Сумочка [Валери Макгэрри] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Валери Макгэрри Сумочка


Chi a una sola e fedele? verso l'alttre e crudele…[1]

Лоренцо да Понте,[2] Дон Жуан, акт 2
Вот уже несколько дней я вижу во сне, что Марк мне изменяет. Все началось однажды вечером у Бетти.

Сразу видно, девица ревнива. Мы уже час сидим за столом, и она не перестает бросать на меня косые взгляды. Не то слово – злобные. Просто убийственные.

И это все потому, что я сижу с ее мужем– адвокатишкой, который развлекает меня кровавыми историями из собственной практики, зачастую неуместными, на грани профессиональной бестактности. Правда, не будь его, ужин оказался бы смертельно скучным. Стоит только посмотреть, до чего у всех важный вид на том конце стола! Бетти, хозяйка дома, пытается подавить зевоту, прикрывая рот рукой. Вертит свой перстень с огромным фиолетовым камнем, наподобие тех, что носят епископы. Скучает. Ей никак не удается оживить разговор, увязший в бесконечных рассуждениях о разрешении ближневосточного кризиса. Впрочем, она фотограф в модном журнале и ничего не смыслит в войне. Но с тех пор как мужчины помешались на политике, избежать подобных разговоров за столом невозможно. В этом отношении мой сосед – удачная находка, он вряд ли читает «Монд».

– Чем занимаетесь? Работаете?

– Нет, я продаю картины.

– Увы, я совсем не разбираюсь в искусстве…

Он резко отворачивается к соседке справа. Конечно, я знаю, что сейчас считается нормальным вот так внезапно менять собеседников, и все же…

Смешно слушать, как он повторяет свой монолог перед новой аудиторией. Эта неожиданная потеря интереса к моей персоне имеет свои плюсы. Я отныне вне поля зрения его жены, которая взялась за другую с той же злобой. К тому же у него очень красивые уши, если смотреть сзади. Меня так захватило их разглядывание, что я едва услышала вопрос моей подруги Майи:

– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав об измене мужа?

Застигнутая врасплох, я не знаю, что ответить.

– Что ты спросила?

Удручающе. Лучше бы промолчать. Моя безжалостная подруга еще раз озвучивает свой вопрос, отчеканивая ключевые слова: «Марк», «муж», «изменил».

– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав, что Марк, твой муж, тебе изменил?

В нерешительности я смотрю на Майю и остальных гостей, то есть на ту половину стола, которая не читала вечернюю прессу и потому не знает, что нужно думать о Саддаме. Пока адвокат со мной беседовал, они, должно быть, начали играть в «откровенность». Через шесть мест от меня, в лагере серьезных, а также спящих, претендующих на серьезность, Марк ничего не слышал. Почувствовав, что я на него смотрю, он мне подмигнул. Я покраснела.

– Я? Не знаю… Ничего… Может быть… Я ничего бы не сделала. Вот.

Марк улыбнулся. На его подбородке появилась ямочка, а по обе стороны носа маленькие морщинки. Допустить, что Марк мне изменяет? Во всяком случае, до сих пор этого не случалось и, я надеюсь, не случится.

– И потом… что касается нас, вопрос лишен смысла.

Майя продолжает допрашивать следующего, и тут слышится тихий голос:

– Никогда не говори «никогда»…

Жена адвоката. Коварная, она добавила свою ложку дегтя к дискуссии.

Во время командировки Марк обедает с женщиной. Сначала я думаю, что это я, потому что вижу ее сзади и узнаю улыбку, которой он одаривает меня по вечерам, когда хочет заняться любовью. Сплетение рук, скрещение пальцев. Я даже не подозреваю о том, что творится под столом. Секс. Повсюду секс. В его глазах, их смехе, движениях, в отведенных взглядах официантов, в почти нетронутых тарелках, наконец в сумочке, которую она отодвигает, когда он садится ближе… И тут она оборачивается, и я вижу, что это вовсе не я, а другая. Другая женщина! А он просит счет, не заказав ни десерта, ни кофе, – видимо, гормоны берут свое, они так и норовят вырваться наружу прямо здесь, в ресторане, где полно народу. Наконец он протягивает свою кредитку «Виза» метрдотелю, который, поблагодарив месье по– английски, получает внушительные чаевые в явно не нашей валюте. Женщина, отсутствовавшая какое– то время, присоединяется к Марку, он галантно встает, пока она усаживается. Остатки воспитания прошлых лет, а я так чувствительна к подобным вещам… Женщина достает зеркальце из сумочки, которая очень похожа на мою, и начинает подкрашивать губы красной помадой «Фонтана», он же не может отвести глаз от ее рта. Не знаю, что он в нем нашел, это всего лишь большая дыра, отверстие, полное пожелтевших от чая, кофе, табака и неизвестно чего еще старых зубов. Говорю себе – она старая и, должно быть, у нее плохой запах изо рта, но его, похоже, это не беспокоит. Он открывает дверцу машины, она садится, сделав зацепку на колготках. Отлично! Он – это Марк, мой муж, а она…

И вдруг – утро, обыкновенное летнее утро, сороки возятся в ветвях липы, упорно растущей за окном. Липа в Париже! Слышу, как в ванной поет Марк, изображая Лепорелло, потом слышится бульканье, – должно быть, он чистит зубы. Мой муж – единственный из всех, кого я знаю, – может одновременно петь и чистить зубы. Это так смешно.

– Привет, детка!

Целует меня.

– Привет!

– Ты, случайно, не видела мой галстук со слонами?

Двенадцать лет в браке. И все же я нахожу его привлекательным. Даже когда он спрашивает про свой галстук, стоя в семейниках в горошек и черных носках, натянутых почти до колена. Он достает маленький чемодан – значит, едет ненадолго. Я смотрю на чемодан. Ненавижу чемоданы.

– Куда ты едешь?

– Но… Ты не помнишь? Я еду в Лондон, продавать права на Клазена. Мы говорили об этом на прошлой неделе у Бетти.

У Бетти… Все, что я помню об этом вечере, – это тот нелепый и каверзный вопрос Майи, который несколько дней не выходит у меня из головы: «Что бы ты сделала, узнав об измене мужа?» Я тогда ответила, что это невозможно. Но теперь этот постоянно повторяющийся сон… И Марк уезжает в Лондон…

– Скажи– ка, Марк…

Я встаю и направляюсь к нему, чтобы обнять, поскольку вопрос, который я собираюсь задать ему, не из разряда легких. Он, смеясь, пытается отстраниться: «Отстань, детка, мне надо бежать!» – но я не отпускаю, и вот он уже в моих объятиях.

– Ты от меня ничего не скрываешь?

Делает круглые глаза. В своем сером костюме он похож на кошку породы шартрез, не путать с именем нарицательным «Шартре», монахом картезианского ордена.

– Например?

– Интрижку с женщиной.

– С ума сошла! Откуда у меня на это время?!

Видя на моем лице досаду, он отвечает громким смехом.

– Как я тебя, а, детка?.. Будешь знать, как задавать идиотские вопросы. Ну давай, пока! Завтра вечером увидимся. Я заеду за тобой в галерею, о'кей?

Я едва успеваю ответить – его как ветром сдуло. В любом случае ответ ему известен. Ему, но не мне…

* * *
Я решила пройти пешком до галереи, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Опять думаю о Марке. Смешная ситуация. Мало– помалу глупая игра Майи застревает в моей голове, порождая нелепые и опасные вопросы: «Зачем рисковать двенадцатилетними отношениями из– за каких– то предположений? Да, но есть еще сон. И что? Вот именно, это всего лишь сон. Но он слишком часто повторяется. Я, кажется, схожу с ума». Подойдя к галерее, я сразу же звоню Майе, чтобы задать ей хорошую взбучку.

Открываю дверь и забываю выключить сигнализацию, которая начинает вопить так громко, как ночью машины за окном. Телефонный звонок от службы охраны и серия вопросов насчет моего имени, номера сотового телефона, имени моей матери, любимого десерта мужа и размера моего бюстгалтера. А напоследок – наставления:

Будьте внимательнее в следующий раз: если бы все поступали как вы, мы только этим и занимались бы; представьте, у вас действительно проблемы, а мы не можем приехать из– за людей, задерживающих нас, забывших выключить сигнализацию и…

– Я очень извиняюсь. До свидания.

– Но…

Я кладу трубку. Тут же снова звонит телефон.

– Алло?

– Вы не сказали ваш пароль.

– А! «Детка»…

Начинает петь какую– то модную песенку.

– Что с вами?

– Ничего. Я пою. Это песня Мано. Вы не знаете Мано?

– М– м… Слушайте, я… с удовольствием побеседовала бы с вами, но… мне нужно работать…

– Ладно, умолкаю. Звонок по другой линии. Не забывайте выключать сигнализацию, иначе в следующий раз…

Медленно кладу трубку. Включая освещение, вновь открываю для себя одну за одной картины моей выставки. В тишине, после утренних волнений, я словно рыба, которую отпустили обратно в море. Начинаю дышать, чувствую, что опять принадлежу знакомому мне миру, моя жизнь имеет смысл здесь, среди полотен, на которых изображены земные шары и рожки мороженого. Больше никаких черных мыслей, лишь свет, цвета, юмор.

Мужчина сидит на диванчике перед большим коллажем, на котором изображены красная роза и два маленьких толстощеких и шаловливых ангелочка. Он сидит здесь уже по меньшей мере четверть часа. Стильный шатен в черном костюме и черной рубашке без воротничка. Слишком красив для стопроцентного гетеросексуала.

– Может быть, чашечку кофе?

Мужчина резко выпрямляется, словно я его напугала, и с сожалением отводит взгляд от большого цветка.

– Sorry… Простите, что?

– Would you care for a cup of coffee?[3]

– Да, пожалуйста.

Американец, полиглот. Приятный голос. Баритон. Преодолевая те десять метров, что отделяют меня от кофемашины, я чувствую его взгляд, словно цепью прикованный к моим бедрам. Протягиваю ему чашку, он улыбается.

– How much… за сколько вы продаете эту картину?

– «Sunday Monday»?[4]

– Я не понимаю…

– Sorry… Это название картины. This little angel is Sunday, and this one is Monday[5]… Она стоит семьдесят тысяч долларов. Это одна из первых…

– Дональд Бехлер?

– Да, вам нравится?

Его глаза оживляются. Уголки губ слегка напрягаются и растягиваются в улыбку.

– Обожаю! I already have a Globe at home…[6]

Мне нравится, как он произносит «р»: не раскатисто, без придыхания, легко и непринужденно, воздушно… Если бы я не была замужем и не придерживалась моногамности, то с удовольствием засвидетельствовала бы свое почтение его «земному шару».

– …в Нью– Йорке.

Ну конечно, это далековато.

– What is your best price?[7]

На этот вопрос у меня обычно заготовлена куча ответов, позволяющих мне с честью выйти из положения. Но, чувствую, тут это не поможет.

– Могу уступить за шестьдесят пять тысяч…

– Пятьдесят пять!

Хищник. А если это торговец? Он совершит отличную сделку, ведь в Нью– Йорке она уйдет не меньше чем за девяносто тысяч. Поднимается с места.

– Послушайте, я в Париже всего на несколько недель – пою в опере «Дон Жуан» в зале Бастилии. Вот моя визитная карточка. Можете звонить мне на мобильный. Если передумаете, свяжитесь со мной… – Протягивает мне большую горячую руку.

– Приятно было познакомиться!

Убираю его визитку и натыкаюсь на нашу кредитную карточку. Займусь «Визой» позже. А сейчас, поспешим на www.орега– dераris.соm. Щелкаю мышкой на «Дон Жуане», и на экране сразу же появляется фотография моего предполагаемого клиента. На сцене он одет точно так же, как и сегодня утром. Он сказал, что поет в «Дон Жуане», но не уточнил, что сам играет роль Дона Жуана.

– Никогда не угадаешь, кто вчера приходил в галерею!

– Кто?

Странно! Я была готова держать пари, что Марк будет гадать хотя бы минуту, перед тем как сдаться. Обычно он более азартен.

– Ну, так кто же это был, детка?

– Дон Жуан!

– У– у– у! Вот черт! Хорошо, что я возвращаюсь сегодня вечером!

Ненавижу счета. Ненавижу делать подсчеты и не понимаю, почему эту неблагодарную ношу возлагают на нас, женщин. Остаток на счете в верхнем окошке вызывает у меня презрительную усмешку. Он словно хочет напомнить мне заповеди моей матери: «Не оставляй на завтра то, что можешь сделать сегодня». Мой же modus vivendi[8] противоположен: «Carpe diem,[9] живи сегодняшним днем». Звучит более чем убедительно, сдаюсь и приступаю. Вся наша жизнь, все наши безумства прошлого месяца сведены к простым цифрам на клочке бумаги. Запомнившиеся моменты, важные вещи, подарок, растрогавший нас потому, что важен не подарок, а внимание… Все это машина представила в виде списка сумм расходов. С ума сойти, сплошная проза.

И все– таки каждая строчка будит воспоминания. Маленькая гостиница в баскском местечке, где мы провели уик– энд, коробка миндального печенья, которую мы проглотили за один вечер, а затем заказали мне по Интернету диетический курс. Глупость, конечно, но у меня печенье никак не выходило из головы. Обед за фунты стерлингов – это к Марку – я не уезжала в этом месяце, и сумка, которую он мне подарил по возвращении из командировки… Всякая всячина из супермаркета «Карфур», ящик вина. Возвращаюсь к обеду. С кем же он был? Мой сон… В голове возникают образы, фигура женщины. Сумочка очень дорогая. Она того не стоила, потому что не отличалась красотой. И тут я делаю невообразимое: хватаю телефон и набираю номер магазина. Что заставляет меня действовать таким образом? У меня, кажется, раздвоение личности. Нет, не буду. И все же. Сидя за столом, слышу, не имея силы сопротивляться, как моя тень задает моим голосом вопрос:

– Здравствуйте. Я видела вашу рекламу и меня заинтересовала лакированная серая сумочка, примерно двадцать четыре на тридцать четыре сантиметра. Есть ли она у вас и сколько стоит?

– Вы имеете в виду «Гриджио»? В Лондоне они уже появились, – меня затошнило, – и… вам повезло, мы только что ее получили. Цена? Подождите минуточку. Я проверю.

Меня сейчас вырвет. Лучше сесть, но я уже сижу, хорошо бы стакан воды.

– Так вот, она стоит…

Я едва слышу, что говорит девушка. Нет, напротив – очень хорошо слышу. Сумочка стоит ровно половину суммы, которая фигурирует в остатке на счете. Трубка утопает в слезах, от них у меня закладывает уши. Значит, куплено две сумочки. Это в высшей степени смешно. Я опять вспоминаю сон. Снова женщина. Не вижу ее черт, но чувствую присутствие. У меня ком в горле и ужасно тошнит.

– Алло, Майя.

– Клео? У тебя странный голос.

– Марк… сумочка… две…

– Этот серый кошмар, с которым ты последнее время таскаешься? Она похожа на сумку почтальона. Марк, что, подарил тебе вторую такую же? В магазине распродажа? Две по цене одной?

Словесный поток подруги обрушился на меня сразу, как только она подняла трубку. Невозможно вставить слово.

– Клео! Ну, рассказывай, ты выиграла другую сумочку, поэтому у нас такой голосок? – Нужно ответить. У меня нет слов. С чего начать? Она продолжает: – Сумочка действительно ужасна. Но, знаешь, ты можешь всучить ее своей матери на день рождения. У мужиков иногда бывает такой мерзкий вкус…

– Майя, послушай, пожалуйста. Я уверена, что ничего не случилось, не стоит волноваться, но… Муж вернулся и подарил мне сумочку, а судя по распечатке расходов на нашей кредитной карточке, их куплено две. То есть вторую он подарил кому– то другому.

– Или заодно присмотрел для тебя подарок к Рождеству.

Как бы я хотела ей верить. Маленькая надежда, соломинка, за которую хочется зацепиться. Но дует ветер. И я продолжаю падать.

– Да, конечно! Это не похоже на Марка. Скажи… Ты находишься совсем рядом… Не могла бы ты забежать в магазин и посмотреть, за сколько… они их продают. Я уверена, что ничего не произошло, но…

– Девочка моя, перестань накручивать себя. Определенно существует какое– нибудь объяснение. Подумай, твой парень не дурак. Если бы он делал что– то у тебя за спиной, это не могло быть так явно.

Если только он не хочет, чтобы я узнала. Возможно, это неосознанное желание.

– Хорошо. Я иду в магазин и перезвоню тебе. Но по– моему…

– Если только он не хочет, чтобы я ушла или выгнала его, и не может это высказать…

– Он не такой дурак!

Не дурак, нет. Но коварен. Манипулятор. Мерзавец. Если бы он был хоть немного мне отвратителен!

Майя не перезвонила. Она никогда не перезванивает. Не перезвонит, потому что все знает. Подождет немного, пока я немного не успокоюсь, а потом примется меня утешать всеми ей доступными способами: предложит крем от синяков под глазами и шоколад для души и сердца. Ее мобильник будет круглосуточно включен, чтобы я могла позвонить, когда потребуется, но она не приедет, во всяком случае не сразу. Не по собственной инициативе. Майя из тех, кто уверен, что боль нужно пережить, а потом уже поверять ее другим, и вот уже нет слез – резервуар пуст. Это может занять какое– то время, но однажды утром просыпаешься и переключаешься на другое.

Я тоже знаю правду. Или скорее, у меня есть способ ее узнать. Я нашла чек. В конверте, тщательно припрятанный. Правда, я еще его не видела. Много раз протягивала дрожащую руку к конверту, но в ушах так гудело, что приходилось оставить попытку. Трудно дышать. Даже стаканы ледяной воды не способны облегчить жжение, которое то слабо, то очень остро терзает меня. Хочется все рвать, бросать, очистить от всего этот стол, на котором разыгрывается вся моя жизнь, или то, что я считала своей жизнью. Устроить погром и сделать вид, что ничего не произошло. Ничего не случилось. Я могла и вовсе ничего не узнать. Может, так было бы лучше. Полное неведение. Слепое. Вселяющее уверенность. Заболел живот. С трудом держусь на ногах, Ну все, стоп! Я должна знать.

Конверт. Сначала потрогать. С закрытыми глазами делаю глубокий вдох. Должно быть, так дышат рожающие женщины. Странные роды мне предстоят. Готовлюсь родить неверность моего мужа. Рука на лбу. Горячий. Закалываю волосы. Жилка на шее бьется, отдавая в затылок. Готово, листок у меня. Я вынула чертову бумажку из ее убежища. Закрываю глаза. Ну, давай… Не могу прочитать, слова расплываются. Мне больно. Вдох. Выдох. Воздуха не хватает, в глазах темнеет. Силюсь сконцентрироваться на буквах, они слагаются в слова и бьют меня по лицу со страшной силой. Сердце колотится как сумасшедшее, словно хочет убежать, вырваться из моего тела, не способного вызвать любовь, внимание, уважение. Душа болит, я чувствую себя грязной, униженной. Я, как закупоренный сосуд, кажется, сейчас взорвусь. Слезы отвращения пробивают себе дорогу сквозь веки, наконец вырываются, и это почти облегчение. Клейкая прозрачная жидкость течет из носа, и что– то горячее между ног. Начались месячные. Это во мне взбунтовалась женщина. Пошатываясь, бреду в ванную. Пошло все к черту! Растягиваюсь на плиточном полу. До того, как потерять сознание, представляю себя умирающей.

Ничуть не бывало – я не умерла. Должно быть, там, наверху, решили, что не подходят ни время, ни место. И потом… от любви теперь не умирают. Это слишком уж в духе девятнадцатого века.

Композиция № 1

Слезы – загадка природы…

Чарлз Дарвин
Первая слеза. Я прочувствовала, как она скользит по лицу, сквозь нижнее веко, по краешку носа, по мелким морщинкам вокруг рта. Солоноватый вкус на языке. Я выпила эту слезу и все последующие с наслаждением. Но все же это не принесло мне ни малейшего облегчения. Я плакала, просто чтобы плакать, не в состоянии остановиться.

Этот мужчина достоин, чтобы его бросили. Он солгал мне. Предал… О! Предал – похоже на слова из греческой трагедии или речи на политическом митинге. Чрезмерное слово для такой банальной, ничтожной ошибки на пути. Измена стала столь повсеместной, что она не считается юридически достаточной, законной причиной развода. Мужчин, которые изменяют женам, их… сколько же: каждый второй, восемь из десяти, сто из ста? Они все однажды это делают, поскольку такова природа самца – быть охотником, или потому, что не могут устоять, когда возбужденные самки посылают им сигнал. Во всем, что касается секса, мужчины ведут себя как животные? Все? И мой Марк?

Опять слезы. Вспоминаются его лицо, улыбка. Он лгал мне, а я ищу ему оправдания. Я считала своего мужа уникальным, а он опустился до уровня остальных. Обыкновенный представитель вида. Ни больше, ни меньше. Самец.

Да, но существуют его голос, запах, похожий на запах листвы, большие руки, смех, его строптивый характер, все то, что делает Марка единственным в своем роде. Как горько. Голос, запах листвы, большие руки, смех, строптивый характер – оказалось, что все это он делит с другой.

Брошу. Не могу простить ему того, что он посеял… сомнение. Но прежде чем порвать двенадцатилетнюю связь – эту сначала маленькую паутинку, ставшую затем веревкой, лианой, и, как я воображала – сумасшедшая, наивная, самонадеянная, – баобабом, я должна сделаться бесчувственной. Научиться не любить его. Попробовать. Как только подумаю об этом, становится больно. Хороший знак. Нужно научиться страдать понемногу, с каждым разом все больше отвыкая, каждой клеточкой привыкать к этому страданию, чтобы вовсе не почувствовать боли в момент финального разрыва. Но сейчас мне больно. Значит, я жива.

– Ты что, с ума сошла?

Величественная Майя в роли утешительницы. Я подождала несколько часов и пошла за ней, чтобы пригласить позавтракать со мной. Теперь не знаю, правильно ли я сделала. Не рано ли еще для того, чтобы изливать чувства другим.

– Скажу тебе одну вещь, девочка моя. Всю свою жизнь я обезболиваю прозаком кошек и собак, хозяева которых расходятся, так что в этой области мне кое– что известно!

Ветеринар, как всегда в своем стиле психолога для всех, она никогда не могла удержать мужчину дольше двух недель. Я не понимаю, чем она может мне помочь, хоть бы слово дала вставить…

– Если ты думаешь, что я зарабатываю лишь тем, что прописываю таблетки для Тиффани, Булгари, Бэбэ и всяких остальных Мирзочек… Мне еще приходится улучшать состояние тех, кто держит поводок. И тут уж, поверь мне, все очень серьезно. Иногда бывает такой креатив. Будет о чем книгу написать… Нет, если честно, цыпонька моя, твоя история с сумочкой – полный вздор!

Вокруг нас поутихли разговоры, и народ в ресторанчике навострил уши. Было почти заметно, как они выглядывают из– под причесок.

– Тсс! Майя, пожалуйста, тише. Мы привлекаем внимание.

– И что! Тут все – рогоносцы! Так в чем же дело?

Заметив мой остолбеневший вид – я сегодня потеряла чувство юмора, – она села рядом и обняла меня. В глазах моей рыжеволосой подруги мелькнула улыбка.

– Давай, моя козочка, успокойся. Ты все видишь в черном цвете. Вам с Марком хорошо вместе. Не будешь же ты все портить из– за какой– то несчастной сумки! Возьми– ка прозак. И ешь миндальное печенье. В нем много витаминов.

Отгрызая шоколадную сердцевину, я снова начинаю плакать. Это любимый десерт Марка. Я сказала себе «был», то есть я уже отодвинула его в область воспоминаний.

– Знаешь, Майя… я не кошка…

Она смотрит на меня вопросительно.

– Я про прозак… Ты не можешь лечить меня, как своих кошек и собак, потому что… они не плачут. В этом вся разница.

– Нет, они плачут. Кошки плачут без слез, просто чтобы не намочиться. Они ненавидят воду, кошки, это всем известно!

Я не открою галерею после обеда. Нужно все обдумать. Можно, конечно, продолжать причитать и способствовать расцвету индустрии бумажных платочков, но сегодня возвращается Марк, и неплохо бы определиться с линией поведения. Он пока не в курсе, так что не поймет моего состояния. И более того, он очень далек от понимания, что является тому причиной. Счастливый! Значит, никакого расстройства. Никаких сцен, слез – он ненавидит, когда я плачу. Впрочем, наплевать на его ненависть. Но я должна объяснить и потребовать от него объяснений. Я не готова. Нет. Пока только наблюдать, анализировать и, главное, начать смотреть на Марка как на чужого человека в будущем. Отвыкнуть. Осознать его недостатки, а не закрывать на них глаза. Например, некоторые интонации, которые делают его похожим на мою свекровь. Привычка трогать нос. Чтение в туалете. Пробка от пивной бутылки, которую он постоянно оставляет в открывалке, рядом с пустой бутылкой… Он меня раздражает. Постоянно переключает каналы. Врубает на полную катушку телевизор, едва проснувшись. А по выходным бесконечные арии из «Дон Жуана», его любимой оперы. Следовало бы заметить этот знак. Стареющий, трогательный, симпатичный мужчина, отчаянно пытающийся самоутвердиться в таланте обольщения. Часто повторяющийся и банальный до слез сюжет. Когда я представила Марка в этой роли, мне стало ужасно смешно. Злая улыбка. Это должно к чему– то привести. Он плохо кончит. Довольно, я уже начинаю его ненавидеть. Чуть– чуть. По принуждению. Постепенно все больше и больше.

– Привет, детка!

Я не слышала, как он вошел. Предательски застал меня врасплох. Похоже, это вошло у него в привычку. Бормочу неразборчивое приветствие, поглядывая на часы.

– Что с тобой? У тебя неважный вид. И глаза красные, как у кролика– альбиноса.

И не без основания. Он целует меня в голову.

– Скучала?

Улыбка. Не могу заставить себя не улыбаться, когда вижу его. Это сильнее меня.

– Да.

Ответила на одном дыхании. Не я решаю. Это решает во мне женщина, из тех, что дает типичные ответы на лицемерные вопросы.

– Ах да, купил тебе туалетную воду, а то на днях я заметил, что твой флакон почти пуст!

Черт возьми! Как не растаять от таких знаков внимания? Да, но… Наверное, он такие же оказывает и ей. Один мой знакомый, менеджер по продажам в «Дьюти Фри», однажды рассказывал, что есть две категории покупок, которые мужчины совершают в деловых поездках: часы «Картье» для любовницы… и духи для жены. Подбородок у меня начинает дрожать. Побыстрее закрыть его прядью волос.

– Клео! Не знаю, что произошло, но, видимо, у тебя был трудный день. Выпьем по стаканчику, тебе станет легче.

Выключил освещение. Хорошо, что кое– как удалось с собой справиться, пока горел свет. Хватаю пальто. Он помогает мне одеться.

– А потом отправимся в какое– нибудь тихое местечко, и ты расскажешь мне все свои печали.

