Пожар страсти [Белва Плейн] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Белва Плейн Пожар страсти

Пролог

В доме, где происходит встреча матерей, оставшихся без попечения, она методично обшаривает комнату глазами, словно где-то здесь скрывается ответ на ее вопрос. Комната выглядит обшарпанной и унылой, на окнах – серые безрадостные занавески, на подоконниках – пожухлые амариллисы, словно молящие о том, чтобы их полили, и сам воздух в помещении пропитан печалью.

Отчаявшаяся, лишенная средств иммигрантка, чей муж сбежал в Индию вместе с двумя дочерьми, сидит, обхватив лицо руками. У нее нет ни средств, ни житейского опыта, чтобы возбудить против них преследование. Модно одетая женщина в шарфе кораллового цвета и симпатичных сережках лишилась двенадцатилетнего сына, который предпочел остаться в отцовском поместье на берегу озера. Завзятая алкоголичка тщетно умоляет, чтобы ей предоставили еще один шанс.

Она искренне сочувствует им всем. И тем не менее ничто не сравнится с той пронзительной болью, которую испытывает она сама. Не в силах оставаться здесь ни минуты, она тихо поднимается и выходит на улицу, где ее принимает в свои объятия сырой и теплый полуденный воздух.

С вершины холма, где припаркован ее автомобиль, она смотрит на виднеющиеся внизу крыши и думает о том, что под любой из них могут таиться зло и жестокость. Странно, хотя что же в том странного? Стоя не так давно у окна отеля в Париже, она подумала о том же…

Глава 1

Массивный, окруженный широкими газонами и пышными кустарниками, дом стоял на границе города. Мимо дома шла дорога в сторону Беркширских холмов. Ландшафт здесь был неровный, холмистый. Утреннее солнце окрашивало вершины в дымчато-розовый цвет, а с наступлением вечерней зари можно было видеть, как алая полоса неба отделяет темные склоны холмов от моря серых облаков.

В один из таких вечеров Гиацинта оторвалась от этюдника и отложила в сторону уголь, чтобы полюбоваться живописным пейзажем. Тишину нарушал лишь легкий шелест листьев. Она стояла у открытого окна, радуясь теплому спокойному сентябрьскому вечеру.

Ею овладело настроение, которое Гиацинта, подшучивая над собой, называла «поэтическим моментом». Однако было бы несправедливо подшучивать над подобным настроением, тем более сейчас, когда она была столь несказанно счастлива, так спокойна, умиротворена и любима.

Внезапно Гиацинта услышала голоса. Ее родители, по своему обыкновению, расположились на открытой террасе внизу. Она никогда не подслушивала, но сейчас прозвучало ее имя.

– Гиацинте уже двадцать один, – сказал отец. – Она не ребенок.

– Ей только идет двадцать первый год.

– Ты меня изумляешь, Францина. Девушка отлично учится, год назад окончила колледж, приглашена в один из лучших музеев страны. И потом, – продолжил он с гордостью и вместе с тем вполне серьезно – именно к такому тону он прибегал, когда хотел похвастаться своей единственной дочерью, – она художница. Гиацинта сделает себе имя! Ты только подожди немного.

– Я говорю не о ее академических успехах, а о чувствах. Ты замечал, как она ходит и все время улыбается? Не удивлюсь, если Гиацинта уже спланировала свою свадьбу. Я так хотела бы отправить этого парня в Австралию, в Тьерра-дель-Фуэго, да куда угодно!

Гиа подтянула стул поближе к окну и замерла, прислушиваясь.

– Чем он тебе не угодил, Францина? Допустим, ты от него не в восторге, это твое право. Но так резко выступать против него? Почему?

– Он разбил ей сердце, Джим, вот в чем причина. Джеральд – бабник. Я это вижу, чувствую нутром. Сейчас он старается завоевать расположение Гиацинты, но когда-нибудь бросит ее. Я не доверяю ему. Он будет волочиться за женщинами, и женщины – за ним. Он слишком эффектен. Ему место в Голливуде. Гиацинта ему не пара.

– Господи, тебя слишком далеко заносит воображение. Джеральд предан ей. Приезжает три раза в неделю, да еще и на уик-энд.

– Я не говорю, что он неискренний. Сейчас это вполне возможно. Конечно, у нее есть такие качества, которые не у всякой обнаружишь. Она умна. Со вкусом и с достоинством. И очевидно, обожает его. Мужчине это льстит.

– Все же, по-моему, ты делаешь из мухи слона.

– Джим! Я говорю о возможном унижении, о жестоком разочаровании. Он не для нее! Нет, не для нее!

Сердце в груди Гиацинты застучало, как колокол. «Не для меня? Да что вам известно о нем или даже обо мне? Вы ровным счетом ничего не знаете о моей жизни!»

– Она очень добрая, Джим. Добрейшее создание.

– Да-да, так оно и есть.

Совершенно явственно, как если бы сидела на террасе с ними рядом, Гиацинта увидела их лица: светлые, как у нее, глаза отца, задумчиво устремленные вдаль; ясно-голубые глаза матери, словно мечущие искры, когда она чем-то взволнована.

– Не вижу ничего страшного, Францина. Приятный молодой человек, с хорошими манерами, умен, окончил медицинский колледж, почетный член медицинского общества. Вполне подходящий претендент, если бы ты спросила мое мнение. И признаться, он мне нравится.

– Да, он может понравиться. Но я опять-таки скажу, что Джеральд слишком расчетлив. Гиацинта же – полная невинность. Что она знает о жизни? Или о людях? Она общалась только с парнями из колледжа, да, возможно, встречала пару-тройку художников на своей работе. Не более того. Почти весь этот год ее опекал Джеральд.

«Лучший год в моей жизни, – подумала Гиацинта. – Год, который изменил мою жизнь».

– Она типичная художница, студентка, погруженная в свое дело, и всегда была такой.

– Многие бывают художниками, студентами и погружены в свои дела. Среди них есть по-настоящему замечательные люди.

– Именно они наиболее уязвимы.

– Если ты в самом деле так считаешь, то почему не поговоришь с ней об этом?

– Поговорить с Гиацинтой? При всей ее кажущейся мягкости она бывает упряма как мул. Вспомни, сколько мы просили ее бросить курить? Разве она послушалась? Только и видишь ее с сигаретой в руке.

Может, следует спуститься вниз, предстать перед ними и гневно высказать все то, что накипело у нее на душе? Однако Гиацинта осталась у окна, ожидая продолжения разговора.

Отец негромко сказал:

– Ты слишком болезненно все переживаешь.

– А что мне остается? Спокойно сидеть и наблюдать, как мужчина старается заполучить от моего ребенка то, что ему нужно?

– Что ты имеешь в виду? Секс?

– Кто знает? Есть кое-что и помимо секса.

– Например? – осведомился отец.

– Ты только посмотри. Ну что плохого в этом доме? Здесь удобно и уютно. И Джеральд все ходил здесь, что-то высматривал. Я это видела.

– Ну и что? Он просто проявил любопытство. Это вполне естественно. Джеральд всю жизнь жил в бедности и всем обязан университету. Не стоит относиться к нему так критично и подозревать во всех грехах. – Отец вздохнул. Он очень не любил спорить.

– Я реалистично смотрю на вещи.

– Давай зайдем в дом. Появились москиты.

Однако Францина еще не все высказала.

– Пусть тебя не вводят в заблуждение ум Гиа, ее энергия и амбиции. По сути своей она книжный червь. Дай ей какую-то книгу или новый компакт-диск – и она будет счастлива. Ее потребности очень невелики. И сама она простая. А этот парень отнюдь не прост. У них даже вкусы разные.

Отец засмеялся:

– Много ты знала о моем характере, выходя за меня замуж?

– Это совсем другое дело. Ты был уважаемым человеком, солью земли. Да ты и сейчас такой. – Францина грустно засмеялась. – Гиа мягкая, как ты. Она не такая, как я, Джим.

– Вот видишь, из нас получилась хорошая пара, не так ли? Думаю, ты зря беспокоишься. Поверь мне. И даже если бы все было так, как ты говоришь, мы не могли бы ничего поделать.

Внизу хлопнула дверь. На землю спускалась ночь. Гиацинта сидела в полумраке. Ее трясло, она чувствовала себя обиженной, униженной, оскорбленной.

Говорить такие незаслуженные, такие жестокие слова о Джеральде! Ведь он деликатный, заботливый – и такой порядочный! Да, если определить его одним словом – именно порядочный! Джеральд так много работал, а жизнь его никогда не баловала. Тем не менее он никогда не жаловался и был счастлив, когда ему перепадал даже маленький подарок судьбы – книга на день рождения или приглашение на обед в этом доме.

«Сейчас спущусь вниз и встану на его защиту, – в ярости подумала Гиацинта. – Но почему я мешкаю?» Она ощутила противную слабость в ногах. Ее постепенно покинули энергия и желание что-то предпринять.

Без толку пытаться поработать еще в этот вечер. Гиацинта закурила сигарету, убрала со стола эскизы и уголь, разделась и легла.

Внезапно ею овладел страх. «О Господи, вдруг что-то случится? Ведь может же произойти что-нибудь неприятное? Если бы Джеральд был здесь, он приласкал бы меня и успокоил…»

Перед ней прошли картины недавнего прошлого.


Гиацинта отчетливо помнила их первую встречу, место и час, первые слова и даже в чем была одета. На ней был плащ, поскольку весь день шел дождь, и на стоянках перед музеем блестели лужи. Она спустилась с холма и проезжала мимо университета, когда в зеркале заднего вида увидела молодого человека, стоящего перед медицинским колледжем и не защищенного от дождя ни плащом, ни зонтиком. Он прижимал к груди пачку книг в пластиковом пакете, хотя сам, видимо, насквозь промок.

Гиацинта подъехала к нему.

– Может, подбросить?

– Я жду автобуса. Он ходит каждый час, но, похоже, я пропустил его.

– Наверняка пропустили. Я подброшу вас, куда вам надо. Забирайтесь в машину.

– Спасибо, но мне в другую сторону.

– Не важно. Не можете же вы стоять еще час под дождем. В такую погоду и собаку не выгонишь на улицу.

– Не откажусь. Что ж, если можете, подвезите меня до следующей автобусной остановки. Это будет здорово.

– Вам незачем ждать автобуса. Где вы живете? Я подвезу вас до дома.

– Увы! Я живу в Линдене. Нет, высадите меня на остановке.

Гиацинта не знала никого, кто жил бы в Линдене. Это был заводской городок с железнодорожным мостом и потоком грузовиков – место, которое люди едва замечали, когда проезжали мимо. И находился он по крайней мере в десяти милях отсюда.

Молодой человек продолжал трогательно прижимать книги к груди. Гиацинте было плохо видно его лицо, скрытое всклокоченными волосами и приподнятым промокшим воротником.

– Мы поедем в Линден, – заявила она.

– Ну нет, я не могу вам это позволить.

– Вы не в силах помешать мне, разве что на ходу выпрыгнете из машины.

– Ну ладно. – Он улыбнулся. – Меня зовут Джеральд. А вас?

– Гиацинта. Ненавижу свое имя.

Зачем она это брякнула? Она постоянно извинялась за свое дурацкое имя. Надо покончить с этой привычкой.

– Отчего же? Симпатичное имя. И вполне гармонирует с вашим лицом.

Симпатичное имя. Надо же так сказать!

– Моя машина сломалась. Ей тринадцать лет, – объяснил он. – Наверное, сел аккумулятор.

– Скорее всего.

Воцарилось молчание. Должно быть, молодой человек испытывал неловкость и поэтому заговорил первым:

– Я студент четвертого курса медицинского колледжа. Оканчиваю в мае. А вы тоже студентка?

– Я окончила в минувшем мае. Сейчас работаю.

– Вы уже вышли в жизнь. А мне еще три, а то и четыре года трубить, если поступлю в аспирантуру после ординатуры.

– Вы, похоже, сожалеете об этом?

– Нет, я люблю свое дело. Просто мне надо зарабатывать. А чем занимаетесь вы?

– Я искусствовед. Работаю в музее, занимаюсь сохранением старых или поврежденных работ. Еще пишу маслом, и у меня есть студия дома.

– Никогда не слышал и даже не подозревал, что есть такое занятие и что им можно зарабатывать на жизнь.

– Это не просто средство заработать на жизнь. Здесь нужно большое мастерство.

Ей не следовало так говорить. Фраза прозвучала как-то высокомерно, хотя Гиацинта этого не хотела. Чтобы смягчить свои слова, она пустилась в объяснения:

– Мы получаем картины и скульптуры со всей страны, предметы, которые были повреждены или вообще никогда не реставрировались. Сейчас, например, я удаляю лак с портрета, написанного маслом и выполненного в 1870 году. Он весь пожелтел.

– Весьма интересно.

– О да! Я очень люблю это, но мне еще нужно многому научиться. Реставрация требует огромной самоотдачи.

– Это похоже на хирургию.

Странная вещь – беседа. Если не вернешь мяч, а дашь ему упасть, люди сочтут, что ты проявляешь недружелюбие. Поэтому нужно быстро что-то придумать и сказать. Впрочем, чего ради волноваться, что этот незнакомец сочтет ее недружелюбной? Тем не менее Гиацинта продолжила беседу:

– Говорят, наш университет – один из лучших в стране.

– Да, и я ему благодарен. Но если бы мне удалось получить кредит где-нибудь на Западе или на Юге, я бы учился там.

– Я тоже хотела уйти из него, но у меня есть три старших брата, которые уже это сделали. А я знала: мои родители надеялись, что я останусь дома.

Снова воцарилось молчание. Через минуту или две Джеральд нарушил его:

– У вас замечательная машина.

– Полагаю, это награда мне за то, что я осталась дома.

В самом деле, этот маленький красный автомобиль, эта сверкающая игрушка, был ее наградой, как и летняя поездка для изучения искусства в Италии. Хорошо, что она вовремя сдержалась и не сказала этого. Не стоит говорить о поездках по Европе человеку, который живет на стипендию.

– Вы создаете настоящий культурный центр из старинного заводского городка? – спросил Джеральд. – Я слышал, музей пользуется известностью.

– Верно. Вы когда-нибудь были в нем?

– Нет. Я мало смыслю в искусстве.

– Это так интересно! Вы должны его как-нибудь посетить.

– Возможно, я так и сделаю.

Дворники едва справлялись с потоками дождя. Выбоины на дорогах превратились в лужи, и машине было непросто двигаться по высокой воде. Беседа угасла сама собой, и лишь после поворота на Линден Гиацинта осведомилась, где его дом.

– Он на улице Смита, в центре города. Я вам покажу.

Когда Джеральд вылез из машины и стал благодарить Гиацинту, она впервые заметила, что он весьма внушительного роста, что у него блестящие черные волосы, живые глаза и овальное лицо. Джеральд наверняка привлекал к себе внимание как женщин, так и мужчин.

– У меня нет слов, чтобы выразить вам благодарность, – серьезно сказал он.

– Вы говорите так, будто я оказала вам бог весть какую услугу.

– Так оно и есть.

Гиацинта возвращалась по улице, где роскошные магазины перемежались с обветшавшими домишками. Здесь ремонтировали обувь, продавали газеты и мясо, стригли и укладывали волосы. В окнах жилых домов виднелись линялые шторы. Дождь к тому времени почти кончился, и все увиденное девушкой удивительным образом отрезвило ее.

Джеральд. Он даже не назвал своей фамилии. Гиацинте вспомнилось, что в какой-то момент у нее мелькнула мысль, которой она тут же устыдилась: «Джеральд – именно тот человек, которого я могла бы полюбить». И эта мысль пришла спустя двадцать минут после знакомства.

«Никогда не знаешь, что тебе принесет завтрашний день, – говаривала бабушка, любившая пословицы и афоризмы. – Никто не знает, когда встретит своего суже-ного».

Вероятно, бабушка была права. Спустя два дня после того страшного дождя, находясь на работе, Гиацинта почувствовала, что головы всех сотрудников повернулись к двери за ее спиной. Она тоже обернулась и увидела Джеральда, который вглядывался в зал.

– Можно войти? – спросил он.

Гиацинта вспыхнула, не веря своим глазам и не зная, что ответить, но Джеральд уже вошел в помещение.

– Я последовал вашему совету и решил посетить музей, – сказал он.

– Мы… мы здесь работаем, – смущенно промолвила Гиацинта, полагая, что сотрудникам не понравится этот визит.

Она в это время полировала старинное бронзовое изображение Будды. Ей хорошо запомнился этот момент – просторное, полное воздуха и света помещение, ее дрожащие руки на сокровище, и Джеральд, который смотрит на нее.

– Понимаю. Я подожду вас снаружи. Я лишь хотел снова увидеть вас.

Гиацинта помнила все. Успокоившись и остыв от гнева, она посмотрела на потемневший потолок и улыбнулась.

Глава 2

Однако утром ею снова овладел гнев.

«Он слишком расчетлив. Он разобьет ей сердце. Будет волочиться за женщинами».

Гиацинта раздраженно провела щеткой по волосам. «Разобьет мое сердце? Нет, Францина, это ты разбиваешь мне сердце».

– Почему ты называешь свою мать по имени? – как-то спросил Джеральд.

– Потому что Францине это нравится, – объяснила она.

На самом деле ее настоящее имя было Франсес. Четыре или пять поколений назад предки матери приехали из Франции, и хотя она не знала ни слова из этого прекрасного языка, но любила изображать из себя француженку. Вероятно, полагала, что это добавляет шарма ее красоте.

Негодование Гиа усиливалось. Все мелкие обиды и досадные недоразумения, которые обычно накапливаются у живущих под одной крышей, выплеснулись на поверхность. Она проговорила вслух:

– Завоевав второй приз в конкурсе красоты штата, ты ожидала, что твоя дочь повторит этот успех или даже пойдет дальше. Я отлично все понимаю! Знаю, что разочаровала вас. Я слишком высока и угловата, неуклюжа и сухопара. Я не толкалась по субботам в вечерней толпе, как это делали вы в моем возрасте. Я не была атлеткой или капитаном женской команды по плаванию, не играла в баскетбол на первенство города. Ты никогда не интересовалась моей живописью. Ты этого не говорила, но я это чувствовала. Да, ты любишь меня, в этом я не сомневаюсь. Ты была хорошей матерью, но тем не менее разочаровалась во мне. Только ты. Не отец, не руководство музея и, конечно же, не Джеральд.

В доме было тихо. Внезапно Гиацинте захотелось сбежать из дома, пока никто не проснулся. Как можно смотреть в лицо матери после вчерашнего вечера? Быстро одевшись, она в чулках направилась к лестнице.

Стены были украшены семейными фотографиями. Гиацинта проходила мимо них, должно быть, тысячи раз, но почему-то именно сегодня, хотя она торопилась, что-то заставило ее задержаться и снова посмотреть на этих людей. Вот джентльмен девятнадцатого века с высоким накрахмаленным воротничком. А вот девушка 1920-х годов в шляпке, похожей на колокол. Какие они были на самом деле, что стоит за их вежливыми улыбками? Похожа ли она на них? Вот ее старшие братья – Джордж в белом костюме и, конечно же, с неизменной теннисной ракеткой; двое других на своих свадьбах вместе со своими нарядными, благовоспитанными невестами. Джордж, Поль и Томас олицетворяли мужскую красоту, унаследованную от матери. Они были совсем не такими, как Гиацинта.

– Ты дала им нормальные человеческие имена, – много раз упрекала она мать. – А меня назвала по-дурацки. О чем ты думала?

– Они были обречены носить эти скучные имена, – с удивительным терпением объясняла Францина, – поскольку два их деда и дядя погибли на войне. А когда появилась ты, я мечтала о чем-то красивом для своей единственной дочери. Мне хотелось, чтобы это было имя весеннего цветка.

В общем-то умная Францина иногда высказывала совершенно абсурдные мысли и проявляла легкую чудаковатость. Такое суждение о матери вызывало в Гиацинте ощущение дискомфорта. Но когда абсурдность превращается в жестокость, как это было накануне вечером, это уже не просто дискомфорт.

Гиацинта завела машину и доехала до развилки. Куда направиться? Сегодня, в субботу, и завтра Джеральд собирался готовиться к экзамену, назначенному на понедельник. Центр охраны памятников старины при музее официально закрыт для всех, кроме старших сотрудников, имеющих специальный доступ. Оставалось одно – бабушкин дом.

Бабушке всегда можно открыть сердце. Она успокаивала и приободряла. Даже сам ее дом на старой улочке в сердце старинного, неповторимо-живописного городка оказывал благотворное, целительное действие: эта терраса вокруг дома, деревянная резьба, цветы, в зависимости от сезона – тюльпаны, жимолость, астры, на фоне задней изгороди. В этом доме бабушка родилась и вышла замуж. Скорее всего она здесь и умрет, хотя думать об этом преждевременно. Она крепка и вполне довольна жизнью. Трудно, даже невозможно себе представить, чтобы бабушка стремилась к популярности или ее беспокоил вопрос: «А что подумают люди?» Всем было хорошо известно, что она и Францина не питали друг к другу большой любви.

В нос ударили запахи сахара и корицы, открылась входная дверь. Гиа принюхалась.

– Уже печешь? Сейчас лишь начало девятого.

– Яблочные пироги, – объяснила бабушка, – вон для той отвергнутой миром панны на нашей улице. Я стараюсь что-нибудь принести им на уик-энд. Заходи. Или ты предпочитаешь террасу? Сейчас довольно тепло.

– Терраса – это здорово.

– Тогда подожди, пока я принесу свое шитье. Я делаю одеяло для малыша твоего брата из квадратиков и кружков разного цвета – розовых, голубых и желтых, чтобы не ошибиться.

Невозможно вообразить, чтобы руки бабушки пребывали в покое. Может, это объяснялось ее воспитанием в строгом пуританском духе, а может, просто большим запасом энергии. И пока бабушка располагалась рядом с ней и раскладывала шитье, Гиацинте показалось, что и у нее тоже есть толика этой же энергии.

– Я и не предполагала, что когда-нибудь буду шить вещи для правнука или правнучки. Тебе это нравится? Только честно.

Гиа взглянула внимательнее на одеяло.

– Пожалуй, не нужно так много розового. По-моему, розовый цвет стоит использовать только как отделку.

Бабушка наклонила голову в одну сторону, затем в другую.

– А знаешь, ты права. У тебя всегда было хорошее чувство цвета. Тебе нужно что-то придумать для новорожденного – какой-нибудь фамильный подарок от тети Гиацинты. Надеюсь, ты не забыла, как вязать коврики?

– Это было давно, но я не забыла.

– Конечно, не забыла. У тебя ведь золотые руки, Гиа. Я пыталась обучить твою мать, но ее это не интересовало.

И в самом деле, невозможно было представить Францину за работой, которая требует усидчивости, или проводящую часы на кухне. Она любила проводить время вне дома, заниматься благотворительными и прочими делами, как правило, ею же и организованными; любила спорт и часто одерживала победы в таких видах, как теннис и гольф. Францина была создана для того, чтобы побеждать, руководить и вести за собой других.

– Расскажи мне о своей работе, – попросила бабушка. – Твой отец говорит, что ты работаешь в одном из лучших центров страны по охране памятников старины.

– Это так, но я всего лишь начинающая. Нужны многие годы учебы и практики, чтобы мне доверили реставрацию полотна стоимостью в несколько миллионов долларов.

– В один прекрасный день ты сделаешь себе имя своими собственными работами. Твой этюд, где ты изобразила дремлющего отца, – просто прелесть.

Гиа была рада это слышать. В самом деле, все, кто видел эту картину, находили ее весьма удачной.

Несколько раз внимательно посмотрев на внучку, бабушка вдруг спросила:

– Почему ты приехала сегодня так рано? Тебя, должно быть, что-то тревожит.

Поведав бабушке о своих невзгодах и облегчив душу, Гиацинта внезапно пожалела, что приехала. В конце концов, это всего лишь старая как мир история – мать неодобрительно относится к возлюбленному дочери. Гиа пожала плечами.

– Мне не стоило рассказывать об этом. Не думаю, что ты примешь чью-то сторону. Я не должна вмешивать в это тебя. Мне следовало бы держать все при себе.

– Совсем не обязательно, если ты чувствуешь себя лучше, когда выговоришься. Я всегда готова тебя выслушать, Гиа, ты же знаешь. Хочу дать лишь один совет. Не подавай виду, что ты что-то слышала. Это только породит напряженность. Притворись, что ничего не слышала, и продолжай заниматься своими делами. Он предлагал выйти за него замуж?

– Нет пока, но наверняка это сделает.

– И ты скажешь «да»? Ты уверена в том, что должна сказать «да»?

– Разумеется. Я люблю его.

– Твоя мать – весьма неглупая женщина, ты ведь знаешь.

Это замечание, исходящее от свекрови, удивило Гиацинту.

– У нас с ней далеко не всегда совпадают мнения, вероятно, ты замечала это, – слегка улыбнулась бабушка. – И все же тебе следует обдумать слова матери. Конечно, я ничего не знаю о твоем молодом человеке, но мне хорошо известно, что брак – не пикник. Поэтому поразмысли о том, что собираешься делать.

Кажется, впервые в жизни Гиа ощутила дискомфорт в доме, где надеялась найти поддержку и сочувствие.

– Ты рассердилась на меня, Гиацинта. Ты хотела услышать нечто другое.

– Пожалуй, так.

– Крепись. Небеса не обрушились на землю. Завтра будет более ясный день.

Старая пословица, которая обычно взбадривала и вселяла оптимизм, на сей раз не произвела должного эффекта.

– Возьми домой пирог. Я испекла три.

– Мы на диете, – ответила Гиа.

– Сколько шума из-за каких-то нескольких фунтов! Да ты худая как палка. Или твоя мать не кормит вас ничем, кроме салатов? А сама ты что-нибудь готовишь? Надо бы. Я учила тебя этому. Возьми яблочный пирог и горшочек с цыпленком. У меня есть еще запас в холодильнике.

Гиацинта не стала спорить. Поблагодарив бабушку, она села в машину и медленно поехала по улице, не зная, куда направиться теперь.

Гиацинтой овладело упрямство. Ей не хотелось ни ехать домой, ни видеть кого-либо из друзей. И она остановила машину возле библиотеки, самого подходящего места для того, чтобы укрыться в нем до конца дня.

* * *
Когда Гиацинта вернулась домой, машины Францины в гараже не оказалось, и она испытала облегчение. Отец, видимо, возился в саду. А поскольку Гиа не хотелось ни с кем общаться, это тоже было кстати.

Запершись наверху в комнате, которая ранее принадлежала Джорджу, а теперь стала ее студией, она оглядела свои работы. Попыталась беспристрастно оценить пропорции, перспективу, колорит, мазки и другие элементы. Все педагоги хвалили ее зимние пейзажи; похоже, она и в самом деле схватила и передала щемящее чувство, дремотную тишину медленно падающего снега. Гиа бросила взгляд на эскиз портрета отца. Кажется, ей удалось запечатлеть его характер.

После того как химический завод сократил объемы производства, что вынудило отца уйти на пенсию, он постарел и стал еще тише. Отец в общем-то всегда был ровным и спокойным, но сейчас веки его отяжелели и оставались такими даже тогда, когда он находился в веселом расположении духа. Да, кажется, ей удалось схватить его суть. Картину можно заключить в рамку.

И вдруг Гиацинту осенило: ее работы удачны! И что бы ни произошло, творчество – ее сила. И глупо позволить обстоятельствам лишить ее уверенности в себе и в своем будущем. И зачем она только потратила целый день на уныние?

Со двора донеслось жужжание старой ручной косилки. Гиацинта окликнула отца:

– Привет, папа. Я дома!

– Мне показалось, что я слышал, как звякнула дверь гаража. А мама еще не вернулась. Где ты пропадала весь день?

– Была у бабушки, и она, как обычно, надавала разной снеди. Цыпленок с креветками, который ты любишь, и пирог. А я сейчас сделаю салат.

– Не стоит. Ты много работала всю неделю. Отдохни.

– Господи, салат – это не работа.

– Ну ладно, я накрою стол на террасе. У нас хватит времени, чтобы поесть засветло.

Ему явно нравились эти простые домашние хлопоты и общение с дочерью. Гиа чувствовала, что сокращение семьи – Джордж работал в банке в Сингапуре, а два женатых сына занимались бизнесом на западном побережье – он переносил болезненно, хотя и не признавался в этом.

Взяв необходимое количество зелени и прибавив к ней немного земляники и толченого грецкого ореха, Гиацинта положила все это в фарфоровую чашу, которую обычно держали в столовой как украшение. Увидев это, отец удивленно вскинул брови.

– Ты хочешь использовать эту чашу?

– А почему бы и нет?

– Ну, ведь это сокровище, антиквариат…

– Тем больше причин порадовать себя. Надо ежедневно получать маленькие радости, а не держать это только для компаний. Ну разве не удовольствие – полюбоваться чистейшим голубым цветом?

– Мужчине, который тебя заполучит, здорово повезет, – заметил отец. – Умна, делаешь успехи по службе, независима и вместе с тем так домовита, что мужчине захочется приходить домой.

Гиа задумалась. Разве она не приняла решение сама и разве бабушка не советовала ей не говорить на эту тему? Но слова, казалось, рвались с языка.

– Ведь ты прекрасно знаешь, кто этот мужчина, не так ли? Я слышала ваш разговор вчера вечером, отец. Точнее, слышала Францину. Я не собиралась подслушивать, но так получилось.

– Я очень сожалею. Дьявольски сожалею. – Отец вздохнул. – Я не согласился с ней, если помнишь.

– Надеюсь, что так. Она говорила ужасные вещи.

– И все же к мнению матери стоит прислушаться. Ею руководят самые лучшие побуждения.

– Но как жестоко и гадко говорить, что его интересуют деньги и что он будет волочиться за женщинами! Францина совсем не знает Джеральда, однако говорила так темпераментно!

– Верно. Но постарайся понять, что ею движет страх. Она опасается, как бы ты не совершила ошибку. Францина – мать, защищающая своего ребенка.

– Ребенка? Это я ребенок? Женщина двадцати одного года, самостоятельно зарабатывающая себе на жизнь, имеющая прекрасную работу?

– Это все правда, но ты довольно упряма, Гиацинта. – Отец грустно улыбнулся.

– Человек, уверенный в собственной правоте, неизбежно проявляет упрямство. Я защищаю Джеральда. На него клевещут, а я люблю его.

– Постарайся не делать поспешных выводов. Время многое ставит на место.

Ну да. Не говори о своих разногласиях, старайся их сгладить, и в конце концов они исчезнут сами собой. Расхожие банальности. Удобный способ ничего не сказать.

– Надеюсь, ты не дашь выхода своему негодованию, Гиа. Это приведет только к конфликту и ничего не решит. Тем более сейчас, когда вопрос стоит очень остро.

– Знаю, знаю. Бабушка сказала то же самое. Я не круглая дура и не хочу скандала. Отчасти я похожа на тебя.

– Если Джеральд такой, как ты утверждаешь, – а я в это верю, – то твоя мама тоже поверит. Только не спеши. – Отец посмотрел на часы. Ему хотелось завершить разговор до прихода Францины. – В любом случае ты не собираешься под венец завтра, так что нет нужды в спешке, – добавил он, и в этот момент на террасе появилась Францина.

– Я опоздала, – сказала она. – Не ожидала такого интенсивного движения на дорогах. И демонстрация мод длилась слишком долго. Чего только не вытерпишь, чтобы добыть деньги! Мы выбили шестнадцать тысяч долларов, хотите верьте, хотите нет, для детской больницы. Я едва на ногах держусь после этого делового завтрака.

– Ты не выглядишь такой уж измученной, – возразил отец. – Во всяком случае, в этом наряде.

Серый твидовый костюм казался бы простым и незатейливым, если бы не изумрудно-зеленый шарф, искусно прикрывающий шею и плечи. Когда Францина подняла руку и отвела прядь черных волос со лба, блеснули серебряные браслеты. Стоя в дверном проеме, она походила на картину в рамке. Гиа тут же дала название картине: «Женщина с серебряными браслетами». Несмотря на современное платье и манеры, в ней проглядывали стать и лоск, что вполне могло вдохновить Джона Сарджента на написание «Портрета Францины».

– Боже мой, какой красивый стол! А этот цыпленок приготовлен твоей матерью, Джим? Или это твое произведение, Гиа?

– Нет, бабушки. Я навещала ее утром.

– Ну что ж, тогда у нас настоящий пир! За ленчем еда была ужасной, так что я страшно проголодалась.

Как всегда словоохотливая, Францина говорила бойко и перескакивала с одной темы на другую, уверенная в том, что все только и ждали, когда она придет и начнет рассказывать.

– Не могу поверить, что прошло уже два года со дня свадьбы Тома. Я не говорила вам, что вчера мне звонила Диана и благодарила нас за подарок?

– Не помню, что ты ей посылала, – отозвался отец.

– Медный кофейник, вещь действительно потрясающая. Емкость такая, что хватит на пятьдесят чашек. Они часто устраивают деловые встречи. Я очень горжусь Томом. Хорошо и то, что Диана такая общительная. Кстати, я сейчас вспомнила, Гиацинта, что, проходя мимо дома Марты, видела грузовик, с которого сгружали стулья для вечера. Ее мать была сегодня на завтраке и сказала, что у них будет прием. Что ты наденешь?

– Я не пойду.

– Это еще почему?

– Будет большая развеселая гулянка, я это никогда не любила.

– Но тебе необходимы друзья, Гиа.

– Разве у меня их мало?

– Но это твои давние друзья. Твои соседи. Ты ведь знаешь Марту с начальной школы. Почему ты так пренебрежительно к ней относишься?

– Я не отношусь пренебрежительно ни к ней, ни к кому-то другому. Думаешь, ее очень беспокоит, приду я или нет?

Францина оттолкнула недоеденный десерт и заговорила мягко и сдержанно:

– Не исключаю, что беспокоит. Ведь ты же не хочешь ее обидеть?

– Обидеть ее? Да возможно ли это?

Марта шла по жизни так ровно и гладко, словно скользила по льду. Чем-то она напоминала Францину. Вот Марта как раз и могла бы быть ее дочерью.

– Я никого не хочу обижать. Но у меня другие планы и я просто не могу принять этого предложения.

Возникла затянувшаяся пауза, во время которой отец налил себе еще чашку кофе и механически помешивал его, пока вновь не заговорила Францина:

– Кажется, войдя сюда, я услышала, что ты не собираешься под венец. Если так, я рада, но не связано ли это с тем, что ты не желаешь появиться у Марты?

– Связано, – твердо заявила Гиа. – Я предпочитаю побыть с Джеральдом.

– Ну так пригласи и его на вечер.

– Не получится. Он несовместим с этой толпой.

– Почему же? Чем плоха «эта толпа»? Насколько я знаю, все гости – вполне порядочные молодые люди.

– Я не говорила, что они непорядочные. – Почувствовав себя загнанной в угол, Гиа с удовольствием ушла бы к себе.

– Так в чем же дело? Не понимаю.

– Это трудно объяснить. Люди в чем-то неуловимо отличаются друг от друга, только и всего.

«О Господи, неужели она не видит, что я хочу – мы хотим – лишь одного: остаться наедине? Нам так редко это удается. У нас нет другого места, кроме жалкого, обшарпанного мотеля. А она говорит о какой-то никчемной вечеринке у Марты».

– Неуловимые отличия… Да, они есть. А ты тратишь время, отдавая его одному человеку. Тебе нужно побольше общаться с разными людьми и наблюдать за этими различиями, вместо того чтобы проводить каждую свободную минуту с ним. – В голосе Францины снова зазвучало раздражение.

– С Джеральдом, ты хочешь сказать. – Гиацинтой овладел гнев. – Знай же, я слышала все, что ты говорила о нем вчера вечером.

– Гиа, но ведь ты обещала! – Отец стукнул по столу чашкой с такой силой, что кофе выплеснулся на стол.

– Мне очень жаль, что ты слышала, – сказала Францина. – Искренне жаль. Но что поделать, если я так чувствую и считаю. Я никогда не запрещала тебе встречаться с Джеральдом. Я лишь боюсь, что ты слишком увлечешься им. Возможно, я ошибаюсь, но вряд ли.

На лбу у матери обозначились морщинки, свидетельствующие о ее озабоченности. Гиацинте они показались нелепыми и театральными.

– Я уже глубоко им увлечена, – заявила она.

Взгляды матери и дочери скрестились. Каждая из них вспомнила стычку месячной давности.

– Я хочу спросить тебя, Гиацинта, – сказала тогда Францина. – Ты говоришь, что тебе двадцать один год и что это твоя жизнь. Верно, конечно, но родители не теряют интереса к ребенку, когда он становится взрослым. Признайся: ты спишь с ним?

Это было страшно унизительно.

– Нет еще, – солгала тогда Гиа и, ощутив раскованность, слегка поддразнила Францину: – Пока нет, но он этого хочет.

– Разумеется, хочет! Как, конечно, и ты! Но не позволяй ему играть собой! Хотя тебе двадцать один, но ты не знаешь всего! Секс – не игра.

А сейчас Гиацинта жестко заявила:

– Ты просто ненавидишь Джеральда, Францина. Только и всего. Я не верю твоим словам. Проявлять доброту – не твое амплуа.

– Я никогда не питала ненависти к нему. Ты так упряма, Гиацинта!

– Папа мне уже говорил об этом сегодня.

– Так оно и есть, – энергично подтвердила Францина.

– А ты не проявляла упрямства, когда была влюблена в отца?

– Это нельзя сравнивать, Гиацинта. Никак нельзя! Мы отлично знали друг друга. Наши семьи были знакомы. Мы были частью одной общины. В нашем романе не было ничего неожиданного.

Гиа смотрела на крохотные вертикальные линии между аккуратными бровями матери. Только они и нарушали гладкость кожи. Молочной кожи, всегда говорил отец.

«Она постоянно уверена в том, что права», – подумала Гиа и тихо возразила:

– Тебя волнует не неожиданность. Причина в том, что Джеральд не часть общины. Что он живет один в комнате в Линдене.

Францина ахнула.

– Ты такого мнения обо мне? Если это так, тебе должно быть стыдно! Ты слышишь, Джим?

– Слышу. Да, Гиацинта, это несправедливо. Последнее дело – обвинять мать в снобизме.

Возможно, это в самом деле несправедливо и не соответствует истине. И все же то, что Францина говорила о Джеральде и об этом доме…

– Прости, – промолвила Гиа. – Мне не следовало так говорить. Тем не менее ты его не любишь и попросту выискиваешь в нем недостатки.

Между матерью и дочерью часто возникали раздоры. Сейчас они оказались в тупике.

Напряжение снова разрядил отец:

– Вы обе даете волю эмоциям, что очень прискорбно, поскольку вы вполне разумные женщины и любите друг друга. Оставьте этот спор! Немедленно! Я не хочу ничего подобного слышать. Никто из нас не знает этого молодого человека настолько, чтобы судить о нем адекватно. Передай ему, Гиацинта, что мы хотели бы чаще видеть его. Если он искренен, то воспримет это приглашение с радостью. А теперь давайте докончим этот вкусный пирог.

Глава 3

– Тридцать миль в один конец, чтобы посмотреть экспериментальный фильм! Стоит ли это делать в такую погоду? – удивилась Францина.

Возражение было высказано в деликатной форме спустя две или три недели после затишья, и реакция на него последовала столь же деликатная:

– Ничего страшного, всего лишь дождь.

– Выгляни в окно.

Ветер яростно раскачивал и пригибал к земле деревья, так что нижние ветви касались земли.

– Сегодня последний день, – сказала Гиа, – так что у меня единственный шанс увидеть этот фильм. Говорят, он изумительный.

– Тебе придется ехать так далеко, чтобы прихватить его в Линдене.

– Потому что хорошая машина только у меня. На его машину нельзя полагаться. Не беспокойтесь обо мне. Урагана не ожидается. Мы посмотрим кино, перекусим и вернемся домой немного позже.


На экране влюбленная пара наблюдала за тем, как парусник приближается к лазурно-зеленоватому заливу Тирренского моря. Они стояли рядом, держась за руки. Бриз развевал юбку девушки, обнажая ее колени и бедра.

Джеральд сжал руку Гиа.

– Давай уйдем. Нам не обязательно смотреть до конца, верно?

– Это так красиво, – шепотом возразила она. – Мне хотелось бы досмотреть фильм.

– Ты можешь сама домыслить концовку, а я подарю тебе еще лучшую. Доверься мне.

Мотель стоял между заброшенным складским помещением и бывшей стоянкой, захламленной теперь проржавевшей техникой. Большой щит, установленный на видном месте и хорошо освещенный, сообщал о наличии комнат с телевизором и видеомагнитофоном. Они бывали здесь очень часто, и Гиацинта полагала, что дежурный портье узнал их.

Джеральд передернул плечами.

– Отвратительное, грязное место. Хотя мне следовало бы привыкнуть к этому. Я жил в подобном мотеле довольно долго.

– Не такое уж и грязное.

– Моя Гиацинта видит в нем что-то светлое.

– Почему бы и нет? Я захватила из дома симпатичное одеяло. Оно в бауле, завернуто так, что никто ничего не заподозрит.

Джеральд хмыкнул.

– Ты все продумала.

– Я думала о тебе. Я думаю о тебе постоянно.

Они вошли. Гиацинта не имела понятия, какое имя он вписал в регистрационную книгу, и не спрашивала об этом. Это никого не касалось. Когда они захлопнули за собой дверь и заперли ее, Гиацинта разобрала кровать, постелила принесенное одеяло и начала раздеваться.

– Коснись моей груди. Послушай, как стучит сердце, – сказала она.

– Посмотреть на тебя – такая утонченная юная особа, такая амбициозная и серьезная. Никто не догадался бы, что в тебе таится. Во всяком случае, я этого не предполагал.

– Почему же ты пришел в тот день в музей и искал меня?

– Не знаю. Зачем вообще мужчина ищет женщину? Ты меня очень заинтересовала.

– А это не было любовью с первого взгляда? Не смейся. Это случается, и притом не только в волшебных сказках.

– Ладно, называй это любовью с первого взгляда. Ой, иди сюда! Забирайся ко мне под одеяло!

Отдыхая от короткой любовной игры, они лежали и слушали, как в окно барабанит дождь.

– Дождь такой же, как в тот день, когда мы с тобой встретились, – пробормотала Гиа.

Она прикоснулась губами к его шее. Ей хотелось лежать и лежать вот так, никуда не ехать, оставаться здесь, быть с ним всегда единым целым. Ее переполняли чувства. Она ощущала неведомую ранее радость и нежность. Сердце билось учащенно и гулко.

В коридоре послышались громкие голоса, затем хлопнула дверь.

– Ну и притон, – усмехнулся Джеральд.

– Я не обращаю на это внимания. Мы вместе с тобой. Разве этого мало?

– Нет. Но мы заслуживаем лучшего.

У Гиацинты подступил комок к горлу и на глаза навернулись слезы. Ей вспомнилась пословица: после коитуса человек грустит. Почему так происходит? Может, от страха, что подобный экстаз больше никогда не повторится?

Ощущение, подобное тому, что мы испытываем, слушая бессмертную музыку? Опасение, что этот июньский день уйдет навсегда? Или тревога связана с тем, что он не любит ее так, как любит она? Гиацинта крепко прижалась к Джеральду, и он заметил, что у нее влажные веки.

– Не знаю…

– Я просто дразнил тебя, притворяясь, что не верю в любовь с первого взгляда, – признался Джеральд.

– Скажи, что тебе нравится во мне.

– Я люблю твою серьезность, энергию, твой талант, голос, твою пылкость – все. Гиацинта, дорогая, ты напрасно беспокоишься.

– Мы должны быть абсолютно честны друг с другом.

– А разве это не так? Я что-то не понимаю тебя.

– Иногда я не решалась говорить… о некоторых вещах. Потому что их нелегко сказать. Мои родители хотели бы узнать тебя получше. Ведь мы часто с тобой встречаемся.

В полутьме улыбка Джеральда была не видна, однако Гиацинта догадалась о ней по его голосу. Она села, включила свет и озабоченно уставилась на него.

– Ты не рассердился?

– Конечно, нет! Они ведут себя так, как и подобает родителям. Родителям дочерей.

– По мнению отца, это здорово, что ты будешь врачом. Как химик и ученый, он ценит врачей. И кроме того, ты ему нравишься.

– Я это знаю. Как и то, что не нравлюсь твоей матери.

Гиацинта вспыхнула.

– Она… вообще-то говоря, мы не обсуждали с ней тебя. Мать не такая разговорчивая, как отец, поэтому она и я… То есть я не хочу сказать, что мы с ней не ладим. Просто мать очень положительная, а я довольно упряма и потому не всегда готова общаться…

Отойдя далеко от темы, Гиа говорила сбивчиво и неубедительно.Она замолчала, едва Джеральд коснулся ее руки.

– Ты просто тактично пытаешься предупредить меня, чтобы я не обижался, если встречу со стороны твоей матери не слишком теплый прием. Я это понимаю. И знал почти с самого начала, что она не слишком благоволит ко мне.

– Я не имела понятия об этом. Никогда не думала…

– Ты сказала, что мы должны быть честны друг с другом, верно?

– Да, но… что все-таки случилось? Что она сказала?

– Ничего. У нее очень выразительное лицо, и я обо всем догадался. Профессия врача обязывает разгадывать человеческие лица.

– Жаль. Ах, дорогой, мне так жаль! Францина не знает тебя, только и всего! Она первая признает, что была не права. В этом смысле мать справедлива.

– Если ты скажешь, что именно ей не по душе, я попытаюсь исправить положение.

Разве могла Гиацинта передать ему то, что сказала Францина? Не решаясь взглянуть на Джеральда, Гиацинта промолвила:

– Она считает, что ты не останешься со мной, поэтому я не должна полагаться на тебя.

– Какой вздор! Значит, мне придется опровергнуть ее утверждения.

– Ты не сердишься?

– Нет.

Это выяснение отношений, обидные подозрения были унизительны для них обоих. Она поступила безрассудно, заговорив об этом, и теперь пылала от стыда.

– Боже, Гиа, у тебя такой несчастный вид! Иди сюда и посмотри сама.

Они встали, обнаженные, перед большим зеркалом в ванной.

– Видишь, как портится твое симпатичное лицо, когда ты хмуришься?

– А оно действительно симпатичное?

– Ты отлично знаешь, что да.

Прямые каштановые волосы обрамляли правильное лицо с печальными глазами, большим гладким лбом и высокими скулами.

«Тебя очень украсил бы макияж, – говаривала Францина. – В твоем лице нет ничего неприятного, только не хватает яркости».

«Твое лицо выражает твой характер, – возражала Францине бабушка. – И тебе совсем ни к чему избыточный макияж», – многозначительно добавляла она, намекая на макияж невестки.

При этом воспоминании Гиацинта улыбнулась. «Как странно, – подумала она, – что временами я теряю уверенность в себе. А может, так бывает у всех, просто люди не говорят об этом и даже себе в том не признаются?»

«Держись всегда прямо, – говаривала Францина. – Такие высокие женщины, как ты, очень часто сутулятся. Следи, чтобы плечи у тебя были прямые, особенно если идешь рядом с мужчиной не слишком высокого роста».

Находясь рядом с Джеральдом, об этом не приходилось беспокоиться. Вот он стоит – великолепный экземпляр мужчины, на которого оборачиваются, и весь принадлежит ей.

– Ты дрожишь, – заметил он – Давай оденемся. Здесь холодно. И уже поздно, скоро полночь. Нам пора ехать. Прошу тебя, не тревожься ни о чем, в том числе о матери и обо мне. Улыбайся и положись на меня. Она оценит меня, и гораздо скорее, чем ты думаешь. Возможно, даже полюбит.

Глава 4

В камине потрескивали поленья. Пламя освещало латунную решетку, а отсветы его ложились на розовый персидский ковер.

Джеральд потянулся и вздохнул.

– Какое блаженство! За окном падает снег, а здесь уютно, спокойно и красиво.

Гиацинта посмотрела на комнату глазами Джеральда: книги, хрустальные лошади на каминной доске, цветущая гардения Францины в оконной нише. Она вспомнила его комнату, в которой однажды была: слабо освещенная коробка, тесная и унылая, наполненная шумом дома и улицы, запахами горелого жира.

За последние месяцы они прочно вошли в жизнь друг друга. Каждый узнал о другом что-то новое, стоящее за пределами сексуальных отношений. Гиацинте казалось, что в Джеральде появилась нежность, совершенно отличающаяся от страсти.

Он сказал:

– Я люблю твои волосы.

– Слишком прямые. Я трачу много времени, чтобы завить их.

– Не надо их завивать. Когда они прямые, свет отражается в них таким образом, что они кажутся красными. – Джеральд погладил ее по голове.

Это был жест собственника, имеющего право предписывать – такое право имеет, наверное, муж. Гиацинту трогало, когда он просил ее не пересаливать пищу или не приближаться слишком близко к идущей впереди машине.

Отец был прав, посоветовав Гиацинте привозить Джеральда в дом каждую неделю. Чувствуя себя поначалу неловко, он начал постепенно вписываться в жизнь дома. Мужчины оказались вполне совместимы друг с другом. И даже Францина, относившаяся к Джеральду отнюдь не восторженно, принимала его спокойно, без каких-либо критических замечаний. Без сомнения, она серьезно изучала складывающуюся ситуацию.

– Какая замечательная комната, – сказал Джеральд. – Да и весь дом. Здесь всегда так спокойно и тихо?

– Сейчас да, но так не было, когда здесь спали три моих брата. Тогда было довольно шумно. И тем не менее мы скучаем по ним.

– Я вспомнил, твой отец говорил на прошлой неделе, что не сыграл ни одной настоящей партии в шахматы после их отъезда.

– Верно. Мама и я пытались составить ему компанию, но мы в этом не сильны. Он легко у нас выигрывает, и ему это неинтересно.

– Думаю, я могу предложить ему сыграть партию?

– Почему бы и нет? Он считает тебя достойным противником. А я посижу здесь и полистаю эту великолепную книгу по искусству, подаренную тобой. Однако ты не должен так тратиться. Право же, не должен.

– Отчего же? По-моему, ты стоишь того. Ну ладно, пойду найду твоего отца.


Они планировали отправиться на большой пруд, но, когда разыгралась метель, решили остаться дома. Игра в шахматы проходила в сосредоточенном молчании. Глядя на две склонившиеся над доской головы – черную и основательно тронутую сединой, – Гиа испытывала какое-то удивительное, почти дремотное, удовлетворение.

По неуловимой ассоциации появилась странная мысль. Есть такая игра в шарики – нечто вроде калейдоскопа. Тряхни игрушку – и все шарики изменят свое место. «Если бы меня не воспитал этот человек, – размышляла Гиа, – была бы я тем, чем стала сейчас? Вероятнее всего нет. И почти наверняка не встретила бы вот того, другого человека. И тем не менее мы все вместе, связаны друг с другом и даже с Франциной, которая в этот момент обзванивает людей, организуя очередной благотворительный прием».

Гиацинта открыла книгу и прочитала полглавы о неоимпрессионизме. Однако она читала слова, а смысл ускользал от нее. Гиа начала листать роскошно иллюстрированную книгу, но не могла сосредоточиться и на этом.

Через несколько месяцев наступит поворотный момент. Джеральд хотел определиться ординатором в клинику. Где будет находиться эта клиника? И что будет с ней, Гиацинтой? О будущем они конкретно не разговаривали. Не странно ли, что они не касались этой темы?

Хотя оба были откровенны друг с другом, говорили о вещах непростых, печальных и весьма личных.

Джеральд рассказал ей о своей матери, умершей после долгих мучений от болезни Альцгеймера. Гиацинта знала, что Джеральд очень тяжело пережил эту трагедию, вместе с семьей страдал от нищеты и, как он выразился, вероятно, не проявил при этом мужества, необходимого мужчине.

Гиацинта, смеясь, поведала ему о Марте, с четвертого класса дразнившей ее. «Ты ничуть не похожа ни на один цветок», – язвительно говорила Марта. У нее были роскошные, до пояса, косы, и она не носила металлических скоб для исправления зубов.

– Я до тебя никого не любила. У меня были только друзья, – призналась однажды Гиацинта.

– У меня были женщины, – ответил Джеральд, – возможно, даже не так мало, но они были совсем не такие, как ты. Им не хватало изюминки. Да разве кто-то сравнится с тобой, Гиацинта?

Мужчины оторвались от шахматной доски и встали.

– Склоняюсь перед маэстро. – Джеральд учтиво поклонился.

– Вздор! Нам еще играть и играть, и я сражаюсь с большим напряжением. Я поднялся лишь потому, что в дверях появилась Францина. Это означает, что обед готов и нам придется прерваться.

В основном обед готовила Гиацинта. Францина закупала продукты, накрывала на стол и чистила овощи. Сегодня обязанности были распределены справедливо, потому что одна из женщин любила готовить, а другая – нет. В голубой хрустальной вазе стояли первые тюльпаны. От говяжьего рагу, подрумяненной картошки и моркови исходили пьянящие ароматы. Перед каждым был поставлен зеленый салат. Два одинаковых графина были наполнены превосходным красным вином.

– Настоящий пир! – воскликнул Джеральд.

– Гиацинта не только художница, но и первоклассный повар.

Гиа зарделась. Можно подумать, что отец рекламирует ее! Однако Джим слишком прямолинеен, его нельзя заподозрить в ухищрениях. Просто он любящий отец.

Затем Джим уточнил:

– Разумеется, я не собираюсь лишать лавров свою жену.

Францина слегка улыбнулась, и на щеках ее обозначились ямочки. Они исчезли, едва она подняла голову. Сегодня Францина вела себя сдержанно, давая возможность высказаться Джеральду. Понимая это, Гиа наблюдала за ним и ожидала, что он чем-то себя проявит.

Придраться к поведению матери было нельзя. Только человек, хорошо знающий Францину, мог догадаться, какие мысли роились в ее голове, когда она так по-светски села за стол. Так безупречно. У нее безупречно было все, вплоть до светло-розовых ногтей.

Гиа посмотрела на свои руки. Она забыла соскоблить охру после вчерашней работы. Наверное, никакой душ не смоет краску с ее пальцев. Гиа внезапно ощутила подавленность. Ситуация казалась ей искусственной. Ничего подобного она не испытывала, пока мужчины играли в шахматы.

– Да, – сказал Джеральд, отвечая на какой-то вопрос отца. – Я в этом уверен. У нас был сосед, получивший ранение на корейской войне. Ему пришлось восстановить лицо. То, что сделали врачи, было чудом науки и искусства. Увидев его, я сразу понял, в чем цель моей жизни.

Джеральд говорил точно и четко; он вообще все делал аккуратно и четко – разрезал яблоко, складывал свитер или, как сейчас, положил нож на тарелку параллельно краю стола.

Отец спросил:

– Сколько времени нужно, чтобы получить диплом по специальности «пластическая хирургия»?

– По меньшей мере три года.

– Значит, – вставила Францина, – вы уже сейчас должны искать должность ординатора.

– Да, я уже разослал множество заявлений.

– Вам понадобится первоклассная клиника при медицинском учебном заведении. – Джеральд кивнул, и Францина добавила: – В нашем округе таких нет. Местная больница вряд ли вам подойдет.

– Верно.

Они вели бой над головой Гиацинты. «Конечно, Францина рада, что ему придется уехать отсюда, – подумала Гиа. – Почему он никогда не говорил этого мне? Что за этим кроется?»

– Но по крайней мере вам в настоящее время платят, – заметил отец. – Еще не столь давно интерны и аспиранты должны были благодарить за то, что имели возможность учиться.

– Да, платят, но это не слишком много, особенно если человек имеет долги.

– Ах да. Вы должны университету, который дал вам ссуду. Мне говорила Гиа.

– И я еще должен за лечение матери.

– Вы трудолюбивый и целеустремленный молодой человек. Я снимаю перед вами шляпу.

«Безнадежно», – подумала Гиацинта.

Словно почувствовав ее настроение, отец перевел разговор на другую тему:

– Очень мило, что вы принесли эти тюльпаны. Это внушает надежду, что весна не за горами.

Джеральд обратился к Францине:

– Они напоминают мне эти желтые обои. Мне всегда кажется, что место этой комнаты, да и всего дома, – в рекламном журнале.

Беседа за столом стала носить обрывочный характер. Едва слыша то, что говорилось, Гиа ощущала холодный страх под ложечкой.

– Может, выпьем бренди? – предложил отец. – Кажется, будто ледяной ветер проникает сквозь сосны.

– Вы идите, а я уберу со стола и загружу посудомойку.

«Он уедет бог знает куда, – думала Гиа. – Мне придется ждать три года. Джеральд может найти другую».

– Я помогу тебе, – сказал Джеральд и, обернувшись к Францине, добавил: – Не беспокойтесь, я знаю, что бокалы в посудомойку не ставят. Я буду очень осторожно обращаться с ними.

Он так старался угодить! Но к чему ему мнение Францины, если все идет к концу?

– Нет, – возразила Гиа, – я все сделаю сама. Иди и заканчивай с отцом партию в шахматы.

Оторвав взгляд от раковины, она увидела в проеме дверей Францину, которая печально смотрела на нее.

– Я помою бокалы, – быстро проговорила она.

– Каких-то восемь бокалов из-под вина и воды! И чего из-за них столько шума! – взорвалась Гиа, но, тут же устыдившись, добавила: – Прошу прощения. Кажется, я немного устала.

– Ты не устала. Ты обеспокоена.

– Ничуть не обеспокоена. С какой стати мне беспокоиться?

Она не собиралась открывать дискуссию, которую, вероятно, хотела устроить мать.

– Не знаю, с какой стати тебе беспокоиться или не беспокоиться, Гиацинта. Это ты мне должна сказать, если пожелаешь. Если решишь, что я могу помочь.

– Только в том случае, если ты изменила мнение о нем.

Ей хотелось крикнуть: «Я боюсь! Мне нужно, чтобы кто-то сказал, что делать. Не знаю, то ли я должна спросить его первая, то ли подождать, пока он спросит меня. Здесь, за столом, он даже казался мне каким-то чужим. Я не знаю…»

– По-моему, Джеральд – очаровательный и умный молодой человек. Он хорошо говорит, держится любезно и, как я сказала с самого начала…

Джим крикнул из зала:

– Францина, иди сюда и предложи Джеральду остаться на ночь! Он считает, что доставит слишком много хлопот. Но дорога сейчас – сплошной лед. Только безумец сядет за руль в такую погоду!

– Никаких хлопот вы не доставите, если останетесь. У нас много комнат.

Джеральд колебался.

– Мне нужно позаниматься дома – в понедельник контрольная работа.

– Вы можете уехать отсюда завтра в полдень, – убеждал его Джим. – К тому времени лед на дорогах растает и у вас останется время для занятий.

– Вы очень любезны, но, право же, я ездил по скользким дорогам и раньше…

Гиацинта одиноко стояла в центре зала и молча ждала. «Зачем ты, отец, – подумала она, – просишь его остаться? Он не хочет. Разве не видишь?»

Но отец уже принял решение.

– Поднимись на второй этаж, Гиа, и покажи Джеральду комнату Поля.

Они пошли наверх.

– Ты не хотел оставаться, – сказала Гиацинта, – поэтому тебе не следовало этого делать.

– Ты сердишься на меня? – удивился Джеральд.

– Да. Точнее, не сержусь, а обижена. За столом ты говорил о таких планах, о которых никогда не рассказывал мне.

– Я собирался сделать это сегодня, но опасался испортить день.

– Испортить день? О чем ты?

– Сядь и позволь мне объяснить.

Гиацинта села на кровать и уставилась на него. Сейчас он скажет нечто такое, что ее потрясет. Она это знала.

– Я хотел сказать тебе это наедине. У меня уже есть предложения на должность ординатора, даже два. И в обоих случаях это первоклассные клиники. Но к сожалению, они обе в Техасе.

– Почему «к сожалению»?

– Ну, не так-то дешево и просто добираться до Техаса.

Слова, которые обычно так легко лились у Джеральда с языка, сейчас он произнес с запинкой. Улыбка его была вымученной.

– Продолжай, – попросила Гиацинта.

Джеральд развел руками.

– Я знаю об этом уже две недели, но не решался спросить. Будешь ли ты ждать меня? Я боюсь твоего ответа. И все-таки – будешь ли ты меня ждать?

– Ты хочешь сказать, что мы не увидимся целых три года? Но почему?

Джеральд обнял ее за плечи.

– Одно слово все объясняет. Деньги.

– Но ты говорил, что тебе платят.

– Ты забываешь, что у меня есть долги.

– Не может быть, чтобы ты имел в виду именно это, – прошептала Гиа.

– Дорогая, именно это я и имею в виду. У меня нет иного выхода.

– Ты всегда говоришь, что разлука на неделю – это очень долго.

– Так и есть.

– Да, должно быть, сегодня сам воздух пропитан дурными предчувствиями. Когда мы сидели за столом, я посмотрела на тебя – и вдруг ощутила боль. И я была зла, зла на весь свет. Не знаю почему. Как будто кто-то умер или навсегда уехал.

– Не навсегда, – возразил Джеральд.

– Это лишено смысла. Другие пары ведь как-то справляются. Неужели ты думаешь, что я перестану работать?

– Все не так просто. Как холостяк, я получу комнату практически бесплатно. Женившись, я не получу ее.

– Разве я сказала тебе что-либо о женитьбе?

– Ну а что нам еще остается делать?

– Просто быть вместе. Рядом.

– Нет. Я не поеду в клинику с таким неопределенным статусом. Либо поеду один, либо с законной женой, как другие.

– Значит, ты делаешь предложение?

– Это действительно предложение, но с оговоркой. Нам придется подождать.

Гиацинту охватили смятение и отчаяние.

– Вот смотри. – Джеральд вынул из кармана блокнот и ручку. – Позволь мне показать, как все это выглядит в долларах, и ты поймешь, о чем я толкую.

Она наблюдала за тем, как двигалась его рука с голубыми венами и красивыми овальными ногтями – рука, которая знала каждый изгиб ее тела. Гиацинтой овладела паника, она пыталась заглянуть дальше этих арифметических действий, этих сложений и вычитаний. «Отец, – лихорадочно подумала она, – поможет. Он не богач, но поможет».

– Должен же быть выход, – сказала Гиа. – Я попрошу отца.

– Попросишь у него деньги?

– Конечно.

– Я не могу пойти на это. Не стану просить деньги у него.

– Я и не жду, что ты будешь просить. Это сделаю я. И потом, почему ты говоришь: не стану просить деньги у него?

– Полагаю, ответ очевиден. Унижение…

– …испытаю я, а не ты.

– Тем не менее это из-за меня.

– Ты ведь не испытывал унижения, принимая деньги от медицинского института?

– Это не выдерживает сравнения. То был кредит.

– В таком случае пусть сейчас тоже будет кредит. Выплатишь его, когда начнешь практиковать.

– Мне не нравится эта идея.

– А мне нравится.

Джеральд улыбнулся.

– Теперь я понимаю, почему родители утверждают, что ты упрямая.

Гиацинта тоже улыбнулась.

– Я вдруг снова почувствовала себя нормально, узнав, что все упирается только в деньги. Я думала… О Боже, я думала, что ты изменил отношение ко мне.

Он рассмеялся.

– Ты сумасшедшая! Право, ты сумасшедшая! – Затем, уже серьезно, добавил: – Все это может оказаться не так просто, как тебе сейчас кажется. Не забывай про мнение твоей матери обо мне.

– То было месяцы назад! И потом, если отец захочет это сделать для нас, он непременно сделает независимо ни от чего.

– Ну что ж, в таком случае попроси. Я определенно не смогу этого сделать.


Этой весной Гиацинта часто размышляла о том, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, вспомнит это время, время осуществления желаний и надежд, когда было все – и поцелуи, и слезы, и шампанское, и добрые пожелания, и белоснежные платья, и украшенные цветами шляпки.

– Я очень счастлив, что могу сделать это для тебя, – сказал Джим в тот вечер. – Это сбережет твою энергию для работы. Ничто так не отвлекает человека от дела, как пустой кошелек.

– Стало быть, решено, – проговорила Францина. – Помолвка, торжественный день в институте, женитьба – и отъезд в Техас?

– Через две недели после окончания, – зардевшись от волнения, ответила Гиацинта.

Они находились в гостиной. Огонь в камине догорал, тихо играла музыка, которую Джим слушал до того, как молодые люди пришли к нему. «Реквием» Верди отныне навсегда будет ассоциироваться у нее с этим событием.

– Я хочу, чтобы вы оба знали, – вставил Джеральд. – Я так благодарен вам, что это не выразить словами. И помните: я не забираю Гиацинту от вас. Она рассказывала мне, как вы скучаете по своим сыновьям, поэтому обещаю, что, едва я завершу обучение, мы вернемся сюда и останемся здесь. Доктора не ездят с места на место. И еще, – добавил он, обращаясь к Францине, – я не буду называть Гиацинту именем «Гиа». Она говорит, что вы этого терпеть не можете.

– Верно, Джеральд, но ты должен называть ее так, как ей самой нравится.

На сей раз улыбка Францины была приятной, а объятия теплыми. Что у нее на уме, Гиацинта не знала, однако понимала, что все случившееся – полная неожиданность для матери. Весьма вероятно, что она изменила мнение о Джеральде. По крайней мере Францина наверняка заметила, как он старался ей угодить.

Последние недели перед торжественным днем Джеральд был не слишком перегружен, и это позволило ему принять более активное участие в жизни дома. Весна, которая пришла после суровой зимы, была затяжной и прохладной.

Джим делал бордюры из многолетних растений в тенистой части двора. Он и Джеральд искали в справочниках по садоводству сведения о том, какие растения способны здесь выжить и разрастись. Они купили саженцы из питомника и работали теперь уже дотемна. Редко кто из сыновей Джима уделял ему больше внимания, чем Джеральд. Они красили газонные стулья, ходили на рыбалку, купили новый рашпер для приготовления барбекю, и установили его.

В семье воцарилось умиротворение. После поворота дороги начинался лес, владелец которого не возражал, чтобы по нему совершали прогулки. Здесь Гиацинта и Джеральд подолгу гуляли или, сидя на пеньке, вели беседы, окруженные покоем и тишиной. Гиацинте казалось, что они еще больше сблизились в последнее время, причем на какой-то новой основе.

Когда Гиацинта и Джеральд однажды нанесли визит бабушке, она угостила их лакомствами, а затем весь вечер потчевала рассказами о давно минувших днях, когда город был окружен роскошными поместьями, ходили частные железнодорожные вагоны, а оркестр в 1917 году играл «Там, по ту сторону». Перед уходом гостей бабушка вручила им связанные ею подарки – синие свитера. Гиацинта беспокоилась, что Джеральду будет скучно, поскольку бабушка иногда рассказывала о том, что было интересно только ей. Однако Джеральд сказал, что бабушка – «весьма приятная пожилая леди и любопытная личность».

В одно прекрасное солнечное утро состоялось вручение дипломов, и Гиацинта смотрела сияющими от счастья глазами, как Джеральд получил диплом доктора медицины. После этого его представили дома ближайшим родственникам и друзьям. Вечером Джеральда познакомили даже с «мстительницей» Мартой и другими представителями «толпы». Случилось так, что Гиацинта шла вместе в Джеральдом мимо дома Марты. Здесь-то и состоялось знакомство. Гиа, заметив удивление Марты, испытала торжество, но вместе с тем досадовала на себя за то, что придает значение мнению других людей.

