Я сам свою жизнь сотворю… Лепестки сакуры. Белый город [Геннадий Вениаминович Кумохин] (fb2) читать постранично, страница - 3

предателей и бандитов. Особенно жестокими, по его словам, были украинские националисты — бандеровцы.

После окончания войны и в период оккупации нашими войсками части Германии, отец некоторое время был комендантом небольшого городка. Однажды к нему пришел местный коммерсант и попросил продать ему цистерну спирта, которая стояла поблизости на железнодорожных путях.

— Херр коммерсант, — ответил ему отец, — вы предлагаете мне деньги, но не представляете, что я буду делать с ними в нашей стране. Я могу предложить вам этого спирта ровно столько, сколько вы сами прямо сейчас можете выпить. И ни глотка больше.

Помню, как однажды под настроение он спел мне песенку из того времени:

Комм, паненка шляфен,

Морген будет брод.

Нечего бояться:

Сделаем аборт.

Мои будущие родители познакомились в голодном 1947 году в западно-украинском городке Каменец-Подольский, куда война забросила театр, в котором работала моя будущая мама, и где отец, боевой офицер, проходил курсы переподготовки пограничников.

За две недели до выпуска офицеров начали обучать танцам.

Партнершей отца оказалось хрупкая от постоянного недоедания, неунывающая танцовщица, которая содержала на свою зарплату родителей и безнадежно больного сына.

Через десять дней после знакомства отец сделал своей партнерше предложение.

Он уже знал о назначении начальником заставы на сухопутной советско-турецкой границе.

— Никаких богатств я тебе не обещаю, но еды будет вдоволь, — сказал отец, который всегда говорил только правду.

Не стал он и скрывать, что на родине, в Павлово-на-Оке у него осталась неразведенная жена, жить с которой он не собирался, и, как потом выяснилось, с маленькой дочерью. Он расписался с ней сгоряча, после короткой побывки домой, в пылу застолий не разглядев, какой стала после многих лет разлуки девушка, которая когда-то, еще задолго до войны, ему нравилась.

Застава отца находилась в Марадиди, и я, разумеется, ее совершенно не помню.

Российские пограничники размещались в этом районе вплоть до 2008 года. По некоторым сведениям, Саакашвили уступил часть спорной территории близ села Кирнати, которое зарегистрировано как место моего рождения, Турции.

Отец рассказывал, что в горах неподалеку от заставы водилось множество диких кабанов, мясо которых приятно разнообразило небогатый рацион пограничников.

Встречались также и медведи. Во всяком случае, я помню себя играющим на шкуре добытого отцом косолапого.

Зимой выпавший снег укрывал заставу многометровым слоем, так что для того, чтобы попасть из казармы в столовую, солдаты копали тоннели.

Насчет питания отец оказался прав. Ягоды в горах произрастали в изобилии, и скоро в крепкой горбоносой молодице, собирающей на склоне дикий виноград или спускающейся на лошади в расположенный совсем неподалеку Батуми, было не узнать прежнюю изможденную танцовщицу.

Рождение сына мои родители встретили с радостью. Мама — потому что боялась, что и второй ее сын окажется таким же безнадежно больным, а отец от души был горд своим первенцем. Встречая из роддома любимую жену, он подарил ей … петуха, а затем поднял меня голенького над головой, и я щедро окропил его рыжие «буденовские» усы и белый парадный китель.

Этот случай отец будет помнить до конца своих дней. И в последние мгновения жизни, когда у него уже началось недержание, он еще пробовал шутить, и, думая, что перед ним я, а не внук, сын моей сестры Сергей, произнес понятную только нам двоим фразу:

— Вот сейчас мы с тобой квиты.

Как-то раз в Марадиди в отсутствие отца маме позвонили из комендатуры.

— Вы только не волнуйтесь, — сказали ей, — но Вашего мужа задавила машина. Кажется, насмерть.

На самом деле отец отделался сравнительно легко: переломом ключицы и неделей в госпитале. А дело было так. Врач, а, может быть, даже главврач больницы в Тбилиси, грузинка, только что купила себе легковую машину и поехала прокатиться по городу. На пути у нее оказался отец, с которым они были даже шапочно знакомы. Потом отец рассказывал:

— Я влево, и она влево, я вправо, и она вправо.

Машина сбила его и протащила за собой еще метров десять. Впрочем, для всех эта история закончилась благополучно. Особенно для меня. В два года я заболел дизентерией, лежал в больнице и был уже совсем плох. Отец, который сдавал для меня кровь, говорил, что я уже не мог громко говорить и только шептал. Меня спасла та же врач, которая недавно чуть не угробила отца. Она достала пенициллин, первый антибиотик, который был тогда большой редкостью.

Совсем маленьким я настолько привык видеть вокруг только военных, что, по словам мамы, говорил, глядя на человека в форме:

— Это дядя.

А на человека в штатском:

— Это не дядя.

Как и все дети, я временами вел себя неважно. Однажды я совсем вывел маму из себя и в ответ она замахнулась на меня.

— Ну вот. Родила меня, воспитала меня, а теперь бьёшь! — выдал ей кроха.