Еще одна деталь, которая меня раздражает, – его отеческая заботливость. Вот он закрывает дверь, провожает меня до машины, снимает ресницу с моей щеки… Я иду автоматически, как сомнамбула. И лишь боль моя реальна, комок, поднимающийся от живота к горлу. Марк кладет руку мне на лоб.

– Ты вся горишь. Должно быть, заболела.

– Наверное, подцепила вирус. Лучше вернемся домой.

Дома я укладываюсь в постель со стаканчиком виски. Мы ужинаем супом из пакетика. Он не замечает моего угнетенного состояния. Считает меня больной.

Ничего не предпринимаю, чтобы это опровергнуть. После второй порции виски и ничтожной болтовни о погоде в Лондоне, передаче прав на книгу о новых скульптурах Клазена, которую он опубликовал, а также – более щекотливая тема – о том, где он вчера обедал: «В «Пон де ля Тур» с агентом Сержа, а что?» – иду спать.

– Спокойной ночи, детка. – Зевая, встает. – Сейчас кое– что закончу и приду. Ужасно устал!

Несмотря на расслабляющее действие алкоголя мне никак не удается заснуть. С каких это пор у Сержа появился агент? Когда он выставлялся в галерее, агента у него не было. Может, это женщина? Нет, жена Сержа не позволила бы.

Марк все не приходит. Слышу, как звонит его сотовый. Смеется. Говорит, что перезвонит позже. Позже? Шаги приближаются, и я делаю вид, что сплю. Какое– то время он на меня смотрит – я чувствую на себе его взгляд. Хорошо бы открыть глаза и посмотреть, какое у него выражение лица, любит ли он еще меня. Абсурдный вопрос. Почему бы он стал по– другому ко мне относиться? Ведь он и понятия не имеет, что я знаю… С его точки зрения, разве может интрижка с другой женщиной поменять что– либо в наших отношениях? Я закрываю глаза, сдерживая слезы. Он удаляется, сейчас перезвонит ей… Но нет, он еще задерживается на несколько минут, выключает свет, раздевается в темноте и ложится рядом. Через какое– то время притягивает меня к себе и целует мои ресницы. Запах осенних листьев…

– Почему ты плачешь, детка?

Не дождавшись ответа, он поворачивается и вскоре начинает храпеть. Тихонько вылезаю из постели и на цыпочках иду в гостиную к журнальному столику с зеленой тенью от бутылки виски в свете уличного фонаря… Не включая свет, растягиваюсь на полу у дивана, чтобы насладиться последним преступным стаканчиком.

У меня синяки под глазами. Это мне даже идет. Они придают моим глазам почти сексуальный, лихорадочно– возбужденный вид. Подчеркиваю его штрихом сиреневого карандаша и чуть дымчатыми фиолетовыми тенями для век. Лицо оставляю бледным, несмотря на то что на дворе лето, и не крашу губы. Смотрю в зеркало: совсем неплохо.

– Скажи, дорогуша, ты себя видела? Похожа на героиню «Семейки Адамс»! – У Майи всегда был талант в отношении метафор. Вампир. Говорит, что я выгляжу как вампир. В ответ опрокидываю свою чашку на диванчик галереи.

Вот черт! Повсюду налила! Теперь не отчистится.

Бросило в жар. Руки дрожат. Меня сжимает внезапный приступ тревоги, заставляя выбежать на кухню, где я хватаю первое попавшееся чистящее средство.

– Послушай… Давно ты так дрожишь?

Смотрю на свои руки.

– Нет… Не знаю… Несколько дней… С того момента, как…

Майя пристально на меня смотрит. Собирается что– то сказать. Спохватывается. Уделяет чрезмерное внимание маленькому коллажу, который висит напротив. Чешет нос. Снова на меня смотрит. И наконец:

– Ты с ним говорила?

Молчу.

– Что ты ему сказала?

– Кому?

– Марку, кому ж еще! Говорила о сумочке?

– Нет.

Сажусь рядом. Кладу ногу на ногу, руки на колени, чтобы перестали дрожать. Закрываю на миг глаза, обретая самообладание. Постараться не заплакать. Спокойно. Вот так.

– Нет. Я ничего ему не сказала.

Майя зажигает сигарету, не отводя от меня глаз. Тянусь к ее пачке, чтобы тоже взять одну. Зажигаю. Делаю хорошую затяжку. Кашляю с непривычки. Как можно так себя травить?

– Ты куришь?

– Нет… Вернее, да. С этого момента, как видишь.

Вторая затяжка пошла лучше. Третья – почти доставляет удовольствие. Подруга нежно берет меня за руку.

– Послушай, Клео… Не знаю, что ты с собой делаешь, но ничего хорошего это не предвещает. Воображаешь всякую ерунду, причиняя себе боль. Может, просто раздуваешь из мухи слона, а на самом деле волноваться нет причин. Ну поговори ты с Марком, спроси, кому он подарил вторую сумочку. У тебя ведь есть чек в доказательство, и он не сможет отделаться отговорками. Узнай, с какой целью. Спроси, спит он с ней или нет.

– Вот видишь! И ты убеждена, что у него завелась подружка. Так что не говори мне, что я не должна беспокоиться!

Нервно затягиваюсь. Майя протягивает пепельницу.

– Я не то хотела сказать. Ляпнула глупость… Клео, тебе нужно с ним поговорить. Ты должна узнать. Нельзя так все оставить.

Ну вот. Чувствую, как подступают слезы. Опять волнение в груди. Выжидаю, когда они начнут обжигать мне лицо. И стекать на диванчик. Майя, стоя передо мной на коленях, берет меня за плечи и заставляет посмотреть ей в глаза. Улыбаюсь сквозь слезинки. Подружки мои, верные и молчаливые. Потихоньку расслабляюсь. Нет смысла говорить об этом. Ты даже не представляешь, насколько ясно видят глаза, которые плакали.

Вытираюсь о подушку. Майя одергивает юбку, вздыхает и вытаскивает из сумочки упаковку таблеток.

– Держи. Чувствую, это поможет тебе выкарабкаться. Хватайся за соломинку, а не то пропадешь. И потом… Знаешь что? Хочешь, я сама с ним поговорю? Мне не составит труда, поверь…

– Это наше дело. Мне решать, где и когда я с этим разберусь.

Вместо завтрака я купила две пачки сигарет. И охваченная внезапным импульсом, преступным, но абсолютно непреодолимым, вернулась назад за бутылкой виски. Зачем? Я еще понимаю, взять у Майи парочку, но купить сигареты самой – это уже слишком. А виски? Проделать весь путь обратно, чтобы выпить средь бела дня? Я, которая раньше пила лишь по вечерам стаканчик или парочку, ну в крайнем случае три, и только хорошего качества. Пить сивуху, которую разливают в ночных клубах? Зачем? Чтобы сделать себе еще больнее? Но больнее уже быть не может – боль достигла апогея. Посмотрим…

Я закрылась в офисе галереи с лежащими передо мной пачкой бумаги, коробкой карандашей, полным до краев стаканом, спичками и пепельницей и принялась записывать произошедшие события в обратном порядке.

12 июля. Марк в Лондоне. Обед в «Пон де ля Тур» с агентом. Привез мне туалетную воду.

Примечание: агент. Он или она?

10 июля. Лондон. Чек на две сумочки. Обед в «Лобержин» у Гордона Рэмсея.

Испытываю чувство зависти. Марк никогда не водил меня в ресторан такого класса. Нет, один раз, когда предложил мне выйти за него замуж. Делаю большой глоток виски. Крепкий. Еще глоток. От алкоголя пощипывает глаза. От алкоголя ли?

9 июня. Сон. Совпадение или предчувствие? Я не верю в вещие сны. Впрочем…

Примечание: посмотреть в справочнике Ягеля.

Некоторые даты и события тоже казались мне странными, но тогда я не придавала этому значения. Поскольку доверяла Марку. Вернемся в прошлое…

17 декабря. Он был приглашен на день рождения к приятелю и в тот же вечер ужинал в ресторанчике. Я знаю это, потому что мне звонила его секретарша, спрашивая, со мной он ужинает или с клиентом. Я сказала, что с клиентом. Тогда это меня не тревожило: я находилась в Лондоне, пытаясь убедить Джулиана сделать выставку в моей галерее. Тот согласился, и я была счастлива. Конец истории.

Ноябрь. Марк нацепил новую пару серебряных запонок с сердечками и лягушками. Я сочла их посредственными и сказала ему об этом.

Примечание: они действительно ужасны. Невозможно представить, чтобы он мог купить их сам. Может, мать? Или ему подарили их на день рождении на работе?

Один или два месяца тому назад. Марк внезапно уехал на день раньше предполагаемого, объяснив это… кстати, чем? Не помню причины.

Еще была вечеринка по случаю выхода книги о Монори. Марк не пригласил меня, сказав, что там будут только журналисты и сотрудники издательства. «Понимаешь, я не могу поступать как мне захочется, только потому, что я начальник. Напротив, я должен подавать пример!» Мне показалось, что он перебарщивает, ну да ладно… Тем более что там действительно все происходит слишком уж официально. А потом… он немного струхнул, когда я сказала, что воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы сходить в кино с женой его партнера.

Опустошаю стакан. Виски просто термоядерный! Воды, поскорее воды! Но прежде я ставлю вопрос ребром: «Он меня держал за… Нет… Я и была дурой весь этот год».

– Понимаешь, – говорю я Майе на следующее утро, – произошло самое ужасное, что может произойти. Или скорее… Не самое, пожалуй, еще хуже – это когда состояние безупречной любви переходит в отношение к человеку как к ненужной вещи. Второсортной. Удобной, но уже не волнующей. В какой– то степени… как к ценности, знаешь, как к картине Вайяра, но без того восхищения, которое испытывают при виде работ Лихтенстайна… или Опи. Ты понимаешь, о чем я?

– Да… То есть нет, не совсем. Выходит, что для Марка ты, несомненно, ценная вещь, которая тем не менее стала мозолить глаза, поскольку, находясь постоянно на одном месте, вся покрылась пылью.

Ну разумеется, пылью! А почему не морщинами, раз уж на то пошло? Я провожу пальцами по еще мокрому следу, который начинается под глазами, спускается вдоль носа и заканчивается в уголках губ. Соль оставила красноватые полоски, чувствуется легкое раздражение.

– Майя, я имела в виду, что он не только не любит меня… – Теперь это – факт, новая аксиома моих отношений с Марком. – Но он меня больше не уважает. Держит за идиотку, не способную догадаться о его интрижке.

– Ну что ты, Клео, он не держит тебя за идиотку.

– Он считает меня настолько слепой, что уже не думает скрывать, делает все более компрометирующие его вещи… как эта проклятая сумочка например.

С силой пинаю свой экземпляр, и сумка летит прочь. Чтобы занять чем– то свободную руку, снова начинаю дрожать, зажигаю сигарету. Это седьмая за сегодняшний день.

– Все не так, Клео. Я скоро сама начну считать тебя дурой, если будешь продолжать в том же духе. Твоего мужа устраивает, что ты ни о чем не догадываешься, словно он ничего предосудительного не делает. Не пойман – не вор. Удобная позиция.

Молчу как рыба.

– Намекни, что обо всем знаешь, не оставляй его в спокойствии от твоего неведения – это слишком легко. Подпорти картину: каждый раз, когда муженьку вздумается сходить налево, он будет думать о тебе. Этого должно хватить, чтобы обломать ему весь кайф!

Майя права. Я тоже не хочу, чтобы он считал меня цветущей и полной жизни. Хочу, чтобы его преследовал образ хрупкого существа, увядающего и чахнущего по его вине. Пусть он чувствует себя виноватым. Я стану воплощением его уязвленной совести…

– Я люблю тебя, Клео!

Мы обедаем вдвоем, в тенистом дворике итальянского ресторана с неаполитанской кухней на улице Бираг. Марк рассказывает мне о проекте новой книги, я рассеянно слушаю, пристально его разглядывая. Стараюсь вычленить реальную личность из перенасыщенного моими эмоциями образа мужа и любовника. И вот между «скампи» и «тальятелли» он берет меня за руку, как в то время, когда нам было по двадцать, и говорит, глядя мне в глаза: «Я люблю тебя, Клео». И представьте, эта дурочка, другая Клео, дремлющая во мне и появляющаяся всегда некстати, помимо моей воли сжимает его пальцы, улыбается и отвечает:

– Я тоже люблю тебя, Марк!

Черт возьми! Тогда как единственное мое желание – высказать ему в лицо все, что я знаю, и потребовать исчерпывающих объяснений с подписью в трех экземплярах, а вместо этого я говорю, что люблю его, пожирая глазами как полная дура. Он подносит мою руку к губам и целует мне пальцы, один за другим. Взгляд его прекрасных янтарных глаз ласкает меня, я ощущаю легкое прикосновение губ – это поцелуи любопытного котенка, подаренные украдкой; чувствую его нос, касающийся моей руки, и вот уже спешу спрятать слезы, закрывшись стаканом.

– Очень неплохое это «Бароло». – Марк подносит стакан к свету, чтобы полюбоваться оттенками, затем делает большой глоток, задерживает его во рту на несколько секунд, перед тем как проглотить. Вздыхает и, улыбаясь, удобно располагается в кресле. – Только представь, детка, уже почти тринадцать лет…

– Что – тринадцать лет?

– Тринадцать лет, как мы поженились. Он пролетели без малейшего облачка, ведь верно?

Без облачка? А как же сумочки? Не облачка, а целые тучи сомнений. Только на моей заднице следов не осталось, это – да!

– Для меня осталось все как в самом начале. Безупречно. Даже лучше, потому что мы вместе развивались… в одном направлении. Не правда ли, это прекрасно, Клео?

М– м… Да, конечно. Улыбка. Теплота. Ослепление. Нежелание думать о плохом. Без малейшего облачка. Ха! Если я ему скажу… Это было бы сейчас как раз кстати. Но есть другая Клео, влюбленная, теряющаяся под взглядом своего мужа, с которым она живет уже тринадцать лет, чья нога касается ее бедра в тот момент, когда он просит счет у ошеломленного официанта. «Вы не возьмете десерт?» Нет, старик, гормоны берут свое.

Позже, когда мы лежим в темноте, Марк опять спрашивает, люблю ли я его.

– М– м…

– Нет, скажи, любишь ли ты меня по– настоящему?

Отодвигается от меня, как будто с неохотой, и идет искать что– то в шкафу. В дверь просачивается луч света, и я вижу его бледные ягодицы, крепкие ноги и широкую бежевую пелерину, которой он укрывает мне плечи. От нежного прикосновения кашемира у меня бегут по спине мурашки. Как и от шепота Марка:

– Подарок. Ты давно о ней мечтала, верно, детка? Не кажется ли тебе, что пора завести детей?

Всю ночь беспокойно верчусь в кровати – так я разбужу Марка, в конце концов. Дети! Почему он решил заговорить о них именно сегодня? Случайно? С таким невинным видом. Раньше он соблюдал все меры предосторожности, чтобы этого не случилось.

Сначала не было денег. Потом – времени, к тому же работа… Ни должной обеспеченности, ни желания. Хотя я умоляла его позволить мне стать матерью, единственный только раз, но он остался непреклонен: «Ты представляешь, детка, что между нами будет ребенок, постоянно и навсегда? Хочешь разрушить наш единый союз? Я слишком люблю тебя, чтобы с кем– то делить…» Любовь? Или эгоизм? Трусость? Боязнь остаться в тени? Вдруг стало очень душно. Я задыхаюсь. Марк что– то бормочет сквозь зубы. Натягиваю одеяло ему на плечи и иду на кухню. Окно. Стакан. Воды? Нет, конечно, алкоголя. Он обжигает. Не доставляет мне удовольствия. Но стирает. Удаляет. Растворяет. Соблазн. Сомнение. Дети, сейчас? Нет, конечно, нет! Поздно, слишком поздно.

– Марк испытывает чувство вины, – говорит мне Майя, к которой я забежала во второй половине дня на аперитив. – Ему плохо, и он хочет, чтобы ты его поддержала. В то же время он заглаживает вину, преподнося тебе подарок. Покупает твое прощение и заодно успокаивает себя. Дар искупает поступок. А самое ужасное в этой истории – что ни единого слова не было сказано! Меня удивляет другое: что он хочет ребенка. Именно сейчас.

– Он впервые об этом заговорил.

– Знаю.

Смотрит на меня с нежностью. Понимает, что это тяжелая тема. Будто пытается оценить, насколько она может быть откровенна со мной. Мои глаза умоляют: «Не переборщи, Майя. Я не знаю, смогу ли выдержать!» И все же она продолжает рассуждать:

– Или им движет деструктивное желание…

Я заказываю еще стаканчик. Ничего не понимаю.

– …разрушить твою соблазнительность. Представляешь себя с двадцатью лишними килограммами? – Она– то представляет, догадываюсь по ее улыбке. Потом задумчиво перечисляет: – Задержка в твоей карьере, раз, нервы, два, обмороки, одышка, храп…

Жуткий перечень. И ритм. Невыносимо. Поднимаю руку, словно стараюсь отразить атаку нападающих на меня слов.

– Прекрати, Майя, ты – ведьма! К чему ты клонишь?

Бросает взгляд, чтобы убедиться, смогу ли я это выдержать. С осторожностью выбирает выражения.

– Малейшее изменение твоего облика, морального и физического, даст Марку, если учесть эмоциональное состояние, в котором он, судя по всему пребывает сейчас, основание ходить на сторону. Тот факт, что он именно сейчас захотел ребенка, возможно, не так уж безобиден: может, ему нужно теперь видеть в тебе скорее мать, чем любовницу.

– Но я не беременна!

– Знаю. Но он, может быть, я подчеркиваю – может быть, предвосхищая события, ищет своим действиям оправдание на будущее.

Слова Майи меня уязвляют. По животу разливается боль. Не с таким брюхом создавать семью. Виски ударяет в голову. Новый приступ боли. Сигарету мне! Обжигаю пальцы. Сквозь туман доносится голос:

– Клео! Все нормально?

Чьи– то руки крепко хватают меня под мышки и кладут на пол. Теплый комочек сворачивается клубком на моем плече, мурлыкая.

– Брысь отсюда! Кошка, ты что, не видишь – она больна!

Закрываю глаза. Я бы хотела ответить, что вовсе не больна. В физическом смысле. Но не могу открыть рта. Мой язык огромен и порист, словно губка. Подо мной ходит пол, – похоже, я здорово пьяна. Тем лучше. Я могу зацепиться за этознакомое ощущение, чтобы совсем не отдать концы.

В своем бесчувствии я, однако, слышу шепот:

– Марк… твоя жена… проблема… вести машину… в таком состоянии…

Телефонный звонок. Чуть позже вокруг меня начинается суета. Пытаюсь открыть глаза, но веки такие тяжелые… Слышатся обрывки фраз, на этот раз совсем рядом:

– Думаешь, беременна? Говоришь, похожие симптомы?

Тишина. Шаги. Звук закрывающейся двери. Кошка воспользовалась моментом и снова ластится ко мне.

– Что? Интрижка?

– …изменяешь…

– Черт знает что! Да она…

– …сумочка…

Голоса становятся громче. Сумочка? Действительно ли я слышала слово «сумочка»? О нет! Лишь бы Майя не рассказала о нашем разговоре! Уже совсем очнувшись, пытаюсь встать и натыкаюсь на угол журнального столика. Со злобой смотрю на проклятый столик, глаза наполняются слезами – это было ужасно больно, оказывается, даже вещи могут прийти в ярость! – а также бессилием: там, за этой дверью, лучшая подруга вываливает все моему мужу с характерной для нее тактичностью. То есть с полным ее отсутствием.

– Неправда! Я ничего не…

– ЧЕК, ПРИДУРОК!

Майя теперь перешла на крик. Я спешу в соседнюю комнату, моя голова почти взрывается – тем хуже, нужно непременно их остановить, пока не дошло до драки. Увидев меня, они, смущенные, замолкают. Не нужно быть волшебницей, чтобы угадать их мысли: они наверняка задаются вопросом, что я услышала из их словесной перебранки, И выбирают подходящую линию поведения. Майя предпочитает делать вид, что ничего не произошло. Улыбается и целует меня в обе щеки.

– Ну, дорогая… Все будет хорошо!

Марк тоже спешит обнять меня с невероятной нежностью.

– Ничего не было, детка, клянусь тебе…

Дрожит. Вспотел. Неловко прижимает меня к себе, в то время как мы выходим на улицу и садимся в машину. Никогда не видела его в таком состоянии. Дома он зарывается головой в мою шею, кусает мочку уха, вцепившись в мои ляжки, задирает летнее платье и, прижав меня к стене у двери, занимается со мной любовью так, словно от этого зависит его жизнь. С отчаянной необузданностью его тело ищет во мне прощения, которое я вряд ли смогу ему подарить.

Почему я не воспользовалась случаем и не выяснила все тогда? Майя распахнула передо мной дверь в тайник, огромный, как ангар для «боинга», а я… Ничего. И это не безобидное «ничего». Нет. Я замечаю, что мне не хочется говорить об этом с Марком. Не хочу узнать больше и стать жертвой новой лжи. Удивительно, но Марк избегает этой темы. Такой предупредительный: дарит мне цветы и в то же самое время наблюдает за мной.

Я внимательно на него смотрю. Это совсем новое внимание, оно выявляет все, даже мелкие детали, которые я раньше не замечала. Например, он никогда не заканчивает фразы. На его черных костюмах заметна перхоть. Щурит глаза, когда ему задают вопрос, на который он не может ответить. Почесывает шею, когда врет. Мне больно видеть недостатки, делающие его менее красивым, приятным… таким обыкновенным человеком, в сущности. Я бы не сказала, что между нами что– то ухудшилось, это было бы ложью. Просто в первый раз, с тех пор как поженились, мы стали по– настоящему друг друга оценивать. Без враждебности. Но объективно. Это, может быть, еще хуже.

– Эй, Клео… Я взял билеты на «Дон Жуана»!

Не сняв куртку, входит на кухню, где я готовлю обед, смакуя виски, и с улыбкой вручает мне билеты.

– Ты что, издеваешься?

Удивленный, Марк берет редиску и намазывает сверху немного соленого масла. Он, видимо, не расслышал.

– Так ты не рада? Я с ног сбился, пока достал билеты, четвертый ряд к тому же! Клеопатра, ты совсем обнаглела!

Бросает билеты на стол и садится за компьютер. Назвал меня «Клеопатра» – значит, действительно разозлен. На виске проступила жилка. От напряжения нижняя челюсть ходит ходуном. Беру свой стакан и следую за ним в гостиную.

– Извини, это очень мило с твоей стороны, но… «Дон Жуан», сейчас, понимаешь…

– И что? Это наша любимая опера, превосходный подбор актеров, тот, что зашел тогда к тебе в галерею, – просто супер! Я надеялся, что ты будешь довольна. – Не отрывая глаз от экрана, цедит сквозь зубы: – Ну замечательно, если ты не хочешь, пойду с кем– нибудь другим!

ЧТД (что и требовалось доказать). Мне больше ничего не остается, кроме как вернуться в слезах к моим спагетти болонез. Марк указывает подбородком на мой стакан:

– И перестань пить! Это уродует тебя и снижает способность критически оценивать ситуацию.

Презрительный тон. Намеренно жесткий. Хочется сказать ему что– то обидное. Жду, пока он снова залезет в свой сайт в Интернете, и у него за спиной, перед тем как выйти из комнаты, показываю ему средний палец.

Я начала худеть. Сигареты. Они заменяют мне завтрак, а зачастую и обед. «Мальборо», три соленых кренделя с тмином. Я давно уже забыла, что такое здоровая пища. У меня начали желтеть кожа на кончиках пальцев и глазные белки. На мне стали болтаться все мои юбки, и я постоянно вынуждена их поправлять. Это вошло в привычку. Мне нравится моя новая фигура. Она будто делает меня более твердой и в какой– то степени более чистой. Иссохшей. Освободившейся от всякой мягкости: грудей, ягодиц – этих излишних прикрас. А по сути, зачем они мне? Я возвращаюсь к своей основе, изначальной архитектуре моего тела. Остальное – лишь внутреннее убранство.

– Ха!

Я вздрагиваю:

– Вы напугали меня!

Погруженная в свои мысли, я не заметила, как он подошел. На нем тот же черный костюм, что и в прошлый раз. Волосы кажутся мне немного светлее. Он улыбается:

– Ничего себе! Да вы прямо истаяли!

Он дотрагивается до своего живота. С определенным изяществом. Это, несомненно, сценическая привычка. Я инстинктивно слегка касаюсь рукой бедра, поправляя застежку юбки с запахом.

– Извините, но мы уже закрылись.

Удивленно смотрит на меня.

– Галерея, – объясняю я, – сегодня не работает… I'm closed…[10]

Он усмехается:

– Но дверь не была заперта.

– Это ничего не значит…

Вдруг он берет меня за руки и смотрит прямо в глаза:

– Что– то случилось?

Я расплакалась. Это сильнее меня. Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе, чтобы я перестала дрожать. Как старший брат. Потом выводит меня на улицу.

– Пойдемте выпьем по чашечке кофе.

Не в состоянии сопротивляться или возражать, иду за ним до угла. И здесь, под платанами с запахами скошенной травы, собачьих испражнений и пыли я рассказываю ему свою историю.

После кофе, круассанов и анисового ликера с орешками заказываем салаты и полбутылочки розэ. Ральф – это его имя, – смеясь, наполняет мой бокал.

– Much a do about nothing![11]

– Вы считаете?

Почувствовав нотку раздражения в моем голосе, он кладет руку мне на предплечье. Тысячи мелких морщинок прорезывают его лицо, когда он улыбается.

– УЕSS! Прежде всего, у вас нет никаких доказательств.

– А чек?

– Но это не значит, что он ее… ну, уоu know…[12]

Я прекрасно понимаю!

– Let me tell you something,[13] Клео. Я бы запросто мог преподнести подарок женщине, с которой работаю. За оказанную услугу…

– Что вы имеете в виду?

– Девушке, которая предложила мне петь в «Дон Жуане», например. Или даже моей преподавательнице по вокалу.

– Но вы сказали бы об этом! Не стали бы скрывать!

– Он и не скрывал. Хотя ваш муж должен был предвидеть, что вы заметите. – Прогоняет воробья, севшего на стол. – Но… сказать… это другое. Все мужчины знают, как женщины реагируют на подобные вещи. So…[14]

О'кей. Один ноль в его пользу. Как бы я отреагировала, заявись однажды вечером Марк и скажи с невинным видом: «Дорогая, я обедал с такой– то в «Пон де ля Тур» и подарил ей такую же сумочку, как у тебя. Она была в восторге!»? Представляю, в каком восторге была бы я. Мы, наверное, обошлись бы парочкой разбитых тарелок. В конце концов, сервиз, подаренный нам на свадьбу, остался цел только благодаря молчанию Марка.

– And also…[15] Даже если бы это оказалось правдой, если он все же переспал с ней…

Я поперхнулась салатным листом. Кашляю, делаю глоток воды, вытираю губы… и глаза.

– Она оказала вам услугу!