Началась подготовка к свадебной церемонии в саду. Братья купили билеты на самолет. Гиацинта выбрала себе свадебное платье, вместе с Франциной заказала тисненые открытки с приглашениями. Уже были присланы первые подарки и отправлены благодарности. По карте во всех деталях они изучили путешествие до Техаса.

Отец настоял на том, чтобы после торжественной церемонии состоялся вечер.

– Во время церемонии бракосочетания, возможно, не следует собирать толпу, но ты, Гиацинта, наверняка впоследствии пожалеешь, если после этого не будет веселого праздника. Кроме того, ты прожила здесь всю жизнь, ходила в школу, поэтому было бы не по-дружески не пригласить друзей и соседей. Как ты считаешь, Францина?

Кто-то мог заподозрить, что именно мать была инициатором этого вечера. А она лишь сразу согласилась. Францина проявляла покладистость и полное спокойствие после того вечера, когда Джим открыл свое сердце и свой бумажник Джеральду.

– Что ж, вы знаете, я люблю праздники, – откликнулась она. – Гиацинта, ты должна высказать мне свои соображения по поводу убранства, меню и гостей. Я немедленно всем этим займусь.

По мере приближения дня свадьбы Гиацинта едва удерживалась от того, чтобы спросить Францину, что она думает о Джеральде сейчас, когда он стал близким человеком в доме. Однако не решалась. Мать не касалась этой темы, и Гиацинта была почти уверена в том, что она, изменив мнение о Джеральде, теперь стыдится вспоминать о своем первоначальном заблуждении.

Гиацинта чувствовала, как прекрасна жизнь.

Глава 5

Они танцевали всю вторую половину дня, кружились под музыку оркестра из пяти инструментов. На лужайке было настелено покрытие и приготовлен навес на случай дождя, который, к счастью, не состоялся. Вокруг стояли небольшие столики, покрытые накрахмаленными скатертями. За одним из них сидела семья, отдыхая и наблюдая за танцующими.

Джим был «в своей стихии», если употребить его излюбленное выражение, которое он пустил в ход и сейчас.

– Посмотри, как Джеральд чувствует свинг. Он в своей стихии. И обрати внимание, что Гиа не уступает ему. Я никогда не знал, что она так великолепно танцует.

Францина была задумчива. «Наверное, у дочери есть много такого, чего мы никогда раньше не замечали», – подумала она.

– Маленькая тихая сестренка, – сказал Джордж. – И вот первая из класса выходит замуж! Никогда бы не подумал! Он видный парень. Производит приятное впечатление. А я повидал немало импозантных парней, занимаясь банковским делом по всему свету.

Бабушка согласилась:

– Да, он очаровашка! Я прямо-таки влюбилась в него, как только увидела в первый раз. Я говорила Гиацинте, что брак – дело очень и очень серьезное. Но похоже, здесь все сложится великолепно. Она будет счастлива, убеждена. А как по-твоему, Францина?

«Гиацинта наверняка рассказала ей, что я прежде говорила о Джеральде, – подумала Францина, – и сейчас она хочет вынудить меня сказать да или нет. Она удивится, услышав, что я склоняюсь к да. По крайней мере я не нашла в нем за эти месяцы ничего такого, что заслуживало бы критики».

– Надеюсь, что так, – ответила Францина.

Ей хотелось верить, что она не причинила особого вреда, осуждая человека, которого Гиацинта обожала. Францина надеялась, что ее резкие слова изгладятся из памяти дочери. В этот день Францина была настроена серьезно. Как легко было воспитывать тех троих молодых людей, которые сейчас кружатся в танце! Ни один из них никогда не ставил ее в затруднительное положение. А вот Гиацинта… «Должно быть, я здорово ее раздражала, – подумала Францина. – Да, я уверена в этом. Она беспокоила меня, и мы пикировались с ней гораздо чаще, чем следовало. Но я хотела лишь одного – чтобы она была счастлива. Хотела, чтобы Гиацинта была тем, чем она не могла быть».

– Ты погляди на нее, – сказал Джим. – Она раскрылась, как роза.

Францина устремила взгляд на дочь. Запрокинув голову, Гиацинта весело смеялась; легкая короткая вуаль развевалась, ноги будто парили над землей. Она танцевала сейчас с парнем, который тоже работал в музее. Друзья подарили ей оригинальный свадебный подарок – набор фотографий в красивых рамках, снятых во время экспедиции Шеклтона на Южный полюс.

Когда рядом появился Джеральд, Гиацинта приподнялась на цыпочках и поцеловала его в губы. И снова поплыла в танце, сияя от счастья и любви. Она и в самом деле раскрылась, как роза.

Джим тоже светился от счастья.

– Великолепный вечер, моя дорогая жена! Как всегда, все организовано блестяще. Мне очень хотелось бы сказать, что ты забыла какую-нибудь мелочь. Только одну.

– Что ж, ты уже поймал меня. Графины скоро будут пусты. Надо напомнить официантам, что в гараже есть еще вино.

Вернувшись, Францина сообщила бабушке:

– Повара хотят знать, где я купила печенье и сколько оно стоит.

Бабушка засмеялась.

– Ах, это мое печенье с пряностями! Оно изготовлено по рецепту восемнадцатого века. Я взяла его из поваренной книги Уильямсбурга. А может, Нового Орлеана. Сейчас даже не припомню.

– В общем, печенья уже почти не осталось. Тебе следовало бы приготовить сотни две как минимум. Джим, разве Джеральд не говорил, что они отправляются около шести? Где Джеральд? Я не вижу его.

– Он ушел в дом некоторое время назад, – сказала бабушка. – Слишком много вина. Много волнений.

– Пойду спрошу его, не хочет ли он чего-нибудь.

В доме стояла тишина, но Францине показалось, что она слышит голоса вверху, в студии Гиацинты. Она поднялась по лестнице.

– Это ты, Джеральд?

– Да, я здесь. Я показывал работы Гиа… то есть Гиацинты ее подруге Марте.

Францина почувствовала раздражение. Что это значит? Когда она вошла в студию, Марта улыбнулась. Францина заметила, что Марта, которая теперь работала и жила в Нью-Йорке, перекрасилась и превратилась в яркую блондинку.

Марта воскликнула:

– Мы знали друг друга столько лет, однако я и не подозревала, что Гиа настолько талантлива! Портрет ее отца – нечто потрясающее! И этот натюрморт из фруктов великолепен.

– Это продано, – сказал Джеральд. – Один из друзей Гиацинты в музее покупает эту вещь. А ее бабушка собирается купить акварель с изображением этого дома, чтобы подарить Джорджу на день рождения.

– Я и не подозревала об этом! Гиа такая скромница. Она всегда была такой – и в школе, и в колледже.

– Это верно, – подтвердил Джеральд.

– Она художница. А художники – не такие, как другие люди. Правда?

Францина мысленно выругала себя: «Не нужно быть идиоткой! Неужели ты думаешь, что они устроили здесь рандеву? Хотя это и выглядит несколько странным – вдвоем уйти с праздника. Они должны это понимать. Эта девушка понимает. Она чувствует свою власть над мужчиной и пользуется этим. А разве я этим не пользовалась? Но, выйдя за Джима, я никогда к этому больше не прибегала».

– Меня восхищает этот зимний пейзаж. – Марта продолжала говорить о картинах, указывая тем самым на цель своего визита. – Глядя на него, действительно ощущаешь холод, не так ли?

Внезапно у Францины вспыхнула мысль, которую она не сразу сформулировала: есть те, кто любит, и те, кого любят. Гиацинта любит. Она вся отдается любви. Гиацинта бесхитростна, пряма, честна по натуре и ничуть не похожа на расчетливых женщин, основательно продумывающих свои действия.

Стоя у окна, Францина смотрела на веселящихся шумных гостей. «Неужели Джеральд затеял все это ради карьеры? Конечно же, он не сомневался, что Джим откроет для него свой кошелек, и хорошо сыграл роль».

– Вы искали меня? – обратился к Францине Джеральд.

– Да. Ведь ты и Гиацинта собирались уехать в шесть часов, и я хотела тебе об этом напомнить.

– Спасибо. Я сейчас спущусь. – Он повернулся к Марте. – Вы только посмотрите на Францину. Ну разве не красавица?

– Настоящая красавица. И к тому же не стареет.

Положив руки Францине на плечи, Джеральд поцеловал ее в щеку. Она всегда отмечала выразительность его глаз. На сей раз в них явно читалось сочувствие.

– Вы беспокоитесь. Ваша последняя малышка покидает вас, и ваша печаль вполне естественна. Но все же не печальтесь. Я обещаю сделать ее очень, очень счастливой.

«Как я узнаю, если он не сделает этого? Я не имею права предаваться унынию. Нужно контролировать свои мысли».

– Надеюсь, что сделаешь, – сказала Францина.


Красная машина, багажник которой был забит чемоданами, стояла на подъездной аллее. Толпа провожающих ожидала появления молодоженов. Францину и Джима охватило щемящее чувство – ведь родное гнездо покидал их последний ребенок.

В толпе послышались голоса:

– Не правда ли, Гиацинта очаровательна? И вся сияет от счастья!

– А каков он? Есть на что посмотреть!

– Они едут прямо в Техас?

– Нет, сначала они совершат двухнедельное путешествие. Большой Каньон, всевозможные достопримечательности… Джеральд никогда не бывал на Западе, а Гиацинта бывала.

– Она бывала везде. Или почти везде.

«Да, мы делали все, чтобы удовлетворить ее любознательность, – подумала Францина. – И ничто потраченное на нее не пропало даром, эдакая маленькая упрямица…»

– Мама… – сказала Гиацинта.

Она была одета уже по-дорожному – в джинсах и плотном свитере. Уже поднялся прохладный ветер.

– Мама, я хочу что-то сказать тебе на ушко. Послушай, мама, я так рада, что ты и Джеральд… Ни одна дочь не может пожелать себе лучшей матери, чем ты. Забудь, пожалуйста, глупости, которые я когда-либо говорила тебе. Это самая лучшая свадьба, о какой только можно мечтать. Да ты наверняка знаешь, что я хочу сказать. Я, кажется, сейчас разрыдаюсь, поэтому умолкаю.

– Дорогая, мне тоже хочется разрыдаться. Будьте оба здоровы и счастливы.

– Поехали! – Джеральд придержал дверцу для Гиацинты. – Садись.

– В моей везучей машине. Только на сей раз нет дождя.

Джеральд сел за руль, они оба помахали оставшимся, и машина двинулась в путь.

Глава 6

Иногда, придя к вечеру домой, Джеральд останавливался в дверях и удивленно говорил:

– Никогда бы не подумал, что моя жизнь так изменится.

– Я тоже, – кивала Гиацинта.

Она чувствовала себя королевой своих владений. Апартаменты были очень комфортабельны. Мебель, простая и прочная, была изготовлена не за страх, а за совесть, ибо Францина и Джим, субсидировавшие покупки, считали, что хорошее качество – это в конечном счете экономия.

Полки были заставлены книгами и нотами. Комнаты украшали натюрморты на шелке и лаковые миниатюры, присланные Джорджем из Сингапура. Выкрашенная в нежно-голубые тона кухня сияла чистотой. Но лучше всего была спальня, выдержанная в бледно-желтых тонах и застланная мягкими коврами. Самый большой и самый лучший из них – подарок бабушки – проделал с ними путь до Техаса.

Из каждого окна открывался свой, неповторимый вид. Из маленькой кухоньки можно было полюбоваться бескрайней равниной Техаса, в конце которой возвышались небоскребы. В боковое окно долетало дыхание ветерка из тополиной рощицы, зеленеющей на противоположной стороне улицы. Под окнами спальни росли молодые деревца хурмы; как сказали Гиацинте, осенью плоды из глянцевито-зеленых превратятся в желтые; сейчас же, в сорокаградусную жару, они были покрыты пылью. Окна передней выходили на шумное шоссе, по которому каждое утро они проезжали мимо роскошных домов, прячущихся за высокими каменными оградами с затейливыми воротами. Джеральд работал в самом сердце большого города, а Гиацинта – неподалеку от него в художественной галерее.

Особых перспектив работа в местном музее не сулила. С удивлением и грустью Гиацинта сообщила Джеральду, что предназначенные для реставрации произведения посылают в музей, где она работала раньше. Второй возможностью была работа в галерее. А в свободное время Гиацинта писала акварели и этюды маслом на кухонном столе – именно там заставал ее возвращающийся из клиники Джеральд.

Гиацинта еще никогда не видела мужа столь жизнерадостным, в таком приподнятом настроении. Полностью погруженный в дела клиники, он восхищался хирургом, который восстановил лицо ребенка, родившегося с врожденным уродством, а также руку, способную теперь управлять машиной. Слегка подсмеиваясь над собой, Джеральд говорил, что удивлен собственной дерзостью и уверен в том, что научится творить подобные чудеса.

Для человека, сосредоточенного на своей работе, покой и уют дома значили очень много. Гиацинту трогало, что Джеральд внимательно относится ко всему, сделанному ею, – будь то вкусно приготовленный ужин или красиво накрытый стол – и неизменно благодарил жену.

Однажды вечером Джеральд оторвался от какой-то научной статьи и сказал:

– У меня появилось ощущение стабильности. Я никогда не жил более двух лет на одном месте.

Услышав слова мужа, Гиацинта обняла его.

– Мы с тобой постоянны, – отозвалась она.

– Сегодня я думал о твоей матери, о том, насколько она ушла от первого впечатления обо мне. По-моему, Францина стала моим другом. Да и ты, должно быть, питаешь к ней самые нежные чувства.

– Я питаю нежные чувства ко всем и хотела бы, чтобы все имели то, что имеем мы. Может, это звучит несколько наивно, но я говорю совершенно честно: мне кажется, что я люблю весь мир.


Однако Гиацинта была не столь наивна и понимала, что любовь ко всему миру – это озарение, которое изредка приходит, а затем уходит. Догадывалась она и о том, что первое очарование медового месяца не длится вечно.

Неизбежно возникает мысль, что ты знаешь о близком тебе человеке далеко не все.

Однажды Гиацинта очень хотела попасть на открытие выставки в музее, а Джеральд отказался с ней пойти.

– Всего какие-то полчаса езды, – увещевала она его. – Картины взяты на время из Национальной галереи. Как ты можешь упустить такой случай?

– Очень даже могу. Я ведь не слишком интересуюсь живописью, Гиа. – У него был смущенный вид. – Я лишь притворялся, что интересуюсь. – И, видя ее удивление, добавил: – Ты должна чувствовать себя польщенной. Просто это был способ заполучить тебя.

Готовя, Гиацинта любила слушать музыку по радиоприемнику на кухне. Как-то, когда Джеральд пришел домой, она заметила на его лице неудовольствие и спросила о причине.

– По-моему, многовато шума.

Гиацинта мягко возразила:

– Прекрасная музыка. Это Моцарт.

– Должно быть, ты унаследовала любовь к музыке от отца. Он всегда слушал такие вещи.

Она стояла с лопаточкой в руке, охваченная противоречивыми чувствами. С одной стороны, Гиацинта испытывала легкое раздражение, а с другой – понимала, что не имеет права раздражаться. Ведь это не только ее дом, но и Джеральда, и если музыка раздражает его, почему он должен ее слушать?

Просто у них различные вкусы и пристрастия, только и всего. Удивляло лишь то, что он прежде это скрывал. Брак преподносит много неожиданных открытий, пока с течением лет два человека не притрутся друг к другу.

Джеральд жил жизнью большой клиники, в которой кипела работа, и у него появилось много друзей. Гиацинта и не подозревала, что он так общителен. Мало-помалу их дом стал центром субботних встреч единомышленников. Гиацинта видела, что Джеральда считают лидером. Его уважали за ум и эрудицию, он был привлекателен как личность.

Гиацинта замечала, что это доставляет мужу радость и удовлетворение. Он гордился своим домом, поскольку другие молодые пары, как правило, жили и питались, по их собственным словам, «под открытым небом». Здесь же все дышало комфортом.

– Они никогда не ели подобной еды, – говорил Джеральд.

– Что ж, ты должен быть благодарен моей бабушке. Она научила меня готовить.

Гиа тоже испытывала гордость от того, что она хозяйка этих интересных и веселых вечеров. Однако со временем у нее появилось желание, чтобы они были менее многолюдными, а она сама принимала в них более активное участие. Разговор обычно не выходил за пределы медицинских тем, иногда серьезные вопросы уступали место легкомысленной болтовне, порой гости сплетничали об отсутствовавшем человеке. Чаще всего Гиацинта молча слушала и наблюдала, замечая соперничество мужчин или зарождающееся влечение друг к другу между мужчиной и женщиной.

– Ты интересуешься жизнью, не правда ли? – спросил как-то Джеральд. – Ты подмечаешь все, постоянно размышляешь и делаешь выводы. Ведь так?

Это было правдой. Гиацинта подмечала очень много. После того как миновали осень и первая зима, Гиацинта составила представление о наиболее часто приходящих гостях. И поскольку она любила людей, то испытывала антипатию только к доктору по имени Элизабет, которую все звали Беттина. Элизабет была не красавица, но эффектна и знала об этом. Догадывалась она и о том, что особым расположением женщин не пользуется.

При первой встрече она сказала Гиа:

– Так, значит, вы жена этого красивого мужчины. Видели бы вы реакцию медсестер, когда Джеральд появился в клинике! У него наверняка будет потрясающая клиентура! Он не просто умница, но к тому же и обаятелен!

В самом деле, обаятелен. До замужества Гиа никогда не видела мужа в окружении однокашников, и для нее было в новинку слышать подобный тон и видеть восхищение на лицах. В последнее время Джеральд стал смеяться как-то по-иному, необычайно заразительным смехом, в его глазах загорались озорные искры, словно он и его собеседник знали неведомый другим секрет.

А вскоре на одном из вечеров Гиа услышала над ухом женский голос:

– Вы очень терпеливы. Терпеливы и терпимы.

Вздрогнув, Гиа перевела взгляд на стоящих рядом Джеральда и Беттину.

– Но думаю, по-настоящему это не может вас беспокоить. Беттина никогда не уйдет от своего толстяка мужа и даже не рискнет развлечься на стороне. Муж при деньгах, и ей по душе та жизнь, которую он ей обеспечивает.

Гиа вспыхнула:

– Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду, говоря о терпении и терпимости.

Женщина, постоянная участница вечеров, пожала плечами.

– Вы ведь молча сидите и позволяете ему унижать себя.

Должно быть, эта дама слишком много выпила.

– Я не чувствую себя униженной, – возразила Гиацинта, страстно желая, чтобы вся компания побыстрее разошлась.

Гиацинту охватило смятение. Унижена ли она? Может, она слишком самодовольна? Или ханжа? Не возродился ли в ней синдром Марты? Если так, надо положить этому конец.

Позже, готовясь лечь спать, Гиацинта снова вернулась к инциденту. Одетая в прозрачное шелковое белье – подарок Францины, – она подошла к большому, в полный рост, зеркалу и оглядела себя. Фигура у нее была стройная, формы выразительные, лицо миловидное, однако к красавицам ее не причислишь. Если она появляется на людях, головы не поворачиваются в ее сторону, как поворачиваются при виде Беттины.

Джеральд вошел и засмеялся.

– Что ты тут делаешь? Позируешь? Надеюсь, удовлетворена собой?

– Это не так уж важно. А вот удовлетворен ли мной ты?

– Вот как! В чем проблема, Гиа?

– Я сравниваю себя с… с той женщиной. С Беттиной.

– О Господи!

– Мы должны быть честны друг с другом.

– Я думал, мы всегда были честны.

– Ах! – воскликнула Гиацинта. – Ревновать – это унизительно!

Глаза у Джеральда потемнели, он встретил взгляд жены и выдержал его.

– Дорогая Гиацинта, мне жаль, если я причинил тебе боль, но ты очень-очень глупенькая! Как будто тебя можно сравнить с полным ничтожеством, с франтихой и дешевой кокеткой! Иди спать. Не будь идиоткой. Иди, а то я затащу тебя в спальню. Уже первый час ночи.

Несколько минут она лежала, уткнувшись лицом ему в плечо, а он бормотал ей в волосы:

– Дорогая Гиа, такая милая, умная и такая дурочка! Невинная. Кажется, так тебя называет Францина?

Гиа охватило томление. Ей страстно хотелось слиться с мужем, стать с ним единым целым.

– Я готова умереть ради тебя, – прошептала она.

– Нет, нет, не говори так!

– Да, готова! Помнишь ту женщину на «Титанике»? Ее звали Штраус, миссис Штраус. Ее хотели посадить в спасательную шлюпку, но она отказалась. Она хотела умереть вместе с мужем. Я бы сделала то же самое.

– А я бы затолкал тебя в спасательную шлюпку. Но довольно об этом! Знаешь, что нам с тобой сейчас нужно? – Его руки, теплые и сильные, потянули ночную рубашку вверх. – Нужно позабыть обо всем этом, согласна?

Глава 7

Был мягкий, нежаркий день их второй осени в Техасе, которая так отличалась от прохладной, бодрящей погоды Массачусетса, что, разговаривая по телефону с подругой, Гиацинта упомянула об этом:

– Здесь называют прохладной погодой температуру под тридцать. Представляешь? И в футбол тут играют упаси Бог как серьезно! Соперники дерутся так, как Франция против Германии в мировую войну. Но все это очень забавно. Люди здесь непосредственные и дружелюбные, даже в большом городе. Да, вот еще что, явыучила все слова песни «Желтая роза Техаса».

В таком бодром расположении духа Гиа вошла в кабинет доктора. Спустя полчаса она вышла, ошеломленная неожиданной новостью, с блуждающей улыбкой на устах.

– Ни один метод не дает стопроцентной гарантии, – сказал ей доктор. – Июнь – хороший месяц, чтобы родить ребенка, потому что еще не наступит самая удушающая жара.

«Акушерство, – подумала Гиацинта, – счастливая специальность». Она шла упругим шагом, словно на пружинах. Волнение распирало ей грудь, Гиацинте хотелось смеяться.

Было только четыре. Еще целых два часа ей придется сдерживать свое возбуждение до прихода Джеральда домой. Гиа хотелось запеть или, остановив какого-нибудь прохожего, поделиться с ним удивительной новостью. Они не планировали заводить детей, пока не завершится практика Джеральда в клинике. И вот тебе на! Но не стоит беспокоиться, просто младенец сам торопится увидеть мир. И Гиацинта пошла дальше, разглядывая малышей в колясках и едва начинающих ходить карапузов, чего никогда не делала раньше.

Ей нужно что-нибудь купить на память об этом дне. И она бросилась транжирить деньги. Гиацинта вернулась на стоянку, вся обвешанная покупками. Тут были и гигантская плюшевая панда, и букет астр, и бутылка настоящего шампанского, и небольшой торт.

Уже дома Гиацинта вспомнила, что завтра приезжают ее родители. Они только что посетили сыновей и внуков. На следующий год в это время им придется навестить еще одного внука. Нужно приобрести камеру получше. И этот торт маловат. Как она могла позабыть о завтрашнем дне? Утром необходимо выскочить и купить еще один торт. А может, испечь его, если будет время? Домашний торт всегда лучше. И купить еще бутылку шампанского. Эти и другие мысли роились в ее голове, пока она накрывала на стол и ставила в воду астры.

– Что это? – спросил Джеральд, увидев панду в углу дивана.

– Угадай!

– Еще один младенец в семье брата?

– Не совсем. Во всяком случае, не в его семье. – И Гиацинта рассмеялась.

Джеральд внимательно посмотрел на нее.

– Что ты имеешь в виду?

– Я сегодня была у доктора Лилли.

– Лилли? У гинеколога?

– Да, конечно! Дорогой, это должно произойти в июне! Я не была уверена и не хотела тебе ничего говорить, не услышав от него подтверждения. Но это так!

Джеральд снял пиджак и аккуратно, как делал это всегда, повесил его на спинку стула. Некоторое время он молчал.

– Ты настолько ошеломлен, что не в состоянии говорить? Ты напомнил мне эпизод из одного старого фильма, где жена сообщает новость, и муж падает в обморок, и…

– Ошеломлен? Пожалуй. Ведь сейчас такое неподходящее время.

Его губы вытянулись в тонкую линию. Гиацинта была не в силах оторвать взгляд от мужа.

– Ты уверена? – спросил Джеральд. – У Лилли нет сомнений?

– Странный вопрос! Конечно, нет.

У Гиацинты подкосились ноги, и она опустилась на стул, все еще сжимая астры.

– Не понимаю, – проговорила она. – Я думала, ты будешь рад.

– Нет, я не рад. Не здесь и не сейчас. Будь благоразумна, Гиа. Трудно выбрать более неудобное время. Мне предстоит провести здесь еще почти два года. Квартира слишком мала для того, чтобы разместить в ней колыбель и коляску, негде развешивать мокрые пеленки. Давай, Бога ради, что-то сделаем и дождемся более подходящего времени, как мы с тобой и планировали. Ради Бога, прошу тебя.

Сердце у Гиацинты заколотилось с неистовой силой.

– Что-то сделаем? Что это значит?

– Не строй из себя дурочку! Твоя невинность иногда перехлестывает через край, Гиа. Как ты думаешь, что я имею в виду?

У Гиацинты появилось ощущение нереальности происходящего. «Неужели это происходит на самом деле? Не понимаю, как эти слова могут исходить из его уст, – подумала она. – Из уст самого любимого человека на свете».

– Аборт, – прошептала Гиацинта. – Ты хочешь, чтобы я сделала аборт.

– Просто все не ко времени. Мы заведем детей позже. Прояви же благоразумие, Гиа, не будь сентиментальной!

– Сентиментальной? Мой ребенок – наш ребенок. И ты не хочешь его. А я – сентиментальна?

Разрыдавшись, она вскочила со стула и ударилась о стол с такой силой, что бутылка шампанского упала и разбилась.

– Осторожно! Не наступи на разбитое стекло! – крикнул Джеральд.

– Что ты так беспокоишься о разбитом стекле? Ты не любишь меня! Если бы любил, то любил бы и нашего ребенка и не просил бы убивать его! Мы молоды, мы не в концентрационном лагере! Аборт… Боже мой, да тебе должно быть стыдно! Как ты можешь…

Джеральд с шумом захлопнул окно.

– Опять несдержанность! Опять горячность! Совсем ни к чему, чтобы это слышала вся округа!

– Мне наплевать, слышит кто-то или нет! Пусть все знают, что мое сердце разрывается и это ты его разбиваешь! Пусть весь мир знает, что ты собой представляешь!

– Погоди, Гиа, успокойся. Нет никакого смысла…

Однако Гиацинта уже убежала в спальню. Сотрясаясь от рыданий, она бросилась на кровать. Затем к ее горлу внезапно подступила тошнота и Гиацинта побежала в ванную, где ее вырвало. Вернувшись в спальню, она снова бросилась на кровать и некоторое время лежала словно в тумане. Гиацинте казалось, что сердце у нее остановилось.

Когда она проснулась через несколько часов, в комнате было темно. Она лежала в свитере, а Джеральд спал в дальнем конце широкой кровати. Гиацинта посмотрела на него. Вот как бывает – выходишь замуж, веря человеку, а затем в один день, в одну минуту эта вера разрушается и остаются только горечь да гнев. Она тихо вышла и разделась в ванной комнате. Глаза ее опухли от слез. Лицо побледнело. Если бы только можно было позвонить Францине и отцу, чтобы они не приезжали завтра! Но как это сделать и под каким предлогом? Нет, это невозможно.

Хотя ничего невозможного нет. Гиацинта проговорила вслух:

– Просто это ситуация, которую нужно как-то разрешать.

– Поможет тряпка, смоченная в ледяной воде, – сказал Джеральд.

Он стоял в дверях ванной. Наверное, Гиацинта разбудила его или Джеральд притворялся спящим.

– Я скажу тебе, что поможет. Мое возвращение в то место, откуда ты меня так радостно увозил. Как это говорится в стихотворении Роберта Фроста? «Дом там, где тебя примут, когда ты туда направишься». Но это только на время. Я справлюсь и одна. Я и мой ребенок – мы справимся. Мы не нуждаемся в тебе.

– В какое время прибывает завтра их самолет? – спросил Джеральд.

– В десять пятнадцать. Какое это имеет значение?

– Имеет. Недопустимо, чтобы ты выглядела так, как сейчас, и нельзя заставлять их ждать.

– Это не твоя проблема. Они мои родители, и я поеду за ними.

– Смешно. Я сегодня освободил себе утро по случаю их приезда.

– Ах, какую заботу ты о них проявляешь!

– Даю тебе полтора часа, чтобы ты привела лицо в порядок.

– О чем ты говоришь? Полагаешь, весь этот кошмар можно сохранить в тайне?

– Прежде всего это вовсе не кошмар. Это проблема, которую можно обсудить и разумно решить, если только ты попытаешься это сделать. Но мы не должны обрушивать ее на них, едва они откроют дверь. Вот и все, что я хочу сказать.

– Не надо читать мне лекции. Я ненавижу этот суровый тон. Если бы не младенец, который растет в моем чреве, я бы предпочла сегодня умереть либо убить тебя.

– Гиацинта, выслушай меня! И ради Бога, говорю тебе в тысячный раз, выбрось эту проклятую сигарету! Мне надоело это видеть!

– В таком случае не смотри. Оставь меня в покое. Я тебя не знаю. И не желаю знать.

Другого места, кроме кровати, для сна не было. Ночь выдалась прохладной, и, дрожа от сырости и нервного напряжения, Гиацинта долго лежала с открытыми глазами, глядя, как по небу плывут облака, то и дело закрывая луну. Спал ли Джеральд, она не знала.


Вчерашние астры, подобранные с пола, стояли на столе. По бокам от них возвышались хрустальные подсвечники, недавно подаренные Джимом и Франциной. Гиацинта приготовила любимое блюдо отца – цыпленка с креветками. Она охладила шампанское, и Джеральд разлил его по бокалам. Францина рассказала обо всех братьях Гиацинты и их детях. В своей алой блузке и жемчуге она выглядела великолепно. «Мать никогда не испытывала никаких неприятностей, – подумала Гиа. – Все было так знакомо, так уютно. Во всяком случае, наверное, так, если она до сих пор ничего не сообщила».

Разговор шел то о внуках, конечно же, необычайно талантливых, то о переводе Джорджа из Сингапура домой, то о новом доме Поля. В основном говорил Джим. Непривычно молчаливая Францина поглядывала на Гиацинту, пожалуй, чаще, чем нужно.

– Мы тут размышляем о том, – сказал Джим, – что наш дом стал для нас слишком большим и пустым. Разумеется, я люблю свой сад. Мы оба любим. Но если мы найдем дом поменьше с похожим садом и если вы, вернувшись на восток, заинтересуетесь нашим домом, мы могли бы передать его вам.

– Это замечательный дом! – воскликнул Джеральд. – Неслыханный подарок!

– Пока что рано говорить, – заметила практичная Францина, впрочем, спокойным и даже любезным тоном.

– Да, – подхватил Джеральд. – Сейчас я в совершенно ином мире.

И он начал рассказывать о своей повседневной работе, что, судя по всему, очень заинтересовало родителей.

– Этого можно было бы избежать при наличии привязных ремней. Я не стану рассказывать, что произошло с его лицом. Представляете, как меняется все в психологическом плане? Молодой человек, у которого вся жизнь впереди. Поверьте, у меня тряслись колени, когда Грамп, то есть Малкольм Грамбольдт, наш главный, сказал, чтобы я сменил его. Конечно, он стоял, едва не касаясь моего правого локтя, и остановил бы меня немедленно, если бы я что-то сделал не так. Но слава Богу, все прошло хорошо.

– Не могу вообразить, как ты это делаешь, – проговорил Джим, восхищаясь зятем. – Когда это случилось?

– Вчера после полудня. – Джеральд улыбнулся. – Я конвульсивно подергивался, даже придя домой.

«Весьма кстати, – подумала Гиацинта. – Сказать сейчас?»

Францина продолжала разглядывать дочь.

– Что-то случилось с твоими глазами? Они то ли усталые, то ли распухли.

«Нет, не сейчас».

– Похоже, это аллергия. Ничего серьезного. Такое случается и проходит.

– А ты скажи им, – вмешался Джеральд. – Ну ладно, если не хочешь, скажу я. Гиацинта беременна и чувствует себя не слишком хорошо.

Она удивленно уставилась на мужа, не понимая, что скрывается за этим трюком. И тут же последовали восторженные восклицания Францины:

– Дорогая! Почему же ты не говоришь? Ведь это чудесно!

– Вы, женщины, насколько я знаю, обычно скрываете все до тех пор, пока не удостоверитесь окончательно, – заметил Джеральд.

Гиацинта покраснела. Жар залил не только лицо, но даже шею. Что он имеет в виду? Она предполагала, что муж расскажет об их ссоре, но он этого не сделал.

Джим поднялся и поцеловал Гиацинту в лоб. Он был по-настоящему растроган.

– Ребенок дочери – совсем другое, чем дети сыновей. Думаю, твоя мама будет рада еще раз стать бабушкой.

Францина, поцеловав Гиа, поцеловала и Джеральда.

– Счастливый ребенок, – уточнила она. – Не у каждого ребенка в наши дни такие хорошие родители. Гиацинта, ты позволишь мне купить приданое? Я люблю покупать вещи для новорожденных.

«Она любит покупать для новорожденных, черт возьми! Что прикажете, – в смятении подумала Гиа, – сказать ей сейчас?»

– Теперь ты должна бросить курить. – Францина дружелюбно и ласково улыбнулась. Уже давно она не делала замечаний дочери – ни по поводу макияжа, ни по поводу прически или курения. Гиацинта поняла: мать позволила себе эту реплику, радуясь, что брак оказался счастливым.

– Разумеется, я брошу, – ответила Гиа. – Я выкинула сигареты, как только узнала новость. Я проявлю максимум заботы о ребенке, – добавила она, устремив взор на Джеральда.

Затем последовал разговор о том, как найти другую квартиру, о приобретении большей машины вместо маленькой красной, о том, что лучше – купить или взять напрокат. Любящие и внимательные родители задавали массу вопросов.

– У нас еще много времени впереди, – сказал наконец Джеральд, – хотя Гиацинта уже кое-что приобрела. Где панда? Принеси ее, Гиацинта.

И ей пришлось принести эту нелепую игрушку, которую она уже запихнула на верхнюю полку шкафа. Напевая мелодию вальса «Голубой Дунай», Джим закружился с пандой по комнате, и все, кроме Гиацинты, рассмеялись, выпили еще шампанского и говорили, какой это чудесный день. Так все и шло до того момента, пока родителям не пришло время возвращаться на ночь в свой отель.

– Поехали с нами, Гиа. Мы улетаем рано утром и долго потом не увидим тебя, – предложил Джим.

Однако Францина возразила:

– Пусть Гиацинта остается здесь. Думаю, она устала.

– Да, немного, – согласилась Гиа, подумав про себя, что она не устала, а ее раздирают противоречия.

Она ставила торт в холодильник, когда Францина спросила:

– Ты здорова, Гиацинта?

– Конечно.

Как всегда, когда Францина была настроена решительно, на переносице у нее появились две вертикальные морщины.

«Нет, только не сейчас. Лучше написать им».

– Вы с Джеральдом ладите?

Что ж. Такова прерогатива матери – задавать подобные вопросы.

– У нас бывают мелкие недоразумения.

Францина внимательно посмотрела на дочь.

– Ну да, мелкие недоразумения. Я удивилась бы, если бы их не было.


Гиа лежала в постели, когда вернулся Джеральд.

– Что означали все эти разговоры за столом? – Она села.

– Я все обдумал и понял, что был не прав. Мне стыдно, и я хочу извиниться.

– В самом деле? И что заставило тебя так неожиданно изменить мнение?

– Ничего неожиданного в том нет. Неожиданной была моя вчерашняя реакция. У меня был трудный день, как ты слышала. Я устал. Впрочем, это не может служить извинением. Сейчас, поразмыслив обо всем, я понимаю, что не должен был так реагировать. И поэтому приношу извинения.

Кажется, он в самом деле мучился. Как все запуталось! Глаза Гиацинты наполнились слезами, и она досадливо вытерла их.

– Я заставил тебя страдать, – сказал Джеральд.

– Да. – Когда он сделал к ней шаг, Гиацинта остановила его. – Нет, погоди. Ты в самом деле хочешь ребенка? Потому что, если ты не хочешь, я сохраню его все равно. Без тебя.

– Мне стыдно, – повторил Джеральд. – Гиа, пожалуйста, пойми. Прошу тебя. Я запаниковал. Я думал о времени, о деньгах и бог весть о чем еще. А сейчас – да, я хочу ребенка. Возвращаясь из отеля, я думал, как мы будем его выхаживать. В этой комнате есть место для колыбели. Ему… ей будет не больше года, когда мы уедем отсюда, а тогда у нас появится много места. Коляска поместится в зале. Будет немного темновато, но это не столь важно. Ах, Гиацинта, прости и забудь! Умоляю тебя об этом и знаю, что ты сможешь.


«Время лечит, – подумала Гиацинта. – Кровоточащая рана превращается в бледный шрам и делается едва заметной».

Мальчик родился без всяких осложнений на рассвете ясного июньского дня. После благотворного сна Гиацинта проснулась в полдень; ярко светило солнце, и площадки для гольфа в парке через дорогу были полны людей. В одежде весенних тонов они напоминали точки на зеленом фоне, словно на каком-нибудь пейзаже Брейгеля. Неподалеку от окна цвела, благоухая, лилово-белая сирень. А в люльке в зале спал крепенький черноволосый малыш.

– Красивый парень, – сказала няня, внося его в комнату Гиа. – Уже сейчас похож на отца.

– Джеральд Младший, – заметил отец. – Мы можем звать его Джерри, чтобы избежать путаницы.

Имя выбрала не Гиацинта, но разве это так важно? Гораздо важнее то, что Джеральд был в восторге от сына. Он буквально сиял от счастья.

– Ты только посмотри на него! Посмотри на эти длинные ноги! На плечи! А какая красивая форма головы! Уже сейчас просматривается костная структура.

Когда Гиацинта кормила ребенка, Джеральд наблюдал за процессом и качал головой, словно не веря своим глазам.

– Мать и дитя. Какая картина! Самое распространенное зрелище, а всегда смотрится как чудо. Что ж, надеюсь, жизнь у него будет счастливая. Твои родители, похоже, потрясены?

– О да! Францина очень хотела мальчика после всех дочерей моих братьев.

– Думаю, что могу порадовать тебя одной новостью, Гиа. Грамп знает, что мы планируем вернуться на восток, поэтому дал мне рекомендацию, которая мне очень поможет. Речь идет о чрезвычайно преуспевающем человеке, стажировавшемся здесь десять или двенадцать лет назад. У него совершенно несусветное имя. Ты только послушай: Джей Арнольд Риттер-Слоун. Но главное, это, по словам Грампа, замечательный парень, с отличным характером. Очень деловой, высококлассный хирург. Правда, расточительный, но это уже его дело. Короче говоря, умнейший парень. Грамп собирался оставить его при себе, но тот внезапно решил уехать. Сейчас он практикует на востоке, дела у него идут хорошо, и ему нужен помощник и коллега. Но обязательно высокой квалификации. И Грамп считает, что я подойду. – Джеральд помолчал и добавил: – Хотя Грамп не слишком щедр на комплименты.

Гиацинте вспомнился тот день, когда она решила подвезти Джеральда, одиноко стоящего под проливным дождем. «Молодые матери часто бывают слишком эмоциональны», – подумала она, улыбнувшись счастливой улыбкой.


Быстро пролетали месяцы, принося перемены и новости. Джерри смеялся, перекатывался на спинку, садился, ползал, ковылял, спотыкаясь, на ножках. Мальчик, крепкий, живой и милый, рос и расцветал. Когда в его глазах загорались озорные искорки, он очень походил на отца. Часто, наблюдая за ним, Гиацинта пыталась осмыслить, что появление сына принесло его родителям. Кроме мелких недоразумений и нескольких критических часов в прошлом, ее жизнь с Джеральдом протекала в полной гармонии. И эту гармонию внес крохотный карапуз.

Джеральд порой вел себя комично. Он покупал мальчику всевозможные игрушки начиная с тех пор, когда тому исполнилось шесть месяцев. Джеральд приобрел даже голубой трехколесный велосипед, хотя Джерри удастся сесть на него не раньше чем через два года. Он купил сыну ковбойскую шляпу и джинсы. На день рождения Гиа он сделал сюрприз, подарив ей фотографию Джерри в красивой старинной рамке. А в первый день рождения сына пригласил всех докторов, чьи дети начали ходить, на торт и мороженое в парке.

– Я хочу, чтобы у него было все, чего не было у меня, – пояснил Джеральд.

Квартира была заполнена до отказа. Все красивые подарки, начиная от связанных бабушкой ковриков до орнаментов Францины, предусмотрительно убрали. В такой тесноте трудно пошевелить рукой или ногой.

Гиацинта успевала кое-что запечатлеть на холсте, пока Джерри спал после обеда или во время его вечернего сна. Она не чувствовала себя усталой, напротив, испытывала душевный подъем. Гиацинта сделала этюды тополей, стоявших посреди равнины, а также рисунки пером дома, чтобы Джерри мог составить представление о своих первых апартаментах.

Она продала несколько своих картин. Лучшей была копия фотографии, подаренной друзьями из музея и изображающей корабль Эрнеста Шеклтона, севший на мель в Антарктиде.

Это Джеральд побудил Гиацинту отнести картину в галерею, чтобы она, уже не работая, сохранила дружеские связи с коллективом.

– Кто-нибудь непременно купит картину, – сказал он. – Ты очень выразительно изобразила и темный корабль, который накренился и вот-вот опрокинется, и белые барашки волн. Честное слово, Гиа, здорово сделано!

Картина провисела в галерее меньше недели, и какой-то мальчик купил ее на День отца. Цена была незначительная, но Джеральд считал, что это не столь важно.

В начале последнего года практики он слетал на восток, чтобы встретиться с доктором Риттер-Слоуном. Не имело смысла ждать еще почти год: случись так, что они оказались бы несовместимы, Джеральд потерял бы зря много времени.

Вернулся он, полный энтузиазма. Все прошло отлично. Супруги допоздна просидели за ужином.

– Мы сразу почувствовали взаимную симпатию. Арни предложил называть друг друга по имени. Он очень дружелюбен и необычайно скромен. Арни тебе понравится, Гиа. Клиентура у него даже обширнее, чем описывал Грамп. Работает он в красивом здании, которое сам и спроектировал. Это небольшой город всего в двух часах езды от твоего прежнего дома. – Глаза Джеральда блестели от удовольствия. – Подожди, вот увидишь начинку здания, – продолжал он. – Я даже боюсь думать, сколько Арни вложил в оборудование. И сколько денег мне придется потратить – то есть занять, – если я решу открыть собственную практику.

Гиацинта хотела знать и другие подробности. Женат ли Арни?

– Нет, он не был женат. – Джеральд улыбнулся. – Может, ему нравится холостяцкая жизнь. Арни на двенадцать лет старше меня, но, как ни странно, ведет себя так, словно он моложе. Он любит развлечения, роскошь и скачки, путешествует. У него дом во Флориде.

– Он не похож ни на кого из известных мне людей.

– Наверно, но, так или иначе, я думаю, что нам повезло. Арни надеется немного разгрузиться, поэтому хочет работать со мной. Обещает сделать меня полноправным партнером через год, если будет удовлетворен результатами. А он будет удовлетворен, – добавил Джеральд. – Свою работу я знаю. И еще я взял кредит на аренду дома – большого дома всего в двадцати минутах от офиса, с правом выкупа.

– Ах! – воскликнула Гиацинта. – Ты даже не позвонил мне!

– У меня не было времени. Я должен был взять или отказаться. Но тебе понравится, уверен. Он сразу же напомнил мне дом твоих родителей, разве что самую малость поменьше.

– Как мы можем себе такое позволить? – удивилась Гиацинта.

– Ты забываешь, что я стану полноправным партнером. Не сомневайся относительно этого дома. Я знаю твой вкус. Если же он тебе не понравится, то мы его просто-напросто не купим.

Джеральд был явно взволнован новым поворотом жизни. Не меньше была взволнована и Гиацинта.


На сей раз красный автомобиль тащил за собой солидных размеров прицеп. Когда уже собирались завести машину, Гиацинта вспомнила о камере, и один из соседей любезно сфотографировал их на фоне их первого дома. Высокие супруги и маленький мальчик, макушка которого едва достигала отцовского колена, улыбались.

Отъезд взволновал Гиацинту. Сами того не замечая, они сжились с этим местом. Сейчас, в момент отъезда, она заметила, что молодые кусты хурмы, растущей только в Техасе, выросли почти на целый фут. На Западе, где пару лет назад можно было видеть лишь скот, пасущийся на тысячах акров земли, поднялась группа высотных офисов. Даже в эту изнурительную жару в этом месте кипела работа.

Друзья, пришедшие проводить их, окружили машину. Кто-то преподнес Джерри миниатюрное ковбойское сомбреро, с которым он не желал расставаться. Коллеги подарили Джеральду и Гиацинте по паре ковбойских ботинок с ярлыками, на которых было написано: «Вам гарантирован бешеный успех в Массачусетсе».

Наконец наступил момент прощания. Завелся мотор, машина выехала на улицу и затем на дорогу.

– Мы были так счастливы здесь, – сказала Гиацинта, когда они свернули и взяли курс на восток.

Джерри спал или что-то лепетал на своем сиденье, пока его родители под бодрящую музыку проехали через Арканзас, пересекли в Мемфисе Миссисипи и, миновав Теннесси и Пенсильванию, приблизились к Новой Англии и к дому. Когда-то они уезжали в новое и неизведанное – сейчас это было возвращение.

Наконец они оказались на широкой главной улице, обсаженной кленами, с роскошными магазинами с двух сторон, миновали здание школы в готическом стиле, пруд в зеленом парке и впечатляющего вида больницу. За ней виднелись могучие старые деревья и комфортабельные белые дома с веерообразными, в духе колониальной архитектуры, окнами над дверью.

– Вот мы и на месте, – сказал Джеральд. – Как тебе это все нравится?

– Все очень знакомо, – отозвалась Гиацинта. Дом казался дружелюбным, непретенциозным и вместе с тем элегантным. У порога сидели отец, Францина и даже бабушка. Точно рассчитав время, они приехали, чтобы приветствовать их.

– И Арни тоже! – воскликнул Джеральд. – Видишь, как тепло тебя встречают! Уж этого-то я не ожидал! Разве я не говорил, что он тебе понравится?

Арни стоял поодаль, не принимая участия в семейной встрече, объятиях, расспросах и суматохе вокруг Джерри. Когда все это подошло к концу, он шагнул вперед.

– Джеральд, ты не сказал мне, какая у тебя очаровательная жена!

Повеса – таково было первое впечатление Гиацинты. Его густые седеющие волосы были уложены волнами. На нем был лиловый пиджак. Бросив быстрый, внимательный взгляд, Гиацинта заметила, что у него добрые глаза необычного медного оттенка. Этот повеса явно безвреден. Джеральд, когда она позже поделилась с ним своим впечатлением об Арни, удивился.

– Я захватил двух человек, чтобы они помогли тебе сегодня вечером разгрузиться, – сказал Арни. – Они установят кровати, сделают все, что потребуется. И еще. В городе есть превосходный гастроном. Обычно они не доставляют продукты на дом, но сделают это для меня, потому что я у них постоянный клиент. Так что у вас будет чем поужинать.

– Арни, – усмехнулся Джеральд, – твоей любезности нет предела. Если бы у каждого был такой босс, как ты!

Арни отмахнулся.

– Я открыл тебе счет в банке. На нем уже лежит твоя двухнедельная зарплата. По-моему, этой милой леди понадобится много наличных, чтобы обставить дом после трех комнат в Техасе. Пойдемте осмотрим ваши владения. Тебе будет приятно размять ноги, после того как ты провел целый день в машине.

Джиму все очень понравилось.

– Чудесные квадратные комнаты. Мне всегда такие нравились. – Затем он шепнул Джеральду: – Если не хватает денег, я буду рад помочь.

– Спасибо за предложение, но мы обойдемся.

Францина и бабушка сошлись на том, что дом и в самом деле великолепный. Им были очень по душе солнечные комнаты.

– Какой веселый вид! Здесь на окнах целую зиму могут цвести цветы.

– И много места на стенах для картин, – заметил Джеральд. – Скоро мы их завесим полотнами. Я не говорил тебе, Арни, что моя жена – художница? Она продала немало своих работ, и у нее уже есть имя.

Реакция Арни была настолько восторженной, что Гиацинте стало неловко. Не надо бы Джеральду так хвастать.

– Как только устроитесь, приходите навестить меня. Я живу в новом кондоминиуме недалеко от площадки для игры в гольф.

– Так вы еще и любитель гольфа! – удивилась Францина. – Это мой любимый вид спорта.

– Один из любимых, – уточнил Джим.

– Нет, как ни странно, живя рядом с площадкой для гольфа, я ею не пользуюсь. Я держу пару лошадей. Часто посещаю конюшни. Это самый лучший вид спорта. Как только молодому человеку исполнится лет пять, я непременно подарю ему пони. Пусть начинает пораньше. Это удовольствие на всю жизнь.


– Ну и что вы думаете об Арни? – спустя некоторое время спросил Джеральд.

Джим замялся.

– Даже не знаю, как бы это выразить, но у меня есть некоторые сомнения…

– Ты хочешь сказать, – подхватила бабушка, – что он разговаривает не так, как положено доктору. Времена изменились, я понимаю. Изменились манеры и вкусы. Но даже при всем том, я полагаю…

Джеральд, прервав бабушку, попросил высказаться об Арни Францину.

– Мне он понравился. Арни несколько взбалмошный, верно, об этом нужно всегда помнить, но, по-моему, он никогда никого не обидит. А это важнее всего.

Джеральд кивнул.

– Вы очень компетентно судите о людях, Францина.


– Хочу тебе кое-что сообщить, – сказал Джеральд Гиацинте через несколько недель после приезда. – Арни не совсем такой, как я ожидал. Он удивил меня. В медицине произошли большие изменения, с тех пор как Арни пятнадцать лет назад окончил аспирантуру, а он не идет с ними вровень. Например, пусть это и не самая важная вещь, но тем не менее у него все носы одинаковые. Не скажу, что он некомпетентен – это вовсе не так. Но Арни не самый лучший в этой профессии и знает об этом, хотя другие люди не подозревают.

– Интересно, почему же он ничего не предпримет?

– Это его не волнует. Арни тратит половину своей жизни на дело и половину – на удовольствия: на «мерседесы» с открытым верхом и бог знает на что еще. Он уже оставляет наиболее сложные случаи мне. Тем лучше. Мне нравится этот город. Я хотел бы купить этот дом и остаться здесь. Согласна?

Гиацинта приняла решение через неделю после приезда. Развив бурную деятельность, она вскоре составила план, как оборудовать и обставить дом по частям, в соответствии с доходами. Арни предлагал щедрую помощь, почти настаивал на выделении солидного кредита. Однако Гиацинта отказалась.

Она уже обзавелась подругами, проживающими по соседству, и с одной из них вступила в группу любителей музыки, которая собиралась два раза в месяц.

У нее снова появилась просторная студия. Гиацинта работала в ней с истинным наслаждением. И хотя поблизости не было места, где она могла бы продолжить обучение, Гиацинта помнила, что многие величайшие художники мира никогда вообще нигде не учились.

Дорогостоящий дом Арни находился на одной из лучших улиц. Офис, начиненный новейшим медицинским оборудованием и удобной мебелью, занимал два этажа. Впервые увидев там Джеральда в хирургическом халате, Гиацинта испытала гордость. Наконец-то муж там, где заслуживает!

Только глупцы, живя в этом мире, думают, что находятся в райском саду, где благоухают цветущие розы. И все же бывали такие моменты, когда Гиа почти верила в это.

Рождение Эммы Луизы спустя неделю после трехлетия Джерри совпало с одним из таких моментов. Девочка тоже была копией отца, и хотя Джеральд ожидал мальчика, он сразу же всем сердцем полюбил ее.

– Она красива, и ей не придется всю жизнь носить такое нелепое имя, как мое, – сказала Гиацинта матери, предлагавшей свои, весьма характерные, варианты имени.

Маленькая семья благоденствовала и процветала. Часто по воскресеньям после полудня Гиацинта садилась на задней террасе с книгой, а дети в это время играли с Джеральдом, любившим общаться с ними. Гиацинта иногда поднимала глаза от книги, чтобы посмотреть на них.

Малыши щебетали и вскрикивали, командовали и просили.

– Моя очередь, папа! Подними меня первым! Ты ведь обещал! Ой, как здорово! Покачай меня еще, папа! А еще так!

Гиацинте в такие минуты казалось, что жизнь близка к совершенству, которое можно встретить на земле: окруженное оградой, утопающее в зелени владение, яркие красные и синие игрушки и аттракционы, энергичный, умный молодой мужчина с детьми – все надежно и стабильно, если употребить слово, которое они использовали раньше.


Порой внезапно наступает момент, когда становится очевидным, что сад не такой уж цветущий, каким был раньше. Какие-то едва заметные перемены приглушили его цветение. Набежал холод? Опалила жара? Одолел избыток воды или, напротив, сушь?

Временами случались небольшие размолвки. У Джеральда вдруг появилась новая для него сардоническая манера разговаривать, он часто проявлял раздражение. Гиацинта невольно задумывалась над этим. Джеральд был полноправным партнером Арни, владел половиной доли и выполнял большую часть работы, что, похоже, не огорчало его. Репутация и обязанности мужа соответствовали его положению: он имел отличную хирургическую практику, был членом комитета по приумножению акционерного капитала. Помимо того, отчасти в результате столь высокого должностного положения, а отчасти в силу большой популярности Джеральда супруги стали активно участвовать по вечерам в общественных мероприятиях. Они либо посещали приемы, либо принимали гостей у себя.

Гиацинта хорошо знала о высоких требованиях, которые Джеральд предъявляет к окружению. Она помнила, как он сетовал на убожество мотеля, где они впервые разделили ложе. Сейчас муж стал еще более педантичным и дотошным, придирчиво оценивал буквально все, когда они принимали гостей: меню, сервировку стола, платье жены. Гиацинте доставляло удовольствие устраивать приемы, хотя временами ей хотелось, чтобы они вернулись к более уединенной жизни, какую вели до рождения Джерри.

– Джеральд слишком старается выдвинуться, – сказала как-то Мойра, ее новая подруга. – Поверь мне. Он работает не больше, чем ты. Пусть любой мужчина побегает за двумя малышами, возьмет на себя труд готовить, присматривать за большим домом и делать еще бог весть сколько других вещей! А помимо того, ты еще и приемы устраиваешь. Видишь, как ему это по душе! Да ты еще находишь время поработать в студии. Когда ты только спишь, скажи мне?

Мойра говорила всегда откровенно, и Джеральд ее недолюбливал.

– Что ты нашла, черт возьми, в этой женщине? – спрашивал он.

– У нее доброе сердце, она верная подруга, и мы говорим с ней на одном языке.

– На каком еще языке?

– На языке музыки и книг. Она высказывает интересные суждения.

– А по-моему, столь неотесанной женщине не следует говорить так много.

– Она вовсе не неотесанная, Джеральд. Не суди о ней так строго. Я хочу, чтобы ты был любезен с ней. Мы даем обед по случаю их годовщины.

– О Господи! С какой стати?

– Потому что они давали обед в честь нас.

– Нельзя ли отделаться подарком? У меня не хватает на них терпения. Мойра – идиотка, и он не лучше.

Они все-таки дали обед. Джеральд держался холодно-вежливо. После того как гости разошлись, Гиацинта крупно поговорила с ним – это была их первая серьезная размолвка за длительный промежуток времени. На следующий день они, конечно, помирились, однако осадок остался, и это очень тревожило Гиацинту.

Постепенно она стала замечать напряженность в их отношениях даже тогда, когда для этого не было причин: в тех случаях, когда Гиацинта посещала супермаркет или мирно работала за мольбертом. И это пугало ее.

Однажды она работала в студии, когда в дверях появился Арни.

– Джеральд пытался дозвониться к вам, а оператор сказал, что у вас соскочила с рычага трубка, – объяснил Арни.

– Верно. Я заметила это несколько минут назад. Эмма иногда играет с телефоном. А в чем дело? Что-нибудь случилось?

– Нет, он лишь хотел сообщить, что вернется поздно. Я же обычно проезжаю мимо вашего дома, поэтому обещал Джеральду, что передам вам его сообщение. Вижу, вы писали маслом. У вас на носу зеленое пятнышко.

Арни стоял в дверях и, видимо, ждал, что его пригласят войти. Гиацинта так и сделала. Она питала к нему добрые чувства. Сейчас он наблюдал, как она писала купу деревьев на фоне бухты.

– Очень милая картина, Гиа. Вы продадите ее?

– Я всегда продаю, если появляется возможность. К сожалению, это случается не так часто.

– Я не ахти какой знаток искусства, но ваши работы кажутся мне великолепными. Я приобрел бы пару ваших картин. Как вы полагаете, может, повесить их над камином, где сейчас висит зеркало? Ведь вы были у меня.

– Это удачное место для картины.

– Хорошо бы вы с Джеральдом заглянули ко мне и сказали, какой цвет лучше всего гармонирует с мебелью. У вас здесь богатый выбор.

– С удовольствием, Арни. – Гиацинта была тронута и приятно удивлена.

– А что делает в пепельнице эта горящая сигарета?

– Ой, я забыла. Положила ее, когда вы позвонили в дверь.

– Я не знал, что вы курите. Никогда не видел вас с сигаретой.

– Я не курила с тех пор, как стала носить Джерри. А теперь вот неделю или две назад снова закурила. Не знаю почему.

– Простите меня, Гиа, но это глупо. Я бросил курить пятнадцать лет назад, а Джеральд вообще никогда не курил, как он говорит. Для чего нам рак легких?

– Я чувствую себя виноватой.

– Так зачем вы это делаете?

– Не могу объяснить этого даже себе. Пожалуйста, не говорите Джеральду, ладно?

– Не скажу. Но он сам узнает, вы ведь понимаете.

Арни смотрел на нее так пристально, с такой озабоченностью, не вязавшейся с его привычным обликом, что Гиацинта не выдержала и отвела взгляд.

– Вы должны знать, почему закурили, если едва ли не все, включая и вас, отказались или пытаются отказаться от этой вредной привычки.

– Иногда я испытываю напряжение, а сигарета меня успокаивает.

– С чего вдруг у вас напряжение?

– А разве у других этого не бывает?

– Ах, Гиацинта, вы отвечаете на вопрос вопросом! Это адвокатский трюк.

– Жаль, но это самое лучшее, что я могу сделать.

– Вы славная женщина. Я знал многих женщин, но они совсем другие. Вы отличаетесь от них.

«Странно, – подумала она, – Арни повторяет те слова, которые часто говорил мне Джеральд».

– Мне неприятно видеть вас несчастливой, Гиа. Если человек в напряжении, значит, он несчастлив. Вы не должны быть несчастливы. Вы замужем за прекрасным человеком. Бог мой, на прошлой неделе он делал операцию пострадавшему от ожогов. Вы не поверите – Джеральд совершил чудо! Даже я не мог поверить в это! – Арни поднялся и, положив руку на плечо Гиацинте, продолжил почти отеческим тоном, однако в его словах сквозило восхищение и уважение: – Я наблюдаю за вами почти шесть лет и заметил, что вы недооцениваете себя. Скажу кое-что еще и позволю себе дать совет: вы и Джеральд должны отвлечься. Вы разрываетесь между работой и детьми и никогда не проводили совместно отпуск. Вам нужно съездить на пару недель во Францию, или в Италию, или куда захотите. И сделать это следует незамедлительно. Видит Бог, вы можете себе это позволить. Неделя у вас уйдет на приготовления, на покупку одежды и на упаковку. И не спорьте со мной. Я скажу об этом Джеральду завтра же. Не благодарите меня. Я спешу, потому что опаздываю.

Уже уходя, он обернулся к растерянной Гиацинте:

– А сигареты немедленно выбросьте!


– Очень жаль, что вы отправляетесь так неожиданно, – посетовала Францина. – Если бы вы отложили поездку на несколько недель, мы бы с удовольствием остались здесь с Джерри и Эммой. А сейчас у Дианы операция и мы обещали Тому побыть там.

– Вот что случается, когда у тебя так много внуков, – сказал Джим, завязывая бант на косичке Эммы.

Это было славное зрелище – дед и маленькая внучка, сидящие на плетеном стуле. Иногда Гиацинта думала, что все же останется дома. Но затем вновь появлялось желание уехать. Вероятно, Арни прав. Они слишком долго сидели в четырех стенах.

– Надеюсь, дети не будут слишком тосковать без вас, – озабоченно сказал Джим.

– Все будет хорошо. Джерри – настоящий маленький мужчина, а Эмма любит всех. И всего-то две недели. Они будут в надежных руках.

– Ты уверена, что эта женщина надежна? – спросила Францина.

– Сэнди – очень надежная и ответственная женщина. Она работает в офисе уже три года. Джеральду она нравится.

– Сэнди молода? Я интересуюсь этим, потому что ты всегда беспокоилась, не приведут ли молодые женщины в дом приятелей в ваше отсутствие.

– Она не из тех, кто распутничает. Сэнди весьма миловидная, но через несколько лет, видимо, располнеет.

Францина засмеялась:

– Некоторым мужчинам нравятся толстушки.

– Только не мне, – заметил Джим. – Мне по вкусу женщины стройные, с пропорциональными формами.

Именно такой была Францина, которая сейчас стояла возле перил в красном платье и наблюдала за Джерри и его друзьями, играющими во дворе.

– Посмотри на этого кудрявого мальчишку! Некоторые женщины многим бы пожертвовали, чтобы иметь такие волосы, ты не находишь? Что ты делаешь с сигаретой, Гиацинта?

– Курю, Францина.

– Ты не должна курить.

Опять нотации!

– Взгляни на нее, Джим. И ради Бога, не говори, что ты этого не заметил, – ведь я знаю, ты все отлично заметил. Она часами не расслабляется. Расслабь плечи, Гиацинта, они у тебя напряжены. Даже челюсти сжаты. Ты беспокоишь меня. Я со вчерашнего дня пыталась держать рот на замке, но все же не могу не сказать, что такое зрелище мне не по душе.

Из уст Гиа едва не вырвалось импульсивное: «Ну так тогда не смотри!» – однако она промолчала. В конце концов, критика продиктована любовью.

– Оставь ее в покое, – тихо проговорил Джим. – Гиа уже взрослая и сама позаботится о себе. Не стоит портить этот великолепный день.

– Ладно, ладно. Прости меня, Гиацинта. Я вовсе не хотела портить день. А это машина Джеральда?

– Да, он приехал пораньше, чтобы повидаться с вами и заняться чемоданами. Как-никак первая поездка в Европу.

Глава 8

Во взятой напрокат машине с опущенным верхом, вооружившись картами и научившись немного говорить по-французски (последнее относилось к Гиацинте), овеваемые приятным легким ветерком, они выехали из Парижа и направились смотреть то, что посещают все туристы: дворцы, Версаль, Фонтенбло, пруд, заросший водяными лилиями Моне, замки и сады.

– Это как сон, – улыбнулась Гиацинта.

– Но ты видела это и раньше.

– Когда мне было двенадцать лет. Что я знала тогда? Сейчас я приезжала бы сюда каждый год, если бы могла. Да, это как сон.

– Я рад, что ты счастлива.

– А как же иначе? Ты только посмотри на эти роскошные дикие маки! А в середине лета здесь на множество акров вокруг растут подсолнухи в человеческий рост. Я до сих пор это помню.

Они проезжали мимо полей. По радио зазвучала популярная песня, и Гиацинта, услышав припев, стала подпевать по-французски. Джеральд с улыбкой посмотрел на нее.

– Ты веселый человек, Гиа. Очень компанейский.

– Ты тоже.

«Господи, я снова стала собой! – удивленно подумала Гиа. Пелена тумана, окутывавшая ее в последнее время, вдруг спала. Она внезапно осознала, что ее не тянет к сигарете уже два или три дня. Арни дал отличный совет. Им и в самом деле следовало отвлечься от работы, от дома и детей, как бы они оба все это ни любили. – Мы должны делать нечто подобное и впредь, чтобы встряхнуться и освежиться, пусть это будет всего лишь уик-энд в каком-нибудь городе или в деревенской гостинице».

– Мы остановимся сегодня вечером еще в одном замечательном месте, – сказала Гиацинта. – Ведь я показывала тебе картину? Это не так далеко от Шартра. Подожди, вот ты увидишь Шартр, Джеральд. Там один из лучших соборов в Европе и есть великолепный гид, настоящий ученый, который пишет о соборе и читает о нем лекции по всему миру. Он рассказывает о его истории, о витражах.

– Наверное, увидев витраж, я и сам что-то пойму.

– Мы приедем рано и успеем прогуляться по городу и позавтракать. И у нас еще останется время для экскурсии.

– А сколько продлится экскурсия? Надеюсь, не слишком долго?

– Ты можешь прервать ее в любое время. Хотя это редко делают. Я читала книгу, это так впечатляет!

– Честно говоря, я хотел бы вернуться в Париж. У нас остается всего пара дней, и нам нужно бы окунуться в ночную жизнь, пообщаться с людьми в отеле, сделать покупки. Ведь мы еще даже не купили подарки для домашних.

Почему муж хотел променять очаровательные деревенские пейзажи на встречу с группой туристов в отеле – этого Гиацинта не понимала. Она, конечно, знала, что Джеральд очень общителен, но даже если так…

Тем не менее Гиацинта дружелюбно ответила:

– Наша комната в Париже зарезервирована, и мы можем быстро вернуться туда, если отправимся рано утром.

– Я предпочел бы вернуться сегодня. Пораньше поужинать в гостинице и уехать. Я сделал бы это сейчас, если бы не твое желание осмотретьсобор.

– Я очень хочу осмотреть его. Смотри, вот уже видны два шпиля вдали.

Гид оказался превосходным. Сезон только начинался, толпа была не слишком большой, и Гиацинта следовала вместе со всеми экскурсантами. Они подошли к светящемуся розовому витражу, где, к удивлению Гиа, стоял, нетерпеливо постукивая ногой, скучающий Джеральд.

– Значит, ты нас бросил! – шутливо воскликнула она.

– Я опасался, что он будет говорить до самого утра.

– Жаль. Я думала, тебе это понравится. Ну что ж, давай поедем в гостиницу, пообедаем и отправимся в Париж.

Между тем солнце скрылось и начал накрапывать дождь. Они подняли верх машины. Дорога была извилистая и незнакомая, так что Джеральду пришлось вести машину медленно. Гиа разглядывала карту и следила за дорожными знаками.

Когда они под проливным дождем добрались до гостиницы, уже наступил обеденный час. Они вошли в зал.

– Джеральд, посмотри на портрет мужчины над дверью, в завитом парике и с кружевными манжетами. Возможно, этот дом принадлежал ему.

– Не исключено.

Грибной суп был аппетитным и наваристым, хлеб – теплым, вино – необычайно вкусным. Джеральду оно понравилось.

– Замечательная еда, – сказала Гиацинта.

– Да.

– Джеральд, ты сердишься?

– Сержусь? С чего бы это?

