Опилки [Алесь Дворяков] (fb2) читать онлайн

- Опилки 3.34 Мб, 109с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Алесь Дворяков

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Алесь Дворяков Опилки

наевшись буковсковского хлеба с ветчиной, я надеюсь, что бумага

(и не только) на самом деле всё стерпит и не сгорит.


всем недетям,

а также родной,

хоть и не биологической маме

посвящается


Спасибо Мармеладине за то, что такая.

Спасибо Д. П. / Д. М. за то, что вдарил.

Благодарю Д.Д. за самую положительную дотошность.


мини-предисловие

Всё это можно было бы назвать жалобой или отчаянным криком. Но уже не сейчас. Мне захотелось создать антибиографичность по своей сути, ведь такой жизни, хоть она и была у миллионов детишек раньше – и в наше время тоже есть, – не хочется желать никому. Бывало, конечно, и хуже. А ведь ничего подобного не должно быть вообще, досточтимая госпожа Психология гласит, что если брать в расчёт недостатки человека в период взрослости, то всему виной так или иначе может быть детство, непокорённое, рано закончившееся или не так сбывшееся, заглушённое воплем взрослых. За всё ответственны родители или хотя бы один из них, иначе – коллапс. Произведение достаточно винегретно и может содержать знакомые образы, также угадываются ярко выдающиеся прототипы. Однако стоит огласить непременно: герои выдуманы. Их невысказанность и смыслообразуемость разухабисто и неумело постараются осесть в чьём-то понимании хотя бы на секунду. Этого хватит. В конце концов, следуйте самому известному правилу: автор – не герой, а совпаденьица случайны. Приятного.


На чём это мы там остановились, а?

Точно: до его рождения происходило немало презамечательных и даже замечтательных событий и историй, которые, вероятно, уже могли бы чему-то научить. А зачем учить? И кого? Тьфу ты, учебник какой-то! Пособие по самообразованию Создайсебясамначужихошибкахиблаблабла. Кто автор? Ладно, следует постараться все факты и происшествия расформировать в голове по удобным папкам с почти перфекционистскими названиями. Без этого никуда на ноутбуке фирмы Zhizn ®. Этому научился в своё время он сам.

Что же такое память? Это великая вещь. Из чего она состоит? В джулианобарнсовском понимании это всего лишь жизненные нагромождения, которые тем и хороши, что являются документальным источником. Пожалуй, можно с таким согласиться. А что думал обо всём этом он? Наверно, такое свойство человеческого мозга – это вываленные и отчасти нужные опилки на пилораме жизни. Как хорошо, что по частичкам каждую из щепочек можно разложить почти компьютерно в виде маленьких и не очень рассказов, поместить в запаянные мультифоры. Вроде и части целой древесины, а вроде и смешанная временная шелуха, которая сможет намокнуть под дождями рябиновой ночи или развеяться от гранд-каньонных ветров. Что же получится?


когда о нём ещё и не вспоминали.zip

В голову никому не придёт в настоящее время думать о своих ближайших и недоближайших родственниках хотя бы – подчёркиваю: хотя бы – до десятого колена, как это следовало бы делать в незапамятно-незапятнанные времена. Вспомнил бы сейчас кто и скомпоновал хотя бы три. Даже четвёртое немного запомнилось. Ему эти упражнения в генеалогии как нельзя лучше удавались. Вот это сам он, свежий и молодой росток неизвестного древа из многомиллиардной рощи человечества. Имя его до непозволительности простое и вместе с тем имеет что-то величаво-раскрепощённое: Павел. Все в основном зовут его Пашей, а его любимая форма обращения – Паш. Дальше уже идут его колени: отец Владимир, чаще всего улыбчивый, хоть и немного странный. После его нагоняет дедушка, тоже Владимир (немного банально, соглашусь), человек уже храброго, высокопарно говоря, ума и потрясающей силы воли. А уж совсем отдаляющимся пятном памяти остаётся на асфальте времени прадедушка Антон, о котором, по сути, мало что можно сказать.

Наверно, только то, что он был поляком.

Всех людей, не совсем имеющих даже косвенное отношение к рождению и жизни Паши, было бы бесконечно грешно не упомянуть. А вот добрым или недобрым словом – дело уже немного другое.

Дед Володя и бабушка Маша создали такую наисплочённейшую и уникальнейшую семью, какую только был в состоянии вообразить Паша. Очень запоминающимся выскакивает из чёрного омута, конечно, то, что дед был самым что ни на есть бабником. Дедником. Дедовником: прицепится так прицепится! Здесь уже не стоит упражняться в каком-то выдумывании более смешного названия для ближнего родственника: всё давно сделали сами люди. Осуждать тем более не нужно. Только вот в сознательном возрасте Пашеньке уже было страшно от неизвестности: вокруг могли сновать его неизвестные части пазла: братики, сестрички, тёти, дяди, – но в упор никто из них не заметил бы мальчугана Павлика. Да и зачем? От этого вряд ли родился бы какой-то смысл. Бабушка всегда будет помниться тихой и уравновешенной женщиной, примером терпеливости в воспоминаниях мальчика, юноши, мужчины. Вспомнить хотя бы такую историю.


потому шо ты хозяйка.msi

Бабушка следовала такому правилу: тебе, хозяюшка моя, вызывать мою ревность никоим образом нельзя. Установка деда откладывалась в под/сознании бабы Маши с помощью грубой силы слововбивавших и убеждавших кулаков. Стоило какому-то мужику зайти домой насчёт одного дела, а деревня уже чихнула и будьздоровкнула о том, что Машка, поди, ужо Володьке изменяет. Полуседой и вожделеющий явно не любви вихрь с лающим чувством собственника нёсся в двóру. Хорошо, что тогда ещё Паша даже не планировался ни в каких списках новорождённых, а то его мигом снесло бы в местную прыткую речушку. Вот тогда и поняла ещё раз женщина суровую правду о мужниных изменах и возбранительности потех в отношении своей женской сущности. Хватит, мол, Марька, накрасовалась, получи ишо тумака и смотри за детьми, пока я буду периодически выпивать и побивать тебя, такую многодетную! Иногда ложки и тарелки в лоб запускать.

Вот это была любовь


построение опьяняющего счастья.accdb

До невозможности больно представлять Паше летящую в лоб тогда уже немолодой женщины тарелку, которую пустила в уфологический пляс авторитарная рука деда. Перечить ему нельзя. Слово было за ним и только, даже если он приходил домой пьяным вусмерть и начинал гонять домочадцев. Какое к чёрту спокойствие? Лучше всего для жены и детей перед сном, в его полушатком понимании, было перемещение из дома под покровом ночи куда придётся. Обычно такое великолепное путешествие сопровождалось слезами и дрожанием из-за стыдливо подбиравшегося на цыпочках холода. Паша и это познает, но позже.

Нельзя сказать, что дед слыл и плохим хозяином. Все механизмы, рождённые от его рук, были налажены до предельности продуманно; каждый знал своё дело и не хотел стать испорченным винтиком, навлекая на себя бескрайний гнев отца. Именно дед Володя построил и крепкий кирпичный дом на берегу плотинного недоморя, который вроде по наследству и мог достаться потом одному из его внуков, но не судьба-судьбинушка. Настоящая база данных. Каждый вложился в эту двухэтажную громадину, любой имел право на кусочек этого нескончаемого Молоха. Однако бабушка и впоследствии вдова, подождав несколько лет, распорядилась иначе: полученные от проданного жилища деньги, вероятно, мысленно скрепили суперклейно детские содранные ногти Пашиных дядей и тёть, восполнили утраты их устрашённых душонок и привели мысли в чудесное спокойствие. Как хорошо, если всем вместе.


в нетесноте и полуобиде.rar

Все вместе компактно и жили, хватало места формирующимся анклавным семьям. Зарождающаяся экономика ещё не могла обеспечить всё население кирпичного царства отдельными землями с удобными жилплощадями, но к семейной автономности время неумолимо вело. Каждый был до боли доволен: немного суровый дядя Анатоля с тётей Нонной, чуточку чеховский дядя Ваня и его несравненная тётя Аня, полный тёзка дядя Паша, тётя Аля, ещё одна тётя Аня (окажется несравненней!) и Павликовы папа с мамой Виолеттой.

Много ли, дружно ли, но разрасталось древо-то, раскоренивалось! Чего же только на листьях и ветвях не происходило! Нужно было бы упомянуть и растущий в самом углу участка могущественный и немного войно-мировский дуб, нежели только древо этой стандартной по постсоветским меркам семьи.


угловой наблюдатель.bmp

Не сожгла этот дуб пугавшая Пашу по ночам молния. Мальчик боялся проглотить слюну, лежал полностью под непременно защищавшим от всех бед-монстров одеялом, а гигант знай себе впитывал нескончаемую влагу плакавшего неба-девицы. Если бы этого великана задумали спилить, даже самая маленькая опилочка в глазу вызвала бы точно такие же запятые дождинок-слёз и у этого подвижного черноволосого парнишки, одетого иногда кое-как и беспредельно замурзанного. Но пока что он не кривился от плача, а был рад играться с желудями около наполненного здоровьем дерева, рассматривать замысловатой красоты листочки и не раздумывать над тем, на каком круге дантовского ада остановились в росте корни коричневоствольного богатыря.

Всё плайдёт, а дуп долга ищо будит тут, – думал мальчик. Неправильной формы, мощнейший, неохватный дуб согласно кивал мыслям, воплощая собой мировое спокойствие и безмятежность, не выползая за границы забора Пашкиного дома, что было бы не по правилам. Только маленьким человеческим ребяткам и его деткам-желудям можно немножко нарушать правила.


свардьба (VHS)

Какие ещё правила можно было нарушить на свадьбе будущих родителей Паши? Наверно, первое нарушение состояло в том, что бракосочетание вообще состоялось. Кто как не все твердили скоро-уже-папе Володе, что с этой девкой ему счастья не будет. Она была грубоговорившей и наипугавшей, уже носила в брюхе главногероя, маленький зародыш уже неподъёмным грузом тянул вниз всё светлое существование своего создателя. Тут, конечно, любой аппарат УЗИ с этим не согласился бы: на снимках отчётливо виделся безобидный плод, но именно он, грядущий Павлик, совершенно безвинно топил своего папку в водах испорченной болотной жизни. Неосчастливившая инфернальная женщина, вероятнее всего, была из категории НБ. Такие расшифровываются как неисправимое быдло с самого начала.

Началась бы видеозапись старых времён с того, что обнаружилось бы отсутствие всяческих материальных средств для проведения мероприятия-соединения каких-то там любящих сердец. Паника, замешательство, страх. От чего, казалось бы? Денег и так раньше водилось мало, а свадьбу надо было провести не абы как. Вот и уехали машинные накопления той самой тёти Ани, которая была несравненней.

Только один крик мог бы, пожалуй, разорвать старую видеоплёнку:

Папочка, ну зачем?! Я не стóю твоей заранее загубленной жизни. Пусть аборты не так широко распространены в девяностых, лупцани эту Виолетту пару раз, чтоб я выпал недосформированным комком, надоедливым беспомощно-мощным котёнком, которого ты швырнул когда-то на пол, чтобы он не визжал. Я прошу! Хочу так же развалиться тушкой и немного опростаться на прощание.

Чуда не произошло, хорошая папина подруга медленно и песочно уплывала, а вместе с ней сникали и вероятные детишки, которые при скрещивании более благоприятных генов принесли бы миру что-то полезнее.

Ладно, к чёрту евгенику.

На место идеальной, казалось бы, женщины вставала непьедестальная биологическая мать Паши, которая только потом и заслужит вечный и не смываемый никакой грязью титул. В кадры ностальгической видеокамеры попадает невероятно тёплый снимок папки и белокурой красавицы. Фото угодило в засаду – ему остаётся только покрыться брюнетной пылью.

Не суждено было накопляться пыли и на желаемой машине, которая могла бы возить Пашину тётю Аню, ведь все деньги были сметены, сожраны покупками для свадьбы. Голытьба будущих родителей приободрилась и заметно посвежела на камере. Понеслось веселье. Пили-пели-плясали все. Какое-то верховодье, запечатлённое на видео. Но без приключений никак. Вот и мамка захотела показать себя. Если бы Паша был не зачатком, а повзрослее, то палитры красного не хватило бы для наполнения его лица из-за стыда. Да и мулета не в счёт. Белое платье запачкано невидимой грязью нескончаемой и неизлечимой пошлости, оно не идёт этому грубому проявлению неженственности. Глупые заигрывания с каким-то мужчиной наконец-то вознаграждены: мини-Паша ощущает сотрясения: лупят его начинающуюся мать, избивают нещадно, насколько это можно делать в торжественном случае. Но и она не отстаёт: размашистая высота её каблуков настигает с матерщиной уже-мужа в разных частях тела. Кровь, стоны, нетрадиционная в понимании всех потасовка – потому и всё мероприятие испорчено. Плёнка и окученные мелодии обрываются, но не жизнедеятельность маленького человека. Он ничего не чувствует. Наверно. Потом почувствует. А пока пусть на любой гулянке будет родительская драка.

Что ж, с врагосочетанием вас.


тётя-мама.exe

Маленькая жизнь часто лягает по определённой программе: как к ребёнку отнесутся родители, мягким или колючим покрывалом его укутают в этом беспрекословном детстве, – таким он и останется, возможно, навсегда. Какие-то единицы будут исключениями.

Чернявенький комок Паша за внимание не боролся, не так уж и много его получал. Не хватало только ему захлебнуться в ванночке или, наоборот, заболеть чем-то из-за антисанитарии. Тётя Аня взяла на себя ответственность, не позволив относиться к пухленькому малышу как к собачонке, которая сама догадается, где еда, а где место для сна. Такое происходило ещё во времена нераспущения всех семей из большого кирпичного дома, кое-как держалась коллективная самоотдача, но швы понемногу лопались. Родившая мать не осознавала свалившегося на неё и кричащего порой цветка жизни и просто игнорировала его в любом случае, выпив водки или другой бормотухи и забывшись в кошмарном угаре.

Чаще всего всех всё устраивало.

Что сказать об осознании счастья отцом? Наверно, мальчик этого никогда не узнает, ранние этапы слишком туманны, папа Володя был занят своей работой с более-менее достойным доходом. А откуда вообще у Пашки порезик на запястьевой венке?

такой аккуратный. с чего бы это, тётя Аня?

Аня. Вот это слово нужно было бы произнести первым, когда голову Паши придерживала женщина при умывании, когда за ним яростно следили её цепкие и бодрствовавшие глаза, когда они слезились из-за собственной беспомощности и отъезда: операбельная опухоль долго не могла ждать, пока её вышвырнут из доброй тёти. Миллионы наказов недосемье по поводу мальчишки следовали до самого порога, ласково-состраданьевая душа частью проникла в самого несмышлёныша и сама нашла там путь. Он же не кукла, в конце-то концов, родители, мать вашу!


эта страшная кукольность.png

У дяди Толи непременно каждый год в декабре выставлялась под ёлкой пугавшая Пашу кукла. Что только она там забыла, такая картинно-страшная! Черноглазая, каждый год с какими-то бесформенными причёсками и рядом с мнимыми подарками, словно его мать, она внушала желание уползти в другую комнату или хотя бы в другой мир.

жутковато-о-о-о-о-о.

Несомненно, это и могло повлиять подсознательно на отношение мальчика к такому вроде как великолепнейшему новогоднему торжеству и ёлке вообще. Другая комната в доме дяди и его жены Нонны мало чем отличалась от остальных: удушающее спокойствие, запах, который пропитал всю одежду домочадцев, вещи приклеены к своим местам и вряд ли когда-то оттуда сдвинутся. Только дядин сын, такой же полуспокойно-суровый Антон, позволял себе игры по сбиванию телевизорных уток из пистолета и странный делёж фишек с неотстававшим от него Пашкой, косившимся на куклу. Вторая Нонна в этой семье, двоюродная сестра Паши, пропадала в своём апартаменте, в который можно было попасть только совсем уж избранным. Всё это измеримое благонравие завершали вишнёвый компот после бани и гипнотически тихо играющее радио-круг в темени на стене кухни.

До чего же неизъяснимая и спокойная тоска!

Если бы когда-нибудь захотелось тишины, в такое жилище точно можно было бы отправиться и умереть от поглощавшего контроля. Так решил четырёхлетний мальчуган, устраивая всем смеховой праздник при инсценировке приёмов карате.

Ки-и-и-ия-а-а-а-а!


вспышки с четырёх.7z

Большое застолье случалось редко и не по любому поводу. В этот раз должно было произойти что-то юбилейное. Эти фотоаппаратные вспышки на праздниках и закладывали нечто до боли невыцарапываемое из короткой памяти в архив-ячейку.

Юбилей дяди Миши, мужа той самой несравненной головодержавшей тёти, был смелым событием, на котором втопталось запечатлевание первого воспоминания Паши: группового фотоснимка. Казалось, неважные происшествия становятся важными после. Вертеться бы в этих колёсах времени и заглядывать в чудные уголки своего разума. Папины сильные руки, неуёмная беготня по комнате до этого, много родных людей, подобие счастья – всё это составило лучшую архивацию кусочка жизни. Так и появился где-то след во Вселенной, на котором розовощёкий, удивлённый и спортивноодетый паренёк смотрит в призрачно сияющее будущее с пластмассовым отчеством. Вспышка, взрыв, некинговское сияние – папа-галактика отпускает сыночка-планетку в очередное баловство. Пусть играет, озорник.

Пусть смеётся, переползая от рук папы к рукам мамы. Удивительно, как они вообще нашли время так сочетаться в бесполезной на вид игре? Паша и не думал, что жизнь так же будет его перебрасывать, как баскетбольный мяч, от сияющего улыбкой отца к угрюмой в своей повседневности матери. А пока был только пол, было залитое закатом окно, переливавшиеся уходившими красками предметы быта и легковерно-краткосрочное счастье, панибратски дзынькавший полусмех, частичка радости и тепла от временно спаявшихся, а не спившихся родителей. Бойни ещё, казалось бы, не было в этом кирпичном замке.

И вроде бы сейчас семья не была уже образцово-порказательной.


февральская поездка.txt

Пора бы уж съездить за сестрой спустя примерно пять лет после своего рождения! – подумал Паша. Видимо, по истечении определённого срока в семье должна появиться ещё и девочка, сестрёнка. Мальчик не знал, надо ли её любить. Наверно, надо, раз ей уделяется такое внимание, даже когда её пелёночек ещё и в помине нет. Мысленный блокнотик Пашки фиксировал такое значимое событие в любых неуловимых мелочах. Крыльцо, на котором часто поскальзываешься, выносит сына и отца прочь из дома за хватанием новой души; машина друга папы, дяди Владика, этакого кучера госпожи расцветающей даже зимой Жизни, несёт в лихое пространство.

В изнеженном обстоятельствами блокнотике растут пунктики: дорога, холод, свежее звенящее утро, ветер… Снежинки. Уже упавшие, словно васнецовские древние воины, они только и успевали возрождаться в блеске, притворяясь розовыми, когда всё вокруг было одурявше-синим. Снежок оголтело синеет, соревнуется с небом. Глупый. Запотевшие стёкла мчавшихся жигулей прятали от маленького путешественника всю красоту, на которую была способна зима конца двадцатого столетия. Пути же были ему знакомы своими ямками, которые так, видимо, в Пашкиной жизни и не изменятся в своём ностальгическом упрямстве. Снежиночный ветерок в темноте до сих пор будто хочет внушить Пашке, что его существование – это только обволакивающее покрывало, из-под которого ему никогда не вылезти.

А ведь где-то снега на дорогах навалило высотой с человека – и ничего.

Вот он, последний пунктик. Полуобшарпанная зеленобокая больница, разное множество ступеней, больших одежд, заполонивших родильное отделение, розовая, как сборище снежинок-притворщиц за окном, ленточка его сестрички, а дальше будет что-то важнее.


до отвратительности лживая глава.dll

Как относятся к наивной детской лживости? Наверно, с некоторой до́лей умиления. А некоторые без всяких доле́й могут и нещадно побивать своих отпрысков, надеясь таким образом напрочь отбить и желание врать. Что бы вы делали со своей правдой без наивно-детской лжи? Крики детей кажутся вам неимоверной симфонией, где вы великий композитор? Дирижёрская палочка-плеть взрастит поколение неидиотов и немаменькиных сыночков и дочечек?

Паша не мог, как любой нормальный и вроде бы здоровый ребёнок, не врать. Необходимость заставляла его как обманывать, так и открываться. Второму способствовал отцовский ремень или прут, сорванный собственными руками парнишки для сатрапно-профилактического избиения.

политика открытости местного масштаба

Маленькие шрамы выгоняли прочь из головы Павлика мысли о ремонте часов – их он отремонтировал столько, сколько нашёл.

Лис бы стлелка пасла.

Подзатыльники не позволяли больше подумать о том, чтобы спрятать немножко денег и купить много жевательных резинок, сжевать их все сразу, а дома сказать, что столько сдачи и дали. Насилие отменяло желание бросать спички на дрова, что было лучшим противопожарным воспитанием дошкольника. Лучше, чем слёзы соседа, выбегавшего из задымлённости своего дома. Пашка, поел из собачьей миски немного вареной фасоли? Получи тумака в бок. Из интереса надел каблуки матери и прошёлся по залу? Что ж, лишь бы никто не видел, маленький проказник. Товар – какой-то интересный предмет, цена – разной степени тягучая боль в частичках тела. Тут качелькой в лицо даже было бы гуманнее, как однажды в детском садике. Стрелочки часов так и не пошли, хоть была сделана дырочка в стёклышке. Конструкторские навыки терпели крах в зародыше. Вероятные профессии погибали под мощным натиском отцовских оплеух. Сколько их таких было? Паша-экономист, Паша-дизайнер, Паша-человек. Всё ложилось прахом под давлением рефлексов: сделаешь это – будет больно. Но рисковать стоило.


уже недетский сад.iso

Риск начинался уже рядом с детским садиком. Паша ненавидел спать днём, любил ночью и дома, когда его хоть иногда, но берут на руки и переносят на кровать. Но игрозальные забавы в саду были ему по душе. Так и сформировывался образ, подобие начинающегося гражданинчика. Зверёчки на шкафчиках и на стёклах, запах зубной пасты в туалете упрямо цементировали в душонке мальчика светлые многодетские моменты, к которым невольно захочется потом вернуться и качелиться, если что-то похожее опять увидишь или унюхаешь. Детсад имел свой запах недомытого туалета и картофельного пюре. Подоконники, стены и даже полы здесь пахли по-особенному, по-общественному. Витали здесь ароматы и пришедшего за тобой родителя, наслюнивавшего ткань, чтоб стереть грязь на твоём лице, и спешки в собирании, и фломастеров, и шарфика с варежками, а ещё – светло-зелёных санок на выходе. Ошмётки звуков таяли под ногами приходившего за Павликом отца, воспитательницы игриво хихикали и больше подначивали сильного работягу на такие проделки. Здесь взрослые становятся немного детьми, пока не выйдут за порог.

Но и детки не дремлют. Павликов двухъярусный сонный корабль соседствовал в коричневокрасочном море с фрегатом девочки на самом верху. Быть беде, капитан несонного царства!

Неужели такие незамысловатые разговоры ведут и взрослые? Таким пытливым мыслям ещё рано было приходить в голову не очень упитанного скучавшего паренька. Пусть они побудут на пороге, возле санок. Может, уже тогда Паша и стал мужчинкой-победителем, когда девчушка нетонущего судна решила показать кое-что. Одеяло-парус распахнуто, пусто-голо, а ветра в душе никакого. Штиль. Даже штилёнок. Зато теперь Пашка знал, что же там у противоположного пола под одеяльцем.

Чем отличаются туалеты для девочек и мальчиков? Паша не знал и проверил совершенно случайно, когда до невозможности приспичило, а одногруппные товарищи что-то рассматривали в уборной без половой на первый взгляд принадлежности. Раз они там были, то использовать по назначению можно. Никакой разницы. Да и в чём? Только потом хихиканье выдало новость самых невероятных масштабов: а Пашка-то в женский тубзик ходил! Хи-хи-хи.

– Ну и что? Ничего страшного! – Хитрая улыбочка воспитательницы заручилась поддержкой детского подначивавшего коллектива.

Кто-то из шутников вскоре поплатился, хоть и случайно. Камешек-птичка, спонтанно вылетевший из рук Павла, угодил одному наглому парнишке в лоб. Кровь и слёзы с одной стороны. Рыдания с соплями – с другой.

Череп не проломлен, жить будет этот нахал… – шептала Пашкина совесть не во всеуслышанье, когда паренёк не гнушался ещё раз поплакать.

Детство ярким образом предоставило счастливому обладателю совести возможность ковырять один интересный ноготь необычного цвета у спавшего соседа. Ещё оно дало узнать, что если одна девочка может что-то показывать только тебе, то вторая, с энурезом, может опозориться перед всеми и показать своё что-то лишь косвенно, но уже всем обитателям детского шумящего мини-ада.

А вот уже Павлик-именинник слушает неискреннюю и вялую песню от других детишек, связанную с тем, что только раз в году-ду-ду-ду-ду-ду, ему немного стыдно за лакомства, которые родители по традиции принесли на сладкий стол в его честь. Они уже кладут сласти всем на уголки столиков, и ничего не поделать: чего-то получше у них пока нет.


настройки по умальчанию.ini

Жизнь настраивала себя к Паше порой очень враждебно. Так, по крайней мере, казалось ему самому. Он отставал от повзрослевших двоюродных, играя на заброшенной стройке. Тогда только и оставалось видеть ускользавшие при прятках пятки Веника, Стёпки, Инки, Лики и остальных своих родственничков и расстраиваться. Ничего, пусть побегают, покричат. Только бы не кричали на некоторых из них в пьяном угаре праздновавшие какое-то летнее событие в двухэтажке родители.

