Известия. Юрий Феофанов: «Мы не кричали «За Родину!», мы за нее сражались» [Юрий Васильевич Феофанов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

«Известия» № 104, среда 22 июня 2005. Юрий Феофанов

Сегодня, 22 июня, исполняется 64 года с начала Великой Отечественной войны.

Про войну принято говорить, что она была одна на всех и у каждого своя. Но в бесконечном обилии личных воспоминаний самых разных людей есть опыт тех, чья память особенно уникальна, — рядовых солдат Великой Отечественной. Потому сегодня, в День памяти и скорби, «Известия» обратились к размышлениям одного из них.

Слово — ветерану Великой Отечественной, старому известинцу Юрию Феофанову.[1]

Мы не кричали «За Родину!», мы за нее сражались

На традиционной встрече участников Великой войны один из ветеранов, с густыми рядами орденских планок, вдруг сказал: «Мы не кричали „За Родину!“, мы за нее сражались». Помолчал и добавил: «А эти… руки выбрасывают в фашистском приветствии и кричат „Слава России!“. А станут за нее жизни отдавать?..» Старика, видимо, развезло с фронтовой стопки. Случай этот натолкнул на воспоминания…

В 1941-м народ сплотился в патриотическом порыве. Но именно тогда, в июле 1941-го, я впервые услышал антисоветское, а значит, и антипатриотическое слово. Его произнес деревенский парень, остриженный под машинку, — наутро ему надо было идти в военкомат.

Было это в деревне под Рославлем в Орловской области. Там мы, московские парни и девушки, копали противотанковые рвы. Мы только что сдали экзамены за первый курс в педагогическом училище № 1 им. Ушинского, что и сейчас на Большой Ордынке, и в воскресенье 22 июня пошли на Таганку в кино на 11-часовой сеанс — еще во вполне мирное время. А когда вышли, была все та же Таганка, но все было не так. Уже выступил Молотов…

Мы тут же бросились в военкоматы, чтобы нас направили прямиком на штурм Берлина. Не потому, что были уж такими патриотами, а потому, что были мальчишками по 16 лет. Вот нас и направили копать противотанковые рвы. От зари до зари мы копали, а ночевали по избам.

Тогда-то и подошел к нам хозяйский сын. Парень был очевидно подвыпивши. Кто-то из нас сказал что-то вроде «идешь защищать родную землю». А тот в ответ, показывая рукой на огород: «Если бы это была моя земля, меня бы с нее никакой танк не выковырял. А так… пусть кто хочет приходит». Как так, возмутились мы, это же советская земля, твоя земля — ну, что-то в этом роде. А его слова врезались в память на шесть десятков лет. И вот столько времени спустя думаю: был ли тот крестьянский парень русским патриотом, у которого ненависть к колхозам перевернула исконные чувства, или же… Не знаю, и сейчас не знаю. А тогда это просто поставило в тупик.

Дело в том, что я был в то время стерильно чистый советский мальчишка. Пионерские сборы, военные игры, «взвейтесь кострами, синие ночи…». Очевидно, нам говорили разные слова о советском патриотизме. Хоть бы полслова запомнил. Но сама наша жизнь без всяких бесед и внушений его воспитывала.

А потом и нам пришла пора идти на фронт… Попал я на передовую летом 1943-го. Наш отдельный артиллерийско-пулеметный батальон занял позицию где-то на северном фланге Курской дуги. Из «сорокапяток» мы пукали по двум немецким танкам, которые, кажется, на наши залпы никакого внимания не обращали. Спасибо, другая артиллерия их подбила. Вскоре наши грозные орудия с вооружения сняли. И совершенно рыжий капитан, не мог не запомнить фамилии — Пушкин, определил меня в саперы.

Опять к вопросу о патриотизме. Что двигало солдатскими массами? Расскажу трагикомический эпизод.

В послевоенных фильмах очень часто разыгрывалась сцена. Командир или политрук выскакивает из окопа с наганом в поднятой руке и кричит: «Вперед, за Родину, за Сталина!». Пропагандистская ли это придумка или в самом деле так кричали? Те, кто в рукопашную ходил, может, и кричали именно эти слова, хотя, думаю, подбирали что-нибудь из ненормативной лексики. Но у меня-то особый случай. Кто-то по войне промчался на танках, кто-то ее прошагал, а мы — саперы — от Калинковичей до Штеттина ее проползли на животе. И, согласитесь, в этом положении неудобно было кричать про товарища Сталина.

Так о том эпизоде. Это было летом 44-го, когда наносили мы вермахту знаменитый сталинский «пятый удар» — освобождение Белоруссии и выход на Европу. Наш батальон два или три дня не мог сковырнуть немцев с какой-то безымянной высотки. В печенках сидела эта высотка. Как теперь я понимаю, не в печенках, а в подсознании. Но о Фрейде тогда мы и слыхом не слышали.

Был у нас повар Яша, хромоногий нестроевик. К тому же еврей. Мы его за глаза звали Геббельсом. Поскольку кухня то приедет, то не приедет, Яша приберегал для нас сухой паек: банки тушенки, хлеб, еще какую-то снедь, разложенную по пакетам. А те пакеты Яша на ночь привязывал к своим ногам — чтобы не сперли. Все это знали. И был у нас балагур и заводила Саша Кичивин. Ночью, надев немецкую пилотку, он зашел в сарай, где спал Яша со своими припасами на привязи, включил фонарик и заорал: «Хенде хох!». Яша очнулся, схватил автомат,