– Не знаю, но у тебя недовольный вид.

– Просто устал, поскольку провел весь день за рулем. К тому же идет этот противный дождь.

– Сегодня льет так, как тогда, когда мы с тобой встретились. Помнишь, какой свирепый был ветер? Я едва удерживала машину.

– Проклятие! И надо же случиться такому, когда мы застряли в какой-то дыре. Ничего другого не остается, как идти спать.

Растерянная Гиацинта огляделась.

Неподалеку расположилась французская чета с тремя детьми. Дети вели себя очень воспитанно. Жена была ничем не примечательной женщиной. А вот лицо мужчины привлекало внимание. Массивное и квадратное, оно не отличалось классической правильностью черт, как у Джеральда, однако в нем была какая-то особая выразительность, заставившая Гиацинту посмотреть на него более внимательно. Нежно улыбнувшись, он коснулся руки жены.

– Что ты там разглядываешь? – спросил Джеральд. – Увидела что-то интересное?

– Эта пара мне очень симпатична.

– Ты заметила, что у нее нет подбородка? Небольшая пластическая операция исправила бы ей лицо.

– Он и без того ее любит.

– О, ты замечаешь такие вещи? Я этого не вижу. Откуда ты знаешь, что он любит ее?

– Догадываюсь… Скажи, а мне нужна пластическая операция?

Джеральд внимательно посмотрел на жену.

– Ты разглядываешь меня так, словно никогда раньше не видел.

– Нет, тебе не нужна.

– Как скучно, – сказала Гиацинта.

Джеральд засмеялся.

– Не напрашивайся на комплименты.

– Мне всегда приходится это делать. Арни восхищается мною. От него я слышу изысканные комплименты.

– Арни! У него женщины по всей стране! В Кентукки, во Флориде – везде! Там, где есть лошади, у него есть и женщины.

У Гиацинты задрожали руки, а на глаза навернулись слезы. Пошарив в сумочке, она достала сигарету, но не успела прикурить.

– Что, опять? – возмутился Джеральд. – Хочешь заработать рак легких? Ты должна помнить, что у тебя двое детей.

Уронив сигарету, она посмотрела ему в глаза.

– Хорошо. Но почему, почему, почему ты не скажешь мне, что между нами что-то не так? Ведь это видно и слепому. Я имею право знать. Я утомительна? Уродлива? Гадко себя веду? В чем дело?

– Да нет между нами никаких проблем, Гиа! Никаких! Доедай свой обед, выпей еще вина.

«И все-таки не понимаю. Нет, не понимаю», – тоскливо подумала Гиа.

На следующий день, когда они гуляли по Парижу, ярко светило солнце. Гиацинта едва поспевала за мужем. Они прошли от площади Звезды до президентского дворца, пересекли реку и вернулись на площадь Согласия.

– В этом городе нужно быть молодым, – усмехнулся Джеральд. – А я уже слишком стар.

– Что за вздор! Стар в тридцать четыре года?

– Нет, не вздор. Этот город создан для молодых, имеющих досуг и средства.

«Он жалеет, что не видел это прежде, – подумала Гиацинта, – и злится на себя».

– Я хочу посетить больницу, – сказал Джеральд. – Я знаю имя того, кто сможет мне все показать.

– Отлично. А я тем временем схожу в музей Родена, и мы встретимся с тобой позже.

Гиацинта изо всех сил выказывала оживление, хотя не испытала его, даже оказавшись в музее. Она шла по залу с тяжелым сердцем, рассеянно глядя на шедевры гениального скульптора.

Внезапно Гиацинта остановилась, увидев небольшую скульптурную группу, изображающую мужчину с радостно смеющейся юной девушкой, которую он поднял высоко вверх. «Je suis belle», прочитала она. Да, конечно, я красива, когда любима. И Гиацинта несколько минут стояла, глядя на их лица и прекрасные юные тела.

Потом она спустилась вниз и прошла по великолепному зеленому саду. Быть в Париже, лучшем из лучших городов во всем мире, – и испытывать при этом такую тревогу! Чувствовать себя такой одинокой! На улице она остановилась перед витриной детской одежды и увидела милое платьице из белого льна с розовой отделкой. Здесь же стояли розовые туфельки. Эмме наверняка понравятся такие туфли. В магазине нет платья ее размера, но завтра оно появится.

– Это точно? Дело в том, что завтра – последний день нашего пребывания здесь. Утром мы улетаем.

Да, у них будут туфли и платье к вечеру. Возвращаясь в отель, Гиацинта думала о детях. Впервые с тех пор, как они уехали из дома, ей взгрустнулось, захотелось увидеть их личики – веселое Джерри и любопытное Эммы.

Затем был обед. Джеральд, упустив человека из госпиталя, провел время в поисках подарков. Он купил подарки родителям Гиа, Арни, Эмме и Джерри, коллегам по клинике и Сэнди – в знак благодарности.

Они отправились в ночной клуб с американцами, которых Джеральд встретил в вестибюле отеля. Сидя рядом с мужем, Гиацинта опять испытала чувство одиночества. Джеральд и чета американцев наслаждались веселой толчеей и выходками обнаженных женщин. Гиацинта делала вид, что это доставляет удовольствие и ей. Она не видела ничего предосудительного в этом; люди имеют право развлекаться в соответствии со своими вкусами. Если бы она знала, чего хочет Джеральд, то охотно пошла бы ему навстречу.

В чем же причина? Другая женщина? Не абсурдно ли такое предположение? Скорее всего абсурдно. У него есть все – ее безграничная любовь, работа, дети, дом. Она сидела, крутя кольца на пальцах: обручальное и перстень с бриллиантом, который подарил ей муж, получив первую зарплату.

– Что ж, – сказал Джеральд ей в номере в тот вечер, – еще бы один день. Я, пожалуй, приеду сюда снова в следующем месяце.

– Я и не знала, что тебе так понравилось.

– Почему ты сомневалась?

– Ты не казался веселым последние несколько дней. Разве я не спрашивала тебя, почему ты такой мрачный?

– Мрачный? Ты имеешь в виду, что мне не понравилась поездка в Шартр?

– Нет, я вовсе не это имела в виду. Прошу тебя, не уклоняйся от вопроса. Ответь мне: я что-нибудь не так сделала? Будь честным со мной.

– Нет, нет и нет – вот ответ на твой глупый вопрос.

– Ты готов в этом поклясться?

– Да, готов.

Свет от ламп падал на блестящие черные волосы и на ямочку на подбородке, которая смягчала суровость его лица. Гиацинта вспомнила скульптурную группу Родена и зажмурила глаза, чтобы муж не увидел ее слез.

– Что с тобой, Гиа? В чем дело? Я не могу видеть тебя плачущей! Это моя вина, я очень сожалею. Но нет никакой причины, ты все выдумываешь…

Она подбежала к нему.

– Подними меня и отнеси на кровать, как ты обычно делал. Я так люблю тебя…

Позже, когда Джеральд спал мирным сном, Гиацинта лежала, уставившись в темноту. Она видела контуры мраморной каминной доски, букет цветов на столе, собранный багаж в углу комнаты. Она хотела подтверждения, и Джеральд дал его или по крайней мере сделал вид.

Гиацинта тихо встала с кровати и подошла к окну. В этот поздний час движения на площади почти не было. На другой стороне возвышались высокие здания, представляющие миру лицо города, исполненное достоинства.

Но в чреве этого огромного, живущего интенсивной жизнью города есть множество людей, которые готовы, так же как Гиацинта, кричать от одиночества и предчувствия беды.


Францина позвонила по телефону еще до завтрака.

– Умер Джим. Заснул вчера вечером после обеда и не проснулся.

Глава 9

За последующие шесть недель произошло слишком много событий, и пребывание в Париже стало отдаленным прошлым. Настоящее казалось угрожающим. Несгибаемую бабушку подкосила внезапная смерть ее второго сына, и она ушла в дом для престарелых. Францина, по настоянию сыновей, отправилась с ними в длительное путешествие на Северо-Запад и Аляску.

– Не беспокойся за нее, – сказал Джеральд. – Францина справится с горем. Она сильная и умная. Она всегда была мозговым центром вашей семьи.

Ошеломленная этими словами, Гиацинта возразила:

– По-твоему, мой отец был глуп?

– Нет, он был интеллигентный и кроткий человек. Францина же так умна, что не демонстрирует это. Я бы не хотел быть ее врагом.

Эти слова вспомнились Гиацинте утром на исходе лета, когда раздался анонимный телефонный звонок.

– Вы меня не знаете, – заявила женщина. – Отчасти я стыжусь того, что делаю, и того, что не сообщаю вам своего имени. Это гадко и трусливо. Я откладывала это уже несколько недель. Но вот сейчас вдруг решила, что должна это сделать. Речь идет о вашем муже и одной женщине.

Рука Гиацинты, сжимавшая телефонную трубку, задрожала.

– О чем вы говорите? Кто вы, скажите мне.

– Не могу. В самом деле не могу. Пожалуйста, поймите. Я не отношусь к числу ваших знакомых, вы даже никогда не видели меня. Я знаю вас лишь благодаря вашей репутации в округе. Мне известно, что вы добропорядочная женщина и что у вас славная семья. Пережив неприятности, я не могу видеть, как мужчины унижают женщин. Вот и все. Я решила сказать вам, что происходит. Возможно, вы что-нибудь предпримете, пока еще не поздно. Женщина работает в офисе вашего мужа.

В трубке щелкнуло. Отбой. Гиа опустила голову на стол. Слова незнакомки походили на правду.

Когда Гиацинта подняла голову, комната поплыла перед ее глазами. Овладев собой, она пригласила к себе Мойру. Ей можно довериться.

Они расположились на террасе.

– Я уже знаю об этом, Гиа, – сказала Мойра. – Это та женщина, которая присматривала за вашими детьми, когда вы были во Франции. Я знала об этом еще до вашей поездки и постоянно спрашивала себя, должна ли рассказать тебе об этом. Думаю, Джеральд знает, что мне это известно, поэтому и не любит меня.

– Как ты это узнала?

Мойра вздохнула.

– Люди говорят. Муж одной женщины – доктор, а его медсестра – подруга Сэнди. Кто-то видел Джеральда с ней в машине, они ехали с пляжа в воскресенье. Кто-то видел еще… Что толку говорить? Их видели не раз, вот и все.

– Значит, знают все, кроме меня.

Гиацинта встала, оперлась о дверной косяк.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Гиа? – Милое, доброе лицо Мойры выразило тревогу.

– Просто у меня слабость.

– Пойдем в комнату, тебе надо присесть. Ах, Боже мой, мне так жаль! Ты этого не заслуживаешь. Ты скажешь ему?

– Я должна сказать, разве не так?

– Хочешь, чтобы я осталась с тобой?

– Нет, спасибо. Мне нужно кое-что сделать для детей.

– Я возьму их к себе. Пусть поужинают у меня. О них можешь не беспокоиться.

– Спасибо тебе за все, Мойра.


– Гадкий, анонимный телефонный звонок, – сказал Джеральд. – И ты приняла его всерьез? Какая-то злобная женщина завидует тебе и брызжет злобой и ядом.

– Она вовсе не походила на злобную женщину.

– А что ты знаешь о ней? Это просто смешно, и ты меня поражаешь.

Не желая упоминать Мойру, Гиацинта осторожно заметила:

– Об этом знают люди. Женщина сказала, что тебя видели в машине вместе с Сэнди.

Джеральд засмеялся:

– Вот так номер! Сэнди – ценный сотрудник. Неужели мне нельзя подвезти ее иногда в машине? Да это просто невежливо!

– Это было по дороге на пляж.

– Ее сестра живет по дороге на пляж. Кстати, на каком километре? Дорога тянется на пятьдесят километров. Неужели ты не видишь, как это смешно и оскорбительно?

Гиацинте хотелось бы верить ему. К тому же она устала. Сегодня был такой длинный день – едва ли не самый длинный в ее жизни.

– Давай перекусим, – дружелюбно предложил Джеральд.

– Я ничего не приготовила. Вот то, что осталось: гамбургеры.

Это было совсем не то, к чему привык Джеральд. Тем не менее он бодро сказал:

– Вполне сойдет. Если ты неважно себя чувствуешь, я сам их разогрею.

Когда они поели, Гиацинта отправилась к Мойре за детьми. Джеральд помог искупать их, затем они вместе почитали им и отправили спать. После этого оба спустились вниз. Джеральд – посмотреть игру в бейсбол, а Гиацинта – посидеть с книгой.

Конечно, Джеральд не думает о разводе. Он не пойдет на это, поскольку обожает детей. И даже если бы Джеральд желал этого, неужели он, с его критическим умом и привередливостью, променял бы ее на Сэнди? Гиацинта посмотрела на сидящего в другом конце комнаты Джеральда. Нет, эта мысль казалась нелепой.

Предположим, он позволил себе немного пофлиртовать. «Признайся, Гиацинта, ты уже видела это и раньше. Вспомни доктора Беттину в Техасе. Конечно, тебе это не нравится, но ты уже повидала жизнь и знаешь, что особого вреда это не принесет. Все не стоит выеденного яйца, а эти разговоры вводят в заблуждение даже таких умных людей, как Мойра. Такое случается довольно часто».

На следующий день было воскресенье – приятное утро с традиционными оладьями и беконом, газетой, играми детей в крокет на лужайке. После обеда Джеральд собирался пойти в клинику, в чем не было ничего необычного.

Однако после того, как Гиацинте на время удалось заглушить сомнения и тревожные мысли, они вновь возродились. Снова зазвучали в ее ушах слова незнакомки и ужасные признания Мойры. Ближе к вечеру Гиацинта позвонила в клинику и узнала, что Джеральд там не появлялся.

Он вернулся домой, они пообедали и уложили детей. Супруги никогда не выясняли отношений при Джерри и Эмме. Когда они остались вдвоем, Гиацинта гневно сказала:

– Ты не был сегодня в клинике!

– О чем ты?

– Не лги мне! Я звонила и выяснила. Где ты был? Опять с этой женщиной – Сэнди?

Лицо Джеральда выражало презрение.

– По правде говоря, я действительно виделся с ней пополудни. Я решил, что та сплетня, о которой ты мне рассказала, может оказаться весьма вредоносной. Поэтому отныне я не буду подбрасывать ее к дому сестры, даже если еду той же дорогой. Больше не будет поездок в магазины на Главной улице, даже если это мне по пути. Глупо, конечно, но если какие-то злобные люди раздувают историю из таких невинных фактов, придется вести себя иначе. Вот и все.

Гиацинта в упор посмотрела на Джеральда. Неужели он в самом деле полагает, что она поверит этой чепухе?

– Должно быть, ты считаешь меня умственно отсталой, Джеральд? Скажи, зачем же ты солгал мне, будто идешь в клинику? Ты мог бы сказать мне правду, а не выдумывать всякую чушь. – Задрожав, Гиацинта вцепилась в спинку стула. – О, я видела, как ты млеешь, когда тебе льстят женщины. Я видела…

– Млеешь… – передразнил он. – Как изысканно и литературно!

– Да, млеешь, как кот, который греется в лучах солнца. Но не это главное. Мужское тщеславие так естественно. Я могла бы много раз попенять тебе на это, но я предпочитала все игнорировать. Я никогда не думала…

– Обманутая жена! – прервал ее Джеральд. – Вот твоя поза. «Много раз»! Почему же ты не сказала, а предпочла молча и благородно страдать?

– Не хотела раздувать историю. Мы с тобой в браке, у нас дети.

– Спасибо, что сказала. Я совсем было забыл, что у нас дети.

– Уверена, ты забываешь об этом, когда ложишься в чужую постель или развлекаешься на стороне.

– Продолжай. Некоторые люди получают удовольствие, мучая себя, ты ведь знаешь. Еще бы, ты должна дрожать как осиновый лист оттого, что твой муж дружелюбен с какой-то молодой женщиной! В данном случае с трудолюбивой молодой женщиной, присматривавшей за твоими детьми. Да, ты всегда испытываешь неуверенность. Очень плохо, что у тебя такая красивая мать.

Гиацинта задохнулась. Жестокий, сокрушительный удар привел в ужас обоих. Джеральд был похож на раненого зверя.

– Прости меня, Гиа. Я не это имел в виду. Это какое-то безумие. Но ты разозлила меня. Я сожалею, страшно сожалею.

– Убирайся вон! Катись к ней или к кому-то еще! Иди куда хочешь… Мне наплевать!

– Да, да, позволь мне сейчас уйти. – Джеральд схватился руками за голову и застонал. – Прогуляться, куда-нибудь поехать. Куда угодно!


Через час, срочно вызвав няньку, Гиацинта направилась в гараж. Машины Джеральда не было. Вполне вероятно, что он уехал в офис. Трудно найти более безопасное место, где они могли бы встретиться.

В кармане у нее находился дубликат его ключа. В сумочку Гиацинта положила миниатюрный фонарик, чтобы одолеть в темноте лестницы, ведущие в комнату, где они вероятнее всего находятся. На ноги она надела туфли на резиновой подошве, желая войти туда бесшумно.

За полквартала до офиса Гиацинта припарковала машину. Короткая улочка, обычно запруженная автомобилями днем, сейчас была так пустынна и тиха, что хруст ветки под ногой казался оглушительным. По ночному небу плыли похожие на вату облака. Все выглядело зловещим, внушающим суеверный страх, словно явилось из рассказов о Шерлоке Холмсе.

Слабый свет уличного фонаря падал на элегантный фасад «маленькой жемчужины» Арни. С минуту Гиа стояла, держа ключ в потной руке и принимая окончательное решение. Наконец она поднялась по пологим ступеням, вставила и повернула ключ…

Миновав вестибюль, Гиацинта направилась туда, где предполагала застать любовников. Там было пусто. Слыша, как стучит сердце, она переходила из комнаты в комнату, светя себе фонариком. Где же они?

Вероятнее всего, в ее доме. Но она живет с сестрой. Однако какое это имеет значение? Возможно, сестра не лучше ее самой.

«Она! Я никогда не делала ей ничего плохого. Я была дружелюбна с ней, и вот теперь она забирает моего мужа. Разрушает мою семью. Губит моих детей. Мой дом. Мою жизнь».

Гиацинтой овладел гнев, какого она не испытывала за всю свою жизнь. Казалось, он ослепляет ее. Думать. Думать! Она ходила взад и вперед, пытаясь сосредоточиться и решить, что же делать дальше. Гиацинта выкурила сигарету, затем другую, продолжая мерить комнату шагами.

Вот письменный стол, за которым сидит Сэнди. Вот ее вещи: телефон, лампа, компьютер, стеклянное пресс-папье и стеклянная Эйфелева башня – сувениры из Парижа от Джеральда. Когда входят и выходят пациенты, его дверь открывается и он видит ее. Ощущают ли они присутствие друг друга или притворяются, что не ощущают? Скорее всего притворяются, ибо Джеральд не из тех, кто станет нарушать приличия.

Средний ящик письменного стола был не заперт. Именно здесь женщины держат обычно свои личные вещи: губную помаду, зеркало, гребень, салфетки и даже иногда дорогие для них письма. Гиацинта пошарила в ящике и в глубине нащупала конверт, перевязанный резинкой. Внутри конверта находились листки, исписанные почерком Джеральда и присланные по домашнему адресу Сэнди.

Гиа прочитала при свете фонарика:

Сэнди, ты не представляешь, что делаешь со мной. Я хожу по улицам и каждый день думаю о тебе. Почему ты не здесь, не со мной? Еще один собор, мерзкая дождливая ночь в забытой Богом деревенской гостинице и большая кровать, в которой нет тебя.

Гиацинта словно обезумела, но ее гнев и ненависть обратились на Сэнди, а не на Джеральда.

– Ты жила в моем доме две недели. Ты видела моих красавцев детей, ты шарила в моих вещах! – выкрикнула Гиацинта. – Совала нос в мои книги, в мою почту! Вынюхивала мои секреты, мои тайны!.. Ты и он – вы оба смеялись надо мной, и как же ты хотела занять мое место, жить моей жизнью! И если тебе удастся, ты это сделаешь, добьешься этого, все сожрешь, словно термит!..

Гиацинта смахнула на пол настольную лампу, смела со стола бумаги, пресс-папье, телефон и столкнула на пол компьютер.

В комнате Джеральда она проделала то же самое. Это была ничтожно малая месть за оскорбление, за боль, которую он ей причинил. Стоя посреди комнаты и мстительно улыбаясь, Гиацинта представила себе его лицо – лица их обоих, – когда утром они обнаружат этот разгром.

Затем пришел страх. Если они вдруг сейчас войдут сюда и застанут ее – нет, к этому она не готова. И Гиацинта сбежала по ступенькам, споткнувшись, упала на траву и уронила сумочку, откуда высыпалось все ее содержимое, а затем с ушибленным и окровавленным коленом кое-как доковыляла до безопасного места – до своей машины.

Весь дом был затемнен, только в гостиной горела лампа, при свете которой читала книгу няня. Гиацинта заплатила ей, ответила, что у нее с коленом, и выяснила, что дети уже давно спят. Нет, Джеральд домой не приходил.

В постели она испытала страшное ощущение. Как будто после мучительных усилий наконец одержала победу – достигла вершины и, глядя вниз, увидела далекое, темное и мрачное ущелье. Что будет дальше? Саднило разбитое колено, ныло утомленное тело, а она лежала и думала, как будут развиваться события.

Ее разбудили ночные звуки. Вначале это были сверчки, а затем телефонный звонок. Аппарат находился возле того края кровати, где спал Джеральд, но сейчас мужа там не было и, пошарив рукой, Гиацинта схватила трубку. Если он все-таки пришел домой, то должен быть в другой спальне, куда она тотчас и побежала.

– Вставай! Пожар! Только что звонил Арни.

– Что? Что? – пробормотал Джеральд.

– Пожар! Горит офис.


После завтрака Гиацинта отвела детей к Мойре и поехала в офис. Здесь столпились зеваки, и все было запружено машинами. Кроме пожарных, сюда съехались полицейские и машины «скорой помощи». Некогда элегантное здание представляло сейчас печальное зрелище. Каменные стены почернели, деревянная отделка сгорела, оконные стекла растрескались и выпали, деревянная кровля провалилась.

«Теперь они так и не узнают, что я сделала с их столами», – подумала Гиацинта, и сердце ее сжалось, когда она увидела беднягу Арни, смотревшего на руины своей «маленькой жемчужины».

– Ах, Арни, мне очень жаль! Как это произошло?

Пахло гарью, дым разъедал глаза. Арни беспомощно посмотрел на Гиацинту красными воспаленными глазами.

– Что-нибудь уцелело?

– Нет, ничего. Только хлам. Обугленные вещи… И никто ничего не знает. Известно, что сигнал о пожаре не сработал. Там сейчас копаются и пытаются разобраться. Может, короткое замыкание… Джеральд разговаривает с людьми. Я вышел подышать свежим воздухом. Что делать – что случилось, то случилось.

– Вы так гордились этим, – мягко сказала Гиацинта. – Это было действительно красивое здание.

– Я пригласил одного из лучших архитекторов страны и много заплатил ему. Хотел чего-то классного, но не кричащего, как это случается в нашем городе. Боялся довериться собственному вкусу. Я ведь не такой, как Джеральд. У меня нет вкуса, и я это знаю.

Гиацинта поцеловала Арни в щеку. Ей хотелось плакать от жалости к нему.

– Вы можете восстановить здание. Ведь оно застраховано.

– Не знаю. Мы с Джеральдом подумывали о том, чтобы начать дело во Флориде. Может, теперь продадим практику и двинемся туда. К счастью, все карты наших пациентов хранились в несгораемых сейфах, – добавил Арни.

– Флорида? Двинетесь во Флориду?

– Разве он вам не говорил? Наверное, хотел удивить вас. У нас есть возможность купить там практику. Очень большую. Мы надеемся справиться.

Гиа потрясли его слова.

– О, но вам понравится, Гиа. Там нет суровых зим, хорошие частные школы для Эммы и Джерри, если пожелаете. Можно приобрести большой дом недалеко от моря. Мне не нужен дом – значит, он будет ваш. – Арни замолчал, ожидая ее ответа, но, так и не дождавшись его, продолжил: – Там широкое поле деятельности для хирурга. Вы сможете отложить хорошую сумму на черный день для детей. Ведь неплохая идея, а?

– Да, – неуверенно подтвердила Гиа.

Арни сменил тему разговора.

– Пожар был страшный. Представляете, когда я приехал сюда после двух часов, дым валил такой, словно горел целый город. Серые и багровые клубы, как при бомбежке. С пожаром воевали, наверное, часов до семи. Нужно отдать должное этим ребятам. У одного из них сломана рука, еще двое попали в больницу: наглотались дыма.

Гиацинта посмотрела на почерневшие стены. Одна проблема накладывалась на другую. Вчера она была охвачена яростью и горечью, а сегодня новый поворот судьбы. Гиа все еще смотрела на обугленные стены, когда подошел Джеральд.

– Здесь как на войне, – сказал он Арни. – Едва ли один из тех парней выживет. Провалился пол, и он полетел вниз, где все полыхало.

Арни покачал головой.

– Что спровоцировало пожар? Я слышал, что грызуны – мыши или белки – могут перегрызть провод и тем самым вызвать пожар.

– Причина не обязательно связана с электричеством.

– А с чем же? Где начался пожар?

– Пожарные не уверены, но, возможно, в моей комнате. Прибыв туда, они заметили следы беспорядка. Вещи были сброшены на пол.

– Но кто мог туда проникнуть? Сигнал тревоги взлома не прозвучал.

– Ну, они еще займутся расследованием этого факта.

До сих пор Джеральд не показал, что заметил присутствие Гиа. И вдруг мрачно обратился к ней:

– Ты бы разузнала, может, нужно чем-то помочь этому бедняге или его семье, Гиацинта. У него маленький сынишка и беременная жена. Вот его имя.

– Он не выживет? – спросила она.

– Он рухнул в подвал и ударился головой о цементный пол. Нет, он не выживет, а если бы и выжил, то остался бы инвалидом. – Джеральд снова обратился к Арни: – Ты можешь войти туда? Ты нужен людям из страховой компании.

Возвращаясь на машине домой, Гиацинта проговорила:

– Помоги мне, Господи!

Она изо всех сил сжимала баранку. Ее мозг напряженно работал.

«Ты выкурила несколько сигарет, это верно. Но ты смяла и загасила их. Ты ведь человек аккуратный».

И вместе с тем существует такая штука, как несчастный случай. Нечто непреднамеренное. Нечто такое, о чем человек забывает, как, например, о необходимости постоянно смотреть на дорогу или выключить газ духовки. Нельзя осуждать хорошего человека, если с ним произошел несчастный случай.

«Нет, я уверена, что нигде не оставила непогашенной сигареты. Соберись, Гиацинта. Ты не виновна в этом пожаре.

А ты полностью в этом уверена? Ты действительно загасила их? Ты помнишь, что видела пепельницу? Думай. Думай!»

Вернувшись домой, Гиацинта выпила на кухне три чашки кофе. За окном виднелся сад, который разбил ее отец. Если бы дорогой, мудрый, благоразумный, тихий Джим был жив, он придумал бы, как выпутаться из неприятностей. Гиацинта почти воочию слышала его голос, когда он сидел вместе с Эммой накануне их отъезда во Францию. Гиа встала и открыла дверь на заднюю террасу. Потрепанная кукла Эммы валялась на полу, а новый двухколесный велосипед Джерри был прислонен к стене.

Родной дом! Боже милостивый, неужели такая тварь, как Сэнди, разрушит его? Наверняка Джеральд тоже этого не желает. Это всего лишь противная, но преходящая ситуация. У мужчин такое бывает, но от женщин зависит, чтобы это не стало концом света. Кто знает, может, такие грешки, ведомые или неведомые для Францины, были и у Джима? Это возможно даже в таком спокойном, безмятежном браке, каким был брак родителей.

«Как странно, что я еще вчера пребывала в ярости, испытывала муки ревности, а сейчас ничего подобного не чувствую. Я уязвлена, но ощущения у меня совершенно иные.

Но я упряма и всегда была упрямой. Когда на море начинается шторм, что делают люди? Задраивают люки и устанавливают паруса. Поэтому сейчас я должна выпрямиться и пошевелить мозгами. Что мне делать дальше?

Завтра первый школьный день. Джерри пойдет во второй класс, а Эмма – в подготовительную группу. Это большое событие для каждого из них. Им нужно внимание и участие. Джеральд сейчас не в том настроении, так что я должна заменить его. Сегодня необходимо приготовить новые носки для Джерри и сводить обоих к дантисту. Наконец, устроить вечером специальный обед и показать рассерженному человеку, что буря понемногу утихает».

Приняв решение, Гиацинта сделала все, чтобы воплотить его в жизнь. Однако Джеральд обедать домой не пришел. Уже поздно, когда Гиацинта была в постели, она услышала, как он поднялся по лестнице и направился в свободную спальню.

Утром Гиацинта остановила мужа у двери, когда он собирался уходить.

– Мы не можем жить, избегая друг друга. Нам нужно поговорить.

– Не сейчас.

– В таком случае хоть скажи, как обстоят дела у того бедняги…

– Он умер. Похороны послезавтра, отпевание в одиннадцать, в церкви на Кленовой улице. После этого мы можем поговорить.

– Джеральд! Мы должны поговорить раньше. У меня голова кругом идет. Мне нужно знать, как ты намерен поступить с Сэнди. И что это за идея о переезде во Флориду?

– Не сейчас. Позволь мне уйти, я спешу.

– Ты вернешься к обеду?

– Скорее всего нет.

– Погоди, Джеральд. Это очень плохо. Если ты не хочешь общаться, то как мы…

Однако он уже был за дверью.


Полгорода, если не больше того, приняло участие в похоронах. В двух газетах – газете штата и местной – были помещены на первой полосе фотографии отважного молодого пожарника, рисковавшего жизнью и погибшего в пламени пожара. Флаги на общественных зданиях были приспущены, а на здании пожарной охраны задрапированы черной лентой. Церковь была переполнена, люди толпились на улице.

Гиацинта приехала пораньше, чтобы занять места для Джеральда и Арни. Она удивилась, когда Арни появился один и спросил ее о Джеральде.

– Он появится, – сказала она. – У него какое-то дело.

Гроб закрыли крышкой. Гиацинта пыталась смотреть вверх, на потолок, но ее взгляд то и дело устремлялся на черный гроб. «Пожарнику было лишь тридцать, – подумала она. – Он на два года моложе меня».

– А вот и Джеральд, – сказал Арни, – с двумя девушками из офиса. Он не видит меня. Ага, вон они сели. Что-нибудь случилось с Джеральдом, Гиа?

– Ничего особенного. Всему виной пожар и связанные с ним неприятности.

– Да, конечно, пожар, но я думал, тут что-то еще.

Тихо заиграл орган. При появлении вдовы зашевелилась и зашелестела толпа. Женщина, одетая во все черное, шла с опущенной головой, держа за руку большеглазого перепуганного мальчугана. Мальчик был сверстником Джерри; его мать собиралась родить примерно через месяц.

* * *
На улице стало пасмурно. По небу поползли серые тучи. Поднялся ветер. В воздухе пахло грозой.

Вскоре после того, как дети отправились спать, гроза разразилась. Первый удар грома прогремел, когда Джеральд вошел в маленькую комнатку, где находилась Гиа.

– Как ты уже видела, – начал он, – здание полностью разрушено. – И замолчал.

Столь холодный, официальный тон обескуражил ее. Лучше бы он сказал что-нибудь о них самих.

– А что с нами? Что с нашим браком? – спросила Гиацинта.

– Мы обсудим это позже. Как ты себя чувствуешь после того, что сделала?

– А что я сделала? Разве меня кто-то уличил во лжи или у меня была тайная любовная интрижка? С понедельника я каждый час думаю об этом, Джеральд. Не стану объяснять тебе, что для меня это значит, поскольку ты сам все хорошо понимаешь. Скажу тебе одно: я готова дать слово, что до конца жизни не вспомню об этом эпизоде, если ты завтра же избавишься от этой девицы и мы начнем жизнь заново. Я очень хотела бы этого. Ради нас, ради Джерри и Эммы.

– Это не то, о чем я с тобой говорю, Гиацинта. Я спрашиваю, зачем ты пришла в мой офис.

– Я? В твой офис? Когда?

– В ту ночь, когда он сгорел, после того как ты подожгла его.

– Я подожгла? Это несерьезно.

– Я говорю вполне серьезно. Дело не в дефекте электрической проводки. Кто-то был в здании. Кто-то совершил варварские действия в моей комнате.

– И конечно, этот кто-то – я, потому что узнала о той женщине. Очень проницательно.

– Сарказм не поможет, Гиацинта.

– Послушай меня. Если ты думаешь, что это была я, допроси своих служащих. У тебя их пятеро, и у каждого из них есть ключи. Возмутительно, что ты обвиняешь меня.

– Их всех допросили. Полиция и представители страховой компании знают, что делать, Гиацинта. И у всех есть алиби. Железное.

– Ну так скажи, чтобы и меня тоже допросили. Мне наплевать. Хотя это глупо. Глупо и подло, Джеральд.

– Ты в самом деле так думаешь?

– Разумеется. Я не приближалась к твоему офису с того времени, когда мы собирались в Париж.

«Господи, прости меня за ложь, но как иначе мне спасти себя? Ведь я не поджигала офис!»

Джеральд достал из кармана маленький пакет, завернутый в бумагу, извлек его содержимое и, отодвинув в сторону несколько книг, выложил на стол.

– Тогда как ты объяснишь это?

Гиацинта ошеломленно смотрела на маленькую пудреницу, губную помаду и расческу – то, что они купили на левом берегу Сены близ музея. На каждом предмете была черная ленточка с именем изготовителя.

– Все это я нашел на траве между кустами азалий и тротуаром, едва рассвело. – Джеральд вдруг понизил голос: – Больше никто об этом не знает. И никто, кроме нас, не должен знать.

У Гиацинты брызнули из глаз слезы.

– Зачем ты это сделала, Гиа?

«Боже мой, это случилось, когда я споткнулась и уронила сумочку».

– Я не поджигала! Должно быть, это из-за сигарет. Я прочитала твои письма и обезумела. Я хотела только уничтожить ее вещи, а потом еще и твои. Я пришла в бешенство. Неужели ты мне не веришь? Но я не устраивала никакого пожара!

– Даже если я поверю тебе, – все так же мягко проговорил Джеральд, – поверят ли тебе другие? Как ты объяснишь, что оказалась в моем офисе среди ночи? Это очень похоже на поджог, а поджог – совсем не шуточки. Это преступление.

– Даже если это сделано неумышленно?

– Да, Гиа, даже в этом случае. Не забывай, что, даже если ты сделала это неумышленно, в результате пожара погиб человек.

Гиацинта ошеломленно посмотрела на Джеральда.

– Это уголовное преступление, – продолжал он. – Первой либо второй степени. Вероятно, это – преступление второй степени.

– И что это означает? – шепотом спросила она.

– Полагаю, двадцать лет за поджог и столько же за убийство.

– Откуда ты это знаешь?

– От адвокатов и представителей страховой компании.

– Ты уверен?

– Наведи справки. Выясни сама. Но не беспокойся. Ты вне подозрений. По крайней мере пока.

Гиацинта вспомнила огромный живот вдовы, обтянутый дешевым черным платьем, перепуганные глаза мальчишки. И еще увидела себя за решеткой.

– Я хочу умереть!..

– Нет, Гиацинта.

– Я не должна жить. И не хочу жить.

– Ты, без сомнения, должна жить. Ты хороший человек. Ты невинна и безобидна, как говорит твоя мать.

– Что же мне делать?! – воскликнула она, ломая руки. – И что собираешься делать ты?

– Я не собираюсь ничего делать. На моих устах печать. Поверь мне. Даже если бы я не беспокоился о тебе, то был бы наверняка обеспокоен судьбой Джерри и Эммы… Пусть у них останется доброе имя. Арни и я, в особенности Арни, положили солидную сумму в банк на имя вдовы. И мы намерены пополнять ее.

Некоторое время они сидели молча. Затем Джеральд взял газету и стал читать, словно это был обычный благополучный вечер. Потрясенная Гиацинта долго наблюдала за ним. Затем, чувствуя, что ею овладевает отчаяние, встала.

– Мне нужно прогуляться, – сказала она. – Пойдешь со мной?

– Нет, я подожду здесь, пока ты вернешься.

Было уже почти темно. Многократно исхоженные улицы казались незнакомыми и недоброжелательными. Фасад дома походил на чье-то странное лицо, входная дверь напоминала рот, а окна второго этажа можно было принять за глаза. На лужайке огромный кот так свирепо набросился на зазевавшуюся птицу, что Гиацинте стало не по себе. Отвернувшись от жестокого зрелища, она направилась домой, чтобы посидеть на террасе в кресле, в котором сиживал Джим.

«Я катилась вниз уже многие месяцы, – размышляла Гиацинта. – Это началось задолго до нашей поездки в Европу. Собственно говоря, поэтому-то мы и поехали. Точнее, я поехала. Арни знал. Он добрый и умный человек. Возможно, он знал, что Джеральд разлюбил меня».

Стало совсем темно. Часы в зале пробили одиннадцать, однако Гиацинта продолжала сидеть наедине со своими мыслями.

«К чему я пришла? Чего добилась своей яростью и неосторожностью?» И опять перед ее глазами возник образ вдовы и мальчугана. Увидела она также Эмму и Джерри.

«Да, я катилась вниз и вот достигла дна. Но я должна начать карабкаться наверх. Должна учиться жить под страхом. Должна заставить Джеральда полюбить меня снова, как это было в самом начале. О Господи, помоги мне!»

Земля, трава, ограда, весь дом были окутаны тьмой, но вверху виднелось светлое от звезд небо. И эти древние солнца стали нашептывать ей о мужестве, о том, что необходимо выбраться из бездны.

– Пойдем, – сказал вдруг оказавшийся возле нее Джеральд. – Пойдем наверх. Я дам тебе снотворное.

– Ты же знаешь, я никогда не принимаю таблеток. Мне они не нужны.

– Сегодня нужны. – Он протянул руку и поднял Гиацинту с кресла. – Пойдем наверх.


– Тебе надо взять себя в руки, воспользоваться чьей-то помощью, – сказал ей Джеральд на следующий день.

– Как печально и горько, что мы с тобой должны прибегать к помощи посредника.

– Это не совсем точно, Гиацинта. Я вовсе не имею в виду посредника.

Они были на кухне после ухода детей в школу. Расставив посуду на полках, Гиацинта села за стол.

– В этом нет никакого смысла, – сказала она.

– Думаю, что есть, Гиацинта.

То, что Джеральд называл ее полным именем, не сулило ничего хорошего, тем не менее она спокойно возразила:

– А я так не думаю. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы пережить эту страшную беду, и надеюсь на твою помощь. Я знаю, что смогу.

– Я помогу тебе. Я заплачу за все, как делал это всегда.

Джеральд наверняка понимал, что она имеет в виду, и сознательно уходил от этого. Сейчас, стоя в дверях кухни, он походил на незнакомца – высокий, безукоризненно одетый и слишком импозантный для этого скромного интерьера. На ум приходило слово «отчужденный». И еще – «осуждающий». Холодный и замкнутый, не сомневающийся в себе – в нем трудно было узнать того погруженного в занятия студента, который пришел однажды утром в музей не так уж много лет назад. Когда и каким образом произошла эта метаморфоза?

– Я не прошу ничего такого, что можно купить за деньги. Я прошу, Джеральд, и просила, чтобы ты отделался от этой гадкой девки.

– Для меня это не проблема.

– Не проблема? Ты не любишь ее?

– Нет. И никогда не любил. Мне очень жаль, что ты нашла эти дурацкие записки, жаль, что ты была так уязвлена. Я не хотел тебя обидеть. Эта ничтожная интрижка длилась шесть недель и сейчас закончилась. Она уедет к первому числу следующего месяца.

Казалось бы, подобная новость – это лучшее, чего Гиацинта могла ожидать. Однако высокомерие мужа шокировало ее. В голове мелькнуло воспоминание: тихий вечер, она стоит у окна и слышит голос Францины:

«Начав преуспевать, он будет волочиться за женщинами… Гиацинта ему не пара…»

– Сколько таких так называемых «ничтожных интрижек» у тебя было?

– Не много. Видишь ли, у мужчины случаются подобные вещи, а потом он сознает: они не стоят того, чтобы рисковать своей репутацией. Ты это слышала, читала, встречала в жизни. Это нехорошо, но такое случается. Готов признать, что стыжусь этого. Как и большинство мужчин.

«Вряд ли это можно назвать чистосердечным раскаянием или просьбой о прощении. Но ничего лучшего он, наверное, не может сказать. И коли так, это следует принять. Ведь если вдуматься, он принял то, что сделала я

Гиацинта сидела за кухонным столом, крутя на пальце обручальное кольцо, затем, досадливо махнув рукой, оглядела родные и дорогие ей предметы: кружки детей с их именами, написанными красной глазурью, коврик бабушки в зале, клюшки Джеральда для гольфа, прислоненные к стене. Здесь ее жизнь, которой она живет уже не один год.

– Мы оба совершили ошибки, – тихо сказала Гиацинта. – Попробуем начать все снова. Мы можем быть тем, чем мы были раньше. Ты ведь знаешь это.

Он ничего не сказал.

– У тебя нет ответа, Джеральд?

Он сел за стол с другой стороны и уставился в окно.

– Дела обстояли иначе еще год или два назад, – сказал Джеральд.

– Верно. И я устала от этого. Истомилась. Я пыталась спросить у тебя, что же у нас не так, но не получала ответа. Ты вообще отрицал, что у нас есть какие-то проблемы. Даже сейчас ты сидишь и молчишь, Джеральд.

– Я слушаю.

– Ну хорошо. Мы изменились. Стали старше. Разве это не естественно? Например, ты теперь более живой и веселый, чем я. Ты все время хочешь какого-то дела, хочешь, чтобы тебя окружали люди, – и это хорошо! – поспешно добавила она. – Мы не должны быть совершенно одинаковыми. Нужно только находить компромиссы.

– Может, нам стоит на время расстаться.

– Расстаться? Что ты имеешь в виду?

– Ну, при нынешних обстоятельствах… Просто посмотреть, что мы будем при этом чувствовать.

– И эта тайна! – воскликнула Гиацинта, обхватив голову руками. – Эта возня за моей спиной!.. Арни говорил мне о Флориде. Ты не упоминал об этом и только сейчас предложил расстаться. И это в тот момент, когда мне нужна твоя поддержка!

– Нет-нет, Гиацинта, выслушай меня. Я имею в виду лишь то, что каждый из нас должен отдохнуть. Мы пережили кризис. Нам необходимо время на размышления.

Когда Джеральд положил руку ей на плечо, она отпрянула от него.

– Время на размышления? Когда люди расстаются, чтобы «думать», все кончается разводом. Ты этого хочешь? Скажи мне! Ты хочешь развода?

– Гиацинта! – Джеральд успокаивающе поднял руку. – Ты только успокойся. Давай поговорим как цивилизованные люди. Слово «развод» произнесла ты. Но если ты этого хочешь – что ж, развод не конец жизни. Иногда он становится живительным, исцеляющим стартом.

– Цивилизованные люди! – повторила Гиа. – Цивилизованный развод – это еще одно клише? Значит, ты на него нацелился? А ты забыл… о Господи, ты забыл, как мы любили друг друга? Мы были единым целым. Один мозг, одно тело… ты это забыл?

И Гиацинта горько разрыдалась.

– Это не пойдет тебе на пользу. И уж совсем плохо будет для детей. Джерри – уже большой мальчик и, конечно, задастся вопросом, что же происходит.

Когда Джеральд протянул руку, чтобы погладить ее по голове, она вскочила и ударила его.

– Будь ты проклят! Ты хотел, чтобы я сделала аборт, когда я забеременела им!

– Возьми себя в руки, Гиацинта. Иначе мы ни к чему не придем. Давай разговаривать мирно. Меньше всего я хочу сделать тебя несчастной. Выслушай меня.

Гиацинта пришла в ярость. Небо обвалилось. Мир рухнул.

– Скажи прямо: «Я тебя не люблю, Гиа, и хочу развода». Скажи это вслух, чтобы я слышала.

– Я никогда не скажу, что не люблю тебя, поскольку этонеправда.

Она наблюдала за тем, как Джеральд аккуратно положил на блюдце ложку, расположив ее параллельно краю стола. Так же аккуратно он положил салфетку слева от тарелки. Эти действия еще больше разгневали Гиацинту. Как же Джеральд педантично аккуратен даже в тот момент, когда разбивает ей жизнь! В приступе бешенства она приподняла край стола, опрокинув на пол кастрюли, чашки и тарелки.

– Что ж, – сказал Джеральд. – Вижу, сейчас нет смысла разговаривать с тобой. Лучше отложить разговор на другое время. Я отправляюсь в клинику. У меня еще остаются пациенты, о которых я должен позаботиться, если тебе это интересно знать.

– Мне не интересно! Совсем не интересно! Мне интересно, что случится с моими детьми и со мной!

– Дети будут иметь все, что им потребуется. Что касается тебя – ты такая неуравновешенная, Гиацинта. Посмотри, что ты наделала. На сей раз ты не можешь сказать, что это несчастный случай.

– Значит, ты не веришь, что в офисе произошел несчастный случай?

– Нет, Гиацинта, не верю.

– Ты считаешь, что я устроила пожар умышленно?

– Да. Тебя обуяла ревность, и ты сделала это из мести.

– Я просто обезумела на минуту! Я смахнула все вещи со столов… Разбила их… Но это все, что я сделала.

– Не все. Ты забываешь, что погиб человек.

– Я ничего не забываю. Я буду помнить об этом до конца своих дней. Но я не сумасшедшая!

– Скажем так: ты не владеешь собой. Ты неуравновешенна. И с этим мне не справиться. Я не могу должным образом заботиться о детях, быть хорошим врачом и жить с женщиной, которая находится в таком состоянии, как ты.

– Что означает «должным образом заботиться о детях»? Забота о Джерри и Эмме – моя работа. Именно я провожу дома весь день.

– Я уже сказал: поговорим об этом позже. – У самой двери Джеральд задержался. – Гиацинта, я дал слово и повторю его. Никто никогда не узнает о том, что ты сделала. Я скрою это ради тебя и детей. Помни это. Ты можешь подать на развод, говорить о несоответствии характеров и нашей несовместимости и о чем угодно еще. Я не стану возражать. Дело даже не дойдет до суда. Оно разрешится само по себе. А теперь я ухожу.


Воцарилась тишина. Дом был слишком велик, словно озеро без берегов. Она плыла, силы ее были на исходе, руки и ноги отказывали. «Что мне делать? Рядом нет ни одного близкого человека, к которому можно было бы обратиться, – в отчаянии подумала Гиацинта. – Джим умер, бабушка слишком стара и больна, Францина еще не оправилась от своей трагедии, а Мойра, хотя и хорошая подруга…»

Словом, у Гиацинты еще сохранились остатки гордости.

«Ах, Мойра, мне нужно тебе кое-что сказать. Джеральд хочет развестись со мной».

«Надо выйти из дома на свежий воздух. Посидеть во дворе. Полежать в шезлонге. Кажется, будто я только что пробудилась от кошмарного сна. Ничего такого в реальности нет. Открой дверь кухни и выгляни наружу. Стол напоминает мне о бедной павшей лошади, которую я однажды видела… Полежать в шезлонге, посмотреть на небо, такое лазурное и спокойное. Гуси летят куда-то на юг… Может, забрать детей и убежать куда глаза глядят?»

Спустя некоторое время стало жарко, и Гиацинта зашла в дом. Нужно привести в порядок кухню. Это и другая домашняя работа вдруг показалась необходимой. На столе лежала голубая пудреница и рядом с ней пачка сигарет. Гиа схватила их и швырнула в мусорное ведро, дав клятву, что впредь никогда, до конца жизни, не возьмет сигарету в рот.

– Никогда, никогда, так помоги же мне! – повторяла она.

Затем она легла на диван в гостиной. По радио, настроенному на станцию классической музыки, передавали концерт для фортепиано с оркестром – вещь, удивительно знакомую, но Гиа не могла вспомнить ее названия. Эту вещь любил Джим. Как-то он два раза за вечер слушал компакт-диск с этой музыкой, и Джеральд притворялся, что ему это тоже нравится. Джеральд притворялся…


Перед вечером зазвонил телефон.

– Привет, дорогая, – сказала Францина. – Как ты поживаешь?

– Хорошо. А ты?

– О, поездка принесла мне большую пользу. Ты же знаешь, я не очень хотела ехать, но твои братья убедили меня, будто Джим хочет, чтобы я снова после рыданий и слез начала жить. И я отправилась, и мы говорили о Джиме. Сыновья рассказывали шутливые истории, связанные с ним, и я даже нашла в себе силы смеяться. Я ведь думала, что уже никогда не смогу смеяться. Видела бы ты новый дом Поля! Вы с Джеральдом должны взять детей и навестить его следующим летом. У них такой замечательный вид открывается…

– Францина, ты рассказывала мне об этом, когда звонила прошлый раз.

– Ну ладно. Не буду тебя дурачить. Перейду сразу к делу. Только что мне звонил Джерри.

– Джерри? Неужели он сам набрал твой номер?

– Конечно. Он знает цифры. Джеральд научил его пользоваться телефоном. Джерри сказал, что у тебя что-то не в порядке. «Мама плачет», – сообщил он. Джерри слышал это.

– Я сидела в комнате при закрытой двери.

– Тем не менее он слышал это.

Гиацинте стало не по себе. Ее сынишка так испугался, что позвонил бабушке! Прерывающимся голосом она сказала:

– Джеральд хочет развода.

Из-за сотни миль долетел удивленный возглас Францины:

– Что? Что?!

– Он хочет развода.

– Почему? С какого времени?

– Это случилось сегодня. Я не могу сейчас говорить. Я должна привести все в порядок и приготовить обед.

– Гиацинта, я приеду… О Господи, да ведь это безумие! Я выезжаю немедленно.


Охваченная дурными предчувствиями и тревогой, Францина гнала машину на предельной скорости и, когда поздно вечером прибыла на место, с трудом разогнула ноги. Но сейчас было не до того, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Сейчас требовался зоркий глаз. Она оглядела библиотечные полки, заставленные книгами, которые Гиацинта собирала с детства, изящные лесенки и высокие голубые лампы из датского фарфора, а также всю красивую мебель, купленную на заработанные Джеральдом деньги.

Больше он не нуждался в Гиацинте. Джеральд теперь преуспевал и без нее. Все очень просто. Спокойно, как всегда, он сидел в своем кожаном кресле с подголовником. Ему сейчас нужна лишь большая красивая собака, которая лежала бы у его ног, – английский сеттер или английская овчарка; а перед ним стоял бы серебряный поднос с бокалами и бутылкой изысканного виски.

– Не сердись на меня, Гиацинта, – сказала Францина. – Я приехала не для того, чтобы взять ситуацию под контроль. Я не вмешивалась в твою жизнь с той минуты, как ты вышла замуж. Но когда позвонил Джерри, я не могла оставаться на месте и сидеть сложа руки. Ты ведь не какая-нибудь соседка, а моя родная дочь.

Гиацинта, бледная и подавленная, смотрела на мать огромными печальными глазами и походила на беженку из военного лагеря. Казалось, у нее не было сил даже что-то сказать.

– Знаю, ты вполне способна сама позаботиться о себе. Я не собираюсь обращаться с тобой как с ребенком, и если хочешь, чтобы я уехала домой, я уеду.

И Джеральд, и Гиацинта молчали. Вероятно, они уже сказали все, что должны были сказать. Впрочем, третье лицо могло прояснить обстановку. Поэтому Францина обратилась к Джеральду:

– В припадке бешенства она перевернула стол, говоришь ты. Это твоя единственная жалоба? И это в то время, как соседи говорят о твоей связи с приходящей няней? А какой реакции жены ты ожидал?

– Дело не только в этом. Все гораздо серьезнее. Гиацинта нервничала и находилась в депрессии довольно давно. Она сама это признает. Порой она просто неуправляема.

– Если это правда – а я в этом сомневаюсь, потому что Гиацинта, несмотря на вспышки, всегда была довольно спокойной и миролюбивой, – то это и есть причина, по которой ты хочешь развестись с ней? Бросить ее?

– Я вовсе не бросаю Гиацинту, – возразил Джеральд. – Вы не дали мне закончить.

– Не юли со мной, Джеральд.

– Я и не собираюсь юлить.

Францина начала закипать от гнева.

– Видишь ли, – проговорила она, – должна быть веская причина. И я подозреваю, что эта связь у тебя не первая. То есть именно из-за тебя изменились ваши взаимоотношения, что и завершилось этой неприятной историей.

– Дело не в моей несчастной интрижке, в чем я искренне раскаиваюсь.

– Я приняла твои извинения, – отозвалась Гиацинта. – Эта девица в самом деле ничего не значит для Джеральда, Францина. Мы и сейчас принадлежим друг другу.

«Принадлежим друг другу, – подумала Францина. – О милое дитя, никто не принадлежит никому, кроме как самому себе!»

– Проблема не в этом, – заметил Джеральд.

– Думаю, в этом. Ты испытываешь недовольство уже лет семь. Здесь ты привязан к семье, и это раздражает тебя, что, в свою очередь, влияет на Гиацинту, и все растет как снежный ком.

– Боюсь, вы все упрощаете.

– В таком случае не темни. Кстати, что обо всем этом говорит твой партнер?

– Он мой коллега – и только, все прочее – не его забота.

– К тебе относились в этой семье как к родному сыну. Подумай об этом, прежде чем предпринимать столь ответственный шаг, – посоветовала Францина.

– Вы имеете в виду деньги? Я всегда был благодарен вам. Я хотел вернуть долг, но Джим мне не позволил. И я намерен полностью вернуть это Гиацинте.

– Не я давала тебе деньги! Давал мой отец! И я не хочу от тебя ни единого пенса! Ты хочешь откупиться от меня и уйти без проблем, со спокойной совестью! О нет! Ты была права, Францина! Абсолютно права! – Гиацинта выбежала из комнаты.

– Посмотри, что ты сделал с ней, Джеральд.

– С Гиацинтой невозможно разговаривать. Ее постоянно захлестывают эмоции. – Он покачал головой. – Люди в наши дни разводятся без всякого надрыва.

– Но Гиацинта не из таких людей. Она выходила за тебя замуж с открытой душой, по страстной любви.

– Все не так просто. Вы не знаете ситуации.

– Я предвидела «ситуацию», если помнишь, после того как несколько раз увидела тебя! Ты донжуан по натуре и меняешь женщин так же часто, как порядочный человек меняет белье! Ты не одурачишь меня. Она была тебе супругой, предназначенной небом, моя Гиацинта, славная девочка, тонкая и чистая, податливая как воск и без ума влюбленная в тебя, – до тех пор, пока ты не устал от нее. Она надоела тебе. Для тебя теперь открывается новый мир.

– Вы умная женщина, Францина, однако на сей раз вы ошибаетесь. Да, есть доля истины в том, что вы говорите, но в целом все не так. И я не хочу это с вами обсуждать. – Джеральд встал. – Не будет никакого шума и огласки, уверяю вас. Я оплачу расходы и буду поддерживать Гиацинту до конца жизни. Разве это несправедливо?

– Справедливо? Негодяй! А Джим так верил тебе! Он, должно быть, в гробу переворачивается! – Францина потрясла кулаком. – Ты не раз почувствуешь боль, пока мы будем проходить через это, мой друг! А сейчас я поднимусь наверх и позабочусь о дочери. В следующий раз я увижу тебя в суде!


– Твоя мать отвела детей в школу, – сказал Джеральд Гиацинте, когда она спускалась вниз около десяти утра.

– Я просила ее.

– Садись и позавтракай.

– Я не голодна.

– Но тебе нужно поесть. Я приготовил французские тосты. – Джеральд поставил перед ней тарелку. – Тосты теплые, кофе горячий, апельсиновый сок свежий.

Гиацинта автоматически взяла вилку. «Привычка, – подумала она. – Наша жизнь катится, словно на хорошо смазанных колесах. Вот мы вместе на кухне, хотя не хотим быть вместе, но мы здесь потому, что так было уже тысячи раз».

– Мы с твоей матерью резко поговорили вчера вечером, и у меня остался тяжелый осадок. Но трудно разговаривать, не имея возможности сказать всю правду.

– Ты не должен этого делать, Джеральд. Она еще не вполне оправилась после смерти Джима. Не надо мучить ее рассказом о поджоге.

– Согласен. Послушай меня. Если бы я не беспокоился о тебе…

– Обо мне? Нет-нет! Я пробудилась, Джеральд. Францина была права: я женщина не твоего типа, если тебя вообще способна удовлетворить одна женщина. Ты не женился бы на мне, если бы не помощь отца. – «Знала ли я об этом тогда, в тот тихий зимний вечер, когда они играли в шахматы? Может, подозревала, но не хотела этому верить?» – Мне стыдно, что я унизилась до ревности.

– Я никогда не думал о разводе, Гиацинта. Если бы не пожар, я попросил бы тебя простить меня и остаться со мной. Но сейчас это невозможно, поскольку идут разговоры о том, кто совершил поджог. Ищут виновного. Уборщица, работавшая в ту ночь в кирпичном здании на углу, заявила, что видела машину, единственную, которая припарковалась на этой улице так поздно. Она еще подумала, что это странно, поскольку на этой улице никто не живет и огней в зданиях не было. Надеюсь, она не вспомнит еще каких-нибудь подробностей, связанных с машиной.

У Гиацинты перехватило дыхание.

– К счастью, не нашли отпечатков пальцев. Их уничтожили огонь и вода. Но если выяснится, что ты причастна к этому, я тоже окажусь причастным. Что тогда ожидает Джерри и Эмму?

– Ты никогда не любил меня, – промолвила Гиацинта. – И я не виню тебя за это. Нельзя насильно полюбить. Я осуждаю тебя лишь за то, что ты притворялся, будто любишь меня.

– Нет, я не притворялся. Если бы не этот пожар, мы остались бы вместе до конца.

– Не остались бы. Я не смогла бы оставаться в таком браке и сохранить при этом уважение к себе.

– Ну, в таком случае у нас не должно быть проблем. Помнишь, я объяснял тебе, как мы все это сделаем? Никакого суда, бумаги оформят адвокаты, никаких споров об опеке, никаких неприятностей. Мы уже почти подготовили контракт во Флориде. Я покупаю дом, полностью обставленный и готовый для того, чтобы вселиться в него. Я пробуду здесь с детьми до конца следующей недели. Дела по оформлению займут несколько месяцев. И я всегда могу прилететь, чтобы подписать документы.

– Что ты сказал? – воскликнула потрясенная Гиацинта. – Ты уезжаешь во Флориду с детьми?

– Конечно. Неужели ты полагаешь, что я оставлю их с тобой при нынешних обстоятельствах? Я думал, ты понимаешь, что я беру их на свое попечение.

Гиацинта разрыдалась. Джеральд подбежал к окну, захлопнул его, потряс Гиацинту за плечи и несколько раз шлепнул по щекам.

– Господи, да ведь все не так ужасно! Это же для их блага. Ведь ты можешь видеть детей в любое время. Но их необходимо увезти отсюда.

– Ты не сделаешь этого!

– Ложись, – сказал Джеральд. – Ложись и выслушай меня, но сначала сделай глоток бренди. Выпей, это тебе не повредит.

Он проводил ее в гостиную, уложил на диван и подал бокал. Гиа швырнула его в камин. Джеральд наполнил второй бокал и поднес к ее рту.

– Ложись, Гиацинта. – Его голос прозвучал мягко, но настойчиво. Так говорит врач с истеричной пациенткой.

Гиацинта легла, и слезы покатились по ее вискам. «У меня забирают детей. Они будут навещать меня в тюрьме, увидят меня в полосатой одежде и в ужасе убегут. Мои дети. Моя жизнь. Что случилось с моей жизнью? Джим! Бабушка! О Господи!»

– Что ты делаешь со мной, Джеральд? Неужели ты так ненавидишь меня?

– Гиацинта, я не питаю к тебе никакой ненависти. Я забочусь о тебе. Разве ты не понимаешь, что это для блага детей? – Бархатный, тихий голос произносил слова, которые должны были успокоить ее. Эта монотонность гипнотизировала Гиацинту и заставляла прислушиваться к словам Джеральда. – Мы все сделаем быстро. Чтобы не привлекать внимания. Это нужно для нашего блага, в особенности твоего, Гиа. Тебе нельзя оказаться в центре внимания. Если узнают, что у нас с тобой проблемы, то заподозрят тебя. Это ведь логично. Ты не представляешь, как тонко работают детективы. Такие дела никогда не закрывают. Его могут возобновить спустя несколько лет. Если бы я потребовал опеки в суде, мне пришлось бы открыть правду. Кстати, и твоя мать не должна узнать правду. Она борец. Я восхищаюсь ею, но она полагает, что способна справиться с чем угодно. Если ты ей расскажешь, Францина наймет адвокатов и правда просочится в газеты. Это будет конец! Боже милостивый, я не хочу, чтобы это с тобой случилось! Но человек умер, Гиацинта. Помни это – человек умер. Не беспокойся о детях. Есть отличная частная школа, можно нанять няню, какую-нибудь славную женщину средних лет. А теперь закрой глаза. Я должен уйти. Твоя мать скоро вернется.


Она еще лежала, когда вернулась Францина и остановилась возле ее кровати.

– Ты позавтракала?

– Нет.

– Я видела, Джеральд готовил французские тосты. Он сказал, что это для тебя. Очевидно, ожидал, что меня потрясет его доброта.

– Я не ела.

– Ты говорила с ним?

– Да.

– Я даже не взглянула на него. Я посмотрю на Джеральда в суде.

Упрекая себя в неблагодарности, Гиацинта хотела, чтобы Францина уехала домой. К чему лишние разговоры, если нельзя сказать ей правду?

– Лежи. Я принесу тебе поесть.

На кухне Францина загремела посудой. Узнав знакомые звуки, Гиацинта печально улыбнулась.

– Я принесла чай. – Францина поставила поднос на кофейный столик. – Я не нашла кофе. Съешь яйца. Я купила эти булочки после того, как отвела детей в школу.

– А ты сама почему не ешь?

– Я позавтракала там, где покупала булочки. Боялась помешать вам с Джеральдом выяснять отношения.

Францина постукивала черной лакированной туфелькой по ковру, явно нервничая. Однако она молчала, пока Гиацинта не закончила завтрак. После этого Францина унесла поднос и вернулась со щеткой для волос.

– Тебя нужно причесать. Повернись. Это успокаивает. Ты знаешь, что у тебя красивые волосы?

Приятные, равномерные прикосновения щетки навевали на Гиацинту дремоту. Когда-то Джеральд говорил, что большинство людей не может заснуть, переживая стресс. Однако некоторые справляются со стрессом, забываясь сном. «Может, и я такая, – подумала Гиацинта. – Да, наверное, так и есть. Спать… Заснуть… и никогда не проснуться».

– Джеральд когда-нибудь говорил, что у тебя красивые волосы?

– Очень давно.

– Когда же все это началось? – спросила Францина. – В Техасе или здесь?

– Пожалуй, еще в Техасе. Постепенно это нарастало. Джеральд флиртовал. Иногда злился на меня, хотя никогда не сердился на детей. Он не бывал со мной ласков. Я думала, что он переутомлен.

– Понятно.

На лбу у Францины появились две вертикальные морщины. Гиацинту захлестнула любовь к матери.

– Спасибо, что не сказала: «Я говорила тебе, я тебя предупреждала!»

На камине стояла фотография Джеральда, сделанная в тот день, когда он получил диплом об окончании медицинского колледжа. Джеральд чуть заметно улыбался, отчего на щеке у него обозначилась ямочка. «Боже, трудно поверить, что я веду подобный разговор», – подумала Гиа.

– Он заплатит за это! – воскликнула Францина. – У тебя будет лучший адвокат штата. Джеральд заплатит за это деньгами и устыдится того, что сделал!

– Я не хочу обращаться в суд, мама. Мне не нужны его деньги.

– Не нужны его деньги? Это смешно, Гиацинта! Джеральд должен тебе. К тому же он так и не вернул твоему отцу то, что называл временным займом.

– Отец отказался принять. Ты ведь знаешь это. Будь справедливой.

– Пусть так, но это не имеет отношения к предмету спора. А не идти в суд просто немыслимо!

– Я не пойду в суд. Не хочу – и все. Мы решим это без суда.

– Да ты просто упрямая дурочка! Ты всегда была упряма, но это переходит все границы. Это абсурд – другого слова тут не подберешь!

Гиа понимала: если ограничиться лишь тем, что знает Францина, это действительно абсурд.

– Ладно, Гиацинта. Может, он сказал тебе что-то еще, когда вы разговаривали сегодня утром? Нечто такое, о чем ты не хочешь рассказать мне?

«Мать думает, что может контролировать все… Она наймет адвокатов… Тебе ни к чему огласка… Подобные дела никогда не закрываются… Двадцать лет за поджог… Человек погиб – уголовное убийство второй степени…»

– Я спросила тебя, Гиацинта: было что-нибудь такое?

Она встретилась с суровым взглядом Францины.

– Только то, что он хочет на время забрать детей во Флориду.

– На время? Что ты такое, черт возьми, несешь? Ты позволяешь ему забрать детей? Ушам своим не верю!

– Прошу тебя, – взмолилась Гиацинта. – Я сказала «на время», Францина. Я не могу сказать ничего больше… И делать тоже ничего сейчас не могу.

– Ты потеряла голову. Что именно ты не можешь мне сказать?

– Ничего… Ничего… Я говорю тебе все, что могу. Прошу тебя, позволь мне побыть одной. Это необходимо…

– Чем он так околдовал тебя? Да ведь это шантаж! Неужто я, твоя мать, не имею права знать? Почему ты не желаешь сказать мне? Да я твой самый верный друг, а ты мне не доверяешь! – Францина приподняла подбородок Гиацинты. – Посмотри на меня. Ты можешь сказать мне все, абсолютно все. У тебя была любовная связь? Больше я ничего не могу предположить. Ну да, у тебя был другой мужчина, и Джеральд мстит тебе.

Гиацинта поднялась.

– Ты мучаешь меня! – простонала она. – Нет, у меня не было никакой любовной связи. Нет, нет и нет! Прошу тебя, поезжай домой и оставь меня. Я больше не выдержу…

– Тебе нужно обратиться к психиатру, Гиацинта. Мы должны докопаться до сути.

– Я не собираюсь ни к кому обращаться. Оставь меня в покое!

– Если ты не пойдешь к психиатру, я приведу его сюда.

– Если ты приведешь его сюда, Францина, я убегу из дома. Я хочу, чтобы ты уехала и оставила меня в покое! Уезжай домой! Уезжай!

Когда Францина ушла, Гиа подошла к окну и увидела, как мать села в машину, но затем вылезла из нее, снова направилась к двери и позвонила.

Гиа стояла, прислонившись лбом к стене. «Я больше не вынесу, – подумала она. – Но я должна жить. У меня есть дети, и я обязана жить. О, оставьте меня все – и ты, и все остальные! Я больше не вынесу!»

Колокольчики продолжали звонить, звук разносился по всему дому. Затем все смолкло…


«Такова уж привычка», – подумала она, садясь утром за стол с Джеральдом. Теперь, следуя привычке, Гиацинта взялась за домашнюю работу, потом привела детей из школы и начала готовить ужин.