Мальчик в незлобливом хороводе шуток уже учился отбиваться от вроде бы претензий со стороны братьев-сестёр:

– Паха злёй, очень злёй.

– Стёпка сам злёй, отень злёй.

А в итоге путь для Паши-кораблика всё равно был единственный: он неумело вёл потом пьяного и несоображавшего отца-дредноута домой, когда за ними плелась не в большей степени что-либо понимавшая мать. Да и слышал мальчуган их крики так, будто положил больное ухо на горячий кирпич, а потом в ухе что-то лопнуло, и из него вытек гной. Он искренне не понимал, зачем им вообще надо было заходить в магазин к этому иностранцу, где есть только водка и шоколадные конфеты.

Чтоб догнаться, вылетают откуда-то из-под прилавка слова.

Неужели я был счастлив только тогда, когда около часа хохотал во сне бог весть из-за чего?

Детсадовцем он не понимал, почему его ножницы-зайчики для поделок такие тупые, правильно ли достали рыбную кость из горла одного мальчика, зачем всех заставляли пить ненавистный компот, на дне которого болталась синеватая обрезь яблок. В итоге его вырвало прямо в стакан. Получилось даже больше того, что он из этого гранёного выпил. Получайте, повар, подарочек! И тебе на-ка, мисс локальная система образования, последствия насильственного закармливания!

Кстати, о насилии. Жизнь даже колорадского жука подговорила сделать Пашке больно. Сидел он на пальце, куснул и взлетел. Комар насильно забирал мальчуковскую свежую кровь, а наседка сильно клюнула в руку ясным и беспощадно спокойным утром прямо в сарае.

Не насмотреться на свой дом сорванцу. Казалось бы, недавно в строении жила такая большая семья, а теперь оно, скорее всего, только и принадлежит ему, а не родителям, периодически матерящимся. Начиналась его жизненная территория с деревянной калитки, которую пару раз выдёргивали и пускали вплавь по озеру в честь известного праздника всех нечисто-несвятых. А вот широкие ворота рядом извечно стояли тут хозяевами, охраняли, начиная с чёрно-белых, по мнению Паши, времён, но никогда не открывались. Лужок за воротами, сирень, клубника, сараи, сад, живность – всё это составляло в совокупности его детскую жизнь. Здесь он в первый раз познакомился и с опилками.

Дровник был чуточку грубо сколочен и не представлял собой никакого для мальчика интереса. Оранжеватые опилки, кусочки коры, железные скобы будто кричали: И мы, и мы часть твоей спокойной детской жизни, Пашка! А частые дрова-гости лишь угрюмо лежали и помалкивали: им недосуг говорить с этим отпрыском, их скоро сожгут. Вот опилкам – радость. Знали бы эти мини-кусочки, что и с ними в своё время должен будет сделать холодной зимой главный их посетитель! Тогда бы они совершенно не завидовали другим мини-кусочкам.


бесконечный снег.img

На невзрачной и серой улочке шёл очень медленный снег. Хлопья кружились, падали, словно стремились накрыть своим нежным одеялом всю эту замершую на недолгое время землю. Такие снегопады в здешней местности почему-то были достаточно редкими, поэтому многие детишки сразу выскочили на улицу. Они радостно повизгивали и покрикивали, бегали наперегонки, скатывали снежки и совсем по-доброму бросались ими. А белое покрывало всё больше дарило им прекрасную возможность хоть немного побыть вместе с собой, таким природным чудом. Каждый после игр будет возвращаться домой с промокшими рукавицами и обувью, зато счастливый и весёлый.

Не вышел лишь один паренёк из-за болезни. Мать, сделав всё возможное для выздоровления сына, занялась домашними делами. Нет, он не остался один. Рядом с этим маленьким человеком находилась целая стопка книг. Они служили ему чему-то наподобие портала в другие, не каждому известные миры. Просмотрев корешки, мальчик наткнулся на сборник рассказов Рэя Брэдбери. Почти интуитивно найдя свою любимую историю о Нескончаемом дожде, болеющий стал перечитывать одни из самых интересных строк, как вдруг понял: его пальцы что-то слегка покалывало. Конечно, снега быть не могло в тёплой и уютной комнате, но он шёл, отрываясь случайными частицами от белейшего потолка. На миг показалось, что этому снежинкам суждено нестись вниз так же бесконечно, как ливню из произведения, однако вошла мама.

Потом мальчик думал, что всё же важно владеть хорошей фантазией, стремиться каждый раз путешествовать рядом с героями самых мудрых и интересных книг, буквально жить рядом с ними, учиться у них чему-то и чувствовать небольшую смерть их, когда всё закончится. Наверно, не нужно давать умирать этой способности и стремлению к маленьким чудесам, страшно заваливать свой разум лишь материальными богатствами и ложными ценностями. Однако каждый всё же, конечно, поймёт, что это только его выбор. Ничего не может измениться просто так.

Пройдут дни, дети вырастут, жизненные приоритеты поменяют свою направленность. Останется важным лишь вопрос о том, сможет ли кто-то и дальше всё так же наивно радоваться снегу и вызывать его мыслями и душевными стремлениями. Может, это всё – только несбыточные мечты?


самое тёмное и посветлей.vob

Посещать иные миры с помощью книг Паша ещё не мог в силу своего пятилетнего возраста и отсутствия как таковых бумажных носителей в доме, кроме обложек с голо-полуголыми детективными тётями, поэтому ему оставалось по вечерам смотреть в выпуклый экран старого телевизора со щёлкалкой. После семи – отбой. Так говорил папка, и приходилось слушаться. А именно: всматриваться из-за занавески втихую в какие-то модные в то время стрелялки и рукопашки. Таковы были телевизионные чёрно-белые с примесью зеленоватого будни, немного смутные, давившие ночным покрывалом и экранным светом неясного будущего. То ли дело магнитофонные кассеты скучными днями, наверняка оставлявшие ностальгические нотки в развивавшемся мозгике искусствомана. Там мужчина нахваливал какой-то союз и хиты, а потом фоновая песенка нахально угасала в первобытности темноты и косых дождей.

Как же хорошо после дождевой тучи. И как холодно. В это время я предпочитаю не слышать птиц, а ведь они всё равно поют.

Будущее представлялось неважнецким: рукопашки без стрелялок посещали дом в иные будни, когда приходила пора родителям учинить разборки. Тогда с плохо скрываемой звериной радостью часто упоминаемого тамбовского волка и будто бы необходимым пониманием дела отец залезал на мать и угощал её кулаками. Подъём! Поворот! И вот уже орущее навзрыд дерево-тополик Пашка пытается встать между батькой и маткой, чтобы они только его измельчили бытовыми недонкихотовскими мельницами. В своё время даже бабушка Маша, престарелая и средней толщины берёзка, пробовала мешать такой неспортивной борьбе, однако вихрь сметал и её, бойцовские повадки никого не щадили. Ещё и деньги у пенсионерки бывали нещадно отняты. Радиатор стал верным другом матери: такие близкие встречи её покорёженного лица с железными рёбрами делали физиономию кричавшей бойчихи цвета железа. Рёбра же батареи корёжиться не думали. Всё равно не успокаивало и это: родительница продолжала растравлять отцовский гнев ором Бей! Бей!, Пашин рёв не был слышен разве что только дальним соседям.

Я ж тебя убью и отсижу лучше, сука ты такая!

После, как правило, у дравшихся наступал какой-то постсадисткий секс. С самим словом садист мальчику довелось встретиться гораздо раньше, чем ему положено, однако его значение, к своему счастью, он узнал вовремя. Сам же интимный процесс осознавался Пашей только полуинтуитивно, другого вида крики ни к чему не обязывали его мысли. Только горочка песочка-отношения к этому накапливалась и получала статус чего-то запретного, бередившего душу при каждом намёке на стоны-вздохи-ахи-эхи в любой момент уже потом, будь то даже, например, в момент соития уже взрослого Стёпки с его первой женой в посленовогоднее утро прямо при Пашке.

Да уж, бурно у родителей, ничего не скажешь. Насилие процветает раффлезиями, Пашка с замызганными соплями рукавами живёт и не радуется (жизнь такова, маленький человек!), а в остальном всё сносно, всё как у людей, наверно. Так же грюкают дверьми, чтобы лучше показать свою силу после руганей, и такая же куча не мала грязи по углам.

Только бреют ли там своей жене при детях в других семьях – этого парнишка не знал. А знал ли, кто разлил на простыню как будто бы белки от яиц, что это за ватные комки с pussy jam, которые страшно-старшая Виолетта не смущалась хоть как-то демонстрировать? Да и не хотел пока узнавать, а то придётся рассказывать всем о девочке, которая ему что-то похожее показала ниже животика и просила никому не говорить. А Пашка не предатель и не трепач! Да?

Не знаю.


серебро и золото.aac

Хотя трепаться и материться, как подмастерье сапожника, Пашка иногда любил. Молчание тоже помогало. Вот, сидя возле печи на коленях папки, мальчишка мог без зазрения совести разрушать все постулаты человеческой анатомии. Может, и правда он вылез у матери из попы, если отец его смеётся серебристо-звонко и всё подтверждает? Угольки рассыпчато мозолят Паше тёмные глазки своим сиянием, в семье – мир и почти покой, если бы не заливистость гортанности главного кормильца. Надо же как-то познавать что-то вокруг, Пашка-то ведь точно не знает, откуда он вылезал. Желательно ему было бы остаться абортированным материалом, слизью, пудингом из крови, а не заливисто хохотать. Слёз-то и побоев из-за него гораздо больше бывало. Здравствуй, покатая идиллия. Проходи к столу, Павел сейчас тебе чаю нальёт, а чаинки выловит ситечком, чёрным, как его время. Он знает, что ты тут ненадолго: сегодня же родители могут до полусмерти друг друга поизбивать, а потом за солнцезащитностями очков прятаться даже в хмурую зиму. Посиди, погуляй, видишь, как выраженьице Пашкиного лица тебя умоляет? Мальчик хочет слышать на кухне что-то другое, а не только

ты миня уважаиш, браток? тагда давай па-сто-грамм.

Возымело ли действие золото-молчание? Оно работало немым упрёком миру, один такой сработал и в сугубо автобусные девяностые, когда в переполненном транспорте неизвестный дядька посадил на колени Пашку и сидел так до конечной. Что и говорить: льдинки на стекле сидящему кажутся повеселее, нежели стоящему и изнывающему от скуки. Надышанность людей ненавязчиво согревала, а белые стены городского завода с винным запахом яблок напоминали, что скоро мальчишка будет дома.


последний волшебный Новый год.djvu

Помнится, дядина кукла из-под ёлки постаралась навредить отношению Паши к празднику, однако всё обошлось. Два часа до застолья, блестят под фонарём снежинки. Эти ласковые холодные кусочки только и знают о блистании, а мать и её подруга (выглядит то ли тётей, то ли дядей) куда-то идут с непослушным мальчиком. Ребёнок знает, что его ждут печка, тепло, посеребрённые петушки на ветках и разрастающаяся, необъяснимая радость, неизвестно кем переданная и разбрызганная по всему пространству. Ну и куда без фольги с въевшимся в неё запахом шоколада? Какой-то Новый год. А где старый? Кто ему дал пинка? Ладно, стоит и так порадоваться, даже в садике по этому поводу много разговоров. Потом будет утренник, следует подготовиться, подучить стишок. С Пашиной хорошей памятью всё пройдёт на ура, и он получит… апельсин? Почему вон тому мальчику по имени Женя Дет-Марос подарил большую шоколадку, а ему – несчастный оранжевый фрукт цвета опилок из его дома? Это в его детской голове не укладывалось ни на какой из матрацев. Он не заплакал, побрёл после а-ля веселья по снежной кашице домой, запомнив навсегда именно этот случай, который снял покровы с необъяснимой волшебности обычного ежегодного обмана. Ещё одна жизненная настройка сработала успешно: это была поставлена птичка в пунктике там, где написано несправедливость. Пусть она и была маленькой, еле уловимой, для кого-то неважной и дурацкой, но самой запомнившейся для стихорассказчика Пашки. Новый год, иди к чёрту!

Хацу аписин и сакалатку!


мини-грехи.ppt

Нельзя сказать, что в Павлике не было чертёнка. Хотя бы самый никудышный, но был. Творил он порой не так чтобы уж и страшное что-то, но если тумаки за проделки бывали, то заслужил, значит.

Заядлым рыбаком мальчик отродясь не был. Заядло он только захлёстывался лесками с каким-то стариком, который так отменно рыбачил, что даже добычу эту потом приходилось разрезать, доставать из её потрохов крючок. Также начинавший рыбачок ловил мальков с помощью обрезанной пластиковой бутылки и великодушно скармливать их коту, без червя удочкой даже пробовал поймать. Рыбьи чёрные спинки побольше тоже иногда суетились в ёмкости. Не чурался Павлуша альтруизма вплоть до вырастания. И такое по наивности случалось. Пролитое ласковое солнце нещадно тогда слепило бликами, будто укоряло в хроническом раздолбайстве и отсутствии элементарного грузика ниже поплавка, а вода заступалась, бережно успокаивала своими маленькими пресными волнами бетонный выступ, на котором сидел Пашка-раздолбайчик. Ещё она одурительно пахла донной нежностью и предпраздничным холодком зачавшегося дня. Всё безрезультатно, озеро. Твои молчаливые жители не такие наивные, как одинокий малец с чешуёй на руках. Сматываем удочки и извилины!

На этом озере и первая смерть от руки разбойника произошла. А орудием был обломок кирпича, угодивший в так удачно плывшего утёнка. Пашка так и подсел от неожиданности. Зачем он в него попал? Зачем он вообще бросался? Мешал ему птенец, что ли? Страх и стыд унесли от греха подальше, но грех этот явно не смоется каким бы то ни было водоёмом. Это пацанёнок точно осознавал.

А что насчёт домика на дереве? В какой-то другой стране его можно делать, а у Паши такого жилища не будет? Как бы не так! Сгодится и прекрасно-развесистая верба, подружка дуба. Ей как раз в виде дубинки и лошадь понукали при Павлике, так и гнали, бедную, что есть мочи.

Прекрасно обустроившись в недооднокомнатности, мальчик запустил механизм своих интровертских черт характера, маховик безжалостно накручивал на себя падавшие вербные ветки и листья, а очаровывавшей силой ему служило озеро-река, протекавшее в двух метрах от места событий, которое раньше было значительно выше своих берегов, в нём вроде бы водились русалки. Ура! Паренёк теперь хозяин и всё может. Он тут всё обустроит наилучшим образом. Как папа или нет – непонятно, но это будет его своеобразный балкон. Может, такой же календарик с собакой будет висеть, как дóма, и вспоминаться именно воскресными лучистыми утрами.

Если представить жизнь в виде слайдов и вспомнить рассказы о времяпровождении его безусого папы Володи в майке с изображением какой-то птицы и надписью на нерусском, то получится однообразная, но при этом интересная презентация. Папкин-то балкон повидал гораздо больше людей, чем Пашкин возвышенный зелёный дом. Да и гости были необычными: все являлись девушками. Первый слайд – девушка на балконе, второй слайд – ещё одна. И далее по нарастающей. Зачем он их туда десятками перетаскал – это Павел уже потом узнал, а пока у него гостили только ветер и звуки машин, а также запах бензина, томивший и рвавший обоняние. Тут выйдет только один чертовски скучный и выхолощенный слайдик.

Чертёнок был ещё и алчным. Дитя хоть и знало, что творило, но не знало зачем: вытаскивание денежных купюр из-под носа в очередной раз пьяных родителей было опасно затягивавшим приключением, даже если потом опять наведывался ступор во время объяснений с перегарным отцом. Пасмурно свистевший в лицо день, последождевая освежавшая хмарь и петрикор не могли его ни в чём переубедить: денежки можно было выменять на что-то интересное, купить много жевачек или просто их отдать. Купюрки-то давались ему без труда и уже начинали спонсировать антиалкогольную кампанию его души.


сестрадания.xls

Вот и пришло время Паше побольше узнать о своей сестре Виолетте, тесно находившейся возле него за компанию на протяжении уже более полугода. Это сначала Виолетка была простым пищавшим комком в пелёнках. Потом-то стала требовательней, вроде бы как и внимание с какой бы то ни было любовью родителей отобрала у него, обычного и немного чертёнкового своего брата.

Вот, например, ей давали желток от сваренного яйца, а ему доставался невкусный белок. Конечно, хорошо, что ему хоть что-то давали, но ведь это нечестно. Всё было прекрасно до тех пор, пока Виолка не приобрела способность бегать за ним как привязанная. Вот тут уж можно было бы и таблицу какую-то составлять всех его прегрешений относительно сестры, ведь доставалось-то ей немало. Сейчас Павел Владимирович, проживший четверть жизни, не иначе как сильно сожалеет обо всём, а вот в бурные и жестокие детские времена такая жалость была наглухо забита рычавшей и дикой мстительностью-рудиментом непонятно за что.

Пункт первый. Велосипед. Пояснение. Пашка беззаботно катил велик по ямистой, недозаасфальтированной дороге, когда ножка сестры попала под спицу, а после набухла до значительных размеров. Примечание. Если бы вовремя не заметили, подволакивала бы сейчас его уже совершеннолетняя ближняя подруга детства свою ногу до конца дней, и всёравно ей было бы на ту приятную листву и на свою жизнь вообще.

Пункт второй. Молоток. Пояснение. Пашка опять беззаботно, но, стоит добавить, весело и с кряхтением колотил инструментом по леске, прибивая к ней грузик, как вдруг с невероятной точностью угодил в пальчик маленькой голубоглазой девочки, которая придерживала кусочек металла. Кара так и нависала, дамокловомечная: за синевшую частичку тела так выбили бы дух из мальца, что всё показалось бы потом до невозможности безболезненным или до удивлявшего ужаса наоборот. Однако всеспасавшая ложь и тут помогла. В бандитский синдикат вступила и госпожа Угроза, которая убедила Виолетту рассказать о вымышленной двери. Та, дескать, прищемила ей палец. Тучи рассеялись, луч солнца покосился на стёкла, которые закрепились не без помощи оранжевой замазки на окне коридора, всё обошлось, глазки остались голубыми. Примечание. Возможно, пальца вообще не стало бы в отличие от ноги. Но и он сохранился, как и Пашино сожаление о содеянном навсегда и даже более.

Пункт третий. Почти самый отвратный. Самый мерзкий впереди. Пояснение. Брат избивал сестру. Систематически и бессознательно. Вероятно, теория преемственности работала безотказно. Бедная, бедная сестрёнка Леточка. Беднее, чем у самого Достоевского из его девятнадцатого века, но что поделать. Стал созревать только двадцать первый век, глухой, настороженный, разраставшийся кустами вербы возле окосевшего забора. Примечание. Синяков и ушибов могло бы и не быть, если бы такие лихие парочки не плодили зверька Пашу и зверёчка Виолу, а застыли до утра в пьяной усталости и соплежуйстве.


все её уютности.swf

А вот тут хранился файлик, застывший и поставленный на паузу фрагментик из видеовоспоминаний Пашки. Хороший такой фрагмент, потому что захватывает жилище тёти Ани Головодержащей I. Первое, что всегда ударяло в голову и потом неизменно утягивало мальчика в воспоминания, – это дух сего дома. Будто смешались все одежды, люди, стены, и даже те громкие часы образовали единый и непрекращавшийся домашний запах теплоты, довольствия, радости. А ещё всё же лености. Может, примешалось и полублагородное туалетное амбре. Пожалуй, именно предпоследнее более всего чуял тогда уже полузверёк-паренёк, гостив по счастливой случайности у тёти. Праздностью были обданы бархатные шторы, фотообои с недосягаемыми тропическими водопадиками. Ковры и кровати, огромадные, роскошные для его детского ума, вызывали неподдельное восхищение.

Такая же искренняя и непомерная строгость возникала у родителей, когда они неотрывно следили за выходками своего малóго. Что ты вылупился? Ты что, голодный? Дома не ел? А ну сядь, а то сама посажу! Только домой придём… Последнее обещание уже нагоняло натруженную унылость, пятилетний прохвост вешал нос, глазки, губы, да что угодно, потому что знал, что его уже ждёт потом. Некому будет греть место в постели, чтоб оно не остыло, некому будет задавать вопросы обо всём. А тут люди такие добрые, весёлые, особенно Сашка. Эта виденная раз в жизни дальняя родственница в порыве игр может загнать под стол, вызвать всеобщий смех и различные стеснения, добавляя позже смелости. Кто она такая и почему ей Пашка бессознательно поверял свой досуг? Кто ж ответит! Ведь в родных стенах будут немного иные вопросы и не в пользу безболезненности.

– Оставьте его тут ночевать, – так пробует бороться за Пашу главная тётя его жизни.

– У него что, своего дома нет? – грубо обрываются нити вопросов от неглавной для него родительницы. Вот и весь сказ, гости милые и праздничные!


саморасширяющаяся мини-вселенная.bat

Россыпи воспоминаний об автобусе и белых стенах завода бесценны, они уводят Пашу в другие размышления о величинах просторов его жизни.

Эх, разлетись, пространство! Заполони меня, нетреклятая, такая нужная лиственная чума, чтобы я мог взлететь над солнечным великолепием и покрыться благими и отрезвляющими язвами на сознании. Широко зазмеилась эта река, ещё шире будто бы рассвирепела моя молодость, не глядя на какие бы то ни было преграды.

Жизнь предлагает четыре раза отдохнуть от проблем. Детство дунуло своей крыльчатостью и унеслось. Разве что юность сейчас положит руку на плечо и начнёт куститься в душé, пусть и бесплодно. После будут зрелость и старость, а там уж и бесконечный покой, ведущий в землю.

Прыгнуть бы, да нельзя: соцустановки. Взлететь бы, да не получится: соцстрахование. Всё смогу, всё остановлю для себя, буду в обеденном наслаждении куриться над этой задачливой простотой, пока не наступит пора уйти. Только сон и будет помощником в фантазийностях полётов, а на большее я не согласен: слишком человечно.

А вот город детства настолько велик, что приходится ехать на автобусе целых полчаса. Разве это не самое большое место на планетке? В нём есть всё, даже рынок, который не обойти просто так за день, вокзал, где потолок так возвысился, что никакой лестницы вверх, ведущей вниз, не хватит. Это сейчас, конечно, всё умудрилось зачем-то уменьшиться, пропала магия размаха. Нынче это родной и спокойный полугород-полудеревня, ничего в нём особенного, но всё до боли близкое, красивое и никакое не громадное. Дети против любых теоретизированных восприятий пространства, дорогие физики! Даже выключившийся и застеленный будто сам по себе телевизор у одной бабушки, у которой Павлик был в гостях, создавал эффект всемогущего и невидимого хозяина положения, владевшего всеми домами его знакомого мира.


чудесные ли годы…doc

Официально признано и задокументировано: стоит произнести любой учебный предмет вслух, как вспоминается школа.

(Доктор Павел *** (не доктор)).

Ох уж эти упорные отмывания тела паренька дрожащим утром в холодноватый первосентябрь около алюминиевого бидона для молока, первые свежесорванные тюльпаны со слезами-росой и волнения, парты и портфели, книжки, палец вместо ластика, кто-то плохой и хороший. Но все больше не в детсадовской свободной одёжке, а в костюмчиках и платьицах. А у Павлика – так, штанишки, рубашка, жилеточка, чтоб не отставать от других. А ещё желание немного обособиться, струсить перед общением с одноклассным товарищем и нахмуриться на общешкольном фото. И как сказать, кто тут в чём виноват? А вот школьник Пашка знал о всяких фигурках, которые ему ставят в дневничок: от них улыбается папка, хвалится перед кем-то, гордится. Похвала-пахлава жадно набрасывалась на душу. Где ты делась, чёртова память, если наградила меня только весенним отрывком около калитки, где папа смеётся над удачной шуткой и из-за моей отметки? – подумал теперь не мальчишка. Он такой красивый, самый добрый отец из всех воспоминаний и вообще не строгий с этими смешинками в глазах, отчаянно-русыми усами и оранжевыми грубыми ладонями.

Рядом трёхного скачет общесемейная собака Арлек, преданный друг первоклассника. Настоящий ветеран собачьей жизни, перенёсший войну со своим хозяином пёс. Приучен быть безотказной машиной не-смерти, живым механизмом, терпевшим боль в своих глазах от тыкавших пальчиков Виолки. Только визг расползается возле скамейки, а кобель ни шагу не сделает, не укусит и не зарычит. Выдающееся чёрношёрстное животное. Любую операцию выдержит, наверно.

Оно было умнее Пашкиного одноклассника, которого, умственно отсталого, зачем-то тоже впихнули в коллектив более адекватных детей. Наверно, так нужно. А надо носить склизкий кал из туалета по коридорам в руках? Всегда пожалуйста! Бросаться козявками в других? Это, конечно, получите. Может, той девочке можно ловить и кушать мух? Такая вседозволенность пугала Пашу, однако наряду со страхом где-то по улочкам гулял и господин Смех. Фамилия его – Коллективный. О таких копроужасах и мухофилиях знать полезно, чудесные школьные годы подготовили к другой стороне жизни, где нет Кошкиного дома и Хлопчыка малога.

Жизнь крутилась маленьким, иногда досаждавшим колёсиком; Павлика пытались отучить от письма левой рукой. Вы что, хотите из него амбидекстра сделать, замечательные домашние и школьные педагоги? Как-то не выходило; мальчик срывался каждый раз, считая всех неправыми в области владения ручкой. Первая учительница, Инна Архиповна, дала ему самую верную установку навсегда:

пиши так, как тебе надо.

