. Да прибыл на беду ее в село новый человек Анатолий Колмогорцев. Приняли его на работу в совхоз. Анатолий с первых дней с огоньком взялся за дело, все у него в руках горело. Статный, представительный, да и уж больно настойчив был. Согласилась, поженились. Руководители совхоза были довольны, думали, человек женился, значит стал своим, осел навсегда. А он, этот человек, как узнал, что жена заболела, бросил ее с двумя детишками, да и был таков.

Зоя Дмитриевна почувствовала, всем женским сердцем поняла беду молодой матери. Не осталась равнодушной к чужому горю. Расспросила обо всем, о приметах сбежавшего, нет ли каких его старых писем или фотокарточек, не знает ли она о месте жительства каких-либо родственников его, словом, взяла все данные, которые могут способствовать успешному розыску. И розыск начался. Письма, письма, письма. Запросы во все концы. Пришлось немало усилий затратить для того, чтобы выяснить, что у разыскиваемого есть мать, брат и сестра. Мать проживает в Амурской области, сестра — во Владивостоке, брат — в Восточной Сибири. Ответы на письма пришли разные: мать и сестра сообщили, что не знают, где он находится, брат ответил, что получил письмо от Анатолия без обратного адреса, по всей вероятности, оно было послано из какого-то леспромхоза Читинской области. Запросы через военкоматы положительных результатов не дали — Колмогорцев нигде на учете не состоял. Тогда пришлось обратиться в паспортный отдел управления милиции Читинской области, и беглец был найден. Он преспокойненько работал бульдозеристом, причем успел жениться уже и здесь. На паспортном и военном учете, конечно, не состоял. Выяснилось, что Колмогорцева разыскивают и в Биробиджане, где он также имеет жену и двоих детей. Зоя Дмитриевна обратилась в соответствующие органы с просьбой привлечь к строгой ответственности Колмогорцева за многоженство, а руководителей леспромхоза — за ротозейство, за то, что они без элементарной бдительности приняли на работу проходимца, даже не заглянув в его документы. Беззаботная жизнь одного из представителей донжуанства закончилась…

Розыском такого рода не всегда приятно заниматься. Но уж коль существует еще плохое, приходится бороться с ним, искоренять его из нашей жизни. Куда приятней, конечно, вести поиск-в других случаях…

Пришла как-то в паспортный стол Лидия Александровна Долганюк, жительница села Колибаш, и попросила разыскать ее брата Ивана. Точного года рождения она не знала, но сообщила, что он должен быть старше ее года на два-три. Их родители умерли в 1946 году, когда Лидии был всего лишь один годик. Вместе с братом они попали в один из детских домов Молдавии. Потам Лида тяжело заболела и ее поместили на лечение в больницу. А когда выздоровела, была направлена в другой детский дом. С тех пор друг о друге они уже больше ничего не знали.

За годы работы в паспортном столе Зое Дмитриевне многих пришлось разыскивать, и все-таки она снова задумалась — с чего начинать? По каким каналам? Начала поиск с Центрального адресного бюро. Оттуда ответили: «Не значится». Отдел школ и интернатов при Министерстве народного образования МССР установил, что Иван Долганюк в 1959 году окончил школу фабрично-заводского обучения и направлен на работу в Магнитогорскую область. Розыск через адресные бюро Союза и военкоматы никаких результатов не дал. У человека равнодушного, формально исполняющего свои обязанности, конечно, опустились бы руки и нашелся бы ответ, мол, не знаем где — и все тут. Но Зое Дмитриевне неудача только прибавила сил. Новые письма, новые запросы пошли в разные концы страны. И беспокойство, упорство щедро оплачены удачей: выяснилось, что Иван Александрович Долганюк проходит службу в рядах Советской Армии. Брат и сестра встретились после двадцати лет разлуки…

Примеры, примеры… Их много. Хватило бы на целую книгу. И каждый раз, когда приходится заниматься розыском каких-либо лиц, и если приходят ответы, что эти люди по учету «не значатся», Зое Дмитриевне становится не по себе. Ведь разве трудно любому из руководителей, принимая на работу нового человека, заставить его оформить как следует все документы. Не было бы тогда таких ответов: «не значится». В свободное от работы время Зоя Дмитриевна по личной инициативе бывает в колхозах, совхозах, на предприятиях и в учреждениях района. Читает там лекции, проводит беседы. Рассказывает о порядке, правилах и необходимости паспортного учета. Неоднократно выступала она но местному радио, в районной газете. И тем не менее при проверке паспортного учета нет-нет да и встретятся один-два ротозея из числа руководителей.

В колхоз «30 лет Октября» заявился некий Иван Константинович Михайлов. Представился ветврачом. Приняли. И даже документов не спросили. Иван Константинович сразу же пожелал получить, как он выразился, подъемные для первоначального устройства на новом местожительстве. Ему любезно выдали 200 рублей. Что оставалось делать жулику в таком случае? Он с превеликим удовольствием скрылся, разумеется, не помахав даже ручкой добродетельным ротозеям…

Или другой пример. На винзавод пришел Дмитрий Иванович Сафта. Бродяга-бродягой. Ранее неоднократно привлекался к ответственности за различные нарушения. У него тоже не спросили документов и взяли на работу с непрописанным паспортом. Через две недели Сафта скрылся, обворовав квартиру.

В совхозе «Победа» приняли на работу без документов некую Софью Мунтян, которая представилась Анной Савастин. Эта Мунтян-Савастин вела разгульный образ жизни и, найдя удобный случай, обворовала общежитие и скрылась.

Разумеется, все, о ком шла речь, задержаны и получили по заслугам, но этих и других подобных фактов могло не быть, если руководители требовательнее подходили бы к подбору кадров.

У Зои Дмитриевны много забот. С особой радостью, с большим волнением и душевным подъемам идет она в школы, к тем, кому предстоит получить паспорт. В 16 лет человек навсегда уходит из детства, становится гражданином Союза ССР. Зоя Дмитриевна знает: очень важно, чтобы день, когда молодые люди получают первый паспорт, был торжественным и запомнился им навсегда. И к таким событиям она и ее коллеги готовятся основательно, продумывают каждую мелочь, каждую деталь: следят за тем, чтобы клуб или красный уголок украсили живыми цветами, приглашают родителей, ветеранов партии и комсомола, передовиков труда, знатных людей района.

Даром ничто не проходит. Щедрость души и беспокойство характера будут оплачены потом сторицей. Это доказано самой жизнью…

Зоя Дмитриевна когда-то мечтала о трудностях, хотела совершить что-нибудь важное, значительное, за что люди могли бы сказать «спасибо». Что ж, мечта ее, пожалуй, сбылась — люди уже сейчас благодарны ей за многое.

Бывшая комсомолка, а ныне коммунист, капитан милиции Зоя Дмитриевна Кулдошина награждена медалью «За безупречную службу» всех степеней. Президиум Верховного Совета МССР отметил ее труд Почетной грамотой, а МВД МССР неоднократно заносило ее на республиканскую Доску почета.

Сделано многое. А жизнь еще только в самом расцвете. И не беда, что на висках появились первые сединки. Уже есть и смена — сын и дочь тоже мечтают о том, чтобы сделать для народа что-то важное, значительное…

Я. Гуревич Следы остаются всегда

Очень часто телефонный звонок раздается ночью. Злой умысел тщательно избегает людского глаза, и преступления обычно совершаются под покровом темноты.

Но в тот раз звонок раздался под самое утро. Сотрудник уголовного розыска Алексей Савельевич Попов уже готовился к сдаче дежурства по райотделу. Еще подумалось: удачно, что заканчивается дежурство в субботу утром, и дома успеешь побыть, и на рыбалку сходить, и вдруг — взволнованный голос в трубке:

— Сторожа убили…

Звонил Метлинский, начальник охраны в Институте орошаемого земледелия и овощеводства. Даже не спросив, кто у телефона, словно опасаясь, что кто-то перебьет и не успеет он всего сказать, торопливо зашептал в трубку:

— Сад института на окраине села Суклея знаете? Ну, вот там… Сменщик пришел, а он лежит под деревом… Кровь видна… Нет, сам еще там не был, люди рассказали…

Всего несколько минут понадобилось Попову, чтобы доложить о случившемся начальнику отдела подполковнику Косогорову и на попутной машине выехать к месту происшествия.

В огромном саду института, неподалеку от ничком лежавшего человека в поношенной фуфайке и крепких еще ботинках толпились люди — то ли пришедшие с утра на работу, то ли привлеченные страшным известием. Из отрывочных фраз, которыми они полушепотом обменивались, Попов уловил, что сторожа здесь хорошо знали и относились к нему в общем-то благожелательно.

Едва успел он распорядиться об охране места происшествия и торопливо занести в протокол первые сведения о случившемся, как подъехали подполковник Косогоров, судебно-медицинский эксперт Е. Я. Садикова и следователь районной прокуратуры А. М. Флоря.

Предварительное обследование показало: смерть наступила несколько часов назад, ночью, от двух огнестрельных ран в затылок. Около соседней яблони были найдены клочки пыжей из газетной бумаги.

Протокол вскрытия дополнительного материала следствию не дал. Разве только то, что обе раны нанесены из охотничьего ружья, причем выстрелы были произведены почти одновременно, с очень близкого расстояния.