С ужином было уже покончено, когда пришел Джеральд. Он поел в городе. Спросив о матери и узнав, что Францина уехала домой, Джеральд выразил надежду, что сейчас она чувствует себя лучше.

– Это был ужасный год для нее. Она не заслужила того, чтобы на нее обрушилось так много бед.

Гиацинте было невыносимо тяжело слышать из уст Джеральда эти учтивые слова сочувствия. Вспомнив, как машина Францины отъезжала от дома, Гиацинта ощутила острую жалость.

Она подошла к телефону, который звонил уже долгое время. Вдруг что-нибудь случилось с Франциной по пути домой? Ведь она была так расстроена и взволнована. Услышав в трубке голос матери, Гиа сказала:

– Я очень раскаиваюсь по поводу того, что произошло утром. С тобой все в порядке?

– А с тобой?

– Ну, этот день я пережила.

– Это сегодня. А что будет завтра и во все последующие дни? Надеюсь, ты одумаешься и изменишь мнение.

– Францина, я не могу его изменить.

– Признаться, я очень обижена. И конечно, сердита, что ты не пожелала поговорить со мной. Что бы ты ни сделала, твоя личная жизнь не мое дело. Но Джеральд не должен так поступать с тобой.

«Если бы это была всего лишь любовная связь, как предполагает мать, – подумала Гиацинта. – Мое имя звучит в новостях, дети опозорены, хотя благожелательно настроенные люди будут говорить, что дети здесь ни при чем».

– Что он делает с Джерри и Эммой? Он или зверь, или ничего не соображает! Когда Джеральд привезет их назад? И как ты объяснишь причину развода детям?

– Пожалуйста, Францина, не усложняй ситуацию!

– Оставив тебя этим утром, я отправилась за советом. Так вот послушай меня. Если ты все-таки намерена действовать, тебе следует очень осторожно поговорить с детьми. Иначе у них появятся ужасные мысли. Они испугаются, что кто-то из вас скоро умрет или что они в чем-то виноваты. Их будут преследовать кошмары, поведение станет неадекватным. Подумай, что им сказать. Это насилие над их психикой! Ты сделаешь это?

«Вдова в убогом черном платье. Поджог – уголовное преступление. Тюремный приговор».

– Сделаю. Да, сделаю.

– И не подчиняйся ему, Гиацинта. Прояви характер.

– Я сделаю все, что от меня зависит.

– Доктор сказал, что если ты отказываешься поведать мне, что случилось, я должна прекратить расспросы. Поэтому я больше не задаю вопросов. Помни только, что я рядом с тобой. Я рассержена и обижена, но я с тобой.

Положив трубку, Гиацинта подошла к задней двери и выглянула во двор, где Джеральд играл с детьми. Джерри и отец боксировали, демонстрируя удары и захваты, а Эмма, сидя на качелях, зачарованно наблюдала за ними.

«Не подчиняйся», – сказала Францина. Но осуществить это довольно трудно. Они пока не употребляли слово «развод». Это будет всего лишь поездкой на каникулы во Флориду. Дети останутся там на некоторое время и пойдут в новую школу, а мама побудет здесь, поскольку должна помочь ослабевшей бабушке.

И сколько продлится это «некоторое время»? Ах, не стоит думать об этом, по крайней мере сейчас!

Дети не видели, что мать стоит в дверях, нежно и печально глядя на них. Джерри весело и энергично размахивал кулачками. Загар его начал сходить. Эмма вчера сказала ей, что у миссис Дарти, прошлогодней преподавательницы подготовительного класса, собирающейся уйти на пенсию в шестьдесят пять лет, есть маленький ребенок.

– Да, да, есть! Она говорила мне! – Когда Эмма кивала, косички у нее подпрыгивали.

Гиа стояла в дверях, и странные мысли проносились у нее в голове. Это были даже не мысли, а вопросы без ответов. Любил бы Джеральд Джерри так же, если бы мальчик был таким же полным, как сынишка у Мойры? Не только ли красота внушала ему любовь к нему? Поглядывал бы Джеральд на других женщин, если бы…

Об этом тоже лучше не думать.

* * *
После обеда пришел Арни. В зале повсюду стояли коробки с одеждой и книгами – вещи Джеральда дожидались отправки во Флориду.

– Вот и финал, – сказала Гиацинта, видя, что Арни озирается по сторонам. – Скоро дом будет выглядеть заброшенным.

– Заброшенным? Как это может быть? – И, увидев выражение ее лица, добавил: – Мой приход напугал вас. Наверное, мне лучше было бы держаться в стороне.

Арни был в сапогах и брюках для верховой езды, в теплой рубашке с открытым воротом и в широкополой шляпе, которую называл «полуковбойкой». Гиацинта уже не в первый раз подумала, что он выглядит лет на двадцать моложе своего возраста.

– Входите, – сказала она.

– Мне не следует заходить в гостиную. От меня пахнет лошадью.

– Входите, – повторила Гиацинта. – Я сейчас в запарке. Собираю вещи Джерри и Эммы. Это не такая легкая работа.

– И печальная. Я себя ужасно чувствую из-за этого, Гиа. Я знаю, что не должен вмешиваться, но мне позволила ваша мама, поэтому я здесь. Она очень беспокоится за вас. Спрашивает, не мог бы я чем-нибудь вам помочь. Францина не понимает, как не понимаю и я, почему дети уезжают, а вы остаетесь. Это какая-то бессмыслица.

Глаза Арни смотрели на нее дружелюбно и грустно.

– Арни, вы добрейший человек. Я знаю, вы хотели бы помочь мне и сделать для меня что-то доброе и приятное, но вам не удастся.

– Нельзя ли это как-то утрясти?

Гиацинта развела руками.

– Вы можете быть откровенны со мной, Гиа. Джеральд сказал мне, что весь сыр-бор из-за Сэнди. У меня давно возникли подозрения. Проклятие, я полагал, что у него вкус получше. Но он с ней расстался.

– Все гораздо сложнее.

Гиацинта устало подумала, сколько раз ей еще придется уходить от подобных вопросов и изобретать объяснения. Первой, конечно, будет Мойра, которая, несмотря на добрые чувства к ней, начнет задавать те же вопросы. А после Мойры появятся другие, и так будет продолжаться до тех пор, пока не всплывет правда.

– Это была совершенно дурацкая связь, она не стоит всего этого, Гиа. Честно говоря, я не понимаю вас обоих. Джеральд любит свой образ жизни, свою работу, детей…

– Но только не меня, – перебила его Гиацинта.

– Нет, он любит вас, Гиа. Джеральд был в восторге от ваших картин, постоянно рассказывал, как вы хотите стать знаменитой, какая вы замечательная мать.

– Вы не знаете всего, Арни.

– Я знаю, что произошла беда. Ваша мать говорила, что Джеральд звонил ей и она бросила трубку. Все сердиты на всех. Все обеспокоены и встревожены. Джеральд беспокоится о вас…

– Уверяю вас, Джеральд ничуть не беспокоится обо мне.

– Ну, не знаю. Я хочу соблюдать нейтралитет. Вы мне оба нравитесь с того момента, как я познакомился с вами. Джеральд – мой партнер, и весьма неплохой. Я уважаю его. Мы намерены открыть большое дело во Флориде. Мне только хотелось бы, чтобы и вы были там. Черт возьми, почему вы не можете встряхнуться и поехать? Глядишь – и все будет хорошо.

– Когда вы собираетесь уезжать? Мы с Джеральдом почти не разговариваем.

– Через неделю. Гиа, это ужасно, что дети едут без вас. Кажется, происходит нечто совершенно невероятное. Я ничего не понимаю.

Гиа закрыла лицо ладонями, стараясь не разрыдаться.

– Любая напасть не может длиться вечно, – заметил Арни. – Вы передумаете, то есть вы оба. К тому же вы всегда можете связаться со мной – я еще долго буду мотаться туда-сюда. Мне нужно избавиться от земли под сгоревшим зданием. И еще у меня есть дела в Нью-Йорке. Так что я буду появляться здесь часто и смогу видеть вас. Рассказывать вам о детях. Я возьму их там на конюшню, научу верховой езде. Я раньше им это обещал и теперь сдержу слово. Они очень славные и умненькие.

Внезапно стало ясно, что больше говорить не о чем. С минуту они молча смотрели друг на друга. Затем Арни сказал:

– Вам не стоит ехать в аэропорт, Гиа. Попрощайтесь с ними у двери и быстрее бегите в дом, чтобы они не увидели, как вы разрыдаетесь.

– Я знаю. Вы летите тем же рейсом, Арни?

Он кивнул и поднялся.

– Ну, я пойду. Я дам вам свой телефон. Звоните когда захотите, хоть ежедневно. И я буду рассказывать вам, что происходит. Но не беспокойтесь. Джеральд любит детей. Вы и сами это знаете.

– Я хотела бы, чтобы сейчас было завтра. Понимаете?

– Конечно. Я не понимаю до конца все это дело, но понимаю, что вы имеете в виду сейчас. Вы хотите пережить это. Это продлится недолго. Всего лишь несколько дней. Они пролетят быстро.

Они действительно пролетели быстро. В последний день Гиацинта, улыбаясь, поцеловала детей, взволнованных предстоящим полетом.

– Скоро увижу вас, – сказала она, когда Джерри и Эмма забирались в машину.

Она вернулась в дом и остановилась, вновь и вновь перечитывая вырезку, которую ей сунул в руку Джеральд: «Возобновление таинственного дела о поджоге четырехлетней давности».

Глава 10

Закрыв двери в комнаты Эммы и Джерри, чтобы не заглядывать в них, Гиацинта сделала в доме уборку. Кровать, на которой она до недавнего времени спала с Джеральдом, нужно полностью обновить, перевернув тяжелые матрасы, одеяло отправить в чистку, а подушки заменить. Шкаф, где хранилась его одежда, необходимо основательно почистить. Даже пустой, он пах его одеколоном. Нигде не должно остаться следов Джеральда – ни в гараже, где он забыл старый поломанный зонтик, ни в шкафу, где висел позабытый новый плащ. Гиацинта ходила по всему дому, таская за собой пылесос, корзинку с тряпками для вытирания пыли, вощенку для полировки меди.

Мысли ее перескакивали с одного предмета на другой, ноги и руки казались ватными.

«Как мне жить с этими мыслями? В этом самом городе на кладбище, что на Гроув-стрит, лежит человек, погибший по моей вине. Его дети вырастут без него… Мои дети тоже вырастут без меня. Как мне вернуть их назад? Как?!»

Зазвонил телефон. «Только бы это была не Мойра! Она тактична, держится в стороне, понимая, что я никого не хочу видеть. Тем не менее я продолжаю говорить ей, что дети не ходят в школу, потому что Джеральд увез их на короткие каникулы. Она мне не верит. Это очень глупая отговорка, но я не могу придумать ничего лучшего. Я вообще сейчас плохо соображаю».

Это была Францина. Третий раз за день. Голос у матери был взволнованный, вопрос прозвучал грустно:

– Ты так и не хочешь, чтобы я приехала к тебе, Гиацинта?

– Двести миль в два конца проделать просто так! И все же спасибо за заботу.

– Не будь со мной так официальна. Если бы мне было трудно ехать, я бы не предлагала. Ведь ты мне небезразлична.

Гиацинта вздохнула.

– Я слышу, ты вздыхаешь.

– Ты полагаешь, что я не хочу видеть именно тебя. Но дело в том, что я никого не хочу видеть сейчас. Я должна побыть одна, собраться с мыслями, хотя мои мысли мало чего стоят.

– Что ты сегодня делала?

– Убиралась, выбрасывала кое-какие вещи, например наши свадебные фотографии.

Теперь вздохнула Францина.

– Береги себя, Гиацинта. Звони мне в случае необходимости. Обещаешь?

«Как это благородно, – подумала Гиа. – Ведь могла бы сказать: «Я тебе говорила!» – однако не сделала этого. Если бы я послушалась ее! Но тогда не было бы ни Джерри, ни Эммы. Мои малыши… В его руках».

– Гнев погубит меня, – сказала она вслух. – Я должна остановиться.

Несколько дней Гиацинта не выходила из дома, хотя погода стояла прекрасная. Пожелтевшие листья дубов, трепещущие красные листья кленов и чистое, безоблачное небо. Такое небо наверняка написал бы Уинслоу Хомер.[1] Сама же Гиацинта не бралась за кисть уже несколько недель. Она даже не входила в студию.

Внезапно она вскочила, надела свитер и вышла из дома. До закрытия книжного магазина еще есть время, и она успеет купить и отправить пару книг для Эммы и Джерри. Джерри всегда с удовольствием читал Эмме вслух. Он очень гордился этим, чувствуя свое превосходство. Гиацинта представила детей сидящими на полу или на ступеньках. Но на каком полу? И на каких ступеньках? Арни говорил, что окна дома выходят на море и что он очень красивый.

По дороге к книжному магазину Гиацинте пришлось миновать сгоревший дом, окна которого напоминали пустые глазницы. Не осталось и следов былого процветания, как и пламени ее первой любви.

Случайная прохожая остановилась рядом с Гиацинтой, посмотрела на пепелище и пробормотала:

– Ужасно! Говорят, кто-то умышленно поджег. Интересно, найдут ли когда-нибудь того, кто это сделал?

– Да, интересно.

Не желая продолжать разговор, Гиацинта поспешила к магазину. Увидев остов дома, она представила себе человека, проваливающегося в объятый пламенем подвал. «Но даже если бы я провела остаток жизни в тюрьме, это не вернуло бы его. Этот несчастный случай дал возможность Джеральду отделаться от меня, чего он хотел давно, может быть, сам не до конца осознавая. Что ж, теперь он свободен.

Из нас получилась такая славная пара, так всегда казалось мне. Мы живем в своем доме, принимаем гостей или возимся на лужайке с нашими прелестными малышами. Мы были парой, которой, наверное, завидовали многие. Как обманчива видимость!»

В магазине Гиацинта купила книгу рассказов для Джерри и книжку с яркими картинками для Эммы. На картинках были изображены животные, большей частью лошади – как-никак Арни обещал сводить их на конюшни.

Мужчина, стоявший за прилавком, был любезен и разговорчив. Он сказал, что тоже купил книжки для своих внуков и что это самый лучший подарок для детей.

До дома было далеко, но Гиацинта шла медленно. Зачем торопиться? Ее никто не ждал. Через несколько дней наступит осеннее равноденствие. Теперь сумерки спускались быстро, во многих окнах зажглись огни. Там, где не были задернуты шторы, Гиацинта увидела на кухнях людей или накрытые столы – семья готовилась к ужину.

Дойдя до подъездной дорожки своего дома, Гиацинта бросила взгляд на темные окна. Странное ощущение охватило ее: она испытывала пустоту и полное равнодушие, хотя еще не так давно клокотала от отрицательных эмоций.

Теперь ей было нечем заняться. После уборки дом выглядел стерильным, все вещи стояли на месте. Холодильник был почти пуст. Одиноким женщинам, как правило, не до еды. Гиацинта не могла заставить себя что-то приготовить. Взяв грушу и яблоко, она села на диван и начала читать газету, когда зазвонил телефон.

В трубке раздался бодрый голос Джерри.

– Мама! У нас появился щенок. Папа привел нас туда, где много всяких щенков, и мы выбрали себе одного. А потом мы купили ему две миски, одну для воды и одну…

Тут закричала Эмма:

– Дай мне! Я хочу поговорить с мамой! Знаешь, какой у нас щенок? Таниэль! Это таниэль!

– Спаниель, глупышка! Спаниель короля Карла! Поэтому его зовут Чарли.

– Я не глупышка! Мама, он коричневый с белым. А хвост у него почти весь коричневый, и я его люблю.

Как забилось сердце у Гиацинты! Минуту назад она ощущала только холодную пустоту, а теперь любовь и нежность…

– Я пошлю тебе его фотографию, – сказал Джерри. – Дядя Арни подарил мне фотоаппарат…

– Это и мне тоже!

– Ты не знаешь, как им пользоваться.

Послышался голос Арни:

– Я покажу Эмме, как им пользоваться. Я подарил его вам обоим. Дай мне поговорить хоть минутку с твоей мамой.

Гиацинта хотела, чтобы дети говорили и говорили. Она могла слушать их всю ночь. Один за другим возникли вопросы. Едва получив ответ на один, Гиа задавала следующий.

Да, школа хорошая. Она с красной крышей. У Джерри есть друг, даже два, потому что они близнецы. Их зовут Джеф и Ларри, и они потрясно похожи, ну просто потрясно! А Эмма ходила вчера плавать. Не было ли холодно? Нет, она плавала не в океане, а в бассейне, там тепло. А мама не знала, что во Флориде есть бассейны?

– И еще есть пальмы, – добавил Джерри. – Дома у нас они не растут. А когда ты приедешь, мама?

– Скоро, – сказала Гиацинта и уточнила: – Постараюсь приехать скоро. А теперь можно мне поговорить с дядей Арни?

– Я знаю, о чем вы хотите спросить, – сказал Арни. – Все отлично, поверьте. Я бы сообщил, если бы это было не так.

– А вы можете сейчас разговаривать?

– Да, Джеральд еще в офисе. Я ушел после обеда и заглянул сюда, чтобы оставить ему кое-какие бумаги. Поверьте, все хорошо.

– Только скажите, они скучают по мне?

– Постоянно спрашивают: «когда». Однако довольны и заняты делом.

– Я думала о Дне благодарения. Что, если я приеду и повидаюсь с ними в отеле? Я не хочу появляться в том доме.

– Понимаю. Подумаем, что можно сделать. И помните – я с вами.

– Благодарю вас, Арни.

После телефонного разговора Гиацинта поплакала, затем взяла себя в руки и вновь обратилась к газете, в которой, впрочем, не нашла ничего интересного. Войдя в осиротевшую студию, она молча постояла, разглядывая свои работы. Ее последняя работа запечатлела Францину и Эмму, сидящих на садовой скамейке перед кустом жасмина. Подобные вещи хорошо удавались импрессионистам. Гиацинта, конечно, не сравнивала себя с ними. И все же, критически оценив свою работу, пришла к выводу, что картина написана неплохо. Даже, пожалуй, хорошо.

Однако при нынешних обстоятельствах Гиацинту не посещало вдохновение. Конечно, она вернется к этому! Но только не сейчас.

Спустившись вниз, Гиацинта поставила диск с фортепианной музыкой и легла на диван, хорошо понимая, что слишком много лежит, то погружаясь в дрему, то пробуждаясь, пытаясь побороть свои страхи и выбраться из трясины.

Было прохладно. Скоро придется топить. При мысли о долгой и мрачной зиме Гиацинте стало еще холоднее. Она поднялась и пошла к шкафу в зале, где лежала бабушкина шаль. Накинув ее на плечи, Гиа снова легла. Под звуки ноктюрна она вспоминала, какие свитера, пледы и платьица для Эммы связаны бабушкиными руками.

И вдруг ей вспомнилось нечто другое. «Мы так и не сходили за тем платьем в Париже, – подумала она. – Очень славное было платье, с розами впереди, и к нему так подходили розовые туфли». Гиацинта помнила платье вплоть до мельчайших деталей. Чуть-чуть терпения – и она сошьет такое платье для Эммы.

В свое время Гиацинта шила одежду для кукол и знала, как к этому подступиться. Будь у нее швейная машинка, она сделала бы это за один день. Но машинки нет, да и французское платье было ручной работы. Значит, нужно вырезать каждый листок и лепесток и незаметными стежками пришить розочки к белому льну. Это будет своего рода произведением искусства.

Работая по несколько часов в день, Гиацинта закончила платье через неделю. Она с удивлением осознала, что оно поглотило все ее внимание, как некогда поглощала живопись.

Теперь Гиацинта решила, что возьмет это платье с собой, когда поедет во Флориду – вероятно, на День благодарения. Арни обещал ей помочь, и он подготовит визит. Джеральд не станет чинить этому препятствия. Францина как-то говорила, что тоже собирается навестить внуков. Возможно, они отправятся вместе. Дети любят Францину.

Окрыленная надеждой, Гиацинта взяла с собой платье и пошла в универмаг подобрать подходящую пару туфелек для Эммы, но сразу обнаружила, что здесь нет розовых туфель.

– Очень милое платьице. Где вы его купили? – спросила продавщица.

– Я сшила его сама по образцу того, которое видела во Франции.

– Сами? Сколько же труда вы на него потратили! Мне бы хотелось показать его миссис Рейнполдс. Не возражаете?

– Ничуть. – Как было приятно – после столь длительного затворничества поговорить хоть несколько минут с кем-то, кто не задает неприятные вопросы.

– Это просто замечательно! – воскликнула миссис Рейнполдс. – Мне хочется, чтобы его увидела одна покупательница. Она ждет в офисе мистера Миллера. Я попрошу ее выйти, если вы располагаете временем.

Времени у Гиацинты было сколько угодно. На покупательницу, которую звали Салли Додд, молодую красивую женщину в черном, платье также произвело большое впечатление.

– В нем есть характерный французский шарм. – Сделав шаг назад, она окинула платье внимательным взглядом. – Очень интересное! Вы понимаете, что такое платье могут носить люди любого возраста? Не задавались мыслью сшить такое же платье для взрослых?

– Нет.

– А если бы я заказала такое платье для себя?

– Ну, даже не знаю. Я ведь не профессионалка…

Но женщина проявила настойчивость.

– Оно очаровало меня. Я собираюсь отправиться в круиз и была бы рада иметь такое платье.

Гиацинта была не только удивлена, но и польщена. А почему бы нет? Вечера такие длинные…

– Ладно, – сказала она. – Хотя я и не собираюсь заниматься этим впредь.

– Я хорошо заплачу вам. У меня такой же размер, как у вас, номер восемь.

Гиацинта посмотрела на свою старенькую твидовую юбку.

– Да, у меня тоже восьмой размер.

– Отлично. Я просто поражена. Вы запишете все данные, миссис Рейнполдс? Адрес и прочее. Извините, я вижу, появился мистер Миллер. Не хочу заставлять его ждать.

– Мистер Миллер, – объяснила миссис Рейнполдс, – работал в магазине в Оксфилде, но затем ему поручили руководить всеми шестью магазинами. Очень толковый молодой человек. И везучий. Полагаю, при любых переменах в этом мире компания Р. Дж. Миллера останется на плаву.

Выйдя на улицу, Гиацинта вдруг подумала, что совершила глупость. С чего она вдруг согласилась стать портнихой?

Но уж коль скоро она пошла на это, надо вернуться в магазин и купить такую же ткань, как для платья Эммы. Сделав это, Гиацинта не спеша направилась домой.

Тишина старого городка успокаивала. Конечно, время здесь не остановилось, но, словнозамедлив свой ход, не разрушало прошлое. Монумент в память о Гражданской войне стоял в центре парка с тех пор, когда здесь была зеленая лужайка, на которой паслись коровы. В центре торгового района сохранился обшитый вагонкой старый дом Красного Креста. Здесь было спокойно и уютно; под ногами шуршали сухие листья. Гиа не хотелось идти домой – ей становилось не по себе при мысли, что она повернет ключ и войдет одна в пустые комнаты.

Возможно, следовало бы снова заглянуть в книжный магазин и найти что-нибудь подходящее для чтения. Или посетить музыкальный магазин.

Выйдя из магазина с двумя книгами, Гиацинта заметила, что к ней направляется мужчина.

– Не вас ли я видел в магазине Миллера несколько минут назад?

– Да, я была там.

– Я мельком видел вас, а затем мне сказали, что вы шьете платье для Салли Додд.

– Я уже сожалею, что взялась за это. Вдруг получится не так, как надо?

– Салли все равно возьмет платье, так что не беспокойтесь.

Они стояли на узком тротуаре; Гиацинта уже собиралась двинуться дальше, но незнакомец замешкался, и им пришлось представиться – Гиацинта и Уилл, – после чего он спросил, в какую сторону ей идти.

– Через площадь, – ответила она. – Я иду домой.

– Не возражаете, если я пойду с вами?

– Нисколько. Мне нужно завернуть за угол налево на другой стороне.

– Мне тоже. Я остановился на несколько дней на Южной улице.

Гиацинта заметила очки в роговой оправе и резко очерченный рот. У него было приятное лицо, здоровое, румяное и обветренное.

– Я всегда с удовольствием останавливаюсь в этом городе. В нем какое-то особое очарование; здесь много старинных домов и пахнет историей. До того, как был построен универмаг Миллера, мой дед в 1910 году владел здесь магазином тканей. Это было двухэтажное здание с мансардой. А парк в три раза превосходил нынешний. И говорят, здесь было отличное пастбище.

Бумага, в которую были завернуты книги, разорвалась, и книги упали на землю.

Уилл поднял их.

– Стивен Спендер. «Я постоянно думаю о тех, кто был по-настоящему велик». Вы знаете это?

– Да. «Имена тех, кто всю жизнь боролся за жизнь…» Как там дальше? «Кто носил в своем сердце…»

– «…эпицентр пожара. Рожденные солнцем, они короткое время двигались к солнцу и оставили в воздухе свой след».

– Вы учитель английского?

– Нет. Почему вы так решили?

– Потому что я знаю не так уж много людей, особенно мужчин, способных цитировать стихи.

– Если бы кто-нибудь сказал в ту пору, когда я стремился получить звание магистра по специальности европейская литература, что мне предстоит работать в семейном универмаге, я бы ни за что не поверил. Как ни странно, я не жалею о том, что бросил колледж. Я полюбил бизнес. Пожалуй, я даже счастлив, что подвернулась такая возможность. Скажите, вам нравится покупать у Миллера?

– Очень. Я не так уж часто делаю покупки, но обычно нахожу там то, что мне нужно.

– Рад слышать. Признаться, это часть моей работы – поддерживать контакт с покупателями.

Уилл говорил серьезно, но при этом слегка подтрунивал над собой. Он понравился Гиацинте, но Джеральд постоянно говорил, что ей все нравятся.

Джеральд. Это имя словно отравило воздух, сделало его темным. Опустился мрак, который стал еще более непроницаемым оттого, что они приближались к улице, где находился остов сгоревшего дома.

– А чем вы занимаетесь помимо шитья?

– Я не портниха. Я художница. Работала в музее, реставрировала произведения искусства.

– Что же вы пишете? Расскажите об этом. Я люблю искусство и вместе с тем полный профан в этой области. Бывая в Нью-Йорке, я обязательно два-три часа провожу в музеях, чтобы хоть на бегу восполнить недостаток образования.

– Я просто переношу на холст то, что мне нравится.

Гиацинта смотрела прямо перед собой, чтобы не видеть пепелище, но при этом чувствовала на себе взгляд Уилла. В другой ситуации она ощутила бы легкий трепет, который испытывает женщина, когда мужчина обводит ее восхищенным взглядом.

– До обеда еще далеко, – сказал Уилл, когда они поравнялись с лавкой, в которой продавались сандвичи. – Я, пожалуй, съел бы сандвич. А вы не составите мне компанию?

– Пожалуй. Я не завтракала.

Стол оказался грязным. Майонез сочился из сандвичей, кофе расплескался на блюдца. Уилл улыбнулся, взял бумажные салфетки с соседнего столика и вытер блюдца.

– Только одна официантка, – пояснил он. – Она, похоже, сбилась с ног.

Джеральд скорчил бы гримасу и скорее всего попенял бы официантке. «Интересно, – подумала Гиацинта, – я когда-нибудь забуду Джеральда? Глупый вопрос. Он отец моих детей и хозяин моей судьбы. Он может за полминуты растоптать меня».

Гиацинта выпрямилась на стуле. Уилл рассказывал о своем отце, который чувствовал себя не вполне хорошо, хотя мог бы чувствовать себя лучше, если бы не был трудоголиком…

Ей следует быть внимательнее. Прошло уже несколько недель с того времени, как она впервые разговаривала с человеком, который не проявлял ни назойливости, ни любопытства, не выказывал жалости и не ждал никаких объяснений. Такое общение – настоящая отдушина. Нужно это ценить и вести себя соответственно. Однако могли возникнуть и сложности. Взгляд Уилла скользнул по руке Гиацинты, на которой не было обручального кольца. Вполне вероятно, что он собирался спросить, когда увидит ее снова. Странно! Ведь выглядела она отвратительно. А как еще можно выглядеть, если толком не ешь, не спишь и не занимаешься физическими упражнениями?

Как тактично он перевел разговор, перейдя от компании Р. Дж. Миллера к теме, которая, по его мнению, ей близка. Считает ли Гиацинта, что музеи во Франции интереснее, чем музеи искусства Возрождения во Флоренции? А ее работы выполнены в реалистическом или абстрактном духе?

Зашел разговор о кино. Выяснилось, что они одинаково относятся к комедии, трагедии и драме и оба осуждают насилие. Беседа продолжалась и после того, когда они остановились перед домом Гиацинты. В этот момент зажглись уличные фонари. Уилл посмотрел на свои часы.

– Я и понятия не имел, что уже так поздно! Меня ждут в доме моего друга. Ой, посмотрите на эту пару! Какие замечательные собаки!

«Замечательные собаки», маленькие и светлые, на поводке пересекали улицу.

– Спаниели короля Карла, – пояснил Уилл. – У меня такой же дома.

Гиацинта подумала: «У моих детей есть такой же спаниель во Флориде». И ощутила укол страха, уже ставший для нее привычным.

– Было очень приятно побеседовать с вами, – сказал Уилл. – Дадите мне номер телефона? Вот карандаш.

Гиа написала номер, они обменялись рукопожатием, и она поднялась по лестнице. Даже не оглянувшись, она была уверена, что Уилл провожает ее взглядом. Подумав о том, что какой-то молодой женщине здорово повезет, Гиа открыла дверь.


– Нет, Арни, – сказала Гиацинта, – я в самом деле не могу. Я совсем не хочу слышать его голос.

Они вели обычный телефонный разговор, регулярность которых изумляла Францину.

– Арни уникален, – говорила она. – Я не помню ни одного мужчину, включая твоего отца, который тратил бы столько времени и усилий, чтобы кому-то помочь в такой ситуации. Должно быть, он влюблен в тебя, Гиацинта.

Смешно. Просто Арни очень заботлив. Он напоминал скорее дядю, хотя и молодого, но доброго и терпеливого.

– Я абсолютно уверен, что Джеральд согласится, Гиа, – сказал Арни. – Он говорил вам, что вы будете иметь возможность навещать детей.

– Он так же легко может сказать «нет», «пока еще нет», а я этого не вынесу.

– Я всегда соблюдал нейтралитет, но, черт возьми, вы кажетесь гораздо более несчастной, чем он, поэтому мне придется принять вашу сторону. Я скажу ему, что он должен позволить вам приехать на День благодарения.

– Я так хочу приехать! Мы можем обедать в моем отеле. Многие люди проводят праздники таким образом, хотя мы никогда этого не делали. Я так хочу видеть их, что у меня щемит сердце.

– Успокойтесь, Гиа, успокойтесь. Вы слишком расстроены. Я поговорю с Джеральдом и позвоню вам завтра.

– Спасибо, Арни. Я люблю вас за это. Францина тоже вас полюбила. Она хочет поехать со мной, и хотя мне не нужна ее помощь, думаю, это хорошая идея. Дети любят ее.

– Ну что ж, вы развлечетесь. Мне же необходимо посетить престарелых родственников в Нью-Йорке. Поэтому на праздник я направлюсь на север, в то время как вы – на юг. А пока что, Гиа, держитесь.


Выполняя обещание, Арни все устроил: получил согласие Джеральда, заказал билеты на самолет, комнаты в отеле с видом на океан, праздничный обед с индейкой в соусе в отдельном кабинете.

– Это будет своего рода дом вдали от дома, – сказал он.

Узнав об этом, Францина пробормотала: «Ангел».

Они купили подарки. Гиацинта испекла любимое печенье детей, захватила книги, набор начинающего шахматиста для Джерри, куклу для Эммы, одежду для обоих, включая и «парижское» платье.

– Это напоминает Рождество, а не День благодарения, – заметила Францина, – если, конечно, не смотреть в окно.

Внизу перед ними расстилался удивительный мир: голубовато-зеленая вода, красные пляжные зонтики, зеленые пальмы, ослепительно белый песок. Справа виднелись теннисные корты – кстати, все занятые, а слева – залив с роскошной яхтой. Зрелище было яркое, праздничное.

– Я так счастлива, что боюсь расплакаться, – сказала Гиацинта.

Францина промолчала. За весь день она вообще не коснулась вопроса о ситуации Гиа. Видимо, по доброте не хотела портить впечатление от этого дня.

– Давай спустимся вниз и подождем в вестибюле, Гиацинта. Они могут прийти пораньше.

– Надеюсь, их приведет няня. – Гиацинту приводила в ужас мысль о том, что она увидит Джеральда.

– Не беспокойся. Заметив меня, он не задержится ни на секунду.

В вестибюле было людно. Францина читала журнал, а Гиацинта разглядывала публику. Красивая молодая пара с новенькими чемоданами проводила здесь медовый месяц. Пожилые супруги сидели в углу и чему-то смеялись. Отец нес тяжелого двухгодовалого малыша, а его жена – грудного младенца.

Францина посмотрела на свои часики и вновь уткнулась в журнал. Гиацинта сверилась со своими часами. Назначенное время миновало уже полчаса назад.

– Праздничный уик-энд, – заметила Францина. – Дорога перегружена.

– Это не так далеко, как сказал Арни.

– Возможно.

Тем не менее Францина выглядела встревоженной. Она тихо постукивала ногой по мраморному полу. Этот звук раздражал Гиацинту. «У меня нервы ни к черту», – подумала она.

– Вероятно, нам нужно позвонить, – сказала Францина. – Дай мне номер телефона.

Гиацинта посмотрела на удаляющуюся мать. Все в ней было красиво – волосы, осанка, черный льняной костюм, белое жабо, золотой браслет на руке.

«Если бы твоя мать не была так красива», – сказал как-то Джеральд. Как много ужасных вещей он говорил! И Францина знала, что так будет. Разве не странно, что она проявила такую проницательность, хотя сама иногда несет чушь? «Когда я показала ей платье Эммы, она заявила, что хотя и любит Америку, но хотела бы быть француженкой. Что ж, наверное, я тоже порой болтаю глупости. Вот она идет. И выглядит отнюдь не радостной».

– Никто не отвечает. Не понимаю. Ты не ошиблась со временем?

– Францина, я не думала ни о чем с тех пор, как Арни сказал мне об этом несколько недель назад.

– В таком случае нам остается только ждать.

Они сидели молча. Вскоре люди стали входить в обеденный зал. Наступил час обеда. Женщины обменялись тревожными взглядами.

– Может, случилась авария?

– Нет. Они позвонили бы нам.

Поднявшись, Францина заявила:

– Мы едем к ним. Я возьму такси.

Мимо проносились кусты и дорожные знаки. Гиацинта потирала палец в том месте, где некогда находились кольца. Вспомнив, что их теперь там нет, она сунула руки между колен и приказала себе не думать об опрокинувшемся велосипеде, о мяче, который мог попасть в глаз, о бассейне, где можно утонуть. Что-то действительно случилось. Не мог же он просто-напросто забыть!

– Вот эта улица. – Шофер притормозил у каменной стены. – Напомните, какой номер.

Францина назвала. В будке, с наружной части стены, они назвали свои имена дежурному, и их пропустили. Извилистая подъездная дорожка шла мимо безупречно подстриженных газонов, теннисных кортов и больших домов – белых и розовых. Повсюду росли огромные роскошные деревья и яркие цветы. На подъездных дорожках стояли блестящие лимузины, и небо отражалось в их сверкающих крышах. Все казалось нереальным, как декорация для спектакля.

– Подождите нас, пожалуйста, – сказала Францина таксисту, когда машина остановилась перед большим розовым домом. – Выходи, Гиацинта.

Она приняла руководство на себя, от чего воздерживалась с момента свадьбы Гиацинты и даже еще раньше. Гиацинта последовала за матерью. Та поднялась на три ступеньки и нажала кнопку звонка.

Открыла женщина. Очевидно, она прервала работу, поскольку держала в руке бутылку с жидкостью для мытья окон. Ее лицо выражало удивление.

Францина, не теряя времени на объяснения, выпалила:

– Мы приехали за Джерри и Эммой. Это их мать, я их бабушка. Где они?

– Они поехали на праздник. Отец увез их и няню утром.

– Увез? Куда? С ними что-то случилось?

– Случилось? Нет-нет, мэм, они отправились на один из островов, на Багамы, наверное. Я забыла. Оставили меня здесь позаботиться о доме и собаке.

Гиацинта, прислонившись к чугунным перилам лестницы, бессильно опустила руки. Пусть руководит Францина.

– Но ведь обо всем заранее договорились! Дети должны были остаться с нами на ночь в отеле и отпраздновать День благодарения! Это какая-то бессмыслица! Мы проделали сюда такой путь! Да это возмутительно!

– Сожалею, мэм, но я тут ни при чем. – Женщина произнесла это извиняющимся тоном, а удивление на ее лице сменилось любопытством и недоброжелательством. Наверное, она подумала: «Так вот эта отсутствующая мать. Что-то с ней не в порядке».

– Но Джеральд должен был дать нам знать, – продолжала Францина.

– О, он пытался, мэм. Я слышала, хозяин говорил, что звонил вам сегодня утром домой, но вы не ответили.

– Конечно, не ответили, потому что были на пути в аэропорт. Сейчас дьявольски жарко. Мы утомлены путешествием, и моя дочь чувствует себя не очень хорошо. Можем мы войти в дом и попить воды?

– Мне не велено никого пускать.

– Вам также не велено позволить кому-то упасть замертво у ваших дверей! Входи, Гиацинта!

Когда дверь открылась и они вошли, Францина величественно сказала:

– Весьма вам благодарны. Мы посидим здесь несколько минут, а вы принесите нам, пожалуйста, воды. Не беспокойтесь, мы у вас ничего не украдем.

В комнату долетал морской бриз. Высокие окна выходили на террасу. Под огромным деревом – у них во Флориде растут банановые деревья? – стоял большой круглый ящик с песком, а на траве валялись игрушки. По другую сторону зала стоял светло-желтый обеденный стол с хрустальными канделябрами. А под лестницей – коляска для куклы и розовый трехколесный велосипед. «Значит, Эмма подросла по крайней мере на полтора дюйма, – подумала Гиацинта, – и ей, должно быть, здесь не скучно».


Женщина принесла воду на серебряном подносе и нерешительно остановилась. Чувства Гиацинты были сейчас так обострены, что она замечала все.

– А почему они в такой спешке уехали? – спросила Францина.

– Леди, которая их пригласила, это Черри – вы знаете Черри с телевидения? С удлиненными рыжими глазами? Она поет с Руб-а-Дуб?

– Слышала это имя, – ответила Францина.

– Так вот, она подруга доктора. Она иногда приезжает сюда, когда не в Калифорнии. То есть приходит в дом, я хочу сказать. – Женщина явно гордилась тем, что располагает важной информацией. – По-моему, доктор оперировал ей лицо. И она не единственная его знаменитая пациентка. Я могла бы назвать… хоть и не работаю в его офисе, но когда здесь собирается компания и прислуживаешь за столом, то волей-неволей много чего услышишь!

«Это сон, все это сон, – подумала Гиацинта. – Этот дом. Джеральд. Младший – «Мы назовем его Джерри». Его веселые глаза. Эмма… Маленькая, настороженная Францина. Розовое платье, что лежит в коробке в отеле. Этот помпезный стол в углу. Морской бриз, который дует мне в лицо. Все сон…»

Францина спросила, когда дети вернутся домой.

– Поздно вечером в воскресенье. Чтобы успеть в понедельник утром в школу.

Она поинтересовалась, счастливы ли дети.

– О да, мэм, да! Отец без ума от них. И няня тоже. Ее зовут миссис О’Мэлли. Но здесь она просто няня. Она уже выдала своих внуков замуж. Вы только посмотрите на игрушки наверху – вполне можно открывать собственный магазин. А еще один доктор – они его называют «дядя Арни», – так он как Санта-Клаус. Приходя сюда, он берет их с собой кататься на лошадях. Отец купил пони для Джерри, а сейчас, когда Эмма немного подросла, купил на прошлой неделе и ей. Да что там, у этих детей есть все! Только захотят чего-то – и сразу получают! Удивительно, что они не испорченные. Хотите взглянуть на их комнаты, мэм?

Вопрос был обращен к Францине, однако Гиацинта покачала головой.

Но Францина поспешила сказать:

– Я хотела бы их увидеть.

– А я хочу уйти сейчас же, – заявила Гиацинта и объяснила себе: «Я не желаю видеть кровати, где Джерри и Эмма уютно лежат среди вороха кукол и животных».

Францина бросила на Гиацинту тревожный взгляд и встала. Гиацинта тоже поднялась.

– Как мне сказать, кто был у нас? Как ваши имена?

– Скажите, что здесь были мать детей и их бабушка и что мы хотим получить объяснение. Спасибо большое. Всего вам доброго.

– Объяснение, – повторила уже в такси Францина. – Тебе не кажется, что мы не получим его? Как ты себя чувствуешь? Ты не упадешь в обморок и не совершишь какой-нибудь безумной выходки?

– Это не поможет. Нет, просто я ошеломлена, только и всего.

Уже стемнело. Из окна машины была видна вьющаяся лента дороги с мигающими огнями. Все появлялось, мелькало и исчезало. Разговор возобновился, когда подъезжали к отелю.

– Еще никогда в жизни я не была в такой ярости, – призналась Францина. – Что мы будем делать?

– Полетим домой, полагаю.

– Улететь ни с чем, проведя здесь шесть часов?

– У меня нет ни малейшего желания фаршировать завтра индейку в отеле. А у тебя?

– Нет. Ах, Гиацинта, если бы ты поговорила со мной! Я, как слепая, бреду по незнакомой стране, не зная языка, и страшно устала от всего этого. Такой день, как сегодня, уносит десять лет жизни.

– Я не просила тебя сюда приезжать. Ты сама этого хотела.

– Ну ладно, ладно. Сейчас не время для споров. Пусть нам принесут чего-нибудь поесть в номер. Давай поедим и все обсудим.

«Странно, что человек, испытавший подобное потрясение, способен чувствовать голод, – подумала Гиацинта, – но, похоже, организм хочет жить, даже если этого не хочет мозг. И все-таки, конечно же, мой мозг хочет жить. Он только не знает как». И, отодвинув пустую тарелку, Гиацинта посмотрела на ночное небо за окном, где звезды плыли среди серебристо-серых облаков. «Все это мог бы великолепно написать Тернер, – размышляла она, вспоминая его бледные закаты и туманы. – Сколько же красоты, сколько цвета и жизни под бездонным, таинственным небом, и только человек оскверняет ее».

Гиацинту вернул к действительности голос Францины:

– Ты всегда ездила к бабушке, чтобы спросить у нее совета. Почему же не советуешься со мной сейчас? Как по-твоему, что я чувствую?

– Пожалуйста, не обижайся. Я ни у кого не намерена спрашивать совета. Если в этом возникнет необходимость, ты будешь первой, к кому я обращусь.

– Это выше моего понимания, Гиацинта. Я не собиралась поднимать этот вопрос в течение праздника, так как надеялась провести его радостно с Джерри и Эммой. Но сейчас, когда все испорчено, я хотела бы высказать свои мысли.

– Высказывай.

– Я в полном отчаянии. Признаюсь, когда я обратилась в еще одно место за профессиональным советом, то получила тот же самый ответ: ваша дочь – взрослая женщина, и если существует нечто такое, о чем она не хочет говорить, оставьте ее в покое.

– Очень хороший совет.

– Нет. Это равносильно утверждению, что, скажем, она взрослая, ей шестьдесят, восемьдесят или двадцать лет и, стало быть, она имеет право принять яд или спрыгнуть с моста в воду, если того хочет. Не расспрашивайте ее. Не останавливайте.

– Я не собираюсь принимать яд или прыгать с моста, уверяю тебя.

– У меня иногда возникает ощущение, что ты все-таки хотела бы это сделать. Тебя останавливают только дети.

Гиацинта промолчала.

Взволнованная Францина поднялась и загремела посудой.

– Это похоже на шантаж. Не надо быть ученым, чтобы вычислить: это связано с сексом.

– Ты уже говорила мне это. По-твоему, дело в адюльтере, в том, что у меня была связь. И он поймал меня на месте преступления.

– Ну и что, если это было? Такое случается. Ты можешь оправдаться в суде. Боже мой! Он сознается в своих изменах! Почему ты не наймешь хорошего адвоката?

– Я говорила тебе, что не хочу обращаться в суд, и своего мнения на этот счет не изменила.

Францина прошла в конец комнаты и вернулась назад. «Как мне жаль ее, – подумала Гиацинта, – даже больше, чем детей. В этот момент они скорее всего беззаботно проводят время».

– Почему у тебя такой напуганный вид? Ты сбила кого-то на машине и сбежала с места происшествия? Была поймана, когда украла вещь в магазине? Что бы ни случилось, тебе нужно обо всем рассказать адвокату. Для этого они и существуют. Если позволишь, я найду отличного адвоката. У твоего отца было так много друзей и связей.

Приехали! Именно это предсказывал Джеральд, говоря о Францине. Все откроется, и тогда от адвоката будет зависеть, скостят ли ей наказание. Пятнадцать лет вместо двадцати? С досрочным освобождением за примерное поведение?

– Я благодарна тебе, Францина, но у меня уже есть адвокат. Сейчас мы оформляем документы, которые я затем подпишу.

– Документы! Дай Бог, чтобы ты не подписала себе приговор! Разве ты сегодня не убедилась, что слову Джеральда доверять нельзя? Он – воплощенное зло! Хочет жить как принц в своем дворце, не желая иметь никаких обязательств по отношению к тебе.

– Насчет денег ты не права. Каждую неделю он посылает чек на весьма значительную сумму. – Гиацинта презрительно фыркнула. – Я отсылаю их назад.

– Что ты делаешь?! – Францина зашлась от гнева. – Не могу поверить тому, что слышу! Я думала, у тебя есть хоть капля ума! Нормальная женщина забрала бы у него все, что можно, и потребовала бы еще, с учетом того, что он проделывает. Не должно быть предела ненависти!

– Так ей и нет предела – моей ненависти, – глухо отозвалась Гиацинта. – Потому-то я и не намерена брать его деньги. Я ничего от него не хочу. Не хочу даже дотрагиваться до бумаги, которой он касался, подписывая чек. Хочу вообще забыть, что когда-то знала его.

– Это довольно трудно сделать, поскольку существуют Эмма и Джерри.

– Пожалуйста, не надо злиться. День и без того тяжелый.

Они стояли, молча глядя друг на друга печальными глазами. Наконец Гиацинта прервала молчание:

– Интересно, почему Джеральд учинил такое сегодня? Неужели ему доставляет удовольствие проявлять жестокость?

– Полагаю, он вообще мало об этом думал. Позвонил нам, когда мы уже выехали, и больше ничего. Он был слишком взволнован предстоящим празднеством в доме Черри. Джеральд выказал свою истинную сущность. Пошли, запакуем подарки и повезем их утром домой. Утро вечера мудренее.


При выходе из супермаркета Гиацинта лицом к лицу столкнулась с Мойрой, которая выгружала продукты с тележки в машину. Гиацинта с сумкой в руке шла домой.

– Казалось бы, – сказала Мойра, – никому не полезет в горло еда после обжорства в праздник, но я опять здесь.

Она завела легкую дружелюбную беседу так, словно они встречались каждый день, как это было до того, пока жизнь Гиацинты не изменилась столь круто.

– Значит, ты повидала Эмму и Джерри. Как они поживают там под пальмами?

– Очень хорошо, Мойра. Посещают великолепную школу и не имеют ничего против перемены. Мы отлично провели время, со мной была мать, погода стояла чудесная, тихая.

«Ложь. Почему бы не солгать? Ей от этого не больно, а мне легче».

– Однако ты не загорела.

– За несколько дней не загоришь. Да я и не любительница загорать.

– Подбросить тебя домой?

– Нет, спасибо. Мне нужно ходить пешком, чтобы не растолстеть.

Устыдившись, Гиацинта замолчала. «Как глупо говорить об этом Мойре, которая, несмотря на свои двадцать восемь лет, имеет фунтов двадцать избыточного веса. Все дело в том, что я не думаю. Я какая-то одуревшая. И моя хорошая мина ни на минуту не обманет ее. Нужно попытаться исправить впечатление».

– Я не виделась с тобой, Мойра, потому что не слишком хорошо себя чувствую. Со мной трудно. Вот я и позволила ему забрать детей, когда он переезжал. Для них это лучше, пока я не поправлюсь и все не образуется. Это временно. Мне следовало позвонить тебе и все объяснить. Ты всегда была такая прекрасная подруга.

– Не думай об этом, Гиа. Лучше побереги себя. У тебя много проблем, но об этом никто не догадывается. Ты выглядишь великолепно.

– Спасибо. Мне нужно подготовиться к Рождеству, а оно придет – не успеешь и оглянуться. Они прилетают с Флориды.

По крайней мере хоть это было правдой, поскольку Арни уже кое-что сделал для этого.

«Джеральд просил меня сообщить вам по телефону, после того как вы с ним разминулись. Он искренне огорчен. Джеральд не хотел, чтобы все так обернулось. Оставив телефонное послание на вашем автоответчике, он не предполагал, что вы так рано уехали. Я говорю чистую правду, Гиа. Я предложил ему исправить ошибку на Рождество. Так что дети вылетают двадцать третьего. Я буду с ними. Джеральд, разумеется, знает, что вы не хотите его видеть. Так что добавьте чуть больше воды в суп для меня».

– Это здорово! – с энтузиазмом воскликнула Мойра. – Мы должны собрать всех детей и сделать им что-то приятное, чтобы они хорошо провели время.

Еще раз посоветовав Гиацинте поберечь себя, Мойра уехала. «Не каждый, а может, никто вообще не отпустил бы меня так легко, – подумала Гиа. – Мойра по-прежнему верна мне и наверняка пресечет любые сплетни, которые услышит. Где бы женщины ни собирались, они всегда судачат о случившемся и обсуждают странную ситуацию, возникшую у меня с Джеральдом».

Входя в дом, Гиацинта услышала телефонный звонок. По утрам обычно звонила только Францина.

– Я звонил вам накануне Дня благодарения. Я не оставил сообщения, решив, что вы забыли меня. А вот сейчас я приехал на день в город и, если бы вы согласились, с удовольствием пригласил бы вас на ранний обед. Что скажете?

Гиацинта растерялась. «Он ничего не знает обо мне. Что, если меня увидят с ним? Мне нечего сказать ему. Я даже не знаю, как разговаривать с мужчиной. И слишком устала, чтобы волноваться. Я конченый человек. Это нечестно. Я не хочу идти».

– Весьма любезно с вашей стороны, – сказала она.

– Отлично. Поскольку мне надо рано вернуться в Оксфилд, вас устроит шесть тридцать?

– Это самое удачное время. Я вообще люблю ранний обед.

Едва в телефонной трубке прозвучал отбой, Гиацинте захотелось позвонить Уиллу и отказаться, но она не знала, как с ним связаться. Что ж, теперь уже поздно. Она в сердцах выругала себя.

Впрочем, это избавит ее от долгого, тоскливого вечера, когда надоедает читать, слушать музыку или смотреть телевизор, приходится преодолевать желание плакать. Когда остается лишь лечь в постель и прислушиваться к ночным звукам.

Поднявшись наверх, Гиа посмотрелась в зеркало. Мойра сказала, что выглядит она великолепно, хотя для этого не было никаких оснований. Вряд ли то, что она похудела, благоприятно скажется на ее лице. Тем не менее, оглядев себя, Гиацинта решила, что выглядит вполне прилично. Щеки не запали, хотя под глазами появились тени. Из-за этого глаза казались больше и выразительнее. Благодаря длинным волосам, ниспадавшим на щеки, Гиацинта напоминала женщину эпохи Ренессанса – не красивую, но интересную, даже загадочную.

– Вернись на землю. Ты самая настоящая дура! – воскликнула она и укоряла себя до тех пор, пока не зазвонил телефон. На сей раз это оказалась Францина.

Они, как всегда, поговорили коротко. Между ними существовал молчаливый уговор не касаться того, что их разделяло. Францина хотела знать планы дочери на день.

– Меня пригласили сегодня вечером на обед, – сообщила Гиа и объяснила, кто такой Уилл Миллер.

– Гиацинта, ты не должна этого делать. Ведь Джеральд узнает, что ты якшаешься с мужчинами, а он и без того много имеет против тебя.

Гиацинта почувствовала холодок. Если бы Джеральд имел против нее только это!

– Ты права, – согласилась она, – хотя все это совершенно невинно. Я же говорю, это из-за платья, которое я сшила для Эммы.

– Все равно. Тебя не должны видеть с другим мужчиной до тех пор, пока ты не получишь развод и документы. И если ты хочешь получить твоих…

Детей – вот что она имела в виду. Гиацинта пообещала, что это будет единственный раз.

– Я не знаю его телефона, поэтому не могу отказаться.

– Ну, в таком случае пойдите туда, где вас никто не знает. Будь осторожна.


Гиацинте не удалось проявить осторожность. Облюбованный Уиллом мясной ресторан в мотеле, в получасе езды от города, пользовался популярностью в теплое время года и по уик-эндам, но его редко посещали среди недели и в декабре во время дождей. В большом зале было не более трех или четырех пар. Горел камин, люди тихо беседовали.

– Здесь очень уютно, – заметила Гиацинта.

– Я надеялся, что вам понравится.

– Но ведь вы не знаете меня.

– Людей обычно чувствуешь.

– Иногда можно ошибиться.

– Это верно.

Гиацинта не знала, как завязать разговор. Ведь после замужества она встречалась только с мужьями знакомых женщин и обычно в присутствии мужа.

Уилл снял очки.

– Я пользуюсь ими только для чтения, а находясь на работе, надеваю их, чтобы не потерять. Я часто теряю вещи: ключи от машины, перчатки – в общем, все.

Гиацинта понимающе улыбнулась. Его глубоко посаженные глаза казались и веселыми, и серьезными.

– Так расскажите мне о Стивене Спендере, – попросил Уилл. – Вы проштудировали полное собрание его сочинений?

– Да, я брала его с собой во время поездки во Флориду. Мне хотелось бы знать этого человека.

– Да, такое ощущение возникает, когда читаешь или видишь что-то значительное. Я хотел бы познакомиться со скульптором, изваявшим статую Линкольна в Мемориале. Поэтому я понимаю вас. Вам нравится Флорида?

– Я мало знаю ее. Это был кратковременный визит.

Уилл ждал продолжения, а Гиацинта между тем пришла в смятение, укоряла себя за то, что оказалась здесь.

– В чем дело? – мягко спросил он. – У вас постоянно меняется выражение лица.

– У меня много забот, – ответила Гиацинта. – Я оформляю развод.

– Вот оно что. Меня удивило, что вы живете одна в таком большом доме. Чем же вы занимаетесь, ожидая того момента, когда все худшее останется позади?

– Ну, я ведь художница, хотя в последнее время работаю не так много, как следовало бы.

– Вы работаете дома?

– Да, у меня хорошая студия.

– Позволите мне взглянуть на ваши картины?

– Конечно, но боюсь, вы будете разочарованы.

Не ответив на ее последнюю реплику, Уилл спросил о платье, которое она шила для Салли Додд.

– Я едва начала его и жалею, что взялась за это.

– Но вы обещали, и она ждет его.

– Я сошью платье.

– Ко времени ее круиза, помните?

– Да, да! – И снова повторила: – Я сошью его.

У него были такие внимательные глаза! Они напоминали опалы светло-серого оттенка, и в них при свете канделябра мелькали зеленые искорки. От этих глаз ничто не укроется; они пронизывают насквозь, видят недоговоренность и фальшь. Нет, она больше не станет встречаться с ним.

– Где вы научились шить?

– Меня научила бабушка. Она родилась в 1910 году. И умеет блестяще делать все – готовит обед, печет печенье, вяжет ковры.

– У меня была такая прабабушка. Я ее не знал, равно как и вторую. Но та была совсем иной. Она работала вместе с мужем в самом первом магазине Р. Дж. Миллера. У нас есть выцветшая фотография этого магазина в Оксфилде, сделанная в 1879 году. Супруги стоят у входа, а неподалеку – двухместная коляска с откидным верхом. Улица в самом центре Оксфилда, широкая и страшно грязная. Интересно, что они сказали бы, увидев улицу сейчас? – Уилл усмехнулся. – Говорят, они были прекрасной парой. Чем внимательнее изучаешь генеалогическое древо, тем более добродетельными кажутся твои предки.

Он стал рассказывать о том, как развивалось дело. Гиацинта с интересом слушала его. Дочь химика, жившего на жалованье, и жена доктора, она почти ничего не знала о бизнесе и связанном с ним риске.

Мало-помалу Гиацинта успокоилась. Уилл рассказал ей о том, что много путешествовал, видел Бирму и Тибет, но в отличие от других не хвастал этим, а держался очень скромно.

Возвращаясь через город, они прошли мимо витрин магазина Миллера, мимо улицы, где находился остов сгоревшего здания Арни.

– Я случайно оказался здесь в то утро, – сказал Уилл. – Зрелище было страшное. Собралась толпа, приехали машины «скорой помощи». Из разбитых окон вырывались огромные языки пламени. Говорят, это был поджог.

– Я не знала.

– Это было почти новое здание, несравнимое с расположенными старыми, по ту сторону площади, – это ведь настоящие ловушки в случае пожара. Они внушают беспокойство. Если бы это зависело от меня, я бы снес их и построил новые, оборудовав соответствующей защитой. Но многие люди не хотят расставаться со старым и привычным.

Всю оставшуюся часть пути Гиацинта почти не слушала его. Ей казалось, что над ее головой занесен меч.

У двери Уилл взял Гиацинту за руку.

– Я хотел бы снова увидеть вас, – сказал он, – но не смею проявлять настойчивость. Надеюсь, скоро ваш развод останется позади.

– Я тоже надеюсь.

– Я уезжаю в Нью-Йорк и увижусь с вами по возвращении.

Глядя, как он удаляется, Гиацинта снова подумала: какой-то молодой девушке повезет.

«Но я уже не увижу его. Уилл наверняка думает, будто я хочу этого, но это не так. Я не хочу никакого мужчину, никакого вообще и никогда».


Гиацинта накрывала рождественский стол с таким старанием, словно давала официальный обед на двенадцать персон. Четыре свечи окружали подарок от Арни – розовые и красные гвоздики в роскошной серебряной чаше. Молоко для детей было налито в винные бокалы. Она следовала семейным традициям во всем – от фарфора до орехов и фиников.

Нарядно одетые, все заняли свои привычные места. Джерри и Эмма, гордая и счастливая в своем новом розовом платье, сели слева от Гиацинты, а Францина – справа. Лишь состав семьи изменился. Стул Джима стоял возле стены. А стул, на котором в прошлом году сидел Джеральд, занимал Арни, делавший все возможное, чтобы атмосфера была праздничной и теплой.

Гиацинта тоже прилагала все усилия к тому, чтобы избавиться от щемящего ощущения безвозвратно уходящего времени: ведь через несколько дней все закончится. Веселье было наигранным. Прошедшие две недели она обманывала себя, изображала радость, занималась приготовлениями, покупала подарки, пекла и готовила, даже открыла две двери в спальни, прежде запертые. Начался снегопад, и Гиацинта купила новые санки, в том числе и для себя. Они отправились кататься, взяв с собой сандвичи и какао в термосе. Гиацинта даже разговаривала с детьми и при этом не плакала. Если уж этого до сих пор не произошло, она не расплачется и тогда, когда наступит время прощания.

Эмма громко сообщила:

– Во Флориде не идет снег. Мама, слышишь меня? Я сказала, что во Флориде снег не идет.

– Это все знают, – заметил Джерри.

– Ну и что?

Прошлым летом Эмма либо расплакалась бы, либо возмутилась, услышав подобную реплику. Сейчас она выразила презрение. Если вы не видите ребенка каждый день, ждете встречи с ним недели и месяцы, то заметите, как он изменился.

– Как поживает Чарли? – спросила Гиацинта.

– Он больше не делает пипи в доме. Папа научил его это не делать.

Гиа бросила взгляд на Францину. Странно, но дети очень редко вспоминают отца, однако всякий раз при его упоминании выражение лица Францины меняется. Зная ее живой характер, нетрудно заметить, что она притихла. И хотя Гиа надеялась, что мать все-таки поддержит разговор, молчание на этот раз нарушил Арни:

– Расскажи о моей новой лошади, Джерри.

– О да! Это теннессийский скороход. Видели бы вы, какой он огромный! И знаешь, какого окраса? Пегий! То есть с пятнами. Коричневые пятна на белом. Я не могу на нем ездить, он слишком велик. Но дядя Арни учит меня ездить на пони.

– Няня иногда берет меня на конюшни, – вставила Эмма. – И тогда я могу покататься. Папа туда не приходит. Он любит свою лодку. Он катает нас на лодке. У нее есть паруса.

– Здорово. – Гиацинта улыбнулась. «Лодки и лошади, – подумала она. – Они лишь величиной отличаются от игрушек. Мы оба покупаем любовь. Но ни слова не говорим против Джеральда. Не отравляем детей. Это только причинит им боль. Все элементарно. Францина тоже это понимает».

– Когда ты поедешь с нами во Флориду, мама? – спросила Эмма. – Я скучаю по тебе.

– Эмма плакала, – сказал Джерри. – Я не плакал, потому что старше, и потом объяснил ей, что мы можем сюда приехать и навестить тебя. Так сказал папа.

Но тут Эмма взвыла:

– А почему? Почему мы должны приезжать сюда, чтобы увидеть маму?

Никто из взрослых не поспешил с объяснением. Наконец Францина сказала:

– Видишь ли, бабушка больна, и мама должна остаться с ней.

– Бабушка тоже может приехать во Флориду.

– Нет, Эмма. Она слишком стара.

– Ну тогда ты с ней оставайся. Я хочу, чтобы мама приехала во Флориду.

«Ну почему бы ему не умереть? – подумала Гиацинта. – Вот умер бы – и оставил всех нас в покое. Так нет же, он намерен жить до ста лет. Значит, тогда должна умереть я…»

– Думаю, ты добиваешься развода, – заметил Джерри.

– Ты прав, – отозвался Арни так спокойно, словно развод – простое и обыденное дело.

– У многих детей из моего класса, – важно сообщил Джерри, – родители в разводе. Но они живут со своими матерями. А отец приезжает навестить их.

Арни кивнул.

– Поскольку вы можете видеть их обоих и все счастливы, нет причин для беспокойства.

Эмма широко раскрыла глаза, губы у нее задрожали.

– Ты счастлива, мама? Неужели ты не хочешь жить в нашем доме?

«В нашем доме… Как на это ответить?»

– Мы можем иметь два дома, жить по очереди в каждом и быть счастливыми.

«Как мне это сделать? Еще минута – я и сломаюсь».

Францина словно поняла, насколько Гиацинта близка к этому, и, поднявшись из-за стола, бодрым голосом проговорила:

– Дети, мы обсудим это позже. А сейчас доставайте из холодильника торт, он сверху полит шоколадом и взбитыми сливками, и его нужно съесть сейчас. Так что каждый из вас возьмет свою тарелку и поможет мне очистить стол. Ваша мама готовила, а теперь наша очередь.

Сидящая напротив окна Гиацинта увидела при свете уличного фонаря, что пошел мокрый снег.

– Снег! – воскликнула она и вскочила из-за стола, надеясь совладать со слезами. Она поняла, что Арни хочет помочь ей. В нем трудно заподозрить такую деликатность, однако он проявлял ее уже не впервые.

Десерт был превосходный – все было сделано по рецептам из бабушкиной книги. Все молча с аппетитом и удовольствием ели. И лишь Францина едва прикоснулась к нему. Когда с тортом покончили, она сказала:

– Гиацинта, сегодня был длинный день, сейчас уже поздно. Поднимись наверх с Джерри и Эммой. Вам есть о чем поговорить. А я пока уберу.

Это означало: поговори с ними о разводе. Я не могу этого сделать, потому что ничего сама не знаю об этом.


Францину раздражали даже блюда, которые были частью приданого Гиацинты. Джим настоял на том, чтобы подарить их, после того как дочь сказала, что они невероятно дорогие. Францина отчетливо помнила тот день – морозный и снежный, похожий на нынешний. Но кто мог предвидеть, что такое случится? Даже ей подобное не приходило в голову.

– Позвольте помочь вам, – предложил Арни. – Как холостяк, я умею все.

Джеральд тоже любил быть полезным, особенно вначале, когда втирался в доверие. Однако Арни совсем другой. Он нравился Францине.

– Если вы в самом деле хотите мне помочь, – отозвалась она, – расскажите, что происходит с вашим партнером. Гиацинта все скрывает. Ситуация очень трудная, и я места не нахожу от тревоги.

Арни вздохнул.

– Если бы я мог что-то вам рассказать, то непременно сделал бы это. Я с большой симпатией отношусь к Гиа, и мне не нравится то, что она отделена от детей. Это неправильно. Но я ничего не могу вытянуть из Джеральда, поэтому отказался от попыток что-нибудь выпытать. Ситуация весьма деликатная.

– Понимаю. Партнеры не разрывают деловых отношений, если у одного из них возникли семейные проблемы.

– Верно. Джеральд – блестящий хирург и… – Арни смущенно улыбнулся, – ведет бурный образ жизни. Как звали того парня, кто хотел обладать всеми женщинами? Дон Жуан?

– Значит, именно на это он тратит свое свободное время?

– Не думайте, что Джеральд не уделяет внимания детям. Он обожает их. У детей замечательная няня, которая проявляет трогательную заботу о них. Джеральд любит похвастаться детьми. Гордится ими.

– Ну да, потому что они оба красивы.

– Джеральд пытается поговорить с Гиа, но она вешает трубку.

– Она не может разговаривать с ним, Арни. Для нее это невыносимо. Он убил в ней веру в людей… Или почти убил, потому что Гиацинта все же доверяет вам.

– Надеюсь, что это так. Я готов сделать все, чтобы помочь ей.

– Видит Бог, я тоже, но до тех пор, пока она или кто-то другой не скажет, что у нее на душе, я ничего не могу сделать. Я все время думаю о том, как она останется одна в доме, когда мы уедем. – Францина тяжело вздохнула. – Такая нежная и доверчивая! Всегда доброжелательная! Даже ребенком она была добра в отличие от других детей, маленьких эгоистичных созданий. Ведь Гиацинта всегда была такой… порядочной. Вы знаете об этом?

Арни кивнул.

– Конечно, знаю.


Молодые тополя в соседнем дворе отбрасывали темно-синие тени на чистый снег. Гиацинта, позабыв о холоде, одиноко стояла у открытых дверей и смотрела на четкие ровные полосы. «Хорошо бы написать этюд акварелью», – подумала она.

Все уехали. Дом опустел; ни мокрых полотенец на полу в ванной, ни разбросанных в зале игрушек, ни настольных игр на кухонном столе. Стояла полная тишина.

Они плакали. Даже мальчик, хотя и стремился казаться мужественным, поскольку был на три года старше сестры, в конце концов не выдержал. Он спрашивал, не виноват ли, не сердита ли мать на него за непослушание. Или, может, отец сердится на него за то, что он дразнит Эмму?

