Валентина [Ферн Майклз] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Ферн Майклз Валентина
ПРОЛОГ
Тихие звуки нашептывающего ласковые слова ветерка уговорили наконец сомкнуться в дремоте опушенные пушистыми ресницами глаза. Мириады звезд сияли в темных небесах, а луна, похожая на ломтик дыни, охраняя влюбленных в волшебном безмолвии пустыни, смотрела на землю, как одинокий страж. Засыпая, Валентина прислушивалась к ровному дыханию темноглазого и черноволосого мужчины, спавшего с ней рядом. Время от времени она осторожно прикасалась к нему, чтобы убедиться: он действительно здесь, с ней рядом, отныне всегда они будут безраздельно принадлежать друг другу, и только смерть сумеет их разлучить. Мужчина пошевелился и протянул мускулистую руку, чтобы привлечь возлюбленную к себе. Валентина вздохнула и опустила свою темноволосую головку на его широкую грудь. Мягкие завитки волос, росших на груди, коснулись ее щеки. Рука мужчины непроизвольно сжалась, и Валентина прильнула к нему, нашептывая нежные слова. Теплые губы коснулись обнаженного плеча, и она услышала, как возлюбленный выдохнул ее имя. – Валентина… Валентина… – Чшшш… – она нежно провела рукой по его лицу, и он повернулся, чтобы прижаться губами к ее запястью. Кожа возлюбленной была нежной и теплой, и даже во сне ему хотелось прильнуть к ее груди и услышать умиротворенное биение сердца. – Я здесь и отныне всегда буду с тобой рядом, – прошептала Валентина. – Спи, любовь моя. Стон, сорвавшийся с губ мужчины вместе с женским именем, напомнил им обоим о любовных объятиях, в которых они сливались несколько часов тому назад. – Валентина… – хрипло прошептал мужчина. – Иди же ко мне, позволь мне вновь любить тебя… Его губы жадно отыскивали губы возлюбленной, загорелые руки собирали в узел шелковистые волосы. Он ласкал округлые гладкие плечи, не прерывая страстного поцелуя. Валентина обвила его руками, чтобы стать с ним одним целым. Он оторвался от ее губ и заглянул в сияющие глаза, пожирая возлюбленную восхищенным взглядом и окутывая всю ее магией своего взора. Мужчина расстегнул атласный пояс, перехватывавший изящную женскую фигуру. В темных глазах заполыхала страсть. Груди Валентины затрепетали, и розовые соски отвердели под жгучим взором, любовный жар охватил томлением все тело. Нежными щекочущими прикосновениями гладил возлюбленный ее кожу, возбуждая и поднимая до невероятных высот страсти. Мягко обхватив бедра, он прижал Валентину к себе, продолжая осыпать поцелуями, и она прониклась его чувствами. Голова у нее закружилась, когда крепкие ноги прижались к ее ногам. От хрипловатого шепота волны страсти пробегали по телу. Валентина чувствовала, как сильные руки перекатывают ее по ложу. Она крепче обняла любимого, ощущая слегка подрагивающие мускулы на широкой спине. Снова и снова шептала Валентина его имя низким гортанным голосом, звуки которого, она знала, делают желание возлюбленного совершенно нестерпимым. Восхитительное чувство овладело молодой женщиной. Отвердевшие соски словно жили своей отдельной жизнью и трепетно стремились к наслаждению. Губы Валентины искали губы мужа, тело молило об освобождении от невыносимого напряжения. Она устремилась навстречу любовному порыву мужчины, почувствовав в себе его плоть. Ее тихий стон, порожденный страстью, взволновал и еще больше возбудил черноволосого возлюбленного, поспешившего усилить восторг и блаженство желанной женщины. Валентина чувствовала, как тонет она в глубинах страсти, сливаясь с мужем воедино. Снова и снова выкрикивая ее имя, он звал взобраться вместе с ним на ту головокружительную высоту, где она уже не сможет не покориться окончательно его любви. …Переплетясь телами, они так и остались в объятиях друг друга нашептывать нежные слова… Даже сейчас, во сне, он произносил ее имя, и звук его голоса возвращал Валентину в прошлое, в то время, когда впервые увидела она возлюбленного на рыцарском турнире. Его темные глаза сверкали. Белые зубы, обнажаемые в улыбке, поблескивали на солнце. Движения могучего тела завораживали, когда он седлал своего скакуна. Тот поединок был великолепным зрелищем и неопровержимым доказательством силы темноглазого и черноволосого мужчины. Могла ли она знать, могла ли заподозрить, что в один прекрасный день отдастся ему и телом, и душой, и что в своей любви вечно будет хранить верность возлюбленному? Осмеливалась ли она когда-либо мечтать, что одной темной ночью окажется в его объятиях и он ответит на ее любовь? Пока мужчина спал, в памяти Валентины оживали невероятные приключения, через которые заставила ее пройти судьба, обращаясь с ней, как с пешкой на шахматной доске в замысловатой партии.ГЛАВА 1
Город взбудораженно гудел. Рыцари и воины со всего королевства собрались в Мессине на турнир, проводимый в честь свадьбы Беренгарии Наваррской и короля Англии Ричарда. Был приостановлен поход в Святую землю, чтобы все смогли присутствовать на торжестве. Из окна башни Валентина разглядывала ристалище, где ближе к вечеру должен был состояться турнир. Слуги украшали яркими вымпелами и знаменами установленные вокруг площадки шатровые навесы для знатных зрителей. Валентине и раньше доводилось присутствовать на рыцарских поединках, но тогда она была еще ребенком, а теперь – дамой, и потому девушка испытывала сейчас огромное волнение при мысли, что сегодня она станет созерцать турнир из центрального – королевского! – шатра. За всю свою, пока еще весьма недолгую, жизнь путешествовала Валентина не так уж много, и восхитительная поездка из Наварры в Мессину показалась ей чуть ли не путешествием на край света. Она прибыла в этот великолепный город как придворная дама Беренгарии, принцессы, удостоившейся чести стать королевой Англии. Увлекательное путешествие, королевская свадьба, а теперь и турнир!.. Возбуждение все сильнее охватывало Валентину, ее гладкие и белые, как мрамор, щеки порозовели, а таинственные зеленовато-голубые глаза засветились и засверкали. Платье на ней было то же самое, в котором присутствовала она и на свадьбе Беренгарии – красивый наряд нежно-голубого цвета. Точно такого же цвета лента искусно переплетала темные волосы, спускавшиеся до талии. Этот день навсегда сохранился в памяти Валентины. В воздухе носилось какое-то всеобщее волнение, и девушка остро ощущала этот трепет – невыразимое словами чувство. Сама не зная почему, она не сомневалась, что именно сегодня случится нечто такое, что перевернет ее жизнь. Улыбаясь, Валентина подумала: «Какое бы невероятное приключение не уготовил мне этот день, я готова встретиться с неведомым!»* * *
Горячее солнце пронизывало густую весеннюю листву, расцвечивая золотистыми пятнами тень, в которой отдыхал стройный юноша. Вытянув длинные ноги, туго обтянутые штанами из оленьей кожи, он покусывал сладкую травинку. Острые темные глаза высмотрели скачущего по дороге всадника, оставлявшего за собой шлейф красноватой пыли. Юноша поднялся и с усмешкой стал наблюдать за одиноким всадником, вороной арабский жеребец которого с опаской сошел с дороги на каменистую невозделанную почву. Юноша улыбнулся, сверкнули ровные белые зубы. Но из тени он не вышел: глаза у Паксона зоркие, как у сокола, и любопытно, разглядит ли он его в густых зарослях? Вдруг юноша услышал свист, копье вонзилось в землю возле его ступни. Запрокинув голову, он рассмеялся и вышел из своего укрытия. Паксон, султан Джакарда, слез с коня и тоже рассмеялся. – Я жду тебя уже больше часа, – заметил юноша. Паксон продолжал смеяться: – Мой конь не торопился! До начала турнира еще есть время. Вижу, ты взял себе белого арабского скакуна. Лучше ли он моего? Не отвечай мне! Я посмотрю, как покажет себя твой конь на состязаниях, – добавил султан, поглаживая потные бока лошади. – Ты хорошо выглядишь, брат! Годы пошли тебе на пользу. Менгис засмеялся, вновь сверкнули ровные белые зубы. Темная прядь упала на лоб. – И ты неплохо выглядишь, Пакс! Сколько же времени прошло? – проговорил юноша, приветливо протягивая руку. Не размыкая рукопожатия, братья посмотрели друг другу в глаза. – Я был несказанно удивлен, получив твое послание, в котором ты, Менгис, назначил мне встречу именно здесь. Что заставило тебя покинуть Гнездо Орла в горах? – посмеивался Паксон, озорные искорки сверкали во взоре, затененном густыми темными бровями. Печаль мелькнула в глубине черных глаз Менгиса, желваки заходили на резко очерченных скулах. – Еще не пришло для меня время занять трон Аламута, и хотелось бы повидать мир, прежде чем этот день настанет, – мрачно сказал он. – Я много путешествовал по Европе, побывал и в Англии, но скоро уж придется мне навечно заточить себя в Гнезде Орла. Паксон положил руку на плечо Менгиса, испытав глубокую грусть от слов брата. – Тогда живи на равнине, и пусть он провалится, этот трон Аламута! Менгис вновь рассмеялся. – Легко тебе говорить, брат! Ты принадлежишь к избранным мира сего по рождению, а я всего лишь плод страстного увлечения нашего отца наложницей из гарема. – Ты был любимым сыном нашего отца, и мы родились с разницей лишь в несколько часов. – Я не ропщу на судьбу, Пакс. Предназначенного звездами не изменишь. Оба мы согласились с решением отца: тебе – Джакард, а мне – орлиный край Аламута. – Тогда мы были еще мальчиками, теперь же – мужчины, сарацины, сыновья владыки, – твердо произнес Паксон. – Поехали со мной в Джакард, – порывисто предложил он. – Я сделаю тебя Великим Визирем, и ты поможешь мне управлять владениями нашего отца. – Нет! Судьбу можно лишь предвосхитить, но изменить нельзя. Мне суждено стать шейхом аль-Джебалом, Старцем Гор, и время, и место рождения ясно указывают на мое предназначение. Я уже признан федаинами,[1] и мой предшественник ждет своего смертного часа. Менгис казался таким жизнерадостным и был так полон жизни, что сердце Паксона сжалось, когда он понял: брат смирился и готов принять на себя суровые обязательства. – Наш отец был неправ в своем решении, и ты не должен приносить себя в жертву! – Он поступил так, как считал нужным, – возразил Менгис. – Своему законному сыну отец отдал Джакард, а мне, сыну наложницы из гарема, подземное царство, мир, где нет ни добра, ни зла, а есть лишь воля шейха аль-Джебала. Взбодрись, Пакс! Пока еще я не занял этот трон! – он хлопнул брата по спине. – Сегодня я собираюсь участвовать в турнире. – Ты слышал, что возвещал глашатай? Турнир проводится в честь свадьбы короля Ричарда Львиное Сердце и прекрасной принцессы Беренгарии Наваррской. – Да, брат, конечно, слышал, – озорно подмигнул Менгис. – Говорят также, что, завоевав принцессу, Ричард не знает, как сорвать этот дивный цветок. Он проводит ночи не в ее постели, а среди своих воинов. Христиане придумали название подобной робости в любовных делах: они называют ее рыцарственностью. Моли Аллаха, Паксон, чтобы ему не вздумалось поразить мусульман этой болезнью! Братья проехали верхом каменистый склон холма, пересекли пыльный и замусоренный путешественниками город Мессину, миновали ворота ристалища и оказались на турнирном поле. Оба брата – высокие, темноволосые, смуглые – производили потрясающее впечатление. Они ловко держались в седле на своих великолепных арабских скакунах, из которых один был черным, как ночное небо, а другой – ослепительно белым, как пески пустыни, сверкающие под жгучим солнцем. Синие штаны плотно облегали ноги Паксона, обрисовывая сильные мускулы. Голубая туника спускалась вдоль бедер, не прикрывая колен, сжимавших бока коня. Кольчуга, украшенная по краю серебряной нитью и вышитым на спине огнедышащим трехглавым драконом, ловко обхватывала торс, подчеркивая ширину плеч и силу рук. Широкие пышные рукава ослепительно белой рубахи прижимались к плечам кольчугой. Непокрытая голова блестела на солнце, подобно голове пантеры, растрепанные ветром волосы отливали иссиня-черными бликами. Паксон пренебрежительно усмехнулся, оглядев множество людей, собравшихся на грандиозный турнир. Уголки губ приподнялись в лукавой усмешке, когда он заметил, как взгляды зрителей с любопытством перебегают от него к брату. Паксон с гордостью глянул на Менгиса темными глазами. Штаны из прекрасно выделанной оленьей кожи доходили до голенищ коротких мягких сапог без каблуков. Под ними рельефно выделялись выпуклые мышцы ног. Короткая туника, также из оленьей кожи, слабо зашнурованная на груди, не прикрывала узких бедер. Путешествие в Англию с ее прохладным климатом нисколько не ослабило смуглого оттенка кожи. Белизна зубов и чернота волос составляли резкий контраст. Менгис с привычной грацией сидел на своем скакуне и, благодаря одежде из оленьей кожи отменной выделки, казалось, сливался в одно целое с конем. Даже если он и заметил, какое впечатление произвело на зрителей его появление, то не подал вида. Губы слегка искривились усмешкой, взгляд стал враждебным и мрачным. Этого юношу Паксон был рад называть своим братом. Они пересекли поле, направляясь к палатке распорядителя турнира, и любопытные взгляды многих закованных в доспехи рыцарей и оруженосцев устремлялись вслед братьям-сарацинам. – Паксон, султан Джакарда, и Менгис, брат Паксона, – громко возвестил распорядитель турнира, удовлетворяя любопытство зевак, окруживших палатку. – Когда подойдет ваша очередь сражаться, глашатай объявит ваши имена. – Скажите, – поинтересовался Паксон, – правда ли, что Ричард Львиное Сердце появится на ристалище, чтобы сразиться с победителем турнира? – Правда, – коротко ответил распорядитель, – но вам нет нужды опасаться короля, – он насмешливо ухмыльнулся. – Нет сомнений, никому из вас не выпадет удача сразиться с Ричардом Львиное Сердце в поединке. – Пари? – усмехнулся в свою очередь Паксон, подсовывая распорядителю кошель с золотыми монетами. – Я утверждаю, что один из нас станет победителем турнира и сразится с вашим королем. – Более того, я утверждаю, что тот, кто сразится, выбьет Ричарда из седла! – Менгис присоединил к кошелю Паксона свой мешочек с монетами, и на его позлащенном солнцем лице появилась обращенная к взволнованному распорядителю улыбка. – Неразумно с вашей стороны было бы вышибать короля из седла, – опасливо заметил распорядитель. – Это может стоить вам жизни! Паксон сделал вид, что страшно испугался. – Неужели вы хотите сказать, что король Англии – бесчестный человек, обуреваемый гордыней? Менгис оглянулся по сторонам и заметил, что улыбки на лицах их соперников-христиан сменились угрюмым выражением: и без того появление на ристалище братьев-сарацин было им невыносимо, а тут еще пришлось выслушивать насмешки над королем! – Не бойтесь! – слегка натянуто рассмеялся Менгис. – Мы, сарацины, весьма нерасторопны! Нет сомнений, Ричард останется в живых и возглавит поход своих крестоносцев в Святую землю. Мы прибыли сюда, всего лишь, чтобы развлечься, участвуя в турнире. Паксон поторопился подтвердить слова брата, но в глазах его замелькали озорные искорки. Менгис едва сдерживал усмешку, шагая рядом с Паксоном – они направлялись в конюшни, ведя своих скакунов в поводу. Яркие вымпелы и флаги придавали ристалищу праздничный вид. Небольшие квадратные шатры, украшенные разноцветными флажками, располагались по одну сторону от площадки, предназначенной для предстоящих поединков. Доблестные рыцари праздно слонялись вокруг шатров, ловя взгляды прекрасных дам в надежде, что какая-нибудь красавица одарит поклонника своей милостью и вещицей, которая принесет удачу в состязании. По другую сторону от ристалища крестьяне продавали свои товары и наспех изготовленные изделия, призванные напоминать всем бросающим на них взгляд о свадьбе короля Ричарда и коронации Беренгарии Наваррской. На поле вышли лучники с длинными стрелами в руках. Трубы возвестили о прибытии Ричарда и его свиты. Чтобы не уронить достоинства, Филипп Французский приказал возвестить о своем прибытии еще более громогласно, и король Сицилии Танкред тоже постарался не отстать. – Какой день для правоверных! – шепнул Паксон брату. – Какой переполох поднялся бы в странах Европы, если сегодня все эти короли были бы убиты на турнире! Менгис мрачно наблюдал за шествием монархов. – Титул шейха аль-Джебала не так легко вынести, брат, но я стану следующим Старцем Гор, что известно этим христианским собакам, равно как наслышаны они и о преданности федаинов своей вере. Целый мир разделяет нас, разве не так, брат? Паксон слушал его с грустью и сожалением. Хотя Менгис и проклинал свою судьбу, однако к титулу шейха аль-Джебала относился с почтением – это было уготовано ему судьбой. Паксон вспомнил, как Менгис назвал сообщество федаинов подземным царством. Он хорошо понимал, насколько прав брат. Скоро, сразу же после кончины нынешнего шейха аль-Джебала, Менгис получит этот титул, а весь мусульманский мир по-прежнему будет думать, что Старец Гор неподвластен смерти. Лишь немногие избранные знали тайну легенды о шейхе аль-Джебале и о том, как удается быть вездесущими убийцам и почему от них никто не может скрыться. Как многие таинства ислама, согласно утверждениям которого прямая дорога часто идет окольным путем, а пророки всегда выражаются иносказательно, империя шейха аль-Джебала вселяла страх в сердца самых отважных людей. Лишь однажды, в детстве, Паксон побывал в Гнезде Орла, Аламуте, где над входом прочел:ТОТ, КОМУ ПОМОГАЕТ БОГ — ВЛАСТЕЛИН МИРА. ОН РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ ЗАКОНА. ПРЕКЛОНИСЬ ПЕРЕД ИМЕНЕМ ЕГО.Властелин мира, согласно легенде, – это шейх аль-Джебал. Паксон взглянул на своего брата. Менгис наследует титул, за которым стоят власть и богатство, а в глазах его таится неизбывная тоска! – Ты так странно поглядываешь на меня, брат, – проговорил Менгис. – Неужели тебе трудно понять, почему я не имею ни малейшего желания отправляться в то место в горах? Да я предпочел бы служить в армии Саладина, чем взирать на мир с горной вершины! Когда я называю Аламут потусторонним миром, ты должен понимать меня буквально. Законы, связывающие между собой мусульман, меня не касаются. Я воплощаю верховную власть, но на самом деле всего лишь один из тех, кто принимает решения. Если бы общество федаинов рассудило, что получит выгоду от убийства вот этих верховных правителей европейских государств, то они уже почувствовали бы удар клинка. А раз необходимость еще не назрела, то все эти короли и сидят здесь под роскошными навесами и ждут, когда их развлекут зрелищем турнира. Тем временем слуги откинули полог центрального шатра, и все увидели Ричарда Львиное Сердце, короля Англии, поклявшегося вырвать Святую землю из рук сарацин. Даже с далекого расстояния была хорошо различима его гордо вскинутая голова в венце золотисто-рыжих волос, придавленных обручем короны из кованого золота. За спиной Ричарда сидели две дамы, их яркие шелковые платья поблескивали в лучах солнца. Обе женщины были темноволосы. Королеву, супругу Ричарда, невозможно было отличить от ее придворной дамы. – Клянусь бородой Пророка, – присвистнул Паксон, – я бы многое отдал, чтобы взглянуть поближе на тот дивный цветок, о котором столько болтают люди. Которая же из двух дам королева, Менгис? – Мне известно не больше, чем тебе, брат. С этого края поля любая из них могла бы сойти и за мою матушку. – Менгис, а помнишь, как мы умыкнули одну наложницу отца из его гарема? Я получил тогда несколько плетей, а ты женщину! – весело сверкая черными глазами, предался воспоминаниям Паксон. Менгис рассмеялся. – К сожалению, я так трепетал от неслыханной дерзости, на которую мы с тобой осмелились, что, когда та наложница оказалась в моих объятиях, я ничего не смог сделать, и ты пострадал напрасно! – Ты хочешь сказать?.. – Неужели я солгал бы своему брату? – улыбнулся Менгис. – Смотри, лучники приготовились доказать, что они меткие стрелки! Паксон вновь обратил свое внимание на происходящее на турнирном поле, но время от времени его взгляд, как ослепительный луч солнечного света, устремлялся к тенистой прохладе шатра Ричарда Львиное Сердце. Султан Джакарда напрягал зрение, чтобы рассмотреть Беренгарию, о которой шла молва как о самой прекрасной королеве во всем христианском мире. Лучники продемонстрировали свое мастерство и заслужили одобрительные возгласы зрителей. Затем вышли воины с секирами и булавами и стали биться попарно. Участники турнира сражались, сменяя друг друга, пока наконец Паксон и Менгис не услышали, как глашатай выкрикнул зычным голосом их имена. – Ты слышишь? Пора! Выкрикнули наши имена. Пусть победит сильнейший, брат, – тихо произнес Менгис. – Я всегда побеждаю, – рассмеялся Паксон и направил коня к площадке перед центральным шатром, продолжая высматривать прославленную Беренгарию. Менгис ехал рядом, его конь нервно перебирал ногами, чувствуя возбуждение всадника. Напротив королевского шатра братья остановились, ожидая одобрения Ричарда Львиное Сердце и знака начинать состязание. Паксон всмотрелся в затененное пространство под шатровым навесом, и его взгляд остановился на стройной фигуре молодой женщины, сидевшей позади Ричарда. Женщина подняла глаза, и он заметил, что ее взор лучится сапфировым светом. Блестящие волосы, черные, как смоль, мягкими волнами обрамляли нежное лицо. Она опустила глаза, и густые шелковистые ресницы отбросили тень на щеки. Паксон осознал, что его пристальный взгляд слишком дерзок. Неужели никогда он не привыкнет к тому, что христианки не закрывают свои лица чадрой, как делают это при посторонних женщины на его родине? Ричард во все глаза смотрел на двоих сарацинских юношей, отважившихся появиться на поле боя без доспехов. Он окинул взглядом высокие мускулистые фигуры воинов и, улыбаясь, дал знак начинать поединок. Сам король Англии давно прославился своей удалью на ристалищах, и ничто не понравилось бы ему больше, чем доблесть и неустрашимость в битве. Интересно посмотреть, как станут сражаться эти двое сарацин, на взгляд достойные друг друга! Паксон и Менгис заняли исходные позиции на противоположных концах поля. Солнце слепило Паксону глаза, и он оказался в невыгодном положении, когда с копьем наперевес бросил своего вороного скакуна вперед. В тот момент, как он поравнялся с белым арабским конем брата и собрался метнуть копье, Менгис одним быстрым движением отклонил коня в сторону, не шелохнувшись при этом в седле на спине своего быстро мчавшегося скакуна. Толпа одобрительно взревела, ожидая другого захода. На этот раз Менгис оказался против солнца. Земля полетела из-под копыт коней, когда они снова помчались навстречу друг другу. Теперь Паксон увернулся от копья, соскользнув с седла под брюхо коня. Менгис ускакал в дальний угол поля, смеясь про себя: Паксон совсем не изменился! Трубач подал знак к очередному заходу, и всадники снова помчались по полю. В момент предполагаемого столкновения, казавшегося неминуемым, оба сарацина вскочили на спины несущихся бешеным галопом коней, и копья со скрежетом скрестились. Спрыгнув на землю, братья остались в том же положении, но тут распорядитель турнира крикнул, чтобы они прекратили схватку. Зрители громкими криками выражали свое одобрение отважным всадникам, дерзким воинам. Ричард пошел навстречу пожеланиям толпы: сделав знак распорядителю, он дал понять, что поединок закончился вничью. Менгис и Паксон швырнули копья на изрытую копытами коней землю и отправились за своими скакунами. – Как ты думаешь, какова же будет награда? – еле слышно спросил Паксон. – Драгоценный камень. Может быть, рубин или сапфир, – ответил Менгис. – Я уже заприметил сапфиры, которыми хотел бы завладеть, – Паксон бросил взгляд назад, в сторону шатра Ричарда. – Пакс, – обратился к брату Менгис с озорными искорками в глазах, – если хочешь, я помогу тебе добыть этот более ценный приз. Султан Джакарда склонил голову к плечу, и не успел Менгис снова заговорить, как Паксон уже знал, что тот хочет сказать. – Когда мы подойдем к шатру, чтобы получить награду, отвлеки внимание короля, и тогда у меня будет время завладеть той наградой, что так мила тебе: королевой Англии! Паксон хмыкнул и Менгис хлопнул его по спине. – А как же насчет того, чтобы выбить Ричарда Львиное Сердце из седла? – напомнил султан Джакарда. – К дьяволу пари! Беренгария – вот о ком идет сейчас речь. Что ты на это скажешь, брат? – Менгис, – вопросил Паксон, – но кто же из нас двоих на этот раз получит награду? – Смешной вопрос! Ты же старше меня на два часа, потому ты ее и получишь! Я собираюсь лишь завладеть ею, чтобы передать тебе. Твою же вечную благодарность я увезу с собой в горы, где ждет меня мой трон. Согласен? – Но как ты думаешь, долго ли нам удастся прожить после того, как мы похитим супругу Ричарда? – Долгие годы! Скажи, Пакс, хватит ли у тебя мужской силы для этой английской королевы? – О, я вполне достойный в этом отношении мужчина, – доверительно сообщил Паксон. – Но помни, Менгис, нам будет не до смеха, если придется предстать перед английским королем. – Смотри! – кивнул в сторону центрального шатра Менгис. – Ричард Львиное Сердце выходит на поле! Просто удивительно, как это он ухитряется передвигаться в своих доспехах, которые так и пригибают его к земле! Ну так что? Скинем его на первом же заходе или провернем нашу шутку насчет английской королевы? – Давай, не мешкай! – сказал Паксон. – Я хочу как можно больше времени провести с Беренгарией. – Твое желание – для меня закон, – усмехнулся, низко кланяясь, Менгис. – Сам ты знаешь, что делать? Паксон кивнул. Трубач подал сигнал, подув в рог, и вернулся на место. Ричард поклонился зрителям и победным жестом поднял вверх копье. Чтобы не потерпеть поражения, Менгис и Паксон вскочили на коней и приготовились к нападению. Оруженосец привел из конюшни огромного боевого коня золотистой масти. – Это, наверное, Флавел, – прошептал Менгис. – Конь короля давно уже стал легендой. Рассказывают, однажды, когда Ричарда выбили из седла, Флавел остался рядом с хозяином и храбро отражал натиск врагов, лягаясь и затаптывая противников. Хотя Ричард был высокого роста, головой он едва доставал до холки своего коня. Золотистый жеребец стоял, поджидая, когда хозяин поднимется в седло. Мускулы подрагивали под шкурой коня, он нетерпеливо бил землю копытом. Видно, Флавелу не терпелось ринуться в бой. Оказавшись в седле, Ричард подождал сигнала распорядителя турнира. На счет «три» всадники устремились на поле. В последнюю секунду Менгис перебросил копье из правой руки в левую. Ричард бесстрашно скакал прямо на них. Флавел непроизвольно уклонился в сторону, чтобы не оказаться между двумя конями сарацин, и снова соперники заняли исходные позиции для нового захода, и вновь Ричард бестрепетно двинулся на братьев, но на этот раз маневр Флавела они предугадали, и Ричард оказался зажат их лошадьми. Флавел фыркнул, выкатывая от ярости глаза. Ричард снова и снова пришпоривал своего грозного коня, возобновляя поединок, но каждый раз оказывался между братьями-сарацинами. В один из заходов Менгис и Паксон, не ослабляя натиска, увернулись от копья Ричарда, подхватили рыцаря под руки и приподняли над седлом. Король Англии повис в воздухе и с шумом приземлился, прогремев доспехами в неожиданно наступившей тишине. Аплодисментов не последовало, возбужденные голоса стихли. Зрители, затаив дыхание, ждали, что же теперь предпримет Ричард. Паксон первым оказался рядом с поверженным рыцарем. Менгис ждал, не сходя с коня. Лицо короля исказил гнев. – Улыбайтесь, – посоветовал Паксон, – иначе ваши рыцари подумают, что вы потерпели поражение не только в турнире, но и с затеей вернуть Святую землю в руки христиан. Будь мы на поле боя, ваша жизнь и монеты ломаной не стоила бы! Собравшись с духом, Ричард крикнул, чтобы все присутствующие услышали его: – Я требую права бросить вызов моим победителям в следующем турнире, который состоится в честь завоевания Святой земли! Толпа отозвалась одобрительным ревом. Ричард похлопал по спине Паксона и Менгиса в знак дружелюбия и только тогда позволил оруженосцам увести себя с ристалища. – Забирай из шатра короля Беренгарию, и покончим с этим, – шепнул Паксон брату. – Отправляйся за кошелем с деньгами. Когда увидишь, что я поравнялся с королевой, подбрось кошель в воздух и подцепи его копьем. Это отвлечет внимание стражи от королевского шатра. Потом же скачи прочь, словно за тобой гонится сонм демонов. Я буду удерживать в своих объятиях твою награду лишь малое время, пока в том будет необходимость, и ни минутой дольше, – усмехнулся Менгис. – Только не завладей ею сам! – усмехаясь, предупредил Паксон. – Даже сам король Ричард не прикоснулся еще к Беренгарии, если верить слухам. Султан Джакарда медленно двинулся к шатру распорядителя турнира. Глашатаем было сделано объявление, и сарацинский воин получил два кошеля с золотыми динарами. Оценивая щедрую награду, Паксон взвесил мешочки с деньгами в руке и остался доволен. Поговорив с распорядителем турнира, он вернулся па середину поля. Менгис подвел Паксону вороного скакуна, а сам удалился, чтобы объехать ристалище, позволив зрителям чествовать победителя. Султан Джакарда подбросил в воздух один из кошелей и пронзил его копьем. Он стал размахивать им и рассыпать золотые монеты. Зрители вскочили с мест, криками и движениями рук радостно выражая одобрение. Но куда же подевался Менгис? Наблюдая за братом краем глаза, Паксон подбросил второй кошель как можно выше. Поравнявшись с королевой, Менгис повернул голову, чтобы взглянуть на брата, и в тот момент, когда кошель взлетел в воздух, подхватил девушку, сидевшую возле Беренгарии. Сарацин усадил красавицу на своего белого коня. Придворная дама показалась ему очаровательной. Королева же была слишком уж пухленькой, на его взгляд. Менгис смеялся, удерживая сопротивлявшуюся девушку. Ее глаза полыхали сапфирово-голубым огнем, в котором мелькали и зеленые искры. – Так вот какие сапфиры привлекли внимание моего брата! – сказал он, отметив про себя гладкость белых щек и черноту шелковистых волос. – Наверняка брат подумал, что ты и есть Беренгария! Ну, юная леди, вы должны великодушно простить его за ошибку. Пришпорив коня, Менгис помчался к воротам. Паксон же тем временем вскочил на спину своего вороного жеребца и последовал за ними. Лишь несколько мгновений спустя, очутившись на дороге, услышали они стук копыт – рыцари пустились в погоню. Время внезапно остановилось для Валентины, неожиданно оказавшейся на быстро мчащемся коне в крепких объятиях красавца-сарацина. Его конь намного опередил преследователей, и юноша пустил его шагом. Дыхание похитителя овевало теплом щеку девушки, а взгляд призывал поднять на него глаза. Дыхание у Валентины участилось, сердце бешено забилось в груди. Глаза юноши были бездонно-темными, но в них девушка не увидела и тени улыбки – наоборот, на краткий миг Валентина с удивлением ощутила дуновение вечности. Всадник сильными руками крепче прижал девушку к себе, почувствовав прикосновение ее груди. Тело у него было крепким и мускулистым, и Валентина непроизвольно обвила руками его шею. Необъяснимым образом она чувствовала себя в полной безопасности, в то время как ее обнимал этот необыкновенный юноша. Без тени кокетства девушка заглянула в глубину темных глаз. Ей показалось, она может утонуть в этих поразительных глазах и, вынырнув, слиться со своим похитителем на всю жизнь воедино. Взгляд незнакомца затуманился и остановился на ее влажных, маняще разомкнутых устах. Менгис коснулся губами уст Валентины в сладостном поцелуе, нежном и вместе с тем страстном. Девушка потеряла голову. Обжигающее пламя охватило ее тело, биение сердца стало отдаваться в ушах. Когда юноша отпустил Валентину, на мгновение их глаза встретились, и снова время словно остановилось. Где-то в самых глубинах существа девушки зарождалось желание почувствовать снова прикосновение губ этого сарацина к ее губам и навсегда остаться в его объятиях. Желание все росло и росло, угрожая взорваться подобно ослепительному многоцветью фейерверка. Веки, опушенные густыми ресницами, прикрыли голубые глаза, сверкавшие, как драгоценные камни, и Валентина, задыхаясь, снова подставила свои губы для лобзания, приникнув к незнакомцу. Она поняла, что этот мужчина принадлежит ей, как не может принадлежать никакой другой. Менгис нежно коснулся гладкой щеки девушки своей загорелой рукой, заглянул ей в глаза и кивнул, как бы подтверждая, что понял ее чувства. – Если мы не на этом свете, то, значит, в вечности, – хрипло прошептал он. Что-то в его голосе опечалило Валентину, и ее глаза увлажнились. Увидев слезы прекрасной пленницы, сарацин пожалел, что расстроил ее, и поспешил стряхнуть с себя грусть и улыбнулся, глядя сверху вниз. Его черные глаза торжествующе заблестели. – По правде говоря, я похитил тебя для Паксона. Кошель динаров показался нам недостойной наградой. Собирался я прихватить королеву, но ты гораздо более ценная награда, чем та, которой мне полагалось завладеть. Теперь же я оставлю тебя здесь, – сказал он, опуская девушку на землю и поддерживая, пока ее ноги не коснулись земли. – Подожди здесь своего истинного похитителя, но ни в коем случае не говори ему, что ты не Беренгария! Мне не хочется, чтобы он почувствовал себя обманутым, – рассмеялся Менгис. Валентина рассмеялась вместе с ним: – Я и не подумаю раскрывать твою тайну! Голубыми глазами она весело поглядывала снизу вверх на дерзкого сарацина. – Разрешаю тебе удалиться. Воины Ричарда наверняка уже пустились в погоню. Менгис снова рассмеялся, завидя подоспевшего Паксона: – Жаль, что ты не сможешь сейчас насладиться своей наградой. Люди короля скоро будут здесь. Следуй на восток, я буду ждать тебя вон в той рощице. – Менгис! Да благословит тебя Аллах! Юноша поскакал к лесу, не оглянувшись и не подав виду, что услышал слова брата. Паксон обратил свой взор на черноволосую девушку в нежно-голубом платье. Ее глаза искрились весельем, и султан Джакарда был поражен очарованием улыбки «королевы». – Сдается мне, Ваше Величество, что быть похищенной диким сарацином – для вас привычное дело! – он выделил слова «диким сарацином», свирепо оскалив зубы, что заставило девушку снова рассмеяться. – Меня похищают, по крайней мере, раз в день, – насмешливо заметила Валентина. – Это уже порядком мне надоело и, к сожалению, отрывает от занятий рукоделием. – Кажется, у королевы Англии замечательное чувство юмора! Паксон, откровенно разглядывая стройную фигуру молодой дамы, был очарован. – Пусть так, – проговорил он, спешиваясь и подходя к Валентине. Его мускулистая рука обвила талию девушки. Притянув ее к себе, воин не сводил глаз с обольстительных губ. – Женщина, не умеющая оценить хорошую шутку, быстро становится ворчуньей. У Паксон прильнул к губам Валентины в томном поцелуе. Валентина остро ощущала близость мускулистого тела, сильные руки крепко прижимали ее к широкой груди. В глубине души она сравнивала этого юношу с сарацином, похитившим ее из королевского шатра. Они были так похожи: оба высокие, мужественные, статные, красивые… и все-таки разные. В этом сарацине, чье имя было Паксон, она не почувствовала доброты и мягкости – лишь требовательность, напор, страсть, против которой не могла бы устоять ни одна женщина. И Валентина не стала исключением. Ответный огонь разгорелся в ее сердце. Паксон ослабил объятия, и краска залила девушке щеки. – Клянусь бородой Пророка, ты восхитительнейший цветок! Взгляд юноши жадно заскользил по высокой груди, обтянутой тонким шелком платья. – Я бы с удовольствием задержался, чтобы насладиться твоими прелестями, но в этом случае воины, посланные вдогонку твоим мужем, постараются, чтобы я больше никогда в жизни не смог вкусить сладости губ никакой другой женщины. Снова заключив Валентину в объятия, Паксон запечатлел последний обжигающий поцелуй на ее устах и затем вскочил на коня. Не успела девушка перевести дыхание, как всадник уже исчез в густом лесу. Валентина стояла, боясь пошевелиться, обуреваемая сонмом чувств. Ей было трудно осознать произошедшее. Несколько последних минут промелькнули так быстро! Только что она сидела рядом с Беренгарией, восхищаясь боевым мастерством удивительных сарацинов, и вот ее уже подхватили крепкие руки одного из них и усадили на могучего коня, умчавшего ее прочь от ристалища. Валентина трепетала при мысли о дерзости этого поступка. Все зрители восхищались ловкостью сарацина, подбрасывающего в воздух кошель с монетами, и не замечали, что происходит под навесом королевского шатра, пока не свершилось это смелое похищение. Валентина услышала стук копыт – король послал своих воинов ей на выручку. Интересно, что все подумали б, если бы узнали, как не хочется пленнице оказываться спасенной! На самом деле, Валентина желала провести еще хотя бы несколько минут с самым восхитительным из всех мужчин, которые ей только когда-либо встречались. Девушка улыбнулась, ее пухлые губы приоткрылись, глаза заблестели. Ведь она с самого начала знала, что сегодня ей выпадет удивительный день, и предчувствие не обмануло! Поджидая своих спасителей, Валентина думала о сарацинских юношах. Который же из них ей понравился больше? Тот, кто похитил ее на глазах самого короля и в чьем взоре она рассмотрела таинственную печаль? Или другой, принявший ее за Беренгарию и поцеловавший так крепко, что дрожь в коленях не проходила до сих пор?
ГЛАВА 2
Под первыми розовыми лучами восходящего солнца пробуждается от темной ночи город Акра. Торговцы спешат установить лотки, пока солнце не вскарабкалось на небеса по своей высоченной лестнице и не обожгло жаром пески, заставив ослепительно сверкать белые каменные стены домов. Стражники со шлемами под мышкой шумно приветствуют друг друга, сменяясь на постах. Пастухи-курды в долгополых черных одеждах из грубой ткани ведут свои стада по узким переулкам, радуясь дарованной им привилегии беспрепятственно попадать в город. Хотя Акра и находится под владычеством христиан, сарацинские торговцы приносят городу пользу. Народ надо кормить. Фрукты, вино, мясо, сыры и даже хлеб каждый день привозят на рынок смуглые приверженцы ислама. Несмотря на войну, они могут свободно перемещаться и заниматься своим обычным делом: христианские воины торговцев не трогают, а мусульманские предводители, питающие врожденное уважение к торговому делу, благословляют этот род занятий. В течение часа лабиринт восточного базара заполняется множеством покупателей и продавцов. Под навесами нагромождаются горы ковров, их сочные, яркие краски слепят глаза. Тюки конопли укладываются рядом с драгоценными кувшинами оливкового масла. Кованые сундуки с пряностями и жемчугом устанавливаются вооруженными слугами при свете разноцветных фонарей, зажженных еще ночью. Золото и серебро сверкает на солнце. Евреи в синих одеждах пронзительными голосами выторговывают самую высокую цену. Во дворце на окраине города в сводчатой комнате, окнами выходящей в большой сад, луч солнца разбудил Валентину, едва коснувшись щеки. Зеленовато-голубые глаза девушки широко распахнулись и сощурились от яркого солнечного света. Повернувшись на другой бок, она отвернулась от узкого окна и вжалась в подушку, полная решимости не обращать внимания на наступление еще одного дня и на шум, доносящийся со двора. Потянувшись под шелковым покрывалом всем своим стройным гибким телом, она собралась было вернуться в объятия Морфея, как вдруг услышала звяканье дверной щеколды и узнала тяжелый запах мускусных ароматических притираний Беренгарии. – Вставай, лежебока! Ты, что, забыла, какой сегодня день? – звонкий ребяческий голос королевы дрожал от нетерпения, миндалевидные карие глаза расширились от возбуждения, и в них замерцали золотистые искорки. – Валентина, просыпайся! Уверена, нам потребуется не один час, чтобы нарядиться. Не каждый день удается увидеть властелина мусульман! – мягкой пухлой рукой Беренгария потрясла девушку за плечо. Как всегда, Валентину поразила железная хватка этой бархатистой ручки. Под обманчивой внешностью розовощекой девочки скрывалась непреклонная воля, что могло бы явиться полной неожиданностью для непосвященных, но об упрямом характере Беренгарии знали только ближайшие приближенные. Многие черты характера королевы удивили бы окружающих, считавших ее невинным ребенком с простыми вкусами и невзыскательными желаниями. – Валентина, поднимайся! – настаивала Беренгария, в ее голосе появились повелительные нотки. – У нас столько дел! Сина должна вымыть мне голову, и потребуется несколько часов, чтобы волосы высохли… Не желая больше слышать от Беренгарии ни слова, Валентина откинула покрывало и выбралась из постели. – Все-таки я опасаюсь, что Ричард, мой повелитель, вряд ли благосклонно отнесется к нашему появлению на встрече с Саладином. Обмен пленными – серьезное дело. Уверена, ни король, ни Саладин не потерпят присутствия женщин. – Я не собираюсь советоваться с тобой, Валентина, – надула губки Беренгария. – Как это они не потерпят присутствия женщин? Я королева Англии! Или ты об этом забыла? Кроме того, Ричард нас даже не заметит. Когда он вообще обращал внимание на женщин? – заметила она со злобой и горечью. – Моя королева, кажется, намекает на измену! – предостерегла Валентина. – Измена? Едва ли! Меня тошнит, когда я вижу, как обмениваются улыбками Ричард и Филипп, король Франции. С каждым днем мне все труднее держать голову высоко поднятой. Все христианское войско знает, что Ричард не спит в моей постели. Они называют его «Львиное Сердце»! Ему больше подошло бы «Робкое Сердце»! Храбрый воин боится лечь в постель с женщиной! – Чшшш, Беренгария. Кто-нибудь может нас подслушать! И у стен есть уши. – Разве они услышат что-либо, чего не слышали прежде? Менестрели распевают повсюду о том, как королю нравятся мужчины, и среди придворных в ходу множество шуток и забавных историй на этот счет. Но Саладин! Это совсем другое дело. Благородный сарацинский воин, исламский владыка, защитник веры… Продолжать можно до бесконечности. Говорят, у него шестьдесят жен, представь себе! – Беренгария, пританцовывая, кружила по комнате, ее ночная рубашка развевалась, приоткрывая крохотные ножки в туфельках без задников. Валентина со страхом и беспокойствомнаблюдала за королевой, своей давнишней спутницей на жизненном пути. Еще с того времени, как они были детьми, Валентина научилась с опаской относиться к приподнятому настроению Беренгарии. Когда та оживлялась и радовалась, обдумывая какую-нибудь каверзу, ничто не могло ее остановить и не помогали никакие увещевания. В последние три дня, узнав об ожидаемом приезде Саладина, Беренгария подумывала, как бы оказаться на встрече. – Гария, – мягко произнесла Валентина, обратившись к королеве как в те времена, когда та еще была принцессой Наваррской, – никто не осмелится помешать тебе войти в зал совещаний, но после того, как король представит тебя гостям, он непременно попросит нас удалиться. Не сомневаюсь, если ты станешь упорствовать, твой муж прикажет просто вынести тебя из зала. Избавь же себя от этого унижения! – упрашивала Валентина, представляя, в сколь неловком положении окажется сама, сопровождая королеву. Но вскоре она в который раз осознала, что Беренгарию бесполезно отговаривать. Придворной даме давно было известно: в таких случаях поладить со взбалмошной упрямицей можно, лишь играя роль сообщницы. – Если тебе так уж необходимо увидеть этого сарацина, Гария, то я знаю, как нам следует поступить, чтобы присутствовать на этой встрече от самого начала до конца. – Правда? Валентина, скажи мне, что ты предлагаешь? Твои задумки всегда так хитроумны! А я непременно должна увидеть Саладина! Лицо Валентины осветилось лукавою улыбкой: иногда Беренгария бывала послушна, как струны лютни под пальцами музыканта. – Слуги подготовили для встречи большой зал, примыкающий к саду. На галерею же есть боковой вход, а дверь, которая ведет туда, забрана решеткой и задрапирована. С галереи виден весь зал. Мы сможем все увидеть и услышать, не рассердив короля! – Да! Да! – возликовала Беренгария. – Это замечательно! Хотя, впрочем, меня вовсе не волнует, рассердится Ричард или нет! – сердито добавила она, закусив нижнюю губу острыми белыми зубками. Валентина знала, что оправдания короля по поводу его пренебрежения супружеским долгом неубедительны и полны неприязни к жене. Беренгария же, обладая строптивым и нетерпеливым нравом, воспринимала его доводы, пожалуй, слишком бурно. Валентине требовался весь ее ум, чтобы спасти королеву от грозившей ей беды. Солнце поднялось еще выше и залило комнату светом, проникнув сквозь высокие окна, выходившие на восток. – Ну вот, мы зря теряем время! Ты сказала, что Сина должна вымыть тебе голову. Позвать ее? – Нет, я сама найду Сину. Скорее всего, она, словно верный пес, ждет приказаний у двери моей комнаты. О, Валентина, как я волнуюсь! Подумать только, собственными глазами я увижу Саладина! Клянусь Господом, моя набожная сестрица Бланш сойдет с ума, когда я сообщу ей, что мне довелось лицезреть предводителя мусульман! Возбужденно смеясь, королева закружилась по комнате. Перед ее мысленным взором стояла сестра, потрясенная обрушившимся на нее сообщением. Валентина проводила взглядом удалившуюся Беренгарию и сразу же начала подсчитывать, сколько золотых монет ей придется потратить, чтобы подкупить слуг и завладеть ключом от галереи. Как и большинство особ королевской крови, Беренгария представления не имела, насколько простые люди зависимы от власти денег. Даже если бы Валентина посетовала, что это маленькое приключение будет стоить ей половины месячного содержания, Беренгария все равно и не подумала бы вернуть деньги. По ее разумению, одной королевской улыбки было достаточно, чтобы окупить понесенные придворной дамой траты. И причина того крылась вовсе не в жадности, просто королева не задумывалась о ценности денег. Она жила в роскоши, любая ее прихоть удовлетворялась, и никогда мысль о том, что кто-то за все это платит, не посещала хорошенькую головку королевы. Часто Беренгария приказывала принести ей что-нибудь с рыночной площади, и бедный слуга стоял в оцепенении, опасаясь напомнить королеве, что покупка будет стоить несколько динаров, и как же ему выполнить поручение, если нет у него денег? В таких случаях Валентина извлекала несколько монеток из вышитой шелковой сумочки, привязанной к поясу, и вкладывала их в раскрытую ладонь слуги. Ей казалось смешным, что она начинает демонстративно звенеть монетами и долго давать слуге наставления принести сдачу, а Беренгария в это время, не обращая никакого внимания на происходящее, продолжает вышивать или вяло пощипывать струны лютни. Дома, в Наварре, король Санчо следил, чтобы для нужд дочери выделялись деньги. Выбирая товары у торговцев, посещавших башню принцессы, Беренгария лишь брала себе, что ей нравилось, а счета направлялись королевскому казначею. Но с тех пор как Беренгария покинула Наварру, все ее маленькие покупки оплачивались леди Элеонорой, матерью Ричарда, или же его сестрой, принцессой Джоанной. Но все-таки чаще всего именно Валентине приходилось улаживать эти досадные мелочные недоразумения. Принцесса Джоанна несколько раз напоминала Беренгарии о ее долгах. Россыпь веснушек на носу Джоанны, казалось, становилась ярче от румянца, вызванного смущением, когда в ответ на деликатное напоминание Беренгария мчалась в свои покои, возвращалась с пригоршней золотых монет и с радостным видом начинала совать их своим дамам, словно раздавала подарки, а не возвращала долги. Валентина тряхнула головой, отгоняя воспоминания о Наварре и привычную тоску по дому. Сбросив ночную рубашку, она наполнила водой чашу для умывания. Поеживаясь от прохлады, девушка принялась за утренний туалет. Вытираясь, она стояла в луче солнечного света, проникавшего через окно. Услышав шорох у себя за спиной, Валентина обернулась и обнаружила, что Беренгария пристально смотрит на нее со странным выражением. – Придворная дама вспомнила о своей наготе и слишком маленьком полотенце – им невозможно было прикрыть длинные стройные ноги и узкие бедра. Обе женщины долго не отводили друг от друга глаз. Валентина испытывала все более сильное беспокойство. Она догадывалась, какое зрелище представляет ее тело в золотистом солнечном свете, подчеркивающем безупречность кожи, – капельки воды блестят, как драгоценные камни, густые черные волосы тяжело ниспадают до талии, окутывая плечи и прикрывая розовый сосок одной из упругих грудей. – Я вернулась, чтобы показать тебе платье, которое собираюсь надеть. Голос Беренгарии прозвучал резко и хрипло, взгляд королевы не покидал обнаженного тела придворной дамы, глаза блестели, лицо пылало. Безудержное любопытство одолевало Беренгарию – нечто подобное она испытывала при виде привлекательных незнакомцев, вызывавших у нее желание прибегнуть к множеству уловок, чтобы завлечь их в свою постель. Валентина сдернула с кровати покрывало и завернулась в него. Откровенно изучающий взгляд Беренгарии уже не только смущал, но и, как грязь, лип к телу. Старая Сина позвала из-за двери: – Ваше Величество, все готово, чтоб мыть голову. Не дожидайтесь, когда вода остынет! – Иду, Сина. Прежде чем уйти, Беренгария бросила последний взгляд на свою придворную даму, откровенно блеснув глазами. – Бедняжка! Мне не следовало врываться так неожиданно! Но ты напрасно стесняешься, – проговорила она притворно нежным голосом, который был так хорошо знаком Валентине. – Ведь мы обе женщины! Беренгария со смешком повернулась и выбежала из комнаты, в коридоре эхом отозвался ее смех. Одним прыжком Валентина оказалась у двери и опустила засов. На этот раз Беренгария зашла слишком далеко! Из-за того, что ее постель не согревает мужчина, она начинает искать иных удовольствий! Беренгария просто невыносима! Валентине захотелось, чтобы привычный для христиан Образ кровожадного сарацина оказался соответствующим истине. Может, тогда Саладин накинулся бы на королеву Англии и сожрал бы ее заживо.* * *
Вскоре после полудня за городскими воротами поднялась суматоха. Длинный извилистый караван верблюдов и лошадей показался на горизонте. Он медленно направлялся к воротам Акры. По всему городу раздались крики: – Саладин! Саладин везет Святой иерусалимский Крест! Уже прошел месяц после взятия Ричардом Акры, а крестоносцы все ждали передачи Святого Креста, много лет назад захваченного мусульманами в битве при Хаттине. Извиваясь подобно змее, караван продвигался по узким городским улочкам. Погонщики верблюдов в темно-красной одежде хлестали упрямых животных, заставляя их поторапливаться. Воины в желто-черных плащах гордо ехали на своих горячих арабских скакунах. Дюжие чернокожие евнухи в ярко-красных шароварах и украшенных драгоценными камнями маленьких фесках шагали рядом с верблюдами. Караван казался бесконечным. Христиане высматривали реликвию – Святой Крест в золотом ящике, но ни ящика, ни Креста не было видно. Члены орденов госпитальеров и тамплиеров – эти отважные воины, монахи, посвященные в рыцарский сан, – рыдали, не скрывая слез. Несмотря на то, что ропот возмущения и разочарования поднимался в рядах крестоносцев, никто из воинов не сделал ни одного резкого движения. Король Ричард строго предупредил свое войско: ни при каких обстоятельствах никто не должен подвергать риску благополучный исход переговоров. Как бы ни был силен гнев людей, никто не осмеливался ослушаться Ричарда Львиное Сердце. Валентина и Беренгария находились в саду, когда прибыл предводитель мусульман. Королева пытливо всматривалась в смуглые лица под украшенными драгоценными камнями тюрбанами, отыскивая Саладина. Она заметила в толпе высокого стройного всадника на грациозном длинноногом коне, и сердце ее дрогнуло. В отличие от остальных, этот человек был чисто выбрит. Сильная, красиво изогнутая линия скул подчеркивалась черным шарфом, спускавшимся с белого тюрбана. Одет он был в черный кафтан с широкими рукавами, украшенными золотым кантом по низу. Длинная кривая арабская сабля выглядывала из-за широкого желтого пояса, концы которого своей бахромой касались высоких черных сапог из козьей кожи. Еще более поразительное зрелище, чем сам всадник, представляла собой охотничья пантера с блестящей черной шерстью, державшаяся рядом с конем. Усеянный драгоценными камнями ремешок охватывал шею огромной кошки, сверкая и переливаясь на солнце. – Взгляни, Валентина! – воскликнула королева, указывая на необыкновенного всадника. – Посмотри на эту пантеру! Видела ли ты когда-нибудь что-либо более диковинное? Ошейник стоит, наверное, огромных денег! Валентина не сводила глаз с красавца-всадника. Она восхищалась тем, как уверенно он держится в седле, и его изящными движениями. Когда он соскочил с коня, то взял в руку цепь, удерживавшую пантеру. Девушка была поражена сходством между человеком и животным: гибкие движения, гордая посадка головы, ощущение тщательно сдерживаемой силы – в любой момент эта непринужденная грация может обернуться, подобно разжимающейся пружине, мощным и быстрым кошачьим прыжком. Беренгария, внимательно присматриваясь к Валентине, заметила, как потемнели ее глаза цвета морской волны и приобрели сапфировый оттенок. – Я замечаю… ты его видела прежде! Не тот ли это сарацин, что умчал тебя прочь с турнира в Мессине? Беренгария лукаво поглядывала на Валентину, ожидая ответа. – Нет, Гария, то был другой сарацин по имени Менгис. А этот, кого мы сейчас с тобой разглядываем, скрылся тогда в роще… – Валентина слишком поздно поняла, что попалась в ловушку, подстроенную Беренгарией. – Так, значит, ты на него бросила в тот день отнюдь не мимолетный взгляд! Как, говоришь, его зовут? – Паксон, султан Джакарда. Пальцы королевы злобно впились в руку Валентины. – А когда ты оставалась с ним наедине, не покушался ли он на твою честь? Позволила ли ты ему касаться твоих губ, груди?.. Какое право имела придворная дама наслаждаться приключением, в котором должна была участвовать королева? Всем присутствовавшим было ясно, что именно ко мне потянулся сарацин, когда вдруг ты оттолкнула меня и сама прыгнула в его объятия! Разве мало я испытала унижения в день своей свадьбы? Гордый и мужественный король Ричард Львиное Сердце поцеловал мне руку и пожелал спокойной ночи, а затем отправился в свои покои, и все это под насмешливыми взглядами гостей! И теперь ты, подруга-предательница, лишаешь меня возможности тронуть сердце мужа ревностью! Валентина закрыла глаза и стиснула зубы. В течение уже нескольких месяцев ей приходилось выслушивать одни и те же обвинения, и каждый раз она подавляла желание сомкнуть пальцы на шее Беренгарии и придушить ее. Сначала Валентина оправдывала несправедливые упреки разочарованием королевы в Ричарде, с которым Беренгария оказалась связана на всю жизнь. Но в последнее время обвинения королевы досаждали придворной даме особенно, делая их отношения тягостными. – Гария, я тебе уже не раз говорила, что с сарацином ничего у меня не было. Что же касается твоего разочарования в Ричарде, то моей вины в этом нет. Ты опрометчиво и поспешно судишь о повелителе Англии. Он ведет войну и крайне занят своими обязанностями. Прошу тебя, не суди о его наклонностях по стишкам менестрелей! – Увы, в тех стишках заключена правда! Со дня свадьбы муж не провел ни одной ночи в моей постели! Ты всегда так рьяно защищаешь Ричарда, что я не могу поверить, будто твоя преданность, как ты то утверждаешь, объясняется лишь верностью королю. А мы с тобой дружны с детства, и теперь я твоя королева, но где же твоя любовь ко мне? – Беренгария так близко наклонилась к девушке, что почти коснулась ее лица. – Наверное, я лишена почитания супруга, потому что ты украла у меня его любовь как-нибудь столь же хитроумно, как лишила меня восхитительного приключения, уцепившись за сарацина! Не поэтому ли Ричард и не спит в моей постели? Валентине захотелось толкнуть Беренгарию так, чтобы она уселась своим королевским задом прямо на какую-нибудь колючку. Действительно, муж не проводил часы ночного отдыха в супружеской постели, но ничего подобного нельзя было сказать о великом множестве других мужчин, ночи напролет не смыкавших глаз на «службе» у королевы. – Уймись, Гария! Я питаю к Ричарду лишь чувство почтения. Он великий правитель, как бы ты к нему не относилась. Что же касается сарацина… – Да, Валентина, скажи, что ты думаешь о сарацине? – принялась вопрошать королева. Валентина сжалась, ее обескуражила способность Беренгарии без труда разгадывать ее чувства. – Этот сарацин… он такой… – Молодой! Красивый! Да, я тебя понимаю, Валентина! Взор королевы снова метнулся к всаднику, проходившему в этот момент в зал совета, и Беренгария поклялась себе, что, даже если ей придется сдвинуть с места небеса и землю, все равно этот мужчина окажется в ее постели еще до окончания переговоров. Из-за решетки галереи королева и придворная дама могли видеть все, что происходило в зале. Из уважения к гостям Ричард приказал убрать комнату восточными коврами с затейливым узором, и ковры оказались настолько пышными, что ноги утопали в них по щиколотку. Повсюду были разложены подушки. На низких столиках, установленных на мозаичном полу, стояли кувшины с фруктовыми соками, чтобы гости могли утолить жажду после путешествия по пыльной дороге. Вино на столики не выставили: ислам запрещал гостям Ричарда употреблять вино. Ричард Львиное Сердце, правитель Англии, был великолепен в своем королевском пурпурном одеянии. Ярко-рыжие волосы поблескивали огненными искорками под тонким золотым обручем – символом высокого положения. Перед началом переговоров мусульмане повернулись на Восток, сняли тюрбаны и в один голос пропели молитву. Среди христиан пронесся ропот возмущения. Король Ричард был явно недоволен, лицо у него вспыхнуло, приняв оттенок волос. Валентина и Беренгария, прислушиваясь к голосам, узнали, что Саладин не будет присутствовать на переговорах. Вместо себя он прислал своего брата Саифа ад-Дина и свиту военачальников. Саиф ад-Дин должен был говорить от лица Саладина и скрепить своей печатью все договоренности. Мусульманские военачальники оказывали особые знаки почтения Саифу ад-Дину, прославленному под именем аль-Адил. Ричард взял инициативу переговоров в свои руки. – Я говорил с Филиппом-Августом Французским, и мы решили, что условия договора необходимо должны быть изложены в письменном виде. Все мусульмане должны покинуть Акру. Кроме того, мы требуем от вас двести тысяч динаров. Конрад Монсератский будет представлять английскую корону. Согласны ли вы с этими условиями? Саиф ад-Дин кивнул, поглядывая на крестоносцев, разворачивавших знамена в саду. – Мы подумаем. Малик эн-Наср, мой брат, которого вы называете Саладином, попросил меня зачитать вам наши требования. Мусульманин торжественно развернул свиток. – Приветствую вас, могущественные короли… После долгих и пышных оборотов речи последовало: – Договоримся хотя бы об одном. Отошлите наших собратьев, находящихся у вас в плену, а мы вернем вам тех, кого удерживаем, пока мусульманские пленники не возвращены. Торг продолжался, разгорался жаркий спор. Валентина отыскала глазами султана Джакарда и вспомнила об испытанном ею в роще кратком миге страсти. Паксон сидел на высокой подушке в противоположном конце комнаты. Огромная кошка спала у его ног. Беренгария была права: юноша великолепен. Даже с большого расстояния трудно было не заметить, сколь рельефно проступают сквозь одежду мускулы у него на руках. Валентина вспомнила его теплые объятия. Еще со времени турнира в Мессине она знала: стоит его рукам напрячься, как копье полетит точно в цель. Пантера зашевелилась. Паксон ласково погладил кошку по голове, и та моментально успокоилась. Беренгарии не терпелось рассмотреть все получше, и она приподняла шелковую занавеску на решетке. Султан мгновенно обратил внимание на это движение, и смуглая рука плавно опустилась на эфес сабли. – Ты ничего не заметил, Мештуб, там, на галерее? – спокойно спросил он сидевшего рядом друга. Мештуб качнулся влево, положив руку на рукоять меча. – Я вижу двух женщин, Паксон. А ты? Султан улыбнулся, белые зубы блеснули на загорелом лице. – Я тоже вижу двух женщин, но на мгновение мне показалось, что христиане устроили нам засаду. – Или это происки шейха аль-Джебала, Старца Гор! Представь себе, какая суматоха поднимется, если убийцы проникнут на этот совет. – В зале я не заметил посланцев старого негодяя, – сказал Паксон, не сводя с галереи глаз. Мештуб весело рассмеялся, заметив выражение лица своего друга. Сарацинская кровь кипела в жилах Паксона. – Один беглый взгляд на женщину… и мысли твои переметнулись с войны на любовь! – насмешливо произнес Мештуб. – Она красавица, – тихо проговорил Паксон, откровенно разглядывая Валентину. – Паксон, – предупредил шепотом Мештуб, – я своими собственными глазами видел, как женщина, на которую ты сейчас смотришь, ехала по Акре на коне рядом с королем Ричардом! Ты воспылал страстью… к королеве? Паксон нахмурился. Мештуб слишком хорошо его знал, чтобы не прочесть мысли друга. – Дело в том, что я… хорошо знаком с королевой. Мы подружились… э-э… в Мессине. Мештуб вопросительно поднял бровь. – Ты хочешь сказать, что был близок… с Беренгарией, королевой Англии? – недоверчиво вопросил он. – Ты надеешься уменьшить ее привлекательность, напоминая мне, что она христианка? – Паксон продолжал пристально разглядывать Валентину. – Надеюсь лишь предостеречь тебя. По твоим глазам вижу: ты не прочь разделить с ней ложе. Я замечаю и в ее глазах ответный жар. Клянусь бородой Пророка, ты играешь с огнем! Паксон улыбнулся другу. – Скажи, Мештуб, ты ведь не считаешь, что англичане занимаются любовью иначе, чем мусульмане? – Ты обратился не по адресу, Пакс! Может быть, эта старая лиса Саладин подскажет тебе ответ. Я слышал, однажды он имел дело с одной инглези, так она оказалась такой невоздержанной, что чуть не довела его до смерти! В конце концов, когда Саладин отделался от нее, он взял себе взамен шестьдесят жен и заявил, что они, все вместе взятые, менее требовательны, чем одна христианка. – А может, я более жаден до любовных утех, чем наш достопочтенный Малик эн-Наср? Лицо Мештуба омрачилось. – Если тебя поймают, то убьют, – осторожно заметил он. – За такую красавицу не жаль и умереть, – тихо ответил Паксон, слегка поглаживая голову пантеры, словно округлую женскую грудь. – Ты султан и не должен подвергать свою жизнь опасности ради нескольких быстротечных мигов наслаждения. К тому же она христианка! Мухаммед провозгласил женщин неверных нечистыми. – Но самому Саладину, однако, это не повредило! Разве его любовь к той инглези помешала ему стать властителем? Мештуб знал, когда надо остановиться. Надеясь отвлечь внимание друга, он заметил: – Посмотри на аль-Адила. На сегодня переговоры, кажется, закончены. Вопрос о пленниках подогрел страсти, и это могло сказаться решающим образом на судьбах всех присутствующих. – Больше мы не станем торговаться, – прогремел голос Ричарда. – Советую заплатить дань немедленно и ограничиться нашими клятвенными заверениями, что ваши люди будут вам возвращены. Завтра мы обсудим условия возвращения Святого Креста. Дав знак сопровождающим, Ричард вышел из зала. Валентина и Беренгария поспешно покинули галерею, сбежали вниз по ступенькам и промчались через двор ко входу в покои королевы. Остановившись на пороге, Беренгария схватила Валентину за руку. – Валентина, видела ли ты когда-нибудь более красивого мужчину? Я хочу его и должна во что бы то ни стало его заполучить. Сделай так, чтобы он пришел в мои покои сегодня вечером. – Гария, ты с ума сошла! Он же нам враг! Ты не должна… – Устрой это! Твоя королева приказывает тебе! – Королева, увы, часто ведет себя неразумно! – резко возразила Валентина. – Если тебе так уж хочется сложить голову на плахе, воля твоя, но не втягивай меня в эту затею. Если мне придется умереть вместе с тобой, то кто же Станет оплакивать тебя и молиться за упокой твоей души? – Если до этого дойдет дело, то жизнь твоя все равно оборвется. Ты и раньше была моей сообщницей в изменах мужу. Уладь же все и на этот раз! – лицо Беренгарии уродливо исказилось злобной гримасой. Валентина была вынуждена признать, что королева права: если правда выплывет наружу, перед ней тоже отчетливо замаячит угроза смерти. – Но ты не можешь быть уверена, что он придет: мусульмане считают неверных нечистыми. Если он откажется посетить тебя, следуя своим убеждениям, то может подвергнуть имя королевы осмеянию, и доказательством послужит твое послание к нему. Гария, нельзя… – А я говорю, уладь это дело! Сегодня вечером он должен быть у меня! Подпишись своим именем, если хочешь, или не подписывайся вовсе. Разве ты не видела, как он смотрел на меня? Разве не заметила в его глазах желание? Намекни в своей записке, что дама, которая скрывалась на галерее, не против встретиться с ним сегодня вечером. Какой от этого кому вред? Он поймет, что записка от меня, а доказательств измены не будет. Ну что ты стоишь? Я приказываю тебе немедленно заняться этим! – Я пошлю ему записку, хотя это и против моих правил. – Все у тебя против правил, Валентина, поэтому постель твоя холодна, и ты в одиночестве проводишь ночи. Я должна заполучить этого сарацина! И он будет моим! Лицо Беренгарии внезапно смягчилось, и с нежной улыбкой она стала уговаривать девушку: – Сделай это для меня, Валентина, и я, твоя королева, пожалую тебе новый титул. – Мне не нужен никакой титул, Гария. Я хочу лишь спасти тебя от тебя же самой. – Но тебе понравится этот титул, Валентина! Он очень тебе подходит! Изображая королевский обряд посвящения в рыцарский сан, Беренгария своим платком дотронулась до одного и другого плеча придворной дамы. – Посвящаю тебя в звание королевской сводни! Щеки Валентины залила краска, а Беренгария повернулась к ней спиной и стала подниматься по лестнице, ведущей в ее покои. Отголоски смеха королевы острым клинком пронзали сердце придворной дамы. Валентина написала Паксону записку и заплатила мальчишке-сорванцу, чтобы тот отнес послание в квартал, где разместились сарацины, и вручил бы его султану Джакарда. Если Паксон проявит интерес, то подойдет к воротам сада, а там уж она проводит юношу к Беренгарии. «Нет, нет, – изнывала душа Валентины, – я не хочу сидеть у дверей покоев королевы и слушать, как происходит эта любовная встреча». Сердце девушки трепетало при мысли о том, что ее одолевает ревность. Она не хотела, чтобы смуглый сарацин обнимал королеву. Валентина мечтала, чтобы его губы прижимались к ее губам и чтобы руки султана обвивали ей стан в жажде слияния. С пылающими щеками придворная дама помчалась вверх по каменным ступенькам в свою комнату, но сердце у нее билось быстрее, чем бежали проворные ноги.* * *
