Фантаст Джакомо Леопарди [Анна Ринонаполи] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Фантаст Джакомо Леопарди

Ровно пять минут в дезинфекционной, пред­писанный правилами фиолетовый халат с золотой каймой и европейским гербом на нагрудном кармане, над которым красуется большая позолоченная буква Н, и, наконец, коллек­тивная зарядка под просторным искусственным куполом, где кондиционированный воздух остается теплым и прозрачным. Эроальдо Банкони спортивной походкой пересек двор и на­правился к коллегам.

Внезапно он остановился. Голубые цветы на клумбе совсем поблекли: нужно сказать техническому директору, чтобы он срочно сменил поставщиков пластифлоры — уже не впервые фиалки и незабудки блекнут, не простояв и месяца.

Он придирчиво осмотрел пальмы и пинии, которые ничем не отличались от настоящих деревьев. Впрочем, ему редко приходилось видеть живые деревья. Летом он неизменно уча­ствовал в методических конференциях: щедрые суточные по­зволяли почти месяц держать жену и сына на даче под целеб­ным куполом Пайдеи, где обычно проводились общеевропей­ские конференции, но потом вся семья неизменно возвраща­лась в Милан. А в городе отдыхать можно было только в двух комнатушках, куда все же поступал очищенный воздух, или в пластифлорном парке, настолько переполненном, что там трудно было дышать.

Ученики входили в классы под наблюдением преподавате­лей-пенсионеров. Эроальдо направился в учительскую. Он по­дошел к своему столику, повернул ручку, и на экране появи­лось расписание: урок в третьем классе, два урока во втором, «окно» и урок в первом. Превосходно. Теперь взглянем на развешанные по стенам ежедневные методические разработки, одинаковые для всех параллельных классов. Он нажал кнопку класса «Дзета»; на экране зажглись названия уроков. Первый урок: Кг-совр 71; второй урок: Кн-карточка 49; третий урок: Д-ДА; пятый урок: Кгэ-фильм 85.

Вынув из шкафов учебные материалы, он уложил их на те­лежку. Затем присоединился к коллегам, выстроившимся в коридоре в ожидании первого звонка, который неизменно раздавался ровно без десяти девять.

— Идет, идет!

Староста третьего класса «Дзета» следил, когда он появит­ся, выглядывая из-за двери; заметив преподавателя, он спря­тался, снова высунул голову, вежливо поздоровался, выхва­тил тележку, подал Эроальдо красную карточку с фамилиями отсутствующих и попросил подписать ее. После этого он приготовился выслушать приказания учителя, радуясь, что остальные ученики отчаянно ему завидуют.

— Сегодня у нас Кг-совр 71. Думаю, вы и сами знаете, что это означает — урок культуры, грамматическая часть. А потом мы просмотрим пояснительный фильм, — сказал Эроальдо.

Староста поставил на магнитофон кассету с уроком 71, сел на место и, пока преподаватель заполнял рабочую карточку, вместе с другими учениками прослушал запись лекции. Затем ученики повернулись на своих стульчиках и просмотрели фильм.

— Все ясно? — спросил Эроальдо. — Если кто-то чего-нибудь не понял, он может днем еще раз посмотреть и прослушать этот урок на семинаре культуры.

Класс недовольно зашумел. Эроальдо прекрасно понимал, что ни один мальчишка не захочет пойти на дневные уро­ки— ведь это необязательно. Такое отношение к занятиям раз­дражало заведующую учебным сектором, но ничего не поде­лаешь; возможно, в ее времена мальчишки занимались боль­ше и серьезнее.

Когда Эроальдо вошел во второй класс, ему бросилось в глаза, что ученики сильно возбуждены: они со дня на день ждали контрольную работу.

Улыбаясь, он успокоил их — это же очень просто: Кн-карточка 49, даже элементарно! — и велел раздать карандаши и бланки, а сам стал заполнять карточку-образец для вычис­лительной машины.

— Все готовы? — Эроальдо посмотрел на электрические на­стенные часы, выждал, пока стрелка встанет точно против де­ления, и подал сигнал. Ученики принялись за работу. Онвзглянул на карточку-образец. Ничего страшного: то же, что и месяц назад. На этот раз все должно пройти благополучно, даже заведующая учебным сектором не придерется.

В соответствии со строго научным методом ежедневную программу, одинаковую для всех параллельных классов, со­ставляли в начале учебного года — плохие результаты контрольных работ вынуждали преподавателей повторять проверку. Если же был неудачен общий итог, то созывался педагоги­ческий совет, который принимал решение изменить план лек­ций. Только совету было предоставлено это право.

Карточка предлагала ученикам три вопросника, по десять пунктов в каждом, на основе учебных фильмов по истории средних веков, просмотренных в течение триместра. В первом из них были такие вопросы: применялись ли в средние века металлы (да или нет)? Где применялись: в домашнем хозяйст­ве, для украшения храмов, в военном деле (нужное подчерк­нуть)? Для второго необходимо было помнить кое-что из пройденного: кто такой Барбаросса — папа, император, кондо­тьер (нужное подчеркнуть)? Наиболее трудным был третий вопросник— настоящее испытание способностей: ученику да­валось пятьдесят баллов для оценки средневековой цивилиза­ции:


наука (оценить по 50-балльной системе)…………………….

религия (оценить по 50-балльной системе) ……………..

питание, гигиена, литература…………………………………….


Эроальдо Банкони тоскливо вздохнул и вспомнил, что обя­зан следить, чтобы ученики не списывали друг у друга: непо­нятно, почему в Италии не пользуются методом профессора Гольденкаца? Как всегда, несмотря на научную постановку де­ла, итальянская школа оставалась в плену ложного гуманиз­ма. Мысль о применении роботов в учебном процессе роди­лась еще в двадцатом веке, но реформаторам пришлось вы­держать упорную борьбу с косностью педологов, считавших вполне логичным и закономерным, что жалкий преподаватель всегда бывает погребен под лавиной тетрадей. Однако в конце концов наука восторжествовала: исчезли устаревшие письмен­ные работы — их заменили ласкающие взор зеленоватые кар­точки, специальные комиссии аккуратно подготавливали те­мы для вопросников, а успехи учеников стали оценивать вы­числительные машины. Прошло целых три столетия, прежде чем школа полностью избавилась от нелепых анахронизмов. Но разве можно успокаиваться на достигнутом, когда в дру­гих областях науки наблюдается такой прогресс? В Германии профессор Гольденкац открыл образцовую школу. А у нас только небольшая часть молодежи — например, приверженцы партии свободомыслящих — высказывается за полную автома­тизацию, с горечью думал Эроальдо.

Гольденкац наладил преподавание латыни и греческого языка в средней школе с помощью роботов. В центре класса монтировалось особое устройство, связанное с центральным электронным мозгом, а вокруг располагались намагниченные скамейки, которые не давали ученикам поворачиваться без разрешения машин. Само собой разумеется, во время конт­рольной работы ученики обязаны были надевать на голову почти невесомую каску, а она позволяла пресечь любую по­пытку списывания: два хороших шлепка — и плуты немедлен­но унимались.

Электронное устройство само принимало меры против на­рушителей дисциплины, заставляя их (каким образом, никто точно не знал) являться с повинной в кабинет директора. Как пригодилось бы такое устройство во время активных обсу­ждений, особенно для ученика Моранини — этого возмутителя спокойствия!

Прошло полчаса; несколько учеников уже заканчивали ра­боту. Наконец один из них встал, подошел к часам, отметил на карте время и сдал контрольную. Когда все справились с заданием, Эроальдо позвонил. Появился служитель в зеле­ном комбинезоне с эмблемой школы на нагрудном кармане.

— Отнесите, пожалуйста, работы на проверку.

— Слушаюсь, синьор учитель.

Служитель спрятал карточки в конверт, отметил время и вышел.

Эроальдо улыбнулся ученикам.

— Отдохнем минутку,— сказал он. — Послушаем музыку.

