Птица-хохотунтья. [Джеральд Даррелл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Глава первая Зенкали обнаружен

В тропиках, на воображаемой линии, где встречаются, сливаясь воды Индийского и Тихого океанов, лежит остров Зенкали. — Утопающий в зелени, Богом забытый край. Но однажды, впервые за всю свою историю, он в течение двух месяцев приковывал внимание всего цивилизованного мира, а также значительной части нецивилизованного — газетчиков, телевизионных комментаторов и тому подобного люда.  Надо сказать, что произошедшее было столь бурным, что даже сегодня (хотя большинство ран уже зажило, — но ведь шрамы все еще напоминают о себе), если вы заговорите о птице-хохотунье в заведении «Мамаша Кэри и ее курочки»,  то  рискуете схлопотать синяк под глазом,  а то и этим не  обойдется. А если заведете речь о ней в заново отстроенном  Английском клубе, то с вами просто перестанут общаться.

Все началось в январе. Остров дремал под ласковыми солнечными лучами. Два вулкана — Тимбала и Матакама его охраняли. Островитяне же страдали от болей в печени и желудке, как обычно, объевшись и перебрав с алкоголем во время рождественских праздников. — Жареная индейка и сливовый пудинг плохо сочетаются с температурой тридцать пять градусов по Цельсию в тени. И ни одному островитянину (все лечились алка-зельтцером и питьевой содой) и в голову не могло прийти, что судьба гонит к ним через бескрайний океан нечто более смертоносное, чем ураган, цунами или землетрясение, — нового помощника для Его Превосходительства Политического Советника. Им был Питер Фоксглав, эсквайр[1] — высокий, обаятельный, светловолосый. От человека с  такой невинной внешностью ожидать чего-нибудь плохого было бы странно, так же как, к примеру, от щенка пекинеса (если не знать, что щенок болен бешенством). 

По прибытии в Джакарту Питер с тревогой обнаружил, что судно, которое должно было доставить его на Зенкали, было переоборудованным французским судном для ловли сардин, неопределенного возраста и сомнительных мореходных качеств. Им управлял толстый, небритый грек Аристотель Паппаятокопулос. Его команда — веселые жизнерадостные зенкалийцы. По их поведению было видно, что они ничего не смыслят в морском деле. А их готовность отправиться через океан на этом весьма подозрительном судне напоминала энтузиазм группы бойскаутов, собирающихся пересечь пруд в протекающем каноэ.

Все выкрикивали указания друг другу, но никто никого не слушал. А у этой «Андромеды III» был ужасающий крен на правый борт! Любой круглый предмет тут же скатился бы по палубе к леерному ограждению и плюхнулся бы в грязную воду гавани.

Бледно-кремовые чемоданы из телячьей кожи Питера, выбранные им с такой тщательностью в лондонском магазине тропической экипировки, явно не произвели впечатления на команду зенкалийцев — их небрежно перебрасывали друг другу коричневыми руками, царапая о леера и другие выступы. Наконец, чемоданы бесцеремонно бросили на мягко дымящуюся кучу гуано[2], оставив лежать на верхней палубе в носовой части судна. 

Питер впервые пожалел, что не знает пиджин-инглиш[3], который все понимали в этой части света.

— Послушай, — обратился он к зенкалийцу твердым (как он надеялся) тоном, — юноша показался ему смышленее остальных, — это ты помощник капитана?

Парень был рослым, молодым, в потрепанных брюках, разваливающейся соломенной шляпе, с висевшим на шее ожерельем из крышек от бутылок кока-колы. 

Изысканно вежливым жестом абориген снял шляпу и прижал ее к груди, обнажив при этом великолепные зубы, сверкнувшие в широкой доброжелательной улыбке.

— Это ты помощник капитана? — повторил вопрос Питер.

— Сахиб[4]? — юноша, ухитрился улыбнуться и в то же время озабоченно нахмуриться.

— Ты помощник капитана этого корабля? — спросил Питер в третий раз, говоря очень медленно и четко.

— Корабль! — Да, сахиб, — юноша, расплылся в улыбке.

— Так ты помощник капитана?

— Да,  сахиб… корабль, — парень похлопал себя по шляпе.

По лицу и спине Питера градом катился пот. Его изящные белые парусиновые брюки приобрели грязный серый цвет, а стрелки, которые были на них еще два часа назад, исчезли бесследно. Ткань прилипала к ногам, и столь радовавшая его обновка теперь выглядела так, будто на ней ночевал динозавр, мучимый бессонницей. Больше всего на свете Питеру хотелось укрыться в тени, переодеться в сухое и выпить чего-нибудь прохладительного.

— Как тебя зовут? — спросил он, пробуя другую тактику.

— Дерево Андромеда[5] — без колебаний ответил юноша. 

— Андромеда? Но это же женское имя…  а, понятно, ты имеешь в виду, что корабль называется «Андромеда»?

— Да, сахиб, корабль, — обрадовался парень, видимо услышав опять знакомое слово.

Питер вытер лицо промокшим носовым платком и попробовал снова.

— Моя пассажир, — сказал он, указывая на себя и чувствуя себя крайне глупо. — Мне нужна каюта… я хочу, чтобы ручная кладь была доставлена в каюту… мне хочется прохладного напитка… я пассажир, смекаешь?

— Я дерево Андромеда, — повторил парень, явно обеспокоенный тем, что Питер не понял этого важного момента. 

К счастью, прежде чем Питер успел призвать Всевышнего, чтобы тот поразил оболтуса на месте ударом молнии, у его локтя внезапно материализовался  капитан. Исходивший от него аромат чеснока сразу перебил запахи копры, гуано и шести крайне упрямых коров, которых палубная команда с громкими мелодичными криками старалась разместить на палубе.

— Сэр, — сказал капитан столь глубоким и густым голосом, что, казалось, его должно было быть слышно даже в машинном отделении, — я капитан, Аристотель Папайятокопулос. Я к вашим услугам. Зовите меня просто — капитан Паппас. Здесь все меня так зовут, потому что им очень трудно неправильно произносить мое имя.

— Трудно неправильно произносить ваше имя? — переспросил Питер, думая, что ослышался.

— Да, сэр, у всех всегда возникают трудности, потому что они неправильно произносят мое имя.

Питер почувствовал, что разговор с капитаном Паппасом будет таким же содержательным, как и тот, который он только что имел с тем, кого он принял за его помощника.

— Очень рад вас видеть, капитан, — начал он. — Меня зовут…

— Румба, танго, вальс, — перебил его капитан, задумчиво скривив лицо, — полька, нет,… квикстеп, нет,… — Фокстрот! Ну, конечно!

— Что, прошу прощения?

— Не извиняйтесь, мистер Фокстрот. — Я запоминал ваше имя с помощью мнемоники… это греческое, вы понимаете… мнемоника для запоминания.

— Но меня зовут не Фокстрот, — озадаченно растерялся Питер.

— Разве нет? — переспросил капитан, удивленно прищурившись.  — Что же тогда? Может быть, Пасодобль, а??

— Нет, — твердо сказал Питер, — меня зовут не Пасодобль, а Фоксглав! [6]

— Фоксглав… Наперстянка… — Капитан Паппас недоверчиво уставился на него. — Где же танцуют эту  Наперстянку?

— Ее не танцуют… это что-то вроде… ну, это что-то вроде цветка, — объяснил Питер, впервые в жизни почувствовав неадекватность своего имени.

— Цветок… вы имеете в виду цветы, как в садах? 

— Ну да, — ответил Питер.

Капитан навалился всей своей массой на перила и закрыл глаза.

— Фоксглав… — произнес он глубоким властным голосом. — Так… наперстянка, роза, георгин, анютины глазки…

— Интересно, если… — попытался вклиниться Питер.

— Анютины глазки, тюльпан, подсолнух, колокольчик, — продолжал капитан, не обращая на это внимания, демонстрируя широту своих ботанических знаний, — бегония, кувшинка, лютик, фоксглав.

Он открыл свои крошечные черные глазки, улыбнулся Питеру и торжествующе произнес:

— Все. Теперь ваше имя навеки в моей памяти! Это отличный способ запоминать, не так ли? Греческий метод… превосходный… самый лучший, да? 

— Да, — Питер постарался, чтобы его голос звучал приветливо, — а теперь я хотел бы знать, не будет ли слишком сложно показать мне мою каюту, отнести туда мой багаж, а затем принести мне прохладительный напиток?

— Конечно, конечно. Калаки покажет вам каюту. Сейчас все будет сделано, не беспокойтесь ни о чем, черт возьми. — Далее капитан, перейдя на пиджин-инглиш, что-то сказал, предположительно, своему помошнику.

Тот тут же крикнул себе на помощь еще двоих, и, расхватав багаж Питера, все трое исчезли в недрах корабля.

— Пойдемте за ними, любезный сэр, — сказал капитан, сопровождая свою речь величественным  жестом, — я отведу вас в каюту… Лучшую на всем корабле! Лучшая каюта для нового помощника Шефа!

— Вы знаете, кто я? — удивился Питер.

Капитан громко рассмеялся, запрокинув голову и демонстрируя во всей красе Форт-Нокс[7], так и сверкавший между его пухлыми губами. Он приложил толстый палец к своему рябому носу, указывая на свой сверкающий маленький глаз:

— Я знаю все, что происходит в Зенкали. Я знаю всё и всех! У меня там всюду свои глаза и уши. Если вам что-нибудь понадобится в Зенкали, просто дайте мне знать!

— Спасибо, — ответил Питер и, нежно подталкиваемый могучей рукой капитана, побрел, спотыкаясь, по замызганному коридору в темные гулкие глубины суденышка, пропахшие трюмной водой, краской и — по каким-то непонятным причинам — духами «Фиалки Пармы».  

Все три дня, что продолжалось плавание на «Андромеде III», когда она, шатаясь и дрожа, боролась с океанскими волнами, Питер горько жалел о том, что не дождался «Императрицу Индии», более крупное пассажирское судно, которое посещало Зенкали раз в месяц. Он начал даже сожалеть и о том, что вообще согласился занять предложенный  пост. Лежа на своей похожей на гроб койке, он вспоминал, как был польщен, когда дядя сообщил ему эту новость.


— Мы посылаем тебя на Зенкали! — говорил сэр Осберт, разглядывая своего единственного оставшегося в живых родственника холодным голубым глазом через монокль. — Надеюсь, что ты оправдаешь доверие.

— Да что вы, дядюшка, не волнуйтесь, все будет просто замечательно! — с энтузиазмом воскликнул Питер. Его друг Хьюго Чартерис расхваливал Зенкали, проведя там месяц, и его восторги были сродни рекламе турагентства.

— Ты едешь не в отпуск, а на помощь этому олуху Олифанту. —  Едко сказал сэр Осберт и принялся расхаживать взад-вперед по конторе. Снаружи урчал и шумел Лондон, плохо различимый за пеленой падающего снега.

— Ситуация на Зенкали… хм… надо признать… сложная. Как тебе известно, мы пообещали им самоуправление. Точнее, власть перейдет к этому их несуразному монарху — королю Тамалавале Третьему.

— А я-то думал, что как король он довольно хорош, — заметил Питер, — прогрессивный и так далее.

— Он просто клоун, — огрызнулся сэр Осберт. — Прекрасный пример того, что получается, когда каннибал заканчивает Итон! Мало сказать, что он прохвост, ведь он цветной, а поверь мне, это уже полтора прохвоста. Пока Зенкали находился под нашим управлением, мы еще как-то могли его контролировать, но теперь… — Он взял со стола линейку из черного дерева и с яростью ударил ею по ладони: 

— Врач говорит, что мне нельзя волноваться, нужно, видишь ли, беречь сердце. Ну как, как я могу оставаться спокойным, когда правительство направо и налево разбазаривает Империю? — Сэр Осберт замолчал, глубоко дыша. 

Питер, поскольку его отношение к этому вопросу было диаметрально противоположно взглядам его дяди, предпочел в этот раз не спорить.  — Не хотелось, чтобы с его назначением возникли сложности.

— Империя, я хотел бы напомнить тебе, это то за что Фоксглавы сражались и умирали, — продолжал дядя. — Теперь, вам молодым, возможно, кажется, что все это неважно, но уверяю, что это не так. Понимаешь, в каждом значительном событии английской истории при становлении Империи принимали участие Фоксглавы!

— Все это так, дядя, но вы не должны волноваться.

— При Азенкуре[8] были Фоксглавы, в Трафальгарской битве[9] участвовали Фоксглавы, и в битве при Ватерлоо, и в управлении Австралией и Новой Зеландией.… И в Индии и в Африке их было немало… Северо-Западную границу они практически в одиночку удерживали! Потом мы допустили к власти это проклятое лейбористское правительство, и оно начало раздавать Империю, как… как ненужную старую одежду. Сердечный приступ гарантирован, когда видишь, как эти сыновья лавочников, профсоюзные активисты  и другое зажравшееся простонародье, бродят по Уайтхоллу  плюют на пол и раздают Империю тем, кто еще питается своими родственниками!

Сэр Осберт сел за письменный стол и вытер лицо платком, затем, успокоившись, продолжил:

— Сложность ситуации заключается в том, что как раз в сейчас, когда мы собираемся предоставить им самоуправление, наши военные решили разместить там военную базу. Хотят удержать русских подальше от Индийского океана или что-то в этом роде. Планируется построить взлетно-посадочную полосу, взорвать риф, мешающий заходу в бухту эсминца, перегородить реку плотиной гидроэлектростанции. При этом будут затоплены некоторые долины.

Сначала база планировалась на Альдабре[10], но наткнулись на яростное сопротивление общества защиты животных. Мир сошел с ума.… Представь, Британские Вооруженные Силы не могут получить желаемое, из-за каких-то чертовых Гигантских Черепах! Куда катимся?! Что было бы, если бы мы думали о черепахах во время  Трафальгарского сражения, или битвы при Сомме[11]! Говорю тебе, в наше время у люди не понимают простых вещей. 

— Так в чем сложность? — заинтересовался Питер.

— Ну, переговоры продолжаются, но трудно, — этот король хитрый черномазый. Учеба в Итоне пошла ему на пользу. И он сдерет с нас три шкуры, помяни мое слово! Он знает историю с черепахами и понимает, что деваться нам некуда. Британское правительство шантажируют черепахами, до́жили!

— А наша база, принесет ли она пользу зенкалийцам? — поинтересовался Питер. 

— Несомненно! Как раз то, что им нужно… много моряков и летчиков, прекрасных честных парней, тратящих свои деньги на сувениры и… э-э… э-э… ну, на все то, на что моряки и летчики тратят деньги. Гидроэлектростанция создаст массу рабочих мест. Все это будет прекрасно для острова, что бы там ни говорил этот олух Олифант. Но ситуация щекотливая. Король еще не дал окончательного согласия. А какие громкие имена замешаны! Лорд Хаммер! «Хаммерстайн-энд-Гэллоп»! Они и будут строить плотину — конечно же, должен быть проведен тендер, но, но на самом деле это просто формальность. В общем, ситуация в высшей степени деликатная, и поэтому я не хочу, чтобы ты раскачивал лодку, слышишь?

— Да, сэр, — почтительно ответил Питер.

— Я просто хочу, чтобы ты держал ухо востро и докладывал мне, если что-то нехорошее случится, понимаешь? Мы просто не можем быть слишком осторожны, когда имеем дело с этими черномазыми. 


И вот теперь в открытом море, на пути к Зенкали Питер мрачно размышлял, не похоронит ли его в море бравый капитан Паппас. Вскоре, поскольку в желудке у него не осталось ничего, что еще можно было бы извергнуть наружу, он провалился в беспокойный сон.

Проснувшись поутру, Питер увидел, что шторм утих и корабль пыхтит по лазурному морю. Небо было голубым, маленькие стайки летучих рыбок выскакивали из сверкающей поверхности моря и пролетали перед самым носом у суденышка, а в небе недвижно парили два альбатроса, без всяких усилий поспевая за судном, будто привязанные к корме невидимыми нитями. Чувствуя себя намного лучше, — хорошая погода придавала бодрости, Питер направился в крошечный салон в поисках завтрака. Там уже сидел, удобно устроившись, капитан Паппас и жадно жевал. Перед ним стояла громадная тарелка, на ней  — яичница с колбасой, фасолью, хлебом и кусками сала.

— Доброе утро, доброе утро, — ухитрился весело воскликнуть капитан с набитым ртом. — Хорошо спалось, а?

— Неплохо, — покривил душой Питер, с содроганием отводя глаза от тарелки капитана.

— Хорошо, хорошо, а теперь нужно хорошо позавтракать, да? Побольше бекона и яиц, нет? У меня на корабле чертовски хороший повар, он приготовит все, что угодно.

— Спасибо. Мне бы только кофе с тостами, если можно. — Поспешил отказаться Питер

Капитан проревел приказание, — появились кофе и тосты. Он долго молчал, ковыряясь спичкой в зубах, наблюдая за Питером отеческим взглядом, и, наконец, изрек:

— Вы никогда раньше не были в Зенкали?

— Нет, никогда, но знаю, что это прекрасный остров.

— Красив, очень, очень красив. Красив почти как греческий остров. Но, конечно, это не Греция… но… нет… здесь полно этих ниггеров, ты понимаешь? С ними все в порядке, но они очень примитивны. Не такие цивилизованные, как греки, понимаешь?

— Да, — Питера удивило, что местное население называют ниггерами накануне самоопределения. — Я так понимаю, они скоро получат самоуправление?

— Самоуправление... самоуправление! — взревел капитан Паппас. — Это не самоуправление для Зенкали. Нет, нет, мистер Фокстрот, это только самоуправление для Кинги.

— Кинги? Что такое Кинги? — Питер отказался от всяких попыток заставить капитана запомнить его имя.

— Кинги  это король. — Капитан был очень удивлен невежеством Питера.

— И ты называешь его Кинги? Разве это не похоже ну… на… оскорбление монарха? Не слишком ли грубо его так называть?

— Нет, не грубо. Он сам называет себя Кинги. Это его… так сказать… прозвице.

— Прозвище? 

— Может быть, и это тоже, — с сомнением сказал капитан. — Все называют его Кинги.  Видите ли, мистер Фокстрот, на Зенкали два племени, фангуасы и гинкасы, понятно?  Фангуасы — большое племя… может быть, пятьдесят тысяч человек. Кинги — король фангуасов, понятно? Племя гинкасов — очень маленькое… может быть, пять…  шесть тысяч человек. У них есть вождь — Говса Маналовоба. Фангуасы правят на Зенкали. Фангуасы не любят гинкасов, а гинкасы не любят фангуасов. Когда Зенкали получит самоуправление, все равно править будет Кинги, понятно? Кинги очень, очень умный человек! Он хочет править всем островом все время, как Аврам Линкольн, понятно?

— Но разве у них нет парламента…  своего рода Законодательного собрания, в котором они все представлены? — спросил Питер.

— О, да, у них есть парламент, но парламент делает то, что говорит Кинги.

— Это звучит очень не демократично.

Капитан, словно прожектором, осветил Питера золотом своей улыбки:

— Да, на Зенкали демократия для одного. Для Кинги.

— Вы что-нибудь знаете об аэродроме? — осторожно спросил Питер.

— Да. Это очень большое мошенничество, — в голосе капитана Паппаса слышался легкий оттенк греческой зависти ,  — это афера этого черного ублюдка, Лужи. Он — министр развития. Самый большой мошенник на Зенкали. Никто не любит Лужу.  Все ненавидят его до глубины души. Даже его собственная мать ненавидит его до глубины души, потому что он обманул и ее тоже.

— Но почему он министр развития, если он мошенник?

— Не знаю. Кинги назначил его министром.

—  И в чем же заключается мошенничество?

— Для аэродрома требуется больше электричества. Сейчас на Зенкали есть только небольшой генератор, которого кое-как хватает для города. Но она постоянно ломается, понятно? Ну, значит, они и собираются построить плотину на Матакама… она — вулкан. Они строят плотину в долине, да? А какой ублюдок, вы думаете, владеет долиной? — Лужа.

— Но если он владеет этой долиной и там строят плотину, то это не мошенничество, — озадаченно сказал Питер.

— В последние годы у Лужи не было долины, только когда они начали говорить об аэродроме, он купил ее. Понятно? Он покупает долину очень дешево, потому что никому не нужна долина. Теперь, Лужа продаст долину правительству за большие деньги. Это для министра развития — мошенничество.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — задумчиво сказал Питер.

— А теперь, — сказал капитан, прищурив один глаз и подняв толстый палец, — мошенничество номер два. Если они делают дамбу, они должны опросить различные фирмы, насчет цены, вы понимаете?

— То есть должен быть проведен тендер?

— Что-то в этом роде. Тогда правительство выберет самую дешевую фирму, не так ли? Но Лужа уже пообещал фирме, что они получат эту работу. Поэтому он сделает вид, что опросил все фирмы, и скажет, что эта фирма самая дешевая. А это не самый дешевый вариант. Я знаю. У меня есть друзья в Джакарте, которые рассказали мне об этом. Лужа получил много, очень много денег от этой большой компании в Англии. Таким образом, он получит деньги за долину и деньги за плотину.  Этот чертов долбаный ублюдочный мошенник.

Капитан откинулся на спинку стула и печально посмотрел на Питера, стараясь выглядеть — довольно безуспешно — человеком, которому  никогда и в голову не придет совершить подобное мошенничество.

— Но если есть доказательства, почему никто не скажет Кинги?  В конце концов, этот человек — министр развития, а развивает лишь собственный банковский счет! Если, конечно, все это правда.

— Ха! — сказал капитан, мрачно ковыряя в зубах. — Нет смысла говорить Кинги! Думаю, Кинги получает деньги от Лужи.

— А принесет ли аэродром пользу Зенкали? — поинтересовался Питер.

— О! Это принесет пользу мне! Я вожу цемент, кирпичи, всевозможные строительные материалы. Всевозможные консервы, всевозможные музыкальные автоматы для моряков! Закуплю их по дешевке в Джакарте штук пятьдесят и с барышом продам Матушке Кэри и ее курочкам! 

— Курочки матушки Кэри. Что это, черт возьми? 

— Она бар, как это по-английски… паб, нет? Она на пристани в Зенкали. Все моряки ходят туда выпить и поиметь милых девушек, понимаешь?

Питер сказал, что понимает.

— Так вот. Зенкали получает аэродром, британский флот и военно-воздушные силы прибывают в Зенкали, множество моряков и летчиков идут к Курочкам Матушки Кэри, слушают мои музыкальные автоматы, пьют много пива, которое я привожу из Джакарты. Девушки там хорошие, и поэтому мне же придется возить пенициллин для доктора. Аэродром полезен для моего бизнеса, вы понимаете?

Питер признался, что и не представлял, сколь разнообразны будут последствия строительства аэродрома.

— Что ж, — сказал капитан, потягиваясь и зевая, — теперь я иду на мостик. А потом, перед обедом, мы еще выпьем вместе, ладно?

— Спасибо, мне будет очень приятно.

Когда капитан ушел, Питер отправился на палубу, нашел ветхий шезлонг и, блаженно растянувшись на солнце, принялся читать книгу, которую приобрел перед самым отъездом из Англии. Она была отпечатана частным порядком в Сингапуре на тонкой рисовой бумаге и называлась: «Зенкали. Фрагментарный путеводитель для случайного приезжего». Автор скрыл свое имя под псевдонимом «Козерог». Приобретая путеводитель, Питер опасался, что книжица ничем не отличается от сотен ей подобных, но с первой же страницы «Введения» ему стало ясно, что это не так и почему автор пошел на такую конспирацию.

Козерог вещал:

«Зенкали — это один из самых очаровательных, идиотских, разочаровывающих, глупых и восхитительных островов, которые я когда-либо посещал. За всю свою жизнь, потраченную на коллекционирование идиотских островов, я никогда не встречал такого количества безумия на таком маленьком пяточке земли. Впервые оказавшись на Зенкали, я обнаружил все население столицы, собравшимся на главной площади. Они оказались там не по религиозным или политическим мотивам, а просто с глубоким интересом разглядывали группу пожарных в великолепных мундирах и касках, которые пытались (довольно беспорядочно и безуспешно) потушить свою пожарную машину. Она каким-то таинственным образом загорелась и пылала. С тех пор я прожил в Зенкали более двадцати лет, и, хотя поведение его жителей при этом происшествии было, конечно, уникальным, но за эти двадцать лет на нем произошло множество других событий, наводящих на размышления о сути человеческой природы».

Судя по вступлению, путеводитель должен был быть чем-то вроде новеллы, — подумал Питер. 

 «Остров Зенкали лежит на Тропике Козерога, находится вне зон циклонов и ураганов и поэтому наслаждается спокойным существованием по сравнению с другими островами в этих водах. На нем два сезона: жаркий и очень жаркий. Как правило, жарко с января по июнь, и очень жарко в течение остальных месяцев. В длину остров имеет сто миль, в ширину (в самом широком месте) — двадцать пять. В плане он напоминает букву «С», две его высочайшие вершины — потухшие вулканы Тимбала и Матакама. Последний чуть выше и имеет в кратере большое озеро. Остров был открыт в 1224 году арабами, а так как мореплавателям всех времен и народов во время дальних странствий свойственно тосковать по женским прелестям, то, исходя из формы вулканов, они назвали его «Остров женских грудей». Португальцы, приплывшие сюда вслед за арабами в 1464 году, оказались не столь поэтичны и нарекли его просто «Остров двух грудей».

У голландцев, захвативших остров в 1670 году, воображение вообще отсутствовало, и при их владычестве остров именовался «Островом домохозяйки», хотя ассоциация с женским началом присутствует и здесь. Когда в 1700 году голландцы покинули остров, и он перешел к французам, те не придумали ничего нового и нарекли его просто «Остров грудей». Наконец, когда в 1818 году французов сменили англичане, он стал называться «Желанный остров». В настоящее время острову возвращено его исконное имя, данное аборигенами. «Зенкали» на местном наречии означает «Милый остров». Приезжие непременно убедятся, что так оно и есть».

Далее автор язвительно и лаконично прошелся по всем, кто в разные периоды правил островом.

«Последующие волны иностранцев, оккупировавших остров, практически не оставили после себя ничего, что могло бы принести какую-либо пользу коренным жителям. Арабы ввели счеты, которые для людей, не умевших ни читать, ни писать, ни считать дальше пяти, были подарком сомнительной ценности.

 Португальцы построили два прибрежных форта, которые вскоре рассыпались в прах; зато остался рецепт приготовления вина (именуемого ныне «Нектаром Зенкали») из местной сливы. Этот напиток практически непереносим на вкус, и, говорят, оказывает катастрофическое воздействие на зрение, и сексуальную силу. Французы соорудили довольно прочный, хороший порт, и оставили бесчисленные рецепты кушаний из представителей местной фауны, каковую они почти полностью успели истребить своей кулинарной деятельностью. Голландцы оставили после себя прекрасные прочные здания. Сейчас это — Дом правительства, Королевский дворец, Администрация и Парламент. Кроме этих зданий, на острове сохранились еще несколько весьма неплохих каменных домов голландских плантаторов, в которых живут лишь европейцы. — Зенкалийцы предпочитают жить (как они и жили на протяжении веков) в своих превосходных хижинах из пальмовых листьев (напоминающих «дома» острова Борнео). Или же в довольно привлекательных домах из досок дерева Амела.

Когда англичане окончательно уйдут, после них останется лишь чувство растерянности, почитание игры в крикет, да привычка праздновать День Рождения Королевы и Ночь Бернса[12]. — Поскольку у островитян  своих собственных национальных празднеств нет». 

Питер уже не первый раз за время своей карьеры задавался вопросом: почему европейцы там, где они правят, непременно стараются навязать местным жителям свой образ жизни? Ну зачем зенкалийцам этот скучный и непонятный для них праздник — Ночь Бернса? А кстати, почему у островитян нет своих праздников? Наверно, они были сочтены миссионерами безнравственными. Слишком наивно думать, что на Зенкали не было миссионеров. Питер открыл раздел «Религия» и обнаружил, что автор разделяет его мнение о нецелесообразности пускать миссионеров в чужие края: 

« Всегда все так называемые язычники подвергаются преследованиям и гонениям на религиозной почве со стороны своих завоевателей. К счастью для зенкалийцев, те, кто в разные эпохи занимал этот остров, были слишком озабочены его грабежом и войнами друг с другом, чтобы слишком беспокоиться о бессмертных душах его жителей.

Арабы, по всей видимости, сочли, что зенкалийцы недостойны быть поклонниками Магомета, и поэтому никакого влияния не оказали, лишь забрали с собой некоторых наиболее привлекательных мальчиков и девочек, когда уходили.

Португальцы и голландцы строили на острове церкви, но зенкалийцев в них не пускали.  Островитян это очень устраивало.

В этот период меньшее племя — гинкасы — поклонялось богу-рыбе Тамбака, принимающему вид дельфина. Это, конечно, млекопитающее, а не рыба, но в других религиях можно найти и более существенные ошибки. Племя же фангуасов, до появления французов, поклонялось любопытной эндемичной птице, которую они называли Тио-Намала, а французы окрестили птицей-хохотуньей.

Французы, истинные католики, нетерпимые к другим религиям, очень скоро обнаружили, что эта птица исключительно вкусна, и к тому времени, когда англичане победили их и изгнали с острова, успели скушать всю популяцию, невзирая на протесты фангуасов. Таким образом, это племя вынуждено было свернуть на время всю религиозную деятельность. Но с  приходом британцев у фангуасов в этой области произошли некоторые перемены.

Европейцы, поселяясь на небольших островах, привозят с собою вредоносных тварей, как-то: собак, кошек, крыс, свиней, которые истребляют местную фауну, пока миссионеры терроризируют местное население. Что обычно не приносит ему ничего хорошего, однако в данном случае миссионеры оказались (если можно так выразиться) Божьим посланием для фангуасов. — С тех пор, как не стало Птицы-Хохотуньи, гинкасы (эти малочисленные недоумки) стали задирать нос, хвастаясь, что только у них на острове есть Бог. Естественно, такое терпеть было не возможно и произошло несколько неприятных инцидентов, и многие храбрые островитяне оказались, в виде блюда, ароматно приправленные, на обеденном столе врагов. Но  пришли миссионеры и фангуасы, приняв христианство, доказали свое превосходство над гинкасами. На момент написания статьи племя фангуасов примерно поровну разделено между католиками и англиканской церковью. Но горстка смельчаков привержена любопытной американской Церкви Второго Пришествия!»

 В этот момент на палубе появился капитан Папас с двумя матросами зенкалийцами. Один матрос нес шезлонг, другой — переносной бар с богатейшим ассортиментом напитков.

— Ну, мистер Фокстрот, — капитан бережно опустил свое грузное тело в кресло, — выпьем перед обедом, а? Прямо как на «Куин Элизабет»! Что предпочитаете? У меня есть все, не стесняйтесь.

— Э-э… спасибо. Для меня это слегка рановато.… Ну ладно, немного бренди с содовой пожалуйста… нет! нет!…Капитан!! Вау!… Я сказал, немного.

— Бренди очень полезно для желудка, — доверительно сообщил капитан, протягивая Питеру стакан, в котором было примерно на пять пальцев бренди, и была добавлена чайная ложка содовой. — Бренди для желудка, виски для легких, узо для мозгов, а шампанское для соблазнения.

— Шампанское для чего? — озадаченно спросил Питер.

— Соблазнение, — капитан, нахмурился, — вы знаете… соблазнение красивых молодых девушек….. вы пьете шампанское из их штанишек, так это делают в книгах.

— Вы имеете в виду туфли?

— Это тоже, — согласился капитан, наливая себе умопомрачительную дозу узо и добавляя капельку воды. — Выпьем за тебя и твою новую работу.

Оба выпили молча, и Питер подумал, что если так будет продолжаться, то за сорок восемь часов он точно получит цирроз печени.

— Я думаю, Зенкали вам понравится, — продолжал капитан, откидываясь на спинку скрипучего шезлонга, — это очень хорошее место для жизни… хороший климат… хорошие люди. Любите рыбалку, а? На Зенкали хорошая рыбалка… акулы, барракуда, даже рыба-меч. Любите охоту, а? Много диких оленей, диких коз, много диких свиней. Да, вы можете охотиться и ловить рыбу, пока вороны не вернутся домой.[13]

— А как насчет вулканов? — спросил Питер. — А стоят ли они того, чтобы на них карабкаться?

— Карабкаться? — Капитан остолбенел от удивления. — А это еще зачем?

— Видите ли… альпинизм — одно из моих хобби. На родине я все свободное время проводил, лазая по горам Уэльса и Шотландии. Вот я и спрашиваю, стоит ли взбираться на вулканы? 

— Здесь никто не лазит по вулканам. Очень тяжкий труд! — сказал капитан, которого явно шокировала сама идея. — Какой дурак полезет, да еще под палящим солнцем?! И не надо — рыбалка, охота… прекрасная зенкалийка будет жарить пойманную рыбу и подстреленную дичь, а? 

— Я не уверен, что хочу прекрасную зенкалийку.

— Милая молодая зенкалийка, а? Она готовит, стирает, убирает ваш дом, а? У вас будет много детей, не так ли? — Капитан, по-отечески улыбался Питеру, очевидно, представляя его сидящим среди пищащего разноцветного потомства. — Я знаю много молодых зенкалийек… некоторые очень хорошенькие... некоторые даже девственницы. Хочешь, познакомлю с хорошей зенкалийкой из хорошей семьи? Неплохая, не шлюха, а? С большой грудью, сможет выкормить целую кучу детишек, а?

— Спасибо, — Питер был слегка шокирован этим любезным предложением. — Посмотрим. Я еще даже не добрался туда. Нельзя торопить события.

— Не волнуйтесь, положитесь на меня  — капитан произносил это с огромной уверенностью в голосе. —  На Зенкали все меня знают, и я всех знаю. Сделаю для вас все, что захотите.

…Нежное солнце и теплый ветер действовали усыпляюще, блеск волн слепил нашему путешественнику глаза. 

Питер растянулся в шезлонге, расслабился и смежил веки; сквозь полудрему до него долетал голос его нового друга. Он действовал успокаивающе, словно томные звуки виолончели. Лучи солнца и выпитое бренди вскоре сделали свое дело, и Питер уснул. 

Проснувшись минут через двадцать, он, к своему изумлению, обнаружил, что капитан по-прежнему вещает:

— … и я сказал ему: слушай меня, ублюдок, никто не смеет называть меня жуликом, слышишь?! Хватаю его и швыряю в море! Ему пришлось проплыть полмили до берега, — с удовлетворением сказал капитан, — да, как на грех, в тот день в море не было акул, так что ему это удалось.

— Как жаль, — сказал Питер, чтобы как-то поддержать разговор. 

— Никто не смеет называть меня жуликом. Ну, пошли. Пора обедать. 

…После обильного обеда, во время которого капитан продолжал превозносить достоинства зенкалийских девушек, и рассказывал леденящие кровь истории о том, что он сделал с разными людьми в Зенкали, которые осмелились попытаться взять над ним верх, Питер потащился в свою каюту. Здесь было душно, но это было единственное место, где он мог скрыться от капитана. Как и многие до него, он обнаружил, что дружба и гостеприимство грека могут быть утомляющими. Несмотря на духоту, Питер бросился на койку и попытался уснуть, размышляя о том, что это все же лучше, чем провести время в обществе капитана, попивая вино и играя в карты, как тот предлагал.

Несколько часов спустя он проснулся, чувствуя себя от тяжелого сна скорее мертвым, чем живым. Одевшись, Питер, пошатываясь, вышел на палубу, упал в шезлонг и некоторое время смотрел на закат, собираясь с мыслями.

Небо на западе было оранжевым с красными прожилками, а море фиолетовым с желтыми, зелеными и алыми крапинками, дрожащими на поверхности там, где его расчесывал вечерний бриз. Тлеющее солнце, похожее на абрикос, только что коснулось горизонта. Вдалеке дельфины с черными гладко отполированными спинами выпрыгивали из воды и вновь падали в безмятежную гладь, образуя брызги пены. Два альбатроса по-прежнему следовали за кормой без единого взмаха крыльями.

Появился зенкалиец (которого Питер все еще мысленно называл Деревом Андромеды),  улыбаясь своей широкой добродушной улыбкой и неся переносной бар. Он совмещал, по-видимому, обязанности старшего офицера, боцмана, рулевого и бармена. Питер налил себе бренди, в которое добавил соды и льда, откинулся на спину, и стал медленно потягивать напиток, любуясь меняющимися красками неба. Дельфины подошли так близко к кораблю, что он слышал их фырканье, когда они выныривали на поверхность. Открыв свой недавно приобретенный путеводитель, чтобы посмотреть, что-нибудь об этих грациозных и красивых животных, он в разделе естественной истории  путеводителя прочитал:

До прихода арабов, оба племени зенкалийцев, жили, хоть и в неспокойном, но в мире. Фауна острова была необыкновенно богата, и проблема раздобыть себе обед, здесь не стояла. Численность населения в то время была не большой по сравнению  с настоящим временем. Одно племя занимало восточную оконечность острова, другое западную. Между ними была своего рода ничейная земля, на которой фауне было позволено процветать более или менее беспрепятственно. На острове было много гигантских черепах, численность которых исчислялась десятками тысяч. Превосходный и наблюдательный французский натуралист, граф д'Армадо, писал: «можно местами пройти почти целую  милю по панцирям этих черепах, не касаясь ногой земли». 

Это отнюдь не преувеличение — данный факт подтверждается бортовыми журналами многих кораблей, заходивших на Зенкали с целью пополнения запасов воды и провианта, а заодно увозивших живых гигантских черепах. (В те времена черепахи заменяли консервы.) Так, только с декабря 1759 года по декабрь 1761 года с острова было увезено не менее 21 600 черепах. При таком бездумном грабеже  не следует удивляться, что эта интереснейшая рептилия вымерла уже к середине периода французской оккупации.

Хозяйничанье на острове арабов, а затем европейцев неизбежно привело к тому, что и многие другие местные виды (по большей части безобидные и беззащитные) исчезли. Их убивали пришельцы ради пищи и из спортивного интереса. Истребляли привезенные на остров хищники вроде собак и свиней. Они погибали также в результате изменения среды обитания, вызванного уничтожением  лесов, чтобы освободить место  под плантации сахарного тростника, который, к счастью, здесь не прижился. На месте этих плантаций сейчас выращивается дерево амела (см. раздел «Экономика»), являющееся биологической и экономической основой острова. Это единственное дерево, которое выдержало нашествие завезенных европейцами новых деревьев и растений, оказавшихся губительными для местной флоры. 

Вслед за гигантскими черепахами в небытие ушел живущий на земле попугай-сумеречник, более крупный, чем самый большой из известных нам попугаев ара, пять видов птиц, маленький не летающий баклан (родственный галапагосскому виду), и группа из десяти видов ярко окрашенных и любопытно приспособленных птиц, питающихся медом. Но все-таки самой тяжелой была потеря птицы-хохотуньи, которая, как указывалось ранее, составляла основу религии фангуасов. Они верили, что в ней воплотился их бог Тио-Намала, и поэтому птица, ее гнезда и яйца считались табу. Но французы, конечно же, не признавали их таковыми, и подавали на стол в виде самых изысканных кушаний. А Тио-Намала был бог добрый, и по доброте своей не мог обрушить свой гнев на французов. После того, как несколько попыток урезонить французов привели лишь к тому, что многие вожди были повешены за неподчинение, фангуасы отказались от всех попыток спорить, и в скором времени птица-хохотунья канула в Лету вслед за гигантскими черепахами, оставив фангуасов безутешными.

По внешнему виду птица-хохотунья, была, вероятно, самым любопытным видом птиц обитавших на Зенкали. Эта птица была размером примерно с гуся и имела длинные сильные ноги. У нее был удлиненный, слегка изогнутый клюв (сходный с тем, что у птицы-носорога) и своеобразный большой шлем на макушке. Крылья у этой птицы были маленькими. Птица, по-видимому, обладала необычайно доверчивым нравом, так что она, естественно, стала идеальной добычей для французов, поскольку она не могла летать и не убегала. 

Птица-хохотунья была почти так же многочисленна, как гигантская черепаха, но это, к сожалению, не спасло вид от истребления. Фангуасы называли птицу Тио-Намала, что означает «Птица бога Тиомала», а французы — хохотуньей, так как ее крик весьма напоминал дикий, издевательский смех. Все, что осталось от этой удивительной птицы, — пара чучел в Париже, еще одна пара в Антверпене, пять-шесть чучел самцов в разных музеях мира, да с полдюжины скелетов и горстка костей. Одно изящно сделанное чучело самца имеется в музее Дзамандзара.

Любопытно, что когда вымерла птица-хохотунья, исчезло также дерево омбу. Это было своеобразное дерево, которое через неопределенные промежутки времени приносило плоды, которые, по-видимому, составляли важную часть рациона птицы-хохотуньи. На момент написания статьи в Ботаническом саду в окрестностях Дзамандзара растет последнее дерево Омбу, возраст которого, по слухам, превышает триста лет. Хотя дерево регулярно плодоносит, но семена его не прорастают. Похоже, что это дерево — безусловно самое редкое дерево в мире  — в конце концов, умрет, не оставив потомства.

 Питер отложил книгу. Он потягивал напиток, наблюдал за закатом над почти черным морем, и думал о дереве Омбу.  Зная о вымирании животных, он до недавнего времени, как и многие люди, считал, что это естественный процесс, подобный исчезновению динозавров, не имеющий никакого отношения к человеку. Теперь же он знал, что это неправда. Но, как ни странно, он никогда прежде не думал, что растения и деревья тоже может постичь та же участь, что и животных. Впервые он увидел все это в целом: если ты губишь лес, ты губишь и живые создания, обитающие в нем и вокруг него. Но возможен и обратный процесс: если ты истребишь этих существ — ты погубишь и сам лес, который во многих отношениях от них зависит. Он налил себе еще выпить и продолжил чтение:

С точки зрения людей, самым полезным из обитающих на Зенкали видов живых существ является бабочка амела. Этот представитель семейства Бражники во многом напоминает европейскую бабочку бражника-колибри[14]. Амела — крупное насекомое с размахом крыльев вдесять сантиметров и массивным телом. Подобно своей европейской родственнице, она летает с невероятной быстротой, может летать подобно птице-колибри как вперед, так и назад, и куда более похожа на птицу, нежели на бабочку. Сходной по внешнему виду с колибри ее делает также необыкновенно длинный хоботок, достигающий десяти сантиметров в длину, когда он вытянут полностью, и похожий на кривой птичий клюв. Сверху у нее крылья пепельно-серые, сильно испещренные черными и золотыми пятнами. Снизу — ярко-пурпурного цвета с широкой черной каймой. Из-за быстроты в полете крыльев становится почти не видно. Только у этой бабочки хоботок, достаточно длинный, чтобы проникнуть внутрь трубчатого цветка дерева амела, и таким образом произвести опыление этого дерева, имеющего жизненно важное экономическое значение для острова (см. Экономика). Когда это стало ясно, на острове был введен полный запрет на использование инсектицидов. От этого выиграли и другие виды насекомых, в том числе и вредные, но островитянам пришлось с этим смириться.

Следуя совету — (см. Экономика), Питер открыл этот раздел.  Не потому, что любил или понимал эту науку, просто ему  хотелось узнать как можно больше об острове. Он был рад обнаружить, что экономика Зенкали настолько проста, что даже экономисту своим описанием было бы трудно ее усложнить. Вот что об этом там говорилось:

Принимая во внимание, все произошедшее с остальным миром, Зенкали повезло, что на нем нет ни заслуживающих внимания минералов, ни нефти. Как следствие, из всей индустрии на нем есть лишь несколько маленьких предприятий легкой промышленности. Процветание  острова зависит от дерева амела, — вся его  экономика базируется на этой культуре. (В прошлом на острове неоднократно пытались выращивать сахарный тростник, бананы, ананасы, но безуспешно.) 

Зенкали повезло и в том, что он находится за пределами зоны циклонов и ураганов, — здесь очень стабильный климат, благоприятный для процветания дерева Амела. Это единственное дерево, пережившее нашествие европейцев, больше нигде в мире не встречающееся. И оно самым упрямым образом отказывается расти где-либо еще, поскольку там нет бабочки-амелы. Зенкали обладает монополией на это замечательное дерево, вероятно, превосходящее по своим достоинствам пальму. Оно достигает шести— восьми метров в высоту, диаметр ствола составляет около тридцати сантиметров.

Ствол дерева — прямой гладкий, древесина — твердая, имеет приятную для глаз медово-желтую окраску. Подобно красному кедру, она устойчива к атакам любых насекомых и даже термитов. Древесина очень ценится как строевая, так и для изготовления мебели. Дерево необыкновенно быстро  растет и достигает максимальной высоты через пять лет, хотя считается, что у семилетнего дерева древесина лучше.

Цветы амелы — длинные, алые, имеющие форму трубы, растущие гроздьями, пользуются большим спросом в парфюмерной промышленности при изготовлении духов. Они издают тяжелый, насыщенный и уникальный аромат  (нечто среднее между розой и гвоздикой).

Плоды дерева — темно-фиолетовые, с виду напоминают клубнику, растут гроздьями. Из их сока получают великолепное масло, которое находит самое разнообразное применение — от точных приборов до косметики.

Но и это еще не все: недавно было обнаружено, что сердцевидный довольно мясистый лист дерева амела, подвергнутый сушке и химической обработке, дает чудодейственный препарат аминеафрон, используемый для приготовления многих лекарственных средств. 

 Таким образом, это уникальное дерево дает четыре отдельных и очень важных продукта, каждый из которых приносит очень высокий доход Зенкали, и обеспечивает ему финансово безопасное будущее, чего обычно не хватает небольшим тропическим островам такого рода. 

 Стемнело, читать стало невозможно, и Питер уже было собрался идти в каюту. Но тут он почувствовал сильный запах чеснока, послышалось громкое дыхание, и рядом в шезлонг опустился капитан. Открыв переносной бар и плеснув себе в стакан солидную порцию узо, капитан самодовольно изрек:

— Мистер Фокстрот, сегодня у нас особый ужин, греческий ужин. Празднуем последнюю ночь пути перед прибытием на Зенкали.  Мы с вами пьем, а потом будем танцевать, да?

— Танцевать? — с некоторой тревогой переспросил Питер, представив себя в медвежьих объятиях капитана Паппаса, вальсирующего по палубе.

—  Танцевать, — твердо повторил капитан Паппас, — греческий танец, а? Я научу тебя греческим танцам… лучшим танцам в мире.

— Спасибо. — Питер, смирился с тем, с тем, что вечер будет алкогольно-хореографическим.

Питер разочарован не был. Ужин оказался отменным, пришлось это признать. Порции были гигантских размеров, и сопровождались немыслимым количеством вина — белого или красного, в зависимости от того, какой деликатес подавался на стол. По завершении пиршества вышли трое матросов-зенкалийцев и под аккомпанемент бузуки[15] — на ней с необыкновенным чувством и воодушевлением играл сам капитан — начали танец, который в глазах неискушенного мог сойти за греческий. Удивительно, как это жирные, словно сосиски, пальцы капитана ухитрялись извлекать из инструмента столь сладостные мелодии. Вскоре, одурманенный хорошим вином и дружеским общением, Питер обнаружил, что, слева и справа от него — ухмыляющейся  зенкалиец. А он, положив им руки на плечи, обхватив их бронзовые, потные шеи, переступает не совсем в такт музыке по палубе. — Звуки бузуки дрожат и плачут, глубокий капитанский бас разносится над залитым лунным светом морем…  

Наконец, поклявшись в вечной дружбе всем зенкалийцам и капитану, Питер пошатываясь, отправился в каюту, громко напевая. Раздеваясь, он неожиданно вспомнил о дереве омбу и его охватило чувство жалости. Он с горечью думал: «Вот я так наслаждаюсь жизнью, а бедному дереву, единственному уцелевшему представителю своего рода, не с кем даже поболтать.  Не с кем спеть, и не с кем станцевать. Какая жестокость!»

С досады он швырнул снятую одежду на пол и растянулся на койке голый.

— Держись, омбу, держись старина! — пробормотал он, засыпая. — Питер Фоксглав, эсквайр, идет тебе на выручку.

В тот момент он и представить себе не мог, что это было на самом деле так, — он действительно шел ему на выручку. 

Глава вторая Зенкали осмотрен   

Он к своему изумлению проснулся в пять часов и без заметного похмелья. Поскольку Зенкали уже должен быть виден, Питер быстро умылся, оделся и поспешил на нос корабля.

Тихо, прохладно, море темно-синее и гладкое, с небольшими стаями морских птиц. Небо бледно-голубое с оранжевыми пятнами на востоке. Чуть правее от курса корабля в нескольких милях лежал Зенкали.  Его форма полумесяца с двумя вулканами на концах была очень характерной. В этом раннем свете весь остров казался темно-зеленым, с фиолетово-черными тенями, отбрасываемыми вулканами и горами. Остров был окаймлен полосой белого прибоя там, где волны разбивались о слегка выступающий над поверхностью коралловый риф, а вулканы были в веселых утренних головных уборах из облаков.

Питер зачарованно наблюдал, как восходящее солнце постепенно делает цвета острова более насыщенными и яркими, а поверхность моря дробится на миллион серебристых бликов, похожих на рыбьи косяки.

Капитан Паппас появился на мостике в рубашке нараспашку, широко зевая и почесываясь. Были видны грудь и живот, покрытые густыми черными, как у медведя, волосами, а волосы на голове стояли дыбом.

— Доброе утро! — проревел он Питеру. — Ну, как самочувствие?

— Превосходное. Лучше не бывает.

— А все греческие танцы! — Капитан, как-будто рекламировал надежное лекарство. — Очень полезны для организма! Ну что, видишь Зенкали, а? Премилый остров, не правда ли? Через два-три часа будем в порту!

— Через три часа? — изумился Питер. — А кажется, он так близко! 

— Нет, она не близко. Она будет гораздо больше, когда подойдем поближе. Хотите позавтракать, мистер Фокстрот? Проголодались, а?

Питер неожиданно почувствовал зверский голод:

— Да, неплохо бы позавтракать. Я так голоден, что могу съесть лошадь и даже с копытами.

— Я не знаю, есть ли это у нас, — нахмурился капитан при мысли, что его корабль может быть признан в чем-то ущербным. — Я думаю, вы спросите кока, а?

…Час спустя Питер уже упаковал вещи и снова вышел на нос, чтобы понаблюдать, как суденышко пойдет через риф, — для всякого новичка это является одновременно захватывающим, пугающим и волнующим. Остров теперь казался огромным, солнечный свет высвечивал листву растительности, покрывающую остров от пляжа, до вершин гор. — Зеленые, золотые, алые, розовые, синие и желтые цвета в многоцветном гобелене, который может быть создан только в тропиках. Серповидные пляжи вдоль берега сверкали белизной, как слоновьи бивни

 Риф был от шести  до пятнадцати метров шириною и выступал примерно на полметра над поверхностью моря. Напарываясь на острые, словно бритвы, кораллы, огромные буруны сначала вздымались, а затем рассыпались шипящей, брызжущей пеной. Качаясь, словно на гигантских качелях, на этой гигантской зыби «Андромеда III» бодро пыхтела параллельно пенящемуся, рычащему  рифу, держась на расстоянии около двадцати пяти метров от того, что выглядело как место кораблекрушения.

Да, нужно отдать должное капитану Паппасу: при всех его недостатках проход в зенкалийском рифе он знал, как свои пять пальцев. Он вел суденышко вдоль рифа, пока оно не достигло просвета (не более тридцати метров шириной) в ковре пены, через который  с пугающим ревом пробивались огромные валы. 

 Капитан резко развернул «Андромеду III» и на всем ходу вошел в проем. — Немного качки, болтанки, и вот они уже скользят по гладким, сверкающим бриллиантами водам лагуны.

— Видите, я чертовски хороший моряк! — Прокричал капитан Паппас с мостика, и его лицо расплылось в широкой торжествующей улыбке.

— Совершенно верно! — крикнул в ответ Питер.

— Все греки — классные мореходы… Самые лучшие мореходы в мире! Примерно через пять минут станем на якорь. — Он помахал Питеру рукой, похожей на окорок, и исчез в крохотной рулевой рубке.

«Андромеда III» пересекла прозрачные воды лагуны и вскоре вошла в бухту «Хохотунья», на берегу которой находились порт и столица Зенкали — Дзамандзар. Они обогнули мыс с внушительным зданием из розового камня на вершине, которое Питер принял за Дворец. И взору путешественника открылись залив и каменные бастионы, охраняющие вход в гавань. По пологим холмам расположился город. — Дома маленькие дощатые, с крышами из пальмовых листьев, кое-где виднелись более прочные сооружения из коралловых блоков. Каждый дом был выкрашен в свой цвет, так что издали казалось, будто между кустами бугенвиллеи[16], сиреневыми деревьями жакаранды[21] и кровавыми «огненными[22]» деревьями в цвету кто-то разбросал цветные детские кубики.

Питер был очарован. Увиденное превзошло все его самые смелые мечты. Да, этот город не просто можно назвать городом, им вполне можно гордиться, — своеобразный, не похож ни на какой другой в мире! Еще не сойдя на берег, Питер уже почувствовал сердечную привязанность к столице Зенкали, хотя не вдохнул еще его запахи, а ведь он по собственному опыту знал, сколь важен запах для восприятия любого города, маленького или большого.

