Елки зеленые! Весёлые новогодние истории, рассказанные классными классиками и классными современниками [Эдуард Николаевич Успенский] (fb2) читать онлайн
- Елки зеленые! Весёлые новогодние истории, рассказанные классными классиками и классными современниками (а.с. Антология классической прозы -2022) (и.с. Камеди Kласс!) 3.07 Мб, 24с. (читать) (читать постранично) (скачать fb2) (скачать исправленную) - Эдуард Николаевич Успенский - Виктор Юзефович Драгунский - Аркадий Тимофеевич Аверченко - Михаил Михайлович Зощенко - Анна Сергеевна Зимова
Настройки текста:
Аркадий Аверченко, Виктор Драгунский, Эдуард Успенский и др Ёлки зелёные! Весёлые новогодние истории, рассказанные классными классиками и классными современниками (сборник)
© Авторы, наследники, текст, ил., 2022 © ООО «Издательство АСТ», 2022 В оформлении обложки использованы рисункиЮлии Межовой, Анны Сладковой, Светланы СоловьёвойКлассные классики
Аркадий Аверченко Продувной мальчишка Рождественский рассказ
Художник Анна Власова
В нижеследующем рассказе есть все элементы, из которых слагается обычный сентиментальный рождественский рассказ: есть маленький мальчик, есть его мама и есть елочка, но только рассказ-то получается совсем другого сорта… Сентиментальность в нем, как говорится, и не ночевала. Это – рассказ серьезный, немного угрюмый и отчасти жестокий, как рождественский мороз на севере, как жестока сама жизнь.
* * *
Первый разговор о елке между Володькой и мамой возник дня за три до рождества, и возник не преднамеренно, а, скорее, случайно, по дурацкому звуковому совпадению. Намазывая за вечерним чаем кусок хлеба маслом, мама откусила кусочек и поморщилась. – Масло-то, – проворчала она, – совсем ёлкое[1]… – А у меня елка будет? – осведомился Володька, с шумом схлебывая с ложки чай. – еще чего выдумал! Не будет у тебя елки. Не до жиру – быть бы живу. Сама без перчаток хожу. – Ловко, – сказал Володька. – у других детей сколько угодно елков, а у меня, будто я и не человек. – попробуй сам устроить – тогда и увидишь. – Ну и устрою. Большая важность. еще почище твоей будет. Где мой картуз? – Опять на улицу?! И что это за ребенок такой! Скоро совсем уличным мальчишкой сделаешься!.. Был бы жив отец, он бы тебе… Но так и не узнал Володька, что бы сделал с ним отец: мать еще только добиралась до второй половины фразы, а он уже гигантскими прыжками спускался по лестнице, меняя на некоторых поворотах способ передвижения: съезжая на перилах верхом. На улице Володька сразу принял важный, серьезный вид, как и полагалось владельцу многотысячного сокровища. дело в том, что в кармане Володьки лежал огромный бриллиант, найденный им вчера на улице, – большой сверкающий камень, величиной с лесной орех. На этот бриллиант Володька возлагал очень большие надежды: не только елка, а пожалуй, и мать можно обеспечить. «Интересно бы знать, сколько в нем карат?» – думал Володька, солидно натянув огромный картуз на самый носишко и прошмыгивая между ногами прохожих. Вообще, нужно сказать, голова Володьки – самый прихотливый склад обрывков разных сведений, знаний, наблюдений, фраз и изречений. В некоторых отношениях он грязно невежествен: например, откуда-то подцепил сведение, что бриллианты взвешиваются на караты, и в то же время совершенно не знает, какой губернии их город, сколько будет, если умножить 32 на 18, и почему от электрической лампочки нельзя закурить папироски. практически же его мудрость вся целиком заключалась в трех поговорках, вставляемых им всюду, сообразно обстоятельствам: «Бедному жениться – ночь коротка», «Была не была – повидаться надо» и «Не до жиру – быть бы живу». последняя поговорка была, конечно, заимствована у матери, а первые две – черт его знает у кого. Войдя в ювелирный магазин, Володька засунул руку в карман и спросил: – Бриллианты покупаете? – Ну, и покупаем, а что? – Свесьте-ка, сколько каратов в этой штучке? – да это простое стекло, – усмехнувшись, сказал ювелир. – Все вы так говорите, – солидно возразил Володя. – Ну вот, поразговаривай тут еще. проваливай! – Многокаратный бриллиант весьма непочтительно полетел на пол. – Эх, – кряхтя нагнулся Володя за развенчанным камнем. – Бедному жениться — ночь коротка. Сволочи! Будто не могли потерять настоящий бриллиант. Хи! Ловко, нечего сказать… Ну что ж… Не до жиру – быть бы живу. пойду, наймусь в театр. Эта мысль, надо признаться, была уже давно лелеяна Володькой. Слыхивал он кое от кого, что иногда в театрах для игры требуются мальчики, но как приняться за эту штуку – он совершенно не знал. Однако не в характере Володьки было раздумывать: дойдя до театра, он одну секунду запнулся о порог, потом смело шагнул вперед и для собственного оживления и бодрости прошептал себе под нос: «Ну, была не была – повидаться надо». подошел к человеку, отрывавшему билеты, и, задрав голову, спросил деловито: – Вам мальчики тут нужны, чтоб играть? – пошел, пошел. Не болтайся тут. подождав, пока билетер отвернулся, Володька протиснулся между входящей публикой и сразу очутился перед заветной дверью, за которой