Минута, конечно, превратилась в пять — должны же они были дослушать последнюю популярную пластинку до кон­ца. Ученики откинули спинки сидений и устроились поудоб­нее, чтобы без помех насладиться музыкой. Эроальдо нервно пощипывал бородку, которую начал отпускать в преддверии конкурса на замещение вакансий в средней школе. Тем време­нем техник вводил перфокарты в вычислительную машину. «Каковы-то будут результаты контрольной?» Не хватало только педагогических советов накануне конкурса.

Эроальдо попытался сосредоточиться перед активным об­суждением— наиболее сложной и наиболее деликатной ча­стью учебного процесса, приучавшей ребят разумно пользо­ваться свободой. Он предложил классу обсудить просмотрен­ную в прошлый понедельник кинопоэму «Одинокий дрозд»(стихи Джакомо Леопарди, музыка Кеде Сурпопулуса, поста­новка Эджинардо Скарлеттини).

— Синьор профессоре1 ! — крикнул кто-то (к счастью, стены были звуконепроницаемые). — Нельзя ли еще раз послушать тот отрывок, где играют «ча-ча-ча»?

— Что ты имеешь в виду?

— Я помню только музыку, а слова забыл.

— Кажется, там было про Наполеона, синьор профессоре.

— Возможно, это стихотворение «5 мая» Алессандро Ман­дзони?

— Не знаю. Там звучит так: ча-ча-ча-ча! Зачем выдумывают слова? Одна музыка куда лучше.

— Но ведь это кинопоэма! Перестаньте галдеть, поговорим о поэме «Одинокий дрозд». Внимание, включаю магнитофон.

Как знать, может, и получится неплохая свободная дискус­сия, а значит, прибавится поощрительный отзыв в его личном деле.

— Я люблю фильмы о леопардах. Почему вместо них пока­зывают всяких птичек? — протянула одна из девочек.

— А я не люблю. Они слишком шумные!

— Зато там птицы и цветы!

— Нет, слишком шумные!

Как обычно, класс разбился на два лагеря, и каждый твер­дил свое; кассета неумолимо вращалась. Эроальдо смотрел на нее в бешенстве, но остановить не мог: это противоречило Уставу.

— Синьор профессоре! — выкрикнул кто-то из учеников.

В классе стало тихо; это был, конечно, Моранини. Эроаль­до похолодел.

— Синьор профессоре, почему один мальчик стоит в сто­ронке и не хочет играть с остальными?

— Он хочет играть! — возразила другая девочка.— Но снача­ла он хочет нарвать цветов — настоящих, которые можно со­бирать!

— Рвать цветы воспрещается,— вмешался кто-то из ребят.

— Он хочет играть, а его обижают! — и класс снова разде­лился на две враждующие группы.

— Сам виноват!— твердили одни.

— И вовсе он не виноват! — кричали другие.

— Неправда! — повторял Моранини, упорно повышая голос, пока все не умолкли.— Он уходит, потому что все осталь­ные— стадо баранов!

— Моранини! — крикнул Эроальдо, вскочив с места. — Перестань болтать глупости, мораль басни в том, что…

— …все дети одинаковы и должны играть вместе,— хором продекламировал класс. Моранини, уязвленный, сел на место, остальные, громко смеясь, с ехидством смотрели на него.

— Синьор профессоре! — на этот раз голос принадлежал другому его мучителю, самому прилежному ученику, кото­рый подмечал все на свете, даже муху, будто бы залетевшую в комнату.— Синьор профессоре, а у Моранини дома есть кни­ги из бумаги.

Все замерли.

Эроальдо невозмутимо отпарировал:

— Частная жизнь учеников школы не касается.

— У Моранини есть тетрадь из бумаги, он в ней пишет на уроках. Смотрите, он ее прячет!

Уставом это было запрещено: никаких личных книг и те­традей, школа обеспечивает учеников всем необходи­мым — кинофильмами, карточками, магнитофонными запися­ми, диапозитивами. А этот кретин Моранини принес в класс… но кто же теперь пишет в тетради?! В какой допотопной шко­ле встретишь что-либо подобное, спрашивал себя Эроальдо: только в первых трех классах еще пользуются бумагой и руч­кой, хотя профессор Гольденкац давно предложил… И он ре­шительно направился к Моранини, чтобы отобрать тетрадь.

В этот момент прозвенел звонок. Эроальдо. подтолкнул те­лежку и, разъяренный, выскочил из класса. Поспешно спрятав крамольную тетрадь в свой ящик, он прослушал последнюю запись. Так и есть, он не выключил микрофон вовремя, и плен­ка зафиксировала весь шум. Теперь неприятностей не обе­решься.

— Не выпить ли по чашечке кофе? — А, это Бенуччи, самый молодой из учителей.— Что с тобой, Эроальдо?

— Моранини выкинул очередную штучку.

— Я его прекрасно знаю. Учился у меня в классе. Второгод­ник, его давно пора выгнать из школы. Подумать только, ведь его отец — физик-атомщик… иногда и у гениев рождаются де­фективные дети.

— И к тому же они их отвратительно воспитывают. Зна­ешь, моего милого ученика дома заставляют читать бумаж­ные книги и разрешают ему писать!

— Серьезно? Так его нужно лечить; только в сумасшедшем доме психически неполноценные дети еще пишут на бумаге.

— Я уже пытался сделать это под другим предлогом, но директор школы для умственно отсталых детей прямо за­явил, что не намерен его брать: школа и так переполнена. И таких мальчишек становится все больше.

— Ну и времена! — сказал Бенуччи, беря из автомата чашеч­ку кофе. — Просто деться некуда от дураков и дефективных: се­годня, представь себе, я проводил дискуссию по гражданско­му воспитанию. Я рассказывал ученикам об озеленении. Класс буквально умирал со смеху: понимаешь, они думали, что на лоне природы растут лишь искусственные купола!

— Да, скверные времена настали! — согласился Эроальдо, жуя булочку.

— А чем занимаются господа ученые в Институтах для умственно отсталых детей?

— Ровным счетом ничем. Один из них как-то сказал мне, что, если бы не скудное содержание, он бы с радостью прора­ботал там всю жизнь. Он только наблюдает— тоже мне труд! — а ученики читают самые лучшие книги да целыми ча­сами что-то пишут.

Бенуччи невольно взглянул на часы.

— Как же так, ведь…

Но более опытный Эроальдо многозначительно улыбнулся.

— У многих из них коллективное сознание осталось таким же, как триста лет назад.

— Как идет подготовка к конкурсу, коллега? — к ним подо­шла молодая преподавательница Норис. Эроальдо вскинул голову.

— Предстоит трудный бой, уверяю вас,— важно заявил он.

— А что за ерунду вам приходится учить?

— Историю. Всю итальянскую литературу, латынь. И, само собой разумеется, великих писателей-фантастов, да еще надо быть в курсе новейших критико-эстетических проблем.

— Когда же вы успеваете? — засмеялась Норис. Но тут за­звенел звонок. — Ну, мне пора на урок. До свидания.

— А у меня «окно»,— сказал Эроальдо.

— Счастливец. — Бенуччи быстро удалился.


Внеся нарушение в карточку, Эроальдо сунул ее в конверт вместе со злополучной тетрадкой. Затем попытался опустить конверт в голубой ящик для предложений о дисциплинарных взысканиях Однако щель не была рассчитана на тетради. При­шлось вызвать служителя, что лишний раз подчеркнуло всю серьезность проступка.

Эроальдо бессильно опустился в кресло и, облокотившись о стол, уткнулся подбородком в сплетенные пальцы. Необхо­димо сосредоточиться, думать только о предстоящем конкур­се, а не о Моранини; писатели-фантасты, сказал он коллегам; хорошо, если спросят об этом — ведь он прекрасно знает их творчество, но есть и другие вопросы… он просмотрел сотни микрофильмов, реферативных карточек, кинолент, и все же в критике такая путаница… Как же раньше готовили препода­вателей? Нет ничего удивительного, что почти все глубоко за­блуждались. Люди тупели от беспрестанного чтения и писани­ны, но не догадывались прибегнуть к помощи звукозаписыва­ющих аппаратов. К счастью, всю бумажную макулатуру те­перь выбросили на свалку.

