Альманах «Мир приключений», 1981 № 25 [Джанни Родари] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1981

Подборка фантастических повестей и рассказов сделана А.БАЛАБУХОЙ

Карен Симонян{*} МАРСИАНСКИЙ ЯЗЫК (Перевод с армянского В.Всеволодова) Фантастический рассказ

Вам, наверное, попадалась старинная научная фантастика или научно-популярные журналы, выходившие лет так пятьдесят тому назад. Если приходилось их читать, то вы, конечно, прекрасно знаете, что в будущем (то есть сейчас, в наше время) учеба должна была стать самым легким делом. Приходишь в школу, надевают тебе на голову специальный колпак, нажимают кнопку, раз — и… можешь не беспокоиться: ты уже академик.

Так вот, вы все это прекрасно знаете, если читали те старые журналы 1972-го или, скажем, 1975 года. А я, представьте себе, не первый год хожу в школу и, как ни странно, до сих пор не академик. И даже не пол-академика. Лилит и Армен и все ребята из нашего класса тоже пока почему-то не академики, а просто школьники… Хотя об Армене разговор будет особый. Правда, я думаю, что академиком стать сейчас потрудней, чем пятьдесят лет назад, да и школьником быть не такое уж легкое дело.

Например, теория относительности. Про нее в прошлом веке и многие академики не слыхали. А нам приходится ее учить!

Или вот марсианский язык. Пятьдесят лет назад про него знать не знали… Да что пятьдесят лет — еще в прошлом году в программе его не было. Вернее, был, но для желающих, да только желающих не было, по крайней мере в нашем классе. Все еще удивлялись: почему это?

А первого сентября мы узнали, что марсианский теперь — обязательный предмет. И все сразу стало ясно: та же теория относительности рядом с новым предметом показалась нам задачкой из первого класса.

Введение, общетеоретическую часть и сжатый исторический обзор мы послушали с интересом. К сожалению, на это ушло не больше десяти минут первого урока… Но когда мы поняли, что ни один, человек в классе не способен правильно произнести марсианское «а», мы спешно созвали около раздевалки Чрезвычайный совет.

Ну, а чем кончается в таких случаях наш Чрезвычайный совет? Большинство говорит:

— Учили раньше теорию относительности? Не учили. А мы теперь учим. И ничего.

А кое-кто и так скажет:

— Учили мы раньше теорию относительности? Нет. Не учили. И теперь не учим. И — ничего…

Когда вопрос о марсианском языке наконец был исчерпан и все удалились, мы остались втроем: Лилит, Армен и я. Мы посмотрели друг на друга, и Лилит спросила:

— Мы-то что будем делать?

Дело в том, что мы трое не могли с чистой душой сказать про себя «мы не учим» или, наоборот, «мы учим». Учиться-то мы учились, но всегда старались выучивать как можно меньше. Если так можно выразиться, старались не стараться. Сил и времени это отнимает, между прочим, ой-ой-ой… Больше, наверно, чем у самых старательных отличников. Не одни мы, я думаю, такие, просто мы это про себя знаем — дружим мы давно, и секретов друг от друга у нас нет. Потому Лилит и спросила:

— Мы-то что будем делать?

Армен засвистел с равнодушным видом, а я сказал, чтобы только сказать что-нибудь.

— Да ну его, этот марсианский. Зачем он нужен? Тем дело и кончилось…

Прошли дни. Прошли недели. Прошли уже и месяцы. И вот стало совершенно ясно: во всем классе только Армен успевает по марсианскому. Да как успевает! Не только правильно произносит эти невероятные звуки, не только — единственный из всего класса — складывает из звуков слова, но временами начинает беседовать с учительницей! Уверенно, как настоящий марсианин. И учительница уверенно ставит ему пятерку за пятеркой. Так же уверенно, как всем остальным — двойки и тройки. Вот четверок пока что ни у кого не было.

И в один прекрасный день мы с Лилит загнали Армена в угол — ив переносном и в самом прямом смысле слова. Загнали и не выпускаем.

А между прочим, Армен опаздывал на матч по авиаболу.

— Хоть опоздаю, хоть совсем не попаду, но билет не отдам, поняли? — злился он.

— Билет свой можешь оставить себе, — сказал я сквозь зубы. — Поговорим о марсианском!

Армен понял, что дело нешуточное, и стал прикидываться.

— По-марсиански? — переспросил он. — Но вы же все равно не поймете…

— И свои марсианские способности тоже оставь при себе, — перебил я. — Оставь и держи крепче, а то отнимем!

— Крепче держи, Арменчик, — подтвердила Лилит.

— Зубришь, да? — страшным голосом спросил я.

— Папа познакомил Арменчика с марсианской ЭВМ, — предположила Лилит.

— Да нет, просто ему на голову надели колпак и нажали кнопку, — издевался я.

— Арменчику достали волшебные таблетки мудрости. Он пьет по полтаблетки три раза в день после еды…

— И по стаканчику живой воды утром и на ночь, перед сном…

Мы уже чувствовали, что зарапортовались. Главное, мы сами не знали, чего, собственно, хотим от бедного Армена, который ошеломленно смотрел то на меня, то на Лилит. Ну, допустим, он зубрит, наше-то какое дело? Ну, предположим, занимается с репетитором — опять-таки, нам-то что?..

Однако Армен вдруг неожиданно сник, словно чего-то испугался, и забормотал, запинаясь:

— Ребята, ну что вы… Я же не для чего-нибудь… Я же не хотел… Не думал даже… Раз так вышло… Я и вам могу дать…

— Что-что? — перебил я, ничего не понимая. — Что ты можешь дать?

— Ну, таблетки…

— Таб-лет-ки?! — переспросили мы с Лилит в один голос, как будто «таблетки» было марсианское слово.

Армен чуть не плакал:

— Ну, мне дедушка дал… Ну, честное же слово!.. Вы знаете моего дедушку, да? Ну и вот… Что ж вы, не понимаете, что ли?!

Дедушку Армена мы, конечно, знали. Его все знают: он настоящий академик, знаменитый биопсихолог. Но дальше-то что? Некоторое время мы все трое растерянно смотрели друг на дружку. Первой, как обычно, нашлась Лилит:

— Арменчик, пойдем в наш скверик, давай по порядку, хорошо?

И мы с Арменом, забывшим про свой авиабол, пошли в сквер наискосок от школы и сели на скамейку. На ней мы в свободное время и на большой перемене всегда списываем друг у друга домашние задания. Если говорить честно, списываем чаще всего у Армена. Реже всего — у меня. Но это неважно. Гораздо важней то, что Армен нам рассказал!

Всего, что Армен рассказал, я пересказать не сумею. Понимаете, Армену рассказал об этом его дедушка. Дедушка — академик. Армен не академик, и к тому же Армен не все понял. Армен и сам так говорит. Дальше Армен рассказал все нам с Лилит. Армен не академик, а я даже не Армен, и из того, что рассказал Армен, я тоже не все понял. Я не знаю, академик вы или нет, но боюсь, что, если еще я возьмусь все снова рассказывать, вы совсем ничего не поймете. Лучше уж рассказывать я ничего не буду, а скажу совсем коротко.

Есть, оказывается, такая специальная наука — мнемология. Пятьдесят лет назад даже и слова такого не было, хотя слово это и не марсианское, а не то греческое, не то латинское. Значит оно — наука о памяти. Но вот что интересно: слова не было, а наука о памяти, оказывается, как раз тогда и начиналась, лет пятьдесят — шестьдесят назад.

Именно тогда — не помню точно, где-то в начале второй половины XX века — ученые проделали один опыт. Сначала взяли морских червей, планарий, и научили их отличать свет от темноты. Потом отрезали у такого «обученного» червя хвост — а хвост у него, если отрезать, всегда вырастает новый — и дали этот хвост обученного червя съесть другому, необученному. И необученный червь, который раньше и светлого от темного отличить не мог, когда съел кусок обученного червя, стал такой же умный, как тот, которого он съел! Тоже стал понимать разницу между светом и темнотой, как будто его самого этому учили.

— В общем, — говорил Армен голосом дедушки-академика, — память — это информация. Информация может быть закодирована в молекулах белка. А молекула белка в наши дни легко может быть синтезирована…

— О-о-ой!!! — вдруг взвизгнула Лилит, да так, что Армен осекся на полуслове. — Ой, Армен, ты что же, значит, ешь таких… этих… (Лилит никак не могла выговорить слово «червей»).

Армен удивился, потом засмеялся, потом обиделся:

— Еще чего!.. Зачем мне их есть? Что я, свет от темноты не отличу?

Что верно, то верно. Свет от темноты Армен отличает, как никто. После девяти вечера с ним за уроки лучше не садиться — Армен отключается, начинает клевать носом, и на следующий день нам с Лилит не у кого списывать задание.

— И правда, надо же, как это я не сообразила.-Лилит снова пришла в себя. — Арменчик ведь у нас такой успевающий, такой умный, куда умней самого умного червяка. Правда, Арменчик?

— Уж насчет света и темноты Армен разбирается. Ученье- свет, неученье — тьма, — поддержал я. — Короче, Армену есть никого не надо. А вот попробовать бы кусочек Армена!.. И хоть сейчас в марсианскую школу поступай. Лилит, как ты считаешь?

— И правда, мальчики, — спохватилась Лилит, — все это интересно, только ты давай лучше, Арменчик, прямо про самое-самое интересное, хорошо?

И Армен рассказал про самое-самое интересное.

Оказывается, таблетки мудрости уже есть. Называются они, конечно, не таблетки мудрости, а по-другому, вернее, пока еще никак не называются. Их только недавно изобрели в институте мнемютехнических проблем, в общем, в том институте, где работает дедушка Армена.

Но главное, таблетки такие есть, и Армену дали («Доверили», — сказал Армен) испытать, как они действуют. «Доверили» Армену десять таблеток, четыре он уже съел («Уже слопал!..» — огорчилась Лилит. «Уже испытал!» — объяснил Армен). Таблетки не противные, но это, в общем, неважно: в месяц принимают всего две штуки, потом перерыв, потом опять можно принимать. Армен честно признался, что он не первый испытывает такие таблетки.

— Только дедушка сказал, — тут Армен слегка понизил голос, — дедушка сказал так: «Имей в виду, Армен, что наш с тобой опыт будет иметь особую специфику!» Я спрашивал: «Какую особую?» А дедушка смеется: «Потом узнаешь…» А специфика эта бывает разная… Я в словаре смотрел. А дедушка сейчас на Юпитере… Вы что думаете, я жадный стал, да? Специфика…

Армен хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой.

— Где они, таблетки эти? — спросил я.

— Дома…

Мы с Лилит немножко подумали и решили, что если съедим по три оставшиеся («Испытаем», — не забыла поправить Лилит), это для всех будет только лучше — и для Армена, и для дедушки, и для специфики.

— Арменчик, мы просто должны помочь вам с дедушкой провести опыт, понимаешь? — втолковывала Лилит.

Армен только кивал головой.

— Слушай, а как они будут действовать? — спросил я Армена на другой день, когда он вручал мне мои таблетки.

— Вообще-то дедушка мне не стал рассказывать. Он говорит: «Сам узнаешь».

— Ну и что?

— Ну и ничего! Откроешь марсианский учебник, посмотришь, полистаешь, и у тебя такое чувство, как будто ты все это знал раньше, только чуть забыл, а теперь сразу вспомнил, понимаешь?

— «Понимаешь, понимаешь»… — передразнил я Армена, — один ты у нас все понимаешь. В свое время мы продолжим наш разговор по-марсиански, коллега!

(Еще вчера я придумал, что скажу так Армену. Жаль только, что мы разговаривали с глазу на глаз, без Лилит.)

Шло время — недели и даже месяцы, а марсианский подвигался туго. Я раскрывал учебник, листал, упорно перелистывал, просматривал, закрывал, опять открывал, но ни разу не было у меня такого чувства, что я все это знал раньше, а теперь сразу вспомнил. Кончилось это контрольной, а контрольная кончилась плохо… Я перестал просматривать, стал прочитывать. Кое-что начало получаться, я обрадовался, но быстро сообразил: то же самое было и раньше без всяких таблеток. Стало обидно. Дело, как говорит мой папа, пошло уже на принцип. Я засел за учебник, принялся заучивать наизусть — словом, стал зубрить. Все время уходило на этот марсианский!

Дошло до того, что я залез в учебник математической лингвистики для старших классов, выписал кое-какие уравнения и схемы структурных связей марсианского языка. Вывел даже две формулы (полторы, как сказала наша математичка: ей отдала мои таблицы «марсианка»).

У самой «марсианки» по языку я после всех трудов получил только четверку, так что за полугодие выходила типичная «твердая тройка».

У Лилит дела были не лучше. Она призналась мне, что с горя, пока сидела за учебником, даже написала большую повесть про нашу школу и про марсианский язык.

С Арменом мы, естественно, опять поссорились. Лилит сказала, что он дал мне, наверное, обыкновенный амидопирин. На это Армен страшно обиделся и заявил, что есть такие люди, которым ни волшебные таблетки не впрок, ни даже живая вода и которых, стало быть, спасет один только колпак да кнопка! С Юпитера приехал дедушка Армена, и мы решили, что Армен ему все расскажет.

В понедельник на нашей скамейке должен был состояться крупный разговор. Но тут меня с бухты-барахты погнали на математическую олимпиаду. Сроду со мной такого не случалось: четверочки по алгебре мне всегда вот как хватало. Я сначала не поверил, потом хотел отказаться, разговор затянулся, в общем, когда я прибежал к скамейке, Лилит с Арменом давным-давно уже были там. И вид у них…

Это меня и удивило: вид у них был самый веселый. Оба вскочили мне навстречу.

— Ну, говорил ты деду? — с ходу, не отдышавшись, накинулся я на Армена.

— Говорил!.. — Армен прямо сиял.

— А он что?

— Смеется!..

— ?..

— Арменчик, можно я ему скажу? — перебила Лилит. — Ашот, ты ничего за собой не замечаешь? Ну, необычного чего-нибудь, чего раньше не было?.. Ты подумай, Ашот.

Я пожал плечами:

— Да вроде бы…

— Ну, скажи, что ты делаешь последнее время? — улыбаясь, спросил Армен.

— Только и делаю, что марсианский учу. И она тоже, — я кивнул на Лилит.

— Так. Ну, а еще-то что-нибудь ты делаешь, учишь?

— Еще?.. Да ты можешь толком сказать?

— Толком?.. Пожалуйста: не учишь ты. Понял? Не учишь. Только марсианский. А теперь скажи, отметки у тебя какие?

И тут до меня дошло. В самом деле! Я же почти не занимался ничем, кроме марсианского. И — ничего! Откроешь учебник, просмотришь — вроде что-то вспомнил, что-то знаешь. Не то чтобы блестяще, но ведь четыре балла — мне больше не надо… Стоп! А математика? Олимпиада?

— А ты читал, что Лилит написала? Какую повесть! Вещь! Это не я говорю, это дедушка говорит. — Армен на всякий случай отодвинулся от Лилит подальше. Но Лилит не прореагировала, и я так этому удивился, что даже не сразу обиделся: дедушка-то, оказывается, повесть уже читал, а я о ней только слышал.

— Ты лучше расскажи опять все по порядку, Арменчик, — попросила Лилит.

И Армен рассказал. Каких только слов он не произносил! Врожденная предрасположенность… Активная память… Пассивная память… Избирательность… Направление… Стимулирование… Объективное выявление… Эти я запомнил (если не перевираю, конечно), но таких слов было гораздо больше. Я слушал, слушал, потом не выдержал:

— Армен, прости, пожалуйста, ты сам-то все понимаешь, что говоришь?

Но Армен не смутился.

— Дедушка говорит, что настоящий лингвист — это тот, кто правильно употребляет слова, которые не всегда сам понимает! — И Армен как ни в чем не бывало продолжал лекцию.

Оказывается, он, Армен, прирожденный лингвист, то есть ученый-языковед. Поэтому ему нипочем марсианский. Я, по-видимому (это Армен сказал «по-видимому»), по складу ума математик. А Лилит — скорей художественная натура, это всегда сложный случай (Лилит слегка покраснела и отвернулась), а сложную предрасположенность направленно стимулировать особенно трудно.

— Армен, слушай, — взмолился я, — пускай ты лингвист, но я не лингвист. Если я не понимаю слов, то я ничего не понимаю. Говори такие слова, которые ты понимаешь и все понимают, ладно?

— Ладно, — сказал Армен и вздохнул: — Я постараюсь.

В общем, выходило, что у любого человека есть способности. И очень-очень большие, «непредставимо большие» — так говорит дедушка Армена.

Но раз так, значит, дело не в таблетках. А в тебе самом. Это ты умный, а не какие-то там дурацкие таблетки. Однако ум твой до поры до времени как бы спрятан, как бы в подполье скрывается. А таблетки-то как раз его и вытаскивают на свет божий…

Вы спросите: а как же быть тем, у кого таких таблеток нету? Я думаю, самому стараться, пробовать, искать — учить все уроки подряд. Глядишь, что-нибудь и проклюнется!

И, главное, тут надо помнить: ты не зря стараешься, не впустую, ты свои собственные огромные способности для себя добываешь.

Вот как мы, например, трое: взяли и добыли!.. Что-что вы говорите? Таблетки?

Да в том-то и дело! Нам дедушка Армена потом признался: это были самые простые таблетки, неволшебные.

Амидопирин!

Владимир Шитик{*} НАСТАВНИК (Перевод с белорусского А.Дмитриева) Фантастический рассказ

Школа стояла на высоком песчаном берегу большого озера. А вокруг шумел красивый парк. Липы, клены, ясени были аккуратно подстрижены. Садовник говорит, что именно в этом и заключается красота.

А я, глядя на посыпанные желтым песком дорожки и яркие, как огонь, клумбы, вспоминал картину, висевшую в школьном вестибюле: среди леса вдруг открылась полянка, где бежал серебристый родниковый ручей. Красиво — да только почему-то ни у кого не возникало желания побывать там.

Картина оставалась картиной, и ей не хватало жизни, движения. Так и с парком. В своей подстриженной красе он утратил главное. Нам почему-то больше нравился остров на озере. Лес там сохранился в своем первозданном виде. Кусты были густые, как заросли в джунглях. Деревья, вывороченные с корнем, напоминали в полумраке силуэты каких-то доисторических зверей.

У каждого класса на острове был свой излюбленный уголок. Там собирались, гуляли, мечтали, спорили. Нашим местом была окруженная густым орешником поляна, посередине которой рос серебристый тополь. Он был очень старым: даже взявшись за руки впятером, мы едва могли обхватить его ствол. Метрах в двух от земли во все стороны отходили толстые ветви. Мы любили сидеть тут под вечер, скрытые сумраком и листвой от всего мира.

Мы представляли себя путешественниками, которых судьба закинула на неизвестную планету. В ветвях тополя гудел ветер, волны с шумом набегали на берег, а нам было и радостно, и немного боязно.

Ребята из других классов приходили на остров со своими наставниками. Мы же почти всегда одни. Не потому, что не любили своего наставника. Он был добрый, ласковый. Но временами он не понимал нас или не хотел понять. Мы, как и все в нашей школе, грезили о космосе. И всем старшеклассникам наставники рассказывали про путешествия к планетам и звездам, возили их на космодромы, а отправляясь на экскурсии в Австралию или на Огненную Землю, обязательно заказывали места в ракетоплане. От нашего же наставника мы почему-то никогда не слышали ни слова даже про самые интересные полеты. Однажды во время урока пришло сообщение, что возвращается экспедиция с Тау Кита, но он и не подумал прокомментировать новость. Мы слушали затаив дыхание, а наставник отошел к окну и, пока шла передача, задумчиво глядел на пустынный озерный плес.

Радовалась вся Земля, и только он один, казалось, оставался безразличным. Это нас удивляло и настораживало: мы уважали и любили своего наставника, но безразличия к космосу никому не могли простить. Даже ему. И у нас появилась от наставника тайна…

Знал ли наставник про нее? Наверняка. Он понимал нас лучше нас самих. Порой мы забывали, что ему уже под девяносто — такой он был выдумщик. Но он словно нарочно не замечал нашего стремления лететь в космос. Если даже на уроках случалось проходить темы, связанные с историей освоения космоса, он обязательно говорил:

— Штурм космоса — не романтика, ребята. Это тяжело даже взрослым.

— Зачем он нас запугивает? — больше всех обижался Сашка Шарай.

Рассудительный Мишка Потапчук успокаивал его:

— Чтобы понять космос, надо побывать в Пространстве.

Мы соглашались с Мишкой. Откуда было нашему наставнику знать, что такое полет к звездам, если он совсем земной человек. Кто еще в наше время, кроме него, мог взять посох и пойти на целый день в степь? Он и нас звал с собой. Один раз мы пошли. Ну и что такого? Бесконечное, однообразное поле пшеницы да жаворонки в небе. Что тут необычайного? А наставник восторгался всем этим. Он останавливался на каком-нибудь холмике, подставив лицо солнцу, и слушал, как откуда-то из синей бездны неба лилась песня жаворонка. Лицо его при этом словно молодело. А мы скучали. И домой вернулись утомленные, недовольные. Наставник поглядел на нас с какой-то жалостью и, прощаясь, вздохнул.

Вскоре наступили экзамены. Язык и физика, литература и математика… Наставник был все время с нами, помогал нам, и мы только удивлялись, как много он знает.

А потом был экзамен по истории. Чтобы сделать наставнику приятное, я решил написать про Древнюю Русь, про горячие битвы наших предков со степными кочевниками. Мне хотелось, чтобы наставник увидел милые его сердцу широкие степи, полные солнца и простора.

Сочинение, видимо, понравилось учителю. Он слушал, закрыв глаза, кивал временами головой, словно в знак согласия, а когда я кончил читать, он не стал, как делал это часто, дополнять. Он не похвалил меня — не в его правилах было хвалить человека, который выполнил свою обязанность. Он считал это естественным. Высший балл он мне все-таки не поставил. Почему? Что-то, видно, было не так. Но надо сначала самому продумать, что было «не так».

Немного разочарованный отметкой, я не сразу расслышал, о чем рассказывает Сашка. А прислушавшись, возмутился. Еще заранее мы договорились не затрагивать в своих работах тем, связанных с освоением космоса. И вдруг Сашка нарушил договор. Зачем этот вызов наставнику! Видимо, так же подумали и остальные ребята: в классе наступила необычайная тишина. Я не отрывал взгляда от наставника, искал на его лице обиду, злость или что-нибудь в этом роде. И не находил. Он и Сашку слушал, как недавно меня: внимательно, сосредоточенно.

Сашка был сообразительный парень. И где это он набрал столько сведений? А Сашкин голос вдруг зазвенел, как струна, которая вот-вот порвется:

— В жизни было немало случаев, когда космос покорялся юным!

Красиво сказано! Но у меня лично не было уверенности, что так случалось на самом деле. Что ни говорите, в космос пионеров не отправляют. Надо и школу кончить, и специальность приобрести, и подготовку пройти… Так что, пожалуй, Сашка напрасно сделал свой выпад.

А Сашка подошел к столу наставника и нажал кнопку. На окна опустились черные шторы. В классе на секунду стало темно. Мы не успели даже крикнуть Сашке, чтобы он не чудил, как засветился экран. На этом экране каждый может писать, чертить схемы, оставаясь за своей партой. Только надо нажимать соответствующие клавиши.

Я подумал, что Сашка вернется сейчас к своей парте и нарисует какую-нибудь иллюстрацию к докладу. Но я ошибся. Сашка миновал свою парту и подошел к проекционному аппарату, что-то вставил в него, покрутил, и экран ожил. Мы увидели рубку космического корабля, центральный пульт, над которым склонился пожилой седой человек. Рядом с ним стоял… мальчик. Ему было немного меньше, чем нам, лет десять или одиннадцать.

У нас вырвался дружный вздох восторга и, наверное, зависти. Ведь о том, что выпало этому мальчику, мы не осмеливались даже мечтать, когда собирались у своего тополя.

— Тише вы! — крикнул Сашка. Он назвал экспедицию, звезду, у которой она побывала, год, когда вернулась на Землю.

Наверное, это были интересные сведения. Но для меня их в то время словно не существовало. Я не мог оторвать глаз от маленького космонавта. Я представлял себя на его месте, и в груди делалось горячо. Я едва не выскочил из-за парты — такая радость охватила меня.

Через мгновение я почувствовал, что ничего не понимаю. В рубке — множество приборов, на экране светятся чужие звезды, в телескоп, наверно, можно увидеть и планеты у этих звезд… А мальчик словно всего этого не замечает. Он поглядывает куда-то вбок, и вся его фигура выказывает покорное терпение. Может быть, он болен?