Это уже слишком. Насупившись, стучу вилкой по столу. Хочется уйти, но он так мил. И потом, он разбудил во мне любопытство. Интересно, что он скажет дальше. «Оказала услугу», никак не меньше!

– Именно. Муж вернулся домой довольный, и хорошем настроении. Неудовлетворенный, он был бы а grinch…[16] ворчливым, противным. Отыгрывался бы на вас.

– Верно! С брюзжащим мужиком в доме ох как несладко приходится! Шел бы он ко всем чертям, лишь бы потом был в хорошем настроении!

– Ваша взяла, Клео. You had the last laugh[17]

Итак, за мной осталось последнее слово. Но какой ценой? Довольный своей остротой, Ральф подмигивает мне. Решительно, мужчины устроены по другому.

– Now,[18] Клео… Вы продадите мне Бехлера?

– О чем вы?

– Ваших ангелочков.

Пытаюсь сообразить. «Во– первых, я привязалась к этой картине. Сейчас я не в том настроении, чтобы ее лишиться. В наше время ангелы на улице не валяются. И потом… Если я сейчас ему продам, он больше не придет в галерею».

– Нет, Ральф. Я оставляю картину у себя. Не хочу продавать ангелочков, так и знайте.

– Даже мне?

– Даже вам.

Задумался. Пожимает плечами. Смотрит на часы…

– Too bad… O! Shit![19] Я опаздываю на репетицию.

Встает, кидает на стол несколько купюр, быстро целует меня в щеку.

– So long,[20] Клео!

Прощальный жест рукой, и он исчезает за деревьями. Еще один, оставляющий пустоту там, где ступает его нога! Я допиваю и заказываю еще один бокал охлажденного розэ. Пропустила «сезонную распродажу». Это стоит обмыть!

Марк с недавнего времени стал возвращаться поздно. В ответ на мои упреки он долго смотрит на меня с безнадежным видом. А потом, ничего не говоря, усаживается за компьютер.

– Ужин готов!

– Что– то нет настроения. Видишь, я занят!

Подкравшись к нему сзади, убеждаюсь, что он тайком закрывает окошко бриджа «Гото».

– Все готово. Можешь ты сделать усилие и сесть за стол?

Нехотя встает.

– Что на ужин?

– Спагетти вонголе…

– Опять? Но мы уже ели спагетти на прошлой неделе!

– Да. Но это были спагетти болонез… – Пытаюсь улыбнуться. – Хочешь бокал вина?

Кривит рот и с вызовом бросает мне:

– Нет, спасибо. Я не употребляю алкоголь.

И специально делает такое ударение на слове «алкоголь», что у меня складывается четкое впечатление, что он считает меня выпивохой.

– Ну так что с оперой? Ты решила пойти или нет?

В этот вечер, кажется, он меня выведет из себя!

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Нет. Ноу. Не пойду. Мне кажется, неуместно было даже думать об этом.

Подношу бокал к губам, проливаю несколько капель. Вынуждена придерживать руку, чтобы она не дрожала. Марк вытирает губы и аккуратно складывает салфетку. Молча смотрит мне в глаза.

– Не знаю, что с тобой, Клеопатра, но ты и правда сама не своя. Или я чего– то не замечал раньше, или я не понимаю… Мне не нравится то, что я вижу.

Тем временем у меня снова ком подступает к горлу. Марк встает из– за стола.

– А по поводу «Дон Жуана»… – Он тщательно проговаривает каждую букву. – По поводу «Дон Жуана»… Не утруждай себя. Я легко найду того, кому это доставит удовольствие!

После этих слов отправляется спать. Немного подождав, пока он заснет, я иду следом.

– Здравствуй, девочка моя!

Майя.

– Я на машине, у галереи… Ты сегодня работаешь?

Который час? Лежа, поворачиваюсь к тумбочке Марка, где стоит будильник. Полдень! Нехотя скатываюсь на пол: пора вставать…

– Клео, где ты там?!

Майя громко отчитывает меня. Держу телефон на расстоянии, ожидая, когда она закончит, и отвечаю:

– Сейчас приду…

– Что ты копаешься, птенчик мой? Разве у тебя отпуск?

– Вроде нет.

На кухонном столе обнаруживаю туманную записку Марка: «Приду поздно. К ужину не жди. Кстати, макароны мне осточертели». А было время, когда он добавлял «целую», или «сердечко», или же «я тебя люблю».

– Ну, пошевеливайся! Не уеду, пока не увижу, как ты открываешь лавочку.

Прямо на белье, в котором я спала, напяливаю вчерашние брюки и рубашку, и вот я уже в дороге: спешу в галерею. Набираю номер мобильника Майи:

– Через пять минут буду. Встретимся в кафе?

– Даже не думай! Открываешь и начинаешь вкалывать! Только что один тип пытался разглядеть картины через стекло. Это же несерьезно!

Я вижу Майю в конце улицы, она ходит взад и вперед. На ней длинное оранжевое платье.

– Вместо того чтобы болтать, повернись и посмотри вперед – я здесь!

Еще не увидев меня, убирает мобильник. Насупилась.

– Могла бы помыть голову!

Беру прядь волос, подношу к носу: действительно…

– Ты совсем распустилась, Клео!

– А ты похожа на тибетского монаха.

Она опешила. С открытым ртом смотрит на меня, не понимая.

– На монаха?

– Да. Такие лысые, жужжащие как шмели. У них еще оранжевые одежды.

– Я не лысая. И не жужжу. И у меня не… А! Точно, у меня оранжевое платье. Однако на этом сходство заканчивается.

Одну за одной включаю лампы над картинами, извлекая из тени цветы, мороженое и ангелов. Рассеянно прохожу мимо. В это утро картины не разговаривают со мной, лишь большая роза, кажется, пустила шипы в мое сердце.

– Ну вот, готово! – Широким жестом, с гордостью показываю на холсты. – Все проснулись. Пойдем возьмем по аперитивчику?

– С ума сошла? Знаешь, который час? Готова поспорить, что ты ничего сегодня не ела.

Зажигаю сигарету, наслаждаюсь большой затяжкой, прежде чем выпустить дым. У меня начинается приступ кашля, когда я нагибаюсь, чтобы схватить стаканы и бутылку виски. Майя заставляет меня сесть. Хочет, чтобы я выпила воды, но у меня горит горло, и тут поможет лишь алкоголь. Заметив, что я собираюсь сделать глоток, она подбегает и пытается вырвать у меня из рук стакан.

– Да перестань ты пить, черт возьми! От тебя несет алкоголем, ты вся грязная, а волосы… о них и говорить нечего! Не лучше ли тебе взяться за ум? Ты похожа на урну, полную мусора!

Открывает пудреницу перед моим носом и заставляет меня туда посмотреть.

Зеленоватый цвет лица. Под глазами мешки и красноватые синяки, ресницы склеены белым налетом, – возможно, это соль от высохших слез. Волосы по обе стороны лица как уши мокрого сеттера. Я ужасна! Могу представить, какой мерзкий запах я источаю! Майя ошиблась. Я не урна с мусором. Я канализация.

Хочу заплакать, но глаза остаются сухими. Хочется закричать… но, оказывается, я потеряла голос. Надо вернуться домой. Скрыться от света. Спрятаться.

Марк вечером опять уходит. Вернисаж или выпуск книги – я забыла. Он больше не берет меня с собой, поскольку у меня непрезентабельный вид. И еще потому, что я пью. Следовательно, говорю глупости. Не могу контролировать свою речь. Я абсолютно не забочусь о своем внешнем виде. Я опустившийся человек. Курю. От меня воняет. Он больше не любит меня. Майя без конца ругает. Они правы. Я догадываюсь… знаю: мне нужно что– то делать, но я так устала…

Должно быть, я заснула. Слышу, как закрывается входная дверь. Съеживаюсь в кровати, прячу ноги под одеяло: пусть не видит, что я в обуви. Когда он входит в комнату, у меня такое чувство, словно я опять стала маленькой девочкой, которую застали перед банкой варенья, с вымазанными пальцами. Удар в самое сердце, я вздрагиваю, когда он включает свет и видит меня, растянувшейся на кровати и одетой с ног до головы. На ночном столике пустая бутылка. В его светло– карих глазах читаю презрение. И отвращение.

– Видела бы ты себя!

Зачем видеть, я чувствую. И мне плевать. Зевая, протягиваю руку к выключателю, чтобы вернуть ночную тьму. Марк берет меня за пальцы:

– Жаль, что ты сейчас не можешь на себя полюбоваться! Думаешь, мне приятно возвращаться домой и видеть такую…

Он очень раздражен. Я продолжаю:

– …дрянь.

– Что?

– Я сказала «дрянь». Ты ведь считаешь меня дрянью и ведешь себя со мной как с дрянью…

Его голос становится намного громче.

– Я никогда…

– Как же! Ты всегда считал меня низшим существом. Всегда воспринимал галерею как развлечение дамы, предпочитающей валять дурака, а не работать по– настоящему. Ты… никогда не уважал ни меня, ни то, чем я занимаюсь. Это круто – жениться на девчонке, продающей картины за пятьдесят тысяч долларов! Единственная причина, по которой ты мной заинтересовался. Но едва кто– то начинал меня слишком расхваливать, ты сразу спешил сообщить, что не вращайся мой отец в этой среде, мне бы никогда не удалось заполучить художников, выставляющихся в моей галерее!

Вот оно – самое сокровенное, то, что я зареклась когда– либо ему говорить. Все теперь совершается против моей воли. Восстановив дыхание, продолжаю с новой силой:

– Потом эти девицы…

– Я никогда…

– …ничтожные… продавщицы, которых ты приглашал в дорогие рестораны, чтобы произвести впечатление…

– Я никогда не… Это были вовсе не продавщицы!

– Смотри, ты даже не отрицаешь! А теперь еще эта СУМОЧКА!

С яростью бросаю в него подушкой, огромная глыба из стопроцентного утиного пера углом попадает Марку под левый глаз и заставляет его пошатнуться.

– Это все по твоей вине!

Закрыв лицо руками, он продолжает сквозь пальцы за мной наблюдать.

– Из– за тебя и твоих похождений я стала таким… отребьем! Ты никогда не страдал, тебе не понять, каково это!

Сфинкс. Изучает меня. Долго.

– А теперь не можешь смотреть на то, что сам со мной сделал.

Долгая тишина.

Он оглядывает меня. Высокий рост – его преимущество. Но слепая ярость – моя сила.

Ни на секунду не спускаю с него глаз. Скоро они начинают щипать.

Стена. Дубовая. Чувствую, что мы движемся в никуда. Вернее, в разные стороны. Хочу дотронуться до него. Удаляется. Он не отрывает от меня глаз. Слеза. Ничего. Он ничего не заметил. Еще одна. Отворачивается.

Я падаю на кровать в безудержных рыданиях.

Марк исчезает в дверном проеме. Через несколько минут возвращается с двумя большими сумками.

– Клео, я ухожу. Не могу видеть тебя такой. Я уже забыл, какой ты была раньше. И не знаю, какие воспоминания о тебе сохраню. – Подходит к кровати, берет меня за запястье, осторожно, двумя пальцами. Медленно отодвигает прядь, падающую мне на глаза. – Ты больна, Клео. Нужно лечиться. – Очень нежно наклоняется ко мне и слегка касается лба губами. – Я позвонил Майе. Она едет. Она позаботится о тебе.

Будто нехотя, Марк направляется к двери. Мой муж, мое второе «я», мужчина, которого я люблю. В этот момент я осознаю, что он уходит из моей жизни. Реально. По– настоящему.

Композиция № 2

В смертельной битве не сдавайся.

Сунь– Цзы
Я много плакала. Мой нос стал красным, как у печального клоуна Ван Донгена, которому не удается соблазнить танцовщицу. Ненужные слезы неудовлетворенности, бессилия, злости. К счастью, Марка не было, и он это не видел. Оставаясь на опасной грани, мое положение в будущем могло лишь ухудшиться. А потом я сказала себе: «Ты же так просто не сдашься из– за этого глупого происшествия? Муж дарит тебе подарок, точно такой же, как и некой… о– со– бе, и не должна ли ты воспринимать это как смешную нелепость? Да, и тысячу раз да. Потому что ты любишь Марка. Он – твое второе «я», твой двойник, твое все. И речи быть не может о том, чтобы отдать территорию противнику. Невозможно представить Марка в компании с другой – это сведет тебя с ума. Куда больше сама мысль о том, что они могли бы делать вместе, об их зарождающейся симпатии, чем собственно о сексе. Задница – это пошло, все твари способны предаваться плотским утехам. Но боль причиняет все, что их окружает. А также средства для их достижения».

Под огнями галогеновых ламп, которые зажжены на полную катушку, как для вернисажей, я вновь обретаю власть над своим пространством. Глубоко дышу, до головокружения, заставляющего меня сесть на край диванчика. Чувствую, как воздух циркулирует внутри моего тела, зрительно представляю, как кровь обогащается кислородом, насыщает сердце и поднимается к мозгу. И почти клиническая констатация того факта, что я действительно реальная, живая, несмотря ни на что, дает мне новую энергию. В сущности, жизнь неплохо устроена: каковы бы ни были облака, где– то всегда есть ветерок, чтобы их разогнать.

– Но что же будешь делать? – немногим позже спрашивает меня Майя за вкусным салатом. Положив ладони на стол, пытаюсь объяснить:

– Я все обдумала: поговорю с ним, скажу, что я знаю, испытываю страшную боль, и что…

Пощипывание в глазах. Только бы побороть слезы, они не входят в мои планы. Майя берет меня за руку.

– Не сдерживайся, поплачь хорошенько. Никто на нас не смотрит.

Достаю из сумочки бумажные платочки, сморкаюсь и ценой сверхчеловеческих усилий улыбаюсь.

– Нет. С меланхолией покончено. Теперь, чтобы его удержать, я должна управлять ситуацией… как взрослая девочка.

Восхищение в глазах моей подруги убеждает меня в правильности моего решения.

– Но… зачем вновь поднимать эту тему сейчас? Если ты решила забыть…

– Нет. Я примирюсь с этим, но не забуду. Никогда. Теперь – это часть нашей истории.

– О'кей. Но сей факт дела не меняет. Решила примириться, как ты говоришь? Тогда зачем опять обсуждать? Привыкни жить с этим… И не возвращайся к этой истории. – Она изучает меню на черной вывеске перед нами. – Хочешь десерт?

– Шоколадное пирожное. Понимаешь, нужно, чтобы все вышло. Марк должен узнать. Мне необходимо, чтобы он знал, это – единственный шанс его остановить. Если я буду молчать, он подумает, что я ничего не замечала, потому что глупа или слишком равнодушна… Две отличные причины, чтобы продолжить.

Словно по волшебству, в ее пальцах появляется сигарета. Я думала, что она бросила курить.

– Откуда ты ее взяла?

– Что?

– Сигарету. У тебя ведь нет пачки?

– Из рукава. С тех пор как я бросила курить, я действительно больше не таскаю пачек, но всегда припрятываю парочку сигарет для подходящего случая.

Сейчас я ее удивлю!

– И это еще не все. Я хочу знать, что она за женщина.

Майя подпрыгивает на стуле, обжегшись пеплом.

– Что? Совсем с катушек слетела, моя козочка? Ты не только по полной переживаешь домашнюю мегадраму, но вдобавок дополняешь ее сеансом самобичевания… сравнивая свой зад с задом какой– то потаскушки!

– Вот именно! И ты можешь помочь мне идентифицировать ее! У нее имеется кошка – я обнаружила шерсть на куртках Марка. Белую, как у персов.

Сидящая передо мной Майя начинает смеяться:

– Ха! Час от часу не легче! Конечно, из всех ветеринаров Парижа она выберет именно меня! Обязательно!

Она права. Я заблуждаюсь.

– Послушай, Клео. Вернись на землю, поговори с Марком, если считаешь нужным, но… забудь про остальное! Это попахивает дешевой театральщиной.

Когда мы расстаемся у дверей ресторана, Майя держит меня в объятиях немного дольше обычного.

Ее сандаловый запах, прикосновение рыжих кудрей обволакивают меня успокаивающей теплотой.

– Ну, давай, цыпленок мой! Удачи! Не знаю, смогла бы я быть такой сильной и держаться, как ты. И купи себе пару дюжин тарелок в Икее, мало ли…

Смотрю на нее, не понимая.

– …вдруг тебе захочется что– нибудь разбить.

Какие лучше купить – синие или желтые? Или с золотой каемочкой? Плоские, глубокие? Плоские, несомненно, полетят лучше. В течение десяти минут исследую отдел посуды в магазине, не придя к окончательному решению. Каким тарелкам уготована участь разбиться о прекрасную физиономию моего мужа– изменника? А главное: смогу ли я запустить ими в него? Я не агрессивна. Но сама идея меня привлекает. Скажу больше – забавляет! Устроить настоящую супружескую битву со всеми ее атрибутами, дабы донести до него с юмором и грохотом информацию, которую сложно обсуждать спокойно. Да, но это может причинить боль. Может, взять картонные? Нет, они слишком мягкие, и потом – все эти цветочки… Со своей сумочкой Марк явно хватил через край. В конце концов решаю взять сервиз жьенского фаянса. Довольно нелепый, даже уцененный, но… если уж драться, так драться!

– Для подарка? – спрашивает продавщица, упаковывая товар.

Сцена «дарения» заставляет меня улыбнуться.

– Нет, это для дома.

Выйдя из магазина, захожу в аптеку купить успокоительное.

Я выбрала место битвы. Галерея. Стратеги солидарны со мной в том, что лучше вести войну на своей территории. Выбрала одежду. Джинсы, белая рубашка Марка, из– под которой виден мой кружевной сиреневый бюстгальтер. Так я напомню ему о пути, который мы проделали вместе: мол, я имею право носить его шмотки, а он может смотреть на мою грудь. Некоторые сочтут это манипуляцией. Но данное мнение неверно: тут скорее подойдет определение «психологическое оружие». Посыл подсознательной информации. «Ты принадлежишь мне…» А для придания смелости, чтобы в любой момент напоминать себе, что этот маскарад имеет смысл, я поставила сумочку на виду, на пьедестал, в центр комнаты. Я даже название ей дала: «Разбить пару». Клео Л. Тессанжэ. Лето 2001 года.

Лишь в одном пункте я не могу прийти к окончательному решению: должна ли я сразу раскрыть карты, или сначала позволить Марку попасться на крючок? Есть искушение немного его пощекотать, понаблюдать, как он краснеет, пытается сообразить и, конечно, так явно врет, что это само по себе уже будет признанием… Смешно. Подло. Опасно.

– Послушай, это моя рубашка!

Я не заметила, как он вернулся. Он стоит за моей спиной, его руки обвиваются вокруг моих плеч, губы касаются моей шеи. Покрываюсь мурашками, когда он шепчет:

– Как дела, детка?

– Хорошо.

Улыбаюсь. Отодвигаю рукой конверт с чеком, лежащий под кипой каталогов. Марк целует меня. Окидывает взглядом зал.

– Ты теперь выставляешь предметы?

– Что?

– Груда тарелок там, в углу, – это инсталляция?

Тарелки! Я совсем про них забыла. Распакованные, сложенные в кучу, заброшенные. Действительно выглядят как инсталляция, я могла бы назвать их: «Семейная сцена 1». Конечно, была бы еще «Семейная сцена 2» – груда разбитого фаянса. И «Семейная сцена 3» – раздавленный флакончик с успокоительным.

– Это? Я еще не знаю, пока только этюд. – Затем, сделав глубокий вдох: – Что ты думаешь о сумочке?

– Совсем как твоя!

Нагибается посмотреть этикетку.

– Ты сделала орфографическую ошибку.

Хмурю брови.

– В названии. Ты ошиблась: написала «п» в слове «тара»… вместо «т». И потом, что за глупое название. Оно ничего не значит!

– А ты подумай…

Неподвижная, стараюсь уловить его реакцию. Поворачивает голову.

– Я не понимаю…

Еще один не обремененный чувством вины…

– Хорошенько подумай, Марк. Только ты можешь увидеть в этом смысл…

Такой забавный. Чешет голову, вертится вокруг «экспоната» как волчок, потом наконец падает на диван, смеясь:

– Я не могу догадаться, Клео! Я сдаюсь! Иди, сядь рядом… – Хлопает по дивану. – И расскажи. Идея представлять предметы в другом свете, конечно, хороша, но… название, действительно…

– Это – ТВОЯ идея!

Понеслось!

– ТЕБЕ пришла в голову идея подарить этой… этой… этой шлюхе такую же сумочку!

Он подпрыгнул от удивления. Подался назад. Встал. Повернулся. Откашлялся. Руки двинулись вокруг головы, словно одурманенные наркотиком стрекозы. Я дышу. Животом. Чтобы не заплакать. Жду.

– Отвечай, Марк…

Мой голос остается спокойным. Слишком спокойным. На удивление. Но это именно то, что нужно. Только бы остаться на высоте. Быть спокойной. Внешне. Внутри бушует буря – хорошо, что я выпила прозак. Положить пальцы на колени. Контролировать голос.

– Ну что?

Размышляет. Трудно. Зажмуривает глаза, на лбу появляются морщинки. Очень трудно. Не перестает ходить туда– сюда.

– Какая сумочка?

Ну это уж слишком!

– Что за наглость!

Разъяренная, встаю. У него еще хватает хамства мне врать! Одним прыжком оказываюсь у письменного стола, потом опять рядом с ним, с конвертом в руке.

– А это что?

– М– м… Это конверт.

– Естественно, конверт! А в нем…

У него на лбу выступает пот. Интересно, догадывается ли он?

– Чек. На две сумочки: серую, мою, и цвета баклажана. И знаешь, что меня бесит?

Ошарашенный, неожиданно вовлеченный в водоворот страстей из– за женщины, Марк застывает на диванчике.

– Что ты даже не мог выбрать мне нормальный цвет! Я предпочитаю цвет баклажана и ненавижу серый!

Для подтверждения своего бешенства я изо всей силы ударяю ногой по груде тарелок.

– Ай!

Большой палец. Начинаю ковылять по галерее, вся в слезах. Марк идет за мной и пытается обнять, но как только он прикасается ко мне, я удаляюсь, наконец он настигает меня у туалета. Сидя передо мной на корточках, он бормочет скороговоркой, будто сообщает что– то срочное:

– Клянусь, ничего не было… Клянусь, ничего не было… – Затем неожиданно спохватывается, его тон становится агрессивным. – И вообще, ты осточертела мне со своими вопросами… Что хочу – то и делаю!

Встает и идет к письменному столу, оставляя меня в недоумении, полной растерянности. Слышу звон дверного колокольчика. Знакомый голос спрашивает:

– What is this?[22] Это кусочек дома Рэйно?

– Нет, старик, это семейная ссора. Приходите завтра, мы закрыты!

Через несколько минут:

– Эй! Клео! Ты долго собираешься дуться в своем туалете?

Не отвечаю.

– Пойдем, я веду тебя обедать!

Он уже стоит перед дверью с моим пальто в руках. Просто невероятно, эта мужская способность делать вид, будто ничего не произошло.

Он поклялся мне, что ничего не было. Но ведь я даже не упомянула ни о чем конкретном. Он сам все сообразил и связал подарок с интрижкой. Таким образом он доказал, что нет дыма без огня. Или он не знал, о чем я думаю, и хотел сразу положить конец моим предположениям. Но откуда эта внезапная агрессия? Зачем нападать, когда можно сосредоточиться на более убедительной обороне? Он мог быть понежнее… Почему предпочел держать дистанцию?

Я ставлю себя на место Соперницы: хорошо сохранившийся мужчина, даже соблазнительный, дарит мне во время романтического ужина роскошный подарок. И использует весь свой шарм, на который способен, а, как известно, Марк может быть весьма обаятельным. Я представляю, что в голове у него далеко не невинные мысли. Это очевидно. В противном случае почему он так старается? Таким образом, она думает, что ее хотят соблазнить. А так как она приняла подарок и ужинает с ним, можно предположить, что с таким же энтузиазмом она согласится и на остальное. Вывод: тут все шито белыми нитками, а я хочу знать правду.

* * *
Улика № 1. Распечатка остатка на счете на кредитной карточке. Улика № 2. Чек.

Примечание: смешанная реакция на разговор на эту тему – между обороной и нападением. Явное неудобство. Капельки пота. Краснота. Отделывается уверткой.

Помещаю улики в моем новом портфолио.

Марка нет дома, воспользуюсь его отсутствием, чтобы продолжить расследование. Непременно должны быть какие– нибудь следы его отношений с Соперницей. Выворачиваю карманы его костюмов. Ничего. Роюсь в шкафах. Снова ничего. Заглядываю в сложенные рубашки… Ничего подозрительного. Я, конечно, не рассчитывала найти следы губной помады на воротничках, но все– таки. Я почти разочарована. А также встревожена. Возможно ли, что мой муж настолько подкован в искусстве маскировки? Я нюхаю его куртки и чувствую лишь запах осенней листвы, смешанной с цитрусовыми. Ах! Может быть, эта… Я сую свой нос глубже в ткань – красивую, превосходного качества, на сто процентов итальянскую – и пытаюсь отделить нотки, кажущиеся мне женскими. Белый мускус… Сухие духи… С колотящимся сердцем закрываю глаза. Этот аромат что– то напоминает. Я знаю кого– то, кто так пахнет. Но кто? Майя? Нет, она предпочитает пачули и сандал. Белый мускус… Довольно приятный. Теперь запах присутствует везде, я его ощущаю в носу. Даже чувствую его в нашей ванной. В нашей ванной? Он имел наглость привести свою… Соперницу к нам домой? Раздраженная, я открываю все окна и начинаю тщательный осмотр мягкой мебели. Нахожу лишь одну фисташку. И несколько волосков Марка. Ничего. Возвращаюсь в ванную. Запах мускуса бьет мне в нос. Наши кимоно. У нас два юката, которые мы надеваем по утрам, для завтрака. Мой – красный, у Марка – синий. Охваченная внезапным порывом, я раскладываю их на кровати, на ярком свету. И вот между переплетениями листьев и бамбука я обнаруживаю на одеянии моего мужа… превосходный светлый волосок.

Первый рефлекс – кинуться к зеркалу и убедиться, что цвет моих волос не изменился: кто знает, последнее время было такое яркое солнце. Но нет, конечно же, нет. Я остаюсь брюнеткой с несколькими рыжеватыми прядями, если хорошо поискать. Каштановые волосы, как говорила мама. Но уж никак не блондинка.

Хочется пить. Перед тем как направиться на кухню, удостоверяюсь, что мерзкий волосок все еще на месте. Вооружившись пинцетом, аккуратно беру его с ткани, к которой он накрепко прилип из– за статического электричества. Он к тому же упрямый! Наконец кладу его на бумажную салфетку. На белом фоне еще хуже: это золотистый волос! Нувориш. Уношу его с собой, кладу на стол рядом с чайником. Он меня доводит до бешенства. Резким жестом стряхиваю его в прозрачный пакетик и опускаю в сумочку. Чай вдруг кажется горьким.

– Эй, детка! Что это за беспорядок?

Марк. Я опять не слышала, как он пришел. Смотрю на часы. Рано.