– Я буду каждый день звонить вам, – пообещала Гиацинта. Да, она обещала и объясняла, говорила, как любит их; неуклюже извинялась за то, что бабушка больна; успокаивала детей, и онинаконец заснули.

Итак, дети уехали. «Может, похитить их, – думала Гиацинта, – и продать этот дом? Он записан на мое имя. Воспользуюсь небольшими деньгами, которые оставил отец, да и Францина мне поможет, а также братья, если понадобится. Продам дом, а затем заберу детей и уеду из страны как можно дальше: в Австралию, в Сибирь – куда угодно, лишь бы скрыться».

Но это все вздор. Для них это будет плохо и страшно. Джеральд найдет способ вернуть детей, придет в ярость и предаст гласности все случившееся.

Поджог… Погиб человек…

* * *
Внезапно ртутный столбик поднялся, и в январе началась оттепель. Снег стал рыхлым и вязким. Поддавшись первому побуждению, Гиацинта начала писать снежный пейзаж, но после нескольких попыток поняла, что не может найти правильной тональности, и отложила кисти. Мысли ее блуждали далеко.

Сердце ее сжималось от страха. Она понимала, что должна «что-то делать». Такой совет дал бы ей любой человек. Францина изо всех сил старалась не поддаться панике: «Ах, бедная Францина, сколько неприятностей я ей причинила!» – и утверждала, что нужно «что-то делать». Мойра осторожно и ненавязчиво рекомендовала то же самое. И даже Арни, разговаривая с Гиацинтой по телефону, проявлял деликатность, но все же спрашивал, что она собирается «делать».

Сейчас Гиацинта шила платье для Салли Додд. На прошлой неделе управляющий детским отделом спросил, не сошьет ли она с полдюжины таких платьев для клиентов, и Гиацинта согласилась. Теперь повторение того же узора стало для нее процессом автоматическим.

Однажды пришел Уилл Миллер. Перед этим он позвонил по телефону. И буквально загнал Гиацинту в угол, прося разрешения заглянуть к ней. Гиацинта не нашла причин отказать ему. Ведь она обедала с ним, то есть приняла его предложение. Разве не следует предложить ему что-то взамен? Этого требуют даже правила хорошего тона.

Вообще-то она должна была бы обрадоваться приятному собеседнику, но в ее ситуации он создавал осложнения и нужно было каким-то образом отделаться от него после первого же визита. Тем не менее нехитрые приготовления к завтраку с ним оказали на Гиацинту благотворное воздействие. Она красиво накрыла стол, привела дом в идеальный порядок. В ней заговорила гордость. Гиацинта купила нарциссы, стейки из семги и зелень для салата. Она погладила льняные салфетки, которые не использовала со времени последнего семейного завтрака; проверила дом, желая убедиться, что Эмма и Джерри не оставили следов своего пребывания, – незачем чужому человеку что-либо знать о ее личной жизни и проблемах.

Однако, появившись в доме, Уилл повел себя совсем не как посторонний.

– Заметили во мне какие-нибудь перемены? – весело спросил он.

– Исчезли очки в роговой оправе.

– Правильно. Теперь у меня контактные линзы. Дело в том, что я носил очки лишь потому, что мне посоветовали выглядеть постарше. Сейчас, когда мне за тридцать, я хочу выглядеть моложе. О, какой симпатичный дом! Он похож на вас. Я себе представлял что-то вроде этого. Да вы шьете новое платье!

Рядом со стулом в общей комнате стояла открытая корзина с шитьем. Оставила ли она ее сознательно, чтобы Уилл заметил? Гиацинта не знала этого.

– Я слышал, что Салли Додд в восторге от вашего платья. Насколько я знаю, вас попросили сделать еще несколько.

– Да, но это последние. Мое дело – живопись. Я должна вернуться к ней.

– Вы говорили, что покажете мне кое-что…

– Да, конечно. После завтрака. Ведь вы, должно быть, голодны?

Когда банальности остались позади, диалог оживился. Гиацинта пользовалась тем, что сохранилось у нее в закоулках памяти, поскольку за последнее время новых знаний у нее не прибавилось. Впрочем, Уилл не подозревал об этом. И, судя по живому интересу в его глазах, разговор доставлял ему удовольствие.

Однако вскоре Гиацинта заметила, что он то ли нервничает, то ли испытывает напряжение. Может, ему не по себе? Нет, конечно же, не в этом дело. Уилл был столь же разговорчив, как и в две предыдущие встречи, но, похоже, слегка торопился. Как если бы хотел побыстрее покончить с несущественными, но обязательными темами и перейти к чему-то другому.

Приступив к яблочному пирогу, он помолчал, а затем смущенно спросил о разводе.

– Скажите, вы уже приближаетесь к окончанию ваших бед?

– Все движется медленно.

– И тем не менее болезненно. У меня нет личного опыта. Я лишь соприкоснулся с этим, о чем должен вам рассказать, если мы хотим лучше узнать друг друга. У меня был роман с замужней женщиной. Она разводилась. Это было мучительно для нее и еще более мучительно для детей. Кстати, я не был причиной развода. Ее муж даже не знал о моем существовании. То есть я не был причиной развода в юридическом смысле. Однако боюсь, что в моральном и в эмоциональном плане меня в какой-то мере можно обвинить. И я вышел из игры. Это было весьма болезненно.

Зачем он ей все это рассказывает?

– Видите ли, я знал, что они должны остаться вместе. Кое о чем мне рассказали, кое-что я почувствовал сам, и это привело меня к выводу, что они разберутся в своих отношениях, если попытаются. Полагаю, люди слишком легкомысленно относятся к разводу, особенно если у них есть дети.

Уилл ждал ответа Гиацинты, но она молчала.

– Я вовсе не святой, Гиацинта. Я не фат и не ханжа. Но что-то помогло мне занять правильную позицию, – тут Уилл улыбнулся, – потому что они снова сошлись. И у них даже появился после этого еще один ребенок.

Гиацинта была глубоко тронута.

– Я высоко оцениваю ваш поступок. Но здесь совершенно иной случай. Мы никогда не будем снова вместе. Никогда!

Почему она заявила это с такой твердостью? Ведь было бы лучше, если бы Уилл думал иначе – тогда бы он больше к ней не пришел.

– В таком случае вам станет легче, не так ли? Тем более что у вас нет детей.

Почему она не возразила? Ей следовало сказать правду. Но тогда Уилл спросил бы о детях. Разве не странно, что за время двух продолжительных бесед она даже не упомянула о них?

Пожалуй, надо незаметно сменить тему.

– Да, надеюсь, скоро все завершится. Но кто знает? А пока я сосредоточусь на живописи. Боюсь показаться высокопарной, но живопись – самое главное в моей жизни. Или это все же звучит напыщенно?

– Вовсе нет. Вам не кажется, что Цукерман мог сказать то же самое о своей скрипке? Это здорово, что вы полны энтузиазма. Может, покажете мне что-нибудь сейчас?

Они пошли наверх. Памятуя о своем прежнем доме, Гиацинта украсила лестницу фотографиями, хотя пока их было лишь две – Джима и Францины. Уилл остановился и посмотрел на них.

– Вы похожи на отца, – заметил он. – Должно быть, он был спокойный человек. Деликатный и серьезный, как вы.

Наверху яркий свет заливал зал. Гиацинта смутилась.

– Не могу говорить о себе, но отец был действительно спокойный. А вот мать совсем другая. Она у нас красавица.

– Говорите, красавица? Возможно, но я предпочел бы вас. Ваша мать, безусловно, хороша собой, но у вас интересное лицо. Оно излучает свет. Хочется снова и снова смотреть в эти прекрасные глаза, хотя они несколько великоваты для лица, на красивый рот, на подбородок. Да, на вас хочется смотреть снова и снова.

Обрадованная, удивленная и слегка смущенная, Гиацинта пробормотала слова благодарности и повела Уилла к картинам. Его комплименты по поводу ее внешности, конечно же, повергли Гиацинту в растерянность, зато высокая оценка ее работ была ожидаема и желанна. Она тихо стояла на месте, пока Уилл медленно шел вдоль стен.

Он остановился перед любимой работой Гиацинты – Джим в кресле и Францина в белом вечернем платье. Внимательно осмотрев портрет полного сынишки Мойры, Уилл направился к пейзажам: пара на гребной шлюпке на темном озере, зимний пейзаж с метелью и солнцем. Он останавливался перед каждым полотном, склоняя голову набок, отступал назад. Уилл был явно не из тех, кто, не слишком интересуясь искусством, говорит банальности художнику. Проходили минуты, и волнение Гиацинты все более усиливалось.

Последнюю картину она считала своей лучшей работой. Это был натюрморт с морковью и ноготками в корзине садовника. Оранжевые и желтые цвета напоминали по колориту Матисса. В этом была некая дерзость.

– Вы продали много картин?

– Ну, наверное, с дюжину. – Гиацинта мысленно прикинула, сколько картин ушло. Арни купил две. – В основном людям, которых я знаю. У меня еще не было настоящей выставки, – пояснила она, – но я намерена устроить ее.

Помолчав, Уилл спросил:

– Вы часто ходите в музеи? Помню, вы как-то говорили, что работали в одном из музеев.

– Нет, сейчас редко, но я была во многих, притом в самых лучших. Теперь я только мечтаю о том, что в один прекрасный день вхожу в музей и вижу мою картину на стене.

– В «Метрополитен» или в Лувре?

– Ну, пусть не в них. Многие ли могут на это рассчитывать? Для этого нужно быть гением.

– Так где бы вы хотели видеть ваши работы?

– В галерее, куда приходят ценители искусства, чтобы купить хорошие картины. На Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, например, или на левом берегу Сены в Париже.

– Это трудная задача. – Уилл с сомнением покачал головой.

– Вы не верите в то, что это может случиться?

– В любой сфере не следует метить слишком высоко. – Уилл улыбнулся.

Внезапно Гиа поняла, что он не выказал восхищения, не похвалил ее полотна. Такого с ней еще не было.

– Вам не понравилась ни одна из моих картин? Скажите правду. Я не обижусь.

Уилл с сомнением посмотрел на нее и сказал, что он не искусствовед, а лишь любитель живописи, поэтому не может считаться экспертом.

Его уклончивость вызвала у нее раздражение.

– Пожалуйста, Уилл, скажите правду, не скрывайте ее от меня.

– Ну ладно. Вас это не обрадует, но я все же скажу, потому что вы очень нравитесь мне, Гиацинта. Так вот: хотите ли вы денег или славы, но эта работа не принесет вам ни того ни другого. Вы очень мечтали об этом и либо сами обманулись, либо вас ввели в заблуждение другие. Все, что здесь находится, – подражательно.

Да как он смеет! Уилл прямо и смело стоял перед ней, уверенный в своей правоте. Слова его были жестоки и безжалостны.

– Правда, в искусстве немало подражательного. Появляются тысячи новоявленных импрессионистов. Но даже у них есть нечто такое, что трудно определить, однако вы узнаете это, когда увидите. Есть разница между настоящим исполнителем Моцарта и тапером.

Гиацинта была потрясена и раздавлена. Если бы ей удалось найти предлог и выпроводить его из дома, она немедленно сделала бы это.

Уилл продолжал:

– У вас здесь есть все – от рокуэлловского босоногого фермерского мальчишки до бледных тернеровских закатов над Лондоном. У вас чувствуется большое мастерство. Но этого недостаточно. Вы… – И вдруг, словно осознав, что делает, он оборвал себя. – Ой, простите, Гиацинта. Я не хотел вас обидеть. Напротив, хотел помочь. Узнав вас, я понял, что ваша жизнь подверглась большим испытаниям, гораздо большим, чем вы готовы это признать. Поэтому не растрачивайте попусту надежды и энергию. Я не стал бы говорить все это, если бы не понимал, сколько труда вложено в эти полотна! Должно быть, это годы усилий! Сегодня наша третья встреча, и каждый раз вы вдохновенно говорили об искусстве. Поэтому и я так настойчив. Я никогда не решился бы обидеть вас, Гиацинта!

– Так для чего тогда все это? – горячо спросила она. – Может, мне выбросить все в мусорный ящик? Или сжечь? Что вы мне посоветуете?

– Оставьте все это для детей и внуков. Пусть считают, что это было вашим хобби. Или продайте что-то в универмаг, где есть секция торговли картинами. Многие покупают картины вместе с мебелью.

Ее охватили горечь и стыд, да еще гнев на Уилла, хотя она сама вынудила его высказать мнение. Гиацинта невольно вспомнила Арни, щедро заплатившего за несколько ее картин, которые гармонировали с обивкой его мебели. По крайней мере у Арни есть сердце…

Когда Уилл коснулся ее руки, Гиа резко отдернула ее. Он отошел в конец комнаты, воздел вверх руки и грустно проговорил:

– Меня нужно выгнать и расстрелять. Боже, что я сделал с вами! Вот что происходит, когда выражаешь свои мысли, не думая о последствиях! Когда же я это пойму? Я хотел лишь добра. И в глубине души вы это знаете. Зачем мне делать вас несчастной? Послушайте меня. Если вы мечтаете о карьере, она у вас в руках. Посмотрите, как все сходят с ума от восторга, глядя на ваше платье! Вам нужно…

– Это была тоже лишь копия, – презрительно бросила Гиацинта.

– Для нарядов это не имеет значения. Они все – копии. Копии копий. Сари или кружевные косынки восемнадцатого века. Вам нужна школа модельеров. Нужно научиться кроить. Чувство цвета у вас есть, это совершенно ясно.

– Разве все так просто? Может, мне лучше заняться балетом?

Уилл печально улыбнулся:

– Хорошо. У вас обнаружился сарказм. Надеюсь, немного подумав, вы простите меня за резкие слова.

– Очень легко говорить о школе модельеров. Даже если бы я захотела – а я этого не хочу, – уже слишком поздно.

– Вовсе не поздно. Если бы вам было шестьдесят, то и тогда это не было бы поздно.

– Пойдемте вниз. – Гиацинта направилась к лестнице.

За спиной она услышала вопрос Уилла:

– Кто учил вас шить?

– Бабушка.

– Она очень хорошо вас учила. Салли Додд говорит, что у вас золотые руки.

– Забавно. Моя бабушка говорила то же самое.

– Что ж, они обе правы.

Внизу Уилл замешкался, словно ожидая, что его пригласят в гостиную.

Гиацинта прекрасно понимала, чего он ждет. Однако Уилл приглашения не получит.

– Было очень приятно встретиться с вами, – любезно сказала она и направилась к входной двери.

– Гиацинта, я знаю, вы рассержены. Но послушайте меня еще раз. Я хочу, чтобы вы как-то определились в жизни. Научитесь делать модную одежду. Не откладывайте это.

– Нет, лучше послушайте вы меня. Платье имело неожиданный успех. Но это ничего не значит. У меня нет идей.

– У вас есть идеи, как были они и в вашем искусстве. Вы уже научились делать эскиз. Я предсказываю вам, что вы начнете новую жизнь.

– Новую жизнь… – с горечью повторила Гиацинта.

– Да. Вы не слишком много говорили о ваших бедах, но совершенно очевидно – что-то ранило вас очень глубоко. – Этот дом… – Уилл огляделся. – Находиться здесь одной – все равно что жить в гробнице. Оставьте его и начните новую жизнь.

Гиацинта не могла говорить. Он лишил ее последней опоры, лишил цели и уверенности в себе.

– Вы так сердиты на меня, что не подадите руки?

Гиацинта подала ему руку.

– Я забуду все, что вы сказали, и продолжу свою работу.

Уилл не ответил на эти слова.

– Спасибо за завтрак. Ваш яблочный пирог бесподобен. Я сейчас собираюсь в длительную поездку по Европе, но позвоню вам, как только вернусь.

– Счастливого пути, – сказала Гиа и закрыла дверь.

Она не смотрела ему вслед, как прошлый раз. Если Уилл намерен увидеться с ней, то он глубоко заблуждается. У Гиацинты громко стучало в ушах.

Она взбежала наверх, чтобы еще раз взглянуть на работы, которым был вынесен столь безжалостный приговор. Сколько часов, сколько радостей и надежд связаны с этими полотнами! Как посмел этот посторонний человек, случайно мелькнувший в ее жизни, прийти сюда и одним махом все растоптать! Где бы ни жила Гиацинта, она всегда была «художницей», известной и почитаемой за ее талант. Даже Джеральд ценил в ней то, что она художница.

Это невозможно перенести. Это все равно, что жестоко бить поверженного. А ведь Уилл Миллер знал, что она повержена. Он ведь сам сказал, что это очевидно.

Кровь все еще стучала в ее ушах. «Вдруг я заболею здесь одна, в этом доме, и умру? А это вполне возможно, потому что даже здоровые молодые люди могут упасть при слишком высоком давлении. Тогда я никогда уже не увижу своих детей».

Из груди Гиацинты вырвался вопль. Она бросилась к телефону и набрала номер Джеральда.

– Ты! – выкрикнула Гиацинта, услышав в трубке его голос. – Ты! Что ты со мной делаешь? Я сыта всем по горло! Верни мне детей! Я дала им жизнь! Они в гораздо большей степени мои, чем твои! Ты – воплощенное зло! Ты – бессердечный монстр! Холодный, безжалостный… Знаешь, как я презираю тебя? Я ненавижу тебя! Неужели ты смотришь в зеркало, не испытывая при этом отвращения?

– Ты опять не владеешь собой.

Он был убийственно спокоен и говорил таким тоном, словно рекламировал товар. Ах, вам нужна мебель? Стол будет красного дерева, сделан под старину, в безупречном состоянии.

– Это не так. Я лишь спрашиваю, почему ты так поступаешь со мной. Что я такого сделала тебе, что ты забрал от меня моих детей?

– Ты отлично знаешь, что можешь видеть их, Гиацинта. Я пришлю письменное подтверждение об этом до конца месяца. Тебе лишь придется должным образом уведомить меня, и…

– И ты увезешь их, сыграешь со мной такую же шутку, как в День благодарения.

– Вздор. То было недоразумение.

– Заранее спланированное.

– Если тебе доставляет удовольствие так считать, что ж, продолжай. – Гиацинта подумала, что в этот момент он небрежно пожал плечами. – Тебе не на что жаловаться, Гиацинта. Должно быть, ты читала о парах, которые живут в разных странах и не могут получить разрешение навестить своих детей.

– Они больше не мои дети, – возразила Гиа. – Они твои. Ты решаешь, когда мне увидеть их, выбираешь для них школу, одеваешь и кормишь их, наблюдаешь за тем, как они растут и взрослеют, тогда как я… – Голос у Гиацинты сорвался. – Я лишь посетительница и редкая гостья, которая привозит им подарки. Я их мать! Родная мать!

– Печальная ситуация, – негромко сказал Джеральд. – Очень печальная. Но не я ее создал. Нужно посмотреть правде в глаза.

– Я смотрю правде в глаза. И знаю, что это был несчастный случай – виной тому мои сигареты и не-осторожность. Не было ничего другого. И ты отлично это знаешь.

– Я ничего не знаю. Разве это несчастный случай, если ты смела все с двух письменных столов? Я не единственный, кто видел этот разгром, перевернутые компьютеры, телефоны. И я не единственный, кто знает о Сэнди. Ты ведь сама говорила мне, что о моем так называемом романе ходили сплетни по городу. Кстати, в соседнем городе был задержан мужчина, когда через пять или шесть лет обнаружили уличающие его доказательства. Да, ему скостили срок за хорошее поведение. И… и при этом не было ни увечий, ни смертельных случаев. Так что не жалуйся. Ты хорошо обеспечена. И будешь обеспечена еще лучше, если воспользуешься моими чеками и займешься делом.

– Не трать зря почтовые марки, Джеральд! Я никогда не воспользуюсь твоими чеками. Повсюду умирает столько людей, так почему же ты все еще жив?

– Спасибо. Это все? Дело в том, что у меня дела. Не знаю, как ты, а я занят.

Когда он повесил трубку, Гиацинта не могла прийти в себя. Я занят. Эти слова звучали рефреном в ее голове. «А мне нечего делать, – размышляла она. – Я вхожу в студию, беру кисть, жду идеи, но она не приходит. Что со мной будет? Я превращусь в раковину, внутри которой пустота».


В один из первых теплых весенних дней у бабушки случился удар. Она скончалась без стона и без боли. Ее кончина не принесла такого горя, как смерть Джима. На похоронах Гиацинта сравнивала свою жизнь с жизнью бабушки.

Перед собравшимися выступали те, кто хотел сказать несколько слов о покойной; среди них очень пожилой мужчина, который был шафером у нее на свадьбе. Приехали два дальних родственника из Огайо; пришла женщина помоложе бабушки – ее соседка. Все говорили о ней очень хорошо и прочувствованно. Слушая их, Гиацинта вспоминала образы, звуки и запахи, связанные с бабушкой и ее домом. Вспоминались вязальные спицы в корзине, запеченные яблоки, любимые бабушкины духи с ароматом ландыша, сетования старушки на то, что люди оставили на холоде какую-то беспризорную собаку.

Какой-то старик припомнил события, о которых Гиацинта никогда не слышала.

– Она пустила к себе постояльцев во время Депрессии. Готовила им еду, стирала одежду, мыла полы. До этого она никогда не делала ничего подобного, но научилась.

Когда началась война, она помогала мужу восстановить дело. Когда муж умер от рака, она взяла дело в свои руки и скопила деньги на старость. Она потеряла двух сыновей: одного на войне, а другого не так давно – это твой отец, Гиацинта, твой муж, Францина. И несмотря на все эти испытания, она высоко держала голову. Не разучилась смеяться. Сохранила интерес к жизни. Она прожила ее мужественно.

По окончании службы Гиацинта обменялась добрыми словами и воспоминаниями с собравшимися. С тяжелыми мыслями она пришла домой и лежала без сна почти до утра.


Через несколько дней Гиацинта оставила сообщение на автоответчике Францины: «Уехала в Нью-Йорк по делам. Мне нужно время на размышления. Не беспокойся. Чувствую себя отлично. Скоро вернусь».

Затем заперла дверь и поспешила к поезду.

В Нью-Йорке Гиацинта отметила для себя двадцать галерей, решив изучить каждую картину. Это будет захватывающее путешествие из итальянского Ренессанса к пейзажистам девятнадцатого века, к первым экспрессионистам, фовистам, импрессионистам, постимпрессионистам, авангардистам и прочим. После этого она должна открыть истину: живет ли в ней искусство или нет?

Путешествие длилось пять дней. Впоследствии Гиацинта вспомнила несколько наиболее острых моментов, которые, вероятно, и подвигли ее принять решение. Один из них – когда потрясенная, она узнала лицо на картине современного художника, лицо ребенка, лежащего на коленях матери. «Эмма, – подумала она, – Эмма в тот день, когда я подарила ей розовое платье». Маленькое личико выражало несказанную радость, и художник удивительно точно схватил и передал это. Передал само дыхание жизни.

«Как я сама, – спрашивала себя Гиацинта, – не сумела это уловить и передать? Уилл Миллер прав. Мои работы не способны кого-то тронуть, вызвать в ком-то радость или слезы. Мастерство у меня есть, но нет того, что не поддается определению».

И еще был разговор в Музее современного искусства. Стоя перед «Кувшинками» Моне, молодая женщина обратилась к Гиацинте:

– Это как-то непостижимо действует на тебя, правда? Когда у меня есть после работы время, я иду смотреть картины. И если что-то неладно в душе, они помогают почувствовать себя лучше, эти художники.

– Верно.

– Просто удивительно! Ну что, казалось бы, в этих цветах? Все пишут цветы. Изображают на поздравительных открытках. В чем все-таки разница?

Во Франции тогда был такой прекрасный день, и она была так счастлива! Но Джеральд почему-то безумно спешил и все было скомкано.

Гиацинта долго стояла после того, как посетители разошлись, вновь переживая тот день и думая о многих вещах: о том, что любящие люди ввели ее в заблуждение, да и она сама обманывалась, считая свои работы лучше, чем они были на самом деле.

Уилл Миллер очень удивился бы, узнав – хотя никогда этого не узнает, – что скорее всего Гиацинта последует его совету. Ей заплатили на удивление много за ее платья! Конечно, шитье – не то, чему она собиралась и надеялась посвятить жизнь, но многие ли делают то, на что рассчитывали и надеялись? И шитье не бесплодная фантазия, а вполне реальное дело.

На шестой день Гиацинта приняла решение. Она села в такси и, не давая себе времени на размышления, записалась в первоклассную школу модельеров.


– Ты считаешь меня каким-то капризным, своенравным ребенком, который ударился в бега, – сказала она, вернувшись домой.

Францина возразила:

– Возраст тут ни при чем. И не упрекай меня. Укатила в неизвестном направлении со словами: «Мне нужно время на размышления». Какие только ужасные мысли не приходили мне в голову! Может, ты…

– Совершила самоубийство? Нет и нет. Ты должна радоваться. Ты постоянно говорила, что я должна заполнять свое время, и была совершенно права. Вот я сейчас этим и занимаюсь.

Но Францину не так-то легко было умиротворить.

– Ты огорчила даже своего друга. Арни звонил мне после того, как три дня подряд пытался связаться с тобой по телефону. Тебе следует поблагодарить его.

Арни, сидевший в кожаном кресле с подголовником, отмахнулся.

– У вашей матери и у меня были одни и те же страхи. Вы должны знать правду. Я боялся за детей. Думал, что если вы что-то с собой сделали… словом, поэтому и прилетел сюда. Я ни с кем это не обсуждал, сказал, что у меня дела в Нью-Йорке.

– Мне очень жаль, что расстроила вас, но для страхов нет причин. Я никогда не сделаю этого. Я не причиню такой боли детям. Надеюсь, с ними все в порядке, иначе вы сказали бы мне, Арни, не так ли?

– Да, они чувствуют себя превосходно. Я вижу их два-три раза в неделю. Мы занимаемся в одном и том же плавательном клубе. Они берут там уроки. Видели бы вы Эмму… – Он вдруг в смущении запнулся.

– В самом деле, если бы она только видела, – вставила Францина.

Наступила напряженная тишина. Францина и Арни смотрели на Гиацинту, потупившую глаза. Не поднимая головы, она ощущала на себе их взгляды, и они, казалось, жгли ее.

Нарушив молчание, Францина сказала:

– Вся эта затея представляется мне эксцентричной. Почему бы тебе не вернуться к реставрации произведений искусства? Ведь ты любила эту работу.

– Потому что я всего лишь начинающая в этой области. Чтобы стать мастером, требуются годы. А мне нужны деньги.

– Перестань нести вздор, Гиацинта. Ты видела дом, в котором живет Джеральд. Простите, Арни. Джеральд – ваш партнер, чему я, честно говоря, удивляюсь. Я благодарна вам за вашу доброту, но все-таки…

– Я не принимаю ничью сторону, – возразил Арни. – Джеральд это знает. Если бы я мог уладить дело, я бы постарался это сделать. Но я до сих пор не вижу ни малейших признаков, ни с одной стороны, которые свидетельствовали бы о желании что-то исправить. За всем этим стоит какая-то непостижимая тайна.

Гиацинта посмотрела на Арни, затем на Францину. «Я отгорожена от них обоих, – подумала она. – Меня окружает стена. Они хотят пробить в ней брешь и проникнуть внутрь, но я не могу им этого позволить».

– Как насчет продажи картин? – спросил Арни. – Я хотел бы попросить парочку, чтобы повесить в моем новом доме. У меня есть резиденция в миле отсюда. Я купил бы даже семь-восемь штук, в зависимости от размера. Не знаю, сколько они стоят, но я не крохобор, так что назовите свою цену.

– Поднимитесь наверх и возьмите, что вам понравится, – ответила Гиацинта. – Они стоят недорого, если вообще чего-то стоят. Это будет лишь очень скромным способом выразить вам мою благодарность.

Францина нервно постукивала ногой, и это означало, что она взволнована.

– Говоришь, твои картины стоят не слишком много? А твое шитье будет стоить дороже?

– Думаю, да.

– Вдохновленная этими планами и надеждами, ты хочешь расстаться с домом, бросить здесь меня и друзей и пуститься в неведомое плавание?

– Ты забываешь, что я уже поступала так раньше.

– Это совсем другое. У тебя был…

– Муж. Верно. А теперь я учусь обходиться без него.

– Это не надолго, – сказал Арни.

– Если ты продашь дом, куда к тебе будут приезжать дети? – осведомилась Францина.

– Я найду место в городе.

– Отказаться от такого дома! Я свой не покидаю. Твой отец всегда хотел, чтобы туда всегда возвращались как домой. Джордж приезжает на неделю со всей своей командой, Том наведывается по делам два-три раза в год. А кроме того, у меня повсюду друзья, даже в Англии, и они используют его как отель. Ты совершаешь большую ошибку, продавая этот дом.

– Я же говорила тебе: мне нужны деньги, чтобы жить в Нью-Йорке.

– Позвольте мне не согласиться, – подал голос Арни. – Гиацинта поступит благоразумно, продав его сейчас. Окружающие дома доживают последние дни. Городские власти собираются расширять улицу: в этом направлении сдвигается деловой центр, и через два-три года этот дом будет стоить намного меньше, чем сейчас.

– Ну, вы опытный бизнесмен, а я нет, – усмехнулась Францина. – Оставим эту тему. Моя дочь всегда была упрямой, и, похоже, она приняла решение.

Пробили часы в зале. Эти высокие напольные часы когда-то принадлежали бабушке. И Гиацинта тут же подумала: «Они останутся со мной. Пусть я брошу все другое, а они будут со мной».

Когда часы пробили три раза, Арни поднялся.

– Теперь, зная, что с вами все в порядке, Гиа, я покидаю вас. Но я буду навещать вас в Нью-Йорке. У меня там дела, и я частенько туда прилетаю.

Они обменялись рукопожатием, Гиацинта поблагодарила его, он поцеловал ее в щеку, и она проводила его до двери.

– Да, этот человек без ума от тебя, – вздохнула Францина.

– Я этого не замечаю.

– Ты, может, и не замечаешь, а я замечаю. Арни мне нравится, Гиацинта. Он человек прямой и способен смотреть тебе в глаза. Возможно, ты пока еще не в состоянии что-то предпринять, но время для этого придет.

– Меня не интересует ни он, ни любой другой мужчина.

– Это изменится. Ты ведь слышала, что сказал Арни.

– У меня мало общего с Арни.

– Однако он может помочь тебе. И Арни так добр к Джерри и Эмме сейчас, когда они живут во Флориде.

– Да, добр, и я это ценю.

– Он очень умен. И тебе следует прислушаться к его советам, касающимся бизнеса.

– Я не нуждаюсь в его советах. Я учусь ни от кого не зависеть.

– Ну хорошо, – сказала Францина и, помолчав, добавила: – У тебя усталый вид.

– Возможно.

– Иди на террасу. Я принесу чай.

Гиацинта повиновалась. Для матери возраст не имеет значения. Бабушка в восемьдесят лет по-матерински опекала своего пятидесятилетнего сына.

– Я думала вот о чем, – сказала Францина, помешивая чай. – Поскольку ты приняла решение продать дом, сохрани хотя бы свою красивую мебель. Возьми то, что тебе понадобится, в свою квартиру, а остальное отдай на сохранение. Когда-нибудь мебель тебе пригодится.

«Нет, никогда она мне не пригодится, – подумала Гиацинта. – Откуда у меня появится такой дом?»

– Ты не согласна? – спросила Францина, поскольку Гиацинта молчала. – Впрочем, ты никогда не слушала моих советов, мне следовало к этому привыкнуть. – И вздохнула.

Она выглядела измученной. На лбу ее обозначились глубокие вертикальные линии. «Это был кошмарный год для нее, и я отчасти тому виной», – сказала себе Гиацинта. В порыве горечи и жалости она коснулась руки Францины.

– Прости меня. У нас с тобой всегда разногласия. Однако они бывают у тех, кто любит друг друга. Разве не так? Но я последую твоему совету насчет мебели.

Мебель. Насколько это несущественно! Она выбросила бы все без сожаления, тем более мебель, вместе со всем прошлым. Однако это имело значение для Францины, которая, любя дочь, видела в этом гарантию того, что Гиацинта когда-нибудь заживет нормальной жизнью.

На кустах роз уже проклюнулись листики. Доверчивые создания. Когда первый снег кружился в сером воздухе, на них был последний маленький съежившийся бутон. «Я буду скучать по ним, – подумала Гиацинта. – Я была такой безмятежной в тот день, когда посадила их. И мы чувствовали себя удовлетворенными и такими умиротворенными в этом доме! Нет. Это только я чувствовала себя удовлетворенной…»

Она сидела и, держа чашку с чаем, слушала, как первая пчела носится и жужжит в лучах солнца.

Глава 11

Проходя по коридорам и аудиториям школы модельеров, Гиацинта невольно вспоминала газетные сообщения о том, как люди в семьдесят или в восемьдесят лет наконец получали диплом об окончании колледжа. Конечно, ей еще далеко до такого возраста, и все же сразу бросалась в глаза огромная разница между другими студентами и ею. Они были такими беззаботными и непринужденными! Слишком веселые и горячие, они не подозревали о существовании зла и были очаровательны в своем неведении. «Среди них, – подумала Гиацинта, – я, должно быть, выгляжу пришелицей с Марса».

Прошло почти полсеместра, прежде чем она заметила, что преподаватели в отличие от студентов обращают на нее особое внимание. Ощущая неуверенность в начале занятий, Гиацинта была искренне удивлена, когда один из ее этюдов продемонстрировали классу в качестве образца техники рисунка. После этого преподаватель сказал Гиацинте, что ей вообще нечего делать в этом классе.

Это очень приободрило Гиацинту и вселило в нее уверенность. Конечно, она имела основательное представление о цвете и форме, но что касается одежды, то до сего времени хотела лишь одного: чтобы она «приятно смотрелась». Работать над образцами моделей казалось ей ничуть не труднее, чем стоять дома в студии за мольбертом. Частенько Гиацинта приносила задания домой и практиковалась в рисовании образцов пером и чернилами.

Почти всегда по субботам и воскресеньям Гиацинта посещала специальные классы. И, заполняя таким образом каждую минуту в течение недели, она боролась с одиночеством, которое порой грозило захлестнуть ее и унести в бездну.

Одиночество в толпе сейчас стало расхожей фразой. Гиацинта никогда еще не жила в таком месте, где почтальон не остановится, чтобы обменяться несколькими фразами у входной двери, или где кассир в супермаркете так дорожит своим временем. С одной стороны, анонимность была благом, а с другой – заставляла переживать тяжелые моменты. В городе и особенно в ее округе на границе с Челси жило множество людей, но отношения не налаживались. Гиацинта лишь вежливо раскланивалась с ними. У нее не было ничего общего с девятнадцатилетней честолюбивой актрисой, которая жила по другую сторону вестибюля вместе со своим дружком; не имела она никаких контактов и с портными, не говорившими по-английски. Дряхлая пара, прожившая в этом здании уже шестьдесят пять лет, вообще была из другого мира.

Под окном пролегала улица, которая на глазах претерпевала изменения. Прошлое сохранилось в виде пятиэтажек без лифта. Здесь возле окон развешивали постельное белье, а на балконах стояли женщины, сплетничающие и наблюдающие за детьми.

После трудового дня Гиацинта преодолевала четыре пролета лестницы и закрывала за собой дверь с противоречивыми чувствами. Иногда эти две комнаты казались ей убежищем, порой – местом заключения. Она понимала, чем вызваны такие перепады настроения. При виде какой-нибудь матери, прогуливающейся с детьми, Гиацинта искала в доме спасения, зная, что здесь ничто не будет напоминать ей о нормальной жизни других людей. Вместе с тем похвалы возбуждали у нее желание добиться успеха вопреки обстоятельствам – и тогда она ненавидела свою тюрьму.

Отказавшись от предложения Арни помочь ей снять жилье, Гиацинта нашла его сама. Несмотря на советы Францины, Гиацинта не пожелала украсить его. У нее была кровать, два стула и ломберный столик, на котором она выполняла свою работу. В маленькой кухоньке Гиацинта готовила редко, ела очень мало и еще больше похудела. Но это не волновало ее. Она хотела одного – поскорее закончить курс обучения, найти работу и получать столько, чтобы иметь возможность снять жилье, куда смогут приезжать дети.

Гиацинта постоянно убеждала себя, что самое важное – смотреть вперед. Оглядываться назад бесплодно, говаривала бабушка. В тот день, когда были подписаны последние бумаги о разводе, Гиацинта вдруг вспомнила мотель, где они тайно делили ложе под ее атласным одеялом; вспомнила танцы, их первую ночь. Почему же все это исчезло, испарилось, словно ничего подобного никогда и не было?

Да, остается только одно – смотреть вперед. Тем не менее бессонными ночами, слыша пронзительные голоса на улице и грохот грузовиков, она совершала мысленное путешествие к дому, который оставила.

Лишь очень немногим Гиацинта сказала, что уезжает. Друзья не задавали лишних вопросов и пришли пожелать ей благополучия. Среди них были Мойра и две учительницы. Полагая, что Гиацинта едет во Флориду, они принесли подарки для Джерри и Эммы. Пришел и маляр. Когда его жена тяжело болела прошлой зимой, Гиацинта готовила для его семьи, и он это запомнил.

Францина была озадачена, подавлена и сердита на дочь, но старалась этого не показывать. Обняв на прощание Гиацинту, мать ничего не сказала, хотя в ее глазах блеснули слезы.

Порой, лежа без сна и слыша, как тикает будильник, Гиацинта вспоминала и Уилла Миллера. Он удивился бы, узнав, что почти незнакомая ему женщина последовала его совету. Гиацинте хотелось бы рассказать Уиллу об этом, если бы было возможно. Уезжая, она не оставила адреса, да к тому же не исключено, что у него больше нет желания встречаться с ней. Наверное, Уилл потерял к ней интерес, узнав, что она отказалась от своих малолетних детей.

Однажды утром Гиацинта увидела за окном снег. Было начало ноября, и снег превращался в серое месиво на тротуаре. Тем не менее это напомнило ей о приближении Дня благодарения. О прошлогоднем кошмаре лучше не вспоминать. В том году ехать было некуда. Францина собиралась вылететь на Запад и повидаться с внуками. У Гиацинты же не было ни малейшего желания лететь с ней.

При виде снега Гиацинту охватила тоска. Вот и год подходит к концу. Месяцы мелькают быстро один за другим. В следующем семестре Эмма пойдет в первый класс, а Джерри – в четвертый. Не успеешь оглянуться, как они выйдут из детского возраста.

Гиа подумала, что нужно попросить Арни устроить ей свидание с детьми. Странно, что она зависит от Арни. И вместе с тем это казалось ей вполне естественным.


Во время полета на юг Гиацинта испытывала волнение и возбуждение. Решив не давать воли слезам, она сказала себе: «Разум превыше сердца», – и вернулась к чтению. Читала она о жизни Коко Шанель – девушки, которая научилась шить в ателье по переделке одежды и завоевала известность во всем мире.

В отеле, где Гиацинта обедала в одиночестве, поскольку Эмма и Джерри должны были появиться лишь на следующее утро, она с удивлением поймала себя на том, что оценивающе смотрит на одежду других женщин, хотя прежде не обращала на это внимания.

Поднявшись после обеда в свой номер и мечтая о том, чтобы скорее наступило утро, Гиацинта решила сделать несколько набросков. Она нарисовала широкий японский пояс и юбку с оборками. Потом женщину в платье для завтрака и широкополой летней шляпе. Затем то же самое платье в сочетании с небольшой круглой шляпкой.

Гиацинта вдруг одернула себя. «За кого ты себя принимаешь – за мадам Шанель? Да, она начала с маленькой лавчонки по продаже шляп, но у нее был богатый любовник, и это ей помогло».

На следующее утро явились дети. Они вышли из роскошного лимузина, возле которого стояла их няня. Гиацинта сразу заметила, что Джерри подрос дюйма на два. Мальчик был копией Джеральда. Косичек у Эммы больше не было, волосы ее лежали волнами, как у Францины, и она явно вышла из состояния младенчества. Да, они стали совершенно иными. Гиацинта дала себе зарок не плакать и не нарушила его, хотя едва сдержалась, когда Джерри и Эмма оказались в ее объятиях.

Чуть поодаль стояла немолодая женщина в белой униформе и приветливо улыбалась.

– Вы миссис О’Мэлли, – сказала Гиацинта.

– О да! Что это было за утро! Дети пустились бы в путь в шесть часов, если бы я им позволила! Они так рвались увидеть маму.

– Мы привезли купальные костюмы! – воскликнула Эмма. – Папа говорит, что в этом отеле есть бассейн и ты позволишь нам в нем искупаться.

Гиацинта не представляла себе, что слово «папа» так уязвит ее.

Однако она бодро ответила:

– Конечно. Жаль, что я не захватила свой костюм, но мы с миссис О’Мэлли посидим и понаблюдаем за вами. А потом мы позавтракаем и повеселимся.

– Ее зовут няня, – уточнила Эмма.

– Хорошо, мы с няней понаблюдаем за вами. Переоденьтесь здесь. Где твоя пляжная сумка? Я помогу тебе.

– Нет. Мне поможет няня, – возразила Эмма. – Она всегда это делает.

– Отлично. Я пойду и поищу стулья в тени.

Няня всегда это делает. Казалось бы, мелочь, но она пробуждала в Гиацинте ощущение собственной ненужности.

Найдя стулья, она села и стала ждать.

«Я ищу себе неприятностей, – подумала Гиацинта. – Просто выискиваю обиды. Нужно найти приятное в этой ситуации. Дети приехали. Вот они – в красных трусиках и розовом бикини, – мои кровинки, плоть от моей плоти».

– Не надо! – крикнула она, когда Джерри нырнул в бассейн для взрослых.

Няня успокоила ее:

– Джерри отлично плавает, и у вас нет причин для беспокойства.

– Я не знала, что он так преуспел.

– Да, Джерри – настоящий спортсмен. Он начал заниматься теннисом в прошлом месяце, и тренер говорит, что мальчик опережает многих детей его возраста.

– Джерри не упоминал об этом, хотя мы разговариваем по телефону почти каждый день.

– Я знаю и постоянно напоминаю им о времени. Должно быть, вы ждете их звонка.

Гиацинта сделала вид, что наблюдает за дочерью, которая заговорила с какой-то девочкой в бассейне.

– Эмма очень общительная. Всюду находит себе друзей. И все льнут к ней, даже те, от кого этого не ожидаешь. На днях какой-то мрачный старикан заговорил с ней в аптеке и… и когда я рассказала ее отцу, он рассмеялся. Доктор всегда… – Няня вдруг запнулась.

«Подави свой гнев и свою боль, Гиацинта. Сохрани достоинство».

– Вполне уместно упомянуть об их отце, няня, – сказала она.

– Я лишь хотела сказать, что Эмма уже личность.

«Да, еще одно сходство с Франциной, и это тоже приятно. Это облегчит ей жизнь».

Джерри, тоже найдя друзей, привел одного из них.

– Это Дуг. Он хочет позавтракать с нами. Его родители вернутся позже. Дуг может с нами позавтракать?

Было неясно, кому адресован этот вопрос. Гиацинта ответила быстро и то же самое сделала няня:

– Да, добро пожаловать.

Гиацинте хотелось побыть наедине с детьми, но она подозревала, что Джеральд не разрешил няне оставлять их с матерью.

За завтраком дети все время болтали. Все сложилось совсем не так, как мечтала Гиацинта. Вспомнив о двух комнатах, которые сейчас занимала, она решила, что сделала ошибку, продав дом.

Эмма вдруг сказала:

– Я хочу покататься на лошади. Мне надоел бассейн. – В ее голосе появились новые, капризные нотки. – Я устала от него. В клубе есть бар с мороженым, а здесь нет.

– Заткнись, – бросил Джерри.

– Мне не нравится твой тон, – заметила Гиацинта.

– Но ведь все так говорят, мама!

– Возможно, но мне все равно это не нравится.

– Я хочу покататься на лошади, – повторила Эмма.

– Я не взяла для этого одежды, – ответила няня. – Я не знала, что ты захочешь кататься.

– Я могу покататься и в этой одежде, – заявил Джерри.

– Нет, для этого нужны длинные брюки, ботинки и маска с ремешком. Папа не разрешает тебе ездить на лошади без такой экипировки. Как и на велосипеде. Вот и все, – авторитетным тоном заключила няня.

– А мы не могли бы покататься, чтобы показать маме? – взмолился Джерри. – Чтобы она только посмотрела? Ты бы хотела этого, мама?

– Конечно. Мне хочется того же, что и вам.

– Это довольно долгая поездка, ну да ладно, – сказала няня. – Нам нужно поторопиться, пока дорога не так перегружена.

Джерри сел впереди, болтая и крутя кнопки радиоприемника. Сидевшая в среднем ряду Эмма быстро уснула. Когда ее головка прижалась к плечу матери, Гиацинта замерла и боялась пошевелиться, чтобы нелишиться сладостного ощущения.

– Мы уже почти приехали! – воскликнул Джерри. – Я знаю дорогу. Еще два светофора, – он поднял два пальца, – затем повернем налево… нет, направо, и тогда я покажу тебе лошадь дяди Арни.

Джерри возбужденно запрыгал на сиденье.

Гиацинта ласково спросила:

– А разве вначале не твою лошадь?

– И ту и другую! Но сперва его лошадь, потому что она больше. Я тебе говорил – это теннессийский рысак.

Об этом Джерри упоминал почти в каждом телефонном разговоре.

– Да. Я знаю. А что за пони у Эммы?

– Ну, вообще-то это не ее пони. Эмма еще слишком маленькая. Ее сажают на пони и водят по кругу. Она только думает, что это ее пони. Но мы не говорим ей об этом. Не хотим ее обижать.

– Что ты тут обо мне говорил? – спросила, приподнимаясь, Эмма.

– Только то, что ты хорошо вздремнула, а мы тем временем почти приехали.

Эмма улыбнулась. У нее были ровные зубы. В отличие от Джерри она не унаследовала ямочек Джеральда. Кто-то подарил ей маленькое золотое сердечко на цепочке. У Эммы была царапина на внутренней стороне руки, залепленная пластырем. Глаза матери ничего не упустили.

С другой стороны, Гиацинта почти ничего не видела. Все слилось в расплывшееся пятно – и приземистые строения, и поля, и ровные зеленые лужайки с белыми деревянными заборами. Вывели пони, весьма миниатюрное создание, усадили на него Эмму и покатали пару минут. Няня захлопала в ладоши, Гиацинта сделала то же. Затем вывели пони побольше, и Джерри продемонстрировал свое умение держаться в седле. И все то же пятно застилало Гиацинте глаза, мысли путались в ее голове. «Что я здесь делаю? Ведь все это фальшиво», – подумала она.

Няня коснулась ее руки.

– Вы хорошо себя чувствуете?

Гиацинта встрепенулась.

– Да-да, хорошо.

– Я спросила, потому что вы не ответили на вопрос Джерри.

– Ах, я не услышала его. Продолжай, Джерри, покажи мне свое мастерство.

– Поводья нужно держать между большим и указательным пальцами. Видишь? Вот так, а не в кулаке. А сидеть следует прямо, опустив колени. Мне можно немного проехать? Совсем немножко! Я знаю, что не одет для этого, но можно, Том?

Молодой конюх, державший пони, подмигнул Джерри. Очевидно, мальчик ему нравился.

– О’кей, я пройду с тобой по кругу. А потом ты слезешь. И мы никому про это не скажем.

– Здесь очень доброжелательны к детям, – заметила няня. – Наверное, потому, что дядя Арни держит здесь свою лошадь и приходит сюда почти ежедневно.

Джерри с гордым видом спешился и передал поводья Тому. «У детей хорошая жизнь, – подумала Гиацинта. – По крайней мере за это я должна быть благодарна».

– Я не говорил тебе, как его зовут, мама?

Джерри называл имя много раз, но, очевидно, ему доставляло удовольствие повторять его.

– Пони зовут Король Карл. А знаешь почему?

– Нет.

– Потому что Чарли – спаниель короля Карла.

– Мне нравятся его белые чулки, – заметила Гиацинта.

– Это белые носки, мама. Чулки доходят до колен.

– Ты так много знаешь, Джерри.

– Да, – кивнул он. – А ты знаешь, что я езжу на английском седле? Ковбои пользуются западным седлом, а я нет.

– Значит, ты не ковбой? Ты житель восточной части.

Няня взглянула на часы.

– Пока дорога не слишком перегружена, нам лучше отправиться. Хорошо, что нам не обязательно быть точно к обеду. Раз в неделю доктор дежурит в клинике ночью. Вот и сегодня он дежурит.

Гиацинта об этом не знала, но помнила, что Джеральд пунктуально соблюдает режим. Она вдруг увидела сильные жилистые руки, ухоженные и несколько суровые, которые кладут нож и вилку параллельно друг другу на тарелку. То ли от этого воспоминания, то ли от того, что день близился к концу, Гиацинта почувствовала себя опустошенной. Какой смысл имел этот день? Он лишь разбередил раны. И она так и не узнала, болезненно ли переживают ситуацию дети. Может, их раны уже зажили? Дай Бог, чтобы было так.

– Я хочу мороженого, – заявила Эмма. – С шоколадом.

– А ты помнишь волшебное слово, Эмма?

– Я хочу мороженого, пожалуйста.

– Хорошо. Мы купим его, когда вернемся в отель.

– У них есть с шоколадом?

– Конечно.

– Приближается время ужина. Не стоит портить аппетит, – возразила няня.

– Сейчас еще разгар дня, – твердо сказала Гиацинта, – и ничего не случится, если они не доедят свой ужин.

Няня явно превысила свои полномочия. Она не стала бы так вести себя с другой матерью. Однако няня видела, что имеет дело с женщиной, униженной и отвергнутой.

Они сидели на террасе, овеваемые бризом, под шелестящими пальмами, в окружении искусственных джунглей и цветов. Наблюдая за детьми, Гиацинта отметила, что они довольны, хотя особых восторгов не испытывают, поскольку уже привыкли к местам вроде этого.

Джерри сообщил, что отец берет его на теннисные соревнования. У него новая ракетка. Эмма еще мала для тенниса. Она занимается балетом. И еще отец играет с Джерри в шахматы. В этом нет ничего плохого. Хорошо, если кто-то имеет средства для того, чтобы обучать детей. Но если твои возможности ограничиваются убогой квартирой, ты не можешь им этого дать. И Гиацинта снова вспомнила женщину на общем собрании группы. Она лишилась сына, поскольку тот предпочел роскошный отцовский дом на озере. И снова вспомнила лица вдовы и маленького мальчика.

Джерри вдруг спросил, развелись ли они с отцом.

– Да, – ответила Гиацинта.

– Все бумаги оформлены и подписаны?

Гиацинта поразилась. Бумаги. Это поколение детей узнает обо всем очень рано.

И она снова сказала:

– Да.

– Почему ты никогда не приезжаешь к нам домой? – спросила Эмма.

– Ты ничего не понимаешь, хотя и не виновата в этом. Тебе всего пять лет, – сказал Джерри.

– Мне уже пять с половиной. Почему, мама?

«Я устала, – подумала Гиацинта. – Устала и не знаю, что ответить».

– Потому что мама больна, – отозвался Джерри. – Тэсси так сказала.

– Тэсси? Кто это?

– Ты ее знаешь. Она готовит и убирает дом.

«Больна, – подумала Гиацинта. – Да, наверное, в тот день я выглядела больной».

– Джерри, она не права. Я здорова. Мне пришлось долгое время ухаживать за бабушкой, а потом…

– Тэсси сказала, будто с тобой что-то случилось. Я это сам слышал. Она и тебе тоже говорила, няня, помнишь? Я слышал, как вы разговаривали на кухне. Тэсси сказала, что ты почувствовала себя плохо в тот день, когда приехала и не застала нас дома. Она сказала, что ты плохая женщина и поэтому папа ушел от тебя. Но я знаю, что это неправда. Никакая ты не плохая, а Тэсси просто глупая. Я ненавижу ее. Я рассказал про это папе.

На мгновение Гиацинта закрыла глаза.

– И что сказал папа?

– Что ты, разумеется, вовсе не плохая.

Няня, залившись краской, перебила мальчика:

– Выражайся точнее, Джерри. Я не помню, чтобы Тэсси употребляла слово «плохая», она говорила «больная».

– Я так и выразился, мама. Я всегда все запоминаю, правда?

– Да, у тебя прекрасная память.

– Да, память у него прекрасная, – подтвердила няня. – Но тут явная ошибка. Никто не хотел никого обидеть. Тэсси ошиблась и насчет того, что вы больны. Возможно, вам нездоровилось в тот день. Не знаю, меня тогда не было, но сегодня вы выглядите великолепно. Дядя Арни постоянно говорит о вас с детьми, и никогда ни словом не обмолвился о том, что вы больны.

Эта женщина не могла обмануть Гиацинту. Она выражала сочувствие, но явно испытывала недоброжелательство, намекала на то, что Арни, вероятно, больше чем просто дядя.

Понимая, что это неприятно подействует на детей, Гиацинта решила сменить тему, однако не удержалась от вопроса:

– А что еще сказал папа, Джерри?

– Он сказал, что Тэсси не должна говорить подобные вещи.

– А когда ты опять приедешь? – заныла Эмма.

– Я скажу тебе по телефону, дорогая. Сейчас я этого не знаю.

– А мы сможем приехать к тебе домой?

Могла ли она ответить, что у нее больше нет дома?

– И об этом я скажу тебе по телефону.

– Почему ты должна уезжать сегодня, мама?

Няня насторожилась.

– Я должна ехать в школу и не могу опаздывать, Эмма.

– В школу? Но ведь ты уже взрослая! А взрослые не ходят в школу.

– Иногда ходят, – заметил Джерри. – Папа говорил мне.

Это решало вопрос. Если папа так сказал, значит, так оно и есть.

– Мы и в самом деле должны уже выезжать, – сказала няня. – Пора.

Все быстро встали и, пройдя вестибюль, вышли к машине. Эмма и Джерри бежали впереди.

– Красивые дети, – заметила няня, вероятно, пытаясь смягчить неловкость.

Через несколько часов, когда самолет поднялся в вечернее небо, Гиацинта попыталась вспомнить последние минуты, но не смогла. Она помнила предыдущий вечер, когда сидела в номере, делала дурацкие эскизы модной одежды и ждала встречи. А вот сегодняшний день прошел не так, как надо. Дело не в том, что Джерри и Эмма несчастливы. Няня к ним привязана, да и они ее любят. Джеральд, разумеется, обожает детей. Так что проблема совсем в другом. Жестокая истина заключалась в том, что дети постепенно ускользали от Гиацинты. Она теряла их.


Однажды под вечер раздался стук в дверь, и Гиацинта увидела на пороге Арни.

– Я не дозвонился сегодня, поэтому, возвращаясь с Уолл-стрит и проезжая мимо, решил наведаться к вам.

– Я только что вернулась с занятий и не успела прибраться. Наверное, вас удивляет, что в такой маленькой квартирке такой беспорядок. Впрочем, входите.

Застигнутая врасплох, Гиацинта оправдывалась. Арни стоял возле ломберного столика, на котором было разложено шитье.

– Давненько не видел вас.

– Но вы часто слышите меня по телефону, – улыбнулась она.

– Это не одно и то же. Не хотите пойти пообедать?

Арни заметил неразвернутый сандвич рядом с бутылкой минеральной воды, а также старенькую кровать в дальней комнате. «Он видит все. Уверена, Арни способен читать мои мысли», – подумала Гиацинта.

– Спасибо, в другой раз, – ответила она. – Эта вещь должна быть готова к утреннему занятию. Я ведь очень усердно занимаюсь.

– Хорошо. Не буду мешать вам. Только немного передохну.

Опустившись на стул, он стал разглядывать Гиацинту.

– Как поживаете? – спросил Арни.

– Отлично. Занимаюсь, чувствую себя превосходно.

– Отложите на минутку карандаш и поговорите со мной.

Гиацинту удивил его властный тон.

– Будьте откровенны со мной, Гиа. Думаете, я не знаю, что вы несчастны? Джерри рассказал Джеральду о том, что произошло на прошлой неделе, когда вы были там. И вчера в кафетерии после операции Джеральд поделился этим со мной. Вот поэтому я и здесь. Он очень сожалел о том, что сказала эта дама. Джеральд хотел бы сам все объяснить вам. Для детей было бы лучше, если бы вы иногда по-дружески контактировали.

«Поджог. Погиб человек. Считай себя везучей. Примирись со своей жизнью. Дружеский контакт…»

– Передайте Джеральду, Арни, что ему не стоило возлагать на вас такую миссию. В его словах нет ни единого слова правды. А в этих обстоятельствах… Да он сам все знает лучше, поэтому, пожалуйста, не просите меня больше об этом, ладно?

Арни развел руками.

– Хорошо, не буду. – Он вздохнул. – Это выше моего понимания. Наверное, для всех развод – трудное дело. После него всегда остается осадок. Я никогда не был женат, поэтому мне не дано знать. Кстати, почему я не был женат, тоже не знаю. Господи, мы видим стольких хорошеньких женщин по роду нашей деятельности! Может, это и напугало меня. Начиная заниматься пластической хирургией, я собирался излечивать военные раны, помогать жертвам аварий и тому подобное. Однако большинство наших пациентов – это женщины, которые хотят выглядеть моложе.

У Джеральда тоже были свои устремления. Гиацинта вспомнила молодого человека в Техасе, который родился с половиной носа. Джеральд рассказывал, как изменил лицо пациента, сделав его по существу совсем другим человеком. «Да, я должна понимать, что кто-то из пациенток платит доктору постелью.

Куда ушла страсть, опалявшая меня с того дня, как я увидела его, и полыхала вплоть до окаянного ночного пожара? Она умерла».

Арни продолжал:

– Я всегда просил вас помнить, что вы нравитесь мне оба. Джеральд был для меня находкой. Мой первый партнер был неудачником. Не умел обращаться с пациентами, делал слишком много неудачных операций. Хорошо, что против нас не были возбуждены иски. А о Джеральде говорят с восторгом. Кстати, я подумываю о том, чтобы сократить свой объем работы, платить себе меньше, а ему больше. Дело не в том, что я стар. Мне еще нет и пятидесяти. Просто я хочу уменьшить нагрузки и больше времени проводить с лошадьми.

Арни был явно настроен на неторопливую, размеренную беседу, и Гиацинта почувствовала нетерпение. Когда он устремил на нее долгий внимательный взгляд, Гиа вспомнила слова Францины: «Этот мужчина без ума от тебя». Это вселило в нее беспокойство, и она ухватилась за фразу о лошадях.

– С несколькими лошадьми, Арни? Вы уже купили напарника для Майора?

– Это совсем другой. На Майоре я езжу. А новый – чистокровка, красавец. Это скаковой жеребец. Но держу его я в том же самом месте. Заплатил за него целое состояние. Кстати, можно получить целое состояние, если он выиграет. А если не выиграет, это останется просто хобби. Вы никогда не бывали на скачках?

– Нет.

– Да, это дорогое хобби, но я могу себе его позволить. Поставив на резвую лошадь и выиграв, я люблю себя побаловать. Вот купил себе неделю назад роскошный «мерседес». Пока еще не «ламборгини». – Он засмеялся. – Но часть выигрыша я всегда жертвую на благотворительные цели. На детскую больницу или что-нибудь в этом роде. Это успокаивает мою совесть. – Арни снова засмеялся. – Так, значит, вы вернулись в школу? И как ваши успехи?

– Все отлично. Очень интересно. Мне нравится. Я не была уверена в этом, но тем не менее это так.

– Понятно. Допускаю, что у вас все отлично, но вы-глядите вы не слишком хорошо. Ну что это за образ жизни? Посмотрите на эту кучу. На свой ужин – сандвич из гастронома. Я вспоминаю об обедах, которые вы готовили в том доме… Даже королева не ела лучше и вкуснее! Какого черта вы не берете от Джеральда деньги? Он много зарабатывает.

– Арни, вы уже знаете ответ и лишь минуту назад говорили, что не будете просить меня об этом.

Отмахнувшись, Арни продолжил:

– Это не место для вас. Разве вы не могли найти что-нибудь поприличнее даже без его денег?

– У меня нет ничего, кроме денег за проданный дом. Я положила их в банк и живу на проценты. Знаете, сколько стоит жилье в этом городе?

– Конечно. Поэтому у меня его нет. Гораздо дешевле, приехав сюда, остановиться где-то на пару ночей. – Арни встал и заглянул в спальню. – Бог мой, да здесь хуже, чем в конюшне! Почему вы не привезете сюда хоть что-то из вашей мебели?

– Она будет здесь неуместна. Та мебель создана для других апартаментов. К тому же ни один из диванов не пронесешь по этой лестнице.

– Вы правы, – печально согласился Арни. – Я иногда думаю о последнем рождественском празднике в вашем доме. Было грустно без отца малышей, но у них были вы и ваша мать. С каким аппетитом они уплетали шоколадный торт! Скажите, вы собираетесь устроить им Рождество здесь?

Гиацинте захотелось, чтобы он ушел и оставил ее в покое. На глаза ее навернулись слезы. Не желая, чтобы Арни видел их, она подошла к окну. Наступали сумерки, на освещенной улице, словно на сцене, двигались люди.

Руки Арни легли ей на плечи.

– Не плачьте, – мягко сказал он.

Ему не следовало этого говорить, поскольку слезы тут же хлынули ручьем.

– Хотел бы я знать, в чем причина.

– Он думает, что это сделала я! И за это наказывает меня.

Как могли сорваться с ее языка эти опасные слова? Кто поручиться, что они когда-нибудь не сорвутся с языка Арни?

– Он думает, что вы сделали – что?

– Устроила пожар… Сожгла здание…

– Что?! – воскликнул Арни, отпуская Гиацинту. Глаза у него расширились. Он был потрясен до глубины души. – Я не верю в это!

– Но это так!

И вдруг в ней сработала система самозащиты. Гиацинта поняла, что должна внести в свои слова некоторые коррективы.

– Но ведь это безумие, правда? Ведь я же не была даже рядом со зданием! Я неделями не заходила в него! Я была дома с детьми.

– Должно быть, он спятил, – проговорил Арни. – С какой стати вы учинили бы поджог?

– Очень просто. Из-за Сэнди.

– Черт возьми, если кто это и сделал, то скорее всего сама Сэнди! Я не исключил бы из числа подозреваемых эту дешевую шлюху.

Страх Гиацинты сменился паникой. Схватив Арни за лацканы пиджака, она заглянула ему в глаза.

– О Боже, только не говорите ни Джеральду, ни кому-нибудь другому о том, что я вам только что сказала, Арни!

– Конечно, нет. Неужели я способен причинить вам вред? – В его глазах светилась доброта. – Уверен, вы так не думаете. Ваша мать относится ко мне весьма одобрительно, а ведь она исключительно умна.

Достав из нагрудного кармана носовой платок, он осушил им слезы Гиацинты.

– Верьте мне, Гиацинта. Я уже забыл то, что вы сказали. Если кто-нибудь спросит, я сделаю вид, что не имею об этом понятия. Я думаю о детях и о вас. Это ужасно. На вас совершенно несправедливо возложили вину.

– Я не хочу, чтобы это испортило ваши отношения с Джеральдом. Я не из тех, кто ссорит людей.

– Не сомневаюсь, Гиа. – Арни вскинул руку. – Но, черт возьми, вы не можете жить в этой дыре! У вас должно быть приличное жилье, куда могли бы приехать ваши дети. Где-нибудь возле Центрального парка – там они могли бы играть, кататься на лошадях. Возьмите свои вещи из хранилища, сделайте так, чтобы все выглядело прилично. Францина видела ваше нынешнее жилье?

– Нет. Она давно не приезжала в Нью-Йорк.

«Францина была бы шокирована, – подумала Гиацинта. – Мойра тоже. Да все, кто меня знал, были бы потрясены».

– О Господи, представляю ее лицо, если бы она вошла сюда! Нет, вы должны перебраться в приличное место, и чем скорее, тем лучше. Куда-нибудь поближе к парку.

– Я знаю, мне нужно место, где меня могли бы навещать дети. Поэтому я и пытаюсь научиться зарабатывать. Но сейчас я не смогу заплатить даже за дверную ручку в том районе, о котором вы упоминали!

– Это потому, что вы не знакомы с нужными людьми. У меня есть приятель – настоящий король недвижимости. Он кое-чем мне обязан. Я заставлю его найти жилье, которое будет вам по карману. Я предлагал вам раньше свою помощь, но вы все сделали без меня.

– Арни, вы ангел, но даже ангелы не способны творить такие чудеса.

– Этот ангел сотворит. Вот увидите! Я заработал поцелуй?

Хотя Гиа ожидала, что последует обычный дружеский поцелуй, но была готова и к другому, поэтому вздохнула с облегчением, когда Арни прикоснулся к ее щеке, после чего вышел из комнаты.

Из окна она видела, как он сел в такси. «Арни красив, большинство женщин наверняка испытывают к нему влечение», – подумала Гиацинта. Но она не питала к Арни таких чувств. У них не было общих интересов. И тем не менее он великолепно понимал ее, за что Гиацинта была ему искренне благодарна.

«Арни – загадка, – подумала Гиацинта. – А разве каждый из нас – не загадка?»

Глава 12

Агенты по продаже недвижимости уехали три дня назад, и квартира уже была в полном порядке. Все еще не веря свершившемуся, Гиацинта стояла в холле, откуда двери вели в две спальни и небольшой кабинет, где она могла работать, а Джерри – спать, и в другие помещения. Гиацинта была потрясена. Дом располагался ближе к Ист-Ривер, чем к Пятой авеню, где жили старая финансовая аристократия и нувориши. Сейчас была ранняя весна и на улицах зазеленели первые деревья – китайские гинкхо. Можно прогуляться к реке и понаблюдать за проходящими судами или же пройти к западной части, к обширному цветущему парку, куда она будет ходить с детьми во время школьных каникул.

В верхнем ящике письменного стола лежал список музеев, детских концертов и прочих развлечений. Гиацинта с удовольствием размышляла о том, что даже вид письменного стола, а также многих других давно знакомых предметов из дома будет что-то значить для детей и в какой-то степени приблизит их к ней. Вещи имеют удивительную способность пробуждать сильные эмоции. Наверняка маленький круглый кухонный стол напомнит детям о том, как они пили молоко с печеньем, возвращаясь из школы. По часам с кукушкой дети учились определять время.

Из-за размеров нынешнего жилья большая часть мебели оставалась на хранении в ожидании того прекрасного будущего, которое Францина предрекала Гиацинте. При этом Гиацинта избавилась от кровати, на которой спала с Джеральдом, от его большого кожаного кресла с подголовником и оттоманки, на которую он клал ноги, а также от обеденного стола, во главе которого он сидел. Сейчас у нее не осталось ничего, связанного с ним.

– Дождитесь мебели, – сказал Арни, когда привез ее посмотреть квартиру.

Пустая квартира казалась огромной – и невероятно дорогой.

– Арни! Я не могу себе этого позволить!

– Я же говорил вам, Гиа, что у меня с ним сделка. Вам придется платить сущую мелочь.

– Но я не вижу в этом никакого смысла! Почему я должна платить так смехотворно мало?

– Потому что вы ничего не понимаете в бизнесе. Он оказывает мне услугу, так что платите свою ренту и наслаждайтесь квартирой. Пусть дети приезжают сюда и получают удовольствие.