Тем временем Сашка закончил свое выступление. Он снова подошел к столу наставника, нажал кнопку. Шторы поползли вверх. В класс хлынул веселый солнечный свет.

— Ты больше ничего не добавишь, Саша? — спокойно, как всегда, когда мы, по его мнению, сказали еще не все, что должны были сказать, спросил наставник.

Сашка остановился, не дойдя до парты:

— Было мало времени, чтобы докопаться в архиве до дальнейших событий. Но уверен, что мальчик, когда вырос, стал знаменитым космонавтом, лучшим, чем прочие. У него же такая практика!

Сашка победно оглядел нас и сел на свое место. Мы ждали, что наставник сейчас поставит отметку и вызовет следующего. Мы ошибались.

Наставник неожиданно попросил:

— Включи, Саша, проектор, — а сам затемнил класс.

На экране снова появилась рубка звездолета, штурман и мальчик.

Некоторое время наставник молчал. А когда заговорил, в классе сразу стало тихо, прямо до звона в ушах.

— В то время, когда мальчик начал помнить себя, — говорил наставник, — «Алтай» возвращался в Солнечную систему. До дома оставалось шесть независимых лет. Для вас эти слова «независимые годы» — словно музыка. Они же используются только в Пространстве, где вокруг горят незнакомые звезды, существуют неведомые планеты, где можно ждать встречи с иными цивилизациями. Все это существует и для космонавтов. Но для них, кроме этого, еще есть и время. То самое, независимое, в одном названии которого кроется все. Его нельзя ни ускорить, ни замедлить. Оно такое, какое есть.

Это знали взрослые. А мальчику тогда было еще все равно. Ему на корабле было интересно все: и как сами по себе открываются двери, стоит только подойти к ним, и как робот-нянька ходит за ним следом, не давая забраться по лестнице в машинную часть, и многое другое. Мальчик родился на корабле. У него было множество игрушек: ему их делали и взрослые и робот. Игрушки были продолжением корабельной жизни. Это были маленькие ракеты, вездеходы, роботы и многое другое, что, только побольше размером, было у взрослых. Мальчик не удивлялся. Он считал, что так и должно быть. Взрослые большие, потому у них и игрушки большие. Он только иногда задумывался, почему взрослых на корабле много, а он всегда один.

Наконец (а это случилось после долгих споров взрослых, про что мальчик узнал значительно позже) ему показали фильмы о Земле.

В первый раз родная планета не поразила его. Он глядел спокойно, а после спросил: «Земля — это как дендрарий?» На звездолете был такой уголок, где росли настоящие деревья… Ему ничего не объяснили, только фильмов больше не показывали.

А ему почему-то очень захотелось посмотреть еще хоть один такой фильм. И однажды в сопровождении робота мальчик отправился в библиотеку. Там он быстро нашел какие-то фильмы, снятые на Земле.

Мальчик снова увидел то, что он считал большим дендрарием. «Для взрослых», — подумал он, пораженный размерами. И тут же вздрогнул: среди деревьев шел другой мальчик, такой же, как и он сам, а может, и еще меньше. Это было необычайно, удивительно и почему-то вызывало непонятное желание куда-нибудь убежать. Мальчик остался на месте: он знал, что отсюда можно убежать только в дендрарий. А этого ему не хотелось сейчас. Он впервые подумал, что дендрарий — такая же игрушка, какие есть у него, но для взрослых.

Тем временем детей на экране стало больше. Они бегали, скакали, ловили один другого. И смеялись — громко, весело, как никто не смеялся на звездолете. Мальчик перестал глядеть на экран и сказал роботу: «Хочу к детям». На корабле больше детей не было, и робот повел мальчика к отцу.

Отец внимательно выслушал его сбивчивый рассказ про фильм, потом положил ему на голову большую и теплую руку и как-то через силу сказал: «Осталось шесть независимых лет. Тогда…» Он не разъяснил, что будет тогда.

И мальчик спросил: «А когда это будет это «тогда»?» Отец молча повел его в каюту, поколдовал над электронной машиной, и из нее выползла белая лента с множеством черных черточек. Отец покопался в своих карманах, потом в ящике и наконец нашел маленькую палочку. Этой палочкой он сделал на ленте из первой черточки крестик и отдал ее сыну. «Каждый день, — начал было он, но вспомнил, что мальчик не знает, что такое «день», и поправился: — Каждый раз, как прогудит большая сирена, будешь ставить тут один крестик. Когда поставишь все, тогда мы прилетим на Землю, и ты пойдешь к детям». Он еще раз погладил сына по голове и вышел.

А мальчик начал разглядывать ленту. Он быстро наставил бы на ней крестиков и побежал бы на Землю в большой дендрарий. Но отец велел ждать сигнала сирены. И мальчик только однажды поставил лишний крестик, хотя ему и очень надоело ждать. Черточек оставалось так много, что он не мог их даже пересчитать и не верил, что их когда-нибудь не станет. Черточки уже снились ему. И, встав, звал робота и отправлялся в библиотеку. Там был только один фильм — тот самый, что он уже выучил чуть ли не наизусть. Но все равно смотрел его много раз подряд, каждый раз находя нечто новое, желанное и интересное…

Наставник замолк. В голубом полумраке мы видели только его фигуру, высокую, широкоплечую, и гордую голову с поседевшими волосами.

Молчали и мы, удивленные тем, что, оказывается, наш наставник знает и эту, не любимую им тему. Наконец Мишка нарушил тишину:

— Он потом встретился с детьми?

Наставник повернулся к экрану, и мы увидели, как он покачал головой. Потом услышали:

— Звездолет вернулся позже. Была авария. А мальчик… Он тогда уже вырос.

Нам стало жалко мальчика, который ни разу не погулял со своими ровесниками. Один Сашка сказал:

— Ну и что? Зато ему легче было вернуться в космос.

— Он остался на Земле, — ответил наставник. И мне показалось, что его голос задрожал. Но мне это, наверное, только показалось. Через мгновение наставник добавил: — Ведь что может быть лучше нашей чудесной, чудесной Земли.

— А тот мальчик, — вырвалось у меня, — где он сейчас?

Шторы поползли вверх. Снова стало светло. Наставник стоял за столом, глядя поверх наших голов. И мне показалось… Мне показалось, что наш наставник очень похож на того штурмана, отца мальчика… и на самого мальчика…

Феликс Дымов{*} АЛЕНКИН АСТЕРОИД Фантастическая повесть

1
Мне на день рождения подарили астероид.

Когда гости разошлись и мы с мамой мыли в кухне посуду, пришел дядя Исмаил. Дверь открыл папа, поскольку Туня не хотела отвлекаться: висела над порогом и читала нам с мамой мораль:

— Возмутительно! Половина одиннадцатого, а ребенок не спит. Это расточительно и нелогично — воспитывать человека без режима. Это даже нецелесообразно — мыть посуду в доме, где полным-полно автоматов!

Туня считала себя в семье единственным стражем порядка и ворчала всякий раз, когда мы поступали по-своему, по-человечески. Правда, я не очень прислушивалась к скрипучей воркотне электронной няни: в конце концов, не каждый день человеку исполняется восемь лет. И еще я знала, что мама за меня! Туня, конечно, это тоже знала и висела в воздухе печальная-печальная. Вообще-то она похожа на подушку с глазами и еще чуть-чуть — на бесхвостого кашалотика. То есть хвост у нее был. Но не настоящий, не для дела, а просто смешной шнурок с помпоном — для красоты. Сейчас, например, он болтался беспомощно и тоскливо. Антенночки с горя почернели и обвисли — очень они у нее выразительные: меняют цвет и форму, когда ей хочется пострадать. А страдания ее объяснялись просто: запрограммированная на здоровое трудовое воспитание детей, Туня почему-то никому не прощала, когда меня заставляли работать. Где ей, бесчувственной, понять, какое удовольствие помочь маме? Обычно родители не выдерживают этих жестов Туниного отчаяния и немедленно уступают. Может, мама и теперь не устоит — Туня, нуда противная, умеет свое выскулить. Но пока меня не отправляют спать, можно всласть повозиться у посудомойного автомата…

Как раз в этот момент на стене заиграл зайчик дверного сигнала. Папа отложил телегазету, посмотрел, наклонив голову на Туню, которая даже с места не сдвинулась, вздохнул и пошел открывать. Ну, вообще-то он сам виноват. Так разбаловал роботеску — ни с кем она считаться не желает! С тех пор как ее принесли из магазина и впервые положили на диван заряжаться, Туня почувствовала себя членом семьи. И теперь если не гуляет со мной или не воспитывает по очереди моих родителей, то обязательно валяется на диване с каким-нибудь доисторическим романом. А папа хоть и грозится обломать об нее свою титановую указку или перестроить «заносчивые программы», но стоит Туне взглянуть на него карими тоскующими блюдечками, как он немедленно сникает. Беда с этими комнатными роботами! Иногда забываешь, что они не живые существа!

Няня так и не успела закончить свой монолог о вредном действии перегрузок при мытье посуды на неокрепший детский организм. А не успела потому, что в кухню, отпихнув роботеску с дороги, бочком вдвинулся дядя Исмаил. Странная у него привычка — при его-то худобе! — входить в двери бочком: ему же безразлично, какой стороной повернуться! Про таких худых у нас во дворе говорят: «Выйди-из-за-лыжной-палки!» И вообще у дяди внешность не космонавтская. Уж на что я привыкла, а и то посмотрю на его бескровное голубое лицо — сразу хочется подставить человеку стул! Если бы не парадная форма, не значок Разведчика, ни за что бы не поверила, что девять лет из своих двадцати восьми он уже летает в космосе. Вот такой у меня дядя!

— Смотри, Алена, кого я тебе в гости привел! — сказал папа. — Рада?

— Еще бы! Здравствуйте, дядя Исмаил! — закричала я. И запрыгала вокруг него, будто он — новогодняя елка. Я люблю своего дядю и всегда радуюсь его приходу.

Дядя Исмаил поднял меня за локти, чмокнул в лоб и так высоко подкинул под потолок, что бедная Туня ойкнула, сорвалась с места, подхватила меня там, наверху, всеми четырьмя ручками и мягко опустила на пол подальше от дяди. Потом запричитала:

— Всё-всё-всё! Теперь ребенка до утра в постель не загонишь!

— Не ворчи, бабуля! — дядя Исмаил хлопнул ее по покатой спине. — Выспится, успеет. Куда спешить?

— Жить! — разъяснила Туня тонким, скрипучим голосом. Она всегда скрипит, когда сердится, особенно если рядом дядя Исмаил. Ужасно он ее раздражает. И она нахально передразнивает его за то, что он слегка присвистывает на шипящих. Мы уже не делаем ей замечаний — спорить с Туней все равно, что с телеэкраном.

— Я уж решила, малыш, ты сегодня не придешь! — Чтобы поцеловать дядю Исмаила, мама встала на цыпочки. — Алена вон совсем извелась: зазнался, говорит, в своем космосе, позабыл нас… Бедный, ты еще больше отощал. Когда-нибудь до Земли не дотянешь, растаешь по дороге!

— Можешь покормить несчастного космонавта. Найдется в доме что-нибудь вкусненькое? Кстати, откуда столько грязной посуды?

Мне стало обидно: дядя не только забыл про мой день рождения, но, лаже глядя на посуду, не догадывается, из-за чего собирались гости. С досады я затолкала в мойку целый десяток тарелок. Машина заскрежетала, поперхнулась и умолкла. Вот уж правду говорят: если не повезет, то сразу во всем. Я изо всех сил трахнула ее кулаком в бок и сморщилась от боли. Туня подплыла к мойке, вытряхнула осколки, снова запустила ее и погладила меня по голове. Потом укоризненно уставилась на дядю своими блюдечками:

— Некоторым дядям, между прочим, не мешало бы помнить даты жизни любимых племянниц!

Удивительно, как это она ухитряется менять выражение своего нарисованного «лица». Надо же уметь — вложить в одну фразу и ехидство и ревность!

— А эти самые дяди никогда об этом и не забывают. Иначе почему бы им быть здесь? — Дядя Исмаил сложил пальцы для щелчка, и Туня юркнула в гостевую комнату. Мы перебрались туда же.

— Ну, Малик, дорогой, рассказывай, что там у вас наверху новенького? Не скучаешь? — спросил папа.

Папа называет дядю Исмаила Маликом, а тот ни капельки не обижается. По-моему, это звучит еще хуже, чем мамино «малыш». Я бы непременно обиделась.

— А дядя Исмаил вовсе не к тебе пришел в гости, а ко мне! — перебила я, боясь, что за разговором забудут и про меня и про подарок.

— Алена! — подала голос с дивана Туня. — Нехорошо спорить со взрослыми.

— Мы не спорим, мы налаживаем контакты, — возразил дядя Исмаил. Он усадил меня на подлокотник кресла и стал угощать грецкими орехами, раскалывая их один о другой в ладони.

— Посторонние реплики неуместны, когда ребенку делается замечание! — Туня повернулась на бок и деликатно поскрипела в кулачок.

— Слушайте, нельзя ли на вечерок лишить вашу чудо-печку языка?

— Отключать воспитательные автоматы не рекомендуется. Им надлежит неотлучно находиться при детях, — возмутилась Туня.

— О боже! Ну и характер! — Дядя Исмаил покачал головой. — Укроти, Алена, сей говорящий сундук, а не то я сдам его в утиль.

— Нельзя употреблять при детях сложных и бессмысленных слов. Бога нет, а поэтому ваша фраза с термином «о боже!» не содержит полезной информации! — не унималась Туня. Это она из-за распорядка — мне давно пора спать! А так она у меня ничего, вполне приличная. Даже шутки понимает!

Я обрадовалась: здорово она отомстила дяде за забывчивость. В другой раз будет помнить про мой день рождения! А дядя Исмаил шумно втянул воздух и схватил с подставки папину указку…

— Между прочим, срывать зло на вещах — дурной тон! — Туня подобрала отброшенную в угол указку, хотела выпрямить ее, но посмотрела вдоль нее, прищурив один глаз, и передумала: — Пускай остается. Так даже красивее!

Дядя Исмаил покрутил тощей шеей, точно его душил воротник, даже, по-моему, зубами заскрежетал. Папа поспешил спасти положение:

— Не обращай внимания. У нее же ни на волос чувства юмора!

— У меня оно тоже иногда иссякает! — Мама поправила прическу, села за стол — она уже закончила возню на кухне, и киберподносы плавали туда-сюда, организовывая дяде Исмаилу «легкий ужин». Видно, маме очень уж хотелось поговорить, если она свалила на них сервировку стола — в этом тонком деле она автоматам не доверяла. — Ну, рассказывай наконец, как живешь?

— А что рассказывать? На Земле те же новости быстрее, чем наверху, распространяются. Пока я добирался к вам от космолифта, меня трое остановили с расспросами о ТФ-проекте. Зря я в форму вырядился… Да, а еще один юный пионер по видео наскочил. Узнал, извинился и от имени звена потребовал, чтобы я у них на сборе выступил.

Мама улыбнулась:

— И ты согласился?

— Куда ж денешься? Хозяева Земли подрастают… — Дядя Исмаил подбавил в тарелку салата, придвинул голубцы.

— Ну вот, еще одно звено целиком переманишь в космонавты! — Папа грустно наклонил голову, точно к чему-то прислушивался, и быстро зашевелил над столом пальцами левой руки. (Он у нас с мамой органист. Обучает музыке ребят. А космос не признает. «Не понимаю, — говорит, — как это столько людей живут в этом безмолвии? В вакууме нет звуков. Значит, и человеку там не место. Человек не должен без музыки…» И яростно шевелит пальцами, будто покоряет гибкие, чуткие клавиши своего мультиоргана. Он и меня хотел к музыке приохотить, но я дальше простых этюдов не продвинулась. Зато люблю на папу смотреть, когда он играет. И когда вот так задумывается, тоже…) Папа закруглил движение руки, словно взял какой-то особенный, слышный одному ему аккорд, но задел стакан сока, покраснел и спросил, сглаживая неловкость: — Значит, скоро штурмуете световой порог?

— Уже двести космонавтов прошли Камеру, — прожевав, ответил дядя Исмаил.

— А вы-то тут при чем? Вам-то чем гордиться?

Мне не хотелось обижать дядю — злые слова вырвались сами собой. От возмущения. Почему он не обращает на меня внимания? Называется, пришел в гости! Взрослые, если их двое среди детей, — еще так-сяк. Лишь бы не забыли, зачем собрались. А уж если трое, да еще мужчины, — ну, всё: или про хоккей, или про космос, другого не жди!

Дядю Исмаила поначалу мои слова задели. Он покраснел, надулся. А потом вдруг засмеялся и сказал:

— Да, конечно, ни при чем. Я ведь на разведочном «Муравье» ползаю. Ты же видела — это карлик с длинным любопытным носом… Строить засветовые корабли таких миниразмеров мы еще не скоро научимся. Разве ты вырастешь — слепишь для меня коробочку по знакомству?

Я кивнула:

— Попробую.

— А чтоб быстрее это случилось, выпьем за твое восьмилетие… — Дядя Исмаил опрокинул над стаканом яркую бумажную бутылочку, понюхал колпачок, подмигнул мне и закончил: — Выпьем за тебя ананасного сока. И пожелаю я тебе три вещи и еще одну: доброты, изящества и хорошей работы.

Он замолк, тщательно намазывая себе икрой кусочек поджаренного хлеба. Я знала дядину слабость изъясняться долго и мудрено, но тут все-таки не выдержала:

— А еще одну?

— А еще одну… — Он проглотил, подумал, закатил от удовольствия глаза и погрозил Туне: — Только чтоб твоя крокодилица не услыхала — пожелаю тебе веселого мужа…

Слух у Туни тонкий. Она взвилась чуть не до потолка:

— Как можно так забываться?

Никто в ее сторону и бровью не повел. А мама жалостно покачала головой и заметила со вздохом:

— О себе подумай, малыш! Все твои ровесники переженились, даже Стас Тельпов. И тебе давно пора, а то в чем только душа держится!

Мама почему-то считает, что если дядя Исмаил женится, то сразу потолстеет. А по мне, пусть лучше остается худым, чем скучным.

Тут Туня громко застонала, подплыла к папе, потолкалась антеннами в его руку.

— Разрешите увести девочку спать? Не годится ребенку слушать подобные разговоры.

Папа, скрывая улыбку, посмотрел на часы:

— Пожалуй, и правда пора. Без четверти двенадцать.

Нет, это ж надо! Они теперь будут веселиться, праздновать мой день рождения, а меня отправляют спать! Где ж справедливость?

— Попрощайся перед сном, — поучала Туня. — Скажи родителям «спокойной ночи»…

Вот те на! А как же подарок?

— А подарок? — закричала я. Глаза мои против воли застлало слезами. Чувствую, разревусь сейчас, как какая-нибудь детсадовка. И стыдно, и ничего не могу поделать!

— Фу ты, память дырявая! Чуть не забыл, зачем ехал… — дядя Исмаил в притворном испуге хлопнул себя ладонью по лбу. Достал из кармана куртки каталожную карточку с перфорацией. Протянул мне:

— Владей.

Я повертела карточку в руках. Ничего особенного. Кусок картона, на нем знаки: шесть цифр, три латинские буквы. И всё. Ну, ровным счетом ничегошеньки. Мне стало еще обиднее. Нижняя губа у меня сама собой потяжелела и оттопырилась. Я ее прикусила побольнее, но она ползет, не слушается.

Я стерла слезы с ресниц и спросиладрожащим голосом:

— Что это?

— Да-да, объясните скорее, что это? — Туня заломила ручки и только что не рвала на себе антенны. Всем своим видом она отчаянно взывала: «Люди! Ребенок плачет! Что ж вы стоите? Бегите, спасайте — ребенок плачет!!!»

Дяде Исмаилу и в голову не пришло, что он переборщил. Он не спеша встал, промокнул губы салфеткой, посмотрел карточку на свет:

— Здесь все написано. Видишь дырочки? Это перфокарта.

— Понимаю, не маленькая, — досадливо перебила я, сердясь на дядю за его манеру объяснять все с самого начала. — Только зачем она мне?

Моего дядю не так легко сбить с толку. Выплеснув на пол остатки чая, он положил перфокарту в блюдце и с шутливым поклоном преподнес мне:

— А как же? Вдруг кто-нибудь засомневается или не поверит… Ведь я дарю тебе астероид.

— Астероид? — удивилась я. Вот это да! На всем белом свете один дядя Исмаил мог придумать, такой подарок!

— Астероид? Алене? Ты шутишь! — папа безнадежно махнул рукой.

— Астероид? Странная фантазия. Такой громоздкий, неровный… — Мама даже расстроилась. — Алена обязательно оцарапается…

— Это нелогично — дарить небесные тела! — воскликнула Туня. — Какая от него польза?

— А что тут особенного? — дядя Исмаил пожал плечами и так посмотрел на всех, словно он, по крайней мере, раз в неделю приносил нам в пакетике по небольшому астероиду. — Обыкновенная малая планета. Спутник Солнца. Вообще-то они бывают разные. Но этот крошечный, чуть побольше вашей комнаты…

— И вы дарите мне целую планету?

— Астероид! — поправил дядя. — Я его позавчера открыл. Рядом пролетал. Свеженький…

— И он будет мой? Насовсем? И я могу делать с ним что угодно? — Я еще не верила своему счастью.

— Твой. Насовсем. Что угодно. Так и в Солнечном Каталоге зарегистрировано. Можешь убедиться.

Туня осторожно отобрала карточку, сунула ее в щель перфоприемника на брюшке, перебросила изображение на большой настенный экран. Отворилось окно в космос. И там среди звезд кувыркался кусок породы. Скала. Остров в пустоте. Я во все глаза смотрела на астероид, боясь, что дядя Исмаил поднимется и скажет: «Налюбовалась? Я пошутил». И выключит экран. Растает изображение. И вместе с ним растает мой подарок. Но астероид кружился как заводной и исчезать не собирался. Подумать только! Мой собственный астероид! Весь целиком!. Это и диктор подтвердил: перечислил цифры и буквы, которые на карточке, назвал параметры орбиты. А после: «Аленкин астероид. Принадлежит пожизненно или до иного волеизъявления Алене Ковалевой». И мой солнечный позывной, полностью. Это ж любой запросит Информцентр, а ему диктор этак вежливо и непреклонно: извините, мол, дорогой товарищ, этот астероид занят. Принадлежит Алене Ковалевой. Значит, мне!

Тут же не то важно, что у меня ни с того ни с сего собственность появилась. Другой проживет — улицы его именем не назовут. А в мою честь целая планета: Аленкин астероид. Хочешь не хочешь — гордиться будешь. Постараешься всю жизнь себя не уронить!

Взяла я у Туни карточку, ткнулась дяде Исмаилу в колени, еле выговорила: «Спасибо!» Дядя Исмаил прижал мне ладонью волосы на затылке, пощекотал пальцем шею:

— Ну же, ну же, Аленушка! Чего ты разволновалась? Другим монояхты дарят. Надувные города. Аэролеты. Даже маленькие космопланы. А я уж чего смог…

— Да что вы, дядя! — пробормотала я. — Это же такой подарок! Такой… Вы ничего не понимаете!

Ничего-то он не понимал! Да ведь астероидов же еще никому в жизни не дарили! Я же самая первая! Ведь это целая планета. Хоть и крошечная, почти с нашу комнату, а все же настоящая планета. С ума сойти!

Обвела я взглядом комнату — и все мне в ней другим показалось, всех на свете я могу понять сейчас без труда. Вот Туня застыла в недоумении, не может сообразить, улыбаться или ругаться. Ох, не одобряет няня моих слез. И подарка, естественно, тоже не одобряет. Считает, это жадность моя слезами выливается. Собственнические инстинкты проснулись. А у меня и в мыслях ничего похожего. Я совсем из-за другого плачу, чего ей, глупой, никогда не понять!

В уголке дивана мама с папой, обнявшись, о чем-то шепчутся. Слов не слышно, но я и так догадалась: «В наше время детям планет не дарили. Как теперь Алене жить с астероидом на шее?»

А дядя Исмаил на ушко мне шепотом: — Я орбиту астероиду чуть-чуть подправил. Каждый год в твой день рождения он будет над городом пролетать. На высоте девяносто шесть тысяч двести километров…

Я вскочила, машу рукой, слова сказать не могу. Потом обняла дядю Исмаила, улыбаюсь ему в плечо. Подумаешь, девяносто шесть тысяч! Да хоть бы и целых сто! Ерунда. Чепуха. Чепухишечки. Можно летать каждый день, если хочется. Тоже мне расстояние — четыре часа туда, четыре обратно!