Беренгария облачилась в наряд из золотых колечек, сквозь которые просвечивало обнаженное тело. Она просто порхала по комнате, глаза королевы блестели от возбуждения. Беренгария приказала умастить себя благовониями и душистыми притираниями с ног до головы. Валентине показалось, что в комнате нечем дышать, настолько воздух насыщен терпким ароматом. – Тебе пора идти к воротам, Валентина. Придворная дама пожала плечами. Она тоже знала, что пора ей встречать сарацина, но молила Бога, чтобы тот не пришел. Уж как-нибудь она смогла бы объяснить его отсутствие. Конечно, королева не замедлила б обвинить ее в том, что записка не попала по назначению, или же, более того, что придворная дама приберегла сарацина для себя. Ночь была тиха и бархатисто-черна, лишь звезды освещали тропинку в саду. Придет ли Паксон? А если появится, то не прискачет ли на своем вороном коне и стуком копыт не привлечет ли внимание стражи? Валентина спокойно сняла цепь с ворот и отошла к дереву, приготовившись ждать. Спустя несколько мгновений из ночной тьмы появилась высокая фигура. Придворная дама вышла из-за дерева и оказалась лицом к лицу с сарацином. Девушка заглянула Паксону в глаза и почувствовала, как учащенно забилось ее сердце. Что за странное выражение уловила она в этих глазах? И вдруг юноша заключил Валентину в объятия, прижал к себе и впился пылким поцелуем в губы. Голова ее оказалась зажатой в сильных руках. Поцелуй становился все более настойчивым. На бесконечно долгий миг Валентина покорилась, ответив на призыв и прижавшись к сарацину всем телом. Но кто-то шепотом позвал ее по имени: – Валентина… Валентина… То была Беренгария. Девушка внезапно выпрямилась, тяжело дыша и пытаясь отогнать пелену, застилавшую глаза. Матерь Божья, как она могла… это невозможно!.. Валентина попыталась заговорить, но Паксон прервал ее насмешливым и язвительным вопросом: – Скажи мне, Беренгария, христиане так же волнуют твою кровь, как я? Валентина пыталась найти нужные слова, но в горле у нее пересохло, и ей удалось только хрипло выдавить: – Я не… я не та, к кому ты пришел. Я не королева, а придворная дама. Щеки Валентины вспыхнули. Султан Джакарда недоверчивым взглядом окинул ее с ног до головы. Руки девушки задрожали, когда она заметила, как сузились глаза сарацина. – Я провожу тебя к королеве. Собрав все свое самообладание и достоинство, она тихо добавила, прошептав: – Никто никогда не задевал еще мое сердце, ни христианин, ни сарацин. Паксон радостно засмеялся. – Тогда нам нужно исправить эту оплошность в самое ближайшее время, не правда ли? Шепот королевы становился все настойчивее: – Валентина, ты здесь? Что ты там делаешь? Ты не одна? – Это Беренгария, – сказала Валентина. – Ты найдешь ее в конце этой тропинки. – И я не должен ее разочаровать, иначе дурное расположение королевы скажется на тебе, не так ли? – юноша бросил на Валентину пылкий взгляд, потом подмигнул и зашагал по тропинке. Придворная дама облизнула пересохшие губы и прислонилась к дереву. Она отгоняла от себя картину того, что происходило сейчас в покоях королевы. Серебристый смех отголоском прозвенел в саду. Девушка стиснула зубы и зажмурилась. Снова и снова повторяла она про себя: «Он враг, он враг…»ГЛАВА 3
Мужественная линия рта Паксона искривилась, когда в темноте послышался капризный шепот. Юноша замедлил шаги, подходя к двери, украшенной кованой решеткой, и поборол желание повернуться и уйти. Измена – это преступление, к которому он не должен относиться столь легкомысленно! Султан Джакарда уже сожалел, что впутался в столь неблаговидное по отношению к английской короне дело. Однако, много ли мужчин могут похвастаться тем, что ублажали королеву? Он улыбнулся, и озорные огоньки заплясали в темных, как ночь, глазах. Если слухи верны, то даже сам король Ричард не мог утверждать, что спал с Беренгарией. Поговаривали, английский король предпочитает прыщавое, изрытое оспой лицо Филиппа Французского. При мысли о комизме положения юноша ускорил шаги. Распахнув тяжелую дверь, он пошел на тонкий луч света, пробивавшийся из-под двери с гербом. На краткий миг у него возникло опасение: не ловушка ли устроена ему? Но Паксон вспомнил призывные взгляды королевы, и тревога улеглась. Открыв дверь, он попал в комнату, пропитанную запахами мускуса и благовоний. Закругленные стены были увешаны гобеленами и шелковыми драпировками, на полу лежали толстые ковры, а в центре стояла кровать под балдахином, освещенная мерцающим пламенем свечей. В полутьме угадывалась миниатюрная фигурка королевы. Темные блестящие волосы спускались по спине и плечам. Нежная розовая кожа, казалось, сияла в пламени свечей. Большие миндалевидные глаза лучились мягким светом. На мгновение у Паксона вновь возникло опасение, не ловушка ли это, но выражение лица Беренгарии было невинным, даже целомудренным, и казалось невероятным, что эта чистая и добродетельная девушка может ожидать любовника, однако он заметил чувственную улыбку, изогнувшую уголки пухлого рта. – Не желаешь ли ты оказать почести королеве? – спросила Беренгария игривым насмешливым голосом, в котором звучали и резкие нотки. – На колени, сарацин! Паксон не шелохнулся, его глаза угрожающе блеснули. – Я пришел не к королеве, а к женщине, – произнес он таким же игривым тоном, но в голосе наряду с непринужденностью чувствовался и вызов, а также железная воля говорившего. Насмешливая улыбка сарацина при всей дерзости его поведения возбуждала королеву. – Я терпеливо ждала, – прошептала Беренгария, – и знаю, терпение мое будет вознаграждено. Она смерила пришедшего кротким взором. – Терпение всегда вознаграждается, – ответил Паксон, делая шаг вперед. Беренгария отошла в тень и ослабила шнуровку платья. – Я многое слышала о вас, сарацинах, – голос звучал неуверенно, дыхание королевы стало прерывистым. – Вы слышали, что мы, сарацины, искусны в любовных утехах? Паксон расстегнул и небрежно бросил на пол широкий пояс, обхватывавший его талию. – Но, кажется, сарацины также искусны и в беседе, – прошептала Беренгария. – Однако поступки говорят сами за себя громче любых слов. Паксон рассмеялся, запрокинув голову. Первым побуждением Беренгарии было убежать. «Этот человек, – поняла она, – опасен». У нее было несчетное число любовников, и все они приходили, чтобы ублажить ее, выполнив все желания королевы, и оставались благодарны за оказанную милость. Развлечения с этими мужчинами не представляли никакой опасности. Но этот человек, сарацин, осмеливается над ней насмехаться! Обращается, как со шлюхой! Бросает вызов своим дерзким взглядом и непочтительной речью! Королева вдруг испугалась, осознав, что Паксон разгадал ее нрав. С вызывающим видом Беренгария приказала: – На колени, сарацин! Я королева Англии, а ты всего лишь обыкновенный воин, и к тому же враг! Я могу сейчас позвать стражу, а утром, когда твоя голова покатится с плеч, насладиться зрелищем казни! Взгляд Паксона вызвал у нее тревогу, сильные смуглые руки упирались в узкие бедра, стройное тело оставалось неподвижным, как у пантеры, готовящейся к смертоносному прыжку. – Обыкновенный воин подходит обыкновенной шлюхе! – насмешливо бросил султан Джакарда сквозь плотно сжатые зубы. Сердце Беренгарии безудержно забилось. Пристально глядя ему в глаза, она освободилась от платья, грациозным движением сбросив его с плеч. Стоя перед ним обнаженной в колеблющемся свете свечей, Беренгария смело предложила: – Тогда возьми же меня! Ее кожа была гладкой и нежной, округлая полная грудь оказалась высокой и упругой, великолепные бедра плавной линией переходили в плотные голени. Королева медленно протянула руки к сарацину, призывая его к себе. Напоенный ароматом мускуса воздух будоражил кровь, отблески света на обнаженной коже возбуждали. Неторопливо, с насмешливым видом, Паксон снял тунику. Беренгария наблюдала за ним, в то время как страсть волнами накатывала на нее. Наконец юноша предстал перед нею во всем великолепии своей мужской красоты. Выражение лица сарацина было угрожающим, пламя свечей мерцало в темных глазах, решительная линия подбородка подчеркивала жесткость взгляда, но тело выдавало всю силу его желания, такого же всепоглощающего, как желание королевы. Возбуждение сдавливало грудь. Не сводя с Беренгарии властных глаз, Паксон поднял руку, подзывая ее к себе. Страшась прикосновений сарацина и стремясь к нему всем существом, королева повиновалась повелительному жесту, двигаясь медленно, словно во сне. Паксон привлек королеву к себе, розовые соски коснулись густой поросли на его могучей груди. Сарацин охватил ладонями лицо Беренгарии, и тотчас же их губы слились в страстном поцелуе. Колени у королевы подогнулись, огонь желания забушевал в крови. Никогда не жаждала она объятий мужчины так сильно, как объятий этого сарацина – его прикосновений, движений сладостного языка, проникающего в теплые глубины ее рта, тяжести крепкого тела, порывов страсти… Черные глаза пронизывали Беренгарию, в то время как султан Джакарда вкушал блаженство, которое дарило ему женское тело. Каждое движение сарацина возбуждало и доводило королеву до безумия.* * *
Валентина беспокойно расхаживала по тропинке. Близился рассвет. Неужели Беренгария настолько обезумела, что задержит Паксона до восхода солнца? Через час на кухне слуги начнут готовить завтрак для королевы и се приближенных. На рассвете сменится стража, продавцы свежих яиц и молока потянутся на свой ежедневный обход огромных кухонных помещений. Конюхи во дворе протрут глаза и, расчесывая блошиные укусы, приступят к выполнению своих обязанностей. О чем же думает Беренгария? Если она хочет, чтобы сарацин оставил ее покои незамеченным, то должна его немедленно поторопить. Негромкое звяканье поднимаемой щеколды отчетливо прозвучало в предрассветной тишине. Валентина вскинула глаза и облегченно вздохнула. – Поторопитесь, – прошептала она. – Через несколько минут сменится стража. Впервые Валентина видела Паксона без тюрбана и потому обратила внимание на коротко подстриженные завитки черных волос. Он заметил ее беглый взгляд и понял его значение. – Да, это правда, – рассмеялся юноша. – Все христиане считают, что мы, сарацины, бреем свои головы и они у нас под тюрбанами гладкие, как яйцо, – твердые, четко очерченные губы размыкались и смыкались, приоткрывая полоску ровных и белых зубов. Валентине было не до смеха, и она поспешила по тропинке к дверце в стене, ограждавшей сад. Быстро вставив ключ в заржавленный замок, придворная дама толкнула открывшуюся со скрипом дверцу. – Уходите побыстрее, – поторопила она Паксона. – В вашем распоряжении лишь несколько минут. – Минута может обернуться вечностью. Значит, ты та, кого королева называет Валентиной? – спросил он. Девушка пропустила вопрос мимо ушей и попыталась подтолкнуть Паксона к дверце, как вдруг в другом конце сада послышались голоса. – Идите же! – испуганно выдохнула она, оглядываясь через плечо. – Я не уйду, пока не услышу ответа на свой вопрос, – заупрямился сарацин. – Так как тебя зовут? Голоса приближались. – Хорошо, я скажу, – торопливо ответила девушка. – Я Валентина. Поколебавшись секунду, она мрачно добавила с нескрываемой горечью в голосе: – Королевская сводня. Паксон удивленно уставился на нее, посчитав слова придворной дамы неудачной шуткой. Глаза Валентины приобрели зеленоватый оттенок штормящего моря, полные, чувственные губы задрожали – она пыталась сдержать слезы. Сарацин тяжело вздохнул, осознав, что слова девушки вовсе не были шуткой. – Доброй ночи, Валентина, королевская сводня, – прошептал он, вскакивая на поджидавшего коня. Черная охотничья пантера выгнулась и натянула цепь, прикрепленную к седлу. Огромная кошка пристально посмотрела на Валентину своими желтыми глазами. – Леди Валентина, – раздался голос старой Сины, – королева желает поговорить с вами. Не обращая внимания на призывы Сины, Валентина смотрела, как Паксон скачет к рыночной площади. Пантера не отставала от коня. – Леди Валентина! – раскричалась Сина, в ее пронзительном голосе уже слышались истерические нотки. Валентине захотелось выругаться. Что теперь еще нужно от нее Беренгарии? После холодной бессонной ночи на каменной скамье в саду девушку одолевала усталость. В течение всего этого долгого времени придворная дама тревожно прислушивалась, не раздадутся ли шаги сарацина, выходящего из покоев королевы, и ей казалось, уже целую вечность мучится она угрызениями совести из-за своего предательства по отношению к королю Ричарду. Отвращение к Беренгарии оборачивалось ненавистью. Детские секреты и девические тайны сменились интригами ради того, чтобы Беренгария заполучала к себе в постель свой очередной предмет вожделения. Нежной красотой новобрачной и притворной невинностью королева покоряла всех мужчин, от мальчишки-конюха до знатного господина. А казалось, только вчера Беренгария остановила свои большие томные глаза на Ричарде, наследнике английского престола, и решила, что должна заполучить его себе в мужья. И король Санчо перевернул землю и небо, чтобы Ричард стал мужем его любимой дочери. Но долгое время все его усилия оказывались безрезультатными: наследник английского престола с детства был помолвлен с Алисой, сестрой Филиппа Французского, и все ухищрения короля Санчо оставались бесполезными, ведь королевские помолвки так же прочны, как брачные узы. Но Ричарду случилось обнаружить, что златовласая Алиса завела себе любовника, и никого иного, как его отца, короля Генриха! И в мгновение ока предложение Санчо насчет богатого приданого, многочисленного войска и оружия для похода в Святую землю стало для Ричарда весьма соблазнительным. Филипп Французский пришел в ярость. Он бранил Ричарда. «Ты опоздал со своей любовью! Женись на Алисе! – говорил он. – Это не хуже, чем жениться на вдове!» Но Ричард ничего не предпринимал, хотя и не отказывался от помолвки, на что имел полное право, и уже за одно это Филипп был благодарен другу и присоединился к нему со всем своим войском, чтобы нанести поражение армии Саладина в Иерусалиме. Король Генрих, гордый правитель, не знавший стыда, от огорчения слег в постель и отказывался от еды и услуг врачей, чтобы в конце концов умереть и оставить престол своему ненавистному огненно-рыжему сыну. Беренгария добилась своего: Ричард стал ее мужем, а сама она королевой Англии – королевой, чья нога никогда не ступала на английскую землю и чей муж никогда не делил с женой ложе. Влечение, которое некогда Беренгария испытывала к Ричарду, перебродив, превратилось во враждебность, укреплявшуюся с появлением каждого нового любовника. Что бы ни думала Валентина о короле Ричарде, все же раскаяние и печаль не покидали ее – не только Беренгария влюбилась в отважного воина, Валентина тоже попала под колдовское обаяние рыжеволосого Ричарда. – Леди Валентина! – хриплый вопль Сины вернул девушку к действительности. Придворная дама заторопилась ко входу в башню, где, взволнованно потирая огрубевшие от работы руки, ждала ее старая женщина. Судя по темным кругам под глазами, Сина тоже провела бессонную ночь. – Леди Валентина, королева ждет вас. Поторопитесь, дитя мое, у нее довольно странное настроение сегодня утром. Промчавшись мимо толстой Сины, Валентина вошла в покои королевы. В воздухе еще сохранился слабый запах благовоний, к которому примешался чад догоравших свечей. Постель была в полном беспорядке, покрывала валялись на полу. Беренгария, примостившись на скамеечке для ног, обитой вышитой тканью, расчесывала свои густые темные волосы. От ее кожи словно исходило розовое сияние, лицо было свежим, как роза ранней весной, глаза блестели, губы припухли от поцелуев. – Вы желали видеть меня, Ваше Величество? – тихо спросила Валентина. – Да, избавь меня сегодня от формальностей, они утомительны, – вздохнула Беренгария. – Я хочу искупаться, а постель следует застелить свежим бельем. Займись этим. – Хорошо, я прослежу, чтобы все сделали. – Нет, Валентина, я хочу, чтобы именно ты выполнила мое приказание. Вели также, чтобы перенесли мои вещи в эту комнату. Если кто-то полюбопытствует, скажи, королеве хочется быть поближе к саду. Придумай что-нибудь… ну, например… что я заболела чумой, или что у меня появились симптомы проказы – что угодно! Сегодня вечером Паксон снова придет ко мне, и эта комната мне кажется весьма удобной для встреч с ним. Беренгария кончиком языка облизнула губы, и глаза у нее стали томными при воспоминании о часах, проведенных в объятиях сарацина. – Гария! – воскликнула Валентина. – Мне же нужно поспать хоть немного! Королева бросила на нее сердитый взгляд. – Ты хочешь сказать, что не спала всю ночь? Почему же ты бодрствовала? – лукаво поинтересовалась она. – Потому что сидела на каменной скамье в саду! – с жаром ответила Валентина. – Ведь ты не сказала мне, что сарацин останется у тебя на всю ночь! Если бы я знала, то спала бы в своей постели, – с упреком добавила девушка. Беренгария продолжала расчесывать волосы. – Я же не виновата, что этот сарацин оказался столь пылким любовником! Мусульмане очень сладострастны! Я просто не могла его успокоить! Снова и снова он овладевал мною. Не успевала я перевести дух, как Паксон уже вновь начинал ласкать меня, – коварно говорила королева, пристально наблюдая, какое впечатление производят ее слова на Валентину. Взгляд придворной дамы остался твердым и спокойным, но Беренгария отметила, как помрачнели зеленоватые глаза. С самого детства в глазах Валентины, как взеркалах, отражалось ее настроение: в печали они становились темно-зелеными, как вода в крепостном рву, а от радости приобретали голубой цвет летнего неба. Беренгария продолжала дразнить ее: – Паксон – великолепный любовник, дерзкий, напористый, пылкий… просто великолепный! – Пожалуйста, Гария, не продолжай! Мне это совсем не интересно. Ты должна остановиться и подумать о том, что делаешь! Это все ведь очень опасно! – Ты беспокоишься, Валентина, о сохранности моей головы или же своей? А может быть, твоя щепетильность объясняется нежными чувствами по отношению к моему мужу? Валентина возмущенно отшатнулась. – Гария! – Мои подозрения верны, не так ли? – настаивала Беренгария, ехидно улыбаясь. – Ты думаешь, я такая уж дурочка, что ничего не замечаю? Ты была со мной на том турнире, где обе мы впервые увидели Ричарда Плантагенета! И ты была так же покорена его доблестью и красотой, как и я сама, да и все остальные женщины, присутствовавшие в тот день на турнире! Ты полюбила Ричарда тогда, и любишь по сей день, потому и защищаешь его, – Беренгария презрительно плюнула, – хотя прекрасно знаешь, что он любит мужчин! – Зачем вы так говорите, моя королева? Зачем вы клевещете на короля? Пока вы не стали распускать эти злобные слухи, даже слабая тень позора не касалась моего повелителя Ричарда. Золото, что он дает вам для ваших нужд, вы используете на подкуп музыкантов и певцов, чтобы они насмехались над ним в своих песнях! Ричард Львиное Сердце посвятил себя святому делу, а вы, Ваше Величество, издеваетесь над супругом за то, что он пренебрегает обязанностями мужа ублажать ночами жену. Как глупо! – Нет, Валентина, это ты глупа! Ты не видишь того, что всем ясно, как белый день. Ричард не столько поглощен завоеванием Святой земли, как обменом нежными улыбками с Филиппом, – принялась настаивать на своих обычных обвинениях Беренгария. – Король Франции – его друг с детства, – возразила Валентина. – А этот фатоватый музыкант? – возмутилась Беренгария. – У них общие интересы. Ричард так любит музыку! И сам, к тому же, сочиняет мелодии, причем весьма приятные для слуха! – А не умеет ли мой повелитель также готовить, прясть и шить? Раскрой глаза, Валентина! Мой муж не питает расположения к женщинам. – Я этому не верю, – резко ответила придворная дама, и ее глаза блеснули. – Но даже если это и так, твое поведение, Гария, все равно называется изменой и предательством! И твои ненасытные плотские желания подвергают опасности не только тебя, но и меня, и Сину, и всех твоих приближенных! – Довольно! Вы переходите дозволенные границы, леди Валентина! Напоминаю вам, что говорите вы сейчас с вашей королевой! При всех этих разговорах об измене… как бы вы расценили свое поведение в отношении меня? Пожалуй, мне следует приказать вздернуть вас на дыбе и четвертовать! – Беренгария отшвырнула расческу и угрожающе двинулась на Валентину. – Ваша королева советует вам, леди Валентина, попридержать язык и приготовить ей ванну. Взгляд Беренгарии, устремленный на придворную даму, не оставлял сомнений в реальности угрозы. Валентина содрогнулась и принялась снимать простыни с постели королевы. – Ваше Величество забывает, что я придворная дама, а не служанка. Я передам слугам указания насчет ванны. – Валентина, – вдруг заговорила очень вкрадчиво Беренгария, – меня сейчас посетила одна хорошая мысль. Помнишь, как Сина купала нас, когда мы были с тобой детьми? Ты говоришь, тебе нужно поспать? При воспоминании об обнаженном теле Валентины, сверкающем в потоке солнечного света, взгляд королевы стал жгуче-томным. – Ваше Величество может искупаться, но без меня, – твердо заявила Валентина, от отвращения ее даже передернуло. – Королева забывает, что мы уже не дети. Беренгария собралась было возразить, но передумала. Лучше уж подождать и выбрать нужный момент! В глубине души королева не сомневалась, что рано или поздно Валентина подчинится всем ее желаниям. Ведь она молодая женщина, вполне созревшая для страсти, но, вне всякого сомнения, еще девственница. Вся жизнь Валентины, исполнявшей теперь обязанности придворной дамы, проходила изо дня в день под пристальным взором повелительницы. Приближенные королевы вели довольно замкнутый образ жизни, и ни один мужчина не мог бы ухаживать за дамой без ведома и одобрения Беренгарии. – Сегодня у меня нет желания чувствовать на своем теле шершавые руки Сины. Если ты отказываешься составить мне компанию, то пришли ко мне Тарсу, эту глупую девицу, что присоединилась к нам на Кипре. Валентина бросила на Беренгарию откровенно презрительный взгляд. Тарса была дочерью Исаака, бывшего правителя Кипра, низложенного Ричардом Львиное Сердце как раз перед прибытием в Акру. Теперь на кипрском троне сидел Ги де Лузиньон – ему король Ричард пообещал в дальнейшем и корону Иерусалима. – Ваше Величество имеет в виду кипрскую принцессу? – с невинным видом спросила Валентина, зная, что Беренгария бесится, когда слышит титул Тарсы. – Да, – с жаром ответила королева. – Что ты думаешь об этом неожиданном пополнении свиты? Беренгария испытующе поглядывала на Валентину. – К сожалению, я не могу вынести никакого суждения. Мне слишком редко доводилось бывать в обществе Тарсы. На самом деле Валентина уже составила определенное мнение о кипрской принцессе – смуглой девушке небольшого роста и с соблазнительными формами. Она обладала многими талантами: играла на лютне и арфе, а ее сладкозвучное пение могло бы соперничать с трелями птиц. За два дня до пленения отца, короля Исаака, Тарса сама сдалась в плен и бросилась к ногам Ричарда, умоляя о пощаде. Король Англии великодушно принял ее и повелел войти в свиту Беренгарии. По мнению Валентины, кипрская принцесса представляла собой скрытную и безжалостную хищницу, готовую при любой возможности извлечь для себя выгоду. – Хорошо, я пошлю за Тарсой и скажу, чтобы принесли воду для купания, и я сама застелю постель свежими простынями, – сказала Валентина, направляясь к двери с охапкой грязного белья.* * *
Вернувшись в башню, где расположилась королева, Валентина обнаружила, что та уже погрузилась в большую медную лохань, наполненную душистой водой. Тарса, смуглая и сладострастная кипрская принцесса, прислуживала королеве, растирая мыльную пену по розовой спине Беренгарии. Валентина вошла без стука, и Тарса вскочила, ее лицо исказилось от страха и пошло красными пятнами. – Это леди Валентина, – успокоила ее Беренгария, снова притягивая за руку к лохани. – Не бойся! Пока Валентина перестилала постель, Беренгария и Тарса смеялись, плескали друг на друга водой и играли ускользающим из рук куском мыла. Платье кипрской принцессы спереди было уже совершенно мокрым, и ткань прилипла к телу, обрисовав волнующую грудь. Беренгария схватила губку и вложила в ладонь Тарсы. Валентина украдкой наблюдала за женщинами, расправляя простыни. Принцесса мягкими движениями растирала Беренгарии спину, продвигаясь к изящному изгибу шеи. Медленно и методично она намыливала розовые плечи королевы. Валентина в замешательстве отвернулась, заметив, как Тарса, словно пробуя какое-то лакомство, облизнулась, когда губка неторопливо заскользила по крепкой подрагивающей груди Беренгарии. Поспешно закончив перестилать простыни, Валентина повернулась, чтобы уйти. Беренгария скользнула в теплую прозрачную воду и оперлась головой о закругленный край лохани. Долгим и томным взглядом следила она за Валентиной, полные влажные губы приоткрылись, обнажив ряд мелких белых зубов. Многозначительно глянув на Валентину, Беренгария окунула руку Тарсы в воду и зажала между своих ног. Королева блаженно застонала, и Валентина увидела, как заколыхались ее бедра. Потрясенная увиденным, девушка, почувствовав себя униженной, выскочила из комнаты, и долго еще в ушах у нее звенел смех Беренгарии.* * *
Паксон пересек город и направился в предместье, где ждал его Мештуб, верный друг. – Долго же тебе пришлось ждать, дружище, – рассмеялся султан Джакарда. – Да уж, пришлось, – добродушно проворчал Мештуб, радуясь, что Паксон вернулся целым и невредимым. – Я был уверен, что англичане обезглавят тебя! На смену облегчению к нему в душу закралось желание расспросить друга о подробностях, круглые черные глаза Мештуба блестели от любопытства. – Расскажи-ка, Паксон, каково это – спать с инглези! Отличаются они от наших женщин? Паксон засмеялся. – Тело такое же, только душа другая. Я уже говорил тебе, Мештуб, у каждой женщины – своя душа. Гладкая кожа, мягкие изгибы фигуры – все одинаково. Душа делает каждую женщину неповторимой. Это Мештуб слышал и раньше. Паксон заметил разочарование на лице друга. – Так, значит, только подробное описание проведенной мной ночи удовлетворит тебя, а, Мештуб? Ну хорошо, эта инглези, пожалуй, немного отличается от остальных. У нее неутолимый аппетит в любовных утехах. Мне казалось, такая жажда соитий может быть только у мужчин. У этой женщины прекрасная кожа, а плоть нежная и притягательная, но есть у нее и неожиданная сила. Прикосновение рук вроде бы подобно касаниям лепестков розы, но всегда чувствуется, что под лепестками – шипы. Бедра восхитительно округлы у этой инглези, но сжимают они сильно и цепко. Ну, Мештуб, хватит с тебя на сегодня! Когда же ты найдешь себе женщину? – Скоро, Пакс, скоро! Есть тут одна маленькая бедуинка из селения у родника Эль Рибар. Если Аллаху будет угодно, я заполучу ее себе в жены. – Но кое-что Аллах не сможет за тебя исполнить, и это как раз тот случай! – забрюзжал Паксон. – Мештуб, ты должен добиться своего счастья сам, а потом уже можешь поблагодарить и Аллаха. Пока они ехали бок о бок, коротая время в разговорах, сопровождаемые ровно бегущей пантерой, придворная дама королевы не выходила у Паксона из головы. Она казалась расстроенной, словно невыносимая тяжесть лежала у нее на сердце. Размышляя о ней, Паксон понял причину беспокойства Валентины: соучастие в делах Беренгарии делало ее столь же виновной в измене королю, сколь повинна была и сама королева. Султану Джакарда стало жаль, что он внес свою лепту в горести понравившейся ему девушки. Паксону хотелось бы снова увидеть Валентину счастливой и беззаботной – именно такой он увидел ее впервые, на турнире в честь королевской свадьбы. Менгис похитил придворную даму вместо королевы. Глаза девушки тогда сияли от возбуждения, щеки горели румянцем, грудной смех звенел звонко. Паксон вспоминал, какой она показалась ему красивой, высокой, стройной, как блестели на солнце ее длинные волосы, а глаза сияли сапфирово-голубым светом. Валентина была тогда столь прекрасна, что ни на минуту не возникло у него сомнение: а та ли женщина перед ним, которую уже начали восхвалять в своих песнях менестрели? Мештуб придвинулся к Паксону и хлопнул его по колену. – Запросы инглези были так непомерны, что теперь ты засыпаешь в седле? Где бродят твои мысли, друг? Паксон засмеялся и пришпорил своего коня. – Я думал, Мештуб, о глазах цвета безбрежного моря и стройной изящной фигуре другой инглези. Мештуб озадаченно покачал головой. Один лишь Аллах знает, откуда у этого Паксона берутся силы на стольких инглези!ГЛАВА 4
В последующие шесть дней продолжались переговоры между христианами и мусульманами об обмене пленными. Это было для Валентины трудное время. Ее нервы, казалось, вот-вот лопнут, как слишком туго натянутые струны лютни. Напряжение наложило отпечаток и на внешность девушки: под глазами появились фиолетовые круги, придававшие несколько болезненный вид. Она проводила все дни с Беренгарией, наблюдая за ходом переговоров из-за решетчатой дверцы галереи или же слушая песни Тарсы, кипрской принцессы, развлекавшей королеву. Отношения между Тарсой и Валентиной быстро накалялись, смутная неприязнь превратилась в едва сдерживаемую ненависть. Валентине претили наклонности Тарсы, а та, в свою очередь, испытывала ревность к давним отношениям Валентины и Беренгарии и к уважению, которое оказывали окружающие этой придворной даме, как доверенному лицу королевы. Усталость Валентины усугублялась необходимостью проводить долгие и холодные ночные часы на каменной скамье у тропинки в саду. С той самой ночи, когда сарацин впервые проскользнул в покои королевы, девушке так и не удавалось выспаться. Пять ночей подряд султан Джакарда появлялся с вызывающей улыбкой на устах и вел себя, словно близкий друг. При первых лучах зари ему приходилось прерывать свидание и следовать за Валентиной, провожавшей его к двери ограды, и каждую ночь он пытался обнять ее и прильнуть к устам, но каждый раз придворная дама уклонялась, отвергая ухаживания под предлогом, что от султана пахнет духами королевы. Молчаливая, с плотно сжатыми губами, провожала Валентина дерзкого сарацина в жадные объятия Беренгарии и утром отправляла прочь – до следующей встречи. – Валентина! – послышался резкий окрик. Последние две ночи сарацин не объявлялся, и потому королева пребывала в злобном расположении духа. – Валентина! – снова крикнула Беренгария. Придворная дама откликнулась и поспешила в покои королевы. – Да, Ваше Величество. Беренгария растянулась на низком диванчике, созерцая розовые пальчики на своих ножках. Высокие окна, украшенные ажурными решетками, были распахнуты, и сладкий запах цветов проникал в круглую комнату. – Я хочу, чтобы ты нашла Паксона и выяснила, почему он пренебрегал мною в последние две ночи. Отыщи его и передай: королева Англии желает его видеть, – голос Беренгарии, едва слышный, был пронизан отчаянием. – Моя королева, – посочувствовала ей Валентина, – может, он выполняет какое-нибудь поручение Саладина? – Если бы дело обстояло именно так, я бы знала об этом. Он сказал бы мне! – Беренгария вскочила с дивана и принялась мерить шагами комнату, нервно заламывая руки. Ее глаза внезапно потемнели. – А где ты провела эти две последние ночи? Почему ты кажешься такой измученной? – Ваше Величество, неужели вы забыли, что приказали мне сторожить у дверцы сада, не появится ли сарацин? Глаза Беренгарии сузились еще больше. – Я думаю, – ядовито произнесла она, – что это ты отбила у меня красавца-султана и валялась с ним в постели последние две ночи. Вот почему у тебя такой усталый вид! Это правда, Валентина? – спросила королева. – Конечно же, неправда! Как ты можешь подумать обо мне такое, Гария? – Не надейся, что я глупа! В последнее время объятия султана стали не слишком уж горячими. Может, он начал посматривать на кого другого? Если я когда-нибудь узнаю, что ты украла его у меня, то голова твоя расстанется с телом. Он мой! Мой! Понятно? – Гария, ты устраиваешь много шума, не имея к тому ни малейшего повода, – попыталась ласково успокоить ее Валентина. Когда Беренгария находилась во взбудораженном состоянии, ее самая доверенная придворная дама начинала страшиться, что подтверждаются подозрения королевского двора насчет душевной болезни королевы. Было хорошо известно, что мать Беренгарии зачала дочь в один из редких моментов просветления, но родила – в тисках безумия. Все, кто был тесно связан с королевским домом Наварры, внимательно следили за сумасбродными выходками миловидной Беренгарии. Не осталась незамеченной необычность ее поведения и при дворе английского короля. – Скорее всего, отсутствие Паксона в конце концов объяснится, как я и предположила, необходимостью выполнить какое-то поручение, – успокаивала Валентина королеву. – А сейчас, если я тебе больше не нужна, мне хотелось бы поспать немного, потом же я непременно отправлю послание султану. Разрешите удалиться, моя королева? – сказала, низко кланяясь, Валентина. – Дражайшая леди, наверное, действительно Я подняла шум из-за пустяка, о чем сейчас сожалею. Ты выглядишь усталой, Валентина! Я ужасно вела себя по отношению к тебе и прошу за то прощения, – сладким голосом замурлыкала Беренгария, простодушно округлив глаза. – Чтобы показать тебе, сколь великодушна твоя королева, я позволю тебе спать в моей постели, и никто тебя не побеспокоит, я сама прослежу за этим. Скажи, что прощаешь меня, милая Валентина, моя лучшая подруга! Скажи, что прощаешь свою королеву! – круглые простодушные глаза стали задумчивыми, розовый язычок появлялся и исчезал, в то время как королева сжимала и разжимала свои пухлые ручки. При виде изменившегося лица королевы Валентина забыла об усталости, и кровь с такой силой заструилась по жилам, что ноги сами собой понесли ее, несмотря на давившую раньше тяжесть. В одно мгновение оказалась она за дверью и помчалась по тропинке сада. – Валентина! – донесся до ушей придворной дамы оклик королевы. – Валентина! – Будь ты проклята! – пробормотала девушка, продолжая бежать. Нет, уж лучше оказаться в застенке, чем терпеть все это. Никогда она не отдаст себя во власть этих нежных розовых ручек! – Никогда, – шептала Валентина. Ее густые волосы цвета воронова крыла расплелись и разметались по спине. Она тяжело дышала, слезы струились по щекам. Девушка замедлила шаг и прислонилась к дереву, вытерла слезы и еще раз поклялась себе, что никогда розовые руки королевы не прикоснутся к ее телу. Куда же подевался этот проклятый султан, завладевший сердцем королевы? Это из-за него она оказалась в таком ужасном положении! Если бы его визиты продолжались, Гария не обратила бы на нее свой взор. Как бы в ответ на мольбы девушки, к ней подъехал всадник и остановился возле плачущей придворной дамы. – Королевская сводня вышла на прогулку? Вы сейчас гуляете… или сводничаете? – грубо спросил Паксон, склонившись к Валентине, но не сходя с коня. Не обращая внимания на сарацина, Валентина быстро зашагала по пыльной дороге, независимо вздернув подбородок и не беспокоясь, что Паксон увидит слезы на ее щеках. – Валентина! – окликнул Паксон. – Остановись! Я хочу поговорить с тобой. Валентина сделала вид, что не услышала его слов. Паксон спешился и спустя мгновение уже сжимал девушку в объятиях. Тогда-то он и заметил, что она плачет. – В чем дело? – мягко спросил он. – Кто довел тебя до слез? Кончиками пальцев он вытер слезинку, скользнувшую по гладкой коже. – Скажи, кто тебя обидел, и я вытрясу из него всю душу! Взгляни на меня! – попросил он. Валентина против своей воли заглянула в темные глаза и почувствовала, что тонет в глубине взора. Руки и ноги у нее ослабели и задрожали. В этот миг она поняла, что Паксон – воин, и, согласно его разумению, женщина должна быть завоевана, как кусок земли, город или корона. Завоевав же ее, он станет рассматривать свое приобретение как собственность и будет сражаться, защищая ее, но не из-за чинимых несправедливостей, а по гораздо более прозаической причине: чтобы кто-либо не отнял у него нажитое добро. Валентина не желала становиться собственностью Паксона. Девушка никому не хотела принадлежать, а сколько себя помнила, она всегда кому-нибудь принадлежала: была сначала дочерью своего отца и ученицей наставников, затем подданной короля и придворной дамой королевы – всегда ее личность растворялась в чьей-то личности. Внезапный проблеск истины подсказал девушке, что ее самым заветным желанием было бы стать самой собой, отвечать за себя, быть Валентиной. А в глазах Паксона читалась просьба принадлежать ему, и если сейчас она проявит беспечность, то окажется в его власти, и он завладеет ею – ее разумом, ее телом, сердцем и душой. Валентина насторожилась, но глубокий взгляд агатово-темных глаз необъяснимым образом уже заворожил ее. Горло у девушки сжалось, и она покачнулась, но крепкие руки поспешили поддержать гибкий стан. Валентина была так измучена и так утомлена, что ей захотелось закрыть глаза и остаться навеки в надежном и теплом кольце рук сарацина. Она не сделала и попытки высвободиться и затихла, лишь крепче прижавшись к юноше и прислушиваясь к ровному биению его сердца. Паксон опустил глаза на копну мягких спутанных волос у своей груди, и у него возникло желание вечно оберегать и защищать эту девушку. Она была такой теплой, такой нежной… Он заключил ее лицо в свои ладони и заглянул в сапфировые озера глаз, опушенных густыми темными ресницами, на которых еще поблескивали слезинки. Его уста прильнули к губам Валентины, сначала робко, потом все более настойчиво. Поколебавшись, Паксон отстранил от себя девушку. – Валентина, я спросил, а ты мне не ответила. Он заботливо подвел ее к выступавшему из земли камню и сел рядом. – Расскажи мне, почему ты плачешь. Может, я смогу тебе чем-либо помочь? Паксон был потрясен впечатлением, произведенным на него поцелуем. Необходимо было что-то сказать, все равно что, лишь бы отогнать от себя наваждение. Ни одна женщина так не волновала его прежде. Гладкая черная кошка, не отходившая от Паксона, уткнулась мордой в руку Валентины. Девушка осторожно почесала ей за ухом. Пантера сразу же успокоилась и улеглась у ног беседовавших. – Ну так расскажи мне, почему ты плачешь. Ты должна рассказать мне! Все всегда кажется более простым, когда поговоришь с кем-то. Так наставлял Аллах, – с улыбкой добавил султан. Валентина, однако, не делала попыток заговорить. – Все из-за твоей королевы? – спросил Паксон. Валентина кивнула. – Она сердится, потому что я перестал приходить к ней? Лишившись моего внимания, Беренгария заставляет тебя страдать? Я угадал? Поэтому слезы застилают тебе сейчас глаза? Девушка снова кивнула. – Понятно… – задумчиво протянул юноша. – Я надеялся, что ошибаюсь. Значит… если я не приду к ней сегодня вечером, это обернется против тебя? Потеряв над собой власть, Валентина выпалила: – Я ненавижу прикосновения ее рук, этих мягких розовых ладошек! От них по коже идет озноб. Лучше умереть! – всхлипнула она. Паксон прижал ее темноволосую головку к своей груди и устремил взгляд к далеким холмам. – Можешь сказать своей королеве, что я нанесу ей визит сегодня вечером. Осуши слезы свои и выброси все это из головы. Я поговорю с Беренгарией, и, поверь моему слову, больше она не дотронется до тебя. Клянусь пророком Мухаммедом! Посмотри на меня, Валентина! – произнес он, глубоко заглянув ей в глаза. – Поверь мне! «Если бы я мог, то с радостью утонул бы в этих сапфировых озерах», – безрассудно подумал Паксон. Усилием воли отбросив мысль, он помог Валентине подняться. – Пойдем, я отвезу тебя во дворец. Небезопасно девушке прогуливаться за городскими стенами без сопровождающих. Не беспокойся, что меня увидят христиане. Как участник переговоров, я имею право находиться в городе. Твердые мускулы на руках султана напряглись, когда он усаживал Валентину на своего вороного коня. Пантера держалась рядом, поглядывая желтыми глазами на девушку. Валентина склонила голову на грудь своего защитника и прикрыла усталые глаза. Ресницы легли, словно темные шелковистые опахала, на щеки, белые, как слоновая кость. Незнакомое чувство шевельнулось в душе Паксона, когда он посмотрел сверху вниз на прекрасное лицо девушки. Это не было сладострастным желанием и не было… нет, не могло быть любовью. Пантера заворчала и мотнула головой. – Вот как, кошка! Ты тоже чувствуешь это? – тихо спросил Паксон.* * *
Королева находилась в башне в комнате Тарсы. Она пришла, чтобы поговорить о Валентине. Беренгария из осторожности не раскрывала истинной причины своего раздражения. Весьма неразумно было бы признаться в том, что она неверна Ричарду, сколь близкими не стали бы ее отношения со смуглой кипрской принцессой. Тарса сидела на низком стуле, бездумно перебирая струны лютни. Время от времени она издавала сочувственные возгласы, в то время как Беренгария сердито мерила шагами комнату, жалуясь на поведение Валентины. Кипрская принцесса была достаточно умна, чтобы не вмешиваться и не вставлять свои уничижительные замечания в презрительные речи королевы. При всей ненависти Тарсы к Валентине, благородное воспитание не позволяло смуглой принцессе высказывать мнение, пока Беренгария не даст понять, что отнесется благосклонно, если собеседница возжелает выразить и свое негодование по поводу поведения придворной дамы. – Пора преподать Валентине урок! – пылко воскликнула Беренгария, гневный румянец казался ярче из-за бледно-сиреневого тона скромного платья с высоким воротником. – Несмотря на нашу давнюю дружбу, ее следует наказать! Валентина перешла все границы дозволенного! – решительно заявила королева. – Как же, Ваше Величество, намерены вы наказать ее? – как бы между прочим спросила Тарса, хотя принцессу не отпускало внутреннее напряжение. И тогда Беренгария произнесла слова, которых так ждала Тарса: – Ее надо высечь! Я сама стану наблюдать за исполнением наказания. Десять ударов плетью на закате солнца! И ты, милочка, тоже будешь присутствовать при этом, – пухлая рука королевы, унизанная кольцами, заласкала кудрявую головку Тарсы. Улыбаясь, Беренгария легкой походкой приблизилась к высокому окну и глянула вниз на дорогу, проходившую вдоль стен дворца. Паксон! А кто это с ним? Неужели… Валентина? Королева заслонила от солнца глаза, чтобы получше разглядеть происходящее внизу. Сердце бешено забилось у нее в груди, когда красавец-сарацин наклонился, чтобы поцеловать придворную даму, а та в ответ вскинула голову и улыбнулась. То была прелестная улыбка! Даже издали Беренгария могла видеть, сколь красит улыбка лицо Валентины. А Паксон! Он тоже улыбнулся! Нежно, мягко!.. Такой улыбкой султан Джакарда никогда не удостаивал ее, королеву! Вдруг юноша обнял придворную даму и… поцеловал долгим и страстным поцелуем. – Пятнадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария Тарсе. Она неотрывно смотрела, как Паксон спешивается и снимает Валентину с седла. Сарацин опустил руку девушке на плечо и склонился, приблизив губы к ее лицу. Он произнес нечто такое на прощание, что заставило Валентину улыбнуться. – Двадцать ударов плетью! – крикнула Беренгария голосом, полным злобы. Тон королевы заставил Тарсу поднять глаза, отведя взор от лютни. Ничего не зная о развернувшейся у стен дворца сцене, она была потрясена внезапной ненавистью, отразившейся на лице Беренгарии. Если раньше кипрская принцесса опасалась, что королева впустую грозит наказанием Валентине, то теперь уже не сомневалась в серьезности угрозы. У стен дворца Паксон поднялся в седло и теперь, наклонившись, разговаривал с Валентиной. Они не могли знать, что мстительный взгляд Беренгарии устремлен на них. – Скажи королеве, я ее не разочарую, и, Валентина, утри же наконец глаза от слез! Это непременно тебе следует сделать, прежде чем отправиться к Беренгарии. Помни, что я сказал: тебе никогда не придется покоряться ее мягким ручкам! Вот видишь, – непринужденно рассмеялся Паксон, – и у нас, мусульман, есть сердца! Совсем, как у христиан. Только, – снова усмехнулся юноша, – наши сердца бьются так, как и должны биться: наверное, несколько быстрее, чем у вас. Валентина, улыбаясь, смотрела, как человек, конь и пантера исчезают за поворотом пыльной дороги. Торопливо пробежав по тропинке сада и вверх по лестнице в свою комнату, придворная дама поспешила привести себя в порядок. Она ополоснула лицо холодной водой, на скорую руку расчесала волосы и заново красивой заколкой укрепила тяжелые пряди, скрученные в узел на затылке. Бегло осмотрев свое платье, Валентина сочла его приемлемым для визита и легко сбежала по лестнице в покои королевы. Беззаботнее, чем когда-либо прежде в последние дни, с улыбкой на устах, придворная дама вошла в комнату и обнаружила, что Беренгария уже ее ждет. – У меня хорошие новости, Гария. Сарацин придет сегодня. Я встретила его на дороге. Он просит прощения и говорит, что будет у тебя вечером непременно. Паксон даже был так любезен, что подвез меня на своем коне. – Ты наглая лгунья, Валентина! – резко заявила королева. – С этого момента изволь, обращаясь ко мне, называть мой королевский титул. Удивленная неожиданным выпадом, придворная дама отступила и оперлась на стену, чтобы не упасть. – Я видела из окна, как сарацин целовал тебя! А ведь только сегодня утром я предупреждала, он мой и только мой! Ты же при первой возможности прильнула к его телу! Уже тогда я знала, что права: эти последние две ночи он провел с тобой! Не смей мне врать, Валентина! Я все вижу по твоим глазам. Теперь Сина будет впускать его в сад, а тебе я запрещаю с ним видеться. Понятно? – Да, моя королева, – спокойно ответила Валентина, осознавая, что сейчас не время возражать. – Понятно. – Раз ты устала, то, наверное, тебе следует сейчас поспать, потому что позже выспаться, по крайней мере на спине, тебе уже не удастся. Я решила, что своими наглыми поступками ты заслужила двадцать ударов плетью. И ты сама во всем виновата, Валентина! – ядовито заметила Беренгария. Придворная дама не произнесла ни слова. Оправдания были бы бесполезны. Королева кипела от злости, раздражаясь от самообладания «провинившейся». Как же мог Паксон, страстный и пылкий любовник, увлечься таким бесцветным существом, как Валентина? Ей недоставало огня и пылкости, а их, по мнению Беренгарии, очень ценил в женщинах красавец-сарацин. Когда дверь за придворной дамой закрылась, королева села на диван и задумалась. Пора избавляться от Валентины. Но как? «Думай, Гария!» – приказала она себе. Должен же быть какой-либо выход! И чем скорее она избавится от несносной подруги-соперницы, тем лучше! Может быть, Ричард сегодня за ужином наведет ее на какую-нибудь мысль? Надо поговорить с ним, и, может быть, отыщется решение. Но следует быть очень осторожной, чтобы никто ни о чем не догадался. И тени подозрения не должно лечь на королеву, и никто не должен заподозрить, что здесь замешан сарацин. Дрожь пробежала по телу Беренгарии, едва перед мысленным взором возник образ темноволосого султана, склонившегося над ее обнаженным телом. Она заставит Паксона позабыть, что его взгляд падал на эту бесцветную придворную даму! Беренгария была убеждена, что удержит сарацина в своей постели. Так или иначе, этот юноша будет принадлежать ей – пока то угодно королеве!ГЛАВА 5
Когда последние отблески заходящего солнца окрасили в розовые тона белые стены, окружавшие Акру, Валентина вошла в комнату королевы, приготовившись понести несправедливое наказание. Тарса, возлежавшая на диване, казалась искренне удивленной появлением придворной дамы. Кипрская принцесса ожидала, что потребуется позвать вооруженных стражников, чтобы притащить и наказать провинившуюся. Беренгария явно нервничала, губы у нее побелели. – Я чрезвычайно рада, что ты понимаешь, насколько серьезно я говорила о двадцати плетях, заслуженных тобою, Валентина. В последнее время вела ты себя по отношению ко мне довольно нагло. Было бы неприятно посылать за тобой стражников. – Моя королева говорит о стражниках, но ни одного воина в покоях я не заметила, – проговорила Валентина чуть ли не шепотом. – Я решила избавить тебя от позора. Лишь мы с принцессой будем свидетелями того, как ты станешь расплачиваться за свои проступки. Обратившись к Тарсе, Беренгария приказала: – Принцесса, позаботьтесь, чтобы провинившаяся придворная дама была соответствующим образом подготовлена к наказанию. Тарса провела по губам кончиком языка и сдернула корсаж платья с плеч Валентины, обнажив ее тело до пояса. Беренгария молча наблюдала. Огонек возбуждения загорелся в глубине карих глаз, когда она заметила совершенство груди Валентины. Тарса, ревниво отметив восхищение во взгляде Беренгарии, грубо толкнула «провинившуюся», и Валентина через всю комнату пролетела к железному канделябру, прочно прикрепленному к каменной стене. Своим собственным поясом кипрская принцесса привязала придворную даму за запястья к канделябру. – Мне жаль, дорогая, но это необходимо, – произнесла Беренгария. – Твое бесстыдство просто истощило мое терпение. Тебя нужно проучить. Королева говорила ледяным тоном, но Валентина уловила в ее голосе нотки возбуждения и прижалась к стене так, что шершавые камни врезались в нежную плоть. Тарса откинула со спины Валентины длинные черные волосы. Кончиками пальцев она коснулась ее шелковистой кожи и нахмурилась. – Да, принцесса, она мила, не правда ли? Жаль, конечно, портить такую гладкую кожу, – Беренгария подошла ближе и провела пухлой розовой ручкой по плечам своей придворной дамы. Валентина содрогнулась от неожиданного прикосновения сильнее, чем вздрогнула бы от удара плети. Голубовато-зеленые глаза потемнели, приобретя темно-зеленый оттенок. Беренгария приняла непроизвольную дрожь девушки за проявление удовольствия, доставляемого ее прикосновениями. Она встала перед беспомощной жертвой и придвинулась, чтобы потрогать грудь Валентины. – Не смей! Не прикасайся ко мне! – хрипло крикнула девушка. – Ты мне отвратительна! Я ненавижу эти твои ласки! Прибереги свои порочные наклонности для кипрской подружки по постели! Беренгария медленно занесла руку для удара и отвесила придворной даме пощечину. – Твоя королева приказывает тебе замолчать! Хоть я и была склонна помиловать тебя, но теперь мое великодушие иссякло. Начинайте, принцесса! Тарса встала за спиной Валентины и крепко зажала в руке плеть вроде той, которыми пользуются погонщики. По молчаливому кивку королевы Тарса обрушила короткую кожаную плеть, завязанную узелками, на спину Валентины, оставив на теле красный рубец. Боль пронзила девушку, сжавшуюся в ожидании очередного удара. Она упрямо прикусила губу, не желая кричать. Беренгария снова подала знак, и Тарса во второй раз опустила плеть на свою жертву. Валентина вжалась в стену, но не издала ни звука. Черные глаза Тарсы встретились с глазами Беренгарии. Королева тяжело дышала, словно плеть опускалась на ее тело, и кипрская принцесса поняла, что это означает: Беренгария наслаждалась новизной ощущений. Она приоткрыла влажные губы и прикрыла томные глаза. Внимательно наблюдая за Беренгарией, Тарса в третий раз изо всех сил хлестнула Валентину. Тело девушки судорожно дернулось от боли, колени подогнулись, и она тяжело повисла, привязанная за руки к канделябру. Плеть, похожая на змею, снова со свистом рассекла воздух и вгрызлась в плоть жертвы. Но придворная дама все так же молчала, ни единого стона не сорвалось с ее губ. Беренгария опиралась о спинку стула, она учащенно дышала, бедра слегка колыхались, подчиняясь внутреннему ритму, сотрясавшему тело. Чувственность королевы нашла отклик и в душе Тарсы. Возбуждение заставило ее опять нанести удар по безжизненному телу Валентины. Свист плети бесконечно долго наполнял комнату, плеть жалила и жалила окровавленную спину. Жертва не сопротивлялась: Валентина покорно висела на вытянутых руках. Тарса встревожилась и вопросительно глянула на королеву. Беренгария вцепилась в спинку стула, косточки пальцев побелели. Волны дрожи одна за другой сотрясали ее, пока, обессилев, она не упала на колени. Принцесса снова занесла для удара руку, ее глаза дико сверкали, кровь кипела в жилах. – Нет! – крикнула Беренгария. – Не надо больше! Достаточно! Тарса застыла с поднятой рукой. – Моя королева приказала дать двадцать плетей. Двадцать эта тварь и получит! Плеть снова опустилась на спину несчастной. – Достаточно, я сказала! Приказываю тебе немедленно остановиться! – голос Беренгарии звенел от ужаса содеянного. Валентина вела себя так тихо, что это пугало. Нетрудно скрыть, что королева употребила свою власть и приказала высечь придворную даму, но убийство вряд ли легко сойдет с рук даже королеве. – Прекрати! Иначе ты ее сейчас запорешь до смерти! – Я содрала бы кожу с ее спины за каждый презрительный взгляд, брошенный в мою сторону, – выкрикнула Тарса. – Прошу, Ваше Величество, позвольте мне закончить порку, чтобы отучить провинившуюся выказывать пренебрежение к тем, кто лучше нее! – Нет, Тарса, – Беренгария опустила мягкую ладонь на смуглую руку принцессы. – Я не хочу ее убивать. Будем считать, что урок она получила. Отвяжи Валентину и позови Сину. Тарса повиновалась, черные глаза сверкали неутоленной ненавистью. – В следующий раз, высокочтимая леди, – пробормотала она, разрезая пояс украшенным драгоценными камнями кинжалом, который всегда носила при себе, – в следующий раз я вас убью. Старая Сина вскрикнула от ужаса, увидев, в каком состоянии Валентина. Тарса швырнула избитую девушку на диван лицом вниз. Длинные кровоточащие рубцы покрывали хрупкую спину. – Что ты наделала? – возмущенно накинулась Сина на Беренгарию, пользуясь правом кормилицы бранить свою воспитанницу. – Валентина заслужила это наказание, – ответила Беренгария. – Я убедилась в коварном обмане, прежде чем решилась наказать ее. Как королева, я могла бы иметь и меньше причин, чтобы приказать ее высечь. – Глупая девчонка! – вознегодовала Сина. – Ты позволила этой язычнице заставить тебя отвернуться от самой преданной из подруг, какая только когда-либо у тебя была! Острые голубые глаза Сины пронизывали кипрскую принцессу. – Поостерегись! – посоветовала старая женщина сумасбродной королеве. – Посмотри, кожа этой дикарки блестит от пота, вызванного похотью! Что ты нашла в этой черномазой? Темные волосы у нее на руках и над верхней губой наводят меня на мысль об обезьяне! – Об обезьяне? Ах ты, старая ведьма! Да я тебе глаза сейчас выцарапаю! – завопила Тарса, кидаясь на Сину. Беренгария бросилась разнимать дерущихся. – Прекратите, говорю я вам, и немедленно! Убирайтесь вон из моих покоев! – приказала она и добавила, кивнув в сторону Валентины: – И заберите с собой эту падаль! Живо! Тарса бросила на Валентину взгляд, полный ненависти. Сина же прижала безжизненную девушку к своей груди, сокрушенно прищелкивая языком и нашептывая ласковые слова. – Заткнись, старуха! Отнеси Валентину в ее комнату и там продолжай свою воркотню! Даже когда мы были детьми, ты всегда отдавала ей предпочтение! Ты всегда считала, что она красивее, умнее, искуснее в рукоделии! Признайся, ворона, ты всегда любила ее больше! – от жалости к самой себе в глазах Беренгарии появились слезы. – Нет! Я всегда лучше относилась к той, кого вскормила грудью. По-моему, Валентина не отличается ни красотой, ни умом, но следует признать, характер у нее мягче. А ты предпочла давней дружбе кипрскую обезьяну с женскими грудями! Тарса зашипела и снова приготовилась напасть, красными острыми ногтями нацелившись в лицо старухи. – Проклятая ведьма! – процедила она, ощерив зубы, как дикий зверь. – Хватит! – приказала Беренгария. – Лучше помоги Сине дотащить мою придворную даму до ее комнаты. Давай! Тарса метнула на Беренгарию предостерегающий взгляд. Было ясно, принцесса затаила злобу. Валентину где пронесли, где протащили по каменной винтовой лестнице и положили на кровать. Тарса вытерла ладони о платье, словно их испачкала. – Убирайся! – бранилась Сина. – Если ты еще когда-нибудь хоть пальцем прикоснешься к этой девушке, королю Ричарду станет известно, что случилось сегодня вечером, я уж о том позабочусь, и вряд ли ему понравится подобное обхождение со знатной дамой. Убирайся! Тарса сделала угрожающее движение в сторону служанки, и та отступила. Одарив старуху зловещей улыбкой, принцесса выскочила за дверь. Гортанный смех гулко прозвучал отвратительным воплем среди голых каменных стен, укрепив Сину в ее мнении насчет «черной обезьяны». Брызнув на Валентину холодной водой из кувшина, старуха привела девушку в чувство и принялась лечить несчастной окровавленную спину. Она хлопотала и квохтала, бегая вокруг, словно наседка, в то время как Валентина всхлипывала от ее осторожных прикосновений. – Пройдет немало дней, прежде чем ты оправишься, цыпленочек. Я уж достану для тебя какое-нибудь снадобье, чтобы облегчить твою боль и навеять сон. Отдыхай же пока! Измученная девушка заснула. Слабые болезненные вскрики изредка вырывались у нее из груди, ей чудились во сне сильные руки, обнимавшие стан, и темные глаза, насмешливо ловившие ее взор. Сина приготовилась провести ночь у постели Валентины. Плечи старой женщины поникли. Как могла Беренгария подумать, что кормилица больше любит Валентину? Конечно, она любит эту девушку, но не больше, чем Беренгарию с ее глазами газели. Разве не старая Сина вскормила ту, что стала теперь новой королевой Англии? Но даже думая так, старая женщина чувствовала, как ледяная рука страха сжимает ей сердце. Неужели же случится то, чего всегда опасалась кормилица королевы? Неужели Беренгария повторит путь своей матери, ведущий в пучину безумия?* * *
