«Белая чайка» или «Красный скорпион» [Константин Кирицэ] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Константин Кирицэ «Белая чайка» или «Красный скорпион»
ОТ АВТОРА
Прежде чем приступить по моей просьбе к рассказу об этом некогда знаменитом деле, вошедшем в уголовную хронику под условным названием «Белая чайка», доктор права Александру Тудор сделал следующее, по его словам, абсолютно необходимое вступление, смысл которого полностью открылся мне лишь в конце этой, в некотором роде поучительной, истории. «Главная проблема криминалистики и нашей профессии, по существу, состоит в искусстве сопоставлять алиби. Особенно важно определить их место в структуре каждого конкретного дела с такой точностью, чтобы всякая возможность ошибки была исключена, что иногда крайне трудно или просто невозможно. Искусство установления алиби стало, впрочем, одной из главных тем классической детективной литературы, литературы загадок, воплотившись в произведениях таких мастеров жанра, как Станислас-Андре Стееман, Агата Кристи, Эллери Куин и другие, и, пожалуй, доведено до абсолюта или до абсурда в скорее двусмысленном, чем двуплановом романе Патриции Хайсмит „Неизвестный из Северного экспресса“. В этой книге автор ставит своих героев, двух незнакомых людей, случайных попутчиков и соседей по купе Северного экспресса, в положение, когда каждый из них в определенный промежуток времени способен уничтожить другого, что лишает покоя обоих, превращает классическую проблему алиби в неразрешимую. К счастью, это лишь литературный вымысел. Не стремясь во что бы то ни стало выпятить оригинальность дела „Белая чайка“, должен сказать, что проблема алиби предстала в нем в столь необычном и удивительном ракурсе, что в известный момент разрыв между фактами и алиби вынудил нас сделать вывод, что жестокие, кровавые действия просто-напросто не могли иметь места, поскольку совершить их было некому. Уже после первого убийства мы столкнулись с почти непреодолимыми препятствиями, а второе и особенно третье, самое непонятное, заставило нас, пожалуй, впервые в жизни остро ощутить нереальность всего происходящего. Но как-никак два человека убиты, а третий, уже оказавшись на краю жизни, на пороге смерти, спасся лишь благодаря игре случая, уникального, единственного случая. Даже раскрытие мотива преступления не упростило нашей задачи. Напротив, несоответствие фактов и алиби еще больше увеличилось, стало взаимоусложняющим, взаимоисключающим, поскольку сам мотив в данном конкретном случае игнорировал и в конечном счете отвергал реальность… Реальность оставалась неумолимой и жестокой — кровавые преступления, и нам надо было установить их точные и подлинные параметры, прибегнув к картезианской, то есть здравой системе рассуждений. Не два плюс два дают четыре, а два плюс два дают столько же, сколько три плюс один. Истина может быть только одна — это четверка. Но путей к ее достижению множество, они различны, и каждый может соответствовать лишь одной определенной ситуации. В уйме столь противоречивых фактов нам надлежало найти единственный путь, который мог бы привести к истине, определить действительное значение и место каждого факта, чтобы прихотливо разбросанные звенья сплелись в идеальную, прочную цепь вокруг убийц…» Итак, с самого начала нашей истории господин Александру Тудор счел нужным предупредить читателей: будьте внимательны, не пренебрегайте даже самым пустяковым фактом.ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Раду Стоян, 25 лет, служащий страхового общества «Универсал». Дан Ионеску, 26 лет, преподаватель физкультуры. Пауль Соран, 27 лет, актер. Владимир Энеску, 27 лет, сотрудник газеты «Курьер». Андрей Дориан, 26 лет, архитектор, вице-президент Жокей-клуба. Сильвия Костин, 26 лет, учительница музыки. Эмиль Санду, 27 лет, адвокат. Мони Марино, 58 лет, профессор. Жильберт Паскал, 48 лет, вице-президент страхового общества «Универсал». Елена Паскал, 18 лет, студентка консерватории. Винченцо Петрини, 54 года, археолог. Александру Тудор, 42 года, доктор права. Ион Роман, 56 лет. Виктор Мариан, 33 года. Местный помощник следователя в лице капитанаВ. Винтилы, 33 года. Имена, возраст и профессии вышеуказанных лиц в точности переписаны с гостевых карточек отеля «Люкс» и пансионата «Миорица», сохранившихся в подшивке дела «Белая чайка». (Если по ходу повествования появятся некоторые несовпадения с действительностью, автора винить не следует — читатель, будем надеяться, сам внесет необходимые поправки.)ЧАСТЬ I Записки журналиста Владимира Энеску[2]
Глава I
Среда, 2 июля. Почти невозможно поверить, что все началось с обычного прогноза погоды. Что, если бы я не проходил в ту минуту мимо канцелярии и не застал шефа в разгар приступа красноречия? Как он надрывался! До сих пор в ушах стоит его пронзительный фальцет: «Погибаем, господа, погибаем! Гибнет газета, господа! Наша апатия загонит ее в могилу. Мы стали похожи, господа, на конторских писак, на архивных крыс, а не журналистов. Да в ваши годы я каждый день добывал по меньшей мере две сенсации! Я искал их и находил или придумывал сам. Людям необходима встряска, а потом успокоительное. Они жаждут загадок и мистических явлений, и мы должны создать для них эту иллюзию, пусть себе верят всякой галиматье… Если сегодня же вы не предпримете что-нибудь, газета лопнет! Рыскайте, господа, по предместьям и периферии, тяните за язык горничных из великосветских домов и пенсионеров в городских парках… Журналист — это, господа, ищейка, а не декоративное растение, которое чахнет на солнце… А вы, господин Энеску, вроде бы должны были сегодня отбыть в отпуск?..» Поистине, ничто не ускользало от внимания шефа. Стоя ко мне спиной, он безошибочно почувствовал, что я появился в дверях канцелярии. — Мне пришлось поменять планы, — ничего не подозревая, ответил я. — Навел справки в метеослужбе, там у меня очень хороший приятель, и выяснилось, что июль станет для взморья сущей напастью. Поэтому я решил поехать в горы на турбазу. И должен узнать… — Что?! — взорвался шеф. — С такой новостью в кармане вы собираетесь киснуть на деревянных лежаках турбазы?! Неслыханно! Немедленно дайте новость в набор. Неброский заголовок: «Прогноз погоды». Текст в одну колонку петитом: «Из весьма надежных источников мы получили сообщение, которым спешим поделиться с вами, наши дорогие читатели, и это послужит еще одним неопровержимым доказательством нашей постоянной заботы о вас…» Так! Затем влепите фразу о демократическом духе нашей газеты и так далее… А потом главное: «Первая половина июля месяца (известная строгость формулировок придаст вашему сообщению более солидный вид) и большая часть второй половины станут настоящим бедствием для взморья: холод, ветер, дождь, как в последние дни осени… Мы приложим все силы, чтобы в следующих номерах ознакомить вас с подробностями этого прогноза и исключить какую-либо возможность ошибки…» Так! Сообщение должно затеряться на пятой полосе таким образом, чтобы его никто не прочел… Так! А вы, господин Энеску, поедете на взморье. Во сколько отправляется поезд в Констанцу? — Я не узнавал, — растерянно ответил я. — Как?! Кто у нас занимается транспортом? Я услышал голос Боки и легко запомнил продиктованное им расписание благодаря нескольким совпадениям. В Констанцу ходили два скорых поезда. Первый отправлялся в семь вечера и прибывал в Констанцу в одиннадцать вечера. Второй отправлялся в три часа ночи и прибывал в семь утра. Точно так же из Констанцы в Бухарест один скорый отходил в семь вечера и прибывал в столицу в одиннадцать, другой отправлялся в три часа ночи и в семь утра был в Бухаресте. У всех поездов единственная остановка была на полдороге в Чульнице, куда два встречных состава прибывали одновременно. — Отлично, — повеселел шеф. — Утренний выпуск должен выйти пораньше. А вы, господин Энеску, в три часа ночи с газетой в чемодане отправитесь в Констанцу. По приезде сразу же обойдите все десять крупнейших отелей Констанцы и Мамайи. Покажите газету лично владельцам и объявите, что завтра или послезавтра мы дадим эту новость аршинными буквами на первой полосе. Можете сообщить и заголовок: «Июль месяц — лютый враг побережья! Холод, дождь, шторм! Стихийное бедствие!» Это все, господин Энеску. Остальное вас не касается. Об остальном позаботится наш администратор. Я вам гарантирую, что вы получите приглашения и самые шикарные приморские отели. Единственная проблема, с которой вы столкнетесь, — проблема выбора… Разговор этот состоялся позавчера, в понедельник, около семи вечера. А во вторник, то есть вчера, в семь утра, я прибыл в Констанцу и отправился в свой рейд. Если бы я съел и выпил все, что мне предлагали в десяти роскошных отелях, о которых говорил шеф, я бы затмил самого Гаргантюа. Случилось именно так, как старик и предсказывал. Поначалу, правда, прозвучали некоторые сомнения и даже несколько угроз. Услышав угрозы, я, честно говоря, решил отказаться от этой затеи, послать все к чертям и найти приют в более подходящем для меня, дешевом пансионате. Куда там!.. На меня прямо-таки набросились со словами: «Погодите, погодите, вы же нам все дело испортите. Уже нанят персонал, оркестры, барышни, а вы хотите нас разорить. Не надо этого печатать!» Тут я почувствовал ко всему отвращение и стал взирать на окружающих с равнодушием палача. Лишь на третий раз, оценив эффект этого равнодушия, я злоупотребил своим положением. В результате — несварение желудка, отягощенное похмельем, а затем бесплатный номер в отеле «Люкс» и место в ресторане, где я мог заказывать всё, что душе угодно — разумеется, бесплатно — в течение целого месяца. Не знаю, какое у меня было выражение лица, когда меня уговаривали, но в тот момент, когда директор отеля сам принес мне на серебряном подносике счет, на котором черным по белому были проставлены мое имя, номер комнаты и стоимость месячного проживания, а поперек красовался штамп «Оплачено», я уже выдохся настолько, что у меня больше не оставалось сил продолжать сопротивление. Ставки поднялись чересчур высоко, но мне-то терять было нечего, и я принял счет с таким усталым видом, что директор снова засуетился: «Если вы иногда захотите пригласить к столу гостей, пожалуйста, не стесняйтесь. Я распоряжусь…» Что мне оставалось делать? Я поднялся в свой номер и как подкошенный свалился на кровать. Проспав всю ночь мертвым сном, я проснулся заново рожденным. Дай бог, чтобы прогноз оказался ошибочным, хотя бы наполовину! Какой бы замечательный отпуск я провел! Без забот, на всём готовом, словно индийский раджа. Действительно, я ощутил себя именитой особой во время первого же завтрака, который мне подали в постель. Он состоял из одних кулинарных шедевров, во всяком случае, мне так показалось, потому что некоторые блюда я отведал впервые и жизни. А горничная прямо-таки молилась на меня, когда подавала. Упрашивала взять еще кусочек, взять все, что угодно… жаль, нос у нее был великоват, а глаза слишком настырные. Утро было скверным, моросил мелкий, противный дождь, действующий на нервы. Я остался в отеле, в большой гостиной на первом этаже, но те несколько человек, которых я там встретил, не вызвали во мне желания предложить им какое-нибудь совместное развлечение. Сначала я подошел к молодому человеку моих лет или, быть может, на год-два моложе. Из одежды на нем был лишь самый минимум — тонкая майка, шорты и плетеные сандалии. Между тем в гостиной стоял жуткий холод, н гусиная кожа на теле храбреца уже стала отдавать синевой. При всем при том полуголый малый, заложив руки за спину, с безучастным видом прогуливался словно на пляже. Должен, однако, признать, что в известном смысле такая одежда была ему на руку — выставляла напоказ нахально выпирающую, весьма накачанную мускулатуру. В нормальном костюме этот тип гроша ломаного не стоил бы и, по-видимому, знал об этом. Представился он весьма прохладно: «Дан Ионеску». Чтобы сломать лед, я спросил его в шутку, не готовится ли он к забегу на коньках. Когда до него дошло, он заявил, что, может быть, и готовится, но к первенству по боксу. Пожалев парня, я не стал сообщать ему в ответ, что сам являюсь чемпионом по джиу-джитсу, а все из-за моего идиотского пристрастия к чистой правде. И он снова стал быстро шагать взад-вперед, но все без толку, потому что наследницы Афродиты, не ведая его желаний, особо не спешили на приступ нашего отеля. Я был несколько расстроен первой неудачной попыткой завести знакомство, но не настолько, чтобы уединяться со своими мыслями в гостиничном номере. Я заметил, что в кресле, стоявшем в самом темном углу гостиной, притаился несколько старомодный господин с пергаментным лицом, сплошь испещренным морщинами. Этот господин, как мне показалось, глубоко страдал от одиночества. Тело его словно окаменело в кресле, в то время как мышцы лица ни на минуту не переставали работать, складывая его физиономию в самые горькие гримасы, какие мне только доводилось видеть. Но, как ни странно, в этих метаморфозах не принимали участия глаза, которые, как известно, выражают индивидуальность человека. Я долго и внимательно смотрел на этого субъекта, но он ни разу не поднял век. С чувством бесконечной жалости я подошел к нему. Избрав самый простой путь завязать беседу, я представился постояльцем отеля и, объясняя свой шаг, добавил, что, поскольку народу здесь весьма и весьма негусто, наше знакомство было бы своего рода… Он не дал мне закончить фразу. Протянул мне руку, на удивление сильную для его возраста и подавленного вида, и иронически взглянул на меня, а затем убрал руку и закрыл глаза. Даже имени своего не назвал. Как я должен был реагировать?.. Я вернулся на свое место на цыпочках, передвигаясь по дорогому ковру с видом кретина. В гостиной мне уже нечего было делать. Собираясь предаться самобичеванию, я направился к выходу, но по дороге передумал и задержался у бюро обслуживания. Портье, вероятно, приходился побочным сыном человеку-невидимке Герберта Уэллса. От нечего делать я взглянул на список постояльцев. На втором этаже, где я обитал, заняты были только четыре комнаты — номер 15 занимала Сильвия Костин, учительница музыки, в номере 17 жил Андрей Дориан, архитектор, в комнате 13 (ага! 13!) Владимир Энеску, журналист, в комнате 18 — Мони Марино, профессор. Справа от номеров 12 — 14 была поставлена фигурная скобка и написано: «Зарезервировано для г-на президента Жильберта Паскала». Пометка «Зарезервировано» стояла и у люкса под номером 19, но без каких-либо пояснений, кроме слов: «Зарубежный гость». Я взглянул в графу «Год рождения», и кое-что прояснилось. Господин с морщинистым лицом и сильными руками, не пожелавший назвать своего имени, был не кто иной, как профессор Мони Марино, а посиневший от холода малый, стращавший меня боксом, вообще в отеле не проживал. Ни по возрасту, ни по виду, ни по манерам архитектором он быть не мог. Некоторые имена мне что-то напоминали, но, по правде говоря, столичный мир я знал плохо, ведь еще два года назад я пописывал претенциозные эссе для третьей полосы одной провинциальной газеты. Размышления мои прервал чей-то голос: — Будьте любезны, я бы хотел навести справку… Я обернулся, не показывая своего удивления. Незнакомец расстегивал насквозь промокший дождевик и неестественно улыбался. Лет ему могло быть около 25, роста он был среднего и обладал романтической гривой густых черных волос, обрамлявших одно из тех ангельских лиц, при виде которых сохнет во рту и появляется бессонница у гимназисток. Его взгляд, однако, не выдавал в нем соблазнителя, а был скорее застенчивым и нерешительным. — По своей натуре я достаточно любезен, но некоторые справки, к сожалению, давать не могу, — напуская туман, ответил я. Он отпрянул и уставился на меня как на крокодила: — Я только хотел узнать, приехал ли один человек… Это запрещено? Он все еще не понимал, что происходит. Но когда я увидел, как его лоб покрывается испариной, то не стал дальше ломать комедию и как можно спокойнее объяснил, что портье, скоро, видимо, вернется. Ей-богу, его растерянность тронула меня. Он стал бормотать какие-то извинения и при этом без конца улыбался. В ответ я протянул ему руку и назвал свое имя, надеясь, что парень почувствует под собой твердую почву. Но Раду Стоян, так его звали, по-прежнему стоял как пришибленный. Самым лучшим выходом из создавшегося положения было ретироваться, что я и сделал. Вновь появившись в гостиной, я сразу подвергся абордажной атаке. Передо мной как столб возник Дан Ионеску! Я невольно напрягся и правой рукой преградил ему дорогу. Дан перехватил мою руку и пришел в некоторое замешательство от твердости стальных мускулов. — Ну что, сударь, — начал он со смехом, — не мог сразу сказать, что ты журналист? Читал твои спортивные обозрения. Правда, давненько не вижу твое имя в газетах. Парень был прав. Я действительно написал несколько материалов, получивших отклик в мире спорта, но они привели к неожиданному конфликту с весьма известными и уважаемыми людьми. Непонятый, я гордо ушел из спортивной журналистики. Пусть других, решил я тогда, осыпают бранью на улице и караулят за углом, а я по горло сыт таким удовольствием… Лед был сломлен. Мы устроились в двух креслах, стоявших на самом видном месте, и заговорили о спорте. Дан оказался настоящей ходячей энциклопедией. Прожужжал мне все уши именами, цифрами, результатами, чемпионатами, прогнозами, мировыми, олимпийскими, школьными и дворовыми рекордами. Все, что он знал, представлялось ему жизненно важным для всего человечества, и он обрушил на меня поток информации, воображая, видимо, что, если бы я его не встретил, счастье моей жизни было бы неполным. Хорошо, что он споткнулся на одном имени (кто-то, занявший 16-е место в забеге на 350 метров в одном из предместий Багдада) и начал в отчаянии заламывать руки. Но память его не слушалась, не убоявшись похожих на пушечные ядра кулаков, которыми он стучал себя по лбу. Я воспользовался передышкой и, задав несколько банальных вопросов, выяснил, что он преподает физкультуру в одном из лицеев Плоешти, а на побережье слывет местной знаменитостью (года не проходит, чтобы он не спас несколько утопающих), что он не раз мог бы стать чемпионом, если бы не ослы, называвшие себя судьями. — Ты живешь в отеле? — быстро спросил я, поскольку им вновь завладела спортивная тема. — На кой черт! — ответил он. — Что я, пижон? За четверть цены, что мне стоил бы номер здесь, я веду шикарную жизнь в пансионате напротив. Одноместная комната, тишина как перед стартом, обслуживание на уровне… Вот это класс! Что скажешь о королеве? Взглядом он указал в сторону, к я присвистнул от изумления. Женщина 25-30 лет выглядела прирожденной дамой… Нет, не то! В ней было столько величия, что казалось, все вокруг принадлежало ей. Я представил себе, что она идет не по ковру, а по волнам. Да! Этот балбес нашел точное слово — королева! Она была высокой. Как сказал бы Бодлер, все внушало мысль о высоте: и высокий лоб, и овальное удлиненное лицо, и тонкая шея, напоминающая портреты Модильяни, а ее кожа, наверное, способна была вызвать зависть у белого мрамора… Королева присела за столик, и некоторое время мы видели не ее, а находившегося при ней счастливца — мужчину, несколько странного и, бесспорно, неприятного из-за того, что он из кожи лез, , чтобы продемонстрировать свою изысканность с помощью плавных, томных жестов, которые, несомненно, долго разучивал перед зеркалом. Он был помельче ее, и весь его вид вызывал улыбку. Уши отвислые, нос тоненький, как будто для большего аристократизма его сплющили бельевой прищепкой, жиденькая и кругленькая, как мячик, бородка почти скрывала рот, служивший соединительной линией между ушами. В общем, гармонии в его лице явно недоставало. Исключение составлял лоб, на удивление широкий для человека с густой шевелюрой. Учительница музыки Сильвия Костин, — невольно произнес я, не отрывая взгляда от субъекта, который между тем придал некоторое благородство своей внешности, нацепив очки в золотой оправе. — Ты знаешь этого типа? — Архитектор Андрей Дориан, — ответил Дан Ионеску несколько удивленно. — Странно, что ты о нем не слышал. У него лучшие рысаки в стране, и в некотором роде он — король ипподрома… А ее ты знаешь? — Впервые вижу… Действительно, королевa… Не ее ли поджидал у бюро обслуживания тот ангелочек? Я рассказал чемпиону с посиневшей гусиной кожей про встречу с Раду Стояном. И получил категорический ответ: — Да ты что?! Совершенно невозможно. Это одна из великосветских дам Бухареста с репутацией неприступной крепости. Удивительно даже, что она сидит рядом с Дорианом. Скорее всего они здесь случайно встретились. — Не очень верится… — ответил я, вспомнив список комнат. Мы еще долго трепались — темы были идиотские, пошлые, и не только по моей вине, — пока я не почувствовал дикую усталость и распрощался под предлогом обеденного времени, что, кстати, не было большой натяжкой. Дан, казалось, только этого и ждал. В ресторане я нашел место в самом центре зала, за столом с цветами, и не потому, что млею от их лепестков и аромата, а потому, что там сидел тот малый с ангельской внешностью, не сводивший глаз с входных дверей, и еще потому, что… совсем близко расположились учительница музыки и повелитель коней. Не знаю, обрадовался ли Раду, увидев меня рядом. В его улыбке было что-то профессиональное. Может, поэтому я и спросил, чем он занимается, и узнал, что он служит в самом большом обществе по страхованию от краж и несчастных случаев. Меня так и подмывало спросить, кого больше среди его клиентуры — мужчин или женщин. Но он, видно, не был настроен на разговоры, поглощенный своей таинственной ролью стража гостиничной двери. Да и у меня не было желания вести банальную беседу, тем более что мои уши, скромные в любых других обстоятельствах, на сей раз превратились в раструбы, чтобы услышать разговор за соседним столиком. Господи, какая же это была бодяга! Из архитектора фонтаном били вопросы типа «ты видела, что идет дождь?», хотя дождь шел с утра, и сентенции типа «да, поразительно, днем светло, а ночью темно…». Она же неизменно отвечала ничего не выражающим «да». Сомнений не было — королева не особо пылала страстью к своему собеседнику. Тот либо был кретином и не понимал этого, либо преследовал определенную цель, требовавшую необычайного упорства. Я, повернув голову, как бы случайно посмотрел на нее, наши взгляды встретились, и в моем воображении молнией мелькнуло видение тающего айсберга. Наверное, я покраснел и, чтобы скрыть волнение, начал изучать меню, к радости стоявшего рядом официанта. Он только и ждал команды, готовый прыгать, как кенгуру. Полагаю, они отметили то уважение, которым я пользовался в этом доме? Разве я не могу быть важной персоной? Я перевел взгляд на Раду, и тот ответил мне своей глупой обезоруживающей улыбочкой. Разумеется, для Раду Прекрасного ничего, кроме входной двери, не существовало. Он даже не притрагивался к еде. Кого же, все-таки, он ждал? Из-за стола я встал слегка разомлевшим, но задержался еще на минутку в зале, чтобы понаблюдать за архитектором Дорианом. И не разочаровался. Король кляч сменил, по-моему, шесть пар очков, чтобы проверить счет. К сожалению, деньги он кинул слишком непринужденным жестом, испортив мне все удовольствие. Учительница сморщила лоб, сдерживая мех и словно давая знак: ты замечен; я невольно рассмеялся, ибо мне почудилось, будто она одарила меня улыбкой, хотя и весьма призрачной. Всего лишь сдержанной улыбкой соучастницы. И я задержался еще на одну секунду, чтобы восхититься ее гордой статью, необычной гибкостью и царственной походкой… Надо сказать, что в ресторане был еще некто, занимавшийся тем же, чем и я, — человек с пергаментным лицом, господин Марино! Глаза его лихорадочно блестели. Да, именно эти мертвые, полузакрытые глаза вдруг ожили и пожирали каждый шаг дамы, победно шествовавшей по лестнице. Марино заметил мой взгляд, веки его закрылись, а на лице снова появилась маска отвращения к жизни. Я пулей понесся в свой номер и там, рухнув на кровать, сразу почувствовал, как тело наливается свинцом, вместо головы ширится черная дыра. Снилась какая-то чушь: то ли оазис, то ли остров, какая-то зеленая роща, в которой я был не один… Когда я снова спустился в гостиную, господин Марино спал в кресле. Спал и грезил судя по лицу, непрестанно менявшему выражение. На нем чередовались ужас, покой, блаженство, жестокость, нежность, смирение и другие состояния, точных названий которым нет ни в одном словаре. Смотри часами — не соскучишься. Ни одна гримаса не повторялась, каждый раз появлялся какой-нибудь новый нюанс Впрочем, оказалось, что на самом деле господин Марино не спал. Его пальцы незаметно отбивали на ручке кресла неслышный ритм, котором словно и была подчинена смена выражений на его лице. Раду Ангелоподобный по-прежнему торчал в гостиной все с тем же завороженным взглядом с той же благожелательной улыбкой. Рядом ним Дан с явным воодушевлением что-то рассказывал, хохоча как паяц. Вероятно, он бы уязвлен моим равнодушием и нуждался в почитателях. — Эй, маэстро! — позвал он меня. — Нам вас несколько не хватает… С кислой миной я плюхнулся рядом в одно и кресел. Ух, ты! Он сменил облачение — теперь н нем были тонкие брюки, плетеные туфли и развевающаяся, как знамя, рубашка с коротким рукавами, предоставлявшими свободу грозным бицепсам. Но сдвигов в его умственном развитии все равно не произошло. Даже одноклеточных стошнило бы от его речей. Самые великие пошлости он изрекал с таким важным и назидательным видом, словно выступал от имени Вселенной… Уф! Ну, с чего он взял, будто, надев брюки, сразу же должен совершить революцию в философии? — Жизнь, друзья мои, это — молот, — вещал спортсмен, — настоящая сила которого заключается в рукоятке. А ее-то держит невидимка, который все знает и ничего не прощает. Не так ли? Не прощает. Ничего. Раду подавленно смотрел на него, а я мысленно примерил на чемпиона шерстяной покров, уменьшил рост, расплющил физиономию, приделал длинный хвост, короче, превратил в обезьяну. И так захотелось дернуть за хвост изо всех сил… — Если бы только все осознавали эту истину! — продолжал оратор. — О да! Сила молота — в рукоятке! — Не постигла ли наша королева эту истину? — спросил я, улавливая какое-то движение на внутренней лестнице гостиной. К моему удивлению, философ прервал свои рассуждения и изрек, вероятно, вторую умную фразу в своей жизни: — А что, если мы все втроем за ней немного приударим? Можно красиво отрекомендоваться: преподаватель, журналист, бизнесмен и так далее. Помяните мое слово, она придет в восторг от такого набора! Я равнодушно согласился. Раду промямлил какие-то извинения и исчез. Не могу сказать, что меня огорчил его уход. Тем более что движение на лестнице начало материализовываться. Учительница спускалась одна, видимо, направляясь на прогулку. На выходе мы ее, несколько изумленную, взяли на абордаж. Мы были изысканно любезны, как испанские гранды, произнесли тысячу извинений, сетуя на погоду, и ненавязчиво благословляли тот ни с чем не сравнимый свет, которым озаряло нас ее присутствие. Даже если я чуть переигрывал, мои речи текли как елей и звучали так элегантно, что во взоре королевы промелькнула искра восхищенного удивления. Именно это, конечно, побудило ее пригласить нас посидеть вместе с ней на террасе, но как раз тогда, когда на меня нахлынула вторая волна поэтического вдохновения, этот балда Дан без всякого повода начал свое спортивное бахвальство, имея наглость при этом подмигивать мне, как соучастнику. О господи! Какое трепло! Я попытался завоевать королеву кислыми улыбками в адрес спортивного хвастунишки, но она внимала ему с царственной вежливостью. Смирившись и замолчав, я решил просто созерцать ее и не пожалел об этом. Шикарная женщина! Уверенная в себе, своенравная, владеющая каждым своим жестом, каждым словом, каждой улыбкой, похожая на дамасский клинок, который пробуждает волнение и вызывает желание испытать его в деле. Неземная красота, символ вечности! Величественная женщина! Я смотрел на нее и не понимал, какая охота ей слушать все эти цифры, имена и примитивные возгласы Дана! Чемпион, само собой, разошелся и напыжился как индейский петух: выпятил грудь колесом, играл бицепсами и метал искры из глаз. Тут, к счастью, подоспел архитектор Дориан. При виде нас его брови полезли вверх и почти слились с шевелюрой. Он не мог скрыть изумления, несмотря на свои аристократические замашки, расплывчатые покровительственные жесты и сшитый на английский манер костюм. Я сказал «к счастью», потому что уже с полчаса как испытывал прилив остроумия и теперь смог разрядиться на этом кобылином божестве. На ходу я стал сочинять сюжет романа с участием лошадей — погони, налеты, убийства, сдобренный цитатами из Лукреция (по нему я защищал диплом) и даже из Канта, напряженный, загадочный, драматический сюжет, с совершенно идиотским неожиданным эпилогом, ошеломительным, как удар обухом по темечку. Помолчав с полминуты, архитектор Дориан совершенно серьезно спросил меня: — А как звали коня? У него ведь должно быть какое-то конское имя… — Кажется, Инцитатус-возбудителюс… — сказал я, глотая слюни от удовольствия. — Инцитатус… Возбудителюс… — начал припоминать архитектор. — Вроде бы я о нем слышал. Он случайно не от Гермеса и Миленты происходит? Оба чистокровные… — Не думаю… — из последних сил я старался сохранить серьезность. — Кажется, от Кали и Гулы… — Ну, ясно! — высокомерно улыбнулся архитектор. — Тогда это новозеландский, а не австралийский жеребец, как поначалу можно было подумать. Все бы, наверное, развивалось в том же духе, если бы неожиданно не прозвучал раздраженный голос: — Калигула… Возбудителюс… Черт-те что… Это был голос Марино. Он оказался рядом и наблюдал за нами сквозь полузакрытые веки. Я спешно извинился и, пока архитектор приходил в себя, выскочил наружу, прямо под дождь. Через некоторое время меня нагнал Дан. — Что стряслось с королем ипподрома? Он заложил руки за спину и бросил мне в лицо: «Сударь, мы с вами незнакомы». Правда, я его умыл: «Сударь, вы рискуете познакомиться с чемпионом по боксу!» Я фыркал от смеха. В конце концов, молчание учительницы было явным признаком сочувствия. А поскольку меня интересовало только это, я возвратился в гостиную. Архитектор исчез. Учительница укрылась среди кактусов, папоротников и пальм в зимнем саду. Улыбчивый и неуклюжий Раду дежурил на своем наблюдательном пункте. Марино дремал в кресле, но мне показалось, что краем глаза он посматривал на учительницу. Я устроился возле Раду и в тот же миг заметил дрожь на его лице. Ангелочек внезапно весь напрягся. Мой взгляд устремился на дверь отеля, которую как раз открывал портье. Но вошедший мужчина лет пятидесяти, несколько экстравагантно одетый в редингот и брюки для гольфа, маленький и пухленький, был вовсе не тот человек, кого поджидал Раду, судя по разочарованию на его лице. Вновь прибывший примерно через полчаса спустился в гостиную уже без редингота, но в таком же длинном джемпере. Он вел себя так уверенно и непринужденно, будто был дома. Новичок направился прямо к нам — веселый, разговорчивый, непосредственный, прямо рубаха-парень. Через несколько минут я узнал о нем больше, чем мне было известно о Раду или Дане. Итальянец из Палермо, по имени Винченцо Петрини, около двух лет провел в Румынии в качестве строительного подрядчика (потому и неплохо говорил по-румынски), но оставил профессиональные заботы, целиком посвятив себя всепоглощающей страсти — археологии, сделавшей его одним из самых знаменитых собирателей древностей среди коллекционеров, которыми буквально кишит его Италия. Он поинтересовался, как у нас обстоят дела с девочками, и, увидев наше замешательство, расхохотался: — Lо sono un cavaliero incurabile [3], — признался сицилиец. — Повеса, так, кажется, здесь говорят. Стопроцентный повеса. Если бы вы знали, что меня сюда занесло… Ха-ха-ха!.. Засмеялись и мы втроем. Наконец и Раду включился в общее веселье. У меня же для этого были все причины. Я видел перед собой безукоризненную лысину, нос, слегка напоминавший известный корнеплод, и надменно выпирающий животик, к тому же не без удовольствия наблюдал, как у итальянца медленно поворачивалась шея, все удлиняясь и удлиняясь, а затем резко застывала на месте. Он не мог оторвать взгляда от Сильвии Костин, нашей королевы. В темных глазах сверкнул было огонь, но почти сразу же потух. Лицо больше не выражало никаких эмоций, лишь едва заметное безразличие. И тут я, кажется, сообразил, что происходит. Дон Петрини обнаружил, где лежит сокровище, и изображал безразличие, чтобы не выдать своего вожделения. Непроизвольный жест Раду заставил меня вновь обернуться. Отель принимал нового гостя, личность которого было невозможно установить, потому что он был весь укутан чем-то напоминавшим плащ-палатку. Прежде чем новенький высвободился из своей оболочки, Раду вновь охватило прежнее оцепенение. Дан же заморгал глазами: — Этот тип слишком похож на Пауля Сорана… — прошептал он. — Конечно! Неужели не знаешь? Это — Пауль, новая звезда эстрады. Я и понятия не имел, о ком идет речь. За два года в столице я не переступил порог ни одного эстрадного театра. Однако это имя я слышал и поэтому не удивился, когда Дан направился к бюро обслуживания, чтобы через несколько минут вернуться вместе с Паулем Сораном. Артист охотно присоединился к нашей компании и сразу же завоевал мои симпатии. Он был высок, хорошо сложен, и бесформенная одежда не могла скрыть его ладной фигуры и физической силы. И все же его подвижное, правильное, мужественное лицо не привлекло бы моего внимания, если бы я не встретился с ним взглядом. Пишу это потому, что лишь после того, как он снял тяжелые мотоциклетные очки, я почувствовал притягательную силу его личности. Большие, черные, широко расставленные глаза то вспыхивали под напором неукротимого пыла, то гасли, словно от бремени самых горьких воспоминаний. Вот соперник, на которого я не рассчитывал. Непроизвольно я взглянул в зеленый уголок учительницы. Сильвия Костин была уже не одна. Чуть склонившись, перед ней что-то вещал архитектор. Она, рассеянно слушая его, смотрела в нашу сторону. Вероятно, изучала Пауля Сорана… Ну и пусть! Нечего расстраиваться! К. черту иллюзии! Я по горло сыт столичными приключениями, о которых слышал и сам рассказывал. В конце концов, мне повезло, я приехал отдохнуть после двух лет адской работы, а Пауль Соран — прекрасный малый. Так же как и Раду с его ликом ангела, смиренно ожидающий близких чудес, как Дан с его показной мускулатурой, как дон Петрини с его комичной лысиной и прыгающим брюшком. За большим низким столом посреди гостиной нас было всего пятеро, но задорное веселье иногда естественное, иногда напускное, гремело на весь отель. Дон Петрини — классный тип. Способен любую брошенную фразу превратить в тему для разговора, знает уйму анекдотов, рассказывает всегда кстати. Хорошо знаком со всеми знаменитыми курортами Европы, а его неисчерпаемые красочные рассказы будто переносят нас в эти самые места. Он всех подчинил своей энергии. Единственный, кто ему не уступал по части анекдотов и импровизаций, так это Пауль Соран. И это кое-как спасало наш молодежный престиж. Совместный ужин проходил под руководством сицилийца, который оказался гурманом высшей марки. Он выбирал и предлагал немыслимые яства, называл их на всех языках земного шара, кельнеры-полиглоты роем носились вокруг, пытаясь ему угодить. Думаю, что принесли нам в общей сложности порядка двадцати блюд. Раду, Дан и Пауль образовали своего рода трио патриотов-традиционалистов, первым заветом которых стало активное восхваление и уничтожение мамалыги, сыра, лука и особенно голубцов. Лишь в конце ужина я заметил, что аскетизм троицы был притворным. Быть может, я бы и сам так поступил, не будь золотоносного прогнозa погоды. У ребят явно денег было не в избытке, и они боялись, что счет окажется неприятным сюрпризом. Чтобы проверить свои подозрения, я тихо попросил кельнера принести пару бутылок вина экстра-класса. Кельнер воспринял мой заказ как личное счастье и немедленно притащил две бутылки старого мурфатларского [4], темного и бодрящего, бокалы, сифоны и закуски на всех. Прежде чем поднять тост, я успокоил заерзавшую троицу, что угощаю я. Дон Петрини пытался протестовать, но, видя мою непреклонность, счел необходимым, в свою очередь, заказать бутылку «самого лучшего в мире» коньяка. Понадобился целый консилиум кельнеров, несколько телефонных звонков, перешептываний и полчаса времени, пока наконец директор собственной персоной не принес бутылку марочного «Наполеона». Нет смысла говорить, что даже архитектор Дориан глаза выкатил при виде всего этого. Однако ребята не налегали на рюмки, пили достойно, неторопливо, и каждый из них хотел, в свою очередь, угостить нас. Из соображений честолюбия, конечно, ибо выпивки и так было слишком много. Под влиянием спиртного пошли откровения. Я узнал, что Пауль Соран давно конфликтует с семьей. Его родители, оба известные врачи, со школьных лет готовили его к медицинской карьере, но за несколько дней до приемных экзаменов на лечебный факультет он убежал из дома к родственникам в Тимишоару, чтобы осуществить мечту юности — поступить в консерваторию. Из-за вмешательства родителей его не допустили к экзаменам, но в отместку за это он поступил на богословский факультет университета в Яссах… чтобы бросить учебу за несколько дней до выпускных экзаменов. Из-за чего-то или кого-то (по сбивчивым фразам можно было заключить, что из-за большой любви) в нем снова проснулся вкус к сцене, и после нескольких удачных проб его приняли в эстрадную труппу. Потом Дан начал было рассказывать эпизоды из своей жизни пляжного спасателя, но, осознав, вероятно, что на фоне Пауля Сорана и дона Петрини будет выглядеть бледно, быстро утих, грустно заметив в заключение: «Вечно тонут одни пожилые женщины, редко когда помоложе, и все, абсолютно все, вместо того чтобы поблагодарить, ждут, что ты упадешь перед ними на колени…» 'Тет-а-тет он стал развивать мне очередную сверхценную идею: все люди одинаковы, каждый может стать кем угодно, все зависит от воли и честолюбия. Вот он, например, добился своего без всякой поддержки. «Тебе меня опасаться нечего, — шептал он мне на ухо. — Меня в капусте нашли. Ни папы, ни мамы, ни брата, ни сестры, никого. Кто-то подобрал меня на ступенях церкви и отнес в приют». Потом, видимо, он жалел о своей откровенности и каждый раз, встречаясь со мной взглядoм, стискивал зубы. Сдержанный и на удивление безразличный к выпивке, Раду тоже проронил несколько путаных слов о салонном детстве и тоскливой юности, о блестящем аттестате, получив который он четыре года был студентом Коммерческой академии. По ходу рассказа то и дело он издавал восклицания, выдававшие либо огорчение, либо разочарование. Казалось, он противился какому-то несправедливому приговору, сжимал кулаки, но уже через мгновение его вновь охватывало смирение, и тогда его красота особенно бросалась в глаза. При том он все время не переставал исподтишка следить за входом в отель. В доне Петрини не иссякали подъем и лихость. Он несколько раз порывался пригласить за наш стол аристократическую пару — Сильвию Костин и Андрея Дориана. У тех происходившее в гостиной, видимо, вызывало отвращение. Это лишь раззадоривало сицилийца. Он в конце концов не вытерпел, поднялся из-за столa, но сразу же наткнулся на господина Марино. Тот как из-под земли вырос. Витиеватые извинения с обеих сторон прозвучали на итальянском языке, затем последовало несколько банальных фраз тоже на итальянском (я немного понимаю этот язык). Дои Петрини пригласил соотечественника за наш стол. Марино окинул всех взглядом, и его лицо исказилось гримасой усмешки, презрения, отвращения и ужаса одновременно. Бесцветным голосом он отклонил приглашение. Весь его облик навевал чувство чего-то потустороннего. — Я знаю этого типа, — прошептал мне Пауль Соран. — Кажется, я его где-то видел, причем недавно, но не могу вспомнить точно, где и когда. На расстоянии чувствую его враждебность. Кто бы это мог быть, черт возьми? Я отвернулся от Марино и стал следить за сицилийцем, который так преуспел за столом наших двух аристократов, что был приглашен присесть. Через некоторое время из-за nauiero стола поднялся и Пауль Соран. — Увы, — извинился он, — должен вас ненадолго покинуть. Не хочу при этом уподобляться синьору Петрини. Мы остались сидеть с открытым ртом. Пауль Соран поправил галстук и непринужденной походкой направился к «благородному» столику. Церемонно склонился к учительнице, и та, к моему изумлегшю, одарила его дружеской улыбкой. Выходит, они уже знакомы. Тогда почему он к ней раньше не подошел?.. Зачем ждал столько примени? — Как актер он хорош? — спросил я Дана. — Необычайно… зал тает от его чар… — Тогда почему он выступает в эстрадном театре? Почему в другой не берут? Из-за образования, что ли? — Совершенно верно, — сказал Дан. — Но я слышал, он ведет переговоры с одним из знаменитейших театров комедии. Осенью с эстрадой будет покончено! — Хорошее настроение у меня улетучилось. Пауль — рядом с Сильвией Костин, но не выставляет мышцы напоказ, как Дан, и не строит ангельских улыбочек, как Раду. Пауль — мужчина, и, быть может, единственный среди нас способен произвести впечатление на королеву. То есть единственный мой соперник… В голову полезли идиотские мысли! К черту! Хватит! Надо расслабиться. Я поднял бокал и стал чокаться со всеми. И с Паулем, и с доном Петрини, когда те вернулись за наш стол. Сицилиец был на вершине блаженства, будто нашел длинную и неповрежденную древнегреческую амфору для своей коллекции черепков. Он был так рад, что заказал еще бутылку «Наполеона», хотя первую еще не прикончили. Я не стал дожидаться продолжения и ушел в свою комнату. Мне стало как-то не по себе, на душе скребли кошки, и я вдруг резко почувствовал болезненную тяжесть в теле. Хотелось побыть одному, я знал, что успокоюсь лишь поделившись с дневником своими богатыми впечатлениями первых двух дней отпуска. Господи, как быстро бежит время! Я даже не прилег до рассвета. Но почувствовал наконец спокойствие и… дикую усталось. Пора закрывать дневник. В небе еще виднеется поздняя звезда. Возможно, третий день таит приятные сюрпризы?Глава II