гремела музыка. – Ваш билет, молодой человек, – остановила его билетерша. – Слушайте, – сказал Володька, – тут у вас в театре сидит один господин с черной бородой. у него дома случилось несчастье – жена умерла. Меня прислали за ним. позовите-ка его! – Ну, стану я там твою черную бороду искать – иди сам и ищи! Володька, заложив руки в карманы, победоносно вступил в театр и сейчас же, высмотрев свободную ложу, уселся в ней, устремив на сцену свой критический взор. Сзади кто-то похлопал по плечу. Оглянулся Володька: офицер с дамой. – Эта ложа занята, – холодно заметил Володька. – Кем? – Мною. Рази не видите? Дама рассмеялась, офицер направился было к капельдинеру, но дама остановила его: – Пусть посидит с нами, хорошо? Он такой маленький и такой важный. Хочешь с нами сидеть? – Сидите уж, – разрешил Володька. – Это что у вас? программка? А ну, дайте… Так сидели трое до конца первой серии. – Уже конец? – грустно удивился Володька, когда занавес опустился. – Бедному жениться – ночь коротка. Эта программка вам уже не нужна? – Не нужна. Можешь взять ее на память о такой приятной встрече. Володька деловито осведомился: – Почем платили? – Пять рублей. «Продам на вторую серию», – подумал Володька и, подцепив по пути из соседней ложи еще одну брошенную программку, бодро отправился с этим товаром к главному выходу. Когда он вернулся домой, голодный, но довольный, у него в кармане вместо фальшивого бриллианта были две настоящие пятирублевки.* * *
На другое утро Володька, зажав в кулак свой оборотный капитал, долго бродил по улицам, присматриваясь к деловой жизни города и прикидывая глазом – во что бы лучше вложить свои денежки. А когда он стоял у огромного зеркального окна кафе, его осенило. – Была не была – повидаться надо, – подстегнул он сам себя, нахально входя в кафе. – Что тебе, мальчик? – спросила продавщица. – Скажите, пожалуйста, тут не приходила дама с серым мехом и с золотой сумочкой? – Нет, не было. – Ага. Ну, значит, еще не пришла. Я подожду ее. – И уселся за столик. «Главное, – подумал он, – втереться сюда. Попробуй-ка выгони потом: я такой рев подыму!..» Он притаился в темном уголку и стал выжидать, шныряя черными глазенками во все стороны. Через два столика от него старик дочитал газету, сложил ее и принялся за кофе. – Господин, – шепнул Володька, подойдя к нему. – Сколько заплатили за газету? – Пять рублей. – Продайте за два. Все равно ведь прочитали. – А зачем она тебе? – Продам. Заработаю. – О-о… да ты, брат, деляга. Ну, на. Вот тебе трешница сдачи. Хочешь сдобного хлеба кусочек? – Я не нищий, – с достоинством возразил Володька. – Только вот на елку заработаю – и шабаш. Не до жиру – быть бы живу. Через полчаса у Володьки было пять газетных листов, немного измятых, но вполне приличных на вид. Дама с серым мехом и с золотой сумочкой так и не пришла. Есть некоторые основания думать, что существовала она только в разгоряченном Володькином воображении. Прочитав с превеликим трудом совершенно ему непонятный заголовок: «Новая позиция Ллойд Джорджа»[2], Володька, как безумный, помчался по улице, размахивая своими газетами и вопя во всю мочь: – Интер-ресные новости! Новая позиция Ллойд Джорджа – цена пять рублей. Новая позиция за пять рублей!!! А перед обедом, после ряда газетных операций, его можно было видеть идущим с маленькой коробочкой конфет и сосредоточенным выражением лица, еле видимого из-под огромной фуражки. На скамейке сидел праздный господин, лениво покуривая папиросу. – Господин, – подошел к нему Володька. – Можно вас что-то спросить?.. – Спрашивай, отроче. Валяй! – Если полфунта конфет – 27 штук – стоят 55 рублей, так сколько стоит штука? – Точно, брат, трудно сказать, но около двух рублей штука. А что? – Значит, по пяти рублей выгодно продавать? Ловко! Может, купите? – Я куплю пару, с тем чтобы ты сам их и съел. – Нет, не надо, я не нищий. Я только торгую… да купите! Может, знакомому мальчику отдадите. – Эх-ма, уговорил! Ну, давай на керенку[3], что ли…Володькина мать пришла со своей белошвейной работы поздно вечером… На столе, за которым, положив голову на руки, сладко спал Володька, стояла крохотная елочка, украшенная парой яблок, одной свечечкой и тремя-четырьмя картонажами[4], – и все это имело прежалкий вид. У основания елки были разложены подарки: чтобы не было сомнения, что кому предназначено, около цветных карандашей была положена бумажка с корявой надписью: – «Дли Валоди». А около пары теплых перчаток другая бумажка с еще более корявым предназначением: – «Дли мами»… Крепко спал продувной мальчишка, и неизвестно где, в каких сферах витала его хитрая купеческая душонка…
Аркадий Аверченко Рождественский день у Киндяковых
Художник Анна Власова