В своих покоях Беренгария переоделась в платье из бледно-желтого шелка, которое она надела поверх юбки темно-бронзового оттенка. Королева заперла дверь сразу после того, как ушли Сина и Тарса, но спустя несколько минут смуглая принцесса вернулась и поскреблась в дверь, чтобы ее впустили. Беренгария бессердечно сделала вид, что ничего не слышит, и Тарса, обидевшись, удалилась. Королева неторопливо расчесывала свои длинные темные волосы, пока не добилась безупречного блеска. Потом она украсила прическу тонкой, как паутинка, вуалью и золотым обручем. Закрепив пояс из золотистой ткани на пышных бедрах, Беренгария глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и вышла из спальни. По-королевски гордо вскинув голову, она направилась для ужина в зал, собираясь извиниться перед принцессой Джоанной и другими дамами за Валентину, чье отсутствие могло оказаться замеченным и вызвать удивление. Перед ней распахнулись тяжелые двери, украшенные бронзовыми пластинками. Обеденный зал был освещен сотнями факелов, прикрепленных к высоким каменным стенам. На столах слуги уже расставили серебряные подносы и парные им кубки. Рука сама так и тянулась к свежим фруктам и мясным закускам. Упоительный запах жареной свинины, приправленной пряностями, щекотал ноздри. Слуги наливали в кубки вино и расставляли солонки. Раздавались ненавязчивые звуки настраиваемых инструментов. Ричард уже занял свое место во главе стола, а на кресле, предназначенном для королевы, непринужденно расположился Филипп Французский. Он болтал, развлекая Ричарда непристойностями. Взгляд Беренгарии упал на тонкое, по-детски округлое лицо Филиппа. Стараясь не допустить, чтобы на ее лице отразились истинные чувства, королева украдкой разглядывала молодого человека. Темные волосы вились и без помощи масла, короткие тонкие ноги были искривлены оттого, что он начал ездить верхом в слишком юном возрасте. В лице мелькалочто-то ястребиное из-за слишком тонких бровей и чересчур маленьких глаз. Поджатые губы и длинный нос с горбинкой не улучшали впечатления. При мысли, что Ричард предпочел это тщедушное тело ее мягким и соблазнительным формам, Беренгария приходила в бешенство от унижения. Сам Ричард был великолепен в золотисто-пурпурном одеянии, которое открывало статную шею и подчеркивало ширину могучих плеч. Его руки пониже локтя украшали браслеты, подаренные посланником Саладина. Любому другому человеку они пришлись бы впору лишь на предплечье, но Ричард носил их на запястьях. Загорелые мускулистые руки казались необыкновенно сильными, и Беренгария ослабела, представив, как они могли бы сжать ее в объятиях – в объятиях, сладость которых ей так и не довелось испытать. Если бы Ричард любил ее и обращался бы с ней как со своей женой, сарацин никогда бы не оказался в постели королевы, и никакой другой мужчина тоже. В груди Беренгарии билось сердце молоденькой девушки, влюбившейся в Ричарда Плантагенета, – той самой девушки, которая отказывалась от еды и готова была изнурять себя до смерти, если бы стечение обстоятельств и огромное приданое не решили бы дела в ее пользу. И даже теперь, зная об изъянах в натуре короля, Беренгария с легкостью отказалась бы от короны и высокого положения и согласилась бы стать дочерью конюха, лишь бы Ричард воспылал к ней страстью. Труба коротко возвестила о прибытии придворных дам, и зал наполнился шумом отодвигаемых стульев и сердечными приветствиями. Военачальники королевской армии стоя встречали вошедших дам, почтивших их своим присутствием. Ричард тоже встал из-за стола из почтения к королеве, но при этом не прервал беседу с Филиппом. Беренгария устремила пронизывающий взгляд на французского монарха. Слегка повернувшись, он встретился с ней глазами. Королева победно вскинула голову: даже если Филипп и любовник Ричарда, ему все равно придется уступить ей место рядом с мужем. Подходя к столу, Беренгария услышала, как Ричард шепотом сказал Филиппу: – Если ты не будешь более внимательным и почтительным к моей супруге, боюсь, она напустит на тебя Старца Гор. В ответ Филипп громко захохотал, но что-то в глазах Беренгарии заставило его оборвать смех и торопливо пройти к своему месту на противоположной стороне стола. – Как мило ты сегодня выглядишь, любовь моя, – любезно произнес Ричард, отметив изысканность наряда и красоту золотого обруча на голове. – Ваша учтивость льстит мне, мой повелитель, – застенчиво ответила Беренгария. Усевшись рядом с Ричардом так, чтобы верховный тамплиер мог видеть их вдвоем в полном супружеском согласии, Беренгария повернулась к мужу и спросила: – Кто этот Старец Гор, о котором, как я случайно услышала, вы говорили с Филиппом Французским? Ричард рассмеялся. – Так, значит, ты на самом деле напустила бы шейха аль-Джебала на моего галльского друга? Беренгария позволила мужу некоторое время повеселиться, прежде чем переспросила его снова: – Но я вас спрашивала, мой повелитель, о Старце Гор. – Шейх аль-Джебал, дорогая, известен в христианском мире как Старец Гор. Его боятся и христиане, и мусульмане. Я с удовольствием развлеку тебя рассказами об этом человеке, когда у нас для этого будет больше времени. Беренгария расцвела от проявленного к ней со стороны Ричарда внимания и с нетерпением стала ожидать, когда же он вновь с началом трапезы повернет к ней пламенеющую огненными кудрями голову и заглянет в глубину ее глаз. Верховный рыцарь-тамплиер закончил благодарственную молитву Господу за богатый стол, и слуги начали разносить блюда. Верный своему слову, Ричард не позволил остальным втянуть себя в беседу и повернулся к королеве. – Итак, моя прелесть, ты хотела, чтобы я рассказал тебе леденящие кровь истории о древнем убийце? Начну с того, что никто никогда не видел его лица. По крайней мере, так утверждает молва. Он правит землями, простирающимися от Самарканда до Каира, и на просторах его владений возвышаются горы. Его последователей называют «федаинами», то есть «верными». Никто не может ускользнуть от их разящего смертоносного клинка. Старец Гор не подчиняется божьим законам и признает высшей властью лишь свою собственную. Он всегда воздвигал и старался поселиться в замках, возвышающихся над городами, поэтому те, кто исповедует ислам, и прозвали его Старцем Гор. Лишь в немногих городах Персии и Сирии нет замков, принадлежащих федаинам. Но один из них чаще остальных упоминается людьми – Аламут, Гнездо Орла. Это главный замок шейха аль-Джебала. Говорят, он расположен на вершине неприступной горы, и за его стенами таятся муки ада и блаженства рая. Ричард долго рассказывал Беренгарии об убийствах, приписываемых шейху аль-Джебалу, и страхе, пронизывающем сердца людей, когда шепотом произносится его имя. – Никто никогда не знает, в какой момент и по какой причине он нанесет удар. Я слышал, иногда он честно предупреждает о вынесенном федаинами смертном приговоре, но не запиской, а неожиданной смертью верного слуги, или же тот, кому вынесен приговор, при пробуждении находит кинжал, воткнутый в подушку. Мне довелось также слышать рассказ об одном каирском калифе. Этот калиф так перепугался, несколько раз обнаружив предупреждение федаинов, что сам пронзил себя кинжалом, лишь бы не жить в вечном страхе перед неизбежно приближающейся гибелью. Беренгария от ужаса тихо вскрикнула и широко открыла глаза, побуждая мужа рассказать ей еще что-нибудь о шейхе аль-Джебале и федаинах. – Но, должно быть, я пугаю тебя, и ты не сможешь сегодня заснуть ночью! – отказался Ричард продолжать рассказ. – О нет, мой повелитель, – возразила Беренгария, – продолжайте, а страх уйдет, если я буду знать, что вы рядом и в любую минуту защитите меня, – она опустила глаза, притворно изображая скромность, и слабый румянец окрасил ее щеки. Ричард не мог не уловить в ее словах тонко завуалированное приглашение разделить с ней ложе, и досада короля проявилась в том, что речь его стала более резкой. – Я позаботился о надежной охране замка, любовь моя. Не бойся, никто не потревожит твой сон. Беренгария пожалела, что проявила настойчивость. Ричард не из тех мужчин, на которых можно охотиться, пытаясь завоевать их расположение! Она спросила: – А эти федаины… как отличить последователей Старца Гор от остальных? – Никто не может распознать их, дорогая. Может быть, они и сейчас находятся здесь, среди нас, в то время как мы о них говорим. Кто знает, когда и кому они нанесут свой следующий удар! – Ричарду приятно было видеть побледневшее лицо королевы и в особенности ее нижнюю губу, задрожавшую от волнения. Однако в глазах Беренгарии, в самой глубине, зажглась какая-то странная искорка, и Ричард не понял, только ли угроза, исходящая от федаинов, испугала его пухленькую жену с розовыми ладошками. Королева вернулась к трапезе и принялась за кусок жареной свинины. В голове у нее вертелись мысли об убийцах и угрозе, связанной с возможным присутствием в зале федаинов. Если то, что говорит Ричард, правда, значит, тогда на самом деле Старец Гор обычно посылает предупреждение… неожиданная смерть верного слуги… или служанки… Валентины… Шум спора отвлек Беренгарию от дум. Филипп затронул в беседе тему, испортившую хорошее настроение короля. Ричард явно был раздражен и недоволен, лицо у него побагровело и цветом стало сливаться с пурпуром одеяния. Одного взгляда на французского монарха хватило Беренгарии, чтобы понять: Филипп преднамеренно направил беседу в такое русло, чтобы отвлечь внимание Ричарда от жены. – Переговоры о пленниках провалились! – вознегодовал король Англии. – Я не нуждаюсь в напоминаниях, Филипп! Может быть, мы и завоевали Акру, но это наш единственный успех! Мусульманские пленники словно цепи у меня на ногах. Я не могу ни кормить их, ни выделить людей для надзора за ними, и освободить не могу, потому что они тотчас же присоединятся к войску Саладина. А на переговорах осталась без внимания моя просьба отпустить рыцарей, плененных мусульманами. Даже мое предложение о выкупе было отклонено! Но я не позволю делать из себя дурака! Я этого не потерплю! – Ричард стукнул кулаком по столу и смел на пол все, что находилось в пределах досягаемости. Опустившись в кресло, он сжал в руке кубок с вином. Мрачное настроение овладело королем. Ничего не замечая вокруг, Ричард устремил взор в пространство. Беренгария наклонилась к нему так, чтобы только муж слышал ее. Темные миндалевидные глаза пытливо всматривались в лицо монарха. Королева постаралась определить, какое же впечатление произведут на супруга ее слова. – Мой повелитель, возможно, Саладин не может отпустить плененных рыцарей, потому что они уже мертвы. Мы, христиане, знаем, сколь кровожадны эти мусульмане. Если те, кого вы хотите выкупить, уже казнены, то их близкие, рассчитывавшие на ваше содействие в деле их освобождения, могут в таком случае принять в уплату золото, раз уж убитых все равно не вернуть к жизни. Ричард поднял на жену свои голубые глаза и улыбнулся. – Моя дорогая, твоя мудрость в военных делах просто потрясает, а рассудительность мне крайне нравится. Действительно, по какой другой причине Саладин тогда нарушал бы данное прежде слово? Мы должны признать: плененные рыцари мертвы. Я склонен полагать, что, требуя освобождения пленников под нажимом их друзей и родных, в каком-то смысле я подписал им смертный приговор. Что ж! Остается только одно – мстить! Один мусульманин за каждого погибшего христианина! Нет, двадцать за одного! Неужели же одна христианская душа не стоит двадцати мусульманских? Ричард откинулся в кресле, довольный неожиданно принятым решением: оно спасало его честь, избавляло от необходимости платить выкуп за плененных рыцарей и в то же время позволяло отделаться от двух тысяч пленников-мусульман, прокормить которых не было никакой возможности. – Жако! – подозвал король проходившего мимо слугу. – Позаботься, чтобы у леди было самое лучшее вино! Наполни и мой кубок! Я выпью за кроткую мудрость супруги! Беренгария засияла от счастья. Филипп поглядывал в ее сторону, недоумевая, что за событие могло заставить Ричарда возликовать. На глазах у французского монарха король Англии обнял супругу за плечи, притянул к себе и запечатлел поцелуй на румяной щеке. Ревность, ненависть и желание расправиться с Беренгарией сотрясли тщедушное тело Филиппа. – Что за мудрые слова изрекла наша прекрасная королева, сир? Неужели предложила способ избавиться от болезней, осаждающих нашу армию? Лихорадка приобретает характер эпидемии, – Филипп намеренно упомянул о лихорадке и дизентерии в армии христиан, зная, как это беспокоит Ричарда. – Лихорадка, о которой мы говорили с королевой, это лихорадка мщения! – сердито пророкотал Ричард. – А ты что подумал? Надеюсь, не вообразил, что я, словно какая-то нянька, беседую о женских делах? Предоставь выхаживание больных женщинам и слугам! Филипп побелел, испугавшись гнева грозного рыцаря. Беренгария бросила на французского монарха победный взгляд. Глаза у нее засверкали, полные губы соблазнительно разомкнулись. Она вновь глянула на супруга, радовавшегося столь удачно найденному выходу из затруднительного положения. – О каком мщении вы говорите, сир? – спросил один из военачальников. – Какой новый план вы составили, чтобы заставить мусульман поджать хвосты и бежать, оставив Иерусалим детям Господа? Король Англии встал во весь свой громадный рост, возвысившись над присутствующими. – Вот мой план! Все мусульманские пленники будут выведены за городские стены. Их закуют в цепи и плетками сгонят в плотно сбитые группы. А вы, мои благородные воины, – торжественно произнес он, поднимая свой кубок, – налетите на них на своих скакунах и снесете им головы с плеч! За пиршественным столом неожиданно воцарилась тишина. Казалось, последние слова Ричарда еще гулко отражаются под высокими сводами. Воины с мрачными лицами поглядывали друг на друга. Король заметил, какое впечатление произвела его речь, и поспешил пояснить: – Вполне резонно предположить, что Саладин не торопится откликнуться на требование за выкуп или на обмен вернуть под нашу защиту пленных рыцарей, потому что уже свершилась их казнь. Можем ли мы остаться в стороне от мщения? Неужели голова христианина не стоит двадцати голов мусульман? Неужели мы, победители, взявшие приступом Акру, позволим побежденному Саладину противостоять нашей воле? Разве вы не поклялись вернуть Святой Крест и сокрушить врага? Подсчет показал, что захвачено нами двадцать семь сотен пленников. Когда Саладин узнает о постигшей их участи, то в дальнейшем станет охотнее соглашаться с нашими требованиями. Беренгария заметила, что мужчины и женщины в зале переглядываются, бросая косые взгляды на слуг. Она поняла: все уверены, что шпионы Саладина донесут предводителю мусульманских войск о готовящейся бойне. Беседа вскоре коснулась военных подвигов и мести, и дамы сразу же почувствовали, что внимание к ним угасло. Жалуясь на головную боль, Беренгария принесла свои извинения Ричарду и Филиппу и покинула зал. Правильно поняв намек, придворные дамы последовали примеру своей повелительницы, предоставив мужчинам возможность побеседовать о воинской славе без них. В то время как Беренгария желала всем спокойной ночи, разговор за столом снова коснулся лихорадки, сразившей большую часть армии. Ричард стукнул по столу кулаком и призвал к тишине. – В свите королевы есть прелестная девушка, с которой я однажды беседовал о лихорадке. Отец леди Валентины был придворным врачом короля Санчо и провел много времени на полях сражений, сопровождая в походах короля Наварры, поэтому он многое знал о напастях, досаждающих армиям. Его дочь обратила мое внимание на довольно широкую полосу отбросов и нечистот между городскими стенами и расположением наших войск. Зараза происходит от гниющих трупов! Никто их не убирает, мертвые тела лишь клюют стервятники, да растаскивают тощие беспризорные собаки. От огромных куч навоза и человеческих испражнений идет такая вонь, что любого вывернет наизнанку. Достойная леди поведала мне, что ее отец часто отмечал: лихорадка свирепствует в войсках тем сильнее, чем в большей грязи утопает армия. По совету этой придворной дамы я приказываю вырыть глубокие рвы. Специальному отряду будет поручено проследить за сожжением всей этой падали и за последующим захоронением пепла. С этих пор все отхожие места неизменно должны располагаться за пределами лагеря. Лотки со спиртным и всякой дрянью, а также шлюхи, эти разносчицы заразы, будут вышвырнуты из расположения войск. Если мужчины не найдут свою смерть, валяясь с ними, то уж кинжал в боку не минует смельчаков. Шлюхам не место в военном лагере! Послышался ропот недовольства, но никто не осмелился высказаться открыто, это было бы бесполезно. Если приказ не будет выполнен самым тщательным образом, Ричард наложит на военачальников суровое наказание, все это знали. Король закончил свою речь словами: – Поднимем же кубки, друзья, и выпьем за прекрасную леди! Может быть, ее совет спасет многим из нас жизнь! За леди Валентину! Беренгария выбежала из зала, не желая присутствовать при провозглашении тоста. Паксон очарован Валентиной, а теперь и Ричард всячески ее превозносит! Если приказы короля, касающиеся состояния лагеря, окажутся действенными, то скоро в армии христиан на устах каждого воина зазвучит ее имя! Чувства, бушевавшие в душе Беренгарии, стали еще более яростными, чем прежняя ненависть. Валентина! Повсюду, куда ни кинься, Валентина! О, если бы только можно было ее убить!.. Да! Федаины! Федаины шейха аль-Джебала могли бы вонзить кинжал в нежное тело придворной дамы!.. При одной только мысли об этом дрожь пробежала по спине Беренгарии. федаины? Нет! Решение, найденное Ричардом для выхода из затруднительного положения, больше устраивало королеву, замыслившую избавиться от придворной дамы. Достаточно лишь отправить Валентину к башне, где содержатся пленники, до того как их выведут за городские ворота… Довольная тем, как ловко она придумала обстряпать дельце, Беренгария поднялась по каменной лестнице в комнату Валентины. Отослав Сину, королева почувствовала смутную жалость к своей подруге детства, спина которой была покрыта сейчас страшными кровоточащими рубцами. Благодарение Богу, она удержала Тарсу от дальнейшего избиения! После полученных ударов ходить несчастной и без того будет мучительно больно, тем более ужасным было бы ее состояние после обещанных двадцати плетей. Наклонившись над девушкой, королева прошептала: – Валентина, ты меня слышишь? Девушка застонала, шевельнулась и открыла глаза, но, увидев Беренгарию, сжалась. – Не бойся! Я пришла просить у тебя прощения. Иногда мне приходит в голову, что, быть может, я так же безумна, как и моя мать. Скажи, что прощаешь свою подругу, Валентина! Жалобно всхлипнув, девушка попыталась кивнуть. О прощении не могло быть и речи, но Валентине хотелось, чтобы ее поскорее оставили в покое, а ей хорошо было известно, что Беренгария не уйдет, пока не добьется своего. Можно и солгать на этот раз! Отказ в прощении все равно не улучшит положения. Королева снова накажет ее, когда бы не взбрела ей в голову такая блажь. – Ах, Валентина, ты верный друг! Благодарю, что столь добросердечно ты облегчила бремя моей вины. Но я пришла к тебе с вестью от короля! Не только, чтобы выпросить прощение! При упоминании о Ричарде, девушка широко открыла глаза и попыталась пробиться сквозь пелену, опутавшую сознание. Настой трав, который дала ей Сина, дурманил разум. – Король… передал мне какую-то весть?! – Да. Он очень признателен тебе за совет, что ты дала ему насчет лихорадки, распространяющейся в войсках. Валентина просияла. Золотое божество, воин с огненной шевелюрой – он благодарен ей! Валентина понимала: Беренгария говорит правду – а как же иначе могла она узнать о ее беседе с королем, как не от него самого? – Какую же весть посылает мне мой повелитель? – прошептала Валентина, превозмогая боль. Девушка прикрыла веки, вслушиваясь в тихий голос королевы, и не заметила искорки, мелькнувшей в глубине газельих глаз. – Завтра за час до рассвета ты должна быть в том месте, где содержатся пленные мусульмане. Тебе нужно надеть простое платье и подождать, пока не выведут пленников. Один из них украдкой передаст тебе послание. Ты принесешь его и отдашь мне, чтобы я отнесла записку королю. Понимаешь, о чем я говорю? Ричарду необходима твоя помощь! Только тебе он может доверить это поручение. Король пошлет с тобой стражника, но ты не должна допустить, чтобы он догадался о чем-либо. Стражник обязан всего лишь тебя защищать в случае необходимости. Валентина глухо застонала. С какой стати она понадобилась королю? Есть множество других людей, куда более ловких! Они отлично справились бы с его поручением! Почему он просит об этом именно ее? Следует отказаться! Спина болит невыносимо. Еще не известно, сумеет ли она добраться до тюрьмы! Беренгария все поняла. – Послушай, Валентина! Ты должна это сделать! Ричард рассчитывает на тебя, и ты не имеешь права его разочаровывать! Учти, ты единственная, кому он может доверить это поручение, несмотря на боль, ты должна повиноваться! Помни, за час до рассвета! Стражник зайдет за тобой. Валентина утвердительно кивнула головой. Беренгария наклонилась и поцеловала девушку в лоб. – Я сказала королю, что ты непременно оправдаешь его доверие. Доброй ночи, милая! Еще долго после ухода Беренгарии в комнате оставался приторный мускусный запах, напоминая Валентине о том, что, выпуская сарацина через дверцу сада, она улавливала исходивший от него аромат духов королевы, смешанный с запахом похоти. Закрывая глаза, чтобы заснуть, девушка вспомнила, что в этот вечер Паксон должен снова навестить королеву. Спускаясь по длинной винтовой лестнице, Беренгария пронзительным голосом звала свою старую кормилицу. – Сина, где ты? Немедленно спустись в мою комнату на нижнем этаже. Сина, воспользовавшись случаем, чтобы отвлечься от вышивания новой шелковой юбки королевы, прислушалась к приказанию и кивнула седой головой. Итак, она была права. В этом деле замешан мужчина. Валентину высекли из-за сарацина! Он во всем виноват! Сина всегда отдавала себе отчет, сколько жестокости в характере ее любимой Беренгарии. Рано или поздно необычные детские проказы и ревнивые выходки должны были обернуться кровожадностью. Не так давно, когда Беренгария вбила себе в голову, что желает выйти замуж за короля Англии, старая служанка опасалась за жизнь юной принцессы. Тогда до Наварры дошли слухи о помолвке Ричарда с Алисой, сестрой Филиппа Французского, и сердце Беренгарии оказалось разбито. Увидев отважного рыжеволосого Голиафа, она решила, что непременно должна его заполучить себе в мужья. Едва выяснилось, что это невозможно, как девушка слегла и заявила о своем намерении умереть. А в том, что она сумеет довести себя до смерти, Сина не сомневалась, и сам король Санчо был в том убежден. Ни еда, ни напитки не касались уст Беренгарии. Если что и заставляли ее проглотить силой, то открывалась безудержная рвота. В течение нескольких недель принцесса пребывала в таком состоянии. От нее нельзя было добиться ни единого слова, глаза оставались закрытыми, как у мертвой. Она не шевелилась и просто уходила в мир иной под озабоченными взорами отца и кормилицы. Только когда случайный гость с севера попал ко двору короля Санчо и рассказал, что помолвка Ричарда с французской принцессой расстроилась, отчаявшийся король примчался к дочери с этой обнадеживающей вестью, и Беренгария стала подавать признаки жизни. Любовь к Ричарду едва не погубила ее, а теперь из-за мужа она сама чуть не стала убийцей! Сина была убеждена, что если бы король оказывал своей супруге внимание, на которое вправе рассчитывать любая жена, то Беренгария никогда не стала бы обзаводиться любовниками, будь то мужского или женского пола, и леди Валентина не лежала бы сейчас на одре страданий. – Сина, старая ворона, куда ты запропастилась? – Я здесь, – хрипло отозвалась служанка, входя в комнату королевы. – Раз леди Валентина сегодня нездорова, тебе придется выполнить одно поручение, – заявила Беренгария резким тоном. «Нездорова! Какая хитроумная игра слов!» – подумала Сина. Беренгария всегда отличалась способностью переиначить правду к своей выгоде. «Нездорова! Избита! Вот это больше похоже на правду!» На мгновение Сина увидела королеву непредвзятым, незамутненным любовью взором и поняла, что поведение Беренгарии становится временами крайне угрожающим и зловещим. Но прежде чем Сина смогла разобраться в своих чувствах, королева приказала: – Отправляйся к дверце в ограде сада и впусти гостя. Проводив его ко мне, подожди на скамье у тропинки и выведи из сада, когда он от меня выйдет. Иди же и жди! Глядя на старую женщину, покидавшую ее комнату, Беренгария подумала, что если бы Ричард соблаговолил сегодня прийти к ней ночью, то она не смогла бы встретиться с красавцем-сарацином. Глаза королевы горели лихорадочным блеском, когда она переодевалась в мерцающее блестками платье, отороченное серебряной тесьмой. Все сарацины на свете ничего не значили бы для нее, если бы только Ричард решил вести себя, как подобает супругу. Ничего другого она не хотела, кроме как увидеть склоненной к ней золотисто-рыжую голову мужа и почувствовать, что его сильные руки крепко сжимают ее в объятиях. Почему же он так легко отказался от нее? Почему он оказался единственным мужчиной, не поддавшимся ее чарам? – Ричард! Ричард! – тихо воскликнула Беренгария. – Почему же ты принуждаешь меня к изменам?* * *
Сина терпеливо ждала час, потом два… Сидя на каменной скамье, она с беспокойством снова и снова перебирала в памяти случившееся, наводившее на слишком грустные размышления, и легкая старческая дремота сморила усталую женщину. Казалось, она лишь на мгновение сомкнула глаза, как в темноте сада послышалось поскребывание и стук засова дверцы. Подбежав ко входу в сад, Сина распахнула дверцу и впустила высокого темноглазого сарацина в черном кафтане и такого же цвета тюрбане. Увидев, что не Валентина откликнулась на его стук, юноша прищурился. – Где же леди Валентина? – спросил он, яростно схватив за руку старуху и угрожающе блеснув очами. Сина заглянула в агатово-черные глаза и улыбнулась. Теперь она наверняка знала, почему была избита Валентина. Никогда прежде не встречался кормилице королевы такой мужчина – высокий, широкоплечий, поразительно красивый. Старая женщина поймала себя на том, что ей вдруг захотелось стать на сорок лет моложе. Но что же она узрела в этих темных зрачках? Тревогу о Валентине, не о королеве! А эти интонации в голосе! Не догадался ли сарацин, что девушке грозит опасность? – Леди Валентина… она… – Что с ней? Говори же, старая ведьма! Что с ней случилось? Сина не знала, что ответить. Но может, этот сарацин сумеет спасти Валентину? Нельзя ли с его помощью вырвать несчастную девушку из хищных когтей обезумевшей Беренгарии? – Говори! – потребовал юноша, встряхивая старуху. – Королева приказала выпороть Валентину, – коротко ответила Сина, наблюдая за выражением лица сарацина, чтобы определить, какие чувства он испытывает к девушке. – Отведи меня к ней, – попросил Паксон. – Моя королева приказала… – В преисподнюю твою королеву! Бес и так уже завладел ее душой! Веди меня к Валентине! Какой мужчина! Сина усмехалась, семеня по тропинке и поднимаясь по винтовой лестнице в комнату придворной дамы. Паксон остановился в дверном проеме, его большая темная тень упала на чадящие светильники. Глаза юноши оказались прикованы к глубоким шрамам на спине девушки. Подойдя поближе, он встал на одно колено и нежно прикоснулся к щеке Валентины. Длинные шелковистые ресницы медленно приподнялись, и придворная дама заглянула в черные очи сарацина. Валентину утешил приход султана, и она слабо улыбнулась. – Тебе не следовало ко мне приходить, – глаза у нее затуманились, тревога за Сину завладела мыслями. – Если Беренгария обнаружит тебя здесь, старухе придется плохо. – Не беспокойся, малышка! Я буду осторожен, – Паксон легонько отвел длинные пряди, упавшие девушке на щеку. Он испытывал безумное желание прижаться губами к шелковистым волосам и вдохнуть свежий аромат ее кожи. – Почему она так обошлась с тобой? – спросил он хриплым взволнованным голосом. – Это уже не имеет значения, – спокойно ответила ему Валентина. – Имеет! Ты пострадала из-за меня! – в голосе Паксона зазвучали резкие нотки. – Какая разница! – настаивала на своем девушка. – Иди же от меня поскорее! Сина проводит тебя. Обо мне не беспокойся. Раны на теле заживают, ты знаешь. – Но не в душе, малышка, да? Я вернусь за тобой, – проговорил Паксон, мрачно блеснув глазами. – Нет, – тихо проговорила Валентина, – никогда больше ко мне не приходи. – Чшшш, – предупредила Сина, стряхнув с себя чары этого необыкновенного мужчины и снова превратившись в любящую кормилицу, озабоченную благополучием своей воспитанницы. – Валентина вскоре снова уснет, я ей дала снадобье. Боль не мучает ее больше. Выпроваживая сарацина из комнаты придворной дамы, Сина с надеждой взглянула на человека, так явно взволнованного несправедливостью произошедшего. – Ну что скажешь, старуха? Из-за меня злобная сука чуть не разорвала на куски леди Валентину? Клянусь очами Аллаха, я не желал ей зла! Сина продолжала проницательно вглядываться в лицо сарацина, с вызовом устремив на него свои выцветшие голубые глаза. – Говори же! Что ты молчишь, старуха? Чем я могу помочь девушке, скажи! – Это правда, сарацин, из-за тебя леди Валентина сейчас в таком опасном положении. Но вряд ли ты можешь ей как-либо помочь. – По твоим глазам вижу, ты догадываешься: поркой дело не закончится! Гнев и ревность королевы беспредельны, не так ли? – Да, – печально согласилась Сина. – Беренгария превратит жизнь леди Валентины в настоящий ад, не сомневаюсь. Паксон бросил взгляд назад – в слабо освещенную комнату, где на узкой кровати спала девушка. Она казалась такой хрупкой, что покрывало свободно окутывало ее стройное тело. Руки были вытянуты над головой, а длинные темные волосы ниспадали на милое лицо. – Приготовь вещи леди Валентины к завтрашнему дню, – приказал старухе султан Джакарда. Сина вдруг испугалась. Она слышала всякие ужасные истории о том, как эти мусульмане обращаются со своими женщинами. – Что с нею станет? Лицо Паксона окаменело, глаза горели, как угли. Ему вовсе не хотелось обременять себя лишними заботами, однако судьба Валентины оказалась в его руках, и дело чести мужчины – спасти девушку. – Я сделаю все возможное для блага этой леди. – Семья Валентины осталась в Наварре. Может быть… – Да, так и сделаю. Я позабочусь, чтобы она отплыла на корабле, который доставит ее на родину. Теперь ты довольна, старуха? – не дожидаясь ответа, юноша круто развернулся и прошел в покои, где ждала его королева. Сина вернулась в комнату Валентины и нежно отвела волосы с ее лица. – Зачем ты привела его сюда, Сина? Это слишком опасно! – сонно пробормотала девушка. – Если Беренгария узнает, то прикажет высечь тебя или отрезать тебе язык. – Чшшш, детка, – заворковала старуха. – Все обойдется! Ей ужасно хотелось рассказать, что султан вернется утром, но она опасалась, что новость слишком взбудоражит Валентину, и та не сможет спать. Положив натруженную руку на блестящие волосы придворной дамы, Сина наклонилась и поцеловала Валентину. В ее сердце уже зародилась тоска по этой славной девушке. – Отдохни, милая, а утром ты уже будешь под надежной защитой султана Джакарда. Бросив взгляд на дверь, Сина подумала о том, что происходит сейчас на нижнем этаже. Эта ночь не станет ночью любви для королевы!* * *
Беренгария обернулась и обнаружила, что сарацин уже стоит перед ней, а дверь закрыта и заперта на засов. – Как ты?.. – собрав все свое самообладание, она проговорила хриплым шепотом: – Я не слышала, как ты вошел. Паксон молча разглядывал королеву: распущенные темные волосы переброшены через плечо, розовый румянец играет на щеках, серебристо-голубое платье плотно облегает женственные формы. – Паксон, почему ты так смотришь на меня? Я тебе не нравлюсь? – спросила Беренгария мягким дразнящим голосом. – Я долго ждала, когда же смогу снова почувствовать, как твои сильные руки обнимают меня. Она раскрыла объятия, завлекая своей чарующей красотой. – Скажи, что тосковал по мне, я хочу это услышать. Беренгария сделала шаг навстречу сарацину, и разрез на юбке разошелся, приоткрыв гладкое округлое бедро. На лице Паксона застыло угрюмое выражение, черные глаза мерцали под густыми бровями, и по тому, как плотно были сжаты зубы, чувствовалось, какое отвращение вызывает у него эта женщина. Отступив назад, Беренгария наткнулась на низенький диван у себя за спиной и упала на него. Одним гигантским шагом Паксон преодолел разделявшее их расстояние. Грубо схватив королеву за руку, он заставил ее встать и решительно глянул на женщину. – Я хочу видеть тебя совершенно обнаженной! – сарацин злобно сорвал с королевы платье. Возбуждение пронзило Беренгарию. – Я знала, ты желал меня!.. Я знала это! От избытка чувств она обхватила юношу за шею и пригнула его голову к себе для поцелуя. Паксон резко отстранил королеву. – Встань вот здесь, на свету, – выдохнул он. Напряжение в его голосе она ошибочно приняла за страсть. – Встань на свету! – хрипло повторил приказание Паксон. Беренгария ощутила леденящее прикосновение щупальцев страха, когда султан грубо подтолкнул ее к мерцающему светильнику. Юноша огляделся и заметил плеть, которой, по всей видимости, и хлестали Валентину. Вид этого кожаного орудия пытки так разъярил его, что, подняв плеть, сарацин с опасным блеском в глазах приблизился к Беренгарии. – Я разонравилась тебе? Отвечай! Чем я могла вызвать твое неудовольствие? Паксон медленно подходил к ней. Пламя светильника отражалось в его черных глазах, не позволяя с уверенностью определить их выражение. – Иди ко мне, дорогой! Давай сделаем эту ночь незабываемой! Сильная рука с зажатой в ней плетью пока не поднималась, губы сарацина изображали улыбку. – Прошу тебя, Паксон, о ночи любви, которую мы оба забыть не сможем! – Уж будет тебе незабываемая ночь! – холодно пообещал Паксон, его загорелая рука крепче сжала плеть. Длинные полоски кожи, извиваясь, издали щелканье, коснувшись тела королевы. Беренгария опустила глаза и увидела, что плеть обвилась вокруг ее щиколотки. Не успела она поднять глаза, как кожаные ремешки вновь щелкнули и захватили на этот раз ногу повыше. – Ой! – Беренгария притворилась испуганной. Сарацин решил поиграть? – Дорогой, – сказала королева, протягивая к нему руки и заставляя колыхаться при этом свою грудь, – иди ко мне! Паксон снова завел руку для удара, и цепкое жало плети обвилось вокруг бедер женщины. Слезы навернулись Беренгарии на глаза. Последовал очередной удар плети – королеве огнем обожгло спину, а концы плети вонзились в нежную кожу груди. Беренгария вскрикнула от боли и широко раскрыла от ужаса глаза. – Паксон! Не так сильно! Ты делаешь мне больно! С холодным и непроницаемым выражением лица сарацин заново занес руку для удара. Королева почувствовала, как обожгло ей болью ягодицы и набух оставленный плетью рубец. Воспоминание об окровавленной спине Валентины пронеслось в ее памяти. – Паксон! Не оставляй следов! Пожалуйста, прекрати эту игру! – голос сорвался на хныканье. – Я люблю тебя, правда, люблю, но мне совсем не хочется боли. Снова и снова раздавался свист плети. Паксон едва держал себя в руках. Он бы с радостью убил королеву, но не хотел пачкать руки кровью женщины, однако уж урок намерен был ей преподнести. Опыт в обращении с плетью подсказывал ему, что следы ударов заживут и побледнеют спустя несколько недель, за исключением, быть может, того, который оставил он на ягодицах. Беренгария хныкала, дрожь ужаса сотрясала ее тело. – Остановись, пожалуйста! Прекрати, прошу тебя! – Валентина так же кричала, когда ты стегала ее? Она тебя умоляла остановиться? Нет, думаю, нет. Это не в ее характере. – Так вот почему ты так обращаешься со мной! Потому что я выпорола свою провинившуюся придворную даму? – всхлипывала Беренгария. – Или ты делаешь это, потому что тебя попросила о том Валентина? Я вижу все по твоим глазам! Королева торжествующе рассмеялась, представив, как утром Валентина попадет к пленным. – Ты никогда больше не заполучишь ее в свою постель! Слышишь? Никогда! – закричала она. Паксон насмешливо улыбнулся. – Моя королева, я думал, ты любишь меня! Сколько раз слышал я из твоих собственных уст, что ради меня ты готова на все, что дашь мне все, чего бы я не пожелал! Куда же улетучилась твоя любовь? Почему ты не хочешь отдать мне свою придворную даму? Беренгария, забыв о боли, исходила ненавистью. – Ты лежал в моих объятиях! Ты любил меня! Признай это! – Любил? – Паксон хрипло рассмеялся. – Никогда не было у меня к тебе любви, только похоть! Животная похоть, дорогая! – Ты лежал в моих объятиях, ты любил меня… – рыдала Беренгария, отказываясь признать очевидное. – Я испытывал к тебе похоть, не больше и не меньше, – сказал Паксон, и в его голосе зазвенела сталь. – Я никогда не испытывал любви, как и ты никогда не любила. Мы встретились и были близки из похоти. – У меня ничего не осталось! – жалобно вскрикнула Беренгария, сваливаясь на пол бесформенной всхлипывающей грудой. – Ничего! Паксон отбросил плеть. – Нет, мадам! Кое-что все-таки останется вам на память об этой ночи! Выходя из комнаты, султан резко и грубо рассмеялся. Щелканье плети, со свистом вгрызающейся в тело королевы, еще чудилось ему.ГЛАВА 6
За час до рассвета Сина тихо вошла в комнату Валентины. – Детка, детка! – прошептала она, тряся девушку за плечо. – Проснись! Валентина с трудом пришла в себя и затуманенными глазами заглянула в обеспокоенное лицо старухи. – Детка, пришел стражник. Говорит, ему приказано проводить тебя, чтобы ты выполнила одно Поручение. Что за поручение? Валентина окончательно проснулась и встревожилась. – Ой, Сина, помоги мне поскорее одеться! Я действительно кое-что должна сделать. Который час? – Рассвет еще не настал, – говорила Сина, уже помогая девушке подняться с узкой кровати. – Так что это за поручение? Ты же, наверное, и пару шагов сделать не сможешь! – Спина еще побаливает, но уже не так сильно, – заверила Валентина старую женщину. – Я буду совсем хорошо себя чувствовать, если только ты поможешь мне одеться. – Я чую какую-то западню! – упрямо твердила Сина. – Что же это за поручение? – А вот это секрет! Мне запрещено делиться с кем бы то ни было. Могу лишь сказать, что это поручение короля. Валентина с трудом поднялась на ноги. Запекшиеся рубцы на спине отвердели, как задубевшая кожа, которой затягивали на зиму окна. – Откуда ты знаешь, что это поручение Ричарда Львиное Сердце? От кого ты услышала о поручении? – расспрашивала Сина, подозревая, что здесь не обошлось без Беренгарии. – Я не могу сказать тебе, Сина! – Подожди! Я не успела вчера сообщить тебе одну новость из страха потревожить твой сон, но сегодня скажу: утром за тобой приедет тот сарацин! Полагаю, он будет здесь с минуты на минуту. – За мной? – на лице Валентины отразилось удивление. – Да! Королева еще не до конца свела с тобой счеты, девочка! Твоя жизнь при дворе, не сомневайся, станет адом. Я рассказала султану обо всем, и он обещал подыскать корабль, идущий в Наварру. – Но я не могу отправиться с султаном! У меня поручение от короля! – Валентина потянулась за чистой рубашкой, чтобы надеть ее под платье из мягкой шерсти. – Оставь военные дела мужчинам! – проворчала Сина. – Какой прок великому королю от такой хрупкой девочки, как ты? Посмотри на себя! С тобой ужасно обошлись! Ты едва в состоянии двигаться или же просто поднять руку! – Я поползла бы на животе, если б могла только помочь восстановить мир! Я, правда, не вполне осведомлена о сути поручения, но меня просил о том сам король! И в чем бы ни состояло это поручение, я молю Бога, чтобы оно хоть как-то ускорило переговоры и помогло враждующим сторонам заключить мир. – Можно подумать, Ричард Львиное Сердце не обошелся бы в таком важном деле без участия женщины! Война – занятие мужчин, и женщинам не стоит вмешиваться. Валентина задержала на старухе многозначительный и долгий взгляд. – Однако, сам мир, а значит, и переговоры о мире – дело именно женщин! Помоги же мне одеться, время не ждет! Пройдя через дверцу в стене, окружавшей сад, и очутившись на пыльной дороге, Валентина обратилась с вопросами к сопровождавшему ее стражнику. Молодой человек, казалось, ничего не знал о поручении, кроме того, что должен доставить придворную даму к тюремной башне и оставить ее там. В душе Валентины возникла тревога. Столько вопросов осталось без ответа! Как узник передаст ей послание? Как она узнает, что дальше ей надо делать?.. Отбросив сомнения, девушка напомнила себе, что Ричард рассчитывает на нее. Она даже понимала, как ей казалось, ход его рассуждений: женщина рядом с тюремной башней не вызовет подозрений. Валентине и раньше случалось видеть женщин, толпившихся у тюремных стен в надежде хоть краем глаза взглянуть на мужа, сына или возлюбленного. Поэтому она и велела Сине дать ей поношенное платье из темно-коричневой шерсти, которое та носила, работая по дому. Тонкая рубашка, надетая под платье, спасала спину от прикосновений грубой ткани, но все равно чувствовалось: рубцы снова стали кровоточить во время ходьбы, и теплые струйки крови потекли по спине. Когда Валентина со своим провожатым добралась до тюрьмы, отвратительная вонь немытых тел и нечистот показалась ей нестерпимой. В это утро здесь почему-то наблюдалось особенное оживление. Повсюду сновали воины Ричарда, но девушка решила, что беспокоиться не стоит – с чего бы это ей бояться воинов короля? Стражник оставил ее в тени одной ниши. Глядя ему вслед, Валентина почувствовала сильное желание окликнуть своего провожатого и попросить его отвести ее обратно во дворец. Холодок страха пробежал по спине. За стенами башни что-то происходило: слышался топот ног и мольбы о пощаде. Валентина застыла в нерешительности, как вдруг широко распахнулись тюремные ворота и появилась толпа несчастных узников, окруженных вооруженными воинами короля. Они прошли мимо нее: кто плакал и сокрушался, а кто воздевал руки к небесам, вознося молитву Аллаху, но никто не собирался передавать ей никакой записки. Все пространство за городскими стенами вскоре оказалось заполнено пленниками: мужчинами, женщинами, детьми. Их сгоняли в кучки вооруженные всадники. Когда открылись массивные городские ворота, в толпе мусульман раздались радостные возгласы. По взволнованной речи пленников Валентина догадалась, что эти необычные обстоятельства они восприняли как близость грядущего освобождения. Воины двигались вдоль рядов мусульман, надевая им на запястья наручники и сковывая людей группами по пять-десять человек. Некоторые из мусульман спрашивали воинов, почему их заковывают, если свобода так близка, но по каменным лицам стражей ничего понять было нельзя. Валентина, как и все, недоумевала, что все это значит, но недоумение рассеялось, когда она заметила крупного золотистого коня – Флавела, боевого скакуна Ричарда Львиное Сердце. Рыцари приближались, и придворная дама застыла в нише, служившей ей укрытием, надеясь поймать одобрительный взгляд огненноволосого рыцаря.* * *
Саладин выехал на вершину холма. Отсюда открывался вид на Акру. Он опередил свой отряд, так как решил, что его люди едут слишком медленно. Что-то носилось в воздухе, Саладин ощущал это. Белый тюрбан, надвинутый на густые брови, подчеркивал серебристые нити в аккуратно подстриженной бороде. Глаза, устремленные на лежавший внизу город, хранили мрачное и печальное выражение. Война была не по душе Саладину. В душе он всегда оставался поэтом и ученым, но судьба оказалась немилостива к нему, поставив во главе мусульманских войск. Розовые лучи зари скользнули по серым крышам, предутренний ветерок налетел из пустыни и натолкнулся на каменные стены. В сухой ласке его дуновений таилась тревога. По рождению Саладин был курдом, родом с холмов на северестраны, где патриархи все так же, как в старину, правили кланами. Его народу были знакомы законы меча и преданности. Курды считались арабами, но все же держались несколько в стороне от остальных народностей, причислявших себя к арабам. Они не нарушали данного слова, и любой, кто разделил с ними трапезу, мог быть уверен, что ему не угрожает опасность от руки, предложившей пищу. Курды, верные последователи Мухаммеда, по своим природным наклонностям являлись бесстрашными воинами. Саладин же отличался от своих сородичей тем, что не любил сражаться просто ради сражений. Учтивый и сдержанный, он избегал ссор, а страстность натуры направлял на изучение рукописей и увлечение прекрасными лошадьми. Благодаря своей учености и тому, что успешно проявил свой талант военачальника во многих столкновениях с враждебными ему калифами и их войсками, Саладин получил имя Малик эн-Наср – король-победитель. Чтобы защитить веру своего народа и объединить разрозненные государства Ближнего Востока, он собирался развернуть джихад, священную войну. Туркмены, курды и арабы должны были пойти за ним против завоевателей, неверных, христиан. Все мусульмане прислушивались к слову Пророка. Война, по мнению Саладина, была черным делом, которое приходилось выполнять каждому правителю, но удовольствия в разрушении он не находил. Напротив, Малик эн-Наср мечтал о вечном мире между владыками исламских государств. Однако Саладин знал: прежде всего он должен собрать все силы и, направив объединенные усилия против христиан, победить их. Порыв ветра взметнул ярко-желтый плащ, наброшенный на плечи. В полном одиночестве стоя на вершине холма, с которого открывался вид на Акру, Саладин стал свидетелем зрелища, леденящего душу. Его единоверцев вывели из огромных городских ворот за высокие степы. Он беспомощно взирал на происходящее, словно завороженный открывшейся перед ним картиной. Саладин вдруг резко обернулся в седле, надеясь увидеть свое войско. Намного опередив остальных, он не смог даже разглядеть на горизонте пыль из-под копыт лошадей. Король-победитель на этот раз был беспомощен. Но Малик Рик, английский король, не мог оказаться таким варваром, чтобы забыть о переговорах и убить всех пленников! Саладин прибыл в Акру с намерением согласиться с требованиями Ричарда Львиное Сердце! Если же король Англии не собирался устраивать бойню, то как же все это объяснить?* * *
Ричард Львиное Сердце на своем коне Флавеле проехал мимо ниши, где притаилась Валентина, надеявшаяся поймать его взгляд. Откуда-то сзади протянулась рука в грубой кожаной перчатке и ухватила ее за волосы. – Посмотри-ка, кого я поймал! – крикнул наглец своему приятелю густым низким голосом. – Клянусь, эта девчонка слишком хороша, чтобы оказаться шлюхой. Ну, что скажешь? – он еще сильнее потянул девушку за волосы, и ее голова задергалась из стороны в сторону. – С кем ты собиралась встретиться сегодня утром, а? Он говорил по-французски, этот воин Ричарда, и потому, скорее всего, не мог знать, что Валентина из числа особ, приближенных к королю. – Отпустите меня, пожалуйста! – умоляюще сказала Валентина. Воин ослабил хватку и повернул девушку к себе лицом. – Я придворная дама королевы Беренгарии! Отпустите меня немедленно, тогда король Ричард, обещаю, не узнает о вашем грубом обращении со мной, немедленно отпустите, говорю я вам! – Ха-ха! Шлюха возомнила себя высокородной дамой! – осклабился воин. – Вы изъясняетесь по-французски довольно изысканно, Ваша светлость, – стал насмехаться он. – Должно быть, долгое время обслуживали мужчин во французском войске? Щеки Валентины вспыхнули, второй раз за утро столкнулась она с невозможностью объяснить, как оказалась рядом с тюрьмой, не открывая при этом истинной причины. – Сегодня я здесь по делу. Отпустите меня и займитесь выполнением своих обязанностей. Злобная ухмылка на грубом лице мужчины сменилась выражением холодной подозрительности и ожесточения. Судя по речи и военным доспехам воина, было ясно, что это обыкновенный пехотинец, а не благородный рыцарь. – Кому ты указываешь, шлюха? Думаешь, я не сумею отличить знатную даму от девки, из тех, что следуют за войском? Он ухватил девушку покрепче и позвал приятеля. – Жан, так посмотри же, кого я поймал. Не далее как вчера ты жаловался, что в лагере не хватает женщин! Воин по имени Жан вошел в затененную нишу. – А ну-ка, кто тут у нас? – проговорил он с похотью в голосе. Валентина испуганно вскрикнула, увидев самого высокого человека из тех, кого ей когда-либо доводилось видеть. Объемистое брюхо обтягивал кожаный колет, короткая кольчуга не прикрывала бедер, мощные ноги походили на конские. Когда он прошел вглубь ниши, первые несмелые лучи солнца осветили его лицо, и девушка поняла, кто перед ней. «Идиот!» – мелькнуло в голове Валентины. Язык, казалось, не помещался у него во рту, тяжелая квадратная челюсть придавала лицу злобное и угрожающее выражение. Нос выглядел так, словно был не раз сломан – бесформенный, широкий, плоский, слишком большой и для этой ужаснейшей физиономии. Но сильнее всего испугали Валентину сверлившие ее глаза, похотливые, пустые, недобрые. – Ну, что скажешь, Жан? – спросил пехотинец. – Она сама поджидала здесь тебя! – Меня! – громыхнул гигант, но не вопросительным, а утвердительным тоном. Солдат, державший Валентину, отпустил ее, уступая приятелю, и, бросив взгляд, выдававший затаенный страх, поспешно удалился. – Я Жан! Полюбишь Жана? – снова загремел голос гиганта-идиота. – Ты хорошенькая, очень хорошенькая, – проговорил он и приподнял длинный локон, упавший девушке на грудь. – Твой друг ошибся, – торопливо попыталась объясниться с Жаном Валентина. – Я пришла сюда по поручению королевы. Если я не вернусь в ближайшее время, она пошлет за мной стражников! Гигант, казалось, ничего не слышал, он прижимал прядь волос девушки к носу, вдыхая нежный аромат. – Ты мне нравишься, – сказал он басом, не обратив внимания на обуявший Валентину ужас. Жан прижал ее к себе, и металлические застежки, стягивавшие колет на поясе, врезались ей в лицо. Она постаралась высвободиться из отвратительнейших объятий. – Отпусти меня! – Друг сказал, ты ждала меня. Ты мне нравишься! Будь же мила с Жаном! Ты хорошенькая! На мгновение Валентина удивилась, как такой слабоумный человек мог попасть во французское войско, но заметила изображение молота и наковальни на медальоне, висевшем у гиганта на шее. Кузнецы и оружейники высоко ценились в войсках. Ее взгляд скользнул выше и замер на толстом железном ошейнике, закрепленном на шее мужчины. На металле девушка разглядела выбитые череп и скрещенные кости – это означало, что человек был осужден за убийство. – Ты видишь, что у Жана на шее? – осклабился гигант. – Они все любят повторять: Жан убил женщину. Неправда! – прорычал он. – Жан никогда не убивал никакую женщину. Жан только закрыл ей рот, чтобы она не кричала! Жан хороший, крепкий, как железо! Слишком хороший, чтобы убивать! Валентина все понимала. В армии Ричарда было бесчисленное множество осужденных и заключенных. Они, благодаря своим умениям, могли принести войску больше пользы, будучи живыми, нежели умерщвленными за совершенные преступления. – Жан, – задрожав, проговорила девушка, – ты должен отпустить меня, потому как мне поручено одно важное дело. Я пришла сюда по поручению английской королевы, и она ждет моего возвращения. Ну же! Пусти меня! – Нет, останься с Жаном, – клянчил гигант своим густым рокочущим басом. К величайшему ужасу Валентины, дюжий воин прижал ее к холодной каменной стене в глубине ниши и стал ощупывать своими лапищами, одним сильным движением сорвав платье с плеч. Страх застыл в широко открытых глазах девушки, когда его рот приблизился к ее лицу. Зубами он прикусил губы Валентины, не переставая лапать. – Нет! – выкрикнула она. – Нет! Оставь меня! Однако насильник упорствовал, рот неумолимо надвигался снова, руки тискали груди, бедра, ягодицы. Парализованная ужасом, девушка не могла пошевелиться, а он прижимался к ней, задирая подол. Намерения негодяя не оставляли сомнений. Шероховатые выступы каменной стены врезались в исхлестанную плетью спину, раны открылись, и потекла кровь. – Нет! Нет! Пусти меня! – умоляла Валентина. Жан громадной ладонью накрыл ей рот, расплющив нежную плоть губ о зубы, и девушка почувствовала солоноватый привкус своей собственной крови. Сопротивляясь, она отвернула лицо. Из ее горла вырвался крик, отозвавшийся в ушах. Гигант на этот раз так сильно закрыл ей рот и прижал голову к стене, что, казалось, слышен был треск костей черепа. Свободной рукой он мял обнаженное тело, ощущая упругость грудей и оставляя синяки на нежной коже. Лишенная возможности дышать, Валентина отчаянно сопротивлялась, брыкаясь и вырываясь, пока, наконец, ладонь великана вновь не соскользнула с ее рта. Вскрикнув, она глотнула воздух и ощутила жгучую боль. Громадный воин куда-то потащил за собой девушку. Он был так высок ростом, что ноги Валентины приподнялись над землей. Причиняя боль, он злобно впился в ее губы, затем зубы вонзились в щеку и подбородок. Даже в тщетных попытках избавиться от ненавистных рук, Валентина сознавала, что негодяй старается высвободить свои чресла из одежды. Рыча от похотливого возбуждения, Жан уцепился за юбки, задирая их все выше, раздвигая колени девушки, он пытался заставить ее обхватить его ногами за пояс. Валентина пришла в себя. Наполнив легкие воздухом, она открыла рот, чтобы закричать. Кто-нибудь должен же прийти ей на помощь! Угадав намерение гиганта, девушка последним безумным усилием яростно ухватилась за его шею, в последнее мгновение лишив насильника возможности проникнуть в лоно. Она царапалась, кусалась, но безуспешно: воин был сильнее. Сопротивление жертвы, казалось, совсем лишило его разума. Из горла Валентины вырвался нечеловеческий, дикий крик. С проворством, которого нельзя было ожидать от столь неповоротливого великана, француз снова накрыл ладонью ей рот. На этот раз насильник не собирался просто заглушать крик – он хотел убить! Пытаясь глотнуть хоть немного воздуха и стремясь высвободиться, Валентина чувствовала, что погружается в беспамятство и темноту. Ее кулаки обрушивались на тело воина в напрасных усилиях. Удары ног в мягких туфельках из козьей кожи не причиняли гиганту ни малейшего вреда. И вдруг девушка нащупала рукоять кинжала, засунутого за пояс негодяя. Вытащив кинжал из ножен, она направила острие под ребра своего мучителя. Клинок проскользнул сквозь звенья кольчуги и уперся в голое тело. Валентина почувствовала, как француз насторожился, и намерения этого зверя стали ей понятны. Она скорее догадалась, чем увидела, что он собирается поднять руку и завладеть своим кинжалом. Не давая себе ни секунды на размышление, девушка вонзила клинок поглубже между ребер. Гигант отшатнулся. С яростным рычанием он снова потянул к ней свои длинные волосатые руки, растопырив пальцы и приготовившись схватить жертву за горло. Сквозь пелену боли Жан видел побледневшие щеки и глаза, горящие зеленым пламенем, окровавленные губы пугающе выделялись на лице белом, как мел. Снова и снова девушка взмахивала кинжалом, оставляя глубокие порезы на руках гиганта. Он отступил назад, содрогаясь от дикой решимости жертвы защитить себя. Темные волосы беспорядочно обрамляли ее лицо. Валентина занесла руку с зажатым в ней кинжалом, кровоточащие губы раздвинулись, обнажив зубы. Платье висело лохмотьями, совершенной формы грудь оказалась открытой взору, плечи поражали гладкостью кожи. Жилы на шее напряглись и пульсировали от леденящего кровь крика, рвавшегося из груди. Валентина надвигалась на врага. Заблудившийся в полутьме ниши луч света блеснул на острие кинжала. Страх закрался в сердце гиганта. Уже скорее с целью самозащиты, нежели в стремлении заставить девушку замолчать, сомкнул он пальцы, похожие на узловатые корни деревьев, на ее шее, прервав крик и перекрыв дыхание. И снова кинжал достиг цели, на этот раз глубоко вонзившись в живот. Он обжег внутренности насильника разящим копьем смерти. Руки гиганта разжались, но последним усилием воли он поднял громадный кулак и обрушил его на голову Валентины, отбросив девушку к стене. Падая на землю с закрытыми глазами, в то время как темнота беспамятства уже окутала ее, Валентина не могла увидеть тяжело рухнувшего на окровавленный песок врага.* * *
Саладин пристально смотрел вниз. Мучительная боль терзала его разум ученого и сердце поэта. Мусульманских пленников со связанными руками отвели на открытое место и зарубили мечами. Ветер донес до Саладина запах пролитой крови с металлическим привкусом. Этот же ветер осушил слезы на его щеках и обжег глаза песком. Христианские палачи носились на своих лошадях среди пленников, боевые мечи описывали смертоносные дуги. Ветер доносил крики ужаса и мольбы, обращенной к Аллаху. Саладин оглянулся, но не увидел и малейших признаков приближения своего конного отряда. Резня осуществлялась вразнобой, как попало. Раненые и умирающие лежали в крови своих близких, но освободиться не имели возможности, так как были прикованы к мертвым. Саладин, одинокий всадник на вершине холма, смотрел на уничтожение двадцати семи сотен своих единоверцев. Наконец мусульманский отряд показался на горизонте. Паксон ехал рядом с Мештубом, раздумывая, как бы послать весточку Валентине, чтобы встретиться с нею в городе. За время долгого путешествия по пустыне в составе войска Саладина он успел рассказать другу о своих намерениях и событиях предыдущей ночи. После замечания Мештуба о том, что, по его мнению, намерение султана вмешаться в дела женщин-христианок просто безумно, между друзьями установилось неловкое молчание. Глянув на своего соратника, Паксон заметил, что тот смотрит в небо. Проследив за его взглядом, он увидел темные стаи птиц, закруживших над Акрой. Стервятники! Некоторые из всадников тоже заметили необычное скопление птиц – вестников смерти – и стали выдвигать различные предположения и догадки. Пришпорив коней, они поехали быстрее. Все были охвачены необъяснимым предчувствием чего-то ужасного. Торопя коней, воины преодолевали последний участок пустыни перед грядой холмов, где их любимый и почитаемый предводитель застыл, как одинокий часовой на страже. Алчные крики хищных птиц резали слух и сливались с криками ужаса, доносившимися с равнины. В безумном гневе мусульманские всадники ринулись на крестоносцев, и прежде чем резня пленников была завершена, скрестились мечи воинов Малика эн-Насра и английского короля. Нападавший уже лежал рядом с оборонявшимся, палач рядом с жертвой, но бой все продолжался. Лучники стояли у стен Акры, свистели стрелы, восточная длинная сабля со скрежетом обрушивалась на западный боевой меч, копье натыкалось на щит, и кони ржали, спотыкаясь о мертвецов. С вершины холма ринулась конница Саладина – его лучшие военачальники в ярко-желтых плащах, самые искусные воины, их называли гвардией Малика эн-Насра. В передних рядах скакал сам Саладин. Словно по сигналу трубы, возвестившей о прибытии Саладина, битва прекратилась, и из ворот Акры выехали Ричард Львиное Сердце и Филипп. Король Франции зажимал нос перчаткой. Мусульмане и христиане сомкнули ряды, наблюдая за встречей своих предводителей. Ричард высоко держал голову, полуденное солнце поблескивало в его золотисто-рыжих волосах. Саладин сидел в седле прямо, закутавшись в свой желтый плащ. Филипп согнулся пополам, его тощее тело сотрясалось от приступов рвоты. Паксон и его соратники были настороже, опасаясь обмана и западни со стороны христиан. Султан отметил, что Львиное Сердце ведет себя неприязненно и враждебно, бешено жестикулируя. Саладин же неподвижно застыл в седле, не произнося ни единого слова. Спустя несколько мгновений английский король в сопровождении побледневшего Филиппа Французского, повернув своего золотистого жеребца, скрылся за стенами Акры. Трубач подал сигнал к отступлению, и крестоносцы недовольно потянулись в город, унося убитых и раненых товарищей. Мусульманские всадники продолжали молча наблюдать за происходящим. Ворота Акры оставались открытыми, и Саладин дал соратникам знак приблизиться. – Ричард Львиное Сердце сегодня опозорил свое имя, – звучный голос Саладина звучал сковано от напряжения. – Никто не знает это лучше самого Малика Рика. И перед лицом своего Бога он преступник, потому как, поклявшись Святым Крестом, он нарушил свое слово, – глаза предводителя мусульманского войска казались бездонными черными озерами печали. – Я хочу, чтобы все мои соратники знали: я никогда не опозорю свое имя подобным образом. Мы не выместим злобу на наших христианских пленниках, нет! Покрыть себя таким позором означало бы очернить имя Пророка, но воздержаться от мести – это подчеркнуть бесчестие, которым покрыл себя Малик Рик. Саладин сжал зубы, пламя праведного гнева горело в его глазах. – Пойдите, подберите наших людей! Мертвых, полумертвых и тех, над кем смилостивился Аллах. Не оставьте никого из мусульман! Проследите, чтобы те, кто умер во имя Аллаха, были достойно погребены по законам Пророка. Придерживая развевающийся на ветру плащ, Саладин повернулся и поехал в пустыню. Его спина не согнулась под тяжестью горя, но сердце было разбито увиденным в этот день, когда Ричард вписал свое имя в анналы бесчестия.ГЛАВА 7