Вторая её задокументированная жизненная установка гласила: никогда не будь ябедой. Сопровождалось это лёгким стуком ручки по лбу и завыванием мальчика в стороне, а иногда и не скрываясь.


папка.tar

Не-ябеда-сынок получал дополнительные уроки от воинственно настроенного родителя. Его дитя всегда должно защититься в важный момент, дать кулачный отпор. Стало быть, воевавший в жаркой стране экс-солдат-папка и начал с некоторых пор работать физруком на дому. Тут использовалось всё: печка – для пока что хиленьких Пашкиных кулачков, порог – для растяжек и усиления воли ребёнка по максимуму, стулья – для отжиманий, поучающие слова – для архивирования самых нужных данных об игрыцарском сражении при необходимости. Тембр отца завораживал, печь обдавала жаром, которого не испытывало даже то знойное государство, где раньше служил папка, стулья знай только скрипели, как батины зубы когда-то от злобы, а пороги незаслуженно подрагивали, не понимая, из-за чего с ними так обходится маленький проходимец, пуская в них пушечными ядрышками идущие прямо кулачочки.

Эх, любит папка уроки, – нескончаемо лились мысли мальчика. Сам-то он и не подозревал, что главный урок самый сильный человек в его жизни и не понял.

Например, всем известно, кто такая Смерть. Чёрная, страшная, с косой, с татуированными бровями-ниточками, как у одной тёти местной (наверно). А к папочке пришла вся такая белоснежная, красивая, пока что с предупреждением. Папа не врёт никогда, ему можно верить. Надо было только напиться и положить свою опьяневшую русость головы на кухне под песню о жизни в трущобах городских, как к нему уже заявилась белая царица. Ласково так увиваясь, только и предупредила она Пашиного отца, чтоб не пил, не пил, не пил. Сны рассеиваются – и папуля продолжил рассеивать себя алкоголем, даже больше стараться стал, наверно. И пьяным преподавал, но удивительно, что не строже обычного. Удивлялся Павлушка тому, зачем спящий родитель сопли-то во рту катает. Ну зачем?!

освободись ты наконец от скверны, сколько ж можно, папа?!

выплюнь! выплюнь!

Вот так его дружески поцеловала Смерть, подготавливая к удушью, только помады пожалела, не накрасилась.

Сгодилась и материнская, которой мазал губы отец, когда его чем-то обсыпало из-за чего-то алкогольного. На денатурат перешёл, к радости Ночной Гостьи! И целовать его не надо, сам себя уж сколько зацеловывает, к могилке подводит. Задаётся и госпожа Ночи порой вопросами из жанра бытового кошмара: почему он не бросит всё это, околдованную жизнь, жену-стерву, работу-толкучку? Так и есть: детки мешают, два несформировавшихся комка жизненной материи. Они держат, с ними чего-то догнать не может и отстать не хочет. Приходится вихриться, заливаться, тонуть в кисельной пропасти. И никакой ржи. Книжная воровка, как тебе такие проблемы? Ладно, у тебя похуже.


подставил.avi

Проблема и в том, что Пашка не любил скрытые камеры. Вот, например, с одной стороны было бы нудно целых семь часов пялиться в экран на видео о том, как маленький герой сидит на рельсах около пропахнувшего ГСМ полустанка, пока его буйный папаша с замашками на бизнес спит немладенческим сном, положив дипломат под голову. Одна ладонь почти-что-магната по-маяковсковски сжата в кулак и вбивает саму себя в Пашкины воспоминания, а вторая по-ленински рьяно выпрямлена. Величайшая революция сна! Рельсовый дух и волны тепла пропитывают мальчишку. Папку пьяным ссадили с поезда, сына отправили за ним. Каково было возвращаться им домой тем хмурым и огрызавшимся летом без провианта для семьи? Деревья и те зеленились не как обычно, а будто перед добротной и беспросветной прорвой дождя, дорога казалась более каменистой, а день и вовсе вывалился, как отцовский мешок кукурузы в окно вагона. Повседневная и такая нужная детской жизни приятная скука!

so wonderful life

Очередная жизненная дорога. Пахнет майской свежестью, безупречностью и чуточку горами, которые стыдливо прячутся в сильно яркой зелени. Камни-тревоги повсюду, но и они только часть впечатления от жизни. Как же хочется здесь попробовать побродить. Даже поколобродить. Какая-то усталость от неразгрызаемого городского кирпича. Тут же тебя незамедлительно вознесёт нежное тепло и деревенсковое гостеприимство молчаливых, казалось бы, но каменных, естественных стен. Стань же, путник, в тени мрака… Разбудит ли тебя авантюризм путешественника? Однозначно! Сколько часов здесь хотелось бы отдыхать? Двухзначно!! Многое ли умещено на таком куске исполосованных лучей? Трёхзначно: человек, природа и великая множественность вечностей, вросшая в землю мыслей. Стало быть, погружаемся и путешествуем с этой летней безмятежностью. Забери меня, закономерная матушка-природушка!

А вот уже второе видео могло бы быть о том, как мальчонка не упустил момент и авантюрно спровоцировал дядькин нос на струйку крови. Жалко сейчас вроде как немного контуженого дядю Женю, брата матери, ой как жалко, а тогда отец ему так саданул ни за что. Если только за буйный рявк дядьки на Павлика. Всё остальное – Пашкино дело: пинал ногой под столом дядьженю будто ненароком, пинал что есть мальчишеских сил – и допинался: подставил.

Виолетте-старшей вот как будто и всё равно было, ночневшему вечеру – тем более, звёзды вот только, может, немного посочувствовали пострадавшему подмигиваниями из своих великих укрытий – да и засияли ярче, сопровождаясь стрекотанием сверчков. День был окончен самой вкусной в мире яичницей с хлебом.

Обычно папка меня прогонял от стола после еды, кыш да кыш, а сегодня ничего, побыл я до конца со взрослыми. Может, семьи и отличаются тем, как относятся к детям именно во время приёма пищи…

Завтра юному подстрекателю, например, пора на работу. Спать, я сказала! Это вместо никогдашнего Спокойной ночи, сыночек.


животные.mds

Первая занятость, сынок. Её образ – ферма. Паша изрытвинился вонью всего составляющего из коровьего комплекса, стал объектом насмешек и начинавшихся нападок в школе, однако приходилось терпеть. Да и клички звучали не так обидно. Главным считалось то, что на стол кочевало всегда что-то молочное, чем можно было бы немного поживиться. А коровки с телятами казались хорошими, добрыми, почти послушными. Мальчик наблюдал их рождение и издыхание, утопание в навозе и сосуществование рядом с мышами и ужами. Небожественные миазмы фермовых жительниц заглушались запахом соломы, на которой дремал Пашка-часть-природы, вполуха слушая пасторали бурёнок в свою честь. Доярковый аромат клещеобразно вцепился в волокна Пашкиной одежды и сопровождался воспоминаниями о трудоднях при появлении любой фермерши-доходяги где угодно. Это ни в чём его не убеждало, никак не радовало и не превозносило. Другое дело – цыпки, которыми обзавёлся маленький неопрятный работник-помощник-на-0,25-ставки, они были его заслуженными звёздами на воображаемых мини-погонах в погоне за неизвестным. Никто не посмотрел, тётя Аня смогла разглядеть всё как есть, заорать тревожной сиреной – закорелые ноги были спасены. И ногти тоже успешно обрезали – и тапки поспешили уже не бунтовщицки налезть на пареньковые ступни. А вообще хорошо хоть ранки сыродоем не мазали.

Вот даже тем, который его мать недоглядела, а он окрасился в розовый цвет. Рогатая стоит, ей ничего, а красная жидкость хлещет в доильный аппарат, награждает дополнительными витаминами. Но всё это – брак, неклубничное молоко стекает прочь, его никто не будет пить.

Разве что один мужик выпил бы, который помогал заколоть свинью возле Пашиного дома. Такой-то храбрец махом зачерпнул кружкой из туши кровь – и залпом. Неподдельные ужас и восхищение наблюдавшего мальчика поборолись друг с другом и взаимно проиграли. Не было здесь чего-то грандиозного. Образ хряка, тоже залез на крыльцо сознания человечка, а после остался валяться совершенно ненужным придатком наподобие тех синеватых свиных тестикул в последождевой траве. Такие-то впечатления нужны детям! Вторая смерть животного на его сельскохозяйственной памяти. Наверно.

Последние впечатляющие образы – собаки. Арлек здесь не присутствовал, Павел вынужден был спасаться бегством от злюще-громкой псины, которую угораздило всегда встречаться на пути регулярно ходившего мальчика с трёхлитровой банкой. Что тут скажешь? Лай – крик – бег – плач. Стандартный провал плана грузодоставки. Но доставалось-то Пашке! И точечка от укуса ещё одной чёрной лаялки – успешное завершение установки кинофобии на годы жизни вперёд.

Загнанный в кусты зверёк. И всем всё равно.

А другая куцая дворняга просто вызвала чувство отвращения у паренька, он даже перестал есть морковку и выбросил её во двор, представив отрезанным хвостом.


вперёд.m4a

Всё вокруг отчего-то разомчалось вперёд. Великолепный фруктовый сад возле дома, который шумел всеми ладами природных мелодий, немного райское озеро, флиртовавшее через дорогу, всё же чуточку росшая сестрёнка, которая уже пошла в тот же недетский садик, сам Пашка.

Что за очаровательнейшее великолепие это преимущественно яблоневое раздолье! Тут впору запомнить все падающие штрифели, мягко шелестевшую траву по колено, всё тренькание птичьей недоцивилизации. Память хранит звуки, уволакивает их, как любящая матушка, в своё логово, а там пестует и растит до конца срока действия. Папка сдана в архив – пора распрощаться.

Из папки вывалился листок с отпечатанными нотками, которые напрочь засели в несуразной Пашиной голове. Вечерние стрекотавшие сонаты сверчков – им не умолкнуть никогда в этой природной местности и в мыслях. Они вестники того, что пора мыться на улице, стоя на одной ноге, или что папка пьяный и не пускает домой. Зуб на зуб не попадает, а ждать надо, пока уснёт разбушевавшийся родитель. Вот тогда-то смолкнут все создания земли, успокоится и развивающийся разум. Потом нужно ещё больше ожидать, чтобы время прогнало остроту ощущения природы.

Когда же только сестрёнка успокоится? Пашку она видела в садике часто и всё рвалась к нему, но была из другой группы. Окрашенная полурешётковая ограда разделяла их, как и вообще чаще всего во всей жизни. Рвалась так, что он иногда рвал прут, чтоб дать ей по мягкому месту дома, подражая родителям. Звук чуточку плакавшего зова плёлся за мальчишескими ушами, напоминая о вроде как надоедливой, но химерически родной Летке.

Но не это послужило причиной внезапной и неконтролируемой дефекации мальчика. Может, причины вовсе не было.

Приспичило так приспичило.

Непривитый, как бешеное, дикое, свистевшее различными ветрами деревце, он всё ждал кого-то, кто поможет, ничего не осознавая. Идя мимо садика, бабушка Маша решила все вопросы, которых ещё не было в голове юного и наивного. Смердеть не смердело, вымытый и очищенный от скверны добрыми венистыми руками, он больше себе не позволял роскоши сходить в штанишки просто так. Даже если бы рядом светилось дуло автоматического оружия или мизеринский топор.


поножовная.jpg

А вот нож сфигурировал неспроста. Если представить застывшее изображение в любом формате, то там грозный отец не убивал сына, а жена в порыве перевозбуждения пыталась убить мужа, вселив лезвие ему в грудную клетку. Репин о таком безобразии даже не подумал бы, не настолько всё исторически ранее складывалось. А тут – манекены орущих детей, аффективная мать с ножом в руке и полуужасными желваками на скулах и тщетное выражение лица папки. То ли уже умершего и продолжавшего стоять, то ли ещё боровшегося с клинком, который не вышибешь другим клиночком. Только слёзы. Картина угнетала Пашу каждым элементом интерьера. Именно наносившая удар и застыла в этом моменте, потянула время за собой. Потом папочку увозят, паника сменяется ощерившейся неизвестностью, глядящей в упор.


нечто сартрское и десадовское.wmw

Он знал видео, которые начинались абсолютно так же. С папой всё хорошо, он выгородил мать, неудачно нарезая сало, а потом попрощался с домочадцами и отправил их в добрый путь из больницы до дома. Его, видимо, мучила мысль о том, что семья должна быть полной, а не полузэковой. Мысль о том, что нужно стать благоразумнее, матку не мучила. Позвала подруга – надо идти в лесную чащу, волочить за собой сына, который наблюдал бы за шевелившимися колёсами стоявшей машины. Слишком много открытого в окне, тётя! Скажи своему другу-дяде, чтобы не так сильно угробливал транспорт! Да и где ж моя мамка, когда вокруг одни опушковые пни? Наверно, сама теперь где-то сало нарезает. Свобода, нечего сказать. Пашу больше не стесняли две прыгавшие на месте автомобили, хоть душок закравшихся сомнений подсознательно и терзал его умишко.

Более всего мучила пресса. Нет, с печатными изданиями у мальчика были хорошие отношения, а вот когда газеткой застелили окошко соседского дома, где была мать с участковым, то маленький путешественник потенциально озверел. И с папой это делает – иногда после этого плачет, – и в машине, видимо, вытворяла, и тут заперлась с полузнакомым дядей вообще в домике соседа и лежит под ним. Смутно, очень смутно. Ещё смутнее донеслись бы, вероятно, до его слуха разлетавшиеся осколки низкого окна, если бы рядом оказался папка. Грандиозный промискуитет, дорогие родители! Могло бы стошнить, да ежедневный рацион не позволяет. Я знаю, что вам хорошо, но не надо меня в это впутывать, – роились мыслёнки неясно травмированного мальчугана.

Только школа позволила тошнотный рацион, только там рвота дала о себе знать. Заляпана тетрадь одноклассницы, Пашка стыдливо бредёт домой, не замечая ничего в недоумении, так же стыдливо опускает глаза перед какими-то посторонними девками. Жалко ему тетрадку, наверно. Или жизнь свою. Эти вещицы по степени важности стали равными. Тошнотворность напоминала о вечном поражении, в которое не стоит ввязываться, как в бой с одноклассником Женей, так как неожиданно для себя можно проиграть и заклеймиться славой нездорововоспитающегося.


почти семейная.msi

Если так поразмышлять, то Паша уже готов был приобрести славу семейного человека. Пусть даже установка и шла на обычную детскую игру. Вот справка о составе семьи:

Павел – папа (не в самой худшей форме);

Дарья – мама;

Виолетта – их дочка.

Даша, соседка через дом, любезно согласилась побыть мамой. Домом такой чете служил комфортабельный однокомнатный сарай, а будто чирикавшим солнцем была выдвижная доска в потолке. Совет да любовь! В самом платоническом понимании этого слова. Разве что нужен поцелуй для закрепления семейных узочек. Как у родителей. Уродителей. Что же они там делали? Да, мамуля, ложись, пускай дочка ходит возле стен деревенских хорóм, нюхает укроп ртом и называет его микробом, а мы будем в корявом углу, заколоченном чем попало, подражать взрослым на соломе. Что-то там по поводу касания ртами, свистящих звуков и всё вроде. Мы поцеловались. Посоловались.

Касания твоих губ будто клубника или сгущёнка для нёба.

Пашу неизменно затемняли взрослые игрища, засвистывали пятилетне-восьмилетние и почти бесполые поцелуи с неотрывными поглаживаниями по голове подружки. Никто ещё так грандиозно не крал ржавые минуты его жизни, как она. Вхождение во вкус было незамедлительной стадией перехода на другой уровень познания и долгое его торможение впоследствии. Сарайная псевдолюбовь ударила, как отец, когда маленький бойфренд залез под одеяло в связи с похотливыми в самом детском понимании играми. Зачем-то целовать на полу, зачем-то иногда в углу. Что за обмен продуктами слюнных секретов?! Спонтанное подсознание расцветало, как росистые нарциссы на сорняковых грядках около стены жилища. Чувство порядочного целовальщика только к одной нехабалистой девочке заставило руку сорвать одно из белых цветочных великолепий и отправиться в путь через одну деревянную постройку к Дашке. Сильнее папкиной ладони встретили Дашкины братья Валерка и Костя, регоча раскритиковавшие отупляюще-солнечным утром под своим виноградом цветок и намерения Пашки. Почему стыдно? За что? Этот зелёный стебелёк после ветра сбегания от насмешек брошен под сирень и забыт, а сам юный цветовод забит. Его могла понять только нарциссная соседка, дицентра. А дома – традесканция.


сладко.waw

За что ещё можно быть забитым? Вот загадка так зага-а-адка! Первые поцелуи были всё же обезвоженно-отфильтрованными, как второсортный пудинг, чистыми до всей глубины детской души, а вот слаще их неизменно являлся сахар в мешке, который поселился в спальне Павлуши. Ложка, ложка, ложка – и прут. Всё же дознался главный следователь в лице главы семьи, что за юркая мышь тащит запасы белого богатства. Грызуна Павла надо наказать. Что удивительно для сладкоежного, папе настолько лень идти на улицу за вербовой веткой, что он отправляет туда Виолу. Она вроде бы и рада стараться из-за почти частых побоев Пашки, но не в состоянии сорвать злосчастный кусок скудного кустика. Тогда отправляется по приказанию сам Павлик, сквозь рёв пытается ломать средство своего бичевания. Ну это уж совсем как-то по-садистки! Такая глубоководная мысль, может, и залетела бы в головёнку наказанного из-за нередко услышанного слова садист в перерывах между батарейными побоями самих родителей. Но слёзы мешали залетать. Капля, капля, капля – и следы от лозины. То же самое из-за варенья, такого клубничного, что никакие запреты не были страшны. Пусть уж лучше следы на теле будут ягодного цвета. Что ж, в школе недоумения, но дальше этого никуда учителя пока не заходят. Своих воспитывайте, на моих не глядите! Вечная логика такого яжбати. Мать хотела из сына сделать дебила, отец – чуточку зашуганного элемента общества. А вышел-то в итоге из сынишки кто-то очень даже ничего. Погордиться немного можно. Но почему папка для мальчика был всё равно хороший?


мама его избивателя.gzip

Разве его отец был лучше бабушки? Когда парусом заносило эту добрую женщину, то от радости можно было орать по-мальчишески да-а-а-а! и принимать в дар очень вкусный хлеб с размоченным и бесплатным неизмешочным сахаром. Необузданное ежедневное счастье. Баба Маша в оранжево-серой кофте будто из лучшего мира своей сединой приносила больше мальчишества, чем было в Пашке в какое бы то ни было из времён. Какое там от зайчика! Мальчик готов был поверить, что гостинцы передала вся фауна разом, чтоб только так бежать навстречу этой старушке по выбитой и давно не асфальтированной дороге.

Прозорливость возносила хлебоносившую до невероятных высот. Она была даже выше больничного зиккурата, где родилась Виолка, выше всей синевы, верховным и супертретейским судьёй. Где установка на твою противокурительную жизнь, Паша? А вот она, звучит от бабушки неизбывным звоном и укладывается в голове многотонным архивом.

не кури,

не кури,

не кури-и-и-и-и…

Кажется, ревело всё вокруг бабы Маши. А как она узнала? Да это Валерка тот пробовал его подбить на курение, опять на удивление интуитивно запретное. Едкий дым не коснулся лёгких внука. Харкнувший случайно в лицо старшеклассник и то презентовал пробегавшему мимо Пашколодрону больше никотина. А тут бабушка уже всё знала. Полифункциональная женщина! Её не сбили с толку тарелки и кулаки деда, это верный старушечий компас, к которому хочется по-стендалевски бесконечно стремиться, чтоб жить.


травмы.xlsx

Жить. Несмотря на угнетения немонгольских родителей, приносить им дань в виде алмазных слёз и мешков со страхом. Как уснуть Паше без снотворного? В слезах. Как сделать так, чтоб уснула Виола, которая уже в слезах? Немного побить её, следуя гипнотизированию матери: ещё поплачет и утихнет. Иначе никак. Страшное становится привычным при многократном повторении.

Таблица травм разве становится меньше? Нет, если так поразмышлять. Столбцы и строчки возрастали.

1.Травма избивателя. Нынче исполосованному пессимизмом Паше даже страшно подумать, сколько боли он доставил сестре. Когда она хотела и не хотела спать, просто так, чтоб отвязалась. От скуки? От этого не избавиться, бедный Павлик! Твой череп только сильнее стиснет осознание, никакие юмор и фантазия не помогут забыть твоё детство из самых разношёрстных гамм. Швырнуть ли тебя об пол силами пропитанной судьбы, как в своё время сделал твой папка с мяукавшим котиком? Слишком просто. Да и кишки вылезут в большем количестве. Мучайся, думай. А пока вот тебе первое потрясение.

2. Травма обжигателя. Пашка получил первую отметину весёлого детства, когда пытался поднять чугун с варевом для свиней. Еде это не понравилось, и она наградила маленького силача-тягача вечным шрамом-ожогом на руке. Правда, ещё одна мини-травма была связана с топором, который чуть не прорубил указательный палец юному дроворубу. А теперь-то кожа просто сбросилась, как утомлённая принцесска после водоворотного бала. Обкипятивший чугунок даже не раскололся, ошпаренная Пашкина правая так и загнила бы, да только обратил же кто-то внимание, кроме уставших от всех работ родителей. Слава гусиному жиру и бабушке Марии!

3. Травма поджигателя. Наверно, тут-то и добрался мальчик до всей невосполнимости жизни: необлагораживавший холод нужно чем-то заполнять. В тот солнечный до безобразия день уснувшие пьяные ни о чём не думали беспокоиться: дозы разбодяженного спирта были в них влиты. А вот градусник волновался. Вместе с шатавшейся от любых намерений шкафочной шлюмбергерой. Вделанный в зеркало прибор неумолимо показывал ноль. Только не это! Даже нечего подкинуть в печечный огонь, всё им сожрано.

Хоть бы опилки какие, чтоб они

тлели-тлели-тлели.

И Паша пошёл на встречу с полупушкинским морозом в поисках повышателя температуры. Массовое повышательство. Революция в деревообрабатывающей промышленности! Главное, что его волновало, отщепилось от его сознания и судорожно трепетало под его ногами. Опилки. Именно они помогут хоть немного поддержать угасающий огонь, иначе папка-вождь рассердится, мамка-вождиха прогонит. Руки вцепились в осколки деревянного цвета. Мини-молох не ожидал такой доступной пищи и сразу всё сожрал. Павлуш, можно выдохнуть. Один градус уже есть. Цельсий доволен.


всё ему игры.jar

А вообще этот Валерка всегда был чем-то доволен. Пашка неизвестно зачем тянулся дружить с этим переростком, обожавшим прищуренные хитрости и облапошивания. Бабушка, например, недоумевала, как это её внук наловил мальков, а вся крупная рыбка переместилась странным образом в сетевые недра этого дружка. Как-то этот подвижный внучек уж больно сдруживается со всяким сбродом, надо его пытаться уберегать. Такого рода мысли роились в голове женщины, однако её защищаемый и думать не хотел о послушании, ему нужны были друзья, хоть какие, даже начинавшие аферистики, нечистые на обкуренные руки. Что ему эти рыбы или вообще еда, которую просят вынести?.. Всё равно ведь важнее эта атмосферность игренностей и приключений.

Бывало ли такое, чтоб приключения бросали прямо лицом в асфальт? Наверно, только Пашку-фермера обошло стороной сотрясение, а вот асфальтное покрытие предпочло увидеться с прыгуном по телятникам ближе. Ещё одна игро-детская травма в копилке нашла своё укромное местечко. Мальчиком он был нетрусливым, вот только третья губа, заячья, ему была совершенно ни к чему. Материнское безразличие в очередной раз проиграло бабушкиному напору. Стало быть, Паша, лежи на столе, слушай хирурга, терпи боль от сшиваний. Мужественно, уважаемый пациент, очень.

А было ли мужественным то, что он ненавидел алкоголь? Паренёк напросто устал от феноменально глупого урока химии по вливанию воды в стакан со спиртом и транспортировке субстанции к глотке отца. Ноги млели, когда он садился на них возле шкафа, чтобы рассчитать дозу.

Папка, ты бы хоть старое что-нибудь преподавал, по физической культуре. А тут-то и культуры нет, тупой расчёт миллилитров.

Маргинальные игры, где гаркали и заставляли нести разбавленные градусы – даже не ноли и единицы, – действовали с ошеломляющим угнетением. Юный химик Павел с выдохом закрывал спиртовую лабораторию в потрескавшемся серванте и на несколько минут освобождался от диктата вечно лежавшего и требовавшего отца.

Диагноз 1: твоего папу охватила абулия.


зазимованные.mkv

Если вдруг на пару часов получить карт-бланш на путешествие в глубины памяти и вообразить во дни, которые обременены подагрой скуки, те скудные и куцые кадры зимних эпизодов жизни до сих пор оптимистичного Павлика, то всё же появится слипшийся унылый фильм. Если кто-то до сих пор не знает, парнишка как никогда был без ума от рыхлившегося снега, от смуглевше-умиравшего серым вечером неба, от веток, насквозь пропитанных инеем, от щипавшего хуже любого проказника мороза. Что уж и говорить о мокрых рукавицах и ботинках после снежных игр, когда именно это всё и было выражением внутренней и самой неприкосновенной свободы. Водная стихия в любом виде оставляет неизгладимые и невыжигаемые фрагменты. Но и спрессованная перманентная серота зимнедетскости не думала покидать его в тягучие моменты, просто делала всё изысканней: у Пашки появлялась жгучая и приятная тоска. Походы под таким заволакивавшим серебристым одеялом обязывали любить жизнюшку и ожидать прихода небес посинее.