Одиннадцать часов. утро морозное, но в комнате тепло. печь весело гудит и шумит, изредка потрескивая и выбрасывая на железный лист, прибитый к полу на этот случай, целый сноп искр. Нервный отблеск огня уютно бегает по голубым обоям. Все четверо детей Киндяковых находятся в праздничном, сосредоточенно-торжественном настроении. Всех четверых праздник будто накрахмалил[5], и они тихонько сидят, боясь пошевелиться, стесненные в новых платьицах и костюмчиках, начисто вымытые и причесанные. Восьмилетний Егорка уселся на скамеечке у раскрытой печной дверки и, не мигая, вот уже полчаса смотрит на огонь. На душу его сошло тихое умиление: в комнате тепло, новые башмаки скрипят так, что лучше всякой музыки, и к обеду пирог с мясом, поросенок и желе. Хорошо жить. Только бы Володька не бил и, вообще, не задевал его. Этот Володька – прямо какое-то мрачное пятно на беспечальном существовании Егорки. Но Володьке – двенадцатилетнему ученику городского училища – не до своего кроткого меланхоличного брата. Володя тоже всей душой чувствует праздник – и на душе его светло. Он давно уже сидит у окна, стекла которого мороз украсил затейливыми узорами, – и читает. Книга – в старом, потрепанном, видавшем виды переплете, и называется она: «Дети капитана Гранта». перелистывая страницы, углубленный в чтение Володя, нет-нет да и посмотрит со стесненным сердцем: много ли осталось до конца? Так горький пьяница с сожалением рассматривает на свет остатки живительной влаги в графинчике. Проглотив одну главу, Володя обязательно сделает маленький перерыв: потрогает новый лакированный пояс, которым подпоясана свеженькая ученическая блузка, полюбуется на свежий излом в брюках и в сотый раз решит, что нет красивее и изящнее человека на земном шаре, чем он. А в углу, за печкой, там, где висит платье мамы, примостились самые младшие Киндяковы… Их двое: Милочка (Людмила) и Карасик (Костя). Они, как тараканы, выглядывают из своего угла и всё о чем-то шепчутся. Оба еще со вчерашнего дня уже решили эмансипироваться[6] и зажить своим домком. Именно – накрыли ящичек из-под макарон носовым платком и расставили на этом столе крохотные тарелочки, на которых аккуратно разложены: два кусочка колбасы, кусочек сыру, одна сардинка и несколько карамелек. даже две бутылочки из-под одеколона украсили этот торжественный стол: в одной – «церковное» вино, в другой – цветочек, – всё, как в первых домах. Оба сидят у своего стола поджавши ноги и не сводят восторженных глаз с этого произведения уюта и роскоши. И только одна ужасная мысль грызет их сердца: что если Володька обратит внимание на устроенный ими стол? для этого прожорливого дикаря нет ничего святого: сразу налетит, одним движением опрокинет себе в рот колбасу, сыр, сардинку и улетит, как ураган, оставив позади себя мрак и разрушение. – Он читает, – шепчет Карасик. – Пойди, поцелуй ему руку… Может, тогда не тронет. Пойдешь? – Сама пойди, – сипит Карасик. – Ты девочта. – Буквы «к» Карасик не может выговорить. Это для него закрытая дверь. Он даже имя свое произносит так: – Тарасит. Милочка со вздохом встает и идет с видом хлопотливой хозяйки к грозному брату. Одна из его рук лежит на краю подоконника; Милочка тянется к ней, к этой загрубевшей от возни со снежками, покрытой рубцами и царапинами от жестоких битв, страшной руке… Целует свежими розовыми губками. И робко глядит на ужасного человека. Эта умилостивительная жертва смягчает Володино сердце. Он отрывается от книги: – Ты что, красавица? Весело тебе? – Весело. – То-то. А ты вот такие пояса видала? Сестра равнодушна к эффектному виду брата, но чтобы подмазаться к нему, хвалит: – Ах, какой пояс! Прямо прелесть!.. – То-то и оно. А ты понюхай, чем пахнет. – Ах, как пахнет!!! Прямо – кожей. – То-то и оно. Милочка отходит в свой уголок и снова погружается в немое созерцание стола. Вздыхает… Обращается к Карасику: – Поцеловала. – Не дерется? – Нет. А там окно такое замерзнутое. – А Егорта стола не тронет? Пойди и ему поцелуй руту. – Ну вот еще! Всякому целовать. Чего недоставало! – А если он на стол наплюнет? – Пускай, а мы вытирем. – А если на толбасу наплюнет? – А мы вытирем. Не бойся, я сама съем. Мне не противно. В дверь просовывается голова матери. – Володенька! К тебе гость пришел, товарищ. Боже, какое волшебное изменение тона! В будние дни разговор такой: «Ты что же это, дрянь паршивая, с курями клевал, что ли? Где в чернила убрался? Вот придет отец, скажу ему – он тебе пропишет ижицу[7]. Сын, а хуже босявки!» А сегодня мамин голос – как флейта. Вот это праздничек! Пришел Коля Чебурахин. Оба товарища чувствуют себя немного неловко в этой атмосфере праздничного благочиния и торжественности. Странно видеть Володе, как Чебурахин шаркнул ножкой, здороваясь с матерью, и как представился созерцателю – Егорке: – Позвольте представиться, Чебурахин. Очень приятно. Как все это необычно! Володя привык видеть Чебурахина в другой обстановке, и манеры Чебурахина, обыкновенно, были иные. Чебурахин, обыкновенно, ловил на улице зазевавшегося гимназистика, грубо толкал его в спину и сурово спрашивал: – Ты чего задаешься? – А что? – в предсмертной тоске шептал робкий «карандаш»[8]. – Я ничего. – Вот тебе и ничего! По морде хочешь схватить? – Я ведь вас не трогал, я вас даже не знаю. – Говори: где я учусь? – мрачно и величественно спрашивал Чебурахин, указывая на потускневший, полуоборванный герб на фуражке.
