Избранное. Том 1. Философия культуры [Георг Зиммель] (pdf) читать постранично, страница - 3

наслаждения им
совершенно безразлично. Достаточно, если черты, предложен­
ные созерцанию, позволяют нам вчувствоваться в душу, кото­
рая способствует созданию их единства. Так и душа филосо­
фа, которая нужна нам для единения его высказываний, — лишь
функция самих этих высказываний, лишь символ их связи и
пребывает в совсем иной сфере, чем историко-психологическая действительность философствующего человека.
При переоценке внешней стороны жизни возникновение
философии смешивается с самой философией. Что Кант со­
здал именно это, а не какое-либо иное учение, мы бы психоло­
гически поняли, если бы генезис его душевной жизни был нам
полностью известен, — его к тому же часто смешивают, к сожа­
лению, с жизненными «обстоятельствами», т.е. с тем, что толь­
ко окружает жизнь, не совпадая с ее внутренними движениями
и с фатумом ее характера; но объективная связь и значение
этого учения требуют совершенно иного типа и иной направ­
ленности понимания, — подобно тому как оценка пригодности
и красоты какой-либо утвари совершенно не зависит от знания
технических приемов, посредством которых она была изготов­
лена. Творение Канта и есть «личность» Канта, ибо только в
нем он единственный и несравнимый, а отнюдь не в его так
называемых личных условиях жизни, которые он разделяет с
бесчисленным множеством людей и которые, следовательно,
являются именно тем, что не составляет личность в человеке.
Опуская, следовательно, эти обстоятельства, поскольку они

ничего не привносят в фактическое или всемирно-историчес­
кое значение его учения, которое нас здесь только и интересу­
ет, я все-таки начинаю изложение как бы с личного, но отнюдь
не биографического момента, составляющего общую черту уче­
ния Канта.
В обычном понимании кантовская философия характеризу­
ется как исследование душевных сил человека, в результате
которого деятельность и значение интеллекта ограничиваются
с трех сторон. Во-первых, оно лишает интеллект наивно утвер­
ждаемого им права познавать вещи вне чувственного мира:
существование Бога, бессмертие души, нравственную свобо­
ду, смысл и цель мира как целостности, пребывающие за его
механизмом. Мост к внеэмпирическому прокладывает лишь
моральная воля человека; ибо для того чтобы наша мораль не
осталась фрагментарным подступом, не связанным с бытием
вообще, ей необходимы такие дополнения и удовлетворения,
которые эмпирически, т.е. посредством рассудка, не могут быть
найдены. Лишение интеллекта второго права е пользу вопи
совершает ценность жизни. Из функций интеллекта, направ­
ленных только на познание данного, наше бытие не может об­
рести ценность; обрести ее оно может лишь посредством тех
энергий, с помощью которых мы господствуем над материа­
лом вещей. Наша жизнь может иметь только ту ценность, кото­
рую мы сами ей даем; а дать ее мы можем только в практичеком волении, а не посредством познания, содержания которого
и способность к которому даны нам независимо от нас. И нако­
нец, предметом познания для интеллекта служит исключитель­
но чувственное явление вещей, только их образ в нас, а не их
внутреннее, существующее для самих себя бытие. Лишь в од­
ном пункте оно нам доступно — в нашей деятельности, которая
является не воспринимающей, а творческой, т.е. свободной.
Следовательно, лишь когда мы действуем, мы действительно
есть мы сами; когда же мы хотим познать себя, мы схватыва­
ем лишь образ нашего бытия. Тем самым решающая духовная
направленность кантовской системы, ее центральный интерес
обращены как будто не на мышление, а на воление. Таким об­
разом, в кантовское учение ввели более или менее радикально
такую, саму по себе весьма интересную, основную тенденцию:
мысленное исследование бытия не ради мыслей, а потому, что
практическая деятельность, понимаемая Кантом как главная
объективная проблема жизни, представляет для него и субъек­
тивный интерес, господствующий в качестве последней инстан­
ции над его мышлением

Мне это представляется совершенно неправильным. Кант и
его система совершенно интеллектуалистичны, его интерес,
проявляющийся в содержании его учения, заключается в сле­
дующем: показать, что значимые для мышления нормы значи­
мы во всех областях жизни. Его философия полностью окра­
шена тем, что в ее основе не лежат страсти или чувства, я бы
сказал, не лежат инстинкты, присутствующие у Платона и Эпи­
кура, у Плотина и Бруно, при внимательном вглядывании даже
у Спинозы и Гегеля, не говоря уже о Фихте и Шопенгауэре.
Это — философия, вышедшая из рассудка, правда, из рас­
судка совершенного, а не ограниченного рассудка прежнего
рационализма. Мощь логического мышления проявляется здесь
тем более суверенно, что она не повторяет несостоятельную
рационалистическую попытку с самого начала вытеснить ос­
тальные душевные энергии.