Кисмет [Люк Треджет] (fb2) читать онлайн

Люк Треджет КИСМЕТ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОНЕДЕЛЬНИК

Автобус в Килберн сильно запаздывает, и в ожидании Анна то и дело переводит взгляд с реальной Эджвер-роуд на цифровую и наоборот. Реальная кипит обычной суетой вечернего часа пик. К автобусной остановке стекаются десятки людей, пешеходы наводняют тротуар и теснятся у перехода; личные автомобили, такси и грузовики стоят в пробке в обоих направлениях, а в кинотеатре «Одеон» на другой стороне улицы парочки выстраиваются в очередь за билетами и попкорном. Внимание Анны привлекают две пары в фойе. Одна — загорелые и оживленно болтающие молодые люди; эти двое прекрасно подходят друг другу по росту, так что мужчина одной рукой небрежно приобнимает даму за плечи. Анна представляет горящее у них над головами число 75. Двое других, одинакового роста, кажется, вообще не разговаривают — мужчина вроде бы даже в наушниках, — и Анна воображает число 64, но тут чуть продвинувшийся вперед грузовик перекрывает ей обзор.

В противоположность оживленной улице карта в телефоне совершенно пуста и показывает лишь красную точку, обозначающую местонахождение Анны, очертания окружающих зданий, серые и бежевые. Анна только сегодня зарегистрировалась в «Кисмет», и единственное совпадение случилось утром в Сохо-сквер, где она достала телефон, получив сообщение, что ее профиль готов. Сквер был безлюден, но через несколько минут она увидела темноволосого мужчину в длинном пальто, который прогуливался по периметру площади. Затем он пропал из виду за живой изгородью, а спустя мгновение на экране телефона появилась синяя точка. Воодушевление Анны длилось недолго: когда она нажала на точку большим пальцем, на дисплее высветилось число 54 — ради этого не стоит даже подходить к мужчине в баре, не то что гоняться за ним по улицам. Потом она проверяла, нет ли совпадений, во время перерыва на обед, и когда забегала в аптеку, и когда сидела за рабочим столом, но синие точки больше не показывались. И сейчас, в суматохе часа пик, их тоже нет. Может быть, в ее профиле какая-то ошибка? А может, совпадения возникли бы, жди она автобус, направляющийся в восточный Лондон? Внезапно эти мысли прерывает чье-то пение:

— С днем рожденья тебя!

Перед ней, цепляясь одной рукой за столб с указателем маршрута и выставив одну ногу в сторону проезжей части, стоит молодой человек во флисовой куртке и тренировочных штанах. Он распевает во весь голос знакомые слова, уложенные на совершенно новую, видимо импровизированную мелодию.

— С днем рожденья… — продолжает чудак, диким взглядом изучая остановку, словно призывая разнообразных пассажиров рискнуть и встретиться с ним глазами, — те-е-бя-я-я!

Все вокруг Анны фыркают, качают головами и отворачиваются, но она столбенеет от удивления, чувствуя в этом представлении что-то умышленное или странное. В длинном печальном лице молодого человека есть нечто узнаваемое, он напоминает то ли малоизвестного артиста, то ли шапочного знакомого.

— С днем рожденья, дорогая… — в это мгновение парень смотрит прямо на Анну, и ей кажется, что сейчас он пропоет ее имя. Но он не называет имени, лишь беспомощно глядит на нее, точно отчаянно просит напомнить ему слова, а затем бросает попытки: — С днем рожденья-я-я! Те-е-е-бя-я-я-я-я.

Молчание. Певец еще раз обшаривает глазами остановку, как будто доказал свою правоту и заставил всех стыдливо притихнуть, и удаляется. Анна смотрит, как он, таща за собой чемоданчик, с важным видом направляется к Мраморной арке, и внезапно с ужасом осознает, кого этот тип ей напоминает: отца. Не в зрелом возрасте, а таким, каким он запечатлен в отрочестве и юности на фотографиях вместе с братьями и сестрами, в первой своей машине, на выпускном, — привлекательным и жизнерадостным парнем двадцати с небольшим лет. Сходство поразительное, и Анна провожает певца взглядом, пока тот окончательно не теряется в толчее пешеходов. Она даже не сразу замечает, что автобус в Килберн прибыл и ждет с открытыми дверьми.

Анна занимает свое любимое место в первом ряду на верхнем этаже и, когда автобус с пыхтением трогается, открывает список контактов и звонит Заре. Подруга сразу же берет трубку.

— Как дела? — интересуется Анна, вставляя наушники.

Зара отвечает: хорошо, она только что пришла домой, — и, когда задает Анне тот же вопрос, девушка переходит к делу:

— А со мной тут произошло нечто странное. Стою на остановке, подходит один парень и вдруг начинает мне петь.

— Тебе? — голос Зары звучит словно издалека и отражается эхом.

— Ну, скорее всей автобусной остановке. Но обращался он точно ко мне.

— Уличный музыкант, что ли?

— Денег не просил.

— Поддатый? — теперь Зару слышно лучше.

— Не похоже.

— Хм… И что пел?

Анна отвечает: «С днем рожденья тебя». Зара смеется и выражает недоумение: что тут такого странного?

— Ну он как будто пел для меня.

— Ах, вот как. То есть ты думаешь, он знает, когда у тебя день рождения, и решил поздравить на две недели раньше времени?

— На самом деле на десять дней. Но суть в том, что он вроде похож на моего отца.

— Хм-м-м, — голос Зары снова начинает теряться. — Да ты сама очень странная.

— Полагаешь?

— Похлеще, чем он.

Анна молчит, обдумывая слова подруги, потом вздыхает и говорит, что это неудивительно: она определенно чувствует себя не в своей тарелке. Когда автобус проезжает под эстакадой Мэрилебоун и по обшарпанному району с низкими домами в конце Эджвер-роуд, Анна перечисляет возможные причины своего состояния: ночью она плохо спала; чтобы компенсировать недосып, выдула литр кофе; до сих пор не решила, как будет отмечать день рождения; и на работе ничего не клеится. Она не добавляет, что обращение в «Кисмет» ее взбодрило, но уменьшает лицо Зары на экране до размера ногтя на большом пальце и снова открывает карту.

— Понедельник — день тяжелый, — говорит Зара.

— Для всех?

— Конечно. Большинство начинает неделю с мысли, что надо менять работу.

— Надо же, — отвечает Анна. — Я и не знала.

Обе снова молчат. Автобус тем временем проезжает мимо щита с рекламой ретроспективного любовного теста «Кисмет», который предлагает парам, встретившимся традиционным способом, проверить свою совместимость. У Анны на языке вертится вопрос, а не желает ли большинство кроме работы изменить и всю жизнь, но она не хочет развивать эту тему и интересуется у Зары, почему ее голос все время отдаляется.

— Ты на громкой связи. Я расхаживаю между гостиной и кухней. Иногда я вышагиваю по квартире, когда прихожу домой. Так приятно пройтись по новому полу!

— Приятно? За шесть месяцев пол уже должен стать абстрактным явлением. Даже тантрическим.

Зара отвечает, что это происходит не так скоро и им с Кейром настолько понравились результаты ремонта, что сегодня они собираются позвонить строителю и узнать, сколько будет стоить объединить две спальни. Пока Зара это рассказывает, автобус останавливается около крытого рынка, и водитель глушит мотор, чтобы поменяться с напарником, который ждет на улице. Мимо тащится пара с фирменными пакетами «Агрос», и поскольку в восприятии Анны всё и вся в Килберне неполноценно, она представляет, что над их головами светится число 57 — низкий индекс совместимости. Затем она смотрит на свой телефон и с удивлением видит синюю точку, которая почти касается ее красной. Она жмет на экран, и появляется число 66.

— Вот черт, — произносит Анна. Она высматривает вероятного кандидата на верхнем этаже автобуса, затем прижимается лбом к боковому стеклу. Толпы людей идут по тротуару, но точка на карте неподвижна и находится немного впереди.

— Что там у тебя?

— Мне нужен совет, — говорит Анна, разглядывая улицу через лобовое стекло. — Я зарегистрировалась на «Кисмет».

— Да ты что?

— Ну меня совпадение 66. Мне сойти с автобуса?

— Анна!

— Расслабься: это просто эксперимент. Ну так выходить мне из автобуса или как?

В трубке повисает холодное молчание. Припаркованный впереди автобус отъезжает, и становится видна остановка, где собрались человек десять.

— Ни в коем случае.

— Да брось, мы сейчас поедем. Выйти или остаться? Шестьдесят шесть. Две шестерки.

Зара вздыхает и несколько раз повторяет номер вслух.

— Ты его видишь?

— Ни хрена не видно.

— Тогда лучше сиди и не рыпайся.

— Не буду, — говорит Анна, когда мотор начинает урчать. — Спасибо. Где мои манеры?

— Я все-таки не одобряю твой поступок. И мне надо идти.

— Я думала, ты поедешь со мной домой.

— Я не обещала. К тому же только что пришел Кейр.

— Но нам надо обсудить мой день рождения. Я, знаешь ли, нашла подтверждение.

— Потом.

— Что, если нанять яхту?

Ее телефон издает резкий сигнал, означающий прерванную связь, и иконка с лицом Зары исчезает с экрана. Автобус медленно отъезжает от поребрика, и Анна смотрит из окна, пытаясь отыскать в толпе индекс 66, но на улице сумерки, а на остановке полно народу — люди скучиваются, как сельди в бочке. Автобус набирает скорость, и синяя точка уплывает прочь от красной, пока не достигает края ярко освещенного круга — зоны охвата «Кисмет» — и не исчезает в затененной области за его пределами.

Анна разворачивается на сиденье. Поскольку она уже почти дома, то решает удалить свою учетную запись в «Кисмет», но прежде чем сделать это, уменьшает освещенный круг на экране, делая его пропорциональным размытой и затененной улице вокруг него. Затем еще раз сжимает изображение двумя пальцами и с удивлением обнаруживает, что карта уменьшается и показывает весь Лондон, на плане которого ее пятидесятиметровый круг оказывается меньше булавочной головки. И снова Анна уменьшает картинку и видит Великобританию вместе со всей Европой, затем Европу в окружении Африки, Азии и Атлантики, и наконец, земной шар, парящий в черном пространстве. Анна улыбается. Что за дурачество — разрабатывать подобную программу, — однако же на это ухнули уйму денег и рабочих часов! Внезапно Анне до ужаса хочется узнать больше о создателях «Кисмет», решивших, вероятно под влиянием романтического порыва, потратить на это время.

ВТОРНИК

Анна сидит за рабочим столом, развернув телефон так, чтобы Ингрид, которая трудится в полутора метрах от нее, не видела карты на экране. Круг охватывает целый этаж офиса — а это почти сотня человек, — центральную часть Грейт-Мальборо-стрит, кусок Оксфорд-стрит и, поскольку он, по сути дела, описывает сферу, сотни сотрудников на трех этажах выше и двух ниже. И на всем этом пространстве ни одной синей точки.

Досадно. Когда Анна обращалась в «Кисмет» почти четыре года назад, на экране в любое время высвечивалось как минимум одно соответствие, чаще два, а иногда и три. Однажды был вообще головокружительный случай — она проверила телефон на клубном танцполе в Хакни и увидела скопление синих точек, напоминающее нарисованную гроздь винограда. Хочется думать, что с тех пор она стала более утонченной и зрелой личностью — или просто теперь меньше одиноких людей? Но ее грызет удручающее подозрение: возможно, информация, которую собрали и проанализировали в «Кисмет» — какие веб-сайты она посещает, какие плейлисты создает, какие вещи покупает, какие картины ей нравятся, с какими людьми она дружит, словом, всё о ее жизни, — порождает закодированный сигнал, перегруженный противоречиями, а с такими данными ей могут найти пару только среди каких-нибудь психов, маргиналов, социопатов или неряшливых стареющих субъектов.

— Эй, Ингрид!

— А? — откликается коллега. Она быстро печатает всеми пальцами, не отрывая глаз от стенографических записей в блокноте, поставленном на крошечный пюпитр.

— А долго… — начинает Анна и останавливается. Она собиралась спросить, сколько времени Ингрид провела на сайтах знакомств, прежде чем встретилась со своим бойфрендом Сэмом, но это вопрос слишком личный, почти бесцеремонный. И она интересуется, надолго ли приехал Сэм.

Ингрид, словно не слышит вопроса, продолжает сосредоточенно стучать по клавишам, и только когда заканчивает предложение или какой-то фрагмент текста, поворачивается в кресле и с улыбкой переключает внимание на Анну. Говорит, что Сэм пробудет в Лондоне всего неделю, а потом вернется на Амазонку снимать очередной фильм, поэтому они не теряют зря ни одной минуты. На прошедших выходных они арендовали дом в сельской местности и ходили в один из трех самых старых пабов в стране.

— В этом пабе есть колодец, — сообщает Ингрид, выражая восторг жительницы Северной Америки перед причудливой английской деревней. — Там на дне полно воды. Настоящий колодец!

Анна хочет поведать Ингрид, что во всех сельских пабах есть колодцы, но Ингрид уже описывает дом, который они снимали, и бассейн с подогревом. Анна рисует в воображении, как Ингрид и Сэм с друзьями дурачатся в пабе, а потом приходят в дом и прыгают в бассейн. Эти воображаемые картины предшествуют реальным снимкам, которые Ингрид скоро разместит в «Инстаграме» или на «Фейсбуке». Почти каждую неделю она выкладывает бесконечные фотографии, запечатлевшие, как она с друзьями отрывается на всю катушку в ночных клубах, на фестивалях и рейвах на заброшенных складах или как они с Сэмом отдыхают дома, наслаждаются до безобразия здоровыми завтраками, при этом выглядят так, будто только что занимались сексом или вот-вот займутся. Вероятно, индекс совпадения у них возмутительно высокий — 78 или 79.

— Почему ты спрашиваешь?

— У меня на следующей неделе день рождения, — не теряется Анна.

Ингрид уверяет ее, что не забыла, и сожалеет, что Сэм не сможет прийти. Потом улыбается, поворачивается к компьютеру и подгибает под себя ногу — эта поза смутно напоминает Анне что-то из йоги. Через секунду пальцы Ингрид уже щелкают по клавишам, а копна каштановых кудрей слегка покачивается. Над воротом ее льняной рубашки выглядывает изогнутый кончик татуировки, на санскрите означающей «спокойствие». Через плечо коллеги Анна видит быстро появляющийся на странице текст — что-то насчет самого высокого небоскреба на Тайване. Ингрид пишет серию статей о крупных азиатских городах; его спонсирует проект «Хёнде». Последняя публикация, посвященная безумно сложным экзаменам, которые сдают двенадцатилетние школьники в Сингапуре, содержавшая еще и примеры экзаменационных вопросов, стала невероятно популярной, набрала более десяти миллионов просмотров и попала в первую строку на большом табло.

Анна поднимает глаза на табло, которое на этаже отдела новостей видно с любого места. Теперь статья «Стальной характер Сингапура» переместилась в четырнадцатую строку (сразу за сообщением о запуске любовного теста «Кисмет»), в данный момент ее читают 1835 человек. Девушка переводит взгляд ниже табло на один из телевизионных экранов, транслирующих круглосуточные новостные каналы, и видит улыбающееся во весь экран лицо Рэймонда Чана, генерального директора «Кисмет», — запись с его последней пресс-конференции, где он, вероятно, отвергает обвинения в том, что ретроспективный любовный тест разрушит многие счастливые пары. Наконец Анна опускает глаза на свой блокнот со списком неотложных дел, самое насущное из которых — придумать подписи для фотографий самых дорогих в мире скаковых лошадей. Она настраивается на работу, но тут на экране ее компьютера появляется сообщение от Стюарта: он просит ее прийти в «тихий уголок» как можно скорее.

Это приглашение отзывается в животе нервным трепетом, похожим на слабую барабанную дробь. Анна пролистывает список входящих писем в поисках намека на неприятности и пытается припомнить, не давала ли начальству повод для недовольства, затем берет блокнот и пересекает проход в середине офиса. Подойдя к стеклянной перегородке, отделяющей комнаты для переговоров, она видит сутулые плечи и лысеющий затылок Стюарта. Своего кабинета у Стюарта нет, как и у всех других, но в последнее время он постоянно торчит в «тихом уголке», так что все постепенно перестали заглядывать туда, чтобы поговорить по телефону или обменяться последними сплетнями, даже если его там не было.

— Стюарт? — Анна открывает стеклянную дверь.

— Привет, — отвечает он, не поднимая глаз от ноутбука. Его голубая рубашка точно такого же цвета, как и все остальные его рубашки, и, как всегда, Анна в своих джинсах и джемпере чувствует себя школьницей. — Уже пришла?

— Ты написал «как можно скорее», — говорит она, замешкавшись у двери.

— Вот именно: как можно скорее, а не прямо сейчас. Но раз уж явилась, подожди, пока я отправлю письмо.

Анна огибает стол и садится напротив Стюарта. Тот хмуро глядит на клавиатуру. Раньше она не замечала, как неумело он печатает: толстый указательный палец долго выискивает каждую букву, а затем со всего размаху долбит по клавише. За его спиной и круглой головой Анна видит через стеклянную дверь весь этаж с большим табло и телеэкранами в дальнем конце и Ингрид, сидящую в середине рядом с ее, Анны, рабочим местом. Девушка представляет, как выглядит с этого расстояния — маленькая блондинка в центре офиса, — и перебирает в уме, какая из ее недавних статей могла стать причиной вызова на ковер. Однажды она перепутала принцесс Евгению и Беатрису, в другой раз подписи к фотографиям быстроходных лодок разного времени кишели ошибками в описании технических характеристик, из-за чего некий тролль высказал предположение, что их составляла обезьяна.

— Готово, — Стюарт последним мощным ударом по клавише отправляет письмо и с улыбкой, что ему несвойственно, переводит взгляд на Анну. На лице его появляется довольное, благостное выражение, малоприятное, но в то же время ободряющее — видимо, все-таки ее вызвали не для того, чтобы сделать выговор. — Итак, Анна. Что у тебя сегодня по плану? Много работы?

— Да так, по мелочи.

— Хорошо, — говорит Стюарт, все еще улыбаясь. — Ты ведь знаешь последние новости?

— М-м. Вряд ли. А что?

Улыбка сползает с его лица.

— Ты не проверяла почту?

— Нет. То есть да, но, может, я что-то пропустила.

— Понимаю, — Стюарт вздыхает, и его лицо принимает более привычное выражение — таким же смиренным взглядом он смотрит, когда появляется у нее за спиной и видит, что она настраивает плейлист или ищет дешевые авиабилеты, — словно некая пессимистическая теория в очередной раз получила подтверждение. — Если бы ты читала почту, то увидела бы письмо из «Брайтлинга». Они одобрили цикл статей «Женщины у руля».

Стюарт разворачивает ноутбук к Анне, и та читает про себя письмо из отдела маркетинга компании «Брайтлинг», в котором сообщается, что они рады спонсировать цикл «Женщины у руля», и в восторженных выражениях описывается, как их увлекла эта идея. Анна удивлена: письмо пришло от дамы, которая, казалось, возненавидела этот замысел еще на презентации. Пока Пола и Стюарт объясняли, как десять статей о влиятельных женщинах будут способствовать продвижению на рынке последней линии часов «Брайтлинга», она морщилась, словно от дурного запаха.

— Потрясающе, — изрекает Анна, и ее реакция, похоже, забавляет Стюарта.

— Ты как будто не удивлена.

— Я не удивлена. Я… под впечатлением. Браво. Все молодцы.

— На самом деле это детище Полы. И достижение всей команды. Включая тебя.

— Ну что ты. Я и слова не сказала, кроме «привет» и «пока».

— Но привнесла некоторый задор. Пола тоже так считает. Мы тут с ней посоветовались и решили, что тебе будет полезно заняться этим, если ты готова вести серию.

Атмосфера в комнате изменилась, как будто из нее выкачали весь воздух.

— Я?

— Если ты согласна.

— Но я думала, Ингрид…

— Ингрид с головой занята циклом «Хёндэ». Соглашайся, будет интересно. Пола поручила Клему подергать за ниточки. Дело уже на мази: первое интервью — с Сахиной Бхутто, второе — с Амаль Клуни.

— Сахина Бхутто? — Анна не верит своим ушам. Такое знаменитое имя даже с трудом сходит с ее губ.

Должно быть, по ее лицу пробегает тень беспокойства, потому что Стюарт ласково объясняет, что в жизни Сахина наверняка не такая резкая, как болтают папарацци, и вообще у них есть время до пятницы, чтобы согласовать вопросы, которые в любом случае будут привязаны к корпоративным ценностям «Брайтлинга»: влиятельность, целеустремленность и изысканность.

— И конечно, ты получишь прибавку к зарплате — четыре-пять тысяч в год. Мелочь, а приятно.

— Ладно, — Анна ошеломлена. — Отлично.

— Ты как будто не рада.

— Нет, рада, — она пытается широко улыбнуться, демонстрируя энтузиазм. — Ага.

— Мне надо, чтобы ты серьезно настроилась на эту работу.

— Конечно.

— Ты готова?

— Готова.

Некоторое время Стюарт молча смотрит в глаза Анне, потом снова улыбается той же неприятной теплой улыбкой, которой одарил ее, когда она села напротив него.

— Прекрасно, — Стюарт делает рукой энергичный жест, словно режет воздух. — Рад, что ты с нами. Теперь по поводу анонса. Я только что совещался с Полой и представителем «Брайтлинга», и мы хотим метнуть для затравки что-нибудь интересное. Например, список самых влиятельных женщин мира с биографическими справками. Что скажешь?

— Разумно, — в голове у Анны все еще стоит туман. — Хорошая мысль.

— Превосходно. Подготовь список к… сколько сейчас? Полдвенадцатого? Я передам, чтобы в «Брайтлинге» ждали анонс на согласование к… пяти часам.

— Хочешь сказать, прямо сегодня?

— Конечно. Запряжем дизайнеров разработать макет за ночь, завтра утром опубликуем. Отложи все дела, это сейчас самое главное.

— Самые влиятельные женщины мира, — вставая, произносит Анна.

Она смотрит через стеклянную стену на Ингрид, большое табло, телеэкраны и коллег, снующих по проходу; это целый клубок отвлекающих факторов, помех, раздражающего любопытства. Она спрашивает Стюарта, нельзя ли взять корпоративный ноутбук и пойти работать в кафе, чтобы можно было сконцентрироваться. Стюарт лишь пожимает плечами и качает головой, словно ему даже думать некогда о столь незначительных вещах.

— Вот еще что, — останавливает он Анну и направляет на нее палец. — Распредели персоны по континентам. Ну там, самые влиятельные женщины Азии, Африки, Европы. Чтобы фигурировали не только американки.

— По континентам, — Анна кивает. — Кстати, а что мы подразумеваем под влиятельностью?

Стюарт смотрит на нее в замешательстве.

— Ну как же. Власть. Деньги. Достаток. Авторитет. В общем, разберись сама.

— Понятно, — чтобы он снова не спросил, готова ли она к этой работе, Анна энергично кивает, будто теперь все ясно как день. — Сделаю.

— И, Анна, — снова останавливает ее Стюарт, когда она уже выходит. — Мои поздравления.

Эти слова звенят у нее в ушах, когда она подходит к своему столу. Там она некоторое время стоит и рассеянно смотрит в никуда, положив руки на спинку стула. Затем идет за ноутбуком, который находится в специальном шкафу, и секретарша Джессика сообщает ей, что правила изменились и теперь выносить компьютер из офиса разрешается только в случае крайней необходимости. Анна уже готовится к небольшому сражению, но в это мгновение появляется Пола и цепляется за ее руку.

— Я горжусь тобой, — говорит она, сияя улыбкой.

Пола — миниатюрная женщина, ее голова с афрокосичками находится на уровне плеча Анны, и все же это круто — когда начальник твоего начальника берет тебя под руку на глазах у всего офиса.

— Уверена, ты прекрасно справишься, — Пола говорит еще много слов в том же духе, и Анну тревожит такой намек на тесные отношения — до сего дня они общались единственный раз: на вечеринке прошлым летом их посадили рядом за столом, и в Анну ни с того ни с сего вселился бес развязности и кокетства. Но Анна не успевает сказать ничего остроумного и самоуничижительного или даже поблагодарить Полу: начальница говорит, что ей необходимо бежать — она всегда куда-нибудь несется, — и цокает к лифтам. Анна снова обращается к Джессике, но та уже не возражает против выноса ноутбука за пределы офиса.

— Что за ажиотаж? — спрашивает Ингрид, когда Анна возвращается к столу.

Надевая пальто, Анна рассказывает коллеге о «Женщинах у руля» и о списке, который ей поручили составить. Ингрид тут же разворачивается на стуле лицом к Анне и осведомляется, у кого та будет брать интервью.

— Сначала у Сахины Бхутто, — сообщает Анна, стараясь говорить будничным тоном. — Потом у Амаль Клуни.

Ингрид таращит глаза.

— Да ты что… Вот здорово, — она улыбается, но взгляд безошибочно выдает напряженное недоумение, словно нарушен естественный порядок вещей.

Затем Ингрид встает и обнимает Анну, а та с застывшей улыбкой на лице думает о том, надо ли ей обижаться на удивление коллеги, которая моложе ее. Вероятно, придется привыкнуть к подобным реакциям. Отныне, когда она будет представляться журналисткой, которая беседовала с Амаль Клуни или Сахиной Бхутто, люди станут слегка закидывать назад голову, словно она неожиданно выросла в их глазах и им надо посмотреть на нее с новой точки зрения.

— Спасибо, Ингрид, — благодарит Анна, берет сумку и направляется к выходу. Однако у лифтов толчется много коллег, и она проталкивается к неприглядной лестничной клетке, улыбаясь.

«К тридцати годам я возьму интервью у Сахины Бхутто», — говорит она себе, плавно огибая перила и переходя с одного лестничного марша на другой; звук ее шагов звонко отдается от голых стен. Нет, на самом деле к тридцати годам ее статья о Сахине Бхутто будет напечатана. Анна твердит себе, что это замечательно, просто здорово — те же самые слова, какими поздравляли ее Пола и Ингрид, — но не может избавиться от чувства, что здесь есть какой-то подвох, серьезный подвох. Нервный трепет в животе, начавшийся в ожидании неприятностей, не прошел после того, как она услышала хорошие новости, а лишь усилился. Это явно какая-то ошибка, произошедшая по недоразумению, которая вскоре станет очевидной для всех. Она ни в малейшей степени не готова к такому повороту событий.

На первом этаже Анна проходит через двустворчатую дверь в фойе, сверкающее мрамором и стеклом, мимо длинных диванов, где она сидела три года назад, ожидая собеседования для прохождения неоплачиваемой стажировки. Она представляет, что подумала бы тогда, если каким-то чудом увидела на мгновение себя сегодняшнюю — ведущего автора серии статей, — и впервые оценивает новое назначение по достоинству и гордится собой. Конечно, она понимает, что не готова к такому важному заданию и не заслуживает повышения. Точно так же она чувствовала себя три года назад, когда Малколм, предшественник Стюарта, попросил ее вести протокол совещания. Она не смогла расслышать всех фамилий, не понимала аббревиатур и не успевала записывать, так что следующие несколько дней в тихой панике пыталась, подобно археологу, восстанавливающему целое по отдельным фрагментам, собрать воедино наспех нацарапанные заметки в связный текст о том, что обсуждалось и что постановили. Вспоминая об этом, Анна улыбается и приходит к выводу, что в чувстве страха нет ничего предосудительного или неожиданного. В самом деле, нельзя достичь успеха, не совершив несколько прыжков выше головы, которые поначалу кажутся невыполнимыми, но очень скоро становятся совершенно будничным занятием. Она справилась с записью протокола, справится и с интервью со знаменитостями.

С этими смелыми мыслями Анна выходит через вращающиеся двери на улицу. В глаза бьет яркий дневной свет. По узкому тротуару, как всегда, прогуливается толпа зевающих по сторонам туристов и стремительно течет река работающих горожан, и сегодня Анна встраивается в их ряды с высоко поднятой головой. Она зигзагами пробирается сквозь поток людей в дорогих пальто и с модельными стрижками: каждый появляется перед глазами на долю секунды и проходит мимо. Впереди девушка замечает молодого блондина в вощеной куртке горчичного цвета. Издалека она не может различить его лица, но что-то в его фигуре и походке привлекает ее внимание. Когда он приближается, она видит довольно суровое, но симпатичное лицо, их глаза встречаются, и сердце у Анны ёкает. Она останавливается, грациозно поворачивается на каблуках и, как опытный стрелок выхватывает пистолет, достает из кармана телефон, надеясь и почти ожидая, что незнакомец сделает то же самое. Но его спина удаляется по тротуару в сторону Риджент-стрит, и когда Анна открывает приложение «Кисмет», на карте не отображается ничего, кроме обычной пустой сети бежевых зданий и серых улиц.

Пять часов спустя Анна сидит в кафе на Поуленд-стрит, ломая голову над тем, к какой Америке, Северной или Южной, относится Мексика и является ли Центральная Америка отдельным континентом. Девушка откидывается на стуле, посасывает ручку, оглядывает кафе, где пятеро других посетителей сидят в одиночестве за столиками, уставившись в личные ноутбуки, и пытается заглушить знакомое нарастающее чувство, что дело пахнет керосином.

На экране перед ней таблица, в которую аккуратно занесены пятнадцать самых успешных и влиятельных женщин в мире с краткими биографическими справками, заголовками будущих статей и ссылками на открытые источники и фотографии. Вся эта вроде бы сложная работа по поиску и отбору информации была закончена к трем часам дня и тормозилась только неспособностью рабочего ноутбука оставаться в Сети, но простая задача распределить персоналии по частям света оказывается Анне не по силам. Загвоздка возникает не только с наследницей мексиканской фармацевтической компании: так же трудно найти правильную графу для русской виолончелистки и премьер-министра Турции, и чем дольше девушка занимается поисками в Интернете, тем больше она осознает, что деление на континенты — эти условные «составные части» мира — на самом деле туманно и зыбко и по данному вопросу не существует единого мнения.

Со звоном колокольчика открывается дверь в кафе, и высокий мужчина с бородой и длинными волосами, убранными в пучок, садится за столик у окна и становится посетителем номер шесть. Анна наблюдает, как он разматывает шарф, и испытывает соблазн украдкой заглянуть в телефон, но часы над окном показывают 16:40 — срок сдачи ее первого поручения в качестве ведущего журналиста серии истекает через 20 минут. Она пытается дозвониться до Стюарта, но попадает на голосовую почту и начинает паниковать: вот так всегда! Ингрид и остальные сотрудники с легкостью справляются с каверзными заданиями, она же всякий раз пасует перед трудностями и в критический момент впадает в ступор. Убеждая себя сохранять спокойствие, Анна пишет Заре эсэмэс с вопросом по поводу Мексики и снова открывает страницу в «Википедии». Ее глаз цепляется за определение «Латинская Америка», и ей в голову приходит возможное решение: можно распределить имена не по материкам, а по регионам. Ну конечно! Она пробегает глазами список имен влиятельных женщин, и этот новый взгляд на вопрос развеивает ее ничтожные сомнения: Мексика находится в Латинской Америке, Саудовская Аравия — на Ближнем Востоке, Пакистан — в Южной Азии. Стюарт не будет возражать, скорее всего именно это он и имел в виду. Анна снова приступает к работе над таблицей. Ей требуется всего лишь переименовать колонки, скопировать и вставить на новое место пять имен, и когда она заканчивает это нехитрое дело, документ готов, а в запасе есть еще целых десять минут.

Анна откидывается на спинку стула и облегченно вздыхает, по всему телу прокатывается волна расслабления. Она пишет Заре, что вопрос о Мексике уже не актуален, и машинально открывает «Кисмет». Она ожидает увидеть в середине карты красную точку, но нет: точка синяя. Анна увеличивает изображение и понимает, что на самом деле точек две, только синяя почти полностью перекрывает ее собственную красную, оставляя лишь тонкий серп. Девушка касается синей точки, и появляется число 72. Анна удивленно вздыхает, осматривает кафе и останавливает взгляд на широкой спине длинноволосого мужчины у окна — посетителя номер шесть. Она еще приближает картинку, пока экран не заполняется схемой кафе, и убеждается, что это действительно он.

Анна садится прямо, кладет телефон на стол и старается дышать ровно. Вот оно: с минуты на минуту незнакомец должен заметить ее, если еще не заметил. В животе у нее порхают бабочки, и страшно хочется сбежать. Но ведь совпадение 72 процента, да к тому же с таким красавчиком! Девушка решает подождать, что будет. Она передвигает вещи на столе, суетливо поправляет челку, заворачивает жевательную резинку в старый чек и прячет его в сумке. В голову ей приходит, что у нее есть время сбегать в туалет и глянуть на себя в зеркало, но необходимости в этом нет: она знает, что в любимом темно-сером шерстяном джемпере, черных джинсах, с убранными в хвост волосами выглядит как надо. Досадно только, что на ней старенькие потертые ботинки, но они прячутся под столом. Анна придерживает двумя руками ноутбук и заставляет себя успокоиться. Через пару минут боковым зрением она замечает какое-то движение и, посмотрев вперед, видит, что незнакомец повернулся на стуле и ожидает, когда они встретятся взглядами. Она улыбается, он встает. Анна снова смотрит на экран, и перед ней всплывают сведения о жизни и деятельности миллиардерш, политиков и ученых.

— Привет, — произносит мужчина, подойдя к ее столику.

— Привет.

— Меня зовут Томас.

— А я Анна.

Мгновение они смотрят друг на друга. Он в самом деле довольно привлекателен. Смуглой кожей, длинными волосами и носом с небольшой горбинкой он напоминает пирата, но это придает ему шарма. И у него совершенно поразительные зеленые глаза, такие большие, что Анна почти физически ощущает его взгляд.

— Можно? — спрашивает он, и Анна улавливает акцент.

— Конечно, — она указывает на стул напротив. Затем, вспомнив про влиятельных женщин, добавляет: — Мне только надо отправить имейл.

Пират медлит и хмурится:

— Мне подойти попозже?

— Нет-нет, садитесь! Буквально одну минуту. Как будто мы с вами ненадолго прервали беседу. В самом начале, — Анна нервно хихикает. — Начнем с перерыва.

Томас медленно кивает, садится и машет официанту, сообщая, что поменял столик. Анна чертыхается про себя, наспех импровизирует письмо Стелле и Карлу в «Брайтлинг», добавляет в соответствующую строку адреса Стюарта и Полы, прикрепляет файл «Влиятельные женщины» и жмет на кнопку «Отправить». На экране появляется изображение листка бумаги, который складывается в самолетик и улетает. Это повторяется три раза, а затем выплывает сообщение: письмо не может быть отправлено, потому что компьютер не подключен к Интернету.

— Проклятый рабочий ноутбук, — ругается Анна, и Томас осведомляется, в чем проблема.

Девушка рассказывает, что компьютер целый день вылетает из Сети, а ей надо отправить письмо к пяти часам. Новый знакомый предлагает помощь. Анна разворачивает машину к нему, так чтобы они оба могли видеть экран. Томас открывает окно настройки сетевых параметров и говорит: «А-а». Он объясняет Анне: что-то не так с конфигурацией, но он может ее наладить. Теперь совершенно ясно, что акцент у него французский.

— Да, пожалуйста.

— Только надо перезагрузить ноутбук.

— Хорошо. Давайте.

Томас снимает галочку в одной ячейке, ставит в другой, и оба они молча смотрят, как экран становится черным, а потом постепенно загружается снова. Когда компьютер опять активизируется, не только появляются обновленные интернет-страницы, но письмо, которое Анна пыталась отправить, уже лежит в ящике «Исходящие». Всего одно нажатие клавиши — и бумажный самолетик уплывает с экрана, а вместо него появляется сообщение «Письмо отправлено».

— Огромное спасибо, — говорит Анна, захлопывая ноутбук. — Я уже у вас в большом долгу.

— Я ничего не сделал, только снял галочку. Вообще-то я не очень дружу с компьютерами.

— Ну тогда примите мои извинения за то, что сразу поставила вас в неловкое положение.

На это Томас возражает, что люди часто чувствуют себя не в своей тарелке в подобной ситуации и что могло быть куда хуже — хорошо, что они не на пробежке, не в спортзале, не у стоматолога, не в самолете и не в толпе на концерте.

— Похоже, вы попадали в забавные ситуации, — предполагает Анна.

— Mais non.^[1] Это я так, для примера! У меня не очень большой опыт. Это мое… пятое свидание.

— За какое время?

— Полгода.

— Полгода? — это признание так неожиданно, что Анна не может скрыть своего недоверия и громко смеется, но берет себя в руки и с раскаянием прикусывает губу. Но Томаса ничуть не смущает ее реакция, и он еще раз подтверждает, что за полгода программа показала ему совпадение лишь с четырьмя девушками. Анна отмечает, что его глаза всегда широко распахнуты, даже когда он спокоен; зеленые круги радужной оболочки ярко выделяются на белом фоне.

— Полагаю, совпадений вообще не так уж много, — Томас пожимает плечами.

— Так и есть.

— Что ж… приму это как комплимент.

— И правильно.

— Зато, — он наклоняется вперед, положив мускулистые руки на стол, — когда наконец появляется совпадение, значит, оно точно не случайное, — он смотрит ей прямо в глаза, откидывается на стуле и отхлебывает кофе, затем будничным тоном добавляет: — К тому же ты экономишь время.

— Конечно, — улыбается ему Анна. Подобной парадоксальной логике она сама следует в различных ситуациях: например, на работе любит в споре прибегнуть к провокации и заявить что-нибудь такое, что Ингрид косится на нее, не понимая, шутит она или нет. Анне словно открывается первое доказательство совместимости с Томасом, и она отмечает, что ей уже нравится этот парень. Однако делать выводы еще рано, и Анна отбрасывает эту мысль и спрашивает, кем были четыре другие девушки: англичанками или француженками.

— Все англичанки. Это и не удивительно. Я предпочитаю говорить по-английски.

— Почему же?

— Говорить по-французски слишком просто. Это как… — он что-то быстро произносит по-французски, размахивая рукой. Хотя Анна целый год проучилась в Гренобле и когда-то практически бегло общалась на этом языке, она не понимает ни слова из этой скороговорки. — Видишь? Речь течет свободно, слово за слово. Все равно что дышишь. А по-английски я должен прочувствовать каждое слово.

Анна задает вопросы. Он приехал в Лондон, чтобы практиковаться в английском? — Нет, по работе. — Кем он работает? — Звукорежиссером. — В Лондоне? — В Сохо. — Где бы он хотел жить, будь у него выбор? — В Нью-Йорке. Тогда она интересуется, что же ему так нравится в Нью-Йорке, но Томас наклоняется вперед и говорит:

— Ты задаешь слишком много вопросов.

Не моргнув глазом, Анна тоже наклоняется вперед и отвечает:

— Я журналистка.

Томас улыбается и осведомляется, для каких изданий она пишет. Она сообщает название вебсайта. Он, кажется, под впечатлением. Она предупреждает его следующий вопрос и объясняет, что пишет очерки об известных женщинах и в пятницу будет брать интервью у Сахины Бхутто, а на следующей неделе у Амаль Клуни.

— Кто это — Сахина Бхутто?

— Архитектор. Ты наверняка ее знаешь. Она построила «Жестяную банку» и то здание в Китае, которое видно из космоса.

— У меня не слишком широкий кругозор.

— Ты что, она такая знаменитая персона. И жутковатая. А мне придется беседовать с ней!

Томас медленно кивает, опустив уголки рта в унылом удивлении.

— Ты настоящая журналистка.

— Полагаю, да. Пишу слово за словом по-английски. Но это не так легко, как дышать. Больше похоже на выдергивание зуба.

Анна хочет развернуть эту тему — сдержанная реакция Томаса позволила ей думать, что она может свободно поговорить на волнующую ее тему, не вымучивая улыбку. Наверно, она даже может признаться, что не уверена, способна ли осилить эту работу и хочет ли вообще этим заниматься. Но Томас мгновенно подхватывает ее слова: ему нравится это сравнение — «выдергивание зуба». Он впервые оживляется и добавляет, что во Франции сказали бы tirer les vers du nez — «тащить червей из носа».^[2] Анна выражает сомнение, что эти два высказывания обозначают одно и то же, но Томас оставляет ее замечание без внимания и перечисляет другие французские идиомы: «называть кошку кошкой», «подбросить кролика», «прыгать с петуха на осла».^[3] Анна пытается объяснить ему значение выражений «белый слон» и «красная селедка»;^[4] эти словосочетания смешат обоих, и после того как смех проходит, они долго смотрят друг другу в глаза. У Анны захватывает дух. Она хотела бы знать, что чувствует Томас. Его лицо снова становится бесстрастным, но, возможно, это маска, скрывающая избыток эмоций. Она слышала о парах с необычайно высоким индексом совпадения, которые на первой же встрече часами сидели и смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Но у нее-то с Томасом совпадение всего 72 балла, и ей не стоит терять голову.

— С тобой так интересно, — произносит он. — Пойдем куда-нибудь выпьем?

Неожиданное предложение: сейчас всего полшестого, на улице даже не стемнело. Анна колеблется, но Томас уже натягивает куртку. Анна смотрит, как он застегивает пуговицы до самой шеи, поросшей темными волосами, и мямлит, что ей, к сожалению, нужно идти. Но сама слышит, как слабо и неубедительно звучат ее слова, и, когда Томас встает, она снова любуется его высокой фигурой, мужественным видом, ярко-зелеными глазами. Над его головой вспыхивает число 72.

— А мы недолго, — говорит он, оборачивая шарф вокруг шеи. — Ты сама сказала, что у меня в долгу.

Они выходят на Поуленд-стрит, Томас на полшага впереди, пересекают Оксфорд-стрит и оказываются в Фицровии. Анну раздражают ее потертые ботинки, вместо звонкого стука издающие унылый хлюпающий звук, словно выпуская из каблуков воздух. Оба идут молча, потом Томас говорит, что Анна, если хочет, снова может вести себя как журналистка, и тогда девушка напоминает ему, что он не ответил, почему Нью-Йорк — его любимый город.

— А что в нем может не нравиться? Это же Нью-Йорк. Я люблю в нем все без исключения, — он произносит «ислючення».

— Ну, я, например, не в восторге от планировки, — возражает Анна. — Все эти улицы и авеню под номерами.

— Интересная ты журналистка — отвечаешь на собственные вопросы.

— Никаких названий, только номера, квартал за кварталом. Это так… скучно.

— Я как-то об этом не думал. Но ведь в этом есть смысл.

— Но разве через некоторое время тебя не начнет бесить от бесконечных прямых углов?

— Смысл в этоместь, — повторяет Томас, словно закрывая тему. — Всем нравятся прямые улицы.

Анна чувствует легкое раздражение, но, пожалуй, это даже к лучшему: она словно обретает под ногами твердую почву после приступа головокружения. Ладно, выпьет стаканчик, максимум два, и уйдет.

— А мне не нравятся, значит, уже не всем.

Вместо ответа он поворачивается к входной двери, за которой открывается узкая лестница. Они спускаются в бар с низкими потолками, выложенным шахматной плиткой полом и обитыми зеленой кожей полукабинетами. Официант в бабочке принимает заказ и возвращается с двумя стаканчиками, наполненными в основном льдом и листьями. Анна опустошает свой за четыре глотка, слушая, как Томас рассказывает о своей работе и, удовлетворяя ее интерес, о любимых звуках: поющей пилы, стучащих в окно капель дождя, очищаемого мандарина.

— Мандарин же чистится бесшумно?

— Обожаю этот звук! — Томас снова приходит в возбуждение. — Он похож на треск отлепляемой липучки, но гораздо мягче. Только мандарин должен быть спелым, чтобы между кожурой и мякотью был воздух. Тебе надо попробовать.

Подходит официант, Анна соглашается на еще один стаканчик, справляется с ним так же быстро, как и с первым, и идет в туалет. Должно быть, француз очень ей нравится: увидев в зеркале, что челка ведет себя хорошо, девушка испытывает облегчение. Когда она возвращается к столику, ее ждет третий коктейль вместе с мандарином, который, видимо, принес официант по просьбе Томаса. Девушка чистит его, держа около уха, но ничего не слышит из-за громкой джазовой музыки и гомона бара. Томас забирает у нее фрукт, говоря, что он недостаточно спелый. Он очищает кожуру до конца, и они вместе съедают плод. Томас передает Анне дольки, а она кладет их в рот, и это кажется ей неприличным, почти непристойным занятием, которому не пристало предаваться на публике. Но Томас раскрепощается еще больше, становится болтливым, пока не допускает ошибку: когда телефон в ее сумке звонит и сумка заметно вибрирует, он называет ее «сука» вместо «сумка». Анна хохочет; он, кажется, несколько обижается и предлагает перейти на французский.

— Pourquoi pas? — говорит она. — J’adore parler français!^[5]

Томас сияет от удовольствия и просит ее рассказать о себе. Собрав все знания, полученные в школе и во время учебы во Франции, Анна сообщает, что сейчас живет в Килберне, куда переехала из восточного Лондона, что выросла в Бедфордшире, у нее есть брат Джош, живущий в Австралии, и — только лишь из-за того, что на ум пришли нужные французские слова, — что ее отец умер пять лет назад:

— Mon père est mort il y a cinq ans, — однако быстро уводит разговор с этой больной темы, продолжая рассказывать о себе: она закончила Университет Шеффилда и год училась в Гренобле; прежде чем начала заниматься журналистикой, хотела открыть свой бизнес или социальное предприятие. Говоря по-французски после столь долгого перерыва, Анна испытывает почти чувственное удовольствие, словно открывает дверь в прежде заколоченную часть мозга. Спиртное развязывает ей язык, и при помощи жестов ей даже удается поведать об одной своей старой задумке, «Общественном амбаре», где люди за скромный ежемесячный взнос смогут брать напрокат высококачественные инструменты для домашних нужд.

— C’est une super idée, — хвалит Томас.

— Tu penses?

— Oui, vraiment.^[6]

Анна ловит себя на мысли, что ее собеседник лжет из вежливости, но так хочется верить ему, тем более что он задает вопросы: какой ежемесячный взнос она станет брать, какие инструменты попадут на склад, где он будет располагаться? Ей льстит, что Томас выказывает более живой интерес к ее любимым замыслам, чем к ее профессиональной деятельности, и она приходит к заключению, что это неслучайно — вероятно, именно на подобных склонностях и основано их совпадение. Он любопытствует, почему Анна не осуществила идею «Общественного амбара», и она чуть было не повторяет, что у нее умер отец, но вовремя понимает, что это не прозвучит как убедительное оправдание ни на одном языке.

— Je ne sais pas, — только и говорит она. — Sans raison.^[7]

Томас настойчиво просит ее рассказать о других идеях, и Анна пытается поведать ему о расследовании в Интернете, которое хотела организовать, чтобы найти владельца чемодана, при загадочных обстоятельствах оставленного в аэропорту Хитроу, а позже купленного ею на аукционе в Тутинг-Бек. Но мысль об отце завладевает ею и мешает подбирать слова; ее корявый французский, должно быть, чудовищно извращает заложенный смысл, потому что Томас громко смеется:

— Ça n’a aucun sens!^[8]

Неожиданно Анна обижается на это замечание — словно с нее сняли защитный слой и оставили уязвимой перед насмешками. Томас, видимо, чувствует смену ее настроения и, вероятно в качестве извинения за свою бестактность, кладет ладонь на ее руку и подается вперед так, что их ноги соприкасаются под столом.

— Maintenant,^[9] — говорит он, высматривая в зале официанта, — пойдем ужинать, да?

Анна осознает, что их руки соединены, а ноги касаются друг друга; от этих двух точек соприкосновения электрические разряды пробегают по ее конечностям к низу живота. Девушка представляет, как они ужинают, потом еще выпивают, затем берут такси и едут к нему.

— Не могу.

— Я знаю прекрасное местечко, — он щелкает пальцами, подзывая официанта.

Анна пытается вернуть недавнее возбуждение и сосредотачивается на его поднятой руке, мускулах, перекатывающихся под рукавом толстого джемпера, зеленых глазах, высоком росте, индексе 72. Но все эти наблюдения отскакивают, как мячик от стенки и не вызывают никаких чувств, кроме вины.

— Мне надо идти, — девушка смотрит на часы и убеждается в этом: уже натикало 20:17. Она хватает пальто и сумку и соскальзывает с сиденья.

— Но, — говорит Томас, искренне и глубоко обескураженный, — все ведь так хорошо.

— Да, — Анна сует руки в рукава пальто, вздыхает и произносит: — Все хорошо. Но… — она выговаривает это слово медленно, стараясь намекнуть всему миру на некие обстоятельства.

— А-а, — кажется, он понял. — Но.

— Ага, — она вытаскивает из кошелька двадцатифунтовую купюру. — Может, в другой раз.

— D’accord,^[10] — Томас хлопает себя по коленям и встает.

Анна пытается сунуть деньги ему в руку, потом положить на стол, но Томас не позволяет ей, и, поцеловав его в обе заросшие волосами щеки, она поворачивается и направляется к узкой лестнице.

Анна идет к Тоттенхем-Корт-роуд в таком же легкомысленном, отрешенном состоянии, в какое часто погружается после насыщенных эмоциями встреч. Звук собственных ботинок, глухо хлопающих по тротуару, наполняет ее пустое сознание и как будто становится громче, пока наконец не захватывает слух почти безраздельно. В метро она запивает глотком минеральной воды таблетку и видит перед собой скамью, застеленную газетой. Листы трепещут от ветра, гуляющего по вагону, и наконец поток воздуха набирает такую силу, что переворачивает страницу, создавая явственное впечатление, будто газету листает невидимка.

Быстрее, чем ей хотелось бы, Анна приезжает на станцию «Килберн-Хай-роуд» и направляется к югу под огромным, как пещера, сырым железнодорожным мостом. Еще только девять вечера, но улица уже темна, тиха и погружена в сон; жалюзийные двери в большинстве магазинов опущены, работает лишь круглосуточная бензозаправка, да в гигантском пабе, куда Анне никогда и в голову не приходило заглянуть, светятся экраны телевизоров, транслирующих футбол, и кричат болельщики. Она сворачивает на Кавендиш-роуд, минут пять с трудом поднимается на холм и оказывается на Моубрей-роуд, застроенной однотипными примыкающими друг к другу домами. В одном из них она живет. Неплохо было бы пройти дальше и сделать еще один круг до метро и обратно, чтобы затих звон в голове, оставшийся после коктейлей, но она и так уже припозднилась. Немного постояв с ключом в протянутой к замку руке, Анна отпирает дверь и входит в дом. Входная дверь ведет в крошечную переднюю, к двум другим дверям. Она открывает ту, что расположена напротив входа, и крадучись начинает подниматься по лестнице — одна ступенька, две, три. И тут девушка слышит, как отворяется дверь гостиной.

— А вот и она, — встречает ее Пит, появляясь на пороге.

Анна непринужденно доходит до верхней площадки и оборачивается к нему лицом.

— Я пришла.

Свет на площадке не горит, и широкая фигура Пита подсвечивается из комнаты.

— Я уже начал волноваться, — Пит скрещивает руки и прислоняется к стене. Он в тех же вареных джинсах и футболке, которые носит почти каждый день на учебу, щетина на лице отросла, и спутанные завитки уже можно назвать бородкой.

— Волноваться? — удивляется Анна, расстегивая куртку. — С чего бы?

— Ты не отвечала на мои звонки. И не перезвонила насчет ужина. Я уже представлял самое худшее. Машины с мигалками, полицейского, стучащего в дверь.

Анна пристально смотрит на крючки на стене у себя над головой и, пока снимает пальто и вешает его, чувствует себя плохой актрисой — марионеткой, подражающей действиям человека.

— Ничего такого страшного, — произносит она, стараясь говорить будничным тоном. — Просто выпили немножко с Зарой.

— В самом деле? И как поживает Зара? — он слегка подчеркивает имя, и Анна вдруг поднимает на Пита взгляд: лицо его непроницаемо, широкие плечи, кажется, заслоняют дверной проем, преграждая ей дорогу. На мгновение Анну посещает параноидальная мысль, что он откуда-то знает обо всем, что он проследил за ней, но она быстро отвергает это подозрение как беспочвенное и вызванное алкоголем и чувством вины.

— У Зары все прекрасно, — отвечает она как можно более небрежно. — Очень занята. Они с Кейром сносят дома очередную стену.

— Еще одну?

— Представляешь, да? Похоже, хотят сделать из квартиры спортзал.

— Хорошо, если дом не рухнет.

Теперь Анна улыбается, и Пит улыбается ей в ответ. Она словно приняла пилюлю для облегчения тревоги: слава богу, он верит ей и у него нет причин в ней сомневаться. Она отправляется по лестнице вниз, к нему; пропуская ее, Пит отклоняет свое широкое туловище в сторону и становится похожим на услужливого привратника. Когда Анна проходит мимо, он тянется к ее щеке и щекочет ее поцелуем. В гостиной на диване рядом с пультом от телевизора лежит обложкой вверх раскрытый учебник, а на экране конкурсантка в кулинарной передаче испуганно наблюдает, как судьи обсуждают ее шоколадный мусс. Анна направляется в угол между книжным шкафом и диваном и присоединяет свой телефон к зарядному устройству, которое делит розетку с торшером. Она проверяет, написал ли ей уже Томас, видит, что нет, и испытывает облегчение, поскольку Пит следует за ней в комнату и спрашивает, не хочет ли она поесть — от ужина кое-что осталось.

— А что там? — интересуется Анна, все еще стоя спиной к молодому человеку и размышляя, не лучше ли просто отключить телефон.

— А что бы тебе хотелось? Ты бы предпочла мясо или рыбу?

— Рыбу.

— Если бы ты сказала «мясо», ты бы предпочла белое или красное?

Анна отключает телефон и оборачивается к Питу, который стоит, прислонившись к притолоке, а в его глазах поблескивают огоньки озорства. Вообще Пит не особенно словоохотлив, но вечерами после учебы он не прочь побалагурить и часто бывает даже игрив.

— Хм. Белое.

— Если бы ты сказала «красное», ты бы предпочла ягненка или говядину?

— Ягненка.

— Если бы ты сказала «говядину», ты бы предпочла стейк или переперченные фрикадельки в соусе?

— Стейк, — отвечает она, и Пит хлопает в ладоши.

— Что ж, моя дорогая, сегодня тебе везет.

Анна закатывает глаза, но, когда идет мимо него в коридор, не может сдержать улыбки: по правде говоря, от мысли о пикантном стейке у нее текут слюнки. Но в кухне она с удивлением видит большую миску с чем-то зеленым и бежевым, где тонко нарезанное мясо перемешано с бобами, листьями и мелкими семенами, а также причудливой крупой, о которой все время болтают Пит и Зара, — перловка, киноа или кускус, но Анне она всегда смутно напоминала лягушачью икру. Пит проходит следом и снова наблюдает за ней от двери.

— Холодное? — спрашивает Анна.

— Это салат.

— А что за красненькие фитюльки?

— Зерна граната.

— А эти завитки?

— Если не хочешь, ничего страшного, я доем завтра на обед.

Она перемешивает замысловатую кашу деревянной ложкой. Есть такое не хочется, уж лучше остаться голодной. Эта мысль заставляет девушку испытать чувство вины.

— Может, я быстро сварганю что-нибудь простенькое? — Анна, смахивает с лица гримаску брезгливости и внимательно смотрит на Пита, словно просит разрешения. — Лапшу, например.

— Лапшу! — отзывается Пит, словно находит это слово забавным.

Анна снова говорит, что хотела бы съесть что-нибудь легкое, и пожимает плечами, отводя глаза. Пит вздыхает и после паузы — Анна почти чувствует, как ее бойфренд силится подавить раздражение, — повторяет ничего страшного и что он съест салат завтра на обед. Он снова замолкает, а Анна в это время включает радио и вытаскивает из холодильника и кухонного шкафа продукты: сухую лапшу, красный лук и половину желтого перца. Она берет разделочную доску и нарезает лук кубиками, а Пит рассказывает ей как прошел день и как директор школы в Актоне, где он проходит практику, предложил ему после сдачи экзаменов поступить к ним на работу. По «Радио-4» транслируют передачу об этических проблемах использования плацебо в медицине.

— Это… здорово, — говорит Анна, снимая вок с сушилки и ставя на сильный огонь. Звучит не очень убедительно, поэтому она повторяет, что это просто замечательно, и вдруг понимает, что ей тоже придется поделиться тем, что происходило сегодня. Такая перспектива почему-то вызывает у нее чувство усталости.

— У меня тоже есть новости, — начинает она. — На работе мы представляли идею серии статей для компании «Брайтлинг», ну знаешь, те, что делают часы. Так вот, там целый цикл про влиятельных женщин. И они, типа, попросили меня вести проект…

Она быстро переводит взгляд на Пита. Тот кивает и спрашивает:

— Правда? И это значит…

— Это значит, что мне предстоит брать интервью у всех этих знаменитостей. Сначала у Сахины Бхутто, а через неделю у Амаль Клуни.

— Амаль Клуни? Жена Джорджа Клуни?

— Адвокат по защите прав человека, — добавляет Анна, продолжая суетиться у плиты: наливает кипящую воду из чайника, кладет в вок нарезанный перец — и все это стараясь не встречаться взглядом с Питом.

— Я знаю, кто она такая. Это же… это же изумительно, Анна.

Девушка отвечает лишь:

— Да, неплохо, — и начинает деревянной лопаткой перемешивать овощи в воке. Лук уже понемногу золотится по краям, и масло брызжет прямо ей на одежду. Анна чувствует, что Пит пытается уловить охватившие ее эмоции, и не отрывает глаз от плиты, словно приготовление пищи занимает все ее внимание. Через мгновение Пит прочищает горло и спрашивает, когда «всё это» начнется. Анна отвечает, что беседа с Сахиной состоится в пятницу, а статья будет опубликована неделей позже.

— В твой день рождения? — он смеется. — Удачно, да?

Анна ничего не говорит. Она берет упаковку лапши и пытается открыть ее, но пакет скользит в ее жирных пальцах.

— Это огромное достижение, Анна, — восклицает Пит. — Настоящее событие.

— Не совсем. Я уверена, что это идея начальницы моего начальника, вряд ли Стюарт хотел моего назначения.

— Ну, лучше, чтобы тебя любил большой босс, чем маленький.

— Но я думаю, она симпатизирует мне исключительно потому, что я флиртовала с ней в прошлом году на вечеринке.

Вместо ответа Пит понимающе, покровительственно улыбается, как будто это типично для нее — принижать значение таких событий, пытаться увернуться от любой похвалы. Анна хочет сказать, что она почему-то совсем не испытывает ни гордости, ни радости, но подходящие слова не приходят на ум, а может, у нее просто нет сил подыскивать их. Она снова делает попытку открыть пачку лапши, на этот раз зубами, но пакет не поддается. Ее пальцы пахнут мандариновыми корками.

— Кстати, насчет дня рождения: ты уже разослала приглашения?

— Только напоминания по электронной почте.

— Но осталась всего неделя.

— Я знаю, когда у меня день рождения.

Вода в ковшике яростно бурлит, а овощи в воке уже начинают подгорать. Анна берет нож и решает в конце концов проткнуть пакет с лапшой.

— Я думал о том, что мы подадим к столу. Предлагаю блюда в испанском стиле. Начнем с гаспачо, потом предложим тарталетки со шпинатом и рикоттой, а под занавес большую паэлью.

Нож легко вонзается в упаковку, но застревает в клеевом шве пакета и никак не вытаскивается. Вода в ковшике выкипает. Анна толкает нож сильнее.

— Или морепродукты. Несколько блюд. Копченая рыба. Крабы в панцире. Лангусты, норвежские омары, мидии. Однако тебе надо определиться, чтобы я мог сделать заказ у торговца рыбой. Сколько ожидается гостей? Восемь? Я встану пораньше и прямо с утра схожу на «Биллингсгейт»,^[11] а потом…

— Ой!

Анна роняет нож на стол и хватается за левое запястье. Лезвие прорвало пакет, и она порезала кончик указательного пальца на левой руке. Анна поднимает палец и смотрит, как в ранке выступает алая капля и течет вниз.

— Осторожно! — говорит Пит. Анна подходит к раковине, он направляется к ней, по пути выключая конфорку. — Больно?

— Просто ссадина, — она держит палец под холодной водой.

— Дай взгляну, — заботливо предлагает Пит, кладя ладонь ей на спину.

— Все в порядке, — раздраженно отвечает Анна. — Не надоедай мне.

Пит убирает руку. Какое-то мгновение она колеблется, потом слышит, как он выходит из кухни, идет по коридору и закрывает дверь гостиной. Она переводит взгляд на матовую металлическую мойку и наблюдает, как кровь превращается в ржавые ручейки и исчезает в сливном отверстии.

Два часа спустя Анна и Пит сидят, как обычно, на разных концах дивана в гостиной, а выпуск новостей «Ньюснайт», которые Анна смотрит ежедневно, пытаясь убедить себя, что она всегда в курсе событий, приближается к своему безотрадному завершению. Справа от нее Пит, непрестанно зевая, постепенно сползает в горизонтальное положение. Когда Анна берет пульт и переключается на «Би-би-си Ньюс 24», он уже почти лежит, но не встает и не выходит из комнаты. Слева от Анны, повыше и позади плеча, на книжной полке заряжается ее телефон, выключенный и бездействующий и все же настойчиво напоминающий о себе. Показывают сюжет о новом любовном тесте «Кисмет», и на экране появляется лицо Рэймонда Чана, который с улыбкой заявляет, что нападки на компанию просто абсурдны и упрекнуть ее не в чем. Анна переключается на «Аль-Джазира». Они слушают, как синоптик сообщает, что к Британии движется атмосферный фронт, который ненадолго принесет жару, потом Пит опять громко зевает, хлопает рукой по подлокотнику дивана и объявляет, что идет спать. Анна говорит, что придет через минуту, — хочет посмотреть анонс новостей. Она не собирается обманывать Пита, но услышав, что тот, умывшись, поднялся по лестнице в мансарду, включает свой телефон. Анна чувствует, что Томас должен прислать сообщение, и знает, что от любопытства не сможет заснуть. И действительно, когда загорается экран, раздается характерное жужжание — сигнал входящего сообщения от «Кисмет».

Томас-72: «Приятно было познакомиться. Жаль, что ты так скоро ушла. Все время думаю о тебе! Стоило дождаться пятой встречи! Ужин на выходных? Ц. Т.»

Анна перечитывает сообщение несколько раз, и мысль о том, чтобы встретиться с Томасом снова, ворошит угольки ее прежнего пыла. Она подносит пальцы к носу — они все еще пахнут мандариновыми корками, даже после душа. И ей неожиданно приходит в голову, что идея провести с Томасом ночь хороша. Это прагматичный, даже разумный поступок. Возможно, если она встретится с французом, напьется, поедет к нему, разденется донага и переспит с незнакомцем, этот спонтанный секс избавит ее от мучительных сомнений и она станет спокойной, трезвомыслящей, решительной. «Кисмет» не предоставляет фотографий участников, и девушка пытается воспроизвести в памяти образ Томаса — как он стоит возле нее в кафе, помогает подсоединиться к Интернету, — но это лишь обращает ее мысли к списку влиятельных женщин, и события в кафе тут же стираются из памяти: ее больше занимает, пришел ли ответ из «Брайтлинга» на ее письмо и что именно ей написали. Восторженное одобрение ее списка будет гораздо лучшим завершением дня, и она сможет заснуть с чувством удовлетворения и выполненного долга. Анна выходит из программы «Кисмет», открывает рабочий электронный ящик и на самом верху списка входящих видит помеченное красным флажком письмо от Стюарта, пришедшее в 18:27: три предложения, адресованные отделу маркетинга «Брайтлинга» (с копией для Анны), в которых начальник заверяет партнеров, что наверняка должно быть «простое объяснение» этого факта, и обещает, что «подобное больше не повторится». Анна переключается на предыдущее сообщение, от Карла из «Брайтлинга», пришедшее в 17:33: он благодарит Анну за список, но просит перепроверить, действительно ли Мексика находится в Южной Америке.

— Что за…

Ниже сообщения Карла Анна обнаруживает собственное письмо, отправленное в 16:59. Она открывает прикрепленный файл и видит имена пятнадцати женщин, распределенные по шести континентам — Северная Америка, Южная Америка, Европа, Азия, Африка и Австралия — таблица в том виде, в каком она была до внесения окончательных исправлений. Анна возмущена, она полагает, что стала жертвой вопиющих технических неполадок, специально подстроенных врагами, чтобы ей напакостить. Этого не может быть: она ясно помнит, как перераспределяет имена по колонкам, как подходит Томас, как письмо не отправляется и как он перезагружает компьютер. Но вот сохранила ли она исправления? Конечно сохранила. Хотя не исключено, что нет. Собственно, раз файл ушел без изменений, стало быть, нет. Вот в чем все дело: человеческий фактор. Как в тот раз, когда фильтр «Антиплагиат» подловил ее на нечаянном заимствовании фразы из «Википедии» или когда она перепутала названия редких видов тропических жаб и лягушек. Элементарная ошибка по невнимательности. Сердце девушки болезненно стучит, она хочет немедленно все исправить: пишет письмо всей команде, принося извинения за путаницу и объясняя, что случайно прикрепила не тот файл. Но глупо отправлять письмо так поздно. Анна удаляет его и начинает составлять короткую записку Стюарту с копией Поле: она сожалеет о случившемся и завтра первым делом внесет правку. Но и это послание кажется ей идиотским, ведь ничего уже исправить нельзя. Так что Анна удаляет и это письмо и сидит неподвижно, пока экран телефона не темнеет и она не роняет аппарат на колени.

Тут в новостях снова появляется Рэймонд Чан, отрицающий всяческие бесчестные действия со стороны их компании. Анна выключает телевизор и сидит впотьмах; лишь пробивающийся с улицы через жалюзи оранжевый свет фонарей подсвечивает мебель в комнате. Часы на стене показывают одну минуту до полуночи. Кончается очередной день, думает девушка. Но она не ощущает умиротворения: сердце ее бешено колотится, нервы истрепаны, а глаза полны слез. Теперь ей ни за что не уснуть. Это не конец дня, это начало ночи.

СРЕДА

В среду вечером Анна решает принять ванну. Это, несомненно, самое приятное средство против бессонницы из тех, что она вычитала на сайте Национальной службы здравоохранения (среди прочего назывались дыхательные упражнения, теплое молоко на ночь, отжимания и секс). Она залезает в воду и осторожно присоединяет дорогие шведские наушники — главный подарок, полученный на прошлый день рождения, — к стоящему на полу ноутбуку, в котором Spotify,^[12] основываясь на ее персональных плейлистах, предлагает рекомендованные треки. Spotify обладает необъяснимой способностью угадывать ее настроение. Чаще всего вечерами — нежится ли она в ванне, или лежит на диване, или просто сидит в темноте — Анна закрывает глаза и представляет себя в черной музыкальной комнате; настойчивый ритм и парящие аккорды танцевального трека мгновенно открывают внутри нее целый ландшафт эмоций, вызывают клубящуюся грозовую тучу чувств. А бывает, что неожиданно нечто классическое, десятилетней давности погружает ее глубоко в воспоминания о том, как она брала на себя роль диджея на бесчисленных вечеринках, которые они с Зарой закатывали, когда вместе снимали квартиру в Хакни. Тогда Анна обычно садилась за ноутбук за столом на кухне и составляла плейлисты из современных, узнаваемых, хитовых композиций, вызывавших восторженные завывания четверых танцующих — эти вечеринки они называли «Танцевальный клубок», — а те, что, пребывая в отключке, давно валялись на полу, внезапно оживали и начинали в исступлении прыгать.

Но сегодня вечером Spotify подводит ее: предлагает либо заезженные, потерявшие свое очарование, навязшие в зубах песни, либо что-то незнакомое и мутное, и Анна постоянно протягивает руку из ванны и переключает на следующую композицию. Настроение ее не улучшается, если ей и удается найти то, что нравится, но она упорно продолжает лежать в горячей воде с раскрасневшимся, покрытым каплями пота лицом, осаждаемая со всех сторон тревогами, волнениями, неприятными воспоминаниями. Даже большие пальцы ног, высовывающиеся из мутной воды, действуют на нервы: сколько раз она видела ободранный кроваво-красный лак на отросших ногтях и думала, что пора бы обновить педикюр, и сколько раз откладывала это в угоду гораздо более насущным заботам вроде сегодняшней. Воспоминания о том, как ее вызвали в «тихий уголок», крутились в голове весь вечер. Стюарт не злился и не повышал на нее голос — она ожидала именно такой реакции за отправку неверного списка влиятельных женщин, — но в каком-то смысле повел себя еще хуже: он охарактеризовал положение как «конфуз» (а вид сконфуженного Стюарта — это издевательство) и потребовал от нее подтвердить, что она «держит руку на пульсе» в приготовлениях к интервью с Сахиной и действительно «готова к этому». После беседы Анна до самого обеда пребывала в возбужденном состоянии, а во время обеда, переписываясь с Зарой в WhatsApp,^[13] разозлилась, как и подруга, поскольку та не одобрила ее затею поужинать с Томасом-72. Хуже всего было, вернувшись домой, к Питу, который снова приготовил ужин «на двоих», лгать ему, что в субботу вечером она договорилась встретиться с Джаз и Хамзой. Анна с трудом выдавила из себя эти слова, но, что самое ужасное, Пит принял это сообщение с таким воодушевлением, словно единственная его забота — создать для нее максимально комфортные условия. Его доверчивая улыбка… Одно воспоминание о ней так обостряет терзающее Анну чувство вины, что ей начинает казаться: она не сможет осуществить свой замысел, никак не сможет.

Пытаясь заглушить угрызения совести, она снимает наушники, выдергивает пробку из ванны, вылезает из воды, вытирается, принимает таблетку, чистит зубы. За всеми этими манипуляциями Анна твердит себе, что абсолютно ни в чем не виновата: в конце концов, она подписалась на «Кисмет» из любопытства и еще ничего не произошло. А если ей немного не по себе, не значит ли это, что всё не всерьез?

Немного успокоившись, она, дрожа, выходит из наполненной паром ванной и взбирается по лестнице в спальню. Еще нет и половины двенадцатого, а Пит уже сладко посапывает. Анна натягивает пижамные шорты и майку, завязывает влажные волосы в узел, выключает настольную лампу, ныряет в постель и закрывает глаза.

Она не спит. Вернее, впадает в забытье на минуту, но внезапно ей кажется, что она падает, и, вздрогнув, девушка просыпается. Потом она просто лежит, преисполнившись бодростью — сна ни в одном глазу, словно минутная дрема придала ей сил. Она крутится с боку на бок, но никак не может принять удобное положение; все тело словно заряжено нездоровой энергией, как будто организм чувствует: что-то не слава богу. Мастурбация помогла бы отвлечься от тревожных мыслей и снять напряжение, но перед ванной Анна выпила вина, а оно, даже в объеме бокала, мощно препятствует оргазму. Правда, и Зара, и Пит утверждают, что эта проблема существует только в ее голове. А что не в ее голове? — всегда возражает Анна. Она ложится на спину, при этом в одеяле и подушке отдается ее пульс, а потом снова поворачивается на правый бок, лицом к Питу — его силуэт проступает в темно-синей тьме. Словно в ответ на ее движение его дыхание меняется: губы раскрываются, и язык с каждым вздохом слегка пощелкивает. Анна думает о том, что рассказала ей Ингрид: они с Сэмом чаще всего спят, переплетясь телами, ее голова на его груди, а его рука обнимает ее спину. Она пытается припомнить, когда они с Питом последний раз так спали и было ли такое вообще, и в этот момент он всхрапывает — издает всего один долгий сдавленный рокочущий звук, но в мозгу Анны тут же невольно вспыхивает число 70, она вздыхает и, оставив надежду заснуть, встает с постели и надевает халат.

В кухне она дотягивается до задней стенки шкафа и достает бутылку дорогого виски, привезенного с острова с загадочным названием Джура, — рождественский подарок от родителей Пита, — наливает в стакан на один палец и добавляет звонкий кубик льда. За последние несколько недель Анна ополовинила содержимое бутылки, прикладываясь по чуть-чуть во время одиноких ночных бдений. Что подумает Пит, когда увидит это? — ужасается она и борется с искушением долить в бутылку холодной воды из-под крана. Но это означало бы перешагнуть через важный порог и признать существование проблемы, которой на самом деле нет, поэтому Анна ставит неиспорченный виски назад в шкаф.

По пути в гостиную она забирает из ванной ноутбук, потом сворачивается калачиком на диване и целый час изучает сведения о Сахине Бхутто. Большинство статей содержат основные факты биографии Сахины, беглый обзор ее главных проектов — «Жестяной банки» и стадиона в Китае, который виден из космоса, — и байки, подтверждающие грозную репутацию архитектора: однажды она заставила повернуть назад самолет, поскольку ей в голову пришла идея, которую требовалось срочно перенести на бумагу, в другой раз она разогнала фирму, которая не смогла обеспечить ей получение контракта. Эти истории повторяются почти слово в слово в Times, Newsweek и Vogue, и создается впечатление, что основным способом получения информации для всех изданий является воровство фактов. Анна копает глубже, и на третьей странице результатов поиска находит нечто интересное: на сайте Королевского института британских архитекторов размещена научная работа студента Университета Огайо под названием «Сахина Бхутто и модернизм» — тщательное исследование, основанное на достоверных фактах и содержащее малоизвестные сведения о Сахине начиная с ее юности в Пакистане и первых шагов в Америке. Это вдохновляет Анну набросать десять новых вопросов, и она принимает решение: как бы ни повернулся разговор, каким бы мучительным ни оказалось общение с Сахиной, она не станет писать шаблонную статью, подобную прочим. Ее статья будет отличаться свежестью, проницательностью, прольет свет на личность архитектора. Может быть, если ей это удастся, она поразит Стюарта и Полу, они простят ее за путаницу со списком влиятельных женщин и разглядят в ней зрелого журналиста.

Анна уточняет формулировки вопросов и отправляет их себе на рабочий ящик. Теперь, с чувством выполненного долга, она идет на кухню и наливает еще виски — на этот раз на два пальца — и решает поискать в Сети что-нибудь расслабляющее или интересное, прежде чем попытаться снова заснуть. Интернет-браузер обновляется, предлагая ей обзор новостей на основании истории поисков. Анна размышляет, стоит ли открывать статью о знаменитостях с удивительно высоким коэффициентом интеллекта — учитывая, как такой выбор может повлиять на ее профиль в «Кисмет», — и вместо этого заходит в «Фейсбук». Она пролистывает посты и натыкается на фотографии Ингрид, сделанные в выходные за городом. Появилось больше двадцати новых снимков, и Анна изучает каждый начиная с того, что запечатлел часть компании отдыхающих на заднем сиденье машины, проносящейся по унылому шоссе. Затем группа людей в шарфах и шапках бредет через грязное поле; они же танцуют перед камином в деревянном доме с низкими потолками; купаются ночью в закрытом бассейне — это место, должно быть, дорогое, — каждый перед погружением в бирюзовую воду запечатлен в полете с распростертыми руками и ногами. Последнее фото изображает более благопристойную сцену в столовой — вероятно, похмельный обед на следующий день. При виде торта с зажженными свечами, который вносят в комнату, Анна внутренне содрогается.

Ее день рождения через девять дней. Она смотрит поверх экрана на узкий обеденный стол, стоящий в темноте гостиной, и представляет семерых или восьмерых друзей, теснящихся за ним. Под утро они уйдут, а она останется вдвоем с Питом. При этой мысли Анна издает низкий стон: это пугает ее больше, чем все проблемы на работе, больше, чем что бы то ни было, и она снова вспоминает тот воскресный день месяц назад, когда осталась в квартире одна и рылась повсюду как ненормальная — вытаскивала вещи из ящиков, сбрасывала подушки с дивана, выворачивала карманы пальто. Она хотела выпить чаю. Но когда чайник закипел, оказалось, что в доме нет молока. Она натянула домашние штаны, чтобы сбегать в магазин, но в ее кошельке, сумке и пальто обнаружилось всего 27 пенсов — не хватило бы даже на пол-литровый пакет. Анна злилась: задрипанный угловой магазин находился прямо через улицу, в одной минуте ходьбы, а банкомат — на торговой улице в десяти минутах от дома. Она начала обыскивать квартиру в поисках мелочи, проверила все ящики на кухне, все пальто в коридоре, потом перешла в гостиную и продолжила поиски даже после того, как ее осенило, что продавец в магазине не откажется дать ей молоко в долг, но дело было в принципе: где-то в доме должны быть деньги, обязательно. В спальне Анна поводила пальцем по иностранным монетам, которые они после каждого отпуска высыпали на блюдце, потом обшарила карманы всей одежды на вешалке, но не нашла ничего, кроме квитанций из химчистки и оторванных пуговиц. В конце концов она взялась за одежду Пита, казавшуюся упрямым доказательством его существования: начала с повседневных джемперов, футболок и джинсов, свидетельствующих о его новой студенческой жизни, затем принялась за грубые флисовые куртки и свитера с логотипом садового центра, где он раньше трудился, и в итоге добралась до рубашек, хлопковых брюк и костюмов, в которых он ходил на работу в международную инженерную компанию. Когда она ощупывала один из костюмов, в шелковистых складках ткани рука наткнулась на что-то твердое. Анна насторожилась. В кармане пиджака она обнаружила небольшую бархатную коробочку вместе с чеком из ювелирного на Хаттон-Гарден. Она тут же забыла о мелочи, молоке и обо всем на свете и с коробочкой в руках упала на колени. Конечно же, она знала, что это значит. Анна глубоко вздохнула, открыла крышку и в этот миг увидела себя со стороны — в каком-то смысле она все еще видит, как откидывает крышку коробочки, словно с того мгновения месяц назад так и глядит на золотое кольцо с бриллиантом, который сверкает, отражая бесцветное небо.

Анна продолжает смотреть на обеденный стол и представляет, как Пит в конце вечеринки становится на колено, достает эту самую коробочку из кармана и устремляет на нее взгляд снизу вверх, а блеск кольца играет в его наполненных надеждой глазах…

Нет, званый ужин устраивать нельзя. Нужно все отменить, разрушить его планы. Она допивает виски, теперь разбавленный растаявшим льдом, и набирает в поисковике «нанять лодку Лондон». Первое предложение фантастически, почти смехотворно дорогое, так же как второе и третье, но затем Анна находит компанию в квартале Маленькая Венеция, предоставляющую специальные расценки на буднях — 200 фунтов, что выглядит вполне реально. Ее день рождения в пятницу, и можно попросить гостей взять выходной на работе или сказаться больными, а лоботрясу Хамзе и отпрашиваться не придется. Можно сесть на лодку в Маленькой Венеции, проплыть по Камдену и Ислингтону к Хакни-Уик и пойти веселиться должным образом в «Колораму», если клуб еще существует. Да, это подойдет. Анна уже представляет фотоальбом с этой вечеринки.

Без двадцати два ночи. Голова все еще идет кругом, но виски делает свое дело — по телу разливается тепло, перед глазами все расплывается; надо хотя бы попытаться заснуть. Анна снова чистит зубы и взбирается по лестнице; в последнее время это удается ей без труда и лишних размышлений, даже когда она несет две чашки чая. Девушка скидывает халат и, залезая в постель, дрожит. Простыня прохладная, а Пит, который спит как убитый, излучает тепло. Испытывая чувство вины, Анна помещает зад в теплое гнездо, образованное его туловищем и согнутыми коленями. Его рука ложится сверху, как засов, затем его дыхание теряет размеренный ритм.

— М-м-м? — мычит он.

— Извини.

— Что?

— Ничего. Я была внизу.

— А что случилось? — озабоченно спрашивает он.

— Ничего. Просто не могла заснуть.