Конкурс обещает быть очень трудным, однако подготовка к нему ведется по весьма четким программам: от соискателя требуется глубокое знание истории, итальянской литературы (по 30 карточек и соответствующих фильмов), латыни (10 кар­точек и соответствующих фильмов) и вдобавок всех новых ки­нопоэм.

Многие вопросы Эроальдо знал хорошо, но в некоторых все же немного «плавал».

С латынью у него все в порядке; карточки выучены чуть ли не наизусть, критические работы всесторонне продуманы. Ка­кие же… какие? Да, лучше их повторить. Он стал загибать пальцы. Рудольф Штоппен: «Магия и научные сведения в по­эмах Гомера». Микеле Сапонони: «Триумф науки в «Георгиках» Вергилия». Жан Бабель: «Атомистическая гипотеза Лу­креция». Алексий Кокофис: «Предпосылки реалистического поссибилизма в произведениях Лукиана». Джон Уайт: «Память предков» — «Атлантида» Платона, «Меропид» Теопомна, «Кронос» Плутарха. Ну и названия! Но эти микрофильмы на­глядно подтверждают теорию великого Кампоформа, и их не­обходимо знать.

С короткометражными цветными фильмами по классиче­ской литературе, где снимались лучшие кинозвезды, дело об­стояло проще. Эроальдо прошелся по учительской, мысленно декламируя: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». Ахиллеса играл знаменитый Берт Бум — как чудесно он про­вел сцену с ревущим потоком! Разумеется, это всего-навсего фотомонтаж. Не станет же киноактер, застрахованный на де­сятки миллионов от всевозможных инфекций, подвергаться риску в кишащих бактериями волнах! А появление Венеры, то бишь Елены, хотя нет, сперва показали статую Венеры, знаме­нитую обнаженную Венеру Диомеда… Минутку! Я что-то путаю: ведь Диомед — это античный герой? А еще говорят, что у меня хорошая память… скорее всего это был Диомем или кто-то в этом роде; кому нужны все эти доисторические име­на? А ведь за такую ошибку могут снизить балл. Право же, лучше запомнить, что красавицу Елену играет несравненная Сирена Мока, на которую в профиль — увы, лишь в про­филь— похожа Лидия, потому-то я на ней и женился, а она ровно ничего не смыслит в литературе, только и умеет, что рисовать в детских журналах Гагарина, летящего к старушке Луне. Теперь, когда подписан договор о дружбе с марсианами, можно было бы отправить Гагарина прямо на Марс, не так ли? А вдруг марсиане сочтут подобный рисунок оскорблени­ем? С такими вещами лучше быть поосторожнее, надо преду­предить Лидию.

Итак, что же я сейчас повторяю? Ах, да, «Илиаду» — как она похожа на «Одиссею»! Не понимаю, почему в фильмах о Гомере никогда не показывают разрушения Трои — видимо, это слишком дорогое удовольствие. На учебных фильмах все­гда экономят, ведь школа — та же Золушка.

Раздался звонок на перемену. Теперь его ждут карапузы из первого класса. Они щеголяют в розовых и голубых фартуч­ках и вечно просятся выйти… Черт побери, я же не подготовил фильм 85… Впрочем, нет, подготовил. Это чисто профессио­нальный рефлекс: все было сделано еще утром; я аккуратный, исполнительный, образованный преподаватель, и я должен выдержать конкурс.

Подталкивая впереди себя тележку, Эроальдо добрался до первого класса «Дзета». Установить дисциплину в младших классах было нелегко. Он охотно бы отшлепал этих шалунов, но директор школы в постоянных спорах с заведующей учеб­ным сектором неизменно отстаивал свободу, самовыражение и всевозможные права ребенка.

— Превосходная картина, просто превосходная, мои доро­гие ребятки… — повторял Эроальдо со свирепой нежностью. — А теперь потушим свет и познакомимся с итальянски­ми провинциями.

Наконец музыка заглушила детскую болтовню, чем-то по­хожую на щебет искусственных птиц в ботаническом саду. Хо­рошо поставленным голосом диктор произнес: «Италия — одна из стран европейской федерации…»

— Купола! — закричал весь класс.

На экране возник Турин — центр города затерялся в чаще небоскребов и труб; среди этих железобетонных джунглей по­блескивали купола, защищающие парки, школы и больницы.

Как однообразны все города, размышлял Эроальдо. К сча­стью, люди больше не путешествуют. Ох, уж эти малыши! Они и фильм-то не смотрят. Болтают, вертятся, а потом не смогут заполнить карточки… Когда же звонок? Наконец-то! Нет, мне показалось… А, точно, звонят на перемену.


Быстрота и достоинство несовместимы, но когда за тобой следят фотоэлементы, поневоле становишься изобретатель­ным. И Эроальдо ухитрялся совместить несовместимое: голо­ва гордо поднята, взгляд полон строгости, а ноги еле поспева­ют за стремительно летящей тележкой. Теперь надо осторож­но обогнать других— и поскорей в учительскую. Материал разложить по шкафам, тележку поставить в ряд.

Да, не забыть бы подписать поурочную карточку. Так, кла­дем ее в красный ящик — теперь я свободен. Нет, на панели стола замигала сигнальная лампочка. Эроальдо с ненавистью нажал клавишу прослушивания: «Всем преподавателям куль­туры,— раздался голос робота,— педагогический совет состо­ится в восемнадцать часов. Нажмите кнопку подтверждения».

Проклиная в душе всех и вся, Эроальдо повиновался. Снова зажглась сигнальная лампочка. Что еще? «Синьор Банкони, по окончании педагогического совета вас просят остаться. Будет обсуждаться поведение ученика Моранини. Нажмите кнопку подтверждения».

Эроальдо понуро направился к выходу. Рядом оказался Бенуччи:

— Ну и скучища на этих советах! А у меня как назло весьма многообещающее свидание.

— А мне нужно заниматься. Через семь дней конкурс.

— Ну, ты же голова, это все знают.

— Застегнись-ка. Говорят, на улице смог.

Бенуччи махнул рукой и побежал к метро; прохожие за­крывали носы шарфами, платками и противотуманными ма­сками. Едва Эроальдо остановился, чтобы получше застегнуть пальто, как на него напал мучительный кашель. Проклятый смог! Невозможно жить без очищенного воздуха, а он слиш­ком дорог; вот если выдержу конкурс, куплю противотуманную маску, во сколько бы она мне ни обошлась!

Через час он уже был дома, на окраине города. Пока пропи­танный кухонными запахами лифт поднимал его на 48-й этаж, Эроальдо мечтал о целебном куполе Пайдеи. Преподаватель средней школы тоже имеет право жить там больше месяца; неужели Гольденкац — великий защитник учителей — не на­шел времени заняться жилищной проблемой? Эроальдо ре­шил написать ему; право же, он, свободный европеец, без пяти минут преподаватель средней школы, может себе это позво­лить.

Но едва он вошел в свою маленькую двухкомнатную квар­тирку, как вся его уверенность мгновенно улетучилась. Комна­ты походили скорее на кабинки лифта, а подсобные помеще­ния были просто крохотными. Лидия не успела застелить двухъярусную кровать; Эроальдо заметил это еще из прихо­жей, такой узкой, что нельзя было развести руки, чтобы не упереться в боковые зеркала, скрывавшие стенные шкафы.

В комнате сынишки он оправил постель, но когда стал уби­рать ее в стену, дверца шкафчика, вделанного в койку, внезап­но распахнулась и ударила его по колену; он судорожно опер­ся рукой о стену, но в этот момент сзади откинулась крышка письменного стола и сильно стукнула его. Потеряв равнове­сие, Эроальдо упал на стол, сломал его шарнирные ножки и очутился на полу.

— Ничего себе детские комнаты,— ворчал он, поднима­ясь,— да это настоящие мышеловки. — Уныло созерцая повис­шую столешницу, он подумал: опять расходы, в дешевых квартирах им нет конца.