Есть в специальной литературе такой термин — адаптация, приспособление организма к окружающим условиям, к длительному раздражению, привыкание чувств. Говорят, что адаптация присуща врачам, что постоянное общение с больными делает их малочувствительными к человеческим страданиям. Но это справедливо только в тех случаях, когда речь идет о плохих врачах.

И о сотрудниках уголовного розыска можно сказать то же самое. Адаптация возможна применительно и к ним, но опять же, если иметь в виду работников посредственных, инертных, не отличающихся ни познаниями в деле, ни любовью к нему.

Будь деятельность сотрудников уголовного розыска более видимой каждому, протекай она на наших глазах — как много доказательств получили бы мы тому, что и среди них, как и среди врачей, есть великое множество творчески одаренных, страстных и самоотверженных людей, которые любое преступление, непредотвращенное или хотя бы нераскрытое, переживают глубоко, как личную вину перед обществом.

За время работы Попову уже не раз приходилось расследовать дела, связанные с убийством человека. И тем не менее, каждый такой случай вновь и вновь заставлял его до предела напрягать нервы, вызывал порой ощущение почти физической боли от невозможности единым усилием воли и мысли схватить картину преступления, нащупать движущие его пружины.

Как обычно, тут же была создана оперативная группа по расследованию дела. Кроме Попова, вошли в нее молодой оперативный работник В. Кириллов и участковый Е. Кифарчук. Попов был старшим, от него ждали товарищи первого слова, которое облегчило бы выбор правильного направления поиска, которое помогло бы выработать первоначальную версию. А что он мог сказать, если преступление, казалось, состояло из одних неизвестных?

Месть? Можно допустить. Вероятно, были недовольные, озлобленные поведением, несговорчивостью сторожа. Может, задержал кого в саду? Может, сумку с яблоками у кого отнял или оружие в ход пустил? Втроем они опросили одного за другим остальных сторожей, начальника охраны, рабочих сада и всего подсобного хозяйства. Да, и задерживал, и сумки забирал. Хотя оружия не применял, но обязанности свои выполнял ревностно, на совесть. Один из рабочих — кто-то вспомнил — даже бросил озлобленно:

— Что, думаешь, вечно здесь работать будешь?!

Но особой злобы к человеку, ненависти обнаружить не удалось. По всей видимости, и не было ее вовсе.

Тогда что же?! Прельстился кто даровыми фруктами, а сторож попытался помешать? Можно и такое предположить. Тогда — кто прельстился?

Очень часто истоки преступления коренятся в отсутствии живого дела, в стремлении прожить полегче и беззаботнее. Для человека праздного, мечтающего о даровой наживе, сад института, такой огромный, ухоженный и обильный, не очень строго охраняемый, — кусок довольно лакомый. Проверить нигде не работающих?

Интуиция подсказывала: преступник где-то здесь, неподалеку — в Тирасполе, в Суклее, в близлежащих селах. В течение последующих нескольких дней Попов, Кириллов и Кифарчук выявили и тщательнейшим образом изучили всех неработающих мужчин — почему не работает, на какие средства существует, имеет ли охотничье ружье?

И эта версия ничего определенного не дала.

Но ведь каждый оперативный работник знает: каким бы умудренным, каким бы хитро-изворотливым ни был преступник — след всегда остается. Может, он трудно различим, может, он совсем не там оставлен, где ищут его, может, наконец, умения не хватает взять его, но он есть, не может его не быть!

Время от времени звонил телефон. На рынке у какой-то гражданки вытащили кошелек. Ночью в селе неизвестные забрались в магазин. Попов, как обычно, выезжал на место происшествия, составлял протоколы, вел допросы. Текущая работа шла своим чередом. А убийство человека все не выходило из головы. В душе Попов, конечно, не считал себя слишком чувствительным человеком, которого убийство могло бы выбить из колеи. Но приобретенный с годами опыт с логической неопровержимостью говорил, что преступник, однажды решившийся на убийство, способен пойти на него и во второй раз, и в третий. Подсознательное понимание неотвратимости наказания, животный страх за собственную участь преследуют его днем и ночью, обесценивают в его глазах чужую жизнь. Он становится социально опасным. И с этой минуты уже он, Попов, он, Кифарчук, он, Кириллов, считают себя персонально ответственными за то, что может совершить убийца, если его вовремя не обезвредить.

Алексей Савельевич шаг за шагом прослеживал все действия своей группы с той самой минуты, как услышал в трубке взволнованный голос Метлинского, и чувствовал, что упущено что-то самое важное, самое существенное, что могло бы навести на след. И вдруг — как раз в то время, когда допрашивал мелкого карманника, который стащил на рынке кошелек, — мысль, вернее даже не мысль, а так, импульс какой-то, озарение мгновенное: а что, если преступник все-таки украл яблоки? Куда они ему? Для себя? Вряд ли кто ради этого пойдет на убийство. Значит, для продажи?

Кириллов и Кифарчук подумали, потом один сказал:

— Может, и не сулит эта версия успеха, а все-таки проверить надо… И то уж, кажется, в тупик зашли…

Списки сдатчиков фруктов на приемном пункте оказались ошеломляюще пространными. Сдавали и тираспольские, и суклейские… Сначала отпала самая значительная часть — владельцы собственных садов; их трудно было заподозрить в стремлении нажиться за счет общественного сада. Потом методом исключения еще более сузили круг; отпали те, у кого не числилось охотничьих ружей. Наконец, когда уже оставалось полтора-два десятка человек, Попов, не очень-то рассчитывая на удовлетворительный ответ, так просто, на всякий случай, задал вопрос приемщице:

— Скажите, а вы не припомните что-нибудь подозрительное во внешнем облике или в поведении тех, кто сдавал фрукты?

Приемщица задумалась. С тех пор как стали сдавать ранние сорта яблок, перед ней прошло множество людей, разве всех в памяти удержишь. Кто-то ругался, кто-то ворчал, что продешевил, кто-то пытался сдать без очереди. Она медленно перебирала корешки квитанций, пытаясь хотя бы приблизительно восстановить в памяти внешность этих людей, характер происходивших разговоров. Вдруг она задержала один из корешков в руке, тихо, словно припоминая или разглядывая что-то трудно различимое, прочитала: «Семенова Людмила Ивановна…»

Все притихли. Приемщица прочитала фамилию еще раз, уверенно сказала:

— Совсем еще девочка. Лет тринадцать-четырнадцать, не больше… Я еще спросила, почему отец не привез яблоки, тут ведь килограммов девяносто-сто, не меньше, а она говорит: некогда ему, дескать, на работе занят… На тачке, правда, они были, но все равно для девчонки тяжело.

Кифарчук, отправившийся по указанному в корешке адресу, возвратился поздно. Снял фуражку, вытер платком пот со лба и с затылка, удивленно развел руками:

— Не проживает… Как то есть не проживает? А так, очень просто… Ни по соседству, ни на всей улице…

Значит, документик фиктивный? А может, и фамилия вымышленная? Это уже становилось подозрительным. Проверили в паспортном столе. Да, Семенова Людмила Ивановна, 13—14 лет, не значилась.

Лет тринадцати-четырнадцати… А что, если школьница постеснялась яблоки под своей фамилией сдать? Мало ли что…

— А вы бы ее узнали? — спросил Попов у приемщицы.

— А чего ж, недавно ведь дело было.

В школе Попов с приемщицей ходили по коридору, во время перемены заглядывали в классы. Нет, никого похожего. Только когда возвращался какой-то класс со двора с урока физкультуры, женщина схватила Попова за руку:

— Она… Точно, она… Вон, сзади идет, в голубенькой маечке…

Девочку и в самом деле звали Людой. И отчество совпадало. Только фамилия и домашний адрес были другие…

Яблоки? Никаких яблок она не сдавала. У них даже сада нет. Ей показали корешок квитанции. Она залилась густым румянцем, взглянула на учительницу, которая присутствовала при беседе, призналась:

— Яблоки папа с дядей Володей принесли из какого-то сада. А мне велели их сдать, но только на другую фамилию, чтобы не было неприятностей…

Помнит ли она, в какое время принесли яблоки? Точно не помнит. Собирались ночью. Пришли сначала дядя Володя и еще какой-то дядя, взяли мешки, а потом дядя Володя сказал отцу: «Возьми на всякий случай ружье, мало ли чего…» А утром, когда стала в школу собираться, отец еще спал…

Дома оказалась двустволка — хорошо вычищенная и смазанная. И большой запас патронов, гильз, пороху, дроби, пыжей. Но Иван Петрович Шилов на первом допросе от всего отказался. И яблоки никогда не сдавал — откуда им взяться, если ни одного дерева возле хаты, и ружьишком целый век уж не баловался — по дому хлопот хватает. Ему показали запись беседы с дочерью. Он закричал:

— Мало ли что можно заставить дите говорить! А ну, вызовите ее сюда, пусть при мне скажет!..