Молчание, затем Пит вздыхает и переворачивается на спину.

— Теперь и я не сплю.

— Прости. Я старалась не беспокоить тебя.

— Лучше бы ты постаралась не трогать меня! — в его голосе слышится раздражение, но Анна любит, когда Пит сердится: тогда в нем чувствуется сила. Виски сделало ее благодушной и бесстрашной.

— Я думала о своем дне рождения.

— И что?

— Я не хочу приглашать друзей на ужин. Я хочу нанять лодку.

— Лодку? — от тревоги он повышает голос.

— Ну, такая, знаешь, туристическая лодка, на которой плавают по каналам.

— Ты шутишь.

— Днем покатаемся, возьмем с собой еды и выпивки, — и что-нибудь повеселее, вдруг приходит ей в голову. Когда она последний раз глотала таблетку или вдыхала дорожку? Где-то год назад. Или два. А может, Три?

— Будет холодно, — говорит Пит, который даже зимой не носит пальто.

— На мой день рождения всегда тепло. Конец марта непредсказуем.

— Ну тогда будет дорого.

— Да не очень. По будням скидки. Двести фунтов.

Пит фыркает и говорит, что это форменная обдираловка, а Анна думает: если судить по чеку, обнаруженному ею рядом с бархатной коробочкой, за кольцо он заплатил в шесть раз больше. Где, интересно, Пит взял деньги? Он же студент и страдает безденежьем: в этом году они даже не смогли поехать в зимний отпуск — две недели в теплой солнечной стране представлялись ежегодным капризом, но, когда Анна их лишилась, выяснилось, что эта поездка ей необходима в прямом смысле слова по медицинским показаниям. И все же он купил кольцо. Потому что бедность для него — и для большинства других ее знакомых, включая Зару, — не означает собственно быть неимущим; это больше похоже на игру, во многих отношениях забавную, которую можно закончить в любой момент, просто позвонив родителям.

— Я готова заплатить сама, — заявляет она, — если кое-кому кажется, что это слишком дорого.

Молчание. Она почти слышит, как работают его мысли в поисках безобидного предлога, чтобы сорвать ее план.

— Это безумие, — произносит он. — Пригласим всех на ужин, и точка. Эта идея всем нравится. Спи.

Следует еще небольшое молчание, потом Анна говорит:

— Хочу лодку! — это звучит очень по-детски, и она хихикает, переводя разговор в несерьезное русло. Пит тоже смеется, какое-то время они смеются вместе. Возможно, это влияние виски, но Анна неожиданно чувствует нежность к нему — и к его желанию создать с ней семью — и пытается улестить Пита, целуя его мягкое плечо. — Мне не спится.

— У тебя есть предложения?

— Ну… расскажи мне сказку.

— Не-а.

— Тогда страшную историю.

Пит не отвечает, но Анна ощущает, как его тело там, где она касалась его ступнями, сгибом коленей и предплечьями, напряглось от сосредоточенности.

— О, знаю: расскажи мне про акулу.

— Опять?

— Мне нравится эта история. Расскажи с самого начала. В подробностях.

— Ну ладно, — вздыхая, соглашается он. Следует долгое молчание, затем Пит начинает хрипло, почти шепотом: — Дело было на острове Пханган, я жил в бамбуковой хижине. В конце пляжа в море вдавался выступ черной вулканической скалы, а вода под ним была очень темной и прохладной. Каждое утро я нырял на самое дно и на минуту или две принимал позу лотоса.

— Сколько тебе было лет? Когда это произошло? Не упускай детали.

— Уже после школы. Мне было, наверно, восемнадцать или девятнадцать. И вот однажды я находился под водой и увидел рыбу, плывущую в мою сторону. Она приближалась бесконечно долго, и я понял, что она намного дальше и больше, чем я думал. Она надвигалась и росла, надвигалась и росла, и наконец я понял, что это акула, тигровая акула. Она была огромная, не меньше трех метров, и направлялась прямо ко мне.

— Люблю эту историю, — бормочет Анна, уже засыпая.

— Я был совершенно беспомощен, — продолжает Пит, жестикулируя в полутьме. — Но потом произошло что-то странное. Возможно, из-за недостатка воздуха я вдруг стал абсолютно спокоен. Я осознал, что ничего не могу поделать. Я находился под выступом скалы, воздух в легких кончился, но, поскольку предпринять я ничего не мог, не о чем было и беспокоиться. Акула нацелилась прямо на меня, она плыла всего в нескольких метрах и не отрывала от меня глаз. И я бесстрашно ответил на ее взгляд. Клянусь, она ощутила, что я не боюсь, и мы, два странных животных, почувствовали уважение друг к другу. Потом она отклонилась влево, сделала круг и уплыла.

— Просто уплыла!

— Я выкарабкался из-под скалы и выскочил из воды, задыхаясь и удивляясь, что остался жив.

Анна придвинулась ближе к его теплому телу.

— Уплыла, — прошептала она.

— Мы словно поприветствовали друг друга.

— Да.

— Типа «доброго утречка».

— Просто уплыла…

— Именно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

ЧЕТВЕРГ

В четверг, как и обещал прогноз, погода стоит ясная и теплая, и по дороге на обед Анна с удовольствием замечает, что впервые в этом году люди вышли на улицу в рубашках и в футболках. Солнечный свет пронзает туман апатии и похмелья, который заволок девушку утром. На углу Дин-стрит и Беруик-стрит Анна встречается с Зарой, и та ведет ее к Олд-Комптон-стрит в новыйяпонский ресторан, о котором уже все уши прожужжала, там они покупают лапшу рамен и идут в небольшой парк в центре Сохо-сквер. По пути ни одна из них не упоминает ни «Кисмет», ни Пита, ни Томаса-72, и Анна воспринимает это как молчаливое соглашение обходить острые углы и не возобновлять спор, который разгорелся вчера на WhatsApp. Дойдя до площади, подруги обнаруживают, что идея пообедать на открытом воздухе пришла в голову многим людям — газон сплошь покрыт плотным ковром офисных работников, сосредоточенно поглощающих буррито, гёзлеме, кацу-карри, жареную лапшу, пирог и пюре, тортилью, лепешки роти и бесчисленное количество неизвестных и, возможно, безымянных блюд. Девушки находят место на краю газона и принимаются за еду, но при этом им приходится сидеть так близко друг другу, что их скрещенные ноги соприкасаются. Тем не менее это все равно приятно, и локоть и плечо Зары, трущиеся об ее руку, пробуждают у Анны воспоминания.

— А помнишь, как здесь все было так забито, что мы сидели спинами друг к другу? И я предложила идею большого куска эластичной ткани, по сути резинку, которой бы оборачивали двоих людей, чтобы они могли сидеть прямо, но обратив лица друг к другу.

— Представления не имею, о чем ты говоришь, — Зара склоняется над коробкой с едой, помещенной между коленями. Она держит у груди ладонь ковшиком, чтобы жирная лапша не накапала на ослепительно белую рубашку, когда она подносит палочки ко рту.

— Нет, ты помнишь. Мы сидели практически здесь же. А может, это было в Хокстон-сквер. Ну все равно. Я называла это «тузик», потому что это все равно что сидеть в лодке-тузике.

Зара, пережевывая лапшу, щурится и косит глазами за квадратными очками.

— Я помню, как ты предлагала сдавать в аренду овцу, чтобы она «подстригала» траву.

— А заодно и развлекала детей. Да, это тоже была превосходная идея. Иногда мне кажется, стоит обратиться к одной из них.

— Возможно. Опять же, дополнительный доход.

— Да-а, — безжизненно произносит Анна. От мысли об оплачиваемой работе ее передергивает. — Хотя сначала мне следует попробовать не потерять нынешний источник дохода.

— Не глупи, — говорит Зара. Она кладет в коробку палочки и снова заявляет, что Анне не стоит беспокоиться насчет такой ерунды: дескать, список влиятельных женщин — это только приманка, а интервью с Сахиной — большой шаг вперед, захватывающее событие, которое сделает из нее успешную журналистку. Анна отводит взгляд, и когда Зара заканчивает свою вдохновенную речь, будущей успешной журналистке удается только выдавить из себя неуверенное «угу».

— Не чувствую энтузиазма, — замечает Зара, и Анна крутит головой, чтобы убедиться, что вокруг одни незнакомцы.

— Тебе никогда не кажется, что ты морочишь людям голову? — спрашивает она, понизив голос. — Как будто все остальные на самом деле выполняют свою работу, а ты только притворяешься.

— Это называется поведением взрослого человека.

— Или как будто тебя испытывают? Ради того, чего ты, может быть, не особенно-то и хочешь?

— Поверь мне, у всех возникает такое чувство.

— Знаешь, что мне это напоминает? Бег по пересеченной местности.

Зара в недоумении дергает головой, и Анна подробно объясняет: лет в двенадцать или тринадцать она представляла свою школу на соревнованиях по этому виду спорта. Ты стоишь на старте в жуткий холод, вокруг сотни ужасных незнакомых детей из других школ, тебя в буквальном смысле слова тошнит от опасения отстать и не попасть в первую десятку, но с другой стороны, ты знаешь, что, если придешь первой, это не принесет тебе ни малейшего удовольствия, потому что тогда придется участвовать еще во многих таких забегах.

— Ты просто волнуешься! — уверяет ее Зара. — Все будет хорошо. Волнение и заставляет показать себя. Нужно только составить удачные вопросы и заучить их.

— Ну да… Знаешь, мне надо идти работать над ними. Я сократила список с тринадцати до десяти.

— Что? Я еще даже не доела свою лапшу. Всего сорок минут прошло. Вот еще глупости — урезать обед.

— Может, ты и права, — соглашается Анна. Если надо, она задержится вечером. Решив на следующие двадцать минут выбросить Сахину из головы, девушка откидывается на руки и подставляет лицо солнцу. Его лучи ласкают ее бледную кожу, нежно поглаживая. — Мы сделали это, Зара. Пережили очередную зиму.

— Да брось ты.

— Нет, правда. Я чувствую это. Даже чую.

Анна вдыхает через нос и старается удержать приятное чувство от прогулки к парку, но когда она думает о том, что ждет ее впереди, радость из-за наступающих теплых солнечных месяцев испаряется — воображаемое будущее с глухим стуком останавливается на вечеринке в честь дня рождения всего через восемь дней. Анна представляет, как в конце праздника останется наедине с Питом, и снова ей кажется, что она стоит на коленях в спальне, глядя на кольцо. По руке пробегает дрожь, и она ощущает, что земля под ее ладонью рыхлая и влажная — под поверхностью еще таится зима. Анна не слушает, что говорит Зара — вроде про деревья, которые стоят без листвы, — и, поскольку не в состоянии ответить, молчит. Воцарившаяся тишина — девушка чувствует это — ставит точку на их с Зарой попытке обходить острые углы; она не может больше сдерживать тяжелые размышления, всецело поглощающие ее мысли, ей необходимо их обсудить.

— Я нашла подтверждение, — наконец говорит она. — В мой день рождения Пит собирается сделать мне предложение.

— Подтверждение? Ты говорила, что уже знаешь об этом.

— Я не была полностью уверена. Но я видела его эсэмэску брату, и теперь сомнений нет.

— Ты проверяла его телефон?

Анна объясняет, что не могла удержаться, и пересказывает переписку братьев из пяти сообщений практически наизусть: Пит спрашивает Бина, не сможет ли тот подержать кольцо у себя; Бин интересуется, волнуется ли Пит; Пит отвечает, что он справляется с волнением; Бин шутит, что брату следует преподнести кольцо в безе, на что Пит шлет «ха-ха». Зара слушает, настороженно скривившись, неодобрительно сморщив веснушчатый нос.

— Ну и что все это значит? — спрашивает она. — Ничего нового.

— Это значит, что я должна отменить вечеринку у нас дома.

— Отменить вечеринку?

— Вместо этого я подумываю нанять лодку.

— А при чем, черт возьми, здесь лодка?

— Будет знатная пирушка! Я приглашу друзей с севера, Габи и Эллис, им придется остаться на ночь. Мы можем здорово оторваться — целый день будем пить, вечером пойдем в Хакни, на следующий день погуляем и пообедаем в пабе. Тогда Пит не сможет влезть со своим предложением. Ему придется перенести его на потом.

— Ну он перенесет на следующий день.

— Ни в коем случае. Такие предложения делают по особо торжественным дням: в отпуске, на годовщину знакомства, в день рождения. Где, например, сделал это Кейр?

— На озере Комо, — признается Зара. — Но зачем лодка? Разве не будет холодно?

— Конечно нет. Смотри, какая сегодня чудная погода.

Зара вздыхает и повторяет, что сегодняшняя жара означает лишь предварительный показ, а еще не смену времен года.

— Да нет, уже весна, — словно в доказательство Анна указывает на деревянный домик в середине площади, где человек в зеленом комбинезоне снимает с двери висячий замок.

— Это садовник, — замечает Зара, — а не дедушка Время. Лучше почитай прогноз погоды. На следующей неделе обещают дождь.

— А хоть бы и снег — идея с лодкой превосходная. Я уже сделала Хамзе спецзаказ. Но Пит считает, что я не в своем уме. Напиши ему, что тебе тоже нравится мое предложение.

Зара поворачивает голову к переулку, который выходит на Оксфорд-стрит. Анна смотрит на профиль ее веснушчатого узкого лица и удивляется тому, что заставляет подругу связаться с Питом. До сего дня она втайне прилагала усилия, чтобы эти двое лишний раз не общались, — ее тревожило, как хорошо они ладят. Каждый раз, когда Зара заходила в гости, они с Питом обменивались рецептами, делились секретами ухода за растениями и смешили друг друга жалобами на свои престижные частные школы, являвшиеся то ли частью некоего фонда или академии, то ли связанные еще каким-то образом — Анна так и не поняла каким, — и при этом так смотрели друг на друга, что это граничило с неприличием. Но за последний год эти подозрения стали сходить на нет, в основном потому, что Зара сносила стены в своей квартире, а не ошивалась в их, а когда Анна нашла кольцо, то и вовсе исчезли. Сейчас Анна почти скучает по своей ревности, поскольку это чувство доказывало, что Пит ей дорог.

— Ну не знаю, — в конце концов отвечает Зара.

— Насчет лодки?

— Насчет всего. По-моему, тебе пора прекратить… играть в игры.

— Играть в игры? Не ты ли говорила, что мне следует смотреть на вещи шире?

— Я не думала, что ты так далеко зайдешь. Мне бы и в голову не пришло, что ты станешь… встречаться.

— Ну надо же! Какой ужас: она встречается с людьми.

— Хорошо. Ходить на свидания.

— Это не всерьез. Только ради эксперимента.

— Какого именно эксперимента? Чего ты вообще хочешь?

Анна могла бы ответить на этот вопрос — совсем недавно она сформулировала для себя, чего хочет. Ей удалось сосредоточить внимание на туманной мечте, которую она носила в себе много лет. Она видит себя в возрасте за тридцать: она живет на вилле в Греции, или Италии, или на юге Франции, работает фрилансером — пишет статьи, занимается редактурой, периодически берется за разные проекты, возможно, по вечерам подрабатывает официанткой в местном баре или ресторане. Время от времени в рамках какой-нибудь очередной акции пользуется возможностью слетать по дешевке в Великобританию, чтобы повидаться с друзьями и родными, а в остальное время живет просто, непритязательно, творчески, наслаждается солнцем и светом, и ей не приходится скрипеть зубами каждый раз, когда в октябре переводят часы и все вокруг погружается в темноту. Но как в эту идиллию вписывается Пит? Хороший вопрос. И где ее дети? Об этом она подумает ближе к сорокалетию, в последние годы фертильности, когда будет готова.

— Не знаю, — только и отвечает Анна, решая не углубляться в другой фантастический ландшафт после аналогии с бегом по пересеченной местности. — Но у меня все же есть сомнения. У нас ведь индекс совместимости всего 70.

— Зачем приплетать сюда этот индекс?

— Тебе легко говорить — у вас-то с Кейром 76.

— Я никогда не думаю об этом.

— Вот именно. Ты можешь себе позволить воспринимать это как должное. А мне каждый раз, когда Пит храпит или, не знаю, бурно восхищается новой овощной лавкой, кажется, что у него над головой загорается это число. И я потом часами мучаюсь мыслями, не слишком ли рано остепенилась и не стоит ли мне продолжить поиски и попытать счастья с кем-нибудь еще. Помнишь, в каком состоянии я была, когда мы с Питом встретились? Мой отец умер за три месяца до этого. Прошло всего три месяца! Что, если несчастье сбило меня с пути? И с тех пор я просто плыву по течению?

Наступает молчание — Зара всегда озабоченно и тактично молчит, когда Анна упоминает про своего отца или разговор так или иначе касается темы отцовства. Потом она начинает говорить — спокойно, профессиональным рассудительным тоном юриста — и убеждает Анну не упускать из виду, что Пит веселый, и привлекательный, и умный, и чуткий, и что миллионы девушек мечтают о таком спутнике жизни. Анна замечает, как обдуманно произносит подруга эти слова, и борется с искушением ответить, что несколько сотен тысяч из них, включая и саму Зару, вероятно, больше подходят Питу, чем она, Анна. Но ей не хочется продолжать этот разговор: доводы подруги она слышала вчера по телефону и в пабе на прошлой неделе.

— Послушай, — обращается она к Заре тоже деловым тоном, как бы подводя итог всей беседы. — Я ведь не стерва. Я понимаю, что Пит прекрасный парень и все такое. Возможно, я даже соглашусь на его предложение. Но мне надо что-то большее. И ты должна мне помочь. Напиши ему, что поддерживаешь идею с лодкой. Пожалуйста. Больше я тебя ни о чем не попрошу.

Зара поворачивает голову в одну сторону, затем в другую и наконец вздыхает, уступая подруге. Увидев, что она нехотя смягчилась, Анна улыбается.

— Неужели ты все-таки читала его сообщения? — Зара встает и одергивает свой официальный твидовый пиджачок.

— Я ужасный человек, — улыбается Анна, тоже поднимаясь. Она ощупывает свой зад в поисках влажных пятен и находит одно. — Я опаздываю. Пить кофе уже некогда.

— Брось, мы быстро. Можно взять с собой.

С минуту Анна колеблется, выбирая между двумя противоборствующими побуждениями, затем решает в любом случае задержаться после работы, на сколько потребуется, чтобы закончить вопросы к Сахине. Кроме того, без кофеина ей никак не продержаться вторую половину дня.

— Ты на меня дурно влияешь, — замечает она, когда девушки уходят с лужайки. — Несмотря на все твои мнимые достоинства.

У ворот парка им не удается втиснуть коробки из-под еды в переполненные урны, и приходится поставить их рядом на землю, сетуя, как трудно быть добропорядочным гражданином. Они бредут по Грик-стрит и входят в кафе. Анна направляется к прилавку, а Зара садится на барный стул у расположенного вдоль окна высокого стола.

— Посмотри на это столпотворение, — кивает Зара в сторону окна, когда Анна подходит с кофе. Люди сплошным потоком по три-четыре в ряд спешат на работу к двум часам и заслоняют витрины магазинов, находящихся на другой стороне узкой улицы. — Здесь явно найдется не один кандидат для тебя.

— Так только кажется. А на самом деле там как в пустыне. Убедись сама, — Анна достает из сумки телефон, открывает приложение «Кисмет» и передает аппарат Заре, которая чуть ли не хватает его и подносит к носу. Это напоминает Анне те времена, когда Зара и сама пользовалась приложением, — тогда они жили в восточном Лондоне, «Кисмет» только недавно запустили; Зара месяц искала пару, пока не встретилась с Кейром, и Анна часто выхватывала у нее мобильник. Нет ничего более увлекательного, чем изучать чужой телефон, когда кто-то пользуется «Кисмет».

— Трудно поверить! — восклицает Зара. — Ничего!

— Я же говорю. Они все уже нашли пару, черт бы их побрал. Создателям «Кисмет» нужно расширить круг охвата. До ста метров.

— Если бы, — Зара сужает картинку и водит пальцем по экрану. — Я слышала, Рэймонд Чан говорил, они собираются уменьшить его, чтобы участники не «рыбачили». Вроде бы в Токио некоторые весь день стоят на людных станциях и перекрестках, вылавливая совпадения.

— Хм. Тебе не кажется странным, что он только и делает, что дает интервью и участвует в пресс-конференциях? Я имею в виду Рэймонда Чана.

— Работа на высоких должностях в этом и заключается. Слушай-ка: неудивительно, что у тебя нет совпадений. Система знает, что у тебя есть бойфренд! Она будет знакомить тебя только с чокнутыми или с какими-нибудь лживыми ушлепками.

— Я уже думала об этом. Но француз совсем не чокнутый, а очень даже милый. У нас много общего. Он сексуальный и с чувством юмора.

Зара с сомнением интересуется подробностями, и Анна описывает пиратскую внешность Томаса и пытается передать представление о нем, рассказывая, как они чистили мандарин, что вызывает у Зары смех.

— Говорю тебе. Он классный. «Кисмет» понимает меня. Настоящую меня.

— И все же тебе не стоит снова встречаться с этим Томасом.

— Я подумываю о том, чтобы разок переспать с ним.

— Великолепная идея, — откликается Зара, все еще держа телефон у носа. — В самом деле, просто пустячок.

— Всего одна безобидная ночь с пиратом.

— Скорее, у вас случится неловкий перепихон, и ты поймешь, что от добра добра не ищут.

— Это даже лучше, — Анна пожимает плечами. — Однако я серьезно. Пит изменился. Ему всего двадцать восемь, а возникает впечатление, что его главная цель в жизни — сидеть на попе ровно. Загляни к нам как-нибудь, и сама увидишь. Кстати, а почему ты не зашла на этих выходных?

Вопрос, кажется, заставляет Зару напрячься, и она смотрит в пустоту, словно уносится мыслями куда-то далеко. Через мгновение она снова оживляется.

— Уже два. Теперь я опаздываю, — она кладет телефон Анны на стойку, одним глотком допивает свой эспрессо, чмокает подругу в щеку и говорит, что это она изменилась, а не Пит.

— Нет — он! Я тебя умоляю, он хочет стать учителем! В садовом центре он по крайней мере что-то зарабатывал.

— Стране нужны учителя, — Зара хватает свою сумку. — Может, в следующие выходные встретимся за обедом?

— А еще нужны инспектора дорожного движения. И дорожные рабочие. Вместе пообедать? Конечно.

Зара снова клюет подругу в щеку, желает удачи с завтрашним интервью и убегает. Анна берет со стойки свой телефон и видит, что у нее все же есть совпадение — синяя точка на Олд-Комптон-стрит. Она нажимает на нее, и показывается число 51. Анна чуть не смеется: какой низкий индекс! И все же ей интересно, что это за человек, раз его сочли таким безнадежно несовместимым с ней. Вероятно, один из тех парней, с которыми она встречается в гостях или на работе и не знает, о чем с ними говорить. Тот, кто не интересуется музыкой, не имеет творческих увлечений, стремится зарабатывать и копить деньги, какой-нибудь примитивный мужлан, который не знает ничего лучше, как трепаться о ценах на недвижимость, ипотеке и пенсионных программах. Анна пытается представить себе такого человека и на этот раз действительно смеется, осознав, что она нарисовала в уме полное подобие Кейра. Она наблюдает, как синяя точка ползет, будто насекомое, по экрану, и думает: да, вот как выглядит кандидат с индексом 51. Но, с другой стороны, достаточно ли хорошо знает ее «Кисмет», чтобы так точно вычислить совместимость? Конечно, да. Ему известны каждая песня, каждый веб-сайт, каждый пост, под которым она поставила лайк, каждая фотография, которой она поделилась, все плейлисты, которые она создает, и еда, которую она заказывает, — короче говоря, всё вплоть до наносекунд и микропикселей. Где еще она честнее, чем в интернет-запросах? «Кисмет» знает ее так же хорошо, как лучшая подруга. Возможно, даже лучше, чем она сама, заключает Анна, раздумывая, не пройтись ли до Олд-Комптон-стрит посмотреть на индекс 51, просто чтобы извлечь из их фатальной несовместимости что-то интересное для себя. Но на часах уже 14:09, и надо возвращаться на работу к своим вопросам. Хотя, вдруг приходит ей в голову, может, лучше прогуляться до библиотеки Королевского института британских архитекторов на Грейт-Портленд-стрит и провести там некоторые изыскания? Анна не может решить, что делать, разрывается между двумя намерениями и потому сидит в бездействии у окна и смотрит на часы на своем телефоне. Их, кажется, заело на 14:09, но через невероятно долгое время цифры на экране наконец милосердно меняются на 14:10.

ПЯТНИЦА

Анна удивлена, что новая фирма Сахины Бхутто расположена в Воксхолле, той части Лондона, которую она всегда считала самой невзрачной и слегка удручающей. Она прибывает на час с лишним раньше, чтобы успеть поесть, выпить крепкий кофе, зазубрить вопросы и купить дезодорант — ее антиперспирант закончился два дня назад, и в вечной спешке между домом и офисом она все время забывает приобрести новый. Она обходит кругом окрестности, но единственное кафе, где можно присесть, — запущенная забегаловка практически на территории автобусной станции. Анна устраивается за столиком, смотрит ламинированное меню, предлагающее горячие бутерброды и круглосуточные завтраки, и, поскольку живот крутит от волнения, заказывает легкое блюдо — мюсли с йогуртом. Это всё приносят в высоком стакане с красными ягодами сверху и с длинной ложкой; Анна чувствует устремленные на нее взгляды мужчин, несомненно удивляющихся этой энергичной девушке, поглощающей в обеденное время мороженое. Съев две ложки, Анна отставляет стакан в сторону и разглаживает на пластиковой столешнице список вопросов.

Вчера днем она, как договаривались, отправила Стюарту окончательный вариант предполагаемых десяти вопросов, но только сегодня утром босс пригласил ее в «тихий уголок» и сказал, что формулировки не совсем правильные, вернее, совсем неправильные. Вместе они целый час обсуждали каждый вопрос, и Анна в молчаливом смятении наблюдала, как ударами жирных пальцев начальник удаляет результаты ее ночных изысканий — упоминание о детстве Сахины, проведенном в Пакистане, ссылки на ее первые работы в США, намек на ее сомнительное сотрудничество с королевской семьей Саудовской Аравии — и заменяет их тремя корпоративными ценностями «Брайтлинга», причем Стюарт потребовал, чтобы в каждом вопросе обязательно присутствовала одна из них, и с финальным снисходительным замахом выделил их жирным шрифтом. Куда только девался жизнеутверждающий тон, которым он ободрял ее несколько дней назад. Теперь Стюарт говорил о получасовой беседе с Сахиной как о хрупком, изменчивом процессе, во время которого нельзя идти даже на малейший риск.

Анна читает каждый вопрос вслух, затем переворачивает листок текстом вниз и пытается воспроизвести его. «Какое здание из построенных вами самое изысканное?»; «Почему в архитектуре так мало влиятельных женщин?»; «Что вы посоветуете, — она переворачивает страницу и подсматривает продолжение, — что вы посоветуете молодым целеустремленным женщинам-архитекторам?»

Анна повторяет формулировки до тех пор, пока они не начинают отскакивать у нее от зубов. При этом она прихлебывает кофе из огромной, как ведро, кружки. Поднять ее девушка может только двумя руками и с удовольствием замечает, что через двадцать минут, сколько бы она ни пила, кружка еще не опустошена даже наполовину — в ней явно две или три порции, полноценная дневная норма. Это наталкивает Анну на размышления: наблюдая, как автобусы подходят к станции и отправляются в путь, она думает о том, какую часть жизни провела в кафе за чашкой кофе. Она воображает, что весь выпитый ею когда-либо кофе собран в один темный пенящийся водоем. Какого размера он может быть? Наверно, не меньше озера. Затем Анна представляет, сколько съела в жизни хлеба, и яиц, и яблок, и сколько выпила вина, и ей в голову приходит новая затея, первая выдумка за несколько месяцев, даже лет: парк аттракционов, полностью состоящий из огромных инсталляций, представляющих суммарное использование человеком продуктов и предметов ежедневного пользования. Холм из хлеба. Молочная река. Пирамида туалетной бумаги. Это было бы увлекательное зрелище, демонстрация расточительности, а также философский взгляд на то, что наше тело — крошечный сосуд, всего лишь игольное ушко, через которое продевается бесконечная нить ресурсов…

Анна погружается в глубокую задумчивость, и когда внезапно выходит из этого состояния, то видит, что на часах 14:16 и ей уже давно пора идти. Она складывает список вопросов, выходит из кафе и бредет через несколько пешеходных переходов; на ногах у нее тесные сияющие броги, не особенно удобные, зато более приличного вида, чем потрепанные ботинки. Она делает несколько безуспешных попыток купить дезодорант на Кеннингтон-лейн, но там всё сплошь винные магазины, затем сворачивает на промышленную улочку и, когда подходит к вывеске «Архитектурное бюро Ламбета», чувствует под мышками свежий слой пота.

Какое-то время Анна медлит у ворот, стараясь отдышаться и глядя на вывеску: белый пластиковый прямоугольник на массивных деревянных воротах с названием организации, набранным незатейливым рубленым шрифтом. Банальность логотипа вселяет в Анну уверенность. Она ожидала столкнуться с архитектурным чудом, дизайном из стекла и хрома, но уже на входе понимает, что попала в обычное, без претензий учреждение. Это наталкивает на мысль, что работающие внутри сотрудники тоже вполне земные люди — те, кто дышит воздухом, пьет воду, говорит «привет», «пока», «спасибо». Они проводят журналистку в офис, предложат чай-кофе, отведут к Сахине, и даже она будет твердо придерживаться основных правил приличия. Все, что требуется от Анны, — задавать вопросы, и неумолимые законы вежливости заставят Сахину открыться и поведать свою историю.

Через небольшую дверь в огромных деревянных воротах Анна проходит в огороженный двор с двумя приспособленными под офисы складскими помещениями с высокими окнами. Девушка подходит к левому зданию, на котором висит такой же знак, как снаружи, только крупнее, и жмет на звонок. Через несколько мгновений дверь щелкает, и ее открывает невысокая женщина средних лет со смуглым лицом и длинными темными волосами.

— Вы, должно быть, Анна, — улыбаясь, она протягивает руку, и Анна осознает, что разговаривает с самой Сахиной Бхутто. — Вам повезло. Вы застали меня в обеденный перерыв.

— Добрый день. Здравствуйте, — Анна наконец пожимает протянутую руку. — Да, это я. Рада встрече. Приятно познакомиться.

Анна ступает в темный, загроможденный вещами коридор, смутно, но настойчиво напоминающий ей о раздевалке в начальной школе. Он ведет в просторное помещение открытой планировки размером с авиационный ангар: обращают на себя внимание беленые шлакобетонные стены и множество тропических растений, пышно растущих на подоконниках и перегородках между рабочими местами. В офисе находится около сотни или двух сотрудников — все они кажутся Анне на удивление молодыми, модно одетыми и привлекательными, — некоторые собрались вокруг столов и что-то энергично обсуждают, иные сидят по одному за огромными «макинтошами» или большими наклонными кульманами. Кое-кто из этих молодых лощеных архитекторов небрежно скользит мимо Сахины по центральному проходу, и каждый раз она говорит: «Чао, дорогой» или «Привет, солнышко», и иногда после этого следует звук поцелуя — «муа». Временами они с любопытством смотрят на Анну, идущую на два шага позади Сахины, и девушка отвечает глуповатой вымученной полуулыбкой, которую изображает на лице, когда на работе случайно встретится с кем-нибудь глазами. Ее взгляд уносится от них на дальнюю стену, где под громадными часами — их часовая стрелка, наверно, крупнее, чем рука Анны — огромными черными буквами написано «Никогда не прекращайте познавать мир».

— Как поживает милый Клем? — интересуется Сахина, когда приводит Анну к ячейке в центре зала, рядом с которой стоит стол с недоеденным сэндвичем. — Мы очень дружим, хотя порой по-разному смотрим на вещи. На самом деле никогда не находим согласия. Но именно поэтому мы и любим друг друга: наши словесные баталии позволяют оттачивать аргументы. Вы хорошо его знаете?

— О, я вообще его не знаю, — отвечает Анна, устраиваясь напротив Сахины. В соседней ячейке сидит молодой блондин с детским лицом, в круглых очках, с расчесанной на прямой пробор челкой, и Анну несколько беспокоит, что он будет все слышать. — Однажды я ехала с ним в лифте, но и только.

Сахина улыбается и откусывает сэндвич. Она просит извинения: в три часа ей нужно идти на встречу с китайским послом, поэтому приходится есть сейчас. Анна отвечает, что ничего страшного, и начинает готовиться к интервью. Она уже вытащила диктофон и ручку, сложила список вопросов в середину своего блокнота, а Сахина еще не прожевала то, что откусила. Архитекторша откусывает снова, потом еще раз, производя впечатление человека, который ест в спешке, и Анна, наблюдая за этим, делает вид, что перекладывает свои вещи. Выглядит Сахина не блестяще. На шее от подбородка до ключиц заметны складки, неестественно огромные глаза словно вылезают из орбит, морщинистая кожа вокруг век напоминает потрескавшуюся штукатурку. Сахина кладет в рот последний кусок, вытирает салфеткой руки и с набитым ртом говорит, что это лучшие трамедзино в Лондоне, что ей привозят их из Сохо на велосипеде, а работничкам кафе в Воксхолле нельзя доверить даже поджарить яйцо.

— Они даже мюсли не могут приготовить, — подхватывает Анна и рассказывает о кафе у автобусной станции, где ей принесли мюсли с йогуртом, похожие на мороженое. К ее изумлению, Сахина громко хохочет. От глубокого гортанного смеха дряблая кожа у нее на шее колеблется, глаза закрываются, и кажется, что она связывается с потусторонним миром. Потом она прочищает горло, говорит, что ей это понравилось, наклоняется вперед и спрашивает:

— Ну хорошо, дорогуша, о чем же мы будем беседовать?

Анна приходит в экстаз. Какой восторг — Сахина смеется над ее шуткой, называет ее «дорогушей», и на волне воодушевления в журналистке бурлит уйма возможных вопросов. Почему в офисе так много цветов? Почему Сахина открыла новую фирму в Воксхолле? Почему все сотрудники такие молодые и привлекательные? Почему вывеска на воротах такая невзрачная? Откуда взялся девиз «Никогда не прекращайте познавать мир»? Любопытство переполняет ее до такой степени, что вытесняет из памяти первый вопрос, который она должна задать, и Анна украдкой вытаскивает листок из блокнота и подглядывает в список последний раз.

— Итак, — произносит она, чирикая на пустой странице, чтобы расписать ручку, затем улыбается Сахине, которая неодобрительно косится на блокнот и на каракули Анны. — Скажите, пожалуйста, каково это — быть влиятельной женщиной в отрасли, где преобладают мужчины.

Сахина поднимает глаза от блокнота и безучастно рассматривает Анну.

— Вы имеете в виду по сравнению с влиятельным мужчиной?

— Э-э… Да.

— Считаете, я знаю, каково быть мужчиной?

Анна сдавленно хихикает, надеясь, что это шутка, но лицо Сахины остается бесстрастным. Она неподвижно и прямо сидит на своем стуле, как будто кол проглотила. Руки лежат на коленях, пальцы переплетены.

— Нет. Извините. Я хочу сказать, каково это — когда вас окружают мужчины, когда вы чувствуете, что… их больше?

Сахина словно отбрасывает этот вопрос легким движением плеча.

— Откуда я знаю? Мне другого не дано. Как я могу сравнивать?

Анна машинально записывает это в блокноте, но вдруг понимает, что не получила ни ответа, ни какой-либо информации, которую можно использовать. Она подумывает сформулировать вопрос более тонко, но опасается, что вновь услышит то же самое. Тогда она решает двинуться дальше, но реакция Сахины ее ошеломила, и второй вопрос никак не приходит на память. Что-то там про изысканность. Почему женщин-архитекторов не считают изысканными, вроде того. Но сказано как-то иначе. Силясь вспомнить формулировку, она водит ручкой над блокнотом. Капля пота вытекает из подмышки и стекает вниз.

— Не кажется ли вам, что одна из основных проблем в архитектуре — то, что женщинам не хватает изысканности?

Подбородок Сахины опускается вниз, и она произносит:

— Что, простите?

— Целеустремленности! — выпаливает Анна. — Извините, я оговорилась. Не кажется ли вам, что женщинам не хватает целеустремленности?

Сахина, насупившись, глядит на нее, затем говорит просто: нет, не кажется. Анна записывает и переходит к следующему вопросу. Чтобы опять не проколоться, она вынимает из блокнота сложенный листок и заглядывает в список.

— Как вы думаете, почему… — начинает она, замечая, что Сахина уставилась на ее блокнот широко раскрытыми глазами, словно только что стала свидетельницей возмутительного, неправдоподобного события. — Как вы думаете, почему так мало женщин становятся влиятельными архитекторами?

Теперь Сахина хмуро смотрит на Анну, скривив от отвращения губы.

— Эти ваши вопросы, — она кивает на блокнот, лежащий у Анны на колене. — Они все будут из этой серии?

— М-м… Из какой серии?

— О женщинах.

— М-м… Да. Вернее, на эту тему. Наш цикл статей посвящен женщинам. Разве ваша ассистентка не говорила вам?

— У меня нет ассистентки! — рявкает Сахина с такой злобой в голосе, что Анна внутренне съеживается. — У нас нет никаких ассистентов. И менеджеров тоже. Просто люди. Вы разговаривали с Вики, она организует встречи. Что это значит — статьи о женщинах?

— Ну… Цикл называется «Женщины у руля». Это о… выдающихся женщинах, лидерах в своей сфере. Таких, как вы.

— Я не лидер! Я же только что сказала!

— Извините. О знаменитых женщинах.

Теперь Сахина откидывается назад и косо смотрит на Анну. В воцарившемся молчании Анна смекает, что терпит полный провал, а это скверно, очень скверно.

— А кто все это придумал? — Сахина прищуривает большие глаза. — Откуда взялась подобная блажь?

Анна хочет сказать, что цикл статей задуман Полой, директором отдела цифрового маркетинга, чернокожей лесбиянкой, но в глазах Сахины пляшет озорной огонек, и девушка чувствует, что архитекторша уже знает ответ на этот вопрос. Ее глазные яблоки такие чистые, влажные и живые по сравнению с неровной морщинистой кожей, что Анне внезапно представляются заводи в полосе прилива, безупречные зеркальные водоемы, окруженные зубчатыми черными камнями. И самым будничным, невозмутимым тоном, который только может изобразить, она выдает, что идея серии разработана совместно со спонсором.

— Со спонсором?

— Они платят за рекламу. Мы сохраняем за собой редакционный контроль, — объясняет Анна.

Сахина спрашивает, кто же этот спонсор, и смеется, когда Анна отвечает.

— «Брайтлинг»! — повторяет она. — Производитель часов. Славно. Я слышала, часы очень недурны. У меня таких не было. А у вас?

Анна мотает головой, потом смотрит на свои электронные «Касио» — 14:46.

— Приятно узнать, откуда ноги растут, — говорит Сахина, ерзая на стуле. — Значит, вы представляете производителей часов. Что ж, продолжайте: вы говорили о женщинах.

— Я никого не представляю, — возражает Анна. — Как я уже сказала, они только…

— Да-да, — Сахина машет рукой, как бы говоря: проехали, давайте дальше. Но когда Анна повторяет вопрос, почему так мало женщин становятся влиятельными архитекторами, Сахина обрывает ее.

— Стоп, — властно, как спортивный судья, заявляет она. — Вы снова за свое: спрашиваете меня о том, чем я не являюсь. Вам надо задать этот вопрос тому, кто не стал архитектором. Себе, например.

— Мне?

— Вы женщина. Вы не архитектор. Почему?

— Не знаю, — теряется Анна. — Много причин.

— Вот ваш ответ: «Много причин». Запишите это в своей книжице.

Анна из принципа ничего не записывает и принимается подбирать следующий вопрос, меткий, основательный, чтобы снова овладеть ситуацией, но не может вспомнить ни одного; мысли ее рассеяны.

— Но, может быть, вам следовало им стать, — продолжает Сахина. — Я имею в виду — архитектором. Возможно, это понравилось бы вам больше, чем ваше нынешнее занятие. Возможно, вы бы добились в этом деле успехов.

Беспокойство в душе Анны растет. Она растерянно смотрит на свой блокнот и чувствует, как хитрые узкие глаза Сахины видят ее насквозь и узревают, что она не на своем месте. Наверно, это паническая атака? В какое-то мгновение она подумывает сбежать, но убеждает себя успокоиться и разделаться с чертовыми вопросами. В голове у нее нет ни единого намека на следующий вопрос, и Анна снова вытаскивает листок со списком. Он дрожит в ее руке, напечатанные слова смешиваются в жуткий ералаш, а ободряющие корпоративные ценности витают отдельно от всего остального. Горе-журналистка ерзает на стуле, пытаясь избавиться от смятения и замешательства, но ей удается лишь ощутить запах пота, разящий из подмышек, густой, стоялый; он напоминает Анне, как она провела время в кафе на автобусной станции. Как было приятно сидеть там и обдумывать замысел парка аттракционов с горами гниющей говядины, реками кислого молока, домиками из плесневелого сыра. Вот в чем ее настоящее призвание — посиживать в затрапезном кафе в окружении опустившихся безработных людей и измышлять совершенно идиотские идеи.

— Я подожду, — говорит Сахина. — Какой следующий вопрос поручили вам задать в «Брайтлинге»? Если хотите, могу сама прочитать с листа. Я знаю, что им надо.

Смущение Анны перерастает в раздражение. Она злится на бредовые вопросы, на Стюарта, который зарубил все ее удачные наработки, на Сахину, которая полагает, будто Анна не может думать самостоятельно. Девушка дотягивается до своей сумки, достает минеральную воду, делает глоток и убирает бутылку вместе с проклятым списком вопросов. Затем закрывает сумку, смотрит на Сахину и пытается выдавить из себя улыбку.

— Простите, — произносит она. — Я замешкалась. Теперь скажите: какое из своих зданий вы считаете самым изысканным по дизайну? «Жестяную банку», Муджахи Дохеен или, может быть, одну из ранних работ в штате Вашингтон?

Сахина, кажется, вздрагивает, услышав подобное перечисление, и некоторое время только моргает. Затем она приходит в себя и наконец начинает говорить. Она объясняет, что главная цель ее карьеры, буде таковая существует, — избавить архитектуру от глупых подходов вроде изысканности, которые лишь пытаются сделать здания важнее людей, для чьих нужд они построены. Это мнение полностью противоречит корпоративным ценностям «Брайтлинга», но Анне приятно снова что-то писать в блокноте, и, наспех корябая слова Сахины на бумаге, она формулирует следующий вопрос. У нее осталось всего шесть минут, и она настроена заставить собеседницу говорить во что бы то ни стало. Анна спрашивает, какой совет та может дать молодым людям, желающим стать архитекторами. Сахина поднимает глаза к переплетению воздуховодов и металлических труб на потолке и выражается емко: им следует просто быть архитекторами. Анна записывает и эту фразу, думая о том, что ею можно эффектно завершить статью, и вдруг, как только она готовится задать вопрос об особенностях мусульманской архитектуры, их прерывают.

— Сахина! — раздается голос из-за плеча Анны. — Прости, что встреваю. Надо, чтобы ты кое-что подтвердила. Прямо сейчас, — молодой азиат протягивает Сахине айпад и цифровую ручку.

— Извините, — говорит Анна. — Мы вообще-то за…

— Дико извиняюсь, но это последние места на самолет до Пекина, — настаивает парень. — Бронь снимут через пять минут.

Анна, не веря своим глазам, наблюдает, как Сахина берет айпад, выуживает из кармана очки и утыкается носом в экран. Время — 14:57, а архитекторша как будто и не торопится вовсе. Она даже в шутку интересуется, не желает ли молодой сотрудник полететь вместо нее.

— Конечно, я смогу выступить в конце презентации, — отвечает парень, ухмыляясь, как подросток. — Просто скажу, что здание будет превосходным, правильно?

— Ну нет, не здание, — улыбается Сахина, — скажи лучше, что люди, с которыми ты разговариваешь, превосходные. Большинство деятелей из правительства не распознают построенное со вкусом здание, даже если возвести его у них над головами. Что вполне возможно, учитывая, сколько они заседают, — при этих словах она подмигивает Анне. — Нет, штука в том, чтобы заставить их чувствовать себя особенными. В конце концов, любой большой бизнес зиждется на лести.

Она отмечает что-то в айпаде, и Анне ничего не остается, как записать слово в слово то, что она только что сказала про лишенных вкуса правительственных чиновников. Потом молодой человек удаляется, и Сахина спрашивает:

— Так на чем мы остановились?

Продолжать интервью уже нет почти никакого смысла, но, лелея слабую надежду на то, что ее собеседница отложит следующую встречу, Анна задает вопрос о целеустремленности молодых архитекторов. Сахина произносит речь о молодых людях, зацикленных на определенных целях, говорит о том, что им следует познавать мир, заниматься интересными делами, пускаться в приключения и что сама она в молодости пересекла пустыню. Она утверждает, что все молодые должны непременно путешествовать по пустыне, тогда как в действительности их устремлениями руководят крупные корпорации вроде «Кисмет». Анна берет все это на карандаш, и тысячи вопросов теснятся в ее голове: чем Сахина питалась в пустыне? Где справляла нужду? И что это вообще была за пустыня? Но прежде чем девушка успевает их задать, она слышит звук приближающихся шагов.

— Пора, мисс Бхутто, — сообщает другой сотрудник, черный мужчина в костюме.

— Пожалуйста, — в отчаянии взывает Анна. — Позвольте мне задать еще…

— Извините, — обрывает ее мужчина. — Машина ждет.

— Мне тоже жаль, — говорит Сахина, с усилием поднимая свое грузное тело со стула. — Но все прошло хорошо, правда ведь? — по пути к выходу она треплет Анну по голове и удаляется.

Анна смотрит на свои записи. Страница исчеркана неразборчивыми каракулями. Она поднимает голову и видит, что паренек с детским лицом глядит на нее из соседней ячейки, улыбается и пожимает плечами, словно говоря: а что ты хотела?

Пять минут спустя Анна стоит на улице за главными воротами. Она направляется по тротуару сначала в одну сторону, потом в другую и в конце концов прислоняется к кирпичной стене. Она сбита с толку и еще не понимает до конца, что произошло и как ей теперь быть. После ухода Сахины она так и продолжала сидеть на месте, пока не появилась сотрудница, предложившая проводить ее к выходу. Женщина о чем-то без умолку болтала, но Анна ничего не слышала и, когда они дошли до входной двери, с удивлением обнаружила, что язык у нее не ворочается — на прощание она пролепетала какой-то бессвязный гибрид из «до свидания» и «спасибо». Теперь она раздумывает, не стоит ли ей вернуться назад и потребовать еще десять минут внимания Сахины — если надо, она может ждать хоть целый день, — и на сей раз архитекторша ответит на ее вопросы должным образом. Пока Анна размышляет над этим, маленькая дверь в воротах с простой вывеской открывается и, обмениваясь шутками, выходят два молодых человека, без сомнения сотрудники Сахины. Один — уроженец Южной Азии, одетый в тесные зеленые брюки, другой — веснушчатый рыжик, говорящий с австралийским акцентом и так и сыплющий остротами. Еще больше, чем внешний вид, поражает легкая грация их движений: удаляясь по тротуару, оба излучают то же непринужденное изящество, что и всё в этом здании, словно все их существование пропитано здоровьем, счастьем, деньгами, успехом — одним словом, олицетворяет шик. Анна осознаёт, что по пути туда жестоко ошибалась, думая, будто у Сахины работают обыкновенные люди. Это умные и преуспевающие люди, преисполненные таких качеств, которых ей самой недостает. Поэтому Анна не может ворваться в офис и потребовать больше времени, ведь виновата в произошедшем именно она: не смогла хорошенько запомнить вопросы, легко потеряла самообладание и впала в ступор — короче говоря, не проявила должной сообразительности и вообще занимается не своим делом. Годами она скрывала это на работе, а Сахина вмиг определила: Анна просто пустое место, обывательница, которая играет роль молодой журналистки. Теперь она должна вернуться в офис с листком неразборчивых записей, и ее беспомощность наконецстанет очевидной для всех.

Анна чуть не плачет. Может быть, даже уже плачет. Но глубоко дышит, делает глоток воды, и через какое-то время ей удается немного успокоиться. Может, всё не так плохо. То, что Сахина рассказала о пустыне, довольно интересно, также, как и слова о молодых людях, чьими жизнями руководят «Кисмет» и корпорации, даже если это заявление идет вразрез с корпоративными ценностями. Она послушает запись, перечитает свои заметки и посмотрит, как спасти положение. Однако пока Анна не готова предстать перед Стюартом — а он непременно сразу же вызовет ее в «тихий уголок» для отчета — и прикидывает, может ли она пойти куда-нибудь еще. Мимо проходит человек в футболке и сигнальном жилете, размахивая голыми руками и двигаясь пружинистой походкой, характерной для рабочих со стройки, которые как будто всем телом перемещают тяжелые сапоги с прилипшей к ним грязью. Увидев прохожего, Анна вспоминает о том, какой приятный сегодня день. Солнце пригревает, воздух неподвижен, и отдаленные здания подернуты дымкой. Ей приходит в голову, что она тоже может пройтись пешком по набережной, через Уайтхолл и Трафальгарскую площадь. Свежий воздух прочистит ей мозги, и она придумает, что сказать Стюарту. Да, решает Анна, прогуляюсь.

В это мгновение маленькая дверь в воротах снова распахивается, и перед Анной предстает совершенно другой типаж: высокий мужчина среднего возраста в костюме. Он явно куда-то торопится и сперва бросается в ту сторону, куда ушел строитель, но затем оглядывается и, увидев стоящую у стены Анну, выпрямляется. Зажатый в руке телефон незнакомец подносит к носу, после чего снова смотрит на девушку и улыбается.

— Вот вы где, — отчетливо произносит он, двигаясь по тротуару к Анне маленькими медленными шагами. Он улыбается ей с ожиданием и радостью во взоре, как если бы они были близкими друзьями. — А я уже думал, придется пуститься в погоню.

— Простите? — удивляется Анна. — Мы знакомы?

Он приостанавливается в полутора метрах от нее. Улыбка на вытянутом, чисто выбритом лице увядает, и между бровями появляется темная складка.

— А-а. Вы еще не видели?

— О чем вы говорите?

— Извините, — он трясет головой. — Я думал, вы… Ну все равно, лучше взгляните.

Он показывает Анне экран своего телефона. Она смотрит в лицо незнакомца, теперь принявшее печальное, почти страдальческое выражение, а потом на мобильник, который слегка дрожит в его руке. Из-за яркого солнца ничего не разобрать, и Анна видит только отражение своей головы. Затем она различает знакомую схему дороги на карте «Кисмет» и две накладывающиеся друг на друга точки.

— Дело в том, — поясняет мужчина, — что у нас очень высокий индекс совпадения.

Тогда Анна усматривает очертания номера над одной из точек: 81. Увиденное заставляет ее отпрянуть, и как бы в продолжение этого движения она делает шаг в сторону от высокого мужчины в костюме и, прищурившись, поглядывает на него сквозь призму этой волнующей информации. Кандидату лет, наверно, сорок пять, как минимум. Девушка выуживает из сумки свой телефон, открывает приложение «Кисмет» и жмет на точку на карте. На экране высвечивается число 81. Должно быть, тут какая-то ошибка — это самый высокий индекс, который когда-либо выпадал ей. Анна прежде даже не слышала, чтобы подобное с кем-то случалось.

— Видите теперь? — спрашивает незнакомец.

— Нет, — отвечает Анна, глядя то вправо, то влево. Она снова чувствует головокружение и ищет опору у стены.

— Что с вами?

— Ничего. Извините. Вы застали меня в неподходящий момент.

— Нам не обязательно делать это прямо сейчас.

Это? Что именно?

— Нет. Со мной все хорошо. Просто… — Анна глубоко вздыхает и смотрит вниз на свои красивые черные броги. Напротив них она видит его коричневые топ-сайдеры, поднимает взгляд выше и замечает, что незнакомец не так стильно одет, как ей показалось на первый взгляд: брюки цвета хаки, пиджак сшит из такого же мятого льна, как и ее жакет, а галстук отсутствует. Темные волосы коротко подстрижены, виски седые, лицо с квадратным подбородком безусловно привлекательно, хотя и типично: он напоминает актеров среднего возраста, которые рекламируют кредитные карты или бритвенные лезвия.

— Вы так тут стояли, как будто ждали кого-то, — говорит мужчина. От улыбки вокруг его голубых глаз углубились морщины. — Меня зовут Джефф.

Имя такое неожиданное и обезоруживающее, что у Анны вырывается короткий нервный смешок.

— Джефф, — повторяет она, улыбаясь ему. Она называет свое имя, и какое-то мгновение оба просто смотрят друг на друга. Анна воображает над его головой число 81, и в груди ее происходит тихий взрыв. Не потому ли его лицо выглядит типичным, что она никогда не представляла себя рядом с таким мужчиной, и все было бы иначе, если бы он принадлежал ей? Эта мысль неожиданно сразу делает Джеффа более привлекательным в ее глазах. Все же Анне кажется, что случилась ошибка, что «Кисмет» дал осечку, но почему бы и не провести с этим человеком время? Всего лишь безобидное развлечение. Он, вероятно, воспринимает ее молчание как сомнение или озабоченность, потому что предлагает встретиться в другой раз, если она захочет.

— Нет, ничего. У меня есть несколько минут. Давайте куда-нибудь пойдем.

— Превосходно. Давайте куда-нибудь пойдем, — он смотрит сначала в одну сторону, потом в другую, словно в поисках вдохновения, потом бросает взгляд на часы. — Начало четвертого. Поздновато для кофе. И рановато для чая. И совсем рано для выпивки. В это время дня никто ничего не хочет, — произнося эти слова, он поводит рукой, будто что-то открывает, и Анна замечает, что выговор у него неоднородный: какой-то трудноопределимый диалект, отполированный полуаристократическим произношением.

— Я собиралась прогуляться вдоль реки, — говорит Анна.

— Звучит неплохо. Может, пойдем вместе?

— Давайте.

— Хорошо.

Они еще некоторое время стоят на месте, как будто ни один из них не знает, как привести план в действие. Затем они поворачиваются и медленно, бок о бок идут по тротуару, Анна выше среднего роста, но достает Джеффу только до плеча — его рост, должно быть, не меньше метра девяноста трех. Они молча проходят переулок и сворачивают направо по Кеннингтон-лейн. Анна слышит, как модные тесные броги стучат по тротуару, и по какой-то странной ассоциации вспоминает лицо Сахины, ощущает накатывающий ужас и не испытывает больше желания разговаривать с незнакомцем. Но когда она уже собирается запоздало подловить его на слове и перенести встречу, он нарушает молчание и спрашивает, что она делала у тех бывших складов.

— К счастью, только приходила туда по делам. В Воксхолле меня что-то отталкивает. Такое впечатление, что он создан не для людей. Что-то в этом роде.

Словно в подтверждение ее мнения они приближаются к первому пешеходному переходу, который ведет их через громыхающий четырехполосный круговой перекресток, проходящий через арки под железнодорожными путями. Они пересекают две полосы, минуют промозглый пешеходный туннель, провонявший мочой, затем преодолевают две другие полосы.

— Понимаете, что я имею в виду? — говорит Анна, когда они наконец достигают тротуара на противоположной стороне, около здания Секретной разведывательной службы. — Воксхолл удобен для машин или автобусов, но не для людей.

Джефф немедленно выдает речь, как будто заранее знал, что она это скажет, и приготовил ответ.

— Воксхолл — прежде всего и главным образом часть инфраструктуры. А я недавно понял, что инфраструктура — лучший памятник большому городу. Заводы по переработке сточных вод. Электростанции. Эстакады. Это самые замечательные подтверждения общего значения города. Не манерные соборы и художественные галереи. Около Боу есть поле линий электропередач, которое тянется на километры.

Эта заумная тирада, особенно в устах мужчины, похожего на манекенщика, удивляет Анну, но она представляет, как произносит ее сама, и признает, что было бы приятно выступить с таким заявлением.

— Есть, конечно, что-то грандиозное в бесконечных линиях электропередач, — соглашается она. — Но в Воксхолле одни гей-бары и транспортные развязки.

Джефф коротко хохочет, но ничего не отвечает. Несколько шагов они проходят молча, как бы закрывая тему предыдущего разговора, а потом он начинает сначала и спрашивает, к кому она приходила в здание бывшего склада. Напоминание об интервью вызывает почти физический дискомфорт, и с невольным раздражением Анна сообщает, что она журналистка и пишет статью о Сахине Бхутто.

— Я тоже! — с жаром восклицает Джефф. — То есть я тоже журналист. Но я не брал у нее интервью. Я время от времени вижу ее — у моего делового партнера филиал в соседнем здании. В солнечные дни Сахина сидит во дворе в шезлонге. Весьма своеобразная дамочка.

Анна подтверждает: определенно — и приходит к выводу, что, если всё ему рассказать, станет легче. И она рассказывает, что работает на веб-сайте, где ей поручили вести серию «Женщины у руля», что начальник в последнюю минуту переделал ее вопросы и Сахина, по сути дела, отказалась на них отвечать. Когда Анна заканчивает, тротуар расширяется и переходит в усаженную деревьями набережную с фонарными столбами, у основания которых вырезаны затейливые рыбы.

— Но что-то же она сказала? — спрашивает Джефф. — Не молча же она сидела.

— Да, кое-что сказала.

— Ну так используй это. Построй статью на основе этих ее слов.

Есть что-то раздражающе деловое в том, как он это произносит. Вообще-то Анна хотела всего лишь пожаловаться на неудачу, а не ждала от него советов.

— Но она не сказала того, что мне нужно. И не ответила на вопросы по поводу корпоративных ценностей.

— По поводу чего?

Анна вздыхает и объясняет, что спонсирует серию компания «Брайтлинг» и в статье должны упоминаться их корпоративные ценности. Джефф выглядит озадаченным; между бровей опять появляется темная складка.

— А что случится, если эти ценности не будут упомянуты?

— Статью не одобрят и не заплатят за нее.

— То есть это рекламная статья?

— Нет, — резко говорит Анна. Она убеждает его, что сайт сохраняет за собой редакционный контроль, а спонсируемый контент в наши дни составляет основную часть содержания всех вебсайтов и журналов, что все три ценности работают на редакцию и в этом нет ничего нового или необычного.

— Возможно, я оторван от реальной жизни, — возражает Джефф, — но это не журналистика.

— Прости?

— Это реклама, вне всякого сомнения.

— Вот как! — Анна возмущена. — То есть я не журналистка? — тон девушки ясно дает понять, что подобные слова могут нанести ей серьезное оскорбление, но Джефф и ухом не ведет и не сомневается ни секунды.

— Я не говорил, что ты не журналистка. Я сказал: это не журналистика.

— Но я именно этим и занимаюсь.

— В таком случае… — он пожимает плечами и устремляет взгляд вперед, в перспективу набережной.

Анна изумляется: он так спокоен, будто ничего не произошло. Словно нарочно пытается разозлить ее и прекращает разговор. Она обижается, но решает не принимать это на свой счет. Ее новый знакомый совершенно очевидно относится к волевым мужчинам, которым и в голову не придет смягчить свое мнение, чтобы поберечь чувства собеседника, и чужие аргументы, пусть даже хорошо обоснованные, не заставят его усомниться в своих убеждениях. Иначе говоря, он заноза в заднице.

Не произнося ни слова, они минуют три фонарных столба с бронзовыми рыбами, и Анна, обнаружив, что Джефф не собирается загладить свою резкость и вернуть разговору непринужденность, рассуждает, что индекс 81 — всё же ошибка программы. Он надменный индюк не первой свежести, чей привлекательный внешний вид по природе связан с его вредной натурой, а быть может, является ее причиной. Возможно, Зара права: «Кисмет» знает об отношениях Анны с Питом и знакомит ее с такими же обманщиками. У этого парня наверняка имеются жена, дети и большой дом в каком-нибудь городишке в Суррее с жутким названием: Эшер или Эпсом и что там еще есть. Анне хочется немедленно заявить Джеффу, что у них ничего не выйдет, и просто уйти. Но они в Саут-Банке, и идти некуда — можно только развернуться и направиться обратно в Воксхолл, а ближайшая станция метро, «Вестминстер», почти в километре пути по набережной. С тем же успехом можно идти дальше и по дороге объясняться с новым знакомым.

— А ты, значит, журналист настоящий?

— Уже нет. Раньше был, до известной степени.

Анна спрашивает, как это понимать, и он отвечает, что работал репортером на Украине, в Чили и Уганде, а также диктором информационной программы в Аргентине, где представлял рубрику «Магия Британии». Неожиданно Джефф начинает говорить с таким сильным испанским акцентом, что создается впечатление, будто к ним присоединился кто-то третий.

— А в девяностые я писал для Evening Standard.

— А сейчас?

— Сейчас… — он замолкает, взвешивая ответ. — Сейчас я занимаюсь совершенно другим делом. Расследованием.

— Что расследуешь?

Он снова медлит; затем произносит:

— Об этом я, пожалуй, промолчу, — Джефф говорит так серьезно, что Анна громко смеется.

— Значит, это секрет?

Джефф не разубеждает ее и никак не реагирует, а продолжает смотреть вдаль с неподвижным, серьезным выражением лица.

— Так и не скажешь? Ни за что?

— Это дело деликатное, больше ничего не могу прояснить, — чуть ли не оправдывается он. — Ничего незаконного. Просто я не имею права распространяться об этом, — фраза звучит, как цитата из романа о шпионах времен холодной войны, и Анна снова смеется и обещает, что будет нема как могила.

И опять они идут молча, но ее гнев и раздражение рассеиваются; в словах Джеффа о секретной работе есть что-то мальчишеское и несуразное, из-за чего злиться на него трудно. Вестминстерский мост и здание парламента все еще маячат в туманной дали, как бумажные силуэты, и Анна решает воспользоваться последними оставшимися минутами.

— А я тоже когда-то хотела провести расследование, — говорит она. — Найти владельца потерянного чемодана, используя в качестве зацепок содержимое. Планировала выложить фотографии в «Твиттере».

— Так-так, — проявляет интерес Джефф.

Анна рассказывает, что каждый год на ленте выдачи багажа в Хитроу оставляют десятки чемоданов, и если за ними никто не приходит, их продают на аукционе. Несколько лет назад она купила один такой чемодан.

— Можешь ты это представить? Уехать из аэропорта без своего чемодана!

— Видимо, была веская причина.

— Я представляю человека, который ждет у багажной вертушки, — дает волю фантазии Анна, — и вдруг получает эсэмэс, разворачивается и со всех ног убегает.

— Полагаю, он узнал весьма плохие новости. Например, муж или жена попали в аварию.

— Или, наоборот, радостное известие. Допустим, у жены начались роды. В любом случае, в основе лежит какая-то история. Вот чем я хотела заняться.

Они останавливаются и опираются о каменную балюстраду у Вестминстерского моста. Оба некоторое время молчат и смотрят на здание парламента на противоположной стороне реки.

— Мне очень нравится этот замысел, — произносит наконец Джефф. — И что произошло?

— Ну, несколько лет назад моя жизнь изменилась. Кое-что случилось. И из-за этого я бросила многие начинания, — по тому, как она об этом говорит, понятно, что событие было значительным, и Анна предвкушает, что разговор вот-вот приобретет совсем иной характер, но ответ Джеффа чуткостью не отличается. Анна поражается, до какой степени он бестактен.

— И после ты не возвращалась к этой идее?

— Потом я нашла работу. И теперь у меня нет на это времени.

— Нет времени? Серьезно? Да быть такого не может! Чемодан все еще у тебя?

— Да, у меня. Но уже поздно. Прошло четыре года.

— Ерунда. Отсрочка только нагнетает интерес, доказывает способность Интернета преодолевать время и пространство, демонстрирует, что прошлое, сохраненное в цифровой форме, с нами, что это даже не прошлое. И это делает твою идею невероятно современной.

Он долго еще рассуждает в том же духе, с заносчивостью и пафосом, но Анну это не раздражает, ведь ее собеседник снова и снова повторяет, что сто лет не слышал о настолько превосходной идее. Она верит ему. Возможно, их высокий индекс совместимости не такая уж ошибка. Вдруг Джефф меняет тему и заговаривает о системе больших данных и принадлежащем самым крупным компаниям и правительствам наиболее влиятельных стран суперкомпьютере, который пропускает через себя всю информацию Интернета в реальном времени как немыслимо огромный поток цифр и символов. Рассказывая, он жестикулирует правой рукой и кого-то напоминает Анне — то ли второстепенного артиста кино, то ли ученого, выступающего на конференции TED.^[14]

— Это называют «трубой», — заявляет Джефф.

— Что называют «трубой»?

— Суперкомпьютер. Такое у него остроумное бытовое название. Еще не выяснили, как использовать данные, которые он продуцирует, — поток невероятно быстрый, сложный, миллиарды цифр в секунду. В настоящее время приходится нанимать математиков, чтобы они взглянули на него и подумали над тем, как начать структурировать или отсеивать информацию.

Анна стоит, положив ладони на прохладный, испещренный крапинами камень балюстрады, глядя на серо-коричневую воду реки, и представляет, как физические показатели ее нынешнего положения переводятся в цифровой формат — GPS определяет ее местонахождение, координаты человека, рядом с которым она стоит, и потом посылает от нее импульс; он присоединяется к данным о других людях, прогуливающихся по набережной, пока не вливается в поток чисел, образующих такую же мощную реку. Девушка размышляет об этом, пока Джефф не отходит от балюстрады, и тогда она следует за ним.

В молчании они петляют между туристами, собравшимися у Лондонского глаза;^[15] на эспланаде публику развлекают циркачи на ходулях, жонглеры и джазовый оркестр. Джефф и Анна сняли пиджаки — он несет свой перекинутым через плечо, придерживая скрюченным пальцем в занятной старомодной манере. У башни «Оксо» они не сговариваясь подходят к ограде набережной и останавливаются. Анна глядит на плещущуюся внизу воду, солнечный свет искрится на гребнях волн и мгновенно исчезает. Десятки пронзительно кричащих чаек кружат в воздухе и ныряют к воде, а маленькие дети играют на узкой полоске песка, как на пляже. Это похоже на берег моря, и Анна даже ощущает запах морского отлива.

— Я чувствую запах соли. Но это же иллюзия, да?

— Вовсе нет. Вода здесь солоноватая.

— Серьезно?

Джефф объясняет: река связана с приливами и отливами до самого Туикенема, и солоноватый вкус — результат смешивания свежей и соленой воды; чем ближе к морю, тем выше концентрация соли. Он снова водит рукой, и вдруг, ощутив внутренний толчок, не доставляющий ни удовольствия, ни боли, Анна понимает, кого Джефф ей напоминает: покойного отца. Это открытие она воспринимает со странным равнодушием, без того бездонного, головокружительного чувства, которое обычно сопровождает упоминание о нем, — словно под ней открылся люк.

— Хотя не уверен, что я ощущаю этот запах, — говорит Джефф.

Джефф закрывает глаза и глубоко втягивает носом воздух, но его рот кривится, словно он унюхал что-то неприятное. Анна тоже дышит через нос и тоже чует этот запах, застоялый и густой, — и тут она хлопает себя руками по бедрам: это же ее подмышки! Девушка отодвигается от Джеффа на полшага и чувствует, что между ними повисает неловкое молчание. Но потом она рассуждает: если они и правда совпадают на 81 процент, то такое пустячное явление, как запах тела, не может встать у них на пути. А если программа просчиталась, то все это и вовсе неважно.

— Наверно, это пахнет от меня, — Анна берет двумя пальцами краешек рубашки и подносит его к носу, вдыхая резкий луковый запах. Она рассказывает, что у нее закончился дезодорант и как она потела во время беседы с Сахиной. Джефф впервые смотрит на спутницу с искренним сочувствием, на губах его играет легкая улыбка.

— Со мной такое часто случается, — успокаивает ее он. — Перед важными встречами, интервью. Как ни забавно, помогает общественный туалет. Всего лишь капля мыла и сушилка для рук. Очень действенно.

— Мне действительно нужно в туалет, — Анна поворачивает голову в сторону кафе на галерее башни «Оксо».

Она отдает Джеффу свой жакет, входит в здание и поднимается по лестнице. В туалете кафе проверяет телефон и видит, что на часах почти полпятого — она уже никуда не успевает. Возвращаться в Сохо смысла нет, но она не чувствует вины за то, что отдохнула пару часов, ведь ей явно предстоит работать над статьей все выходные. Анна отправляет сообщение Стюарту: иду домой писать расшифровку беседы — и отключает аппарат. Затем расстегивает рубашку и моет подмышки, брызгая воду из маленькой раковины, промакивает их бумагой, но, видно, недостаточно тщательно — когда она снова надевает зеленую рубашку, из-под рук расползаются два пятна, похожие на кляксы.

Выйдя на реку, Анна обнаруживает, что Джефф пропал, вероятно, воспользовался возможностью сделать ноги. Но нет, вот же он, в двадцати метрах, читает прикрепленную к перилам металлическую табличку, прижимая к боку ее свернутый жакет. С ее вещью в руках он выглядит как будто более знакомым, словно принадлежит и ей тоже.

— Удачно? — спрашивает Джефф, когда она приближается.

Девушка поднимает руку, и он смеется, увидев темные пятна. Затем он наклоняется к ней и оттопыривает двумя пальцами ткань рубашки. Анна не сопротивляется, а когда он нюхает рубашку, она чувствует в животе странное волнение.

— Вот видишь? — говорит Джефф, уже направляясь дальше. — Это всегда помогает.

Оба снова надевают пиджаки и тихо идут по туннелям под мостами Блэкфрайерс и Саутуорк. Солнце начинает склоняться к горизонту, и косые лучи играют и искрятся в стеклянных башнях Сити.

— Пообедаешь со мной? — предлагает Джефф, когда они приближаются к Лондонскому мосту.

Следует долгое молчание — Анна обдумывает ответ.

— Я не могу.

— Ты занята?

— Нет. Никаких планов у меня нет. Понимаешь…

— Понимаю, — прерывает ее Джефф и говорит, что у него вообще-то тоже есть дела.

Анна почти уверена, что ничего он не понимает и полагает, будто она просто осторожна и не хочет далеко заходить на первом свидании, но решает ничего не объяснять. Как бы там ни было, он не кажется расстроенным — может, не воспринимает «Кисмет» серьезно или просто сохраняет хладнокровие.

— На самом деле я иду домой, — жалуется она. — У меня нет никаких планов, кроме работы.

— А, идешь домой, — произносит он. — Английский способ отрезать себя от мира.

— Когда я была моложе, отсутствие планов на пятницу не означало ничего не делать. Это значило, что ты еще не знаешь, чем станешь заниматься.

— Когда ты была моложе! — восклицает Джефф, поворачивая к автостоянке у Саутуоркского собора, где целые семьи туристов выходят из такси. Он собирается куда-то ехать, подходит к водителю, минуту что-то с ним обсуждает и возвращается. — Ну хорошо, — теперь он стоит прямо напротив нее, держа руки в карманах брюк. С неожиданной учтивостью он говорит, что был рад познакомиться, желает Анне хороших выходных и с нетерпением ждет случая увидеться с ней снова, если она пожелает. — Обменяемся телефонами?

— Нет необходимости, — отвечает девушка, удивленная его неосведомленностью о современных средствах связи. — Программа знает, что мы встретились.

— Программа? Это всё ново для меня.

— Конечно. Я буду в твоем списке контактов под именем Анна-81.

— Анна-81, — Джефф улыбается. — А эта программа много чего знает, верно?

— Да, — Анна улыбается в ответ, представляя число, сияющее у него над головой. — Очевидно, больше, чем люди сами знают о себе. По крайней мере, так утверждает Рэймонд Чан.

— Ах да. Тот парень. Пожалуй, я с ним соглашусь. Хотя он прав не вполне. Большинство людей вообще себя не знают.

Они еще какое-то время улыбаются друг другу, затем Джефф слегка пожимает плечами, что завершает церемонию прощания. Настает момент сказать ему, что она больше не увидится с ним, что она не может видеться с ним. Но он уже наклоняется к ней, целует в щеку и направляется к такси.

Анна с поразительно пустой головой взбирается по каменным ступеням к «Лондонскому мосту». На последней ступени она останавливается, разглядывая мощный людской поток, текущий по тротуару к станции, словно перпендикулярно Темзе течет еще одна река. Интересно, хорошо ли она будет спать после этих встреч с Сахиной и Джеффом. Анна смотрит на часы: 17:07, начало часа пик. Как машина на перекрестке, она ждет подходящего момента, чтобы встроиться в процессию спешащих с работы людей и наконец, влившись в тесные ряды, ускоряет шаг чуть не до бега, чтобы не отставать от стремительной толпы.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Двадцать первого числа часы переводят вперед, и дополнительный час дневного света вкупе с не по сезону теплой погодой кажется подарком свыше, приглашением к наслаждению жизнью, к празднованию. Анна стоит у окна гостиной и смотрит сценки, разыгрывающиеся на Моубрэй-роуд. Дэвид, пожилой ямаец из квартиры ниже этажом, прислонился к стене и говорит по телефону на своем переливчатом диалекте; серебряный дым от его сигареты, прямой, как карандаш, поднимается в небо. Дальше по улице трое детей наматывают круги на велосипедах: огромные рамы блестят на солнце, крики ребятишек достигают ушей Анны с поразительной ясностью, будто звуковые волны не встречают никаких препятствий. Мимо проходит семья с детской коляской, малыш сидит на плечах у папы. И все эти незначительные подробности жизни, даже высаженная Питом на подоконнике рассада помидоров, издающая щедрый тепличный запах, кажется, перекликаются друг с другом, словно всё это — разные способы выразить благодарность за такой обычный воскресный день и совместную победу над унылой темной зимой. Анна стоит у окна, погруженная в размышления; пальцы ее бегают вверх-вниз по колючим стеблям растений, пока девушка не выходит из задумчивости, вспомнив, что вообще-то занята делом.

Она отодвигает обеденный стол к внешней стене, закатывает ковер и идет за чемоданом, лежащим под бойлером. Водружает его в середине комнаты, отходит в сторону и смотрит на него, словно в первый раз. Большой, тяжелый, с терпким запахом, сделан из темного потертого пластика, возможно, полиэстера. Единственная примечательная особенность — отсутствие отличительных признаков: нет ни пряжек, ни боковых карманов, ни названия торговой марки. Вещь не стильная, не дорогая, и все же тот факт, что чемодан стоял закрытым столько лет, придает ему особое значение, почти пульсирующую мощную энергетику.

Анна фотографирует чемодан своим старым цифровым аппаратом, поскольку ее телефон заряжается в спальне. Она снимает со всех сторон, крупным планом берет оставшийся корешок от оторванного ярлычка с именем, затем откладывает фотоаппарат в сторону и приседает около чемодана на кончиках пальцев. Ага, здесь имеются две молнии, и она открывает их — одну влево, другую вправо. Наружу просачивается прелый запах, словно она разрезала резину или сыр. Анна не обращает на это внимания и, немного помедлив, откидывает крышку. Прежде чем глаза успевают разглядеть темное содержимое, вонь гнили ударяет Анне в нос — она встает и отворачивается, прикрывая рукой рот.

— Плесень, — констатирует Пит, прислоняясь к дверному проему.

Анна смотрит на него, пытаясь сообразить, давно ли он стоит там и наблюдает за ней, потом обращает взгляд к чемодану. Черное содержимое представлено слежавшимися предметами одежды, и она двумя пальцами брезгливо, как испачканный подгузник, берет один из них. От общей массы отделяются черные джинсы, испускающие отвратительный запах сырости.

— Фу! — восклицает Анна, бросая брюки и тряся рукой.

— Плесневый гриб, — повторяет Пит. — Расплодился повсюду.

— Не хочешь сделать что-нибудь полезное? Мне нужны резиновые перчатки, пакеты для заморозки и корзина для грязного белья.

Пит козыряет, и к тому моменту, когда Анна поднимает оба окна, возвращается с нужными предметами. Анна расстилает на столе вчерашнюю Guardian и, надев перчатки, вытаскивает по одному предметы одежды: тяжелую вязаную фуфайку, два шерстяных джемпера, темно-серую толстовку с капюшоном, еще одну пару джинсов, пять футболок и очевидный источник жуткой вони — плавательные шорты, полностью покрытые бледной плесенью, как мхом.

— Кое-что из этого мне подойдет, — произносит Пит у нее за спиной, и Анна шикает на него.

Она фотографирует каждую вещь, проверяет карманы, а затем бросает одежду в корзину для белья. В процессе работы воображаемый человек у багажной вертушки начинает обретать зримые черты: это мужчина, предпочитающий носить черное или темно-серое, и в то время как размер всей одежды М, покрой футболок и жилета говорит о том, что у него мощные мышцы. В джинсах обнаруживается рваный кусок газеты, смятый в маленький комок. Анна разворачивает его и находит высохшую жвачку, а на обрывке читает фрагмент предложения, кажется на испанском, — quando você encontrar a melhor maneira — и дату: 12.02.2013. Девушка делает снимок и кладет находку в пакет для заморозки, так же как все остальные мелкие вещицы, разбросанные по чемодану: раздавленные пакетики аспирина, очки для плавания, карманный калькулятор, несколько ручек и карандашей, все еще работающий фонарик. Всю одежду девушка относит на кухню и кладет стирать, потом моет руки, наливает себе чашку чая и несет ее в гостиную, где бочком садится с ноутбуком на диване. Компьютеру и камере требуется несколько секунд, чтобы соединиться, но вскоре они начинают обмениваться данными, и когда на экране появляется первый снимок, Анна внезапно чувствует гордость. Она осуществляет свой замысел. Не думает о нем, не говорит и не планирует, а на самом деле воплощает в жизнь. Это кульминация двух последних дней, одновременно радостных, расслабляющих и плодотворных, когда каждый час был использован с максимальной пользой. Словно впервые за все годы она поняла, для чего созданы выходные.

В пятницу вечером, расставшись с Джеффом, Анна вернулась домой. Пит сидел на диване, рядом с ним лежал учебник. На этот раз вина заявила о себе внезапным чувством всепоглощающей нежности, которая побудила ее к долгому объятию. Он немедленно понял: случилось что-то неладное, — и она сказала ему, ни чуточки не соврав, что интервью прошло ужасно, просто кошмарно. Пит стал ее успокаивать — он всегда умел ее утешить, даже в первые дни их совместной жизни, вскоре после того, как умер отец Анны, — и убедил ее пойти с ним в новый вьетнамский ресторан в Кентиш-таун, где они могли «спокойно все обмозговать».

За ужином они говорили только о неудаче с интервью. Анна изложила Питу случившееся во всех мучительных подробностях, рассказала, как Сахина неуклонно отказывалась отвечать на ее вопросы и давала ответы, идущие вразрез с корпоративными ценностями, которые должна пропагандировать статья. Когда она закончила, Пит воздержался от прямых советов, но рассказал ей о «мысленном инструменте» под названием «петля решения проблем», который может помочь найти выход из положения. Анна знала, что он потчевал ее приемами из учебников, разработанными для обучения отсталых или неуправляемых четырнадцатилетних подростков, но все же это придало ей немного оптимизма.