Валентина с трудом приоткрыла глаза, чувствуя в голове мучительную боль. Чьи-то милосердные руки погладили ее по лбу, и что-то прохладное и влажное прижалось к губам. Она с радостью открыла рот, позволив влаге смочить пересохший язык и небо. Хотелось пить и пить до бесконечности, но мягкий женский голос посоветовал не торопиться. Женщина говорила на диалекте арабского языка, и Валентина постаралась сосредоточиться. – Бедная голубка, отдыхай же теперь! Ты в безопасности, и я позабочусь о тебе. Валентина заглянула в темные глаза девушки, чуть старше нее самой. – Кто ты? Где я? – прошептала она голосом, хриплым от волнения, глаза беспокойно перебегали с лица девушки на незнакомую обстановку. – Чшшщ, не бойся! Меня зовут Розалан, а находимся мы в лагере войска Саладина. Тебе не причинят вреда, клянусь! Бедная голубка! Надо тебе отдохнуть! Спи! Я посижу с тобой. Нежная забота Розалан и ласковый голос благотворно подействовали на Валентину, и девушка закрыла глаза, слишком измученная, чтобы удивляться, как же она оказалась в военном лагере мусульман с бедуинкой в качестве сиделки. Когда она проснулась спустя несколько часов, Розалан все еще была рядом, сочувственно поглядывая на нее. Валентина слабо улыбнулась и попыталась сесть. Бедуинка снова уложила ее, и обессилевшей девушке пришлось покориться. Голова болела, глаза заволакивала пелена. Собравшись, наконец, с силами, Валентина спросила, как очутилась в этом полутемном шатре. В глазах Розалан блеснули слезы, когда она принялась рассказывать о резне пленников, устроенной воинами Ричарда. – Христиане, – бедуинка плюнула на песок, чтобы выразить свое презрение, – заковали наших людей в цепи и вывели их за городские стены. Они стали скакать на конях среди правоверных и рубить их мечами. Саладин бесстрашно въехал в город, – приукрасила события Розалан, – и потребовал, чтобы Малик Рик отпустил оставшихся в живых. Глаза бедуинки засияли от восторга при упоминании о знаменитом предводителе мусульман. – «Не оставляйте на поле никого из наших единоверцев, – приказал наш благородный Малик эн-Наср. – Заберите всех!» И Малик Рик позволил нашим всадникам свободно въехать в город и обыскать тюремную башню. Там тебя и нашли! Сама я была среди тех немногих, кого спас Аллах. Воины приказали мне выходить тебя и предупредили, что не миновать мне кары, если с тобой что-либо случится. Ты храбрая, сказали они. Тебя нашли рядом с мертвым христианином. Кинжал все еще был крепко зажат в твоей руке. Валентина слушала, и дрожь отвращения пробегала по телу девушки. Вдруг она все вспомнила. Здоровенный мужчина мусолил ее губы своим мокрым и жадным ртом. Он грубо тискал груди и бедра заскорузлыми руками. Ей показалось, она все еще ощущает тошнотворный запах грязного животного, исходивший от этого человека, слышит его похотливый хрип, и он все еще прижимает ее к себе, пытаясь раздвинуть ей ноги. Вытянув перед собой руку, Валентина разглядела на своей коже запекшуюся коричневой коркой кровь того воина. Жан! Он сказал, его зовут Жан! Он не был безликим безымянным врагом, повстречавшимся на поле брани, у него было имя! Девушка закрыла лицо руками и зарыдала, все ее тело сотрясли судороги, постепенно перешедшие в истерический смех. Она сделала это! Защитила себя, убив насильника! Неожиданно Валентина пришла к выводу, что воин, похожий на Голиафа, сам накликал на себя смерть. Она защищалась и поступить иначе не могла. Розалан наблюдала за сменой чувств, обуревавших ее новую подругу, и решила, что тонкая натура девушки потрясена ужасами свершившейся резни. – Плачь, бедная голубка, пусть слезы омоют твою душу! – принялась утешать бедуинка. – Этим вечером в лагере Саладина царит скорбь. Но не сомневайся, наш великий предводитель так или иначе все равно отомстит за смерть единоверцев. Плохо же придется христианам, хотя Малик эн-Наср и поклялся, что не запятнает свое имя подобно тому, как сделал это король Ричард. Однако, горе христианину, если он окажется в руках сарацина! Плачь, голубка, плачь! Валентина подняла голову, ее взор горел решимостью. – Нет! – прошептала она безжизненным голосом. – Мертвые не могут плакать по мертвым! Розалан растерянно смотрела на смертельно бледное лицо Валентины, резко выделявшееся на фоне черного полотнища шатра, а в молчании ночи раздавались стенания: народ ислама скорбел о жертвах резни, устроенной Маликом Риком.* * *
Проснувшись, Валентина обнаружила, что ее завернули в несколько одеял, спасая от ночного холода. В шатре было темно, но сквозь откинутый угол полога проникал солнечный свет – значит, утро давно уже наступило. За стенками шатра слышались голоса людей и доносились запахи готовившейся пищи. Девушка повернулась, чтобы посмотреть, спит ли бедуинка, и застонала от боли, потому что рубцы, стянувшие на спине кожу, немилосердно болели. Тюфяк Розалан был пуст, и Валентина заметила, что укрывалась ночью бедуинка лишь одной козьей шкурой, отдав свое одеяло ей. Руки и ноги девушки замлели, хотелось потянуться, но малейшее движение причиняло боль напоминанием о ревности Беренгарии. Глаза Валентины сузились. Теперь она понимала, что стала жертвой ненависти королевы. Ее послали на смерть! Это было так же ясно, как и то, что Беренгария могла бы и сама вонзить кинжал ей в сердце. Не было никакого поручений от Ричарда! Ее обманом заставили пойти к тюремной башне. Наверное, королева знала о замысле Ричарда уничтожить пленников и задумала погубить придворную даму, отослав к тюрьме в день побоища. Коварство Беренгарии казалось настолько невероятным, что Валентина не смогла сразу охватить весь ужас того положения, в котором она очутилась. Что теперь с нею будет? Не вечно же ей жить среди воинов Саладина! Как скоро они поймут, что она не только не мусульманка, но и принадлежит к стану их врагов-христиан? Одно лишь умение объясняться на арабском не станет ей достаточно надежной защитой от разоблачения. Валентина не знала ни обычаев мусульман, ни их привычек в быту. Любая мелочь могла подсказать им, кто она на самом деле. Надо как-то постараться вернуться в Акру к своим единоверцам! Придворная дама английской королевы представляла, как будет бесноваться Беренгария, узнав, что ее жертва осталась в живых, выскочив из ловушки, и, представив, даже испытала некоторое удовольствие. Застонав от боли, она поднялась на ноги и уже собиралась выйти из шатра, как вошла Розалан. – Бедная голубка! – воскликнула бедуинка, протягивая руку, чтобы поддержать зашатавшуюся христианку. – Не надо было тебе вставать! Голова у Валентины раскалывалась от боли, и подступала тошнота. Она уцепилась за руку Розалан и позволила отвести себя обратно к тюфяку. Девушка легла и закрыла глаза, пытаясь унять подступающую тошноту. – Ты права, Розалан. Вряд ли я смогу сейчас сделать даже пару шагов. – Бедная голубка! Скоро тебе станет лучше. Я уже не раз видела такое за то время, что следую за войском Саладина. От удара ты получила сотрясение головы. Несколько дней покоя, и снова почувствуешь себя хорошо! Не волнуйся! Валентина вопросительно глянула на бедуинку. Сама она, дочь придворного врача короля Санчо, должна была бы распознать все признаки сотрясения! Когда девушка улеглась, ей захотелось снова стать маленькой девочкой и жить вместе с отцом и иногда беседовать с двумя его помощниками, Хасаном и Меджулом – они учили ее не только искусству врачевания, но и своему родному языку. Розалан принялась сворачивать свой тюфяк, а затем вышла из шатра и вернулась с чашей свежей воды и какими-то широкими одеждами. – Ты почувствуешь себя гораздо лучше, когда мы смоем с тебя грязь и пыль. Бедная голубка! – приговаривала бедуинка, совсем как старая Сина. Сина! Старуха знала: Беренгария замышляет что-то недоброе против давней подруги! А ведь у их старой няньки странно блестели глаза, когда она говорила о сарацине! Паксон! Он вступил в сговор с Синой, пообещав приехать за Валентиной, чтобы спасти ее от Беренгарии! Ах, почему же она не послушалась старую женщину и не уехала с сарацином! Темные выразительные глаза султана в последнее время смотрели на нее с таким восхищением, что Валентина чувствовала себя красавицей, а его настойчивость и объятия всегда вызывали у нее в душе такие странные чувства!.. Омовение тела теплой водой уменьшило боль. Розалан ласково и умело помогала Валентине освободиться от одежды и осторожно обмыть израненное тело. Проворно ухаживая за больной, бедуинка болтала непрерывно. – Я не могу все время называть тебя бедной голубкой! Наверное, у тебя есть имя! Как же тебя зовут? – Валентина. – Валентина! Никогда не слышала такого имени! Откуда ты? Где твой дом? Девушка не знала, как ответить, чтобы не оказаться сразу же разоблаченной. Розалан заглянула растерявшейся Валентине в глаза. – Можешь рассказать мне правду! Обещаю, что не выдам тебя. Думаю, я уже угадала, в чем дело! Порывшись в складках серого одеяния, бедуинка вытащила тонкую золотую цепочку с крестиком. Валентина вскрикнула, ее рука непроизвольно метнулась к шее. – Я сняла это с тебя прошлой ночью, когда ты спала. Если б воины Малика эн-Насра увидели на тебе крест, то сразу же убили бы! Я знаю, ты христианка. Валентина устало объяснила, как оказалась возле тюрьмы и по случайности избежала участи, уготованной для нее вероломной королевой. Розалан печально смотрела на девушку. Смуглое миловидное лицо выражало такую жалость, что Валентина с тоской отвела взгляд. – Откуда же ты знаешь наш язык? – спросила Розалан, заканчивая омовение. – Мой отец был врачом при наваррском короле Санчо. В молодости он совершил путешествие в Святую землю и подружился с двумя мусульманами, Хасаном и Меджулом. Оба они были приговорены к смерти Старцем Гор за их сочувствие египетскому эмиру. Отец помог им бежать, и они уехали в Наварру, где стали жить под покровительством моего отца. Хасан и Меджул были молодыми людьми, когда им пришлось бежать, и оба оказались совсем одни в совершенно незнакомой стране. Полностью доверяя им, отец позволял мне проводить с ними много времени. Хасан и Меджул присматривали за мной. Они тоже занимались врачеванием: исцелением больных и раненых. Вот так я и научилась вашему языку. – Значит, такова была воля Аллаха, Валентина! Судьбу изменить нельзя, но ты оказалась подготовлена к неизбежному. Не бойся! Твой секрет умрет вместе со мною! Дай-ка мне взглянуть на твою спину! Видно, тебе пришлось познакомиться очень близко с христианским правосудием – поркой! Валентина непроизвольно сжалась, поворачиваясь спиной к Розалан. – То было не христианское правосудие, а месть ревнивой женщины! Глаза Розалан загорелись любопытством. – Королева обнаружила, что ты спишь с ее мужем? Потрясенная предположением бедуинки, Валентина воскликнула: – Нет! Это случилось всего лишь из-за ее подозрений! Я бы никогда не позволила себе… – При удачном стечении обстоятельств ты вполне могла бы себе это позволить, бедная голубка! – рассмеялась Розалан. Смущение Валентины подсказало ей, что эта странная христианка все еще девственна. – Ты уже достаточно взрослая, чтобы не защищать столь упорно свою невинность! Женщины пустыни познают первого в своей жизни мужчину к тому времени, как им исполняется двенадцать! – Что же, по-твоему, я должна делать? – зардевшись, еле слышно спросила Валентина дрожащим голосом. – Спать с мужчинами, конечно! – рассмеялась Розалан. – Как же иначе, ты думаешь, я добыла воду, чтобы омыть твое тело? И еду тоже? Я их заработала! Я откликаюсь на нужды солдат в женской ласке, а они дают мне воду и пищу. Это же так просто! Многие женщины этим здесь занимаются. Некоторые из нас вдовы, потерявшие мужей в битвах. Таким образом они содержат свои семьи. Валентина бросила взгляд на тюфяк, принадлежавший бедуинке. – Нет, бедная голубка, этой ночью в шатре я никого не принимала. Иначе, думаешь, ты спала бы под моими одеялами? Нет, Валентина, я не настолько великодушна! Укрыла я тебя ими лишь потому, что сама провела ночь с одним храбрым воином. Он согревал меня, не давая замерзнуть. Розалан неправильно истолковала вопрошающий взгляд Валентины. – Я никогда не оставила бы тебя, но у меня только что кончились месячные, и уже неделю я получала еду и питье в долг. Но ты была в безопасности. Я не сняла с шатра красную тряпку, что означало: у тебя месячные. Мусульманские мужчины не ищут благосклонности женщин, когда те считаются нечистыми. Валентина покраснела еще сильнее. Ну вот! Всем объявили, что у нее месячные! Господи, что она делает здесь, в неприятельском лагере в одном шатре со шлюхой? – Мы, женщины, знаем, как добыть еду и воду, но на двоих нам может и не хватить. Хорошо бы забеременеть! – мечтательно добавила Розалан. – Тогда я могла бы не беспокоиться о месячных, а воины считают, что если переспят с женщиной, ожидающей ребенка, то им будет сопутствовать удача, и в таких случаях они более щедры. Валентина не верила своим ушам. Но кто она такая, чтобы осуждать этих женщин пустыни? Королевская сводня! По крайней мере, эти женщины честны – так они поступают, чтобы выжить. Девушка глянула на Розалан: бедуинка мылась оставшейся водой. Кожа цвета обожженной глины, казалось, излучала здоровье. Розалан ростом была гораздо ниже Валентины, но все же превосходно сложена. Бедуинка надела свежее платье из грубой коричневой материи и обвязала голову куском ткани. В той же воде, в какой купалась, она выстирала одежду и вывесила для просушки. Выходя, Розалан оставила полог поднятым, и со своего тюфяка Валентина могла видеть других женщин и слышать, как они расспрашивают свою подругу о здоровье той, что появилась в лагере недавно. Отвечая на вопросы, Розалан напустила на себя важный вид. Валентина напряженно вслушивалась в разговор, опасаясь, как бы болтливая бедуинка не выдала, кто она такая на самом деле. – От удара по голове девушка потеряла память, – услышала Валентина слова Розалан. – Я и раньше видела подобное. В лагере Таки ад-Дина был один воин, которого постигла та же участь. Даже когда друзья говорили ему, кто он такой, все равно он не мог ничего вспомнить, и только несколько месяцев спустя вновь обрел память. А та девушка, о которой я забочусь, даже не знает своего имени. Я называю ее Валентиной. Женщины, собравшиеся вокруг Розалан, громкими возгласами выразили свое одобрение, а одна из них даже высказалась о выбранном имени крайне восторженно: – Однажды я слышала это красивое имя на рыночной площади в Иерусалиме! Розалан продолжала хвастаться, упиваясь вниманием женщин к ее новой подруге, с которой так ужасно обошлись христиане.* * *
Розалан готовила обед на костре в тени навеса из козьих шкур, расположенного возле шатра. Валентине запах казался чрезвычайно соблазнительным. Она впервые за три дня встала. К ней вернулся аппетит, спина почти зажила, благодаря тому, что Розалан прикладывала к ранам Валентины по четыре раза в день неприятно пахнущую целебную мазь. Каждую ночь Розалан покидала шатер, чтобы встретиться с одним из военачальников Саладина. Однажды Валентина спросила, не с возлюбленным ли она проводит время. В ответ бедуинка рассмеялась и сказала: – Разве продавец на базаре водит дружбу с покупателем? Я занимаюсь своим делом, и в моей жизни нет места для любви. Думаешь, один мужчина мог бы содержать меня в такой вот роскоши? Нет, для этого женщине требуется иметь много мужчин. В роскоши? Валентина огляделась, спрятав улыбку: грязный, потрепанный ветрами шатер из козьих шкур, не так уж много воды, не столь уж сытная пища и кое-какая одежда, которая в Наварре считалась бы лохмотьями даже у нищих. Валентина никогда не сказала бы этого Розалан, ведь бедуинка так гордилась своим «богатством» и считала свою жизнь вполне устроенной! Пока была крыша над головой, лохмотья, чтобы прикрыть тело, и немного пищи и воды, воображение Розалан не устремлялось к дальним горизонтам. Валентина подошла поближе к огню и спросила, не может ли чем-нибудь помочь. Бедуинка с улыбкой поблагодарила, белые зубы блеснули на фоне смуглой кожи, на подбородке появилась ямочка. – Тебе приходилось когда-нибудь готовить муку для хлеба? Вместо ответа Валентина лишь беспомощно посмотрела на молодую женщину. Розалан усадила ее в тень и принесла мешочек с зернами и два плоских камня. – Вот как это делается, – объяснила она, насыпав немного зерен на один камень и прижав их вторым. Бедуинка стала тереть один камень о другой, пока не получилась мука грубого помола. – Старайся, чтобы влага с рук не попала в муку, не то все слипнется. Валентина принялась за работу, испытывая при этом некоторое удовольствие – она снова может кому-то быть полезной! Пока они так работали, придворная дама английской королевы смогла получше узнать свою новую подругу. – Розалан, а тебя не угнетает, что приходится отдаваться многим, самым разным мужчинам? – Разве это должно меня мучить? – спросила Розалан, не поднимая глаз. – Я только хотела сказать… не чувствуешь ли ты при этом, словно тебя использовали, как вещь? Ты призналась, что у тебя нет никаких чувств к этим мужчинам. И в свою очередь им нужно лишь твое тело! Ты никогда не думала о каком-нибудь другом способе заработать себе на жизнь? Способе, который вызывал бы к тебе больше уважения? Розалан перестала хлопотать у огня и села рядом с Валентиной. – Думаешь, я была бы достойна большего уважения, оказавшись мертвой? Как же еще я могла бы прокормиться? Я всего лишь женщина. Моя мать жила в лагере Таки ад-Дина, а мать моей матери – в лагере войска Hyp ад-Дина. У. них не было приданого, чтобы какой-нибудь мужчина соблазнился бы им и женился, и у меня нет приданого, а без этого никто не возьмет меня в жены. Без мужа, Валентина, жизнь женщины пустыни трудна. У меня есть занятие, и все складывается довольно удачно. Может быть, в твоей стране и считается постыдным ложиться с мужчинами, но только не здесь, в пустыне, где мужчина принуждает женщину служить ему, согласно воле Аллаха. – Значит, это совсем не трудно – переходить от одного мужчины к другому? – в глазах Валентины застыли тревога, голос звучал еле слышно. – Я никогда не думала, легко ли это или трудно. Я такая, как есть, и в глубине души всегда остаюсь Розалан. И я красива, так ведь? – без ложной скромности европейских женщин, откровенно высказалась бедуинка, чем чрезвычайно восхитила Валентину. – Никто не может забраться рукой ко мне в душу и дотронуться до ее сердцевины. Дотронуться мужчины могут лишь до тела: грудей, бедер… – того, что составляет лишь видимость моего существа. Моя же душа принадлежит только мне, так же, как и сердце. Плоть и кости – всего лишь нечто, требующее пищи, воды, тепла, удобств, здоровья. Но моя душа, моя тайная сердцевина, то, что делает меня единственной в своем роде… этого нельзя взять, можно только попросить. – Ты когда-нибудь любила, Розалан? Блестящие карие глаза приобрели мечтательное выражение, а в уголках полных губ появились ямочки. – Однажды мне показалось, что я полюбила. Так я и узнала о существовании этой тайной сердцевины. Я поняла, что душа может познать огромное счастье и сокрушительную печаль. Когда отдаешь мужчине свою душу, то становишься его рабой, и он завладевает тобой совершенно. Если судьба к тебе благосклонна, он принимает дар и радуется ему больше, чем самой жизни. Но если отдаешь душу человеку, который не хочет или не может оценить твой дар, то обрекаешь себя на муки, и прежде чем это случится с тобой, Валентина, подумай обо всем хорошенько! Полыхнул огонь, и Розалан поторопилась помешать варево. Валентина перетирала зерна в муку, размышляя о мудрости слов бедуинки. Помимо воли мысли девушки без конца возвращались к Паксону. Она понимала, что из всех встречавшихся ей мужчин именно этот мог бы проникнуть в ее душу и дотронуться до тайной сердцевины. Но смог бы он обрадоваться дару? Попросил бы отдать ему сердце или потребовал бы? Неожиданно перед нею возникли его черные глаза и насмешливая улыбка. Валентина осознала: султан Джакарда никогда не будет ценить ее любовь превыше всех прочих благ. Он никогда не попросит любви – он потребует, а получив, отбросит и отправится на новые завоевания. Паксон – воин, султан, сарацин, человек, придающий мало значения сердцу женщины. Поев, Розалан и Валентина занялись уборкой. Саладин требовал от воинов и прочих обитателей лагеря соблюдения безукоризненной чистоты, и горе тому, кто рискнул бы оставить мусор возле своего шатра! Обостренные чувства Валентины впитывали звуки и запахи лагеря. Бесконечен был беспорядочный день. Вокруг шатров бродили нищие, выпрашивая подаяние и во имя Аллаха умоляя о милостыне. Розалан предупредила Валентину, чтобы она ничего не давала нищим. – Даже объедки следует бросать собакам. Накормить нищего – значит на всю жизнь обременить себя ответственностью! Объедки – собакам! Расхаживали торговцы со своими товарами. Их мелодичные голоса привлекали детей, и ребятишки сопровождали торговцев повсюду в надежде получить что-нибудь из сладостей или фруктов. Разносчики воды, согнувшись под тяжестью ноши, бродили в узких проходах между шатрами, расхваливая свежесть своего товара. Время от времени они останавливались, чтобы окунуть резной деревянный ковш в мех с водой, выполняя пожелание покупателя. С высоты наспех воздвигнутого минарета в хаос повседневной жизни врывался тонкий и требовательный голос муэдзина, призывавшего всех правоверных к молитве. Заслышав этот зов, нищие, разносчики товаров и воины собирались вместе и падали на колени, вознося молитву. Розалан тащила за собой Валентину. – Они могут поверить, что ты не помнишь, кто ты такая, но никогда не поверят, что ты забыла, как надо молиться. Поторопись! Валентина шла за подругой на площадку позади шатров, вместе с тысячами правоверных падала на колени и, обратившись лицом на юг, где находился далекий город Мекка, притворялась, что вместе с остальными перечисляет девяносто девять священных имен Аллаха. Прошло несколько недель, и силы окончательно вернулись к Валентине. Спина зажила, и на месте набухших воспаленных рубцов остались лишь розовые полоски, но и они должны были вот-вот исчезнуть. Почти каждую ночь Розалан уходила, отправляясь на свидание с воином Саладина, и Валентина оставалась наедине со своими мыслями. В глубине души она лелеяла желание вернуться к своим единоверцам. Судя по сплетням, бродившим в лагере, Ричард Львиное Сердце все еще находился в Акре, посылая отряды воинов сопровождать караваны и в дозоры. Если бы только удалось ей разыскать обратную дорогу! Но было бы нечестно просить Розалан о помощи и таким образом подвергать ее опасности. Валентина должна была справиться с этим сама. Она не могла бросить на бедуинку и тени подозрений, возложив на нее вину за свой побег, ведь та столь великодушно делилась с нею всем, что имела! Хотя Валентина не считалась пленницей мусульман, сбежать было непросто: лагерь бдительно охранялся. Любой, кто покидал лагерь или, наоборот, хотел попасть в расположение войск, подвергался тщательному допросу. Розалан рассказала, что лагерь находится в сорока милях от Акры. Как же можно надеяться преодолеть это расстояние без коня и запаса воды? Какой-то звук раздался за стенкой шатра, и Валентина замерла, прислушиваясь. Похоже, это не собака из тех, что рыщут вокруг, скорее – крадущиеся шаги человека! Вдруг полог шатра кто-то откинул, и вошли два воина, одетые в желтое и черное – цвета конницы Саладина. Бесконечно долго и страшно тянулось краткое мгновение, в течение которого они смотрели на Валентину, освещенную желтым светом лампы. На лицах застыли похотливые улыбки, глаза же, казалось, проникали под грубое платье, разглядывая тело. – Уходите! – приказала Валентина. – Разве вы не видели красную тряпку над моим шатром? Уходите! Один из воинов, более высокий, чем его спутник, усмехнулся. – Мы долго ждали, когда же этот флаг будет опущен. Слишком уж много недель прошло, чтобы теперь это имело какое-то значение. – Вы уж поверьте! – насмешливо заметила Валентина. – В этом шатре вас сегодня никто не ждет. Второй воин наблюдал за нею с пламенеющим страстью взором. – Докажи это! Покажи нам, и мы уйдем! Протянув руку, он сдернул девушку с тюфяка и швырнул своему другу. – Покажи! – повторил тот приказание. Сердце Валентины гулко забилось, глаза сверкнули. Она резко бросила: – Оставь меня в покое, сукин сын! Хочешь оскверниться и стать нечистым? Пришелец рванул ворот платья и разорвал его сверху донизу. – А вот это мы сейчас и узнаем! Слишком уж долго не снимается с шатра красная тряпка. Валентина вскрикнула от неожиданного и яростного движения воина и стыдливо опустила глаза, так как оказалась обнаженной под пристальными взглядами мужчин. – У христианина, убитого тобою, была губа не дура, – презрительно сплюнул тот, кто держал Валентину. Его голос звучал угрожающе. – Она чиста, как лепесток жасмина! – восхитился его приятель, дотрагиваясь до низа животадевушки. Он грубо дернул ее за волосы. – Не поэтому ли ты держишь себя так высокомерно с воинами твоего повелителя Саладина? Твоя кожа очень нежна, а груди упруги, – он снова прикоснулся к ней, пальцы скользнули по затвердевшему соску и вернулись к низу живота. – Ты полагаешь, твое лоно тоже слишком нежное для обыкновенного вояки? Валентина испуганно вскрикнула, когда рука мужчины легла на треугольник волос между ногами. – Держи ее, Камиль! – приказал воин своему спутнику. Мужские руки, как стальные прутья, впились в нежные плечи. – Я покажу этой девке, что она зря пренебрегала вниманием воинов Саладина! При взгляде на говорившего Валентина содрогнулась. Воин пожирал ее глазами, а его руки добирались до самых интимных уголков ее тела. Она оказалась самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел. Фигура у девушки была стройной, грудь – хотя и небольшой, но упругой и высокой. Глаза Валентины расширились от страха, она попыталась вырваться, но гнев растворился в ужасе, сковавшем движения. Державшие ее руки были слишком сильны, пальцы запутались в длинных волосах. Валентина повернула голову и попробовала укусить руку, ухватившую ее за волосы. Мужчина рассмеялся и сорвал с девушки остатки одежды. Валентина с ужасом посмотрела на свое нагое тело. Оба воина тем временем откровенно любовались ею. Девушка судорожно хватала ртом воздух, и грудь дразняще вздрагивала под шелковистыми прядями рассыпавшихся волос. Руки воина сомкнулись – он резко бросил Валентину на пол шатра. Песчинки больно врезались в тело, когда девушка оказалась распростертой на спине. Она вытянула вперед руки, чтобы оттолкнуть насильника, но воин по имени Камиль, взявшийся удерживать, быстро схватил ее за руки. – Оставь! – приказал другой воин. – Я легко овладею ею, несмотря на сопротивление. Он поймал руки девушки и заломил ей за спину, прижав своей тяжестью. Теперь насильник лежал на своей жертве, чьи судорожные попытки высвободиться только усиливали его желание. Валентина повернула голову, чтобы плюнуть воину в лицо, но мужчина оказался проворнее и прижался ртом к ее губам, заставив откинуть голову назад. Груди девушки расплющились о его широченный торс, губы насильника впились в нежный рот в глубоком и требовательном поцелуе, лишавшем дыхания. Она извивалась под телом мужчины, лишь обостряя его наслаждение. Он поудобнее устраивался между ее бедер. С глухим стоном насильник проник в ее лоно, и Валентина увидела, как удивленно округлились его глаза, когда он обнаружил, что она девственна. «Этого не должно было произойти!» – в смятении думала Валентина, испытывая жгучую боль. Воин в тюрбане с такой силой навалился на нее, что чуть не вышиб дух из хрупкого тела. Девушка согнула пальцы, намереваясь выцарапать насильнику глаза. Она отвернулась от его губ. Второй воин схватил руки несчастной и задержал над головой, давая возможность приятелю насладиться видом прелестной груди, которую тот стал сладострастно покусывать острыми зубами и облизывать шершавым языком. Камиль сомкнул пальцы одной из рук Валентины на своем набухшем члене и заставил ее двигать рукой. Осознав, что именно он делает, девушка заглянула Камилю в лицо и прочла в его выражении ужасное намерение сделать с нею нечто еще более страшное, чем то, что совершал воин, навалившийся на нее сверху. Мужчина, нарушивший ее девственность, жаждал лишь своего собственного удовольствия, в то время как этот собирался потребовать ответных движений. Все поплыло у Валентины перед глазами. Смуглое лицо со жгучим взглядом то появлялось, то исчезало. Камиль ждал своей очереди. Насильник со стоном сладострастного облегчения упал на Валентину, впечатав ее в песок своим весом и затруднив дыхание. Парализованная страхом, девушка увидела, как Камиль наклонился над ней. Щетина на щеках и подбородке колола поцарапанную кожу груди и живота. Теплая слюна текла из его рта. Валентина чуть не обезумела т ужаса. Сопротивляющаяся девушка была быстро укрощена могучим воином. Когда его приятель попытался помочь ему, Камиль проворчал: – Оставь ее! Ты свое получил. Мне нравится, когда женщина отказывается покориться. Оставь ее! Камиль обладал железной силой. Он грубо вертел Валентину в своих руках, пока не заставил, наконец, лечь на живот. Он приподнял ей бедра и просунул руки под тело, чтобы нащупать ее грудь. – Смотри-ка! – позвал Камиль приятеля. – Она уже познакомилась с плетью! Поплатилась, видно, за свое упрямство! Прежнему хозяину, должно быть, надоела ее холодность, – он хрипло засмеялся, продолжая гладить розовые полосы, пересекавшие крест-накрест спину Валентины. Она оцепенела от ужаса, когда почувствовала, как рот Камиля с силой прижался к ее затылку, и осознала, что означают его движения – он снимал свои широкие шаровары. Воспользовавшись моментом, Валентина вырвалась, когда мусульманин приподнялся, чтобы сбросить одежду. Ловкая, как кошка, она вскочила на ноги, не обращая внимания на свою наготу. Камиль движением руки отверг вмешательство приятеля и приготовился к нападению. Он кружил вокруг Валентины, словно волк, высматривающий добычу. Темная кожа блестела от пота, а черные волосы на теле поднялись, как у кота, которого погладили против шерсти. Растопырив руки и согнув в коленях ноги, Камиль приближался, сокращая расстояние между собой и своей жертвой. Испуганная до потери сознания, Валентина стояла неподвижно, чувствуя себя кроликом, преследуемым собаками. – Осторожнее, Камиль! У нее взгляд загнанного животного, и когти, того и гляди, вонзятся тебе в кожу. Пренебрегая советом друга, Камиль подходил все ближе. – Отчаяние девственницы, а? – недовольно проворчал он. – Она больше не девственница, об этом я позаботился с большим удовольствием, – засмеялся другой воин. – Женщина может быть девственницей по-разному, – заметил Камиль, не спуская пронзительного взгляда с Валентины и упиваясь ее красотой. Девушке не удалось разгадать значение его слов. Он прыгнул на нее, сшиб с ног и повалил на пол. Сила толчка оглушила ее. Размахнувшись, насильник нанес ей удар по голове. Отплевываясь и ворча, Камиль выражал свое недовольство, снова переворачивая ее на живот. Он крепко удерживал девушку одной рукой, а другой ощупывал ее тело, находя удовольствие в тщетном сопротивлении жертвы и пожирая глазами роскошную фигуру красавицы. Напрягая мускулы, Валентина не поддавалась его пальцам, когда он начал больно щипать ягодицы, раздвигая их. Хриплый отчаянный стон вырвался у нее из груди – намерения Камиля стали ей ясны. Насильник яростно приподнял ее и с силой вошел в плоть, пронзив и вызвав невыразимую боль в своей жестокой попытке содомского греха. Тело девушки засопротивлялось, мускулы напряглись изо всех сил, когда он вошел в нее, не подготовив к проникновению. Валентина кричала от боли и ужаса, чувствуя, как он заполняет ее. Жгучая мука сотрясала ей тело, пока он терзал ее плоть, погружаясь все глубже и глубже. Продолжая кричать, не в состоянии даже плакать от ужаса, девушка почувствовала, как струя горячей влаги изливается в нее – мучитель исходил безумной похотью. Прошла целая вечность, прежде чем насильник отпустил свою жертву. Валентина упала к его ногам, захлебываясь от рыданий. Камиль же поднялся и стал приводить в порядок свою одежду. Он разговаривал со своим приятелем, но их слова терялись для девушки в мучительной боли, терзавшей тело. Смех и веселые возгласы затихали и отдалялись. Когда Валентина пришла в себя, то поняла, что оба насильника стоят у задней стенки шатра, утоляя жажду питьевой водой из кувшина. Низкие мужские голоса заставили ее встряхнуться, из глубин существа поднялось пока еще не вполне осознанное яростное желание наказать их, высечь, убить за то, что они с ней сделали. Жажда мести заставила позабыть о телесных страданиях. Валентина с трудом встала на ноги и сняла с тюфяка одеяло, чтобы прикрыть наготу. Сердце окаменело в груди, глаза горели безумством. Ею владела единственная мысль – о мести. Взгляд девушки упал на кухонный нож Розалан, и прежде чем Валентина осознала, что делает, пальцы уже крепко сжимали рукоять ножа. – Мерзавцы! Собаки! – вскричала она, бросаясь к мужчинам. Тот воин, что был повыше, оказался проворнее и схватил ее за запястье, выбив оружие из руки. Нож упал на пол. Лезвие поблескивало в темноте шатра, и Валентина в исступлении бросилась нашаривать нож. Камиль упал на нее и коленями уперся ей в грудь, лишив возможности дышать. Его руки сомкнулись на горле Валентины и сжимались все сильнее, пока она не почувствовала, что легкие вот-вот разорвутся и смерть наступит неминуемо. Вдруг пальцы воина разжались, а его самого отшвырнули от девушки, и Валентина смогла вдохнуть воздух. – Она сумасшедшая! Она убьет нас! – услышала девушка, как Камиль выговаривает своему другу. – Почему ты остановил меня? – Мне ни к чему кара Малика эн-Насра, Камиль! Многие видели, как мы входили в этот шатер и, уж конечно, слышали, что здесь происходило. Оставь ее! Камиль поднялся, но, выходя из шатра вслед за другом, хорошо нацеленным ударом пнул Валентину под ребра, заставив хватать ртом воздух и корчиться от боли на песчаном полу. Снова оставшись в одиночестве, девушка дотащилась до тюфяка и упала на него, обливаясь слезами стыда и отчаяния. В таком состоянии и застала ее Розалан, вернувшись перед рассветом. Крепко обняв подругу, бедуинка прижала Валентину к себе и терпеливо выслушала рассказ, прерываемый всхлипываниями. – Бедная голубка! Вспомни, что я тебе говорила! – Розалан уже накладывала одну смоченную холодной водой тряпку на опухшую и покрытую синяками шею Валентины, а другую на ее лоб. – Они взяли твое тело, но не душу! Ты все та же Валентина и всегда ею будешь. Девушка подняла глаза, чтобы взглянуть на эту молодую бедуинку, столь великодушно заботившуюся о ней. – Ты так мудра, Розалан, – хрипло прошептала она, говорить обычным голосом ей было трудно. – Я страдаю от пережитого стыда и унижения, но, ты права, я все та же Валентина. Я это я! – Бедная голубка! – утешала ее Розалан. – Что же с тобой теперь будет? – Не могу себе представить, – прошептала придворная дама английской королевы, – но нельзя мне больше оставаться здесь! Я должна уехать! Но как? Сам Саладин готов был дать ответ на ее вопрос. Когда солнце поднялось в небе достаточно высоко, он призвал своих военачальников на Совет.ГЛАВА 8
Паксон, султан Джакарда, ехал по лагерю верхом на своем коне, направляясь на Совет, созываемый Саладином. Трагедия бойни, свидетелем которой ему пришлось стать, все еще камнем лежала у него на сердце, но все переживания затмевала мысль о девушке из Наварры. В последний раз он видел ее в темной комнатке на верху той башни, где располагались покои королевы. Юноша вспоминал следы, оставленные злобной плетью Беренгарии на нежном теле. О, если бы ему не захотелось столь сильно проявить дерзость, участвуя вместе с Менгисом в турнире! Если бы только он не увлекся там сапфировыми глазами Валентины! Если бы не принял придворную даму за английскую королеву! Если бы не стремился снова увидеть ее и не согласился б проскользнуть в сад на свидание! Если бы, обнаружив, что на самом деле Валентина вовсе не королева, он пренебрег бы назначенной встречей с Беренгарией! Если бы… Ах, если бы!.. Но что теперь Валентина думает о нем? В какое опасное положение поставил он ее своим необдуманным поступком! Подумать только – высечь королеву! Поняла ли девушка, почему он не смог за ней приехать? Ведь после устроенной резни Ричард Львиное Сердце, опасаясь возмездия за тысячи загубленных жизней, усилил охрану города, и увезти Валентину стало невозможно. Паксон пришпорил коня. Ветер трепал свободные края ткани, покрывавшей его голову. Лицо султана было угрюмо. Какое ему дело до того, поняла ли Валентина, почему он не приехал? Она христианка… и слишком худа на его взгляд… Прелестная христианка со стройной фигурой и смеющимися глазами! Увидит ли он ее когда-нибудь снова? Почему же его одолевают мысли о ней? Паксон сердито вонзил пятки в бока коня. Да избавит его Аллах от этого наваждения! Но он беспокоился о Валентине, ни на минуту не забывая о ней.* * *
Военачальники и советники уже собрались в шатре Саладина. Все они расселись на пышных подушках, скрестив ноги. Малик эн-Наср нервно расхаживал, и плащ колыхался за его спиной. – Времени не осталось, – тихо проговорил он, черные глаза предводителя были полны отчаяния. – Провизии едва хватает для войска, а тут еще эта обуза, которой мы обременили себя за время похода! – он имел в виду множество людей, не имевших отношения к военной службе, но присоединившихся к войску, а также христиан-пленников, предназначавшихся прежде для обмена на мусульман, плененных Ричардом Львиное Сердце. – После долгих размышлений, – печально сообщил предводитель, – я не нашел иной возможности освободить войско от ответственности за этих людей, кроме как выставить их на торги для продажи. Тишина воцарилась в большом восьмиугольном шатре, и головы в тюрбанах сочувственно склонились перед великим человеком, глубоко сожалевшем о необходимости пожертвовать своими единоверцами ради спасения войска. – Сколько человек должно покинуть лагерь? – спросил Паксон, нарушив тишину. – Три сотни христиан, прежде всего, – Саладин повернулся к заговорившему, и решимость блеснула в его глазах, – и, конечно же, все те, кто не может прокормить себя сам. Молюсь, чтобы Аллах не счел пятном на моей душе принятое мной решение отправить на торги своих единоверцев. Я долго размышлял, но другого выхода нет. Бесчеловечно оставлять этих людей в пустыне умирать от голода и жажды. Единственный выход – торги. Как только хозяева заплатят за них выторгованную нами цену, то немедленно возьмут своих рабов на попечение и впредь станут заботиться о благополучии купленных ими людей. Но, в любом случае, больше нельзя истощать войско. Прежде всего мы должны думать об исходе войны с христианами. Паксон заглянул во встревоженные глаза предводителя и испытал неведомую ранее глубокую печаль. Суровое решение Малику эн-Насру далось нелегко, но кладовые были почти пусты. Паксон давно удивлялся, почему Саладин так долго содержит пленников и терпит при войске посторонних. Великий военачальник и отважный воин, Саладин всегда открывал свое сердце состраданию к людям. – Когда об этом будет объявлено в войсках? – Сегодня же! – мрачно заявил Саладин и предложил Совету обсудить, как именно осуществить задуманное. Несколько часов спустя было принято окончательное решение. Семьи воинов должны вернуться в город или же в те места, откуда родом отцы семейств. Близкие погибших могли выбирать между возможностью отправиться в родные края и правом попытать счастье на торгах. Но у тех, кто сопровождал войско по своей воле – всех этих женщин, не находящихся под покровительством мужей, – выбора не было. Вместе с христианами-пленниками их погонят в Дамаск, где состоятся торги. Доход от продажи позволит закупить зерно и прочие припасы для войска.* * *
Слух пронесся по лагерю подобно мгновенно разгоревшемуся пожару. Рыдающие женщины с заплаканными глазами прижимали к себе детей и сокрушались о предстоящей разлуке с мужьями, ведь встречи уже могло и не быть. Воины с суровыми лицами помогали женам сворачивать шатры и старались провести с детьми последние драгоценные часы. Неуверенность в будущем усугублялась и тем, что снова и снова люди раздумывали, куда им отправиться на жительство – многим идти было некуда. Все одинокие женщины лагеря оказались охвачены гневом. Они стояли между шатрами, уперев в бока руки и громко проклиная свою судьбу. – Нам не оставили никакого выбора! – жаловалась одна широкобедрая молодая бедуинка. – Они обрекают нас на тяжкий труд и рабство лишь потому, что мы не замужем. Это несправедливо! – Они знают, мы отыщем дорогу в лагерь другого войска! – откликнулась другая. – Меня, например, с удовольствием приютят в лагере Саифа ад-Дина. Там многим я нравилась. – Ты многим там нравилась? – воскликнула третья. – Да тебя же просто-напросто вышвырнули из лагеря Саифа ад-Дина, и тебе еще повезло: воины не смогли доказать, что ты воровка, не то осталась бы однорукой! С пронзительным воплем женщина набросилась на обидчицу, ощерив зубы и выкинув вперед руки, чтобы выдрать той все космы. Розалан, вместе с Валентиной наблюдавшая за сценой со стороны, подскочила, чтобы разнять дерущихся. – Прекратите, пока не покалечили друг друга настолько, что и слепой в вашу сторону не глянет! Женщины тотчас же обратили свой гнев на Розалан. – А тебе, что, и дела нет до всего? Нас лишили возможности зарабатывать себе на пропитание! Можно подумать, ты отхватила себе мужа! – Мужа у меня нет, – беззаботно проговорила Розалан, и огоньки возбуждения засверкали в ее бархатистых глазах. – Но меня непременно купят для гарема, и мой господин окажется богатым, красивым и добрым. – Ба! Да кому ты нужна, разносчица заразы! Глаза Розалан потемнели, а губы искривились в гримасе ненависти. – Поосторожнее со словами, ты, пристрастившаяся спать с собаками! Моли Аллаха, чтобы зубы остались целы! Смотри, как бы тебе их не лишиться! – А-а-а-а!.. С собаками? Проклятье!.. Розалан отвернулась с язвительной усмешкой на губах и направилась обратно к Валентине, нарочито виляя бедрами, чтобы еще больше разозлить соперниц. Валентина невольно рассмеялась. – Розалан, – поколебавшись, спросила она, когда вместе с бедуинкой оказалась в тени своего шатра, – а что с нами будет? – А то и будет, что я сказала этим квохчущим наседкам. Когда нас выставят на продажу, то какой-нибудь благородный господин непременно купит меня для гарема. Я в том не сомневаюсь! Уж слишком я привлекательна, чтобы случилось иначе. Что же касается тебя, Валентина, то точно такая же судьба может быть уготована и тебе. Мы распустим слух, что ты черкешенка. Известно, что эти женщины умеют возносить мужчин на вершины блаженства. – Но, Розалан! У меня вовсе нет желания попадать в гарем! Я хочу в Акру! – голос Валентины дрожал от волнения. – Надо верить в судьбу, Валентина! Наверняка отыщется какой-нибудь выход и для тебя. Нас поведут вместе с пленными христианами, чтобы мы не сбежали по дороге и не перебрались в лагерь другого войска, Саифа ад-Дина, например. Путь к Дамаску займет несколько дней, и ты должна держать ухо востро! Может, пленники замыслят побег, и тебе удастся присоединиться к беглецам. Вот увидишь, все сложится для нас хорошо, – сказала Розалан. Валентина впервые улыбнулась с тех пор, как двое воинов ворвались в шатер и заставили ее им покориться. «Бедная, бедная голубка! – подумала Розалан. – Неужели она так и не научится мириться с судьбой? Неужели никогда не поймет, что прошлое следует оставлять за спиной и благословлять новый день? Когда же высохнут слезы на этих лилейных щеках?» – Пошли! – оживленно позвала бедуинка подругу. – Помоги мне приготовить что-нибудь поесть, а потом мы начнем собираться в путь. Расстроенная до слез, Валентина принялась разводить огонь. Розалан, хотя и была ей преданной и любимой подругой, все же умела довести ее до белого каления этими разговорами о судьбе и невозможности избежать своей участи. По крайней мере, девушке хотелось надеяться, что это не так, потому как если и дальше судьба столь же безжалостно будет распоряжаться ею, то проведет через торги, чтобы упечь в рабство к злому и жестокому хозяину, и тогда она до конца своих дней не увидит ни одного христианина.* * *
Розалан ошиблась. Христиане, попавшие в плен к Саладину, слишком ослабели от ран и были чрезвычайно истощены, чтобы помышлять о побеге, к тому же мусульмане-охранники не спускали с них глаз. Долгий путь до Дамаска окончательно подорвал их силы, многие умерли в дороге. Сама Валентина никогда не преодолела бы в пустыне такое огромное расстояние, если бы не Розалан: бедуинка напомнила охранникам, что ее подруга храбро оборонялась от христианского воина-гиганта, и пересказала тем, кто не слышал, историю, как нашли девушку рядом с трупом французского пехотинца, сжимавшей в руке окровавленный кинжал, – и в результате им обеим до самого Дамаска было обеспечено место на верблюде, нагруженном поклажей. Отвратительное животное, издающее неприятные и резкие звуки, протестующе заревело, когда ему было приказано опуститься на колени и позволить усесться на его спине двум женщинам, весившим совсем немного. Забравшейся на тюки Валентине показалось, что она вознеслась над землей на много миль. Тошнота подступала у нее к горлу всякий раз, как верблюд, покачиваясь, делал очередной шаг. Даже на борту корабля, доставившего девушку в Святую землю, качка не угнетала ее столь удручающе, как путешествие на дурно пахнущем вьючном животном. Как только караван останавливался на ночлег, Валентина клялась никогда больше не взбираться на этот корабль пустыни. Но каждый день после нескольких часов ходьбы, когда ноги начинали вязнуть в песке, а одежда тянула опуститься на землю, она умоляюще взглядывала на погонщика верблюдов, и тот помогал ей взобраться на шаткие тюки. Долгая череда мучительных дней, проводимых под палящим солнцем, и холодных ночей, слишком коротких, чтобы снять усталость дневного пути, ожидала Валентину вместе с тысячью прочих невольников, покорных воле Саладина. Привыкшие к климату пустыни мусульманки несли маленьких детей подвязанными за спиной, и даже с такой дополнительной поклажей они уверенно шагали по пескам, словно вьючные животные. Эти женщины оказались выносливее, чем закованные в кандалы пленники-христиане, ослабевшие от недоедания. В глазах мусульманок можно было прочесть лишь одну боль разлуки с мужьями, которой предстояло длиться столько же, сколько и войне. Из древнего города Дамаска женщины должны были отправиться к своим родным или же к родственникам мужа, но были в караване и отчаявшиеся страдалицы, не имевшие родных и потому вынужденные предстать на торгах, – им грозило расставание с детьми. Несколько раз за ночь можно было услышать свист плети, сопровождаемый страшными криками матери и пронзительными воплями ребенка. Никто не мог поручиться, что мать и дитя купят вместе, и, пытаясь избежать разлуки с малышами, женщины пытались бежать под покровом ночи. За ними стража следила особенно зорко – ведь эти женщины охотно присоединились бы к другому войску. Валентина и Розалан крепко прижимались друг к другу, пытаясь согреться холодными ночами. Бедуинка в сердцах ругала приказание, запрещавшее устанавливать шатры ради экономии того времени, которое потребовалось бы, чтобы сворачивать их утром. Еду на всех готовили мужчины, получившие такое поручение, отдельных же костров никто не разводил. Дневная порция выдавалась из больших котлов – к ним в сумерках тянулась длинная цепочка путешественников. Валентина принялась стелить тюфяк для ночлега, а ее подруга взяла миски и присоединилась к длинной очереди, зазмеившейся по всему лагерю. Вернувшись, Розалан протянула Валентине миску. – Фу! Этой бурдой разве что свиней кормить можно! – с отвращением воскликнула придворная дама английской королевы и размахнулась, чтобы выплеснуть сероватую водянистую массу на землю. – Нет! – возмутилась Розалан, перехватывая миску. – Если сама не хочешь есть, отдай мне, но не выбрасывай! – Ты меня удивляешь, – сказала Валентина, покраснев от возмущения. – Как можно поглощать эти помои с таким удовольствием? Розалан оторвала глаза от своей миски. Темные и блестящие, они широко распахнулись, на лбу от удивления собрались морщинки. Это было не похоже на Валентину, воспринимавшую прежде путешествие в Дамаск с молчаливой покорностью! Временами Розалан даже беспокоилась за подругу, ставшую мрачной и отчужденной, и потому она даже обрадовалась, когда та проявила хоть какие-то бурные чувства – впервые со дня отправления каравана. Выходка Валентины понравилась бедуинке: наконец-то девушка ожила, вспылила, рассердилась! Слишком уж часто раньше устремляла она взгляд к горизонту, ничего не замечая вокруг. Даже оводы, донимавшие путешественников, могли тогда садиться на ее лицо незамеченными и вгрызаться в гладкую кожу, и Розалан, ехавшей на покачивающемся верблюде позади Валентины, приходилось прикрывать подруге лицо, отгоняя оводов. Теперь же христианка вышла из этого странного состояния и встрепенулась – как хорошо! Завладев миской похлебки, Розалан стала зачерпывать варево тремя пальцами и жадно втягивать жижу в рот. – Меня просто тошнит! Как ты можешь эту гадость есть? Тебе все равно, что с тобой случится после? Посмотри, как отвратительно ты выглядишь, вот так обсасывая пальцы! Боже! Зачем ты зашвырнул меня к этим варварам? Кочевники! Свиньи! – Валентина возвела руки к небесам. – Розалан, и ты действительно думаешь, что тебя может купить богатый человек, чтобы поместить в свой гарем и сложить сокровища к твоим ногам? Как можно быть такой глупой? Бедуинка продолжала с аппетитом есть, получая от отвратительного варева очевиднейшее удовольствие. Украдкой она поглядывала на Валентину – девушка вскочила и теперь возвышалась над своей подругой, уперев в бока руки. Ее щеки пылали, а глаза были полны негодования и ярости. Придворная дама английской королевы не унималась: – Нет, ты посмотри на себя! Ты только посмотри! Где твоя гордость? Где это твое особенное внутреннее чутье? Где твоя душа? Ба! Да ты продалась за миску похлебки и одеяло, полное блох, всего лишь ради того, чтобы согреться холодной ночью! Вместо ответа Розалан облизнула пальцы, собрав со дна миски гущу. – Перестань сейчас же издавать эти ужаснейшие звуки! Ты разве не слышишь, что я тебе говорю? – воскликнула Валентина. Опустившись на колени, она с трудом удерживалась, чтобы не ударить бедуинку. Схватив ее за руки, Валентина не позволила подруге снова поднести ко рту грязные пальцы. – Розалан, послушай же меня, прошу тебя! Словно только сейчас заметив девушку, бедуинка подняла на нее глаза и приняла снисходительный вид. – Ты ведь знаешь мое отношение к нищим попрошайкам. Стоит один раз дать им что-нибудь, как будешь подавать каждый день, и так – всю жизнь. Я же привыкла отвечать только за себя! Валентина с силой встряхнула подругу: – Ты самое невыносимое существо, какое только Бог посылал на землю. – Шшш! Говори тише! Ты забываешь, кем должна притворяться! Если будешь кричать, не сомневайся, тебе придется быстрее, чем хотелось бы, предстать перед своим Богом. – И когда ты только задумаешься о жизни? – спросила Валентина уже потише, но с прежней горечью. – Ты идешь навстречу своей судьбе, полагая, что ее нельзя изменить. Ты говоришь, неизбежное можно только принять. Но как ты можешь согласиться с судьбой, что сулит тебе рабство до конца твоих дней? Или это благодать, ниспосланная тебе Аллахом? Неужели ты никогда не оглядывалась вокруг себя и не замечала, каково будущее женщин, остающихся при войске? Даже за то короткое время, что провела среди них, я увидела, как грубо с ними обращаются: у многих нет зубов, тела исхлестаны плетью!.. Во время месячных и после родов, когда ни один мужчина не прикасается к ним – что тогда с ними происходит? Я скажу тебе! Они голодают! У них пропадает молоко, потому что они не могут даже купить воды у водоноса. Их дети тоже голодают и дерутся с собаками из-за отбросов, небрежно выкидываемых из шатров. Ты, конечно, еще молодая и сильная, совсем дитя по понятиям христиан, но долго ли ты будешь оставаться молодой и привлекательной для мужчин? Открой глаза, Розалан! Посмотри, что тебя ждет! Я прихожу в ужас, когда думаю об этом, и очень боюсь. И если жизнь шлюхи при войске представлялась тебе лучшей участью, чем доля рабыни, то могу себе представить, что нам уготовано! – Валентина оказалась в полном изнеможении, закончив свою пылкую речь, слезы сверкали у нее на ресницах, и последние лучи заходящего солнца отражались в глубине глаз, полных боли. Розалан едва удержалась, чтобы не обнять подругу и не успокоить ласковыми словами. Однако, когда она заговорила, в ее голосе прозвучала неприкрытая ярость: – А теперь твоя очередь выслушать меня, Валентина! Мне отвратительна бурда, которой нас кормят, однако я ее ем, потому что это мудро. Смерть меня не привлекает, молодость и красота – единственное, что у меня есть для продажи. Что же касается моей души, той тайной сердцевины, как мы это называем, то она все еще моя! Ее я не продаю и делаю все возможное, чтобы сохранить, но наверняка не сохраню, если стану голодать и доведу себя до смерти. И не говори мне о рубцах от плети на теле! Ты видела хоть один у меня? Нет! А ты пришла ко мне из мира христиан со следами порки на спине. С тобой грубо обошлись мужчины. Они ворвались в шатер и изнасиловали тебя. И что ты получила за это? Ничего! Женщины всегда страдают от грубого обращения, но умные женщины понимают, какую выгоду могут они из этого извлечь. Если выгода состоит в том, чтобы душа не рассталась с телом, меня она устраивает. Таков мой выбор, и это единственный путь, который мне известен. Розалан отставила миску похлебки и придвинулась к Валентине, заговорив уже не таким враждебным и резким тоном. – Бедная голубка! Ты боишься будущего. Я тоже. Но у меня еще есть надежда. В тот вечер Валентина все-таки отказалась от своей порции похлебки и провела долгие ночные часы, молча глотая горькие слезы до самого рассвета. Однако на следующий день к полудню она попросила, чтобы ее подняли на верблюда, где уже сидела Розалан, и принялась, как и бедуинка, прятать свое красивое лицо от немилосердного солнца и укусов оводов. К радости Розалан, Валентина стала втирать бараний жир в ступни и проявлять больше интереса к расчесыванию волос и вытряхиванию из локонов упрямых песчинок, набивавшихся то и дело. День за днем извивающийся меж песков длинный караван, сопровождаемый надежной охраной, приближался к Дамаску – к будущему путешественников. Так как закованные в кандалы пленники не могли передвигаться слишком быстро и приходилось часто делать привалы из-за маленьких детей, то прошло несколько недель, прежде чем караван достиг ворот древнего города. К этому времени, по совету Розалан, Валентина уже съедала свои порции похлебки и старалась заснуть холодными ночами. Ее волосы снова превратились в темное, как ночь, облако блестящих локонов, а руки и ступни вновь стали мягкими и нежными, благодаря бараньему жиру. И вместе с преображением внешности восстанавливался и ее дух – стойкость нужна была Валентине, чтобы выжить.* * *
Однажды после полудня, когда солнце ослепительно сияло, застыв высоко в небе, караван обогнул холм, и перед путешественниками открылся вид на Дамаск. Всех, кому предстояло пройти через торги, заковали в кандалы и только после этого прогнали через городские ворота. К тому времени солнце уже село и тьма опустилась на узкие улочки и рынки. Валентина цеплялась за руку Розалан, опасаясь, что ее разлучат с подругой. У самой бедуинки ладонь была влажной от пота, выдавая волнение мусульманки. – Что же с нами будет? – тихо спросила Валентина. Розалан пожала плечами: – Одному Аллаху это известно! Стражник, шагавший рядом с ними, ответил: – Все не так уж плохо! – отозвался он добрым голосом. – Малик эн-Наср запросил высокую цену за своих людей. А чем выше цена, тем лучше с вами будут обращаться после торгов. Сейчас женщин отделят от мужчин и разместят в разных кварталах. У вас будет время отдохнуть, умыться и приготовиться к торгам. Я нисколько не сомневаюсь, что такие красивые женщины, как вы, займут высокое положение в гареме верховного владыки, – он подбадривающе кивнул и продолжил обход колонны пленников. – Вот видишь, голубка, что я тебе говорила? – лучезарно заулыбалась Розалан. – Ты сама слышала, что он сказал: скорее всего, мы отправимся в благоуханный гарем верховного владыки! Благослови же свою судьбу, Валентина! Аллах улыбается тебе! В квартале, огороженном со всех сторон стенами, бедуинка и ее подруга вместе с другими женщинами каравана были вымыты, умащены благовониями и наряжены в одежды из тончайших тканей и драгоценные головные уборы. Браслеты украшали руки повыше локтя и щиколотки ног у мягких туфелек из козьей кожи. Розалан помогла Валентине облачиться в этот странный для нее наряд и отступила, залюбовавшись девушкой. Прозрачная юбка держалась на серебряном поясе, охватывавшем бедра, короткая кофточка сиреневато-синего цвета была расшита серебряными нитями. – Я никогда прежде не видела таких роскошных нарядов! – воскликнула Розалан, подхватывая щетку для волос, чтобы причесать подругу. Валентина чувствовала себя обнаженной. Серебряный пояс не прикрывал живота, а кофточка оказалась такой короткой, что едва скрывала грудь. Розалан украсила шею девушки тонкими цепочками. Соскользнув в ложбинку груди, они приятно холодили кожу. Широкая пышная юбка спускалась до самых пальцев ног, но сквозь тонкую ткань просвечивалось тело. – Я не могу в этом наряде показаться перед людьми! Терпение бедуинки истощилось. Она схватила Валентину за плечи и встряхнула. – Ты покажешься в этом наряде перед людьми! Ты должна это сделать! Лучше уж оказаться в гареме богатого калифа, чем в серале. В гареме хозяин пошлет за тобой и станет оказывать тебе знаки внимания и уважения, как женщине, вошедшей в его семейство. А хочешь, я расскажу, что будет с тобой в серале? Знаешь, скольким мужчинам тебя заставят там прислуживать? Если же откажешься, засекут плетьми до смерти! Ты не догадываешься, как долго может надеяться прожить женщина в публичном доме? Уверяю тебя, Валентина, коротка жизнь у тех, кто попадает туда. Мужчины заразят тебя дурной болезнью и станут избивать лишь потому, что злые демоны вселились в их души!.. – Замолчи! – крикнула Валентина, зажимая уши ладонями, чтобы приглушить голос подруги. – Подумай обо всем хорошенько! – потребовала Розалан, устремив взгляд своих черных глаз прямо в глаза Валентины. – Чтобы снова оказаться среди своего народа, тебе надо прежде всего выжить! И не ропщи на… – …судьбу! Вот что ты хочешь сказать! Не ропщи на судьбу! О, как мне надоело выслушивать от тебя все это! – Я об этом догадываюсь, но ведь на самом деле ты меня не слушаешь! Верно, нельзя роптать на судьбу, но ты должна научиться смягчать ее удары. Ты, что же, вечно будешь сидеть и ждать, когда кто-нибудь другой позаботится о тебе и никогда не станешь заботиться о себе сама? Куда же подевалась твоя смелость? А мужество? Ты ропщешь на судьбу, все же отдавая себя в ее власть! Наверное, судьба обрекала меня на смерть в пустыне от голода, когда умерла моя мать. Но я еще девочкой стала зарабатывать себе на жизнь и не роптала на судьбу, а просто не позволила ей довести меня до смерти. Валентина, порой ты очень глупа! Преисполнившись отвращением, Розалан удалилась. Валентину задели за живое слова бедуинки. Правду ли она ей сказала? «Неужели на самом деле я всегда ждала, чтобы кто-то другой позаботился обо мне? Значит… у моей подруги создалось именно такое впечатление: ни мужеством, ни смелостью я, по ее мнению, не отличаюсь!..» Слезы градом катились по щекам, и Валентина чуть было не позволила тяжким рыданиям вырваться из груди. Ну нет! Она не станет плакать! Всю свою прежнюю жизнь она проплакала: из-за вероломности Беренгарии, из-за любви к королю, никогда ее не любившему, из-за… из-за всего и вся!.. Но больше этого не будет! Она сделает то, что должна сделать! Если только судьба не доведет ее до смерти.* * *