Потом, словно испугавшись, что ее и впрямь вызовут, вдруг сник, торопливо, сбивчиво зачастил:

— Что правда, то правда, ходить за яблоками ходили. Два раза. Ага, в тот самый сад, институтский. Я, Володя Розован и Михаил Парван, так, случайные знакомые. За бутылкой как-то перезнакомились, разговорились. Парван недавно из заключения вернулся… Ну, в последний раз, значит, стали, это, собираться, а Володя говорит: ружьишко-то захватить надо. И Михаил подтвердил: ежели, говорит, попадемся, непременно, говорит, стрелять надо… Ну, значит, пошли мы, стали рвать яблоки. А сторож тут как тут! Стой, кричит, стрелять буду! Я бросил мешок и бежать. И Михаил со мной. А Володя остановился и сделал выстрел. Из обоих стволов…

* * *
Нераскрытое преступление… Есть и термин такой, и своеобразный коэффициент полезного действия в органах уголовного розыска. Нераскрытое… Не потому, что нет никаких следов. Следы всегда остаются. Скорее потому, что преступник сумел запутать их, сбить с толку, оказался хитрым и изворотливым, а может, — даже и такое ведь случается! — опытнее, предусмотрительнее своего преследователя.

У Алексея Савельевича Попова количество нераскрытых преступлений близко к нулю. И дело здесь, скорее всего, не в том, что от природы предприимчив и изобретателен он в поиске, решителен и смел в проведении операции. Дело в его умении находить контакт с людьми, опираться на множество добровольных помощников в единоборстве с преступником.

Да, зачастую преступник действует не один. У него могут быть сообщники — один, два, несколько. Но ведь у сотрудника уголовного розыска помощники все, от мала до велика. Простая арифметика: живя среди нас, преступник угрожает интересам каждого в отдельности и всех вместе. И общество, естественно, ополчается против такого человека. Каким бы опытным ни был преступник, как тщательно ни маскировался бы, он заведомо обрекает себя на общественную изоляцию, он с первых же шагов неминуемо чувствует себя если не пойманным, то, по крайней мере, подобно зверю, обложенным со всех сторон флажками.

…После окончания Кишиневской школы милиции Алексей Попов был направлен на скромную должность — инспектором уголовного розыска в райотдел милиции. Начальник еще вводил его в круг обязанностей (потому что «школа — это, конечно, очень хорошо, нам грамотные люди во́ как нужны, но учеба учебой, а работа есть работа!»), как вдруг позвонили из с. Гаивка. Ночью на полевом току совершена кража, похищена колхозная пшеница.

— Ну, вот вам и работенка для начала, — усмехнулся начальник. — Поезжайте. Учтите, в деревне все и вся на виду, там концы спрятать трудно. Так что многое зависит от умения найти общий язык с людьми…

Осень. Грязь непролазная. Добирался до села верхом. Участковый зазвал к себе, усадил за стол. Сельских всех так знает, словно бы по году в каждой семье хлеб-соль водил. О деле сразу говорить не стал и Попову не дал, перебил, спросил, когда из школы, по нраву ли новая работа. Словно и кражи никакой не бывало, а встретились так, по старой дружбе, что ли. Перехватив нетерпеливый взгляд Алексея, прикрыл глаза рукой, тихо сказал:

— Тут тебе, милок, не соревнования по боксу — село. Деревня, понял? Поспешишь — людей насмешишь…

И столько во всем его облике, в манере выражаться было обычной крестьянской степенности, простоты, что Попов даже засомневался: может, ошибка вышла и вовсе он не к участковому попал? А тот, покончив с расспросами, не то советуясь, не то самолично решая, вскинул брови:

— На ток, пожалуй, сначала, а? Посмотреть, со сторожем потолковать…

Попов собирался начать с правления, однако перечить не стал. Пусть уж делает как знает. Увидим, что за наука в местных масштабах.

На току — следы колес, глубокие, хорошо различимые. Подвода, по всему видать, была нагружена тяжело. Сторож, говорливый, с хитрецой в чуть прищуренных глазах, рассказывал:

— Подъехали, это, ночью на подводе… Двое, только лиц не разглядеть. Правда, я и не разглядывал, подъехали, думаю, по делу — значит, сами объявятся… А они в два прыжка ко мне, скрутили и в сторожку. И двери завязали. Никак с полчаса возились на току, а после, чую, двинулась подвода в сторону села… Как выбрался? Да как… Выдавил вон раму и вылез. А их уже след простыл…

Попов внимательно наблюдал, как участковый записал рассказ, дал сторожу расписаться, переспросил: «Значит, говоришь, двое их было?», поднялся. Ни беспокойства, ни растерянности. Весь его вид словно бы говорил, что все это ему уже давным-давно известно и виновники уже найдены, но вот приехал представитель из района, значит, следует соблюсти формальности, чтобы все по правилу было.

След привел в село. А дальше по грязи разве что разберешь. Да и подвод уже за день прошло вон сколько. Собрали колхозный актив — членов правления, бригадиров, звеньевых. Может, случилось кому увидеть подводу ночью? Может, хоть услышать стук колес? Где там, ночь в сентябре хоть глаз выколи, стук — какой он по грязи стук… Участковый на несколько минут задумался, потом надел фуражку, бросил с порога:

— Ну, вы тут пораскиньте умом, кому так приспичило за колхозным хлебом, а я пойду с мужиками покалякаю. Не может оно произойти, чтоб ни одна душа не приметила.

Вернулся он примерно через час. Отозвал Попова в сторонку.

— Конечно, гарантии нет, может, и ошибка приключиться, но вроде видели ночью подводу, мешками груженную. И сидел вроде бы на мешках Семен, скотник, на том конце села проживает.

Направляясь к Семеновой хате, снова смущенно пробормотал:

— Никакой гарантии нет, одно только подозрение. Опять же темень проклятущая, сам понимаешь, и спутать недолго…

В одной из нежилых комнат лежала пшеница. Взяли по горсти из каждого мешка — на анализ. Лаборатория подтвердила: краденая пшеничка, с колхозного тока.

Случается, и после предъявления неопровержимых улик преступник изворачивается, лжет, то одно, то другое говорит. Но это редко. Семен, когда предъявили акт анализа да потребовали уточнить, где покупал пшеницу, как он сначала уверял, тут же сознался:

— Была такая договоренность со сторожем. Вместе и нагружали. Ему три мешка отвез, себе пять…

В личном деле Алексея Попова появилась первая благодарность. Хотя, ежели по правде, то от той благодарности немалая доля на участкового приходилась, на его умение с людьми работать, опираться на них, доверием у них пользоваться…

* * *
Иногда по неведению, значительно реже по злому умыслу, люди отводят подозрение от преступника, запутывают следователя. Причем, если это делает человек, сам как-то заинтересованный в деле, еще не так страшно: показания подобного рода все равно ведь принимаются в расчет условно. Но когда заведомо ложные показания дает человек, которого ни при каких обстоятельствах нет оснований считать причастным к содеянному, трудности расследования возрастают во много раз.

Как-то среди ночи у райотдела резко затормозила «Волга». Такое взвизгивание тормозов всегда как прелюдия к какому-то происшествию, к беде. И действительно, первое, что смог уразуметь Попов из путаного, взволнованно-сбивчивого рассказа водителя и влетевшего вместе с ним в кабинет парня, — убит мальчишка! Сбит на окраине села автомашиной.

Годы работы в уголовном розыске вырабатывают множество умений и навыков, которые в сущности и составляют грани профессии, ее своеобразие. Одно из таких неписаных правил — ни одной напрасно потерянной минуты! Чем меньше времени прошло после получения тревожного сигнала, тем вероятнее успех поиска.

Через несколько минут А. С. Попов, младший лейтенант Б. Г. Дериш и автоинспектор В. И. Чикирлан уже мчались в машине к месту происшествия, еще и еще раз мысленно взвешивая случившееся, обдумывая каждую подробность, услышанную только что из уст Валерия Баркаря…

Уже совсем стемнело, когда Валерий с младшим братом возвращался домой. Толик что-то оживленно говорил. Теперь Валерий даже не мог в точности вспомнить, что именно — какой-то провал в памяти. Помнит жесты Толика, смех его еще в ушах звучит. И вдруг… Нет, не слухом, скорее всем телом ощутил какую-то упругую, тяжелую волну воздуха сзади и тут же резкий удар, швырнувший с обочины дороги в кювет.

Вскочив на ноги, оглушенный, он почти одновременно увидел удалявшуюся в темноте грузовую автомашину и распростертое на земле тело Толика. Он закричал. Громко, пронзительно. Никогда в жизни не кричал он так. Из домов стали выбегать люди. Бесшумно подъехала и затормозила на полном ходу «Волга». Водитель прислушался к шуму, торопливо крикнул Валерию: «Садись в машину!» — и бросился в погоню.

Один раз только, гари самом въезде в Суклею, километрах в пяти от Тирасполя, удалось издали увидеть какую-то грузовую автомашину. Потом она исчезла, словно сквозь землю провалилась…

Несмотря на позднее время, люди еще толпились у дорога, спорили о случившемся, что-то ожесточенно доказывали друг другу. Попов и Чикирлан тщательнейшим образом осмотрели место происшествия. Удар оказался настолько сильным, что мальчик погиб, не приходя в сознание. Следов торможения, как это обычно бывает при непредвиденном наезде, обнаружено не было. Ни перед моментом наезда, ни позднее, когда несчастье уже произошло. Вероятнее всего было предположить, что преступление совершено под воздействием алкоголя: замедленная реакция, вернее даже отсутствие всякой реакции, и, с другой стороны, бесчеловечное решение бежать, не оказав никакой помощи пострадавшему. И еще одно: на правом крыле машины с большой долей вероятности можно было предположить наличие вмятины.