Весь вечер Анна пропускала слова Сахины и ценности «Брайтлинга» через петлю решения проблем, видимо, до тех самых пор, пока не уснула, поскольку, когда утром в субботу проснулась, ответ был уже готов: она включит в статью и то и другое. Надо сопоставить неоспоримо успешную деятельность Сахины, которая олицетворяет ценности бренда «Брайтлинг», с категоричными высказываниями, сделанными ею во время интервью, и, столкнув эти противоречащие друг другу материалы, показать сложный, конфликтный характер архитекторши. Анна вскочила с постели и принялась наспех записывать эту мысль в блокнот, в шортах и майке сидя прямо на полу в спальне, словно опасалась, что идея может внезапно улетучиться. После завтрака она засела за работу: сделала расшифровку записи с диктофона и поделила ее на части, которые внедрила в предысторию Сахины. К обеду черновой набросок статьи был готов, и Анна так обрадовалась, что решила отдыхать до понедельника и вышла на пробежку. Она дважды обежала квартал, на пути домой купила газету и, сполоснувшись под душем, надумала заняться генеральной уборкой. Анна таскала пылесос, тряпку и средство с пульверизатором из комнаты в комнату, избавлялась от пыли и чистила квартиру, доводя себя до состояния, близкого к эйфории. Она почти не вспоминала о своем телефоне, или о «Кисмет», или о встрече с Джеффом-81, а когда вспоминала, то поздравляла себя с тем, что не думает о них. Остановилась она лишь тогда, когда наткнулась в спальне на блюдце с иностранными монетами, скрытое запоздавшей поздравительной открыткой к Рождеству от родителей Пита. Анна села на кровать и стала водить пальцем по пыльным форинтам, рупиям, кронам, евро и центам, лежавшим вперемешку. В голове у нее быстро сменяли друг друга кадры: гостиничные номера, пляжи, поездки на моторикше, походы в джунгли, площади средневековых городов, автобусные экскурсии, торг на восточном базаре, злые бродячие собаки, залы аэропортов и, конечно, рестораны — бесчисленные, бесконечные рестораны. Климат, цвета и сюжеты отличались огромным разнообразием, но все эти впечатления объединяло волнующее душу чувство путешествия, свободы, дыхания полной грудью, а также фигура Пита: он был в каждой сцене, примечательно, что всегда слева и где-то за кадром, но неизменно ощущалось его верное, надежное присутствие, их союз был словно осью, вокруг которой вынужден вращаться мир.

Анна поставила блюдце на место и снесла пылесос вниз по лестнице. Пит начал готовить хитроумный ужин — у мясника он купил целую утку, — и Анна стояла в дверях кухни, наблюдая за ним.

— Что ты так смотришь? — спросил он, заметив ее.

Ей несложно было бы облечь свои мысли в слова — она думала о том, как Пит умен и искусен, как много умеет, — но Анна придержала их при себе и попыталась передать эти размышления телепатически. Он суетился на кухне — что-то чистил, что-то шинковал, что-то натирал на терке — и улыбался, казалось, понимая ее.

На следующее утро Анна отменила завтрак с Зарой, чтобы они с Питом могли подольше поваляться в постели, и когда наконец встала, то еще долго сидела в халате на диване в гостиной с чашкой кофе в окружении разбросанных листов Guardian. Но не читала. Она цедила кофе и снова наблюдала за Питом, который в этот раз ставил куст помидоров на подоконник. Было что-то завораживающее в том, как он кусочками бечевки привязывал нежный стебель к бамбуковой палочке. Его пальцы действовали осторожно, но решительно, одним словом, мастерски, и девушка поймала себя на мысли, что все часы и недели, проведенные в садовом центре, а еще раньше в родительском доме в Хэмпшире с прилегавшим к нему акром земли, наделили Пита ловкостью и чутьем в подобных делах. В противоположность ему, сама она потратила уйму времени на мучительные поиски главных путей в жизни, в то время как в сущности ничто не мешало ей заниматься тем, что нравится. Она все еще могла приняться за дело, которое ей по душе, и получать от него удовольствие, а заодно остепениться и зажить безмятежной семейной жизнью. Упорно работать, стать успешным профессионалом и параллельно благополучно осуществлять свои дополнительные проекты. Изучать мир и вместе с тем вить гнездышко для себя. Все это достижимо, если действовать с умом, используя все возможности и преимущества, которые есть в ее распоряжении. И она решила начать прямо сейчас, в эту самую минуту.

Анна выкладывает фотографии на новую страницу в «Инстаграме» и связывает ее с аккаунтом в «Твиттере», который подумывает назвать @truba, но быстро меняет название на @zagado4nyi_4emodan. Снимок закрытого чемодана она использует как аватар, размещает несколько сообщений, объясняющих суть дела, и сосредотачивается на двух основных зацепках: обрывке газеты с датой и удивительном — словно хозяин вещей готовился к жизни во всех климатических поясах сразу — разнообразии одежды. Через некоторое время входит Пит, садится в другой угол дивана и кладет ее голые ступни себе на колени. Он любопытствует, что нового, и она говорит, что газета не на испанском, а на португальском. В руках у Пита учебник, но Анна понимает, что он зашел поболтать с ней.

— А если Зара увидит это и поймет, что ты наврала ей насчет завтрака?

— Сначала ей придется найти мою страницу, а она думает только о сносе стен. Скорее всего, мои твиты никого не заинтересуют.

— Может, и нет. Но важно уже то, что ты завела аккаунт, — подбадривает Пит.

Анна кивает и ощущает, что он рассеянно водит ее пяткой себе по паху. Она отнимает ногу и начинает писать твит о странах, в которых говорят по-португальски.

— Вчера она прислала мне эсэмэс.

Анна прекращает печатать и поднимает голову.

— Зара? — Пит кивает.

Застарелая ревность оживает в сердце Анны, словно раздутый порывом ветра костер.

— Зачем?

— Сказала, что лучше нанять на твой день рождения лодку.

— Да? — ревность потухла. Это чувство удивило ее своей силой и напомнило Анне, как в прошлом году она пришла домой и обнаружила в квартире Зару, принесшую больное деревце-бонсай, чтобы Пит его вылечил. Вновь испытанная ревность напоминает возвращение аппетита после болезни. — Правда?

Пит откладывает книгу и всем телом поворачивается к ней.

— Слушай, это твой день рождения, и если ты хочешь лодку, пусть будет лодка.

Анна смотрит на экран ноутбука, потом на Пита, затем на забытую чашку чая, теперь уже почти остывшего. Причины, по которым аренда лодки казалась хорошей идеей, представляются отдаленными и нечеткими, как обрывки давнишнего сна.

— Я и забыла об этом.

— И все равно, если ты этого хочешь, я не возражаю. Это будет дорого и, наверно, заказать…

— Нет, — Анна трясет головой. — Это была глупость с моей стороны. И понравилась затея только Хамзе. Пригласить друзей на ужин — неплохой вариант.

— Всего лишь неплохой?

— Больше чем неплохой, — она представляет ужин с друзьями, Пита, встающего на колено, и, как всегда, испытывает внутреннее смятение, но на этот раз приятное. Все будет хорошо. — Это прекрасно. Замечательно.

Пит откидывается на диванные подушки и глубоко вздыхает.

— Тогда надо разослать чертовы приглашения.

— Я всё сделаю.

— Осталось пять дней!

— Знаешь, ты похож на старую бабку, — говорит она, мягко пиная его пяткой. Пит ловит ее ногу и снова кладет ее себе на пах. Анна не сопротивляется, а продвигает ногу глубже к мясистой плоти, которая шевелится и твердеет в ответ.

— Ты ведь уже почти закончила? — густым голосом спрашивает он, глядя на нее. Она отвечает на его взгляд и борется с искушением убрать свою ногу, чтобы пресечь это на корню.

— Всего минуту. Мне надо перечислить страны, где говорят на португальском.

Одной рукой Пит прижимает ее ступню к паху, а другой начинает разминать ее гладкие упругие икры, затем бедра; подушечки его пальцев все еще темны от земли. Анна пытается отвлечься от этих пальцев, ползающих у нее по ногам, и смотрит на список стран. «Википедия» сообщает, что их девять, но в ее списке только восемь: Кабо-Верде, Восточный Тимор, Гвинея-Бисау, Мозамбик, Бразилия, Ангола, Экваториальная Гвинея и Сан-Томе и Принсипи. Последняя, девятая, упорно ускользает. Пальцы Пита уже поглаживают край трусиков под шортами, и по лону девушки пробегает трепет. Затем он кладет книгу на пол, встает на колени и подается к Анне — огромный темный силуэт встает перед ее глазами, и, с улыбкой глядя на него, она вспоминает последнюю страну, где говорят по-португальски: Португалию.

Через двадцать минут они в спальне лежат поверх простыней, смотрят в потолок. Пит полностью обнажен, на Анне все еще надеты трусики. Она глядит в мансардное окно: хотя уже почти восемь вечера, в нем виден прямоугольник яркого розового неба, как будто свет упрямо отказывается растворяться в ночи. Пит тяжело и шумно дышит, и Анна понимает, что ей надо заговорить первой.

— Прости, — произносит она.

— Не стоит.

— Я хотела. В душе хотела. Но когда мы начали…

Она подыскивает тактичное выражение, и тогда он предлагает более честную формулировку:

— Если чувства нет, ему неоткуда взяться.

Анна опирается на локоть, кладет руку на его волосатую грудь и осматривает его нагое тело; сдувшийся пенис грустно завалился набок.

— Причина не в этом. По крайней мере, это произошло неосознанно.

— Я знаю. Приходит и уходит. Периодами.

— Как прошлым летом, — удивляясь самой себе, говорит Анна. — Когда тебе тоже не очень хотелось.

От этих ее слов Пит дергает головой; это внезапное неделикатное напоминание о том, что они тогда не стали обсуждать.

— Да-а. Не знаю. Наверно, не хотелось. Может быть.

— Это ведь случилось без всякой причины, правда?

— Нет, — поспешно отвечает он и отворачивается к оголенной кирпичной кладке в дальнем конце комнаты.

— Тогда я думала… что, может быть, тебе нравится другая.

— В самом деле? Почему?

Анна могла бы добавить, что подозревала Зару, но вместо этого выбирает заурядное объяснение.

— Я представляла некую девушку… ну, такую, утонченную, остроумную, успешную. Вроде твоей бывшей.

Его рука нашла ее руку и сжала.

— Все эти девушки! Они словно… роботы по сравнению с тобой. Я вырос в окружении подобных девиц. Ты другая. Настоящая. Правда, никакой причины тогда не было. Так же, как и у тебя сейчас. Ведь ее нет, верно?

— Ну, — произносит она, осторожно продвигаясь в пустоту невысказанного между ними. — Я много переживала последнее время. Из-за работы. И вообще…

— Ты думала об отце?

— Нет. Не совсем. Может быть… может, зима гнетет меня.

Пит поворачивается на бок и целует ее в щеку, пока она не обращается к нему лицом, и тогда они целуются по-настоящему. Его губы полнее ее, и рот Анны становится влажным. Они надолго соединяют сомкнутые уста, затем переходят к коротким поцелуям, а потом прижимаются друг к другу лбами, и она смотрит вниз на странное ущелье, образованное их телами. Конечно, ей следует продолжить начатое и рассказать ему о таблетках, которые принимает с января, и об их побочных эффектах, среди которых отсутствие полового влечения — второй пораспространенности после кошмарных снов. Но Пит примет это близко к сердцу, расстроится и лишится покоя, станет ходить вокруг нее на цыпочках, словно она собирается покончить с собой. Нет, она не скажет ему, не хочется разрушать гармонию этой минуты. Она обязательно ему признается. Скоро.

— Ты хороший парень.

— Я знаю.

— А секс — это не самое главное.

— Конечно нет. Давай чем-нибудь займемся. Чего тебе хочется?

— Послушать историю.

— Не-а.

— Из какого-нибудь нашего отпуска. А, вот: расскажи о Маргите, что ты делал в поезде.

— Но в Маргит мы ездили не в отпуск.

— Мы останавливались там на ночь.

— Только потому, что опоздали на последний поезд. Нельзя попасть в отпуск по ошибке.

— Ну и что. Это все равно кажется отпуском. У нас было отпускное настроение.

Пит ворчит, что отпуск — это событие, а не настроение, но потом наступает молчание, из чего Анна заключает, что он собирается с мыслями. Он рассказывает об их первом свидании за пределами Лондона — вообще-то оно было пятым. Как они встретились на станции «Лондонский мост» и сели на поезд в Маргит, где собирались погулять по берегу, посетить художественную галерею и съесть рыбу с картошкой фри. В поезде Пит открыл рюкзак, и Анна увидела внутри книгу.

— «Алхимик», написал один бразилец, Пауло какой-то. Ты спросила, читал ли я ее. Я сказал, что друг на работе дал мне этот роман, но я его еще не читал. Я спросил: а ты? И ты ответила, что тебе не понравилось — банальщина. Я кивнул и немного повертел в руках книгу. Затем встал, открыл окно и выбросил ее из вагона.

Анна смеется. Ее всегда забавляет эта история, не важно, в который раз она ее слышит; она до сих пор видит, как книга улетает из окна назад по ходу поезда, хлопая страницами, будто отчаявшаяся птица — крыльями.

— Сидевшая напротив нас женщина отчитала меня. Сказала, что выбрасывать книги нехорошо, тем более из поезда. Я пытался объяснить ей, что книжка слова доброго не стоит, и ты громко рассмеялась.

Анна вспоминает лицо попутчицы и долго еще продолжает улыбаться после того, как Пит называет ее чокнутой, вылезает из кровати и объявляет, что собирается сделать конвертики с остатками утки и соусом хойсин на поздний ужин. Он спускается по лестнице, и через мгновение Анна слышит звон посуды на кухне. В дремотной истоме она продолжает смотреть в окно, пока не вздрагивает от внезапного жужжания, доносящегося из дальнего угла комнаты. Она садится в кровати и смотрит туда, где под окном на маленькой скамеечке для ног заряжается ее телефон. В вечернем сумраке он кажется безмерно темным и плотным, почти как кромешный мрак или экзотическая материя, это ощущение усилено тем, что его не проверяли пять или шесть часов. Анне приходит в голову, что сообщение пришло от Джеффа, и ее тело содрогается, как от соприкосновения с колючей материей.

Девушка скатывается с кровати и, почти голая, пробирается через комнату. Берет телефон, вводит пароль, пролистывает рабочие столы: приложение «Кисмет» спрятано в последнем из них. У нее только одно новое сообщение.

Томас-72: «Салют! Как выходные? Жаль, что не встретились. Давай на неделе? Ццц».

Анна выходит из «Кисмет» и, опустив руку с телефоном, замирает посреди комнаты; возбуждение рассеивается, подобно оседающей после взрыва пыли. С этого места из наклонного окна открывается совсем другая картина: вместо чистого неба Анна видит беспорядочное нагромождение крыш, террас и телевизионных антенн. Нельзя отрицать, она чувствует: ее отвергли, пренебрегли ею, и говорит себе, что не стоит переживать — конечно же, Джефф не подходит ей настолько, как заключил «Кисмет», ни в коем случае. Индекс их совпадения не 81, а максимум 65, и сейчас этот тип наверняка притворяется примерным семьянином где-нибудь в Суррее — играет с детьми и врет напропалую бедной жене. Анна упорно продолжает искать объяснение молчанию Джеффа, и когда до нее через открытую крышку люка долетает запах жареной утки, сам факт существования подобных мыслей заставляет ее ощущать себя низкой, порочной, отвратительной и пробуждает мучительное чувство вины.

«Перестань валять дурака», — говорит себе Анна.

Она снова подключается к «Кисмет» и стирает сообщение от Томаса. Затем открывает список контактов, выбирает запись «Томас-72», жмет на «Удалить», подтверждает удаление. После чего без колебаний проделывает то же самое с «Джефф-81». Она подумывает избавиться и от самого приложения «Кисмет», но знает, что это та еще канитель: если партнер еще не найден, для выхода из программы — навсегда! — потребуется целая цепочка подтверждений, вторичных подтверждений, входов под паролем, ответов на контрольные вопросы. Анна решает проделать это завтра на работе, открывает электронную почту, снова забирается в постель и начинает печатать приглашение на ужин в честь дня рождения в пятницу в 19:30. Она адресует его Джаз, Хамзе, Заре и Кейру, Ингрид, Бину, Тоби и Сесиль, добавляет адрес Пита и жмет клавишу «Отправить». Потом бросает телефон и со вздохом падает на спину. Готово.

Она не чувствует облегчения, тревоги или радости избавления — на самом деле ничего не чувствует, просто лежит, глядя в окно, которое показывает тот же фрагмент чистого, но немного потемневшего неба. Снизу доносятся шипение и мерное постукивание деревянной палочки по дну сковороды, потом эти звуки внезапно стихают. Похоже, что-то отвлекает Пита от приготовления еды, и Анна представляет, как он, услышав сигнал о новом имейле в ящике, проверяет телефон. Он прочитает отправленное ею письмо, и тепло пополам с облегчением охватят все его существо, когда он подсознательно поймет, что Анна выбрала гораздо больше, чем ужин с друзьями, — она выбрала его.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Пять дней небеса сияли голубизной, но с началом новой недели небо сереет и прячется за тучами. Однако Анне все равно; она просыпается рано и в том же энергичном настроении, в котором провела все выходные. Еще нет и восьми часов, а она уже садится на Килберн-Хай-роуд в автобус, верхний этаж которого заполнен красочным строем уборщиков и строителей, а не обычными офисными клерками в деловых костюмах. Уж на этот раз Анна точно придет на работу раньше Ингрид. Когда автобус, урча, кашляя и двигаясь рывками, добирается до центра Лондона и здания вокруг становятся высокими и серыми, под стать небу, девушка обдумывает, что сказать Стюарту об интервью, и решает сообщить, что путь был тернист, но в конце концов она добралась до цели.

Войдя в офисное здание, она стремительно шагает через пустой атриум и поднимается в лифте на третий этаж, где находит Ингрид: та сидит, подогнув одну ногу под себя; на голове наушники; пальцы, как всегда, бегают по клавиатуре.

— Твою мать, — говорит Анна, с досадой бросая сумку на стул. — Ингрид снимает наушники и приветствует ее лучезарной улыбкой. — Живешь ты здесь, что ли?

Ингрид объясняет, что в Канаде такое начало дня ранним не считается, а выходные она провела не в офисе, а «с языком на плече» предавалась развлечениям по всему городу — надо же было отметить как следует отъезд Сэма из Британии. Когда Анна снимает пальто и усаживается за свой стол, Ингрид рассказывает об ужине на последнем этаже небоскреба около станции метро «Ливерпуль-стрит». У Анны появляется нехорошее предчувствие — небось сейчас опять придется смотреть фотографии, и этот момент не заставляет себя ждать: Ингрид хватает телефон и демонстрирует снимки. Анна невольно испытывает зависть, увидев панораму города с такой высоты, а также Ингрид и Сэма, окруженных другими улыбающимися парами, которые сидят за столом, уставленными вычурными тарелками с азиатской едой, почти в километре от земли.

— А у тебя как дела? Хорошо провела выходные?

— Прекрасно. Просто замечательно.

— Еще бы! Последний уик-энд перед тридцатилетием! Надеюсь, отрывалась без удержу?

Анна собралась было ответить, но придержала язык. Последний уик-энд перед тридцатилетием? Она и не думала дне рождения с такой точки зрения. Вот бы Ингрид удивилась, узнав, что она работала над статьей, убирала квартиру, открывала чемодан и проводила время с Питом; самый экстравагантный поступок, который она совершила, — пробежка.

— Ничего сверхъестественного. У тебя никогда не случалось приятных выходных без из ряда вон выходящих событий?

Ингрид кивает и так энергично говорит: «Конечно», что Анна не верит ей. Анна хочет рассказать о том, что совершила открытие, выяснив, наконец, для чего придуманы выходные, и о том, какой из-за этого она испытала душевный подъем, но не знает, как начать. Она с огорчением понимает, что вчерашняя уверенность — так же, как блаженная удовлетворенность — уже увяла; теперь это чувство отходит в прошлое, становится достоянием памяти. Анна представляет Пита за приготовлением утки, но этот образ больше не вызывает у нее глубоких эмоций; вместо этого она ясно видит над головой бойфренда сияющее число 70.

— Но следующие выходные особенные, да? — говорит Ингрид. — Жду не дождусь. Будет очень весело.

— Да. Хорошо проведем время, — Анна чувствует, что Ингрид готова засыпать ее вопросами о предстоящей вечеринке. Необходимость отвечать наваливается на плечи девушки непосильным грузом, она хватает кофеварку, которой вообще-то пользуется редко, и уходит, пока подруга не успела ничего спросить. Кухня пуста. Какое счастье, что не надо поддерживать светский разговор. Однако радость быстро сменяется озабоченностью: она, Анна, замкнута по природе или становится нелюдимой? С литром черного кофе она выходит из кухни и направляется назад по проходу между отделом кадров и спортивной редакцией, куда стекаются зевающие сотрудники, пытающиеся обрести бодрость, потягивая кофе. Поравнявшись со своим столом, Анна видит, что у ее компьютера примостился Стюарт. Он разговаривает с Ингрид: рассказывает, как на выходных ездил куда-то с семьей; только когда Анна водружает полный кофейник на стол, начальник замечает ее.

— А вот и она! Девушка с передовой. Как прошли выходные?

Стюарт пытается вести себя приветливо и непринужденно, но Анна чувствует некоторое стеснение — он взгромоздил свой зад всего в нескольких сантиметрах от ее клавиатуры и мыши, и самой Анне сесть некуда. Когда Стюарт выбирается из «тихого уголка» и подходит к ним поболтать, это всегда выглядит натянуто и вызывает неловкость. Его рассказы о жене и близнецах порождают настораживающую мысль о том, что Стюарт женат и у него бывает секс. Однажды утром он подошел, чтобы съесть с ними рогалик, и солидная порция сливочного сыра шлепнулась из его рта на клавиатуру Анны.

— А мы в пятницу тебя потеряли, — сообщает он. — Думали, ты сбежала.

— Извини, это, конечно, наглость с моей стороны. Но интервью затянулось больше чем на час, потом я пошла в кафе написать заметки по свежим следам, а когда закончила, было уже почти пять, и я рассудила, что возвращаться в контору поздновато.

Пока она говорит, Стюарт внимательно за ней наблюдает и, запустив руки глубоко в карманы костюмных брюк, громко бренчит мелочью и ключами. Он едва ли не единственный человек в офисе, одетый элегантно. Внезапно Анна обнаруживает, что не знает, куда девать собственные руки; она заводит их за спину и обхватывает левое запястье пальцами правой, как будто одна рука берет другую под арест.

— Так, значит, все прошло успешно? — уточняет Стюарт. Его голос звучит более уверенно и низко, когда он говорит о работе. — Видимо, Сахина рассказала много о себе, раз вы так задержались.

— Это был тернистый путь, — произносит Анна, к которой возвращается самообладание. — Но в конце концов мы добрались до цели.

— Тернистый путь? Что это значит?

— Ну, понимаешь… — Анна лихорадочно пытается найти правильные слова.

Стюарт прищуривается, словно пытаясь проникнуть в ее мысли. Во время разговора с ним у Анны всегда складывается впечатление — даже если сделать поправку на ее природный пессимизм, — что из-за этого она не в состоянии думать под его пронзительным взглядом. Но прежде чем Анна успевает ответить, она слышит быстрое цоканье каблучков, поворачивается и видит, что к ним приближается малышка Пола.

— Этот парень придирается к тебе? — она цепляется за предплечье Анны и кивает в сторону Стюарта. Тот поднимает ладони вверх — дескать, неповинен.

— Анна как раз рассказывала нам об интервью с Сахиной в пятницу.

— Да что ты! — Пола таращит глаза. — И как успехи?

— Превосходно! — отвечает Анна.

— Иначе и быть не могло! — Пола трясет руку Анны. — Каждое ее интервью — собрание блестящих изречений, дерзких, хлестких, неожиданных, — произнося эти слова, она смотрит на Стюарта, затем на Ингрид, те выражают согласие — и все четверо стоят кружком и кивают. Ситуация наиглупейшая.

— Ты записала много острот? — Пола снова улыбается Анне.

— О… да. Остроты были.

— Анна рассказывала нам, — темные глаза Стюарта поблескивают, — что они беседовали целый час.

— Да-а… — Анна жалеет, что ляпнула это.

— Чудесно. Я знала, что ты справишься. А что, если нам расширить статью, сделать ее подробной? Раз у тебя много хорошего материала, жаль его терять, — Пола смотрит на Стюарта. Тот кивает с опущенными уголками рта и, похоже, соглашается, хотя пока только переваривает предложение.

— А еще можно отснять новые фотографии, — добавляет Пола. — Отправим к Сахине фотографа на этой неделе.

— Новые фотографии? — переспрашивает Анна.

— Почему бы нет? Давайте действовать с размахом. Начнем цикл статей с настоящей бомбы.

— М-м, — тянет Анна, чувствуя такую же скованность в груди, как и во время интервью. — Ей, наверно, ну, трудно будет выкроить время. Она безумно занята…

— О, это займет не более десяти минут, — вставляет Стюарт. — Ерунда по сравнению с часовым интервью, так ведь? — он все еще улыбается, но его взгляд, хитрый, проницательный, настораживает Анну: похожим образом смотрела на нее Сахина. Девушка чувствует, что ее заманивают в ловушку, и по ее телу пробегает дрожь. Она ищет подходящие выражения, чтобы отказаться от своих слов и объяснить, что ответы Сахины идут вразрез с корпоративными ценностями «Брайтлинга», но из-за того, как все они на нее смотрят, не может мыслить ясно. Немного помолчав, она просто кивает и выдавливает: «Отлично».

— Превосходно, — восклицает Пола, еще раз сжав руку Анны, объясняет, что опаздывает к Клему, генеральному директору веб-сайта, и стремительно удаляется по проходу.

Стюарт наконец отрывает зад от стола Анны, и та может сесть на свое место. Какое-то время начальник еще нависает над ней, скороговоркой перечисляя указания: две тысячи слов; готовый вариант прислать ему к середине дня в четверг; черновик согласовать с ним во вторник или в среду; он распорядится, чтобы Джессика позвонила в офис Сахины и договорилась о фотосъемке. Все эти подробности пролетают мимо ушей Анны, затем она видит, как Стюарт удаляется по проходу, и слышит голос Ингрид, которая пытается прорваться к ее сознанию. Анна смотрит на свою клавиатуру и на то место на столе, где восседала задница босса.

— Я очень рада за тебя, Анна.

— Что? А-а. Восторг! Так, кофе! — она хватает кофеварку и наливает напиток в чашку, отхлебывает и морщится, чувствуя горечь. — Жуть. Почему у нас такой невкусный кофе? Без молока и трех ложек сахара пить невозможно. Никогда не прикасайся к кофе, которым нас здесь поят. Золотое правило. Почему ты не напомнила мне его?

Анна встает, надевает пальто и спрашивает Ингрид, не нужно ли ей что-нибудь «из внешнего мира». Затем она пересекает проход и, почти физически ощущая на спине любопытные взгляды Ингрид и Стюарта, решительно выходит из офиса.

Время приближается к трем. Анна полдня жевала кончик ручки и чирикала в блокноте; теперь она смотрит на лежащий перед ней переработанный план и пытается убедить себя, что всё же в состоянии справиться с заданием. Она раздует пригодные цитаты и растянет статью до двух тысяч слов. Включит туда побольше сведений о прошлом Сахины, подробнее остановится на ее детстве и первых работах, а затем ошарашит сомнительными заявлениями архитекторши, вроде того что молодым людям стоит не лелеять свои амбиции, а путешествовать по пустыне, стараясь избежать развращающего влияния корпораций. «Я сумею написать удачную статью», — говорит Анна себе, — «даже если придется работать днями и ночами. Смогу, потому что должна».

Достигнув этого вселяющего уверенность рубежа в работе, девушка решает себя наградить прогулкой и запоздало обедает в Prêt à Manger. Вернувшись к своему столу, решает пересмотреть лекцию Сахины, прочитанную на конференции TED несколько лет назад, четвертое по популярности выступление на одноименном сайте. По каким-то причинам видео плохо загружается — красный бегунок, отмечающий размер пригодной для просмотра части, постоянно упирается в серую границу незакачанного фрагмента — и зависает на полуслове: Сахина застывает в непотребной позе, с закрытыми глазами и открытым ртом. Анна интересуется у Ингрид, самозабвенно ушедшей в работу, что сегодня с Интернетом, и та отвечает, что он взял выходной. Но когда Анна листает дальше и переходит к самому популярному за все время существования TED выступлению — докладу Рэймонда Чана, — неполадки устраняются сами собой. Эту речь Чан произнес через полгода после запуска приложения «Кисмет», и Анна слушала ее уже несколько раз. Прическа у Рэймонда с тех пор изменилась, но лицо и очки выглядят точно так же. Он начинает с оглашения научных данных, которые доказывают, что пары, встретившиеся с помощью «Кисмет», в десять раз чаще вступают в серьезные отношения (совместное проживание, рождение детей или заключение брака), чем те, кто познакомился традиционным путем, и шансы растут в геометрической прогрессии в соответствии с индексом совпадения «Кисмет».

«И самое замечательное в этой программе, — с лица Рэймонда не сходит всегдашняя улыбка, — то, что она совершенствуется. Каждая пара, создавшая семью, задает в системе новый шаблон, помогающий точнее вычислить будущие совпадения, которые, в свою очередь, попадают в систему, то есть происходит плодотворный цикл усвоения и совершенствования».

Чан объясняет, как алгоритм собирает миллионы параметров МУЗУ (мировоззрение, убеждения, знания, умения), которые дают наиболее точное представление о человеческой личности; на экране за его спиной мелькают комбинации из миллионов точек и черточек — шифры людских характеров. Далее Рэймонд проливает свет на значение слова «кисмет»^[16] и убеждает, что эти технологии никогда не будут использоваться, чтобы нарушать нормальное течение человеческих жизней; наоборот, поскольку «Кисмет» знает все об образе жизни каждого участника, он сможет отсеивать тех, кто одержимо пытается создать пару — «рыбачит», как он это называет, — и нарушает чужую личную свободу.

«Мы не играем в Господа Бога, — в завершение говорит Рэймонд. — Мы лишь помогаем людям найти свое счастье; которое совсем рядом».

Сюжет заканчивается, Анна откидывается на стуле и осматривается. Она поднимает голову на телевизионные экраны, непрерывно показывающие новости, и почти готова увидеть там лицо Рэймонда, но оно не появляется. «Кисмет», однако, дважды фигурирует на большом табло. С обеими историями Анна уже знакома. В одной Рэймонд защищается против обвинений в лицемерии, поскольку они с женой, с которой он живет двадцать лет, не проходили ретроспективный любовный тест. Во второй некий австриец предъявляет «Кисмет» иск с целью заставить компанию раскрыть данные, составляющие его профиль, заявляя, что сведения о его поведении в Сети «принадлежат ему». Рэймонд не снисходит до какого-либо ответа, и аргумент отметает безымянный представитель «Кисмет», возражающий, что публикация профилей участников подарила бы их алгоритм конкурентам в Силиконовой долине, а главное — информационная политика компании ясно изложена в условиях договора.

Разговор о базах данных напоминает Анне о словах Джеффа-81 про «трубу», а также о ее собственном аккаунте в «Твиттере» и поисках хозяина чемодана, и она проверяет свой микроблог. К ее удивлению, публикация привлекла внимание. У нее уже 67 подписчиков и 12 ретвитов. Один человек, @Ultramarin1977, написал, что использование você вместо tu для второго лица единственного числа свидетельствует о том, что газета скорее африканская, чем бразильская. Другой читатель, @Sharlottka, сообщает, что в тот день, который указан на обрывке газеты, в Мозамбике произошло сильное наводнение и, возможно, хозяин чемодана был сотрудником гуманитарной миссии.

Анна в изумлении откидывается на спинку стула. Люди действительно помогают ей; «труба» работает. Она почти ощущает, как ее фотографии и слова распространяются по Интернету, перелетают от человека к человеку, просачиваются из трубы в трубу, медленно обходят весь мир. Она пишет личное сообщение с благодарностями каждому, кто принял участие в расследовании, и набирает в поисковике «Интернет все данные труба», но ничего существенного не находит. Она размышляет, не отслеживают ли ее поиски математики, которым заплатили за изучение «трубы». Вот бы они удивились, узнав, что кто-то думает о них, пока они сидят там и смотрят на бесконечный поток информации. От этой мысли Анна улыбается, и внезапно ее обуревает неудержимый порыв выразить эту идею вслух Джеффу; он почти наверняка разразится ответной, заранее заготовленной речью. В этот самый миг телефон в ее сумке звонит, и Анна ужасается: наверно, это он. Но потом девушка вспоминает, что удалила его из контактов, и, достав аппарат из сумочки, видит веснушчатое очкастое лицо Зары.

— Выпьем вечером? — предлагает Зара, когда Анна идет по проходу к лестничной площадке.

— Не могу, работы по уши.

— А мы по-быстрому. Я хочу поговорить о твоем дне рождения.

— Ты уже со мной говоришь.

Анна опирается локтями о подоконник на другом конце площадки; ее удивляет, что внизу в переулке плывет море раскрытых зонтов, ведь не похоже, что идет дождь.

— Итак, ты окончательно решила? — наконец спрашивает Зара. — Лодка отменяется?

— Да. Лодка отменяется.

— А ужин будет?

— Да, — подтверждает Анна с легкой досадой в голосе. — Ужин будет.

Зара так глубоко вздыхает, что кажется, будто она дует в трубку.

— Отлично, Анна. Я очень рада за тебя, — подруга говорит еще что-то в том же духе, выражая бурный восторг, который представляется Анне наигранным и даже подозрительным.

— И что, ты больше не нашла совпадений?

— Да нет. Хотя вообще-то был один парень, но так, ни о чем.

— Какой индекс?

— Точно не помню: 65 или 66. Да и бог с ним. Ты права — мой профиль с червоточинкой.

— Разумеется, я права. Я с самого начала тебе говорила: Пит — просто сокровище.

В душе Анны вспыхивает знакомая застарелая ревность. Стоит ли ей беспокоиться из-за воодушевления подруги? Есть ли у нее основания? Она не уверена, и от одной мысли об этом у нее начинает болеть голова; она жаждет закончить разговор.

— Да уж, ты не ошиблась ни в чем. Даже насчет погоды: нельзя нанимать лодку в дождь. Смотри, что делается на улице.

— А что, там льет? С десятого этажа трудно разобрать.

— Дождь вообще трудно увидеть, — изрекает Анна, хотя сама постигает эту истину, только произнося ее. — Можно заметить, как капли падают на землю или на какие-нибудь другие поверхности, но самих по себе струй совершенно не видно.

— Какое ценное наблюдение! — смеется Зара. Потом предлагает перенести встречу на завтра, и Анна отвечает: «Может быть». Повесив трубку, она так и стоит, опершись локтями о подоконник, и смотрит сквозь стекло. В конце концов она решает, что дождь разглядеть все-таки можно — по слабому трепету, по едва ощутимому прозрачному движению, словно кто-то шелестит воздухом.

ВТОРНИК

Анна сидит одна в винном баре на Стрэнде за высоким узким столом; благодаря окну от пола до потолка создается впечатление, что она находится в аквариуме. С другой стороны стекла спешащие домой офисные работники страдают от непонятной погоды: с неба сыплется мелкая, но густая туманная морось, а воздух при этом мягкий и теплый, почти тропический. Некоторые надели плащи и раскрыли зонты, другие держат над головами сложенные газеты; большинство же просто бредет с опущенными головами, смирившись с тем, что придется вымокнуть.

Телефон лежит перед Анной на столе, и странно ватными пальцами она отправляет сообщение Питу о том, что решила пропустить по стаканчику с Зарой. Затем она снова смотрит через стекло на тротуар, и от вида высокого темноволосого мужчины в костюме по ее телу проходит электрический разряд.

Но это не он, и ее встревоженные нервы успокаиваются. Такая острая реакция настораживает, и Анна напоминает себе, что ее присутствие здесь не имеет большого значения, что ее вообще не должно здесь быть. Прошло меньше часа с тех пор, как Джефф позвонил ей на работу — что доказывает, что он все-таки может позвонить, хотя она и удалила его из контактов, — и весело спросил, не хочет ли она «есть, пить или и того и другого». Анна не знает, почему согласилась встретиться с ним. Неплохо бы поблагодарить его за поддержку в поисках хозяина чемодана, хотя это мало похоже на убедительную причину. Собственно, разумнее всего встать и уйти. Она уже собирается претворить эту мысль в действие, как видит еще одного темноволосого мужчину, спешащего по противоположной стороне тротуара, и на сей раз это он, Джефф-81. Он припускает бегом через переход, чтобы успеть на зеленый свет, на мгновение исчезает из виду и появляется в середине бара, где останавливается и крутит головой. Анна слегка машет ему рукой, и он приближается.

— Привет, Анна, — он подходит к ее столу, уперев руки в бока. Серый деловой костюм гораздо приличнее, чем наряд, в котором он был в Саут-Банке, но все же простоват и старомоден.

— Привет, Джефф, — она поворачивается на стуле, обращаясь к нему лицом, и они улыбаются друг другу. — Симпатичный костюмчик.

— Спасибо. Это мой счастливый костюм.

— Серьезно? То есть, если ты его наденешь, случится что-то хорошее?

— Конечно. Хотя сейчас хорошее уже случилось.

Они продолжают улыбаться друг другу, но ни один не тянется обняться. Анна досадует на свой внешний вид, поскольку у нее снова не было возможности выбрать наряд; на ней толстый джемпер винного цвета, немытые волосы убраны в хвост, а на ногах разношенные ботинки. Тем не менее его живые голубые глаза, кажется, разглядывают ее с интересом, даже с восхищением. Вытянутое лицо покрыто влагой — то ли от напряжения, то ли от дождя, и Джефф отирает ее рукой. В его привлекательности есть что-то несуразное.

— Не желаешь присесть за стол? — спрашивает она.

— Пожалуй, — говорит он с какой-то застывшей улыбкой, — если ты не против.

— Почему я должна быть против?

Немного помолчав, Джефф отвечает:

— Ты же удалила меня. Из приложения.

— О! — Анна чувствует, как заливается румянцем. — Ты заметил?

— Твое имя, Анна-81, побледнело в моем списке контактов. Мне сказали, это значит, что ты удалила меня.

— Ну извини, — Анна смотрит на свои руки, сцепленные на коленях. Положение неловкое, но зато это удачная возможность поговорить начистоту. — К тебе это не относится, я просто…

— Пожалуйста, не извиняйся. Это я должен извиняться. Мне посоветовали не звонить, но потом… что-то мне подсказало, что ты не против.

— И что же тебе подсказало?

— Да так, шестое чувство, — отвечает Джефф, оттопыривая мизинец, словно это от него исходит интуиция.

Наконец он усаживается с другой стороны стола, узкого даже для двух тарелок. С белого неба через гигантское окно в бар льется ровный бледный свет, не дающий теней, и Анна отмечает, что глаза Джеффа не просто голубые — зрачки окружены желтыми точками, напоминающими вспышки во время солнечного затмения. Собеседники не отрывают друг от друга взгляда, и тут Джефф неожиданно наклоняется к девушке и целует ее в щеку. Анна ошеломлена: этот поцелуй с опозданием кажется невероятно задушевным. Она смущенно смеется, снова ощущает, как краснеет, и радуется, когда подходит официант с винной картой. Джефф просматривает ее и говорит что-то по-французски. Анна берет карту и находит заказанное им вино: «Шассань-Монраше», 220 фунтов за бутылку.

— Есть повод, — отвечает он на ее удивленное восклицание. — Наша работа существенно продвинулась.

— Твое секретное расследование?

Джефф кивает и отводит глаза, косясь на стеклянную стену рядом с ними.

— И что же произошло? У вас наметился прорыв? Вы раскусили шифр? — с некоторой издевкой, которой сама не замечает, интересуется Анна.

— До этого еще далеко. Но дело получило многообещающее развитие.

— И это все еще секрет?

— Увы, теперь особенно. Сейчас ответственный момент.

— Это касается той самой «трубы»?

Джефф снова поворачивается к ней и улыбается, и Анна понимает, что не ошиблась.

— Я правда не могу сказать.

— Ты примкнул к этим исследованиям, да?

— В свое время ты все узнаешь.

— Значит, я права, — дерзко произносит она. Он качает головой и цокает языком, выражение его лица подтверждает ее догадку.

Возвращается официант с бутылкой, лежащей в ведерке со льдом, и двумя бокалами. Дав Джеффу попробовать вино, он наполняет бокалы.

— Полагаю, надо тебя поздравить, — Анна поднимает бокал. — Выпьем за загадочное достижение. За мальчиков и их игрушки.

— Нет. Давай выпьем за успех. За восторг победы, а не за трофей. Мне давно кажется, что неважно, чего ты достиг, — вкус успеха всегда одинаков. Ты чувствуешь дружелюбие мира по отношению к тебе и благосклонность судьбы. За успех!

Они чокаются, в мыслях у Анны проносится череда личных достижений — вот она сдает второй водительский экзамен, вот открывает результаты испытаний на аттестат зрелости, вот ей предлагают пройти практику на веб-сайте, — и она отпивает прохладное жгучее вино. Она поднимает бокал и ожидает увидеть кусочки льда, плавающие в желтой жидкости, затем делает второй, больший глоток.

— А у меня тоже есть повод праздновать, — говорит Анна, доставая из сумки телефон. Она рассказывает, что в выходные наконец начала поиски хозяина загадочного чемодана, и хвастается статистикой посещения своего аккаунта в «Твиттере»: за последний день количество подписчиков увеличилось до 179, количество ретвитов — до 44, и больше десяти постов теперь используют хэштег #zagado4nyi_4emodan. Она показывает Джеффу фотографию клочка газеты и говорит, что его опознали как обрывок мозамбикского издания Canal de Maputo и что 12 февраля 2013 года, когда вышел этот номер, в стране произошло крупное наводнение и там работало много сотрудников зарубежных гуманитарных миссий.

— Похоже, во время наводнения оттуда в Хитроу вылетело лишь несколько самолетов, — говорит Анна, водя пальцем по экрану в поисках подходящего комментария. — Один человек написал, что в BAA^[17] есть базы данных обо всех пассажирах на определенный период времени.

— Неплохое начало, — неторопливо произносит Джефф. — Извини, но я не понимаю: что именно ты отмечаешь?

— То, что я наконец приступила к осуществлению своего замысла. И дело успешно продвигается.

— Погоди-ка. Ты ведь еще только начала. Меньше двухсот подписчиков?

— Ну и хорошо, что их немного — я могу поговорить с каждым и всех поблагодарить лично. И потом, а чего ты ожидал?

— Я ожидал большего. Гораздо большего. Я не шучу. Я считаю, ты действительно можешь найти хозяина чемодана. Просто надо расширить круг поисков.

— И как это сделать?

— Проблема в кризисе доверия. Тебе нужно набрать побольше сторонников. Надо полюбить людей, и тогда они смогут присоединиться к тебе. Привлечь знаменитостей и журналистов. Нужно потратить на это много времени. Относиться к проекту как к полноценной работе, — удивительно, что Джефф знает так много о «Твиттере».

— У меня уже есть полноценная работа.

— О да, конечно, — презрительно роняет он. — Но мы сейчас говорим о настоящей журналистике. А она требует жертв.

— Вот именно, жертв. А мне ведь нужно на что-то жить. Вообще-то моя работа не так уж и плоха. У меня много возможностей для маневра. И кроме того, что я буду есть?

— Так начинают многие журналисты-фрилансеры. Тебя заметят и начнут предлагать сотрудничество. Это обязательно окупится.

— Подозреваю, что на тех самых журналистах-фрилансерах не висит ипотека.

Джефф снова бросает взгляд в окно, затем пристально смотрит на Анну, прижав к губам длинные пальцы, словно оценивая, может ли ей доверять.

— Знаешь, кое-что ты можешь сделать, — и он наклоняется к ней через узкий стол, — а я тебе в этом помогу. Пойдем, так сказать, кратчайшим путем, — он рассказывает, что есть способ собрать больше подписчиков с помощью лазейки на сервере «Твиттера», которым пользуются многие. — Это называется «прочесывать». За пару минут твой рейтинг подскочит до тысячи или двух подписчиков, — он щелкает пальцами.

— Ты говоришь о фиктивных аккаунтах?

— Да ты что! Мое предложение гораздо лучше. Это реальные люди, только они не будут знать, что подписаны на твою страницу, — Джефф увлекается этой идеей, и в глазах у него играет озорной огонек.

— Попахивает какими-то махинациями. Это опять связано с твоей «трубой»?

— Строго говоря, все так или иначе связано с «трубой». Но никакого мошенничества тут нет. Многие прибегают к этому приему, чтобы вывести свою работу на новый уровень. И ради себя самой ты обязана сделать то же самое.

Анна снова интересуется, о чем именно, черт возьми, он толкует, но Джефф отвечает, что не хочет вдаваться в подробности, и ловко меняет тему, сообщая, что ему очень нравится Мозамбик, хотя однажды его там похитили. Анна проявляет заинтересованность, и он начинает на удивление залихватское повествование: в девяностые он работал в Малави в газете Lilongwe Herald, которая выходила не регулярно, а по мере готовности. Из-за поломки типографской машины всю работу приостановили на месяц, и Джефф путешествовал автостопом по соседнему Мозамбику, намереваясь по пути обучиться серфингу. В одном городишке на побережье он искал попутку, и в баре, где он пил колу, к нему подкатил молодой парень в невероятных туфлях на платформе и сказал, что может договориться для него о машине на утро и о ночевке. Он купил Джеффу еще колы, потом еще и позвал друзей, которые окружили его в баре и упорно называли Джоном.

— Каждый раз, покупая мне новую колу, они обещали, что это последняя и, когда я ее выпью, меня устроят на ночлег, а утром подгонят машину. Наконец я заподозрил неладное и вежливо попытался уйти. Но они толкнули меня назад на скамью и велели допить колу. Это продолжалось несколько часов, до двух или трех ночи. Наконец мы оказались на улице: якобы направлялись к автовокзалу, чтобы найти там водителя, который меня подвезет. Но вместо этого меня привели в другой бар и снова купили колу. В общей сложности я выпил, наверно, банок двадцать кока-колы. Потом они потеряли бдительность и отпустили меня в туалет, я вылез через окно и спасся бегством.

— Вряд ли это можно назвать похищением.

— Честное слово, эти типы внушали ужас. Все в туфлях на платформе. Вели себя как персонажи «Заводного апельсина», только черные. Я даже бросил там свою сумку. Но все кончилось хорошо. Бывали передряги и похуже.

И Джефф рассказывает столь же колоритную историю о том, как в Кашмире он обкурился, ночью поехал кататься на лодке по озеру, прибился к пакистанской территории и внезапно оказался в свете прожектора, а двадцать пограничников со сторожевого катера направили на него оружие. А в Парагвае его арестовали и обвинили в шпионаже, но отпустили благодаря вмешательству парикмахера, которому он оставил хорошие чаевые. Рассказывая, Джефф размахивает руками, и Анна завороженно следит за тем, как парят и падают вниз его длинные точеные пальцы. Она переводит взгляд на его лицо и в тонких морщинах, прорезавших кожу вокруг глаз, видит свидетельство не столько возраста, сколько опыта. Он жил полной жизнью. Эта мысль поражает Анну, как откровение, и она ощущает вихрь в желудке, как будто его содержимое кто-то размешивает. Вероятно, она начинает пьянеть, но, даже придя к этому заключению, делает еще глоток, и Джефф наполняет ее пустой бокал.

— Ты много путешествовал, — замечает Анна, когда он наконец умолкает.

Это потому, отвечает Джефф, что его всегда отвращал оседлый образ жизни, и Анна с радостью чувствует побуждение рассказать о себе. Говорит, что в двадцать с небольшим была такой же; все ее университетские друзья, бывшие идеалисты и травокуры с левыми взглядами на последнем году обучения внезапно стали подавать документы на получение последипломного юридического образования и в магистратуру, видимо, чтобы оправдать свое обучение в дико дорогих частных школах. Но Анну вполне удовлетворяла праздная жизнь. После защиты диплома она переехала в Лондон, подрабатывала в разных местах, пыталась запустить какие-нибудь проекты, а в основном била баклуши. Сверстники после окончания университета жаловались на тоску, а она была всем довольна. Возможно, это вообще самый счастливый период ее жизни, и продлился он изрядно, лет пять, а кульминацией стала полугодовая поездка в Сан-Франциско, где она жила у сестры отца.

— Даже пять лет — это ерунда, — вставляет Джефф. — У меня такой период еще не закончился.

— С другой стороны, — продолжает Анна, — приличная работа обеспечивает хороший отпуск. Можно пуститься в настоящие приключения. Поехать на Филиппины, в Новую Зеландию, в Исландию.

— Но всего лишь один или два раза в году. Этого никак недостаточно. А можно всю жизнь превратить в увлекательный отпуск.

— Я же не миллионерша.

— А я не имею в виду, что надо в буквальном смысле скакать с самолета на самолет. Отпуск — это не место назначения, а настроение, установка, способ взаимодействия с окружающим миром. Не просто отлучка с работы; ты можешь быть в отпуске и одновременно зарабатывать деньги. А это возможно где угодно: во Франции, в Италии, на шотландском острове. Даже в Воксхолле.

Джефф снова отворачивается. Услышав про Италию, Анна вновь вспоминает свои мечты о скромной жизни на вольных хлебах в Средиземноморье на вилле с белёными стенами и патио, и ей приходит на ум, что он рисует в воображении то же самое, и над головой у него вспыхивает число 81. Ей хочется спросить, бывал ли он в Греции, но Джефф разворачивается и подает знак официанту.

— Вино закончилось. Хочешь еще?

Анна смотрит на пустой бокал, на пустую бутылку и в первый раз за этот вечер пытается проанализировать свои ощущения. Может, разумнее встать и уйти? Но она тут же прогоняет эту мысль. Ей интересно с Джеффом, в его обществе час пролетел как пять минут. Но она не хочет просто сидеть здесь и напиваться. И Анна говорит:

— Не надо больше вина. Я бы хотела, ну… пойти куда-нибудь.

Джефф щурит глаза; ой, он может подумать, что она намекает на продолжение вечера в постели. А ведь так оно и есть.

— Я всю жизнь сижу на месте, — торопится она развеять его подозрения. — На работе, дома, в барах. Хочу подвигаться. Сто лет не танцевала.

— Хочешь пойти танцевать?

— Ну это так, для примера.

— Хорошо. Давай подумаем. Где мы? На Стрэнде. Та-ак, — он смотрит вниз и неестественно застывает. Затем кивает и говорит: — Придумал. Как раз то, что нужно; и идти недалеко. Тебе понравится.

Принесли счет, и Джефф отсчитывает на стол много двадцатифунтовых купюр, затем дает десять фунтов официанту в руки. Это наталкивает Анну на воспоминания, и, слезая со стула и следуя за Джеффом к выходу, она обращается мыслями к привычке отца всегда и всюду оставлять чаевые; однажды он даже дал два фунта парню в забегаловке на автозаправке всего лишь за то, что тот придвинул к ним поднос с едой.

Они идут на восток, к Олдвичу. Небо похоже на провисшее белое одеяло, дует ветерок, теплый, влажный и неугомонный. На улицах многолюдно, и Анну легко могут заметить знакомые или коллеги, но она самым глупым образом считает себя невидимой, словно находится в параллельной вселенной. Она вспоминает, как смотрела днем видео, и уподобляет красный бегунок осознанности своих действий, а серую дорожку — замыслам и целям, придающим этим действиям смысл; похоже, эти две линии ползут по времени вместе, красная и серая в одной упряжке, последняя прокладывает путь, который тут же пожирает первая; это все равно что каменные плиты, уложенные непосредственно перед тем, как на них опускается нога. Она улыбается своим мыслям и говорит:

— Что-то я окосела.

Джефф смеется и берет ее за руку.

Они переходят Ланкастер-плейс, и Анна испытывает разочарование: Джефф ведет ее через арочный вход в Сомерсет-хаус.^[18]

— Не беспокойся, — говорит спутник, словно подслушав ее мысли, — в музей я тебя не поведу.

Они пересекают внутренний двор и проходят через открытые двери в южное крыло, где Джефф увлекает Анну налево мимо знака «Посторонним вход воспрещен». В конце коридора они поворачивают к восточному крылу и через двустворчатые двери следуют к лестнице. Спускаются на четыре пролета и оказываются на последней, полуподвальной площадке, от нее отходит коридор с пластиковой плиткой на полу и электрическим проводом, проложенным вдоль пустых белых стен.

— Если кто спросит, — шепчет Джефф, — ты работаешь в налоговой.

Поинтересоваться, зачем это нужно, Анна не успевает, потому что Джефф кричит:

— Эй! Есть тут кто?

Слова эхом отражаются в пустом коридоре, и впереди открывается дверь. Из нее выходит низенький седеющий человек, какой-то смотритель в синей трикотажной фуфайке и таких же брюках.

— Простите великодушно за беспокойство, — обращается к нему Джефф несколько более церемонно, чем обычно. — Не подскажете, вы открыты? — он указывает через плечо человека на двойные двери в конце коридора. Служитель смотрит в том направлении, затем на Джеффа и Анну, как будто оценивая их.

— О, мы не будем использовать инвентарь, — посмеиваясь, убеждает Джефф. — Просто ностальгическая прогулка. Показываю новому охраннику, как было раньше, — он кивает на Анну. Через мгновение страж кивает в ответ и с сильно выраженным акцентом приглашает посетителей следовать за ним. Они идут по коридору к закрытым дверям, Джефф оживленно болтает, пока молчаливый служитель подбирает ключ. Оказавшись по другую сторону двери, Джефф и Анна некоторое время стоят почти в кромешной темноте.

— В чем дело? Зачем тысказал, что я новый охранник?

— Так надо, — шепчет он, ощупывая стену. — С каждым нужно говорить на доступном ему языке.

— И что это значит?

— Это значит, — произносит Джефф, щелкая одним, вторым, третьим выключателем, — что одни люди посещают элитные места, а другие всего лишь их обслуживают.

Раздается электрический гул, затем показывается зеленый коридор, освещенный рядом настенных ламп. Нижняя половина стен обшита панелями, верхняя оклеена обоями с дамасским узором. Через каждые метров шесть расположены деревянные двери, что напоминает гостиницу. Пахнет пылью.

— А где это мы? — любопытствует Анна, ступая по потертому ковру. Она открывает первую дверь, за которой оказывается темнота, пропитанная густым затхлым запахом. Девушка находит выключатель — в виде медного рычажка, а не пластиковой пластины, — и перед ней появляется квадратная комната с бильярдным столом посередине и живописными портретами аристократов прошлых веков в белых париках.

— Веришь или нет, — произносит позади Анны Джефф, — но мы находимся в спортклубе для сотрудников Управления налоговых сборов.

Он ведет девушку в соседние помещения — зал для игры в пинг-понг, огороженный корт и — pièce de résistance^[19] — тир, который кажется Анне больше похожим на боулинг-клуб. Джефф объясняет, что раньше все госслужбы располагались в Сомерсет-хаус, а когда десять лет назад Налоговое управление переехало на Уайтхолл, у некоторых старых сотрудников не хватило духу оставить этот клуб.

— Меня однажды осаждала налоговая, — Джефф выходит назад в коридор. — Когда я вернулся в Британию и собирался обустроиться здесь, мне предъявили возмутительные обвинения в уклонении от уплаты налогов. Тогда я побольше разведал о них и узнал об этом месте. Это было поэтично — днем сражаться с ними в суде, а вечером пользоваться их парилкой. Пойдем, покажу тебе свой любимый вид времяпрепровождения.

Последнее помещение по коридору — комната отдыха с креслами вокруг низких столиков, с теснящимися на стенах картинами и толстым ковром, в котором ноги утопают по щиколотку. Джефф берет из буфета графин и наливает янтарную жидкость в два стакана для вина. Анна отхлебывает — золотой напиток жгуче целует ее губы — и медленно идет в противоположный конец комнаты, где останавливается перед портретом лысого мужчины с красными щеками и лоснящейся розовой головой, навсегда вперившего в зрителя свирепый взгляд.

— Интересное место, — замечает Анна, повышая голос, чтобы Джефф услышал ее в другом конце помещения. — Ты мне угодил.

— Ничего особенного. В Лондоне полно таких мест.

— В самом деле?

— Не только в Лондоне, во всех крупных городах. Да и в жизни они встречаются на каждом шагу. Сокровища повсюду, надо только знать, где искать.

Анна отходит к стене и рассматривает изображение кроткого человека в красной мантии, который смиренно смотрит вниз и вправо, словно вглядывается в самую суть вещей.

— Сокровища повсюду, — повторяет Анна, передразнивая голос Джеффа, и смеется.

— Я не имею в виду какую-то экзотику, — отвечает Джефф. — Просто я считаю, что людям навязывают определенный образ жизни. Только подумай: каждый день ты проходишь на улице мимо женщин, которые искренне убеждены, что не могут испытывать оргазм. Или им не суждено стать счастливыми.

Слово «оргазм» звучит многообещающе; Анна поворачивается, но видит только затылок Джеффа, рассматривающего картину.

— Это не потому, что люди не хотят быть счастливыми, — возражает Анна, — или испытывать оргазм.

— Я знаю. Но беда в том, что они твердо уверены, будто причина в их недостатках. А она в господствующей идеологии, — Джефф продолжает ораторствовать перед картиной, утверждая, что это явление приобрело повальный характер, особенно среди людей ее возраста. — Я встречаю людей от двадцати до тридцати лет, считающих, что жизнь уже окончена. Они сокрушаются: «Жаль, я этого не сделал», «Жаль, я того не повидал». Им невдомек, что, если они недовольны своей жизнью, то могут изменить ее. Вот почему многие молодые люди принимают наркотики.

Анна снова упирает взгляд в стриженые волосы у него на затылке; на этот раз он оборачивается и встречает ее взгляд.

— Не только поэтому, — роняет Анна, думая о своих таблетках.

— Пойми меня правильно, — говорит Джефф. — Я не ханжа. Раньше я тоже их принимал. Но я считаю это пошлым. Вся эта химия облегчает доступ к тому, что и так находится у человека в мозгу. Наркотические галлюцинации не безумнее, чем сны, которые мы видим почти каждую ночь. Всё в нашей голове. Радость, запас энергии, сумасшествие — всё там.

Анна принимает таблетки, просто чтобы чувствовать себя нормальной, и теперь начинает этого стыдиться. У нее возникает страстное желание защитить себя.

— А ты точно так считаешь или просто напился? — язвительно вворачивает она.

Джефф улыбается.

— Меткое замечание, — отвечает он, грустно смотрит в свой стакан — то же самое делает и Анна, — и, борясь с собой, очевидно сопротивляется порыву сделать очередной глоток. Она чувствует, что задела его за живое, и хочет быть доброй с ним и загладить свою неделикатность.

— Что же, ты британец, — произносит она. — Вся наша жизнь построена на выпивке.

— Это правда, — Джефф снова поворачивается к картине и начинает другую речь: если уж считать, что национальность определяет человека, то жизнь за границей сделала его еще большим британцем, а не наоборот. Он крутит рукой, словно объясняя это давно отошедшему в мир иной кавалеру на портрете, и у Анны мелькает шаловливая мысль. Она потихоньку ставит стакан на стол и, пока он говорит, выходит в коридор.

Комната отдыха — не последнее помещение в спортклубе, как девушке показалось сначала, а находится прямо посередине: коридор сворачивает налево к еще одному ряду закрытых дверей. Анна быстро идет мимо них и вдруг с детской радостью от того, что находится одна в запретном месте, пускается бегом. Открыв несколько дверей, она находит раздевалку, посещает туалет — там ее внимание привлекает собственное отражение в зеркале, и она ближе придвигается к нему. Девушка рассматривает пушистые светлые волосы под стать бледной коже, большие пухлые губы, округлый кончик носа, темное пятно обожженной солнцем кожи, оставшееся после поездки по миру перед поступлением в университет. Безболезненное, нежное обследование. Даже в семнадцать-восемнадцать лет, когда она округлилась после неуклюжего долговязого отрочества, ей очень нравилось свое лицо. Мальчикам и мужчинам, оно, видимо, тоже всегда нравилось. Анна растягивает губы в улыбке, чтобы оценить свои морщинки, и это напоминает ей о тридцатом дне рождения, который наступит уже через три дня. Вспоминаются также Пит и статья про Сахину, но все это кажется далеким и неважным, словно происходит с кем-то другим, в другом городе или стране, с кем-то, кого она едва ли знает. Любопытное чувство отрезанности от событий собственной жизни напоминает ей состояние наркотического опьянения. Анна вспоминает «Танцевальный клубок» и осознает, что испытывала то же чувство, когда в пять утра весь мир казался ужасно далеким и она могла быть самой собой в лучших своих проявлениях. Однажды — наверно, это был один из первых случаев, когда она приняла таблетку, — она ходила по клубу, приставала к каждому, кто не танцевал, убеждала их «подключаться» и при этом совершенно ничего не боялась, была счастлива и любила весь мир и свое место в нем. Да, очень похоже она чувствует себя сейчас. Но помнит она и другое, нечто отдаленное и захороненное в памяти, картины из детства. Анна топает ботинками по напольной плитке, чтобы всколыхнуть забытые чувства, и вспоминает, что девочкой всегда ощущала себя именно так: ее часто переполняли восторг и неуемное желание бежать, и кричать, и хвастаться, особенно если отец наблюдал за ней. Однажды был особенный день — отец повел их с братом в гигантский детский игровой городок с полосой препятствий, на которой проводились состязания, и Анна висела на рукоходе и на тарзанке и выиграла конкурс, а Джош, вечный плакса, надулся, потому что отец явно отдавал ей предпочтение. Невероятно, как живо она помнит это; интересно, не Джефф ли пробудил эти чувства и не на этой ли его способности основывается их высокий индекс совпадения — возможно, «Кисмет» каким-то образом знает о ее подавленных чувствах и о том, как их высвободить. Мысль эта слишком мудреная, чтобы ее переварить, и Анна отбрасывает ее и пытается воскресить другие пережитые впечатления, на этот раз хлопая в ладоши и глубоко втягивая воздух через нос; полностью вдохнув, она ощущает запах хлорки. Она идет на запах через раздевалку, проходит в примыкающее к ней темное пространство, в котором — она знает это еще до того, как щелкает выключателем, — находится плавательный бассейн.

Анна громко смеется. Бассейн примерно десять метров в длину и накрыт темно-синим тентом, прикрепленным к валу. Девушка движется по краю чаши, находит рукоятку, крутит ее несколько раз, и вал начинает вращаться. Анна встает на колени и крутит еще и еще, и покрытие, похожее на огромный высунутый язык, наматывается на ролик. Открывшаяся вода дышит девушке в лицо холодом.

— Анна-81! — окликает ее Джефф, и она вздрагивает. Он стоит у дверей на другом конце бассейна и почти кричит: — Я думал, ты потерялась.

Джефф щелкает еще одним выключателем у двери, в чаше бассейна загорается подсветка, и вода сразу меняет цвет с чернильного на бирюзовый.

— Просто изучаю здешние места, — поясняет Анна. — Ищу сокровища.

— Я подумал: вдруг ты убежала.

— Убежать, изучать — есть ли разница?

— Полагаю, нет.

Анна размышляет, как бы ответить афоризмом, и отваживается спародировать аристократический выговор Джеффа и натужную, с особым перепадом интонаций, манеру изъясняться:

— Конечно, чтобы куда-то прийти, надо сначала откуда-то выйти.

С другого конца помещения заметно, что Джефф слабо улыбается.

— Очень хорошо, — произносит он и упирает руки в бока.

У Анны создается впечатление, что ее игривость выбивает его из колеи, он даже теряется в поисках ответа. Но в то же время Джефф, кажется, смотрит на нее с вожделением. Словно дерзость Анны, покоробив его, разожгла интерес, и теперь он горит желанием овладеть девушкой. Он сует руки в карманы брюк и медленно направляется к ней вокруг бассейна. Анна тоже движется по краю против часовой стрелки, удаляясь от него. Потом они останавливаются, глядя друг на друга с противоположных сторон бассейна. Он улыбается ей. Вода сияет.

— Знаешь, у меня всегда были забавные отношения с плаванием, — говорит он. — Этакая любовь-ненависть.

— Вообще-то я уже догадалась.

— О том, что я не люблю плавать?

— О том, что ты любишь разводить философию по всякому поводу.

Теперь улыбка Джеффа выглядит как приклеенная. Анна грубит осознанно, но наверняка в глубине души ему это нравится и он хочет, чтобы она продолжала в том же духе. Кроме того, прозвучавшее из его уст число 81 напомнило ей, что не нужно особенно церемониться; если процент совпадения правильный, то никакое ее побуждение не оттолкнет его.

— А ты умна, — замечает он.

— Ты так думаешь?

— Умна и забавна.

Она пожимает плечами.

— Некоторые считают меня недотепой.

— Не верю.

— Особенно на работе.

— Это потому, что ты не на своем месте. Ты преследуешь ложные цели по ложным причинам. Неудивительно, что ты сама не своя.

— Правда? — произносит Анна с фальшивой доверчивостью. — И как это изменить?

— Ты должна пересмотреть систему координат, — с готовностью отвечает Джефф, словно он произносит подобные речи по десять раз на дню. — Наше существование определяют желания, и они же придают смысл всей человеческой жизни. Чтобы уйти от навязанной обществом идеологии, надо перерисовать карту.

— Пара пустяков.

— Но придется ломать себя.

— Ах! И часто такие речи действуют на девушек?

— Нет. Но ты произвела на меня впечатление, ты особенная.

Они молча смотрят друг на друга, и его глаза, без сомнения, горят страстью. Анна испытывает привычное побуждение убежать, но подавляет его — будь что будет — и не отрывает от Джеффа глаз. Ее осеняет, что это и есть смысл всей встречи, что подсознательно она так и планировала, но уразумела только сейчас, и все сразу встало на свои места: она собиралась провести ночь с Томасом-72, так почему бы не с Джеффом-81? Девушка стаскивает ботинки, затем носки; ноги ощущают ледяную шершавую плитку. Лак на ногтях облупился. Плевать. Когда она снимает часы, Джефф начинает двигаться вокруг бассейна против часовой стрелки; она делает то же самое. Они останавливаются друг против друга, Анна на этот раз стоит у двери.

— Поиграем? — кричит он.

— А разве мы еще не начали?

— В другую игру.

— Давай, — Анна снимает толстый джемпер и остается в бюстгальтере. Она с досадой отмечает, что живот уже немного отвис, не то что в двадцать лет, когда мышцы оставались упругими без всяких усилий. Джефф снова движется, она тоже, и они снова останавливаются — Джефф теперь оказался возле ее пахучих ботинок. Он, наверно, даже чувствует затхлую вонь. Ну и что? Он же совпадает с ней на 81 процент, и ничто не оттолкнет его от нее. Анна расстегивает джинсы, стягивает с бедер, затем с лодыжек и выступает из них. Ее полуголое тело контрастирует с затянутой в светло-серый костюм фигурой Джеффа.

— На что играем? — спрашивает Анна, упирая, как и он, руки в бока.

— В смысле?

— Ты предложил игру. Что на кону? Что получит победитель?

— О, — говорит он. — Победитель получит всё.

— И ты, и я?

— И ты, и я.

— А что же потеряет проигравший?

— То же самое. Проигравший потеряет всё.

Анна смеется; кажется, они одновременно городят чушь и намекают на более глубокий смысл. Затем она ждет, когда Джефф пойдет снова, но вдруг понимает, что он и не собирается. Он неотрывно смотрит на нее, и вдруг до нее доходит смысл игры: вся суть в ее действиях; ее очередь двигаться, а он будет только наблюдать. Если ей не нравится ее жизнь, она может изменить ее.

— Ладно, — произносит девушка, поощряемая его взглядом. — Я в игре.

Анна без колебаний ступает вперед, отталкивается от бортика, прыгает, вытягивая тело, и врезается в холодную воду, проглатывающую ее полностью.

Когда Анна открывает входную дверь, уже почти полночь; в квартире темно и тихо. Она оставляет ботинки на коврике и на цыпочках поднимается по деревянной лестнице. В ванной, чтобы замаскировать опьянение, она излишне усердно чистит зубы, старательно намывает лицо и выпивает стакан воды. Потом нюхает влажные волосы и пытается выяснить, действительно ли они пахнут хлоркой или ей так кажется. Понять невозможно.

Подняться в спальню бесшумно нельзя, но каким-то образом ей удается забраться по лестнице, закрыть крышку люка и прокрасться по комнате, не разбудив Пита, который крепко спит — его храп похож на скрип гравия под ногами. И все же Анна не хочет рисковать и включать свет и, не в состоянии найти в темноте свою майку и пижамные шорты, раздевается и голой шмыгает в постель. Когда она ложится рядом с Питом, тот захлебывается, причмокивает и вдыхает через нос. Анна затаивает дыхание, желая, чтобы он не просыпался, но вдруг его рука тянется к ней под одеялом. Теплые пальцы ложатся на ее ребра и начинают ощупывать, словно их владелец с удивлением обнаружил под рукой голую кожу. Потом спускаются к ее бедру, поднимаются к груди и там медлят, будто уже сами задаются вопросом: почему она обнажена? Затем рука Пита принимается мять ее правую грудь.

Анна лежит без движения, с закрытыми глазами.

Пит сжимает и щиплет ее сосок. Затем, видимо приняв ее неподвижность за согласие, пальцы перемещаются по животу к спутанным зарослям на лобке и ненадолго останавливаются там, словно в раздумье. А потом один палец осторожно скользит в норку, которая, к удивлению Анны, становится влажной и набухшей.

Анна слабо стонет.

Палец движется вверх-вниз, и от мягкого трения зародыш возбуждения пускает ростки в ее лоно. Инстинктивно она толкает таз вперед, навстречу его ладони и сжимает руками свои ягодицы, отчего зародыш растет, пока не приобретает собственную настойчивую волю. Она отталкивает руку Пита и шепчет:

— Войди.

Слышно шуршание и ерзанье — Пит снимает шорты и майку с поспешностью караульного, призванного к внезапным действиям после затяжного тоскливого ожидания. Затем всем своим голым телом оказывается над ней. Его губы теплы и вялы со сна, поцелуй имеет вкус зубной пасты и чего-то резкого, возможно алкоголя. Его пенис уже отвердел, она расставляет ноги, и, после того как он неловко прилаживается, любовники сливаются воедино.

Пит стонет.

— Да, — шепчет она, слегка касаясь губами его уха. — Да. Давай. Боже. О! Да.

Она повторяет эти слова в разном порядке, не придавая им значения, только чтобы они сопровождали порывистые вдохи и выдохи. Одеяло сползает на пол. Пит ускоряет ритм, и ядро желания в лоне Анны растет с каждым толчком, приобретая размах, силу и жар. Очередным поцелуем Пит душит лепет Анны, и на этот раз она узнает терпкий вкус на его языке: Пит пил вино. Это вызывает непрошеный образ: Пит в ожидании Анны сидит один в гостиной — и ею овладевает чувство вины.

Она отрывается от его губ и поворачивает голову набок. Пит продолжает двигаться, он уже почти готов, но для Анны все кончается. Вожделение пропадает, и остается лишь набор не доставляющих удовольствия ощущений: плещущая в животе жидкость, мурашки, бегущие по голым ногам, скрипящая под ней кровать, трение на внутренней стороне бедра… Слава богу, что хоть в комнате темно и Пит не может видеть, как искажается лицо Анны, когда ее мысли перескакивают с одного образа на другой: одинокий Пит сидит на диване, а она в это время чокается с Джеффом.

…Он дважды поцеловал ее. Сначала, после того как их игру прервал сторож, они поднимались по лестнице из спортклуба на первый этаж, Джефф прижал ее к стене, и они крепко поцеловались с закрытыми губами, что напомнило Анне старые черно-белые фильмы. Второй раз, еще выпив в баре «Уолдорф», они спрятались от вновь разошедшегося дождя под козырьком закрытого ювелирного магазина. На этот раз поцелуи были долгими и искусными. Встав на крыльцо, чтобы сравняться с ним ростом, она обнимала Джеффа за шею.

«Встретимся в четверг», — проговорил он, на мгновение оторвавшись от нее, чтобы вздохнуть.

Анна не ответила, лишь снова приникла к нему лицом.

«В четверг, — повторил он, прервавшись через несколько мгновений, отодвинув ее на расстояние вытянутых рук. — Пойдем в какое-нибудь действительно замечательное место, поужинаем…» И займемся любовью — это было третье, невысказанное, предложение. Он улыбнулся, и они вернулись к поцелуям под стук дождя по козырьку…

Пит издает нечто среднее между стоном и ворчанием, и это возвращает Анну в настоящее: она в процессе полового акта. Бурного и шумного. На удивление, к ней вернулось желание. Она снова думает о поцелуях Джеффа, и ядро разбухает, распространяется вверх по животу.

— Да, — говорит она, ощущая, что ей все же удастся кончить. — Давай. Боже. Да. Вот. Да!

Она вспоминает о языке Джеффа у нее во рту, о его длинных пальцах в заднем кармане ее джинсов и думает: «В четверг».

— Да! — кричит она, поднимая ноги и обхватывая ими спину Пита. Это сигнал для него, и он наклоняется, чтобы изменить угол, находя нужное положение и прижимаясь животом к ее лонной кости. Ядро превращается в горячий шар, который начинает раскалываться и разливать жар, распространяющийся в грудь и в ноги.

— Сейчас, — шепчет Анна, прижимаясь к Питу.

Он хрипло стонет, она задыхается от наслаждения, и слово «четверг» отдается в ее мозгу, а горячие волны растекаются по ногам, рукам, голове; затем все тело заполняет огонь, который собирается в красную вспышку и рассыпается медленными мерцающими волнами.

Потом они лежат рядом под одеялом, которое подобрали с пола. Пит кладет тяжелую руку на ее грудь. Он заметно устал, но не хочет засыпать, чтобы сполна насладиться минутой гармонии.

— У тебя получилось? — спрашивает он.

— Да. Ага.

— Но ты ведь выпила.

— Да, — отвечает Анна, только сейчас осознав, как редко это случается. — Забавно, да? Черт его знает, от чего это зависит?

— Скорее всего, все это надумано, — Пит ближе придвигается к ней.

— И Зара говорит то же самое, — замечает она и тут же, пугаясь, что он может спросить о том, как они провели вечер, спешит добавить: — Надо спать, Пит. Уже за полночь.

— И правда. Уже среда. А завтра четверг, канун твоего дня рождения.

— Да, — произносит она и слышит в своем голосе паническое придыхание. Она отворачивается от Пита и удобнее устраивается на подушке. Натянутое на голову одеяло отражает звук ее быстрого неровного пульса. Пит убирает руку и постепенно проваливается в сон — дыхание его становится медленным и хриплым. А Анна лежит в темноте с широко раскрытыми глазами.

СРЕДА

Анна пролистывает вверх-вниз файл «Сахина_6» на своем компьютере и размышляет, достаточно ли сделано на сегодня. Уже половина восьмого вечера, и третий этаж почти пуст. В отдел новостей скоро придет ночная смена, а спортивный отдел и сектор, выпускающий спонсорские материалы, прервут деятельность до утра; даже экран с круглосуточными новостями выключается в девять часов, и ночью работает только большое табло, обновляющее данные каждые десять секунд неизвестно для кого.

Однако Ингрид все еще здесь, что-то печатает; она, как всегда, сидит прямо, приблизив лицо к монитору, и Анна, похоже, последние несколько дней предпочитает это положение прежней расслабленной позе, когда она чуть ли не лежала на стуле. Две девушки словно идут нос к носу в каком-то неподвижном соревновании. Анна решает еще раз причесать документ. Статья обрела форму, общую логику и ритм; заметно, как они постепенно отчетливо вырастают из трясины слов. Анна начинает текст с краткого изложения подъема Сахины к высотам мировой архитектуры, предположительно по головам, пересказывает большинство жестоких и пугающих историй, почерпнутых ею из других изданий, от Vogue и Times до Newsweek. Затем она разрушает этот стереотип подробным репортажем о том, как вошла из темного коридора в офис Сахины, описывает просторное помещение — идиллическое место, где молодые, модно одетые и боготворящие свою начальницу сотрудники смеются и изображают звук поцелуя, проходя мимо нее. Дальше статья развивается по тому же образцу: с привычной дистанции представлена карьера Сахины, упоминаются самые известные здания и полученные награды, а затем Анна переходит к броскому фрагменту, который вроде бы противоречит всему сказанному, приводя слова Сахины о том, что молодым людям не следует стремиться в архитекторы, и о том, что она не хочет, чтобы ее здания были изысканными. Анна отбросила все язвительные замечания мисс Бхутто — ремарку о лишенных вкуса правительственных чиновниках и ее сомнения в компетенции журналистки, — поскольку она видит основной целью, задачей первостепенной важности показать, что Сахина не такая уж ведьма, как ее представляют.

Всё на своих местах. Предстоит еще довести до ума стилистику: путаные обрывистые предложения не связаны между собой и вообще не понятны никому, кроме Анны. Но об этом беспокоиться не стоит. Для нее сделать текст связным и стройным — один из последних, не требующих больших умственных усилий этапов подготовки статьи, сравнимый с вычиткой на предмет опечаток, этим она занимается после того, как основная работа — расположение фрагментов в логическом порядке — закончена.

— Всё! — восклицает Ингрид, снимая наушники и откидываясь на стуле. — Я пас! Ты выиграла.

Анна смотрит, как коллега выключает компьютер и надевает пальто, то и дело тихо вздыхая — это вошло у нее в привычку с тех пор, как ее бойфренд Сэм отбыл в экспедицию на Амазонку, где должен провести шесть недель на каком-то дереве, чтобы снять киноматериал на несколько секунд о том, как размножаются и дерутся ядовитые лягушки.

— Завтра утром я тебя опережу, — говорит Анна. Ингрид смеется, отвечает, что на святое замахиваться нельзя, и уходит.

Теперь Анна на этаже одна. Хотя на самом деле нет. Повернувшись на стуле, она видит, что Стюарт еще здесь, сидит спиной к ней за своим столом. Жутковато оставаться с ним вдвоем. Мысль о разнополых людях, задержавшихся допоздна в пустом офисе, неизбежно имеет сексуальный подтекст, независимо от того, есть между ними половое влечение или оно напрочь отсутствует. Думать об этом неприятно, но всякие глупости невольно лезут в голову. Однажды, больше года назад, они шли навстречу друг другу по лестнице — начальник спускался, она поднималась, — и в зеркальном стекле площадки Анна увидела, как Стюарт поворачивает голову и откровенно рассматривает ее задницу. Хуже того, их глаза встретились в стекле, он заметил, что она поймала его похотливый взгляд, и, покраснев от смущения, поспешно отвернулся. В течение следующего месяца Стюарт разговаривал с ней лично только в случае крайней необходимости, ни разу не подошел к ее столу, указания пересылал по электронной почте, и Анна представляла, как он втайне сгорает со стыда.

Компьютер пикает — пришло письмо от Джимми из мультимедийного отдела. Поскольку в теме значится «Сахина», Анна открывает письмо и скачивает папку с лучшими снимками, сделанными вчера, когда Джимми самолично ездил в офис Сахины. Вот она стоит возле какого-то растения. Вот позирует под надписью «Никогда не прекращайте познавать мир». А здесь запечатлена в лучах солнца на улице у склада. Все снимки сделаны издалека, и Анна догадывается, что Джимми тоже ужаснулся состоянию кожи госпожи Бхутто и искал тактичный способ избежать крупных планов. Но даже на расстоянии Анна замечает хитринку в глазах Сахины, искру коварства в изуродованном годами лице, и ее пробирает дрожь от воспоминаний о том, как легко архитекторша читала в ее душе.