Эроальдо направился было в спальню, но тут же вспомнил, что с утра ничего не ел. Он придвинул к себе телефон и вызвал домашнюю кухню.

— Что желаете? — спросил неприятный скрипучий голос.

— Комплексный обед типа В, впрочем, нет .— Он повесил трубку. — Прикинем… Конечно, неплохо бы заказать обед типа В, но он обойдется в половину моего дневного заработка. Правда, сегодня педагогический совет, и я могу позволить се­бе такую роскошь.

Он приподнял трубку.

«Нет, я же сломал детский столик. Во сколько это станет? Лучше уж закажу обед типа С и двойную порцию хлеба».

— Обед типа С и двойную порцию хлеба в квартиру 288, подъезд 5.

— Контроль, пожалуйста.

— Я учитель Банкони…

— Контроль, пожалуйста.

Эроальдо положил трубку, через несколько минут зазво­нил телефон:

— Что желаете?

Он повторил заказ.

— Опустите голубой жетон, а затем маленький белый. Бла­годарю вас.

Едва он вытер руки, как зажужжал транспортер. Эроальдо снял тарелки с подноса и быстро проглотил макароны с сы­ром под красным соусом, котлеты с картофелем, четыре бу­лочки и стакан вина, после чего разбил тарелки и поднос и выбросил обломки в мусоропровод. Потом, задерживая ды­хание, выпил два стакана воды, чтобы избавиться от подсту­пившей икоты. Какие овощные супы готовят в Пайдее! Если он сделает карьеру, то, может, удастся… И он побежал к маг­нитофону.


«Ошибка прежней критики» — Эроальдо слушал запись сво­его доклада и одновременно прибирал в комнате — «состоит в подмене слова, иначе говоря, средства и даже, по выраже­нию Роже Кампоформа, «канала передачи» — искусством: это породило путаницу. Никто из моих предшественников, то есть предшественников Кампоформа, не задумывался над примене­нием в критике экономитрического критерия, который дал блестящие результаты в лабораторных условиях… словом, ве­ликий Кампоформ пересмотрел всю историю литературы в со­ответствии с научным или скорее научно-фантастическим по­казателем, описанным в работах… Ах да, я забыл сказать о раз­личии между наукой, научной фантастикой и литературой.

Итак, вначале литературные и научные труды резко отли­чались друг от друга. Но как же классифицировать труды, в которых есть что-то от обеих областей, то есть научную фантастику? Разумеется, сам критерий различия тут не приго­ден, поскольку это понятие расплывчато — разве не может ученый одновременно быть художником, а художник— ученым? Конечно, может! Но традиционная критика, извращая… извращает произведения искусства, отрицая их научную цен­ность. Даже психоаналитическая критика, уже более серьез­ная, хотя и лишенная рациональной методологии, неверно ис­толковывала творчество всех великих писателей-фантастов как результат отчуждения собственного «я».

В итоге эстетика Кампоформа рассматривает искусство как: а) научную популяризацию и историческое отражение одних и тех же научных понятий, б) гипотетизацию возможной ре­альности, будущей или параллельной, в) мемуары предков, следы и признаки которых сохранились лишь в коллективном сознании; художник передает их вернее других, ибо действует подсознательно, г) научную мифологию, то есть раскрытие характера народа или расы в мифологических или романтиче­ских образах».

Эроальдо выключил магнитофон. Да, теорию Кампоформа он знает хорошо, но не мешает повторить ее еще разок.

Наконец в комнате воцарился порядок: он мог сесть, поста­вить магнитофон на стол и сунуть в рот пластисигарету. Еще одна неразгаданная тайна: герои научно-фантастических про­изведений обычно зажигали сигарету, выпускали дым, но не вдыхали вкусный запах. Нет, здесь великие люди прошлого просчитались: подумать только, дымящиеся сигареты… И, вздохнув, он достал кассету классической литературы. До че­го похожи друг на друга все эти кинопоэмы! Как только уче­ники их различают? Кинопоэм чертова уйма, и все они бессю­жетны. Кому, например, нужно изучать какого-то Петрарку, который воспевал Лауру и всяких птичек; ну не смешно ли в 2263 году беспрестанно говорить о птичках?

Вот Данте Алигъери — это совсем другое дело. Прежде все­го речь идет об учебно-приключенческом фильме, цветном и стереоскопическом, фильме совместного производства всех континентов — в нем есть и сюжет, хотя, пожалуй, слишком много действующих лиц. Словом, по Данте он прекрасно под­кован. На экзаменах профессора с коварной придирчивостью задают соискателям вопросы, скажем, такого рода: назовите номер и местоположение стихов Данте о рефракции, отраже­нии, треугольнике, круге и так далее. Он знает карточку на­изусть — здесь его не подловишь. Кроме того, он хорошо зна­ком с новейшими взглядами критиков на проблематику «Бо­жественной комедии».

Так с какой же скоростью летел Данте в рай? Согласно утверждениям самого поэта в первой книге «Рая»,— быстрее молнии. Однако Пирелли совершенно правильно подчеркива­ет, что здесь не может быть и речи о постоянной скорости, по­скольку Данте задерживался на небесных кругах, чтобы побе­седовать со святыми. К этому замечанию Смайл добавляет… а что добавляет, не помню.

…Кстати, что подразумевал Данте под словом «молния»? Общеизвестно, что во времена Данте не знали электромагнит­ных явлений. Возникает вопрос, что имел в виду богоравный поэт: скорость звука, то есть грома, или же скорость света, то есть молнии?

В этом вопросе мнения критиков разделились. Одни утверждают, что Данте преодолел звуковой барьер, а другие доказывают, что он мчался со скоростью, несколько меньше скорости света. Это очень важный вопрос. Подумать только, все исследователи творчества Данте лихорадочно искали «Бор­зую», и до этих почтенных господ даже не дошло, что если бы Данте летел со скоростью света, то, согласно Эйнштейну, его масса превратилась бы в ничто, поэт аннигилировал бы и не смог написать «Божественную комедию», не то что «Борзую».

«До чего же головасты современные критики!» — восхитил­ся Эроальдо, вновь прослушав кассету с записью лекций.

Макс Ривье до того тонок, что я его почти не понимаю. Мо­жет, прослушать эту кассету еще раз? Впрочем, не стоит: об этом меня вряд ли спросят на экзамене. Я хорошо подгото­влен, много занимался, а это, как ни говори, литература про­шлого. Ее, собственно, следовало бы спрашивать в самых об­щих чертах.

Кстати, который час? Уже пять?! Я опаздываю, ведь до Сан-Сиро час езды! Что за блажь строить все школы в центре.

Он заторопился: в городе как на грех смог, переполненное метро, длиннющая улица — наверняка не успеет. Вот наконец и подъезд! Узнать бы, зафиксировал ли его фотоэлемент. А те­перь в дезинфекционную! Ничего не поделаешь, он вошел в Зал заседаний на пять минут позже положенного, его уже ждут, молчат, только укоризненно смотрят, а он сокрушенно разводит руками. Факт опоздания будет, конечно, занесен в его личное дело.

Над собранием как бы господствовал массивный стол, уста­новленный на сцене, слева сидел худой и высокий директор, обладатель римского носа и массивных очков, справа — бело­курая заведующая учебным сектором, инженер-кибернетик по специальности (она даже окончила факультет прикладной ме­тодики), а посередине восседал технический директор — робот, прямоугольный ящик, усеянный сигнальными лампочка­ми и рукоятями, торчащими из прорезей. С помощью экрана, установленного в головной части, он мог безошибочно руко­водить всем техническим аппаратом школы, в которой насчи­тывалось свыше десяти тысяч учеников. «А все же он не заме­тил, что голубые цветы поблекли,— с удовлетворением поду­мал Эроальдо,— своими проклятыми фотоэлементами он фи­ксирует только опоздания педагогов».

Битый час директор произносил речь, как две капли воды похожую на все предыдущие… Неотъемлемая свобода лично­сти ученика… согласно фантапсихологии… непринужденные и все более живые обсуждения… активные уроки, разумеется, в строгом соответствии с фантапарапедагогикой.