То, что следов торможения, а значит, и раскаяния в содеянном не было, заставляло неотступно думать не только о несчастном случае, но и о чрезвычайной жестокости преступника, о его социальной опасности. И, следовательно, поимка его, изобличение становились делом особой важности.

Многое зависит от первого шага. Сделаешь его в одну сторону — и выйдешь навстречу преступнику самым коротким путем. Сделаешь шаг в другую — и уклонишься так далеко, что и след утеряешь, так что лучше бы уж на месте топтаться. И тут опыт важен чрезвычайно. Но, быть может, не менее важна интуиция, с годами выработавшееся подсознательное чувство, которое говорит человеку: ищи здесь, и неважно, что прямых улик нет, все равно ищи! В группе Попова сработало и то, и другое. Отличное знание дела автоинспектором Чикирланом счастливо дополнилось профессиональным мастерством Дериша и тонкой интуицией Алексея Савельевича.

Решено было начать с Суклеи. Раз в Тирасполь преследуемая «Волгой» автомашина не попала, почему бы не предположить, что она остановилась именно здесь, если только не свернула на одну из проселочных дорог.

В Суклее два крупных гаража — «Суклейстроя» и ПМК-12. На ночь они запираются. Без ведома сторожа ни одна машина ночью не войдет в гараж и не выйдет. Во время беседы тот и другой, ни минуты не колеблясь, уверенно заявили: после восьми часов вечера ворота не открывались. Проверили автопарк. Все числящиеся за хозяйствами машины оказались налицо. Обнаруженные ночью во дворах машины тоже имели полное алиби.

Теперь предстояло перенести поиск за пределы Суклеи, в колхозные автогаражи. Но, может, сторожа что-нибудь упустили? Может, на время отлучились куда-нибудь? Повторная беседа — и те же заверения: после восьми машины в гараж не прибывали.

Чикирлан сказал:

— Все-таки осмотрим машины. В обоих гаражах. На всякий случай. Чтобы с одной версией уж до конца покончить.

В «Суклейстрое» ни одна машина не вызвала подозрений. В гараже ПМК-12 возле одной из машин Чикирлан вдруг остановился, внимательно присмотрелся. Да, вмятина на правом крыле. Он обошел машину со всех сторон, потрогал даже рукой номерной знак «МДВ 23-32», снова подошел к крылу, позвал товарищей. Вмятина как будто свежая. И снова сторож категорически отверг предположение о том, что машина могла попасть в гараж после полуночи или близко к этому. Но теперь они уже не приняли на веру его слова — вмятина на правом крыле, совсем свежая, говорила сама за себя.

Когда клубок, наконец, удается распутать, у многих, не знакомых с делом, охватывающих мысленным взором только само преступление и конечный результат поиска, может утвердиться подозрение, что процесс расследования изобилует случайностями, что подчас следователю помогает нечаянное стечение обстоятельств, а то и просто слепая удача. Нет ничего ошибочнее такого предположения. И стечение обстоятельств, и удача — все это, как говорится, может иметь место. Но только в том случае, когда направление поиска определено верно, когда сила логики, аналитический ум следователя сделали свое, помогли оцепить преступника флажками.

Навели справки о водителе машины. Им оказался Козьмарь Илья Иванович. Накануне, под вечер, он действительно привез из Чимишлии в Тирасполь старшего прораба ПМК-12 и сказал, что едет в гараж…

День как раз выдался выходной. В конторе никого не было. Кто-то сказал: наверное, его сейчас в Тирасполе можно найти, он частенько к одной знакомой наезжает. Но и там Козьмаря не оказалось. И знакомой его тоже. Дочь хозяйки сказала, что Козьмарь действительно иногда заезжает. И вчера заскочил вечером, взял мать с собой и уехал. Вернулись, видно, за полночь, когда она уже спала…

Вот, пожалуй, и все. Хозяйка позднее призналась, что ездили в Слободзею, в гости. Когда возвращались, была ночь, клонило ко сну. Она вздремнула в кабине. Сквозь дремоту как будто почувствовала какой-то удар, но точно не помнит. В гостях немного выпили…

Преступника было бы легче изобличить, если бы не сторож гаража, который в ту ночь сам был пьян и легко поддался на просьбу Козьмаря ничего не говорить о его позднем возвращении в гараж и мог направить следствие на ложный путь.

* * *
Вот уже более двадцати лет служит в органах милиции коммунист Алексей Савельевич Попов, начальник отделения уголовного розыска Тираспольского районного отдела внутренних дел. Годы трудной работы, исполненной высокой ответственности, самопожертвования, а подчас и смертельного риска, за плечами у этого человека. Но, рассказывая о своей службе, он никогда не употребляет таких слов, как «вдруг», «неожиданно», «внезапно», заключающих в себе эмоциональный накал борьбы, необычность положений, взрывчатость ситуаций. Он говорит как-то буднично, незамысловато, и обычное для него определение трудной ситуации — «много пришлось поработать…» Более емкой, более красочной оценки любому расследованному делу он не дает.

И еще одна интересная деталь.

Конечно, раскрыть преступление, найти и обезвредить преступника — это и есть тот участок работы, на который он, Попов, поставлен и за который он ответственен перед народом, перед собственной совестью. Но самыми значительными своими удачами считает он такие, когда преступление удалось предотвратить, когда довелось вовремя схватить человека, в буквальном смысле рвавшегося на скамью подсудимых.

Как-то позвонила продавщица продуктового магазина: весь вечер вертится возле прилавка какой-то незнакомый парень. Купил только пачку сигарет, а высматривает что-то долгонько, непохоже, чтоб только погреться зашел.

Как только стемнело, засели они вдвоем с участковым. Притаились, стали ждать. Движение на улицах села мало-помалу прекратилось, стали затихать голоса людские. А его все нет. Может, показалось женщине? У страха глаза велики. Непохоже, чтоб в гости кто собирался. Участковый уже стал нетерпеливо поеживаться. И вдруг… Шаги были торопливые, уверенные, но очень тихие. Среднего роста, плотный, в фуфайке и сапогах, он прошел к окну, полез за чем-то в карман.

Участковый шепнул:

— Подождем, пока начнет…

Попов так же тихо, но властно возразил:

— Зачем же парня под статью подводить, если он, может, по дурости полез… Молодой ведь как будто…

Тот еще продолжал копаться в кармане, отыскивая что-то, как вдруг чья-то тяжелая рука легла ему на плечо, и он услышал негромкий предостерегающий голос:

— Только без баловства! Пойдешь с нами…

Позднее, совсем уже разобравшись в деле и устраивая парня работать на молочнотоварную ферму колхоза, Попов ворчал:

— Вот, черт, не было печали… Тут и так дел невпроворот, так еще с этим бегай…

Но в душе был доволен. Этот уж вряд ли пойдет во второй раз на преступление…

Алексей Савельевич Попов много раз награжден. У него есть значок «Отличник милиции» и медали «За безупречную службу» всех трех степеней. В канун пятидесятилетия Советской власти он стал кавалером ордена Ленина.

Родина высоко чтит заслуги своих героев.

Е. Шияненко Бурям наперекор

Плавно кренясь на поворотах, стремительная «Волга» мчит по серому зеркалу шоссе Кишинев — Оргеев. Проносятся мимо километровые указатели. Вот еще один…

— Тогда здесь было все иначе, — говорит госавтоинспектор Оргеевского РОВД старший лейтенант милиции Тулгара.

«Тогда» — это зимой 1967 года, когда в республике разразился небывалый для здешних мест снежный ураган с резким шквалистым ветром. Пожалуй, только капризами природы был объясним тот факт, что вторую зиму подряд теплая Молдавия боролась повсеместно с большими заносами. Правда, «капризничала» природа недолго, всего три дня, но и этого могло оказаться достаточным для нанесения народному хозяйству, населению республики немалого ущерба. И так случилось бы, не прояви центральные и местные партийные, советские и административные органы должной заботы о людях, материальных ценностях.

Не в меньшей, а, возможно, в большей степени, чем другим, пришлось испытать силу урагана оргеевцам — жителям района и райцентра. Как только возникла угроза заносов, в исполкоме Оргеевского райсовета депутатов трудящихся была создана специальная комиссия. Кроме представителей партийных и советских органов района, в нее вошли начальник Оргеевского райотдела, руководители предприятий и учреждений, располагающих дорожно-строительной техникой и автотранспортом, представители общественности.

Начавшийся в шестом часу утра 11 февраля обильный снегопад, сопровождаемый ветром, все усиливался, и к полудню шоссе на Кишинев, примерно в 15 километрах от Оргеева, покрылось сугробами. Здесь стал скопляться автотранспорт, образовалась пробка. На различных участках шоссе застыли машины. Возникла угроза гибели многих людей, застигнутых бураном в пути.