Анна смотрит через плечо, видит, как сосредоточенно Стюарт пялится в экран, и предполагает, что он тоже листает фотографии. Не ровен час босс пересечет проход и поинтересуется, какой из снимков ей нравится больше, и, к слову, небрежно полюбопытствует, как продвигается написание статьи. Он даже может сунуть нос в черновик, и ей придется объяснять, что ему не стоит волноваться по поводу невнятного синтаксиса, отсутствующей грамматики и рваных предложений. Анна воображает, как Стюарт взгромоздит свой зад рядом с ней на столе Ингрид, и, еще раз вспомнив, что они одни в огромном офисе, сохраняет документ и выключает компьютер. Надо сматываться.

Уже почти восемь вечера, но автобус в Килберн битком набит возвращающимися домой с работы людьми. Ее обычное место впереди на верхнем этаже занято, и ей достается первое сиденье у лестницы перед монитором, на котором бесконечно сменяются десять или около того рябых изображений с камер, спрятанных во всех углах автобуса. На трех из них Анна видит себя — анфас, в профиль и со спины, — и собственное изображение привлекает ее внимание, как при покупке одежды, когда двойное отражение в зеркалах примерочной дает неожиданное представление о том, как ты смотришься со стороны.

Анна делает вывод, что выглядит вполне обычно — может, кое-кто из парней и задержит на ней взгляд, но в целом она совершенно ничем не примечательна, заурядна, сливается с толпой. А если бы они знали, что она работает на веб-сайте и пишет статью о Сахине Бхутто? Привлекло бы это к ней внимание? Скорее всего, большинство людей успешны в своей профессии, и наверняка половина из них могут претендовать на столь же впечатляющую известность. На экране снова появляется ее изображение анфас, и в порядке эксперимента Анна вписывает себя в предполагаемый твиттер-мем: воображает, как становится эксцентричной звездой соцсетей, молодой женщиной, которая по прошествии четырех лет вернула потерянный чемодан владельцу, — и в свете этой фантазии она видит, как выделяется из толпы, гордо высказывается в гостях за столом… Анна достает из сумочки телефон и проверяет статистику посещений. Она открывала микроблог всего час назад, и за это время появилось несколько новых подписчиков; общее число читателей достигло трех с лишним сотен. Сегодня поступило множество новых догадок и предположений, самое интересное — от пользователя @bilboa_baggins. Он сообщает, что его брат работает в администрации испанских аэропортов, а они хранят базы данных всех полетов; если в феврале 2013 года между Хитроу и Мозамбиком действительно совершалось ограниченное количество полетов, то имена всех пассажиров должны быть занесены в документы штаб-квартиры Управления британскими аэропортами. В заключение гость прикинул: если рейс осуществлялся еженедельно на «Боинге-737», то круг возможных кандидатов сводится всего к паре сотен пассажиров. Здорово, думает Анна. Всего четыре дня назад было семь миллиардов; а теперь количество сократилось до двух сотен и даже меньше, учитывая, что владелец чемодана — некрупный, но мускулистый мужчина. Она представляет, как замечательно будет отыскать его, взаправду отыскать, и как все удивятся, и вспоминает, что сказал Джефф о возможности расширить число посетителей страницы. Если это действительно законно и все так поступают, возможно, ей стоит воспользоваться его предложением…

Полет ее фантазии прерывает короткий гудок телефона, извещающий о новом сообщении от «Кисмет» (где-то в сознании пробегает: странно, она же его удалила?). Конечно же, это от Джеффа-81. Поразительно: все сегодняшние сообщения от него приходят словно в ответ на ее мысли, хотя что в этом странного, когда она так часто, чтобы не сказать беспрерывно, о нем думает. Анна открывает письмо:

«Считаю твое молчание согласием. 18:00. Лондонский мост. Со стороны Тули-стрит. Захвати ноутбук».

Ниже еще два сегодняшних сообщения от него, на которые Анна не ответила. В первом Джефф благодарил ее за вчерашний вечер и за то, что не стала капризничать, когда сторож прервал ее плавание. Во втором, отправленном несколько минут назад, приглашал встретиться на станции «Лондонский мост» и обещал загладить вчерашнюю неловкость и отвезти ее в действительно замечательное место.

В сотый раз за день Анна задумывается, что может означать «действительно замечательное место», учитывая его выходку с Сомерсет-хаусом. Загородный дом министра финансов или лорд-мэра, ключ от которого спрятан в цветочном горшке и Джеффу об этом каким-то образом известно? Или подземный бункер где-нибудь в Кенте, оборудованный для армейского руководства и политических лидеров на случай атомной войны? Скорее всего, он покажет ей «трубу» или такое место, куда он умудрился перенаправить ее данные, какой-нибудь театр или галерею, где по огромному экрану проносится вся совокупность интернет-информации. Анна уже собирается ответить на письмо, но вдруг соображает, что Джефф не просит ее об этом. Он будет ждать. Индекс 81 — доказательство того, что он знает ее мысли и в таких сообщениях нет необходимости; от нее к нему тянутся некие невидимые нити, где бы он ни находился…

Анна пытается отбросить эти раздумья и смотрит в окно. Автобус в это время останавливается около щита с рекламой любовного теста «Кисмет». Стекло испещрено дождевыми каплями, и раз в несколько секунд они сливаются в ручейки, плавно скользящие вниз по стеклу, искажая и размазывая яркие огни за ним и создавая впечатление, что из букв рекламы сочится кровь. И снова Анну одолевают сомнения: Джефф не может совпадать с ней на 81 процент. «Кисмет», должно быть, просчитался, преувеличил индекс. Такое не исключено. Во время сегодняшнего двадцатиминутного обеденного перерыва она порылась в Интернете и нашла десятки аналогичных историй. Кроме получившего широкую огласку эпизода с рассерженным австрийцем, требовавшим раскрыть данные его профиля, она обнаружила массу сообщений, в основном на местных новостных веб-сайтах, о людях, которые жаловались на дутый индекс и очевидное несходство характеров. Каждая статья завершалась стандартным ответом представителя «Кисмет»: они никогда не утверждали, что программа работает идеально, отдельные нестыковки неизбежны, но в целом их алгоритм — лучший из возможных способ установить совместимость двух людей.

Автобус трогается, реклама «Кисмет» пропадает из вида, и Анна говорит себе, что, если индекс завышен, тем лучше. Ей нужна только одна ночь приключений и острых ощущений, подарок на день рождения самой себе, и больше это никогда не повторится. А даже если показатель верен и Джефф один из десяти миллионов — это она тоже разузнала в Сети, — то не будет ли разрыв с ним после всего лишь одной ночи достойной похвалы выдержкой характера и обузданием страстей?

Да, думает Анна, когда убирает телефон, встает и нажимает на звонок, оба варианта хороши. Автобус останавливается, и она соскальзывает с лестницы на улицу, по пути благодаря водителя.

Квартиру наполняют звуки и запахи стряпни. В основном у них в доме готовит Пит, в будние дни он всегда сочиняет что-нибудь вкусненькое, но сегодня очень уж расстарался. Переодевшись в домашние штаны и приняв таблетку, Анна спускается в гостиную и видит на узком столе графин с водой и серебряные столовые приборы, как будто ожидаются гости. Входит Пит; словно официант в дорогом ресторане, он несет две тарелки с поджаренным на сковороде лещом, чесночным пюре и пурпурной брокколи. Анна смотрит, как он садится за стол, и недоумевает, уж не решил ли он заранее отметить ее день рождения. Но когда она видит восторженный блеск в его глазах, то понимает, что это скорее жест благодарности за прошлую ночь: за секс, за окончание периода воздержания.

— Хорошо вчера провела время с Зарой? — интересуется Пит, беря нож и вилку. Стол такой узкий, что они всегда сидят боком друг к другу, Анна во главе, а Пит с краю. Она замечает, что растительность у него на лице с выходных еще погустела и намечающаяся бородка начала принимать форму. Забавно, как волосы растут сами собой, без цели и пользы, словно сныть и крапива в саду Дэвида возле их дома. — Для вторника ты надолго задержалась.

— Мило, — отвечает Анна и, пока он не успел спросить о подробностях, привлекает внимание к его собственному времяпрепровождению: — А как прошел твой вечер?

— Скучновато, — вздыхает Пит, — но, конечно, когда ты пришла, стало гораздо веселее. — он снова улыбается ей, и Анна смотрит на безжизненные глаза рыбы в тарелке. — Наверно, это из-за того, что мы на днях поговорили. Волшебная сила слова.

— Да, — кивает Анна и возвращается к рыбе. Когда она разрезает сияющую чешую и отделяет мягкую сочную плоть от хребта, живот у нее крутит. — Видимо, это помогло, — она кладет на вилку воздушный кусочек рыбы и горку пюре и запивает еду водой, внезапно жалея о том, что это не вино.

— А как у тебя дела со статьей? — Пит явно хочет поддерживать непринужденное настроение и доверительный разговор.

Анна отвечает, что статья мало-помалу приобретает форму.

— Ты уже показывала ее кому-нибудь? — любопытствует Пит и, когда она говорит, что нет, хмурится.

— Не волнуйся. У меня все идет по плану. Покажу ее Стюарту завтра днем.

В ее голосе звучит железная уверенность, и Пит кивает и принимается за рыбу, которую ест только вилкой. Он всегда сначала нарезает еду на кусочки с помощью ножа и вилки, потом откладывает нож, берет вилку в правую руку и ест. Зара тоже так делает, и это вызывает у Анны глухое раздражение: эти двое так любят вкусную еду, но не придерживаются даже элементарных правил поведения за столом!

— Не хочешь вина? — предлагает Анна, решив, что нет причин отказывать себе в необходимом.

Она встает, направляется на кухню и находит в холодильнике треть бутылки белого вина. Должно быть, с этим вином Пит коротал вечер вчера, когда она напивалась с Джеффом; эта мысль портит ей настроение, как струя черных чернил — чистую воду. Анна несет бутылку и два бокала в гостиную, но Пит отказывается, говорит, что выпил несколько бокалов накануне. Анна кивает и наливает себе, делая вид, что не замечает его намека. Проходит пара мгновений, и Пит высказывается прямо:

— А ты ведь тоже вчера изрядно выпила?

— Ну да, — Анна делает глоток и пожимает плечами. Вино невкусное, но алкоголь приятно пощипывает язык. Пит с тревогой наблюдает, как она потягивает напиток, и ей в голову приходит, что он нашел бутылку виски. — Но и работала я тоже немало.

Это прозвучало с вызовом, словно она обвиняет его в том, что он не работает, а только носится со своими учебниками. Но Пит ничего не отвечает, и они едят молча; Анна чувствует, что он подавляет желание сказать что-то и повторяет про себя советы психологов, как снизить градус разговора, чтобы не разгорелась ссора. Наконец Пит заговаривает об ужине в честь дня рождения.

— Так кто приглашен?

Анна отвечает, и он задает еще и еще вопросы о предстоящем событии: что она хочет есть, пить, на сладкое, не желает ли сходить завтра вечером в магазин, чтобы купить все, что ей нравится. Анна, не в силах думать о подобных вещах, отвечает односложно и напоминает себе, какую ложь придумала, чтобы оправдать завтрашнее отсутствие.

— Кстати, насчет завтра, — роняет она, крепко сжимая пальцами прохладный металл ножа и вилки. — Вечером я ужинаю с мамой.

— Правда? — удивляется Пит.

Анна чувствует, как кровь бросается в лицо и сердце подпрыгивает — детектор лжи раскусил бы ее на раз.

— Ага, — Анна смотрит на голову леща — ей кажется, что на его рыле застыл крик боли, — и отделяет еще белого мяса из дыры в его боку. Поверх куска рыбы девушка накладывает на вилку пюре и поясняет: — Мы хотели поужинать в выходные, но она занята, поэтому решили встретиться накануне дня моего рождения, только мы двое, — она отправляет рыбу и картошку в рот и снова нагружает вилку. В каком-то смысле отрадно, что ложь не доставляет ей удовольствия, — еще одно доказательство того, что ее приключение всего лишь пустяк, каприз.

— Ну тогда хорошо вам провести время. Обними ее от меня.

— Ладно, — Анна наливает очередной бокал вина. Чувствуя на себе тревожный взгляд Пита, она произносит в оправдание: — Вкусное вино.

От звука собственного голоса ей почему-то становится не по себе, и она пялится в желтую жидкость, пока не понимает, что накануне сказала Джеффу те же самые слова, но искренне.

Посреди ночи Анна, задохнувшись, просыпается. Ей снился сон. Подробности видения уже распались, но она помнит, что там присутствовал ее отец и что она стояла на краю обрыва, а потом падала, падала. Она лежит в постели и ждет, когда проснувшийся мозг избавится от ощущений опасности и страха, но жуть лишь усиливается. Как будто окружающая темнота физически давит на нее со всех сторон. Ей тяжело дышать, кажется, будто кислород перестает поступать в легкие, и тревога душит ее.

Анна встает с кровати, пересекает комнату и открывает окно. Холодный воздух обжигает лицо, все волоски на полуголом теле встают дыбом. Анна сознательно регулирует дыхание — четыре секунды вдох, пять выдох, — и паника начинает отступать. Поднявшись на цыпочки и поставив локти и подбородок на оконную раму, девушка располагается почти с удобством и смотрит на улицу. Над противоположным рядом домов виден лоскут центра Лондона и вершины нескольких высоток — Ситипоинт, Шард и уродливый небоскреб в районе «Слон и замок» с воздушными турбинами наверху, — вокруг которых только начинает заниматься заря. Видимо, уже почти утро. В доме на вершине холма, который Анна снимала в Шеффилде вместе с Зарой и Хамзой на третьем курсе, из люкарны в ее комнате был виден весь город, и девушка часто сидела, блаженно наблюдая, как менялся вид во время рассвета и заката. Эти воспоминания действуют на Анну умиротворяюще, а когда с запада, мигая красными огнями на крыльях и на хвосте, взлетает самолет, она испытывает душевный подъем. Она снова обращается мыслями к человеку, который четыре года назад стоял у багажной вертушки в Хитроу, ожидая свой чемодан. Незнакомец затерт в толпе семейств, парочек и бизнесменов — некоторых из них он видел в самолете — и наблюдает за тем, как на ленте появляются первые чемоданы, затем еще и еще, и опасается: а вдруг с его багажом в этот раз выйдет накладка. Он включает телефон, и аппарат с жужжанием начинает принимать сообщения — от его начальника, начальника его начальника, коллег, жены. Затем происходит военный переворот, или политическое убийство, или восстание, или еще какое-то значительное событие в некой точке земного шара — Анна еще не выяснила, в какой именно, — и ему нужно срочно ехать туда, прямо сейчас. Он бежит в зал отправления, узнает, что рейс в точку Икс вылетает через тридцать пять минут. Он думает о чемодане на багажной карусели, сожалеет о нескольких уложенных в него вещах и прощается с ними. Спрашивает один билет до точки Икс и, даже не поинтересовавшись ценой, протягивает кассирше карту «Американ Экспресс»…

Анна вся дрожит, но она довольна: приступ паники был всего лишь последствием дурного сна. Она снова ложится в кровать, и теплое постельное белье приятно ласкает ее тело. Пит спит на спине, похрапывая. Она легонько толкает его локтем, и он инстинктивно поворачивается на бок, словно и в глубоком сне не забывает о ее нуждах и хочет ей угодить. Анна теснее прижимается к нему и целует его пушистый затылок. Затем закрывает глаза и засыпает.

ЧЕТВЕРГ

На Карнаби-стрит и в окрестностях есть много обувных магазинов, и во время обеда Анна неспешно обходит некоторые из них, пока не останавливается в бутике на верхнем этаже «Кингли Корт». Она выбирает три пары для примерки и в ожидании, когда продавщица принесет ей нужный размер, сдергивает носок и любуется свеженакрашенными ногтями. Анна быстро отметает одну пару со слишком остроконечными носами и долго выбирает между двумя оставшимися. Это почти одинаковые сапоги из черной кожи, а их главное отличие кроме незначительной разницы подкладки и стежка состоит в цене: одна пара 110 фунтов, другая — 320. Хотя они выглядят практически идентично, Анна предпочитает дорогие сапоги. Да, дорогие и правда лучше. Она наконец напоминает себе о повышении зарплаты и повторяет в уме слова, которыми подбадривала себя в магазинах одежды с подростковых времен: дорогие вещи на самом деле не дороже других, поскольку настоящая цена покупки выясняется лишь позже, на основании того, как часто ты надеваешь ту или иную вещь и насколько тебе это нравится. Продавщица забирает дорогую пару, чтобыупаковать в коробку, но Анна уже не может надеть свои старые ботинки, которые теперь кажутся смехотворно, до неприличия изношенными, и говорит, что пойдет в обновке. Со старыми ботинками, которые торчат из огромного бумажного пакета и вместе с ним покачиваются, Анна направляется к Сохо-сквер, купив по пути карри. На улице прохладно и ветрено, и Анна присматривает скамейку — из сентиментальных побуждений она выбирает то самое место, где активировала профиль «Кисмет» и сидела в ожидании, пока индекс 54 не вошел в парк. Неужели это было чуть больше недели назад? Она тыкает ложкой в карри, но почти не принимается за еду — переполняющий ее водоворот беспокойства не оставляет места для пищи. Анна едва одолевает половину и отправляется на работу. На краю площади она бросает коробку с едой в урну и, немного поколебавшись, сует туда же старые ботинки.

— Новые сапоги! — замечает Ингрид, когда Анна подходит к своему столу.

— Подарок себе любимой, — отвечает Анна, крутя ступнями; блестящие темные сапоги кажутся влажными. — На последний день перед тридцатилетием.

Ингрид наклоняется, чтобы потрогать кожу, спрашивает, где она их купила, и вроде бы хочет продолжить разговор, но Анна прячет ноги под стол и дает понять, что болтать ей некогда. Она еще раз прочесывает файл «Сахина ФИНАЛ»: исправляет опечатки, убирает лишние слова и придает предложениям стройность. Но она перевозбуждена и не может сосредоточиться, поэтому то и дело отвлекается и рассеянно глазеет по сторонам. В очередной раз подняв взгляд, девушка видит на большом табло новую историю о «Кисмет» и уносится в мечтах к предстоящей встрече с Джеффом; нервный трепет проходит по ее телу, как порыв ветра, и она чуть не теряет сознание.

Установленный ею для себя крайний срок истекает в пять, а в четыре минуты шестого она завершает последний абзац, так чтобы он хотя бы частично имел смысл, и отправляет статью Стюарту. Затем она пересекает проход и стучит в стеклянную дверь «тихого уголка».

— Я выслала тебе статью, — сообщает Анна.

Через плечо Стюарта она видит, что начальник пишет электронное письмо о работе с «Лонжин». Почему опять часы? Не поднимая глаз, Стюарт ворчит, что она должна была прислать ему черновик еще вчера или позавчера.

— А сейчас я занят. Подойду к тебе позже.

— Дело в том, что мне сегодня надо уйти пораньше. Завтра у меня день рождения, и я ужинаю с мамой.

Стюарт печатает еще несколько слов, со всей дури шваркает по клавише Enter и разворачивается к Анне. Выражение снисходительности и разочарования пробегает по его лицу, словно он думает: так и знал, что с ней придется нянчиться.

— Ладно, — он кивает на пустой стул. — Давай посмотрим, что там вышло.

— Дело в том, — Анна морщится, — что мне надо идти прямо сейчас. Я опаздываю.

Теперь на лице начальника отражается раздражение, и он замечает, что при этом она нашла время для обеденного перерыва. Анне неизвестно, на самом ли деле Стюарт следит за ее передвижениями или сказанул наугад, но она извиняется, что так получилось, говорит, что статья полностью готова, сама она ею довольна, но сможет прийти завтра пораньше и обсудить изменения — тогда у нее останется достаточно времени, чтобы до отправки в «Брайтлинг» внести необходимые коррективы. Стюарт мерит Анну изучающим взглядом прищуренных глаз, пытаясь угадать, что у нее на уме, но когда он вздыхает и качает головой, девушка уже знает, что босс нехотя соглашается с ее предложением.

— И прошу не опаздывать, — предупреждает он.

— Ни в коем случае. Спасибо.

— Жду тебя в восемь.

— Конечно. До завтра.

Стюарт кивает в сторону двери, и, прежде чем развернуться и выйти из комнаты, Анна, к собственному удивлению, одаряет его нахальной девчоночьей улыбкой.

В пять пятнадцать Анна выключает свой компьютер и с громоздким ноутбуком в рюкзаке, оттягивающем плечи, держит путь к лестнице. В туалете вестибюля на первом этаже она колдует с макияжем, распускает волосы, поправляет их и так и эдак и в конце концов решает снова собрать в хвост. На Чаринг-Кросс-роуд она садится в 176-й автобус до Пенджа и занимает переднее сиденье на верхнем этаже. Она проверяет телефон — не прислал ли Джефф сообщение, чтобы отменить свидание или перенести на другое время, и, поскольку он ничего не написал, просто смотрит на его имя и число 81 в списке контактов. Это огромное, просто гигантское число, и Анна убеждает себя, что ее волнение оправдано. Больше четырех лет она не спала ни с кем, кроме Пита, и вообще никогда не спала с человеком, с которым у нее такой высокий коэффициент совпадения, о каком она никогда даже не слышала. Конечно же, это число приблизительно, и ей интересно, округлили его в большую сторону (с каких-нибудь 80,6284985) или в меньшую (с чего-то вроде 81,4322). Затем Анна задумывается о предварительной, дочисловой форме индекса и вспоминает, что за спиной Рэймонда Чана во время его лекции на сайте TED изображалась абстрактная картина из покрывающих стену точек, черточек и графических знаков, похожая на необъятное созвездие с несчетным количеством звезд, каждая из которых представляет умения, мировоззрение, убеждения и создает портрет нашей истинной личности…

Анна снова чувствует внутри головокружительный вихрь, но на этот раз беспокоится, не заболела ли она; какой-то ком поднимается к горлу, затем отступает, оставляя во рту кислый привкус. На самом деле волнение уже стало неприятным — ладони липкие, во рту пересохло, буря в животе напоминает о долгом ожидании сигнала старта перед кроссом. Чтобы успокоиться, девушка сосредотачивается мыслями на ноутбуке в рюкзаке, своей ленте в «Твиттере» и на перспективе повысить число посетителей до тысячи или двух. Как всё это будет? Благодаря перепостам круг посвященных станет расти как снежный ком, пока в него не войдет один из сотрудников Управления британских аэропортов, желающий ей помочь, или человек, оказавшийся в то время в Мозамбике, а может, даже сам владелец чемодана. Состоится церемония передачи потерянных вещей хозяину, новость попадет в местные и даже национальные СМИ… Не стоит ли поговорить с Полой, чтобы опубликовать отчет об этом событии на их веб-сайте? Почему нет? Это не менее интересно, чем вся та мура, о которой они пишут. Она увидит заголовок на большом табло, среди статей, спонсируемых «Хёндэ», и «Лонжинес», и «Самсунг», и «Норт Фейс». Материал может стать популярным, и тогда Пола, вероятно, пригласит ее в просторную переговорную комнату на десятом этаже и осведомится, каковы деловые планы Анны на ближайшие пять лет. А возможно, сама Анна использует этот проект и цикл статей «Женщины у руля» как взлетную полосу и обоснуется где-нибудь еще, например станет корреспондентом или переедет в крупный новостной центр — Нью-Йорк, Гонконг, Дубай, Сидней; а лучше всего — перейдет во фрилансеры, станет периодически что-то пописывать и работать над новыми проектами на средиземноморской вилле с белыми стенами…

Эти воздушные замки полностью захватывают ее мысли, пока внезапная тишина из-за заглохшего мотора не возвращает девушку к действительности: она едет в общественном транспорте. Автобус стоит, но стекла запотели, и непонятно, какая улица за окном: тротуар, здания и небо представляют собой безликие серые пятна. Затем водитель объявляет по трансляции, что, к сожалению, автобус дальше не пойдет. По верхнему этажу разносится всеобщий вздох, и пассажиры начинают по одному спускаться по лестнице. Анна вместе со всеми выходит на улицу и с настороженным удивлением понимает, что оказалась в совершенно незнакомом месте. Она стоит на изогнутой горбатой набережной, окруженной приземистыми офисными зданиями в стиле семидесятых, между которыми кое-где теснятся более высокие, но такие же уродливые дома. Анна не имеет представления, куда ее занесло, и у нее мелькает мысль, что в автобусе она отключилась на час и проехала до конца маршрута. Может, это Пендж? Нет, погодите: она делает несколько шагов по тротуару, и показывается белый купол собора Святого Павла с выглядывающей из-за его плеча башней Барбикана. Анна проходит чуть дальше и пытается поточнее определить, где именно находится. Через дорогу торчит еще одно унылое офисное здание и какой-то бродяга катит по тротуару чемодан. Мужчина кажется Анне знакомым, но издалека она не может хорошенько рассмотреть его. Может, сотрудник Пита по садовому центру? И тут девушка узнает его: это же тот чудак, что пел ей на прошлой неделе. Точно. Тот, что похож на ее отца. Он еще исполнял неповторимую импровизацию поздравительной песни. Бродяга замечает, что Анна смотрит на него, останавливается и в ответ тоже пялится на нее через дорогу. Анна не отводит глаз, пораженная невероятным сходством: словно ее молодого отца замаскировали и отправили следить за ней.

— Что, черт подери, ты делаешь? — кричит он.

Анна вздрагивает, разворачивается и спешит подальше отсюда, пряча лицо в воротнике куртки и не оглядываясь.

Ориентируясь по указателям, она направляется в сторону пешеходного моста Миллениум, который кажется сырым, шатким и неустойчивым, и на южном берегу сворачивает налево. Сильные порывы дующего с реки ледяного ветра треплют челку Анны и обжигают ей щеки. Наклонив голову, она торопится на свидание, но каждый шаг усугубляет беспокойное ощущение в животе, теперь уже не просто неприятное, а какое-то бездонное, словно внутри открылся люк. Окрик бродяги ошеломил ее, а его лицо так и стоит у нее перед глазами. Что, черт подери, ты делаешь?

Девушка приближается к станции «Лондонский мост» — в тяжелом рюкзаке будто лежит груз вины, отрубленная голова — и между длинными вереницами автобусов и такси пробирается к входу. Автоматические двери раскрываются перед ней, и она ступает в огромный реконструированный вестибюль: он размером с футбольное поле, а высота потолка тут как в соборе. Люди снуют во всех направлениях. Анна пробирается через толпу под глухой гул, под какофонию тысяч шагов, поверх которой сообщения по трансляции звучат бесплотно и священно, как голос Бога. Оказавшись в середине пространства под гигантскими информационными табло, она осматривается. Джеффа нигде не видно. На удивление, это приносит ей облегчение. Может, его и не должно быть здесь, она все это нафантазировала и теперь может вернуться к Питу и продолжить жить как обычно. Такая перспектива кажется чрезвычайно уютной и притягательной, но потом Анна вспоминает, что Джефф упоминал про вход со стороны Тули-стрит, и направляется обратно к стоянкам такси и автобусным остановкам. Спускается по закопченной внешней лестнице и задерживается на площадке между двумя пролетами, с которой открывается вид на меньший вестибюль перед платформами 4, 5 и 6.

На этот раз она замечает его сразу же — с ее наблюдательного пункта на возвышении он кажется размером с зажигалку. Джефф одет в темно-зеленую куртку с поднятым воротником и мало чем отличается от банкиров и офисных работников, снующих вокруг него. Он ненадолго замирает, как изваяние, закинув голову к информационному табло, затем сует руку в карман, достает что-то маленькое беленькое и кладет в рот. Квадратная челюсть несколько раз двигается, разжевывая мятную конфету или жвачку, и Анна почти чувствует запах, который он пытается заглушить. Девушка цепляется руками за металлические перила, и внезапное ощущение, что она стоит на краю пропасти, снова открывает крышку люка внутри нее; сердце ёкает.

В это мгновение Джефф, словно чем-то встревоженный, поворачивается и смотрит вверх в сторону Анны. Она отшатывается от перил и делает два шага вниз по лестнице; теперь Джеффа от нее заслоняет верхний пролет, по которому она только что спустилась. С этого места она видит только его ноги, которые описывают круг и снова обращаются носками к информационному табло. Значит, он ее не заметил. Анна высовывается из-за лестницы, так, чтобы видеть полностью его и названия направлений, появляющиеся на экране: Нью-Кросс, Луишем, Гринвич, Чарлтон, Вулидж, Дартфорд, Гиллингем, Кентербери. Анна представляет, как они с Джеффом выходят в одном из этих мест и идут по главной улице, сырой и холодной, и возникшая в воображении картина становится слишком реальной, сомнительной и опасной. Сведения на табло обновляются; Анна видит, что следующий поезд идет до Маргита. И, вспомнив, как Пит выбросил книгу в окно, она поднимается по лестнице и, не оглядываясь, устремляется прочь мимо автобусов и такси.

Через мгновение она выходит на улицу, огибая спешащих домой людей, пробирается к мосту, и ужасное зловещее чувство отступает с каждым шагом. В середине моста она останавливается, теперь находя дующий с воды холодный ветер освежающим; к тому же, хотя сейчас она находится на большем возвышении, чем на вокзале, каменные плиты и перила кажутся надежными и незыблемыми. Теперь, когда непереносимая тяжесть упала с души, девушка чувствует себя свободной, словно облако, пока не осознает, что Джефф может связаться с ней по телефону. Тогда она достает из рюкзака мобильник, и от мысли о неизбежном звонке он представляется ей опасным, как граната; дрожащими руками она спешит выключить аппарат, и в какой-то момент испытывает соблазн метнуть его в серо-зеленую воду.

Благополучно перебравшись на северный берег, Анна сворачивает налево и идет по Чипсайд мимо собора Святого Павла, приблизительно повторяя путь автобуса, который привез ее на восток. С неба начинает капать, и Анна ныряет под козырек паба в Олдвиче — сначала просто чтобы укрыться от дождя, но затем дождь усиливается, и она заходит внутрь. Берет пинту лагера и несет ее к круглому угловому столу, где вытягивает руку вперед и замечает, что та дрожит. От чувства облегчения Анну лихорадит, как будто она чудом избежала смерти, увернувшись от махины, которая упала всего в нескольких шагах от нее. Почти невозможно поверить, что она чуть было не совершила поступок, который теперь, всего считанные минуты спустя, кажется немыслимо сумасбродным. Куда бы Джефф повез ее? Когда бы она приехала назад? Что сказала бы Питу, если вернулась бы слишком поздно? Смогла бы утром встать на работу? Сумела бы вообще работать? Анна крутит отключенный телефон в руке, как будто ищет ответы на эти вопросы на его блестящем черном экране и в корпусе с серебряным напылением. Ближе к концу пинты она заключает, что находилась в каком-то гибельном экстазе, что загруженность на работе, предстоящая вечеринка в честь дня рождения, намерение Пита сделать предложение, воодушевление по поводу совпадения с Джеффом на 81 процент и, наверное, таблетки — а вероятно, все вместе — притупили ее обычное благоразумие и заставили думать, что она каким-то образом избавится от всего этого, не принося никаких жертв. Вроде бы хорошо, что она вновь обрела здравый смысл, но на самом деле в этом нет ничего хорошего; ее обычное благоразумие заявило о себе жутковатым ощущением бездонной пустоты, сгустившимся, когда она подошла к станции, и такое происходит каждый раз; нет, она бы не рискнула провести этот вечер с Джеффом.

Дождь прекратился, и Анна идет по Кингсуэй и затем к Ковент-Гарден. Мимо проходят два человека с пакетами чипсов, и девушка, улавливая запах соли и уксуса, понимает по сдавившему желудок спазму голода, что она жива. Она решает поесть, тем более что все равно должна сейчас как бы ужинать с матерью. Анна проходит мимо десятков ресторанов, пока не видит на Шафтсбери-авеню затейливое заведение под названием «Гримерка», о котором Зара и Пит, а может, даже и Ингрид прожужжали ей все уши. Здесь явно надо заказывать столик, но время еще раннее, и Анне удается найти место в конце длинной скамьи возле кухни около группы молодежи — двух парней и девушки, по виду творческих людей из Сохо, с модными стрижками, татуировками и светящимся над головами высоким индексом совместимости.

Поначалу Анна смущается, но заставляет себя преодолеть застенчивость и заказывает жареного цыпленка и, поскольку покупать вино бокалами едва ли дешевле, а она заслуживает вознаграждения, кувшин белого. Она чувствует, что модники слышат ее заказ и подмечают тот факт, что Анна пришла одна, но ничуть не страдает от этого. Наплевать, если она падает в глазах незнакомцев из-за одинокой трапезы. Пора перестать обращать на такие вещи внимание. Или сравнивать свою жизнь с воображаемой жизнью остальных. Ну и пусть ее отношения не самые идеальные в мире и не отличаются высоким индексом совпадения, думает она, начиная первый бокал. Ну и пусть ее социальная жизнь обеднела за последние годы. По крайней мере раньше, когда Анна училась в университете и в первые годы после его окончания, когда жила с Зарой в восточном Лондоне, она развлекалась сверх меры. Вечерами они всегда пили, почти каждые выходные принимали наркотики, и чаще всего потом заваливались с гостями в их квартиру на «Танцевальный клубок». Да, она сыта увеселениями по горло, думает Анна, наливая себе второй бокал. Если не сказать больше, и, возможно, все это не было так уж здорово, как ей помнится. Каждую неделю с субботы по среду она ни на что больше не годилась, кроме как курить самокрутки и гонять чаи. Ее отношения с парнем по имени Эд сводились к непрерывным заморочкам и разборкам. Были времена, когда она погружалась в глубокую депрессию, и другие периоды, когда новые проекты захлестывали ее точно так, как в последние несколько недель. Тогда она была одержима различными идеями и затеями; в противоположность своим сокурсникам, которые поголовно, несмотря на привилегированное происхождение, маниакально стремились получить престижное образование и перспективную профессию, Анна ничуть не заботилась о будущей карьере и руководствовалась внушенным отцом представлением, что следует заниматься или новаторским, или бескорыстным, или творческим делом, а желательно и тем, и другим, и третьим. Она все распланировала. Подрабатывая и время от времени получая чек и ободряющие слова от отца, она производила на свет идеи. План был прост: создавать замыслы проектов, пока не найдется достойное начинание, которое можно осуществить с помощью свободного финансирования. На первых порах дело будет развиваться медленно, но через несколько лет расцветет, она продаст его и затеет другое, или купит где-нибудь дом — она мечтала о Греции, — или напишет книгу, и к тридцати годам станет независимой, состоявшейся в жизни женщиной, пошедшей по принципиально иному пути, чем ее бывшие сокурсники, и все же добившейся успеха. Ее лучшим замыслом был «Общественный амбар». Однажды Анна купила элементарный молоток за три фунта, чтобы вбить гвоздь для картины, и ее осенило: в каждой квартире есть собственный, почти не используемый молоток, и в голову ей сразу во всех деталях пришла идея «Общественного амбара». Это будет богатый склад инструментов, которыми смогут пользоваться местные жители за небольшой ежемесячный взнос. Затея так увлекла Анну, что она беспрерывно твердила о ней, даже на вечеринках и в клубах, к потехе и недоумению друзей. Она уже подготовила описание проекта для сбора средств, но тут как раз улетела в Сан-Франциско. Девушка не успевает поразмыслить над тем, почему не продолжила работать над проектом после возвращения, — из-за ее плеча выплывает тарелка и перед ней оказывается заказанный цыпленок.

Маленькая тушка распластана, сплющена и посыпана гранатовыми зернами; у Анны возникает тревожный образ раздавленной машиной птицы, вот и следы от рашпера напоминают отпечатки шин. Но блюдо вкусное и прекрасно сочетается с освежающим холодным вином. Зара и Пит справедливо хвалили этот ресторан, и если бы Анна действительно ужинала с матерью, следовало пригласить ее именно сюда. Девушка чувствует вину за то, что использует мать как ложное алиби, и решает позвонить ей. Она не может включить свой телефон, поэтому набирает с рабочего мобильника мамин старый домашний номер.

— Дорогая? — удивляется мать. — Как дела? Что-то случилось?

Анна включает громкую связь и говорит, что ей просто захотелось позвонить.

Официант интересуется, все ли хорошо, и Анна отвечает: превосходно.

— Ты в ресторане? — спрашивает мать.

— И в очень приятном.

— Одна?

— Нет, с тобой.

Следует молчание — мать переваривает слова дочери. Модные молодые люди уже откровенно пялятся на Анну, но ей все равно. Она сообщает матери, что завтра утром ей надо рано идти на работу, а вечером соберутся гости в честь дня ее рождения, но она не придает этому большого значения. Мать снова молчит.

— У тебя все благополучно?

— А почему нет?

— Ты какая-то… странная. Обычно ты с нетерпением предвкушаешь свой день рождения.

— Просто я веду себя ответственно. Думала, ты обрадуешься.

— Я рада. Просто хочу знать, что ты счастлива.

— Счастлива, — с усмешкой повторяет Анна. Она произносит речь о том, что понятие счастья переоценивают — в лучшем случае это мимолетное эмоциональное состояние — и что гораздо важнее быть довольным жизнью. — Я не права?

Мать меняет тему и интересуется, звонила ли Анна брату, и та отвечает, что проделывала это ровно столько раз, сколько он звонил ей. Снова воцаряется молчание. Анна представляет, как мать сидит в гостиной в Бедфордшире: у телевизора выключен звук, программа закругляется к девяти часам вечера. Наконец мать говорит, что любит ее и они увидятся на выходных, однако ей следует позвонить Джошу, если будет такая возможность. Напоследок она заверяет дочь, что завтра у той будет прекрасный, незабываемый день, и Анна начинает подозревать, что мать с Питом договорились насчет кольца. Неужели ее близкие спелись и что-то замышляют у нее за спиной?

Когда она расплачивается и выходит из ресторана, на улице темно, но не слишком холодно, и Анна решает еще пройтись пешком. Она идет по Шафтсбери-авеню, сворачивает на Дин-стрит; на улочках Сохо уже зажглись яркие огни, такси и рикши делят проезжую часть с группами пьяниц и туристов, прогуливающихся нетвердой походкой. Анна проходит мимо коктейль-бара, который выглядит странно знакомым, хотя она никогда там не была, и любопытство тянет ее внутрь. За стойкой бара стоит рыжеволосый татуированный парень с бородой, и, когда он приветствует ее с американским акцентом, она вспоминает, что это один из друзей Ингрид, которого она видела на десятках фотографий, сделанных в этом заведении, а еще в пабах, на вечеринках, на фестивалях и на прочих мероприятиях. Анна ничем не выдает своего изумления, садится на барный стул и заказывает «Виски-сауэр». Когда приносят коктейль, она провозглашает безмолвный тост за маму, которая искренне желает ей счастья и всегда очень добра. Следующий тост Анна посвящает брату Джошу, живущему в Австралии, и решает позвонить ему, хотя это у нее день рождения, притом юбилей. Интересно, он хотя бы в курсе? Она прощает брату его холодность и эгоистичность и заказывает второй коктейль, который выпивает за Пита и Зару, всегда готовых помочь. Почему это они вечно приходят ей на ум вместе? Стоит вспомнить об одном из них, тут же всплывает в памяти второй; и так повелось с самой первой встречи с Питом в пабе, когда они оба стеснялись и не знали, что сказать, и вместо них говорила Зара. С тех пор эти двое связаны в ее сознании, но это хорошо; она любит их обоих, и глупо было позволять ревности омрачать их отношения. Затем она пьет за всех, кто был рядом с ней на протяжении последних десяти лет, включая коллег — на самом деле они отличные ребята, — и за владельца чемодана, кем бы он ни был и где бы ни находился. Пусть даже она никогда не найдет его. Она гордится аккаунтом в «Твиттере», несмотря на то что у нее только триста подписчиков; это круто и занимательно, и, кто знает, может быть, небольшая энергичная группа заинтересовавшихся сумеет каким-то образом найти хозяина потерянных вещей. Последним глотком Анна отдает должное всем другим смелым проектам, которые когда-либо увлекали ее и хотя бы на время давали надежду, что она станет предпринимателем-фрилансером: идея уничтожить велосипедную дорожку, поскольку она все равно бесполезна, и сделать вместо нее подземный туннель для велосипедистов; служба проката, где будут сдавать в аренду на выходные овцу, чтобы она «стригла» траву на лужайке и одновременно развлекала детей; «тузик» — гамак на два человека; полые палочки для еды, которые можно использовать также как соломинку, чтобы пить бульон рамен; приложение, заменяющее визитные карточки одной кнопкой, с помощью которой люди будут обмениваться контактными данными; машина для караоке, обучающая иностранным языкам путем перевода ваших любимых песен. И два изобретения, которые расширили ее представление о пределах возможного: приспособление, обнаруживающее источник дурного запаха, и устройство, перечисляющее содержимое вашего холодильника, когда вы в нерешительности слоняетесь по супермаркету. И конечно, парк аттракционов, созданный из предметов человеческого потребления, — замысел, возникший только на прошлой неделе. С тех пор как ее озарило этой идеей, Анна не думала о ней, и она уже начала забываться. Даже через неделю это кажется смехотворной затеей — кто станет платить за прогулку между зловонными горами говядины, масла и сыра? Но самый последний глоток Анна посвящает именно этой выдумке и, осушая бокал, чтит память всех остальных замыслов, которые забыла за многие годы, просто потому что они были проходными.

Из бара Анна выходит в приподнятом настроении. Она забредает в Чайна-таун и, повинуясь ностальгическому капризу, покупает пачку Embassy No. 1, 10 штук, и коробок спичек. Она встает на крыльце закрытого магазина и с удовольствием воскрешает забытые ощущения: снимает целлофановую обертку и отрывает золотую фольгу; обнажается ряд оранжевых зубов — и на миг ей кажется, будто она подростком стоит на автобусной остановке на Маркет-сквер. Сам по себе процесс курения не особенно приятен — дым резко ударяет в горло, словно в нос сунули соломинку, но вдруг Анна слышит приближающийся стук барабанов и свистки, и появляется толпа людей в цветных масках и с бумажными фонариками. Шествие прокатывается по улице, проходит мимо девушки — танцоры в масках несут над головой на шестах длинного дракона, который, кажется, тоже танцует. Как прекрасен мир, думает Анна.

Куда идти дальше? Может, отправиться на Сохо-сквер и совершить там торжественный обряд отключения от «Кисмет» навсегда? Но площадь, наверно, уже закрыта. Вместо этого Анна движется на юг по Уордор-стрит и, лишь дойдя до пестрой площади Пикадилли, понимает, куда ей следует держать путь. Она идет вдоль Риджент-стрит, затем по Грейт-Портленд-стрит и останавливается у поворота на Литл-Титчфилд-стрит. Это узкая темная улица с единственным заведением — баром с простым названием «Место встречи». Анна, не бывавшая здесь несколько лет, подходя, с удивлением замечает, что бар по-прежнему популярен. Группа курильщиков толпится за ограждением из бархатного каната, а мигающие лампы и ритмичная музыка пульсируют за запотевшими окнами. Анна располагается через улицу прямо напротив входа и вспоминает, как стояла на том же самом месте четыре года назад и смотрела, как к ней приближается долговязая фигура Эда, ее бывшего. Они крепко обнялись — прошло полгода с тех пор, как она порвала с ним и уехала в Сан-Франциско, — а потом неуклюже прошаркали в бар.

Анна ступает в огороженное место для курения и прижимает лицо к мутному стеклу. Она хочет занять то же место, где они тогда сидели с Эдом, но не получится: в центре бара танцует так много людей, что ей даже не видны кожаные полукабинеты в конце зала. Девушка подумывает о том, чтобы пойти и тоже потанцевать, ведь еще на днях она жаловалась, как давно не делала этого, но воскресшие воспоминания о вечере, проведенном здесь с Эдом, отбивают всякую охоту. В тот раз, как только они нашли место и уселись, Анна сообщила бывшему бойфренду новость: ее отец умер. Он скончался за две недели до этого, через несколько дней после ее возвращения из Калифорнии. Эд был потрясен и молча выслушивал подробности. Отец умер утром во вторник, гуляя в Саут-Даунс с третьей женой. Поднявшись на крутой холм, он пожаловался на боль в груди и выразил желание посидеть. А через минуту он упал вперед, закрыл глаза и испустил последний вздох. Ему было пятьдесят семь лет. В последовавшие долгие дни Анна приняла на себя роль трезвомыслящего организатора, тогда как ее мать, брат и третья жена отца совершенно потеряли присутствие духа. Анна хлопотала о получении свидетельства о смерти, обзвонила друзей и членов семьи, устроила похороны. Она не испытывала скорби или потрясения, вообще ничего не чувствовала, кроме гордости за то, как расторопно и решительно она действует, словно это был спектакль, поставленный ради отца, последняя возможность похвастаться перед ним. Только после похорон, на которых она не плакала, всё начало возвращаться в свою колею, она стала думать о себе и позвонила Эду.

Когда Анна закончила рассказ, Эд обнял ее и долго не отпускал. Затем сказал несколько вежливых слов — тех привычных сочувственных, утешающих слов, которые говорят в таких обстоятельствах все люди, — и снова обнял ее. За вторым напитком она заверила его, что с ней все хорошо и они могут поговорить о другом. И они обсуждали ее поездку в Сан-Франциско, короткометражку, которую он снимал, общих друзей. Посмеялись над всякими нелепостями, и Анна, обогнув стол, пересела к нему, но его реакция мигом охладила ее пыл. Эд, безусловно, был учтив, но держался суховато, чем напоминал Анне закрытую дверь. За третьим стаканом она кое-что смекнула и спросила его, не встречается ли он с другой девушкой. Эд ответил утвердительно: ее зовут Кэтрин и они познакомились через «Кисмет». Анну словно громом поразила эта новость, и остаток вечера, пока они не распрощались на улице, прошел как в тумане. Она некоторое время смотрела вслед высокой фигуре, удалявшейся по улице, и поплелась в противоположном направлении, одна, к Грейт-Портленд-стрит.

Анна выходит из уголка для курения и бредет назад к Грейт-Портлбнд-стрит. Поворачивает направо и медленно движется, отыскивая глазами знакомые места. Вспоминает. Прямо перед перекрестком со следующим переулком она видит окаймляющий тротуар забор высотой по пояс, белый и неровный, как будто его выложили галькой и потом покрасили, над ним высится плотная стриженая живая изгородь, густая и колючая. Да, думает Анна, срывая маленький вощеный листочек и выжимая каплю сока, именно здесь весь тяжкий груз смерти близкого человека в конце концов свалился на нее. Она ясно увидела, как еще молодой отец сидит на водительском кресле в своей первой машине, улыбается. Она увидела его постаревшим в его небольшом кабинете, где он часами смотрел из окна в сад. Она увидела его поднимающимся по холму с прижатой к груди рукой. Она увидела его холодное и безжизненное тело в гробу. Мертв. И Анна заплакала. Сначала тихо, потом все сильнее и сильнее, пока не согнулась пополам, рыдая и всхлипывая на улице. Она велела себе прекратить, но это было все равно что запретить ране кровоточить. Воспоминания об отце беспорядочно кружились в ее мозгу. Она плакала по человеку, которым он был, а также по тому, кем ему не удалось стать; по десяткам идей и увлечений, которые казались, по крайней мере ей, такими восхитительными, но осуществились в столь малой степени, что на похоронах его назвали всего лишь замещающим учителем. Она оплакивала отца, но и себя тоже. Скорбела о том, что земля ушла у нее из-под ног и что теперь у нее нет совсем ничего — ни отца, ни бойфренда, ни работы, ни денег; сокрушалась о том, что годами пребывала в заблуждении, будто она особенная, будто предназначена для прекрасной доли и жизнь ее станет сплошным праздником. Анна рыдала без остановки, мимо проходили незнакомые люди, и все, что она могла сделать, чтобы спасти остатки достоинства, — заставить себя плакать тихо. Не всхлипывать и не стенать, а лишь лить ручьями слезы с искаженным лицом, приникнув к колючей ограде, видя внутренним взором сменяющиеся образы отца.

Однако сегодня все по-другому. Анна оглядывает плиты тротуара, белый забор, живую изгородь и приходит к выводу, что воспоминания не удручают ее. В животе нет чувства пустоты, вообще нет никаких ощущений. Она оглядывается назад на ту ночь даже с некой благодарностью. В каком-то смысле это было пробуждение. И оно не прошло напрасно. Потому что тогда Анна начала осознавать то, о чем забыла в последнее время: она не хочет походить на отца. Можно сказать, он был большим ребенком. Всегда мечтал, постоянно менял решения, вечно вкладывал все силы в очередную блажь; никогда не достигал согласия с огромным злопамятным миром, никогда не приглядывался к окружающим и к своим талантам и не пытался использовать текущую ситуацию наилучшим образом. Может, ее жизнь и не так увлекательна и богата приключениями, как ожидал отец, но у нее по крайней мере есть основания для удовлетворенности, чего никогда не было у него. И в конечном счете эта удовлетворенность дает ей возможность наслаждаться счастливыми моментами, когда они случаются, а не гоняться за ними без конца. Совсем как сегодня, думает Анна, чувствуя, что к ней возвращается авантюрный дух. Напоследок она еще раз проводит рукой по живой изгороди и разворачивается. Она идет назад к бару «Место встречи». Может, она все-таки потанцует.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЯТНИЦА

Анна просыпается и обнаруживает, что лежит в ящике, в маленьком коротком ящике, поэтому ноги ее согнуты, а шея вывернута. Где-то в отдалении видны бледные полосы белого света, все остальное погружено в темноту. Она поднимает голову, вытягивает ноги, однако мягкие стенки ящика не поддаются. В душе поднимается паника, но тут Анна понимает, что под ней диванные подушки, а свет пробивается сквозь жалюзи, и догадывается, что находится на диване в гостиной.

С чего это она оказалась на диване? Она не помнит, как пошла спать сюда, и не может вообразить причины, по которой бы ей это вздумалось; и то, что она спала не в своей уютной постели наверху, кажется ей несправедливым и даже жестоким. Но потом Анна закрывает глаза и оказывается в мансарде, приятно раскинув руки и ноги на двуспальной кровати. Она перекатывается, блаженствуя на просторной постели с прохладными простынями, и когда достигает края, то встает и неслышно ступает босыми ногами по комнате, размером с огромный офис открытой планировки, откидывает крышку люка и начинает спускаться по лестнице. Металлические ступеньки сужаются и становятся мягкими, превращаясь в канат, и вот она уже раскачивается на веревке в безбрежном синем небе. Осторожно перебирая руками, крепко и надежно хватаясь за канат, девушка спускается к многолюдной по случаю субботнего дня Бедфорд-Хай-стрит. Теперь она в небольшом городе вместе с отцом, они хотят купить ей новую сменную обувь для школы, «Док-Мартен», но папа останавливается перекинуться парой слов с незнакомым ей человеком. Анна смущается, оттого что она босая и не знает, как себя вести со взрослыми: надо ли ей переводить взгляд с одного лица на другое или по-детски бестолково смотреть вперед? Наконец она смотрит вверх, и отец начинает петь «С днем рожденья тебя», а незнакомец хлопает, и тогда она тащит отца дальше, и они оказываются в магазине Clarks. Девочка бегает вдоль полок с туфлями, и ее худшие страхи оправдываются: мартенсов, которые она хотела, нет в продаже. Неделями она страдала, купить ли ей ботинки «Док Мартен», ставшие предметом страстного поклонения среди самых модных девчонок в школе, или просто заменить свои скучные слипоны от Clarks на более яркие, и ее обрадовала возможность компромисса: укороченные мартенсы обычного фасона, но с оригинальной желтой строчкой по верху подошвы. Но продавец заверяет, что такой модели у них нет, более того, он даже не слышал о ней, и теперь отец поторапливает Анну с выбором между сапогами и строгими туфлями, а это все равно что принять мгновенное решение, какое зубоскальство одноклассниц ей больше понравится: если ее назовут чучелом, косящим под модницу, или станут высмеивать за то, что она напялила бабушкины штиблеты. Девочке сразу представляются все мучения и стыд от тысяч мелких колкостей и издевок, и она заливается слезами прямо посреди магазина. Но когда Анна открывает глаза, стена Clarks рушится, и она переносится в более счастливый момент жизни: бегает и прыгает по полю в гораздо меньших по размеру туфлях с застежками на липучках и божьими коровками сбоку. Отец идет позади и снова поет. Брат Анны Джош тоже с ними, но в облике их первой собаки — Руфуса. Поле спускается к берегу реки, и Анна скачет по камням, балансирует на поваленном дереве и хочет похвастаться своей ловкостью отцу, но теряет его из виду. Ниже по течению из топкого берега высовывается дренажная труба, и девочка откуда-то знает, что папа там, подходит и забирается внутрь. Ей приходится сесть на корточки, согнув колени и вывернув шею, и шлепать по лужам туда, откуда доносится журчание; и вот наконец появляется крошечная точка света и растет, пока Анна не выбирается на металлический балкон, выходящий на отвесную стену плотины. В двадцати метрах слева от нее огромный цилиндр белой воды, широкий и быстрый, как поезд, с ревом вырывается из плотины и по дугообразной траектории падает в бассейн, где превращается в белый дым, стремительно завихряющееся облако.

«Анна! Сюда!»

Девочка смотрит вверх и видит отца на расположенном выше балконе, к которому от ее балкона ведет ржавая лестница.

«Поднимайся! Отсюда великолепный вид! Тебе понравится».

До лестницы Анне не дотянуться, и она взбирается на металлические перила балкона. На цыпочках, удерживая равновесие, она дотягивается до первой ступени, тело распластывается по стене. Затем между ней и стеной пролетает порыв ветра, она шлепает рукой по камням, но ухватиться не за что, нога соскальзывает с перил, и она падает, падает…

Задохнувшись, Анна резко садится. На этот раз она полностью просыпается и возвращается к действительности. Она в гостиной на диване в бюстгальтере, трусах и носках. Голова раскалывается, в животе бурлит, язык пересох из-за того, что она спала с открытым ртом. Жалюзи выглядят как поленница из режущих глаза белых копий, а под окном красуется изобличающая вину композиция из полупустой бутылки виски Jura, пачки Embassy No. 1 и зажигалки. Пальто, рубашка, джинсы и сапоги, карикатурно повторяющие формы ее тела, разбросаны по полу, и только увидев свой телефон, лежащий экраном вниз около дивана, Анна вспоминает: сегодня день ее рождения.

Анна падает на спину и поднимает руку к больной голове. Воспоминания о вчерашнем вечере вспыхивают в мозгу одно за другим, и девушка испускает долгий животный стон. Она сбежала от Джеффа с «Лондонского моста». Разговаривала с матерью по громкой связи в ресторане. В одиночку наклюкалась коктейлей. Потащилась на Грейт-Портленд-стрит, где у нее когда-то случилась истерика. Вернулась в бар «Место встречи» и затаилась, как воришка, на краю танцпола. На этом воспоминания рассеиваются, и Анна не знает больше ничего: вздумалось ли ей потанцевать, когда она ушла из бара, как попала домой и как долго сидела в компании бутылки виски и пачки сигарет? Провал в памяти тревожит и приводит в замешательство, но еще больше ужасает то, что она бросила Джеффа на вокзале, не сказав ни слова. Перед глазами у нее стоит картина: Джефф ждет ее под табло, — и Анна поражается, как могла уйти и даже не послать эсэмэску с извинениями. Она тянется к телефону — надо хотя бы ответить на его сообщения, — но аппарат выключен и не реагирует на нажатие кнопки. Анна вспоминает, что батарейка почти разрядилась, отбрасывает мобильник и берет часы. Время 11:14. Мгновение она, оцепенев, тупо смотрит на циферблат: нет, этого никак не может быть. Затем на нее мало-помалу снисходит понимание произошедшего — так вагонетка на американских горках медлит на подъемном холме, пока не отдается на волю гравитации и не пускается в свободное падение.

— Твою мать!

Анна с вытаращенными глазами и колотящимся сердцем вскакивает на ноги и за две секунды изобретает план: туалет, душ, потом одеться, бегом в метро, и за рабочим столом она окажется через сорок пять минут. Еще не успев додумать эту мысль, она сдергивает носки, трусы и лифчик и голышом несется по коридору в ванную, при этом жидкое содержимое в желудке взбалтывается и вызывает тошноту. Анна встает под душ, не дожидаясь, пока нагреется вода, через тридцать секунд уже вылезает и собирает разбросанные по гостиной вещи. Поднявшись по лестнице, она спешно натягивает не привлекающую внимания одежду: черный джемпер с высоким воротником, черные джинсы — и убирает волосы в хвост. Затем хватает косметичку и мчится вниз по лестнице, надеясь накраситься в метро.

Сграбастав в коридоре сумку и пальто, Анна заглядывает в кухню, чтобы выпить воды. И застывает на месте. Помещение изменилось, все переставлено непривычным образом, в котором ее глаза пытаются найти смысл. Маленький стол переместился в середину, и на нем расставлен красочный строй разных предметов: пакет апельсинового сока, полная кофеварка, подставка с тостами, миска фруктового салата, гармошка из конвертов, а в центре, между столовыми приборами и чашками, тарелка, накрытая другой тарелкой. На прикрепленной к холодильнику магнитной доске характерным для дислексика почерком Пита написано: «С днем рождения, соня! Приятного завтрака!» Анна прикасается к кофеварке — кофе холодный как лед. И что делать со всем этим добром? Она не хочет ни есть, ни пить и испытывает раздражение из-за того, что ей снова навязывают то, о чем она не просила. Может, выбросить все это? Анна снимает тарелку, прикрывающую другую, — внутри красивый тост с омлетом и пюре из авокадо. Сернистый газ ударяет ей в нос, желудок сжимается, и Анна подносит руку ко рту, сдерживая тошноту. Она бежит по коридору и падает на колени возле унитаза; горячее месиво хлещет из нее фонтаном. Едва она успевает сделать несколько рваных вздохов, как извергается очередная порция едкой жижи. Анна отплевывается и хватает ртом воздух. Третий рвотный позыв выбрасывает лишь вязкую, тягучую слизь, четвертый — только воздух, и все заканчивается. Анна опускает голову на сиденье унитаза, тело ее подергивается. Среди желто-коричневой пленки, покрывающей воду, видны зерна граната, которые так красиво, как рубиновые звездочки, обрамляли заказанного ею вчера цыпленка. Эта мысль мелькает у Анны за секунду до того, как она нажимает кнопку смыва.

Анна спешит по Моубрей-роуд, затем по Кавендиш-стрит, на переходах ускоряясь до легкого бега. Острые гребни крыш, карнизы и трубы домов отчетливо выделяются на фоне невыразительного белесого неба. Небо дня ее рождения. Аннадумает о спящем телефоне в кармане и обо всех эсэмэсках с поздравлениями от мамы, теток, а может, даже и от брата. Среди них будут и вчерашние сообщения от Джеффа, скорее всего с выражением недоумения или беспокойства, но, вероятно, и с упреками. Странно думать, что первое из них он, наверно, послал стоя на платформе, через несколько минут после ее побега, и с тех пор сообщение терпеливо ждет, когда его прочтут. Где оно находилось все это время? Прыгало между антеннами и линиями электропередач, ожидая, пока включится телефон, чтобы радиоволны преобразовались в цифры, буквы, слова, смыслы? В таких раздумьях Анна подходит к станции, шагает по просторному и темному кассовому залу, поднимается к открытой платформе, где видит, что следующий поезд прибудет через три минуты. Именно на это она и надеялась — задержка небольшая, но она как раз успеет купить кофе в киоске, встроенном в здание станции. Первая приятная новость за день.

— Большой американо, — говорит она черному парнишке, выглядывающему из-за за горки кексов и ореховых батончиков. — Двойной.

— Американо уже двойной.

— Знаю. Я хочу еще крепче.

Парень наконец делает, как его просят, и Анна несет наполненный до краев стакан и пригоршню пакетиков с сахаром к краю платформы; поезд придет через минуту. Девушка подходит к стене станционного здания и ставит горячий бумажный стаканчик на покатый карниз заложенного кирпичом окна, бережно откупоривает крышку и встряхивает пакетик с сахаром. На табло появляется сообщение «Поезд прибывает». Анна пытается откусить край пакетика, но он выскальзывает из ее зубов. Она кусает снова, с усилием, пакетик рвется полностью, и сахар сыплется по ее рукам и рукаву на землю.

— Проклятье.

Слышен приближающийся грохот и щелкающий шум, как будто кто-то хлещет плетью по электрическим проводам. Анна снова смотрит на свой кофе: дымящийся стакан словно пульсирует тотемной энергией. Если она справится с этой простой задачей, всё остальное встанет на свои места. Всё зависит от того, сможет ли она аккуратно открыть второй пакетик; это ей удается, и, когда поезд в сопровождении теплого порыва ветра врывается на станцию, Анна сыплет сахар в кофе. Потом мешает напиток деревянной палочкой и прилаживает крышку, но та никак не надевается, а Анна не может сильно давить, поскольку стакан стоит на косом карнизе. Поезд позади нее останавливается, раздается шипение открывающихся дверей. Выбросив крышку, Анна хватает бумажный стакан и поворачивается к вагону, однако двери не там, где она ожидала, а как минимум в десяти метрах слева. Пытаясь сохранять самообладание, она устремляется по платформе, держа дымящийся кофе в вытянутой руке. Но поезд делает предупреждающий гудок, и Анна бросается бегом. Стакан трясется, обжигающая жидкость течет через край и струится по ее пальцам и запястью. Девушка морщится, втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, бросает стакан и резво запрыгивает в вагон, когда двери уже закрываются.

— У вас все хорошо, милочка?

Анна удерживает равновесие, бросает взгляд на седую женщину, которая обращается к ней, и прижимается лицом к окну в тамбуре, глядя на свой брошенный кофе. Поразительно, какой она устроила бедлам: содержимое небольшого стакана растекается по всей платформе, покрывая ее, словно коричневая простыня, расползается ручейками, забирается в швы на асфальте и капает с противоположной стороны. Работник станции в оранжевом жилете с недоумением смотрит на это: что же здесь произошло?

— Вы обожглись?

Анна заверяет пожилую даму, что все в порядке, и смотрит на свою руку — на складке кожи между указательным и большим пальцами розовеет пятно от ожога, и только увидев его, она чувствует жжение. Девушка поднимает глаза: человек в оранжевом жилете, которому придется убирать за ней, печально качает головой; потом поезд отходит от станции и въезжает в темный туннель, и в стекле больше не видно ничего, кроме отражения ее собственного испуганного лица.

Через двадцать минут Анна влетает в вестибюль офисного здания, ее лицо частично спрятано под густой маской нанесенного второпях макияжа. Все три лифта находятся на верхних этажах, и в спешке девушка кидается к лестнице. Она хочет поскорее добраться до своего стола и заняться делом, однако на площадке третьего этажа сталкивается с маленькой, но бесконечно значительной фигурой: Пола в длинном зимнем пальто ожидает лифта.

— Привет! — восклицает Пола, сияя так, словно встреча с Анной поднимает ей настроение на весь день или даже на неделю. — Как дела?

Анна отвечает, что все замечательно, лучше не бывает; в это время со звонком прибывает лифт.

— В самом деле? — говорит Пола, не обращая внимания на лифт. — Ты выглядишь немного…

— Ну… — Анна закатывает глаза и заговорщицки шепчет уголком рта, пытаясь выглядеть развязной личностью, какой, по ее мнению, хочет видеть ее Пола: — Собственно, у меня похмелье. Сегодня, видишь ли, мой день рождения.

Пола радостно раскрывает рот, словно в молчаливом крике. Она обнимает Анну и крутит ее на месте, писклявым, лишенным эмоций голосом исполняя «С днем рожденья тебя».

— Это надо отметить, — заявляет она.

— Сначала мне надо закончить статью.

Пола интересуется, что за статья, и Анна удивлена, что ей приходится напоминать начальнице: сегодня выходит статья о Сахине.

— А, конечно! В таком случае вечером мы обязательно выпьем.

— К сожалению, у меня уже есть планы на вечер.

— Мы быстро, — нажимая на кнопку вызова лифта, говорит Пола таким тоном, словно это дело решенное.

Анна отвечает:

— Посмотрим!

Пола с довольным хихиканьем хлопает ее по заду и отпускает.

Пересекая проход, Анна с радостью видит, что Стюарта за столом нет, а значит, у нее есть время подготовиться к встрече с ним. В действительности офис полупустой — по пятницам большинство сотрудников, включая Ингрид, пользуются правом работать дома. Не снимая пальто, Анна включает компьютер и соединяет телефон с зарядным устройством, которое хранит здесь; оба экрана мгновенно зажигаются, распознавая живительное электричество, и снова гаснут на время, совершая тайные приготовления, необходимые для запуска программ. Анна усаживается, кладет руки на клавиатуру и ждет, выравнивая дыхание и глядя на часы внизу большого табло: 12:06. Ничего страшного не случилось. Стюарт хотел, чтобы статья ушла в «Брайтлинг» в десять; если быстро внести коррективы, ее можно отправить к часу, и тогда материал еще успеют выпустить сегодня. На мониторе компьютера появляется картинка загрузки — червеобразная линия, вращающаяся по часовой стрелке в визуальном призыве о терпении, — а телефон на столе начинает вибрировать, и вибрация пробегает у Анны по позвоночнику. Жужжание продолжается целую минуту — оповещения о непрочитанных сообщениях и пропущенных звонках сыплются одно за другим. Наконец телефон умолкает, и Анна спокойно берет его в руки. Пришло много эсэмэсок, уведомлений и сообщений по голосовой почте, но Анна сразу находит и открывает приложение «Кисмет». Ни пропущенных звонков, ни сообщений. Ничего.

Нет, здесь что-то не так. Анна выходит из программы и снова открывает ее, предполагая, что ей надо обновиться, или перезагрузиться, или что там еще. По-прежнему ничего. Последнее сообщение пришло от Джеффа-81 днем в среду, когда он предложил встретиться на станции «Лондонский мост» в шесть вечера. Анна продолжает таращиться на список сообщений — вернее, на их отсутствие, пока не замечает краем глаза какое-то движение. Даже не поворачиваясь, она знает, что это Стюарт. И разумеется, он идет по проходу с какими-то бумагами в руках, сверля ее глазами.

— Я звоню тебе все утро, — без предисловий выпаливает он. — В чем дело, черт побери? — Стюарт пытается говорить тише, но заметно, что он взбешен.

— Извини, Стюарт. Мне очень жаль. На меня сейчас столько всего навалилось, а вчера вечером…

— Стоп-стоп-стоп, — быстро обрывает ее босс. Он садится на стул Ингрид, подъезжает на нем к Анне и оказывается на расстоянии досягаемости нездорового запаха — Анна излучает бесспорное свидетельство похмелья. — Мне плевать, что там на тебя навалилось. Мы договаривались, что ты придешь пораньше. А теперь у нас проблемы. Большие проблемы, — он бросает скрепленную степлером стопку бумаг на стол, и Анна узнает знакомое вводное предложение своей статьи. — Это что за хрень?

— Конечно, нужно еще поработать над текстом, — лепечет Анна, снова ощущая подступающую тошноту. — Исправить опечатки, подчистить грамматику, но я все сделаю, дай мне только…

— При чем здесь опечатки? — возмущается Стюарт. — Я говорю о содержании статьи. Все эти перескоки с прошлого на нынешнее, бесконечное описание офиса. И вся эта муть о том, как Сахина была мила и как она обрушилась на корпорации. Все это идет вразрез с корпоративными ценностями. Ты вообще соображала, что делаешь? — он пытается понизить голос, но не может сдержать ярости; Анна чувствует, что другие сотрудники наблюдают за ними, любопытствуя, в чем дело.

— Я старалась внести что-то новое, — потупив взгляд, кротко произносит она. — Хотела столкнуть общественное мнение о ней как о страшной женщине и ее настоящую личность. Она на самом деле довольно мила…

— То есть ты занималась экспериментами. Прекрасно. Молодец, — Стюарт вздыхает и качает головой. — Мы не можем послать это в «Брайтлинг». Позвоним Поле и попросим отложить публикацию.

— Не надо, — говорит Анна. — У меня есть еще материал. Я все исправлю.

Он поднимает глаза к потолку, словно прося у высших сил терпения. Затем смотрит на часы.

— Покажи мне расшифровку беседы, — требует он.

— Расшифровку?

— Да, расшифровку! Открывай. Дай я посмотрю.

Анна колеблется, ее усталый и напряженный мозг пытается разгадать его намерения — зачем ему полная нередактированная запись интервью. Она соглашается, что напортачила, что нужно все исправить, пусть он только даст ей двадцать минут. Стюарт пучит глаза, словно не верит, что она еще пытается торговаться.

— Нет, Анна, — улыбается босс. Он выглядит почти довольным, и у Анны мелькает мысль, не задумал ли он это с самого начала, не являлось ли ее повышение изощренным способом загнать ее в теперешнюю ловушку. — Кредит доверия исчерпан. Править будем вместе и прямо сейчас. Пожалуйста, открой расшифровку.

Анне ничего не остается, как взять мышь, открыть на рабочем столе папку «Сахина» и файл «Расшифровка». Затем она отъезжает на стуле назад, чтобы дать место Стюарту, который подкатывается к столу Анны. Девушка смотрит через плечо начальника, как тот читает нередактированную запись, чувствуя себя так, словно он проникает прямо в глубоко личное, постыдное содержимое ее головы. Кроме того, разговор на повышенных тонах привлек внимание сотрудников: секретарша Джессика и Бен из спортивного отдела, очевидно удивленные таким грубым нарушением общепринятых правил, проходя мимо, кидают на Анну любопытные взгляды.

— Мать честная, — восклицает Стюарт, — и это ты называешь «довольно мила»?

Анна видит, что он читает фрагмент, где Сахина обвиняет ее в представительстве интересов «Брайтлинга».

— В записи это кажется жестче. Надо было слышать ее.

— Она намекает, что ты не настоящая журналистка.

— Ну… может, была пара неприятных моментов.

— Да нет, наоборот, это хорошо. Пока что это лучший эпизод. Тебе следует начать именно с этого.

— С чего? Но она…

— И вот это, насчет правительства. «Любой большой бизнес зиждется на лести». Она сказала, это можно использовать?

— Да-а… Сказала, можно.

— И не говорила, что нельзя?

— Нет. Вроде бы не говорила.

— Хорошо, — заключает Стюарт. — Эту фразу тоже возьмем. Можно вынести ее в заголовок. Итак, вот что мы сделаем…

Он берет распечатку статьи и принимается калякать на ней, по ходу дела объясняя, какие вносит изменения: в первую очередь необходимо избавиться от упоминания о путешествии по пустыне, от описания офиса, от рассказа о детстве в Пакистане и особенно от критики «Кисмет» и других корпораций. Известные истории надо затронуть, но снять налет иронии, представить их как факт. Затем Стюарт изображает две большие загогулины вверху страницы и дает указание начать статью с того, как Сахина обвиняет Анну в непрофессионализме, после этого привести слова о том, что правительственные чиновники лишены вкуса; он даже пишет вариант первой фразы: «Сахина Бхутто известна своей враждебностью по отношению к журналистам, но, возможно, впервые…» Готовую отшлифованную статью он велит прислать ему через час, и тогда в три он представит ее «Брайтлингу». Затем Стюарт встает и, качая головой, уходит, не утруждая себя тем, чтобы вежливо закончить разговор, и даже не взглянув на провинившуюся сотрудницу.

Анна берет распечатку и чувствует, что за ней наблюдает весь офис. Она поднимает голову и получает доказательство внимания коллег — не их взгляды, конечно, а то, как все они внезапно принимаются за дела, торопясь скрыть свое любопытство.

Нет времени жалеть себя. Или обсасывать то, что сказал Стюарт. По сути, вообще ни на что нет времени; у нее только пятьдесят минут — этого едва ли хватит, чтобы внести все правки. Но новые дорогие сапоги сияют, как символ финансовой ответственности — или финансовых рисков, — а также свидетельство того факта, что единственный выход — приступить к работе. Извилистые предложения со множеством придаточных, образующие периоды и закольцованные, те самые, которые она долго оттачивала, в одно мгновение удалены, словно их и не существовало. На их месте зияет пустота, и, чтобы связать воедино оставшиеся островки текста, Анна прибегает к единственному инструменту, который в условиях цейтнота может применить ее одурманенный мозг: коротким, куцым, бесцветным фразам и неизбежным штампам. Она пишет, что Сахина славится тем, что «не выносит глупости», «пленных не берет» и любит «пускать лис в курятник». Эти пустые слова льются без всякого стеснения, вообще не затрагивая ее чувств, просто ради отвлеченной цели выполнить работу. Она прерывается всего однажды, чтобы выпить стакан воды, и проходит на кухню и обратно, не встречаясь ни с кем взглядом, в туннеле собственной сосредоточенности.

Через пятьдесят минут Анна вносит все изменения и в качестве финального жеста добавляет сначала фрагмент, высмеивающий правительство, старательно удаляя все упоминания о Китае, а затем абзац о том, как грубо Сахина обращалась с ней во время интервью, начав его с предложенной Стюартом фразы. За две минуты до означенного срока она прикрепляет статью к письму и жмет кнопку «Отправить». Листок бумаги на экране складывается в самолетик и улетает вдаль. Анна смотрит в сторону «тихого уголка» и представляет, как Стюарт, хлопая стеклянной дверью, выходит и направляется к ней, на этот раз даже не пытаясь сдерживать бешенство. Но начальника не видно; непонятно даже, на месте ли он. Чтобы отвлечься, Анна поднимает глаза к большому табло и видит сообщение о том, как клиент «Кисмет» подал на компанию в суд с требованием раскрыть данные его профиля; дело будет слушаться в Европейском суде. В это время телефон жужжит: неужели сообщение от «Кисмет»? Анне приходит в голову, что Джефф решил закрыть глаза на ее вчерашнее динамо, позволяя ей остыть, какие бы сильные эмоции ни помешали ей прийти, и только сейчас вознамерился выяснить, что же случилось. Анна берет телефон и находит обычное послание от матери. Та надеется, что у нее сегодня счастливый день. «С днем рожденья, дорогая. Люблю тебя. Целую. Мама».

От искреннего выражения чувств Анне хочется плакать. Вдруг она с тревогой обнаруживает, что на самом деле плачет, прямо за столом. Слова поздравления расплываются у нее перед глазами, она встает и быстро идет по проходу, сдерживая дыхание, чтобы не разрыдаться. Только в кабинке туалета она начинает снова дышать. Девушка сидит на унитазе, согнувшись пополам, и плачет — слезы льются, в голове ни одной мысли, и тело сотрясается мелкой дрожью и дергается, словно от спазмов в желудке. Затем она сморкается, вытирает глаза салфеткой — макияж размазывается ко всем чертям, — спускается в вестибюль и выходит на улицу, пытаясь облегчить душевную боль.

В магазине на углу Анна покупает парацетамол и банку «Ред Булл», который никогда не любила, но бодрые рекламные обещания его производителей хотя бы дарят надежду на лучшее. Идея пить энергетик в офисе ее смущает, поэтому она забивается в небольшую нишу между магазинами, уповая на то, что никто из коллег ее не увидит. Она отхлебывает напиток со странным, электрически заряженным вкусом, определенно не встречающимся нигде в природе, и смотрит на людей, идущих по улице, на небо, в котором уже начинают таять облака. Улица дня ее рождения. Небо дня ее рождения. Вид привлекательных, модно одетых людей производит неприятное впечатление — Анна не чувствует себя равной никому из них: все они скользят так плавно и гладко, без лишних усилий, не только по тротуару, но и по жизни, по пространственно-временному континууму своего существования. Все они получают по 60 тысяч фунтов в год, носят пальто за 700 фунтов, делают стрижки за 200 фунтов. И искренне верят в то, что всего этого заслуживают, а это гораздо важнее любых атрибутов. Без веры в себя все эти люди ничего бы не стоили. Но есть ли у них партнер с индексом совпадения 81? Наверняка нет. Это единственное, что Анна получила, хоть и ненадолго — самый высокий индекс, который она имела когда-нибудь где бы то ни было. Джефф-81. Она мысленно видит его стоящим под вокзальным табло и размышляет, как долго он ждал. Двадцать минут? Тридцать? А потом что? Возможно, он понимает ее так хорошо и связь между ними так крепка и прозрачна, что в душе Джефф знал, почему она не пришла: догадывался, что это нехарактерный для нее поступок, учитывал, что ей помешали какие-то важные дела. А может, он разозлился, до сих пор чувствует обиду и ждет, что Анна извинится, как всякий порядочный человек. Но скорее всего, он просто пожал плечами и ушел, уже подыскивая в своем телефоне замену — Анну-Марию-67, Джесс-74. Это самый правдоподобный вариант, учитывая, как мало Джефф ей писал, — кажется, он вообще не испытывал особого энтузиазма по поводу их отношений. Неутешительный вывод. Анну охватывает неуемная грусть, накрывает похожее на темное грозовое облако уныние, и она буквально встряхивается, силясь сбросить хандру. Она допивает «Ред Булл» и переходит через улицу, приняв решение не допускать никаких мыслей о Джеффе и «Кисмет» в свое сознание и сосредоточиться исключительно на том, что сегодня день ее рождения, думать о Пите и предстоящей вечеринке; также она намерена до конца дня не заглядывать в телефон.

Но вернувшись за свой стол, она обнаруживает два имейла от Стюарта. В одном тот коротко и ясно сообщает, что Анне повезло: на этот раз ей все сошло с рук. Другой адресован сотрудникам «Брайтлинга» с копией Поле и написан совершенно в ином ключе: с нескрываемой радостью Стюарт информирует коллег, что Анна провела замечательное интервью с Сахиной и выше всех похвал справилась со статьей, которая и прилагается для их одобрения. Анна открывает и пролистывает статью. Стюарт внес новые изменения — в основном добавил и подчеркнул корпоративные ценности, сплошь и рядом вставив упоминания о целеустремленности, изысканности и влиянии. При этом он оставил все ее штампы, да еще присовокупил свои. Получилась еще более дешевая и пошлая писанина, чем та, что она читала в Times, Vogue и других журналах, и еще хуже написанная. Но дело сделано. Это ее ворота в мир журналистики. Анну снова одолевает безнадежная печаль, и, хотя она и пытается отговорить себя, ее рука тянется к телефону: новых сообщений нет.

Проходит час, другой, часы показывают четыре. Делать нечего, только ждать. Вероятно, стоило бы поесть, но тошнота еще не прошла, и девушка наконец принимается просматривать непрочитанные эсэмэски. Она отправляет сообщение Питу с благодарностью за завтрак и извинениями за то, что ей не хватило времени его съесть; он отвечает почти сразу же: ничего страшного, он надеется, что она хорошо провела время с мамой и «всем довольна». Затем приходит сообщение от Джаз: подруга не может прийти вечером, придется работать; Анна отвечает, чтобы та не волновалась, это не так важно. Еще есть эсэсмэски от Зары, Хамзы, тети Рут и Дайан, третьей и последней жены отца. Девушка не ленится ответить всем, добавляя в каждое письмо небольшие штрихи личного характера, и это напоминает ей, что она со вчерашнего дня не проверяла, как обстоят дела с чемоданным проектом. Появилось несколько новых подписчиков и сообщений, и от первого же из них сердце Анны радостно подпрыгивает. Оно от @Ultramarin1977, одного из тех, кто принимает в ее затее самое горячее участие. Он пишет, что ему удалось через друга его друга выйти на человека, работающего в штаб-квартире Управления британскими аэропортами! Анна преисполняется надеждой и воодушевлением, и это состояние длится до тех пор, пока она не пролистывает ленту до следующего сообщения от @Ultramarin1977: он разговаривал с человеком из УБА, и тот утверждает, что все списки пассажиров удаляют через два года. Увы, они опоздали. Анна просматривает более поздние сообщения, надеясь, что кто-нибудь опровергнет эти сведения, но находит только слова утешения от других преданных читателей. В горле Анны встает ком. Она думает о пассажире у багажной карусели, теперь навсегда недостижимом, и его мысленный образ рассеивается. Последняя запись, сделанная тем же @Ultramarin1977 всего двадцать минут назад, гласит: ему жаль приносить плохие новости, и он надеется, что Анна не слишком разочарована! От нее определенно ожидают ответа; отсутствие реакции обращает на себя внимание, учитывая частоту и боевитость ее предыдущих постов, — молчание говорит о том, что новость потрясла ее и поставила в тупик, или, того хуже, с ней случилось что-то неладное. Эта мысль наводит девушку на раздумья, обращался ли Джефф к ее страничке в поисках разгадки ее вчерашнего отсутствия; вполне возможно, поскольку он делал вид, что горячо поддерживает Анну. Она открывает перечень подписчиков — теперь их 564 — и начинает пролистывать его, кликая по каждому, кто предположительно может оказаться Джеффом. Но в конце концов понимает, насколько это глупо: даже если Джефф и является ее подписчиком, что это меняет? Кляня себя за то, что позволила этой мысли пробраться в ее мозг, девушка возвращается к ответам реальным участникам.