Я даже обрадовалась, когда Туня повела меня спать. Она помогла мне раздеться, постелила постель, а я прижимала к груди карточку и глупо улыбалась, потому что слезы давно кончились. Укрылась я с головой одеялом, оставила маленькую щелочку и посмотрела на свет сквозь дырочки в карте. Мелкие такие дырочки, будто иголкой проколоты. Еле заметные для человеческого глаза. А поднесешь поближе — весь мир виден.

Так и заснула с карточкой в руках. И всю ночь снился мне розовый пузатый астероид. Он кувыркался между звездами и играл со мной и с Туней в чехарду.

2
— Завтракать я сегодня не буду! — заявила я, едва открыв глаза. — И зубы чистить тоже!

Туня зависла напротив, сложила ручки под брюшком и посмотрела на меня с такой неизбывной печалью, что я сдалась:

— Ладно. Зубы, так и быть, вычищу. А завтракать — ни-ни! И не проси!

Няня моя никогда не хватается сразу за несколько дел — там, мол разберемся! Оглядываясь, она поплыла в ванную. Я следом. У раковины я постояла, посмотрелась в зеркало. Растянула губы пошире. Слизнула из тюбика кусочек витаминной пасты, которая сразу же разбухла, запузырилась и заиграла на зубах, приятно холодя язык. Пополоскала рот. Подышала чем-то антивирусным. И начала задумчиво крутить краники душа.

Мыться мне тоже не хотелось, и я все думала, как бы отвлечь нянино внимание, отделаться от обязательных процедур. Туня проверила температуру воды, недовольно поворчала, заметив мое намерение ограничиться душем. А когда я разделась, она, изловчившись, втолкнула меня в барабан. Тут все сразу заходило ходуном, на меня посыпались хлопки и шлепки, покатились огромные мыльные пузыри, от которых надо увернуться, а то они, касаясь кожи, громко лопаются и ужасно при этом щекочутся…

— Ах ты, предательница! — закричала я, кидаясь за Туней.

Вообще-то я барабан люблю. Но зачем же впихивать да еще ножку подставлять? Нечестно! Я бы, может, и сама пошла. А теперь получается — против воли…

Бегу я за Туней — и ни с места: барабан под ногами крутится, словно беличье колесо. Я на боковую стенку — и по реечкам, по реечкам вверх, А ступени подо мной вниз… Тунька совсем рядом маячит — руку протянуть. Я уж ее почти настигла, а она раз — и на другую сторону. Раскачалась я на канате, перелетела барабан, чуть-чуть не достала: она, можно сказать, между пальцами у меня прошмыгнула — и в бассейн. И уже кверху брюхом плавает. Я ласточкой в воду! Дошла до дна, изогнулась, вынырнула. Ищу роботеску, а она из-под воды дерг меня за пятку! Лягнула я ее в нос, завизжала она и взмыла под потолок. Нащупала я пружинную доску, надавила да ка-ак взлечу! Но Туня же метеор какой-то, а не робот: вжик, трах — и снова под водой! Я ни за что зацепиться не успела, рухнула с высоты, меня батуд встретил и давай подкидывать! Накувыркалась я вдосталь — и с разгона и через голову. Соскочила. И зигзагами между пузырями на выход. Маленькие пузыри перескакиваю, на бегу под какими-то воротами пролезаю, на жердочке балансирую, по круглым кочкам прыгаю — цирк! Барабан все новые фокусы подстраивает. Но Туню наконец поймала. Намотала на руку ее веревочный хвостик:

— Что, попалась?

Понимаю, конечно, что она сама мне поддалась, но уже не сержусь. Почесала ее между глаз — она прямо-таки растаяла от удовольствия. Барабан распахнулся, выпустил нас. И мы пропели на два голоса: «Здоровье в порядке — спасибо зарядке!» Вытерлась я насухо жестким полотенцем — ох, хорошо! Чувствую, под ложечкой засосало. А Туня, вредина, так понимающе, с заботой:

— Проголодалась?

И захлопотала так, как одна она да мама умеют…

Съели мы две порции яичницы, взбили грушевый сок. Ела, разумеется, я, а Туня за меня причмокивала да похваливала…

Сегодня обещали хорошую погоду, поэтому я нацепила легкие сапожки и бегом на лестницу, стараясь захлопнуть дверь перед самым Туниным носом. На пороге вспомнила про подарок. Вернулась. Вынула из-под подушки карточку. И думаю: «Какой же смысл спускаться в лифте? — Это с астероидом-то в руках?!»

— Туня! — Я умоляюще оглянулась. — Давай через окно, а?

— Что ты! Папа рассердится! — Туня испуганно замахала ручками.

Если бы няня вспомнила про маму, я бы поняла и не сопротивлялась. Но папа? Да папа ни в жизнь на меня не рассердится! Уж я — то знаю! И продолжаю уговаривать, сделав вид, что не разобралась в ее хитростях:

— Тунечка, лапушка, да ведь ему же никто не скажет! Никто-никтошечки!

Туня не любит меня огорчать, и я часто этим пользуюсь. Стоило мне подольститься, как она сразу же размякла:

— Ладно. Через окно так через окно. Только через кухонное, чтоб тетя Маня не увидала.

Дворник тетя Маня женщина строгая. Насоришь, поковыряешь случайно стенку гвоздиком, цветок где-нибудь не там вырастишь — все: ни «Проньку» завести не даст, ни на косилке не покатает. А то, гляди, без улицы оставит… Для меня хуже нет наказания: дышать домашним стерилизованным воздухом, все равно, что дождевую воду пить. Ни вкуса, ни запаха! Лучше тете Мане на глаза не попадаться!

Расстелилась моя Туня ковриком. Легла я животом, обхватила ее за шею. Она в меня всеми четырьмя ручками вцепилась — и вывалилась из окна. Мягко-мягко, без крена, без толчков поплыли мы к земле. На балконе сорок шестого этажа Шурка Дарский глаза выпучил: «Все видел, все знаю, сейчас же тете Мане пожалуюсь!» Показала я ему язык. Тоже мне, ябеда-корябеда! Разреши ему, он бы и сам за мною следом сиганул!

Туня спускалась не торопясь. Ребятишки (кто был дома) высовывались из окон, махали руками, кидали вдогонку надувные шары. Такой поднялся переполох-уж какая там тайна! Теперь бы только от дворника улизнуть! Мы между колонн, между колонн, нырнули под портик и приземлились за клумбой. Слышу — тюх-Тюх-тюх! — подкатывает тетя Маня верхом на «Проньке». Мы называем «Проньку» Красота-без-живота: он похож на корыто пустотой вниз и этой пустотой всасывает мусор. Тяга ужасная — того гляди, человека втянет! «Специально для непослушных детишек!» — пугает нас тетя Маня. А мы, хоть и понимаем шутки, держимся подальше.

Ну, хватаюсь я за Туню, чтоб не сдуло. А Туня в сторонку — и уже цветочек нюхает. До того безвинная — точь-в-точь с Примерной странички букваря. «Мое, мол, дело стороннее. Никто из окон не летал. А кто летал, тех давно уж и след простыл…»

Прикидываю, на какое наказание соглашаться. Дома мне сидеть никак нельзя — кто тогда расскажет ребятам про астероид? А коли так, смело топаю навстречу дворнику, зажмуриваю глаза и выпаливаю с ходу все как есть: «Тетя Маня! Виновата. Простите, через окно вылетела…»

Тунька перестала цветочки нюхать, даже антенны от страха посерели, а тетя Маня покивала и спрашивает:

— Ну и как? Понравилось летать?

— Очень. Душа замирает. И сердце в пятки уходит.

Про пятки я ввернула нарочно: взрослые любят, когда мы чего-нибудь боимся и можно на выручку прийти. Тетя Маня засияла добрыми морщинками и пальцем мне грозит:

— В пятки, говоришь? Ишь озорница! Эх, придется, видно…

Тетя Маня сделала паузу, от которой у меня и в самом деле душа замерла. «Без улицы оставит или без косилки? Неужели все-таки без улицы?»

Я состроила умоляющую мину:

— Тетя Маня, вы такая справедливая, жалостливая. Пожалуйста, не оставляйте меня сегодня дома! Очень прошу…

— Да я и не собираюсь, — тетя Маня пожала плечами. — А вот грависпуск, похоже, придется для вас, шельмецов, устанавливать. В других домохозяйствах я уже видела такие… Потерпите недельку!

Сказала — и дальше на «Проньке» потюхтюхала.

Стою — ничегошеньки не понимаю. Еле опомнилась, догнала ее:

— Выходит, и на косилку пустите?

— А чего ж? Приходи. Через час вон те липки причесывать будем. Вконец разлохматились!

Я в ладоши захлопала и закричала изо всех сил:

— Слава работникам двора! А мне подарили астероид! Он у меня ручной! Хотите посмотреть?

Туня послушно сглотнула карточку, высветила прямо на стене картинку. Без стереоэкрана не тот эффект. Но все равно видно, как летит мой астероид между звездами, притворяется простой каменной глыбой. Лежи эта глыба на Земле, так бы оно и было. Считался бы обыкновенным валуном, ни на что не пригодным. Но раз уж ты в космосе крутишься, собственную орбиту имеешь, то никакая ты уже не глыба и не валун, а самое настоящее небесное тело. Маленькая планета.

Тетя Маня с «Пронькой» давно укатили. Зато ребята собрались, все наши, со двора. Тут и Эммочка Силина с Таней Орбелян — обе мои подружки закадычные. И новенький мальчик Алик. И Наиль Гохман. И много других. Даже Шурик Дарский в первый ряд протолкался, когда только успел из дому выскочить? Собрались, смотрят на стену. А когда диктор в точности как вчера объявил про «пожизненно» и про «волеизъявление», Шурик закричал:

— Неправда это. Астероиды не дарят. Ты все выдумала!

Я ужасно рассердилась:

— Тебя не спросили!

— …Это не ответ! Ты докажи! — зашумели ребята. Обидно, что все они Шуркину сторону держат.

Но я вида не подаю:

— Никаких вам доказательств не будет. Завистники вы все! Ни у кого из вас своего астероида нет, вот и завидуете!

Смотрю — и глазам не верю. Ребята переглянулись, покачали головами, подались назад, вот-вот совсем уйдут. Подвел меня язык. Со всеми сразу поссорил. Такую несусветицу несу — стыд! Неужели и правда мелкая собственница во мне пробудилась, как Туня опасалась? Выходит, я хуже всех в нашем дворе?! Самая отсталая, да? Опомнилась я, кинулась за ними, хватаю за плечи, в глаза заглядываю:

— Ребята, бросьте, пошутила я! Астероид мне дядя Исмаил подарил. На день рождения. Вы же вчера были у меня. Знаете. А он позже пришел, ночью. И подарил.

Не знаю, почему — упираю на то, что он ночью пришел. Но ребята поверили мне сразу и без оглядки. Я забрала у Туни карточку. И давала потрогать всем, кто хотел. Шурка насупился. Эммочка Силина, наоборот, придвинулась ко мне, взяла за руку:

— Я с тобой играю, Лялечка!

А Наиль покусал кулак, подумал и сказал:

— А зато когда я вырасту, мне родители обещали живого щенка!

— Таксу или сенбернара? — поинтересовалась еще одна моя подружка, Кето.

— Японскую, карликовой породы.

— Они же все искусственные! На электронике! — Кето презрительно оттопырила нижнюю губу.

Наиль обиделся:

— А вот и неправда!

— А вот и правда!

Вскочили они, сжали кулаки. Не иначе, думаю, до драки дело дойдет… Но роботески грудью встали между ними:

— Дети, дети, драться нехорошо! — предупредила Кетошина.

— Драка не аргумент! — подхватила Наилева.

— Надо уступать девочкам! — разъяснила Кетошина.

— А пусть девочки не задираются! — возразила Наилева.

— Не задевайте моего ребенка! — возмутилась Кетошина.

— А вы моего не трогайте, за своим смотрите! — возразила Наилева.

И давай они как ненормальные подпрыгивать — вверх-вниз, вверх-вниз. Антенны дрожат, хвостики с помпонами воинственно вздернуты, уперлись друг в дружку лбами — вот-вот искры посыплются. «Еще не легче! — переполошилась я. — Не хватало, чтоб вместо детей роботески разодрались!»

— Туня, — прошептала я. — Наведи-ка порядок!

Туня с места не стронулась, но, вероятно, намекнула им на своем электронном языке, что непедагогично выяснять отношения при детях. Няни перестали шипеть и разошлись.

— Слушай, Ляля, а что же мы с астероидом делать будем? — напомнила Таня Орбелян, протягивая мне перфокарту. Она все мои дела принимает близко к сердцу.

— Ого, что! — Я подскочила на месте. — Да что угодно!

— Ну, например, например?

Я задумалась. Как назло, в голову ничего не приходило. Мы ведь здесь, а он — вон где! Ну, слетаешь к нему пару раз — и все удовольствие?!

— Сейчас, сейчас. Минуточку…

Я потерла виски — может, какую мыслишку выскребу. Но в голове пусто — как на отключенном телеэкране.

Тьфу, наваждение!. Это ж даже представить себе невозможно: иметь астероид и не знать, что с ним делать! Да будь здесь дядя Исмаил, он бы двести разных способов предложил. И еще бы один, самый главный, на закуску бы оставил. Нашла чем мучиться, сказал бы он, посмеиваясь. До такого пустяка не додуматься! Как же тогда наши предки не терялись, когда каждый, говорят дома имел, и землю, и леса, и животных всяких не счесть? Ну, животные полбеды: они живые, с ними играть можно. А c лесом-то что делать, когда им владеешь? Был бы астероид у нас во дворе, можно было бы его в крепость превратить, построить зимой снежную горку, ледяные дорожки залить вокруг… Но чем бы он тогда от обыкновенного валуна отличался? Кто бы его тут подарком посчитал? Нет, пусть уж летает где летает. Придумаем что-нибудь…

— Он же совсем настоящий. Целая планета, — сказала я тихо. И поняла, что сморозила глупость. Мальчишки заулыбались. А в глазах у девочек одна жалость.

— Ребята, она же не виновата, что ей подарили астероид! — сказал Алик. Он всего третий день как в наш дом переехал. И няня у него красивая: в золотистую крапинку, точно божья коровка.

Слова Алика меня сразу подстегнули:

— Ребята, а пусть астероид будет наш общий? Для всего двора.

Шурик, который уже собрался было уходить, заколебался. Он не может терпеть, чтобы хорошие мысли еще кому-нибудь, кроме него, приходили в голову:

— Предлагаю первый приз за идею применения астероидов! Кто придумает, тому целый день быть вне очереди комендантом двора!

— А если мы придумаем, нам тоже приз? — спросили хором двухлеточки Рая — Даша.

— И вам, и вам… Я же сказал — всем!

Сели мы в кружок. Думаем. Над нами няни жужжат, тоже усиленно размышляют. А Наилева роботеска занервничала, с советом сунулась. Так мы ее отогнали. Нечего подсказывать, сами разберемся… Минут пятнадцать сидим. Или даже двадцать. Рая — Даша заскучали, на карусель ушли.

— Может, сначала слетаем посмотрим? — нерешительно предложила я.

Шурик иронически прищурился:

— Так вот и разместимся на твоем камешке, если все туда двинем!

А я откуда знаю, разместимся или нет? Ребят уже человек тридцать собралось. Всех, пожалуй, не возьмешь.

— А давайте… давайте совет астероида выберем! — Алик немного заикался от волнения. — Пусть совет и летит!

— Ура! Посчитаемся! — загорелась хитрая Кето. Она на считалки везучая. Заранее в свою удачу верит.

— А Алена? — подозрительно спросила Танька-ревнючка. Ей кажется, раз мы подруги, то или вместе, или никому. Я уж боюсь вмешиваться, стою молча: пусть сами решают…

— А что Алена? — удивился Алик. — Смешно бы ей считаться, хозяйке астероида! Пусть водит.

«Спасибо, Алик, — шепчу про себя. — Постараюсь, чтоб и ты попал. Уж я постараюсь…»

Прикидываю, кого и сколько выбрать. Четверых мало. Семерых много. Шесть в самый раз. Чтобы Эмма с Таней. И Наиль. И Алик. В общем, вся компания. Туня подмигивает мне, с кого счет начать. А уж я ее с полунамека понимаю. Сыплю без запинки: «Ниточка-иголочка, ти-ти, улети!», «Стакан-лимон, выйди вон!», «Вокзал для ракет, мы уедем, а ты нет!». Ну и дальше в том же духе. Туня тыщу вариантов перепробует, пока я одну считалку закончу. Как ни говори — робот, электронная голова! Вдвоем мы быстро справляемся…

Вижу — Алик с Шуриком местами меняются, не иначе Шурикова няня подала своему дорогому воспитаннику знак. Алик-то, тютя новенький, не разгадал еще наших хитростей. На нем считалка и закончилась. Зато Шурке повезло: попал в совет. Посмотрела я на грустное Алькино лицо и еще больше расстроилась: очень ему с нами лететь хочется. Но ничего не поделаешь: в другой раз будет умнее.

— Товарищи совет! — сказал Шурик командирским тоном. — Сбор завтра утром вон в том углу двора. Кто не может лететь — пусть заранее предупредит!

Мне его тон не понравился. Возомнил себя командиром! Но пока я придумывала ответ, он убежал к тете Мане причесывать липы. Мне ничего иного не оставалось, как припустить следом…

Спала я плохо. Всю ночь мне снился удирающий по небу астероид. Он почему-то блеял и, по-козлиному взбрыкивая, уносился вскачь по Млечному Пути.

К утру у меня разболелась голова, но признаться Туне я не могла. Начнутся охи-вздохи, вызовут с работы маму — и прости-прощай астероид! Я притворилась веселой, услала Туню разогревать завтрак, а сама скоренько проглотила зернышко антиболя. Мама рассказывала, что у следующих моделей автоматических нянь в электронную схему будут вмонтированы медицинские датчики — тогда уж их не обманешь. А пока я с чистой совестью провела честную Туню. Прожевала безвкусный завтрак. И мы спустились во двор.

Во дворе было непривычно пусто. Легкий ветер трогал листья пирамидальных тополей, деревья вздрагивали и становились серебряными. Но чуть ветер утихал, тополя снова перекрашивались в зеленое. Совет наш в неполном составе маялся в углу двора, поодаль висели озабоченные няни. Мы томились и медленно привыкали к хмурой погоде — ее еще не приготовили для прогулок. Не хотелось ни разговаривать, ни шутить. Наконец, зевая, подошла Эммочка, она всегда и всюду опаздывает. Мы вышли со двора, стали на движущийся тротуар, перескочили на эскалатор, поднялись на платформу монорельса. Через минуту подошел поезд, вобрал пассажиров и выстрелился на площадку космолифта.

Встретил нас робот, диспетчер рейса, и, беспрерывно болтая, проводил к запасной полосе. Он был большой, суетливый, прилипчивый и розовый, как пастила, и когда плыл впереди, то напоминал утку, заманивающую в воду утят.

Мы уже не первый раз в космолифте, но привычки к чудесам не приобрели, а потому глазели по сторонам и восторженно вскрикивали. Мимо катили какие-то конструкции. Проносились роботы. Вздувались купола. Открывались люки. Сбоку пешеходной дорожки мигали фонарики. Эммочка терлась возле меня и поминутно теребила мою руку. Таня из-за этого ужасно злилась и страдала одна. Наиль и Шурик шагали рядом с Кето. Причем Шурик выглядел так, словно его тут ну ничем не удивишь!.

На запасной полосе стоял маленький вагончик. Мы вошли, сели в кресла. Няни прилипли в проходе, каждая против своего воспитанника. Двери пошипели, сомкнулись. И как мы ни прислушивались, как ни пытались уловить хоть слабое сотрясение или вибрацию, так ничего и не почувствовали. Догадались, что летим, лишь тогда, когда в окошечке заскользили цифры-указатели.

— Жаль, иллюминаторов нет, — сказала я, наклоняясь к Тане. — Ничего не видно.

В эту минуту зачирикал мой видеобраслет. Я включила изображение. И нисколько не удивилась, увидав маму. Всем известно, что путешествие под присмотром нянь безопасно, однако мамы есть мамы: всё равно тревожатся. Когда я вчера просилась на астероид, мама сначала и слушать не хотела:

— Никаких астероидов! Вечно этот непутевый Исмаил что-нибудь выдумает! Еще простудишься — в пустоте ведь абсолютный нуль!

Уже и Туня за меня вступилась. И про скафандры я ей рассказала. А мама ни в какую. Если б не папа, не бывать мне в рейсе. Не знаю даже, что с ним случилось. Он ведь тоже всегда против космоса. А тут слушал-слушал нас, потом погладил мамину руку и сказал: «Знаешь, Мариночка, нашей Алене девятый год. Пусть летит». И, склонив набок голову, заглянул в мамины глаза с таким выражением, какое у него бывает, когда он играет на своем мультиоргане трудную вещь. Мама быстро заморгала и сразу согласилась: «Да пусть летит, я не против. Лишь бы никуда не высовывалась! Держись крепче, а то свалишься в эту самую пустоту…» Сейчас мама зорко оглядела вагончик. И я поняла, как ей трудно было столько времени удерживаться от телевызова!

— Как дела, доченька?

— Отлично, мамочка. Оказывается, у дяди Исмаила нескучная работа. Я тоже хочу в разведчики.

— Выдумывай! На Земле тебе дела мало?

— Здесь интереснее.

— Потому что впервые одна летишь!

Здравствуйте, одна! Да если даже не считать ребят, шесть нянь с нас пылинки сдувают! И каждая заботливее шести пар родителей!

— Не переживай, мамочка! — Я терпеливо улыбнулась. — Передай папе, пусть тоже за меня не волнуется. Или нет, я сама ему с астероида отсигналю.

Выключила я браслет. И тут как прорвало: прямо цепная реакция среди родителей. Всех пятерых вызвали. И все зашептались над браслетами, стараясь не мешать друг другу. Я вполголоса окликнула Туню:

— Туня, правда ведь в Поясе Астероидов не опасно?

— Кто бы вас пустил туда, где опасно!

— А у тебя чего-нибудь вкусненького не найдется?

— Завтракать надо было как следует!

— Тогда мне не хотелось…

— А сейчас не время… Режим…

Но я уж няню знаю. Поворчала-поворчала для порядка, В потом потрясла своим бездонным багажником и дала мне и Тане по сэндвичу. Танина роботеска засуетилась и выложила перед воспитанницей с десяток разных бутербродов. Но Таня уплетала сэндвич — нужны ей были какие-то бутерброды!

На Марсе нас задержали надолго: перегружали наш вагончик в попутный корабль. Точнее, не совсем попутный: он должен сойти с маршрута и подбросить нас в Пояс Астероидов, а на обратном пути прихватить домой. Для нас-то ничего не меняется: мы в одних и тех же креслах прямиком до места доедем. А кто-то, вероятно, не очень обрадуется — крюк давать по Солнечной системе!

На стене засветился большой экран:

— Здравствуйте, дети. Я командир корабля. Меня зовут. Эрих Аркадьевич.

— Здравствуйте. Только мы не дети, — возразил Шурик. — Мы почти взрослые.

— Прошу прощения… Приветствуем вас, почти взрослые, на борту «Кипучего». Стыковка закончена.

Мы засмеялись. Шутит командир! Видно, принял нас за дошколят, сочинил сказочку про стыковку. Сказал бы уж прямо — упаковка. Потому что спрятал нас в самый глухой уголок трюма, уж я-то знаю! Для транспланетника такой вагончик вместе с нянями и детьми все равно что лишний карандаш в портфеле первоклассника.

— Лёту до вашей точки два часа одиннадцать минут, — продолжал командир. — Посадку увидите на экране. Не скучайте. Желаю приятного путешествия.

Улыбнулся — и пропал, будто его и не было. Потянулось нудное время пути. Няни затеяли игру в «смекалки-выручалки» и «Технику наугад». Даже изобразили вшестером пародию на балет — «Танец маленьких роботов». То и дело по видео, будто невзначай, наведывались родители. И все же я с трудом дождалась конца перелета — мыслимо ли не иметь в вагоне иллюминаторов? Хотя дядя Исмаил рассказывал, что на этих сумасшедших скоростях мы бы сплошную черноту увидели… Я облегченно вздохнула, когда на экране вновь появился командир:

— Устали, почти взрослые? — подчеркнуто серьезно спросил Эрих Аркадьевич. — Вероятно, ежели кто из вас мечтал о космосе, то теперь заскучал и передумал? Не угадал? Ну, смелые ребята!