– Ты ушел с работы?

– Хотел сделать тебе сюрприз, вернувшись пораньше. Мы сможем вместе провести вечер, только вдвоем… Звонил в галерею, но там не отвечали… теперь понимаю почему.

Улыбаясь, он вешает пиджак на стул и развязывает галстук. Принес цветы.

– Чем ты занималась? Грабила собственную квартиру?

Быстро. Думай. Отвечай…

– Нет…

Его глаза не удовлетворяются ответом. Объяснение, срочно!

– Я решила немного прибраться. В шкафах такой бардак! Мне вдруг захотелось…

Наливает себе чаю и берет меня за руки. Не знаю, верит ли мне.

– Руки мокрые.

– Что?

– Я говорю о твоих руках. Они влажные…

Глаза в глаза. Как такой открытый взгляд может прятать столь двуличную душу?

– Ты уверена, что все в порядке?

У него мягкий, глубокий, нежный голос. По виду кажется, будто он действительно обеспокоен моим состоянием. Когда он обнимает меня, я даю себе слово, что не скажу ему о моих находках.

– Сходи прими ванну, это тебя успокоит. А я тем временем приготовлю ужин.

Вливая ароматические масла в ванную, я понимаю свою ошибку. Белый мускус. Это мой запах! Вспыхивает надежда. Голая, я бегу к Марку на кухню.

– Марк, посмотри на меня повнимательнее! Тебе не кажется, что у меня отросли белые пряди?

Смеется.

– Блондинка? Но ты черненькая, детка моя. И я люблю тебя именно такой.

Смачно шлепает меня пониже спины.

– Давай скорее! А то все будет пережаренным!

Перед тем как залезть обратно в ванную, я вытаскиваю волосок и вновь убираю, он по– прежнему будет храниться в моем портфолио.

Улика № 3. Светлый волос. Примечание: реакция нулевая. Я пока не упомянула о нем.

С тех пор как Марк обзавелся ноутбуком и последней моделью телефона «Нокиа», который, помимо звонков, еще и находит адреса, отправляет факсы, е– мейлы и планирует рабочий день, у него больше нет ассистентки. Зато он нанял целую банду девушек– стажеров с кукольными личиками, втиснутых в черные костюмчики. Чем они только не занимаются в офисе: кофе, ксерокопии, бронирование билетов, реклама, публикации… и, по неизменно циничному мнению Майи, далее по списку. Раньше мне казалось забавным представлять, как эти «барби» рискуют своими прическами и макияжем ради всяких выкрутасов – такие картины заставляли меня стонать от хохота. Теперь я больше не нахожу это смешным. Потому что, как сказала бы упомянутая Майя, я не могу не думать: «А что, если это правда? Какую из этих блондиночек мой муж брал с собой в Лондон?» Единственный способ узнать – спросить у них. Они так ненавидят друг друга, что если одна приобрела какие– нибудь привилегии, подружки не преминут подложить ей свинью.

– Издательство «Лафлер», добрый день!

Узнаю голос Виржини, она у них постарше, довольно милая девушка. Всегда готова оказать услугу и достаточно сообразительна, чтобы не задавать много вопросов. Повезло.

– Виржини! Здравствуй, это Клео. Скажи… ты не знаешь, с кем Марк был в Лондоне последний раз?

– Подожди, пойду поищу его органайзер.

Шорох бумаги и неопределенный звук. Виржини из тех девушек, которым нужно послюнявить палец, чтобы перевернуть страницу.

– Никого! Все присутствовали в офисе, нужно было закончить каталог. Нет, судя по всему, он ездил один.

– Вот как? А… Ты, случайно, не знаешь, с кем он мог там ужинать?

– Никто не записан. Посмотрю примечание…

Может, цель уже близка… Чувствую жар, волнение. Безмолвная, я даю ей возможность подумать.

– Он был там по поводу Клазена. Логично предположить, что он ужинал с агентом.

– Ты его знаешь?

Чересчур быстро. Не смогла удержаться, вопрос вырвался из моего рта с обескураживающей поспешностью. Если Виржини и удивилась, то виду не подала.

– Я много раз говорила с ней по телефону, но… Нет, я ее не знаю.

ЕЕ?! Мои сомнения, мои страхи – все разом возродилось к жизни. Неужели я с первого раза попала в десятку? Неуверенным голосом, больше похожим на карканье, чем на мое обычное сопрано, задаю ЭТОТ вопрос, который уже заключает в себе ответ.

– Этот агент – женского пола?

Я не решилась сказать «женщина», это слишком болезненно. «Девица» – совсем неподобающе. Хотя говорят же: «девица легкого поведения»… Пф– ф… Устарело. «Баба» не входит в мой лексикон, а «шлюха» – слишком лично. Виржини бы не поняла. «Женского пола» – то, что надо. Это придает небольшой физиологический оттенок, внушающий доверие. Тут хотя бы нет намека на любовные отношения.

– Да. Ее зовут… погоди, дай подумать… – Слышу, как она кого– то спрашивает: – Мелани, как зовут ту мымру– климактеричку, что работает с Сержем? Ну, у нее еще фамилия как название пива…

– Стефани! Стефани Фостер. И она не мымра, а амеба!

– Да, спасибо! Клео, ты слушаешь? Это Стефани. Стефани Фостер!

– Да, слышала!

– О черт!

Бедняжка Виржини! Она, должно быть, испугалась, что я скажу Марку о ее неподобающем поведении. Если бы она знала, как я с ней солидарна!

– Ничего страшного. Я никому не скажу.

– Спасибо! Ты великодушна, Клео. Знаешь, Марк не переносит такие выражения!

– Знаю. И ты помалкивай, о'кей? Муж ненавидит, когда я задаю вопросы о том, как он проводит свое рабочее время!

Небольшой смешок. Она меня понимает. Женская солидарность.

– Обещаю! И еще, Клео, не найдется ли у тебя в галерее какая– нибудь работа для меня?

Вот уж удивила так удивила. Что я найду для стажера? Хотя… Виржини умна, расторопна… Она могла бы мне помогать устраивать проекты. Я никогда об этом не задумывалась, но, в сущности, почему бы нет?

– Послушай… У меня есть кое– что в голове, нечто очень личное… Если тебя устроит над этим поработать…

В моей голове действительно зарождается план.

– А что конкретно?

Я готовлю выставку с инсталляциями. Сумочка. Тарелки.

– Инсталляции, выражающие разные чувства, например, ревность… Скорее концептуально, понимаешь… только инсталляции…

– Ух ты… Это круто! Хоть что– то новое, неординарное.

Да нет же! Это, напротив, так банально!

– Вообще– то обычные предметы, передающие сомнение, боль, гнев.

Я уже вижу мою выставку. Чувствую ее. Это будет убийственно! Она произведет настоящий фурор. Нечто грандиозное. Я непроизвольно сжимаю кулаки и начинаю колотить по полу каблуком.

– Гениально! А кто автор?

– Я!

– О!

Неуверенность, которую я почувствовала в голосе Виржини, спускает меня с небес на землю. Художником внезапно не становятся. Уж кому, как не мне, это знать. Папа делал превосходные фотографии, у меня же никогда ничего не получалось. Мой конек – тонкое чутье, но отнюдь не творчество.

– Удачно придумано… С твоим опытом… твой отец, галерея… ты известна в этих кругах… может выйти…

Она подала мне идею.

– Если найдешь опытного помощника…

Конечно. Мне нужен агент.

– Послушай, Клео. Меня цепляет твоя затея. Между нами, мне уже порядком надоело играть девчонку на ресепшн для твоего мужа. Если согласишься, я готова попытать удачу вместе с тобой. Надо только найти хорошего агента…

– Амебу?

– А! Фостер! Неплохо! Очень даже неплохо. Такая стерва способна луну с неба достать!

Решено.

– Вот, записывай ее номер. Когда мне можно приступить к работе?

– Дай мне неделю – время на то, чтобы с ней связаться. А пока… Ни слова Марку, ладно?

– Обещаю. Ни единого словечка!

Повесив трубку, я осознаю, что мне необходимы еще пять минут глубокого дыхания, чтобы вернуться к нормальному сердечному ритму. Затем кладу в свой портфолио тетрадный лист, на котором я нацарапала: «"Ловушка для однолюбов". Стефани Фостер». И номер телефона.

Чувствую, что я в отличной форме.

Броситься в пучину. Нажать на эти чертовы телефонные клавиши, набрать десять цифр, отделяющих меня от правды. Это, по сути, оказалось так просто – найти ее. Если бы она была из совсем других кругов, тогда не знаю, но в моем случае… Эта Стефани Фостер на самом виду, как чучело посреди поля. Стоит протянуть руку, и попадешь в ее когтистые объятия проголодавшейся фурии. Близость. Несомненно, именно по этой причине я какое– то время и не подозревала о происходящем. Какая дура!

Ноль – один… У нее волосы на голове встанут дыбом, когда я скажу, кто я. А вообще нет. Ничего ей не скажу. Так будет забавнее. Сорок восемь… В любом случае она должна догадываться, что Марк женат… В его– то возрасте… пятьдесят один… Правда, он не носит кольцо, говорит, что у него артрит… Ну да! Так легче клеить других девиц. Двадцать два… Впрочем, большинство подобных женщин предпочитают женатых. От колец они просто тают… Как снежинки… Пятьдесят пять… Без риска, без привязанности… Пару раз, и разбежались…

– Слушаю?

Вот и она. Жуткий голос курильщицы. И это «Слушаю»… Вульгарно. Не могла, что ли, сказать «Алло», как все нормальные люди? Любезнейшим тоном приветствую:

– Здравствуйте! Это Клео Тессанже…

Представляюсь под девичьей фамилией. Таково и название моей галереи.

– Клео! Дорогая, я так рада вас слышать!

Дорогая? Что это на нее нашло? Как она смеет претендовать на знакомство со мной? По принципу передачи права на собственность?

– Я с вами не знакома…

– Зато я с вами знакома! Вас знают все, дорогая моя! Ведь ваш отец был так известен!

Пусть прекратит называть меня «дорогой»! Она все– таки любовница моего мужа. И потом, я сыта по горло постоянными упоминаниями папочки. А я– то считала себя вполне самостоятельной единицей. Видимо, зря.

– Насчет отца вы правы. Но я звоню вам по другому поводу…

Сгораю отжелания посмотреть, что ты собой представляешь. Почему Марк выбрал именно тебя? Что в тебе такого, чего нет во мне? Я должна узнать…

– Я звоню вам, чтобы…

…где ты живешь, прийти и набить тебе морду. И обязательно сфотографировать, хотя я и полный профан в этом деле. Сделать серию фотографий на холсте, как Энди, и продавать их на моей выставке. И стать благодаря тебе очень богатой. Сука.

– Мне необходимо…

– Вы звоните потому, что хотите пойти по следам папы и заняться фотографией? И вам нужно, чтобы вами занялись?

Да, мне нужно, чтобы мной занялись. Мне нужно, чтобы мой МУЖ занялся мной, а не проводил время, наше время, с какой– то… Ай! Сломала ноготь.

– Почти так.

Как школьница сосу сломанный ноготь, немного успокаиваюсь. Потом продолжаю:

– Я собираюсь сделать выставку. Инсталляции.

– Кто автор?

– Я.

Тишина.

– Удивительно…

– Что?

Не дать Стефани ускользнуть. Непременно ее привлечь.

– Владелица галереи решила заняться творчеством? Странно. Словно издатель, пишущий книгу.

– Может, мне повезет. В любом случае я это сделаю. В галерее. Но… мне нужен агент. Я возьму фамилию мужа…

Какая неосторожность! Не стоит трясти перед ее носом красной тряпкой для быка. Наивернейший способ заставить ее отказаться.

– Нет– нет! Тессанже – это отлично подойдет. В начале творческой карьеры родственные связи, преемственность особенно важны.

Ненавижу ее.

– Но знаете, дорогая… Я дорого беру за услуги!

Разумеется. Судя по стоимости сумочки!

– Я не знаю, есть ли смысл. Ведь вы занимаетесь данным проектом скорее для удовольствия…

Нет уж, смысл есть. А по поводу удовольствия…

– Ну так что, Стефани?

Губам больно. Кажется, что я выплевываю шипы.

– Согласны? Мы можем встретиться?

Щелчок. Кашель. Должно быть, она зажгла новую сигарету.

– Ладно. О'кей.

И тут я быстро выпаливаю, чтобы не оставить ни малейшей возможности для отступления:

– Завтра в одиннадцать в галерее?

– Хорошо.

– Вы знаете, где она находится?

– Ну конечно, дорогая! До завтра! Ба– ай!

Я готовилась повесить трубку, как вдруг слышу:

– Кстати, Клео. Удовлетворите мое любопытство. Как вы меня нашли?

Неувязочка. Я должна была об этом подумать.

– Но полноте, Стефани, ведь вас все знают!

Выкрутилась. Телефон замолк. В ушах остается ее довольное мурлыканье.

Поистине жуткий голос. Но нужно отдать должное ее деловой хватке. И скорости принятия решений. Должна признать, у Стефани есть достоинства. Даже если меня это не радует.

* * *
Майя потрясена. Оглушена. Шагает взад и вперед по галерее с самым несчастным видом. Впервые она не знает, что посоветовать. И все же делает попытку:

– Ну тут уж, киса моя, я тебя не понимаю! Еще вчера ты была нормальная, с нормальной наследственностью… нормально выполняла свою работу. А сегодня ты витаешь в облаках, воображаешь себя художницей, да к тому же собираешься сотрудничать с этой…

– Любовницей.

Майя отмахивается:

– Ты ничего не знаешь наверняка!

Энтузиазм, с которым она ставит под сомнение виновность Марка, меня поражает. Как будто не мне, а ей это причиняет боль. При других обстоятельствах такое участие меня бы тронуло. Но в данном случае все слишком очевидно.

– В подобных ситуациях лучше всего полагаться на интуицию.

Но не забывать об уликах. И не отрицать очевидного, даже если это причиняет боль, вызывает постоянное желание реветь белугой. Лучше тайно зализывать раны и, главное, извлекать уроки из происходящего. Это может показаться странным, но, испив горькую чашу до дна – и какую горькую! – освободившись от сомнений, я почувствовала себя невероятно сильной. Очень странно. Откуда только взялось это непреодолимое желание действовать, пробовать что– то новое, стать совсем другим человеком, как будто я тоже устала от той, прежней, Клео? Может, именно этот процесс внезапного моего обновления и пугает мою подругу?

Я подхожу к ней. Слегка касаюсь ее плеча, она вся дрожит.

– Майя, помни, что бы со мной ни происходило, я всегда останусь твоей подругой.

– Почему ты это говоришь? – Ее глаза исполнены удивления, но в них мелькает радость.

– Я говорю это, потому что так думаю. И мне кажется, ты волнуешься попусту.

Ее равнодушное пожимание плечами опровергается улыбкой. Я знаю ее как свои пять пальцев: сейчас чувство противоречия возьмет верх.

– Перестань болтать глупости! Ты идиотка, черт бы тебя побрал!

По щеке Майи ползет слеза, оставляя черный след от туши. Вот почему я никогда не крашу нижние ресницы. Слово, действие, сцена… что угодно может заставить меня заплакать. Гораздо легче это скрыть, если слезы прозрачны.

– Как она выглядит?

– Кто?

– Эта девица…

Внезапно возникает образ. Женщина из сна. Блондинка. Большой рот, тонкогубый и очень яркий, – рот до ушей, которому даже трубка не подойдет. Отнюдь не огненный рот, нет. Холодный: не рот – Северный полюс. Отвратительный, как канализационный люк.

– Понятия не имею. Я увижу ее завтра.

– М– м… Знаешь что? Готова поспорить, что вдобавок ко всему она уродина!

– Добрый день…

Знакомый голос. Увлеченная устройством моей выставки, я захвачена врасплох его появлением. Он приближается ко мне чуть более допустимого и шепчет:

– Пришел взглянуть на ангелочков.

Говорит вполголоса. Восхитительно. Спокойный, манящий, проникновенный голос. Не в состоянии больше не замечать его присутствия – он зарядил окружающее пространство почти осязаемым электричеством, – я оглядываюсь. Поднимаю на него глаза, немного смущенная его близостью.

– Hi.[23] Я не слышала, как вы вошли!

– Я видел… Вы рисовали.

Берет в руки лист. Его палец задерживается на моем на секунду. Ожог. Так некстати выступает испарина под мышками и под грудью. Хочется вытереться, мне щекотно. Но я не осмеливаюсь пошевелиться. А что, если он почувствует запах?

– Not bad…[24] Что это?

– Ничего. Пока только набросок.

– Вот как!

Смотрит вокруг, похоже, думает. Потом вдруг:

– Вы одна?

По– идиотски оглядываю зал, ничего не отвечая. Он прекрасно видит, что одна. Вернее, мы с ним вдвоем… одни.

Молчу. Поправляю рукой волосы. Всегда так делаю, когда не знаю, что сказать.

– I mean…[25] Вы одиноки? Я только что наблюдал за вами. От вас исходит энергия брошенной женщины.

Его проницательность повергает меня в шок. Если он будет продолжать в том же духе, я расплачусь. Меня вдруг охватывает желание оказаться в его объятиях. Неожиданно возникшая потребность в нежности, теплоте, защите. Сложно все время бороться со своими эмоциями.

– Меня никто не бросил, просто вышла ссора с мужем.

С какой стати я буду рассказывать ему о своей жизни? Я его едва знаю. Он быстро обнимает меня и целует в лоб.

– Знаю. Я недавно здесь был… – Колеблется. Но продолжает: – Проходил мимо и увидел тарелки… и вашего мужа.

Потихоньку по моим щекам начинают течь слезы. Он отводит взгляд, лезет в карман и вытаскивает конверт.

– Не плачьте, Клео. Вы ведь не против, если я буду называть вас Клео?

Киваю.

– Я вам кое– что принес… – Протягивает два билета на «Дон Жуана». – Мне будет очень приятно, если вы придете.

Он отрывисто касается моих губ своим ртом, так стремительно, что, возможно, мне только показалось. Я хочу его поблагодарить – за билеты или за поцелуй? – но он уже скрывается в дверях.

– Вуе![26] Поговорим об ангелах позже!

– Ах, старый знакомый! Привет, детка!

Столкновение. Марк врывается в галерею. И врезается в Дон Жуана.

– Что происходит, детка?

Запнулся. У меня все еще мокрые щеки, в глазах застыли слезы.

– Это он привел тебя в такое состояние?

Тон кажется шутливым, но мимика говорит сама за себя. Неужели он…

– Он и в реальной жизни заставляет женщин плакать?

…ревнует? Наблюдаю. Бывают моменты, когда мы действительно не на одной волне.

– Вовсе нет! Он очарователен! И только что подарил нам билеты на свой спектакль!

Показываю билеты.

– Да еще и первый ряд! Что же ты ему сделала, раз он дарит тебе такие подарки, а, Клеопатра?

Почему я должна была непременно что– то сделать в обмен на билеты? А если это просто желание сделать подарок? Только потому, что хочется доставить себе удовольствие? Без всякой задней мысли и не по поводу дня рождения или Рождества – без всей этой чепухи? Марк и сам не верит, что такое возможно!

– Ничего, Марк. Мне ничего не пришлось делать. Как твоей… подружке с сумочкой.

– Это разные вещи.

– В чем разница?

Разозленный, он кусает губы, а потом объявляет самую невероятную вещь за всю свою карьеру мачо:

– Ты замужем, Клео. Ты – моя жена.

Наступил серьезный момент. Что же я надену на первую встречу с Амебой? Пусть сразу поймет, с кем имеет дело. Не позволю дать себя сожрать этой самозванке. Дирижер – я. А она – лишь исполнитель.

Стоя в стрингах перед открытым настежь шкафом, перебираю вещи одну за другой. Костюм не подойдет – слишком серьезно. Штаны тоже – чересчур повседневно. Эта юбка коротковата. Марк пользуется случаем, чтобы ущипнуть меня, проходя мимо.

– Детка! У тебя довольно упругий зад для твоего возраста!

– Есть с кем сравнивать?

Убирает руку. Жаль, было приятно.

– Но это уже осточертело! Тебе ничего нельзя сказать! Я просто сделал тебе комплимент!

– Но выбрал неудачное время – я с утра не в духе.

Вот она. Надену эту юбку из бежевого льна, миди. Сверху – топ с тонкими бретельками из белого льна, с кружевами вязки «Кале». В комплекте со стрингами. И толстый ремень. Марк смотрит на меня с подозрением.

– Куда собралась?

– Как это – куда? Я иду в галерею…

– В таком виде?

Смотрюсь в зеркало. Секси. Уверена в себе. Творческая натура. И самое главное… Непобедимая. Это именно тот образ, который мне хотелось бы передать через одежду. На заднем плане вижу отражение глаз мужа, глядящих на меня с подозрением и недовольством.

– Затем, чтобы продать Бехлера этому типу. Может, стоит сделать перерыв, Клео?

Если бы он знал, что я одеваюсь на свидание с его любовницей! И вдруг я отчетливо понимаю… Какая ирония судьбы!

– Неужели ревнуешь, Марк?

– Нет. Ничуть.

Уж слишком быстро он ответил. Снова кусает губы. Моргает. Попался?

– Просто мне кажется, что ты много времени проводишь в галерее, вот и все!

Несколько капель белого мускуса. Смеюсь. Мне трудно сдержать ликование. С видом одураченного хитреца Марк подходит и прижимается ко мне.

– Ты красивая, детка! До вечера.

Целует меня в шею. Останавливается в дверях. Повторяет:

– До вечера, детка.

Как молитву. Словно не уверен, услышала ли я. Как же я его люблю! И как же я права, что борюсь за него!

Она проникла в галерею, как ведьма. Не постучав, не позвонив, белокурая, торжествующая. Носит на плече что– то вроде авоськи, всю в принтах и с кучей карманов. Ничего общего с моей сумочкой. Помимо всего прочего, она еще заметает следы. Не хватает смелости. Я ее ненавижу.

– Вы, должно быть, Стефани?

Удивленная моим тоном, действительно не очень приветливым, она останавливается. Все. Ее превосходство улетучилось. Стоя передо мной, переминаясь с ноги на ногу, протягивает мне руку. Почти стеснительно. Сучка.

– Ну, вот и я, Стефани, очень приятно!

Жду, пока она сядет, чтобы встать и оглядеть ее сверху. Решила устроить ей настоящую партию.

– Клеопатра Тессанже. Я очень рада наконец познакомиться с вами.

То есть… на самом деле не совсем, но принимая во внимание обстоятельства… я предпочитаю знать, с кем имею дело. В некотором роде изучение рынка.

Стараюсь получше вглядеться в нее, до такой степени, что ей даже становится не по себе. Крупная. Широкая и плоская. Ни груди, ни бедер. Чуть выпуклый живот. Старая доска. А лицо! Прозрачные глаза, огромный рот, как у сома, короткая шея. Это, кстати, странно, почти полное отсутствие шеи. Лицо упирается прямо в декольте, или, скорее, в ту равнину, что его заменяет, словно насаженное на конус из розовой кожи. Теперь– то я понимаю, почему девушки прозвали ее Амебой. Кажется, еще немного, и она пузыри начнет пускать. И кстати… Стефани зажигает сигарету и пускает восхитительные колечки дыма. Еле удерживаюсь от смеха. Пока я разглядываю дефекты ее сложения, висит гробовая тишина. Меня терзает вопрос: почему именно она? Почему эта женщина, уже немолодая и абсолютно некрасивая, совратила моего мужа? Я уже начинаю находить ее уродливость почти обнадеживающей, как вдруг она улыбается. И тут… Все меняется: глаза становятся васильковыми, рот растворяется в бесконечности – алый, чарующий – теперь во всем одна лишь искрящаяся радость, невероятно заразительная. Да она симпатичная. Черт!

Стефани качает головой, словно фыркающий пудель, кажется, что таким способом она хочет избавиться от тяжести моего взгляда. Затем, удовлетворенная, плюхается на стул.

– Ну что же, Клео – можно я буду звать вас Клео? Посмотрим, с чем мне придется иметь дело.

В какое же осиное гнездо я влезла! Ну увидела своего врага, и что теперь? Не стану же я спрашивать, спала ли она с Марком и как там у них было? Что мне это даст? Пока еще можно повернуть все вспять.

– Ни с чем. Послушайте, Стефани, разговаривая с вами по телефону, я почувствовала… вашу неуверенность. Вы не верите в проект. Наверное, не стоило все это затевать.

– Что?

Упрямая.

– Выставку.

Приближается ко мне с явным расположением.

– Постойте, Клео. Я тоже размышляла и пришла к выводу, что это, наоборот, гениальная идея. У нас есть все для того, чтобы сделать из вас суперхудожника.

Мое «эго» подстегивает меня. По животу прокатывается волна удовлетворения, Начинаю крутиться в кресле, сама того не замечая.

– Для начала ваша фамилия. Кстати, «Клео»… Это действительно от «Клеопатра»?

– Меня зачали на борту фелюги.

– Вы это помните? – Лукавая, она продолжает: – Шучу… Имя связано, конечно же, с вашим отцом. И с его путешествиями. Можно было ожидать чего угодно. Ну что же, Клеопатра… – Повторяет имя, наслаждаясь им. Чтобы ощутить его звучание. Приноровиться. – А «Л», это откуда?

Лафлер. Марк Лафлер. Издательство «Лафлер». Книги об искусстве, а также… сумочки и другие услуги. Снова горечь.

– Начальная буква фамилии мужа…

– Да какая разница? Дорогая моя, это абсолютно не важно! В нашем случае лишь ваше имя имеет значение. Замужем или нет – людям плевать.

Порывисто качает головой. От волос Стефани исходит запах ванили. Она пахнет пирожным. Детством. Хочется ее нюхать. Забыть, что я замужем. Забвение… Так легко. Утешение неизвестностью. Тупик.

Все– таки она упряма.

– Итак, ваш проект… Вы говорили об инсталляциях… Есть какая– нибудь тематика?

Показываю ей тарелки. «Семейная сцена– 2». Нужно еще подкупить тарелок для номера один. Подлинная груда. Безупречная. «Original Pile».[27] Показываю и сумочку. Остаюсь начеку, чтобы заметить малейшее движение, выражающее волнение, удивление, разоблачение. Но ничего. Она слегка касается своей авоськи, рассеянно улыбнувшись при виде названия.

– Красивая сумочка… Вот только цвет, не знаю…

Я знаю. Твоя лучше. Фиолетовая намного круче. Модная. Я видела ее однажды в магазине. И вдруг, кажется, поняла. Конечно! Она была с ним, она выбрала себе первую!

– Стефани… Давайте оставим это.

– Что? И не думайте! Ваша идея забавна. Можно отталкиваться от сумочки и строить все вокруг нее. У вас есть сюжет?

Сжав кулаки, выкладываю свой сюжет. Скороговоркой.