Анна начинает новый твит, но не знает, что написать. Еще раз пролистав утешительные сообщения, она видит, что ни один из пользователей не сказал ничего позитивного, и под влиянием мрачного настроения решает, что настало время закрыть проект. Очевидно, пишет она, нет никаких зацепок для продолжения поисков и на этом следует остановиться. Во втором сообщении она выражает благодарность всем, кто ей помогал, отмечает, как ей было приятно общаться, но больше ничего сделать нельзя — у нее нет намерений открывать всемирное бюро находок. В третьем и последнем твите она призывает тех, кто все-таки видит возможность продолжить поиски, не стесняться и «перехватить инициативу».

Когда Анна публикует эти сообщения, свет вокруг ее стола начинает меркнуть, и у нее возникает впечатление, что к ней со всех сторон стекаются люди. Она поднимает голову и с удивлением обнаруживает в нескольких метрах справа улыбающегося Майка, начальника отдела кадров, а рядом с ним — Беатрис из бухгалтерии, секретаршу Джессику, а также Майка и Бена из спортивного отдела — все они окружают ее плотным кольцом. В первое мгновение Анна чувствует странное животное побуждение наброситься на них, защищая себя и свою территорию, и только когда видит Полу с маленьким тортом в руках, понимает, что происходит.

— С днё-о-о-ом р-р-р-р-рож-ж-ж-ж-жде-е-е-е-енья-а-а-а те-е-е-е-ебя-а-а-а-а-а! — запевают все, долго растягивая каждый слог. — С днё-о-о-ом р-р-р-р-рож-ж-ж-ж-ждее-е-е-енья-а-а-а те-е-е-е-ебя-а-а-а-а-а! С днё-о-о-ом р-р-р-р-рож-ж-ж-ж-жде-е-е-е-енья-а-а-а, на-а-а-а-аш-ш-ш-ш-ша А-а-а-а-а-ан-н-н-н-н-н-на-а-а-а-а-а-а-а-а. С днё-о-о-ом р-р-р-р-рож-ж-ж-ж-жде-е-е-е-енья-а-а-а те-е-е-е-е-е-е-е-ебя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Следуют краткие и нестройные аплодисменты, и среди поздравляющих Анна замечает также Маргарет из отдела планирования и Софи из отдела материально-технического обеспечения — практически весь усеченный пятничный состав сотрудников, кроме Стюарта. Майк снимает черную фольгу с горлышка бутылки просекко, а Пола ставит торт на стол Анны рядом с клавиатурой и просит внимания.

— Я знала, что вы, ребята, олухи, — говорит она, — но не думала, что вы умудритесь забыть про тридцатилетие Анны.

Все хихикают в ответ на это обвинение, и раздается громкий хлопок — Майк открыл просекко; он разливает его в стаканчики, расставленные Беатрис на столе Анны, шипучее вино чуть не переворачивает невесомые пластиковые емкости. Первый стакан суют в руку Анне, и она делает глоток, поглядывая в сторону «тихого уголка»: как хорошо, что Стюарт не присоединился к поздравляющим, — сейчас она чувствует себя просто неловко, а его присутствие сделало бы всё это совершенно невыносимым.

— Чтобы загладить свою оплошность, вы все должны сегодня после работы пойти с Анной в паб и купить ей выпить, — заявляет Пола. Анна уже собирается прервать начальницу и сказать, что не может сегодня идти в паб, но Пола продолжает: — И пока вы не начали искать малодушные отговорки, зарубите на носу: это не просто празднование дня рождения. Несколько минут назад первая статья Анны в качестве ведущего журналиста проекта одобрена клиентами и через пару часов выйдет в свет.

Среди собравшихся поднимается ропот удивления и поздравлений; кто-то позади Анны стискивает ей плечо, другой шепчет: «Молодец». Анна и сама изумлена. Она поворачивается к компьютеру и действительно видит новое письмо от команды «Брайтлинга», озаглавленное «Утверждено».

— И это, ни больше ни меньше, интервью с Сахиной Бхутто! Между прочим, наши клиенты из «Брайтлинга» назвали ее «железной женщиной, с которой шутки плохи». Анна может производить впечатление тихони, но оно обманчиво: ее работа попадет в первую строку на большом табло, и, надеюсь, не в последний раз.

Очередной взрыв аплодисментов, и Анна отворачивается от радостных лиц поздравителей — она чувствует не гордость, а стыд и представляет, как жирные пальцы Стюарта печатают самый затасканный штамп: «полетят головы». Вот бы провалиться сквозь землю, скрыться с глаз долой, но аплодисменты стихают, и наступает тишина, которую, ясное дело, должна заполнить она.

— Давай, Анна, скажи нам несколько слов.

— Напомни нам молодость.

— Да, напомни Майку молодость.

— Уела!

Анне ничего не остается, как встать и произнести речь; она делает глоток просекко и поднимается.

— Спасибо, друзья. Как уже упомянула Пола, мне исполнилось тридцать. Кто-то сказал, что это возраст, когда ты перестаешь валять дурака и становишься ответственным человеком.

— Печально!

— Вот еще!

— Кто такое сморозил?

— Точно не Пола! — произносит Майк, и все смеются.

— Кто бы это ни сказал, — продолжает Анна, пытаясь улыбаться в ответ на шутки, — я решила жить в соответствии с этим утверждением. И потому, к большому сожалению, не могу пойти сегодня в паб: я устраиваю вечеринку дома и должна приготовиться… и…

Толпа испускает возглас недоумения и неодобрения; Майк и Пола издают недовольное «у-у-у». Все как будто искренне разочарованы и озадачены.

— Но с другой стороны, — Анна решает вернуть улыбки на помрачневшие лица и изображает перевернутыми ладонями весы, — полагаю, у меня вся жизнь впереди, чтобы поступать ответственно. Так что я, пожалуй, возьмусь за ум — с завтрашнего дня.

Сразу после половины шестого группа из девяти человек собирается в вестибюле и выходит на улицу; небо еще светлое, но узкие улочки погружены в глубокую тень. Пола ведет их по Поуленд-стрит, болтая столько же, сколько все остальные вместе взятые, и постоянно замахиваясь на того человека, над которым в данную минуту подтрунивает. Паб «Джон Сноу» уже забит битком, тесные кучки выпивох высыпают с тротуара на мощеную улицу, а внутри коллегам удается протиснуться в угол за барной стойкой, где на столе составлены грязные стаканы. Анну прижимают к стенке игрального автомата между Полой и Майком, который покупает ей пинту лагера — такую огромную кружку, кажется, выпить невозможно, и Анна держит ее двумя руками. Майк интересуется, как именно она празднует день рождения, и она отвечает, что устраивает ужин для друзей. Потом он спрашивает, чем занимается Пит, и Анна, с удивлением для себя, дает стандартный ответ на этот вопрос: он посещает университет, чтобы стать учителем, хотя раньше работал в успешной международной фирме, а «по роду деятельности» инженер.

— А почему меня не пригласили на ужин? — спрашивает Пола, тыча Анну в ребра.

— Я думала, у тебя есть более увлекательное занятие в пятницу вечером, — говорит Анна, надевая, как всегда в присутствии Полы, маску развязной девицы. — Пуститься во все тяжкие со старыми пассиями. Подцепить новых.

— Если бы! Лондон — скучнейший городишко: все уже разбились по парам.

— Иметь пару не скучно, — возражает Майк, и Пола отвечает: ей хотелось бы считаться с глубокой осведомленностью Майка в этом вопросе, но дело в том, что серьезные отношения скучны, потому что в них ничего не меняется.

— Люди выходят в свет, выпивают по стаканчику и со своим же партнером возвращаются домой. Никакого разнообразия. Тоска зеленая.

Анна старается придержать язык и, просто чтобы поддержать легкий треп, спрашивает, считает ли Пола, что в других городах больше одиноких людей, — и немедленно сожалеет о том, что вопрос не смелый и не остроумный. Зажатая между двумя начальниками, она испытывает еще большую застенчивость, чем обычно. Пола произносит речь о том, что в Гонконге или Бангкоке «Кисмет» не получил особого признания — там можно пойти куда-нибудь отдохнуть и встретить свою половинку традиционным старомодным способом.

— Пола сердится, — замечает Майк, прикасаясь к предплечью Анны, — потому что она еще не нашла подходящую девушку.

— Неправда. Я нахожу подходящую девушку почти каждую неделю.

Анна смеется, а Майк закатывает глаза.

— Но никак не угомонишься.

— Неправда, я обретаю покой каждый вечер! А утром просыпаюсь — и снова в бой. Кстати, я бы побилась вон за тот столик, — она указывает в уголок переполненного паба, где четверо мужчин в костюмах надевают пальто.

— Мы все туда не поместимся, — трясет головой Майк. — Нас ведь в два раза больше.

— Брось ты эти подсчеты, не будь бухгалтером. Мы уютно устроимся. Если есть место в сердце, найдется и для задницы.

Вся группа следует за Полой к столику, Майк обиженно замечает, что он не бухгалтер. Все девять человек и в самом деле умещаются за столиком на четверых. Анна оказывается так плотно стиснутой между Джуди и Беатрис, что с трудом подносит кружку пива к губам. Однако чувствовать себя в таком тесном контакте с коллегами приятно. В самом начале седьмого ей приносят вторую пинту, которая идет легче, чем первая. Тот, кто оплачивал этот круг выпивки, присовокупил несколько пакетов чипсов и орешков, и Анна с хрустом грызет одну пригоршню закуски за другой; ее организм радостно приветствует соль, сахар и жиры — первую за день еду.

— Вопрос на засыпку, — говорит Бен. — Известно, что можно быть голодным как волк, злым как собака, а что насчет кошки?

Все дружно издают стон: Бен в своем репертуаре.

— Про кошку не знаю, но можно набить рот, как хомяк, — отвечает Пола.

— Или хитрить, как лиса! — вставляет Анна.

— И ползать, как черепаха!

— Ребята, хватит дразнить гусей.

— Серьезно, может, вернемся к нашим баранам?

Теперь все смеются и принимают участие в потехе, и Анна чувствует, как погружается в блаженное состояние, словно плывет куда-то. Она теряет чувство собственного «я», которое будто растворяется в насыщенной алкоголем глубине ее подсознания, и словно со стороны с удовольствием наблюдает, как коллеги пихают друг друга и обмениваются колкостями. «Вот оно, благополучие, — осознает она, — пить пиво с этими приветливыми неугомонными людьми, которые явно наслаждаются обществом друг друга, хотя знакомы только поверхностно; а может быть, именно по этой причине они и ладят так хорошо». Девушка все больше уходит в себя, чувствуя, что глаза ее стекленеют, но внезапно становится предметом разговора: Пола снова обзывает Майка бухгалтером до мозга костей, а тот призывает ее прекратить выделываться из-за того, что она запала на Анну.

— Ничего подобного, — отнекивается Пола. — Анна — самая гетеросексуальная девушка в Лондоне.

— Почему это?

— Без обид, дорогая. Но тебя так же трудно сбить с пути истинного, как подбить английский бомбардировщик.

Все коротко смеются, и внимание переключается на Беатрис, которая говорит, что Майкл главный дамский угодник в офисе. Анна ошеломлена. Самая гетеросексуальная девушка в Лондоне? Она отхлебывает лагер и решает выступить в свою защиту.

— Я вообще-то спала с девушками, — говорит она громче, чем намеревалась.

Все замолкают и смотрят на нее.

— В самом деле? — спрашивает Беатрис.

— Ну, с одной, — Анна уже жалеет, что сказала это. — Только с одной.

Она делает глоток пива и опускает взгляд на колени. Минутная пауза. Никто не знает, как следует реагировать на подобную реплику, но возвращаться к предыдущей теме после признания Анны никому не хочется.

— Интересно, — прочищая горло, произносит Пола. — И когда это было?

— Я лучше помолчу.

— Да брось. Теперь тебе придется рассказать.

— Мне бы не хотелось, правда. Я выставила себя дурой. Мне стоило придержать свой болтливый язык…

Но слова Анны только разжигают любопытство коллег, и Бен заявляет: это занятно, ты должна рассказать все подробно. Анна говорит, что как-то познакомилась с девушкой, подругой подруги, и однажды после вечеринки они провели вместе ночь. Беатрис осведомляется, где это было, и Анна отвечает: в Сан-Франциско. Майк желает знать, почему она оказалась в Сан-Франциско, и Анна удовлетворяет его интерес: она жила там полгода, когда ей было двадцать пять лет. Пола спрашивает, зачем она вообще отправилась туда, на что Анна вздыхает и смиренно решает изложить всю ту историю с самого начала.

— Ладно. Вы уже знаете, что я была в Америке. Так вот, я ездила туда просто так на полгода…

Но коллеги всё же требуют подробной предыстории, и Анна быстро объясняет, что в двадцать с небольшим жила в Хакни со своей лучшей подругой Зарой и встречалась с парнем по имени Эд, но внезапно решила кардинально изменить свою жизнь.

— Кардинально?

— Ну да. Поэтому я порвала с Эдом и купила билет в Сан-Франциско.

— Ты собиралась там чем-то заняться?

— Нет, я ничего конкретного не планировала. У меня не было в Штатах ни друзей, ни работы, ни знакомств. Единственной, кого я там знала, была Рут, сестра отца, у нее в Сан-Франциско есть квартира, и она позволила мне пожить в ней.

— Как удобно.

— Да. Но произошла путаница. Когда я приехала, оказалось, что квартиру уже заняла одна женщина. Тетя Рут думала, что я приеду на месяц позже. Но все сложилось удачно. Я поселилась в хостеле, стала искать жилье через Интернет и на следующий день нашла комнату в Окленде, в доме, где жила группа студентов, изучающих искусство. Теперь я рассказываю слишком подробно, да?

— Наоборот, недостаточно подробно, — вставляет Бен.

— Ясно. Итак, я переехала в тот дом, который был… ну просто зашибись. Огромный, четыре этажа, с просторной кухней-студией и террасой на крыше. И ребята там жили чудесные. Целыми днями они работали над картинами и скульптурами, а окончив работу, водили меня на вечеринки. Я была на седьмом небе от счастья. Но лучше всего оказалась комната, которую я заняла. Она принадлежала одной девушке, Джульетт; та уехала на месяц в Японию, и ее комната стала для меня лучшим местом на земле. Она была забита книгами, пластинками, ювелирными украшениями, антиквариатом. Все это очень личное. Словно… словно находишься в голове у другого человека. Эти вещицы… такие странные маленькие произведения искусства.

— Какие такие вещицы? Давай подробнее, приведи примеры.

— Ну хорошо. Вот, например, маленький квадратный холст с миниатюрной рамой — всего несколько сантиметров шириной, — похожий на картину для кукольного домика. И к нему деревянной бельевой прищепкой прикреплено глянцевое пластиковое сердечко. А под прищепкой на холсте написано красками слово «помни».

Слушатели нахмурились и переглянулись.

— И что это значит? — интересуется Беатрис.

— Не знаю. Я же говорю: загадочные предметы. Но мне это нравилось. Я часами рассматривала разные вещицы или читала книги, листала фотоальбомы, слушала старые записи.

— А ты видела фотографии Джульетт? — осведомляется Бен.

— Конечно, — с достоинством говорит Анна, замечая, как Майк подмигивает Поле. — Там были и ее фотографии тоже.

— И она тебя привлекала? — расширив глаза, спрашивает Бен. Пола толкает его в бок.

— Ничего такого. Мне Джульетт просто очень нравилась; она казалась такой же, как я, только лучше, круче меня. После работы — я нашла работу в книжном магазине — я сразу бежала в комнату Джульетт, даже если на террасе устраивали вечеринку. Так продолжалось несколько недель, а потом… Потом со мной стало происходить что-то странное.

— Странное?

Анна замолкает, допивает пиво из второй кружки и ставит ее рядом с третьей — когда это ее успели принести? Сердце у девушки колотится — она вспоминает комнату Джульетт и ощущение, будто мчишься сломя голову, как в бреду; такую же ребяческую раскрепощенность она чувствовала в Сомерсет-хаус. Возможность рассказать эту историю вслух впервые в жизни будоражит, но сильно изматывает.

— Думаю, перелом произошел, когда я нашла под кроватью тетрадь. Это случилось через пару недель после того, как я начала копаться в вещах Джульетт. Никогда не забуду: тетрадь в черной кожаной обложке, на которой золотыми буквами с помощью летрасета было написано: Be Still My Beating Heart.^[20] Туда Джульетт выписывала сотни эсэсмэсок, которыми примерно год обменивалась с неким Мартином. Я прочитала их за один присест, и меня поразило, как тщательно она вела записи: сообщения записаны разными цветами, перед каждым проставлены дата и время. И еще меня безмерно удивило, как все это похоже на наши с Эдом отношения — иногда они ссорились совершенно так же, как и мы. Последний обмен сообщениями был всего несколько недель назад, и тут я поняла: Джульетт сбежала в Японию, потому что рассталась с Мартином, совсем как я уехала от Эда. Это казалось невероятным.

— И ты подумала, что это что-то значит?

— Да. Это представлялось не просто совпадением. Будто нам самой судьбой предназначено встретить друг друга. Помочь друг другу…

При этих словах голос Анны делается совсем слабым; она чувствует усталость и теперь жестоко жалеет, что проговорилась.

— А что случилось потом? Продолжай. Интересно.

— Правда, — поддерживает коллегу Джессика. — Ты хорошая рассказчица.

— Потом? Ладно. Так вот, со мной стало твориться нечто странное.

— Подробности, примеры, — требует Майк.

— Хорошо. Наверно, я стала все время думать об этой девушке, она мне даже снилась. Квартира моей тети освободилась, но я продолжала платить за комнату Джульетт. Я начала считать дни до ее возвращения и довела себя чуть ли не до помешательства. Я ждала ее так, будто она вернется не в свое жилище, а специально ко мне. Чтобы мы были вместе.

— В том самом смысле?

Анна опускает глаза.

— Да. Это чувство для меня самой стало полной неожиданностью и в то же время показалось совершенно естественным.

— И что? Не томи, я сгораю от нетерпения, — просит Пола. — Джульетт вернулась? Ты с ней встретилась?

— Да, она вернулась. Само собой, я должна была освободить комнату до того, как приедет хозяйка, но ребята пригласили меня на вечеринку в честь ее возвращения. Наверно, никогда в жизни я так не волновалась. По пути я много раз порывалась повернуть назад, но останавливалась где-нибудь глотнуть текилы, чтобы успокоиться. Все же мне удалось добраться до того района, потом до того дома, и вот я вхожу внутрь, все меня обнимают, я выхожу на террасу, и там за столом сидит она. Не воображаемая девушка и не ее фотография, а живая Джульетт во плоти. Она выглядела сногсшибательно. Голос ее звучал… волшебно. Даже лучше, чем я ожидала, и не могу вам передать, в какое смятение это меня привело. За ужином было десять человек, и она сидела на противоположном конце стола. Я так смущалась, что не могла связать и двух слов. Но Джульетт еще не привыкла к смене часовых поясов и после ужина сразу пошла спать. Поэтому я просто сидела, хлестала белое вино и ненавидела всех остальных. Потом я разбила стакан и заявила, что мне пора домой. Меня пытались уговорить остаться, но я настаивала на том, что ухожу и провожать меня не надо. Но по пути вниз передумала. Я не ушла.

Все восемь лиц склоняются ближе к столу; мужчины за соседним столиком тоже навостряют уши.

— И что потом?

— Я остановилась на втором этаже и прошла в комнату Джульетт. Дверь была приоткрыта, и я распахнула ее.

— Я же говорил, будет интересно, — роняет Бен.

— Было темно, она спала. Я вошла в комнату и некоторое время постояла там. Потом она проснулась и беспокойно выдохнула: «Что? Кто здесь?» Я ответила: «Это я, Анна». Джульетт включила лампу и взглянула на меня; вряд ли она помнила, кто я такая. Я объяснила, что в ее отсутствие жила в этой комнате; она без всякого выражения посмотрела на меня и поинтересовалась, не забыла ли я что-нибудь. Я ответила, что хотела просто поговорить с ней. Черт, я была пьяна как сапожник. Она нахмурилась, но потом почему-то, видимо разглядев выражение моего лица, предложила мне сесть. И я притулилась в ногах кровати и, короче говоря, призналась ей во всем.

— Во всем?

— Именно. Рассказала всё точно так, как сейчас вам. Пока я говорила, то начала осознавать, как дико это звучит. Я почувствовала себя такой дурой, что не смела взглянуть на нее, и по ходу дела стала извиняться. Потом я ощутила ее руку на своем плече. Джульетт засмеялась и заявила, что в этом нет ничего ужасного. И хотя большей несусветицы она в жизни не слышала, но это здорово и она польщена. Пообещала как-нибудь сходить со мной куда-нибудь. Я кивнула, согласилась и рискнула поднять на нее глаза. Ее рука еще лежала на моем плече, а лицо было совсем близко. Итогда я сделала это. Я поцеловала ее. Самое невероятное, что она не отшатнулась. На мгновение мы замерли, обе с открытыми глазами и не мигая…

Анна замолкает, только сейчас осознавая, что в этот момент ее история расходится с реальностью и она никогда не сможет рассказать коллегам, что произошло в действительности. Ведь всё это выдумка: она никогда не спала с девушкой.

— А потом?

— Потом, — говорит она, чувствуя, как заливается румянцем, когда начинает фантазировать, — потом это случилось.

— Прямо так сразу?

— Да, так сразу. Вряд ли нужно описывать все в красках.

— С ума сойти. И всего один раз?

— Ага. Через неделю прилетели мои подруги Зара и Джаз, мы взяли напрокат машину, поехали кататься по Йосемитскому парку, а потом — в Лос-Анджелес. Больше я с ней не виделась.

— Обалдеть, — произносит Майк. Бен выражает желание узнать все детали. Но все сидящие за столом пребывают под впечатлением, переглядываются с удовлетворенным видом. Пола извиняется за то, что назвала Анну самой гетеросексуальной девушкой в Лондоне, Майк подкалывает Полу, заявляя, что у той, возможно, есть шанс. Анна поднимает третью кружку, уже на треть пустую, отхлебывает и проглатывает, отхлебывает и проглатывает. Ей вновь начинает казаться, что она пудрит всем мозги, и всеобщие похвала и одобрение только усиливают возникшее чувство вины.

— А что такое «летрасет»? — интересуется Джессика.

Анна откидывается на стуле и невольно погружается в воспоминания: да, она поцеловала Джульетт. Потом одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга. Затем внутри у Анны все похолодело, в животе привычно ёкнуло, как бывает на американских горках, когда вагонетка внезапно устремляется вверх — всё это слишком реально, слишком непредсказуемо. Не произнося ни слова, она встала с кровати, схватила сумку и выскочила из комнаты. Сбежала по ступенькам, вылетела из дома и бросилась прочь по улице. И, мучаясь от стыда, больше никогда не возвращалась в тот дом.

— Это что-то вроде «Волшебного экрана»?^[21] — предполагает Майк.

— Нет, — возражает Пола, — это такой типа трафарет с буквами и цифрами.

— Этот типа трафарет называется трафаретом.

Анна ничего не слышит — ее поглощают воспоминания о ее побеге из комнаты Джульетт, об ощущении раскрывшейся внутри бездонной пропасти — точно такое мучило ее и на встрече с Томасом-72, и вчера, когда она шла на свидание с Джеффом. Она всегда считала, что такую реакцию на опасность вызвала у нее смерть отца, что именно эта трагедия сделала ее осмотрительной и заставила избегать ситуаций, которые могут привести к катастрофе. Но та история с Джульетт случилась за несколько месяцев до его кончины. И повода испугаться чего-либо у Анна не было — ей совершенно нечего было терять, и девушка, сближения с которой она желала с неизведанной раньше страстью, находилась рядом. И все же она сбежала.

— Анна, так что же это?

— Что? Извините.

— Летрасет.

— Это… такой лист бумаги, напоминающий пластик, с навощенными буквами, которые можно перевести куда-нибудь, например потерев по ним монетой.

— Поздравляю, ты выиграла еще одну пинту. Ну что, повторим?

Анна говорит, что ей, наверно, надо идти, и смотрит на часы: 19:04.

— Черт! — восклицает она. — Мне надо убегать прямо сейчас.

Люди за столом двигаются. Анна, едва не укладываясь на колени Бена, выхватывает из-под стола свою сумку, встает и, протискиваясь к выходу, торопливо прощается с коллегами, извиняется за то, что рассказала такую долгую и странную историю, а теперь бросает их в баре. Все одновременно, перекрывая друг друга, кричат что-то в ответ, но реагировать на это уже нет времени. Девушка машет всем рукой, отходит от столика и выбегает через дверь. Темнеющая улица забита остановившимся транспортом, и Анна идет до самой Дин-стрит, где замечает свободное такси.

— Килберн, — садясь в машину, говорит она. — Как можно быстрее.

Таксист делает разворот в три приема и на улочке с односторонним движением набирает скорость, но на Олд-Комптон-стрит попадает в другую пробку; компании подгулявших пешеходов обтекают машину, как река валун.

— Час пик, — вздыхает водитель.

Анна смотрит в телефон: два пропущенных вызова от Пита и эсэмэска с вопросом, где она. На вопрос девушка не отвечает, но пишет, что уже едет, потом усаживается поудобнее и ощущает на лице теплое дуновение от печки. Вскоре дорога освобождается, и они проезжают до Тоттенхэм-Корт-роуд — оранжевое сияние натриевых фонарей пронизывает кабину шпагами света. Но затем водитель сворачивает с магистральной дороги, и Анна съеживается, когда такси проезжает по Грейт-Портленд-стрит, мимо белого забора и живой изгороди с восковыми листьями. Ей неловко вспоминать, как накануне вечером она стояла здесь пьяная вдрабадан и жалела отца. Как это нелепо — жалеть того, чьей единственной целью было жить без лицемерия, кто шел дорогой своих желаний независимо от того, что думали окружающие. А сама она никогда не следовала зову сердца. Никогда не осуществляла вовремя свои замыслы. Не стала спать с Томасом-72. Не решилась даже провести ночь с Джульетт. Ей всегда недоставало смелости жить так, как хочется, и она осуждает людей вроде отца за легкомысленность и инфантильность, потому что это легче, чем признать себя трусихой. При этой мысли воображение живо рисует ей Джеффа, стоящего под табло на вокзале, и этот образ объединяется с полузабытым сном об отце, с прыжком в бассейн в Сомерсет-хаусе, с прерванным поцелуем Джульетт, с неизвестным человеком у багажной карусели. Анна, должно быть, погрузилась в забытье — она возвращается к реальности, только стукнувшись о дверцу такси при повороте на Килберн-Хай-роуд. Мгновение спустя машина тормозит около ее дома. Два выходящих на улицу окна квартиры тускло освещены, словно это вход в пещеру с горящим в глубине очагом; когда Анна открывает дверь, то удивляется, как темно и тихо внутри. Она поднимается по лестнице. Ступеней почти не видно, а единственные звуки — цоканье ее каблуков и биение сердца. На площадке она поворачивается к гостиной — по краям дверного проема, подобно солнечным лучам во время полного затмения светила, пробивается бледный свет. Анна делает один, два, три шага и входит в комнату; это все равно как шагнуть с порога в штормовой океан.

— С днем рожденья!

Ее встречают семь человек, которые хлопают поднятыми над головами руками, их рты открываются и закрываются.

— Еще не вечер!

— Во сколько нас звали?

— Мы уж думали, ты сбежала.

— Это свинство!

Анна быстро переводит взгляд с одного веселого лица на другое: здесь Зара в плотно облегающем зеленом платье, что напоминает Анне о собственном скучном наряде — джинсы и джемпер; рядом с Зарой сияет белозубой улыбкой ее жених Кейр в розовой рубашке; брат Пита Бин, отрастивший бороду, свистит, сунув пальцы в рот; Тоби и Сесиль хлопают без особого энтузиазма; Ингрид улыбается, но выглядит как не в своей тарелке, явно чувствует себя чужой в этой компании. А над всеми парит Хамза, взгромоздившийся на стул. Всё это отпечатывается у Анны в мозгу за секунду, которая потребовалась на то, чтобы окинуть взглядом комнату слева направо, и вдруг раздается хлопок, похожий на выстрел, и к ней летят зеленые, красные и розовые ленточки серпантина. Хамза спрыгивает со стула — пол под ним трясется — и подходит к ней, протянув темные руки и выпятив нижнюю губу в пантомимном выражении жалости.

— Она растерялась! — восклицает он, сгребая в охапку ее безвольное тело, и все по очереди горячо обнимают и целуют виновницу торжества.

Затем гости рассаживаются за столом, а Анна стоит одна, опершись на подлокотник белого дивана и оглядывая гостиную. Трудно представить, что это та же самая комната, в которой она проснулась утром. Длинный обеденный стол установлен посередине и накрыт белой скатертью, а свет дают четыре низкие и толстые свечи, размещенные среди зубчатого ландшафта из бокалов, тарелок и столовых приборов. Углы комнаты тонут во мраке, который чуток разгоняет прямоугольное свечение Питова айпада, играющего ненавязчивую акустическую балладу.

— А где Пит? — спрашивает Анна.

Все за столом улыбаются, и в это мгновение Анна чувствует, что позади нее кто-то стоит. Она оборачивается и видит в дверном проеме Пита — хотя он настолько не похож на себя, что долю секунды девушка сомневается, действительно ли это ее бойфренд. Впервые за несколько лет его щеки и подбородок розовые, чисто выбритые, а косматые волосы с рыжиной приглажены на одну сторону каким-то средством, отчего кажутся черными. Однако глаза его не изменились: они слегка прищуриваются, когда он ищет подтверждений тому, что Анна не попала в переделку и у нее все хорошо, они смягчаются и расширяются, когда она улыбается.

— Вот видите? — говорит он, выступая вперед и беря Анну за руку; рукава белой рубашки закатаны по локти, и руки обсыпаны мукой. — Я же говорил вам, что она меня не бросила.

Пит поднимает ее на цыпочки, приникает большими влажными губами к ее губам, затем обнимает за плечо и вместе с ней поворачивается к сидящим за столом гостям, превратившимся в веселых зрителей.

— И я хочу начать с объявления. Кроме дня рождения Анны, у нас сегодня есть еще один повод праздновать. Приготовьте свои телефоны. Меньше часа назад опубликована первая статья Анны в качестве ведущего журналиста проекта — интервью с Сахиной Бхутто.

Пит достает из кармана свой телефон и поднимает вверх, чтобы его стало видно тем, кто сидит за столом; на экране крошечная фотография самодовольно улыбающейся Сахины, под которой красуется фамилия Анны. По комнате прокатывается восторженный и удивленный ропот, все достают телефоны, чтобы получить подтверждение. Пит еще раз привлекает Анну к себе, быстро целует в щеку и исчезает в темном коридоре.

— Анна, это замечательно! — восклицает Бин, передавая телефон Сесиль.

— Следующей ее героиней станет Амаль Клуни! — сообщает Зара.

— А ты темная лошадка.

— Почему ты мне не сказала?

— Неужели жена Джорджа Клуни?

— Я уже поделилась статьей в соцсетях.

— Наконец-то ты стала настоящей журналисткой.

Анна садится во главе стола, испытывая отвращение к себе и статье, и с каждым возгласом это гадкое чувство усиливается. Она хочет как-то оправдаться за использование штампов и уродливых рубленых предложений, но ее сил хватает только на дежурную улыбку. Она опускает глаза и сосредотачивается на лежащих на коленях руках — костяшки сцепленных пальцев побелели.

— Отлично, — Ингрид, которая дольше всех смотрит в телефон, дает статье профессиональную оценку. — Неожиданный, смелый стиль, Анна!

— Перестаньте, народ, вы ее смущаете.

— Да всё с ней хорошо.

— Посмотрите на нее, бедняжка растерялась от ваших восторгов!

— Ей просто надо выпить, — говорит Хамза и исчезает, чтобы сделать Анне коктейль под названием «Олд Фэшн».

В доказательство, что все в порядке, Анна улыбается каждому; в неярком свете свечей не очень отчетливо видны даже лица. Зара сидит слева от нее, и Анна машинально проверяет, где место для Пита, — пережиток застарелой ревности, от которой она страдала на вечеринках и встречах, куда они приходили парами. Обнаружив с другого конца стола пустой стул, она с облегчением вздыхает. Воцаряется тишина, и Анна решает, что нужно что-то сказать, поскольку она с тех пор, как пришла, не произнесла ни слова, не считая короткого вопроса про Пита. Она кладет руки на белую скатерть и пытается придумать что-то смешное. Сначала хочет извиниться за свой внешний вид и объяснить, что у нее не было времени принять душ и переодеться, но отказывается от этой идеи, поскольку тогда фарс может превратиться в трагедию.

— Простите, что опоздала, — в конце концов говорит Анна. — Но я выпивала с коллегами и… что я могу сказать… Я люблю их больше, чем вас.

Все улыбаются и благодушно отметают это предположение, кроме Кейра — он сидит слева от Зары и гневно сверкает глазами.

— Сорок минут мы держали наготове эти чертовы хлопушки, — ворчит он, качая головой и даже не пытаясь скрыть раздражение. Зара дотрагивается до руки Анны, словно извиняясь за своего жениха, и говорит, что им было приятно поболтать друг с другом.

Но Кейр не унимается.

— Как можно так опаздывать на собственную вечеринку? — рукава его розовой рубашки закатаны, он кладет тяжелые безволосые руки на стол. Кейр не особенно высок, вряд ли больше ста восьмидесяти трех сантиметров, но всегда разворачивается так, чтобы выглядеть крупнее: садится поперек стула или боком к столу, словно не помещается на предназначенном ему месте. — Мы уж думали, что ты сбежала.

— А, кстати, кто в детстве сбегал из дома? — вмешивается Зара, наклоняясь вперед и намеренно заслоняя Кейра от Анны. — Когда мне было шесть лет, я удрала, прихватив только свою виолончель — я называла ее Эдвардом, — чтобы начать новую жизнь в Америке. Мы с ней добрались до конца улицы.

Остальные принимают у Зары эстафету и охотно делятся своими историями, а Анна радуется тому, что больше не находится в центре внимания. Тоби говорит, что подростком провел ночь около закрытого вокзала в Оксфордшире и спал в мешке с мусором. Бин рассказывает, что однажды, в семилетием возрасте, ночевал в домике на дереве, но никто в семье — ни Пит, ни родители — не заметили его отсутствия. В эту минуту, словно в ответ на упоминание его имени, Пит толкает дверь ногой, и они с Хамзой вносят два нагруженных подноса. Перед Анной появляются тарелка красного супа и толстый кусок фокаччи, а также коктейль с кубиками льда, украшенный зелеными листьями, засахаренной вишней и ломтиком апельсина.

— Суп остыл, — сообщает Тоби, больше от смущения, чем от недовольства.

— Это гаспачо, дурень, — замечает его жена Сесиль, и Анна вспоминает, что индекс совпадения у них 73. Это единственная пара кроме Зары и Кейра чей индекс она знает точно. — Попробуй, тебе понравится. Это фактически «Кровавая Мэри» в тарелке. Но без сельдерея, вустерского соуса, огурца и петрушки.

— И без водки, — добавляет Хамза.

— Которую ты и так вряд ли распробуешь среди всего остального дерьма, — заявляет Кейр.

— Это зависит от того, сколько налить, — отвечает Хамза, и все смеются.

Пит, стоя у другого конца стола напротив Анны, просит внимания, стуча ложкой по стакану. Он действительно выглядит необычно: белая хлопковая рубашка застегнута до чисто выбритой розовой шеи.

— Я хочу поднять бокал за Анну. За то, что она протянула тридцать лет, за то, что ей удалось-таки прибыть на собственную вечеринку, и за то, что она стала знаменитой журналисткой. За тебя!

Все чокаются, но Пит не садится и мягким движением руки просит тишины. Удивительно, как легко он управляет людьми в случае необходимости; это, казалось бы, противоречит его натуре, и Анна приписывает подобное умение обучению в частной школе — видимо, там всем ученикам прививают такой навык, нравится им это или нет. Он улыбается Анне, и глаза его лукаво блестят.

— Также я хочу огласить распорядок этого вечера. Видите ли, я подумал, что будет жаль, если в такой особенный день мы станем разговаривать о погоде, отпусках, работе, ценах на недвижимость и других заурядных вещах. Поэтому я предлагаю придать нашему собранию изюминку и прошу каждого приготовиться рассказать свою любимую историю об Анне.

— Идите к черту, — произносит Анна, увидев, что все радостно просияли, глядя на нее. — Я голосую за разговоры об отпусках и погоде.

Но никто ее не слушает; все уже шумно и увлеченно, как дети вокруг костра, обсуждают, кто станет первым.

— Зара, давай ты.

— Моя история слишком серьезная. Пусть сначала расскажут что-нибудь веселое.

— А что, если Пит, все равно он уже стоит?

— Не глупи, Пит будет последним.

— Хамза, ты у нас мастер рассказывать смешные истории.

— Да, Хамза, давай!

Со всех концов стола принимаются бодро уговаривать Хамзу, и тот, закатывая глаза и с напускной, как понимает Анна, неохотой, уступает.

— Ладно, расскажу, но при условии, что мы начнем есть.

Он смотрит на Пита, распорядителя вечера, тот кивает и поднимает ладони вверх. Гости склоняются над супом; они с таким усердием работают ложками и так яростно отрывают куски хлеба, что становится ясно — все проголодались; Анну снова начинают терзать угрызения совести за опоздание. Она смотрит в свою тарелку — красная кашица дышит ей в лицо холодом — и вместо супа тянется к коктейлю. Удивительно, но стакан уже наполовину пуст. Айпад теперь играет песню Beach Boys, и Анна недоумевает, что это за тухлый подбор музыки.

— Мне неудобно рассказывать эту историю при Пите, — говорит Хамза между ложками супа, — поскольку в ней присутствуют другие парни.

— Тогда не рассказывай, — предлагает Анна.

— Вернее, другой парень.

— Я в курсе, что она не была девственницей, когда мы встретились, — отвечает Пит.

Тоби вставляет:

— А жаль.

Пит не обращает на него внимания и добавляет:

— Просто опусти интимные подробности.

— Итак, приступим, — Хамза откладывает ложку и потирает руки. — Как вы знаете, мы с Анной вместе учились в Шеффилде и жили в одном общежитии. Я познакомился с ней на первой неделе, и она мне очень понравилась. Она походила на ботаника, была не слишком модной и компанейской, но язвительной и остроумной, и вела себя так, словно она выше всего этого, словно она тут самая классная, но, кроме нее, об этом никто не знает. Мы подружились, и я таскал ее по гей-барам, ночным клубам, вечеринкам — все по-взрослому, не то что детсадовские развлечения студентов. Хотя давалось мне это непросто: Анна всегда стремилась уйти в полночь, потому что наутро у нее лекции, или отказывалась пить, объясняя, будто уже «поплыла». Со школьных времен у нее был бойфренд, который учился в Ноттингеме, и два раза в месяц она ездила его навещать.

Рассказ Хамзы сопровождает стук ложек по керамическим тарелкам и шумное прихлебывание. Анне история пока нравится, и она решает тоже поесть. Зачерпывает супа и подносит ложку ко рту: густая кроваво-красная каша, по краям разжижающаяся до розовой воды, на вкус маслянистая и соленая; Анне хочется выплюнуть месиво, но она заставляет себя проглотить его. Смесь проскальзывает в глотку, и Анна хватает стакан, чтобы скорее запить неприятную жижу; через стенки перевернутого стакана стол напоминает картинку в калейдоскопе.

— Весь этот лепет пай-девочки мне представлялся полнейшей глупостью, — продолжает Хамза, — и я задался целью расшевелить ее. Ноттингемский приятель пропал из виду еще до Рождества, и это сыграло свою роль: скоро Анна поняла, что лекции — это полнейшая ерунда, и стала оставаться выпивать с нами. Но самой недостижимой задачей было заставить ее принять таблетку. Она упорно сопротивлялась, но в середине второго семестра согласилась пойти на рейв.

— Нет! — восклицает Анна, поняв, к чему он клонит. — Эту историю нельзя рассказывать. Это мой день рождения, и я запрещаю.

Хамза прикусывает губу, по-ребячески изображая раскаяние; за столом пробегает оживленный ропот.

— Теперь тебе точно придется довести дело до конца, — подзуживает Кейр, и остальные соглашаются.

— Это замечательная история, — говорит Хамза, словно решение не в его власти. — И половина присутствующих ее уже знает. Обещаю умолчать об интимных подробностях.

Он произносит это вкрадчивым голосом, а его пальцы в это время мнут ее предплечье. Анна бросает на друга злобный взгляд, но Хамза посылает ей воздушный поцелуй и снова обращается к гостям.

— Рейв назывался «Вынос мозга» и проходил в одном районе Шеффилда, который напоминал трущобу. Как вы можете понять из названия, это было серьезное мероприятие, и Анна подошла к нему как к научному эксперименту или экзамену. Она внимательно изучила все форумы, посвященные экстази и прочей дури, и по пути в клуб заявила, что примет только полтаблетки, а пить станет исключительно воду. Анна твердо придерживалась этого правила и через несколько часов, когда я и все остальные уже ловили кайф, пожаловалась, что ничего не чувствует. Мы всячески пытались довести ее до кондиции: таскали танцевать, чтобы вещества быстрее распространялись по организму, вели жаркие беседы, заставляли выпить много воды — как будто пытались избавить ребенка от икоты. Наконец она признала поражение и согласилась принять вторую половину. Сам я купил таблетку у одного чувака в клубе — на ней была маленькая эмблема «Феррари», — и видели бы вы, какой оказался результат! Я улетел и, черт меня подери, потерял Анну из виду. Потом спохватился — давай ее искать. И тут вижу: она танцует на сцене, — Хамза трясет руками над головой, как бы изображая ее танец, и первый взрыв смеха проносится над столом.

— Неужели на сцене?

— Ага, а кроме меня там скакало еще где-то сорок человек, — с досадой добавляет Анна. — Сцена была частью танцпола. Не завирайся, Хамза.

— Я помахал ей, и она восторженно показала мне два больших пальца. Когда я протиснулся к Анне, она меня обняла и сказала, что зарядилась энергией, придавшей ей энтузиазма «для будущих свершений». Я повел ее покурить, надеясь немного успокоить, но получилось все наоборот. Она принялась приставать к курившим — обошла всех, привлекла к себе всё внимание — и не просто разговаривала, а вела себя на манер эстрадного комика, будто поставила себе целью приколоться над каждым. И всем это нравилось! Потом я снова ее потерял. Прошло несколько часов — ну вы знаете, как это бывает, — и я увидел Анну в компании с одним парнем, немного старше ее и каким-то стремным. Они не целовались и не танцевали, а расхаживали по клубу и пытались всучить людям всякую мелочевку: сигареты, конфеты, жвачку. Это у них было вроде игры. Как ты это называла?

Анна одаривает Хамзу свирепым взглядом и отвечает:

— Бесплатный буфет.

— Точно! Бесплатный буфет. Им казалось, что это очень забавно. Было уже шесть утра, а она все еще зависала с этим парнем. Мы все хотели продолжения вечеринки и решили пойти в общежитие. Анна со своим новым знакомым сели с нами в такси, но когда мы доехали, они остались на улице покурить. И — Пит, закрой уши — в тот день мы их больше не видели. Анна не показывалась до ужина, который был для нас завтраком, а потом мы пошли в паб. Там я спросил ее, как дела с тем парнем, и она сказала: «Просто супер», посмотрела как-то отстраненно и добавила… — Хамза замолкает, нагнетая интерес, и изображает мечтательный взгляд. — «Кажется, он стащил мой айпод».

Раздается новый взрыв смеха, на этот раз смешанный с удивленными возгласами Ингрид, Сесиль и Бина, которые впервые слышат эту историю.

— Он обокрал тебя? — переспрашивает Ингрид, но Анна не смотрит на нее: она сверлит злобным взглядом Хамзу, который еще не закончил свое выступление.

— Я взбесился, — продолжает он, — предложил немедленно вызвать полицию или как минимум позвонить этому подонку и накрутить ему хвост. Но Анна почему-то отказалась; сказала, что мы не можем ему позвонить, потому что «у нас нет номера», и вообще у нее нет желания привлекать полицию. «Я хочу просто забыть об этом», — твердила она. Я долго уговаривал ее, но в конце концов бросил. Потом я изредка напоминал ей о той неприятности, но она всегда заявляла, что не собирается это обсуждать. В конце концов мы об этом забыли, но как-то раз отправились в центр города, если я правильно помню, сдавать кровь. Идем по Уэст-стрит, и вдруг Анна ахает и разворачивается, схватив меня за руку. Она потащила меня в обратном направлении, и когда я обернулся, то понял почему. На улице сидел тот самый парень из клуба и просил милостыню.

На этот раз никакого смеха, только возглас изумления:

— Милостыню?

— Представьте себе! — Хамза кладет руки на свои прилизанные черные волосы, словно не в силах осознать данный факт даже после стольких лет. — Он оказался бездомным!

— Не был он бездомным, — возражает Анна. — Скорее всего, просто притворялся.

— Он держал на веревке пса! — говорит Хамза, и теперь все смеются, даже девушки. Все так веселятся, что начинают говорить, перебивая друг друга, каждый хочет, чтобы его шутку услышали.

— Надеюсь, после этого вы передумали сдавать кровь, — замечает Кейр.

— Я знал, что ты участвовала в благотворительности, но не подозревал, что до такой степени.

Пит тоже присоединяется к всеобщей клоунаде: втыкает пальцы в уши, затем вытаскивает их и осматривается с таким видом, будто не слышал ни слова.

— Меня поражает вот что, — говорит Анна, перекрикивая гвалт, — когда я хожу по городу с большинством из вас, засранцы, вы всегда уверяете меня, что нищие наверняка не бездомные, что они обманывают окружающих. Но когда я переспала с одним из них, вдруг оказывается, что он все-таки бездомный.

Но никто ее не слушает, все аплодируют Хамзе, благодаря за увлекательный рассказ.

— А хоть бы и бездомный, что с того? — продолжает Анна, обращаясь непосредственно к Хамзе. — Он был приятнее, чем большинство геев и бисексуалов.

Снова никто не реагирует, и Хамза подает знак, что хочет закончить историю.

— Так вот, мораль басни такова, — слова его перемежаются смешками. — Всего за десять лет с небольшим Анна прошла путь от отсоса у бездомного…

— Эй, договаривались без интимных подробностей, — напоминает Пит, хотя сам тоже улыбается.

— Извините. От орального удовлетворения бездомного до интервью с одним из ведущих архитекторов мира. И хотя бы даже только из-за этого я горд быть твоим другом и считаю, что ты заслуживаешь аплодисментов.

Все хлопают и издают восторженные возгласы. Хамза наклоняется, чтобы поцеловать Анну в макушку. Она сидит неподвижно, уязвленная историей, а вокруг царит радостная суматоха. Ее почти не тронутую тарелку с супом уносят, наливают новый коктейль, кто-то идет в туалет; по пути на кухню Пит тоже целует ее в голову и шепчет:

— Ты молодец.

Через несколько минут он возвращается со вторым блюдом: рикоттой и корзиночками с грецкими орехами. Выпечка и сыр более аппетитны, чем холодный суп, и Анна решает съесть их или сделать вид, что пытается; отрезая и поднося ко рту слоеный клинышек, она чувствует на себе взгляд Пита с другого конца стола. Пока она силится одолеть тарталетку, гости делятся на две группы, и каждая ведет свой разговор: на ее стороне Тоби, Кейр и Зара обсуждают снос стен в своих квартирах. Сидящие за другой половиной стола насмехаются над планами Бина открыть бар. Айпад играет что-то похожее на Coldplay. Анна жует, запивает угощение и краем уха прислушивается к обоим разговорам. Кейр описывает их кухню-гостиную, и это напоминает Анне, что она давным-давно не заглядывала к увлеченой строительными проектами подруге. Невероятно. Кажется, Анна была у Зары год назад, хотя и не может вспомнить, когда именно: где-то летом, в последние месяцы работы Пита в садовом центре, в то странное время, когда он избегал секса. Она уголком глаза наблюдает за Зарой и вдруг замечает, что та украдкой переглядывается с Питом. Эти взгляды обращают на себя внимание, потому что они мимолетные, длятся всего долю секунды, словно ее подруга и бойфренд незнакомы, и Анна испытывает приступ застарелой ревности. Она говорит себе, что это хорошо, поскольку пробуждает здоровый аппетит, и тут эти мысли прерываются громким стуком — Хамза бьет рукой по столу рядом с ней.

— Снос стен! — кричит он так громко, что Анна подпрыгивает на стуле. — Все только об этом и говорят. В пабах, в ресторанах, в гостях. Просто какая-то навязчивая идея.

Все головы с изумлением поворачиваются к нему.

— Дом сразу становится светлым и просторным, — объясняет Тоби. — Неудивительно, что это всем нравится.

— А рассуждать об этом всем нравится еще больше, — возражает Хамза. — Анна, а ты почему не сносишь стены? Теперь, когда ты стала по-настоящему взрослой? Как насчет вон той стены? Можно совместить гостиную с ванной.

— Получится чрезмерно открытая планировка, — парирует Анна. — Поскольку потолок тогда тоже обрушится.

Все смеются, кроме Кейра, который недовольно пялится на Хамзу через стол.

— У тебя никогда не было своей квартиры, правда, Хамза? — спрашивает он так, словно это какое-то болезненное отклонение.

— Не-а, — отвечает Хамза, не глядя на Кейра. — Не хочу обременять себя ипотекой.

— Предпочитаешь выплачивать чужую?

Зара чуть спускает на нос очки, что выдает ее сильное желание вступить в разговор; Анна считает, что кто-то должен вмешаться, поскольку Хамза и Кейр постоянно бодаются.

— Если кому-то нравится брать ипотеку, я не возражаю, — пожимая плечами, произносит Хамза. — А я люблю переезжать с места на место.

Кейр ухмыляется:

— Если что, всегда можно быстро слинять?

Хамза усмехается в ответ:

— Или быстро найти новое место.

— Наверное, я бы тоже что-нибудь перестроила, — встревает Анна, стараясь отвлечь внимание забияк. — Но я не готова тратить на это так много времени, как вы, ребята.

— О чем это ты? — не понимает Кейр.

— Ну, вы переделываете квартиру почти год. Это же безумие — позволять строителям так долго в ней хозяйничать.

— Ты что такое несешь? — смеется Кейр. — Это заняло всего две недели.

Анна в недоумении поворачивается к Заре, которая сидит с застывшим лицом и тут же опускает глаза, потом поднимает взгляд и предлагает:

— Давайте послушаем еще одну историю об Анне.

— Да, — соглашается Пит. — Давайте, а то не успеем — уже девять. Кто следующий? Бин, может, ты?

Анна все еще сбита с толку словами Кейра о том, что перестройка заняла две недели, но момент уже упущен: гости обсуждают, кто будет рассказывать дальше. Зара предлагает Ингрид, которая молчала на протяжении всего вечера, но та морщится и трясет головой.

— Я не подготовилась, — отнекивается журналистка, и Пит с полным ртом вступается за нее, объясняя, что это его вина: он хотел взять телефон или адрес Ингрид и предупредить ее, но забыл. Тем не менее гости не отстают от Ингрид: расспрашивают о ее работе с Анной, о работе на веб-сайте в целом, о Toronto Evening Post, где она начинала карьеру, о квартире в Хакни-Даунс и бойфренде Сэме. Сесиль интересуется работой Сэма, снимающего фильмы о природе, и Анна ловит себя на том, что пытается вычислить их индекс совместимости; видимо, предполагает она, опираясь на характер и внешний вид Ингрид, он безобразно, до смешного высокий.

— Но Анна достигла большего профессионального мастерства, чем я, — объявляет Ингрид, стараясь переключить с себя внимание.

— Ерунда, — отвечает Анна.

— Нет, не ерунда. Она очень разносторонняя. Посмотрите на ее статью о Сахине: хлесткая, бескомпромиссная.

От упоминания имени Сахины Анна внутренне сжимается — она видит жирные пальцы Стюарта, и в мозгу у нее вспыхивает фраза «пленных не берет».

— Статья не так уж хороша, — говорит Анна. — Сомневаюсь, что ее заметят.

— Конечно, заметят. Сахина интересна всем. Статья выйдет в первую строку на большом табло.

— Так или иначе, на самом деле мне все равно. Я не чувствую личной… вовлеченности.

Тоби любопытствует, что она имеет в виду, и Анна пытается объяснить как можно тактичнее, что это больше реклама, чем журналистика, поскольку тема привязана к ценностям бренда, а по-хорошему она написала бы о том, что отражает личность Сахины. Все замолкают и пялятся на нее, словно не понимают, о чем речь.

— А как продвигаются поиски владельца чемодана? — спрашивает Пит, который выглядит не менее растерянным, чем остальные.

Анна снова ежится, на этот раз вспомнив, что человек у багажной карусели теперь недостижим. Тоби и Бин требуют пояснений, и ей приходится рассказать все с самого начала: про аукцион в Тутинге и оставленный в Хитроу чемодан, про обрывок мозамбикской газеты и аккаунт в «Твиттере», про совет обратиться к сотруднику Управления британскими аэропортами и свои предположения насчет человека, убежавшего, не получив багажа.

— Но я слишком долго тянула. Все данные в аэропорту удалены, и зацепок больше нет.

Подводя этот печальный итог, Анна окидывает взглядом стол, надеясь, что кто-нибудь станет разубеждать ее, скажет, что в этом чемодане должно быть море других зацепок. Ее глаза останавливаются на Пите, который ласково улыбается, словно находит эту затею очаровательной и милой.

— Зато я могу оставить себе одежду, — шутит он. — Некоторые вещички очень даже ничего.

— В любом случае, — вступает Кейр, улыбаясь Анне, — на таких делах не заработаешь, верно? Это просто хобби.

— Неправда, заработать можно. Конечно, не сразу. Сначала надо создать базу. Привлечь к себе внимание. Многие журналисты, занимающиеся расследованиями, начинают с этого.

— Подожди, ты что, хочешь вести расследования?

В вопросе есть что-то пренебрежительное, и Анна, глядя в глаза Кейру, отвечает:

— Именно.

— Тебе не кажется, что уже поздновато? — Кейр произносит это с довольным хмыканьем, и Анне кажется, что он уже здорово нагрузился.

— В каком смысле?

— Поздно менять род занятий. Тебе ведь уже тридцатник.

Поначалу Анна думает, что он шутит, и возмущенно фыркает. Потом она трясет головой и в поисках сочувствия обводит друзей взглядом. Но все слушают со спокойными лицами. Пит, в частности, сидит с непроницаемым видом и явно не собирается бросаться на ее защиту; по всему видно, что он согласен с Кейром.

— Да что это с вами! — восклицает Анна громче, чем сама ожидала. — Почему это в тридцать лет нельзя сменить работу? Когда мы должны решать, чем хотим заниматься? Едва окончив университет? Или еще раньше, когда выбираем, на кого учиться? Или вообще в старшей школе? Отлично, давайте в шестнадцать лет определять свое будущее. И что страшного случится, если все-таки поменять род деятельности? Даже если придется вернуться в университет и получить другую профессию? Всего лишь на несколько лет сократится доход. Ну и что? Мы живем в одной из самых богатых стран на земле, у всех есть родные и друзья, которые не откажутся помочь. Так почему же не рискнуть? Поверьте, если бы мертвые могли слышать, как вы говорите, что в тридцать лет поздно что-либо менять, они бы сочли вас сумасшедшими! Это бред! Простите, что кричу, но так и есть: полный бред.

Анна замолкает, руки ее дрожат. Наступает колючая, неловкая тишина, потом Кейр прочищает горло и бормочет, что «только пошутил». Анна замечает, что Пит смотрит на нее со знакомым озабоченным выражением лица: неужели ее напускное спокойствие было простым очковтирательством? Он нарушает молчание, спрашивая, кто поможет ему убрать со стола. Все дружно отодвигают стулья, составляют тарелки. Анна сидит неподвижно за меняющимся столом, озадаченная речью, которую произнесла. Такое впечатление, что это были не ее слова, будто ее тело временно стало сосудом для мыслей и мнений другого человека.

— Может, пойти подышать? — предлагает Хамза, хватая ее за плечо. — Не хочешь?

На улице приятно. Прохладно, свежо, ветра нет, а фонари дают больше света, чем свечи в гостиной. Хамза снимает целлофан с пачки Marlboro Lights и протягивает ее Анне.

— Ты уже бросила бросать?

— Нет, — она вынимает сигарету. — Но сейчас я не курю, только покуриваю.

Хамза смеется и предлагает пачку Заре, та мотает головой и отворачивается; ее руки плотно скрещены на груди. Анна не понимает, зачем Зара увязалась с ними. Анна зажигает сигарету и отдается ощущениям первой затяжки: слабый треск, оранжевое свечение, удар по горлу, выдыхаемое волнистое серое облако. Ощущения дивные. Похоже, сигарета, выкуренная ею накануне в Чайна-тауне, вернула ей удовольствие от курения.

— Ну ты и разошлась там, за столом, — замечает Хамза.

— Да… Он задел меня за живое.

— Пойми меня правильно, я тебя поддерживаю. Я сам еще не определился, чем буду заниматься.

— Это потому, что у тебя есть деньги, — вставляет Зара. — Вернее, у твоего отца.

— А ты что, неимущая?

— Я живу на зарплату, как и Анна. Иначе я не смогу выплачивать ипотеку. Жизнь в Лондоне — дорогое удовольствие.

— Да перестань! Ты же юрист. Не надо притворяться, что у тебя шаткое материальное положение, это оскорбляет тех, кто действительно в такой ситуации. Ты просто оправдываешь нежелание рисковать.

— Мы все зависим от своего дохода. Если мне вздумается бросить работу и открыть кафе или заняться изготовлением ювелирных изделий, а бизнес накроется, я потеряю квартиру. Вот и все.

— Ну, я смотрю на вещи иначе. И, судя по всему, Анна тоже.

— Насчет тебя не знаю, а у Анны в голове туман. Она напилась.

— Ничего я не напилась! — но в это мгновение, словно ее подтолкнули эти слова, Анна чуть не падает — у нее начинает кружиться голова. Ей с трудом удается сохранить равновесие.

— Э-э, подруга, — тянет Хамза, — да ты на ногах не стоишь. Надралась хуже Кейра. Сейчас мы приведем тебя в чувство. На-ка вот, возьми, — он передает свой коктейль Заре и достает из маленького кармана облегающих джинсов крошечный пакетик.

— Да ты что? — удивляется Зара. — Серьезно, что ли?

— Конечно. Ей исполнилось тридцать. К тому же она сама меня просила.

Зара сердито смотрит на Анну, та пожимает плечами. Она смутно помнит, что просила Хамзу принести что-нибудь веселенькое, когда планировала вечеринку на лодке; воспоминания нечеткие и с пробелами, как сон. Хамза касается содержимого пальцем и передает пакетик Анне, та подносит его к глазам — вблизи вещество похоже на грязный снег.

— Не стоит этого делать, — Зара останавливает Анну, беря ее за руку повыше запястья.

— Расслабься, — говорит Хамза. — Тут не спиды, а легкий мягкий кайф. Чтобы протрезветь.

— Это самая старая ложь в мире!

— Хватит говорить, что я пьяна, вы оба! Я как огурчик. Возьму немного, — Анна раскрывает пакетик и облизывает мизинец. Она хочет лишь слегка прикоснуться к субстанции, но ее палец — грубый инструмент, и когда она кладет кристаллы на язык, их оказывается слишком много. И они отвратительно горькие! Анна выхватывает коктейль из рук Хамзы и проглатывает его, чтобы избавиться от мерзкого вкуса.

— Клиент безнадежен, — произносит Хамза, кладя пакетик назад в карман. Он щелчком выбрасывает сигарету на дорогу и проходит в ворота, а Анна чувствует, как ее резко дергают за рукав.

— Я хочу поговорить с тобой, — шепчет Зара. — Наедине.

Хамза оборачивается у двери, видит, как подруги топчутся у ворот, понимающе поднимает бровь и исчезает в доме.

— Что с тобой? — спрашивает Зара, прищуриваясь за стеклами очков, словно выискивая в лице Анны ответ на свой вопрос.

— Со мной ничего. Это ты ведешь себя странно. Почему Кейр говорит, что кухню переделали за две недели?

— Не обращай внимания на Кейра. Ты же знаешь, какой он заносчивый. Но что с тобой происходит? Ты такая… загруженная. Даже не ешь ничего.

— Я погрызла орешков в пабе.

— А что ты решила насчет… предложения Пита?

— Все нормально, — Анна смотрит на свои новые сапоги. — Я в том смысле, что это произойдет, да?

— Нормально? И только?

— Ага, — вяло произносит Анна, глядя в землю и подавляя неожиданное желание рассказать ей о Джеффе.

Зара издает досадливый вздох, хватает подругу за плечи и слегка встряхивает ее.

— Это все неправильно. Плохо, что ты нашла кольцо. Нельзя так долго думать над этим вопросом. Предполагается, что ответ дают максимум за две минуты. Если бы я заранее узнала, что Кейр собирается сделать мне предложение, я бы вся извелась. Когда я говорила, что тебе следует смотреть на вещи шире, то не думала…

— Я познакомилась с одним человеком, — вырывается у Анны. — Через «Кисмет», на прошлой неделе. Индекс совместимости 81.

— Неужели 81? Невероятно! И что случилось дальше?

Зара в ужасе; Анна поднимает глаза к тускло освещенному окну и только потом, собравшись с силами, рассказывает обо всем. Но когда она начинает говорить, к ее удивлению, оказывается, что история заканчивается, едва начавшись. Она всего дважды встречалась с Джеффом — в Саут-Банке и в Сомерсет-хаусе, в общей сложности провела в его обществе пять или шесть часов; не было ни свиданий в отелях, ни секса, ни даже совместного ужина.

— Ты спала с ним?

— Я даже не знаю, где он живет.

— Но ты собираешься встретиться с ним снова?

— Ни за что. Я продинамила его на вокзале. Он, правда, не расстроился. Даже не написал мне, чтобы узнать, куда я пропала.

Зара грустно кивает, и некоторое время они стоят молча.

— Я уверена, что индекс 81 неверный. Думаю, ты была права — то, что я ищу пару за спиной у Пита, портит мой профиль, и мне подбирают таких же придурков. У него наверняка семья в Суррее или еще где-нибудь.

Зара, кивая, повторяет число 81 и замечает, что это, безусловно, звучит весьма заманчиво. Затем смотрит на окно и говорит, что пора возвращаться в дом.

— Надо было рассказать мне.

— Знаю, но теперь со мной все хорошо. Я просто устала. После разговора об этом мне стало легче.

Зара потирает ее руку и улыбается.

— Все пройдет, поверь мне, — она встает на цыпочки и целует Анну прямо в губы.

В ванной Анна брызжет себе в лицо водой и садится на закрытую крышку унитаза. Потом достает из кармана телефон и читает новое, длинное сообщение от Пита: он надеется, что она хорошо себя чувствует, знает, что «сегодня у нее тяжелый день», и, если она хочет, готов свернуть вечеринку, чтобы они «остались вдвоем». Анна откладывает телефон и с минуту рассматривает куст помидоров, поставленный в ванну; вид растений успокаивает ее и напоминает о прошлом воскресенье, проведенном с Питом. Она собирается с духом и возвращается в гостиную, где Пит сервирует основное блюдо. Анна подходит к нему и отвлекает его поцелуем в щеку, он поворачивается к ней и целует ее по-настоящему, в губы. Она чувствует, что остальные наблюдают за ними, вероятно истолковывая ее жест как извинение за гневную вспышку за столом или хотя бы как демонстрацию того, что с этой минуты она будет вести себя хорошо. Когда она направляется к своему стулу, ее внимание привлекает айпад, играющий что-то из Корин Бэйли Рей, и Анна выясняет, что это готовая подборка Spotify под названием «Лучший званый ужин». Мать твою за ногу! Она входит в свой профиль, ставит произвольный выбор, и Пит не возражает: он ничего не понимает в музыке, просто знает, что она создает атмосферу, так же как ковровое покрытие — уют.

Едва Анна усаживается на свое место, как перед ней появляется тарелка горячей пасты с морепродуктами — кремовые ленты тальятелле с нарезанными омарами и отчетливым запахом лимона. На этот раз намереваясь съесть все, она осмеливается положить в рот первую ложку и, запивая еевином, одновременно пытается следить за разговорами, которые ведутся за столом. Кейр и Тоби обсуждают, куда лучше поехать в отпуск, а Ингрид, похоже, объясняет Сесиль, как далеко она продвинулась в получении британского гражданства. Пит и Зара снова встречаются глазами и тоже начинают диалог: она спрашивает, где он покупал морепродукты, затем они делятся впечатлениями от рыбного магазина в Кентиш-таун, а после начинают перечислять другие продуктовые магазины в северо-западном Лондоне и, как всегда, во всем соглашаются друг с другом; в любом разговоре Зара и Пит неизменно выясняют, что им нравятся одни и те же вещи, и это, конечно же, является иносказанием того, что они нравятся друг другу. Анну снова обуревает ревность, и она точно вспоминает, когда Зара последний раз заходила к ним. Это было вечером в субботу, после того как они ездили в Ноттинг-Хилл на день рождения Джулии, университетской приятельницы, с которой в действительности ни одна из них не была особенно дружна. В конце концов Зара осталась у Анны ночевать, и когда они, сидя на диване, пили по последнему бокалу, Пит вернулся из паба и присоединился к ним. На следующее утро Анне нужно было ехать на работу — освещать состязания по гребле, и она помнит острое беспокойство из-за того, что приходится оставить Пита и Зару вдвоем в квартире — он наверху, она в гостиной на диване, оба полуголые и с похмелья. Неприятное чувство не покидало ее весь день, который она провела, опрашивая зрителей соревнований на продуваемом ледяным ветром берегу реки, и Анна решила в следующий раз, когда они встретятся все вместе, проявить больше бдительности. Но следующего раза не было. Через несколько дней Зара объявила, что они с Кейром начали перестраивать кухню; ремонт, казалось, поглотил все ее свободное время, и, как это ни удивительно, больше она не заходила. Кейр сказал, что на перестройку ушло всего две недели, и это звучит куда более правдоподобно, чем полгода. Анна размышляет, есть ли у Зары причины лгать, но в этот момент Бин напоминает, что пора представлять очередную историю про Анну. Выбирают Сесиль, и, пока все продолжают есть, она рассказывает забавный случай. Под стук столовых приборов и чавканье Сесиль повествует о том, как на втором курсе Анна водила ее в ночной клуб, и когда пришло время брать такси домой, Сесиль увидела Анну под руку с другой миниатюрной брюнеткой, которую подруга приняла за Сесиль.

— Что я могу сказать в свое оправдание? — говорит Анна, когда все хлопают и хвалят Сесиль за эту историю. — У тебя расхожий тип лица.

Хамза издает восторженный визг, как делает всегда, когда слышит грубоватые шутки, и предлагает поторопиться со следующим рассказом, поскольку уже десять вечера. Снова просят Зару, и теперь она соглашается при условии, что со стола сначала уберут грязные тарелки. Анна удивляется, почему вдруг недоеденную пасту забирают у нее из-под носа, но потом замечает: остальные тарелки пусты.

Когда уносят посуду, сметают крошки и вновь наполняют бокалы, все отодвигают свои стулья от стола и разворачиваются к Заре, которая, как бы отвечая ожиданиям, встает.

— Не люблю я произносить речи, но была не была. Что ж. Так. Вот. Некоторые из вас помнят квартиру, которую мы с Анной снимали в восточном Лондоне.

— Я помню крыс, — подтверждает Хамза.

— А я помню, как пришла на ужин, а еду подавали на летающей тарелке, потому что у вас не было нормальной посуды, — добавляет Сесиль.

— Положим, крысу там видели всего однажды. Но дом в самом деле к элитным не относился. Квартира располагалась в жилом районе в Хакни, и по пути домой мы часто натыкались на ограждение из полицейской ленты. Но то были золотые деньки. Самые лучшие. Некоторые из вас также помнят Анну в те годы. Мы все отличались наивностью и амбициозностью, но Анна особенно. Она не имела постоянной работы, перебивалась временной, постоянно вела блоги и придумывала идеи различных начинаний. Ее самым любимым замыслом был «Общественный амбар».

— «Общественный амбар»! — восклицает Хамза. — Я помню этот навязчивый бред.

— Общественный что? — переспрашивает Тоби.

— Амбар, — поясняет Анна. — Склад для жителей окрестных домов, где можно за ежемесячный взнос брать на время молотки, дрели, стремянки и все необходимое. Есть же прокат автомобилей, а здесь — прокат инструментов.

— Ерунда какая-то, — роняет Кейр.

Зара хлопает его по руке и просит не перебивать.

— Ну так вот, — продолжает она. — Анна без умолку болтала об этом. Даже в клубе и на наших вечеринках — мы часто собирались впятером или вшестером и плясали вокруг ноутбука на кухне. Анна называла это «Танцевальный клубок». Но Анна всегда отличалась чрезмерной восторженностью. Помню, она сказала мне, что наша квартира — «центр мирового сознания».

Зара делает паузу, чтобы все могли похихикать, и Анна уточняет, что цитировала Алена Гинзберга. Она доподлинно помнит, при каких обстоятельствах произнесла эти слова семь или восемь лет назад и то, как себя тогда ощущала: сжатые челюсти, сердечный трепет, холодный пот. И она не просто вспоминает об этом — она проживает все это снова, прямо сейчас. Волшебные кристаллы начинают действовать, и Анна смотрит на Хамзу — заметит ли тот какие-то признаки, — но взгляд друга прикован к Заре.

— Однажды ночью мы вшестером гудели в моей комнате до самого утра. В какой-то момент Анна встала и вышла, я подумала, что в туалет. Но чуть позже туда же отправилась Джаз, вернулась и сообщила, что Анны нигде нет.

Теперь Зара изображает происходящее в лицах и имитирует голоса — не похоже, что она не любит произносить речи. Тоби интересуется, стоит ли ему готовиться к еще одному эпизоду ублажения бродяги; несколько секунд все хохочут, а потом резко смолкают, из чего следует, что веселье натянутое. Все снова внимательно смотрят на Зару; в пляшущем свете свечей они напоминают детей, слушающих сказку про привидение.

— Мы отправились на поиски. На внешней галерее, где мы обычно курили, ее не оказалось. Мы еще немного походили вокруг, и вдруг Джаз кричит: «Смотрите! Вот она!» Анна стояла на детской площадке на три этажа ниже нас и разговаривала с двумя молодыми мамами с колясками. Мы спустились и, когда подходили, услышали, что она спрашивает женщин, есть ли у них молоток, стремянка и малярная кисть. Она внедряла идею «Общественного амбара».

Все дружно ахнули, и каждый взглянул на Анну с широко открытыми от изумления и восторга глазами.

— Ты шутишь?

— Она была под кайфом?

— И всё это ранним утром?

Зара выглядит так, словно пытается сдержать смех, и вытягивает руку, показывая, что еще не закончила.

— Женщины казались совершенно сбитыми с толку. Мы с Джаз взяли Анну за руку и осторожно увели с площадки. Дали ей воды, уложили в постель, а она все твердила, что мамочкам идея понравилась и они готовы заплатить ежемесячный взнос. «Я просто излучала любовь», — сказала она. Потом закрыла глаза, повторила это еще пару раз — «излучала любовь, излучала любовь» — и заснула. Конец.

— Да ты, оказывается, маниак! — восклицает Тоби, глядя на Анну с шутливым недоумением, словно ему теперь придется переоценить все, что он знал и думал о ней.

Бин, Ингрид и Сесиль, тоже никогда не слышавшие этой истории, смотрят на Анну приблизительно так же, но более мягко, а потом все поворачиваются к Заре, которая все еще стоит, и начинают хлопать. Зара делает книксен и кладет руку на запястье Анны.

— Это были самые лучшие годы в моей жизни, — хлопая подругу по руке, заканчивает она. — И я горжусь тем, чего ты достигла с тех пор.

Аплодисменты переходят в овации, которые сдабриваются свистом Бена и чьим-то, видимо Ингрид, сентиментальным «ах». Все друзья шлют Анне свое тепло, но она не получает его. Что-то в этой истории привело ее в раздражение. Разумеется, это рассказ о ней, но она чувствует себя словно выключенной из него; или, если точнее, она попала в этот рассказ, как в ловушку, и ей отведена лишь комическая роль неудачницы.

— И тем не менее вам не кажется, что это хорошая идея? — спрашивает Анна, когда аплодисменты сходят на нет и Зара возвращается на свое место. — Ничего подобного на рынке не представлено.

Все улыбаются, но почему-то никто ничего не говорит — словно она ребенок, задающий вопросы о выдуманном мире или увлеченный фантазиями, что, конечно, очаровательно, но ответа в таком случае не требуется. Хуже всего то, что Пит тоже дружелюбно улыбается, будто находит чудаковатость Анны забавной, но не склонен относиться к этому серьезно.

— Я не шучу, — продолжает она. — Только подумайте: в каждом доме есть молоток, который используется раз в два года.

— Молоток стоит всего пять фунтов, — несколько нечетко выговаривает Кейр.

Анна ждала этого возражения, и она отвечает:

— Да, дерьмового качества, сделанный в каком-нибудь китайском гулаге.

Но Кейр не успевает ответить — встревает Тони и с необычайным пылом расспрашивает Зару, где именно в Хакни находилась их квартира. Рисуя руками в воздухе карту, Зара объясняет, что дом был втиснут позади Мар-стрит, ровно посередине между Лондон-Филдс и парком Виктории. Тоби издает удовлетворенное «а-а-а», и Сесиль интересуется у Ингрид, где это по отношению к ее дому. Ингрид пытается, как может, объяснить, и ей на выручку приходит Пит, который отвечает на сыплющиеся со всех сторон вопросы насчет того, где что находится относительно других районов северо-восточного Лондона: Долстона, Хомертона, Хакни-Уик, Клэптона, Де-Бовуар-Таун. Затем Тони осведомляется о ценах на недвижимость, и все начинают оживленно обсуждать, какие из этих районов доступны по цене, какие были доступны прежде, а какие всегда являлись элитными; даже Хамза участвует в общем разговоре.

Анна смотрит на друзей с изумлением. Ни один из них не счел ее идею достойной серьезного обсуждения, а едва речь зашла о ценах на жилье в районах Лондона, с которыми они никак не связаны — и скорее всего никогда не будут, — они вдруг давай перекрикивать друг друга, стремясь поделиться последними мнениями, слухами, данными статистики и предположениями. Как будто понимание тенденций жилищного рынка для них столь же жизненно необходимо, как наличие стабильной и хорошо оплачиваемой работы, возможность дважды в год полноценно отдохнуть в отпуске и, развивает свою мысль Анна, определить детей, которые неизбежно появятся, в престижные школы. Это составляющие успешного и счастливого существования; всё, что сюда не вписывается — вроде ее идей и замыслов, — просто причуды, которые к двадцати пяти годам надо исключить из своей жизни.

— А парк Виктории — дорогой район? — интересуется Тоби, и Ингрид спрашивает, не шутит ли он.

Анна оглядывает сидящих за столом — каждого из ближайших друзей и бойфренда, который скоро станет ее женихом, — и поражается, насколько она сама отличается от них. Все они учились в престижных частных школах и, наверно, после смерти родителей, а то и раньше, получат сотни тысяч фунтов; у них есть прочный тыл, позволяющий заниматься тем, чем хочется. И все же они идут приблизительно одним и тем же маршрутом: работают юристами, учителями, аудиторами, словно вознамерились провести всю жизнь в склепах серой заурядности. Они, должно быть, питают такое отвращение ко всем бедствиям, которые случаются с людьми — безработице, бедности, депрессии, одиночеству, смерти, — что не желают рисковать ни в малейшей степени. Одним словом, боятся. Иначе говоря, они трусы.

— Лейтон и Уолтемстоу, — глубокомысленно произносит Пит. — Сейчас многие покупают там жилье.

Сесиль осмеивает это заявление: Уолтемстоу — это уже вчерашний день, и люди сейчас едут в Вулидж и Уэст-Хэм.

Может, она излишне строга к ним, думает Анна, наливая себе очередной бокал белого вина. Какие же они трусы? Начать с того, что Бин открывает свой бар, а Хамза по сути просто лоботряс. И остальные, кто работает с девяти до пяти, делают это не потому, что отказались от своих заветных желаний; их заветное желание как раз и заключается в том, чтобы идти разумным путем, — это результат рассудительности. Только ей одной в детстве привили смутную обязанность сделать свою жизнь необыкновенной, и поэтому она вынуждена сражаться с проклятыми вопросами на каждом шагу. А значит, — Анна одним большим глотком осушает бокал, — это вовсе не они, а она сама — трусиха. Да еще какая! Несмотря на всю болтовню и рефлексию, она, как и ее друзья, не делает ни шага навстречу собственной мечте. Образ чудачки-идеалистки, который нарисовала в своем рассказе Зара, — это ее подлинное «я»; ее личное представление о себе, то есть фантазия. Страницу для сбора средств на «Общественный амбар» она так и не открыла. В чемодан, когда еще была возможность найти владельца, не заглядывала. С Джульетт в Сан-Франциско или с Томасом-72 не переспала и с Джеффом-81 сблизиться не попробовала. Проще говоря, она никогда не осмеливалась быть честной с собой.

Тут Анна чувствует, что кто-то тормошит ее за плечо.

— Теперь твоя очередь, — говорит Хамза.

— Что? — переспрашивает она, не понимая, о чем речь. Оказывается, с тех пор как она ушла в свои мысли, многое изменилось: гости больше не обсуждают цены на недвижимость и вообще не разговаривают, а в ожидании смотрят на нее.

— Теперь ты расскажи свою любимую историю про себя, — объясняет Хамза и снова трясет ее за плечо. Его рот слегка перекошен, зрачки расширены; нет сомнений, он тоже под действием наркотика.

— М-м-м, — тянет Анна, садясь прямо и пытаясь стряхнуть уныние, сопровождавшее ход ее мыслей. — Ладно. Дайте подумать, — она глубоко вздыхает и кладет ладони на скатерть; руки ее ложатся рядом со стаканом, наполненным слоистым сливочным пудингом, вероятно панна-коттой. Она не заметила, когда его принесли, но видит, что все остальные уже съели свой десерт.

— Ты часом не заснула? — ехидно интересуется Ингрид.

Все смеются, однако Анна продолжает неотрывно смотреть на свои руки, силясь вспомнить что-то интересное, но мозг ее неповоротлив.

— Расскажи, как марокканец хотел купить тебя за тридцать верблюдов.

— Или как ты опоздала на самолет в Шотландию и пыталась прорваться через рамку в аэропорту.

— Или как думала, что у тебя сердечный приступ, и звонила на горячую линию службы здравоохранения.

Снова смех; Анна не обращает на него внимания. Она перебирает разные ситуации и отсеивает те, в которых представляется неуклюжей простушкой; она хочет показать истинную себя — бесстрашную, предприимчивую, одаренную богатым воображением.