Четверг, 3 июля. Разбужен всесильным и бесцеремонным солнцем. Вероятно, оно хочет отомстить за оскорбление, нанесенное ему нашим прогнозом. Взглянул на часы — было ровно восемь — ивскочил с кровати, как пожарник по тревоге, хотя спал очень мало. Несколько вполне четких воспоминаний и ясных мыслей укрепили меня в приятном предположении, что голова моя свежа. Через четверть часа я был готов. Наскоро перекусил, автоматическими движениями побрился, сунул голову под душ, причесался, облачился в свой единственный летний костюм и спустился в гостиную в ожидании неведомого или, вернее сказать, одержимый вполне определенным желанием… Гостиная была пустынна, лишь в одном из кресел я обнаружил прятавшегося за газетой Пауля Сорана. — А где остальные? — спросил я его. — Зависит от того, о каких остальных идет речь… Дан и Раду с утра пораньше отправились в Констанцу в магазин. Вернулись пять минут назад. Мы втроем обосновались в пансионате через дорогу и слили наши личные средства в единый бюджет… Другие? Возможно, еще не спускались. Но в этом мире существует еще и привратник… Манеры портье с трудом поддаются описанию, но все же я решил более не прибегать к намекам на прогноз погоды. С хорошо отработанным безразличием я поинтересовался у него передвижением других жильцов. И получил полный отчет: господин Петрини распорядился не беспокоить его до полудня, господин Марино спустился в 6 часов 30 минут, учительница Сильвия Костин — в 7 часов, примерно за десять минут до архитектора Андрея Дориана. Я вернулся к Паулю и поделился полученными сведениями, но он, казалось, даже меня не слышал, сидел с угрюмым, мрачным видом. Потом вдруг с деланным безразличием поведал мне, вчерашнее гулянье, получившее второе дыхание от новой бутылки коньяка (все того же марочного «Наполеона»), продолжалось до зари, и что дон Петрини, дабы «не обидеть» своих собутыльников, «сделал им большое одолжение», позволив за нее заплатить. Услышав об этом, я тут же почувствовал, как по мне, обжигая кожу, текут все денежки, когда-либо водившиеся у меня в кармане. Не думаю, что суммы, которой я располагал даже в самом начале отпуска, хватило бы на полбутылки «Наполеона». Я вспомнил, с какой элегантностью директор внес первую бутылку, и торжественно объявил, что во всей стране можно найти лишь пару дюжин подобных бутылок, из них пять — у него в ресторане. — Во сколько вам это обошлось? — глупо спросил я. — Мы стали более чем банкротами… — упавшим голосом отозвался Пауль Соран. Тогда я понял, почему ребята объединили свои ресурсы и втроем обосновались в пансионате по другую сторону шоссе. — Причем по собственной вине! — нервно продолжал Пауль. — В довершение всего дон Петрини ржал, как клоун, что его винный погреб понес большие потери. Куда девались его аристократизм и хорошие манеры!.. Уходя, мы попытались прихватить полупустую бутылку в надежде сбыть за полцены, так как допивать ее желание пропало. Это все равно что сдуру глотать золотые монеты… Сицилиец же заметил, как Дан прячет бутылку в цветы, чтобы потом незаметно вынести. «Ура! — закричал он. — Выпьем за такую идею! Оросим цветы „Наполеоном“!» И, вообрази, принялся разливать коньяк по цветочным горшкам… А потом слезно молил нас спеть вместе с ним: У меня есть лей [5] на пропой, Да и тот, наверно, не мой. Господи, боже ты мой! Меня разобрал дикий смех. Я покатывался до тех пор, пока Пауль с подчеркнутым достоинством не объявил, что все трое решили сократить срок своего пребывания на море… Между тем в гостиной появились и остальные двое. И, как это иногда случается на пороге отчаяния, пришли в неописуемое веселье от моего хохота. Стали обсуждать планы и из кучи выдвинутых идей выбрали самую разумную — воспользоваться солнечной погодой и пойти на пляж. Дан вызвался показать нам потрясающее место, мало кому известное и потому почти всегда тихое — Теплую бухту. Чувствовалось, что один лишь Раду вовсе туда не стремится. Он вдруг словно превратился в пружину, впившись взглядом в парадную дверь. Мы тоже расслышали клаксон автомобиля, но не придали этому значения. Портье уже входил внутрь, согнувшись под тяжестью двух громадных дорожных сундуков. За ним с двумя лакированными чемоданами в руках следовал весьма элегантно одетый господин с белоснежной сединой. Затем появился молодой человек, буквально увешанный багажом. Из-за коробок, чемоданчиков и сумок, которыми он был обвешан, как доспехами, торчала одна голова, вернее гказать — одни глаза, пытливо шарившие по всем углам гостиной. Не знаю почему, мне показалось, что они фиксируют любую подробность с точностью фотообъектива. Замыкала этот кортеж девица в коротком платье и шикарных туфлях. У нее не было даже сумочки; двигаясь налегке, она словно парила в воздухе. Несомненно, платье и туфли на ней были последним криком моды, однако сама девушка в смысле женственности воплощала в себе и прошлое, и настоящее, н будущее. Лицо ее было свежим, как у ребенка, а жесты выражали постоянное изумление. Своими невинными, беспокойными и ласковыми взглядами она, казалось, хотела одарить весь мир вокруг себя. Даже никчемным колоннам в центре гостиной что-то перепадало от ее нежности и жизнерадостности. Мы замерли как истуканы, а Раду весь засиял от счастья. Девушка уселась в бархатное кресло в нескольких шагах от нас, утопая в золотистых волосах, потоками ниспадавших на плечи. Она была очень молода, пребывая в обманчивом возрасте между 16 и 18 годами. Явно настойчивым взглядом она искала Раду. Так мне показалось вначале. Но в тот момент, когда господин с белоснежными волосами посмотрел на девушку, она отвела взгляд, и лицо ее озарилось выражением неподдельного восторга — так смотрят младенцы, открывающие в мире вокруг себя тысячи цветных безделушек. Она явно притворялась, но как искусно, как безупречно!.. Ну и везет же этому типчику с ангельской мордашкой. Только вот… Я вспомнил о молодом человеке с багажом… Он как раз приближался к нам с таким высокомерным видом, будто намерен был предъявить кому-то счет… Но отрекомендовался весьма непринужденно: «Эмиль Санду, адвокат», и спросил, есть ли поблизости хорошее место для купания. Я не колеблясь отнес его к разновидности невыносимо противных субъектов. Скрипучий голос, непомерно вытянутая физиономия, напоминавшая едкую карикатуру на великого Стэна Лорелла. Ему ответил Дан. Или Раду. Или Пауль. Не помню точно — мое внимание было отвлечено другим. В любом случае кто-то из них ответил: «Теплая бухта». Но я точно запомнил, что девушка повторила эти слова, обращаясь к седовласому господину, наполнив сердце мое радостью: — Сходим, искупаемся в Теплой бухте, папа? На этом счастливый ход событий не завершился. Симпатичный родитель улыбнулся в знак согласия и, протянув руку Эмилю Санду, сказал примерно следующее: — Очень вам признателен… Меня зовут Жильберт Паскал, адвокат… Рад с вами познакомиться. Значит, их встреча — это встреча двух попутчиков по поезду или такси, то есть совершенно случайная. При таком повороте дела следовало бы немного подкорректировать первые впечатления об Эмиле Санду. Невыносимо противным или неизлечимо антипатичным он уже не казался. Примерно через полчаса мы отправились на пляж. Пройдя несколько метров, мы без особого труда определили, что за нами кто-то идет. Замедлили шаг и дали себя обогнать. Отец в сверкающем белизной костюме и дочь в купальнике, подчеркивающем ее благородство и невинность, на ходу помахали нам рукой. При этом папочка с достоинством приподнял панаму, а дочь бросила магический взгляд на Раду. — Аппетитная девочка! — начал было нашептывать мне на ухо адвокатишка, но тут же поперхнулся, увидев, как сжимаются мои кулаки. Около часа мы тащились по зыбкому песку, палимые безжалостными лучами солнца. А впереди, изящно покачивая юным станом, скользила фея нашей мечты. Думаю, что, следуя за ней, мы ненароком прошли бы через все моря и океаны. Наконец за поворотом блеснул заливчик, но нас уже кто-то опередил. Палатка и два навеса от солнца украшали берег а в воде виднелись три купальные шапочки, белая и две голубые. Мы немедленно определили их принадлежность: белая — учительница Сильвия Костин, голубая — господин Мони Марино, другая голубая — дон Петрини, сицилиец, который просил разбудить его после полудня. Лишь он один из купальщиков на нас отреагировал, изобразив приветственный жест рукой. У дона Петрини зрение было что надо!.. С видом олимпийского чемпиона он двинулся к берегу, крикнул «Bravissimo bambini!» [6], что можно было истолковать как признательность за наше появление на берегу. Разумеется, встречать он вышел явно не меня. Пока я размышлял об этом, произошел несчастный случай. Моя нога совершенно по-идиотски соскользнула в яму, а ничего не подозревавшее тело жестоко усугубило это скольжение, в результате чего получился стопроцентный вывих. Вместо того чтобы зарычать от боли, на что у меня было полное право, я с дикой гримасой героически попытался продолжить свой путь и, возможно, продержался бы некоторое время в вертикальном положении, если бы не взглянул на ногу — огромная синяя опухоль походила на мячик. Внутри нестерпимо жгло, словно там бесновались тысячи чертей. Я извинился и сел под куст в тень: Дан поспешил ко мне делать массаж, но нетерпение поскорее залезть в воду превратило его пальцы в железные крючья. От остальных я получил словесные утешения, вполне дружеские и сочувственные. Для меня это прозвучало похоронным звоном, потому что одежда уже слетала с тел моих спутников в темпе, принятом в старом немом кино. Дан превзошел всех. Он покинул меня, когда остальные уже влезали в воду, но первый оказался рядом с оранжевой шапочкой, скрывающей золотые кудри нашей феи. Я тоже разделся с надеждой искупаться. Но едва дошел до кромки воды, как свалился от боли. Тогда я растянулся на песке, утешаясь щедростью солнца, которое было чересчур дружелюбным ко мне после клеветы в его адрес. С берега удобно было наблюдать за событиями, разворачивающимися в заливчике. Голубая шапочка небесного цвета — Марино — сразу же отделилась от шумной группы в Теплой бухте, миновала громадные буруны, вздымавшиеся там, где, вероятно, проходила песчаная коса, и потерялась вдали, в открытом море. Но меня интересовал заливчик. Теплая бухта, где пребывали семь шапочек и моя надежда, вернее, две. Оранжевая шапочка — фея. Белая— королева. Голубая — дон Петрини. Черная — Пауль Соран. Красная — Дан Ионеску. Зеленая — Эмиль Санду. Полосатая — Раду Стоян. Словно все заранее договорились носить разные шапочки, меня могли бы спутать лишь с Паулем Сораном, его шапочка тоже была черной. Семь шапочек сначала образовали круг, затем одна из них, разумеется оранжевая, переместилась в центр круга, а другая шапочка, белая, потихоньку стала отдаляться. Поначалу движения казались мне синхронными, затем их слаженность нарушилась. Вскоре окружность вокруг оранжевой шапочки стала сужаться, и вся фигура превратилась в цветок с пятью лепестками. Белая точка удалялась, пока я не потерял ее из виду. Лишь позже я ее обнаружил, но так далеко в море, что мне сделалось не по себе. Думаю, другой глаз не смог бы различить белую шапочку, но я феномен по части зрения, как считают многие окулисты. Меня увлекла загадка двух главных шапочек, а лихорадочное воображение подсказывало начало драмы. Королева, конечно, непреднамеренно выдворенная из круга, расценила это как тягчайшее оскорбление и гордо ушла в изгнание. Я представил ее — самодовольную, надменную, волевую, властную, и такая реакция показалась мне естественной. Ирония судьбы… Рядом с любой другой женщиной учительница музыки оставалась бы неоспоримой королевой, владычицей моря и суши. Единственной, кто мог потеснить ее на престоле, была златокудрая фея. И вот случай свел их вместе… А что же голубая шапочка в открытом море?.. Смелый заплыв! Она уже еле виднелась, капля неба в чернильной сини. Рядом с ней белая точка. Или мне просто показалось, что в открытом море встретились две отважные шапочки? Поскольку ласки солнца стали слишком пылкими, я стал искать укрытие и нашел его под густым кустом. Подул приятный ветерок, и, если бы не покалеченная нога, я бы мог считать себя баловнем природы. Но черти, которые вертелись в ноге, нашли новые орудия пытки — буравчики и сверла. В жизни я много занимался спортом, не раз получал вывихи, но ни один из них не был таким противным… и, главное, ни один не случался в такой неподходящий момент. Цветок с оранжевой сердцевиной переместился на сушу, продолжая свои игры. Правда, фея подала мне рукой знак сочувствия, мимолетный, короткий знак, после чего сразу же закричала: «папа!» — и, когда седовласая голова адвоката Паскала поднялась над песком, очаровательно невинным тоном попросила: «Ты мне позволишь подурачиться еще чуть-чуть?» Адвокат хотел было возразить, но она замахала руками, и белоснежная голова кивнула в знак согласия. Единственный, кто меня проведал, был дон Петрини. Казалось, он был несказанно счастлив. Потрепал меня по макушке, пытаясь вдохнуть в меня мужество, поохал, как заботливый отец… и, докурив сигарету, присоединился к остальным. Это разозлило меня больше всего. Ему-то куда соваться с его прыгающим брюшком, лысиной, похожей на лакированную свеклу, с покатыми плечами и обвислой грудью, такому нелепому в компании этих почти совершенных молодых людей?.. Будь я среди них, я бы убрал «почти» без ложной скромности. Я неплохо сложен, нос не слишком тонок или велик, уши не обвислые, линия рта, по мнению девушек, хорошо очерчена; квадратный мужественный подбородок, а силы и гибкости не занимать. Если бы не этот проклятый случай! Невыносимо свыкнуться с ролью зрителя. Почему именно я?! Я продолжал свои наблюдения… Фея!.. Как же ее зовут?.. Елена! Другое имя ей и не подходит. В этом совершенстве из бронзы и золота есть какая-то загадка, не могу уловить какая… В окружении Елены был еще один лишний, помимо дона Петрини, самоуверенный адвокатишка с вытянутой физиономией, Эмиль Санду. Я долго наблюдал за ними, ничего другого мне и не оставалось. Детские забавы с мячом, с обручем, с костюмом Дана для подводной охоты, кувырканье, прыжки, салочки — все это я вынес стоически. Но стоицизм иссяк, когда веселая компания придумала новую игру, если это можно так назвать, — прыжки в воду. А я, признаться, обожаю это дело. После нескольких дурацких прыжков кто-то предложил сделать трамплин. Можно было и сразу догадаться. Парни стали в пирамиду. Дан и Пауль — в основание. Сверху мостиком выгнулся Раду. Фея первой вскарабкалась на них и рыбкой прыгнула в воду. Вторым прыгал адвокатишка. Плюхнулся плашмя. Дон Петрини побоялся стать шутом и предпочел роль опоры, несомненно, в надежде, что рыбка воспользуется его коленками и брюшком, чтобы взобраться на мостик. Несколько раз так и случилось. Прыгнули все по очереди. Первое место со всеобщего согласия завоевала Фея. Остальные места распределились следующим образом: Дан, Пауль, Раду, несколько незанятых мест и в самом конце — Эмиль. Если только адвокатик не стремился специально устроить спектакль комического прыжка, то выглядел законченным кретином. Он не шлепался на пузо только тогда, когда ему удавалось упасть на спину или на бок. Живот у него, наверное, бронированный. Даже лягушка лопнула бы после стольких падений. Но, в конце концов, это его дело. В самый разгар спектакля из воды вышла учительница. Присела возле меня в тени, предварительно спросив, не причинит ли мне беспокойства. Было бы несправедливо не признать, что она необыкновенная женщина. Совсем не потому, что у меня возникла мысль найти замену фее. Тело ее казалось мраморным, крепким, плотным, почти рубенсовским, в отличие от феи, будто сошедшей с романтических полотен Фрагонара. Я забыл о чертях, гнездившихся в моей ноге, и о диковинных штучках, которые они то и дело пускали в ход. Несколько раз я ловил взгляды королевы и находил в них ответ… Какие у нее глаза! Глубокие, загадочные, волнующие. Когда она смотрела на меня, я изо всех сил упирался пяткой в песок, чтобы облегчить боль. Своей непринужденной улыбкой она словно хотела устранить между нами какую-то преграду. Ценой нескольких кошмарных телодвижений мне удалось наконец найти положение, чтобы мои почти непревзойденные бицепсы выглядели особенно эффектно. Я не намерен был валять дурака и хотел показать, что вовсе не такой уж никчемный тип. — Потешное зрелище! — сказала она, с удивлением разглядывая группу у воды. — Немного ребяческое, но забавное, — поддакнул я, полный надежды, что в один прекрасный миг мой вывих пройдет. Она недоверчиво посмотрела мне в глаза, что заставило меня сменить тему разговора. Наугад я спросил, бывала ли она раньше в Теплой бухте. Вопрос был воспринят серьезно (а может быть, она притворялась), и в ответ мне было сообщено, что вот уже десять лет как она каждый август приезжает сюда, что место, где разыгрался на воде спектакль, называется Большой омут, место опасное, и, хотя за ним наблюдают спасатели, там без конца происходят страшные вещи, а от Большого омута полумесяцем тянется песчаная коса к другому опасному месту. Злому омуту, где в прошлом году утонула студентка. Уже убедившись в ее качествах пловчихи, я, как болван, выразил вслух удивление, что она избрала для отдыха именно это место. — Это самое лучшее место на всем побережье, — просто объяснила Сильвия Костин. — Вода здесь всегда теплая. Эта бухта — настоящий дар моря. Она объяснила также, что песчаная коса, как щит, отбрасывает холодное течение к обоим омутам. Поэтому в шторм даже опытным пловцам здесь грозит опасность. Перед косой мощные буруны, и, чтобы их преодолеть, нужна не только сила, но в первую очередь сноровка. Слабых пловцов течение может унести в один из омутов, где невозможно справиться с водоворотом. — Мне понравилась твоя вчерашняя выдумка, — неожиданно проговорила она. — Я разбираюсь, где настоящий ум, а где рисовка… У меня перехватило дыхание, и, наверное, я покраснел как помидор. Пришлось снова вдавливать пятку в песок. Внезапно мрачная тень, словно ров, пролегла между нашими телами, уже подчинившимися закону взаимного тяготения. — Скоро два часа… — послышался голос архитектора Дориана. — Наверно, твоему собеседнику хочется уйти… Больная нога нуждается в покое. Как некстати этот прискорбный случай… Это был самый подлый прием на свете. Сильвия хотела посмотреть мне в глаза, но я уныло уставился в песок, и она перевела взгляд на мою поврежденную ногу, пронзаемую тысячью лезвий — горячих, холодных, изогнутых, зазубренных — такие даже в аду никому не снились. Затем она вновь посмотрела на меня, причем так настойчиво, что я обязан был ответить на ее взгляд. Господи! Сколько в нем было жестокости! А главное, я же и почувствовал себя виноватым! Она взвилась как кузнечик и, хотя не потеряла равновесия, оперлась на руку столпа конюшен, что отозвалось во мне безмерной печалью. Я остался один на один со своей тоской, тоской человека, потерявшего то, чем никогда не обладал… Между тем соревнование по прыжкам давно закончилось и начался чемпионат по плаванию вдоль берега. Участников я узнавал по шапочкам. Чемпионат не доставил мне особого удовольствия, потому что перед самым финишем адвокатик в зеленой шапочке, всю дистанцию шедший как полено, четвертым, вдруг взбесившейся селедкой погнал вперед и пришел вторым, вслед за Даном. Тем временем возле меня объявился седовласый господин, адвокат Жильберт Паскал. Рассматривая его внимательней, я заметил некоторые странности в его внешности. Волосы были неправдоподобно белы и густы, как вата. Лицом же он напоминал преждевременно состарившегося ребенка и был безнадежно смешон в своем пляжном ансамбле, потому что фигура его представляла треугольник, а по бокам болтались длинные, как у орангутанга, руки, едва не доходившие до колен. Не знаю, что затевали соперники у омута, но адвокат явно занервничал, сложил ладони рупором и прокричал: — Елена! Е-ле-е-е-на-а-а! Так и есть, я не ошибся! Ее звали Еленой!.. И на этот раз Елена, как школьница, подчинилась, быстро вернулась на берег, но к зонту беловолосого папаши не пошла, задержалась у моего куста, присела рядом, улыбнулась (а я почувствовал приятное томление) и легонько провела пальцами по опухшей ноге. — Очень хотелось бы, чтобы ты побыстрее встал на ноги, — шепнула она. — Обещай, что скоро поправишься! Все это она сопроводила загадочной улыбкой и несколько раз зажмурила глаза, ей-богу, как бы заранее предвкушая, что я исполню одно из ее самых заветных желаний. Кажется, в этот момент я стал молить всевышнего сохранить мне жизнь, хотя и не чувствовал явной опасности. Меня бросило в жар. Несомненно, в этой девушке было что-то непостижимое, что-то противоречившее внешности феи… Набравшись храбрости, я протянул ей руку, как бы говоря: «Помоги мне, пожалуйста, подняться». На самом деле просто хотелось ощутить ее прикосновение, немного задержать ее возле себя. Уцепившись за протянутую руку, я был поднят на ноги с такой силой, какую никогда не заподозрил бы в столь грациозном и хрупком теле… Подошел Пауль, осмотрел мою посиневшую ногу и приступил к настоящему массажу, называя все косточки, сухожилия и мышцы, пострадавшие в результате вывиха. Вероятно, его захватили воспоминания о временах несостоявшейся врачебной карьеры. Массаж был долгим, искусным, и я чувствовал, что для меня это настоящее благо. Затем появился Дан с мотоциклом Пауля, и через четыре минуты мы прибыли в отель. Прямо в комнату № 13. Пауль предписал мне абсолютный покой, холодные компрессы, приказал держать ногу в горизонтальном положении, другими словами, обрек на полную неподвижность. А может быть, он нарочно это сделал… Я вспомнил улыбку Елены, особенно ее прищуренные глаза, такие честные, но и не совсем невинные. К вечеру я уже спустился вниз. Боли не чувствовалось, а может, нога просто онемела. Все сидели в гостиной, тот же состав, что утром: в Теплой бухте, даже господин Марино, занимавший по своему обыкновению кресло в темном углу. Ребята из пансионата срачу же подскочили ко мне с советами. Елена, увидев меня, слегка кивнула, но не бросила торчавшего перед ней Эмиля. Я отогнал назойливых советчиков и направился к скрытому за пальмами столику, где пребывала в одиночестве Сильвия Костин. Архитектор Дориан вел очень оживленную беседу с адвокатом Жильбертом Паскалом. Думаю, он не заметил моего прихода, но в любом случае мне на него было начихать, Королева восприняла мое появление весьма благосклонно, одарила улыбкой и указала на кресло напротив. Облаченная в прозрачное и трепещущее, словно небесный покров, одеяние, она была волнующе элегантна, а послеобеденный сон омолодил ее еще на несколько лет. Она выглядела девочкой подростком, ей-богу, говорю это вовсе не в отместку Елене Неверной, которую обступали уже слишком многие. Не помню, о чем мы говорили с учительницей. Вероятно, о чем-то банальном, но меня не покидало чувство, что это был разговор льда и пламени. Жесты, взгляды, улыбки были многозначительны, многообещающи… Я напряженно всматривался ей в глаза, она томно раскинула руки на подлокотниках кресла, и казалось, что это крылья, которые тебя вот-вот укроют. В это мгновенье имя мне было — Вулкан, спроси кто-нибудь, как меня звали по-настоящему, я бы не вспомнил. И вдруг рядом возникла… Елена! — Ты играешь в бридж? — спросила она, все так же загадочно прикрывая глаза. Она являла собой призыв, надежду, очарованье. Я кивнул утвердительно и поднялся с кресла, найдя в себе силы извиниться и беспомощно пожать плечами, будто я заранее ангажирован на игру. Однако Елена вопреки моим ожиданиям и желаниям пригласила меня вовсе не на прогулку и не на беседу, а действительно подвела к столику для бриджа, за которым находились еще три человека — архитектор Дориан, адвокат Жильберт Паскал и Эмиль Санду. Я был четвертым. Кто же это подстроил?.. Пока я соображал, Елена исчезла вместе с ребятами из пансионата. Я так расклеился, что сыграл первые робберы как болван. Самоубийственно торгуясь, следуя слепому вдохновению, заводившему в тупики, я вынужден был часто пасовать. Наконец я услышал от лошадиного короля: — Вы проигрываете четыреста лей, господин Энеску. Вот как, оказывается, мы играли на деньги! Но в чувство привело меня вовсе не это. За спиной я вдруг уловил легкий, вкрадчивый запах духов, приводивший ноздри в трепет. В себя я окончательно пришел от стыда. Моим партнером был отец Елены, и я наконец вспомнил, что довольно неплохо котируюсь среди столичных игроков в бридж, хотя и проник в их круг всего два года назад. Я стал играть хладнокровно, умело, жестко. Поскольку мне все время не везло и шла плохая карта, я должен был идти на жертвы и просчитывать каждую взятку во всех возможных вариантах. Только так мне удавалось выбить превосходные карты противников. — Великолепно! — услышал я чей-то голос совсем рядом. Это был господин Марино, который, как я узнал впоследствии, следил за моей игрой около часа. Рядом с ним, твердая и безжалостная и, может быть, именно поэтому еще более соблазнительная, стояла Сильвия Костин. Сурово склонив голову, я молча молил о прощении, давал зарок верности и повиновения. Думаю, что в тот миг я был способен на бесповоротный шаг. В ответ она слегка нахмурила брови. Что ж, какой-никакой, а успех. Значит, можно доигрывать партию до конца. По части бриджа Эмиль — настоящий лопух. Если бы он был в состоянии давать мне во время торгов хотя бы самую общую ориентировку, я бы раздел его противников, потому что более везучего человека, чем он, я в жизни не встречал. Господи, какая карта ему шла… В итоге я выиграл кое-какую сумму и подумал, что мог бы предложить взаймы ребятам из пансионата. Однако радость успеха была омрачена замечанием, произнесенным шепотом за моей спиной: — Низость! Я успел увидеть лицо господина Марино, искаженное выражением, которое и теперь меня приводит в трепет, — маска нескрываемого, глубокого, вечного презрения. К кому это относилось? Я оглядел всех сидевших за столом. Эмиль не спеша пересчитывал деньги с видом победителя, не давшего противникам посрамить себя. Адвокат Жильберт Паскал, напротив, пребывал в крайне нервном состоянии, его взгляд лучом прожектора блуждал по гостиной, и я понимал или, вернее, интуитивно чувствовал причину его волнения. Архитектор Андрей Дориан казался оскорбленным в лучших чувствах, бормоча себе под нос, он что-то оспаривал, тряс головой и сжимал кулаки. Узкий рот, конструктивно связывающий оба уха в единое целое, казался шрамом на лице. Я уже встречал в жизни подобных игроков, которые никак не могут примириться с проигрышем. Для таких проигрыш означает бесчестие, ибо дает повод усомниться в их непревзойденном уме и личных достоинствах. Я был уверен, что он сразу же пожелает отыграться, о чем нам незамедлительно было заявлено. К счастью, еще до этого я извинился и встал из-за стола; предлог, слава богу, был — нога. Появившийся тем временем за нашим столом дон Петрини вызвался быть четвертым. Неожиданно отказался продолжать игру и Эмиль, причем сделал это очень ловко, предложив сыграть в нечто более захватывающее — в очко. Адвокат и архитектор опешили от такого предложения и некоторое время недоуменно переглядывались, но дон Петрини пришел в такой восторг, что соблазнились и они. Разыграть партию в очко решили в номере у сицилийца. Но до того как игроки покинули гостиную, произошли некоторые события. Адвокат Жильберт Паскал неожиданно суровым жестом изгнал Елену из компании молодых мужчин. Дева послушно повиновалась… но, наверное, лишь я заметил сигнал, который она взглядом подала Раду. Я остался сидеть у стола, за которым играли в бридж. Атмосфера была уже не той. Тишина казалась тяжелой, давящей. Каждый будто хотел отгородиться от остальных. И не только господин Марино, который в своем темном углу напоминал статую, но и Раду, который остекленевшим взором наблюдал за внутренней лестницей, и Пауль Соран, который, прислонившись к колонне посреди гостиной, с потерянным видом мурлыкал навязчивую сентиментальную испанскую мелодию. Дан застыл перед учительницей, глядя на нее свирепым, враждебным взглядом. Казалось, он сейчас закричит или набросится на нее. Но та продолжала неподвижно сидеть в кресле, закрыв глаза и бессильно опустив руки. Это не помешало мне угадать в ней огромное напряжение. . Я был уверен, что Дан долго не выдержит, и он действительно покинул гостиную, не сказав никому ни слова. Спустя некоторое время его место занял господин Марино. Вскоре Пауль оторвался от своей колонны, махнул на прощанье рукой, молча поклонился учительнице, не обращая внимания, заметила она это или нет, после чего направился к выходу, преследуемый взглядом Марино, на физиономии которого застыла маска презрения. Я тоже поднялся из-за стола, намереваясь подойти к Раду, но что-то, сам не знаю что, меня удержало… Уже не помню, как долго я простоял у окна, уставившись на призрачный дождь. Я ничего не видел, ничего не слышал, я был поглощен своими мыслями. Путаными, нехорошими мыслями. Будто предчувствовал, что произойдет что-то, что нарушит веселую жизнь. Глупые, бессмысленные предчувствия… Когда я оторвался от окна, то увидел, что гостиная опустела. Остался лишь господин Марино, неподвижной тенью продолжавший сидеть в своем темном углу. Рассеянно и устало я двинулся к своей комнате, как вдруг на лестнице мне попался Раду. Его ангельское лицо было налито кровью, волосы торчали в разные стороны, глаза лихорадочно блестели. Не думаю, что он меня заметил, так как шел неуверенной походкой, будто на ощупь. Свернув в коридор, в дверном проеме я вдруг увидел Елену, совершенно обнаженную. Клянусь, она была похожа на ожившую статую богини. Не буду вспоминать, чего мне стоило не поддаться соблазну, но я благополучно миновал прекрасное видение. У себя в комнате я сел за стол, положил перед собой дневник и начал вдавливать в пол больную ногу, пока пот не покатил с меня в три ручья, пока боль не привела меня в чувство. Никогда в жизни я не рассуждал так здраво… и вместе с тем ни разу так не рисковал потерять голову.Глава III