Но ароматы Дзамандзара его не разочаровали. Когда «Андромеда III», с грохотом бросив якорь, и, развернувшись, пришвартовалась к причалу, теплый ветер донес до Питера запах города. Это была дурманящая смесь самых замысловатых запахов. Пахло пальмовым и кокосовым маслом, какими-то диковинными цветами, сухими листьями, дымом горящего дерева из печных труб, ананасами, папайей, манго, лимонами, морской солью и только что выловленной рыбой, печеным хлебом, сточными канавами, ослами, голубым небом и утренней росой. А также многими другими ароматами, которые он не успел разгадать, потому что перед ним на палубе возник рослый лоснящийся зенкалиец.

 Мужчина явно занимал какое-то официальное положение, поскольку был одет в темно-синюю форменную куртку с белой окантовкой, белые шорты, синие чулки до колен и коричневые башмаки, отполированные до блеска, как и его лицо, а на голове у него красовалась алая феска. В руке он довольно неуклюже держал длинную полую трость, в щели которой торчала сложенная бумага.

— Сахиб, мистер Фоксглав, сахиб, добро пожаловать, сахиб, — посыльный, изящно отдал честь.

— Спасибо, — сказал зачарованно Питер, изобразив ответный салют. Посыльный протянул ему тот конец трости, из которой торчало письмо.

— Это грамота для вас, сахиб, от масса Ганнибала, сахиб, — объяснил гонец.

Питер осторожно извлек послание из трости и развернул его. Это был листок плотной бумаги цвета слоновой кости с текстом, написанным изящным, каллиграфическим почерком:

— «Дорогой Фоксглав. Добро пожаловать! Ни о чем не беспокойтесь. Просто следуйте за человеком с тростью. Г.».

Посыльный широко улыбнулся Питеру:

— Масса, идти за мной. Мы едем домой к массе Ганнибалу в карете Кинги. За нами доставят багаж массы. 

Удивленный до предела, Питер последовал за человеком с тростью. Сойдя на причал, он увидел, что их дожидаются двое рикш — два дюжих зенкалийца. Питер сел в одну коляску, похожую на бамбуковое кресло на колесах, посланник — в другую, и вот они уже катят с ветерком по улицам города.

Достигнув окраины, рикши свернули на широкую, гравийную дорожку  и, в конце концов,  остановились у длинного двухэтажного дома, приютившегося в роще гигантских баньяновых деревьев[23].

 Посланник повел Питера вверх по парадной лестнице, затем через широкую веранду, наполненную ароматом множества цветов в глиняных кадках размером с ванну, в корзинах, развешанных повсюду. У двухстворчатой парадной двери, украшенной замысловатой резьбой, посланник остановился и, вынув из кармана серебряный свисток, сыграл на нем короткий, но сложный сигнал.  Пока они ожидали, Питер любовался гигантскими голубыми бабочками, которые, словно кусочки заблудившегося неба, кружили вокруг цветов, изредка садясь напиться нектара.

Наконец дверь отворилась, и в проеме показался слуга-зенкалиец в накрахмаленной белой униформе с алым кушаком. Взглянув на Питера, он улыбнулся и слегка поклонился:

— Доброе утро, сахиб, мистер Фоксглав, ты иди, заходи, пожалуйста, сюда…  Маса приходи жди тебя.

Он повернулся и повел Питера по широкому коридору, стены которого были украшены длинными  китайскими картинами на шелке, слегка трепетавшими на ветру. Под ними стояли большие китайские вазы с великолепными орхидеями, нежные цвета которых гармонировали с картинами.

Слуга остановился у двери, почтительно постучал и, склонив голову набок, прислушался.

— Убирайся! — проревел изнутри грозный голос. — Ступай, нечестивый язычник, подальше от сего обиталища боли и страданий, и что б я больше не видел твою жалкую черную троглодитскую рожу!

— Это масса Ганнибал, — сказал слуга с некоторой гордостью. Не испугавшись воинственности голоса, и не собираясь выполнять его распоряжения, он приоткрыл дверь и просунул голову внутрь.

— Убирайся… ступай прочь! — прорычал все тот же голос. — Убирайся,  ты, хнычущее недостающее звено! Не надо пресмыкаться передо мной, пытаясь искупить свою вину! Твое счастье, что я добр и благороден, иначе я давно бы упек тебя на двадцать лет на каторгу за покушение на убийство, ты черномазый, самый никчемный из них!  

«Неужели это Ганнибал Олифант так изощряется?» — изумленно подумал Питер. 

Слуга терпеливо дождался, пока голос хоть ненадолго смолкнет, чтобы перевести дыхание, и произнес:

— Пожалуйста, сахиб, мистер Фоксглав, он совершенно пришел.

Последовала краткая пауза, после чего голос снова заревел:

— Ну не стой без дела там, ты, безграмотный убийца, впусти нового массу сейчас же, слышишь?

Слуга распахнул дверь и впустил Питера в просторную великолепную комнату метров восемнадцати в длину и девяти в ширину, с невероятно высокими потолками, под которыми лениво гоняли воздух вентиляторы с лопастями, похожими на крылья ветряных мельниц. Полированный деревянный пол был устлан персидскими коврами баснословной стоимости. Глубокие диваны и кресла из темных пород дерева, покрытые затейливой резьбой, были завалены подушками из разноцветного тайского шелка. Стены увешаны коллекцией странных масок, прекрасными картинами импрессионистов, китайскими свитками на шелке, тибетскими молитвенными колесами, старинными мушкетами, копьями, щитами, застекленными шкафами, полными резьбы по слоновой кости и изящной керамики. Вдоль стен стояли книжные шкафы с книгами в разноцветных переплетах. Книги также стопками громоздились на полу.

В одном конце комнаты стоял большой письменный стол, заваленный кипами бумаг, журналов и научных публикаций. В одной из стен было пять высоких французских окон, выходивших на веранду, за которой раскинулись зеленые лужайки и гобелен цветущих кустарников, спускавшиеся к овальному, выложенному терракотовыми плитками бассейну. В центре бассейна бил в высоту метров на пять, изгибаясь, блестя на солнце, фонтан.

У одного из отворенных окон стояло резное кресло-качалка из бледно-янтарного цвета дерева, с подлокотниками в виде павлинов, распустившиеся хвосты которых образовывали большую веерообразную спинку. В этом умопомрачительном кресле, утопая в груде пестрых шелковых подушек, сидел сам Ганнибал Губерт Гильдебрандт Олифант[24], политический советник короля и правительства Зенкали. Одет он был в белую хлопчатобумажную рубашку с широкими рукавами, блестящую ткань из батика вокруг бедер и яванские красные с золотом тапочки с загнутыми носками.  Он был невысок, очень широкоплеч, с массивной головой, увенчанной гривой седых волос. Большой подвижный орлиный нос, чувственный рот с презрительно опущенными уголками. Из-под кустистых бровей с насмешливым высокомерием смотрели сверкающие черные цыганские  глаза.

Впечатление от этого человека было таким, будто в холодную ночь вас обдало жаром большого костра. Рядом с хозяином находился стол, на котором стояли бутылки и серебряное ведерко со льдом. Вокруг его кресла лежали — бульдог, далматинец, ирландский волкодав, два пекинеса, четыре королевских спаниеля и гигантский тибетский мастифф, такого размера, что Питеру показалось, будто это ручной медведь.

Среди собак на большой подушке абрикосового цвета сидела, обняв колени, одна из самых красивых девушек, каких когда-либо видел Питер. Обладая приятной наружностью и не будучи обделен природным обаянием, Питер в свои двадцать восемь лет не испытывал недостатка в женском внимании, но от взгляда на эту милую стройную красавицу у него перехватило дыхание. Она была стройной, с кожей цвета персика, выгоревшей на солнце до цвета полированной бронзы. Ее темные волосы, схваченные простой золотой заколкой, ниспадали до талии, и по ним пробегала рябь, похожая на водовороты в залитой лунным светом реке. У нее был маленький нос, с мелкой россыпью веснушек и смешливый рот. Но больше всего поражали ее большие миндалевидные глаза. Над слегка высокими скулами и под темными изящными бровями они были насыщенного дымчато-синего, почти фиолетового цвета, с крошечными черными крапинками, которые увеличивали их размер.

« Все, что мне теперь нужно, — размышлял  Питер, — это выяснить, не замужем ли она за каким-нибудь потным мужиком-дебилом, совершенно недостойным ее, и не скрывается ли за ее неземной красотою голос базарной торговки или, не ровен час, дурной запах изо рта». Из транса его вывел  насмешливый голос Ганнибала Олифанта: 

— Когда закончишь стоять, как балбес, которому больше нечем заняться, упиваясь несомненным очарованием мисс Дэмиен, возможно, ты обратишь на меня внимание. Почему бы тебе не подойти поближе, если ты еще не потерял способность двигаться, чтобы я не порвал свои голосовые связки?

Питер с усилием взял себя в руки и прошел через комнату туда, где медленно покачивалось кресло-качалка. Ганнибал Олифант здороваясь, протянул ему левую руку, посколько правая была забинтована:

— Итак, ты Фоксглав, да? Племянник сэра Осберта?

Было что-то в том, как Ганнибал произнес «сэра Осберта», что насторожило Питера. Он вспомнил, как его дядя, в свою очередь,  презрительно говорил «на помощь этому олуху Олифанту», и, поняв, что нужно держаться осторожно, постарался ответить дипломатично: 

— Да, сэр, но я надеюсь, что вы из-за этого не станете ко мне плохо относиться.

Ганнибал бросил на гостя острый взгляд, глаза его блеснули, и сказал приказным тоном:

— Зови меня просто — Ганнибал, — Здесь меня все так зовут.

— Хорошо, сэр.

— Сядь, сядь. Одри, приготовь парню выпивку, — сказал Ганнибал, устраиваясь поудобнее на своих подушках.

Девушка встала и смешала Питеру ром с колой. Она протянула ему бокал с такой очаровательной  улыбкой, что он чуть не выронил его.

Ганнибал наблюдал за этим с сардонической усмешкой, плавно раскачиваясь взад-вперед в своем огромном кресле и потягивая из своего стакана. Затем спросил:

—Так, хорошо, а теперь ответь — зачем сэр Осберт, благослови его Господь, послал тебя?

Питер удивился и сказал озадаченно:

— Ну… На помощь вам. Я так понял, — что вы просили прислать себе помошника.

Ганнибал поднял брови, похожие на растрепанные белые флаги и произнес:

— Одри, разве я похож на человека, нуждающегося в помощи?

— Но, позволь, ведь тебе только что понадобилась моя помощь? — напомнила Одри. Ее слабый ирландский акцент ничуть не напоминает голос базарной торговки — обрадовался Питер.

— Да, я чуть без руки не остался, — Ганнибал продемонстрировал Питеру забинтованную руку, и с чувством продолжил:

— Ужасная ситуация, почти как в романе мистер Герберта Уэллса. Сегодня утром на меня набросился, намереваясь убить, шершень, гигант раза в два больше «Духа Сент-Луиса»[25], полосатый, словно в арестантской робе. Я позвал своего неандертальца-слугу, чтобы он меня защитил, и этот дурак ударом теннисной ракетки направляет прожорливое насекомое прямо мне на грудь. Опасаясь, что оно ужалит меня в сердце, я его хватаю, и жало размером с гарпун вонзается мне в руку. И только благодаря тому, что в этот момент пришла Одри, а она немного разбирается в оказании первой помощи, удалось избежать ампутации руки по самый локоть. И все это из-за нелепого указа, запрещающего использование на острове инсектицидов, — тучи вредоносных тварей чувствуют, себя здесь абсолютно в безопасности.

— Не обращайте внимания на Ганнибала, — девушка взяла на руки пекинеса и так ласково прижала его к груди, что тот заурчал от удовольствия. — Он принадлежит к числу самых несносных людей на всем острове и виртуозно владеет искусством делать из мухи слона.

— Ирландские крестьянки всегда были грубиянками, — сокрушенно произнес Ганнибал, обижено глядя на девушку, а затем обратился к Питеру: 

— Твой дядюшка послал тебя шпионить за нами, я думаю…

— Послушайте, — прервал его Питер, — я не шпион. Если бы мой дядюшка попросил меня об этом, я наотрез отказался бы ехать.

— Ладно, ладно, не обижайся, — успокаивающе сказал Ганнибал, — просто до тебя он уже присылал мне «в помошники» троих, и всех их пришлось отправить восвояси, когда я понял, для чего их послали.

После последовавшей паузы Одри тихо подтвердила:

— Это правда.

Питер взглянул на нее и вздохнул:

— Да, я знаю, что мой дядя  старый ублюдок, но, уверяю вас, я не его человек и не разделяю его взгляды.

Ганнибал ухмыльнулся в ответ:

—  Не пойми меня неправильно, мой мальчик. Твой дядюшка ненавидит цветных, а я их люблю. — И затем продолжил. — Что ж, когда с этим вопросом покончено, давай поговорим. Скажи мне, была ли у тебя какая-то особая причина, по которой ты хотел приехать в эту Богом забытую, управляемую Сатаной, кишащую ниггерами дыру?

Питер вспомнил поток брани, который Ганнибал обрушил на голову своего слуги-зенкалийца и с какой невозмутимостью тот все это проглотил. Очевидно, любовь Ганнибала к цветным была оригинальной и своеобразной: 

 — Мой друг, Хьюго Чартерис провел здесь месяц и, вернувшись, назвал это место уголком тропического рая. Он сказал, что для других подобных мест это определение звучит как преувеличение. Но этот — настоящий. Вот мне и захотелось пожить в раю.

— Ах, боже мой, — печально сказал Ганнибал. — Я тебя понимаю! Я тоже, мечтал о райском уголке, всю жизнь провел в поисках земного эдема, а что в итоге? — Оказался в этом Богом забытом захолустье, замурованный, как бабочка в куске янтаря; сколько лет я тут, я уж и не припомню.

— Все это чушь собачья, и вы сами это знаете, — с улыбкой прервала его Одри.

—  Чушь собачья?! — возмутился Ганнибал. — Откуда ты нахваталась таких выражений?!! И что ты имеешь в виду, говоря так?!

— От вас же и нахваталась, — улыбнулась вновь Одри, — а имею я в виду то, что вы обожаете это место и всех, кто тут живет, и, пока вам платят, никуда отсюда не уедете.

—  А ты уверена, что мне платят. Ведь приходится влачить нищенское существование, отчаянно пытаясь свести концы с концами, — Ганнибал окинул взглядом огромную комнату.

— Но что здесь не так? — заинтересованно спросил Питер, поскольку Ганнибал, казалось, говорил серьезно.

— Все, — пространно произнес Ганнибал.

— Вздор! Не слушайте его, — сказала Одри. — Он богат, как Крез, работать ему не нужно, участвует во всех интригах и манипуляциях, которые здесь происходят. В этом он мастер. Кроме того, он любит жаловаться. И волноваться нужно, если он перестает жаловаться. 

— Видишь, какова благодарность! — сердито сказал Ганнибал Питеру. — Ну ладно. А сейчас главное. — Пойми, мой дорогой, ты попал на самый край земли, в ту часть Ада, о которой не знал Данте. Туземцы живут в каменном веке, а те европейцы, которые здесь есть, имеют умственный уровень лишь на чуточку выше, чем у среднего кретина. Никакой культуры здесь не найдешь, даже не пытайся.

— Что ж, — сказал Питер. — Если мне тут работать, нужно быть готовым к самому худшему. А что я должен сделать в первую очередь?

— Да ничего особенного, — угрюмо ответил Ганнибал. Он встал, снова наполнил свой стакан и принялся расхаживать взад-вперед, временами останавливаясь, чтобы почесать носком туфли дремлющую собаку. — Сейчас поедем к Кинги, а затем заскочим в Дом правительства побеседовать с Его Превосходительством. Должны же они с тобой познакомиться. Все, что от тебя требуется, — быть с ними повежливей. Все это безобидные мероприятия. Но ситуация здесь далеко не безобидная.  

Он снова сел в качалку и, нахмурившись, принялся раскачиваться. Потом возобновил свой монолог:

— Зенкали собирается получить самоуправление. Другого пути нет. Остановить это невозможно, да и не нужно, как бы ни хотелось некоторым. По сути, еще несколько месяцев назад у них уже было самоуправление, все необходимые преобразования были проведены, конечный результат был неизбежен. Я же просто сидел, задрав ноги, давал кое-какие советы, когда меня спрашивали, и ждал, когда наступит этот великий день. И вдруг спокойное течение событий закончилось: какой-то чертов дурак в Уайтхолле  выдвинул идею строительства аэродрома. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Только от капитана Паппаса. Он утверждает, что на этом некоторые собираются неплохо нажиться.

— Похоже на то, — фыркнул Ганнибал. — В двух словах суть такова. До этого Зенкали считался абсолютно бесполезным с военной точки зрения, и вдруг оказывается, что это идеальное место для размещения чертовски отличного аэродрома. Что таким образом нужно попытаться, пока не поздно, удержать русских подальше от Индийского океана.  Оставляя в стороне тот факт, что военные умники собираются сделать глупость — закрыть дверь конюшни после того, как лошадь уже сбежала, я лично не думаю, что аэродром и все, что неизбежно с ним связано, принесет пользу острову.

— Вы  все время это повторяете, но никогда не объясняете почему, — вмешалась Одри.

— Это трудно объяснить, чтобы не показаться твердолобым, бросающим вызов любому прогрессу и любым переменам. Уверяю вас, это не так. Просто я считаю, что в мире слишком много говорят о «прогрессе» вместо того, чтобы сесть и разобраться, не является ли прогресс в большинстве случаев регрессом. Поясню это на примере Зенкали. Зенкали уникален. Вы не найдете другой такой страны.

Во-первых, она настолько удалена от торговых путей и вообще от цивилизаии, что до последнего времени была никому не нужна.

Во-вторых, в ней нет достойной внимания расовой розни, если не принимать во внимание случаи, когда фангуасы и гинкасы от скуки и теша свою мужскую гордость,  помашут слегка копьями.

В-третьих, у нас, к счастью, нет ни минералов, ни нефти,  так что ни одна крупная держава не заинтересована в том, чтобы «опекать» нас.

В-четвертых, у нас полная занятость, не считая, конечно, хронических алкоголиков да стариков, которые не могут работать.

В-пятых, у нас нет тяжелой промышленности и почти нет легкой. В основе нашего общества по-прежнему лежит сельское хозяйство, которое не только полностью обеспечивает нас продуктами питания (за одним-двумя незначительными исключениями), но и позволяет продавать кое-что на экспорт.

В-шестых, и это самое главное, Господь счел нужным дать нам и только нам дерево амела, из которого проистекает все благополучие острова.

Ганнибал снова встал с кресла-качалки и принялся беспокойно расхаживать взад и вперед. Наконец он остановился и сделал большой глоток, поставив ногу на могучую спину тибетского мастиффа:

— Знай, мой мальчик, на этом острове основной ценностью является дерево амела. От его экспорта мы получаем большие прибыли, обеспечивающие каждому зенкалийцу курицу в супе, как говаривал Людовик XIV. Благодаря этому замечательному дереву мы почти не знаем, что такое подоходный налог, да и пошлины на импорт являются чисто символическими.  

— Все это очень хорошо, — сказал Питер, осмелевший после второго бокала. — Но так ли уж мудро, чтобы будущее острова зависело от одной-единственной культуры?

— А почему бы и нет? — в свою очередь спросил Ганнибал. — Возьми Маврикий. Он почти полностью зависит от сахарного тростника. Один приличный циклон — и вся экономика острова подорвана. Но здесь другое дело, — здесь не бывает циклонов, и не будет, если земля не начнет вращаться по-другому. Вот почему я считаю этот остров уникальным. И, если его оставить в покое, он может продолжать развиваться и процветать. Но если этот идиотский аэродром будет построен, то я не вижу впереди ничего, кроме катастрофы.

— Ну так объясните почему! — настаивала Одри. — Вы так и не сказали нам, почему.

— Дорогая моя. Это будет не аэродром, который позволит тебе слетать на выходные за покупками в Джакарту. Нет, это будет военный объект. А чтобы вообще построить этот чертов аэродром, нужна довольно мощная гидроэлектростанция. И как только у нас появится излишек электроэнергии, на острове тут же возникнут промышленные предприятия и все сопутствующие  им беды. Далее. Помимо аэродрома они собираются пробить в рифе огромную дыру, которая позволит довольно крупным военно-морским кораблям заходить и бросать якорь. Так в одночасье  мы станем военно-морской, и военно-воздушной базой, а, следовательно, непосредственной целью для врага. 

Помимо всего прочего, представь себе, что здесь будут вытворять пять-шесть тысяч изнывающих от скуки бравых летчиков и моряков. Уму непостижимо. Нет, я решительно против всего этого, всего вместе взятого, от начала до конца.  Но боюсь, меня никто не послушает! А уж теперь, когда этот проходимец Лужа протянул к пирогу свои жирные пальчики, я опасаюсь и думать о последствиях.

— Правда ли, что он прибрал к рукам единственную долину, где можно построить гидроэлектростанцию? — спросил Питер.

— Боюсь, что так, — мрачно сказал Ганнибал, — и это моя вина. Я так увлекся, объясняя Кинги, насколько опасна затея со строительством аэродрома, что не подумал о принятии соответствующих защитных мер. Я должен был бы убедить Кинги ввести эмбарго на продажу земель, по крайней мере, до тех пор, пока вопрос не будет решен, так или иначе. И этот отъявленный мошенник Лужа успел сделать несколько умных спекуляций. Конечно, он купил этот район по дешевке. Никому не нужны были эти чертовы долины. Их никак нельзя использовать — хотя бы потому, что до них очень трудно добраться. Но, попомни мои слова, из-за этого еще будут неприятности.

— Почему? — спросил Питер. — Я имею в виду, что, кроме очевидных причин, есть еще какие-то?

— Видишь ли, Фоксглав, в чем дело… между племенами гинкасов и фангуасов есть некоторые трения. Наш друг Лужа из фангуасов, а земли он купил у вождя гинкасов Говсы Маналовобы. Вполне естественно, когда старина Говса — сам порядочный плут, — обнаружит, что Лужа надул его на несколько сот тысяч фунтов, ему это не понравится. Конечно, сделай это кто-то другой, он тоже был бы не в восторге, но Лужа — особая статья. Если бы мы провели опрос общественного мнения, кто самая непопулярная фигура на Зенкали, то и фангуасы, и гинкасы единодушно назвали бы имя Лужи. В нем есть что-то отталкивающее, его, наверное, выгнали бы даже из колонии прокаженных. Большинство зенкалийцев — если не все — согласятся со мной, что его надо было задушить подушкой еще в колыбели.

— Капитан Паппас говорил, что Лужа получил огромную взятку от строительной фирмы, чтобы строительство поручили именно ей, — сказал Питер. — В этом есть доля правды?

— Более чем вероятно, — сказал Ганнибал, — но этот слух недавний, точно еще  ничего не известно. Но если это и всплывет — он выкрутится! Этот Иудушка Искариот сумеет представить себя святым Франциском Ассизским.

— Так почему же он министр развития, раз он такой мошенник? — спросил Питер.

— С легкой руки Кинги, — хмуро сказал Ганнибал. — Он, как монарх, прекрасно владеет искусством политических манипуляциях, но иногда совершает такое, что у меня в голове ум за разум заходит. Когда он, надо сказать к всеобщему ужасу, назначил Лужу министром, я спросил его почему. Он ответил, что своих жуликов предпочитает держать на виду, назначать на достаточно высокие должности, чтобы они боялись их потерять, и не слишком явно и крупно двурушничали. Нужно признать, что Лужа до последнего времени не очень вылезал за рамки приличия, но полагаю, что шанс сделаться миллионером стал для него слишком большим искушением.

Я предвижу впереди бурные времена и предупреждал об этом Кинги, но он меня не слушает. Он почему-то считает, что аэродром и все с ним связанное пойдет на пользу Зенкали, и что его долг — осчастливить родной народ. Иногда он слишком серьезно относится к своей роли короля, и именно тогда совершает ошибки. 

— Но еще хуже, когда он начинает потакать своему чувству юмора, — сказала Одри. — Помнишь, сколько было шуму, когда он ввел институт мальчиков-грамотеев?

— Мальчиков-грамотеев… Это еще кто такие? — спросил заинтригованный Питер.

— Один из них привез тебя сюда, — сказал Ганнибал. — Мальчики-грамотеи — это своего рода королевские курьеры. Все началось с того, что Кинги начитался книг о первопроходцах Африки — Стэнли, Ливингстоне и им подобных. 

Он узнал, что эти люди переняли у африканцев обычай посылать друг другу вести, пряча их в специальных полых расщепленных тростях, загорелся этой идеей и ввел институт курьеров с тростями для переноски сообщений и сопровождения гостей. А так как на здешнем жаргоне любой текст — будь то письмо или книга — называется грамотой, их и назвали «мальчики-грамотеи Кинги». Более образованные зенкалийцы в лежку лежали от смеха: они сказали, что это возвращение в каменный век и что в глазах других народов зенкалийцы станут посмешищем. На это Кинги тут же дал ответ, по-моему не лишенный остроумия. Он сказал, что полую трость для переноски сообщений изобрели негры, и этим надо гордиться, а не стыдиться, а у европейцев есть другие изобретения, которые гораздо менее полезны.

Однако, его своеобразное чувство юмора, иногда приводит к нежелательным результатам. Вот на днях мне сообщили, что некоторые из Гинкасов отказались платить земельный налог, и Кинги предлагает вернуть каннибализм и в качестве наказания съедать неплательщиков. — Пришлось срочно реагировать.

Одри запрокинула голову и безудержно расхохоталась, а Питер поинтересовался: 

— Что, черт возьми, ты сделал?  

— Да, пришлось потрудиться. — Ганнибал, взял на руки спаниеля и поцеловал его в нос. — Видишь ли, я знал, что это была шутка, но все остальные думали, что это он это серьезно… Что творилось в Доме правительства… На Его Превосходительство просто жалко было смотреть, — так разволновался, почти истерика. Прихожу к Кинги во дворец, и, изобразив свой коронный образ колониального чиновника, докладываю.

Тут Ганибал засунул большой палец в воображаемый жилет, поправил воображаемое пенсне и начал говорить высоким, брюзгливым голосом коренного англичанина, окончившего университет:

— Ситуация выходит из-под контроля, черномазые волнуются. Для этой части света такое недопустимо, это не Индия. Что происходит? Черномазые бросают камни и все такое… Один веселый старый негритос довольно сильно порезался серпом, которым размахивал.

Выйдя из образа, Ганибал продолжил:

— Кинги на мои слова изображает ярость, выглядит это впечатляюще при его размерах, угрожает вернуть каннибализм. Я ему опять тоном представителя цивилизованного высшего общества втолковываю.

Кинги вновь входит в образ: 

— Нормально застрелить парня в честном бою, или даже подсыпать ему  отравы, если представится такая возможность. Но съедать своего противника… Боже мой, нет… совершенно неэтично… Не по-британски.  

 Ганнибал запрокинул голову и радостно засмеялся над собственной имитацией, и так заразительно было его веселье, так это было по-детски, что Питер почувствовал, что тоже смеется — над Ганнибалом и вместе с ним. Питеру нравился этот любопытный человек. Личность Ганнибала была настолько переменчивой, что часто трудно было понять, говорит ли он серьезно или просто это очередной поток преувеличенной риторики, которую он, казалось, так любил.

— И как Кинги это воспринял? — поинтересовалась Одри.

— Ему понравилось, он назвал это лучшей имитацией строителя Империи, которую он слышал с тех пор, как окончил Итон. 

— А как насчет каннибализма? — волновался Питер.

— Согласился отказаться от этой идеи, но неохотно. По-моему, единственно, почему он хотел на время ввести каннибализм, — хотелось проверить рецепт, доставшийся от прапрабабки,  которая, я полагаю, была миссис Битон[26] своего времени. Я его видел, начинается как-то так: «Возьмите пятерых павших противников, еще теплых». Когда я сказал ему, что это будет убийство, он ответил, что не понимает, почему, поскольку в качестве улик не будет трупов. Да, иногда он бывает просто невыносим.

— Так что ж, все закончилось благополучно? — спросила Одри. 

— Вроде да, — сказал Ганнибал. — После того как старый плут насмеялся от души. Но я удивлюсь, если он не заговорит об этой идее снова, когда они получат самоуправление. Вероятно, это будет один из его первых указов, просто чтобы заставить Дом правительства содрогнуться. Кинги нравится губернатор, но ему также нравится заставлять его дергаться. Бедняга совершенно не понимает шуток, когда ты с ним познакомишься, тебе самому захочется его подразнить. Так что, по моему мнению, не стоит слишком винить Кинги. 

— Ну, если вы собирались во Дворец, то сейчас самое время,  — напомнила Одри.

— Да, хорошо, не суетись, женщина, — недовольно, потому что его прервали, сказал Ганнибал, — где этот проклятый убийца?… Томба!… Томба!… ТОМБА! А, вот ты.

Томба, услышав свое имя, возник среди мебели, как джинн из бутылки:

— Масса звал?

— Конечно, звал. Я и масса Фоксглав едем во дворец к Кинги, понял? Приготовь кареты Кинги, да поживей!

— Да, сахиб, —  Томба  исчез.

— В путь, мой дорогой, — Ганнибал прикурил длинную тонкую сигару, — нам пора… Где моя шляпа… Почему вечно прячут мои вещи… А, вот она.

Он извлек из-под кресла большой потрепанный викторианский пробковый шлем и водрузил его на свою спутанную гриву волос.

— Вперед, мои милые собачки! — внезапно проревел он. — Добрый дядюшка Ганнибал берет вас с собой!

Собаки поднялись всем скопом и окружили его, — море машущих хвостов, громкий лай.

— Какие у тебя планы на завтра, Одри? — спросил Ганнибал, стараясь перекричать шум.

— Да вроде никаких, — с удивлением ответила та. — А что?

— Сделай одолжение, — серьезным тоном сказал Ганнибал. — У меня работы выше головы. Возьми завтра мистера Фоксглава на целый день… Покажи ему интересные места на острове… познакомь… Ну, в общем, не мне тебе объяснять… К тому же юноше будет приятно, что ему уделяет внимание такая девушка.

— Ну,  я не знаю, действительно ли Питер хочет… — с сомнением начала она.

— Я был бы просто в восторге, — поспешно сказал Питер. — Нельзя было придумать ничего лучшего. И обещаю не задавать слишком много дурацких вопросов.

— Ну, если ты уверен, что не хочешь исследовать все сам… 

— Нет-нет, ничто не сравнится с экскурсией по новому месту, — улыбнулся Питер. — И я уверен, что вы лучше всех подходите для того, чтобы показать мне все и ввести в курс дела.

— Ну, я в этом не уверена, — сказала Одри. — Итак, завтра в восемь утра, подойдет?

— Замечательно.

Сопровождаемый сворой возбужденных собак, Ганнибал двинулся по залу, Питер следом. Они спустились по ступенькам веранды. Внизу их уже ждали рикши — два мускулистых зенкалийца. 

— Едем в дом Кинги, — инструктировал Ганнибал зенкалийцев, забираясь одну из тележек. — Быстро-быстро, слышите, а то масса убьет вас.

— Да, сахиб, мы слышали, — ухмыльнулисьюноши.

Питер сел в другую тележку, и оба экипажа тронулись в путь. У колес, с пыхтеньем и тявканьем, бежали собаки, за исключением далматинца, который ехал вместе с Ганнибалом. Тележки бежали плавно, бок о бок, словно были соединены вместе.

— Почему вы называете эти штуки «каретами Кинги»? — спросил Питер.

— Это единственный вид транспорта, разрешенный в черте города, — объяснил Ганнибал. — Очень разумно, на самом деле. — Обеспечивает занятость, дешев в эксплуатации, более или менее бесшумный и не загрязняет окружающую среду.

— А что ж, прекрасная идея! — одобрил Питер. — Куда лучше, чем куча чертовых машин.

— Именно так, — сказал Ганнибал, — и все они принадлежат Кинги. Он, так сказать, изобрел их. У него монополия на их производство. Фабрика, где их делают, управляет его дядя. Юноши, которые возят кареты, должны платить Кинги налог. — Их называют перевозчиками Кинги, и эта работа, как и работа мальчиков-грамотеев, считается почетной, поскольку им покровительствует сам король. Этим молодым людям, прежде чем получить королевскую карету  и начать свой бизнес, нужно выдержать строжайший экзамен. — Они сначала должны пробежать три мили за рекордное время в дневную жару, везя центнер картофеля или другого овоща, а в конце, ухватив за рога поставить бычка на колени. По сравнению с этим экзамен на получение водительских прав в Англии кажется невинной шалостью.

Рикши бежали равномерной рысцой, колеса шуршали по красной пыльной дороге. Питер любовался окружающими видами. Слева, сквозь заросли деревьев огненного леса, глубоко утопающих корнями в алых лужицах собственных лепестков, Питер мог видеть голубые, гладкие воды лагуны и пенное кипение рифа.

 Справа на пологом холме, — маленькие разноцветные дощатые домики, каждый из которых стоял в собственном саду с аккуратной оградой из бамбука. В этих садах росли кокосовые пальмы, сахарный тростник, кусты маниоки, сладкий картофель, и огромные, щедрые на тень хлебные деревья[27]. Козы, привязанные к деревьям, недобро смотрели на проезжавших бледными, свирепыми глазами и негодующе блеяли, а целые орды кур, уток и индеек, прервав свое безмятежное купание в дорожной пыли, кудахтая вырывались из-под колес, и хлопая крыльями, убегали. 

— А славная девушка эта Одри! — задумчиво сказал Ганнибал.

— Восхитительная! — Согласился Питер. — Удивляюсь, что она до сих пор не замужем.

Ганнибал усмехнулся:

— Слишком много здравого смысла  и ирландского упрямства… и в любом случае, здесь нет никого, за кого стоило бы выходить замуж, конечно, кроме меня. А от меня она отказалась, и очень мудро поступила — усмехнулся Ганнибал. Ее отец — сумасшедший ирландец в старом смысле этого слова. Он выпускает «Голос Зенкали» — нашу местную газету, известную своими острыми передовыми статьями, и тем, что на каждой странице содержится больше типографских ошибок, чем когда-либо со времен «Кентерберийских рассказов»[28]. На днях на первой полосе была фотография нашего благородного короля рядом с парой диких кабанов, которых он подстрелил, а подпись гласила: «Миссис Амазуга, которой сегодня исполнилось сто пять лет, на фото со своими двумя сыновьями».

 А на второй полосе — фотография этой несчастной леди и ее сыновей и подпись: «Искусный охотник и на сей раз не остался без добычи». Такого достаточно, чтобы старушка не  дожила до ста шести. Слава Богу, у нашего монарха есть чувство юмора. Бедняга Дэмиен всегда устраивает такой хаос. —  Некоторое время назад он поверг медицинское сообщество в состояние полного замешательства своей статьей о Флоренс Найтингейл под названием «Леди с шишкой».[29]

Питер рассмеялся и спросил: 

— Одри помогает ему?

— И да, и нет, пытается заставить его есть, а не пить, старается чтобы ошибок было поменьше. Но когда редактор — ирландец, а наборщик и все сотрудники — зенкалийцы, эта задача для сверхчеловека. — Тут Ганнибал, заметив движущуюся им навстречу тележку, простонал: — Вот и он, черное пятно на теле острова Зенкали, наш  друг Лужа!

Когда рикши, поравнявшись, остановились, Питер принялся с любопытством рассматривать человека, который вызывал у всех такую враждебность. Низкорослый (всего каких-нибудь полтора метра), очень худой, он выглядел так, будто его слепили из куриных костей и тонкого коричневого пергамента. Белые как снег, тщательно причесанные волосы, огромный нос крючком и большие, совершенно лишенные выражения черные глаза делали его внешность весьма запоминающейся. Одет он был в изысканный бледно-серый костюм, белую шелковую рубашку с манжетами. Пятисантиметровые манжеты напоминали по форме зубчатые стены и плотно облегали его тонкие запястья, на одном из которых красовались блестевшие на солнце золотые часы.

Его ботинки, блестевшие, словно отполированные морскими волнами раковины, видимо, были изготовлены с той же любовью, что и костюм. Завершающим штрихом являлся старый плебейский галстук. Лужа наклонился вперед в своей повозке, приоткрыл рот,  обнажив белые маленькие, как у щенка, зубы и сказал с огромной теплотой в голосе: 

— Ганнибал, дорогой мой, куда путь держишь? — При этом глаза его оставались такими же плоскими, холодными и невыразительными, как у кобры.

— С добрым утром, Лужа, — сказал Ганнибал с язвительной улыбкой. — Мы едем повидаться с Кинги. Ты вроде тоже должен туда направляться. Ведь в полдень важная встреча. Как же там без тебя? 

— Мой дорогой Ганнибал, без любого из нас можно обойтись. Ты это должен знать лучше, чем кто-либо другой. Но я там появлюсь. Такая досада, забыл кое-какие бумаги, вот и возвращаюсь за ними, — Лужа перевел взгляд на Питера. — А вы, надо полагать, мистер Фоксглав, новый помощник Ганнибала? Очень приятно, меня зовут Мурамана Лужа. О, я хорошо знаю вашего дорогого дядюшку! Я рад познакомиться с вами. Простите, но сейчас я не могу пожать вам руку и поприветствовать вас должным образом. Ну ничего, в следующий раз обязательно.

Он помахал тонкой ручонкой, и его тележка умчалась.

— Боже милостивый, — сказал Питер с неподдельным изумлением, — какое отталкивающее создание. Даже если бы я ничего не знал о нем, все равно сказал бы так! От него исходит что-то угрожающее и ядовитое. Такое ощущение будто перевернул камень и смотришь на маленького черного скорпиона, притаившегося под ним. 

— Хорошо сказано, — согласился Ганнибал. — Действительно, лиса в курятнике, кошка в голубятне. Это правда, что он знаком с вашим дядей?

— Ну, дядя никогда не упоминал о нем при мне.

— Хм… Это любопытно. Оч-чень любопытно, — Ганнибал, развалившись, надвинул на глаза свой нелепый шлем и, казалось, уснул.

Дорога все петляла и петляла вокруг Дзамандзара и наконец поднялась на мыс, который образовывал одну сторону бухты «Хохотунья». Рикши подкатили к воротам из кованого железа с выгравированном на них официальным гербом Зенкали — дельфин, птица-хохотунья и между ними дерево амела. Ворота висели на массивных столбах из коралловых блоков. В сторожевых будках должны были неотлучно находиться, охраняя  въезд в королевскую резиденцию, два высоченных солдата-зенкалийца, с ружьями, в желтых, расшитых золотом куртках, черных брюках, и больших белых пробковых шлемах, с грациозно изгибающимися, страусиными перьями.

Однако весь должный эффект был несколько смазан тем фактом, что один часовой сидел на корточках и бросал кости, в то время как другой задумчиво наблюдал за результатами, ковыряя в носу. Их ненужные винтовки стояли у сторожевых будок. Но как только рикши показались из-за угла, часовые тут же бросились за ними, и когда повозки подкатили к воротам, оба уже, как положено, стояли по стойке смирно  с ружьями на караул. 

— Мы приехали посмотреть на Кинги, — объяснил Ганнибал. — Открывайте, парни!

Часовые отворили ворота, и рикши понеслись по петляющей дорожке, обсаженной огромными деревьями манго[30] и баньяна. А вот и дворец: большое невысокое здание, сооруженное из массивных коралловых блоков, выкрашенных в бледно-розовый цвет, похожее на красивый, но странный торт.

Возницы остановились, тяжело дыша и лоснясь от пота. Парадные двери дворца открылись, и появился мажордом, одетый в алый мундир и с феской на голове. За ним следовали трое слуг рангом пониже, одетых в белую униформу.

— С добрым утром, сахиб, мистер Ганнибал, — мажордом улыбался от уха до уха. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, Малапи, — ответил Ганнибал, вылезая из повозки. — Будь хорошим парнем, отведи этих чертовых собак на кухню, ладно? Да смотри, не давай им слишком много, а то еще, чего доброго, изгадят мне все ковры! А где Кинги? Я привез представить ему нового массу — мистера Фоксглава.

— Проходите, масса, проходите, — сказал Малапи, кланяясь Питеру. — Кинги в саду, сахиб, мистер Ганнибал. Сюда, пожалуйста.

Он повел их быстрым шагом в большой сумрачный зал, полный странных запыленных портретов, а оттуда — в залитый солнцем сад, расположившийся в квадратном внутреннем дворе, образованном стенами здания. Лужайки здесь были точно бархат, крохотные фонтанчики, числом около тридцати, плели туманные кружева из капель в недвижном воздухе, напоенном ароматами различных цветов и кустарников, которые окружали клумбы со всех сторон. 

На траве — конфетти из белых голубей. В углу лужайки два павлина машут хвостами в экстазе самодовольства. В центре сада высилась беседка в виде пагоды: на колоннах, сложенных из коралловых блоков, покоились массивные поперечные деревянные балки. На них разрослась пурпурная бугенвиллея[16], дрожавшая и искрившаяся под натиском мириад бабочек, мотыльков, жуков, пчел и прочих насекомых. В тени этого растения, натянут гамак, способный с комфортом приютить четырех людей обычной комплекции. Но помещалась в нем лишь персона короля Тамалавалы Умбера Третьего. 

Ростом монарх был около двух метров, вес его превышал сто двадцать килограммов. — Этакий шоколадного цвета конь-тяжеловес. Его большое мягкое лицо с широкими, но не мясистыми губами и прямым носом было ближе к полинезийскому, нежели к африканскому типу. Зрачки были размером с грецкий орех, а благодаря ярким белкам казались еще огромнее. На нем был длинный белый халат спадающий волнами с кружевными оборками вокруг шеи и запястий, украшенный вставкой английской вышивки, как у ночного халата викторианской эпохи.

На голове — алая тюбетейка, расшитая золотыми цветами, на ногах — простые красные кожаные сандалии. Золотой браслет на запястье и золотой перстень с сапфиром величиной с порядочный кусок колотого сахара — вот все, что он носил из украшений.

Владыка возлежал, свесив ногу из гамака, и, нацепив на кончик носа очки в роговой оправе, читал «Таймс». Он весь был завален газетами на разных языках. На журнальном столике рядом с гамаком находились атлас, пять словарей, ножницы, ручки и большой альбом для вырезок. 

— А вот и мы! — Ганнибал довольно бесцеремонно повысил голос, пока они шли по мягким бархатным лужайкам к беседке. — Вот и мы. Прошу прощения!

Кинги отложил газету и сдвинул роговые очки на лоб. Его лицо расплылось в ослепительной  приветственной улыбке. Владыка выпрыгнул из гамака, из груды газет, и произнес глубоким и сочным голосом:

— Ганнибал, бродяга, ты опоздал. Я думал, ты совсем не приедешь. —  Он осторожно взял руку Ганнибала своими могучими ручищами и нежно пожал ее.

— Еще раз прошу прощения за опоздание. Виноват Фоксглав.… Слушая его рассказы о любовных похождениях, я забыл о времени.

Кинги повернул свое сияющее лицо к ошарашенному Питеру.

— Мистер Фоксглав! — прогремел он. — Рад приветствовать вас на Зенкали!

— Я очень рад, что приехал сюда, ваше величество, — сказал Питер. — Я уверен, что ваше королевство подарит мне немало наслаждений.

— Ну, если вы имеете в виду любовные похождения, — заметил Кинги, — то боюсь, с этим у вас будут проблемы. Правда, Ганнибал?

— Да нет, — попытался возразить Питер, — я вовсе не гоняюсь целыми днями за женщинами, как вы могли заключить из слов Ганнибала.

— Какая жалость, — Кинги, казалось, говорил искренне, но в его карих глазах появился огонек. — А то внесли бы хоть какое-то разнообразие в здешнюю спокойную жизнь. Ну, пожалуйста проходите, садитесь. Сейчас я вас угощу.

Было видно, что гостей ждали. — Рядом с журнальным стоял еще один маленький столик со стаканами и термосом на нем, и две табуретки.

Кинги наполнил из термоса стаканы белой тягучей жидкостью и подал их Питеру и Ганнибалу.

— Ну, что скажете? — с тревогой спросил он, когда Питер, глотнув, сделал глубокий, судорожный вдох. 

— П-превосх-ходно, — прохрипел Питер.

— Мое собственное маленькое изобретение, — с гордостью сказал Кинги. — Изящная смесь белого рома, кюммеля[17], кокосовых сливок и молока. На меня с одного глотка оказывает такое неуважительное воздействие, что пришлось окрестить его «Оскорбление величества».

Он сел назад в гамак, надвинул очки на нос, сделал глоток из своего стакана, но прежде чем проглотить покатал его во рту, и затем спросил:

— Ну, мистер Фоксглав, надеюсь, вы привезли нам массу новостей из внешнего мира?

— Боюсь, что нет, сэр, — ответил Питер. — Видите ли, перед направлением сюда я служил на Барбадосе, а это отнюдь не центр цивилизованного мира. 

— Какая жалость, — вздохнул Кинги. — Как видите, я пытаюсь узнать из газет обо всем, что творится на свете, но поскольку они приходят с опозданием на месяц, я всегда чуть не последний узнаю о нашумевшем скандальном убийстве или о том, кто кого сверг. Попадаешь в неловкие ситуации, — отправишь поздравительную ноту какому-нибудь главе государства, а тебе ее возвращают с пометкой: «По данному адресу не проживает». Вот у всех и создается впечатление, будто я не интересуюсь тем, что происходит в мире. 

Ганнибал издал короткий смешок, но промолчал.

— Мистер Фоксглав, — продолжил владыка, — не удивляет ли вас порой мировая пресса? Когда ее читаешь, начинаешь думать, что все сочинено слабыми людьми, про слабых людей и для слабых людей. Так, кажется, говаривал Авраам Линкольн, я не ошибся? Но все те редкие случаи, когда я получал удовлетворение от прессы, — все они в моем альбоме! Месяц назад я прочитал о случае в Сурбитоне, где я жил, когда был студентом Лондонской школы экономики. — Парень идет по дороге, ему на голову падает кусок зеленого льда, он теряет сознание. — Кто бы мог ожидать, что такое произойдет в тихом Сурбитоне. Полиция установила, что это была замерзшая моча, выброшенная из пролетающего на большой высоте реактивного самолета. Пока содержимое летело вниз, оно успело замерзнуть.  Я спрашиваю вас, к чему катится мир, когда можно погибнуть  в Сурбитоне от такой ерунды? Или вот еще: читаю в «Сингапур таймс», что по слухам, принц Улиток[18] скоро женится. Превращение членов королевской семьи в беспозвоночных, несомненно, должно караться длительными сроками тюремного заключения, не так ли?

— Раз так, то бедняга Мартин Дэмиэн заслуживает пожизненного заключения, — сказал Ганнибал. — Как вам понравился ваш портрет на первой полосе?

— Неплохо, — сияя от удовольствия, сказал король. — Я бы даже сказал, изысканно! Я послал бедной миссис Амазуге большую корзину фруктов в качестве компенсации за нанесенный газетой моральный ущерб, а потом целый вечер сочинял господину Мартину Дэмиэну одно из самых страшных писем, какие когда-либо выходили из-под моего пера! Для пущей важности я наложил на него столько печатей, что содержание ему вряд ли удалось разобрать. Как я старался! Я даже пригрозил ему депортацией! Интересно, почему он никогда не обращает внимания на мои письма.

— Считайте, вам повезло, что он не напечатал ни одного, — заметил Ганнибал.

— А я бы хотел, чтобы он это сделал, — задумчиво сказал монарх. — Я так мечтал когда-нибудь напечататься!

— Боюсь, — хмуро сказал Ганнибал. — Если вы дадите Мартину материал для публикации, там будет столько опечаток, что будет смеяться весь остров.

— Так это же замечательно! Если бы не юмор, который так и брызжет со страниц «Голоса Зенкали», я бы давно уже отрекся от престола! Несколько недель назад я прочел там буквально следующее: «Король обходит строй почетного караула. На нем — в атласное свадебное платье цвета персика, украшенное брюссельским кружевом, в руках — букет белых лилий. Подруги невесты — капрал Аммибо Аллим и сержант Гула Масуфа — получили награду за храбрость». — И Кинги расхохотался, запрокинув голову. Его гигантское тело сотрясалось от смеха. Отсмеявшись, вытирая глаза, он произнес:

 — Мистер Фоксглав, если когда-нибудь станете у кормила власти, пусть вашей прессой руководит ирландец, а наборщиком будет зенкалиец, это сделает вашу жизнь насыщенной. 

— На сколько вы назначили заседание совета? — спросил Ганнибал, поглядев на часы.

— Ах, Ганнибал, Ганнибал, — раздраженно сказал Кинги. — Зачем напоминать мне о делах, когда я так наслаждаюсь жизнью?!

— Вы будете ставить на голосование вопрос об аэродроме?

— Да, разумеется, — Кинги посмотрел на Ганнибала взглядом человека, испытывающего неловкость. — Черт возьми, Ганнибал, я знаю, что тебе не нравится эта идея, но многим она нравится. Ну же, мой дорогой друг, признай, что ее реализация принесет определенную пользу острову. Идея не может быть такой уж плохой. 

— По-моему, хуже некуда, — изрек упрямый Ганнибал. — Тысячи изнывающих от безделья дуболомов на улицах столицы, не знающих куда себя деть, — это вам что, игрушки? А бухта, полная военных судов? — Остров превращается в мишень для вражеских ракет!

— С некоторыми из этих доводов нельзя не согласиться. Но каково бы ни было мое личное мнение, имеется мощное лобби в пользу этого проекта, и мне трудно ему противостоять.

— Да, есть такое лобби, а верховодит там эта тварь Лужа, — сердито сказал Ганнибал. — Уже одного этого факта достаточно, чтобы сказать решительное «нет» проекту! 

— Мистер Фоксглав, а вы не встречались с Лужей, моим министром развития? 

— Фактически нет, только видел. 

— Нет? Что ж, это удовольствие у вас еще впереди. Его никто не любит. И то сказать, он начисто лишен обаяния и вообще не заслуживает доверия. Мое мнение: уж если держишь около себя мошенника, так пусть он хоть обладает шармом. Нет, наверное, он и вам не понравится. Больше того, скажу откровенно, что из-за таких, как он, недолюбливают все наше цветное племя.

— А что, он и вправду прибрал к рукам эту самую долину? — спросил Ганнибал.

— Да, боюсь, что так, — с сожалением сказал Кинги. — Увел у нас из-под самого носа. Боюсь, что мы теряем контроль, Ганнибал. Как ты думаешь, что сказал этот маленький плутишка, когда я набросился на него по этому поводу? Что он знать не знает об этой сделке, что она была совершена его женой без его ведома. Ему нужно поставить высший балл за такую дерзость.

— Все это очень удручает, — заметил Ганнибал.

— Меня тоже, — сказал король, выбираясь из гамака, — но я ничего не могу с этим поделать, ты же знаешь. В конце концов, мы же можем контролировать развитие событий, Ганнибал, и если будем осторожны, это не разрушит остров. Ты знаешь, что я, как и ты, беспокоюсь о том, чтобы с Зенкали не случилось ничего плохого.

— Конечно, знаю, — сказал Ганнибал. — Это единственное, что вселяет в меня надежду.

— Что ж, возможно нам с тобой и удастся устроить все более-менее к обоюдному удовольствию в этом скучном деле. — Усмехнулся Кинги. 

— Ну, всего вам доброго, мистер Фоксглав. Надеюсь, вам у нас понравится, а мистер Ганнибал не станет вас обижать. Правда, должен вас предупредить, что у последнего помощника случился нервный срыв. Буду рад увидеть вас снова!

— Я глубоко польщен, — сказал Питер.

Кинги улыбнулся и  махнул  своей могучей ручищей, отпуская их.

— Теперь заскочим ненадолго в Дом правительства, — сказал Ганнибал, — и на сегодня твои обязанности закончены, можешь отдыхать. Думаю, господин губернатор и его супруга покажутся тебе очаровательными, правда, может быть, немного не от мира сего.


Его превосходительство, сэр Адриан Блайт-Уорик, оказался невысоким, коренастым человечком и видно было, что он как надел, еще в самом начале карьеры, маску чопорности и надменности, так до сих пор ее и носит.  На лице его застыла широкая холодная улыбка.

— Фоксглав… Фоксглав… конечно, конечно, — сказал он, пожимая Питеру руку, и несколько раз откашлялся. У него был тихий, шепчущий голос. — Рад видеть тебя в команде мой мальчик… действительно рад… да, да, ситуация чертовски деликатная да… нам нужно каждое плечо чтобы… эм… требуется, дипломатия, такт, осмотрительность и так далее… но я уверен, что у тебя есть такт, мой мальчик… ты выглядишь прекрасным, достойным молодым человеком… эм… да… как раз то, что нам нужно… соль земли… и так далее… гм… да. Рад видеть тебя в команде.

— Спасибо, сэр, — сказал Питер.

— Что ж, Ганнибал, дорогой мой, налей всем нам выпить… но… по чуть-чуть…  ты играешь в бридж, Фоксглав?

— Нет, сэр, боюсь, что нет, — сказал Питер.

— О… да… жаль конечно, но ты все равно должен прийти на обед.

— Спасибо, сэр, — сказал Питер и почувствовал, что ему срочно необходимо выпить. Что стакан, который протягивал ему Ганибал, как нельзя кстати.  