Последующие дни стали нелегким испытанием для Валентины, принявшей решение жить иначе. Работорговцы приходили в дом, где находились женщины, осматривали их, записывали имена в туго свернутые свитки и против каждого имени проставляли цену, которую должны были выкрикнуть, когда товар выставят на продажу. Валентина была потрясена. Ее оскорбляли грубость и равнодушие подобного обращения с женщинами. Когда она высказала свои наблюдения верной подруге, та лишь усмехнулась: – Ты придаешь этому слишком большое значение, Валентина! Сама посуди, разве купила бы ты вещь, не осмотрев ее хорошенько? Но Валентина все же заметила отвращение в глазах Розалан, и ей стало легче переносить тяготы, зная, что подруга разделяет ее чувства. Однако, она с опаской ждала момента, когда ей придется предстать перед холодными глазами покупателей и почувствовать на своем теле их ощупывающие пальцы. На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, обещая знойный день, евнух объявил характерным высоким голосом, что сорок женщин сейчас подвергнутся осмотру торговца, который и будет проводить торги. При одном лишь извещении о предстоящем Валентина почувствовала, как наполнилась ее душа тревогою и страхом. Розалан сразу же начала приготовления. Заставив Валентину последовать своему примеру, бедуинка тщательно расчесала волосы и заплела несколько тонких косичек, обернув их затем вокруг головы. Принесенная утром вода пошла на умывание, а потом Розалан щедро облила себя духами и воспользовалась румянами и белилами, чтобы подчеркнуть красоту лица. Одна из женщин ткнула локтем в бок свою товарку и стала насмехаться: – Посмотрите-ка на эту! – издевательски протянула она, указывая на Розалан и возвышая голос, чтобы все слышали. – Должно быть, войсковая шлюха думает, что торговец купит ее для себя! Остальные женщины прыснули и стали смеяться над Розалан, закипевшей от столь наглого зубоскальства. При других обстоятельствах Валентина не удивилась бы, если б бедуинка налетела на свою обидчицу с пронзительным воплем, загоревшись желанием выцарапать той глаза, но в это утро Розалан держала себя в руках. – Не обращай внимания! – сказала она Валентине. – Эти глупые сучки полагают, что торговец не мужчина! Он мужчина и, как все мужчины, может соблазниться смазливым личиком и пышными бедрами. Но у него также есть и нос! Если бы они сейчас пораскинули умишком, то постарались бы, чтоб от них приятно пахло, и возможно, тогда бы за них дали более высокую цену. Помяни мое слово, в серали будет отправлена большая часть этих глупышек! – для большей выразительности Розалан даже плюнула. Как и обещал евнух, женщин отвели в низенькое здание, огороженное каменным забором, к которому они добрались по лабиринту вонючих узких улочек и переулков со множеством бродячих собак. Стражники пинками прогоняли огрызающихся истощенных животных, лающих изо всех уголков. Когда процессия оказалась перед строением, двойные створки внешних ворот распахнулись, и молчаливые, настороженные женщины вошли во двор. Валентина и Розалан держались рядом, чувствуя себя увереннее друг подле друга. Пройдя внутрь здания, они обе были поражены, насколько разными оказались внешний вид дома и его внутреннее убранство. Отбросы и нечистоты переполняли близлежащие улицы. Там, где мог бы раскинуться сад, находилась пустошь, населенная бродячими собаками. Но внутри дома был совсем другой мир. Здесь царили роскошь и богатство, каких даже Валентине никогда не приходилось видеть. Розалан и в мечтах представить себе не могла такого великолепия. Она широко открыла глаза и разинула рот, впрочем, как и все остальные женщины. После яркого солнечного света, заливавшего улицы, они оказались в затененном помещении и не сразу смогли разглядеть все великолепие пышного убранства, но постепенно их глаза привыкли к свету мерцающих масляных ламп с добавленными в масло дивными благовониями. Помимо ламп, на равном расстоянии друг от друга вдоль украшенных мозаикой стен были закреплены факелы. Стражники торопливо подгоняли женщин. Было слышно, как одна девушка спросила у них, почему такое великолепие прячется за неприглядными стенами уродливого строения. – Ты думаешь, Абд-Шааба хочет, чтобы нищие осаждали его жилище, а воры приглядывались к богатству? – таков был ответ. – А кто такой Абд-Шааба? – поинтересовалась девушка. – Самый прославленный и могущественный из работорговцев! – воскликнул стражник. – Именно ему тебе надо понравиться, если хочешь попасть в гарем достойного господина, – нетерпеливо добавил он. Валентина услышала этот разговор и еще раз убедилась в правоте своей подруги. Теперь она была рада, что позволила Розалан вымыть себя, умастить благовониями и расчесать волосы так, чтобы те отливали синевой. Ее судьба – в руках Абд-Шаабы! Тем временем женщин ввели в овальную комнату с высоким сводчатым потолком, и все в восторге запричитали при виде огромного панно из слоновой кости, сплошь покрытого замысловатыми рисунками и орнаментом. Среди прочих произведений искусства, украшавших стены, Валентина заметила рог в форме бивня слона. На роге были вырезаны сцены из легенд о какой-то богине, в которой одна из женщин признала Иштар. На обнаженной груди богини перекрещивались два пера, а рядом с нею располагались всяческие животные и символы счастья и удачи. На дальней стене комнаты были нарисованы фрески, изображавшие нимф и сатиров в разнообразных любовных позах. Двойные арки в переходе из одной комнаты в другую оказались украшены каменными фигурами обнаженных женщин с большой грудью. На арке в противоположном конце комнаты можно было разглядеть мужчин с преувеличенно большими детородными органами. Розалан опустила глаза на свою собственную грудь, едва видневшуюся в вырезе восточного костюма, и обеспокоенно глянула на фигуры женщин. Оглянувшись на противоположную арку, она торопливо толкнула локтем Валентину. – Взгляни-ка! Тот, кто украшал эту комнату, никогда не встречался с мужчинами, которых я знала! Повсюду, куда бы ни падал взгляд, Валентина видела картины разнузданной похоти. Женщин провели в другую комнату, где в нишах, искусно задрапированных шелковыми тканями, стояли статуи, застывшие в тысяче сладострастных поз. Пол был устлан толстыми коврами, игравшими всеми цветами радуги. На почетных местах в комнате восседали на шелковых подушках трое мужчин, богато одетых в роскошные халаты и вышитые туники. Их головы были обернуты шелковыми тюрбанами, украшенными полудрагоценными камнями, бороды имели определенную форму, что делало их похожими на сатиров, изображенных на фресках. Валентина догадалась, что человек, сидящий на более высоких подушках, и есть Абд-Шааба. Кроме того, именно его приветствовали стражники. Ни слова не говоря, Абд-Шааба сделал вошедшим знак выстроиться вдоль стен зала. По следующему его жесту стражники приказали женщинам пройти по одной передзнаменитым торговцем. Валентина и Розалан последовали за остальными и, проходя перед Абд-Шаабой, заметили, что одному из стражников он сделал такой же знак, как и при прохождении некоторых других женщин. Всего торговец отобрал восьмерых красавиц, включая Розалан и Валентину, а остальных стражники увели в следующую комнату. Абд-Шааба заговорил. Его голос был ровным и скользким, как стекло, смазанное маслом. – Будьте любезны раздеться. Валентина бросила взгляд на Розалан, уже освобождавшуюся от своего наряда. – Снимайте все: бусы, браслеты… все, пожалуйста, – продолжал Абд-Шааба. Валентина прикинула на глаз расстояние до двери и посетовала, как же далеко до выхода: ни за что ей не вырваться отсюда, она в западне! Уже много дней ей было известно, что этот момент наступит, и девушка считала себя готовой к испытанию. Оказывается, все было не так. В горле у нее пересохло, сердце безудержно забилось. Валентина почувствовала, как краска заливает ей лицо. – Поторопись, – предупредил стражник. – Абд-Шааба тебя ждать не будет. – Я не могу… – Лучше будет, если я сам сорву с тебя одежду и тем самым избавлю от затруднения? – вопросил мужчина. Валентина покачала головой и начала снимать браслеты с запястий. Пальцы у нее дрожали, и она сжала зубы, чтобы они не стучали. – Наверное, следует сначала взглянуть на ту, чья скромность угрожает нам задержаться здесь на всю ночь, – сказал Абд-Шааба своим помощникам. – Долгий опыт научил меня поторапливаться со скромницами. Медлить в обращении с ними нельзя, иначе они дрожат и трясутся, а некоторые даже падают в обморок в ожидании, когда же я обращу на них внимание. Двое мужчин рассмеялись и согласились: Валентина должна быть осмотрена первой. Наблюдая, как она пытается распутать длинную золотую цепочку, Абд-Шааба сказал: – Оставь! Подойди, встань перед нами. Мы оценим твои достоинства и определим, чего ты стоишь. На Валентине остались лишь головное украшение и тонкая золотая цепочка. Распрямив плечи, она встала в центре возвышения. Ее лицо порозовело, глаза засверкали зелеными искрами. Абд-Шааба и его помощники изучающе окидывали молодую женщину опытным взглядом. Они сразу же отметили природную грацию и плавный чувственный изгиб бедер. Золотая цепочка, которую Валентина не смогла снять, подчеркивая совершенство, охватила одну из упругих грудей, увенчанных кораллово-розовыми сосками. Оценивающие взгляды задумчиво скользили по телу девушки, и во взорах мужчин не было ни похоти, ни чувственности – лишь острая наблюдательность. – Повернись, – приказал Абд-Шааба, и, к своему удивлению, Валентина беспрекословно повиновалась. Торговец был так холоден, что она поняла: ей тоже стоит отрешиться от происходящего и делать, что говорят. – Встань, как стояла, – велел торговец, и Валентина снова повернулась лицом к мужчинам. Только теперь Абд-Шааба встал с подушек, и Валентина почувствовала, как пробежал по ее коже холодок. Сжав зубы, она заставила себя оставаться на месте. Быстро и умело пробежались руки торговца по вздрагивающему телу девушки. Начал он с головы: открыл ей рот, определяя, нет ли испорченных или отсутствующих зубов, приподнял веки и отметил ясность и чистоту глаз, потом его руки двинулись вниз по шее и плечам и прикоснулись к грудям, проверяя их симметричность. Он согнул и разогнул гибкие запястья и локти, а также ноги, приподняв каждую поочередно. – Когда ты поворачивалась, я заметил следы побоев. Плеть, конечно! Все превосходно зажило, но я легко замечаю такие вещи. Не беспокойся, это не повлияет на твою цену при торгах. Ладони Абд-Шааба скользнули по розовым следам плети Беренгарии. – Нет, это не помешает взять за тебя достаточно высокую цену. Ты обладаешь многими достоинствами. Руки торговца прощупали ягодицы, бедра, икры ног. Валентина стояла, будто высеченная из мрамора. Глаза остальных женщин жгли ее, пока Абд-Шааба осматривал прекрасное тело, выясняя, нет ли изъянов. Как раз когда девушка решила, что все позади, торговец провел рукой по внутренней стороне ее бедер. Валентина оцепенела и сжала ноги. – Это только формальность, – успокоил ее Абд-Шааба. – Я хочу проверить, девственна ты или нет. – Я не девственна, – просто сказала Валентина тихим голосом, сдавленным от волнения и унижения. – И все-таки… – настаивал торговец. – Я буду очень осторожен… ну, давай же, разожми ноги. Уверяю тебя, лучше, если это сделаю я, а не один из стражников. Валентина скосила глаза на ближайшего воина из охраны и заметила неясное выражение желания на его лице. Закрыв глаза, она позволила Абд-Шаабе сделать то, что он считал необходимым. – Да, действительно, – спокойно подтвердил он, – ты сказала правду. Странно, – добавил торговец, заглядывая в глубину ее глаз. – Судя по твоей застенчивости, я готов был предположить, что ты невинна и никогда еще не испробовала наслаждения любви. Однако, мне следовало бы знать, что если женщина говорит, что она не девственна, то так оно и есть. Только когда женщина утверждает, что сохранила свою невинность, можно заподозрить ее во лжи. Замечание торговца вызвало взрыв смеха у мужчин, сидевших на возвышении, и у женщин, стоявших у стены. Глаза Абд-Шаабы казались бездонными черными озерами, в них отражались мерцающие огоньки светильников. – Жаль! Мы получили бы за тебя гораздо больше, если бы ты оказалась девственна. Обращаясь к своим помощникам, он пошутил: – Хотя причина, по которой мужчины отдают предпочтение девственницам, недоступна моему разумению. Они ведь как необъезженные кобылицы, строптивы и вольнолюбивы. Невозможно добиться от них ровной скачки. Не в силах сдержаться, Валентина выпалила: – Быть может, вам еще нужно знать, что качества коня зависят от искусства наездника? Торговец не был лишен чувства юмора и, распознав смысл слов Валентины, рассмеялся. – Красота и остроумие – роковое сочетание для женщины, – он улыбнулся. – Если бы я не был обременен моими обязательствами по отношению к Саладину, то, наверное, доказал бы тебе, какой я опытный наездник.* * *
Когда их вели обратно, глаза Розалан сияли от гордости. – Беру свои слова обратно, Валентина! Ты вовсе не глупа! И теперь я понимаю, почему христианин пал, сраженный твоим кинжалом. Она обняла Валентину, и подруги пошли дальше, смеясь и болтая. Но обе с болью в сердце понимали, что на следующий день состоятся торги, и, быть может, они, расставшись, никогда не увидятся снова.ГЛАВА 9
На следующий день за час до рассвета женщин разбудили и приказали одеваться. Толстые темнокожие евнухи принесли подносы с пресными лепешками и чайники крепкого горячего чая, подслащенного медом. Женщины поворчали, что завтрак уж больно скуден, но с удовольствием накинулись на еду. Один из военачальников войска Саладина появился в дверях и дал указание собираться. – Могущественный Малик эн-Наср желает, чтобы милость Аллаха не покидала вас. На рыночную площадь вас доставят группами по десять человек. На торги собралось много народа. Да пребудет с вами Аллах! Выйдя из помещения на яркое солнце, Валентина оказалась рядом с высоким светловолосым христианином. Сначала она его не узнала – тот не брился в течение многих дней, и густая борода несколько изменила лицо. Только когда мужчина заговорил, Валентина вспомнила, что это англичанин по имени Майкл, один из стражников королевы. – Леди Валентина! – произнес он, и в ярко-голубых глазах блеснули искорки удивления. – Неужели это вы? А мы все считали вас мертвой! – Майкл, я не подозревала, что вы пленник Саладина! Как же вы очутились здесь? Розалан с любопытством наблюдала за ними. Не возлюбленный ли Валентины этот привлекательный высокий мужчина? Наверное, именно поэтому ее подруга так счастлива его видеть! – Розалан, – обратилась к ней Валентина, – это Майкл Лэндслокский. Он английский воин. Майкл состоял в королевской страже, и мы подружились во время путешествия из Наварры в Мессину. Розалан так ничего и не поняла: что это за Лэндслок и где находится Наварра? – Вы не ответили на мой вопрос, Майкл. Как вы сюда попали? – То же самое мог бы я спросить и у Вашей Светлости! – ответил Майкл. – Это длинная история! – улыбнулась Валентина. – Расскажите нам лучше о себе. – Леди Валентина, я крайне удручен тем, что со мной произошло. Как вы знаете, я состоял в охране королевы, но однажды меня отослали в дозор. Наш отряд вступил в схватку с врагом, и мой конь был убит. Я брел по пустыне, пока сарацины не захватили меня в плен. Так я и оказался здесь и теперь буду продан на торгах, как какая-то домашняя скотина! – в голосе Майкла зазвучала горечь. – Леди Валентина, я ведь рыцарь! Мое место – в гуще сражения, рядом с моим королем, а не здесь, на этом базаре! Цепочка пленников продвигалась к рынку. Валентина разглядывала толпу людей, продававших и покупавших всевозможные товары. В дальнем конце рынка был возведен помост, на котором с бумажными свитками в руках стоял Абд-Шааба, расхваливая достоинства какой-то привлекательной девушки, предлагаемой для продажи. Внезапный страх заставил Валентину сжаться, и она ухватилась за руку Майкла, чтобы не упасть в мрачную бездну, казалось, разверзшуюся у нее под ногами. – Майкл! Я тоже не хочу быть проданной! Пленник успокаивающе обнял Валентину за плечи, и прикосновение смутило его. Молодой человек был посвящен в рыцари, а значит, ему надлежало с почтением относиться к женщинам. Даже сейчас, при этих страшных обстоятельствах, Майкл старался остаться верным своему долгу и даже взглядом опасался оскорбить леди. Валентина заметила: он старательно отводит глаза от ее ног, просвечивающих сквозь полупрозрачную юбку, а разговаривая, смотрит только на лицо и шею. Вздох сорвался с губ Валентины. Она подумала: стал бы Майкл вести себя столь же галантно по отношению к ней, если б знал, что знатная леди была изнасилована двумя сарацинскими воинами? – Я нахожусь в плену у сарацин гораздо дольше, чем вы, Майкл. Что вам известно об оставшихся в Акре? – Вряд ли я расскажу вам что-либо новое, миледи. Впрочем, может быть, кое-что вам и не известно. Это касается королевы Беренгарии. Под большим секретом могу поведать о случившемся, ведь у нас обоих очень мало надежды увидеться с нашими соотечественниками в ближайшее время, и потому никому вреда от того не будет. – Так что же произошло, Майкл? – еле слышно прошептала Валентина. – Как вам известно, леди Бланш не раз удостаивала меня своим обществом, – взгляд Майкла стал отрешенным при упоминании о леди Бланш. Придворным дамам из свиты королевы хорошо было известно, что Майкл Лэндслокский собирался просить у короля руки Бланш. – Продолжайте, – поторопила Валентина. – Ее Величество королева Беренгария подверглась… э… подверглась… – Ну же, Майкл, продолжайте! – Накануне того дня, когда были уничтожены пленники-мусульмане, королеву Беренгарию… высекли! – выпалил рыцарь. – Высекли?.. – как эхо, отозвалась Валентина. – Кто же? В глазах Майкла вновь мелькнула отрешенность. – Леди Бланш помогала Сине готовить лечебную мазь, но она не знала, для кого и по какому поводу понадобилось снадобье. Сина, как вы, вероятно, знаете, довольно стара и обычно вечно бормочет себе что-нибудь под нос. Леди Бланш слышала, как старуха сказала, что королеву высекли. Когда же она напрямую спросила Сину о случившемся, то старая ворона замолчала, но леди Бланш стала настаивать, утверждая, что здоровье и благополучие королевы чрезвычайно волнует ее, как придворную даму. И тогда Сина призналась, что это Ричард Львиное Сердце высек королеву. Но леди Бланш знала, что сделать этого он не мог, потому как я рассказал ей накануне о намерении короля заняться в тот вечер конструированием новой баллисты. На вопрос леди Бланш я ответил, что, действительно, всю ночь король провел со своими военачальниками, размышляя над чертежами баллисты. Леди Бланш возразила: она своими глазами видела плеть, которой король отстегал Беренгарию! Я, разумеется, не стал настаивать, но на самом деле я находился рядом с королем всю ночь. Впрочем, не стоит придавать значения словам старой кормилицы! Валентина смотрела на Майкла, не в силах поверить в услышанное. Беренгарию высекли! Плетью! Это сделал, конечно, Паксон. – Бедная Гария! – пробормотала Валентина. Вот это да! Королева пострадала от руки своего возлюбленного! Придворная дама ясно помнила ту ночь, когда султан Джакарда пришел в ее комнату. Хорошо помнила она и утро. Сина тогда сказала ей, что Паксон собирается приехать за ней и увезти из Акры. Он хотел спасти ее от мести Беренгарии, заранее зная, что высечет королеву! Неожиданно Валентину вместе с Майклом и Розалан подтолкнули к помосту. Бедуинка подняла голову, сделала шаг вперед и непринужденно встала рядом с торговцем. С отведенными назад плечами и милым выражением на лице Розалан выглядела прелестнее, чем когда-либо. Такой Валентина ее еще не видела. Золотистый оттенок наряда подчеркивал матовость кожи. Полупрозрачная юбка длиной до щиколоток мягкими складками ниспадала с бедер, обольстительно обрисовывая крепкие ягодицы и изящные икры. Золотые браслеты на ногах таинственно поблескивали из-под юбки, обшитой тесьмой, и диковинно позванивали при каждом шаге. Наблюдая за торгом, Валентина вдруг осознала, что молится, чтобы Розалан не продали в сераль. Обольстительные взгляды молодой женщины и ее полные чувственные губы выдавали страстную натуру, а это качество, увы, оказалось бы бесценным в публичном доме. За Розалан начали предлагать цену и торговались так яростно, что Валентина не успевала следить за нарастанием цены. Бедуинка красовалась перед покупателями, принимая различные позы и подчеркивая гибкость своего стана и грациозность движений. Валентина не раз слышала, как подруга утверждала: это очень важно – во время торга показаться как можно более соблазнительной, чтобы взвинтить цену. Серали не склонны платить много, потому что обычно женщины живут там лишь несколько лет, а мужчины, что ищут удовольствия в публичном доме, редко проявляют придирчивость, выбирая себе женщину на вечер. Чем выше цена, тем больше шансов оказаться проданной в гарем богача. Абд-Шааба остановил торг и дал знак бедуинке снять короткую кофточку, не доходившую до талии. Валентина удивилась, заметив, что Розалан замялась. Прежде она не проявляла ни малейшего признака стеснительности, оказываясь обнаженной под взглядами посторонних, и даже во время долгого пути в Дамаск мылась на виду у стражников и пленных, а когда Валентина выразила свое возмущение по поводу отсутствия скромности у подруги, та спокойно ответила, что ей нечего скрывать, содержать же себя в чистоте для собственного благополучия гораздо важнее, чем проявлять скромность. И Валентина теперь была озадачена стеснительностью Розалан. – Посмотрите, как она добродетельна! – воскликнул торговец, бросив на бедуинку одобрительный взгляд. – Именно такая девушка подходит для гарема достойного господина. Какая красота, какая добродетель!.. А какая воспитанность!.. Представьте ее среди женщин вашего гарема. Подумайте о ней и прекрасных сыновьях, которых она вам народит. Сыновей сильной крови! Сразу же был дан знак продолжать торг и предлагать цены. На этот раз, казалось, торговец был доволен. Под хриплые выкрики и молчаливые кивки судьба Розалан наконец оказалась решена. – Девушка отправится во дворец Напура! Эмир Рамиф завладел еще одним цветком для своего гарема! Темные глаза Розалан засветились радостью. Гарем! Ее желание исполнилось! Попасть к самому эмиру Напура! Это превосходило все ее мечты. Какое-то оживление возникло рядом с Валентиной, и девушка невольно сжалась, однако, к своему облегчению, она поняла, что на помост выводят пятерых мужчин. Сердце Валентины дрогнуло: Майкл находился среди тех, кого сейчас должны были продать. Страж королевы и четверо других мужчин – их Валентина никогда раньше не видела – стояли на помосте с низко опущенными головами, испытывая глубокое унижение от того, что они, воины, собиравшиеся отвоевать Гроб Господень, будут сейчас проданы врагам, словно какой-то скот. Валентина отвернулась, не желая становиться невольной свидетельницей их позора. Торг начался под бдительным взором Абд-Шаабы и при неодобрительном ропоте толпы. Стало очевидно, что ни один из христианских пленников не будет продан за хорошую цену. Прошел слух, что Саладин хочет непременно избавиться от обузы, и христиан, удерживаемых прежде в качестве заложников, можно заполучить по крайне низкой цене. Покупатели, сговорившись, не дали Саладину возможности выручить от продажи пленников большой доход. – Вы должны защитить свою землю! – вскрикивал торговец. – Ради священного джихада! Предлагайте свою цену с верой в милость Аллаха! Собравшиеся безмолствовали. Пленники все равно будут проданы! Ведь нужно же Саладину как-то избавиться от них! И пусть они будут проданы по самой низкой цене! Из толпы вдруг донесся голос, повысивший первоначальную цену на несколько динаров. Недовольным голосом торговец объявил, что пятеро христиан проданы. Валентина видела, как мужчин отвели в закуток, где позднее их сможет найти и забрать хозяин. Сердце девушки провалилось в глубины мрака – она знала, что будет вызвана на торг следующей. Свободные концы тюрбана Абд-Шаабы развевались на ветру. – Уже много лет я не имел возможности представить покупателям такого сонма прелестных дев, а также белокожих христиан. Торговец повернулся к Валентине и алчно оглядел ее, сладострастно улыбнувшись. – Посмотрите на эту красавицу! Случалось ли вам когда-нибудь услаждать свой взор созерцанием такой кожи и столь изящной фигуры? Взгляд торговца выхватил из толпы знакомое лицо. – Мохаб, домоправитель отважного эмира Ра-мифа! Ты купил уже один прелестный цветок для своего хозяина, но подумай, как обрадуется эмир, заполучив в свой гарем еще и вот эту деву удивительнейшей красоты. Представь себе, какое блаженство он испытает, когда эти нежные, как шелк, руки обовьются вокруг его шеи, а прохладное и чистое тело, просто созданное для ласк, прильнет к нему! Услышав, в каких выражениях восхваляются ее достоинства, Валентина густо покраснела. Торговец повернулся к своему рабу. – Раздень ее! – приглушенным голосом приказал он. Несмотря на сопротивление, девушку обнажили по пояс. Раб крепко держал ее сзади за руки, отчего гибкое тело выгнулось и груди гордо выпятились. – Взгляните сами! – продолжал Абд-Шааба. – Взгляните на эти два алебастровых шара, увенчанных прелестными розами! Подумайте, что за наслаждение ожидает вашего господина! Каких прекрасных сыновей сможет он зачать с такой красавицей на радость себе и Аллаху! Торговец обратился к слуге: – Помоги рабу снять с нее остальную одежду. Пусть все увидят ее совершенно обнаженной! Слуга приблизился к Валентине, и ей показалось, что она задыхается. Не может быть!.. Как смеют они так с ней обращаться!.. Если бы только она могла, то убила бы их всех, а потом и себя! Рука девушки сама по себе потянулась украдкой к короткому кривому кинжалу, висевшему на поясе у торговца. Валентина выхватила оружие из ножен и резко повернулась к слуге, занеся над ним клинок. – Держите ее! – воскликнул торговец. В одно мгновение девушку окружили и схватили стражники, вырвав кинжал из цепких пальцев. Майкл, наблюдавший за происходящим из закутка, пытался высвободить руки, связанные в запястьях, и прийти к ней на помощь. Однако кожаные ремни были слишком прочны, и ему ничего не оставалось, как лишь с болью смотреть на страдания знатной дамы, не в силах чем-либо ей помочь. Остатки одежды сорвали с тела девушки. – Подумать только, каких сыновей может родить такая тигрица! – продолжал выкрикивать Абд-Шааба, ничуть не обеспокоившись суетой стражников вокруг Валентины. Человек, которого торговец назвал Мохабом, поднял руку в знак того, что готов назначить цену. Все, что происходило потом, промелькнуло перед взором Валентины, как в тумане. Она никак не могла поверить в реальность происходящего, но поняла; человек из дворца Рамифа предложил такую цену, что ее не смогли перебить другие. Как и Розалан, она тоже попала в гарем эмира, правящего Напуром.* * *
На противоположной стороне рыночной площади стояло глинобитное строение, в котором находился сераль, наиболее часто посещаемый военачальниками войска Саладина. Из-под богато украшенной резьбой арки выехали двое мужчин в черно-желтой одежде, что указывало на их принадлежность к войскам Малика эн-Насра. Лица у всадников были хмурыми. – Следовало предвидеть, что нас не примут сегодня, как обычно, Мештуб! Кажется, чуть ли не половина жителей города Дамаска побросала все дела, чтобы поглазеть на торги, – Паксон протянул монетку мальчику, который подвел лошадей, и вскочил в седло. Мештуб последовал его примеру. – Иногда мне кажется, мать и зачала, и родила меня в седле, – пожаловался Мештуб. – Почему бы нам не остаться и не посмотреть на торги, отдохнув тем временем от верховой езды? Нас ждут еще, по меньшей мере, три дня хорошей скачки, и после отъезда из Дамаска никаких развлечений не предвидится! Паксон бросил на друга мрачный взгляд и слегка сжал пятками бока своего коня. – Но нет же здесь никаких развлечений! Все, разинув рты, таращатся на торги! Поехали, Мештуб! А свои жалобы ты лучше излей глухому! – Но и глухому, изливая свои жалобы, я скажу, что лучше тебе перестать вовлекать меня во все те опасные дела, которые ты по своей воле возлагаешь на себя! Я слишком молод, чтобы умирать! Какой червь тебя точит, Пакс? Со времени твоей последней встречи с английской королевой тебе словно досаждает какой-то невыносимый зуд! Не обращая внимания на замечание друга, Паксон глянул в другой конец площади, где происходили оживленные торги. – Взгляни на этих бедняг! Им остается только уповать на милость Аллаха, и неизвестно, что ждет их в будущем. Мештуб кивнул, соглашаясь. – Надьяр говорил, там продается темноволосая черкешенка, настолько прекрасная, что глазам больно от сияния ее красоты. Почему бы нам с тобой не присоединиться к толпе и не взглянуть на красавицу? – Нет, – твердо заявил Паксон. – Если ты готов ехать, давай поскорее тронемся в путь, пока твое тучное тело не расползлось окончательно от жары. – Езжай, Паксон! Я тебя догоню. Смотри! Вон она! Даже отсюда видно, что Надьяр не солгал! Паксон равнодушно глянул в сторону помоста, но проходившая мимо цепочка верблюдов, нагруженных товарами, заслонила от него место торгов. – Если хочешь, оставайся, Мештуб! Я не стану торопиться и подожду тебя за воротами. Мештуб взмахнул рукой, давая понять, что все понял. Его взгляд был прикован к помосту. Паксон отправился дальше, прокладывая себе дорогу в городской толпе. Несколько минут спустя Мештуб присоединился к нему, задыхаясь от волнения. – Пакс, ты слышал, что о ней говорят люди? – О ком? – О черкешенке! – воскликнул Мештуб, рассерженный безразличием друга. – Что же о ней говорят? Знаю, ты будешь меня доводить, пока я тебя не выслушаю! – Она прекрасна! Кожа у нее белая и безупречная, груди подобны бутонам жасмина, тело стройное и гибкое, нежное и чистое… – Ты сам все это рассмотрел? – насмешливо спросил Паксон. – Или принимаешь на веру слова лживого торговца? Как часто я видел тебя обманутым, друг мой! Вспомни тот ковер, что ты купил в Иерусалиме! Никогда не забуду, насколько глупо ты выглядел, сидя на этом ковре и приказывая ему лететь! – Паксон запрокинул голову и разразился смехом. Лицо Мештуба омрачилось воспоминанием о перенесенном унижении. – Откуда мне было то знать? Я и раньше слышал сказки о летающих коврах… – Все мы время от времени оказываемся в дураках, Мештуб! Прости мне мою дерзость, но я никогда не забуду, какой у тебя был вид, когда ты наконец, скрепя сердце, признал, что тебя обманули, – Паксон снова разразился смехом. – На этот раз я не обманулся! – возразил Мештуб. – Я сам ее видел! – Кого? – Черкешенку! Сколько раз тебе говорить? Хочешь услышать, что она сделала, или предпочитаешь, чтобы тебе рассказал об этом кто-нибудь другой? – Хорошо, расскажи мне ты, не то еще лопнешь. Попридержав коня, чтобы поравняться с Паксоном, Мештуб начал свой рассказ, и глаза его при этом возбужденно заблестели. – Она сражалась, как тигрица! Схватила кинжал у торговца, и в глазах ее все увидели смерть! Трое мужчин едва удерживали черкешенку! Никогда не доводилось мне видеть женщину, которая с таким упорством защищала бы свою честь! Жаль мне того беднягу, что станет ее хозяином! Мештуб продолжал пересказывать свои впечатления, всячески приукрашивая увиденное, а мысли Паксона необъяснимым образом обратились к Валентине. «Защищала свою честь…» – сказал Мештуб. Паксон мог представить себе только лишь одну женщину, способную так сражаться, защищая свою честь, и из глубин его души всплыл образ придворной дамы английской королевы. «Глупец! – выругал он себя. – Только у мужчин есть подлинная честь, а женщины всего лишь обязаны почитать мужчин».ГЛАВА 10
Путешествие в Напур оказалось долгим и утомительным. Караван продвигался неспешно, лагерь разбивали ближе к ночи и пускались в путь вскоре после рассвета, стараясь пройти как можно больше, прежде чем зной начнет жечь равнины. Валентина ехала вместе с Розалан под охраной евнухов. Устроенный на спине верблюда навес, похожий по форме на беседку, надежно защищал от солнца. Водой женщин снабжали в достаточном количестве, и дважды во время привалов им позволяли омыть себе тело и насладиться прохладой оазисов после жаркого дня. Обращались с ними по-королевски, и когда Валентина поделилась своим впечатлением с Розалан, бедуинка лишь удивленно на нее вскинула глаза. – Разумеется! – воскликнула она. – С нами и должны теперь обращаться по-королевски! Мы же стали членами семьи владыки! Мы с тобой принадлежим эмиру, вот к нам и относятся соответствующим образом. Как ты этого не понимаешь, Валентина? Придворная дама Беренгарии рассердилась: – Мне не впервой быть приближенной особой королевской семьи, – резко ответила она, продолжая омовение. Розалан пожалела о своем поспешном замечании, но гордость не позволила ей это признать. Ответ Валентины напомнил бедуинке, что они не равны по происхождению, и сознавать это было той неприятно. – Я молю Аллаха, чтобы в семье Рамифа с тобой не обращались так жестоко, как при дворе английской королевы, – бросила Розалан. Спина Валентины внезапно словно одеревенела. Она медленно повернулась, чтобы взглянуть на подругу, ее лицо потемнело от гнева. – По крайней мере, при дворе английской королевы меня не принуждали ложиться в одну постель с нечестивыми дикарями! Порка мне больше по нраву, чем прикосновения липких рук и нечистое дыхание сарацин. – Если твой король – образец христианина, то не удивительно, что мысль о прикосновениях сарацин претит тебе! Немало слышала я россказней о Ричарде Львиное Сердце. Он не настолько мужчина, чтобы возлежать с женщиной, и отдает предпочтение мальчикам и музыкантам. Насмешка, явственно отразившаяся на лице Розалан, вывела Валентину из себя. Без лишних размышлений она выплеснула воду из своей чаши для омовения прямо подруге в лицо. Проворная, как кошка, бедуинка в ответ напала на Валентину, зубы и ногти сошли за оружие. Защищаясь, придворная дама сбила Розалан с ног и прижала к земле, навалившись сверху. Обе извивались в яростной схватке, но на мгновение глаза их встретились, и вражда внезапно исчезла. Девушки помогли друг другу встать на ноги и отряхнули пыль, беспомощно смеясь. – Позволь мне принести тебе еще воды, – сказала Розалан. – Бедная голубка! Свою воду ты истратила на меня. – Нет, – возразила Валентина, помогая подруге отжать пропитавшиеся водой пряди темных волос. – Это я во всем виновата! Не знаю, что на меня нашло. – И на меня тоже, – подхватила бедуинка. – Наверное, сказались усталость и напряжение последних недель. Но теперь все позади, и Аллах, и твой Бог смилостивились над нами. У нас теперь будет кров и хорошая еда. Нам не о чем больше беспокоиться! А как тебе вернуться к твоему народу, мы придумаем непременно. Ничего не бойся! Посмотри, как далеко оказались мы от Акры, где ты чуть не погибла в той резне! – Да, много миль отделяет меня теперь от земель христиан, – задумчиво проговорила Валентина, ее голубовато-зеленые глаза так и остались мрачными и безжизненными, хотя она и улыбалась. – И дело не только в расстоянии. Посмотри, как ты изменилась! Попав ко мне, бедная голубка, ты была испуганной и одинокой, вздрагивала от малейшего шума и всего боялась. Теперь же ты стала иной. Девушка, что оказалась тогда со мной в одном шатре, терпела мои поддразнивания и забивалась куда-нибудь в уголок, чтобы поплакать. Теперь же ты готова постоять за себя. Думала ли ты когда-нибудь, Валентина, что сможешь, защищаясь, убить человека? Представляла ли себе, что найдешь силы продолжать жить, после того как тебя зверски изнасилуют? И на помосте во время торга ты проявила свой подлинный нрав. Ты стала другой женщиной, изменившись совершенно. Теперь ты смотришь на жизнь, зная, что и как нужно делать. Валентина задумалась над словами подруги и поняла, что Розалан права. Она стала другой, выдержав боль и унижение и отыскав в себе силы снова улыбаться. Взглянув на бедуинку, ее подруга прошептала: – Теперь, когда я обрела новые силы, чтобы жить, весь вопрос в том, как мне распорядиться своей жизнью. – Почему бы тебе не задуматься, чего ты хочешь больше всего на свете? По крайней мере, тогда ты будешь знать, в каком направлении держать путь. Может, возвращение к своему народу не так уж и желательно тебе теперь? Валентина надолго задумалась. – Да, почему-то сейчас это уже не кажется мне столь необходимым, как прежде. Мне не к кому, да и некуда возвращаться. Никто меня не ждет, и я не уверена, что эта новая Валентина, кем я стала, имеет хоть какое-то отношение к миру, где с женщинами обращаются по-рыцарски, – девушка подняла на подругу грустные глаза. – Помнишь того христианского рыцаря, Майкла? Его продали на торгах как раз перед тем, как толкнули на помост меня. Бедуинка кивнула. – Я… я уже не смогла бы чувствовать себя непринужденно со своими соотечественниками. После всего, что я узнала и пережила, мне было б трудно притворяться, будто я осталась такой же, как раньше, – голос Валентины дрогнул, в глазах заблестели непролившиеся слезы. – Нет, не возвращения в мир христиан хочу я сейчас больше всего на свете. Да поможет мне Бог! Я не знаю, чего хочу. – Но непременно узнаешь, когда придет время, голубка! А теперь давай-ка принесем воды и вымоем друг другу волосы, – Розалан сунула кувшин Валентине в руки и сама взяла другой. – Раз ты стала такой же сообразительной, как я, и почти столь же стойкой, посмотрим, так же ли ты быстронога! Я тебя обгоню! – Не обгонишь! – воскликнула Валентина, и обе девушки, смеясь, помчались к каравану, остановившемуся на ночлег.* * *
Путь в Напур, ведущий в горный край, пролегал через поля злаков и зеленеющие долины. Но скоро путешественники оказались среди суровых холмов и скалистых вершин. Однако, стоило им вступить в долину Напура, как взору открылись веселые рощи оливковых и фиговых деревьев. Подобно сверкающему драгоценному камню, Напур, украшая своим великолепием долину, раскинулся над плодородными равнинами на вытянутом в длину высоком горном гребне. Народ толпился на городских улицах и площадях, совсем как в Акре или Дамаске, торгуясь и выбирая товары. Только здесь крестьяне казались более зажиточными, чем в других городах, и улицы были чище. Бросалось в глаза отсутствие в торговых рядах стай бродячих собак. Дворец эмира находился на возвышенности в центре Напура, господствуя над городом. Поражавшие взор белые стены казались высеченными из слоновой кости. Окна были заставлены решетками с замысловатыми узорами, заостренные крыши – покрыты черепицей. Высокие ограды окружали огромные ухоженные сады. Небольшой прямоугольный дворик, где росли цитрусовые, украшали резные каменные скамьи и устрашающие фигуры драконов, сделанные из того же белого камня, что и сам дворец. Прохладный ручей журчал между гладкими, отполированными водой камнями и орошал влагой усыпанные цветами пышные кусты жасмина. Мохаб провел Розалан и Валентину в уединенную часть сада, откуда они попали во дворец. Подруги удивились, увидев сводчатые галереи с мощными мраморными колоннами, поднимавшимися к потолку, покрытому фресками. Бедуинка в восторге озиралась по сторонам, впрочем, как и Валентина. – Закрой рот, – прошептала одна из подруг другой, – пока овод там не поселился. Розалан мигом пришла в себя. – Да поразит меня Аллах! Никогда не видела я такой красоты. Ты жила во дворцах, но я впервые бросаю взгляд на то, что действительно можно назвать роскошью. Валентина улыбнулась: как же ошибается ее подруга! Конечно, она выросла во дворце короля Санчо, однако дворец Рамифа все равно произвел на нее ошеломляющее впечатление. Но сколь различны были эти дворцы! В Наварре еду подавали на ломтях черствого хлеба, а не на золотой посуде, и во всей Европе никто никогда не видел еще таких толстых шерстяных ковров. Санчо владел крепостью, Рамиф – воистину дворцом. Пол в Наварре устилали травами и тростником и меняли настил два раза в год, когда запах становился совершенно невыносимым. Ковры и гобелены, привезенные с Востока, украшали в Наварре стены, но изумительные окна со стеклами, такими привычными здесь, в Святой земле, были чудом и редкостью в Европе. Все эти богатства Напура казались сказкой и недостижимой мечтой тем, кто не совершил путешествия на Восток и не увидел своими собственными глазами невообразимые чудеса. Валентине было также известно, что медицина, астрономия, математика и астрология, по сравнению с Европой, шагнули далеко вперед в стране сарацинов. Оглядываясь вокруг, она поймала себя на забавной мысли: «И европейцы называют их дикарями! Да эти дикари обогнали нас на много веков!» Следуя за домоправителем эмира, подруги увидели, что навстречу им вышел крупный чернокожий мужчина. Мохаб обернулся. – Я оставлю вас здесь, откуда начинаются помещения гарема. Мужчинам запрещено входить в гарем. Сейчас я отправляюсь к эмиру с отчетом. Не сомневаюсь, за вами пошлют сегодня вечером. Да пребудет с вами Аллах! – Мохаб склонился перед женщинами в поклоне. Великан, открывший перед Валентиной и Розалан широкие двери гарема, был одет в тюрбан из золотистой ткани и распахнутую на широкой черной груди короткую куртку без рукавов из той же материи. Наряд довершали широкие красные шаровары, стянутые в щиколотках так, что видны были украшенные драгоценными камнями туфли. Их длинные мыски загибались вверх, чуть ли не доставая до щиколоток. Валентина сделала несколько быстрых шагов, направившись к грозному стражу. – А где остальные женщины из каравана? Почему их не привели во дворец? Черный евнух посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся, белые зубы блеснули на его лоснящемся лице. – Только вы две останетесь в Напуре. Остальные отправятся дальше, в гаремы тех шейхов, кому подарил их эмир Рамиф, – евнух отвернулся, давая понять, что дальнейшие вопросы просто неуместны. Во взгляде Валентины, брошенном на бедуинку, можно было прочесть благодарность судьбе, столь упорно не разлучавшей ее с Розалан. Шествуя вслед за евнухом, подруги продолжали с восторгом разглядывать роскошные покои дворца Рамифа. Мозаика из искусно подобранных разноцветных кусочков мрамора покрывала пол. Замысловатый рисунок повторялся на стенах, где в ярких оттенках красного и синего цветов, сочетавшихся с золотым тоном, были изображены древние сарацинские воины на быстроногих конях. После неожиданного поворота налево, еще до того, как евнух в красных шароварах отворил дверь, подруги услышали доносившийся из-за двери женский смех. Они шагнули через порог и словно попали в другой мир. Комната была убрана в нежно-голубых тонах. На стенах висели драпировки из белого и желтого шелка, слегка колыхавшиеся от теплого ветерка, проникавшего сквозь высокие арки, ведущие в сад. Воздух благоухал ароматами духов и пряных благовоний. Одна из женщин лениво пощипывала струны музыкального инструмента, сидя неподалеку от овального бассейна с чистой водой. Вдоль всех стен были расставлены низкие диваны и разложены роскошные подушки. Толстые ковры покрывали мозаичный пол, их цвета сочетались с росписью стен и высокого сводчатого потолка. Совершенно неожиданно для себя Валентина и Розалан оказались окруженными стайкой женщин из гарема Рамифа, которые, оживленно защебетав, принялись задавать им множество вопросов. Валентина продолжала лгать, будто она черкешенка, в то же время с удивлением замечая, что большинство женщин гарема моложе, чем они с Розалан, и не менее красивы. Оттенки кожи жен и наложниц эмира были так же разнообразны, как страны, из которых прибыли красавицы: от цвета бледной охры, распространенного на Востоке, до густо-черного цвета Африки. Женщин в гареме оказалось около двадцати, и это удивило Валентину, потому что, как она слышала, в гаремах владык их насчитывалось обычно не меньше сотни. Пока все возбужденно болтали, расспрашивая и от души приветствуя новых наложниц эмира, Валентина случайно подняла глаза и увидела высокую и гибкую рыжеволосую женщину, вошедшую в комнату из сада. Она казалась гораздо старше остальных, но не менее красивой. Глаза и высокие скулы были по-кошачьи приподняты к вискам, веки – подведены черной краской. Когда величавая красавица шла, казалось, она плывет. Серебристое одеяние развевалось у ее ног. Весело щебетавшие женщины внезапно замолкли, расступившись перед вошедшей. – Меня зовут Дагни, – властно произнесла она, пронизывая Розалан и Валентину холодным взглядом серых глаз. Необъяснимым образом Валентине вдруг захотелось развернуться и бежать куда глаза глядят – подальше от этого дворца со всей его непомерной роскошью и, прежде всего, от Дагни, чьи серые глаза, казалось, извлекали из сердца все тщательно оберегаемые секреты. Но убежать она не могла и потому стояла, гордо выпрямившись и глядя Дагни в лицо. – Я Валентина, – твердо сказала она недрогнувшим голосом. Приглядевшись, девушка поняла, что Дагни лет тридцать: тонкие морщинки разбегались от уголков глаз и ярко накрашенного рта. Рисовая пудра забилась в них, придав лицу зловещее выражение и сделав его похожим на маску. – Валентина, говоришь? Странное имя! Я слышала, ты сказала, что черкешенка, но никогда не встречались мне черкешенки с таким именем, – произнесла Дагни и провела кончиком языка по своим губам, подкрашенным помадой. Обращаясь к остальным, она сморщила нос. – От этой… этой Валентины несет так, будто она спала с верблюдами. Ей нужно немедленно вымыться. Ну, живее! Дагни хлопнула в ладоши и с самодовольным видом стала наблюдать за суетой служанок, поторопившихся выполнить ее повеление. Валентине стало ясно, что Дагни правит гаремом ревнивою железной рукой. Две девушки, Элан и Шидара, взяли на себя обязанность присмотреть за приготовлением всего необходимого для купания. Розалан увели в дальний конец комнаты, где ею тоже занялись служанки. Хотя бедуинка и не возражала, что ее разлучают с Валентиной, все же, уходя, она оглянулась через плечо на подругу и бросила предупреждающий взгляд, ясно сказавший: «Дагни опасна, нужно быть осторожной!» Валентину отвели за трехстворчатую ширму, украшенную вышивкой, изображавшей птиц с роскошным оперением. Здесь ее освободили от запылившейся одежды. Дагни крикнула служанкам: – Когда снимете с Валентины ее лохмотья, сожгите их! Полагаю, ни у кого нет желания подцепить вшей! Лицо Валентины вспыхнуло. Девушка знала, прилипчивый запах верблюдов, действительно, мог тянуться за ней, ведь в караване их с Розалан везли на верблюде, но все время путешествия она неукоснительно содержала себя и одежду в чистоте, что исключало появление вшей! Элан, выполняя повеление, выбежала в сад с узелком вещей Валентины. – Ну-ка, выведите мне сюда эту девчонку, – приказала Дагни. Валентина завернулась в простыню и вышла из-за ширмы. Дагни пинком заставила ее опуститься на колени. Лица у обитательниц гарема стали испуганными. Длинные пальцы с накрашенными ногтями пробежались по всей длине темных волос Валентины. – Насекомые – настоящее бедствие в этом климате! Жаль будет, если я найду гниды в твоих прекрасных волосах, – тихо проговорила Дагни. – Тогда мне придется приказать обрить тебе голову. Валентина скосила глаза на одну из девушек – ее голова была замотана куском ткани. Уловив испуг и печаль в глазах этой девушки, Валентина догадалась, что Дагни «нашла» вшей у нее в волосах. Не желая, чтобы и ее постигла та же участь, «черкешенка» отбросила руку Дагни и встала, с вызовом глядя в лицо властной женщины. – Дотронься только хотя бы до одного волоска на моей голове, и это будет последним, что ты сделаешь в своей жизни! Меня продали со всеми моими волосами, и я собираюсь предстать перед эмиром такой, какой была куплена его домоправителем. – Итак, черкешенка отважна! – одобрительно заметила Дагни, приподняв подбородок Валентины кончиком пальца и проведя им по гладкой шее вниз, до ложбинки груди. Глаза Дагни блеснули, она прикусила зубами нижнюю губу. Жест напомнил Валентине королеву Англии, и по коже девушки пробежали мурашки. Нет! Никогда этого не повторится! Валентина отстранилась, но Дагни схватила ее за плечо и резко повернула к себе лицом. – Так знай, черкешенка, если ты еще этого не поняла: в гареме Рамифа все повинуются мне, и ты теперь в моей власти. Запомни: мое слово – закон, и ты должна меня слушаться неукоснительно! – лицо Дагни побелело от гнева. – А сейчас вымой поскорее свое вонючее тело! – злобным толчком она пихнула девушку в благоухающий пряными ароматами бассейн. Вынырнув на поверхность, Валентина, хватая ртом воздух, ухитрилась уцепиться за ноги Дагни, и та тоже свалилась в воду. Как две разъяренные кошки, женщины царапались и дергали друг друга за волосы, пытаясь добраться до глаз. Дагни, будучи выше ростом, обладала некоторым преимуществом в драке, но Валентина оказалась проворнее и подвижнее. Вода в бассейне бурлила от их яростных движений. Обитательницы гарема криками подбадривали новенькую. Длинные волосы сильно мешали Валентине. Дагни, намотав их на руку,сумела утянуть ее на дно бассейна. Вода начала заливать девушке ноздри и попала в глотку. Легкие, казалось, вот-вот лопнут. Однако, Дагни не рассчитала свои силы и позволила Валентине выскользнуть из-под воды. Та, не упустив выпавшую возможность, нанесла рыжеволосой хищнице удар под колени. Девушке удалось подмять под себя потерявшую равновесие соперницу. Дагни скрылась под водой, захлебываясь и пуская пузыри. Ухватив скрученные в пучок рыжие косы, Валентина извлекла Дагни на поверхность. Обессиленная и обескураженная повелительница гарема принялась отплевываться. Черная краска потекла по ее щекам, красная помада на губах размазалась, придав рту уродливую форму. – А теперь ты послушай меня, и очень внимательно, Дагни, – хрипло произнесла Валентина, кипя от ярости. – Я никогда не покорюсь тебе, если только сама того не захочу. Ты никогда не будешь повелевать мною! Я никогда не стану твоей служанкой! – Валентина встряхнула Дагни, и зубы мокрой рыжеволосой красавицы застучали от нервной дрожи. – Я знала женщину, подобную тебе, и догадываюсь, что ты из себя представляешь. Если ты хоть раз дотронешься до меня, даже случайно, то будешь жалеть об этом до конца своих дней! – она подтолкнула Дагни к краю бассейна. – Вытащите ее! Я не привыкла купаться вдвоем! Валентина спокойно вымылась. Повелительница гарема удалилась в другую комнату, чтобы восполнить ущерб, нанесенный ее внешности. Элан и Шидара прислуживали «черкешенке». Ее длинные волосы мылись и выполаскивались, пока не стали поскрипывать. Потом обитательницы гарема отвели свою новую подругу в сад, чтобы та высушила волосы на солнце. Они расчесали ее густые тяжелые пряди и уложили в красивую прическу. Верхние и боковые локоны оказались скручены в узел, а остальная масса роскошных волос блестящим каскадом спускалась по спине. Тело Валентины умастили редкостными благовониями. Шидара принесла ворох всяческих нарядов и, наконец, выбрала кофточку из зеленой ткани, отделанную золотистой тесьмой, и пышную юбку из шести слоев тонкого шелка, каждый из которых был обшит точно такой же тесьмой. На ноги девушке надели зеленые сандалии из мягкой кожи. Элан украсила шею Валентины множеством золотых цепочек, и браслетами – ее руки, после чего обитательницы гарема единодушно выразили «черкешенке» свое одобрение: теперь, по их мнению, она была хорошо подготовлена к встрече с эмиром. Розалан робко выглянула из-за желтой шелковой занавески и застенчиво подошла к Валентине. Золотистая юбка бедуинки соблазнительно шелестела. – А как я тебе нравлюсь? Хороша ли? И что скажешь, разве этот дворец не красив? – грациозно подняв руки над головой, Розалан закружилась среди великолепно убранной комнаты. Валентина рассмеялась, ее голос звучал проникновенно и нежно: – Ты мне нравишься! Ты сегодня замечательно выглядишь, правда! Розалан резко остановилась. – А что насчет дворца? Валентина осмотрелась. – Дворец эмира красив, но есть в нем… – она кивнула в сторону двери, за которой скрылась Дагни, чтобы привести себя в порядок, – …и червоточина! – Берегись этой дьяволицы, Валентина! Я думала, она тебя убьет. Во всяком случае, Дагни затаила на тебя злобу. – Не волнуйся! – успокоила бедуинку подруга. – Дагни ничего не сможет сделать! Несмотря на все высокомерие, она, должно быть, знает свое место и побоится навлечь на себя гнев эмира в случае моей смерти. Розалан заглянула в глубину зеленовато-голубых глаз. – Есть вещи более страшные, чем смерть, голубка, помяни мое слово! Разговор девушек был прерван появлением того же черного евнуха, который и привел их во дворцовый гарем. Его веселые глаза засветились уважением, когда он обратился к Валентине: – Я должен доставить тебя к эмиру. Он желает увидеть черкешенку, сражавшуюся на помосте работорговца, как тигрица. Глаза Валентины распахнулись от удивления. Так быстро? Что эмир потребует от нее? Каков из себя этот человек? Розалан бросила на нее многозначительный взгляд. – Будь смелой, – произнесла бедуинка, – но приятной в общении! Не противься ему, он твой хозяин! Ему мы обязаны своей безопасностью и благополучием! В его руки вверена наша судьба! Не зная, что ответить подруге, Валентина быстро развернулась и, неслышно ступая в своих мягких сандалиях, последовала за евнухом на встречу с хозяином, всем сердцем надеясь, что он окажется добрым человеком.ГЛАВА 11
По мраморному коридору Валентину провели в просторный зал с большим балконом, откуда открывался вид на город. Богатые ковры устилали пол и украшали высокие каменные стены. В дальней части комнаты стояло золотое кресло, похожее на трон, на полу повсюду были разложены разноцветные подушки. Валентину провели в центр зала и приказали преклонить колени перед эмиром, Она повиновалась, но голову не склонила. Старик, сидевший на троне, оценивающе оглядел ее и сделал знак встать. – Твоя красота радует меня, – произнес он голосом сухим и ломким, как старая кожа. – Скажи мне свое имя. – Валентина, господин, – ответила девушка, внезапно осипнув. – Имя твое так же красиво, как ты сама, – учтиво заметил эмир. – Я доволен желанным пополнением моего гарема. – Кади, – неуверенно обратилась Валентина к эмиру, почтительно назвав его «учителем». – Дозволено ли мне будет говорить? Старик нахмурился, однако кивнул. Девушка облизнула пересохшие губы и склонила голову. – Прошу, мой повелитель, не отсылай меня обратно в гарем. Я буду делать все, все, что прикажешь! Только не отсылай меня обратно! Я стану скрести эти мраморные полы, пока они не заблестят, и убирать в конюшнях. Я обучена грамоте и могу читать тебе, чтобы не уставали твои глаза. Я буду заботиться о тебе и предупреждать каждое твое желание, исполняя его еще до того, как ты сам осознаешь, чего хочешь. Сжалься надо мной, умоляю! Эмир был озадачен. Что за женщина попала к нему в гарем? – Скажи мне правду, дитя, в чем дело? Пусть между нами не будет лжи. Все мои жены и наложницы счастливы и довольны своей жизнью. Чего ты опасаешься? – сплетя пальцы рук, старый человек разглядывал девушку. Валентина подняла на него глаза, и Рамиф был поражен изливавшимся из них светом. Вновь опустившись перед старцем на колени, девушка гордо подняла голову и расправила плечи. Зеленый цвет кофточки изумрудным оттенком отразился в ее очах. Взгляд Рамифа скользнул по грациозной шее к ложбинке груди, где кожа отливала теплыми тонами цвета слоновой кости. – Рассказывай, – приказал он. – Кади, я не нахожу удовольствия в ласках женщин. Даже за то короткое время, что мне довелось провести в гареме, я заметила… – А, Дагни!.. – прервал ее Рамиф, и морщинки на его лице собрались в смешливые лучики. – Не принимай это близко к сердцу! – К сожалению, я вынуждена принимать это близко к сердцу, – настаивала Валентина. – Было время, когда я зависела от женщины, проявлявшей ко мне повышенный интерес. Ее пальцы тянулись к моему телу, а от сладострастных взглядов мурашки бегали по коже. Но лучше умереть, чем терпеть все это! – заявила девушка с решимостью в голосе. Рамиф проникся глубоким сочувствием к Валентине. Неужели эта прелестная женщина на самом деле готова расстаться с жизнью из-за пустяка? Наклонившись, старик заглянул в самую глубину ее аквамариновых глаз, и взгляд красавицы тронул его сердце. Как печально было бы заставлять впустую страдать эту, несомненно, умную девушку, и как приятно останавливать на ней свой угасающий взор! – Ты сказала, что умеешь читать и писать? – Да, кади! И притом на нескольких языках. Обучалась я вместе с королевой Беренга… – слишком поздно осознала Валентина свою ошибку. – А мне передали, ты черкешенка! – вознегодовал эмир. – Я солгала. Мне не хотелось умирать, – просто ответила Валентина. – Благодаря моим темным волосам, ложь показалась всем правдоподобной. На самом деле прежде я была придворной дамой королевы Беренгарии. Мы выросли вместе. – Так, значит, ты англичанка! Инглези! И при том знатная дама! Как же случилось, что тебя продали, как рабыню? Валентина поведала свою долгую историю, закончив ее словами «христиане ли, мусульмане – все стараются выжить». – Рассказ твой похож на правду, – задумчиво молвил эмир. – Но так ли это? – Я сказала тебе правду. – Ну что ж! Тогда и я скажу тебе правду. Я старый человек, как видишь, но все дела Напура – в моем ведении. Однако с каждым днем зрение у меня становится все слабее и слабее, и скоро настанет час, когда я совсем ослепну. Сердце же бьется в моей груди так слабо, что я едва могу дышать. Близок уж день, когда Аллах призовет меня к себе. Никому, кроме тебя, никогда не говорил я этого, а тебе говорю, потому как решил: отныне ты будешь всегда находиться рядом со мной и делать, что я велю. Ты должна поклясться мне в преданности, и тогда ложь не коснется наших отношений. Если ты согласишься, я буду рад. Но есть еще одно условие, – сказал эмир, поднимая узловатую старческую руку. – Бывает, ко мне приезжают для переговоров важные гости. Если они пожелают, чтобы ты благосклонно доставила им удовольствие, не отказывай! Понимаешь? Валентина смиренно кивнула, благодарно глянув на старого человека. Эмир хлопнул в ладоши, и появился евнух. – Пусть пошлют за Мохабом. Валентина стояла, обеспокоенно, с недоверием поглядывая вокруг. Зачем Рамиф послал за Мохабом? Что у него на уме? – Ты столь юна, красавица! Должно быть, совсем недавно вышла из детского возраста! – заметил эмир. Валентина от удивления даже вздрогнула, уловив теплое чувство в его словах. Ах, если бы она все еще оставалась ребенком! Как это чудесно – чувствовать себя маленькой, ни о чем не беспокоиться и ничего не бояться. Те стародавние дни, когда она играла вместе с Беренгарией, как равная ей, были самыми счастливыми в ее жизни. Глаза девушки смотрели мрачно и безжизненно, когда она отвечала эмиру: – Я не дитя, и уже очень, очень давно перестала ощущать себя ребенком, которому жизнь представляется простой и счастливой. Сейчас моя жизнь осложнена многими несчастьями. Я знаю, теперь в твоих руках моя судьба, и ничего не могу с этим поделать. – А если бы у тебя была такая возможность, что бы ты предприняла? – поинтересовался эмир. Валентина некоторое время продумывала свой ответ, прежде чем произнесла: – Я очень хочу жить и собираюсь бороться за свою жизнь. Разве ты не поступил бы так же? – тихо спросила она. Рамиф тоже ответил ей не сразу. – Присядь, моя юная красавица! Позволь получше разглядеть тебя. Терпеть не могу, когда женщины смотрят на меня сверху вниз! Ты не должна меня бояться. Я не людоед, а всего лишь скрюченный старик с угасающим зрением, впрочем, это я тебе уже говорил. Скажи, что я мог бы для тебя сделать? – Наверное, мне и в самом деле не стоит опасаться тебя, но в твоем дворце уже отыскался человек, затаивший на меня злобу, – ответила Валентина, осторожно присев на пунцовую подушку. Она была готова вскочить в любой момент. Рамиф нахмурился. – За всю мою жизнь у меня в гареме не была убита ни одна женщина, насколько мне известно. Чего же ты опасаешься? – выцветшие старческие глаза настороженно наблюдали за девушкой. Валентина вдруг с облегчением почувствовала, как спадает напряжение в душе и теле, и прислонилась к разноцветным подушкам. Эмир был озадачен неожиданной переменой ее настроения. – Я доверяю тебе, – тихо сказала Валентина. – В твоем дворце мне не угрожает никакая опасность. – Почему же ты решила доверять мне? – резко спросил Рамиф, его опечалил поспешный ответ прелестной невольницы. – Потому что ты говоришь мне правду. В самом деле, ты старый человек. Я вижу, как дрожат твои губы и трясутся руки. У тебя слабое зрение, и тебе приходится щуриться, чтобы разглядеть меня. Старея, люди становятся мягче сердце, и они склонны к забывчивости. Я искренне сочувствую твоей немощи и хотела бы чем-нибудь помочь. Я молодая и сильная, и глаза у меня зоркие. – Я слишком стар, чтобы проводить время с женщинами, – раздраженно признал эмир. – Теперь у меня остались лишь воспоминания о прежних утехах и мысли об Аллахе. Мохаб радеет о моем благополучии и заботится всячески обо мне. С детских лет мы всегда с ним были рядом. – Увы, он постарел, как и ты, эмир, – мягко вымолвила Валентина. – Я внимательно наблюдала за ним. Рука его уже не так тверда, как раньше, и зрение ненамного лучше твоего. Ноги скручены болезнью, он ходит с трудом. Мохаб, видимо, не хочет, чтобы ты знал об этом, а слабое зрение не позволяет тебе самому заметить недуги своего друга. Просто чудо, как он вообще справляется со своими обязанностями. Путь из Дамаска был долгим и утомительным даже для молодых людей, однако Мохаб, не отдохнув с дороги, бросился прислуживать тебе. – Ты хочешь сказать, что я обойден вниманием других моих слуг? – недовольно заметил Рамиф. – Спроси Мохаба сам, господин! Вот он возвращается с чаем для тебя. – Мохаб, правду ли говорит эта женщина? – с обидой в голосе спросил старик. – Она лжет! Все женщины лгут, – настороженно возразил Мохаб, опасаясь, что уже сочтены его дни на службе у эмира. – Прости меня, старый друг, – с сочувствием обратился к нему Рамиф. – Я не хотел тебя обидеть. Извини за нелепый вопрос и возмущение! Я старый глупец, раз считал, что сам старею, а ты остаешься достаточно молодым и проворным, чтобы заботиться обо всех моих нуждах. Слезы блеснули в глазах эмира, когда он опустил свои узловатые пальцы на руку Мохаба. – Хворобы мои ничего не значат, – спокойно ответил Мохаб. – Хворобы? Если б твои хворобы можно было сравнить с моими, то Аллах давно бы призвал тебя к себе! Не сводя блестящих глаз с Валентины, эмир спросил, что еще разглядели ее зоркие глаза. Убедившись, что Рамиф – человек добрый и не лишенный сострадания, Валентина почувствовала себя увереннее. Она мягко ответила: – Я многое заметила! Твой дворец великолепен, но в нем нет порядка, По правде говоря, здесь полно грязи. Слуги твои ленивы, наверное, и не добросовестны. Думаю, Мохабу приходится много работать, чтобы навести порядок, но усилия его, как я вижу, напрасны. Эмир склонил голову. – Да простит Аллах меня, повелителя Напура, но я вынужден прислушаться к твоим словам, невольница. Сердцем чувствую, ты говоришь правду, а мои слуги, видно, до сих пор считали меня старым глупцом! Они видят, что я даже свой дом не могу содержать в порядке! Какой же совет ты мне дашь? – Не подобает мне советовать великому эмиру, – ответила Валентина. – Я благодарна судьбе уже за то, что отдала она меня в руки доброго человека. – Подойди ко мне, дитя, – расчувствовавшись, позвал ее Рамиф. Валентина соскользнула с подушек и опустилась перед ним на колени. Глаза у нее увлажнились, когда эмир возложил ей на голову свою старческую руку. Уже так давно не доводилось девушке ощущать ласковых прикосновений, и слезы готовы были вот-вот хлынуть и пролиться потоком. – У тебя нет причин для тревоги! Мохаб поместит тебя в комнату, удаленную от гарема. Ничто не будет угрожать тебе, и никто не причинит зла. Даю слово! Ну, а теперь же иди, кости у меня ломит, а глаза умоляют о сне. Поговорим позже, когда я проснусь. Мохаб, отведи эту красавицу в покои напротив моих. Мохаб болезненно сморщился, с трудом встал на ноги и сделал Валентине знак следовать за ним. Старый эмир удовлетворенно хмыкнул: – Я видел, видел, как тебе трудно вставать! И ты говоришь, что эта женщина лжет? Аллах открутит твою лысую голову за клевету, когда ты, старый лис, предстанешь перед ним. Мохаб взглянул на Валентину и улыбнулся, обнажив мелкие сточенные зубы. – А я-то думал, он никогда не заметит, что я состарился! – Ты неверно судишь об эмире, Мохаб! Он знал это и до того, как я ему сказала. Эмир просто не хотел тебя расстраивать, давая понять, что знает о твоих хворобах. Мохаб пожал плечами. Что за женщина? Читает мысли! «Ох уж эти красавицы! – подумал он. – Погибель всех мужчин!» И старый друг эмира снова улыбнулся: если уж и суждено кому погибнуть, то не жаль расставаться с жизнью лишь из-за такой прелестницы, как Валентина! – Мохаб, я могла бы добавлять тебе в чай кое-какие травы. Они облегчили бы твои боли. Мой отец был врачом, и я многому от него научилась. Глаза Мохаба загорелись. – Не могла бы ты посоветовать травы и эмиру? Его недуги еще мучительнее моих. – Ну конечно же! Для меня это большая честь. Разместив Валентину в роскошной комнате, выходившей окнами в сад, Мохаб засеменил обратно в покои Рамифа. Он потряс задремавшего эмира за плечо и тихо произнес: – Я устроил ее в покоях напротив твоих. Послушай! Она говорит, что многое знает о травах, потому что ее отец был врачом и научил свою дочь исцелять людей. Еще она утверждает, что от настоев трав уменьшатся боли, которые нас с тобой мучат. – Хвала Аллаху! – радостно воскликнул эмир. – Я отдал бы все свои владения, лишь бы избавиться от этой проклятой боли! Сядь, друг, давай поговорим. Вернее, я буду говорить, – поправил он себя, – а ты станешь слушать. Мохаб кивнул и, с облегчением опустившись на пунцовые подушки, принялся терпеливо дожидаться, когда же эмир приведет свои мысли в порядок. – Я многое услышал в голосе этой женщины. Услышал страх, и надежду, и сострадание. Глаза мои увидели красавицу, с которой, видимо, жестоко обращались прежде. Я заметил, сколь гибок и строен ее стан и сколь несгибаема воля. Взор у Валентины открытый и честный. – Ну вот! А еще утверждаешь, что прежде не замечал моих скрюченных больных ног! – возмущенно фыркнул Мохаб. – А тут все