Располагая такими сведениями, на трассу, к месту заносов, выехала оперативная группа под руководством инспектора отделения уголовного розыска Оргеевского райотдела старшего лейтенанта милиции Кречуна. В опергруппу вошли сотрудники отдела старшие лейтенанты Киперь и Мокан, старшины Хондю и Данилюк, сержант Плотник, а также работники госавтоинспекции старший лейтенант Григоренко, в то время еще лейтенант Тулгара и младший лейтенант Попов. Одновременно к месту заносов были посланы снегоочистительные машины.

Ехали члены группы долго. То и дело машины буксовали. Добрались только до ресторана «Ярна», что на опушке Оргеевского леса. Дальше дорога была занесена так, что застрявшие легковые такси завалило почти полностью. Вот тут и начался «бой».

…Прежде всего надо было установить, кто из занесенных снегом нуждается в неотложной помощи. Метель не унималась. Сшибал с ног колючий ледяной ветер. Но если в первый день бурана дружными усилиями людей, вооруженных техникой, — одних только бульдозеров тут работало более десятка — дорогу еще можно было на 2—3 часа расчистить, то на следующие сутки и это оказалось уже невозможным. А буран все набирал и набирал силу. В двух шагах ничего не было видно. Но и в этих условиях члены опергруппы продолжали свою «снежную эпопею».

Отдыхали едва ли по 2—3 часа в сутки. Спали по графику в том же ресторанчике с как нельзя более подходящим к обстановке названием («Ярна» — по-молдавски зима). Кое-как перекусив, смертельно уставшие люди забывались глубоким сном, не чувствуя ни холода, что царил в помещении, ни сырости набрякшей одежды. И после такого «отдыха» снова уходили в ненастную мглу, продолжать борьбу со стихией.

Особенно большие заносы оказались на 6-километровом участке шоссе невдалеке от села Пересечино. Тут снеговой покров доходил местами до двух метров. Стоявшие в огромных сугробах грузовые машины и рейсовые пассажирские автобусы кое-где лишь угадывались по верхним частям кабины да по «колышкам» антенн. Докапываясь до машин, члены опергруппы устанавливали, кто в них находится, и, если надо, — а чаще всего бывало именно так, — оказывали извлеченным из сугробов срочную медицинскую помощь и сразу же, несмотря на неимоверные трудности, вывозили из района заноса.

Самоотверженно, пренебрегая личной безопасностью, работали все. Лучшим примером для своих подчиненных был руководитель опергруппы старший лейтенант Кречун.

…Вот он скрылся в сугробе. С трудом добравшись до обледенелого окошка грузного «ЛАЗа», — кто в этой машине? — прогрел дыханием «глазок». Увидел — дети, начал пробиваться, не теряя ни минуты, к соседнему автобусу, что приткнулся в кювет в нескольких метрах отсюда. И в том — тоже дети. Вместе с 4 воспитателями направлялись ребята в Кишинев на экскурсию… По команде Кречуна к этим двум автобусам и поспешили спасатели. Около 60 иззябших ребятишек вызволили из снежного плена работники милиции. Одних несли, другим помогали идти. Сами ребята, измученные и усталые, едва могли передвигаться.

Только вызволили детей — сразу же стали откапывать другую машину. Насквозь промокшие, уже теряя сознание, засыпали в одном углу ее кабины шофер, в противоположном — девушка. Между ними едва пыхтела из последних силенок паяльная лампа. Приди помощь чуть позднее — все кончилось бы здесь плохо.

А со стороны Кишинева тоже организованно пробивали снежные заторы, высвобождали людей из ледяных объятий урагана. Работой этой до прибытия сюда воинских подразделений Кишиневского гарнизона руководил старший лейтенант милиции Григоренко, госавтоинспектор Оргеевского РОВД. В обычных условиях спокойный и даже, быть может, чуть-чуть нерешительный, этот офицер милиции во время стихийного бедствия совершенно преобразился. Его указания были лаконичны и точны, действиярешительны.

…На повороте Телешово — Пересечино откопали груженый ГАЗ-51. В кабине — шофер и его спутник: видно, не захотели оставлять на произвол судьбы ценный груз. Но и противостоять разбушевавшейся стихии тоже были, не в силах. Состояние их было тяжелое. Пострадавшим тут же оказали первую помощь, но, чтобы спасти их, необходимо было срочно доставить в больницу. Короткий диалог госавтоинспектора с шофером — и дежурная машина с больными на борту уже набирает скорость. А теперь надо позаботиться о питании расквартированных в селе, согласовать вопрос с правлением колхоза, готовы ли в местной столовой кормить людей. А потом… — и всплывают десятки новых безотлагательных дел. Старший лейтенант обязан их решить немедля. И он решал…

После того как пострадавшие от бурана — а таких оказалось около 800 человек — были в основном вывезены и расквартированы и за жизнь их можно было не опасаться, оперативные работники милиции сосредоточили внимание на том, чтобы не допустить хищений и порчи грузов, оставленных на погребенных в сугробах машинах.

Усилия сотрудников ГАИ были направлены теперь на расчистку дорога — не менее трудное дело, чем спасение попавших в беду людей.

…Вот двинулся по только что освобожденному от снега участку какой-то особенно нетерпеливый «газон», дернулся, еще раз — и заглох, развернувшись поперек шоссе, загородив с таким трудом проложенный путь. А разве такой «нетерпеливый» только один! И госавтоинспекторам ко всему еще приходилось уговаривать, убеждать шоферов до хрипоты.

И все же порядок был обеспечен. Достаточно сказать, что сколь ни трудная сложилась обстановка, как ни свирепствовал ураган, благодаря умелым и решительным действиям органов милиции, воинских подразделений Кишиневского гарнизона, человеческих жертв не было. Не были допущены и кражи государственных ценностей, личного имущества граждан. Не случайно правительство республики и министр внутренних дел МССР за мужество и самоотверженность, проявленные во время стихийного бедствия, наградили тогда большую группу сотрудников МВД. В их числе оказались и многие работники Оргеевского РОВД.

В. Горбачева, В. Лебедкин Куда приводит «ниточка»

В милицию поступил сигнал: в общежитиях пропадают счетчики. Самые обыкновенные счетчики электрической энергии. Кто-то неуловимый старательно соединяет провода «напрямую», а счетчик обрезает. И так поочередно «обслуживаются» общежитие за общежитием.

В отделе сигнал приняли, но особого значения ему не придали: есть дела поважнее. А это, «пустяковое», поручили новичку Ивану Семыкину, только что прибывшему из школы следственных работников.

Для кого, может, и пустяковое, а для него это было первым, а значит и ответственным поручением, своего рода экзаменом, проверкой тех знаний, которые получил в школе.

Вопросов было много. С чего начать? По какому пути пойти? Прежде всего подумал: счетчики похищаются не для личного пользования (иначе хватило бы одного-двух), а если так, то для них нужен рынок сбыта. Решено было для начала понаблюдать за «толкучкой» и другими объектами, где обычно сбываются разные вещи. Догадка подтвердилась. Через несколько дней трое задержанных полностью признались в содеянном.

Семыкин был доволен своим успехом. Сразу же написал отчет и представил своему начальству.

Николай Михайлович Малодиков, заместитель начальника райотдела, внимательно познакомился с бумагами и где-то в глубине души улыбнулся: так и есть, обычная ошибка новичков. Документы оформлены неправильно. Вспомнил начало и своей деятельности. Тоже были ошибки. Ему тогда почему-то осторожно, как бы издалека, старались подсказать, помочь, боялись обидеть, что ли. А как теперь, в свою очередь, поступить с Семыкиным? Николай Михайлович задумался. Перед ним сидел строго подтянутый молодой человек, еще комсомольского возраста. В отделе с ним, по сути дела, не были знакомы. Но анкетные данные говорили о многом…

Юность Ивана Семыкина так же, как и у многих его сверстников, прошагала в сапогах и солдатской шинели по дорогам войны. Разгром фашистов на Орловско-Курской дуге, Корсунь-Шевченковская операция, Ясско-Кишиневская… Словом, солдат. А потом — комсомольская путевка в органы МВД и Саратовская школа по подготовке следственных работников. Человек бывалый.

С таким надо разговаривать без обиняков, напрямик, решает Николай Михайлович.

— Не годится! Вы неправильно подготовили дело. Процессуальное оформление документов ведется на каждого в отдельности. Мы должны убедительно доказать степень виновности каждого. Ведь задача наша заключается не в том, чтобы осудить человека, а главное, подвести к осознанию своей вины и тем самым перевоспитать его. Придется сделать все заново!

Семыкин изменился в лице, побледнел. Николаю Михайловичу показалось, что он готовится возражать и, чтобы окончательно обезоружить его, добавил:

— В нашем деле мелочей нет. Запомните это. Мы работаем с людьми!

Но молодой следователь и не думал возражать. Он правильно понял замечание старшего товарища. Ему просто было стыдно за свою оплошность. Он и сам знал, что в работе с людьми мелочей не бывает. В этом пришлось убедиться не раз.


…На Рышкановке обокрали частный дом. В то время, когда хозяйка вышла в огород, кто-то осторожно вынул стекло в маленьком окне на веранде, проник во внутрь и похитил первые попавшиеся под руку ценные вещи.