Жужжит бензопила его выходного дня, когда наконец-таки появились хоть какие-то дрова, а опилки рады подружиться с пахнущей мокростью снегом. Неужели нужна Павликовой душонке такая радостная грусть, которая прячется невидимой волчицей в поле за сараями и шрамиком от топора на его указательном? Предчувствие необходимой безысходности сумасшедше ревёт и каким-то образом имеет магическое влияние, сантиментизирует грядущую жизнь, но дует целующий ветер, и пора носить обсыпанные опилками дровишки. Не из лесу, вестимо.

Вспыхивали моменты, когда отец не рубил, а вырубался. Вот тогда жизненный фильм приобретал краски в глазах Пашки при опирании бурлившего алкоголем батьки на его худые плечи. Страх, что родитель свалится в плотину, что кто-то задавит отца из-за его летящей походки, что дома ещё поселится на несколько часов оголтелая разборка нелюбящихся взрослых – всё отбивало любовь путешественника поневоле к таким туристическим изыскам.

Не упади-и-и-и-и-и.

Страх-страх-страх.

Лёд поглотит папку. Сколько тебя ещё вести?

Сколько надо, щенок!

Я очень виноват, сынок, но никогда не попрошу у тебя прощения. Так просто-напросто принято. Не смотри на всепоглощающую ночь, на глухие и безразличные звёзды, на самый холодный и вызывающий слёзы снег, а только береги и люби сестру, когда я умру. Откуда я знаю? Наверно, догадываюсь. Тебе помогут, сын, я пока что не могу.

Странно, что лёд не проглатывал жадно шатавшегося от школы домой самого Пашку. Пошёл бы он спокойно под воду или всё обошлось бы захлюпанными ботинками? Такой потрясный риск был неосязаем и неблагороден. Без ощущения опасности маленький школьник знай себе ходил и ходил по настилу, готовому в любой момент обрушиться брызгами и захватить в свою пасть ещё одну заблудившуюся душонку. Берег. Всё прошло. Фух-х-х.

Диагноз 2: твоему папке грозит абстиненция.

Даже родственники из соседней страны приехали. Павлик почему-то всегда только и делал, что радовался в такие моменты. А было бы из-за чего? Например, дядя Паша, тот самый полный тёзка, давал своему племянничку мгновения тощей и недопустимой мечты, которая служила только предзнаменованием лучшего мира. Этот мужчина, богатый, добрый, сильный, не чихвостит, колет бородой и усами, такой взбудораженный и ни о чём не беспокоится, да ещё и большим перстнем с цепями сверкает. Уехать бы с ним, да что толку, глупый ты человек? Что-то там будет роднее, чем частые оплеухи и оры без весомых причин? А эти родные глаза злющего родителя? Тут и базедовой болезни не нужно, чтоб они внушили трепетательный ужас. Какие искры сталелитейных заводов заменят их?

Вон как отцовские руки-экскаваторы зацепили дочку и тянут весь этот дар дядьке Паше. Это уже всё, финал нравоучительных разговоров.

– Не пей, брат, у тебя дети.

– Да на, возьми ты её. Забери! Ну забери! А, всё равно ты её воспитывать будешь.

Холодно. Дощатый пол без причин полируется прозрачным морозцем. От бравурных прощаний Пашке ещё больше не по себе. С какой стати его щёки так трижды покрываются неосознаваемыми поцелуями тёти Поли, дядиной жены? Ох уж эти зарубежные традиции. У нас тут дома коснуться друг друга ласково не могут, что эти люди себе позволяют?


нерождественская смерть.ico

Стоит сказать, что в этой истории достаточно трёх фото. Они мальчику так опостылели и улетучились с глаз долой. Однако из сердца ли вон? Новый год всё больше завоёвывал территории страны Душевные Ненависти, где руководители беспробуднейше пили и насаждали друг другу медали-синяки в борьбе за алкоголую власть. Паша проснулся и понял, что этот важный когда-то праздник все проспали самым трагичным образом. Где-то он слышал, что с похожим образом жизни пройдёт и весь год, но не знал, что сон одного из членов семьи окажется каким-то уж очень вечным.

Рождество ушло, и сдалась однажды навалившаяся дрёма. Пашка с сестрой оторвались от несладких снов, вышли из тёмной спальни и увидели, как ревевшая мать лупила по щекам лежавшего отца, а всё без пользы. Подушка окоричневилась от чего-то, а сын за всю свою жизнь не видел у папки лица строже, чем тогда.

Может, это я его убил своими уроками химии? Или она? Задушила или не задушила?

Белое лицо затмевало причитания родительницы и уносило в глубины беспомощности и вечно-потерянной невозвратности. Одетые наспех, трое шли по хрупавшему снегу к дому немного чеховского дяди Вани. Освободившееся от одного жильца родное жилище всеми включёнными лампочками и выдавленными глазами реальности зазывало оборачивавшегося Павлика обратно, сулило что-то малознакомое. Там лежал папка. Последний раз паренёк видел его в комнате как минимум с тремя людьми. Глубокая ночь разевала пустую нелунную пасть и пыталась хоть чем-то задержать эти свершившиеся события. Притворщица, ты подруга той самой красивой смерти из кухни, двойная агентша, помогавшая унести алкоголизированную душу почти опустившегося человека. Тут и сам гоголевский чёрт тебе не братик, ночка.

Дальше всё по плану. Первое фото с чёрной лентой на столе. Гранёный стакан с опохмеливающей жидкостью, кусочек хлеба, зашторенные беззеркальности, плачущие родственники. Первая смерть, а ведь на картинке папа моложе, чем он был. Пашку уже ничего не волнует, кроме поданной несравненной тётей Аней идеи-подделки о том, что можно было б отца его, мёртвого полубога, оживить при помощи электричества, может. И бред и не бред одновременно душили мысли этого человечка, да что уж там, любая уцепка желаема.

Вот эта первая фотография при долгих взглядах Паши вызывала визуальные hallucinations. Ночью парнишка наблюдал мигания, движения головой до такой степени, что хотелось зарыться после этого во все простыни при одновременном осознании нереальности происходившего. Всё в душе растоптано, новое состояние отражало потерю самого главного в то время. Дом обезличился, стал чужим и невообразимым, но что далее? Только звеневшие отцовские медали на костюме?

Вот его папу вынесли. Так глупо нарядили, музыку заказали, заставили Пашу ходить вокруг машины с гробом. И тут камера не поленилась запечатлевать. Вторая фотография – сумбурные натиск и буря слёз без всяких стеснений. Какой-то театр трёх актёров при всех наблюдающих. Снежинки не хотели таять на папкиной руке, дико искали чего-то, сын с искривлённым лицом сам уцепился за руку родителя, смотрел на саван и дышал на всё испепелявшим теплом. На похоронах всегда пахнет снегом и холодом. Вовсе не плинтусами.

А вот и третья фотография: там бумажка на лбу гробового жильца и то же покорёженное всеми импульсами сердца лицо маленького провожавшего. Всё коричневое, как та наволочка. А зачем эти глянцевые воспоминания? В возрасте посознательнее Пашка поразбивал бы фотоустройства о мраморные памятники. Хорошо, что тогда было всё равно.

Такие же ночи, однако теперь горит в прихожей свет. Видимо, и он не помог предотвратить Пашкину встречу с ангельскими жуками. Как только можно было назвать те звуки витания над головой мальчика в первые дни после похорон? К сожалению, его никто не забрал, даже превосходная госпожа Антижизнь не пришла погостить на диване с двумя спавшими и одним слышавшим жужжания. Да и папка всё ещё пошевеливался иногда на портрете. Шевелись, папочка, мне ничуть не страшно. Господи, как справиться с мурашками?


стуки.ac3

Мурашки мурашками, а жизнь продолжалась. Даже опилки для отапливания закончились, что тут говорить. Пришла пора рубить берёзки, посаженные дальними родственниками (дедом в том числе), на окраине домашней территории, архивировать их аккуратными стопками. За это дельце Пашка взялся с дядькой Женей. Таявший прямо на глазах снег разворовывал кашицу из берёзовых миловидных опилок. Срезанное деревце, которое мог посадить папа, упорно не сдавалось, но своими чёрными полосками всё же коснулось земли, на которой Павлик перестал быть сюзереном. Наверно, тут навалилось и взросление на плечи мальчика с двухзначно-возрастным запасом пройденных лет. Недаром и стуки топора отзывались внутри, вызывая бунт. Папка оставил сына, покинул дом и потерял дерево. Какое интересное кредо. Он умер – и деревце не вечное.

Лучше бы она умерла вместо него.

Ну что ты, детка! Не говори так.

Пашина же красна-девица не думала ни на кого валиться, она была равнодушна ко всякого рода заботам о прогревании дома. Эта девочка голубоватым взглядом не обещала своему однокласснику показывать кое-что, она привлекла совсем иным: колоссовским стоянием около стен на переменах, милым подёргиванием губок да постукиванием ножек с немодной обувкой. Белобрысая Оксана, пахнувшая жевачками, всплывала в засыпáвших мыслях воплощением самой умной невинности. Даже когда стали известны Пашке все взрослые интимные процессы, в своих размышлениях он не рассчитывал ни на что, даже на пугачёвское взятие крепости-ручки одноклассницы, похожей на популярную поп-певицу из-за рубежа.

Ух, как неловко касаться её потной ручки в хороводе на уроке музыки…

Он ел лавровый лист, чтобы поразить её. Нормальный такой рацион. Просто рыскали тёплые детские чувства к маленькой и швейцарской в своей нейтральности девочке. Зачатки-початки. Кукурузные хлопья укрывали взрослевшую душумальчика мягчайшей перинкой, а в остальном он всё ещё являлся, наверно, ребёнком, лёжа на лошадиной телеге и сонно глядя на кладбище и на безупречные звёздочки-акне. Но душа-то всё равно хотела будто вырваться через рот.

Интересно, а звёзды смотрят на нас днём?


переходы.mdf

Являться, а не казаться частенько бывает проблемным, если много врать. Паше плохо из-за всей прошлой лжи, хоть он её никогда не систематизирует и не вспомнит. Маленькая или большая, она помогла сэволюционировать мальчику и перейти к статусу полуподросток. Тогда-то и переход из родного дома тоже надо было совершать: слишком болтливо гнала материнская неуёмная гордыня. Выгоняла хворостиной толщиной в кулак, хотя это просто Пашкины родственники предлагали такой беззащитной и несправлявшейся матке свою помощь. Берёзовые дрова догорели, не стало на столе папкиного фото с чёрной лентой, начищенные ручишками Пашки медали родителя за интернациональные заслуги костюмно переместились в сброд самых деревенских запахов жилья номер 2 его жизни.

Его утро уже могло начинаться с того, что всё раздражало. Жизнь в этом жилище представляла собой единственно запомнившийся терминаторский плакат на ободранной стене. Технологии сюда не добрались, даже если бы и хотели. Пашка обосновался на голом полу и около бесшторных окон. Знакомься, Павел Владимирович: дом бабушки Аси. Одна из тех бабушек, которая до поры и знать не желала о своих внуках из-за межсемейных распрей. К пристанищу прилагался в меру странный и носоразбитый дядя Женя.

дядьженя. Один из тех, кто был настолько высок, что вынужден был сгибаться в дверном проходе, и кто мог рассказывать ужасы о том, как мочился кровью, потому что там что-то срослось из-за ветра.

Ну хорошо, пусть зовётся так. Бабушка Ася никогда, к слову-то, и в тихом немецком городке N не бывала, повезло только её второму сыну, Макару, который подавал больше чем надежды и мог вырваться из этого пропахшего всеми миазмами бесшторья, если б не сама его мать. Запрет – и только. Пришлось ещё одному Пашкиному дядьке потихоньку спиваться и скуриваться.

Холод брал своё. Маленькая Виолка уже начинала ощущать иногда свои ножки пиноккиевыми, однако русская печь молчала: ни поленца дров, никакого успокаивавшего гула огня Пашка-кочегар так и не услышал. Гордыня важнее, мать? Но это осознание не так душило и обжигало мальчика, как кипяток, что шпарил конечности его сестрички. То была попытка греться и греться безо всякой на то надежды. Слишком мало холодной воды оставалось для его светло-родственной спутницы-прилипалы. Чувствовала ли себя сестра хоть какой рыбой при простуде, когда брат её по незнанию своему заводил в водоём охладить? Скорее очерёднейшим ударом по психике и только был такой итог жизненной игры горячо-холодно. Пашке хотелось убиться грозой, во время которой он однажды купался в бассейне с пиявками.

А Виолетка всё равно таскалась. Не ведая, что в отношении её многие творят, она просто мутировала во что-то аморфное в этой протухшей радиационной старостью деревне. Пашка становился пряжкой, которая неизбывно и намазюканно блестит и манит сестру в путешествия и нытьё, если девочку не берут с собой.

хоть бы не утонула

хоть бы

чёрт бы побрал этот сон

По-сонному растягиваются пахучие волны. Так плывут в поисках чёрного будущего в просмоленной не менее чёрной дрянью лодке два разбитых наголову кирпичами утёнка. [Братысестра]. Вечно пойманные и вольноотпущенные, хоть шеи себе могущие свернуть.

но хоть бы она не утонула

Фобия, согласно которой сестра упадёт в бездну плотины, была ещё поглобальнее, но не всё так сразу. Возможно, мужчинка-то и боролся с опасностями жизни, мелкими и покрупнее, да потом оказалось, что он изначально жил неправильно.


фобии.vdf

Страхи любят родниться с разными образами. Того и жука-то, жужжаще вертевшегося по-катриновски над головой Пашки в день папиных похорон, могло и не быть, однако нечто сработало. Стал неработоспособным лишь желудок.

Мать стала шляться. Пашке было страшно не есть, однако ничего и не напоминало о еде в бабасином доме, кроме плёнки и всяких приборных приблуд. Разве что соль. Павлик залезал на стул и пробовал её есть, пытаясь утолить что-то нывшее внутри, но белыми камешками только раздражал свою щитовидку. Может, красивую смерть такого же цвета папка видел на кухне? Всё ведь сходится. Боязнь голода не ослабевала, а парнишка лез на забор, чтобы глотать зелёный крыжовник.

Даже Арлек ест то, что никому нельзя…

Жизнь взаймы, вполупроголодь. Такая бедность – порок? Даже игра со свиным глазом, который юному исследователю устройства органов любезно отдал дядьмакар каким-то безосновательно-радостным летом, уже так не помогала ободриться и напрочь не зашизофрениться от чувства голода.

Голоднее были только блохи, однажды поедавшие щенка, который совсем мало пожил.

Мóю-мóю-мóю. Ползите прочь от него!

На ферме раньше можно было бы комбикорма поесть, понюхать силос, вспоминая только что отелившуюся корову или того странного мужика с перчаткой по локоть для другой коровки. А теперь…

Теперь бы специально нюхать стиральный порошок и чихать. Или смотреть на отрезанное коровье вымя на асфальте.

Летом и правда немного иначе. Там Пашка видит на грядке жующего укроп алкаша, а тут может по убеждению дядьки в лечебных целях дать себя выпороть веткой крапивы. Больно и героически. Разве с этим великолепием сравнится ощущение плавания в звёздах при долгом их рассматривании сквозь дыру на крыше? Можно иногда узнавать новые места только при посещении полуродственников-однофамильцев.

Стоиком выносила Виолка ненависть бабы Аси. С Пашкой ещё абы как, а вот на сестру она бессознательно взъелась. В сало вареное, которым подавилась, так не въедалась. Майская солома в сарае обвевала крепкий и уже немного сытый мальчуковский сон. Столько этих лет ещё будет, но такого насыщенного – ни разу. Пашкину сестрёнку побили, его поругали, на ужин был пареный топинамбур, а комары устроили вокально-инструментальный ансамбль в доме, что хоть оттуда в поле убегай. Всё же это было своё лето, свободное и первобытное, как дикий заяц, как та девочка-соседка неполноценная. А зимой бабася умерла.

То ли ободряла, то ли предупреждала о том, что ей сверху всё видно будет.

Снова насыпь и запах мокрого снега. Рядом крест, а похороны, на удивление Пашки, не столь пафосны, как у его полусгинувшего отца. Здесь ярко краснеет памятник со звездой. Пашкина околодобрая бабушка завещала похоронить себя сугубо возле своей чисто-верной любви – и это явно был не ещё один родственник-дедушка. Что-то так складывалось на селе: выходить за нелюбящих да любить неверных. Звёздочка алела, лицо белело. Песок всё зашкомутал. Благо музыкантов не наняли для отправной на тот свет. Фобия ещё с того момента лежания папки в гробу преследовала уши мальчишки траурным маршем дядюшки Шопена.


попрошайки.3gp

Благо что нет в мозге камерки с ультрабайтами памяти, иначе такую скуку порой и лень было бы пересматривать. Что-то вроде двухчасового роуд-муви и можно заснять, да за делом нечистым застали бы ещё более нечистого Пашку: он попрошайничал. Вот вливается в него кисель, оставшийся с похорон какого-то незнакомого старика, а вот он ходит по деревне с дядей Макаром и хватает у старух чуть ли не заплесневелые оладьи и пирожки.

Ну и богатства!.. Хоть бы немного искусственного мёда…

Вкусно и маслено. Срок годности истёк рекой, да парнишку это не останавливает. Голод не тётка, а его родная мать. А дядьмакар – всего лишь дополнительный метастаз.

Всяко лучше, чем гречка с томатным соусом, лично мной приготовленная.

Дополнительное пасмурное утро никого не щадило, всем народом помогали двум недотёпам и недоедам, а один из них ещё и недоучка был.

Правда-правда: Пашка и школу прогуливал. Походит в заброшенном здании, посчитает от одного до трёхсот – и бегом к приютившей его сердобольной однодеревневой бабушке, чтоб сказать, что его рано отпустили с уроков. Засыпается школьник ложью, как снегом с заброшки. Хорошо ещё, что отрыть совершенно ненавязчиво этого вруна поневоле из беспросветности умудрялась умненькая девочка с косичками, за которые не хотелось дёргать. Она не слышала о нём, знать его не желала, но всё же оказывала помощь тем, что просто была и выросла благополучной соседкой за его партой.

Доброе утро, Настя. Не читай мои мысли и не знай меня вообще. Извини за ту заляпанную тетрадь, больше не клади их возле меня. Быстрее бы нас рассадили.

Девочка была для этого маленького человека кем-то наподобие белобрысой Оксаны, но дело заключалось в ином: прыщавая с косичками качественнее радовала глаз. Не будь Павлуша попрошайкой с негативной историей существования, он бы обязательно спрашивал эту интеллектуальную одноклассницу о прелестях света.

Я увлёкся тобой из худших побуждений, Насть.

А вот и типично-видеофильмный дождь не заставил себя долго ждать. Особенное время для этого думателя-плювиофила. Хотелось в заливную и такую шкодливую пору лечь на землю и обкрутиться одеялом, лишь бы стать ближе ко всепоглощающей воде. Пусть стучит по ткани, пусть. Это момент, который сразу хочется воспеть. Тогда наступает капель размышлений, разочарований и тряски от холода. Да и не был бы Павлик из семьи алкоголиков, если бы хоть сто раз в жизни не стоял под ливнем по разным независимым причинам: о нём забыли, он сбежал от побоев или родители просто вдрызг, а ему предоставлена полная воля. Почти конец фильма.


Митя.dll

Тогда ничего не сыграло, кроме любопытства и случайности. Ну, шёл и доосвидетельствовывал конец своего очередного неудачного фильма, зазеленелого во всех травах и берёзах лета, этот спутанный мальчик-путник. Но тут его окликает, пожалуй, более чем серое пятно истории его дружбы, будущий скамейкосидящий подкармливатель Митька. Неуловимая мания его дома, слов, воздуха распоясала и Павлика, подозрительно быстро началось их будто бы запланированное товарищество, вызывавшее хоть немного стимул жить. Может, тут и есть план, невыразимый друг Пашечка, да только это малоинтересно: ты уже ждёшь, когда тебе вынесут варёнки с хлебом, даже хоть бы половинку. Это уже счастье и молчание урчавшего желудка.


невырезаемо.pdf

Была бы его воля, он бы с радостью изменил этот задокументированно-заархивированно-запароленный файл своей памяти, но нет. Если уж сестричка и позабыла по своему незнанию вдобавок с наивностью, то Пашка почти всё помнил: это было что-то наподобие пародийного и называющегося ныне явления инцест. Только полуинцест. Недоинцест. Грызшая скука дома бабы Аси по-деревенски свалилась на недозрелые головы этих оставшихся одних деток, где старшенький совершал околопенетрации в отношении младшенькой, но и не более.

а как там делали мамка с папкой? а зачем они так? попробуем-ка и мы. ничего особенного, слюна Дашки была как-то запретнее и неродней, что ли. а разговоров-то было. а теперь только запах мочи на пальцах. пора с этим делом заканчивать. и желательно лет до двадцати. как же холодно. даже опилок нет.


кружок юных клептоманов.gz

Ни холодно ни жарко Пашке от этой жизни уже – было бы что покушать или забрать. То ли ручку украсть с чьей-нибудь парты, пока все ушли на обед, то ли походить по раздевалке и умыкнуть чьё-то надкусанное яблоко, сходить в туалет и съесть его. Такие задачи были у этого уникального кружка с одним посетителем. Гобсековски-плюшкинским паренёк не был, его просто рвала нужда, как поношенную мцырскую одежонку. Странно, как этого умудрялись не замечать окружающие. Всякое там отрепье, видимо, подсознательно игнорировалось, будто блохи на теле шелудивой собаки.

Сейчас все в классе пойдут есть, а я начну что-нибудь хватать в спешке. А потом сидеть сложа ручки.


щедрость, я люблю тебя.tiff

Кому блохи, а кому и вши. Павел и их умудрился подцепить при таких замечательных и способствовавших этому событию условиях. Рукой по голове назад, вперёд – перхоть и насекомые падают на школьную мебель и расшевеливаются при малейшем воздействии. Хоть Павлик и был воришкой, но маленькими тварями он делился охотно. Наверно, играло в его душонке жалкое посредничество чувства зависти и непонимания, а продукт такового явления щедро отправлялся прямо на волосы нового соседа по парте Лёши.

Пашка, я-то башку мóю, у меня они не прижились бы.

А диверсия-то, считай, была почти что не провалена!


отчим.flv

Провалился и дом умершей бабушки Аси в воображаемую сферу чужеродности, мать Виолетта решила искать третье в жизни Пашки пристанище и явно не третье для себя. Видимо, в своём воображении она имела сверхмощный компьютер-сканер для поиска подходящих кандидатур на её неизбежное избиение.

Так и сыскался несказочный отчим для Павлика, дядя Андрей. Его почти будённовские усы говорили о чём-то невозвратно похожем на коловшееся отцовское лицо в его лучшие времена. Свершилось. Пашка и Виолка переведены в очередной стационар серости и неблаголепия, ещё одна деревня вызывала плохие и хорошие воспоминания, где максимальный уровень удовольствия – еда из конины, радиоприёмник и детские журналы.

Следует отдать должное отчиму странствующего молодого человека: он стереотипно не изнасиловал обоих детей и смог даже привнести долю жалости в своё поведение, хоть иногда и грозился, что перья сейчас полетят.

Взять хотя бы парилку. Павлик чувствовал максимальный дискомфорт. Томный пар оглушал на пáру с веником, копоть стен перелетала дурным восприятием в разум и не смывалась никакой подстёгиваемой водой до и после. За Пашку-банщика можно порадоваться:

Терпи, Пашка. Попарься. Хоть вашэ́й погоняешь.


свеча // ночь радуется.mp3

Ночь гнала застывшие звуки. Недовихрь не зря старался. Так вышло, что дети остались дома одни, а недородители ушли в угар. Электричество обрезано и привычно не обитает в оледеневших проводах. Гудит шмелём только ветер, темнота хочет казаться доброй, потому и протягивает ребятишкам полураздербаненное одеяло, чтобы любоваться их страхами и полумытарствами. Подло, а надо: она всё же Тьма, а не абы кто.

Старательно шуршат клопы в брёвнах стен, чадит и не смрадит последняя свечка, отгоняющая лицемерную чернь.

– как много воска. хватит, пока они придут. они ведь придут, да?

– пора уже прекратить мармытаць, мальчик

Добрым послом хотя бы какой воли моргает этот источник тепла и света, формируя остров, за пределами которого обозлились печные облицованные чудовища. Виолка давно притаилась и спит рядом, бедная, а Пашка периодически наивысочайшим баскетболистом выскакивает из сна и трагически наблюдает с демонами своего страха за несчастным куском воска на ободранной табуретке. Скоро кусманчика не останется, звуки ночи выиграют свои кольцевые очки и заглушат потрескивания. Сколько это продолжится? Лучше бы уж лежать, уткнувшись в бок матери, и слышать, как она злобно приказывает улечься и не ёрзать, когда он снова и снова тянется к теплоте, стараясь не вдыхать перегар.

Мальчик спит и просыпается, у него угар совершенно иного рода: угар ступорной боязни.

блик

блик

блик

Вьюга уже вступила в свои права, безобойная комната никого не содержит, кроме множества чудищ, из которых сорок процентов – ангелы, тридцать – непереваренные внутренние разговоры о жизни, а оставшиеся – рык злосчастной белой царевны, задувшей единственную свечу.

может, это радио?

это оно, да?

нет: провода ведь обрезали. хоть бы примус какой был… ладно, лягу на ухо так, чтобы слышать, будто по снегу куда-то идёт дед.