Пятница, 4 июля. Солнечное, ясное, теплое утро. В 9 часов я спустился в гостиную. Портье, не дожидаясь вопросов, с той же преувеличенной любезностью доложил мне, что все жильцы отправились на пляж. Я вышел на воздух и у дверей пансионата увидел Пауля. Он весело погрозил мне пальцем. — Поздновато проснулись, маэстро. Можете не рассказывать, в какой комнате провели ночь, это меня не интересует. Покажите-ка свою чертову ногу. Значит, Пауль не ушел со всеми, остался, чтобы осмотреть мою ногу и отвезти меня на пляж на мотоцикле. Обследование не особенно его порадовало. Ни опухоль, ни синяк, ни боль не уменьшились. — На пляже сделаем массаж. И хорошо бы подержать ногу в холодной воде и немножко ею подвигать… Слыхал, что произошло за игрой в очко? Впрочем, откуда тебе было узнать? К трем утра господин Эмиль выиграл около шести тысяч лей, которые тут же проиграл дону Петрини. У него выпали семерка, десятка, король, а у сицилийца — два туза. Судя по его реакции на проигрыщ он опустился до нашего материального состояния, если не ниже… Я совершенно не сочувствовал Эмилю. Наоборот, нужно благодарить бога или дона Петрини, если адвокатишка остался без гроша и теперь уедет домой. Больно уж он выпендривался и всюду совал свой нос, чем в известной мере мешал установлению вполне возможной всеобщей гармонии. Второе поражение, на этот раз на финансовом фронте. Первое поражение — на любовном — ему нанесла Елена, которая, теперь уже без всякого сомнения, душой и телом принадлежала Раду. В Теплой бухте нас ожидал сюрприз. В нескольких метрах от песчаной косы, рядом с тем местом, где взмывали, разбиваясь друг о друга, буруны, стояло на якоре парусное суденышко. Яхта с белым парусом под названием «Белая чайка», начертанным голубой краской на борту, принадлежала адвокату с белоснежными волосами, а значит — Елене, то есть всем. Наши ребята с независимым видом сидели в тени моего вчерашнего куста и без всякой причины, просто так, устроили нам триумфальную встречу. В ликовании принял участие и Эмиль, скалясь, правда, несколько натянуто. Естественно, веселье перешло в безумие, и Пауль, Дан, Раду и Эмиль как по команде, крича, рыча, жестикулируя и дурачась, бросились к тенту. Они галдели, как тысяча бездельников, которых освободили от экзаменов. Они вторглись в аристократическую зону и силком вытянули из нее всех отдыхавших там — архитектора Дориана, Сильвию Костин, Елену, дона Петрини (сицилиец сам начал подпрыгивать, как мартышка), адвоката Жильберта Паскала. Никто не смог противиться их набегу, ибо набег был неожиданным, буйным и искренним. Гуськом, держась за руки, все двинулись в сторону моря, диковинной цепью, состоявшей как из блестящих звеньев, так и из ржавых, ослабленных. В воде очутились все одновременно — кто прыгнул, кто упал, кого спихнули… Интересно, а как бы реагировал господин Марино на безумный порыв наших мальчиков? — подумалось мне. Бесполезный вопрос. Марино был далеко в открытом море, на линии горизонта, в белой пене волн виднелась лишь его голубая шапочка. Грех было не воспользоваться прелестями погоды! Я скатился в теплую воду, в самом деле, очень теплую, почти до отвращения теплую, и бросил взгляд в открытое море. Суденышко подняло якорь и скользило по волнам. Судя по скорости и устойчивости хода, я сообразил, что на нем были не только паруса, но и мотор. Двое плыли, уцепившись за корму. Я узнал их по цвету шапочек — Пауль и Дан. Все остальные находились на борту. Вдали показался пароход. Но яхта шла вовсе не к нему, как я сначала подумал. Ее цель была голубая шапочка (цвет на таком расстоянии лишь угадывался), время от времени возникавшая среди волн. Не знаю, сколько времени я провел в воде. Голову осаждали всякие мысли, лишенные, однако, ясности. Когда же я вспомнил, что нахожусь на берегу моря, а вокруг недоступные источники радости, и все из-за моего дурацкого вывиха, меня словно окатило вихрем из мириадов градин. Однако вихрь мне вовсе не почудился, а действительно пролетел над головой, предвещая дождь, который не заставил себя долго ждать, — мощный, холодный, проливной. Яхта быстро приближалась к берегу. Пассажиры сгрудились вокруг мачты, спасаясь кто как мог от холодных залпов дождя. Дан бросил якорь в десяти-пятнадцати метрах от опасной гряды бурунов. Я стал свидетелем леденящей душу сцены: девять человек, выбиваясь из сил, пытались пробиться сквозь ревущий вал. Изнурительная борьба со стихией продолжалась минут пятнадцать. Десятому, господину Марино, неизвестно когда оказавшемуся рядом, раньше других удалось преодолеть страшный барьер. Остальные проплывали в Теплую бухту, кто возле Большого омута, кто возле Злого омута, в зависимости от того, куда унесло течением. Я твердо убежден, что и Дан, и Пауль, и Эмиль, и учительница, и даже Елена тоже смогли бы преодолеть барьер, если бы каждый не помогал тому, кто хуже плавал. Пауль руководил группой, отнесенной к Злому омуту, Дан — отнесенной к Большому омуту. Пловцы достигли берега в таком изнеможении, что не смогли даже добрести до навесов и тентов. Они повалились на мокрый песок и лежали несколько минут, пока не собрались с духом и силами. К счастью, дождь быстро кончился, и пляж снова засиял в лучах солнца. Как по мановению волшебной палочки, мы все вдруг почувствовали себя счастливыми и в то же время голодными как волки. Господи, у меня ведь с утра даже крошки во рту не было. Поскольку я был в привилегированном положении, Пауль галантно пригласил меня к мотоциклу и через четыре минуты высадил перед гостиницей. Затем помчался обратно забирать пляжные вещи. Однако вопреки моим помыслам в ресторан я попал не сразу, так как вынужден был задержаться в гостиной. Из ближайшего кресла наперерез мне выскочила невесть откуда взявшаяся элегантная, стройная, огненно-рыжая девица с миндалевидным разрезом глаз и детским нетерпением в голосе и движениях. — Как хорошо, что вы пришли, — радостно проговорила она. — Хотя, вероятно, вы и не тот (!)… но, может быть, знаете, когда вернется господин Винченцо Петрини? От удивления я разинул рот. Так вот, оказывается, какая есть подружка у дона Петрини! Вспомнив его смешную лысину и выпирающее брюшко, я даже разозлился. Другой на моем месте, наверное, попытался бы увести у него девочку из-под носа. — Он сейчас вернется, — успокоил я девицу. Но вместо того чтобы бежать в ресторан, я уселся в кресло. Мне было любопытно взглянуть на встречу рыжей красавицы с выдающимся любителем древностей… и клубнички. Я даже не отдавал себе отчета в том, что девушке с миндалевидными глазами мое поведение могло показаться оскорбительным. Как ни удивительно, дон Петрини прибыл в гостиницу раньше всех. Интересно, с легким ли сердцем он покинул Елену? Сицилиец пронесся по холлу как ураган, не заметив посетительницы, которая, впрочем, тоже не обратила на него внимания, вероятно, приняв за обслуживающий персонал. При его появлении рыжая вначале взглянула на меня, но я в этот момент любовно рассматривал носки своих сандалий, и мучивший ее вопрос застрял на полуслове. Спустя какое-то мгновение появилась Елена. Одна. Весело вошла в холл и застыла на месте как вкопанная. Почти так же, в свою очередь, отреагировала на ее появление и рыжеволосая красавица. Однако обе довольно быстро пришли в себя и двинулись друг другу навстречу. Золотые волосы остановились в метре от бронзовых. Ни одна из девушек не протянула руки, что показалось мне признаком особо изысканных, аристократических манер. Рыжая оказалась смелее, первой вступив в разговор: — Ты с папашей или с Раду? Или с обоими?.. — Да! — высокомерно ответила Елена. — Ясно! — многозначительно произнесла рыжеволосая. — А ты? — спросила фея, чуть заметно подняв брови. — Жду господина Винченцо Петрини… — Ясно-о-о! — в свою очередь также многозначительно произнесла Елена и гордой, упругой походкой пошла вверх по лестнице. Вся эта сцена, признаюсь, привела меня в недоумение. Чтобы не слишком ломать себе голову, я сообщил рыженькой, что господин Винченцо Петрини вернулся и находится в своем номере на втором этаже, после чего быстро сделал налево кругом, чтобы не видеть лишний раз физиономию девицы. Я обедал один за столиком, отгороженным от глаз окружающих кадкой с экзотическим растением. Остатки моего любопытства улетучились, и наблюдал я за происходящим лишь постольку, поскольку выгодная позиция столика располагала к этому. Господин Марино занял свое уединенное место. Ему без заказа немедленно принесли спагетти. Елены с папашей не было, вероятно, им доставили обед в номера. Архитектор Дориан и учительница сидели за столом как два незнакомых человека, даже хуже того, как люди, не желающие больше друг друга знать. За все время они не обменялись ни взглядом, ни словом, будто бы между ними выросла ледяная стена отчуждения. Примерно через час в ресторан спустился дон Петрини со своей бамбиной. Они уселись в столь уединенный угол, что им, честное слово, мог позавидовать господин Марино. Почему же, в самом деле, все прятались?.. Да и сам я, в конце концов, тоже немного таился… И чтобы скрыться от посторонних глаз, пошел в свой номер. Через пару часов я проснулся с ясной головой, полный бодрости и позабыв про зловредных чертей в ноге. К вечеру, как обычно, все собрались в гостиной. Раду, однако, держался в стороне от других. Он был мрачен и нервозен. Остальные обступили Сильвию Костин. Я тоже, правда без особого желания, присоединился к ним и довольно долго пробыл в их компании, не проронив ни слова. Однако никто не обратил внимания на мое нарочитое молчание. Почему мне хотелось изображать из себя мученика? Идиотский вечер! Скучный, противный… Бр-р-р! Я, как дурак, торчал перед учительницей, даже не осмеливаясь взглянуть на нее, а остальные соревновались в комплиментах и лести в адрес нашей королевы. Все сразу же стали шибко умными, даже Эмиль, который сыпал французскими изречениями, как родными. И у меня чесался язык, а в голове теснились эпитеты один другого ярче… Но я молчал как болван и слушал тех, кто не хотел упустить свой шанс. Еще один штурм, и крепость — как кто-то охарактеризовал учительницу — уже не казалась мне столь неприступной. Королева с явным удовольствием выслушивала все, даже явную чушь, в коей не ощущалось недостатка в ходе беседы, часто вставляла осторожные реплики, а если рассказывала что-то сама, то утонченность ее выражений и логика мышления вызывали самое неподдельное восхищение. К тому же она была красавицей, источала силу и молодость… Я терзался предположениями. Кто же будет счастливцем? И будет ли счастливец вообще? Я вспомнил об архитекторе Дориане. Поискал его рассеяным взглядом и обнаружил в баре гостиницы возле адвоката Жильберта Паскала. Оба они казались какими-то сплющенными, скрюченными, будто вываливающимися из одежды. А поскольку Раду по-прежнему сидел один, Елена, очевидно, была заточена в комнате. Около восьми вечера в холле появился господин Винченцо Петрини. Однако не со стороны внутренней лестницы, а с улицы. — Вероятно, он спровадил домой рыжую барышню, — прошептал мне Пауль на ухо. Как часто бывает в разгар беседы, вдруг наступила напряженная тишина. Пауль спас положение, громогласно заявив: — Хорошо, что вспомнил! В воскресенье всех приглашаю на открытие летнего сезона в муниципальном театре. Никакие отговорки не принимаются. Только клятвы. Итак, поклянитесь! Он заставил нас вытянуть руки, соединил их, пробормотал какое-то заклинание и произнес имя каждого. Подробности этой процедуры я не запомнил, так как неожиданно обнаружил, что рука королевы лежала поверх моей. Удивляюсь, как она не обожгла ладонь, такой жар исходил от моей руки. Учительница не спеша высвободила руку и, ни к кому ни обращаясь, проговорила: — Дождь прекратился… Думаю, стоит немного прогуляться… Воздух, должно быть, изумительный… Я выпрыгнул из кресла, чтобы сопровождать ее. Но самым проворным оказался Дан, и мы, как истинные друзья, вдруг вспомнили, что нам следует возобновить прерванный некогда весьма важный разговор. Лишь Эмиль попытался вскочить вслед за ним, словно запоздало сработавшая пружина. Рука Пауля вернула его на место. Лишь я был свидетелем этого жеста. Точно так же лишь я один заметил взгляд и передернутую гневом физиономию архитектора Дориана в тот момент, когда учительница с Даном выходили из отеля. Через какое-то время к нам присоединился и дон Петрини. Жизнерадостный, обаятельный, немного загадочный. Вероятно, он ожидал с нашей стороны поздравлений или намеков, которые и выслушал из уст Эмиля. Сицилиец стал настойчиво от всего отказываться, но это только подкрепило подозрения. Рассказывали анекдоты, которые показались мне пресными,идиотскими и допотопными. Однако я ржал вместе со всеми как жеребец, чтобы не испортить им настроение, хотя анекдоты не завладели и десятой частью моего внимания. Быть может, поэтому я и заметил, как между деревянных решеток главной лестницы на мгновение появилась голова Елены и как Раду стал вслед за этим хитро маневрировать. Бесшумно, прикрываясь креслами, растениями и колоннами, в несколько хорошо рассчитанных движений обогнул холл, чтобы незаметно добраться до начала лестницы. Затем стал тихо подниматься по ступеням, но как раз в тот момент, когда он почти исчез из поля зрения, за ним молнией бросился папаша с ватными волосами. Быстрой тенью я последовал за ними и смог услышать сдавленный голос адвоката: — Осел! Бездельник! Я тебе раз и навсегда запрещаю!.. Если я тебя еще раз поймаю… И испуганный, почти жалобный голос Раду: — Пожалуйста, простите меня… В ответ раздался звук достигшей цели пощечины. — Этого я вам не прощу! — Шепот Раду был грозен. — Я тоже не прощу… и очень скоро ты это увидишь! Я возвратился в холл. Через несколько минут вернулся и Раду с неизменным ангельским ликом, правда, одна щека у него была пунцовее, чем другая. Он выглядел безучастным, таким он и был на самом деле, лишь в глазах его тлели нехорошие огоньки. — Я бы чего-нибудь выпил… — неожиданно сказал он. Дон Петрини немедленно вскочил: — Коньяк! Бутылку «Наполеона»! Я угощаю всех. У меня идея! Поднимемся в номер, разыграем под «Наполеон» дружескую партию в покер. D'accordo [7]? Наиболее охотно на это предложение откликнулся Эмиль, но дон Петрини моментально охладил его пыл. Сказал, что по части выпивки, блюдет святой принцип. Пьет только с теми, с кем пил и в прошлый раз. А что касается покера, то он являлся одним из тех, кто разрабатывал и принимал закон об обезглавливании карточных шулеров. Мне он подмигнул: шутка, меня он не знал, но в любом случае коньяка мне не хотелось. Ничего не хотелось. Дан вернулся один, несколько смущенный. Петрини захватил и его. Вчетвером они поднялись наверх. Вернее, Дана поволокли силком, он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто бы я чувствовал себя иначе. А Эмиль? У каждого произошло что-то неприятное. Адвокатик плакался без умолку. Все время повторял, что каждый настоящий картежник, каждый благородный картежник, выиграв, дает возможность реванша проигравшим. Мне не нравится ни покер, ни Эмиль, но тут, признаться, он был прав. Я не понимал дона Петрини. Почему он исключил Эмиля из игры и не признал за ним святого права отыграться? Я пообещал Эмилю, что назавтра поговорю с доном Петрини. — К черту! — еще больше разозлился Эмиль. — Завтра этот макаронник неизвестно куда уедет, может быть, за своей бамбиной, так что… Но я его уже не слушал. Появилась королева… Раскрасневшаяся, с горящими глазами, она медленно пошла вверх по лестнице. Завороженный, обалдевший, я двинулся вслед за ней. Посреди коридора она остановилась. Я остановился рядом. Она взглянула на меня взволнованно и печально. Я прильнул щекой к ее щеке и сжал в своих объятиях. Только и всего. Ни она не оттолкнула меня, ни архитектор не врезал мне по затылку. Думаю, что в тот миг я бы стер его в порошок. Она положила руку мне на лоб и медленно отстранилась. Затем легко провела рукой по моей щеке. Только и всего. Что это, огонь небесный или адское пламя?Глава IV
Суббота, 5 июля. Пустой, безрадостный день. Спал я плохо, встал рано, но не рискнул спуститься в холл, пока не пробило восемь. Не удовлетворил я и явного желания посплетничать, мелькнувшего в глазах носатой горничной, когда она принесла мне завтрак. Судя по всему, у нее были ответы на тысячи вопросов, и она ожидала лишь знака с моей стороны, чтобы начать молоть про всех и каждого. Но знака я не дал. В холле никого, хоть шаром покати. Слишком рано я пришел или слишком поздно? Портье вручил мне записку без конверта. Почерк был мне неизвестен: «Прости за предательство. Мы решили посвятить сегодняшний день знакомству с античным прошлым и чуть свет отправились в Истрию [8]. Если не вернемся в полночь, не ищи нас ни в полиции, ни в морге, мы среди развалин, ибо когда-нибудь тоже превратимся в развалины. Увы, без блеска и славы истринских. Но мы смело пойдем-навстречу будущему и своей судьбе. Не грусти! Займись своим вывихом и другими делами… Только оставь Елену в покое. Стоп! Раду протестует. Ладно. Тогда, старичок, на приступ! Не давай ей спуску. Жми на всю катушку! Полный вперед! Только чтобы тебя черт не дернул просить разрешения у папа`. Он такой иезуит, что я начал сомневаться в его отцовских чувствах… Королеву за километр обходи. Дан так кивает в знак согласия, что, наверное, свернет себе шею. Говорит, королева — каменная. Но я думаю, что у нее только ладони каменные. Дан даже не пытается это отрицать и трет пострадавшую щеку… Знаешь, на чем мы едем? На такси! Это значит, что мы можем гордо подписаться: Трио традиционалистов, с честью представлявшее румынский покер. К сожалению, не смогли избавиться от нашей главной добродетели — скромности. Иначе бы отправились в Истрию на самолете или на яхте, где оборудовали бы клинику для лечения твоего вывиха. Итак, еще раз с наилучшими пожеланиями. Трое нищих духом, но не совсем нищих материально. Ура!» Письмецо меня порадовало. Наверняка это было произведение Пауля, по-моему, он его и подписал. Портье глядел на меня с ухмылкой, вероятно, содержание письма было ему известно. — А остальные тоже держат путь в Метрик»? — с притворным безразличием спросил я. — Остальные? — Он помедлил. — Господии архитектор Дориан еще не спускался, но просил заказать ему на девять машину. Госпожа, как вы её называете?.. Да, госпожа королева вышла с полчаса назад. Господии адвокат Паскал уехал в семь часов, тоже на машине, но не в Истрию, а в Мангалию. С барышней. Синьора Петрини я не видел, и он даже не сказал мне, когда его будить. А! Господин Марино. Но я думаю, вы сами знаете, что, если погода хоть чуть-чуть позволяет, он полседьмого уже на пляже. Я поблагодарил портье и посмотрел, что делается за окном. Светило солнце, правда, немного застенчиво, ибо ему угрожали надвигающиеся тучи. — Неужто и сегодня будет дождь? — вырвалось у меня. — Вам лучше знать. — Слова портье прервали мои путаные мысли. — А! Забыл сказать. Вместе с господином адвокатом Паскалом уехал и господии Эмиль Санду. На переднем сиденье, рядом с шофером… А в лице у барышни, доложу я вам, не было и кровинки… Барышни?.. Ах да, бывшей феи!.. Меня смех разбирал от вчерашнего мальчишества… Я двинулся на пляж короткой дорогой, через рощицу по следу мотоцикла. Неосторожное движение сразу напомнило мне о больной ноге. Воя от боли, я присел на ограду колодца, которого раньше не замечал, но меня согнал зловонный запах стоячей воды. Нога ныла, как сто дырявых зубов, и я не знал, что делать. Возвращаться в гостиницу или продолжать путь на пляж. Я уже прошел примерно полдороги до Теплой бухты. Если возник такой вопрос, значит, мне было совсем худо. Разве не на пляже в тот миг была моя судьба?.. Думаю, что я бредил… Однако пошел вперед. Передвигаясь в основном на одной ноге, хватаясь за ветки и сучья, дотащился наконец до Теплой бухты. На краю заливчика виднелся единственный навес, за песчаной косой волны качали «Белую чайку», а за ней, в открытом море, время от времени появлялась голубая шапочка. Тщетно, белой шапочки в поле зрения не было. Я разделся и вошел в воду, сначала, как аист, на одной ноге, а когда вода дошла мне до груди, попытался перевернуться на спину. Маневр увенчался успехом, так как в горизонтальном положении нога не болела. Вода была теплая, не такая противная, как вчера… Движение, еще движение, и я поплыл. Не знаю, сколько я бултыхался, вероятно, всего несколько минут, но мне показалось, что целую вечность. Я бы еще поплавал, хотя бы на спине, но почувствовал, что больной ноге угрожает судорога. Я укрылся под сенью своего куста, где проторчал несколько часов кряду… Но не я один искал на берегу одиночества. Более часа назад из воды вылез господин Марино. Я его приветствовал, и он мне ответил. Он укрылся под навесом, наверное, чтобы тренировать мышцы лица. Нас разделяло метров пять, однако мы делали вид, что не обращаем друг на друга внимания. Наконец, скрепя сердце, я задал дурацкий вопрос: — Не хотите после обеда сыграть в бридж? — Нет, — ответил он, не поворачиваясь. Я отправился в гостиницу, куда, добрался через полчаса. Никого. Идиотский день. У меня снова разболелась нога… Около половины второго вернулись ребята — Дан, Пауль и Раду. Я вышел им навстречу, но что-то сразу подсказало мне, что их состояние было не лучше моего. А может, я ошибался. — Похоже, прах прошлого обратил в прах вас самих? — ехидно начал я. — Нас обратил в прах шофер, — ответил Пауль. — Договаривались об одной сумме, а он затребовал другую. Если бы мы не пригрозили отколотить его, он бы и рубашки с нас снял. Даже за монтировку хватался, но мы его быстро утихомирили. Жулик, да еще агрессивен, бандюга! — Надеюсь, у вас пропала тяга к экскурсиям… — Черта с два! — ответил Дан. — Теперь мы поедем в Мангалию, но только не на такси, хватит! На поезде. Там большой праздник, общее гуляние, наверняка встретятся знакомые… — Точно! — сам того не желая, поддержал я Дана. — Быть может, и Елена туда отправилась… в сопровождении двух церберов — папаши и Эмиля. Я рассказал то, что услышал от портье, и мне показалось, что лицо Раду вздрогнуло и изменилось. — Поехали! — резко бросил он. Пауль и Дан посмотрели на него как на пришельца с того света. Первый подмигнул мне, а второй попытался его успокоить. — Не будь идиотом, никто ее не уведет, пока она при папаше. А если ты опасаешься Эмиля, то он действительно может у тебя ее увести, потому что у тебя на плечах не башка, а тыква… По-моему, тебе лучше некоторое время держаться в стороне и наблюдать… Опасность исходит от папаши. — Точно! — сказал я с прощальной интонацией. Меня немного раздражала наивность Раду. Неужели его ничему не научили события прошлого вечера?.. Черт бы его побрал! Мало мне своих забот, которые ожидали меня в холле в лице архитектора Дориана. Не помню, поздоровался я с ним или нет, но почувствовал настойчивый взгляд, которым он буквально сверлил мой череп. Я тоже сосредоточил в глазах все свои запасы свинца, чтобы дать ему достойный отпор, и когда уже рассчитал прицел, вдруг обнаружил Дориана в метре от себя. — Я бы хотел кое о чем вас попросить… — начал он. Непроизвольно, а может, и сознательно я напряг правую руку. При малейшем хамстве с его стороны я бы без колебания заехал ему в морду. — Извольте… — все-таки я решил дать ему высказаться. — Мне кажется, вы в приятельских отношениях или вроде этого с молодыми людьми, живущими через дорогу. Я хочу, чтобы вы меня совершенно правильно поняли, я не делаю никаких намеков в ваш адрес… Но у тех, о ком я говорю, не слишком ясное представление о хороших манерах, о… ну… о приличиях, которые следует соблюдать в обществе. Такое… ну… пожалуйста, простите меня… такое в некотором роде шалопайство глубоко оскорбляет определенных лиц. Госпожа Сильвия Костин — моя будущая невеста… даже если в настоящее время мы переживаем несколько сложный момент… Я к вам обращаюсь как к интеллигентному человеку в убеждении, что вы меня поймете… Я понимал, как не понять. Прежде всего я понял, что за претенциозными словами скрывался попрошайка. Однако я не очень понимал цель его демарша. Не подразумевал ли он под предлогом, что говорит о моих приятелях, чтобы я отступился отего будущей невесты (если он ее так называл, то не в слишком розовом цвете представлялось мне его будущее), или он и впрямь считал, что один из трех ребят угрожает их помолвке? — Не понимаю… — мой ответ был вполне искренним. — Я не очень понимаю, что происходит и что… — Мне хочется избежать серьезного конфликта! — резко и на удивление пылко прервал он меня. — Когда дело идет о моей чести или о чести одного известного лица, я не отступлю ни перед чем и ни о чем не буду сожалеть. Вот, собственно, что я хочу, чтобы уяснили себе ваши приятели. Андрей Дориан не шутил. В его голосе и жестах произошла явная перемена. Далеко ли зайдут его твердость и решительность? — Поскольку мы беседуем как два интеллигентных человека, — парировал я его слова как можно более спокойным тоном, — я искренне уважаю ваше мнение относительно собственной чести. Однако что касается чести другого лица… то я думаю, что мадемуазель Сильвия Костин сама в состоянии решать… — Ошибаетесь! — без промедления ответил архитектор. — Упомянутая персона еще очень молода и совершенно не имеет опыта в этой… сентиментальной области. Быть может, он был прав, но меня чуть смех не разобрал. Что значит опыт или его отсутствие, когда речь идет о столь гордой, почти деспотичной, да, деспотичной натуре, как эта учительница музыки. Экий ты балбес, архитектор! — Простите меня за эту недопустимую… за это досадное беспокойство, но у меня сложилось впечатление, что среди ваших друзей вы пользуетесь известным авторитетом. Об одном только я очень сожалел, что рядом с нами не было будущей невесты. Думаю, я бы ее обнял и поцеловал… Уф!.. Я снова был на грани бреда или, может быть, в полном бреду. — Вероятно, вам известно, — сказал в заключение Дориан, — о неприятном случае, происшедшем вчерашним вечером. Госпожа Костин с трудом, буквально из последних сил отбилась от совершенно отвратительного нападения одного из ваших друзей. У меня закружилась голова. Словно сквозь туман я видел находившегося поблизости господина Марино, архитектор, казалось, распался на тысячи кусочков, а надо мной плавало пятно света, в котором я начал растворяться. Однако я быстро пришел в себя. Дориан все еще торчал передо мной и ошеломленно разглядывал меня, Марино дремал в кресле, пятно света исчезло. — Вы не настроены сыграть в бридж? — земным и чуть неуверенным тоном спросил архитектор. — А где найти четвертого? — кто-то ответил вместо меня. Это был безжизненный голос Марино. — Может быть, госпожа Сильвия согласится, — чуть слышно произнес Дориан. Партия в бридж затянулась до полуночи. Возможно, я хорошо играл, право, судить не могу, хотя Марино меня несколько раз похвалил. Я был словно во сне и все время чувствовал над головой световое пятно. Мы с ней почти не поднимали друг на друга глаз, ведь у нас все было впереди. В полночь появился дон Петрини с бутылкой «Наполеона». Мы незаметно поменялись рюмками. Я и она. При расставании наши руки ненароком встретились. Только теперь, заканчивая записи, я чувствую действие алкоголя. Скорее в постель, в объятия спасительного сна.Глава V
Воскресенье, 6 июля. Первым человеком, заговорившим в это утро со мной, вновь оказался Дориан. Он пристал ко мне в холле: — Господин Энеску, пожалуйста, забудьте наш вчерашний разговор. Это моя личная, очень личная просьба. Прошу считать, что ничего не было, потому что уже все миновало. Заранее благодарен за понимание. «Все уже миновало…» Что он хотел этим сказать?.. Насколько помню, во время игры в бридж они с Сильвией общались между собой со сдержанной любезностью, не проявляя ни подчеркнутой холодности, ни особого расположения, как люди, случайно встретившиеся в обществе… Что же хотел сказать архитектор? Все кончено или наоборот?.. Беспокойство, смятение, нетерпение, охватившие меня, были слишком велики, чтобы слушать еще и отчет портье, как я это делал каждое утро. Все же я бесшумно приблизился к его стойке. Он стоял спиной ко мне в дверях бюро обслуживания, загораживая проход, и с кем-то вел доверительную, беседу. Именно это обстоятельство подтолкнуло меня на неблагоразумный шаг. Я подкрался ближе и услышал шепот: — Не беспокойтесь, господин директор, — говорил портье. — Здесь среди жильцов никто не узнает, что он из полиции. Раз вы говорите, у него официальное задание… Я отошел на цыпочках. Значит, один из жильцов гостиницы — полицейский. С официальным заданием. Ничего себе: кто же это может быть?.. Вычислить не слишком сложно. Методом исключения. Если отбросить ребят из пансионата, остается всего несколько человек. Но мне-то какое дело до того, что в гостинице полицейский. Я в отпуске… А сыщик явно прибыл сюда по пустяковому делу. Ну и на здоровье, а я лучше позабочусь о своем… Сильвия как раз спускалась по лестнице. Я приветствовал ее легким поклоном и кротко заглянул в глаза. В ответ она медленно склонила голову, окинув меня бездонным взглядом. В ту же секунду для меня наступило тяжелое и окончательное прозрение, и я не побежал ей навстречу, не попытался сопровождать, я лишь молча повернул голову и смотрел ей вслед. Прячась между колоннами, за ней следил и архитектор Дориан. Он сделал несколько шагов навстречу учительнице, но, заметив меня, остановился и, почему-то пожав плечами, направился к стойке портье. — Новые гости не появились? — спросил он суровым голосом, призванным, очевидно, придать значимость его банальному вопросу. — Один-единственный, — ответил портье. — Господин из Бухареста, эксперт-счетовод. — Господин Даниэл И. Даниэл? Портье пожал плечами: — Я не дежурил, когда он прибыл. Но если хотите, посмотрю в журнале… Это было лишним. Эксперт-счетовод, точь-в-точь соответствующий распространенному прототипу — лысоватый, среднего роста, с лицом, утомленным точными расчетами, но с живым блеском в глазах, как раз спускался по лестнице. Он был одет в летний, светлый, почти белый костюм, в одной руке держал соломенную шляпу, в другой — бамбуковую трость. Его походка, движения рук, подозрительный острый взгляд указывали на принадлежность к определенному типу чиновников, свыкшихся со всем, что можно назвать блеском и нищетой их профессии и создавших себе несокрушимую броню — невозмутимость, разумеется, чисто внешнюю. Он поздоровался, приподняв шляпу так, будто собирался снять ее вовсе, затем опустил руку и задумчиво уселся в одно из кресел гостиной. Через несколько минут спустился господин Марино. Я вышел из отеля вслед за архитектором Дорианом, но сразу на пляж отправиться не смог, поскольку был вынужден задержаться у дверей пансионата. Пауль возился с мотоциклом, менял переднее колесо. — Здорово, — приветствовал он меня слегка приглушенным голосом. — Сегодня, кажется, нам придется идти пешком. Как нога? Получше? — Гораздо лучше, — ответил я. — Ты один? — Остальные бездельники увязались за Сильвией. Увидели, что она одна, без этой бледной тени, и в их воображении сразу же возник долгожданный для них конфликт между Сильвией и архитектором. Думаешь, это лишь фантазии? — Нет, не думаю… Хотя этой ночью… По дороге на пляж я посвятил Пауля в некоторые подробности партии в бридж, сообщив ему и о холодной вежливости в отношениях учительницы и архитектора. Конечно, я ни словом не обмолвился о нашей с Сильвией встрече. Чтобы скрыть эмоции, я притворился, что мучаюсь с похмелья. — Меня не проведешь, — погрозил пальцем Пауль. — Я тебя вижу насквозь. Спорю на что угодно, что ты считаешь себя навек ее рабом. Я вяло, почти равнодушно опроверг его слова. Пауль посмотрел на меня и уверенно произнес: — Поостерегись, хороший мой. Ваша королева, когда захочет, — самое жестокое существо в мире — бессердечная, бесстрастная, холодная, как каррарский мрамор, хотя под ним и клокочет Везувий… Знаешь, сколько времени за ней ухлестывает господин миллионер Дориан? Целых шесть лет. И думаю, что до сих пор даже руку ей не смог поцеловать. — Ты ее так хорошо знаешь? — удивился я, терзаемый неприятными предчувствиями. — К сожалению! — с дрожью в голосе ответил он. — Мы вместе держали экзамены в консерваторию. Она свела с ума членов комиссии. Они плакали и на коленях молили, чтобы она училась в консерватории. Но ей не разрешили родители. Потом, я вновь ее увидел или, чего скрывать, узнал через несколько лет… — И дело дошло до целования рук. — Да… — горько прошептал он. — Дошло, и думаю, что она могла стать моей, но у меня не хватило сил бороться с Дорианом… Сейчас я бы разнес его в пух и прах… А тогда я отступился и не знаю, что со мной происходило целый год. Не знаю, где я жил, не знаю, был ли я человеком, или зверем, или духом. Ничего не помню. Быть может, висел распятым на кресте. Но потом все прошло бесследно. По праву меня считают женоненавистником. После того, как Сильвия была рядом со мной, другие женщины разбередить мне душу уже не могут… Однако жив я потому, что обнаружил иные истины. Желания, чувства, страсти мужчины не могут, сосредоточиваться лишь на одном предмете — женщине. Есть и иные влечения, иные высоты… иные пропасти. — Искусство… — сказал я, охваченный потоком теплых чувств к Паулю… — Искусство… в том числе… Я убежден, что, если человек мечтает попасть на звезду и если подчинит этому всю свою жизнь, все на свете, он в конце концов там окажется. Но эта истина открылась мне много позже, уже после того, как я потерял Сильвию. Образ моей звезды изменился. Признайся, ты испытал на себе чары Сильвии? — Думаю, да… хотя некоторые отдают предпочтение Елене… — Милый мой, Елена просто пустышка. Сильвия — мрамор. Благородный камень, который требует опытного резчика. — Мне кажется… — начал я излагать свою идею на этот счет. Пауль сделал мне категорический знак рукой. — Довольно, — он ухватил мою мысль. — К счастью, я разумный человек, у меня за плечами опыт катастрофы, превратившей меня в пыль. Я собрал собственный прах и с помощью разума воссоздал себя. Мрамор Сильвии не приемлет резца, дрогнувшего перед ней. Мой резец заколебался, отступил, убоявшись тонких перчаток архитектора Дориана… Одна только рана меня порой беспокоит. Нет, дело не в Дориане. Он стал своего рода декорацией, передвижной колонной, которую королева привыкла видеть, прогуливаясь по аллеям и гостиным. Меня гложет мысль, что какой-нибудь… недоразвитый кретин найдет к ней ключ. Тип вроде Дана или вроде… — Или вроде меня… — вставил я. — О тебе я не думал. Будь я на месте Сильвии, я присмотрелся бы к тебе повнимательнее. Ведь твоя застенчивость скрывает недюжинную силу, то есть как раз то, что, по-моему, нравится Сильвии… Нет! Я думал о некоем троглодите, которого Елена оттолкнула бы, как червя, но который потряс бы Сильвию. А потрясенье, хотя бы минутное, может стать роковым. Знаешь, кто мне изложил эту теорию? Сама Сильвия. В шутку, конечно, поскольку она пересказывала одну из навязчивых идей Дориана… Тем временем мы пришли на пляж. Я бы покривил душой, если бы не признал, что слова Пауля произвели на меня громадное впечатление. Громадное. Во мне нарастало что-то новое. Ужасное, болезненное ощущение. Чтобы избавиться от него, я, ей-богу, готов был повредить себе вторую ногу — легче было терпеть физическую боль. Тут я вспомнил, что вчера вечером ребята ринулись на гулянье, и спросил: — Как провели ночь? Когда вернулись? — Только сейчас вспомнил? — улыбнулся Пауль. — Это было безобразно. Во всяком случае, с моей точки зрения. Остальные недурно развлекались. На счету Раду почти пять жертв. — А Елена? Эмиль? Господин адвокат с ватными волосами? — Их там не было… Хотя, может быть, мы их просто не встретили… Я скверно себя чувствую в толпе. Лишь на сцене, перед зрителями я в своей тарелке. А на этом гулянье не было зрителей. Все были актерами — пели, плясали, пускались в любовные приключения, словом, пытались скрасить себе жизнь. Сам же я избрал для этого самое честное и самое мерзкое средство — выпивку. Остальные — Дан, а в конце концов и Раду — ночные приключения. Это было отвратительно… Но если бы я сам не прошел через это… Дан, во всяком случае, сделал качественное и, кто знает, может, долгосрочное приобретение. Все началось с шутки. Он увидел потрясающую девицу и дал слово ее покорить. Я посоветовал, как действовать: подойти и сказать: «Ни дня, ни ночи, ни суши, ни моря, только мы двое, ты — самая прекрасная, а я — безымянный… Загадку отгадаешь?» Сначала он посмеялся, а потом выучил эту тираду. И, знаешь, девица попалась на крючок. Но, кажется, попался и сам Дан. Шутка сработала бумерангом… В самом деле, Дана, казалось, подменили. Если бы Пауль не предупредил меня, я бы подумал, что он заболел. Мешки под глазами, беспокойный взгляд. Раду выглядел еще хуже. Напоминал лубочного ангелочка, проклятого небесами. — Похоже, ты раскаиваешься в преступлениях, совершенных ночью… — поддел я его шутки ради. Он вздрогнул и испуганно посмотрел на меня, хотел что-то ответить, но не смог выговорить ни слова. Пауль подмигнул мне и сделал жест в сторону тента адвоката, после чего вкрадчивым и насмешливым тоном обратился к Раду: — Не бойся, от него твоя дорогая фея ничего не узнает. Журналисты в некоторых обстоятельствах умеют держать язык за зубами. Хотя… может быть, тебе лучше отказаться от Елены ради той полуночной брюнетки… — Что?! — искренне возмутился ангел. — Я больше слышать ничего не хочу о вчерашнем. Это вы меня туда потащили! — О, господи! Вот дурень! — обрушился на него Дан. — Ну, найди себе другую. Хотя бы полуночную брюнетку… Ты, думаешь, сможешь вращаться в мире Елены? Туда пускают только с миллионами… Или умыкни ее, и бегите за границу, если хочешь удержать ее… Давай! Иди к господину президенту Жильберту Паскалу! Кишка тонка? Поди и скажи: всего на пару слов!.. Ну что?.. Другой бы позавидовал тем мерцающим глазкам, преданным тебе. Ну и удовлетворись этим, чтобы не испытать на себе злую силу адвоката… или дона Петрини… — Дона Петрини?! — удивился я. — Дона Петрини! — подтвердил Пауль. — Когда мы позавчера играли в очко, он нам продемонстрировал, что Елена относится к категории тех женщин, которых можно купить. Конечно, он ничего не знал об истории Раду. И чтобы окончательно убедить нас в отношении феи, поклялся устроить торг! Раду ужасно страдал. Меня бы тоже больно задела попытка сицилийца. Я даже начал чувствовать некоторую злость на него… Но воспоминание о вчерашней рыжеволосой красотке вернуло меня к реальности. Чертов сицилиец! Однако момент был неподходящий для того, чтобы подливать масла в огонь. И, поскольку беседа грозила в любой момент принять неприятный оборот, я решил, что лучше будет покинуть приятелей. От встречи с Сильвией я уклонился, но вовсе не потому, что был в смятении. Мне казалось или хотелось думать, что между нами установилось молчаливое согласие никого и ничего не принимать во внимание, знать, что мы навсегда связаны друг с другом узами, неведомыми другим, и бессознательно отдаваться во власть таинственных мгновений. Мне не хотелось ни думать о том, что рассказал Пауль, ни смотреть в море на белую шапочку (Сильвию) в обрамлении голубой (Марино) и зеленой (Эмиль). Однако кое-кто следил за морем в бинокль. Вначале я случайно уловил солнечные блики от линз бинокля, тщательно маскируемого в проеме тента, однако, когда красная шапочка Дана приблизилась к белой шапочке Сильвии, архитектор прятаться перестал. Он вылез из-под тента и на несколько минут застыл с направленным в море биноклем. Архитектор был не единственный, кто исследовал море с помощью оптических средств. В