Это решило вопрос, хотя теперь Гиацинта чувствовала себя должницей.

– И мне нечем отплатить ему за эту услугу, – призналась она по телефону Францине.

– Очевидно, Арни надеется, что ты отплатишь.

«Если это действительно так, – размышляла Гиацинта, – значит, я вела себя с ним неправильно и дала повод для того, чтобы у него возникла подобная идея. Хотя не представляю, каким образом дала ему повод. Чем я поощрила его? Вероятно, мне не следовало принимать это предложение, но слишком велико было искушение».

И Гиацинта в сотый раз оглядела жилье, желая ощутить его атмосферу. Здесь было удивительно тихо, спокойно и умиротворяюще светло: солнце отбрасывало теплые отблески на стены и пол.

Повсюду стояли цветы, которые Арни прислал по случаю новоселья. В пристройке, служащей столовой, стояла композиция из цветов. Между окнами гостиной в роскошном фарфоровом горшке красовался куст с неведомым названием, вероятно редкостный и дорогой; на ночном столике рядом с кроватью стояла миниатюрная ваза с розовыми бутонами.

– Вы вовремя поймали меня, – сказал Арни. – Я заталкиваю свой хлам в чемодан и собираюсь ночным самолетом вылететь домой.

– Я думала, вы задержитесь.

– Но я не сбегаю. Я работаю. И на сей раз у меня не было никакого дела в городе. Я пришел посмотреть, как вы переехали и устроились.

– Вы прекрасный друг! И так много делаете для меня! Мне очень жаль, что вы не увидите мою мать. Она приезжает завтра, и я надеялась, что вы пообедаете с нами.

– Очень хорошо, что Францина не видела ваше предыдущее жилье.

– Да. Мне бы пришлось много чего от нее услышать.

– И она была бы права. Мне нравится Францина. И знаете почему? Потому что она любит меня гораздо больше, чем вы.

– Вы несправедливы, Арни. Вы мне очень нравитесь.

– Ну-ну, не надо об этом.

– Очень жаль, что вы не придете на обед. Кажется, уже сто лет я ничего не готовила.

– Значит, вы чувствуете себя лучше, правда?

– Не совсем. Просто я учусь выживанию. Вопрос стоит так: выжить или умереть.

– О последнем не думайте, Гиа.


Загружая последнюю тарелку в посудомойку, Францина сказала:

– Я не обедала так целую вечность. Обычно я либо питаюсь вне дома, либо что-то делаю наскоро, а это совсем не то, что у тебя. Ты для меня загадка, Гиацинта. И всегда была загадкой.

«Уж не собирается ли она вновь затеять пустой разговор о разводе и детях? Только не это», – взмолилась Гиацинта. Францина нежно улыбнулась.

– И вот ты изучаешь фасоны всех видов одежды, ты законодательница моды…

– Может, я от тебя унаследовала вкус к модной одежде. Пусть самую малость.

Францина раскрыла альбом, лежавший на столе.

– Эти эскизы напоминают мне твои картины. Я вспоминаю, как ты писала отца, лежащего в гамаке, или меня в белом платье.

– Многие модельеры любят рисовать. Кое-кто из знаменитых модельеров начинали как художники. Ведь надо показать эскиз изготовителю и заинтересовать его.

– Может, ты станешь знаменитостью среди модельеров.

Францина не имела представления о конкуренции, о яростном, беспощадном соперничестве, о людях, которые обещают и затем не выполняют своих обещаний, о том, как возникают, взлетают вверх и быстро низвергаются с высоты коммерческие предприятия и фирмы. «Мне хотя бы обеспечить себе приличный уровень жизни, – в сотый раз думала Гиацинта, – некую стабильность, чуть большую надежность, чем тогда, когда я продавала платья в универмаг Р. Дж. Миллера». К этому она отчаянно стремилась.

Часто во время беседы Гиацинта ловила себя на том, что теряет нить разговора. Она представляла себе смеющегося Джерри или, взглянув на часы, думала: сейчас четыре, должно быть, они едут кататься на лошадях.

Гиацинта заставила себя вернуться к настоящему моменту, к симпатичной квартире и к Францине, ожидающей ее ответа. Не странно ли, что двое людей не могут находиться вместе не разговаривая? Считается даже оскорбительным молчать, ибо это может означать, что человек надоел тебе или ты сердишься на него.

– Я сегодня кое-что купила, – сказала Гиацинта. – Вряд ли я могу себе такое позволить, но все же сделала это.

– Покажи.

Гиацинта достала из шкафа ткань с разноцветным узором и показала Францине.

– Это висело на витрине, – объяснила она. – Драпировочная ткань, но я подумала, что из нее можно сшить замечательную юбку. Посмотри на цвета!

– Когда и с чем ты будешь это носить?

– Да когда захочется. С ботинками и толстым свитером или с шелковой блузкой и ожерельем из рубинов и бриллиантов. Правда, в таком случае меня должен сопровождать полицейский. – При виде этих ярких цветов у Гиацинты поднялось настроение. – А еще я на днях купила шелк изумрудного цвета. Это дешевая ткань, и я решила попрактиковаться в раскрое. Я люблю заниматься этим дома.

– Покажи мне.

– Вот, посмотри. Прелесть, не правда ли? Мне это напоминает газон после дождя.

– И что ты с этим сделаешь?

– Простое платье с яркой расцветкой может надеть женщина с великолепной фигурой – такой, как у тебя. Позволишь мне приложить к тебе?

– Почему бы и нет?

– Отлично. Сейчас я достану булавки. У нас вчера было занятие по технике драпировки. Очень непростое дело. Я попробую применить греческие складки. А ты стой и не шевелись. – Держа булавки во рту, Гиацинта продолжала: – Простое платье вроде этого следует шить вручную. Люди не понимают, что ручное шитье создает особый шарм. Это то, что мы видим у кутюрье в Париже. Именно за это и платят. Бабушка могла бы работать в таком месте. Я до последнего времени не осознавала этого.

Гиацинта умолкла, на мгновение увидев себя у мольберта с кистью в руке. Сейчас она ощущала, как создает что-то из ничего. Гиацинта зашпилила, затем вынула булавку и зашпилила снова. Ткань скользила под ее пальцами.

– В ванной есть зеркало во весь рост, – сказала она. – Пойди и взгляни, нравишься ли ты себе.

Вскоре Францина вернулась в комнату.

– Даже не верится! Как быстро ты соорудила платье!

– Нас обучают известные модельеры. Если быть внимательным, то кое-чему можно научиться. Вот и весь секрет!

– У тебя были способности еще до того, как ты пришла туда. Не уверяй меня, что все, кто посещает вашу школу, научились этому за несколько лекций.

– Нет, конечно. К этому надо и руки приложить. Хочешь, чтобы я сшила это платье для тебя? Будешь его носить?

– Еще бы, дорогая! Я даже вышью на нем твое имя. И буду горда не меньше, чем Эмма, когда она получила от тебя розовое платье.

При упоминании Эммы повисла тишина. Францина чуть слышно вздохнула, а затем мягко заговорила:

– Я вижу теперь, как искусство привело тебя к этому делу. Все в жизни связано. Здесь необходимо чувство формы и пропорции. Знаешь, Гиацинта, я должна извиниться перед тобой. Ты была права, сделав этот выбор, а я, не подумав, возражала. Я всегда говорила себе, что не имею права выражать мнение, так как почти не смыслю в искусстве, и все же то, что ты делаешь, великолепно. И кажется, ты не тратишь на это усилий. На сей раз это действительно твое.

Францина и Уилл Миллер. Два человека, которые не знали друг друга и никогда не узнают. Мать держала свое мнение при себе, а он высказал его в лицо Гиацинте.

– Ты еще ходишь в магазин Р. Дж. Миллера? – спросила Гиа.

– Нет. Один из них у нас закрылся недавно, а тот, что был в твоем городе, кто-то купил. Магазины были старые и симпатичные, но, наверное, отставали от времени.

Конечно, глупо вспоминать человека, с которым Гиацинта провела не более шести или семи часов. Тем не менее она иногда обращала внимание на какого-нибудь мужчину на улице, который чем-то напоминал Уилла, и не находила этому разумного объяснения.

– Я скучаю по тебе, – сказала Францина. – Могу хоть раз в две недели садиться за руль и приезжать сюда.

– На поезде ты доберешься сюда так же быстро. Разве тебе не нравится твоя комната?

– Очень нравится. Но, не зная, что у тебя есть комната для меня, я оставила чемодан в отеле.

– Неужели ты остановилась в отеле? Мне так жаль! Я думала, ты все поняла.

– Ничего, в следующий раз я буду знать. Теперь я увидела, где ты живешь, и мне стало легче.

– И плачу я мизерную сумму, помни. Ты не веришь тому, что рассказывает Арни?

– Почему мне не верить ему? Конечно, это очень дорогой дом, а люди не делают таких одолжений даже братьям, не говоря уж о друзьях. Нет, дорогая, Арни платит за это и тем самым делает тебе роскошный подарок.

– Папа сказал бы: «Францина, ты говоришь необдуманно».

– Вот как? – Францина подняла брови. – А что ты скажешь Арни, когда он попросит тебя выйти за него замуж?

– Он не попросит, – возразила Гиацинта. – Это просто смешно. Я не в его вкусе, да и он не в моем.

– Ладно, посмотрим. Это будет очень щекотливая ситуация. Вы оба слишком близки к Джеральду. – Францина с минуту помолчала, затем слегка нахмурилась и решительно спросила: – Что ты собираешься делать с детьми? Я не понимаю тебя. Когда ты расскажешь мне все об этом странном деле? Неужели ты опасаешься довериться мне?

– Дело не в недоверии. Да, ты моя мать, а я твоя дочь, но я уже не ребенок.

На прошлой неделе власти нашли человека, который десять лет назад поджег дом бывшей жены, живущей отдельно от него. Они разыскали его в Оклахоме. Как нашли, Гиацинта не знала. Она не дочитала статью. Должно быть, кто-то увидел его или что-то о нем услышал – какая разница? Кажется, не проходило и месяца, чтобы она не читала о поджигателе, который считал, что он в безопасности, но ошибался.

– Ладно. Может, когда-нибудь надумаешь. – Францина поднялась. – Уже поздно, а у меня много поручений на завтра. Я ведь не так часто приезжаю в Нью-Йорк.

Гиацинта тоже встала.

– Не сердись, прошу тебя. Это очень трудно…

– Да, трудно и печально. Не будем об этом. Мне жаль, что я подняла вопрос, потому что мы, похоже, никогда не договоримся. – Францина надела жакет, подпоясала тонкую талию и взяла сумку. – Наверно, какое-то время мы не увидимся. Лига по оказанию помощи детям посылает комитет в Мехико, и я буду там в качестве добровольного наблюдателя шесть недель. Возможно, остановлюсь по пути во Флориде. Хорошо, что есть Арни и я могу позвонить ему, когда пожелаю увидеть Эмму и Джерри. Я передам привет от тебя.

– Я говорю с ними почти каждый день.

– И тем не менее. Ну, я ухожу.

Они поцеловались, и Гиацинта сказала:

– Я в самом деле сошью тебе платье, если хочешь. И если удастся, сделаю это до твоего отъезда, чтобы ты взяла его в Мехико.

– Спасибо, я была бы рада, но не перегружай себя. Побереги силы.

– Не беспокойся.

Подошел лифт. Францина вошла в него и исчезла. Еще одно холодное прощание. «Сдержанное, вежливое и холодное, – подумала Гиацинта. – Я постоянно вспоминаю, как близки мы все были, когда дети были младенцами».

Джеральд бросил камень в бассейн, и круги расходятся до сих пор.


«Время», – прочитала она. И вновь перечитала старые слова Теннисона – старые, но верные и так соответствующие ее ситуации.

И Время – маньяк, разбрасывающий пыль,
И Жизнь – фурия, изрыгающая пламя.
«Пламя! Вот именно», – подумала Гиацинта и закрыла книгу.


Был поздний час. С того места, где она сидела, виднелся город, похожий на море огней на фоне ночного неба, подсвеченного и потому розоватого. С улицы до четырнадцатого этажа не долетал ни один звук, и в комнате царила тишина. Когда-то в прошлом в летние ночи громко стрекотали цикады, лаяли собаки, хлопали двери.

В конце комнаты спали дети. Завтра они отправятся назад, в дом Джеральда. «Как великодушно, – с горечью подумала Гиацинта, – что он разрешил им провести со мной две недели». Отчасти было даже тяжелее побыть здесь с Джерри и Эммой столь короткое время, а затем вновь расстаться, чем разговаривать с ними по телефону. Интервалы между визитами были слишком длинными, а телефон благодаря содействию Арни всегда был под рукой.

Благодаря Арни. Он предсказывал, что квартира принесет удачу, и теперь на самом деле многое изменилось к лучшему. По крайней мере дети знали, что у них есть «место» для встреч с матерью. Потеря прежнего дома подействовала на них гораздо болезненнее, чем Гиацинта ожидала. И она размышляла теперь о влиянии вещей, ибо стало очевидным, что они скучали по дому сильнее, чем по ней.

Бабушкины часы пробили одиннадцать. Удары были громкие, но дети спали крепко. Замерло эхо ударов, и сидящая у окна Гиацинта подумала, что ей тоже пора ложиться. В ее распоряжении оставалось лишь несколько часов; завтра Джерри хотел сходить в Музей естествознания и снова посмотреть на динозавра. После этого они позавтракают, а ближе к вечеру Арни, использовавший этот уик-энд для деловой поездки в Нью-Йорк, улетит вместе с ними во Флориду.

Он держался почти как член семьи. Часто с ним было легче разговаривать, чем с Франциной. Арни никогда не задавал вопросов. И детям с ним было легко и весело. Францина, конечно, умела ладить с внуками, но у Арни это получалось иначе.

Арни и его лошади занимали немалое место в жизни детей. Было забавно наблюдать, как Джерри непринужденно обращался с животным, и слушать его разговоры о чистокровке и теннессийском рысаке. Арни лишь посмеивался и подбадривал мальчика.

– Тебе нужно как следует заниматься, – говорил он Джерри, – а то через пару лет Эмма будет мчаться рысью наравне с тобой.

– Тогда я перейду на кентер, – парировал Джерри.

– Думаю, мне нужно научиться ездить верхом, – однажды сказала Гиацинта, и Арни тут же с ней согласился! Но зачем? Для столь редких поездок во Флориду? Пусть уж они получают удовольствие от прогулок на лошадях с Арни. Пусть они пользуются его добротой. «Мы, мои дети и я, – размышляла Гиацинта, – лишь немногие из тех, кому он покровительствует». Джеральд как-то сказал Гиацинте, что Арни очень щедр. Богатый и бездетный, он всегда готов поделиться деньгами и своим временем.

Францина придерживалась иного мнения, и хотя не распространялась на эту тему, Гиацинта полагала, что мать поощряет отношения между ней и Арни и не имеет ничего против их возможного брака.

– Сейчас, когда ты свободна, – говаривала она, – тебе следует больше раскрываться. Молодой женщине нужна эмоциональная разрядка. Ты слишком молода, чтобы соблюдать обет безбрачия.

Но все было не так просто. Гиацинта мечтала быть любимой! «Но никого поблизости нет, – размышляла она. – Я целый день работаю среди студентов, которые моложе меня. Вероятно, их вообще не интересуют женщины».

Часы пробили полночь. В одних чулках Гиацинта подошла к кроватям детей, на которые падал бледный свет, и посмотрела на них. Жизнь… Жизнь и Время.


– Разве вы не знаете, что я люблю все делать с размахом?

Арни задал вопрос в шутливой форме, но так оно и было на самом деле. И он не сомневался, что Гиацинта это знает. Арни нанял роскошный лимузин, чтобы отвезти детей в аэропорт.

Эмма и Джерри выглядели уставшими и сонными. Они исходили музей вдоль и поперек, а затем пешком прошли через парк до дома, чтобы забрать чемоданы.

– Отоспитесь в самолете, – сказал Арни. – А когда прилетите, сопровождающий разбудит вас.

– Сопровождающий? – удивилась Гиацинта. – Вы хотите сказать, что не полетите с ними?

– Я должен остаться и встретиться здесь по делу с одним человеком. А с ними все будет в порядке. Я только что разговаривал с сопровождающим. – Видя сомнения и опасения Гиацинты, он заверил ее, что тысячи детей путешествуют по стране таким образом от одного родителя к другому.

– Особенности времени. Я звонил утром Джеральду, и он одобрил. А вы знаете, как он заботится о детях. В этом отношении нужно отдать ему должное, Гиа.

Все еще беспокоясь, она спросила Джерри:

– Ничего, что вы полетите назад без дяди Арни?

– Ах, мама, мне уже девять лет! – Джерри выставил вперед подбородок и расправил плечи. – Я позабочусь об Эмме.

– Нечего обо мне заботиться! Я сама о себе позабочусь! – воскликнула Эмма, и Гиацинта рассмеялась.

Она провожала детей взглядом, пока они не исчезли в конце прохода. Джерри нес оба чемоданчика, а Эмма трусила за братом, держась за его пиджак. Если бы могла, Гиацинта побежала бы сейчас и сжала бы их в объятиях.

– Вы сердитесь на меня? – спросил Арни, когда они возвращались.

– Немножко. Вам следовало предупредить меня.

– Тогда вы не отпустили бы их.

Гиацинта поняла, что он прав. Иногда Арни раздражал ее своими советами и излишней опекой. Временами Гиацинте казалось, что он обращается с ней по-хозяйски, как это делал бы муж.

– Я заказал столик для нас в отеле, – вдруг сказал Арни.

Гиа собиралась отправиться домой, лечь и почитать, поэтому не слишком обрадовалась предложению. Поблагодарив его, она деликатно намекнула, что ей рано вставать и лучше перенести обед на другой раз.

– Вы же не ляжете в восемь часов, – возразил он. – Я рано привезу вас домой. Не разочаровывайте меня. – И Арни одарил ее обаятельной улыбкой.

Сгущались сумерки. Лимузин катил по автостраде. Убаюканная плавным ходом машины, Гиацинта расслабилась. Обитое плюшем удобное сиденье давало ощущение надежности и безопасности. Уже давно она не испытывала подобного чувства – отвыкла от него. И Гиацинта мысленно повторила себе: «Расслабься, расслабься».

Обед был великолепным, равно как окружение и тихая фортепианная музыка в дальней части зала.

Арни молча наблюдал за Гиацинтой. Он удивился, когда она вынула блокнот и что-то в нем нацарапала под столом.

– И здесь работаете?

– Простите. Это стало привычкой. Не сделав пометки, я рискую забыть. А ведь никогда не знаешь, в какой момент что-то вдруг бросится тебе в глаза. Это может случиться на улице или где угодно.

– А что вы увидели сейчас?

– Только не смейтесь. Прошел мужчина в синем костюме. Рядом с ним шла женщина в наряде шоколадного цвета. Цвета идеально сочетались. Я хочу напомнить себе об этом.

– Вам, похоже, и в самом деле нравится то, чем вы занимаетесь?

– Ну, может, это не вполне то, чего я хотела всю жизнь, но так уж сложились обстоятельства. – Она замолчала, а затем неожиданно для самой себя спросила: – Джеральд хоть иногда говорит обо мне? И знает ли он о том, как много вы делаете для Эммы и Джерри?

– Он никогда ничего не говорит о вас, Гиа. Будь это иначе, я бы сказал вам. Вообще у нас не так много времени для разговоров. Здесь суета, иногда настоящий сумасшедший дом. Когда мы не работаем, у каждого своя жизнь. Возможно, по этой причине работа идет столь слаженно. У Джеральда своя личная жизнь. – Подмигнув Гиацинте, Арни добавил: – Он как-никак моложе меня. Но Джеральд ценит, что дети любят меня.

Гиацинта была тронута. Если бы дела развивались неладно, проницательный Арни наверняка заметил бы это.

– Не знаю, как благодарить вас, – сказала Гиа и поднесла бокал к губам.

– У вас сегодня был трудный день, Гиа. Тяжело наблюдать, как уезжают дети. – Он мягко положил ладонь на ее руку. – Бодритесь. Вы держитесь хорошо. Вы замечательная женщина. У вас есть и сердце, и сила. Вы чертовски красивая женщина, и вам нужно выпить еще бокал вина. Не спорьте со мной. И ешьте. Вы похудели. Разве вы не готовите в своей симпатичной кухне?

При слове «кухня» Гиацинта вспомнила слова Францины и подумала, что они не так уж нелепы.

И она внезапно сказала:

– Моя мать не верит, что рента за мою квартиру такая низкая. Не верит она и истории о том, что ваш друг проявил любезность и снизил ренту.

– Не верит? И кто же, если не мой друг, снизил ренту?

– Никто. Вы сполна платите каждый месяц.

– Н-ну, – пробормотал Арни. – Гм…

– Я проявила ребячество, не поняв сразу, что это делаете вы.

Арни погладил ее руку.

– Я хотел, чтобы у детей было приличное место, Гиа. И у вас тоже. Вы славная женщина. Женщины, с которыми я встречаюсь, одинаковы и взаимозаменяемы. Понимаете? Они все похожи и говорят одно и то же – преимущественно вздор. Вы книжный червь и в то же время никогда не утомляете. Ни с кем другим я не чувствую себя так, как с вами. Вероятно, вы слишком хороши для меня. Должно быть, я уже говорил вам это. А если не говорил, то думал об этом.

Гиацинта перевела разговор на другую тему.

– Вы чрезвычайно добры ко мне, Арни. Как только окончу школу и найду работу, я выплачу вам долг.

– Ерунда! Неужели вы думаете, что я приму? Выпейте вина. Бутылка стоит сто пятьдесят долларов, так что не дайте ему пропасть. И ешьте икру!

«Он сорит деньгами, – сказал как-то Джеральд. – Впрочем, у него нет ни жены, ни детей, ни дома».

– После того как мы пообедаем, поднимитесь на минуту наверх, Гиа? Хочу вам кое-что показать.

– Не ваши ли гравюры?

Арни рассмеялся ее шутке и объяснил, что это всего лишь игрушки для Эммы и Джерри, которые он не отдал им, потому что они летели одни на самолете.

В своем номере Арни показал великолепный дорогой калькулятор для Джерри и прекрасную куклу в одежде для верховой езды для Эммы. После того как Гиацинта выразила искреннее восхищение подарками, Арни извлек маленькую бархатную шкатулку.

Увидев ее, Гиацинта растерялась. Уж не решился ли Арни на то, что, по словам Францины, было у него на уме всегда? Но нет. Это была тончайшей работы золотая цепочка с подвеской в виде двух херувимов с огромными бриллиантовыми глазами.

– Повернитесь. Позвольте мне надеть это на вас, – попросил Арни.

В зеркале, висящем между окнами, Гиацинта увидела себя. Щеки ее пылали. Черные волосы блестели, как и глаза, а подвеска сверкала на фоне белой кожи над ложбинкой между грудями.

– Ах, Арни! – воскликнула она. – Это прелестно! Но…

– Но мне не следовало это делать, – усмехнулся он. – А почему, собственно говоря?

«Потому, – подумала Гиацинта, – что я уже слишком многим вам обязана».

– Вы делаете для меня слишком много, – пробормотала она. – Мне все труднее итруднее находить слова благодарности.

– Вы можете подарить мне поцелуй.

Гиацинта сделала шаг к нему и подставила щеку, но Арни привлек ее к себе и отыскал губами ее рот. Гиацинта попыталась отстраниться, но Арни притянул ее сильнее. Теперь они стояли посреди комнаты, прижавшись друг к другу. Перестав сопротивляться, Гиацинта подумала: «Это все вино. Я ослабла, а к тому же два года не испытывала ничего подобного».

Его пальцы расстегивали пуговицы блузки, обнажая ей грудь. Кожа Арни пахла то ли сосной, то ли душистым сеном. Он был сильным и крепким. Гиа мысленно повторяла: «Все было так давно… Как хорошо не сопротивляться, плыть по течению. Закрыть глаза… Позволить ему…»

Внезапно она увидела, что дверь в смежную комнату открыта, а кровать, стоящая там, расстелена на ночь. Сейчас Арни разденет ее и опустит на кровать…

«О нет! Что ты делаешь, Гиацинта? Ты хотела кого-то, но не любого. Ты не хочешь этого мужчину. И пожалеешь об этом через пять минут после того, как все свершится! О нет!»

– Что такое? – воскликнул Арни.

Ей было так стыдно! И он будет ужасно зол. Арни решит, что она обычная любительница подразнить, одна из тех презренных женщин, которые заводят мужчину, а затем отказывают ему.

– Я не могу, Арни, не могу, – прошептала Гиацинта. – Пожалуйста, не сердись, прошу тебя.

Лицо его вспыхнуло. Она обидела этого достойнейшего, добрейшего человека.

– Мне так жаль! О Господи, мне очень жаль! Это не ты виноват, Арни, это я внезапно испугалась. Сама себя не понимаю. Наверно, я просто не готова.

Это выглядело нелепо, но они продолжали стоять посреди комнаты, правда, отодвинувшись друг от друга. Арни прищурился, лицо его стало суровым.

– Что, по-твоему, ты делаешь? – начал он и остановился. – Нет. Ты не начинала этого. Это я начал. Я тоже сожалею. Застегни блузку. – И Арни отвернулся от ее обнаженной груди. Затем повторил, совсем тихо: – Это не твоя вина. Я начал это.

Некоторые женщины сказали бы, что одна ночь в постели – весьма незначительная плата за то, что он сделал для нее. Но Гиацинта была не из таких женщин.

Должно быть, Арни прочитал сомнение и сожаление на ее лице, потому что сделал попытку успокоить Гиацинту.

– У тебя не осталось веры. Вот в чем дело. Я понимаю.

– Да, ты действительно понимаешь, хотя не знаешь даже половины того, что было.

Почувствовав слабость в коленях, Гиацинта села. Она дрожала, и Арни это видел. Он видел все.

– Я непостоянная? – прошептала она.

Арни сел с ней рядом.

– Непостоянная? – переспросил он.

– Джеральд так считает.

– Если ты когда-то и была такой, Гиа, то сейчас наверняка нет.

Это было дико, безрассудно и бессмысленно, но ее вдруг охватило безумное желание рассказать ему все. Гиацинта понимала, что это смертельный риск, но пошла на него, совершила нечто немыслимое.

– Я была в клинике в ту ночь. Я уже говорила тебе, что Джеральд думает, будто это сделала я. Он не совсем заблуждается. Я была там в ту ночь, а в первый раз солгала тебе. Наверное, не знала тебя так хорошо, чтобы вверить тебе мою жизнь. Я курила. Ты ведь помнишь, что тогда у меня была эта привычка? Ты не заметил, что сейчас я не притрагиваюсь к сигарете? Я дала зарок: никогда впредь не делать этого.

– Господи, мне не по себе, – проговорил Арни, бледный и ошеломленный.

– Тогда я взбесилась. Я крушила мебель в кабинете, а при этом курила одну сигарету за другой. Вот так и возник пожар. Это все было из-за той девчонки. Вот какая я! – выкрикнула Гиацинта. – Поэтому Джеральд забрал моих детей. Мне пришлось их отдать, понимаешь? А иначе… иначе…

– Понимаю, – мягко сказал Арни. – Понимаю.

– Даже сейчас для меня не миновала опасность. И никогда, никогда не минует. Я никогда не верну себе детей. И никогда не забуду невинного мужчину, погибшего из-за меня.

Когда Арни обнял Гиацинту за талию, она положила голову ему на плечо. И в этом прикосновении не было ни страсти, ни желания – лишь стремление утешить ее.

– Это был несчастный случай, Арни, клянусь тебе. Могла загореться штора, потом огонь перекинулся на другие вещи. Или ты считаешь, что я сделала это намеренно? Скажи мне честно, прошу тебя!

– Уверен, что нет. Не понимаю, почему он обвинил в этом тебя. И так сильно переживал. В конце концов, это было даже не его здание. Я владел им.

– Джеральд устал от меня, а это дало ему повод от меня отделаться. Теперь он с удовольствием общается с детьми и ему не докучает такая зануда, как я.

– Ты – зануда?

– Так все время случается…

– Если бы это случилось со мной… Но я не буду говорить об этом сейчас.

И вдруг Гиацинту охватил страх. Что она наделала? Она схватила Арни за руки и впилась взглядом в его лицо.

– Арни! Ты никогда и никому об этом не скажешь? Не обмолвишься даже случайно? Я верю тебе, Арни! От этого зависит моя жизнь! И жизнь моих детей, если со мной случится худшее. Я не рассказала об этом даже Францине! Я боюсь, что она так разъярится, что однажды пойдет к Джеральду – и это будет для меня конец. Она презирает его.

– Гиа, выбрось из головы этот вздор. Я уже все забыл. Я никогда ничего не слышал. Ты мне ничего не рассказывала.

Вероятно, она была наивной. Наивность – ее главный недостаток, сказала как-то Францина, а Джеральд часто повторял это. Однако иногда необходимо кому-то верить.

– Я верю тебе, Арни, – повторила Гиацинта.

Он поднялся.

– Я сейчас возьму такси и отвезу тебя домой. – Он поцеловал ее в щеку. – Я готов все сделать для тебя, Гиа, и буду ждать. Я тебя не тороплю. Но ты все обдумай.

Глава 13

В течение нескольких месяцев по субботам и воскресеньям, а также по вечерам после занятий Гиацинта шила и складывала свою работу, никому не показывая ее. Работая, она слушала музыку. «Я прослушала десять опер, – подсчитала Гиацинта. – И сшила платьев столько, что они могут составить небольшую коллекцию».

Юбка из обивочной ткани все еще висела в шкафу. Из той же ткани она сшила жакет, который также повесила в шкаф. Светло-зеленое платье, сшитое Гиацинтой для Францины и взятое той в Мехико, она воспроизвела из зеленого атласа. В шкафу висело и черное платье с воротником, стилизованное под семнадцатый век и отделанное белыми кружевами, серый шерстяной костюм с алым кантом, расклешенный льняной костюм, различные брюки и блузки.

Однажды, перебирая свои изделия, Гиацинта подумала, что все эти изысканные, созданные ею вещи приносят радость в процессе их создания. У нее никогда не возникало желания надеть их. Одежда самой Гиацинты вполне отвечала образу ее жизни: занятия, уик-энды с женщинами, с которыми она подружилась, визиты Францины в Нью-Йорк. Кстати, круг общения Францины был гораздо шире, чем у дочери.

Посещения Франциной Флориды длились не более двух дней. К Гиацинте приезжали дети, но тоже на короткое время. Арни, появляясь в городе, приглашал ее на обед, и никогда – в номер своего отеля…

Казалось, того вечера вообще не было. Гиацинтой владели сложные чувства: она испытывала к Арни благодарность и глубокое расположение. О том, что чувствовал сам Арни после того, как она отвергла его, Гиа могла лишь гадать. Очевидно, он хотел ее видеть – иначе зачем бы ему навещать ее? Наверное, у него были другие женщины, которые давали ему то, что не дала она. Возможно, он жалел Гиацинту, узнав про историю с пожаром.

Стоя однажды перед своими работами, рассеянно глядя на них и размышляя о своей жизни, Гиацинта решила попытаться продать их. Не прошло и пятнадцати минут, как она сложила все в большую коробку, спустилась вниз и взяла такси. Через десять минут она приехала в самый фешенебельный магазин на Мэдисон-авеню и показала свои изделия управляющему.

Наблюдая, как он изучает содержимое коробки, Гиацинта подумала: не удивило ли его такое эксцентричное поведение? Через минуту она почувствовала ужас от своей дерзости и ощутила желание убежать из магазина.

Впрочем, элегантный управляющий не казался шокированным. Напротив, проявил явный интерес. В молчании проходили минуты. Только тихо шуршала папиросная бумага, в которую были завернуты изделия.

– Мне нравится серый костюм, отделанный алым кантом, и кружевная блузка. – Управляющий улыбнулся.

Он доставал из коробки одну вещь за другой, внимательно разглядывал, а затем аккуратно упаковывал.

– Ваши работы интересны. Вы, должно быть, не ожидали положительного ответа?

Гиацинта покачала головой.

– Напишите ваше имя, номер телефона и несколько слов о себе. Нам нужно подумать. Я непременно дам вам знать.

В странном состоянии, не понимая, не дурачит ли ее этот джентльмен, Гиацинта взяла коробку и на такси вернулась домой.

Через несколько дней Гиацинте позвонил незнакомый джентльмен. Она сразу подумала, что сейчас услышит вежливый отказ.

Но это оказался секретарь весьма знаменитого модельера – Лины Либретти. То, чем Шанель была для Парижа сорок лет назад, тем сегодня была для Нью-Йорка Либретти. Гиацинте предложили выставить костюм в магазине на Мэдисон-авеню и спросили, не привезет ли она свои работы в офис завтра или послезавтра.

Ошеломленная Гиацинта положила трубку. Она, конечно, знала Лину Либретти, поскольку та несколько раз выступала у них в школе. Эта смуглая подвижная женщина говорила с сильным европейским акцентом. На следующий день Гиацинта отправилась на Седьмую авеню, окрыленная надеждой, но не верящая в свою удачу.

Громадный стол в просторной комнате был завален журналами, вдоль стен стояли полки с папками и фотографиями знаменитостей. За громадным столом сидела миниатюрная женщина. Выступая в классной комнате, она не казалась Гиацинте такой маленькой.

Дама встала и, приветливо улыбнувшись Гиацинте, тут же приступила к делу.

– Вам не следовало привозить все это. Я знаю вашу работу, ваши эскизы. Разве вы не помните, что я была в вашем классе?

– Очень хорошо помню.

– Да. Я вас тоже помню. Мне хотелось поговорить с вами в конце семестра, но я не люблю отвлекать студентов в середине года. Однако вы вынудили меня. Вы произвели впечатление там. – Широким жестом она показала в сторону Мэдисон-авеню. – Я делаю четыре выставки в год, и у меня все тут же раскупают. Но думаю, что вы об этом тоже слышали.

Гиацинта кивнула.

– На меня вы тоже произвели впечатление. По-моему, вы разбираетесь в искусстве и чувствуете природу. Я права? Да вы садитесь!

Эта женщина была весьма неординарной и, без сомнения, умной.

– Так я права? – повторила мисс Либретти.

– Да, я занимаюсь… точнее, занималась живописью. А выросла я в маленьком городке среди сельских ландшафтов.

– Ну вот, – перебила ее Либретти. – Я увидела это в вашей работе – все эти листья и оттенки неба. Свежесть. Может, вам это покажется вздором, но вы очень хороши, дорогая, очень хороши! Я уже старая женщина, мне за семьдесят, мимо меня прошли сотни людей. Они все думают, что у них талант, бедняжки, хотя он мало у кого есть. Они считают себя оригинальными, но сколько этих оригинальных? – Лина Либретти засмеялась. – Я сама не слишком оригинальна. Хотите работать у меня? Я научу вас гораздо быстрее, чем это сделают в школе.

Сердце у Гиацинты неистово забилось.

– Хорошо, я вижу, что вы придете. А теперь откройте эту картонку и дайте мне взглянуть на ваши произведения. Вы на днях просто ошеломили того бедного управляющего.


Только через полгода Гиацинта реально оценила случившееся. С одной стороны, ей предстояло многому научиться и ее первоначальная эйфория исчезла на второй день пребывания в заведении Лины Либретти. Гиацинта постоянно боялась, как бы ей не сказали, что она не подходит и произошла прискорбная ошибка.

Никогда еще Гиацинта не видела рабочий зал, где при невероятно ярком освещении сидели и стояли мужчины и женщины, которые шили, кроили и отделывали предметы фантазии модельеров. Только журналы мод изображали, как модельер драпирует живую модель. Сама Гиацинта лишь однажды проделала такой опыт с Франциной.

Ошибки обескураживали ее, она боялась выговоров Лины, подмечавшей каждую ее оплошность. Однажды Гиацинта даже сказала, что Лине лучше уволить ее, на что та ответила:

– Не будь идиоткой! Ты останешься здесь и после меня, если захочешь.

Гиацинту переполняли идеи. Она посетила музей костюма, китайскую выставку, Центральный парк – и все давало ей импульсы для новых замыслов. Кружева на детском чепчике преобразовывались в оборки на бальном платье, а сари – в развевающиеся рукава.

Лина кивнула.

– Хорошо. Теперь давай выкроим. Наблюдай за мной внимательно.

Когда тот магазин, куда Гиацинта носила свои первые образцы, заказал ей несколько работ и выставил под именем Либретти, появилась статья в популярном журнале мод, где сообщалось, что новая модельерша молода и что зовут ее Гиацинта.

Лина была щедрой.

– Если продолжишь так, как начала, я предоставлю тебе полную свободу. Ты будешь работать за более низкую цену – не низкую, а чуть ниже, – и мы назовем твои изделия «Продукция Гиацинты – Лины Либретти».


Люди по-разному реагировали на внезапные перемены в ее жизни.

Францина немедленно приехала в Нью-Йорк, пригласила Гиацинту на гала-обед в одном из шикарнейших ресторанов и купила браслет, чтобы идти вместе с новой знаменитостью. Вместе с тем за ее гордой улыбкой прятались сомнение и недоверие, как будто все это казалось ей нереальным.

Арни выказал восхищение и скептицизм.

– Блестяще! Потрясающе! Пусть мир узнает! Но ты новичок в этом деле, так что будь осторожна. Осмотрись и выясни, какова конъюнктура и цена. Не позволяй никому взять над тобой верх.

От Джеральда пришло короткое дружелюбное письмо с поздравлениями. Гиацинта выбросила его в корзину. Поскольку Джеральд не подписывался на модные журналы, Гиацинту удивило, что до него дошла эта новость.

– Это ты ему сказал, – упрекнула Гиацинта по телефону Арни.

– Клянусь, что нет. Пойми, Гиа, ты сама сделала себе имя. И всего за какие-то шесть месяцев. Но не зазнавайся, малышка.


Время лечит… Это должно означать, что оно исцеляет все раны. Но только не ее. Оно лишь научило Гиацинту делать хорошую мину, благодарить Бога за интересную работу, за то, что дети здоровы и что ей пока удается избегать угрозы, нависшей над ней.

«Видя симпатичного мальчика с портфелем, – размышляла Гиацинта, – я вспоминаю сына, которому тоже десять лет. Думаю я и об Эмме, маленькой худенькой девочке, очень впечатлительной и любопытной. Она похожа на отца и на Францину. Эмма будет высокая, как я. В отличие от меня мои дети привыкли к своему образу жизни.

Все изменилось, или же, напротив, ничего не изменилось, и это зависит от того, к чему ты стремишься. Между Франциной и мной установилось перемирие. Она больше ни о чем меня не расспрашивает. Арни остается все таким же – живым, экстравагантным и верным; между нами так все и осталось недоговоренным с того вечера, когда я вырвалась из его объятий. Лина по-прежнему полна энтузиазма. Она очень довольна, потому что теперь, спустя год, мои работы продаются в восемнадцати самых престижных универмагах восточного и западного побережья. У меня уже появился вкус к выставкам, фотографиям и интервью.

Да, все изменилось – и вместе с тем не изменилось ничего».


– У меня есть для тебя новость, – сказала Лина. – Зайди ко мне и закрой дверь. Пусть это останется между нами до следующей недели, когда об этом узнают все. Я решила продать дело.

– Продать? Но почему? Что вы собираетесь делать?

Было невозможно представить себе эту маленькую подвижную женщину вне здания на Седьмой авеню, вне просторной комнаты, где она восседала, как королева, за своим огромным, заваленным папками столом.

– Ну, я не намерена делать это прямо сейчас. Я лишь готовлюсь к этому. А потом я еще наслажусь миллионами, которые мне заплатят. – Лина засмеялась. – Это шутка. А вообще я устала – конечно, не до такой степени, чтобы не совершить путешествие вокруг света, но я старею и пришло время перемен. Теперь твое время.

– Мое? Да я скорее сочту, что это мне пора уходить.

– Вздор! Благодаря тебе люди покупают вещи у меня. Существует громадное производство одежды, и, как везде в этом мире, сегодня все хотят расширяться и дальше. И хотя они джентльмены и слишком дипломатичны, чтобы откровенно это сказать, им хотелось бы влить свежую кровь в эту фирму, когда они возьмут ее под свое крыло. Ты молода, Гиацинта. – И Лина эффектно сверкнула черными очами, ожидая реакции Гиацинты.

Гиацинта была ошеломлена услышанным.

– Неужели вы полагаете, будто я настолько компетентна, чтобы управлять этой махиной?

– Конечно же, скоро ты не сможешь. Но я останусь в качестве советчицы до тех пор, пока это понадобится. У тебя будет тот же самый штат, те же управляющие, бухгалтеры, которые будут тебе помогать. И ты научишься, как научилась многому уже сейчас. А в дальнейшем, если все пойдет так, как я надеюсь, ты будешь сидеть за тем столом, где сейчас сижу я.

Разве не вчера Гиацинта покинула школу модельеров и вошла в эту комнату, где встретилась с Линой Либретти? Не вчера ли она грустно попрощалась с Мойрой? Не вчера ли она сидела в церкви на похоронах несчастного пожарника?

– Н-не могу поверить, что все это происходит со мной, – пробормотала Гиацинта.

– Я бы тоже не поверила, если бы это происходило со мной. Да-да! – Лина откинулась на стуле. – Это очень большая фирма. Они хотят расширить свой рынок, прибрать к рукам парфюмерию, ювелирное дело, модельную обувь и прочее. Один из этих людей видел твои вечерние комплекты в Калифорнии. Уверена, это их здорово заинтересовало. Так что ты помни об этом, Гиацинта.

– По-моему, мне это снится.

– Нет, не снится, и будь начеку: они намерены прислать своих людей, чтобы обсудить кое-какие детали, – завтра или послезавтра.

* * *
– Как обрадовалась бы твоя бабушка! – воскликнула Францина, и это кое-что значило для нее, никогда не любившей свекровь и не любимой ею. Затем последовали уточнения: – Конечно, она научила тебя технике. Что же касается вкуса, то он у нее был ужасный. Это сочетание зеленого и темно-бордового – немыслимо! Похоже на гниющий виноград.

– Прежде всего надо нанять первоклассного адвоката, – заявил Арни, когда позвонил ей по телефону якобы для того, чтобы дать отчет об Эмме и Джерри. – Никогда не знаешь, что произойдет во время этих покупок и смене владельцев. Ты должна защитить себя, Гиа.

Она вспомнила о реакции этих двух людей, войдя на следующее утро в кабинет Лины. Помимо хозяйки, там находился лишь один мужчина, сидевший лицом к Лине и спиной к двери. Увидев Гиа, он поднялся. Это был Уилл Миллер.

Гиацинта сразу заметила, что он просиял. Она уже забыла, что у него такие зеленые глаза.

– Ну-ну, – проговорил он. – Вот так встреча!

– Так вы знакомы? – удивилась Лина.

– Были знакомы. Но потом поспорили друг с другом. Помните, Гиацинта?

Гиа затруднилась бы сказать, что почувствовала. С одной стороны, в ней еще тлел гнев – разве не вел себя Уилл Миллер пренебрежительно в тот памятный день? С другой стороны, она испытывала радость, увидев его. Ведь Гиацинта частенько думала о нем. Однако Гиа понимала, что не может всерьез кем-нибудь увлечься. Появление Уилла создавало осложнения. А ей осложнений хватало и без того.

– Как видите, – холодно заметила она, – я последовала вашему совету.

– Давая его, я и не помышлял, что он окажется таким удачным.

Этот краткий диалог был прерван появлением новых людей и не возобновлялся до полудня, когда деловая встреча закончилась.

– Может, пойдем перекусим? – предложил Уилл.

– Спасибо, но обычно я обхожусь сандвичами, которые сюда доставляют. У нас сейчас много дел.

– Тогда не согласитесь ли пообедать и выпить?

– Сожалею, но я приглашена на обед.

– Сегодня пятница. Давайте пообедаем завтра.

– У меня гости. Друзья моей матери, – поспешно добавила Гиацинта, объясняя тем самым, почему не может пригласить его к себе.

– Тогда давайте погуляем в парке в воскресенье. Я не позволю вам отказаться, Гиацинта. Не забывайте: скоро вы станете служащей корпорации.

В глазах Уилла появился озорной блеск. Гиацинта с вызовом возразила:

– Только не говорите, что это вы владеете корпорацией.

– Разумеется, нет. Никто не владеет всей корпорацией. Что, по-вашему, означает «корпорация»? Посмотрите в словарь.

Он поддразнивал ее, словно они были знакомы очень давно. Так делали только отец и Францина.

– Кто же вы в таком случае? – спросила Гиацинта.

– О’кей. Компания Р. Дж. Миллера распалась, когда умер мой отец – вскоре после того, как я видел вас последний раз. Это даже был не просто развал, а перекупка. Я сейчас один из вице-президентов новой компании. И буду жить в Нью-Йорке.

Уилл полез в карман и извлек очки в роговой оправе.

– Я купил новые очки и пользуюсь ими, когда нужно выглядеть постарше. Помните, когда-то я хотел выглядеть моложе? А с вами сейчас, пожалуй, мне нужно снова казаться постарше. Вы будете больше уважать меня, поскольку благодаря мне стали такой важной фигурой. Ну улыбнитесь же, Гиа! Я паясничаю, а вы даже не улыбнетесь!

«Ах, уходи! – подумала она. – Уходи, я не хочу тебя, ты мне не нужен. Я хочу тебя, но не могу сближаться с тобой, поскольку ты ничего не знаешь обо мне. Это несправедливо по отношению к тебе, это бессмысленно, и поэтому оставь меня».

– Поздний завтрак в воскресенье? – снова предложил Уилл.

«Опалы, – подумала она. – У него глаза как опалы». И вдруг засмеялась и кивнула:

– Ладно. Поздний завтрак, если вы так настаиваете.

– Только ничего не ешьте до этого. Я люблю, когда у женщин хороший аппетит.

– Вы уже приказываете мне?

– Конечно. Я босс, исполнительный вице-президент, который только что купил вас и хорошо вам платит.


– Апрель. Мой любимый месяц, – сказал Уилл. – И знаете почему?

– Потому что май еще впереди, а за ним и целое лето.

– Правильно! А как вы относитесь к сентябрю?

– Я не особенно люблю осень. Она красива, повсюду багрянец и золото – все это так. Но тем не менее я чувствую, что все замирает. Впрочем, зиму я люблю. Даже очень. Угадайте почему?

– Очень просто. Потому что впереди весна. Падает снег, и в супермаркетах продают нарциссы. Я прав?

– Да, да, вы правы.

Они медленно шли через парк. Был четвертый час. Поздний завтрак длился два часа, они говорили без умолку и продолжали беседовать и сейчас, потому что случайные и вроде бы бессвязные мысли как-то удивительно и таинственно связывали их.

– Вы исчезли. Я не мог найти никого, кто вас знал, кроме людей из магазина, но они ничего о вас не слышали. Я искал вас всюду. Вы даже не оставили своего почтового адреса. Почему?

Уилл смотрел на нее так пристально, что, казалось, его взгляд пронизывал Гиацинту.

– Был развод, – ответила она. – Я тяжело переживала его и хотела лишь одного – убежать, забыть все, что связывало меня с тем местом.

– Понятно. Вам покажется это странным, Гиацинта, но у меня были особые причины для того, чтобы видеть вас. Я хотел принести извинения за то, что столь бестактно высказал свою точку зрения в тот день. А вторая причина в том, что, находясь в Европе, я пошел на выставку Дюфи и впервые узнал о том, что он делал зарисовки мод. Меня это поразило. Его этюды – настоящие маленькие жемчужины: акварели, рисунки пером и чернилами. Дюфи делал их для одного знаменитого парижского кутюрье еще перед Первой мировой войной. Я сразу же подумал о вас и о связи моды и искусства.

– Значит, вы знаете об искусстве гораздо больше, чем говорили.

– Нет, я знаю очень немного.

Между тем они подошли к музею.

– Не хотите зайти?

– В другой раз. Сегодня я хочу беседовать с вами. Расскажите о себе.

– Рассказывать особенно нечего. Я усердно работаю, и мне это нравится. Я почти счастлива. Вы дали мне добрый совет.

– Я не о работе, а о вас. Вы и сейчас чувствуете себя одинокой, когда уже все позади? Говорят, люди часто испытывают одиночество после развода.

– Я не одинока. У меня есть братья, мать живет в нескольких часах езды. Она занятая, деловая женщина. Я тоже занята, но мы встречаемся.

Уилл спрашивал не о ее родственниках, Гиацинта это понимала. Он интересовался, есть ли у нее любовник. И Гиацинта догадывалась, что, если бы ответила утвердительно, Уилл ушел бы от нее и виделся бы с ней лишь во время деловых встреч на работе.

Гиацинта сказала:

– У меня есть несколько друзей, но не слишком близких.

– Нет близких? Я рад. Нет, это слишком эгоистично с моей стороны. Я имел в виду нечто другое.

Они шли по берегу пруда. Поднимался легкий туман; появилась первая зелень. Возле верховой тропы они остановились и пропустили всадников, среди которых были и дети. Один из них ехал на пони, казавшемся совсем игрушечным. Второй, постарше, гордо восседал на взрослой лошади.

– Как мило, – заметил Уилл. – Давайте посидим возле тропы и понаблюдаем за лошадьми.

Они нашли скамейку. Минуту-две оба молчали; Гиацинта знала, что его глаза устремлены на нее и в них светится улыбка. «У Уилла очень выразительное лицо, – подумала она. – На нем отражаются все эмоции, оно ничего не скрывает». Осознав это, Гиацинта ощутила уныние, ибо ей приходилось хранить свою тайну.

– У меня двое детей, – тихо сказала она.

– Двое детей? Но почему…

– Почему я скрывала это? Не знаю… Должно быть, потому, что не хочу думать о том, как это все трудно… этот развод… непонимание детей.

– Сколько им лет?

– Мальчику около одиннадцати, девочке около восьми. Мы расстались более трех лет назад. – Гиацинта вспомнила вечер после рождественского обеда, когда они рыдали в своих комнатах. – Для них это было очень тяжело.

– Это было тяжело и для вас. Как дети сейчас себя чувствуют?

– По-моему, лучше. Но ведь я не знаю, что они скрывают от меня.

– Верно. Но у детей такая сильная мать, которая умеет добиваться поставленной цели, и это для них очень важно.

– Надеюсь, вы правы. – Голос Гиацинты слегка задрожал. – Тот мальчик на лошади напомнил мне Джерри. Он без ума от лошадей, и я этому рада. Хорошо иметь интерес к чему-то. Это дает человеку счастье.

– Дети видят своего отца?

– Да, они живут с ним. Сейчас они проводят с ним весенние каникулы.

Говоря это, она тут же подумала: «Зачем я лгу? Наверное, из-за того, что мать, отказавшаяся от опеки, внушает подозрение. Люди понимают: с ней что-то не в порядке».

Желая сделать что-то естественное, Гиацинта показала Уиллу фотографию детей.

– Простите, что утомляю вас, – сказала она.

Дети, в костюмах для верховой езды, стояли на фоне забора. Снимок был сделан в тот день, когда Эмма получила свой первый урок. Сфотографировал их Арни.

Уилл выказал интерес.

– Вы нисколько не утомляете меня. Дети очень красивы.

– Спасибо. Эмма похожа на мою мать; ее фото вы видели в моем доме.

– Помню. Я сказал вам тогда, что она красива. Впрочем, по-моему, вы еще красивее.

Гиацинта пришла в смятение и не нашла, что сказать. Уилл тоже молчал. Сильный порыв ветра принес первые капли дождя.

– Нам пора возвращаться, пока дождь не полил по-настоящему, – проговорила Гиацинта.

– Да.

Возле дома Гиацинты Уилл остановился и задумчиво проговорил:

– Жизнь состоит из случайностей. Я мельком увидел вас в магазине и подумал: «Мне нравится внешность этой женщины, ее длинные волосы, похожие на шелковый водопад, ее походка». Затем я забыл про вас – ведь часто видишь интересных людей, которых больше никогда не встречаешь. Но затем я снова встретил вас, пересекая площадь.

Гиацинта знала: Уилл ждет, чтобы она пригласила его к себе. Однако она снова солгала, решив, что это самый легкий выход.

– Моя мать здесь со своими подругами, иначе…

– В другой раз. – Уилл посмотрел на нее так, словно отлично сознавал, что с ними происходит.

Гиацинта поднималась на лифте и предавалась воспоминаниям о том, как Уилл процитировал Стивена Спендера. А что, если он попросит ее выйти за него замуж? Это вполне вероятно. Все зашло слишком далеко. «Я храню опасную тайну, поэтому похожу на ящик Пандоры. Эта тайна никогда не должна открыться».


Он хотел видеть ее, а Гиацинта опасалась подпускать его слишком близко. Оставаясь дружелюбной, но сдержанной, она находила причины для отказа – как истинные, так и выдуманные. Чаще выдуманные. И при каждой встрече Гиацинта давала понять: мне приятно ваше общество, вы мне нравитесь, но наши отношения не могут заходить дальше определенной границы, несмотря на то, что нам показалось в тот день, когда мы гуляли по парку.

Гиацинта полагала, что Уилл почувствует себя обескураженным. Однако ничего подобного не произошло. Гиацинту удивляло, что его удовлетворяют прогулки по китайскому кварталу или посещение кино вечером, которые заканчивались дружеским прощанием возле ее дома. Без сомнения, если бы он захотел, любая женщина была бы к его услугам.

«Что мы будем делать, – спрашивала себя Гиацинта, – когда изучим весь город? Дурацкий вопрос, – ответила она себе. – Город не исходить, в нем можно находить новые и новые интересные места». Затем вдруг Гиацинта встревожилась: что, если Уилл переедет куда-нибудь далеко? Но нет, он прочно привязан к этому месту – даже с гордостью показал ей котлован, на месте которого компания намеревалась возвести громадный дом. Разве не говорил Уилл о своем заветном желании жить в доме, из окон которого открывается живописный вид?

Казалось, ему нравился характер их отношений; что он никогда не упоминал о том, что искал Гиацинту, не произносил высокопарных слов о поэзии, не называл ее волосы шелковыми. Гиацинта подозревала, что у него было много женщин. И она лишь одна из них.

Когда в середине мая из Флориды прилетел Арни, она искренне обрадовалась ему. С ним было легко беседовать. Не возникало длительных пауз, заполняемых пустыми, ничего не значащими фразами. Конечно же, главной темой были Эмма и Джерри. Арни рассказал о своей новой скаковой лошади по кличке Диамонд и о своих деловых поездках. Он расспрашивал Гиацинту о ее успехах и явно гордился ими. Она обретала покой с этим единственным человеком, который знал ее тайну.

Однако и с Арни возникали трудности. Он не слишком старался скрыть то, чего хочет.

– Наверно, сейчас, выйдя в свет, ты встречаешь многих мужчин?

– Не многих. Я провожу целый день у Либретти.

– Но там есть и другие модельеры.

– Многие из них не интересуются женщинами, Арни.

Словно в шутку, но с серьезным подтекстом, он улыбнулся и сказал, что все еще «к ее услугам».

– Бери лучше меня, чем кого-нибудь другого, Гиа. Посмотри на меня повнимательнее. Ведь неплохой парень, а?

Его живое лицо, атлетическая фигура и в самом деле импонировали ей. Но все-таки чего-то в нем не хватало. Вот только чего?


Первого июля Лина решила, что Гиацинте пора познакомиться с фабриками Франции. Это лишь начало, а следующая поездка будет в Милан. В свое время ей придется познакомиться с производством твида в Шотландии и вышитых изделий в Индии.

– Блестяще! – воскликнула Францина, когда Гиацинта рассказала ей об этом. – Французские цветы, музыка, пища и, разумеется, люди! Да тебе везет! Я счастлива за тебя, дорогая. Ты это заслужила.

Арни отнесся к сообщению восторженно.

– Здорово! Если бы у меня не было все расписано на месяц вперед, я бы обязательно поехал с тобой. Ты должна это отпраздновать. Дети чувствуют себя превосходно, и ты посетишь их, вернувшись, а сейчас иди и развлекайся. Развлекайся, но не очень, Гиа! Надеюсь, ты меня понимаешь.


Через десять дней Гиацинта сидела в кресле самолета возле иллюминатора. Взглянув на бетонированную площадку, она вспомнила, когда в последний раз перелетела через океан. Четыре года в ее жизни тянулись как четыре столетия. Или, напротив, четыре дня, – настолько ярки и живы были воспоминания.

Со своего места в салоне первого класса Гиацинта видела лицо каждого, кто проходил мимо. И как всегда, со свойственным ей любопытством размышляла, много ли может сказать лицо. Она наблюдала и думала о каждом проходящем пассажире, о самой себе, а через несколько минут, когда самолет уже готов был взлететь, пришла к заключению, что сейчас стала сильнее, чем была во время своего последнего полета в Париж.

Сама того не замечая, Гиацинта выпрямилась в кресле. Сиденье было очень удобным. На подносе лежала книга и стояли холодные напитки. Под синей манжетой великолепно сшитого костюма – одного из лучших произведений Лины – поблескивали золотые часики, подарок Францины. У ног Гиацинты стояла элегантная сумочка из кожи ящерицы, идеально гармонирующая с туфлями. Гиацинта улыбнулась, вспомнив наставление Лины: «Ты теперь ходячая реклама, никогда не забывай об этом». У нее вдруг возникло ощущение полного благополучия, давно ею забытого. Место рядом с Гиацинтой пустовало. Удивившись этому, она вдруг услышала:

– Поразительно!

Подняв глаза, Гиацинта увидела Уилла Миллера.

– Я даже не предполагал, – сказал он. – А вы?

– Конечно, нет, – раздраженно ответила она. – Равно как и Лина.

– Что ж, теперь вряд ли вам что-то удастся сделать. Самолет уже выруливает на взлетную полосу, поэтому вам придется смириться с тем, что я рядом.

Гиацинта сразу заметила, что Уилл изменился. Его любезность исчезла. Теперь перед ней стоял тот же мужчина, с которым она когда-то познакомилась, – решительный и откровенный.

А ей так хотелось побыть одной…

– Вы избегаете меня, – сказал Уилл.

– Отчего же? Вовсе нет. Мы хорошо провели день в библиотеке Моргана, не так ли? Во всяком случае, я так считала.

– Когда это было? Три недели назад? Не дурачьте меня, Гиацинта. Все остальное время вы были заняты. Вы утверждаете, что всегда заняты, хотя я знаю, что это не так.

– Что вы имеете в виду? – Она негодующе отодвинулась к окну. – А разве я не занята?

– Но Лина вовсе не намерена нещадно эксплуатировать вас.

– Она не знает, чем я занимаюсь после работы.

– Она знает больше, чем вы предполагаете.

– Так это ее идея? Да, это вполне возможно. Поскольку вы отправились – и конечно, совершенно неожиданно! – в Сан-Франциско. Что же Лина решила делать? Она не имеет права вмешиваться в мою личную жизнь.

– Я не хочу ссориться из-за Лины. И вообще не хочу ссориться. Повернитесь и посмотрите на статую Свободы. Вы давно не видели ее?

– Давно.

– Я тоже – с тех пор, как мне было десять лет. Мы посетим ее, как только вернемся из этой поездки.

– Что значит «мы»?

– Послушайте, Гиацинта. Ведь вы разыгрываете спектакль. И его трудно понять. Не возражайте, я ведь вижу. Все это по-женски, старомодно, мило и хорошо для начала, но мы уже миновали эту стадию в тот день, когда вы увидели мальчика верхом на лошади и показали мне фотографии Эммы и Джерри.

– Вы не знаете, о чем говорите.

– Напротив, знаю, как знаете и вы. Вы говорите сейчас одно, а ваши глаза – другое. И ваши глаза не лгут.

Глаза Гиацинты, к ее ужасу, наполнились слезами – и все из-за того, что он упомянул о Джерри и Эмме. Она повернулась к окну и посмотрела вниз, на удаляющийся город. На экране перед ними была карта с обозначением их маршрута – на север к Бостону, Галифаксу, Гренландии.

– Я не буду вас беспокоить, – сказал вдруг Уилл. – Читайте. У меня тоже есть книга.

Гиацинта так мечтала почитать этот новый роман хорошего писателя, с таким удовольствием ощущала глянец обложки. И вот теперь все испорчено.

Она прочитала первую фразу, но не смогла сосредоточиться. Она тупо повторяла про себя: «Пристегните ремни». Прочитав эту надпись по-французски и по-английски, она не могла отвязаться от этих слов. Встревожившись, Гиа попыталась взять себя в руки. «Ведь я в здравом уме. Во всяком случае, была в полном порядке, пока не пришел Уилл. Надо посмотреть на все беспристрастно: я ни за кого не цепляюсь и ни на чьем плече не рыдаю. Сама себя содержу и делаю это вполне успешно. Я не должна никому ни цента после того, как убедила Арни принять деньги в счет возмещения долга. Да, мне бывает одиноко, когда я не работаю, – и еще как одиноко! – но я справлюсь с одиночеством…»

Однако что-то в ней дрогнуло и породило сомнения. «Ах, если бы найти мужчину, способного удовлетвориться простыми, не усложняющими жизнь отношениями. Это было бы очень, очень кстати. Он должен быть приятным, как Арни, или чуть-чуть приятнее, а может, просто больше отвечать моему вкусу. Впрочем, это звучит ужасно. «Отвечать моему вкусу…» Как будто я выбираю мужчину так, как выбирают арбуз или стул. Уилл явно не из тех, с кем возможны такие отношения. Здесь большая доля моей вины, и я знаю это. Я хорошо помню, что несколько раз могла сказать такое, что положило бы конец нашим отношениям. Но я этого не сказала. Напротив, поощряла его. И вот результат. Если я не хочу иметь с ним отношений, надо собраться с силами, твердо сказать ему об этом, когда мы приземлимся, и заняться своим делом».

Подошла стюардесса и подала обеденное меню. Уилл и Гиацинта сделали заказ. Гиацинте показалось, что стюардесса смотрит на них с любопытством, словно пытаясь определить, чужие они или супружеская чета. Но разве это имеет значение?

Они молча ели и пили аперитив. Вскоре молчание стало тяготить их.

– Вкусно, – сказала Гиацинта, встретив взгляд Уилла. – Наверное, вы не ожидали такой вкусной еды в самолете?

– Во французском самолете этого можно ожидать.

– Да, они знают толк в еде.

Обычные банальные фразы.

– Кажется, это не первая ваша поездка туда.

– Да, но это моя первая деловая поездка.

– Ну да, на фабрику. Должно быть, это будет очень интересно.

– Я мечтаю об этом.

Снова воцарилось молчание. Затем их взгляды встретились.

– Послушайте, – сказал Уилл. – Это просто смешно. Сперва вы вели свою игру, затем я свою. Мужчины тоже ведут ее, вы знаете. Но начали игру вы, ссылаясь на постоянную занятость. Вы играли со мной или действительно не хотите меня видеть? Если не хотите, то так и скажите. Скажите: «Уилл Миллер, уйдите из моей жизни». Я подчинюсь.

Гиацинта посмотрела в окно. За это время совсем стемнело, и летели они так высоко, что огней на земле не было видно. Куда девалась ее решимость? Ведь только час назад она уверяла себя, что делает себе имя, никому ничего не должна и молча несет свой крест? Ком подступил к горлу Гиацинты.

Подождав, Уилл Миллер заговорил:

– Думаю, вы дали мне ответ, Гиацинта.

Она положила ладонь ему на руку.

– Я не хочу сказать «уйдите из моей жизни».

– А что вы хотите сказать?

«Уголовное преступление второй степени».

– Не знаю.

– Полагаю, вы опасаетесь новых отношений, потому что прежние были очень болезненны. Я прав, Гиацинта?

– Болезненны, – выдохнула она. – О да, болезненны!

– Я не тороплю вас. Но мы теперь понимаем друг друга?

В душе Гиацинты происходила отчаянная борьба. Она испытывала жгучее чувство стыда, потому что сокрытие истины – это притворство и ложь. И еще ею владел гнев, поскольку она, никогда и никому не желая нанести вреда, оказалась в таком положении. Уилла, такого тонкого, умного, гордого и доброго, нельзя обманывать. Нельзя причинять ему боль. Но он ничего не узнает, если дело не раскроется. А она проведет в страхе всю жизнь? Если они будут счастливы, а затем на нее обрушится беда, это не слишком повредит Уиллу. Значит, она не совершит особого греха, сказав ему «да»?

– Гиа, мы теперь понимаем друг друга? – снова спросил Уилл.

Гиацинта кивнула, и он взял ее за руку.

Они спали урывками и, время от времени просыпаясь, ощущали тепло друг друга. Прикосновения казались такими интимными, словно Гиа и Уилл много раз делили ложе. Когда самолет устремился на восток, они снова проснулись и увидели, как всходит солнце.

– Посмотрите! – воскликнула Гиацинта. – Кажется, будто оно поднимается из моря. И так каждый день! Настоящее чудо!

– Да. Чудо. Такое же, как любовь.


Лина, однажды спросив Гиацинту, где она прежде останавливалась в Париже, выбрала другой отель.

– Ты теперь больше не сердишься на нее? – спросил Уилл и лукаво добавил: – Ты думала, что провела ее, но это не так. Эта пожилая леди весьма умна.

– Значит, ты уговорил ее устроить все это? Соседние комнаты и прочее?

– Не скажу, что не принимал в этом участия. А соседние комнаты забронированы для приличия.

Комнаты были декорированы деревом и тонкой тканью: у него – голубой, у нее – розовой. С аппетитом позавтракав, они отправились прогуляться. День был прохладный и солнечный. Они пошли к Тюильри, по пути съели в кафе мороженое.

– У меня такое ощущение, будто я парю в воздухе, – сказал Уилл.

«Да, – подумала Гиацинта, – вот как бывает. Если бы у меня были крылья, я вряд ли чувствовала бы себя лучше. Я готова пойти за ним куда угодно».

– Чему мы посвятим этот день? – спросил Уилл.

– Просто побродим.

– И никаких музеев?

– Не сегодня.

– Я рад, что ты так сказала. Этот день для нас – начало. Это наш праздник. Давай просто ощутим его.

И они отправились бродить. Они перешли мост и остановились посмотреть на суда. Проходя мимо книжных киосков, кое-что купили.

Зайдя в церковь, они сели на скамью, послушали орган и вышли.

Музыка была слышна и на улице.

– Это Бах? – спросила Гиацинта.

– Нет. Сезар Франк.

Они проходили по улицам, аллеям и тенистым переулкам старого города, ощущая удивительный покой.

Наконец Уилл коснулся руки Гиацинты.

– Не пора ли нам вернуться?

Если бы он слышал, как билось у нее сердце! Если бы сердце могло говорить!

– Я не хочу тебя торопить, – сказал он.

Гиацинта посмотрела на него и улыбнулась.

– А я хочу, чтобы ты поторопил меня.


Пробивающиеся через жалюзи полосы полуденного света ложились на ковер. Гиацинта стояла в центре комнаты, а Уилл снимал с нее одежду. Он поцеловал Гиацинту, но она не пошевелилась, охваченная сладостными ощущениями. Казалось, никогда раньше она не была так желанна и никогда еще к ней не прикасались так нежно. До этого момента она никогда не испытывала обожания и такого трепетного отношения к себе. Истинное блаженство пришло к ней только сейчас.


Через несколько дней, завершив свои дела, они освободились.