всё какое-то альтернативное.raw

Сновидения – это единственное, что его хоть иногда волновало. Пугали и путали они, заставляли организм Паши судорожно работать и уметь вовремя очнуться в холодном поту. То сестра умирает, то она в язвах, то в плотину с велосипедом несётся, то в киселе он тонет, то умер, а от него нос один остался и путешествует по совхозу. Да ведь и о Гоголе-то некнигочей Павлик тогда не догадывался!

Что я чувствую, когда умираю? Страх, наверно. И разочарование. Потому что больше ничего не смогу сделать. Потому что смерть – это абсолютная темнота, иногда со стенами.

Мутно-беловатые иллюстрации расплывались в царстве мозгового обмана под названием Сон, а потом коростно отшелушивались и пропадали почём зря. Ни к чему, кажется, сны о том, как Летку убил отчим, но по гороскопу вроде они должны сбыться. Просто всё бред – да и только. Один дядя по имени Зигмунд точно объяснил бы проявления и эдипового комплекса в других сновидениях Павлика.

Бредом был, видимо, и новоявленный друг в этой деревне. Ничуть не лучше Валерки, этот Вадим, например, вовсю уже пытался причастить Павла к очищавшим от хорошего воздуха лёгкие сигаретам, сам любил таковым побаловаться и, заломив мальчонку на сеновале, ещё больше внушил это пепельно-дыханьевое отвращение ко всему никотиновому.

Что ж было бы с тобой, мальчик, в той самой альтернативной плоскости жизни? Ну женился б на Вадимовой сестре, наплодил бы кучу маленьких быдлёнышей и крутил бы без конца крупнорогатые хвосты. Что, разве не так? А так та девушка сгорела в диковинном пожаре, ты чего-то достиг, даже счастлив: тебя не коснулись другие линии событий.

вы-

дох-

ни.

Но не издохни. Впереди-то ещё не всё так излакированно. Мать-то ещё жива, красавица этакая полупьяная. Вишня.

Природа-мать так отчаянно наградила Пашку болезненной чувствительностью, что за это можно стать вполне ей благодарным. Новая деревня таила зубчастости леса, небольшое озерцо, поля, стрекотания и почти американо-беззаборные открытости всего мира. Голова мальчика, наспех обстриженная маменькиным собутыльником (тут клок, там проплешина), успевала всюду мелькать. Только не было в этой местности той сосны, от которой мальчик-бесприглядник отломал веточку и положил её на могилу папки, почтив память и не углубляясь в ритуалы.

А вообще – зачем же запираться от этого?! Нужно искать и находить. Что даст тут ему маленький участок огородца, пустой сарай и почти земляной пол дома с тем же огарком свечи?

А там, где-то далеко, для Пашки всё расползлось в истоме приятного в своей тусклости вечера. Может, где-то и есть всемогущий человек на велосипеде, едущий до горизонта в желании приручить его, но тут замерли все помыслы. Статичность приобрела чуть ли не божественный смысл, который нужно перезаполнять до полного обретения сверхрадости.

Тревожит не эта рваность перистости в облаках, а мимолётность, которую всё время не удержать, хоть она и постоянна. Жаль, что не будет постоянным сам человек, извлёкший выгоду из всех распродуманных грёз. Где-то здесь дом, но в такой упорядоченной хаотичности сама природа есть жилище без обоев и разукрашенных телевидением стен. Где-то стоит кровать, но сама несмятость трав и есть обитель сна, если постараться не страшиться единства. Там-то есть связь с другими, но зачем она тебе, если обожаешь одиночество и одновременно боишься с ним быть?

Сделай что угодно, а в конце тебя ждёт не разочарование, а грустнейшие призраки всех твоих жизней. Имя им – Нетакпрожитизм, Душевноинвалидоз и Маловременидляхорошея. Пройтись не составит труда, но куда, моя милая личная вечность?


изоляция // я не знаю, почему мы были здесь.mpeg

Если бы та больница была снабжена достаточным количеством камер наблюдения, Пашка опять получил бы в подарок информационный носитель с записанной видеожизнью в изоляторе. Найденные вши в добровольной заросшести волос, заразившиеся какой-то венерической чушью немного-родители – всё это сыграло роль в отщеплении детей от грандиозных пьяниц. Наверно, какой-то мазохистический синдром взыграл в Павлике, раз он орал дико даже закрытым ртом и дрыгал ногами, когда понимал, что с матерью его разлучают. Как в случае вцепления в железный столб школы, так и при попадании в инфекционное отделение брат и сестра стали скучать по родителям в разных степенях. Наверно, привыкание к побоям и ругани вызывает острую необходимость при их длительном отсутствии. Но врачи постарались. Медсёстры тоже не остались в стороне, хоть и ходили только за защитным стеклом, боясь заразиться призрачной детской болезнью.

Удержала свою голову от страха только тётя Аня, навестив вместе с Вениамином этих полуодичавших деток на свой прямой риск. А в памяти-то у Пашки даже не лицо её осталось, а только безвкусно окрашенный косяк двери, до которого можно было дойти, но не выйти далее.

Там такая зелёная и красивая свобода…

Смутная радость какая-то, чужая, инородная, но радость. Папина сестра знакома, речи её не тошнотворны или льстивы, да и не хватало общения мальчику, если не считать непременно находившейся рядом сестры. Одежда их почти по-змеиному сброшена сразу в урну и заменена тётей на новую.

Да, тёть, ты, наверно, такой один человек на всю республику. Ещё и к матери пошла, которая лежала в больнице после сильного, казалось, избиения собутыльником. Праведному гневу и непониманию знакомой уборщицы не было предела:

Дурная, что ли? Иди домой, я тут пол домывала недавно и видела, как она уже очухалась и на пьянку с хахалем ушла. Ещё и еду ей принесла… Ты не добрая, а добренькая.

Наивное стремление к обучению неслось в голове отстававшего по учебной программе. Пора бы хоть не разучиваться буквы писать. Таковыми алфавитными образцами служили обратные стороны тетрадок, робинзоно-крузно ребёнок старался не лишиться хотя бы остатков благородного учения грамоте, что-то ещё роднило его хоть с какой-то наукой, даже посещение классного руководителя и одноклассников за окном так не спасало, как нужная ручка и не менее необходимая ядовито-зелёная бумага.


разрывы.pptx

Наверно, была предпринята Виолеттой-старшей последняя попытка эксгумации материнства. Голодной волчицей забрала она детей и с отчимом уже шла по зелёной тропе своей немолодости. Пашка так же смутно очерчивал многие пути и подозревал, что бывавшее родным уже не ороднится вновь, скоро наступит коллапс локального масштаба, а вши почему-то опять стали кусать. Слайдами проскальзывали приятные заросли, послеутренний холодок и борозды надежды волновали и радовали, а речи похитителей-дезертиров были незамысловатыми.

всё наладится, детки, всё улучшится, новая жизнь, ещё один шанс, мы вас бить не будем

Трёп. Пустой. Для Пашки таких чудес было бы слишком много. Встретили его обои местного пошиба, какие-то излеченные комнаты, но родителей излечить было нельзя. Наступала пора лишения родительских прав.

Что уж тут началось… Дядя Толя и тётя Нонна сразу отказались принимать Павлика или Виолетку под свою крышу, да и до чёрта сдержанный дядьваня с постоянным запахом овчины долго-то тоже не выдержал. Однако по порядку.

Страшнее всего воображался интернат. С такой же силой категоричности, по-дядьтоликовски, Паша стал отказываться от этого средоточия изначально погубленных и пагубных жизней. Что ж, повезло ему в этом плане больше. Летка-то бедная осталась там ещё до поры, а братец её обосновался где-то недалеко. Да и что такого в этом далеко? Временное пристанище. Суррогат. Абсолютно ничего родного или близкого. Дядьваневская тётя Аня только и запомнилась пареньку тем, что, поди, пиструн-то вытирать надо туалетной бумагой после ходьбы по-маленькому. Сказано культурно, аккуратно и без приукрашений. Мальчик только ждал хоть чего-то, что было бы лучше приюта и этого дома, где всё не так и всё не то день за днём. Запах этой квартиры будто въелся в кожу, как солитёр, и ещё не собирался его покидать.


удар.bat

Хорошо ли, когда насилие идёт на пользу? Необычным для Пашки было применение такого приёма, но ничего не попишешь. В интернате нет-нет да нашёлся тот, кто обижал его сестру. Пришла пора расплатиться.

Иди разберись с ним.

Павел надвигается, как самый грозный увалень. Настырный игрок во что-то там ещё и не подозревает ничего. После нескольких незначительных слов птица-рука защищателя вылетает и хлопает по лицу заводилы. Гулко. Пакостно. Нагло. Конечно же, выступают слёзы, да кто постоит за обижателя Летки: он же бездомовец. Минутный порыв утихомирен, Павлик рад вклиниться в монолог безнаказанности, а сестрёнка хоть на крупицу стала счастливее и увидела в нём защитника, к которому ещё издавна грубо рвалась с забора детского садика.

Ох, дёшево же ты за это заплатишь, Пашан.


грубый.ogg

Грубость порой не искоренить. Детский сад прошёл, школа наполовину закончилась, а Пашка часто оставался лишь бессознательным мальчиком-грубияном, в котором уживались тихоня и глупоня.

Грубо оборвалась у Павлика, например, полуспокойная жизнь в доме номер шесть у дяди Вани, стояло на пути пристанище с ещё одним внутренним порядковым, где никакая приставка полу- и не должна была фигурировать. Отчаянно-добренькая тётя Аня, дядьмишевая, попыталась прекратить пареньковое бешеное детское движение по автостраде боли и разочарования, поэтому и приняла в своё мирное жильё. Это уже было не огорчение, которое пахло мороженым из детства, уроненным в каждодневный песок. То был тот самый запах, при котором деньрожденьевские воспоминания всплыли пузырьками газировки, когда Паша понял, что здесь ему предстоит жить. Выдернули, выпутали сорняк и пересадили в почву благоприятнее, что ли.

Изначально диктофонные записи из этого дома стоило бы сжечь – настолько плохо Павлик себя вёл. Портфель и грубые слова летели после повседневно-ласкового вопроса, слёзы тёти падали возле вместилища учебников. Вакханалия не продолжалась бы, Пашку выдворили бы, если бы тётьаня была менее матьтерезной. Всё прощалось неблагополучному, перемалывалось, искорёживалось и выравнивалось постепенно.

Но он же умный и хороший! Я знаю!


немного виноградное.bmp

Со временем, когда тётя забрала к себе Пашку, за Леткой приехал дядя Паша, постоянно взбудораженный и спешивший мужчина из той категории родственников, с которыми не о чем поговорить. Особой грусти не было: сестричке будет гораздо лучше подальше отсюда, за границей ближнего государства, в которое не залезут тентакли вечно пьяной биологической матери. Довольная улыбка отпечаталась на Летко-Пашевой фотографии и влезла в архивы памяти бессовестно и неумолимо. Виноградные лозы надежды оплетали эти две родные души, которым угасаемо предначертано было отдалиться вполне закономерно. Страх и ещё раз страх встретить мать опьянял, конечно, двоих, а вероятность встречи с Виолеттой-старшей была высока отныне только для Павлика, но ужас посильнее испытывала всё же сестрёнка. Это и сыграло свою ролечку.

уехала

уехала

уехала-а-а-а-а-а…

Может, я её бывший брат?


олимпиады его радостей.jar

Уехала его Летка-Ветка. Наверно, навсегда, даже если потом приедет совершенно неожиданно через лет этак десять-двадцать и будет той же, прежней, даже позволив себя обнять. Жизнь, кажется, стала течь размеренно, как разлитая сгущёночка: вроде бы и обидно, что разлилась, но так равномерно всё опоясывается ей на полу, что даже радостно от такого развития событий. Пашка утихомирился, перестал часто моргать, как когда-то на ферме, ни разу не заскучал по прошлости тех лет. Иногда только книги запахом могли возвратить туда. Тот временной период обволокся предгрозовой тёмно-фиолетовой тучей, новое жить успешно оберегало парнишку от нападок чего-то старого. Оставалось наблюдать за муравьями, забывая об остальном.

Какая-то тренировка олимпийского духа застала его врасплох: новоявленный спортсмен не плошал, самоистязательно бегал на скорость, прыгал в высоту, выдумал свою игру и старательно записывал все результаты, чтоб потом перед самим собой хвастаться. Распаханное поле предоставляло ему возможность состязания наедине. Вполне могло бы случиться так, что всё проблемное завершилось, великого ума не стоит завершить главы всех своих жизней и самокультивироваться. Настал рост многократного чемпиона отрочества.

Вернулись из дальнейших краёв корешки книг-птиц и заполонили его бумажной пылью. Даже изнывая от летней жары в парнике, парень до головной боли любил перечитывать почти всю библиотеку, а библиотекарша в конечном счёте уже не знала, что же предложить такому наглому и беспощадному юному читателю. Наконец спокойствие и тишина, а в ответ им – шорох перелистнувшейся страницы.

Старая жизнь не воображалась, новая давала свои ростки: Пашка начинал становиться верующим. Тут уж неизмеримо-вездесущая бабушка Маша помогла, имея обширный молитвенник и молчаливую ежевечернюю пропаганду всесильности. Сперва неосознанно, почитывая, а после заучив наизусть, парень совершал свой некровавый обряд начинания и завершения дня с помощью таинственных слов, сопровождаемых шёпотом. Что ж, это уже не игра, не развлечение, каковым был фильм в кинотеатре местного пошиба о великом мученике, от которого мальчик заплакал и не понимал, почему ему-то ещё и гвозди в руки забили.

Разве так можно?


крепкая, не сломается.flac

Среднечастотные звуки молотка и игра Построй забор помогли Павлику найти друга. Теперь сам он, словно блоха, скакал к дому Лёшки и зарабатывал бонусики доверия помощью в постройке ограждения. Была ли тут жалость со стороны одноклассника, новоявленному заборостроителю было невдомёк. Асфальтная пыль закруживала его радостью, кругом благоприятно чадили летние цветы, а трава подсказывала крутить педали усиленнее, чтоб отвезти детские журналы Лёшке. Что, только ограждение их и свело?

тук

тук

ТУК

будь тут, тут, тут

И Пашка был, с той самой предельно ненапыщенной наивностью желавшего дружить. Зато и получал всё взамен. Ставший другом Лёшка, оставаясь всегда собой, мог подарить сотни игр, не замутнённых ныне у других интернетом или испорченностью поколения. Так всегда надеялся Павлик.

Дружище, когда-нибудь я сам напишу выдуманную тобой историю о лошади, любившей мороженое.


ругани.daa

Образы вырастают каждый раз, когда появляется или угасает надежда. Даже той же связи с биологической матерью, о которой Пашка часто мысленно повторял, что она дура, дура, дура, чтоб вообще отвлечься от мыслей, не нужно было и в помине. Дурацкая анафема – и всё же. Бесстыдница положения, мать решила взрастить в себе слишком много чувства собственной важности, не приходя ради каких бы то ни было контактов с вроде бы родным сыном. Лишённая большего, чем просто родительских прав, она позволяла себе где-то обронить слова о том, что гордая, что сынку там и так хорошо. Надо только тётю оклеветать попробовать в записке-потуге – да и хватит пока что. Гордости только оставалось просить прощения.

Лучше быть невообразимо пьяной и при своих и чужих детях справлять нужду на улице. Правда?

Рвануться, сбежать, улететь, зарыться, ввалиться во все земли, чтоб не встречаться с ней. Священный страх одолевал, подросток был не в силах даже видеть средоточие вроде как дарительницы ему жизни. Он её не увидит ни в окне, ни в косяке уже родного дома, пусть его даже всепрощающая тётя Аня, ставшая настоящей мамой, по-доброму ругает, желая привить хоть остатки благоразумного тяготения к Виолетте-старшей.

Да вот детородный орган там плавал! Заранее навсегда ненавижу её.

Тётя же не ненавидела свою маму, они просто часто ругались. Бывают же порой такие родные и не уживающиеся в одних стенах близкие, когда друг от друга им не избавиться, да и выглядело бы это дико. Свары носили разные степени, вовсе изредка они прихватывали с собой и физические воздействия. Пашка понял, что не сможет до конца своей жизнёнки терпеть хоть какие-либо крики. Да, бури стихали, родственники опять становились обычными и уравновешенными. Живя долго, люди не могут без ругани, как тут ни верти.

Как ни выкручивайся, а печальный опыт своего первого дома с неотапливанием парнишка повторить не мог. Была холодрыга, тётя часто заболевала, временно потеряв своего мужа, дядю Мишу, из обзора в северном направлении. Тащатся дни, тащат Паша и бабушка домой обрезки и опилки, чтоб не околеть. В своё время дядь Анатоля благодушно разрешил им пользоваться древесными отрывками. Колются опилочки, попадают в глаза, вызывают слёзы в воскресно-пасмурный день с холодной сферой осенней хрипотцы; ползут тучи, не зная о проблеме тепла. Ещё одно появление этих оранжевых и опилочных друзей по жизни при странных стечениях пока что ничего не сулит.

Тижало на этом свете, Павлунька, тижало. А жить надо. Што ш делать.

Так бы и бывать в вечном одиночестве шраму от ожога варевом для свиней, однако что это за детство, которое не коллекционирует несколько отметин и ностальгических воспоминаний наподобие орущей откуда-то из магнитофона песни о голубой луне или алой звёздочке. Луна-то голубая, но небо розовое над головой у Павла, прекрасное в его понимании настолько, насколько это вообще могло быть.

Р-р-раз – и отметка на коленке, которая сначала казалась кроваво-круглой, а потом залинеилась.

Дв-в-ва – и дважды рубец на одном и том же локте при падении с велосипеда. Ох и взрослое же было у Пашки отрочество! Знал бы, что упадёт, – соломушки подстелил бы. Да какого чёрта? Как раз из-за соломы напали на руку Павлика эти круглые метки, завоевали прочно своё местечко без взятия дани.

Тр-р-ри – и следы на ладони из-за холодного железа, когда подросток со слезами на глазах пытался закопать только что издохшего белого котёнка.


идеальные.docx

Дань уваженьица стоит отдать маме. Официально задокументировано: она теперь носила название идеальной. Когда это тётя Аня получила такой статус? Действительно, всё просто: одним школьно-поднимавшимся снежным утром. Имевшая три средних образования, она получила четвёртое наиблагороднейшее от паренька: высшее мамовое.

А можно я буду называть тебя так?

как быстро она согласилась ей стать…

она уже давно ей была.

Непростое решение, ещё какое! Пашка и сам себя-то не узнавал в экстремальных ситуациях. Будто другой человечек, психующий из-за домашнего задания, например, вовсе за него говорит, а он выпал из реальности полудохлым наблюдателем с зашкаливавшим в разных пропорциях адреналинчиком.

Когда же Вениамин смог стать для Павлика идеалом человека? Может, в замутнённые детские времена, когда не было нормальной одежды, чтоб мальчик мог лечь в гостях на пару с кем-то и спать хотя бы в трусах. Зато было тепло и ничего педофильского. Венка вызывал уважение уже на уровне микса запахов табака и парфюма, поведения и слов. Сложно представить кого-то, взращённого всеми окружениями общества и смешавшего в себе те черты, которые сделали его неприступно-восхитившим. Этот родственник каждый раз был добрым, справедливым, хоть в детстве тоже буянил, возлетевши над каждым членом семьи, оставаясь для каждого Вениаминкой, по-доброму и по-уважительному Веником или Вéном. Личный образец для подражания, которому не хочется подражать, а только ему внимать и безмолвно дарить почтение. Большие голубые глаза, уверенные взгляды и осанка завершали этот идеально-титанический образ, не хватало лишь печати для полного документирования. Напугала печать кирпича, попавшего на голову брата на стройке в воскресенье. Ещё его избранница.

– Почему она, Вен?

– У всех вертикальная, а у неё – горизонтальная.

Воскресенье для Пашки:

А) самый ненавистный день недели;

Б) всегда либо солнечный и очень ветреный, либо пасмурнейший по своей синоптичности;

Стой, а куда это ты так спешишь? Разве где-то ещё тебя заполнит такая вездесущая теплота этих солнечных облаков? Да, природа играет тенями холмов и перелесков, но что с того? Душа твоя тоже играется такими же полупросветами в разные временные отрезки.

Молодость проходит, демоверсия жизни начинает осыпаться, как этот куст неизвестного происхождения в этой Вселенненькой. Кто тебя ещё так искренне пощекочет, если не эта трава с золотистыми оттенками? Она движется, всё стремится, но ты замер, как страждущий путник, перед которым не хочет замирать мир. С этим краем нужно слиться, раствориться в этой зелени, предавшись сну и фантазийному полёту.

Впереди – только нежность, синева и вечный полдень без солнечных оплеух. Мягкая земля с модной травяной причёской тебя примет, как абсолютно родного сына, задохнувшегося своею родиной. Есть только ты и вечность. Ты и свет. Ты и непредсказуемость. Жизнь есть ты. Но что же ты такое?

В) что ж, далее: одолевающая в этот день недели скука не сравнится с теми скуками, которые могут витать по дороге из школы или при просмотре мамино-бабушкиного сериала;

Г) в воскресенья чаще всего болели голова и душа.


переходновозрастность.txt

Пусть у Павла больше всего и болела душа, но мама Аня с той же проблемой сцепилась всерьёз и вроде бы даже надолго. Что-то неведомо-ленивое приковывало её к дивану и медленно поедало наряду с телевидением. Голос замедленный, как у некоторых дикторов, движения вялые и безыскусные, как у плохих актёров из слезливых сериальчиков, а организм слабый и мало выраженный, утомлённый, как старый кинескоп. Но мама даже в этом томном лежании боролась как только могла. В паданиях на колени до крови и костей она тоже силилась побороть нечто. В ночном хождении тоже пыталась не уставать, однажды поскользнувшись и ударившись головой.

То ли череп мой треснул, Пашечка, то ли заколка. Так думала тогда.

Бедная мамуля. Бедная заколочка.

Похожим образом борется весна с неожиданно разыгравшимся снежком или пожившая собака, бегущая со щенками и чуть ли не волоча тёмные сосцы по земле.

Зима же без кроющей бури помогла Пашке написать свой первый рассказ и приобрести, будто отдельный нагрудный значок, своё хобби-самовыражение. Первые-то рассказики оказались ни к чёрту, всё было какой-то недоэротической потугой выдуманностей.

Он залез на сеновал и увидел её большие, просто огромные…

Довершали дело странности бесшкольного времяпрепровождения, небольшой уровень начитанности и женские сериалы, просматриваемые с мамой от скуки. Разум силился подсказать новое, а строки ложились о доисторическом и сверхбудущем.

Обычно это было чем-то вроде для галочки, на заметочку, для искреннего самовыраженьица. Иногда Пашка вообще преобладал над своими шептаниями разума и ругался с бабушкой Машей почти по любому поводу. Оберегания, опекания, встречания, провожания, искания.

Пашка бессильно бесился и вымещал юношеские обиды, нанесённые беспрестанным контролем при любой возможности. Да, пусть он был говном, чтоб так разговаривать, тыкал, а не выкал, но уже нисколько вообще нельзя было терпеть что-либо из бабушкиных упрямств. Странно, что эта женщина для него всю жизнь была бабой. Разве хоть когда произносили нежные слова в их очень менталитетной семье? Может, только в день рождения.

Я целовал каждый раз бабушку и маму перед сном, а тут…


папы.ape

Ну да что там бабушка-баба. Батя вернулся! Не его папа, нет. Это был муж мам-ани, слишком самодостаточный и изолированный, чтоб так стремительно возвратиться из затяжного полурабского круиза по северу. Дядя Миша ожидался до неприличия много, так, что даже слёз не хватало на саму встречу. Особенно взволновался, по мнению Пашки, Стёпка-Степан, автоматически и наряду с Инкой и Веником ставший родственником мальчику гораздо бóльшим. Вот оно каково, это пополнение после признания тёти мамой! Холодная и таявшая при этом весна подарила пареньку батьку.

как же быстро он согласился им стать…

Запись телефонного разговора из Пашкиной головы привнесла маленьким взрывом в мысли чуточку радости и ожидания. Весненность пропитана сладким запахом сирени и ненавязчивым дымком от сожжённых где-то трав и колосков. Помнится пареньку, что тогда издох его пёс, который без причины иногда запрыгивал на собаку-мать и которого он иногда лупил, как и серую кошку.

Не суеверия, нет-нет-нет.

А сам дядя-папа-батя Миша принёс в дом небольшие подарки, привнёс ощущение устоявшегося хозяйничества над почти женским коллективом.

Папка же в своё время тоже баловал двоих своих детишек презентами. Неслись у мужчины мысли о них, никому детки-то не отдавались на поруки, вечно тянулись они домой. Но каким же будет батя? Изменником, инфарктником или нормальным на много-много годочков наперёд? Странно, но всё вместе. Да и это его дело.


фобии(2).vdf

Какими-то иными и страхи были у Павлика. Образы смягчились, становились слишком приземлёнными, куда там до ангелов этих. Например, отнюдь не боявшийся смутился от чуть насмешливого замечания Вениамина о той страшной и толстой девушке с общего празднества семьи. Пышка вроде бы немного подростку понравилась чем-то, да не понять чем. Резвость резко отброшена, одной смутительной боязнью стало меньше. Глазами в пол, Пашка! Как ты всегда и делаешь при проходящих девочках. Здóрово и безопасно. Так ещё никого никакая группировка не укладывала.

Встречаем следующую боязнь – школьный предмет математику. Измывавшаяся наука нечудодейственным образом угнетала учащегося и вызывала чувство тошнотворной беспомощности и недосыпания. Такова была эта расчётливость, угрожавшая неудачами, однако есть немножко пострашней явление.