Он кивнул штурману, который шептал что-то ему на ухо, и снова поднял на нас глаза:

— Слушайте меня внимательно. Начинаем причаливание. Скафандры под креслами справа. Няни помогут вам обрядиться.

Он отступил — и на экране появилось изображение моего астероида. Только цвета победнее. Потому что дядя Исмаил снимал его с «Муравья», при свете могучих синхромных прожекторов, на полный солнечный спектр. А у транспланетников прожектора похуже: хоть и мощные, но одноцветные, лазерные — лишь бы увидеть! Транспланетник не разведчик: по проложенным трассам ходит.

Я так долго любовалась астероидом, что Туне пришлось напомнить про скафандр. Достали мы из-под кресла пакет, и я ахнула: какой-то великанский мешок, раза в два больше моего роста. Весь в продольных складках и пузырях — ужас!

— Что ты, радость моя! — я замахала руками. — Я это ни за что не надену!

— Извини, но без скафандров только мы, роботы, обходимся в пустоте, — язвительно замечает няня. — Не торопись, попробуй примерить.

А зачем пробовать? У меня хватает воображения представить, в какое я превращусь чучело! Ребята вокруг с такими же мешками возятся. У одной Кето скафандр по фигурке. Я всегда говорила, что она везунчик!

— Не вертись, не вертись, обряжайся! — командует Туня.

Я со вздохом натянула комбинезон. Обула толстые носки с подогревом. Туня раздернула скафандр за горловину, и я — нырк туда с головой! Барахтаюсь, хохочу внутри: как же двигаться? Тоже мне — аттракцион «Бег в мешках»!

На мое счастье, Туня что-то подкрутила внизу, и — о чудо! — стал скафандр сжиматься, сжиматься, собрался маленькими чешуйками и обнял тело, как тренировочный костюм, туго-натуго. Стало легко, удобно — я даже подпрыгнула от удовольствия.

— Еще не всё, — остановила меня Туня. — Обувайся!

Я зашнуровала ботинки, притопнула ногой. Роботеска закрепила шлем, подключила систему дыхания. Вдохнула я — ничего, жить можно. Воздух ничем не пахнет, стерилизованный, но это уже придирки. Не пропадем!

Пока мы возились со скафандрами, «Кипучий» успел причалить. На экране было видно, как космонавты выкатили вагончик из трюма, вмазали в хвост астероиду кольца, зацепили тросы.

— Готовы? — спросил Эрих Аркадьевич.

— Готовы! — гаркнули мы вразнобой.

— Э, нет, так не пойдет! — командир поморщился. — Роботы, доложите по форме!

Приосанились наши няни и отрапортовали:

— Пассажир — Алена Ковалева! Скафандр номер три проверен, к выходу в открытый космос готов!

— Пассажир — Шурик Дарский! Скафандр шесть полностью исправен, к пустоте пригоден!

В общем, за каждого из нас постарались — отчеканили звонко да весело.

— Ну, чистого вам вакуума, ни пылинки на трассе! — пожелал напоследок Эрих Аркадьевич. — В вашем распоряжении четыре часа. Со связи вас не снимаю.

Раскрылись двери вагончика, а за ними не тамбур, а самый натуральный шлюз. Вошли мы. Закрылись створки сзади, раздвинулись впереди — и оказались мы на пороге космоса. Свет и тьма тут вместе живут, не смешиваются. Отдельно — лучи, звездные, острые, глаза колют. Отдельно — плотная чернота, хоть ладонью черпай! Астероид двумя прожекторами крест-накрест высвечен. До его поверхности метров восемь. И видно, какая она твердая, коричневая, в мелких пупырышках.

Мы невольно попятились. А няни подталкивают, уговаривают. Здесь и тяжести никакой нет. Одна обманчивая видимость. Прыгай с этой высоты — не упадешь, не разобьешься. Мы няням верим, а все же ступить в пустоту боязно.

Первым решился Шурик. Вот ябеда он и задавака, а если боится, нипочем не покажет. Шагнул — и повис, ручками-ножками дрыгает. За ним Кето пошла. Ей лишь бы не первой, а так она куда угодно кинется. Тут и Наиль тихонечко с порога ногу спустил, точно воду пробует. А потом глаза зажмурил — и оттолкнулся.

За ним мы с Танечкой, взявшись за руки. И хорошо, посильнее прыгнули: раньше всех на поверхность спланировали. Одна Эммочка в тамбуре осталась: «Никуда не полезу! Боюсь!» Няня ее в охапку — и вниз!

Над нашими головами Кето, Наиль и Шурик точно веревочками к небу привязаны. Юлят, извиваются, загребают руками — и ни с места. Мир без тяжести! Пришлось няням буксировать неудачников за ноги. И оказались мы точно статуи, выброшенные на свалку: кто стоит, кто лежит, тот под углом, этот боком, почти не касаясь камней. И никому от этих поз никакого неудобства!

— Астероид маленький, — пояснила Туня. — Силенок у него маловато притянуть вас как следует… Поэтому ботинки оборудованы двигателями. Сейчас мы их задействуем — и бегайте на здоровье. Можно даже прыгать, если хочется…

— Ботинки отрегулированы на высоту не более метра, как на Земле, — добавила няня Наиля.

Таня скакнула на одной ножке — и захлопала в ладоши:

— Чур-чура, играем в классы!

— Вам бы все в классики да в куколки! — возмутился Шурик.

На этот раз я была абсолютно с ним согласна: стоило забираться в космос, чтобы играть в классы? Но не могла же я не поддержать любимую подружку?!

— А что? Очень заманчиво! — Я присела и назло ему стала расчерчивать грунт пальцем. К сожалению, на каменистом грунте следов не оставалось.

— Да ведь мы же в первый раз же в новый мир же попали! — Шурик всплеснул руками. — Понимать же надо!

— Можно совершить кругосветное путешествие, — предложил Наиль. — Целая неизученная планета! Не какой-нибудь необитаемый остров!

Идея понравилась. Хотели определиться по звездам. Но оказалось, крутится бедный астероид вместе с нами и расчаленным между кольцами вагончиком, как волчок. Непонятно, отчего у нас вообще головы не закружатся. Куда там за звездами следить! Они пляшут как сумасшедшие, хороводы водят… Выстроились мы цепочкой. И пошли наугад…

Особенно разбежаться здесь негде. Вся планетка тридцать моих шагов в длину, двенадцать в ширину. Но все равно планета. Самостоятельный мир! Шурик и Наиль пошушукались с нянями. Добыли специальный фломастер для пустоты. И нарисовали астероиду полюса — северный и южный, провели экватор и главный меридиан. Заодно пятиконечной звездочкой обозначили столицу. На этом наша кругосветка и закончилась… Вот ведь целый карманный мир под ногами, а что с ним делать — не сразу сообразишь!

— Скучно на этом свете, господа! — со вздохом произнесла я любимую фразу дяди Исмаила.

— Ребята, а кто знает, что такое «господа»? — спросил Наиль. Он лежал на животе, подперев голову ладонями. Вернее, даже не на животе, а на локотках и носочках ботинок — и ничуточки не прогибался. На Земле ни за что так не удержаться!

— Господа, — сказала, подумав, Кето, — это такие вымершие животные.

— Древняя профессия! — не согласилась Эммочка. — Раньше люди в религиях работали, в бога верили. Так вот, наверно, он — господь, а они — господа!

— Глупости! — Шурик постучал кулаком по шлему. — Бога давно нет. Почему же слово не умерло?

— А вот и не умерло! — Я вмешалась в спор потому, что Шурик трещал и вертелся так, будто он один на свете прав. — Дядя Исмаил часто его повторяет…

Авторитет дяди Исмаила в нашей компании непререкаем. Еще бы, разведчик! Шурик умерил тон, но окончательно не сдался.

— Довольно гадать, дети, вы все неправы! — перебила Наилева няня. — Раньше господами называли богатых, которые владели землей, лесами, заводами…

— Слушайте, а давайте и мы нашу планету разделим? — Кето тряхнула головой, и ее косички заколотились изнутри о шлем.

— Как это: разделим? — Таня от удивления раскрыла рот.

— Не понимаю, откуда у современных детей эти собственнические инстинкты? — заскрипела Туня. — Воспитываешь, воспитываешь вас в братстве и бескорыстии, а в вас одни пережитки! Нашли игрушку — планету делить! Если бы вас одни роботы воспитывали, никогда бы такое в голову не пришло! Воскресить самые мрачные страницы истории — это нелогично и нецелесообразно!

Размахалась ручками у нас над головами, а мне смешно. Подумаешь, усмотрела пережитки в обыкновенной игре…

Схватила я Туню за хвостик, подтянула поближе и сделала страшное лицо. Няня — умница, сразу примолкла. Я ее отодвинула и повернулась к Кето:

— Продолжай, Кетоша, теперь тебя никто не перебьет.

— Представляете, этот мир никогда хозяина не имел! — Кето ударила каблуком в камень. — Не считая Алены… Но Алена по-настоящему им и не владела. Она его сразу нам подарила.

— Не подарила, а в совет двора вас выбрала! — на свою беду, заметила Туня.

— Да уж вам бы о выборах помолчать бы! — вдруг ни с того ни с сего разошлась Шурикова няня. — Если бы я не приняла мер, даже мой Шурик мог не попасть…

— А что он у вас, какой особенный? — насмешливо спросила няня Эммочки.

— Да уж не чета другим! — ответила Шурикова роботеска, оскорбительно поводя хвостиком в ее сторону.

Это, конечно, задело няню Эммочки до глубины ее электронной души. Она даже на «вы» перешла:

— Нет, я когда-нибудь перегорю от одного только вашего голоса! Впервые вижу такую зануду!

— Я? Я зануда? А вы… А вы…

Дальше мы ничего не услыхали, потому что в критические моменты автоматы переходят на ультразвук. Роботески часто между собой ссорятся. Удивляться тут нечему. Характеры они у своих воспитанников заимствуют. Их симпатии и антипатии зависят от хозяев, то есть от нас. Одно неосторожное замечание — и пожалуйста, конфликт: «Девочка в желтом шарфике! Слезь с забора, нос разобьешь!» — крикнет одна няня. «Не вмешивайтесь, за своим присматривайте!» — возразит няня девочки. И пошло, и поехало, и не развести их — так распетушатся! Но сейчас они нарочно затеяли свару: пытаются отвлечь нас от Кетошиной идеи раздела мира…

Я знаю, один-единственный способ их унять. Поджала ногу, повалилась навзничь, будто поранилась. И закричала:

— Ой-ой-ой, больно!

Мой крик сразу в Туниных ушах застрял, все на свете перекрыл. Кинулась она ко мне:

— Что случилось?

— А то, — говорю ей спокойным голосом и слегка по затылку шлепаю, — а то, что мы ваши хитрости разгадали. Немедленно разойдитесь, ясно?

— Так точно! — ответили няни хором.

— Давай, Кето! — нетерпеливо потребовал Наиль.

— Так я уже почти все сказала. Предлагаю поиграть в историю. Пускай у нас на планете будут разные государства. Как в старину.

Я в восторге подбежала к ней, ткнулась шлемом в шлем и сделала губами поцелуй. А Шурик закричал:

— Кетоша, ты — гений, пусть все знают!

Гений скромно потупился, а затем гордо обозрел планету от горизонта до горизонта.

Через полчаса мы разделили астероид белыми линиями на шесть частей. Границы пролегли ровные, с полосатыми столбиками, шлагбаумами и крохотными пограничниками в шубах — ведь чего только не найдется в багажниках роботесок! Каждый из нас почувствовал себя — как это в старых фильмах? — государем… Мальчишки азартно перебегали с места на место и спорили, кому какая территория достанется:

— Эта вот моя будет. Или нет, лучше вон та!

— С какой стати твоя? А почему не моя?

— Бросьте спорить, мальчики! — Кето придержала за локоть Наиля. — Разделим государства по жребию. А ну, отворачивайся. Кому этот кусок?

— Шурику, — неуверенно ответил Наиль.

— А этот?

— Тебе.

— А этот?

— Алене…

Посмотрела я — отличный мне кусок достался. С горой. С впадиной вроде сухого озера. И с трещиной, которую я окрестила рекой. Справа от меня Танины земли. Слева Кетошины. Впереди Наиля. И еще Шуриков клинышек со мной граничит. Это ведь не плоский газон у нас во дворе! Государства получились как настоящие, из седой древности…

Мы устроили войну. Потом торговлю. И это было поинтереснее, чем на уроках истории. Забавнее я ничего в жизни не видела. Хотя нет, вру. Забавнее были четыре белые мышки, которых давала повоспитывать Тане ее двоюродная сестра. Но зато увлекательнее этой игрушечной истории, точно, ничего на свете нет!

А перед отлетом, когда за нами прибыл Эрих Аркадьевич, мы стерли границы. Пусть наша маленькая планета станет общей, как и большая Земля.

— Чтоб никто не мог сказать: «Это мое!» — а каждый говорил: «Это наше!» — прокомментировала наши действия Туня.

Сцепили мы вшестером мизинцы и поклялись никому никогда не рассказывать о разделе мира. Пусть это останется нашей тайной…

3
Больше всего в каникулы я люблю оставаться дома. Конечно, на плавучем Пионерском континенте или в Амазонской Детской республике тоже очень интересно. Не говоря уж о Транспланетном круизе дядюшки Габора. А все же только дома я чувствую себя «осью, вокруг которой оборачивается наш семейный мир», как утверждает папа. Здесь надо мной трясутся, здесь мне позволено самую чуточку покапризничать. Здесь даже Туня становится добрее. Зимой в школьном городке, летом в лагере отдыха я должна быть большой и сознательной. А дома от меня никто пока этого не требует. Нет, я ведь понимаю, я не против общественного воспитания. Но если честно-пречестно — я очень скучаю вдали от папы и мамы. И потому так радуюсь возможности побыть дома.

В эти каникулы мне необыкновенно повезло. Наш класс отдыхал на Озоновых островах, подвешенных над Альпами. И я отпросилась всего на два дня — отпраздновать день рождения. Так надо же, именно в этот момент на островах объявили карантин по свинке. Свинка — болезнь пустяковая, ее там наверняка за пару часов ликвидировали. А карантин по-прежнему, как три века назад, объявляется на двенадцать дней. Поначалу я обрадовалась. Но когда праздник кончился и ребята со двора разъехались кто куда, я вдруг затосковала в тишине нашей квартиры. Пришлось сесть на диван и как следует подумать, чем заняться сегодня и в остальные дни.

Можно было упросить папу уйти со спелеологами в Саблинские пещеры. Еще хорошо бы заказать мне и маме по индийскому костюмчику: в моду на этот сезон входили сари. Но у папы шел выпуск в музыкальной школе, и он не мог оставить своих воспитанников. А мама вчера нарисовала нас обеих в сари, отодвинула рисунок от глаз, сердито поцокала языком и заявила, что беленьким это не к лицу, что сари идут нам, как индускам веснушки.

Я так задумалась, сидя на диване, что не заметила, как в комнате появился дядя Исмаил. Скрестив на груди руки, он замер передо мной, нахмурился:

— Бледна, расстроена и без дела. Не годится!

И соединился с мамой:

— Я похищаю твою дочку, не возражаешь?

На стене перед мамой горела карта заводской территории, и мама вместе с другими операторами вела по зеленым линиям грузовой транспорт. Она не сразу оторвалась от пульта, а сперва разогнала по сторонам шустрые огоньки.

— Надюша, возьми на минутку третью и пятую трассы, — попросила она соседку. И только после этого подняла голову: — Целую, Лялечка. Привет, малыш. Надолго похищаешь?

— Если не попадемся в плен космикам, доставлю вечером в целости и сохранности, — браво ответил дядя Исмаил.

Космики — герои мультфильмов. Космические кибер-разбойники на двенадцать серий.

— А если попадетесь, не забудь скормить Алене витамины. А то знаю я вас, обязательно отлыните! — Мама изо всех сил сдерживала улыбку, сохраняя решительный тон разговора.

— Никак нет, сестренка, не отлыним!

— Тогда до вечера! Спасибо, Надюша, принимаю! — Мамино лицо снова посерьезнело, и мама отключилась.

— Опять забиваем голову ребенку разной ерундой? — проворчала, настораживаясь, Туня. — Куда сегодня?

— Не бери греха на душу, бабуля, мы тебя не приглашаем! Как говорится, без железок обойдемся…

Туня, пылая антеннами, гневно запыхтела, перегородила собой дверь. Она подозревала, что дядя Исмаил непременно попробует от нее избавиться.

— Терпеть не могу привязных аэростатов! — обычно говорит он. — Куда ни пойдешь, всюду над головой висит, перед людьми позорит…

Дядя Исмаил уверен — кстати, я тоже! — что с меня хватит и одной его опеки. В прошлом году, например, дядя Исмаил запер Туньку в ванной. Да еще заложил дверь указкой, чтобы ей не удалось вступить в сговор с электронным замком. В другой раз каким-то датчиком намерил мне фальшивый жар. И пока бедная няня, испугавшись невиданной температуры, готовила на кухне лекарство, мы благополучно удрали по пожарному спуску. А недавно дядя Исмаил привел нас в мастерскую к Стасу Тельпову и притянул Туню за руки к четырем точечным магнитам с такой силой, что она провисела распятая вплоть до нашего возвращения. В общем, у Туни есть причины опасаться дядю Исмаила. С каждым его визитом она усиливает бдительность. Но и он не теряет времени зря!

— Все-таки собираешься увязаться за нами? — осторожно поинтересовался дядя Исмаил у роботески, сунув руку в карман.

— Быть при девочке — мой долг! — отважно заметила Туня, не меняя позы.

— Видит бог, я этого не хотел! — Дядя Исмаил лицемерно вздохнул, извлекая из кармана маленькую коробочку вроде электробритвы.

Я тихонечко хихикнула.

— А ты не хихикай, нечего нянин авторитет подрывать! — прикрикнул дядя Исмаил строгим голосом. — Собирайся скорей. Да купальник не забудь!

— Ура, на пляж пойдем! — обрадовалась я, выскакивая в соседнюю комнату одеваться. Отсюда мне не было слышно, о чем дядя Исмаил беседовал с Туней. Но когда я вернулась, он целился в нее своей коробочкой:

— Последний раз спрашиваю, оставишь нас в покое?

Туня покосилась и еще крепче вцепилась в косяк.

Тогда дядя Исмаил большим пальцем нажал на коробочке розовую кнопку. Туня вздрогнула и стала хохотать. То есть мелко тряслась в воздухе, мотала ручками, отмахивалась хвостиком и издавала чудовищные звуки.

Я испугалась:

— Вы ее испортили?

— Ничуть не бывало! — Дядя гордо потряс гривой. — Так, слабенькая электронная щекотка. Для автоматов абсолютно безвредна. Но, конечно, нейтрализует наповал.

Он воткнул коробочку в трясущийся Тунин бок, передвинул роботеску на диван. И нажал другую кнопку. Туня перестала трястись и заикала от страха. Оно и понятно: заикаешь!

— Я на сторожевой режим перевел! — предупредил дядя Исмаил. — Будь паинькой. А дернешься — на себя пеняй! Пока!

— Чао! Оревуар! Чтоб ты провалился! — сердито распрощалась Туня на всех, какие только знала, языках.

— Бабуля, побереги нервы! — укоризненно сказал дядя Исмаил. И, раскланявшись, с достоинством зашагал к лифту. — Куда сегодня отправимся?

— А вы разве еще не придумали? — Я пожала плечами. — Тогда пойдем куда глаза глядят…

— Ну и куда же они у нас глядят? По твоим разноцветным разве что-нибудь прочтешь?

— Зато в ваших читай без утайки. Они хотят увидеть Киму Бурееву, ведь правда?

Я знаю, что говорю. В гости к тете Киме он всегда берет меня. При мне, видите ли, ему легче с ней разговаривать. Как будто я не догадываюсь, что дело тут вовсе не во мне.

— И в кого у тебя такая дьявольская проницательность? — осведомился дядя Исмаил, задумчиво затирая ботинком трещину на мостовой. — Прямо жуть берет! Но уж коли на то пошло, рано еще по гостям ходить… На пляж!

Он вызвал «Стрекозу». И мы полетели на озеро Селигер.

С дядей Исмаилом интересно купаться. То он заводную акулу притащит. То складной батискаф, в котором если скорчиться, то и вдвоем можно поместиться. А в этот раз, едва мы встретились после раздевалки на берегу, подал блестящий обруч:

— Надевай. Пойдем в дыхательном коконе. Ни у кого пока такого нет.

Ну, насчет «ни у кого», я сильно сомневаюсь. В серию не пошло — и того довольно. А уж испытатели наверняка не один месяц крутили его, добиваясь надежности. Стал бы дядя Исмаил иначе моим здоровьем рисковать, как же!

Приладили мы ласты. Продела я сквозь обруч голову. Дядя Исмаил помог ремешки под мышками застегнуть, чтоб движениям рук не мешал. И, подмигнув, скомандовал:

— Прыгай!

Я удивилась:

— Без маски?!

— Не бойся, Олененок, не захлебнешься!

Это я-то боюсь? Да я дяде Исмаилу больше, чем себе, верю! Набрала полную грудь воздуха, зажмурилась, затаила дыхание и бух с пятиметровой вышки! Иду ласточкой на глубину. Чувствую, волосы не намокают. Открываю глаза… Вот фокус! Стоит вода кругом головы, будто я в стеклянном шлеме — только стекла нет. Дышать легко. Все звуки доходят неискаженными. А видимость — сказка!

Вдруг — бултых! — дядя Исмаил в воду врезался! Изогнулся, привстал и, работая ластами, дугу вокруг меня пишет. На нем тигровые плавки в светящихся пятнах. На плечах обруч блестит. А над обручем — струйка пузырьков вскипает…

— Нравится?

— Ой, здесь даже говорить можно? Ну, дядя, вы удивительный человек! Волшебник!

Отрегулировали мы ласты на прогулочную скорость. Включили гидрострую, как у кальмаров. Летим. Беседуем. Песенку спели: «Килька кильке говорит: «Нагулять бы аппетит!».

— Что-то и мне есть захотелось… — сказала я. — Наверно, от свежего воздуха…

— Не расстраивайся, Алена. Чего не сделаешь ради любимой племянницы? — Дядя Исмаил перевернулся в воде и заглянул мне в глаза. — Хотел до следующего раза еще один сюрприз приберечь, он еще не совсем готов. Да ладно!

Поднял указательный палец, словно бы хотел поймать направление ветра. Какой же, думаю, ветер под водой? А у него на пальце перстенек с камнем, и в глубине камня рубиновая стрелка мигает. Маячок.

Приплыли мы к гроту. Только заглянули — под сводами свет вспыхнул. Я прямо-таки ахнула: кино передо мной или волшебная пещера Али-Бабы? Со дна декоративные водоросли поднимаются. Воздушные пузырьки бьют фонтанами из углов. Анемоны и кораллы яркими цветами цепляются за стены. А золотые рыбки и рачки прогуливаются дружными стайками, как бабочки над лугом. Сбежались со всех сторон, носами тычутся, любопытными глазами играют. Дядя Исмаил отогнал их. Взялись мы за руки, вплыли в грот. Внутри вытесаны каменные столы рядками. Такие же скамьи. И в огромных вазах-ракушках — груды фруктов.

— Извини за скромное угощение! — Дядя Исмаил придвинул мне вазу. — Не можем сообразить, какая пища в воде не размокает. Вот, кроме фруктов, ничего не выдумали. Ешь на здоровье.

Я грушу потолще выбрала и растерялась: дальше-то что с ней делать?

— Смелее, смелее, — подбадривает дядя Исмаил. — Хоп!

Поднесла я грушу ко рту. Локоть в воде, а кисть вблизи лица в воздухе. Капельки воды, не задерживаясь, сбегают по руке. И никакой преграды между мной и водяной толщей! Мне на миг холодно стало: вдруг не выдержит невидимая стенка, которую вода перед носом огибает? Но я себя пересилила. Откусила от груши. Вкуснотища!

— Дядя Исмаил, неужели вам не скучно со мной?

— А тебе?

— Что вы! Я вам очень-очень рада… А вот вы? Что вам-то за интерес со мной возиться?

Дядя Исмаил лег на спину на каменную скамью, закинул руки за голову. Лежать в воде легко, удобно. И немножко знобит. Но не от холода. А от вида простуженных в вечной сырости стен.

— Здесь обстановка ленивая, думать не располагает. Если объяснить попроще, я все время мечтал о младшей сестренке…

— Здравствуйте! А мама?

— Ну, мама… Она всего лишь на год моложе. И слишком любит командовать… Не замечала?