Когда он наконец умолк, все дружно подняли руки и еди­ногласно одобрили его доклад.

Затем в течение часа монотонно звучал голос заведующей учебным сектором: карточки, карточки… во втором классе мы дали ту же контрольную по истории, а число ошибок возрос­ло в геометрической прогрессии.

— В арифметической,— поправил технический директор.

В конце заседания все дружно одобрили резолюцию о про­грамме летнего методического конгресса, придержав заодно своих чересчур ретивых коллег, которые пытались было вне­сти какие-то дополнения. Черт возьми, уже восемь часов, а в девять начнется телевизионная программа для взрослых!

Все поспешно разошлись. Эроальдо Банкони, оставшись на­едине с техническим директором в огромном пустом зале, громко вздохнул. Наконец он решился нарушить томительное молчание.

— Почему… почему бы не предложить семье Моранини под каким-нибудь предлогом забрать сына из Школы? Тогда нам удастся сохранить престиж родителей и свой собственный.

— Я подумаю,— сказал технический директор, раздражен­ный тем, что его опередили, и вместе с тем радуясь столь удобному выходу из положения. — Но в ближайшие дни вам необходимо…

— Позволю себе напомнить, что я просил отпуск для уча­стия в конкурсе, и…

— Заявление подано по форме? — прервал его технический директор.

— Очередное затруднение для школы,— вмешалась заведу­ющая учебным сектором (она только что вошла).— Преподаватели слишком увлекаются своей карьерой в ущерб работе.

Двадцать минут девятого Эроальдо наконец освободился; пока он ехал в метро, ужинал, играл с сыном, стало уже позд­но, и повторение конкурсных тем пришлось отложить на завтра.


Мысль о конкурсе не оставляла его ни на минуту. Он все время думал об одном: в школе, в метро, дома, за едой, во сне, даже наедине с женой. Наконец она не выдержала:

— Нет, Дино! Пока ты не сдашь экзамены, я буду спать одна.

— Лидия, дорогая… — он хотел что-то добавить, но сдержался и печально посмотрел на нее.

Лидии стало его жаль.

— Ну, так и быть, послушаю твои откровения. Где же кас­сета?

— Ты имеешь в виду краткую программу? Да, но там пол­но моих замечаний.

— Ах так, не хочешь, чтобы я слушала твою ругань?

— Но, Лидия… ведь рядом ребенок… и потом это непри­лично.

— Ребенок спит. А на приличия мне… — Лидия сделала гримаску, словно собираясь плюнуть, и взяла протянутую карточку. — Ну, готов? Начинай с первого вопроса.

— Спрашивай лучше вразбивку.

— Ладно. Расскажи-ка о рыца… о рыцарских поэмах.

— Так. Рыцарские поэмы восходят к древним народным ле­гендам. Тут явственны следы памяти далеких предков. Как предполагает Гольц, речь идет о борьбе против пришельцев из космоса, но Перелли придерживается гипотезы о войне между кроманьонцами и неандертальцами…

— Я и слов-то таких не слыхала! Для чего тебе вся эта ерунда? Скажи, а латынь ты хорошо выучил?

— Конечно. В латинском языке имеется пять склонений: на а, us, is, us, es.

— Ты два раза сказал на us.

— Но так оно и есть!

— Как же ты их различаешь?

— По родительному падежу. Слушай, родительный падеж оканчивается на ае, i, is, us.

— Ты опять сказал us.

— Ну и что же?

— Ты уверен, что так и должно быть? Почему столько окончаний на us?

— Этого никто не знает.

— Зачем же тогда все это учить?

— Боже мой, Лидия, как ты отстала! Вовсе не обязательно понимать все, что учишь… важно знать научно-фантастиче­ский индекс и выразить свою индивидуальность. Лучше посо­ветуй, как ввернуть что-нибудь из теории Гольденкаца в лю­бой аргумент.

— Сначала объясни мне, что это такое.

— Гольденкац — гений преподавательской автоматики! Ко­роче говоря, он изобрел безупречный механизм, который сам разъясняет, проверяет и исправляет.

— Тогда вы станете просто никому не нужны? И уж, во вся­ком случае, тогда тебе придется сдавать экзамен по киберне­тике.

— Что?! — Эроальдо свесился со своей кушетки и посмо­трел вниз, на кушетку, где лежала жена. Лидия погрозила ему пальцем.

— Сейчас же отодвинься… Ты что, хочешь и кровать сло­мать? И, пожалуйста, ложись с краю. Знаешь, этот твой Гольденкац мне совсем не нравится. Ведь если примут его систему, министру ничего не стоит уволить всех вас или почти всех и при этом сэкономить на жалованье, слышишь? Почему ты молчишь?

— Пожалуй, ты права! И тогда министерство больше не по­шлет нас в Пайдею придумывать новые карточки и кинопо­эмы… а жаль, там вкусно кормят и такой чистый воздух! Вер­но, лучше совсем не упоминать об этом Гольденкаце…

— Вот и отлично. Ну, а теперь спи, Дино. Послезавтра тебе ехать в Рим, в почтовом поезде. А это опасно, да и дорога дальняя, целых шесть часов.

— Да еще в поезд всегда набиваются крестьяне, а на них микробы кишмя кишат. Эти невежды просто одержимы ма­нией путешествий, а то, что они разносят заразу, никого не волнует. Мы в обязательном порядке делаем дезинфекцию ежедневно, а они ее вообще никогда не делают.

— Но, может быть, в поезд пускают только после дезинфек­ции? Во всяком случае, тебе нечего бояться, поверь мне, все будет хорошо.

— Ты так думаешь? Впрочем, иногда предчувствия тебя не обманывают. Должно быть, в тебе есть дар телепатии.

— Ну, хватит, Дино, ни слова больше о конкурсе.


На другой день Эроальдо повторял все вопросы допоздна; пока жена в ярости не погасила свет. В поезде, до самого Ри­ма, он, закрыв глаза, мысленно перебирал карточки с аннота­циями. Уже в метро он напоследок проверил себя еще раз и только затем решился войти во Дворец Государственных конкурсов. Здесь его ожидала потрясающая новость: на кон­курс съехалось около двадцати тысяч соискателей, причем многие из них пожилые, седовласые педагоги; ясно, что у них благодаря большому стажу все преимущества. В огромных аудиториях на длинных столах были устано­влены аппараты с наушниками и бинокулярами, лежали ми­крофильмы, карточки. Под каждым столом стоял ящик для карточек, автоматически отмечающий время. Да, это вам не провинциальные конкурсы! Ага, сейчас подадут сигнал. Эро­альдо, стоя, ожидал негромкого звука сирены.

Начали! Первый микрофильм и первая карточка: простей­ший вопрос о латинских склонениях. Лидия принесла мне сча­стье; должно быть, она и в самом деле телепатка. Эроальдо не пришлось особенно напрягать ум. Обработав карточку, он опустил ее в ящик и перешел ко второму вопросу. Все до не­лепости легко, даже не верится! Должно быть, тут какой-то подвох! Ну да, все дело в скорости, скорости подачи ответа! Другие тоже торопятся, нельзя терять ни секунды.

Он решил опустить некоторые подробности и писать со­кращенно. Рим. Ист. Ромул, Ганнибал? Цезарь? Диоклетиан? Очки: 7— 1— 5— 12— 9… А это что такое? Отрывки из фильма… но их же не было в программе! Как понять, литература это или история? Покрутим еще немного… нет, не то. Разрушение древнего города… Карфаген или Троя? Они так похожи… Нет, это Троя, я уверен и прекрасно помню, хотя в поэмах Гомера этой сцены не было. Ага, понятно, это отрывки из историче­ских фильмов, тогда все в порядке, но сколько времени пропало, нужно все начинать заново! Ну, быстрей же! Микро­фильм, карточка — щель ящика, микрофильм — карточка — щель, микрофильм — карточка — щель, микрофильм — карточка— щель… Все! Скорее отсюда!