— Придумала, — Анна хлопает ладонью по столу. — Вот моя любимая история. Извините, если вы ее уже слышали. Итак, в честь пятидесятилетия моей мамы мы почти всей семьей собрались поехать в Париж на выходные. Я тогда училась на втором курсе. В пятницу села в поезд из Шеффилда до Бедфорда и должна была накануне отъезда переночевать у мамы. А за ужином вдруг вспомнила: о ужас, я забыла паспорт.

Над столом пронесся всеобщий разочарованный стон.

— Это только начало. Слушайте дальше. И вот, стало быть, мы вместе с мамой, братом и тетками едим заказанную в ресторане китайскую еду, а в душе я отчаянно паникую: что делать? Поездка уже оплачена, наш поезд уходит с Сент-Панкрас в одиннадцать утра. Я выскользнула из-за стола и позвонила отцу, который в то время жил в Кембридже. Я хотела просто пожаловаться на неприятность, но у отца тут же созрел план, и он сказал мне, что предпринять.

Анна замолкает и оглядывает комнату, нагнетая внимание слушателей. Ей даже физически нравится произносить речь, чувствовать, как грудной воздух выталкивает слова и предложения, и это одновременно отрезвляет и пьянит ее. Туманная духота хмеля отступила, и теперь Анна отчетливо ощущает биение сердца и вызванное наркотиком радостное возбуждение. Но ее настораживает, что Ингрид, Бин и Тоби хмурятся, и она опасается, что ее речь представляет собой бессвязную ерунду. Потом ее взгляд останавливается на Пите, который улыбается и поощрительно кивает; он понимает, почему она рассказывает эту историю, и ободряет ее.

— Через несколько часов мама пошла спать, — продолжает Анна. — Я ничего ей не рассказала о своих намерениях — она бы сочла их опасными, даже невыполнимыми и никуда бы меня не пустила. Поэтому я подождала полчаса и осторожно выскользнула из дома на улицу, где меня ждал отец. Он гнал машину как сумасшедший, и к часу ночи мы выехали на шоссе, ведущее к Шеффилду, к двум проехали Ноттингем, а в три притормозили у моего дома. Мой паспорт лежал в небольшой обувной коробке, где я хранила личные вещи: любовные письма, свидетельство о рождении. Помнишь?

Этот вопрос обращен к Заре, которая отвечает, что конечно помнит, поскольку Анна тогда перебудила весь дом.

— И потом мы снова выехали на шоссе! Только один раз остановились на заправке. Отец выпил кофе, и мы с ним какое-то время валяли дурака у игровых автоматов. А потом опять безостановочно мчались на юг. Я предлагала сменить его за рулем, но он сказал, что мне надо поспать. Я притворилась, будто заснула, а сама, полузакрыв глаза, наблюдала, как он ведет машину. Начинало светать, и я смотрела на его силуэт, выделяющийся на фоне светлеющего неба, и мечтала, чтобы мы никогда не доехали до Бедфорда: вот бы так бесконечно катить на юг, к побережью, в Европу, все равно куда…

Анна устремляет взгляд куда-то за пределы стола, за пределы комнаты и даже города и поводит кистью руки в сторону воображаемого горизонта. Она почти ощущает, как кровь бежит по жилам, и вспоминает, что такое быть самой собой, — то же самое чувство она испытывала в Сомерсет-хаусе, на «Танцевальном клубке» или когда маленькой девочкой хвасталась отцу своими достижениями.

— Конечно же, мы доехали до Бедфорда, и отец высадил меня. Я прокралась в дом, на цыпочках поднялась в свою комнату и двадцать минут полежала на кровати, слушая пение птиц, пока мама не постучала в дверь и не сказала: «Пора вставать». Весь день, в поезде и в Париже, все говорили мне, что я выгляжу усталой, но я отнекивалась: да ничего подобного. И я не лгала. Мне было хорошо. Я чувствовала себя такой счастливой! Вот и все. Конец.

Все улыбаются и хлопают, но нет ни смеха, ни энтузиазма.

— Милая история, — произносит Сесиль.

— Чудненько, — роняет Бин.

Ингрид тоже бормочет какую-то расхожую фразу, а Зара говорит, что отец Анны гордился бы дочерью. Анна, не ожидавшая такой сдержанной реакции, понимает, что друзья проявляют вежливость и чуткость, ведут себя осторожно, поскольку она внесла в комнату мертвого отца и положила его на стол всем на обозрение. Она смотрит мимо них на Пита, который теперь глядит на нее с нежным, проникновенным выражением лица, наклонив голову набок. Он поднимает одну бровь, словно задавая вопрос, и Анна догадывается, что он повторяет свое предложение свернуть вечеринку. Все-таки Пит ничего не понял; он не разделяет ее оживление, а, так же как все остальные, жалеет ее. Только у пьяного Кейра возникает желание разрядить атмосферу.

— А я думал, ты приедешь в Шеффилд без ключей от дома, — говорит он и сам смеется своей шутке. — Или вернешься с чужим паспортом.

Зара сердито косится на него, Пит тоже.

— Зачем ты так? — говорит он, и Кейр поднимает руки вверх.

— Извини, Анна, мне не стоило шутить. Я знаю, тебе пришлось тяжело.

— Ничего, — впервые за вечер Анна чувствует к Кейру какую-то симпатию. — Не грех и пошутить на эту тему, я не возражаю. Отец бы тоже не возражал.

— Нет, я был невежлив. Пит, твоей потере я тоже сочувствую. Это в самом деле черт знает что.

— Заткнись, Кейр, — гневным шепотом останавливает его Зара.

Но Кейр не замолкает. Анна в растерянности смотрит на него.

— Мы, ребята, не хотели вам мешать, но думали о вас. Я знаю, как…

Зара шлепает жениха по руке.

— Замолкни уже! Ты налакался и все путаешь.

Похоже, из-за выпитого Кейр сделался тупым как пень: он поворачивается попеременно к Питу и к Анне, с раскаянием поднимает руки вверх и приносит извинения за то, что «упомянул об этом».

— О чем? — не понимает Анна.

На Пита странное заявление Кейра вроде бы не произвело никакого впечатления. Он сосредоточенно изучает свой пустой бокал, словно там происходит что-то чрезвычайно важное. Тогда Анна смотрит на Зару. Раскрасневшаяся подруга ерзает на стуле и поправляет очки. Затем Анна замечает: Пит и Зара переглядываются — всего за долю секунды между ними проскакивает искра высокого напряжения. Глаза Пита немного расширены и выражают тревогу, как будто какая-то тайна едва не стала достоянием гласности. Затем контакт прерывается: Пит снова колдует над бокалом, а Зара с улыбкой обращается ко всем присутствующим:

— Так кто из нас выиграл? Чья история про Анну лучше всех?

Анна встает.

— Извините, — бросает она и, пошатываясь, выходит из-за стола.

В ванной она включает и снова выключает свет, предпочитая посидеть на унитазе в темноте; раковина и ванна кажутся ей ледяными окаменелостями. Через стену доносятся приглушенные звуки разговоров, Кейр и Хамза с легкостью перекрикивают остальных. Анна пьяна и под кайфом, даже сидя на месте, она чувствует неустойчивость, словно плывет в лодке по морю, но пытается сосредоточиться на том, что сейчас произошло. Она вспоминает слова Кейра по поводу понесенной Питом утраты и о другой странной вещи, которую он сказал ранее, — что на снос стены между кухней и гостиной ушло только две недели. Затем она думает о том взгляде, которым обменялись Пит и Зара, и даже в состоянии дурмана легко приходит к неоспоримому выводу. Эти двое в сговоре и, должно быть, сочинили все это для… чего? Чтобы видеться, потому что они больше не могут скрывать свои чувства друг к другу. С того самого утра, когда Анна уехала на соревнования по гребле и оставила их вдвоем, полуголыми и с похмелья. Именно тогда между ними что-то произошло.

От этой мысли ее бросает в холод. Она вынимает из кармана телефон, и экран загорается, резанув светом по глазам, как фонарик. В ее фотоленте есть несколько снимков, сделанных прошлым летом, примерно в то время. На одном Зара держит в руках бонсай. На другом Зара, Пит и Анна засняли себя где-то на озере; друзья радостно улыбаются, а Анна, возможно, просто прищуривается, но ее лицо явно напряжено. Словно ей известно больше, чем она думает или осмеливается предполагать. Кажется даже, что она всегда знала об этом, но так глубоко в душе, что не принимала это всерьез или вообще не обращала внимания. Наконец найдя подтверждения своей правоты, она испытывает чуть ли не злорадное удовольствие, словно вытащила больной зуб, который ныл годами. Да, она всегда это знала. Зара и Пит неизменно во всем совпадают. У них сходное прошлое и вкусы, одинаковые консервативные представления о своем будущем. А она, Анна, вечно пытается им соответствовать, ломает себя, чтобы отвечать их идеалам. И, поглощенная этим, она удаляется от того, чего действительно хочет в жизни, и отталкивает людей, с которыми должна быть. Она рисует в мыслях Джеффа, стоящего под табло на вокзале, и, не успев опомниться, закрывает фотогалерею и открывает «Кисмет». Новых сообщений нет. Тогда она заходит в «Твиттер» и видит, что большинство подписчиков ответили на ее последний пост, согласившись с ее решением прекратить поиски. Но появилось и новое сообщение от неизвестного посетителя, @18_ffoeg, в 18:44.

«Не падай духом, есть еще море зацепок. Взгляни на бирку с именем на ручке, это начало логотипа. Копай, не сдавайся!»

К сообщению прилагается фотография, и похоже, что новый подписчик уже сам занялся расследованием; это один из первых снимков в ее галерее на «Инстаграме», показывающий сломанную бирку с краем серого круглого логотипа, вероятно эмблемы авиакомпании. Анна чувствует искру радости и проблеск надежды и решает выразить благодарность новому участнику прямо сейчас. Его аватар — схематичный силуэт нового пользователя, и он подписан на одну лишь страницу Анны. Она снова смотрит на имя — @18_ffoeg — и когда читает его наоборот, то ванная комната, и все здание, и весь мир начинают кружиться. Изображение на экране трясется под ее рукой и размывается из-за пелены слез. Джефф-81. Он не был в Суррее со своей женой и не водил других женщин в Сомерсет-хаус; все это время он думал о ней. Внезапно эту мысль прерывает стук в дверь.

— Анна? — это голос Зары. — Что с тобой? Ты сидишь в темноте?

— Минуту, — откликается Анна, кладя телефон в карман. Затем она включает свет, сморкается, делает глубокий вдох и поправляет перед зеркалом макияж. Когда она отпирает дверь, Зара не заходит в ванную, а, стоя на пороге, берет подругу за плечи и опять спрашивает, что с ней такое происходит.

— Я в полном порядке.

— Уверена?

— Да.

— Ты уж извини Кейра, — говорит Зара. — Он так надрался, что с кем-то перепутал Пита.

Анна щурится на нее в неярком свете коридора: непонятно, верить или нет. Она сохраняет непроницаемое выражение лица и наконец кивает и в знак согласия мычит «угу». Зара, по всей видимости, удовлетворена — она берет подругу за руку и ведет ее в гостиную, где Пит, стоя, разливает шампанское в составленные длинной чередой бокалы. Анна садится на свое место, и в животе у нее что-то обрывается — она слышит, как Тоби шепчет Сесиль, что пора вызывать такси: торжественная минута приближается.

— Мы успеваем послушать еще только одну историю про Анну, — объявляет Пит. — И расскажу ее я.

Он ставит бутылку и начинает раздавать бокалы с шипучим напитком; они плывут над столом из рук в руки, первый достается Анне. Девушка подносит бокал к носу, и кисловатые пузырьки прыгают ей в ноздри; она ставит шампанское на стол, решив, что надо немного протрезветь, — необходимо сохранять ясность ума.

— Разумеется, я обдумывал свой рассказ дольше, чем остальные, и потому приношу извинения за то, что это не будет веселая или чрезвычайно увлекательная история. Может, это и не история вовсе, — Пит добродушно улыбается, снова демонстрируя свой врожденный дар произносить речи, и Анна удивляется, насколько непривычно он выглядит с гладкими розовыми щеками и прилизанными черными волосами. Она делает слабую попытку вообразить, что не знает этого человека, что выступает незнакомец; но, вспомнив о взглядах, которыми обменялись Пит и Зара, понимает, что для этого вовсе не требуется напрягать воображение.

— Сначала я хотел рассказать о нашей первой встрече в пабе в Ислингтоне. Я подошел и неловко молчал, и поддерживать разговор в основном пришлось Заре. Я думал, что произвел дурацкое впечатление, но, когда Анна вышла в туалет, Зара сказала мне, что я, видимо, понравился ее подруге, потому что, пока мы там сидели втроем, Анна прислала ей эсэсмэску с вопросом: «Хорошо ли ведет себя моя челка?» Потом я вспомнил о нашем первом настоящем свидании в Маргите, где она все время говорила, как это странно — встречаться с парнем, который моложе ее. Затем мне пришло в голову, что можно рассказать о происшествии в одном из наших отпусков: в Марокко, Шри-Ланке, Вьетнаме; моя любимая история — о том, как в Калифорнии Анна завезла нас на машине прямо в горящий лес. Короче, я рассматривал все эти варианты, и вот на днях мне вспомнились наши самые обыкновенные выходные, и я решил, что это было самое, самое лучшее время, проведенное с Анной.

Пит не мигая смотрит на нее, и в его влажных глазах отражается блеск украшений. Неужели он сделает предложение здесь, сейчас, при всем честном народе? Анна бросает взгляд на карман его джинсов, и ей кажется, что она видит, как в нем топорщится коробочка с кольцом, но в мерцающем свете свечей сказать наверняка трудно.

— Это было на прошлой неделе. Она вернулась домой после интервью с Сахиной Бхутто в расстроенных чувствах, и мы пошли в Кентиш-таун поужинать и поговорить об этом. Назавтра мы занимались различными скучными делами — бегали, убирали квартиру, готовили ужин, — но почему-то нам было так хорошо, как будто все встало на свои места. А на следующий день Анна открыла чемодан. Я стоял у двери и смотрел на нее. И хотя поиски владельца чемодана не увенчались успехом, меня сразила ее готовность попытаться, ее энтузиазм по поводу таких необычных вещей. Мне всегда это в ней очень нравилось. Есть в ней увлеченность, экстравагантность, которой нет у других.

Ожидая, что Пит действительно сделает предложение здесь и сейчас, в присутствии друзей, Анна вспыхивает. Он не станет откладывать это на потом, вставать на колено — через мгновение он достанет коробочку, задаст вопрос, и все затаят дыхание, пока она не ответит… что?

— И в воскресенье, глядя, как она разбирает чемодан, я осознал то, что уже приходило мне в голову много раз прежде. Но каждый раз это поражает меня, как открытие, откровение. Анна, я понял, что хочу провести остаток жизни с тобой.

Анна, остолбенев от ужаса, во все глаза смотрит на него. Она не готова. Ей нужно больше времени, нужно трезво обдумать его отношения с Зарой и все остальное. Пит опускает руку, но не сует ее в карман, а берет бокал с шампанским и поднимает над головой.

— За Анну! — произносит он. — С днем рождения!

Остальные тоже поднимают бокалы, эхом повторяют поздравление и выпивают. Через секунду они вновь принимаются болтать, и когда Пит садится, Анна понимает, что всё обошлось и жизнь вернулась в привычную колею.

Девушка бессильно откидывается в кресле. Одурелое чувство облегчения сродни тому, что она испытала накануне вечером, когда убежала со станции «Лондонский мост», — ей казалось, она увернулась от сокрушительного удара. Однако эйфория проходит, когда Анна осознает, что удар не миновал ее, он просто отсрочен на короткое время, в сущности, на несколько минут, поскольку все встают из-за стола — похоже, вечеринка окончена.

Включают верхний свет, который кажется слишком ярким, щурятся, надевая пальто и шарфы. Девушки обходят комнату и обнимаются, а молодые люди трясут друг другу руки; все сердечно прощаются. Анна пытается выиграть еще несколько минут: дотошно расспрашивает Бина о его баре, предлагает Тоби и Сесиль остаться и выпить на посошок, подбивает Хамзу пойти покурить. Но все неотвратимо валят к двери — скоро прибудет такси; времени остается только на то, чтобы попрощаться. Гости по очереди целуют и обнимают Анну. Зара шепчет ей на ухо «удачи», Хамза кладет в руку пачку Marlboro и зажигалку.

Затем картина меняется: Анна смотрит из окна на семерых друзей, неплотным кольцом стоящих на тротуаре. Глядя на уменьшенные копии людей, которые всего секунду назад окружали ее шумной толпой, она ощущает какое-то диковинное и даже зловещее чувство.

— И остались они вдвоем.

Слова Пита заставляют ее вздрогнуть и обернуться: она не знала, что он стоит там, позади. Он наблюдает за ней, схватившись за спинку стула. Она вымучивает улыбку и поворачивается к окну: приехало такси, маленькие фигурки Кейра, Зары, Сесиль и Тоби залезают внутрь, а Хамза, Бин и Ингрид пешком направляются к шоссе.

«И остались они вдвоем», — думает Анна и краем глаза видит, как Пит, огибая стол, пробирается к ней. Она не отрывает взгляда от такси: все устроились в машине и Тоби осторожно закрывает дверцу; Пит обнимает Анну.

— Детка, — он утыкается носом в ее шею повыше ворота джемпера; его бритый подбородок царапается, как наждачная бумага. Кто этот человек? Пит интересуется, как, на ее взгляд, все прошло, и необходимость разговаривать ее пугает. В его руках она чувствует себя глыбой льда, жесткой и безжизненной.

— Хорошо, — только и удается выговорить Анне.

Его ноги и туловище прижаты к ней, и она пытается прочувствовать коробочку с кольцом, лежащую в его джинсах. Пит вдыхает через нос, и Анна готовится к волнующему заявлению, к тщательно выверенному высказыванию, которое подведет к роковому моменту, но он говорит лишь:

— Поставлю тарелки замачиваться.

— Ладно, — соглашается Анна, тихая, как птица в силках.

— А потом вручу тебе подарок.

Анна кивает и Пит отодвигается от нее; она смотрит, как он огибает стол и направляется к выходу из комнаты. Голос возвращается к ней, когда он переступает через порог, и она произносит:

— Подожди.

Пит останавливается и оборачивается, подняв одну бровь.

— Я выйду ненадолго, глотну свежего воздуха.

Его глаза чуть сужаются, потом он улыбается.

— Как хочешь, — говорит он. — Это твой праздник. Только недолго.

— Хорошо, — отвечает Анна, пытаясь улыбнуться. Она дожидается, пока Пит закроет за собой дверь кухни, затем берет сумку и спускается по лестнице.

Ночной воздух чист, прохладен и живителен, и Анна поначалу пребывает в заблуждении, будто полностью протрезвела и легко может вести машину, или выступать с речью, или вообще что-нибудь делать. Но когда она зажигает сигарету, то обнаруживает, что все еще находится под основательным действием дурмана: горячий дым невероятно приятен, и от него по венам и коже пробегает сладкое покалывание. Она затягивается через равные промежутки времени и растворяется в струйках и завитках дыма, пока ее не посещают две беспокойные мысли: что сигарета уже почти скурена и что Пит, вероятно, наблюдает за ней из окна гостиной, как она сама несколько минут назад наблюдала за уезжающими гостями. Но к чему волноваться? Раз ей нравится курить, она может просто зажечь другую сигарету. А если она не хочет, чтобы Пит смотрел на нее, можно отойти от дома подальше.

Анна выходит на улицу. На углу Кавендиш-роуд она бросает окурок, давит его сапогом и вставляет в рот следующую сигарету. Проще простого. Этого места не видно из окна ее квартиры, но что, если Пит, заметив, как Анна ушла, спустится и обнаружит ее на улице в двадцати метрах от дома? Она идет дальше, поворачивает налево на Кавендиш-роуд, а потом направо на Бруклендс-Корт, где взбирается на каменный забор, по-видимому, пустого дома, заставленного строительными лесами. Теперь она надежно спряталась, совершенно исчезла из вида, и от этого у нее поднимается настроение. Как просто удовлетворить свои желания! Нужно всего лишь вглядеться в себя, сконцентрироваться на том, чего на самом деле хочешь, и действовать соответственно.

В это время телефон в ее сумочке жужжит. Сначала она думает, что звонит Пит, хотя вряд ли он уже ищет ее. Может, это Джефф-81 отвечает на ее сообщение в «Твиттере»? Анна достает телефон и обнаруживает эсэмэс от Ингрид, которая благодарит за вечер и говорит, что у нее славные друзья. Анна не отвечает, вместо этого она открывает «Твиттер» и перечитывает сообщение от Джеффа; она представляет, как он просматривает фотографии на ее ленте в «Инстаграме», и с чувством вины снова видит его стоящим на вокзале под табло. Как она могла поступить так невежливо — уйти и даже не объясниться? Он заслуживает как минимум извинений, и, недолго думая, она открывает «Кисмет», находит Джеффа-81 и начинает писать, но удаляет написанное и жмет на кнопку «Вызов». Раздаются пять гудков, потом два гулких вибрирующих звука разной длины, и автоответчик просит оставить сообщение. Анна вешает трубку.

Она подносит зажженную сигарету к глазам и оценивает, на сколько ее еще хватит — затяжки на три, максимум на четыре. Конечно, можно зажечь другую, и еще одну, курить, пока не закончится пачка, а потом пойти и купить новую. Можно до конца жизни ничего не делать, только курить, если ей так хочется. И в эту минуту телефон вибрирует у нее в руках, и зажигается экран. Звонит Джефф-81.

— Джефф!

— Здравствуй, Анна, — помолчав, произносит он сухим взрослым тоном.

— Привет. Салют. Здравствуй.

Она снова идет куда-то без определенной цели. Сворачивает с Бруклендс-Корт на Кавендиш-роуд, в конце которой видит светящиеся витрины на торговой улице. В трубке молчание, и Анна понимает, что Джефф ждет, когда она заговорит.

— Полагаю, я должна что-то сказать, раз уж позвонила.

— Да, обычно так делают, — у него во рту словно кубик льда.

— Ну… я просто хотела извиниться за вчерашнее. Это было свинство с моей стороны.

— Бывает, — тут же отвечает он. — В моем возрасте привыкаешь ко всяким чудачествам.

Джефф снова замолкает, и Анна придумывает, что бы еще сказать: она благодарит его за твит и подсказку и обещает ухватиться за эту зацепку.

— Вот это сейчас самое важное, — говорит он. — То, что ты не пришла на встречу, — простительно. Но бросить поиски — нет. Это чертовски обидно и для тебя, и для твоих подписчиков. Но в основном для тебя самой.

Анна уверяет его, что обязательно продолжит расследование, и оба опять замолкают; она замечает, что прислонилась к мусорному контейнеру. Джефф явно не намерен поддерживать разговор, и Анна подумывает, что пора прощаться. Но она не хочет этого и спрашивает, чем он занимается.

— Смотрю в окно. Выпиваю. Кажется, ты тоже выпила?

— Да, сегодня у меня… Сегодня пятница… — Она успевает остановить себя, прежде чем произносит «день рождения». — А с кем ты?

Она слышит, как Джефф отхлебывает напиток; кубики льда звонко стучат друг о друга. Затем он говорит:

— Я один.

Значит, он не с семьей в Суррее. Анна чувствует внезапное, неожиданное облегчение.

— Что ты видишь из окна?

— Весь Лондон. Во всей красе. Видишь ли, это не совсем окно. Это стеклянная стена, и расположена она довольно высоко.

— Какой этаж?

— Двадцать второй.

— Ничего себе!

— Отсюда видно все к северо-западу от «Слона и замка».

— Погоди-ка… Неужели ты живешь в том диком небоскребе с воздушными турбинами?

— Именно. Ты знаешь его?

Анну восхищает такое совпадение, и она объясняет, что это единственное здание, которое она видит из спальни, когда встает на цыпочки. Она говорит, что ей нравятся виды из окна, он отвечает, что ему тоже и только потому он выбрал это место. Анна ничуть не удивлена. Ведь они совместимы на 81 процент; если этот индекс достоверный, они должны быть схожи почти во всем. Она смотрит на человека, идущего мимо по улице — его фигура на фоне сияющих витрин кажется черной, — и решает испытать Джеффа:

— Можно задать тебе вопрос? У одного моего друга есть идея. Интересно, как ты к ней отнесешься. Суть вот в чем. Как известно, многие хранят в сараях, шкафах и кладовках молотки, гвозди, стремянки, полупустые банки с краской, засохшие малярные кисти и всякое такое.

— Да, это не редкость.

— А как часто люди ими пользуются? Практически никогда, верно? И все-таки это есть в каждом доме. Что, если устроить некий склад вроде амбара с инструментами и прочими нужными приспособлениями хорошего качества, которые местные жители могли бы брать напрокат за небольшую ежемесячную плату? Та же система, что при аренде автомобилей. Только арендовать будут инструменты для ремонта.

Джефф смеется и говорит, что это отличная идея. Он задает вопросы и указывает на слабые места плана — как защищать амбар от взломщиков, как справляться с неизбежно высоким спросом по воскресеньям, — но повторяет, что замысел превосходный.

— Думаешь, он себя оправдает?

— Конечно. Это лучший вид бизнеса — нацеленный на извлечение прибыли и при этом помогающий людям.

— Вот именно! — с азартом восклицает Анна. — И я говорю то же самое!

Она снова идет по Кавендиш-роуд, поднимается в гору. В трубке пикает: кто-то еще пытается до нее дозвониться. Она ждет, пока сигналы прекратятся, и продолжает разговор:

— На самом деле это я придумала.

— Я догадался.

Анна смеется:

— Я так и знала.

Она останавливается и усаживается на низкий забор; от быстрого подъема в гору у нее кружится голова. Девушка ждет, когда сердцебиение успокоится, но этого не происходит — сердце скачет не от физической нагрузки, а от возбуждения, того же радостного возбуждения, которое она ощущала в «Танцевальном клубке», или когда они с отцом ездили за паспортом, или когда они с Джеффом заявились в Сомерсет-хаус. Пока она размышляет об этом, в трубке стоит тишина, но Джеффа это не смущает: похоже, он понимает и приветствует ее задумчивость, словно они уже умеют молчать вместе.

— Ладно… расскажи, что ты видишь из окна.

Он сразу отвечает, что за окном море огней, но лучше смотреть днем, когда перед глазами расстилается, как вычурный персидский ковер, весь город. Его слова напоминают Анне о ее воображаемом воплощении в профиле «Кисмет» — скоплении точек на кальке, каждая из которых соотносится с ее личными качествами. Дальше она представляет, как профиль Джеффа, такое же сложное созвездие, накладывается на ее профиль, и они совпадают настолько, что многие точки становятся вдвое больше, так что через них можно провести линии, очерчивающие новый знак зодиака.

— Это мечта, — произносит Анна.

Джефф прочищает горло и предлагает:

— Не хочешь зайти и посмотреть?

Девушка резко останавливается на тротуаре.

— Приглашаешь в гости?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Почему нет? Мне не помешает компания.

Анна вздыхает.

— Я бы хотела. Очень, — ее интонация предполагает, что сейчас появится «но», однако Джефф не позволяет ей договорить:

— Я тоже. И это очень просто сделать, если ты действительно хочешь.

Анна лихорадочно прокручивает возможные события в мозгу: дойти до большой улицы, сесть в такси, доехать до «Слона и замка», взмыть на двадцать второй этаж, встретиться со своим идеальным партнером.

— Сама подумай, — продолжает Джефф. — Если ты хочешь этого и я тоже хочу, отказываться от желаемого просто извращение.

В трубке снова пикает.

— Это может показаться важным решением, но на самом деле это пустяк. Самое обычное дело, если ты хочешь этого. Чего ты боишься?

— Ничего, — отвечает она. — Чего тут бояться? Ладно. Я приеду.

— Хорошо, — произносит он так, словно это само собой разумеется.

— Я еду! Еду! — восклицает она, большими шагами спускаясь с холма; голос ее дрожит от быстрой ходьбы. Джефф напоминает ей адрес и объясняет, что сказать консьержу.

— Скоро увидимся! — говорит Анна и вешает трубку.

Она смотрит на телефон и понимает, что в любую минуту может позвонить Пит; аппарат кажется таким же могущественным и опасным, как вчера, когда она хотела бросить его в Темзу. Однако, прежде чем отключить мобильный, надо что-то сообщить Питу. Она представляет, как он мечется по гостиной, беспокоясь, куда она делась. Анна ему сочувствует, но не более; у них ничего не получится, и он в глубине души наверняка это знает — так же как она всегда знала о нем и Заре. Она отправляет ему сообщение из одного слова: «Прости», затем Заре — из трех слов: «Я не могу». После чего выключает телефон и продолжает путь к шоссе. Ей приходит в голову, что мобильник, может, придется снова включать, если, скажем, в городе пробки или не получится поймать такси. Но оказавшись на магистральной улице, Анна видит приближающееся черное авто, словно самасудьба помогает ей осуществить намерение. Буквы «ТАКСИ» светятся оранжевым цветом, девушка голосует, и машина услужливо тормозит возле нее.

Тридцать пять минут спустя Анна поднимается в лифте, на дисплее перескакивают цифры, и у девушки захватывает дух. На двадцать втором этаже она находит квартиру 176 и уже собирается постучать, но решает сначала избавиться от жевательной резинки; обнаруживает на площадке низенькое хромовое ведро для мусора, выбрасывает жвачку туда и наконец стучит. Дверь со щелчком распахивается, на пороге появляется Джефф и мягко, с уважением произносит:

— Анна-81.

Он в незаправленной белой рубашке и бежевых брюках. Какой он привлекательный, думает Анна. Каждый раз это ее удивляет.

— Привет, Джефф.

Он отступает в сторону, пропуская девушку внутрь; они проходят по короткому коридору, ведущему в просторную гостиную; слева, по периметру устеленного ковром углубления в полу располагаются диваны, справа — сверкающая кухня: матовая сталь и кафель, стена густо выкрашена черной краской. Анна останавливается и озирается. А Джефф довольно богат. Она догадывалась, что деньги у него водятся, но не предполагала, что он так хорошо обеспечен.

— Рад тебя видеть, — говорит Джефф, слегка кивая.

— Взаимно.

Они произносят это чопорно, словно на какой-то церемонии. Анна довольна, что выбросила жвачку, но ощущает какую-то неловкость: то ли она иначе все себе представляла, то ли реальная ситуация просто слишком реальна. Она смотрит на свои новые сапоги и пытается справиться со смущением.

— Итак, ты хотела посмотреть на город? — Джефф указывает рукой в сторону кухни, и Анна обнаруживает, что черная стена — на самом деле огромное стекло. Она идет туда, и сначала в окне отражаются кухня и сама девушка, но затем Анна видит скопище белых и желтых огней, бесчисленных, как звезды в чистом ночном небе, собранных гроздьями, располагающихся слоями. От внезапного осознания высоты и расстояния у Анны перехватывает дыхание. Она подходит к стеклу и через несколько мгновений узнает среди мерцающего хаоса достопримечательности города. Лондонский глаз — поставленный на бок тонкий сиреневый круг. Вестминстерский дворец — янтарная громада, раскинувшаяся вдоль реки. Собор Святого Павла — крошечный купол с белым кончиком, угнездившийся среди небоскребов.

— Как на ладони, — восхищается Анна. Она смотрит на северо-запад; там, ближе к брезжащему горизонту, находится Килберн. Она догадывается, где именно, и закрывает вид на него пальцем, прижатым к стеклу. Невероятно — дом, район, пригород, все пространство, которое обычно окружает ее, теперь помещается под подушечкой пальца. Так изменить точку зрения мог бы, наверное, полет в космос, и в каком-то смысле она совершила его: взмыла в темное небо и приземлилась на новой планете, планете Джефф.

— У тебя есть дети? — интересуется она.

— Дочь, — отвечает Джефф. Он отражается в стекле: стоит, опираясь на кухонный стол, и наблюдает за ней. — Ее зовут Клара. Ей одиннадцать. Живет с матерью в Аргентине.

Анна кивает и ничего не говорит. Ужасно. Она почти ничего не знает о Джеффе, но, может, он и не собирается ничего рассказывать. Он хочет легких, ни к чему не обязывающих отношений — и не имеет представления, что это за день для нее и на какой дерзкий поступок она решилась. Девушка опасливо разглядывает его отражение — вдруг ему не понравился ее вопрос, — но Джефф, напротив, выпрямляется и идет к ней. Она протягивает руки за спиной, приглашая его, и они одновременно подаются друг к другу: она оборачивает его длинные руки вокруг своей талии, как пояс, он прижимает ее к себе и целует в затылок. Да, да, прикосновение, думает Анна, приникая к Джеффу. Она чувствует его дыхание у своего уха, а спиной ощущает биение его сердца, и трепет, словно от легкого электрического удара, пробегает по ее телу. Их тени в стекле сливаются воедино. И все же она испытывает не сексуальное желание или не только его. Это чувство основательнее. Их ласки удовлетворяют иной, глубоко скрытый голод. И это ощущение больше, чем что-либо другое, доказывает обоснованность индекса: они не торопятся. Анна смотрит на отражение в стекле, и над их головами вспыхивает число 81.

— Что ты думаешь о Греции? — спрашивает она.

— Это моя любимая страна. Всегда хотел там жить.

Анна смеется. Джефф спрашивает почему, и она отвечает, что это неважно. Ничто не имеет значения. Она опять прижимается к нему и чувствует, как тонет, плавно опускается вниз; все еще стоя на ногах, она погружается в сон, который и не сон вовсе, но какое-то дремотное состояние, пока Джефф внезапно не произносит забытую фразу из ее детства:

— Пойдем. Пора баиньки.

— Так говорила моя бабушка.

— Моя говорила: «Пора в объятия Морфея».

Анна смеется и признается, что устала.

— У меня был долгий день. Давай постоим еще чуть-чуть.

Они продолжают стоять, и Анна думает, что день и правда выдался долгим; утро было давным-давно, и сейчас оно кажется ей таким же далеким, как самый дальний мерцающий огонек или даже как звезды в небе. Но этот день уже заканчивается, как и все остальные. Анна не знает, сколько сейчас времени, может, час или два ночи, но это и не существенно. Дни не измеряются часами, это поток сознания, разделенный на части сном. А этот день, ее тридцатый день рождения, близится к концу, и с ним вместе заканчивается ее юность. Подведена черта под желторотой неуклюжестью, страхами и заблуждениями. И жизнь, настоящая жизнь, только начинается.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧЕТВЕРГ

«В Мозамбике случалось множество масштабных бедствий, но наводнение 2013 года принято считать особенно гибельным. Из-за продолжительного сезона дождей и следующих один за другим циклонов две огромные реки — Лимпопо и Замбези — вышли из берегов и превратились в озера размером с Бельгию. Полмиллиона людей остались без крова, тысячи утонули, а некоторых несчастных съели крокодилы, которые из-за повышения уровня воды выплыли из клеток на фермах. ООН объявила чрезвычайную ситуацию, которой присвоили третий уровень опасности, а это значит, что должны были откликнуться большинство гуманитарных организаций — Детский фонд ООН, Всемирная организация здравоохранения, Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев, Всемирная продовольственная программа и другие. К последним относится малоизвестное отделение ООН — Гуманитарная авиационная служба, включающая парк легких самолетов и вертолетов, которые можно задействовать в катастрофических ситуациях, когда разрушена нормальная инфраструктура».

Анна отвлекается от чтения, чтобы хлебнуть кофе, и смотрит на большое табло. Ее статья о Сахине все еще на шестом месте, она набрала 5068 просмотров. Ингрид в наушниках сидит рядом, подогнув под себя ногу; из-под воротника рубашки выглядывает верхний завиток ее татуировки, означающей «спокойствие», что противоречит настроению коллеги — всю неделю она выглядит напряженной и встревоженной. Через проход за столом сидит Стюарт — вероятно, кто-то из руководства, возможно даже сам Клем, вмешался и запретил ему использовать «тихий уголок» как личный кабинет. Обычный четверг, середина дня — начало четвертого. Прошла почти неделя с тех пор, как Анне исполнилось тридцать.

Она открывает «Инстаграм» и находит фотографию сломанной бирки, на которую посоветовал обратить внимание Джефф. В понедельник Анна разместила в «Твиттере» снимок с врезкой крупным планом края эмблемы, и новый подписчик, некто @sed’moe_nebo, прикрепил в ответ фото бирки на своем чемодане с целой эмблемой, содержащей логотип Гуманитарной авиационной службы ООН. «Сколько человек вывозит эта организация из района стихийного бедствия?» — поинтересовалась Анна в процессе последовавшей увлекательной переписки. «Максимум несколько десятков», — ответил посетитель и добавил, что, по идее, должны сохраниться списки этих пассажиров. Не веря своему счастью, девушка переспросила еще раз. Теперь она яснее прежнего видела владельца чемодана у карусели, представляла, как в Хитроу он бросает свой багаж и спешит сесть на самолет до Непала, где произошло землетрясение, или Ирака, где образовался поток перемещенных лиц, или Индонезии, где разразился тайфун.

Анна сжимает эту информацию в три твита, дополняет описанием наводнения, подтопившего Мозамбик в феврале 2013 года, и обращается к дорогим подписчикам с вопросом: нет ли у кого-то из них знакомых в ООН? Разместив этот пост, она идет на кухню за водой; там шепчутся Беатрис и Майк; они радостно делятся с Анной слухами о том, что Полу планируют повысить до главного редактора веб-сайта, то есть она станет вторым человеком в компании после Клема. Вернувшись к своему столу, Анна видит, что количество читателей ее статьи выросло до 5074, и из-за появления этих новых шести человек она испытывает счастье, благодарность и даже удовольствие от того, что она автор этого материала. За последнюю неделю она много раз перечитала статью, и каждый раз корявые фразы выглядели менее безобразными, а штампы все меньше резали глаз. Возможно, ее изначальное неприятие объяснялось страхом, что рассерженная Сахина позвонит в редакцию и потребует сократить статью или вообще снять ее. Но звонка не поступило, и Анне пришло в голову: Сахина ожидала, что статья будет демонизировать ее, может быть, даже хотела этого. В конце концов, о мисс Бхутто так много говорят из-за ее мнимой одиозности; вероятно, укрепление этого имиджа необходимо для поддержания всемирной известности. Успокоившись насчет Сахины, Анна с нетерпением предвкушает встречу с Амаль Клуни и остальными восемью женщинами; за три минуты, пока они с Полой шли по коридору, начальница сообщила, что предполагается интервью со Стеллой Маккартни, а может, даже с Мэрил Стрип, если она приедет в Британию на презентацию нового фильма. «Женщины у руля» — хороший проект, заключила Анна. Нет, просто отличный. Этот цикл статей проложит ей дорогу к лучшей и более серьезной деятельности — работе репортера, зарубежным командировкам, криминальным расследованиям.

Большое табло обновляется, вчерашняя первоапрельская история о людях, способных посылать сообщения одной лишь силой мысли, спускается ниже, и ее обгоняет по популярности интервью с Илоном Маском. В самой верхней строчке, с большим количеством просмотров, чем у всех остальных статей вместе взятых, держится прямой репортаж о решении Европейского суда одобрить вердикт Австрийского верховного суда и настоять, чтобы «Кисмет» позволил неудачливому в любви человеку увидеть данные своего профиля. Эта история непрерывно освещалась на всех телеэкранах в офисе и освещается сейчас «Аль-Джазирой»: впервые Рэймонд Чан выступает на утренней пресс-конференции без тени улыбки, и субтитры, дублирующие его заявление, гласят, что это печальный день для «Кисмет» и для каждого, кого компания сделала счастливым. Австриец явно с ним не согласен: в следующем кадре он ликует возле зала суда, потрясая кулаком в воздухе.

— Выше голову, Рэймонд, — говорит Анна и тянется к телефону. Она печатает эсэмэс: «Ты свободен?» — и через несколько секунд, почти так же быстро, как в личном разговоре, получает ответ от Джеффа: «Нет, связан обязательствами». Анна пишет, что это не смешно, и, обменявшись в общей сложности шестью сообщениями, они приходят к выводу, что она должна приехать к нему прямо сейчас, поскольку он всерьез настроен затрахать ее до беспамятства.

Анна выключает компьютер и кладет блокнот в сумку; от одной мысли, что через полчаса она будет лежать голой в объятиях Джеффа и чувствовать его плоть внутри себя, ее кидает в жар, сердцебиение учащается и все чувства обостряются до предела.

— Уже уходишь? — удивляется Ингрид, вынимая наушники.

— На сегодня хватит.

— Но ты весь день просидела в «Твиттере».

В первое мгновение Анну поражает такая проницательность, ведь столы стоят так, что коллеге не виден экран ее компьютера. Но потом она вспоминает, что Ингрид — один из новых подписчиков, которых у нее за последние дни появилось несколько сотен, включая журналистку из Guardian.

— Это становится увлекательно, да? Круг сужается. Думаю, мы все-таки найдем его.

Хмурый взгляд Ингрид показывает, что она не разделяет восторг Анны, а искренне беспокоится за ее работу.

— А если серьезно, то по «Женщинам у руля» я уже сделала все, что могу. Интервью с Амаль перенесли на понедельник, и Стюарт уже одобрил мои вопросы.

— А почему отложили?

— По просьбе «Брайтлинга». Они хотят, чтобы статья о Сахине оставалась в центре внимания в течение еще одних выходных.

— Правда? — Ингрид заметно поражена. Когда клиент решает продлить звездный час статьи — это безусловный признак успеха, причем довольно редкий, определяется он по критериям, известным только руководителям, и цифры на большом табло в таком случае отражают лишь приблизительные расчеты. Анна кивает, и Ингрид удается собрать силы, чтобы улыбнуться и поздравить коллегу. На этой неделе им пришлось многократно подстраивать свои отношения, поскольку Анна все больше и больше становится равной Ингрид, и принимая добрые пожелания подруги, Анна чувствует, как в очередной раз уравновешиваются чаши их весов. Телефон в ее руке жужжит:

«Пожалуйста, поторопись. Я на стенку лезу от нетерпения».

— Я заслужила возможность уйти пораньше, верно? Если Стюарт спросит, скажи, что я вызвала водопроводчика, ладно? — она тут же жалеет о своих словах: так говорит блудливый начальник своей секретарше, отправляясь к любовнице. Ингрид морщится, и Анна спешит исправить оплошность. — Лучше не говори ему ничего, я сама все объясню. Завтра приду пораньше. Раньше вас обоих.

Ингрид слабо улыбается, Анна прощается и уходит. Даже шагая к лифтам по проходу, она чувствует, как улыбка на лице Ингрид сменяется ее обычным тревожно-мрачным выражением. Пару дней назад Анна впервые заметила, что Ингрид всегда работает с большим напряжением — если подойти поближе, можно услышать почти электрический гул, — и поняла, что татуировка, означающая «спокойствие», выражает не похвальбу, а стремление к самоконтролю, продуманный сдерживающий фактор. И это только одно из открытий, которые Анна сделала, увидев коллегу непредвзято, так, словно из ее глаз вынули осколки сказочного зеркала Снежной королевы. Теперь она понимала, как одиноко Ингрид без Сэма, и предположила, что его отъезды в трехмесячные командировки в джунгли объясняются ссорами и горькими обидами. Иначе Анна взглянула и на размещенные в Сети фотографии Ингрид. Снимки ее друзей в «Фейсбуке» — на этой неделе с прогулки по парку Виктории — несомненная показуха, что заставляет задуматься, почему эти люди считают необходимым публиковать так много фотографий, изображающих, как они веселятся? Что они пытаются доказать? Кому и зачем? Похоже, Анне удалось разглядеть настоящую Ингрид — нервную, уязвимую, и теперь, в ожидании лифта девушка решает быть к ней добрее. С каждым днем Анна все больше убеждается, что скоро покинет это место навсегда, и сделать это надо достойно.

Через пятьдесят минут она лежит под одеялом, вялая, как кусок веревки. Анна смотрит в панорамное окно, как на экран в кинотеатре: вид города, который предстает перед ней лежащим на боку, с небом слева, приковывает ее внимание сильнее, чем самый захватывающий фильм. Она уже удостоверилась в том, что дневной вид действительно лучше, чем ночной, и предполагает, хотя пока возможность проверить это ей не выпадала, что можно смотреть в это окно весь день и не соскучиться. Город расстилается, подобно затейливо сотканному ковру, — калейдоскоп из зеленых, красных, серых и черных кусочков, которые частично компенсируют невзрачность этой лишенной достопримечательностей части Лондона — отсюда и до пологих зеленых холмов на горизонте виднеются лишь безликие пригороды. Еще интереснее, чем рассматривать здания и районы, наблюдать за погодой; с такой высоты видны темные тяжелые тучи, набегающие с юго-запада и несущие с собой дождь, ветер и преждевременные сумерки. Но Анне нравится, когда дождевые капли усеивают стеклянную стену, потому что тогда особенно уютно лежать в постели в комнате, где каждый уголок наполнен приятным живым теплом.

Джефф открывает ногой дверь и вносит изящный серебряный поднос. На идеальном мужчине тонкий халат с огромными обшлагами, напоминающий Анне кимоно, но купленный скорее всего в Стамбуле.

— Твоя спальня не на той стороне, — говорит Анна.

— Как это? — он ставит поднос на тумбочку. Она объясняет, что здесь не на что смотреть, кроме цветовых пятен и облаков. Джефф игнорирует это замечание.

— Чтоб ты знала, некоторые важнейшие политические события двадцатого века произошли как раз за этим стеклом, — он наливает зеленый чай в две чашки и передает одну Анне. Та, опираясь на локоть, ее принимает. — Все, что на другой стороне — собор Святого Павла, Вестминстер и остальное, — только отвлекающие факторы, а здесь разворачиваются поистине эпохальные события.

— Начинается, — Анна закатывает глаза, словно протестуя против предстоящей лекции, но она знала, что ее заявление вызовет такую реакцию, и ничего другого не ожидала.

Джефф подходит к окну и начинает указывать на разные места города, вкратце объясняя, чем они примечательны: бунты в Брикстоне,^[22] дебаты в Патни,^[23] стрельба на станции «Стокуэлл».^[24] Халат его распахнулся, и виден расслабленный пенис, словно кивающий в такт его рассказу.

— Я все равно не понимаю, куда ты указываешь, — говорит Анна между двумя крошечными, как у птички, глотками обжигающего чая. — Мои глаза должны быть на одном уровне с твоим пальцем.

— И все же это события огромного значения, — продолжает Джефф. — Я больше всего люблю такие истории. О мятежах, об отщепенцах, бросающих вызов правящим кругам. Я всегда чувствовал солидарность с отверженными, бунтовщиками, обездоленными.

— Потому ты и живешь в такой скромной квартире?

В ответ он улыбается:

— Твоя правда, — затем по лицу его пробегает тень, и он как-то трусовато говорит, что всегда лучше не упускать врага из виду.

Анна в голос смеется и замечает, что у него нет врагов. Джефф сбрасывает халат, ложится в постель позади любовницы, прижимаясь волосатой грудью к ее спине, и объясняет, что его соседи по этому небоскребу, те, которые живут так высоко, что могут притворятся, будто не имеют ничего общего со «Слоном и замком», — как раз враги или вроде того.

— Они будят во мне все самое дурное. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с ними в лифте или в холле, я ощущаю их самодовольство. Они верные последователи господствующей идеологии, и это здание — средоточие всего, чего они добиваются, — все это он говорит совершенно серьезным тоном, хотя Анна изо всех сил пытается расслышать в его голосе хотя бы иронию. Джефф добавляет, что рядом с простыми чернокожими и азиатскими тружениками они выглядят другим биологическим видом. — И в конце концов они им станут, поскольку со временем человечество разделится на две разновидности: тех, кто может платить двадцать фунтов в месяц за «Кисмет», и тех, кто не может.

— С ума сойти! — восклицает Анна. — Да у тебя паранойя!

— Возможно, я преувеличиваю.

— И ты живешь рядом с ними, чтобы не упускать врагов из виду?

— Не забывай, мне эта квартира досталась по дешевке. К тому же я здесь ненадолго.

Эти слова как громом поражают Анну. В последовавшей тишине она думает, что в данном случае значит «здесь». В этой квартире? В этом городе? В этой стране? Спросить напрямую она не решается и ищет деликатный способ выведать нужные сведения.

— Иногда я тоже подумываю уехать из Лондона, — говорит она.

Джефф не отвечает, только начинает поглаживать ее левое плечо.

— Я бы хотела жить там, где больше простора, света, тепла, — продолжает Анна.

Джефф согласно мычит и переходит к массажу, и Анна отдается ощущениям. Ее так и подмывает развить свое последнее признание и рассказать, что ей хотелось бы жить на юге Европы, например на каком-нибудь итальянском или греческом острове, и что в пылких фантазиях, озаряющих ее бессонницы, Джефф всегда там рядом с ней. Но она подавляет это желание, так же как всякий раз гасит порыв попросить его отключиться от «Кисмет». После этого всегда следует особенно веселый разговор, который заканчивается тем, что над его головой вспыхивает число 81. Анна не считает нужным следовать гендерным стереотипам, но почему-то — наверное, из-за огромной разницы в возрасте — ей кажется, что предложение выйти из «Кисмет» должно исходить от Джеффа. Она чувствует, что и так сказала слишком много, и решает отступить.

— Но мне не следует переезжать за границу. Это станет для мамы тяжелым ударом: мой брат ведь уже уехал в Австралию. Он первый до этого додумался.

— Эгоистично с его стороны.

— Младший ребенок, — говорит Анна. — А может, и не стоит переезжать, а вполне достаточно съездить только на выходные. Думаю, во мне говорит просто жажда странствий.

Джефф смеется.

— Непростое решение: уехать навсегда или только на выходные. Лучше съезди сначала на пару дней, это как посмотреть трейлер перед фильмом.

— Точно.

— Как насчет отдыха на водах? — предлагает он, массируя ее плечо так сильно, что она переворачивается на живот. Тогда Джефф садится на ее зад и начинает стучать ребром ладоней и шлепать ее по спине.

— Ай!

— Терпи! Не сопротивляйся, это волна. Плыви по течению.

— Слезь с меня, чертов хиппи.

Его гениталии лежат на ее ягодицах, как мешочек дряблой кожи. Он опять хочет заняться сексом? Нет, у него же в семь вечера встреча по поводу его проекта. Но пальцы Джеффа прижимаются к ее ребрам и спускаются к груди, щиплют и сжимают ее до сладкой боли. Анна чувствует, как его вялый мешочек, меняет форму, подобно тому как распускается цветок в замедленной съемке, и в предвкушении удовольствия рот ее наполняется сладкой слюной.

Через сорок минут Анна стоит на автобусной остановке напротив станции «Слон и замок», ожидая 148-й до Килберна. Чуть поодаль виднеется рынок, и девушка видит, как три пожилые женщины неясной этнической принадлежности — они могут быть и латиноамериканками, и русскими, и азиатками или смешанной крови — разбирают свои прилавки. Одна из них, словно почувствовав взгляд Анны, поднимает на нее глаза и снова возвращается к своему занятию. Что увидела эта женщина? Обычную белую молодую англичанку, ждущую автобуса? Или каким-то чутьем поняла, что та испытала три оргазма за два часа? Анне кажется, что она разительно отличается от серой толпы и от самой себя двухнедельной давности, что она светится. Сто сорок восьмой неуклюже останавливается, и его появление заставляет Анну осознать, как ей хорошо или, если точнее, как ей хорошо здесь по сравнению с тем, как она будет чувствовать себя, вернувшись домой. Несколько человек выходят, несколько заходят, двери закрываются, автобус отъезжает, а Анна неподвижно стоит на остановке. Информационное табло гласит, что неминуемо придут два других автобуса, 136-й и 341-й. Анна подходит к большой карте под навесом и проводит пальцем по волнистой оранжевой линии, обозначающей маршрут 136-го, следующего в Луишем, а затем в отдаленные районы на юго-востоке, о которых Анна никогда не слышала: Ли, Элтем, Бекслихет. Это напоминает ей об игре, в которую они с Зарой, Хамзой и Джаз играли, когда только перебрались в Лондон: выбирали наугад место в городе, где никто из них не был, и отправлялись туда в субботу с намерением его изучить, но обычно не заходили дальше первого попавшегося сносного паба. Они называли это «Лотерея по карте метро». Сердце щемит ностальгия, и когда палец прослеживает лиловый маршрут 341-го до Ислингтона, Анне кажется, что это судьба. Она думает о подруге, об ответственности, которой старалась избежать, и принимает решение: ей нужно поговорить с Зарой.

У Анны вошло в привычку встречаться с Зарой в пабах около ее дома — и из-за мнимых строительных работ, и чтобы избежать присутствия надменного Кейра. Сегодня они договариваются посидеть в уставленном чучелами баре в конце Эссекс-роуд. Есть что-то абсурдное и нездоровое в интерьерах этого мертвого зоопарка, но Анна именно там рассказала Заре о «Кисмет» и о том, что нашла кольцо, и потому, подталкиваемая желанием придать ходу вещей симметрию и завершенность, выбирает его для разговора с подругой.

Она приезжает заранее и с удивлением замечает Зару в новых очках с круглой оправой. Они не виделись и не разговаривали почти неделю — наверно, это рекорд, — и Анна на некоторое время откладывает неприятный груз предстоящей беседы и отдается дружеским чувствам.

— Новые очки, — говорит она, обнимая подругу. — Ты похожа на сексуальную секретаршу из пятидесятых.

Но Зара напряжена, бормочет что-то про единственную оправу, которая была в наличии, и тут же интересуется, как чувствует себя Пит.

— Хочешь сразу перейти к сути дела? — спрашивает Анна, когда они несут два бокала вина к небольшому столику возле шкафа с засушенными бабочками.

— А чего ты ожидала? От тебя всю неделю ни звука.

— Да мне нечего сказать.

Они усаживаются, и Зара говорит, что не понимает, как такое возможно.

— Все просто. Мы с Питом ничего не обсуждали. Зашли в тупик, потеряли дар речи. Я вернулась домой в субботу, и мы собирались поговорить, но меня срубил сон. С тех пор он меня избегает.

— Ничего не спрашивает? Ты серьезно? Он думает, ты ночевала у меня?

Анна только пожимает плечами, и Зара, не веря своим ушам, открывает рот.

— Как можно жить с человеком и не объясниться, почему ты так внезапно сбежала?

— Мы почти не видимся. Он спит на диване, а днем мы оба очень заняты. На следующей неделе у него первый экзамен.

Это кажется веским доводом, но Зара ставит локти на стол и роняет на руки голову.

— Первый экзамен, — жалобно произносит она. — Полная задница.

Отчаяние подруги отчасти передается Анне, и она уже не слишком уверена, что Пит в полном порядке, но сохраняет хладнокровие и объясняет, что он — трезвомыслящий человек, и не выглядит таким уж расстроенным, и, в любом случае, думает, что она сбежала в свой день рождения к Заре. Вряд ли это может служить поводом для нервного срыва.

— Знаю, ты чувствуешь вину за то, что приходится обманывать его, но, правда, с ним все хорошо.

— Нет, — резко возражает Зара. — Ты доводишь Пита до крайности. Это может… я не знаю… подкосить его.

Анна удивленно поднимает брови и пожимает плечами, вглядываясь в глаза Зары.

— Может, ты и права, — будничным тоном говорит она, потягивая вино. — Полагаю, ты знаешь его лучше, чем я.

Зара вздрагивает:

— Что? Нет. Я не то хочу сказать. Но мне кажется, ты сейчас не видишь дальше своего носа. Ты сходишь с ума, — она произносит это тихо, глядя в сторону на какое-то мертвое животное, и на мгновение производит впечатление человека, выжатого как лимон. К вину она не прикасается. Затем Зара снова оживляется, словно что-то поняла. — Знаешь, что я думаю? — глаза ее за новыми совиными очками сужаются. — Думаю, ты ничего не сказала Питу, потому что не уверена в том, другом мужчине.

— Его зовут Джефф.

Зара морщится, словно пахнуло чем-то зловонным.

— Я уверена в нем. Мне даже не надо принимать никаких решений. Ведь, черт подери, мы совпадаем на 81 процент.

— Дело не может быть только в индексе.

— Дело именно в нем! Джефф превосходно мне подходит, — Анна объясняет: они оба журналисты, оба одержимы нововведениями и путешествиями по миру, оба не принимают традиционных взглядов на жизнь; короче говоря, Джефф делает ее такой, какой она всегда хотела быть. А про себя отмечает, не произнося вслух — и от одной только мысли об этом ее лоно трепещет, — что он фантастический любовник.

— Так вы отключились от «Кисмет»?

— Пока нет.

— Почему же? Раз все так прекрасно?

— Скоро отключимся. Но это должно произойти романтично. Нельзя просто выпалить такое предложение за завтраком.

— А до того времени будешь пудрить мозги Питу?

Анна вздыхает, трясет головой и сознательно удерживается от резких высказываний. Наконец неторопливым уверенным тоном произносит заранее обдуманную речь:

— Послушай. Знаю, ты считаешь, что я ужасно поступаю с Питом. Но это для его же блага. Мы не очень хорошо подходим друг другу. По-твоему, это не так, но поверь мне на слово. У него — одни цели в жизни, у меня — другие. Другие, не такие, как у большинства людей. Несколько лет назад, когда умер отец, я перестала к ним стремиться. И с тех пор плыву по течению. Я пребывала в подавленном состоянии. А теперь я чувствую себя так, словно проснулась.

Зара смотрит на нее озабоченным и задумчивым взглядом, даже с намеком на улыбку: неужели удалось наконец достучаться до подруги? Она протягивает руку через стол и кладет ее на руку Анне.

— Ты думаешь, — произносит Зара кротким тихим голосом, — это всё из-за твоего отца?

— Черт подери, нет! — отдергивая руку, вскрикивает Анна. — Почему все так считают? Я счастлива. И хочу делать то, что мне нравится, что мне интересно. Почему ты не можешь хоть немного меня поддержать?

— Потому что ты совершаешь большую ошибку, — вкрадчиво объясняет Зара. — Пит — настоящее сокровище. Я не хочу, чтобы ты потом жалела о своем поступке. Чтобы мы все жалели.

На это раз Анна не сдерживается.

— Может быть, тебе стоит с ним встречаться? — с невозмутимым лицом говорит она, делая глоток вина. — Раз, по-твоему, он такой чертовски замечательный.

Зара усмехается, трясет головой и начинает ерзать: смотрит на часы, на экран телефона и наконец отхлебывает вино. Анна, не шевелясь, наблюдает за ней.

— Послушай, Зара. А почему ты больше не приходишь ко мне домой?

— О чем ты говоришь? Я приходила на прошлой неделе.

— А до моего дня рождения? Ты не была у меня много месяцев, почти год. А раньше постоянно заглядывала. Иногда даже когда меня не было дома. Почему вдруг перестала?

Теперь Зара выглядит встревоженной.

— На что ты намекаешь?

— Просто спрашиваю: почему?

— Странная ты какая-то.

— Ничуть. Это очень простой вопрос. Давай колись.

Зара закатывает глаза, словно затеянная Анной непонятная игра ее раздражает.

— Не знаю. Много причин. Ну, например, мы были по горло заняты перестройкой кухни. Не всегда мешают какие-то определенные причины.

— Ясно. Кухня. Ремонт века. Странно, что Кейр на моем дне рождения сказал, будто это заняло всего две недели.

— Ты же знаешь Кейра: всегда преувеличивает, чтобы доказать свою правоту.

— А еще он думает, что Пит потерпел какую-то утрату. Может, по этой причине ты не ходишь ко мне? Забавное совпадение, не так ли?

— Кейр надрался! — Зара почти кричит. — Это чушь! Он с кем-то перепутал Пита.

Анна кивает, улыбается и говорит, что, возможно, Зара права.

— Но это заставило меня задуматься. О том, когда ты в последний раз заходила ко мне. Это было вечером после того, как мы вернулись из Ноттинг-Хилла с дня рождения Джулии. Ты осталась ночевать. Утром мне надо было на работу, и я оставила вас с Питом вдвоем в квартире. Больше ты не появлялась. Ни разу.

К лицу Зары приливает кровь. Ее даже немного потряхивает. Анну охватывают одновременно лихорадочное волнение и ужас. Через некоторое время Зара поднимает вверх ладони.

— Это черт знает что. Ты спятила, — она встает и берет со спинки стула пальто.

— Уходишь?

— Я не намерена это слушать.

— Но мы еще не договорили.

— Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы, — Зара надевает пальто. Щеки ее пылают. — И если Пит еще о чем-то меня спросит, я больше не стану ему врать. Позвони, когда придешь в чувство.

С этими словами Зара направляется к выходу. Анна смотрит ей вслед, затем переводит взгляд на посетителей паба, которые откровенно пялятся на нее, и понимает, что их разговор привлек всеобщее внимание. Анна встречается глазами с барменом и пожимает плечами, как бы намекая, что ее неуравновешенная подруга съехала с катушек, хотя наверняка сама выглядит не лучшим образом: кровь стучит в висках, руки дрожат, как у старухи. Анна проигрывает случившееся в голове: уклончивость Зары, то, как она вспыхнула, как сбежала, — и тонет в море эмоций. На подсознательном уровне это потрясение и грусть, ведь Анна не ожидала подобных откровений. Но где-то в темном уголке души она испытывает мрачное удовлетворение из-за того, что ее подозрения подтвердились. А холодный ум твердит ей, что все к лучшему: ее неминуемое объяснение с Питом не ограничится признанием только с ее стороны и ему не удастся разыграть роль невинного страдальца. Анна уговаривает себя не расстраиваться и тянется к почти не тронутому бокалу подруги, решив остаться и допить его. Но ее отвлекает призрачный отпечаток губ Зары на бокале; она поднимает его, чтобы получше рассмотреть: розоватый след блеска для губ оставил отчетливый, как отпечаток пальца, оттиск, и это призрачное присутствие Зары усугубляет душевную боль Анны. Она ставит бокал на место и отворачивается, поскольку не в силах даже смотреть на него.

Примерно в половине одиннадцатого Анна приезжает в Килберн и идет по Моубрей-роуд. Она чуть медлит на крыльце, отпирает дверь и пробирается в дом с осторожностью сапера, но это оказывается ненужным: квартира темна и безлюдна. Стоило бы остаться в гостиной и подождать Пита, но отчаянное желание избежать встречи с ним, еще на один день отложить выяснение отношений снова побеждает. Анна быстро снимает пальто, бросает сумку, чистит зубы и поднимается по лестнице в спальню.

В постели она обнаруживает, что спать не хочет. Пробует дыхательную гимнастику, которая, по словам Джеффа, помогает уснуть — семь секунд вдох, задержать дыхание на четыре секунды, выдохнуть в течение восьми секунд, — но бесполезно. Как и во все последние ночи, она не погружается в дремотную чепуху, а затем в забытье, а наоборот, мыслит ясно и отчетливо слышит в мозгу голос Джеффа, видит внутренним взором его лицо, и вскоре эта картина превращается в красочный сюжет: они вдвоем на вилле в Греции, сидят ночью на террасе, звезды мерцают, как координаты их идеального совпадения. Даже неприятный осадок, оставшийся после разговора с Зарой, омрачает ее мечты лишь на пару секунд, и Анна сразу возвращается в Грецию и летит на крыльях фантазии без какого-либо сознательного управления. Она представляет, как они с Джеффом загорают обнаженными, занимаются любовью в бассейне, идут на узкий пляж и мажут друг друга серой грязью, которая на солнце превращается в сухую корку; Анна словно смотрит фильм собственного производства, пока грезы не прерываются звуком поворачиваемого во входной двери ключа.

У Пита всегда были тяжелые шаги, но теперь кажется, будто он специально громко топает. Он с грохотом поднимается по лестнице, бросает что-то на стол в гостиной, идет в ванную, включает краны, смывает воду в унитазе и бредет по коридору. Анна ожидает, что он вернется в гостиную и плюхнется на диван, и с тревогой слышит, что ведущая наверх лестница скрипит, когда он хватается за перила и начинает подниматься. Анна отворачивается к стене и закрывает глаза, а через секунду люк открывается и Пит ступает в спальню.

Он идет, пошатываясь, по комнате, включает лампу, вынимает что-то из карманов, расстегивает ремень; затем наступает жуткая тишина. Анна не слышит ничего, кроме бешеного стука собственного сердца. Пит, должно быть, застыл неподвижно посреди спальни, где наклонный потолок позволяет ему стоять в полный рост. Анна силится расслышать что-либо кроме гула эфира и наконец различает звуки сиплого дыхания. Видимо, он стоит и смотрит на нее, и она представляет место на своей спине между лопатками, куда он уставился. Вероятно, Пит чувствует, что она не спит, и раздумывает, не стоит ли наконец потребовать ответа: что происходит? Анна внутренне готовится к этому разговору и даже в каком-то смысле хочет, чтобы он его начал; она — падшая женщина на четвертом десятке — готова еще с тех пор, как днем в субботу вернулась из «Слона и замка» в той же одежде, которую проносила весь день своего рождения. Она ожидала найти убитого горем Пита, разрушенный дом и предвидела, что проведет остаток дня, уныло подводя итоги. Но когда она вошла в квартиру, Пит сидел в гостиной с учебником в руках; он поднялся ей навстречу — скорее обеспокоенный, чем озлобленный. Он не выглядел раздавленным, это был все тот же Пит; единственное отличие от предшествующего вечера — лицо его серой тенью покрыла щетина. Он поинтересовался, ночевала ли она у Зары, и от малодушия и усталости Анна просто отвернулась, ничего не ответила, позволив принять это предположение как факт. Тогда он поцеловал ее в лоб, обнял, сказал, что все хорошо, и стал успокаивать так же, как делал это всегда.

«Приготовлю обед, — произнес он, и она заподозрила, что это уловка, которую Пит вычитал в учебниках. Однажды он обмолвился, что нельзя затевать серьезный разговор, когда ты устал, голоден или зол. — А потом поговорим, ладно?»

Анна выразила желание сначала принять душ, и он ответил: хорошо, конечно, не торопись, а потом поговорим. Это были последние слова, которые они сказали друг другу: «А потом поговорим». Вместо того чтобы поесть и обсудить произошедшее, Анна уснула. Не намеренно, просто ночью у Джеффа она почти не спала, а дома разнежилась под теплым душем, и, когда вытиралась в спальне, соблазн лечь и закрыть глаза стал непреодолимым. Проснулась Анна только утром в воскресенье и обнаружила, что она в квартире одна. Как оглушенная, слонялась по комнатам, пытаясь понять, что произошло, и по вмятинам на диванных подушках заключила, что Пит, видимо, спал здесь. Потом на блоке стикеров нашла записку: Пит сообщал, что уехал к Бину. Он нажимал на ручку так сильно, что на следующих двух стикерах остался четкий отпечаток этих слов. С тех пор Пит домой приходил поздно, каждую ночь спал на диване и, похоже, изо всех сил старался избегать Анны, видимо, пытаясь пристыдить ее и заставить нарушить молчание. И вот сейчас он стоит, смотрит на нее и молчит.

Проходит минута, другая, а он все еще не двигается с места. Анна чувствует себя деревянной, настолько омертвелой, неживой, что странно, как это ей удается дышать. Уж не применяет ли Пит очередную методику, думает девушка — небось знает, что она не спит, и хочет вывести ее из себя своим молчаливым присутствием. Но Анна не успевает вскочить и крикнуть «Перестань!» — Пит шевелится: шумно выдыхает и скидывает брюки, пряжка ремня стучит об пол. Затем он выключает лампу и ложится в постель; матрас издает жалобный стон, когда Пит заваливается рядом с ней. Через мгновение он уже храпит. По тяжелому кислому запаху понятно, что он пил пиво в больших количествах, а в ванной делал что угодно, только не чистил зубы. Анна жалеет, что не дождалась Пита в гостиной и не поговорила с ним. Что, если Зара права и он действительно находится на грани? В любом случае, теперь, под его храп, ей точно не заснуть. Она выскальзывает из кровати через изножье, берет халат и спускается по лестнице.

Прежде чем расстелить постель на диване, она решает кое-что разведать, чтобы выяснить душевное состояние Пита. Тяжелые предметы, которые он бросил на стол, — это учебники и тетрадь. Анна берет ее и пролистывает в поисках свидетельств надвигающегося нервного срыва, но находит на страницах, исписанных его ломким упрямым почерком, только тезисы по теории воспитания, конфликтологии и методике преподавания. Как она и думала, Пит справляется своим способом. Возможно, он объясняет ее странности кризисом тридцатилетия или считает их последствиями потери отца, как, видимо, и все остальные.

Она продолжает листать тетрадь — пустые поля успокаивают — и вдруг где-то на середине видит каракули, занимающие верхний угол левой страницы: Пит нарисовал вычурную объемную букву «А».

В горле у Анны встает ком. Она листает дальше, моргая сквозь слезы и ища другие подсказки. И находит на последней странице еще одну витиеватую букву, возможно, нарисованную раньше в тот же самый день, но на этот раз это буква «З». «Анна — Зара, — думает она. — От Анны к Заре. От A до Z. От начала к концу».

Она бросает тетрадь и ищет телефон Пита. В кармане куртки только мелочь и исцарапанный проездной. А, вот он, в рюкзаке, вместе с ключами и бумажником — «троица», как сам Пит их называет. Анна несет мобильный в гостиную и садится на диван. Набирая пароль — 1987, год его рождения, — она задается вопросом, действительно ли хочет что-то узнать. А если ее поджидают шокирующие, непереносимые улики — трехлетний роман, аборт, красноречивые интимные фотографии, объяснения в любви? С замиранием сердца Анна открывает список сообщений: от Бина, от родителей, от друга Пита Финна, от Мэтта, еще одного друга, от нее самой. И вот оно, в самом низу: от Зары. Она открывает цепочку сообщений и видит эсэмэс Пита, посланную вечером в день ее рождения, с вопросом, не знает ли она, где Анна; Зара отвечает, что Анна приехала к ней, потому что «ей нужно время подумать». Неделей раньше — оживленная переписка по поводу найма лодки на ее день рождения. Анна пролистывает дальше и с удивлением видит, что предыдущие сообщения отправлены два года назад: речь там идет о подготовке поездки на ее день рождения в Дандженесс. Между ними и последним месяцем — ничего.

Поначалу Анна чувствует великое облегчение: значит, она все-таки ошиблась. Но потом ее мысли обращаются к прошлому лету, и она пытается припомнить, не писал ли Пит Заре или она ему. Особенно напрягаться не требуется: на ум сразу приходит несколько таких случаев. Когда они планировали поездку в Брайтон. Когда Зара сообщала ему о состоянии своего бонсая. Когда они ездили в Королевские ботанические сады Кью и умудрились потерять Пита, а телефон Анны разрядился, и, чтобы найти его, пришлось воспользоваться мобильным Зары. А теперь все эти сообщения стерты — интересно, вместе с чем еще?

Анна выключает экран и бросает телефон. Некоторое время она сидит в полумраке. На подоконнике гордо красуется куст помидоров; ближайший уличный фонарь льет в комнату поток янтарного света — по цвету — совершеннейшая моча, внезапно отмечает Анна, — и растение отбрасывает на дальнюю стену диковинную тень. Анна встает и подходит к кусту. Ее первый порыв — измочалить его голыми руками, оборвать плотные зеленые шарики, сломать колючий стебель, разбросать землю по полу. Но гораздо лучше выкинуть горшок на улицу, и она распахивает окно. Горшок на удивление тяжелый — Анна едва не роняет его себе на ноги. Под весом глины и земли онаопускается на корточки, отшатывается назад, чтобы сохранить равновесие, и в конце концов опять оказывается на диване, но уже с растением на коленях — уткнувшись лицом в листву и прижавшись лбом к бамбуковой палочке, вставленной в землю для устойчивости стебля. Вдыхая запах оранжереи и плодородной почвы, она сидит целую вечность, до тех пор пока первые слезы не вытекают из-под опущенных век и не начинают прокладывать дорожки по пылающим щекам.

СУББОТА

Джефф на удивление осторожный водитель. В выходной день шоссе свободно, но он плетется в хвосте у грузовиков по крайней правой полосе, крепко держа руль обеими руками. Анна приходит к выводу, что ей это нравится — противоречие с остальными чертами его характера придает его личности колорит, — и некоторое время изучает лицо своего спутника. По ее мнению, у него властный лоб и решительная нижняя челюсть и его профиль хорошо смотрелся бы отчеканенным на монете.

— Хватит разглядывать меня, — прерывает Джефф ее наблюдения.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты хорошо смотрелся бы на монете?

— Вообще-то нет. Поясни, пожалуйста.

— Я так и представляю тебя античным правителем с лавровым венком на голове и в тоге.

— Это самые добрые слова, что ты мне говорила. Скажи еще что-нибудь.

— Ты водишь машину, как моя бабушка.

— Вот как? Пожилые дамы — самые осмотрительные водители и платят за это самую низкую страховку. Твоя бабушка согласилась бы со мной.

Анна говорит, да, они бы определенно поладили, поворачивается к лобовому стеклу и задирает голые ноги на приборную доску. Сегодня самый теплый день в этом году — двадцать четыре градуса, и температура еще повышается, поэтому Анна одета в джинсовые шорты и майку; в машине пахнет солнцезащитным кремом. Из стереосистемы звучит египетский джаз, который поначалу не особенно понравился Анне, но теперь она прониклась бодрым, настойчивым ритмом, в такт которому Джефф стучит пальцем по рулю. На обочине вырастает и быстро проносится мимо синий дорожный указатель: «Суиндон 11, Бристоль 66, Эксетер 118». Анна не знает, куда они едут, но она так заинтригована, что ей все равно. Поначалу она думала, что Джефф хочет показать ей «трубу» — или куда там он собирался ее отвезти с «Лондонского моста», и удивилась, когда они направились к западу от Лондона, но вскоре решила: место назначения не главное, а важно то, что в этой поездке он, безусловно, попросит ее отключиться от «Кисмет». И тут Анна невольно вспоминает про телефон, лежащий в сумке у ее ног. Ах да, она же не ответила на сообщение Зары: та написала несколько загадочно, что у нее осталось «какое-то потустороннее чувство» после давешнего разговора, и предложила встретиться и «поговорить». Анна достает телефон и быстро печатает эсэмэс, где повторяет ту же ложь, что написала Питу на стикере: она едет на выходные к маме. Сообщение уходит, и Анна представляет, как оно летит в виде радиоволн по небу со скоростью несколько тысяч миль в час и прибывает к телефону Зары, где волшебным образом превращается в пиксели, слова, смыслы. Настроение девушки немного омрачают угрызения совести за то, что она бесконечно откладывает разговор с Питом, но ведь дело когда-нибудь приблизится к развязке, так какая разница — днем раньше, днем позже. Выходные с Джеффом — это подарок самой себе перед грядущим крайне неприятным объяснением, ведь после такой поездки она сможет достойно встретить крушение своей старой жизни, зная, что заложен прочный фундамент новой.

— Что это ты там притихла, обнаружила что-то интересное? — бросая взгляд на ее телефон, спрашивает Джефф особым, требующим оправданий пренебрежительным и бранчливым тоном школьного учителя.

— Да так, ничего особенного, — врет Анна, отворачивая от него экран. — Читаю в «Твиттере» новые сообщения.

Он любопытствует, как продвигаются дела, и она по памяти излагает содержание недавней переписки. Сообщает, что круг сужается, что новый пользователь, @sed’moe_nebo, переадресовал ее к человеку, работающему в Гуманитарной авиационной службе ООН, который подтвердил, что во время наводнения в Мозамбике в 2013 году они перевозили нескольких сотрудников гуманитарных миссий, и выразил готовность попросить коллегу выслать Анне список этих людей.

— Молодец, — хвалит ее Джефф. — И это только начало. Ты можешь создать целую группу сайтов и с помощью Интернета помогать людям заново обрести вещи, с которыми они уже распрощались.

— И открыть международный стол находок? Это вряд ли принесет мне Пулитцеровскую премию, — Анна соглашается и одновременно чуть-чуть подкалывает Джеффа: ей хочется несколько притушить его энтузиазм; отныне она будет безбоязненно бороться за успех, а это предполагает умение принимать похвалу. Они проезжают мимо двух зеленых холмов справа, между ними открывается необычный вид на далекий, обласканный солнцем горизонт, который кажется проблеском счастливого будущего. — И, кстати говоря… мне написали из Guardian.

— Из Guardian? — Джефф отрывает взгляд от дороги и поворачивается к ней, отчего машина делает резкий рывок. — А кто именно? Как фамилия?

Такая реакция удивляет Анну. Неужели он ревнует?

— Некто Натали Уорд из отдела путешествий, — объясняет она, и беспокойство пропадает с лица Джеффа.

— Не знаю ее. Но это отличная новость. Может, они предложат тебе постоянную работу.

— Да, наверно. Работку не бей лежачего.

— Нет, я чувствую: все получится.

— Ну, раз ты чувствуешь… — произнося эти слова, Анна отворачивается к пассажирскому окну, чтобы Джефф не видел ее улыбки — той самой полузастенчивой-полувосторженной улыбки, которая появлялась на ее лице, когда отец уверял всех, что его дочь станет знаменитой. Чтобы сменить тему, она спрашивает спутника, не хочет ли он чего-нибудь с заднего сиденья, где валяются пакетик конфет и две бутылки: с газированной водой и дорогим смузи. Ее единственным требованием насчет этого путешествия — если не считать пожелания, чтобы оно стало захватывающим и неожиданным, как их спуск в подвал Сомерсет-хауса, — была остановка на автозаправке; а иначе что это за поездка на машине? Анна открывает бутылку со смузи и подносит ее ко рту, но в это время Джефф резко поворачивает руль, и часть фруктового коктейля выпрыгивает из бутылки и проливается на голые ляжки Анны и на обивку сиденья между ними.

— Черт!

— Извини, — роняет Джефф. — Хотел обогнать грузовик, но вовремя спохватился.

— Сиденье запачкалось, — говорит она, вытирая ладонью темное пятно между ногами.

— Не беспокойся, Дмитрий не рассердится, это ведь всего лишь «фольксваген».

Анна находит в сумке салфетку и трет пятно, но скоро бросает это безнадежное занятие и откидывается на спинку сиденья. Ландшафт за окном меняется; череда зеленых холмов справа заканчивается, и теперь машина едет вдоль блеклых лугов — начинается равнина Солсбери.

— А кто это — Димитрий?

— Дмитрий. Не «Дим», а «Дм», — Джефф произносит «д», потом тянет «м». — Он программист.

— Русский?

— Армянин, — объясняет Джефф, и Анна понимает, что сейчас последует очередная тирада. Сняв левую руку с руля и сопровождая свои слова резкими движениями — как будто он рубит воздух, — Джефф говорит, что немало где побывал, но считает армян самым умным народом в мире. — Это страна выдающихся шахматистов, ракетостроителей, могучих умов.

Анна интересуется, как они познакомились; Джефф отвечает не сразу.

— Мы вместе работаем. Над проектом.

— О, — произносит Анна, чувствуя, как машина наскакивает на кочку. — Твой проект.

Следует напряженная тишина, которая воцаряется всякий раз, когда упоминается проект Джеффа. Анна борется с желанием обвинить его в том, что он не доверяет ей; это так неприятно! Теперь в машине звучит афробит, и согласно логике развития композиции певец начинает завывать.

— Я расскажу тебе позже, — обещает Джефф. — Мы уже близки к успеху. Не хочу показывать тебе незаконченную работу. Потерпи буквально несколько дней.