синюю даль были устремлены и другие окуляры, а их обладателем был не кто иной, как новый постоялец гостиницы, эксперт-счетовод. Я неслышно подошел к нему, то есть, мне казалось, что неслышно, потому что он меня заметил и, не поворачиваясь, спросил: — Тоже хотите посмотреть? Мне следовало отказаться, но, сам не знаю, какой черт дернул меня принять предложение. Я, как чудак, сначала изучил парусно-моторное суденышко возле песчаной косы. Оно смотрелось как на ладони. На кой мне эта яхта? Я решительно направил зрительный прибор на четыре шапочки в открытом море. Смельчаки возвращались к берегу. Дан и Эмиль окружали Сильвию, Марино был где-то позади. Чемпион по плаванию шел очень близко от Сильвии, обгоняя ее примерно на полметра. Он плыл на спине и, наверное, все время смотрел на нее или заговаривал… Я вернул бинокль счетоводу, позабыв его поблагодарить. «Не за что», — тем не менее сказал он, и мне показалось, что я проглотил пригоршню песка. Не помню, что я пробормотал в качестве извинения, думаю, он все равно меня не слышал, так как в тот момент возился с миниатюрной фотокамерой. Дон Петрини осаждал тент адвоката Жильберта Паскала и, судя по его чудаковатым жестам, находился в крайней ажитации. Я не мог устоять перед соблазном сделать ему какую-нибудь пакость, хотя бы рассказать дурацкий анекдот, и поэтому направился к нему. Сицилиец встретил меня как лучшего друга, и я отказался от своих коварных замыслов. Он усадил меня рядом с собой на пористую подстилку, и я превратился в слушателя… Прикинулся, что с большим интересом слушаю рассказ о Ватикане, а сам пропускал все мимо ушей. Притворялся я, чтобы довести до конца немой диалог с Еленой-узницей. Действительно, девица, оставив манеры феи, исполняла сольный номер пантомимы, выражающей чувства боли, протеста, одиночества, тоски и несправедливости. Она мило смотрелась в роли актрисы немого жанра, строя умильные рожицы, без нюансов, чтобы кто-нибудь случайно не истолковал их выражение не так, как ей того хотелось. Вдруг она возмутилась в голос: — Или я искупаюсь, или прямо сейчас сниму с себя все! И повторила жест, который сделала в первый день, чтобы повлиять на своего папа`! Дон Петрини страшно разнервничался: — И именно тогда, когда я дошел до сокровищ Ватикана! Это невозможно! Я должен вам рассказать о них… Очевидно, это был просто маневр. Он не хотел, чтобы Елена с папашей шли купаться. Угроза девы была серьезной, и сицилиец состроил такую морду, будто проглотил все эти сокровища вместе с сундуками и прочим хламом, и теперь ждал великого чуда. Только произошло чудо, обратное ожидаемому. Адвокат простер руку к тенту и схватил давно протянутую ладонь Елены. Затем, они двинулись к воде. На девушке был новый, очень смелый купальный костюм, почти полностью приводивший в исполнение ее угрозу… Самым ценным в этой невинной чертовке были, конечно, глаза. Каким глазомером надо было обладать, чтобы момент их выхода из-под тента так удачно совпал с моментом выхода Раду из воды. Они встретились в самом центре пляжа, на узком настиле, которого было не миновать ни тем, кто шел к воде, ни тем, кто возвращался из моря. Излишне говорить, что две робкие руки встретились, но всего лишь на какую-то долю секунды, ибо седовласый адвокат с конечностями орангутанга что-то почувствовал и остановился. Раду продолжал двигаться дальше, и поэтому на его долю досталось лишь несколько угрожающих взглядов, которых он даже не мог заметить. Дон Петрини продолжал свой рассказ. Он описывал сокровища Ватикана с пылом истинного коллекционера, а новый слушатель, эксперт-счетовод, внимал ему с усердием святого, баллотирующегося в галерею папской резиденции. В тот момент, когда господин. Марино проходил мимо нас, счетовод глупо улыбнулся и задал ему вопрос тоном, которым более пристало бы просить о пощаде: — А вы тоже видели сокровища Ватикана? Лицо Марино, как обычно, ужасающе искривилось. Он даже не взглянул на эксперта-счетовода, проследовав мимо, к своему навесу. За него ответил дон Петрини: — Конечно же, он видел. Мы даже беседовали с ним об этом… Мне стало жарко. Я отправился к Теплой бухте. Проходя мимо Сильвии, я встретил ее взгляд, и мы без слов поняли друг друга. Около часа я плескался, немножко даже поплавал, остерегаясь, однако, новой судороги. Я вышел из воды одновременно с Еленой и ее папочкой, и дева изобразила мне за его спиной новую пантомиму, умоляя передать бесконечный и многократный поцелуй мальчику с поэтической шевелюрой. Что мне было делать? Я понес к тенту ребят пламенное послание. Прибыл я туда как раз в момент, когда Эмиль Санду объявлял, будто приговор: — Все! Последний круг! Два часа прошли, а вы дали слово чести! Это был финал партии в покер. Действительно, это был последний круг, абсолютно бесцветный, лишенный каких-либо признаков борьбы. Вид у Эмиля был сверхпобедоносный. Он неторопливо пересчитал деньги и ушел на свое место. Казалось, его несла триумфальная колесница. Остальные игроки, трио сторонников независимости, сидели с таким видом, будто слушали похоронный марш, исполнявшийся по случаю кончины самого дорогого члена их семьи. — Он нас разорил! — стал плакаться мне Дан. — Лишил нас почти всех денег. Около двух с половиной тысяч лей. Я рот открыл от удивления. Не знаю, почему, но мне пришло в голову пойти рассказать об этом несчастье дону Петрини. Сицилиец немедленно взял на абордаж зазнавшегося адвокатишку. Не знаю, о чем он с ним беседовал, но через несколько минут я увидел существо, напоминающее щенка с поджатым хвостом, ковылявшее к навесу ребят. Вот так! Господин Эмиль вернул им деньги. Я вовремя подоспел, чтобы услышать его заверения: — Честное слово! Это весь выигрыш — две тысячи двести. И ни гроша больше. Клянусь. Пожалуйста! Вот ведь какая сила убеждения у сицилийца! Уже пора было возвращаться в гостиницу, а поскольку мне неохота было ни с кем разговаривать и я увидел, что Сильвия уходит в молчаливой компании господина Марино, я двинулся один коротким путем. Около заброшенного колодца меня нагнал Пауль. — У тебя удрученный вид… — сказал он. — Честно говоря… мне кажется, ты уже попал в западню. Я ведь тебя предупреждал. Поберегись! Поберегись, пока не поздно! Говорю тебе это потому, что очень к тебе расположен… — А почему бы тебе не предупредить и других… Дана или Марино… — Дан!.. Он может брать, но не может давать, а отдаваться чему-либо и вовсе не способен. Глупые мышцы… Ты говоришь, Марино!.. Где же я раньше встречал этого человека? Где? Нет, Марино в предупреждениях не нуждается. Марино владеет собой лучше нас всех. И я был примерно того же мнения о Марино. Явное презрение, которое он выказывал всем и каждому, его величественное уединение, неподдельная грубость в поведении — все это делало его в моих глазах человеком весьма грозным. Все-таки, кто же такой этот Марино? Профессор Марино? В гостинице стоял дикий галдеж. Производили его человек сто, вторгнувшихся в пределы нашего тихого пристанища. Десятка два из них сразу же набросились на Пауля. — Мы тебя, негодник, повсюду искали! И под кроватью, и в гардеробах некоторых девиц, которых здесь называют феями и королевами. Где ты скрывался? — В надежном месте, — ответил Пауль. — На пляже… — Черта с два!.. Мы обшарили весь пляж группами по трое. Ни души. У тебя один выход — полное признание. Шумный кортеж двинулся дальше, а я поотстал. Я понял, что произошло. В числе экскурсантов, совершавших воскресный набег на наш ресторан, оказались актеры из театра Пауля… О горе! Я ему пообещал, вернее, даже поклялся прийти на премьеру. И забыл попросить билет… Я нашел Пауля в пансионате в комнате Дана и Раду. Билета он мне не дал, но сказал, что будет ждать и меня, и всех других, связанных клятвой (приглашены были фактически все жильцы гостиницы), у входа в театр. — А можно мне заявиться с безымянной девушкой? — спросил в шутку Дан. — Но знай, что если ты мне не одолжишь мотоцикл, мне ее из Мангалии не довезти. — На твое счастье, я его сегодня утром починил, — ответил Пауль. — Хорошо… Но хочу предупредить. Тебя там может ждать западня, из которой ты вряд ли выкарабкаешься… впрочем, нет! Ты не из той категории… Лишь я понял смысл этих слов, или, во всяком случае, мне так показалось. Дан брал, но не давал. Затем Пауль несколько смущенно обратился ко мне: — Я бы хотел пригласить и Марино. Но не знаю, как поступить. Не мог бы ты меня представлять в этом деле… или, может быть, лучше пойдем к нему вместе, ты и я? Мы избрали второй вариант. Но прежде чем отправиться на выполнение этой деликатной миссии, я вспомнил об одном давно тревожившем меня вопросе: — Скажи-ка мне, мой добрый Пауль, не кажется ли тебе, что Марино — сыщик? — Почему тебе это пришло в голову? — удивился Пауль. Я сообщил ему о разговоре, который невольно услышал в воскресенье в бюро обслуживания. Раду стрелой подлетел ко мне: — Что здесь надо полицейскому? Зачем он? Парень был страшно взволнован. Дан взял его за плечи и как следует встряхнул. — Снова начинаешь свой бред! Ради бога, сейчас же придк в себя. Не с помощью же полиции господин адвокат хочет отвадить тебя от своей дочки. Он не тот человек, который станет впутывать полицию в чисто семейные дела. От страха скоро совсем голову потеряешь… Раду била дрожь. Думаю, что он уже дошел до ручки, если любой пустяк мог его так встревожить. Но мне пришла на память и некрасивая сцена на лестнице, и угроза адвоката. Бедный Раду! Вид его был жалок! Господин Марино сказал, что не может обещать, что придет на представление, и так и не пришел. Я прибыл к театру первым, поскольку Дан подбросил меня на мотоцикле. Было только начало седьмого. Он высадил меня у скамейки и пулей помчался в Мангалию за своей Дульсинеей. Пауль побожился, что не начнет представление, пока не увидит его в зале рядом с безымянной девушкой. Адвокат Жильберт Паскал тоже не пришел, поэтому меня крайне удивило прибытие Елены. Раду, однако, ждал ее. Обнявшись, они растворились в толпе. Дон Петрини подошел позднее, вместе с Сильвией. Сообщил, что Марино не придет, но его место пустовать не будет. Эксперт-счетовод тоже захотел получить приглашение. Сицилиец также рассказал, что архитектор Дориан и адвокат Жильберт Паскал около пяти часов отправились на такси в город. Приглашение Пауля оба отклонили. Об Эмиле он не знал ничего… — Эмиль меня не интересует! — несколько взвинченным тоном сказал Пауль. — Прошу всех в зал… Он сам рассадил приглашенных. Меня и Сильвию — в третий ряд, на самые лучшие места. Сицилийца немного подальше, рядом пару голубков — Раду и Елену. Эксперта-счетовода — примерно в центре зала. Сначала я наблюдал за влюбленными. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, позабыв обо всем на свете — о театре, о публике, о времени. Представление задерживалось, хотя переполненный зал аплодисментами требовал поднять занавес. Думаю, что звонок прозвенел с более чем получасовым опозданием. Наконец перед публикой появился Пауль Соран. Я рассказал Сильвии о своих подозрениях в отношении причин задержки спектакля, но она, слегка улыбнувшись, ничего на это не ответила. Она опиралась на мою руку и все время молчала. Чего еще опасаться? Почему опасаться? К черту все эти дружеские предупреждения! Дурак все-таки этот Пауль! Конечно, дурак, только в определенном смысле. Потому что его появление на сцене на фоне неподвижного занавеса было в самом деле впечатляющим. Он начал с того, что раскрыл причину задержки представления. — Простите меня, пожалуйста, мои дорогие и понятливые зрители, — сказал он. — Вчера в Мангалии очень симпатичный безымянный паренек, влюбленный в звездный идеал, встретил девушку, имени у которой тоже не было или, быть может, имя ей было Красота… И Пауль совершенно честно повторил, не опуская мельчайших подробностей, историю Дана и девушки из Мангалии. В заключение он прямо обратился к зрителям: — Разве мы могли отвергнуть просьбу юноши? Ведь так можно погасить звезду… — после чего он указал в зал. — Мой дорогой безымянный друг, моя дорогая безымянная, но прекрасная незнакомка, добро пожаловать на наше представление! Раздался взрыв аплодисментов. Взоры всего зала устремились к местам, на которые указал Пауль. Некоторые бросали влюбленным цветы. Я тоже сделал знак рукой, безадресный знак, ибо в тот момент меня совершенно ничего не интересовало. Голова Сильвии покоилась на моем плече, а ее волосы ласкали мне шею. Я чувствовал ее дыхание и мечтал превратиться вместе с ней в мраморное изваяние, чтобы навсегда остаться рядом. Может быть, я и видел какие-то эпизоды представления — когда я чувствовал, что на сцене Пауль, я открывал глаза и улыбался, но не более того. Мы пришли в себя только в антракте. Однако оставались на своих местах и не покинули их даже тогда, когда сицилиец нас обнаружил и пригласил в буфет выпить прохладительного и познакомиться с девушкой Дана. Приглашение было робким и сопровождалось любезнейшими извинениями, что не помешало ему, однако, весьма вульгарно мне подмигнуть. Ну его к черту! Быть может, это было в целом и неплохое представление, но мне запомнились лишь выходы Пауля, показавшего себя настоящим гением. Воспользовавшись в качестве отправного пункта историей Дана и девушки, он как музыкант импровизировал на заданную тему. В конце он вновь обратился к двум влюбленным, и, когда взоры зрителей устремились к местам, указанным его рукой, он медленно поклонился и произнес проникновенным голосом: — … Они ушли… Пора идти и нам… Мы подождали его на выходе. Он немного задержался. — Меня Дан не отпускал, — извинился он, наконец появившись. — Девушке хотелось обязательно поцеловать меня… в лоб. — Она меня тоже поцеловала! — живо вставил дон Петрини, но его наглые глазки искали утраченную Елену, стоявшую под руку с Раду. Все вместе мы пешком отправились в гостиницу. Кажется, я все время шел рядом с Сильвией. Даже когда ее рядом не было, я все время чувствовал, как она опирается на мою руку или кладет голову мне на плечо. Я самый счастливый человек на свете. Какая дивная ночь…Глава VI
Понедельник, 7 июля. Ужасный день! Не жертва ли я какого-то кошмара? Хотелось бы сохранить ясную голову, пока не закончу свои заметки и не отошлю рукопись в газету, не меняя ни слова. Случилось нечто ужасное, будто к нам закрался дьявол и мстит за все земные радости. Ужасный день! Его предвещало утро. Отвратительное, дождливое, холодное, беспокойное, туманное, напряженное, судорожное утро. Утро мельтешащих, странных, незнакомых ликов. Это были наши лица, но они казались чужими, неизвестными. Даже персонал гостиницы был на взводе. Когда я спустился в холл, портье не встретил меня своей обычной любезной улыбкой. — Большой скандал! — прошептал он. — Не знаю, откуда узнал господин Жильберт Паскал… С помощью портье до меня быстро дошла суть происшествия. Адвокат запер Елену в комнате и забрал ключ с собой. С чьей-то помощью девице удалось выпрыгнуть из окна. (Вот, оказывается, как Елена умудрилась попасть на представление.) Вероятно, адвокат нанял шпиона (я сразу же подумал, о носатой горничной), который обо всем ему донес. Последовал страшный скандал в кабинете директора (будто бы директор был в чем-то виноват!), завершившийся требованием господина адвоката подготовить ему счет и багаж к ночному поезду. Девушка кричала, что покончит с собой, но господии Жильберт Паскал остался непреклонен. Я одиноко бродил по холлу гостиницы, вспоминая жаркие объяснения и выражение счастья на лицах Раду и Елены в зрительномзале. Во мне нарастала злость. Я решил немедленно поговорить с адвокатом, и для этого мне даже не пришлось куда-либо идти. Господин адвокат и вице-президент Жильберт Паскал собственной персоной, вдруг, как из-под земли, появился передо мной. — Знаю, я некстати… — начал он, — Хотя я вам в отцы гожусь, я прошу вас извинить меня и выслушать. Думаю, то, что случилось этой ночью, больше уже ни для кого не секрет… — Не понимаю, какова моя роль… — Вы — единственный, кто пользуется известным авторитетом здесь, а значит, и в пансионате напротив… По всей видимости, вы интеллигентный и порядочный человек… хотелось бы верить… Тогда просил бы вас мне объяснить… Я просил господина Стояна, добившись от него честного слова, выкинуть Елену из головы… И при всем при этом… Вы тоже слышали… Не низость ли это, господин Энеску, неслыханная низость? Он был вне себя от ярости, однако во всех его жестах и словах чувствовалась боль, боль, которую он не мог сдержать. Правда, жалости он во мне не вызывал, и я ему ответил напрямик: — О подобных низостях написаны сотни тысяч книг. Некоторые из них стали гордостью человечества, и, если бы даже после нас остались потомкам лишь одни только эти творения, я бы не стал об этом особенно сожалеть. — Господин Энеску! — грубо выкрикнул он. — Я живу не в мире поэзии. Я живу в мире конкретных вещей, в котором для счастья нужно много золота… и пота… и страданья… и крови… и… и… Он мучился, словно зарезанный козел, как бы сказал Аргези [9], а я был бесчувствен, как скала. Даже жалости, охватившей было меня в начале разговора, я больше не испытывал. Интересно, что бы сказала и что бы сделала Сильвия на моем месте? — Вам бы лучше поговорить с Еленой, — сказал я. — В конце концов, ей решать… — Я говорил с ней. Она клялась со слезами на глазах, клялась всеми святыми, что образумится. Но я не могу ей больше верить… Уже не в первый раз она дает подобные клятвы. И до отъезда на море валялась у меня в ногах. Поэтому я и прошу вас мне помочь. В этом вопросе можете рассчитывать на мою скромность и… признательность. У меня есть связи, которые могли бы значительно облегчить вашу карьеру… Если возникнут какие-то препоны, я мог бы вмешаться, конечно, без какой-либо огласки, с тем, чтобы масштабы вашего официального задания расширились. Никто не узнает, что вы не журналист… Я опешил и не мог произнести ни слова. Адвокат с ватными волосами отступил на шаг и зашептал: — Не беспокойтесь, господин Энеску. Я сохраню вашу тайну… В любом случае, сообщаю вам, что господина Раду Стояна из своего страхового общества я уволил. Официально объявляю также, что возбужу против него судебный иск по обвинению в халатности и попытке мошенничества… И всё это документально докажу! Эта встреча явилась всего лишь началом. Я еще толком в себя не пришел, как увидел Сильвию, спускавшуюся по лестнице под руку с Дорианом. Она даже не ответила на мое приветствие или, может быть, кивнула так, что я не заметил. Не заговор ли это какой-нибудь против меня? Тогда кто его возглавляет? Нельзя было колебаться ни минуты. Я встал перед Сильвией. Как стена. — Просил бы вас уделить мне несколько минут, — выговорил я с таким спокойствием, которого в себе и не подозревал. — У госпожи нет времени! — резко ответил архитектор. Даже не взглянув в его сторону, я произнес: — Чтобы выступать от ее имени, вам необходимо пройти в вашем развитии несколько веков, быть может, начиная со времен Калигулы, с обязательной остановкой в периоде дарвинизма… Не знаю, понял ли он меня, но мои слова не помешали ему ответить с видом явного превосходства: — Послушайте, господин хороший, ваша чушь впечатления на меня не производит, ваша профессия — тем более. Вы рискуете превратить меня в своего врага, хотя делить нам нечего. Если вы будете упорствовать, я буду жесток и решителен. Без лишних слов! Ваше присутствие оправдано в другом, более темном и более плебейском обществе. Здесь же вас поджидают одни опасности. Это кажется парадоксальным, но это чистая правда. Вот так, без лишних слов! То есть и он считал меня полицейским! Вероятно… то есть более чем наверняка, и Сильвия тоже. Этот болван стал шарить у себя в карманах, проверяя их содержимое, после чего развел руками и сказал мне: — С моей стороны никаких жалоб. У меня ничего не пропало, даже сигареты на месте… Это вывело меня из себя и опустило до базарного уровня: — Да нет, в вашем стаде пропало несколько ослов, у которых вам порой не мешало бы позаимствовать немножко ума и здравого смысла… — Ну, — дипломатично скривился Дориан, — мне жаль вас, хотя руки у меня чешутся… Сильвия остановила меня молниеносным взглядом. Я поблагодарил ее: — Избавлю вас, по крайней мере, от недельного одиночества… Думаю, я не преувеличивал. Врезать бы архитектору, он неделю проторчал бы в больнице. Мне показалось, что Сильвия улыбнулась, но я был слишком взвинчен, чтобы воспринимать даже радостные знамения. Расстроенный, я двинулся в пансионат. Но и там что-то произошло. Если даже лицо Дана изменилось, как же тогда выглядел Раду? А я ведь пришел к ним искать душевного равновесия… — Все кончено! — увидев меня, выкрикнул Дан. — Мне остается биться головой о стенку. Она замужем, имеет ребенка, но говорит, что готова развестись… — А разве ты сам не хотел чего-то неизвестного, безымянного, непостоянного? — почти набросился я на него. — Сам не знаю, чего я хотел… Знаю только, что я, как дурак, бегал за… этой, как ее… за химерой. Хватит! К черту их всех!. Жаль только, что вчера ты не зашел на нее взглянуть. Честное слово, стоило бы. Нас осаждало множество артистов. Некоторые даже предлагали ей ангажементы:… А сицилиец шептал, что заберет ее с собой в Палермо. Хорошо, что я вовремя успел поймать его руку и немножко сжать… Но теперь я свободен и, если ты не против, попробую провести крупную операцию. Объект — королева. Начну наступление неожиданно и решительно. Пауль заронил мне в голову новую идею. — Кое с чем я не согласен, — заранее предупредил я его. — Сильвия восстановила отношения с архитектором, а идеи Пауля не всегда удачны. А архитектор Дориан… — Ты-то чего выступаешь в защиту этого скота? Пусть только меня заденет! Набью рожу. Нос лепешкой сделаю… Смотри, Энеску. Даю руку на отсечение, что через 24 часа королева полностью и безоговорочно капитулирует. Благодаря стратегии внезапного нападения. — Низость! Тот же голос, та же интонация, так же неожиданно, как тогда, во время игры в бридж. Господин Марино неподвижно сидел на скамейке, стоящей перед пансионатом и скрытой кустами, и говорил, ни к кому не обращаясь. И сразу ушел, скрывшись за углом гостиницы. Куда бы он мог двигать? Мы с Даном пожали плечами, но тревога, охватившая нас, становилась все сильнее. Я хотел войти внутрь, но Дан остановил меня: — Пауль уехал в театр, а Раду… Лучше тебе не ходить к нему. Боюсь, как бы он не покончил с собой. Нужно будет непременно устроить ему тайную встречу с Еленой. — Господин адвокат Жильберт Паскал, — объявил я, — решил уехать ночным поездом. И не один… — Какая жалость! — огорчился Дан. — Как мы теперь, черт возьми, до конца доживем с этим Раду? Знал бы я, что он окажется такой тряпкой. Как баба, ей-богу… видел бы ты, какие крали на него вешались в субботу на гулянье. Сущий кретин. Другие жизнь отдали бы, чтобы хоть денек покрасоваться его вывеской… Черт бы его побрал! Только Елену ему подавай! — А как, — вспомнил я, — обстоят дела с пари нашего сицилийца? — Разве он тебе не сказал? — удивился Дан. — Или ты с ним не виделся? Он объявил, что отбывает в Палермо, как раз сегодня, вечерним пароходом. — Не может быть! — усомнился я. — Думаю, это очередной маневр. Он хочет усыпить бдительность неких стражей, чтобы спокойно пробраться в известный альков. Великий плут, твой сицилиец. — Клянусь! — настаивал Дан. — С Паулем он уже попрощался… Впрочем, не связан ли его отъезд с другим отъездом?.. Вот оно что! Хочет выйти на Елену без соперников! И едет за ней в Бухарест! Потрясающе!.. Кстати, ты в конце концов выяснил, кто полицейский? Я рассказал ему, что случилось у меня с адвокатом Жильбертом Паскалом, с Сильвией и с архитектором Дорианом. Лицо Дана просветлело, и он затрясся от смеха, как истеричка. Я ушел. Гостиницу отделяли от пансионата всего несколько метров, но, пока я их преодолевал, на меня обрушился такой залп дождя, что в холл я ввалился промокшим до нитки. Во мне все клокотало, и не потому что меня окатило тонной воды, что в конце концов немного даже взбодрило, а из-за того, что типы из гостиной, особенно архитектор Дориан, как раз прохаживались на мой счет. Они посмотрели на меня как на мокрую курицу. Я стремглав взлетел в свою комнату и через пару минут вернулся в костюме, похожем на тот, что был на Дане при нашей первой встрече, с той лишь разницей, что брюки у меня были нормальной длины. Дон Петрини сидел в баре. Он сразу же догадался, о чем я его собирался спросить. — Да, mio caro amico [10], — грустно промолвил сицилиец. — Сегодня у меня состоялся разговор с Палермо. Я не могу более задерживаться ни на минуту… Через несколько часов… Все! Прощай, Мамайя, прощайте, друзья, прощайте, лапочки… Так вы их называете? Я отнюдь не сожалею о нескольких днях, проведенных здесь… Я не знал, чему верить. Сицилиец, казалось, говорил совершенно искренне. И все же я рискнул задать свой вопрос: — А вы так и уезжаете несолоно хлебавши? Он вздрогнул и невольно огляделся по сторонам. — И солоно и сладко… — прошептал он мне. — Я должен оставаться джентльменом, но кое-что могу тебе открыть, — одна из них приедет в Палермо, быть может, и другая… попозже… — То есть вы выиграли пари? — ужаснулся я. — Не одно, а целых два! И хватит об этом! Больше никто об этом не знает… и не должен знать. Я был настолько ошеломлен, что не помню, как мы расстались. Наверное, он даже обнял меня. Выиграл два пари… То есть?.. Вранье, или?.. А кто вторая? И кто первая?.. Я видел, как он прощался с Сильвией, и у меня на душе полегчало. Своим поведением он не походил на человека, переступившего порог целованья ручек… Выходит, пала Елена! Или все это просто треп?.. А рыженькая?.. Ну что я за идиот? Какое мне дело до баек дона Петрини?! К черту! Вдруг появился Дан и накинулся на меня: — Это ты шутку выкинул с моим подводным костюмом? Знай, что я терпеть не могу глупостей! — А я не терплю глупцов! — разозлился я. — Какое мне дело до твоих костюмов? Будь то хоть костюм парашютиста, хоть кардинала, — мне не нравится носить чужие костюмы. Поищи у кого-нибудь другого. Он осекся и успокоился. — Кто же тогда, черт побери, у меня его увел? Вчера утром еще был в шкафу. Дай бог, чтобы это была шутка, а то, боюсь, не приделал ли ему ноги кто-нибудь из вчерашних посетителей… Но, увидев Сильвию, он тут же забыл про костюм. Каналья, тоже сдержал слово! Ноль внимания на архитектора. Разглагольствовал перед королевой, как посол победоносной державы. А она улыбалась и внимала ему, ни разу не взглянув на меня. Подумать только — двенадцать часов назад мне казалось, что я заполучил ключ к обители вечного блаженства! Потом появилось солнце. Необычное солнце, как застывший взрыв. Меня вдруг охватил страх, непонятный, абсурдный страх… В гостиной уже никого не было. И я тоже вышел на солнце… [11]ЧАСТЬ II РАЗ… ДВА… ТРИ…
Понедельник, 7 июля 17.00 Ион Роман, облюбовав себе кресло в самом центре холла, весело, а иногда с удивлением наблюдал за происходящим. Жизнь постояльцев отеля протекала сейчас под знаком двух событий — неожиданного отъезда господина Винченцо Петрини и столь же неожиданного появления солнца. Возбужденный и говорливый сицилиец обстоятельно прощался с каждым. Всем своим видом он показывал, как глубоко опечален тем, что расстается с таким щедрым солнцем и такими милыми друзьями. Как бы оправдываясь, он приглашал всех на свою виллу в Палермо, под лучи доброго и вечного солнца Италии. Даже профессор Марино выдавил из себя подобие улыбки, когда Винченцо Петрини обратился к нему с прощальной речью. Ион Роман с любопытством отметил про себя не только это подобие улыбки, столь необычное на лице Марино, но и маленький толстый конверт, который был украдкой сунут итальянцу и под многочисленные кивки перекочевал во внутренний карман его пиджака. При этом Марино церемонно благодарил отъезжавшего, вычурно поднимая плечи, а затем направился прочь через дверь, ведущую в рощицу. Через ту же дверь, привлеченные солнцем и пляжем, вышли остальные — Жильберт Паскал и Елена, Эмиль Санду, архитектор Дориан почти одновременно с Сильвией Костин и задумчивый, нерешительный, погруженный в свои мысли журналист Владимир Энеску. — Arrivederci, caro amico! [12] — весело прозвучал голос Петрини. — Я с наслаждением… — И я с громадным удовольствием… — ответил Ион Роман на комплимент сицилийца. — Искренне сожалею о вашем отъезде. — Chi lo sa?! [13] Палермо — это рай для всех и каждого. Si! Si! [14] А черная бухгалтерия у нас в страшном почете, и такой эксперт, как вы, за каких-нибудь три года может стать знаменитым и богатым. Si! Si!.. E per adio, una sincera parola: la mia casa e vostra casa [15]. Ион Роман немного путано его поблагодарил и проводил взглядом, медленно привстав с кресла. Сицилиец покидал гостиницу с одним лишь саквояжиком в руке. Портье нес остальной багаж — сущую ерунду: чемодан, чуть-чуть побольше саквояжа, и не слишком раздутое, длинное, кожаное портманто, из тех, что часто используются морскими путешественниками для перевозки своего гардероба. И больше ничего. «Вещей на три-четыре дня, — определил Ион Роман. — Тогда почему же он так сожалел о своем отъезде?» Вспомнился разговор, который ранним утром состоялся у Винченцо Петрини с Палермо. Непонятный разговор, смысл его можно было толковать по-всякому — семейный, деловой, дружеский, банальный, полезный, важный — как угодно. Сицилиец в разговоре использовал лишь утвердительные и отрицательные междометия, вопросы и восклицания. Ион Роман миновал двери отеля в тот момент, когда сицилиец садился в такси, точнее, собирался садиться, потому что был вынужден ненадолго задержаться. С противоположной стороны дороги раздался голос преподавателя физкультуры Дана Ионеску: — Подождите минуточку, дон Петрини! Я с вами, если вы, конечно, не против!.. Вслед за этим спортсмен показался в окне и спрыгнул оттуда прямо на середину шоссе, слегка напугав сицилийца. Одет он был по-спортивному — белая майка с короткими рукавами, серые фланелевые брюки, белые кожаные тапочки. Дон Петрини еще несколько раз помахал рукой, после чего машина тронулась и быстро исчезла за поворотом. Ион Роман стоял перед дилеммой, вернее, был перед ней поставлен. До отъезда сицилийца у него еще был выбор — порт или пляж — вариант номер один или вариант номер два. Отъезд, хотя и ожидался с утра, с тех пор как сицилиец попросил в бюро обслуживания выписать ему счет, заставлял сыщика двигаться в одном определенном направлении. Беспокоило именно то, что он был вынужден идти по этому пути, а не сам его избрал. То есть подчинялся обстоятельствам, вместо того чтобы влиять на них, как надлежало бы… Он снова вспомнил о багаже Винченцо Петрини. Самое большее — пара костюмов в кожаном портманто, маленький чемодан, саквояж… Маловато для престижного курортника, на роль которого тот претендовал, подтверждая это своими выходками, легкостью, с которой тратил деньги, слабостью к дорогому и изысканному… Гм! Коньяк «Наполеон»!.. Значит, он всего на несколько дней приехал на побережье? Гостиница для него была просто перевалочным пунктом? А что, если на самом деле он направлялся в Бухарест и поездка на море была лишь развлечением или отвлекающим маневром?.. Или вместо того, чтобы ехать в порт, сицилиец отправился на вокзал?.. Пароход на Константинополь отходит в семь вечера, но в семь вечера отходит и скорый поезд на Бухарест! Что предпринять? Он посмотрел по сторонам. Ни одной машины, ни одного такси… Но вот невдалеке послышалась пулеметная очередь мотоциклетного мотора. Пауль Соран как метеор мчался со стороны леса. Он затормозил так резко, что прямо слетел с мотоцикла. — Могу поспорить, — весело сказал актер, — что, если бы я не дал крюка у пляжа, я бы еще застал дона Петрини. Хорошо, что я с ним попрощался утром, прежде чем ехать в театр. Удивляюсь, как вы устояли перед соблазном отправиться вместе со всеми в Теплую бухту. Ион Роман решил форсировать события: — И я готов поспорить, что тебе придется еще раз попрощаться с доном Петрини. Смотри, что я нашел в кресле после его отъезда… Ион Роман протянул брелок-компас, на котором болталось несколько ключей к американским цилиндрическим замкам. — Минуточку… — ответил актер, бегло осмотрев связку. — Бензин есть… А голод еще терпим… Вы тоже поедете? Ион Роман развел руками: мол, раз он нашел ключи, то ему и возвращать их владельцу. — Тогда — по коням! — скомандовал Пауль Соран. — Это будет настоящая погоня. Надеюсь, сердце у вас в порядке. К счастью, Ион Роман был здоров как бык. Будь у него хоть малейшее кардиологическое отклонение, неизвестно, чем бы завершилась эта безумная гонка. В момент старта он взглянул на часы — 17.25. Через 25 минут они были в порту. В зале для отбывающих пассажиров собралось всего несколько человек. Среди них был и Винченцо Петрини. Он одиноко сидел в баре со стаканом виски. Услышав свое имя, он вздрогнул и застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Но увидев улыбку Пауля и слегка мрачноватую физиономию Иона Романа, резко вскочил со стула: — Примчался еще раз со мной попрощаться! — обратился он к Паулю Сорану. — Какой сюрприз! Виски? Коньяк? Отказались оба, ибо приглашение предназначалось обоим. Пауль Соран объяснил сицилийцу причину приезда, а Ион Роман, нервно сглотнув, протянул ему связку ключей. — Ищите другого пострадавшего, — сказал тот. — Это румынские ключи от конторских сейфов. Они могут принадлежать либо господину Дориану, либо адвокату Паскалу… А может, это ваши ключи, и вам просто захотелось еще раз со мной попрощаться? Ион Роман попытался как можно убедительнее улыбнуться, застигнутый врасплох вопросом сицилийца. — Я был бы рад возможности оказать вам услугу, — спокойно ответил он. — Если бы портье не сказал мне, что видел их у вас… — Grazie, mille grazie… [16] — поклонился дон Петрини. — Лучшей услуги, чем, ваше присутствие здесь, и быть не может. Пароход, как нам сообщили, отправляется с опозданием. Еще не закончилась заправка топливом. В лучшем случае мы отчалим в девять. Не сидеть же тут просто так — без стаканчика, без закуски, без кофе… У Пауля Сорана это предложение энтузиазма не вызвало — он даже не знал, что ответить. А Ион Роман был откровенно удручен. Это читалось без труда на его физиономии… — Не знаю, удастся ли мне найти потом такси, — пытался он отговориться. — Не хотелось бы вас стеснять… — Что вы! — встрепенулся сицилиец. — Мне доставит огромное удовольствие. — Мне надо ехать, — настаивал Ион Роман, думая о варианте номер два. — Я обещал сделать на пляже несколько фотоснимков. Жалко было бы не воспользоваться таким солнцем… Предлог звучал, конечно, явно надуманно, но, по счастью, Ион Роман имел при себе фотоаппарат — маленькую, почти игрушечную камеру. Несмотря на свою нервозность, дон Петрини проявил к аппарату большой интерес. — Вы фотограф-любитель? — спросил он. — Отменный аппарат. Вы уже снимали на пляже? — Всего несколько раз, вчера, после обеда, — ответил Ион Роман. — Снимки сделаны без всякой подготовки, так сказать, скрытой камерой. — Великолепно, — обрадовался дон Петрини, и в этот момент фотоаппарат выскользнул у него из рук. — О! mama mia! — запричитал сицилиец, изображая великую скорбь на лице. — Я срочно пришлю вам новый фотоаппарат, самый лучший из тех, что можно найти в Италии. Пауль Соран поднял с пола фотоаппарат, раскрывшийся при падении, и протянул его Иону Роману. — Если вы доверите мне пленку, — продолжал дон Петрини, — я сделаю все возможное, приглашу самых великих мастеров фотографии, чтобы спасти то, что еще можно спасти… — Не думаю, что можно что-то спасти, — угрюмым и сварливым тоном сказал Ион Роман. — К счастью, у меня есть с собой еще одна пленка… Последние слова предназначались Паулю Сарану, который понял намек и сразу же взял инициативу в свои руки: — Я пообещал господину Роману как можно быстрее доставить его на пляж, то есть до захода солнца… Пока они жали друг другу руки, дон Петрини заставил Пауля Сорана поклясться, что тот очень скоро, еще до конца осени, навестит его в Палермо. Иона Романа он отпустил только при условии, что получит адрес, чтобы выслать обещанный фотоаппарат. — А Раду и Дана вы больше не видели? — спросил его Пауль Соран, уже стоя в дверях зала ожидания. — Что передать им? А что сказать Энеску? — Дан ехал со мной до города, — подмигнул сицилиец. — Я более чем уверен, что у него свидание. Наверное, безымянная девушка передумала и больше не хочет разводиться… Остальным — наилучшие пожелания. И мадемуазель Елене… и ее величеству Сильвии. Само собой разумеется, господину Энеску, папа`, конелюбу, всем-всем и даже господину Эмилю… все же… У мотоцикла Ион Роман собрался с духом: — На обратном пути у меня, наверное, будет сердечный припадок… Пауль Соран от души рассмеялся. Было 18.10. Тем фактом, что Ион Роман выдержал сумасшедшую гонку, оказалась обусловлена одна из удач в его карьере. 