— Надеюсь, тебе понравится Зенкали… — прошептал губернатор. — Тропический рай… получит самоуправление… это должно было произойти… старый порядок поменяется…  гм, да… Прекрасный честный король… соль всего этого… хотя… он ничем этому помочь не может, бедняга… Итон, ты знаешь… да… все равно, соль земли… болезненно... но важно... Королева и государство. Содружество… Да, никогда не отчаивайся. Что?

— Достаточно, ваше превосходительство, — мягко сказал Ганнибал. — Я уже все растолковал Фоксглаву.

— Здорово… здорово… Ты должен привести его на обед.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату, словно маленькая заводная игрушка, вбежала леди Эмеральда[19] Блайт-Уорик. Сначала Питер подумал, что она нарядилась на маскарад, ибо она с головы до ног была одета во все зеленое. Не только ее одежда, чулки и туфли были зелеными, но даже ее волосы имели зеленоватый оттенок. Леди была вся увешана изумрудами — браслеты, ожерелья, броши, медальоны. Стоило ей сделать шаг, как все это звякало, брякало, стукало. Осматриваясь, она делала быстрые движения головой, словно птица, а в руке у нее был изящной работы черепаховый слуховой рожок. 

— Ах, Эмми… Это юный Фоксглав, дорогая… какой красавец… А это… в общем, так сказать… понимаете ли… ну, словом, моя супруга… — сказал сэр Адриан, делая при этом какие-то странные жесты, будто хотел освободиться от смирительной рубашки.

— Кто это, дорогой? — леди Эмеральда, взглянув на Питера, сделала книксен. Затем она не без труда вставила в ухо слуховой рожок, зацепив им за украшенную изумрудом сережку.

— Это мистер Фоксглав, моя дорогая, — сэр Адриан, повысил голос. — Очаровательный… статный… только что прибыл.

Поксдав, «Голубиная оспа»?[20] Какое интересное имя, — восхищенно сказала ее светлость. — Любопытно — древнеанглийское, я не сомневаюсь. Говорят, в те дни было много оспы. Если бы вас назвали Поксчикен «Куриная оспа», я бы не сочла это таким любопытным, поскольку происхождение более очевидно. Но я полагаю, что раз куры могут ею заболеть, то и голуби тоже. Болезнь, как говорится, не знает границ вероисповедания, класса или цвета кожи. Хотя говорят, что эскимосы умирают от этого, не так ли? Или я думаю об индейцах? Во всяком случае, в одном я уверена, что цесарки этим не болеют. Вы любите цесарок?

— Я предан им, ваша светлость, — сказал Питер.

— Ее милость разводит цесарок, — страдальческим голосом пояснил Ганнибал.

— У меня много цесарок, мистер Поксдав, — продолжала ее светлость. — Я их развожу — такие умные птицы, ну просто как собаки, только с перьями. Приходите ко мне как-нибудь, будем кормить их — увидите какие они разумные. Адриан, ты должен пригласить этого милого молодого человека на обед. Мы должны его видеть у себя достаточно часто.

— Я уже пригласил его, дорогая, да, да… но он не играет в бридж…. Впрочем, это неважно… он желанный гость… самый желанный гость.

Разговор с супругами Блайт-Уорик шел широко, но бессодержательно, и Питер с облегчением увидел, что Ганнибал допил свой стакан, и собирается прощаться. 

— Нам пора, сэр. Нужно еще устроить Фоксглава, и убедиться, что с ним все в порядке. — Сказал  Ганибал губернатору.

— Да, да, мистер Фоксглав, все будет… это… как его… в полном ажуре… в общем, так сказать, здорово, — изрек губернатор. — Был рад… с вами… Ганнибал знает здесь все… эти… как их… ходы и выходы… Приходите с ним обедать,  когда бросите якорь… Да.

— Вы должны прийти пообедать, мистер Поксдав, — сказала леди Блайт-Уорик, не расслышав приглашения мужа. — Я буду настаивать, чтобы и мой супруг пригласил вас особо. А после обеда поможете мне покормить цесарок. Да не забудьте взять с собой вашу очаровательную крошку жену — мы ее почти не видим.

Питер и Ганнибал снова сели в повозки и, сопровождаемые эскортом собак, тронулись в путь. Ганнибал закурил длинную сигару и больше не проронил ни слова. Питер откинулся на спину и расслабился. Вскоре рикши выкатили на дорогу, бегущую вдоль бухты.

Дорога то проходила через рощи казуарин — похожих на ели деревьев[33], отбрасывавших ажурные, словно выпиленные лобзиком, тени. То вновь становился виден широкий белый пляж, чистые, манящие воды лагуны. Время от времени рикши переезжали по мостикам через неглубокие ручейки, которые сверкали и переливались между камнями, черными и блестящими, как смола. Женщины расстилали свежевыстиранное белье на изумрудной траве — буйство красок напоминало огромную цветочную клумбу. При приближении рикш, зенкалийки разгибали спины и махали длинными смуглыми руками. Их лица озарялись белозубыми улыбками, а воздух оглашался приветствиями. — Голоса были пронзительными, как у попугаев. На берегу рядами стояли черные каноэ, похожие на выброшенных на берег морских свиней[31],  а возле них на искрящемся песке сидели на корточках рыбаки, чинившие свои сети.

Зеленые ящерицы с оранжевыми головами перебегали дорогу перед повозками, а дарящие прохладу рощи казуарин были полны птичьего гомона. Питер впитывал все это в себя и думал, что никогда прежде не доводилось ему бывать в таком уголке земли, где он чувствовал себя таким счастливым. Цвета, запахи, атмосфера, люди — все было каким-то образом совершенно правильным, таким как оно и должно было быть.

— А вот и твой дом, — неожиданно сказал Ганнибал, показывая сигарой в сторону от дороги. — Маленький, но зато прямо на пляже. Думаю, это лучше, чем жить в суматохе города.

Сквозь стволы деревьев Питер увидел стену низенького белого бунгало, стоявшего почти у самой воды.

— Вот это да! — сказал он. — Не ожидал! Как в голливудском фильме! А я-то думал, что меня поселят в деревянной, провонявшей ослами хибаре без водопровода в центре города. 

— Все там есть. И водопровод, и электричество — конечно, если движок работает, — и телефон, который действует всегда, когда не сломан, и персонал из трех человек. Думаю, будешь чувствовать себя комфортно, — сказал Ганнибал, и рикши остановились подле бунгало.

Трое слуг появились на тенистой веранде, и вышли наружу. Главным был, очевидно, пухлый коротышка с коричневой круглой физиономией, веселыми глазами и широченной улыбкой, в белой униформе с красной лентой через плечо.

— Добро пожаловать, сахиб, добро пожаловать, — сказал коротышка, балансируя на цыпочках, словно игрок в теннис, ожидающий подачу. — Моя Эймос, сахиб, моя дворецкий. — Дворецкий почтительно склонился над протянутой рукой Питера. —  Его мелкий бой, его Тюльпан, сахиб, — он указал на подростка с выступающей вперед челюстью и слегка косящего на один глаз. Подростку было на вид лет четырнадцать, он  застенчиво переминался с ноги на ногу в пыли и просто кивнул головой в ответ на приветствие Питера, опустив глаза в землю. 

— Вот человек готовит, — продолжил Эймос. — Его очень хорошо готовит, сахиб. Его имя Самсон. Чертовски хороший повар!

Самсон (высокий, чрезмерно худой, мрачный, похожий на истощенную ищейку) пристально смотрел на Питера без всякого выражения на лице.

— Привет, Самсон, — сказал Питер, думая при этом, что облик Самсона — очень плохая реклама его кулинарного искусства.

— Добро пожаловать, мистер Фоксглав, моя Самсон, моя кок! — проревел Самсон голосом вояки-капрала, страдающего ларингитом.

 — Хм… Рад был познакомиться. А теперь… Эймос, не найдется ли у нас в доме чего-нибудь выпить?

— Да, сахиб, — с улыбкой сказал тот. — Мисси Одли уже принесла. 

— Мисси Одли… он имеет в виду мисс Дэмиен? — обратился Питер к Ганнибалу.

— Да, да, — ответил Ганнибал. — Одри заботится обо всех холостяцких жилищах. Вы ведь знаете, как там нужна женская рука. 

— Ну, заходите, выпьем чего-нибудь, — пригласил Питер. —  Будете моим первым гостем.

— Думаю, кружечка пива не помешает, — сказал Ганнибал и вылез из повозки. — Так сказать, по случаю новоселья. Право, это мой долг.

Эймос провел всех через тенистую веранду в длинную прохладную комнату. Высокие французские окна выходили на заднюю веранду, в саду шептались казуарины[33], а лилии канна[34] стояли алыми рядами, словно часовые. Были видны ослепительный пляж и бледно-голубые воды лагуны.

Эймос вышел и вскоре вернулся с двумя пенящимися кружками пива.

— Ну, за новоселье! — сказал Ганнибал.

— Ваше здоровье! — поддержал Питер.

— Да, — Ганнибал подошел к окну и выглянул наружу. — Неплохая хижинка, а? Думаю, вскоре ты почувствуешь себя здесь как дома.

Дома? Питеру уже казалось, что он прожил в этом маленьком домике всю свою жизнь.

Глава третья Зенкали одобрен

Тюльпан, зубы которого от сосредоточенности выступали еще больше чем вчера, разбудил его на рассвете с подносом чая и манго. Позади подростка стоял Эймос, надзирая своим ястребиным взором за каждым его движением. Их тихое пожелание доброго утра и шорох босых ног по плиткам пола, когда они открывали жалюзи и доставали Питеру одежду, звучали умиротворяюще. Снаружи все было зеленым, и птицы приветствовали рассвет. Питер не спеша поел, попил чаю, а затем, через полчаса уже плескался в благодатном море, рассматривая сквозь стекло маски чарующее подводное царство — стайки рыб, резвящихся в прозрачной, словно джин, воде. Он так залюбовался красками и формами этой таинственной жизни, что, как всякий счастливец, совершенно позабыл о времени. Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени. Оглянувшись, Питер увидел стоящую у кромки воды Одри. Он поспешно поплыл назад и выбрался на берег. 

— Прости, — сказал он, спешно растираясь полотенцем. — Я совсем потерял счет времени… Никогда не видел ничего более сказочного, чем этот кусок рифа.

— И в самом деле прелесть, — согласилась Одри, усевшись на песок. — До того удивительно, что никак к этому не привыкнешь. Каждый раз заплываешь туда и открываешь нечто новое. Боюсь, это для меня как наркотик. Как-то даже пропустила обед в Доме правительства, вот так плавая и совершенно забыв о времени.

— Вряд ли это преступление, скорее самооборона, верно? — сказал Питер. 

— О, нет, — возразила Одри. — Я люблю ходить на ланч к губернатору. И его превосходительство, и его супруга — само очарование. Правда, у них немножечко не все дома, но в этом-то и вся прелесть. А какие представления они устраивают во время обеда! Жаль пропустить даже одно. Ганнибал уже познакомил тебя с ними?

— Да, вчера днем. Это было нечто! Сколько я перевидал чопорных Домов правительства и губернаторов! А эти… Будто побывал в гостях у двух соней, живущих в кукольном домике.

— Ну-ка, расскажи, — улыбнулась Одри.

Питер описал свой визит в Дом правительства, и когда он дошел до последнего замечания леди Эмеральды, Одри разразилась радостным смехом. — Да, бедная леди Эмеральда. Она действительно живет в своем, другом мире. И что ты сказал о своей жене?

— Ничего. Только я собрался объяснить, что я холостяк, как поймал выразительный взгляд Ганнибала и его отрицательное покачивание головой. 

— Она такая милая и взбалмошная, что невозможно не любить ее. А с Диггори, помошником губернатора, ты встречался? Ганнибал называет его «австралийским бумерангом». Он примерно так же не в себе, как и его превосходительство, и ее милость. Вместе они составляют хорошенькое трио.

— Да нет, Бог миловал, но боюсь, мне придается столкнуться с ним при исполнении служебных обязанностей. А что, у вас тут, на Зенкали, воздух какой-то особый? Вот я уже увидел Ганнибала, Кинги, губернатора, леди Эмеральду,  каждый по-своему с ума сходит. А остальные все — тоже такие?

— Ну, надо признать, что здешнее общество действительно несколько эксцентрично, если оценивать его по обычным стандартам. — Философски заметила Одри. —  Я думаю, это присуще всем островам, в том числе и Зенкали. Своего рода островная болезнь, здесь каждая причуда и слабость характера человека гипертрофируется и консервируется. Остров действует как своего рода теплица, превращает людей в нечто редкое и любопытное. Да,  только чудаки и остаются здесь.

Одри встала и отряхнула с ладоней крупицы песка. — Сегодня я хочу познакомить тебя еще с несколькими нашими доморощенными эксцентриками. В конце концов, именно они заставляют остров крутиться.

— Хорошо. Но я хочу, чтобы ты пообещала познакомить меня также с дерево омбу.

— Конечно обещаю.

Одри приехала на видавшем виды, но еще вполне надежном «мини-моуке»[35], на заднем сидении которого Питер увидел корзину с едой и портативный холодильник с напитками.

— Мы устроим неплохой пикник, — Одри, кивнула на взятые в дорогу припасы. — Знаю одно чудесное местечко на Матакаме.

— Это не рядом с долиной, которую прибрал к рукам Лужа?

— Именно так. Приятное местечко, возможно, одно из самых красивых на острове. Но ему недолго таким оставаться — затопят, построят эту огромную плотину, — сердито добавила Одри. 

— Так ты тоже против этой затеи?

— Еще бы! Жили себе простые, счастливые и, по большому счету, хорошие люди — и вдруг такая беда!

— Хорошие? А Лужа?

— В семье не без урода. Я не говорю, что на этом острове все святые, но, в основном, все хорошие, слегка эксцентричны — словом, как дети. Затевать здесь строительство аэродрома — все равно, что положить коробку с петардами, фейерверками и спичками в придачу в детскую комнату. По-моему, Ганнибал прав. Понимает, старый дьявол, что к чему. Впрочем, давай позабудем на время об этом чертовом аэродроме. Поехали кататься!

Они ехали по радующей глаз местности, а поскольку в Дзамандзаре в этот день была ярмарка, то дорога была запружена зенкалийцами, везшими на продажу всякую всячину и гнавшими скот. Ковыляли почтенного возраста толстушки, завернутые в блестящий батик. — Они так ловко балансировали корзинами с манго, кокосовыми орехами или ананасами, неся их на головах, что казалось, будто корзины там приварили.

Молодые люди, несли длинные кипы золотистого сахарного тростника или жерди, с которых свисали ряды цыплят, подвешенных за ноги, — как  какие-то странные фрукты с перьями.

Деревянные повозки, запряженные горбатыми длиннорогими зебу, тащились со скрипом, поднимая за собой облака пыли. На них и корзины с фруктами, и сладкий картофель, и стулья из тростника, и мешки сахара или риса, и глиняные горшки.

Седовласые старцы-пастухи, завернутые в алые одеяла, подгоняли копьями стада крупного рогатого скота и коз, а быстроногие мальцы, вооруженные палками, и резвые голосистые псы не давали животным свернуть с дороги.

Все вокруг кричали, рассказывали какие-то байки, смеялись и шутили. Пели на ходу, а если руки у них не были заняты, играли на тонких дудочках из бамбука, бренчали на двенадцатиструнных валиха[36] или били в небольшие пузатые барабанчики. Толстушки обменивались пошлыми остротами и хохотали так, что все жировые складки у них ходили ходуном.

Стройные девушки ступали грациозно, словно газели, будто не замечая тяжелой ноши, щебеча, словно попугайчики, обмениваясь остротами с молодыми людьми и оглядывая их смелыми, блестящими черными глазами. Блеск красок, музыка голосов и инструментов текли к Дзамандзару в дымке пыли. 

— В столице — большая ежемесячная ярмарка, — объяснила Одри,  ловко управляя машиной одной рукой, — другой она махала, отвечая на приветствия. Встречные махали руками, улыбались, кричали: «Моя вижу, мисси Одли… Хорошая гулять, мисси Одли… мисси Одли ходить ходить на рынок? Хорошая гулять, хорошая гулять!»

— Это единственный рынок? — спросил Питер, зачарованно наблюдая за людским потоком, текущим мимо машины.

— Нет, конечно. В каждой деревне есть рынки, открытые ежедневно, есть небольшой ежедневный рынок  в Дзамандзаре, — ответила девушка, — но только на такой вот ярмарке, которая бывает раз в месяц, можно купить все, что угодно — от коровы до мешка арахиса, и от медной кровати до приворотного зелья. 

— Я обратил внимание, какие они все чистые, опрятные, сытые и вообще довольные жизнью. Лоснятся, как конские каштаны,[37] — заметил Питер.

— Ничего себе сравнение, — рассмеялась Одри, давя на клаксон. — Им преградило путь стадо коров и коз. — Да, они в большинстве своем не жалуются, почти у каждого есть небольшая ферма или какой-нибудь бизнес. Конечно, они не богачи, но и не бедствуют, особенно если сравнивать с другими подобными островами. Но все держится на дереве амела, благодаря которому и не знает горестей наша экономика. А вдруг его не станет — что тогда? Мы слишком далеки от остального мира, чтобы к нам проявили хоть какой-нибудь интерес. Это хорошо, когда ни от кого не зависишь, но если вдруг нам потребуется помощь, мир может этого не заметить.

В коричневом потоке коз и коров внезапно образовалась брешь, Одри направила туда нос машины и, когда стадо осталось позади, их легкие были полны розовой пыли, а ноздри — острого запаха коз и сладкого коров. Одри свернула с главной дороги на узкую второстепенную, людей на ней было меньше, и можно было увеличить скорость. Девушка вела машину быстро, но умело, ее изящные руки небрежно лежали на руле. Она была одета в синюю клетчатую рубашку, джинсы и сандалии, а ее волосы были распущены. Питер смотрел на ее чарующий профиль и думал о ней.

— В девятнадцать лет я окончила факультет истории искусств и архитектуры в Дублинском университете. Тогда я считала себя чуть талантливее Леонардо да Винчи, и чуть мене Пикассо. — Одри улыбнулась. — Талант у меня был и довольно хороший, но быть только просто очень хорошим художником в такой многолюдной профессии недостаточно. С тех пор и до прошлого года я тратила бабушкино наследство, крошечное, но достаточное, путешествуя автостопом по Европе, Африке, изъездила почти всю Азию. Это было чудесно. Но чем больше я видела, тем яснее понимала, что Пикассо из меня не получится, и теперь учусь довольствоваться тем талантом, который у меня есть.

— Зачем ты вернулась сюда?

— Так здесь же мой дом родной. Но настоящая причина в том, что моя мама умерла, и я вернулась, чтобы не дать папочке спиться или умереть с голоду, потому что он частенько забывает о еде, уделяя слишком много внимания этой чертовой газете.

— И не жалеешь, что вернулась?

— Боже милостивый, нет! Я же люблю Зенкали. Я полюбила его еще с колыбели, но тогда  здешняя жизнь воспринималась, как вполне нормальное явление. Только постранствовав по свету, начинаешь понимать, насколько все это эксцентрично и свободно. Так что теперь тебе придется использовать динамит, чтобы вытащить меня отсюда.

— А ты помогаешь отцу с газетой?

— Немного, но кроме этого веду уроки рисования и живописи в местной школе, собираю здешнюю музыку, даю уроки игры на фортепьяно и гитаре, а с помощью Ганнибала у меня появилась еще одна нерегулярная, но неплохо оплачиваемая работа: перевожу малоизвестные научные работы. Я свободно говорю на шести языках, так что мне это по силам.

— Да, надо сказать, ты используешь все свои таланты на сто процентов, — одобрил Питер.

— Мой отец, он меня так воспитал. Он говорит, что долг человека — использовать все свои таланты. Ведь на свете столько бездарных людей, что, если у кого есть какие-то способности, то преступно их не использовать. Все равно как зрячему в стране слепых не помогать людям, пользуясь своими глазами. Я тебя познакомлю с одной леди, которая не только блестяще использует все дарованные ей Богом таланты, но и открывает в себе все новые и новые.

— Кто такая?

— Ее преподобие Джудит Лонгнекс — Джудит Длинная шея из Церкви Второго Пришествия. Штаб-квартира: Плаукипси, Вирджиния. Естественно, безбожному Ганнибалу она известна как Джудит Лонгникс — Джудит Длинные панталоны, но это прозвище ей нравится. Остальные из нас зовут ее просто преподобной,[38]или Джу.

Они свернули с дороги к аккуратненькому садику, в котором стояло небольшое бунгало, рядом с ним крошечная церковь, у которой не было одной стены, чтобы прихожане, могли любоваться видом. Комплекс стоял на краю откоса, — внизу обширные зеленые сельскохозяйственные угодья и плантации Амелы, за ними море, гладкое, как эмаль.  

Вдали виднелась огромная, белая, неустанно колышущаяся полоса пены — там, где волны разбивались о риф. А за ней глубокое море, такое темно-синее, что казалось почти черным. Территория, на которой стояли бунгало и церковь, была безупречно чистой, заполненной цветочными клумбами, блестящие лианы покрывали стены и дома, и церкви. У одной из клумб стояла высокая, похожая на журавля фигура в бесформенном фиолетовом атласном платье, совершая лоботомию цветущему кусту.

— Преподобная, доброе утро, — окликнула Одри, нажав на тормоз.

 Высокая,угловатая фигура обернулась. На ней красовалась гигантская соломенная шляпа, удерживаемая на голове с помощью шифоновой ленты и огромного количества старомодных булавок, которые выглядели так, что казалось, будто их воткнули непосредственно в череп ее преподобия Джудит Лонгнекс. Под лентой шляпы было неимоверное количество сложенных листков бумаги, прирепленных булавками.

Сей причудливый головной убор обрамлял длинное, серьезное и задумчивое, как у жирафа лицо, загоревшее до светло-коричневого цвета, покрытое сеткой морщин тонких и глубоких. — Казалось, что это прилипла паутина какого-то экзотического паука. В это кружево были вплетены большие, умные, искрометные, темные глаза, большой крючком нос и широкий подвижный рот. 

— Привет! Черт возьми, я только что думала о тебе, а ты и легка на помине. А кто твой кавалер? Давай, рассказывай. Ты же знаешь, я не терплю, когда от меня что-то скрывают, но и хранить тайны не могу. Я считаю, что тайн вообще не должно быть. Это одна из причин, почему католическая вера не для меня. Тайна исповеди? — Да она стала бы известна от меня всему острову еще до того, как этот бедняга вернулся бы домой.

Я ничего  не имею против католиков. Бедняжки, их вера вполне достойная, просто не хватает нескольких деталей. Но это неправильно обременять священника таким количеством чужих секретов. Он должен ходить по общине, зная всю грязь и не имея возможности рассказать об этом, — ради всего святого, это не по-человечески. От этого у священника вполне могут возникнуть проблемы с пищеварением.

Во время произнесения этой речи Джудит, не давая гостям вставить ни слова, подошла к ним, обняла одной рукой Одри и, взяв другой, коричневой мозолистой,  за руку Питера, повела их к бунгало. Питер ошеломленно гадал, — на что похожи ее проповеди.

— Леонардо да Винчи! — Крикнула она зенкалийцу подстригавшему лужайку. — Иди сюда и закончи подрезать этот куст, вот этот, хороший мальчик.

— Входите, входите, входите и посидите немного. Я принесу что-нибудь выпить. Бетховен, Бетховен, Где тебя черти носят?! Бетховен!

Она умчалась на кухню и через несколько минут вернулась с торжествующим видом в сопровождении низенького и необыкновенно толстого зенкалийца, которого почти не было видно за огромным подносом, уставленным напитками.

— Ромовый пунш, конечно — бормотала Джу, возясь с подносом. — Нет ничего лучше ромового пунша.

Она протянула всем стаканы, затем села и нетерпеливо произнесла:

— Ну, рассказывайте… ты, должно быть, новенький.

— Питер Фоксглав, — представила Одри. — Я просто показываю ему остров, и здесь наша первая остановка.

— Ты привезла его сюда ко мне, до того, как Англиканская церковь и католики смогли развратить его? Это очень по-соседски с твоей стороны, Одри! Нечасто случается, чтобы потенциальный новообращенный доставлялся прямо как на блюдечке, так сказать, к завтраку, к утренней рюмке!

Питер усмехнулся:

— Уверен, вы сможете обратить меня во что угодно. За вами я готов хоть куда.

— Давай попробуем, давай попробуем. — Ее преподобие, сделав глоток, приступила к вербовке: 

— Прежде всего, скажи, тебе нравится Зенкали? Ты как раз вовремя, чтобы полюбоваться им напоследок.

— Напоследок? Что вы имеете в виду?

Преподобная подняла длинный тощий указательный палец, и замогильным голосом произнесла:

— Остров обречен. Обречен и проклят, и, похоже, нет способа предотвратить это.

— Вы имеете в виду постройку аэродрома? — спросил Питер, который уже начал привыкать к тому, что на Зенкали, похоже, была только одна тема для разговоров.

— Именно так, — многозначительно кивнула Джу. — Если это произойдет, мы обречены.

— Ну, ну, преподобная. Ты еще хуже Ганнибала, — сказала Одри.

— Это один из немногих случаев, когда у меня с Ганнибалом взгляды совпадают. Поскольку вся эта катастрофа, похоже,  становится неизбежной, то я подумала о последнем рубеже обороны. Знаешь, Одри, я убеждена, что и всемогущий Бог настроен против этой затеи, ибо он наполняет мой рассудок самыми дерзновенными идеями. Как тебе известно, у меня хоть и небольшая, но очень преданная паства, и я думаю, мне удастся сформировать из них небольшой партизанский отряд для проведения диверсионных операций при строительстве аэродрома и плотины. С этой целью я выписала несколько книг и нашла там превосходнейшие идеи.

Преподобная встала и метнулась в угол комнаты и возвратилась оттуда с охапкой книг:

— Вот, смотрите, здесь столько полезной информации! Например, «Тайный агент гитлеровской Германии» — в книге есть кое-какие полезные сведения о взрыве мостов. Или вот «Россиньоль[39] и Французское Сопротивление» — знаете ли вы, что ложка сахара, подброшенная в бак с горючим, искалечит машину куда быстрее, чем (тут она многозначительно посмотрела на Одри) женщина, которая, по несчастью, оказалась за рулем?

А вот еще «Пятьдесят лет шпионажа и диверсий» графа «Дивного Сокола». Правда, тут много всякой бесполезной для нас ерунды про тайнопись, но есть первоклассный рецепт «коктейля Молотова» и замечательные чертежи магнитной мины. Капитан Паппас пообещал мне привезти все необходимое для приготовления превосходного пороха, и я надеюсь, с Божьей помощью, мы окажемся им достойное сопротивление.

Питер уставился на женщину. Казалось, что она говорит серьезно.

— Э-э, а вы обсуждали это с Ганнибалом?

— Пока нет. Но у меня есть для него записка на эту тему, — преподобная говорила с волнением, дико озираясь по сторонам. — Куда я положила свой архив, куда, во имя Всего святого, я положила свой архив?

— Да вот же, на стуле, — сказала Одри. Питера удивило, что она относится к разговору на удивление спокойно.

— Ах да, — преподобная взяла свою огромную шляпу и стала  ее крутить в руках . — Так, посмотрим, посмотрим… Рецепт варенья, который просила у меня леди Эмеральда… перечень покупок… а это что? Ах да, моя проповедь на завтра… Вот оно, «Краткий план восстания на Зенкали». — Она вытащила из-под ленты на шляпе листок бумаги и протянула его Питеру. — Передай это Ганнибалу, и скажи ему, что я могу собрать свои партизанские силы за месяц. И если он знает источник хороших недорогих ручных гранат, пусть даст мне знать.

— Можете на меня положиться, я все передам, — серьезно сказал Питер и аккуратно уложил послание в карман.

Когда они, в конце концов, вернулись в машину и отъехали, а Джудит на прощанье помахала им рукой, Питер повернулся к хохотавшей Одри.

— Послушайте, мисс Дэмиэн,… — сурово начал он.

— Прости, — сказала она, — но ты выглядел таким испуганным. Посмотрел бы ты на себя со стороны.

— А чего ты хотела? — обиделся Питер. — Я не привык, чтобы служители церкви предлагали партизанскую войну как средство решения проблем. Она что это всерьез?

— Всерьез. Преподобная всегда серьезно относится ко всему. Это не значит, конечно, она это сделает, но спланирует все до мелочей, применив все полученные знания. Если на Зенкали когда-нибудь понадобится снести какое-нибудь сооружение, Джу будет экспертом, она точно будет знать, сколько динамита потребуется, чтобы взорвать Дом правительства или, что-то еще. Знаешь, она никогда не тратит время впустую. В свой отпуск она не на родину едет, а туда, где можно научиться чему-то полезному, и, вернувшись, обучает этому зенкалийцев.

— Ну и чему, например? — спросил Питер, ожидая чего угодно.

— Да ты не думай. Исключительно тому, что приносит пользу. Она узнала, например, что из здешнего песка можно варить прекрасное зеленоватое стекло, так она научилась его варить и выдувать. И теперь один из ее прихожан завел крошечную стекольную фабрику. Или вот еще: ей не нравилось, как зенкалийцы строят себе жилища, так она отправилась в Скандинавию и изучила самые современные способы обработки древесины и изготовления из нее готовых изделий. — И теперь у ее прихожан самые лучшие на Зенкали дома и мебель.

Чего только она не может! Она может разобрать машину или грузовик на части и собрать их снова. Целый год осваивала новые методы ведения сельского хозяйства. Научилась плести из тростника корзины и стулья — и пожалуйста, новый промысел на острове! Прихожане без ума от нее, и я никак не возьму в толк, почему их у нее так мало. Самую большую группу на острове составляют католики, вторую по численности — последователи Англиканской церкви, а у бедняжки Джу — те немногие, что остались.

— А что представляют собой другие служители церкви?

— Ничего хорошего о них сказать нельзя. Отец О'Мэлли только и знает, что пугать своих прихожан-католиков огнем, серой и вечным проклятием от всемилостивого Бога, если те не будут подчиняться правилам Церкви. Англиканскую церковь представляет чета Брэдстич. Мистер Брэдстич напыщенный сноб, строит из себя чуть ли не папу римского. Зенкалийцев не любит, пьет анисовую настойку и бьет жену. А она целыми днями вяжет и совершает несомненно непостижимо важное доброе дело — ведет занятия по вязанию салфеток в Воскресной школе. Знаешь, давай прекратим говорить о миссионерах, и будем любоваться видами. Сейчас мы на вулкане Матакама на  высоте где-то девятисот метров, и я направляюсь в долину, вокруг которой столько шума. Устроим там пикник, я думаю, это твой последний шанс увидеть ее, прежде чем ее затопят.

Покинув дом Джу, Одри и Питер сначала проезжали через плантации дерева амела и сельскохозяйственные угодья. Но чем выше в гору, тем больше петляла дорога и тем более диким становился лес. Впрочем, и здесь время от времени попадались маленькие дощатые домики, окруженные садами. Но вскоре и эти домики перестали попадаться — машина шла сквозь густую чащу. Глядя на окружающую растительность, Питер поинтересовался:

— Правду ли пишут в путеводителе, что от родных лесов на острове  не осталось ничего? 

— Все верно, лишь несколько видов кустарников и дерево амела.  Все остальное пришлое: баньян, манго, пальма путешественника[40] и, не добром будь помянута, китайская гуава[42], которая глушит все на свете. Плоды, конечно, божественны, но сам кустарник угроза всей растительности.

После очередного поворота они выехали на широкий мост. Посередине его  Одри остановила машину.  Слева возвышалась красно-желтая скала высотой около ста метров, с ее вершины падал поток белой воды. На половине высоты он ударялся об выступ, взрываясь розой пены, украшенной радужными гирляндами. Разделялся надвое и продолжал падение, обрушиваясь на основание утеса, — огромную груду камней, блестевших от воды и покрытых зелеными мхами. Вода ревела и пенилась между камнями, а в воздухе висела тонкая дымка, сотканная из десятков маленьких изящных радуг. Далее вода проносилась под мостом, падала со следующего высокого уступа, и уже одним мощным потоком устремлялась вниз — в долину. 

— Это река Матакама, — Одри старалась перекричать рев воды. — На ней и собираются строить эту идиотскую плотину.

Дальше дорога больше не петляла  и бежала вдоль реки вниз. Вскоре Одри, свернув с дороги, остановила машину и припарковала ее на берегу под деревьями. Выгрузив еду и питье, они устроились у самой воды. Здесь река была широка и глубока, протекая между гладкими, как надгробия, скалами, украшенными мхом и дикими желтыми бегониями. В сумраке нависавших над потоком ветвей вспыхивали, точно красные и голубые огоньки, зимородки, весь воздух был наполнен пением птиц, жужжанием и стрекотанием насекомых, жалобным писком и трелями лягушек. Трава, на которой они сидели, была усыпана маленькими пурпурными цветами, похожими на четырехлистный клевер.

— Какое прекрасное место! — Питер согнал со своего сэндвича зеленую стрекозу. — В голове не укладывается, что кто-то захотел его уничтожить.

— Прогресс, — отрубила Одри, разрезая жареного цыпленка. — Подумаешь, будет загублен райский уголок, ну и что! Зато будем с электричеством! Будем смотреть по цветному телевизору, как выглядит остальной мир!

— Одри, знаешь, мне не совсем понятно, как расположена эта долина.

— Смотри, — Одри насыпала из земли небольшой конус. — Это вулкан Матакама. — Взяв прутик, она провела на конусе кривую. — Это река Матакама и долина, в которой мы находимся. А вот это множество ответвляющихся от нее, словно ребра от позвоночника, меньших долин. — Она нарисовала серию линий. — В целом похоже на слегка искривленный рыбий скелет. Когда возведут плотину, не только большая, но и меньшие долины будут затоплены. Таким образом, исчезнет огромная территория прекрасной горной страны.  

— А что находится во всех этих боковых долинах?

— Ничего. Я имею в виду, никакого человеческого жилья. До некоторых из них можно добраться только на вертолете, а до других можно, но очень тяжело. Кроме того, в них земля непригодна для сельского хозяйства — стоит срубить лес, как тонкий слой почвы исчезает, и обнажаются голые скалы. Это, конечно, весомый аргумент в глазах сторонников проекта. Ведь уходят под воду только «неудобья», то есть бесполезные для сельского хозяйства земли. Дикая природа и эстетика во внимание не принимаются. 

Покончив с едой, Питер и Одри лежа на спине, всматривались в небесную голубизну сквозь мерцающий узор листьев. Время от времени налетал теплый ветерок, шевеля ветки, и хрупкие лепестки, спрятавшихся где-то в кроне деревьев цветов, плавно кружа, опускались на землю. 


…Полчаса спустя они припарковали машину на окраине Дзамандзара, и пересели на карету Кинги. Народу на улицах было много.  Они доехали до небольшого здания в центре города, недалеко от главной площади, на котором  была внушительная вывеска: «Голос Зенкали. — Единственная правдивая газета на острове».

Питер подумал, что заявление это довольно странное,  поскольку это была просто единственная газета на острове.

 В крошечном захламленном кабинете они нашли Симона Дэмиэна. Это был высокий крепкий мужчина с такими же большими миндалевидными, как у дочери, глазами и спутанной копной рыжих, как у лисы зимой, волос. По нему было видно, что пьет он давно и меры не знает.

— Я более чем рад познакомиться с вами, — сказал он с сильным ирландском акцентом, пожимая Питеру руку. — Любой человек, способный на целый день избавить меня от назойливой критики, и, забрав это дьявольское отродье, подарить мне райский покой, оказывает мне большую услугу.

— Я более чем готов оказывать вам эту услугу каждый день, — улыбнулся Питер.

Дэмиен ухмыльнулся, запустив пальцы в волосы и спутав их еще больше, — его курносый, как у бульдога, нос сморщился:

— Выпьем. Вы когда-нибудь пробовали аппендектомию? Три части «Нектара Зенкали», две части «Кюрасао», две белого рома, одна водки и щепотка соды для придания бодрости. Вы садитесь, садитесь — фея не успеет моргнуть, как я сооружу.

— Нет, — твердо сказала Одри. — У нас масса дел, мы не можем остаться, отец. Мы заскочили только поздороваться.

— Ты уверена? — Папаша был явно разочарован. — Ты уверена, что нет времени даже на маленький стаканчик, размером с яйцо крапивника[58], ты точно уверена?

— Уверена! — отрезала Одри. — Знаю я твои маленькие стаканчики. 

— Моя собственная дочь, так со мной разговаривает. — Уязвленный Дэмиен обратился за поддержкой к Питеру. — Да простит меня Бог за такие слова, но его мир суров и жесток, дочь отказывает собственному отцу, у которого почернел язык и потрескались губы, в глотке живительной влаги. Как же все-таки жестоко устроен этот мир!

— Не пытайся давить на жалость, ты уже принял больше, чем яйцо крапивника. — Одри была непреклонна.

— Я тебе клянусь святым указательным пальцем апостола святого Павла, — что спиртного, которого сегодня касались мои губы, не хватило бы даже намочить зубную щетку гнома.  — Речь мистера Дэмиэна была не совсем четкой и внятной.

— Врун, — усмехнулась Одри.

— Врун… Врун? — Дэмьен  словно не верил своим ушам. — Питер, вам наверно неприятно быть очевидцем такого.  Святая Мария, Матерь Божия, — дочь, называет собственного отца лжецом. Меня, самого честного и порядочного из всех ирландцев, когда-либо покидавших Изумрудный остров. Меня — посланника, несущего миру правду и культуру!

— Ты уже отправил номер в набор? — сменила тему Одри.

— Не задавай глупых вопросов, конечно отправил. — Дэмиэн был рад отказаться от роли отца, которого не понимает родная дочь.

— Тогда тебе лучше тоже отправиться  домой и лечь в постель.

— Да, даже девушке иногда приходят в голову замечательные мысли, — ухмыльнулся Дэмиэн. — Это как раз то, что я собирался сделать, когда вы пришли.

Девушка подошла к отцу, поцеловала его и погладила по щеке:

— Иди домой, старый негодник. А мы с Питером сейчас поедем к Кармен, а потом я покажу ему дерево омбу. Думаю, к восьми буду дома. И смотри, чтобы больше не больше, чем одно яйцо крапивника! Иначе своими руками голову тебе оторву!

— Обещаю, обещаю, — Дэмиэн нахмурился. — Да, чуть не забыл. Тут тебя Друм искал.

— Что он хотел?

— Сути я так и не понял… Ты же знаешь, как он тарахтит без умолку. Говорит, что сделал важное открытие и должен встретиться с Ганнибалом или Кинги.

— Бедняжка. Они считают его занудой, и  не подпускают к себе ближе, чем на километр.

— Он просил, чтобы ты повлияла на Ганнибала, и тот принял его. Говорит, это очень важно, но сказать он может только Ганнибалу или Кинги. Я обещал сказать тебе об этом. 

— Ладно, посмотрю, что можно сделать. До свидания, многоуважаемый родитель.  

— Да поможет тебе борода доброго короля Венцеслава, дочь моя, — медленно проговорил Дэмиэн. — Тебе и всех, кто с тобой в одной лодке.

Когда они уселись в карету Кинги, Одри вздохнула, а затем рассмеялась:

— Бедный отец. С тех пор как не стало мамы, он и пристрастился к бутылке. Я пытаюсь его контролировать, но он безнадежен.

— Выпивший он очарователен, — заметил Питер.

— В том-то и беда, — печально сказала Одри, — что он так чертовски обаятелен не только пьяный, и всегда добивается своего. Ну, поедем, я познакомлю тебя с Кармен, а затем — на свидание к дереву омбу. Можешь пощупать, поласкать его. Тебе ведь не скучно, правда?

— Как может мужчина скучать в твоем обществе? — удивился Питер. — К тому же, когда знакомишься с целой толпой чудаков, при всем желании не соскучишься.  

— Ну, если тебе действительно станет скучно, тебе стоит только сказать. И тогда, чтобы тебе насолить, я бы отвезла тебя в Английский клуб. — Чтобы ты понял, что такое настоящая скука.

Карета Кинги мчалась по узким улочкам, заполненным яркими толпами. Навстречу Питеру неслись миллионы самых разнообразных запахов, сопровождающих жизнь человеческих существ.  Запахи свежевыстиранной «воскресной лучшей» одежды, меда и трав от тысячи блестящих, липких сластей; запахи животных: вонь козлов, сладковатый запах коров, насыщенный, перебивающий все на свете запах свиней, сухой, затхлый запах куриных перьев и отдающий водой и тиной запах уток.

А вот целое море овощей и фруктов, воздействующих на наше обоняние не хуже, чем симфонический оркестр на слух. Нежной скрипке плодов личи[59] вторила виолончель плодов манго; ягоды винограда звучали, словно клавиши рояля; мощная чарующая мелодия органа досталась ананасу, а кокосовые орехи стучали, словно выбивая барабанную дробь.

Питер подумал, что не может быть ничего более приятного, чем проехаться по улицам в этом нелепом экипаже (перед которым люди расступаются, как в иных местах расступаются перед машиной «скорой помощи») с красивой девушкой рядом, ощущая, как весь Зенкали укладывается слоями у тебя в ноздрях.

Наконец они доехали до набережной и подкатили к приземистому двухъярусному  зданию, в конце гавани у самой воды. Оно было построено в основном из плохо поддающихся разрушению бревен амелы. Но в том-то и дело, что остальные материалы, пошедшие на постройку, не отличались столь завидной прочностью, отчего здание выглядело, словно женщина в корсетах, которой они стали слишком большими из-за того, что она похудела. Построенное примерно в 1800 году, теперь здание выглядело так, словно кто-то игриво его подтолкнул и оно, потеряв равновесие, нависло над водой, над блестящими на солнце водорослями, над снующими пестрыми рыбами. 

На фасаде здания — разноцветная неоновая вывеска: «Мамаша Кэри и ее курочки. Существуем с 1925 года».  Питер и Одри подошли к большой черной уродливой двери, которая выглядела, словно вход в самую мрачную темницу древнего замка. На двери  была прикреплена маленькая красная табличка с надписью: «Будьте как дома. Джентльменам — налево, дамам — направо. Плеваться строго воспрещается».

— Интересно, на месте ли сегодня Кармен, — Одри толкнула незапертую дверь.

Большая комната, обставленная как бар, но выглядевшая скорее как когда-то шикарный, но пришедший в упадок ночной клуб двадцатых годов. — Зеркала, вазы, полные цветных перьев страусов, гирлянды разноцветных лампочек, засиженные мухами фотографии застенчивых дам в кринолинах. Меж столов шныряли с десяток разномастных кошек; белые кролики с розовыми глазами и длинношерстные морские свинки прохаживались взад и вперед; на полу валялись, высунув языки и прерывисто дыша, четыре собачки. На насестах кричали и бормотали  какаду и ярко-голубой ара с желтыми глазами. В углу стояла большая клетка, в которой препирались  две зеленовато-серые обезьянки-верветки[60].

Столы с пластиковой верхом расставлены по всей комнате. За столом рядом с барной стойкой сидят двое. Мрачно нахмурясь неподвижно застыл  капитан Паппас, перед ним массивная кружка пива. Напротив — Кармен Кэри — невысокая, очень толстая, с блестящими черными курчавыми волосами, выпуклыми голубыми глазами и ртом идеальной формы. Этот лук Купидона, казалось, был нарисован на ее лице. На кончике носа висит пенсне, от него к пышному бюсту тянется цепочка. На шее ожерелье из жемчужин — столь крупных, что ни один из известных современной науке моллюсков не мог бы произвести их на свет без риска для жизни. Пальчики ее пухленьких ручек украшены полудюжиной перстней. В обтягивающем шелковом платье цвета морской волны с развевающимися кружевными вставками, с безупречно гладкой кожей, она выглядела женственной и привлекательной. Было очевидно, что она была очень красивой женщиной до того, как заплыла жиром. Перед ней стаканчик с мятным ликером  розовые, как фламинго, ногти выбивают по столешнице быструю нервную дробь, но затем перестают.

Картина наблюдалась любопытная. —  Капитан Паппас мрачно смотрит на женщину, а в  ее голубых глазах досада, губы надуты. Со стороны казалось, будто она и капитан Паппас играют в шахматы и застыли над трудной позицией.

Кармен Кэри делает долгий прерывистый вдох и начинает говорить медовым аристократическим голосом:

— Ну, что сказать, капитан Паппас, что сказать — ты лишь всего-навсего чертов грек, и больше ничего.

Капитан Паппас прищурил свои маленькие глазки цвета черной смородины:

— Я грек, но чертов ли — это вопрос спорный.

— Я не знаю, кто кроме грека осмелился бы потребовать с меня такую цену за перевозку юных леди. —  Это форменный грабеж на большой дороге. 

— За перевозку шлюх полагается надбавка!

Кармен вспыхнула. Ее щечки залились краской, но явно от гнева, а не от стыда.

— К твоему сведению, капитан Паппас,  мои юные леди не шлюхи! — Это было произнесено она с такой аристократической холодностью, что капитану на мгновение даже стало неловко за свою прямоту.

— Да? Если не шлюхи, то кто же?

— Компаньонки джентльменов.

— Для меня, шлюха — это шлюха. — Капитан, пожал плечами, очевидно, не желая увязать в семантике. — Так что я настаиваю на прибавке за моральный ущерб.

— Не падай так в моих глазах, капитан Паппас. Ведь ты же не мошенник. Даже грек должен понимать, что честно вести дела, это для бизнеса лучшая политика. Неужели ты никогда не слышал слово «скидка»? 

— Слышал, но за перевозку проституток ее не бывает.

После этих оскорбительных слов воцарилась молчание. Капитан и Кармен смотрели друг на друга, словно два самбиста, выжидающих удобного момента, чтобы, ухватив за запястье, бросить противника на ковер.

Вдруг Кармен, краем глаза увидев вошедших Питера и Одри, пронзительно взвизгнула от восторга:

— Мисс Одри! Мисс Одри! Какая прелесть! Какой сюрприз!

Она встала и вышла навстречу гостям, кланяясь и воркуя, словно голубка, ее лицо расплылось в улыбке:

— Как я рада видеть тебя! Сколько лет, сколько зим!

— Надеюсь, мы не помешали, Кармен? — спросила Одри. — Я только хотела представить тебе мистера Фоксглава. 

— Очарована, ей-богу, очарована, — Кармен, протянула свою пухлую ручонку с отогнутым мизинцем. — Да нет, ерунда, не помешали. Тут с капитаном небольшое недоразумение. Он хочет содрать с меня три шкуры за доставку новеньких девушек из Джакарты.

— Новеньких? — спросила Одри. — А куда же денутся старые?

— Все останутся при мне, но, дорогая, когда начнется строительство аэродрома, потребуются дополнительные. Сама понимаешь, будет столько офицеров, бравых матросов, отважных пилотов! А что нужно бравым пилотам? Первым делом, конечно же, хорошенькие девушки! Мои теперешние девушки заняты по горло, у них сложилась постоянная клиентура. Так что срочно нужно пополнение, а то скажут еще, что заведение «Мамаша Кэри и ее курочки» не справляется с нагрузкой! Я в первую голову блюду репутацию фирмы! 

Кэри направилась к бару. Ее крохотные ступни так быстро семенили под подолом длинного платья, что казалось, она не идет, а скользит: 

— Дорогая, позволь угостить тебя чем-нибудь освежающим, может мятный ликер? А чего желает джентльмен? Чего-нибудь покрепче?

— Два пива, Кармен. Ей-богу, мы заскочили на минутку, я показываю Питеру остров, и хочу познакомить его с самыми уважаемыми здесь людьми.

— Ты права, милая! — воскликнула Кармен, задирая нос и покрываясь румянцем от гордости. — Ни одна культурная программа, ни одна экскурсия по острову не будет полной без визита к нам. Ну что ж, мистер Фоксглав, если вдруг будет на сердце тяжесть и холодно в груди, приходите к нам, здесь среди веселых товарищей вы сможете забыть о своих заботах!

— Спасибо, — улыбнулся Питер. — Буду иметь в виду.

— Ну, мне пора, — капитан Паппас допил свою кружку и вытер пену с губ, — я должен идти.

Кармен, наполняя бокалы, налила и ему:

— Выпей еще, прежде чем идти. Ведь, мы не пришли к соглашению.

— Тридцать фунтов с головы, и ни пенсом меньше, — отрубил капитан, шлепнув ладонью по столу.

— Десять, и ни пенсом больше, — отрезала Кармен.

— Двадцать восемь, — пошел на уступки капитан, — если партия будет не менее десяти.

«Они совсем как работорговцы в былое время» — подумал Питер.

— Хай, гарантирую, будет десять. Но — двенадцать фунтов за каждую, ведь тебе не придется кормить их. У них будет свое.

— Кармен, последняя цена — двадцать пять за голову, — твердо сказал Паппас.

— А почему ты не берешь девушек зенкалиек? — поинтересовалась Одри.

— Моя дорогая, они очаровательны, нежные, и все такое, но вот с личной гигиеной — прямо беда! Это не то, к чему привыкли вы, я и наши джентльмены. Потные вонючие подмышки и все остальное — это не для моей клиентуры. Девушки красивы и трудятся ударно, но к чистоте не привыкли, благослови их Бог.  Да, когда у тебя заведение, подобное этому, ты скоро понимаешь, что пословица права, — «чистоплотность сродни праведности». Чистота — лучшая красота, особенно в жаркий день.

Вот недавно пришлось избавиться от одной. Такие большие глаза, и так хотела работать, но первый же  джентльмен сказал мне: «Кармен, она настоящая маленькая красавица, но мне всю наволочку засморкала». Пришлось уволить, да джентльмены все такие чувствительные. Приходится принимать это во внимание, такая специфика. 

Капитан Паппас одним махом осушил свою кружку:

— Двадцать фунтов с головы, и ни пенсом меньше.

— Договорились, — Кармен, наполнив крохотную медную рюмку ромом, перелила его в пустую кружку капитана. — Это выгодная сделка, дорогуша. 

— Выгодная, — согласился капитан и рыгнул мягко, самодовольно. Грек чувствовал, что выиграл.

— Что ж, — сказала Одри, допивая пиво. — Теперь, мы убедились, что о вооруженных силах позаботились, и можем спокойно ехать.

— Дорогая, вам действительно нужно? Ну, ладно, раз надо, значит, надо. Послушай, не могла бы ты с твоим милым джентльменом прийти на ужин в следующую пятницу? У меня будет день рождения, и я устраиваю небольшую вечеринку. Ничего особенного — будет горстка гостей, будем петь и пить. Капитан, ты принесешь свой инструмент, эту базуку, а, капитан? 

— Конечно! Какой же вечер без хорошей греческой музыки!

— Охотно будем! — пообещала Одри.

Юноша и девушка протиснулись к выходу сквозь пеструю толпу кошек, собак, кроликов и морских свинок. Попугаи вразнобой пожелали им счастливого пути, пронзительно закричав на прощанье, и повозка тронулась в путь.

— Я в смятении. Я думал, мое сердце навеки отдано Джу, а теперь, когда ты познакомила меня с Кармен, я понял, что девушка моей мечты — это именно она.

— Кармен вне конкуренции, — согласилась Одри. — И еще она — одна из самых добрых людей, которых я знаю. Если кому нужна помощь, она тут как тут. Несколько лет назад у нас была эпидемия ветряной оспы, так она и ее девушки сутками не отходили от больных, самоотверженно выхаживая их.

— Да, видно, что характер у нее сильный, в лучшем смысле этого слова… А теперь куда? 

— К дереву омбу. А потом отвезу тебя домой.

— Знаешь, мне очень хочется вернуться туда, наверх, и тщательно обследовать долины, прежде чем они уйдут под воду. Их когда-нибудь исследовали должным образом?

— Сомневаюсь. Единственный, кто туда добирался, это Друм.

— Это еще кто? 

— Профессор, специально присланный из Англии министерством сельского хозяйства для комплексного изучения биологии Зенкали. Он-то и установил важность бабочки амела. Теперь он пытается выяснить, где эта чертова тварь размножается, и поэтому рыщет по всему острову. Странный он, но молодчина.

— А если я приведу в порядок все свое туристическое снаряжение, поедешь со мной туда на уик-энд, чтобы исследовать окрестности?

— Да, — сказала девушка после короткой паузы. — Весьма охотно.

— Ну, я все организую, и сообщу тебе, — Питер откинулся назад и неожиданно почувствовал себя наверху блаженства.

Полчаса спустя они, сменив карету Кинги на машиу Одри, катили по дороге, ведущей в долину реки Матакамы, и вскоре добрались до окраины Дзамандзара, где находился Ботанический сад. Сад этот, заложенный еще голландцами, был не очень обширный, но содержался аккуратно и насчитывал множество растений из Азии и Африки. Деревья и кустарники были высажены рядами или группами, окруженными водоемами с разноцветными водяными лилиями и папирусом. Посреди этой пышной экзотической растительности приютилась низенькая облупившаяся постройка, являвшаяся, как свидетельствовала табличка на входе, административным зданием Ботанического сада.

Одри постучала в дверь.

— Войдите! — отозвались высоким голосом изнутри.

В комнате за письменным столом, заваленным папками с гербариями и научными трудами, сидел толстенький человечек с лысой блестящей головой. Он носил самые большие очки, которые когда-либо видел Питер, а толщина стекол свидетельствовала о том, что степень остроты его зрения лишь немногим отличается от слепоты.  