Через полчаса Семыкин был уже на месте происшествия. Заметил на стекле четко проступавшие отпечатки пальцев. Пригласил соседей в качестве понятых. Составил протокол. А вещественные доказательства направил экспертам-криминалистам.

Через некоторое время работники милиции задержали в доме, за которым уже долгое время велось наблюдение, подозрительного человека. При нем оказались вещи, похищенные на Рышкановке. Задержанный категорически стал отрицать свою причастность к краже. Тогда сличили отпечатки пальцев и убедились, что следы на стекле принадлежат ему же.

Все вроде бы ясно. Вору теперь не отвертеться. Иван Егорович вызвал его на допрос. Положил стекло на стул на самом видном месте.

«Понаблюдаю, как он будет реагировать, увидев неопровержимую улику — стекло», — решил он. Это и была как раз та мелочь — ошибка. Задержанный вошел в кабинет и, когда ему предложили сесть, спокойно, как ни в чем ни бывало, взял стекло, перенес его на другое место, а сам сел на освободившийся стул. Семыкин сразу не придал этому значения, но, когда сказал вору, что отпираться нет смысла, так как эксперты установили на стекле именно его отпечатки пальцев, тот ощетинился и также спокойно заявил:

— Моих следов на стекле быть не может по той простой причине, что я не воровал.

— На стекле ясно видны отпечатки пальцев. Они ваши…

— Это фальсификация. Отпечатки вы сняли с других предметов, которые так старательно специально мне вчера подсовывали…

Следователь продолжал настаивать:

— Но ведь на стекле есть отпечатки именно ваших пальцев, и от этого никуда не денешься. Посмотрите, они даже невооруженным глазом видны.

Вор и головы не повернул.

— Эти следы я оставил сейчас, когда перекладывал стекло на другой стул.

Казалось бы мелочь — обвиняемый взялся за стекло, когда вина уже доказана. Ан нет. Эта «мелочь» и завела в тупик. Осложнила расследование дела. Пришлось искать выход из создавшегося положения. Помогла все та же «мелочь». Следователь показал, в каком положении стекло вынималось из рамы и как за него брался вор, когда перекладывал со стула на стул. Таким образом, получилось, что следы от пальцев есть на четырех сторонах стекла. Преступник вынужден был признаться.

После этого случая Семыкин не только не пренебрегал «мелочами», но всегда старался обратить внимание на любую деталь, пусть даже самую незначительную. И это нередко ему помогало.


…На Кишиневском кожевенном заводе стала исчезать качественная кожа. И не в малом количестве. Долгое время не могли установить, кто ее крадет. Местные контролеры обратились за помощью в милицию. Сотрудники милиции решили по-своему начать расследование. Они установили наблюдение за вещевым рынком, мастерскими по пошиву и ремонту обуви и т. д. День проходил за днем — никаких результатов.

…На автобусной станции царило обычное оживление. Приходили и уходили машины разных маршрутов. Толпились пассажиры у касс. Шум, суета. Работник милиции, дежуривший на автостанции, обратил внимание на женщину, которая пыталась втиснуться в переполненный автобус. В руках у нее был старый мешок, и из дыры торчал кусок кожи…

— Зачем устраивать давку? — обратился к ней милиционер. — Я помогу вам сесть на другой автобус, совсем свободный. Он уходит через пятнадцать минут.

— От спасибоньки, милый, — отошла в сторону женщина. — А я вже зовсим з сил выбилась.

— А это что в мешке, кожа, что ли? — кивнул он головой.

— Кожа, кожа, милый. Батькови на чоботы.

— А где же взяли столько?

— Купила, купила, милый…

— У кого?

— Та на базари. Дядька якийсь з-пид полы продавав…

— Кожа-то ворованная, — сказал милиционер. — Придется вам задержаться.

— Та що вы, милый? — запричитала женщина. — Купила я, ей-богу, купила. Хиба ж можно красты? Та провалиться мени та цьому мисци… Та хай бог накаже… Та… не брала я… Купила, кажу…

Женщина действительно кожу купила. Увидела на базаре мужчину, который из-под полы предлагал кусок кожи, и спросила, нет ли еще. Он вначале недоверчиво посмотрел на нее. Но когда узнал, что она не местная и сегодня собирается уезжать, соблазнился: такой выгодный покупатель не часто попадается. Когда привел ее к себе домой, предупредил, чтобы на случай чего не говорила, у кого брала.

Но женщина перепугалась и не стала скрывать — все рассказала, как было. Семыкин записал ее показания и вечерком наведался в указанный дом. На улице его встретил хозяин, мрачный, небритый, в комнату не пустил. Как и следовало ожидать, он оказался работником кожзавода.

Пригласили его в милицию. Когда женщина увидела, сразу сказала: он. А мужчина категорически отказывался, мол, никому и никогда кожу не продавал и эту женщину видит впервые.

— Значит, говорите, видите впервые, — задумчиво произнес следователь и обратился к женщине: «Вспомните и опишите все, что вы видели в доме этого забывчивого гражданина, какая там мебель, как расположена, как одеты детишки, какие дорожки на полу и прочее».

— А теперь остается съездить к вам домой, — сказал Семыкин, поднимаясь, — и проверить, правильно ли описала женщина вашу квартиру.

Небритый понял, что отпираться больше нет смысла.

Так помогла делу одна, казалось бы, незначительная деталь — расстановка мебели в доме.

Преступник всегда оставляет следы, всегда есть «ниточка», которая помогает распутать сложный узел. Семыкину и вначале, и много позже, когда он уже работал в республиканском следственном отделе, приходилось не раз заниматься расследованием различного рода преступлений. И даже когда дело было сложным, выручала обычно маленькая «ниточка», мелочь.

…Немало времени понадобилось Семыкину для того, чтобы распутать дело с крупным хищением сырья и других материалов на Бельцкой меховой фабрике и масложиркомбинате. По заслугам получили любители легкой наживы. Как ни крутились они, как не вертелись, вывести их на чистую воду опять же помогла маленькая «ниточка», казалось бы, самая незначительная деталь.

Но бывает, что и начинается преступление тоже с мелочи.

Жили-были в Оргееве три женщины. Не только совместная работа сближала их. Они были примерно одного возраста, на долю которого в годы войны пришлись суровые испытания. Директор, старший бухгалтер и счетовод-кассир Оргеевской киносети. Каждый день они встречались на работе, многие вопросы решали вместе и присваивали денежные средства также вместе в течение целых шести лет.

А началось-то все с «досадной мелочи» в ноябре 1963 года. Кого-то из сотрудников надо было поздравить с днем рождения, а денег ни у кого с собой не оказалось. Выписали из кассы 18 рублей прогрессивной доплаты на имя зятя директора, который в киносети не работает. Через некоторое время понадобилось уже 50 рублей. Потом еще и еще…

Росла Оргеевская киносеть. Из месяца в месяц выполняла и перевыполняла план. Но премиальную доплату за перевыполнение плана получали 2—3 киномеханика. В ведомости же значилось 7—10 человек. За остальных расписывались сами, деньги ложили в общую кассу и забирали их для личных нужд в течение месяца.

А еще оформляли на работу вымышленных лиц. Приходил, допустим, человек к директору, просился на работу киномехаником. Писал заявление. Ему предлагали работу, но слишком далеко от дома. Естественно, человек не соглашался. Уходил, а заявление оставалось. Тут же издавали приказ, оформляли его на работу и два раза в месяц расписывались в ведомости напротив его фамилии.

Других же оформляли по совместительству и выплачивали им половину ставки. В документах же значилось, что у них работает человек на полной ставке. Это давало им возможность присваивать остальные деньги, а также прогрессивку. Так, например, П. И. Баркарь вместо 50 рублей получал 25. Через некоторое время стал получать 50, но не получал прогрессивку. Или Е. С. Мардарь. С июня 1967 по май 1968 года получал вместо 62 — 31 рубль. Брат зятя директора вовсе не работал, а зарплата ему выплачена в сумме 240 рублей 80 копеек. Все это было так ловко обставлено, что никакая ревизия в течение длительного времени ничего подозрительного обнаружить не могла, несмотря на поступавшие сигналы. Начислялись, например, А. В. Герчиу 8 рублей 23 копейки, за которые он расписывался, а затем в ведомости перед восьмеркой проставлялась цифра 5, получалась положенная сумма 58 рублей 23 копейки.

Около шести месяцев потребовалось, чтобы распутать весь клубок махинаций. Надо было найти людей, опросить каждого, сверить подписи, просмотреть каждую ведомость. И — неизбежный конец — известная скамья. Запричитали те, кто долгое время грел руки возле чужих денег. А ведь знали же, что совершают преступление, и не остановились вовремя, думали, что все пройдет незамеченным. Но, оказывается, и в их деле была «ниточка». И следователь ее нашел.

Так было и в Комрате. В органы народного контроля поступила жалоба — в Кочулийском сельпо продают порченые пряности. В Комрат срочно выехал Иван Егорович Семыкин. Проверили — факты подтвердились. На прилавках магазина были продукты, давно списанные и нигде не числившиеся. На первый взгляд, все вроде бы ясно: виновных нужно наказать и дело прекратить. Но опытный следователь чувствует, что если есть «ниточка», значит нужно посмотреть, куда она ведет. Не может быть такого, чтобы люди нечистые на руку ограничились только махинациями с пряностями. Нет ли еще каких злоупотреблений?