– Нам не обязательно сразу же лететь домой. Я обменяю билеты, и мы проведем здесь еще несколько дней. Ведь это наш медовый месяц.

Уилл составил список достопримечательностей, которые им хотелось посетить: мужской монастырь, каменный столб в Бретани, Мон-Сен-Мишель и нормандский пляж.

– Что-нибудь добавишь? Изменишь?

Гиа не возражала, но вычеркнула гостиницу, где останавливалась с Джеральдом в дождливую ночь.

– Это все в прошлом, – заметил Уилл, когда она рассказала ему, – и ты должна забыть об этом.

– Уже забыла.

Выехав из города, они направились на север, по очереди ведя машину. Когда дорога была спокойной, Уилл, сидя за рулем, держал Гиацинту за руку. Она чувствовала исходящую от него силу.

Они проводили восхитительные ночи. В гостинице, на балконе, они лежали в гамаке и смотрели, как гаснут звезды. В Мон-Сен-Мишель они слушали шум прибоя. Их дни были насыщенывпечатлениями. В Бретани они фотографировали женщин в кружевных шляпках, ели знаменитые оладьи; с восхищением смотрели на древние загадочные каменные столбы, стоящие рядами на ровном поле. Уилла интересовало все – и лебеди на пруду, и небольшая художественная выставка в маленьком городке, и старики, играющие в экзотическую игру.

На пляже он сказал:

– Мой дед погиб здесь шестого июня сорок четвертого года. Это мой второй визит сюда.

С вершины скалы они оглядели песок и волны, орудийные окопы нацистов и молча удалились. На американском кладбище они увидели кресты, белевшие почти до самого горизонта. Гиацинта сочувственно прикоснулась к руке Уилла, желая поддержать его.

В последний вечер Гиацинта надела платье с короткими черными кружевными рукавами.

– Я не собиралась брать с собой ничего такого, – призналась она. – Думала, что буду обедать у себя в номере в купальном халате. Но Лина настояла.

– Я же говорил тебе, что она очень умная женщина. Лина верила в меня.

– Но она не знала моих чувств. Я никогда ни словом не обмолвилась ей о тебе.

Уилл улыбнулся и пошел к двери, но вдруг обернулся и внимательно посмотрел на Гиацинту.

– Сделай мне такую милость, никогда не подстригай волосы короче.

– Я и не собираюсь. Но почему?

– Мне нравится, когда они рассыпаны по подушке.

– Что ж, причина уважительная, – рассмеялась она.

В течение этой чудесной недели Гиацинта запретила себе думать о своих проблемах. И вдруг Уилл заметил:

– Ты почти не говоришь о детях.

– Разве? Я просто не хочу утомлять тебя, уподобляясь тем женщинам, которые без конца говорят о том, какие умные у них дети.

– Ну, меня не так легко утомить. Ты повидаешься с детьми до начала занятий в сентябре?

– Я навещу их. И моя мать тоже. Иногда мы ездим вместе.

– Детей не угнетает такая совместная опека?

– Мои дети радуются нам.

Заметив, что Гиацинта помрачнела, Уилл сказал:

– Прости. Я не хотел причинить тебе боль. Тут ничего не изменишь. Давай лучше наслаждаться жизнью. Давай выпьем за нас. – Они подняли бокалы и чокнулись. – За нас. За тебя и меня, навсегда!

Гиацинта смотрела на него поверх бокала. Такой нежный, такой мудрый и добрый. И вдруг ее кольнуло нехорошее предчувствие.

– В чем дело? – спросил Уилл. – О чем ты думаешь?

– О том, что это наш предпоследний день.

– Ну и что? У нас впереди целая жизнь. – Он улыбнулся, ожидая ответа. – Нет комментариев?

– Это все шампанское. Оно всегда ударяет мне в голову. – Гиа протянула руку и дотронулась до него. – Я люблю тебя, Уилл.

– Вот так-то лучше. Давай поедим и пораньше отправимся спать.

Она ответила бодро и игриво:

– Ты всегда хочешь пораньше лечь в постель.

– А ты знаешь место получше?


Гиацинта неотступно думала о доме. Поэтому факс, поступивший к дежурному в отеле, не удивил ее. Взяв его, Уилл спросил:

– Прочитать тебе?

– Да. Пожалуйста.

– Все хорошо, никаких проблем, дорогая. «Приветствия по случаю дня рождения. Лучше поздно, чем никогда. У всех все в порядке. Дети и я шлем приветы. Как насчет обеда в обычном месте? Арни».

– И это все? Слава Богу!

– Ты не говорила мне о своем дне рождения. Когда он был?

– В прошлый вторник. Я никогда бы не вспомнила о нем, если бы не моя семья.

– Как, никаких празднеств? Ну нет, отныне мы будем отмечать каждый день рождения. Я родился четырнадцатого января и заказываю праздничный торт. А кто такой Арни?

– Партнер моего бывшего мужа и очень хороший мой друг.

– А что значит «обед в обычном месте»?

– Арни приезжает в Нью-Йорк по делам примерно раз в месяц, и я часто обедаю с ним в его отеле. Он очень добрый, чудесно относится к Эмме и Джерри. И я обожаю его.

– Ну что ж. Не размять ли нам ноги перед завтрашним полетом?

Гиацинта радовалась, что дом ничего не испортил, а дождался конца недели и лишь тогда дал о себе знать. Во время прогулки они проходили мимо магазина, где она когда-то увидела розовое платье, изменившее ее жизнь. Узнав магазин, Гиацинта сказала об этом Уиллу.

– Если бы не было того платья, я никогда не встретила бы тебя.

– И ты не стала бы модельером. Кстати, кто-то заметил, что ты не слишком похожа на модельера. Зато я представляю, как ты везешь коляску с младенцем по улице.

– Я это делала.

– Ну так ты можешь это повторить. Мы произведем на свет чудесного ребенка. Умного, красивого, спортивного, артистичного, с отличным характером, заводилу в классе…

– И хвастливого, – перебила его Гиацинта и рассмеялась.

– Сдаюсь. Но приготовься к разговору.

– Не сейчас, ради Бога.

– Не сейчас, но скоро. Наверно, я немного спешу, но в этом нет ничего необычного. Мы знаем друг друга хорошо, и незачем терять время.

Глава 14

Лето в Нью-Йорке было долгим и жарким. Говорили, что такой жары не было пятнадцать лет, но Гиацинта, сидевшая при кондиционере, не думала об этом.

Либретти готовила весеннюю коллекцию, уделяя особое внимание продукции Гиацинты. Все покупали и продавали, рассматривали, подгоняли и фотографировали. Гиацинте предстояло отправиться в двухнедельную поездку с выставкой.

– Это твоя лучшая работа, – сказала ей Лина. – Она показывает тебя с новой стороны. Очень сдержанно, благородно – и вместе с тем чувственно. Видно, любовь пошла тебе на пользу. Может, я лезу не в свое дело, – добавила она, поскольку Гиацинта промолчала.

– Нет, Лина, все в порядке.

– Ты мне ничего не рассказала, а вот Уилл Миллер рассказал.

– Я была так занята, что просто не успела.

Гиацинта старалась не думать о будущем. Уилл уехал в Калифорнию вести переговоры о слиянии с фирмой, и Гиацинта очень скучала по нему. В то утро от него пришло второе письмо, и дважды за последние несколько часов она вынимала его из сумочки и перечитывала.


Моя любовь!

Знаешь ли ты, что ты делаешь для меня – все? Где бы я ни был, я ощущаю твое присутствие, и притом так отчетливо, словно ты разговариваешь со мной и я слышу твой голос. В темноте я вижу твои прекрасные глаза, изгиб твоих губ, когда ты смеешься. Мы провели вместе лишь несколько месяцев, и тем не менее я знаю тебя так хорошо, будто знаком с тобой всю жизнь. Я тебе полностью доверяю и надеюсь, что и ты мне тоже. С мыслью о тебе я засыпаю вечером и просыпаюсь утром.

Уилл.


Полностью доверяю… Чувство вины пронзило ее, как укол в сердце.

И Гиацинта в сотый раз спросила себя: «Что же мне делать?»

Появился и еще один повод для беспокойства. Хотя Арни уверял Гиацинту по телефону, что Эмма и Джерри вполне счастливы и довольны жизнью, ее не удовлетворяли его слова. Несколько раз Гиацинта слышала во время телефонного разговора, как у них происходит ссора со слезами; несколько раз дети отвечали ей так сердито и дерзко, что она потом плакала от отчаяния.

Тем временем работа шла своим чередом.

– Я потрясена! – воскликнула Францина, когда открылась большая выставка на Пятой авеню. – Кто бы мог подумать, что ты, не признававшая ничего, кроме джинсов и тенниски, никогда не интересовавшаяся модой, так хорошо в этом разбираешься?

– Я всегда говорила тебе, что это сродни живописи.

Тем не менее Гиацинту изумляло, когда клиенты консультировались с ней по поводу того, какие туфли носить с тем или иным костюмом, можно ли надеть платье только «после пяти» или оно подходит и для свадьбы. Она с удивлением наблюдала, как модели совершают изысканные пируэты в одеждах, еще совсем недавно бывших лишь эскизами.

Лина не скупилась на улыбки.

– Ты знаешь, кто здесь сейчас? – шептала она Гиацинте. – Вон там, в заднем ряду? Он из Техаса. В следующий раз ты не должна пропустить их магазин… А ее ты не знаешь? Ну как же, как же… А этот всегда приходит с женой и покупает с полдюжины платьев в сезон… Ты не узнала ее? Она будет на обложке журнала в следующем месяце… А вот тот коротышка слева – один из самых известных европейских обувных модельеров. Это блестящий успех, дорогая Гиацинта!

Под конец начались разговоры и суета; при этом Гиацинта оказалась в центре внимания, все то и дело называли ее имя. И тут впервые в жизни она подумала: «Я, кажется, ничего не имею против своего имени. Оно вовсе не такое уж дурацкое, как мне всегда казалось. Нужно сказать об этом Францине».

– Гиацинта, ты помнишь меня?

Помнит ли она Мойру? Они разговаривали примерно раз в неделю. Однако сейчас между ними исчезла дружеская непринужденность.

– Ты выглядишь замечательно, Гиацинта! Я очень рада за тебя. В один из ближайших дней я собираюсь отдохнуть от дел и провести уик-энд в Нью-Йорке. Может, приобрету одно из твоих платьев. Ты делаешь что-нибудь для полных дам?

Мойра постоянно подшучивала над собой.

– Гиацинта, ты помнишь меня?

Помнит ли она Марту? Едва ли она способна забыть эту Немезиду ее отрочества.

– Конечно, помню. Как ты здесь оказалась?

– Твоя мать рассказала мне о выставке. Мы ведь соседи и порой встречаемся по пути. У тебя прекрасный вид, Гиацинта.

Полагалось бы ответить комплиментом, но ей почему-то этого делать не хотелось, и она лишь сказала:

– Спасибо. Большое тебе спасибо.

– Я часто думала о тебе после того, как ты переехала, о том, что мы были несправедливы к тебе в школе. И в колледже тоже.

Разве это не извинение? Весьма неподходящее время выбрано для этого. И что ответить Марте? Холодно сказать: конечно, помню, хотя это не имело большого значения для меня. Но поскольку у Марты был виноватый вид, Гиацинта ответила:

– Это было так давно. А как ты живешь?

– В общем, никаких событий. Я так и не вышла замуж. Живу дома, работаю в городе.

Марта продолжила бы разговор, если бы не подскочила Лина с сообщением:

– Заинтересовались бархатным платьем и спрашивают, не сделаешь ли ты такое же черного цвета.

– Не буду отнимать у тебя время, – сказала Марта. – Я хотела бы купить одно из твоих платьев. Они очень красивы, но я не могу себе этого позволить.

Гиацинта посмотрела вслед удаляющейся Марте. Что произошло с ее насмешливым взглядом, гордой кудрявой головкой, которую она так любила вскидывать? «Марта вела себя так, словно ошеломлена тем, что произошло со мной». Что за таинственная история?

* * *
Уилл сказал:

– Ты сама приготовила весь этот обед – изумительного цыпленка, великолепное суфле из овощей и этот превосходнейший десерт? И сейчас, в Нью-Йорке, ты больше не прибегаешь к бутербродам?

– Чему ты удивляешься? Ты же знаешь, что я умею готовить. Ты сказал это в тот день, когда пришел ко мне на завтрак и сразу разбил мое сердце.

– Не знаю. Удивляюсь – и все.

Люди часто удивлялись – прежде всего тому, что такой книжный червь способен проводить столько времени на кухне, а также тому, что модельерша и столь состоятельная дама занимается готовкой. Люди склонны к стереотипам.

Последние сутки для Гиацинты оказались весьма трудными. Она была возбуждена, поскольку неожиданно приехали на каникулы Эмма и Джерри. Сейчас они отправились к Францине, вместо того чтобы побыть с матерью. Их отец даже не спросил, может ли Гиацинта принять их сейчас.

Накануне вечером позвонил Уилл и сказал, что прилетает домой ночным рейсом, и это крайне взволновало Гиацинту. Готовя обед на кухне, она представляла себе все любимые лица за столом и Уилла, сидящего во главе стола. Когда момент его появления приблизился, Гиа охватила паника. На сей раз Уилл наверняка заставит ее высказаться определенно. Что-то подсказывало ей, что в этот вечер произойдет серьезный разговор. Он откладывался до окончания всех этих выставок и до его возвращения из Калифорнии, но теперь час пробил.


Гиацинта сцепила руки с такой силой, что золотое кольцо впилось ей в ладонь.

– Последняя выставка, как я слышал, стала для тебя настоящим триумфом. Я очень хотел вернуться к ее открытию, но возникло множество разных проволочек. – Уилл сделал паузу. – Я тосковал по тебе, тосковал до боли.

– Я знаю, – слабым голосом отозвалась Гиа.

– Я хочу жениться на тебе, Гиацинта. И определить время.

– Разве нам не следует узнать друг друга получше, мистер Миллер?

– Не неси вздор, не дразни меня.

– Прости.

– Так как же?

– Ты знаешь, я люблю тебя, Уилл. Но мы должны… все спланировать. Мои дети… эта квартира… все не так просто. Я не могу действовать слишком поспешно. Мы были счастливы все лето, разве не может это продолжаться до тех пор, пока…

– Что ты имеешь в виду, говоря «все не так просто». Здесь достаточно места для детей и для меня, а потом мы подыщем квартиру попросторнее. Я найду такую. Дай мне пару недель, вот и все. Ты хотела, чтобы она была поближе к школе, и я буду это иметь в виду. Куда они ходят сейчас?

Гиацинта вздохнула.

– Может, я поменяю им школу, но тут возникает новое осложнение.

– Эти осложнения надуманны, Гиацинта. Кажется, я знаю, в чем дело. Ты вспоминаешь первое замужество, вспоминаешь свои страхи и то, как все плохо обернулось. Мысль о втором браке угнетает тебя. Не так ли?

Уилл замолчал. Чувствуя на себе его взгляд, Гиацинта опустила глаза.

– Я знаю, что ты любишь меня, Гиацинта. В таком случае доверься мне. Мы оформим все быстро и незаметно. Скажем, в ратуше, если не возражаешь. Десять минут – и все позади. Совершенно безболезненно.

– Тогда какая разница? Мы можем войти в эту комнату прямо сейчас, и все будет чудесно и без этого…

– Нет.

К тому времени Гиацинта уже была хорошо знакома с решительным «нет» Уилла.

– Я хочу жениться на тебе, а не просто жить с тобой. Я не так современен, как некогда о себе думал. У меня были временные связи. Сейчас я готов к чему-то постоянному, хочу иметь ребенка. Я готов также принять твоих детей. Не беспокойся по этому поводу. Я люблю детей, потому что они твои. Когда я увижу их?

– Скоро. Они с матерью. Я собираюсь туда завтра и проведу там несколько дней.

– Я подожду, пока ты вернешься, чтобы уточнить все детали.

Уилл встал, притянул Гиацинту к себе и стал целовать ей руки, шею, губы.

– Я позабочусь обо всем, Гиацинта. Предоставь это мне. А сейчас расстегни, пожалуйста, пуговицы. Кажется, я сам не справлюсь…

Раздался звонок.

– Проклятие! Кто это? – воскликнул Уилл.

– Не знаю, – ответила она и тут же узнала голос Арни. Через мгновение раздался стук в дверь.

– Открывай, знаменитость, это я, Арни. Помнишь меня? Не смотри так испуганно, – сказал он, входя в комнату. – Все великолепно. Я здесь в деловой поездке на два дня; должен встретиться с приятелем и решил воспользоваться возможностью заглянуть к тебе.

Он никогда так не поступал.

– Ты напугал меня, – холодно заметила Гиацинта. – Я никого не ожидала. Уилл Миллер, доктор Арнольд Риттер.

Мужчины раскланялись.

Гиацинта обратилась к Арни:

– Мы только что пообедали. Позволь предложить тебе пирог?

– Спасибо, я только что поел со своим приятелем. А вы пообедали отлично, не сомневаюсь. – Арни взглянул на Уилла. – Эта леди умеет накормить мужчину. Я много вкусных вещей съел за ее столом.

Уилл что-то ответил, но растерявшаяся Гиацинта не расслышала его слов. Она была напряжена. Вдруг Арни скажет что-нибудь неподобающее относительно статуса Джерри и Эммы? Рассказать обо всем Уиллу должна она, а не Арни. Ей следовало поведать ему об этом раньше. Но она боялась это сделать, боялась неизбежных вопросов.

– Я надеюсь хоть немного охладиться на Севере, – усмехнулся Арни. – Но здесь жарко, как во Флориде.

– Я только что вернулся из Калифорнии. Кажется, тамошние жители избежали на сей раз нестерпимой жары.

«Погода, – подумала Гиацинта, – самый безопасный предмет», – и беспечно проговорила:

– Придет январь, появится лед на улицах, и мы будем вспоминать лето и желать его возвращения.

Мужчины согласились. А Гиацинта подумала: «Арни, почему бы тебе сейчас не подняться и не уйти?» И тогда Арни внезапно вынул из кармана конверт и передал его ей.

– Взгляни-ка на это. – Он улыбнулся. – Я сфотографировал детей на прошлой неделе во время скачек. Эмма пристрастилась к лошадям.

Вот они, ее дети, в элегантных нарядах на великолепных лошадях. Фотографии напоминают снимки в роскошных журналах. Ее малыши.

– Кстати, по-моему, Эмма переплюнет брата. Только дай срок, – добавил Арни, и эти слова прозвучали так гордо, словно он был их отцом.

Не оставалось ничего другого, как передать фотографии Уиллу. Он довольно долго рассматривал их, а затем, вернув Гиацинте, сказал, что у него тоже есть несколько фотографий.

– Я хотел отдать их тебе раньше, но случайно прихватил в Калифорнию.

И появились фотографии Уилла и Гиацинты, сделанные в Париже, в Бретани, перед Лувром, в саду и перед прудом с лебедями. Она была в джинсовом костюме, волосы ее развевались на ветру. В платье с кружевными рукавами Гиацинта была воплощенная элегантность. И наконец, вот она на пляже в бикини, которое купил Уилл, потому что Гиацинта не захватила с собой купального костюма. На каждой фотографии с ней был Уилл. Он обнимал Гиацинту за талию, и они выглядели как супружеская чета.

– Можно взглянуть? – Арни протянул руку. Он внимательно рассмотрел все фотографии и вернул их, любезно заметив, что, вероятно, они приятно провели там время.

– Это была деловая поездка, – пояснила Гиацинта. – Лина хотела, чтобы я познакомилась с французскими фабриками, а фирма Уилла купила фирму Лины, так что теперь мы стали единым целым.

Она знала этих мужчин так хорошо, что понимала, о чем именно каждый из них думает. Уилла, конечно же, раздражило это позднее вторжение, а Арни просто-напросто ревновал. Гиацинта удивленно подумала, что впервые в жизни находится в одной комнате с мужчинами, каждый из которых желает ее.

Уилл нарушил неловкую паузу:

– Вы круглый год живете во Флориде, доктор Риттер?

– О да, у меня там практика. Хирургия.

– Значит, вы настоящий абориген Флориды.

Арни засмеялся:

– Там нет аборигенов. Я просто оставил прежнюю практику в городе Гиацинты несколько лет назад. В бывшем ее городе. Там-то мы с ней и познакомились. Мы с Гиацинтой старинные друзья.

– Мы тоже там познакомились. Моя семья владела там магазином – магазином Р. Дж. Миллера, что на площади.

– Ах вот оно что! Я постоянно покупал там себе вещи – галстуки, свитера и прочее. Хороший магазин. Вы и сейчас там?

– Нет, мы продали магазин. Там стали строить десятиэтажный офис. Город быстро растет. Когда я думаю о том, сколько заплатил мой прадед за этот участок сто лет назад и сколько мы получили за него сейчас, то не могу в это поверить.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Я построил свой офис семнадцать лет назад, и разница в стоимости тоже невероятная. У меня было красивое небольшое белое здание из известняка, двухэтажное, расположенное всего в трех кварталах от площади.

– Это то здание, что сгорело?

– Да.

Арни бросил взгляд на Гиацинту и кашлянул.

– Я был в запарке в тот день и приехал в город вскоре после рассвета, так что стал очевидцем. Пожар еще полыхал. Ужасное зрелище – багры и лестницы, битое стекло, толпа, пламя и дым, вокруг оцепление.

– Да, жестокое зрелище, – согласился Арни.

Волнуясь, Гиацинта всегда сцепляла руки. Сейчас, желая казаться спокойной, она положила руки на подлокотники кресла.

– Я слышал, что это был поджог, – заметил Уилл.

Арни пожал плечами:

– Мало ли что говорят.

– У нас случилась похожая беда в одном из магазинов лет двадцать назад. Помню, это обсуждали каждый вечер за обеденным столом. Провели основательное расследование. Кажется, в этом приняли участие все службы, кроме ФБР, и в конце концов круг подозреваемых сузился настолько, что нашли виновника – одного из служащих. Поначалу он отпирался, но затем ему пришлось признаться, что он курил и допустил неосторожность. Правда, мой отец ему так и не поверил. У приятеля этого парня была претензия к компании, и все об этом знали. Тут налицо явный мотив.

– И чем же все закончилось? – осведомился Арни.

– Не помню подробностей, поскольку уехал в колледж, но знаю, что он получил два года.

– Кто-нибудь пострадал при пожаре? – спросил Арни.

– К счастью, никто, и это настоящее чудо.

– Он получил бы гораздо больше, если бы кто-то погиб во время пожара, – заметил Арни. – Тогда это сочли бы уголовным убийством второй степени.

Гиацинта опустила глаза. «Почему он продолжает этот разговор? Зачем Арни делает это при мне? Он мог бы сменить тему, например, спросить, в какой колледж уехал Уилл».

– Остается только удивляться тому, – заметил Уилл, – что это произошло из-за чьей-то обиды. Еще более удивительно, что этому человеку доверяли. Видимо, он казался таким невинным, что его не заподозрили.

Это было невыносимо. Надеясь, что мужчины не видели, как она покраснела, Гиацинта встала и включила телевизор. Начались одиннадцатичасовые новости.

Арни вскочил.

– Как, уже так поздно? Мне пора, Гиа. Я свяжусь с тобой. Уилл – не возражаете, если я буду вас так называть? – мы можем вместе взять такси. В этом районе его непросто найти в такое время, и хорошо, если нам повезет найти хотя бы одно.

Гиацинта проводила мужчин до двери. Как ловко Арни увел с собой Уилла! Это было весьма кстати, поскольку в теперешнем ее настроении она не стремилась к любовным ласкам.

«Удивительно, что этому человеку доверяли».

«Что мне ему сказать? Он наверняка захочет знать, почему я скрывала правду. В лучшем случае Уилл усомнится во мне. А в худшем – будет меня презирать. На его месте я тоже испытывала бы такое же чувство».

Ужас, охвативший ее, мешал думать. Гиацинта ходила взад и вперед по комнате. Пробило полночь, и она наконец легла. Ее бросало то в жар, то в холод. Плакать Гиацинта не могла. Так прошла вся ночь.

* * *
Утром позвонил Уилл.

– Твой друг вылил на нас ушат холодной воды, не так ли?

– Пожалуй. Странно, он никогда раньше не приезжал без звонка.

– Расскажи мне о нем. Похоже, он человек с характером?

По голосу Гиацинта поняла, что Уилл недоволен, и это удивило ее, поскольку обстоятельства редко влияли на его настроение.

– Особенно нечего рассказывать. Арни бездетен, а уж ему-то следовало бы иметь детей. Поэтому он очень привязан к моим. Арни помешан на лошадях и приучил детей любить их. Вот и все.

– Арни ревнует, Гиа. Ему не понравились наши фотографии, сделанные во Франции, и он это не скрыл, словно ему наплевать на то, что он может обидеть тебя или меня. В особенности меня.

– Нет-нет! Арни мной не интересуется. Я для него пустое место. У него полно женщин по всей стране – это поп-певицы, киноактрисы, восходящие звезды и так далее. Только не я.

– Сомневаюсь. Мужчины разбираются в этом лучше, чем женщины. Арни хочет тебя, Гиацинта, и, будь он в твоем вкусе, у меня появились бы причины для ревности. Но поскольку Арни, очевидно, не в твоем вкусе, Бог ему судья, хотя он и лишил нас удовольствия накануне.

– Он действительно хороший человек.

– Ну ладно. А как насчет того, чтобы обсудить главный вопрос? Мы можем сделать это сегодня вечером?

Гиацинта не была к этому готова. Ей нужно подумать и решить, как рассказать Уиллу обо всем – о разводе, о детях, о пожаре.

– Ты забыл, что я собираюсь к матери на несколько дней и уезжаю сегодня после обеда.

– Возвращайся поскорее, хорошо?

– Конечно, я скоро вернусь, ты же знаешь.

– А пока ты будешь в отъезде, я начну поиски квартиры. Готов побиться об заклад, что найду шикарное место через неделю. Желаю хорошо провести время. Передай привет от меня твоей матери, а также Эмме и Джерри. Буду ждать встречи с ними.

Не прошло и пяти минут, как позвонил Арни. Он был лаконичен.

– Я хочу видеть тебя сегодня вечером, Гиа.

Гиацинта попыталась отказаться, но Арни настаивал:

– Сегодня вечером, Гиа. Это очень важно. В ресторане моего отеля в девять.

– Арни, ты пугаешь меня. Произошло что-то неприятное?

– И да и нет. Тем не менее мы должны поговорить.

Хорошо, что с детьми, которые находятся у Францины, все в порядке. Очевидно, разговор пойдет об Уилле.

Гиацинта пришла, решив попенять ему за прошлый вечер, но, взглянув на него, поняла, что Арни очень взволнован, и не стала этого делать. Его густые серебристые волосы, всегда столь аккуратно уложенные, на сей раз были всклокочены, а красивый галстук сбит набок.

– Я не спал эту ночь. – Арни сел напротив Гиацинты. – Это была одна из худших ночей в моей жизни. – Он отмахнулся от предложенного ему меню. – Закажи что-нибудь, Гиа. Я съем, что ты закажешь. Мне вообще не хочется есть, хотя во рту у меня за весь день не было ничего, кроме кофе.

– Я тоже чувствовала себя не лучшим образом, Арни. Прежде чем мы поговорим о чем-то другом, скажи, зачем ты стал вчера распространяться на ту тему? Тебе следовало догадаться, что ты бередишь мне душу. Когда ты сказал об уголовном преступлении, я не поверила своим ушам.

– А знаешь, что чувствовал я, когда твой дружок показывал те фото? Мной овладела ярость. Я едва сдержался. Мне очень жаль, Гиа. – Арни подошел к ней, и его всегда добрые глаза сверлили Гиацинту, как иголки. – Он твой любовник? Признайся.

– Мы любим друг друга.

Откинувшись на стуле, Арни тихо присвистнул.

– Прямо у меня под носом! Я ведь ждал тебя, Гиацинта. Разве ты не догадывалась? Я думал, что у нас… взаимопонимание.

Лоб его покрылся испариной. Считая Арни человеком легкомысленным, Гиа поразилась тому, что он испытывает столь глубокие чувства. Устыдившись того, что так поверхностно судила о нем, Гиацинта смущенно сказала:

– Я тоже очень-очень сожалею. Мне казалось, что мы просто добрые друзья. Поверь, я не собиралась обманывать тебя.

– Ты знала, что мы больше чем добрые друзья. Ты не можешь сказать, что ты этого не знала.

– Ты никогда не говорил мне об этом.

– Я видел, в каком ты смятении, и давал тебе время справиться с невзгодами. У тебя были дети, работа и другие дела.

Другие дела…

В противоположном конце зала, стоя у пианино, молодой человек пел песню тридцатых годов, которая, похоже, никогда не выйдет из моды. Кто-то за соседним столом негромко подпевал. Хлопнула пробка. Гиацинта заставила себя вернуться к действительности и повторила:

– Я очень сожалею. Я никогда не собиралась обманывать тебя. Поверь мне.

Когда подали обед, Арни едва прикоснулся к нему и отложил вилку.

– После того как твой приятель затронул вчера этот вопрос, я стал развивать его сознательно. Хотел узнать, как он будет вести себя с тобой, если, упаси Бог, узнает об этом деле.

– Упаси Бог? Но я должна рассказать ему. Беда в том, что я не знаю, как это сделать, или же у меня просто не хватает мужества.

– Ты хочешь выйти за него замуж, Гиа?

– О да!

– Проклятие! Не понимаю этого. Я был так близко, а у тебя дети. Конечно, я не такой, как он, Гиа. Он интересный мужчина и ближе тебе по возрасту, по духу – любит хорошую музыку, книги и все такое. Но я сделал бы все, чтобы тебе понравиться. И потом, от меня у тебя нет секретов. Видишь, ты боишься рассказать ему, и в том есть резон. Поверь мне, Гиа!

Эмоциональность, с которой Арни произнес последние слова, встревожила Гиацинту.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ему это не понравится. Ты слышала, что он говорил о том случае, который касался их? Это точно такой же случай. Возможно, у него появятся сомнения, он не сразу придет к решению. Но у него есть семья. Он переговорит с кем-то, кому доверяет. Поверь, я знаю людей. Меня не обманешь.

Это, пожалуй, верно.

Тем не менее Гиацинта бодро сказала:

– В таком случае я выйду замуж, ничего не рассказав ему.

Арни нахмурился.

– О нет! Ты не продержишься и двух недель. Люди не могут жить вместе и хранить друг от друга тайны. Это будет мучить тебя. Всякий раз, посмотрев на него или прикоснувшись к нему в постели, ты почувствуешь, что должна все рассказать. И что последует за этим? Может, ты полагаешь, что он будет счастлив, узнав об этом после того, как надел тебе кольцо на палец? Как сложится ваш брак? И сохранится ли он? Или ты хочешь пройти через новый развод? Твоя тайна при этом раскроется. А если она раскроется, тогда прощай все – хорошая работа, доброе имя, дети… Нет, Гиа, тебе лучше отказаться от этого. Поверь мне. Я родился не вчера. И Уилл не был твоим другом. Он сейчас поднимается по служебной лестнице, и ему совсем ни к чему нести груз твоих проблем.

– Зачем ты все это говоришь? Я не знала, что ты так жесток, – раздраженно сказала Гиацинта. Однако когда она достала платок, чтобы вытереть глаза, Арни отвел взгляд.

«Почему я люблю тебя? Почему любишь ты меня?» – пел мужчина за соседним столиком, и люди улыбались.

Гиацинта съела картофельное пюре. Ей хотелось оказаться дома, в постели, в темноте, накрыть лицо одеялом. Ей нужен был Уилл. Однако не сейчас, а позже, когда появится свет в конце тоннеля. В голове проносились бессвязные мысли.

– В любом случае все очень непросто, – промолвил Арни. – Мне не хотелось об этом говорить, но, помимо любви, есть еще одна сторона в этом деле. Дети чувствуют себя несчастными. Произошли перемены.

– Пе… перемены? – шепотом спросила Гиацинта.

– У Джеральда гостила все лето певичка, дива или звезда – называй ее как угодно! Она не поладила с детьми. Все началось с того, что она не пришлась им по душе. Она отнимает все свободное время Джеральда, а это значит, что он гораздо меньше внимания уделяет детям. Например, он играет в теннис с ней, а не с Джерри. Ну и прочее в том же духе. А пару недель назад у них вспыхнула настоящая драка. Все началось с Чарли – их собаки. Певичка ударила ее, а Эмма разъярилась и ударила девицу. После Арвин залепила оплеуху Эмме, и Джерри набросился на обидчицу. Словом, заварилась такая каша. Я слышал это от няни. Сейчас няня ушла от них. Сказала, что с нее хватит.

– Арни, почему ты не рассказал мне об этом раньше?

– А какой толк? Что ты можешь изменить? Это ведь не подведешь под жестокое обращение с детьми. И полицию не привлечешь.

Верно. Джеральд – опекун детей. Она отдала ему свои права и теперь была беспомощна. Ей остается лишь молча наблюдать за его выходками во Флориде.

– Я говорил Джеральду, чтобы он взял другую няню. Первая была аморфна, но добра к детям. Дети хотели, чтобы няня вернулась, но она уже нашла другую работу. Похоже, певичка останется там на какое-то время. Джеральд привязался к ней, как к ювелирной безделушке. – Арни сардонически фыркнул. – Впрочем, когда-то и я был в его возрасте. Сейчас же научился ценить в женщине ее душевные качества, а не внешность.

Мозг Гиацинты лихорадочно работал. Ее гнев на Арни бесследно испарился.

– Арни, ты всегда был так добр, вел себя как отец. Может, обратиться в агентство и найти другую няню? Ты ведь знаешь, какую искать. Не займешься ли этим?

– Дело в том, что дети не хотят другую няню, Гиа. Они хотят тебя. Хотят мать. Они признались мне в этом. Катаясь на лошадях, мы разговариваем. Мне очень неприятно говорить тебе все это, но ты должна знать правду.

– Что мне делать? – простонала Гиацинта с тоской.

– Не знаю. У тебя сейчас много проблем, требующих твоего внимания. Конечно, я мог бы в какой-то степени повлиять на Джеральда, оказать на него давление. Мы с ним хорошо ладим, но я имею в виду не это. Деньги – контракты, движимое и недвижимое имущество, закладные – это ведь у нас все общее, ты же понимаешь.

Гиацинте представилась длинная тропинка, ведущая от нее к Уиллу и к детям. Тропинка была извилистая и темная, с многочисленными препятствиями. И она сидит напротив Арни, не видя, как обойти препятствие, и не зная, что сказать.

Наконец Арни снова заговорил:

– Ты собираешься к Францине на этой неделе?

– Я не планировала ехать до четверга, но теперь отправлюсь пораньше. Я бы поехала и сегодня, но уже слишком поздно.

– Почему ты не признаешься матери? Она могла бы что-нибудь тебе посоветовать.

Гиацинта покачала головой.

– Нет. Она и без того много перенесла, потеряв отца. У нее хватает неприятностей. Я не хочу совсем раздавить ее.

– Я не имею в виду пожар. Надеюсь, ты так не подумала?

– Нет, конечно.

– Я о детях, а также о тебе и Уилле. Спроси ее, что она думает об этом.

Арни явно хотел, чтобы Францина замолвила за него слово. Схватив его руку, Гиацинта горячо сказала:

– Не могу выразить, как я тебе благодарна за все, что ты сделал для меня!

– Ты слишком часто благодаришь меня, Гиа. Только не забывай, что я здесь ради тебя. И если ты упадешь, я подниму тебя.


Арни был прав в отношении детей. Гиацинта поняла это, проведя немного времени в доме Францины. Пес Чарли приехал вместе с ними, дети сразу рассказали матери, как Арвин ударила его.

– Мама, она хотела убить Чарли, – заявила Эмма. – Если Арвин это сделает, я убью ее! Куплю большущее ружье и разнесу ей голову, как делают мальчишки в школе, – это я по телевизору видела.

Искаженное гневом лицо Эммы показалось Гиацинте чужим. «Всякий раз, когда я вижу ее, – подумала Гиа, – она кажется мне незнакомой, и вовсе не потому, что девочка повзрослела на несколько недель или месяцев. Опыт и эмоции откладывают свой отпечаток. Сейчас Эмма выглядит так, словно к ее возрасту добавилось четыре или пять лет: мстительная, с плотно сжатыми губами и прищуренными глазами. К тому же она сжимает кулачки».

Пытаясь успокоить дочь, Гиацинта объяснила:

– Уверена, она не хотела причинить Чарли боль. Вероятно, Арвин сожалеет, что ударила его. Иногда люди теряют контроль над собой, а потом понимают, что были не правы.

– Она ничуть не сожалела. Ты ведь не знаешь ее, так почему же думаешь, что Арвин сожалеет?

– Она сука, – бросил Джерри.

– Что?! – воскликнула Францина. – Я уже десятки раз говорила, чтобы ты не употреблял это слово!

– Все его употребляют. Ты слишком старомодна. У всех бабушки старомодны, тем не менее все говорят «сука».

И Джерри захихикал, настолько довольный собственным остроумием, что запрыгал в кресле и нарушил сложенную из кусочков головоломку.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Сукин сын, я работал над этой проклятой задачей с того момента, как мы сюда приехали, и вот теперь гляди!

Гиацинта спросила Джерри, слышал ли его отец, что он употребляет такие слова.

Джерри засмеялся.

– Он не сможет нас остановить. Арвин употребляет слова и похуже, но отец и ее не может остановить. Арвин – хозяйка. – Завладев вниманием аудитории, Джерри совсем разошелся. – А знаешь почему? Потому что у нее аппетитная фигура.

– Аппетитная фигура?

– Ну да, – ухмыльнулся Джерри. И жестами изобразил округлости.

Что-то явно разладилось, что-то сломалось. Францина и Гиацинта обменялись взглядами, словно спрашивая, что же им делать.

Может, вообще ничего не делать и пока не обращать внимания? Нельзя же держать мальчика его возраста в детской комнате. Выйдя из нее, он вступает в мир, где видит и слышит то, что вам не нравится. Этого следовало ожидать, тем более в последние недели. С другой стороны, должен ли мир подминать дом под себя? «Арвин не должна стать образцом для моих детей»,– подумала Гиацинта.

Собака поднялась, отряхнулась, подошла к Эмме и легла у ее ног. Эдакое мягкое пушистое создание, с шелковистой шерстью. Гиацинта почувствовала жалость к животному. Ведь оно так уязвимо, так беззащитно, не может противостоять жестокости. Как и Эмма.

– Чарли сегодня не был на прогулке. Сейчас самое время вывести его, – предложила Францина.

«Если дети вели себя таким образом всю неделю, мать, должно быть, здорово утомилась, – подумала Гиацинта, – но никогда в этом мне не признается». На Гиа нахлынули воспоминания, связанные с этим домом, где она выросла: бодрый голос Францины, призывающий к порядку расшалившихся мальчишек – трех своих сыновей да еще соседского; приятный запах жаркого, долетающий с кухни; а из большой комнаты доносятся звуки музыки Джима. Как легко ей было расти в любви и благополучии! Но тогда она, конечно, не знала, насколько это легко.

– Пошли. Бери Чарли за поводок, и отправимся в лес. Там сейчас прелестно. – Нужно, чтобы голос ее звучал бодро и весело. – Там есть пруд, где я любила наблюдать за лягушками.

Дети с энтузиазмом побежали впереди. В лесу и в самом деле было приятно, спокойно и сумрачно, лишь кое-где пробивались лучи солнца сквозь кроны деревьев. А вот и обширное зеркало пруда, возле которого Гиацинта любила сидеть на пеньке.

– Садитесь и не шумите. Может, мы сейчас их увидим.

Через пару минут, поскольку лягушки так и не появились, Гиацинта поняла, что должна завладеть вниманием детей. Они уже проявляли нетерпение. А ей так нужно побыть сейчас наедине с ними, ощутить близость.

– А вы знаете, откуда появляются лягушки? – начала Гиацинта. Когда ответа не последовало, она объяснила: – Из икры, как рыбы.

Голос ее звучал нервно и слишком бодро. Пусть дети радуются что они с ней, пусть у них сохранятся воспоминания об этом дне, чтобы когда-нибудь они сказали: «Мы отправились как-то с мамой в лес, и она рассказывала нам про лягушек».

– Да, как рыбы, – продолжила Гиацинта, – но у лягушек мелкая икра, и они откладывают ее весной.

Поскольку никакой реакции не последовало, Гиа спросила:

– А вы знаете, что некоторые лягушки могут лазать по деревьям?

– Это неправда, – возразил Джерри.

– Правда. Их даже называют древесными лягушками, потому что они живут на деревьях и на кустах. Весной они начинают громко квакать, и это означает, что зима закончилась.

– Ну и что?

– А тебя не удивляет, что лягушки ползают по деревьям? Тебе не интересно, как они это делают? У них есть крохотные подушечки на лапках, благодаря которым они держатся. У других лягушек таких подушечек нет.

Эмма заявила, что ей надоело сидеть, поэтому Гиацинта встала и повела детей назад. Они шли по шуршащим прошлогодним листьям.

– Посмотрите! – воскликнула Эмма. – Посмотрите, что нашел Чарли! Он от этого заболеет!

– Это желудь, дорогая, и Чарли не станет его есть. Их едят белки, а не собаки. Пусть он с желудем поиграет. Кстати, если посадить желудь в землю, то через какое-то время вырастет дуб – такой, как вон тот, вдвое выше нашего дома.

Джерри что-то пробормотал, какую-то грубость. Он и в самом деле зашел слишком далеко, и Гиацинта пришла в отчаяние. Вероятно, сам Джерри тоже был в отчаянии. И хотя он сопротивлялся, Гиа притянула его к себе.

– Скажи мне, – мягко спросила она, – почему ты сегодня выглядишь таким несчастным?

Джерри помотал головой, и Гиацинта сказала:

– Ты сердишься, потому что несчастлив. Это ведь так?

– Я тоже несчастлива! – воскликнула Эмма и засопела.

Все почувствовали важность и значительность момента. Ощутили что-то настоящее, глубокое, такое, что трудно выразить словами.

– Это из-за Арвин и Чарли? – спросила Гиацинта, понимая, что причина гораздо глубже.

– Мы больше не хотим там жить! – выпалила Эмма. – Тэсси говорит, что ты плохая мать, и так оно и есть. Ты не позволяешь нам остаться в нашем собственном доме, а я так люблю свою комнату и шкаф с игрушками.

Как объяснить ей все это? Объяснять нужно слишком много: и то, что шкаф с игрушками встроенный и его нельзя передвинуть, и что Тэсси не следует верить. Все было дьявольски сложно, и Гиацинта не знала, с чего начать.

Джерри поправил сестру:

– У мамы больше нет того дома. Разве ты не знаешь, что она живет сейчас в Нью-Йорке, в квартире, где мы с тобой были? Помнишь, мама водила нас смотреть динозавра и еще мы ели обед из омаров.

– Ну, тогда я хочу жить все время там, – сказала Эмма. – Я хочу туда.

– А разве тебе не нравится твоя школа? – спросила Гиацинта.

– Это новая школа, – ответил Джерри. – Мы там еще даже не были. Мы должны оставаться в школе весь день до обеденного времени, а потом Тэсси будет укладывать Эмму в постель, потому что у нас нет няни. Я ложусь сам, и мне не нужна няня. Я уже большой.

«Прошло почти четыре года. Время летит, только я стою на месте».

– А вам возьмут другую няню?

– Папа кого-то собирается пригласить, чтобы он занимался нами по субботам и воскресеньям – катал нас и все такое. Пока папа все время занят.

– С Арвин?

– Да. И еще с другими людьми. Он ездит на вечера с девушками, катается на лодках. Так говорит Брюс.

– Кто такой Брюс?

– Это мой друг. Ты никогда не помнишь имен моих друзей. Их двор рядом с нашим. Но он живет с матерью, не так, как мы. Отец у него плохой. Он ненавидит отца.

– Это очень печально. Детям нужны папа и мама. Ты не должен ненавидеть отца. Надеюсь, это не так.

– Нет, но мы больше не развлекаемся вместе. И мне не нравится, что я единственный, кто не живет с мамой. Правда, есть еще Донни, но это совсем другое дело, потому что его мама умерла.

– Но почему мы не живем с тобой? – спросила Эмма. – Ты могла бы жить в нашем доме. В нем много-премного комнат.

– Она не может, глупышка, – возразил Джерри. – У папы уже есть женщина. Или ты думаешь, что он хочет иметь двух женщин? Может, конечно, папа и хочет, но мама не из таких. – Джерри засмеялся. – Ты не смотришь кабельное телевидение, иначе знала бы.

Гиацинта поинтересовалась, когда он смотрит кабельное телевидение.

– Ночью, когда папы нет, а Тэсси находится в своей комнате. Я иногда встаю и смотрю. Ну потеха!

Она должна не выдать себя. Это то, о чем должен позаботиться Арни. Наверняка он сделает это. И Гиацинта спокойно сказала:

– Это нехорошо с твоей стороны. Я не хотела бы, чтобы ты это делал впредь.

– Я живу не с тобой и не должен тебе подчиняться.

– Гадко говорить мне такие вещи, Джерри.

– Вовсе нет. Это ты ведешь себя гадко. Ты должна разрешить нам жить в той квартире, где мы останавливаемся. Мы могли бы видеть динозавра, кататься с горки и все такое.

Гиацинта почувствовала себя в ловушке.

– Я должна работать, – возразила она, – по крайней мере сейчас.

Лицо Эммы выразило недовольство.

– Тебе незачем шить эти платья. Ты даже не ездишь кататься с нами.

– Я не умею, – промолвила Гиацинта.

– Дядя Арни тебя научит. Он всегда говорит, что хочет научить.

– Ладно. В следующий раз я приду посмотреть и возьму первые уроки.

– Обещаешь?

– Да.

– А ты обещаешь переехать жить в наш дом во Флориде?

– Я тебе уже говорил, что мама не может! – выкрикнул Джерри.

– Довольно обещаний на сегодня, – оборвала сына Гиацинта. – Я поеду с вами кататься и…

Из глаз Эммы брызнули слезы.

– Ты не любишь меня! – проговорила она сквозь рыдания. – Не любишь! Не любишь!

Они вернулись к пруду. Гиацинта села на пень и раскрыла объятия.

– Посидите со мной – Джерри с одной, ты с другой стороны. Я расскажу вам, как сильно вас люблю. И тогда нам всем станет легче.

– Ты тоже плачешь? – насторожился Джерри. – Похоже, что так.

– Ну, самую малость.

– Я не плачу. Мальчики не плачут. – Голос Джерри дрогнул.

– Кто так говорит?

– Папа.

Это так похоже на Джеральда – сделать из Джерри совершенство, как он это понимает! И Гиацинта твердо заявила:

– Папа не прав. Мальчики иногда плачут.

– Я бы не плакал, если бы ты согласилась жить с нами.

– Я постараюсь. А теперь отправимся домой и испечем на ужин торт?

Дотошная Эмма возразила:

– Ты не пообещала, а толькосказала, что постараешься.

– Я сделаю все возможное.

Это была уловка, но никто не поймал ее на этом, и они пошли домой.


– Да, это была тяжелая неделя, – заключила Францина, когда они беседовали за чашкой кофе, после того как Джерри и Эмма отправились спать.

– Жаль, что я не смогла провести с ними больше времени, но неожиданно навалилось много работы.

– Я не ропщу, Гиацинта. Я о том, что все это трудно для них. Они изменились, и это очень меня тревожит. Я пыталась что-то узнать, но мне мало что удалось.

Незачем было сообщать Францине дополнительную информацию. Это лишь разбудит в ней дремлющего дракона. После впечатляющего дебюта в магазине на Пятой авеню Францина перестала говорить о позорных условиях развода дочери. Казалось, она даже благоговеет перед Гиацинтой, став свидетельницей ее неожиданного триумфа.

Однако в этот вечер Францина не собиралась щадить дочь, поскольку сама находилась в состоянии нервного возбуждения.

– С детьми дела обстоят плохо. Они скрытны, хандрят, порой ведут себя дерзко. Короче говоря, с ними надо что-то делать.

– Не сомневайся, я займусь этим.

– Я ни в чем не уверена, – возразила Францина. – Ты мне ничего не говоришь. Четыре года держишь в неведении. Это возмутительно! Ты мне не доверяешь? Мне? Или ты не знаешь, что я готова биться за тебя, за моих сыновей, за внуков? Я буду биться до последнего дыхания, Гиацинта!

– Я это знаю.

– Ну так в чем же дело? В Джеральде есть что-то порочное, гадкое, о чем я не догадывалась, хотя он был неприятен мне с первого взгляда. Ради Бога, расскажи мне, в чем дело, и я найму лучшего адвоката в Соединенных Штатах! Я говорила тебе об этом сотню раз. Ты сама не сделаешь этого. Ты слишком робка. Ты такой родилась, и это не твоя вина.

– Пожалуйста! – Гиацинта подняла руки.

Однако Францину было не так-то просто остановить.

– Я так горда тобой, горда твоими успехами. Но меня сбивает с толку другая сторона твоего «я»…

В соседней комнате зазвонил телефон. Когда Францина вернулась и сообщила, что звонит Уилл, Гиацинта пришла в ужас. Слишком много навалилось на нее одновременно. Она взяла трубку, Уилл счастливым голосом рассказывал ей, что совершил нечто удивительное и почти невозможное – нашел великолепную квартиру в Нью-Йорке. Правда, жилье дорогое, но это будет городской дом на всю жизнь и вдвоем они смогут выкупить закладную. Конечно, она должна посмотреть и одобрить квартиру, но он уверен, ей понравится, поскольку это всего в двух кварталах от парка, что очень удобно для детей. И кстати, что Гиацинта решила со школой? Уже давно пора это сделать, хотя он и надеется, что еще не поздно.

Слушая этот поток информации, Гиацинта лихорадочно спрашивала себя: что делать?

– Кто такой Уилл? – спросила чуть позже Францина. – Я очень удивилась. Похоже, он удивился не меньше моего. «Неужели Гиацинта не рассказала вам обо мне?» И когда я ответила отрицательно, он заявил: «Ну, тогда спросите ее сейчас, и она поведает вам, какой я хороший».

Если бы этот вопрос был задан тогда, когда Гиацинта вела идиллическую жизнь в Нормандии, ее ответ прозвучал бы как радостная песня. Сейчас же она и сама не знала, какие чувства владеют ею. Подавив вздох, Гиацинта рассказала о первой встрече с Уиллом, об их одинаковом отношении к любви, о том, что, находясь во Франции, они окончательно поняли, что любят друг друга. Она описала его внешность, сказав, что его нельзя назвать писаным красавцем, но он привлекателен и силен; перечислив вкусы и склонности Уильяма, заметила, что он прямой и благородный, с хорошими манерами, добавив при этом, что иногда он бывает слегка самоуверен.

Францина выслушала ее очень внимательно и спросила:

– Так он будет твоим мужем или всего лишь «приятным дополнением»?

– Мне не нравится это дурацкий термин, хотя я не против самой идеи. А вот Уилл хочет брака, даже настаивает на этом.

– А ты не соглашаешься?

– Дело не в этом. Все сложно. Мне не хватает времени.

– Ты умалчиваешь об этом, но наверняка обеспокоена тем, как Эмма и Джерри впишутся в твои планы.

– Это не проблема. Уилл любит детей.

– А Уилл знает, что ты не имеешь права опеки над ними?

– Нет. – Гиацинта встретила пронзительный взгляд Францины.

– Значит, ты не сказала ему об этом? Да когда же, черт побери, ты расскажешь ему? И что именно?

– Не знаю. Я думаю.

– Да о чем тут думать? Как можно собираться замуж, утаивая что-то от будущего мужа? Господи, ты же сама утверждаешь, что он благородный. О чем же ты думаешь?

Именно так говорил и Арни…

Гиацинта встала.

– Я иду спать. Слишком многое произошло сегодня. Поговорим завтра или послезавтра, если я буду в состоянии.


На следующий день такой возможности не представилось, поскольку перед полуднем позвонила Лина. Солидная западная фирма распродала последнюю партию одежды, весьма важные клиенты очень спешили и трое сотрудников из штата Либретти заболели, поэтому Лина просила Гиацинту немедленно вернуться.

– Мне придется сесть на ближайший поезд, – сказала матери Гиацинта. – Это SOS, крик о срочной помощи, и я не могу взять с собой Джерри и Эмму. Что мне делать с ними во время работы? Разве что ты ко мне приедешь.

– Я не могу этого сделать, пока кровельщики не закончат работу. А закончат ее они в пятницу.

– Мне жаль оставлять детей с тобой сейчас, поскольку они в таком скверном настроении.

– Дети просто сильно озадачены. – Францина вздохнула. – И видит Бог, у них есть причины для этого.

Ответить на это, не возобновляя вчерашнего разговора, было невозможно, поэтому Гиацинта расцеловала всех и уехала.

В поезде, а также последующие два дня и две ночи Гиацинта предавалась тягостным размышлениям. Наконец она решила признаться Уиллу, что не имеет права опеки над детьми.

Но это составляло лишь часть проблемы. А как ответить на вопрос почему? В худшем случае Уилл не поверит ей, а в лучшем – усомнится в ней. Она сразу же предстанет перед его глазами в ином свете. Ведь Джеральд – ответственный человек, уважаемый врач. Повел бы себя подобным образом такой человек, не имея веских оснований для этого?

На третий день, когда позвонил Уилл, Гиацинту все еще мучили сомнения. Он удивился, что Гиацинта, вернувшись в город, не сообщила ему об этом.

Уилл попросил Гиацинту впредь не заставлять его волноваться. Сказав, что любит ее и тоскует, он обещал приехать к ней вечером и обсудить планы и сроки переезда на новую квартиру.


Во вторник Гиацинта ушла с работы рано. Она надеялась, что, поскольку они любят и понимают друг друга, все проблемы должны разрешиться.

С этими мыслями она открыла дверь и увидела в гостиной Эмму, Джерри и Францину.

– Мама! Мама! – воскликнула Эмма. – Мы приехали на машине, потому что нас не пустили с Чарли в поезд!

– Но ты говорила… что приедешь в пятницу, – обратилась к матери удивленная Гиацинта.

– Кровельщики закончили работу раньше, поэтому не было причин задерживаться. Джерри и Эмма мечтают развлечься в городе.

Гиацинта растерялась. Джерри что-то говорил о морской прогулке вокруг Нью-Йорка завтра, но через два часа должен появиться Уилл. Обсуждения проблем не получится. Гиацинта чуть не разрыдалась.

Францина нахмурилась.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Просто у меня были планы на этот вечер, и теперь я пытаюсь сообразить, как их изменить.

– У нас много еды для обеда, – заявил Джерри. – Мы накупили много вкусного возле твоего дома. Цыплят, креветки и булочки с изюмом. Я очень люблю булочки с изюмом. А ты, мама? Когда мы будем здесь жить, я смогу ходить в этот магазин, правда?

Не ответив на вопрос Джерри, Гиацинта направилась к телефону в спальне.

– Я должна позвонить.

Секретарша Уилла сказала, что он только что ушел. Гиацинта позвонила домой и оставила сообщение на автоответчике: «Позвони, как только придешь. Чувствую себя неважно. Простудилась, у меня температура».

Она чувствовала себя загнанной в угол. Решение надо принимать немедленно. Ну как ей общаться с Уиллом в присутствии Францины и детей?

Францина стояла в дверях, вопросительно глядя на дочь.

– Я жду Уилла, – объяснила Гиацинта. – Ничего хуже не могло произойти. Я собиралась поговорить с ним, но как это сделать при вас?

– Успокойся. Он ведь знает о существовании детей? Не впадай в истерику. А я готова уйти, если хочешь.

– Нет-нет, дело не в тебе. Все так осложнилось! Я оставила ему сообщение. Если он только получит его…

– Давай поедим и уложим детей спать пораньше. Завтра мы собираемся рано утром на морскую прогулку. Скажи им, что у тебя гости, и попроси их оставаться в своей комнате.

Францина уже накрыла на стол, положила еду на тарелки. Кофейник стоял на плите.

К счастью, дети были в хорошем настроении. Ожидая телефонного звонка, Гиацинта почти не прислушивалась к разговору. Оставался час, а звонка все не было.

– Я уберу на кухне, а ты пообщайся с детьми, – предложила Францина и сочувственно добавила: – Не терзай себя. Все пройдет отлично, вот увидишь. Скажи детям, чтобы вежливо поздоровались с Уиллом, а потом пошли читать или смотреть телевизор в своей комнате. К тому же Уилл может и не прийти.

Однако он все-таки пришел и крайне удивился, увидев Францину и детей.

– Неожиданный визит, – объяснила Гиацинта, представляя их друг другу. – Они только что приехали. – Надеясь, что Уилл не задержится, она добавила: – Нам редко удается видеться, поэтому даже один день, проведенный вместе, для нас праздник.

Однако Уилл не понял намека и завел дружескую беседу.

– Я уверен, что вы обо мне слышали, потому что я знаю о вас и очень хотел с вами познакомиться, – обратился он к детям. – Знаете, как я встретил вашу маму? Она несла красивое платье, которое сшила для тебя, Эмма. Надеюсь, оно тебе понравилось.

– Очень понравилось, но сейчас я выросла из него.

– Ну ничего, если ты попросишь маму, она сошьет для тебя новое платье.

– Представьте, Гиацинта до этого не сшила ни одного платья, – вставила Францина. – А теперь ее имя известно всем.

– Я очень горжусь этим, – отозвался Уилл. – Мне только жаль, что она так занята.

– Да нет, – возразила Гиацинта. – В последние несколько дней действительно было много работы, это порой случается.

– По-моему, ты переутомилась.

– Нет-нет, я чувствую себя хорошо. – И вдруг Гиацинта вспомнила о сообщении, оставленном на автоответчике Уилла. – Правда, слегка простудилась. Возможно, грипп.

– Тогда тебе нужно лечь, – сказал Уилл. – Нельзя переносить грипп на ногах.

Францина засмеялась.

– Вы еще мало ее знаете. Она неугомонная рабочая лошадка.

Оказавшись в центре внимания, Гиацинта почувствовала себя неуютно. Ее преследовали тревожные мысли. После отъезда детей необходимо рассказать Уиллу всю правду. Он должен знать, что дети живут с отцом.

– В семье постоянно смеялись надо мной, – рассказывала Францина, – из-за того, что я всегда обожала все французское. Буквально все. По-моему, французы знают, как надо жить, не правда ли? Так что я вполне понимаю вас.

Очевидно, Уилл говорил до этого об их поездке во Францию. Гиацинта включилась в разговор, признавшись, что ей тоже понравилась Бретань.

– Но мы говорили о юге, о диких лошадях в Камарге, – заметил Уилл.

– Конечно, они великолепны, но больше всего мне нравится Бретань.

Думая, заметили ли они ее промах, Гиацинта украдкой взглянула на Уилла. Похоже, он был вполне удовлетворен, поскольку Францина не скрывала оживления и выказывала явный интерес к предмету разговора. Ей, несомненно, нравился Уилл. «Не будь я в таком смятении, – размышляла Гиацинта, – мне было бы очень приятно наблюдать за ними».

Джерри и Эмма, видимо, тоже произвели благоприятное впечатление на Уилла. Если раньше он не знал, как эти дети повлияют на его жизнь, теперь сомнения улетучились. Тронутый их вниманием, Уилл подмигнул им и улыбнулся.

– Может, мистер Миллер хочет конфет? – сказала Эмма. – Я принесу их, мама?

Францина рассмеялась.

– Очень мило с твоей стороны. Но признайся, ты тоже хочешь конфет?

– Да, – кивнула Эмма. – Сливочную помадку. Это мои любимые конфеты.

– Поразительно! – воскликнул Уилл. – Это и мои любимые конфеты.

– А вы любите булочки с изюмом? – спросил Джерри. – Мы могли бы угостить вас, мистер Миллер.

– Очень любезно с твоей стороны, Джерри.

Францина предложила подать кофе.

– Кстати, не позволите ли мне называть вас «Уилл»?

– Конечно. И кофе с булочками я тоже хочу. Кажется у тебя хороший аппетит, Джерри. Ты занимаешься спортом?

– Я хорошо играю в теннис, как все – в футбол и бейсбол, но больше всего люблю верховую езду. У меня есть новая лошадь. Это большой жеребец, и зовут его Король Чарли, как и нашу собаку.

Пес Чарли, до этого спавший в углу, поднялся и последовал за всеми в столовую, где улегся под столом.

Дети поставили перед Уиллом тарелку с булочками и серебряную конфетницу. Он весело взглянул на Гиацинту. Казалось, его глаза говорили: «Видишь? Я уже завоевал расположение детей».

И пока все они сидели вместе, Гиацинте стало тепло и уютно. Она надеялась, что все ее проблемы успешно разрешатся.

«Как же все просто, – подумала Гиацинта. – Я должна сказать, что этого хотят дети; они любят дом во Флориде, пляжи и свободу». Поскольку она была очень занята на работе, это имело определенный резон, хотя и причиняло ей немалые страдания. Тем не менее идти против их желания было бы неправильно. К тому же она не единственная женщина, которая ради карьеры поручила детей своему бывшему мужу.

– Мы должны что-то дать Чарли, – сказала Эмма.

Гиацинта напомнила ей, что он уже пообедал, однако девочка настаивала:

– Чарли хочет угоститься. Ну хоть чуть-чуть. Ведь он так просит! Посмотри, какие у него глаза.

Уилл взглянул на Гиацинту.

– Может, самую малость?

Вероятно, его растрогали слова Эммы. И Гиацинта с радостью согласилась. Уилл отломил кусочек от своей булочки, вынул из него изюминки и дал Чарли. О, все должно быть очень хорошо! Да, все будет хорошо!

– Значит, вы оба любите верховую езду, – заметил Уилл. – Ваша мама показывала фотографии, на которых вы верхом на лошадях. Их надо бы увеличить и вставить в рамку, Гиацинта.

– Это дядя Арни сфотографировал нас, – пояснил Джерри. – Иногда он ездит вместе с нами, но делает это лучше нас.

– Пожалуй, мне тоже нужно научиться ездить верхом, чтобы сопровождать вас, – улыбнулся Уилл. – И тебе тоже, Гиацинта.

– Дядя Арни все время говорит маме об этом, – серьезно вставил Джерри. – Он даже предлагал купить ей покладистую кобылу на день рождения.

– Это прекрасный подарок.

Разговор незаметно перешел на другие темы, и Гиацинте стало не по себе. Она боялась, как бы Джерри что-нибудь не ляпнул. Сказав, что уже поздно, Гиацинта попросила сына и дочь попрощаться, поскольку завтра им предстоит прогулка вокруг Манхэттена. Дети поднялись.

– Вам надо привыкать просыпаться рано, чтобы не опаздывать в школу, – сказал Уилл.

– Не так рано, как в прошлом году, – возразил Джерри. – Теперь мы пойдем в новую школу.

Гиацинту охватило отчаяние.

– Пора спать. Немедленно, – распорядилась она.

Однако, подойдя к двери, Эмма обернулась.

– Мы не хотим идти в новую школу. Все мои друзья ходят в старую, но папа не позволяет нам. Нам придется оставаться там каждый день до пяти часов, а мне это не нравится. Я уже в третьем классе, поэтому могу ходить, куда хочу. И вообще, я хочу жить здесь, а не во Флориде. Я хочу остаться с мамой, но она нам не позволяет.

– Довольно, Эмма! Идите спать! Сейчас же! – оборвала дочь Гиацинта.

Последовав за детьми, Францина оставила Гиацинту наедине с Уиллом. Они стояли и смотрели друг на друга. У Гиацинты лицо полыхало. Уилл был поражен. Она не знала, что сказать. Уилл заговорил первым:

– Ты не вполне здорова. Не буду тебя задерживать. Иди к детям. Я был рад познакомиться с ними.

Провожая его до двери, а затем до лифта, Гиацинта промолвила:

– Ты не понимаешь. Все очень запутано. Я хотела объяснить тебе ситуацию сегодня, но тут приехали дети, а это долгая история. Когда мы поговорим, ты увидишь, что я…

– Да, – тихо отозвался Уилл, – мы поговорим.

Когда подошел лифт, он попрощался и поехал вниз.

Францина озабоченно спросила:

– Что он сказал?

– Ничего. Господи, ну зачем ты привезла их, не сообщив об этом предварительно мне?

– Я страшно сожалею, но мне и в голову не приходило, что такое может случиться. Ведь нет ничего экстраординарного в том, что детей привозят в дом матери, не правда ли?

– Но в данных обстоятельствах…

– В каких обстоятельствах? Да, ты измучилась, у меня болит сердце, когда я вижу это, но это все из-за каких-то дурацких секретов. И я не знаю, чем тебе помочь, Гиацинта! Как отреагировал Уилл? Неужели ты думаешь, что сможешь жить и дальше так, как сейчас?

– Нет. Но сейчас незачем обсуждать это. Я хочу порадовать детей перед их отъездом, поэтому сейчас пойду спать.

– Ладно, дорогая. Иди отдыхай.


Прошла еще одна ночь.

– Все уехали? – спросил, войдя, Уилл.

– Да, мать отправилась к себе, а дети…

– К отцу?

– Да, но позволь мне все объяснить, чтобы ты все понял.

– Я уже понял. Я не мог думать ни о чем другом, после того как ушел от тебя. Я понял, что ты лгала мне. Вот только не знаю почему.

– Я не лгала, а избегала говорить тебе правду, Уилл, и…

– Разве ты не солгала, оставив на моем автоответчике сообщение о том, что тебе нездоровится?

– Я сделала это, потому что дети приехали внезапно, а я хотела встретиться с тобой наедине.

– Полагаю, ты опасалась, что дети скажут правду.

– Все не так просто, Уилл. Разводы – не такая простая штука. Ты не представляешь себе этого.

– В таком случае расскажи мне.

– Мы были очень злы. Вернее, я. Я говорила тебе о другой женщине. Поэтому, когда он захотел взять детей и они сказали…

– Нет, погоди, у тебя все шиворот-навыворот. Начни сначала.

– Когда я хотела забрать детей, они выразили желание жить в его доме. Мои родители когда-то брали их во Флориду, дети это помнили, им нравились пляжи, дом… Они ведь только дети, и для них это много значит, поэтому я не хотела им отказывать – насилие к хорошему не приводит.

– Но дети не хотят оставаться там сейчас, – возразил Уилл.

– Да, в этом-то и проблема. Я подписала бумагу, не осознавая до конца, что делаю. Я была в полном смятении в связи со случившимся. Но это подписано, и ничего сделать нельзя.

– Но ведь тебе известно, что документ о разводе, подписанный в состоянии стресса, может быть пересмотрен, если не было судебного решения. Или оно было?

– Нет, соглашение было заключено между Джеральдом и мной.

– Его можно пересмотреть. Ты должна передать дело в суд.

Ну вот они и подошли к самому главному, наткнулись на каменную стену.

– Это не поможет. Я наводила справки. Мне в этом случае придется доказывать, что я была невменяемой, согласившись передать ему опеку. Никто не поверит этому, если речь идет о женщине, работающей так, как я. Кстати, это одна из причин, по которой детям лучше быть с отцом. Я работаю допоздна, как ты знаешь.

– Так не пойдет, Гиацинта. Это нехорошо. По какой причине он так поступил? Чем угрожал тебе?