– В городском. – Ага! В городском! Так почему же ты, мразь несчастная, не снимаешь передо мной шапку? Учить нужно? Ловко сбитая Чебурахиным гимназическая фуражка летит в грязь. Оскорбленный, униженный гимназист горько рыдает, а Чебурахин, удовлетворенный, «как ТИГР (его собственное сравнение) крадется» дальше. И вот теперь этот страшный мальчик, еще более страшный, чем Володя, – вежливо здоровается с мелкотой, а когда Володина мать спрашивает его фамилию и чем занимаются его родители, яркая горячая краска заливает нежные, смуглые, как персик, Чебурахинские щеки. Взрослая женщина беседует с ним как с равным, она приглашает садиться! Поистине, это рождество делает с людьми чудеса! Мальчики садятся у окна и, сбитые с толку необычностью обстановки, улыбаясь, поглядывают друг на друга. – Ну, вот хорошо, что ты пришел. Как поживаешь? – Ничего себе, спасибо. Ты что читаешь? – «Дети капитана Гранта». Интересная! – Дашь почитать? – Дам. А у тебя не порвут? – Нет что ты! (пауза). А я вчера одному мальчику по морде дал. – Ну? – Ей-Богу. Накажи меня Бог, дал. Понимаешь, иду я по Слободке, ничего себе не думаю, а он ка-ак мне кирпичиной в ногу двинет! Я уж тут не стерпел. Кэ-эк ахну! – После Рождества надо пойти на Слободку бить мальчишек. Верно? – Обязательно пойдем. Я резину для рогатки купил. (пауза). Ты бизонье мясо ел когда-нибудь? Володе смертельно хочется сказать: «Ел». Но никак невозможно… Вся жизнь Володи прошла на глазах Чебурахина, и такое событие, как потребление в пищу бизоньего мяса, никак не могло бы пройти незамеченным в их маленьком городке. – Нет, не ел. А, наверное, вкусное. (пауза). Ты бы хотел быть пиратом? – Хотел. Мне не стыдно. Всё равно, пропащий человек… – Да и мне не стыдно. Что ж, пират такой же человек, как другие. Только что грабит. – Понятно! Зато приключения. (пауза). А позавчера я одному мальчику тоже по зубам дал. Что это, в самом деле, такое?! Наябедничал на меня тетке, что курю. (пауза). А австралийские дикари мне не симпатичны, знаешь! Африканские негры лучше. – Бушмены. Они привязываются к белым. А в углу бушмен Егорка уже, действительно, привязался к белым: – Дай конфету, Милка, а то на стол плюну. – Пошел, пошел! Я маме скажу. – Дай конфету, а то плюну. – Ну и плюй. Не дам. Егорка исполняет свою угрозу и равнодушно отходит к печке. Милочка стирает передничком с колбасы плевок и снова аккуратно укладывает ее на тарелку. В глазах ее долготерпение и кротость. Боже, сколько в доме враждебных элементов… Так и приходится жить – при помощи ласки, подкупа и унижения. – Этот Егорка меня смешит, – шепчет она Карасику, чувствуя некоторое смущение. – Он дурат. Тат будто это его тонфеты. А к обеду приходят гости: служащий в пароходстве Чилибеев с женой и дядя Аким Семёныч. Все сидят, тихо перебрасываясь односложными словами, до тех пор, пока не уселись за стол. За столом шумно. – Ну, кума, и пирог! – кричит Чилибеев. – Всем пирогам пирог. – Где уж там! Я думала, что совсем не выйдет. Такие паршивые печи в этом городе, что хоть на грубке[9] пеки. – А поросенок! – восторженно кричит Аким, которого все немного презирают за его бедность и восторженность. – Это ж не поросенок, а черт знает что такое. – Да, и подумайте; такой поросенок, что тут и смотреть нечего – два рубли! С ума они посходили там на базаре! Кура – рубль, а к индюшкам приступу нет! И что оно такое будет дальше, прямо неизвестно. В конце обеда произошел инцидент: жена Чилибеева опрокинула стакан с красным вином и залила новую блузку Володи, сидевшего подле. Киндяков-отец стал успокаивать гостью, а Киндякова-мать ничего не сказала… Но по лицу ее было видно, что если бы это было не у нее в доме и был бы не праздник, – она бы взорвалась от гнева и обиды за испорченное добро – как пороховая мина. Как воспитанная женщина, как хозяйка, понимающая, что такое хороший тон, – Киндякова-мать предпочла накинуться на Володю: – Ты чего тут под рукой расселся! И что это за паршивые такие дети, они готовы мать в могилу заколотить. поел, кажется, – и ступай. Расселся, как городская голова! До неба скоро вырастешь, а все дураком будешь. Только в книжки свои нос совать мастер! И сразу потускнел в глазах Володи весь торжественный праздник, все созерцательно-восторженное настроение… Блуза украсилась зловещим темным пятном, душа оскорблена, втоптана в грязь в присутствии посторонних лиц, и главное – товарища Чебурахина, который тоже сразу потерял весь свой блеск и очарование необычности. Хотелось встать, уйти, убежать куда-нибудь. Встали, ушли, убежали. Оба. На Слободку. И странная вещь: не будь темного пятна на блузке – все кончилось бы мирной прогулкой по тихим рождественским улицам. Но теперь, как решил Володя, «терять было нечего». Действительно, сейчас же встретили трех гимназистов-второклассников. – Ты чего задаешься? – грозно спросил Володя одного из них. – Дай ему, дай, Володька! – шептал сбоку Чебурахин. – Я не задаюсь, – резонно возразил гимназистик. – А вот ты сейчас макарон получишь. – Я? – В голосе Володи сквозило непередаваемое презрение. – Я? Кто вас от меня, несчастных, отнимать будет? – Сам, форсила несчастная! – Эх! – крикнул Володя (все равно, блуза уже не новая!), лихим движением сбросил с плеч пальто и размахнулся. А от угла переулка уже бежали четыре гимназиста на подмогу своим…. – Что ж они, сволочи паршивые, семь человек на двух! – хрипло говорит Володя, еле шевеля распухшей, будто чужой губой и удовлетворенно поглядывая на друга затекшим глазом. – Нет, ты, брат, попробуй два на два… Верно? – Понятно. И остатки праздничного настроения сразу исчезли – его сменили обычные будничные дела и заботы.