— А! Одри! Одри! Как я рад, что ты пришла! — проскрипел человечек, выкатываясь из-за стола и пожимая ей руки. — Как я рад. Чем могу служить? — Он привстал на цыпочки, его толстое тело дрожало, нелепые очки сверкали.

— Знакомьтесь, Питер Фоксглав — доктор Мали Феллугона. Доктор я привела Питера посмотреть на дерево Омбу, если можно, конечно.

— Рад, очень рад познакомиться, — Феллугона пожал руку Питеру. — Весьма польщен, весьма растроган, это большая честь. Конечно, вы должны увидеть Омбу. Бедное, милое создание, оно теперь совсем одно в мире, знаете ли, и оно так любит посетителей.

Так говорить о дереве?! — Питер почувствовал симпатию к этому человеку. Феллугона вооружился преогромным ключом, и, выйдя из конторы, вся троица отправилась по широкой, обсаженной Королевскими пальмами[61] дорожке.

— Вы не представляете, как это дерево ценит любой пустяк, который для него делаешь, — продолжал человечек. — Конечно, заботу и ласку любят все деревья, но это — особенно. Представляете, оно обожает музыку и, к счастью, я играю на флейте. Первое, с чего я начинаю каждое утро, — играю мелодию или две Омбе, этому бедному созданию. Похоже, оно предпочитает Моцарта и Вивальди, а Баха находит слишком сложным. 

Доктор Феллугона привел гостей в ту часть сада, где было воздвигнуто сооружение, напоминающее гигантский вольер. Поверх стального каркаса была натянута москитная сетка. Феллугона отпер дверь, и они вошли внутрь.

— Вот оно, мистер Фоксглав, — в голосе Феллугона слышались рыдания. — Самое одинокое дерево в мире.

Дерево омбу выглядело весьма необычно. — Коренастый ствол высотой, где-то, три и диаметром около одного метра. Массивные изогнутые корни обхватывают землю, как когти какого-то странного мифологического зверя. Кора испещрена серыми и серебристыми прожилками, — вся в дырах и трещинах, словно гигантский кусок пемзы. С толстых изогнутых коротких ветвей, на удивление одинаковой длины, как будто их кто-то нарочно подстриг, свисали небольшие блестящие зеленые листья, по форме напоминающие наконечники стрел. Питер решил, — похоже на огромный зеленый пляжный зонт с толстенной ножкой. 

— Красота, не правда ли? — благоговейным шепотом спросил Феллугона.

— Согласен, — сказал Питер, хотя подумал, что при взгляде на это дерево слово «красота» едва ли приходит в голову первым. Да, его нельзя было назвать «красивым» в общепринятом смысле. Но под его шершавою корой почти физически ощущалось биение живого сердца, как у зверя или птицы. Юноша шагнул вперед и провел ладонями по растрескавшейся, изрытой оспинами коре, теплой и шершавой, как шкура слона.

— Оно обожает, когда его гладят, чешут и делают ему массаж, — сказал Феллугона. — Кляну себя, что не имею возможности уделять ему столько времени, сколько оно заслуживает. Столько других забот по саду! Вот и приходится мне ограничиваться тремя-четырьмя визитами в день. Сознаю, что оно недополучает от меня интеллектуального общения: эх, если б я мог приходить к нему и обмениваться с ним мыслями чаще!

— А почему вы держите его в этой клетке? — спросил Питер.

— Насекомые-вредители. — Феллугона сверкнул очками, произнеся эту фразу так, словно это было ругательство. 

— Насекомые-вредители, дорогой мистер Фоксглав. — Он нервно глянул вокруг, подняв толстый указательный палец. — Стоит только чуточку приоткрыть дверь, хоть на сантиметр, хоть вот на такусенькую щелочку, и они хлынут внутрь, свирепые как орды Чингисхана, дикие, как армии Аттилы, более безжалостные, чем римские легионы. А что поделаешь? Как только была установлена важность бабочки амела для экономики, сразу последовал запрет на применение любых инсектицидов и насекомые-вредители получили полную свободу.

Он сделал паузу, снял очки, лихорадочно протирая их, при этом его глаза выглядели маленькими, как у крота, но стали прежними, как только очки заняли свое место.

— Вот почему, мистер Фоксглав, мы держим Стеллу в этом, — он махнул своей пухлой рукой. — Давайте не будем называть это клеткой — ведь клетка непременно ассоциируется с неволей, с тюрьмой. Стелла предпочитает, чтобы мы называли ее жилище будуаром.

— Понятно, — серьезно сказал Питер, стараясь не встречаться взглядом с Одри.

— Последняя из своего рода, — сказал Феллугона, — последняя из своего рода… Когда она уйдет, покинет нас,  — мир станет беднее… Потеря будет неизмерима… 

— Да, да, — сказал Питер. — Почитаю — за большую честь, доктор Феллугона, что мне разрешили повидать Стеллу. Это для меня действительно огромная честь.

— Как мило с вашей стороны, как мило, — сияя, сказал Феллугона. — Я уверен, что вы своим приходом доставили массу радости Стелле. Понимаете ли вы, дорогой мистер Фоксглав, как важны для нашей Стеллы встречи с новыми людьми? Боюсь, ей уже порядком поднадоели постоянные посетители, одни и те же лица. Приходите еще. Это ваш долг, ей-богу.

Не переставая рассуждать, сколь важное терапевтическое значение для здоровья и благополучия Стеллы имеют встречи с новыми людьми, доктор Феллугона проводил Питера и Одри до машины. Встав на цыпочки, он помахал им рукой, его очки сверкали на солнце. Как они отъехали, Питер откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. 

— Я сдаюсь. После «будуара» Стеллы, меня уже ничем не удивишь. Да, будуар, надо же.

Одри усмехнулась:

— Я так и думала, что тебе понравится. И на Стеллу посмотрел, и доктора Мали увидел — это один из моих любимых персонажей.

— Теряюсь в догадках: как же тебе удалось собрать коллекцию столь милых чудаков? — спросил Питер.  

— Это не я. Это Зенкали. Я думаю, такие люди, будучи квадратными колышками в круглых отверстиях, просто бродят по миру, и когда, наконец, оказываются здесь, то обнаруживают, что это идеальное место для них. Посмотри на губернатора, — бедняжка. В течение многих лет его гоняли по всему миру — проваливал одно дело за другим, пока кому-то не пришла в голову блестящая идея отправить его сюда.

— О таком губернаторе зенкалийцы могли только мечтать.

— И я про то же. Зенкалийцы его обожают. Он носится по всему острову, словно ополоумевший мотылек: там выставку овощей откроет, там ребенка по головке погладит… Это только для нас с тобой он — тихий помешанный, а в глазах зенкалийцев он — великий человек! Они все слушают его речи с благоговением.

— Как, он еще и речи произносит?!

— Да, и не по одному десятку в год. Сами зенкалийцы вдохновляют его на это. Ганнибал называет его словоизлияния «словесными айсбергами», потому что лишь десятая часть того, что исторгается из его уст, имеет хоть какой-то смысл. Но зенкалийцы мнят своего губернатора лучшим после Шекспира мастером слова.

Они поехали к жилищу Питера по дороге, бежавшей вдоль побережья. Заходящее солнце раскрасило небо в зеленые, алые и абрикосовые полосы, а воздух казался прохладным после дневной жары. Навстречу то и дело попадались женщины: одни шли с корзинами свежевыстиранного белья на голове, другие возвращались с полей, неся на плечах мотыги, а на голове — корзины с овощами и фруктами. 

— Заскочишь ко мне? Выпьем немножко, — пригласил Питер, когда они подъехали к его бунгало.

— Только очень ненадолго. Я просто обязана поскорей вернуться домой и проследить, чтобы папочка поужинал.

Усталые путники вошли в гостиную, и им навстречу вышел вышел Эймос, весь в белом и с широкой белозубой улыбкой. В руке у него была трость, используемая на Зенкали в качестве сумки письмоносца:

— Добрый вечер, сахиб, добрый вечер, мисси Одли. Маса получит грамота от масса Ганнибал, сахиб. 

— Спасибо, — сказал Питер, принимая послание из рук Эймоса. — Пожалуйста, Эймос, подай нам напитки.

— Да, сахиб, — сказал Эймос и исчез.

Питер развернул письмо и прочитал:

«Питер, я должен сообщить пренеприятную новость. Идея строительства аэродрома прошла на голосовании, но, по-моему, точку ставить рано. Просьба прибыть ко мне завтра в восемь на военный совет. Дел много. Г.».

— Черт бы их побрал, — из глаз Одри хлынули слезы. — Черт бы их побрал! Черт бы их побрал!

— Да погоди ты! Может, все будет не так плохо, как вы с Ганнибалом думаете, — Питер говорил неловко, не зная, как утешить.

Одри залпом осушила стакан и поставила его на стол:

— Будет еще хуже, чем мы думаем. Ну, мне пора. Пока. — Одри так  быстро вышла из дома, что Питер не успел последовать за ней. Села в машину и уехала. 

Глава четвертая Зенкали удивлен.

 Весь следующий день, как и последующие две недели, Питер провел в неустанных трудах и заботах: он постоянно носился между Королевским дворцом, домом Ганнибала и Домом правительства, делая все необходимые приготовления для церемонии подписания договора между правительством Зенкали и правительством Великобритании.

Это соглашение, по сути, превращало остров в стратегически важный военный объект. Дело существенно усложнялось тем, что Кинги настаивал на максимально возможной пышности церемонии. Еще бы: ему так редко приходилось надевать свой ладно скроенный мундир, зачем же упускать такой шанс?!

Правительство Великобритании присылало по такому случаю из Сингапура батальон пехоты, военно-морской оркестр и трех малоизвестных военных — представителей трех видов вооруженных сил: бригадного генерала, пожилого адмирала и почти совершенно дряхлого подполковника королевских военно-воздушных сил. К удивлению Питера, его дядя, сэр Осберт, должен был представлять королеву. С ним ожидался приезд лорда Хаммера из всемирно известной строительной фирмы «Хаммерстайн-энд-Гэллоп», которая и будет (это казалось почти решенным) производить работы по сооружению плотины, аэродрома и военного порта.

То, что на первый взгляд было довольно простой церемонией, на самом деле требовало огромного количества бумажной и организационной работы. Был еще один человек, формально отвечавший за подготовку, — адъютант губернатора Диггри Финн, стройный молодой человек с волосами песчаного цвета и глазами с розовым ободком, с ужасным заиканием и отсутствием памяти. К тому же он имел склонность впадать в истерику при первых же признаках каких-либо осложнений, и было ясно, что толку от такого помошника ни на грош. Все перекладывалось на крепкие плечи Питера.

В общем, две недели Питер трудился как пчелка, и, в конце концов, все было подготовлено. Приведены в порядок спальни для гостей, организованы праздничные обеды, подготовлены танцы, проведены репетиции парада.  Губернатор написал и произнес перед зеркалом различные варианты речей. Знамена и флаги выстирали и обновили, а флагштоки отчистили от ржавчины. Зенкалийский оркестр тренировался до изнеможения. Правда, не обошлось без происшествий:

Репетиция салюта закончилась тем, что в стене королевского дворца, к крайнему раздражению Кинги, была пробита большаядыра. — Королевский гвардеец по ошибке зарядил пушку боевым снарядом.

Весь Зенкали был на грани истерики, даже такая тварь, как кобра, и та не вынесла всеобщей суматохи. Решив покончить с собой, она заползла в единственный в городе генератор. В результате весь остров остался без электроэнергии на двадцать четыре часа, пока искали электрика, достаточно храброго, чтобы извлечь тело.  За это время мороженое растаяло, а многие другие скоропортящиеся продукты, предназначенные для банкета, пришли в негодность. Радовался этому один капитан Паппас — ему представилась возможность лишний раз сгонять в Джакарту за новыми припасами.

Была от этого происшествия еще одна неприятность: пастух затемно гнал по городу, на базар стадо коров, когда  Дзамандзар внезапно погрузился во мрак. В панике животные, снесли и втоптали в грязь один из великолепных шатров, сооруженных для приема высоких гостей, к тому же — вследствие нервного потрясения — изрядно удобрили его своими лепешками. Двадцати пяти мойщикам потребовалось пять дней, чтобы шатер снова стал соответствовать всем требованиям гигиены.

Когда в основном все было готово, Питер почувствовал, что ему срочно нужен отдых и позвонил Одри: 

— Давай отправимся в поход и исследуем несколько долин. Я чувствую, что если я не поднимусь в горы и не спрячусь на некоторое время от всего этого, моему рассудку будет угрожать серьезная опасность.

— Хорошо. Когда ты хочешь поехать?

— Я заеду за тобой завтра утром. Около восьми, хорошо? Возьмем консервов на сутки и побольше фруктов.

— Могу испечь в дорогу большой пирог, — предложила Одри. — Можешь поверить на слово, у меня пироги всегда отменные.

Питер, закончив разговор, уже собирался выпить чего-нибудь для снятия напряжения, когда появился Эймос:

— Извините, сахиб, масса Друм пришел.

Питер тяжело вздохнул. Друм, убедившись, что ни Кинги, ни Ганнибал его не примут из-за чрезмерной занятости предпраздничными хлопотами, переключил свое внимание на Питера. Не проходило и дня, чтобы он не звонил по телефону с просьбой об аудиенции, а теперь вот явился собственной персоной.

— Чер… — начал было Питер и осекся. — Я хотел сказать, замечательно, Эймос.  Пригласи посетителя войти.

Друм робко, бочком вошел в комнату, и Питер внимательно его рассмотрел. У посетителя, ростом не выше первоклассника, была голубиная грудь, худые ноги и небольшое искривление позвоночника, в результате чего голова выдавалась вперед, как у грифа. Его гладкие жирные волосы были полны перхоти. Бледно-голубые, словно вешняя вода, глаза вылезали из орбит; он постоянно, через равные интервалы  шмыгал носом. Неуверенно покачиваясь, двигался по комнате боком, — походкой краба, обнажая желтые гнилые зубы между бескровными губами в жуткой пародии на улыбку. Слишком длинные шорты-бермуды закрывали большую часть его некрасивых ног, на нем была грязная майка, а поверх нее серая легкая куртка, которая когда-то была белой. В ее оттопыренных карманах — жестянки, коробки, увеличительные стекла, небольшая сетка и моток бечевки.

 «Как это в одном человеческом существе могло соединиться столько непривлекательных черт?» — подумал Питер. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы пожать, влажную, с длинными грязными ногтями руку, протянутую гостем.

— Мистер Фоксглав, я очарован, очень любезно с вашей стороны принять меня. — Друм шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони

Голос был резким, гнусавым, а речь — снисходительная, педантичная, как у профессионального  лектора.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Питер, слегка ошалевший от жутковатого, но все-таки обаяния. Он-то думал, что гость, судя по внешности, будет вовсе несносен. — Садитесь. Не желаете ли чего-нибудь выпить?  

— Вы так добры, — Друм съежился на стуле, его ноги переплелись, как стебли плюща. — Я не пью алкоголь. Но вы только не подумайте, что я и вас отговариваю, мистер Фоксглав! Пьянствуйте себе на здоровье, а мне достаточно стаканчика соку.

Питер так и сделал, — гостю стакан лимонного сока, а себе неприлично большую порцию виски с содовой.

— Извините, что вам так долго не удавалось ни с кем из нас поговорить. Завал работы, знаете, все сбились с ног, — сказал Питер, слегка покривив душой.

— Не нужно извинений, мистер Фоксглав, — Друм и поднял длинный заскорузлый палец, словно призывая Питера замолчать. — Я понимаю: на плечи правительства свалилось столько дел, что даже старым и опытным его членам нелегко. 

— Ну, так к делу. С чем пожаловали? — оборвал гостя Питер, усмотрев в его словах неприятный намек, что он еще юн и неопытен.

Сделав большой глоток и вытерев рот тыльной стороной ладони, Друм одарил Питера своей кладбищенской улыбкой: 

— Моя просьба, милый Фоксглав, проста. Да. Все, что вам нужно сделать  — а знаю, вы человек влиятельный, само правительство к вам прислушивается, — это убедить Его Величество или Олифанта Ганнибала дать мне короткую аудиенцию. Да. Я считаю, что им крайне важно встретиться со мной. Да. Вы и представить себе не можете всю важность того, что я хочу им сообщить, мистер Фоксглав. Не можете. Нет.

— Ну, как вы знаете, они очень заняты, — Питер был само терпение. — Вы бы сказали мне, в чем ваша проблема, а я поговорю с одним из них. Я вижу их обоих каждый день.

Странное, хитрое выражение появилось на непривлекательном лице профессора Друма. Он снова поднял свой грязный палец:

— Мистер Фоксглав! То, что я должен сообщить, имеет такое значение, такую важность, что я, как сознающий свою ответственность ученый, просто  не имею права поведать это кому бы то ни было рангом ниже. Нет! Это должно быть доведено до сведения только короля или Олифанта! Я не могу рисковать, чтобы эта информация оказалась в руках людей безответственных. Моя научная щепетильность не позволяет мне рисковать. 

Питер от природы обладал ангельским терпением, но сейчас, после долгого напряженного трудового дня, он чувствовал, что этот гость выводит его из себя. Ему стало совершенно ясно, почему все шарахаются от него за километр:

— Что ж, профессор Друм, поскольку вы отказываете мне в доверии, поэтому предлагаю вам изложить суть вашей проблемы в письменном виде, запечатать, и я передам ваше сообщение непосредственно королю или Ганнибалу. А сейчас, извините, у меня был очень напряженный день, и я хотел бы поужинать и лечь спать.

Он демонстративно поднялся на ноги. Но Друм поставил свой стакан и протянул умоляюще руки.

— Мистер Фоксглав, мистер Фоксглав, — заныл он. — Пожалуйста, выслушайте меня! Мне нужна аудиенция. Моя научная щепетильность не позволяет излагать это утверждение на бумаге — до тех пор, мой эксперимент не будет завершен и моя гипотеза не станет истиной.

— Так подождите, пока закончите эксперимент, — отрезал Питер, — а затем изложите все на бумаге и передайте тому, кого считаете человеком ответственным.

—  Я вижу, у вас не учили естественным наукам, — сказал Друм.

— Зато меня учили хорошим манерам.  Доброй ночи, профессор.

Друм расплел свои волосатые ноги, и, подобрав выпавшие у него из карманов коробочки, пробирки, —  встал:

— Вы еще пожалеете об этом, мистер Фоксглав, очень пожалеете!  

— Я вам еще раз повторяю: изложите мне суть вашей проблемы или доверьте ее бумаге, и я передам ее в вышестоящие инстанции. Больше ничего сделать не могу.

— Хорошо, а если завтра мой эксперимент завершится, — могу ли я снова нанести вам визит? — спросил Друм, весь съежившись, с улыбкой горгульи, судорожно сжимая руки в карманах.

— Безусловно, — неохотно согласился Питер.

— Остается надеяться, что это не будет слишком поздно, —  Друм, вытер нос тыльной стороной ладони и протянул ее Питеру. — Спасибо вам за доброту. Извините, что отнял время. — И Друм украдкой, бочком выскользнул из комнаты.

Питер тут же бросился мыть руки, а затем налил себе порцию виски куда больше предыдущей. Решив доложить о визите Друма Ганнибалу, Питер поднял трубку и впервые испытал на себе капризы телефонной сети Зенкали. Из трубки раздался звук, похожий на пистолетный выстрел, а затем жужжание и бульканье, как будто пчелиный улей, погрузили в ванну с водой. Набрав, номер Ганнибала он услышал в трубке голос, доносившийся будто с того света: 

— Да, сахиб, мистер Фоксглав, с какой стороны вы хотите поговорить?

— Кто это? — озадаченно спросил Питер

— Наполеон Ватерлоо, сахиб.

— А мистер Ганнибал дома?

Последовала длительная пауза, но было слышно, как Наполеон Ватерлоо с кем-то переговаривается,

— Иисус говорит, что мистера Ганнибала нет дома, — неожиданно ответил Наполеон Ватерлоо.

— Иисус?! — удивился Питер, так до конца и не успевший привыкнуть к зенкалийским именам.

— Да, сахиб. Иисус говорит, что Ганнибал поехал в Дом правительства. Соединить вас с Домом правительства? — спросил Наполеон Ватерлоо.

— Соединяй. — Питер, понял, что диск на его аппарате совершенно бесполезен и служит разве что украшением столь хитроумного устройства. Соединение происходило хоть и с шумом, но быстро — сначала с центральным полицейским участком, потом с рыбным рынком и, наконец, к радости Питера, с Домом правительства. Трубку взял сам Ганнибал. Питер рассказал ему о визите Друма.

— О, этот несносный человек. Даже жаль, что он такой отталкивающий. Ведь он, очень умен и с ним интересно, когда он говорит по своей специальности. Но ты сам видел, как он любит напускать таинственность. Его последняя детективная история (он чертовски интриговал нас с Кинги), вылилась в то, что он, всего-навсего, обнаружил новый для науки вид медуз и хотел назвать его в честь Кинги. Да не принимай ты его всерьез! Понимаю, тебе обидно, что он держал себя с тобой так грубо, но он со всеми так, и непонятно, почему бы он стал делать для тебя исключение.

— Ну, я просто подумал, что должен доложить.

— Хорошо. Но у меня тут внутренний кризис и мне положительно не до Друма.

— А что стряслось? Могу ли я чем-нибудь помочь? 

— К сожалению, нет. Леди Эмеральда только что  обнаружила, что у нее недостаточно простыней для VIP-персон. Что же мне, жертвовать свои на общее дело, а самому париться под одеялом!? — раздраженно вскричал Ганнибал. — Эх, намылил бы я шею британскому правительству за такую скаредность.

— Я тут отлучусь на пару дней. Хочется побродить по долинам реки Матакамы вместе с Одри.

— Ладно. Жаль, что мне с вами никак нельзя, хотя у меня есть странное, возможно необоснованное подозрение, что вы предпочли бы поехать вдвоем.

Питер  усмехнулся.

— Да смотри не заблудись в этих долинах — они даже как следует не нанесены на карту, и искать вас, в случае чего, будет чертовски трудно.

— Хорошо, я буду осторожен, — пообещал Питер.

На следующее утро Питер и Одри выехали в горы. Погода была прекрасной, и они решили не брать с собой палатку. Но два теплых спальных мешка захватить пришлось, ибо, как ни жарко на Зенкали днем, ночью в горах довольно прохладно. 

Одри решила, что четыре маленьких пирога испечь легче, чем один большой, а рюкзак Питера был полон консервов, спичек, чая и всего другого, необходимого, чтобы сделать жизнь в течение следующих двух дней сносной. Он также захватил с собой тонкие нейлоновые веревки и фотоаппарат. 

Небо сияло голубизной. Одри выглядела особенно восхитительно. Красная дорога вилась по широкому склону вулкана Матакамы. На обочине сидели мангусты, их хитрые маленькие мордочки с интересом наблюдали за машиной, затем зверьки шмыгнули в кусты. Вот дорогу переходит стадо диких свиней — маленькие, толстые, черные, с выпуклыми брюшками и отвислыми ушами. Когда машина к ним приблизилась, они в испуге принялись визжать, фыркать и пихать друг друга пятачками.

Вскоре наши путешественники добрались до тех диких краев, где небольшие долины притоков ответвлялись от главной долины реки Матакама. Здесь, изучив карты, которые захватил Питер, они решили сначала исследовать три ее небольших северных притока.

Для этого они перебрались на другую сторону реки, перепрыгивая с камня на камень. Это было опасно, так как камни были очень скользкими, покрытыми ковриками растительности, которая цеплялась корешками за трещины камня.

Переправившись, стали пробираться вверх по долине притока. Зимородки тревожно кричали  при этом вторжении на их территорию, мелькая во мраке леса.

Приходилось прорубать себе путь через заросли китайской гуавы[42]. Там, где лес был не столь густым, земля была усеяна бледно-красными цветами, повсюду росли кусты дикой малины, их красные, как рубин, плоды размером с мелкую сливу были очень сочными, но невкусными.  Питер тщательно помечал пройденный путь, чтобы они могли снова найти дорогу назад. 

Среди листвы кормились дружные пары скромных маленьких голубей — серых с бронзовыми пятнами на крыльях. Они были настолько ручными, что продолжали свою трапезу даже тогда, когда Питер и Одри приближались к ним вплотную.

  То тут, то там  вздымались пальмы путешественника[40], словно открытые дамские веера, неизвестно зачем оказавшиеся посреди леса. На их длинных ядовито-зеленых листьях грелись на солнце ящерицы фельзумы[41]. Драконово-зеленые, с алыми и синими пятнами на боках, элегантные, красивые, — развалились внимательно наблюдая за окружающим золотистыми глазами на слегка наклоненных головах.

Пробираясь сквозь чащобу, Питер и Одри шли под дождем фруктовой шелухи, которую роняли маленькие изумрудные попугайчики, кормившиеся на верхушках деревьев. Радуясь жизни, эти милые птахи весело перекликались друг с другом.

К вечеру они исследовали первую долину и были на полпути ко второй. На небольшом скалистом мысу разбили на ночь лагерь. Отсюда, с небольшой поляны, окруженной с трех сторон «огненными» деревьями[22], открывался прекрасный вид на лес внизу и далекое море.

Питер и Одри развели костер и поужинали. Между тем зашло солнце, в воздухе послышался шорох крыльев летучих мышей, слетавшихся в расположенный внизу лес. Раздавшиеся оттуда вскоре шум и писк свидетельствовали о том, что ночным крылатым созданиям пришлись по вкусу дикие плоды манго. И наконец, венцом торжества ночи стало царственное восхождение луны. Сначала она была бронзовой, затем приобрела бледно-желтый цвет примулы, а воцарившись на черном бархатном небе, стала белой, словно лед. 

На рассвете их разбудили хриплые крики стаи макак с хитрыми глазами и розовыми задами. Питер вылез из спального мешка, зевая и потягиваясь.

— С добрым утром, — сказала Одри. — Может, поставишь чайку?

— Охотно, — Питер присел на корточки над тлеющими углями костра и разжег его сухими веточками. — Более того, я собираюсь сварить сосиски, банку которых, благодаря своей мудрости, прихватил.

— Какой замечательный человек! — восхитилась Одри. — И он даже не храпит, вдобавок ко всему.

Питер погрозил ей консервным ножом, которым открывал банку:

— Я, образец добродетели! Если хочешь знать.

— Возможно, я соглашусь с тобой, когда увижу, как ты готовишь сосиски, — заявила Одри, вылезая из спальника.

— Я знаменит от Стамбула до Бангкока, от Перу до Катманду своим искусством варить сосиски. Сомневаться бесполезно, только зря время тратить.

…Путники неохотно покинули столь ласково приютившую их поляну и отправились ко второй долине. Время близилось к полудню, а долина все не находилась. Может она нанесена на карте неправильно? Или они заблудились? Но кажется вот она. — Прорубив себе путь сквозь чащу китайской гуавы, они неожиданно оказались на краю пятнадцатиметрового обрыва. Он был почти отвесным и тянулся в обе стороны, насколько они могли видеть.

— Хорошо, что я захватил веревки, — сказал Питер. — Спуститься будет не проблема, — смотри, вот там почти готовая тропинка.

— Прежде чем спускаться, подумай, как вернешься назад, — с сомнением сказала Одри.

— Ничего. Особых трудностей не будет, это я тебе обещаю, — уверенно сказал Питер.

Он привязал один конец веревки к прочно укоренившемуся деревцу, а другой сбросил вниз. Конец веревки исчез в густых зарослях кустарника, достиг ли он поверхности земли видно не было.

— Я спущусь первым, — сказал он. — Потом спустишь рюкзаки и слезешь сама. Спокойно, главное понадежнее ставь ноги. Договорились? 

— Ладно, постараюсь, — Одри старалась, чтобы ее голос звучал уверенно. Она была польщена, — Питер верит в нее, считает,  что женской истерики не будет. 

Питер, держась за веревку, начал медленно спускаться. Действительно, на первый взгляд, спуск был не трудным, но скала крошилась под ногами, и приходилось осторожно проверять, пробуя, постукивая, — можно ли сюда наступить. Когда до земли оставалось около шести метров, кусок скалы, на который он уже перенес весь свой вес, обрушился. Это было так неожиданно, что бедолага выпустил из рук веревку. Одри с ужасом наблюдала, как он срывается, летит, и ныряет головой вперед в кусты, пропадая из виду.

— Питер! Как ты там? С тобой все в порядке?

Ответа не последовало.

К счастью, густые заросли  китайской гуавы,  в которые он упал, — той самой проклятой гуавы[42], которая глушит все на свете, — с амортизировали падение незадачливого скалолаза. Наш герой отделался царапиной на лбу, подвернутой лодыжкой да ушибами ребер. Он лежал в кустах и, хоть и слышал, как Одри зовет его с вершины скалы, не в силах был даже набрать воздуха в легкие, чтобы ответить. Когда же наконец дыхание у него восстановилось, он со стоном сел и уже готов был крикнуть, что все в порядке, как вдруг услышал в ближайшем кустарнике шорох и увидел сквозь листву крупную птицу.

Питер не мог поверить своим глазам. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Несомненно, это была вполне живая Птица-Хохотунья.

Наш герой сидел, словно громом пораженный. Птица плутоватым взглядом разглядывала его, затем сделала несколько медленных шагов в его сторону. Питер любовался, как грациозно она поднимает ноги и поворачивает голову — словно искусный учитель танцев в маскарадном костюме птицы. Прошествовав изящным семенящим шагом сквозь побеги гуавы, она похлопала крыльями. Раздался звук, будто кто-то тасовал колоду карт. Питер обратил внимание на длинные ресницы птицы над большими, весело сверкающими глазами. Казалось, птица совсем не удивилась, увидев Питера. В кустах вновь раздались шорох и хлопанье крыльев, и появилась самка птицы-хохотуньи. При виде самца она успокоилась, и издаваемые ею крики сменились, тихим бормотанием.

 Она подошла к своему супругу и слегка поправила перья у него на груди — так чрезмерно заботливая жена поправляет галстук своего благоверного. Сидя и наблюдая за происходящим, Питер чувствовал, как все его существо переполняется необычайным волнением. Перед ним ласково кокетничала пара птиц, — птиц, которые считались давным-давно вымершими. 

Самец издал глубокий вибрирующий звук, как будто кто-то в погребе бросал картошку в виолончель. Самка, поправлявшая свое оперение так же раздраженно, как пожилая леди свое платье, прижатое дверьми лифта в «Хэрродс»[43], ответила несколькими невнятными мурлыканьями.  Обе птицы ласково поглядели друг на друга и, столь же благожелательно, на Питера. Затем они двинулись навстречу друг другу, изящно скрестили клювы, как фехтовальщики, начинающие поединок, и внезапно застучали ими друг о друга, как будто кто-то провел палкой по деревянному забору. Сделав это, они воздели клювы к небу, закрыли глаза и затянули свою песню:

— Ха! Ха! Ха! — Их горлышки вибрировали. — Ха! Ха! Ха!

Птицы замолкли, а затем самка исполнила короткий, но сложный танец, при этом чуть не уткнувшись клювом в землю. Закончив этот ритуал, птицы взглянули друг на друга с видимым выражением привязанности, стукнулись клювом о клюв,  и принялись бродить по лужайке, нежно поглядывая друг на друга и вороша листья в поисках насекомых.

Питер отряхнул с себя мох и землю. Птицы лукаво поглядели на него, и подошли ближе. Они стояли почти рядом и смотрели на Питера с нескрываемым интересом. Наконец самец с видом гурмана, пробующего новый деликатес, ущипнул Питера за брюки, в ответ Питер протянул руку, и птицы стали нежно хватать его клювами за пальцы, нежно мурлыкая. Затем переглянулись, и тихо и мелодично прокомментировали:

— Ха-ха… ха-ха!

Они осматривали и клевали его брюки и рубашку и пристально вглядывались в его лицо, моргая длинными ресницами над темными глазами. Затем, убедившись, что он безвреден и желанен в их мире, они двинулись прочь в кустарник, переговариваясь между собой глубокими вибрирующими звуками. 

Питер лег на спину, пытаясь переварить произошедшее с ним невероятное событие. Он снова услышал, как Одри зовет его, но остался молча лежать, уставившись в небо. Его переживания были сродни чувствам человека, который зашел в знакомую писчебумажную лавку купить поздравительную открытку, а там ему ни с того ни с сего предлагают чудом сохранившуюся Библию Иоганна Гутенберга. Или чувствам счастливца, который неожиданно обнаружил среди чердачного хлама скрипку Страдивари. Нет, случившееся с ним куда значительнее! Ведь люди в принципе могут создать еще одну такую Библию, и скрипку неотличимую от скрипки Страдивари, но птицы, которых он только что видел, — уникальны. Исчезнут они — и никто никогда их не вернет.

— Питер, Питер… С тобой все в порядке?! — В голосе Одри звучало отчаяние.

Питер сел, его мысли все еще были в смятении… — но ведь Одри волнуется:

— Одри… Ты слышишь меня?

— Да… С тобой все в порядке?

— Да, да, не волнуйся! Возьми еще одну веревку, привяжи покрепче к дереву и скорей сюда. Я нашел кое-что невероятное.

— У тебя очень странный голос. Ты уверен, что с тобой все в порядке?! 

— Ну да, да, — ответил он нетерпеливо. — Скорее сюда!

Несколько минут спустя Одри, словно богиня с неба, опустилась на землю рядом с ним.

— Ты меня чертовски напугал! — напустилась она на своего друга. — Почему ты не отвечал? Я звала, звала! Уже думала, что ты сломал себе шею.

— Я вел беседу с парой птиц.

Одри удивленно уставилась на него:

— С… парой птиц?

 — Да. Это были Птицы-Хохотуньи!

— Птицы-Хохотуньи?!

— Именно так. Настоящие, живые, полностью покрытые перьями  Птицы-Хохотуньи. Они даже клевали мне брюки.

Девушка обеспокоенно посмотрела на него:

— А ты случайно… не ударился головой? Тебе не померещилось?

— Вовсе нет. Пойдем, я тебе покажу.

Он схватил ее за руку и потащил через кустарник туда, где скрылись птицы. Птицы нашлись, примерно, в  пятнадцати метрах — гуляют себе по небольшой поляне, ищут насекомых, кокетничают друг с другом. Одри смотрела, не веря глазам своим:

— Вот это да!.. Святой Петр и все апостолы — Тебе действительно не привиделось!

— Вот именно. Настоящие, натуральные Птицы-Хохотуньи, — из Питера гордость прямо сочилась.

— Питер… Это невероятно! 

Птиц заинтересовала Одри. Питер был уже тщательно осмотрен, теперь настал черед его спутницы. Птицы нежно пощупали клювами джинсы и пальцы рук девушки, чтобы выяснить, являются ли они съедобными. Очевидно, сочтя, что полученной таким путем информации вполне достаточно, они скрестили клювы и застучали ими друг о друга, как будто кто-то провел палкой по деревянному забору. Сделав это, они воздели клювы к небу, закрыли глаза, и затянули свое «Ха! Ха!.. Ха! Ха!». 

Одри присела на корточки и стала подзывать птиц, щелкая пальцами. Когда птицы подошли к ней вплотную, она ласково погладила им головы. От наслаждения пернатые закрыли глаза и заворковали.

— Разве они не очаровательны? — Орди радостно улыбнулась Питеру. — Они такие ручные… Прямо как домашние цыплята.

— Вот потому-то их и перебили к чертовой матери, — сказал Питер. — Интересно, сколько их тут может быть?  

— Это совсем небольшая долина. Не думаю, чтобы в ней может жить много. Может быть, это единственная оставшаяся пара. — Предположила Одри.

— Надеюсь, что нет, — Питер огляделся вокруг.

— Ну, так облазим все вокруг и выясним, — предложила девушка.

— Боже мой… Вот это да! — неожиданно выпалил Питер с такой горячностью, что испугал и Одри и птиц-хохотушек.

— В чем дело? 

— Да ты только посмотри… — в волнении пробормотал Питер. — Вон там, все те деревья — деревья омбу…

— Боже милостивый, это действительно так! Фантастика, Питер! Да их тут десятки. Должно быть в долине их полно. То-то Феллугона будет рад!

— Не говоря уже о Стелле, — добавил Питер. — Да, все это вызовет  некоторое волнение, когда мы вернемся и обо всем расскажем!

— Думаю, первым делом нужно сообщить Ганнибалу, — сказала Одри. — Но прежде исследуем долину и выясним,  есть ли там еще птицы.

Долина оказалась около двух километров в длину и метров пятьсот, шестьсот в ширину. Вниз по ней, извиваясь, тек поток, который в одном месте расширялся, образуя небольшое озеро. По берегам озера в грязи и песке, то тут то там попадались отпечатки лап хохотушек. Но потребовалось некоторое время, чтобы отыскать и самих птиц. За три часа они насчитали четыреста деревьев омбу и пятнадцать пар Птиц-Хохотуний.

Питер и Одри пошли вниз по течению реки. С обеих сторон возвышались отвесные скалы высотой около пятнадцати метров. Долина становилась все уже и уже, пока не стала просто расщелиной в скале, и дальше идти было не возможно. Стал слышен шум водопада. — Очевидно поток впадал в реку Матакама. Было ясно, что как только главная долина реки Матакама будет затоплена, долина Птиц-Хохотуний будет затоплена тоже.

— Что теперь будет? — рассуждала Одри, когда они направлялись к утесу, с которого спустились. — Я полагаю, придется ловить птиц и перевозить их в другое место, не так ли?

— Возможно. Я надеюсь, им будет хорошо в любой долине. Хотя, в любую нельзя. Тут следует проявить большую осторожность, иначе может возникнуть хорошенькая заварушка на религиозной почве.

— Как на религиозной? Почему на религиозной? — удивилась Одри.

— Видишь ли, эта птица — считавшееся утраченным божество фангуасов, — пояснил Питер. — Хотя не исключено, конечно, что все они сделались завзятыми христианами и теперь им на это наплевать.

— У меня такое чувство, что наше открытие вызовет массу проблем, — подумав, предположила Одри. 

Дальнейшие события подтвердили ее правоту, но в тот момент они и представить себе не могли,  всю серьезность проблем, которые вызовет воскрешение Птицы-Хохотуньи.

Они добрались до дома Ганнибала в сумерках. Ганнибал сидел ужинал. Когда они, грязные и растрепанные, ворвались к нему в столовую, он отложил вилку и уставился на них:

— Так-так. Судя по вашему внешнему виду, у вас за плечами масса славных подвигов и похождений, как у настоящих бойскаутов, — произнес он. — Отлично. Значит, вам нужен хороший, плотный ужин. Слава Богу, мой повар всякий раз готовит столько, чтобы накормить не только меня, но и, как я подозреваю, всех  восьмидесяти четырех его ныне здравствующих родственников, так что голодными не останетесь. Эй, Томба! Будь любезен, поставь еще два прибора.

— Ганнибал, мы сделали величайшее открытие… — начал Питер.

— Мы нашли долину на Матакаме… — взволнованно включилась Одри.

— Полную деревьев Омбу и Птиц-Хохотуний, — продолжил Питер.

— Да, да. Их там полно… Они просто замечательные, — закончила девушка.

Ганнибал с сомнением уставился на них:

— Из этого я могу только предположить, что вы малость перебрали «Нектара Зенкали». Вы ведь прекрасно знаете, к чему приводит неумеренное употребление этой лучезарной жидкости.

— Ганнибал, мы серьезно, — сказал Питер. — Это правда. Мы нашли около четырехсот деревьев омбу и пятнадцать пар Птиц-Хохотуний.

Ганнибал посмотрел собеседникам прямо в глаза и понял, что они его не разыгрывают: 

— Боже… Вот это да!  Давайте, рассказывайте подробнее.

Питер и Одри принялись наперебой рассказывать, а ужин нетронутым остывал на столе. Когда они закончили, Ганнибал повел их в гостиную и расстелил на полу крупномасштабную карту. Вглядевшись в нее, наша взволнованная парочка отыскала-таки долину, за которой с их легкой руки навсегда закрепилось название «Долина Хохотуний».

Ганнибал осмотрел местность на карте через большое увеличительное стекло:

— Все дело в том, что остров в последний раз обследовался давно и, вероятно, довольно поверхностно. Впрочем, и нельзя ожидать, что этим пьяным геодезистам было что-нибудь известно о дереве омбу и вымерших птицах. И если вы не ошибаетесь насчет того, где находится эта долина, значит, она будет затоплена. Да, знаете, вы похоже открыли ящик Пандоры. Прежде всего нужно связаться с Кинги и сообщить ему обо всем.

Ганнибал направился к телефону:

— О Боже. Это ты, Наполеон Ватерлоо?

— Да, сахиб, масса Ганнибал, — из трубки раздался хриплый пронзительный голос.

— Соедини меня с домом Кинги, да поживей, — приказал Ганнибал.

— Да,  сахиб — донесся из трубки, словно кваканье лягушки из колодца, полный сомнения голос Наполеона Ватерлоо. Ганнибалу сначала ответил порт, потом Дом правительства, затем пожарная часть и вновь порт.

— Боже! И ты, Питер, удивляешься, что король изобрел трость-письмоноску?

Наконец, после взрыва, который чуть не разнес телефонный аппарат вдребезги, до Дворца дозвонились, на линии оказался Кинги, и Ганнибал почтительно произнес:

— Извините, что беспокою вас так поздно, но Питер Фоксглав и Одри Дэмиэн сделали экстраординарное открытие, и я думаю, что вы должны узнать об этом первыми. Мы можем приехать к вам сейчас?

— Разумеется, — ответил Кинги, — если это так важно.

— Боюсь, это произведет эффект разорвавшейся бомбы, — серьезно сказал Ганнибал. — Но это не телефонный разговор. Сейчас подъедем.

Когда они добрались до дворца, он был весь ярко освещен. Прошли длинными мраморными коридорами, наконец, перед ними распахнулись шикарные двустворчатые двери, и они оказались в огромной гостиной, полной мягких диванов и странной викторианской мебели неуклюжей формы.

На одном из диванов, занимая его почти полностью, возлежал Кинги со своим сыном-наследником, принцем Талибутом двух лет от роду. Мальчуган прыгал у отца на животе и визжал от радости, — Кинги щекотал мальчишку.

На другом сидела жена Кинги, — высокая стройная зенкалийка редкостной красоты. — Королева Матисса. Она встала, поприветствовала гостей, предложила им напитки, а затем взяла за руку своего, не в меру расшалившегося отпрыска, и грациозно удалилась.

— Ну что ж, — спросил Кинги, когда жена ушла, — что за открытие? Надеюсь, это не очередная ранее неизвестная науке медуза. В мою честь нельзя назвать больше одной.

— Нет, это не медуза, — покачал головой Ганнибал. — Это кое-что посущественней. Вот эта парочка исследовала долины на Матакаме и обнаружила в одной из них множество деревьев омбу и Птиц-Хохотуний.

В гостиной воцарилось долгое молчание. Король широко раскрытыми глазами смотрел на собеседников.

— Да вы что… вы, должно быть, разыгрываете меня. — Выдавил он наконец.

— Нет, нет, это правда, — подключился к разговору Питер. — В это невозможно поверить, но это правда.

— Пятнадцать пар, — добавила Одри, — и все такие ручные! Они вам понравятся, Кинги!

— И приблизительно четыре сотни деревьев омбу, — подчеркнул Питер.

Кинги и Ганнибал обменялись долгими многозначительными взглядами, и молчали.

— Так что же… Вы не считаете, что это замечательное открытие? — изумленно спросила Одри.

Ганнибал и Кинги, как по команде, встали со своих мест и принялись ходить взад-вперед по гостиной, идя на встречу друг другу, проходя мимо, разворачиваясь, и встречаясь вновь. Хоть Ганнибал и не был коротышкой, но по сравнению с Кинги он выглядел карликом. При встречах, они  по очереди обменивались репликами, каждый по очереди, казалось, играл роль адвоката дьявола.

Ганнибал:

— Великое, грандиозное событие. Твой старый бог возвращается. 

Кинги:

— Будут проблемы с миссионерами.

Ганнибал:

—  Будут проблемы с затоплением долины.

Кинги:

— Проблемы не будет. Затопление отменяется.  Мировое общественное мнение не позволит.

Ганнибал:

— Птиц можно переловить и переселить в другое место.

Кинги:

— А деревья омбу? Невозможно же все их выкопать и пересадить.

Ганнибал:

— Если затопление отменяется, весь проект с англичанами проект летит к черту.

Кинги, с явной радостью:

— Точно. Луже не позавидуешь. А в Лондоне будут недовольны, они попытаются оказать на нас давление.

Некоторое время они продолжали шагать молча. Затем Кинги произнес:

— Но, есть способ избежать всех неприятностей.

— А именно? — спросил Ганнибал.

— А именно — затопить долину, не сказав никому ни слова, о том, что там нашли.

— Точно, — сказал Ганнибал.

Услышав такое, Питер и Одри, потрясенные, посмотрели друг на друга.

— Но, с другой стороны, — продолжил Кинги, — имеем ли мы право лишать мир части его биологического наследия, а мой народ — его бога? 

— По мне, так нет ни малейшего оправдания этому, — заметил Ганнибал.

— Кажется, нам придется наступить на горло собственной песне, и пожертвовать интересами Лужи, — Кинги глубоко с сожалением вздохнул. Говорил он это с печалью в голосе, но при этом находился спиной ко всем присутствующим, а когда повернулся, его лицо так и сияло от удовольствия.

— Так вы за то, чтобы похоронить проект аэродрома? — уточнил Ганнибал.

— Ну, конечно за! — Возмутился Кинги, подумав, что его могли подозревать в обратном.

— Вот и прекрасно, — с облегчением выдохнул Ганнибал. 

— Но! — Кинги, предупреждающе поднял огромный шоколадного цвета палец. — События могут принять нежелательный оборот. Лужа не смирится с этим, ты же знаешь. Придется действовать с большой предусмотрительностью, иначе при голосовании я окажусь в меньшинстве, и тогда возникнут трудности.

— А что, нельзя издать специальный указ? — спросила Одри. — Вы же король, как-никак!

— Так это и будут трудности, — пояснил Кинги. — Придется действовать, как диктатору, но право же, лучше решить вопрос демократическим путем.

— Нужно застать их врасплох, — предложил Ганнибал. — Завтра с утра, опубликовать эту историю в местной и мировой прессе, и я гарантирую, что поднимется такой шум, что никто не сможет выступать за продолжение строительства плотины.

— Ты  недооцениваешь  Лужу, — возразил король.

В течение следующего часа Кинги и Ганнибал расхаживали по гостиной, споря и соглашаясь. Когда все, что нужно сделать, было оговорено до мелочей, пришло время действий:

Одри отправили уговорить отца не спать всю ночь и к утру выпустить специальный выпуск «Голоса Зенкали».

Личному секретарю Кинги, Эймосу Гумбалу было приказано, игнорируя телефонную связь, созвать всех членов законодательного совета на специальное заседание на завтра в полдень. 

В фотоателье Дзамандзара (единственное на острове) был послан мальчик-грамотей, чтобы там проявили все отснятые Питером пленки. Посланца сопровождал королевский гвардеец — для гарантии, что все будет сделано должным образом.

Между тем Ганнибал и Питер в спешном порядке сочиняли пресс-релиз, который поутру собирались отправить по телеграфу корреспонденту агентства «Рейтер» в Джакарте.  

Сделав это, они отправились в офис «Голоса Зенкали», чтобы поинтересоваться, не могут ли они чем-нибудь помочь, и застали весь штат (в основном это были фангуасы) в состоянии сильного возбуждения. Дэмиен и Одри, перепачканные типографской краской, уже верстали первую полосу. Около десяти вечера заработала печатная машина, и вскоре все собравшиеся с гордостью разглядывали оттиснутый жирной-прежирной краской сигнальный экземпляр «Голоса Зенкали» с алым грифом «Спецвыпуск» и под ним заголовок, который Дэмиен в порыве дикого ирландского энтузиазма разработал ни с кем не посоветовавшись. Заголовок был незамысловат,  непонятен и мистичен. Над огромной фотографией Птицы-Хохотуньи было написано:

БОГ ОБРЕТЕН ВНОВЬ!

ПТИЦА НЕ КАНУЛА В НЕБЫТИЕ! 

Этот заголовок должен был приковать к Зенкали внимание всего мира.

Конечно, обнаружение дерева омбу и птицы-хохотуньи, считавшихся исчезнувшими, — событие само по себе достойное, чтобы быть освещенным в прессе.  Но если прибавить к этому, что их нашли в долине, которая вот-вот будет затоплена при строительстве плотины, а птица является утраченным божеством аборигенов, — то любой газетчик вам скажет, что эта история вполне сопоставима с сообщением о начале действительно хорошей войны. А если учесть тот факт, что через два дня в порту Дзамандзара должна пришвартоваться «Императрица Индии» с войсками, оркестрами и «Очень Важными Персонами» на борту, то объективно описать ситуацию, которая складывалась на Зенкали, можно было только словом сенсационная.

На следующее утро Одри, ее отец, Ганнибал и Питер направились в здание парламента. Парламент располагался в большом красивом зале. Кресла с алыми, обитыми кожей сиденьями, располагались в нем в один ряд, в виде двух полумесяцев. Там, где полумесяцы соединялись, стоял огромный деревянный трон, над ним нависал балдахин с изображениями дельфина и птицы-хохотуньи. Беломраморный пол был устлан малиновыми коврами. На огромных окнах, сквозь которые в залу струился солнечный свет, висели малиновые шторы. Вся четверка расселась на деревянных скамеечках на небольшой галерее, которая, как большое ласточкино гнездо, висела под потолком в конце зала. Это были места для «Очень Важных Персон» и прессы.

Эймос Гумбалу, секретарь Кинга, блестяще справился с заданием, и законодательный совет  собрался в полном составе. Слева места занимали фангуасы, справа — гинкасы. Большинство племенных вождей носили традиционные белые или пестрые одеяния и тюбетейки, украшенные богатой вышивкой, но несколько были одеты по-европейски. Среди этих последних выделялся Лужа, в изысканном темно-синем костюме, бледно-розовой рубашке, темно-синем шелковом галстуке и в бледно-розовых гетрах.

Ровно в полдень фанфары во дворе парламента возвестили о прибытии Его Величества. Большая повозка, которую тянули двое рикш,  очень богато украшенная, остановилась у крыльца. Из нее вышел Кинги, вошел в зал и пошел по алому ковру к трону. Высокий, величественный, в бледно-сиреневой мантии и элегантных черных сандалиях с золотыми пряжками. На голове маленькая расшитая золотом тюбетейка. На одной руке красуется кольцо с квадратным аметистом размером с почтовую марку. В другой он держит свиток. Его лицо невозмутимо спокойно, так что нельзя догадаться, что у него на уме. 

Питер, видя каким расслабленным и отдохнувшим выглядит владыка, подумал: «Трудно поверить в то,  что Кинги и Ганнибал целую ночь трудились над заявлением, которое Кинги сейчас огласит».

Все присутствующие встали и поклонились. Направляясь к трону, Кинги слегка наклонял голову то направо, то налево. Каждый дюйм его почти двухметрового тела был исполнен величия, а походка, несмотря на огромные габариты и массу, была мягкой и скользящей. Поднявшись по ступеням к трону, он повернулся, поприветствовал собравшихся в зале кивком головы и сел. Тут же по всему залу раздались шум и скрип — это вслед за монархом садились все присутствующие.

Питер увидел Лужу, тот нежно постукивал себя пальчиком по коленке, его глаза ничего не выражали, — ну совсем как у рептилии. Интересно, как он воспримет эту новость?

Кинги медленно, неторопливо достал футляр, вынул из него очки и водрузил их на нос, после чего медленно, с достоинством развернул свиток.

— Он знает свою роль, старый черт, — прошептал Ганнибал.

Кинги еще раз поправил очки, и мгновение-другое проглядывал текст, который должен был зачитать. В зале воцарилась напряженная тишина.

Прокашлявшись, владыка начал говорить, вглядываясь в собравшихся поверх очков:

— Друзья! Мы собрались здесь сегодня внепланово, чтобы я мог сообщить вам о произошедших событиях, имеющих для Зенкали первостепенное значение. Значение этих событий едва ли можно преувеличить. Такого не происходило за всю историю Зенкали. Я бы даже сказал, вполне возможно, что ничего подобного не имело места за всю мировую историю.

На этом месте Кинги прокашлялся, вынул носовой платок и тщательно протер им стекла очков. Тишина в зале стояла такая, что ее вполне можно было потрогать рукой. Оратор снова надел очки, посмотрел поверх них  в зал, и загремел: 

— Как всем вам известно, в тот печальный период, когда мы находились под французским владычеством, фангуасы понесли тяжелую утрату: они лишились своего старинного и самого почитаемого божества Тио-Намала — «Птицы бога Тиомала», которую французы назвали хохотуньей. Тяга французов к изысканной кухне взяла верх над французской учтивостью. Они не пощадили хохотунью, не взирая на ее святость в глазах фангуасов. Бедная птица исчезла с лица Земли. 

Оратор вновь достал носовой платок, снова протер очки и после этой паузы продолжил:

— В то же время, когда исчезла Птица-Хохотунья, пропало и дерево Омбу, нигде кроме Зенкали не встречающееся. Зенкали потерял два вида, имевших большое биологическое значение и для всей Земли. Но, что еще более важно, — фангуасы потеряли свое божество. Это привело, к сожалению, к значительной вражде  между фангуасами и гинкасами, поскольку у Гинкасов их бог-то остался. — Бог-рыба Тамбака, принимающий вид дельфина.