18.30 Сыщик растянулся под первым же навесом, который ему попался на пляже. О, там было лучше, гораздо лучше, чем на заднем сиденье мотоцикла. С него сошло сто потов, и уже не нужна была соленая морская вода. Пауль Соран расположился на солнце в нескольких метрах от навеса. В пять секунд он сбросил с себя одежду, и, растянувшись на песке, казался полумертвым от усталости. — Слишком сильно гнал! — с укором напомнил Ион Роман. — На кой? Нас никто не подгонял… особенно на обратном пути… — Вы же сами сказали, что хотите застать солнце. Я принял это за чистую монету… — Десять минут погоды не делают, — пробормотал себе под нос Ион Роман. Откуда-то появился журналист Владимир Энеску с таким видом, будто был третьим пассажиром на мотоцикле. — Нога? — спросил Пауль Соран. — Не нравится мне она, — сказал, он после беглого осмотра. — Такое впечатление, что ты себе хуже делаешь. Почему не в горизонтальном положении? — А ты почему здесь? — парировал журналист. — Все остальные в воде. — Я — после погони, — объяснил Пауль Соран. — Гнал, как сумасшедший… притом, не один. Никакой нужды не было, вернее, у меня была нужда в риске, холодном воздухе, острых ощущениях. — Чтобы забыть о чем-то? — журналист, пристально посмотрел на него. Пауль Соран с подозрительным видом приподнялся на локте: — А ты откуда знаешь? Или этот метод и тебе не чужд? Кажется, я угадал, но ты тоже угадал. Мы устроили заваруху в театре. Я — зачинщик. После вчерашнего успеха мы потребовали изменить условия контракта, разумеется, в нашу пользу. Эти не захотели, мы пригрозили забастовкой и решили сегодня на спектакль не являться. То есть сегодня вечером будет представление без актеров… — И ты думаешь, они уступят? — послышался голос Иона Романа. — Невозможно, чтобы не уступили! — возмутился Пауль Соран. — Мы просили всего десятипроцентную надбавку. Они и так достаточно гребут. За пару месяцев… сотни тысяч лей. — А если не уступят? — Владимир Энеску более отчетливо повторил вопрос Иона Романа. — Если расторгнут контракт? Ваши действия — забастовка — дают им на это право. — Знаю… — дрожащим голосом ответил Пауль Соран. — Могут расторгнуть контракт, имеют право. Это меня и грызет. Потому что зачинщик — я. Вместо того чтобы помочь своим ребятам, принес им одни неприятности. Мы не можем не победить! Все козыри на нашей стороне. Победим! Даю голову на отсечение. В словах и мыслях Пауля Сорана чувствовалась железная решимость. — А ты не мог бы что-нибудь для них написать? — спросил Ион Роман Владимира Энеску. — Я как раз об этом подумал, — ответил журналист. — Излишне говорить, что я на вашей стороне. Но когда сталкиваются две неуступчивые силы, есть опасность, что упрямство станет самоцелью. Вы не хотите. Они не хотят. Проигрывают обе стороны, не желая учесть интересы друг друга. Все зависит от того, кто легче перенесет поражение. Вы или они. — И об этом я думал, когда начинал нашу акцию, — сказал Пауль Соран. — Так же рассуждал. Но есть еще элемент, участвующий в игре, — их престиж, не столько в наших глазах, сколько в глазах города. Весь город говорит о представлении. Если они раскошелятся, то потеряют несколько десятков тысяч лей, но зато подымут свой престиж и потом быстро получат назад свои деньги. Вот что я попытался вбить им в голову… — Совершенно справедливо, — вполголоса признал Владимир Энеску. — Но, знаешь, твердость в некоторых случаях тоже импонирует толпе и повышает престиж… Будем надеяться — это не ваш случай. Охота искупаться… И, слегка прихрамывая, он двинулся вдоль пляжа, к Большому омуту. 18.45 Расположившись невдалеке от навеса, Ион Роман принялся изучать в бинокль морскую гладь. Пловцы были далеко в море. Лишь один из них не поддался, искушению и плескался по соседству с суденышком «Белая чайка». Менее чем в двухстах шагах от берега пловца можно было разглядеть — это был Раду Стоян. Остальные были так далеко, что представляли собой лишь точки, чуть заметные невооруженным глазом, различимые лишь по цвету шапочек. Шесть веером расходящихся к горизонту шапочек, из них одна, самая отважная, то и дело возникавшая среди волн — небесно-голубая шапочка профессора Мони Марино. Он находился в центре полукружия веера, хотя в движении пловцов и не было никакой симметрии. Каждый из них, казалось, блуждал в своей собственной акватории. Да, каждая шапочка стремилась к самостоятельности. Шестерка не представляла собой дружную группу пловцов, ищущих приключений. Среди всех шестерых даже не ощущалось сколько-нибудь заметного разделения на пары. Внимание Иона Романа привлек силуэт парохода. Ему даже удалось разобрать название — «Альбатрос». Пароход шел в сторону Констанцы под румынским флагом. «Вероятно, из Сулины или из Сфынтул Георге», — мысленно сказал сам себе сыщик и вновь перевел взгляд на поверхность моря. И снова одного за другим нашел всех пловцов, которые, казалось, замерли на своих местах. Крайней слева была красно-белая шапочка адвоката Жильберта Паскала, затем, время от времени сливающаяся с пеной волн и теряющаяся в ней белая шапочка учительницы Сильвии Костин, за ней уходящая к горизонту лазурная шапочка Марино, гораздо ближе к берегу и правее плыла оранжевая шапочка Елены Паскал, затем, еще правее, но примерно вровень с ней шла зеленая шапочка адвоката Эмиля Санду, и, наконец, крайней справа была черно-белая шапочка архитектора Дориана. Между двумя крайними пловцами расстояние должно было быть порядка одного километра, а самую дальнюю лазурную шапочку Марино и разноцветную шапочку Раду Стояна, плескавшегося возле «Белой чайки», разделяло метров пятьсот. «Серьезные пловцы», — подумал Ион Роман и попытался найти в районе Большого омута Владимира Энеску. Однако пляж представлял собой пересеченную местность, покрытую дюнами и кустарником, неподвластными силе линз. Вроде бы за Большим омутом виднелась точка. Это была как раз черная шапочка Владимира Энеску. Точка застыла на месте, как буек. Солнце спускалось к горизонту. «Очень скоро оно достигнет кромки воды», — подумал Ион Роман и в тот же момент обнаружил в зените громадное скопление черных, как смола, туч. Поверхность моря была еще зеркальной, хотя дождь уже начался. Невидимый щит прикрывал солнце от нашествия туч. Остальная часть неба была темной, злой, наполненной громами и молниями. На глазах разворачивался фантастический спектакль, настоящее чудо природы — черный, как сажа, небосвод и голубой диск, кроваво-красный в центре, сопротивляющийся черному, клокочущему натиску. Капли дождя загнали Иона Романа под навес. Пауль Соран, однако, остался на песке, будто нарочно подставляясь под дробь дождя. Подперев голову руками, он лежал неподвижно и даже не вздрагивал от ударов холодных капель. Со стороны он казался спящим, а может, и в самом деле дремал. Ион Роман не стал его беспокоить. Кто знает, какие драмы переживал артист из-за событий в театре. Может быть, холодные уколы капель пойдут ему на благо… В любом случае это лучше сумасшедших гонок по маршруту гостиница — порт и обратно… В бинокль он обнаружил, что пловцы вроде бы несколько приблизились к берегу, хотя по их движениям трудно было понять, возвращаются ли они. Для невооруженного глаза они все еще были отдаленными точками, различимыми только по цвету шапочек. Далеко-далеко, на самом горизонте, начали закипать буруны. У волнореза в Теплой бухте тоже пошло волнение. Зеркало воды еще не разбилось, но между Большим и Злым омутами море содрогалось, и его цвет все время менялся. Парусник неуверенно и забавно покачивался, как громадный конек на изгибах воды. В воздухе витало предвестие беды. Голубой диск с кроваво-красным центром уменьшался. Буруны, надвигающиеся от горизонта, приближались к берегу, настигая пловцов, гром и молнии все сильнее сотрясали небо, которое светилось ярким, неестественным светом. В это самое мгновение над морем раздался ужасающий животный крик. В мире, полностью подчиненном силам природы, протяжное «ы-ы-ы» прозвучало как последний выброс какой-то сверхъестественной энергии. Ион Роман инстинктивно сосредоточил все внимание на «Белой чайке» — вопль донесся оттуда. В линзах бинокля как на ладони ему открылась страшная картина. Красивое лицо Раду Стояна исказилось отчаянием, стало нелепым, на лице, всегда напоминавшем рождественских ангелочков, застыла отвратительная маска ужаса. Глаза вылезли из орбит, рот раскрылся. Голова Раду болталась как маятник, словно не в силах была противиться какому-то неумолимому приговору. Руки хватались за воздух скрюченными, словно когти, пальцами. Ион Роман подскочил к Паулю Сорану. — Вставай! Бегом! Тонет! Пауль Соран рванулся с песка и выхватил бинокль из рук Иона Романа. — Рядом с яхтой, метров на десять правее. Он направил линзы на указанное место, смотрел несколько секунд и вернул бинокль жестом бессилия. — Совершенно ничего не видно. Море, как зеркало. — Как не видно? — крикнул Ион Роман, взглянув в бинокль. — Вон Раду Стоян! Снова появился на поверхности… Бинокль уже не был нужен. И невооруженным глазом можно было различить, как на короткое мгновение, всего на несколько секунд, над водой появилась голова человека. — Раду! — бешено вскрикнул Пауль Соран. — Это невероятно! Он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Затем, не говоря ни слова, стрелой понесся по мокрому песку и с разбегу бросился в воду. Ион Роман взглянул на часы и машинально отметил время. Было 19 часов 4 минуты. Молодой человек стремительно пересек залив, но, когда приблизился к волнорезу возле песчаной косы, там снова закипели буруны. Яхта едва покачивалась на воде, а всего лишь в каких-то тридцати метрах от нее, ближе к берегу, буруны достигали четырех-пяти метров в высоту. Пауль Соран отчаянно боролся с волнами. Временами казалось, что он не в состоянии их одолеть, столь велика была их злая сила. И все-таки ему удалось, предприняв несколько почти самоубийственных маневров, прорваться. Миновав волнорез, он вынырнул у яхты и ухватился за борт руками, чтобы восстановить силы. Ион Роман видел, как он регулировал дыхание, пытался расслабить мышцы, но по его усталым и бессильным движениям невозможно было поверить, что он сможет начать поиски. Наконец он соскользнул в воду. Но уже через несколько секунд появился на поверхности, опять схватился за канат, чтобы восстановить дыхание. Отдых у яхты длился, по подсчетам сыщика, не более минуты. В момент, когда Пауль Соран. поднял руку в знак того, что может снова приступить к поискам, Ион Роман жестами направил спасателя в то самое место, где в последний раз видел Раду Стояна. Там Пауль Соран сделал несколько коротких погружений, ныряя по определенной схеме в направлении бурунов. Ион Роман понял план спасателя. Тело Раду Стояна не могло долго оставаться на одном и том же месте. Волны могли либо выталкивать, либо засасывать тело, и песчаная коса служила естественным барьером, возле которого можно было его обнаружить. Иногда стихия, клокотавшая у косы, успокаивалась, и тогда Пауль Соран бросался на поиски друга. — Найдет? — раздался голос рядом с Ионом Романом. Сыщик узнал голос журналиста Владимира Энеску, но был слишком поглощен отчаянными поисками Пауля Сорана, чтобы дать какой-нибудь ответ. У него даже мелькнула мысль об абсурдности любого ответа. Владимир Энеску забыл про свой вопрос, ужасно нервничал и извиняющимся тоном пробормотал: — Если бы не нога, я бы его спае, во всяком случае попытался бы спасти. Я был ближе… Вдруг Пауль Соран надолго скрылся под водой. Ион Роман взглянул на часы — 19 часов 18 минут — и с горечью прошептал: — Он его нашел через четырнадцать минут… — Четырнадцать минут! — ужаснулся Владимир Энеску. — Не слишком ли поздно? Пауль Соран возвращался к берегу, стараясь удержать над водой голову своего друга. Он греб одной рукой, плывя на спине и используя каждую волну для продвижения к цели. Он не стал тратить сил на преодоление волнореза, а нашел тихое место ближе к Большому омуту. Но и там ему пришлось схватиться со стихией. Затем он пересек заливчик по диагонали в направлении пляжа. Ни одна волна не нарушала зеркальной глади Теплой бухты, все они остались за волнорезом, но движения Пауля Сорана были столь медлительными, словно он пробивался сквозь трясину. Единственное, что его заботило, — это чтобы голова друга все время находилась над водой. Достигнув берега, он сумел лишь приподняться на колени и сразу же упал, как подкошенный. Ион Роман и Владимир Энеску, даже не взглянув на спасателя, бросились к Раду Стояну и осторожно перенесли его под навес. Лицо молодого человека сохраняло маску ужаса. Пауль Соран тем временем полз по мелководью и по песку и замер лишь тогда, когда его голова уперлась в колючки кустов. Он был похож на пьяного. В его бессвязном бормотанье с трудом можно было разобрать вопрос: — Он… Ж-ж-жив?.. Но никто его не услышал, и никто не увидал на его лице выражения бессильной ярости. Он попытался подняться на локти, чтобы посмотреть, но не смог и тяжело откинулся на спину, прямо на сырой песок, — Нужно немедленно вызвать полицию, — послышался голос Иона Романа. — Немедленно! — Сначала «скорую помощь»! — возразил было журналист. — «Скорой помощи» здесь уже, к сожалению, нечего делать… Может быть, ты быстрее дойдешь до телефона. Прежде чем двинуться в путь кратчайшей дорогой, Владимир Энеску вспомнил о Пауле Соране. На тяжкий вопрос, застывший в его глазах, журналист ответил горьким утвердительным взглядом, и ему почудилось, что он оставляет на пляже не один, а два трупа. Пловцы приближались к берегу. Невдалеке от волнореза, около «Белой чайки», они сгруппировались и во главе с Марино каким-то чудесным образом проникли без затруднений в Теплую бухту. Наверное, они что-то видели или предчувствовали и потому выходили из воды неуверенно, боязливо. Небо чернело, и рев морских волн нарастал. 21.00 После восьми часов вечера грянула буря, и почти целый час завывание ветра и рев бурунов угрожали погубить сушу. Беспрерывные молнии выхватывали из темноты деревья, отчаянно сопротивлявшиеся безжалостному урагану. Гигантские волны вздымались, взбивали хлопья пены и проваливались в черную бездну. На землю обрушилась стихия, злая сила которой была столь яростной и сокрушительной, что вызывала своего рода восхищение. Вместо того чтобы закрыть глаза и уши, попрятаться от шума по углам, люди, поддавшись какому-то смутному порыву, как завороженные, приникли к окнам, содрогаясь от ужаса перед слепым гневом природы. Никто не хотел включать свет, никто не потянулся к своим ближним, чтобы укрыться от внешнего хаоса на семейных островках с их особым укладом и законами. Буря приковала всех к себе какой-то неодолимой силой. В разгар бури в холле погасли все огни, но надвигающийся мрак стал уже настолько желанен, что никто не заметил, что света больше не было. Как только ураган закончился, тьма стала гнетущей, и жгучий болезненный страх вышел наружу. Людей охватила острая жажда света, она проявилась в ненужных жестах, в громких возгласах, в изумленных речах, неосознанно прорывавшихся у каждого. Газовые лампы, срочно извлеченные из подвалов, распространяли бледный, скудный свет, превращавший каждый предмет, каждое движение в нечто загадочное, угрожающее и в то же время трусливое. Три лампы в холле гостиницы казались робкими оазисами света, причудливыми сферами, вырванными из мрака. Они населяли призраками подозрительные, темные пространства вокруг. Под одним из таких оазисов за низким круглым столом в почти невидимом в темноте кресле восседал Ион Роман. Он сидел и молчал, подперев подбородок руками и уставив взгляд куда-то в темноту, а рядом с ним на одной из табуреток в неудобном положении замер капитан Винтила Винтила из местной сыскной полиции. Служебная машина уехала за несколько минут до начала бури, а они, покончив с самыми необходимыми формальностями, сидели словно потрясенные и подавленные яростью урагана. Тяжелые, мучительные вопросы беспокоили Иона Романа, а после бури, после суровых объятий мрака они стали превращаться в навязчивые идеи. Вопросы, одни вопросы ленивой чередой возникали у него в голове, но, когда он пытался найти хотя бы один ответ, мысли таяли, жадно поглощаемые всевластным мраком. — От этой бури с ума сойдешь, — сказал он тихим голосом, будто защищаясь от других опасностей, скрытых во тьме. — Такого я еще не видел, — ответил капитан Винтила. — Час в аду — просто целая вечность… И снова замолчали. Тишина казалась мучительной. — Это невыносимо! — нарушил молчание Ион Роман. — Хоть бы свет зажгли… — Надо бы позвонить на телефонную станцию… Возникла восковая фигура работника бюро обслуживания. Он нелепым жестом показал на телефон в углу и скрылся в темноте. Капитан Винтила вскоре вернулся: — Телефонная линия тоже вышла из строя. Разрушения, видно, большие… Вдруг сидящих в холле ослепил свет автомобильных фар. Полицейские укрылись за стойкой бюро обслуживания. Им казалось, что лучи света пронзают насквозь, словно огненные копья. Фары погасли так же неожиданно, как и зажглись, и гостиная вновь превратилась в царство теней. Раздался звук шагов, слегка скрипнула и приоткрылась дверь… и Ион Роман заморгал глазами. Привидение показалось бы ему более правдоподобным, чем появление человека, вошедшего в холл. Следователь по особым делам, Александру Тудор собственной персоной. — Не может быть! — замотал головой сыщик. — Именно вы? Этого я никак не ожидал, хотя и желал от всей души, Не могу поверить своим глазам… Услышав имя вновь прибывшего, капитан Винтила смутился как ребенок. Он обалдело смотрел на протянутую ему руку, и, если бы не гортанный звук, изданный Ионом Романом, всю ночь простоял бы по стойке «смирно». Он с силой пожал руку и пробубнил несколько слов. — Вам нужна комната? — послышался голос дежурного. — Да, — ответил Тудор. — Но особенно мне нужен свет… Если у вас больше нет ламп, я возьму одну из холла. — Есть еще две лампы, но только у одной стекло целое. У той, что поменьше… Гость из Бухареста махнул рукой в, знак согласия и стал изучать видимое пространство гостиной. — Есть ли еще другая лестница, по которой можно спуститься в холл? — спросил он Иона Романа. — Нет, только эта. Еще одна ведет со второго этажа наружу, на терассу, к опушке рощицы. Тудор в раздумье кивнул головой, затем повернулся к дежурному и показал на стол, за которым до этого сидел Ион Роман: — Насколько возможно, прошу, чтобы нас не беспокоили… И надеюсь, что мне подготовят люкс на втором этаже. — Люксов нет, — вспомнил дежурный. — Остальные номера — обычные. Хорошо, если не ушла горничная… Тудор хотел еще что-то спросить, но передумал. Он двинулся в сопровождении сотрудников к оазису света в центре гостиной. — Вы приехали на машине? — поинтересовался Ион Роман, устраиваясь в кресле. — На машине и на импровизированном пароме. Уже почти неделю никому не удавалось преодолеть Дунай на машине. Да… Ураган застал меня при въезде в город. Я бы прибыл часом раньше, но вынужден был укрыться. Повсюду выдранные с корнем деревья, сорванные крыши, поваленные столбы. Да… Кто этот Винченцо Петрини, который уехал сегодня после обеда? И куда уехал? На первый взгляд казалось, что вопрос был задан скорее из любопытства, но точность, с которой он был сформулирован, и тот факт, что одной фразой был поставлен крест на апокалипсической буре, немного обеспокоил Иона Романа. — Сицилиец, — ответил он, — по его собственным словам, знаменитый археолог, около двух лет, тоже по его словам, проработал строительным подрядчиком в Румынии. Сегодня неожиданно отбыл в Стамбул. — Значит, уехал? Сегодня после обеда? — Это как раз и неясно, — сказал Ион Роман. — Я отправился за ним в порт. Он ждал парохода, то есть отправления парохода. Это было около семи. Начальник порта подтвердил, что пароход покинет порт в девять часов. Поднялся ли сицилиец на борт? Не знаю, телефон не работает. Действуем на ощупь. — Да… — задумчиво произнес Тудор. — Из-за этого и газеты сюда не дошли… А, судя по всему, здесь что-то случилось. — Почему вы так думаете? — вздрогнул Ион Роман. Тудор как бы не заметил вопроса. Может быть, и не расслышал. Он медленно откинулся на спинку кресла: болезненный, неверный свет раздражал его — предпочтительнее полумрак. Голос его прозвучал устало: — Ты знаешь Аваряна? — Вы имеете в виду ювелира из пассажа? — Да… именно его. В ночь с воскресенья на понедельник, то есть прошлой ночью, около двух часов в магазине произошла кража со взломом. С витрин на первом этаже ничего не взяли. Опустошен только сейф на втором этаже. И все. — Сейф Аваряна?! — недоверчиво переспросил Ион Роман. — Невозможно! Аварян хвастался на каждом углу, что если бы он его бросил даже на пустыре на целую неделю, то потом нашел бы невредимым. Никто бы с ним не справился. Ни фомкой, ни динамитом, ни противотанковой пушкой, смеялся он. Как же его сработали? — Без динамита, без фомки, безпротивотанковых орудий, — ответил Тудор. — Сейф обнаружен пустым, с отпертой и распахнутой дверцей. — Если это не имитация кражи со взломом… — с некоторой неуверенностью в голосе предположил Ион Роман. — Окончательных и абсолютных заверений на этот счет дать нельзя. Взлом, однако, катастрофически подействовал на Аваряна, что является пока единственным достоверным фактом. У него сердечный приступ, и утром он был доставлен в больницу в бессознательном состоянии. Это — официально засвидетельствовано. При известии о краже симптомы сердечного приступа проявились моментально. При этом присутствовали три человека, а медицинское заключение не вызывает ни тени сомнения… Можно ли говорить об имитации кражи? Ион Роман поискал глазами во мраке взгляд Тудора, потухший, словно в полусне. — Если это настоящая кража со взломом, — сказал сыщик, — тогда единственный человек на всей планете, способный на такой подвиг, — это Нико Никола. Другой бы и на пушечный выстрел не осмелился бы подойти к сейфу Аваряна. — Даже Флорика Флореску? — осмелился подать голос капитан Винтила. — Даже он! — категорически отрубил Ион Роман. — Ни он, ни Блютер, ни Сэзер, ни Тругборд. Это все равно, что сравнивать боксера-тяжеловеса с бойцом в весе мухи. — Так считают и эксперты, — сказал Тудор. — То есть все остальные эксперты. Единственно, они отрицают и причастность Нико Николы. Считают его просто легендой. Ион Роман поднялся из кресла и, стремясь придать своему голосу как можно более убедительный тон, проговорил: — Нико Никола — не легенда! Его кражи со взломом действительно кажутся из области легенд — без шума, без следов, без насилия. За всю свою карьеру он совершил не более десяти ограблений. Однако точных сведений привести вам не могу. Достоверно известно, однако, что первые три были результатами пари, заключенных среди знаменитых коллекционеров. Вероятно, что кому-то из них был известен его талант, если можно так выразиться. Этот человек спорил на баснословные суммы, что извлечет из сейфов своих друзей или соперников самые дорогие драгоценности. В свое время эти дела произвели в мире сенсацию. Но журнал, где публиковались репортажи, был заподозрен в выдумке и фальсификации. Со временем, однако, Нико Никола перестал проявлять альтруизм и за свои услуги более не удовлетворялся несколькими процентами, судя по всему, его тоже охватила страсть к собирательству. Он совершил несколько краж сам, всякий раз оставляя свою подпись, чем привел в ужас мир ювелиров и коллекционеров. А далее, может быть, уже появляется легенда. Говорят, что одна французская газета поместила предупреждение, подписанное Нико Николой, в котором указывались имена некоторых знаменитых коллекционеров и предметы, разумеется, самые редкие и ценные, которые их вскоре «покинут». Он использовал именно этот глагол: покидать, для того чтобы возвысить свои деяния. Но поскольку предупреждение появилось первого апреля, выбор даты до некоторой степени укрепил версию легенды и никто не принял его всерьез. Шутка, розыгрыш, решили все. Но пять дерзких ограблений: первое — в Аргентине, потом — во Франции, в Англии, в Соединенных Штатах и наконец в Индии — все за один год — заставили по-новому взглянуть на знаменитое предупреждение… С тех пор прошло десять лет, и до прошлой субботы никто более не слышал о Нико Николе… Ион Роман сделал паузу, как бы прося согласия продолжать. — Разумеется… — кивнул Тудор. — Нам всем следует знать эту историю с самого начала. Перед твоей поездкой на побережье ты был довольно немногословен, а я был слишком занят… — Не знаю, какие подробности можно еще добавить, — смутился Ион Роман. — Постараюсь быть как можно более точным… Эта история началась в субботу после обеда, ближе к вечеру, в шесть часов четыре минуты. Дежурил Виктор Мариан. Зазвонил телефон, и он снял трубку. Приглушенный голос, вероятно, прикрыли рот платком, сообщил, отчетливо, по слогам: «Ни-ку Ни-ку-ла-е в Ма-ма-е», Виктор переспросил, и голос точь-в-точь повторил ту же фразу: «Ни-ку Ни-ку-ла-е в Ма-ма-е». После этого трубку повесили, Виктор просмотрел картотеку, но никакого Нику Никулае, как он записал это имя, не обнаружил… — И конечно, был вынужден обратиться к тебе, — с улыбкой перебил его Тудор. — Так точно. Я был на четвертом этаже, в спецотделе, изучал одно старое дело. Он разыскал меня и повторил полученное им сообщение. Наверняка никакого Нику Никулае в моем архиве нет. Но Виктор, вы его знаете, начал разматывать все по ниточке. Зачем звонил неизвестный? И зачем ему было менять голос? Почему он говорил по слогам? Я несколько раз прослушал сообщение, и мне пришла в голову мысль, что речь шла о Нико Николе. В этом случае сообщение действительно имело определенный смысл. Речь шла не о каком-то мелком жулике. Я не знаю ни одного сыщика в мире, который, услышав о Нико Николе, не превратился бы в легавую… После некоторого молчания послышался шепот Тудора: — Далее если допустить, что данный персонаж существует реально, а не в легенде, не опровергается ли категорически его присутствие здесь его знаменитостью?.. Что могло понадобиться гению стальных сейфов в бухарестском ювелирном магазине? Капитан Винтила ерзал в своем кресле. Наконец он осмелился поделиться своей мыслью: — Позвольте… Может быть, до этого додумался какой-то местный гений. Привлекая внимание полиции к Мамае Никола мог спокойно действовать в Бухаресте. — Мне тоже не дает покоя эта мысль, — признался Ион Роман. — Я дал провести себя за нос, как новичка, хотя… — Еще остается вопрос о стиле ограбления, — помог ему Тудор. — Если бы точно узнать, как все происходило… — с надеждой в голосе произнес Ион Роман. — Больше, чем написано здесь, ничего не известно. Пока. Виктор Мариан продолжает расследование. Ион Роман взял протянутую Тудором газету и начал читать обведенное красным карандашом сообщение из рубрики «В последний час»: «…Сенсационное ограбление ювелирного магазина Аваряна… К нам только что поступило сообщение: в ночь с воскресенья на понедельник в два часа пополуночи совершено сенсационное ограбление в знаменитом ювелирном магазине Аваряна. Несколько неизвестных проникли в магазин, вскрыли сейф и выкрали драгоценности, по всей видимости, на огромную сумму. Взломщикам удалось безнаказанно скрыться, хотя они были застигнуты на месте преступления городовым, совершавшим обход. После предупредительного выстрела храбрый страж общественного порядка, несмотря на полученное ранение, сделал еще несколько выстрелов вслед грабителям. Когда материал готовился в набор, стало известно, что агенты сыскной полиции напали на очень серьезный след. В вечернем выпуске мы вернемся к этому делу, опубликуем подробности и сенсационные разоблачения…» — Да… — произнес Ион Роман. — Не больно много, особенно, если учесть, что последние фразы — всего лишь дань рекламе… Вы ознакомились с рапортом дежурившего городового?.. Эти журналисты почти всегда преувеличивают. — Рапорт довольно путаный, — ответил Ту дор. — Городовой услышал голоса; сигнал тревоги, поспешил в пассаж, но был кем-то сбит с ног. Затем он увидел, как некий субъект прыгнул из окна магазина. Сделав предупреждение, он выстрелил как раз, когда тот поворачивал за угол, на улицу. И на этом — все! Никаких следов грабителей. Темноватая история… — Рапорт не кажется мне таким уж путаным, — решился возразить Ион Роман. — Все-таки в нем есть кое-какие подробности. — Лишь на первый взгляд… — сказал Тудор. — Подробности кажутся важными потому, что они эффектны. Нападение, предупреждение, выстрелы… В рапорте, однако, отсутствует самое главное: сколько человек принимало участие в ограблении?.. Куда исчезла лестница, с помощью которой они влезли в окно второго этажа, потому что в магазин они проникли именно оттуда…. Когда было совершено ограбление? — Когда было совершенно ограбление? — удивленным тоном повторил Ион Роман вопрос Тудора. — Вот именно! — ответил тот. — Неизвестно, что сделал дежурный городовой, после того как поднял тревогу. Выходил он из пассажа или нет. Для того, например, чтобы поднять тревогу. А что, если он застал преступников в начале ограбления? Или в магазине оставался сообщник, пока вызванные на помощь городовые рыскали вокруг пассажа?.. У Виктора задача прояснить все эти детали… и другие, может быть, еще более сложные. — Известно, что именно украли? — спросил после минутного колебания капитан Винтила. — Это тоже неясно, — ответил Тудор, — Пока от Аваряна нельзя ничего добиться, а оба продавца-ювелира из магазина не знают или делают вид, что ничего не знают о содержимом сейфа. — А если он был пуст? — рискнул задать еще один вопрос капитан. — Маловероятно… — в присущем, ему категоричном стиле отверг эту гипотезу Тудор. — Приступ у Аваряна и само наличие подобного сейфа не позволяют принять твое предположение. Что-то там должно было быть. — Каким бы ни было содержимое сейфа, — размышлял вслух Ион Роман, — Аварян, насколько я его знаю, не мог не заключить страхового договора. — Я тоже подумал об этом, — сказал Тудор. — И идя по этому пути, столкнулся с другой загадкой. Договор является тайным. Застрахована определенная ценность, обозначенная как X, на определенную сумму, обозначенную как Z. Оба элемента в договоре не раскрываются. X и Z, и все. Стоимость страховки, а, значит, и застрахованной вещи, должна быть огромной, поскольку взносы, своевременно выплачиваемые Аваряном, намного превосходят размеры того, что предусматривается другими аналогичными сделками. Например, соперник Аваряна, застраховавший весь свой запас драгоценностей в том же страховом обществе, выплачивает в качестве годового взноса сумму, в восемь раз меньшую, чем Аварян. Договор заключен конфиденциально между Аваряном и особым уполномоченным Административного совета общества… — В таком случае вам известно название общества… — чуть ехидно сказал Ион Роман. — Общество именуется «Универсал», а особого уполномоченного зовут Жильберт Паскал. Эн является одним из вице-президентов и основных акционеров. — И несколько дней как живет в этой гостинице вместе со своей дочкой, — добавил Ион Роман. — Это еще одна из причин, приведших меня сюда, — признался Тудор. — Прежде, чем его беспокоить, попросил бы вас ввести и меня в суть местных событий. Ион Роман уже почти забыл о несчастном случае и вопросах, терзавших его всего каких-то толчаса назад. Он вновь ощутил, что находится, в салоне гостиницы, подавленный мраком и обступаемый неясными, утомительными вопросами. — Несчастный случай, — начал он. — Около двух часов назад прямо на наших глазах утонул парень из здешней компании, некий Раду Стоян, 25 лет, первоклассный пловец. Утонул у нас на виду, в спокойном море, примерно в двадцати метрах от пустой яхты. Я наблюдал, всю сцену в бинокль и, может быть, поэтому нахожусь под особым впечатлением от случившегося. Мне до сих пор еще не приходилось видеть на лице человека такую печать ужаса, как у него в тот момент, когда он звал на помощь»… После этого он ушел под воду, потом еще раз появился на поверхности, и все… — И никто не бросился ему на помощь? — спросил Тудор, словно заразившись состраданием Иона Романа. — Разве не было других пловцов? — Были. На берегу, как раз возле меня, находился его друг. Но пока он доплыл, пока нашел его — а море между тем разбушевалось, — прошло почти четверть часа. На берег его вытащили уже без признаков жизни. Несколько секунд Тудор молчал, обдумывая услышанное, а затем тихо, как бы про себя произнес: — Быть может, смерть наступила не в результате погружения под воду, а из-за сердечного приступа… Как ты думаешь, будет нам какая-нибудь польза, если мы узнаем действительную причину смерти? Вопрос звучал не праздно. Ион Роман слишком хорошо знал Тудора, чтобы понять или, лучше сказать, почувствовать, что этот вроде бы случайно оброненный вопрос означал требование выложить все, о чем думали сотрудники в связи с этим несчастным случаем, включая самые нелепые гипотезы и малейшие сомнения, если таковые имелись. И все равно сыщик колебался. Боялся, что его состояние и его навязчивые мысли вызваны излишним сентиментализмом, от которого он никак не мог избавиться, сколько бы ни призывал на помощь логику. — Как я себе представляю, несчастный случай кажется тебе сомнительным, по меньшей мере, странным, — ободрил его Тудор. — Верно… — наконец решился Ион Роман. — Странный этот несчастный случай. В нескольких метрах от стоящей на якоре яхте, в спокойном море, думаю, что даже начинающий, который вовсе не умеет плавать, при всем желании не сможет утонуть. А потом эта гримаса ужаса на лице и вопль, будто зарезанного животного… Вам не кажется, что?.. — Сердечный приступ??? — Тудор заставлял сыщика раскрывать свои мысли до конца. — Совершенно справедливо… — согласился Ион Роман. — Есть кое-что еще… На ногах у него в самом низу, у лодыжек, видны синяки кольцеобразной формы. С полной уверенностью сказать не могу. Стемнело раньше, чем обычно, а кроме того, я был… не в себе. — Ты где-нибудь говорил об этих следах? — Нет… Никому ничего. Даже судебно-медицинскому эксперту, специально чтобы никак не повлиять на него. Но просил сделать полное исследование трупа и дать точное заключение. — Кто-нибудь еще заметил эти следы? — Не знаю… Разве что журналист Владимир Энеску. Он разглядывал несколько раз лодыжки трупа. Даже наклонялся. Но и это могло просто показаться… — М-да… — сказал Тудор, думая уже о другом. — Лучше дождемся заключения судмедэксперта. Пока нет достоверных данных, не будем воображать, что перед нами особо трудный случай. Не будем, хотя бы ради часа спокойной жизни, если это можно назвать спокойной жизнью, превращать несчастный случай в убийство лишь на основании предчувствий и смутных наблюдений… В конце концов надо забыть, что мы здесь на задании. Твой итальянец, насколько я понимаю, при несчастном случае не присутствовал. Его ты оставил в порту. Но, мелеет быть, не помешало бы проверить, отбыл ли он, и сделать это как можно быстрее. Тудор вперил взгляд в капитана Винтилу, который сразу же вскочил на ноги, и продолжал осипшим голосом: — Если он не отбыл, что весьма вероятно, ему надо устроить дополнительный досмотр. Полный и доскональный. И не только ему. Всем пассажирам, отбывающим вместе с ним. Здесь необходимые полномочия, а вот, пожалуйста, ключ от машины… Капитан Винтила, застыв в безукоризненной стойке «смирно», принял пакет и невзрачный ключик, будто ему вручали правительственную награду. Через несколько секунд раздался шум рванувшейся с места машины. 