разглядел! – Мы видим то, что хотим видеть, не больше, не меньше, – сердито ответил Рамиф. – Я ведь извинился, разве не так? Не думаю, что следует помещать эту инглези в гарем. Мне хотелось бы, чтоб она мне читала, и тогда не уставали бы мои глаза. Мне нравится ее голос, он звучит успокаивающе, не то что твое ворчание! – раздраженно добавил эмир. – Могу поклясться, Валентина не стала бы мошенничать, если бы мы сыграли с ней в кости. А ты, Мохаб, всегда мошенничаешь! – Это ты мошенничаешь, Рамиф, – возмутился Мохаб. – Я уже одиннадцать раз выиграл у тебя Напур! – А я одиннадцать раз отыграл его у тебя обратно! – Да, но мошенничал при этом! И я сделал вид, что ничего не заметил, лишь бы доставить тебе радость, – великодушно признался Мохаб. – А это уже совсем другое дело, – недовольно ответил Рамиф. – Ну, а где та игра, с Дальнего Востока? Мне хочется поиграть во что-нибудь новое. – Должна прибыть на днях, – утешил его Мохаб. – А когда игру привезут, кто расскажет мне, как в нее играть? Правила тебе известны? Или же, старый плут, ты выдумаешь два вида правил: одни – для меня, а другие – для себя. Считаешь меня глупцом? – Нет, Рамиф, это ты подгоняешь правила под свои желания, – рассмеялся Мохаб, зная, что эмиру нравится изводить его насмешками. В последнее время у Рамифа осталось так мало радостей в жизни! И раз уж добродушное подтрунивание доставляло ему удовольствие, Мохаб не обижался и позволял эмиру насмехаться над собой. – Ну? – спросил Рамиф. Мохаб вздохнул. Что нужно сказать, он знал наизусть: – Я мошенник, а ты честный игрок. Одиннадцать раз я обманул тебя, чтобы выиграть Напур, и одиннадцать раз ты честно отыграл и заполучил Напур обратно. Я всегда придумываю свои собственные правила, что и позволяет мне плутовать. – Да смилуется над тобой Аллах! – набожно произнес Рамиф. – Вот видишь, исповедь души благотворна! Через некоторое время ты почувствуешь себя настолько хорошо, что даже захочешь сыграть в кости. – Ты, как всегда, прав, – засмеялся Мохаб. – Ну, а теперь, когда мы уладили это маленькое дельце, вернемся к разговору о Валентине. Как я уже сказал, она мне понравилась. А что, если мы позволим ей помогать тебе, как ты считаешь? Инглези сказала, что умеет читать и писать. Она могла бы стать нашей сиделкой, – вдохновенно мечтал эмир. – Валентина стала бы ухаживать за нами обоими и скрасила б наши последние дни. После дневного отдыха я ее испытаю, – торопливо добавил он. – Как же ты это сделаешь? Эмир тяжко вздохнул. – Очень просто. Мы дадим ей прочесть отчеты, которые ты написал. Хочу посмотреть, скажет ли она мне о твоих ошибках, они-то наверняка найдутся в отчетах, не сомневаюсь! А потом мы с ней сыграем в кости. – А если инглези не знает, как играть в кости? – Тогда, Мохаб, мы ее научим! Будет мошенничать, отошлем в гарем! А если же станет играть честно, оставим при себе. Пусть ухаживает за нами и выполняет хотя бы некоторые из твоих обязанностей. – Как же ты будешь учить ее играть честно, если сам честно играть не умеешь? – продолжал выпытывать Мохаб. – Что-нибудь придумаю! – проворчал Рамиф. Два старика глянули друг на друга и рассмеялись. – Вот видишь, Мохаб, Аллах доволен моим решением! Кстати, мне кажется, мы уже чувствуем себя лучше. Мохаб возвел глаза к небу. Он слишком устал, чтобы спорить, к тому же суставы в коленях с каждым часом болели все сильней. Эмир остался на своем высоком ложе, а Мохаб, усевшись поудобнее на низеньком диванчике, стал растирать себе колени, и слезы защипали ему глаза. На мгновение боль отпустила, и Мохаб помолился Аллаху, чтобы тот взял к себе эмира первым. В глубине души верный слуга хорошо понимал, что без его забот престарелый эмир сразу же умрет. Может быть, эта женщина на самом деле все изменит? Рамиф, казалось, обладал сверхъестественным чутьем насчет таких вещей. Мохаб вознес молитву Аллаху, чтобы эта женщина не мошенничала при игре в кости. Когда Рамиф проснулся, верный слуга поплелся за Валентиной. Она увидела, сколь медленно бредет старик, с трудом передвигая ноги, и предложила поскорее заварить травяной настой для облегчения боли. Мохаб с радостью согласился и по пути на кухню развлекал Валентину цветистыми речами о старом эмире и своих больных суставах. На кухне Мохаб с восторгом наблюдал, как Валентина запускает длинные тонкие пальцы то в один кувшин, то в другой, наполняя горшочек разными травами. Девушка подлила в горшочек воды и терпеливо подождала, когда вода закипит. Осторожно отлила она в чайник немного обжигающей жидкости и снова закрыла горшочек крышкой. – Скажи поварам, чтобы держали настой плотно закрытым. Чем дольше настаиваются травы, тем лучше. Мохаб отдал приказание поварам и повел Валентину из кухни, крепко зажав чайник в своих руках. В покоях эмира девушка разлила чай в изящные чашки и протянула одну Рамифу, а другую Мохабу, снисходительно принявшему чашку в полной уверенности, что сможет без труда бегать по всему дворцу, как только выпьет целительный настой. – Скоро вы почувствуете благотворное воздействие трав, – уверила стариков Валентина. – Настой нужно пить несколько раз в день, и обязательно – перед сном. – Пока мы пьем этот ароматный настой, не будешь ли ты так добра почитать нам? – сказал эмир. – Мохаб, возьми-ка несколько отчетов со стола! Валентина поспешно встала. – Скажи, какие отчеты нужны, и я сама принесу их. Тебе пока следует как можно меньше ходить, – обратилась она к Мохабу. Достойный муж одобрительно кивнул и дал указания, как отыскать нужные книги. Он решил про себя, что, пожалуй, ему нравится опека этой женщины и ей можно доверять. С тяжелым томом в руках Валентина уселась на малиновую подушку, скрестив ноги. Она открыла запыленную книгу и стала читать отдельные записи. Время от времени девушка хмурилась, и эмир заметил, что она делает пометки в колонках цифр. Настой чудесным образом успокоил боль, и оба старика расслабились, слушая тихий голос, зачитывающий даты и числа. Один раз эмир прервал Валентину, чтобы задать вопрос: – По твоему тону я понял, что здесь чего-то недостает. Может, в цифрах какая неточность? Девушка ответила, осторожно подбирая слова: – Некоторые записи трудно разобрать. – Нет нужды щадить мои чувства, – спокойно заметил Мохаб. – Иногда мои пальцы не поспевают за мыслями, а иной раз опережают их. – Все это легко исправить, – сказала Валентина. – Подсчеты ты вел сам, Мохаб? – Рамиф доверяет только мне, – с гордостью ответил старик. – Одному человеку трудно, не допустив ошибки, выполнить столь огромные подсчеты. – Ах ты, старый лис! Она тебя защищает! – рассмеялся Рамиф. – Поблагодари же эту женщину как следует! Мохаб кивнул в знак благодарности. – В дальнейшем следует быть внимательнее, – сказала Валентина, – потому что иначе в следующий раз люди придут за зерном, которое недополучили, а все недоимки, – задумчиво добавила она, – следует получить. Валентина склонилась над книгой и не заметила, как Рамиф озорно подмигнул Мохабу. – Хватит с меня этих скучных отчетов! Не хочешь ли сыграть с нами в кости? Валентина, просияв, с готовностью согласилась. – Ты знаешь, как играть? – спросил Мохаб. – Нет, но хочу научиться. Верный слуга начал торжественно объяснять, вернее, запутывать правила. Валентина нахмурилась. – Зачем же так сложно? Верно ли я поняла, что следует определить предел, например в сто очков, и выбрасывать кости, пока каждый игрок не наберет нужную сумму за некоторое число ходов, а выиграет тот, кто наберет установленное число за меньшее число ходов? – Так я и знал! – воскликнул эмир, потрясая кулаком перед лицом Мохаба. – Два вида правил: одни для тебя, другие для меня! А теперь, могу предположить, ты собираешься добавить, что существуют еще и третьи правила – для женщин! – Я и не думал говорить что-либо в этом роде! – недовольно поморщился Мохаб. – Будем играть, как предложила женщина. Но какой мы назначим приз победителю? – У меня есть прекрасный приз, – сказал Рамиф, с хитрецой взглянув на Мохаба. – Колокольчики! Эмир пояснил Валентине: – Мохаб заказал ящик серебряных колокольчиков и стал привязывать их к моим туфлям, чтобы всегда всем было известно о моем приближении. Теперь я понимаю, друг, что и слух начинает тебе отказывать, раз ты не слышишь моих шагов! Подумать только! Привязывать колокольчики к моим ногам! Когда я отправлюсь к Аллаху, можешь увешать ими все мое тело, но никак не раньше! Валентина постаралась скрыть улыбку, наблюдая, как двое стариков подтрунивают друг над другом. Ее удивляло, как только эти двое ухитряются еще править Напуром. – Заказал я колокольчики потому, что ты возомнил, – пожаловался Мохаб, – будто можешь и ночью бродить по коридорам дворца и при этом отыскать обратную дорогу в свои покои, не причинив себе вреда. – Так, значит, ты хотел, чтобы я ходил ночью по дворцу в туфлях с колокольчиками и все бы думали, что я лунатик? Валентина решила вмешаться: – Ящик с колокольчиками будет принадлежать тому, кто первым наберет сто очков! Она стала с интересом наблюдать, как двое стариков предались игре, стараясь обмануть друг друга. Так как счет вел Мохаб, девушка не сомневалась в том, кто выиграет. Спустя два часа, после трех выпитых чашек целебного настоя, эмир оказался впереди со счетом восемьдесят семь очков, а Мохаб отставал, набрав восемьдесят пять. Счет Валентины составлял лишь тридцать семь очков, за что ее сурово отчитали. Когда же некоторое время спустя Мохаб объявил, что выиграл, девушка улыбнулась, зная наверняка: верный слуга остался обладателем колокольчиков лишь в результате подтасовки. Мохаб подождал, когда же эмир отметит благосклонным кивком, что невольница выдержала испытание, и, дождавшись, радостно улыбнулся. Теперь он сам, как и повелитель Напура, мог спокойно ждать встречи с Аллахом, ведь ответственность за Рамифа упала с его плеч. Вернувшись в отведенную ей комнату, Валентина задумалась о значении взглядов, которыми обменивались старики. Что же было у них на уме? В любом случае, она чувствовала: они не желали ей зла. За то короткое время, что девушка провела в их обществе, эмир Напура и его преданнейший слуга показались ей милыми и симпатичными людьми, и Валентине приятно было осознавать, что она может услужить и хоть немного облегчить страдания, доставляемые им старческими хворобами.* * *
Дни складывались в недели, и каждое утро Валентина входила в роскошные покои эмира и читала ему отчеты и книги. Она терпеливо ждала, когда Рамиф пожелает беседовать с ней, и делала все возможное, чтобы двое стариков становились немного счастливее рядом с нею. Казалось, каждое утро они с радостью ждут ее прихода. Их морщинистые лица светились от улыбок, когда преданная служанка входила в комнату с целебным настоем в руках. Для Валентины прошло время мучительного ожидания нового поворота судьбы. Она была довольна тем, что сыта и обрела крышу над головой, и вокруг нее теперь не было безжалостных воинов английского короля или же Саладина. В послеполуденное время они играли в кости, а пока старики дремали, девушка просматривала отчеты Мохаба, исправляя ошибки. Еще день-другой – и все учетные книги окажутся приведены в порядок, и тогда ей нечем будет заняться. Валентина как раз закрыла предпоследнюю книгу, когда появился Мохаб, торжественно неся на вытянутых руках большой ящик. – Игра с Дальнего Востока! Только что привезли! Рамиф! – громко позвал он друга. – Игру привезли! Вот она! Пошли сыграем! Рамиф уселся в свое глубокое троноподобное кресло и принялся нетерпеливо ждать, когда же Мохаб развернет доску с разноцветными квадратами и прямоугольниками и разложит сотни пластинок с выпуклыми рисунками. – Ну хорошо, а ты знаешь, как играть? Дайка посмотреть! Из-за чего ты поднял такой шум? Такие маленькие пластиночки! – разочарованно воскликнул эмир. Мохаб расстроился. Рамиф был прав. Принадлежности для игры казались слишком маленькими. Старики со своим слабым зрением никогда не смогли бы сделать ни одного правильного хода. Валентина осмотрела игру и сказала Рамифу: – Могу ли я осмелиться дать совет великому эмиру? В твоем дворце много искусных мастеров. Почему бы не поручить одному из них сделать большой стол и пластинки с более крупными рисунками? Игру можно будет оставить в твоих покоях и никуда не переносить. Хорошо бы сделать пластинки из эбенового дерева и слоновой кости, как эти, но большего размера. – Ну, а почему ты, старый дурак, не подумал об этом? – напустился Рамиф на Мохаба. – Не стыдно, что женщина подает тебе дельные советы? Похоже, вместе с молодостью ты потерял и разум! – Позволь кое-что напомнить тебе, о всемогущий эмир! – с ехидцей в голосе начал слуга, и Валентина поморщилась, потому как знала: раз Мохаб обращается к Рамифу с преувеличенным почтением, значит, незамедлительно последует крепко жалящая насмешка. – О чем же ты хочешь напомнить? – проворчал эмир. – Эта женщина вовсе не обязана все продумывать за тебя! – Позволь напомнить тебе, Рамиф, что если и сам ты не нашел верного решения, то я, твой смиренный слуга, получается, не единственный старый дурак, потерявший вместе с молодостью и свой разум. Глаза Рамифа чуть не повылезали из орбит. – Ах ты наглец!.. И вдруг эмир разразился смехом. – Знаешь, что я собирался сказать, Мохаб? – снова раскатисто рассмеялся Рамиф. – Я чуть было не сказал «наглый юнец»! Валентина засмеялась, а вслед за ней и Мохаб, и все трое хохотали, пока слезы не выступили у них на глазах. – Знаешь, Мохаб, – с нежностью проговорил Рамиф более мягким голосом, какого Валентина никогда раньше не слышала от эмира, – думаю, свой самый умный поступок ты совершил, когда купил на торгах эту женщину. Она облегчила боль наших старческих хвороб и заставила нас смеяться. Я никогда и ни за что с ней теперь не расстанусь. Глаза Валентины увлажнились, но на этот раз то были слезы благодарности.* * *
Со временем Валентина познакомилась с порядками во дворце. Все, кто прислуживал престарелому эмиру, любили ее и боялись. Она ревностно охраняла его покой и благополучие, предупреждая все желания старика: по утрам приветствовала ясной улыбкой и приносила с собой кисть винограда, еще сверкающую от росы, часто вела с ним беседы низким гортанным голосом, который он так любил. Три месяца спустя после своего появления во дворце Валентина стелила эмиру постель на ночь, как вдруг он попросил ее зажечь свечи. – Кади, – мягко обратилась к нему девушка, – все свечи зажжены! В чем дело? Ты их не видишь? – Повсюду тьма, – запинаясь, сказал старик. – Я думал, что окажусь готов к этому, когда слепота поразит меня, но… я не люблю темноты! – капризно добавил он. – Позволь мне помочь тебе, – спокойно попросила Валентина. – Не стоит бояться. Я здесь, и всегда буду с тобой рядом. Она подвела старика к высокой кровати. – Я стану твоими глазами, – смиренно проговорила Валентина. – Обещаю, что никогда тебя не покину. Рамиф похлопал ее по руке и откинулся на подушки. – Кади, я хочу попросить тебя об одной милости. Окажешь ли ты мне ее? – Зачем спрашиваешь? – воскликнул эмир. – Ты ведь знаешь, я делаю все, как ты говоришь. Спрашивать просто бессмысленно! – он притворился, что недоволен. – Ну, так о чем ты просишь? – Мне нужен кто-нибудь в помощь. Можешь прислать сюда из гарема Розалан, рабыню, купленную вместе со мной? – Еще одна женщина? – проворчал старик. – Скоро я буду окружен одними женщинами! Что скажет тогда Аллах, когда я предстану перед ним? Валентина ласково засмеялась. – Он скажет, что ты добрый и мудрый человек. Что же еще он сможет сказать? – Где ты будешь сегодня спать? – Здесь, в этой комнате, на полу. Я ведь пообещала, что не оставлю тебя ни на минуту. – Валентина, – голос старика дрогнул. – Не знаю, долго ли выдержишь ты и сможешь ли справиться со всеми делами, исполнять которые отныне я попрошу тебя? – Ну конечно же, смогу. Мохаб обучил меня всему. Он говорит, у меня получается лучше, чем у него самого, – улыбнулась Валентина. – И он прав! Скажи ему, чтобы прислал тебе в помощь женщину из гарема по имени Розалан. Я дозволяю. Но не значит ли это, что я буду прикован к злосчастной постели до конца своих дней? – Ничего подобного! – твердо заявила Валентина. – Расхаживай повсюду, где только вздумается! Я всегда буду с тобой рядом. Если же кто-то приедет с визитом, я спрячусь поблизости от тебя, и твоей слепоты никто не заметит, а помощь Розалан в этом деле станет неоценима. – Хорошо, сделаем, как договорились. Всегда находится человек, желающий забрать бразды правления в свои руки, – Рамиф имел в виду своего сына Хомеда, одного из военачальников Саифа ад-Дина, попавшего в войско против своей воли, по настоянию отца. Старик презирал сына и знал, что тот стремится к власти, чтобы промотать богатства Напура, предав свой народ. Эмир откинулся на подушки и возблагодарил Аллаха, ниспославшего ему эту девушку. Она стала ему так дорога! Именно Валентина не позволяла разгуляться зависти и коварству Хомеда, поддерживая в старике стремление жить. Оказывая услугу эмиру Напура, Саиф ад-Дин отослал его сына в свои самые северные войска. А Валентина вернется к единоверцам, когда он, Рамиф, умрет, но не раньше! Старик чувствовал угрызения совести, удерживая девушку возле себя, тогда как в его власти было даровать ей свободу. Но невольница никогда не просила эмира о свободе, а он боялся встретить свой последний час без ее внимания и заботы. – Думаю, мы все устроим так, чтобы ты осталась в моих покоях. Тогда никто не будет знать, что я болен, и все во дворце привыкнут к тому, что я веду замкнутый образ жизни. Ты согласна? – Как пожелаешь, кади. – Дни мои сочтены, Валентина. Я теряю силы и чувствую большую слабость в теле. Прежде я не хотел, чтобы ты знала об этом. – Я знала, – ответила Валентина. – Ты стал немного сильнее опираться на мою руку, меньше кушать, реже гулять. Этого от меня ведь не спрячешь! – Так я и думал, – проворчал эмир. – От тебя ничего не скроешь! Поговори со мной, чтобы я мог уснуть. – О чем же ты хочешь поговорить? – спросила Валентина. – О тебе. И безо всяких уловок! Каждый раз, когда я прошу тебя рассказать о себе, ты ухитряешься ходить вокруг да около, и в результате я говорю, а ты слушаешь! Но сегодня я хочу знать о тебе все, – сердито потребовал Рамиф. – Кади, – мягко возразила Валентина, – мне нечего рассказывать. В моей судьбе было не так уж много интересного. Ты же, – шаловливо добавила она, – прожил жизнь яркую и бурную. – Рассказывай! – твердо потребовал Рамиф. Валентина вздохнула. – Расскажи, как случилось, что тебя высекли. Почему ты не смогла избежать порки? Меня же ты убедила не отсылать тебя обратно в гарем! Девушка рассмеялась. – Королева высекла меня потому, что думала, будто я делю ложе с одним из ее любовников! – А на самом деле был ли у тебя когда-нибудь возлюбленный? Рамиф заранее знал, что ответ будет отрицательным, и Валентина его не разочаровала. Она знала, что старый эмир проникся к ней глубоким сочувствием, и не хотела волновать его подробностями давней обиды, нанесенной ей Беренгарией. – Почему же? Ты такая красивая! Не понимаю! Валентина засмеялась тихим гортанным смехом. – Прежде чем лечь с мужчиной в постель, нужно, чтобы тебя об этом попросили. А меня никто не просил. Старик вознегодовал: – Ты права, дитя! Но разве ты не объяснила своей королеве, что она ошибается? – Я пыталась, но Беренгария мне не поверила. Кстати, ее любовником, из-за которого она высекла меня, был мусульманин. – Это же предательство! – возбужденно вскрикнул эмир. – Да, предательство. Но ее это не заботило, а мужчина… он думал о своем удовольствии, как мне кажется. Да и много ли мужчин могут похвастаться, что ублажали ласками королеву Англии? – Кто же этот дерзкий человек? – поинтересовался Рамиф. – Паксон, султан Джакарда, один из военачальников Саладина. – А! Твой голос становится слаще меда, когда ты говоришь о нем! Что он для тебя значит? – Ничего! – запротестовала Валентина. – Что он может для меня значить? Он мусульманин, я христианка. Я помогала ему в его любовных делах с королевой, только и всего! – У меня такое чувство, будто ты что-то недоговариваешь! Не хочу сказать, что лжешь, но увиливаешь от прямого ответа! – И ты все время будешь вот так подпускать мне шпильки, пока я не кончу свой рассказ? – нежно пожурила Валентина. – Ну хорошо! Султан однажды поцеловал меня. Думаю, королева это видела и неправильно истолковала: подумала, что я тоже близка с ним. Поэтому она меня и выпорола. – А что ты чувствовала, когда султан тебя целовал? – поинтересовался Рамиф. – Кади, мне бы не хотелось говорить с тобой об этом. – Почему бы и нет? Ведь обо мне ты знаешь все! Я доверил тебе Напур, а ты не хочешь рассказать мне, что чувствовала при поцелуе! Я хочу знать. Помни, мы договорились говорить друг другу только правду! – В тот самый момент, как заглянула в его глаза, я поняла, что он из тех мужчин, которые берут от женщины все: и тело ее, и душу. А теперь ты расскажи мне о том, как ехал по пустыне с горсткой мужчин и, шутя расправившись с караваном разбойников, забрал их золото, убив лошадей и предав огню все остальное. Мне нравится эта история! – Тут и рассказывать нечего! Ты сама сейчас все и пересказала, лишив меня этого маленького удовольствия, – проворчал эмир. – Ну, тогда расскажи, как вы с Саладином похитили девять женщин из гарема эмира Нора-фа и заперли в свои гаремы. Расскажи, как ты спал с ними, и ничего не упускай, даже то, как одна из них от тебя убежала. – Оставь меня в покое! – крикнул эмир. Валентина засмеялась и подошла к широкому окну, выходившему во дворцовый двор. Ее взгляд устремился в теплую ночную тьму, окутавшую буйную зелень сада. Завтрашний день она снова начнет как служанка старого эмира. Но он прав: прожить ему осталось не так уж много дней. Сможет ли она после его смерти сделать все, что обещала? Сможет ли спасти Напур от властолюбивого Хомеда? Валентина с тоской посмотрела вниз – на город, который эмир отстроил заново, освободив от деспотической длани своего дяди Мардука. Рамиф был еще ребенком, когда умер его отец, эмир Напура, оставив сына на попечение своего брата. Мардук был полной противоположностью почившему эмиру. Коварный и хитрый, он жадно стремился к богатству и власти. Судьбе было угодно, чтобы этот человек оказался всего лишь вторым сыном эмира и потому не имел прав на трон Напура, что всегда вызывало глухую ненависть в глубине его темной души. Когда у Мохаммеда Джуфина, отца Рамифа, родился сын, Мардук утратил последнюю надежду. На протяжении долгих лет Рамиф хранил воспоминания об отце и молил Аллаха поскорее приблизить день, когда он наконец сможет сам править Напуром без вмешательства дяди, объявленного регентом-правителем. Каждый день приносил все новые известия о несправедливостях и бесчинствах, творимых Мардуком по отношению к своему народу. Налоги на урожай и имущество были непомерны, значительно превышая то, что могла дать земля трудолюбивому крестьянину. Люди, разумеется, не могли их заплатить, и беззаконие царило в Напуре. За щедрые взятки ворам и разбойникам позволялось заниматься своим бесчестным промыслом прямо под носом стражей. Появились целые улицы публичных домов. Грабежи и убийства стали обычным делом, и почтенные горожане все чаще страдали от насильников. Рамиф вместе со своим другом детства Мохабом с нетерпением ждал того дня, когда сможет снова восстановить закон в Напуре. Когда же тот день приблизился, Мардук замыслил убить племянника, и именно Мохаб спас тогда жизнь Рамифа, не спуская глаз с его дяди и подкупая сообщников злодея. Во время этой борьбы за трон Мардук однажды был найден мертвым. «Покончил жизнь самоубийством, отравившись», – так было объявлено народу. Но пышных похорон злодей не удостоился. Его закопали где-то в долине, отметив лишь несколькими камнями место захоронения. В последующие годы Рамиф восстановил закон и порядок в своих владениях. Но теперь, когда смерть была так близка, угроза со стороны еще одного врага Напура мучила старого эмира, и этим врагом был его родный сын Хомед. Всякий раз при мысли о нем Рамиф не мог сдержать тяжких вздохов. – Как он похож на моего дядю, – шептал он. – Такой же жадный, ненасытный, деспотичный! Мой прекрасный Напур! Как мучительно думать, что ты скоро снова подпадешь под власть тирана! Слушая вздохи Рамифа, Валентина дала себе клятву сделать все возможное и невозможное, лишь бы спасти Напур от власти Хомеда. Слезы заблестели в ее аквамариновых глазах и блеснули на гладких белоснежных щеках. «Да, – подумала она, – приближается, милый старик, твой черед предстать перед Аллахом. И да поможет мне Господь перенести твою смерть, потому что я полюбила тебя, как отца». Рыдания перехватили ей горло, и Валентина поспешно выбежала из комнаты, оставив Рамифа в одиночестве предаватьсявоспоминаниям о юности – том времени, когда лишь будущее простиралось перед ним.ГЛАВА 12
Слепота окончательно обрушилась на эмира, исчезли даже смутные тени, и Валентина переселилась в просторную комнату Рамифа. Днем она сидела рядом со стариком и читала ему отчеты или же спокойно рассказывала, что происходит во дворце, а вечером при скудном освещении зачитывала документы, делая по просьбе эмира пометки и накладывая затем печать. Когда глаза Валентины уставали, Розалан задувала свечи и ласково отводила подругу в отдаленную часть покоев, где укладывала ее на диван. Но Валентина через несколько секунд уже оказывалась рядом с Рамифом, если среди ночи он выкрикивал ее имя. Она успокаивала его нежными словами, обтирая лицо настоем трав. В один из теплых солнечных дней, Валентина и Розалан уложили эмира на атласные подушки, разбросав их по балкону, с которого открывался прекрасный вид на город. Страдания старика усиливались сознанием полной зависимости от невольницы. – Почему ты так упорствуешь в бесплодных попытках спасти меня? – спрашивал он Валентину. – Я верю, ты вдохнула бы жизнь в мое тело, если б только могла. Ты заставляешь меня сидеть на солнце и есть пищу, пригодную лишь для маленьких детей. Почему не позволишь мне спокойно лежать на смертном одре и ждать встречи с Аллахом? – недовольно выговаривал ей старик. – Аллах еще не готов призвать тебя, кади, и мне вовсе не хочется, чтобы ты умирал. Пока в твоем теле теплится жизнь, я сделаю все возможное, чтобы ты оставался со мною рядом. – В окружении женщин! – жаловался эмир, но рука с распухшими суставами тянулась, чтобы благодарно опуститься на запястье Валентины. – Что скажет Аллах, когда я предстану перед ним? – Кади, разве я плохо забочусь о тебе? – Конечно, нет, – спокойно отвечал эмир. – Ты ухаживаешь за мной лучше, чем мои единоверцы, и за это я тебе признателен, дорогая, – шептал он. – Никогда, никогда и никому ты не должна говорить, что христианка! Когда я умру, они убьют тебя, если это узнают, и Розалан не пощадят, ведь она покрывала христианку! Я не могу отправиться к Аллаху, наверняка зная, что так оно и случится. – Ты не должен за меня бояться, кади. Я стану следовать твоим советам, и все обойдется. А сейчас успокойся, пожалуйста, я хочу поговорить с тобой о делах более насущных. Прибыл гонец от Саладина, чтобы передать тебе подарок. Через неделю Малик эн-Наср прибудет в Напур. Розалан сейчас принесет присланное. Саладин передал с гонцом, что должен обсудить с тобой важное дело, но оба мы знаем, зачем он приезжает и чего хочет. – Саладин мне как сын, – произнес Рамиф и добавил печально: – Хотелось бы мне снова взглянуть на него, но теперь это, увы, невозможно. Помни, все мои наставления остаются прежними. Пусть Совет происходит в смежной комнате, а дверь ты оставь приоткрытой. Когда будет нужно, приведи Саладина к этой двери, чтобы я мог поговорить с ним. – Кади, – сказала Валентина, ласково касаясь руки старика, – трудно скрывать от слуг твою немощность, но нам это удается. Однако, судя по тому, что я слышала о Саладине, его не так-то легко обмануть. – Нужно и его обмануть! – воскликнул Рамиф, голос у него дрожал от волнения. – Стоит моему сыну узнать, насколько близок я к смерти, как этот подлец вернется в Напур, чтобы вышвырнуть меня за порог родного дома. Хомед слишком похож на своего дядю Мардука, – губы Рамифа искривились от ярости. – Он заботится лишь о себе и нисколько не беспокоится о благе народа. – Кади, дорогой, – прошептала Валентина, – мне больно говорить об этом, всем сердцем я предана тебе, но ты сам знаешь, что однажды Аллах назовет твое имя, и тогда Хомед вернется, это неизбежно. Но твои последние дни не должны омрачаться тревогой, проведи их в душевном покое и молитвах. Не беспокойся о будущем. Подумай о себе. Морщинистое лицо Рамифа осветилось лукавой улыбкой. – Не все мои секреты, как я вижу, тебе известны, Валентина! Недавно возник у меня в голове один замысел. Я буду счастлив, если он удастся. Напур тогда не достанется Хомеду! Ну, а теперь скажи, что еще тебе известно о приезде Саладина? – Он ведет много воинов и прихватил с собой в дорогу, пожалуй, слишком мало золота, – бестрепетно заявила девушка. – Мало золота? Это не так уж важно! Меня больше интересует, Валентина, сможешь ли ты на Совете обсуждать положение мусульман, удерживающих сейчас Иерусалим? Будешь ли ты говорить непредвзято, зная, что Ричард Львиное Сердце поклялся овладеть городом и захватить Гроб вашего Господа? Именем Аллаха, этого не должно случиться! Аллах вознесся на небеса с Иерусалимской скалы, и христиане не вправе лишать нас, мусульман, этой святыни, овладевая городом. Скажи мне откровенно, Валентина, сможешь ли ты вести Совет и ни единым намеком не выдать своего происхождения? Это все очень серьезно, и ты должна дать мне слово. – Я сделаю все, как ты скажешь. Никто не заподозрит, что я христианка, и мое происхождение не помешает мне вести Совет. Валентина в том не сомневалась. Попав в Напур, она многое узнала об исламе и стала понимать, что Иерусалим для мусульман такой же святой город, как и для христиан. Чувства Рамифа, не желавшего, чтобы его единоверцев изгоняли из Иерусалима, были теперь ей так же хорошо понятны, как и чувства христиан, среди которых она жила раньше, – как ее собственные чувства. Единственным выходом был мир и веротерпимость. – Как ты думаешь, что прислал тебе Саладин? – по-ребячески озорно шепнула Валентина. – Откуда же мне знать? Что-нибудь совершенно не нужное старику, – раздраженно ответил эмир. – Саладин – замечательный человек, но он не умеет выбирать подарки. Я хотел бы получить корзину персиков, спелых, сочных, и почувствовать, как теплый сладкий сок стекает у меня по подбородку. Может, и на самом деле он прислал мне персики? – старик закрыл глаза, нежась под ласковыми лучами солнца. – Может быть, – тихо сказала Валентина. – Я распоряжусь насчет персиков. Она нежно посмотрела на эмира и почувствовала, как слезы защипали глаза. Старик прав: если бы она могла вдохнуть жизнь в его тело, то сделала бы это. Долго ли еще удастся ей удерживать Рамифа в этой жизни? Еще несколько дней? недель? месяцев? На балконе появилась Розалан с плетеной корзиною в руке. – Подарок эмиру от Саладина, – возвестила она. – Что это? Ты сама открывала корзину? – возбужденно спросила Валентина. Розалан, улыбаясь, покачала головой. – Что такое? Что ты сказала? – жалобно переспросил эмир. – Розалан принесла тебе подарок, присланный Саладином, – ответила Валентина. – Можно нам открыть корзину? – Все равно именно вам и придется ее открыть, так зачем же спрашивать у меня разрешения? – язвительно заметил слепой старик. – Что прислал мне этот лукавый лис? Поторопись и скажи мне, уж не персики ли? Валентина рассмеялась. – Ой! – тихо воскликнула она, открыв корзину. – Персики? – нетерпеливо вопрошал старик. – Лучше, чем персики, кади! Это детеныш пантеры! Совершенно белая кошечка! – Твои глаза тебя обманывают! Белых пантер не бывает! – сердито заявил Рамиф. – Я хотел персиков, а что он мне прислал? Кошку, похожую на пантеру! – Я говорю правду, кади! Это детеныш пантеры, и он чисто белый! Альбинос! Самое красивое животное, какое я когда-либо видела, – ворковала Валентина, почесывая мягкие белые уши маленькой пантеры. – Тогда она твоя! Дарю ее тебе! – повелительным тоном распорядился Рамиф и язвительно предупредил: – Смотри я говорю, это не пантера! Наверное, Саладин просто окунул ее во что-нибудь белое, потому как белых пантер не бывает! Он вечно пытается обмануть меня! А знает ведь, что я люблю персики, – продолжал жаловаться Рамиф. – Ты на самом деле даришь мне этого детеныша пантеры? – Валентина опасалась, что эмир передумает. – Я ведь уже сказал: пантера – твоя! Однако не удивляйся, когда она превратится в черную, как и все остальные пантеры. Это один из фокусов Саладина! – Спасибо, кади! Я буду очень дорожить ею, – смиренно проговорила Валентина, прикасаясь губами к сухой щеке эмира. – А я хотел персиков… – сказал старик, погружаясь в сон. – Розалан, – попросила подругу Валентина, – пойди на кухню и поговори с поварами. Узнай, где можно достать персиков! Сочных, розовых! Пошли кого-нибудь на базар и вели не возвращаться без персиков! – Но где же найти персики в это время года? – недоумевала Розалан. – Понятия не имею, – призналась Валентина, поглаживая белую пантеру. – Если кто-то и может достать персики, то только Ахмар. Он знает все на свете! – доверительно сообщила Розалан и собралась бежать. – Розалан, подожди минутку! Я хочу поговорить с тобой, – Валентина торопливо подошла к подруге, стоявшей уже в дверном проеме, и тихо спросила, чтобы не потревожить эмира: – Кто такой этот Ахмар, о котором ты так часто в последнее время говоришь? Розалан вспыхнула и застенчиво улыбнулась. – Ахмар – страж гарема, он старший над теми, кто охраняет женщин. Валентина уловила восторженные нотки в голосе подруги и терпеливо подождала, когда та продолжит свой рассказ. Отношение Розалан к этому человеку удивляло Валентину. Ее подруга всегда рассматривала мужчин как средство добычи пропитания и жизненных благ, но ни в коем случае не как предмет обожания. Мягкость голоса и блеск глаз бедуинки поразили Валентину. Розалан вдруг принялась говорить об Ахмаре с живостью, делавшей ее лицо еще более прелестным: – Валентина, он такой умный, сильный! И в нем чувствуется такое благородство! А когда он на меня смотрит, сердце замирает в моей груди. Какой же он необыкновенный! Прежде всего Валентина испытала радость: она на самом деле была рада видеть Розалан такой счастливой, но одна мысль поразила ее. – Стражник гарема, так ты сказала? Розалан кивнула. – Но, Розалан… я никогда не думала, что… что… – Что мужчина в гареме остается мужчиной? Это ты не решаешься выговорить? Выражение лица Валентины засвидетельствовало, что так оно и было. – Тебе еще многое предстоит узнать о жизни, бедная голубка! – хихикнула Розалан. Она потянула подругу за дверь, подальше от ушей эмира. – Валентина, является ли мужчина настоящим евнухом или нет, зависит от того, в каком возрасте его кастрировали. Ахмару было почти двадцать, и поверь мне, он не потерял свой детородный орган, а лишь утратил способность оплодотворять женщину. – Но его сделали стражем гарема! И никто не знает, что Ахмар?.. – Нескольким женщинам в гареме известна его тайна, но они надежно хранят ее. Если их заподозрят в том, что они возлежали с кем-то, кроме эмира или человека, которому повелитель позволил наслаждаться их красотой, то полетят с плеч головы бедняжек. Не бойся, Ахмару ничто не грозит! Он слишком умен, чтобы спать с теми, кого охраняет. Обычно удовольствия он ищет за пределами дворца. Валентине потребовалось время, чтобы переварить услышанное. – Розалан… а ты не рассказывала этому человеку, что я христианка? Я обещала Рамифу: никто об этом не узнает! – Нет, Валентина, это наша тайна, и я никому ее не доверю без твоего позволения. Кроме того, я помню совет своей матери никогда не рассказывать мужчине о себе все. Таинственность придает женщине особое очарование. Розалан отправилась выполнять поручение Валентины, и той показалось, что походка бедуинки обрела особую легкость. Глядя ей вслед, девушка молилась, чтобы Розалан последовала совету своей матери. Если Ахмар солгал ей насчет своей мужской силы, он вполне может обмануть и еще раз. Валентина тоже получила некогда один хороший совет. «Опасайся мухи, попавшей в мазь!» – предупреждал ее отец. Думая о благополучии Розалан, девушка молила Бога, чтобы Ахмар не оказался этой мухой.* * *
– Валентина, Ахмар вернулся с рынка, не купив персиков! Их там нет! – доложила, запыхавшись, Розалан. – Что делать? – Но где-то же должны отыскаться персики! Я сама пойду на базар! – в голосе Валентины слышалась тревога. – Я должна найти персики для эмира. Я обещала, и он их получит! Я не могу отказаться от своего Слова, даже не попытавшись отыскать персики! Розалан пожала плечами. Если Валентина сможет в это время года отыскать персики, да будет так! На свете много чудес, и несколько розовых персиков никого не удивят. – Хочешь, чтобы я пошла с тобой на базар, или предпочтешь, чтобы тебя сопровождал Ахмар? – спросила Розалан тоном, в котором ясно слышалось: кто бы ни пошел, все равно никаких персиков нигде не будет. – Я убеждена, что Ахмар искал не там, где нужно! За золото можно купить все, что душе угодно! Я обещала Рамифу и не вернусь без персиков! Можешь пойти со мной, если хочешь. Мы покажем Ахмару, что женщин нельзя отвратить от поставленной цели. Розалан вновь пожала плечами. Глядя на решительное выражение лица Валентины, она понимала, что подруга действительно так думает и, возможно, даже найдет персики. – Хочешь отправиться прямо сейчас? – Немедленно, Розалан! Чем раньше пойдем, тем скорее вернемся! Возьми корзину. Нет, две! Одну – для себя, а другую дай мне. Купим персиков, сколько только можем унести. Пусть Рамиф насладится ими от души. Розалан, весело блеснув глазами, поторопилась за корзинами. Валентина действительно верит, что, пройдясь по базару, обнаружит горы персиков! Поразительно! Подруги прокладывали себе дорогу в толпе, запрудившей базар, и отмахивались от попрошаек, дергавших их за накидки, выпрашивая монетки. Валентина сновала от одного прилавка к другому в поисках персиков. Ароматы сыра и цветов смешивались с запахом скота и толпы. – Почему ты мне не поверила, когда я сказала, что персиков нигде нет? – сердито теребила подругу за рукав Розалан. – Мы еще не обошли весь базар! – ответила Валентина и, задрав голову, глянула на ослепительно сияющее солнце. Когда же она опустила взор, слегка зажмурившись от яркого света, то услышала крик торговца: – Персики! Персики! Персики, достойные эмира! Крепкие, сладкие! Персики! Персики! – торговец стоял прямо перед Валентиной, протягивая ей румяный розовый плод. – О красавица, посмотри, сколь сочны эти персики, и красотой они сравниться могут лишь с тобой! – Вот видишь! – шепнула Валентина подруге. – Разве я тебе не говорила, что персики непременно найдутся, стоит только поискать! Бедуинка взглянула на торговца в белом одеянии жителей пустыни, лицо его озарилось радостью, и в этот момент Розалан поняла, что это не обыкновенный торговец. Она не сводила глаз с загорелой руки, протягивавшей персик. – Мы возьмем все, что у тебя есть, – радостно воскликнула Валентина. – Сколько ты просишь за свой товар? Розалан рассердилась: неужели ее подруга так никогда и не научится вести себя на базаре. Она потянула Валентину за рукав и недовольно прошептала: – Торгуйся! Вспомни, чему я тебя учила! Пока не спрашивай о цене, разглядывай товар! – Для тебя, прекрасная госпожа, это будет подарок! Прекрасные персики для не менее прекрасной женщины! – тихо проговорил торговец низким проникновенным голосом. Валентина опустила глаза, заметив, что один восхитительный плод выкатился из переполненной корзины, и застыла от изумления: из-под свободно ниспадающего одеяния выглядывали носки мягких сапог цвета древесной коры, которые она уже где-то видела однажды! Девушка подняла голову, заглянула в смеющиеся темные глаза и замерла, словно околдованная. Дыхание у нее перехватило, как в тот день, когда происходил турнир в Мессине. В одно краткое мгновение обменялись они с торговцем взглядами. Полуденное солнце стало нежной лаской теплых лучей, пронзительные крики торгующихся превратились в тихие, ничего не значащие слова, яркие краски восточного базара, казалось, побледнели, а горячий и сухой ветер окутал нежностью, неведомой доселе. Сердце бешено забилось в груди девушки, когда она протянула руку, чтобы взять персик. Пальцы молодых людей соприкоснулись, и между ними как будто сверкнула молния. Впечатление было настолько сильным, что Валентина закрыла глаза в трепете восторга, возникшем из воспоминаний. Неожиданно по базару пронесся гул возмущенных голосов: орда оборванных ребятишек промчалась мимо прилавков. Розалан потянула подругу в безопасное местечко, не забыв прихватить корзину с персиками. Когда Валентина пришла в себя, то обнаружила, что торговец, продававший персики, исчез. – Посмотри, что ты наделала! – воскликнула Розалан. Валентина молча уставилась на персик, зажатый в ее руке. Плод превратился в раздавленный ком мякоти, истекающей соком. Безумными глазами взглянула девушка на оживленную толпу. Исчез! Солнце снова стало палящим, пронзительные крики торговцев – режущими слух, а неумолимый ветер – обжигающим кожу. С корзинами персиков в руках подруги пробирались сквозь толпу. – Мы поступим мудро, если не будем спрашивать друг друга, откуда взялись эти плоды, – взволнованно сказала Розалан. Валентина улыбнулась: – Скажем, что это дуновение вечности. Она вздрогнула, вспомнив пронизывающий взгляд торговца и невероятное соприкосновение рук. А вдруг это именно тот мужчина, по которому она тоскует?* * *
Всю неделю Валентина прилежно работала, подготавливая дворец к приезду Саладина. По ее указанию из огромных кладовых слуги принесли продукты и, что было можно, приготовили заранее. Блюда и кубки они начистили до блеска. Все фрукты и сыры были принесены Валентине для осмотра с тем, чтобы она их одобрила. Когда выдалось, наконец, несколько свободных минут, девушка отвела Розалан в сторонку. – Караван Саладина должен появиться незадолго до заката солнца. Меня мучат сомнения. Все готово, а женщины в гареме взволнованы, словно девственницы! Я только что побывала в большом зале. Там, кажется, все в порядке. Завтра в полдень начнется Совет. Эмир очень взбудоражен, а для его здоровья это просто губительно! Дважды за ночь мне приходилось подходить к нему, потому что он жаловался – ему нечем дышать. Молю Бога, чтобы хоть каким-то чудом мне удалось удержать его в этой жизни и на время пребывания Саладина во дворце. Когда прибудут знатные гости, слуги им покажут отведенные для них покои, и немедленно будет выставлена стража. Затем я выйду в большой зал. Нельзя допустить, чтобы гости слонялись по дворцу, они могут случайно наткнуться на комнату Рамифа! К приезду Саладина Валентина нарядилась в отделанный черным янтарем восточный костюм из шелка желтого цвета. Она прикрепила к волосам яшмак, закрывающий лицо, и глянула на свое отражение в отполированной пластине металла, служившей зеркалом. «Даже хорошо, что яшмак закрывает нижнюю часть лица, – решила Валентина. – Это придает облику таинственный вид, соответствующий моему настроению». По правде говоря, Рамиф стал ей очень дорог, и она молилась, чтобы удалось сохранить в тайне состояние его здоровья. Старик жил в страхе, опасаясь, как бы сын не завладел троном. Валентина поклялась защитить Рамифа от происков Хомеда, чего бы ей это ни стоило. – Все готово? – спросил эмир слабым голосом. – Да, кади. Я вижу с балкона, как прибывают гости. Впечатляющее зрелище! Длинный караван, прекрасный вороной конь… Сейчас Саладин спешивается… Его военачальники следуют за ним… – голос Валентины дрогнул, она сощурила глаза из-за яркого садящегося солнца. – Что такое? В чем дело? Я чувствую по твоему голосу, что-то случилось? – Султан Джакарда едет рядом с Саладином! Я не ожидала его видеть, кади, – призналась девушка, задрожав всем телом. – В таком случае, ты должна немедленно взять себя в руки! Неужели ты думала, что Саладин приедет в Напур для Совета без своего главного военачальника? Но почему это тебя так взволновало? Говори правду, Валентина! Девушка отвела глаза от развернувшегося внизу зрелища и опустилась на колени рядом с эмиром. – По одной только причине: он знает, что я христианка. – А другая причина? – спросил эмир. – Ведь есть и другая! – Другая причина, кади? Да, ты прав, есть и другая. В то самое мгновение, когда я впервые заглянула в его глаза, я поняла, что этот мужчина умеет потребовать от женщины все: и тело, и душу. Он может легко завладеть сердцем любой женщины и будет пользоваться ее благосклонностью, пока та не станет принадлежать ему безраздельно, – низковатый голос Валентины от волнения звучал глухо. Рамиф взял руку девушки в свою и крепко сжал. – А ты ведь того не желаешь, так ведь? Ты опасаешься султана Джакарда, потому что не хочешь принадлежать этому мужчине! – эмир не спрашивал, скорее, утверждал. Валентина ответила воркующим шепотком: – Нет, кади, я опасаюсь султана, потому что, наоборот, очень легко могу захотеть уступить его просьбе и сгореть в огне страсти… И еще я опасаюсь встречи с ним, потому что не готова отдать свою душу во власть другого человека. – Так чего же ты опасаешься больше: того, что он пожелает завладеть тобою, или того, что он знает, кто ты на самом деле? – И того, и другого, – тихо ответила Валентина. – И того, и другого, кади, – повторила она. – Ради тебя я солгу. Скажу, что ты черкешенка! Аллах простит меня, внеся этот грех в список прочих моих прегрешений. А во дворце никто не станет оспаривать мое слово! – Ради меня ты солжешь? – спросила потрясенная девушка. – Ты знаешь, я это сделаю! Ты думаешь, я поверил твоей истории о том, что Малик эн-Наср прислал мне персики? Да Саладин не отличит персика от фиги! Мы мусульмане, верим в судьбу, Валентина. Чему быть, того не миновать! Так провозгласил Аллах! Ты сделаешь все, как задумано мною, и молодой Паксон останется для тебя просто одним из гостей. Если же ты обнаружишь, что тонешь в его глазах и поддаешься очарованию, вспомни свои слова: ты не готова отдать свою душу во власть другого человека. Я надеюсь на тебя, Валентина! – О, кади! – заплакала девушка, и слезы потекли по ее щекам. – Я постараюсь, чтобы ты мог мною гордиться! Правда, постараюсь… – она дотронулась до сухой щеки старика. – Я оправдаю твое доверие! – А теперь я хочу отдохнуть. Пришли ко мне Розалан. Если хочешь, можешь привести сюда Саладина прежде, чем лечь спать, и я поговорю с ним в полумраке. Я должен, по крайней мере, поприветствовать его, ведь он мне как сын. Ну, а теперь иди, присмотри за приготовлениями. И… нет ли еще персиков? – Розалан уже несет для тебя целую корзину. Эмир почувствовал, что его заговорщица вышла из комнаты, а к постели подошла Розалан. Бедуинка сказала: – Валентина расстроена, я вижу. А что, если гости не захотят ее слушать? А вдруг она не сможет руководить Советом? – беспокоилась Розалан. – Ты так мало веришь в успех задуманного? Я полагал, вы, женщины, безгранично верите во все подряд! – с досадой проговорил эмир. – Но Валентина тоже всего лишь женщина, а султан Джакарда умен и дерзок! Он даже высек королеву Англии! Как ты считаешь, что он сделает с желанной ему женщиной, когда обнаружит ее здесь? Слова Розалан ничуть не встревожили эмира. – Он догадается, что Валентина находится за пиршественным столом по моему повелению. Ни Саладин, ни Паксон и никто другой не осмелятся усомниться в разумности моих распоряжений. Вечером, в темноте, я сам поговорю с Саладином в своей комнате. Если Паксон так же влюблен в Валентину, как она в него, то ничего никому он не скажет. Мы умеем быть очень молчаливыми, когда того хотим, а, Розалан? Бедуинка улыбнулась и успокаивающе коснулась руки старика, но глаза выдавали ее тревогу.* * *
Валентина устроилась в конце коридора, ведущего в большой зал. Отсюда она наблюдала за прибывшими. Они входили в зал и рассаживались на подушках вдоль длинного и низкого стола. Девушка расправила плечи и с трепещущим сердцем открыла тяжелую дверь. Сохраняя королевскую осанку, она медленно прошла к месту во главе стола и слегка улыбнулась в ответ на удивленные взгляды мужчин, старательно избегая взора пытливых глаз султана Джакарда. Паксон замер. Лоснящаяся черная пантера, его верная спутница, прижалась к ноге хозяина. Юноша не мог отвести взгляд от молодой женщины, пытаясь разглядеть ее лицо под яшмаком. Этого не может быть! Однако в конце концов он понял, что так это и есть, и его сердце гулко забилось в груди. Велика милость Аллаха! Валентина здесь, во дворце старого Рамифа? Но как она тут очутилась? Последней раз он видел ее лежащей в изнеможении на узком ложе в безмерном страдании от побоев, нанесенных ей английской королевой. Паксону безумно хотелось, чтобы глаза красавицы устремились на него и чтобы она его узнала. Глупец! Конечно же, она узнала! «Валентина! Валентина! – пело его сердце. – Она здесь, рядом!» Девушка чувствовала на себе обжигающие взгляды султана. С трудом удавалось ей сохранять самообладание. Кровь вскипала от его близости, и приходилось гасить в себе неодолимое желание поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Но страх удерживал. Рой противоречивых чувств и помыслов проносился в сознании. Радость от присутствия в зале красавца-сарацина, так много значившего для нее, сменялась ужасом при мысли, что он, мусульманин, может счесть своим долгом раскрыть остальным, кто она такая на самом деле – христианка! – Эмир Рамиф просил меня приветствовать вас в его доме. Он сожалеет, что не может присутствовать на этом пире и просит его извинить, – обольстительный голос звучал низко и гортанно. — Меня зовут Валентина, – скромно представилась она, склонив голову и предоставив мужчинам лишь догадываться, кем приходится она Рамифу. Усаживаясь за стол, девушка слышала приглушенный гул мужских голосов. Один из гостей порывисто встал, собираясь уйти. – Не совершайте столь необдуманного поступка, отважный воин, ибо эмиру станет о нем известно, – вкрадчиво проговорила Валентина. На протяжении всей трапезы, пока мужчины ели – согласно обычаю, женщины вкушали яства последними, – Валентина поддерживала беседу с гостями. Низкий голос звучал очень чувственно. Мужчины слушали и отвечали, вздыхая. Только лицо Паксона оставалось невозмутимо, темные глаза были непроницаемы. О чем он думал? – «Долго ли еще будет продолжаться, эта трапеза?» Волнение и беспокойство снедали Валентину. Казалось, она была на грани обморока. Почему Паксон ничего не говорит? Саладин обратился с вопросом, и Валентина вернулась к беседе. – Понравился ли эмиру мой подарок? – спросил предводитель мусульман. Девушка улыбнулась, сапфировые глаза сверкнули над яшмаком драгоценными камнями. – Эмир хотел знать, почему ты прислал ему белую пантеру, тогда как он хотел получить всего лишь корзину персиков. Детеныш пантеры поручен моим заботам, и, уверяю тебя, его опекают с любовью. Валентина снова улыбнулась, и ее взгляд упал на черную пантеру у ног Паксона. – Эмир попросил меня проводить тебя в его покои после ужина, прежде чем ты отправишься отдыхать. Он хочет поприветствовать тебя. Саладин взглянул на Паксона и тихо спросил: – Видел ли ты когда-нибудь более красивую женщину? И где только этот лис Рамиф раздобыл ее, и что она делает здесь, занимая его место во главе стола? Это неслыханно! – Твой язык говорит то, что диктует гнев, опережая здравое рассуждение, о великий предводитель! – вмешалась Валентина. – Спроси, что ты хочешь знать, и я отвечу! Досужие домыслы хороши лишь для глупцов и неразумных детей. Слишком часто люди принимают решения, основываясь на ложных представлениях. – Для женщины у тебя слишком смел язык, – спокойно заметил Саладин, поглаживая короткую бороду пальцами, унизанными кольцами. – Ты так думаешь? – сердито спросила Валентина. – Можно с уверенностью сказать, что поручение возглавить Совет дает определенные преимущества, не так ли? Разве в ваших войсках иные порядки? Находясь в этом дворце, все вы должны относиться ко мне с почтением. Эмир желает поговорить с тобой, Малик эн-Наср, и я провожу тебя к нему. В дальнейшем все вопросы вы будете решать через меня, – она поднялась из-за стола. – С этого момента и до окончания Совета вы будете говорить со мной и только со мной. Прошу выказывать мне уважение, которого требует эмир. Я вас внимательно выслушаю и выполню просьбы, если сочту их разумными. Произнося свою речь, Валентина сверлила Паксона взглядом, надеясь, что он хоть как-то выкажет свое отношение к происходящему, однако темные глаза сарацина оставались непроницаемыми, даже когда он смотрел в спину выходившей из зала девушки. Повелитель мусульман следовал за ней, вдыхая аромат благовоний, которым веяло от красавицы. – Что это было? Клянусь именем Аллаха… – после ухода Валентины и Саладина собравшиеся взбудораженно обсуждали происшедшее. Паксон слушал молча, лишь легкая улыбка изгибала уголки его губ. Валентина, конечно же, христианка, но что плохого мусульманам может сделать? Она всего лишь женщина! И Рамиф – замечательный человек. Никоим образом не может эта девушка представлять угрозу для войска Саладина. С того дня резни под стенами Акры Паксона все меньше и меньше будоражили воспоминания о придворной даме королевы, но забыть Валентину совершенно он не смог – ее глаза, становившиеся сапфирово-голубыми от счастья, и этот рот… Даже сквозь яшмак можно было разглядеть чувственные губы, теплые и влажные. До сих пор он помнил их нежность и сладость. Паксон старался принимать участие в общей беседе, но его мысли вновь и вновь возвращались к Валентине и воспоминанию о том, как высоко вздымалась ее грудь под тонким шелком отделанного черным янтарем наряда.* * *
Саладин следовал за стройной девушкой по мраморному коридору, и смутное волнение будоражило его. Легкое покачивание узких бедер заставляло сильнее биться сердце. Высокая и тугая грудь, обтянутая тонкой тканью, пробуждала сладострастные желания. Валентина распахнула дверь комнаты эмира и отступила в сторону, пропуская вперед повелителя мусульман. Она заметила долгий взгляд, коснувшийся ее груди, – так смотрел когда-то Паксон. Что сейчас делает султан Джакарда? О чем думает? Не рассказывает ли остальным, кто она такая на самом деле? – Кади, пришел Малик эн-Наср, – проговорила девушка, направляясь к огромной кровати, на которой возлежал эмир. – О, нас посетил великий воин? – сердечно рассмеялся Рамиф. Хорошо изучившая старика, Валентина сразу поняла по его голосу, что эта беседа будет стоить ему многих сил. – Как прошел пир? Понравились ли яства твоей утробе и насладились ли глаза созерцанием красоты этой прелестной женщины? Не трудись отвечать! – пошутил он. – Я слишком хорошо тебя знаю! Глаза у меня уже не так остры, как раньше, но я читаю все в твоей душе по-прежнему, как делал это, когда мы оба были помоложе. Саладин склонился перед эмиром в почтительном поклоне, задумчиво оглядев старика, возлежащего на кровати. – Ты хочешь сказать, что глаза твои уже не те, что прежде? Когда-то зрение у тебя было острее, чем у сокола! – Да, но теперь мои глаза затягиваются пленкой, этим явным признаком старости, – усмехнулся эмир. – Но я все еще могу оценить красоту женщины! – Верно, ты еще недостаточно стар, чтобы не ценить женское очарование, – согласился Саладин. – Скажи, Рамиф, что все это значит? Кто эта женщина, которой ты позволил сидеть во главе твоего стола и рассуждать о делах Напура? Мои военачальники в недоумении. Эмир прервал его. – И после стольких лет нашей дружбы ты задаешь мне подобные вопросы? Ты не имеешь права сомневаться! Аллах принимает свои решения, а я, Рамиф, свои. Если тебе не нравится, как правлю я Напуром, то уводи поскорее своих военачальников и не обращайся ко мне с просьбами! Я больше не хочу об этом слышать! – голос старика звучал твердо. – Я позволил тебе высказать свое мнение лишь потому, что ты мне как сын. Только поэтому я тебя и выслушал! Давай лучше поговорим о другом. Эта пантера… где, скажи, ради Аллаха, ты отыскал белую пантеру? Саладин рассмеялся. – Я подумал, что уж такой подарок должен тебе понравиться. Их было две, но, к сожалению, один детеныш-альбинос погиб. Теперь ты единственный во всем мире обладаешь белой пантерой, и другой, боюсь, уже никогда не будет. Я счастлив, что мой подарок тебе понравился. – Я бы предпочел персики, – ворчливо отозвался эмир. – Вижу, твои вкусы не изменились! Я помню дни, когда ты поглощал целыми корзинами сочные фрукты. – А ты всегда объедался спелыми вишнями! – Моя единственная слабость! – согласился Саладин. – Уже много лет не доводилось мне отведать по-настоящему сочных вишен. Иногда я жизнь готов отдать, лишь бы вкусить их сладость. – Вот видишь! А сам прислал мне белую пантеру! Оба старых друга рассмеялись. – Время позднее, Саладин. Расскажи, что тебя беспокоит. – Мои люди донесли, что Ричард Львиное Сердце двинулся к Иерусалиму. Это, конечно, рано или поздно неизбежно должно было случиться, но все же произошло несколько раньше, чем мы того ожидали. Филипп Французский вернулся в Европу, и ходят слухи, что они с королем Ричардом расстались, разгневавшись друг на друга. В любом случае, Малик Рик не должен взять Иерусалим! И этого не случится! Праведные мусульмане готовы биться до последней капли крови. – Да, да! До последней капли крови! Иерусалим – наш! Так повелел Аллах! Как случилось, что наши единоверцы были зверски убиты в резне у стен Акры? Горечь зазвучала в голосе Саладина: – Не знаю. Я направлялся на встречу с Ричардом, чтобы обсудить условия обмена пленными, когда это произошло. Я угрожал ответить тем же, но не смог убить людей столь бессмысленно. Мужчины, женщины, дети… В этом случае я стал бы таким же подлецом, как Ричард Львиное Сердце. То была бойня! Не могу ни забыть, ни простить Малику Рику этой жестокости! – Хорошо, сын мой, – сурово сказал Рамиф. – Расскажи мне теперь о твоем военачальнике Паксоне из Джакарда. – О Паксоне? – задумчиво проговорил Саладин. – Он похож на своего скакуна: молод, горяч, необуздан. Отличный воин! Никогда не отступает в битве! – А что насчет шейха аль-Джебала, Старца Гор? Что он поделывает в своем Гнезде Орла? – Как тебе известно, его власть простирается от Персии до Святой земли. Повсюду в горах рассеяны цитадели федаинов. День ото дня шейх аль-Джебал становится все более могущественным. Убийцы, послушные его воле, так хорошо обучены, что свободно расправляются и с мусульманами, и с христианами, прогневавшими Старца Гор. Шейх аль-Джебал неуловим, подобно духу. Послушные его воле федаины бродят по горам и долинам, не ведая страха. – И ты веришь в эти сказки? – недовольно спросил эмир. – Шейх аль-Джебал обладает большой властью, Рамиф! Валентина затаилась в тени, с волнением слушая рассказ Саладина о Паксоне и таинственном шейхе аль-Джебале. Она приблизилась, чтобы вмешаться в беседу между Рамифом и предводителем мусульман. Заботливая наперсница всех дел эмира хорошо понимала, когда ей следует прервать разговор мужчин. Голос старика становился усталым, и она не хотела, чтобы Саладин это заметил. – Уже поздно, кади, – твердо заявила девушка. – Завтра наступит новый день, и Совет начнется довольно рано. – Прости, Рамиф, я засиделся, но нам с тобой всегда было о чем поговорить, – Малик эн-Наср встал и низко поклонился, устремив пытливый взор на Валентину. – Саладин, – тихо сказал эмир, – мой гарем открыт для тебя. Выбери себе какую-нибудь красавицу, и она согреет тебя этой ночью, и да пребудет с тобой Аллах! – Мне не нужны красавицы твоего гарема, – спокойно ответил Саладин, не спуская глаз с Валентины. – Когда мужчина видит перед собой совершенство, он не в состоянии согласиться на что-либо менее прекрасное, – сказал он, склонив перед Валентиной голову в белом тюрбане. Глядя ему в глаза, девушка улыбнулась, польщенная намеком. Саладин, хоть ему и было около сорока, оставался весьма привлекательным мужчиной. Он казался гибким и стройным – несомненно, благодаря жизни воина, которую ему приходилось вести. Темный загар покрывал лицо, седеющая борода придавала властный вид. Незабываемое впечатление оставляли его глаза, черные, полные мысли и душевного тепла, и сейчас взгляд этих глаз из-под густых бровей производил на Валентину странное впечатление, будоража чувства и вызывая волнение в крови. – Но обещай мне, – резко произнес эмир, – что не возьмешь ничего из того, что принадлежит мне, пока тебе то не предложат или не попросят взять! – невидящий взгляд старика метнулся в сторону Валентины. – Само собой разумеется, Рамиф, – спокойно ответил Саладин. – Да пребудет с тобой Аллах! Валентина проводила гостя в отведенные ему покои и низко поклонилась, отворяя перед ним дверь. – Мои глаза обманывают меня, или действительно этот человек будет стоять у моих дверей? – недовольно спросил Саладин, кивая на стражника, прислонившегося к стене. – Твои глаза не обманывают тебя, Малик эн-Наср. Страж всю ночь будет охранять этот коридор. – Следует ли это понимать так, что мы, гости моего доброго друга Рамифа, находимся под стражей в своих покоях? – черные зрачки грозного воина пронзили Валентину, и она почувствовала, как подгибаются у нее колени. – Если прославленному воину захотелось так думать, то так оно и есть, – тихо проговорила девушка. – А ты хотела бы, чтоб я не обращал внимания на очевидное? – последовал вопрос. – Малик эн-Наср – весьма проницательный человек, – простодушно польстила Саладину девушка. – Кто отдал это приказание? – спросил предводитель мусульман. – Это мой приказ, – сказала Валентина своим низким гортанным голосом. – Ты оспариваешь мой приказ или мое право отдавать приказания? – Хвала Аллаху, нет! Рамиф выразился более чем красноречиво! Но ты должна знать: если у меня появится желание покинуть свою комнату, твой страж меня не остановит. – Может быть, ты попытаешься похвастаться мне этим завтра? – вкрадчиво произнесла девушка. – Я прощаюсь с тобой до утра, – сказала она. Их взгляды скрестились в противоборстве воли двух сильных людей. Красавица, согласно обычаю мусульман, низко склонилась, коснулась лба, губ и груди и затем отступила, всем своим видом выражая почтение. Повернувшись, она пошла по коридору, высоко подняв голову и чувствуя, как глаза Саладина следят за каждым ее движением.ГЛАВА 13