В этом месте Кинги вновь сделал паузу и пристально, и довольно свирепо посмотрел в ту сторону, где сидели представители племени гинкасов. А затем включил свою огромную улыбку, ослепил ею собравшихся, поднял огромную ручищу ладонью наружу, как бы одаривая всех чем-то: 

— Однако произошло чудо! Ни дерево Омбу, ни Птица-хохотунья не канули в небытие. Они снова с нами!

В зале тут же поднялся невообразимый шум. Фангуасы вскакивали, кричали недоверчиво, возбужденно, истерично. Гинкасы свистели, сбивались в группы, жестикулировали. Кинги позволил какофонии продолжаться в течение минуты. Затем успокаивающе  поднял вверх руки, и дождался,когда воцарилась тишина:

— Позвольте теперь рассказать о том, что произошло. Питер Фоксглав и Одри Дэмиэн, всем вам знакомые, исследуя долины на Матакаме, в одной из них нашли не менее пятнадцати пар птиц-хохотуний и около четырехсот деревьев омбу.

Фангуасы, которые слушали затаив дыхание, одномоментно сделали полный выдох. Питер, все это время не сводивший взгляд с Лужи, обратил внимание на то, что его и без того маленькие глазки уменьшились до бесконечно малого размера, а пальчик престал стучать по коленке.

Кинги снял очки, и продолжил говорить, помахивая ими в воздухе:

— Однако, хотя эта новость обладает чрезвычайной важностью, как с биологической, так и с религиозной точки зрения, я не вправе скрывать от вас тот факт, что это событие влечет за собой осложнения. И весьма серьезные осложнения.

Оратор вновь сделал паузу. Лужа подался вперед  на своем кресле, чтобы не пропустить ни слова.

— Проблема заключается в следующем. Если будет сооружена плотина, строительство которой планируется, то при этом долина, где обитают и птица-хохотунья — символ божества, и дерево омбу, будет затоплена.

Лужа держался невозмутимо, насколько его обеспокоило сообщение понять было невозможно.

— В настоящее время на пути к нам для участия в церемонии подписания нашего договора с правительством Соединенного Королевства о самоуправлении находится немало высокопоставленных друзей Зенкали. Запланированы большие торжества. Я предлагаю совместить эти торжества с празднованием возвращения нашего божества Тиомала. Вопрос с плотиной будем решать после окончания празднеств, и тщательного, всестороннего изучения возникшей проблемы. Лично я считаю, что строительство ее не возможно.

Кинги сделал очередную паузу и блаженно улыбнулся. Лужа выглядел собранным, как маленькая черная змея, готовая к атаке.

— И вот теперь, триста лет спустя, — Кинги могучим рывком встал с трона, — я могу благословить вас, как встарь. — Он сделал паузу, оглядел зал и прогремел:

— Да пребудет Тиомала с вами! 

Затем он спустился по ступенькам вниз и величественно выплыл из зала сквозь кланяющихся, взволнованных, обменивающихся репликами.

Глава пятая Зенкали буйствует.

Не успели в парламентском зале смолкнуть последние слова монаршей речи, как специальный выпуск «Голоса Зенкали» в мгновение ока разошелся у уличных торговцев и все население острова обо всем узнало. Сказать, что сообщение произвело фурор, было бы слишком слабо — всех последствий не смог предусмотреть даже Ганнибал.

Гинкасы, которые многие годы пребывали в блаженной уверенности, что обладателями истинного божества являются они одни, восприняли новое открытие с нескрываемой враждебностью. Еще бы: ведь само сознание того, что у них есть божество, а у фангуасов такого нет, давало им как этническому меньшинству основание ставить себя выше большинства. И вот теперь они этого лишились! «Фангуасы не имеют права воскрешать птицу-хохотунью, вымершую столько лет назад!» — Негодовали они и с упорством, достойным лучшего применения, принялись дискредитировать сенсационную новость, распуская слухи, громко и с горечью заявляя, что все это обман, что хохотуньи не существует, что это обычная утка, что газету подкупили. Что таким нечестным путем высокомерные фангуасы пытаются надругаться над чувствами и чаяниями этнического меньшинства, и получить себе еще больше власти, то есть вся эта история — шитый белыми нитками заговор сильных против слабых.

Со своей стороны, фангуасы, которые из поколения в поколение испытывали комплекс неполноценности из-за отсутствия у них Бога, восприняли известие о воскрешении Птицы-Хохотуньи очень бурно и радостно. Чувство кичливого самоутверждения несомненно тоже присутствовало, и поэтому они не слишком благосклонно отнеслись к поведению гинкасов.

И в самой столице, и в селениях, где испокон веков представители обоих племен жили по принципу: худой мир лучше доброй ссоры, обстановка стала быстро накаляться. Сначала все ограничивалось словесными перепалками, вульгарными оскорблениями. Потом всплыли прошлые обиды, и дошло до кулаков. Поначалу счет разбитым носам и выбитым зубам шел на единицы, затем на десятки, но ситуация явно грозила выйти из-под контроля. Пришлось задействовать зенкалийскую полицию: после стольких безмятежных лет, когда самым большим происшествием считалось препровождение в участок не в меру нализавшегося забулдыги, а самым значительным подвигом — находка украденных цыплят, стражи законности и порядка оказались на линии огня.

Начальник зенкалийской полиции, бывший старший инспектор полиции Глазго Ангус Мак-Тавиш, поначалу был рад, ведь у «его ребят» наконец-то появился шанс продемонстрировать, на что они способны. Теперь-то он  покажет острову, в какой боеспособный организм превратил полицию, неустанно работая годами. Островитяне поймут, что гимнастические упражнения и соревнования по рукопашному бою, которые он устраивал со своими мальчиками во время празднования «Ночей Бернса», были не просто шоу. Тем, кто насмехался над ним за эти демонстрации, придется проглотить свои слова.

К сожалению, как это всегда бывает, когда враждуют две группировки, всякий встающий между ними, пытаясь утихомирить, неизбежно оказывается битым и той и другой стороной. Стоило в дело вмешаться полиции, как вся ярость, с которой фангуасы и гинкасы сражались друг против друга, мгновенно обернулась против стражей закона, и госпиталь Дзамандзара мигом наполнился констеблями с разбитыми носами, сломанными ногами и проломленными черепами.

Таким образом, когда «Императрица Индии» прибыла в порт, то бригада легкой пехоты Лоамшира[44], флотский оркестр и команда инструкторов по физподготовке, присланная Королевскими ВВС, сойдя на берег в самом беззаботном настроении, неожиданно вынуждены были выступить в роли миротворческих сил. Они ждали, что их встретят цветами и улыбками добродушные зенкалийцы, не говоря уже об очаровательных зенкалийках, а вместо этого их встретили хмурыми взглядами, бранью, угрозами и градом камней, мало из которых, к счастью, попадало в цель. 

Нетрудно догадаться, как разочарованы были бравые вояки — они-то надеялись исполнить «Боже, храни Королеву», немного по маршировать, а потом отвести душу с курочками Мамаши Кэри. И вот, здрасьте пожалуйста, им вручают крышки от мусорных баков вместо щитов и посылают на раскаленные от солнца улицы Дзамандзара усмирять разбушевавшихся фангуасов и гинкасов!

Сэр Осберт и другое начальство  нашли убежище в Доме правительства под охраной личных гвардейцев короля. Но и в Доме правительства ситуация стала накаляться. Повару гинкасу, дворецкий фангуас раскроил голову ножом для разделки мяса. В результате готовить пришлось помощнику повара и, как он ни старался, все обитатели Дома правительства сошлись во мнении, что его блюдами можно только свиней кормить.

 Ситуация усугубилась тем, что леди Эмеральда была убеждена, что островитяне ворвутся в сад и уничтожат всех ее цесарок. — Из всего, что ей сообщили о произошедшем, она поняла лишь то, что виновницей всех беспорядков является какая-то птица, но какая именно было не совсем ясно. И, не желая рисковать, леди Эмеральда  принесла всех своих сорок с лишним цесарок внутрь и выпустила их в гостиной. — Естественно клеток никаких не было. И Питеру не раз приходилось наблюдать картину, как его дядя в компании высокопоставленных лиц пробирается по ковру из помета цесарок, чтобы выпить послеобеденный кофе. Это немного примиряло Питера с этими неспокойными временами. Компания, надо сказать, подобралась впечатляющая: подполковник королевских военно-воздушных сил — хрупкий, дряхлый старец; бригадный генерал — невзрачный маринованный грецкий орех[45]; адмирал — пожилой, лицо цвета спелой земляники, глаза круглые голубые абсолютно пустые; и лорд Хаммер — внешность полностью соответствовала фамилии, молот он и есть молот.

Между тем ситуация на острове становилась все хуже. И католический, и англиканский миссионеры в одночасье лишились почти всей паствы, по большей части состоявшей из фангуасов. Единственной, от кого никто не ушел, была преподобная Джудит Лонгнекс. Поэтому, когда отец О'Мэлли и  преподобный Брэдстич решили отправиться во Дворец, чтобы выразить протест, они настояли на том, чтобы она сопровождала их, что она сделала с крайней неохотой.


— Это отвратительно… Это же богохульство… Поклоняться птице… — говорил отец О'Мэлли Кинги. По мере того как негодование его возрастало, его ирландский акцент становился все заметнее, понять его становилось все труднее, словно  каша была у него во рту. — Вы, как глава государства, должны подать личный пример, положив этому конец, так должно сделать. 

— Име-е-енно так, име-е-енно так, — проблеял его преподобие Брэдстич, вытирая пот с сального лица. — Невозможно даже сказать на сколько это подрывает основы христианства! Вчера я читал проповедь всего лишь четверым.

— Происходящее возмутительно!.. — не успокаивался О'Мэлли.

Кинги, откинувшись на спинку кресла, спокойно слушал. А затем обратился к Джу, стоявшей молча:

— Ну а вы что скажете, преподобная Лонгнекс?

— Знаете, — Джу говорила слегка смущенно. — От меня никто не уходит. Я просто сказала своей пастве, что они могут относиться к хохотунье как угодно, и оставаться прихожанами моей церкви. Что Бог создал Птицу-Хохотунью, и это Его воля, чтобы мы ее обрели вновь. Поклонение птице, это поклонение Богу через одно из Его творений. Я действительно так считаю.

— Но это же идолопоклонство, — рявкнул отец О'Мэлли.

— Не-е-гоже так поступать истинному христианину, — проблеял Брэдстич. — Вы ме-е-е-ня удивляете, преподобная Лонгнекс.

— Это злонамеренный подрыв истинной веры, — прорычал О'Мэлли. — Это нужно остановить.

Услышав это, Кинги, до того опиравшийся на спинку кресла, вдруг резко подался вперед, и ледяным тоном заявил:

— Я, ведь, не указываю вам, какому богу вы должны молиться, и как правильно это делать. — На Зенкали это считается величайшей дерзостью. Как бы вы посмотрели на то, если бы я издал указ, гласящий, что отныне каждый иностранец на острове должен поклоняться Птице-Хохотунье или уехать?

Отец О'Мэлли вздрогнул, как будто Кинги ударил его:

— И это… после стольких лет моей работы… после того, как я спас столько душ?

— Э-э-это… будет ве-е-есьма ре-е-е-троградный шаг, — проблеял Брэдстич.

Джу печально улыбнулась Кинги:

— Это ваш остров, вы здесь хозяева, но мне было бы очень жаль уезжать.

Король долго смотрел на них, а затем вздохнул:

—  Можете быть уверены. Такого указа не будет.

Миссионеры вздохнули с облегчением.

— Однако, — продолжил он, подняв могучую розовую ладонь, — предупреждаю, не забывайтесь, будьте более терпимыми. Если хотите знать мою точку зрения — мне все равно, что вы там проповедуете, лишь бы это не причиняло вреда другим. Оценивая позиции всех троих, я скажу без обиняков: права преподобная Лонгнекс. У меня нет ни малейшего намерения вмешиваться в верования моего народа, и приводить их в соответствие с вашими, кстати сказать, весьма эксцентричными представлениями о божественном. Если кто-нибудь из моего народа пожелает обратиться в вашу веру, он имеет на это полную свободу.

Равно как и полную свободу веровать во все, что ему нравится, лишь бы это не шло во вред Зенкали. Вы всегда должны помнить следующее: то, что один человек почитает как божество, для другого, может статься, — просто волшебная сказка. Но ведь и божества, и волшебные сказки имеют право на существование в этом мире.

— О, Кинги, как ты умен! — Восхитилась Джу.

— Благодарю, — величественно произнес Кинги.

Он встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена, и поникшие духом представители католической и англиканской церквей, а также торжествующая Джу удалились.

— Ну, мальчики, — сказала она, когда они вышли из дворца, решив посыпать раны «мальчиков» солью, — я спешу. Моя паства меня заждалась. У нас сегодня репетиция хора.

… В таких запутанных ситуациях, как эта, когда трудно понять, что в действительности происходит, когда каждый ловчит, отстаивая свой интерес, и подозревает всех других в том же самом, случаются удивительные вещи. Люди принимают на веру такое, над чем в обычных обстоятельствах просто бы посмеялись. Поэтому, когда кто-то пустил слух, что вся популяция хохотуний была тайком отловлена и спрятана не где-нибудь, а в Английском клубе, ни один истинный зенкалиец ни на мгновение не усомнился в этом. 

В результате у стен Английского клуба столкнулись злобно настроенная  банда гинкасов, вознамерившаяся перебить пойманных птиц, и команда доблестных фангуасов, вознамерившаяся помешать этому.

Произошло это в тот час, когда обычно все английские поселенцы на Зенкали, общим числом около тридцати пяти душ, собравшись в клубе, попивают напитки со льдом, флиртуют с чужими супругами, почитывают «Панч» или «Иллюстрейтед Лондон ньюс» месячной давности, играют на бильярде или в крокет, а то и просто сидят на скамеечках и обсуждают поведение аборигенов.

Несмотря на безобразное поведение зенкалийцев в последние дни, англичане были по-прежнему убеждены, что благополучно отсидятся за высокой, аккуратно подстриженной живой оградой. Что бы там ни творили снаружи зенкалийцы, англичане верили, что здесь, в ухоженном райском уголке, они в полной безопасности. Каково же было их удивление, когда высокая живая ограда оказалась поверженной лавиной дерущихся фангуасов и гинкасов.

Табби Фортескью, удалой регбист с мощной мускулатурой и без единой извилины в мозгу, схватил крокетный молоток и проломил несколько черепов — как фангуасских, так и гинкаских. Потребовались дружные усилия пяти дюжих зенкалийцев обеих этнических групп, чтобы совладать с ним и потерявшего сознание бросить в заросший лилиями пруд, являвшийся одной из достопримечательностей Английского клуба. 

Мелани Трит, хрупкую старую деву, любимым занятием которой было рисовать акварели на местные сюжеты, близорукий вдрызг пьяный фангуас зажал в углу и страстно поцеловал. После этого случая в творчестве мисс Трит стали все явственнее проступать эротические мотивы.

Сэнди Шор, владелец плантации деревьев амела, уронил свои очки и растоптал их. Став практически слепым, он, приняв секретаря клуба Билла Меллора за фангуаса, набросился на него с крокетным молотком, и Билл упал без сознания.

Миссис Меллор, обычно спокойная женщина, чьим хобби было вязание крючком и приготовление варенья, была настолько взбешена этим нападением на своего мужа, что Шор тут же получил от нее по затылку бутылкой мятного ликера, и отправился в нокаут, с порядочной раной на голове.

Кавардак был кошмарный. Лужайка для крокета и площадка для боулинга, за которыми ухаживали годами, подстригали, укатывали, за несколько минут превратились во вспаханное поле — по ним катались, топтались, сражаясь, зенкалийцы и англичане. Мачете и бильярдные кии, дубинки и крокетные молотки, копья и бутылки нанесли непоправимый ущерб ухоженному газону.

Какой-то гинкас решил стяжать себе лавры Герострата, и пламя охватило Английский клуб, — симпатичное белое дощатое здание с широкими верандами.

Сгорело все. И чучела голов животных, и многолетнее собрание подшивок «Панч», и пожелтевшие групповые фотографии старейших членов клуба, и регистрационный список членов, не менее сложный и запутанный, чем родословное дерево королевской семьи какой-нибудь европейской монархии.

К тому времени, когда подоспели лоамширская пехота, полиция и пожарная команда, от здания остался только почерневший тлеющий остов, а территория выглядела так, как будто на ней порезвилось стадо буйволов.

Каждой из двух имеющихся на Зенкали машин «скорой помощи» пришлось сделать по десять рейсов, чтобы перевезти в госпиталь всех пострадавших участников побоища. А так как госпиталь не был рассчитан на такое количество, пришлось один из шатров, установленных для праздничных торжеств, перенести в больничный сад.

Давно не видывала такого наплыва «постояльцев» и местная тюрьма, так что всех, кто сидел там за мелкие правонарушения, пришлось отпустить по домам, взяв с них торжественную клятву, что в надлежащее время они сами вновь явятся для отсидки.

И гинкасы, и фангуасы расценили налет на Английский клуб как свою крупнейшую победу. По мнению же англичан, это событие — их арьергардные действия и последующее поражение — можно рассматривать как моральную победу, подобную Дюнкеркской эвакуации.[46]

Между тем число недовольных на острове возросло. Военный контингент, уже находившийся на Зенкали, получил подкрепление: в дзамандзарский порт вошел фрегат Ее Величества «Конрад», длительное время несший службу без захода в порты. Вполне естественно, первое, куда нацелился экипаж, было заведение Мамаши Кэри. Представьте же себе возмущение и гнев бравых моряков, когда они от миротворческих сил на острове узнали, что Кармен призвала своих юных леди к всеобщей забастовке в знак протеста против планов затопления места обитания птиц-хохотуний.

— Пусть говорят что хотят, мои дорогие, — доверительно сказала Кармен Питеру и Одри. — Я обожаю зверей и птиц и не потерплю жестокости. Когда я думаю о том, что этим бедным созданиям грозит затопление, у меня сердце кровью обливается. Пусть и у моих курочек сердце кровью обливается! Я так и заявила: «Девушки! Никаких услуг джентльменам, пока проблема не будет разрешена и угроза для этих бедных созданий не будет ликвидирована».

Гнев и возмущение бравых вояк были настолько сильны, что они готовы были собственными руками передушить этих самых хохотуний, если бы знали, где их найти и как они выглядят.

Тем временем капитан Паппас пришел из Джакарты с пополнением для заведения Мамаши Кэри в количестве шести особей. С ними прибыла группа журналистов и телевизионщиков. Вся группа выглядела настолько изможденной, что стало ясно: новые кадры Мамаши Кэри времени в пути даром не теряли. Впрочем, их ждал отдых: Кармен немедленно ввела их в курс происходящих событий, и девушек не пришлось долго уговаривать присоединиться к стачке.

Прибытие прессы и телевидения в таком количестве создало жилищный кризис. Чтобы его разрешить Питеру пришлось реквизировать небольшой отель «Восходящая луна», который держала единственная на острове китайская семья. Владелицу этого отеля звали невероятным образом — Приколотая Чанг. Питеру доставило большое удовольствие объяснение Одри, как появилось такое христианское имя:

Родители Приколотой не умели ни читать, ни писать, когда приехали из Гонконга. Попав на Зенкали, они сочли целесообразным принять протестантскую веру, и когда родилась их первая дочь, они должным образом крестили ее. Они хотели назвать ее «Приятный дух Цветка хризантемы» и поэтому попросили одного из своих соседей, знающего грамоту, написать имя на клочке бумаги, который затем большой английской булавкой прикрепили к покрывалу, в которое был завернут ребенок. Тогдашний протестантский священник недавно прибыл на остров и, как следствие, не освоил пиджин-инглиш. Не совсем понимая местных жителей, он старался этого не показывать. Когда он спросил гордых родителей, как они предлагают назвать ребенка, и услышал в ответ «Приколото», — так ответил отец, имея в виду, что имя приколото к покрывалу. — То, демонстрируя, что ему все ясно, священник не стал ничего уточнять, и прежде чем кто-либо успел остановить его или объяснить, окрестил ребенка, так и записав в церковной книге, Приколотая. Со временем Приколотая стала очень гордиться своим именем, до такой степени, что своего сына окрестила Альбертом Приколотым Чангом.

Итак, Приколотая и ее сын Приколотый вылизали до блеска свой маленький отель и разместили разношерстную толпу журналистов и телевизионщиков. Там были довольно примечательные персонажи: 

Дэниел Брюстер, известный своей бесконечной серией чрезмерно скучных телевизионных путешествий «За границей с Брюстером», — прибыл в плотном твидовом костюме и головном уборе охотника на оленей[47]. У него было круглое, одутловатое лицо, бледные глаза, маслянистая улыбка льстеца и чрезмерно большие, влажные красные руки.

Телеоператор, Стивен Блор, — пузатый, с опухшими, недовольными глазами и плохими зубами, которыми он имел привычку громко и яростно цвыркать, когда задумывался. Несмотря на свою отталкивающую внешность, он считал себя дамским угодником.

— Сколько у вас тут славных девочек! Никак не ожидал от такой дыры, — заметил Блор, когда Питер отвозил эту парочку в гостиницу.

— Правда? — холодно спросил Питер.

— О да, — сказал Блор, потирая руки. — Столько красавиц! Ну, хоть вот эта… Прелесть, шельма! Держу пари, ты бы не оказался, а? Мое резюме — когда такого вокруг переизбыток, дорого это не обойдется. 

— Стив — настоящий кадр, — хихикая, объяснил Дэниэл Брюстер. — Он — душа всего коллектива «Би-би-си», понятно тебе? Без него не обходится ни одна вечеринка, ни одна компания! Вот только девушки ему жить спокойно не дают, просто беда от них, правда, Стив?

— Именно, а их здесь что-то уж больно много — Стив говорил так, будто разговор велся о какой-то заразной болезни.

— Да, настоящий кадр! — с гордостью повторил Брюстер.

— Думаю, в гостинице вам будет хорошо, — Питер  сменил тему разговора. — Она хоть и небольшая, но уютная. Ее хозяева — китайцы.

— Хотелось бы надеяться, что она чистая, — угрюмо сказал Блор, — а то знаю я этих китаезов! И уж точно не собираюсь есть ту гадость, которую они готовят.

— Китайская кухня славится на протяжении уже многих веков, — заметил Питер.

— Ну вот сам ее и ешь, — сказал Блор. — А мне этой ерунды не нужно. Ну, я малость пошатался по миру и скажу, что лучше классической английской кухни ничего нет. Рыба с жареной картошкой… яйца с беконом… стейки… что-то в этом роде. И с меня довольно. Да и любой останется доволен. А то, знаешь, я разных деликатесов не люблю. Терпеть не могу этой поганой иностранной еды.

— Стив — истинный англичанин, — с восхищением сказал Брюстер.

— В мире достаточно иностранцев, чтобы есть эту гадость, так почему мы должны им уподобляться? Вот что я спрашиваю, — возмущался Блор.

А Питер задумался, — не станет ли меньше радость, которая его переполняла со дня обнаружения птицы-хохотуньи, от появления на острове таких людей, как Блор.

— Вот устроимся, и я возьму интервью у тебя и у этой девицы Дэмиен, — Брюстер говорил таким тоном, будто оказывал им честь, — а потом мы со Стивом съездим в долину и выясним, что там за птицы и деревья.

Питер глубоко вздохнул, постаравшись сдержаться и не нагрубить:

— Во-первых, я не уверен, что мисс Дэмиэн согласится давать интервью, а во-вторых, местоположение долины до поры до времени держится в строжайшем секрете.

— Но для меня-то можно сделать исключение. — Сказал Дэниэл Брюстер с оскорбленным изумлением. — Одной моей программы, показанной по ящику, будет достаточно, чтобы Зенкали нанесли на карту.

— Зенкали уже нанесен на карту и без вашей помощи. В любом случае, если хотите попасть в долину, вам придется переговорить с Олифантом и с Кинги.

— Да уж, конечно, они мне не откажут, — Брюстер был сама уверенность. — Они же наверняка видели мои передачи!

— Не думаю, — возразил Питер. — На Зенкали нет телевидения.

— Как, у вас нет телестанции?

— Нет. И я считаю, что это очень хорошо, что ее нет, — заявил Питер.

Весь остаток пути до гостиницы в машине царило ледяное молчание. Затем Питер вернулся в порт и повез еще троих репортеров в «Восходящую луну».

— Что вы с мисс Дэмиэн делали в горах когда совершали открытие? — Спросил с похотливым интересом бледный, словно труп, Сибели  из «Дейли Рефлектор» с удивительно жирными длинными волосами и обкусанными ногтями. — Вы помолвлены, или как?

— Или как, — отрубил Питер, которому Сибели был не менее противен, чем телевизионщики. — Мы просто исследовали долины, которым угрожает затопление.

— Вы провели там ночь? — допытывался Сибели.

— Да, — сказал Питер и тут же пожалел об этом, поняв, что сболтнул лишнее. Он пожалел об этом еще больше, когда увидел, что результатом его честного и прямого ответа явилась передовица в «Дейли Рефлектор» с заголовком «Влюбленные в горы Птицей не ограничились», который, как заметил Ганнибал, можно трактовать по-разному.

Два других репортера, Хайбери и Кунс, представляли соответственно «Таймс» и «Рейтер». Они казались довольно безобидными, — интересовались исключительно находкой хохотуньи и дерева омбу, не проявляя никакого интереса к сексуальной жизни Питера, что уже радовало.

Только он разместил представителей прессы, как возникла новая проблема. — Пришвартовалась «Императрица Индии», доставив на остров новых гостей. Она, высадив на Зенкали десант военных, вернулась в Джакарту, и ее владельцы тут же приказали капитану срочно плыть назад, поскольку нашлось небывалое число желающих туда попасть — рейс оказывался экономически опраданным.

Первым, из вновь прибывших, на берег сошел сэр Ланселот Хейверли-Эггер, председатель «ВОЗИВ» — Всемирной организации защиты исчезающих видов. Раскаявшийся охотник на крупную дичь, натуралист, дипломат, — невысокий, коренастый, лысый мужчина со светло-зелеными глазами, густыми рыжими усами, излучающий всем своим видом высокую самооценку.

Его сопровождал секретарь Всемирного фонда натуралистов достопочтенный Альфред Клаттер, напоминающий пьяного богомола.[48] — На голове поношенная соломенная шляпа, слева под мышкой стопка книг о птицах, правой рукой прижимает к боку огромную латунную подзорную трубу.

Следующим был президент Американской лиги орнитологов Хайрам Ф. Харп, — алая куртка с белыми фланелевыми вставками, смуглое лицо, белые зубы, казавшиеся в два раза больше человеческих; бычья шея увешана таким количеством фотоаппаратуры, что даже японский турист позавидовал бы.

За ним сошел Седрик Джагг — владелец одного из крупнейших Британии сафари-парков «Джунгли Джагга», который в своем плохо сидящем и несколько помятом костюме из белой парусины выглядел несколько неуместно среди титулованной знати и богатых американцев.

Последними на причале оказались еще около дюжины различных гостей, так или иначе связанных с вышеназванными организациями. В телеграмме, извещавшей зенкалийцев об их прибытии, они именовались «секретарями» или «помошниками».  

В эти трудные времена, когда работы было невпроворот, Питер выпросил себе в помощь Диггори из Дома правительства. И сейчас Диггори, как рыжая заикающаяся овчарка, носился по причалу, собирая всех вновь прибывших, и выстраивая их полукругом вокруг Питера, чтобы он мог обратиться к ним с речью.

… — Леди и джентльмены! — Питер, слегка повысил голос, чтобы заглушить болтовню. — Дамы и господа! Я Питер Фоксглав, — помошник политического советника правительства Ее Величества  мистера Ганнибала Олифанта. Я приветствую вас от имени Его Величества короля Тамалавала Третьего!

Поднялся гул возбужденной болтовни, мгновенно смолкший, когда Питер продолжил:

— Король уполномочил меня сообщить, что он со всем радушием приветствует вас и выражает надежду, что вам всем понравится ваше пребывание  на Зенкали. Однако, ввиду конфликтной ситуации, возникшей на острове в последние дни, его величество уполномочил меня разъяснить, что, хотя мы сделаем все возможное, чтобы ваше пребывание на Зенкали было комфортным, и вы были надежно защищены, но, все же,  вы остаетесь здесь на свой страх и риск.

Слово «риск» змеиным шипением пролетело по ушам собравшихся. Достопочтенный Альфред Клаттер, с большими и полными ужаса глазами за огромными очками в роговой оправе, резко повернулся к человеку справа от него, чтобы обсудить это тревожное заявление, и нанес Седрику Джаггу сильный удар подзорной трубой по локтю.

— Послушайте, молодой человек, — Хайрам Ф. Харп говорил резким тоном, и на его массивном смуглом лице ясно обозначилась тревога. — Что все это значит, риск… конфликтная ситуация… Почему нас не известили?.. Вот что я хочу знать.

— Секундочку, мистер Харп, — Питер поднял руку. — Видите ли, обнаружение Птицы-Хохотуньи вызвало религиозные трения между двумя племенами живущими на Зенкали.

— Религиозные трения?! — изумился Харп. — Черт подери, что может быть общего между орнитологией и религией?!

— Сейчас объяснять это будет слишком долго, но как только вы разместитесь, вам раздадут материалы, которые дадут вам полную информацию  о сложившейся ситуации. 

— Но при чем тут риск? Вы сказали «риск». Вы имеете в виду опасность, юноша? Отвечайте! Что здесь происходит? В конце концов, среди прибывших есть женщины!

— Уверяю вас, что все предусмотрено, — пытался успокоить Питер. — Большинство вас разместят в большом здании на окраине Дзамандзара, под охраной отряда личной охраны короля и отряда лоамширской пехоты. Будет сделано все, чтобы ни на минуту не подвергать вас опасности.

— Но все равно, мне это не нравится, ну ни капельки не нравится, — трубил Харп. — В конце концов, мы, мужчины, конечно, можем сами о себе позаботиться, но если что-нибудь случится с кем-нибудь из этих прелестных девочек… Даже подумать страшно!

Он выдохнул и выразительно закатил свои огромные глаза, а присутствующие «прелестные девочки» смотрели на него с восхищением.

— Поверьте мне, — Питер говорил, искренне надеясь, что так оно и будет. — Ситуация понемногу стабилизируется, и мы уверены, что через несколько дней все войдет в нормальное русло.

— Было ли какое-нибудь кровопролитие? — допытывался Харп. — Скажите же, молодой человек: доходило до кровопролития или нет?

Питер улыбнулся своей самой очаровательной, успокаивающей улыбкой и произнес тоном безусловно осуждающим произошедшее:

— Да нет, эти охламоны лишь проломили несколько черепов, а человеческих жертв не было.

— Несколько черепов??? — в ужасе переспросил Харп. — Несколько разбитых голов… ради Бога… извините меня, но с нами маленькие леди… ну и дела, что все это значит?.. Несколько черепов… Знайте же, молодой человек, что травма черепа может оставить человека калекой на всю жизнь!

— Полагаю, мистер Фоксглав использовал выражение «проломленный череп» в фигуральном смысле, — мурлыкающим голосом, словно кошка, играющая мышью, вступил в диалог сэр Ланселот. — Я уверен, что Его Величество король Тамалавала сделает все, чтобы мы чувствовали себя на Зенкали как дома. Он просит только о том, чтобы мы приняли к сведению неординарность ситуации и не подливали масла в огонь. Я совершенно уверен, что Его Величество не дал бы нам разрешения сойти на берег, если бы нам угрожала реальная опасность.

Питер вспомнил, как Кинги эти утром раздраженно заявил: «Сейчас нам абсолютно не нужна эта толпа любителей животных, но ничего не поделаешь. И, конечно,  будет не плохо, если кто-нибудь воткнет в одного из них копье!».  Это воспоминание Питер решил оставить при себе.

— Полагаю, — продолжил сэр Ланселот, аккуратно взявший ситуацию в свои руки, — мы должны в точности выполнять то, что скажет мистер Фоксглав, поскольку я уверен, что он хорошо владеет ситуацией.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Питер.

— Советую всем отправиться в тот дом, который мистер Фоксглав так любезно подготовил для вас, — продолжал сэр Ланселот и обратился к Питеру, вежливо улыбаясь. — Ну, а меня вы, конечно, поселите в Доме правительства?

Это заявление звучало скорее как требование, нежели как вопрос. — Сэр Ланселот был весьма высокого мнения о своей персоне. Питер, которому это было известно, сглотнул, глубоко вздохнул, и мягко разъяснил:

— Боюсь, сэр Ланселот, не получится. Ситуация такова, что Дом правительства переполнен. Сэр Адриан и леди Эмеральда  просили меня передать вам свои извинения и объяснить, что у них все уже занято людьми, направленными британским правительством для решения вопросов, связанных со строительством аэродрома.

— Уф! — Сэр Ланселот вложил в это междометие одновременно столько отвращения, разочарования, недоверия, досады и долготерпения, что это было шедевром выразительности. — Что ж, в такие времена всем нам приходится учиться довольствоваться малым.

— Вы правы, сэр, — улыбнулся Питер. — Вы и достопочтенный Альфред Клаттер будете моими гостями. Я постараюсь, чтобы вы чувствовали себя как дома. А теперь, — быстро добавил он, — милости прошу за мной. Нас ожидает целая флотилия рикш.

Благополучно разместив всех остальных гостей, Питер усадил у себя на веранде сэра Ланселота  и достопочтенного Альфреда, обеспечил их достаточным количеством виски, затем, извинившись, сообщил, что торопится во дворец на совещание.

— Во дворец? — сэр Ланселот удивился, и даже не потрудился этого скрыть, его глаза заблестели. — Так, стало быть, вы вхожи во дворец?

— Только тогда, сэр, когда меня приглашают, — подчеркнул Питер с совершенно невозмутимым видом.

— Коли так… Мне бы очень  хотелось встретиться с королем Тамалавалой. Я, знаете ли, большой друг герцога Пензанса[49], который, если мне память не изменяет, был его однокашником.

— Да, да, а я знаю лорда Гроттингли, который, если мне память не изменяет, тоже был его однокашником, — достопочтенный Альфред, не желал отставать от сэра Ланселота.

— А я, также в очень хороших отношениях с принцем Умберто Челлини, которого, я полагаю, король знает, и я уверен, что король будет рад услышать новости о своих друзьях. — Сэр Ланселот аккуратно поставил мат достопочтенному Альфреду.

— Конечно, господа, я непременно упомяну об этом, — заверил Питер. — А теперь, простите, я должен спешить. 

В связи со сложившимися обстоятельствами король временно снял запрет на движение в центре города автотранспорта, правда, пользоваться им было разрешено только правительственным чиновникам. Питер одолжил у полиции лендровер. Но ничего хорошего из этого не получилось. 

Население Дзамандзара, привыкшее к безобидным каретам Кинги, не желало менять свой образ жизни, и, из вредности, не обращало внимания на появление автомобилей на улицах.  Жители бродили по улицам в своей обычной ленивой манере, останавливаясь поболтать или даже поиграть в кости прямо на проезжей части. Питер негодовал, и все-таки ему пришлось снизить скорость своего авто до скорости рикши, чтобы не передавить пол столицы. В результате он опоздал во дворец на целых полчаса и вбежал внутрь в крайне взвинченном состоянии.

Его проводили в парадную столовую, которую Кинги иногда использовал как конференц-зал. Это была красивая комната в кремовых и зеленых тонах, с бронзового цвета ковром и лепниной на потолке.

Вся компания расселась по одну сторону гигантского обеденного стола. Во главе стола  восседал Кинги в бледно-желтом халате, как всегда, чрезвычайно самоуверенный. Справа от него ссутулился Ганнибал и, полузакрыв глаза, курил сигару. Слева, будто застыв, сидел сэр Осберт. Его монокль был настолько прочно ввинчен в глазницу, будто составлял неотъемлемую часть тела. Рядом с ним сидел лорд Хаммер — крупный, плотный мужчина с черными как сажа волосами и круглым розовым детским личиком. Только большие фиолетовые глаза, острые лисьи, разрушали впечатление невинности. Его большие пухлые руки были постоянно заняты постройкой разнообразных сооружений из блокнота, золотого карандаша, пепельницы, футляра для очков и портсигара.

Все подняли головы, когда Питер торопливо вошел в комнату.

— А, Питер, — улыбнулся Кинги. — С добрым утром! Наконец-то ты здесь… Ну, можем начинать.

— С добрым утром, Кинги, — сказал Питер, занимая место по соседству с Ганнибалом. — Простите за опоздание, но нужно было разместить последнюю партию вновь прибывших.

— Ах да, — хмуро сказал Кинги, — грозный сэр Ланселот? Я не сомневался, что без него здесь не обойдется.

При упоминании этого имени руки Лорда Хаммера замерли, а Сэр Осберт вздрогнул. 

— Сэр Ланселот? — резко спросил он, еще крепче ввинчивая свой монокль в глазницу, и рассматривая Кинги, как неопрятного рядового на плацу. — Тот самый сэр Ланселот Хейверли-Эггер? Так он здесь?! 

— Вы знаете сэра Ланселота? — Поинтересовался Кинги.

— Знаю ли я сэра Ланселота? Конечно, я его знаю, — с чувством произнес сэр Осберт. — Этот парень чертовски опасен! Он из этих сумасшедших любителей животных. Чуть что, сразу лезет и затевает склоку! Нельзя копнуть лопатой землю, чтобы он тут же не появился с кучей таких же, как он, чокнутых и не устроил скандала: мол, здесь нельзя строить, потому что это, видите ли, угрожает какому-нибудь редкому горностаю или ласке. Или, мол, нельзя осушать это болото, потому что здесь водится какая-то уникальная гадюка или жаба! Понимаете теперь, какая угроза от него исходит? Он же просто враг прогресса!

— Боюсь, что он прибыл на Зенкали именно с этой целью, — сказал Кинги. — Было бы наивно думать, что он с одобрением отнесется к строительству плотины и аэродрома, после того, как найдена птица-хохотунья.

— Мы и без того попали в непростую ситуацию, — негодовал сэр Осберт, — а тут еще в дело вмешивается этот дурак Хейверли-Эггер! 

Лорд Хаммер глубоко вздохнул и спросил удивительно мягким, жалобным, писклявым, как у ребенка, голосом:

— Ну что, приступим к обсуждению вопроса о строительстве аэродрома, ваше величество? 

— Вопроса этого мы, конечно, коснемся, — благодушно сказал Кинги, — но, извините меня, лорд Хаммер, не кажется ли вам, что ваше появление на Зенкали несколько преждевременно? Во-первых, неизвестно, будет ли строительство вообще иметь место. Но даже если и будет, тендера на право проведения этих работ еще не было. 

В зале на мгновение воцарилась тишина. Сэр Осберт заерзал в кресле. Лорд Хаммер аккуратно расставил в ряд все предметы, которыми он забавлялся, и после этого, это дитя с лисьими глазами ласково улыбнулось:

— Хотя я полностью доверяю моим людям, но когда речь идет о столь крупных и масштабных работах, я предпочитаю осмотреть все сам, прежде чем участвовать в торгах. 

— Понимаю, — сказал Кинги.

— Весьма похвально, — подвел черту Ганнибал.

— Что ж, — сказал сэр Осберт, — полагаю, время перейти к сути вопроса. Нельзя заставлять ждать правительство Ее Величества. Мой вам совет — строить плотину и затопить долины. Чем скорее это будет сделано, тем скорее все забудут об этой проклятой птице.

Король холодно посмотрел на него:

— Если я вас правильно понял, вы называете «проклятой птицей» старинное божество фангуасов?

Сэр Осберт мгновенно покраснел:

— Я имел в виду… 

— Скажите мне, сэр Осберт, — перебил его Кинги, — какова была бы ваша реакция, если бы я предложил снести бульдозерами собор Святого Павла или Вестминстерское аббатство, чтобы освободить место для взлетно-посадочной полосы?

— Так это совсем не одно и то же… — начал было сэр Осберт.

— Вот именно! — сказал Кинги. — Дурацкая птица — языческий бог черномазых, а собор Святого Павла и Вестминстерское аббатство — святыни цивилизованного белого человека. В самом деле, что между ними может быть общего?

В зале воцарилось неловкое, чреватое взрывом молчание.

— Так вот, — заявил Кинги. — Позвольте проинформировать вас, сэр Осберт, равно как и вас, лорд Хаммер, что по вопросу такой важности должно быть решение Законодательного Совета. До этого я ничего не могу сделать.

— Но… Разве король не обладает абсолютной властью? — спросил сэр Осберт, и в голосе его прозвучала едва заметная усмешка.

— Увы, нет, — улыбнулся Кинги. — Мы стараемся быть демократичными! Надеюсь, вы не забыли, каких усилий стоило вашей стране привить Зенкали принципы демократии, сэр Осберт? Надеюсь, вы не предложите нам отказаться от них, потому что сейчас находите их неудобными?

— Когда же будет принято решение? — Глаза сэра Осберта искрились от гнева.

— Послезавтра, — Кинги был само спокойствие. — Даю вам слово.

Когда сэр Осберт и лорд Хаммер ушли, Кинги велел подать напитки и несколько мгновений все сидели молча. 

— Так каким, по вашему мнению, будет решение Законодательного Совета? — спросил наконец Ганнибал, закуривая сигару.

Кинги вытянул вперед могучие смуглые руки, словно иллюзионист, собиравшийся показать фокус, и пожал плечами:

— Не имею ни малейшего представления, мой дорогой Ганнибал.

— Лужа на заседании Совета будет? — поинтересовался Питер.

— Согласно нашей конституции, если Совет собирается для обсуждения важного вопроса, касающегося безопасности и будущего страны, в его работе должно принимать участие равное количество гинкасов и фангуасов, — ответил Кинги. — Так что Лужа со своими соплеменниками, а следовательно и сторонниками, составят половину всех собравшихся.

— Ты можешь их нейтрализовать? — спросил Ганнибал.

— Я могу направлять, убеждать их, но просто подавить авторитетом не в состоянии, — сказал Кинги. — Сейчас трудно делать предположения. Мы должны подождать, посмотреть, и, в подходящий момент, — купить чем-нибудь, пообещать в будущем каких-нибудь благ. 

…Питер ехал домой в подавленном настроении. Добравшись, он увидел поджидавшую его на пороге Одри, и на душе у него сразу сделалось светлее. Подойдя к Питеру, она коротко поцеловала его и вгляделась в его лицо:

— Боже, ты выглядишь таким усталым. Принести тебе выпить?

— Пожалуйста, — сказал он, плюхаясь в кресло, — и побольше. А где сэр Ланселот и достопочтенный Альфред?

— В ванной. Они очень польщены приглашением на ужин в Дом правительства, вот и прихорашиваются. Так что на этот вечер мы от них избавлены. Предлагаю: тебе нужно еще немного выпить, поплавать в море, потом поужинать — и пораньше лечь спать, а то на тебе лица нет.

— Замечательный план, — Питер, попивая из стакана, начал рассказывать Одри о событиях дня, когда появились  достопочтенный Альфред и сэр Ланселот, оба во фраках.

— А, мистер Фоксглав! — весело сказал сэр Ланселот. — Вернулись из Дворца! Ну, что там говорил Его Величество?

— О… э-э… Его Величество велел вам кланяться и сказал, что, кактолько все немного успокоится, он будет рад вас видеть.

— Превосходно, превосходно, — замурлыкал сэр Ланселот.

— Замечательно, — подтвердил достопочтенный Альфред.

— Ну, нам пора, — сказал сэр Ланселот, сияя. — Мы ужинаем в Доме правительства.

— О, хорошо, надеюсь, вам понравится, — сказал Питер.

Когда гости ушли, Одри села рядом с Питером и спросила:

— Как по-твоему, что будет дальше? Или тебе не хочется говорить об этом?

— Бог его знает, — нахмурился Питер. — Вряд ли кто может сказать. Ситуация крайне сложная.

— Как ты думаешь, они затопят долины?

— От этих идиотов всего можно ожидать, — сказал Питер, — но я думаю, они на это не пойдут. Вопрос в том, как найти компромисс, — вот в чем вся сложность. Ломаю над этим голову, и все безрезультатно.

— Выпей-ка еще, да хорошенько поужинай — вот что тебе сейчас больше всего нужно, — Одри встала, собираясь уходить.

В этот самый момент появился Эймос, и, всячески демонстрируя свое негативное отношение к этому факту, произнес:

— Пожалста, сахиб, — мистер Лужа пришел.

— Лужа? — изумился Питер. — Ты не ошибся?

— Нет, сахиб, это он.

Питер взглянул на Одри:

— Что скажешь?

— Не знаю. Единственное — будь осторожен.

— Эймос, приведи мистера Лужу, — распорядился Питер. 

Лужа, одетый в элегантный парусиновый костюм при галстуке, быстрым шагом вошел в комнату. На лице его играла вкрадчивая улыбка, но глаза ничего не выражали. Увидев Одри, он поначалу слегка замедлил шаг, но затем решительно продолжил движение, приветственно поднял руку, и слегка поклонился: 

— Дорогой Фоксглав, милая мисс Дэмиэн, простите за внезапное вторжение. 

— Бог простит. Сядь, выпей с нами, — сказал Питер.

— Спасибо, вы очень любезны. Мне бы бренди с содовой, если можно.

— Эймос, бренди с содовой для мистера Лужи, пожалуйста, — сказал Питер.

Когда напиток был подан, Лужа нежно зажал стакан крохотными ладошками, аккуратно скрестил ноги, боясь помять стрелку на брюках, и уставился на Питера своими черными как смоль глазенками:

— Простите, Фоксглав, я с уважением отношусь к мисс Одри Дэмиэн, но я надеялся, что вы будете один… Я хотел поговорить с вами об очень деликатном деле конфиденциально.

— Если хотите, я уйду, мистер Лужа, — согласилась Одри.

— Не уходи. Все то, что Лужа хочет сказать мне, он может без всякой опаски говорить при тебе, — твердо сказал Питер. 

— Да, да. Я тоже так подумал, вы оба здесь, а вопрос, который я хочу обсудить, касается вас обоих. Поэтому я буду благодарен, если вы останетесь, мисс Дэмиэн. Ваше мнение по этому вопросу для меня столь же ценно, как и мнение мистера Фоксглава. — Лужа отхлебнул из стакана, вытащил из-за манжеты рукава шелковый носовой платок, изящным жестом вытер рот и продолжил. — Не сомневаюсь, вы догадались, что речь пойдет об удивительном открытии, сделанном вами.

— Ну, и что ты хочешь об этом сказать? — напрямую спросил Питер. 

— О, это действительно уникальное открытие в биологии, которое делает честь вам обоим. Но тем не менее позвольте заметить, что это палка о двух концах.

— Что ты имеешь в виду? 

— Вы ведь светский молодой человек, а мисс Дэмиэн — высокоинтеллектуальная молодая леди. И вы должны понимать, что, каким бы важным с биологической точки зрения ни было это открытие, оно не принесет острову такой пользы, какой принесет аэродром. И нельзя позволить этому открытию помешать развитию острова.

— Ты имеешь в виду финансовую сторону вопроса? — уточнил Питер.

— Естественно, —  черные глазки Лужи заблестели. — Аэродром принесет острову богатство.

— А тебе — в первую очередь, — заметил Питер.

Лужа откинулся в кресле, продолжая сжимать свой стакан крохотными ручонками:

— Я не собираюсь обманывать вас, это было бы глупо, мистер Фоксглав, я и в самом деле получу некоторую финансовую выгоду от этого проекта, но ведь это же произойдет и сотнями других зенкалийцев! Даже такие чудаки, как вы,  могут,  в конечном счете, извлечь выгоду.

Лужа наблюдал за Питером поверх края своего стакана. Прежде чем Питер успел отреагировать, он продолжил:

— Как вы знаете, решать вопрос будет  Законодательный Совет. Скажу вам честно: я не знаю, как там развернутся события. Все стали чересчур чувствительными, истеричными, и существует вероятность, что в столь напряженной атмосфере даже Совет может допустить ошибку и поставить на проекте аэродрома крест. Это будет огромным несчастьем, полнейшей катастрофой для острова! При сложившемся положении многие не могут глянуть дальше собственного носа, и более чем вероятно, что, исключительно ошибочно, может быть избран неверный путь. Итак, как же этого избежать?

Вопрос был явно риторический, потому что Лужа поспешил продолжить, стараясь казаться доброжелательным: 

— Мне кажется, что самое простое — это устранить возникшее препятствие. Устраним — и постройка аэродрома пойдет по намеченному плану.

Последовала короткая пауза, после чего Питер поинтересовался:

— И как же ты предлагаешь это сделать?

Лужа обнажил в улыбке свои крохотные белые щенячьи зубы:

— Сделать ничего не возможно без сотрудничества с вами и мисс Дэмиэн, поскольку не известно местонахождение долины, о которой идет речь.  Если бы у меня просто появилась эта информация, то обо всем остальном я бы позаботился сам. Вам бы ничего не пришлось делать.

— Позволь уточнить, ты хочешь, чтобы я и мисс Дэмиэн сообщили тебе координаты Долины хохотуний,  а затем ты приступишь к, как ты выразился, устранению препятствия. Так?

— Точно так, — сказал Лужа.

— Каким образом? — спросил Питер.

Лужа изящно пожал плечами и стряхнул с коленки невидимую глазу пылинку.

— Есть разные способы, — осторожно сказал он. 

— Конкретнее, — настаивал Питер.

— Огонь и ружья могут быть очень эффективными, также будут подброшены доказательства, доказывающие, что это банда гинкасов побывала в долине и… э-э… устранила препятствие.

— А я-то что с этого буду иметь? — спросил Питер. Глазки Лужи заблестели, словно у рыбака, почувствовавшего первую поклевку рыбы.

— Я знаю какова ваша зарплата, — вкрадчивым голосом сказал Лужа. — И поэтому сочувствую вашему желанию … скажем так, заработать на своем открытии. Уверяю вас, вы не сочтете меня скрягой, мистер Фоксглав.

— Да… но все равно было бы интересно узнать, в чем будет заключаться твоя щедрость.

— Ну, допустим… пять тысяч фунтов, — предложил Лужа.

Питер взглянул на него и презрительно рассмеялся:

— По сравнению с тем, что ты будешь иметь с аэродрома?   Это же курам на смех! Ну, а мисс Дэмиэн что с этого будет иметь?

— Тогда скажем, шесть тысяч фунтов, по шесть тысяч каждому. Идет? — Глаза Лужи заблестели с новой силой.

— Послушай, Лужа, ты ведь собираешься заработать на этой взлетно-посадочной полосе несколько сотен тысяч фунтов. Не так ли? — уточнил Питер.

Лужа пожал плечами:

— Допустим, я буду хорошо обеспечен, если дело выгорит, но… мистер Фоксглав, ведь мое предложение достаточно щедрое, если учесть, что я беру на себя все риски.  

Питер просто сидел молча, ожидая продолжения, и смотрел на Лужу, у которого был вид человека, играющего в покер с четырьмя тузами в руке. Лужа осушил стакан, осторожно поставил на стол рядом со своим локтем, затем наклонился вперед и вкрадчиво произнес:

— Ну, ну, старина, я не из тех, кто мелочится, когда чего-то очень хочется. Никто никогда не называл меня скрягой. А если я предложу вам и, конечно, мисс Дэмиэн по двадцать пять тысяч фунтов за этот маленький секрет? Тогда вы не скажете, что это мало, а? И главное, кто знает, если все пойдет так, как мы планируем, вы можете рассчитывать и на дополнительные небольшие вознаграждения в будущем, а? Что скажете? — Он нетерпеливо наклонился вперед. Его седые волосы блестели, черные глазки сверкали, указательный палец отбивал дробь по коленке, палец ничуть не сомневался в ответе Питера. 

Питер допил стакан, встал, и ласково произнес:

— Твоя беда, Лужа, что ты, — нарядный негритенок с калькулятором вместо головы, — о людях судишь по себе, думаешь, что всякий человек покупается и продается. Что ж, старина, знай, я не сказал бы тебе, где находится Долина Хохотуний, и за двадцать пять миллионов, не говоря уже о двадцати пяти тысячах!

Лужа откинулся на спинку  кресла. Его лицо стало каким-то мертвенно-бледным, но в глазах была ярость.

— Более того, признаюсь, что нельзя выразить словами, как ты мне не нравишься, — продолжил Питер, ставя все точки над «И». — Не понимаю, чем Зенкали прогневал Бога и он дал острову такого бессовестного, злобного карлика, которого следовало бы тихо задушить при рождении, но, уверяю тебя, я сделаю все возможное, чтобы идея со строительством аэродрома не прошла. Мне доставит огромное удовольствие сделать тебе такой подарок. А теперь, пожалуйста, уходи. Я и мисс Дэмиэн сыты тобой по горло, мы считаем ниже своего достоинства находиться в одной компании с тобой.

Лужа встал и направился к выходу. Дойдя до порога, он обернулся. Его лицо было по-прежнему мертвенно-бледным, но глаза больше не сверкали. Они стали темными и невыразительными: 

— Ты об этом пожалеешь, Фоксглав, ты еще раскаешься в том, что оскорблял меня! Никто никогда не смел говорить со мной таким тоном. И запомни, — я не потерплю, чтобы кто-нибудь стоял у меня на пути. Тем более такая ничтожность, как ты!