– Мужчина изменяет жене. Дарит любовнице сумочку. Жена хочет знать. Ее расследование…

Даже глазом не моргнула. Будто ее это не касается. Наоборот, даже добавляет:

– Она устраивает ему грандиозную семейную сцену. Тарелки. И потом, есть еще карманы. Нужно придумать, что в них. Собрать улики – кредитные карточки, счета из отелей, ресторанов. Коллаж. Или композиция под стеклом. Нагромождение вещей. В стиле Армана. Запятнанное платье. Нет, это уже было. И вообще… Нужно оставаться в рамках придуманной реальности, верно?

Стефани просто поражает меня. Профессионализм, интуиция. Я замечаю, что мы мыслим одинаково. Страшно. Марк что, запал на моего душевного двойника? Возможно. Обычно людям нравится один и тот же тип личности. Отличие лишь в упаковке. Украдкой смотрю на себя в зеркало за ее спиной. Два наших отражения рядом. Мой облик лучше. Нет. Просто он более гармоничен. И потом – у меня есть шея. Но он менее ярок, даже ее нескладность придает Стефани неуловимый шарм. Конечно, нужно уметь разглядеть. Большой рот. Нескромная улыбка, почти непристойная. Предлагающая себя.

Широко открытая для всех наслаждений мира.

– Нам нужно побольше улик, Клео. Давайте говорить скорее об уликах, а не о произведениях. Тут ведь только инсталляции? У людей должна быть возможность забрать их с собой. Женщины… Им надо позволить подарить их своим мужьям, им ведь так хочется заполучить всякие интересные штуки. Этот сюжет их очень заинтересует. Мы же все ужасные ревнивицы, правда, Клео?

Ее часы – большой хронограф для подводного плавания – начинают звенеть.

– О черт! Мне надо бежать. Созвонимся завтра… Нет! Я завтра за вами заеду, и мы вместе позавтракаем. Отметим это!

Ушла. Исчезла. В галерее остались лишь сумасшедшие ионы и частицы ванили в воздухе. После урагана – полная тишина.

В течение нескольких часов после ухода Стефани я продолжаю разбираться в своих чувствах. Смесь справедливой ненависти и преклонения перед ее несомненным шармом. Страдаю от того, что она мне сделала, и в то же время пленяюсь ее энергией. Околдована. Заворожена. Теперь я почти понимаю, как мужчина может быть очарован, покорен вопреки своей воле. Только я бы предпочла, чтобы это был кто– то другой, а не мой муж. Мало– помалу мое горе сменилось жадным, неудержимым любопытством. Мне все нужно знать: что у нее внутри, как она действует. Вызывают любопытство малейшие черты ее характера – может, будет что почерпнуть для себя! Необходимо, чтобы она мне рассказала, что ее увлекает, как она берется за дело, с чего у них все началось. Уверена, у Стефани все продумано. Она очень умна. Марк – я практически убеждена – мне ничего не скажет, а из ее уст я узнаю все подробности их интрижки. Убью сразу двух зайцев.

– Марк! Я продала Бехлера!

По выражению его лица, напряженного и удивленного одновременно, не могу понять, расслышал ли он.

– Продала Бехлера. Великого Бехлера. Готово!

– Да, я понял. – Он недовольно бурчит, в его голосе чувствуется агрессивность. Затем, словно преодолев невидимый барьер, продолжает: – Стоит отметить, детка! Загляну в одиннадцать, и мы поедем завтракать на побережье.

– Но я уже запланировала завтрак в другом месте.

Тишина. Марк смотрит на меня с ненавистью. Качает головой.

– Отлично.

Хорохорится. Однако на душе у него кошки скребут. Ревнует. Внутренне торжествуя, нежно беру его под локоть:

– Марк? Знаешь, это не то, что ты думаешь.

Отдаляется.

– Ничего я не думаю!

– Неправда. Ты считаешь, что я завтракаю с Дон Жуаном, чтобы отпраздновать продажу картины. Это не так.

– Так с кем же ты завтракаешь?

Почти женская реакция. Пленник своей навязчивой идеи, Марк заходит настолько далеко в отрицании своего «Я», насколько это возможно. Улыбаюсь.

– Ты ведешь себя как женщина…

Чуть не сказала «как баба». К счастью, вовремя спохватилась.

– Ты не ответила, Клео! С кем ты сегодня завтракаешь?

Что тебе это даст? А ты говоришь мне, с кем ужинаешь?

– Я завтракаю с…

Не могу произнести. Еще не время.

– …с моим агентом.

Удивленный и негодующий взгляд. Скептичный. Поднимает руки, передумал, позволяет им расслабленно упасть вдоль тела.

– С твоим агентом? Но у тебя нет агента, дорогуша. – Падает на диван. – Ты могла придумать что– нибудь более правдоподобное? «С моим агентом»!

Уставший, с изможденным лицом, собирает документы. Встает.

– Я пошел. Пока.

Он меня не поцеловал. Не сказал «до вечера». Даже не обернулся.

– Марк!

Невнятное бормотание. Спешу за ним на лестницу.

– МАРК!

Внизу захлопнулась дверь. Хлоп. Я опять сделала промах.

Могла бы сказать, что завтракаю с Майей. В этом нет ничего странного. Но он мог захотеть к нам присоединиться. И потом, я не умею врать. В конце концов… Я могла бы действовать как мужчины: вообще ничего не говорить, поменять свои планы, перенести на завтра встречу со Стефани и поехать сегодня с Марком на побережье. Дилетантка. Мне еще многому надо учиться.

Улика № 4 (виртуальная). Ежедневник, испещренный помарками.

Рассеянно обыскиваю квартиру в поисках новых следов. Ничего не могу найти. С одной стороны, это меня успокаивает, а с другой – я чувствую себя обманутой. Признаков похождений Марка больше не обнаружено, и я, помимо прочего, сетую на него за то, что он не поставляет мне необходимый материал. Маловато. Но все же я довольна. Улики придумаю сама. И главное, позволю высказаться Стефани. Готова поспорить, у нее есть идеи на этот счет.

Я застаю ее смакующей кофе по– мавритански в бистро на площади Вогезов. На улице. Перед нами сквер, засаженный лавандой. Пчелы. Шмели. Прямо передо мной очаровательный шершень. Кошмар.

– Ну что, ты мне принесла образцы? Мы ведь на ты, да?

Разумеется, если нам вместе работать. Все же мне не по душе эта новая близость.

– Я вам… м– м… Я тебе составила список улик. Нужно бы это обсудить.

Возбужденная, она наклоняется ко мне. Ее глаза оживляются. Красивая.

– Давай сюда! – Читает вслух: – Улика номер ноль: сумочка. Название: «Разбить пару». Ты хотела сказать «тару»?

– Нет. Муж подарил такую же своей подружке.

– Ах да, точно. Обалдеть. У мужиков иногда такое странное поведение.

Она ничего не знает. Сегодня у нее большая сумка из зебровой кожи, недорогая.

– Улика номер один: остаток на счете по кредитке. Улика номер два: чек…

Оливка, родом из Ниццы, которую она собиралась проглотить, остается на кончике деревянной зубочистки. Она начинает ею выписывать круги. Посетители наблюдают за вращениями оливки, гадая, когда же они смогут поймать ее в фокус. Наконец Стефани открывает свой амбар, служащий ей ртом, абсолютно несоизмеримый с кончиком зубочистки, который она прикусывает. Тревога миновала. Рыбина. Уродина.

– Слишком рано. Ты не можешь сразу представить чек, а также распечатку. Сначала обнаружилось бы много всяких признаков, например… – Поднимает глаза к небу, чешет голову. Будто роется в своей памяти. – Туалетная вода. Нет – две. Старый флакон и новый. Я знала одного типа, который, меняя подружку, менял и запах.

Ничего такого за Марком замечено не было.

– Если это умный мужчина, он, напротив, оставляет тот же. Он…

– О'кей. Есть два флакона: один – у жены, другой – у любовницы. Принимая в расчет существование умных мужчин, что касается их «черенка».

Употребление этого слова, вполне литературного, хотя и вышедшего из употребления, меня удивило. Я засмеялась, не в силах удержаться. Стефани рассердилась:

– Ты считаешь это смешным – «черенок»?

– «Черенок» завял, грустно повис – понимаешь, на какие мысли это наводит?

Шум голосов на террасе бистро стихает. На нас бросают косые взгляды, что не мешает Стефани продолжить:

– Да, из области Жильбера и Жоржа! Непрекращающийся онанизм. В любом случае это лучше, чем «член»… Одиннадцать тысяч членов, многочлены… что– то из алгебры, как ты считаешь?

– Ты любишь Аполлинера?

– Я читала его в подростковом возрасте. Это открыло мне горизонты, если можно так выразиться.

Лучше бы на этом остановиться. Мне трудно перестать смеяться, а нашим соседям трудно продолжать еду.

– Ладно. Положим, так: улика номер один. Два флакона туалетной воды. Идет?

– Да. Название?

– На мой взгляд, вполне подойдет «Ароматы святости». Что скажешь?

Это и в самом деле забавно. Лицо Стефани расплывается в улыбке. Красивая, чертовка.

– Гениально. Что это будут за запахи?

– Пока не знаю.

– Ты можешь просто спереть флакон у мужа!

Конечно. Она действительно ни при чем. Продолжает сыпать остроумными шутками с абсолютно невинным видом. Или же передо мной непревзойденная актриса. Садистка. Но в юморе ей не откажешь.

– Улика номер два. Как тебе распечатка всех звонков с мобильного? Постоянно повторяющийся номер?

Как я сама об этом не догадалась? Марк вечно приклеен к своему телефону. Несется к нему каждый раз, чтобы я не успела ответить.

– Нет. Не распечатка. Сам мобильный с одним и тем же номером, появляющимся в ответ на запросы «входящие звонки» и «набранные номера».

– М– м… Недостаточно наглядно. Нужно и то и другое. Нет. Пожалуй, изменим размеры распечатки, сделаем ее размером с газетный лист. А на ней – черными жирными цифрами один и тот же номер. Как назовем?

– Без названия. Это настолько показательно само по себе, что тут нечего добавить.

– Согласна. Но остальным уликам все– таки дадим названия?

Под третьим номером мы объединяем чек и распечатку остатка на счете по кредитной карточке со следующим комментарием: «Пойман с поличным». Под четвертым – помещаем деловой ежедневник, испещренный помарками: «Состыковки и несостыковки». Пятый номер – волос на бумажном платочке. Я предложила: «Белобрысая шлюха», но Стефани начала энергично качать своей золотистой шапкой. Логично. Она предлагает: «Мужчины предпочитают блондинок», чего другого можно было ожидать? Наконец останавливаемся на кратком варианте: «Белобрысая».

– Знаешь что, Клео? Надо его сфотографировать.

– Волос?

– Да. Яркие цвета. Насыщенные. Или затемнить и сделать в серебристом цвете. А потом увеличить, как будто на него смотрят в микроскоп. Чтобы показать… обнаженную интимность, понимаешь?

Да, я понимаю! Можно даже квалифицировать это как нарушение неприкосновенности, вот! Волос посторонней женщины у меня в ванной! Меня начинает немного подташнивать – как всегда, когда я вспоминаю о недавнем инциденте, все еще свежем в моей памяти. Но если я и решила извлечь из него наибольшую пользу, то тело мое каждый раз напоминает, что его это ранило. Растяжение, разрыв сердечной мышцы. Если вред и не смертельный, то он все же затронул жизненно важный орган.

– А что ты думаешь о кровоточащем сердце?

– Будет вонять!

– На фото! Сердце женщины, которой нанесли рану.

У нее это вызывает отвращение. Она отодвигается и вытирает рот.

– Ужасно, ужасно, ужасно. Бр– р– р…

– Вот именно, бр– р– р. История довольно мерзкая, так что не стоит действовать напрямик. Женщине больно, она страдает, плачет кровавыми слезами. Нужно показать и это тоже, черт возьми!

Восстанавливаю дыхание. Вдруг обнаруживаю, что встала и хожу вокруг стола. Едва слышу слова Стефани:

– Это со всеми происходит.

В оцепенении сажусь на место.

– Что ты сказала?

Та спокойно смотрит на меня.

– Говорю, что это со всеми случается. У меня самой связь с женатым мужчиной.

– Я знаю его уже два года. Самое ужасное, что я могла тысячу раз встретить его раньше, и тогда… может, все было бы иначе, а теперь… – Вздыхает, качает головой, продолжает: – Нет истории глупее: я знакомлюсь с ним, практически сразу влюбляюсь, мы начинаем встречаться, и однажды в разговоре он упоминает, что женат. Я даже не осмелилась спросить, есть ли у него дети. Предпочитаю не знать. Нет, это неправда. Мой первый же вопрос был об этом, и…

Продолжай. Только не перебивать.

– …у него их не оказалось. – В задумчивости она рассматривает маленькую кучку хлебных шариков, которую складывает с мышиной тщательностью. – Приходится довольствоваться остатками с барского стола: ни тебе Рождества, ни Нового года. Один раз отмечали мой день рождения, но его – никогда. Нужно скрываться, выбирать рестораны, где он не показывается с женой, друзей приглашать нельзя – слишком рискованно… Подарки, которые я ему дарю, запрятаны в глубь шкафов, чтобы не привлекать внимание. Я однажды подарила ему запонки, так он не может их надевать. И потом… Я все время жду, когда он позвонит, освободится… Я – тень женщины, обретающая тело лишь во время наших свиданий.

Эта «тень» мне хорошо знакома. Неумолимая, она кружит над моей семьей с неких пор, и началось все это намного раньше, чем я предполагала. Улыбка Стефани отдается резью у меня в животе. Сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не завыть от боли. Любая другая, наверное, пожалела бы ее.

– Поэтому я с головой ухожу в работу.

Вот и разгадка, исходящая от самой соперницы. Ослепленная собственными чувствами, я и не предполагала, что другая тоже могла страдать. Но тогда какой ей смысл продолжать? Мобилизовав все равнодушие, на которое я только способна, я спрашиваю:

– Но в таком случае почему ты не бросишь его?

Глаза грустной рыбы становятся стеклянными, почти белыми. С непроницаемым лицом Стефани пускает колечки дыма.

– Потому что я люблю его! Вот так, глупо и безнадежно.

– Но ты ведь понимаешь, что ваша связь без будущего?

Отчеканиваю слова, чтобы они прочно вошли в сознание. А возможно, и в мое собственное.

– Предпочитаю поддерживать такие отношения с мужчиной, которого действительно люблю, чем проводить время с кем– то, кто будет мне почти безразличен. Он, и никто другой, впрочем, это невозможно объяснить. Любовь иррациональна по своей сути.

Моя ситуация тоже. Я размечталась. Сижу за столиком кафе в центре Парижа напротив любовницы моего мужа, которая об этом не догадывается и жалуется на то, что она с ним редко видится.

– А его жена? Ты о ней когда– нибудь думала?

– Постоянно. Иногда я говорю себе, что лучше бы ей вообще не появляться на свет, иногда – что мое поведение действительно отвратительно. Я знаю, я прекрасно понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Не в состоянии я жить без этого мужчины!

Невероятно! Стефани – просто нечто: любит до такой степени, что согласна скорее делить его с другой, чем потерять. Я становлюсь свидетелем проявления огромной, непостижимой любви. Более сильной, чем моя?

– И потом, в любом случае она не в курсе…

– Ну, кто знает?! – Я чуть не дала промашку. Скрываю свою неловкость за отменным кашлянием и кое– как прихожу в себя. – Почему ты так уверена?

– Он мне это сказал.

– Тогда понятно.

Она берется за свои бумаги и вздыхает:

– Интересно, зачем я тебе все это рассказываю?

Просто я подвела тебя к этому. Покровительствующим жестом кладу свою руку на ее запястье:

– Ведь ты почти стала моей подругой. Как его зовут?

Она сейчас скажет. Заявит, что его зовут Марк, и как мне реагировать? Ударить, надеть ей на голову ведерко для льда, обозвать ее, встать и выйти? Или все вместе? Мне этого вовсе не хочется. Не хочу новой боли, не хочу скандала. Не хочу прибегать к театральным выпадам, хочу сохранить лицо. Лучше бы она не раскрывала рта.

– Его зовут…

Мое сердце бьется, как в тот роковой день, когда я обо всем узнала.

– Солнышко… или Лапонька – в разные дни по– разному.

– Нет, имя!

С грустью:

– Его имя, дорогая? Оно не для меня, а для его близких. Я никогда не называю, не имею права называть его по имени.


По разные стороны стола вижу улыбки. Что касается меня, то я испытываю облегчение, ведь она не произнесла его имени, и, таким образом, в гареме Марка ее место явно после меня. Лицо Стефани выражает грусть и слабость. И смирение.

– Так что мы поместим под номером шесть?

Неожиданно она сменила тему. Разговор окончен.

– Два сердца – яркие, с разрывами. На заднем фоне два лица. Расплывчатые. Черно– белая фотография.

– Название?

– «Проецированные тени».

Находясь в мечтательном состоянии, она соглашается. Когда мы расходимся, пообещав снова встретиться, мне в голову приходит строчка: «Иди, я вовсе не ненавижу тебя…»[28]

По дороге домой я мысленно перебираю все возможные места, где могут лежать преступные запонки. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, даже не положив сумочки, захожу в нашу комнату. Долго искать мне не приходится: чуть прикрытые носками мужа, лежат себе две маленькие серебряные лягушки с застежкой в виде сердечка. Озадаченная, после нескольких минут раздумий я решаюсь выкинуть их в мусорную корзину, со злорадством представляя, как Марк однажды утром спросит меня: «Детка, ты, случайно, не видела мои запонки?» Поздно. Дело сделано.

* * *
Но несмотря на признание Стефани, ее искреннюю любовь к моему мужу, сумочку и маленьких лягушат, я не могу ее ненавидеть. Больше того, я начинаю ее ценить. Мы видимся каждый день, иногда по нескольку раз. Подолгу работаем, а потом обедаем вместе. Иногда завтракаем. Чаевничаем, забегаем попить кофейку, едим миндальное печенье или круассаны. Однажды вечером, когда Марка не было дома, мы ужинали у нас. Подготовка выставки продвигается. Каждая «улика», будь то коллаж, композиция или инсталляция, фотографируется, увеличивается и распечатывается в формате метр на метр, в серебристом цвете. Реальность и ее тень. Ложная правда и правдивая иллюзия. Я добавила к своему списку еще мусорную корзину, которую я назвала «Лягушки». Все это уже оформляется в нечто осязаемое. Нечто интересное.

Стефани все больше погружается в работу. С тех пор как она открыла мне теневую сторону своей жизни, она часто задает один и тот же вопрос:

– Думаешь, я должна его оставить?

– Да.

– Но я люблю его!

– Ты же прекрасно знаешь, что это ни к чему не приведет…

– Ну что, цыпочка моя? Ты как сквозь землю провалилась! – Майя застает меня возле галереи, когда я уже собираюсь закрываться. За моей спиной Стефани делает набросок. – От тебя никаких новостей! Кто это?

Поднеся палец к губам, заставляю ее замолчать. Отвожу глаза в сторону, чтобы вразумить Майю и предотвратить оплошность, что дается мне нелегко.

– О!

Майя открывает оранжевый рот, правда, не сравнимый по размерам со ртом Стефани, которая только что зажгла сигарету. Я словно присутствую на конкурсе золотых рыбок.

– Познакомься с моим агентом, Стефани Фостер. Стефани, это моя подруга Майя…

Пожимают друг другу руки. И хором:

– Очень приятно, Клео мне о вас много рассказывала!

Чистая правда в отношении Майи, но уж никак не Стефани. Я никогда не рассказывала ей о моей лучшей подруге.

– Клео говорила, что вы любите кошек?

Майя играет с огнем. Я сверлю ее взглядом.

– Клео считает, что у всех должна быть кошка – это избавляет от стресса. Милое урчание под кончиками пальцев успокаивает нервы.

Стефани не понимает. Однако вступает в разговор:

– У меня тоже есть кошка… Белый перс.

– И от нее везде остается шерсть, не так ли?

Перестань, ты перебарщиваешь! Я не должна была говорить ей об одежде Марка. И обо всем остальном тоже. Она не способна держать язык за зубами.

– Спрашиваю, потому что я ветеринар, специализируюсь на психоанализе для животных… Шерсть, которая лезет, – это признак… отсутствия уверенности в себе. Кошкам тоже необходимо самоутверждаться. Какой знак вашей кошки?

– Я же сказала – перс.

– Нет, ее знак зодиака. В каком месяце она родилась?

Ну Майя дает! Мне трудно удержаться от смеха.

– В марте.

Широкий жест руки, и Майя, стоящая посреди улицы, выдает:

– Так вот в чем дело. Ваша кошка – Рыба. Что может быть хуже!

Стефани поглядывает на меня, пытаясь определить, не розыгрыш ли все это.

– Поскольку вы разбираетесь, что делать в таких случаях?

– Как и во всех остальных! Ей надо давать прозак! Это самец или самка?

– Бывший самец.

Понимая, к чему это может привести – я слишком хорошо знаю мою Майю, – я целую ее в щеки и веду Стефани к машине.

– Слушай, Майя, нам нужно спешить. Я тебе позвоню…

– Хорошо, курочка моя! Чао, передавай привет…

– Пока, Майя!

Она чуть не проболталась! Хорошо, что шум мотора заглушил ее голос.

– Подумать только! Твоя подруга такая восторженная!

– Психологи этим отличаются.

– Она, кажется, собиралась выписать моей кошке виагру, не так ли?

Смеясь, подтверждаю:

– Точно, собиралась.

Стефани открывает окно, чтобы выбросить окурок. Потом, очевидно, по забавной ассоциации с темой недавнего разговора, она, в который раз уже, задает свой любимый вопрос:

– Как ты считаешь, я должна его оставить?

«Оставить»! Неподходящее слово для непродолжительной любовной интрижки!

– Должна.

– Но я его люблю…

– Это ничего не меняет.

Бросаю рассеянный взгляд на мобильный телефон, вибрирующий на передней панели. Сообщение от Майи: «Не стоит волноваться, курочка моя, эта дамочка – уродина и к тому же с полным отсутствием чувства юмора! Целую, М.». Как будто все так просто! Я посмеиваюсь над наивностью моей подруги и даю себе обещание пообедать с ней на неделе, чтобы обсудить эту тему.

В галерее я провожу все больше и больше времени. Я даже оборудовала там мастерскую, чтобы работать над экспонатами прямо на месте. Иногда, погрузившись в работу, я забываю о времени. И о Марке, который начинает что– то подозревать. Может, он даже роется в моих вещах в поисках доказательств, которых, конечно же, не существует. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, у меня появляется чувство, что в моих вещах кто– то рылся: они были сложены в другом порядке. Я раньше никогда не придавала этому значения, так как я настолько неорганизованна, что мне в любом случае не вспомнить, куда я положила ту или иную вещь. Однако много раз у меня возникало впечатление, что порядок все же был нарушен. Или наоборот, был слишком идеальным. Именно. Уж чересчур все хорошо прибрано. А это отличительная черта моего мужа.

– Кто он?

Марк застает меня врасплох, когда я обдумываю мой «триптих» из тарелок: «Оriginal Pile», «Семейная сцена– 1» и «Семейная сцена– 2». Недовольный. Размахивает моим ежедневником, который я не могла найти уже несколько дней.

– Ну, Клеопатра, отвечай: кто этот «С», постоянно фигурирующий в твоем дневнике?

Так, значит, это он! Он украл мой дневник!

– Сильван, Серж, Себастьен?

– Марк!

– Станислас?

– Послушай, Марк!

– Сильвер? Самсон?

– Хватит!

Пытаюсь вырвать у него из рук дневник, заставить его замолчать, но он упрямо продолжает:

– Сильвестр? Или Стивен? Твой американец, которому ты продала Бехлера, верно?

– Перестань, Марк!

Берет меня за руки и смотрит мне в глаза. Гнев не может скрыть его страданий.

– Саддам? Сатана?

– Стефани.

Злость сменяется удивлением. Это имя, должно быть, о чем– то ему говорит. Я же чувствую головокружение.

– Женщина! Только этого не хватает!

Да, женщина. Мне необходимо несколько секунд на раздумье. Он подозревает, что… Нет! Не может быть!

– Ты изменяешь мне с женщиной!

Марк падает на диван, удрученный, а я заливаюсь хохотом. Вот уж не ожидала, что у моего мужа такое богатое воображение! Раздраженный, он резко выпрямляется:

– Ты находишь это смешным?

– Да. Ужасно смешно. Стефани, она… – Я вытираю глаза. Нужно восстановить дыхание. Напряжение слишком велико. – Она мой агент.

Мертвенно– бледный, Марк кричит:

– Издеваешься!

– Это правда. Стефани к тому же агент Сержа.

Марк пятится. Еще больше бледнеет. Пошатывается. Он вынужден опереться о стол, чтобы не рухнуть.

– Боже!

– Да. Вот так!

Долгое время мы смотрим друг на друга, как два кота перед схваткой. Суженные зрачки. Дрожащие губы. Напряженные тела. Внутри. Внешне все неподвижно. Выжидаем. Наконец Марк вырывается из нашего магнитного поля.

– Держись от нее подальше, она шлюха.

Должно быть, Стефани его бросила. Хотя вряд ли: она бы мне сказала. Или все случилось недавно? Если только она не догадалась и не оставила его после нашего разговора, поняв, что у нее нет никаких шансов… Или же она действительно стала моей подругой.

– Почему «шлюха»?

– Без комментариев. Пошли, детка, мы едем домой.

В который уже раз крышка захлопывается, скрывая под собой все тайны моего мужа.

* * *
По дороге мы останавливаемся на площади Вогезов, заходим в маленькое бистро, где мы обычно сидели со Стефани. По вечерам там зажигают на столах свечи. Лаванду срезали. Садясь за стол, я сомневаюсь: стоит ли обедать здесь с Марком? Его гнев еще не совсем остыл. К счастью, официанты другие. И потом, какая разница? Мне не в чем себя упрекнуть.

Марк, кажется, отошел. Держа меня за руку, интересуется:

– Расскажи о своей выставке.

Вкрадчивый голос. Глаза блестят.

– Это сложно объяснить, тебе вряд ли понравится.

– Почему?

– Все началось с сумочки.

Замечаю, как он начинает ерзать на стуле. Почесывает шею. Конечно, ему не по себе. Потом пожимает плечами, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. Я предлагаю ему выход:

– Не стоит об этом говорить?

– Нет. Продолжай…

Забавный момент: Марк вдруг узнает, что он сыграл роль моей музы, сам того не зная, не желая и делая все, чтобы остаться в тени. Когда я закончила свой рассказ, он просто сказал:

– Ты можешь меня поблагодарить.

Не понимая, серьезно он говорит или нет, я все же решаю поставить все точки над I. Как можно более спокойным голосом прошу:

– Никогда не повторяй такого, Марк. В этот раз мы выкарабкались только потому, что я нашла отвлекающее средство, выход своим чувствам, альтернативный путь для врачевания моих ран. Но больше этот способ не сработает. Удивительно, что хоть однажды это помогло. Понимаешь?

Он соглашается. Я подозреваю, что ему не хочется продолжать разговор. Рука Марка скользит вверх по моей, по плечу, шее, он прижимает меня к себе, касается губами моего рта.