Иван Егорович решил еще раз пройти по магазинам и понаблюдать. Задержался в продуктовом. Посмотрел. Люди приходят, берут покупки и уходят. Работа идет четко, слаженно. Нарушений никаких как будто не видно. И вдруг заходят двое, по виду завсегдатаи этого магазина. Один из них кивком головы поздоровался с продавцом и жестом, понятным всем выпивохам, указал на горло:

— Соку!

Продавец молча наклонился под прилавок и поставил перед ними два стакана с вином. Семыкина это насторожило. Во-первых, в магазине не разрешается продавать вино на розлив, а во-вторых, откуда здесь разливное вино?

После предъявления удостоверения следователя и знакомства с продавцом тот признался, что вино поступает из сельпо в кислородных подушках, а больше ему ничего не известно.

«Ниточка» повела дальше. Оказалось, председатель сельпо, тот самый, который распорядился продавать испорченные продукты, договаривался с заведующим винпунктом, брал у него вино и продавал, а деньги они делили между собой.

Получалось уже как в пословице: «Чем дальше в лес, тем больше дров». «Ниточка» превратилась в «канат». Председатель сельпо сказал Семыкину, что продано таким способом около четырех тонн. В связи с этим возник вопрос: как на винпункте покрывают недостачу, и вообще, в результате чего появилась возможность красть вино.

О том, что следственные органы заинтересовались продажей вина, стало известно руководству Комратского винзавода. Директор и особенно главный инженер почему-то стали чинить всяческие препятствия расследованию. Но ларчик, как говорится, открывался просто — главный инженер как раз и был тем самым заведующим винпунктом, который воровал вино. Главным инженером он стал совсем недавно.

Новый заведующий винпунктом, по настоянию своего предшественника, срочно состряпал фиктивное заявление, в котором указал, что при передаче ему хозяйства была обнаружена недостача четырех тонн вина. Жулик решил, что отвечать за четыре тонны все же легче, чем за большее, да, к тому же, он надеялся, что следователь после такого заявления не будет назначать ревизию, которой он особенно боялся.

Но следователь не отступился. Компетентная комиссия вскрыла, что акта передачи виноматериалов нет, так же как и самой передачи не было. Просто новый заведующий постеснялся потребовать оформления соответствующей документации от своего будущего начальника. А последнему это как раз и нужно было.

Комиссия тщательно проверила и обнаружила на винпункте не недостачу в четыре тонны, как писалось в заявлении, а припрятанные, нигде не числящиеся излишки: 180 тонн вина и две тонны спирта!

Видимо, надолго готовил себе запас «главный инженер», но недолгой оказалась его карьера…

От следователя требуется огромная сила воли, выдержка, большой диапазон знаний — сегодня одним делом занимаешься, завтра другим. И везде он должен быть специалистом. Люди тоже каждый раз встречаются разные: у каждого свой характер, к каждому нужен индивидуальный подход. Следователь — и психолог, и педагог. Потому он считает дело действительно законченным лишь тогда, когда преступник понял свою вину перед обществом, перед своим народом и в дальнейшем не совершит никакого проступка. И мучает чувство неудовлетворенности, если тот, кто садится на скамью подсудимых, только на срок, определенный решением суда, прекращает преступную деятельность.

В Унгенском райпотребсоюзе Семыкин раскрыл хищение 47 тонн муки. Молодой парень, жизнь у которого вся еще впереди, уходя в тюрьму, заявил ему:

— Вы меня попутали по мелочи. Вот подождите, отсижу срок и тогда такое закручу, что и комар носа не подточит.

Что ж, пусть себя потешит человек несбыточными мечтами. Придет время — и он поймет свою ошибку. Жаль, что поздно для него будет — жизнь не бесконечна.

…18 лет Семыкин стоит на страже интересов народа. Нелегкая у него работа. Но не было за это время ни одного дела, которое осталось бы нераскрытым. Родина высоко оценила труд следователя: Иван Егорович награжден медалью «За безупречную службу» всех трех степеней.

…Вечерами подолгу светятся окна в его квартире. Дома жена, взрослый сын-десятиклассник. Ждут они своего отца и мужа с работы. Сын смотрит на мать, а мать на сына — опять они не сходят сегодня в театр. Ну что ж, сходят как-нибудь в другой раз. Все вместе.

А в другой раз снова долго не гаснет свет в окнах. Иван Егорович снова в пути, ждут его где-то неотложные дела.

Г. Челак Слепая любовь

Нет, черт возьми, Шерлоку Холмсу таких загадок не задавали!

Виктор Николаевич Чуркаш пристально смотрел на молодую женщину, сидевшую напротив.

— Послушайте, вы его любите? — спросил он.

Она покраснела, опустила голову.

— Да, — голос ее прозвучал тихо, задушевно.

«Любит, а из кожи вон лезет, чтобы за решетку посадить… Странная женщина!»

— Чего же вы от нас хотите? — развел руками Чуркаш.

Она подняла голову и в упор посмотрела на него. В ее глазах было что-то непреклонное, фанатичное. Чуркашу стало не по себе.

— Чего я хочу? Я хочу, чтоб вы ему разъяснили… Он не имеет права так поступать со мной!

Когда она ушла, следователь вновь перелистал представленные ею в Ленинский районный отдел милиции документы. Заявление, акты судебно-медицинского освидетельствования… Много этих самых актов, из которых явствовало, что муж на протяжении трех лет измывался над нею.

Чуркаш вздохнул. Ничего не поделаешь, придется взяться за это дело…

Любит? Не любит? Гадай на лепестках ромашки… Если любит по-настоящему, вряд ли стала бы доносить. А если не любит? А этот систематический сбор актов судебно-медицинской экспертизы!

После беседы с ее мужем Виктор Николаевич окончательно зашел в тупик. Парень с таким искренним недоумением отвергал все обвинения, что не поверить ему было просто невозможно. У него никаких оправдательных документов, разумеется, не было, но честное, открытое лицо, поведение невольно вызывали симпатию к нему.

И Виктор Николаевич начал следствие по делу «о нанесении побоев гражданином Н. своей жене гражданке Н.»…

Теперь, вспоминая об этом, он всегда улыбается. В жизни трагическое и комическое столь тесно переплетаются, что порой трудно провести между ними четкую грань. А работа следователя — это активное вторжение в жизнь людей, это оправдательный или обвинительный приговор. И ошибок здесь допускать нельзя.

В деле супругов Н. ошибки не произошло, хотя легко было ее совершить.

Десятки людей опросил следователь в течение двух месяцев. Родственники, товарищи по работе — все в один голос утверждали, что Н. — человек спокойный, уравновешенный, непьющий, смирный, что никогда он ни с кем не вздорил, никого не обижал. А вот в отношении его жены Чуркаш узнал интересные подробности. По заверениям многих свидетелей, она, будучи, в сущности, неплохой женщиной, страдала одним довольно распространенным недугом — чересчур обостренной ревностью. Стремясь мертвым узлом привязать мужа к себе, она никуда его не отпускала, следила за каждым его шагом. Несладко приходилось парню: когда его собрались поощрить на работе, она пошла к руководителю предприятия и добилась отмены этого решения; когда его хотели принять в партию, она и тут напакостила ему. Ее аргументы: он не достоин этого, потому что в быту ведет себя плохо. В подтверждение — те же акты…

Слепая любовь толкала эту женщину на поступки, которые вредили любимому человеку и ей самой. И, если она могла делать такие вещи, то…

Перед тем как закрыть дело, Виктор Николаевич решил поставить все точки над «i». Гражданка Н. снова перед ним.

— Слушайте же, — с трудом сдерживая улыбку, сказал он. — Ваше заявление и все другие документы мы передадим в суд. Ваш муж понесет заслуженное наказание.

Лицо молодой женщины побледнело, руки задрожали.

— Как в суд? — упавшим голосом спросила она. — Я этого не хочу. И никакого наказания не нужно. У нас ребенок.

Чуркаш развел руками:

— Ничего не поделаешь. Закон есть закон.

Наступило долгое молчание. Женщина сидела, низко опустив голову, по ее щекам текли слезы.

— Не виноват он… Это я сама…

И хотя следователь давно уже обо всем догадался, он с деланной суровостью заметил:

— Вы хотите сказать, что всю историю с побоями вы выдумали?

— Да. Я сама себе их делала, а потом… получала акты… Что я могу с собой поделать? Я его люблю и хочу, чтоб он был мой… Только мой…

Чуркаш вышел из-за стола.

— И вы не понимаете, как это глупо? Разве так удержишь любимого человека? Только оттолкнешь от себя…

Он долго еще говорил с ней. Доказывал, убеждал, увещевал, советовал. И она поняла. Когда месяца через два он случайно встретил супругов Н. на улице, все трое долго смеялись над этой нелепой историей с благополучным концом.

Но далеко не все дела, которыми приходится заниматься следователю, имеют такой исход. Иные из них вызывают гнев и возмущение. Иные — боль и обиду. И надо очень любить свою нелегкую профессию, очень любить людей, чтобы в моменты горечи и разочарования не бросить все, не перейти на другую работу.