Он вышел, на прощанье хлопнув дверью. Питер снова  опустился  в кресло.

— Ну, — сказала Одри, — ты-то уж точно знаешь, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей.

— Ну, ведь у меня сложилось отчетливое впечатление, что Лужа все равно не думает, что я считаю его своим другом, — ухмыльнулся Питер.

— Но, может, не стоило делать из него явного врага, — посетовала Одри. — Как ты думаешь, что он теперь предпримет?

— Пока ему не известно местоположение долины, он ничего предпринять не сможет, — сказал Питер.

В этом он жестоко ошибался.

Глава шестая Зенкали голосует. 

На следующее утро Питер вышел на веранду к завтраку.  Там он застал сэра Ланселота и достопочтенного Альфреда. Перед ними на столе стояло блюдо яичницы с беконом  и огромная ваза фруктов. Питер сел. Сэр Ланселот, помахивая перед носом ножом, которым он резал яичницу, тут же приступил к разговору:

— Да, Фоксглав, ситуация на Зенкали интересна, очень интересна, столько всяких факторов и хитросплетений!

— Именно так, сэр, — согласился Питер. Не мог же он сказать прямо, что ему не хочется начинать день с обсуждения ситуации на Зенкали. 

— Экстраординарная, очень необычная, — подтвердил достопочтенный Альфред, борясь с плодом манго размером с небольшую дыню. — Я только что сказал сэру Ланселоту, что наблюдал нечто подобное, когда был в гостях у магараджи Кумквата. Там работы были остановлены из-за священных обезьян. Я бы даже так сказал — священные обезьяны остановили работы. Что, здорово у меня язык подвешен? Ха-ха!

— Да, выражение неплохое. — Сэр Ланселот мгновенно оценил ситуацию, решил, что смеяться не стоит, и продолжил. — Как я говорил своему другу, — министру внутренних дел Великобритании, вы знаете, — Артуру Мендалю, он недавно приезжал ко мне на уик-энд с маркизом Оркнейским и лордом Беллройалом, — когда природоохранное дело смешивается с политикой и религией, ситуация получается щекотливая, и даже очень.

— Нечто похожее я говорил кумкватскому магарадже, — не уступал достопочтенный Альфред, — но он далек от этих проблем…

Питер слушал этих знатоков фамилий высшей аристократии и не знал плакать ему или смеяться. Ему хотелось сказать достопочтенному Альфреду, что магараджи Кумквата в природе не существует, а Кумкват это название цитрусового дерева. Сэра Ланселота же Питеру хотелось спросить, — произнося «маркизом Оркнейским», сэр что, — думает Питер никогда не слышал о шотландских Оркнейских островах, где никаких маркизов сроду не водилось? Да и фамилия лорда вызывает подозрение. Беллройал — Королевский  колокол. Ну, надо же. 

— Законодательный Совет собирается сегодня, не так ли? — поинтересовался сэр Ланселот.

— Да, в половине двенадцатого, — ответил Питер.

— В здании парламента?

— Нет, во Дворце.

— Можно надеяться, что к обеду нам сообщат о результатах?

— Возможно, — но трудно сказать наверняка. Ситуация настолько сложная, что может потребоваться гораздо больше времени. 

— Вполне может, вполне, — согласился сэр Ланселот, — лучше не спешить с таким важным решением, лучше спешить медленно, как говорится.

— Совершенно верно, — достопочтенный Альфред был очарован такой мудростью. — Ей-богу, здорово сказано.

—  Что ж, извините, мне пора. Необходимо убедиться, что с вашими  коллегами все в порядке, а затем ехать во Дворец на совещание, — стал прощаться Питер.

— О, так вы тоже будете на заседании Законодательного совета? — сэру Ланселоту плохо удалось скрыть удивление.

— Король специально просил, чтобы я и Ганнибал присутствовали на заседании в качестве наблюдателей. Обычно же оно проходит при закрытых дверях.

— Это интересно, — задумчиво произнес сэр Ланселот. — С нетерпением буду ждать рассказа из первых рук.

Когда Питер, покинув веранду, спускался в сад, до него долетели слова достопочтенного  Альфреда: «Это мне очень напоминает ситуацию в Рио-Муни. Помню, как я говорил герцогу Пелли-гроза…» — Все ясно, будут выяснять, кто из них вхож в более высокие аристократические круги. Но что несут, хотя бы почитали  «Дебретт» или «Альманах де Гота».[50]

Питер, заехав к себе в контору, отправился в дом старого голландского плантатора, в котором поселил последних прибывших. Там, к своему удивлению, он застал капитана Паппаса. Тот сидел рядом с Седриком Джаггом на прохладной веранде. Они пили из больших стаканов «Нектар Зенкали», было выпито уже половина бутылки, и, судя по поведению Джагга, спиртное довольно сильно ударило ему в голову. — Увидев Питера, он издал странный крик:

— Ай, ай, ай, а вот и паршивец Фоксглав, не зря говорят, — помяни дьявола и он тут как тут. Да!

Жирное лицо Джагга покрылось крошечными капельками пота, редкие длинные волосы растрепались, — неуверенно встав на ноги, он нетвердой походкой пересек веранду и с жаром схватил Питера за руку. Капитан же остался неподвижно сидеть за столом, даже не моргнув ни разу.

— Пойдем выпьем, и я расскажу  что я придумал! — говорил Джагг с широкой улыбкой, несколько кося глазами. — Пойдем выпьем… Нектар Зенкали… потрясающая штука… отличная штука…  от него у тебя волосы на груди встают дыбом… везде дыбом. 

 Глядя на беднягу, Питер вдруг задался вопросом, а почему Джагг вообще оказался на Зенкали, он ведь не журналист, не зоозащитник? Любопытно… и он позволил подтащить себя к столу и усадить на стул.

— Тебе чего? — спросил Джагг, усаживаясь и пристально глядя на Питера. — Выбирай. Все, что хочешь… Я угощаю … бренди, ром, джин… называй… Я угощаю. 

— Спасибо, я с утра не пью, — сказал Питер. — Мне бы чашечку кофе, если можно.

Выговаривая каждое слово старательно громким голосом, чтобы быть уверенным, что его правильно поймут, Джагг передал эту просьбу слуге-зенкалийцу. Одержав сей триумф в области лингвистики, он откинулся на спинку стула и, улыбаясь Питеру, вытер лицо алым носовым платком:

— Забавно, что ты пришел именно тогда, когда я говорил о тебе с капитаном! Знаешь капитана? Это мой старинный приятель.

— О да, конечно, я превосходно знаю капитана, — ответил Питер, улыбаясь капитану, который подтвердил слова Питера лишь мигнув своими агатовыми глазами.

— Так вот, я тут как раз говорил капитану, что могу вытащить вас всех из той передряги, в которой оказались, понимаешь? У меня есть то, что можно назвать ключом к проблеме, — Джагг дрожащей рукой подливал себе в стакан из бутылки. 

— Правда? — Питер с интересом взглянул на капитана, но тот, казалось, даже не дышал, а глаза его остались бесстрастными и немигающими.

— Да, — сказал Джагг экспансивно. — У меня есть ключ. Не знаю, что тебе обо мне известно, мистер Фоксглав, но я — Джагг из «Джунглей Джага». Лучший сафари-парк в мире, хотя и не мне себя хвалить.

— Да, я знаю, — вы владелец «Джунглей Джагга». 

— Не только владелец, но и создатель! — торжественно изрек Джагг, — не забывай об этом!

— Ну да, конечно, — согласился Питер. — Я только не понял, как это нам поможет?

— В этом — решение твоей чертовой проблемы, — усмехнулся Джагг.

— Я что-то не улавливаю хода ваших мыслей, — Питер старался сохранить терпение.

— Послушай, — Джагг подался вперед и размахивал стаканом перед носом Питера. — У вас проблема, не так ли? Вы не можете затопить эти долины из-за этих птиц, или я не прав? А если вы не затопите долины, то не получите никакого аэродрома. Это тупик. И у меня есть ключ к нему. Понимаешь,  что я имею в виду?

Питер кивнул.

— Вот тут-то я и вступаю в игру… и ты тоже, — Джагг оглянулся и перешел на шепот: — То, что я тебе скажу, — строжайший секрет! Я не желаю, чтобы о нем узнали эти чертовы природоохрани… природоохрани… Ну, в общем, вся эта толпа сумасбродов. Ха! Ха! Так что держи язык за зубами. Хорошо?

Джагг,  чтобы подкрепиться, сделал большой глоток «Нектара Зенкали», вытер рот тыльной стороной ладони и продолжил:

— А теперь,  выкладываю, что у меня на уме. Если вы избавитесь от птиц, вы сможете начать строительство, верно? 

— Ну, думаю более или менее верно, — согласился Питер.

— Конечно верно, — сказал Джагг, подавляя отрыжку. — Так вот, я — тот самый, кто избавит вас от этих пернатых! И не только избавит, но и положит приличную сумму в карман этому вашему королю людоедов.

Он оперся спиной о спинку стула, медленно подмигнул Питеру, многозначительно кивнул, отхлебнул еще «нектара» и заявил:

— Да, я все продумал. Иди, скажи этому твоему черному парню, чтобы он ни о чем не беспокоился. Джагг позаботится обо всем, Джагг все исправит. Единственное, что мне надо, — получить от него разрешение на отлов и координаты долины, и прежде чем ты успеешь сказать «Ап», все эти чертовы птицы окажутся в «Джунглях Джагга»! Да, скажи ему, — я предлагаю по пять сотен за штуку. Не правда ли, щедро? Конечно, учитывая, в какую переделку  попал твой парниша-король,  правильнее было бы, чтобы это он платил мне  за то, чтобы я их забрал.  Да, по правде говоря, он должен был бы умолять меня сделать это. Но Джагг — честный парень, он так не делает бизнес! Честность для меня — превыше всего! Но, конечно, я ни на минуту не стану отрицать, что эти птицы принесут мне неплохую рекламу и неплохую прибыль. Да, я уже придумал рекламу: «ДАЖЕ ВЫМЕРШИЕ ОЖИВАЮТ В ДЖУНГЛЯХ ДЖАГГА»!» А, каково? Я заполучу тысячи новых посетителей, слышишь, тысячи!

— Да, но вы ничего о птицах не знаете, — решительно запротестовал Питер. — Даже не знаете, что они едят.

— Что они едят… хм… они же птицы, не так ли?… Значит и есть должны то же, что и другие птицы,— Джагг махнул рукой, отметая этот аргумент. — Ну, допустим, то же, что и страусы.

— Ну а если они едят… нечто особенное… чего нельзя купить, в Англии? 

— Так можно приучить их лопать что дают, — отрезал Джагг. — Поголодают и приучатся, поверь моему опыту!

— А климат? Не забудьте, здесь ведь очень жарко. А вдруг они не перенесут холода?

— Хм… — произнес Джагг, и в его залитых алкоголем глазах забрезжило сомнение. — Сколько, ты сказал, их там насчитывается?

— Мы насчитали пятнадцать пар, — ответил Питер. — В действительности может быть и больше. 

— Тридцать птиц, да? Что ж, неплохое число. Предположим, по дороге в Англию половина из них передохнет. Так все равно останется пятнадцать! Предположим, эти пятнадцать протянут еще пару недель. Может, чуть больше. Это будет… — Джагг закрыл глаза, наморщил лоб и производил подсчеты в уме. — Хорошо…   две недели, надеюсь, конечно, что чуть дольше… При хорошей рекламе… Это будет…  за две недели прибыль пятьдесят тысяч! А то и больше!

Питер почувствовал легкую дрожь от такой перспективы:

— Так вы… допускаете, что все хохотуньи погибнут?

— Ну, ведь без них обходились пока ты их не нашел?   Без сомнения, обойдутся без них и в дальнейшем. Конечно, нехорошо, если они все околеют, очень даже нехорошо. Но что делать, бизнес на зверях рискован. Доход огромный, но огромен и риск.

— Что вы говорите? — Питеру хотелось узнать больше об этом человеке.

— Ну, вот пример. Прошлой зимой привезли партию леопардов. Целых десять штук, понимаешь? Представляешь, в какую копеечку мне это влетело? Благополучно доставили их в парк, и… Ты не поверишь, что было дальше! Дежурил сторож-идиот, который работает у нас без году неделя, — так он оставил их в загоне на всю ночь! Утром всех нашли на снегу мертвыми. Ты можешь в такое поверить? Всех абсолютно мертвыми. Впрочем, нет, что это я. Двое были еще живы, умерли только к вечеру. Ты не поверишь, как трудно иметь дело с леопардами.

— Ну а… с этим сторожем-идиотом что сделали? Уволили?

— Уволить? — Джагг и с сочувствием смотрел на Питера. — Господь с тобой, уволить его себе дороже — профсоюз обрушился бы на меня, как тонна кирпичей. Нет, пришлось отнестись к этому как к маленькой ошибке. Мол с кем не бывает? И каждый должен учиться на своих ошибках. Нет, молодой Берт продолжает набираться опыта, такова жизнь. Да, как я уже говорил, иметь дело с этими чертовыми животными трудно, очень рискованно.

— Понятно, — сухо сказал Питер, — хорошо еще, что у животных, нет профсоюзов.

Джагг рассмеялся так искренне, что на глазах у него выступили слезы.

— Профсоюзы? Животные, имеющие профсоюзы. — Мы все тогда оказались бы в довольно затруднительном положении, не так ли? — Джагг вытер глаза алым платком…  — Ну, в общем, я забираю у вас птиц, и капитан предлагает мне хорошую цену за доставку их в Джакарту. От тебя требуется всего-навсего передать мое предложение вашему Кинги. Скажи, что я плачу по пять сотен за птицу, — он получает деньги, а я проблемы. Смекаешь? И можешь сказать ему , что если дело выгорит и будет прибыль, я вышлю ему премию… ну, знаешь, мешочек с цветными бусами или что-то в этом роде.

Джагг откинулся на спинку стула и оглушительно расхохотался.

— Что ж, — сказал Питер, вставая, — я передам ваше предложение Его Величеству. Надеюсь, он заинтересуется. Ну а теперь извините, я должен посмотреть как другие обустроились в этом доме. Спасибо за кофе.

Да, думал Питер, — злиться на Джага бесполезно, нужно лишь проследить, чтобы ему ни при каких обстоятельствах не удалось осуществить свой план.

— Приятно было с тобой поболтать, — серьезно сказал Джагг, протягивая руку. — Приятно иметь дело с парнем, который понимает, что к чему.

Остальных он нашел, принимающими солнечные ванны в садике позади дома. До Питера донесся голос Харпа:

— В общем, так, нам придется занять жесткую позицию по отношению к королю. Да, друзья, очень жесткую! Мы должны дать ему понять, что с движением за сохранение природы шутки плохи!

Увидев Питера, Харп прервал свой монолог и, сияя невинной белозубой улыбкой, шагнул навстречу, протягивая руку:

— А, мистер Фоксглав!  Как я рад вас видеть! 

— Простите, я вас прервал, — сказал Питер.

— Прервал? Да нет, что вы, что вы… Мы тут просто так, болтаем… Садитесь, выпейте с нами! Чем мы можем быть вам полезны?

— Да, нет, это чем я вам могу быть полезен? Я пришел выяснить, хорошо ли вы устроились и не нужно ли вам что-нибудь.

— Весьма любезно с вашей стороны, — ответил Харп. — Мы не хотим обременять вас. Мы понимаем, сэр, вы очень, очень занятой человек.

— Ничего страшного, — с улыбкой ответил Питер. — Это же входит в мои обязанности.

— Мы не хотели бы вас утруждать, но так получилось, что сегодня утром я обежал всех, и у меня тут коротенький списочек. Понимаете, это всего лишь предложения. Посмотрите. Интересно, что вы на это скажете? — И  Харп и вытащил из кармана шорт лист бумаги фантастических размеров.  

Весь последующий час Питер пытался справиться с «коротеньким списочком».

Мисс Элисон Грабуорти жаловалась, что в ее комнате полно тараканов, ос, бабочек и гекконов. Адольф Цвигбюрер критиковал вообще все, на том основании, что в Швеции все делают по другому. Сеньорита Мария Роса Лопес требовала врезать ей новый замок, потому что ее терзала мысль: вдруг у мажордома-зенкалийца есть запасной ключ и как-нибудь ночью он ворвется и изнасилует ее. Питер подумал, что ее опасения едва ли имеют под собой почву, поскольку этой крючконосой горбунье было под семьдесят и морщины избороздили все ее лицо. Но, как бы там ни было, он старался удовлетворить все прихоти и фантазии гостей, начиная с просьбы Харпа класть ему побольше льда в виски и тщательнее мыть овощи и фрукты, из которых ему готовят салаты, и вплоть до требования герра Руди Майнштоллера починить ему часы. Этому суровому представителю Всемирной организации охраны природы, по-видимому, казалось, что Швейцарии будет нанесен большой моральный урон,  если швейцарец будет ходить неисправными часами.

Когда Питер добрался до дома Ганнибала, у него сильно болела голова и измучила жажда. Ганнибала он нашел  сидящим за столом в своем гигантском кресле-качалке в длинной светлой гостиной, охлаждаемой крутящимися вентиляторами. Вокруг него свора его любимых собак, папки с бумагами на столе и на полу. Ганнибал усердно писал, — на кончике носа очки. Он поднял глаза на Питера, молча указал на столик с напитками и снова вернулся к своей писанине. Питер налил себе выпить и сел на стул рядом с Ганнибалом. Так он сидел, потягивая напиток. Ганнибал наконец закончил писать, перечел написанное, снял очки и поднял стакан:

— Твое здоровье.

— Ваше здоровье, — ответил Питер.

Какое-то время друзья молча пили.

— Ну, — наконец сказал Ганнибал. — Что нового?

Питер сделал большой глоток, а затем поведал Ганнибалу о предложении Джагга. Ганнибал захохотал, раскачиваясь взад и вперед в своем огромном кресле: 

— Ну и нахал!  Ну и наглец. Надо же, «королю людоедов»… Кинги живот надорвет от смеха!

— Вы собираетесь ему рассказать об этом?! — встревожился Питер.

— Конечно, почему бы и нет?  — Старина уже несколько дней не смеялся как следует… он будет в восторге.

Питер снова наполнил стаканы и сел: 

— Ну а как вам весь этот идиотизм? Этот американская арфа[51], требующая добавки льда, или этот швейцарец со своими часами?

— А понимаешь ли ты, что, глумясь над столь любимым американцами льдом и над швейцарскими часами, ты посягаешь на культурные основы двух великих держав? — торжественно изрек Ганнибал.

— Ну ладно, — с улыбкой сказал Питер, — послушайте про этого проходимца Лужу. Это куда существеннее.

— Лужа? А ему-то что от тебя надо?

Питер поведал о визите Лужи и о том, чем он закончился. Ганнибал присвистнул:

— Должно быть, он сильно нервничает, если пытался подкупить вас с Одри. Сделать такую глупость. Может быть на него кто-то сильно давит?

— Кто, на него может давить? — спросил Питер.

— Ну, хотя бы твой дядюшка Осберт. Мне никогда не нравился его союз с Хаммером — более прочный, чем связь сиамских близнецов, — а как только я узнал, что Лужа знаком с твоим дядюшкой, я почувствовал, как здорово запахло жареным.

— Вы хотите сказать, что мой дядюшка выиграет от строительства? По-вашему, он тоже сорвет на этом куш?

— Случались и более странные вещи, — заметил Ганнибал. — Вся беда в том, что у нас нет доказательств… Во всяком случае, таких, которые могли бы быть приняты к сведению в суде. 

— А эти доказательства каким-то образом можно получить, как вы считаете? — взволнованно спросил Питер. — Ведь тогда всей этой затее со строительством придет конец, не так ли?

— Не уверен, хотя это, несомненно, дало бы нам передышку. Но я не представляю, каким путем мы можем их раздобыть. Разве только эта отвратительная троица явится сюда и вручит нам покаянное письмо с подписями. Но что об этом мечтать. Поедемте-ка лучше на заседание Законодательного Совета  и посмотрим, как там пойдет дело.

Совет состоял из вождей Гинкасов и Фангуасов, по двадцать человек с каждой стороны; при равенстве голосов решающий голос оставался за Кинги. Они сидели в своих ярких одеждах, вокруг длинного, до блеска отполированного стола. Кинги выглядел великолепно в мантии пурпурного цвета с золотым шитьем у ворота и на манжетах. На общем фоне резко выделялся один только Лужа в неизменном безупречном европейском костюме с галстуком. Когда Ганнибал и Питер заняли положенные места, Кинги обратился к собравшимся с речью. Говорил он своим богатым раскатистым голосом, который прямо-таки создан был для риторики:

— Я начну вот с чего. Совет должен уяснить одну простую вещь. Невозможно лишать фангуасов их вновь обретенного божества — это было бы равносильно лишению племени гинкасов их божества. Стоящая перед нами проблема заключается в том, что Птица-хохотунья и дерево Омбу погибнут, если будет построен аэродром. А парламент уже за это проголосовал. И сегодня мы должны решить, как построить аэродром без нанесения ущерба религиозным чувствам фангуасов. Сейчас я подойду к каждому и попрошу его высказать свое мнение в индивидуальном порядке. После этого может быть открыта общая дискуссия. 

Кинги медленно обходил стол и спрашивал, у кого какие идеи. Кто-то высказывался кратко и по существу, но большинство, не имея никаких конкретных предложений, тем не менее не прочь были почесать языками и бубнили, что Бог на душу положит, наслаждаясь звуком собственного голоса. Ганнибал слегка пофыркивал от нетерпения и в какой-то момент написал Питеру на клочке бумаги: «Ходят по кругу, толкут воду в ступе… я же говорил Кинги, что так и будет. Впрочем, я дал ему одно предложение, должно сработать. Напомни мне, что я хочу встретиться с этим настырным Друмом». 

Наконец, после бесконечных дискуссий, после двух часов криков, Кинги поднял руку, призывая к тишине, а когда она наступила, по-отечески улыбнулся сидящим за столом, и произнес:

— Благодарю всех за то, что вы так серьезно отнеслись к этому вопросу и внесли такие дельные и разумные предложения.  

Он сделал паузу, надел очки и взглянул на листок бумаги, который держал в руке. Затем снял очки и благожелательно взглянул на членов Совета:

— Тем не менее, ни одно внесенное предложения не решает нашу проблему. Поэтому, если позволите, я выдвину свое собственное — полагаю, оно послужит делу. 

Члены Совета внимали королю, загипнотизированные его могучим обликом. Только Лужа — это не ускользнуло от внимания Питера — смотрел на короля, прищурив глазки и тихонько отбивая барабанную дробь указательным пальчиком на полированной поверхности стола.

— Итак, — продолжил Кинги, — наша задача заключается в том, чтобы спасти и дерево, и птицу. Каков наилучший вариант решения? Вывод очевиден: если мы не хотим, чтобы они находились там, где находятся в данное время, нам придется переместить их. А если так, то требуется детальное изучение всех биологических аспектов жизни птицы: только тогда можно будет подобрать подходящее место для ее переселения. Ситуация с деревьями несколько сложнее, и решение ее куда более дорогостоящее. Как вам известно, в Америке разработали методы пересадки взрослых деревьев, я предлагаю их изучить, и применить при пересадке деревьев омбу в то самое место, куда мы соберемся переселить птиц.

После этих слов все шепотом, возбужденно стали переговариваться. Один лишь Лужа оставался молчалив и даже не пытался скрыть презрительную усмешку. И во время общей дискуссии он не выдвинул никакого предложения, а лишь пожал плечами, сказав, что присоединится к решению большинства.

— Я понимаю, — продолжал Кинги, — что этот путь будет медленным и дорогостоящим, но это единственно возможный путь. Я также уверен, что на спасение уникальных видов поступит финансовая помощь из разных стран. Поэтому, я предлагаю учредить специальный фонд — «Фонд Птицы-Хохотуньи». Профессор Друм немедленно приступит к изучению Птицы-Хохотуньи и методов пересадки дерева Омбу. Вы все согласны с таким подходом к решения проблемы?

Участники совещания были настолько очарованы новаторским подходом Кинги, что в зале на мгновение воцарилась ошеломляющая тишина. Затем все подняли руки и в один голос сказали «да». Собравшиеся смотрели друг на друга, улыбаясь, кивая головами в знак одобрения, и радуясь так, как будто проблема была уже решена.

— Прекрасно, — сказал Кинги. — На этом наша встреча заканчивается. Месяца через два, когда у профессора Друма будут готовы результаты исследований, мы соберемся снова.

Он встал и повел Ганнибала и Питера к себе в апартаменты, а оживленно болтающее собрание двинулось к выходу. В кабинете Кинги был приготовлен большой термос с «Оскорблением Величества». Кинги молча наполнил стаканы, и все трое молча подняли их, приветствуя  друг друга. Сделав первый глоток этой адской смеси кокосового молока и спиртного, Кинги произнес:

— Что ж, слава Богу, Ганнибал, похоже твоя мудрость сработала.

— Не надо переоценивать, — предостерег Ганнибал. — Это дало нам долгожданную возможность перевести дух, но не более того. Переселение целого леса омбу выльется в астрономическую сумму, и при этом весьма вероятно, что птицы будут чахнуть, а то и перемрут по той или иной причине, если их вывезти из долины. В общем, дело может оказаться неподъемным. Но в нашем распоряжении несколько недель на обдумывание альтернативного пути — полагаю, это уже кое-что.  

— Друм как будет рад, ведь он становится такой важной персоной — заметил Питер. 

— Вот именно, — сказал Ганнибал. — Как только допьешь, скачи на поиски Друма и тащи ко мне домой.

— Хорошо, — Питер допил стакан и встал. — Пойду прямо сейчас. Если он у себя дома, я доставлю его к тебе примерно через полчаса. О'кей?

— Идет. Только дай мне время пропустить еще стаканчик этого убийственного королевского зелья.

Когда Питер доехал до крохотного домика на окраине столицы, где поселился Друм, его встретила хозяйка — полная немолодая зенкалийка, сообщившая, что Друм ушел накануне,  с сумкой для коллекций и запасом еды, и не вернулся до сих пор.

— Не знаешь ли, куда он ушел? — спросил Питер.

— Не знаю, сахиб. Моя никогда не знать, куда он уходит, — ответила зенкалийка, шевеля в пыли пальцами ног. — Масса Друм никогда не ставит моя в известность, куда он уходит.

— Ты говоришь, что он взял с собой полно котлет?

— Да, да, я ему нажарить полно каклет на дорогу.

— Значит, он мог уйти на два-три дня?

— Нет, сахиб, — твердо сказала дама. — Он взял каклет самое большее на два день, сахиб.

«Остается одно — оставить ему записку», — подумал Питер.

— Проводи меня в комнату массы Друма, мамочка. Я напишу грамоту для массы Друма, а когда он вернется, ты ему передашь.

— Моя слышала, сахиб, — хозяйка повела Питера в комнату Друма.

В отличие от внешности Друма, его жилище, к удивлению Питера, выглядело безупречно. Комната была уставлена полками со справочной литературой, толстыми папками, на каждой из которых были аккуратные этикетки, рядами банок и клеток из металлической сетки, где томились различные насекомые; на столе стоял большой блестящий микроскоп, снабженный оборудованием для микрофотографии; всему было скрупулезно отведено свое место. Найдя на столе блокнот, Питер написал Друму краткую записку с просьбой без промедления  явиться в дом Ганнибала и передал ее хозяйке, которая для надежности засунула ее между своими огромными грудями и заверила, что передаст ее Друму тотчас, когда он вернется.

Вернувшись к Ганнибалу, Питер, к своему удивлению, обнаружил, что тот проводит пресс-конференцию. На широкой веранде были расставлены полукругом стулья, на которых сидели представители прессы и телевидения. Все с большими стаканами в руках жадно внимали Ганнибалу.

— Итак, джентльмены, вам должно быть ясно, что обретение вновь птицы-хохотуньи и дерева омбу является одним из важнейших открытий в области биологии в нынешнем столетии. Возможно, оно сделало бы честь любому столетию; в конце концов, боги возвращаются к нам не каждый день.

— Чем были вызваны беспорядки? — спросил корреспондент газеты «Таймс» Хайбери, чье лицо покраснело от жары и гостеприимства Ганнибала.

— С исторической точки зрения… — начал Ганнибал, но тут он заметил вошедшего Питера. — А, это ты, Питер! Налей себе стаканчик и присоединяйся к нам. Я тут пытаюсь вести просветительскую деятельность среди этих акул пера, тяжелая, я бы сказал, задача. Но что делать, это бремя, которое мы, строители Империи взвалили себе плечи. На чем я остановился? — Ах да, беспорядки. Видите ли, с исторической точки зрения практически любое открытие, даже  каждый новый поворот в мышлении, сопровождается беспорядками. Помните, какими скандалами сопровождалось, например, введение на севере Англии прядильных машин в 1767 году — история с так называемой «Прялкой Дженни»?

Те представители прессы, которые знали историю, выглядели смущенными. Ганнибал обошел всех со стеклянным кувшином крепкого на вид  напитка, и наполнил стаканы. 

— Вы уклонились от ответа на вопрос об имевших место беспорядках, — настаивал Кунс из агентства «Рейтер».

— Беспорядках? Да это было не серьезней, чем драка школьников — беззаботно махнул рукой Ганнибал. 

— Но… но… сожгли Английский клуб! — воскликнул Сайбели из «Рефлектора» таким тоном, будто речь шла о судьбе Александрийской библиотеки.

— Да его давно собирались снести, — вежливо улыбнулся Ганнибал. — Они просто оказали услугу английской общине, избавив их от этого рассадника антисанитарии. Страховку получим — не такой выстроим! Будет у нас клуб весь из хромированной стали и стекла, более соответствующий имиджу Великобритании! 

— Вы говорите, это была драка школьников, — взял слово Хайбери, — но ведь госпиталь переполнен ранеными!!!

— Мой дорогой друг, как опытный репортер, вы с исключительной точностью подбираете слова. — Вот именно, ранеными! Ни одного смертельного случая! Стычки такого масштаба — и всего несколько раненых. Да ведь я видел матчи по регби с куда более драматичным исходом. 

— Правда ли, что английская леди была изнасилована одним из этих черномазых? — Сайбели, облизнулся в предвкушении разговора на щекотливую тему.

— Вам не следует так называть Зенкалийцев, есть слова более присущие хорошо воспитанному человеку.  — Уверяю вас, ничего подобного не случилось. Люди были так увлечены сражением, что им было не до плотских утех.

— Как отреагировал на все это король? — задал вопрос Кунс.

— Он был крайне огорчен, — сказал Ганнибал. — Его Величество годами трудился, чтобы достичь мира и согласия между гинкасами, фангуасами и иностранными колонистами, — естественно, он был шокирован этой глупой и бессмысленной вспышкой насилия.

— Правда ли, что король — это игрушка в ваших руках? — не отставал Сайбели.

— Король ростом почти два метра и весит больше ста двадцати килограмм. — Каким я должен быть гигантом, чтобы у меня в руках была такая игрушка?

Все рассмеялись. Пресс-конференция, посвященная неприятной теме, превратилась в вечеринку, на которой Ганнибал выступал в роли веселого, радушного и внимательного хозяина.

— А что решил Законодательный Совет? — спросил Кунс. 

— Ну, — сказал Ганнибал, зажигая сигару, — на мой взгляд, там выбран наилучший вариант решения проблемы.

И Ганнибал изложил гостям план, принятый Советом, постоянно подчеркивая, что идея, принадлежащая Кинги, была поддержана всеми участниками, и неоднократно намекая, что если Великобритании так уж нужен этот аэродром, то  ей придется покрыть значительную часть расходов, связанных с перемещением птиц-хохотуний и деревьев Омбу. Закончил он такими словами:

— Нами задумано нечто не имеющее прецедента во всей мировой истории. Во всяком случае, я не могу привести аналогичные примеры. По сути дела, произойдет переселение хохотуний вместе со средой обитания.

— Какое замечательное телевизионное освещение всего этого можно осуществить! — восторженно воскликнул Брюстер.

— О да, я ожидаю, что этим заинтересуются телекомпании всего мира, — сказал Ганнибал. — Мы еще хорошо поторгуемся!

— Как это… поторгуемся? — в ужасе спросил Брюстер. — Но ведь… исключительное право должно принадлежать «Би-би-си»! Что бы там ни было, вы же все-таки британская колония!

— Через несколько недель мы официально получим статус самоуправляющейся территории, — подчеркнул Ганнибал. — Но и в этом случае ваше предложение будет встречено с пониманием и сочувствием.

Наконец пишущая братия, бурно выражая благодарность заплетающимися языками, удалилась.

— Фу! — сказал Ганнибал, усаживаясь в свое кресло-качалку. — Дай-ка мне выпить, дружок, это сейчас мне просто необходимо. А что было делать? Не успел вернуться — глядь, они уже сидят у меня на пороге! Так что просто необходимо было что-то сказать. Видит бог, они умудряются нагородить черт знает что, и когда им все как следует объяснишь. А если позволить им комментировать события, включив творческую фантазию, то… нет, лучше не позволять.

— Я рад, — сказал Питер. — Вы сделали за меня мою работу. Но мне все равно нужно подготовить официальные заявления для прессы, для «Голоса Зенкали» и для сэра Ланселота, не так ли?

— Да, сделай это, — Ганнибал сделал большой глоток. — Какие новости о Друме?

— Он где-то в лесу. Я оставил ему записку, чтобы он немедленно, как вернется, приехал к вам.

— Прекрасно. Ты обедал?

— Нет, — Питер неожиданно осознал, что очень голоден.

— Ну, поезжай домой, перекуси — и за работу над пресс-релизом. Да, кстати, передай сэру Ланселоту и достопочтенному Альфреду, что я сегодня жду их на ужин. Ну, разумеется, и вас с Одри тоже.

— Благодарю, — сказал Питер. — Я передам. Они будут в восторге. А то они, боюсь, решили, что им не оказывается должного внимания.  

По дороге домой Питер осознал, что не видел Одри уже целые сутки — с того знаменательного разговора с Лужей. Внезапно он понял, что скучает, но тут же взял себя в руки. Одри — очаровательная девушка и восхитительный собеседник, с ней приятно провести время, — но не более того уверял он себя. Нет, он останется холостяком! Не для него радости брака. — Ворчливая жена. Горы детскихподгузников. Усилия сводить концы с концами на одну зарплату. Жена влезла в долги, купив шубу из шиншиллы[52]. (Он не совсем понимал, зачем жене шуба именно из шиншиллы, но ему это почему-то казалось худшим супружеским грехом после неверности.) Но все же, он скучал по Одри. С ней так весело. Он позвонит ей сразу, как только окажется дома. 

К своему облегчению, он обнаружил, что сэр Ланселот и достопочтенный Альфред наслаждаются жизнью, ныряя у рифа. Значит, можно спокойно пообедать, и заняться пресс-релизом. Он как раз собирался позвонить Одри, когда ввалились его постояльцы. Он передал им приглашение Ганнибала, чему они были несказанно рады.

— Ну наконец-то мы встретимся с силой, стоящей за троном, — с удовлетворением сказал сэр Ланселот.

— Не думаю, чтобы ему польстило такое определение, — предупредил Питер. — Он только вносит предложения, но принимать или отвергать их — решает король.

— Понятно, понятно, — сказал сэр Ланселот. — Ну, а что Законодательный Совет? Приняли там какое-нибудь решение?

— Да, своего рода временное решение. — И Питер пояснил, что это значит.

Сэр Ланселот нахмурился, поджал губы и степенно произнес:

— Не уверен, что Всемирную организацию защиты исчезающих видов, которую я представляю, это устроит.

— Точно, не устроит, — изрек достопочтенный Альфред, вращая глазами за стеклами очков. — Равно как и мою организацию.

— А почему так, сэр? — подавив вздох, стараясь не раздражаться, спросил Питер.

— Задача «ВОЗИВ» заключается в том, чтобы бороться не просто за сохранение видов животных, но и за сохранение их естественной среды обитания, — разъяснил сэр Ланселот. — Идея Совета пересадить все деревья омбу и переселить всех пересмешников противоречит всем нашим принципам. Все должно быть сохранено в неприкосновенности. Как председатель заявляю с уверенностью, что «ВОЗИВ» эта схема не устроит. Надо придумать что-то иное.

— «Всемирный фонда натуралистов» считает также, — решительно заявил достопочтенный Альфред.

— Боюсь, что вам придется разъяснить все это королю, — сказал Питер. — Это его идея. Но в действительности он высказал ее лишь затем, чтобы добиться для себя и Ганнибала отсрочки. А за это время можно будет придумать что-нибудь новое, хотя что — один Бог ведает.

— Вы хотите сказать, что на самом деле они не намерены воплощать в жизнь эту бредовую схему? — спросил сэр Ланселот. 

— Боюсь, как бы не пришлось, если не найдут альтернативы. Но это влетит в копеечку.

— Я думаю, что мне придется серьезно и без обиняков поговорить обо всем с королем — сказал сэр Ланселот, поджав губы и глядя серьезно. — В такие кошки-мышки с природой не играют. Это предосудительно.

— Что верно, то верно, — проблеял достопочтенный Альфред, — с матерью-природой в кошки-мышки не играют.

— Что ж, я сообщу  обо всем Ганнибалу, — сказал Питер. — А теперь мне нужно позвонить мисс Дэмиэн.

В радостном предвкушении Питер бросился к аппарату. Все как обычно: Наполеон Ватерлоо — полиция — Дом правительства — рыбный рынок — торжествующе шипение, как будто одновременно казнили электрическим током трех знаменитых гангстеров, и ответила  контора «Голоса Зенкали».

— Привет, Симон. На проводе Фоксглав. Могу я поговорить с Одри?

— А, привет, Питер. Только… разве она не у тебя?

— У меня? — Удивился Питер. — Почему она должна быть у меня? 

— Вчера вечером она сказала, что едет к тебе, и ее до сих пор нет. Я и подумал, что она провела ночь у тебя.

Питера бросило в холод:

— Давайте разберемся, вы что — не видели ее со вчерашнего вечера?

— Именно так, — ответил папаша Дэмиэн. — Ее и след простыл. Если она не у тебя, то где же ее черти носят?

— Понятия не имею.

— У тебя странный голос, — встревожился Дэмиэн. — Думаешь, с ней что-то случилось? 

— Да не волнуйтесь вы так, — Питер старался говорить бодро. — Я обзвоню всех, и что узнаю, сразу сообщу.

— Хорошо, — неохотно согласился  Дэмиэн, — но если отыщешь эту дочь ведьмы, не забудь передать, что я выскажу ей все, что о ней думаю.

Битый час при содействии и поддержке Наполеона Ватерлоо Питер обзванивал все места, где могла находиться девушка: Дом правительства, Ботанический сад, заведение Мамаши Кэри, одного за другим всех английских колонистов; единственным человеком, к кому он не смог дозвониться, была Джу. Ее телефон упорно молчал. В конце концов Питер, чрезвычайно обеспокоенный, позвонил Ганнибалу и объяснил ситуацию.

— Как ты думаешь, что произошло? — спросил тот.

— Не знаю, — взволнованно ответил Питер. — Но мне все это не нравится. Я не могу дозвониться Джу, но если ее и там нет, то это только Лужа…

Ганнибал присвистнул, мгновение помолчал, затем произнес:

— Неужели он такой идиот, что решился на похищение? Здесь Чикаго, в конце концов!

— Но он был в отчаянии, попытка подкупа не удалась, и настроение у него, когда  уходил, было ужасным.

— Слушай, — сказал Ганнибал, — не горячись, не делай ничего опрометчивого. Позволь мне разведать обстановку, а затем встретимся и проведем военный совет. А за это время попытайся дозвониться Джу. 

— О'кей. Но если это действительно дело рук Лужи, имейте в виду, Ганнибал, я ему сверну шею. 

— Я помогу тебе.

Питер снова попытался дозвониться до Джу, но напрасно. В трубке раздавались лишь долгие редкие гудки. В раздражении он швырнул трубку и стал вышагивать по комнате. Затем налил себе выпить. У него в голове не укладывалось, что Лужа, каким бы мерзким и отчаянным он ни был, может оказаться настолько тупым, чтобы чем-нибудь, навредить Одри. Но если он тут ни при чем, то где же она? Встретила в море акулу? Потерпела аварию на одной из удаленных горных дорог и лежит, истекая кровью, среди обломков машины? При мысли об этом Питера прошиб холодный пот, и он налил себе еще порцию.

Тут послышался визг тормозов подъехавшей машины, топот ног в коридоре, голоса. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась раскрасневшаяся и взволнованная Джу — причудливая шляпа надвинута на один глаз. К удивлению Питера, вслед за ней появились капитан Паппас и садовник Джу — Браун  Леонардо-да-Винчи. 

— Ха! — преподобная без всяких предисловий направила на него палец. — По твоему лицу видно, что ты только сейчас обнаружил, что она пропала, да?

— Да, — сказал Питер. — Так где же она, Джу?

Джу присела на стул, поджав свои длинные ноги, сняла шляпу, обмахнулась этим веером и коротко произнесла:

— У Лужи.

Глава седьмая  Зенкали возмущен 

За окнами темнело. Звенели и стрекотали сверчки, им вторили тонкими голосами гекконы: «Ток-ток». Теплый воздух благоухал ароматами цветов, в полумраке кустов, мерцали светлячки. — Но для Питера ничего этого не существовало.

— Как это следует понимать — у Лужи? — выдавил он наконец. — Что ты имеешь в виду?

— Что слышал, — Джу уставилась на него как сова. — Лужа похитил ее вчера вечером, когда она возвращалась домой. 

— Где она?! — Питер вскочил на ноги. — В доме Лужи? Я удушу  эту мерзкую маленькую жертву аборта, я …

— Ну, ну, не спеши с выводами, — утешающе сказала Джу. — Она не у Лужи дома, его самого там тоже нет. Так что успокойся, перестань злобствовать, и дай мне выпить.

— Прости, Джу, — Питер принялся разливать напитки по стаканам, стараясь, чтобы никто не заметил, как у него трясутся руки. — Но, где она и как ты обо всем этом узнала?

— Начнем с того, — Джу отхлебнула из стакана, — что она в безопасности, можешь не волноваться. А узнала я все это благодаря Леонардо да Винчи Брауну.

— Но я думал, что это твой садовник,  и… 

— Так оно и есть, но он также один из моих лучших  шпионов.

— Шпионов? — переспросил удивленный Питер.

— Да, шпионов. — Нужно же было держать руку на пульсе всей этой истории с аэродромом, поэтому я назначила нескольких своих наиболее смышленых прихожан шпионами. От Леонардо я узнала, что твой дядя и лорд Хаммер тайно встречались с Лужей. Он слышал, как они угрожали Луже расторгнуть с ним сделку, если он немедленно не предпримет решительных действий. Сэр Осберт так и сказал, без обиняков: «Как хочешь, мне все равно, как ты это сделаешь, но долину нужно избавить от этих проклятых деревьев и нелепых птиц. И сделай это быстро». Бедняга был здорово напуган, потому и пытался тебя подкупить. Или я не права?

— Откуда, черт возьми, ты это знаешь?

— Тюльпан, что служит у тебя, тоже один из моих информаторов, — с довольным видом сообщила Джу.

— Ну и ну! Да ты похлеще всяких коммунистов! — воскликнул Питер. 

— Куда им до меня! — с гордостью сказала преподобная. — Я всегда неукоснительно придерживалась принципа «Око за око, зуб за зуб». А христиане, на мой взгляд, стали слишком сентиментальными.  Короче говоря, я дала Леонардо задание втереться в доверие к Луже. И ему удалось стать членом его шайки, — драка и поджог Английского клуба их работа. Они же и схватили Одри вчера вечером, когда она возвращалась от тебя. Надо сказать, члены шайки были отнюдь не в восторге от этого боевого задания, поскольку они давно знакомы с Одри и испытывают симпатию к ней. Но Лужа так взял их в оборот, что они не посмели ослушаться. В общем, они привезли ее в одну из небольших лесных хижин, которые используют охотники на оленей. Лужа уже был там, и  попытался получить нужные ему сведения. Леонардо сумел привлечь внимание Одри и знаками дал ей понять, что сообщит мне обо всем.

— Спасибо Богу за то, что он послал нам Леонардо, — с жаром произнес Питер. — Ну что, Леонардо, отведешь нас туда?

— Отведет, — ответила за Леонарда Джу. — Мы с капитаном Паппасом тоже пойдем.

 Капитан Паппас хорошенько прокашлялся:

— Да, сэр, можете на меня рассчитывать. Мисс Одри — прекрасная девушка, очаровательная леди. Этот черный ублюдок Лужа зашел слишком далеко. Я хочу помочь вам хорошенько отрихтовать этого ублюдка. 

— Спасибо, — с предвкушением сказал Питер. — Превращу его в приманку для акул, пусть только попадется!

— Не стоит. Думаю, живым он нам будет более полезен, — раздался чей-то голос.

Все обернулись и увидели Ганнибала, стоявшего в дверном проеме.

— Ганнибал! — вскричал Питер. — Вы как раз кстати! Знаешь, этот мерзавец Лужа…

— Знаю, знаю, — сказал Ганнибал, снимая свой гигантский пробковый шлем и садясь на стул. — Вы так орали, что за километр слышно. А если бы на моем месте оказался Лужа?!

— Мы как раз собирались на помощь Одри, — сказал Питер. — Пойдете с нами?

— Пойдем, — сказал Ганнибал, — но не сейчас.

— То есть, в каком смысле — не сейчас?! 

— А вот в каком, — сказал Ганнибал. — Сейчас, в семь часов вечера, всякий добропорядочный зенкалиец готовит себе еду. В половине девятого они закончат ужинать и лишь после этого улягутся спать. Это одна из тех любопытных привычек, которые зенкалийцы унаследовали от французов. Значит, если мы сейчас отправимся к охотничьей избушке, врасплох мы их не застанем. Стало быть, нужно отправляться попозже, когда они хорошенько уснут.

— Все это, конечно, прекрасно, — сказал Питер. — А вдруг, пока мы тут сидим сложа руки, Лужа попытается вытянуть из Одри сведения о местоположении долины?

— Ты имеешь в виду допрос с пристрастием? — спросил Ганнибал.— Это исключено. Такого не потерпит ни один из его шайки. Или я не прав, Леонардо?

— Да, сахиб, мистер Ганнибал. Лужа скажи им всем, что он вообще не причинит вреда мисси Одли, и все, что будет только слишком сильно обманывать ее, — убежденно сказал Леонардо. 

— Ну ладно, — неохотно согласился Питер, потому что знал, что ожидание истреплет ему нервы. — Положим, вы правы.

— Значит, так, — сказал Ганнибал, — сейчас я заберу к себе в гости двоих твоих постояльцев. Полагаю, ты с ними пойти не захочешь, и не захочешь, чтобы они тут околачивались, поэтому я вернусь сюда вместе с ними в полночь. Сколько времени понадобится, чтобы добраться до этой хижины, Леонардо?

— Это недалеко, сахиб. Неподалеку от дома мисси Джу, сахиб.

— Я буду ждать вас у себя дома, — сказала Джу. — От меня до места полчаса пути. 

Ганнибал взглянул на Питера.

— А сколько времени потребуется, чтобы попасть в Долину Хохотуний? — спросил он.

— Это зависит от того, как туда добираться. Если лезть через скалы, как мы, то не доберешься и за полдня. Но в долину можно попасть и через расщелину, сквозь которую стекает водопад. Самое большее — час от дороги. А почему вы спрашиваете?

— Да так, просто поинтересовался.

Ганнибал увел с собой сэра Ланселота и достопочтенного Альфреда. Потом ушли Джу с Леонардо и Паппасом.

Когда часы пробили полночь, приехал Ганнибал на восьмиместном мини вэне с двумя своими гостями. Гости были раскрасневшиеся и слегка пошатывались. Отправив их спать, Питер и Ганнибал отправились к дому Джу. Ночная прохлада благоухала тысячью ароматов. Канареечного цвета луна заливала лес ярким светом. Время от времени в свете фар вспыхивали глаза мангустов. Темные участки леса пульсировали мириадами светлячков.

— Как вы поладили с Сэром Ланселотом и Достопочтенным Альфредом? — полюбопытствовал Питер. 

Ганнибал усмехнулся:

— Неплохо. Они искренни в своем желании творить добро, так что нужно не обращать внимания на их слабости. За ужином я поразил сэра Ланселота знакомством с тремя младшими членами королевской семьи, восемью герцогами, четырнадцатью сэрами и несколькими премьер-министрами. Он был так впечатлен, что просил называть его просто Лансом.

Питер рассмеялся:

— Это чудачество безобидное, не то, что непомерное самомнение этого сноба, Дэниэла Брюстера, и…

— Кстати, пистолет у тебя с собой? — Поинтересовался Ганнибал.

— Нет, к сожалению.

— Ну, может, это и к лучшему. Я захватил свой маленький «смит-вессон». Грохочет довольно убедительно. Правда, попасть из него во что-нибудь трудно, но ведь они об этом не знают.

Вскоре они добрались до дома Джу. Хозяйка, Паппас и папаша Дэмиэн были в костюмах цвета хаки. На Джу — огромная ковбойская шляпа, в руке внушительного вида дробовик, через плечо кожаный патронташ с патронами, на бедре большой охотничий нож. Увидев их, Джу воскликнула:

— Ну вот, все в сборе! Симон, налей-ка всем выпить! А я сейчас достану гранаты.

— Гранаты?! — изумился Ганнибал. — Успокойся, Джу, это не полномасштабная война. 

— Ганнибал, ты умный человек, но временами несешь чушь, — сурово сказала преподобная. — Я имею в виду не настоящие гранаты, а всего-навсего дымовые шашки. Я отыскала книгу — «Сто утех, забав и шуток для молодежи», а там великолепный рецепт дымовых шашек. Попросила капитана Паппаса привезти нужные ингредиенты из Джакарты, и дымовые шашки получились просто прелесть.

— Паппас! Тебе следовало бы соображать, — нельзя все ее прихоти выполнять! — повысил голос Ганнибал.

— Ты прав. Это самая воинственная и кровожадная христианка, с которой я когда-либо встречался, — сказал Симон Дэмиэн, разливая бренди по стаканам. — Клянусь, будь она ирландской католичкой, она поставила бы британское правительство на колени и вернула нам Северную Ирландию.

 Преподобная, порывшись в шкафу, достала четыре непрозрачных стеклянных шара рассовала их по карманам, и, залпом опрокинув стакан, произнесла:

— Ну что, все готовы? Прекрасно! Тогда в путь, привезем это бедное дитя сюда, чтобы она могла принять ванну и сытно поужинать.

Они проехали около двух миль по дороге, а затем, следуя указаниям Леонардо, поставили машину под гигантским баньяном на опушке леса. Включили фонарики, и во главе с Леонардо двинулись по узкой тропинке, петляющей между деревьями и прямыми стеблями кустов гуавы. Остановились. Паппас с помощью мачете срубил четыре деревца, сделал из них удобные дубинки и раздал Дэмиэну, Ганнибалу и Питеру.

— Хороши в драке, — объяснил он. — Ударишь противнику по ногам — не убежит. Ударишь по голове — тем более.

— А мне? — возмутилась Джу.

Паппас с большой неохотой сделал палку и ей. Джу тут же с большим энтузиазмом взмахнула палкой над головой, чуть не обезглавив при этом Питера. Процессия продолжила путь, и через три четверти часа Леонардо остановился, присел на корточки и, направив свет фонарика вниз на тропинку, прошептал: 

— Теперь мы почти у цели, сахиб. — Он быстро начертил веточкой карту на пыльной тропинке. —  Эта хижина берег реки. В ней две комнаты. В одной сидит мисси Одли, а в другой — четыре человека смотреть, чтобы она не убежать.

— Там есть еще охрана? — спросил Ганнибал.

— Да, сахиб, еще два стражники. Один вот здесь, а другой вот тут. 

— Превосходно, — сказал Ганнибал. — Мы с Симоном обезвредим одного, а Питер и Паппас займутся другим. Встретимся у хижины.

— О'кей, — сказал Питер и вместе с Паппасом и Леонардо скрылся в лесу.

— А про меня забыл? Я-то что делать буду? — возмутилась  Джу.

— Пошли со мной, — сказал Ганнибал. — Да смотри, не прострели мне голову из своего  дробовика!

Питер и Паппас пробирались вслед за Леонардо между деревьями. Двигались медленно, боялись хрустнуть веткой, и потревожить врага, а включить фонарики было нельзя. Вскоре Питер различил впереди тусклое свечение, которое мерцало и пульсировало между стволами деревьев.  — Свет небольшого костра, который развел стражник. Леонардо остановился и шепнул Питеру на ухо:  

— У огня стражник, сахиб. Хочешь, я пойти стукнуть?

— Нет, — выдохнул Питер. — Это моя птичка.

Крепче сжав свою дубинку, не спуская глаз с костра, Питер медленно двинулся вперед, высматривая тени вокруг него, пытаясь обнаружить стражника. Вдруг, внезапно то, что он принимал за упавшее дерево, встало и пошло. Это был крупный зенкалиец, закутавшийся в одеяло с внушительным копьем в руке.  

К счастью, он находился спиной к Питеру. Пока он потягивался и позевывал, собираясь повернуться, Питер решил действовать. Он сделал три быстрых шага вперед и ударил врага по затылку. Удар попал в цель, рука это поняла по отдаче. — Верзила-зенкалиец, хрюкнул, выронил копье, упал ничком и замер.