Позже, когда мы под руку направляемся к дому, он шепчет мне на ухо:

– Только один вопрос, детка. Почему все– таки ты выбрала ее своим агентом?

В моей памяти опять возникает образ Стефани. Ее глаза, широкий рот, отсутствие шеи. Я останавливаюсь и смотрю на Марка:

– Почему ее? Я и себе не перестаю задавать этот вопрос.

Дома мы с Марком разыгрываем второй акт оперы «Дон Жуан». Не зажигая света, мы занимаемся любовью прямо на диване. Хотя наши тела в полном согласии, а жесты нежны и ласковы, все же над нами витает огромная тень в виде буквы «С».

Моя последняя мысль перед тем, как заснуть: «Я должна постараться избавиться от подозрительности, если хочу, чтобы наша жизнь вновь вошла в нормальное русло».

Две коробки. Первая – выставка. Мусорная корзина для моих обид на Марка. Всем своим подозрениям, догадкам и бредовым идеям я придаю художественную, то есть вымышленную, форму, дабы очистить мою личную жизнь от всякого злопамятства. В этой коробке вперемешку лежат все мои улики, как действительные, так и ложные. Стефани – мой агент и в какой– то степени подруга. Ее неудачная история с женатым мужчиной, которому я теперь запрещаю себе придавать черты Марка. Даже если и так, все равно это не «мой» Марк. Совсем другой мужчина. Значит, это больше не имеет значения. Тут не равнодушие, нет. Самовнушение.

Другая коробка – дом. Наше супружество. История, которую мы вместе пишем, где один является частью другого. Она герметично закрыта для любых внешних вторжений. Это якорь. Основа. Это мы.

Коробки стоятрядом, но не соприкасаются.

Увидев меня в фойе театра «Опера», Марк издает легкое подобие свиста. Я поражена, ведь он не делал этого со времен моего замужества. Открываю сумочку, хватаю первое, что попадает под руку – расческу, – и поправляю прическу. Целуя меня в шею, муж шепчет:

– Ты сегодня прекрасно выглядишь! – Берет у меня из рук расческу и протягивает бокал шампанского: – За «Дон Жуана»!

– И за Бехлера!

Мы чокаемся. Марк очень красив в своем темном костюме. Раздается звонок, и мы идем на наши места, держась за руки.

Начиная с увертюры, Марк принимается постукивать пальцем в такт музыке. Я беру его за запястье, чтобы это прекратилось, но все мои усилия тщетны – он начинает покачивать головой. Довольно скоро задний ряд начинает проявлять беспокойство: раздаются недовольные вздохи, а кое– кто даже стучит программками по креслу. Лично я не выношу людей, которые стучат по креслу программками. Так что, когда умирает Командор, я целую Марка в губы, чтобы он не запел, под укоризненным взглядом Анны, которая обнаружила, видите ли, что ее «папашу» убили. Тем временем там, ни сцене, неплохо забавляется мой друг Дон Жуан, разящий взглядом, словом и мечом, неисправимый и закоренелый соблазнитель, который вот уже двадцать второй спектакль одерживает триумф над Ремонди. Воистину великое искусство.

После спектакля мы спокойно возвращаемся домой пешком, все еще в восторге от услышанного. Проходя мимо галереи, Марк гладит мою шею, спускается к груди…

– Ты мне ее покажешь?

Зараженная его юношеским поведением, я начинаю хохотать.

– Прямо здесь, посреди улицы? Ты с ума сошел…

И все– таки начинаю расстегивать верх платья. Тоже сошла с ума.

– Что ты делаешь?!

– Ну, я тебе ее показываю!

Умирая со смеху, Марк сжимает меня в объятиях.

– Да нет же! Не грудь! Ты замерзнешь! Твою экспозицию! Я хотел, чтобы ты показала мне твою выставку, детка!

Зарываясь носом в его запах опавшей листвы, волосы, шею, рубашку, я качаю головой:

– Не сейчас, Марк. Увидишь, когда я закончу работу. – Добавляю более тихо: – Это мой внутренний мир. Скрытый от чужого глаза.

– Покажи мне его, этот мир, пожалуйста…

Я чуть не согласилась. Он сегодня такой… обворожительный. Чувственный, забавный. «Подлинный» Марк. Но я думаю о двух коробках. Нет. Целую его уголки губ, нос, веки. Нет. Все, что мне нужно подарить ему сегодня вечером, – это немного любви.

– Что– то случилось, Стеф?

Ничего не поделаешь, с утра работа никак не идет. Стефани ходит кругами, она невнимательна и не может сконцентрироваться. Не знаю, что с ней, но она совершенно лишена своей обычной хватки.

– Все в порядке?

Она кладет фотографию, которую собиралась повесить, чтобы «рассмотреть ее с дистанции», как она говорит, то есть с позиции посетителя выставки. Это дает нам возможность оценить качество экспоната, способность вызывать эмоции. И понять, готов ли он окончательно.

– Нет, Клео. Не все в порядке. Это еще мягко сказано.

В ее круглом глазу появляется слеза, он становится похожим на лупу. Я чувствую – ей нужно высказаться, так что, как всегда, жду от нее слов. Она научила меня терпению.

– Я больше с ним не вижусь.

– По его или по твоей инициативе?

Чересчур быстро спросила.

– По моей… вернее… мы оба так решили. Ты оказалась права, Клео. Наши отношения в том виде, в каком они существовали, могли привести только в тупик. Я ему это сказала… И еще что люблю его и не могу больше довольствоваться крохами с барского стола. Я даже не поставила перед ним выбор, нет… И он сказал мне… просто сказал…

Громко сморкается. Ни единой слезинки не пролилось, ее глаза словно покрылись прозрачной пленкой. Вспомнив то мое состояние полного отчаяния, когда я узнала об измене Марка, я не могла не восхититься силой ее характера. Если, конечно, она не из тех непробиваемых девиц, которых ничто не трогает, пока однажды из– за какого– нибудь пустяка они не впадут в черную меланхолию.

– Представь, он сам предложил: «Может, нам стоит прекратить встречаться?» Я подумала, что он хотел разлучиться со мной лишь на какое– то время… Поразмыслить, решить свои проблемы. Но мы и без этого редко виделись.

Сложно хранить молчание. Не выдать слов, которые так и рвутся наружу.

– …Он повторил снова, что мы должны прекратить встречаться, не видеться больше, не звонить друг другу… Никогда. «Ты слишком эмоционально реагируешь на все, Стефани…» С такими словами он и ушел. Вернулся домой. – Она с яростью расплющила кулаком рекламный спичечный коробок, лежавший на письменном столе. – Даже не поцеловал меня на прощание!

Слишком резкие, ее последние слова, вызвавшие в моей памяти минуты, о которых я старалась не вспоминать, ранили меня. А потом я поддалась накатившей на меня волне облегчения и помимо воли улыбнулась. Стефани напряглась в кресле, заметив раздраженно:

– Ты находишь это смешным?

Не смешным, нет. Воодушевляющим. У меня такое чувство, будто я окунулась в эвкалиптовую ванну.

– Нет, вовсе нет. Но я рада за тебя.

Голова падает ей на грудь, она обхватывает ее руками и энергично трясет. Смотрю на нее, ошеломленная, и не знаю, должна ли я ее остановить, или, наоборот, дать ей освободиться от мучительной боли.

– Oh my Good! Oh my Good![29]

Я не мешаю ей. Лунатиков лучше не будить. В течение нескольких минут она продолжает метаться, издавая пронзительные крики. Наконец кризис сходит на нет. Постепенно Стефани обретает нормальный человеческий облик, выпрямляется, встает с кресла. Волосы растрепаны.

– Знаешь что? Он просто испугался. Надо же, ты говоришь мужчине, что любишь его, а он смывается! Какая глупость.

– Ты говоришь ЖЕНАТОМУ мужчине, что любишь его, и он уходит. Это нормально.

И высоконравственно. И замечательно.

– Знаешь, мужчины не терпят проблем. Чувствуя их приближение, они как по волшебству… исчезают. – Рукой имитирую движение волшебной палочки.

– Тогда лучше выбирать замужних женщин – риск, что они привяжутся, отпадает.

– Слишком сложно. Представляешь, если сразу двоих уличат… в фальшивых записях, сделанных в ежедневниках? Прибавь сюда пару– тройку детей, ведь это характерно для семейных пар… На излишества не остается времени. Нет, на мой взгляд, есть лишь один выход: женатые мужчины должны оставаться в семье!

– Ну уж нет! А как же быть незамужним женщинам в возрасте, где найти мужика? В нашей возрастной категории они уже все заняты. Или гомики. Мы перезрели для юнцов, но все же не настолько, чтобы кадрить альфонсов.

Сраженная неоспоримостью ее наблюдения, я обдумываю, что же ей противопоставить в защиту моногамии.

– Займитесь разведенными. Вместо того чтобы внедряться в чужие браки!

– Какая разница? Вопрос времени – женатый любовник – это будущий разведенный. Просто берешь заранее, и все. Ну ладно, давай работать дальше. Можем не успеть к вернисажу.

Уверенным движением она вешает фотографию мусорной корзины под названием «Лягушки». Отходит на несколько шагов и восторженно цокает языком:

– Подумать только, неплохо! Совсем неплохо. Что бы ты ни говорила, твои фотографии отнюдь не бездарны… – Отходит еще. Приближается и пристально рассматривает. Снова удаляется. – Нет… Все хорошо сделано! Оттенок неуверенности, отсутствие обрамления. Именно в этом весь шарм. – Обнимает меня и кружит по комнате. – Браво, моя дорогая! Фотографии как живые. Настоящие. Словно… – Задыхаясь, облокачивается о стол. – Ты сама пережила эту историю.

– Как ты думаешь, Клео, он все еще любит жену?

– Несомненно, раз он вернулся к ней.

Все на местах. Фотографии и коллажи на стенах – грубо сделанные, без рамок. Инсталляции по углам, три композиции посередине, под стеклянным корпусом. Увидев впервые готовую экспозицию, я испытываю шок. Подобный тому, что испытала, когда нашла проклятый чек. Мое произведение вызывает чувство отчаяния, почти до неприличия. Четко угадывается присутствие невидимки – другой, которая отравляет атмосферу. У меня впечатление, что я выставила напоказ не только свою интимную жизнь, но и нашу общую с Марком. Ее бредовые идеи, ее призраки. Мне не по себе, но Стефани утверждает, что именно в этом и выразился мой «талант», вызывая у посетителей состояние неловкости. Бросая им в лицо это проявление самых низменных человеческих чувств, я обретаю если не их симпатию, то хотя бы участие. Не знаю… У меня смутное ощущение, что я слишком далеко зашла, придала чрезмерно большое значение банальному до слез происшествию. Но даже если и есть желание от всего отказаться, теперь – поздно.

К тому же я чувствую себя на удивление хорошо. Свободно. Словно негативная энергия, которая текла по моим венам, наконец нейтрализовалась. Растворилась в проявителе пленки. Вон! Out!.[30]

Остается вопрос: какова будет реакция Марка? А вдруг отрицательная? Я много раз спрашивала себя об этом и пришла к выводу: он слишком проницателен, чтобы меня осудить, Марк должен понять, что мне необходимо было найти способ излить свои чувства. И он предпочтет, как любой нормальный мужчина, увидеть проявление этих чувств на стенах галереи, чем ощутить их на своей шкуре. Недаром Марк всегда боялся слов – они требуют объяснений. На сей раз ответы я придумала сама. Они все здесь. У каждой проблемы свое решение. И покончим с этим.

Умница.

Никаких цветов. Только шампанское. Вместо печенья, пирожных и тарталеток отменный «фуа гра» из печени ландских уток на гренках. Немного соли и молотого перца. И все. Без излишеств.

Перед входом в галерею Виржини, сотрудница Марка, встречает гостей. Она всех знает. Я держусь в тени, чтобы иметь возможность наблюдать за их реакцией. А также… По правде сказать, я немного побаиваюсь неизбежной встречи Марка и Стефани. Марк– то знает. Она не в курсе.

– Клео, иди сюда! Я хочу познакомить тебя с Джоном. У него галерея в Дубае, и он бы хотел выставить твою…

– Позже, Стеф. Поговорим об этом позже. Для меня все так ново, непривычно…

Стефани берет меня под руку и отводит в угол. Шепчет:

– Ты что, с ума сошла? Этот тип предлагает тебе выставку, а ты отказываешься?

– Я ни от чего не отказываюсь. Просто сейчас нет настроения это обсуждать, вот и все. – Тем не менее, вдохновленная неожиданным предложением, я напоминаю Стефани, зачем она здесь. – Ты с ним все и обсуди, ведь вообще– то это твоя работа!

Я смываюсь, не оставив ей времени на ответ, чтобы поздороваться с Дон Жуаном и его свитой.

– Клео! Браво! I'm fascinated![31] – Заключает меня в горячие объятия и звучно чмокает в щеки. – It's great, Клео. Just great![32]

Через его плечо я замечаю Марка, который входит в галерею, отыскивает меня глазами и тут… натыкается на Стефани. Оба пятятся. Я быстро избавляюсь от объятий моего друга, дабы избежать подозрений, и иду к своему мужу.

Стефани подчеркнуто разворачивается и растворяется в толпе с приклеенным к ее спине, словно первоапрельская бумажная рыбка, взглядом Марка.

– Ну ладно, хватит. Она не Синди Кроуфорд. И ты не в первый раз ее видишь.

Марк рассеянно целует меня.

– Вот именно, я смотреть на нее не могу…

Либо он запретил себе на нее смотреть, либо не любит. Что из двух? Но сегодняшним вечером я не собираюсь об этом думать. Узнаем нечто другое. Беру Марка за руку и веду показывать ему выставку.

– Что ты об этом думаешь?

Вопрос мне дается тяжело. Но его мнение мне просто необходимо. Скорее не мнение, а оценка. Она мне куда важнее, чем все остальное. Хорошо бы Марку понравилась моя работа!

– Так что же?

Чувствую себя уязвимой. Он не торопясь рассматривает каждый экспонат, вчитывается в названия. Морщится. Задумчиво смотрит на меня, почесывая подбородок. Тянет время. Садист!

– Вполне…

Я впиваюсь взглядом в его губы и скрещиваю пальцы за спиной – только бы ему понравилось! И пусть он скажет мне об этом.

– Вполне качественно. Стиль определить трудно, но… для первой выставки, пожалуй, хорошо. – Чуть улыбается и смотрит на меня с такой серьезностью, какой раньше я в нем не замечала. Он словно открывает меня заново, посредством этих образов знакомится с другой Клео. Прижимает меня к себе, чуть дрожа. Смущен. – Нет, это прекрасно, детка моя! Невероятно! Я тобой горжусь!

Вот и все, что требовалось. Слезы радости текут по моему лицу. Прикасаясь губами к моим волосам, Марк добавляет с волнением:

– Я снова влюбляюсь. – И пока я плачу от радости, он, словно это необходимо, добавляет: – В тебя.

* * *
Весь вечер Стефани старалась держаться подальше от Марка. Упорство, с которым они друг друга избегают, особенно она, бросает вызов закону всемирного тяготения. Два однополярных заряда отталкиваются. К одиннадцати, когда последние гости уже собирались уходить, ко мне подошла Виржини:

– Там Рыбина, хочет поговорить с тобой.

– Она не может подойти сюда?

Виржини косится на Марка:

– Не хочет видеть его…

Я следую за ней, пробираясь сквозь столики, уставленные пустыми бокалами и наполненными пепельницами, прямо в кухню, где меня ожидает Стеф, взгромоздившаяся на табурет.

– Все же, подруга, могла бы и сказать…

Неприятно пораженная ее агрессивностью, я делаю вид, что не понимаю.

– Что сказать?

Не видя, разумеется, своего лица, я чувствую, что моя «простодушная» улыбка – полная липа.

– Например, что ты замужем за этим типом.

Кобра. Выплевывает слова, как гремучая змея, вытягиваясь на своем табурете.

– Во– первых, меня об этом не спрашивали. А во– вторых… – осушаю оставшийся на подносе бокал теплого шампанского, – за то время, пока ты здесь ошиваешься, можно было узнать, что буква «Л» в сочетании Клео Л. Тессанже имеет отношение к фамилии Лафлер. Прежде чем лезть в соседний огород, обычно наводят справки!

Я ожидаю резкой отповеди – по правде сказать, я несколько перегнула палку. Но Стефани укрывается за непроницаемой стеной молчания, которое ни о чем мне поведать не может. Мы просто смотрим друг на друга: она – с грустью, а я – с вдруг вдвое уменьшившейся уверенностью.

Стефани соскальзывает с сиденья, почти окончательно успокоившись. По уже укоренившейся привычке я не двигаюсь с места. Жду.

– Клео, освободи меня от одного сомнения: ты же не думаешь… что Марк… Марк и я?.. – Не дожидаясь ответа, качает головой в знак отрицания. Начинает смеяться. Сначала нервно, потом хохочет во все горло. Кобра превращается в индюшку. В этой девице заключен целый бестиарий. – Не могла же ты вообразить, что моя большая любовь… тот женатый мужчина… это он? Вот так подруга!

Она врет. Все совпадает. И все– таки… вдруг я ошибалась? Нет.

– Я не верю тебе, Стеф. Вы избегаете друг друга весь вечер.

Натягивает куртку. Берет сумочку. Мини– котомку в золоте, с отделениями для ручек. Определенно подобие своей я уже точно не увижу.

– Не придумывай, просто мне не нравится твой муж.

Ее враждебность к Марку меня задевает. Я выпускаю коготки, готовая на все, защищая того, кого считаю… своей территорией.

– Но почему? Он ничего плохого тебе не сделал!

– Ничего.

Разражается смехом, причину которого мне не удается определить. И, проходя мимо меня и Марка к двери, оборачивается:

– Завтра, Клео! Я расскажу тебе завтра! Поразмысли как следует, и увидишь, насколько ты ошибалась. – Перед тем как раствориться в ночи, тихо добавляет: – А я считала тебя своей подругой…

– Подумать только: твоя подруга на меня обижается!

– По– видимому, да. Не знаешь почему?

Марк открывает дверцу машины. Ночной фонарь освещает его удивленное лицо.

– Не имею ни малейшего понятия.

А если ошибка? Если Другая – это не она? В таком расположении духа я открываю галерею на следующий день. Увидев свою экспозицию в одиночестве и при дневном свете, я говорю себе, что даже если и ошибка, это не имеет значения. Встреча со Стефани, хотя и случайная, позволила мне реализовать проект, который, возможно, никогда бы не воплотился в жизнь, не будь тому причиной мое нездоровое любопытство.

Запутавшись в своих мыслях, я не заметила, как она вошла. Только увидев поставленную рядом сумочку цвета баклажана, абсолютно идентичную моей, я почувствовала присутствие Стефани. Значит, я была права! Разумеется. Интуиция никогда не подводит.

– Вот и другая…

Указывая подбородком на сумочку, она произносит:

– В этом и состоит твоя проблема?

Я молчу, факт – налицо. Ничего не чувствую: ни враждебности, ни любопытства. Прошло. Исчезло.

– Рассказать?

Ласковым голоском Стефани сейчас поведает мне о том, что я знаю наизусть. Качаю головой в знак отрицания. Не хочу ни о чем слышать. Но она не видит этого или не понимает, а может, сознательно игнорирует. Что бы там ни было, она пускается в объяснения:

– Как тебе известно, я представляла интересы Сержа.

Представляла? Я считала, что она все еще его агент.

– Мне пришлось вести переговоры с твоим мужем насчет издания книги о скульптуре Сержа.

Июль. Лондон.

– Вот почему мы оказались в «Пон де ля Тур». Сначала мы договорились просто встретиться во второй половине дня, но потом Марк настоял, чтобы мы вместе поужинали. И так как у меня был свободный вечер… – Наливает себе воды в стакан. – Я согласилась. Но во время ужина, вместо того чтобы обсуждать книгу, он начал говорить обо мне, о моей жизни, спросил, не трудно ли быть одной в моем возрасте. Он делал особый упор на мой возраст, мне это показалось… довольно милым. Я старалась вернуться к делам, но он неизменно сворачивал разговор на более личные темы.

Вопреки моим предположениям ее история меня совсем не трогает.

– Какое– то время он отсутствовал, всего несколько минут. А потом вернулся вот с ней. – Показывает на сумочку. – Он сказал: «Возьмите, Стефани, это вам. Чтобы отметить начало нашего сотрудничества». Заказал шампанского, розэ, тогда я впервые задумалась: какого рода сотрудничество он имел в виду? В общем, странно, что я не заметила этого раньше… Я взяла сумочку и ушла. Не без того, чтобы сказать ему на прощание, что судьба книжки меня не очень– то волнует. – Стефани начинает кружить по комнате, словно оса в банке с вареньем. Она меня раздражает. – Понимаешь, Клео… Не для того я всю жизнь добивалась эмоциональной, финансовой и профессиональной независимости, чтобы терпеть такого рода предложения. Я уже не в том возрасте и не собираюсь стелиться под клиентов!

– Но… почему ты решила, что он хотел с тобой переспать?

– Это же очевидно! Жаль, что приходится это говорить, ведь он – твой муж. Неприятно, должно быть, такое слышать, но… ужин, ресторан, сумочка. Готова поспорить, что такие вещи стоят кучу денег!

Верно. Особенно если учесть, что таких «вещей» было целых две. Да еще шампанское… Естественно, у него в голове крутилась лишь одна мысль. Иначе зачем бы он так старался?

Да чтобы выпустить ту самую книгу! Умаслить тебя и добиться максимально выгодных условий. Он на это способен. Лишь теперь я все понимаю, однако… Возможно, Марк, понимая, что слабое место Стеф – ее безбрачие и нехватка мужского внимания, решил на этом сыграть. В чисто профессиональных целях. Неудивительно, что он держал это в тайне.

– Ну и что? Вы занялись– таки делом?

– Сказала же: я ушла.

– Я о книге.

– Конечно, нет. Потом я сразу потеряла возможность представлять Сержа, а заодно и двух его друзей. В то время, когда ты мне позвонила, у меня в профессиональном смысле дела шли не очень.

В задумчивости я поднимаюсь, чтобы пойти приготовить кофе. Стефани следует за мной на кухню.

– А как же связь с женатым мужчиной? Кто он?

Она берет чашку, делает глоток. Слишком горячо.

– Никто. Его никогда не существовало. Он придуман для тебя. Для полноты сюжета. Я быстро поняла: тебя необходимо направлять, чтобы ты стала нормально работать. Я все же твой агент, несмотря ни на что.

Идет за своей сумочкой, берет за ручку. Я уверена, что Стефани собирается уйти, но она возвращается и протягивает мне ее:

– Возьми. Это подарок. Или, скорее, я тебе ее возвращаю. Ведь он должен был подарить сумочку тебе.

Я не двигаюсь. Стефани надевает мне ручку сумочки на запястье.

– Пусть она скрепит начало нашего плодотворного сотрудничества. Ты хочешь этого или нет?

– Неудобно… но мне очень нравится цвет!

Как– то утром я открываю сумочку, подаренную мне Стефани, чтобы убрать туда бумаги. Я никак не могу решиться показать ее Марку. И естественно, не ношу. Встряхиваю ее, чтобы очистить от пыли. И тут нахожу… забытую в кармашке серебряную зажигалку, которую я год назад преподнесла мужу на день рождения.

Композиция № 3

Just to it[33]

Nike
«Моногамии больше не существует. Не считая волков и воронов, на Земле не осталось живых существ, способных довольствоваться лишь одним партнером. Даже улитки: можно подумать, что они нашли выход, женясь на самих себе и никогда не покидая своего дома. К тому же, независимо от того, самец это или самка, они производят на свет маленьких улиточек. И несмотря на такое в высшей степени мудрое решение природы, они находят способ иметь рога».

Майя берет листок, который я ей только что зачитала.

– Откуда это?

– Сама написала. Мои утренние размышления.

– Девочка моя, пора бы перестать пить всякую дрянь!

Однако она широко улыбается и наливает нам еще по чашечке вербенового чая.

– Это тебя история с сумочкой натолкнула на такую философию?

Жует миндальное печенье. Машет листком над столом.

– Очень забавно – эта твоя заморочка с улитками.

– Я решила тоже попробовать!

– Что? Стать гермафродитом? – Роняет ложку от удивления.

Поднимаю и протягиваю ей.

– Завести себе любовника.

Вот к чему я пришла после бесконечных часов колебания между яростью и слезами. Желанием отомстить и унынием. И все это, чтобы в конце концов констатировать: если они все так поступают, значит, обязательно должна быть причина. И она наверняка такова, что ее можно идентифицировать и проанализировать.

– Буду искать, целенаправленно и бесстрастно. Попробую сама. Узнаю, что заставляет мужчин и женщин, состоящих в браке, ходить на сторону. Перед чем они не могут устоять? Действительно ли во внебрачной связи есть какая– то острота, какое– то удовольствие, способное толкнуть человека на измену? Ведь он ранит своего партнера, которого любит, наплевав на него, как на пустое место. И даже не осознает этого.

Разволновавшаяся Майя кладет мне руку на лоб:

– Ты не больна? Все это серьезно?

– Серьезнее некуда. Я должна знать.

– И будешь разочарована, цыпонька. Скоро убедишься, что главное в этом деле – задница. Мужики, знаешь… – Делает жест, иллюстрирующий ничтожность сильного пола. Она ошибается!

– Не преувеличивай, Майя. Если есть неверные мужья, то существуют также и порядочные. Логически где– то пятьдесят на пятьдесят. Всегда кажется, что больше мужчин, которые не верны своим женам, чем наоборот. Может, потому, что мы более чувствительны к изменам, так же как женщина, забеременевшая впервые, думает, что вся земля вокруг нее тоже беременна. Или потому, что, от природы менее осторожные, они чаще попадаются?

Майя ломает очередное печенье, предлагая мне половинку:

– Попробуй, оно очень вкусное. – С полным ртом, пальцами в шоколаде она выдвигает идею: – Ты это делаешь, чтобы досадить Марку? Признайся!

– Нет. Даже не собираюсь говорить с ним на эту тему.

Отныне я открыла одну истину: скрытность – часть удовольствия.

Я изменю тебе, Марк, потому что…хочу узнать, появятся ли у меня искры в глазах и необычайная радость в сердце. Такая, что я не замечу своей измены, Марк.

Я изменю тебе, поскольку хочу почувствовать, что ты ощущаешь, когда обладаешь другой. Думаешь ли обо мне?

Я изменю тебе, чтобы убедиться: в мои тридцать семь я еще способна соблазнять…

* * *
Не знаю когда, не знаю с кем. Но я сделаю это. Принятое решение отражается на моей повседневной жизни с Марком. Когда я его вижу, я не могу не думать об этом и не испытывать определенной грусти. Неожиданно для себя я начинаю компенсировать ему моральный ущерб. С помощью подарков. И пышущей жизнерадостности.

– Смотри, вот тебе небольшой сюрприз…

Из сумочки, той самой, которой я теперь постоянно пользуюсь, чтобы держаться на уровне и не изменить своего решения, я извлекаю коробку, купленную в магазине «Мэзон дю шоколя». Конфеты «Травиата» и «Фигаро».