Валентина бросила последний придирчивый взгляд на зал, где должен был состояться Совет. Серебряные чаши с цветами, произрастающими в пустыне, украшали оба конца длинного стола. Свитки пергамента и перья для письма лежали на середине стола так, чтобы каждый мог до них дотянуться. Разноцветные шелковые занавеси на окнах были задернуты как раз настолько, чтобы комната не казалась ни слишком темной, ни излишне яркой от солнечного света. Валентина глянула вниз: о ее ногу терлась белая пантера. Девушка улыбнулась и подхватила свою любимицу на руки, нежно погладив шелковистую головку. – Ты хочешь присутствовать на Совете, это пытаешься мне сказать? Очень хорошо! Я исполню твое желание! Удобно устроившись на руках Валентины, детеныш пантеры довольно заурчал. Легко покачивая животное, девушка вошла в комнату эмира. – Кади, все готово. Не хочешь ли дать мне еще какие-либо наставления? – взволнованно спросила она. Эмир попытался привстать. Слабым голосом он постарался ответить. – Нет! – воскликнула Валентина. – Не вставай! Ты должен отдыхать! Встреча с Саладином отняла у тебя слишком много сил. Я оставлю дверь приоткрытой, чтобы ты мог слышать каждое слово. Если получится так, что я с чем-то не смогу справиться, то обращусь к тебе, подойдя к двери. Ты должен обещать мне, кади, что будешь лежать тихо и не станешь волноваться. Еще не время тебе уходить к Аллаху! Ну пожалуйста, – принялась умолять она, – обещай мне это! – Все торгуешься! – жаловался Рамиф слабеющим голосом. – Я всего лишь никому не нужный старик, прикованный к постели. Оставь мне свою кошечку! Я буду ее гладить, и мне станет казаться, что она мурлычет от ласки моей старческой руки, и это напомнит мне о моем пребывании в этом мире. Ты права, я еще не готов встретиться с Аллахом. – Кади, – чуть насмешливо отозвалась Валентина, – ну что за разговоры? То ты говоришь, будто хочешь поскорее отправиться к Аллаху, то тебе нужно, чтобы кто-то мурлыкал от ласки твоей старческой руки! – Ах ты плутовка! Разве я не эмир и не имею права себе противоречить? На что я гожусь, если не в состоянии менять свое мнение по семь раз на день? Кроме того, я вбил себе в голову, что боюсь встречи с Аллахом, – добавил он ребяческим тоном. Валентина рассмеялась. – Думаю, это Аллах боится взять тебя к себе. Вряд ли ему доводилось прежде встречаться с таким человеком, как ты. Вероятно, он решил, что, ему ни к чему эмир, целыми днями напролет жующий персики, – хотя голос девушки и был веселым и насмешливым, голубовато-зеленые глаза оставались печальными. – Как ты назвала эту свирепую кошечку? Она еще не поменяла свой окрас? Саладин думает, я совсем глуп! Не бывает белых пантер! Ты должна перехитрить его, раз он сумел обмануть меня, и выяснить, во что этот хитрый лис окунул детеныша пантеры. Я хочу знать, как ему удалось сделать его белым! – раздраженно добавил Рамиф. Валентина опечалилась, подумав про себя: «О кади, неужели ты забыл, как всего лишь несколько часов назад Саладин объяснил, откуда взялась белая пантера?» Слезы жгли ее глаза при виде нарастающей слабости старика. – Я непременно выясню, во что он окунул, – спокойно ответила девушка, – перехитрю, как ты сказал! Думаю, ты прав. Кажется, у этой пантеры на ухе есть черное пятнышко, – солгала Валентина. – Так я и знал! – обрадовался старик. – Он считает, что может обмануть меня, раз я, состарившись, потерял остроту зрения! Ну, а теперь иди и помни, что я сказал тебе! Оставь дверь приоткрытой, я хочу все слышать. Молись Аллаху, чтобы я не заснул, – сказал эмир, закрывая глаза. Маленькая белая пантера блаженно урчала, устроившись возле старика.* * *
Явившиеся на Совет гости Рамифа были одеты в черно-желтые цвета священной войны с неверными, объявленной Саладином. Сам он уселся на подушке справа от места во главе стола. Паксон устроился рядом с предводителем. Глаза собравшихся с надеждой устремились на пока не занятое место, все ожидали появления Рамифа. Валентина чувствовала себя неуверенно и позволила гостям еще несколько минут поразмышлять, появится Рамиф или нет. Она заметила, что Паксон обернулся к двери. Как же ей хотелось сейчас, чтобы султан Джакарда не сопровождал Саладина в Напур! С того самого момента, как она впервые увидела красавца-сарацина, он непрестанно осложнял ее жизнь. Вот и теперь она чувствовала его взгляд, словно ясно ощутимое прикосновение. Пламя пробегало у нее по спине и окрашивало ярким румянцемщеки. Рассказал ли Паксон остальным, что она христианка, враг всех этих мужчин, присутствующих на Совете? Валентина бросила на султана беглый взгляд, отметив мужественность черт его красивого лица и совершенство мускулистой фигуры. Помимо воли вспомнила она, как прижимался его рот к ее губам, а руки обвивали стан в сладостных объятиях. Девушка поймала себя на том, что ощущает, как сковывает ее этот глубокий и многозначительный взгляд сарацина, но заметила насмешливые искорки в черных, как ночь, глазах, и скованность улетучилась, как не бывала. Она подняла руку, призывая к тишине, перевернула верхний лист пергаментов, переплетенных в виде книги, и взяла перо. – Скажите, чего вы желаете и сколько заплатите золотом, – твердо произнесла Валентина. – Затем я сообщу, согласен ли эмир. Но прежде чем мы начнем, следует исправить несколько допущенных прежде ошибок. Малик эн-Наср, – бросила она взгляд на предводителя мусульман, – твои платежи запаздывают! Ты дал обещание уплатить долг в последние четыре месяца, но плата от тебя в Напур так и не поступила! Нам не о чем говорить, пока не уплачен долг. – Золото было отправлено эмиру в должное время, – холодно ответил Саладин. – Я располагаю печатью эмира, подтверждающей это. – В учетной книге эта запись без печати! – заявила Валентина. – Потрудись взглянуть сам! Нахмурившись, Саладин заглянул в книгу поверх ее плеча. – А ты посмотри на это! – сказал он, извлекая свиток из своего просторного кафтана. – Вот печать эмира! Взгляни и убедись! – Ты говоришь правду, – согласилась Валентина, ее глаза гневно сверкнули. – Похоже, кто-то в этом дворце набивает себе карманы золотом эмира! Очень хорошо, что ты показал мне свиток. Скажи теперь, чего ты хочешь. – Зерна и прочей провизии. Моим войскам не хватает продовольствия, люди бедствуют, как никогда раньше. Последнее зерно, отправленное в войска, попало в руки отряда христиан. – Какую цену ты можешь предложить? – тихим голосом спросила Валентина, прищурившись. Малик эн-Наср ответил ей, назвав число. Валентина рассмеялась. – Не принимаешь ли ты меня за неразумную дурочку? На базаре зерно уйдет в пять раз дороже того, что предлагаешь ты! – ее глаза сузились еще больше. – Если я женщина и сижу здесь на месте кади, это еще не значит, что можно меня дурачить! Торговаться я не собираюсь. Увеличь цену втрое, и припасы зерна станут твоими. Никакого торга я не допущу. – Я хочу поговорить с эмиром! – сердито сказал Саладин. – В просьбе отказано, – холодно ответила Валентина. Паксон с легкой усмешкой слушал перепалку придворной дамы английской королевы и верховного предводителя мусульман. Во имя Аллаха, она осмелилась отказать Саладину во встрече со стариком! Покорится ли ее решению Малик эн-Наср или станет настаивать на своем? Черная пантера глухо заворчала, и Паксон погладил ее глянцевитую голову, черную, как вороново крыло. – Я требую, чтобы мне было позволено встретиться с эмиром, – произнес Саладин, вставая со своего места. Валентина угрожающе проговорила: – На Совете ты имеешь право лишь торговаться, все прочие права принадлежат тому, кто ведет Совет. Мне приказать вывести тебя из зала? – По какому праву?.. – возмутился Саладин. Маленькой белой пантере наскучило лежать на груди эмира. Она спрыгнула с его кровати, прокралась в зал и забралась Валентине на колени. Девушка нежно улыбнулась игривой кошечке, затем пристально посмотрела в глаза своего противника. – По моему собственному праву, – сказала она. – Если не желаешь продолжать Совет, можешь удалиться. У меня не хватает терпения, которое я могла бы противопоставить твоему нетерпению. Что скажешь? – Валентина продолжала ласкать белую кошечку. Черная пантера подняла голову и зарычала. Паксон потрепал зверя по спине, и пантера сразу же успокоилась. Саладин с гневом во взоре снова опустился на подушку, пристально глянув на Валентину. – Продолжим, – предложила она, бросив взгляд на Паксона. Глаза красавца-сарацина пронзали ее насквозь и завораживали, затягивая в темные глубины. Девушка смотрела, как смуглые руки гладят черную голову огромной кошки, и пыталась представить, какое ощущение вызвали бы они, прикасаясь к ее телу. Щеки Валентины зарделись, когда она, наконец, с трудом отвела от Паксона глаза. О чем он думает? Что чувствует? – Я согласен на твои условия, – холодно заявил Саладин. – Малик эн-Наср принял мудрое решение. Могу я внести предложение? Может, ты получишь выгоду, купив дополнительное количество зерна, учитывая, что войска Малика Рика подстерегают караваны? Разделите припасы между двумя караванами и отправьте их по разным дорогам. Я только советую, вам решать! – Чем мне расплатиться? Мой кошелек пуст! Ты отказываешься торговаться, а я не в состоянии купить больше, чем могу себе это позволить! – Эмир Рамиф будет рад подарить тебе зерно. – Он будет в убытке! – подозрительно произнес Саладин. Глаза Валентины потемнели, приобретя густосиний оттенок. – Эмир Рамиф не окажется в убытке! Ты получишь зерно в обмен на трех коней. – Согласен! – воскликнул Саладин, полагая, что эта женщина крайне глупа, а эмир еще глупее. Он встретился с ней взглядом. «Женщины, – посмеивался Малик эн-Наср про себя, – совсем не умеют вести дела». – Как ты несдержан, могущественный повелитель! – посетовала Валентина. – Ты даже не выслушал, каких именно трех коней имела я в виду! Эмир Рамиф восхищается тремя белыми скакунами, составляющими предмет твоей гордости. Прославленный воин не изменит своего решения? Лицо Саладина помрачнело, твердый взгляд выразил гнев и возмущение. – Согласен, – хрипло сказал он, плотно сжав губы. Сидя на толстой подушке, Паксон не шевелился. Он восхищался Валентиной. Его антрацитово-черные глаза вспыхнули, когда он обратил внимание на тонкую руку, поглаживавшую голову маленькой спящей пантеры. Движения этой руки были легкими и чувственными. Валентина перевела взгляд и заглянула Паксону в глаза. Его мысли смешались. Снова ему показалось, будто он тонет в мерцающих зеленовато-голубых озерах глаз этой необыкновенной девушки. Мускулы молодого сарацина напряглись, и пантера у его ног беспокойно зашевелилась. Если бы тогда, в ту ночь, он увез Валентину с собой, сейчас она принадлежала бы ему! – Мы собрались здесь не только ради пополнения припасов зерна для войска, – обратился Саладин к своим сподвижникам, вновь обретя достоинство, соответствующее его положению. Он повернулся к полному человеку средних лет, державшему в руках несколько свитков пергамента. – Все здесь знакомы с нашим почтенным летописцем Баха ад-Дином, воспользуемся же случаем, чтобы услышать записи летописца о священной войне, джихаде. Источники, из которых он черпает сведения, безупречны, и написанное им – чистейшая правда. По кивку Саладина Баха ад-Дин поднялся со свитками в руках и обратился к собравшимся. – Большая часть того, что я сообщу, всем известна. Однако, вследствие больших расстояний, разделяющих наши войска, сбор сведений затруднен, и Малик эн-Наср потребовал, чтобы в летописи отслеживались слухи и устанавливались подлинные факты. Могу ли я начинать? Достойное собрание согласилось, и Баха ад-Дин развернул свиток. – Ричард, король Англии, овладел Акрой… Сообщение летописца содержало описание бесчеловечного уничтожения плененных христианами мусульман. – Ричард Львиное Сердце провел свои войска по берегу, в то время как его флот проследовал к порту Яффе, отстоящему от Иерусалима на шестьдесят пять миль. Это происходило летом двадцать пятого августа тысяча сто девяносто первого года. Он вел свои войска во время засухи, когда пересыхали ручьи и колодцы. Мы, мусульмане, следили за его походом. В дозоре были конные отряды. На пути к Яффе Малик Рик приказал разрушить три города, а добравшись до порта, разрушил укрепления и продолжил марш на юг. Бывшие в дозоре конные отряды под покровительством Аллаха передвигались вблизи его войск, скрываясь среди холмов. Головы людей в тюрбанах согласно кивали, всем это было известно. Баха ад-Дин продолжал: – Сообщается также, что армия христиан не смогла совершить поход беспрепятственно. Мусульмане нападали на арьергард войск Малика Рика, и лучники сильно досаждали крестоносцам, но вовлечь христиан в битву не удалось. Ричард Львиное Сердце применил странное построение войска. Его воины шли в три колонны. Одна, та, что была ближе всего к холмам и нашим конным отрядам, состояла в основном из пехотинцев и продвигалась тесными рядами. Те, кто шел в крайних рядах, несли луки и арбалеты, и были одеты они в кольчуги. Христиане с ожесточением применяли свое оружие, а наши стрелы отскакивали от их доспехов. Шествовавшие во внутренних рядах воины, вооруженные копьями и мечами, в любой момент были готовы отразить атаку. Глаза под надвинутыми на лбы тюрбанами сузились, и мужчины слегка наклонились, вслушиваясь в слова летописца. – Во второй колонне под прикрытием пехотинцев находились конные рыцари. Всадники были также защищены кольчугами от наших грозных стрел, которые, в противном случае, могли бы нанести коннице значительный урон. В третьей колонне, расположенной ближе к морю и недосягаемой для нападения, двигались повозки с припасами и ранеными. Из третьей колонны поступало подкрепление для пехотинцев. Наш великий и мудрый предводитель Малик эн-Наср и его почитаемый брат Аль-Адил проехали по окружающей местности и осмотрели обширную равнину, лежавшую на пути христиан, и сочли ее пригодной для битвы. В течение двух дней мусульманские всадники безуспешно пытались нарушить ряды христианской конницы. Крестоносцы упорно не желали вступать в бой. Они двигались вперед, подобно большой, закованной в броню сороконожке. Но битва была неизбежна. Ожесточенное сражение продолжалось несколько часов. Умирающие кони топтали упавшие на землю знамена. Падшие, истекая кровью, погибали под копытами. Потери с обеих сторон были равными. Противник оказался зажатым в тиски наших лучников, и мы уже начали надеяться на победу, как вражеская конница собралась и обрушилась на нас. Битва разгорелась с новой силой. Христиане стремились отразить нападение, тогда как мусульмане хотели уничтожить крестоносцев. На протяжении всего пути до Арзуфа христиане продвигались, отбивая атаки нашего достопочтенного военачальника Таки ад-Дина. Мощь войска Малика Рика увидели многие, став свидетелями события этого дня, и его имя будет передаваться на протяжении многих веков в преданиях правоверных. Валентина слушала и радовалась известиям о короле Англии. Ричард доказал, что является достойным противником этих мусульманских воителей. Девушка понимала, что его доблесть и воинское мастерство разрушили коварные замыслы сарацин. Баха ад-Дин продолжал: – Малик эн-Наср посоветовался со своими соратниками и, в стремлении выиграть время, решил изменить тактику. Вместо того чтобы тратить силы на бесконечные мелкие стычки, мусульмане разделили свое войско. Защитой Эскалона, южного ключа к Иерусалиму, и караванного пути на Египет решено было пренебречь. Малик эн-Наср не желал наносить урона своим войскам, запирая их в стенах города, защитить который не представлялось возможным. Следовало избежать потерь, подобных тем, что понесли мы в Акре. На рассвете наш предводитель занялся опустошением города. Все зерно, хранившееся в Эскалоне, раздали жителям, и все дома в кольце городских стен сожгли. Башни набили хворостом и также сожгли. В городе раздавались горестные стенания, так как был Эскалон красив и стены его мощны, а дома богаты. Скорбя сердцем, Малик эн-Наср покидал город. Валентина увидела, как опечалились собравшиеся. Эскалон называли «невестой Сирии», и красотой этого города безмерно восхищались путешественники. Никогда в самых невероятных фантазиях не могла Валентина представить, что однажды станет сочувствовать потерям мусульман, в то же время радуясь победе христиан. Баха ад-Дин занял свое место, и заговорил Саладин. – Малик Рик прислал гонца. Он просит о встрече с предводителями мусульман. Аль-Адил, мой брат и советник, будет сопровождать меня. Необходимо подготовиться к встрече, но нежелательно, чтобы об этих приготовлениях знал противник. В мои намерения входило просить эмира Напура взять на себя все заботы о необходимых для проведения встречи приготовлениях, – он повернулся к Валентине, желая услышать ответ. – Эмир согласен, – ровным голосом проговорила Валентина, ее сердце безудержно билось: она снова увидится со своими! – Я сама прослежу за приготовлениями, Малик эн-Наср, и буду молиться, чтобы все, сделанное эмиром, было тобою одобрено. А сегодня эмир Рамиф устраивает прощальный пир для твоих военачальников, ведь завтра они должны вернуться в расположение войск. Он просит тебя также присутствовать на этом пире. Слова девушки были встречены с одобрением. Устремив взгляд сверкающих голубых глаз на Саладина, она спросила: – Не выделишь ли ты своих людей, чтобы они присмотрели за перевозкой зерна и прочих припасов к вашим караванам? Сейчас же прошу извинить меня, я должна пойти к эмиру. Валентина низко склонилась в грациозном поклоне, дотронувшись до своего сердца, губ и лба. Храня безмятежное и спокойное выражение, она взглянула на Паксона. Как всегда, вид у него был невозмутимый, темные глаза непроницаемы. Не назначит ли именно его Саладин надзирать за перевозкой зерна? Взгляд девушки упал на черную пантеру у ног султана. Прекрасное животное напоминало обликом своего хозяина. Огромная кошка волновалась и скребла лапой мраморный пол, настороженно поводя ушами и глухо поскуливая. Сарацин же, казалось, был всем доволен. Неожиданно пантера зарычала и вскочила. Глаза Паксона сузились, когда он встретился взглядом с Валентиной. Его взор вопрошал, и султан Джакарда намеревался вскоре потребовать, чтобы на все его вопросы были даны ответы.ГЛАВА 14
В этот вечер красота Валентины оттенялась великолепным нарядом из прозрачного шелка изумрудного цвета. Косы со вплетенными нитями жемчуга были уложены в высокую прическу. Девушка оглядела огромный зал: горы разноцветных подушек, разложенных широким кругом, и поставленные прямо на блестящие плитки пола жаровни с бараниной и блюда с другими яствами, а также огромные деревянные чаши со свежими фруктами. Мерцающее пламя свечей отбрасывало таинственные тени на стены, расписанные фресками. Мысли молодой христианки снова устремились к Паксону. Будут ли его глаза вновь томно скользить по ней, как это было на Совете? И как станет откликаться на его взгляды ее тело? Девушка слегка содрогнулась и тихо подозвала к себе расшалившуюся маленькую пантеру. Обнюхав чаши с фруктами и пропрыгав по всем шелковым подушкам, белый котеночек решил отдохнуть у ног хозяйки и, ласково мурлыкнув, потерся о ее щиколотки. Валентина наклонилась и приласкала зверька. – Сдается мне, пора тебя привязывать в присутствии гостей, озорница! Скоро ты станешь такой же большой, как черная пантера, что сидит у ног султана, и будешь тогда охранять меня так же бдительно, как она своего хозяина. Правда? В ответ маленькая альбиноска заурчала еще громче. – Пошли, тебе здесь никто не позволит баловаться. Скоро придут гости, и начнется праздничный ужин. Белая пантера послушно засеменила вслед за Валентиной в покои Рамифа, где и находилась ее подстилка. Девушка посмотрела на спящего эмира и ощутила глубокую печаль. Старик спал с каждым днем все больше и больше. Однажды он закроет глаза в последний раз, и тогда она останется одна. Но сможет ли вынести тяжесть возложенных на нее забот? И снова мысли Валентины вернулись к султану Джакарда и его черной пантере. Хотя они не обменялись ни единым словом, глаза сарацина сказали девушке многое, и от этого теперь ее бросало в дрожь. А что же она почувствует, когда он заговорит? По-прежнему ли от звука его голоса волны возбуждения будут набегать одна на другую, как это было в тот день, на пыльной дороге? Помнит Паксон, как держал ее в своих объятиях, и что он ощущал при этом? Как долго сможет она, глядя в его темные глаза, не поддаваться волшебному очарованию, исходящему от этого человека? И кого он выберет из гарема Рамифа этой ночью? И вообще, будет ли дозволено ему выбирать?.. Валентина, встряхнув головой, отогнала беспокойные мысли, бросила последний нежный взгляд на старого эмира, погладила пантеру и вышла из комнаты. Глубоко вздохнув, она вошла в пиршественный зал и чуть не вскрикнула, увидев великолепно одетых гостей: все они, казалось, старались сегодня перещеголять друг друга. Девушка задержала взгляд на Паксоне. Ослепительно белый тюрбан подчеркивал красоту смуглого лица. Белый кафтан украшали вставки пурпурного и черного цвета. Мягкие сапоги из козьей кожи, такого же цвета, как его пантера, плотно облегали крепкие ноги. Сердце Валентины забилось сильнее, она с трудом отвела взгляд от султана Джакарда и уселась на мягкие подушки. Девушка хлопнула в ладоши, и музыканты заиграли томную мелодию Востока. Слуги усердно прислуживали гостям, предлагая изысканные кушанья и напитки, шуты и жонглеры развлекали своим искусством. На протяжении всего этого долгого и веселого пира Валентина оставалась молчаливой, пристально следя, чтобы никто и ни в чем не испытывал недостатка. Гости расслабились, такое поведение девушки их не тревожило, они обменивались шутками, веселыми историями и рассказами о необычайной храбрости. Музыканты приблизились к центру зала, и тревога овладела Валентиной. По какой-то странной причине сердце ее начало усиленно биться и стало трудно дышать. Она окинула взглядом собравшихся и снова пристально посмотрела на музыкантов, расхаживавших среди танцовщиц. Вдруг музыканты образовали круг, в середину которого встал человек в яркой одежде с флейтой, прижатой к губам. Чистые высокие звуки флейты напоминали песню ночной птицы. Томная чарующая мелодия обволакивала, заставляя вздрагивать от сладостных желаний. Валентина смотрела на музыкантов, прикрыв глаза… Не может быть! Нет, не может быть! Она встала с подушек, словно намереваясь вбежать в круг. Флейтист на мгновение задержал на ней взгляд, верно истолковав ее намерение. Едва заметное отрицательное движение головы, предназначенное только ей, осталось неприметным для остальных. Желание вбежать в круг было так сильно, что девушка едва сдержалась. Круг музыкантов разомкнулся, и флейтист стал расхаживать среди гостей, старательно избегая приближаться к Паксону и спящей рядом с ним пантере. Изящно двигаясь, он подошел к Валентине и остановился у нее за спиной. Плечи девушки напряглись, глаза стали испуганными и настороженными. Ей хотелось обернуться, протянуть к флейтисту руки, прижать к себе и никуда не отпускать. Время остановилось, когда замолкла завораживающая мелодия. Валентина слегка повернула голову, чтобы выразить кивком свое одобрение флейтисту. Пристальный взгляд темных глаз, встретившихся с ее глазами, вызвал глубокое волнение в ее душе. – Я не могу ждать целую вечность, – еле слышно прошептала она. Флейтист низко поклонился и прошептал в ответ: – Если тому суждено случиться, так оно и будет. Слезы вскипали в глазах Валентины, она молча смотрела на пробиравшегося к выходу таинственного незнакомца. Внезапно в ее глазах появилось выражение ужаса: Валентина вспомнила, что скоро… должен закончиться пир. Следовало поскорее выбросить из головы и султана Джакарда, и незнакомца. Завершающая часть пира еще только предстояла, и необходимо было собраться, чтобы никто не смог прочитать то, что скрывалось в ее сердце. Вошли новые танцовщицы, раздвинув колышущиеся занавеси в дальнем конце зала. Мягкая мелодия флейты закружила вокруг расположившихся на подушках гостей. Девушки танцевали, извиваясь, и крохотные колокольчики позванивали на их щиколотках. Золотистые кисточки прикрывали соски, кружевная паутинка прозрачного шелка окутывала стройные ноги. Золотые и серебряные браслеты украшали руки. Мягкая, завораживающая и возбуждающая мелодия сопровождала соблазнительные движения танцовщиц. Пир подходил к концу. Гости одобрительно кивали и указывали то на одну, то на другую красавицу, делая свой выбор на сегодняшний вечер. Краем глаза Валентина наблюдала за Паксоном, стараясь заметить, кого выберет он. Султан не поднимал руки и, казалось, не особенно интересовался грациозно танцующими женщинами. Пантера урчала, чувствуя руку хозяина на своей шелковистой спине. Султан Джакарда не спускал глаз с Валентины, следя за ней призывным и, как ей показалось, опасным взором. Каждый мускул его тела напрягся, словно он готовился к прыжку. Пантера беспокойно шевельнулась и приоткрыла один желтый глаз. Извивающийся хвост бил по мраморному полу. Открылся и второй желтый глаз с узким зрачком, и большая кошка медленно оглядела зал. Огромная лапа выпросталась из свернутого клубком глянцевитого тела. Валентина с трудом оторвала взгляд от пантеры и заставила себя сосредоточиться на извивающихся красавицах. Закончив танец, они поклонились, ожидая, когда гости сделают свой выбор. Наконец все, кроме Саладина и Паксона, присмотрели себе на ночь подруг. Валентина тревожно огляделась. Страх охватил ее, когда ей стали ясны намерения обоих мужчин. Гости неотрывно следили, гадая, кому же достанется эта необыкновенная женщина. Саладин глянул сначала на Валентину, потом на Паксона. Султан слегка кивнул, согласившись уступить своему повелителю. Черная пантера зарычала, стоя у его ног и дико поглядывая на окружающих. Прикосновение руки – и животное успокоилось. Паксон поклонился Саладину. Пантере это не понравилось, она обнажила белые клыки и глухо заворчала. Ее хозяин улыбнулся и кинул на Валентину пронизывающий взгляд, словно бросая ей вызов и принуждая взглянуть ему в лицо. Пантера рычала, а глаза Валентины расширялись все больше, сердце безудержно билось в груди. Она облизнула пересохшие губы, не в силах отвести взгляд от лица Паксона и стараясь побороть странное чувство, угрожавшее довести ее до разлуки тела и души. Огромная черная кошка теперь тихо урчала, довольная тем, что хозяин успокоился, но тихое урчание показалось Валентине ужаснее грозных рыков. Нужно было что-то сделать, все равно что, лишь бы снова взять в свои руки заботу о вечерних развлечениях гостей. Девушка хлопнула в ладоши, и красавицы гарема возвратились, на этот раз затанцевав под более веселую музыку. Мелодия была чувственной и волнующей, темп убыстрялся, и женщины танцевали все более дерзко, все ближе придвигаясь к гостям. Лица мужчин расцветали довольными улыбками, они шутливо пытались поймать красавиц. Когда же им наскучит это развлечение? Как скоро придется ей пойти вслед за Саладином, чувствуя, что султан Джакарда провожает ее взглядом? Слуги подавали изысканные пряные блюда. Валентина заметила, что Паксон ничего не ест. Время от времени он давал кусочек мяса ожидавшей лакомства пантере. Валентина так усиленно улыбалась, что скоро ей стало казаться – кожа на лице вот-вот лопнет. Но как закончить пир, она не знала. Гости пребывали в игривом настроении. Кто же подаст знак к началу ночных развлечений? Только не она! Эмир забыл ей сказать, как завершить пир. Заметив ее нерешительность, Саладин встал с подушек и громко хлопнул в ладоши. Гости, все как один, поднялись, в том числе и Паксон, и обратили взгляд на Саладина. Он медленно кивнул, и мужчины последовали за своими избранницами. Султан Джакарда сощурил темные глаза и потянулся к цепи, охватывавшей толстую шею пантеры. Он покинул зал непринужденно и без спешки. Пантера рычала и натягивала цепь. Паксон сказал зверю что-то успокаивающее, и большая кошка лизнула хозяину руку. Валентина боролась с искушением побежать вслед за султаном или хотя бы его окликнуть. Вместо этого, она улыбнулась Саладину и стала ждать знака следовать в его покои.* * *
Шелковые занавеси зашевелились от дуновений свежего ветра ночной пустыни. Оказавшись в роскошно убранной комнате, Валентина принялась раскладывать шелковые подушки и зажигать в маленьких горшочках сладко пахнущие благовония. Когда комната, по ее мнению, была подготовлена к ночи, она повернулась к Саладину и внимательно посмотрела на него. – Ты очень красива, – спокойно сказал он. – Пожалуй, красивее я никого не видел. Скажи, – низким и вызывающим доверие голосом спросил Саладин, – нравится ли тебе здесь, во дворце Рамифа? – Благодарю тебя на добром слове, – улыбнулась Валентина. – У меня во дворце великое множество обязанностей, и мне нужно многому научиться. Я стараюсь быть осмотрительной, но сегодня я ошиблась, обвинив тебя в неуплате долга. В будущем столь досадной ошибки не повторится, обещаю. – Когда я увидел тебя, то сразу понял, что мы где-то встречались и раньше, но никак не мог припомнить, где именно. Теперь же я вспомнил. Ты жила в лагере моего войска и была продана на торгах. Сожалею, но иного выхода у нас не было. Когда приходится продавать людей, сердце у меня разрывается на части. Много раз я убеждался, что война претит моей душе. Я хорошо справляюсь со своими обязанностями и не допускаю просчетов, но в молодости мне хотелось стать учителем. Я и сейчас мечтаю как можно больше узнать о других странах и народах. Думаю, из меня получился бы отличный учитель. Всегда меня снедала страсть воспитывать юные умы и помогать становлению молодежи. К сожалению, этому не суждено было сбыться. Я оказался нужен своему народу в качестве военачальника и откликнулся на зов о помощи. Когда я служил у Рамифа, он постоянно сердился на меня из-за книг и перьев, утверждая, что учиться следует на старости лет. Опыт стал моим лучшим учителем. Иногда я думаю, Рамиф был прав, иногда же – что не прав. Сколько он еще проживет, как ты думаешь? – неожиданно спросил Саладин. Валентина вздрогнула из-за столь резкой смены темы их беседы. – По словам Рамифа, очень скоро Аллах призовет его к себе, но об эмире во дворце хорошо заботятся, и, полагаю, он может прожить еще долгие годы. – Ты лжешь, – ровным голосом возразил ее собеседник. – Но это не важно! У Рамифа, очевидно, есть причины скрывать свое нездоровье, и я не собираюсь оспаривать его право поступать так. Если он думает, что ты способна править его владениями, я не стану больше задавать вопросов. Конечно, я отвечаю лишь за себя, остальные же могут оказаться не столь снисходительными к женщине. Будь осторожна! – мягко предупредил он. Саладин взял Валентину за руку и притянул к себе, но не сделал попытки поцеловать или обнять. Некоторое время, довольствуясь лишь тем, что девушка находится рядом, он поглаживал своей сильной рукой ее руку. И вдруг предводитель мусульман заговорил, снова застав красавицу врасплох: – Ты когда-нибудь возлежала с мужчиной? – Нет, – робко ответила Валентина. – Меня взяли силой, но я ничего не знаю о любви. – Тогда я буду твоим учителем. Нужно различать любовь и похоть, и ты должна научиться в дальнейшем не путать одно с другим. Не отдавай никому свое тело в угоду глупой прихоти. Ты слишком красива и умна, чтобы совершать столь серьезную ошибку. Любовь же прекрасна! Только раз в жизни я любил женщину настолько сильно, что мог бы отдать за нее душу. Аллах решил вырвать ее из моих объятий, когда она должна была родить мне сына. Несколько месяцев спустя умер и ребенок. С тех пор я осужден жить, мучимый воспоминаниями. Похоть, Валентина, похожа на чувства, которые испытывают животные. Всего лишь влечение плоти, не больше! Насытивший свою похоть может уйти от тебя, не оглянувшись. Когда же, уходя, мужчина оглядывается с улыбкой – это любовь. Мне показалось, тебя влечет к молодому Паксону, а его к тебе. Если вы станете лелеять и взращивать это чувство, бережно ухаживая за ним, как за нежным всходом, из вашего влечения друг к другу может произрасти любовь. Но не принимай решения слишком поспешно. Ни жестом, ни взглядом не дал султан Джакарда мне знать, что желает тебя в этот вечер, но меня не проведешь! В войсках у нас есть поговорка: военачальнику сам Аллах дает все преимущества перед подчиненным, и я воспользовался своим правом сегодня, потому что желал тебя. Завтра я вернусь к своим обязанностям, а Паксон останется, чтобы проследить за погрузкой зерна. Ну, а теперь хватит с меня болтовни, дай мне послушать твои речи! Валентина была смущена. – Мне почти нечего о себе рассказывать. Я слишком неопытна в житейских делах и преклоняюсь перед твоими мудростью и великим опытом. Эмир рассказывал мне, что ты человек благородный и рассудительный. Он помнит много разных историй. Особенно мне нравится его рассказ о том, как вы с ним похитили девять женщин из гарема одного султана. Саладин рассмеялся. – Действительно, то был дерзкий поступок! Нам просто повезло, что мы унесли ноги целыми и невредимыми. Тогда Рамиф был очень сластолюбив. Он испытывал постоянную и всепоглощающую потребность в женщинах. Теперь, полагаю, у него остались лишь воспоминания и угасающее зрение. Когда-нибудь и я окажусь в таком же положении, но пока что собираюсь получать удовольствия там, где их отыщу, – Саладин привлек к себе Валентину и прильнул к ее губам. Дрожь пробежала по спине девушки, когда руки мужчины стали умело ласкать нежное тело. Опаляющая страсть покорила ее, искры желания разгорелись в жаркое пламя. Но Малик эн-Наср отстранился. Великий предводитель мусульман смотрел на красавицу, жадно ловя ее томные взгляды. И разум, и тело Валентины готовы были принять все, что он ей предложит, во взоре светилось желание. Саладин отступил на шаг, снова и снова разглядывая девушку и не скрывая радостной улыбки. Он сделал ей знак приблизиться. Испытывая подлинное смятение, Валентина повиновалась, улыбаясь и трепеща. Саладин медленно протянул руку, чтобы распахнуть ее платье. Его шершавая и мозолистая, позлащенная солнцем рука проникла под тонкую ткань, чтобы высвободить грудь. Пальцы коснулись мягкой кожи осторожным и ласковым движением. Увидев, что губы Валентины разомкнулись, Саладин расстегнул золотой пояс девушки, не отрывая глаз от налитых грудей. Пояс упал на ковер, и вслед за ним зеленым облаком опустилась пышная юбка. Шуршание шелковой одежды казалось громким в тишине комнаты. Совершенно обнаженная, Валентина стояла неподвижно. Она учащенно дышала, в глазах сверкала страсть. Спустя несколько мгновений на пол соскользнул кафтан Саладина, и крепкие руки обняли девичий стан. Губы мужчины искали и находили нежный рот красавицы, объятия становились все более жаркими и страстными. Волны желания накатывали на Валентину, она отвечала на поцелуи. Сильные руки гладили и ласкали ей спину, приближая самозабвенный миг вершины всех желаний. Саладин бережно опустил девушку на подушки. Она обхватила его широкие плечи, притягивая к себе. Тихий стон сорвался с ее губ. Предводитель мусульман оказался умелым и нежным любовником: возбуждая страсть, он учил Валентину прислушиваться к собственному телу, распознавая, насколько далеко простираются желания. Он пожирал красавицу глазами и придавливал своей тяжестью. Дразнящие прикосновения языка жгли огнем. Кончиками пальцев Саладин провел по внутренней стороне ее бедер, и девушка беспомощно осознала, что, изогнувшись, подалась навстречу рукам мужчины. Запустив пальцы в короткие кудрявые волосы, она ощутила, как напряглись мускулы его спины и ног, переплетенных с ее ногами. Затуманенными голубыми глазами всматривалась Валентина в горящие глаза Саладина. Розовым языком она облизнула свои полные губы. Еле слышно вскрикивая и прерывисто дыша, девушка достигла вершины блаженства в крепких объятиях мудрого и опытного любовника. Потом она долго лежала рядом с ним, положив руку на широкую грудь человека, подарившего ей восторг и наслаждение любви. Саладин умиротворенно и расслабленно улыбался женщине, разделившей с ним ложе. Он нежно рассмеялся, когда она с радостью позволила его пальцам коснуться ее груди. – Ты стала казаться мне еще более привлекательной, чем до того, как я испробовал твою сладость. Валентина воркующе засмеялась. – А ты всегда казался мне очень красивым мужчиной, таковым кажешься и теперь, – застенчиво ответила она. – Послушай, Валентина, наша любовь – это любовь одного мгновения, когда двоим людям ничего не нужно друг от друга, кроме этого самого мгновения. Но есть другая любовь – это когда ты любишь человека всем сердцем и душой на всю жизнь. Тогда то, что ты отдаешь, приобретает особое значение, которое даже я с моим призванием учителя и наставника не могу тебе объяснить. Но ты поймешь, когда это случится. Такая любовь выпадает не всем, и ее редко кому удается испытать больше одного раза в жизни. Всем сердцем я желаю тебе встретить однажды такую любовь. – А я догадаюсь, что делать, когда ее встречу? – охрипшим вдруг голосом спросила Валентина. Саладин рассмеялся. – Моя дорогая! Ты все поймешь и обо всем догадаешься, как поняли и обо всем догадались эмир, я и еще очень много других людей, живших до нас. Ты все поймешь!* * *
В то утро наступил пурпурно-таинственный рассвет. Саладин одевался, тепло лаская взглядом Валентину, нежившуюся под шелковыми покрывалами. Он почувствовал, как желание снова овладевает им, и бросил взгляд на постель. Под темными бровями вразлет глаза девушки сверкали голубовато-дымчатыми искорками. Черные волосы, разметавшиеся по подушке, обрамляли белое лицо. Саладин нежно пропустил между пальцами эти длинные угольно-черные пряди, вспоминая, как, подобно волшебной завесе, отгородили они его от земных дел и вознесли к небесным высотам. Гладкокожая красавица одарила его невероятным наслаждением. – Твои глаза говорят мне о многом, Валентина. Они умоляют меня остаться. Мы еще встретимся, в другой раз, в другом месте, – спокойно проговорил он, касаясь губ девушки своими губами и чувствуя, как они размыкаются, призывая продлить поцелуй. – Ты так красива, так женственна… – хриплым шепотом произнес Саладин. – Твой рот просто создан для поцелуев, тело – для восхищения и обожания. Ты спрашивала, понравилась ли ты мне. Никогда не задавай никому подобных вопросов, Валентина! Вечером я обещал тебе стать твоим учителем, я и был им на закате, а ты оказалась замечательной ученицей, способной и полной стремления узнать как можно больше. Но вскоре мы поменялись ролями, и ты с твоим прохладным телом и упругой полной грудью стала мне учителем. У меня останутся прекрасные воспоминания, я буду хранить их сегодня во время путешествия и в другие дни, до часа следующей нашей встречи, прекрасный цветок дворца Рамифа! – он снова поцеловал ее, и искра страсти разгорелась еще сильнее. С блестящими от слез глазами, Валентина встала на колени. Покрывало соскользнуло с ее гордо вздымающейся груди. – Ты поманила меня, как горячий сирокко, что дует из пустыни, и мне горько с тобой расставаться, – признался Саладин, его хрипловатый голос напомнил девушке те нежные слова, от которых она радостно замирала этой ночью. – Мы встретимся вновь в пустыне, и песчаные вихри времени снова закружат нас. Прощай, Валентина. – Нет, не говори мне «прощай»! Я жду нашей встречи, – сказала она, с улыбкой глядя в его глаза. Саладин ушел. Валентина быстро встала и, завернувшись в покрывало, вышла на балкон. Со стесненным сердцем смотрела она, как готовится к отходу караван. Яркие одежды погонщиков и тяжело нагруженные верблюды представляли собой живописную картину. И вдруг девушка заметила… черную пантеру! Где же Паксон? Заслонив ладонью глаза от солнца, она отыскала его взглядом. Султан Джакарда стоял рядом с Саладином, слегка раздвинув ноги и положив руки на пояс. Он зорко наблюдал за пантерой. Повелитель мусульман почувствовал, что женщина, с которой он провел ночь, смотрит на него с балкона, и поднял голову. Валентина помахала ему рукой. Саладин кивнул, а пантера в это время натянула цепь, и Паксон тоже поднял голову. Даже на дальнем расстоянии было слышно рычание огромной кошки и блеск ее белых клыков. Валентина вздрогнула и прошла обратно в комнату. Наступающий день нес с собой новые заботы. Она собиралась распорядиться, чтобы Мохаб отправился вместе с Паксоном в зернохранилища, а сама она хотела пойти к эмиру. Однако все планы оказались перечеркнуты, когда в комнату вошел Мохаб. – Валентина, Рамиф так крепко заснул, что я не могу его разбудить! – старик был явно встревожен, он печально покачивал головой, и слезы застилали ему глаза. – Мы знали: скоро это случится. Разве можно кого-либо заставить жить? Недолго уж ему осталось, может быть, несколько часов. Валентина была потрясена. – Он испытывает какие-нибудь боли? Мохаб отрицательно покачал головой. – Я дал ему немного опиума незадолго до рассвета, он сам попросил. Потом Рамиф впал в глубокий сон, и я ничего не могу теперь поделать, чтобы его разбудить. – Мы должны находиться рядом с ним, нельзя его оставлять одного! – А как же зерно? – обеспокоенно возразил Мохаб. – Нельзя допустить, чтобы за пределы дворца просочилось хоть одно слово о том, что конец Рамифа близок. Я останусь с моим старым другом, чтобы увидеть, как его заберет Аллах. Да и не смогу я сейчас сосредоточиться на закромах и записях! – Хорошо, оставайся с Рамифом. Валентина подумала, что встретится с Паксоном при погрузке зерна, если сейчас отправится к хранилищам. Встречаться с ним ей не хотелось. – Мохаб, пришли ко мне Розалан, я поговорю с ней и вскоре присоединюсь к тебе в покоях эмира. Быстрее же, Мохаб! Я буду ждать ее здесь. – Розалан? Она всегда с трудом ведет счет, когда мы играем в кости! Нет, госпожа, Розалан не справится! И гости почувствуют себя оскорбленными, если к ним выйдет всего лишь навсего женщина, – Мохаб резко закрыл свой беззубый рот. Глядя на Валентину и признавая ее силу воли, ум и власть, он поклялся себе никогда больше не употреблять этого выражения: «всего лишь навсего женщина». – Розалан может ошибиться в счете, но никогда она не вынесет неверного суждения о человеке. Не мешкай, Мохаб! Делай, что я говорю! Рамиф – вот наша главная забота. Поджидая Розалан, Валентина надела тот же наряд, который так сладострастно снимал с нее Саладин накануне. Аромат, исходивший от шелка, еще летал по комнате. И когда девушка взглянула на низкий диван, где лежали они ночью в объятиях друг друга, душа ее наполнилась тоской. Но когда она попыталась представить себе лицо Саладина, оно не возникло в памяти. Мужчина ее грез не имел лица. Прошедшей ночью она вкусила лишь какую-то толику от истинной любви и неподдельной страсти. Даже лицо Паксона не было лицом мужчины ее грез – человека, который любил бы ее безраздельно, несмотря ни на что и вопреки всему. Валентина отругала себя за пустые мечтания, непозволительные в тот момент, когда Рамиф, всегда выказывавший ей отцовскую доброту, умирает на своем ложе. Она понимала, что со смертью эмира бесконечно возрастет ее ответственность за Напур, но следовало любой ценой создать видимость того, что Рамиф жив, лишь бы известие о его смерти не дошло до нечестивого наследника трона. Розалан вошла в комнату, простирая к подруге руки и приготовившись прийти на помощь и утешить. – Бедная голубка, – прошептала она, и Валентина оказалась в ее теплых объятиях. – Бедная голубка, какая ответственность! Такая тяжесть ляжет на эти хрупкие плечи! Я только что от эмира. Он еще спит и, кажется, пребывает в глубоком покое. Его уход в мир иной будет быстрым и безболезненным. Рамиф примирился с Аллахом, и в другой жизни его ждет только радость. Щеки Валентины стали мокрыми от слез. – Пусть Аллах улыбнется ему, – прошептала она. – Так и будет, – успокоила подругу Розалан, – и там, куда он отправится, Рамиф снова станет достаточно молодым и сильным, чтобы охотиться на дикого козла. Не за него я боюсь, голубка, а за тебя! Мне известно об обещании, данном тобой старику, и об опасности, которой ты себя подвергаешь. Судя по тому, что я слышала о его сыне Хомеде, он человек подлый. В гареме Дагни считает дни. Она ждет не дождется, когда Рамиф отправится к Аллаху и Хомед вернется, чтобы завладеть троном. – Дагни? Но какая ей разница, кто сидит на троне? У нее прочное положение во дворце. – Валентина, не суди поспешно! Дагни развлекается с женщинами, это верно, но лишь с тех пор, как из ее жизни исчезли мужчины. В гареме все знают, что Хомед и Дагни прежде были любовниками. Кроме того, она утверждает, что в ее жилах течет королевская кровь. Я уверена, Дагни мечтает занять место на троне рядом с Хомедом в качестве его жены. Валентина насмешливо искривила губы. – Это невозможно! Несомненно, Хомед последовал мусульманскому обычаю жениться в юном возрасте, и, разумеется, у него уже есть другие жены. – Другие жены – да! Но ни одной, которая претендовала бы на положение правительницы! Говорю тебе, Дагни жаждет этого и, очевидно, может доказать, что имеет достаточно высокое происхождение, чтобы разделить трон с Хомедом. Всего лишь на прошлой неделе она получила от него несколько посланий! Вероятно, Хомед питает к ней нежные чувства и очень благодарен за вести о состоянии здоровья отца. Получив послания, Дагни проявила большое любопытство, интересуясь твоими отношениями с эмиром. Можно с уверенностью сказать, что Хомед уже извещен о твоем положении во дворце. – Я все понимаю, – тихо сказала Валентина. – Самый надежный доносчик у Хомеда – именно Дагни. Нам следует изгнать ее из Напура! Она должна покинуть дворец! – Нет! Дагни должна остаться, чтобы мы могли за ней наблюдать! Если ты ее отошлешь, Хомед обзаведется другим доносчиком, гораздо более опасным для нас, потому что мы не будем знать, кто это. – Конечно, ты права! Мне следовало бы самой об этом подумать! Я так и сказала Мохабу: во всей Святой земле нет более проницательной женщины, чем ты. Что бы я без тебя делала! – воскликнула Валентина, обнимая подругу. Смущенная похвалой, бедуинка язвительно заметила: – Без меня ты погибла бы в первый же день, оказавшись в лагере Саладина. Высвободившись из объятий Валентины, Розалан попросила: – Ну, а теперь скажи мне, что ты хотела! Ведь послала же за мной не для того, чтобы осыпать похвалами и выражать свою привязанность! – Да, – Валентина слегка откашлялась, от волнения у нее сжалось горло. – Я хочу попросить тебя побольше рассказать мне об этом Ахмаре, из-за которого ты так часто в последнее время заливаешься румянцем и в чью сторону постреливаешь глазками. Что он за человек? Кому хранит верность? Подумай как следует, прежде чем ответить, Розалан! От твоего ответа зависит, останусь ли я «беднойголубкой» или же стану жареной гусыней. – Я мало что могу рассказать тебе о нем кроме того, что человек он добрый и покладистого характера. Ахмар, конечно, очень осторожен, но это качество ему необходимо, чтобы выжить. И кто из нас осудит его за то, что он скрывает правду о себе? Разоблачение грозит ему смертью. – Однако же он доверился тебе! – Валентина вопросительно посмотрела на подругу. – Это верно, но никому больше! Думаю, меня он любит, поэтому и рассказал о своей тайне. – А ты его любишь? Щеки Розалан вспыхнули под пристальным взглядом Валентины. – Да… то есть, нет… Я не должна его любить. Ахмар никогда не сможет зачать ребенка, а мне хотелось бы родить дитя, и потому я не смею любить этого человека. Валентина решила, что будет нечестно продолжать расспросы. То, что Розалан смогла полюбить Ахмара, отдав ему свое сердце и доверив душу, для Валентины было достаточным основанием, чтобы положиться на него. И к тому же, больше ей не на кого было положиться. – Розалан, Ахмар умеет читать и писать? В глазах бедуинки вспыхнуло удивление. – Да, он ведет хозяйственные счета гарема. С цифрами Ахмар ловко управляется! – Замечательно! Теперь скажи еще раз, можем ли мы ему доверять? До какой степени я могу на него положиться? Мне нужно это знать немедленно, сию минуту! Гости ждут у кладовых, когда им выдадут зерно. Я хочу, чтобы Ахмар занялся этим. И в других делах нам с тобой также потребуется мужская поддержка, а Мохаб слишком стар и за всем не уследит. Ты считаешь, Ахмар – наш человек? – нетерпеливо вопрошала Валентина. – Ахмар – наш человек, – уверенно ответила бедуинка. – Я бы легко доверила ему свою жизнь. – Так тому и быть, Розалан! – торжественно провозгласила Валентина.ГЛАВА 15
Валентина вернулась в свою комнату, чтобы сменить яркий наряд на другой, более соответствующий ее грустному настроению. Она как раз заканчивала закреплять темно-зеленую вуаль, подходящую по цвету к длинному платью свободного покроя, когда вошла Розалан с сообщением, что она привела Ахмара. – Оставь нас, Розалан! Пойди к эмиру и побудь в его покоях вместе с Мохабом. Ему сейчас ты очень нужна для поддержки. Ни одного из двоих стариков нельзя оставлять надолго в одиночестве. Валентина открыто глянула на Ахмара, чтобы определить, какое впечатление произвели ее слова. Она внимательно следила за его поведением, пытаясь понять, известно ли ему о состоянии эмира. По движению глаз, переступанию с ноги на ногу или же по какому-либо другому знаку девушка надеялась догадаться, можно ли на этого человека положиться. Ахмар стоял, ожидая приказаний. Его высокая крепкая фигура заполняла весь дверной проем. Одет он был ярко, пышно, как все евнухи гарема Рамифа. Но почему-то яркий желтый шелк и туника, расшитая бусинами, не придавали ему женственный вид, как остальным. От Ахмара исходили волны чувственности, и Валентина удивилась, как другие не замечают этого. А впрочем, зачем им было замечать? Они не заглядывали дальше его положения евнуха. – Ахмар, ты знаешь, кто я? – спросила Валентина властным тоном. – Ближайшую наперсницу эмира называют во дворце по-разному, – ответил он, – но думаю, ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Валентиной. Пораженная его простодушием, девушка отыскивала намек на наглость, который промелькнул бы у евнуха в лице, но не находила ни малейшего намека. Черты смуглого лица Ахмара, несколько грубоватые, несли на себе отпечаток некой изысканности. Будь они в Европе, можно было бы сказать, что у молодого человека вид знатного господина или же рыцаря. Он был чисто выбрит, лишь небольшие бакенбарды подчеркивали мужественные очертания подбородка. Ахмар не выглядел богатырем, но производил впечатление сильного мужчины. Ладони были широкими, на узловатых пальцах росли темные волоски. Но что поразило Валентину, так это глаза молодого евнуха: светлосерые, цвета предрассветного неба – такими становятся небеса, когда солнце только собирается окутать мир своим розовым сиянием. – Откуда ты родом, Ахмар? Ты не похож на турка. Твои глаза… – Я турок, вернее, мать у меня турчанка, а отец – франк, христианин, – Ахмар сообщил о своем происхождении спокойно, без раздражения, проявляемого при подобных вопросах мусульманами смешанной крови. Он не захотел продолжать обсуждение своего происхождения, и Валентина не стала настаивать. – Розалан очень хорошо отзывается о тебе, Ахмар. Именно она подсказала мне, что ты можешь оказаться полезен эмиру. При упоминании имени Розалан лицо Ахмара выдало чувства, которые питал молодой человек к бедуинке. – Я польщен, что она обратила на меня твое внимание, госпожа. Буду счастлив услужить тебе. – Ты хорошо разбираешься в счете и письме? Нам срочно нужен человек для работы в кладовых эмира. Гости прибыли во дворец ради пополнения продовольственных припасов войска. Как считаешь, справишься ли ты, если я доверю тебе учетные книги? – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы услужить тебе и эмиру, – Ахмар принял горделивый вид, и Валентина поняла, как рад он будет доказать всем, что его способности превосходят умения, требуемые для несения службы в гареме. – Много ли тебе известно обо мне, Ахмар? Что рассказывают во дворце люди? Евнух опустил глаза, опасаясь встретиться с собеседницей взглядом. – Можешь говорить откровенно, – подбодрила его Валентина. Ахмар по-прежнему избегал смотреть в ее сторону. Наконец он сказал: – Я предпочитаю верить лишь тому, что поведала мне Розалан, и ничему больше. Я знаю, у тебя здесь, во дворце, есть враги, но я никогда не собирался присоединяться к ним и служить их злобным помыслам. Я слуга твой и моего повелителя-эмира. Никому, кроме него, не приносил я клятву верности и тебе не поклянусь в преданности, пока твои поступки не убедят меня, что ты заодно с ним, а не против. Валентина улыбнулась. Теперь она могла понять, почему Розалан полюбила этого человека. – Идем со мной, Ахмар. Я дам тебе учетные книги и расскажу, что надо делать. Ахмар склонился в традиционном почтительном поклоне, и по его глазам Валентина поняла, что приобрела друга.* * *
Долгие часы просидела Валентина у постели эмира, положив ладонь на скрюченную руку старика. Время от времени она склоняла голову и, приложив ухо к груди, вслушивалась в слабое биение сердца. Когда сумерки опустились на дворец, ее возлюбленного эмира взял к себе Аллах, и смерть Рамифа оказалась тихой и покойной. Белая пантера завыла, обнажив острые мелкие зубы. Валентина взглянула на нее. – Ты растешь и умнеешь. Нам будет недоставать Рамифа! – тихо произнесла она, и слезы заструились по ее щекам. Мохаб опустился на колени рядом со своим другом, пронзительные рыдания рвались у него из груди. Так они долго сидели – Розалан, Мохаб и Валентина – печалясь о кончине доброго и благородного правителя Напура. Когда луна выскользнула из-за облаков, они похоронили эмира, разровняв почву и завалив камнями могилу под кустом багряника. Всхлипывая, Валентина заторопилась обратно в покои Рамифа и бросилась на постель, на которой отошел старик в мир иной. Белая пантера вскочила на кровать, лизнула девушку в щеку и громко заурчала, требуя к себе внимания. Валентина ласково погладила ее по шелковистой голове и, обхватив малышку, зарыдала еще громче. Как жаль, что похороны стали тайными! Ра-миф, один из достойнейших правителей Напура, заслужил почитания и горестных слез своих подданных и пышной похоронной церемонии, соответствующей его положению. Но таково было желание самого эмира, и она обещала ему сделать все именно так. Перед смертью старик предупреждал, что по его настоянию вступает она на опасный путь: нелегко скрыть смерть правителя Напура. – Прекращение войны между христианами и мусульманами неизбежно, – говорил он, с мольбой глядя на нее глазами, затянутыми белой пленкой. – Спаси Напур от Хомеда, этого жестокосердного сына, рождением которого Аллах решил проклясть меня! Когда будет подписано перемирие, отправляйся к Малику эн-Насру. Он поможет тебе, потому как тогда окажется свободен от трудностей ведения войны и в его силах будет защитить Напур от бесчинств Хомеда. Могла ли она отказать благородному человеку в его последней просьбе, тем более, что понимала: иного выхода на самом деле нет! Даже сам Саладин не посмел бы отрицать, что Хомед имеет право на трон. Умирая, Рамиф умолял ее ради него самого и народа Напура сделать так, чтобы не стал его сын правителем процветающих владений и не привел их в запустение. Когда же перемирие будет подписано, Саладин назначит регента – имея на то полное право! – для наблюдения за Хомедом с тем, чтобы Напур не пострадал от его деспотической власти. Но предводитель мусульман не пожелает наживать себе нового врага в лице Хомеда, пока не закончена война. – Ждать тебе придется недолго. Через год, самое большее два, будет подписано перемирие! Хомед был изгнан из Напура и не посмеет вернуться, а люди во дворце опасаются его возвращения так же, как и я. Они не станут задавать вопросов. И Валентина была вынуждена поклясться Ра-мифу, что станет скрывать его смерть, пока не заключат мир или хотя бы не объявят перемирие враждующие стороны, ведущие войну. Три дня она провела в одиночестве, проливая то слезы печали, то слезы гнева – Аллах взял к себе единственного человека, которого она по-настоящему полюбила в этом чуждом для нее мире! На четвертый день девушка облачилась в белый халат и темно-синюю тунику, голову обернула куском синей ткани и поверх нее надела белый тюрбан. К тюрбану она приколола булавку с синим сапфиром – Рамиф подарил ей это украшение, сказав, что драгоценный камень прекрасно сочетается с цветом ее глаз. Во дворе Валентину уже ждал Ахмар. Он сидел верхом на великолепной чалой лошади, держа в поводу белого арабского скакуна, одного из тех, которых девушка выторговала у Саладина. – Как ты догадался, что я собираюсь проехаться верхом, Ахмар? – Это все Розалан! – последовал ответ. – Она решила, тебе потребуется охрана. Но, госпожа, в конюшнях эмира не нашлось дамского седла! Если пожелаешь, я запрягу повозку… – по выражению глаз Валентины евнух понял, что сказал лишнее. – Откуда ты знаешь, что существуют дамские седла? – сурово спросила Валентина. – Ты сомневаешься, что я смогу ехать верхом? Говори правду, Ахмар! Почему ты решил, что мне понадобится дамское седло? Я ничего не знаю о таких седлах! – Ты не веришь, госпожа, что человек христианской крови может обо всем догадаться, увидев собрата? – Кто тебе сказал? – с ужасом спросила Валентина. – Розалан? – Нет, Розалан ничего мне не говорила. Клянусь своей жизнью, она тут ни при чем. Прости меня, госпожа, но вчера я наблюдал за тобой, когда ты сидела одна в уединенном садике рядом с кустом багряника. Ты долго не двигалась, и я колебался, не зная, можно ли мне прервать твои размышления. Когда же ты собралась уходить, я увидел, как коснулась твоя рука сначала лба, потом груди и поочередно каждого плеча. Однажды мать показала мне, что именно так мой отец молился своему Богу. Она сказала, это знак распятия. Страх охватил Валентину, и Ахмар это заметил. – Не бойся, госпожа. Только я один видел это, и никто больше. – Теперь ты знаешь, что я христианка и никогда не ездила на коне без дамского седла, и что же собираешься делать? – с вызовом бросила она молодому человеку, стараясь рассмотреть хоть какой-либо знак, который выдал бы его намерения. – Я собираюсь оставить в тайне твое вероисповедание. Что же касается дамского седла… так я научу тебя обходиться без него. Валентина улыбнулась, несмотря на все свои ужаснейшие переживания. Ей все больше нравился Ахмар. С каждой встречей она открывала в нем новые достоинства. – И как же мусульманки ездят верхом, Ахмар? – Они не ездят верхом. Их всегда сажают на верблюдов или возят в повозках. Правда, чаще всего они идут пешком позади мужчин. – Значит, я стану первой! Пусть мои враги делают, что хотят, но я буду ездить верхом! Ахмар спрыгнул со своего коня и помог девушке взобраться на арабского скакуна. Валентина испытала странное чувство. – Теперь я понимаю, почему мужчины любят ездить верхом, в отличие от нас, женщин! – она нахмурилась. – Когда сидишь на коне вот так, обе ноги по разные стороны спины скакуна, обретаешь особое чувство безопасности. – Вот ты и раскрыла наш секрет! – весело заметил Ахмар, поднимаясь на своего коня. – Держи этот секрет при себе, госпожа! Мы, мужчины, не хотим, чтобы женщины состязались с нами в умении скакать верхом! Того и гляди, обойдут нас! – Поехали, Ахмар! – Валентина решила бросить ему вызов. – Я прискачу раньше тебя к зернохранилищам! Она пришпорила коня и помчалась впереди Ахмара, не подозревая, что лошадь евнуха вскоре потеряет подкову и он остановится, чтобы привязать своего скакуна к дереву. Ахмар бегом бросился в конюшню за новой лошадью, не сомневаясь, что с Валентиной ничего не случится, пока она скачет через луга и поля. Он был так в этом уверен, что не заметил, как одинокий всадник пустился следом за прекрасной наездницей. Валентина радостно смеялась, ветер бил ей в лицо, отбрасывая назад волосы. Она догадывалась, что уже обогнала Ахмара на порядочное расстояние, как вдруг ее конь остановился, чья-то крепкая рука ухватила поводья, и Валентина чуть не потеряла равновесие. У нее перехватило дыхание, когда она увидела… сарацина, похитившего в Мессине придворную даму вместо королевы. Губы девушки задрожали, слезы выступили на глазах. Они были одни. Легкое прикосновение его руки показалось ей обжигающим. – Пожалуйста, – хриплым шепотом попросила она, – ты должен мне сказать, кто ты такой, и… Смеющиеся темные глаза смотрели на нее, заглядывая в самую глубину синих очей и души. – Допустим, я человек, покоренный твоей красотой. Позволь мне быть тебе верным слугой, – произнес он с поклоном. Валентина провела кончиком языка по губам. Говорить было трудно, дыхание прерывалось. – Мне не нужен слуга, – нашлась она наконец. Всадник рассмеялся, и от его хрипловатого смеха мурашки приятного возбуждения побежали у девушки по спине. – По правде говоря, у меня нет желания становиться твоим слугой. Я просто подумал, это предложение порадует тебя. – Почему? – взволнованно воскликнула она. – Почему оно должно было меня порадовать? Ты надо мной смеешься? Веселые глаза помрачнели. – Нет, я никогда не стал бы смеяться над тобой. От твоих слез разорвалось бы мое сердце. – Кто ты и почему преследуешь меня? – рассерженно воскликнула Валентина. – Однажды я смогу тебе ответить, – вот и все, что сказал ей всадник. – Прошу тебя, ответь сейчас! Я сама не своя с тех пор, как впервые увидела тебя, и разум мой, и чувства в смятении. Прошу, скажи мне, кто ты! – принялась умолять Валентина. – Еще не пришло время! Смотри, твой слуга приближается к нам. – Я увижу тебя снова? Всадник предпочел оставить без ответа и этот ее вопрос. Он сказал: – Однажды все у тебя будет чудесно. Обещаю! – Ты говоришь о вечности! В этой жизни я не жду ничего чудесного, – с мукой в голосе воскликнула Валентина. – Мое обещание исполнится при жизни, – бросил всадник через плечо и умчался прочь, лишь песок взметнулся из-под копыт его коня. Ахмар резко остановил свою лошадь и пристально глянул на Валентину. От его взора не укрылись слезы, стоявшие в ее глазах. – Кто это был? – спросил он. – Что этот человек сделал? Скажи, и я догоню его, чтобы… – Нет, Ахмар, не надо! Это друг! Поехали, мы должны поскорее добраться до кладовых. Забудь, что ты видел этого человека. Поговорим о нем в другой раз. Внимание Валентины и Ахмара привлек отдаленный стук копыт в другой стороне. – Это, должно быть, султан Джакарда! – сказал Ахмар. – Я всегда узнаю его великолепного вороного арабского скакуна по стуку копыт. Валентина внутренне собралась для встречи с Паксоном. Спустя несколько мгновений они оказались перед широкими воротами зернохранилища. Вороной конь Паксона бил копытом землю, а пантера шипела и рычала, пока султан спешивался. Несколько шагов – и он оказался перед Валентиной, уже успевшей зайти в хранилище. – Султан, – проговорила девушка, кланяясь и приветствуя его по мусульманскому обычаю, – прошу простить меня за опоздание, но твой груз давно готов. – Да, мы уезжаем на закате, – холодно ответил Паксон, поглядывая на Валентину в полутьме хранилища. Ощущая на себе его пристальный взгляд, девушка испытывала неловкость. Она должна что-то сказать, что-то сделать! – Я буду молиться о вашем счастливом путешествии, – спокойно произнесла она. – Кому же ты станешь молиться, Христу или Аллаху? – насмешливо спросил Паксон, поигрывая толстой цепью, на которой он держал свою пантеру. – Моему Богу, поскольку я христианка, как тебе то известно, – еле слышно ответила Валентина. Паксон продолжал насмехаться: – Христианка, правящая мусульманскими землями? Если тебя разоблачат, ты будешь распята! Известно тебе это? – Известно, – бестрепетно ответила девушка. – Пока ты единственный, кто знает об этом. Я давно удивляюсь твоему молчанию. – Я так и думал, что ты удивляешься, – улыбнулся Паксон, и его белые зубы блеснули в полутьме. Сердце Валентины забилось учащенно. Она скорее услышала, чем увидела, что Ахмар закрыл одну из створок двери хранилища, и шагнула к яркому солнечному свету. Паксон же остался стоять на месте, следя за ней глазами и не шевелясь. Пантера у его ног громко урчала и обнюхивала сапоги хозяина. Сарацин склонил голову набок, словно читая в глубине ее сердца. – Я хорошо помню, что однажды держал тебя в объятиях, словно сам Аллах повелел тебе оказаться в моих руках. А твои слезы и порка, причиной которой я стал, навсегда врезались мне в сердце. В то утро я бы приехал за тобой, но резня, устроенная Ричардом, помешала вернуться. Я хочу, чтобы ты знала, – произнес Паксон угрожающе мягким голосом, прозвучавшим пугающе в тишине хранилища, – однажды ты все равно станешь моей, и только моей! Я увижусь с тобой в пустыне через две недели на встрече Саладина с Маликом Риком. А пока думай обо мне и приближении того рокового дня! Ты будешь моей! – убежденно заявил сарацин, и улыбка тронула уголки его губ. Дернув цепь пантеры, Паксон небрежной походкой вышел из зернохранилища.* * *