— Еще как! А вы не любите?

— Тоже люблю. Я ежедневно отдаю себе массу команд. Некоторые даже с удовольствием.

— А я похожа на маму, когда она была маленькой?

— Скорее уж на меня, когда я стал большой… Наелась? Не пора ли нам покинуть сие гостеприимное кафе?

— Пора, — согласилась я не без сожаления. — А то в другие места опоздаем, где солеными орешками потчуют.

— Цыц, насмешница! — прикрикнул дядя Исмаил. — Смотри, лишу своего доверия!

— Да-да-да, а с кем же вы тогда пооткровенничаете? Вон вы какой большой и какой одинокий…

Я, может, чересчур самоуверенна. Только со мной дяде Исмаилу притворяться незачем. Нет у него друзей. Он, по-моему, и веселый и шумный от застенчивости…

Выбрались мы на берег. Обсохли. Переоделись. Отправили по адресам купальники в непромокаемых пакетах. И опять в «Стрекозу». Но не успели над озером развернуться, как дядин видеобраслет зачирикал и синими вспышками поторапливает — кому-то ужасно некогда. Дядя Исмаил перекинул изображение с браслета на приборный экран. И к нам в кабину ворвался шустренький такой, звонкий, белокурый… И без запятых и пауз выпалил:

— Слушай Исмаил здравствуй девочка Чикояни врачи на три дня с полетов сняли не можешь послезавтра заменить?

— Привет, Тобол. На стартовой?

— Где согласишься. Могу в резерве.

— Нет уж. Ты же знаешь мою программу: если работать, то на максимум. Что с Валерой?

— Нервы. Говорит, с Линой рассорился. Ей его домашние шашлыки надоели.

— Узнаю Валеру. Лишь это и может вывести его из себя.

— Так я побежал. На дежурстве встретимся. Договорились?

И, не дожидаясь ответа, исчез. Дядя Исмаил задумчиво поскреб подбородок:

— Эх, служба! Хотел, как все люди, старт по видео наблюдать. Так надо ж, не вышло!

— А почему не отказались?

— Что ты! Я уверен, он и так ко мне не к первому заглянул.

— Почему?

— Накануне дежурства мы в дубль-резерв поступаем. Резерв резерва. Значит, никого не нашел.

Я расстроилась, что у нас выходной поломается. А он утешает:

— Не волнуйся. Ночным рейсом подамся.

— Ваш Тобол еще больше любит командовать, чем даже мама, правда? — заметила я, чтобы только не молчать.

— Правда. И у него к этому талант. Кто бы его иначе назначил командиром разведчиков?

— Он же еще не очень старый? Года двадцать два ему? Или больше?

— Угадала, двадцать три. Но разведчику голова нужна. А не борода.

— Да, а вы на целых шесть лет старше!

— Тихо! — Дядя Исмаил зажал мне рот. — Хочешь, чтобы меня с работы шуганули, как переростка?

Мне не понравилось, что он снова все в шутку обернул. И я ехидно поинтересовалась:

— А у вас к чему талант? Дразнить электронных нянь?

— И к этому тоже. Если Тобол Сударов выставит меня из разведки, пойду в испытатели воспитателей.

— Представляю, какая жизнь начнется у роботов! — Я фыркнула. — Защекочете!

Тут опять зачирикал его браслет.

— Не дадут отдохнуть! — возмутился дядя Исмаил. — Что за мода — проводить совещания в выходной день?

Включил экран, и я прямо остолбенела, увидев Виктора Горбачева. Мне на ум сразу пришли слова, которые выдумали журналисты специально для своих репортажей: «Взгляд далеких, пронзительных, припорошенных звездами глаз…» Хотя глаза у него и впрямь необыкновенные. В один день такая удача — сначала командир разведчиков, теперь сам капитан трансфокального корабля «Гало»…

Горбачев кивнул мне и больше не замечал.

— Май, я обещал до последней минуты держать для тебя место. Эта минута истекает. Сейчас списки уйдут на окончательное предполетное утверждение.

Такое сокращение от имени Исмаил мне очень понравилось: Май… Впрочем, в Викторе Горбачеве мне все понравилось. Дядя Исмаил не торопился с ответом. Он прошелся пальцами по приборному щитку, извлекая массу ненужных сигналов. Пощелкал набором адресника, и я уловила, как напрягается «Стрекоза» в ожидании приказов. Нагнал в кабину запах свежеразрезанного арбуза. Лишь после этого посмотрел на экран:

— Мне нечего добавить к тому, что я сказал раньше, Витя. Сегодня я еще раз все продумал…

— Немногим хватило бы мужества отказаться от участия в первом ТФ-переходе.

— Но если бы все улетали к звездам, кто бы делал Землю Землей? У тебя тысячи добровольцев. Уступи одному из них.

— Мне будет не хватать именно тебя, Май, твоего чутья опасности. Я привык к твоей безмятежности: коли ты безмятежен, значит, на борту все спокойно…

Дядя Исмаил повернулся в профиль к экрану и гордо задрал подбородок сначала над одним плечом, потом над другим:

— С детства не слыхал комплиментов. С трудом вспоминаю, насколько это приятно. Ты завидуешь, что я не такой бука, как вы, межзвездники?

Виктор Горбачев неожиданно рассмеялся:

— Посмотрим, кто кому будет завидовать через пяток лет. После нашего возвращения.

— Слушай, Витище. У нас с тобой еще найдется для беседы полчаса перед стартом. А вот в Дом Чудес мы с Аленой можем не поспеть.

— Ну ладно. Хороших вам приключений.

— К черту, к черту. Заскочи утречком в кубрик. Есть несколько свежих мыслей о векторах информации…

— Хорошо. До утра.

Виктор чуть помедлил и отключился. Изображение таяло неравномерно. Дольше всего не исчезал его необыкновенный взгляд…

Мне стало стыдно. Я по глупости ругала дядю Исмаила, что его не берут в этот перелет, а он, оказывается, сам не хочет. Капитан за ним, понимаешь, по Солнечной системе рыщет, обойтись без него не может. А он — вот он, племянницу развлекает! Для Земли себя бережет. Да скажи мне кто — от всего бы на свете отказалась, лишь бы среди первых на ТФ-корабль вступить. Только кому я нужна? Кто меня когда-нибудь всерьез замечал?

Дядя Исмаил еле слышно вздохнул и перевел браслет в режим «Не беспокоить»:

— Надеюсь, не у каждого найдется причина для экстренного вызова?

Мы причалили на крыше Дома Чудес. Спустились на этаж мультфильмов.

— В какую серию пойдем? — спросил дядя Исмаил.

— В пятую. Там космики здорово Луну грызут.

Дядя Исмаил щелкнул пальцами, и к нам подлетел робот-контролер. Расшаркался в воздухе, так и сияет вниманием:

— Желаете программу средней трудности?

— Самую страшную! На двоих! — закричали мы, не сговариваясь.

Робот вздернул хвостик вопросительным знаком, покачал им, определяя нашу суммарную психологическую устойчивость. И, приняв решение, повел нас в кабину 2–5у. То есть на двоих, пятая серия, усиленная ужасами. Сели мы в кресла, пристегнулись. Свет померк. Тряхнуло какой-то случайной перегрузкой…

Мы очутились за пультом разведочного корабля. Скафандры плотно облегали тела. Пахло резиной. В лобовой экран ломился Сатурн. Сзади, непривычно маленькое, нас провожало Солнце.

Внезапно из-за планеты высунулся могучий детина. Заржал, увидев нас. Поманил пальчиком. Сказал «Цып-цып-цып!» Наш «Муравей» по сравнению с ним величиной с голубя. Или даже с воробья.

— Вляпались! — Дядя Исмаил нажал на тормоза.

Нас шарахнуло об экран. «Муравей» встрепенулся, попятился. А потом задал такого стрекача, что звезды растеклись по небу серебряными ниточками. Детина — это был гигантский космический вурдалак Гурий — ринулся вдогонку по Сатурновому кольцу, легко перескакивая с обломка на обломок.

Он несся так, что закрутил планету в обратную сторону, все быстрее и быстрее, пока не сорвался с орбиты, как камень из пращи. И одним скачком настиг бедного «Муравьишку».

Я дернула рычаг защиты. Обшивка корабля раскалилась докрасна. Гурий, цапнувший его с налета, зашипел от боли и обиделся:

— А-а-а, так вы кусаться?!

Натянул на ладони рукава, подцепил кораблик и принялся перекатывать его в руках, остужая и подкидывая, как горячую картофелину.

Мы с дядей не любим тряски. Поэтому надвинули шлемы и катапультировались. «Муравей» распустился словно бутон. И наша капсула вывинтилась между пальцами Гурия к Юпитеру, подальше от космического хулигана. Гурий, забыв про нас, аккуратно разломил остывший кораблик пополам. И принялся сдавливать половинки, как дольки лимона, из которых выжимают сок. Потекли топливо и охладитель. Гурий, громко чавкая, обсасывал обломки, слизывал бегущие по рукам струйки — в общем, вел себя ужасно неряшливо. На самом-то деле он людям не опасен. И на большее, чем красть энергию, не способен. Зато другой такой жадины во всей Вселенной не сыщешь!

Капсула, точно плотик в космическом течении, жди, покуда она в ближайший порт отдрейфует… Хотели мы передать спасателям свои координаты, но эфир вымер, словно его метлой подмели: ни одной радиоволны не осталось. Такая наступила тишина — даже дыхание показалось слишком шумным, не то что слова. Поэтому я вздрогнула, когда дядя Исмаил, нахмурившись, буркнул:

— Везет нам сегодня, как устрице на камбузе. Бездонная Точка!

Меня мороз продрал по коже. Я всяких ужасов про эту самую Точку наслышалась, но в ее существование не верила. А тут — нате вам, подстерегла. Бездонная Точка — это блуждающая черная дыра в Пространстве, все притягивает! Попадешь в ее зону — не воротишься. А если и выберешься — родная мать не узнает: нагишом в космос выпустит. Впрочем, так ли, не так ли — поди проверь. Еще ни один, кто с ней столкнулся, об этом поведать не мог. Самые бывалые-разбывалые навек сгинули.

Рвануло нас — и поволокло. И крутило, и швыряло, и мотало, и дергало, и подкидывало, и наизнанку выворачивало — словно в жутком космовороте. А вместе с нами и мимо нас всякая, всячина мчалась — от консервных банок до целых планет. Прокувыркалась Луна — серпик примерно недельной фазы. Острым рогом уцепила капсулу за бортовой фонарь, за собой потащила. Притянуло нас во впадинке между паровозом, бетонной трубой и связкой чайных ложечек. На капсулу насела солома, пыль, какие-то перья, лузга от семечек. А тут еще приемник взревел дикими воплями — все радиоволны, пойманные Тонкой, метались вокруг нас как сумасшедшие.

— Приехали! — Дядя Исмаил тяжело вздохнул. — Вылезай, прогуляемся.

Побрели мы, спотыкаясь и падая, под градом вновь притянутых вещей. Миновали перевернутый вверх тормашками маяк.

У наших ног шмякнулся детский самокат. Древняя безмоторная модель, на которой едут, отталкиваясь от земли ногой. Дядя Исмаил поднял его, пинком проверил шины.

— Садись, Олененок. Обозри окрестности.

Мы с трудом уместились на самокате. Дружно оттолкнулись. И, лавируя на неровной поверхности, покатили к горизонту. Но тут же налетели на ржавого робота, который валялся, уткнув антенны в грунт. Сначала я решила: какой-нибудь незадействованный, выключившийся из ума, брошенный хозяином автомат. Но робот выпрямился и по складам произнес:

— Тс-с! Ти-хо! О-ни и-дут!

Я приложилась ухом к почве. Далеко внизу что-то дребезжало и лязгало. Доносилась лихая киберячья песня:

Мы — раз! —
Разгрызаем
Планету изнутри.
Мы — два! —
Давим стены,
Возводим пустыри!
Мы — три (Трень!) —
Тренируемся
От ночи до зари…
Мы любим зло и беды,
Победы и обеды,
Зловреды-камнееды,
Кибер-дикари!
Мы — пять! —
Пятна плесени на Солнце разведем.
Мы — шесть! —
Жесть напялим
На каждый водоем.
Мы — семь! —
Семафоры
Несчастья в тыщу ом!
Мы восемь раз по восемь
Вселенную сжуем!!!
Под такую дурацкую песню дружно грызли планету свирепые космики.

Грунт возле нас треснул, провалился. Из ямы строем вылезли жующие разбойники.

— Присоединим планету к изгрызенным ранее! — проскрежетал Кибер-Главный с рогатым серебряным черепом. И махнул манипуляторами в нашу сторону: — Вместе с пассажирами.

Он затрясся, заметив аплодирующего старичка-робота:

— Эт-то еще что за рухлядь? Убрать!

И топнул гусеницей.

Бедного робота в мгновение ока разобрали по винтику, детали сложили ровной кучкой. Возле нас выставили охрану. Дядя Исмаил кашлянул и строго сказал:

— Нас нельзя при-соединить. Нас можно при-мыслить. Я наизнаменитейший военный советник Май Люто-Мудрый. А они оба у меня ассистентами…

— Ассы-с-тентами? Разрядно! — Главный гулко постучал кулачищем по лбу. Указал манипулятором на охрану: — Убрать! — Повторил жест в сторону кучки деталей: — Собрать! Сложить! Доложить! Мне нужны военные специалисты. И асы. С тентами.

Робота мигом сляпали, смазали, покрасили. Привязали за спину зонтик-тент.

— Спасибо! — обрадовался помолодевший робот.

— Молчать! — рявкнул Главный. — Отвечать! План военный покорения Вселенной! И чтоб мне без всяких эмоций!

— Вас мало для завоевания мира! — отрывисто бросил дядя Исмаил.

— Хо! Мало! Продуй локаторы! — Главный затрясся от возмущения. — Стройся!

Откуда ни возьмись, от горизонта до горизонта протянулись железные ряды киберов — одинаковые, рослые, вооруженные, с серийной улыбкой на чугунных губах. Они одновременно топнули гусеницами. Поверхность выеденной изнутри планеты не выдержала, вдавилась, образовала огромную чашу. Со склонов к центру, которым мы нечаянно стали, кувырком посыпались, сминаясь и разваливаясь на лету, лавины космиков. Нас вмиг бы расплющило горой металла и пластика. Но Главный и пять телохранителей окружили нас шестигранным сводом, прикрыв от обломков киберов своими телами.

Я решила: теперь-то нас и прихлопнут. Но Главный расхохотался, тряся рогатым черепом:

— Хитрец, Люто-Мудрый! Никто еще не наносил мне столько поражения. Беру тебя на службу, советником. Нельзя пропадать раз… нет, два… многорушительным задаткам…

Телохранители, прорезая металлический хлам, вознесли нас на вершину образовавшейся на дне чаши пирамиды.

— Какое обещающее имя — Люто-Мудрый! А у меня, кроме серийного номера, никаких отличий. Неразрядно!

Дядя Исмаил пожал плечами:

— Беда поправимая. Хочешь быть Пыньче? Нарекаю тебя Пыньче Безаварийный!

— Пыньче? Что означает?

— То ли «тупица», например по-испански. То ли бессмыслица на любом другом языке. Откуда мне знать?

— Бессмыслица — это хорошо, это разрядно. Пусть будет Пыньче. Рассаживайтесь. Провожу военный совет.

Мы с роботом присели, прикрылись тентом от падающих с неба предметов. Дядя Исмаил докладывал свой план стоя:

— Вам всем надо вырастить по трое киберяток. Маленьких таких беспомощных киберяток, которых надо любить и защищать.

— Любить? — взревел Пыньче.

— Да-да, любить и защищать. Для успешного боя надо всегда иметь что любить и защищать.

— Восемнадцать плюс шесть — не мало ли? — усомнился Пыньче.

— Это только начало. Каждый из них тоже воспроизведет себя трижды.

— Ага. Значит, в третьем поколении нас будет четыреста восемьдесят шесть?

— Плюс шесть! — поправил дядя Исмаил.

— А в пятом — четыре тысячи триста семьдесят четыре?

— Плюс шесть! — упрямо поправил дядя Исмаил, точно это имело особенное значение. — Я предлагаю не тянуть. Раньше начнешь — быстрее кончишь!

Оценив недоступную космикам дядину иронию, я поспешно достала из кармана коробок тополевых чурочек:

— А вместо сердца киберяткам счетные палочки!

— Органика? Бр-р! — Пыньче поморщился. — Впрочем, счетные, говоришь. Ладно, давай. Уважаю счетные!

— И от меня, от меня подарочек! — стесняясь, предложил робот. Он похлопал себя по животу, по бокам. Огорчился, не найдя ничего лишнего. Отвинтил от корпуса горсть гаек. — Возьмите… Сердца им привинчивать…

— А ты сам как же? — пожалел его дядя Исмаил.

— Пустяки, перебьюсь! — ответил глупый робот, поддерживая ослабевший корпус манипуляторами.

Работа закипела. Телохранители штамповали киберят, монтировали электронику. Мы, поплевав на тополевую чурочку, приворачивали ее гайкой внутри железного живота. Скоро восемнадцать сорванцов гарцевали на шеях киберов, ухитряясь одновременно визжать, прыгать и драться.

— Ах, какие милые детки! — воскликнул Пыньче, следя за шалостями киберят.

Уже и нашему роботу перепало несколько крепких затрещин. А от одного удачного пинка он чуть не уронил корпус.

— Такие шустренькие! Такие жестокенькие! — умилились телохранители.

И от умиления размягчились. И начали таять. По капельке стекали в грунт, позабыв, что автоматам противопоказаны эмоции. Тем более военным автоматам. Тем более положительные эмоции.

Одни киберята резвились как угорелые. Но, видно, гайки, которыми крепились сердца, попались неполноценные, с лирическим дефектом. То один, то другой киберенок неожиданно останавливался посреди игры и задумывался. А едва он останавливался, тополевая чурочка начинала прорастать, выкидывать гибкие побеги. Вот сразу у двоих киберят сквозь расколотые головы проклюнулись зеленые ростки. Третий махал ветками вместо манипуляторов. У четвертого над плечом вытянулось целое деревце. Под шумящей листвой скрылся рогатый череп пятого… Вскоре рощица веселых топольков играла возле нас в пятнашки.

Пыньче, оплывший, медлительный, бесформенный — из последних сил приподнялся. Погрозил кулачищем. И со страшным грохотом рассыпался в мелкие дребезги. Вспугнутые топольки резво умчались за горизонт.

— Пора и нам по домам! — сказал дядя Исмаил в рифму.

— А как мы отсюда выберемся?

— Об этом я не успел подумать. Может, Бездонная Точка насытилась? С ней иногда бывает…

Как бы опровергая его слова, рядом с нами шлепнулась колокольня. Колокола на ней закачались, зазвенели. Мы взялись за руки. Робот тут же потерял нижнюю половину корпуса, ужасно смутился, но не выпустил наших рук…

— Она бы запросто подтянула нас к Земле… — Дядя Исмаил задумчиво поднял глаза к небесам. — Но, боюсь, мы притащим с собой массу дряни, от коей человечество освобождалось веками…

— Тетя Точка! — закричала я. — Отпусти по-хорошему!

Точка лениво отмалчивалась.

— Эх, чего не сделаешь ради тех, кого любишь! Мне грустно с вами расставаться… — Робот всхлипнул. — Но еще грустнее видеть вас в беде… Я придержу этот склад, а вы Спасайтесь.

Мы помолчали, сказать было нечего. Жаль было такого милого электронного старичка.

— Послушай, приятель, ты останешься здесь навсегда. — Дядя Исмаил подышал на номерной знак робота и начал надраивать его рукавом, словно простую медяшку. — Может, у тебя есть какое-нибудь желание? Мы сумеем помочь…

Робот поскреб в затылке:

— Вот если вам нетрудно… Если вас это не очень затруднит… Не сочтете за труд…

— Ну-ну!

— Если это не очень назойливо с моей стороны… Ведь даже тупице-агрессору вы дали такое красивое название…

— Ах, вот в чем дело? Как думаешь, Алена, заслуживает он отдельного имени?

— Заслуживает! — горячо откликнулась я. — Притом самого замечательного!

— Вы шутите! — Робот печально притушил прожектора.

— Никаких шуток! Люди давно уже придумали имя для таких, как ты. Друг. Дружок.

— Дружок? Спасибо. Мне это очень нравится.

Робот обошел твердыми шагами Бездонную Точку, примерился, растопырил манипуляторы и уперся в стену спрессованных вещей. Поскольку Точка привыкла хапать одновременно со всех сторон, а робот по имени Дружок заблокировал одно направление, точкина жадность толкнула ее в противоположную сторону, мимо нас, к Земле… Мы едва успели вцепиться — Точка выкатилась наружу, оторвалась от бесформенного кома, прибавила скорости. И помчалась быстрее ракеты. Быстрее космического вурдалака Гурия. Миновала Юпитер. Марс. Полную, без ущербинки, Луну. Прорезала атмосферу. Заложила вираж над городом. Упала на крышу Дома Чудес. По лифтной шахте провалилась в зал мультфильмов. И стряхнула нас на пол кабинки 2–5у.

Вспыхнул свет. Разгоряченные приключениями, мы поднялись с пола. И, хохоча, вышли в зал. Робот-контролер вежливо помахал нам вдогонку хвостиком…

…В гостях у тети Кимы был Стас Тельпов. Он сидел на пороге лоджии, привалясь к косяку и зажмурив очи. При виде нас даже не приподнялся. Лишь вяло приветствовал мановением руки.

— Почти родная стихия! — дядя Исмаил рассмеялся. — Справа пропасть — шестнадцать этажей! Слева — трехкомнатная палатка… Костра, правда, нет. Но, судя по запахам, веселый ужин не за горами.

Мы все знали, что Стас обожает горный туризм.

— Алена! — Он приоткрыл один глаз. — Стакан горлодера — и я навеки прославлю тебя лучшей девочкой Пятого микроквартала!

Я сбегала на кухню, поздоровалась с тетей Кимой. Нацедила цитрусовой шипучки жуткой концентрации, со льдом.

— Тебя когда-нибудь погубит гурманство, — заметил дядя Исмаил, выдвигая на середину комнаты стул.

— Но не прежде, чем я успею насладиться жизнью! — отпарировал Стас, кидая пустой стакан на услужливую спину киберподноса. — Многие обедняют свою жизнь из-за неумения желать. А кто желает сильно, тому подает небо.

Стас вскочил и галантно протянул руку тете Светлане, спланировавшей с высоты в лоджию. Она отстегнула гравипояс. Сбросила с лица защитный полушлем.

— Привет, мальчики. Здравствуй, Алена. Мы спорим от нечего делать или ничего не делаем от того, что спорим?

— Это очень сложно, Света, особенно натощак! — Дядя Исмаил наморщил лоб. — К тому же, я сделал важное наблюдение: небо выбирает достойных для своих подарков.

Стас довольно ухмыльнулся.

Из кухни выглянула тетя Кима:

— Никто не будет возражать, если мы сядем за стол?

— Неужели ты видишь среди нас ненормальных? — удивился дядя Исмаил.

Я сразу же занялась маринованными бульбашками. Тетя Кима и дядя Исмаил заботливо подкладывали на мою тарелку то того, то другого. И я мела все подряд, будто ушла из дому не утром, а, по крайней мере, неделю назад. Насытившись, отсела в уголок, за декоративную цветочную стенку, взяла горсть соленых орешков — хрусть да хрусть! И не видно меня, и не слышно — зачем о себе лишний раз напоминать? У взрослых свои разговоры. А в этом доме как раз любят поговорить со вкусом и удовольствием…

Тут во мне мысли разные забродили. Про то, что художница Ежа Лутинен выставила крохотный пейзаж, на котором сошлись вместе зима и весна. То ли «Вишневый снег», то ли «Вишни в снегу»… Лепестки как снежные звездочки. Снежинки нектаром пропитаны… Да, вспомнила: «Цветы снега», вот как! Ни папу, ни маму на выставку не дозовешься, вечно они заняты, а по видео совсем не то впечатление. Придется опять просить дядю Исмаила. И сделать это до возвращения Алика, потом будет некогда: мы с его отцом поедем охотиться на эльсов. Кстати, Алик мне письмо должен: я ему три написала, а он только на два ответил, телеприветами отделывается. Мы же договаривались: телеприветы не в счет!

А вчера я у незнакомой девочки увидела незнакомый значок: две крылатые сандалии на цепочке. Я как раз недавно фильм о Степане Разине посмотрела — его царь в похожие железины заковывал — и потому спросила:

— Это что, кандалы?