Очень банальная фобия: связана с темнотой. Там чудища для Павлика, там оплетённые тоненькой полоской света явления, которые вытягивают чувство уюта – и всё это в комнате без электричества. Ладно бы ещё такое, так ведь в бане по субботам появился и чуточку воображаемый в тёмном углу банник, который вроде бы мог уволочь парня, когда он в одиночестве, в свою полутемень, прямо под раскалённые камни. Не тяните его в ад, Павел и так слишком порывистый.

Даже пытался бы вырваться из последней школьной драки, если бы хватило немного времени. А так – ладно. Махание-то кулаками было только в девятом классе – и всё. Пашкиного одноклассника этого драчливого сейчас и в живых-то нет. Суицид из-за несчастливой любви. Довесок на смертном одре.

Тогда же школа со всеми её издёвками и науськиваниями детскости разной степени лёгкости, переменными успехами, знаниями непредсказуемой шкалы тяжести, чтениями, дружбами и депрессивными ссорами с Лёшкой уверенно шагала по правам Пашки на тихую респектабельную жизнь и даже почти не наступала ему на лицо.

Ещё неангельной фобией постигла парня смерть нечеховского дяди Вани. Темнота наелась и просила второе. Освещавшие по-разному фары несли Павла и бабушку Аню к дому со случившимся. Всё склонно повториться. Слёзы, тромбоны, тающие осадки. Метель, которая гнула своё:

Ты никому не нужен, лучше смотри на меня и чувствуй эту снежнуюгрусть.

Маленькие смерти тоже случались. Наверно, только это произошло с тем котёнком, которого Пашка выбросил в кустарник втайне от бабушки, чтоб не утопить его вместе с остальными в болоте…

Только представь, как они в мешке захлёбываются, и ничего нельзя сделать.

Время тает быстрее всех снегов. Даже неолимпиадных. Хотелось бы возвращаться Пашке периодически в темноту дымохода цивилизации, безынтернетность, глухость того времени, слышать лишь то, что ошибочно зовётся тишиной. Ошибочно, потому что это и звалось этаким чёрным счастьем. В остальном в желаниях всё спокойно и блаженно без каких-либо aberrations.

Будто век тому назад…


ярмарка разврата.app

Первый вопрос этого дня: какой же это переходный возраст будет спокойнеть, если не вмешаться в развитие человека господину Сексу? Всё в новинку, переразваливается, очумляется и суперизвращается. Это же каким надо быть юнцом, чтоб сидеть на ящике с чипсами в магазине, где работает твоя почти новоявленная сестра, есть эту же упаковку недефицитных и уже не картофельных изделий и писать себе же в черновиках телефона сообщения похабного характера о чём-то таком. Как данность, как устраняющаяся печаль, наступает неизбежная революция ума. Стащив один презерватив, вызревавший Павлик открыл его в туалете и почувствовал душевные подъёмы. Этакий неутомимый исследователь, он надел проверенный электроникой латекс, чтобы потом ещё долго его не надевать. Для начала хватит, шаловливый подросток. Тяжело тебе представить что-то менее похотливое в такое время в сдерживающей сфере. Гиперболизированные подростковые фантазии готовы были скрести всю голову и биологически скрестить тебя на школьной парте с какой-то учительницей, но как хорошо, что они превзошли себя.

Представить же можно и лёжа в кровати, засыпая. Секрет прост: воображай кого угодно, тебе за это ничего не будет. Пашкина фантазия набегала подробными волнами на картины с теми же душевными и не только подъёмами. Заразись он чем-то от той подросшей девочки с бессознательными и детсадовскими тенденциями к единичному exhibitionism – не страшно. Устроить гром и молнию во время чего-то такого запретного с той самой Оксаной – чудненько. Зато Настя-то в эти мысли не влезала – это признак чего-то для фантазёра был, наверно.

И как я только мог доставать Настю sms-ками…

Во дурак…

Так бы его, проказника этакого, и назвать бы на недолгое время Великим Masturbator – да где ж это правда? В Пашке чудодейственно умещались безостановочные мотивы читать и фантазировать скромно, до головной боли бесчеловечной всего лишь, а перед ночью только тихо думать и воображать всеми красками, кроме цвета серого яичного белка. Кто это такой гибкий да посмел попробовать в самом безнадёжном порыве совершить autofellatio? Больше никто. Павликов возраст магазинно-развратный исчез, а дремать ему сексуально оставалось менее чем сверхдостаточно.

Экий крепкий удар, жизнь!


ему её недостаточно.wma

Сердечная недостаточность. Вот что было записано в бабушкином свидетельстве о смерти. Как она умирала? Пашка в это время был даже не за стеной, а за кирпичным проломом. Дыхание бабмаши слышалось обыденным засыпанием с прихрапыванием. Теперь же сну оставалось обрести права на звание вечного. Бабушка Маша отходила к великому и чему-то запредельному под тихий ужас и рокотание мыслей внука.

хр-р-р-р

хр-р-р-р

хр-р-р-р

х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-х–

Вертолётный рокот смерти будет пытаться вырваться из памяти в любой нужный ему момент, как из фильма в детстве о чёрной акуле. Только там маленький и совсем Пашечка мог прикрыться руками и смотреть сквозь пальцы, а здесь оставался неминуемый злосчастный кирпичный пролом.

Помощь не успела даже до полудня. Бабушка отправилась за своим сыном Ванюшей. Даже когда дети взрослые, их могут так ласково называть настоящие матери.

И тут же:

сдохну я – так и ходить за тобой больше не буду, говно такое.

И всё же это были не последние слова. Пашка остался с бабушкой великим другом, даже однажды хохотал до упадов и записывал с ней шутки на диктофон.

Может, к Стёпке она была более чем неравнодушна, потому что после похорон, по его утверждению, прошла около него своими же шагами. Подавляющи и дрожащи всегда были эти траурные процессии для Павлика, кожа становилась гусиной в моменты, которые касаются смертей каких бы то ни было, особенно близких.

Может, хватит уже этого всего?


идеалка.vcd

Близких людей не может быть много. Их круг должен быть ограниченным. Если бы кто хоть когда-то хотел узнать о Пашке, о том, какой он козёл, то спросил бы у его бывших. Дело в том, что его экс даже ныне сложно собрать по персоналиям. А какой же обязана была стать Пашкина идеальная девушка при его неукротимом пессимизме?

Вот это вопрос, впору начинать трактат или хотя бы дипломную работу писать. Курсачик. Дело даже не в том, что идеал ненедоросля не менялся – он становился всё отчётливее, желаннее и трагичнее. Внутренний мир этой эфемерной девушки захотел выразиться через внешность и повадки, через всё в его разраставшемся плющами и садами разуме, а это стало отправной точкой для вечного поиска. Она сразу была женой, нужная, даже не похожая на это воплощение женщины в белом платьице из раннего детства, которая пела на концерте о маленькой стране и очень ему приглянулась. Тут было нечто иное, не настолько артистизированное.

Со своим идеалом Пашка по утрам толкался в шутках около раковины в порыве чистки зубов, эта чистота была головосносительно близкой и родной, будто выше уровня каких-то пресловутых феромонов и душевных коллизий. Она была ЕГО и не спорила с этим. Слишком его. Его вопиющей. Деревья проглатывали Павлика-впечатленца вместе с отчаянием во сне, где он потерял её, ту непредсказуемо-великолепную и желанную девушку всех его мечт. Много полупьяных туманностей, больше недосказанностей, жена скоро придёт и уже не будет просто образом, визуализированной песней из наушника или малым дрожанием от предстоящих встреч.

А пока с помощью песен я переживаю ещё больше.


веди.ini

А пока встреча с инструктором по вождению не закончилась для выпускника Павла чем-то вежливым и неоттенённым: ещё одно НБ (из самых неисправимейших быдл) норовило прикрутить своё эго к выкрикиваниям на парня, не умевшего крутить руль машины нужным образом и ехать не по ямам. Ничего не было неуверенней и печальней, но Пашка уже давно ко всему привык, только при этом отвык. Такой вот маленький, какой-то бесконфликтный, но высокий человек без шинели. Теперь же кричащие хоть как-то люди вызывали только безвниманьевное отторжение. Слишком всё опостылело, чтоб слушать к_рычащего дяденьку.

– Да кем ты себя возомнил?!

– Человеком.


расстались мирами.mp4

Слишком всё равно, чтоб искать встреч с биологической матерью. Как ни утверждала мама Аня, Пашка впечатался своими мнениями на всю жизнь в какой-то загрубевший пластилин: он никогда её, ту, не простит, не испечёт гордость на углях.

– Старенькая будет, попросит прощения, подойдёт, и ты пожалеешь её.

– Ага, конечно.

Иссякла злоба, миновали как-то отвращение и страх. Сын своей настоящей мамы торопливо-терпеливо выслушивал от её коллег-НБ по пьяни, что она его матка всё-таки, а ты вярзеш абы-што, а душа рвалась непрекращавшимся и каждый раз всё утихавшим от безразличия смехом. Он с ней давно расстался мирами, осталось только никому об этом не телеграфировать и втихую-рьяно ненавидеть злостно употреблявших разные вещества.

Павлик, вот даже смеёшься, как твой папка.

Так же попрощалась с Виолеттой часть её уха при откусывании в порыве ссоровой страсти с сожителем. Теперь от неё только фамилия: Биологическая.

Мир Паши полнился запахами весны. То была разбухшая от всех вод земля, которая испускала выжимку новых ароматов, то была прокисшая порыжелая трава-жертва прошлого года, сдобрившая округу непридуманными специями, которые природа каждый март делала поуникальней. Всё чвякало, рыкало, размокало, ползло, пригревало до обесцвечивания и ослепления. Каждый раз весенняя горькота под вечер приносила чудное облегчение, с таким миром расставаться не хотелось. Впереди ждало только пресыщение от такого ощущеньица. Последождевой ветерок с нарциссными благоуханиями намекал, что всё будет хорошо. Лишь тогда не было жалко упущенного времени.

Неочерченная солнечная мгла так рьяно соседствует с очерченностью успокоенных домов и яркостью листьев, от чего осознанно вливается прудовая темень в блаженствующее состояние. Здесь заканчивается путь, начинает взлетать пыльца чего-то несвязного, неуловимого, но такого желанного и волнующего. Всё ли скрыто в переливающихся листьях, в этой, казалось бы, дождевой трилогии радости, несобытийности и нужной послежизненности? Здесь нет и не может быть времени, всё решают лишь солнце и восприятие. Стало быть, нет и зла с препятствиями и бедами.

Дорога нежна, походка верна, жизнь не одна. Здесь накоплено столько жизней, что хватит на каждую травинку, разделённую преградами естества. Бежать туда, если будут силы, если будут ощущения и краски мысли! Пусть же свершится вечное растворение.


навыпуск/беспросвет.mov

Сказать «до свидания» школе обошлось Пашке ценой в водочную рвоту дважды. Ничего гигаромантичного, ноль признаний кому бы там ни пришлось, а алкоголя достаточно настолько, что под носом у всех родителей его можно тащить без зазрений.

Один из первых разов, когда душа немного навыпуск. Слова прощания есть, а слов вцеловывания нет. Танцевания ухают возмутительной лавой, а виноградность и шашлычность застолья влезают в ротовую полость без преград.

Залейте мне рот скотчем! Хоть каким.

Смутная луна, сёрбавшая его печаль, предвещала почти одинокому Павлу мягкотелую будущность. Тучи на её фоне прыгали, как телята; полутьма лихорадила; хотелось забиться в угол и на краю берега неизвестности одновременно. Время готовило не только фокусно-покусно выпивать бутылку водки за два раза, но и провожать свои школьные длинноволосо-прямые симпатии и домашние мамины глаза, предчувствуя скорую замену. Оказывается, подверглось сомнению и то, что надо дома почаще быть.

Дом родной, мне кажется, что так будет каждую весну: я оживаю вместе с тобой, дивлюсь этому магическому небу. Кажись, всё сделано за эти светлые часы, а тёмные пришли с успокоением и печальной задумчивостью. Там лягушки бесконечно звучат, тут сверчки подпевают самому вечеру, а совсем рядом холодок опускается на тебя, как и на эти неопытные ветви.

Не будь закат тем, чем он является, он бы не манил каждый раз так победоносно и неоправданно-детски. Всегда и везде в нём есть особая сила, которую хочется провожать, мысленно составляя планы на следующие утренние секунды. А тут – гамма, палитра, мелодия неустоявшихся переливов. Ловить ли в них рыбу счастья, как в том близконаходящемся болоте, или тихо слушать растаивания лёгких и только чуточку упущенных надежд-мальков – всё одно, и такого приятного не сыщешь, ведь это твоё, твоим будет до конца твоей памяти об этом уголке. Вечернее солнце, будто добрый сосед, подсказывает, что скоро надо идти домой, ведь оно поскользнётся и упадёт за горизонт.

Пора спать, милая природа. Омой же меня, скоронастигающая роса, я ещё вернусь сюда, но с другим намерением и иным взглядом на небеса, которые не будут прежними. Всё умолклось.

Кто-нибудь, отберите у этого молодого человека чувство прекрасного.


паноптикум.gif

Память решила действовать повторенно, предпочитая устаревшему самое старое: поиск любви. Дни были похожи – и тем прекрасны, ведь новый город, куда уехал после вменяемого лета Павлик, заворожил и обокрал. Ему, небольшому актёрчику поневоле, аномально не хватало актрисок. Вечные искания заменились на кратковременную утеху и вновь продолжили свой ход уже не сломанными, как в детстве, часиками.

Весь день перед тобой, а ты не знаешь, как им распорядиться. Я думал, ты живёшь по-настоящему.

Рвались вперёд и назад, а чаще всего в глаза опилки от срезанных веток с городских деревьев; учёба, связанная с журналистикой (на выбор специальности повлияли, видимо, гневные статейки из детства об однокласснике Женьке и достаточно милые – об Оксане), вращалась кругами восторга с бешеными скоростями наряду. Рядом же мельтешили мысли общажного соседа о своейрубашкеближектелу и хмельные обороты университетского приятеля Пашки – Миши.

Лучше бы ты квазиалкоголиком был, Михаил, ей-богу.

Поздно: слишком много вина утекло.

Волосы, которые трогал Пашка, то серели, то сердились, то задумывались, то пропадали вовсе, то кучерявились, но к ним парень не применял решимости. Первые отношения прошли для него хоть и немного болезненно, но поучительно, с разрывами почти именного браслета и его бросанием в урну, как уже никчёмнейшего шлака. В веке этак восемнадцатом у него было бы столько девушек, сколько лошадей он сменил. Теперь же дело в соцстраницах. Нехилый эквивалентик.

вы-счи-ты-вай.

Лежавший на плите только готовился и приковывал к кому-то внимание, чтоб не разойтись по кускам от жара, как восковая фигура. Девушка Тина-Тройнаядинамо патологически не помогала. На помощь приходили только сны с фамилией Университетские:


больше некого.avi

Что это? Что это?? Университетская аудитория или школьный класс? Похоже на то и на другое. Да какая Пашке, впрочем, разница? Вот они, одногруппницы, вот они, стулья и столы из спрессованных опилок, а вот и он, преподаватель, седой старичок с заявкой на побег из жизни.

Меньше всего я бы хотел работать на него.

Столько шума, гама, а всё из ничего. Только солнце делает это помещение ещё оживлённее, пытается разрезать стены, думая, что это торт, желтит всё вокруг до такой степени, что студент невольно прикрывает глаза ладонями.

Что за топающие лошадколюди вбегают сюда с ещё бóльшими криками? Павел их не ждал.

Здесь не хватает мест, садитесь, кто где сможет.

А ты зачем уселась сзади меня? Ну хорошо, сиди, сиди.

В общей неразберихе сквозь тонны слов к нему прорываются её пальцы и трогают его волосы. Откуда этой девушке вообще пришла в голову мысль касаться Павлика, отщепенца, и обтянутой кожей его черепной коробки? Чем он это заслужил?

Стоп, как же ты такая нашлась с вьющимися чёрно-коричневыми локонами выше пояса?

Пашка её ни разу ещё не видел, как и такой красивой одежды в трёхцветных крапинках.

Ну хорошо, оставь свои пальцы в тех же волосах, смелая и беззаботная.

А почему бы таким не стать и ему? Как же заполучить любовь?

– Садись сюда, пожалуйста, – преодолев гигабайты своих скромностей и отчаянно решившись, говорит парень и показывает на переднюю часть парты, за которой сидит один.

Где её лицо? Молодой человек не видит его, старается на него не смотреть, поглядывает на её ноги и переход, послушный и в любой момент независимый.

Шум растворяет их, Пашке хочется большего.

– Дай я обниму тебя за талию!

Шуточные сопротивления, словесные перепалки вмиг прекращает его коронный аргумент: Больше некого.

Какая же ты худая, тебя обвить сзади легче всего.

И всё же теперь он счастлив. Внутренняя вечнопоисковая атмосфера разрывается от ощущения живого одеждного тела, будущей фантазии и воплощения всех Павликовых сверхкосмических полуинтернетных запросов. Вовсе не страшно просыпаться: это утро будет добрым однозначно, а кристальные отсветы мечты намажутся воспоминаниями.


паноптикум (продолжение).gif

А теперь смотрим, читаем, воображаем: Пашке впору сравнить всех-всех-всех бывавших во внимании девушек с громаднейшим паноптикумом, находившемся отчего-то в колизее его души, который отстраивался с оглушительной быстротой неримских каникул. Где же постичь эту галерею вобравших параметры тел и сердец? Каково их разнообразие? На многих ли из них гипервлюбчивый парень глядел бы, а особенно на их ноги?

Почти неугомонное явление под названием безнадёжная полиамория шагало красными рядами по его чахоточным будням. Если бы списки пассий из его параллельного мира составились, то непременное их обновление не заставило бы себя ожидать. Отуманивали все и понемногу. Кто словом, кто станом, а кто чем горазд. А всё же дикой и внеутробной была потребность восхищаться многими и никем у Пашки. Что это за любые красивые девушки? Всего лишь повод повосхищаться. Как всё старо и обгрызанно!

Кто там по плану? Первая – Даша. Даже Дашище. Ноги – во, а веснушчатое лицо с вечно тёмными от косметики вéками вроде даже ого. И куда только смотрит начинающаяся филологиня? Павлик ловил девушку всеми невидимыми лассо в обескураженном разуме и всё что-то мог, чего-то желал. Наверно, чтоб только поздороваться, а там – в диванный интернетик по-обломовски залечь и удобно полуглупости из хранилища своего этой Дашке строчить.

– А ты хотел бы секс?

– Не. Чёрт знает, куда бы меня увела, фитоняша с чипсами!

– Я тут голову разбила в аварии, а до этого помню, что была в тебя влюблена, мне хотелось с тобой встречаться.

Какая двурушная милашка. Двурушнее Мелинды, держащей за руку меня и ещё одного парня. Я с ней больше не хочу.

Кто на очереди паноптикумской далее? Видимо, та современно-набожная и чересчур весенняя леди, что только и могла дать Павлику чудесно-радужные переживания о нескончаемом будущем и тошнотворный оптимизм из всех щелей. Инна разбелелась своими сдержанностями, а после пропала с радаров обнаружения чего-то влекущего, как когда-то соседская Оля, которую Пашке прочили в невесты.

Номер три, №3, number three. Это явно из интернета по его душонку обрюзгшую пришла. Какая-то весьма виртуальная девушка Анфиса. Парочка жарких перевоплощений – и экспонат заброшенный, уставший, больше не желающий, чтобы в него кто-то кое-что вбивал.

Сейчас как стану обидчивой!

Кто там? Ещё одна Даша? Ну, уж эта местная шалашовка как только ни ухитрялась ухватывать личное время у парня тут и там. А окончилось всё банальной сценой с участием обидчивого: его обвинили с помощью шуточки в отсутствии возможности целоваться. Вечноидущий поиск, чтоб его.


ходящие.html

Едут и идут. Иногда с целью. А иногда просто чтобы поржать. Но всё же идут. Кто-то назовёт их малолетними пошлячками, но они девчонки, девушки, девули. Все дарят ароматы и запахи, с которыми повседневный воздух приобретает новые окраски, и о них даже не мечтал зюскиндский Гренуй. Словно ангелохранитель впереди, несёт каждая из них за собой чуть ли не на привязи и свои телесно-бестелесные безъязыковые выражения, с которыми не поспорить ни за что на этом свете: можно только вдыхать, расплываться в орущем вечере.

Ощущая обдавшую тебя смесь каждый раз всё более усовершенствованного аромата, можно только мечтать закрыться, зарыться в этом живом ландшафте женской уличной чистоты, чувствуя бесподобные грузы лишь носительниц, щекочущих мозг, на коленях. От того, чтобы обдышаться всей этой жизнью, полной безвинности и неведенья чего-то клокочуще-помойного, обвалиться на один короткий миг в этот карьер первобытного парфюма, уже ничто не удержит, только подыхание августовских вечеров. Может, один из вечерочков мог бы быть таким?


палаточная.jpeg

Небо слишком космическое. Ещё не угомонилось одно светило, но появилось другое. А на земле – эта девушка, освещающая кроны деревьев и ослепляющая ещё больше его, орудующего топором и устанавливающего эту зеленеющую палатку. Замерло всё, даже стуки сердца, ночные звуки. Такая тишина никогда не пугает, если ты не один. А ты уже не один. Руки касаются щёк цвета заката.

А теперь я расскажу тебе нестрашную историю за костром, разными словами (я не надоем?). Слушай о своих суперимпрессионистических впечатлениях от тебя, каждый раз по-новому. До невозможности хорошая, до бесконечности добрая, до безупречности милая, ты будешь только склонена к земле тяжестью налившихся пунцовостей щёчек, а говорить ничего и не надо. Посмотри, как колышутся ели, варьируется кардиограмма твоего кровокачающего органа. А какое тебялюбивое небо смотрит и надивиться не может вместе со своими мерцающими галактиками! Оно даёт жизнь.

Одна из галактик – твоя палатка. Уютная до невозможности. Баю-бай, засыпай со мной, улыбаясь, сколько сможешь, и только потом скажи, что твоё сердце пропустило удар, когда ты увидела другого парня в метро.


паноптикум(2).gif

Была мелкая плаксивая девчонка, жаловавшаяся на парня беспрерывно? Да, добро пожаловать, дорогая-любезная, к Пашке на не-чай!

Мы иллюзировали любовь, а ты не поняла.

Жена, обманывающая мужа секс-переписками со скучающим многострадальцем? И ты иди сюда, на перекрёстки почти больших и весьма неумелых рук парня! Девушка, рвущая чулки ради забавы и делающая фото для Павлика без его просьб? Оу, как сумасшедше, девочка из культурненькой столички! А, ещё вон та, как бы раздающая золото бомжам и готовая сношаться на балконе гостиницы без презервативов. Не надо противозачаточных, оставайся в той же столичке. Всё смеркадилось. Тридцатилетняя тётя-поэтесса, ты тоже не приходи! Что касается тебя, модель, выньстограмм-модель, то всё не очень плохо закончилось: возможно, банально запретил общаться со мной твой бойфренд.

Нескольких моих жизней уже нет, удаляю эти ваши интернеты! Сколько только бессмысленного света от экрана телефона впитали в себя стены…

Достаточно экспонатиков у Павла Владимировича. Вон там ему на заброшке большого города продолжительно снится полуофициально-сверхсортная Аля, морская девица, затянувшая в свою пену года на два.

Она Ктулху-Ктулху-Ктулху?

Просто дружба, френдзонушка. Гуляя с Лёшкой во сне, Павлик пересекается невидимыми никогда лазерами с этой темнеющей от всей души бестией и разрывается так же, как и угодил ранее в её капканки. Надо было устроить такой же животрепещущий диалог, как и его друг:

– Ты на море?

– Да.

– Встретимся?

– Нет.

Как же их много всё же. На повторе, на repeat’е. Заполоняют его.

Эх, дурачок, всех-то их и не упомнишь.

И такое бывает.

Одна из затяжных – Ева. Страшная в своей сложности. Волхвиня. Странная женщина. Аперитив перед бездной затяжности. Вот уж на кого рёбер хватило.

Умеешь же сливаться с реальностью, Ев!

Пашка её любил бы, если бы она не была такой бешеной. О такой любви стыдно было кричать, а порой приходилось. Девушка смотрела так, будто надо было с ней заговорить.

– Сколько ещё будешь по ней сохнуть?

– Да.

– Ты что, дебил? Пошёл в магазин узнавать о линзах синего цвета, чтобы понравиться ей?

Всё этакое впору сравнить с мороженым чистейшего сливочного вкуса, внутри которого лежат непереваренные всеми унитазами мира гвозди. Либо с морсом из ягод после дефекации. Тоже в топку мысли о Еве, утверждавшей, что Пашка своими рассказиками делал её лучше.

Вот же влюблённый самовнушенец какой! Это всё какая-то банальщина.

Да, такой вот я у тебя жентльмен.

А она не знает, где она и с кем, да и пошла она к чёртику, муза, вызывавшая ощущение потерянности в очередную новогодность.

Как хорошо, что я тебя больше не люблю. Такое светлое чувство, ты бы знала. Я не вижу в тебе смысла.

Вали-вали-вали.

Странная она женщина, Пашка. Прими, вникни, забудь. Ведь она целовалась и считала меня своим другом среди тех закоулков, понимаешь?

Ох уж мне эти университетские приятели, чтоб их…

Девушки-якобы друзья. Это вообще что за чёртики были в жизни Пашки? Поболтать с ними, потошнить в их тазики после совместного распития, покурить кальяны, походить с одной из них, вдвое ниже его, неинтересной, пошутить о скорейшей женитьбе на ещё одной – только в таком он герой, этого одного и достаточно.

Я сегодня очень холостой.