— Молодец, мистер Фокстрот, ловко вы этого  ублюдка, — прохрипел Паппас. — Надеюсь насмерть.

— Боже! — встревоженно вскричал Питер. — Только не это…

Он с волнением опустился на колени, перевернул противника на спину, приложил ладонь к его могучей груди. К счастью, верзила дышал, и сердце билось.

Похоже было, что он еще долго не придет в сознание, но Питер решил не рисковать. Он быстро  разрезал  одеяло зенкалийца на полосы, связал ему руки сзади, а ноги надежно привязал к дереву. В лесу раздался крик, оборвавшийся с треском, будто сломали ветку, — очевидно, это Ганнибал столь же ловко расправился со вторым стражником… Теперь оставались еще четверо врагов в охотничьей хижине.

Питер и Паппас вслед за Леонардо  прошли мимо еще не потухшего костерка; лес закончился, и они вышли на лужайку, по которой извивалась крохотная речушка. На противоположном берегу стояла хижина охотников на оленей. Она была довольно большая. Когда они осторожно обошли ее кругом, Питер увидел, что у нее две двери и два закрытых тяжелыми ставнями окна, ставни можно было открыть только снаружи. Одна из дверей была закрыта на мощный засов — значит, там и находилась Одри, а вторая просто захлопнута.

С другой стороны лужайки появились Ганнибал, Симон и Джу, — нелепая в своем одеянии. Выйдя им навстречу, так, чтобы они увидели его в лунном свете, Питер помахал рукой. Ганнибал помахал в ответ, и вскоре все шестеро были вместе.

— Ну что, все в порядке? — прошептал Ганнибал. — Ты справился со своим охранником?

— Конечно. Он накрепко привязан к деревьям.

— Отлично. Мой обернулся ровно за секунду до того, как я на него набросился, и хотел поднять крик, но не успел. Ты слышал?

— Да, слабый вскрик. Каковы теперь наши планы?

— У хижины две не сообщающиеся между собой комнаты, поэтому дымовые шашки Джу будут в самый раз. Если мы сможем открыть дверь и швырнуть их туда, фактор внезапности сработает на нас, — предложил Ганнибал.

— Ты одного не учел, — вмешалась Джу. — Только я одна знаю, как их бросать.

— Ладно, ладно, кровожадная ведьма, развлекайся — сказал Ганнибал. — Симон, давай открывай дверь, а Джу метнет туда свои игрушки. Потом сразу запираем дверь на засов. Через пять минут они уже не смогут сопротивляться, и мы их выпустим и свяжем. 

— Я не забавлялась так с тех пор, как занималась борьбой и дзюдо, — призналась Джу Питеру.

Они подошли к хижине. Дэмиэн стал у двери, положил руку на засов и прошептал:

— Преподобная, ты готова?  

Джу достала шашки из кармана, и держала их в своих больших руках.

— Так точно, сэр, готова, — кивнула она.

Дэмиэн со страшной силой рванул на себя дверь. Джу метнула шашки в темное нутро, мгновенно достав из кармана еще две, швырнула их следом. Оттуда послышались треск, звон разбитого стекла и дикий крик ужаса. Дэмиэн захлопнул дверь, и запер ее на массивный засов. Изнутри доносились крики, кашель и отчаянные удары в дверь.

Питер бросился к другой двери, отодвинул засов, и распахнул дверь. Там стояла Одри — невредимая и смеющаяся. Питер обнял ее, поцеловал, и спросил:

— Ну как, вдоволь насиделась? А то, если тебе нравится быть похищенной, я не стану силком тащить тебя домой.

— Ты мой герой, — сказала Одри и засмеялась еще громче при виде остальных своих спасителей.

— Вот неблагодарное отродье! — Дэмиен поцеловал дочь. — Мы рискуем жизнью и здоровьем, чтобы спасти ее, а она лишь смеется.

— Но вы все так смешно выглядите! — стала оправдываться Одри. — А что вы сделали с моими бедными похитителями?

— Отравили их газом, — с наслаждением сказала Джу.

— Отравили газом?!

— Джу сделала дымовые шашки, — пояснил Питер, — и мы бросили их туда. Вот откуда весь этот шум.

— А теперь мы их вытащим и сделаем из них винегрет, — папаша Дэмиэн предвкушающе потирал руки.

— Этого не следует делать, — раздраженно сказала Одри.

— Это еще почему? — поинтересовался Питер.

— Они были так милы со мной, бедняжки, — объяснила Одри, — я не позволю причинить им зло. А если ты, Джу, отравила их насмерть,  я никогда тебе этого не прощу. Нужно немедленно выпустить их.

— С этим спасением, мы, похоже, попали впросак. — Задумчиво сказал Ганнибал. — Впрочем, скорее всего, как и все остальные, имеющие отношение к похищению. 

— Вообще не надо было их трогать, — заявила Одри. — Нужно было только приехать, и они с радостью отдали бы меня.

— Отдали бы тебя? — удивился, не поверив, Ганнибал.

— Именно так.

— Но почему?!

— Ганнибал, они же знали, что вы приедете,  неужели не понятно?! — Возмущалась Одри. — Открывайте же скорее…

— Но кто им сказал? Откуда они это узнали?

— Я им сказала.

— Ты им сказала?! Боже милостивый. Нет слов… Ты хочешь сказать, что мы подкрадывались по лесу, изображая отряд коммандос, а они все время нас ждали?!

— Все так. Пойми. — Они не хотели меня похищать. Это все поганец Лужа. Он их заставил. Хватит разговоров, они же там задохнутся.

Питер отодвинул засов и открыл дверь. Четверо зенкалийцев выбрались наружу. Они упали на четвереньки на землю, блевали, хрипели, задыхались, слезы текли по их лицам. Клубы белого удушливого дыма, вырывавшиеся из хижины, издавали тошнотворный запах тухлых яиц и старых  канализационных стоков.

— Ну и вонь, — изумился Ганнибал. — Что, черт возьми, ты туда намешала? 

— Знаешь, результаты испытаний первого экземпляра дымовой шашки, мне не понравились, тогда я нашла рецепт «вонь бомб» и смешала оба состава. Получилось то что надо.  

— Ты не преподобная. — Заявил Ганнибал. —  Скорее ты ведьма из Салема![53] 

— Но, ведь работают здорово. Согласись. Если учесть, что это первые бомбы, которые я когда-либо делала, — слегка обиделась Джу.

Тем временем Питер и Одри оказывали незадачливым похитителям первую помощь. С помощью воды из речушки и фляжки бренди, неохотно пожертвованной Дэмиэном, пострадавшие вскоре пришли более-менее в себя, хотя дышали с трудом и кашляли. Те двое, которым досталось палкой по голове,  очнулись, у каждого на затылке было по шишке величиной с куриное яйцо, а в глазах туман, но похоже, этим дело и ограничилось. 

— Ну, Одри, когда ты убедилась, что никому из этих бедняг не угрожает командировка на тот свет, может, объяснишь, что все это значит? — Поинтересовался Ганнибал.

— Охотно, но давайте быстрее к Джу, к телефону — у нас мало времени, мы должны дозвониться до дворца.

Когда они оказались в доме Джу, Одри, прихлебывая для восстановления сил из стакана, поведала свою историю. Криво усмехнувшись, она начала:

— Оказалась дурой, надо признаться. Еду домой, смотрю, дорога перегорожена огромным деревом, а возле — несколько зенкалийцев с мачете, вроде собираются его убрать. Я приготовилась терпеливо ждать, когда это произойдет, но тут с другой стороны дерева, то есть из города, подъехал на машине Гарутара двоюродный брат  Лужи, который всегда клялся, что ненавидит брата. Гарутара подошел к столпившимся, последовало много криков. Потом он, перебравшись через дерево, подошел ко мне и пояснил, что устранение препятствия займет несколько часов: мол, они ждут пока принесут пилу, потом пока распилят… В общем, он решил вернуться в город, и может меня подвезти.

— И ты согласилась? — изумился Ганнибал.

— Да, и, прежде чем я поняла что происходит, мы уже оказались в лесу. Сопротивляться было бесполезно, оставалось надеяться, что в плену мне станут известны все их планы, и уповать на помощь Господа.

Питер вздохнул и поднял глаза к небу.

— Так вот, — продолжала Одри, — когда мы вошли в хижину, там уже находился Лужа — в охотничьей куртке и в тирольской шляпе — ни дать ни взять Ганга Дин![54] Он был очень вежлив, но вкрадчив и грозен. После того как я сказала все, что о нем думаю, он улыбнулся и выбил у меня почву из-под ног, раскрыв все свои карты.

Она сделала паузу, отхлебнув глоток, и продолжила: 

— Он заявил, что если я не сообщу, где находится заветная долина, сорвется строительство аэродрома, плотины и всего остального, а он потеряет много денег. И тогда, хоть он и не мстителен, он устроит большие проблемы всем, кого я люблю и ценю. Он сказал, что непосредственно мне угрожать не будет, так как меня все равно ничем не проймешь, но мне из года в год придется беспокоиться о жизни и здоровье родных и друзей. И он советовал мне хорошенько об этом подумать. 

— Злобная маленькая свинья, — пробормотал Ганнибал.

Питер ничего не сказал — он наблюдал за лицом Одри, которое только теперь начинало выражать то, что она пережила.

Она одарила его кривой улыбкой.

— Я попыталась запугать его, говоря, что если он узнает, где находится долина, и уничтожит ее, то все зенкалийцы ополчатся против него. Но все было бесполезно. В ответ он лишь издал один из своих ужасных смешков, и сказал, что ему наплевать на Зенкали. Как только долина перестанет существовать, он тут же отправится в Джакарту, где его будут ждать деньги.

— Об этом я как-то не подумал, — сказал Ганнибал. — Так вот почему он действовал так отчаянно.

— Точно, — сказала Одри. — Отчаянно, и уверенно.

— Так что же ты сделала? — спросила Джу.

— Я сказала ему, где находится долина, — выпалила Одри.

На мгновение воцарилась тишина.

— То есть… как это… сказала? — не поверил Питер.

— И это… моя родная дочь… Господи, прости ее, если сможешь, — громыхнул Дэмиэн. 

— Одри, дорогая, как ты могла?! — взвизгнула Джу.

Одного только Ганнибала заявление Одри ничуть не встревожило. Наоборот, глаза у него заблестели.

— Я чувствовал, что Одри найдет самый простой и остроумный выход, — сказал он. — Ну, прекрасная ирландка с душой Макиавелли[55], признавайся, что за этим кроется?

— Сказать-то я ему сказала. — Ухмыльнулась Одри. — Только, во-первых, тот путь, который я описала, займет у них часов семь. А, во-вторых, сказала я это лишь сегодня после полудня, сделав вид, что сдалась после долгих переживаний. И поскольку я знала, что Леонардо приведет вас ко мне на выручку, то особенно не беспокоилась — времени у нас за глаза хватит, мы окажемся там раньше.  Я слышала, как он говорил Гарутаре, что пойдет туда с отрядом из тридцати человек сразу после рассвета. 

— Блеск! — восхитился Ганнибал. — Заманила его в его же ловушку. Переиграла его на его собственном поле!

— Да, если тебе потребуется обдурить ворюгу-черномазого — бери ирландку и дело сделано, — гордо сказал Дэмиэн, и от избытка чувств хлопнул Джу по спине. 

— Так какой у тебя план, Одри? — спросил Питер.

— Кинги прикажет своей гвардии войти в долину через расщелину с водопадом. Когда Лужа со своей шайкой доберется до обрыва, мы уже давно будем поджидать их внизу. Когда они спустятся, мы…

— …мы их гранатами! — крикнула Джу, которая была в восторге от этой идеи.

Ганнибал ухмыльнулся и встал. — Я пошел звонить во дворец.

— А я пойду, сделаю еще несколько бомб, — с энтузиазмом сказала Джу, когда Ганнибал вышел из комнаты.

— О, нет Джу, нельзя бросать бомбы в долине. Можно навредить птицам! — остановила ее Одри.

Лицо Джу  вытянулось от огорчения.

— А может, тебе вообще не стоит ехать с нами, Джу? — попробовал ее отговорить Питер. — Там может произойти порядочная потасовка, а если служитель Бога с криками катается по долине в вульгарной драке, — это будет плохой рекламой для Церкви.

— Вздор, я с самого начала была замешана в этом деле и намерена довести его до конца. И я считаю, что моей Церкви не помешает некоторый воинственный ореол.

Спустя некоторое время вернулся Ганнибал:

— Извините, что так долго, но Наполеон Ватерлоо и Иисус в такой поздний час совсем ничего не соображают.

— А что сказал Кинги? — спросила Одри.

— Его гвардия в полном составе будет через час на дороге, там, где река из долины впадает в Матакаму. Король рад провалу затеи Лужи, попросил меня передать тебе его извинения за зенкалийцев, которые так дурно обошлись с тобой, и поздравил тебя с победой.

— Что ж, это очень мило с его стороны, но это еще не победа, — возразила Одри.

— Но, она будет, — Питер был сама уверенность.

— Ни минуты не сомневаюсь, — согласился Ганнибал. — Ну, ваше преподобие, приготовьте-ка нам кофе — несколько литров горячего кофе в термосы — и в путь!

Они встретились с королевской гвардией примерно в четверти мили от водопада, скрывавшего вход в долину. Личная гвардия короля была элитным подразделением из отборных воинов устрашающего роста. Ее возглавлял капитан Саммервиль Хруст, в свое время служивший в гвардии Ее Величества. — Опытный и умелый офицер, прекрасно управлявший своим небольшим подразделением.

Он подошел к Ганнибалу и отдал честь, тогда как воины замерли в строю по стойке смирно,  ожидая распоряжений:

— Я проинструктировал личный состав, сэр. — Спасти долину любой ценой, но кровопролития без надобности не допускать.

— Все верно, — подтвердил Ганнибал. — И как можно меньше беспокоить обитателей долины.

— Да, сэр, об этом я тоже предупредил. Но, хочу заметить, э-э… леди тоже пойдут? Могут возникнуть всякие грубости, знаете. В самом деле, там женщинам не место. Мужская работа и все такое… 

— Вы еще не знаете этих леди, — сказал Ганнибал, смеясь, его позабавили рассуждения капитана. — Мисс Дэмиэн и раскрыла весь этот заговор, проявив личное мужество, а ее преподобие так умеет обращаться с бомбами, что хоть записывай ее в партизаны — даром, что служительница церкви.

— Хорошо. Если вы так считаете, сэр, — согласился капитан, полагая, что Ганнибал все-таки шутит. — Но я надеюсь, что они будут держаться в тылу, вне линии огня?

— Я буду нести личную ответственность, — заверил его Ганнибал.

…Колонна продвигалась к водопаду с величайшей осторожностью. Было маловероятно, что Лужа со своей шайкой их услышит, но рисковать не стоило. Питер шел впереди, Хруст и его люди следовали за ним, а остальная часть отряда замыкала шествие. Добрались до водопада и узкой расщелины, ведущей в долину.  Здесь капитан поставил шестерых человек на страже. И отряд с великим трудом стал пробираться в долину-хохотуний. Когда они, наконец, туда попали рассвет, только начинался. В бледном, жемчужном полумраке стояли на толстых стволах деревья Омбу с вуалью тумана, запутавшегося в их ветвях. Полумрак постепенно превращался из жемчужного в бледно-розовый. Со всех сторон раздалось: «Ха, ха! Ха, ха! Ха, ха!» — это нежно приветствовали друг друга хохотуньи.

Наконец они добрались до утеса, с которого Одри и Питер попали в долину. Значит, если шайка Лужи будет руководствоваться инструкциями Одри, и  метками, которые оставлял Питер, то неприятель будет спускаться здесь.

Хруст развернул свои силы, оцепив место предполагаемой схватки, остальные заняли позицию поодаль. Было прохладно, и Одри поежилась, отчасти от холода, отчасти от мысли, что Лужа может перестраховаться, и не пойти со своими головорезами. Последние клочья тумана, похожие на лебяжий пух, растаяли, и небо приобрело прекрасный насыщенный синий цвет.

— Скоро будут, — прошептал Питер, посмотрев на часы. — Я только боюсь, что нашего друга Лужи не будет с ними. А так не хотелось бы, чтобы он улизнул.

Сидевший рядом Капитан Паппас, этот огромный хмурый медведь, пошевелился, глянул на Питера своими хитрыми черными глазками, и  произнес рокочущим шепотом: 

— Не беспокойтесь, мистер Фокстрот. — Даже если его не будет, ему не удрать с Зенкали.

— Почему вы так уверены в этом? 

— Потому что он заплатил мне пятьсот фунтов, чтобы я отвез его в Джакарту, — бесхитростно ответил капитан Паппас, — но, после того что он сделал с мисс Одри, я его не повезу.

— Как, если бы он не тронул Одри, но погубил долину, вы помогли бы ему сбежать? — Питер не мог поверить, что капитан способен на такое.

Глаза Паппаса заблестели, он пожал плечами, и сказал:

— Нет,  конечно, не стал бы помогать. Он был настолько глуп, что заплатил мне вперед. Он не бизнесмен. Ни один грек не сделал бы этого. Это вызывает презрение. Я собирался проинформировать мистера Ганнибала о том, что собирается сделать Лужа. Его бы поймали, и с долиной все было бы в порядке.

— Ну а… пятьсот фунтов? — Вступил в разговор Ганнибал.

Паппас посмотрел на него, нахмурился и возмутился:

— Отдать пятьсот фунтов мошеннику?! Нет, греки так бизнес не ведут.

Прежде чем они смогли продолжить дискуссию об этой любопытной деловой этике, возле них неожиданно возник капитан Хруст: 

— Пожалуйста, больше никаких разговоров. — Мой человек, который по моему приказу залез на высокое дерево, дал знать, что противник появился.

Питер и Одри переглянулись: они оба чувствовали удовлетворение, — ловушка сработала. Но явился ли Лужа лично? Джу медленно потерла руки, разминая их перед схваткой. Даже обычно невозмутимый Ганнибал выглядел напряженным. Только капитан Паппас оставался бесстрастным — у него был вид человека, решающего вопрос, на что лучше потратить пятьсот фунтов.

На вершине утеса послышались громкие голоса, смех, обрывки песен. Раздались шумные споры о том, как следует закреплять веревки, и кто какой груз потащит, спускаясь вниз.  

Был слышен и голос Лужи, отдающий указания и выкрикивающий ругательства. — Дисциплины в его отряде не было совершено, и слушались его хорошо, если через раз. Это составляло разительный контраст с королевской гвардией, недвижно притаившейся в кустах у подножия скалы.

Но вот с вершины сбросили веревки, и по ним вниз стали медленно спускаться люди, груженые мачете, канистрами с керосином, различными видами огнестрельного оружия, начиная от дробовиков и кончая древними арабскими пистолетами, заряжающимися с дула. Судя по всему, этот арсенал был куда опаснее для их владельцев, нежели для птиц.

Наконец все сорок человек спустились вниз, и стояли, весело болтая, поджидая своего предводителя, и его дальнейших указаний.

К удивлению Питера, Лужа спустился по веревке с необыкновенной для такого щеголя и карлика ловкостью. Оказавшись внизу, он тщательно вытер руки белым шелковым носовым платком, поправил на голове тирольскую шляпу и уже собрался обратиться с речью к своим людям. 

Но, в этот момент плотный, угрожающий полумесяц королевской гвардии, непринужденно держа винтовки, появился из кустов и застыл, молчаливый и неумолимый, прижимая Лужу и его людей к скале.

Ошеломленный Лужа замер, а затем стал беспомощно оглядываться по сторонам, облизывая розовым язычком губы. Навстречу ему шагнул капитан Хруст:

— Именем короля! Бросай оружие! — В голосе капитана звучала гордость за хорошо выполненную работу. — Вы арестованы.

После недолгого оцепенения, все люди Лужи, побросав все, что у них было в руках, кинулись к веревкам, отпихивая от них друг друга, надеясь взобраться наверх и удрать. 

— Гвардейцы, вперед! Арестовать всех! — Пронзительно крикнул  Хруст, его голос дрожал от возбуждения.

Королевская гвардия — лавина черной плоти, облаченной в хаки, — двинулась в атаку, предварительно бросив свои винтовки, поскольку противник был безоружный. — В руках гвардейцев оказались лишь короткие, но эффективные дубинки, и у подножия скалы образовалась свалка. В самом центре ее неподвижно стоял Лужа, щеголеватый, крошечный.

Питер подумал, что Лужа признал свое поражение и хочет сдаться, не роняя своего достоинства. Но Питер ошибся. К тому же ошибочному мнению пришли и гвардейцы: расценив поведение Лужи как молчаливый акт капитуляции, они, не обращая на него внимания, надевали наручники  на тех, кто оказывал сопротивление и явно пытался сбежать.  

На это и рассчитывал хитроумный Лужа. Внезапно он пригнулся и пустился бежать прочь.

Питер бросился ему наперерез, но догнать Лужу он вряд ли бы смог, тот оказался слишком быстроногим. Так получилось, что Лужа, петляя между деревьями и кустами, пробегал мимо того места, где в засаде находились Ганнибал и Джу. Ганнибал решил помочь Питеру и изо всей силы метнул, как копье, палку, которую вырезал ему капитан Паппас, когда они спасали Одри. С тех пор Ганнибал носил ее с собой, используя в качестве посоха.  Просвистев в воздухе, нехитрый снаряд поразил Лужу между лопаток и поверг его наземь.

— Браво! Отличный бросок! — зааплодировала Джу, подпрыгивая от радости. 

Лужа перевернулся на спину, его лицо было серым, дыхание отрывистым, хриплым. Его в равной мере потрясли и полученный, сильный удар в спину, и падение, и вид подскочившего к нему растрепанного и тяжело дышавшего Питера, следом за которым подбегали капитан Паппас и Одри.

— Ф-Фоксглав! — прохрипел он, злобно сверкая глазами.

— Да, дорогой мой, — неласково сказал Питер, наклоняясь и поднимая Лужу за шиворот. — Это я, и я хочу с тобой рассчитаться, маленькое чудовище! 

Примерившись, Питер ударил Лужу в челюсть. Лужа упал, глаза у него потускнели, по лицу текла кровь. В этот апперкот Питер вложил всю боль и тревогу, переполнявшие его с того момента, как он узнал об исчезновении Одри. 

— Это было тебе за меня, — Питер, снова схватил Лужу за лацканы и легко, как куклу, поднял, — а вот это за мисс Дэмиэн! — Питер снова занес руку для удара. Но Лужа быстро, словно атакующая змея, выхватил из рукава нож с тонким лезвием и ударил им Питера в грудь. Удар пришелся в небольшую серебряную фляжку, которую Питер позаимствовал у Симона Дэмиена, и носил в грудном кармане. Фляжка спасла Питеру жизнь, — лезвие скользнуло по металлу вверх, и рассекло его лицо от подбородка до уха.

Питер выпустил ворот противника, увидел кровь, струящуюся по своей куртке, тупо поднял глаза на Лужу, который с оскаленными зубами уже собирался нанести удар ножом в живот. Казалось, спасенья нет. Но вдруг могучая смуглая рука, покрытая густой шерстью, перехватила и с такой силой сжала ручонку с ножом, что Лужа заорал от боли, и тут же другая такая же рука с силой опустилась на затылок Лужи. И вот Лужа уже валяется на земле, будто брошенная кукла.

— Ха! Этот ублюдок и с ножом-то правильно обращаться не умеет. — Голосом полным презрения и отвращения произнес капитан Паппас, которому и принадлежали могучие руки, спасшие Питера.

— Питер, что с тобой, дай посмотрю? — Воскликнула подбежавшая Одри.

Питер повернул к ней лицо. — Порез, от подбородка до уха, был похож на удар саблей и развалил щеку до кости, текла кровь. 

— Нож, — коротко сказал Питер, пытаясь улыбнуться, — рана выглядит страшнее, чем есть на самом деле.

— Но, если бы она и выглядела, и была действительно страшной, ты был бы мертв, идиот! — сказала Одри и разрыдалась. — Какого черта ты с ним связался, почему, зачем?

— Потому что он вдвое меньше меня, — попытался отшутиться Питер. — Только поэтому.

— Давай, я промою твою рану, — сказала Одри.

— Нет, нет, — возразила подошедшая Джу. — Предоставь это мне. Это нужно делать умеючи, а то  шрам может остаться уродливый, а это на всю жизнь.

Она обработала рану с помощью маленькой аптечки первой помощи, которую захватила с собой, затем соединила края раны, наложив полоски пластыря, и сказала Одри:

— Теперь, моя дорогая, быстрее в госпиталь! Доктор Мафузи, конечно, врач не очень хороший, но иглой работает изумительно, как настоящий кудесник. Вот увидишь, пять секунд — и твой кавалер будет выглядеть в два раза красивее гобелена из Байе [56]. Да, захвати своего отца на случай, если Питер вдруг упадет в обморок.

— В обморок?! — Возмутился Питер. — Я не собираюсь падать в обморок! Я хочу дождаться, когда этот маленький ублюдок придет в себя, и тогда…

— Не выдумывай, — твердо сказала Одри. — Джу права.

— Оставь Лужу, мы им займемся сами, — вмешался Ганнибал. — Обвинение в покушении на убийство решит его судьбу.

— Аминь! — И как только Джу это произнесла, в кустах раздалось жалобное «Ха, ха! Ха, ха!». — Содавалось впечатление, что птицы-хохотуньи оплакивали Лужу, лежащего на земле.

Глава восьмая Зенкали празднует победу. 

Кинги лежал в своем огромном гамаке, покачивая его ногой и недовольно хмурясь. Рядом сидели Ганнибал и Питер, щека которого была заклеена пластырем.  У всех в руках были большие бокалы с изобретенным Кинги «Оскорблением Величества», но, несмотря на то, что выпито уже было прилично, поих лицам этого сказать было нельзя.

— Поймите меня правильно, Питер, — Кинги сделал очередной глоток, — я благодарен вам и Одри за то, что удалось спасти долину и вывести на чистую воду этого мошенника Лужу. Если бы на Зенкали существовали «Крест Виктории» или «Пурпурное Сердце»[57], вы получили бы и то и другое, и я еще посетовал бы, что награда слишком мала. Впрочем, я найду способ отблагодарить вас, но в свое время. Удалось обезвредить Лужу, но это не решило проблему с долиной. Ко мне по-прежнему являются сэр Осберт и сэр Ланселот с диаметрально противоположными предложениями, и у каждого из них достаточно веские аргументы. Поэтому я и позвал вас с Ганнибалом сюда сегодня, — скоро, в одиннадцать часов они придут, чтобы обсудить вопрос.

— О, Боже мой, — простонал Ганнибал.

— Это единственный путь, мой дорогой Ганнибал. Они оба выскажутся, поговорим, вдруг до чего-нибудь и договоримся.

— По-моему, Кинги прав, — Питер говорил с трудом. — За неимением лучшего, расскажем сэру Осберту все про Лужу, думаю это должно умерить его пыл.

— Отличная идея, — обрадовался Кинги. — Об этом я как-то не подумал. Кстати, вы разыскали Друма?

— Нет, он все еще где-то в лесу. Я оставил ему записку.

— Удивительно, — раздраженно сказал Ганнибал. — То надоедает, хватает буквально за пуговицы, а когда действительно нужен — его не найдешь.

Они снова погрузились в мрачное молчание. Затем Кинги допил бокал, с трудом выбрался из гамака и произнес:

— Вон идет Малапи, мой мажордом, а значит — пора сражаться! Пошли, джентльмены.

В просторной столовой с противоположных концов огромного стола восседали сэр Осберт и сэр Ланселот, демонстрируя полное безразличие к сопернику, словно два кота на каменной ограде сада. Оба встали и холодно поклонились Кинги, когда тот вошел в комнату. Кинги, источая притворное радушие, сверкнул зубами и прогремел:

— Мой дорогой сэр Ланселот, мой дорогой сэр Осберт, простите, что запоздал. Все, знаете, дела, государственные заботы! Но о них я вам ничего рассказывать не буду. Не желаете ли прохладительных напитков? Сегодня такой жаркий день. Тут у меня почти все, что душе угодно… Прекрасно, вам, сэр Осберт, виски с содовой, а вам, сэр Ланселот? Джин с тоником — отлично… Ганнибал, Питер, вот вам целый кувшин напитка из кокосового молока, который вы так любите… Ну, все устроились? Вот и замечательно, замечательно!

Кинги сел, оглядел собравшихся. — Кипучий, как вулкан, неотразимый, как лавина. — Откинулся на спинку стула, сделал серьезное, значительное лицо, переплел большие коричневые пальцы:

— Итак, сэр Ланселот, вы получили мое письмо? Копию я, естественно, отправил сэру Осберту. Теперь я был бы рад выслушать ваши мнения, по его содержанию.

 Сэр Осберт посмотрел на сэра Ланселота так, словно видел его впервые. На короткое время воцарилась тишина. Затем сэр Ланселот прокашлялся, одарил всех легкой, осуждающей улыбкой и произнес:

— Итак… если не возражаете, я начну первым. Полагаю, мои взгляды помогут определить порядок дальнейших обсуждений.

Сэр Осберт громко саркастически фыркнул, но сэр Ланселот это проигнорировал и продолжил:

— Ваше Величество, я досконально изучил ваше письмо. Позвольте с самого начала выразить свое понимание и сочувствие в связи с неординарностью и сложностью положения. Идея строительства аэродрома возникла до того, как была открыта долина хохотуний,  отсюда и трудности. Я, как защитник природы, против строительства, но окончательное решение должны, конечно, принять зенкалийцы, и только зенкалийцы. 

Тут он бросил быстрый взгляд на сэра Осберта, и глотнул из стакана:

— Позвольте разъяснить позицию организации, которую я представляю, которая совпадает с моей собственной. По всему миру вследствие человеческой деятельности истребление невозобновимых природных богатств идет с фантастической скоростью. Порою мы делаем это целенаправленно и сознательно, иногда — просто не отдавая себе в этом отчета, но всегда во имя прогресса. Мы сами, выражаясь фигурально, рубим сук, на котором сидим. Моя организация не является обструкционистской, как считает сэр Осберт. Мы просто призываем к осторожности. Мы глубоко озабочены жизнью животных и состоянием среды их обитания; кстати говоря, большинство людей упускают из виду тот факт, что в понятие «среда обитания» входят как тропические леса, так и трущобы Лондона. Наши оппоненты неизменно выдвигают аргумент: мол, какая польза от всех этих существ нам, с нашими удивительными техникой и технологией, которые способны покорить природу? Нам способным, как нас уверяют, вершить собственную судьбу? Увы, у нас нет ответа на столь простой вопрос.

— Вот именно, — фыркнул сэр Осберт. — Нет.

— По крайней мере, мы сознаемся в своем невежестве, сэр Осберт. Мы не пытаемся скрывать его, как это делаете вы.

Сэр Осберт покраснел и прорычал:

— Выходит, что все ваши аргументы, все ваши обструкционистские действия базируются на невежестве? — Так как же с вами человечество сможет идти по пути прогресса? Вы же только и делаете, что постоянно тормозите прогресс.

— Все равно я стою на своем: если нужно выбирать между строительством аэродрома и плотины или сохранением долины хохотуний, мои симпатии решительно на стороне долины, — заявил сэр Ланселот, — потому что, помимо ее важности с чисто биологической точки зрения, мы не знаем, какова может быть ее важность для жизни острова, и…

— Важность? — вскричал сэр Осберт. — Вы, что думаете, если будет установлена важность этой долины для жизни острова, мы откажемся от проекта строительства?! Важность! Мой дорогой сэр, вы сошли с ума! Двадцатое столетие на дворе! В нем не может быть места экологическим излишествам…

Ему пришлось прервать свою речь, поскольку Ганнибал затрясся от смеха. Сэр Осберт ошалело посмотрел на него.

— Я приношу свои извинения, — на лице Ганнибала было выражение притворного раскаяния, — но  «экологические излишества», по-моему, редкостный перл изящной словесности, равных которому я давно не слышал. Мне нравится! В нем звенит колокол прогресса!

— Точно так, — сухо сказал сэр Ланселот, — только боюсь, что эти, как их называет сэр Осберт, экологические роскошества… э-э… излишества касаются нас всех, будь то природозащитники или проектировщики прогресса.

— Я и не знал, что сказал что-то смешное, — буркнул сэр Осберт, сжав губы.

— Нет, нет, вовсе не смешное, — возразил сэр Ланселот. — Очень даже печальное.

Король слегка подался к спорщикам, и предложил, переводя взгляд с одного дуэлянта на другого:

— Я в принципе согласен с вами, сэр Ланселот. Но давайте, если возможно, ограничим дискуссию непосредственно нашей проблемой. Что вы думаете по поводу того плана действий, который изложен в письме?

— Считаю данный план абсурдным, — сказал сэр Осберт, — ибо он задерживает реализацию всей схемы на неопределенный срок. Позвольте прямо заявить от имени правительства Ее Величества, чьим представителем я являюсь, что оно не потерпит колебаний в вопросе, от которого зависит безопасность не только Содружества, но и самого Зенкали.

— Мне лестно, слышать, что русские устремили свой алчный взор на такой Богом забытый остров, как Зенкали, — пробормотал Кинги.

— Да, на Зенкали — на весь Индийский океан! — Сэр Осберт даже не пытался скрывать раздражение. — Но, похоже, мне так и не удается втолковать вам, что из-за этих чертовых деревьев и дурацких птиц безопасность всего мира может оказаться под угрозой! 

— Напоминаю еще раз, что птица-хохотунья является воплощением старинного Бога фангуасов, — холодно заметил король. — Надеюсь, больше об этом напоминать не придется.

— Извините, — буркнул сэр Осберт.

— А вы что скажете, сэр Ланселот? — спросил король, переведя свой взгляд василиска от раздавленного  сэра Осберта на другого участника диспута.

— С моей точки зрения, трудность заключается в следующем. Даже если будет установлено, что хохотуньи могут жить за пределами той небольшой экологической ниши, к которой они адаптировались, и даже если то же будет доказано в отношении деревьев омбу, мы сохраним их, так сказать, в зоопарке, — мы же не сможем перенести вместе с ними все, что их окружает. Моя организация стремится к сохранению видов, по возможности, на их естественных местах. Мы против перемещения птиц и деревьев за пределы долины. Кроме всего прочего, стоимость этой операции будет огромной, не могу себе представить, где вы возьмете средства. Как компромисс ваше предложение, надо признать, содержит рациональное зерно, но боюсь, моя организация будет принципиально против.

— Совершенно нелепо, что, возможно, все будущее человечества может быть поставлено на карту из-за какого-то дерева и какой-то птицы! — взвился сэр Осберт, который уже оправился от выговора Кинги.

— Меня поражает, как это вы не понимаете, что этого будущего у человечества вообще не будет, если человек не сохранит природу, а будет по-прежнему хищнически и непрерывно ее эксплуатировать, — терпение сэра Ланселота явно подходило к концу.

— Джентльмены, джентльмены, — примиряюще произнес Кинги. — Я прекрасно понимаю, что какие-то ваши надежды не оправдались, но, пожалуйста, не выходите из себя. Вы оба изложили мне свою точку зрения, оба привели ценные аргументы в защиту своей позиции. Теперь позвольте сообщить об этом Законодательному Совету. Если у его членов возникнет желание задать вам вопросы, не будете ли вы так любезны, изложить свои взгляды непосредственно им?

— С удовольствием, — сказал сэр Ланселот. 

— Еще одна задержка… — пробурчал сэр Осберт, пожав плечами. — Ну что ж, придется согласиться, хоть я и полагаю, что ситуация ясна как Божий день, и можно было даже…

— А именно? — вкрадчиво спросил король.

— Я хотел сказать, что каждому должно быть ясно, как важен для Зенкали аэродром, — поспешил исправить свою оплошность  сэр Осберт.

— Но также нельзя забывать, как важны для зенкалийцев птица-хохотунья и, хотя и в меньшей степени, дерево омбу, — сказал Кинги. — Вы сейчас оба будете шокированы, но минувшей ночью была предпринята попытка проникновения в долину с целью уничтожения всех деревьев и птиц. 

— Боже, Боже, как же так? — воскликнул сэр Ланселот. — Как это случилось?

Сэр Осберт хранил молчание.

— К счастью, заговор был раскрыт и злодеи схвачены, — успокоил их Кинги. — Надеюсь, в скором времени выяснится, по чьему заказу они действовали.

Лицо сэра Осберта стало белым, точно у покойника, а затем стало медленно наливаться румянцем. Он нервно прокашлялся, и произнес абсолютно бесцветным голосом:

— Вот негодяи… Вот мерзавцы…  А, кто в этом участвовал? 

— К сожалению, лидером банды был высокопоставленный чиновник, — скорбно пояснил Кинги. — Он будет депортирован. Но больше всего нас интересует, кто же все-таки стоит за ним.

— Боюсь, его трудно будет заставить признаться, — предположил сэр Осберт, — но даже если это удастся, все равно вряд ли можно верить словам такого человека.

— Ну, я думаю, мы сумеем развязать ему язык, — улыбнулся Кинги, — но я больше не хочу докучать вам этой чепухой. Как только у меня будут новости, я вам сообщу. Кстати, если возникнут какие-нибудь вопросы, не стесняйтесь. — Мистер Ганнибал и юный мистер Фоксглав будут рады ответить.

Он проводил обоих противников до дверей столовой и передал на попечение мажордома. Затем он вернулся сел за стол, и обратился он к Ганнибалу:

— Ну, что ты об этом думаешь?

— Мои симпатии на стороне сэра Ланселота, — признался Ганнибал. — Он, по крайней мере, честный человек, а вот в честности сэра Осберта я сомневаюсь.

— Согласен, — сказал Кинги, — однако Лужа по-прежнему не пришел в сознание, а без его показаний нам нечего предъявить Осберту. Сейчас мы не можем предпринять ничего более-менее разумного, пока не появится Друм и не очнется Лужа. Предлагаю вам обоим отправляться домой и ждать развития событий.

Голова у Питера дико ныла, вся левая половина лица горела огнем, резкая боль мутила сознание. Когда они покидали дворец,  Ганнибал взял беднягу под руку:

— Поедем ко мне, там будет и Одри,  я ее пригласил. Конечно, следовало бы уложить тебя в госпиталь, но, чувствую, что ты мне можешь понадобиться. Уж прости мне такой эгоизм. Четыре тысячи таблеток аспирина, приличная еда, всевозможные напитки, женский уход — разве это можно сравнить с больницей?

— Да, аспирин и покой, это все, что сейчас мне нужно, — согласился Питер.

У Ганнибала Питером занялась Одри. — Дала ему аспирин, готовила прохладительные напитки, помогла искупаться в бассейне, стараясь, чтобы на рану не попала вода. Затем последовал роскошный обед в тихой спокойной обстановке, и к концу его, попивая кофе на веранде, Питер почувствовал себя почти нормальным человеком. Вскоре Ганнибал, оставив молодежь, поехал в город по каким-то делам, пообещав через полчаса вернуться.

— Не знаю, как ты себя чувствуешь после всего этого, да еще с такой раной, но я за последние дни испытала такие душевные потрясения,  что сейчас не могу нормально мыслить, — пожаловалась Одри. — Какой контраст между нашей мирной жизнью до Птицы-Хохотуньи, и беспорядками, которые последовали за этим.

— Знаешь, мой рассудок тоже помутился, однозначно, — угрюмо поддержал Питер. — Иногда я даже задаюсь вопросом, стоило ли вообще открывать эту проклятую долину.

— Ну что ты, Питер! Как ты можешь так говорить?

— Ну, я не знаю. А собственно, что она дала хорошего? На улицах бродят угрюмых вояки,  устраивают друг с другом драки из-за переизбытка сил, потому что не могут пойти к матушке Кэри. — Там забастовка.  Церкви пустуют. Гинкасы и фангуасы готовы перегрызть друг другу глотки. Кинги и Ганнибал в сильнейшем волнении. Остров наводнили ужасные люди вроде Брюстера и эта странная компания любителей животных. Действительно, было райское, тихое местечко. Ну зачем мы его взбаламутили?

— Да что за вздор ты несешь! — возмутилась Одри. — Фангуасы рады, что вновь обрели свое божество.  А доктор Феллугона разрыдался, бедняга, когда я рассказала ему о целой роще омбу! Видел бы ты, как он кинулся к Стелле, чтобы рассказать ей об этом. Да так быстро, что я не поспевала за ним! Нет, с моей точки зрения, открытие принесло куда больше хорошего, чем дурного!

— Да, похоже, ты права. Жаль только, что я не вижу выхода из тупика, в котором мы очутились.

— Единственная причина, почему мы оказались в этом тупике, заключается в том, что бедняжка Кинги хочет вести себя как можно демократичнее, — продолжила разговор Одри. — Ему ведь ничего не стоило надавить на Законодательный Совет по вопросу о плотине, но он всегда стремится отыскать наиболее мягкий способ решения любой проблемы.

— Боюсь, после сегодняшней утренней встречи он уже почти исчерпал возможности найти такой способ, — хмуро заявил Питер.

Тут бесшумно возник Томба: 

— Пожалста, сахиб, масса Фоксглав, пришел масса Друм.

— Друм! — вскричал Питер. — Наконец-то. Приведи его сюда, Томба, будь добр.

— Да, сахиб.

Вскоре на веранду бочком вышел Друм, сверкнув своей желтозубой улыбкой. На нем была та же самая одежда, в которой Питер видел его в последний раз, и было видно, что он несколько дней не мылся и не брился. Большой ящик для коллекций, висел на его тщедушном плече, отчего его детская фигурка наклонилась на один бок. 

— Профессор Друм, — сказал Питер со всей сердечностью, на какую был способен по отношению к этому непривлекательному человечку, — мы вас ждали! Его Величество и мистер Олифант горят желанием побеседовать с вами.

Друм покачнулся:

— Так, значит, я им понадобился все-таки? Что ж, люди везде одинаковы — в поисках решений обращаются к науке как к последнему средству, хотя заботятся о ней в последнюю очередь. А должны обращаться к ней как к путеводителю!

— Присядьте-ка с дороги да выпейте… Чего вам? Ах да, лимонного сока, — вспомнил Питер. — Ганнибал будет минут через десять. 

— Да, лимонный сок освежил бы, — Друм уселся в кресло, сплел свои волосатые ноги, поставил себе на колени ящик с коллекциями, нежно прижав его к себе рукой, словно только что родившегося младенца. И изрек, жадно и шумно  посасывая лимонный сок:

— Ура! Смилостивились сильные мира сего! Снизошли-таки до простого человека! 

— Я что-то недопонял вас, профессор.

Друм поднял свой длинный грязный палец: 

— Мой дорогой Фоксглав! Сколько раз я просил аудиенции у Кинги или Олифанта? Много-много раз, не так ли? А они избегали меня, делали вид, что меня не существует. Но мы, люди науки, не обижаемся на такое к себе отношение. Нет! Мы, ясно мыслящие ученые, прекрасно отдаем себе отчет в том, что миром правят бездари. Да! Вы вряд ли поверите в это, мистер Фоксглав, но вряд ли в мире найдется хоть один политик, который хотя бы немного разбирается в биологии. Многие даже не представляют себе, как функционируют их собственные почки, не говоря уже о чем-то более сложном! При слове «эколог» они думают, что это какой-то малоизвестный иностранный государственный деятель! Биология сводится для них к школьным урокам, на которых они получали начальные понятия о сексе! Нужно ли удивляться, мистер Фоксглав, что последние, к кому наши владыки обращаются за советом, — это мы, авторитетные ученые! Вот только когда ситуация окончательно запутывается, они прибегают к нам со слезами, умоляя им помочь, как ребенок к папаше со сломанной игрушкой, умоляя ее починить!

— Да, вы во многом правы, — заметил Питер. 

Честно говоря, в принципе он был полностью согласен с Друмом, но возразить очень хотелось, уж больно неприятным человеком был ученый. 

— Как вы,  возможно, заметили, ситуация на острове весьма непростая, — продолжил Друм, ухмыляясь своей ужасной ухмылкой  и многозначительно кивая головой.

— Как же, заметил, — сухо сказал Питер.

— Открытие, сделанное вами и мисс Дэмиен, имеет неоспоримую важность, — заявил Друм, прихлебывая сок и размазывая его рукой по подбородку. — Я имею в виду важность для будущего Зенкали. Конечно.

— Вы имеете в виду — в связи с аэродромом? — поинтересовался Питер.

Глаза Друма стали хитрыми:

— Несомненно. И еще по ряду других причин.

— Да. Будет хорошо, если вы сможете  хоть чем-нибудь помочь в решении возникшей проблемы, и… — начал было Питер, но собеседник прервал его.

— Хоть чем-нибудь? Да, всем! — И Друм пронзительно захихикал. — Наши правители могут успокоиться. — Я нашел решение проблемы! Меня игнорировали, мной пренебрегали, насмехались надо мной, а я непрерывно, неустанно, днем и ночью, трудился, напрягая свой ничтожный умишко в решении этой непростой задачи. Вдохновение, меня наполнявшее, мало чем отличалось от гениальности…

— Не хотите ли вы сказать, что вам удалось решить проблему Долины-Хохотуний? — Питер в свою очередь перебил собеседника, прерывал этот хвастливый самоанализ.

Друм поставил на стол недопитый стакан, крепко прижал к себе ящик, стоящий у него на коленях, и сказал шепотом, который не скрывал его волнения:

— Да. Я решил ее, мистер Фоксглав. Решение проблемы здесь, вот в этом ящике.

Прежде чем Питер и Одри успели отреагировать на это заявление, на веранду вошел Ганнибал, с громким стуком бросил на стул свой нелепый пробковый шлем и улыбнулся:

— А, Друм! Мой дорогой друг, тебя-то нам и надо!

— Меня это не удивляет. — Друм отвесил свой неуклюжий поклон.

— Профессор Друм только что заявил, что он решил проблему долины, — сказал Питер. 

Ганнибал бросил на Друма острый взгляд.

— Ну, коли так, то ты и в самом деле умнейший на Зенкали человек, — скептически произнес он.

Друм так и засиял от удовольствия:

— Благодарствую, благодарствую. Право, весьма польщен. Да. 

— Ну, так что ж, не томи, рассказывай, — предложил Ганнибал. 

— Знаете, нужен большой  стол, на котором я мог бы все разложить и, рассказывая, провести демонстрацию.

— Пошли, — Ганнибал провел всех в просторную гостиную. Подошел к столу, заваленному книгами и документами, смахнул все это на пол, и спросил:

— Достаточно?

— Превосходно, — сказал Друм и, поставив ящик на стол, принялся его освобождать. Вытащил оттуда несколько маленьких круглых банок с отверстиями в крышках, черную плоскую коробку, небольшой пресс для растений и пачку фотографий. Одри, Питер и Ганнибал, стоя у края стола, наблюдали за Друмом, раскладывавшим свои принадлежности, как дети за фокусником, готовящимся показать волшебный трюк. 

Приготовив, все как считал нужным, Друм сцепил руки за спиной, запрокинул голову, полузакрыл глаза и начал свою лекцию таким педантичным тоном, будто читал ее не для трех человек, а для огромной полной студентов аудитории. Друм был очень непривлекательным человеком, но обладал некоей гипнотической силой, и все трое слушали затаив дыхание.

— Всем вам хорошо известно значение дерева амела для экономики Зенкали, так что останавливаться на этом нужды нет. Да! Но лишь недавно удалось установить, что цветок дерева амела может опыляться только бабочкой амела, обладающей для этого чрезвычайно длинным хоботком.

На этом месте профессор прервал свой доклад и открыл плоскую коробку. К ее пробковому дну были аккуратно приколоты булавками самец и самка бабочки амела с вытянутыми хоботками.

— Как только было сделано данное открытие, стало ясно, что необходимо доскональное изучение этого насекомого, которое нуждается в особой защите, коль скоро мы хотим сохранить дерево амела как вид. Да!

Здесь профессор снова прервал свою речь, и некоторое время смотрел себе под ноги, собираясь с мыслями. 

— Для изучения бабочки амела, я и был приглашен на Зенкали. Мой огромный опыт и предыдущие успехи позволяли надеяться на успешное выполнение этой задачи. Но я понимал, что, как и решение любой экологической проблемы, это будет нелегко. Нет! Что мы знали об этой бабочке? Практически ничего. Мы знали, что существует некоторое различие во внешнем виде самцов и самок — вот видите, более желтые подкрылья у самца, — и знали, чем питается взрослое насекомое. Но жизненный цикл этого насекомого оставался нам неизвестен. 

У чешуекрылых растение, которым питается взрослая особь, далеко не всегда совпадает с тем, которым питается личинка. В случае с бабочкой амела мы не только не знали, чем питается личинка, но и сама эта личинка вообще не была описана. Следовательно, моей первоочередной задачей было решить эту проблему. Казалось бы, чего проще, хотя это и утомительно долгий путь, — отловить несколько самцов и самок, подождать, пока они отложат яйца, и, как только вылупится личинка размером с булавочную головку, предложить ей различные виды растительной пищи. Но опыты успеха не имели. Что бы я ни предлагал, личинки неизбежно чахли и гибли. Да! 

Друм открыл другую коробку. Там были еще пара бабочек амела, небольшая ветка с кладкой крохотных белых яиц, и крошечная пробирка с заспиртованными в ней несколькими черными гусеницами. Друм достал папку для гербариев и развязал ее:

— Здесь образцы четырехсот двадцати видов растений — как местных, так и привозных, — которыми я безуспешно пытался кормить личинок бабочки амела. Да! И вот наконец я сделал потрясающее открытие…

Он сделал паузу, покопался в папке, вытащил оттуда белый кусок картона, к которому был прикреплен лист растения в форме наконечника стрелы, и торжественно произнес:

— Перед вами, то единственное, что едят гусеницы бабочки амела. Это лист дерева омбу!

— Боже милостивый, — прищурился Ганнибал, — тогда это значит…

— Пожалуйста, не перебивайте, — запротестовал Друм. — Дайте мне закончить. Да! Случилось так, что в своих блужданиях по горам я наткнулся на заветную долину вскоре после того, как ее открыли мистер Фоксглав и мисс Дэмиэн. Там-то я и нашел личинок бабочки амела на листьях деревьев омбу. Да! Но, приближаясь к разгадке одной тайны, я приближался и к разгадке другой. Как вам известно, до открытия долины считалось, что существует единственный экземпляр дерева омбу, и хотя оно давало семена, они никогда не прорастали. Это было загадкой и для меня, и для доктора Феллугона. Да! Значит, для прорастания семян необходим некий катализатор, но пока я не попал в долину, я и представления не имел, что это может быть. А теперь… Теперь я знаю! 

Профессор Друм сделал паузу. Слушатели молча  и зачарованно смотрели на него.

Друм покопался в пачке фотографий и извлек одну, которую молча предложил вниманию публики.

— Вот это да! — выдохнула Одри. — Это же… хохотунья!

— Именно так, мисс Дэмиэн, — сказал Друм, величественно склонив голову в знак согласия. — Хохотунья. Да.

Ганнибал придвинул стул к столу, сел, и произнес:

— Если я правильно понял, бабочка амела, на которой держится экономика острова, так как только она опыляет дерево амела, откладывает яйца на листья дерева омбу, а это последнее, в свою очередь, не может существовать без птицы-хохотуньи. Так?

— Верно, — подтвердил Друм.

— Но почему?

— Потому, — объяснил Друм, — что внешняя оболочка семян омбу обладает особой прочностью. Нужно, чтобы птица склевала это семя, чтобы оно, прошло через ее пищеварительный тракт, подверглось воздействию желудочного сока. Только так оно сможет прорасти, когда снова ляжет в землю.

Ганнибал протяжно свистнул:

— То есть стоит затопить долину — и мгновенно рухнет вся экономика острова?

— Совершенно верно, — кивнул головой Друм.

— Клянусь Богом, Друм, да вы — гений! — воскликнул Питер, вскакивая на ноги и тряся Друму руку.

— Это значит, что мы ни при каких обстоятельствах не можем затопить долину, и у нас не будет аэродрома! О славный день! — Радовался Ганнибал. 

— Вы уверены, Ганнибал? — спросила Одри.

— Абсолютно уверен, — отрезал Ганнибал, по-волчьи ухмыляясь. — Это именно то, что нужно Кинги. Все со мной, во дворец! И вы, профессор! Собирайте ваши образцы, возьмите с собой. Кинги захочет все их посмотреть. Едем скорей!

Ганнибал рассадил всех по каретам Кинги, и они помчались во дворец, сопровождаемые лающей сворой псов.

Кинги слушал разъяснения Друма поначалу с недоверием, затем с зарождающейся надеждой и, наконец, с искренней радостью. Выслушав все, он воскликнул:

— Драгоценный профессор! Не в силах выразить, как я вам благодарен. И не только я, но и весь Зенкали. Уверяю вас — отныне мы перед вами в неоплатном долгу!

— Вы очень добры, Ваше Величество, — сказал Друм, сияя от удовольствия и пританцовывая от радости.

— Питер, будьте так добры, налейте нам пять больших бокалов «Оскорбления Величества», — попросил-приказал Кинги. — За это нужно выпить!

Пока Питер разливал по бокалам лучезарную жидкость, Кинги забрался к себе в гамак, закрыл глаза и погрузился в глубокое раздумье; приподнялся он лишь тогда, когда ему подали бокал, и торжественно произнес:

— За Птицу-Хохотунью! Как вы думаете, профессор, можно ли будет перевезти несколько деревьев омбу и нескольких птиц в Дзамандзар?