Такое искушение испытал однажды Виктор Николаевич, когда работал следователем в Ново-Аненском районе, хотя в этом случае он проявил себя настоящим Шерлоком Холмсом.

Зимой 1964 года в магазине села Трушены была совершена кража. Через взломанную дверь вор унес несколько золотых часов, много шерстяных кофточек, костюмов, обуви. В августе этот же магазин был «очищен» вторично. Незадолго до этого, в июне, из Дома животноводов колхоза «Бируинца» (село Кожушна) украли аккордеон и телевизор. Примерно в то же время была совершена квартирная кража в селе Галилешты того же района, расположенном неподалеку от железной дороги. В каждом отдельном случае на место происшествия выезжали оперативные работники. В одной из таких поездок участвовал и молодой следователь Виктор Чуркаш — тогда студент-заочник Киевской высшей школы МВД. На нескольких предметах он нашел отпечатки пальцев вора. Все говорило о том, что четыре кражи — дело рук одного и того же «специалиста»: «почерк» во всех случаях был одинаковый. Надо было набраться терпения и искать преступника.

Поглощенный другими заботами, Чуркаш нет-нет да и наводил справки, расспрашивал знакомых и незнакомых коллег. И однажды его хлопоты увенчались неожиданным успехом. В беседе со следователем из Одессы Чуркаш узнал, что в Кировограде пойман вор, некий Павел Малиновский, занимавшийся кражами, в магазинах и учреждениях. Судя по рассказу коллеги, тот же «почерк».

В Одессе, куда был доставлен преступник, Чуркаш испросил разрешение на разговор с ним. При встрече, которая состоялась в городской тюрьме, он сказал, что работает журналистом в Кишиневе, но о цели своего визита умолчал. Не задавать же преступнику лобовой вопрос о том, совершал ли он кражи в Молдавии! Виктор Николаевич сказал, что собирается писать очерк о человеке, много лет сидевшем в тюрьме.

Преступник — разбитной, симпатичный малый лет тридцати пяти — оказался словоохотливым, общительным собеседником. Он стал рассказывать эпизоды из своей жизни. Отец его был вором и этому «ремеслу» обучил сына. С раннего детства Павел никогда не знал, что такое коллектив, трудовая жизнь, друзья. Девятнадцать лет из тридцати пяти он провел в заключении.

Следователю не положено поддаваться эмоциям. Следователь должен фиксировать факты, анализировать их, в шелухе обыденного, незначительного находить то, что дает возможность установить истину. Эмоции только мешают этому… Но, слушая непритязательный рассказ вора, Виктор Николаевич почувствовал что-то похожее на угрызение совести. Будто он нес вину за неудавшуюся жизнь Павла. Попади тот к нему, когда был мальчишкой, он, быть может, сделал бы из него человека. Как проморгали парня? Как допустили его до такого падения?

А Павел все рассказывал. И в его голосе не было ни горечи, ни раскаяния.

«Кажется, я переживаю больше его самого, — подумал Чуркаш. — Он зачерствел, потерял способность различать границы добра и зла…»

Внезапно следователь насторожился. Павел говорил о Молдавии. Он, оказывается, бывал в Кишиневе, в его окрестностях. Но ведь Трушены и Кожушна — это окрестности Кишинева!

Павел рассказывал о Гидигиче. Что он там делал? Был там. Просто так. Где ночевал? На вокзале.

Потом Чуркаш перевел разговор на молдавские вина, затем вновь заговорил о Гидигиче. И, в конце концов, решился на отчаянный шаг:

— Ну, а теперь расскажи, как ты совершил кражу в Гидигиче.

Они давно уже перешли на «ты», будто старые, добрые друзья.

Дело было поздно вечером. То ли Павел решил сознаться, почувствовав доверие к собеседнику, хотя тот сказал ему, кем он является на самом деле, то ли, устав, думал отделаться от следователя признанием, но, к великому изумлению Чуркаша, стал рассказывать, как обокрал магазин в этом пригородном селе: ночью пробил отверстие в каменной стене подсобного помещения магазина и вынес оттуда несколько десятков пар обуви — в чемодане и в мешке. Рано утром увез все это добро в Реваку и с помощью знакомой распродал украденное.

Он рассказывал это с такими подробностями, что не поверить ему нельзя было. Но ведь в милиции не было никаких сигналов о краже в Гидигиче!

В тот же вечер Чуркаш связался со своим руководством. По ходатайству министра он получил в Одессе разрешение доставить Малиновского в Кишинев. Отсюда, взяв машину, вместе с преступником и понятными поехал в Гидигич. Павел шел впереди и демонстрировал то, что делал в ночь преступления. Подойдя к задней стене подсобного помещения магазина, он показал свежую кладку, которой была заделана пробитая им дыра…

Все стало ясно. У продавцов магазина совесть была нечиста, и они, обнаружив кражу, решили лучше умолчать о ней, покрыть недостачу, чем подвергнуться внезапной ревизии. Допрос продавцов подтвердил эту версию.

Дальше дело пошло быстрее. В кожушнянской краже Павел сознался после того, как ему предъявили отпечатки пальцев, найденные на месте происшествия. Это были его отпечатки, отпираться было бесполезно. К тому же в селе Кожушна, куда Чуркаш ездил с фотографией Павла, вора опознали некоторые местные жители.

Оставалось доказать, что Павел Малиновский совершил еще и квартирную кражу. Сам он упорно отрицал это. Он не знал, что у следователя есть важная улика — обрывки комсомольского билета, который вор нашел в кармане украденного костюма и, разорвав, выбросил из вагона, уезжая из Молдавии с ворованными вещами. Эти обрывки подобрали у железнодорожного полотна мальчишки, пасшие скот, и доставили в милицию. Чуркаш разыскал мальчиков, и те без колебаний заявили, что это «тот самый дядя, который бросил обрывки билета».

Следствие закончилось. В унылой тюремной следственной камере сидели двое усталых людей — нарушитель закона и представитель административных органов.

— Ну и задал ты мне работы, — сказал Чуркаш.

Павел рассмеялся.

— А ты ничего! Молодой да ранний. Одолел меня!

— Эх ты, — с горечью сказал Виктор Николаевич, — жить бы тебе да радоваться жизни на воле. А ты…

И он безнадежно махнул рукой.

Павел нахмурился.

— А ты не отмахивайся так. Я, может, решил исправиться. Понравился ты мне, вот что. Я даже стих про тебя сочинил, вот он.

Чуркаш взял протянутый листок, где в зарифмованной форме говорилось о том, какой он хороший следователь и человек и как вору хотелось бы походить на него…

— Отсижу вот, — задумчиво продолжал Павел, — вернусь сюда. К тебе приду. Не отвернешься?

— Не отвернусь, — твердо ответил Чуркаш. — И помогу, так и знай.

И снова чувство острой жалости к этому человеку захлестнуло его.

Как-то, года два спустя, при встрече со старым приятелем он стал рассказывать о своих делах. Друг внимательно слушал, потом сказал:

— Ну что ж, ту гражданку, что на мужа своего клеветала, можно понять и простить; этого Павла Малиновского можно понять, но нельзя простить; ну а тебя, дружище, ни понять, ни простить нельзя. На кой ляд тебе эти хлопоты, скажи, пожалуйста? Не лучше ли жить тихо и мирно, как я?

«Нет, приятель! Если уж на то пошло, я слепо влюблен. Влюблен в свою нелегкую работу, которая вся, от начала до конца, — мысль, поиск, действие, служение людям. Это жизнь. И если гражданка Н. благодарна мне за свое спасенное от разорения семейное гнездо, если Павел Малиновский, выйдя на свободу, станет честно жить и трудиться, — разве это не добрая цена за тот фосфор, который я день и ночь трачу из-за них? Нет, кто вкусил эту работу, добровольно от нее не откажется».

Он ничего такого не сказал товарищу, может быть, потому, что это прозвучало бы слишком громко. Но в тот вечер он потерял друга…

Примечания

1

Некоторые фамилии в книге изменены.

(обратно)

2

Карман.

(обратно)

3

Золотые часы.

(обратно)

4

Высшая мера наказания — расстрел.

(обратно)

5

Квартира.

(обратно)

6

Автоинспекторы.

(обратно)

7

Компрометирующие материалы.

(обратно)

8

Деньги.

(обратно)

9

Покойник.

(обратно)

10

Кличка известного в уголовном мире вора — персонажа книги Л. Шейнина «Старый знакомый».

(обратно)

Оглавление

  • Об этой книге
  • В. Казаков Двенадцать мешков подсолнечника
  • Р. Пелинская Только одно дело
  • В. Шевченко Одна летняя ночь
  • Г. Челак Иного нет пути
  • Вл. Спивак «Знать все о людях…»
  • Евгений Габуния Девять лет спустя
  • В. Кабанов Гордость
  • Ел. Хмельковская, А. Гладкий Детектив не состоялся
  • Е. Баранов «Такая наша работа»
  • В. Лебедкин Даром ничто не проходит
  • Я. Гуревич Следы остаются всегда
  • Е. Шияненко Бурям наперекор
  • В. Горбачева, В. Лебедкин Куда приводит «ниточка»
  • Г. Челак Слепая любовь
  • *** Примечания ***