– Угрожал? Да нет же! Джеральд любит детей, и они хотели быть с ним, только и всего. Думаю, они любят дом на побережье даже больше, чем меня. И как бы меня ни томила тоска, я делаю то, что лучше для них.

– Материнская жертва. Весьма трогательно.

– Не иронизируй, Уилл. Я говорю правду.

– Нет, Гиацинта. Это вовсе не правда. Эмма говорила, что они хотят быть с тобой. Почему ты не заберешь их?

– Ты вынуждаешь меня повторяться. Тебе известно, что я работаю допоздна, мне приходится совершать деловые поездки.

Уилл покачал головой.

– В твоем рассказе много неувязок. Кстати, что за человек Арни? Мне он не нравится. Послушав его, можно подумать, что он отец твоих детей. С какой стати ты постоянно обедаешь с ним и принимаешь подарки – например, лошадь?

– Лошадь я не приняла. В Париже я объясняла тебе, кто он такой. Только не говори, что ревнуешь меня к Арни.

– Ты пытаешься ввести меня в заблуждение. Арни – часть твоей жизни, и пока ты не расскажешь мне всю историю, мы не сможем…

Уилл встал и подошел к окну. Гиацинта последовала за ним. Ее вдруг охватил отчаянный страх.

Положив голову ему на плечо, Гиацинта сказала:

– Я люблю тебя, Уилл. И ты любишь меня. Разве имеет значение что-то другое?

Он не шевельнулся и не обнял ее.

– Помнишь, как я рассказал тебе о своей связи с замужней женщиной? Я хотел, чтобы между нами ничего не стояло, не было никаких секретов. Мы не можем жить в доме, где все шкафы заперты и только у одного из нас есть ключ. – Уилл заглянул ей в глаза. – Теперь я понимаю, почему ты никогда не говорила о детях. Это казалось мне странным, но, услышав твои объяснения, я принял их. Однако остается много недоговоренного. Ты хотела сделать детей счастливыми и позволила мужу содержать их. И ты ждешь, что я этому поверю? Твой бывший муж – врач. Его уважают в обществе. Даже если допустить, что Джеральд – негодяй, он не пошел бы на шантаж. Разве что был уверен, что ты не способна ему помешать. Так что же ты скрываешь от меня, Гиацинта?

– Ничего. Я рассказала тебе все, что могла, но ты этому не веришь.

– «Что могла»? Значит, ты можешь рассказать не все?

– Прошу тебя…

– Неужели ты не видишь, что так жить нельзя? Нет будущего у людей, которые не могут быть честны друг с другом.

Она пошевелила губами, но не издала ни звука.

– Ты скажешь что-нибудь еще? – спросил Уилл.

– Прошу тебя, – повторила Гиацинта.

Она была в полной прострации, когда Уилл уходил. Гиацинта подошла к окну и посмотрела вниз. Зажглись огни, и темнота стала явственнее. Она хотела вздохнуть, открыть окно и оказаться внизу. За сколько секунд она достигнет земли и перестанет чувствовать?

Но вдруг Гиацинта вспомнила о Джерри и Эмме! И, быстро отойдя от окна, легла на диван.

Глава 15

Дорогая Гиацинта!

Я пишу самое скорбное письмо из всех, какие мне приходилось писать. Это самый печальный опыт в моей жизни. Я спрашивал себя, печален ли этот опыт и для тебя, и пришел к выводу, что это не так, поскольку иначе ты сделала бы то, о чем я тебя просил, – правдиво рассказала бы мне о своем прошлом. Я писал тебе, дважды мы разговаривали по телефону, но ты отказываешь мне в этом, хотя я сказал тебе, что в противном случае мы не сможем жить вместе. И конечно же, ты должна это понимать.

А теперь я вынужден сказать тебе то, чего более всего страшился, – до свидания. Я вновь пытаюсь обрести покой и от всего сердца желаю тебе того же.

Уилл.


Руки Гиацинты дрожали, когда она перечитывала эти строки.

В ее комнате, освещенной неяркой лампочкой, царила тишина. Свет, радость, надежда, любовь, солнце – все померкло. Что осталось? Дети, которые фактически ей больше не принадлежали? Блистательная «карьера», утратившая свою привлекательность?

– Тебе нужно работать, – еще раньше предупреждала ее Францина. – Работа – верное средство от тоски.

Мать звонила Гиацинте почти ежедневно после того вечера, когда Уилл увидел детей и все рассыпалось. Францина не задавала вопросов. Впрочем, в этом и не было нужды – всякий мог легко предсказать дальнейшее развитие событий. Мать лишь предлагала помощь и говорила банальности о том, что Гиацинта должна занять себя. Францина и сама всегда трудилась: три студентки колледжа жили в ее доме – она любила заниматься благотворительностью, а кроме того, «они составляли ей очень хорошую компанию». Францина знала, как выживать и справляться с проблемами.

Арни тоже дал ей доброжелательный совет. Если бы Гиацинта не чувствовала себя столь опустошенной, ее, вероятно, позабавило бы то, что Арни, несомненно, испытывает удовлетворение, поскольку Уилл исчез со сцены.

Была полночь. Напомнив себе, что завтра опять предстоит напряженный деловой день, Гиацинта отложила письмо и выключила свет.

* * *
– Ты не очень хорошо выглядишь, – заметила Лина, внимательно приглядывавшаяся к Гиацинте уже несколько недель.

Сказано из лучших побуждений, но без пользы. Увы, Лина затронула больной вопрос.

– Мне искренне жаль, Гиацинта. Я считала, что вам хорошо вдвоем и вы отлично подходите друг другу.

Гиацинта молчала, и Лина продолжила:

– К счастью, он редко сюда приходит. Да у него и нет больше причин приходить, поскольку мы встречаемся с ним на заседаниях руководства корпорации. Так что ты не увидишь Уилла здесь, и тебе будет легче, я уверена.

Лина ждала от Гиацинты объяснений, но, не дождавшись ответа, перешла к практическим вопросам.

– Ты понимаешь, что твое имя упоминается почти во всех крупнейших магазинах? И даже широко рекламируется в трех?

«Ну и что? – подумала Гиацинта. – Это не имеет значения. Я больна. У меня нет сил».

– Я мало что значу для вас сейчас, – сказала она. – Порой даже подозреваю, что вы больше не хотите иметь со мной дела.

– Не хочу иметь с тобой дела? Да разве ты не сознаешь, что можешь уйти куда угодно и начать свое собственное дело! И можешь сделать это в любой момент?

– Я никогда не стремилась к этому, Лина. Никогда! Вы открыли меня. Могу ли я так поступить с вами?

Лина улыбнулась и ласково посмотрела на Гиацинту.

– Не многие люди столь верны и порядочны, дорогая. Ты старомодна в хорошем смысле слова. При всем своем таланте ты отличаешься удивительной чистотой и очаровательной наивностью.

– Вот-вот, и все говорят, что я наивна. – И Гиацинта невесело засмеялась.

* * *
Осенние дни тянулись бесконечно. В конце лета над городом повис удушающий смог. Затем начались беспро-светные осенние дожди, навевавшие на Гиацинту тоску.

Она начала работать как одержимая, растрачивая последние силы. Гиацинта работала потому, что ничего другого у нее не оставалось.

Как-то позвонил Арни. Он не был в Ню-Йорке с тех пор, когда встретился с Уиллом. Гиацинта обрадовалась, услышав его голос.

– Привет, Гиа. Я в городе. Пообедаем? В обычном месте и в обычное время?

Арни был полон энтузиазма, сердечен и очень хотел ее видеть.

– Я заеду к тебе на работу, и если ты согласишься, мы пешком пройдем к центру. О’кей?

– Конечно. В шесть сорок пять?

– Ты слишком задерживаешься на работе.

– Ну, это еще рано. Мы сейчас готовимся к весеннему показу.

Гиацинта сидела за письменным столом, когда появился Арни. Он огляделся и удивленно поднял брови. Огромный стол Гиацинты был завален бумагами, папками, бюллетенями, фотографиями и вырезками.

Арни нежно поцеловал ее в обе щеки.

– Ну и ну! Я не имел понятия!.. Впрочем, я ничего не знаю об этом виде бизнеса, кроме того, что женщины теряют рассудок и тратят целые состояния, чтобы приобрести тряпки. – Арни засмеялся. – Не хочу никого обидеть. Если ты делаешь деньги на этих тряпках, действуй… А это что такое? Да ведь это ты!

Он взял лежащую сверху вырезку из газеты, где со снимка смотрели улыбающиеся лица: англичанин, женщина со Среднего Запада, изготавливающая вязаные изделия, и Гиацинта.

– Ты только посмотри на себя. На эти глаза, волосы. Прямо настоящий шелк!

Шелковый водопад, сказал когда-то Уилл.

– Но в жизни ты лучше, Гиа. Будь я проклят, если ты не хорошеешь день ото дня! Что это – специальные витамины?

– Вероятно, работа.

– А газета, кстати, канадская.

– Мы много продали в Канаду.

– Даже не верится. Я все еще вижу тебя такой, как в тот день, когда ты приехала из Техаса. Джерри только что вылез из пеленок, да ты и сама была еще ребенком.

– Двадцать шесть лет.

– Это почти ребенок. Да ты и сейчас дитя, только одета получше. – Арни улыбнулся и широко развел руками. – Так как ты всего этого достигла?

Гиацинта пожала плечами. Сначала бабушка научила ее шить и всей своей жизнью показала, как надо добиваться цели. Потом появился Уилл и направил ее на этот путь… Но не стоит думать об этом.

– Я умираю от голода. А ты? Поехали, если ты готова.

– Готова.

В ресторане, разворачивая салфетку, Арни сказал:

– Давай сделаем заказ, а после этого я расскажу тебе о детях. По телефону трудно говорить подробно.

Гиацинта встревожилась:

– Я буду есть то, что и ты, мне все равно. Ты хочешь сообщить о детях что-то неприятное? По телефону их голоса порой звучат весело, но иногда я слышу от них жалобы, однако помочь им не могу.

– Ничего не изменилось с того времени, как ушла Арвин. Теперь в доме новый друг – Бадди.

– Бадди? Мальчик?

Арни засмеялся:

– Нет, до этого не дошло. У Бадди рост пять футов десять дюймов, и она могла бы быть моделью, но стала певицей. Бадди блондинка, однако у нее был некрасивый нос. Джеральд исправил его, и теперь она без ума от Джеральда.

Комок подступил к горлу Гиацинты. Какая низость! Он не стыдится собственных детей.

– Но Бадди добродушная, и дети с ней ладят. Так что оснований для беспокойства нет.

Арни избегал взгляда Гиацинты. Сосредоточенно намазывая булочку маслом, он вновь заговорил:

– Нет оснований полагать, что Джеральд пренебрегает детьми. Он и сейчас без ума от них, но слишком занят другими делами. И дети уже не очаровательные малыши. Женщины больше не останавливаются и не захлебываются от восторга при виде Эммы или Джерри, даже когда он надевает короткие фланелевые штанишки. Они становятся независимыми, огрызаются. Так что не так уж много веселого.

Гиацинта не нашлась что сказать. И Арни тактично перевел разговор на другую тему.

– Не многое изменилось с тех пор, как я видел тебя в прошлый раз. Я отправлял Диамонда на пару скачек за пределами штата, и он выступает хорошо. Жеребец смотрится великолепно. Отличные перспективы. Езжу я, разумеется, на Майоре, вместе с твоими детьми. Ну да ты про это знаешь. Что еще? Я искал землю для покупки. Устал снимать квартиры – может, построю для себя дом. А почему бы и нет?

Арни ждал, что Гиацинта что-то расскажет ему, однако не давил на нее. Наконец он спросил:

– Ты видела его после нашего последнего разговора?

– Все кончено. Он хотел от меня объяснений, которые я не могла ему дать.

Арни присвистнул.

– Я это предвидел. Помнится, даже предупреждал тебя.

– Верно.

– Нет надежды возобновить это?

– Нет. Надо мной все еще висит угроза. И кончится ли все это когда-нибудь?

– Никто не знает. Конечно, чем больше проходит времени, тем лучше. Однако ты читаешь газеты и знаешь, что и через многие годы находят виновников. А пока и четырех лет не прошло.

– Да. Это был глупый вопрос.

– Жаль. Я очень хотел бы, чтобы ты преодолела все невзгоды. Мне тяжело видеть, как ты страдаешь. Если бы я был в силах помочь тебе, то сдвинул бы для этого горы.

Тронутая его словами, Гиацинта сказала:

– Моя мать называет тебя принцем, и я согласна с ней.

– Как поживает твоя мама?

– Работает за двоих. Еще она встретила очень хорошего человека, и я очень рада за нее, хотя вижу ее редко. Но мы собираемся с ней во Флориду на День благодарения. А почему ты спросил?

Арни помрачнел.

– Я не хотел портить тебе аппетит и собирался сказать об этом после обеда. Джеральд забирает детей в этот день на чью-то яхту, а затем куда-то хочет повезти на Рождество и Новый год. Кажется, в Акапулько.

Вилка Гиацинты звякнула о тарелку.

– Он не может так поступить!

– Боюсь, что может. Я пытался отговорить его, но он уже принял решение. Тебе остаются февральские каникулы, вот что Джеральд обещает.

– Обещает! Я похожа на нищенку, выпрашивающую у него милостыню! А если он скажет: «Сегодня нет милостыни, для вас ничего не осталось»? Что тогда?

– Успокойся, Гиа. Такое не произойдет.

– И ты можешь это гарантировать?

– Я никогда ничего не гарантирую. Но не верю, что он посмеет. Поешь немного, Гиа. Мужчины не любят тощих женщин.

– Мужчины! – с горечью воскликнула Гиацинта.

– Ты до смерти напугана и страшно сердита, верно? Ничего удивительного. Я знаю, это мерзко, но что ты можешь сделать? Вероятно, Джеральд и сам сожалеет об этом, но не признается. Так что бери десять дней в феврале. И ты отлично проведешь это время с детьми.

Арни ободряюще улыбался и олицетворял собой покой и тепло.

– Ладно. Я настраиваюсь на февраль. Незачем биться головой о каменную стену.

– Хорошо, Гиа, что ты так на это смотришь. И все должно быть отлично.


Одно дело – принять героическое решение, а другое – его выполнить. На работе приходилось держаться бодро и улыбаться, а вот дома ее обступали видения и страхи, вспоминалось прошлое, полное ошибок. Настоящее порождало смятение, будущее было неопределенным.

Вечером накануне Дня благодарения, который Гиацинте пришлось провести с гостями Лины в ее роскошном доме, она вдруг утратила решимость. Францина перед этим приглашала дочь поехать на Запад и навестить членов семьи, но Гиа отказалась. Поскольку Францина летела из Нью-Йорка, сегодня она должна была провести вечер с Гиацинтой. Разговор неизбежно зайдет о Джеральде, о жестокости, о возмутительном отношении к бывшей жене, о тайне, и снова мать спросит, почему Гиацинта не хочет рассказать ей, в чем все дело.

Это было слишком. Вскочив со стула, Гиацинта подбежала к телефону и набрала номер Джеральда.

– Это я! – крикнула она в трубку. – Что ты со мной делаешь? Тебе доставляет удовольствие мучить меня? Ты настоящий дьявол!

До Гиацинты донесся бархатный голос, который когда-то так очаровал ее.

– Дьявол? Не знал об этом. Должно быть, все зависит от точки зрения.

Он был спокоен и, похоже, даже слегка насмешлив. Если бы Джеральд находился сейчас рядом с ней в комнате, она наверняка ударила бы его.

– Почему ты не пускаешь ко мне детей? Они мои, слышишь? Это я их родила! Я нянчила и кормила их, а ты… ты…

Джеральд глубоко вздохнул:

– Гиацинта, ты слишком эмоциональна и склонна к истерии. Я не отбираю у тебя детей. Тебе не на что жаловаться. Ты говоришь, что я мучаю тебя. Чем? Потому что изменил планы на каникулы?

– Это далеко не все. Эти твои омерзительные женщины…

– Омерзительные? Кто это тебе сказал?

Гиацинта не собиралась выдавать Арни.

– Эмма и Джерри, – ответила она. – В основном Джерри. Знаешь ли ты, что он смотрит порнографию по кабельному телевидению поздно ночью?

– Нет, я не знал, но непременно разберусь с этим. У меня очень напряженная работа, и я не могу за всем углядеть.

– Я тоже занята, и…

– Я слышал о твоем успехе, это очень впечатляет, но…

– Успех или нет, а я бы сумела присмотреть за детьми.

– Дети не страдают, Гиацинта. Они здоровы и ухожены. Взгляни на них. Это видит всякий.

– Они страдают, Джеральд. Они хотят жить с матерью, как и большинство детей.

– Ну а эти дети не могут, поэтому незачем к этому возвращаться. Ты добровольно подписала бумагу – цену за мое молчание. – Голос Джеральда стал колючим. – Ты должна быть благодарна, потому что мне не следовало так поступать. Не следовало возвращать тебе улики, найденные на газоне.

– Что же это за мир, где нет прощения и понимания?! – воскликнула Гиацинта. – Кто-то же может воздействовать на тебя…

– Воздействовать на меня? А ты попробуй воспользоваться законным способом. Ты ведь знаешь, что с тобой случится.

Гиацинта не помнила, кто из них первый повесил трубку. Кипя от ярости и обливаясь слезами, она бросилась на постель.

Когда спустя несколько часов в дверь позвонили, Гиацинта все еще лежала. Вспомнив, что к ней должна приехать Францина и переночевать у нее, она поднялась и пошла открывать.

Мать была в дорожном наряде с небольшим чемоданчиком в руке. Лицо ее выразило ужас.

– Боже мой, что случилось?

– Ничего. Я плакала.

– Это я и сама вижу. А что произошло? Ты только взгляни на себя!

Из зеркала на Гиа смотрело печальное, бледное лицо, обрамленное спутанными черными волосами.

– Я разговаривала с Джеральдом.

– Ну и что он?

– Я хочу забрать детей, а он не желает и слышать об этом. Пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чем. Ты и сама все знаешь.

Францина прошла в комнату, сняла жакет и приготовила вещи на ночь. Когда она вернулась, Гиацинта лежала на диване, глядя в потолок. Францина села рядом и окинула дочь тревожным взглядом.

– Конечно, нет смысла снова просить тебя объяснить мне все.

Гиацинта посмотрела на мать и, заметив в ее глазах жалость, опять разрыдалась.

Францина спросила:

– Тебя мучает что-то еще, кроме тоски?

– Голова.

– Это давление. Сядь, я помассирую тебе шею.

Пальцы у нее были прохладные и сильные. Пока мать массировала ей шею, Гиацинта подумала: «Францина раздражала меня, говорила глупости. Я любила бабушку больше, чем ее, она знала об этом, но проявляла терпение. Я была высокомерной и слишком незрелой для своего возраста. Только мать предвидела, что произойдет у меня с Джеральдом».

«Попробуй воспользоваться законным способом. Ты знаешь, что с тобой случится. Уголовное преступление второй степени».

Слезы покатились по щекам Гиацинты.

– Господи, да что же это такое? – воскликнула Францина. – Я не могу этого больше выносить! Слышишь? Не могу!

Гиацинта закрыла глаза и шепотом сказала:

– Не смотри на меня. Просто слушай.


Была почти полночь, а они все сидели. Францина, смертельно бледная, уставилась в стену.

– Теперь я чувствую себя лучше, а вот ты хуже, – заметила Гиацинта.

– Да. Я чувствовала бы себя лучше, если бы знала, что делать, но ничего не могу придумать.

– Потому что выхода нет.

– Ты не могла сказать об этом Уиллу, – пробормотала Францина. – Никто не согласился бы принять на себя такую ответственность. Никто, кроме Арни. Ты понимаешь, что он исключительный?

– Конечно. Я всегда говорю, что бесконечно благодарна ему.

– Он хочет большего, чем благодарность.

– Я знаю и об этом.

– У него есть шанс?

Гиацинта печально улыбнулась.

– Ты хочешь видеть дочь хорошо и надежно устроенной. Это вполне естественно.

– Значит, ты все еще думаешь о Уилле?

«Думаю? Вспоминаю. Мечтаю. На днях в лифте я слышала его голос и не решилась обернуться, пока не поняла, что это не он. Всякий раз, когда звонит телефон, у меня дрожит рука, хоть я и уверена, что это не Уилл».

– Мне очень жаль, Гиацинта. Тебе нужен покой.

– Мне нужен сон. Сейчас я хочу спать.

К добру ли или не к добру, но, рассказав все Францине, Гиацинта почувствовала безмерную усталость.

Глава 16

За завтраком на террасе отеля Гиацинта оглядела семью и увидела новое выражение на их лицах. Несколько солнечных дней во Флориде, проведенных ими вместе, стали для них лекарством.

Она напряженно ждала февраля. Дни тянулись бесконечно медленно. Дети тоже с нетерпением ожидали встречи с ней. Они очень тянулись к матери и постоянно спрашивали, когда же она возьмет их к себе.

Однако сейчас все было хорошо. Эмма восхищалась браслетом Францины. Джерри беседовал о бейсболе с Арни, который приехал позавтракать с ними.

«Счастье – это всего лишь атмосфера, обусловленная направлением мыслей», – подумала Гиацинта. Трава блестит; небо голубое; фрукты на подносе свежие; смех детей – серебристый. Взгляд матери сказал Гиацинте, что один такой день стоит поездки в Лондон, от которой Францина отказалась ради визита к внукам.

Оставалось всего два дня до возобновления школьных занятий и до того момента, когда необходимость готовить весенний показ мод заставит Гиацинту вновь вернуться к работе. Но не стоит думать об этом. Нужно сосредоточиться на том, что происходит сейчас. Она начала брать уроки верховой езды, чем привела в восторг детей. Они играли в мяч на пляже, ловили рыбу, плавали в бассейне – словом, не теряли ни минуты.

– Что ты будешь делать во второй половине дня? – спросил Джерри. – Поедешь с нами кататься?

Гиацинта собиралась ответить утвердительно, но тут заговорил Арни:

– Я хотел бы попросить тебя об одной маленькой услуге, Гиа. Может, сегодня, когда все отправятся на конюшни, ты уделишь мне пару часов и составишь компанию в поисках недвижимости?

– Но я ничего не смыслю в недвижимости.

– Ты раньше не видела эту сторону штата. Тебе будет весьма интересно. Там нет ни пляжей, ни туристов.

Очевидно, за этим у Арни крылись какие-то иные планы. Францина с радостным изумлением посмотрела на него.

– Я тоже хочу пойти! – воскликнула Эмма.

– Не сегодня, дорогая. В другой раз, – сказал Арни.

Его мягкий, отеческий тон, а также то, что девочка подчинилась ему, поразило Гиацинту. Арни вел себя как отец. Очень жаль, что у него нет детей.

– Сейчас я поднимусь наверх, захвачу шляпу и солнечные очки и отправлюсь с тобой, – сказала Гиацинта.


Для тех, кто привык к загруженным коммерческим магистралям или к величественным пальмам на фоне океана, ландшафт казался неузнаваемым. Вокруг расстилались плоские поля, поросшие сахарным тростником. Вокруг не было ни одного деревца. Стояла духота, так как бриз не долетал сюда.

Арни объяснил:

– Такие поля тянутся на много миль. Это одна из крупнейших тростниковых плантаций в стране. Уверен, что ты этого не знала.

Увидев павильон безалкогольных напитков, Арни остановил машину.

– Взять кока-колы?

– Да, спасибо.

Они стояли под деревцем, почти не дававшим тени, и молча пили кока-колу.

– Сомневаюсь, что ты ищешь здесь недвижимость, Арни.

– Верно. Я просто хотел выбраться с тобой куда-нибудь, где никого нет. – Он смотрел на черное полотно дороги. – Я все время ждал того момента, когда ты созреешь. Я надеялся, что мне не придется ждать долго. Ну что, Гиа? Мы ведь не вечны. – Арни взял ее за руки. – Выходи за меня замуж, Гиа. Я полюбил тебя с того мгновения, как увидел впервые.

Она растерялась, видя его глаза, блестящие от волнения.

– Ты будешь в безопасности, будешь любима. Я передам свою часть практики Джеральду в обмен на подписанные тобой бумаги. Он согласится. Это стоит целого состояния.

– Тебе придется отдать ему практику, Арни? Но какой в этом смысл?

– Почему бы нет? Я хорошо обеспечен. У меня есть недвижимость и наличные. Я выйду в отставку и увезу тебя и детей в любую часть света. Ты только назови мне место.

– Я не… не ожидала…

– Ты ожидала, Гиа. Не играй со мной. Ты знала, что в скором времени я попрошу тебя об этом. Послушай, ну что может быть лучше? Эти несколько дней мы были все как одна семья – ты, дети и даже твоя мама. Спроси ее, что она думает обо мне, особенно теперь, когда знает всю историю. Да Францина, конечно же, скажет: «Иди за этого парня. Он умный, интересный, очень добр к твоим детям и без ума от тебя. Чего еще тебе нужно?»

Его слова обжигали ее. Он между тем продолжал:

– Я не бабник, как Джеральд. Ты знаешь это. Ты можешь положиться на меня. У тебя будет стабильная жизнь, тебе не придется искать партнера. Ведь с любым мужчиной возникнут те же проблемы, что и с Уиллом.

Опустив руки Гиацинты, Арни обнял ее и нежно поцеловал.

– Я бы с удовольствием обосновался во Франции. Ты любишь Францию, и там у детей не будет неприятностей, если что-то произойдет.

– Произойдет? О Боже!Неужели это будет продолжаться всегда?

– Кто знает, Гиа? Мы об этом ведь не раз говорили.

От страха у нее ослабели ноги.

– Давай вернемся в машину. Я не совсем хорошо себя чувствую.

Арни открыл дверцу машины и помог Гиацинте сесть.

– Сейчас же поедем назад. Прости меня, я не хотел тебя расстраивать. Как ты сейчас?

– Болит голова – слишком много неожиданностей. Такая славная неделя – и вдруг опять тревожные мысли.

– Откинь голову назад. Мы помолчим. Тебе станет лучше. Вернемся мы более коротким путем.

Сквозь опущенные ресницы Гиацинта наблюдала за Арни. Сильный и мускулистый, он выглядел гораздо моложе своих лет. Его загорелое лицо контрастировало с серебристой шапкой волос. От Арни слегка пахло хвойным лосьоном. Он всегда тщательно следил за собой.

Арни мог бы найти множество женщин, которые ответили бы ему взаимностью. Но он хотел ее.

Уехать куда-нибудь с ним и с детьми! Разве другая женщина в ее положении не приняла бы тотчас его предложение? Францина практична и почти всегда бывает права, считая, что в этом мире невозможно иметь все.

– Вот мы и приехали. – Арни остановил машину у входа в отель и помог выйти Гиацинте.

Над ее головой шумели пальмы. Дул легкий бриз.

– Ты спала, – заметил Арни. – Психолог сказал бы, что ты уходила от принятия решения.

Ко всему прочему он был исключительно умен.

– Долго ли мне ждать твоего решения, Гиа?

– Эмма и Джерри должны закончить этот семестр.

Арни кивнул.

– Это всего два месяца.

Он поцеловал ее в губы. Когда Арни отпустил Гиацинту, глаза его сияли от счастья.


Поднявшись в свою комнату, Гиацинта вышла на балкон и опустилась в шезлонг. Ее снова охватила слабость. Она чувствовала себя больной, но эта болезнь носила, очевидно, психосоматический характер, и никто не мог ей помочь. Она лежала в шезлонге, ни о чем не думая.

Спустя некоторое время Гиа начала восстанавливать цепь событий, произошедших с ней за последние несколько часов. Она все-таки позволила Арни сжать себя в объятиях! Но могла ли она оттолкнуть его? Потом что-то сказала об окончании школьного полугодия. Разве она пообещала ему что-то? Мысли ее пришли в смятение: дети, страх, угроза, ответственность за работу, обещания Арни и снова дети.

Гиацинта встала и посмотрела через перила вниз. Тишину нарушил шум ветерка. Отсюда океан казался гладким и спокойным, но если подойти к нему поближе, можно увидеть зыбь и услышать неумолкаемый шум набегающих на берег волн. Долго стояла Гиацинта, вцепившись в перила и глядя на бесконечный морской простор.

Совсем не так давно два человека лежали в гамаке и наблюдали за темными волнами, пока не взошла луна и все вокруг не засеребрилось. Говорят – забудется, но когда? Когда тебе стукнет девяносто и у тебя не будет никаких желаний? «Я обидела его, – подумала Гиацинта. – Я обидела Уилла. Для нас обоих было бы лучше, если бы мы никогда не лежали в гамаке или даже никогда бы не встретились.

Опять-таки было бы лучше, если бы я не подала Арни надежды. Он мне так много дал! Конечно, я не просила его ни о чем, но и не отказывалась, о чем весьма сожалею. И все же я не могу притворяться, что люблю его, не могу такой ценой покупать душевный покой. Нет, я не сделаю этого.

Боже милостивый, есть ли способ как-то исправить мою жизнь?»


– Красивые дети, – заметил человек, сидевший на соседней скамейке.

Пожилой мужчина с приятными манерами наблюдал за тем, как Францина фотографировала Джерри и Эмму, а после – за тем, как они направились к конюшням.

– Я тоже так считаю, но это вполне понятно, поскольку я их бабушка.

– Я прихожу сюда пару раз в неделю и часто вижу этих детей. Они хорошо смотрятся в седле.

– Они взволнованы предстоящим шоу, которое состоится через месяц. Хотят надеть сегодня новые костюмы, вельветовые шапочки, новые ботинки и прочее. Для объездки, сказали они, как будто я знаю, что это такое.

– Объездка – это парад, когда проезжают по кругу. Прекрасное зрелище! Моя жена собирается тоже присутствовать на этом шоу. Она и сейчас на репетиции. А я здесь, потому что у меня перелом ноги.

Только теперь Францина заметила костыль, прислоненный к скамейке.

– Ах, как печально! – посочувствовала она.

– Сломать ногу для человека все-таки не так страшно, как для лошади. Это такие хрупкие создания, хотя вам так не кажется, когда вы стоите рядом с огромным жеребцом.

– Вы правы, – ответила Францина и, решив, что незнакомец слишком разговорчив, взялась за книгу.

– Вы слышали о Диамонде?

– О Диамонде?

– Да, о знаменитом Диамонде. Вернее, некогда знаменитом, потому что он умер, бедняжка. Попал ногой в лунку для гольфа и сломал ногу. Его пришлось усыпить. Вчера это всех потрясло. Хорошо, что инцидент произошел не на этой территории.

– Простите, вы имеете в виду лошадь Арни… доктора Риттера?

– Да. Доктор Риттер всегда был отличным знатоком лошадей. Много лет назад мы ездили с ним вместе в Техасе. Это было прекрасно! Я видел его здесь вчера – он ничуть не изменился с тех пор!

– Меня очень огорчила эта печальная история. Однако Арни не обмолвился о ней ни словом.

– Полагаю, он был слишком расстроен вчера, чтобы говорить об этом. Ну, поскольку вы собираетесь читать книгу, я просмотрю газету. Хочу узнать, что происходит в мире.

День тянулся не очень медленно. Францину беспокоила поездка Гиацинты с Арни. Хотя есть ли основания для беспокойства? Ради детей Гиацинта наверняка примет разумное решение.

Спустя некоторое время Францина поднялась и направилась к полю, где тренировались младшие ребята. И действительно, они были там: Эмма с роскошными косами и сверкающими из-под вельветовой шапочки глазами, Джерри с горделивой осанкой. «Они очень повзрослели», – подумала Францина.

Она любила всех своих внуков, но дети Гиацинты занимали особое место в ее сердце. Францине всегда казалось, что они чувствуют себя заброшенными. Они трепетно относились к прошлому. Джерри, например, до сих пор помнил номер телефона в их прежнем доме. Минувшим летом в ее доме дети вспоминали, где собирали землянику с Джимом, хотя эта поляна теперь заросла дикой травой.

Да, то, что собирается сделать сейчас Гиацинта, совершенно правильно. Ей нужен покой и защита. И как только она выдержала такое непосильное бремя – и чувство вины за смерть пожарника, и потерю Уилла, и, конечно, неестественную ситуацию с детьми.

Но сейчас они будут с матерью. Арни позаботится об этом. До чего же подло обошелся с ней Джеральд! Только теперь Францина поняла, почему Гиацинта так долго скрывала от нее все. Дочь была в ужасе и в панике. Но Арни все знает и будет добр к ней. Гиацинта обретет с ним покой и чувство безопасности.


Гул самолета раздражал Гиацинту. Францина за все это время не проронила ни слова. Она уже определенно обо всем высказалась. Сейчас мать смотрела в иллюминатор.

Внезапно она повернулась к Гиацинте.

– Ты взрослая, и это твоя жизнь. Не хочу тебя пилить, но уверена, что ты совершаешь ошибку. Ты не слушала меня, когда речь шла о Джеральде, и теперь ты снова не веришь мне. Не знаю, как убедить тебя.

– А я не знаю, как заставить тебя понять, что я чувствую.

– Мне жаль всех. Тебя, детей и Арни. Для него выдалась кошмарная неделя – лошадь, потом ты.

– Лошадь? Какая лошадь?

– Его гордость. Диамонд. Его рысак.

– А что случилось?

– Диамонд сломал ногу, и его пришлось усыпить. Об этом мне рассказал вчера один мужчина. Арни тоже надломлен и подавлен.

– Но он ни слова не сказал мне об этом! Откуда это известно какому-то мужчине?

– Он видел вчера Арни. Они знают друг друга со времен Техаса.

– Мне очень жаль. Я позвоню ему вечером.

– Выразишь ему сочувствие по поводу лошади, а как насчет остального? – не выдержала Францина.

– Это не телефонный разговор. Арни прилетит в Нью-Йорк через месяц-другой, и тогда я ему все скажу как можно деликатнее. Я всегда относилась к нему с огромным уважением и останусь его другом, но не могу… Ах, ты сама все знаешь!

– Да-да, знаю.

Мать была раздражена упрямством дочери. «Как неверно я судила о матери в молодости, – размышляла Гиацинта. – Францина оказалась во многом права. Тяжело разочаровывать ее снова. И тем не мене ничего не поделаешь».

Остаток путешествия они молчали. Когда ехали из аэропорта в такси, Францина попросила высадить ее у Центрального вокзала. Они наскоро поцеловались и расстались.


Телефон зазвонил, едва Гиацинта вошла в квартиру. Взяв трубку, она услышала знакомый бодрый голос.

– Это Арни. Просто хотел удостовериться, что вы долетели благополучно.

– Да, у нас все отлично. Это была славная неделя. Но Францина сообщила мне печальную новость о Диамонде. Почему ты ничего не сказал?

– Не хотел портить настроение.

– Как жаль! Диамонд был твоей гордостью и радо-стью.

– Да, это был первоклассный жеребец. Все произошло в Кентукки. Я рад, что меня там не было и я этого не видел. Произошел разрыв кишки.

– Вот как! А Францина говорила, что Диамонд сломал ногу.

– Кто же это ей сказал?

– Какой-то мужчина поблизости от конюшни. Он знал тебя еще со времен Техаса.

– А как его зовут?

– Не знаю.

– Не понимаю, кто это. Ну ладно, хватит об этом. Что было, то было. Сейчас меня занимает другое. Детям остается до окончания семестра всего несколько недель. Чего мы ждем? Что, если нам упаковать чемоданы и отправиться в путешествие? Детям это придется по душе. Увидеть мир – да это гораздо больше расширяет кругозор, чем несколько недель занятий в школе! Я вышлю тебе брошюры и путеводители завтра же, экспресс-почтой. Только выбери место. Любое, какое пожелаешь.

Сердце у Гиацинты упало.

– Ты слишком спешишь. Потерпи немного.

– Зачем? Приняв решение, я должен действовать. Такова уж моя натура.

Гиацинта вздохнула.

– Я так устала от полета, у меня слипаются глаза.

– Ну что ж, ложись. Я хотел бы сейчас оказаться рядом с тобой.

Эти слова разозлили Гиацинту. Мысль о том, что ей придется проводить каждую ночь в одной постели с Арни, испугала ее. До сих пор она не задумывалась об этом.


Она не могла ни открыть глаза, ни заснуть. Что-то беспокоило и мучило ее.

Арни был сегодня совсем другим. Прежде он не проявлял ни поспешности, ни настойчивости, напротив, вел себя всегда покладисто. Конечно, обдумав свое предложение, Арни понял, что в его жизни произойдут изменения. Однако Гиацинта еще не сообщила ему о своем отказе, поэтому Арни так спешил.

На следующий день, возвращаясь с работы, Гиацинта увидела его в вестибюле. Это не слишком удивило ее.

Поцеловав Гиацинту в щеку, Арни объяснил:

– Я не мог заснуть после нашего вечернего разговора. Мы ни о чем не договорились. Ты уходишь от ответа. Не так ли?

– Давай поднимемся наверх и проясним ситуацию.

Они сели в кресла возле окна. Между ними стоял роскошный цветок Арни в красивой фарфоровой вазе.

– Красиво, правда? – Арни указал на цветок. – Я кое-что узнал о хорошем вкусе, наблюдая за тобой, Гиа. Когда-то я считал, что все дорогое великолепно. Но сейчас знаю, что это не так. Это старинная ваза. Я не говорил тебе?

– Нет, но я догадываюсь, что это так.

Гиацинте стало жаль Арни: он не забыл напомнить ей, что подарок стоил дорого. Кроме того, он выглядел плохо.

Арни перехватил ее взгляд, улыбнулся, вынул из кармана несколько буклетов и протянул их Гиацинте.

– Взгляни на это. Вот Франция, вот Тоскана – это недалеко от Флоренции. Там полным-полно музеев и есть много другого, интересного для тебя.

Гиацинта стала листать буклеты с изображением роскошных вилл, садов, статуй, балюстрад, и сердце ее упало при мысли о предстоящем разговоре.

– Взгляни и на то, что я отметил красным. Здесь сдается меблированное жилье, которое можно купить и въехать в него хоть завтра. Поблизости первоклассная школа верховой езды.

– Но эти… виллы… стоят целое состояние.

– Вздор, Гиа! Не думай о деньгах, ладно? Я ведь знаю, что делаю.

– Понимаю, Арни, но я никогда не давала на это согласия. Ничего не обещала. Ты считаешь, что все решено, строя эти планы. Я говорила тебе, что у Эммы и Джерри занятия.

Свет угас в его глазах.

– Да, остается несколько недель занятий, я это знаю. Но я говорю о годах, Гиа!

– Я останусь твоим другом, Арни. До конца жизни ты будешь для меня самым дорогим другом.

Он поднялся и ударил по столу кулаком с такой силой, что стопка журналов свалилась на пол.

– Проклятие! Я не в игрушки играю! Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Ты пообещала четыре дня назад во Флориде…

– Я ничего не обещала, Арни!

– Когда я привел тебя в отель и там поцеловал, ты тем самым пообещала!

– Да, ты поцеловал меня. Что я должна была сделать? Оттолкнуть тебя?

– Есть женщины, которые водят мужчину за нос, а затем показывают ему кукиш. Ты хочешь, чтобы я сказал, как это называется?

– Нет. Я никогда не водила тебя за нос, Арни. Я была в смятении в тот день. Ты не дал мне времени на размышления. Я всегда относилась к тебе с большой симпатией. Вероятно, мне следовало более определенно дать понять тебе, что симпатия и любовь – разные вещи. Я искренне сожалею, если мне это не удалось. Прости меня, но я никогда ничего не обещала.

– Какая же ты сука! После всего, что я сделал для тебя! – Арни обвел рукой комнату. – Ты знаешь мои чувства к тебе! Знает это и твоя мать. И такова твоя благодарность?

– Я благодарила тебя тысячу раз, Арни.

– Неужели я так гадок, что за меня нельзя выйти замуж?

– Вовсе нет! Но брак – это нечто другое.

– Нечто другое? Да, конечно. Я понимаю. Я не тот напыщенный парень, который говорил о высоких материях во время турне по Франции, не так ли? Я тебе не подхожу, да? А ты, черт возьми, кто такая?

– Не кричи на меня, Арни. Мне это не нравится.

– О Боже, Боже! Ты не просто кричала, ты делала вещи и похуже, когда выходила из себя! Сметала на пол компьютеры, устраивала пожары – но это в порядке вещей, не так ли? Конечно, ты сейчас достигла успеха, наслаждаешься славой. Но пусть это не кружит тебе голову! Ты вряд ли можешь быть полностью независимой, не забывай об этом!

Гиацинта была потрясена.

– Это мой дом. Я выплатила все, что ты вложил в него, и теперь прошу тебя покинуть его. Уходи, Арни. – Она распахнула дверь. – А когда у тебя изменится настроение, милости прошу снова.

В этот момент остановился лифт, из которого вышли три человека и устремили взгляды на Арни и Гиацинту. Воспользовавшись их появлением, она захлопнула дверь, оставив Арни в холле. Затем заперлась и прислушалась, пытаясь определить, войдет ли он в лифт или станет стучать в дверь.

Когда все затихло, Гиацинта рухнула в кресло и попыталась успокоиться. Ее страхи необоснованны. Бояться предательства Арни не следует. Как бы Арни ни был зол на нее, он никогда не причинит вреда Эмме и Джерри. В этом Гиацинта не сомневалась.

Арни – умный человек и знал не хуже ее, что в течение всех этих лет она никогда не водила его за нос. Почему же он так разволновался? Почему решил столь поспешно уехать? Может, столкнулся с какой-то серьезной неприятностью?

Гиацинта направилась спать, напряженно размышляя о случившемся. Какое-то странное происшествие с лошадью. Арни сказал о непроходимости кишечника. Но по словам Францины, Диамонд сломал ногу и его пришлось усыпить.

Гиацинта взбила подушку, повернулась на другой бок и попыталась заснуть.

Увы, это ей не удалось. Арни утверждает одно, а тот мужчина – другое. Почему такое расхождение? Кто-то из них либо ошибался, либо лгал. Но почему?

Эта лошадь так много значила для Арни, однако он рассказывал о сахарном тростнике и даже словом не обмолвился о смерти Диамонда. Потом сказал, что не знает мужчину, разговаривавшего с Франциной. Однако Арни наверняка с ним недавно встречался, иначе почему бы тот сказал, что Арни не изменился со времен Техаса?

Утром Гиацинта ощутила настоятельную потребность допытаться об этом у Францины. Она позвонила матери.

– Тот, кто сказал о том, что Диамонд сломал ногу, не показался тебе странным?

– Странным? Нет. Он и его жена, которую я встретила чуть позже, – обычные солидные, респектабельные люди. А почему ты спрашиваешь?

– Да просто поинтересовалась… Он точно сказал, что лошадь Арни сломала ногу?

– Да.

– Может, этот мужчина что-то скрывал?

– А что ему скрывать? О чем вообще речь?

Гиацинта извинилась, повесила трубку и попыталась решить этот ребус.

Чем дольше Гиацинта размышляла об этом, тем больше убеждалась в том, что здесь что-то не так.


На третий день это чувство у Гиацинты укрепилось. Вернувшись домой около полуночи, после долгого трудового дня и обеда с Линой, она обнаружила пять сообщений на своем автоответчике. Все они были от Арни.

«Я страшно сожалею, Гиа. Я наговорил такого, чего на самом деле не думаю. Поверь, я лучше, чем проявил себя».

«Иногда, совершая сделку, наталкиваешься на крутого человека, который хочет опрокинуть телегу и вывалить яблоки на землю…»

«Я сильно измотался и излил злость на тебя. Господи, я ведь хочу тебе только добра, поэтому не могла бы ты меня…»

«Позвони мне в любое время…»

Гиацинту страшили извинения, долгие объяснения, разговоры о бегстве в Европу. Ее ответ остался бы таким же. Но с другой стороны, она помнила о своих многочисленных звонках Арни, когда беспокоилась об Эмме и Джерри. Да и он постоянно звонил, чтобы успокоить ее. Гиацинта подошла к телефону.

– Гиа, прошу тебя пересмотреть твое решение. Уезжай со мной. Не могу сейчас вдаваться в детали, поэтому просто поверь мне. Я никогда не подводил ни тебя, ни детей.

– Нет, Арни, не подводил.

– Тогда выслушай меня. Я готов снова прилететь к тебе утром, чтобы все прояснить. Телефон для этого не годится. Ты никогда не пожалеешь ни о чем. – Голос его задрожал. – Ладно, Гиа? Ты можешь заниматься своей работой, оставаться модельером там, где живешь, если тебя это беспокоит. Я буду у тебя завтра!

– Арни, я не могу! – крикнула она. – Я собираюсь в Техас, где пройдут две выставки. И не знаю, сколько времени там проведу. – Гиацинту охватил страх, причину которого она не знала, но почему-то решила подготовиться к дурным событиям.

– О Боже! – простонал Арни. – Но ты хоть примерно знаешь, когда вернешься?

– Примерно через неделю. Я сразу же позвоню тебе.

Так и было. Гиацинта пробыла пять дней в Техасе, где столь безмятежно начиналась ее взрослая жизнь, и неотступно думала об Арни. Вернувшись домой, она два дня боролась с собой. Сегодня вечером придется звонить ему. «Стисни зубы – и выполняй обещания, Гиацинта».


Если бы она не увидела Уилла Миллера, выходящего из ресторана с двумя другими мужчинами, возможно, все сложилось бы совершенно иначе. Гиацинта увидела Уилла, когда он удалялся, но тотчас узнала его.

Гиацинта собиралась съездить по делам, прежде чем вернуться на работу, но неожиданная встреча с Уиллом, которого она не видела с августа, заставила ее сразу направиться в офис Либретти. Расположившись за письменным столом, Гиацинта сидела перед раскрытым альбомом с карандашом в руке. Она была растеряна, и ее мысли метались от Арни к Уиллу.

Около двух часов Гиацинта поднялась, посмотрелась в большое зеркало в туалете, внимательно оценив прямое темно-синее платье, маленький кружевной шарф и жемчужные серьги. Ничуть не желая никого очаровывать, она хотела лишь выглядеть достойно. Смысла в том, что затеяла Гиацинта, не было никакого. Но она все же решила попытаться.


Гиацинта стояла перед ним и улыбалась – наверное, потому, что была крайне смущена.

– Я пришла вовсе не затем, чтобы просить прощения, – спокойно проговорила она. – Я не прошу тебя вернуться, поскольку это бесполезно. Я пришла потому, что мне нужен совет. К несчастью, у меня нет никого, кто мог бы дать мне его.

– Даже твой друг Арни?

– Да. Пожалуйста, выслушай меня. Возможно, я совершила непростительную глупость, придя сюда.

– Садись, – предложил Уилл. – Что у тебя за проблема? Если медицинская, то я не доктор. Если юридическая, то я не адвокат.

– Не знаю, какого она рода. Возможно, отчасти проблема юридическая.

– Адвокат помог бы тебе.

– Я не могу идти к адвокату. Не хочу упоминать имя невинного человека.

– Какая чрезмерная щепетильность! Это нелепо.

– Не думаю. Тем более если человек был долгое время близким, верным другом.

– Близкий, верный друг… Это, случайно, не Арни? – презрительно осведомился Уилл.

– Ты угадал.

– Он твой любовник, верно? Так почему ты пришла ко мне?

– Арни мне не любовник и никогда им не был. Он этого хотел и просил выйти за него замуж, но я не люблю его. По-моему, Арни попал в беду.

– Ты не ответила на вопрос, почему пришла ко мне.

– Потому что доверяю тебе.

Воцарилось молчание. Уилл смотрел на нее непроницаемым взглядом.

«В нем появилось нечто новое, – подумала Гиацинта. – Он стал чужим. Строгая речь, официальная поза, он избегает моего взгляда».

Гиацинте вдруг захотелось выбежать из комнаты, однако Уилл ожидал от нее дополнительных сведений, и она рассказала ему об эпизоде с лошадью.

– Может, в этом нет ничего серьезного, – заключила Гиацинта. – Арни всегда был очень добр ко мне и к моим детям. Но когда человек начинает действовать таким несвойственным ему образом…

Уилл перебил ее:

– Я поговорю кое с кем. Тот, кого я имею в виду, весьма сдержан и осторожен, и никто не узнает, что ты была здесь. Если выясню что-нибудь, позвоню тебе.

Гиацинта поднялась и поблагодарила Уилла. Разговор прошел корректно, как того и хотела Гиацинта, но был настолько холодным, что никто не заподозрил бы, что когда-то эти мужчина и женщина любили друг друга.

Однако же когда Гиацинта взялась за дверную ручку, Уилл не выдержал и спросил:

– А как ты поживаешь?

– Ничего. А ты?

– Ничего.

Пошел снег. Крупные хлопья падали на красивое пальто Гиацинты от Либретти. Она извлекла из сумки складной зонтик и надела солнцезащитные очки – не потому, что слепило солнце. Гиацинта хотела скрыть глаза, в которых стояли слезы.


Время тянулось медленно и мучительно. Всю следующую неделю Гиацинта отбивалась от настойчивых просьб Арни. Каждый день она задавала себе вопрос: не разворошила ли осиное гнездо? А может, никакого гнезда нет и она попросту сует нос не в свое дело?

Францина, которая регулярно звонила дочери, видимо, отчаялась убедить ее и не касалась больше этого предмета. Закончив разговор, Гиацинта испытывала щемящую грусть за добрую мать, так желавшую ей блага.

Наконец во второй понедельник пришло сообщение: «Я могу дать полный отчет и готов увидеть тебя в своем офисе завтра после полудня или у тебя дома сегодня вечером. Уилл Миллер».

«Уилл Миллер» вместо «Уилл». Эта деталь весьма характерна. Она означает: ничего не жди, я лишь оказываю тебе услугу. Гиацинта вдруг почувствовала, что не хочет видеть Уилла, особенно в его офисе. Пусть уж приходит к ней.

Открыв ему вечером дверь, Гиацинта ощутила атмосферу их последнего расставания. Интересно, а Уилл вспомнил тот момент?

Уилл выказал деловитость и занятость. Слегка нахмурившись, он отказался от кофе и дал понять, что спешит.

– В наш компьютерный век, – сказал Уилл, вынимая блокнот из кармана, – можно узнать что угодно за считанные часы, но в этом виде бизнеса есть кое-какие сложности. Вот мои заметки.

Нервно сцепив руки и положив их на колени, Гиацинта устремила глаза на блокнот Уилла.

– Я начну с гибели лошади. По поводу ее смерти начали расследование еще до того, как ты пришла ко мне. Страховые компании проявляют повышенную подозрительность, когда умирает ценная лошадь. Подобных случаев немало. Услышав от тебя о смерти лошади, я сразу же вспомнил, как в моем родном городе одна весьма утонченная леди убила лошадь, чтобы получить страховку. В последнее время такое происходит редко, поскольку теперь боятся это делать. Тем не менее некоторые отчаянные люди порой идут на это. Иногда попытки заканчиваются успешно. Однако бывает иначе. Какой-нибудь честный человек что-то подозревает и обращается к властям. К тому же у партнеров по заговору частично возникают разногласия – скорее всего из-за дележа денег. И вот пожалуйста…

Гиацинта не удержалась от вопроса:

– Неужели ты имеешь в виду Арни?

Уилл кивнул:

– Да. Я проконсультировался с частным детективом, работающим на нас. Речь и в самом деле идет об Арни. Суть в том, что называют совершенно различные причины – перелом ноги и разрыв кишки. Истина же в том, что лошадь пристрелили. Официальной стала версия о переломе ноги. Но, очевидно, возникли разногласия.

Гиацинта ахнула.

– Не верю, что Арни способен на такое! Он не жесток. Как же он мог…

Уилл поморщился.

– Нельзя судить о людях по их манерам. Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя нездоровый вид.

– Ничего страшного.

– Ты хочешь дослушать все до конца? Это не слишком приятная история.

– Продолжай, – попросила Гиацинта.

– Есть много доказательств: подпись Арни на фальшивом сертификате, человек во Флориде – вероятно, тот, кто разговаривал в тот день с твоей матерью, и кто-то еще, знавший его двадцать пять лет назад под именем Джек Слоун. Его полное имя Джек Арнольд Риттер-Слоун, но ему оно страшно не нравилось. Он постоянно говорил: «Я ведь не какой-то там надменный аристократ, для чего мне двойное имя?» Однако похоже, это сыграло ему на руку. Когда Арни учился в медицинском колледже в Техасе, у него сгорел дом, застрахованный на имя Слоуна. Во время пожара все погибло, он потерял все свои ценности, редкие и весьма дорогие книги – во всяком случае, так Арни заявил. Дело казалось подозрительным, но доказать ничего не удалось.

– Двадцать пять лет назад! – в ужасе повторила Гиацинта. – Интересно, ничего не говорили о том, почему Арни поспешно уехал из Техаса?

– Если бы не история с лошадью, ничего не произошло бы. Теперь же все всплыло.

Уилл пристально смотрел на Гиацинту, и она потупила взгляд.

– Ужасно разочароваться в человеке, которого, как ты полагала, хорошо знаешь, – заметил Уилл.

– Я очень благодарна тебе.

Уилл учтиво склонил голову.

– Рад, что сумел тебе помочь. Но все это очень скоро появится в печати.

«Чего мы ждем? Детям остается учиться всего несколько недель. Поехали сейчас».

– Арни… – пробормотала Гиацинта. – Я ничего не могу понять. Он проявлял такую доброту ко всем нам.

– Расскажи это страховой компании, – мрачно отозвался Уилл. – Тому человеку, который погиб при пожаре…

– Что? – вскрикнула Гиацинта. – При каком пожаре?

– При пожаре его клиники.

– Он поджег ее? Это сделал Арни?

– Именно так. Ему пришлось признаться. Я узнал об этом утром. И теперь Арни не отпереться от техасского дела и от истории с лошадью.

Острая боль пронзила Гиацинту.

– Мои дети! – закричала она. – Их забрали у меня! А теперь… теперь я верну их!

– В чем дело? О чем ты говоришь?

– Какой груз спал с моих плеч! Эмма и Джерри… И я вовсе не виновна, не было оброненной по небрежности сигареты… Я ни в чем не виновата!.. Я все могу объяснить всем, и в первую очередь Францине, бедной Францине, которая так страдала…

Уилл внимательно смотрел на Гиацинту, и она вдруг поняла, что его холодная учтивость – всего лишь защитная броня. Обхватив голову руками, Гиа разрыдалась.

Уилл опустился перед ней на колени.

– В чем дело? Ради Бога, скажи мне! – Он приподнял ее подбородок.

– По-понимаешь, они д-думали, что это сделала я… Что я подожгла офис, ревнуя к той женщине, с которой Джеральд… Он нашел мои вещи на газоне… Несчастный пожарный погиб… Значит, было совершено убийство… поджог… уголовное преступление, и я…

– Они считали, что это сделала ты?

– Да, и Джеральд сказал…

Уилл обнял Гиацинту, и она, положив голову ему на плечо, сквозь слезы поведала свою историю.

– Погоди, – прошептал Уилл, целуя ее в макушку. – Кто посмел обвинить тебя? Кто?

– Джеральд. Я говорила тебе…

– Его нужно четвертовать! Да он что, не в своем уме?

– Нет. Он действительно считает, что это сделала я.

– Боже милостивый, да почему ты не рассказала мне раньше? Неужели ты мне не доверяла? Почему?

– Я слишком боялась и жила под гнетом страха. Мне говорили, что есть мотив и, значит, я совершила это. У меня не было возможности защитить себя. Каждый час и каждый день я думала о детях. А во мне гнездился страх. Я боялась говорить об этом. Ты ведь видишь, что раскрываются дела даже двадцатипятилетней давности!

– Не рассказать мне! Мне! Ты ведь знала, что я люблю тебя. Я бы сделал что-нибудь…

– Я хотела жить с тобой, Уилл. Но ты стремился к браку. Разве я могла подставить тебя? Если бы мне вдруг предъявили обвинения и осудили… Тебя ждет блестящая карьера. А так бы все рухнуло.

– Да при чем тут карьера? Неужели ты думаешь, что это остановило бы меня?

– То есть для тебя это не имело бы значения? Уилл, будь откровенен со мной.

– Я всегда был с тобой откровенен, даже насчет твоих незрелых картин сказал правду. Да, я был бы очень обеспокоен твоей судьбой. Но это не остановило бы меня, я все равно женился бы на тебе. Ты была и осталась для меня тем совершенством, которое человек надеется отыскать в этом мире.

Совершенство. Гиацинте показалось, будто их сердца забились в унисон.

– Ты когда-нибудь думал обо мне?

– Да, с грустью, как думаю о том, кто навсегда уехал или умер.

– Я никуда не уезжала, но часто мне хотелось умереть.

– И все же ты пришла ко мне, когда тебе понадобилась помощь.

– Уверена, если бы открылось что-то, связанное со мной, ты не причинил бы мне вреда.

– Мне не нравился Арни, я говорил тебе об этом. В тот единственный раз, когда я ехал с ним от тебя в такси, мне показалось, что за его дружеской улыбкой скрывается что-то дурное. И дело не в ревности, хотя, признаюсь, было и это. Просто он мне не нравился.

– Ты не знаешь его, Уилл. Арни был и есть добрейшая душа на свете, и я не понимаю, как он мог сделать это.

– Противоречия. Они есть у всех. Только у него они доведены до крайности.

– Мне жаль Арни… Конечно, я осуждаю его за то, что он заставил меня так страдать.

Помолчав, Уилл снова заговорил:

– Я вспоминаю гамак, шум набегающих волн. Я возвращаюсь к этому постоянно.

– Помнишь тот день в парке, когда мы посмотрели друг на друга и оба все поняли, хотя никто ничего не сказал?

– А до этого ты уронила пакет с книгами на тротуар…

– А помнишь…

Уилл поднял руку.

– Довольно воспоминаний. Мы потеряли время, и пора наверстывать его. – Целуя Гиацинту, он тихо смеялся. – Позволь мне отнести тебя в спальню.

Глава 17

– Да, – проговорил Джеральд, – ты меня просто оглушила и ошарашила. Я не могу оправиться от шока.

Гиацинта перетаскивала вещи детей вниз по лестнице, когда появился Джеральд. Она надеялась избежать встречи с ним, но сейчас ей пришлось остановиться у основания лестницы.

– Почему такой умный человек, как Арни, устроил себе такую жизнь? Это выше моего понимания! Кто бы предположил, что он способен на подобные вещи?

А кто предположил бы, что Джеральд будет разговаривать с Гиацинтой таким естественным тоном? В белом теннисном костюме, он поигрывал ракеткой и качал в изумлении головой.

– Арни обналичил все свои ценные бумаги и снял со своих счетов все до последнего цента, однако не тронул наших общих счетов, хотя и мог бы это сделать. И теперь исчез бог весть куда. Чем все это кончится, как ты полагаешь?

– Не знаю, – грустно сказала Гиацинта.

– Конечно, его поймают. Так всегда бывало. А сейчас, при наличии Интернета, это еще проще. К тому же Арни любит блеснуть своим богатством, так что его трудно не заметить. Ты бы видела, как он обставил свой офис в деловой части города. Арни всегда был транжирой. Он делает деньги и сорит ими.

«Ты тоже умеешь их транжирить», – подумала Гиацинта, бросив взгляд поверх плеча Джеральда на холл и комнаты. Их декор основательно изменился с момента ее единственного визита сюда. Новые веяния просматривались повсюду: здесь появились искусственные цветы, тяжелая позолота, плотный темный атлас. Все это было дорогим и не соответствовало здешнему климату. Когда-то Джеральд отверг бы подобную безвкусицу.

Джеральд между тем продолжал:

– Арни оставил мне записку. Она пришла сюда вчера по почте. Должно быть, он написал ее в последний момент, прежде чем куда-то отправиться. Арни извиняется передо мной, а кроме того, кое-что в записке сказано и о тебе: «Не обвиняй Гиа. Она не имеет никакого отношения к пожару. Ни малейшего». И последние слова жирно подчеркнуты.

С минуту Гиацинта молчала. Арни… Поддается ли объяснению то, что люди преступают границы дозволенного?

– Мне тоже пришла записка, – сказала наконец Гиацинта. – «Прости меня, Гиа, за те страшные мучения, которые я тебе причинил. Я пытался это компенсировать. Помни, пожалуйста, что я на самом деле любил тебя, как люблю и сейчас».

Услышав, как ее голос дрогнул, Джеральд возмущенно воскликнул:

– Представляю, как тебе хочется выстрелить ему в сердце! На твоем месте я так бы и сделал. Меня охватило бы желание уничтожить его.

– Нет, – возразила Гиацинта. – Это его трагедия. Вся доброта Арни пошла насмарку.

– Как? И ты не пылаешь от ярости? Ты необыкновенная женщина, Гиацинта. Удивительная.

– Я зла на него, и даже очень! Но еще больше на тебя.

Джеральд промолчал, и она увидела, что задела его за живое.

Гиацинта внимательно взглянула на Джеральда. Его лицо, так нравившееся женщинам, ничуть не изменилось с того дня, когда она убежала от него в грозу. Даже сейчас оно выражало капризность и любовь к удовольствиям. Даже сейчас оно ничего не обещало. Джеральд никогда ничего по-настоящему не давал и никогда по-настоящему не любил.

Впрочем, он любил детей: как-никак они были его продолжением.

– Я был уверен, что это сделала ты, Гиацинта, – сказал Джеральд. – Искренне считал, что ты так ревновала меня, что решилась на это.

– Значит, ты совершенно не знал меня. Если бы ты меня любил, то знал бы меня лучше. Если бы ты любил меня, то не забрал бы детей.

Джеральд вскинул руки.

– Боже, я очень сожалею! Вся эта история – кошмарная ошибка. Я был дьявольски не прав. Но все-таки не понимаю, почему ты злишься на меня больше, чем на Арни.

– Видишь ли, у Арни доброе сердце. От него пострадали только сотрудники страховой компании, что, конечно же, ужасное преступление. Однако он оплатил закладную пожарника и внес деньги за четыре года обучения в колледже каждого из его детей. Не говоря уж о том, какую доброту он проявлял к Джерри, Эмме и ко мне. Он, вероятно, больной человек, и я очень сочувствую ему.

– Ну что ж, в этом есть резон. Арни – игрок, а игрок способен на все, когда нужны деньги. Да, это достойно сожаления. Это неистребимый порок, как наркомания или алкоголизм.

– Или женщины… Кстати, как поживает Шерри? Или ее звали Черил? Ну, та, что сменила Бадди.

Джеральд улыбнулся и покраснел до корней волос.

– Это все чепуха. Проявив силу воли, можно справиться.

Он любовался Гиацинтой в платье абрикосового цвета и в блестящих черных сандалиях. Волосы ее были перехвачены лентой, поэтому не развевались на ветру. Еще никогда в присутствии этого мужчины она не чувствовала такой уверенности в себе, превосходства над ним. Внезапно Гиацинта вспомнила, как Джим, сидя за обеденным столом в Техасе, предложил передать им большой дом, когда Джеральд завершит практику. Джеральд тут же отказался от идеи аборта. Сейчас ей все стало ясно.

– Я читал и слышал о твоих успехах, – сказал он. – Хотел поздравить тебя, но поскольку ты не желала разговаривать со мной…

– Не имело смысла с тобой разговаривать.

Гиацинта ощутила беспокойство. Уилл ждал ее в нанятой машине. Она не хотела, чтобы он заходил сюда. Гиацинта уже собиралась уходить, когда Джеральд спросил:

– Теперь, когда мы все обсудили, может, ты подумаешь, не попытаться ли нам снова?

Чемоданы выпали из рук Гиацинты.

– Попытаться снова? Я правильно поняла тебя?

– Да… после того как все прояснилось…

– Это несерьезно, Джеральд! Это совершенно невозможно! Да я скорее удочерю кобру!

Он отпрянул.

– Ладно, ладно. Забудь о том, что я сказал. Мне только не нравится, что ты уходишь с такой ненавистью ко мне, Гиацинта.

– У меня нет особой ненависти к тебе. Я слишком счастлива. – Гиацинта посмотрела ему в глаза. – А сейчас не попросишь ли ты Тэсси, чтобы она помогла мне с вещами? Я была бы весьма признательна. Францина, Эмма и Джерри ждут тебя в отеле. Мы улетаем сегодня, после раннего ужина.

Гиацинту удивило, что Джеральд не выражает никаких эмоций, хотя дети покидают его дом. По его словам, он будет скучать по ним, надеется, что им понравится новая школа, он будет регулярно поддерживать с ними связь. И вместе с тем Джеральд явно не испытывал таких чувств, как Гиацинта, лишившаяся детей. Но разве Арни не отметил, что дети перестали быть забавой для Джеральда? «Да, это так, – подумала она. – Он устал постоянно находиться с ними, как некогда устал от меня. Джеральд – типичный мужчина».

– Ты должен знать, – быстро сказала Гиацинта, увидев идущую к ним Тэсси, – что я не намерена настраивать детей против тебя. Я никогда этого не делала – ради их блага и душевного здоровья. Ты можешь видеть детей, когда это будет удобно мне и им. Надеюсь, не возникнет проблем, потому что они любят тебя и должны любить. И, наконец, последнее. Боже, я едва не забыла про собаку. Кто-нибудь приведет ко мне Чарли?

– Одну секунду, Гиацинта. Прежде позволь мне отнести эти вещи в машину.

– Спасибо, но лучше не надо. Мы с Тэсси справимся с этим. Это будет удобнее при данных обстоятельствах. Видишь ли, в машине сидит мой муж.


– Ну и как? – поинтересовался Уилл.

– Не так плохо, как я опасалась. Не обошлось без патетики.

– Францина считает, что ты совершила мужественный поступок, пойдя к нему одна. Она боялась, что Джеральд поведет себя скверно и будет тяжелая сцена.

– Все было иначе. Он даже предложил мне сойтись с ним снова. Представляешь?

– После истории с твоим другом Арни я могу представить все, что угодно.

– После трагедии Арни, – уточнила Гиацинта.

– Трагедии и тайны. Никто не в силах объяснить, что представляет собой Джеральд, Арни или… или любой из нас.

– Францина очень скорбит, что так ошиблась в Арни, – она ведь надеялась, что я выйду за него замуж. Мать обычно не совершает таких ошибок. Она была абсолютно права в отношении Джеральда.

– Францина с характером, – хмыкнул Уилл. – Она сказала мне, что перестала заниматься предсказаниями.

– Она не говорила тебе, что собирается в круиз в Южную Америку со своим новым другом? Это пока тайна, но я намерена преподнести ей сюрприз – наряды из гардероба Либретти.

– Из ассортимента Гиацинты, – уточнил Уилл. – Да, она говорила мне о круизе. Францина также предположила, что ты будешь беременна к тому времени, когда она вернется домой.

– У нее до сих пор сохранилось чувство юмора.

– Нет-нет, она говорила вполне серьезно. И я тоже вполне серьезен.

Густая, бескрайняя синева окутала пространство между пляжем и горизонтом. По морю скользили три парусника. На песке лежали дети Гиацинты.

– Смотри, дорогая, они нас ждут, – сказал Уилл.

Она ощутила такую легкость во всем теле, что чуть не рассмеялась.

– Мне кажется, я сейчас полечу!

Уилл посмотрел на Гиацинту добрыми, любящими глазами. Он все понял и обнял ее за талию.

– Мы полетим оба, – улыбнулся он.

Примечания

1

Хомер, Уинслоу (1836–1910) – американский живописец, баталист и пейзажист. – Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • *** Примечания ***