21.30 — Мне его рекомендовали как толкового парня, — сказал Тудор, когда за капитаном Винтилой закрылась дверь… Так вот. Нам нужны кое-какие меры подстраховки. Мы не знаем, что находилось в сейфе Аваряна, не знаем,что представляет собой некий X — назовем так этот предмет необыкновенной, вне всякого сомнения, ценности. И поскольку первая нить тянется в порт, первые наши меры следует предпринимать там… — Простой досмотр? — удивился Ион Роман. — Не более. В рамках общего досмотра всех пассажиров. Мы не можем задерживать человека, тем более иностранца, не предъявив ему обоснованного обвинения. Где мог быть этот Винченцо Петрини сегодня в два часа ночи? — Хотите, чтобы я прямо сейчас вам сказал? — вспылил Ион Роман. — Понятия не имею… Тудор снова откинулся в полумрак кресла, на этот раз чтобы скрыть улыбку. — Да, прямо сейчас… хотя это чисто формальный вопрос. Если бы этот господин Петрини не был здесь и если бы в полночь ты не держал его, так сказать, в собственных руках, ты бы давно сгонял в порт… после того как прочел сообщение об ограблении. Считаешь, надо исключить господина Винченцо Петрини из списка подозреваемых. — К сожалению, да… — с некоторой грустью признал Ион Роман. — Хотя это человек весьма странный, и кое-что в нем вызывает подозрения. Археолог, коллекционер, не профан по части драгоценностей, как он дал понять, любитель изящного, что еще… Прототип подозреваемого. — Даже если выставляет напоказ эти свои качества? — Да, тогда это не очень вяжется, — признал Ион Роман. — И не уловка ли это… В любом случае с семи часов вечера до времени ограбления в Бухаресте мы были вместе… Или я в метре позади него, или он в метре позади меня. Если только он не нашел себе сообщников в Бухаресте… — А кто же вскрыл сейф, если, по-твоему, это мог сделать только Нико Никола? Или еще один такой мастак объявился на земле? В голосе Тудора прозвучал заметный оттенок иронии, но Ион Роман его не уловил. — Нет! Второго такого нет на свете, это я вам говорю как специалист в области подобных краж. Категорически заявляю, нет! Я знаю сейф Аваряна. Это в своем роде единственный в стране, а с учетом секретного шифра, и в мире. Никто другой не вскрыл бы его. Раз господин Винченцо Петрини не одно и то же лицо, что и Нико Никола… то существует еще один подозреваемый, вторая ниточка. Другой итальянец, господин профессор Мони Марино. Его с нами в театре не было, и, следовательно, он не возвращался вместе со всеми за полночь. К счастью, он пока еще в гостинице… — Допустимо ли так легко перескакивать с одного на другого? — В случае с Нико Николой можно представить себе все, что угодно, — ответил Ион Роман. — С Винченцо Петрини можно перескочить прямо на вас. Надеюсь, вы понимаете, это преувеличение. Наряду с гениальностью, способностью не оставлять следов и обходиться без насилия Нико Никола обладает еще одной способностью, во всяком случае, по легенде: никто его не видел в собственном обличье, нигде, даже в Скотланд-Ярде, нет его фотографии. Он всегда действует под какой-нибудь маской. Даже возраст его неизвестен. Может быть, и национальная принадлежность вымышленная. Кто знает, где он живет, под чьим именем и под какой профессией скрывается? Лишь одно можно сказать наверняка — это не нищий. По одной примете его не выловишь, — улыбнулся Тудор. — В этом мире хватает небедных людей… Да… История страшноватая, не столько из-за кражи со взломом, которая, пока не будет доказано обратного, может все-таки оказаться инсценировкой или делом рук какого-нибудь местного гения, сколько из-за этого таинственного сообщения. Кто и зачем произнес имя Нико Николы за двадцать четыре часа до необычного по всем признакам ограбления? — Ответ находится где-то в Бухаресте. А мы рассиживаемся здесь… — сказал Ион Роман. Однако эта его мысль угасла еще до того, как он успел ее полностью выразить словами. Вспомнив ужас на морском берегу, он покрылся крупными каплями холодного пота. — Понятно… — кивнул Тудор, заметив перемену на лице сыщика. — Наверное, не мешало бы нам на этот случай принять некоторые меры предосторожности… — Не знаю, что можно сделать… Стоит мне вспомнить несчастный случай — все, начинают терзать вопросы. Куда исчез Дан Ионеску, приятель Раду Стояна? В четверть шестого вечера он уехал в город на такси с сицилийцем, уехал неожиданно, иначе бы заранее обеспечил себя транспортом. С тех пор он не подавал признаков жизни уже более пяти часов. — А почему тебя так беспокоит его отсутствие? — спросил Тудор. — Его что, ночью не было? — Нет, не в этом дело. Вечером до полуночи он был героем импровизированной пьесы. Тысяча человек видели его рядом с возлюбленной — безымянного парня возле безымянной девушки. Не думаю, что эта история вам интересна. Не все ребята ночью были на месте. Если только они, выехав отсюда после половины второго, чудом не прибыли в Бухарест уже в два часа. Но такое возможно совершить лишь во сне. Случилось нечто иное. У Дана Ионеску есть, вернее, был костюм для подводной охоты. Костюм исчез. Вероятно, вчера его кто-то взял, как он думает. Было много народу, экскурсантов, шатавшихся по гостинице и пансионату, где живет Дан Ионеску. Или костюм у него увел один из этих гостей, или кто-то над ним подшутил… Однако, после того, что случилось с Раду Стояном, исчезновение костюма… Нет! Мне не хотелось бы ничего преждевременно подозревать… Но не могу отделаться и от другого вопроса: почему Раду Стоян не поплыл в открытое море вместе с остальными? Почему задержался у «Белой чайки», где нашел свою смерть? Почему именно там?.. Как видите, нелегкие вопросы, а есть еще и другие, а еще и эта погода, от которой ноют кости и ощущение, что мы находимся в пустыне… Без света, без телефона, без… Тудор попытался его успокоить: — Не стоит волноваться. Я совершенно уверен, что когда появятся иные заключения или мнения о причине смерти, найдется средство нас проинформировать скорейшим образом. — А нельзя ли принять во внимание в случае с Раду Стояном и гипотезу самоубийства? — неожиданно спросил Ион Роман. — Парень, похоже, чем-то маялся… — Мне это представляется невозможным. Любое самоубийство практически осуществляется в долю секунды. В одно мгновение можно нажать на спусковой крючок, проглотить таблетку, броситься с пятого этажа, спрыгнуть со стула… Если бы сам по себе акт самоубийства по времени длился больше, на свете было бы мало самоубийц. Вопреки здравому смыслу пловец может попытаться покончить с собой в воде, стараясь утонуть. Но если при этом ему не будут благоприятствовать определенные условия — удаленность от берега, одиночество, буря — или если он не привяжет себе бог знает какие грузы к ногам, его жест станет просто попыткой самоубийства. Или он сам выйдет на берег, или его другие вытащат… — Примерно то же самое подумал и я, хотя и не умею плавать, — с трудом вымолвил Ион Роман. — Не лучше ли вам перекинуться парой слов с журналистом Владимиром Энеску, он тоже был свидетелем несчастного случая, он один из первых жильцов гостиницы, к тому же проявляет большой интерес ко всему, что вокруг происходит. Немного поколебавшись, Тудор произнес: — Отнесем эту беседу к мерам подстраховки, чтобы не казалось, что мы форсируем события. И хорошо бы, также для подстраховки, познакомиться с адвокатом Жильбертом Паскалем, вице-президентом страхового общества «Универсал». 21.45 Ион Роман, вернувшись к столу посередине гостиной, выглядел еще более уставшим, чем ранее… — Владимира Энеску в комнате я не нашел… может, он и спит, но поверить в это трудно. Я несколько раз стучал в дверь, никто не ответил… Ох уж мне эта авантюра — сновать во мраке по коридорам гостиницы. Все время спотыкаешься, ждешь, что стукнешься обо что-нибудь… — Или тебя кто-то стукнет, — закончил его мысль Тудор. — Вот именно… — подтвердил сыщик. — Господин Жильберт Паскал дал мне ответ, причем весьма быстро. Я попросил его удостоить нас своим вниманием на несколько минут. Даже в темноте я заметил, как он пожелтел… В этот момент на лестнице послышались шаги. В луче света появился адвокат. Он двигался с осторожностью, вытянув вперед правую руку. Прежде чем ступить, шарил рукой, пробовал ногой в определенном участке пространства, чтобы обнаружить возможные препятствия. Мрак его явно угнетал. Ион Роман холодным официально-вежливым тоном представил Тудора, который, в свою очередь, предложил ему кресло напротив Иона Романа. Адвокат ничего не спрашивал и не требовал никаких объяснений. Он послушно занял место в предложенном кресле и ждал. Ион Роман попытался взглядом дать понять Тудору, что, если гостя ни о чем не спрашивать, он в состоянии молчать до утра. Такое же впечатление сложилось и у Тудора. Тон, которым адвокат произнес несколько приличествующих моменту слов, отсутствующий вид, неуверенные движения рук — все свидетельствовало о том, что этот человек переживает страх. Любое сказанное слово, даже смертный приговор, было бы для него облегчением. — Мы бы попросили вас помочь нам некоторыми сведениями, — начал Тудор. — Но прежде просим простить, что побеспокоили вас в неурочное время. — Пожалуйста, пожалуйста… — поспешил проявить любезность и понимание адвокат. — Могу быть в вашем распоряжении даже и четверть часа, если это необходимо… Тудор не придал никакого значения метаморфозе, вдруг произошедшей с адвокатом, этой щедрой и неожиданной четверти часа, от которой у Иона Романа, глаза полезли на лоб. Без всякого вступления он прямо спросил: — Вы состоите в деловых отношениях с Игорем Аваряном? Теперь выражение изумления переместилось с лица Иона Романа на физиономию адвоката, делая его еще больше похожим на состарившегося ребенка. — И-и-и-игорем А-а-аваряном? — забормотал он. — Ю-ювелиром!.. Конечно. Мы заключили с ним несколько страховых договоров. — Несколько? — переспросил Тудор, — Да, несколько… Так пожелал клиент — несколько договоров на различную стоимость страховки. — Среди этих договоров, — продолжал Тудор, — есть один особый, предусматривающий необычную сумму страховки, да? — Вот именно… — без всякого колебания ответил адвокат. — Могли бы вы сообщить нам некоторые подробности, касающиеся условий и содержания этого особого договора? Адвокат Жильберт Паскал скрестил руки на груди и, словно сожалея, произнес: — Как ни грустно, это невозможно. Совершенно невозможно! Только с согласия Административного совета… но в первую очередь с согласия клиента. — Даже в исключительных случаях? — настойчиво спросил Тудор. — Только в исключительных случаях! — невозмутимо и самоуверенно ответил адвокат. — Обычно подобные договоры конфиденциальны и абсолютно не подлежат огласке. По своим социальным аспектам они относятся к категории договоров с высокой степенью риска. Однако будьте уверены, это никак не противоречит писаным и неписаным законам. Нечто вроде пари, заключаемого двумя сторонами, тайного пари. Лишь громадные суммы, о которых в них идет речь, вынуждают ту или иную сторону заверять их юридически, Бывают случаи, когда подобные договоры заключаются только устно… — Не будет ли с вашей стороны некорректным поступком или виной перед Административным советом ответить на единственный вопрос: какая из сторон этого особого договора потребовала его заверить? И на этот раз адвокат Жильберт Паскал ответил без колебаний: — Общество «Универсал». Оно настояло на юридическом заверении… — То есть… — Тудор покачал головой и сделал небольшую паузу, — при самом поверхностном анализе общество является главным, даже единственным юридическим лицом, заинтересованным в устном контракте. Мне кажется немного странным. — Вы просили меня ответить на единственный вопрос, — напомнил адвокат. Тудор несколько мгновений изучал его внимательным взглядом. — Да… — наконец вымолвил он. — Единственным объяснением может быть то, что некоторые детали биографии Аваряна вынудили вас настаивать на юридическом заверении. Но и в этом случае появляется загадка… если вы только не думали о возможном оправдании не перед Аваряном, а перед третьей, неизвестной и весьма грозной стороной… Адвокат Жильберт Лаская в замешательстве слушал предположения Тудора. Однако все-таки умудрился вполголоса вставить: — Не имею возможности сказать вам ничего, кроме того, что я крайне изумлен… Тудор резко перешел в наступление: — Не знаю, добрую ли я весть вам сообщу. Однако будьте уверены, что это правда, и я официально уполномочен сообщить ее вам. Он намеренно выждал паузу и, казалось, загипнотизировал адвоката, так как тот перестал даже дышать. — Да… — наконец нарушил молчание Тудор. — В магазине Аваряна произошла кража со взломом… Он снова выждал паузу. Жильберт Паскал на глазах приходил в себя. Он обладал великой силой, талантом или инстинктом менять свое обличие. Он облегченно вздохнул и далее сделал попытку улыбнуться. Ион Роман, который уже ничего не мог понять в этом единоборстве, раскрыл блокнот и стал делать вид, что ведет какие-то записи, что, однако, не произвело на адвоката никакого впечатления. — Да… — вновь прервал молчание Тудор. — С витрин ничего не исчезло, их даже не открывали. Сейф же, находящийся на втором этаже, обчищен. Улыбка на лице адвоката стала комичной. Лицом он теперь напоминал умственно отсталого мальчика, который на вопрос «Который час?», хихикая, отвечает: «Ага, не обманешь…» — Невозможно, — подобрал он другое выражение. — Но невозможно, и чтобы это было шуткой. Правда? — Стоимость страховки была действительно столь велика? — попытался вырвать у него ответ Тудор в момент, показавшийся самым подходящим. — Не имею возможности ответить… Но хотел бы кое о чем спросить. Вы действительно доктор права Александру Тудор? Это не мистификация?.. Речь адвоката стала невнятной. Он даже не смотрел на Тудора и не ждал от него никакого ответа. — Если это действительно вы, значит — все правда. Простите меня, пожалуйста. Не имею возможности вам ответить. И думаю, что с этого момента это было бы и бесполезно..Пожалуйста, позвольте мне покинуть вас до истечения четверти часа… И не ожидая ответа, адвокат, медленно поклонившись, ушел. На обратном пути он двигался, как и раньше, осторожно, на ощупь, но, казалось, быстрее. — Поначалу я подумал, что он — тряпка, — сказал Ион Роман, когда в гостиной смолк звук удалявшихся шагов. — И как раз тогда, когда ему приставили нож к горлу, он из размазни превратился в скалу… — Да… — произнес Тудор, ни к кому не обращаясь. — Что-то с ним произошло. Мне тоже показалось, что он вначале себя не помнил, как осужденный под виселицей, но дурная весть его отрезвила, как жестокий удар порой приводит в чувство «поплывшего» боксера. Однако причины его беспокойства кроются в иной области… потому что в том, что касается дел, это совершенно замечательная личность. Ион Роман не понял, в каком смысле это было сказано — в положительном или отрицательном. 22.00 Капитан Винтила прибыл в порт в тот самый момент, когда объявили, что пароход на Стамбул непременно и бесповоротно отойдет через полчаса. В порту была собственная электростанция, но и здесь лампы излучали неверный, болезненный свет. На полную мощность работал лишь один агрегат станции, два других держали в резерве. Поставив начальника таможни в известность о чрезвычайной ситуации и получив от него заверения, что будет произведен новый таможенный досмотр, исключающий всякую ошибку, капитан Винтила отправился на поиски Винченцо Петрини. Он легко его обнаружил среди пассажиров, торчавших в баре, по похожему на редингот пиджаку и брюкам гольф. Он сразу же подошел, и отрекомендовался, сообщив свое звание и характер выполняемой задачи: — Капитан Винтила. У меня несколько деликатная задача, поэтому приношу извинения… Чрезвычайная ситуация, продиктованная обстоятельствами, выявившимися в последний момент, заставляет нас провести дополнительный досмотр багажа каждого пассажира… Винченцо Петрини с большим трудом удержался от энергичного протеста. Его лицо помрачнело, а в глазах зажглись злые огоньки. — А почему, скажите на милость, вы обращаетесь именно ко мне? — пронзительным голосом спросил он. — Почему не объявите в мегафон? Капитан Винтила почувствовал, что сказал что-то не то. Оправдываясь, он стал говорить первое, что пришло ему в голову: — Это общий досмотр, ему должны подвергнуться все пассажиры без исключения… Я подошел к вам, чтобы вы не скучали, пока до вас дойдет очередь… — Ничего подобного, я не согласен! — твердо произнес сицилиец. — Другими словами, я под конвоем. На каком основании? — Вы меня не так поняли… — улыбнулся капитан Винтила. — Я знаю, что вы жили в гостинице «Люкс», и лишь хотел сообщить вам новость, по правде говоря, печальную, но о которой все же можно поговорить. Может, даже с пользой для меня… — В гостинице что-то случилось? — недоверчиво спросил Винченцо Петрини. — Или просто предлог… Мужской голос начал вещать в мегафон: «Просим пассажиров на Константинополь повторно пройти таможенный досмотр со всем багажом. Пароход отходит через полчаса. Досмотр совершенно обязателен». — В гостинице что-то случилось? — повторил свой вопрос Винченцо Петрини, но уже иным тоном, словно сделанное в мегафон объявление его успокоило. — Что-то плохое? — Трагическое… — сказал капитан Винтила. — Один из молодых людей, некий Раду Стоян, утонул. Мне кажется, вы его знали… Но он запнулся, так как лицо сицилийца мгновенно побледнело, будто вся кровь отхлынула от щек. — Не может быть! — с болью и дрожью в голосе прошептал он. — Не может быть! Он был хороший пловец. Может, все это предлог для ваших штучек? — К сожалению, нет! — с ноткой суровости в голосе ответил капитан Винтила. — Он утонул в начале восьмого, совсем рядом с яхтой. С искаженным болью лицом итальянец бессильно опустился в кресло. Трясущимися руками он открыл дорожный саквояж и достал бутылку коньяка «Наполеон». Затем сделал знак одному из кельнеров, бесполезный знак, потому что человек в смокинге уже приближался к столу с двумя хрустальными рюмками, похожими на перевернутые колокольчики. «Наполеон», — проговорил капитан, выкатив глаза из орбит. — Я уже лет семь его не видел. — Коньяк «Наполеон», — медленно повторил сицилиец. — Мы познакомились за бутылкой коньяка «Наполеон». С ним и с остальными ребятами. В погребе ресторана было пять бутылок. Это — последняя. Остальные мы распили вместе. Медленными движениями он отвинтил тяжелую металлическую пробку, вытянул вторую, затем уверенно и элегантно разлил коньяк в рюмки. Водрузил пробки на место и оставил бутылку на столе. Похоже, исполнялся некий ритуал. Он поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на свет, ставший между тем более ярким, дал стечь нескольким каплям, а затем прошептал сдавленным голосом: — Sttibi terra levis[17]. Капитан Винтила машинально повторил его слова по-румынски: — Пусть земля тебе будет пухом. Он поднес рюмку к губам, и рот его наполнился почти забытым терпким ароматом. Лицо сицилийца, потемневшее от скорби, полные бессильного страдания глаза помешали словам восхищения сорваться с языка капитана. Не ломал же итальянец комедию. На глазах у него были слезы, которые он был не в силах сдержать. Вновь раздался мужской голос, усиленный мегафоном. В баре уже никого не было, кроме двух любителей коньяка «Наполеон». Дон Петрини вздрогнул и вроде, бы понял, что объявление имеет к нему отношение. — Ужас, господи, боже ты мой! — прошептал он. — Ужас!.. У меня будет просьба. Передайте ребятам из пансионата эту бутылку коньяка, Дану или Паулю. И попросите их выпить за Раду… Больше он не сумел ничего сказать. Даже слов прощания. Глаза снова наполнились слезами, вены на шее вздулись и, казалось, вот-вот лопнут. Он взял саквояж, чемодан, портманто и, пошатываясь, медленно двинулся к выходу. Даже коньяк свой не допил, о чем известно было только кельнеру, караулившему его рюмку. Свой же коньяк капитан Винтила выпил до последней капли, но все равно не смог избавиться от горького, металлического привкуса, который вдруг появился во рту. 22.15 Из «разведки» Ион Роман вернулся ни с чем. — Никаких изменений, — сказал он. — Все те же бледные блики света на окнах и те же тени. Дан Ионеску все еще не вернулся, а Пауль Соран все так же лежит ничком на кровати, а возле него сидит хозяйка дома, охраняет его как тигрица. А вот, должно быть, машина судебно-медицинского эксперта. В окне блеснули фары и послышался шум заглушаемого мотора. Но вошел не эксперт, а один из санитаров, сопровождавших тело. — Я, собственно говоря, вместо телефона, — стал объяснять санитар. — Господин доктор очень занят с трупом и послал меня сюда с устным докладом. Говорит, что ему еще много придется повозиться, пока можно будет что-то с уверенностью сказать. С этим он меня и прислал. Пока еще нельзя определить, отчего погиб этот парень. Есть сложности, и он просит вас подождать. Говорит, что сложности большие и. может быть, понадобятся вскрытие. Он очень нервничал, наш доктор. Сказал, что вам не помешало бы находиться в состоянии повышенной готовности, что так было бы лучше, даже если бы ему пришлось потом извиняться за это перед вами… Так, подождите, все ли я сказал?.. Значит, ему еще надо повозиться, ничего нельзя с уверенностью определить… еще неизвестна причина… большие сложности… состояние готовности… он не побоится извиниться… Он сказал, повторить все это, а затем сразу же возвращаться. Тогда будьте здоровы!.. И санитар немедленно исчез. Ион Роман, казалось только этого и ждал. — Видели?.. — живо проговорил он. — Я с самого начала подумал, что там, у яхты, случилось нечто, а не просто несчастный случай… — Там могло быть все, что угодно, — попытался его успокоить Тудор. — Сердечные приступы, особенно, когда они происходят в открытом море, тоже относятся к разряду несчастных случаев. Это не значит, что мы должны игнорировать сигнал тревоги, посланный нам медицинским экспертом. В общем-то это единственная более или менее ясная вещь в докладе санитара… — Не скажете, который сейчас, час, точно? Вопрос Иона Романа был абсолютно неуместным и на первый взгляд бессмысленным, но не беспричинным, подумал Тудор. Что же он хотел этим сказать? Вероятно, появился кто-то посторонний… Повернув голову, он увидел тень, приближающуюся к столу. Ион Роман, занимавший более выгодную позицию, заметил ее раньше. Выйдя на свет, тень превратилась в серьезного и представительного мужчину, со следами благородного утомления на лице, хотя, с другой стороны, было видно, что это маска. И кашель, которым он объявил о своем прибытии, был неестественным. — Разрешите… — сказал он с еле заметным поклоном. — Я — архитектор Андрей Дориан. — Просим… — проговорил Ион Роман со скучающим видом. — Садитесь. Вероятно, чтобы создать видимость человека, который проработал всю ночь, архитектор Дориан надел на себя весьма элегантный домашний халат вишневого цвета, совершенно не вязавшийся с безукоризненными брюками от вечернего костюма и легкими штиблетами, настолько узкими, что в них, кажется, не влез бы и ребенок. Такая гардеробная комбинация Дориана никак не походила на небрежную, рабочую форму одежды. — Быть может, я доставлю вам некоторое беспокойство, — начал он, сопровождая свои слова неуверенными и невыразительными движениями, присущими растерянному человеку. — Я убежден, что здесь у вас иная задача, но ситуация, в которой я оказался, вынуждает меня обратиться к вам, как к представителям полиции. Тудор разочарованно отвел взгляд. Изумленный Ион Роман уставился в глаза архитектору, пытаясь обнаружить в них отблеск насмешки. Но Дориан не сморгнул. — Вам кто-то угрожал? — спросил наугад Ион Роман. — Или вас кто-то оскорбил? — О, нет! — словно отводя саму мысль о чем-то подобном, архитектор сделал небрежный жест рукой. — По таким вопросам я бы не стал вас беспокоить. Не потому что вы сочли бы их за пустяки, а потому что я бы их сам урегулировал, разрешил со всей решительностью, на какую способен. Тудор медленно сменил положение в кресле, и, не глядя на архитектора, спросил: — Наверное, вы хотите подать жалобу… — Совершенно верно, — заявил Дориан. — У меня, вероятно, сегодня, то есть уже вчера, исчезла очень ценная вещь: золотая табакерка, инкрустированная брильянтами, которая когда-то принадлежала одной настоящей княгине… — Вы можете ее точно оценить? Архитектор Дориан не ожидал подобного вопроса. Он стал пристально вглядываться в полумрак, в котором притаился Тудор, но не смог там ничего рассмотреть. Неуверенным тоном он ответил: — Мне весьма затруднительно… речь идет не только об ее номинальной стоимости. Но, если вы настаиваете и если это действительно необходимо, я бы мог назвать определенную сумму… — Вы хорошо посмотрели в комнате? — спросил доктор Тудор. — Поискали в других костюмах? В пижаме, в халате, под кроватью? Подумав, что за вкрадчивым тоном Тудора таится до поры до времени скрываемая ирония, архитектор искренне рассердился и враждебно ответил: — Я полагал, что обращаюсь к представителю органов власти, специально учрежденных для подобных ситуаций. Но если я перепутал, допустил досадную ошибку, то готов просить у вас прощения… Дело идет о пропаже ценной вещи… — Вы не совершили никакой ошибки, — успокоил его доктор Тудор. — Раньше или позже мы все равно должны были бы познакомиться… — Как это изволите понимать? Тудор не обратил внимания на вопрос и спокойно продолжал наступать: — Поскольку речь идет о пропаже, а не о потере, может быть, вы кого-нибудь подозреваете… Обслуга гостиницы… — О нет, только не это! — прервал его архитектор. — Я ежегодно приезжаю в эту гостиницу, персонал не меняется, а у меня никогда ничего не пропадало. Я абсолютно доверяю служащим этой гостиницы, до последней горничной… — Как угодно… Значит, обслугу мы исключаем. — Видите ли… — прежде чем продолжить фразу, архитектор несколько раз сглотнул, — я не думаю о краже в подлинном смысле слова. Точно так же и о розыгрыше. Мне кажется, скорее здесь имело место… Быть может, кто-то из жильцов испытал искушение… был до такой степени зачарован… — Кого вы конкретно имеете в виду? — О, нет. Сам по себе факт, что табакерка вызвала чье-то восхищение, еще ничего не значит. Например, господин Энеску, у которого очень развитый, пожалуй, даже утонченный эстетический вкус… или господин Винченцо Петрини, знаменитый коллекционер… — Когда вы обнаружили исчезновение табакерки? — неожиданно спросил Тудор. — Когда я уходил на пляж, она еще была… Но, поскольку я не имею обыкновения курить после купания, а тут еще этот жуткий, нелепейший случай, я обнаружил ее пропажу всего несколько минут назад. У меня впечатление, что она исчезла на пляже… — Да… — подумал вслух Тудор. — Господин Винченцо Петрини не в состоянии… — Позвольте! Позвольте! — встрепенулся архитектор. — Я не желаю, чтобы вы подумали, будто я намекаю на господина Владимира Энеску. Господин Жильберт Паскал тоже восхищался табакеркой, но это ни малейшим образом не означает… — Именно о нем я и подумал! — ответил Тудор. — С самого начала. Архитектор Дориан помолчал в замешательстве, а затем произнес: — Значит, вы можете вообразить, что… — Нет… — перебил его Тудор. — Именно в силу своей ответственности я опасаюсь выносить необоснованные обвинения. Я подумал о другом: может, вы забыли табакерку в номере господина адвоката Паскала несколько минут назад. Архитектор Дориан с надменным видом поднялся из кресла: — Это инсинуация, и само по себе… — Ну, что вы! — строгим голосом успокоил его Тудор. — Я лишь напомнил об обычном дружеском визите, который вы нанесли господину адвокату Паскалу. — То есть?.. — снова попытался возмутиться архитектор Дориан. — А, понимаю. Вероятно, вам сообщил господин Энеску… — Пока не имел чести с нимпознакомиться, — улыбнулся Тудор, — в этом отношении можете быть спокойны. Вы сами нам сообщили. Включая то, что хотели бы скрыть. Вместо того, чтобы с вызывающим видом покинуть холл, как ему хотелось в первый момент, и как того ждал Ион Роман, архитектор Дориан предпочел вновь усесться в кресло. Господин Тудор избавил его от неприятных догадок, прямо спросив: — Вас очень беспокоит кража со взломом, совершенная этой ночью в столице? — Ужасно! — ответил архитектор Дориан, решив больше ничего не изображать. — Вы тоже член Административного совета общества «Универсал»? — Более того! — подтвердил Дориан дрожащим голосом. — Я один из поручителей, подписавших договор. Если общество обанкротится, условия договора буду обязан выполнить я, что означало бы… Архитектор смог вовремя сдержать себя. — В таком случае, — продолжал настаивать Тудор, — вы имеете право или обязаны сообщить нам некоторые подробности договора. — Это невозможно! — после секундного размышления отрубил архитектор. — Кроме того, даже я не знаю многих подробностей. Понимаю, это покажется странным, но это правда. В тексте договора некоторые детали не упоминались… Но я надеюсь, что кража со взломом всего лишь злая шутка… — И все же возникает весьма странный вопрос, — сказал Тудор. — Поставив свою подпись, вы стали поручителем договора, который был чреват для вас риском, и, судя по всему, огромным. Банкротство, как вы сказали, на самом деле можно было бы обозначить еще более суровым словом — «крах»… Явно волнуясь, архитектор снова поднялся из кресла, а Тудор продолжал свой вопрос: — Совершенно непонятно, как человек может идти на риск банкротства или тем более краха, не выдвинув перед другой стороной определенные условия, которые бы такой риск оправдывали… — Считайте, что это было пари, да так оно и было на самом деле! — сказал архитектор Дориан гоном, свидетельствующим о намерении завершить беседу. — А я и не пытаюсь считать по-другому, — улыбнулся Тудор. — Однако любое пари является результатом двух противоположных мнений… а в данном случае одно из этих мнений остается загадкой… — Я думаю, вы понимаете, — выговорил архитектор Дориан, вновь обретя спокойствие, — добровольный характер нашей беседы, равно как и ее серьезный характер. Даже если бы я был уверен, что, раскрой я условия договора, грабитель был бы схвачен, даже если бы и вы были этом уверены, никто не смог бы меня обязать говорить. Единственное мое обязательство — соблюдать то, что я подписал. И все. — Понимаю… — был вынужден признать Тудор. — Но все-таки у нас есть оправдание — эту беседу начали не мы. Что же до вашей жалобы… — Я ее снимаю! — решительно заявил архитектор. — Если совершенная в Бухаресте кража со взломом не злая шутка, то табакерка теперь — всего лишь песчинка в море. Следовало бы ее выкинуть в окно, чтобы на час пораньше узнать, стоит ли она чего-нибудь. И он ушел, не попрощавшись. — Сразу пришел в себя, когда ему приставили нож к горлу. Явился мартышкой, а ушел гордый, как лев. Почему им так нравится слушать, как их отчитывают? Сыщик ждал какого-нибудь ответа — согласия, несогласия — любого. Но Тудор молчал. Никакого ответа у него не было. Дело о краже в столице принимало громадные размеры и значительно усложнялось. Оставались и другие вопросы. В душе потихоньку поселилось слепое, гнетущее беспокойство. 22.35 От лампы рассеивался бледный свет и удушливый запах газа. Газ чувствовался и там, куда свет не достигал. Владимир Энеску искал укрытия от страхов, принесенных бурей, в своих записках. Он склонился над дневником и почти два с половиной часа исступленно исповедовался, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Пока ручка не выпала из рук и не возникло чувство, что его собственное тело становится чужим. В чем был, не раздеваясь, он бросился на кровать, как будто ожидал просветления, ответа, мысли. Он знал, почему больше не пишется. Властно надвинулись тяжелые воспоминания, вызывая слабость в коленях и озноб… В памяти воскресла картина распростертого на песке трупа, и он, будто наяву, увидел перед собой искаженное ужасом лицо, с которым его друг уходил в небытие, увидел его ноги, стройные, почти женские, с чуть заметными багрово-синими кольцевидными пятнами внизу у лодыжек. Может быть, об этом следовало написать в газету?.. Он с трудом встал с кровати и пошел к двери. Показалось, что он слышал стук, когда работал, но тогда никого не хотелось видеть. Он осторожно, почти бесшумно открыл дверь, посмотрел по сторонам. По концам коридора висели тусклые лампы, которые лишь сгущали темноту и придавали ей еще большую загадочность. Ему показалось, что, двинься он по коридору, его тело натолкнется на невидимые препятствия. Мрак между двумя источниками света был непроницаем, а стоявшая тишина казалась тяжелой, грозовой. Он вернулся в комнату и подошел к окну, но выглядывать не стал. Смутно воспринимал: шум машин, приглушенные сигналы, отблеск фар, странные тени, походившие на дозорных. Он был уверен, что случилось что-то очень серьезное и желал оставаться в неведении как можно дольше, чтобы стать последним, кто узнает о происшедшем. Он привык, или, может быть, приучила профессия, откладывать открытие жестоких, горьких истин даже тогда, когда в их бесспорности легко было убедиться, откладывать до последнего, может быть, затем, чтобы не попасть в ловушку предвзятости. Иногда ему казалось, что между его воображением и логическим восприятием заключен договор, по которому последнее могло включаться в игру лишь тогда, когда воображение уставало. «Идиоты! — говорил он сам себе. — Сиюминутные открытия. Но что же все-таки случилось, раз там такая суета?» Он снова почувствовал, как начинают дрожать колени, а липкий пот покрывает все тело. Стало жарко. Он со злостью сорвал с себя свитер. Рубаха вымокла до нитки, ее следовало сменить. Шкаф стоял у двери. С непонятным сожалением Владимир Энеску отошел от окна. Лампа начала коптить. Света она больше не давала, ее чадный огонек отбрасывал одни только тени, подобные сгусткам тьмы. Дверь шкафа была заперта. Он не помнил, запирал он ее или нет, не помнил и где ключ. В карманах ключа не было, в замке дверцы тоже, может быть, он его оставил на столе или на какой-нибудь полке, куда-нибудь засунул или потерял на пляже. Надо было взламывать дверцу. Стараясь не слишком шуметь, он приставил левое плечо к одной створке, взялся правой рукой за другую и стал пытаться их раскрыть, постепенно наращивая силу. Дверцы поддались неожиданно и с большим шумом. Раздался металлический щелчок замка, а затем, словно эхо, послышался другой, странный звук. Не эхо… Тихо стучали в дверь номера. А за окном, казалось, собиралась новая буря. Под вспышки ослепительных молний все ближе и ближе раздавались оглушительные раскаты грома… Стук в дверь тоже становился все настойчивее и громче. Задергалась дверная ручка. Делать было нечего. Нужно реагировать. В два бесшумных прыжка журналист оказался у двери, схватил ручку и резко рванул дверь на себя. Перед ним стоял Ион Роман. — А-а-а. Это вы… — успокоился Владимир Энеску и пригласил гостя войти. — Прошу простить. Этот мрак — сущее наваждение… — Я к вам уже приходил, — с упреком сказал Ион Роман. — Час назад, но никто не ответил. Хотя вроде виднелся свет… — Мне показалось, что я слышу стук в дверь, но я не в состоянии был встать с кровати. Ноги будто бы свинцом налились… — Под впечатлением… несчастного случая? Тон вопроса Иона Романа был странным, а выдержанная им пауза могла подразумевать своего рода официальное предупреждение. Владимир Энеску испугался, что не сдержит себя и взорвется. — Было бы лучше, если бы вы остались счетоводом, — произнес он. — Думаю, вы понимаете, что я хочу сказать… Не знаю, что меня вынудило сказать вам об этом. Ион Роман ничего на это не ответил. Ни словом, ни жестом, ни взглядом. По примеру Тудора он укрылся в полумраке. — Коль скоро вы здесь… — продолжал журналист, наугад перелистывая толстую тетрадь в черной кожаной обложке. — И поскольку у меня больше нет сил марать бумагу… Иногда полезно просто выговориться… Не странно ли? Я исписал десятки страниц, часто за этим занятием меня заставал рассвет, но не хотелось выпускать перо из рук. Здесь собраны мои идиотские впечатления… Не идиотские, а банальные, ибо ничего значительного за неделю, которую я тут провел, не случилось. Ничего значительного, но при этом я исправно делал записи каждый вечер, словно творил молитву… И больше не в состоянии вывести даже восклицательного знака… — Понимаю… — сказал Ион Роман. — Вы, как бы сказать, вели своего рода дневник. Это уже кое-что… — Не что иное, как набор пошлостей. Странно — писал о всякой ерунде, а когда дошел до драмы, меня словно паралич разбил… — Это эмоции, — попытался помочь Ион Роман. — Вы были друзьями, проводили вместе время… Все произошло внезапно, в один кошмарный момент. — Мне подумалось то же самое — сцена кошмара, но главную роль в ней сыграл кто-то другой… Я видел, как Раду в бессилии заметался в нескольких метрах от яхты… Я бы доплыл к нему, но помешал водоворот Большого омута. Я еле выбрался на берег. А Пауль уже преодолел вал и приближался к лодке… — Я видел Раду в бинокль, — сказал Ион Роман. — Помню его лицо: сплошной ужас, маска дикого ужаса… Владимир Энеску больше не мог сдерживаться. — Нет! Я не верю, что Раду утонул. Не могу в это поверить. Я обратил внимание на его ноги, когда Пауль вытащил его на берег. Именно поэтому я не могу написать ни строчки. На его лодыжках будто бы побывали железные кандалы. Видны следы. Раду не утонул. Его утопили. Кто-то утащил его на дно. — Я тоже об этом подумал, — сказал Ион Роман, тронутый искренностью журналиста. — Я видел, что вы рассматривали его лодыжки. И был уверен, что вы заметили эти кольцевидные следы… — Да, — признал сыщик. — Я их заметил. Может быть, даже искал. Но мы не имеем права руководствоваться одними чувствами, впечатлениями или внешними признаками. Мы должны искать факты, которые бы содержали в себе ответы на некоторые холодные, ясные и безжалостные вопросы: кто? зачем? — Я понимаю вас. Меня тоже преследуют эти вопросы. Но я не вижу никакого ответа… — За прошедшую неделю ничего не случилось? — спросил Ион Роман. — Вы дольше всех живете в гостинице. Не обратили ли внимания на какие-нибудь факты или события, которые могли бы подсказать нам ответ? Как правило, человека не убивают в момент ярости или секундного затмения. Почти каждое убийство является следствием постепенного процесса, особенно в нашем случае, если, конечно, факт убийства подтвердится. Для того, чтобы утопить человека на глазах у свидетелей, требуется значительное хладнокровие, нужны подготовка и решительность, так как дело это весьма рискованное. — Это — не результат минутной вспышки ярости… — Вы могли бы здорово нам помочь. Попытайтесь вспомнить, не приключилось ли за последние дни с Раду Стояном чего-нибудь особенного, какой-нибудь конфликт, ссора… Владимир Энеску бросил тетрадь на кровать: — Не хочу даже думать об этом! Это значило бы искать преступника здесь, среди нас. Это слишком!.. Такое преступление не может быть совершено на почве заурядного конфликта или ссоры… Может быть, я непоследователен и нелогичен. Но я предпочел бы несчастный случай… — И я бы предпочел несчастный случай, — сказал Ион Роман. — Но мы не можем руководствоваться предпочтениями. Парень погиб на наших глазах, и это нас кое к чему обязывает… Не только к бдению у тела усопшего… — Не знаю… — вымученно произнес Владимир Энеску. — Не знаю. Раду действительно за последние дни сильно изменился. Казался беспокойным, неуверенным, испуганным, но причины для этого были, и вполне обычные… Извечные конфликты чувств… — Кое-что я тоже заметил, слышал разные разговоры. Если бы вы могли припомнить детали… Журналиста опять было охватило чувство протеста, он напрягся и покрылся испариной. — Только не это! — ужаснулся он. — Это все равно что подсматривать в чужую постель и при этом еще фотографировать. Если бы я был хоть в чем-то уверен… Ион Роман понял, что дальнейшие разговоры бесполезны. Лучше было оставить журналиста одного… с вопросами, возникшими в ходе беседы, с растущим беспокойством и коварной бессонницей. Уже у порога он обронил: — Дай бог, чтобы нам не пришлось идти дальше этой сентиментальной беседы, чтобы мы оба заблуждались. Но я сильно опасаюсь, что очень скоро придется заглядывать не только в чужие постели, но и под них… Владимир Энеску внезапно обрел ясность мысли. Слова Иона Романа подействовали на него, как ушат холодной воды. Как их надо было понимать? Как угрозу? Как предупреждение? Как сигнал тревоги? В руках он продолжал мять толстую тетрадь в черной обложке. 