Он вернулся в зал ожидания и, чтобы избавиться от нерв­ной дрожи, несколько раз потянулся. В зале уже собралось человек сто. Черт возьми, как им удалось справиться с вопро­сами быстрее его?

— Что же вы стоите, коллега?

— Простите?

— Я говорю, присаживайтесь. Разрешите узнать, как вас зовут?

— Эроальдо Банкони.

— А меня Томмазони. Вы впервые на конкурсе? Чувствует­ся. Сидите, сидите, ведь ждать придется четверть часа, не меньше. Если за это время наши фамилии не появятся на экра­не, значит, нас не отсеяли.

Фамилии неудачников вспыхивали на экране зеленым цве­том, словно злые кошачьи глаза, и, убитые горем, участники конкурса покидали зал.

— Как, по-вашему, не слишком ли сложна вся эта систе­ма? — шепнул Эроальдо соседу. — Ведь так недолго и ошиби­ться.

— Нет, если вы допущены к дальнейшим экзаменам, авто­матическое устройство ни в коем случае не передаст вашу фа­милию на экран. Отсеивают очень многих. Тут уж ничего не поделаешь. А придираются-то к мелочам, формальностям… требуют последовательности, точности, быстроты: как будто мы роботы! А устные экзамены… Меня уже дважды провали­вали из-за того, что я расходился во мнениях с экзаменато­ром… Представьте себе, старший консультант оказался психо­аналитиком!

— Не может быть?! Разве психиоаналитики еще не переве­лись?

— Конечно, нет! А председатели комиссии? Все они рьяные фантапедагоги. О, чтобы победить на конкурсе, нужно на­браться опыта, уж поверьте мне на слово. Самый трудный эк­замен — устный. Между нами говоря, в карточках ошибаются все. Робот пропускает тех, у кого меньше всего ошибок. Мне рассказал об этом наш директор. Его брат два года был чле­ном экзаменационной комиссии.

— Как, по-вашему, прошло четверть часа? — прервал его Эроальдо, не отрывая глаз от экрана: пока что его имя там не появлялось.

— Подождем еще немного… осторожности ради. Да успо­койтесь же, ведь вы прямо комок нервов. Экзамены— лучшая проверка нервной системы человека. Разумеется, комиссия рассчитывает на то, что мы собьемся и провалим экзамен, иначе и быть не может. Все мы готовились, все учили, мы ведь не дети, верно?

— Что же вы до сих пор сидите? — раздался позади них уди­вленный голос — Ведь вы уже были здесь, когда я пришел. К сожалению, меня отсеяли. Вам нечего бояться. Я-то знаю, где допустил ошибку. Из-за дальнозоркости я вечно путаю строки этих проклятых карточек…


Около трех тысяч претендентов, прошедших первый тур, ожидали решения своей участи в холле перед дверью, за ко­торой заседали члены экзаменационных комиссий. Слыша­лось недовольное ворчание:

— Позор, заставляют людей ждать столько времени, да еще стоя.

— Сначала нас разобьют на группы в алфавитном порядке, а затем проведут жеребьевку… Каждый обязан сам отыскать нужную комиссию.

— Что же нам теперь делать? Ведь нас так много!

— Тише, тише, идут.

Дверь отворилась, но вошел только служитель, волоча за собой стул; он с кряхтеньем взобрался на него и приколол к стене какой-то листок. Эроальдо напряг зрение.

— Мы в разных группах, Томмазони, желаю вам удачи!

Эроальдо предстояло сдавать экзамены другой комиссии.

Он поспешил на поиски и вскоре узнал, что комиссия заседает на верхнем этаже. В коридоре толпился народ.

— Как вы думаете, успеют сегодня всех пропустить?

— Конечно,— ответила женщина, стоявшая рядом с Эро­альдо. (В соответствии с правилами конкурса, она была в очках.) — Вы что, никогда не участвовали в конкурсах?

Соискателей вызывали группами по десять человек.

«При первой же ошибке меня выгонят,— в ужасе подумал Эроальдо. — И за каких-то десять минут надо произвести бла­гоприятное впечатление на комиссию. Тут стоит рискнуть».

Через два часа вместе с девятью другими кандидатами вы­звали и его.

— Будьте осторожны,— шепнул ему на ухо председатель комиссии. — Учтите, что каждое ваше слово фиксируется.

Один из членов комиссии проводил его до прозрачной ка­бины и сунул в руку карточку. Но это была не его карточка. Эроальдо запротестовал. К нему поспешил рассерженный председатель. Эроальдо показал ему карточку и удостовере­ние личности. Сконфуженный председатель вполголоса про­бормотал слова извинения. Эроальдо тут же воспользовался благоприятным моментом.

— Я не сомневаюсь, что комиссия уважает человеческую личность,— напыщенно произнес он любимые слова своего директора.

«Кажется, я попал в точку!» Просиявший председатель чуть ли не в обнимку прошел с ним в кабину другого экзаме­натора и сказал:

— Прошу вас, проэкзаменуйте этого замечательногопре­подавателя, но только побыстрей.

Экзаменатор-историк, очевидно, человек весьма придирчи­вый, но трусоватый, включил магнитофон и пробурчал:

— Слишком торопитесь, молодой человек. Карточки вы заполнили с космической быстротой, но в них полно ошибок. Куда вы так спешили? Секунда — и вы узнали битву при Лациуме…

«Потому что в этом фильме снималась Сирена Мока…» — чуть не вырвалось у Эроальдо.

— …за две секунды узнали крестовые походы.

— По характерному вооружению,— сказал Эроальдо, но умолчал, что рыцари в шлемах с отверстиями для глаз, с ко­пьями, щитами, на которых изображены кресты, и лесом знамен впереди всегда чем-то напоминали ему технического ди­ректора школы.

— А известно ли вам, что крестовые походы относятся отнюдь не только к 1390 году?

— Все равно это Средневековье,— быстро ответил Эроальдо.

— Хватит! — прервал их заглянувший в кабину экзаменатор по литературе. — Теперь моя очередь. Вы хорошо подготови­лись?— С этими словами он включил записывающее устрой­ство.

— Я досконально изучил Кампоформа, — заплетающимся языком начал Эроальдо,— Макса Ривье, Пирелли…

— Неплохо, неплохо… Начнем с великих авторов, навсегда вошедших в историю. У кого из них, по-вашему, самый высо­кий научно-фантастический индекс?

— У Джакомо Леопарди.

— Джакомо Леопарди?!

— Конечно. Психоаналитическая критика извратила его на­учно-фантастический реализм. Но Коллеони в своем чудесном микрофильме о вариантах и столкновениях различных миров в пьесах Пиранделло отмечает (впоследствии его доводы го­рячо поддерживал швейцарец Ригатони), что правильное по­нимание…

— Не отвлекайтесь от основной темы.

— Хорошо. В «Патенте» Пиранделло явственно проступа­ют телефоретические и телекинетические элементы. Но стихо­творение Леопарди «К Сильвии» нужно понимать не в психо­аналитическом смысле, а как уход от времени. «Сильвия, ты еще помнишь?» Ведь это же бегство памяти в другие вероят­ностные миры, а слова «Какие надежды, какие сердца» можно истолковать как ключевой символ «пустой могилы». Очевид­но, поэт и Сильвия бежали в какой-то иной мир, но в пути Сильвия допустила просчет во времени; Леопарди возвраща­ется назад один и, холодея от ужаса, созерцает ее пустую мо­гилу. Возможно, Сильвия когда-нибудь и вернется, подобно мумии Руйша (сцена из потрясающего фантастического ми­крофильма по произведению того же Леопарди), но уже на­всегда потеряет память.

Эроальдо взмок от напряжения; экзаменатор уставился на него, обдумывая новый каверзный вопрос. Но Эроальдо уже закусил удила:

— По моему скромному мнению, следовало бы пересмо­треть оценку творчества Кардуччи.

— Это уже сделал Гоффредо Нуволари,— торжествующе возразил экзаменатор.