— Много будешь знать, скоро состаришься! — ответила воображуля, презрительно фыркнув мне прямо в лицо. — Проходи!

Взяло меня любопытство. Я в Архив Времен к тете Свете — не было в древности такого значка. Я в Информцентр — и тут выяснила: это даджболисты, которые в летающий мяч играют, к своему юбилею выпустили. Попробуй догадайся!

Кончились у меня орешки — и мысли кончились… Уже неделя как дядя Исмаил подарил мне астероид, а дни обыкновенно текут, ничего со мной не происходит, будто у каждого на Земле есть собственная планета! А такой вот незнакомке с сандалиями даже нагрубить человеку ничего не стоит. Жалко мне стало себя, одиноко — уж не знаю, чего бы я натворила в этот момент, если бы не сигнал телевызова:

— Кто бы это мог быть? — Стас выбрал из вазы длинную леденцовую трубочку и принялся посасывать через нее свой «горлодер».

— Если меня — меня нет! Хватит на сегодня! — Дядя Исмаил пригнулся, чтобы его не видно было из-за спинки стула.

Тетя Кима укоризненно посмотрела на него и кивком головы приказала телестене включиться. На экране появилась мама. Из-за ее плеча высовывалась жалкая Тунина физиономия.

— Привет честной компании! Целую, Кимуля, рада тебя видеть! А с тобой, милый братец, придется поговорить серьезно. Хорошо, конечно, что у тебя столько свободного времени. А все же не мешало бы изредка доставлять ребенка домой. Я уж не требую — вовремя!

— А который теперь час? — спросил дядя Исмаил, прикидываясь простачком.

В ответ Туня многозначительно поскрипела динамиком, и я поняла: срок моего возвращения давно истек.

— А я и не заметил! Ну, не беда, сейчас прибудем. Или, может, вы к нам присоединитесь?

— Нет уж, уволь, мы подождем здесь. Поторопитесь.

— Уже идем! — заверил маму дядя Исмаил, не трогаясь с места.

— И между прочим, прекрати издеваться над автоматами. Для того их люди и изобретали?

— Уже нажаловалась? Ну, бабуля… — дядя Исмаил погрозил экрану кулаком, и Туня выскочила из кадра. Экран померк…

— Ах, как некстати! — Дядя Исмаил неторопливо допил ананасный сок, взял меня за руку. — Но я скоро вернусь. Вот только ее отвезу. Сразу-сразу…

— Да я одна, дядя Исмаил, — предложила я, заглядывая ему в глаза. — Тут же близко, какая-нибудь тысяча километров…

Хотя дорога действительно пустяковая — гравистрела с одной пересадкой и аэроход над заливом, я, разумеется, предложила невсерьез. И очень бы обиделась, если бы дядя Исмаил послушался. Но он сердито свел брови:

— Глупости! Когда это я упускал возможность проводить тебя домой? Выкатывайся!

Тетя Кима встала. А у меня, как назло, каблук прилип к полу — я нечаянно наступила на ириску. Пока я отлипала, и наблюдала, как пластик-поглотитель всасывает сладкое пятно, то немножко застряла. А у двери поневоле замедлила шаг — дядя Исмаил держал обе тети Кимины руки и быстро, несвязно бормотал:

— Я хотел сказать тебе завтра… Завтра готовился сказать… Но такая штука — опять на дежурство. Подменная вахта…

— Сам, поди, напросился?

— Да что ты, Валера Чикояни из нормы выскочил… Один наш, из стартовой команды. Тобольчик попросил подменить…

— Ты, по-моему, оправдываешься? С чего бы вдруг? Уж не заболел ли сам?

— Я завтра все сказать собирался! — Дядя Исмаил упрямо замотал головой. — Про нас с тобой… И вообще… А теперь, понимаешь, не выйдет завтра. Извини, сегодня придется, можно?

Мне стало обидно за дядю. А на эту глупую тетку Киму я разозлилась вконец: так человеку терять себя позволяет! Я и то сразу поняла, что он хочет сказать. А она глазами хлопает, притворяется, будто ни о чем таком не догадывается. Дядя Исмаил все больше запутывался. И от растерянности, забыв отпустить тети Кимины руки, теребил ее пальцы. И казалось, худел на глазах, хотя куда уж больше!

Я прямо извелась, стоя на пороге, словно снова ириской к полу приклеенная. Ну все же совершенно не так делается! Оба неправильно себя ведут. В кино я много раз видела — надо взять и сказать: я тебя люблю, давай послезавтра поженимся. В крайнем случае, завтра после вахты, поскольку дежурство уже не отменить. И все. И нечего мучиться. Такие простые слова… А этот нескладень высоченный, космонавт мой несгибаемый, лепечет что-то жалкое, словами давится. Ну, думаю, если он и дальше не перестанет лепетать и бледнеть, сама все за него скажу. Куда ж он без моей помощи? Пропадет совсем… Честное слово, пропадет. Подойду и выложу: «Тетя Кима, мы тебя очень любим, жить без тебя не можем, выходи за нас замуж!»

Делаю шажок вперед. Но не успеваю. Изменилась тетя Кима в лице. Высвободила одну руку. Загребла в горсть дядины волосы. И безжалостно подергала из стороны в сторону.

— Эх ты, чудо мое несуразное!

Дядя Исмаил еще больше ссутулился. И щекой старается об ее ладонь потереться.

— Теперь надо друг друга за плечи взять и в глаза посмотреть, долго-долго… — выпалила я.

Дядя Исмаил точно перец раскусил — побагровел, рот раскрыл и губами дерг, дерг… Я даже испугалась:

— Ой, что это с вами, дядя Исмаил?

Он взял меня железными пальцами за локоть, распахнул ногой дверь и ракетой вылетел вместе со мной из квартиры. Если бы напротив случайно не оказался лифт, мы бы, наверное, лифтную шахту протаранили. Лишь когда из-под ног у нас начал убегать пол и замелькали номера этажей, я опомнилась и успела крикнуть:

— До свиданья, тетя Кима! Давайте женитесь поскорей!

Дядя Исмаил шумно втянул в себя воздух, но промолчал. И всю дорогу дулся — в пору было скакать вокруг него на одной ножке и припевать: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» На это, однако, я не решилась, вела себя тихонько, мышкой. И в вагоне гравистрелы. И в открытой кабине аэрохода, когда он пузырил поперек Финского залива. Ветер резал лицо. Но я нарочно не поднимала упругую лобовую пленку. Задыхалась. Кашляла. Отворачивалась. Иногда прикрывала ладонью слезящиеся глаза. А дядя Исмаил хоть и щурился, но от ветра ни разу не отвернулся. Стоял, широко расставив ноги и вцепившись обеими руками в срез рамы. Потом вдруг неожиданно рассмеялся:

— Ладно, Алена, давай мириться. Воображаю, каким дурнем я в тот миг выглядел! Мне бы твоими глазами себя увидать!

Я забрала его ладонь в свою:

— Правда-правда не обижаетесь? Я не знаю, как это вырвалось.

— Ну, сказал же — всё. Распылено и забыто! Спасибо за урок!

У меня отлегло от сердца:

— Ой, я ужасно рада! Мы никогда еще с вами не ссорились.

— Ну, и как оно?

Я отклонилась от бьющей навстречу воздушной струи, вытерла уголки глаз. Ветер обрывал брызги с верхушек волн, захлестывал в кабину. Но поднимать лобовую пленку все равно не хотелось.

— Кстати, племяшка, мне сейчас в голову пришло: соединим оуны?

Я недоверчиво посмотрела на него — шутит, что ли? Но нет. На шутку не похоже. Он уже сдвинул язычок на звенышке видеобраслета и стал настраивать оун-контакт.

Толком про оун-контакт мало кто знает. Какая-то прямая двусторонняя связь вроде старинной телепатии, но без обмана и фокусов. Между некоторыми людьми эта самая связь устанавливается очень даже просто. Другие, как ни бейся, между собой не контактны. С третьими удается связаться только в том случае, если они сами этого пожелают. В школе мы оун-теорию еще не проходили, ее в старших классах проходят. Но и без того известно: оуны никакого отношения не имеют к видео. И в браслет крепятся, чтобы при связи можно было друг друга на экранах видеть. Если с кем контакт установлен, то это до самой смерти. Мы однажды с Танькой на всю жизнь поссорились, пытались как-нибудь друг от друга оуны заизолировать. Куда там! Ничего не вышло. Пришлось мириться…

Я нарочно пока о постороннем думаю, чтобы дяде Исмаилу фон не создавать. Даже не смотрю на него. А когда он кончил регулировку, попробовала встречное поле. Здесь, как в игре «горячо — холодно» — ищешь теплую точку. А для этого годятся только хорошие мысли о другом, только самые лучшие воспоминания. Зато когда нащупаешь общую волну — самому сразу тепло становится. Будто заново этого человека открываешь…

— Как думаешь, Олененок, получится? — спросил дядя Исмаил, защелкнув звено оуна и опуская руку с браслетом.

— Обязательно получится! Нам с вами хорошо друг с другом. Должно получиться!

Я закрыла глаза — и почувствовала, как тепло затопило мне изнутри грудь.

«Какая надежная, чистая и светлая душа!» — непривычно подумалось мне. И я вдруг поняла, что это не моя мысль, а дяди Исмаилова…

4
На другой день папа после работы даже обедать не стал — сразу в гостевую комнату подался, бросив на ходу

— Почему вы до сих пор не у видео?

— Для Алены детской передачи нет. А мне некогда, — отозвалась из кухни мама.

— Как это некогда? Бросай все, иди немедленно! Сейчас ТФ!

Я чуть не завизжала с досады. Последнее время этим тээфом мне все уши прожужжали. Повсюду только и слышно: «Ах, ТФ, ох, ТФ!» Во дворе, на транспорте, дома — одна тема. Будто в мире, кроме ТФ-проекта, никаких событий. Я, разумеется, не против проекта. Но нельзя даже про самое грандиозное повторять тысячу раз в день. Тем более до старта еще целый час. Между прочим, все в мире по привычке проект да проект… А проект давно уже кораблем стал. Через час пробный пуск…

Я как вышла встречать папу с Остапкой на руках — кукла у меня есть такая, — так и осталась стоять с ним посреди гостевой. Папа включил экран, прочно уселся в кресло.

— С самого-самого начала смотреть будешь? — удивилась я.

— А как же иначе? С самого что ни на есть!

— Эх, папка, папка, неспособный ты у меня к технике народ. Да я тебе слово в слово все перескажу не хуже видео. И тогда с тебя три мороженки, идет?

— Ладно, — согласился папа. — А за каждую ошибку порция снимается!

Уложила я Остапку на папины колени, а то он уже глаза начал тереть, спать запросился. Сама рядом на скамеечке примостилась. Жду. Отыграли куранты. И вот наконец диктор торжественно провозгласил:

«Дорогие телезрители! Сегодня историю человечества пополнит новая страница: через час начинаются ходовые испытания первого ТФ-корабля. Как мы знаем, трансфокальные корабли класса «Гало» превзойдут скорость света и, таким образом, откроют дорогу к звездам».

Диктор сделал паузу, я вклинилась и, лишь чуть-чуть его опережая, чтоб папа мог сравнивать, начала сыпать сведениями про конструкцию ТФ-корабля. Про экипаж. Про направление полета. Про Свертку Пространства. Ну, и про все остальное — за полгода ежедневных передач уж как-нибудь можно было выучить! У папы и глаза на лоб:

— Техник ты мой славный!

Наклонился меня обнять — и Остапка упал с его колен на пол. Дернул разок — другой ручками-ножками — и замолк.

Я в слезы. Папа вскочил, затоптался на месте. Мама сама не своя прибежала из кухни. Туня слетела с дивана, антенны на себе обрывает с горя. Как же! Ее ребенок плачет! А узнала причину, успокоилась. Подняла Остапку, отерла мне слезы:

— Не переживай, у этих кукол просто схемка слабенькая, вечно волосок стряхивается. Сейчас будет порядок. Мелкий ремонт…

Сдернула с Остапки рубашонку, раскрыла ему. живот, вытащила электронные потроха. И тут по видео началось…

Вышел на экран Председатель Всемирного Совета Антон Николаевич и, рубанув ладонью воздух, обратился ко всему человечеству:

«Друзья! Братья! Земляне! Я не буду тратить много слов. Каждый из вас понимает значение сегодняшнего эксперимента. Только трансфокальные корабли могут приблизить к нам звезды. Вы, кому нынче от пяти до пятидесяти! Вы достигнете на них любой точки Галактики. Вашими глазами увидим мы иные миры. Да здравствует Знание! Слава Человеку!»

Я встала, смотрю ему в глаза через экран, не шелохнусь. От пяти до пятидесяти — значит, он и ко мне обращается!

Антон Николаевич вышел из кадра, и на экране обрисовалось огромное кольцо корабля, повисшее за орбитой Плутона. Накануне разведчики буквально проутюжили «Муравьями» стартовый куб. Потом, когда «Гало» наберет импульс, ему уже ничто не страшно. А пока вакуум должен быть исключительно чистым…

Мне дядя Исмаил подробно о «Гало» рассказывал, и теперь я кое-что понимаю. Корабли класса ТФ возмущают и искривляют Пространство так, что точка вылета смыкается на миг с точкой цели. Это и называется Сверткой. А когда свернутое Пространство пружиной распрямляется обратно, корабль остается в месте назначения, будто кто-то взял и волшебным образом перенес его через миллиарды световых лет… Чего там говорить, здорово!

Пока я все это вспоминала, зрителям представили каждого из двухсот сорока космонавтов на фоне «Гало», в отдельнойрамочке из звезд, со специальным стихотворением. Потом корабль отодвинулся, показались нацеленные на него косячки «Муравьев». Они и впрямь были как муравьи рядом со слоном. Где-то среди них вместо Валеры Чикояни мой дядя. Жаль, связаться с ним невозможно: он бы в сто раз интереснее старт прокомментировал! Я украдкой помахала рукой: пусть ему солнышко блеснет, если он тоже сейчас про хорошее подумал!

Загремел гимн Земли.

Когда он отзвучал, наступила жуткая тишина. Мне показалось, она длилась целый час…

«Внимание! — раздался голос Главного ТФ-конструктора Антуана-Хозе Читтамахьи. — Даю команду».

«Включаю отсчет, — подхватили на Плутоне, в Центре Полета. — Тридцать. Двадцать восемь. Двадцать шесть…»

Мама со страху совсем зажмурилась. Папа, наоборот, широко раскрыв глаза, теребил галстук — как на хоккейном матче. А Туня держала Остапку вниз головой, и мне сейчас было ни капельки его не жалко. Не до кукол.

«Четыре! — вели отсчет на Плутоне. — Три… Два… Один… Пуск!»

Раньше ракеты после старта окутывались огненным облаком и поднимали рев. А «Гало» нет. Он четыре с чем-то минуты будет импульс вбирать. И видеооператоры, не тратя времени зря, начали толчками кадры менять — кто как ждет и переживает. «Муравьи» гусиными клинышками выстроились.

Диспетчеры за пультом в Центре Полета безмолвно губами шевелят.

Антон Николаевич подался вперед, замер.

Читтамахья почти и не смотрит в сторону «Гало», раскуривает трубку со своим знаменитым чубуком.

В Москве на Красной площади, приостановясь возле экрана-гиганта, аплодируют прохожие.

Пассажиры в поездах гравистрелы повернулись в одну сторону — к изображению.

Альпинисты, посвятившие свое восхождение на Джомолунгму новой победе человека в космосе, закрывают варежками от ветра портативные видео.

Свободные от вахты космонавты «Гало» наблюдают самих себя на экранах.

Почетный караул у памятника Всем Погибшим в столице Марса Ареополе.

И по-прежнему на весь мир, на весь эфир — неслыханная тишина. Ни радиоголосов. Ни музыки. Ни шорохов помех.

«Витя! Легкого тебе вакуума!» — вдруг тихо-тихо сказал Главный конструктор командиру «Гало» Горбачеву. Это он думал, что тихо. А на самом деле — на всю Солнечную систему.

Крупно — лицо Горбачева. Его «нетающий, припорошенный звездами» взгляд…

И сейчас же кто-то из диспетчеров Центра:

«Свертка!»

Кольцо ТФ-корабля сплющилось, стало едва видимо. А сквозь него Юпитер со спутниками проглянул. Малые планеты Церера и Ганимед — я их по телемаякам узнала. А еще потом — сумасшедшее месиво Пояса Астероидов.

«Тан! Сбрось резерв! — закричал Читтамахья. — Введите нулевые. Режьте камеры, гасите канал!»

Я слышала эту артиллерийскую скороговорку, но смысл слов до меня не доходил. Впрочем, по тому, как засуетились диспетчеры, можно было без труда определить: что-то неладно. В центре кольца возникло черное пятнышко. И через него, будто клецки в суп из тюбика, стали выдавливаться неровные серебряные обломки.

— Астероиды! — ахнула Туня.

На все ушли, наверное, доли секунды, даже меньше, потому что «Гало» сохранял полупрозрачность, а астероидов выдавилось всего три.

«Да заслоните же кто-нибудь его от Солнца, Санта-Сатурно!» — взревел Читтамахья.

Тотчас строй «Муравьев» сломался. Кто-то бросил свой неизмеримо крошечный кораблик в центр «Гало». Воронка в Пространстве всосала его наполовину. Кольцо мгновенно округлилось, дрогнуло, словно размытое маревом. И исчезло, оставив голый стартовый куб и распустившийся бутон «Муравья».

Я знала, как катапультируются разведчики, и сперва не обеспокоилась. Но потом поняла, что яркой, мерцающей огнями капсулы пилота нигде не видно. Оболочка корабля плавала пустая внутри, как яичная скорлупа. Экран скачком приблизил раскрывшийся кораблик. И я вскрикнула, узнав бортовой номер дяди Исмаила.

«Внимание! — резко скомандовал Председатель Всемирного Совета. Я и не подозревала, что у него может быть такой громовой голос — Тревога номер один! Всем кораблям выйти в поиск. Грузовые и беспилотные вернуть в ближайшие порты. Отменить регулярные рейсы, экскурсии, исследовательские дрейфы. Все средства обнаружения немедленно поднять!»

Тревога номер один. Она объявляется, когда пропадает человек.

«Антон Николаевич! Разреши мне лично участвовать в поиске!» На экране показалось изломанное болью лицо Читтамахьи. Зубами он стиснул обломок чубука.

«Нет, Антуан. Ты отвечаешь за «Гало». Там двести сорок…»

«Но ведь это по моей вине…»

«Перестань. Я сам руковожу поиском».

Папа взял маму за руку и попытался усадить в кресло. Я думала, она будет плакать. Но мама лишь отмахнулась, не отрывая глаз от экрана, и неожиданно твердо приказала:

— Туня, уведи девочку спать.

Я чуть не потеряла дар речи.

— Прости, мамочка, я отсюда никуда не уйду.

— Ляля, что ты говоришь? — изумился папа.

— Да прекратите же, как вы можете! Ведь там дядя Исмаил!

Они примолкла и глядели на меня как-то по-новому, странно-странно. Я забралась с ногами на диван. И решила, не уйду до тех пор, пока дядю Исмаила не найдут, даже если на это потребуется целый месяц. Или целый год. В конце концов, не мог же он испариться бесследно на глазах у миллиардов телезрителей.

Тут у меня затеплился сигнал оун-вызова. И заодно зачирикал видеобраслет. Кому, интересно, я понадобилась? Татьяна, что ли, с сочувствиями? Ну и времечко выбрала!

Сосредоточилась я, настраиваюсь на связь. Включила изображение. Ой, дядя Исмаил! Дышит тяжело, как после бега. Но улыбается под шлемом широко, во весь рот.

— Дядя Исмаил! — закричала я.

Папа с мамой кинулись ко мне, лоб щупают. А я их отталкиваю, браслет ладошкой загораживаю.

— Ой, дядя Исмаил, куда же вы запропастились? Вас ищут, нащупать не могут.

— Не там ищут, Алена, не беспокойся. Хотел было твой астероид проинспектировать. Да немного не рассчитал — недолет!

Вот так, еще шутит! Отодвинулся лицом от экрана — мамочки мои! Вокруг будто морской прибой пенится: глыбы, скалы, целые каменные тучи — все несется мимо, кувыркается, острыми сколами полыхает. А дядя Исмаил браслетом водит, хвастается…

— Дядя Исмаил… — Я старалась говорить спокойно, без тревоги, но голос у меня сорвался. — Дядя Исмаил, а ведь это опасно!

— Ничего, Олененок, где наша не пропадала! Позови-ка маму…

Я поставила максимальную громкость. Он снова заполнил собой экранчик:

— Я, Мариночка, на Алену вышел. Знаю, вы рядом. Не волнуйтесь.

Мама прикусила губу, часто-часто закивала головой. А я подумала: здорово, что мы с дядей Исмаилом соединили оуны. Глядишь, и я понадобилась. Стою, правой рукой левую нянчу, не стряхнуть бы его изображение, не утерять на свету. А он по-прежнему бодрым голосом:

— Алена, у меня другой связи нет. Согласна мне помочь? (Нашел о чем спрашивать!) Первым делом вызови Читтамахью. Он, поди, поседел там из-за меня…

— А поисками лично Антон Николаевич руководит.

— Да? — Дядин голос немножко потускнел. — Что ж, давай его.

Пока папа вызывал Председателя Всемирного Совета, мама быстро осмотрела комнату, переставила на подоконнике цветы, выровняла диванную подушку. Я тоже поправила бантик, откашлялась, впилась глазами в экран.

— Приемная Совета. На связи — референт Токаяма.

Я вдруг оробела, не знаю, что говорить. Папа выдвинул меня вперед, ободряюще стиснул плечо. И я сразу нашлась:

— Извините, Токаяма-сан. Мне нужен Антон Николаевич.

— Это важно, девочка?

Странное дело! Будто кто-нибудь станет Председателя Всемирного Совета беспокоить по пустякам…

— Алена Ковалева, — представилась я. — Да, очень важно. У меня на оун-контакте дядя Исмаил… простите, разведчик Улаев.

— Хорошо. Ждите.

Ждать не пришлось. В кадр сразу же ворвался Антон Николаевич:

— Здравствуй, девочка. У тебя контакт с Улаевым?

— У меня. Вот.

И помахала видеобраслетом. Он наклонился, прищурился — издалека трудно рассмотреть человека на ручном экранчике.

— Молодец, молодец, Исмаил Улаев. Слов нет, но они потом. У тебя все в порядке?

— Почти. Я в Поясе Астероидов. Примите координаты.

Тон бодрый-бодрый. Такой, что у меня мурашки по спине побежали. Антон Николаевич нахмурился:

— Повтори, я включил запись.

Дядя Исмаил повторил.

— Хорошо. Теперь вот что: как самочувствие?

— Тридцать часов, Антон Николаевич. Капсула развалилась при катапультировании.

— Скафандр цел?

— Рукав…

— Ну? — Антон Николаевич нетерпеливо и грозно рванул себя за мочку уха.

— Рукав порван. Но герметичность восстановилась!

Он так поспешно добавил про герметичность — я и то поняла: не радуга у него там, ох, не радуга! Я знала, что ткань скафандра самовосстанавливается при повреждениях. Но не все, видно, сработало, как нужно…

— Н-да, — вроде бы спокойно сказал Антон Николаевич, отводя на секунду глаза от экрана. — Я распоряжусь, один канал сейчас освободят для тебя. Жди. И не смей вешать нос!

— Слушаюсь!

Дядя Исмаил отдал честь, но почему-то левой рукой. Я догадалась об этом по тому, что на экранчик космос выметнуло. А Антон Николаевич скосил глаза вниз — ему, вероятно, доставили какие-то сведения про нашу семью. И ко мне обратился:

— Тебе, Аленушка, боевое задание: с дядей дружишь?

Я кивнула. И совсем о постороннем подумала. Эх, видел бы меня Алик! Или хотя бы Шурка Дарский. Сам Председатель Совета беседует со мной как со взрослой…

— Хочешь, чтоб его нашли скорее?

— Да, Антон Николаевич, я же все понимаю. Не засну.

— Гляди, какая догадливая. Ну, коли так, скрывать не стану: положение сложное, тебе нужно побыть на связи, пока мы его запеленгуем и оттуда снимем. Мама разрешит? Как, Марина Сергеевна?

— Не возражаю, Антон Николаевич.

Еще бы она возражала! Да был бы иной способ наладить контакт, не тратил бы он на нас драгоценного времени. Видно, барахлит что-то связь, радиоволны не проходят. Нет, что ни говори, вовремя мы оуны соединили! Будто предвидел он такой случай, мой мудрый дядюшка!