– Там, случайно, «Дон Жуана» не было?

Я смотрю на Марка в недоумении. Он целует мочку моего уха.

– Я шучу, детка! Не слишком удачно, правда.

Улыбаюсь, но у меня такое впечатление, что получается фальшиво. Избегаю его взгляда, когда он касается губами моего лица.

– Спасибо, детка.

К счастью, он ни о чем не догадывается. Я сама себя накручиваю, но это еще не достигло другого побережья. Пока.

Однако, сам того не зная и определенно не желая, он подает мне идею. Как я раньше до этого не додумалась?

Дон Жуан. Изменить мужу с Дон Жуаном, что может быть естественнее? У меня есть его визитка, стоит только позвонить ему по поводу картины, я ведь собиралась… Мы вполне можем встретиться. Он мог бы прийти в галерею, но… Нет, позавтракать вместе. Так будет лучше, спокойнее.

– Я не верю! Ты действительно намереваешься это сделать?

Майя морщит нос в знак несогласия. Вначале она, должно быть, подумала, что из– за пережитой обиды я предалась пустому разглагольствованию. Но, понимая теперь, что я готова перейти к делу…

– Хочешь переспать с типом, в которого даже не влюблена? Кстати, не представляю, как бы ты могла влюбиться, совсем его не зная.

– Я видела его один раз. Для некоторых этого хватает.

В сказках – да. В книжках Фицджеральда. В фильмах с участием Богарта. Но в реальной жизни? Существует ли она, эта первая искорка, говорящая: «Я тебя люблю, займемся любовью прямо сейчас и прямо здесь, на кухонном столе, под вторую часть Седьмой симфонии Бетховена – я обожаю Бетховена – трахаться под него просто фантастика, какой ритм: забери меня, женись на мне, заставь исчезнуть мир вокруг нас, потому что на этом прекрасном острове будем только мы…»? Существует ли она на самом деле?

– И как ты за это возьмешься? Позвонишь и скажешь: «Поздравляю, вы выиграли! Выбраны из сотни претендентов на то, чтобы провести ночь с… – разражается смехом, – самой горячей владелицей галереи в Париже, Клео Л. Тессанже»? – Молчу. Майя продолжает: – Или так… Позволишь ему пригласить тебя позавтракать вместе под деловым предлогом, и… – она прерывает фразу противным иканием, проливает воду из стакана на мой диванчик, – посреди завтрака, между грушей и сыром, отложишь столовые приборы и скажешь: «Вообще– то работа меньше всего меня сейчас волнует. Я здесь потому, что… люблю вас!»?

Неплохо. Я улыбаюсь. Майя вытирает глаза шелковым платочком. Оранжевым.

– Представь, Клео, это действует безотказно. У меня есть клиентка, она журналистка и к тому же известный репортер, аккредитованная в Ватикане. Пока я занимаюсь ее таксой, она мне все про себя рассказывает. И последний раз она призналась, что ее слабость – начальники крупных предприятий. И чтобы их закадрить, она напрашивалась позавтракать с ними под предлогом, что хочет взять интервью. Посреди завтрака она, потупив взор, сообщала им, что втрескалась по уши. По ее мнению, это действует стопроцентно!

– Сначала я продам ему картину.

Майя смотрит на меня лукаво, но с восхищением.

– Ну, тогда… Если ты сможешь ему еще и картину всучить! Браво!

Картину– то продать я сумею. Вот остальное – проблематично. В моем– то возрасте. Я уже не первой свежести, мало занимаюсь спортом, ляжки и ягодицы уже недостаточно упруги. Когда я сажусь, на животе появляются складки, а грудь с потерявшей эластичность кожей при наклоне вперед падает, как мужские яички после эякуляции. В одежде я еще могу скрыть свои недостатки. Но обнаженная, как часто хлестко замечает Майя, это еще как посмотреть…

– Ой– ой– ой!

– Что ты сказала?

– Нет, ничего… Я просто пыталась представить первое свидание. Я стара уже для таких выкрутасов, ты не считаешь?

– Возраст тут ни при чем! Посмотри на меня, почти в сорок лет у меня множество первых встреч. Нет, что странно в твоем случае, это сам подход.

Иду варить кофе. Пока я несу чашки, подруга продолжает свою утомительную речь. Бесконечную.

– Я понимаю еще, если бы ты хотела отомстить своему мужу. Но в этом случае надо сказать ему об этом, или чтобы он узнал, а как раз этого ты и не хочешь!

– Ни в коем случае!

– Но заводить любовника, просто чтобы попробовать, тут уж действительно я тебя не понимаю. И даже… готова поспорить, что ты не сделаешь этого!

Доказываю ей обратное: беру визитку Дон Жуана и прямо на ее глазах набираю номер. Оставляю сообщение, попросив его перезвонить, упоминаю Бехлера, но ни слова об остальном. Кладу телефон. Кажется, я начинаю развлекаться.

Марк выходит из ванной весь мокрый и голый. Следуя за ним по следам, оставленным на ковролине, застаю его на кухне, глотающим чай на скорую руку. Кладу ему на плечи полотенце:

– Вытрись, а то поскользнешься.

Смотрит на запястье, хотя еще не надел часы.

– Мне надо бежать. В девять часов я встречаюсь с одним швейцарцем, который делает потрясающие фотографии. Хочу, чтобы он издал у нас книгу. Но с тех пор как он начал продаваться в Японии, ему просто проходу не дают.

Энергично растирается полотенцем и отправляется за одеколоном в комнату, откуда выходит через несколько минут в безупречном костюме, белой рубашке, небесно– голубом галстуке с качающимися на ветвях кенгуру. Волосы еще не высохли. Он обнимает меня. От него хорошо пахнет.

– Давай где– нибудь встретимся и позавтракаем, детка?

Я могла бы ответить «да», что мне мешает? Однако с волнением в голосе отвечаю:

– Нет, не сегодня. Я завтракаю с одним неприятным клиентом.

Глаза выдают меня. К счастью, у Марка нет времени, чтобы обратить на это внимание. Он мимолетно целует меня в губы, хватает свои вещи и бросается вон из квартиры.

– Тогда до вечера!

Я не в состоянии ответить – настолько сильно ощущение, что я его предаю. Машу рукой в сторону двери.

До вечера.

Дон Жуана зовут Ральфом. Мы встретились в бистро «Камло» на улице Амло. Там превосходная кухня и нет меню, а скученность столиков служит своего рода препятствием для излишней близости клиентов. Идеальное место для первого свидания. Я уже сижу за столиком, когда он входит. На него смотрят – похоже, здесь хорошо его знают. На лице видны следы макияжа. Он только что с генеральной репетиции.

– Hi, there![34]

Непонятно, почему я краснею, услышав его голос. Неуверенно жму протянутую руку.

– Привет!

– Итак, как насчет Бехлера? Отметим это!

Зовет официантку по имени и заказывает вино.

Так рано я никогда не пью. Естественно, об этом умалчиваю. Ральф наполняет мой бокал вином «Корнас» производства «Коломбо» – как тут устоять? – и чокается со мной.

– За нас, Клео! За все картины, которые вы мне продадите, и нашу дружбу!

Пью. Облизываю губы, не сводя с него глаз. Улыбаюсь. Он берет салфетку и вытирает полоску, оставленную вином, с моей губы. Я вздрагиваю.

– Без усов вы намного лучше… – Приблизившись, он наклоняется ко мне: – Расскажите о себе, Клео.


– You first…[35]

Когда он не в отъезде, то живет в Нью– Йорке, между Мэдисон– авеню и Пятой авеню. С малых лет влюблен в современное искусство, с тех пор как дедушка подарил ему игру – огромные кубы, которые, если поставить их в правильном порядке, образовывали слово «LOVE».[36] Кубы поставили возле их загородного дома в Мартас– Виньярд. И запретили на них залезать. Он лишился игрушки, зато открыл для себя Индиану. А также приобрел страсть, которая более его не покидала. Второй страстью стала музыка.

– Вот так. Когда я не пою, я охочусь за произведениями искусства, которые намерен присоединить к своей коллекции. Похоже на одержимость Дон Жуана с его женщинами.

Интересно, он что, специально об этом заговорил? Протягивает мне руку помощи? Улыбка. Тысяча мелких морщинок в уголках глаз. Две ямочки.

– К несчастью, Клео, я так мало бываю дома, что даже не могу их повесить. – Смеется. – Мне недавно удалось– таки повесить картину Флейвина, которая находится у меня уже полгода. О'кей, я сэкономил на лампах! Одному Богу известно, сколько придется ждать бедному Бехлеру до того, как я найду для него место. Если только не оставлю его здесь, в студии… – Наклоняет бутылку. – Еще вина?

Я не успеваю отказаться – он уже наполнил мой бокал. Развеселившийся, будто ему только что удалась шутка, Ральф берет меня за руку. У него удивительно миниатюрные ладони, слишком маленькие для такого широкоплечего мужчины, но мягкие и теплые… Настоящие руки Дон Жуана.

– А вы? What about you?[37]

Вздрагиваю от неожиданности. Убираю руку, подношу к глазам и поглаживаю ресницы. Потом естественным жестом снова помещаю ее под его ладонь.

– Папа был фотографом. Мама не работала, так как он постоянно был в разъездах, и она его сопровождала.

Я неисправима. Меня просят рассказать о себе, а я говорю о папе. Удастся ли мне когда– нибудь от этого избавиться?

– Галерея… Муж считает, что она нужна мне для развлечения, но… Это – мой единственный способ существования. И возможность избавиться от моей фамилии.

– Change it![38] Возьмите фамилию мужа…

Я думала об этом.

– О нет! В издательском деле Марк так же известен, как мой отец – в фотографии. Иными словами, я нахожусь между Сциллой и Харибдой.

– Anyway! You're doing a pretty good job! Tell me…[39] – Поглаживает подбородок. Легкая небритость вполне соответствует персонажу, которого он олицетворяет. – Кстати, по поводу Бехлера, что заставило вас изменить решение?

– Мне захотелось снова вас увидеть.

Удивленная собственным признанием, я молчу. Он наклоняется через стол:

– Вы счастливы, Клео?

Что на это ответишь? Наверное, не очень, иначе меня бы здесь не было. Но мне очень приятно в его компании. Ральф встает, подавая мне руку.

– Пойдемте. Выпьем по чашечке кофе у меня дома.

Теперь о студии: когда Ральф бывает в Париже, он живет в квартире, представляющей собой нечто вроде «минималистского объекта»[40] в сотню квадратных метров на последнем этаже дома на улице Турнель. Наружная застекленная дверь выходит на балкончик, висящий между двумя крышами, крошечный, но с паркетом из тикового дерева, подушками, гамаком, даже фонтанчиком, покрытым мхом.

В то время как он готовит кофе, я для приличия осматриваюсь. Узнаю маленького кузнечика Жермена Ришье, рисунок Венэ и еще один, Кальдера.

– А! Любуетесь моими покупками?

Он передо мной, я чувствую сильный запах арабики и чего– то пикантно– сладкого, теплого, неуловимого. Это, должно быть, его запах. Аромат сгущается, когда он касается губами моего виска. «Аби руж»?

– Пойдем на балкон?

Садится на подушки, потягивается, словно кошка на солнышке. Улыбается. Нажимает кнопку пульта. «Размышления» из оперы «Таис». Целует внутреннюю часть моего запястья. Я вздрагиваю. Как дурочка, трясусь от страха. Подмышки становятся влажными, немного кружится голова. Когда он, ничего не говоря, заключает меня в объятия и начинает поглаживать мне грудь, мозг паникует: на свету будет заметен проклятый целлюлит и то, что белье не подобрано в комплекте. Я не умею пользоваться презервативом. Но он так нежен, что ему удается справиться с моей робостью.

В то время как он на пике блаженства, я ничего не чувствую. Думаю о Марке. И плачу.

– Клео, Клео, Клео… Что мы делаем? You're so sweet…[41]

Тронутая его тоном, таким искренним, я прижимаюсь к нему. Проводя пальцем по каждой черточке моего лица, Ральф спрашивает:

– Это впервые?

Я понимаю, что он хочет поговорить о Марке. И не решаюсь признаться из страха показаться смешной, что я в этом деле новичок.

– Будем считать, что это в первый раз…

Не придав значения нюансу, – возможно, он просто не поверил, – Ральф натягивает на нас хлопчатобумажное покрывало.

– У вас есть немного времени, чтобы побыть со мной?

Я улыбаюсь. Мне нравится, что он спрашивает меня об этом и продолжает называть на вы. Не то, что во всяких мелодрамах, где герои, стоит им переспать, сразу переходят на ты. Обняв Ральфа, положив голову ему на грудь, в запахах секса и «Аби руж», я засыпаю. В сказочной неге.

Сплю недолго. Жаль. Едва осмеливаюсь сделать движение, чтобы посмотреть на часы. Ральф переворачивается, и я, воспользовавшись этим, встаю.

– Клео?

– Мне нужно в ванную комнату.

– Чистые полотенца висят над ванной.

Открываю кран до отказа. Теплые струи воды пробуждают мое тело от бесчувственности. Понемногу начинаю осознавать абсурдность ситуации. Я беру на себя инициативу, приглашаю на завтрак мужчину, которого рассматриваю как возможного любовника чисто в экспериментальных целях. И с этого момента теряю над собой контроль, а он делает за меня всю работу… Приведя меня именно к тому, чего я хотела. Правда, в своем темпе, отличном от моего. Слишком быстро. С другой стороны, дело сделано.

Когда я одеваюсь, мне кажется, что я все еще ощущаю запах Ральфа на своей одежде. А вдруг Марк почувствует его? Нужно переодеться.

– Ральф? – Сидя на корточках перед ним, слегка трясу его за плечо. – I have to go![42]

Он приподнимается, опершись на локоть. Волосы растрепаны, лицо сонное, как у ребенка.

– Уже?

Поглаживаю мочку его уха.

– Мы можем еще встретиться…

Ни вопрос, ни утверждение. Что– то среднее. У Ральфа растерянный вид.

– О'кей! Я позвоню вам.

– Нет. Я сама позвоню. – И чтобы оправдаться: – Знаете, муж…

Раздосадованный, он произносит:

– Но если я захочу поговорить с вами, Клео? Мне уже вас не хватает! – Улыбается.

Это уж слишком. Он явно преувеличивает.

– И вообще, я клиент!

Хитрец. Он только что нашел решение, которое устраивает обоих.

– Хорошо. Тогда созвонимся.

Обнаженный, встает и идет проводить меня до дверей.

– До скорого свидания, моя Таис. – Его рука обвивает мою шею. – До очень скорого.

* * *
Спустившись вниз, я включаю мобильный. Три непринятых звонка. Один и тот же номер. Марк пытался со мной связаться.

– Куда ты пропала?

Пронесло: в его голосе нет ни капли подозрительности. Только нетерпение. Нужно проявить изобретательность.

– Я была в «Опере»… За кулисами. Дон Жуан настоял, чтобы я зашла его проведать.

– Кто? Этот певец?

– Я продала ему Бехлера.

Тишина. Потом:

– Ты могла бы предупредить, что ужинаешь с Дон Жуаном! Я бы устроил слежку! – У меня влажные ладони. Марк разражается смехом: – Шучу, детка! Через час заканчиваю. За тобой заехать?

– Отлично! Мне как раз нужно повесить картины. Поможешь?

Не дав ему возможности ответить, вешаю трубку, влетаю домой, чтобы нацепить джинсы и рубашку, оставляю вещи в химчистке и захожу выпить кружечку пива в местное кафе, где полно народу и накурено, с целью избавиться от запаха мыла… который в шесть часов вечера явно вызывает подозрения. Жизнь стала сложной.

Я вкусила запретный плод. Волнение в ожидании встречи, страх не понравиться, быть недостаточно красивой, не сказать то, что он хочет услышать. Такое чувство, что все поставлено на кон при невозможности определить, что же представляет собой это «все». Дрожащие руки, когда я беру стакан или чашку. Слова приходят на ум не так, как хотелось бы: в другом порядке они имеют другое значение. Темные пятна от пота, все эти проявления жизни тела, которое есть не что иное, как сочетание гормонов, не поддающихся какому– либо контролю. Посредством таких «приливов» оно передает сообщение, невозможное для формулировки: «Мы здесь для того, чтобы совокупиться». И еще эйфория от нового запаха, который узнаешь по оставленному шлейфу или нюхая одежду… а потом ищешь во всех укромных местечках собственного тела. В него погружаешься, в нем теряешься и избавляешься от него лишь с помощью тщательного мытья. Он очень опасен. И речи быть не может о том, чтобы принести его в дом, дома – свой законный запах, наш запах. Так что приходится хранить его в памяти, вспоминать о нем, пряча улыбку. В первую очередь речь идет о сексе. К этому все и идет, но когда это случается, спрашиваешь себя: «Зачем?» Даже грустно, что все произошло так быстро. Путешествие намного приятнее пункта назначения. Говоришь себе, что можно все начать снова, что в следующий раз будет лучше. Но будет ли он, следующий раз? Так в твою жизнь входит новое чувство – страх больше не увидеться.

– А как насчет того, что находится ниже пояса во всей этой истории?

У Майи навязчивая идея насчет секса, особенно когда речь идет о других людях.

– Как обычно.

– Лучше, чем с Марком?

– Нет. Обычно. Не отстает.

– В чем тогда смысл?

– Во всем остальном.

Майя не понимает. В отличие от меня.

Находясь в галерее, я часами слушаю второе действие второго акта оперы «Таис». И не спускаю глаз с телефона. Музыка оживляет ощущения, пережитые на балконе дома на улице Турнель: кофе, «Аби руж», руки Ральфа, обещание увидеться снова. Улыбаюсь помимо собственной воли. Чуть не плачу. Необъяснимо. Никаких обещаний не было. Телефон молчит. Я запрещаю себе звонить. И отправляюсь в магазин, чтобы купить себе кружевное белье: стринги и бюстгальтер. Розовое. В крайнем случае порадую Марка.

Я должна позвонить. Нет, он должен. Я? Он? Мы на этот счет не условились. Может, он ждет моего звонка. Даже не пришел за своей картиной. А если она ему больше не нужна? Я уже была готова вернуться к рассудку, избавиться от томления мидинетки и позвонить, чтобы узнать, когда он намеревается забрать своих ангелочков, но в это время на мобильном высветился его номер.

– Hi, there…[43]

– Неу…[44]

И ничего больше. Тишина. С обеих сторон чувствуется неловкость. Спрятавшись за щитом своих профессиональных обязанностей, я делаю первый шаг.

– Что насчет картины?

Ральф смеется:

– Ах да, картина…

Еще ни в одном «да» за всю мою жизнь мне столь явно не слышалось «Черт возьми!».

– Риск картину! It's a done deal.[45] Увидимся в двенадцать…

Фраза не заключает в себе ни императива, ни вопроса. Увидимся в двенадцать. Точка. Где?

– В студии.

– Позавтракаем потом?

– У меня мало времени… В постановке кое– что поменяли. Я должен вернуться к двум часам.

Значит, не позавтракаем.

– See you there![46]

Повесил трубку. Надо же, какая самоуверенность! Можно подумать, что роль переходит в его личную жизнь, или, наоборот, он так хорош в этой роли, потому что таков по сути. Обольстительный мачо. Чувственный диктатор. Дон Жуан собственной персоной покидает сцену и выходит на волю. И этоработает!

С неожиданно легким сердцем я, непонятно отчего, порхаю по галерее, убивая тот час, что отделяет меня от свидания. В туалете подвергаю себя драконовскому осмотру, заштукатуривая все, что только можно замазать с помощью косметики. Потом нахожу, что у меня вид старой куклы, и стираю нанесенный с таким усердием макияж, оставив лишь немного пудры, чуть– чуть розовых румян и прозрачного блеска для губ. Мое лицо больше не выносит гламура. Во всяком случае, не среди бела дня.

Включаю автоответчик, сигнализацию, закрываю галерею и бодрым шагом семилетней девчушки направляюсь в сторону Бастилии. Вовсе не для того, чтобы позавтракать или выпить чашку кофе. Без какой– либо иной причины, кроме как броситься в пасть волку, не являющемуся моим мужем.

Невероятное ощущение. Преодолев собственную цензуру, я будто повзрослела.

* * *
Второй раунд с Ральфом оказался более содержательным. Во– первых, он открыл мне дверь в черном шелковом пеньюаре. Во– вторых, даже не поздоровавшись, – впрочем, он сделал это по телефону, – он жадно завладел моими губами, носом, ресницами…

– Ве11е figlia dell'amore![47]

Влажными губами Ральф шепчет мне на ухо слова, доносящиеся из динамиков музыкального центра:

– Schiavo son de'vezzi tuoi…[48] Растягивает слова. Итальянский заставляет меня трепетать. Его рот. Тише продолжает:

– Con un detto sol tu puoi…[49]

Тише. Еще тише. Прочь от избитых путей.

– Le mie pene consolar…[50]

Представить невозможно, какое это блаженство, когда тебя щекочут языком между пальцами ног. Новая эрогенная зона на большом пальце. Моя рука ползет по его животу вниз.

– vieni et senti del mio cor…[51]

Я сдаюсь.

– Il frequente… Palpitar.[52]

Да. Секс как единственный способ самовыражения. Половые выделения вместо росписи.

Чистокровная лошадь под седлом жокея. Пересекает финишную отметку. Смесь силы и благородства. Мне это нравится. Я не думаю о Марке. Не думаю о Ральфе. И тем более о Верди. Я думаю о себе. О себе. Победительнице.

Когда все заканчивается, Ральф приносит мне стакан сока. В другой руке держит что– то, а после с нежностью кладет мне на живот:

– Возьмите, Клео, я купил вам цветок!

Меня захлестывает волна нежности, он наклоняется и целует меня в подмышку. Оба улыбаемся. Сжимаем руки, и он подносит мою ладонь к губам. Снова улыбаемся.

– I got to go.[53]

Он исчезает в ванной комнате, выходит оттуда одетый и еще мокрый. Я любуюсь лежащим на моем животе розовым бальзамином в крошечном горшочке. Такая хрупкость после столь неистовых перипетий. Ральф льет на него немного минеральной воды и промокает пальцем капельку, смешанную с землей, которая остается на моей коже.

– Чао, Джильда! Когда будете уходить, просто захлопните дверь!

Улетел.

Риголетто тоже замолчал. Невыносимая тишина. Отсутствие Ральфа, который заполнял собой пространство, для меня болезненно. Я принимаю душ и убегаю.

* * *
– Теперь ты разводишь растения?

Марк возникает передо мной, словно статуя Командора. Я не заметила, как он подошел.

– Правда, забавный? Я купила его… на распродаже у набережной.

После виновности, утаивания теперь еще и ложь. Она не уменьшает первой, но служит второму. Но Марк ни о чем не догадывается. Стоя передо мной, он играет прядью моих волос, загибая ее за ухо.

– Знаешь, детка, ты прямо светишься! От тебя исходит… внутренняя радость. Я давно не видел тебя такой!

Осторожно! Тело выдает меня. Лицо. Поведение. Я знаю Марка. Он сейчас спросит, что повлекло за собой такие изменения.

– Это пчелиное молочко. Я была такая измотанная, что решила принимать витамины.

Обнимая Марка за плечи, я одариваю его лучезарной улыбкой.

– Ты действительно находишь, что я стала лучше? Это так приятно!

Сколько времени он не делал мне комплименты? Марк замечает волоски в подмышках, целлюлит, обвисший живот, это да. А еще прыщи. Но до сих пор мое внутреннее сияние было ему безразлично. И тем не менее муж хвалит мою внешность после двенадцати лет совместной жизни! Я польщена. Счастлива.

– Ты с кем– нибудь встречаешься?

Вздрагиваю.

– Да нет же, ни с кем я не встречаюсь!

Теперь удивлен он. Бросает на меня странный взгляд.

– Я по поводу витаминов: ты встречаешься с доктором, диетологом?

Идиотка. Сумасшедшая. Такими вот поспешными ответами и выдают себя.

– Нет, зачем?

Глажу его по спине. Нужно установить физический контакт. Поддерживать связь. Сделать усилие.

– Знаешь, детка… У тебя вроде бы получается, но… Лучше все– таки, чтобы этим занимался профессионал.

Я смотрю ему в глаза. Не могу определить, поверил он или начинает в чем– то сомневаться. Марк улыбается, прижимает меня к себе, целует. Нежно. Чувствуя себя комфортно в его теплых объятиях, я испытываю отвращение к собственной двуличности.

– Пойдем ужинать?

Я чувствую зверский аппетит. Ничего за день не съела.

– Мне нужно кое– что закончить, а потом… я не очень голодна.

Не осмелюсь провести пару часов с ним вдвоем в ресторане. Еще слишком рано. Пребывая во власти воспоминаний о Ральфе, которые я хочу удержать, сберечь и лелеять в полном душевном спокойствии, я ощущаю потребность в одиночестве. Необходимо дать рассудку время на то, чтобы переключиться с одного объекта на другой, при этом никого не предав. Марк имеет законное право на мое внимание, но на данный момент я не готова ему его предоставить.

Мне нужен промежуток в несколько часов между близостью с двумя мужчинами.

– Ладно. – Огорченный голос, плечи опущены. Он раздосадован. – Тогда я иду домой. Встретимся там.

Чтобы загладить свою вину, я целую его.

– До скорого, Марк! Я люблю тебя.

Он почти восторженно смотрит на меня, вдохновленный. Улыбается.

Я с удивлением ловлю себя на мысли: насколько же легко быть стервой!

Через час я уже вхожу в квартиру. Час – это компромисс, который я себе позволила, чтобы дать флюидам моего любовника испариться, и в то же время не насторожить мужа. Прийти позже было бы неблагоразумным. Оставаясь один слишком долго, Марк начнет задумываться, задаваться вопросами. Однако у него есть особенность, которая сегодня сослужит мне неплохую службу: Марк абсолютно уверен в себе, у него никогда не было и намека на ревность. И мне совсем не хочется ее вызывать.

Не успеваю вставить в дверь ключ, а Марк уже открывает ее. Протягиваю ему бутылку калифорнийского шардоннэ, купленного в винном магазине рядом с домом. Он улыбается. Забавно. Будто я, придя в гости, приношу вино. Я так никогда не делала – обычно мы заказываем вино у производителей напрямую. Секунду я раздумываю, не совершила ли ошибку: не добавила ли я своим спонтанным жестом уверенной в себе женщины новых подозрений? К счастью, нет. Марк снова улыбается, довольный моей инициативой. Она внесла некоторую пикантность в нашу повседневную жизнь.

– Как вкусно пахнет!

– Спагетти вонголе. Я не сомневался, что их запах заманит тебя домой!

Открываю вино и протягиваю ему бокал. Наши пальцы встречаются.

Во время ужина Марк рассказывает мне, как провел день. Когда мы едим десерт, он расспрашивает меня о том же, я сажусь к нему на колени. Видя, что он смотрит на меня с вожделением, я расстегиваю платье, не мешая ему упасть на пол.

Потрясающий эффект от пчелиного молочка.

Лежа в постели, я пишу эсэмэску Ральфу с пожеланием спокойной ночи.