— Да, однако он не учел маленькой, но важной подробно­сти. В микроэтюде Паольери я заметил, что великий филолог бичует отрицательное отношение сторонников научно-мифо­логического анализа к трудам Кардуччи и призывает моло­дежь глубже вникнуть в их суть. Поэтому я хотел бы предста­вить на суд уважаемых ученых, профессоров университета, свою скромную гипотезу. Я считаю, что у Кардуччи мы нахо­дим научно-фантастическое обоснование принципа зимней спячки.

— Вы так думаете?

— Бог ацтеков пробуждается от зимнего сна, чтобы ото­мстить за свой народ. Его могущество привлекает «красав­ца-блондина Максимилиана», и временно торжествует возмез­дие. У Кардуччи мы встречаем научный реализм, что харак­терно и для «Монгольфьера» Монти, и для «Обрученных» Мандзони (сцена чумы). Все эти короткометражные фильмы очень подходят для слаборазвитых районов. Интересна также работа Пирелли о машине времени, использованной Фосколо в «Гробницах». Благодаря машине времени в людях прорыва­ется наружу все подсознательное…

— Да, но эта теория весьма спорна. Приведите, пожалуй­ста, пример использования машины времени в традиционной поэзии. Смелее, я вижу, что научно-фантастическая эстетика вам не чужда.

— У Пасколи.

— Пасколи? Но мы же используем его творчество, только когда требуется проиллюстрировать ботанические и зоологи­ческие фильмы!

— Пора покончить с недооценкой этого великого фантаста. Ригатони прав. Вы помните маленькое стихотворение об Одис­сее, возвращающемся в свое прошлое? Так вот, Ригатони от­крыл, что Одиссей не смог бы этого сделать, не будь у него машины времени. Ведь это очевидно! Одиссей возвращается назад, и происходит то же, что с магнитной лентой, когда не­чаянно нажимают на клавишу стирания. Одиссей был слиш­ком примитивен и не умел пользоваться машиной времени, он оставил клавишу нажатой — ж-жик! все стерто: циклоп, сире­ны, Каллипсо, да и само рождение Одиссея. Помните стихи:


Не быть ничем, не быть ничем, и больше ничего.

Но смерть — она страшнее небытия.


— Превосходно. Можете идти.

— А девственно-чистая, разумная собака Парини?..

— Я же сказал, вы свободны.

— Я могу опровергнуть древнефантастические ошибки Дзанелла в «Хрупкой раковине».

— Убирайтесь!

Служителям пришлось вытолкать Эроальдо, а он все тара­торил без умолку. В коридоре его поддержала чья-то забот­ливая рука.

— Как я отвечал? Как я отвечал? — растерянно спрашивал Эроальдо.

— Все в порядке, уверяю вас. Вы благополучно выдержали экзамен.

— Только вот перестарался немного,— съехидничал кто-то.

— Оставьте его в покое. Идемте со мной, коллега.

Повелительный тон, твердая рука: незнакомец уверенно повел его к лифту. Эроальдо успокоился и взглянул в лицо спасителя: старый седой преподаватель, качая головой, со­чувственно смотрел на него.

— Как они калечат молодежь! Нужно изменить всю систе­му. Но об этом уж я сам позабочусь. Я пишу книгу, которая наверняка вызовет скандал, но она необходима.

— Полную или короткометражную? — поинтересовался Эроальдо, выходя из лифта.

— Я пишу ее пером, это более действенно.

«Какой-то сумасшедший, только этого мне не хватало!» Эроальдо учтиво улыбнулся, одновременно пытаясь незамет­но улизнуть, но старик крепко держал его за локоть.

— Внизу, в подвале, вам придется подождать несколько ча­сов, прежде чем вы узнаете окончательные результаты кон­курса. Пойдемте со мной. Тут есть кафе-автоматы.

— Дорого?— с тревогой спросил Эроальдо.

— Не очень. Нельзя же целый день поститься! Успокойтесь, иначе вам непременно станет дурно. Ведь предстоит еще одно трудное испытание. Я-то знаю, не первый год сдаю экзамены.

— И каждый раз проваливаетесь? Вас до сих пор не зачис­лили в штат? — изумился Эроальдо.

— Я уже двадцать лет состою штатным преподавателем.

— Простите, но зачем же вы тогда приходите?

— В том-то и дело, что все эти конкурсы— бессмысленная затея. Присядем. Судите сами, по правилам конкурс открыт для всех дипломированных педагогов. У меня диплом есть, значит, я тоже могу принять участие. Ну, не глупо ли? Поэто­му я и начал писать книгу. Школьная система Италии нужда­ется в реформе. Я предвидел это тридцать лет назад. Так про­должаться не может. Видите ли…

— Извините, а что это такое? — И Эроальдо показал на огромный экран, занимавший всю заднюю стену; толстая чер­ная линия делила его пополам.

— Здесь появляются фамилии победителей с указанием на­бранных очков. Но списки поминутно изменяются, ведь еще не все экзамены кончились. Фамилии соискателей постоянно пе­реходят из верхней половины экрана в нижнюю, по мере того как машина корректирует результаты и выявляет новых побе­дителей конкурса. Если ваша фамилия вверху, то у вас есть шансы получить место, ну, а если внизу… Но не расстраивайтесь, коллега, до появления окончательного списка всегда остается надежда… Простите, ваше имя?

— Эроальдо Банкони.

— Новых сведений пока нет. Успеете подкрепиться. Я подо­жду здесь.

Эроальдо поблагодарил и подошел к автомату. Прежде чем выбрать блюда, он внимательно ознакомился с ценами.

— Вот теперь-то и начинается обман.

Эроальдо обернулся и увидел рядом с собой преподавателя в роговых очках.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Эроальдо.

— А вы не знаете? Рекомендации, политические взгляды…

— К счастью, машины политикой не занимаются,— убежденно заявил другой соискатель.

— А кто в них данные вводит? — с иронией спросил учитель в очках.

— Члены комиссии вне подозрений: разве вы сами не види­те, что их заставляют молниеносно принимать решения? И кроме того, ведь все фиксируется. А чтобы смошенничать, нужно время.

— Зато чтобы ошибиться, достаточно секунды. К тому же магнитные ленты исчезают в чреве машины, а если она чув­ствительна к индивидуальному магнетизму кандидата, тогда прощай справедливость. И машина может быть пристрастной.

Эроальдо широко раскрыл глаза:

— Я с вами совершенно согласен. Какое тонкое на­учно-фантастическое объяснение!

И он ринулся к экрану.

Его фамилия была в самом низу. Буквы почему-то все время расплывались. Тысяча чертей! А вдруг его магнетизм не по­нравился машине? Решительно его фамилия заметнее других прыгала перед глазами, и мерцание красных букв пугало Эро­альдо— он еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Подлый робот, продажная тварь, что я тебе сделал?! Оставь меня в покое!

Он отер слезы и снова впился глазами в экран: ему показа­лось… или дрожание и в самом деле усилилось? Нет, он не ошибся! Экран словно пустился в пляс, все слилось, ничего нельзя было разобрать. Кто-то крикнул:

— Новые данные! Черт побери, я был двадцать третьим, а стал сорок седьмым!

А его фамилия наверху! Браво, робот! Теперь мы с тобой поладим. Но что это? Буквы снова заколыхались. Ну, ну, пере­стань шутить, глупец, не то я вдребезги разнесу твой прокля­тый механизм! Неужели услышал?! Может, я его обидел… Славный, хороший робот, ради всех святых сделай так, чтобы я остался наверху!

Поступили новые сведения, и все повскакали с мест, Шум стоял словно на бирже.

— Есть! А моей фамилии нет. Ура, я наверху! Нет, внизу… Слава богу!.. Опять я внизу!..

Наконец экран застыл, его фамилия все еще наверху, но в предпоследней строке, в предпоследней! Может, это преду­преждение? О непогрешимый робот, у меня семья!