Михаил Зощенко Ёлка (публикуется с сокращениями)
Художник Александр Андреев
Когда мне, дети, ударило пять лет, то я уже отлично понимал, что такое елка. И я с нетерпением ожидал этого веселого праздника. И даже в щелочку двери подглядывал, как моя мама украшает елку. А моей сестренке Лёле было в то время семь лет. И она была исключительно бойкая девочка. Она мне однажды сказала: – Минька, мама ушла на кухню. Давай пойдем в комнату, где стоит елка, и поглядим, что там делается. Вот мы с сестренкой Лёлей вошли в комнату. И видим: очень красивая елка. А под елкой лежат подарки. А на елке разноцветные бусы, флаги, фонарики, золотые орехи, пастилки и крымские яблочки. Моя сестренка Лёля говорит: – Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке. И вот она подходит к елке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке. Я говорю: – Лёля, если ты съела пастилку, то я тоже сейчас что-нибудь съем. И я подхожу к елке и откусываю маленький кусочек яблока. Лёля говорит: – Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе еще эту конфетку. А Лёля была очень такая высокая, длинновязая девочка. И она могла высоко достать. Она встала на цыпочки и своим большим ртом стала поедать вторую пастилку.
А я был удивительно маленького роста. И мне почти что ничего нельзя было достать, кроме одного яблока, которое висело низко. Я говорю: – Если ты, Лёлища, съела вторую пастилку, то я еще раз откушу это яблоко. И я снова беру руками это яблочко и снова его немножко откусываю. Лёля говорит: – Если ты второй раз откусил яблоко, то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех.
Тогда я чуть не заревел, потому что она могла до всего дотянуться, а я нет. Я ей говорю: – А я, Лёлища, как подставлю к елке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока. И вот я стал своими худенькими ручонками тянуть к елке стул. Но стул упал на меня. Я хотел поднять стул. Но он снова упал. И прямо на подарки. Лёля говорит: – Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку. Тут раздались мамины шаги, и мы с Лёлей убежали в другую комнату. Лёля говорит: – Вот теперь, Минька, и не ручаюсь, что мама тебя не выдерет. Я хотел зареветь, но в этот момент пришли гости. Много детей с их родителями. И тогда наша мама зажгла все свечи на елке, открыла дверь и сказала: – Все входите. И все дети вошли в комнату, где стояла елка. Наша мама говорит: – Теперь пусть каждый ребенок подходит ко мне, и я каждому буду давать игрушку и угощение. И вот дети стали подходить к нашей маме. И она каждому дарила игрушку. потом снимала с елки яблоко, пастилку и конфету и тоже дарила ребенку. И все дети были очень рады. потом мама взяла в руки то яблоко, которое я откусил, и сказала: – Лёля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко? Лёля сказала: – Это Минькина работа. Я дернул Лёлю за косичку и сказал: – Это меня Лёлька научила.
Мама говорит: – Лёлю я поставлю в угол носом, а тебе я хотела подарить заводной паровозик. Но теперь этот заводной паровозик я подарю тому мальчику, которому хотела дать откусанное яблоко. И она взяла паровозик и подарила его одному четырехлетнему мальчику. И тот моментально стал с ним играть. И я рассердился на этого мальчика и ударил его по руке игрушкой. И он так отчаянно заревел, что его собственная мама взяла его на ручки и сказала: – С этих пор я не буду приходить к вам в гости с моим мальчиком. И я сказал: – Можете уходить, и тогда паровозик мне останется. И та мама удивилась моим словам и сказала: – Наверное, ваш мальчик будет разбойник. И тогда моя мама взяла меня на ручки и сказала той маме: – Не смейте так говорить про моего мальчика. Лучше уходите со своим золотушным ребенком и никогда к нам больше не приходите. И та мама сказала: – Я так и сделаю. С вами водиться – что в крапиву садиться. И тогда еще одна, третья мама, сказала: – И я тоже уйду. Моя девочка не заслужила того, чтобы ей дарили куклу с обломанной рукой. И моя сестренка Лёля закричала: – Можете тоже уходить со своим золотушным ребенком. И тогда кукла со сломанной рукой мне останется.
И тогда я, сидя на маминых руках, закричал: – Вообще можете все уходить, и тогда все игрушки нам останутся. И тогда все гости стали уходить. И наша мама удивилась, что мы остались одни. Но вдруг в комнату вошел наш папа. Он сказал: – Такое воспитание губит моих детей. Я не хочу, чтобы они дрались, ссорились и выгоняли гостей. Им будет трудно жить на свете, и они умрут в одиночестве. И папа подошел к елке и потушил все свечи. Потом сказал: – Моментально ложитесь спать. А завтра все игрушки я отдам гостям. И вот, ребята, я до сих пор хорошо помню эту елку.