22.50 — Я убежден, что он мог бы нам помочь, — сказал Тудор, когда Ион Роман закончил свой отчет. — Все зависит от того, как он воспримет твои последние слова. Сигнал тревоги? Как предупреждение? Как угрозу? — Ей-богу, — произнес сыщик, — хотелось вырвать тетрадь, и не знаю, совладаю ли я с этим желанием. У меня предчувствие, что из нее можно много выудить… А вот, должно быть, капитан Винтила… Машина затормозила на полной скорости, а грохот захлопывающейся дверцы напомнил звук выстрела. Капитан по диагонали пересек холл, не заметив, что по пути опрокинул несколько табуреток. Он пытался сохранять спокойствие и тщательно подбирал слова: — На обратном пути я заехал в морг, — произнес он. — То, что я там узнал — гораздо важнее того, что случилось в порту. Поэтому позвольте начать с конца… Судмедэксперт пришел к твердому убеждению, что смерть Раду Стояна была вызвана не попаданием воды в дыхательные пути, а сердечным приступом. Специальное исследование будет лишь простой формальностью. Термин «твердое убеждение» принадлежит эксперту. Следует отбросить версию самоубийства. Версия убийства не исключается. Однако пока еще нельзя окончательно поставить крест и на версии несчастного случая. — Существует ли возможное объяснение этого несчастного случая? — спросил Тудор. — Или только гипотеза? — По мнению судмедэксперта, есть только одно возможное объяснение, — ответил капитан Винтила. — Похоже, что он зацепился ногами за какую-то уплывшую в море веревку, или за икорный канат, или за трос от бакена, — сказал Тудор. — Точь-в-точь слова доктора, — не скрывая своего восхищения, поспешил подтвердить капитан. — Яхта была слишком далеко от него, — вмешался Ион Роман, — чтобы предположить якорный канат. А бакена там и в помине не было. Остается только возможность уплывших веревки или троса. Но разве это можно доказать? Думаю, что невозможно… — Да… — сказал Тудор. — Очень трудно обнаружить состав преступления при вероятности несчастного случая. Но, думаю, есть и другой путь, чтобы отвергнуть или подтвердить версию несчастного случая. Поэтому немного притормозим. И он попросил капитана продолжить рапорт. — Слушаюсь, — подчинился офицер. — В настоящий момент изучаются следы на лодыжках и общие результаты вскрытия. Очень скоро нам подошлют подробный, точный и окончательный отчет. — Мог ли это быть несчастный случай? — громко спросил Ион Роман. — Только сейчас я понимаю, что мы балансируем на проволоке. Лично я именно так себя чувствую… — Верю, — кивнул Тудор. — Тяжела попытка превратить несчастный случай в убийство. К счастью, однако, это чисто логическая проблема, и тяжесть ее во многом будет воображаемой, субъективной, а значит, несущественной. Отбросить эту версию никогда не поздно, это не принесет никому вреда. Отсутствие фактов сразу устранит как предпосылку, так и саму проблему. Но это не сравнить с гораздо более тяжелой попыткой превратить убийство в несчастный случай. Тут дело перемещается из субъективной и малозначащей области воображения в область осязаемой действительности — социальной этики… Граница между этими двумя областями достаточно ощутима. На основании имеющихся данных можно говорить не о выборе, а просто-напросто об исполнении долга! Наступило молчание, прерванное стуком шагов. Кто-то спускался по лестнице. Это был журналист Владимир Энеску. Он направился прямо к столу в центре холла. — Кажется, я вам помешал, — начал он. — Постараюсь быть предельно краток. Прийти к вам меня побудили две вещи. Во-первых, опасение, что версия несчастного случая, которую не доказать и не опровергнуть, может стать причиной какой-нибудь драмы. Но еще меня охватывает страх, даже ужас, при мысли о том, что преступление может быть сочтено несчастным случаем. Я никого не хочу оскорбить, но скажу, что из двух зол — несчастного случая и преступления — все внимание надо обратить на второе, большее. — Вы никого не оскорбляете, — успокоил его Тудор. — Кроме того, таков и наш вывод. И мы признательны… — Сказать по правде, — проговорил журналист, — мне казалось, что моя идея произведет эффект взрыва. Я ведь не подслушивал ваш разговор… Поэтому я ужасно рад… Этот деликатный ответ на неловкую благодарность заставил Тудора вглядеться в журналиста повнимательней. — И во-вторых, — продолжал Владимир Энеску, — выбрав эту идею, я должен смириться с тем, что из нее логически вытекает — с дознанием, но поверьте, я не в состоянии выдержать допрос, главным образом из страха, что буду неточен, рассеян, сентиментален и вообще буду себя вести по-дурацки. Прежде чем прийти к такому решению, я долго боролся с собой. И спешу сообщить вам о нем, пока не передумал. Может, через пару минут я уже буду об этом сожалеть. Вот, пожалуйста! Почерк разборчивый… И он протянул Иону Роману черную тетрадь. Сыщик моментально выхватил ее у него из рук. — Вот за это действительно спасибо, — сказал он. — Мы понимаем, как трудно было решитъся. — Честно говоря, я ждал подобной оценки, — улыбнулся Владимир Энеску. — Там много глупостей и всякой личной чуши. Не берите это в расчет. Наверное, атмосфера, в которой мы жили, всякие возникшие мелочи, отношения между нами и прочие пустяки могут вас заинтересовать. Не думаю, что это окажется очень полезными, но в любом случае я был бы вынужден наговорить вам кучу вещей, и в результате вышло бы то же самое… В конце концов… Он не закончил свою мысль, а лишь смущенно пожал плечами. — У нас будет возможность еще раз прочесть эти записки? — спросил Тудор. — Не понимаю, — сказал журналист. — До завтрашнего утра вы сможете их. прочитать несколько раз. Или вы… — Да… — кивнул Тудор. — Я предполагаю возможность прочитать их в другом виде, в напечатанном, например. Позволю себе добавить, что такая возможность, вероятно, и толкнула вас на сей шаг, но это отнюдь не означает, что наша признательность неискренна. Лучше раньше, чем позже… — Да… — невольно признался Владимир Энеску. — Намерение опубликовать записки предопределило мое решение на несколько часов дать вам тетрадь. Вы нащупали нужную струну. Поэтому и звук получился чистый. — Вы и в своих чувствах склоняетесь к версии убийства, или это чисто этический выбор? — неожиданно спросил Тудор. — Думаю, что это — этический выбор, — ответил Владимир Энеску. — Руководствуясь чувствами, я склонялся бы к версии самоубийства, а никак не несчастного случая. Раду казался очень подавленным, даже отчаявшимся… — Самоубийство в воде? — удивился капитан Винтила. — В данных условиях это просто невозможно. — Не самоубийство в воде, — отпарировал журналист, — а экстравагантное самоубийство, для которого вода служит только декорацией. А что, если он принял яд на берегу? Я ничего не утверждаю, просто выдвигаю предположение, пришедшее мне только что в голову… — Очень интересно… — задумчиво проговорил Тудор. — И как идея самоубийства… но и как идея убийства! — Об этом я не подумал! — признал журналист. — Но, кажется, я оказался не столь краток, как обещал поначалу. Мне нужно сходить в пансионат. В комнате Пауля горит свет, а я — настоящий преступник. — Надо бы давно навестить его… — Только если ты заслужил благосклонность тигрицы, — предупредил Ион Роман. — Она меня еле впустила. А если увидишь господина Дана Ионеску, пришли его сюда на несколько минут. Простая формальность… — У меня тоже просьба, — сказал капитан Винтила. — Чтобы мне с дамой на воротах не встречаться. Господин Винченцо Петрини просил меня отнести ребятам из пансионата эту бутылку коньяка. На него очень подействовало известие о смерти Раду Стояна. Он словно постарел лет на десять и, честное слово, расплакался, как ребенок. Не в состоянии был даже вытереть слезы. Он достал из саквояжа эту бутылку, и мы вместе помянули Раду, вылив сначала несколько капель, чтобы земля ему была пухом. Я и не догадывался, что на свете есть такие чудесные напитки… — А-а! — воскликнул Владимир Энеску. — Коньяк «Наполеон»! Сколько из-за него в первый вечер ребята настрадались! Дон Петрини заказал две бутылки, ребята, для формы, заявили, что заплатят хотя бы за одну… и сицилиец доставил им это удовольствие. Потом поливал цветы коньяком «Наполеон», grand fine champagn! [18] Так что эта бутылка — не подарок, а долг. Но я сильно опасаюсь, что она уже не доставит им радости. 23.10 — Что в зале ожидания порта? — спросил Тудор после ухода журналиста. — Ничего особенного, — ответил капитан Винтила. — Начальник таможни заверил, что и сигареты пассажиров проверены, и каблуки на ботинках, и зонтики, и зубная паста. Тотальный досмотр, исключающий всякую ошибку, но и без всякого результата. По ходу вскрылась некоторая мелочёвка — наркотики, новые лекарства, тайная корреспонденция, валюта, но все — в незначительных количествах… — Тайная корреспонденция?! — заинтересовался Ион Роман. — А у нашего сицилийца ничего такого не обнаружено? — Нет. У него досмотр был самым простым из-за незначительного багажа. Только в саквояже, который он нес в руке, оказались несколько странные вещи — вырезки из старых газет на разных языках, множество мелких афиш, тоже пожелтевших и тоже для полиглотов. Цирковые рекламы, как сказал таможенник. Особого внимания он на них не обратил. Одну задержал, но не думаю, чтобы она представила интерес… — Я тоже не думаю, — согласился Тудор. — Тем более мелочёвка с лекарствами и наркотиками. — И все-таки Марино украдкой вручил сицилийцу туго набитый конверт, — вспомнил Ион Роман. — Что же такое в нем могло быть и куда он исчез. — Пустой конверт, был найден в портфеле среди реклам и афиш, — ответил капитан Винтила. — Может быть, господин Марино не дал, а вернул нечто господину Петрини, а именно: афиши и рекламы. Если они кажутся вам важными… — Все равно здесь делать больше нечего. А впрочем, если при контроле багажа был зафиксирован и пустой конверт, я думаю, что мы можем сбросить с души один камень… чтобы получше прочувствовать второй… Да… Одежду жертвы обыскали? Вещи, номер? — Предметы повседневного обихода, — ответил Ион Роман. — В комнате тоже не удалось напасть на какой-нибудь след. Две книги, я их пролистал. Между страницами — ничего. Чистое белье, небогатый, но элегантный гардероб, карманы пустые, бумажник, содержащий 2800 лей в банкнотах различного достоинства, паспорт в ящике тумбочки, фотографический портрет в кармашке чемодана, там же — проездной билет на два трамвайных маршрута и телефонная книжка, в которой я не обнаружил ни одного знакомого имени, ни адвоката Жильберта Паскала, ни Елены. Подобные номера он, вероятно, держал в памяти… — И здесь все проверено, — согласился Тудор. — Или почти все. Купальный халат? Плавки? — Халата у него не было! — уточнил Ион Роман. — А про плавки я забыл. Я имею в виду кармашек, который бывает на некоторых плавках. В тот момент я о нем забыл… — Может быть, там ничего и нет, — сказал Тудор, — но пока мы сами не посмотрим и не пощупаем… — Слушаюсь! — раздался голос капитана Винтилы. — Постараюсь вернуться с заключением судмедэксперта. — Прекрасно! — одобрительно сказал Тудор, а затем, повернувшись к Иону Роману, попросил: — Разузнайте, страдал ли Раду Стоян болезнью сердца? — Можно узнать и побольше, — ответил Ион Роман. — Если вы мне позволите побеспокоить некоторых лиц. — Только в том случае, если ответ на первый вопрос будет отрицательным… А пока можно рассчитывать только на благосклонность и понимание окружающих. Точно так же, как мы не можем игнорировать идею журналиста об экстравагантном самоубийстве, мы не можем игнорировать и возможность обычного сердечного приступа. — Я тоже слушаюсь, — улыбнулся Ион Роман. — Постараюсь служить примером хороших манер. Тудор вяло поднялся из кресла. Черная тетрадь тяжело повисла в его руке, словно была наполнена свинцом. — Если не появится ничего нового или очень важного, я не хочу, чтобы мне мешали. Меня интересуют эти заметки. Прежде всего из-за желания нащупать какую-то ниточку. Я сюда как с неба свалился, и мы блуждаем в темноте не только в прямом смысле. Если бы найти хоть в этих записках проблеск света. И раз уже нам передали их добровольно и, кажется, только до утра, надо с толком использовать эту оказию. Мне надо всего пару часов покоя, почерк действительно разборчивый. 23.25 Горничная, с первого этажа, мощная, высокая девица с крупным носом и круглыми вылупленными глазами, всем своим видом показывала, что страшно рада иметь дело с полицейским. — Мне господин Бану из бюро обслуживания сказал, что я вам нужна, — улыбнулась она Иону Роману. — Чтобы вы знали, мне страшно много известно. Я была здесь и в день и в ночь всю прошлую неделю. Ион Роман хмуро взглянул на нее, убеждаясь, что такую следует быстро и жестко осадить, пока она не стала выкладывать все подробности о нижнем белье жильцов. — Не стоит присаживаться, — отрезал он угрюмым голосом. — Я хотел бы только узнать, можно ли сейчас поговорить с господином адвокатом Паскалем или с мадемуазель Еленой, не доставив им слишком большого беспокойства. — А вам больше шло, когда вы были счетоводом, — мстительно выпалила горничная. — Но будь по-вашему… Господин адвокат сейчас у господина архитектора, оба сидят за столом, но не разговаривают, курят. Словно соревнуются, кто больше… А барышня одна в номере с тех пор, как началась буря. Часа полтора простояла перед зеркалом совсем голая, все причесывалась, а последние полтора часа опять перед зеркалом. Одевается и сразу раздевается. Перемерила почти все платья и все прочее. Теперь, стало быть, она наполовину… Раздосадованный, что не смог ее вовремя остановить, Ион Роман почти заорал: — Если она не легла, немедленно позови ее сюда!.. То есть попроси спуститься на несколько минут, — добавил он, взял себя в руки и строго произнес: — А ты больше из комнаты не ходи! Блудливый взгляд носатой девицы вмиг потускнел, а лицо приняло плаксивое выражение, словно ее собирались бить. — Как же это? А если мне кто-нибудь позвонит? — Звонок не работает, — отрезал сыщик. — А если ты кому-нибудь понадобишься, разыщут в комнате. Ясно, нет?.. Попроси ее спуститься. Надувшись, горничная ушла. Иону Роману даже показалось, что в темноте она состроила ему рожу. Не прошло и несколько минут, как Елена безо всякого сопровождения уже стояла перед ним. Извиняясь за причиненное беспокойство, он старался придать своему голосу как можно больше теплоты, а затем пригласил ее в кресло под лампой. — Очень, очень любопытный денек, — сказала Елена, как школьница, поправляя складки на юбочке. — Господи, ну и дела. Я с трудом понимаю, где нахожусь. Неужто моя очередь заступать в наряд по казарме, а? У Иона Романа не было настроения искать потаенный смысл иронии. Он молча кивал, но, воспользовавшись первой же паузой, вставил: — Знаю, что сейчас не самый подходящий момент для беседы… — начал он кротко. — Да что вы, мне и в голову не приходит жаловаться, — с деланной наивностью перебила она. — Сколько можно сидеть одной среди платьев и мебели… Да еще это зеркало. Смех! — Время позднее, — сказал Ион Роман. — Но мы обязаны как можно быстрее получить некоторые данные о Раду Стояне. Будьте уверены, у нас веские основания… — О ком? — спросила Елена, делая большие глаза. — О том, который утонул? А почему вы именно меня спрашиваете? Ион Роман изумленно развел руками и понял, что его заход не удался. Он почувствовал, как у него вдруг исчезли остатки доброжелательности и вежливости. — Разве вы не были вчера вечером в театре? — спросил он. Вчера вечером?! — Она словно силилась вспомнить. — А-а-а, да! Конечно, да. Мы были все вместе, вы вроде бы тоже. Нас всех, кажется, Пауль пригласил. Ах, лучше бы было не ходить! Ее вздох на этот раз был глубже, за ним последовал короткий плач, прерываемый глухими гортанными всхлипами. Через пару минут на лице Елены вновь сияла улыбка, а глаза, без каких-либо признаков недавних слез, часто и неуверенно мигали. Ион Роман решил подражать Тудору — задавать вопросы и выслушивать ответы, не поднимая глаз или глядя на какой-нибудь предмет. — Я думал, между вами давняя дружба… — В какой-то мере, — ответила Елена. —Мы познакомились очень давно, я уже забыла, где и когда. Он был милый и симпатичный мальчик, но немного назойливый. Нет, не вообразите себе бог знает что! Что вы! Ему просто нравилось меня видеть. Он говорил, что любит смотреть на меня, как на цветок. Представьте себе, он даже за руку меня ни разу не взял за все время нашего знакомства. Но и я ему руки не предлагала! Ион Роман чувствовал себя жертвой какого-то розыгрыша. Ему хотелось посмотреть по сторонам, чтобы обнаружить тех, кто над ним посмеивается. Но на лице девицы ему не удалось найти ни следа насмешки или притворства. И голос ее был на удивление естественным. Когда же он обманывался — в последние 24 часа или теперь?.. Ему все-таки удалось взять себя в руки: — Вы не знаете, Раду Стоян когда-нибудь жаловался на сердце? — холодно и прямо, как на допросе, спросил он. — Кто? — Елена немедленно подчинилась суровому вопросу. — Раду? У Раду болело сердце? Да это, честное слово, просто смешно. Это все равно, что сказать, что я уродина или что Сильвия Костин — красавица. Будьте же серьезны, господин… как вас… — Ион Роман, — невольно отрекомендовался сыщик. — Очень приятно! — немедленно расплылась в улыбке Елена. — Кажется, это же имя назвала и Тинкуца, когда просила сойти вниз. Но, в самом деле, зачем вы меня вызвали? Только затем, чтобы узнать, была ли я знакома с Раду? Ион Роман вышел из себя: — Вы можете хотя бы две минуты побыть серьезной? Кончайте этот… — Он чуть не произнес «балаган», но вовремя удержался. В конце концов, какое ему было дело до интимных отношений этой девицы? Тем более что он пока не мог различить, где истина, а где одна видимость: Елена будто не слышала его вопроса. Ее глаза стали пустыми, а рот начал совершать некий ритуал, который должен был неминуемо завершиться плачем. Он решил ее встряхнуть новым вопросом: — Стоп! Секундочку! Сегодня, после обеда, у вас было свидание с ним, на пляже или в море? — Сегодня? — Елена вновь подчинилась ледяному тону. — У меня никакого свидания с ним не было. И не могло быть. Мы еще в театре условились больше не встречаться. Не совсем же он был дурак. Кто вам наплел такое, господи? В ее голосе и поведении, казалось, появились злость и желание бороться. Ион Роман решил воспользоваться этим и сказал: — Барышня! Мы хотим, чтобы в той мере, насколько вам это известно, вы ответили нам, болело ли сердце у Раду Стояна, и было ли у вас сегодня после обеда свидание на пляже. Больше нас ничего не интересует. Без лишних слов, да или нет? — Нет и нет! — не колеблясь ответила Елена. — Не-е-е-т! И не сердитесь, но мне не хотелось бы, чтобы меня еще спрашивали об этом Раду Стояне. Елена поднялась. Никто бы не поверил, что ее лицо может принять такое жестокое, злобное и агрессивное выражение, как в тот момент. — Сожалею, — ответил Ион Роман, не глядя на нее, — но пообещать вам этого не могу, особенно после услышанного. Был бы признателен, если бы вы попросили господина адвоката Жильберта Паскала спуститься на пару минут… 23.50 Адвокат Жильберт Паскал снова повел себя так, будто над ним был занесен невидимый меч. Не проронив ни слова, он уселся в кресло, видно, решив вообще не открывать рта. Молча выслушал извинения Иона Романа. Сыщик намеренно затягивал паузу, пока адвокат не сделал первого беспомощного движения — провел руками по ногам, добравшись почти до пяток. — Я к вашим услугам, — пробормотал он. — Всего лишь несколько вопросов… но очень важных, — сгустил краски Ион Роман. — Вы были знакомы с Раду Стояном? — Я ждал этого вопроса, — ответил адвокат. — Само собой разумеется, я его. знал, как и всех подчиненных, всех служащих, особенно способных. Если вас это интересует, могу вас заверить, что Раду Стоян был очень одаренным работником. Впрочем, он и очень быстро рос по службе. У него были и свои недостатки, не касающиеся работы… как и у каждого человека. В настоящий момент о нем можно говорить беспристрастно, и если до сих пор я допускал некоторые высказывания в его адрес, то я беру свои слова обратно и очень о них сожалею. Я уже сказал — у каждого человека свои изъяны… Что это был молодой человек с большим будущим, так это наверняка! Иону Роману не хотелось влезать в область, разговор о которой ему казался неудобным. Он ограничился тем, что изрек наконец мучивший его вопрос: — Вы случайно не знаете, страдал ли Раду Стоян каким-нибудь заболеванием сердца? Адвокат Жильберт Паскал медленно выпрямился. Его лицо посуровело, губы шевелились и вздрагивали. Момент был тягостным, решение принималось нелегко: — Я вам дам точный ответ, но сначала попросил бы, насколько это, разумеется, возможно, дать мне аналогичный ответ на вопрос, который меня с некоторых пор мучает: ваш вопрос — это просто вопрос, который задают в подобных обстоятельствах для занесения в протокол, или вам это действительно крайне важно выяснить? Хочу уточнить, что ваш ответ ни в коей мере не обусловит мой… — Нам действительно очень важно это узнать… — Спасибо, — с болью в голосе сказал адвокат. — Я так и думал, что там у яхты произошло что-то страшное и непонятное… Нет, Раду Стоян никогда не страдал заболеванием сердца. Повторяю: это очень точный ответ. Наши служащие обязаны ежегодно проходить медицинский осмотр, результаты которого заносятся в специальную карточку ввиду возможности заключения особого страхового договора. Его карточка относится к категории «0-2», самой выгодной для страхующегося. Я думаю, вы меня понимаете. За ничтожный годовой взнос, установленный в таком размере, естественно, только для лиц, относящихся к категории «0», означающей, что они совершенно здоровы, их наследники могут получить громадную компенсацию, размеры которой относятся к категории «2», то есть сотни тысяч лей. В данном конкретном случае, разумеется, речь идет о возможном договоре, о самой идее договора, которая, однако, могла быть очень легко воплощена в официальный документ. — Понимаю… Следовательно, Раду Стоян абсолютно точно не имел никакого кардиологического заболевания. — Абсолютно точно! — еще раз подтвердил адвокат. — Вот, собственно, и все, из-за чего я вас побеспокоил, — извиняющимся тоном проговорил Ион Роман. — Спасибо, — сказал адвокат. — Но именно в этой связи, я думаю, должен дать вам еще один ответ, вернее, уточнение. Речь адвокату давалась явно с трудом. Его руки, челюсти и губы беспрерывно вздрагивали. — Да! — наконец решился он. — Произошла ошибка. Мадемуазель Елена пока еще не является моей дочерью, вопреки тому, что здесь считают. Она мне приходится двоюродной племянницей, но очень скоро я ее удочерю… Раньше или позже это бы выяснилось, и мне было бы еще более неловко. Такого саморазоблачения Ион Роман не ожидал. Но манера, в которой оно было сделано, а особенно отчаянные попытки адвоката сохранить остатки достоинства, побудила его безразлично пожать плечами. Словно освободившись от тяжелейшего груза, адвокат нашел в себе силы улыбнуться: — Благодарю вас, — сказал он. — Я был бы счастлив узнать, по мере возможности, разумеется, что с помощью честных и добровольных ответов дело прояснится. 24.00 Владимиру Энеску не составило большого труда нейтрализовать тигрицу, сторожившую Пауля Сорана. Пара комплиментов, обворожительная улыбка, интригующий взгляд произвели должный эффект — женщина исчезла во мраке пансионата. Зато сам Пауль Соран никаким уговорам не поддавался. Он, не двигаясь, лежал на кровати, не в состоянии связать двух слов. Иногда бормотал что-то бессмысленное, бросал на своего гостя странные взгляды, упорно отказывался его слушать. Чувствуя себя бесполезным и смешным в этой комнате-склепе, Владимир Энеску дважды собирался уходить, но всякий раз его уже на пороге в последний момент молящим голосом останавливал Пауль Соран. И он оставался, думая, что ему, наверное, суждено пройти через эту муку. Он нашел себе место в темном углу, возле открытого окна. Контуры гостиницы еле угадывались по желтому свечению окон. Спустя некоторое время в одном из окон возник силуэт Сильвии Костин. Виднелось лишь смутное очертание, еле различимое дрожащее пятно на желтом фоне, но это могла быть только она. Между двумя окнами небольшое расстояние, а мрак еще более сокращал его, и если бы она прошептала… пугливо и устало текли его мысли. Неожиданно сверкнула молния, предвещая новую бурю. В болезненном мертвенно-белом свете он отчетливо увидел прячущееся за занавеской лицо Сильвии. — Опять начинается? — вопрос Пауля Сорана привел журналиста в чувство, словно холодный душ. — Или это отголоски, проклятое напоминание?.. — Слава богу, ты пришел в себя, — набросился на него Владимир Энеску. — Вероятно, ты в сговоре с дьяволом — оживаешь в полночь. Пауль Соран приподнялся на локтях и удивленно осмотрелся: — Быть не может! — запротестовал он. — Какая полночь? Скажи, сколько на твоих? Владимир Энеску присел возле него на кровать. — Столько же, что и на твоих. Час дьявола, пропади он пропадом. Скажи, ты что-нибудь помнишь? Пауль Соран прикрыл глаза, и его лицо на мгновение исказилось жестокой гримасой. — Я помню все, — прошептал он. — Я только и делаю, что вспоминаю и вспоминаю. Каждую секунду, каждую долю секунды. Воспоминания, словно стрелы, вонзаются в душу. Зачем я потащился в порт? Если бы я остался с Раду и остальными… — Кончай самобичевание, — прервал его Владимир Энеску. — С тобой или без тебя, Раду все равно бы не спасся. — Ты с ума сошел! — Пауль Соран вмиг оказался на ногах. — Намекаешь, что это был не несчастный случай или я ошибаюсь? — А ты ни минуты не думал о чем-то другом за те пятнадцать тысяч секунд, что ты находишься здесь? — Почему же, думал… — чуть слышно произнес Пауль Соран. — Я почти все время думал о самоубийстве… Но иногда мелькала и другая мысль, куда более ужасная. Боюсь, что это всего лишь кошмарная фантазия… Может быть, все гораздо проще. Знаешь, что пришло мне в голову? Я представил себе, что читаю в газете сообщение о случившемся. Будто сам этого не видел, а теперь читаю, и передо мной не образы, а строки. Закончив чтение, я наверняка бы сказал: «Нелепый случай! Такой хороший пловец!» И все. А больше никаких мыслей на этот счет у меня не возникло бы. Если бы я не знал Раду, если бы не любил его, если бы все не произошло на наших глазах, я легко бы поверил и забыл! — Хорошо, что у тебя есть силы взять себя в руки, — позавидовал Владимир Энеску. — Хорошо, что ты свалился там, на пляже, и закрыл глаза, а открыл их только здесь, чтобы не видеть ничего в этой темноте. — Вряд ли твои слова помогут прояснить дело, — сказал Пауль Соран. — Оно темнее мрака или, как говорил поэт, таинственнее тайны мрака… — Тогда тебе лучше снова сомкнуть веки, пока ты окончательно не придешь в себя… — Пожалуй, последую твоему совету, — согласился Пауль Соран. — Чувствую себя как на ящике с динамитом, когда малейшее сотрясение может вызвать взрыв. Просто-напросто хочу поберечься, наверное, я трус… Не могу избавиться от одной навязчивой идеи: где Дан? — Я уже давно сам себя об этом спрашиваю… И нахожу лишь один ответ: в Мангалии, у своей безымянной красавицы. Еще до того, как журналист закончил фразу, Пауль Соран сделал протестующий жест рукой. — Нет! — уверенно произнес он. — В Мангалию он не поехал. Во-первых, потому, что попросил бы у меня мотоцикл… — Твое «во-первых» звучит неубедительно, — перебил его журналист. — Зачем ему было просить мотоцикл? Можно поехать на такси… — Согласен… — кивнул Пауль Соран. — Но есть еще и «во-вторых». Утром, до того, как мы расстались, то есть до того, как я пошел в театр, Дан просто-напросто потребовал, чтобы я был вечером, после семи, на полчаса в его распоряжении… Я сказал, что у меня спектакль, и тогда он взял с меня честное слово, что я его подожду в театре во время антракта. Раду был свидетелем. Больше он ничего не захотел мне сказать. И даже просил ни о чем не спрашивать. Он был тверд и решителен, таким я его раньше не знал… — Тогда его опозданию есть объяснение, — сказал Владимир Энеску. — Видимо, в городе его застигла буря… — Не спеши! — остановил его Пауль Соран. — Перед обедом я говорил с Раду по телефону и попросил его сказать Дану, что спектакля не будет и что вечером я буду ждать его в пансионате. — А если Раду не передал ему? — Я тоже задавал себе этот вопрос, — ответил Пауль Соран. — Но ты-то сам можешь себе представить, чтобы Раду забыл или сделал вид, что забыл о просьбе? — Ты прав, — признал Владимир Энеску. — Более того, — продолжал Пауль Соран. — Я еще попросил Раду передать хозяйке, что мы будем ужинать все вместе, втроем, из-за отмены спектакля, а хозяйке сообщил об этом Дан, так что… — Веско! — сказал Владимир Энеску. — Но в этом случае задержка Дана становится несколько странной… А он тебе ничего не сказал относительно встречи в антракте? — Абсолютно ничего! Впечатление у меня об этом смутное. Скорее это результат самого поведения Дана. Можно было подумать, что речь шла не о каком-то романтическом тайном свидании, а о какой-то крайне необходимой встрече. Не знаю, понимаешь ли ты меня… Я же тебе уже сказал: он буквально потребовал, словно приказ мне отдал… Не хочешь глоток коньяку?.. — А я-то думал, что ты не слышал мой рассказ про бутылку и слезы сицилийца! — слегка поддел друга Владимир Энеску. — Один я в любом случае пить не буду, и, честно говоря, вообще не хочется… Пауль Соран бесцельно взглянул на часы, затем растянулся на кровати, уставив лицо в потолок: — Мне тоже ничего и никого не хочется… Владимир Энеску было подумал, что его выставляют вон, но, когда увидал, что Пауль Соран лежит бездвижения с закрытыми глазами и с плотно стиснутыми губами, выражавшими бессилие и боль, он пожал плечами и сам решил его оставить в покое. Лишь на пороге задержался на несколько секунд в уверенности, что и в третий раз услышит просьбу остаться. Ему хотелось ее резко отклонить. Но на этот раз просьба не прозвучала, и он покинул пансионат. 0.20 Одиночество и особенно убийственный мрак, к которому, казалось, Ион Роман был приговорен, угнетали его. Не получалось даже намека на какую-то здравую мысль. В голове роились кошмарные видения, которые, тягуче растворяясь, заставляли его открывать глаза. Возвращение Владимира Энеску показалось ему благом. — Нашли Дана Ионеску? — сразу же забросил удочку сыщик. — Он вернулся? — Нет, представьте себе! — ответил журналист и подробно рассказал о своем разговоре с Паулем Сораном. — Невероятно! — окончательно очнулся Ион Роман. — Мне совсем не нравится эта несостоявшаяся встреча. Почему он ее назначил и не пришел? И какого черта его понесло в город? Кто его вызвал? Ведь он совершенно не собирался никуда ехать, а потом вдруг вскочил в такси к сицилийцу, и готово… Владимиру Энеску пришла в голову новая мысль: — А что если у него в городе было свидание с безымянной девушкой? Пошли в кино, а когда закончился сеанс, разразилась буря. Они укрылись в каком-нибудь ресторанчике и позабыли обо всем на свете. Возможно он пытался дозвониться… — Очень возможно, — перебил его Ион Роман, — но почему он отправился в город так неожиданно? Пара секунд для поездки в город значения не имеет. Может быть, его эта девушка вызвала по телефону или кто-нибудь еще?.. Надо узнать в бюро обслуживания. Дежурный припомнил, что во время обеда Дана спрашивал по телефону какой-то мужчина. Услышав, что в холле Дана нет, он сразу же попросил Раду. Больше никто ни до, ни после его не спрашивал. — Это был Пауль! — воскликнул Владимир Энеску. — Он хотел сообщить, что спектакль отменен и что в театр заходить за ним не надо… Следовательно, у него была другая встреча в городе, заранее назначенная… Но мне вообще-то пора идти… Владимир Энеску показал рукой в окно, в котором появился свет стремительно приближающихся фар. Когда капитан Винтила вошел в холл, там уже был только Ион Роман, понуро застывший в оазисе блеклого света. Журналист без особого сожаления покинул его. — Есть новости? — спросил Ион Роман. — Важные? Капитан медлил. Наконец он произнес: — Не знаю, как их классифицировать… Причина смерти официально засвидетельствована: острая сердечная недостаточность. Как и время смерти — время, которое отметили и вы— 19 часов 4 минуты… — Это что, совершенно точно? — сурово спросил Ион Роман. — Совершенно точно, — ответил капитан Винтила. — Врач сказал, что причина смерти неотделима от выражения лица. Они относятся к одному и тому же времени, какое указывали и вы. Смерть наступила в момент, когда вы в бинокль увидели его лицо, заверил меня судмедэксперт, а весь процесс длился всего несколько секунд. По этой части не может быть никакой ошибки… — Следовательно, Пауль Соран уже не мог его спасти, — заключил Ион Роман. — Как бы ни спешил. — Даже если бы его немедленно вытащили из воды, сказал врач. Конечно, если бы в тот момент на берегу оказалась «скорая помощь» с самым современным реанимационным оборудованием и если бы спасать его начали сразу же, как только он оказался на берегу, тогда, может быть, и был бы какой-то шанс. Но это, сказал врач, из области чудес. Сыщик вздохнул с облегчением: — Все-таки это какая-никакая новость, и мы должны сообщить ее спасателю. Чтобы ему не казалось, будто он что-то не сделал для спасения своего друга. Я слышал, как он там, на пляже, несколько раз пробормотал: «Если бы только я доплыл раньше, если бы немного пораньше…» — Мы можем ему сказать даже больше. Цитирую вам слова врача из медицинского заключения: «Клиническая смерть Раду Стояна наступила еще до того, как лицо, вытащившее его на берег вошло в воду». Он сказал мне, что этот пункт необходим для того, чтобы ободрить спасателя, избавить его от чувства вины. Это сделано после того, как я спросил врача, не может ли спасатель перейти в категорию подозреваемых… — Что означает… — вставил Ион Роман, которому не терпелось услышать полный отчет капитана. — Да… Версия самоубийства путем отравления отпадает. Но следы на ногах более напоминают те, что остаются от сжатия пальцами, а не веревочными петлями. И ни в коем случае не металлическим тросом. Однако нельзя исключать, что они оставлены резиновыми кольцами от ласт. — Ясно… — сказал Ион Роман. — Следы могли быть оставлены только пальцами, что означало бы, что мы имеем дело с убийством, или резиновыми кольцами, что не опровергало бы полностью версию несчастного случая… — Судмедэксперт еще более категоричен, — счел необходимым уточнить капитан Винтила. — Все зависит от одного-единственного факта, который должен быть официально установлен с помощью свидетельских показаний, а именно: были ли у Раду Стояна эти следы на ногах, когда он входил в воду, или нет, то есть пользовался ли он незадолго до этого резиновыми ластами из комплекта для подводной охоты или нет. Если нет, то отпадает версия несчастного случая, или, лучше сказать, следы могут объясняться только захватом пальцами… — Если что-то в этом роде будет установлено, то это прямо наводит на вывод об убийстве! — сказал Ион Роман. — Вероятно, такие показания можно будет получить… и я теперь понимаю тех свидетелей, которые в ходе дачи показаний колеблются и по десять раз передумывают, прежде чем давать категоричный ответ. Я, например, точно помню, что у Раду Стояна никаких следов на ногах не было. Я это твердо знаю, потому что сравнивал его ноги с женскими, когда он еще находился в гостинице перед отходом на пляж. Те же очертания, та же стройность линий, может быть, больше размером, но все равно вписывались в стандарт совершенства. Если бы я увидал на них какой-нибудь синяк, мне, вероятно, такое сравнение не пришло бы в голову. Остается единственная возможность — он пользовался ластами от водолазного снаряжения в промежуток времени между его уходом из гостиницы на пляж и моим прибытием туда. Но это можно легко установить… Капитан Винтила достал из кармана картонную коробочку, вынул из нее какой-то комок и стал его с величайшей предосторожностью разворачивать. Это был листок мокрой, совершенно набухшей от воды бумаги, покрытый синими пятнами. — Вот что я обнаружил в кармашке плавок, — сказал он. — Похоже на письмо или записку, написанную чернилами… Прочитать было уже ничего не возможно. Вода превратила буквы в синие расплывчатые пятна. Лишь местами можно было различить где черточку, где крючок, а где размазавшуюся точку. Несколько различимых знаков, если сопоставить их с общей площадью чернильных потеков, указывали на то, что в записке были всего две-три строчки, написанные на середине листка. — Как жаль, что ничего нельзя разобрать! — посетовал Ион Роман. — В любом случае, на письмо это никак не похоже. Это, скорее, похоже на записку, на сообщение, на… А не какая-то ли цифра была на месте этого пятна? Ион Роман поместил листок под лампу таким образом, чтобы свет падал точно на пятно, которое, как показалось, раньше было цифрой. — Вроде бы семь, — неуверенно произнес он. — А ты что думаешь? Семь или четыре? — Больше похоже на семерку, — ответил капитан Винтила. — Что бы эта цифра могла означать? — Поскольку на этой бумажке всего не более трех строчек, что могут означать три строчки, кроме просьбы о свидании? И что может означать эта цифра, кроме времени свидания?.. А коль скоро свидание было назначено с помощью записки, должен существовать и посредник, доставивший записку по назначению… Голова Иона Романа заработала как часовой механизм. Через минуту перед ним стояла носатая горничная. Ему уже не было нужды притворяться сердитым. Взгляд и голос достаточно выдавали состояние крайнего напряжения и суровый настрой. Горничная начала дрожать. — Хочу с самого начала с тобой договориться. Краткие, ясные и, главное, честные ответы. То, что ты ответишь сейчас, повторишь и на суде. Договорились? Горничная испуганно кивнула. — Если настроена говорить правду, — сжалился Ион Роман, — то нечего бояться. Тебя кто-нибудь сегодня посылал с запиской через дорогу? До обеда или даже после обеда, перед тем, как идти на пляж? — Сегодня?! — всполошилась горничная. — Никто меня никуда не посылал ни с какой запиской. — А когда посылали? — не отступал Ион Роман. — Всего один раз, в пятницу… — Кто, к кому? — коротко спросил он. — Барышня Елена послала меня с запиской к господину Дану Ионеску. Но велела мне держать язык за зубами, а то она страшно рассердится… И я до сих пор держала… — К Дану Ионеску или к Раду Стояну? — недоверчиво переспросил Ион Роман. — Ты, случаем, не путаешь? — Что же, я его не знаю, что ли? — обиженно воскликнула горничная. — Господин Раду — это тот, которого уже нет, бедного. Красив был, как ангел. Я бы на месте барышни уцепилась за него руками и ногами. Такого красавца, как он, бедняга, я никогда не видела и не увижу!.. Ни ему, ни кому другому я никаких записок не носила. Только господину Дану Ионеску, всего один раз, в пятницу. Капитан Винтила задал другой вопрос: — Записка предназначалась ему самому, или он должен был передать ее кому-то другому? — Голову на отсечение дать не могу, — ответила горничная, — но сильно мне сдается, что она была как раз ему самому… — Что тебя заставляет так думать? — снова спросил капитан. — А вот смотрите… Я ему передала записку поздно, как раз тогда, когда он входил в номер господина Петрини, чтобы поиграть в карты. Время позднее. А после… то есть, когда они уже закончили играть в карты, должно быть, под утро, на заре господин Дан вернулся в гостиницу по лестнице, которая со стороны пляжа… Барышня Елена оставила дверь незапертой… Раз господин Раду не попытался… А коли господин Дан вошел вовнутрь и запер дверь, я думаю, записочка предназначалась ему… Только не втяните меня в какие-нибудь неприятности. Ион Роман был просто ошеломлен и выпалил первое, что взбрело на ум: — А другую записку ты никому не относила? — Ни в коем случае, и думать не смейте, — уже более уверенным тоном ответила горничная. — Даже не знаю, как барышня Елена все это подстроила, они ведь друг с другом никогда не встречались. Только в воскресенье ночью чуть скандал не вышел. Господин Петрини ввалился к ней в номер, а господин Раду еще не ушел. Господин Петрини был в халате, но ловко выкрутился — сказал, что перепутал комнаты, и при этом ржал, как жеребец. Только через час настал его черед… — В воскресенье, после театра? — Ион Роман никак не мог прийти в себя. — Господин Петрини? — Откуда мне знать, после чего. Но говорю вам, положа руку на сердце: в ночь с воскресенья на понедельник господин Петрини был у барышни Елены… В субботу, на рассвете, был господин Эмиль, как мне показалось… В пятницу, тоже перед самым рассветом, я уже сказала, прокрался господин Дан. А в четверг ночью господин Пауль. Только господин Энеску не удосужился, хотя девица эта, чтобы вы знали, один раз даже выскочила перед ним в чем мать родила… Ион Роман был не в состоянии слушать дальше. Он велел горничной немедленно возвращаться на свое место, но она не ушла, пока не поклялась всеми святыми и обоими родителями, что ничего не утаила, а если что и забыла, то не нарочно. 