Снова поступили данные, и снова пляска красных букв; он, Эроальдо, все еще в предпоследней строке. А вот и очередной поток сведений: его фамилия поднимается, достигает середи­ны, оставляет позади другие, колеблется, возвращается обрат­но… ему удается обойти еще одного кандидата, но вдруг чья-то фамилия очень быстро поползла вверх, обгоняя одно­го, другого… Должно быть, у этого типа сильная «рука»! По­смотрите только, как он летит! О да, синьоров с рекомендаци­ями полным-полно! Они наседают, теснят остальных. Список путается, все кричат, толкаются, а он, Эроальдо, уже внизу! Его фамилия еще мерцает над черной линией, нет, этого не может быть, верно, произошла ошибка, ведь только что он был почти на середине! Ура! Теперь он поднимается всё выше, он победил!

Что такое?! Снова пополз вниз? Остановись, кретин! Куда там, катится вниз, вниз, вот он уже в самом низу. Плевать, лишь бы удержаться! Миленькие буквы, заклинаю вас, только не шевелитесь!

— Передача сведений заканчивается,— мгновенно охладил страсти чей-то негромкий тенор,— сейчас поступит оконча­тельный список.

А буквы его фамилии все никак не успокаиваются, они то ползут вверх, то возвращаются, подпрыгивают и снова падают вниз.

Наступили последние минуты сражения. На табло возникла чья-то длиннейшая фамилия. Она прорвалась на самый верх и возглавила список — это по меньшей мере сын помощника министра. Эроальдо все еще держался на предпоследнем ме­сте. Внезапно экран дрогнул: красные буквы замелькали в безумном вихре, словно пляшущие светлячки, потом разом потухли, и вот уже на экране засветились имена победителей. Пунцовый от волнения, Эроальдо бросился искать свою фа­милию: ее не было, не было! О гнусный, лживый робот! Он бессильно опустился на стул. Кто-то несколько раз больно хлопнул его по щеке. Эроальдо очнулся и протянул руку к экрану:

— Я был там… до самого конца… Банкони Эроальдо, пред­последний ряд… Это несправедливо! — и он всхлипнул.

Чья-то рука грубо встряхнула его, и незнакомый голос про­шипел прямо в ухо:

— Что вы хнычете? Связи везде помогают. Можете полюбоваться своей драгоценной фамилией, Банкони Эроальдо. Победителей разместили в алфавитном порядке.

Эроальдо вырвался и подбежал к экрану. Верно, все верно: в восемнадцатой строке стояла его фамилия! Он почувствовал себя выжатым, словно губка. С вымученной улыбкой, вперив неподвижный взгляд в пустоту, он на негнущихся ногах по­шел к выходу, но тут его словно током ударило. Что случи­лось? Опять ошибка? Нет!

— Банкони Эроальдо, получите назначение,— произнес мо­нотонный голос робота.

Милый робот, ну, конечно, я обязан пройти непременную церемонию улыбок и рукопожатий. Теперь я преподаватель средней школы и должен держаться с достоинством: аккурат­ная прическа, уверенная походка. Пора научиться ходить не­торопливо, выпятив живот, а не зад, как он это делал раньше, в начале карьеры.

И он торжественно пожал руку председателю комиссии. Тот пробормотал:

— У вас, уважаемый синьор Банкони, явная склонность к педагогике.

«Милый робот, отныне будущее принадлежит мне! О Ли­дия, моя наделенная даром телепатии жена, о поезд, о метро, о дом, о поцелуи, о любовь!»

— Какое у тебя впечатление от экзаменов? — много позже спросила жена.

— В общем вопросы были несложные, правда, слегка при­дрались на крестовых походах…

— А что это такое — крестовые походы?

— Я тебе потом расскажу, любимая.

— О них, верно, в школе никто и не слыхал,— и она удовле­творенно засмеялась.


Коллеги Эроальдо отчаянно ему завидовали, но делали вид, будто радуются его успеху. Заведующая учебным секто­ром, недовольная тем, что придется подыскивать другого пре­подавателя, хранила хмурое молчание, а технический дирек­тор сунул ему в руки тетрадь пропуска уроков, чтобы взы­скать с него какую-то сумму. Только директор школы встре­тил его тепло и неофициально.

— С таким руководителем, как вы…— начал было Эроальдо.

— У вас есть хватка, дорогой мой. Мне обо всем рассказали. Разумеется, я всегда к вашим услугам. Мы, педагоги, должны объединиться против машинного обучения.

— Конечно, конечно.. .— повторял Эроальдо, ошеломлен­ный быстротой, с какой распространяются новости: ох уж эти вездесущие фотоэлементы!

— Теперь, когда мы остались одни,— продолжал дирек­тор,— нам предстоит разрешить один запутанный вопрос… Что будем делать с Моранини?

— Опять этот Моранини! — вспылил Эроальдо, но тут же нерешительно добавил: — Разве семья не согласна забрать его из школы?

— Нет. Отец только рассмеялся, когда я рассказал ему о те­тради. Высокое же гражданское сознание у этого синьора! Не­которые господа беззастенчиво пользуются тем, что не хвата­ет квалифицированных специалистов, особенно в области атомной физики. Увы, мы вынуждены с этим считаться. Вы са­ми убедитесь, какие лентяи учатся в средней школе; к сча­стью, вы настоящий педагог. Мне дали понять, что дело Мора­нини лучше спустить на тормозах.

— Но как же Устав?..

— Нужно постичь дух закона, а не букву,— назидательно сказал директор. — Кто знает, вдруг этот Моранини поэт? Чи­тайте, читайте.

— Поэт?!

Эроальдо взял крамольную тетрадь, которую директор сунул ему в руки. Вынув закладку, он прочитал: «Я купался в море, а не в школьном бассейне…»

— Не может быть! Его отец— ученый и прекрасно знает, что море — источник микробов. Ему бы никогда не позволили!

— Вот именно. Это фантазия: Моранини поэтически ожи­вляет воспоминания предков. Ему нравятся стихи Леопарда, которые он вычитал в нелепых книгах, отпечатанных на бума­ге. В своем дневнике он пишет всякую чушь; но отец не обра­щает на это никакого внимания. А раз он доволен, мы не име­ем права вмешиваться. Семья для нас священна. Мы предупре­дили родителей и тем самым выполнили свой долг.

— Леопарди.. .— вслух подумал Эроальдо. — Ему нравится Леопарда. Хороший признак. Это был великий поэт-фантаст. — И он снова ощутил благодарность к поэту, который по­мог ему выдержать конкурс.

Директор очень удивился, но внешне остался невозмути­мым.

— Да, таковы, кажется, нынешние воззрения критики. У меня, увы, нет времени заниматься литературой. Вы сами скоро убедитесь, что мы должны быть в курсе всех последних дости­жений науки и техники. Фантабиопедагогика, фантапедагогическая наука или парапедагогика — вот главные проблемы современности! Впрочем, вы на собственном опыте узнаете… Так как же нам поступить с Моранини?

Эроальдо вертел тетрадь, тщетно пытаясь найти выход из положения. «А что, если применить к Моранини принципы эстетики Кампоформа?» Так, посмотрим! Тетрадь могла бы быть выражением фантареализма. В результате школьного конфликта в ученике Моранини пробудилось чувство коллективного подсознания.

— Ну, конечно, в таком случае можно применить фантапсихоаналитическую теорию! — воскликнул Эроальдо. — У маль­чика обострился процесс самобичевания… и вот появилась эта тетрадь, что явно противоречит Уставу.

— Чудесно, синьор Банкони, чудесно! Я и не знал, что вы столь сведущи в фантапедагогике. Председатель комиссии был прав. Вас ждет блестящее будущее. Идите, мой друг, погово­рите с Моранини и постарайтесь просветить коллег в вопро­сах фантапедагогики.

Итак, сам того не замечая, он стал пользоваться в школе не меньшим авторитетом, чем директор. Какая блистательная ка­рьера открылась перед ним! О, Моранини, ты тоже оказался орудием моей судьбы!

А может быть,— тут он остановился и удивленно посмо­трел вдаль,— может быть, это я сам творец своего будущего?

Примечания

1

Принятое в итальянской школе обращение к учителю старших классов.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***