Прежде чем отправиться на встречу Ричарда Львиное Сердце и Саладина, Валентина прицепила тонкую цепь к ошейнику своей белой пантеры и отправилась в сад на прогулку. Ей крайне нужно было привести мысли в порядок. Она дала пантере пышное имя Шадьяр ад-Дарр, что означало «россыпь жемчужин». Имя, казалось, очень подходило лоснящейся белой пантере, как бы воплощавшей кошачью грацию. Настроение Шадьяр сегодня было переменчивым. Она то мурлыкала, то угрожающе рычала, пока ее хозяйка мерила шагами изысканно обставленную комнату, сейчас же, в саду, бежала рядом, довольно урча. Валентина села на мраморную скамью у куста багряника и погладила пантеру по голове. – Мое тело и разум задают мне вопросы, на которые я не в силах ответить, – сказала она, обращаясь к Шадьяр. – Прислушиваться ли мне к зову плоти или к голосу разума? Настроение девушки изменилось. Она рассмеялась, и пантера беспокойно зашевелилась у ее ног. Валентина, королевская сводня!.. Смех был резким, пронзительным. Шадьяр зарычала и принялась скрести лапой мягкую землю под кустом.* * *
Оставив сиятельный город Напур, Валентина ехала во главе длинного извилистого каравана, направлявшегося на место встречи короля Англии с предводителем мусульман. Одета она была просто: во все белое, начиная от халата и кончая тюрбаном. Сидела Валентина на спине белого скакуна, рядом находился Ахмар – его помощь, возможно, окажется бесценной, когда доведется ей повстречаться с двумя враждующими сторонами – христианами и мусульманами. Розалан осталась в Напуре следить вместе с Мохабом, чтобы тайна смерти эмира осталась нераскрытой. Неделей раньше Валентина доверилась Ахмару, рассказав ему о последнем волеизъявлении Рамифа и клятве, которую она дала: не допустить, чтобы Хомед узнал роковое известие прежде, чем будет подписано перемирие или же заключен окончательный мир. Все казалось таким разумным, когда она давала клятву! Но разногласия мусульман и христиан с каждым днем нарастали, а Дагни во дворце старалась разнюхать как можно больше, и потому исполнить взятые на себя обязательства девушке становилось все сложнее. Валентина виновато призналась самой себе, что поехала на встречу скорее из желания оказаться подальше от когтей Дагни, чем из необходимости. Но долго ли удастся ей поддерживать обман? Даже с такими преданными сторонниками, как Розалан, Ахмар и Мохаб, вряд ли она продержится долго, если вновь совершит какую-нибудь очередную ошибку, вроде той, что уже совершила, перекрестившись по окончании молитвы. «Скорей бы оказалось подписано перемирие!» – взывала ее душа, и ужас ледяными пальцами сжимал сердце. Перемирие! Что может сделать она, женщина, ради того, чтобы скорее был заключен мирный договор? Дикий рык, раздавшийся позади, вызвал у Валентины улыбку: белая пантера ехала в караване в клетке и протестовала против заточения. – Все мы, Шадьяр, – шепнула девушка, – так или иначе оказались в западне! Валентина везла с собой огромный шатер и подарки для обоих предводителей – множество верблюдов и оседланных лошадей. С нею отправились в путь также и свита, слуги, повара, повозки с запасом мяса, сладостей и свежих фруктов. Блестящий кортеж всадников следовал за караваном по извилистой траектории. Валентина ехала молча, углубившись в свои мысли. Их было трое – мужчин, о которых она думала: Ричард, огненноволосый бог Севера, король Англии, ее повелитель – ему она клялась в верности; Саладин, бесстрашный воин, ученый муж, искусный стратег и не менее искусный наставник в делах любви; и Паксон, султан Джакарда, этот опаляющий мрачный костер, так легко разжигающий в ней страсть, хранитель ее тайны. К ним направлялась она – к троим мужчинам, каждый из которых занимал особое место в ее сердце. Но был и четвертый – тот таинственный человек, что являлся ей во многих обличьях и обещал так много. Кто же он? Валентина и ее свита должны были присоединиться к лагерю Саладина на краю плодородной долины, отделявшей расположение мусульман от лагеря Ричарда. В то время как девушка наблюдала за установкой своего шатра, к ней приблизился один из воинов Малика эн-Насра. – Тысяча извинений! Я ищу женщину по имени Валентина. – Я Валентина из Напура, – ответила она. – Почему ты ищешь меня? – Малик эн-Наср зовет тебя. Два дня тому назад повелитель заболел, у него жар. В бреду он звал тебя много раз. – Немедленно доставь меня к нему! – воскликнула Валентина, ее охватило глубокое волнение, сердце сжалось от множества душераздирающих предчувствий. – Как сильно болен Малик эн-Наср? – Очень сильно, – последовал ответ. Валентине пришлось ускорить шаги, чтобы идти в ногу с воином. Как повлияет болезнь Саладина на исход переговоров? Возможно ли заключение перемирия, если предводитель мусульман окажется на смертном одре? И как долго ей в таком случае придется поддерживать обман? Саладин! Всем сердцем девушка желала, чтобы он остался жив ради заключения мира, и еще она молила Бога о его выздоровлении как женщина. В шатре было темно. Саладин лежал на диване с лицом спокойным и безжизненным. Валентина глянула на окружающих, в глазах ее застыл вопрос. – Малик эн-Наср зовет женщину по имени Валентина. Ты та, кого он хочет видеть? – спросил один из приближенных предводителя мусульман. – Да, – выдохнула девушка, шагнула к дивану и сразу же обратила внимание на темные круги под запавшими глазами Саладина и отметила прерывистость его дыхания. – Я та, кого он зовет. Что за болезнь у него? – Малик эн-Наср страдает от пустынной лихорадки, известной под названием «хутба». Она уже поражала его и раньше. Ее приступы ослабили повелителя. Мы молим Аллаха о великой милости сохранить ему жизнь. Валентина не раз уже слышала об этой лихорадке и знала, что хутба повсеместно распространена в пустыне и сопровождается жаром и сильными болями в голове и спине. Саладин пошевелился, в его глазах отразилось страдание. Слабым голосом он прошептал: – Валентина… Валентина… – Я здесь, мой господин! – воскликнула девушка, опускаясь на колени перед диваном. Рука Саладина потянулась к ее руке, и Валентина взяла его ладонь в свои ладони, ощущая сухое тепло, исходящее от больного. – Я останусь с тобой, пока ты не поправишься. – Нет… – он слабо повел рукой. – У тебя слишком много дел! – Но я хочу остаться! Береги силы! Я прослежу, чтобы все было сделано. – Мой брат… Аль-Адил… он заменит меня. Отыщите его… – Саладин откинул голову на подушки и затих, даже хриплого дыхания не было слышно. Валентина, вне себя от тревоги, крикнула лекарям: – Сделайте же что-нибудь! Вы не должны позволить ему умереть! Сделайте хоть что-нибудь! – Малик эн-Наср отказывался от наших услуг, ожидая твоего приезда, но иногда лечение оказывается таким же смертельным, как болезнь. Полог шатра приподнялся, и вошли два мамелюка – обученные ратному делу рабы. «Мамелюк» значит «одержимый», знала девушка. Большинство таких воинов были турками, они отличались преданностью и мужеством. Мамелюки начали раздувать жаровню с тлеющими углями, на которые положили железные пруты. Когда их концы раскалились докрасна, лекари Саладина откинули покрывало, открыв обнаженную грудь предводителя. Еще до того как раскаленный металл был прижат к человеческой плоти, Валентина поняла, что собираются сделать. Девушка вспомнила, как гладила шрамы на груди этого мужчины, догадавшись еще тогда, что Саладин страдал и прежде от страшной лихорадки. Малик эн-Наср застонал от боли, когда сделали первое прижигание, но потом успокоился. – Теперь будем молиться Аллаху, – прошептал один из лекарей, накладывая лечебную мазь на ожоги. Лечение, как показалось Валентине, подействовало чудесным образом. Спустя час Саладин стал спокойно дышать, и лекари объявили, что опасность миновала. Теперь выздоровление займет несколько дней, предупредили они, и нет необходимости, чтобы девушка сидела рядом с его ложем. Они позаботятся о больном. Когда Валентина вышла из черно-желтого шатра Саладина, было уже темно и бархатисто-черное небо оказалось усыпанным мириадами сверкающих звезд. Усталая и встревоженная, она, спотыкаясь, направилась к своему шатру, пробираясь между рядами воинов, ожидавших новостей о здоровье своего предводителя. Вопросительные взгляды заставили Валентину остановиться. Она кивнула людям и улыбнулась. Радостные возгласы послышались в толпе. Многие бросились на колени и принялись благодарить Аллаха, ниспославшего благословение на их военачальника. Паксон давно поджидал ее. Он взял девушку за руку. – Я провожу тебя до твоего шатра! Сегодня тебе выпал трудный день, не так ли? Нужно хорошо отдохнуть! Завтра начинаются переговоры… Валентина шла рядом с Паксоном, радуясь встрече. Добравшись до места привала каравана, она увидела, что шатер уже установлен и внутри горит жаровня, распространяя слабый свет. Старуха-рабыня из дворцовых кухонь спала снаружи, поджидая Валентину, чтобы подать ей ужин, когда та вернется. Все было в лагере в полном порядке, несмотря на ее длительное отсутствие, и девушка вопросительно взглянула на Паксона. – Мы с твоим слугой по имени Ахмар проследили, чтобы лагерь был разбит как следует, – сказал он. – Одному ты должна научиться, Валентина: рабы и слуги всегда делают только то, что ты им скажешь, и не больше. Без сомнения, они ждали бы, когда ты придешь и прикажешь ставить шатры и готовить пищу. Глаза Валентины засветились благодарностью. – Спасибо тебе, – тихо вымолвила она. Сарацин растерялся, почувствовав симпатию и дружеское расположение этой необыкновенной женщины. Как легко было бы сейчас обнять ее, пробежаться руками по нежному телу и прижаться губами к губам, вкусив их сладость… Он должен обладать этой женщиной! Словно читая его мысли, Валентина отступила. Она не доверяла себе, испытывая сильнейшее желание броситься в объятия султана и отдаться ему всецело. Неверно истолковав ее движение, Паксон решил, что она его отвергает. – Я покину тебя сейчас, и нет нужды благодарить меня за то, что я тебя подождал и проводил к шатру. Я догадывался, долго ждать не придется. Даже христианка не потребует ночи любви от умирающего мужчины! – его слова прозвучали оскорблением, равносильным пощечине. – Ты торопишься уйти, опасаясь, как бы я не попросила тебя о ночи любви? Ступай же, султан Джакарда! Если бы я искала любви, то даже не посмотрела бы в твою сторону! Никогда еще женщина не разговаривала с Паксоном в таком тоне! Его рука сама по себе поднялась для удара, но Валентина не выказала страха. – Ты не боишься меня, рассерженная верблюдица? Ты отвергаешь мои объятия, но готова принять удар? Есть только один способ укротить упрямое животное – проявить еще большее упрямство! Неожиданно он притянул ее к себе. Неистовым поцелуем Паксон впился в рот Валентины, и звезды, казалось, покинули небосвод, чтобы засверкать у девушки перед глазами. Отстранившись, султан прижался губами к ее уху: – А укротив упрямое животное, лучше всего напомнить ему, кто его хозяин, – тихо прошептал Паксон. Валентина отвесила ему звонкую пощечину. – Ловлю тебя на слове, султан! Так вот: я хозяин, а ты упрямое животное! Паксон поступил точно таким же образом: занес руку и ударил Валентину по лицу. От обжигающего удара голова ее откинулась назад. Гордость девушки была уязвлена, и, не сдержавшись, она прошипела проклятия, но обидчик только лишь рассмеялся. Увидев, что слова не производят на него никакого впечатления, Валентина кинулась прочь в бархатную темноту. Вслед ей несся скабрезный, оскорбительный смех. Девушка бежала и бежала, не разбирая дороги. Споткнувшись, она упала на землю и, опустив голову на согнутую руку, безудержно разрыдалась. Сильные и нежные, давно знакомые руки подняли ее и прижали к груди. Незнакомец шептал слова утешения. Его объятия показались Валентине единственным надежным и безопасным местом, которое ей было нужно и сейчас, и всегда – только эти руки, обнимавшие крепко и нежно, только этот шепот, обещавший успокоение… И не было нужды заглядывать в темные глаза – девушка и без того знала, что прочтет в их бездонной глубине. Она уткнулась в грудь незнакомца и плакала до тех пор, пока нежные слова не принесли ей облегчение. Сильные ласковые руки отвели матово блестевшие пряди со лба. Валентина тихо застонала, когда почувствовала, что незнакомец целует ей щеки, шею, губы… Она поуютнее устроилась в его объятиях, и странное умиротворение снизошло на нее. Прикосновения незнакомца были успокаивающими, завораживающими, и постепенно девушка начала засыпать. Изредка с ее уст слетал тихий шепот, и мужчина улыбался, прижимая темноволосую голову к своей груди. Когда Валентина заснула глубоким сном, Менгис поднял руку, и через несколько минут его окружили воины. – Отнесите девушку в шатер, да смотрите, не разбудите! – сказал он. Валентина почувствовала, что сон ее потревожили, но она знала: бояться ей нечего. Помимо своей воли девушка спала в надежных руках федаинов.ГЛАВА 16
Так как Валентина была женщиной, ее не впустили в шатер, где происходили переговоры, и ей пришлось довольствоваться теми сведениями, которые удавалось вызнать у слуг, прислуживавших мужчинам во время этой встречи. Часы тянулись медленно, и после третьего за утро посещения шатра Саладина девушка отыскала Ахмара. Он надзирал за роем слуг из Напура, занятых приготовлением пищи. – Ахмар, возьми двоих мужчин и скачи назад, в Напур. Мохаб даст тебе корзину, а ты доставь ее сюда. – В Напур? Хорошо, госпожа. Не связано ли дело с голубями, которых ты направила в Эдессу сразу после того, как согласилась присутствовать на этой встрече? – Да, – смущенно ответила Валентина. – Однажды я слышала, как Саладин рассказывал, что порой готов отдать жизнь за сочные вишни, а самые лучшие, как известно, зреют в садах Эдессы. Я распорядилась отвезти туда несколько десятков домашних голубей. Когда птиц освободят, каждая вернется в Напур с несколькими спелыми вишнями. Ахмар улыбнулся. – Твоя изобретательность удивила бы самого Аллаха! – Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до Напура? – Я вернусь с вишнями к вечеру. – Да пребудет с тобой Аллах! – прошептала Валентина, в то время как Ахмар уже мчался седлать своего коня.* * *
Слухи о переговорах были неутешительными. Обе стороны согласились, что война затянулась, а потери людей и коней неисчислимы, но Ричард, взяв инициативу в свои руки, заявил: – Мусульмане должны уступить Иерусалим и отойти за реку Иордан. Аль-Адил, брат Саладина, и его советники с возмущением отказались подчиниться этому требованию. Продолжались взаимные упреки, никто из противников не соглашался уступить, и перемирие казалось недосягаемым. Подошло время вечерней молитвы мусульман, и переговоры оборвались. Ричарда и его соратников Аль-Адил пригласил на торжественный ужин, и король Англии принял приглашение. Валентина нарядилась для вечернего празднества. В ее шатер принесли большую бадью, полную горячей воды, что являлось большой роскошью в пустыне. Служанка достала платье из белого шелка, расшитое яркими, словно хвост павлина, узорами. Туфельки из парчи, золотой пояс и драгоценные украшения дополняли наряд. Волосы Валентина зачесала назад, и теперь они ниспадали по спине шелковистой волной. Отдельные пряди служанка переплела ей голубыми лентами и уложила так, чтобы открыть изящные мочки ушей и золотые серьги в виде колец. Прохладный шелк приятно облегал тело. Платье, глубоко декольтированное, подчеркивало стройность фигуры, опускаясь волнистыми складками к самым кончикам пальцев ног. Длинные цельнокроенные рукава по низу были украшены вышивкой. Увидев свое отражение в отполированном металлическом зеркале над диваном, Валентина нахмурилась: платье уж слишком откровенно приоткрывало соблазнительно обтянутую грудь. «Такой наряд вызвал бы скандал в Наварре! – подумала девушка. – Но здесь не Франция!» В тот же день был сооружен огромнейший шатер. Пурпурный шелк потолка и стен притягивал лучи заходящего солнца и радовал глаз. Толстые турецкие ковры покрывали пол, а на коврах были разложены подушки всех цветов радуги. Повсюду сновали слуги с подносами разнообразных кушаний и свежих фруктов. Шадьяр ад-Дарр сопровождала Валентину в ее прогулке по лагерю, когда хозяйка в последний раз проверяла, все ли готово к празднеству. Позаботившись обо всем, Валентина вернулась вместе с пантерой в шатер и призвала Шадьяр. – Ты чувствуешь все движения моей души, так ведь? – тихо спросила она, лаская лоснящуюся белую голову зверя. – Ничего подобного я прежде не чувствовала! Меня влечет к султану Джакарда и к верховному повелителю мусульман. Нет, это не так, Шадьяр! Я обманываю себя! На самом деле человек по имени Менгис завладел моим сердцем, и другого возлюбленного теперь для меня быть не может! Именно он блуждает в моих снах и ни на минуту не покидает мои мысли, когда я бодрствую. Все помыслы связаны теперь у меня с ним. Это именно тот человек, которому я в состоянии отдаться совершенно, и у меня почему-то нет сомнений в том, что моя жизнь принадлежит ему. Может быть, наша встреча случится в пустыне, где пески замедляют бег времени? Встреча снова будет длиться одно мгновение, но для нас с ним оно станет вечностью. В его глазах я вижу то, что отражается в моих, – Валентина в последний раз погладила пантеру и вышла из шатра в прохладу ночи. Яшмак, закрывавший нижнюю часть ее лица, колыхался от легкого ветерка. Девушка заметила Ахмара с его спутниками. Они вели в поводу три нагруженных лошади. Увязая в песке золотыми туфельками, Валентина заторопилась им навстречу. – Ахмар, – запыхавшись, быстро проговорила она, – принесли птицы вишни из Эдессы? Ее взгляд скользнул по навьюченным лошадям, пытаясь разглядеть голубей в корзинах с крышками. – Да, госпожа, затея тебе удалась на славу. Каждая птица вернулась с четырьмя вишнями, и можно с уверенностью сказать: ягоды были сорваны, самое большее, сутки тому назад. – Как же это удалось? – спросила Валентина, дотрагиваясь до одной из корзин, словно не веря, что там находятся воркующие птицы. – Мохаб к лапкам птиц привязал небольшие мешочки, в которые обычно кладут травы и снадобья. Когда голубей доставили в Эдессу, то ягоды положили в эти мешочки, а потом выпустили птиц, и они полетели в Напур. Когда я приехал, Мохаб, устремив глаза в небо, как раз поджидал последнего голубя, стоя на балконе голубятни. Ахмар вынул из корзины одну из птиц. Маленькие мешочки до сих пор были привязаны к лапкам сизого голубя. Валентина протянула руки, и четыре спелых вишни упали ей на ладонь. – Они еще хранят тепло солнца, – удивилась девушка. – Да, и попробуй их, госпожа! Во имя всего святого, едва ли что-либо более сладкое касалось моих губ! – Кроме губ Розалан, да, Ахмар? – слегка подшутила над ним госпожа. Ахмар густо покраснел. – Извини, временами я шучу довольно неудачно, – попросила прощения Валентина. – Иди и скажи кому-нибудь из слуг, чтобы дали тебе поесть, ты, наверняка, проголодался в дороге. Я прикажу отнести корзины к шатру Саладина. Возле шатра Малика эн-Насра Валентина остановилась, чтобы освободить одну из птиц от ее ноши. Она слышала, как стражник объявил о ее приходе и Саладин пригласил войти. Внутри царил полумрак, лишь угли, тлеющие в жаровне, освещали шатер. – Я пришла, чтобы пожелать тебе скорого выздоровления, о великий предводитель! А еще я принесла с собой маленький подарок. – Твой приход – сам по себе уже для меня подарок. Садись и расскажи, что помешало тебе провести со мной весь этот день, – голос Саладина снова звучал властно, но был еще слаб из-за лихорадки. Валентине показалось, запах паленой плоти все еще витает в шатре. Она удивилась, что после такого лечения больному, похоже, на самом деле становится лучше. Еще одна тайна этой странной земли! – Слишком много у меня было дел: продовольственные припасы, шатры, бесконечные мелочи… – Но подготовку торжественного ужина, о женщина, ты по своей воле взяла на себя! Да, у меня есть свои люди повсюду. Они мне рассказали, сколь прилежно сегодня ты применяла свои таланты, – рука Саладина потянулась по покрывалу к ее руке. Прикосновение ладони было успокаивающим. В пожатии чувствовалась сила. Глаза Саладина блестели, хотя темные круги еще залегали под ними. – Ты говоришь, что принесла мне подарок? – Да, – подтвердила Валентина, вспомнив о четырех вишенках, зажатых в ладони и скрытых складками юбки. – Сначала сними яшмак. Я хочу видеть твое лицо. Такое же оно милое, как чудилось мне, пока я лежал здесь в бреду? Валентина подняла руку и отвела яшмак с лица. – Вот так-то лучше! – вздохнул Саладин. – А ты еще красивее, чем мне помнилось! Ну! А теперь подарок! Что же ты принесла? – он улыбнулся. – Языки колибри? Рог великого единорога? Волос с головы Мухаммеда? – Лучше всего этого, вместе взятого! – рассмеялась Валентина, звуки вышли нежными и гортанными. – Ты не угадаешь и за тысячу лет! – За тысячу лет? Но ты пока не дала мне такой возможности! Где же подарок? Ах, вот! В руке, которую ты прячешь! Тогда это что-то маленькое… что же это может быть? Валентина протянула руку. Четыре вишни блестели на ее ладони. – Вишни! – восторженно воскликнул Саладин и потянулся к ладони девушки. – Нет, – шутливо мучила его Валентина, – сначала скажи, что вишни более подобает приносить в подарок великим людям, чем языки колибри и рога единорогов. Признай это, пока я не забрала обратно вишни и не оставила тебя мечтать об их сладости всю ночь напролет. – Признаю! А теперь дай мне скорее вишни, если не хочешь, чтобы я встал с постели и не принялся гоняться за тобой по всему лагерю! Неужели же ты желаешь, чтобы я унижался перед тобой из-за нескольких вишен? Валентина, как послушная служанка, встала на колени перед постелью и преподнесла свой подарок самым почтительным образом. – Никогда я не увижу Саладина униженным, – засмеялась она. – Вот если бы в этих вишнях не было косточки, тогда они действительно оказались бы достойным подарком! – Вишня без косточки – все равно что женщина без сердца! – больной распробовал спелую ягоду и округлил глаза. – Где ты достала их, Валентина? Готов поклясться бородой Пророка, что эти вишни упали прямо с дерева в Эдессе! Как ты их раздобыла? Клянусь, они еще теплые от солнца! – Поверишь ли ты мне, если я скажу, что они прилетели к тебе на крыльях птиц? – Прекрасная женщина, я охотно поверю, что ты так легко повелеваешь сердцами мужчин, но не полетами же вишен! – Хочешь – верь, хочешь – не верь, мой господин, но вишни прилетели сюда на крыльях! И я докажу тебе это! Валентина хлопнула в ладоши, и шесть голубей вылетели из корзины, проникли в шатер и уселись на постель. Девушка ловко поймала одного, сняла мешочки с его лапок и протянула Саладину еще четыре вишни. – Клянусь глазами Аллаха, ты права! – воскликнул он. – Однажды я слышала, как ты сказал Рамифу, что готов отдать жизнь за сочные спелые вишни. Мне не хотелось, чтобы ты отдавал жизнь за то, что я без труда могу раздобыть для тебя. – Эта женщина – просто чудо! – воскликнул повелитель мусульман, вглядываясь в темный угол шатра. – Ты согласен? Валентина предполагала, что в шатре они одни с Саладином, не считая стражи, и потому резко обернулась, с удивлением обнаружив позади себя султана Джакарда. Он спокойно стоял, ожидая указаний и не спуская глаз с лица девушки. Время, казалось, остановилось. Молодые люди пристально смотрели друг на друга. Валентина первой опустила глаза. Ей привиделось, что на смуглой щеке еще заметен след ее руки. Звук пощечины до сих пор отдавался в ушах. На прекрасном лице девушки промелькнул страх, она подумала, что теперь Паксон, оскорбленный пощечиной, раскроет ее тайну Саладину. Не потому ли он здесь? Не воспрепятствовала ли она своим приходом его намерению? Не по этой ли причине темные, как ночь, глаза бестрепетно на нее смотрят? Саладин наблюдал за молодыми людьми, задумчиво переводя взор с одного на другого. Долгое молчание было прервано с появлением слуги, который принес корзину вишен, собранных из мешочков налапках птиц, сидевших в заточении. Минуту спустя послышался шум крыльев – голубей выпустили, и они направились обратно в Напур. Саладин сказал: – Валентина, твой дар – самый великолепный из всех даров, которые я когда-либо получал в жизни. Мне дарили драгоценные камни и редкостные диковинки – все, предназначенное для королей, но свой подарок ты преподнесла мне… просто как человеку, – он произнес эти слова смиренно, голосом, готовым сорваться: Саладин был глубоко тронут ее поступком и, высоко ценя искренность, не хотел скрывать свои чувства. – Паксон, подойди, – грубовато окликнул он молодого сарацина, протянув к нему руку. Султан приблизился и вложил свою руку в ладонь повелителя. Валентина бросила на Саладина умоляющий взгляд. Она уже поняла его намерение, но все же надеялась, что ошиблась. – Твою руку, Валентина! Девушка бросилась на колени и прижалась к его груди. – Кади, умоляю тебя! Если ты питаешь ко мне хоть какие-то чувства… Саладин ласково погладил ее по спине. – Именно потому, что питаю к тебе нежные чувства, я и делаю это. Кровь твоя молода и слишком горяча для человека моего возраста. Я передаю тебя Паксону, – тихо вымолвил он. – А теперь идите и оставьте меня с моими вишнями! – предводитель мусульман вложил руку девушки в ладонь султана. От прикосновения Паксона дрожь возбуждения пробежала по телу Валентины и зажглась кровь. Девушка так и не поднялась с колен, опасаясь взглянуть в глаза султана, потому что если бы посмотрела… – А теперь оставьте меня, – приказал Саладин более суровым голосом, чем ему хотелось бы. Паксон помог Валентине подняться. Она уцепилась за его смуглую руку и теперь стояла, чувствуя себя маленькой и беспомощной рядом с мускулистым и сильным сарацином. Девушка осознавала: его глаза требуют, чтобы ее взор обратился на нового повелителя, и повиновалась помимо своей воли. Казалось, с прикосновением Паксона всякая решимость и самообладание покинули Валентину. Султан повел ее к выходу из шатра, но она, заколебавшись, бросила взгляд на диван, где лежал Саладин. Великий предводитель мусульман почувствовал ее взгляд и повернул голову, чтобы посмотреть на красавицу. – Почему ты колеблешься? – спросил он. – Я же передал тебя султану Джакарда! Валентина издала низкий гортанный звук, казалось, заполнивший собой тишину, царившую в шатре. – Я иду, кади, как ты приказал мне, но радости ему от этого не будет!* * *
Паксон шел рядом с Валентиной, изредка бросая на нее взгляды. Сияние звезд проливалось на девушку. Она не позаботилась снова закрепить яшмак, и прекрасное лицо было открыто ночному ветерку. Находясь рядом, сарацин чувствовал отчужденность Валентины – эта женщина-ребенок своими слезами умела пробуждать в нем самое глубокое сострадание и зажигать страсть одной только опаляющей походкой. Когда Саладин вложил ее руку в его, Паксон испытал потрясение не меньшее, чем девушка. Он ощутил, как ледяные и хрупкие пальцы коснулись его ладони и какой смертной холодностью веет от той, что вручена ему предводителем. И все же в глазах Валентины он уловил безумное желание и собрался утолить страсть, разжигая ее до тех пор, пока девушка не взмолится о пощаде и не заснет, спокойная и счастливая, в его объятиях. – Куда ты ведешь меня? – тихо спросила Валентина дрожащим голосом. – В один укромный уголок оазиса. Это недалеко. Лицо девушки осталось бесстрастным, и он добавил: – Или ты желаешь, чтобы я взял тебя здесь, сейчас? – Это ты подстроил все случившееся! – обвинила его Валентина, повернувшись к своему противнику. Свет звезд окутал ее лицо мягким сиянием. – Нет, но подстроить лучше, чем это сделал сам Саладин, я бы не смог, – он протянул руку и сжал ей локоть, опасаясь, что она убежит, как накануне. – Отпусти меня! – приказала Валентина тихим голосом, полным угрозы. – Ты моя! Саладин передал тебя мне! – Я не твоя и никогда твоей не буду! – выпалила девушка, вырвав свою руку. – Это мы еще посмотрим! – последовал ответ, в котором таилось больше угрозы, чем в звуке боевых труб. Снова схватив ее за руку, Паксон зашагал быстрее, поскорее уводя непокорное создание на край оазиса – прочь от грустных глаз дурно пахнущих верблюдов.* * *
У подножия финиковой пальмы под звездным небом Паксон скинул с плеч плащ и расстелил на траве. Тонкий луч лунного света пронизал густую листву и выхватил из тьмы Валентину, озарив ее лицо серебристым сиянием. Непроницаемые глаза султана оставались в тени, но взгляд был ощутимо тяжел. Девушка чувствовала, как этот взгляд скользит по ней, и пламя гнева расходилось по ее жилам. – Не так все должно было случиться между нами, Валентина! Но приди ко мне по своей воле, – голос таил теплоту, которой так жаждало сердце. – Я уже сказала Саладину, что радости тебе от близости со мной не будет! – решительно заявила девушка. От нее веяло холодом, поразившим сарацина до глубины души. – С нашим предводителем ты пошла охотно! – напомнил он. – А теперь я с тобой лишь потому, что так повелел Саладин! Паксон шагнул к ней. – Ты всегда повинуешься приказаниям? Но которому же из двоих повелителей ты выкажешь большую преданность, леди Валентина Наваррская? Он заметил, как высоко вздымается грудь девушки под тонким шелком платья, и представил, сколь легко разорвалась бы в его руках непрочная ткань. – Если у тебя нет желания на виду у всех воинов Саладина возвращаться в лагерь в одежде, изорванной в клочья, советую самой снять наряд. Валентина знала: Паксон говорит серьезно. Здесь, наедине с ним, оторванная от всего мира, она будет принадлежать ему, как он того пожелает, и не позовет никого на помощь, потому что Малик эн-Наср высказал свое одобрение. Глядя на Паксона неподвижным взором, девушка стала молча снимать свое платье и, оказавшись нагой, не сделала ни одного движения, чтобы прикрыться. Султан упивался ее красотой и пьянел от мягких изгибов тела. Ни одну женщину не желал он так сильно. Насмешка мелькала во взгляде Валентины, она манила медлительной и чувственной улыбкой, полные, сочные губы приоткрылись, блеснули белые зубы. Паксон не отводил от нее глаз, сбрасывая свою одежду. Крепкие мужские руки обвились вокруг девичьего стана, показавшегося султану горячим при соприкосновении. Сарацин крепко прижал к себе красавицу-христианку и медленно склонился к ее лицу. Валентина поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, отдаляя тот момент, когда их губы сольются в поцелуе. Паксон погрузил пальцы в ее волосы и, захватив тяжелые пряди, не позволил отвернуться вновь. Он прильнул к ее устам, и губы девушки показались ему ледяными – такими же бескровными, какими стали ее пальцы, когда Саладин соединил их руки. И все же у него сохранилась жажда обладания этой женщиной. Не отрывая губ от ее рта, он стал подталкивать Валентину к плащу, расстеленному на траве. Девушка отвернула лицо, едва не задохнувшись от возмущения. – Между любовным совокуплением и утехами обольщения есть разница! – выдохнула она, и звук ее голоса подстегнул страсть мужчины. – Но разница эта небольшая! – задыхаясь, проговорил Паксон, принуждая Валентину опуститься на плащ. Она почувствовала спиной землю. Он целовал ее губы, придавив своим стройным и мускулистым телом. Девушка не могла даже шелохнуться. Сопротивление было бы бесполезно, все силы Валентины поглотило беспросветное отчаяние. Султан ласкал ее груди, его губы оторвались от губ пленницы, только лишь для того, чтобы изведать нежность шеи, сопровождая теплые касания рта легкими прикосновениями пальцев. Девушка оставила попытки высвободиться, понимая, что силы их слишком не равны. Она лежала тихо, неподвижно, безучастно. Паксон поцеловал ей мочку уха и прошептал на своем языке нежные слова, его руки продолжали ласкать ее тело, щекоча и возбуждая, пока дыхание Валентины не стало прерывистым и плоть не подалась навстречу ласке, подобно лепесткам цветка. Пытливые пальцы сарацина безмолвно говорили, как он ее обожает, жаждущие губы боготворили красоту, блуждая по гладкой коже, голова скользила все ниже по упругому животу – к шелковистым бедрам. Паксон чувствовал, как начинает гореть огнем тело девушки. Окутавший ее лед оказался тонким, под ним билось пылкое сердце. Султан раздвинул коленом ей бедра, и Валентина подалась вперед, изогнув спину, чтобы принять его. Необыкновенно сладостные губы обжигали пылом страсти, сливаясь в поцелуе с его жадным ртом. Он проник в лоно, и сердце мужчины бешено забилось в груди, подчиняясь порывам страсти. Валентина остро ощущала движения, требующие отклика, и она, обнимая крепче мускулистую спину, откликалась, давая волю своей чувственности. Девушка увлекала Паксона за собой, гулкие удары двух сердец сливались воедино. Она слышала голос, обещавший сделать ее своей, и отвечала, что это будет нелегко, но слова ничего не значили, властвовали ощущения и тяга плоти к неземному блаженству, верх одерживало стремление к полному слиянию тел. …голос Розалан… «твоя душа… суть… тайная сердцевина… никто не может завладеть ею… только если ты не отдашь сама…» и ее собственный голос… «это будет нелегко… нелегко… нелегко…» Руки Валентины упали на плащ, тело стало безвольным, но, только удовлетворив свою страсть, Паксон выказал гнев. Наклонившись так близко, что девушка почувствовала его дыхание на своей щеке, он хмуро посмотрел на нее рассерженным взглядом. Валентина бестрепетно встретилась с ним глазами, ответив равнодушным взором. – Я не глупец, как ты думаешь! Так что поостерегись и не принимай меня за дурака! Твои губы жаждали моих поцелуев, и ты прижималась ко мне так крепко! Разве эти прекрасные руки не смыкались на моей спине, увлекая меня на божественную высоту? Кто противился кому, я или ты? Молчи, не отвечай! – сердито произнес он, откатываясь на край плаща. – Наверное, ты не понравилась Саладину, и сейчас он, без сомнения, смеется над тем, как ловко спихнул мне ледяную красавицу! Валентине безумно захотелось вцепиться ногтями ему в лицо и разорвать его, и расцарапать. Паксон был прав: она откликалась на призыв и желала его больше, чем какого-либо другого мужчину на свете. Но ни ее отклик, ни наслаждение, которое она получала, не могли считаться достаточным ответом на страсть такого мужчины, как Паксон. Он требовал от нее того, что дать ему она была еще не готова. Мужчина возбуждал ее, но и пугал одновременно. В этом человеке чувствовалась жестокость. В первую очередь он был воином, затем – султаном Джакарда, и лишь потом – мужчиной, человеком. – Ты нанесла мне поражение, Валентина! Такого я от женщины не потерплю! – Ты готов принять от женщины все, кроме отказа разделить с тобой до конца твою страсть? – Никогда я не приму отказа! – пригрозил он, прижимая снова ее к плащу. – Если я однажды не завладею тобой совершенно, то и никому другому больше не достанешься! Это я тебе обещаю! Мне достаточно лишь положить руки тебе на шею и сдавить как следует, чтобы убить христианку, увеличив тем самым и без того немалый счет неверных, павших от моей руки. – Почему же ты этого не делаешь? Тебя вдруг стали мучить угрызения совести, не позволяя убивать женщин? – Ты еще презреннее, чем женщина! Забыла, что я только что стал свидетелем твоей холодности и понял, какая ледяная кровь течет в твоих жилах? Нет, еще не настало время мне тебя убить! Я решил позволить тебе пожить еще немного. Твои глаза так вопросительно смотрят на меня, Валентина! Ты удивляешься, почему я до сих пор не открыл Саладину, кто ты такая на самом деле? – Ты ошибаешься, могущественный султан! Меня интересует другое: как долго ты собираешься использовать эту угрозу против меня? – насмешливо заметила девушка, сверкнув глазами. Яростно схватив ее за плечи, Паксон скрипнул зубами и выругался. – Я поставил себя в невыносимое положение. Не открыв обман сразу же, как мне стало о нем известно, я превратился в твоего сообщника. Это самое ужасное положение, в котором только может оказаться такой человек, как я, ведь мне уготовано судьбой вместе с остальными править этой страной! Я проявил к тебе снисхождение потому лишь, что ты не в силах нанести какой-либо вред народу ислама. И я знаю Рамифа, как человека стойкого и верного правому делу мусульман. Он сумеет удержать тебя в узде, это несомненно. И кроме того, есть еще одно обстоятельство, не менее важное, чем все остальные! – прорычал он более грозно, по-прежнему прижимая Валентину к плащу. – Я еще не готов увидеть тебя мертвой! Я хочу выиграть сражение, в которое ты вовлекла меня своей холодностью. Слушай меня внимательно, Валентина! Я выиграю это сражение! Я всегда побеждаю! Скоро наступит день, когда ты станешь моей совершенно и разделишь со мною страсть! Неожиданно Паксон отпустил ее и, оставив лежать на плаще, принялся собирать свою разбросанную одежду. Пораженная, Валентина ждала. Ночная прохлада становилась все более пронизывающей, и она дрожала от холода. Девушка чувствовала себя разбитой и униженной. Обида и горе мучили сильнее, чем в тот вечер, когда ее изнасиловали двое воинов. Близко, слишком близко подошла она к тому, чтобы довериться Паксону и сдаться на его милость. Но между ними не было любви! Она для него всего лишь пока еще не выигранное сражение, и он стремится одержать победу. Между ними не промелькнуло ни искры нежности, кроме той, что он проявлял с целью быстрейшего достижения наивысшего наслаждения, и не было между ними доверия… Ничего! Чувственность, похоть, желание… – все, что идет от плоти. А что же от души? Где дружба? Единодушие? Нежность, которая могла бы противостоять жизненным испытаниям?.. Одевшись, Паксон вернулся к Валентине с ее платьем в руках. Опустившись на одно колено, он надел туфельки ей на ноги, как ребенку. Сжав губы в тонкую линию, лишь бы удержаться и не пуститься в объяснения по поводу своей вялости и безучастности и его напрасно уязвленной гордости, девушка с трудом подавила желание протянуть руку и утешить сарацина. Паксон бросил ей скомканное платье: – Одевайся, не то мне придется тащить тебя в лагерь в чем мать родила, – тон голоса был насмешливым и презрительным, и ни одно слово так и не сорвалось с губ Валентины. Султан смотрел, как она одевается, и девушка не делала попытки спрятаться от его взгляда. Помимо своей воли сарацин ощутил, как в теле вновь пробуждается желание. – Я думал, что растопил твою сдержанность, но в последний момент ты доказала, насколько я ошибся! Однако все случится иначе в другой раз! Неоднократно я буду возлежать с тобой и в конце концов растоплю твою холодность! Помяни мое слово, Валентина: однажды ты будешь моей совершенно! Спорить было бы лишь пустой тратой времени и сил, это только отдалило бы тот благословенный миг, когда удастся ей остаться наедине со своими мыслями. Валентина молча шла рядом с султаном к лагерю, и в ее сердце зрело мрачное предчувствие, что на самом деле однажды настанет день, когда Паксон осуществит свою угрозу.ГЛАВА 17
Весь следующий день Валентина не покидала лагерь, так как должна была справиться с бесконечными обязанностями посланницы эмира Напура. Она постаралась заполнить мысли повседневными делами, не желая думать о прошлой ночи под звездным небом в укромном уголке оазиса. К вечеру девушка падала с ног от изнеможения и рано скрылась в своем шатре, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок. Вытянувшись на низком и узком диване, она обнаружила, что все же не в силах окончательно прогнать мысли о сарацине. Воспоминания о нем вдруг ожили. Неужели только вчера она возлежала рядом с ним, ощущая его нежные прикосновения и поцелуи, пробуждавшие в ней желания и страсти, таившиеся в уголках ее сердца, как тени – в пустыне? – Госпожа, – позвал ее кто-то. – Можно войти? Это был Ахмар. – Да, входи, – ответила Валентина, радуясь возможности отвлечься от мыслей о Паксоне. Ахмар вошел и сел рядом. – Переговоры подошли к концу. Перемирие невозможно! Валентина резко поднялась. – Ты уверен? – Все ясно! Яснее некуда! Ричард приказал своим людям сворачивать лагерь. Король Англии прибыл сюда с единственной целью: показать всему свету, что он желает вести переговоры! Ничего другого ему и не оставалось: он хотел восстановить свое доброе имя после позорного уничтожения беззащитных людей в резне, устроенной им у стен Акры. Ты не поверишь, когда услышишь, чем закончились переговоры! Валентина вопросительно взглянула на Ахмара, ожидая, когда тот заговорит снова. – Ричард Львиное Сердце, похоже, решил, что брак высокопоставленного мусульманина с христианкой королевской крови положит конец войне! Он предлагает брату Саладина Аль-Адилу свою сестру Джоанну в жены! И христиане, и мусульмане должны вверить свои владения в Святой земле в руки этой пары, и тогда мир, полагает английский король, воцарится в Иерусалиме. Он просит также, чтобы Святой Крест был возвращен христианам. – Этого никогда не случится! – тихо промолвила Валентина. – Принцесса Джоанна – ревностная христианка, она ненавидит мусульман и никогда не согласится на этот брак, и Ричарду не останется ничего иного, кроме как смириться с ее решением. Она вдова покойного короля Сицилии. Джоанна сама правила этой страной, пока не передала трон двоюродному брату своего мужа, Танкреду. Она никогда не согласится выйти замуж за Аль-Адила, сколь бы образованным и любезным он ни был. – Король Англии осведомлен о положении дел не хуже нас! Он пытался достать луну с неба! – Что же теперь предпримет Ричард Львиное Сердце? Ты прав: яснее ясного, на самом деле он не может надеяться, что с этим браком воцарится мир. – Поговаривают, он возвращается, чтобы восстановить Яффу. Английский король все еще удерживает этот город, но в том состоянии, в каком сейчас находится Яффа, отвоевать порт мусульманам не составит труда. Веют ветры войны, госпожа, и более злые, чем зимние шквалы, налетающие с моря!* * *
Прошел октябрь, потом ноябрь, а Валентина продолжала править Напуром, каждый день выслушивая доклады о продолжающейся войне. Ричард оставил часть своих войск для восстановления Яффы, а сам возглавил подвижные отряды, разъезжавшие по равнинам в поисках вражеских дозоров. Дюйм за дюймом крестоносцы овладевали равнинами и расселялись в опустевших городах и полуразрушенных башнях. Благодаря своим усилиям, они закрепились у подножия холмов, и перед ними открылась дорога на Иерусалим, пролегавшая среди лощин и возвышенностей. Но время года стало им врагом: вслед за свирепыми северными ветрами пришли дожди и промозглый холод. Большинство воинов были готовы отправиться на завоевание Иерусалима, но Ричард не решался, ясно осознавая стоявшие перед войском трудности. Необходимо было что-то предпринять, но король Англии ничего не мог придумать. Порывистый ветер обрушивался на крестоносцев, опрокидывая их шатры. Лишенные укрытия, кони дохли. Дождь портил муку и сухари. Металлические кольчуги ржавели, люди умирали от голода и болезней. Филипп Французский, обеспокоенный мором, настаивал на походе к Иерусалиму, но не находил поддержки у Ричарда Львиное Сердце. Своей нерешительностью английский король вызвал гнев французского короля. Огненноволосый бог Севера счел, что армия не в состоянии предпринять осаду Иерусалима, и приказал отвести войска к Яффе. Расстроенный француз покинул Святую землю. Он уехал вместе с герцогом Бургундским. Ричард и его племянник Генрих, правитель Шампани, двинулись на Ибелин. День ото дня положение все ухудшалось. Добравшись, наконец, до Яффы, они обнаружили, что отстраивается город крайне медленно. У Саладина повсюду были свои люди, и ему донесли, что христиане вернулись на побережье. Тогда он объявил своим воинам, что распускает их до наступления весны. Все мусульманское войско охотно разъехалось, так как почти четыре года многие сарацины не были в родных местах. Когда Валентина услышала, что Саладин распустил своих воинов по домам, она испугалась: Хомед, сын Рамифа, теперь мог вернуться в Напур и узнать о смерти отца. Но Ахмар и Мохаб успокоили ее: этого не должно случиться, ведь Хомед был изгнан из Напура, а кончина Рамифа все еще оставалась для всех тщательно оберегаемой тайной.* * *
Наступил новый, 1192 год. Прошло уже девять месяцев с тех пор, как Валентина на корабле прибыла в Святую землю, и за это время кончилась одна ее жизнь и началась другая. Из придворной дамы Беренгарии она превратилась в правительницу Напура. С болью в сердце узнавала Валентина о поражениях христиан. Ахмар ревностно собирал сведения о ходе войны и держал свою повелительницу в курсе событий. По его мнению, повышенный интерес Валентины объяснялся тем, что война влияла на цены, за колебаниями которых, оберегая благополучие жителей Напура, зорко следила мудрая женщина. Последние известия, принесенные Ахмаром, касались английского короля: Ричард все еще находился в Яффе, наблюдая за восстановлением города. Он не только вел изнурительную борьбу с мусульманами, но столкнулся и с разбродом в своих собственных войсках. Французы устали от ожидания и выбрали предводителем Конрада Монсератского – он должен был сплотить их ряды и повести войска на святой город в качестве Иерусалимского короля, на что Ричард Львиное Сердце дал свое согласие. Все уже было готово к коронации Конрада, когда до крестоносцев дошло известие, что тот убит. Бедняга возвращался с пира, устроенного в его честь, и пал жертвой головорезов. Это убийство, как и многие другие злодеяния в череде им подобных, люди приписывали шейху аль-Джебалу, Старцу Гор. Смерть Конрада Монсератского во многом способствовала примирению французов и англичан. Юный Генрих Шампанский теперь должен был принять корону, предназначавшуюся его несчастному предшественнику. Он приходился племянником и Ричарду, и Филиппу, а потому все остались довольны сделанным выбором. Но коронация Генриха не облегчила страдания крестоносцев. Скудные запасы продовольствия с каждым днем истощались все больше, мор продолжался, заболел и сам Ричард. Он приказывал носить себя по Яффе на носилках, когда ему требовалось дать указания людям, занятым строительными работами. Ахмар вернулся во дворец Рамифа с новостями. – Госпожа, я только что из города, и то, что мне довелось узнать, весьма прискорбно. Воины Малика Рика мрут, как мухи. Говорят, сам король заболел. Христианам ради пропитания приходится убивать своих лошадей. Животные оказались заразными, и люди теперь сражены болезнью, они лежат и ждут своей смерти. В лагере кишмя кишат насекомые и тучи мух закрывают небо. Валентина расстроилась еще больше Ахмара. Ее соотечественники умирают! Гибнут воины Ричарда! Остаются лежать в полях и по обочинам каменистых дорог, сраженные голодом и болезнями, вызванными истощением. А в ее распоряжении хранилища и кладовые, которые ломятся от запасов провизии!* * *
Шадьяр, белая пантера, росла с пугающей быстротой, хотя все еще проявляла игривость, иногда бывая при этом неуклюжей. На этот раз она опрокинула многочисленные флаконы и кувшинчики с мазями и притираниями, стоявшие на туалетном столике Валентины, и повелительница Напура кинулась поднимать их. Однако никакие хлопоты не могли отвлечь молодую женщину от чувства вины, терзавшую ее постоянно с того самого дня, как Ахмар сообщил ей о положении дел в лагере христиан. Войско Ричарда гибнет! Несомненно, английский король должен теперь поторопиться заключить перемирие, если не хочет и в дальнейшем терять своих воинов, погибающих от голода. Может, попытаться тайно послать христианам продовольствие – так, чтобы даже Розалан не знала?.. Стоит только подумать обо всех этих умирающих от голода людях!.. «Глупая! – ругала себя Валентина. – Что ты можешь сделать? Ты всего лишь женщина…» И все-таки она продолжала мучиться: может, самой повести караван?.. «Глупости! Ты нужна здесь, во дворце! Ты обязана сдержать свое обещание!» Да и где взять таких людей, которые согласились бы сопроводить караван в Яффу? Нет, нельзя злоупотреблять доверием, оказанным ей Рамифом! Голод… Но даже если она найдет людей для сопровождения каравана, шейх аль-Джебал, Старец Гор, наверняка воспрепятствует задуманному ею. Не он ли в какой-то степени и был причиной того, что войска Ричарда и Саладина все время ведения войны испытывали трудности с поставками провизии? Шейх аль-Джебал завладевал каждым караваном, до которого только мог добраться, а затем перепродавал украденное вдвое дороже тому, кто предлагал самую высокую цену. Старец Гор в этой войне не сочувствовал ни мусульманам, ни христианам. Единственное, к чему он стремился, – это стать еще более могущественным, увеличив свое богатство. Нет, скорее всего, ей не удастся послать провизию воинам Ричарда! А Саладин и его войско сейчас ни в чем не испытывают нужды! Сарацины вернулись в свои родные края и восстанавливают силы после тягот похода среди родных и любимых. У христиан же в этой земле никого нет! Крестоносцы лишены даже того утешения, которое могли бы им принести возлюбленные, отдаленные от них сейчас тысячами миль. Но, может быть, все же?.. А если караван встретится с отрядом воинов Саладина? Что тогда? И весной, когда возобновятся боевые действия, как объяснит она отсутствие припасов в закромах? Припасов, уже закупленных Саладином для мусульманских войск? Нет! Это невозможно! Но… Валентина снова и снова перебирала в памяти то, что ей известно о Старце Гор. Известно ей, однако, было очень мало: живет он в Аламуте, Гнезде Орла, неприступной крепости на вершине горы, расположенной менее чем в одном дне пути от Напура. Никто из смельчаков, пытавшихся вскарабкаться на эту гору, не возвращался живым. «Наверно, я сошла с ума! – смеялась над собой Валентина. – Подумать только! Собралась отправиться к шейху аль-Джебалу с просьбой помочь христианам!» Но ведь слышала же она о многих деяниях Старца Гор, обращенных против мусульман, людей его веры и соотечественников! Ей было очевидно, что шейх аль-Джебал создал для себя особый мир, в котором он не являлся приверженцем ислама и обладал могуществом, не выказывая преданности ни стране, ни вере. Какая же причина могла бы показаться Старцу Гор достаточно весомой, чтобы он оказал помощь в доставке провизии христианам? «Богатство!» – сам собой напрашивался ответ. О чем же еще мог заботиться шейх аль-Джебал, завладевая караванами и продавая награбленное по двойной цене? Богатство было первейшей заботой этого предводителя убийц. Валентина нисколько не сомневалась, что Ричард мог бы щедро заплатить за продовольствие, чтобы остался доволен выгодой Старец Гор. Золота у английского короля было в избытке, но не хватало зерна и мяса. И в этом случае окажутся нерасстраченными сокровища Напура! Валентина свято следовала своей клятве, данной Рамифу: она обещала заботиться прежде всего о благе народа Напура. Весь день и всю ночь напролет девушка не могла принять решения. Что бы она ни предприняла, осуществить задуманное следует без посторонней помощи. В этом деле ей нельзя полагаться ни на Розалан, ни на Ахмара. Решение – ее, и только она должна отвечать за последствия. В течение всей бессонной ночи Шадьяр ад-Дарр ходила кругами по комнате. Хозяйка была взволнована, и пантера чувствовала это, скребя когтями ковер у постели Валентины.* * *
Раннее утро было холодным, но чем выше поднималось солнце, тем становилось теплее. Валентина ехала на белом арабском скакуне, а Шадьяр бежала рядом. Время от времени пантера гналась за птицей или кроликом, но неизменно возвращалась к хозяйке, догоняя коня быстрыми изящными прыжками. Направляясь к подножию гор, среди которых возвышался Аламут, Валентина едва могла поверить, что пустилась в путь для встречи с живой легендой о воплощенном зле. Шейх аль-Джебал! Снова и снова Валентина спрашивала себя, почему же предприняла она это опасное путешествие, ради чего оставила Ахмару и Розалан записку, сообщив, что отправляется в пустыню, чтобы побыть в одиночестве. Они же ее друзья! Старый Мохаб сражен горем со дня смерти Рамифа. Он рад слышать от нее слова утешения и надеется хоть чем-то оказаться полезным. Каждый день старик носит поднос с едой в опустевшие покои Рамифа, чтобы не возникло ни у кого никаких подозрений. И каждый день Розалан выносит из спальни эмира постельное белье и одежду и отдает ее прачкам, хотя никто не спит на этих простынях и не носит эту одежду. И Ахмар, этот удивительный человек, тоже посвятил свою жизнь сохранению тайны смерти Рамифа!.. По какому же праву подвергает она опасности себя и своих друзей – самых замечательных, какие только были у нее в жизни! Почему она так поступает? Ответ ей был ясен, и все же Валентина избегала признаться в том себе: потому что она христианка! «Познай сам себя», – сказал ей Саладин. «Признайся, ты хочешь, чтобы это душераздирающее решение принял за тебя шейх аль-Джебал! Тогда сможешь спокойно спать по ночам! Но когда Старец Гор рассмеется, выслушав просьбу, твоя участь определится: ты будешь умерщвлена, и перед смертью сердце твое наконец успокоится: ты сможешь считать, что сделала все возможное для спасения умирающих. Ты ведь не исключаешь возможности получить отказ? И даже предполагая, что вскоре над тобой лишь посмеются, ты продолжаешь карабкаться к Гнезду Орла!» Валентина расстегнула яркий пурпурный плащ и отбросила его за спину. Кафтан у нее был темно-коричневого цвета, зато туника – ярко-фиолетового. Она преднамеренно оделась в кричащие тона, чтобы привлечь внимание федаинов, которые, она не сомневалась, станут следить за каждым ее движением. Девушка смело ехала по дороге, плащ развевался у нее за спиной – она направляется в эти края не для того, чтобы выведать тайну Старца Гор! На своем арабском скакуне, в сопровождении Шадьяр, Валентина поднималась все выше и выше – к Гнезду Орла, где затаился шейх аль-Джебал. Удивительным казалось ей, что никто не останавливал одинокую всадницу. Солнце стояло высоко в небе, когда она сделала привал. Валентина обежала глазами густую листву и подлесок. Для чего она остановилась? Высоко ли удастся подняться на гору, прежде чем ее схватят федаины? Если бы кто-то подкрадывался, пантера дала бы хозяйке знак. Никого и ничего. Тишина. Валентина возобновила подъем. Конь скакал с одного каменного уступа на другой, оскальзываясь на гладких скалах. Солнце уже клонилось к закату, заливая своими сверкающими золотыми лучами каменистую тропу, когда девушка взобралась на вершину. Валентина ожидала увидеть голую, пустынную местность, но теперь удивленно оглядывала холм, поросший травой и блестевший в угасающем солнечном свете. Вокруг холма плотной стеной стояли деревья, а впереди вздымались вверх массивные стены Аламута. Никакого признака жизни! Валентина, сидя по-мужски на своем прекрасном коне, двинулась к цитадели федаинов, белые стены которой казались рыжеватыми в лучах заходящего солнца. Шадьяр не отставала от хозяйки. Приближаясь к воротам крепости, Валентина почувствовала страх, но решительно расправила плечи. Над воротами она увидела надпись:ТОТ, КОМУ ПОМОГАЕТ БОГ – ВЛАСТЕЛИН МИРА. ОН РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ ЗАКОНА. ПРЕКЛОНИСЬ ПЕРЕД ИМЕНЕМ ЕГО.Валентина долго стояла, размышляя над смыслом надписи. За огромными воротами крепости возник шум, и вдруг ворота распахнулись, как бы приглашая войти. Девушка осторожно приблизилась, тихо позвав Шадьяр. Даже если ворота были распахнуты руками людей, увидеть их оказалось невозможно, но ощущение, что чьи-то глаза неотрывно следят за ней, неожиданно стало почти осязаемым. Вокруг царили тишина и спокойствие. Едва дыша, Валентина двинулась вперед. Она бросила взгляд на Шадьяр. Пантеру, казалось, ничто не тревожило: она не прижимала уши и не била себя хвостом по бокам – и Валентина успокоилась. В случае опасности пантера вела бы себя иначе, в этом отношении хозяйка с уверенностью полагалась на свою питомицу. Тропинка привела к другим воротам, и они тоже распахнулись при ее приближении, беззвучно повернувшись в петлях. Всадница спешилась, оставив коня в полной уверенности, что, когда вернется, найдет своего скакуна на этом же самом месте. Валентина вошла в полутемную комнату, освещенную только слабым светом факелов, прикрепленных к стенам. Воздух был напоен сладким запахом благовоний, и Шадьяр наморщила нос. Незваная гостья Аламута медленно двинулась вперед в сопровождении пантеры. Она нерешительно приблизилась к дальнему концу комнаты и, когда глаза привыкли к полумраку, различила очертания человека, сидевшего в позолоченном кресле, похожем на трон, позади завесы из блестящих бусин, отделявшей его от посетительницы. У ног человека стояли горшочки с благовониями, от которых поднимался легкий дымок. Мерцающий свет факелов отбрасывал призрачные тени, скрывавшие лицо, походившее на череп, обтянутый кожей, тонкой, как бумага. На скулах проступали голубые вены, редкие седые волосы ниспадали на костлявые плечи. Тело казалось доведенным до крайней степени измождения. Скрюченные руки были сложены на коленях, худые ноги – скрещены. Дымящиеся благовония испускали струйки дыма, спиралеобразно поднимавшиеся вверх. Глаза старика оставались сомкнутыми, рот – сжатым в прямую линию. Валентина содрогнулась: чем может этот слабый старик помочь ей? Он должен был знать, что прибывшая стоит перед ним, но не подал никакого знака. Однако, не для того же приехала она сюда, чтобы теперь развернуться и уйти, даже не попытавшись добиться своего! Валентина заговорила тихим, умоляющим голосом: – Мне нужна твоя помощь, о шейх аль-Джебал! Я Валентина из Напура и хотела б, чтобы твои люди помогли мне доставить зерно и запасы провизии в войско христиан, – сказала она. – Может, мы договоримся поделить деньги, которые Ричард Львиное Сердце заплатит за продовольствие? Все не то говорит она! Все не то! И почему так дрожит? Не от страха же за свою жизнь, которой ее легко могут лишить в наказание за оскорбление, нанесенное властелину федаинов появлением в Аламуте. Нет! Совсем по другой причине: от страха получить отказ. Мысль поразила Валентину. Она поняла, что готова умолять шейха аль-Джебала и пресмыкаться перед ним – готова на все ради благополучия воинов Ричарда. Люди, принадлежавшие к тому же народу, что и она, умирали от голода, а в ее руках была пища! Голос Валентины дрожал от волнения: – Если ты не можешь дать мне сопровождающих, то хотя бы пообещай не трогать мой караван. Дряхлый старец не подал виду, что расслышал ее слова, продолжая сидеть в прежней позе. Сладко пахнущие благовония все так же испускали змеевидные струйки у его ног. Валентина опустилась на колени и протянула к старцу тонкую руку. – Пожалуйста, помоги мне! – принялась умолять она хрипловатым шепотом. – В награду за твою помощь я сделаю все, что ты потребуешь. Неожиданно завеса из бусин колыхнулась, и из-за нее появился высокий человек. Сверху вниз посмотрел он на низко склонившуюся в поклоне гостью Аламута и рассмеялся, весело запрокинув голову. – Ты умеешь просить, женщина, правящая Напуром вместо Рамифа! Пораженная до глубины души, Валентина застыла от изумления, в ее зеленовато-голубых глазах мелькнуло удивление, но тут же улетучилось вместе с образом изможденного старца и мыслями об умирающих от голода христианах, из-за страданий которых и пришла она сюда, на вершину горы. Только счастье видеть человека со смеющимися темными глазами выражала теперь каждая мельчайшая черточка ее лица. Она нашла его! Это был тот мужчина, что похитил ее на турнире в Мессине. Это был бедуин, продававший персики на базаре, и музыкант, игравший на флейте. Это был всадник, которому она сказала, что не может ждать целую вечность. Сердце девушки бешено билось, слезы застилали глаза. – Кто ты? – прошептала она. – Пожалуйста! Ты должен сказать мне на этот раз! Время остановилось – она ждала ответа. Это лицо, веселые темные глаза, сильные руки и высокая гибкая фигура навеки запечатлелись в ее сердце, и ей уже не нужно было слышать, как произносит он свое имя: – Менгис.
Последние комментарии
1 час 9 минут назад
2 часов 19 минут назад
10 часов 24 минут назад
10 часов 44 минут назад
11 часов 9 минут назад
11 часов 13 минут назад