0.50 Тудор сразу же почувствовал, что за время его отсутствия что-то произошло, но не стал торопить события. Он вручил Иону Роману тетрадь в черной обложке, сопроводив свой жест пояснениями. — На первый взгляд довольно безобидные записки и весьма однообразные. Есть пассажи, которые можно пропустить, но есть и такие, которые следовало бы перечитать. Вот примерно мои впечатления. Эти заметки, когда их прочтешь и сопоставишь с ситуацией, в которой мы находимся, не только любопытны, но и необходимы, особенно в том, что касается взаимоотношений некоторых лиц… Господин Энеску не ошибся, предложив их нам, и правильно сделал. Не знаю, как бы иначе нам удалось освоиться в здешней атмосфере и обстановке. Думаю, хорошо бы тебе это тоже почитать, если не помешают какие-нибудь срочные дела… Ион Роман не дослушал Тудора и за несколько минут выложил ему все новости: исчезновение Дана, заключение судмедэксперта, неразборчивая записка в кармашке плавок и неожиданные показания носатой горничной. — Ой! — вспомнил он. — Забыл сказать. Елена пока еще не дочь господина адвоката Паскала, а только племянница… — Я начал это подозревать, читая записки журналиста, — ответил Тудор. — Вот почему он такой испуганный к нам пришел. Вероятно, боится скандала… В деловой же области чувствует себя на коне. — А в той самой области чувствует себя на козе. Гнильца всегда где-то найдется… Даже в золотом яблочке. — сказал капитан Винтила, до кончиков ушей покраснев от собственной смелости. Тудор свободно развалился в кресле. Но Ион Роман все равно ощущал его озабоченность и беспокойство, что начальник проявлял крайне редко. Даже голос его изменился, стал более резким. — Не оседлать бы нам самим козу, причем задом наперед. Думаю, пришла пора взглянуть на вещи прямо, не закрывая глаза на то, что Раду Стоян был убит. Кто-то, безжалостный, захотел его утопить, и случилось то, что всегда случается в подобных случаях. Сердце обреченного не выдержало испуга и отказало. Мне понятны соображения судебно-медицинского эксперта, впрочем, я его знаю долгие годы как одного из самых сильных спецов в своем деле. Поэтому-то я и ожидал его заключения, чтобы точно знать, от чего плясать. Хотя оно было сделано и не в рекордно короткое время, но выводы следует считать безошибочными, что гораздо важнее. Следовательно, мы уверенно можем исходить из того, что Раду Стоян был убит. — В заключении есть еще одно уточнение, — добавил капитан Винтила. — Наряду с причиной смерти указывается и время смерти… — Совершенно верно! — продолжил его мысль Тудор. — И это в обычаях нашего судмедэксперта. Он указывает время с тем, чтобы мы могли сократить список подозреваемых. Если бы существовало хоть малейшее сомнение в отношении точности времени, последнее не фигурировало бы в заключении. Следовательно, мы имеем еще одно достоверное исходное данное — время смерти. — В таком случае, — вступил в разговор Ион Роман, — это значит, что все лица, находившиеся на берегу, могут быть зачислены в невиновные. Я имею в виду лиц, находившихся на берегу в тот момент, когда Раду Стоян позвал на помощь, то есть Пауля Сорана и Владимира Энеску.— Если их присутствие на берегу нельзя оспорить, — подчеркнул Тудор, — тогда эти три человека и по существу и по форме невиновны. — Это я знал с самого начала, — проговорил Ион Роман, — но боюсь, что наш список невиновных этим не ограничится. Поскольку уточнение времени доказывает невиновность лиц не только бывших на берегу, но и находившихся в открытом море, а именно: господина Марино, который заплыл дальше всех, адвоката Жильберта Паскала, Елены, учительницы Сильвии Костин, адвоката Эмиля Санду и архитектора Дориана. В момент предсмертного крика Раду Стояна все они находились в нескольких сотнях метров от яхты. На это Тудор так же решительно ответил: — Если их присутствие в открытом море нельзя оспорить, тогда все эти шесть лиц по существу и формально являются невиновными. Ион Роман несколько раз глубоко вздохнул и только после этого поделился своей ужасной мыслью: — В таком случае остается один-единственный подозреваемый, поскольку и у дона Петрини железное алиби — его я оставил в портовом зале ожидания. Остается один-единственный подозреваемый — Дан Ионеску, бесследно исчезнувший в полшестого вечера… Но сицилиец высадил его в городе, и я не вижу, когда и как он мог без машины или мотоцикла добраться до Теплой бухты… Тудор, казалось, находился на пороге какого-то решения. Наконец он произнес: — Если мы приняли версию, что убийца относится к кругу постояльцев гостиницы и пансионата, — что представляется наиболее правдоподобным, судя по данным, которыми мы к настоящему времени располагаем, — тогда главным подозреваемым остается действительно Дан Ионеску. Я не говорю — единственный подозреваемый, потому что мы пока не можем игнорировать и другую версию и, главное, потому что могут появиться доводы против невиновности ex principio [19] других лиц… Но для того, чтобы выдвинуть Дана Ионеску на роль главного подозреваемого, мы должны быть в курсе его действий, а главное, должны узнать, где он вращался в момент преступления… Это надо выяснить как можно быстрее, буквально за час, если позволят обстоятельства… Капитан Винтила вскочил на ноги: — Только если его кто-то видел в городе… — с сомнением сказал он. — Нет! — остановил его Тудор. — В городе тяжело напасть на след. Вот что нас интересует в первую очередь: надо точно узнать, добрался ли Дан Ионеску до города. И это может сказать только шофер такси. Дальше сам разберешься. Все зависит от того, что скажет шофер… А перед этим тебе, возможно, не мешало бы заскочить и в пансионат. — Слушаюсь! — вытянулся по стойке «смирно» капитан Винтила, а затем добавил: — Может быть, стоит взять помощника, очень смышленого парнишку из нашего отдела… — Ради бога! — благословил его Тудор. 01.05 Владимир Энеску обнаружил Сильвию в своем номере. Она его ждала. Испуганный взгляд, похолодевшие руки, тревожное дыхание, это была именно она, а не видение, как показалось в первый момент. — Я стояла у окна, — прошептала она, — и видела, как ты выходил из пансионата. Не было сил больше терпеть. Он протянул к ней руки, но она отступила: — Нет. Я и так умираю от волнения. Расскажи мне, что происходит. Все шепчутся, ищут друг друга, что-то выспрашивают. Он не помнил, что ответил. Но увидел, что она скользит к двери, протянутыми руками словно пытаясь отвести какую-то невидимую опасность. Когда она открыла дверь, он снова позвал ее шепотом: — Иди-и же ко мне… Она пролепетала «спокойной ночи» и, как когда-то, коснулась щекой его щеки. Давно ли она ушла, спрашивал Энеску сам себя спустя какое-то время. Щека все еще горела. Он вспомнил, что окно раскрыто настежь. Хотелось холодного воздуха, хотелось все забыть, хотелось физической боли. Он облокотился на подоконник и выглянул в ночь. Силы природы готовили новую бурю. Пучки молний пронзали небосвод, угрожающе нарастала канонада грома. Воздух стал неприятным, холодным, почти жидким. Темнота поглотила все. Здание пансионата словно растворилось в темноте. Виднелось лишь бледное пятно, желтый овал, как на полотнах Ван Гога. Вероятно, это было окно комнаты Пауля. Незаметно и оно исчезло во мраке. Ночи удалось погасить все чуждые ей огни. Она признавала только молнии. Темнота была скорбной и обволакивающей. Белые пики вспышек уничтожали воспоминания о других, иных ночах, рождали тревожные, непонятные образы, навевавшие тоску и безумие. Одна из молний на мгновение вернула из небытия здание пансионата — громадную полураскрытую книгу. Другая высветила белую фигуру, что-то вроде привидения, пытающегося выбраться из-под земли. Журналист подождал еще, и другие молнии позволили увидеть отчаянную борьбу призрака. У Владимира Энеску побежали мурашки по телу. Возле пансионата был не призрак, а действительно двигалось что-то белое. Молнии переместились на край неба, потускнели так, что невозможно было определить, что именно двигалось. Внезапно разлилось странное свечение, исходившее непонятно откуда. Белый силуэт превратился в ржавую смесь света и тени, направлявшуюся отчетливо к правому углу здания гостиницы. В грохоте грозы можно было отчетливо различить звуки шагов. Через несколько мгновений силуэт исчез за углом, продолжая двигаться к роще, рядом с гостиничной террасой. Владимир Энеску понял, что нельзя терять ни секунды. У него был выбор: либо прыгнуть в окно, либо спуститься по лестнице, ведущей на террасу. Темнота делала прыжок опасным, а, кроме того, еще чувствовался вывих. Он избрал второй путь, тем более, что выход на нужную лестницу располагался в коридоре как раз против его комнаты. Он бесшумно вышел и, держась за перила, в несколько прыжков спустился с лестницы. Дверь на террасу была не заперта. Он распахнул ее и двинулся неслышным шагом в направлении рощицы, где скрылся белый силуэт. Лишь почувствовав, как острый гравий впивается в подошвы ног, он сообразил, что вышел босиком, но позабыл обо всем, когда впереди, на неопределенном расстоянии, снова увидел белую фигуру. Призрак стоял на тропинке, ведущей через рощу к Теплой бухте коротким путем. Он постарался восстановить в памяти этот маршрут, чтобы избежать препятствий. Тем временем свечение в небе исчезло. Не видно было ни зги, мрак вновь стал липким, угрожающим. Где-то вдали сотрясался и стонал воздух, мигали молнии, отбрасывая ненужные блики света. Он шел на звук шагов, раздававшихся впереди, но вроде слышал шаги и у себя за спиной. Снова муращки пробежали по коже, и он на мгновение застыл на месте. Либо он во власти галлюцинации, либо окружен с обеих сторон… Он затаил дыхание. Впереди отчетливо слышался треск веток и шуршание гравия. Доносившийся сзади звук стал уже громким. И вдруг все стихло. Лишь боязливый шелест листвы и глухие отзвуки грома. Шаги затихли. И впереди и позади. Израненные подошвы вновь ощутили остроту камешков. Он понимал, что надо неслышно уйти с тропинки в сторону, чтобы избежать опасности. Шаг, второй, третий, вправо, без всякого шума. Его остановил омерзительный болотный смрад. Откуда это?.. Из заброшенного колодца неподалеку. Он на цыпочках миновал колодец и легко заскользил по травянистой тропе. Шаг, еще один, еще шаг, без шума, по мягкой траве, еще один. Наткнувшись на какое-то дерево, он прислонился к стволу и почувствовал, что по спине льется пот, а на ступнях — кровь. Даже при свете дня не удалось бы сделать столько совершенно неслышных шагов, целых семь или восемь. Он оглянулся, и ему показалось, что впереди мелькнул луч света. Может быть, не стоило искать приключений на свою голову. Хотя бы Сильвии надо было сказать… Но вдруг все его мысли остановились. Где-то впереди, невдалеке, послышался шум и раздался шепот: — Кто там? Журналист ответил: — Ш-ш-ш. 01.15 Во второй раз шепот, донесшийся и до капитана Винтилы, шедшего позади журналиста, зазвучал громче и нетерпеливее: — Кто там? И в ответ то же приглушенное «ш-ш». Затем он услышал тяжелый топот, жутковатый полувдох-полустон, затем какой-то шум, хрип и как будто испуганный возглас. — Кто там? — рявкнул капитан и зажег фонарь. Струя света, однако, натолкнулась на непреодолимые препятствия. Секунда поиска, и он снова спросил: — Кто там? Но это уже был чужой голос, хотя Винтиле казалось, что он тоже одновременно выкрикнул этот вопрос. Луч фонаря, подобно ищейке, вынюхивал тропу. Она обнаружилась справа, в направлении, откуда донесся вопрос. С момента, когда раздались шум, стон и хрип, прошло всего несколько секунд. В этот момент оглушительный грохот потряс воздух, и на землю обрушилась неистовая буря. Винтила тоже заорал как оглашенный. Он только чувствовал, что кричит, но слышать ничего не слышал. Шатаясь от порывов ветра, он продвигался по освещенной фонарем тропе. Сначала увидел колодец, а затем в нескольких метрах слева, скрюченное, неподвижное тело. Посветил направо и примерно в десяти метрах от колодца обнаружил прислонившегося к дереву Владимира Энеску. — Кто здесь? — сквозь грохот бури расслышал он вопрос журналиста, а, может, просто угадал по тому, как исказилось лицо последнего. Капитан Винтила быстро осветил себе лицо, потом, схватил за руки и подвел Владимира Энеску к колодцу. Ад не утихал ни на секунду, воздух сделался холодным и сырым, словно предвещал потоп. Разговаривать можно было только крича друг другу в ухо. — Что случилось? — спросил журналист. — Там, слева от колодца… — показал капитан Винтила лучом фонаря. В луже крови, уткнувшись лицом в кучу песка, лежал Пауль Соран. Кровь струилась из жуткой раны под левой лопаткой. Владимир Энеску спешно разорвал свою рубашку и перевязал рану, рукавами закрепив повязку. Капитан и журналист понимали друг друга без слов. Фонарь был больше не нужен. Дорогу освещали вспышки молний. Капитан Винтила взял Пауля Сорана под мышки, а Владимир Энеску — за ноги. Они передвигались осторожно, избегая резких движений. На выходе из рощи на них водопадом обрушился дождь. Стало ничего не видно и не слышно. Они сами толком не поняли, как добрались до террасы. Оба едва держались на ногах. В защищенном от дождя месте они положили Пауля Сорана лицом вниз на цементный пол. Капитан, пошатываясь, пошел в здание, чтобы поднять тревогу, а журналист без сил свалился рядом с другом. Через две минуты Тудор осветил террасу автомобильными фарами. Картина была не из приятных. Два человека лежали распростертыми в крови — один почти голый прикрыл рукой глаза от яркого света, а другой продолжал лежать без движения с кровоточащей раной на спине — повязка давно съехала. Подлетел Ион Роман с аптечкой для первой помощи. — Со мной ничего страшного, — сказал Владимир Энеску, тяжело поднимаясь с плит террасы. — Всего несколько царапин. Он помог Иону Роману остановить кровотечение, обработать и перевязать рану Пауля Сорана. Оба двигались как заведенные. Главное было не потерять время. Тудор подогнал машину к террасе, прямо к тому месту, где лежал Пауль Соран, и не заглушая мотора, вышел. — Ну, как? — поинтересовался он. — Еще жив, — ответил Ион Роман. — То есть, кажется, жив, но кто знает… Рана справа от сердца. — Разденьте его! — приказал Тудор. — Нет смысла тратить время на обыск карманов. Немедленно положите его в машину! Тудор еще не успел закончить фразу, как Пауля Сорана прямо в плавках и бинтах погрузили в машину. Капитан Винтила, с ног до головы выпачканный грязью и кровью, но сохраняя стойку «смирно», ожидал дальнейших распоряжений Тудора. Ион Роман уселся за руль. Только Владимир Энеску, совершенно обессиленный, апатично наблюдал за происходящим. — Ты тоже поедешь, — сказал Тудор капитану Винтиле. — Надо найти самый короткий путь туда и обратно. Помощники приедут на другой машине. Запросите по радио особые полномочия ввиду чрезвычайных обстоятельств. С этого момента других заданий для вас не существует. Будете выполнять только то, что поручу я! Капитан Винтила попытался что-то сказать, но Тудор его обрезал: — Я сказал, с этого момента никаких других заданий! Машина сразу же набрала скорость. Фонарь Тудора задержался на одежде Пауля Сорана: некогда белая футболка, об изначальном цвете которой можно было догадаться по нескольким пятнам, грязные измятые брюки, тоже не в лучшем виде, и цвет их тоже вызывал сомнения и пара совершенно белых теннисных туфель. — Вымажись он даже фосфором, лучшей мишени не придумать, — в раздумье проговорил Владимир Энеску. 01.45 Уже четверть часа оба томились в холле гостиницы. Они расстались всего на две минуты. За это время Владимир Энеску успел сбегать переодеться, а Тудор — осмотреть одежду жертвы. Журналист пытался вспомнить все подробности драмы. Несколько раз у него садился голос и его охватывал озноб. Но, закончив рассказ, он вдруг обрел спокойствие и ясность мысли. — Я вел себя как дурак! — признался он. — Не знаю, что на меня нашло! Лучше было бы сначала заскочить сюда и рассказать вам, что происходило. — Не знаю, что лучше, — ответил Тудор. — В такие моменты человек оказывается во власти других чувств — им движет либо храбрость, либо страх. Идти вперед или закрыть глаза… Только потом включается разум и возникают вопросы. — Со мной именно так и произошло! — воскликнул журналист. — Уже на полпути меня начали донимать вопросы. — По счастью, — продолжал Тудор, — вас заметил капитан Винтила, который поддался естественному порыву. Ничего нам не сообщил и рванулся вслед за вами. Неизвестно, во что вылилась бы эта драма, не захвати он фонарь… Журналиста снова затряс озноб. — Я почувствовал опасность, — выговорил он, — я чувствовал, что-то происходит, поэтому и сошел с дорожки. Но все равно не могу поверить… — Не хотел бы вас больше задерживать, — отрезал Тудор, — но, по всей вероятности, вы последний человек, видевший Пауля Сорана перед тем, как события приняли драматический оборот. Я бы попросил вас постараться определить его душевное состояние. Не казался ли он нервным, нетерпеливым, беспокойным, как человек, ожидающий какой-то встречи? — Вот-вот! — кивнул Владимир Энеску. — С ним что-то происходило или уже произошло. Не думаю, что я сейчас смог бы точно определить. его тогдашнее состояние. Но в какой-то момент мне показалось, что он меня выставляет за дверь… после того как он посмотрел на часы или спросил, который час. Думаю, что так и было: он ждал рандеву. Чтобы вы меня лучше поняли… Он, как только что вы, употребил оборот «не хотел бы тебя больше задерживать», что есть своего рода приглашение уйти. Он даже был более резок. Упал на кровать и пробормотал: «Я не хочу ничего и никого…» Тудор проглотил колкость журналиста, медленно кивнув головой, но, когда почувствовал, что тот сейчас уйдет, остановил его дружелюбным, почти отеческим взглядом. — Ладно… — проговорил он. — Я еще хотел вас спросить: вы не пытались себе представить на минуту, кто же все-таки был нападавший, что это за личность? Владимир Энеску вздрогнул: — Вы о ком-нибудь конкретном думаете? — К сожалению, я не могу думать ни о ком, — ответил Тудор. — Особенно после того, как прочел ваши записи… — Кто же это еще может быть? Кто, кроме Дана? — Это простая арифметическая выкладка, — взглянул на него Тудор. — От девяти отнять восемь — получается единица. Это — элементарная арифметика, а поэтому все кажется просто. От девяти отнять восемь — получается один, и этот один — убийца. Вот что сразу приходит на ум. Раз Дан Ионеску отсутствует, раз он единственный, кто отсутствует, значит, только он может быть убийцей. Но разве только он отсутствует. Разве здесь не отсутствуют и другие, десятки, сотни, тысячи человек? Конечно, я преувеличиваю, но хочу, чтобы вы меня правильно поняли… — Я вас прекрасно понял, — сказал Владимир Энеску. — Когда я сам себя спрашиваю, зачем было Дану Ионеску убивать Пауля Сорана или Раду Стояна, у меня голова идет кругом. Не нахожу никаких причин. Они даже знакомы раньше не были. Все трое здесь впервые встретились… — Поэтому я вас и спрашиваю, чтобы попытаться выйти из сферы слишком элементарной арифметики и найти побудительный мотив для этих преступлений. В вашем дневнике его нет, или не просматривается. Не знаю, насколько я был точен, — почти оправдывающимся тоном проговорил Владимир Энеску, — но искренним я был всегда без исключения. Даже подумал о том, чтобы опубликовать эти записки… Тудор вернулся к ключевому вопросу: — Значит, помимо математического вычисления, вы не видите пути к обнаружению убийцы?.. Как вы поняли, я не разделяю чисто арифметический метод… — Я не вижу другого пути! — сердито сказал Владимир Энеску. — И не могу поверить, чтобы простые недоразумения могли привести к столь гнусным и чудовищным преступлениям. Я имею в виду недоразумения, о которых упоминалось в записках. Может быть, на самом деле существовали более серьезные, но никому не известные конфликты между Даном и всеми остальными. — Не знаю, были ли конфликты, но источник конфликтов был или мог быть, причем не выходящий за рамки всего того, о чем рассказано в записках. Попытаемся превратить этот источник в побудительную причину… Где находился Дан Ионеску во время бури? Как он завлек Пауля Сорана к колодцу? Куда он делся после нападения?.. Вот вопросы, которые расшатывают элементарный математический подход, конечно, не отвергая его окончательно. — Вы правы, — сказал журналист. — Но все-таки мне кажется, что ваш вопрос преследовал и иную цель — проверить… так сказать… проверить мои умственные способности или образ мышления… — Почти любой вопрос, — сказал Тудор, — является проверкой умственных способностей и образа мышления. Но не будем забывать, что прямое и главное назначение вопроса — это выяснить истину… — Особенно когда существует дневник… прочитанный заранее, — резко отпарировал Владимиру Энеску. 02.30 Ион Роман обнаружил Тудора в бывших апартаментах Винченцо Петрини, где тот пытался сушить у лампы клочок бумаги. — Слушаю тебя, — не оборачиваясь, бросил он вошедшему. — Ножевое ранение. По всей видимости, сердце не задето. Но парень в тяжелом состоянии из-за потери крови. Одно переливание уже сделали, и я ушел оттуда после того, как он открыл глаза. Сейчас делают второе переливание. Если оно пройдет успешно, раненый будет вне опасности. У него еще рана на голове, над правым ухом, но основание черепа цело. Простая ссадина, но, к сожалению, тоже кровоточит. Врач, однако, меня заверил, что рана на голове опасности не представляет… Поэтому ею даже не занимаются. — И поэтому мы пока не можем даже узнать, чем она нанесена, — докончил Тудор. — Что еще? — Сплошные предположения, — ответил сыщик. — И только одно наверняка. Опоздай мы на десять минут, его надо было бы уже везти не в больницу, а прямо в морг. — Счастливое стечение обстоятельств… — в раздумье произнес Тудор. — Будем надеяться, что он скоро поправится. Что еще? — У вас неограниченные полномочия, соответствующие документы будут получены завтра утром, то есть сегодня утром, с первым поездом, который прибудет около семи, если железнодорожное сообщение не нарушено… Капитан Винтила напал на след шофера. В холле находится другой наш сотрудник, который никого не впустит и не выпустит без ваших указаний. Все двери в гостиницу были заперты. Это проверено. Что-нибудь еще на записке проявилось? Листок в руке Тудора высох и пожух. Он с величайшей осторожностью расправил его на газете. — Появилась еще одна записка, — ответил он. — Я ее нашел в нагрудном кармане футболки Сорана. При определенном усилии весь текст поддается прочтению: «Обязательно приходи в час ночи в рощу к колодцу. Ты знаешь, кто тебя зовет, не так ли?» И все. Без даты, без подписи. К сожалению, от воды чернила расплылись и буквы исказились. Точное графологическое исследование представляется трудным, но не невозможным. На газете рядом лежали обе записки. Размеры листков и размещение строчек были одинаковыми. Один был в голубых потеках. На другом линии букв расплылись, утратили первоначальные контуры и тоже превратились в голубые пятна, но их можно было разобрать и связать между собой. — Вы нашли это в кармане футболки Пауля Сорана? — бессмысленно спросил Ион Роман. — При вторичной проверке, — ответил Тудор. — Первый раз мне на ум не пришло обыскать футболку. Впрочем, эта записка и носовой платок — все, что я нашел в карманах его одежды… И мы даже не можем осмотреть место преступления… Не знаю, правда, могло ли это помочь нам… Буря и дождь не стихали ни на минуту. Казалось, разверзлись небеса, извергая потоки воды, грохот и молнии. — Черт бы побрал эту бурю, — выругался Ион Роман. — И в городе, и на шоссе погибель. Люди с ног сбились, чтобы электрические и телефонные провода починить… кто знает, когда у нас будет свет и связь… Его донимали неприятные вопросы, но он пытался о них не думать, чтобы дать себе еще немного отдыха. Однако Тудор испытывал потребность поговорить. — Не знаю, какова может быть побудительная причина этих преступлений, но их организация — из области фантастики. Два смертных приговора в анонимных записках, приведенные в исполнение с необычайной жестокостью и уверенностью… тебе не кажется? — Меня больше волнует их автор, — буркнул сыщик. — Опять занимаешься элементарной арифметикой? — удивился Тудор. — Я даже не стараюсь догадки строить о побудительных мотивах или ставить предполагаемого убийцу в условия этой ужасной бури, я просто-напросто пытаюсь вычислить его по дневнику журналиста Владимира Энеску. Некий тип без привязанностей, поверхностный, легкомысленный, склонный по своей профессии и, вероятно, по своей природе, к животным проявлениям, к показным жестам, именно в силу выраженности этих черт, каким он предстает перед нами в описании Владимира Энеску, не подходит для совершения таких холодных, продуманных преступлений. — Не знаю, каким его изобразил журналист, что там у него о нем говорится. Но я его хорошо помню: сильный, гибкий, ловкий, как пантера… Позволю себе, исходя из этого, идти дальше. А что если он сходил с ума по бывшей дочке Паскала, даже в постели у нее побывал. И узнал, что Пауль Соран, и Раду тоже… — Думаю, это ты слишком хватил, — прервал его Тудор. — И я тоже так думаю, — признался сыщик. — Но почему, черт подери, он исчез и куда, черт подери, он исчез… Простите меня, но когда на память приходят эти двое… Наверное, лучше бы вы мне тоже дали дневник Энеску, чтобы я немного успокоился… Тудор усталым движением протянул ему тетрадь. — Прекрасное успокоительное средство, — сказал он. — И как раз это меня больше всего заинтриговало. Ничто не предвещало трагедии… — А кто знает, сколького он еще не заметил? — сказал Ион Роман. — У него же нет глаз на затылке… — Это дневник человека из данной среды, не со стороны, — встал на защиту журналиста Тудор. — Иногда он даже весьма педантичен в своих точных и верных описаниях поведения интересующих нас персонажей. Мы знаем, кто чем ежедневно занимался, состояние каждого передано случайно подмеченными жестами и выражениями, которые не могли быть ложными, притворными. Автор позволяет представить, что ты жил или мог бы жить среди этих людей. Себя он тоже не щадит. И все-таки ничто не предвещало трагедии… Ион Роман выложил загодя подготовленный, самый тяжелый вопрос: — А в Елене он разобрался? В свете того, что нам добровольно засвидетельствовала горничная? Ведь я и сам, честно говоря, не мог на нее подумать. Смотрел как на фею… Тудор стал припоминать. — Очень странно, — задумчиво вымолвил он. — Нет, он не разобрался, иначе бы написал об этом в дневнике. Но кое-что там есть: впечатления, факты, жесты, а главное, бессознательное самоустранение автора, которое вселяет в тебя некоторое подозрение или недоверие к ней… — Посмотрим, произведет ли это на меня такое же впечатление, — проворчал сыщик. — Не слишком ли вы благосклонны к нему… Ион Роман углубился в чтение записок Владимира Энеску. Тудор откинулся на спинку кресла и застыл в неподвижности. 04.30 Ион Роман медленно закрыл тетрадь и украдкой посмотрел на кресло, в котором затих Тудор с открытыми глазами и умиротворенным видом. К чтению дневника Ион Роман приступил часа два назад и за все это время не заметил в кресле никакого движения. Он глянул в окно и увидел, что буря кончилась. Молнии уже не сверкали, гром не гремел и дождь не барабанил в окно. Когда же стихия успела угомониться? — Буря кончилась с четверть часа назад, — произнес из темноты Тудор, как бы отвечая на немой вопрос в глазах сыщика. — Я подумал, что тебе лучше было все дочитать до конца. — Не знаю, что и сказать, — пожал плечами Ион Роман, — можно понимать и так и эдак. Как в фильме, когда происходит… — Наплыв кадра, — помог Тудор. — Да… Наплыв кадра. И наверное, вы правы, мне надо еще поразмышлять. Порой мне действительно казалось, что я сижу где-то в кино, только иногда пленку меняют. Масса подробностей. Люди обрисованы правдоподобно, но не сложилось ли у вас впечатление, что автор иногда заблуждается насчет их сути? Чересчур много в некоторых случаях отсебятины. И обо мне, и о других… — Это точно! — согласился Тудор. — Иногда отсебятина, ее, правда, многовато, как ты говоришь, но преувеличения — не выдумка, а это крайне важно. Можем ли мы довериться голым фактам? Вот в чем вопрос… Вон, кажется, капитан Винтила на подходе, а с ним и рассвет… Через минуту капитан Винтила появился в номере. Он выглядел отдохнувшим. — Опоздал всего на пять минут, — начал он, — потому что брился, а это, думаю, тоже входит в число моих обязанностей. С трудом, но нашел таксиста, в Тузле, на вечеринке. Еще добраться до порта, и шофер сократил путь… минут на десять. А хвастал, что на полчаса, чтобы получить побольше на чай, чего и добился… Вот и все. Ион Роман взглянул на Тудора. — Каково? — сказал он. — Я так и думал, что он не поехал в город, предчувствовал, что он где-то здесь, в окрестностях гостиницы… Но когда он увидел, как напряглось и превратилось в каменную маску лицо Тудора, слова застряли у него в горле. Капитан Винтила тоже понял, что произошло нечто серьезное, необычайно серьезное. — Уму не постижимо! — раздался наконец возмущенный голос Тудора. — Абсурд! Быть не может!.. Вы понимаете, что имела место еще одна запланированная встреча? В этой преисподней было решено устроить не две, а три встречи, и встреча Дана Ионеску могла быть первой по счету. В комнате наступило гробовое молчание. С каждым мгновением тишина становилась все более жуткой, угрожающей, предвещая страшный взрыв. Но взрыва не последовало. Тудор вновь обрел свой усталый и спокойный тон: — Немедленно провести доскональный обыск в комнате Дана Ионеску. Выполняйте! Капитан Винтила, казалось, превратился в стальную струну. В один прыжок он был уже у двери. Короткий жест остановил его. — Сколько человек с вами? — спросил Тудор. — Двое, — ответил капитан. — Самых лучших. — Пусть один патрулирует перед гостиницей, а другой сзади. Все время, но так, чтобы они ни разу не встречались. Когда один доходит до угла, другой должен быть за углом, наискосок. Никого не впускать, никого не выпускать. Я достаточно ясно объяснил? — Вполне! — капитан отдал честь и исчез за дверью. — Уже почти шесть часов, — обратился Тудор к Иону Роману. — Только теперь мы можем по-настоящему прочувствовать, насколько ценны для нас записи Владимира Энеску. Мы в какой-то мере уже знакомы со всем здешним народом. Один из них или несколько подготовили и совершили эту гадость. — Прошу прощения, — вздохнул Ион Роман. — Но я уже ничего не понимаю. Кто? Почему?.. Неужели Дана Ионеску тоже вызвали на свидание со смертью?.. Это какая-то чертовщина, заговор против молодости. Не могу поверить… И все произошло на моих глазах. Это меня доконает… Сыщик несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться. — Все, пришел в себя, — извинился он. — Простите, ради бога. Уже пять часов, и я мог бы начать допросы. Туман за окном рассеялся. Дневной свет был уже не молочным, а холодным и блестящим, как стекло. После стольких часов тяжкого, зловещего,всепоглощающего мрака бриллиантовая игра дневного света казалась чем-то нереальным и вместо того, чтобы ободрять, вселяла страх. Тудор, поежившись, отошел от окна. Остановился посреди комнаты и в ожидании уставился на дверь. Ион Роман, как автомат, повторил его движения. В комнату влетел капитан Винтила. — Обыск еще не закончен… — доложил он. — Пришлось прервать, под мою ответственность. В ящике тумбочки я нашел вот эту записку. Содержание ее заставило меня немедленно доложить… Тудор взял у него из рук записку и положил на стол рядом с двумя другими. Листки были совершенно одинаковыми. Текст на последнем листке, написанный элегантным, почти женским почерком, чересчур правильным и симметричным, словно специально отработанным, чтобы восхищать совершенством своих линий, можно было прочесть без всяких усилий: «Пишу на бегу. Жду тебя ровно в шесть часов там, где условились, у омута. Ты ведь знаешь где?» Как и на других записках, как и на других смертных приговорах, никакой подписи не стояло. — Первая встреча!.. — взволнованно прошептал Ион Роман. Тудор повернулся к капитану Винтиле: — Срочно соберите группу специалистов, нключая подводников со всем необходимым снаряжением. Пусть обшарят оба омута и все вокруг. А мы продолжим обыск теперь уже вширь. Я достаточно ясно излагаю? — Вполне! — как всегда браво отозвался капитан Винтила. Через минуту донесся шум отъезжающей машины. Обыск, проведенный в пансионате, не дал никаких результатов. В 7 часов 35 минут капитан Винтила вернулся в номер Тудора. Он обмяк и походил на восковую фигуру. Несмотря на явные усилия совладать с собой, голос его дрожал: — Разрешите… В шесть часов сорок пять минут в кустах возле Злого омута найдена мокрая и скомканная одежда мужчины: рубашка с короткими рукавами, майка, брюки, носки и плетеные туфли. В семь часов тридцать минут в одной из выбоин омута водолазы обнаружили труп мужчины… в плавках. Один из водолазов немедленно опознал труп. Это — бывший водный спасатель Дан Ионеску, о чем свидетельствует и фотография в паспорте, найденном в пансионате «Миорица»… А теперь позвольте присесть, хотя бы на четверть часа… Винтила продолжал стоять по стойке «смирно» еще несколько секунд, пока не расслышал вторичное приглашение Тудора сесть.
Последние комментарии
8 часов 3 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 1 час назад
1 день 2 часов назад
1 день 2 часов назад
1 день 2 часов назад