Думаю об этом и каким-то чувством понимаю, как трудно сейчас маме. Она бы лучше сама вместо меня сто часов отсидела! Да ведь нет больше ни у кого связи. Только через мой хорошенький браслетик!

— Туня, принеси какао и сэндвичи! — приказала мама. Это специально, чтобы меня успокоить.

Антон Николаевич уже скрылся, и во весь экран показали дядю Исмаила — с моего браслета. А диктор за кадром пояснил:

— Дорогие зрители! Рады сообщить, что разведчик Исмаил Улаев найден. Вы видите его на своих экранах. Минут через пять мы попросим героя сказать вам несколько слов.

— Доволен популярностью? — спросила я дядю, предоставляя человеку возможность полюбоваться собственным изображением.

— Надо же, какой без капсулы вид неуютный! — Он засмеялся. — Будто нагишом в космосе.

«Эге, — думаю, — хоть ты и смеешься, а не весело тебе, ничуточки не весело. Занять тебя чем-то надо. А чем — ума не приложу».

Как назло, приплыла Туня-кормилица с какао и сэндвичами. От волнения я бы и непрочь пожевать, да не смею на глазах у дяди Исмаила — может, он там с голоду помирает? Увидал дядя Исмаил, как я мучаюсь, и развеселился:

— Это ты верно насчет еды придумала. Пожалуй, и я подзаправлюсь за компанию. Прикорнуть нам с тобой не скоро удастся…

Приложился он губами к трубочке под подбородком, сделал два порядочных глотка, похлопал себя по животу поверх скафандра, точно переел:

— Одно неудобство: шлем мешает рот вытереть — красуйся с жирными губами на виду у телезрителей! Будешь летать, Алена, — учти!

У меня кусок поперек горла стал. Стараюсь земными делами его занять, а все равно нечаянно на космос перекинулись. С трудом дожевала бутерброд. Допила какао.

— Мне, дядя Май, помощь твоя нужна. Вернее, не мне, Остапке.

Впервые назвала его дядя Май — как Виктор Горбачев. И на «ты».

— Я, Олененок, с удовольствием. Только придется подождать моего возвращения…

— Ерунда, мы с тобой без отрыва от экрана. Согласен?

Он, наверное, все-таки понял. Рукой махнул:

— Ладно. Волоки схему. Скис, значит, Остапка твой?

— Захандрил слегка, — небрежно и в тон ему ответила я. — Туня, неси Остапку. И схему приготовь.

Туня почему-то появилась не сразу. Антенны обвисли, глаза отводит. В одной руке кукла. В другой схема. Еще две с инструментами на подхвате. Движения вялые, и ни полсловечка лишнего. Сама на себя не похожа.

Начали мы ремонт. Дядя Исмаил командует. Я болтаю о чем попало — как зубной врач, чтобы больного отвлечь. А Туня, значит, чинит, то и дело роняя инструмент. Так у автоматов бывает, когда они посторонней задачей заняты, на остальные дела напряжения не хватает. Если бы роботы умели болеть, я бы решила: как раз такой случай. Но ведь они не умеют, уж я — то знаю…

Незаметно-незаметно собрали мы Остапку. Одела я его, спать положила, чтоб не путался под ногами. Смотрю, дядя Исмаил исчез. Одни камни между звезд мельтешат — у меня здесь и то голова закружилась. Каково же ему там? На миллионы километров вокруг ничего надежного, твердого. Ни тропки. Ни столба. Ни человеческой руки. Стиснула я зубы. И спокойно поинтересовалась:

— Кому ты там поклоны отбиваешь?

— Ботинки проверял. Ноги мерзнут.

Не понравилось мне это. Вот честное слово, не понравилось. Пилот за бортом, в своей рабочей обстановке, — и пожалуйста, аварийная ситуация. Безобразие!

В это время в комнате появились оператор дальних передач и три его помощника с камерами. Две камеры по углам расставили, взяли настенный экран в перекрестье объективов. Третью — маленькую — навесили на мой браслет. И очень вовремя. Теперь я могла как угодно шевелиться — изображение не пропадало. А то у меня локоть заныл — руку к экрану выворачивать.

Я и рта не успела раскрыть, как операторы вышли в эфир:

— Наши телекамеры установлены в квартире племянницы героя Алены Ковалевой, имеющей оун-контакт с Исмаилом Улаевым. Мы начинаем репортаж с традиционного вопроса: как вы себя чувствуете?

Я хотела ответить «нормально», но спохватилась, что вопрос не ко мне обращен. А дядя Исмаил — вот ведь только что морщился, от того что зябли ноги, — сразу заулыбался, будто узнал в операторе близкого друга:

— Спасибо. Отлично.

— Вы не могли бы объяснить, о чем вы подумали, бросаясь в пространственный провал?

— Да по правде сказать, ни о чем. — Дядя Исмаил нерешительно погладил себя ладонью по шлему: у него привычка лохматить в задумчивости волосы, если, конечно, шлем не мешает. — Когда камни выдавились и проглянули Ганимед с Церерой, я догадался, что Свертка прошла через Пояс Астероидов. А там возле Цереры племяшкин астероид летает, к восьмилетию ей подаренный. Я и подумал: втянет его в Провал и через ТФ-контур в какую-нибудь немыслимую даль выбросит — в чужое созвездие. Жалко мне подарка стало, я и кинулся его выручать. По пути уж как-то за «Гало» испугался…

Ну, дядя Исмаил! Все бы ему шутки шутить, даже в такую минуту. Он же подвиг совершил! Сам-то, правда, говорил недавно: «В космосе, Олененок, не до подвигов. Там работать надо. Да так, чтоб дело шло без сучка без задоринки: слаженно, точно. А подвиг — это состояние экстремальное, чрезвычайное то есть… Скажем, когда стрясется что-нибудь непредвиденное: или ошибется кто, или бедствие нагрянет стихийное…» Но разговоры разговорами, а сам каков! Герой дядя Исмаил, да и только!

— Неужели и о личной безопасности не подумали? — допытывался оператор.

— Не успел как-то… Подумал бы — ни за что не полетел! Ишь как для телезрителей старается!

— Что, на ваш взгляд, произошло при запуске?

— Кто ж его разберет? — по своему обыкновению, дядя Исмаил прикинулся простачком. — Вам бы надо с учеными потолковать.

— Наверняка и у вас есть предположения?

— Если разрешите, я своими поделюсь!

Экран мигнул, и в кадр неторопливо вплыл Читтамахья, Главный ТФ-конструктор. Он только теперь вынул изо рта обломок чубука, улыбнулся, показав белые-пребелые зубы на смуглом лице:

— Привет, Исмаил. Получили сигнал с «Гало»: «Свертка пройдена. Пытаемся определиться. Горбачев». Так что у Виктора порядок. Благодаря тебе…

— Да ну, вы уж скажете! — Дядя Исмаил даже смутился.

Читтамахья не стал спорить. Он рассказал телезрителям, что электронные машины успели рассчитать силу отдачи при Свертке. В лабораторных опытах и при маломасштабном искривлении Пространства эта отдача до сих пор не проявлялась. В будущем неожиданностей не предвидится. Стартовый куб со стороны Солнечной системы заслонят защитным экраном. Роль такого экрана в период неустойчивого равновесия запуска сыграл корабль разведчика Улаева: из фокуса ТФ-контура энергии его двигателей вполне хватило на восстановление импульса. К сожалению, в момент старта «Муравей» буквально разорвало напополам. Поврежденную капсулу унесло вместе с «Гало». А космонавта выкинуло в Пояс Астероидов. Сейчас в эту точку мчатся спасательные корабли. Можно рассчитывать, часа через два окажутся на месте…

Как эти два часа прошли — лучше и не спрашивать. Голова моя гудела от перенапряжения. Я крепилась изо всех сил, но, боюсь, не всегда была на высоте. И то сказать: меня же ни на миг не оставляли в покое. Я прямо физически ощущала на себе миллиарды глаз… Поэтому когда Таня забежала к нам, я ей даже обрадовалась. Но поболтала с ней всего минуточку, лишь бы она не обиделась: боялась наскучить дяде Исмаилу нашими делами! Просился еще Шурка Дарский. Так с ним я не церемонилась, запросто вон выставила — не хватало еще время терять с этим противным спорщиком, когда меня каждую секунду транслируют на весь эфир!

Очень меня тетя Кима расстроила. Приехала. Обнимает меня. Гладит по голове. Целует. А сама от экрана не отрывается. Я поежилась, высвободилась, утешаю ее:

— Ну ладно, ладно, тетя Кимочка. Все будет хорошо!

И дяде Исмаилу мысленно передаю, чтоб в эфир не просочилось:

«Считай, не мне этот поцелуй предназначен, а тебе!»

«Поговори, поговори, дерзкая девчонка! — так же мысленно отвечает мне дядя Исмаил, показывая, как он ужасно сердится. — Вот переключу на нее связь — будешь знать!»

«Раньше надо было думать! — насмехаюсь я над ним без зазрения совести. — Хоть теперь, вернешься, счастья не прозевай…»

«Само собой. Тебя не спрошу».

Пока мы с ним препирались, тетя Кима чуть успокоилась. Села в угол дивана — бледная, смирная, жалко мне ее, сил нет! «Что бы вы, мои дорогие, делали без меня, слава оунам! Каким бы образом свиделись?» Гордость меня распирает неимоверная, внутри не помещается. Но я взяла себя в руки, погасила посторонние чувства, опять на одном дяде Исмаиле сосредоточилась. Мама с папой по комнатам на цыпочках ходят. Размещают гостей, беседуют с корреспондентами. И оба хмурятся. Наверное, считают, неполезно мне на весь мир выставляться. Боятся, зазнаюсь. Вот чудаки! Для чего мне зазнаваться? Хорошо бы Алик обратил внимание, как я мужественно веду себя в чрезвычайной обстановке. А так, чего в этой славе особенного?!

Как я ни была занята, все же успела удивиться странному поведению моей няни. Прячется все время как ненормальная. Кликну — выскочит на минуту, сделает наскоро, что попрошу, и опять уползет. Неужели все же заболела? Ведь что мы про роботов знаем? Вдруг они старятся?’ Или портятся? У них организм хрупкий, обидчивый. Особенно у детских нянь. Выволокла я Туню за хвостик из-под дивана, прижала к себе, глажу между глаз, как она любит, приговариваю:

— В чем дело, лапушка? Может, доктора к тебе вызвать? То есть кибермеханика? Где у тебя болит?

Вырвалась она молча, снова под диван уползла. Я знаю, коли робот загрустил — не расшевелишь! Не у заводной куклы знак настроения переставить!

— Погоди, спасут дядю Исмаила, я тобой займусь! — пригрозила я. И повернулась к экрану: — Дядя Май, а не спеть ли нам вдвоем, как бывало?

— Отчего же? Начинай.

Откашлялась я и завела:

От звезды и до звезды
Полон космос пустоты.
Нет ни озера, ни речки,
Ни собачки, ни овечки,
Не поют над нами птички,
Не растут кругом цветы.
Вдаль летим и ты и я —
Захватили соловья,
Взяли рыжего котенка,
Тихий сад над речкой звонкой —
И несем Земли кусочек
В неоглядные края.
Без ветрил и без руля
Между звезд летит Земля.
А на ней, как на ракете,
Едут взрослые и дети.
И другого нам не надо
Никакого корабля.
А ты, и ты, и ты —
Опасайся пустоты…
Поем мы весело, на разные голоса. Операторы довольны, руки потирают. Папу, который в этот миг в комнату вошел, к стене притиснули, чуть рот не заткнули. Оказывается, и режиссер не всегда такой удачный номер придумает, какой у нас сам собой получился, — герой не падает духом. Я, правда, расстроилась, увидев себя на экране: глаза плутоватые, рот на полкадра распахнут и двух передних зубов не хватает. В пору закрыть лицо ладонями и убежать… Но я допела. Пусть помощник оператора, который нарочно так меня снял, думает, будто мне их дружеский телешарж понравился. Пусть думает…

Взглянула я тайком на циферблат и сначала себе не поверила. Где же спасатели? Читтамахья обещал, через два часа они на месте окажутся, а их нет и нет. Заерзала я по дивану, а вид, наверное, у меня от этих мыслей весьма так себе… Потому что дядя Исмаил подмигнул мне и зашептал:

— Чего ты мнешься? Может, надо куда? Так ты иди, не стесняйся. Посижу чуток без связи…

— Фу, дядя Исмаил, противный! Позоришь меня на весь эфир…

— А чего ж? Дело житейское…

Я отмахнулась:

— Всё бы тебе зубоскалить! Лучше обогрев проверь — вон нос посинел!

— Беда с этими цветными передачами! На черно-белом экране не углядела бы…

— Погоди, я все же отлучусь на минутку, кое с кем посчитаться надо. Не скучай!

— Иди-иди. Я ж говорю, не стесняйся!

Вот заладил! Ему и невдомек про застрявших спасателей. Ох, не к добру это! Креплюсь, а на душе тяжко. Да еще тетя Кима что-то почувствовала, глаз с меня не сводит. Что я ей, чудо сотворю, что ли? Всего-то и есть у меня только оун — тонкая ниточка контакта… В конце концов, дядя Исмаил мог ведь и не меня выбрать. Да оно и лучше бы мне ни при чем оказаться…

На мой настойчивый зов Туня вылезла, а ко мне не торопится: ползет брюхом по полу, антенны виновато опущены. Еще тоскливее мне стало. Роботеска натура чуткая, тоже, видать, догадалась…

Расплывается у меня все перед глазами. Дрожит. И стены. И две Туни затуманенные. И экран. И операторы. И мама, тихо замершая на краешке стула. И светящийся марсианский цветок на подоконнике. Затиснула я роботеску в угол дивана, спиной отгородила:

— Признавайся, противная, ты с самого начала подозревала, да? С самого-самого начала?

Туня вылупила на меня честные-пречестные блюдечки:

— О чем?

— Не юли! Уже час назад спасатели должны были вызволить дядю Исмаила!

Стараюсь не кричать, но строго-строго на нее смотрю, чтоб не отпиралась. Вот отчего ее болезнь, и нерешительность, и странная игра в прятки. Уж тысячу раз дядины шансы исчислила! Рада бы солгать, да не научена. А мне голая правда нужна. Поэтому тереблю ее, не даю опомниться:

— Излагай. Живо!

— Тебе не понять.

— А я Антона Николаевича попрошу. Он разъяснит.

Мое обещание окончательно сразило ее. Туня отчаянно всплеснула ручками:

— Понимаешь, сгусток скрученного Пространства вместе с пилотом выдавило в Пояс Астероидов. Теперь Пространство растекается. И не дает спасателям приблизиться к дяде Исмаилу. Это как если бы из мяча начал во все стороны ветер дуть — смогла бы ты подплыть к мячу на легком перышке?

Туня снова закручинилась. А я молчу, слова ее обдумываю. Ну зачем, зачем дядя Исмаил мой оун выбрал? Неужели никого поумнее не нашлось?

— Это окончательно? — спросила я, не глядя на роботеску.

— У него же скафандр порван! — заскулила Туня. — И энергоресурса всего на 26 часов. Даже на обогреве экономит.

— Тихо! — прервала я. И к оператору: — Не могли бы вы срочно соединить меня с Антоном Николаевичем?

— Что случилось? — всполошился папа. Он вошел на цыпочках и не слыхал нашего с Туней разговора. — Ты же знаешь, Алена, как он занят. Только и дел у него — по два раза на дню беседами с тобой развлекаться!

Тетя Кима вскочила, руки перед грудью в кулаки сжала — и обратно на диван осела. Мне некогда никому ничего объяснять. Настаиваю просто так:

— Нет, соедините! А если нельзя с Антоном Николаевичем, то хотя бы с Читтамахьей!

— Не надо с Читтамахьей, девочка, я уже здесь! — раздался от порога медленный голос, и ко мне неторопливо подошел Антуан-Хозе. Сейчас, когда надо было куда-нибудь бежать, звонить, рвать на себе волосы от скорби, его застывшее смуглое лицо вызывало неприязнь. Он привычно-ловко присел на корточки, с секунду смотрел на меня без слов и едва заметно раскачивался. Потом положил руку на спину зависшей возле нас Туне: — Я вижу, ты все знаешь, Аленушка. Мне трудно было бы рассказать. Мы бессильны…

Я оценила, как по-взрослому он выговорил мое имя, немножко затягивая его посредине, так что получилось «Алеунушка»… А бедная Туня, уловившая только смысл фразы, затряслась, словно раненая.

— И ничего-ничего? — замирая, спросила я уже без всякой надежды и сама знала: ни-че-го! Иначе бы Главный ТФ-конструктор здесь не рассиживал!

Читтамахья встал, по-восточному сложил руки ладонями вместе, наклонил голову. Но он меня больше не интересовал. Я смотрела, как кровь отливает от лица тети Кимы, как красная капелька выступает у нее из прокушенной губы.

Я с силой отерла щеки. Включила оун. Нащупала дядю Исмаила. И, стараясь выглядеть беззаботной, сказала:

— Дядя Май, мы с Остапкой сыграем тебе сказочку…

Выставила его перед собой, нарочно держу так, чтобы он зевал и причитал жалобным голосом: «Кормить, голодный!» Раньше дядю Исмаила забавляла кукольная электроника и ее маленькие домашние возможности. Но сейчас я сразу поняла, что взяла фальшивый тон.

— Погоди, Олененок. — Он жестом отстранил меня и уставился через мое плечо на неподвижную фигуру Антуана-Хозе.

Читтамахья, не мигая, выдержал его взгляд. Тишина такая наступила — слышно было, как внутри кукольного туловища что-то тихо тикает. Дядя Исмаил все понял, на секунду потемнел, будто тень на него пала, но тут же выпрямился, расправил лицо, покосился на шкалу ресурсов у себя на рукаве:

— Осталось чуть больше суток. Точнее, двадцать пять с половиной часов.

«Ой, как много! — подумала я. — Это же еще целую ночь и целый день мучиться! Не смогу я…»

Подумала — и ужаснулась. Какие ж гадкие мысли могут прийти в голову? Себя пожалела! Как же, бедняжка, спать тебе не придется! Глазами и ушами ему до самого конца служить! Да ч» м же еще ты можешь помочь? О нем, не о себе думай! Если не о спасении, так хоть о спокойствии человека позаботься!

Обругала я себя мысленно и сама же себя остановила: надо думать о нейтральном, о легком, о приятном… Ведь на прямом контакте он любые мысли улавливает. В том числе и эти, о нем… Вроде бы пока не заметил моего предательства, с Читтамахьей занят…

— Давно догадался? — спросил Антуан-Хозе.

— Давно. Когда спутники мои, бродяги межпланетные, начали расползаться. Ты же знаешь, в каменном рое осколки по параллельным орбитам следуют… А у меня — полюбуйся, как вокруг вычистило! Сгусток Пространства?

Читтамахья кивнул. А я прислушивалась, не дрогнет ли у дяди голос.

— То-то я вижу, забеспокоились метеоритики, прочь побежали… В точном соответствии с законом кубов!

Молодец. Справился. Говорит таким тоном, будто, разбегайся они по другому закону, они бы ему личную обиду нанесли.

Повел дядя Исмаил браслетом. Действительно, камни и глыбы, которыми он вначале хвастался, теперь вдали мелькают. Только одна скала с размазанным по поверхности куском капсулы не покинула потерпевшего аварию космонавта.

Дядя Исмаил прислонился к ней, ласково похлопал по шершавому боку:

— В обнимку с этой скалой из ТФ-контура выцарапывались…

Он сел на краешек, свесил ноги в пустоту. Точно жук, наколотый на острый каменный выступ.

— Сколько времени это может длиться?

Дяде не хотелось выглядеть трусом, и он избегал говорить о Пространстве вслух.

Читтамахья с трудом заставил себя ответить. Я физически ощутила тяжесть этого ответа:

— Дней пятьдесят. Если б не Аленушкин оун, даже локатором тебя не достать…

Дался ему мой оун! Да, может, не понадейся он на связь со мной, никакого бы несчастья не случилось! Может, это я виновата, что его занесло в Пояс Астероидов!

И, к своему стыду, я повалилась на диван и немножко заплакала. Ведь вот сейчас 28 миллиардов зрителей смотрят, как у них на глазах погибает хороший человек, и никто не в силах помочь. Ни отважные спасатели. Ни сверхмудрые преданные разведчики. Сто кораблей к нему в эту минуту ломятся. Мчат изо всех сил, а всё на месте: не могут заколдованного пути одолеть. На миллионы километров перед ними пустая пустота расстилается. А в самой середке этой пустоты человек на астероиде примостился, ногами вакуум месит, старается о страшном не думать. Пока еще полон сил и здоровья. Но и тепло, и воздух, и живой дух иссякают в скафандре. Через несколько часов вздохнет последний раз — и ледяным сделается. Отберет его Пространство. Потому что без энергии наедине с космосом — хуже, чем на трескучем морозе голышом очутиться. На Земле всегда есть надежда на помощь. А в космосе ничего нет. Ни воздуха. Ни надежды.

Подошла мама, наклонилась надо мной, тихонько мою руку гладит. Глаза сухие, а подбородок чуть дрожит, выдает ее. У нее одно на уме: как собой меня заслонить, как в Пространстве вместо брата оказаться? Но каждому свое выпадает. На всю жизнь.

Я еще крепче вжалась в диванную подушку. Жалко мне маму. И тетю Киму жалко. И папу. И Читтамахью, которому теперь до смерти виной своей казниться. И хотя я никого не вижу и никого не виню, но всем телом чувствую, кто чем дышит и кто о чем думает. Прожигают меня насквозь прозрачные дядины мысли, дают мне силу и необыкновенное прозрение…

— Олененок! — окликнул дядя Исмаил. Я слезы вытерла, обернулась к экрану. — Ты, Олененок, брось это дело. Не повышай влажности в атмосфере.

Хлюпнула я носом в последний раз, попыталась улыбнуться:

— Больше не буду, дядя Май. Распылено и забыто!

— Тебе спать не хочется? Вытерпишь до утра?

— Ах, ну что ты такую ерунду спрашиваешь? Ты сейчас на пустяки слов не трать. Ты важное говори.

— Важное? — Он покачал головой. — А что, брат Антуан-Хозе, девочка дельное предлагает. Перед смертью люди о главном думать обязаны. Беда только — до главного не достать.

Уголком рта он сильно потянул в себя воздух и поежился:

— О небо! Пальцы отмерзают. Слушай, к черту экономию, а? Хочу последние часы забыть о теле. Как известно, лучший способ для этого — не давать ему о себе напоминать!

Он исчез с экрана, видимо, наклонился — показались тяжелые ботинки, выбивающие дробь на скале. Потом рука в тонкой перчатке выламывала с пультика скафандра ограничитель: мелькали кнопки, колпачки-фиксаторы, забеспокоившиеся стрелки на шкале ресурсов. Наконец дядя Исмаил вернулся в кадр, блаженно улыбаясь и крякая:

— Уф, приятно! Тепло по ногам ударило. Как в парилке. Банька не банька напоследок, а все отогреюсь. Нет, Антуан, тысячу раз правы древние: держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле!

Читтамахья присел возле меня на диван, обнял за плечи. Туня тотчас привалилась с другой стороны. В эфире стояла удивительная тишина. Я потом поняла, что все это время не была снята тревога номер один. Ни один корабль, кроме поисковых и дальних, не бороздил космос. Ни одна посторонняя передача не засоряла эфир — все каналы прислушивались к голосу дяди Исмаила.

Дядя Исмаил говорил громко, быстро, словно должен был успеть сказать мне как можно больше.

— Ну, Алена, пришла пора нам по душам поговорить. Ты ведь в такое время живешь, когда люди привыкли, что все вокруг разумно устроено, все удобно. Одно запомни накрепко: пусть твой личный мир, твое личное удобство не заслонит от тебя остального. Пусть тебе будет неуютно всякий раз, когда кто-нибудь в тебе нуждается, и до тех пор — пока ты не поможешь… Это, по-моему, и есть в жизни самое главное.

Он потянул губами из трубки — обжегся, кашлянул и сладко зажмурился:

— Горячий… Черный… Мариночка, даже у тебя такого не пивал… Может, тоже потому…

Он не договорил. Я оглянулась: мама привалилась к косяку и в упор, не видя, смотрела на экран.

— Ты пустил полные обороты? — спросил Читтамахья.