Виктор Драгунский
Заколдованная буква
Художник Ольга Смирнова
Недавно мы гуляли во дворе: Алёнка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал грузовик. А на нем лежит елка. Мы побежали за машиной. Вот она подъехала к домоуправлению, остановилась, и шофер с нашим дворником стали елку выгружать. Они кричали друг на друга: – Легче! Давай заноси! Правея! Левея! Становь ее на попа! Легче, а то весь шпиц[10] обломаешь. И когда выгрузили, шофер сказал: – Теперь надо эту елку заактировать[11], – и ушел. А мы остались возле елки. Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли как дураки и улыбались. Потом Алёнка взялась за одну веточку и сказала: – Смотрите, а на елке сыски висят. «Сыски»! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб меня пересмеять. Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал: – Ой, умру от смеха! Сыски! А я, конечно, поддавал жару: – Пять лет девчонке, а говорит «сыски»… Ха-ха-ха! Потом Мишка упал в обморок и застонал: – Ах, мне плохо! Сыски… И стал икать: – Ик!.. Сыски. Ик! Ик! умру от смеха! Ик! Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошел с ума. Я орал: – Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она – сыски. у Алёнки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо. – Я правильно сказала! Это у меня зуб вывалился и свистит. Я хочу сказать «сыски», а у меня высвистывается «сыски»… Мишка сказал: – Эка невидаль! У нее зуб вывалился! у меня целых три вывалилось да два шатаются, а я все равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда, здорово – хыхки! Вот как у меня легко выходит: хыхки! Я даже петь могу:
Ох, хыхечка зеленая,
Боюся уколюся я.
Ровно 25 кило
Художник Ольга Смирнова
Ура! Нам с Мишкой дали пригласительный билет в клуб «Металлист», на детский праздник. Это тетя Дуся постаралась: она в этом клубе главная уборщица. Билет-то она нам дала один, а написано на нем: «На два лица»! На мое, значит, лицо и на Мишкино. Мы с ним очень обрадовались, тем более это недалеко от нас, за углом. Мама сказала: – Вы только там не балуйтесь. И дала нам денег, каждому по пятнадцать копеек. И мы пошли с Мишкой. Там в раздевалке была страшная толчея и очередь. Мы с Мишкой встали самые последние. Очередь чересчур медленно двигалась. Но вдруг наверху заиграла музыка, и мы с Мишкой заметались из стороны в сторону, чтобы поскорее снять пальто, и многие ребята тоже, как только услышали эту музыку, заметались как подстреленные и даже стали реветь, что они опаздывают на самое интересное. Но тут откуда ни возьмись выскочила тетя Дуся: – Дениска с Мишкой! Вы чего там колготитесь-то? Сюда давайте! И мы побежали к ней, а у нее свой отдельный кабинет под лестницей, там щетки стоят и ведра. Тетя Дуся взяла наши вещи и сказала: – Здесь и оденетесь, чертенята! И мы понеслись с Мишкой по лестнице, через ступеньки, наверх. Ну а там действительно было красиво! Ничего не скажешь! Все потолки были увешаны разноцветными бумажными лентами и фонариками, всюду горели красивые лампы из зеркальных осколков, играла музыка, и в толпе ходили наряженные артисты: один играл на трубе, другой – на барабане. Одна тетенька была одета как лошадь, и зайцы тоже были, и кривые зеркала, и петрушка. А в конце зала была еще одна дверь, и на ней было написано: «Комната аттракционов». Я спросил: – Это что такое? – Это разные затеи. И правда, там были разные затеи. Например, там висело яблоко на нитке, и надо было заложить руки за спину – и так, без рук, это яблоко грызть. Но оно вертится на нитке и никак не дается. Это очень трудно и даже обидно. Я два раза хватал это яблоко руками и кусал. Но мне не давали его сгрызть, а только смеялись и отнимали. Еще там была стрельба из лука, а на конце стрелы не наконечник, а резиновая нашлепка, она присасывается, и вот, кто попадет в картонку, в центр, где нарисована обезьяна, тому приз – хлопушка с секретом. Мишка стрелял первый, он долго метился, а когда выстрелил, то разбил одну далекую лампу, а в обезьяну не попал… Я говорю: – Эх ты, стрелок! – Это я еще не пристрелялся! если бы дали пять стрел, я бы пристрелялся. А то дали одну – где тут попасть!
Я повторяю: – Давай, давай! Гляди-ка, я сейчас же попаду в обезьянку! И дяденька, который распоряжался этим луком, дал мне стрелу и говорит: – Ну, стреляй, снайпер! И сам пошел поправить обезьянку, потому что она как-то покосилась. А я уже прицелился и все ждал, когда он поправит, а лук был очень тугой, и я все время приговаривал: «Сейчас я убью эту обезьянку», – и вдруг стрела сорвалась, и хлоп! Вонзилась дяденьке в лопатку. И там, на лопатке, затрепетала. Все вокруг захлопали и засмеялись, а дяденька обернулся как ужаленный и закричал: – Что тут смешного? Не понимаю! уходи, озорник, нет тебе больше никакого лука! Я сказал: – Я не нарочно! – и ушел от этого места. Просто удивительно, как нам не повезло, и я был очень сердитый, и Мишка, конечно, тоже. И вдруг видим – стоят весы. И к ним небольшая веселая очередь, которая быстро движется, и все тут шутят и хохочут. И около весов клоун. Я спрашиваю: – Это что за весы? А мне говорят: – Становись, взвешивайся. Если в тебе окажется двадцать пять кило весу, тогда твое счастье. Получишь премию: годовую подписку на журнал «Мурзилка». Я говорю: – Мишка, давай попробуем? Гляжу, а Мишки нет. И куда он подевался, неизвестно. Я решил один попробовать. А вдруг я вешу ровно 25 кило? Вот будет удача!.. А очередь все движется, и клоун в шапке ловко так щелкает рычажками и все шутит да шутит: – У вас семь кило лишних – меньше кушайте мучного! – Щелк-щелк! – А вы, уважаемый товарищ, еще мало каши ели, и всего-то вы тянете девятнадцать килишек! Заходите через годик. – Щелк-щелк! И так далее, и все смеются, и отходят, очередь движется, и никто не весит ровно двадцать пять кило, и вот доходит дело до меня. Я влез на весы – рычажки щелк-щелк, и клоун говорит: – Ого! Знаешь игру в горячо-холодно?