Анна вздыхает, смотрит в окно и напоминает себе, что у нее тоже есть тайны. И скрывает она не частности, а важнейшие, существенные обстоятельства своей жизни. Джефф не знает о Пите и о драме, разыгравшейся в день ее рождения, но это к лучшему; будь он в курсе, факт существования у Анны некоего бойфренда повлиял бы самым негативным образом на их беспечную болтовню, отягчил бы добродушное общение, которое лежит в основе этих новых отношений. Все остальное — их бывшие партнеры, семьи, личные предыстории, работа, друзья — кажется ничего не значащим соглашением с внешним миром, всего-навсего фоновым шумом. При этой мысли Анна немедленно прощает Джеффа, и ее тянет наклониться к нему и поцеловать покрытую темной щетиной щеку. Но ему скорее всего не понравится, если его станут отвлекать от дороги, поэтому Анна в знак того, что она не дуется, говорит, что хотела бы съездить в Армению.

— Правда? Почему?

— Без особой причины. Просто потому что есть такое место. Ради разнообразия. Как ты сказал, отпуск — это настроение, а не место назначения. Я бы с радостью поехала куда угодно: в Армению, Гонконг, Нью-Йорк, — она переключается на чтение надписей на дорожном знаке, который вырастает впереди. — В Андовер, Солсбери, Йовил, Тонтон.

— В Йовил?

— Куда угодно. Счастье — это само путешествие, а не его конечная цель. По крайней мере, так пишут на открытках.

— Будь осмотрительна в желаниях, — предупреждает Джефф, включая левый поворотник.

Ей кажется, что он шутит, но тут Джефф сворачивает на съезд к шоссе А303. Анна смеется и пожимает плечами:

— Именно этого я и жду. Увези меня куда-нибудь.

Какое-то время она думает, что они направляются в Йовил или что Джефф вообще еще не выбрал точку назначения, но после того как они проезжают Стоунхендж, он вытаскивает из кармана сложенный листок бумаги, передает его Анне и просит указывать путь. В два часа дня они петляют по невероятно узким улочкам деревни под названием Пилтон — Джефф проезжает слишком близко к припаркованным автомобилям и задевает наружные зеркала. Схема выводит на дорожку между вспаханными полями, и наконец машина со скрипом останавливается на гравийной подъездной дороге у фермерского дома из красного кирпича.

— Вуаля, — говорит Джефф. — Ты упомянула, что хочешь что-то похожее на Сомерсет-хаус. Вот тебе дом в Сомерсете.

Доставая ключ из-под большого цветочного горшка, он объясняет, что дом принадлежит его подруге. Анна проходит за ним внутрь и оглядывает просторный первый этаж, восторгаясь современной плитой в кухне, камином в гостиной и верандой с видом на холм Святого Михаила; на его вершине высится средневековая башня, похожая, по мнению девушки, на материковый маяк. У стены она замечает длинный ряд туристических ковриков, а на телефонном столике — кучу брошюр, посвященных пилатесу, музыкотерапии, трансцендентальной медитации.

— Что это за место? — Анна повышает голос, чтобы Джефф услышал ее из кухни. Он чем-то позвякивает, видимо, разливает напитки.

— Один из центров йоги, которыми занимается моя подруга. Сейчас она в Таиланде.

— А ты и правда хиппи, Джефф!

Он смеется:

— Пусть так, если тебе от этого легче. Мы привыкли на все навешивать ярлыки. Мир слишком хаотичен, слишком кипуч для нашего понимания, вот мы и маркируем все на свете, чтобы легче жилось: то, что мы любим — классное, модное, выгодное, — выдвигаем вперед, а то, что не любим — бездомных, депрессию, болезни, — отодвигаем на задний план.

Джефф продолжает в том же духе; и все-то у него сводится к идеологии. Анна решает потихоньку улизнуть, пока он произносит эту речь, как она сделала в Сомерсет-хаусе: забавно оставить его проповедовать без слушателей. Это стало для нее приятной традицией.

На верхних этажах — комнаты на одного, на двоих с одной кроватью, на двоих с двумя кроватями, комнаты с примыкающими ванной и туалетом и одно помещение без мебели, вероятно, освобожденное для предсказаний или медитации или просто находящееся в процессе ремонта. Анна выбирает комнату, похожую на хозяйскую спальню, с большими окнами, обращенными на коричневые поля, расстилающиеся, подобно океану, до мерцающего мглистого горизонта. Она сбрасывает балетки, снимает джинсовые шорты, стаскивает майку, лифчик, трусы и забирается под прохладную простыню, ожидая, когда ее найдут.

Обычно секс с Джеффом утонченный, почти тантрический, но сегодня, может быть, из-за боевого духа, который он приобрел, пока вел машину, все происходит бурно, почти неистово. Он поднимает ее ноги, так чтобы ее пальцы упирались ему в плечи, и в этой позиции рьяно трудится над ней. Непосредственно перед оргазмом он сует палец в ее анус, а другой рукой мягко нажимает ей на горло. Когда все заканчивается, они, часто дыша, лежат на спине.

Через несколько минут Джефф вдруг ни с того ни с сего говорит:

— А ты бесстыжая развратница!

Анна шлепает его по лицу, однако выходит не так сильно, как ей бы хотелось, и она заносит другую руку, но он ловит ее, и они начинают бороться.

— А ты мерзкий старикашка, — с пыхтением произносит она, пытаясь пригвоздить Джеффа к кровати. У него длинные и жилистые руки, но Анна справляется с ними, и на какое-то мгновение кажется, что побеждает, но он разворачивает ее, закручивая руку ей за спину, и наконец они падают без сил валетом, смеясь и постанывая. Ее голова покоится на его бледном бедре, взгляд упирается прямо в расслабленный пенис, покрытый складочками кожи и приобретший более темный оттенок, чем во время эрекции. Анне вдруг вспоминается идея парка аттракционов с предметами человеческого потребления, и она раздумывает, возможно ли изобразить с помощью инсталляции совокупность чьей-либо сексуальной жизни. Фонтан с водой, похожей на сперму, представляющий общее количество эякулята за всю жизнь? Или ярмарочный электрический стул, приводимый в действие энергией пяти тысяч оргазмов? Она перемещает голову ближе к его пенису, так что чувствует запах собственной влагалищной жидкости, и берет его в рот со смутной целью помыть. Джефф отвечает ей, просовывая голову между ее ног; его пенис, пульсируя, наливается кровью, становится длинным и твердым и заполняет ее широко открытый рот. В таком положении они остаются надолго: Анна сосет с тем же ленивым упорством, как рассасывают карамель или леденец. Наконец она полностью забывает, что делает, с кем она, где они, и становится пустым сосудом для не связанного с плотью сознания. Она смотрит в окно и думает, как чувствуют себя стекло, помещенное в деревянную раму, косматые облака, несущиеся по небу, каково было стенам, когда их мазали влажной краской. Последняя мысль возвращает ее к реальности и к ощущениям, доставляемым языком Джеффа, и Анна чувствует, что снова близка к оргазму. Она испытывает смущение — оргазм кажется вульгарной помехой в невинной ребяческой игре — и хочет остановиться, но уже поздно. Но когда по ее лону прокатываются первые толчки, пенис Джеффа начинает сокращаться у нее рту и, на удивление, отдаленные — на двадцать или тридцать минут — друг от друга, как планеты, они кончают одновременно.

Во второй половине дня Джефф садится в машину, исчезает на пару часов и возвращается с двумя бутылками красного вина, пакетом овощей и целым кроликом, купленным у охотника. Он сам снимает с тушки шкуру, но переоценивает свое кулинарное мастерство, и большую часть работы по приготовлению ужина берет на себя Анна. На улице тепло, и можно сидеть на веранде в джемперах; в лучах заката виден силуэт башни. За едой, глубоко внедряясь в неизведанные пространства прошлого друг друга, они рассказывают истории одна длиннее другой. Это начинается, когда Джефф без всяких предисловий заявляет:

— Ненавижу деревню.

В ответ на это неожиданное замечание Анна смеется, и Джефф произносит речь о том, что это только считается, будто сельская местность дает свободу и уединение, а на самом деле всё наоборот: это почти полностью разграниченная земля, уставленная знаками «Проход воспрещен», где правительство и корпорации могут безнаказанно проворачивать самые вопиющие проекты и эксперименты и где суровый и дотошный глаз деревенского жителя не оставляет без внимания ни малейшей крамолы.

— Я вырос в Глостершире, — роняет он, словно это все объясняет.

Чтобы извлечь пользу из болтливого настроения Джеффа, Анна засыпает его вопросами. Спрашивает, учился ли он в частной школе, и с радостью слышит, что нет; впрочем, ему довелось посещать что-то вроде традиционной грамматической школы, очень похожей на частную. Джефф удивляет ее признанием, что университетского образования у него нет, поскольку он был бунтарем, провалил экзамены и думал, будто его семья никогда не простит ему этого. Затем девушка осведомляется о его дочери, о которой он однажды упоминал, что приводит к рассказу о матери девочки, аргентинке. Анна интересуется, заключали ли они брак, и Джефф отвечает, что нет, но он был помолвлен с индианкой по имени Бхавна и некоторое время жил с ней в Лондоне. При упоминании ее имени у Джеффа, кажется, перехватывает дыхание.

— Нам необязательно обсуждать это, — говорит Анна, чей интерес сменяется ревностью.

— Я не возражаю.

— А я, пожалуй, возражаю.

— Ну сделай мне одолжение. Я хочу поговорить об этом. К тому же это было двадцать лет назад, — он кладет нож и вилку и рассказывает, что жил с Бхавной год в Брикстоне, когда проходил стажировку в качестве репортера в Evening Standard, а она работала ординатором. Они хотели пожениться и решили отправиться в Ассам, чтобы представить Джеффа ее родне, получить согласие на брак и провести церемонию, и собирались успеть все это за две недели. — Начиналось все хорошо. Семья Дхар вроде бы приняла меня, я им даже понравился. Но на третий день начались сложности. Мать пригласила меня на чашку чая. «Меня не волнует, что ты англичанин, — начала она. — И не волнует, что ты не исповедуешь индуизм. Но я хочу, чтобы ты посетил мудреца». И она рассказала мне о Кундали. Ты слышала об этом?

Анна с набитым крольчатиной ртом трясет головой, и Джефф объясняет, что это сродни астрологии, тоже основано на точных вычислениях: когда люди решают пожениться, мудрец рассматривает обстоятельства их рождения — место, дату, время — и высчитывает индекс совместимости, основываясь на положении планет и проистекающем из него количестве различных энергий: васья, йони, тара, бхакут, васри.

— Лично мне все это казалось полной чушью, но мать Бхав относилась к этому очень серьезно. Она рассказала, что, когда была девочкой, ее старшая сестра хотела выйти замуж за юношу из их городка, но мудрец заключил, что у них опасно низкий мангала-доша и их брак может настолько расстроить богов, что в течение шести месяцев один из молодоженов умрет. Они все равно поженились, и через четыре месяца молодой муж погиб в автокатастрофе. Она огорошила меня этими предрассудками, и мне ничего не оставалось, как пойти на следующий день к мудрецу.

Джефф отворачивается от стола и качает головой.

— Результаты оказались неутешительными.

— Да что ты!

— Двадцать два из тридцати шести возможных. Очевидно, у Бхав было мало мангала-доша. И это бы еще полбеды, но вот я не имел мангала-доша совсем.

— Что еще за мангала-доша?

— Бог его знает. Какой-то нелепый вымысел. Но мудрец протянул мне лист дешевой белой бумаги с распечаткой результатов. Мангала-доша: ноль.

— Вот блин!

— Семья отказалась одобрить брак: мать боялась за жизнь Бхав и угрожала отречься от дочери, если та нарушит ее волю. Только представь, я неожиданно оказался в роли потенциального убийцы. Это была трагедия. Мы вернулись в Лондон и решили пожениться тайно. Но, знаешь, так и не сделали этого. Мы по-прежнему жили в Брикстоне, а потом мне представилась возможность освещать военные события в Боснии. В течение следующего года я провел в Лондоне в общей сложности меньше месяца, и Бхав перебралась в Гринвич, поближе к своей больнице. И нас как-то развело в разные стороны…

Джефф широко раскрытыми глазами неотрывно смотрит на угасающий закат. К рагу он так и не притронулся, а тарелка Анны пуста, на ней лежат только несколько твердых ядрышек — наверно, дробинки, убившие кролика. Когда она прочищает горло, Джефф вздрагивает и оглядывается, будто не понимает, где находится.

— Извини, меня унесло куда-то за много миль отсюда.

— Ничего.

— Вернее, за много лет. Я погрузился в прошлое.

— Мне понравилась история, — совершенно честно говорит Анна: она справилась с ревностью, подавила ее доводами рассудка.

— Теперь ты расскажи что-нибудь о себе, — просит Джефф, беря нож и вилку.

— После такой истории? Мне нечего.

— Что угодно. Просто говори, пока я ем. Когда ты решила стать журналисткой?

Анна отвечает, что сравнительно недавно, около четырех лет назад. Прошла трехмесячные курсы Национального союза журналистов, потом стажировку на веб-сайте и наконец получила оплачиваемую работу редактора, а потом помощника журналиста.

— До этого я подрабатывала сторонним редактором, вела блоги, полтора месяца проработала литературным редактором в Hackney Gazette. Но в двадцать с небольшим я в основном бездельничала, когда заканчивались деньги, находила временную работу и пыталась… ну, ты знаешь… сделать что-то масштабное.

— Вот видишь? Это интересно, — ободряет Джефф, наполняя бокалы. — Что именно?

Анна напоминает ему об «Общественном амбаре», и он повторяет, что это превосходная идея, хотя название надо бы поменять.

— Тебе не нравится название?

— Оно неплохое. Но можно придумать лучше.

Они оживленно обсуждают разные варианты, каждый обыгрывает слова «инструмент», «амбар», «сад», «стремянка». Через минуту в голове Анны поворачиваются какие-то винтики.

— Как насчет «Инструмент под рукой»? — предлагает она, и Джефф смеется:

— Прекрасно. Лучше и быть не может.

— Или «Инструмент всегда под рукой».

— Нет, «Инструмент под рукой» более емкий вариант. Какие еще идеи у тебя есть?

Воодушевленная его поддержкой, Анна рассказывает про подземный туннель для велосипедистов в центре Лондона, который заменит линии метро Кольцевую и Дистрикт и предоставит возможность быстро, свободно и с удобством перемещаться по городу. Потом упоминает об идее сдавать в аренду на выходные овец, чтобы они «стригли» траву на лужайках и развлекали детей, а также о предложении переоборудовать телефонные будки в пункты зарядки мобильных телефонов. Джефф считает все эти замыслы прелестными, совершенно очаровательными.

— Все мои идеи имеют не только бытовую, но и общественную ценность, — объясняет Анна. — Даже самые незначительные и глупые. Я хочу изготовить такой гамак, где люди смогут сидеть друг напротив друга, откинувшись назад и таким образом удерживая один другого. Даже это в основе своей имеет хороший общественный посыл.

— Прекрасно сказано! Да ты романтик. И идеалистка. И что же случилось?

— Понимаешь, — начинает она, и ее пыл угасает. — Несколько лет назад умер мой отец. И это изменило мое видение мира.

Теперь Анна обращает влажный взгляд на башню, которая уже почти не просматривается, И Джефф предлагает ей не рассказывать дальше. Но на этот раз она настаивает на продолжении и объясняет, что отец всегда поощрял ее предприимчивость, призывал не бояться рисковать и присылал ей в помощь деньги — то 300, то 200 фунтов. А после смерти он перестал быть образцом для подражания, и она увидела в нем просто большого ребенка. Он никак не мог остепениться, трижды вступал в брак — мать Анны была его первой женой, — и при всей неуемной энергии по сути никогда ничем толком не занимался. На похоронах его называли учителем, замещающим учителем, а когда огласили завещание, Анна узнала, что у отца куча долгов: он занимал деньги в банках, имел множество кредитных карт, обращался в компании, предоставляющие кредит до зарплаты. Анна поняла, что те небольшие средства, которые папа присылал ей, он скорее всего занимал, вероятно, надеясь, что вкладывает средства в какое-то дело, которое в конце концов может принести доход.

— Именно тогда я записалась на курсы журналистов и взялась за ум. Я решила, что не хочу быть такой, как он. Ни на йоту.

Вино они уже допили, и последний проблеск дневного света растаял; стол больше никак не связан с верандой, садом, полями и холмами вдали, он будто парит в темном пространстве.

— Извини, — говорит Анна. — Я увлеклась.

— Ничуть. Мне нравится, как ты рассказываешь. Ты мыслишь, как журналист, и излагаешь тоже.

Анна чувствует, как краснеет, и сознательно сопротивляется желанию сказать что-то скромное и самоуничижительное; вместо этого она принимает комплимент и примеряет его, как драгоценность. Говорит, что ей нравится писать и после статьи о Сахине она будет брать интервью у Амаль Клуни, а может, и у Мэрил Стрип.

— Я имею в виду не это, — возражает Джефф. — Это не настоящая журналистика.

— Не начинай опять. Вся журналистика настоящая: надо просто писать слова, складывать их в предложения, а предложения — в абзацы.

Джефф отвечает, что это как раз не важно, настоящая журналистика должна выражать убеждения автора, то, что у него внутри. Говоря это, он стучит себя пальцами по груди, указывая на сердце: классический хиппи.

— Еще я веду проект в «Твиттере». Это моя идея. Она идет изнутри.

— Вот именно. Жаль только, что ты не относишься к этому серьезно, не посвящаешь этому всё свое время, — Анна досадливо вздыхает и закатывает глаза, но Джефф не отступает. — Послушай, я знаю, что ты беспокоишься насчет денег. Но есть и другие способы их заработать. Например, я думал о своем проекте. Нам, наверно, понадобится помощь пишущего журналиста. И она определенно будет оплачена.

Анна не знает, как сие понимать, и по ее лицу это заметно.

— Но ведь написать можешь и ты, — говорит она.

Джефф как будто сконфужен. Он смотрит в пустой бокал и бормочет, что материала набралось огромное количество, возможно, хватит на целую книгу.

— Нам не помешает женская точка зрения. Если тебе это интересно…

— И тогда ты станешь моим начальником?

Он пожимает плечами.

— Если хочешь, назови это так.

— Это не я так называю. Это так называется.

Джефф снова пожимает плечами и поворачивается к ней с исполненным надежды, озабоченным выражением лица, — таким Анна никогда его не видела. В первый раз он упоминает про возможность работать вместе — недели, месяцы, годы. Она понимает, что это не столько предложение работы, сколько завуалированная просьба быть с ним, шаг к тому, чтобы попросить ее отключиться от «Кисмет».

— А сколько… — произносит она и останавливается — ей становится трудно говорить, губы будто не слушаются ее и не хотят двигаться. — Сколько времени, по-твоему, займет эта работа? Несколько дней? Неделю?

— О, гораздо больше, — Джефф, теперь более уверенный в себе, улыбается: видимо, чувствует, что она его понимает. Над головой у него сияет число 81. — Это можно растянуть на многие месяцы. И даже на годы.

— Я бы хотела увидеть договор, — стыдливо произносит Анна, отворачиваясь.

— Приходи ко мне в офис, и мы его подпишем.

Воцаряется молчание, и она понимает, что та самая минута настала. Она смотрит прямо на Джеффа и старается придать лицу расслабленное непроницаемое выражение. Он набирает в легкие воздух, явно намереваясь что-то сказать — сердце у Анны замирает, — но потом просто выдыхает через нос, что звучит как тяжелый вздох.

— Еще вина? — спрашивает он, отодвигая свой стул.

Джефф встает, поднимаясь перед девушкой во весь свой высоченный рост, и ее волнение исчезает без следа. Вопрос не имеет ничего общего с тем, что Анна ожидала услышать, но она по крайней мере может ответить заготовленной фразой:

— Думала, ты никогда не спросишь.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Примерно в час дня Анна и Джефф закрывают дом, кладут ключ назад под цветочный горшок и перед отъездом через поля отправляются к старинной башне. Вблизи средневековое строение выглядит не как материковый маяк, а скорее как колокольня со шпилем, каким-то образом отделившаяся от здания церкви. С вершины холма любовники смотрят на дом из красного кирпича — отсюда он кажется размером с почтовую марку. Они стоят так некоторое время, легкий свежий ветер дует в лицо, Джефф обнимает Анну за плечи. Под влиянием необычного чувства она чуть не признается ему, что страдает от депрессии и уже несколько месяцев принимает таблетки, но теперь намеревается отказаться от них. Однако она все же не решается открыться, и оба молча наслаждаются этой минутой, а затем спускаются с холма и направляются к машине. В городе Гластонбери они бродят по улочкам, и Анна подбивает Джеффа купить какую-нибудь хипповую или эзотерическую чепуху — колоду Таро, карту Камелота, друидский колпак. В пабе они заказывают жаркое и несколько бокалов вина, Анна тренируется задавать вопросы Амаль Клуни с американским акцентом. По пути назад она сначала дурачится — делает пальцами танцующие движения под эфиопский джаз, дразнит Джеффа, интересуясь, сколько он ей заплатит, чтобы она присоединилась к его проекту, — а потом ее начинает клонить в сон. Около Солсбери она на мгновение закрывает глаза, а когда открывает, обнаруживает, что цвет неба изменился, а машина проносится под знаком с надписями: «Хитроу, Слау, шоссе М25».

— Что? — Анна часто моргает, не понимая, где находится.

— Вот те на: взяла и уснула, — Джефф ведет машину в темных очках, защищая глаза от слепящего предзакатного солнца. — А я-то надеялся, что, раз уж я все время за рулем, ты по крайней мере составишь мне компанию.

— Вот черт, — Анна трет глаза. Язык у нее распух, голова чугунная, а мозги словно слиплись. Она пытается взбодриться, снова потирая глаза, но сонливость не проходит, словно какой-то груз тянет ее вниз. — Что-то мне нехорошо.

Джефф опять отпускает остроту насчет эгоизма Анны, но она не слушает. Кроме физического недомогания она проснулась с ощущением беспокойства, словно пустилась в путешествие, смутно сознавая, что забыла какую-то важную вещь, но не догадывается, какую именно. Она достает из кармана джинсов телефон и видит, что пропустила два звонка от Пита и один от Зары; наверно, не почувствовала вибрацию, когда спала. Еще пришла эсэмэска от Зары:

«Звонил Пит, и я сказала ему, что ты нашла кольцо. Я должна была что-то сказать ему. Тебе лучше вернуться домой как можно скорее».

От этих слов дремота исчезает без следа — Анна понимает, что вот-вот разразится катастрофа, нет, что она уже происходит без ее участия. Ее неприятно царапает мысль, что они с Джеффом еще не объяснились, но, наверно, наивно пытаться управлять такими событиями; в свое время всё непременно встанет на места.

— Конечно, — язвительно замечает Джефф. — Не стоит со мной разговаривать, любуйся своим драгоценным телефоном.

Анна смотрит сквозь ветровое стекло на мелькающие мимо фабрики и поля; внезапно ей начинает казаться, что она ужасно опаздывает, а машина — это клетка.

— Моя подруга в беде, — объясняет она.

— Интересно, и что же с ней?

— Это… это личное. Мне надо увидеть ее. Немедленно.

— Если ты заметила, мы едем в Лондон.

— Можешь высадить меня у ближайшей станции метро? Дальше я сама. Это срочно.

Хотя Джефф усмехается, она ищет в телефоне ближайшую станцию. В следующие двадцать минут Анна не произносит ни слова. Наконец он останавливается на стоянке такси у метро «Хаммерсмит».

— Позволь, я отвезу тебя домой, — наверно, в десятый уже раз предлагает Джефф.

Анна даже не отвечает, отстегивает ремень безопасности и оглядывается, проверяя, все ли забрала. Потом клюет его в щеку — Джефф выглядит беспомощным и растерянным — и, обещая прийти к нему завтра после работы, выскакивает из машины и мчится к станции. В метро она заламывает руки и грызет ногти, а приехав в Килберн, почти бежит по тротуару, обгоняя неторопливых пешеходов. Но добравшись до дома, она медлит на крыльце с ключом в руке. Смотрит вверх на два окна гостиной, отражающие красный свет заката. Внезапно Анне кажется, что произошло самое страшное. Пит мог разнести квартиру или причинить вред себе. Она набирает в легкие побольше воздуха и отпирает входную дверь. Внутри ужасно темно, свет не горит даже над порогом, как это бывает обычно.

— Пит! — кричит Анна и прислушивается, но различает только слабую музыку, долетающую, видимо, из квартиры Дэвида на первом этаже. Поднявшись по лестнице, она заглядывает в кухню и в ванную — никого, и слышит поп-музыку, несущуюся из гостиной.

— Пит!

Дверь приоткрыта, и, трижды глубоко вдохнув, Анна подходит и распахивает ее. Пусто. Но столе, как обычно, лежат учебники и тетради Пита. По радио звучит Fleetwood Mac, металлический ремейк «Цыганки». Анна пересекает комнату, чтобы выключить приемник, и на столе возле учебников ее внимание привлекает что-то маленькое и черное. Она сразу узнает этот предмет, и внутри у нее что-то разлетается на куски, как ваза, которую столкнули со стола. Бархатная коробочка уютно помещается в ладони. Анна открывает ее и смотрит на кольцо, так же как тогда, единственный раз два месяца назад, и множество раз позже — в воображении. Странно, но оно выглядит иначе: более темного, почти бронзового оттенка и тоньше, чем ей представлялось, а бриллиант менее кричащий, даже элегантный. Удивительно, кольцо кажется совсем другим, хотя вроде бы она хорошо его помнит; вероятно, каждый раз, когда она вызывала его в памяти, фантазия немного изменяла образ, и он постепенно разошелся с реальностью.

— Здравствуй, Анна.

Она резко оборачивается и видит стоящего в дверях Пита. Он одет в обычные домашние джинсы и футболку, лицо заросло темной щетиной.

— Ты меня напугал, — говорит она, прижимая руку к груди.

— Ты же сама звала меня, — он входит в комнату и присаживается на подлокотник дивана, оставаясь в добрых двух метрах от Анны. — Хорошо погостила у мамы?

— Да, — чуть слышно, сипло произносит она. В его улыбке есть что-то язвительное, словно Пит знает, что она ездила не в Бедфордшир. Нет, она не позволит загнать себя в угол. Она улыбается ему в ответ и интересуется: — А как ты? Готовился? — Анна смотрит на календарь, висящий над телевизором, и видит три обведенных ручкой даты экзаменов, первый уже на следующей неделе. Но Пит не отвечает на вопрос, а кивает на ее правую руку, в которой она держит открытую коробочку.

— Это подарок на твой день рождения, — говорит он.

Анна рассматривает кольцо так, словно оно только что появилось у нее в руке и она видит его впервые.

— Но ты уже знала об этом, да?

Говорить что-либо нет смысла. Анна просто медленно закрывает крышку, немного прищемив пальцы, словно раковиной моллюска. Наконец Пит вздыхает и говорит:

— Мы с тобой всегда берегли чувства друг друга, всегда были… тактичны. Что бы там ни случилось, мы должны поговорить об этом. Нехорошо, что между нами есть секреты, — Пит, без сомнения, расстроен, но голос его звучит твердо, из-за чего он кажется спокойным и властным. Вероятно, он с облегчением узнал о том, что Анна обнаружила кольцо, поскольку это сразу объяснило ему ее поведение в последнее время. — Кстати, как ты его нашла?

— Кого?

— Кольцо.

— А. Искала мелочь.

— В карманах моего костюма?

— Повсюду. Перевернула вверх дном всю квартиру. Мне нужно было всего двадцать пенсов на молоко.

— На молоко, — с подъемом повторяет Пит; его, кажется, веселит, что вся эта история зиждется на такой банальной основе. — Забавно! Ведь кольцо хранилось здесь всего четыре дня, а остальное время лежало у Бина. Всего четыре дня. Больше двух месяцев назад.

Анна молча смотрит на свои сплетенные пальцы и на модные сапоги.

— Два месяца. И за всё это время ты ни слова мне не сказала.

— Я пыталась принять решение.

— Понимаю. То есть, надо полагать, ты не в восторге от этой идеи?

Пит произносит это с бодрой улыбкой, но в его глазах безошибочно читается грусть, и Анне хочется броситься к нему, сокрушить холодную отстраненность, перейти границу, проложенную на разделяющих их двух метрах пола. Впрочем, этот разговор — неважно, насколько трудный и болезненный, — наверное, и нужно вести по крайней мере с такого расстояния; оно приличествует чувствам, когда-то существовавшим между ними, все еще существующим. Как было бы приятно подойти к Питу и заставить его улыбнуться, сказав, совершенно честно, что ответ чаще всего был: «Да». Сотни раз она задавала себе этот вопрос, и ответ чаще всего был: «Да». Но Анна не может этого сделать. Она уже другой человек. Более того, и Пит теперь тоже другой человек. Она думает о том, как вспыхнула Зара в пабе, об удаленных из телефона сообщениях. Она ставит коробочку с кольцом на стол и смело поворачивается к нему.

— У меня были сомнения.

— Насчет замужества? — немного помолчав, спрашивает Пит.

— Насчет всего.

— Вот видишь, это не так страшно. Мы разговариваем об этом. Хорошо. Итак, у тебя были сомнения. Какие именно?

Теперь молчит Анна, перебирая в уме различные формулировки; они словно разговаривают по спутниковому телефону. Наконец она отвечает:

— Я сомневалась в том, что мы счастливы вместе. Я сомневалась в том, что у нас одинаковые устремления. У меня было впечатление, что на многое мы смотрим по-разному. И я сомневалась в том, что мы хорошо подходим друг другу.

— Почему?

— Не знаю, — она чувствует, что Пит заставит ее привести примеры, что ей не удастся отделаться иносказанием и общими фразами. — По многим причинам. Из-за нашего индекса соответствия, например.

— Индекса?

— Низкого индекса.

— Это не так.

— Так. Семьдесят — это ниже, чем в среднем по стране.

— Но что это доказывает? Это всего лишь число, выданное компьютером. Что это меняет в наших отношениях?

— Индекс отражает наши отношения. Ты знаешь это. Впервые за четыре года мы упоминаем о нем. Как будто это какое-то табу.

— Мы не говорили об индексе, потому что это чепуха. Ты придаешь ему слишком большое значение.

— Ну вот, — тихо говорит Анна, слегка пожимая плечами. — Наши мнения не совпадают.

Пит ничего не отвечает, и, похоже, на этом этапе она взяла верх. Он погружается в себя в поисках новых доводов, потом шутливо грозит пальцем и напоминает Анне, что раньше она говорила, будто они дополняют друг друга. Она готова к этому аргументу.

— Может, когда-то так и было. Но теперь мы мешаем друг другу.

Как и следовало ожидать, Пит любопытствует, в чем это выражается, и единственная картина, которая приходит ей на ум, — знойная вилла в Греции, где она пьет сладкий эспрессо с осадком на дне чашки. Она объясняет Питу, что ей нравится путешествовать и хотелось бы жить за границей.

— Мне тоже, — возражает он. — Это всем нравится.

— Но это тебя увлекает больше, — она делает неопределенный жест, пытаясь охватить этим движением его учебники, их квартиру, всю их жизнь в сером холодном Лондоне. — Серьезно: я не желаю ждать пенсии, чтобы поехать в круиз.

Некоторое время он переваривает ее слова, затем говорит:

— Можем обсудить переезд в другую страну.

— Нет, Пит, — хватит с нее вопросов, требований привести примеры, работы под дурачка. — Есть одна маленькая деталь. Дело в том, что мы разные. Мы хотим разного. Есть люди, которые подходят нам лучше. В частности, тебе. Девушки, с которыми у тебя больше общего, те, что могут разделить с тобой твои мечты. И ты наверняка тоже знаешь это. Я же вижу.

Не веря своим ушам, Пит улыбается и спрашивает, не шутит ли она; Анна пожимает плечами и уверяет его, что нет.

— Так, давай проясним, — от его улыбки не остается и следа. — Ты совершенно уверена, без всяких сомнений, что я предпочел бы другую?

Его настойчивость заставляет Анну задуматься, но потом она вспоминает, как Пит с Зарой переглядывались на ее дне рождения, как они с Зарой обсуждали выращивание цветов и приготовление блюд, как они с Зарой улыбались друг другу и смеялись вместе. Анна подтверждает свои слова, и в первый раз Пит выходит из себя.

— Что за идиотская логика! Это уму непостижимо! — он вскакивает с дивана, подходит к ней и тычет пальцем ей в грудь. — Ты нашла кольцо для обручения и все же стоишь здесь и обвиняешь меня в том, что я хочу быть с другой. Можешь объяснить, как это связано?

От недоумения он так сильно размахивает руками, что Анна отступает в сторону, и это дает ей несколько мгновений, чтобы подготовиться к ответу.

— Потому что я нашла кое-что еще. Я знаю про тебя и Зару.

Пит столбенеет. Время останавливается. Некоторое время он находится в полном замешательстве, а затем морщится и просто спрашивает:

— Что?

— Не прикидывайся дурачком, Пит. Я знаю, что у вас роман. И что вы решили не видеться. Я все знаю. Она сама мне сказала.

Пит выглядит так, точно из него вышибли дух. Он отступает назад и принимается энергично тереть лицо. Анна предполагает, что это начало сопливых признаний, но когда он отнимает руки от лица, то выглядит просто смертельно усталым.

— Офонареть, — бормочет Пит. — Ты совсем спятила.

— То есть ты отрицаешь это?

— Да, черт возьми, отрицаю. Ничего подобного не было!

— Тогда почему ты стер свои сообщения?

— Что? Ты копалась в моем телефоне?

— Там, где должны быть ваши с Зарой эсэмэски, пусто. Зачем ты их удалил?

— Я ничего не удалял.

— Так где же они?

Пит снова трет лицо и от раздражения издает рев.

— Вообще-то мы используем еще и WhatsApp. Так же, как все остальные.

— Правда?

— Да, мисс Марпл. Как это вписывается в вашу гениальную версию?

Анна пытается вспомнить, использовал ли Пит WhatsApp прошлым летом и с помощью какого мессенджера они искали его в садах Кью, но в голову ничего не приходит.

— Тогда покажи-мне их, — требует она. — Покажи сообщения.

— Не дождешься. Ты этого не заслуживаешь.

— Это займет десять секунд. Просто покажи сообщения за прошлое лето, и я возьму свои слова назад.

Пит отворачивается от нее, и Анна видит выражение озабоченности на его лице, такое же, как и у Зары в пабе. Похоже, она заставила его нервничать.

— Итак, Пит, — подначивает она. — Что ты скрываешь?

Тогда он шагает ей навстречу с выражением искреннего раскаяния. Похоже, всё так и есть и даже хуже, думает Анна.

— Послушай, — он протягивает руки, словно хочет заключить ее в объятия.

Не помня себя, она впервые в жизни дает ему пощечину — звонкую увесистую пощечину. И со слезами в голосе произносит:

— Ну надо же, лучшая подруга.

От шлепка Пит морщится, но затем моргает и трясет головой, послечего лицо его принимает обычное выражение, словно ничего не случилось.

— Послушай, — сквозь стиснутые зубы говорит он. — Я ни в чем перед тобой не виноват.

Пит хватает ее за запястье, и Анна замахивается на него другой рукой. Теперь он крепко держит обе ее извивающиеся руки.

— Ничего не было, — повторяет он, глядя ей прямо в лицо и обжигая горячим дыханием. — Ты должна мне верить. Мы бы не поступили так с тобой. Клянусь. Посмотри мне в глаза.

Он с отчаянием произносит еще много подобных слов, пока они топчутся на месте, скрипя половицами; Дэвид из квартиры ниже этажом, должно быть, недоумевает, что это нашло на спокойных соседей сверху. Пит снова и снова повторяет «люблю», «клянусь», «поверь» и просит посмотреть ему в глаза. Наконец Анна уступает и поднимает взгляд к его широко распахнутым глазам с зелеными крапинками вокруг зрачков и крошечными красными прожилками на белках. Пит умоляет ее поверить ему, доверять ему, и сопротивляться его серьезной настойчивости невозможно — Анна чувствует, что он не лжет. Через некоторое время они прекращают свой странный медленный танец; ее руки бессильно лежат в его руках.

Они так и стоят, и со стороны может показаться, что они нежно обнимаются. Пит говорит, теперь уже тихо, что ничего не было, что он любит Анну и никогда бы не сделал ничего подобного. Потом он отпускает ее запястья и берет за липкие ладони.

— Знаешь, чего я хочу? — произносит он совершенно новым голосом, приветливым и оживленным, словно в голову ему пришла отличная идея. — Я хотел бы вернуться в прошлое, в то время, когда ты еще не нашла кольца. Нет, даже в тот период, когда я еще не купил его. Можем мы просто притвориться, что ничего этого не было?

Она смотрит на их сцепленные руки и с удивлением понимает, как заманчиво это предложение.

— Давай я верну кольцо, и мы забудем всё это безумие? А деньги потратим на отпуск. Поедем в Марокко или на Сицилию. Только ты, я и пляж.

Она смотрит в его глаза и от его слов слабеет и испытывает ностальгию. Мысль о том, чтобы лежать на пляже и чувствовать, как солнце ласкает их голые тела, переполняет Анну такой невыносимой тоской, что из ее глаз катятся слезы; она беззащитна перед руками Пита, притягивающими ее к себе.

— Милая, — шепчет он, целуя ее виски и влажные щеки. — Милая, милая, милая.

Анна прижимается лицом к его хлопковой футболке и вдыхает запах его пота и органического средства для стирки, которое он покупает. Она интуитивно обнимает его и прижимает руки к его широкой спине. Пит шепчет, что соскучился по ней, и Анна слышит, как отвечает, что тоже соскучилась. Поразительно! Оказывается, ничего еще не закончилось; несмотря на все, казалось бы, необратимые решения и поступки, ей надо лишь подняться с Питом наверх, удалить из телефона «Кисмет» и жить так, словно ничего не случилось. Девушка отыскивает внутри себя переполнявшую ее еще час назад, даже несколько минут назад уверенность, что эта жизнь в Килберне — всего лишь симуляция и что ее настоящая жизнь только начинается. Она представляет Джеффа, который ведет машину, крепко ухватившись за руль. Вспоминает, как они смотрели сверху на Лондон, похожий на усыпанное звездами небо. Как она целовала его под козырьком ювелирного магазина. Как он водит рукой, когда говорит. Она думает о сне, в котором отец убеждал ее ничего не бояться. О том, как в самый первый раз увидела Джеффа, как он протягивал ей телефон и показывал индекс их совместимости — 81. Вот и всё. Где-то внутри ее существа открываются тяжелые замки, и ее наполняют решимость и сила положить этому конец, разделаться с этим раз и навсегда.

— Перестань, Пит, — она высвобождается из его объятий; перемена кажется стихийной, как наводнение. — Это еще не все. Я подключилась к «Кисмет».

— Что?

— Я подключилась к «Кисмет». Хотела проверить свои чувства. Чтобы понять, серьезно это у нас или нет. И встретила одного человека.

Пит даже не моргает, он оторопел. Анна торопливо — пока она не успела передумать — выкладывает все остальное. Отстраненно слушая, как звучит ее собственный голос, она рассказывает, что познакомилась с мужчиной, с которым совпадает на 81 процент, что его зовут Джефф и он тоже журналист.

История — даже ей самой — кажется невероятной, а потому она достает из сумки телефон и предъявляет его Питу в качестве доказательства. Она признается, что провела с Джеффом ночь после дня рождения, ежедневно встречалась с ним позже и что все выходные тоже была с ним. Она сообщила, что Джефф предложил ей серьезные отношения, и она согласилась. Анна выкладывает всё это за несколько мгновений — очень длинных, вязких, тягучих. Когда она заканчивает, Пит сидит на диване неподвижно как статуя, опустив глаза в пол между коленями.

— Как бы ты ни отреагировал, — уверяет она, — я тебя пойму. Услышать такое непросто.

Пит по-прежнему молчит, и, чтобы заполнить паузу, Анна снова начинает говорить. Объясняет, что загнана в угол, страдает от депрессии, чувствует себя не на месте ни в Килберне, ни на работе, ни вообще в жизни и ей нужны перемены. Она долго распространяется, упоминая свои идеи, его пристрастия в еде, свою любовь к музыке, своего отца и еще много других вещей, потом заявляет, что для Пита это тоже хорошо, что, наверное, это лучшее, что она для него может сделать…

В конце концов у нее хватает ума понять, что обрушивать всё это на мужчину, который, похоже, оцепенел от потрясения, по меньшей мере глупо. Она приседает перед ним, как человек, пытающийся заглянуть в замочную скважину. Когда Анна прикасается к его колену и произносит его имя, он наконец оживает, отбрасывает ее руку и толкает ее саму так, что она падает набок. Потом Пит встает и, ни слова не говоря, выходит из комнаты. В ванной щелкает выключатель, слышно, как смывается вода в унитазе, и затем доносится то ли кашель, то ли звуки рвоты, то ли рыдания.

Потом Анна обнаруживает, что сидит на диване — время теперь идет как-то странно — и слушает шаги в спальне наверху. Скрипит лестница. На пороге гостиной появляется Пит с дорожной сумкой на плече.

— Я не знаю, что сказать, — в конце концов говорит он. Словно в доказательство, он открывает рот, но не произносит ни слова. Пробует снова, и ему удается выговорить: — Думаю, ты совершила ужасную ошибку.

«Не уходи», — звучит в голове у Анны. Она не может выдавить из себя ни звука, но несмотря на полное одеревенение и немоту, понимает, что для Пита уход из дома с вещами — ужасный итог. Уже поздно, и если кто-то и должен уйти, так это она. Но по какой-то причине Анна не в состоянии облечь эти мысли в слова; она апатично смотрит на Пита.

— Прощай, Анна.

Надо его остановить, но она заторможена и, пока собирается с мыслями, слышит, как он спускается по лестнице. Анна прислушивается к каждому медленному тяжелому шагу и готовится к тому, что внизу хлопнет входная дверь. Но этого не происходит. Вместо этого наступает тишина: Пит, должно быть, в раздумьях стоит внизу на площадке. Потом снова раздаются шаги, на этот раз вверх по ступеням, и от мысли, что он возвращается, что ничего еще не окончено, девушку переполняет радостное облегчение. Когда Пит распахивает дверь гостиной, Анна пытается мимикой и взглядом выразить свои сожаление и раскаяние, но он не видит этого. Он подходит к столу, забирает учебники и кольцо и снова уходит, даже не взглянув на нее. Снова спускается по лестнице, на этот раз быстро, переступая через две ступени, потом дверь хлопает. Теперь всё кончено.

На лице Анны застыла маска раскаяния, но увидеть ее некому.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Анна просыпается в одиночестве, комната наполнена бледным светом раннего утра. Сначала она не понимает, что произошло, но потом вспоминает: Пит ушел. Она стонет и падает лицом в подушку. Часы на прикроватном столике показывают 6:18; в 11:00 у нее назначено интервью с Амаль Клуни. Смехотворная идея: она вряд ли в состоянии говорить даже с контролером в автобусе или с официанткой в кафе, да и просто вылезти из кровати. У нее словно вырвали жизненно важный орган, и тело стало пустой и хрупкой оболочкой.

Вечером она заснула в слезах. Рыдала до тех пор, пока не провалилась в сон. После того как Пит ушел, Анна начала плакать — слезы лились рекой и никак не прекращались, даже когда она пыталась отвлечься с помощью телевизора, телефона и мытья посуды. Потом они стихли, и Анна подумала, это из-за того, что она все выплакала. Но когда она забралась по лестнице в спальню и увидела блюдце с зарубежными монетами, олицетворяющее географию их с Питом путешествий, то упала лицом вниз на кровать и ревела до тех пор, пока не заснула.

Анна смотрит, как меняется время на часах: 6:21, 6:22, 6:23. Надо бы написать Стюарту, что она заболела и весь день проведет в постели. Но в 6:26 она на автомате свешивает ноги с кровати и поднимается.

Она идет в туалет, принимает душ, чистит зубы, снова забирается наверх и за этими немудреными действиями начинает возвращаться к самой себе; ощущение пустоты под хрупкой оболочкой исчезает. Анна снова чувствует себя способной к выполнению простейших задач: идти по улице, делать заказ в кафе, разговаривать с Ингрид, а может быть, даже со Стюартом. Но брать интервью у жены Джорджа Клуни? Она отодвигает тревожную мысль на задворки сознания — подумаю об этом после — и сосредотачивается на поисках пары чистых носков. Ничего не находится, и неприятное открытие угрожает снова ввергнуть ее в отчаяние, но она принимает решение пойти без носков. Ноги влажные и распаренные после душа, втиснуть их в жесткие кожаные сапоги довольно сложно, но тот факт, что ей это удается, свидетельствует о твердости ее характера и жизнестойкости.

На Килберн-Хай-роуд только одно приличное кафе, и Анна заказывает себе для успокоения яйца-пашот и спаржу. В это кафе они с Питом заходили больше трех лет назад, после того, как агент по недвижимости показал им квартиру; Пит тогда еще заметил: это заведение свидетельствует о том, что Килберн вот-вот начнет развиваться и на главной улице района вскоре появится много поставщиков органических продуктов, выращенных в естественных условиях местного региона и правильно сохраняемых. Воспоминание не угрожает новыми слезами, и Анне ничто не мешает читать вопросы к Амаль Клуни, переворачивать листок текстом вниз и повторять их по памяти. Она без колебаний принимается за дело и заключает, что вопросы лучше, чем те, что предназначались для Сахины, а корпоративные ценности внедрены ненавязчиво. На этот раз она сохранит самообладание и задаст каждый из них, независимо от того, как станет реагировать Амаль.

Все пройдет благополучно, убеждает себя Анна, и сразу после этой оптимистичной мысли подмечает, что пьет необычно вкусный кофе. Большую часть кофе, который девушка хлещет в огромных количествах, она проглатывает не думая, но время от времени, как сейчас, напиток обращает на себя внимание особенно богатым вкусом и душистым ароматом — как будто употребление всех остальных литров напитка оправдывается этими редкими моментами наслаждения. Анна подносит кружку к лицу и изучает тающую коричневую пенку, словно по характеру исчезновения пузырьков может разгадать секрет качества кофе. Оставшиеся участки пенки похожи на как будто увиденные с борта самолета белые с золотом острова в коричневом море; а что если эти два явления — кофейная пена и архипелаги — в самом деле подчиняются одним и тем же законам природы, только в несколько миллионов раз различаются по масштабу? Возможно, то же самое явление повторяется в гораздо более значительных масштабах и его можно обнаружить в целых галактиках, а также в молекулах и атомах, невидимых даже в микроскоп…

Эта мысль воспринимается как маленькое открытие, и тот факт, что она посетила Анну, означает, что девушка приходит в себя. Настроение ее еще больше улучшается, когда на стол падает лоскут золотого света и она видит, что лучи солнца прорвались сквозь утренние облака. Анна отодвигает тарелку с недоеденным завтраком и просит перелить кофе в бумажный стаканчик.

На Килберн-Хай-роуд нет скамеек, поскольку никто, кроме усталых покупателей, не захочет здесь задерживаться, поэтому Анна сидит на автобусной остановке напротив станции метро, пьет кофе и, подставляя лицо солнцу, думает, что, наверно, худшее позади. Отчаяние, одолевавшее ее ночью и ранним утром, теперь прошло, и на поверхность поднялось то, что прежде скрывалось в глубине ее личности. На остановке кроме Анны всего три человека; она вспоминает парня, похожего на ее отца, который пел ей несколько недель назад. Сейчас она была бы рада ему, но ничего подобного никогда не происходит в Килберне, предназначенном исключительно для предсказуемых событий, скуки и однообразия. Килберн, думает Анна, даже само название, так же как Бэлхем, Клэпхем, Далуич, защищает эти районы от всего живого и интересного. Она представляет, как поделится этой мыслью с Джеффом, заранее зная, что в ответ тот разразится очередной готовой тирадой о том, например, что скучные названия присваивают разным объектам намеренно, чтобы подавлять энтузиазм жителей. Она воображает, как Джефф сидит рядом с ней на остановке и произносит пламенную речь, от которой у нее голова идет кругом. Анна почти не вспоминала о нем с тех пор, как он высадил ее у станции «Хаммерсмит», и ее вдруг поражает, что он ей не написал. Но они все-таки находятся в контакте прямо сейчас, посредством невидимого и не поддающегося определению канала, и мысли о нем захватывают девушку с новой силой. Она на все сто процентов уверена, что приняла правильное решение. Это хорошо не только для нее, но и для Пита. Пусть даже между ним и Зарой ничего не было, он должен найти себе успешную, здравомыслящую девушку из среднего класса, которая разделяет его желания. Где-то в глубине души сам он тоже это знает. Мысли о Пите угрожают испортить Анне настроение, поэтому она допивает кофе и снова думает о Джеффе. Они провели вместе выходные, он предложил ей работу; скоро они станут вместе жить, работать и строить общее будущее — всё это начнется с момента их следующей встречи, всего через восемь или девять часов. Это целая вечность, ее предстоит пережить, и в нетерпении Анна выбрасывает стаканчик и быстро шагает по улице, словно стремится скорее миновать этот день.

В 8:21 Анна входит в офисное здание. Так рано она еще не приезжала на работу: в вестибюле ее приветствует охранник, а не администратор. И в самом деле, когда лифт поднимает ее на третий этаж, Анна с восхищением видит совершенно пустой офис. Лишь большое табло, которое обновлялось всю ночь, работает в привычном режиме, как светофор на пустынном переходе. Удивительно, но статья о Сахине совсем пропала из списка, однако это лишь побуждает Анну сосредоточиться на новом задании. Она берется за повторение вопросов, перечисляет их в обратном порядке и успевает еще даже ответить на некоторые сообщения в «Твиттере», когда наконец появляется Ингрид.

— Ура! — восклицает Анна, поворачиваясь на стуле к Ингрид и вытягивая руки вверх. — Я тебя опередила! Благодарю свою семью, своих друзей и более всего Господа Бога.

Ингрид улыбается, но ничего не отвечает, затем кладет обе руки на спинку своего стула. Она без пальто, в руках у нее нет сумки, и на экране ее компьютера светится зеленая заставка.

— Погоди, так ты сидела здесь?

Ингрид смотрит на Анну уже без улыбки, потом бросает взгляд через плечо на переговорные комнаты в конце помещения.

— Загляни к Стюарту, — произносит она.

— Ты была у него все это время? В чем дело?

Ингрид намертво вцепляется в спинку стула, хмурится и плотно сжимает губы; впечатление такое, будто она сейчас заплачет.

— Ох, Анна! — только и говорит она.

Ясно, произошло что-то неладное, и, недолго думая, Анна встает и направляется на поиски Стюарта. Идя по проходу, она видит его, сидящего в «тихом уголке» спиной к стеклу, и, когда входит в комнату, сердце выпрыгивает у нее из груди.

— Привет, Стью, — здоровается она, садясь напротив босса. — Ингрид сказала, ты хочешь со мной поговорить.

Он пялится в свой ноутбук и на некоторое время застывает, как человек, которого отвлекают от дела. На столе рядом с ним лежит черный дипломат, которого раньше Анна не видела. Все еще не глядя на нее, Стюарт закусывает нижнюю губу и закрывает ноутбук.

— Анна, Анна, Анна, Анна, — произносит он. — Да, боюсь, поговорить надо.

На мгновение он сталкивается взглядом с Анной и с силой стучит пальцем по сомкнутым губам. Косые лучи солнца проникают в окно позади девушки и отчетливо делят комнату по диагонали на две половины: свет и тьма.

— Можно приступить к сути? — Анна смотрит на часы. — А то я опоздаю на интервью.

— Не опоздаешь. На этот раз никуда ты не опоздаешь.

— Как? — грудь девушки теснит нехорошее предчувствие. — Почему?

— Потому что вместо тебя пойдет Ингрид. Анна, на выходных у нас возникли некоторые неприятности.

Он со щелчком открывает черный дипломат и бросает перед Анной на стол стопку бумаг. Она поворачивает ее к себе и видит распечатку электронного письма от Полы, отправленного в «Брайтлинг» и Клему, в котором она заверяет, что руководство примет немедленные дисциплинарные меры в отношении указанной журналистки.

— Что такое?!

Следующий лист — длинное письмо, состоящее из одного огромного абзаца со множеством слов и фраз, выделенных прописными буквами и жирным шрифтом. Стараясь быстро ухватить суть, Анна пробегает взглядом по тексту и переходит на следующую страницу, где обнаруживает, что это имейл от Сахины Бхутто, адресованный Клему. В нем говорится, что масштабный проект, к которому она намеревалась приступить в Китае, оказался под угрозой срыва из-за оскорбительных высказываний об официальных властях, которые ЯВНЫМ ОБРАЗОМ НЕ ПРЕДНАЗНАЧАЛИСЬ ДЛЯ ПЕЧАТИ, и журналистка НИ В КОЕЙ МЕРЕ НЕ ИМЕЛА ПРАВА ПРЕДАВАТЬ ИХ ОГЛАСКЕ.

Лицо Анны вспыхивает, особенно лоб.

— Но это неправда. Она не говорила…

— Читай дальше, Анна.

Далее Сахина объясняет, что произнесла процитированную в статье фразу, когда один из ее сотрудников прервал интервью, и адресовалась она исключительно ему. Журналистка не предлагала для обсуждения данную тему, и поэтому она НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не может рассматриваться как часть интервью. Кроме того, говорится в письме, интервьюерша была неорганизованна и рассеянна, что, как подозревает Сахина, и стало причиной ошибки. В завершение она грозит обратиться в суд, если китайский проект сорвется, и высказывает общие соображения по поводу падения журналистской этики.

— Это правда, что Сахина сказала те слова кому-то другому?

— М-м, — тянет Анна, листы дрожат в ее руке, — вроде как она говорила это нам обоим.

Стюарт немного размышляет и складывает руки на груди.

— Насчет суда она ведь это несерьезно, правда? — спрашивает Анна.

— Юристы уже занимаются этим вопросом. Они считают, что оснований у нее нет. Хуже то, что Сахина отправила копию в «Брайтлинг», и теперь они угрожают снять всю серию, если мы не примем срочные меры, — произнося это, босс смотрит ей в лицо и тут же отводит взгляд.

— Вы собираетесь уволить меня?

— Извини, Анна. Сначала произошла путаница со списком влиятельных женщин, теперь это. Мы вынуждены отстранить тебя от работы, причем немедленно.

Анна смотрит на свои колени, которые тоже чуть подрагивают. Официальное подтверждение катастрофы вызывает у нее тошноту. За спиной у Стюарта офис начинает наполняться людьми. Майк и Беатрис идут по проходу и, расстегивая куртки, перебрасываются шуточками. Бен из спортивного отдела появляется из темной ниши, где находится кухня, с полной кофеваркой. С лестницы открывается дверь, и входит еще один сотрудник, один из многих, с кем Анна знакома шапочно — при встрече они улыбаются друг другу, но никогда не разговаривают. Все выглядят чрезмерно беззаботно и раскованно — обитатели мира, из которого Анну изгнали навсегда и без возврата. В середине офиса, рядом со своим пустым столом, она видит затылок Ингрид, и ее огорчение и потрясение перерастают в озлобленность.

— Это ты велел мне вставить ту цитату, — говорит она. — У меня ее не было.

— Я уточнил, было ли это сказано для печати.

— Нет, ты спросил, действительно ли Сахина так сказала.

— Ты прекрасно понимала, что я имел в виду. По крайней мере, должна была. Послушай, я согласен, что тоже отчасти виноват. Ты явно не готова к такому ответственному заданию. В самом начале Пола интересовалась у меня, сможешь ли ты потянуть эту серию, и я ответил: да. Это была моя ошибка, — Стюарт улыбается ей как бы в утешение и с сожалением. — Поэтому мы тебя не увольняем, а только отстраняем, на месяц или два, пока все не рассосется. Пола обещает подыскать тебе другую работу, с понижением. Например, секретаря.

— Секретаря?

— Скорее всего, в другом отделе на другом этаже. Мы обсудим это чуть позже, — Стюарт по-прежнему улыбается, и Анне приходит в голову мысль, что он доволен; возможно, именно этого босс и добивался — чтобы она сплоховала и он мог от нее избавиться.

— Не надо ничего подбирать для меня. Я увольняюсь.

Его подбородок опускается.

— Мне предложили другую работу. Достойную работу пишущего журналиста.

— Анна, думаю, тебе не стоит принимать поспешных…

— Нет, спасибо. Я не нуждаюсь в ваших предложениях. По моему мнению, это целиком твоя вина. Я не хотела включать эти цитаты. Я не хотела даже задавать эти вопросы. Это все ты придумал, а теперь винишь меня, чтобы… прикрыть свою жопу.

Эта грубость ошарашивает Стюарта, и он вытягивает вперед руку:

— Анна, пожалуйста, не надо переходить на…

— Ну уж нет, — вставая, она почти кричит. — Я буду говорить всё, что хочу. Пошел ты вместе со всей этой туфтой, которую называешь журналистикой. Никакая это не журналистика, а просто заискивание перед корпоративными клиентами. Ты не распознаешь качественную статью, даже если ее засунут тебе в задницу.

Глаза Стюарта расширяются от удивления.

— Я не собираюсь быть секретарем ни у кого в этой лавочке. Я буду настоящим журналистом, пишущим на важные темы, — произнося эти слова, Анна тычет пальцем себе в грудь, примерно туда, где находится сердце. — Мило поболтали. Свидимся.

С этими словами она огибает стол и стремительно выходит через стеклянную дверь. Пересекая проход, она замечает, что Бен, Джессика и Майк таращатся на нее, даже не скрывая этого; наверно, ее выступление слышали все. Когда она приближается к своему столу, Ингрид поворачивается к ней на стуле с надломленным, трагическим выражением лица. Анна улыбается ей и прочим зевакам, демонстрируя полную безмятежность. Очень кстати, что она стала центром всеобщего внимания; возможно, с этой минуты так будет всегда. Коробка для личных вещей ей не нужна: на столе лежит лишь ее телефон, сообщник во грехе. Она смахивает его в сумку, швыряет на стол пропуск, берет пальто и идет по проходу, вероятно, в последний раз.

Чувствуя необходимость сказать что-то изумленным людям, которые провожают ее взглядами, включая Ингрид, идущую следом за ней к выходу, Анна поворачивается у двери и произносит:

— Не грустите. Вы меня еще увидите.

На Килберн-Хай-роуд Анна приезжает к одиннадцати часам. В каком-то смысле странно оказаться дома так скоро, но, с другой стороны, это самая простая вещь: она ушла на работу и вернулась после того, как ее уволили. Нет: сама уволилась, поправляет она себя. От этого ей становится немного легче, хотя ее все же расстраивает вид кафе, магазинов и зданий Килберна, над которыми она потешалась всего несколько часов назад; теперь они словно ухмыляются над ней в отместку, и их окна и двери напоминают обнаженные в усмешке зубы. Опустив голову, Анна спешит по улице и с облегчением сворачивает в пустой переулок, а потом погружается в тишину квартиры. Но когда она снимает пальто, кладет сумку и садится, оказывается, что расслабиться она не может. Нервы натянуты, как струна, и лицо Стюарта постоянно маячит у нее перед глазами. Анна мечется по гостиной, коридору, кухне — во всех комнатах тихо, как в морге, — и чувствует почти физическую потребность поговорить с кем-то. Ее первое побуждение — позвонить Заре, но отношения между ними сейчас слишком неловкие. Разумеется, Питу она тоже не может позвонить. Джефф? Нет, они еще не так давно знакомы, чтобы обременять его подобными новостями, и не говорили о том, чтобы посвятить себя друг другу. От этой мысли Анна останавливается посреди гостиной, раздумывая, что же его удерживает. Она чувствует надвигающийся приступ паники, хватает из спальни свой старый ноутбук и выбегает из дома, не пробыв там и десяти минут.

На этот раз она сталкивается с торговой улицей лицом к лицу и, чтобы доказать, что не сломлена, снова идет в модное кафе и занимает то же место у окна, что и утром. Занять себя делами — лучший способ отодвинуть мысли о Стюарте и Сахине. Прежде всего она пишет журналистке из Guardian и предлагает встретиться на неделе за чашкой кофе. Потом проверяет «Твиттер»: новых сообщений нет, и она заходит в личный кабинет на сайте своего банка. Долго изучает колонки цифр. Платежные поручения. Списание средств. Лимит перерасхода. Индивидуальные сберегательные счета. Анна проводит приблизительные подсчеты на калькуляторе в ноутбуке и понимает, что вскоре ей придется звонить Питу, чтобы обсудить погашение ипотечного кредита и решить, что делать с квартирой. Затем телефон жужжит — приходит сообщение от Ингрид: она так потрясена и расстроена, а случившееся просто не укладывается у нее в голове. Это вкратце то же самое, что она сказала на улице два часа назад, когда они обнялись на прощание, и Анна отвечает вкратце теми же словами, что произнесла тогда: она действительно собиралась увольняться, ее уже ждет другая работа, а также встреча с журналистом из Guardian по поводу чемоданного проекта. Сообщение отправлено, и Анна убеждает себя, что на самом деле так оно и есть: Джефф предложил ей работу, и, наверно, она встретится с журналисткой. Но почему-то осознание этих фактов не приносит ей спокойствия и удовлетворенности — есть в них нечто ненадежное, будто они лишены всяческих оснований. Она снова обращается мыслями к тому, что они с Джеффом еще не обсуждали будущее, и приходит к выводу: именно этого ей недостает, чтобы чувствовать твердую почву под ногами. Плевать, что предложение должно исходить от него и состояться в романтической обстановке — она хочет, чтобы это произошло прямо сейчас, как можно скорее. Телефон все еще у нее в руке, она открывает приложение «Кисмет» и звонит Джеффу.

— Как дела? — он берет трубку почти сразу. — Вчера я волновался.

— Нормально, спасибо. У меня все… хорошо.

— Точно? У тебя невеселый голос. Как ты справилась с женой знаменитости?

Анна держит паузу, затем отвечает:

— Джефф, ты сейчас занят?

— К сожалению, да. Я в треклятом Воксхолле.

— Я хотела бы встретиться с тобой.

— Что-нибудь случилось?

— Все в порядке. Мне просто надо с тобой поговорить. Можешь закончить пораньше?

По его голосу чувствуется, что он все же обеспокоен, но она уверяет его, что причин волноваться нет, и, перебрав несколько вариантов, они договариваются встретиться у него на квартире в четыре. Даже не забросив домой ноутбук, Анна направляется к станции метро и по линиям Бейкерлоо и Северной доезжает до «Лондонского моста». Сперва она намеревается убить время на рынке Боро, но затем понимает, что напрасно это затеяла. Каждый товар в каждой палатке — висящие ветчинные окорока, груды мертвой рыбы, горки органических овощей — напоминает ей о Пите, и в конце концов Анна покупает кофе и направляется к югу, в сторону «Слона и замка». Она бродит по торговому центру у станции, мимо брендовых заведений — Clarks, Thomas Cook, W. H. Smith, McDonald’s, Argos, — укоренившихся в сознании и хорошо знакомых, как члены семьи, как ранние детские воспоминания. В этих местах она чувствует себя как дома, не то что на рынке Боро. Но и эта прогулка приводит девушку в уныние, поскольку напоминает ей, что она всего лишь провинциальная пустышка, которая притворялась солидным лондонским профи и в конце концов была разоблачена как самозванка. Анна выходит из торгового центра, словно изгнанная оттуда неприятной мыслью, и снова начинает разглядывать рыночные палатки, расположившиеся вокруг станции. Она шагает мимо шарфов, сари, куриц пири-пири, футляров для мобильных телефонов, дешевых кроссовок и тренировочных штанов, чувствуя себя невидимой, сотканной из воздуха. Она говорит себе, что, по словам Джеффа, так ощущается свобода, и чтобы сбежать из рамок прежней жизни, надо ее разрушить. Она пытается унестись мыслями к будущей идиллии, где они с Джеффом поселятся на вилле на каком-нибудь греческом или итальянском острове, но эти смелые мысли скользят по поверхности ее тревоги и не вытесняют болезненную нервозность. Потом она внезапно ловит себя на том, что глазеет с открытым ртом на киоск со светящимися лакомствами и, чтобы оправдать свое чудаковатое поведение, покупает тридцатисантиметровую красную лакричную конфету, усаживается на скамью и медленно ест ее. Закончив, она продолжает обходить палатки, но по-прежнему чувствует себя не в своей тарелке.

В 15:56 Анна входит в атриум небоскреба, где живет Джефф, и, когда лифт поднимает ее на двадцать второй этаж, у нее занимается дух даже сильнее обычного. Она стучит в дверь квартиры 176, и Джефф мгновенно открывает.

— Дорогая, — приветствует он Анну притворно веселым тоном, сверкая белыми зубами. Но его улыбка вянет, когда он вглядывается в ее лицо; он делает шаг назад, приглашая девушку войти.

Анна идет вслед за ним по коридору, входит в просторную гостиную, и Джефф предлагает ей выпить. Она отказывается, но он все равно направляется на кухню, оставляя ее стоять одной ногой на плитках кухни, а другой на ковре гостиной. Джефф призывает ее чувствовать себя как дома, и она благодарит. Черт, пока он не очень-то выражает свою радость. Анна снимает пальто, но сапоги никак не хотят слезать; когда она наконец стаскивает их, то с удивлением видит босые ноги и вспоминает, что утром не смогла найти носки. В тех местах, где обувь натерла кожу, красуются нежно-розовые пятна. Джефф составляет на столе в центре кухни несколько бутылок, стакан для вина и емкость со льдом, и Анна теряет терпение:

— Я хотела с тобой поговорить.

— Я так и понял, — он со звоном бросает лед в стакан. — Я ведь не идиот.

— Я тут думала, — начинает она, не зная, как продолжить, — кое о чем.

— Похоже, что ты не только думала, — говорит Джефф, поднося ей стакан с небольшим количеством какого-то лимонного напитка. — Выглядишь… измотанной.

— Ничего страшного не произошло.

— Нет?

— Нет. Я просто размышляла о работе. И о написании статей. И о твоем предложении работать вместе. Над твоим проектом. И я решила… давай попробуем.

Взметнув брови от неожиданности, он говорит: «Ладно» и хочет обнять ее.

— Это не все, — останавливает его Анна. — Если мы станем работать бок о бок, значит, будем проводить вместе много времени. А это значит… что мы продолжим наши отношения. Продолжим… встречаться. Будем вместе.

На лице Джеффа снова появляется беспокойство.

— И как ты на это смотришь?

— С радостью, — Анна улыбается. — С огромной радостью.

— Превосходно, — кивает он. — Я тоже.

Он ставит стакан на низкий столик и идет к ней с распростертыми объятиями, словно они обо всем договорились. Анна отступает назад.

— Джефф, и опять это не все. Если мы питаем друг к другу такие чувства, тогда мы еще кое-что должны сделать вместе. Догадываешься, на что я намекаю?

Темная складка между бровями показывает, что он не догадывается, и Анна понимает, что ей придется объяснять; она жалеет о том, что обстоятельства не располагают к романтике и что они не сделали это в Сомерсете.

— Джефф, мы познакомились через «Кисмет».

— Я в курсе.

— И, насколько я знаю, мы оба пользуемся программой.

— Верно.

— То есть нам обоим все еще подбирают пару. Только я больше никого не ищу.

Джефф хлопает ресницами.

— Не ищешь?

— Нет! А ты?

— Нет. Нет, я — нет, — Джефф улыбается, и она с удивлением видит, что он так и не понял ее.

— Когда люди больше никого не ищут, они отключаются от «Кисмет». Вместе.

— Я об этом слышал, — кивает он.

— Итак? Ты хочешь этого?

Джефф немного медлит, потом возвращает ей вопрос:

— А ты?

Она испытывает такую досаду, что не в состоянии даже смотреть на него.

— Ради всего святого! — Анна поворачивается к нему спиной. Через стеклянную стену на кухне она видит Шард, единственное сравнимое по высоте здание поблизости; от вида лифта, скользящего вверх и вниз, у нее захватывает дух.

— Просто ты выглядишь такой печальной, — объясняет Джефф. — И я хочу убедиться, что ты настроена серьезно.

— У нас индекс совпадения 81, — она поворачивается к нему. — Знаешь, какая это редкость?

— Да, я имею представление.

Анна произносит число, и ее мимолетная досада как по волшебству сменяется нежностью, она ступает к своему избраннику и берет его за руки.

— Я твердо уверена, — говорит она. — По всем пунктам.

Джефф смотрит на их соединенные руки и улыбается.

— Хорошо, — соглашается он. — Давай отключимся.

— Ладно.

— Прямо сейчас?

— Да. Сейчас.

Анна отвечает на его улыбку и идет за Джеффом в спальню, где, как он говорит, лежит его телефон. Она сидит на краю кровати с мобильником на коленях, но Джефф не может найти свой и снова удаляется. Из выходящего на юг окна она любуется видом Лондона, объемной картой, на которой обращенные на запад стены домов ярко освещены весенним солнцем.

— Нашел, — Джефф возвращается, держа массивный аппарат с красной спинкой, что удивляет Анну: когда они встретились, у него был другой мобильник. Ей приходит в голову, что она не видела его с телефоном в руках с того самого первого момента в Воксхолле.

— Давай, — говорит он. — Рассказывай, что делать.

Джефф садится на другую сторону кровати, они обращены лицом друг к другу, как игроки в карты, и держат телефоны у груди.

— Хорошо, — начинает Анна. — Ты уже вошел в приложение?

— Еще нет.

— Ну тогда войди. Готово? Теперь открой опции.

— Так.

— Видишь строку «Удалить аккаунт»?

Джефф сидит, уставившись в экран, и Анну поражает мысль о том, как он стар; романтикой тут даже не пахнет.

— «Удалить аккаунт», — бормочет Джефф. — Нажать, да?

— Потом нажми «Подтвердить». Теперь смотри: тебя спрашивают, нашел ли ты себе пару.

— Ага.

— Жми «Да». Теперь найди мое имя.

— Анна-81.

— Правильно. Нажимай.

— А ты тоже так делаешь?

— Да! — в качестве доказательства она поворачивает к нему телефон. — Теперь еще раз «Подтвердить», и все.

— Так просто?

Воцаряется короткое молчание, пока оба делают последний шаг. Анна жмет большим пальцем три раза: на «Джефф-81», «Подтвердить» и «Подтвердить еще раз». На экране появляется короткое анимированное поздравление, приложение сжимается и исчезает с экрана.

— Это все? — осведомляется Джефф. — Мы закончили?

Анна кивает, он театрально вздыхает и падает на кровать.

— Отлично, Анна. Все готово. Ты молодец.

Не такие слова хотела она услышать, но по крайней мере в его голосе слышится облегчение и радость. Трудно не вспомнить о том, как обставил такое же событие Пит: свое предложение жить вместе он сделал с цветами и шампанским. Наконец Джефф встает, обходит кровать, целует Анну в макушку и выходит из комнаты. Опять же не то, чего она ожидала, но ей ли осуждать Джеффа, ведь и она испытывает не прилив радости, а чувствует скорее смертельную усталость и оцепенение. Девушка снова смотрит сквозь стеклянную стену: с тех пор как она выглядывала наружу последний раз, по обращенным на восток фасадам поднялись текучие тени; в течение ближайшего часа или около того отдельные здания станут невидимыми. Она еще долго разглядывает город — некоторые дома уже пропали в тени, — а Джефф всё не возвращается. Из находящейся рядом ванной не слышно ни звука, и Анна ждет еще несколько минут, а потом выходит из спальни. К ее удивлению, он сидит в гостиной в кресле и ничего не делает. Увидев ее, Джефф оживляется.

— Привет, — произносит он каким-то странным тоном, как будто видит ее сегодня первый раз. — Проходи, садись, — он указывает на диван напротив кресла. — Я кое-что хочу тебе сказать. Это важно.

— Что именно?

— Будь так добра. Лучше тебе сесть.

Она ступает в застеленное ковром углубление и устраивается на диване. Джефф изучает ее отрешенным взглядом. Сначала Анна думает, что речь пойдет о его дочери из Аргентины, — может, он хочет признаться, что на самом деле она живет в Бромли^[25] или что у него есть жена и другой ребенок? Ну это можно пережить, она сумеет с этим смириться, а им как раз пора раскрыть друг другу свои секреты; когда он закончит, она расскажет ему о Пите.

— Об этом нелегко говорить, — начинает Джефф. — Так что я скажу, как есть. И надеюсь, ты не станешь делать поспешных выводов. Попробуй понять, что в целом это ничего не меняет в наших с тобой отношениях.

— Хорошо, Джефф. Говори.

— Прекрасно. Это касается «Кисмет». Наш с тобой индекс не 81. На самом деле он гораздо ниже: 62.

Молчание. Это какая-то бессмыслица, и потому слова не доходят до сознания Анны; через несколько секунд возникает впечатление, что Джефф ничего не говорил.

— Так о чем ты?

— Я провожу исследование. Наш тайный проект связан с «Кисмет». Мой коллега Дмитрий взломал систему, поэтому все мои совпадения — 81 процент. Я отслеживаю результаты.

Опять воцаряется тишина, и Анна слышит, как смеется.

— Я тебе не верю.

— Я понимаю. Но клянусь, это правда, — Джефф наклоняется вперед и стучит пальцем по стеклянному кофейному столику. Его глаза смотрят в ее глаза со спокойной властностью; в них нет ни извинений, ни сожаления. — Это эксперимент. Мы хотели продемонстрировать, какое влияние оказывают числа на людей. Я встречался с несколькими девушками, все они думали, что наш индекс 81, но только с тобой я решил остаться. По нескольким причинам…

Анна смеется и повторяет, что не верит ему, но мир вокруг начинает кружиться, как будто небоскреб вращается или раскачивается на ветру.

— Теперь понимаешь, почему я не мог сказать тебе? И почему именно ты должна была предложить отключиться? Знаю, это тебя потрясло, но только подумай: я хочу, чтобы мы вместе работали над этой темой, мы можем…

— Зачем ты это говоришь? — спрашивает она, вставая с дивана.

Голос ее дрожит, а Джефф спокоен, как удав. Не отрывая от девушки взгляда, он достает из кармана телефон и отдает ей.

— Убедись сама.

Анна берет аппарат — не тот, с которым он только что сидел в спальне, а другой, больше и тоньше, она видела его у Джеффа в Воксхолле.

— Открой «Кисмет», — произносит он. — Зайди в контакты.

Она следует его указаниям, и на экране появляется список имен:

Джози-81

Элинор-81

Анна-81

Сита-81

Анна-Мария-81

…

Список продолжается, но Анна дальше не читает — буквы расплываются, будто их залило водой — и выпускает из рук телефон; он тяжело падает на столешницу, а потом брякается на пол. Она чувствует себя больной, поворачивается и идет прочь от дивана. Джефф интересуется, куда это она, но Анна даже не отвечает, просто направляется в ванную, однако от вида стеклянной стены и города за ней глаза ее наполняются слезами. Мысль о том, чтобы рухнуть отсюда камнем на расположенную далеко внизу улицу, пронзает ее, как удар в живот, ноги становятся ватными, и она падает на ковер. Джефф выкрикивает ее имя и подбегает, чтобы помочь встать.

— Не трогай меня! — восклицает Анна. — Я закричу, если ты ко мне прикоснешься!

Она поднимается на ноги и идет в спальню, собираясь забрать свой телефон и уйти, но там она снова чувствует головокружение и решает ненадолго прилечь. Видимо, она ненадолго засыпает, потому что, когда приходит в себя, видит, что свет изменился — стеклянная стена стала темной, город превратился в море белых и желтых огней, — а на краю кровати сидит Джефф и разглагольствует. Он заливается соловьем о Wikileaks и движении «Захвати Уолл-стрит», о том, что был к ним слегка причастен, но никогда не возглавлял собственные протестные организации.

— Но когда запустили «Кисмет», я понял: вот чем я хочу заняться. Ведь это кульминация нашей господствующей идеологии, центр вращения, божество. Они спекулируют на чем-то необязательном, призрачном, что предоставляют все товары широкого потребления, на чем-то лишнем и неосязаемом, что несут все такие продукты: «Просто сделай это», «Вот это вещь!», «Вот что я люблю». На этом и основываются профили «Кисмет». Эта программа всего лишь знакомит людей, которые имеют некоторое сходство; остальное происходит у человека в сознании. Любой психоаналитик тебе скажет, что наш мозг может восполнить любой недостаток собственными измышлениями: он настоящий ловкач, конъюнктурщик. И мы взломали систему, чтобы найти профиль и расшифровать алгоритм. Но не нашли ничего! Почти год мы пытались обнаружить дыру в системе, и в конце концов Дмитрий признал поражение. Мы пришли к выводу: или профили так хорошо защищены, что украсть их нельзя, или, что еще интереснее, их вообще не существует.

Анна хочет встать и уйти, но не способна двигаться. Джефф продолжает вещать: при всем якобы научном обосновании их метода «Кисмет» никогда не проверялся на эффект плацебо и не подвергался изучению независимых экспертов. Он не сомневается, что решение Европейского суда опубликовать данные профилей участников будет отменено в апелляционном порядке, как это происходило уже много раз. Именно поэтому они с Дмитрием решили провести собственный эксперимент, чтобы разоблачить «Кисмет» и прижать их к стене.

— И потому мне нужна твоя помощь в написании статьи. Ты ведь тоже участвовала в расследовании. Люди поверят тебе. Вместе мы сможем победить целую систему.

Анна сидит, опершись спиной на мягкое изголовье. Ее все еще тошнит, но по крайней мере она уже в состоянии контролировать свои двигательные функции и хочет уйти отсюда как можно скорее. Джефф снова рассусоливает об идеологии, и Анна свешивает ноги с кровати, нащупывает ступнями пол и с усилием поднимается.

— Куда ты?

— Я ухожу, — ее голос звучит твердо, и это радует. — Мне здесь делать нечего.

— Понимаю, ты расстроилась, — нудит Джефф, выходя следом за ней из комнаты. — Это нормально. Но не пори горячку и послушай меня. Ведь ты сама говорила, что хочешь поучаствовать в интересном проекте, чтобы написать что-тозначительное. Вот ты на днях встречаешься с журналисткой из Guardian — как раз эту историю можно продать газете.

Анна не слушает. Пол под ней качается, но ей удается добраться до дивана; однако ее сапог нет там, где она их оставила.

— И прими во внимание, что в наших отношениях ничего не изменилось, — продолжает Джефф, следуя за ней по пятам. — Нам было хорошо вместе, у нас был восхитительный секс — все это было настоящим, и все останется по-прежнему. Если, конечно, я для тебя больше, чем просто число.

— Нет, ты не просто число. Ты мошенник. Тебя самого надо сдать в полицию, — она заглядывает за кресло и диван, но никак не может найти сапоги. Он не отходит он нее ни на шаг, говорит, что в его действиях нет ничего противозаконного, поскольку взлом системы проводился на территории России, и ему предъявить нечего.

— Преступник ты или нет, но уж точно гребаный лжец.

— Но я тебя не обманывал.

Это наглое заявление заставляет Анну остановиться и круто обернуться к Джеффу.

— Неужели? Да все с самого начала было ложью.

— Только индекс! Тем более что он все равно поддельный. Мы просто заменили один вымышленный коэффициент другим. Почему ты веришь одному и не веришь другому? Единственная правда — то, что нам было хорошо. Надо отталкиваться от человека, а не от каких-то цифр. Я тот человек, с которым ты решила разделить жизнь.

Анна думает над словами Джеффа. Число 62 горит у него над головой, и в этом свете она яснее видит дряблую кожу на его шее, его заносчивость, притворную аристократичность. Как будто все эти несовершенства вдруг появились у него в последние несколько минут.

— Не попадайся на удочку «Кисмет» и не воспринимай меня как число. Вспомни, как мы наслаждались обществом друг друга, как много у нас общего. Это всё настоящее, то, что произошло между нами, двумя людьми. Не позволяй кому-то вмешиваться в нашу жизнь.

