Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
«Известия» № 104, среда 22 июня 2005. Юрий Феофанов
Сегодня, 22 июня, исполняется 64 года с начала Великой Отечественной войны.
Про войну принято говорить, что она была одна на всех и у каждого своя. Но в бесконечном обилии личных воспоминаний самых разных людей есть опыт тех, чья память особенно уникальна, — рядовых солдат Великой Отечественной. Потому сегодня, в День памяти и скорби, «Известия» обратились к размышлениям одного из них.
Слово — ветерану Великой Отечественной, старому известинцу Юрию Феофанову.[1]
Мы не кричали «За Родину!», мы за нее сражались
На традиционной встрече участников Великой войны один из ветеранов, с густыми рядами орденских планок, вдруг сказал: «Мы не кричали „За Родину!“, мы за нее сражались». Помолчал и добавил: «А эти… руки выбрасывают в фашистском приветствии и кричат „Слава России!“. А станут за нее жизни отдавать?..» Старика, видимо, развезло с фронтовой стопки. Случай этот натолкнул на воспоминания…
В 1941-м народ сплотился в патриотическом порыве. Но именно тогда, в июле 1941-го, я впервые услышал антисоветское, а значит, и антипатриотическое слово. Его произнес деревенский парень, остриженный под машинку, — наутро ему надо было идти в военкомат.
Было это в деревне под Рославлем в Орловской области. Там мы, московские парни и девушки, копали противотанковые рвы. Мы только что сдали экзамены за первый курс в педагогическом училище № 1 им. Ушинского, что и сейчас на Большой Ордынке, и в воскресенье 22 июня пошли на Таганку в кино на 11-часовой сеанс — еще во вполне мирное время. А когда вышли, была все та же Таганка, но все было не так. Уже выступил Молотов…
Мы тут же бросились в военкоматы, чтобы нас направили прямиком на штурм Берлина. Не потому, что были уж такими патриотами, а потому, что были мальчишками по 16 лет. Вот нас и направили копать противотанковые рвы. От зари до зари мы копали, а ночевали по избам.
Тогда-то и подошел к нам хозяйский сын. Парень был очевидно подвыпивши. Кто-то из нас сказал что-то вроде «идешь защищать родную землю». А тот в ответ, показывая рукой на огород: «Если бы это была моя земля, меня бы с нее никакой танк не выковырял. А так… пусть кто хочет приходит». Как так, возмутились мы, это же советская земля, твоя земля — ну, что-то в этом роде. А его слова врезались в память на шесть десятков лет. И вот столько времени спустя думаю: был ли тот крестьянский парень русским патриотом, у которого ненависть к колхозам перевернула исконные чувства, или же… Не знаю, и сейчас не знаю. А тогда это просто поставило в тупик.
Дело в том, что я был в то время стерильно чистый советский мальчишка. Пионерские сборы, военные игры, «взвейтесь кострами, синие ночи…». Очевидно, нам говорили разные слова о советском патриотизме. Хоть бы полслова запомнил. Но сама наша жизнь без всяких бесед и внушений его воспитывала.
А потом и нам пришла пора идти на фронт… Попал я на передовую летом 1943-го. Наш отдельный артиллерийско-пулеметный батальон занял позицию где-то на северном фланге Курской дуги. Из «сорокапяток» мы пукали по двум немецким танкам, которые, кажется, на наши залпы никакого внимания не обращали. Спасибо, другая артиллерия их подбила. Вскоре наши грозные орудия с вооружения сняли. И совершенно рыжий капитан, не мог не запомнить фамилии — Пушкин, определил меня в саперы.
Опять к вопросу о патриотизме. Что двигало солдатскими массами? Расскажу трагикомический эпизод.
В послевоенных фильмах очень часто разыгрывалась сцена. Командир или политрук выскакивает из окопа с наганом в поднятой руке и кричит: «Вперед, за Родину, за Сталина!». Пропагандистская ли это придумка или в самом деле так кричали? Те, кто в рукопашную ходил, может, и кричали именно эти слова, хотя, думаю, подбирали что-нибудь из ненормативной лексики. Но у меня-то особый случай. Кто-то по войне промчался на танках, кто-то ее прошагал, а мы — саперы — от Калинковичей до Штеттина ее проползли на животе. И, согласитесь, в этом положении неудобно было кричать про товарища Сталина.
Так о том эпизоде. Это было летом 44-го, когда наносили мы вермахту знаменитый сталинский «пятый удар» — освобождение Белоруссии и выход на Европу. Наш батальон два или три дня не мог сковырнуть немцев с какой-то безымянной высотки. В печенках сидела эта высотка. Как теперь я понимаю, не в печенках, а в подсознании. Но о Фрейде тогда мы и слыхом не слышали.
Был у нас повар Яша, хромоногий нестроевик. К тому же еврей. Мы его за глаза звали Геббельсом. Поскольку кухня то приедет, то не приедет, Яша приберегал для нас сухой паек: банки тушенки, хлеб, еще какую-то снедь, разложенную по пакетам. А те пакеты Яша на ночь привязывал к своим ногам — чтобы не сперли. Все это знали. И был у нас балагур и заводила Саша Кичивин. Ночью, надев немецкую пилотку, он зашел в сарай, где спал Яша со своими припасами на привязи, включил фонарик и заорал: «Хенде хох!». Яша очнулся, схватил автомат,
Последние комментарии
2 часов 7 минут назад
2 часов 27 минут назад
2 часов 52 минут назад
2 часов 56 минут назад
12 часов 27 минут назад
12 часов 30 минут назад