Не хватило надолго ему и Павлины – слишком заумной копии самого парня. Он-то и сам о ней сначала плохо думать не мог:

[Вообразимейшая скука, способная каждый день разъедать хотя бы миллиметрик моего сознания, на этот раз взяла мини-мини-отпуск и удобно устроилась на погрязшей в холод подушке наблюдать за мной и моими устно-текстовыми словами. Лёжа буквой Г, я не упускаю ни единой мысли из своего недомозга и ожидаю ответной реакции от моей случайной попутчицы в мире анонимной паутинки ушедшего бабьего лета. Ничего, впрочем, нам не помешает устроить словорезный диктант, из которого опять понятно, что пустоты в голове собеседницы нет. Было бы пусто и не в моей. Теперь, когда она пресытилась пищей насущной, пусть пересыщается духовесной. Рад видеть +1. Надеюсь, не надоем раньше срока, положенного собственноголовно].

Нечего уж о Милане говорить, об этой единичной недогероине его мелких снов.

Хорошо ещё, что я не просил показать грудь, а после она не вырывала из меня любовь.

Я уже чей-то, не обнимай меня.


М-М-М.flv

Всё так доверительно, что кажется, будто мы даже больше, чем воображаемые бойфренд и гёрлфренд. Мы лежим душами. Да, в моём очередном лёгком сне мы взаиморастворились телами и теперь улеглись ближе, чем очень близко. Совсем темно. Это словно доживающий зимний вечер в последний раз расправил крылья, накрыв нас чем-то почти с головой.

И вот я тебя обнимаю. Мы вплотную. Но всё мне кажется не тем. Шея, талия, бёдра. Руке словно нет дела до таких формальностей, ей везде неудобно и неловко. Сонные, запряжённые темнотой и урядицами жизни, мы пытаемся уснуть, напоследок привнеся в эти часы хоть сколько-нибудь интересные моменты. Ещё минуту, и…

Ладно уж, клади на НЕЁ, – неожиданно заявляет она сама, немного вздохнув.

Мне хочется только верить, что отчасти это всё было добровольно, ведь коснулся я её интересного места почти случайно, сильно горя непонятнейшими желаниями. Теперь, ощутив всё в ярчайших подробностях ладонями, я ни на секунду не уберу никуда и ни из каких миров свою полунаглую руку с ещё непонятноразмерного-перепослушного тела, а ты ещё и прижмёшь все эти дела своей ручкой. Не спи, моя радость, не усни!


сжалось.djvu

А всё же материалист был этот негерой времени Павлуша или идеалист? Например, предложение престаревшегося гомосексуала из отеля он получил с довольно материалистичной частью тела. Старый хрычуган любил сосать у молоденьких мальчиков-девственников с последующим спуском. То ли своим, то ли их.

И что ты решил? (Что за тупой вопрос, Лёшка?!)

Голова только чуть не разорвалась идеалистично, но герой несостоявшейся саги с элементами порно успешно добрался до укромного убежища. Изображения так не сжимаются, как сжался сфинктер этого начинавшегося и пока не рассерженного молодого человека. Harassment ушёл под воду. Однополые сношения не совершили прорыв.

Пашке легче не стало бы, но пусть распутные мужеложцы более не приближаются своими потными от волнения усиками к его раздумьям. Незачем так тратиться на уговоры и подкупы, как ему показалось.


по кругам.nrg

Кажется, всё идёт неплохо, раз юноша начал носить на правом безымянном пальце кольцо при полнейшем отсутствии личной жизнюшки. Явно благородный и благоприятный знак. Вовсе не показатель критичности и никчёмности. В левом кармане Павел всегда привык чувствовать кошельковые материальные блага, а в правом – мобильную связь с миром. Будто две важные составляющие жизни без свободы на весах! Зачем-то учёба в университете закончилась, завершилась и лимеренция Паши по отношению к Еве. Кто-то там просто должен был другой появиться: вечный поиск, все дела. А Евка обязана была остаться друзьями со своими золотистыми волосиками, а не с ним. Истлела и выпотрошилась общажная интриганка. Взметнулись опилочки возле вуза, взлетели немного в глазик к Пашке и расплавились от невыносимо прелестного прощального вечера с одногруппниками.


ещё две.php

В одной возрастной группе был Пашка, а совершенно в иной – новоиспечённая и новоиспещрённая Арина, пошловатая не по возрасту и скрытная девчонка. Чистая эссенция маленького и провоцирующего зла, давно осознавшая свою сексуальность. Да и сам Павлик не прочь быть абстрактным блудником: всё равно скучно позарез. Такая великая скука разрабатывала времяпровождения лучше любых турагентств: тупо лежать и хвататься за невидимые взаимоотношения недочеловечков. К чему тут созерцания природы и круговерти более чем родных ранее звуков?

Реальность остолбенела. Конец рабочего дня дарит обрамлённую массу успокоений, даже не приходится думать, что такое же небо цвета маленькой детской ранки было ещё до твоих вздохов и будет после всех переживаний. Ты заброшен, как здание, в самую спокойную суть жизни. Здесь нужно убегать плавно, будто водная полуволна.

Не к чему прислушиваться. Разве что эти непослушные детки-листья обманно захотят вернуть всё твоё проблемное: там что-то, иди и борись за это. Переступить заборно-оборонную черту или выскочить на шоссе и спокойно дойти до востребованностей? Что на том берегу? Что вообще происходит с жизнью?

Вопросы без конца, если умеешь думать. А где финиш этих безусловных ностальгий? Бежать бы и бежать. По траве, по вечерней и такой неутренней росе, по тиши, мистике этого привлекающего края. А там… Что там? Никогда не узнать, ведь никогда и никого там не будет без помощи всеспасающей фантазии. Славься, выдуманность жизни!

Но на очереди были бессмысленные соблазнения от ещё более бестолковой кокетки. Есть сообщения неважные, а есть и такие, её, душещипательненькие. Беловатые волосы были распущены, как в многотомных романах Золя, распущенна же она была и того больше. И терпел же интернет такое, на Пашкино удивление!

Я держу на коленях племянницу, твою тёзку, а хотел бы тебя.

Заревела и эта молодая особа, распустила свои профурсети, прошла пора, когда с девчонкой можно было посюсюкаться, как с бабочкой-многодневкой, которая посетила рассвирепевшие будни юного проказника одной из нусколькоещёможноэтихбаб.

И обязательно в каждую влюбляться?! Запомни: когда нет острых ощущений, едят острую пищу.


кусок дневника Арины.txt

Не хочет теперь со мной предельно раскрыто общаться, когда узнал мой возраст. Ну классно. Бесится, что я мало ему времени уделяю, а я учусь. Не хочу с ним даже на разумные темы говорить, а то примет меня не за ту, будь я хоть миллионный раз осознающей своё возрастное психическое положение. А ещё журналист, как бы понимающий людей. Слабак конченый. Тряпка мразотная. Трус далёкий. Печорин недопечённый.


кусок дневника Пашки.txt

[китовая]

Её волна нежности оставила след на душе, хоть и была ложной. Очерёднейший день угасает, полоски света на линзах гаснут и растворяются в буквах. Пришла пора облиться перед ней в экстазе из-за песни дистиллированной водой и раствориться в однокомнатно-скрипящих снах, не ожидая ничьего появления.

Стоп! Кто включил свет? Почему я чувствую, будто лежать гораздо удобнее? Я что-то обнимаю. Или кого-то… такая милая, добрая, тихая и неподвижная. Она словно спит, безликая. Но я знаю, кто ты. Я, магическим образом не задавив тебя, лёг тебе на живот и обнял так нежно, как только мог. Обнял так, что даже самого наисладчайшего сна стало как будто мало для передачи каких бы то ни было ощущений и эмоций. С тобой дико спокойно, ты безусловно подвластна, у тебя всё кричаще-нежно. Я то прощаюсь с тобой, то прошу вернуться. Так бы и засыпать всю жизнь, словно упав и утонув в бездонных тайнах моря, путешествовать на китовом брюшке, узнавать все секреты тебя, эфемерного человечка, приятного до моральной противности, нужного до полной заброшенности, недостающего до невероятнейших равнодушностей. Ты уплыла, словно маленький и важный китёнок, из недонаркозных владений по своим гигаважным делам, волна спáла. Спал и я…

Анжелика? Хм-м. Эта была дальней. Тут не впору говорить о расстоянии. Павлик напросто опять сгенерировал какие-то бесплотные недоотношения вдалеке на платформе Durdroid и был рад стараться. А потом:

– Точно всё хорошо?

– Нет.

– Ну смотри мне.


платформенные.htm

Успешно перекочевав из одного вагона в другой, я приготовился смотреть на природку и потерять три часа в пути. В первом вагоне, на первом пути и почти первый по жизни.

Стоило мне только повернуть голову, а я уже вижу их, своим счастьем защемляющих мне сердце. На платформе – парочка: кучеряво-рыжая девушка и солнечно-очечный парень, которые только и устроились жить по принципу говори-обнимайся-целуйся. Какие поразительные радостные крики, какая сладостно-живая мимика, какие всеобхватывающие ручки!

Эта парочка однозначно счастлива, уверенно-спокойная в своём неземном единении. В окне смеха раз за разом мелькают длинные обнимания, и сейчас мне кажется, будто за поцелуем девушка неожиданно взглянет на меня, подмигнёт, и это будет означать следующее: Не горюй, парень! Скоро и ты пристрастишься к таким платформенным провожаниям и встречам со своей кучерявенькой!

Прощание их милейшее: они никак не могут расстаться: даже фотоуточка губ девушки в этот момент уместна: она опять хочет поцеловать парня ещё раз. Долгие проводы – нелишние слёзы.

Кучерявая заходит в вагон и пропадает в направлении очередного города. Больше я никогда не увижу ни её, ни его. Но я увижу свою девчонку, и мы будем счастливы на своей платформе. Раз и навсегда-навсегда!

Однако пока что Пашка-Лика-расстояние – три половины одного целого: такого просто не может быть. А сколько таких угольков когда-то разжигало его эпидермис до рабского клеймления? И всё скука наращивала обороты, всё захватывал с собой омут может-ещё-раза. Не счесть виртуально-сексуальных убиваний одиноких вечеров и проживаний мимолётных любвежизней. Вспоминая своих грустных вроде-не-шлюх, он понял две вещички:

все девушки стали пропавшими с вестью;

ему скоро третий десяток, а он ещё способен нравиться девчонкам. Стоит ему только кашлянуть – и вот уже кто-то привязался.


бюстгальтер.txt

поезд как поезд. лица как лица. они иногда возникают и совсем уж миловидные. спасительный свежий воздух потоками залетает в окна и помогает развевать волосы этим стремящимся особочкам. куда мне деть глаза, расскажите мне?!

даже теперь: сижу, никого не трогаю глазами, но какая-то красивая мчится недалеко. белые кеды, джинсы, кофта и.. в разрезе на спине свободолюбивой кофты удобно расположился кусочек, фрагментик белого бюстгальтера. смотрю и смотрю. смотрю и смотрю.. не в силах, нет, не оторваться (словно пуговице с клетчатой рубашки её бойфренда). лифчик объявляет не о капитуляции, а о войне, бросая вызов моей фантазии.

моим полуслепым глазам-крючкам больше не зацепиться. уши, а не сердце, ловят могучее Алина-а-а-а-а!, рявкнутое какой-то её подругой в тамбуре. что, видела всё? что, сейчас скажет ей?

начинается мини-паника. вот сейчас ей что-то там нашепчет, а бюстгальтерная подойдёт и влепит пощёчину: мол, нечего пялиться, извращенец.

идёт.

ИДЁТ.

идиот..

нет, мимо. благонравие нынче не в моде. какие-то поэты раньше описывали случайно показавшуюся ножку милейшей леди, а я..

пожалуй, лучше вздремну.

И только вопрос: на какой же минуте мне встретилась она?


главная – и всё // остальные дни в радости.img

Может, образ и выяснился вплоть до секунд. Весь его упор был сконцентрирован на её парфюм. Название – Маленькое чёрное платье. Ей оно было не нужно, чтоб остаться в памяти у Павлика, когда он обнимал подушку с её запахом. Хватило и красно-чёрной клетчатой рубашечки, чтоб Вита отдала свои ручку и сердечко. Она пыталась влюбить в себя Пашку, но он давно уже был её. Что уж тут поделать: и дом был там, где присутствовала Виталина. И не котировалось нечто иное. Иные глазки больше не существовали. Главное было в том, что она пахла дорождённостью с налётом безумия.

Можем пообщаться, если не против.

Будто и ныне Павел ходил по непревзойдённым опилкам рядом с клубникой, принадлежавшей той самой, которая была топом всех топов его мира. Перенесённая во множество одежд и ситуаций, Виталина нескончаемо выкручивалась в едино-нерасколотую часть всей его жизни. Каждая частичка её тела была его живым существом.

Может, она, эта прекрасность, и была той частью туманности, которая теперь постоянно будет с ним. Сладость. Опилочным клубникам и зефиркам и не воображалось такого. Кто ещё мог бы попросить его по-виевски затянуть штаны?

Разврат, разврат! Позовите разврат!

Жизненная деградация старухой уступила место влюблённости и первому акту в том самом возрасте, о котором хотелось бы соврать и приуменьшить, прираннить всё любому, но не Пашке.

Если бы у чувств был алфавит, то несколько букв походили бы на комнатные прикроватные звуки. Она не совсем видна, но ощущаема настолько, будто осязание стало работать с удесятерившейся силой после отпуска. Если долго чего-то ждать, то не угомониться, красавица. Да и как такое возможно с растворяющей зарёй в наиудобнейшем положении напротив? Годилась бы в подмётки любовная сцена с поцелуем при грозе и молнии из фильма детскости. Каждое движение выверено неопытностью и оттого крайне искренне. Моя пластилиновая, могу мять и лепить желаемое. Я твой, а ты моя. Сложнее некуда.

до-пры-га-лась.

Впервые задокументировано, что мельничный сражатель за вечнопоисковые идеалы и все несчастные по своей сути детства и непрожитые жизни стал счастлив. Стоит только проложить путь.

C:\Users\Pavlik\Desktop\жизнь\моё всё\особое\


трактат о Виталине.docx

.1. 

Волосики.

Легче, длиннее и не-темнее этих кончиков её волосиков на сурикатно вертящейся головушке были только напоминания о ней самой. Смущённая, затенённая, невыразимая, она лишь подплывала вначале своим имечком, потом своими глазками, потом словами, личиком, душой и тельцем. Вся жизнь Виталины началась с майского нуля и была во многом похожа на Пашкину, а о его-то до-жизни зачем уж заикаться. Тишайшая полночь набекренилась, так же гнала её к своему

папе

, угар алкоголей всех видов нагонял её отчима, а бабушка была сверхточным контроллером ради лучшей участи.

Не надо беспокоиться о том, что Павлик не смог бы воссоздать свою мечту с помощью клонирования. Столько её волосиков разнокрашеных цветов поселилось в его квартире, что бесконечные копии заполонили бы комнаты с зимней запасливостью. Лёд его цинизма был тронут, Виталинины завитки для Пашки носили все родные базы данных с запахами и магнитили руку для поглаживаний чуть ниже плечиков, будь они в косичку или коротко остриженными. После поцелуев под проливностями они всецело и надолго полувыпрямлялись струнками его мелодий. Молодая пшеничная поросль. Такое же печенье его сердца врумянилось в эти прядки. Что уж там о запускании Пашкиных пальцев в эти шелковистенькие лоскутки говорить.

Она их больше никому не даст расчесать, кроме него.

Силки из её волос ловили рябчиков его души, в то время как личная жизнь бежала мышью.

утопи-топи-топи меня, моя утопическая чёлочка!

.2. 

Лобик.

Она постоянно говорит, какой там хороший крем или прекрасная маска, а Павлик только рад, что у неё что-то хорошее. Те колонизаторские маленькие прыщички были невозвратимо милы на высоковатом бескосметиковом лобике планеты Vitalinium-30082017. Случись только что злобное в этом дне – и земной шлейф упрямого верхнелица покрывается волнами негодования и ссористости рядом с Пашкой. Будучи спокойной, девушка ни с кем не сталкивалась лбами, а подставляла свой под поцелуй полупастырного и настырного парня.

У нас ещё 8 минут воскресенья…

.3. 

Бровки

. Они, маленькие, грели Павлика нетатуажными полумесяцами, конкурировать же летние небесные светила в два часа ночи с ними не были способны. Задыхаясь волшебством и коктейлем из звёзд, он и она, такая ещё неопытная и ещё не пара, ждали возможности насидеться до умопомрачительных желаний и страхов от мыслей о том, что с ними могло стать, если бы они ни разу не встретились. Бровной лодочкой уплывала в чужие подъездности уже не чужая девчонка, чтоб сказать о приятности рук в сети.

*Ахах, мне это нравится, я в тебя влюблюсь ещё больше, пожалуй.*

.4. 

Глазки

. Он всерьёз не представлял никогда, что эти глазки могут когда-то умереть, и готов был их целовать столько, сколько они моргали. Эти витринные зрачочковые зеркала, маленькие любители тихих романтических фильмов, светлячки из страны иногда унывавшей доброты находились в дружеских сношениях с разными настроениями и не скрывали это. Сверкая ли, слезясь ли – всё одно, они не давали отыскать пустоту при всех желаниях. Они были нужны Павлику на всю оставшуюся ему жизнь, в них не посмела бы залететь ни одна опилочка, даже самая никчёмная. Одаривая их поцелуями, Пашка не верил в суеверия. К чему они! Глаза не изменялись в своих влиятельных синих сероватостях с родинками около зрачков, когда их владелица швыряла в полунезнакомого журналиста снежок и когда Павел уже считал Виталину своей женой. Когда из них текли слёзы и задерживались на полустанке

Реснички

, парень не мог терпеть себя и рвался душой. Он думал о ней как о части себя.

Не хочу просыпаться с мыслью, что у нас всё плохо. Тогда я беззащитен, как комар на стекле за шторой.

.5. 

Носик.

С ямочкой, которая появилась у баловной девчонки от раздирания ветрянковых ранок в детстве на верху переносицы, не было страшно спотыкаться на дороге более важной, чем на той, по которой гуляла молодая парочка, или по той, где Павлик и Вита неохотно провожались полуночью и в бурные дожди. Это был путь их притирания, одобрения, возближения до субатомных расстояний экспертизой чувств. Утыкания низенькой девочки чуточку толстеньким реквизитиком-носиком в грудь уже не-мальчика не ранили, но пронизали настолько остро, что не оставляли шансов жить без такой носастенько-закрылочной сказочности заката.


закатные.mkv

Полинялое за день солнышко продолжило радовать других живущих. А моё солнышко вздумало дарить жизнь мне. Где-то там, на зеленях призрачных трав, сидим мы. Она, как обычно, передо мной. А глазки её взираются в закаточности. Сама она прекратила закатывать свои маленькие зеркальца душевности, лишь греет меня.

Глажу по головке. Цветочность вбивается в нос, соревнуясь с запахом её кожицы в самом низком верху. Помню, как закат нашей ссоры так же закончился головкопоглаживанием и мирным прижиманием. Солнце коснулось горизонта.

Обнял чуть ниже груди. Так я её обнимал в маленьких шалостях, на закатах наших утренних снов, распластавшись на полу и оберегая всю её женственность. Одна восемнадцатаясолнца уже скрыта.

Обнял её за талию. Так я обнимал её, прогуливаясь и вдыхая новые парфюмы её словечек. Теплота от заката тишины и её тельца – вот что значило это обнимание. Она молчит, треть солнца скрылась прочь от нас, а она улыбается глазками.

Я обнял её за ножки. Так я обнимал её тайной ночью, неся неизвестно куда в судьбу. Сладкое сожаление, что ещё всё не так, как у людей, охватывало её тогда, означая скорый закат её предрасставально-подъездного разговорчика со мной. Солнце спряталось наполовину, а её ножки уже начинают холодеть в дрожи любовности.

Я обнял её всю. Опеленал, обездвижил, перестал осознавать нас в качестве двоих, а только одного целейшего. Так обнимал я её на закате деревенских обыденностей, которые были нам нипочём. Солнце отгородилось от нас, а я не заметил, как прошёл все круги её обнимистого рая. Фиолетово-розовая наледь лета крепко сковала наши тела, чтобы микробовые мелочи нас не разъели.

Обожаю её рассветы в темноте полуночи.

.6. 

Щёчки

. Прикосновенные лишь для Пашки индикаторы всех эмоций, царящих на тронах души Виталины I. Их невозможно было тронуть в момент почти разрыва навсегда, но разрешалось трогать сколько угодно во время преодоления одного из этапиков: съезда воедино в однокомнатный нешалашный рай.

Прижмись к ним, Паша, – и улетание в бесконечность тебе обеспечено.

Ву-у-у-у-у-у.

Чудесные лопасти. Могут как измельчить душу молодого человека в фарш, так и привнести приятные прохладности от лёгкого круговерчения. Треугольником сопровождали Павла по ночному полугороду и родинки на этих щёчках. Нечто непознанное и затаённое, ничего не оставляющее и будто отходящее по этим дорожкам у носика. Так шёл и воздушный парень по своим дорогам, всё больше впуская в мысли Виталинку. Пощёчины же он от неё получал только по его же просьбе.

Плёх. ПлЁх. ПЛЁХ!

.7. 

Губки

. Избороновались ещё не придуманного вкуса губки, чуточку налились – и в первый раз поцеловали Павлика в ночном общежитийном происшествии, хватая при этом несколько лун сразу. Как было неловко, неопытно, бессознательно, но всё это удалось. Виталинины губки были символом глубокой нежности и почти бесконечно вырывавшимся потоком слов, смехов, криков, всех звуков общего их мирка. Их смущённая улыбка капучиново принимала предложение Пашки встречаться, они же влетели в створчатость бойфрендового рта во время признания в любви.

Сосредоточенность важности, центр Вселенненькой твои губочки, Виталин. Я даже знаю, как ты улыбнёшься. Нужно собирать тебе букетики, как будто я маленький и чувствую унежнение (не унижение ли после?). Только целуй со смехом меня в зевок, пугливая шелкопрядка моих чувств, а я буду вдыхать запахи твоего сна.

.8. 

Подбородок.

Его слишком частые дрожания сулили солёности, хотя никакие опилки в глазки не попадали. Так в детстве огорчался Пашка, так в юношестве он мог огорчить маленькую свою избранницу.

Кап-кап-кап.

Долбаная капель. Когда же она думает закончиться?

Это очередной полустанок для слёзок. Ныне из всех карт поезда-капельки выбрали именно этот маршрут. Этот юноша бессилен их остановить. Это хуже Неуправляемого. Или Воспламеняющей взглядом.


[восполняющая рядом].fb2

В этом Пашкином сне от Макги ей досталась только кинговская фамилия. Вроде бы всё.

Я ещё могу внушать мысли другим людям.

Да, она ещё могла внушать мысли другим людям. Он почти забыл. Но сложнее запамятовать её имя, даже если постараться это сделать, обратившись за помощью к её дару. Вита. А в стране, куда она переехала (что очень зря, крошка!), её звали просто Ви. Прошло ведь не так много времени, верно? Сменилось от силы только одно поколение на этой планете, которую легко разрушила бы её мама пирокинезом. Но пока всё тихо, не так ли?

Тихо, как на том поле, где они бежали, скрывались, топтались.

ТОП-ТОП-ТОП. Бежим-пока-есть-время.

Да зачем это всё? Что осталось от той Конторы? Зализала ли она оконные раны-рамы? Зарубцевались ли её выжженные территории? Незачем это знать. Видимо, тут была какая-то другая мутированно-эволюционированная Контора, каким-то образом пронюхавшая что-то, как недообугленная на линии электрозаграждения собака. Снова те же агенты в серых костюмах, только уже поодиночке. А он уже как будто всё видит сверху. Скажите ещё, что у Павла тоже есть какой-то дар, чёрт-бы-вас-побрал! Может, и есть. Чёрт его знает. Демон его знает. Дьявол его знает. Тот самый, сидящий иногда внутри.

Скроемся от них, милый. Вон в том лесу.

Да, скорее бы попасть в тот лес. Есть в их общем стремлении нечто партизанское. ТОП-ТОП-ТОП.

А пока перед ними – посеревшее осеннее поле, ветер сердится на какие-то ссохшиеся кости кустарников, знакомые с детства яблони. Никакого солнца, никакого выражения у неба, пепельно-удушающего и завидующего нашему движению. Видимо, не защитил пару и родной дом, придётся бежать далее. И Пашка мчится по полю так, как когда-то сбегал от жестоких повадок страдающего алкоголизмом отца, стремится к границе, которая точно должна спасти.

Он как будто рассчитывает хоть на какое-то спасение и почему-то всё ещё любит меня, следует за мной, хоть я его не привязывала к себе даже самыми невидимыми крепкими нитями. Хоть бы где-то для нас был покой, а не ТОП-ТОП-ТОП. Возможно, нас унесёт этот чух-чухающий поезд куда-то далеко, как того хотел бы и мой дедушка, которого я всегда буду звать дедушкой Андреем. Вот он, этот междугородний недолговременный железный механизм, и я даю мысленный посыл своему бегущему несчастному счастью. Как хорошо, что от этого даже не болит голова. С-другими-не-так.

Залезай в вагон, родной.

Хорошо, что их что-то уносит подальше от серокостюмных.

– Пора бы отдышаться, Виталин.

У неё универсальное, разноязычное и знакомое только ему до конца имя. Нра-а-вится. Только вот парню не нравится её взгляд.

– Сейчас нужно выпрыгнуть, дорогой. Вдвоём оставаться нельзя. Я верю, что ты меня отыщешь, хоть тебе будет казаться, что я везде.