Я говорю: – Кто ж не знает! Он говорит: – У тебя довольно горячо получилось. Твой вес двадцать четыре кило пятьсот граммов, не хватает ровно полкило. А жаль. Будь здоров! Подумаешь, всего только полкило не хватает! У меня совсем настроение испортилось. Вот какой день невезучий! И тут Мишка появляется. Я говорю: – Где это ваша милость пропадает? Мишка говорит: – Ситро пил. Я говорю: – Хорош, нечего сказать. Я тут стараюсь, «Мурзилку» выигрываю, а он ситро пьет. И я ему все рассказал. Мишка говорит: – А ну-ка я! И клоун щелкнул рычажком и захохотал: – Небольшой перебор-с! двадцать пять кило пятьсот граммов. Вам надо похудеть. Следующий! Мишка слез и говорит: – Эх, зря я ситро пил… Я говорю: – А при чем здесь ситро? А Мишка: – Я целую бутылку выпил! понимаешь? Я говорю: – Ну и что? Мишка даже разозлился: – Да разве ты не знаешь, что в бутылке помещается ровно пол-литра воды? Я говорю: – Знаю. Ну и что? Тут Мишка прямо зашипел: – А пол-литра воды – это и есть полкило. Пятьсот граммов! если бы я не пил, я бы весил ровно двадцать пять кило! Я говорю: – Ну да? Мишка говорит: – Вот то-то и оно-то! И тут меня словно осенило. – Мишка, – сказал я, – а Мишка! «Мурзилка» наш! Мишка говорит: – А каким образом? – А таким. Пришло мое время ситро пить. У меня как раз пятьсот граммов не хватает! Мишка даже подскочил: – Все ясно, бежим в буфет! И мы быстро купили бутылку воды, продавщица ее откупорила, а Мишка спросил: – Тетя, а в бутылке всегда ровно поллитра, недолива не бывает? Продавщица покраснела: – Ты еще маленький такие глупости мне говорить! Я взял бутылку, сел за столик и начал пить. Мишка стоял рядом и смотрел. Вода была очень холодная. Но я выпил полный стакан просто залпом. Мишка сейчас же налил мне второй, но там еще осталось на дне довольно много, и мне уже не хотелось больше пить. Мишка сказал: – Давай не задерживай. А я сказал: – Уж очень холодная. Как бы ангину не схватить. Мишка говорит: – Ты не будь мнительным. Говори, струсил, да? Я говорю: – Это ты, наверно, струсил. И стал пить второй стакан. Он довольно трудно в меня лился. Я как только три четверти этого второго стакана выпил, так понял, что я уже полный. До краев. Я говорю: – Стоп, Мишка! Больше не войдет! – Войдет, войдет. Это только так кажется! пей. Я попробовал. Не лезет. Мишка говорит: – Ты чего расселся, как барон! Ты встань, так влезет! Я встал. И правда, допил стакан каким-то чудом. А Мишка сейчас же налил мне все, что оставалось в бутылке. Получилось больше, чем полстакана. Я говорю: – Я сейчас лопну. Мишка говорит: – А как же я не лопнул? Я ведь тоже думал, что лопну. Давай поднажми. – Мишка. Если. Я лопну. Ты. Будешь. Отвечать. Он говорит: – Хорошо. Пей давай. И я опять стал пить. И все выпил. Просто чудеса какие-то! Только я говорить не мог. Потому что вода перелилась уже выше горла и булькала во рту. И понемножку выливалась из носа. И я побежал к весам. Клоун не узнал меня. Он сделал «щелк-щелк» и вдруг закричал на весь зал: – Уррра! есть! Точно!!! Тютелька в тютельку. Годовая подписка на «Мурзилку» выиграна. Она досталась мальчику, который весит ровно двадцать пять килограммов. Вот квитанция, сейчас я ее заполню. Похлопаем! Он взял мою левую руку и поднял ее вверх, и все захлопали, и клоун спел туш[12]! потом он взял вечное перо[13] сказал: – Ну! Как тебя зовут? Имя и фамилия? Отвечай! Но я молчал. Я был наполненный и не мог говорить. Тут Мишка закричал: – Его зовут денис. Фамилия Кораблёв! пишите, я его знаю! Клоун протянул мне заполненную квитанцию и сказал: – Скажи хоть спасибо! Я мотнул головой, а Мишка опять закричал: – Это он говорит «спасибо». Я его знаю! А клоун говорит: – Ну и мальчик! Выиграл «Мурзилку», а сам молчит, как будто воды в рот набрал! А Мишка говорит: – Не обращайте внимания, он застенчивый, я его знаю! И он схватил меня за руку и поволок вниз. И я на улице немножко отдышался. Я сказал: – Мишка, мне как-то не хочется нести эту подписку домой, раз во мне только двадцать четыре с половиной кило. А Мишка говорит: – Тогда отдай мне. Во мне-то аккурат двадцать пять. Если бы я не пил ситро, я бы сразу ее получил. Давай сюда. – Что ж, я, по-твоему, напрасно страдал? Нет уж, пусть она будет наша общая – напополам! Тогда Мишка сказал: – Правильно!