— А почему бы и нет? Насколько я понимаю, климат и почва в долине и в столице почти одни и те же. Я не советовал бы вам перевозить всех птиц и все деревья, потому что они очень привыкли к этой долине. А несколько особей и несколько деревьев — вполне возможно. Птица всеядна, и уж так получилось, что плоды деревьев омбу ей больше всего по вкусу. Мне представляется, что омбу — дерево неприхотливое и способно приживаться даже на довольно бедных почвах. Следовательно, если обеспечить молодым деревцам должный уход, в будущем можно будет разбивать плантации омбу параллельно плантациям амела. Да.

— Великолепно, великолепно! — Кинги смотрел с озорным блеском в глазах на Ганнибала. — Значит, мы все-таки можем устроить парад!

— Парад?! — изумился Ганнибал.

— Именно парад! — воскликнул Кинги. — В конце концов, на острове сейчас находятся представители всех видов вооруженных сил, масса гостей самого различного ранга; многие из них, приехав сюда, ожидали больших торжеств и церемоний — так не будем же лишать их этого удовольствия! Мы возвели столько сооружений, поставили столько шатров, вылизали дорожки для проведения парадов — и все напрасно? Питер, вспомни, сколько ты сам вложил во все это труда и сил — не жаль? А главное — мне так хотелось покрасоваться в новой форме, и я не желаю этой возможности упускать. Значит, так: устраиваем грандиозное празднество и с этой целью доставляем в столицу пару хохотуний и шесть штук деревьев омбу для показа на параде, после чего деревья могут быть высажены в Ботаническом саду, а хохотуний поселим в Королевском саду — павлины уже порядком поднадоели. Ну, как по-вашему? Неплохая идея?

Все согласились, что идея хорошая, даже Друм, который после второго бокала «Оскорбления Величества» икал и хихикал, смог сказать, что план замечательный.

— Мне придется специально по этому поводу собрать заседание парламента и сделать заявление, — размышлял вслух Кинги. — Ну как, Питер, можно будет поручить вам с Одри операцию по доставке в столицу деревьев и птиц?

— Конечно, — с воодушевлением заверил Питер. — Сделаем все в лучшем виде!

— Я думаю, нужно сделать так, — сказал Кинги. — Устроим грандиозный парад, а затем грандиозную вечеринку в саду здесь, во Дворце. Как, Ганнибал?

— Согласен.

— Значит, на том и порешили, — заключил Кинги с глубоким удовлетворением. — Ну как, профессор Друм, еще по бокальчику? В конце концов, не каждый день удается отпраздновать достижение гения! Выпили? Ну а теперь за вас, Одри! Вот и отлично!

Три следующих дня Одри и Питер не вылезали из Долины Хохотуний. Они выбрали полдюжины молодых деревьев омбу, которые были осторожно выкопаны и пересажены в бочонки с землей командой дюжих зенкалийцев. Операция проходила под наблюдением доктора Феллугоны, который, впрочем, больше путался под ногами, чем помогал делу, поскольку он часто разражался слезами радости, — приходилось все бросать и успокаивать его.

Для птиц Питер соорудил большую клетку из сетки.  Они с Одри заманили туда пару хохотуний, предлагая им лакомые кусочки. — Птахи вошли в клетку спокойно и, похоже, даже не чувствовали, что они в неволе. Но когда Питер и Одри вышли из клетки, птицы стали метаться вверх-вниз, хлопая крыльями и издавая крики отчаяния из-за исчезновения кормильцев. Пришлось опять зайти внутрь, и когда хохотуньи успокоились, постараться выйти незаметно для птиц. Нужно ли говорить, что пересадить их в небольшую клетку для парада не составило никакого труда. 

Между тем Лужа, придя в сознание и поняв, что его могут обвинить в ряде преступлений, в том числе в покушении на убийство, предложил сделку. — В обмен на смягчение своей участи он может помочь Кинги в борьбе против строительства аэродрома и плотины. Он отдаст Кинги письменные доказательства, что сэр Осберт и лорд Хаммер намеревались сорвать на этом огромный куш. Кинги, который не прочь был при случае схитрить, утаил от Лужи, что планы строительства теперь окончательно отпали. И сказал, что в обмен на документы, компрометирующие сэра Осберта и лорда Хаммера, и письменное признание Лужи в участии  во всем этом деле, он просто выгонит Лужу с Зенкали, и против него не будет выдвинуто никаких обвинений. Лужа ухватился за предложение владыки как за соломинку, и капитан Паппас вывез его с острова, честно отработав свои пятьсот фунтов. Затем Кинги вызвал сэра Осберта и лорда Хаммера во дворец на совещание.

— Лужа, которого вы оба знаете, — начал Кинги ледяным тоном, — был членом моего кабинета. Он уволен и выслан с Зенкали за множество прегрешений, главное из которых то, что он стремился протащить идею строительства аэродрома и плотины незаконным путем, поскольку это сулило ему большие деньги.

В зале воцарилась зловещая тишина. Во время этой затянувшейся паузы лицо сэра Осберта несколько раз меняло цвет, становясь то красным, то белым, то бледно-желтым, а лорд Хаммер, покрывшись испариной, перекладывал, словно детские кубики, бумажник, футляр очков и портсигар.

— Причиной того, что суровое тюремное заключение было заменено ему высылкой, стало не только его чистосердечное раскаяние, но и ряд переданных им мне документов, свидетельствующих о виновности вас двоих… э-э-э… джентльмены в…

— Подлог! Сплошной подлог! — прорычал  сэр Осберт.

— Так вы ему поверили? Нельзя доверять таким, как Лужа, — пробормотал лорд Хаммер.

— Тем не менее эти документы заронили в мою душу сомнения и могли бы вызвать серьезные опасения у членов правительства. К счастью, мне нет необходимости предавать эти документы им, и вообще предавать документы огласке. (Сэр Осберт вздохнул с облегчением, а лорд Хаммер вытер взмокший лоб.) Все эти документы, даже если они подлинные, теряют свое значение. Поскольку профессор Друм доказал, что без долины Хохотуний  экономика острова терпит крах, и, следовательно, долина не подлежит затоплению ни при каких обстоятельствах. Но эти документы, вместе с признанием Лужи, будут находиться в особой папке и в случае необходимости могут быть использованы в будущем.

— А не лучше ли просто их уничтожить? — предложил сэр Осберт. — Попадут еще в недобрые руки!

— Вот именно! Все эти злостные наветы! — поддержал лорд Хаммер.

— Эти бумаги — в моих надежных руках, — мягко сказал Кинги, — и всем остальным будут недоступны. Теперь о другом. Посылка сюда войск и гостей обошлась британскому правительству в кругленькую сумму, и я полагаю, что не стоит пускать эти деньги на ветер. Для нас обретение вновь старинного божества — великое событие, вполне достойное празднования. Поэтому в следующий вторник состоятся грандиозный парад, народные гуляния и торжественный ужин в саду. Надеюсь, сэр Осберт, я могу рассчитывать, что находящиеся на острове войска примут участие в торжествах?

— О да… да, конечно, — сказал слегка ошеломленный сэр Осберт. — Я… буду рад помочь… Я буду только рад, если в столь уникальном мероприятии будет и капля моего участия.

— Да, да. Можете на нас рассчитывать, — подал свой голос лорд Хаммер. — Мероприятие будет действительно уникальным.

— Прекрасно. Ценю вашу любезность. Я передам юному мистеру Фоксглаву, чтобы он поддерживал с вами связь, когда дело дойдет до окончательного согласования деталей. — И с этими словами Кинги закончил «совещание».


Питер и Одри вернулись из Долины Хохотуний для участия в заседании парламента, на котором Кинги должен был огласить решение относительно плотины и аэродрома. Вернулись они вечером, накануне этого события. Клетка с парой хохотуний, которую они привезли с собой, была размещена в королевском саду. 

Кинги и Ганнибал уже двое суток трудились над текстом выступления Кинги. Они переписывали его уже шестой раз, к трем часам ночи выдохлись окончательно, и Ганнибалу все труднее становилось высказывать свои аргументы в дипломатическом тоне. Видя такое дело, Кинги наклонился к Ганнибалу, взял его за запястье своей большой рукой, и успокаивающее произнес:

— Дорогой друг, не ворчи на меня так. Мы оба знаем, что это будет самая важная речь из всех, которые я когда-либо произносил, поскольку в ней пойдет речь о будущем моего народа, моей страны, как сделать его достойным. Мне очень повезло, что у меня есть ты, что ты помогаешь мне в этом, как всегда помогал во всем.

Ганнибал взглянул на владыку и улыбнулся:

— Вы слишком деликатны для монарха. Я веду себя как вспыльчивый олух. Не обращайте на меня внимания.

— Нет, мой друг, я тебя очень ценю, потому что твои советы всегда хороши, и основаны на любви к Зенкали. А также, не скрою, я чувствую твою привязанность и ко мне, что мне очень льстит.

— Об одном я просил бы вас, — смущенно сказал Ганнибал, — молчите об этом: не дай Бог широкой публике подумать, что я чувствую привязанность к черномазому.

Кинги запрокинул голову, хохоча и вытирая глаза:

— Ну, Ганнибал, если бы не ты, да не газета «Голос Зенкали», каким скучным было бы мое правление!

Наконец речь была готова, и хотя ее содержание было в значительной мере Ганнибала, но, заключенные в ней чувства, полностью принадлежали Кинги. 

И вот наступил торжественный час. По такому случаю все надели свои самые красочные одеяния. Сиденья зала парламента, обитые алой кожей, располагавшиеся в один ряд в виде двух сходящихся полумесяцев, стали такими же яркими и разноцветными, как лоскутное одеяло. Кинги в алой с желтым ослепительно блестящей мантии медленным шагом прошествовал по залу, отвешивая торжественные поклоны. Поднявшись по ступеням к трону, он осторожно устроился на нем, расправив складки своего одеяния. Вынул очки, водрузил их на нос, достал лист со своей речью. Поднялся с трона и мгновение простоял молча, огромный и величественный, одеяния ниспадали с его могучей фигуры, словно знамена победы.

— Друзья, — начал Кинги своим глубоким, раскатистым голосом, — сейчас вы узнаете новости, которые не только удивительны сами по себе, но и представляют исключительную важность для всех нас и для будущего Зенкали. Мы на нашем острове живем в эпоху чудес. Нам повезло, потому что для большинства людей в этом мире чудеса — это прошлое, в котором, как правило, можно сомневаться.

Он сделал паузу. В зале стояла удивительная тишина — трудно было поверить, что столько людей могут вести себя так тихо.

— Нам придется обойтись без аэродрома, — сказал Кинги, сняв очки и используя их для того, чтобы подчеркивать высказываемые мысли, — и вот почему. Если бы мы пошли на строительство аэродрома, то ввергли бы экономику Зенкали в глубокий хаос. От этого пострадали бы все без исключения. Позвольте разъяснить насколько вовремя и каким образом удалось это установить.

Он снова надел очки, заглянул в текст, который держал в левой руке, а затем посмотрел в зал: 

— Была обнаружена Птица-Хохотунья, тем самым Бог фангуасов вновь явил свой лик миру. Этот Бог считался покинувшим остров. Но выяснилось что это не так. Оказалось что это божество незримо и неслышно, как и положено добрым божествам, все время поддерживало и продолжает поддерживать благополучие всех зенкалийцев — и фангуасов, и гинкасов. Сейчас я расскажу, как это происходит. Вам всем известно, какое важное значение имеет дерево амела для экономики Зенкали. И вот недавно удалось установить, что цветок дерева амела может опыляться только бабочкой амела, обладающей для этого чрезвычайно длинным хоботком. Следовательно, если исчезнет она, исчезнет и дерево амела. Чтобы обеспечить надежную защиту этой важной для нас бабочке, нужно было узнать как можно больше  о ее жизни, и главное — где и каким образом она размножается. Для этого на остров был приглашен  профессор Друм, которого вы все хорошо знаете. Профессор нашел место, где размножается бабочка амела, и выяснил, как это происходит. Эти сведения ошеломили меня.

Ганнибал, наблюдавший за венценосным оратором с почтением и восхищением, только сейчас понял, почему владыке с таким трудом давалось составление этой речи. Еще бы — ведь ему предстояло разъяснить сложную биологическую проблему доходчиво и красочно, как если бы он учил детей азбуке с помощью кубиков с буквами и рисунками. Король снова сделал паузу, чтобы сказанное хорошо уложилось в сознании всех, и продолжил:

— Местом, где откладывает яйца бабочка амела, оказалась Долина Хохотуний, поскольку вылупляющиеся из яиц гусеницы питаются лишь исключительно листьями дерева омбу!

Услышав удивленный шум в зале, он снял очки, поднял вверх свою могучую правую руку, прося тишины. Дождался ее и, направив руку с очками на собравшихся, пояснил:

— Профессор Друм предлагал гусеницам в качестве еды четыреста двадцать различных растений. — Кинги, надев очки, поднял над головой ладонь и растопырил пальцы, будто собирался показать на них это число. — Четыреста двадцать!  Но во всех случаях гусеницы чахли и гибли. Лишь когда, профессор Друм попал в долину хохотуний и увидел сотни гусениц амела питающихся листьями дерева омбу, он осознал все значение этой долины.

Кинги достал большой шелковый платок, промокнул им лоб, а затем, зажав его меж пальцев, жестикулировал, подчеркивая сказанное:

— Возможно, вы спрашиваете себя, есть ли на свете что-либо более необычное, чем только что вами услышанное? Получается, что все наше благосостояние зависит от бабочки, а это маленькое существо, в свою очередь, зависело и зависит от дерева, которое, как мы думали, давно исчезло с нашего острова! Теперь это дерево вновь обнаружено у нас. Но чудеса на этом не заканчиваются. Профессор Друм установил, что в не меньшей степени, чем существование бабочки зависит от дерева омбу, существование самого дерева омбу зависит от птицы-хохотуньи. — Когда плод дерева падает на землю, птица съедает его. Проходя по пищеварительному тракту птицы, семечко подвергается воздействию желудочного сока, в результате чего его оболочка становится мягче и семя получает возможность прорасти. Теперь вам понятно, дорогие друзья, каким образом наш старинный бог незримо и неслышно помогал нам на протяжении веков? Когда Птица-Хохотунья освобождает свой кишечник, семя попадает в почву и дает начало дереву. 

Кинги спрятал носовой платок, снял очки и долго оглядывал собравшихся:

— Ну как, разве не полезно узнать, что наша судьба зависит, во-первых, от бабочки?

С этими словами он столь изящно поднял свою смуглую руку, будто она и в самом деле была бархатисто-темным крылом бабочки, а потом повернул руку ладонью к публике, — розовой, словно обратная сторона крыла мотылька.

— Во-вторых, от дерева.

Сказав это, он широко раскинул руки и стал поразительно похож на дерево Омбу.

— И в-третьих, — прогремел он, вопрошающе подняв палец, — разве вас всех не унижает осознание того, что ваша судьба зависит от пищеварения какой-то птицы?

Парламентарии зашептались между собой, усиленно жестикулируя.

— Так вот, все мы связаны одной цепью, — Кинги переплел пальцы и подергал их, как бы иллюстрируя вышесказанное. — Дерево амела, бабочка, дерево омбу, птица-хохотунья и, наконец, мы все. Никто из нас не выживет без других звеньев этой цепи. Без этих деревьев и существ погибнут все наши надежды на будущее Зенкали.  Мы можем обойтись без аэродрома, но мы не можем обойтись без помощи Природы. 

Кинги снял очки и с огромным достоинством вышел из зала, оставив парламентариев взволнованно обсуждатьуслышанное. 

На следующий день «Голос Зенкали» вышел с огромным заголовком: «Король имеет Бога в саду». Этот примечательный заголовок поставил точку во всем этом деле.


Великолепный парад имел грандиозный успех. Впереди маршировал оркестр Лоамширцев, исполнявший национальный гимн Зенкали. В его основу легла бесхитростная популярная мелодия, слегка аранжированная самим Кинги, когда он принимал ванну. Слова гимна  принадлежали Ганнибалу. Смысл его первого куплета был следующим:

Слава тебе, наш родной Зенкали,
Наш процветающий остров любви!
И солнца восход, и морской прибой
Поют тебе славу, наш остров родной!
Но поскольку гимн Ганнибалом был написан на пиджин-инглиш, то оригинале почти все слова текста слова были другими.

За оркестром в огромной богато украшенной повозке рикши везли Кинги. Следом несли плакат со словами выполненными вышивкой: «Зенкали в преддверии». Он остался неоконченным, поскольку женщина, его выполнявшая, неожиданно преждевременно родила.  

Далее следовала огромная повозка, запряженная шестью ухоженными, лоснящимися зебу. В ней Питер и Одри везли большую клетку с парой хохотуний. Птицы, увидев множество людей, которые могли дать им лакомство, обрадовались. Они бегали взад и вперед по клетке, крича «ха-ха-ха» и стуча клювами с пулеметной быстротой. На всех фангуасов произвела огромное впечатление громогласность их вновь обретенного Бога.

Следующей была великолепно украшенная «карета Кинги» с губернатором и леди Эмеральдой. Губернатор был в парадном мундире, шляпе с плюмажем и при шпаге. 

Весь Зенкали образовал этот разноцветный канал, по которому проходило шествие. Приятный запах смазанных маслом человеческих тел смешивался с запахом цветов, зебу, пряностей и солнечного света. Такой божественный запах вы ощущаете, когда открываете бочонок марочного вина. По этой аллее бронзовых, шоколадных, медных лиц, освещаемых, словно молниями, вспышками белых зубов, сквозь лес хлопающих розовых ладоней, двигалась процессия. Восторг и счастье населения были почти осязаемы.

За губернатором и леди Эмеральдой, на огромной платформе  везли в бочках шесть небольших деревьев Омбу, низкорослых, пузатых, с развевающимися искривленными ветвями. Бочки были любезно предоставлены владелицей заведения «Мамаша Кэри и ее курочки». Деревья сопровождали профессор Друм и доктор Феллугона. Фланелевый костюм в тонкую полоску придавал Друму еще более жутковатый вид, чем его повседневная одежда. Феллугона рыдал от радости, вытирая слезы огромным белым платком, и постоянно гладил стволы деревьев омбу, как бы успокаивая их. 

Далее, окруженные  войсками в парадной форме, двигались «кареты Кинги» с высокопоставленными гостями.

Сэр Осбери и лорд Хаммер — выглядят так, как будто они с трудом выжили в «Черной дыре Калькутты».[62]

Сэр Ланселот и досточтимый Альфред — улыбаются и приветствуют публику с видом потомственных аристократов.

За этими аристократами рикши тащили тележки с представителями прессы и природоохранных организаций. Почти весь этот народ уже находился в разной степени опьянения. У всех она проявлялась по-разному.

Швед Адольф Цвигбюрер считающий,  что Швеция это эталон всего, выглядел таким угрюмым, каким может выглядеть только швед, окруженный ликующим, аплодирующим народом.

  Швейцарец Руди Майнштоллер, этот суровый представитель Всемирной организации охраны природы, поминутно проверял, не сломались ли вновь отремонтированные на Зенкали часы.

Американец, президент лиги орнитологов Хайрам Ф. Харп, машет рукой, завернувшись в огромный звездно-полосатый флаг. Где он его только раздобыл? Англичанин Джагг, владелец одного из крупнейших Британии сафари-парка, обхватив правой рукой Харпа, левой тоже пытается приветствовать народ. — По ним видно, что «Нектара Зенкали» выпито уже немало.

В общем, процессия получилась веселая, не слишком управляемая, — в лучших традициях тропиков.  

Правда, одна крошечная неприятность все-таки произошла. Платформа для телекамер, сооруженная по специально разработанному Питером проекту, оказалась атакованной зенкалийцами, справедливо решившими, что с высоты парад видно лучше. Телеведущий Брюстер был вне себя от ярости и попытался отбиться, колотя нападавших сценарием, но вскоре оказался  на земле.

«Я — представитель Би-би-си!» — орал он, но что поделаешь, если для зенкалийцев это пустой звук. Телеоператор Блор с его чрезвычайно дорогой камерой тоже оказался рядом с Брюстером. Их жалкие протестующие крики потонули в грохоте рушащегося сооружения, рассчитанного лишь на двух человек. Зенкалийцы, ловкие и как угри гибкие, при падении с четырехметровой высоты не пострадали. Пострадавшим оказался Брюстер, на которого несколько зенкалийцев приземлились. — Полученные повреждения: переломом ключицы, многочисленные ушибы и синяк под глазом. 

Фангуасы и гинкасы пели, кричали, играли на барабанах и дудках, танцевали с такой грацией, будто их тела вовсе лишены костей, — такое под силу только темнокожим.

Процессия достигла дворцовых ворот. Стража вытянулась по стойке смирно и  отсалютовала ружьями.  Внутрь вошел оркестр, въехал король и все остальные участники парада. Ворота закрылись, люди, оставшиеся снаружи, смеялись, заглядывая сквозь кованую ограду. Изнутри их счастливые лица выглядели, словно баклажаны сквозь прутья редкого плетения корзины.

Как только все приглашенные оказались  в залитом ярким солнцем дворцовом саду, празднество пошло по нарастающей. Началось с того, что обеих Птиц-Хохотуний выпустили на свободу, и, перевозбужденный всей этой суматохой самец, — с силой клюнул короля в ногу. (На следующий день «Голос Зенкали» вышел под заголовком «Короля клюнул Бог»). Это было воспринято как сигнал к началу вечеринки. Она получилась на славу. Всевозможное спиртное лилось рекой, «Оскорбление Величества» пользовалось особым спросом, поедалось несчетное число блюд с жареной олениной, молочными поросятами и всевозможными овощами. Кинги, казалось, был повсюду, старался поговорить с каждым, его раскатистый смех гремел над головами веселых гостей.

Питер наполнил бокал Одри в четвертый раз. Чокнувшись и посмотрев друг другу в глаза, Питер и Одри вдруг осознали, что все это серьезно, что они любят друг друга. Слова были не нужны, — за них говорили глаза. Переполнявшие чувства требовали движения. И, влюбленно глядя на подругу, Питер предложил:

— Знаешь, глупо сидеть на месте, давай побродим по саду. Я думаю, это будет похоже на плавание у нашего рифа, когда под тобой постоянно  открываются  все новые странные картины морской жизни.

 — Хм, — улыбнулась Одри, — давай немного поплаваем.

И, взявшись за руки, наши влюбленные отправились в плавание.

Невероятный рев привлек их внимание. Пойдя на этот звук, они увидели Харпа и Джагга, лежавших бок о бок в шезлонгах. Харп, видимо в процессе разговора ему это потребовалось, как раз заканчивал энергичное изображение лося-самца, зовущего свою супругу.

— Ну да, — хмуро ответил Джагг, как только стихли последние оглушающие звуки. — У нас их было несколько, да вот беда: все поотдавали концы! Трудно содержать американского лося! Чуть что, сразу откидывает копыта! Я стараюсь заниматься более жизнестойкими видами. Слоны хороши в этом отношении, к тому же увидел разок слона — и впечатлений на всю жизнь, не так ли? Конечно, нужны такие виды, которые способны поразить воображение публики. Да вот беда: все такие животные дохнут как мухи! Купишь, бывало, вбухаешь деньжищи, а он у тебя на второй день окочурится — прямо беда! 

— Попробуй ламантина.[31] Ламантин — это как раз то, что тебе нужно. Помню, мы с  Мэми во Флориде плавали с ламантином. И Мэми, моя жена, говорит мне: «Не правда ли, Хайрам, он совсем как человек, надень на него бикини, и он будет выглядеть точь-в-точь как твоя мама».

— И… что ты сказал ей?

— Я ничего ей не сказал… Просто с ней развелся, — с достоинством ответил Харп. 

Двинувшись дальше, Одри и Питер наткнулись на достопочтенного Альфреда, заканчивавшего рассказывать Друму сложную и запутанную историю, в которой участвовали три герцога, раджа и даже наследный принц. Подводя итог этой драматической эпопее, Альфред поучающе заявил: 

— Всегда утверждал и буду утверждать: если вы привлечете нужных людей, ваша задача по сохранению природы станет неизмеримо легче.

— Да, но таковыми я всегда считал ученых. — Все остальные без них беспомощны.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразил достопочтенный Альфред. — Вот тут я действительно не согласен. Я имею в виду, что если вы не заручитесь поддержкой нужного уровня людей,  ваша задача усложнится.

Но, Друм, пропустив это возражение мимо ушей, продолжил:

— Возьмем хотя бы мое несравненное открытие. Что бы Зенкали делал без меня? Когда моя статья обо всем этом будет опубликована, он произведет научный фурор.

— Согласен, но ведь вы спасли дерево омбу и птицу-хохотунью лишь при содействии самого короля — понимаете, короля!  

— Ну, это как раз ерунда, — сказал Друм. — Деревья и птицы меня абсолютно не волнуют. Главное то, что когда я опубликую свой материал, я реабилитирую себя в глазах научного мира. Ведь из-за крохотной ошибки в одной моей статье — машинистка ляпнула пару лишних нуликов, только и всего — меня освистали во всем академическом мире! Видите плотность мух цеце  на единицу площади оказалась абсурдной. Ну уж теперь я воздам им сполна! Вот погодите, опубликую свою статью…

Следующая «картина морской жизни». — Губернатор и леди Эмеральда маловразумительно, не понятно общаются с Кармен.

Кармен: «О, как я рада, как я несказанно рада, что и деревьям, и птицам ничего не угрожает. Ей-богу, не вру, ваше превосходительство!»

Губернатор: «Экстраординарно — это наиболее важно — Бог и всё остальное — всё и все достойны похвалы — соль земли.»

Кармен: «Признаюсь вам, ваше превосходительство, что из-за всех этих политических осложнений, у меня были проблемы с моими девочками. Они становились беспокойными, несмотря на то, что верили в правое дело. Ну вы знаете, это все равно что не выводить свою собаку на прогулку.

Губернатор: «Благородное женское тело — хребет Империи. — Экстраординарно»

Леди Эмеральда (вставив в ухо слуховой рожок, и демонстрируя дружелюбие): «Вы должны почаще приходить на ланч. Мы так редко видим вас и ваших очаровательных дочерей.

Кармен (розовея от удовольствия): «Хорошо, если вы действительно уверены, что хотите видеть их в Доме правительства, то уверяю вас, я прослежу, чтобы они вели себя прилично и все такое, и не докучали джентльменам».

Губернатор: «Соль земли».

Одри и Питер «поплыли» далее, прихватив по пути еще по стаканчику. Внезапно до них долетел сердитый голос капитана Паппаса. Подойдя ближе, они услышали разговор Паппаса с лордом Хаммером.

Паппас: — У меня есть бумаги, которые этот недоносок Лужа отдал мне на хранение еще до того, как мы его разоблачили, понимаете.

Лорд Хаммер: Понятно, и что же это за бумаги?

Паппас (оскорбленно нахмурившись): «А почем я знаю? Я не читаю чужих личных бумаг. Но теперь, когда этот ублюдок покинул остров, что мне с бумагами делать? Как вы думаете?» — Маленькие черные глазки капитана смотрели на лорда Хаммера с выражением совершенной невинности и простодушия.

Лорд Хаммер (стараясь тщательно, осторожно подбирать слова): «Ну а если… мы изучим их вместе, то, как вы думаете, мы сможем прийти к выводу о том, что следует с ними делать, а?

Паппас (улыбаясь золотозубой улыбкой мошенника с большой дороги): «О'кей, принесу их тебе завтра, годится?

— Откуда у него бумаги Лужи?! — в изумлении прошептала Одри.

— Он грек, и этим все сказано. — Стал рассуждать Питер. — Оригиналы, или копии? Все или только часть? Вопросов много.

Затем влюбленные натолкнулись на группу швейцарцев из числа защитников природы, которым пожилой адмирал читал лекцию о Первой мировой войне:

— В Ютландском сражении[32], вы, ребята, находились справа от нас, — глаза адмирала увлажнились от волнения, — все рассредоточились…

— Но у нас нет флота, сэр, — влез швейцарец со своей дурацкой точностью.

— Никакого флота? — Ужаснулся адмирал. — У вас не может не быть никакого флота, — у каждого должен быть флот.

— Но Швейцария — маленькая страна, — швейцарец сложил руки чашечкой, словно изображая птичье гнездо. — Мы со всех сторон окружены сушей!

— Опасная штука, земля, — сказал адмирал. — Послушайте моего совета и пробивайтесь наружу с боем. 

Одри и Питер двинулись дальше. Вот сам Кинги в своем изысканном халате навис над сэром Ланселотом, на которого так подействовала общая атмосферой веселья, что на его всегда суровом лице вдруг появляется улыбка, и он с достоинством обращается к Кинги:

— Я рад, передать вам наилучшие пожелания от герцога Бертрама. Он очень просил меня вам о нем напомнить.

— О, дорогой Бертрам, — отвечает ему Кинги, с абсолютно бесстрастным лицом. — Знаете, он был моим мальчиком на побегушках в Итоне. Не знаю почему, но все его звали «опущенным Бертрамом».

Сэр Ланселот едва заметно вздрогнул, крепче сжав в руке стакан, огляделся вокруг. — Не слышал ли кто, что он знаком с таким человеком? — И перевел разговор на другую тему:

— Я очень рад, что нам удалось так успешно решить эту проблему с хохотуньями. 

— Нам здесь, обычно всегда удается справляться с проблемами на благо острова. Но, позвольте заметить, сэр Ланселот, что, в данном случае, я оценивал вас как разумного, конструктивного и сочувствующего Зенкали человека.

— Спасибо, спасибо, — сэр Ланселот покраснел от удовольствия. — Я рад слышать это, ваше величество! Нами, защитниками природы, обычно недовольны все, и бизнес, и правительства, и обыватели. Нам очень трудно убеждать людей, что мы действуем в их интересах. Люди думают, что мы помешались на любви к животным, ставя их интересы выше интересов человека. Это совсем не так, ибо защита природы — это защита человечества.

— Согласен. По-моему, все, что здесь произошло, лишний раз подчеркивает сказанное вами. Без понимания биологической архитектуры нашего острова, мы могли бы в одночасье погубить и его экономику, и самих себя.

— И надо понять, — подчеркнул сэр Ланселот. — Что произошедшее здесь происходит во многих других местах,  происходит во всем мире, но происходит, чаще всего, с гораздо менее счастливыми результатами.

— Хорошо, что я здесь, на Зенкали, обладаю достаточной властью для принятия важных решений, — глаза Кинги заблестели. — Я всегда считал, что в большинстве стран мира власть слишком распылена, чтобы быть эффективной. Демократия по-своему хороша, но подчас при помощи диктатуры — в мягкой, разумеется, форме — можно добиться большего.

— Возможно, что так, — с сомнением сказал сэр Ланселот. 

Кинги заметил подошедших Питера и Одри, обнял их за плечи и пророкотал:

— А вот и парочка, благодаря которой все закончилось благополучно.  Одри, моя дорогая, по твоему особенно счастливому, сияющему виду можно предположить, что мистер Фоксглав решил поступить как честный человек и сделал тебе предложение. Это так?

— Да, — улыбнулась Одри. — И, я решила, что больше всего он нуждается в ворчливой жене.

— Ему следует радоваться, что на него будет ворчать такая красавица. Открою секрет: наш благодарный остров преподнесет вам в качестве свадебного подарка плантацию деревьев амела.

— О, Кинги. Вы так щедры! 

— Скорее предусмотрителен. Я надеюсь, что благодаря этому Зенкали станет вашим родным домом навсегда.

— Если я вас поцелую, это будет считаться «оскорблением величества»? — спросила Одри.

— Будет считаться «оскорблением величества»,  если ты этого не сделаешь, — твердо заявил Кинги.

— Ну, Питер, пошли, сообщим о нашем решении папочке. 

— Да, и скажи своему отцу, что, если он напишет еще что-нибудь непристойное обо мне, я выгоню его с острова. Действительно, «Король имеет Бога в саду». Такие двусмысленности могут испортить репутацию короля, да будет вам известно.

…Под гигантской бугенвиллеей плавно покачивался королевский гамак, в котором восседали Ганнибал и Джу. Рядом с ними, на корточках, сидел Симон Дэмиэн.

— Ну, уважаемый и обожаемый предок, у меня для тебя новость. Наш замечательный король собирается подарить нам с Питером плантацию амела!

— Плантацию амела? Я не потерплю, чтобы моя дочь позорила отцовские седины, живя во грехе на плантации Амелы у него под самым носом.

— Кто сказал что-нибудь о жизни во грехе? — Возмутилась Одри.

— Ты хочешь сказать, что у моей дочери хватило глупости позволить этому неопытному юнцу уговорить ее вступить в брак? Пресвятая Матерь Божья, это едва ли не хуже, чем жить во грехе.

— Я за то, чтобы согрешить, — Джу была настроена практично. — В конце концов, если бы в мире не грешили, я бы осталась без работы. Но, я надеюсь, у вас все серьезно? Могу я вас обвенчать? 

— А где же еще им связать себя узами брака, как не у тебя? — Вступил в разговор Ганнибал. — О Господи! Ведь это означает не только то, что я теряю единственную девушку, которую искренне любил, но и то, что ты Питер будешь моим помощником следующие девяносто лет.

— На все воля Божья, — ответил Питер.

— Что ж, — продолжил Ганнибал, — теперь вся эта суета, которую ты и затеял, улеглась,  у тебя, Питер, появится свободное время — если, конечно, эта девчонка оставит тебя хоть на время в покое. И у меня к тебе будет вот какое задание. Я задумал выпуск нового, исправленного издания моей книги.

— Это какой же?

— «Зенкали. Фрагментарный путеводитель для случайного приезжего».

— Так это… ваша?! — изумился Питер. 

— «Ваша»! Ты еще спрашиваешь «ваша»! Ну а кто еще на острове, по-твоему, обладает такой эрудицией и таким блестящим знанием английского, чтобы проделать столь титаническую литературную работу? — спросил Ганнибал.

— Так вы действительно собираетесь готовить новое, исправленное издание?

— Безусловно, с твоей помощью.

— Но вы не будете возражать, если мы сначала проведем медовый месяц? 

— Как — медовый месяц? Вы же еще не повенчаны! — удивился Ганнибал.

— Мы решили поступить наоборот, — извиняющимся тоном пояснила Одри. — Сначала медовый месяц, потом венчаться.

— О, Святой Павел и двенадцать апостолов! Так, стало быть, моя дочь будет стоять перед алтарем и заявлять о своих грехах всему миру?! — воскликнул Симон, бия себя в лоб. — Только благодаря чистоте души моей я могу вынести невыносимое!

— Если не секрет, где вы намерены провести этот странный предсвадебный медовый месяц? — поинтересовался Ганнибал.

— Я знаю, — перебила Джу, выскакивая из гамака. — Черт побери, есть только одно подходящее место. — Долина Хохотуний.

Эпилог. 

— Ты можешь притиснуться ко мне поближе? 

— Питер, это не возможно. Мы и так умудрились втиснуться вдвоем в спальный мешок, рассчитанный на одного. Куда уж ближе?

— Ну, вот так гораздо ближе…

Лунный свет освещал толстые, причудливо изогнутые деревья омбу, а кусты между деревьями мерцали от множества светлячков.

— Когда ты в первый раз поняла, что любишь меня? — спросил Питер, не боясь показаться банальным.

— Сразу же, как только увидела, — удивилась Одри. — Разве ты это не понял?

Питер осторожно приподнялся на локте и, заглянув ей в лицо, не веря, переспросил:

— Сразу? И когда ты меня впервые увидела? 

— Когда ты пришел к Ганнибалу тем утром. Ты выглядел таким милым… как… как брошенный щенок.

— Ну спасибо, — холодно сказал Питер. — Со щенком меня еще никогда не сравнивали.

— Я имела в виду щенка, которого хочется погладить — оправдывалась Одри. — Ну, такого, что невозможно удержаться от покупки, если увидишь его зоомагазине.

— Понятно. Такой пушистый, приятный?

— Ну да. И такой беспомощный. И ведь знаешь, что будет  мочиться на пол, и грызть туфли, а все равно покупаешь. 

— Разве я в твоем присутствии когда-нибудь проявлял желание пописать на пол? Или погрызть какую-нибудь твою обувь? 

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — сказала Одри. — Не будь занудой.

Выдержав паузу, Питер поинтересовался:

— А ты знаешь, что происходит с этими очаровательными щенками после того, как их приносишь из зоомагазина? 

— А что?

— Из них вырастают волкодавы. 

— Я всегда мечтала о собственном волкодаве, — мечтательно сказала Одри.

— Ну а я вот не влюбился в тебя с первого взгляда, — самодовольно сказал Питер. — Хотя, признаюсь, ты показалась мне привлекательной.

— Я хорошо запомнила твой тот взгляд, им ты не только меня раздел, но и затащил в постель. Признаюсь, это было очень приятное ощущение. —  Откровенный взгляд молодого итальянца, только-только достигшего половой зрелости.

— Ну уж нет! — возмутился Питер. — Я никогда в жизни так не смотрел на женщину.

— Я это поняла сразу. Поэтому мне и понравилось.

— Глупо ссорится в спальном мешке, — сказал Питер. — Здесь для настоящей ссоры и места-то маловато!

— Согласна. В этом мешке места  маловато  — и не только для ссоры, — жалобно сказала Одри.

— Нет, есть. Сейчас покажу.

Последовало долгое молчание, нарушаемое только тихими стонами.

Луна медленно двигалась, давая жизнь деревьям Омбу, заставляя их двигаться и, кажется, менять положение, сгорбившись в заговорщические древние группы. Светлячки, похожие на крошечных фонарщиков, освещали свой маленький мир зелеными импульсами света. В огромной необъятности неба звезды сверкали, как тронутые солнцем сосульки, а луна медленно превращалась из бархатистой в грибовидно-белую. В глубине деревьев Омбу раздался голос, сонный, как первый петушиный крик.

— Мой собственный, очень личный волкодав, — наконец сказала Одри.

— Да еще такой, который — я думаю, ты согласишься — проявляет определенную ловкость в стесненных обстоятельствах.

— Поразительную ловкость! — согласилась Одри.

Луна совершала свой неслышный путь по небу, и под ее лучами словно оживали деревья омбу — казалось, будто они переходят с места на место, собираясь в группы, словно заговорщики. Светлячки, будто крохотные карманные фонарики, освещали кусты зеленым пульсирующим светом. На огромном небосводе сверкали звезды. Луна из золотисто оранжевой становилась бледного цвета.

 В глубине деревьев Омбу раздался голос, сонный, как первый петушиный крик: «Ха-ха-ха. Ха-ха!»

Другой голос, как бы успокаивая, ответил: «Ха-ха-ха-ха».

А затем со всех сторон понесся хохот: «Ха-ха… Ха-ха… Ха-ха».

— Одри! Я знаю, почему они так хорошо смеются!

— Почему? 

— Знаешь, хорошо смеется тот, кто смеется последним. —  Они смеются последними.

Заключение

Тем читателям, которым это будет интересно, скажу, что хотя только что прочитанная вами книга и написана в шутливой манере, но, события, подобные тем, что в ней описаны, происходили или происходят в различных частях света.

Тому кто решит, что связь между деревом амела и бабочкой амела, деревом омбу и птицей-хохотуньей преувеличена и не совсем естественна, скажу, что в природе существуют и куда более сложные удивительные  связи. 

В качестве примера можно привести недавно установленный факт с птицей оропендола[63]. Колонии этих птиц — их длинные корзинообразные гнезда, свисают с деревьев  в Южной Америке. В некоторых регионах у этой птицы есть опасный враг — муха, залетающая в гнезда и откладывающая свои яйца на птенцов оропендол. Затем из этих яиц появляются личинки, и начинают пожирать птенцов. По соседству с мухой и ортопендолами живет оса, для которой муха, а также ее яйца и личинки — лакомое блюдо. Взрослые оропендолы, понимая пользу осы, позволяют ей проникать в свои гнезда, чтобы та чистила птенцов. В тех же регионах, где эта муха не водится, оропендола не терпит ос и убивает их, если они оказываются возле гнезд.

Сюжет книги — обнаружение Птицы-Хохотуньи — подсказан случаем, произошедшим несколько лет назад в Новой Зеландии. Там, в отдаленной долине, в которой мне посчастливилось побывать, была обнаружена птица такаэ, иначе ноторнис, считавшаяся давно вымершей. Значит, у нас еще сохраняется надежда, что даже сегодня, когда мы одной рукой уничтожаем природу, другой рукой мы можем обнаружить популяцию крошечных динозавров где-нибудь в глухом болоте.

Персонажи этой книги, разумеется, вымышлены, но похожих людей я встречал во время своих путешествий. Если в отрицательном герое книги кое-кто узнает себя — надеюсь, это даст ему повод для размышлений.

                     Джеральд Даррелл
 Осень 1981 г.

Примечания

1

Эсквайр —  один из низших дворянских титулов в Англии, помещик.  Из вежливости титул Э. дается всем лицам образованным и принадлежащим к хорошему обществу.

(обратно)

2

Из птичьих экскрементов производятся лучшие натуральные удобрения в мире. Птичий помет, также известный как гуано, достиг наибольшего экономического значения в девятнадцатом веке, когда его начали экспортировать в США, Англию и Францию.

(обратно)

3

Пиджин-иглиш — англо-китайский, гибридный язык.

(обратно)

4

Сахиб (англ.- инд.) — европеец, господин, уважительный титул.

(обратно)

5

Парень плохо говорит по-английски, и вместо того, чтобы сказать «Андромеда сри», произнеся название судна (Андромеда III), произносит «Андромеда три», т.е. получается Дерево Андромеда.

(обратно)

6

Фоксглав (Foxglove) — По-русски наперстянка. Многолетнее травянистое растение:


(обратно)

7

Форт-Нокс — хранилище золотого запаса США.

(обратно)

8

Азенкур — местечко на севере Франции. 1415 год. Англичане разгромили втрое превосходящие по численности французские войска.

(обратно)

9

Трафальгарская битва (1805 год) англ. эскадра адм. Нельсона разгромила, превосходящий по силам, испано-французский флот. Нельсон погиб.

(обратно)

10

Альдабра — один из немногих оставшихся на Земном шаре коралловых атоллов, который практически не затронут цивилизацией. Принадлежит государству Сейшелы, расположен в западной части Индийского океана к северо-западу от острова Мадагаскар.

(обратно)

11

Битва при Сомме, произошедшая на севере Франции, была одной из самых кровавых в Первой мировой войне

(обратно)

12

Ночь Бернса — Праздник в честь великого национального поэта Шотландии Р. Бернса (1759—1796). Обычно отмечается в день его рождения, 25 января.

(обратно)

13

 пока вороны не вернутся домой. —  until the crows come home. Чтобы продемонстрировать хорошее знание английского, капитан произносит эту идиому, но ошибается, добавляя лишнюю букву. Должен был сказать until the cows come home — пока коровы не вернутся домой. То есть очень долго, сколько захочешь.

(обратно)

14

 Бабочка бражник-колибри.

(обратно)

15

Бузука — струнный музыкальный инструмент, получил широкое распространение в Греции, Израиле, Турции, Ирландии, на Кипре.

(обратно)

16

Бугенвиллея.

(обратно)

17

Кюммель — тминовая горькая настойка крепостью 45-50-70 градусов. 

(обратно)

18

Должно было быть написано принц Чарльз (Charles), а написали принц Улиток (Snails).

(обратно)

19

Эмеральд (англ.) — изумруд.

(обратно)

20

Pox (англ.) — оспа, dove (англ.) — голубь. Поксдав звучит похоже на Фоксглав. — Эмеральда так услышала. И далее chicken (англ.) — курица, отсюда имя Поксчикен — «Куриная оспа».

(обратно)

21

Жакаранда.

(обратно)

22

Огненные или лесное пламя — народное название ряда видов деревьев.

(обратно)

23

Баньяновые деревья

(обратно)

24

Даррелл развлекается, раздавая персонажам звучные исторические и мифологические имена. Гильдебрандт (иначе Хильдебрандт) — герой немецкого народного эпоса.

(обратно)

25

«Дух Сент Луиса» — название самолета. Перелет через Атлантику Нью-Йорк — Париж. Чарльз Линдберг 1927 год.


(обратно)

26

Миссис Битон. — Британская домохозяйка и писательница, автор ставшей знаменитой книги по кулинарии и домоводству считается одним из первых кулинарных писателей.

Родилась 12 марта 1836 г., Лондон

Умерла 6 февраля 1865 г.

(обратно)

27

Хлебные деревья вырастают до высоты 26 м, вкус плода описывается как картофельный или похожий на свежеиспеченный хлеб. Одно хлебное дерево может производить 200 кг плодов каждый сезон.

(обратно)

28

Произведение поэта Джеффри Чосера, написанное в конце XIV века

(обратно)

29

Флоренс Найтингейл (1820 — 1910) — сестра милосердия и общественная деятельница Великобритании. Крымская война сделала Флоренс национальной героиней. Вернувшиеся с фронта солдаты рассказывали о ней легенды, называя её «Леди со светильником» (The Lady with the Lamp), потому что по ночам с лампой в руках она сама обходила палаты с больными. Напечатав вместо Lamp Lump, газета превратила ее в «Леди с шишкой»

(обратно)

30

Дерево манго.

(обратно)

31

Морские свиньи (ламантины) — похожи на дельфинов. Средняя длина тела 160 см у самок и 145 у самцов, средняя масса 50-60 кг. Окраска верхней половины тела тёмно-серая, но не чёрная, бока светлее, брюхо светло-серое или белое.

(обратно)

32

Крупнейшее морское сражение Первой мировой войны, в котором сошлись германский и британский флоты. Произошло в Северном море близ датского полуострова Ютландия

(обратно)

33

Казуарина.

(обратно)

34

Дикие растения достигают высоты 2-3 метра,

(обратно)

35

Мини-моук — внедорожник.

(обратно)

36

Валиха (valiha) — мадагаскарский струн. щипковый инструмент. Цилиндрич. корпус представляет собой отрезок полого бамбукового ствола длиной от 90 до 120 см и диаметром 7-10 см. Струны изначально представляли собой волокна бамбука, закреплённые с помощью щепок. Модернизированная В. снабжена жильными или металлич. струнами.

(обратно)

37

Конский каштан — лиственное дерево, достигающее 25 м высоты, или кустарник высотой 1,5—5 м. Плоды:


(обратно)

38

Опять игра слов. Лонг (англ.) — длинный, нек (neck) — шея, никс (knicers) — панталоны, штанишки.

(обратно)

39

Россиньоль — известная французская фирма, производитель лыж самого разного назначения.

(обратно)

40

Пальма путешественника. Названа так по причине того, что ее веер лежит в плоскости восток-запад (грубый компас).


(обратно)

41

фельзумы — гекконы, ведущие дневной образ жизни.

(обратно)

42

Китайская гуава.

(обратно)

43

 «Хэрродс» — Самый известный универмаг Лондона. Считается одним из самых больших и модных универмагов мира.

(обратно)

44

Лоамшир — вымышленное графство в южной Англии; место действия нескольких романов разных авторов. Используется британской армией для примера того, как правильно надо писать адрес на письме, или составлять какой либо армейский документ.

(обратно)

45

Маринованные грецкие орехи. —  Родиной рецепта считается Великобритания. Используют неспелые зеленые, до образования скорлупы.



(обратно)

46

Сразу после завершения операции по эвакуации войск через Ламанш из Европы (из Дюнкера) ценой огромных потерь. В своем выступлении в Палате Общин 4 июня 1940 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль произнес фразу, ставшую крылатой: «Мы не должны характеризовать это спасение как победу. Войны не выигрываются эвакуациями» и далее «…мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах; мы никогда не сдадимся…»

Парламентарии и весь британский народ встретили эту речь аплодисментами, а фраза «дух Дюнкерка» стала синонимом сплоченности и мужества перед лицом страшной угрозы. Именно здесь британцы обрели ту солидарность и готовность к самопожертвованию, которые повели их в бой в Африке, Юго-восточной Азии и Европе.

(обратно)

47

Тип шапки, которую обычно носят в сельской местности, часто для охоты, особенно для охоты на оленей . Из-за того, что кепка часто ассоциируется с Шерлоком Холмсом, она стала стереотипным головным убором для детектива, особенно в комиксах или мультфильмах , а также в фарсовых пьесах и фильмах:


(обратно)

48

Богомол. Размер тельца насекомого достигает 6-7 сантиметров Есть очень крупные особи, достигающие 14-16 см в длину, встречаются и очень маленькие экземпляры до 1 см. Являясь хищником, богомол питается только живой пищей и никогда не подбирает падаль. Эти насекомые очень прожорливые и им необходимо постоянно охотиться. Они отличаются своей проворностью, молниеносной реакцией, жестокостью, способны охотиться на особей в два раза крупнее себя. Особенно агрессивны самки. Процесс спаривания может длиться от 6 до 8 часов, в результате которого не каждому будущему отцу везет – более половины из них бывают съедены голодной партнершей. О своем потомстве они не только не заботятся, а наоборот могут им полакомиться. Отложив яйца, самка полностью забывает о них, воспринимая молодое поколение исключительно в качестве пищи.



(обратно)

49

 Пензанс — порт в Англии, население чуть более 20 тыс. человек. Даррелл развлекается, — небольшой городишко и вдруг герцог! И не просто развлекается, а дает понять, что и герцог и, упомянутые дальше, лорд Гроттингли, и принц Умберто Челлини выдуманы, придуманы, чтобы попасть к КОРОЛЮ. — Умберто Челлини пришел на ум, явно по ассоциации с Бенвенуто Челлини (знаменитый итальянский скульптор, ювелир, живописец, воин и музыкант, 1500 - 1571 годы.). А лорд Гроттингли — звучит странно, примерно как лорд Восхитительно (плохо придумал достопочтенный Альфред).


(обратно)

50

«Дебретт» — ежегодный справочник дворянства. Издается с 1802 г.; «Альманах де Гота» — справочник по генеалогии европейской аристократии, ежегодно издававшийся на немецком и французском языках в 1763-1944 годах в городе Гота.

(обратно)

51

Питер обыгрывает фамилию Харп (Harp), у англичан это лира или губная гармошка.

(обратно)

52

Шиншилла — Грызун. Естественный ареал - пустынное высокогорье Анд в Чили, Перу, Боливии и Аргентине. Занесена в Красную книгу. В 1992 году шуба из шиншиллы стоила 22000 амер. дол. На одну шубу требуется порядка 100 шкурок, изделия из шиншиллы признаны самыми редкими и дорогими.


(обратно)

53

Салем (англ. Salem) — пригород Бостона (США), одно из старейших поселений. В нем проживает чуть больше 40 тысяч человек. Около 2,5 тысячи жителей относят себя к магам и ведьмам. Сегодня Салем называют «Городом Ведьм». - Неформальная столица магии, это и культ и шоу.  Пуритане в 17 веке в нем устроили ужасающую охоту на ведьм. Доносили, судили, пытали, вешали.


(обратно)

54

Ганга Дин - индиец водонос, персонаж одноименного американского приключенческого фильм 1939 года.

(обратно)

55

Макиавелли (1469-1527) — Итальянский мыслитель, политический деятель, философ, писатель. Имя Никколо Макиавелли давно стало нарицательным для хитроумных интриганов, которые считают, что «игра стоит свеч», и играют, не особенно задумываясь над вопросами этики.

(обратно)

56

Байе — франзусский городок, в музее которого находится знаменитый старинный гобелен конца XI века. Длина гобелена составляет 70 метров, и представлены на нем 58 сцен, которые в хронологическом порядке рассказывают о завоевании Вильгельмом Англии.

(обратно)

57

«Крест Викто́рии» — высшая военная награда Великобритании, вручается за героизм, проявленный в боевой обстановке. «Пурпурное Сердце» — медаль армии США.

(обратно)

58

Крапивник — одна из самых маленьких европейских птиц, его длина составляет всего 9—10,5 см.


(обратно)

59

Личи — вечнозеленое дерево с раскидистой кроной, высотой примерно 15 м. Плоды 2,5 — 4 см. Вкус — виноград + клубника, винный оттенок.

(обратно)

60

Верветка или карликовая мартышка. Рост самца примерно  50 см.

(обратно)

61

Королевская пальма. Вырастает в высоту до 30 м.

(обратно)

62

The Black Hole of Calcutta («чёрная дыра Калькутты») — это крохотная тюремная камера размером 5,5×4,5 м, в которую бенгальский правитель Сурайа Доула посадил 146 британских пленников в ночь с 20 на 21 июня 1756 г. Они были захвачены в плен при сдаче форта Уильяма. Только 22 мужчины и одна женщина выжили, не задохнувшись в ней. Армейскую гауптвахту часто называют a Black Hole, так же, как и любое маленькое, тесное и душное помещение.

(обратно)

63

Оропендола. Размер тела самцов до 51 см.

(обратно)

Оглавление

  • Глава первая Зенкали обнаружен
  • Глава вторая Зенкали осмотрен   
  • Глава третья Зенкали одобрен
  • Глава четвертая Зенкали удивлен.
  • Глава пятая Зенкали буйствует.
  • Глава шестая Зенкали голосует. 
  • Глава седьмая  Зенкали возмущен 
  • Глава восьмая Зенкали празднует победу. 
  • Эпилог. 
  • Заключение
  • *** Примечания ***