Поток ветра выхватывает её у беглеца, своими погаными ручищами заставляет её катиться по опустошённой осенью земле, в то время как поезд слишком неумолим. На душе спокойно, но вместе с тем и так муторно, что Павел тоже пытается выпрыгнуть за нею. Пашка уже почти сделал бы это, если бы не тот же поток. Ветер не пускает. Наверно, даже он послушал её мысленные внушения и дал ей возможность покататься на земляной карусельке, а наперерез парню послал параллельно идущий состав, чтобы и мыслей у большого не было стремиться за своей маленькой. Восемнадцатилетней маленькой.

***

Агент выпил чашку стандартного чёрного кофе и не поленился подойти к самим путям, чтобы было кого ловить. Кого-то из двух. Беспроигрышно. Поймаешь его – придёт она, поймаешь её – заявится он, этот странный и до конца не исследованный тип. Серый костюм напоминал ему об осторожности, а грязные ботинки – о деньгах, которыми он сейчас мог стереть всю эту грязь, ведь его Контору спонсировали не хуже, чем Контору того времени в той стране. И тут двойной джекпот: поймал – дадут денег, чтоб добиться своего, не поймал – ещё больше выделят средств. Вознаграждение. Ненасытность. Волчность.

Каждому своё, ребятки! – думал цепной пёс в немодном пиджаке.

Ж-и-з-н-ь-с-к-а-з-к-а-п-р-о-с-ы-п-а-т-ь-с-я-х-о-ч-е-т-с-я-п-о-у-т-р-а-м.

Он увидел, как кто-то выскочил из вагона, но обзору помешал ещё один идущий поезд. Агент чертыхнулся. Гоняться за кем-то по лесу он не хотел. Однако он сам осознавал, что такая у него необычайнейшая работа, о которой не расскажешь даже за кружкой пива в какой-нибудь забегаловке. Придётся побегать.

***

Лес укрыл Пашку. Самый надёжный защитник. Где же он укрыл её? Топ. Топ. Топ… Ничего уже не слышно, клокочет только угасающая зелень этих головокружащих деревьев. А в остальном парень весь принадлежит только ей, Радости. РАдости. Этому древнему и непознанному божеству с голубо-зелёно-синими глазками. Каждому цвету – своё настроение. Он торжественнейше клянётся искать Виту, пусть она хоть сто раз из-за их ситуаций будет безэмоциональной, не будет говорить, что любит его, а только бессловесно увлекать за собой. Что будет на сто первый раз? То же самое.

Бездонная страна. Полуодарённый попробует найти только её, свою женщину, почти ничем не отличающуюся от богини. И он ставит такой условный душевный хэштег: #найтитебя.

Приходится спасаться в каком-то подвале, где нет вообще ничего. Однако я сама заранее знала, что это будет менее чем временное укрытие. Будто неодушевлённые предметы тоже принимали мой посыл и отвечали мне охотно. Какое счастье, что он-опять-нашёл-меня. Он готов спать там, внизу, где возле картонки могут сновать крысы: его ничто не пугает. Я говорю специально поникшим тоном, чтобы ещё больше не привязать его к себе, чтоб он смог покинуть меня, если потребуется, но это явно не действует. Только мыслепослание! Какой-то девиз прямо-таки. Хах! Но это на крайний случай. Если от этого будут зависеть наши необыкновенные жизни.

Они выскакивают из разных мест и бегут по полю. Как тараканы, как зомби, высыпаются, как песок из рваного мешка. Агентура налажена исправно. Сколько бы они ни бегали. Но и сдаться влюблённые не способны. Эти сплочённорукие всегда будут в силах только мчаться и мчаться. А восполняющая его всегда будет рядом.


трактат о Виталине (продолжение).docx

.9. 

Зобик.

Рядом с ним шуточный склад забавных звуков, подстанция удовольствия, дата-центр всех обещаний счастья. Если Пашку и тягали в детстве за кожу под нижней челюстью, так только для того, чтоб проучить. Парень же придвигал Виту к себе для выражений всех бесконечных нежностей, что были у него в запасах. Будто накопленная на пилораме стружка, эти слова тоже лоснились, вызывая блеск в глазах, смущения, а порой и слёзы.

Только зачем плакать, родная? Моя Вита-Тут-Не-Угадаешь. В ссорах слёзки льются и льются. И их всё меньше и меньше.

Всё личико твоё миловидно, я не знаю пока ещё красивее черт, а если они и есть, то я не хочу их видеть.

.10. 

Шейка.

Лебединость, но не только. К ней хочется броситься, когда всё нескончаемо-плохо и когда безотчаянно-хорошо. Виталина что-то телеграфировала своему любимому даже во сне пульсировавшей венкой на шее.

тах-тах-тах-тах-тах

В свою очередь Павел транслировал подёргиванием ног при засыпании:

Ты моя душевная жена. И Самое Страшное, что может произойти, – это душевный развод. Если ты станешь называться бывшей, то можно будет только молиться, чтоб произошли глобальные катаклизмы. Я опять вспомню о тех девках, которых забыл ради тебя.

.11. 

Ручки.

Самые ласковые.

Цепляйся за меня ручками, скрещивай пальчики с моими – я люблю тебя, уже два года это успешно делаю. В таком обезоруживании ты важнейший механизм моего выздоровления от прошедшей нежизни.

1.12.1. Пальчики. Пальчиками она первая написала, настукала по горячему экрану своё счастье неморзовской азбукой в морозный вечер.

Я с тобой как минимум на всю жизнь, любимый. Как пить дать.

Приблизилась через монитор ласка касаний к щекам счастливца, а после разлилась по всем плоскостям величественного удовольствия. Выставляя одну ногу из-под покрывала и испепеляясь от родной жары, Павел всё равно знал, куда ему надо деться.

Я обмакну твою кожу в свои поцелуи.

1.13. Плечики. Выдержат что угодно. Прямо как Пашкины. Самая исправная в мире машинка. На них бы руки положить и решить миллиарды проблем. Да и все её проблемы парню убрать бы полуночью.

А ведь когда-то…


плечевая.pcx

Мерцает полуночный снег. Они идут. Гонимая наидичайшим желанием постичь невероятное, эта женщина захотела искать в несветлое время самых длинных суток что-то в погребении. Тот, кто был так дорог, ещё жив и в мыслях, так явственно жив, что страшно; безутешная мать взяла с собой внучку.

Таща сердцеболеющую необузу на столь хрупких плечиках, подросток не жалуется, слёзы со стороны заглушают все жалобы ума и мысли человечности. Жадно пожирает их бесфонарное месиво тьмы. Зубья леса, казалось, тоже не прочь полакомиться страдающими, ведь холодные бездушные ветви не потеряли ничего наилучшего.

Она хочет заплакать. Девочка. Милая. Славная. Показывающийся росточек в беспокойном чернеющем людском лесу. В ней ничего не убито, даже стремление к любви. Только что-то оторвано с мясом. Ночёвность всё скроет.

А она пробьётся сквозь пустоту и увидит снег.

Мерцает недополуночный снег. Воздух будто пропитан кажущимся воем. Они идут, сильно держась за руки. Парень, который думает, что лучше неё нет и что нужно быть с ней рядом всегда. Больше никаких обоюдных могил с безумными поисками и дыханием на руки отошедших туда. Они справятся. Они – жизнь.

В лучшем случае ты потеряешь всё, в худшем – её.


трактат о Виталине (продолжение-2).docx

1.14. Родинки. Лодинки. Ловкие точечки сформировали маршрут к счастью без всяческих навигаторов, как таковому и полагается быть. Они скрытны, доступны лишь для Павлика, превзошли все экраны блокировки в mobile OS. Склонный иногда к забыванию местоположений лодинок, парень, кажется, постоянно думал об их носительнице, разжигавшей пространство, как в наижарчайшее лето с плавившимся гудроном и волнами тепла из асфальта.

Вечно ты ищешь приятности на свою кожу.

1.15. Фигурка. Вечная тема. Новая тема. Неизбывнейшая тема. Обжигающая вечерность её тéльца сплюсована навсегда с его неуклюжестью, и оттого оптимальна. В ней всё пылает своей индивидуальной идеальностью с уровнем ненадоничегоменять. Ласково-предсказуемее уровня не придумать. Проведение по ней пальцем было наивеличайшим ритуалом с появлением мурашек.

Муражек.

1.16. Ростик. Большим можно оставаться, будучи с маленькой. Таким можно назвать моё чудо, что любит ходить слева от меня, всё больше подбираясь к сердечности. Маленькая девочка с большими чувствами. Кто ещё её так осчастливит на каких бы то ни было улицах?

Вперив тёплость пальцев в безгранные просторы своих кож, мы слиты, сплавлены, даже когда разорваны для поцелуев.

Милашка ходит по проспектам, а за мной она пойдёт по разной грязи. Нет её ценнее и слаще на фоне этой апрельскости. Сирень её состояния давно захватила меня, радость расцвела, скрепила голубой маечкой и погнала под облака. Слишком моя, чтобы быть просто чудом. Лучшудо.

1.17. Ножки. Они могут пойти за ним куда угодно и мило семенить, не чтобы нагнать и затащить в дом силой, а вместе дойти до уютности Виталинино-Пашкиных мечтаний.

Пашка, не убегай: я тебя бить буду!

Может, она и в древности меня дубинкой по голове после поедания мяса ласково треснула бы и куда-то потянула? Хе-хе-хе.

Всего лишь стоит выглянуть из-под пледа в утреннем сне этой зачарованной лодыжке, чтоб день не прошёл напрасно. Всё необходимое уместилось в этих милых конечностях, от которых Пашке уже не убежать, когда так не хочется. Что уж там те побеги из дома под диктатом детского максимализма. Тут почти триллер: сбежали все страхи, приковыляло постепенно исцелявшее желание обхватить и не отпустить намозоленные ножки, даже если пара оказалась бы сотни лет назад в городе Помпеи.

Доброе утро, моя ласковая страна. А ты знала, что у любви миллионы словарей, о назначении одного из них должны догадываться только двое?


[в]ле[с].mp4

Мы излучили желания. Я – до задыхания, помутнения, внутридушевного четвертования. Она, надеюсь, так же. Уже на пути туда, в лесистости, я не могу сковывать себя, свои полузачарованные тайны, жажду словить аромат её недавно вымытых волос. Мои руки на руле, а её ножки на моих ногах, я их грубо и беспринципно сминаю, иногда не следя за дорогой. Всё так и надо. Для неё, любимой древнеегипетскости.

Достаточно долгое невидение даёт свои небольшие плоды. В данный момент они напряжены и сдавлены лифчиковыми тисками. Такое нельзя терпеть, я, почти опытно двигаясь, уже не дожидаюсь пункта прибытия и расстёгиваю всё, что могло её сковывать. На свободе остаётся одна кофточка цвета копоти страсти и высокопосадочные джинсики, невероятно заводящие меня за границы умов.

Ультранаглая рука моя пробирается к ней, словно рыбкой за крючок, цепляется за нежную и оптимально размерную железу. Всё приподнимается, особенно душа, которую она уже воспринимает своими ладошками.

Телесность ведь не мешает душевности, верно? Прибыв туда, где нас не найдут, я всё ставлю на ручник, кроме своих эмоций. Легко перетянув её к себе, но не до конца, я полуположил её на колени и впился, всосался, вклинился в её ротовую галактику. Слишком жадно, очень стонуще, крайне голосно. Почти стук зубов и почти нестук сердец. И у нас уже нет ничего, даже разобщённых губ не отыскать.

Я знаю, что достаточно разыграл её воображение как телесами, так и прерывавшимися ласковыми словами. Но прямо-таки жажду проверить верный индикатор перенасыщенности влагой; он второй после рта. Скольжения пальцами далеко меня заведут, междуножья сами окажутся разведены, как древние междуречья. Рабы-пальцы получат свои вóды. Оба мы готовы, и нам незачем скрываться.

Наступит очередная почти неромантичная пауза, я притягиваю свою милашку к себе на колени полностью. Гораздо удобнее так, сиденье авто, правда?

Снимай её, отчаянный боец, безоговорочно протестующий, великий и наглый. Она так готова. Поцелуи горячат, она безодеждна, но что же? Дико хочется переплыть без всех условностей в неё, растрёпанноволосную и отданную на твоё попечение. Она твоя.

Но момент орезинивается. Я урезониваюсь, а лапочность готова принять меня таким, как и есть, немного изменившимся, опокровленным. На старт, мелодия процесса!

Теперь я уже немного боледоставляющий, а потом свободновзлетающий. Попрыгунчиково она хочет вытребовать своё удовольствие вслед за мной.

Мы ещё будем долго на заднем сиденье. После тебя надо сразу под душ. Наши поцелуйства безлимитны. Я сверхлюблю тебя. Свидетелями по делу окажутся звёзды. Но разве они виноваты?

целую.

обнимаю.


трактат о Виталине (продолжение-3).docx

1.18. Кое-что из внутренностей. Мозг и кровь её не были затуманены алкоголем, лёгкие отторгали сигаретный дымок, мышцы были наполнены спортивными стремлениями, а связки поглощали нецензурные выражения и производили на свет безвредные аналоги. Нёсся изнутри бесподобный смех и радовал своей искренностью.

Внимание! Если её сердце жжёт нестерпимо, просьба покинуть заведение.

2.1. Характер. На Пашку обвалились самые лёгкие валуны за весь период ледниковостей под нештрихкодовым названием Виталинины черты. Черты век было безумно приятно созерцать, когда валятся на тебя и так стремительно завораживают её:

– красиводушевность;

– умность;

– аккуратность;

– щепетильность;

– начитанность;

– серьёзность;

– грамотность;

– верность;

– исправляемость;

– отзывчивость;

– заботливость;

– нежность;

– честность;

– чистоплотность;

– весёлость;

– жизнеутверждаемость.


А ещё мои 22 настроения в соответствии с блеском для губ, Паш!

Ничего себе резюме. Эти и другие гуголплексы черт, не видимые больше никем, кроме её молодого человека, распластались в их личножизненности. Клубок завязался, ячейка пары заформировалась, а пчёлы зажужжали и покалывали иногда кожу только её неромантичностью, импульсивностью, капризностью и пугавшей полуопущенностью век.

Есть ли в тебе правила, моё исключение?

Эгоизм мог бы твердить парню, что он всё равно её любит и не хочет бросать: вдруг какому-то мудаку достанется. Но к чему расчёты на таком молодом калькуляторе их жизни? Казалось, они были созданы, чтобы вредничать в отношении друг друга даже в полуживых снах. Она оказалась менее малолетна. И этим, по сути, более близка.

С тобой у меня больше всего сообщений. Пусть так и будет.


живЬём.vob

– Ну что, поедем сегодня куда-нибудь?

Это спрашиваю я, обычный такой парниша, лет двадцати трёх, темноволосый, в меру красивый. У кого спрашиваю? Да вон хотя бы у тех двоих. Он – это нечто наподобие какого-то там бандераса, только из века девятнадцатого, что ли. Мужчина-халва, можно сказать. Есть, конечно, те, кто халву ненавидят, может, у некоторых даже аллергия на неё, но вот такие гладковыбритые стильные крепыши никого в покое не оставят. У таких на столиках парфюм всякий, гуччи, дрюччи, прада, дуряда; по шкафчикам всякие элитные вещички рассованы. Я уже и флакончики потрогал. Откуда она только этих мужиков находит в этом прошлом и зовёт к себе с помощью дурацкой машины?

А вот и она. Лежит. Женщина. Совершеннейшая, я бы сказал. Бизнеследиевая. На ней из одежды только помада и одеяло, которое, знаете, из такой материи, что в любой рекламе должно с кожи волнами спадать на пол, а ей оно только попку прикрывает. Такую даже после всего, что знаешь, шлюхой не назовёшь. Лежит на диване и смотрит на меня своими суперглазками, белеет своим шикарным тельцем, укутывает своими волосиками тёмными. А помада такая красная-красная, что в глазах мутнеет, а она кажется чёрной, но от этого моя женщина становится только красивее. И вся она такая, подлая, прекрасная-прекрасная, до одури моей, до полнейшей печали. Только какая она моя?

Сидим, значит, красавцы, голые. Это у нас уже в небольшую моду вошло. Живё-о-ом. Комната наша хорошая, чем-то вроде как обшита вся красным, на третьем этаже расположена, а окна большие, панорамные. Сидим и думаем, кто о чём, а потом решаем позаниматься сексом. Я в этой области не то чтобы ас, я мою женщину просто так люблю, можно сказать, но без утех ведь не обойтись, да и она так устроила, что я с промытыми мозгами уже как будто и не против таких межвременных тройничков. Странно. Но ладно.

Вот, значит, притягиваю я её к себе на коленки, а мужик тот, бандерасовский, знай себе мурлыкает что-то, ему тоже надо. Да и она не против: ей редкий экземпляр попался.

Недолго думая, разворачиваю её на животик и лицом её чисто к его паху веду. Этого хватит, друг, не благодари. Так-то мы вроде как гаремные её, выходит, а тут, небось, и хозяева немного, при деле.

Идёт процесс, значит. Тот, халвистый, закончил и отирается неподалёку, а у меня любовь, я не могу так быстро. Да ещё и она, оказывается, со своими критическими днями просит сделать ей что-то этакое с участием pussy jam’ного, прямо лицом подводит к райским воротцам, аллегорически говоря, а там всё такое красное, что помаде не снилось. Кстати, вот приложилась помадкой к моей руке, уговаривая. Но я, того, отказываюсь рьяно, у меня уже полоски её, с позволения сказать, маточной крови на руке, перемежёвываются с тем помадным следом губок. Как подло, милая.

Но вот всё пошлó как надо, почти по-стандартному: она перпендикулярно расположилась на мне, попкой вверх, двигается. То я, то она зачем-то. Прямо-таки неприятно удивляет, виляет, пиявка распроклятая. Выходит, но что-то не так.

Что ж ты такая моя судорожная? – думаю, а у самого уже этот самый, простите, детородный орган готов выскочить из неё в отчаянии. Так и не закончили ничего. Сидим опять.

А по телевизору что-то в это время шло. Какой-то дикий для меня обряд. Там одни люди возле костра бегали, а недалеко дети стояли и в чан какой-то, извините, мочились. Даже девочки стояли. Как-то мне грустно и абсурдно от всего этого стало (мол, и я так стал жизнь в канализацию спускать), что просто встал в расстроенных чувствах и выходить собрался. Она меня зовёт назад, ласково имя моё так называет, смакует, паучиха любимая, так умоляюще говорит, что по-другому попробует удовольствие нам, к слову, принести, и я чуть не сдаюсь, так она умолительно это всё произносит. Но нет.

Вышел я за дверь и бреду по общежитию. Да, не удивляйтесь, я сам, наверно, забыл, что это оно. Влияет, значит, зданьице на умы людей, делает всё общим.

Захожу в умывальную, стою в темноте, пардон, подмываюсь. Вижу, за окном тупые малолетницы идут. Как-то это сразу понятно по их говору и дебильным, например, одеждам, но не суть. Прикрываюсь ладошкой, а то мало ли, смутят меня, и стараюсь быстрей от пожарного выхода, куда они войдут, потихонечку прошагать обратно в свой развратный мирочек. Вроде не заметили, хоть что-то там хыкали, мыкали, ыкали. Одним словом, сами уже знаете, каким прилагательным их обозвать.

Топаю по первому этажу. И тут, знаете ли, такая чисто уродливая девушка, когда я уже на пути ко второму этажу был, говорит:

– Покинь первый этаж, пожалуйста.

Ну чистейшая дура, господа. Лицо, видите ли, знатно пострадало от акне. Может, я обидел её чем, или, правда, потом уже только вспомнил, что первый этаж – этаж старост, там задерживаться нельзя. Только откуда у меня эта информация? Что-то тут проскальзывает, знаете, такое из хогвартского в плане правил. Гипноз какой, что ли? Дальше иду. Тут два качка идут полуалкогольного вида. Я такой сам, честно, нормального телосложения, их ни разу не боюсь, а слушаю их спутанные просьбы закурить, сам ещё спутаннее собираюсь отвечать. А тут ещё один дрова несёт и уронил их. В общем, такая канитель началась, что я, через поленья переступая, решил к себе быстрее попасть. Это только явно малейшая часть того бреда, что тут совершается.

Захожу я, значит, и такая тоска на меня нападает, что даже панорамные стёкла не успокаивают, они только манят их разбить и улететь отсюда на личном параплане.

Ну всё, улечу отсюда с Манькой. Хоть она и кошка моя, а нельзя без неё, подарена моей женщиной.

Вроде так про себя думаю и воображаю себя славным лётчиком камуфляжным, ан нет, оказывается. Прямо кричу душой и языкасто, что даже леди моя помадно-одеяльная услышала. Как мне перед ней устоять, а?

Вот сижу такой, сижу, успокоился для приличия, а в душе будто раздавлен. Живьё-о-ом. Скоро всё пройдёт, а таких дней ещё будет что-то около тысячи у нас. Или я все эти верёвки разрублю топориком острым, или она поганую машину выключит или сломает и перестанет сюда всяких вшивых бандерасов из прошлых столетий приглашать.

Кто кого, а? Увлекательно.


трактат о Виталине (продолжение-4).docx

2.2. Увлечения.

– А чем ты увлечена?

– Вообще – всяким. Тобой, тобой и тобой. Но предпочитаю ещё почитывать неидиотские романы, шить, но не только белыми нитками, собирать пазлы, но далеко не своих необустроенных мыслей.

– А музыка?

– Моя музыка – это рассыпания всех звёзд на ноты, только свежие хиты, когда такое действительно нужно. Песни оберегают меня от этого мира, но они на втором месте после тебя. На третьем – фильмы и сериалы. Потом – вышивки и мозаики, милый.

2.3. Имя. Королева всех его имён, тут уж не поспоришь. Никакие переводы с латыни или греческого не нужны, он избрал собственный язык, который раскалит всё очарование присвоенных ей букв до беления. Что ещё носить ей на головушке, если не белые цветы самой миссис Чудесности? Имя навсегда выковано на сердце Павла, никакие вырывания не помогут, к счастью. Компьютеру их совместимости запрещено Ctrl+X (вырезáть) и дозволено Ctrl+V (вставлять) радости их полуночи.

Ты мой мем, в общем.


э́ссекс.avi

Зачем эта полуночь так прекрасна? Было ведь много таких жизненных моментов. Всё просто: они были без неё, моей дневно-ночной похитительницы кровокачающего.

Притворясь, что ляжет спать, она разыграет знаменитую милую обманщицу, на всех парах летя нежнейшими тринадцатибороздными губками мне навстречу. Состыковка приятностей произошла, я вообще не в силах игнорировать это скопление звёздности и небытия. Она заполняет меня, целует, будто никогда не целовала: осторожно, недомучительно-дрожно, приноравливаясь к потрясающим глубинам всех невысказанных ей важных слов. Не умея довольствоваться только близкими контактами лиц, я переверну её, мой миловидный полюсик, войдя в самое личное пространство страны Ножкиландия, где пяточки-самолёты меня захватят, будто тайнейшего ренегата. Всех нежнословностей не хватит, порой они так лишни, главнее только находить и развивать потребительские способности моего покупателя снизу. Монблановская пара грудных дышащих образований в моих руках добывает нежный ручей для её душоночки. Эти руки-грабли словно хотят преобразить весь её кожный мир, зондировать каждые нанометры, чтобы потом вновь возвращаться к нежащей теплоте.

Проваливаюсь в бездны всех впадин, тону, восхваляюсь, торжествую тщеславнее любого принца. Я стремлюсь уже в который великолепный раз к моей красоточке.

Сниму её с этого мира, со всего недосказанного, эти шортики прекрасницы скрепятся с моим дыханием, и тогда она поймёт, как с ней мне в(л)ажно.

Гнутся спины рабов, прутья деревьев, моё удовольствие, они медленно обволакивают её и меня грандиозной тучей мини-мышечных уютных мест. Притаившись, словно недоброжелатель с ножом за переулком, я лишь выпрыгиваю, выпрямляюсь – и я весь в её очаровательной власти.

Какие тут разговоры, когда красноречивее падания на подушку от счастья, урчание в эти ткани! Как же быстрее всего её обудовольствить? Как можно медленнее! Вся моя, когда я её. Не иначе как. Мыслей о целебной радости полно от алоречивых финальных вздохов. Люблю её, люблю, когда много финишей и стартов, обожаю всю её зияющую млечность.

Где бы ещё найти такие огромные закаты чувств, как не в ней? Каждый раз расширяющиеся, они больше не могут почти беспорядочно находиться в лучшести, решают умереть самой прекрасной смертью, истекая жизнью. Жизнь есть она, её занововдохновляющее дыхание, её слова, которых ни от кого другого и услышать не хочется, её телесность, вечный знак сексуальной небозенитности. Она испепелит, если только этого захочет, судорога вернёт на порог эти шортики и ненеприятные реальности. Волшебно-терпка она, моя вечнодвижущаяся.

3. Заключение. Почему же она его? Как среди такого количества людей они нашли друг друга? Судьба? Обстоятельства? В этой клубничной опилочности всей пока ещё не пройденной жизни Пашку замучат каждые слоги из этих вопросов. Всё стремилось к тому, чтобы врасти в деревце с чарующим голоском и не представлять каждодневного дыхания без любого её участия. Абсорбированный трактатный файл с мыслями о Виталине будто вывел Павла из глумившегося поддомкраченного пространства безнадёжности. А дальше пусть рвётся душа к душе, переключив в режим без звука все страхи и сомнения. У них слишком много вечности, чтоб тратить её на чрезмерно наглый вопрос:

На чём это мы там остановились, а?


I. – IX.2019 (ред. до 29.05.2021)