Koт в сапогах
Художник Ольга Смирнова
– Мальчики и девочки! – сказала Раиса Ивановна. – Вы хорошо закончили эту четверть. Поздравляю вас. Теперь можно и отдохнуть. На каникулах мы устроим утренник и карнавал. Каждый из вас может нарядиться в кого угодно, а за лучший костюм будет выдана премия, так что готовьтесь. – И Раиса Ивановна собрала тетрадки, попрощалась с нами и ушла. И когда мы шли домой, Мишка сказал: – Я на карнавале буду гномом. Мне вчера купили накидку от дождя и капюшон. Я только лицо чем-нибудь занавешу – и гном готов. А ты кем нарядишься? – Там видно будет. И я забыл про это дело. Потому что дома мама мне сказала, что она уезжает в санаторий на десять дней и чтоб я тут вел себя хорошо и следил за папой. И она на другой день уехала, а я с папой совсем замучился. То одно, то другое, и на улице шел снег, и все время я думал, когда же мама вернется. Я зачеркивал клеточки на своем календаре. И вдруг неожиданно прибегает Мишка и прямо с порога кричит: – Идешь ты или нет? Я спрашиваю: – Куда? Мишка кричит: – Как – куда? В школу! Сегодня же утренник, и все будут в костюмах! Ты что, не видишь, что я уже гномик? И правда, он был в накидке с капюшончиком. Я сказал: – У меня нет костюма! у нас мама уехала. А Мишка говорит: – Давай сами чего-нибудь придумаем! Ну-ка, что у вас дома есть почудней? Ты надень на себя, вот и будет костюм для карнавала. Я говорю: – Ничего у нас нет. Вот только папины бахилы для рыбалки. Бахилы – это такие высокие резиновые сапоги. Если дождик или грязь – первое дело бахилы. Нипочем ноги не промочишь. Мишка говорит: – А ну надевай, посмотрим, что получится! Я прямо с ботинками влез в папины сапоги. Оказалось, что бахилы доходят мне чуть не до подмышек. Я попробовал в них походить. Ничего, довольно неудобно. Зато здорово блестят. Мишке очень понравилось. Он говорит: – А шапку какую? Я говорю: – Может быть, мамину соломенную, что от солнца? – Давай ее скорей! Достал я шляпу, надел. Оказалось, немножко великовата, съезжает до носа, но все-таки на ней цветы. Мишка посмотрел и говорит: – Хороший костюм. Только я не понимаю, что он значит? Я говорю: – Может быть, он значит «мухомор»?
Мишка засмеялся: – Что ты, у мухомора шляпка вся красная! Скорей всего, твой костюм обозначает «старый рыбак»! Я замахал на Мишку: – Сказал тоже! «Старый рыбак»!.. А борода где? Тут Мишка задумался, а я вышел в коридор, а там стояла наша соседка Вера Сергеевна. Она, когда меня увидела, всплеснула руками и говорит: – Ох! Настоящий кот в сапогах! Я сразу догадался, что значит мой костюм! Я – Кот в сапогах! Только жалко, хвоста нет! Я спрашиваю: – Вера Сергеевна, у вас есть хвост? А Вера Сергеевна говорит: – Разве я очень похожа на черта? – Нет, не очень, – говорю я. – Но не в этом дело. Вот вы сказали, что этот костюм значит «Кот в сапогах», а какой же кот может быть без хвоста? Нужен какой-нибудь хвост! Вера Сергеевна, помогите, а? Тогда Вера Сергеевна сказала: – Одну минуточку… И вынесла мне довольно драненький рыжий хвостик с черными пятнами. – Вот, – говорит, – это хвост от старой горжетки[14] в последнее время прочищаю им керогаз[15]но, думаю, тебе он вполне подойдет. Я сказал «большое спасибо» и понес хвост Мишке. Мишка, как увидел его, говорит: – Давай быстренько иголку с ниткой, я тебе пришью. Это чудный хвостик. И Мишка стал пришивать мне сзади хвост. Он шил довольно ловко, но потом вдруг ка-ак уколет меня! Я закричал: – Потише ты, храбрый портняжка! Ты что, не чувствуешь, что шьешь прямо по живому? Ведь колешь же! – Это я немножко не рассчитал! – И опять как кольнет! – Мишка, рассчитывай получше, а то я тебя тресну! А он: – Я в первый раз в жизни шью! И опять – коль!.. Я прямо заорал: – Ты что, не понимаешь, что я после тебя буду полный инвалид и не смогу сидеть? Но тут Мишка сказал: – Ура! Готово! Ну и хвостик! Не у каждой кошки есть такой! Тогда я взял тушь и кисточкой нарисовал себе усы, по три уса с каждой стороны – длинные-длинные, до ушей! И мы пошли в школу. Там народу было видимо-невидимо, и все в костюмах. Одних гномов было человек пятьдесят. И еще было очень много белых «снежинок». Это такой костюм, когда вокруг много белой марли, а в середине торчит какая-нибудь девочка. И мы все очень веселились и танцевали. И я тоже танцевал, но все время спотыкался и чуть не падал из-за больших сапог, и шляпа тоже, как назло, постоянно съезжала почти до подбородка. А потом наша вожатая Люся вышла на сцену и сказала звонким голосом: – Просим Кота в сапогах выйти сюда для получения первой премии за лучший костюм! И я пошел на сцену, и когда входил на последнюю ступеньку, то споткнулся и чуть не упал. Все громко засмеялись, а Люся пожала мне руку и дала две книжки: «Дядю Стёпу» и «Сказки-загадки». Тут Борис Сергеевич заиграл туш, а я пошел со сцены. И когда сходил, то опять споткнулся и чуть не упал, и опять все засмеялись.
Последние комментарии
22 минут 51 секунд назад
2 часов 7 минут назад
6 часов 48 минут назад
7 часов 10 минут назад
7 часов 15 минут назад
23 часов 44 минут назад
1 день 35 минут назад
1 день 40 минут назад
1 день 41 минут назад
1 день 46 минут назад