Как в машине, так и пешком все дороги ведут меня к Бастилии. На улицу Турнель. В половине случаев я делаю крюк. В надежде увидеть Ральфа. Я не наивная дурочка. И не собираюсь обманываться. Он начинает занимать слишком много места в моей жизни.

– Ты меня слушаешь?

Стоящая передо мной Майя выражает нетерпение.

– Что?

– Слушаешь, что я тебе говорю в данный момент? Готова поспорить, ты не сможешь повторить! – Зеленые глаза мечут молнии. Она ненавидит рассеянных собеседников. – К тому же ты ничего не ешь.

Я неубедительно перебираю листья шпината в тарелке. Дверь ресторана открывается, я оглядываюсь. Черный силуэт высокого мужчины. Мне кажется, что это Ральф. Но я ошиблась.

– Хочешь, повторю свои слова: «Ты влюбилась».

– Да нет…

Почему я отрицаю очевидное?

– Точно тебе говорю!

– Неправда. И вообще я не понимаю, как ты можешь это утверждать, если ничего не смыслишь в людях!

Напрасная агрессия. Досадую на себя. Но Майя хорошо держится.

– Может, и так, но это не важно. Ты, девочка моя, ведешь себя как животное!

Она с ума сошла. Я смотрю на часы. Через тридцать пять минут я буду с Ральфом.

– Ты слушаешь меня?

Я спрашиваю себя, как меня угораздило пригласить ее позавтракать.

– Ты ведешь себя как самка ньюфаундленда в горячке.

Хочет задеть меня.

– Гормональный взрыв виден невооруженным глазом.

Не хватало только, чтобы меня накручивали. Осталось двадцать девять минут. Вытаращенные глаза подруги требуют ответа.

– Ну и что?

Смеется:

– Ничего. Просто смешно видеть тебя такой, вот и все.

Смешно? Это словечко, вылетевшее из круглого оранжевого ротика, заставляет меня улыбнуться. Она продолжает говорить, смакуя обидные эпитеты. Взволнованная, потряхивая длинными кудрями, она легонько хлопает меня по плечу:

– Ну, иди. Пора. Я заплачу по счету.

Под столом надеваю туфли. Встаю. Чмокаю Майю в лоб и убегаю.

– Береги себя!

Звоня в дверь Ральфа, я успеваю забыть о ее последнем наставлении.

Тело и душа. В этом вся проблема. Я бросилась и душой и телом в объятия Ральфа. Неспособная, как любая женщина, отделить секс от рассудка, который приводит в движение сердце, заставляя его уступить под напором любви. Изобретая такие доводы, чтобы оно не смогло устоять. И вот я уже пленница своих ощущений, которые мой мозг квалифицирует как любовь со все большей настойчивостью.

Так, значит, Майя права? Наверное, я действительно влюблена. Я смотрю на мужчину, спящего рядом. Да. Скорее всего. По моей шее стекает слезинка.

– Are you crying,[54] Клео?

Глядя на меня, даже не открыв глаз, Ральф почувствовал, что я плачу. Может, по вздрагиванию моего тела за его спиной. Я кручу головой в знак отрицания, но слезы наплывают безудержно. Он опять растрогал меня.

– No, no, no, no…[55]

Опершись на локоть, он вбирает губами влагу моих глаз.

– I love you,[56] Клео.

Заключив меня в объятия, он вновь овладевает мной. Раздавленная тяжестью его тела, почти отделившись от своей плоти, я продолжаю лить слезы.

«I love you, Клео».

Нужно уходить. Вернуться к супружескому очагу, к Марку. Жаль, что мы не можем больше времени проводить вместе. И никогда не сможем. Наши четко организованные жизни не оставляют места для отклонений. Взаимные обязательства, распорядок. Есть мужчина, который меня ждет. Я в большей степени, чем Ральф, остаюсь недоступной. И мне приходится отчитываться.

Шесть часов. Марк скорее всего уже начал меня искать. Ральфу через полтора часа предстоит петь.

– Придете послушать?

– Куда?

– В «Оперу». Хотите побывать на сегодняшнем спектакле? – Мне бы очень хотелось. Но как украсть этот вечер, не встревожив или не ранив мужа? Догадавшись о причине моих колебаний, Ральф добавляет: – Вы можете прийти с ним.

Лицо, по которому ничего невозможно понять. Почувствует ли он себя неловко, увидев меня рядом с Марком – живым доказательством непрочности нашего союза? Мне не по себе, и я пытаюсь по его глазам угадать смысл его предложения. Равнодушие? Нет, в это я поверить не могу, особенно после сегодняшнего дня. Значит, вызов. Склонность к риску. Примерить себя к другому самцу, чтобы заполучить сердце самки. Очевидно, в роли соблазнителя, имея за плечами сценический опыт, он может быть весьма убедительным. От Марка останется горстка праха. Но пожалуй, время для таких битв еще не пришло.

– Спасибо, нет. – Пытаюсь улыбнуться. Покорная. Домохозяйка. – Я не могу… Не сегодня. – Ненавижу себя. Какая дура! Пытаюсь лукавить: – Может быть, в другой раз.

Я ищу его руку и сжимаю ее. Только бы он не оскорбился, только бы не стал требовать большего. Без грубости, но твердо Ральф убирает руку. Расстроен?

– As you like, Elizabeth.[57]

Элизабет – это любовница и мачеха Дона Карлоса, жена короля Испании. Невероятная история. Я не люблю намеков, но он, должно быть, действительно разочарован. Целует мои волосы.

– So long, my angel…[58]

Он быстро прижимает меня к себе. Я снова завладеваю его рукой, когда мы прощаемся у дверей.

– Я… я…

– Скажите!

Его глаза умоляют. Приходится закончить фразу:

– Я люблю вас, Ральф.

– I know…[59]

– Сейчас… больше всего на свете.

* * *
По дороге домой я продолжаю осмысливать все те слова, которые мы успели сказать друг другу. «I love you, Клео». Так по– детски, и в то же время если это признание сделано зрелым человеком, оно содержит целую гамму чувств. Потому что взрослому приходится наступать на свое «я», превозмогать страх оказаться смешным, брать на себя риск одностороннего признания. Ребенку на это наплевать! В нашем возрасте отмеряешь семь раз, прежде чем отрезать. Во всяком случае, со мной это так.

Я решаю заскочить в галерею и прийти в себя среди полотен. Выпить чаю или пропустить стаканчик? Часок, чтобы перейти от одного к другому, мне не помешает. Войдя, я обнаруживаю на автоответчике сообщение от Марка: «Привет, детка, твой мобильный не отвечает, хочу предупредить тебя, чтобы ты не ждала меня к ужину – я встречаюсь со швейцарцем. Увидимся дома. Чао!»

Я отказала Дон Жуану, хотя и умирала от желания. Из уважения к браку. И все для того, чтобы в очередной раз убедиться: Марк не утруждает себя излишней щепетильностью! Я в бешенстве. Хватаю телефон.

– А, детка! Наконец– то, где ты пропадала?

– Нигде. Мог бы предупреждать, когда не приходишь ужинать!

Задыхаюсь от ненависти.

– Что я и сделал. Жаль, не смог связаться с тобой пораньше.

– Ты же понимаешь, я могла иначе распорядиться своим временем! – Мой голос дрожит от ярости. – Мне тоже нужно встречаться с людьми… с коллегами…

– Я никогда не запрещал тебе видеться с коллегами!

Тон становится напряженным. Следует сбавить обороты.

– Из уважения к тебе я этим не злоупотребляю, потому что для супружеской пары очень важно проводить больше времени вместе. Иначе зачем все это?

Рыдаю. Ситуация выходит из– под контроля. Голос Марка становится мягче. Спокойнее.

– Перестань, детка. Ты слишком нервничаешь, должно быть, устала… Возвращайся домой, прими теплую ванну, выпей стаканчик вина. Можешь поставить диск с «Дон Жуаном»…

Ненавижу его! Из вежливости даю ему закончить фразу и кладу трубку. Не сказав ни слова. Пытаюсь дозвониться до Ральфа, но без особой надежды. В это время он уже гримируется. Десять гудков, он не отвечает. Естественно. Приговорена провести вечер у телевизора. Я действительно очень глупа.

Кстати, я замечаю, что я ни на миг не задумалась о том, чем же на самом деле будет заниматься Марк сегодня вечером. Я ни на секунду не усомнилась в его объяснении, впрочем, довольно невразумительном: «Я встречаюсь со швейцарцем». Было время, когда я не только потребовала бы больше информации, но и мучилась бы всю ночь, воображая наихудшие варианты. Но тут… ничего.

Никаких расспросов. Никакой ревности. Будто распорядок дня мужа стал мне абсолютно безразличен. Действительно ли это доверие? Или новая форма равнодушия?

Марк больше не интересует меня.

Но я не собираюсь его бросать.

И вот теперь– то, кажется, он начинает любить меня все сильнее и сильнее.

Цветы. Каждые два дня я получаю по букету. Их приносят в галерею. Фиалки, ромашки, маргаритки. И без имени отправителя. Будто и без того ясно, кто он. В первый раз я подумала, что речь идет о Ральфе, и это доставило мне огромное удовольствие. Новая тайна завораживает меня. Но когда я у него спросила, выяснилось, что он здесь ни при чем. Поскольку я имела дело с артистом, я стала настаивать – вдруг он меня разыгрывает? Смеялась, подтрунивала над ним. Тут, мол, нечего стесняться: цветы дарить – верх галантности и это ни в коей мере не уменьшает его мужественности. Но он разозлился. Попросил прекратить расспросы. Это не он. И точка.

Я совершила двойную ошибку. Настаивая, я в самом деле его рассердила и к тому же подняла неприятную для него тему: кто– то другой посылает мне цветы.

В постели мы больше об этом не говорим. Но когда я собираюсь уходить, он протягивает мне букет тюльпанов:

– Это от меня.

По его насмешливому виду я понимаю, что он не забыл о нашем разговоре. И что тогда сказал правду.

Но в таком случае кто?

Ответ я получила пару часов спустя: красный от смущения Марк, стоящий около вазы, полной пионов.

– Детка, твои цветы прекрасны! От кого они?

Сказать, что я задаю себе тот же вопрос, было бы неосмотрительным, это могло разбудить спящего дракона. Попытаюсь выкрутиться.

– Конечно же, от тебя, любовь моя!

Цвет его лица теперь на два тона интенсивнее, чем у пионов. Он подходит ко мне и крепко обнимает.

– Как тебе это, детка? Муж, который после двенадцати лет совместной жизни все еще посылает тебе цветы?

Я целую его, чтобы не пришлось комментировать. Слегка, в губы. Ничего не чувствую при этом. Абсолютно. Или скорее… я разочарована. Разочарована, что мне их посылает не тот человек. Пионы казались бы мне восхитительными, будь они от Ральфа! Все, что связано с Ральфом, намного лучше остального. Часы, проведенные с ним, намного ярче. Его тело намного приятнее, поцелуи намного жарче. Голос более чарующий. Марк не выдерживает сравнения. Марк – Лепорелло, тогда как другой – Дон Жуан. Марк всегда здесь, под рукой, в моем распоряжении. Ральф же, напротив, намного более недосягаемый и желанный. Марк лишь делает вид, а Ральф действительно что– то собой представляет.

– Ты необъективна! – говорит мне Майя, поглощая миндальное печенье.

Протягиваю руку, чтобы заполучить несколько штук, не приняв в расчет прожорливость своей подруги. Ничего, даже крошки не завалялось, и я остаюсь с пустыми руками, ощущая огромную потребность в сахаре и какао.

Майя, оценив ситуацию, подает знак девушке в белом фартучке, и та приносит нам новую порцию. Одной рукой беру долгожданное миндальное печенье, а другой отодвигаю тарелку на значительное расстояние от подруги.

– Могла бы поделиться хотя бы одним!

– Подожди. Я должна восстановить справедливость. Потом и тебе достанется.

– Ты очень любезна! Давай сюда!

Не в силах устоять, она хватает печенье и улыбается. С полным ртом.

– По отношению к Марку ты несправедлива. Не стоит приписывать своему мужу кучу всяких пороков только потому, что у тебя любовник.

– Но мне с ним скучно! Если хочешь знать, он противный… по сравнению с Ральфом… Полный нуль. Неинтересный.

– Подумать только, цыпонька моя, в течение двенадцати лет тебя все устраивало!

– Не с кем было сравнивать!

Потому что я запретила себе это. Ведь муж – он на всю жизнь. В горе и в радости. И то, что я считала его достоинствами: обходительность, мягкость, независимость, – оказалось лишь предпосылками для его недостатков. Обходительность, мягкость, независимость. Мне они так наскучили! Если бы не эта история с сумочкой, я скорее всего никогда не стала бы искать на стороне. Осталась бы в своем теплом брачном гнездышке навсегда, не задаваясь какими– либо вопросами. Но появилась сумочка. А с ней и потеря доверия к мужу. Теперь есть Ральф, которому удалось пробудить во мне дремавшие инстинкты. Хуже всего, что двенадцать лет я прожила в розовых очках своей повседневности, ничего не замечая.

В таком случае мне следует уйти? Сбросить защитный кокон брака. Чтобы пойти – куда? Уйти, просто чтобы уйти, – это не решение. Бесцельно шататься в почти сорокалетнем возрасте, как Майя? Нужно быть сумасшедшей, чтобы сделать такой выбор. Уйти к Ральфу, может быть?..

– О чем ты думаешь, рыбонька?

Голос подруги вырывает меня из оцепенения.

– Не знаю… Трудно объяснить.

Уйти… но Марк любезно подает мне завтрак в постель. Встает, чтобы сходить в булочную, – не ту, что рядом, а другую – в десяти минутах ходьбы, – поскольку там лучшие круассаны. Мои любимые. Уйти, когда он вот уже в который раз проигрывает диск с первым актом «Дон Жуана» (эта версия не самая хорошая, особенно после того, как я услышала оперу с участием Ральфа). Уйти после того, что он теперь восхищенно посвистывает, когда я покидаю галерею, потому что считает меня красивой, хорошо одетой, блистательной. Я же нахожу его неотесанным. С некоторых пор он считает необходимым рассказывать мне, как прошел его день, даже не представляя, насколько мне на это наплевать, к тому же у него каждый день похож на предыдущий. Все. Меняются только даты. Уйти, хотя отныне он желает меня так сильно, что едва может дышать. В особенности, когда он спрашивает, люблю ли я его. Провалиться сквозь землю, уйти навсегда? За неимением любви я испытываю к нему определенную нежность. Не хочу его ранить. Поэтому лгу. Да. Я люблю тебя – Ральф. Уйти?

– О чем задумалась, детка?

Я задумалась о том, что я собираюсь уйти.

Майя не согласна со мной. На этот раз она оставила свои суетливые движения и выражается пафосно. С огромной серьезностью.

– Шутишь?!

– Вовсе нет. Мне надоело, я чахну. Хватит, я смываюсь.

Как будто это так просто!

– Но еще слишком рано! Ты его едва знаешь!

– Достаточно, чтобы понять: именно с ним я хочу дожить до пенсии.

Моя непоколебимость оставляет ее равнодушной.

– А ты уверена, что твой Дон Жуан примет тебя с распростертыми объятиями? Не сдрейфит ли он, увидев, как ты выгружаешься на его территории со своими манатками?

– Я приеду налегке.

– Ты никогда не задумывалась, почему он выбрал тебя, именно тебя?

– Потому что он меня любит!

Майя пожимает плечами и продолжает:

– Знаешь ли ты, почему по статистике замужние женщины легче находят себе любовников, чем одинокие? Именно потому, что они замужние. Отсутствует риск привязаться или заиметь навязчивую партнершу.

Навязчивую? Никогда Ральф не сочтет мое присутствие навязчивым! Майя обхватывает голову руками, закрывает глаза. Она размышляет, ее кудри падают на стол.

– Ты с ними говорила об этом?

– С кем?

– С Марком, с Ральфом. Ты им что– нибудь говорила?

– Нет.

Мысль о том, что мне придется сказать Марку о своем уходе, ужасает меня.

– Отлично. В таком случае, деточка моя, советую сначала обеспечить себе тыл.

Молчу.

– Поговори с Ральфом, как он на это посмотрит.

Я не сомневаюсь в Ральфе, но вынуждена признать, что моя подруга права. Если Ральф по какой– то причине не захочет иметь меня в качестве постоянной спутницы, может, мне придется пересмотреть свое решение. Было бы крайне неосторожным пренебречь этим советом.

– Представь, что, если он не согласится?

Этого мне совсем не хочется представлять.

– Ты же не собираешься оставаться одна? В твоем возрасте…

Смотрю на нее. Неожиданно ставшая очень серьезной, Майя берет меня за руку:

– Знаешь, это вовсе не смешно. Каждый раз, как встречаешь мужчину, тебе кажется, что он тот самый… Потом снова и снова… У тебя же есть нечто постоянное, сложившееся… Кто– то, с кем можно поговорить, отправиться в путешествие. Партнер для игры в карты, наконец!

Она встряхивает головой, чтобы избавиться от нахлынувшей грусти. Много раз я слышала эту печальную исповедь. Сожаление? Воспоминание о связи, которая того не стоила?

– Поступай как хочешь, Клео. Только ни в коем случае не оставайся в одиночестве.

В уголке глаза Майи появляется слезинка. Растроганная, я встаю и обнимаю ее. Приникнув головой к волосам подруги, я пытаюсь ее успокоить:

– Ты не одинока, Майя. Я с тобой. И всегда буду рядом.

Улыбается. Мужчины приходят и уходят, а подруги остаются…

* * *
Дрожу как осиновый лист. Ральф накрывает меня одеялом и прижимается к моей спине, чтобы согреть. Сказал, что любит меня.

– Вы опять дрожите, Клео…

– Ральф…

Он только что признался мне в любви. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Как вы посмотрите на то, что мы будем проводить… – Сложно закончить фразу. Удастся ли точно выразить мою мысль? – Больше времени вместе?

Он рассеянно гладит меня по волосам.

– You mean… holidays?[60]

– Да, отпуск… Но не только…

Рука повисла в воздухе. Он, судя по всему, не понимает.

– Мы могли бы просыпаться по утрам… вместе.

Улыбаюсь. Ральф приподнимается:

– I don't get it…[61]

К моему великому удивлению, он встает и начинает расхаживать взад– вперед по комнате, словно лев в клетке. Его лицо, обычно такое спокойное, оживляется гримасой. Останавливается. Думает. Отказываясь верить своим глазам, я понимаю, что последует «нет».

– Клео…

Стоя передо мной, он дотрагивается до своего горла.

– А Марк?

Марк. Это все, что он может мне сказать? Однако до последнего момента существование моего мужа его не очень– то заботило. Я встаю, подхожу к нему, целую в мочку уха и беру его за руку, усаживая на кровать.

– Look,[62] Ральф…

Он качает головой:

– No…[63]

– Mark is out…[64]

Продолжает качать головой:

– No, no, no. No!

Он почти прокричал это. В оцепенении я убираю прядь, упавшую мне на лицо, чтобы разглядеть выражение его лица.

– No, Клео. Не бросайте мужа… Только не из– за меня. У нас все было так прекрасно, но…

«Было»? «Но»? Этих двух слов достаточно, чтобы меня убить. Я готова сгореть от стыда. Прячу глаза, уже полные слез. Ральф сжимает мои запястья:

– Вы слишком увлечены мной, Клео. Это опасно.

Потоки слез струятся у меня по щекам. Голова непроизвольно поворачивается в разные стороны в знак отрицания. Я не могу поверить.

– Давайте на том и остановимся… Пошло все к черту. Пустота.

– В Нью– Йорке… у меня жена… и двое детей…

При этих словах его глаза светятся нежностью.

Я понимаю, что никогда уже не смогу быть рядом с этим мужчиной. Как настоящий джентльмен, Ральф протягивает мне бумажный платочек и обнимает, чтобы успокоить.

– Послушайте, Клео, мы пережили столько прекрасных моментов вместе. Вы станете одним из лучших моих воспоминаний…

Зачем тогда все прекращать? Потом он говорит, пытается найти аргументы, чтобы меня утешить, а мне хочется исчезнуть в его объятиях. Навсегда.

– My little french girl…[65]

Он тихонько отстраняется. Я глубоко вдыхаю запах его тела, волос, последнее ощущение аромата «Аби руж» и осознаю, что я, как и он, пытаюсь оставить себе «воспоминания». Затем быстро одеваюсь и возвращаюсь домой.

Марк застает меня принимающей ванну с лавандой. Он подходит, садится на край и гладит меня по лбу.

– У тебя был неважный день, детка?

Трудно его разубеждать: у меня глаза красные, как у кролика.

– Хочешь все мне рассказать?

Я качаю головой, и он протягивает мне полотенце. Не задавая вопросов, Марк энергично растирает меня, высушивает волосы, брызгает туалетной водой и одевает, словно куклу. Затем, обнимая меня за плечи, выводит на улицу.

– Пойдем выпьем по стаканчику.

Подчиняюсь. Подстраиваюсь под его шаг, не отдавая себе в этом отчета. Мое сердце разбито.

Заботливость Марка раздражает меня.

Однажды возле площади Бастилии мне показалось, что я увидела Ральфа. Сзади. Когда тот человек обернулся, оказалось, что я ошиблась. Со мной в последнее время такое часто случалось. Знакомый силуэт, голос, запах. Ральф все еще жив в моей памяти.

Я не держу на него зла. Мы пережили нашу связь каждый по– своему. Вот и все. Я почти поверила в большую любовь, но для него все было просто приятным времяпрепровождением. Если он и не любил меня по– настоящему, то по– своему любил те минуты, которые мы проводили вместе.

Я осознала свою ошибку. Из наших мимолетных встреч я пыталась создать что– то прочное, в точности похожее… на мои отношения с Марком. Перейти от одного брака к другому.

Какой в этом смысл?


Здравствуйте. Я видела вашу рекламу, и меня заинтересовала лакированная серая сумочка, примерно…

Но что я делаю? Звоню, чтобы узнать, сколько стоит подарок мужа? С той же импульсивностью, которая заставила меня позвонить в магазин, кладу трубку.

Однако остается сон. И огромная сумма в распечатке остатка на нашей кредитной карточке. Потом – конверт, он лежит здесь, на письменном столе, не давая мне покоя.

– Привет, детка!

Марк стоит за моей спиной. Я не заметила, как он вошел: муж передвигается неслышно, словно кошка. Он целует мои волосы, от него приятно пахнет.

Я смотрю на этого высокого, улыбающегося парня со светло– карими глазами, веселого, нежного, возможно ВИНОВНОГО, НО беззаботного.

Конверт притягивает меня как магнит. Достаточно лишь вскрыть его, чтобы вес пошло прахом. Не отводя глаз от мужа, тоже улыбаясь, я беру его…

…рву и кидаю в мусорную корзину. Марк не шевельнулся. Я напоследок обхожу галерею и выключаю свет.

– Пошли ужинать?

Идем под руку к площади Вогезов, в наш любимый ресторан.

Жизнь продолжается. Жизнь прекрасна!

Примечания

1

Кто верен одной, с другими жесток…

(обратно)

2

Лоренцо да Понте (1749–1838) – итальянский поэт, автор либретто к операм на музыку Моцарта: «Женитьба Фигаро»(1786), «Дон Жуан»(1787) и «Много шума из ничего» (1790). – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

3

Не откажетесь от чашечки кофе? {англ.)

(обратно)

4

«Воскресенье, Понедельник», картина американского художника Дональда Бехлера (род. в 1956 г.).

(обратно)

5

Простите… Этот маленький ангелочек – Воскресенье, а второй – Понедельник (англ.).

(обратно)

6

У меня уже есть один земной шарик дома… (англ)

(обратно)

7

Какова ваша последняя цена? (англ.)

(обратно)

8

Образ жизни (лат.).

(обратно)

9

Лови день (лат.).

(обратно)

10

Я закрыта… (англ.)

(обратно)

11

Много шума из ничего! (англ.)

(обратно)

12

Вы понимаете… (англ.)

(обратно)

13

Я скажу вам одну вещь (англ.).

(обратно)

14

Следовательно… (англ.)

(обратно)

15

И еще… (англ.)

(обратно)

16

Брюзга… (англ.)

(обратно)

17

Хорошо смеется тот, кто смеется последним! (англ.)

(обратно)

18

Теперь (англ.).

(обратно)

19

Очень плохо… Черт! (англ.)

(обратно)

20

До свидания (англ.).

(обратно)

22

Что это? (англ.)

(обратно)

23

Привет! (англ.)

(обратно)

24

Неплохо… (англ.)

(обратно)

25

Я имею в виду… (англ.)

(обратно)

26

До свидания! (англ.)

(обратно)

27

Подлинная груда (англ.).

(обратно)

28

Корнель «Сид», акт 3, сцена 3.

(обратно)

29

О Господи! О Господи! (англ.)

(обратно)

30

Вон (англ.).

(обратно)

31

Я восхищен! (англ.)

(обратно)

32

Это великолепно… Просто великолепно! (англ.)

(обратно)

33

Просто сделай это (англ.). – Таков слоган фирмы «Найки», вошедший в двадцатку лучших слоганов XX века.

(обратно)

34

Привет! (англ.)

(обратно)

35

Сначала вы… (англ.)

(обратно)

36

Любовь (англ.)

(обратно)

37

Как насчет вас? (англ.)

(обратно)

38

Поменяйте ее! (англ.)

(обратно)

39

Как бы то ни было. У вас отличное занятие! Скажите… (англ.)

(обратно)

40

В минималистском искусстве – конструкция сознания, воплощенная в материале.

(обратно)

41

Ты такая сладкая… (англ.)

(обратно)

42

Мне надо идти! (англ.)

(обратно)

43

Привет… (англ.)

(обратно)

44

Привет… (англ.)

(обратно)

45

К черту… Это дело решенное (англ.)

(обратно)

46

Увидимся там! (англ.)

(обратно)

47

Прекрасная дочь любви! (ит.) Здесь и далее слова из оперы Верди «Риголетто».

(обратно)

48

Я – раб твоих прелестей… (ит.)

(обратно)

49

Одним своим словом ты можешь… (ит.)

(обратно)

50

утешить мои страдания… (ит.)

(обратно)

51

Приди и почувствуй биение моего сердца… (ит.)

(обратно)

52

Частое… Биение (ит.)

(обратно)

53

Мне нужно идти (англ.).

(обратно)

54

Вы плачете (англ)

(обратно)

55

Нет, нет, нет, нет… (англ.)

(обратно)

56

Я люблю вас {англ.)

(обратно)

57

Как вам будет угодно, Элизабет (англ.)

(обратно)

58

До свидания, мой ангел… (англ)

(обратно)

59

Я знаю… (англ.)

(обратно)

60

Вы имеете в виду… отпуск? (англ.)

(обратно)

61

Я не понимаю… (англ.)

(обратно)

62

Послушай (англ)

(обратно)

63

Нет… (англ)

(обратно)

64

Марк вне игры… (англ)

(обратно)

65

Моя маленькая французская девочка… (англ)

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***
  • Композиция № 1
  • Композиция № 2
  • Композиция № 3