Он говорит и говорит: про то, что единственный способ спастись от идеологии — выйти за ее пределы, воспротивиться тому, о чем свидетельствуют цифры. Его речь все же заставляет девушку обратиться мыслями к совместно проведенному времени и вытаскивает из памяти одно особенно неприятное воспоминание: во время секса дряблая кожа на шее Джеффа становится воспаленной и грубой. Это омерзительное зрелище. Анну передергивает. Не обращая внимание на слова Джеффа, она бродит по квартире, открывает приземистый деревянный шкафчик, где может храниться обувь, — внутри стоят несколько бутылок с алкогольными напитками.

— Неужели я больше для тебя ничего не значу? — канючит Джефф, тенью следующий за ней. — Только число?

— Нет, ты для меня не число, — возражает она. — Ты для меня ничто. Пропади ты пропадом. Где, в конце концов, мои сапоги?

«Слон и замок» еще бурлит, но уже вступила в свои права вечерняя жизнь. Рыночные палатки сложены, и шаркающих пожилых женщин сменили бодрые клерки в костюмах, снующие по тротуару от метро к автобусу и от автобуса к метро. Анна проплывает между ними к ярко освещенному торговому центру. Под ногами у нее крепкая почва в виде виниловой плитки, и девушка чувствует огромное облегчение оттого, что спустилась с небес на землю. Ступая по твердому полу, она боится, что вдруг ставшие ненадежными и хрупкими ноги подогнутся. Она осторожно движется мимо Body Shop и Clarks и внезапно вспоминает школьные туфли на липучках с божьими коровками и тот случай, когда ходила с отцом в Бедфорд покупать Doc Martens и разревелась в зале. Она углубляется дальше в торговый центр, и ее бесцельные скитания вознаграждаются открытием: длинная галерея ведет не в тупик, а к огромному супермаркету. А может, гипермаркету — он так же велик, как гигантские французские магазины, куда ее водили в детстве на каникулах, с высоченным потолком и уходящими далеко вверх полками. Эта неожиданная находка напоминает ей о спортзале в подвале Сомерсет-хауса, и девушка разражается смехом.

— Жизнь полна сокровищ, — говорит она, беря тележку. Анна скользит мимо наклонных полок с грушами, яблоками, бананами, петляет по проходам между рядами молочных продуктов, мяса, птицы и рыбы, представляя, что огибает углы в своем внутреннем мире, в своем сознании, которое, как она решает, беспредельно.

Все взаимосвязано, думает Анна, и все доступно. Она может делать все, что захочет, начиная с этой самой минуты. Снять с карточки сто фунтов и провести сумасшедший вечер в клубе «Министерство звука» через дорогу. Стащить бутылку виски и провести ночь в камере полицейского участка. Вернуться в Килберн и заказать пиццу и, если курьер хоть чуть-чуть симпатичный, ублажить его прямо в коридоре. Поехать в дом Бина в Брикстоне и поинтересоваться, там ли Пит. Нырнуть в метро и броситься под первый же прибывающий поезд. Завернуть в Килберн, взять паспорт, доехать на такси до Хитроу, купить по кредитной карте билет в Австралию, прилететь в Сидней, на автобусе добраться до района, где живет брат, найти его дом, постучать в дверь и, когда он откроет, закричать: «Сюрприз!»

— Что с вами, милочка?

Крупная женщина в светящейся зеленой фуфайке преграждает ей дорогу. Анна понимает, что это представительница Asda — еще одного бренда, знакомого ей так же хорошо, как родная тетушка или старый школьный учитель. Анна заверяет ее, что все отлично, но та подходит к девушке и кладет руку ей на плечо.

— Может, хотите ненадолго присесть? Я могу провести вас через черный ход.

Анна повторяет, что даме не о чем беспокоиться, но ей нравится предложение выйти через черный ход. Она бросает тележку и следует за женщиной, рассказывая ей, что подростком работала в Sainsbury’s. Они проходят через двойные двери в служебные помещения супермаркета, где неожиданно становится темно и прохладно, как в церкви, и видимость чистоты, порядка и жизнерадостности тут же исчезает. Около уродливого упаковочного пресса сложены сплющенные картонные коробки, возле наклонной башни из коробок, обмотанных пластиковой пленкой, стоит вилочный автопогрузчик. Женщина приводит Анну в относительно приличное тесное помещение с низким потолком, дает ей салфетку и наливает чай. Анна рассказывает случайной знакомой о том, что стряслось за последние сутки — как она потеряла Пита, работу, а теперь и Джеффа, — но в такой иносказательной манере, проводя такую изящную аналогию, что тут же преисполняется гордостью. На стене дома, в котором она выросла, говорит Анна, рос плющ, годами выживал при любой погоде, но однажды она ни с того ни с сего сильно рванула его, корни оборвались, и растение погибло. Женщина ставит перед Анной чашку чая и садится рядом, прижимая темные пальцы к ее лбу. Она ничего не отвечает на историю о плюще и изучает девушку беспокойным взглядом, ну совершенно лишенным оснований.

— Все хорошо, правда! — уверяет Анна. В доказательство она берет чашку и отпивает чай. Он на удивление сладкий, наверно, женщина размешала сахар. Анна смеется и говорит, что отец давал ей чай с сахаром, но только когда мама не видела. Когда она дергает ртом, чтобы произнести это, то проливает напиток, и теплая сладкая жидкость течет по ее подбородку. От этого Анна хохочет еще пуще.

— Я даже пить больше не могу! — Анна подносит кружку ко рту и снова смеется; она проливает еще больше чая, и он течет тем же путем, образуя водопад. — Мне придется начинать с нуля, — смеясь сквозь слезы, выговаривает она. Придется даже учиться наливать жидкость в рот. А потом — держать полный рот закрытым. И, наконец, глотать.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Хотя первая неделя апреля выдалась холодной и ветреной, весна берет свое, и к середине месяца наступает обещанная ясная, теплая и спокойная погода. Большинство деревьев зацветают, их бледная листва резко контрастирует с бесконечным голубым небом, и в воздухе, кажется, гуляют воспоминания о чудесном лете. Каждую ночь Анна ложится спать с мыслью, что так продолжаться не может, но когда в понедельник в 8 утра она встает по будильнику — впервые за много дней ей есть ради чего вставать, — то открывает жалюзи и снова видит чистое небо.

В 9:50 девушка убирает со стола и садится перед своим стареньким капризным ноутбуком. Она тщательно позаботилась о своем внешнем виде — вымыла голову, накрасилась, надела любимую черную шелковую рубашку с яркими африканскими принтами, — но нижнюю часть тела видно не будет, и поэтому она осталась в домашних штанах и тапочках. Часы в углу экрана показывают 10:00, потом 10:01, потом 10:02, но ничего не происходит. Анна переводит взгляд на календарь, висящий в гостиной над телевизором. До собеседования в Guardian, которое откладывалось дважды, еще одиннадцать дней — эта дата отмечена большим черным крестом. Каждый раз, когда Анна смотрит на него, ее внимание привлекают предшествующие дни, среди которых тоже есть отметка; на первый взгляд это ничего не значащая загогулина, такие рисуют, когда проверяют, пишет ли ручка, но при ближайшем, придирчивом рассмотрении она означает «экзамен по информатике». Это одно из немногочисленных визуальных напоминаний о Пите, большинство из которых убрано, вычищено и упаковано.

В 11:04 ноутбук начинает подвывать. Это сигнал входящего звонка по «Скайпу», скорее песня, чем рингтон, и Анна читает, что звонит Андре Вассельхом. Анна усаживается поудобнее, выпрямляется на стуле, нажимает кнопку «Принять» и видит на экране светловолосого человека. Если точнее, дергающееся изображение светловолосого человека, сопровождающееся неприличным хрустом, которое вдруг превращается в хаос: миллионы сверкающих пикселей распадаются, и остаются только пустой экран и сине-желто-розово-черная цветовая таблица.

— Вот гадство! Нет! — восклицает Анна и стучит ладонью по ноутбуку. Тот факт, что в самый последний момент контакт с этим человеком срывается, кажется ей логичным, как будто, проводя ее по всем этапам расследования, судьба только изощренно дразнила ее. Но через несколько секунд рингтон раздается снова, и на этот раз на экране возникает идеальное изображение блондина.

— Привет!

— Привет!

— Теперь ты хорошо меня видишь?

— Да, — отвечает она. — Выглядишь… классно!

Так оно и есть: чисто выбритый, загорелый, пышущий здоровьем, с привлекательным угловатым лицом и короткими волосами, Андре Вассельхом чем-то напоминает игрушечного солдатика.

— Спасибо, — произносит собеседник с огоньком в глазах. Он производит впечатление человека, уверенного в своем успехе. — Ты тоже прекрасно выглядишь. Мне нравится эта рубашка.

— Видел бы ты нижнюю половину. — Анна спохватывается, что сказала нечто двусмысленное, и оба смеются.

В следующие несколько минут они деловито обмениваются информацией. В попытке освоиться Анна интересуется, который сейчас час на Филиппинах (16:00), из какого он города в Швеции (Мальмё) и давно ли работает в ООН (восемь лет, но не постоянно, а от случая к случаю). Она делает их цифровой снимок с монитора, чтобы позже разместить в «Твиттере». По-английски Андре говорит уверенно, словно это его родной язык, и без всякого акцента, но, как всегда в разговорах по «Скайпу», Анне трудно поддерживать беседу. Очень жаль, что из-за размещения крошечной камеры они не могут смотреть друг другу в глаза, и девушку раздражает, что маленькое внутреннее окошко показывает ее Андре весьма невыигрышным образом — с отведенными в сторону глазами, как будто она стесняется смотреть прямо на него.

— Здорово, что мы в конце концов можем поговорить, — Анна переходит к делу. Она представляет, как этот современный викинг стоит у багажной карусели и вдруг получает срочное сообщение, которое вынуждает его бросить свой чемодан и бежать. — У меня такое впечатление, что я тебя давно знаю.

— Полагаю, ты постирала мои портки.

— Точно.

— Я благодарен тебе. Не представляю, во что превратились плавки. Они и четыре года назад были не в лучшей форме.

— Ну, я сама виновата: не надо было так долго тянуть с поисками.

Они начинают обсуждать содержимое чемодана, и Андре подтверждает, что собирал вещи на случай любой погоды; видимо, ему всегда приходится так делать. Он спрашивает о маленьком бархатном мешочке с украшениями — кольцо и серьги в комплекте: он не видел их на фотографиях вещей из чемодана на «Инстаграме».

— Очень жаль, но их там не было. Наверно, грузчики умыкнули.

— Ясно, — со смиренной грустью кивает Андре. Следует молчание, и потом он спрашивает у Анны, почему она этим занимается. Она объясняет, что расследование само по себе увлекательно, но больше всего ее вдохновляет возможность раскопать историю, которая стоит за потерянным чемоданом, его, Андре, историю.

— Моя история? Боюсь, не могу рассказать ничего интересного.

— Конечно, можешь. Например, почему ты вдруг оставил вещи в аэропорту? Тебе надо было торопиться на другой рейс?

— Что?

— Я говорю, почему ты…

— Я услышал. Просто растерялся: так ты думаешь, я оставил чемодан в аэропорту?

— Ну… да.

— Нет, — возражает он. — Его потеряли на транзитном рейсе. Я летел из Мозамбика в Стокгольм через Аддис-Абебу — там, наверно, оторвалась бирка, и чемодан отправили на другой самолет.

— Вот как? — говорит Анна.

— Думаю, обычно багаж теряется именно таким образом.

— Ясно. Полагаю, это разумное объяснение.

Опять воцаряется молчание, и потом Андре замечает, что Анна выглядит разочарованной.

— М-м, — задумчиво произносит она. Она видит Андре у багажной ленты, но на этот раз он охвачен тревогой и недоумением; вместо того чтобы бежать через терминал в зал отправления, молодой человек проталкивается к стойке информации, чтобы сообщить о пропавшем чемодане. — А я думала, тебе надо было срочно лететь в другую горячую точку или что-то вроде того.

Оба отворачиваются от экранов и молчат.

— Извини, что не оправдал твои ожидания, — говорит Андре.

— Я должна была предусмотреть и такой вариант. Думала, получится интересная история. Со счастливым концом.

— Ты же нашла меня. Разве это не счастливый конец?

— Да, конечно. Но я надеялась, история окажется содержательной.

— Мы можем сделать ее такой, — Андре придвигается ближе к экрану и при этом так откровенно кокетничает, что Анна краснеет. — Собственно, на следующей неделе я буду в Лондоне, — продолжает он, — и смогу забрать свой чемодан. Лично.

— Тебе не обязательно приезжать. Я с удовольствием отправлю его в Швецию.

— Нет, мне хочется. Я все равно еду на конференцию. Могу пригласить тебя на ужин.

Анна ловит себя на том, что улыбается, и на этот раз она рада, что ей не нужно смотреть собеседнику в глаза.

— Хорошо, — отвечает она. — Прекрасная идея.

Оставшуюся часть утра Анна пребывает в настроении, близком к хорошему, бесспорно, в самом лучшем за последние две недели. Одевшись поприличнее, она варит себе яйца-пашот и кофе и завтракает в гостиной около открытого окна. В дом то и дело залетает муха, с жужжанием кружит по комнате и снова улетает. Анна с удовольствием вспоминает подробности разговора с Андре, и ей стоит больших усилий убедить себя, что это неуспех: поскольку за потерянным чемоданом нет никакой интересной истории, ей нечего предложить Guardian. И все же хорошее настроение не пропадает. Андре правильно сказал: то, что она его нашла, уже счастливый конец, а встреча с ним будет еще более радостным событием. В его приглашении на ужин тоже было что-то волнующее: получив внезапное предложение, изысканное и старомодное, Анна почувствовала себя героиней старых фильмов. Она разместила в «Твиттере» снимок их двоих, разговаривающих по «Скайпу», под заголовком «Контакт состоялся!» — и настроение улучшилось еще больше, когда ее самые верные подписчики прислали поздравления и смайлики.

Вымыв посуду, Анна выходит на улицу к дневному свету, намереваясь дойти пешком до центра Лондона. У нее нет конкретной цели, только смутная задача найти идеи для другой статьи, чтобы предложить ее Guardian; больше часа она идет по Килберн-Хай-роуд, Мэйда-Вейл, Эдгуар-роуд. Она решает не приближаться к Сохо, обходит Мраморную арку и входит в парк. Затем направляется к Лестер-сквер и не останавливается, пока там, где Хеймаркет встречается с площадью Пикадилли, ее не поражают черные статуи мчащихся во весь опор коней. Вокруг памятника полно туристов, которые снимают коней на фото- и видеокамеры. Несмотря на то что Анна проходила мимо этой скульптуры бесчисленное число раз, она не имеет представления, что здесь изображено. Через несколько минут прибывает группа китайцев или японцев, и экскурсовод объясняет, что четыре коня впряжены в колесницу Гелиоса — греческого бога, который ежедневно провозит солнце по небу. Анна рассматривает коней сквозь призму новых знаний и неожиданно чувствует себя богаче.

Она идет на юг по Хеймаркет, поднимается по ступеням на мост Хангерфорд. Встает у перил на середине моста, вытаскивает из сумки темные очки и ноутбук. Набрасывает идею статьи о том, что туристы — не бессловесные овцеподобные создания, на самом деле они знают о Лондоне больше, чем сами лондонцы. В основу статьи будет положен опрос о достопримечательностях, важнейших событиях, исторических персонажах, проведенный среди туристов и местных жителей. К тому времени, как она убирает ноутбук, ее руки устают и розовеют. Приятно думать, что начинается лето, но эта мысль приводит к раздумьям о том, что миновала уже треть года, и в голове звучит гулкая низкая нота: ужас, как быстро летит время. Через пару месяцев наступит середина лета, после чего ночи станут длиннее, а потом переведут часы, и все погрузится во мрак. Сердце у Анны бьется сильнее, и пот начинает пощипывать ладони и подмышки; она боится, что снова скатится в гнусное, разрушительное уныние. Чтобы избежать этой опасности, она начинает дышать размеренно и дрожащими руками достает из сумки телефон: нужно отвлечься. Зара берет трубку после третьего гудка:

— Как ты себя чувствуешь? Что поделываешь?

Немного быстрее, чем обычно, Анна рассказывает, что разговаривала по «Скайпу» с владельцем чемодана; Зара разражается восторженными поздравлениями.

— На самом деле у меня ничего не вышло. Он потерял чемодан на транзитном рейсе. Никакой увлекательной истории.

— Хм. Транзитный рейс. Странно, что мы об этом не подумали.

В это время проплывающий под мостом катер издает гудок; Зара спрашивает, где она, и Анна отвечает.

— На мосту? — беспокоится Зара. — Что ты там делаешь?

— Расслабься. Тут хорошо. Я гуляла, искала идеи для статьи. Послушай-ка…

Анна делится с подругой замыслом сравнить знания о городе туристов и лондонцев и рассказывает, что задумала цикл «Вокруг света за восемьдесят свиданий»: каждую неделю она будет посещать с разными мужчинами рестораны национальной кухни — афганской, бразильской, китайской, датской… Зара тихо слушает и задает вопросы; это она предложила Анне представить Guardian заготовки на другие темы.

— Отдам дань этническому разнообразию Лондона, — продолжает Анна. — А еще это возврат к существовавшим до «Кисмет» ухаживаниям и старомодной кокетливой болтовне.

— Тебе всего-то осталось найти восемьдесят мужчин.

— Между прочим, меня уже пригласили на ужин.

— Офигеть! Кто?

— Андре, владелец чемодана.

— Иди ты! Он в Лондоне?

— Сейчас в Маниле, но будет в Лондоне на следующей неделе, — Анна рассказывает, что Андре веселый и симпатичный и что их встреча может стать превосходным финалом истории.

— Думаешь, он свободен? — с сомнением осведомляется Зара.

— Кто знает? Он же постоянно колесит по миру. Может, у него нет на это времени.

Зара отвечает, что это безумная, дикая затея, но она рада слышать, что Анна вновь похожа на себя. Потом выясняется, что ей уже надо бежать, и она прощается до среды.

— Ты точно сможешь взять выходной?

— Конечно, — уверяет Зара. — Оказание бесплатных юридических услуг у нас приветствуется. И я с нетерпением жду этого. Слушай, мне пора. Созвонимся позже.

Анна отнимает от уха телефон — на стеклянном экране там, где он прижимался к щеке, влажное пятно. Ее рука свешивается с перил, внизу плещет буро-зеленая вода, и внезапно кажется таким простым выходом уронить мобильный и проследить, как он плюхнется в реку и пропадет из виду. Но это было бы глупой и бессмысленной выходкой, а Анна старается сохранять здравомыслие. Она подносит телефон к глазам и всматривается в отражение — экран оказывается на удивление хорошим зеркалом и ясно показывает ее улыбающееся лицо.

СРЕДА

Анна и Зара стоят в вестибюле британского офиса «Кисмет» возле перил, ограждающих пышный элемент декора: трехметровый водопад, расположенный между двумя изогнутыми лестницами. Анна знает, что это сооружение является точным повторением такой же модели в штаб-квартире «Кисмет» в Сиэтле, но все же читает табличку с пояснениями, прикрепленную к краю резервуара. Поток течет непрерывно, усиливаясь и уменьшаясь в соответствии с масштабами деятельности «Кисмет» по всему миру — каждая счастливая пара представлена литром воды. На дальней стене висит большое табло, на котором непрерывно изменяется число, означающее совокупное количество пар, нашедших друг друга с помощью компании, — 23 098 876, 23 098 877, 23 098 878, — а под ним телевизионные экраны, показывающие Рэймонда Чана и других членов руководства. Рэймонд выглядит довольным, как и в последний раз, когда Анна видела его в новостном ролике, где сообщалось, что Европейский суд удовлетворил апелляцию «Кисмет» и позволил им закрыть доступ к данным профилей кому бы то ни было.

— Подозрительно ровный поток, — замечает Анна, опять поворачиваясь к водопаду. Невидимые брызги зеленой воды щиплют лицо, как крошечные булавки.

— Очевидно, иногда он уменьшается до ручейка, — отвечает Зара.

— Думаешь, они убавляют число, когда пары распадаются?

— Не знаю. Давай спросим.

Обе девушки смотрят в резервуар на волнистое отражение своих лиц в зеленой воде, пока сзади не раздаются чьи-то приближающиеся шаги.

— Вы, должно быть, Анна, — произносит подходящий к ним мужчина и протягивает ей руку. Выглядит он на удивление заурядно: невысокий, с розовой угреватой кожей и узким лицом. — Я Линден. Мы говорили по телефону.

Он также пожимает руку Заре и ведет девушек к лифту. Зара спрашивает Линдена, снижается ли общее число, если пары распадаются, и тот отвечает, что только в том случае, если оба партнера находят через «Кисмет» новых партнеров.

— Полагаю, в другом случае вы и не знаете, что люди расстаются, — улыбается Зара.

— О, мы знаем, что они расстаются, — возражает Линден. — Но огромное количество пар сходятся снова. Гораздо больше, чем вы думаете.

На восемнадцатом этаже Линден ведет их по центральному проходу в обширном офисе с большими столами, чем-то напоминающими почки. Вид и звуки рабочего процесса — отдаленная трель стационарного телефона, суетливое клацанье клавиш, фоновый гул, который кажется Анне шумом мыслей, — внезапно заставляют ее сжаться от стыда, и она чувствует облегчение, только когда они приближаются к открытому, застеленному ковролином пространству. Назначение его неясно, вероятно, это холл, потому что оттуда они сворачивают в мраморный коридор с окнами от пола до потолка с обеих сторон. Затем Линден ведет девушек мимо нескольких роскошных переговорных комнат. Анна рада, что Зара предложила свою помощь и ей не приходится бодаться с такой внушительной корпорацией в одиночку. Но чувство превосходства сразу же исчезает, когда Линден открывает дверь в длинный зал заседаний, где их ждут не меньше пяти мужчин в костюмах.

— Здравствуйте, Анна, — похожий на пупса человек, сидевший во главе стола, встает и подходит к ним. Он говорит с американским акцентом, представляется как Тим, руководитель отдела по работе с клиентами британского отделения «Кисмет», выражает радость по поводу знакомства и сожаление, что это происходит при таких неблагоприятных обстоятельствах. Затем он представляет Анне присутствующих — Чарльза из юридического отдела, Рамеша из отдела информационных технологий и программного обеспечения, Дункана из отдела связей с общественностью и Пабло, который будет вести запись разговора. Анна здоровается с каждым, усаживается и смотрит на Тима — тот потирает руки и, очевидно, собирается начать разговор. Анна пытается определить его возраст. Не старше тридцати пяти; невероятно, что он поднялся до такой высокой должности. Но тот факт, что он американец, многое объясняет, так же как и в случае с Ингрид; Анна всегда догадывалась, что уроженцы Нового Света идут по жизни в другом темпе.

— Итак, начнем? — произносит Тим. — Полагаю, все мы люди занятые, посему давайте поищем самое простое решение. Мы потрясены тем, что случилось. И озадачены. Такого чудовищного вторжения в нашу систему еще не бывало. Кто бы мог подумать, что подобное может случиться. Но мы приняли меры, чтобы впредь это не повторилось, — Тим замолкает и впивается глазами в Анну. Его мальчишеское лицо слегка поблескивает и напоминает девушке куклу чревовещателя. — Я приношу глубочайшие извинения, Анна. И передаю их от имени самого генерального директора «Кисмет», — Линден вручает ей распечатку имейла от Рэймонда Чана, адресованного лично Анне, где говорится, что он шокирован и разгневан произошедшим и уже дал указание лондонским сотрудникам сделать все необходимое, чтобы исправить это недоразумение. — Мистер Чан действительно чрезвычайно озабочен сложившимся положением, и потому мы хотим без лишних разговоров предложить вам возмещение ущерба. Мы рассмотрели все обстоятельства и готовы выплатить тридцать тысяч фунтов.

Анна удивленно моргает. Это больше, чем она ожидала. На такие деньги можно год жить, не работая.

— Без лишних разговоров? — подозрительно осведомляется Зара.

— Разумеется, — Тим улыбается, — эта выплата будет означать, что мы заключили сделку. Иными словами, вопрос будет считаться закрытым.

— То есть я не смогу написать об этом? — уточняет Анна.

— Именно, — кивает Тим.

— И использовать эту информацию каким-либо другим образом, — вставляет Линден с другого конца стола. Перед ним стоит дипломат, вид которого снова вызывает у Анны приступ стыда. — По условиям сделки вам запрещается обсуждать сущность и подробности инцидента или подтверждать заявления других лиц.

— То есть фактически это подписка о неразглашении, — перефразирует Зара.

— Назовите, как угодно, — Тим благодушно улыбается ей. — Но мы просто хотим уладить эту неприятность, чтобы все ее невольные участники могли вернуться к своим делам. Согласитесь, это щедрое предложение.

— Нет, не соглашусь, — возражает Зара, которая предупреждала Анну, что будет торговаться, о какой бы компенсации ни шла речь. — Эта сумма незначительна по сравнению с той прибылью, которую получает «Кисмет» каждый божий день, в то время как Анне нанесен колоссальный вред: она потеряла работу, партнера, а теперь может лишиться и квартиры. Еще до случившегося моя клиентка находилась в нестабильном психическом состоянии, которое с медицинской точки зрения описывается как тревожное.

— Мы принимаем во внимание эти факты, — говорит Тим, делая успокаивающий жест — опускает раскрытую ладонь к столу, словно сплющивает перед собой воздух. — И признаем, что «Кисмет» отчасти виновен в произошедшем. Именно поэтому мы не скупимся. Но самое главное в том, что с юридической точки зрения оснований для привлечения компании к ответственности нет.

— К уголовной ответственности — скорее всего. Но мы можем начать гражданский процесс, ссылаясь на проявленную компанией халатность.

— Ни в коем случае, — вступает в разговор лысый человек, сидящий справа от Тима, тот, что из юридического отдела. — Во время последнего технологического аудита, прошедшего всего полгода назад, вероятность такого взлома выявлена не была. Никакой суд не сочтет халатностью то, что мы не приняли мер против технологии, о существовании которой не знали.

Зара принимает этот довод невозмутимо, подняв брови, словно намекая, что не стоит быть так уж в этом уверенным. Затем она формулирует свою позицию по-другому: говорит о том, что Анна журналистка и связана с ведущими газетами и новостными агентствами.

— Она легко может превратить эту историю в цикл статей, даже книгу. Представьте потенциальный ущерб.

— При всем уважении, — замечает представитель отдела по связям с общественностью, — вы преувеличиваете опасность этого инцидента для репутации нашей компании.

— Это действительно очень щедрое предложение, — так же дружелюбно, как и в течение всего разговора, повторяет Тим. — И кроме того, мы готовы добавить право бесплатно пользоваться нашим приложением до тех пор, пока Анна снова не найдет себе пару.

— Вы считаете, после всего случившегося она захочет прибегать к услугам «Кисмет»?

— Такое больше не повторится, — заявляет азиат из технического отдела. — Если это вас беспокоит. Мы усилили систему защиты против хакерских атак втрое.

Тим снова улыбается Анне и, видимо, стремится продемонстрировать большую отзывчивость.

— Понимаю, должно пройти время, — говорит он. — Вы снова сможете знакомиться через Интернет только через несколько месяцев. Но не позволяйте этому мерзавцу помешать вам добиться того, чего вы действительно хотите. Его маленький эксперимент ничего не доказал.

— Вы так полагаете? — спрашивает Анна.

— Конечно. Нельзя делать выводы, опираясь на единичный инцидент, тем более что мы признаем: индексы совпадения не идеальны; всегда есть исключения из правил и неожиданные результаты. В вашем конкретном случае он доказал только, что индекс 62, возможно, немного занижен — он должен быть выше, 70 с чем-то. Потому вы и поверили в то, что он невероятно высок.

— Верно, — соглашается Анна.

— И конечно, ваш знакомый показал себя черствым человеком. Вы знаете, что он десятилетиями уклонялся от налогов? Провел большую часть жизни за границей, чтобы не платить налог на наследство. Десять лет назад его за это чуть не посадили. Тогда ему чудом удалось ускользнуть, но мы уверены, что прижмем его за нынешнюю аферу. Правда, Линден?

— Ну… мы обсуждаем с полицией основания для его ареста, — подтверждает Линден.

Самообладание Тима впервые дает трещину: он некоторое время сверлит взглядом Линдена, а потом снова поворачивается к Анне.

— Мы добьемся его ареста, не волнуйтесь. И если он попытается домогаться вас, не стесняйтесь поставить нас в известность. Он ищет с вами встречи?

— Нет, — лжет Анна.

— Хорошо. Что ж, будем надеяться, и не станет. И вы можете потихоньку возвращаться к нормальной жизни. Итак… — Тим складывает пальцы пучком и оглядывает комнату. — Чувствую, мы близки к тому, чтобы достичь согласия. Не так ли, Анна?

Все мужчины смотрят на нее, и она поворачивается к Заре; Анна видит, что, несмотря на категоричные заявления, подруга считает предложение достойным.

— Я хотела бы подумать, — говорит Анна, и сотрудники «Кисмет» заметно удивляются. — Я ведь могу подумать, правда?

Все за столом отвечают одновременно, соглашаясь с ней с трогательным единодушием:

— Конечно, конечно.

— Не спешите.

ЧЕТВЕРГ

После встречи в «Кисмет» Анна предложила заглянуть в кафе и всё обсудить, но Зара не согласилась — она настаивала, чтобы они пошли в бар отметить это событие. Она заказала бутылку шампанского и беспрерывно твердила, как много им предложили и что можно выжать из компании еще больше. Зара намеревалась еще и поужинать, но Анна не хотела больше пить, сослалась на усталость и поехала домой. Там она переоделась в домашние штаны и фуфайку с капюшоном и не вылезала из них три дня.

За это время она ни с кем не общалась, разве что перемолвилась парой слов с продавцом в соседнем магазине и курьером, который привез пиццу. Но забилась в угол Анна не из-за апатии и депрессии или не только из-за них. На самом деле по сравнению с предыдущими неделями во вторник и среду она чувствовала себя неплохо. А в четверг утром девушка вполне счастлива; выйдя из душа, она смотрит из окна ванной комнаты на заросший сад Дэвида, краснокирпичное здание за ним и пустое голубое небо наверху — всё это размывается за рельефным стеклом яркими цветовыми пятнами, зелеными, красными и голубыми, которые сливаются друг с другом и словно излучают энергию, как картины Ротко. Раз она в состоянии оценить это, значит, еще сохраняет способность испытывать удовольствие и радость; может, эта частица спокойствия будет расти день за днем, пока не заслонит грусть, не вытеснит ее в область воспоминаний. Но проходит еще около часа, и из-за столь же случайного звука работающей дрели со стройки на соседней улице — а Анна уже давно решила, что это самый одинокий звук на свете, — ее настроение резко падает, и, нечаянно взглянув на синие каракули на календаре, она погружается в отчаяние. Мимолетное ощущение счастья оказалось простой иллюзией, вызванной высокой дозой прописанного врачом золофта, который отлично замаскировал тот факт, что вся ее жизнь скоро рухнет, уже рушится, даже разрушилась. Анна больше не может сконцентрироваться на подсчетах выплат по ипотеке и вынуждена свернуться калачиком на диване и сосредоточиться на дыхании.

Позже она возвращается к компьютеру и обнаруживает письмо от Джеффа. Она не знает, где он сейчас и как нашел ее электронный адрес, но странным образом понимает, что ответ на эти два вопроса один и тот же. Кажется, ее бывший любовник удалился куда-то в эфирное пространство, откуда может наблюдать за всем с безопасного расстояния, а также имеет доступ к любой информации; она представляет, что Джефф каким-то образом пробрался внутрь Интернета.

Это длинное письмо, длиннее которого она еще ни от кого никогда не получала, содержащее несколько тысяч слов, — целый манифест, деловое предложение, написанное торопливо, сбивчиво и с лязгом оружия. Джефф начинает с описания своей биографии, объясняя, почему ввязался в эту историю. Он рассказывает, что всегда был вытеснен из нормальной жизни, никогда не чувствовал свою связь с чем-либо, что его главной целью было противостоять международным корпоративным элитам, которые он считает корнем всех бед в мире. Это перетекает в обличительную речь: «Кисмет» заслуживает, чтобы его разоблачили, эта компания — худшая из худших, ее создатели расчетливо и лицемерно играют на психической уязвимости людей. Джефф ссылается на работы по психологии на тему «предвзятости подтверждения», на форумы, переполненные рассерженными пользователями, которым «Кисмет» заплатил за молчание, и на сомнительные дипломы «специалистов по статистике», проводивших «независимое» исследование, на котором «Кисмет» основывает свои заявления. Делает даже многословное отступление о теории Фрейда про эго и супер-эго.

Читая все это, Анна понимает, почему он не состоялся как журналист и для написания статьи нуждается в ее помощи: орфографические и грамматические ошибки на каждом шагу, а многие фразы вообще не имеют смысла.

Во второй части письма Джефф выдвигает предложение поработать над серией статей, которую они напишут вместе или, не исключает он, она напишет сама. Это будет анализ их свиданий, встреч в Саут-Банке, Сомерсет-хаусе и остальных — Анна рассмотрит ход своих мыслей в свете названного индекса соответствия и упомянутых выше психологических теорий. Получится первоклассное журналистское исследование, где результаты эксперимента будут представлены человеком, который не подозревал, что участвует в эксперименте.

«Уверен, что Guardian с руками оторвет у тебя такой материал», — добавляет Джефф и продолжает: они могут выпускать одну статью за другой месяцами, чтобы привлечь внимание общественности и прижать «Кисмет» к стенке. Пока статьи не появятся в печати, он готов платить ей зарплату. Только в последнем абзаце Джефф упоминает о ее чувствах и выражает надежду, что она «не слишком расстроилась». Конечно, Анна может все еще «сердиться» на него, но если она примет его предложение, они «отправят в архив секс и романтику» или даже будут общаться только по электронной почте. «Хотя мне будет очень жаль, — заканчивает он письмо. — По правде говоря, я скучаю по тебе. С уважением, Джефф».

У Анны руки чешутся ответить тотчас же что-нибудь в духе «Пошел вон». Но она не спешит: прокручивает письмо вверх и вниз, дивясь орфографическим ошибкам. Помнится, Джефф рассказывал, что провалился на экзаменах и не пошел в университет, и на мгновение Анна испытывает к нему сочувствие. Потом она принимает решение проигнорировать письмо и заняться чем-нибудь полезным. Берется за уборку на кухне, но через полчаса снова сидит за ноутбуком и перечитывает послание. На этот раз она просматривает указанные Джеффом ссылки, начиная с форума возмущенных американских пользователей «Кисмет». Многие посты связаны с публикациями в местной прессе, ни один из аналогичных случаев ее не удивляет — по сути, все они точь-в-точь повторяют тот, о котором она уже прочитала, — но девушка замечает нечто настораживающее. Один человек упоминает о соглашении насчет компенсации от «Кисмет», о личном письме от Рэймонда Чана, и Анна видит, что оно идентично тому, что ей выдали накануне.

Сама того не желая, Анна переходит к научным и психологическим статьям, которые прислал Джефф. На ужин у нее тост с сыром, она съедает его за чтением и засиживается за полночь, пытаясь разобраться в понятиях ид, эго и супер-эго.

В пятницу, несмотря на то что Анна намеревалась потратить день на изучение возможностей, которые дадут ей 30 тысяч фунтов — открыть свое дело, поехать в кругосветное путешествие, выплатить большую часть ипотеки или все вместе, — она снова прилипает к письму Джеффа. На этот раз она перечитывает предложенный им план статей — первая встреча, поход в Сомерсет-хаус, ночь вместе, поездка в деревню, решение отключиться от «Кисмет» — и уже представляет этот материал опубликованным в газетной колонке или на веб-сайте. Девушка садится с ноутбуком на диван и набрасывает заметки о каждом свидании, стараясь припомнить особенно интересные высказывания или поступки Джеффа, которые казались забавными, впечатляющими или привлекательными. Не сказать, что извлеченные из памяти эпизоды ей совсем уж неприятны, хотя все они омрачены последующими событиями и она видит их словно сквозь пелену черного тумана. Однако Анна выработала в себе нейтральный подход к происшедшему, и даже если ее не радует воспоминание о том, как они боролись в постели, или больше не возбуждает идея искупаться в скрытом от людских глаз бассейне, которая пришла ей на ум в Сомерсет-хаусе, она способна воскресить в памяти чувства, которые испытывала во время этих встреч, или, на худой конец, уловить хотя бы их тень или отыскать след, оставленный ими в ее душе. Всё это вызывает у Анны внезапное желание посмотреть на Джеффа, проверить, действительно ли он так красив, как ей казалось, но фотографии у нее нет. Невзирая на то как обернулось дело, это очень обидно. Девушка пытается сосредоточиться и вызвать в памяти его лицо, но образ почему-то ускользает от ее внутреннего взора; она помнит только, как Джефф поворачивает голову, но рассмотреть его в этом ракурсе совершенно невозможно.

Пока она размышляет об этом, ее телефон, лежащий на подлокотнике дивана, начинает звонить — неизвестный номер. Анна встает и смотрит на аппарат с середины комнаты, раздумывая, какова вероятность, что это звонит Джефф — сейчас, в тот самый момент, когда она пытается вызвать в памяти его лицо. На самом деле шансы не так уж малы, учитывая, что она думала о нем весь сегодняшний день и вчерашний тоже. Раздаются два, три, четыре звонка. Анна напрягает мышцы и стискивает зубы, чтобы не прикоснуться к мобильному. Во время шестого звонка она думает, что, может, это вовсе и не Джефф; вдруг это Пит пытается дозвониться с чужого телефона и договориться насчет ипотеки или просто узнать, как у нее дела. Звонки не прекращаются — седьмой, восьмой, — и Анна понимает, что этот человек, кто бы он ни был, так же решительно настроен дозвониться, как она сама — не брать трубку. Девятый, десятый, одиннадцатый сигнал. Анна, застыв на месте, смотрит на телефон.

СРЕДА

На удивление, и на следующей неделе стоит хорошая погода, словно раз навсегда установились теплые и солнечные дни, а других и быть не может. В среду, около пяти часов дня, Анна открывает мансардное окно, за которым виднеется чистое голубое небо, и начинает вдумчиво и неторопливо собираться. Она прикидывает несколько вариантов и выбирает черные джинсы, просторную джинсовую рубашку и серьги-кольца. Этот наряд заставляет ее почувствовать себя юной и готовой к выходу в свет в дневное время. Если точнее, он напоминает ей о тех первых безрассудных вечерах в Бедфорде, когда ватага из пятнадцати-шестнадцатилетних подростков, вооруженных фальшивыми документами, совершала налет на «Энигму», главный клуб в городе, и разбивалась на тактические группы — самые бесшабашные юноши в паре с самыми привлекательными девушками; руководствуясь непроверенной теорией, что до того, как выстраивается очередь, вышибалы более снисходительны, они всегда являлись невероятно рано, в восемь-полдевятого вечера, сразу после открытия клуба. После одного такого летнего вечера они с Алексом Брисинди забрели на кладбище, где сделали неловкую попытку лишить друг друга девственности, не удавшуюся из-за прохожих с фонариками, вывернувшегося наизнанку презерватива и, наконец, пропавшей эрекции; история эта вызывает у Анны улыбку, и тот факт, что она вспоминает детские шалости с удовольствием и без тоски по прошлому, является хорошим предзнаменованием.

В семь часов Анна тащит вниз по ступеням чемодан, который отдавала в химчистку на дезинфекцию и чистку, и выходит на улицу. У этой ручной клади нет колесиков, и по пути к станции девушке приходится каждые двадцать метров менять руку и делать долгие передышки. На «Кингс-Кросс» она поднимается на эскалаторе к мощеному пространству между ближайшим вокзалом и Сент-Панкрас, и хотя площадь запружена толпой, сразу же замечает Андре. Мускулистые руки, массивная челюсть и коротко стриженные светлые волосы делают его похожим на солдата элитного подразделения или на артиста, который играет роль солдата, хотя он меньше ростом, чем ожидала Анна; когда он подходит ближе, становится ясно, что он даже ниже ее. Они обнимаются и целуют друг друга в щеку, а затем делают много селфи: Анна и Андре стоят около чемодана, Анна передает чемодан Андре, Андреприседает возле чемодана. Она тут же размещает снимки в «Твиттере» под заголовком «Миссия выполнена», и оба смотрят, как появляются первые лайки и поздравления.

— Теперь пойдем куда-нибудь поедим? — говорит Андре. — Я умираю с голоду.

— У тебя есть какие-то предпочтения?

— Вон тот McDonald’s начинает казаться очень привлекательным.

Анна с улыбкой предлагает ему прогуляться десять минут до района Эйнджел, где есть ресторан афганской кухни. Андре вскидывает чемодан на плечо и говорит, что афганский ресторан годится, если только кормят там лучше, чем в Афганистане.

— А что, там плохая пища?

— Довольно вкусная, — объясняет Андре, перемещая чемодан на спину; теперь он становится похожим на Атланта, держащего на плечах земной шар. — Но последствия скучные, если ты понимаешь, о чем я.

Они поднимаются на самую высокую точку Пентонвилл-роуд — вены на шее у Андре напоминают веревки, а лоб покрыт потом; ты не упомянула о том, что эти десять минут придется идти в гору, жалуется швед. Но от предложения сесть в автобус он отказывается. Еще через десять минут они доходят до ресторана, который, в отличие от его изображений в «Гугле», выглядит обшарпанным и к тому же не предлагает выпивку.

— Здесь… мило, — бормочет Андре, когда они усаживаются за шаткий столик и официант уносит чемодан куда-то в служебные помещения.

— Не старайся быть вежливым, — шепчет Анна, глядя в ламинированное меню. — На самом деле я хотела прийти сюда ради нового проекта, задуманного как продолжение розысков хозяина чемодана, — она объясняет замысел колонки, где будет описывать свои посещения в компании какого-нибудь мужчины лондонских ресторанов национальной кухни: афганского, бразильского, китайского, датского, эфиопского…

— Откуда взялась такая идея?

— Из игры слов, как большинство хороших идей. Цикл статей будет называться «Вокруг света за восемьдесят свиданий».

Андре улыбается и подтверждает, что это свидание, а сам он не только уверенный в себе, но еще и романтичный человек. Анна поспешно меняет тему и рассказывает, что в пятницу идет на собеседование в Guardian и ей нужно представить там концепцию будущих материалов. Андре все еще многозначительно улыбается, поэтому она переводит разговор в совершенно другое русло и спрашивает его, в какой стране ему больше всего нравится работать. Но он в своем ответе, похоже, намерен ограничиться одним лишь кулинарным аспектом и очень хвалит еду в Юго-Восточной Азии, кроме Филиппин, где пища такая безвкусная, как будто национальные предпочтения в еде диктуют беззубые карапузы. Пока Андре говорит об этом, официант приносит заказ, и Анна с удовольствием видит, что ее блюдо — нечто среднее между карри и кебабом, что соответствует ее представлению о местонахождении Афганистана на карте.

— Ты больше не собираешься возвращать владельцам потерянные чемоданы? — интересуется Андре.

— Собиралась, но твое неожиданное сообщение о транзитном рейсе подорвало мой замысел. Теперь из этого уже не сделаешь интересную историю, а открывать международное бюро находок мне не хочется.

— Если тебя это утешит, то для меня потеря чемодана имела драматические последствия. В каком-то смысле из-за этого я расстался с девушкой. Или это помогло мне расстаться с девушкой. Может, статья все-таки получится?

Анна вся обращается в слух, и Андре начинает рассказывать о наводнении в Мозамбике и о самой горькой из всех своих командировок. В то время он жил в Женеве, работал в штаб-квартире ООН и встречался с девушкой по имени Айрис. Целый год его никуда не посылали — в мире все было безмятежно.

— Мы с Айрис встретились не через «Кисмет», а обычным способом, на вечеринке, и роман стал развиваться бурно и стремительно. Через две недели мы признались друг другу в любви, через месяц она уже жила в моей квартире, а через три завела речь о браке и детях, — уставившись в воздух перед собой, Андре трясет головой и говорит, что никогда не испытывал таких сильных чувств. Но разговор о женитьбе был преждевременным, Андре не противился в открытую, однако и не выражал восторга по поводу этой идеи и искал мягкий способ притормозить события. Айрис мгновенно заметила, что он изменился, и с тех пор каждый диалог о будущем, особенно связанный с его долгими поездками по работе за границу, превращался в ожесточенный спор. — Наконец она выдвинула ультиматум: «Хватит морочить мне голову, решись на серьезный шаг или хотя бы скажи, что я тебе нужна, а иначе давай разбежимся, пока не стало еще хуже».

Андре не понравилось, что его загоняют в угол — он не выносит безапелляционных требований, — и он рассудил, что раз Айрис так с ним обращается, она ему не подходит. Но в то же время молодой человек не мог решиться на окончательный разрыв, и когда случилось наводнение в Африке, получилось так, что решение было принято за него. Его отправили туда на три месяца, Айрис расценила отъезд Андре как пренебрежение ее чувствами, разозлилась и расстроилась до такой степени, что даже не попрощалась с ним.

— Уже через десять секунд в Африке я понял, что совершил ошибку. А на следующий день осознал, что это самая страшная, наиглупейшая ошибка в моей жизни. Это все равно как проснуться с похмелья и удивляться тому, что ты натворил накануне. Хуже всего оказалось то, что в ближайшие недели у меня не было доступа ни к телефону, ни к Интернету и связаться с Айрис не представлялось никакой возможности. Прикинь, каково это, когда хочешь вернуть человека, которого сам же и прогнал, и торчать в чертовой Африке, не в силах что-либо предпринять? Я даже письмо послать не мог! Я воображал, как она на другом конце света не получает от меня известий, думает, что мне на нее плевать, с каждым днем все больше меня забывает и наконец начинает ходить на вечеринки, встречаться с новыми парнями. Это сводило меня с ума! Словно стоишь на обочине дороги и наблюдаешь за аварией в замедленном темпе. Ты понимаешь меня?

Анна прочищает горло и серьезно и торжественно, будто стоит у алтаря, произносит:

— Да.

— Но я вознамерился вернуть Айрис во что бы то ни стало. Я решил по возвращении в Швейцарию сделать красивый жест. Один мой коллега нашел восхитительные жемчужины — они назывались голубыми, хотя были скорее лиловыми — и показал мне пляж, где их можно отыскать во время отлива. Айрис любила все, что связано с морем, — плавание с аквалангом, тропических рыб и прочее, — и в свой единственный за три месяца выходной я отправился на поиски жемчуга. Вышел один из маленького городка, где мы жили, нарушив существовавшие правила безопасности, пришел на пляж и увидел там бегающих вдоль воды собак — огромное множество бродячих псов.

Анне приходит в голову, что ей надо бы записать всю историю, ведь из этого рассказа и в самом деле можно сделать увлекательную статью, но она боится, что блокнот и ручка разрушат настроение, и полагается на свою память. Андре продолжает: товарищ говорил ему, что жемчуг лежит в гладком влажном песке на месте, где отступила вода, но именно там прыгали собаки: видимо, охотились на мелкую рыбешку. Шелудивые и явно больные псы были агрессивны, как все собаки в Африке. Но мысль об Айрис заставила молодого человека вернуться к лесу, найти корягу и подойти к воде, держа кусок дерева, как бейсбольную биту.

— Собаки не испугались и двинулись ко мне. Я не был уверен в том, что они бешеные, но такую вероятность исключать не стоило. Я стал замахиваться на них палкой, размахивал ею, как сумасшедший. Одного пса ударил по лапе и, вероятно, сломал ее, но это возымело действие: он заскулил, и другие тоже отступили, однако ненадолго. Так что мне пришлось плясать на отмели, высматривая жемчужины, в то время как животные притаились на берегу, пытаясь улучить подходящий момент для очередного нападения.

В сумерках Андре ушел с берега с карманом, полным песка, среди которого лежали три маленькие жемчужины, вернее, таившие их крошечные моллюски с раковинами идеальной шаровидной формы. Через полтора месяца, уже перед отлетом, он отдал их в столице Мозамбика Мапуту ювелиру, и тот сделал пару серег и кольцо. Андре предполагал вручить их любимой, когда будет делать предложение.

— Я придумал так: сразу поеду к Айрис домой и, как только она откроет дверь, опущусь на колено. Но в Женеве мой чемодан не появился на ленте. Стоя в тот день у опустевшей багажной карусели, я понял, что окончательно потерял Айрис. Словно мое сердце не вернулось со мной из путешествия. Увидев Айрис, я не сделал ей предложения и вообще ничего не сказал о своих чувствах. Она сообщила, что зарегистрировалась на «Кисмет» и встретила другого, а на меня махнула рукой. Я притворился, что меня это ничуть не трогает, и сказал, что уезжаю в следующую командировку. На Гаити. Похоже, я тоже махнул на себя рукой, — Андре вздыхает и часто моргает, словно удивляется тому, как обернулось дело.

Анна говорит, что это впечатляющая история и она с удовольствием напишет на ее основе статью, которая станет прекрасным завершением чемоданного проекта.

— Финал мы можем придумать и получше, — Андре снова улыбается ей. — Давай расплатимся. Я хочу выпить.

Они идут в большой паб на Эссекс-роуд, где Андре доказывает, что их свидание вполне настоящее, а флиртовать он любит и умеет. Он становится болтливым, часто прикасается к Анне, осыпает ее комплиментами, а возвращаясь в третий раз от барной стойки с напитками в руках, устраивается рядом с девушкой, недвусмысленно давая понять, если она еще не поняла, что уже готов к продолжению; наступает момент, когда Анна должна остановить его или позволить событиям идти своим чередом. Его уверенность в себе и манера двигаться наводят ее на мысль, что в постели он — бог; это все равно что спать с профессионалом. Андре упоминает, что завтра улетает в Швецию, а сегодня остановился в отеле «Сент-Панкрас»; Анна на распутье: стоит ей провести с ним ночь или нет?

— А как же твоя конференция?

— Я ее выдумал. Я летел в Швецию в отпуск и просто завернул в Лондон, чтобы увидеться с тобой.

— Только ради этого?

— Ага. Что-то подсказало мне, что это хорошая идея.

— Очень хлопотно, учитывая малую вероятность успеха.

— Притворщица!

Он целует ее, и Анна не сразу его отталкивает.

— Это станет прекрасным завершением истории, — говорит Андре. — И ты сможешь продать ее в газету.

Он снова ее целует, но на этот раз Ана сразу отстраняется от него.

— В чем дело? — интересуется он. — Я тебе не нравлюсь?

— Нравишься.

— Так что же тогда? — Андре спрашивает это так, словно само собой разумеется, что осложнения исходят с ее стороны, и Анна про себя соглашается: так оно и есть. Она знает, что ночь с ним в отеле будет приятной, восхитительной, полной огня и скорее всего ни к чему не обязывающей, но эти соображения существенно и неумолимо перевешивают другие — нет, не обычное бездонное чувство паники в животе, но гораздо более основательная причина: она просто не хочет.

— Постой-ка, — вдруг соображает Андре. — У тебя уже кто-то есть.

Анна только пожимает плечами, словно говоря: что я могу поделать?

— Я должен был догадаться. Каждый раз, когда я возвращаюсь в Европу, здесь все меньше одиноких людей. Так устроен мир.

Андре меняется, будто радио, перенастроенное на другую волну: прекращает хватать ее за разные части тела, болтая комплименты, и становится просто дружелюбным. Они выпивают еще по одному коктейлю в честь удачного завершения дела, потом Андре решает отправиться в отель. Анна извинятся за то, что ему придется провести ночь одному в пустом номере, и он отвечает, что это ему не грозит — в Лондоне живет несколько его хороших подруг; Анна смеется в голос и называет его развратником. Они выходят на улицу, обнимаются и просят одиноко стоящего курильщика сфотографировать их вместе с чемоданом. Потом Андре снова поднимает чемодан на спину, как Атлант земной шар, и уходит. Анна смотрит, как он удаляется, подобно черепахе или улитке, — чемодан постепенно становится меньше; его владелец идет по прямой улице, сворачивает за угол и наконец исчезает из виду.

ЧЕТВЕРГ

Ранним утром в четверг Анна испытывает невинное чувственное удовольствие, которое считает очередным этапом своего выздоровления. Когда накануне вечером она поднялась в спальню, в мансарде — как всегда в теплые дни — было жарко, словно в печи, и Анна, отбросив одеяло, заснула под одной простыней и с открытым окном. Около пяти утра она просыпается от того, что вся дрожит. Она свешивается с постели и, наблюдая, как рассвет устраивает для счастливых ранних пташек захватывающее световое представление — серо-синий небосклон превращается в большой переливчатый двухслойный пирог из оранжевого и желтого, — подтягивает одеяло на кровать и укрывается им. Ей так приятно ощутить внезапное тепло, так уютно кутаться в одеяло, что, прежде чем снова провалиться в сон, Анна успевает возблагодарить судьбу за подобное наслаждение и возможность увидеть великолепную зарю.

В следующий раз она открывает глаза около половины девятого. Комната наполнена мягким пыльным светом цвета подсолнечника. Анна встает, но только чтобы налить себе чашку чая, которую несет в спальню и пьет, глядя из окна на небо и размышляя о проведенном с Андре вечере. И приходит к выводу, что это можно считать успехом. Даже больше: триумфом. И Анна имеет в виду не то, что встретилась с ним, передала чемодан и получила поток поздравлений со всех концов соцсети, а ту твердость, которую она проявила, когда Андре сделал ей пикантное предложение. Эта спокойная уверенность, кажется, еще больше укрепилась во сне, и теперь девушка знает со всей очевидностью, чего она хочет и, более того, как этого добиться. Будто желая испытать свою новую убежденность, она встает, спускается по лестнице и останавливается перед календарем, уперев руки в бока. Завтрашний день отмечен большим крестом — собеседование в Guardian. Сегодняшний обведен синей закорючкой — экзамен Пита по информатике. Ею опять, даже с новой силой овладевает решимость, и бодрость прокатывается по всему телу.

Позавтракав и выпив кофе, Анна откапывает в шкафу спортивную обувь и выбегает из дома, захлопнув за собой дверь. Она бежит к востоку по Финчли-роуд, затем в Камден, где зигзагами огибает идущих по тротуару туристов и лондонцев, иногда соскакивая на дорогу. По высокому ровному холму Камден-роуд она поднимается к Холлоуэй и удивляется тому, что еще не устала. Телефон девушка намеренно оставила дома, чтобы избежать искуса замерить расстояние, но, кажется, она убежала гораздо дальше обычного, а сил у нее только прибывает. Энтузиазма добавляют весенние пейзажи: в парке Финсбери деревья в цвету обрамляют тропинки, как огромные помпоны, а отдаленные здания затянуты нежной туманной мглой и выглядят как собственные отражения в зеркальном озере. Из парка Анна выбегает на Грин-лейнс, где переходит на ровный пружинящий ритм и переносится мыслями к подростковым забегам по пересеченной местности, к состоянию отрешенности от внешнего мира, в которое погружалась, если усталость мышц не достигала ее сознания. Длинная дорога ведет на север через Харинги, Тернпайк-лейн, Вуд-Грин, где наконец разветвляется, и Анна сворачивает на крутую улицу с террасной застройкой, которая заканчивается у Александра-парка. С горящими икрами и бешено колотящимся сердцем Анна почти шагом взбирается на холм, но только когда тропинка перестает подниматься ввысь, у входа в выдолбленный изнутри, похожий на раковину Александра-палас, она поворачивается и позволяет себе полюбоваться видом раскинувшегося внизу города.

Он весь как на ладони — от наклонной арки стадиона «Уэмбли» на западе до фальшивой Эйфелевой башни в районе Кристал-Пэлас далеко на юге; на востоке, расширяясь и извиваясь змеей, сверкает река, окруженная бесчисленными жилыми районами и промышленными комплексами, уходящая к илистым отмелям и в мерцающую даль. А между этими ориентирами — невероятное скопище всякой всячины: множество небоскребов, исторических памятников и целых районов, которые кажутся не более чем беспорядочным нагромождением зданий. Но все-таки с этим городом можно найти общий язык, поскольку Анна знает, чего хочет. Джефф правильно говорил: наши желания придают смысл какофонии, хаосу. Не суть важно, получишь ты желаемое или нет; главное знать, чего хочешь, и тогда шум глохнет и город уменьшается до размеров, поддающихся управлению.

Большую часть дороги домой приходится идти, и когда Анна наконец попадает в квартиру, то обнаруживает два пропущенных звонка — один от Зары, другой от неизвестного, который оставил сообщение; это оказывается Линден из «Кисмет»: он хотел бы продолжить беседу и попытаться достичь согласия. Не торопясь отвечать, девушка открывает карту, прослеживает маршрут к Александра-палас через Камден и с удивлением обнаруживает, что пробежала двадцать один километр. Потом она замечает, что уже два часа дня и времени отвечать на звонки у нее нет; она наскоро перекусывает, принимает душ, одевается и снова выходит из дома.

139-й автобус до «Ватерлоо» подъезжает к остановке почти сразу, и Анна занимает свое любимое место на переднем сиденье верхнего этажа — еще одна маленькая победа. Чрезвычайно довольная этим, она достает телефон и набирает Зару — не для того чтобы ответить на ее звонок, а просто поделиться хорошим настроением.

— Привет, — говорит она, когда подруга берет трубку. — А со мной тут произошло нечто странное.

— Дай догадаюсь. Снова приставал уличный музыкант?

— Нет. Я вышла на пробежку и неожиданно пробежала двадцать один километр! Это половина марафонской дистанции.

На том конце линии молчат, потом Зара говорит:

— И что тут странного? Ты же все время бегаешь.

— Обычно я пробегаю не больше пяти-шести километров. Но сегодня я не взяла с собой телефон и не знала, как далеко забралась, просто неслась вперед и вперед. Как будто сил у меня теперь столько, что я не могу их рассчитать.

Зара смеется:

— Обалдеть, — и рассказывает, что с ней тоже кое-что случилось: ей позвонили из «Кисмет».

— Почему тебе?

— Потому что именно этим и занимаются юристы — представляют интересы клиентов. А может, потому что ты не отвечала на звонки. Ну так или иначе, все складывается очень хорошо: похоже, они согласны увеличить размер компенсации. До тридцати пяти или даже сорока тысяч. Полагаю, нам надо настаивать на пятидесяти. Как ты считаешь?

— Знаешь, — говорит Анна, когда автобус проезжает мимо щита с рекламой любовного теста «Кисмет». — Я решила отказаться от денег.

— Что?

— Я решила отвергнуть их предложение.

— Ты рехнулась? Только подумай, какая это сумма.

— Да… Я думала об этом. Много. И решила написать статью. Не хочу, чтобы мне затыкали рот.

— А если Guardian не привлечет эта идея?

— Предложу другому изданию. Просто это самое интересное событие в моей жизни. Вот послушай, — Анна объясняет, какие последствия будет иметь цикл статей про то, как она заставила себя поверить, что нашла идеального мужчину; естественно, с подробным описанием их встреч с Джеффом. Потом интересуется мнением Зары, и та отвечает вопросом:

— Это ведь он надоумил тебя?

— Ну, без него не обошлось.

— Анна! Не смей видеться с этим типом! Я тебе запрещаю!

— Расслабься. Я и не собираюсь. Его помощь мне не нужна. И его деньги тоже. Я и сама справлюсь.

Зара разочарованно вздыхает и сердито предупреждает Анну, что «Кисмет» будет чинить ей препоны, затеет против нее информационную войну, что на все ведущие СМИ будут оказывать давление, чтобы те не публиковали ее статьи, — но девушка прерывает подругу на полуслове.

— Зара, послушай. Я приняла решение. Доверься мне. К тому же мне нужна твоя поддержка. Хорошо?

— Но как насчет всех этих…

— Зара, поверь мне, — очередная пауза длится, пока автобус проезжает мимо зеленой стены Риджентс-парка, после чего Анна понимает, что на следующей остановке ей выходить. Наконец Зара снова вздыхает, но на сей раз это означает, что она сдается.

— Тогда лучше я сама позвоню им и сообщу, что вопрос закрыт.

— Тебе необязательно это делать.

— Я хочу представлять твои интересы.

— Тогда хорошо. Спасибо. Слушай, мне надо идти.

— Тебе надо идти? Это же я на работе!

— У безработных тоже есть дела, — парирует Анна, нажимая на кнопку остановки по требованию и вставая. — Важные дела. Хочешь, завтра вместе поужинаем? — они быстро договариваются, что Анна зайдет к Заре, и прощаются; повинуясь непонятному импульсу, Анна внезапно выпаливает, что любит подругу, — в трезвом виде она не говорила ей этого годами, а может, и вовсе никогда. Потом она спускается по ступенькам и, выскакивая из автобуса, кричит водителю: «Спасибо».

В 15:45 она прибывает на Малет-стрит и выходит на длинную пешеходную площадь, к которой примыкают здания Школы изучения стран Востока и Африки, Университетского колледжа Лондона и Биркбека. Еще рано, и Анна пьет кофе на каменной скамейке, наблюдая за огромными дверьми и ступенями здания под названием Тойнби-холл. Мимо снуют студенты самого разного возраста, комплекции и цвета кожи, с учебниками, тетрадями или с пустыми руками, но при этом создается впечатление, что все они движутся целенаправленно, точно представляя точку назначения; Анна удивлена, в ее представлении студенты должны выглядеть совершенно иначе. В самом начале пятого двери Тойнби-холла открываются, и оттуда высыпает группа юношей и девушек. Пит появляется из затененного дверного проема одним из последних и задерживается на ступенях, чтобы закончить разговор с молодой смуглой женщиной; по его улыбке и жестам Анна догадывается, что он хочет рассмешить свою спутницу. Затем они обнимаются и расходятся. Когда Анна догоняет Пита, на лице его еще блуждает улыбка, но она пропадает, как только он замечает бывшую возлюбленную.

— О господи… — роняет он, останавливаясь как вкопанный.

— Последний экзамен? — спрашивает Анна, заставляя себя смотреть ему в лицо с довольным, непринужденным видом, как ни в чем не бывало.

Пит остолбенело смотрит на нее широко открытыми глазами, молчит. Потом с очевидным усилием берет себя в руки и с достоинством произносит:

— Так и есть.

— Похоже, у тебя появилась подруга, — Анна бросает взгляд в сторону удаляющейся азиатки. Пит не улыбается и не поворачивается туда, куда она указывает.

— Что тебе нужно?

— Хотела поздравить тебя с окончанием экзаменов. А еще я надеялась поговорить.

— Я встречаюсь с друзьями, мы договорились выпить.

Анна кивает и опускает глаза.

— Но у меня еще есть время.

Пит умолкает и продолжает путь, видимо, предполагая, что Анна пойдет вместе с ним. Она не сразу об этом догадывается, и ей приходится поторопиться, чтобы догнать его. Вдвоем они преодолевают Рассел-сквер, и Анна пытается сообразить, не направляется ли Пит в метро и если да, то надо ли ей ехать с ним. Но он поворачивает на юг, в Блумсбери. Несколько минут они молчат, потом Анна внезапно заявляет:

— Я потеряла работу.

— Что? — переспрашивает Пит, не веря своим ушам. Он сердито останавливается и оборачивается к ней. — Как ты умудрилась?

Анна намеревается не врать и даже ничего не преувеличивать. Она рассказывает о статье Сахины, о добавленном фрагменте, о поступивших жалобах и о том, как Стюарт хотел временно отстранить ее, а она не пожелала там больше оставаться.

— Можно сказать, я сама уволилась. Так что все не так уж плохо.

Пит отводит взгляд и трясет головой.

— Я тебя не узнаю, — спокойно произносит он и идет дальше, и снова ей приходится подлаживаться под его шаг. Они проходят мимо Британского музея и, стараясь поддерживать разговор, Анна спрашивает его об экзаменах и стажировке в Актоне, но Пит дает односложные ответы, которые не предполагают дальнейших расспросов: «да», «нет», «не знаю», «может быть»; это все равно что играть в теннис с самим собой у кирпичной стенки, когда мяч отскакивает быстрее, чем вы рассчитываете, и под другим углом. В конце концов разговор затухает, и они молчат, пока Пит не задает вопрос:

— Ты все еще с тем парнем?

— Нет.

Пит не останавливается и ничем не выдает свою реакцию.

— Почему же?

— Ничего не вышло.

— Но у вас же совпадение на 81 процент?

— Как выяснилось, это только число.

Она смотрит на его профиль и снова не замечает никакой реакции, но именно это и обращает на себя внимание: намеренное отсутствие всякого выражения, сдержанные чувства. Питу звонят, и он вынимает телефон из кармана. Это его друг Финн. Пит смотрит на экран.

— Я могу перенести встречу с друзьями, — предлагает он. — Хорошо бы нам сейчас потолковать.

— Да, — робко произносит Анна, стараясь скрыть победные нотки в голосе.

— Я волновался за тебя.

— Я это понимаю.

— Надо поговорить о квартире. И о деньгах.

— Да.

— И выпить все же не помешает.

— Определенно.

Они проходят мимо нескольких пабов, но Анна предлагает в такой теплый день посидеть на улице; Пит соглашается. Они покупают в газетном киоске четыре банки пива и несут его в ближайший зеленый уголок — Сохо-сквер. Когда они садятся на скамью, Анна морщится от боли: после утренней пробежки ноет каждая мышца. Она рассказывает Питу, что добежала аж до Александра-палас, и он впервые оживляется. Разговор на нейтральную тему идет легче, и они перебирают различные маршруты пробежки из Килберна, пока Анна не допивает первую банку.

— Так вот как ты проводишь время? — Пит открывает свою вторую банку. — Ставишь рекорды на дальность забега?

— Чаще всего нет. Но завтра важный день. У меня собеседование в Guardian.

Пит осведомляется, будет ли она говорить с ними о чемоданном проекте, Анна отвечает, что хочет написать статьи о другом, и умолкает. Здесь необходима деликатность.

— Я хочу написать о себе, — она с усилием выталкивает каждое слово. — О том… что произошло в последнее время.

Пит уточняет, что еще произошло, и после очередного долгого молчания Анна говорит, что многое случилось, что она попала в сумасшедший переплет.

— Что этот тип тебе сделал?

— Не хочу все это объяснять.

— Давай, раз уж начала.

— Пожалуйста, Пит, не проси. Дело вовсе не в нем. А в тебе и во мне. У меня была депрессия.

— Ты мне уже говорила.

— Нет, клиническая депрессия. Я каждый день принимаю антидепрессанты.

Во второй или третий раз за время их встречи Пит испытывает потрясение и ужас. Он забрасывает ее вопросами: как давно она принимает таблетки, сколько времени до этого чувствовала подавленность, почему ничего не говорила ни ему, ни другим.

— Невероятно, что ты скрывала это от меня.

— Я скрывала это от самой себя.

— Но почему?

— Потому что знала, что ты примешь это близко к сердцу. Не хотела, чтобы ты думал, будто я сбрендила.

— Это ты приняла все слишком близко к сердцу. В этом нет ничего страшного. Многие пьют такие таблетки.

— Ничего подобного.

— Просто люди не распространяются об этом.

— Ты таких знаешь? Кого например?

— Не скажу. Другие относятся к этому так же трепетно, как и ты, — он делает долгий глоток пива, вздыхает и повторяет, что ей следовало давно рассказать ему обо всем, с самого начала. — Держать такие секреты при себе опасно.

— Потому это и называют болезнью. Но я стараюсь. Измениться, я имею в виду. Стать более открытой.

Похоже, тема исчерпана, и они долго пьют пиво в молчании, пока банки не пустеют. Анна понимает, что скоро ей понадобится в туалет, и думает, где искать ближайшее заведение. Парк уже заполняется закончившими работу людьми; все скамейки заняты, многие лондонцы отдыхают с пивом и сигаретами на траве. Анна видит пару, сидящую друг напротив друга по-турецки, и вспоминает свою идею «тузика» — вот бы ей с Питом посидеть в таком гамаке, опершись спинами на эластичный материал и уравновешивая друг друга. Потом она думает о своей последней выдумке — парке аттракционов с продуктами человеческого потребления — и подносит банку к глазам, как бы оценивая ее объем.

— Как ты думаешь, сколько пива ты выпил за всю жизнь?

Неожиданный вопрос заставляет Пита отпрянуть, но он быстро берет себя в руки и отвечает:

— Около семи тысяч пинт.

— Как ты быстро подсчитал.

— В среднем десять пинт в неделю с пятнадцати лет, то есть тринадцать лет. Тринадцать умножить на пятьдесят два и еще умножить на десять — получается около семи тысяч.

— Ух ты!

— У меня все-таки технический склад ума.

— Семь тысяч пинт. Представь это в виде пруда или озера.

— Вряд ли это так уж много. Скорее всё это влезет вон в тот мусорный ящик, — Пит указывает на контейнер в дальнем конце парка и объясняет, что люди склонны преувеличивать объем, который предметы занимают в пространстве. — Помнишь такую игру, когда надо угадать, сколько конфет в банке? Обычно называют гораздо меньшее количество, чем на самом деле. Вся вода, которую ты выпила в жизни, поместится в олимпийский бассейн. А все выпитое вино — наверно, в бочку.

Парк аттракционов в воображении Анны на глазах уменьшается: гигантский кусок мыла усыхает до размеров подушки, пруд из вина стекает в огромную бутылку размером с контрабас, залежи сливочного масла превращаются в большую пачку. Нестрашно; может, в конце концов и так сойдет.

— Какой ты умный, — замечает Анна. — Мне нравится твой технический склад ума.

— Можешь спросить еще что-нибудь.

Анна оглядывается, подыскивая тему, и видит металлическую вывеску, гласящую, что с наступлением сумерек парк закрывается. Она спрашивает Пита, когда наступают сумерки, и тот смеется.

— Давай останемся и посмотрим. Когда смотритель подойдет и скажет, что уже сумерки, мы не согласимся.

Они оба смеются над этим предложением, но после этого момента единодушия наступившее молчание кажется еще более печальным. Почти пять минут они сидят, словно воды в рот набрали, а день катится к закату. Косые бронзовые лучи солнца высвечивают характерные особенности плит на дорожках вокруг лужайки — в прямом свете дня они кажутся единообразными серыми камнями, но вечером видно, что каждая отличается уникальным рисунком из пятен и щербинок, имеет неповторимый оттенок, особым образом заросла мхом и лишайником и поставлена по-своему кривовато. Анна думает об этом, и вопрос, который она действительно хочет задать Питу, вокруг которого крутятся все остальные, срывается у нее с языка:

— Ты когда-нибудь сможешь простить меня?

— Ты этого хочешь?

— Наверно, — она смотрит вниз на свои ноги, на плиты под перекладинами сиденья.

— Наверно?

— То есть я хочу, чтобы ты попытался.

— Но ведь мы совпадаем только на 70 процентов?

— Ну, знаешь, я никогда не дружила с цифрами.

Пит без улыбки отводит от нее взгляд и мотает головой. Потом сминает в руке пустую банку.

— Ты говоришь так только потому, что у тебя ничего не вышло с другим парнем, — отвечает он. — Иначе ты бы осталась с ним.

— Возможно, — соглашается она, — хотя я в этом сомневаюсь.

Он резко поворачивается к ней.

— Скажи, почему я вообще должен воспринимать тебя серьезно?

Анна снова опускает голову и изучает плиты около скамьи.

— Потому что я много думала. Напряженно думала. И пришла к выводу, что у нас с тобой многое было хорошо. Например… например, мы всегда отлично ладили.

— И что?

— У нас… всегда был хороший секс. Когда он был. Понимаешь, я потеряла к нему интерес из-за таблеток.

— Что-нибудь еще?

Анна чувствует: Пит знает, что для нее это неловкий разговор, и наслаждается этим.

— Ты будешь хорошим отцом.

Пит роняет голову; раньше она никогда не говорила ему этого.

— И… и, знаешь, несмотря ни на что, я всегда любила тебя. И люблю.

Пит по-прежнему сидит, повесив голову, и Анна оглядывает сквер. Невдалеке одна пара заканчивает пикник: отряхивает траву с задов и коленей, складывает плед, надевает обувь. Наконец Пит говорит:

— Я уже говорил сегодня: я тебя не узнаю.

И они снова молчат. Анна видит, как пара выходит из парка, и замечает, что на лужайке появилось много свободного места. Видимо, приближаются сумерки; садовник или смотритель в комбинезоне обходит сквер и приглашает посетителей на выход. Анна долго следит за этим человеком и потому вздрагивает, когда Пит соскакивает со скамьи.

— Эх, была не была! — восклицает он. Он прыгает на месте и трясет ногами, словно готовит мышцы к сложному упражнению.

— Что с тобой?

— Я тоже хочу тебе кое в чем признаться, — начинает Пит. — Меня это мучило. Когда мы последний раз разговаривали, я не был честен с тобой до конца.

По ослабевшим конечностям Анны пробегает дрожь.

— Что же ты скрыл?

Она уже знает ответ, который подтверждается темной складкой, появившейся между бровей Пита, — свидетельство переживаний, которые приносит ему разговор на эту тему. Анну начинает подташнивать.

— Это связано с Зарой, да?

— Между нами ничего не было. Честное слово. Но мы… нас тянуло друг к другу. Мы это обсуждали.

Анна вся дрожит; пальцы впиваются в деревянные перекладины скамьи, словно иначе она упадет. Больной зуб все еще там, в темной ямке во рту.

— Но мы ничего себе не позволили. И договорились впредь не видеться. Потому что мы любим тебя. Именно тогда я понял, что хочу прожить всю жизнь с тобой. Тогда я и решил сделать предложение.

У Анны больно перехватывает горло, глаза застилают слезы, и она их смаргивает; она не знает, почему плачет: потому ли, что между Зарой и Питом было взаимное чувство, или потому, что Пит сказал, что они любят ее, или по обеим причинам.

— Не молчи, Анна.

— Я не знаю, что сказать.

Она хочет узнать, где, как и почему, уяснить хронологию событий, но ее одолевает дурнота. Как страдающий от морской болезни человек хватается взглядом за неизменный горизонт, она смотрит через сквер. Садовник разговаривает с молодой парой, и Анна снова представляет себе «тузик». Но на этот раз в нем, смеясь, сидят лицом друг к другу Пит и Зара. Потом Анна видит, как в «тузике» сидит она сама с Зарой, а затем воображает шезлонг на троих, когда все трое уравновешивают друг друга. Ее сбитый с толку мозг умудряется прикинуть, осуществима ли такая конструкция с технической точки зрения, и приходит к выводу, что да, определенно.

— Это нужно переварить.

— Я понимаю.

— Не знаю, с чего начать.

— Ну, — Пит снова садится рядом с ней, — мы никуда не торопимся. Мы ведь здесь до наступления сумерек.

Только через несколько минут Анна произносит следующую фразу, выражая неуверенность в том, что они сумеют все это преодолеть; Пит соглашается, но говорит, что они по крайней мере обсуждают это и пытаются выяснить корень проблемы.

— Инженеры говорят, что девяносто процентов работы — это поиск проблемы. А когда ее отыщешь, решение приходит само.

— Все-таки ты инженер до мозга костей.

Он отвечает, что это не лечится.

— Тебе идет. Так что же… ты полагаешь, мы нашли проблему?

— Смеешься? Мы уже приступили к ее решению.

Всё больше людей встает и выходит из сквера. Анна наблюдает за садовником — он идет по лужайке к их скамье и через пару мгновений окажется рядом — и думает о встрече с журналисткой из Guardian. А еще о Заре и Пите. А также об Андре, владельце чемодана. И о своих будущих статьях про «Кисмет». Смотритель сквера всего в нескольких шагах, он встречается с Анной глазами и улыбается, словно извиняясь: «Простите, что отравляю вам удовольствие, но вечеринка окончена». Анна в ответ тоже улыбается и думает, как же ей отреагировать на его реплику о наступающих сумерках. Этот вопрос присоединяется к компании других повисших над ней вопросов, и она осознаёт, что всё же пора начать принимать решения.

Примечания

1

Да нет (фр.). — Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. перев.

(обратно)

2

То есть выведывать информацию.

(обратно)

3

Appeler un chat un chat (фр.) — называть вещи своими именами; poser un lapin à quelqu’un (фр.) — надуть, не прийти на свидание; sauter du coq à I’êne (фр.) — перескакивать с пятого на десятое.

(обратно)

4

White elephant (англ.) — ненужная дорогостоящая вещь, red herring (англ.) — уловка, отвлекающий маневр.

(обратно)

5

Почему бы и нет? Обожаю говорить по-французски! (фр.).

(обратно)

6

Превосходная идея. — Ты полагаешь? — Да, в самом деле (фр.).

(обратно)

7

Не знаю. Без всякой причины (фр.).

(обратно)

8

Это бессмыслица! (фр.).

(обратно)

9

А теперь (фр.).

(обратно)

10

Ладно (фр.).

(обратно)

11

Название рыбного рынка.

(обратно)

12

Spotify (Спотифай, англ.) — служба потокового аудио, позволяющая легально и бесплатно прослушивать музыкальные композиции. Сервис доступен в Америке, в большинстве стран Европы, некоторых странах Азии, а также в Австралии и Новой Зеландии. Spotify является самым первым стриминговым сервисом, позволяющим слушать музыку онлайн, не скачивая ее на компьютер.

(обратно)

13

Популярная бесплатная система мгновенного обмена текстовыми сообщениями для мобильных и иных платформ с поддержкой голосовой и видеосвязи. Позволяет пересылать текстовые сообщения, изображения, видео и аудио через Интернет. Клиент работает на платформах Android, iOS (iPhone), Windows Phone, Nokia Symbian, Nokia S40, а также ОС Windows и в виде веб-приложения.

(обратно)

14

Аббревиатура от англ. technology, entertainment, design («технологии», «развлечения», «дизайн») — американский частный некоммерческий фонд, известный прежде всего своими ежегодными конференциями, основной целью которых является распространение уникальных идей в самых различных областях знаний. — Примеч. ред.

(обратно)

15

Колесо обозрения на южном берегу Темзы.

(обратно)

16

Kismet (англ.) — предназначение, предопределение, судьба. Слово пришло в английский из восточных языков.

(обратно)

17

Компания — оператор аэропортов.

(обратно)

18

Историческое общественное здание, где располагаются государственные учреждения и музеи.

(обратно)

19

Главная достопримечательность (фр.).

(обратно)

20

«Уймись, беспокойное сердце» (англ.). Название песни Стинга.

(обратно)

21

Планшет для рисования с помощью двух металлических курсоров, управляемых двумя рукоятками.

(обратно)

22

Неблагополучный район города, где в 1981, 1985, 1995 и 2011 годах происходили масштабные беспорядки.

(обратно)

23

Дискуссия об основных принципах будущей конституции Великобритании, которую должны были принять после Английской революции, состоялась 28 октября — 11 ноября 1647 года. В Патни, графство Суррей, (ныне юго-западный Лондон) находилась штаб-квартира армии Кромвеля.

(обратно)

24

22 июля 2005 года на станции метро «Стокуэлл» полицейские застрелили гражданина Бразилии, которого ошибочно опознали как террориста-смертника, накануне участвовавшего в неудачной попытке совершить взрыв в лондонском метрополитене.

(обратно)

25

Один из крупнейших районов Лондона.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ПОНЕДЕЛЬНИК

  ВТОРНИК

  СРЕДА

  ЧЕТВЕРГ

  ПЯТНИЦА

ВОСКРЕСЕНЬЕ

  ПОНЕДЕЛЬНИК

  ВТОРНИК

  СРЕДА

  ЧЕТВЕРГ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ПЯТНИЦА

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ЧЕТВЕРГ

  СУББОТА

  ВОСКРЕСЕНЬЕ

ПОНЕДЕЛЬНИК

  ПОНЕДЕЛЬНИК

  СРЕДА

  ЧЕТВЕРГ

  СРЕДА

  ЧЕТВЕРГ

*** Примечания ***