— На оптимум, Антуан. На оптимум. — Дядя Исмаил хитро прищурился. — Это значит, всё по первому сорту. Ну посуди сам: зачем мне резерв? Время играет против меня… — Он оставил шутовской тон, на миг посерьезнел: — Между прочим, вашей вычислительной технике я тоже работку подкинул: датчики-регистраторы ведут передачу сведений о скрученном Пространстве. Так сказать, изнутри, глазами очевидца. Кое в чем, я полагаю, это должно вам помочь…

Вам! Он уже отделил себя от остальных людей.

— Но ведь синхронная передача отнимает дополнительную энергию! — воскликнул Читтамахья.

— Антуан! — укоризненно протянул дядя Исмаил. — Пять часов или пятнадцать — уже не имеет значения…

— Да-да, понимаю, — Главный конструктор смешался.

В комнату откуда-то набивался народ. Становилось тесно. Вдруг люди расступились, ко мне быстрым шагом подошли Антон Николаевич и два незнакомца. Председатель Всемирного Совета отрешенно потрепал меня по плечу и сразу же повернулся к экрану:

— Как чувствуешь себя, Улаев?

— Прекрасно. Вы погодите чуток, мне еще несколько слов для племянницы осталось…

Сегодня, видимо, у него было право — выбирать, что важнее. Особое право человека, смотрящего сквозь всех нас в глаза смерти. Он не нуждался в утешении. Наоборот, пытался утешить нас. Меня. И вместе со мной — всех, сидящих у экранов. Антон Николаевич понял это, стал в сторону рядом с подставленным ему стулом и тихо ждал своей очереди.

Дядя Исмаил выпрямился, сделал строгое лицо и из центра экрана обвел взглядом комнату:

— Я, кажется, начал бахвалиться? Ты прости. Это от растерянности. Впервые приходится говорить перед вечностью…

Он обращался только ко мне. У каждого наступает порой момент, когда все человечество сосредоточивается в одном человеке.

— Страшно, дядя Май?

— Да нет. Теперь нет. Когда было холодно, было страшно. А теперь все в порядке…

По глазам его и еще обостренностью оун-контакта я чувствовала его искренность. А у меня все больше замирало сердце.

— Не смей расстраиваться! — загремел дядя Исмаил. — Ты уже взрослая, держи глаза сухими. И не расстраивайся! — Он понял, что повторяется, и сразу переменил тон: — Странно, знаешь, но я успел в жизни все, что собирался. Семь лет отлетал на «Муравье» — нет, скажу тебе, лучшей доли, чем доля разведчика! Мне удалось даже спасти корабль — согласись, далеко не каждому выпадает такое счастье! Сына вот не успел завести… — Он задержал взгляд на тете Киме и тотчас снова повернулся ко мне: — Ну да ладно, поздно жалеть. Вырастешь — сделаешь это за меня.

Туня по привычке высунулась было у меня из подмышки, но промолчала.

— Не сердись, бабуля! — Дядя Исмаил озорно подмигнул ей. — Сегодня мне все разрешается. Сегодня я именинник. Хотя никто не заставлял меня дарить себе астероид…

Он топнул ногой о скалу. Глотнул кофе. Посмотрел на шкалу ресурсов. Нахмурился:

— Прошу тебя, Олененок, об одном: не плачь. Пойми — и не плачь. Считай меня в дальнем межзвездном рейсе. До «Гало» ведь так оно и было, не правда ли? Пилоты три века летят к иным мирам, чтобы вернуться на Землю через тысячи лет. Уходят не только от своего Солнца, но и из своего времени. Давай условимся, что я был последним из них — я временно убыл из твоей биографии.

Он еще раз беспокойно посмотрел на шкалу:

— А теперь, я бы хотел, чтобы ты отключилась.

— Нет!

— Но я уже все сказал. Попрощаемся — и, пожалуйста, уходи.

— Не надо! — крикнула я.

— Надо, Аленушка, милая, надо! Зачем тебе видеть остальное? Поверь мне, это неинтересно…

Он будто бы надвинулся на меня одними глазами. И прибавил мысленно: «Передай Киме… Впрочем, что же теперь? Бесполезно…»

Наверно, тот холод, который подстерегал за скафандром дядю Исмаила, каким-то образом добрался и до меня. Я внезапно озябла, вздрогнула, охватила себя руками за плечи и закричала:

— Я не хочу! Не хочу-у!

Кто-то подошел спереди, властно взял меня за подбородок, загородил собой экран. Я пыталась увернуться, заглянуть за него, куснула пахнущую лекарством ладонь. Но он приподнял мое лицо, уставился в глаза бездонными черными зрачками. Я зевнула. Откачнулась. И мягко завалилась на спинку дивана.

«Зачем здесь врач-гипнотизер? — успела подумать я прежде, чем все поплыло передо мной и комната накренилась. — Очень приятно будет дяде Исмаилу моей сонной физиономией любоваться. И дурные мысли слушать…»

Я еще раз, борясь с непослушным телом, судорожно зевнула и погрузилась в вязкий, тревожный сон…

5
Меня жалели теперь не только во дворе, но и в городе. Я думаю, и во всем мире тоже. Стоило выйти из дому, как меня окружали замаскированное сочувствие и показная беззаботность. Все боялись нечаянно меня растревожить. Ребята наперебой уступали в играх. «Проньку» отдавали без очереди — дворник тетя Маня лишь вздыхала, подперев щеку ладонью. Я могла бы хоть тысячу раз выпрыгивать на Туньке из окна или плавать над крышами вдали от прогулочных трасс — никто не делал бы мне замечаний. На улице подходили незнакомые люди и будто случайно просили о какой-нибудь мелкой услуге. В общем, как всегда, когда пытаются облегчить человеку несчастье. Если честно, я сама еще сполна в несчастье не верила. Нет, я понимала: дядя Исмаил умер, и я никогда уже его не увижу. Восемь лет — это не тот возраст, когда понятие о смерти вообще в голове не укладывается. Но понимала все умом, чужим опытом, рассказами об иных, далеких мне умерших людях. А вот с ним, которого я любила и знала, такое произойти не могло, не имело права случиться. Я понимала все как бы односторонне, за одну себя: я осталась, я не увижу, мне тосковать о нем. А тайком, где-то там на донышке души, надеялась, что вот сегодня или, в крайнем случае, завтра дядя Исмаил неожиданно ввалится к нам, отпихнет по привычке локтем Туню и заорет с порога: «Ну, как вам моя шуточка?» И в этот раз, ручаюсь, даже Туня нисколько на него не обидится.

Прошел почти месяц с тех пор, как дядя Исмаил перестал откликаться. Спасательные корабли все еще пробивались к нему сквозь встречные волны Пространства. Удалось запеленговать автоматический передатчик — непременную принадлежность скафандра. Да что пеленгаторы! Уже самого дядю Исмаила стало видно в телескопы — он чуть наклонился вперед, улыбался мертвыми губами и защищался от чего-то согнутой, не донесенной до груди рукой, замерев в вечном и бестревожном сне. Меня успокаивали тем, что умер он легко, без мучений. «Ну и что с того, — думала я, — ведь ему бы еще жить и жить, никак не менее ста пятидесяти лет…»

Пояс Астероидов принимал прежний вид. Пустота, образовавшаяся вокруг дяди Исмаила, снова заполнилась малыми планетами, словно они, пропустив гребень гравитационной волны, возвращались на старые орбиты. По уверениям астрономов, так будет несколько раз, все с меньшим радиусом возмущения. Но это можно было заметить лишь в телескопы Марса или Сатурна. Вблизи, со спасательных кораблей, расстояние скрадывалось все еще уплотненным Пространством…

Ах, если б можно было верить телескопам! До погибшего, казалось, совсем уже недалеко. А пеленгаторы твердили: лёту к месту трагедии еще около двадцати дней. Это противоречие выводило из себя людей гораздо старше и разумней меня: разбегающееся Пространство поедало всю скорость кораблей, практически удерживая их на месте, как течение реки удерживает в одном и том же водовороте лодку с отчаянно гребущими людьми.

Я несколько раз пробовала украдкой вызвать дядю Исмаила. Но слышала только монотонный шум. А когда мама узнала про мои попытки — ой, что было! Расплакалась, пожаловалась врачу, меня тут же обстучали, осмотрели и в конце концов заставили дать торжественное обещание никогда ничего подобного не выкидывать. Дать такое обещание мне ничего не стоило: канал связи с дядей Исмаилом постепенно блокировался и сам собой расплывался в невнятный фон.

Цирк, театр и Дом Чудес одновременно взяли надо мной шефство. Не отстали и космонавты: стоило мне лишь заикнуться — любой свободный от вахты разведчик изъявлял готовность лететь со мной, куда я только захочу. Но я никуда не хотела. Прежние дворовые дела перестали меня волновать. Ребята жалели меня, а мне странным казались их мелкие детские хлопоты и какие-то происшествия, важные лишь для них самих. Мне хотелось быть рядом с командиром разведчиков Тоболом Сударовым. Или, например, с Читтамахьей. Но даже им редко удавалось вытащить меня из дому.

Впрочем, дома тоже стало неспокойно. Мама взяла отпуск и все время караулила меня, ловя смену выражений на моем лице. Папа научился так здорово «не обращать внимания» на мое настроение, что поневоле напоминал о нем на каждом шагу. А Туня витала надо мной ангелом, постоянно заглядывая в рот и надеясь предугадать мои желания. А у меня из всех желаний осталось одно-единственное: хоть ненадолго уйти от жалости, остаться одной, запереться в комнате, занавесить окна и тихо-тихо побыть в полумраке. Со своим горем. И своими воспоминаниями.

По видео часто наведывался Антон Николаевич. Начинал всегда с одних и тех же вопросов, только менял их очередность. Строил вопросы четко, гладко, бодрым докторским голосом: «Ну, как нам понравилась выставка марсианской флоры? Почему в плане на завтра не учтен океанариум? Каникулы кончаются, хорошо ли мы готовимся к четвертому классу?» И тому подобное, такое же насквозь пресное и полезное, как рыбий жир. Оттого я не очень охотно беседовала с этим неулыбчивым и вечно занятым человеком. Даже в наши с ним разговоры вклинивался вкрадчивый референт Токаяма, перебивал по неотложному делу какой-нибудь нетерпеливый исследователь… А вот с Читтамахьей мы подружились всерьез, хотя из-за дяди Исмаила он вначале и заходить к нам боялся: он взвалил на себя всю вину за саму катастрофу, а потом за неудачу спасательной экспедиции. Да-да, боялся — он мне сам так сказал. Но все равно без конца приходил, и я неожиданно для себя поддавалась на его уговоры и шлагулять.

После гибели дяди Исмаила я часто ломала себе голову, имею ли я прежнее право на астероид? Есть ли вообще у человека право играть небесным телом? Советоваться мне ни с кем не хотелось. Мысли бились, бились в голове. А ответ не приходил.

На мое счастье, занесло нас однажды с Читтамахьей в Сибирь, в охотничью заимку. Это такая совсем ничья изба в тайге, где любой может остановиться — отдохнуть, обогреться. В ней все оставлено по-старому. Голые бревенчатые стены. Некрашеные полки со старинной, смешной посудой. Широкие лавки-лежаки. И настоящая русская печь на полкомнаты, которую топят вырубленными из деревьев дровами. Словом, типичная старина, если забыть, что одна стена затянута невидимым телеэкраном, а за ближайшими кустами спрятана на всякий случай двухместная «Стрекоза». Но какая нам разница? Ведь здесь упревает в чугунке настоящая перловая каша с лучком и шкварками, а из котелка одурманивает запахами настоящий таежный чай с чагой?

Когда в животах стало тепло и сыто, глаза почему-то залоснились и сузились, а на душе стало покойно-покойно — почти как два месяца тому назад… По примеру древних охотников взамен взятых в избе продуктов мы положили на полки то, что не понадобится нам на обратном пути: консервы, бататы, сырную крупу, а также фоторужье, лыжи, батареи и медкомплект. Потом записали наши адреса на кусочке смальты и разлеглись на лавках. Я еще гравипростынку подстелила для мягкости, а Читтамахья — прямо на жесткий лежак лег и жмурится от удовольствия. Видно, кто-то в его роду работал йогом!

Гляжу я в потолок, на щели между досками, и чувствую: забрезжило что-то у меня в голове.

— Скажите… — спросила я у Читтамахьи, спотыкаясь на обращении. Товарищ Антуан-Хозе — напыщенно и неестественно, а если по отчеству — вообще язык сломаешь: Антуан-Хозе Девашармович! — Скажите, пожалуйста, а почему избушка называется заимка?

— Не знаю, Алеунушка, вероятно, каждый здесь может позаимствовать то, чего у него нет. А отдать может в любом другом месте, если заимеет…

— Так неинтересно. Я думаю, правильнее называть это не заимка, а взаимка: здесь все взаимно друг друга выручают… Так лучше, правда?

— Хорошо-то хорошо, а вот, пожалуй, неверно.

— А верно не то, как привычно, а то, как правильно! — заупрямилась я.

— Ну ладно. Ты не горячись. И не задавайся. Он этого не любил.

Мы в разговорах избегаем имени дяди Исмаила. Но безошибочно знаем, о ком речь. Дядя Исмаил всегда рядом. А на заимке особенно. Наверное, была какая-то связь между замерзающим разведчиком на астероиде и таежной Сибирью.

Я вдруг словно увидела дядю Исмаила выходящим из тайги на наш огонек — невольно даже в окошко выглянула. Он должен выйти из-за того толстого кедра — небритый, со спутанными волосами, в ободранной одежде и с обмороженными ногами. Опираясь на кривую, суковатую палку, с трудом преодолеет последние метры до крыльца. Рухнет на пороге избы. Ползком доберется до печи. Непослушными руками нащупает спички. Затеплит заботливо приготовленную кем-то растопку. И уже больше не умрет, потому что найдет здесь тепло и пищу — все, что требуется одинокому человеку в тайге. И он сможет унести с собой самое драгоценное — соль, спички, консервы. И тогда непременно доберется до жилья.

В мыслях незаметно перепутались времена. Дядя Исмаил каким-то образом очутился в прошлом, когда у людей не было видеобраслетов, мединдикаторов, вечных атомных зажигалок и спасательной службы. Кто бы это в наше время позволил человеку терпеть лишения на Земле?!

Я изо всей силы ударила кулаком по подоконнику. Вот! Вот именно — на Земле! А в космосе? Ведь если сделать такие заимки в космосе, то и там никогда и ни с кем не случится несчастья! Никогда! Ни с кем! Несчастья не должны случаться. Никогда. И ни с кем.

Читтамахья одним прыжком перемахнул комнату от лавки до окна, схватил кисть моей руки, развернул меня за плечи к себе лицом:

— Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Я посмотрела. И голова закружилась. Глаза у него были глубокие, черные, блестящие — как у врача-гипнотизера. Но я бы и так ничего не утаила.

Воображение мне здорово мешало. Я представляла себе, как потерпевший аварию космонавт или просто межпланетный турист-бродяга топает пешком по Солнечной системе, и на каждом, самом крошечном небесном камешке, на осколке беспутно брошенного звездолета его обязательно ждет заимка. Немножко воздуха. Запасной скафандр. Батарея. Видеомаяк связи. И если даже спасатели запоздают, у него будет самое необходимое на весь срок ожидания…

— Понимаете… — я снова запнулась из-за имени. — Солнечная система должна быть человеку совсем как Земля. Вы не думайте, я не только из-за дяди Исмаила…

— Я знаю, девочка.

Он подошел к стене. Включил телеэкран. Набрал позывные. И легонько подтолкнул меня в спину как раз в тот момент, когда Токаяма привычно улыбнулся с экрана. Правда, увидев меня, посерьезнел. Он стоял на страже времени Председателя и для моей назойливости не находил оправдания. Впрочем, я на него не обиделась. На то он и поставлен.

— У тебя важное, девочка?

Ах вот как? Он и узнавать меня не хочет? До сих пор я не пыталась сама обращаться к нему. Не нужен он мне. И вообще, что за мода: по любому поводу дергать Председателя Совета? Будто без него нельзя решить ни одного дела на Земле! Но теперь я захотела именно с ним поделиться своей мыслью. Я бы так все и выложила Токаяме, если бы Читтамахья меня не опередил:

— Да, Токаяма-сан, важное. Передай Председателю, нам надо говорить с ним.

Антон Николаевич объявился не сразу, а объявившись, приветливо махнул рукой:

— Что новенького, Антуан? И ты, коза, здесь?

— Вот, дорогой друг. В архив нам пора. Подпирает юное поколение.

«Дорогой друг» вскинул брови:

— Ну уж, тебе ли плакаться? В тридцать четыре года Главный ТФ-конструктор… Куда же людям в сто семьдесят девять лет деваться?

Я боялась, они забудут обо мне и о деле. Но Читтамахья поправил на мне воротничок, сдул какую-то пылинку:

— Говори, Алеунушка…

Я, запинаясь объяснила свою идею про заимку. Председатель Совета перебил меня лишь раз — попросил Токаяму отложить на четверть часа намеченный прием. А после третьей фразы, как я заметила, включил запись. Я осмелела и под конец излагала мысли вполне связно.

— Значит, хочешь Солнечную систему сделать домом?

— Человека нигде в мире не должна подстерегать опасность. — Я облизала сухие губы. — А мир наш теперь — вся Солнечная система…

— Широко мыслишь!

По тону председателя Совета я не поняла, одобряет он мою идею или нет.

Почему-то показалось, не одобряет. Ведь такое, как с дядей Исмаилом, происходит раз в тысячу лет. Стоит ли впустую тратить силы? Только я подумала об этом — и тут же загорячилась:

— Ну, если невыгодно использовать на маяки безопасности все небесные тела, то я прошу разрешения сделать это хотя бы на одном. Я верну космосу мой личный астероид — подарок Исмаила Улаева.

Воображение опять занесло меня, и я забыла, где нахожусь. Мне представилось, как дети выпускают на безопасные орбиты сотни плененных астероидов.

Как голубей во время праздника.

Как зеленые маячки надежды.

Сотня астероидов — сотня маяков безопасности.

Тысяча астероидов — тысяча заимок.

Тысяча заимок — тысяча памятей о дяде Исмаиле…

Председатель Совета чуть помолчал, прикрыв глаза. Потом вдруг улыбнулся:

— Эх, дети, дети… Когда это вы успеваете вырасти?

Я неопределенно пожала плечами. Такой вопрос не приходил мне в голову. Я вообще считаю его странным.

— Я ничего не обещаю, — продолжал он. — Ты ведь понимаешь, это за пределами моей власти. Совет не занимается такими проблемами. Это дело всего человечества. И мы должны его убедить.

Я испугалась:

— А как?

— Вот, может, выступишь по видео… Денька через два. Или нет, через три… Лучше через три… Хватит тебе трех дней на подготовку?

Откуда я знаю, хватит или нет? Разве я когда-нибудь выступала перед всем человечеством? Послезавтра суббота. А в воскресенье Праздник Солнечных Парусов.

Я махнула рукой и выбежала из избы. Перепрыгнула вязанку хвороста. Остановилась под кедром. Погладила рукой теплую кору. Рядом с ним я словно божья коровка. Словно муравей. А он вместе с другими деревьями меня, царя природы, оберегает. Жизнь мою защищает. Как и муравьиную, кстати. И божьей коровки тоже.

Человек возле дома всегда сажает деревья, разбивает сад. Дом без сада — неуютная нора. Дерево — друг человека.

Я хочу, чтобы Солнечная система была домом для всех людей. Но что за дом без сада? Надо научиться выращивать в космосе яблони, березы, кедры. Чтоб жили в космической пустоте цветы и деревья. Пускай под пленкой, пускай не они нас, а мы их будем там защищать, как они защищают нас на Земле…

Я первая высажу дерево на астероиде. Согласен, кедр?

Далеко в поднебесье старый великан одобрительно кивнул кроной.

— Дядя Антуан! — закричала я и осеклась. Хотя чего там, в самом-то деле: оно само выскочило на язык — простое естественное обращение? Я повторила твердо: — Да, дядя Антуан, не хочу я выступать в воскресенье. И никогда не хочу выступать. Мне нечего сказать людям. И почему все я да я?

— Такой у тебя счастливый дар, Алеунушка! — ответил Читтамахья. — Дар придумывать. Не стыдись его — он быстро проходит…

— Ну, тогда представьте себе деревце на астероиде. И трава внизу с ромашками на фоне звезд. Красиво?

— Ничуть не красиво, а пошлость! — Читтамахья сердито посмотрел на меня. — Ни к чему нам клумбы среди звезд. Некогда там цветочки нюхать и за бабочками гоняться. Да и не приживутся они во мраке и холоде. Космос нужен людям для работы, а не для баловства. Уж коли хороши твои маяки безопасности, то и хороши, не придерешься. Дельно и по существу. А остальное — лирические безделушки. Остынь, Алеунушка…

От волнения он сильно протянул, почти пропел мое имя.

Я понимала, что он прав. Но не могла с такой правотой согласиться. С каких это пор красота стала излишеством? В конце концов, мы все хотим сделать космос домом. Может, каждый по-своему. Кто больше, кто меньше. Но ведь хотим же! Я знаю, деревья в космосе понравились бы дяде Исмаилу. И значит, они там будут расти!

Мы стоим с командиром разведчиков на астероиде. С ним вполне можно дружить. Сейчас он деловито водит резаком по каменному выступу, изображавшему в моем государстве гору, когда мы давным-давно — несколько месяцев назад! — играли здесь в кругосветку. Уже наплавлена буква «З». Рядом рождается «А». Тобол тщательно отделывает каждый штрих. Туня висит поодаль, вполоборота ко мне, чтобы не показывать, как расплывается в улыбке ее неподвижная физиономия. Она счастлива, что я занята делом.

Впрочем, я свое дело закончила, я отдыхаю, любуясь тем, что сотворила. Под надувным пленочным куполом расправляют листья растения, о которых я мечтала: три яблоньки, две березы, вишня и кедр. Маленький лес из семи деревьев в три этажа. И трава с ромашками между корнями. Уютное кварцевое солнышко застряло в зените, но светит сейчас нежарким закатным светом. Пахнет влажной почвой, лопнувшими почками и — неведомо отчего! — грибами. Время от времени пробуждается крошечный вентилятор и заставляет вспархивать свежий ветерок.

У причальной мачты в массивном контейнере хранится все необходимое для помощи космическому неудачнику. Энергия. Воздух. Тепло. Связь. Завтра мы с Тоболом махнем отсюда на Праздник Солнечных Парусов. Я должна выступать. А еще не придумала ни словечка.

А может, и не надо придумывать? Просто взять и показать рукотворный сад в космосе. Мой сад. Наш сад.

Я вышла из теплицы. Постояла возле Тобола. Одним прыжком вознеслась к «Муравью», расчаленному метрах в восьми над поверхностью астероида. Медленно развернулась, уселась на срезе шлюза. Мой мир выглядел прекрасно. Мне, по крайней мере, он нравился.

Тобол выпрямился, потушил резак и отодвинулся в сторону, открывая ровно выплавленную в камне строку:

КОСМИЧЕСКАЯ ЗАИМКА ИМЕНИ ИСМАИЛА УЛАЕВА.

— Не жалко? — спросил он, сильно топнув ногой, и от этого взмыл вверх и проплыл бы мимо «Муравья», если бы я не ухватила его за рукав.

Чудак! Что ему было отвечать?

Для меня всю жизнь будет звучать другое название.

Не потому, что в мою честь.

А потому, что так назвал его дядя Исмаил:

АЛЕНКИН АСТЕРОИД…

Владимир Санин{*} ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛАНА И ПОУНА Фантастическая повесть

ПОЧЕМУ Я ВЗЯЛСЯ ЗА ПЕРО

В наше время, пожалуй, не найдешь человека, который ничего не слышал о необычайных приключениях Лешки Лазарева и Аркаши Сазонова. Казалось бы, что можно добавить к потоку газетных репортажей, журнальных публикаций, телевизионных интервью, откликов ученых всего мира? Что нового можно рассказать об этих ребятах, у которых даже школьные тетрадки разорваны на сувениры?

Оказывается, можно. И даже более того — нужно! Лешка и Аркаша сами меня об этом просили. Дело в том, что правдивые рассказы об их приключениях тонут в море измышлений и небылиц, порожденных неукротимой фантазией журналистов. Один из них дошел до того, что написал, будто бы Лешка (цитирую), «распростершись на земле, поцеловал Аркашину ступню и затем водрузил ее на свою голову». Лешка два дня плевался и не находил себе места от ярости, когда прочитал эту чушь.

— Я бы, скорее, сгорел живьем! — восклицал он. — Пусть Аркашка сам скажет, было такое?

— Выдумка, — подтвердил Аркаша. — Ты только мое колено поцеловал.

— При-ло-жился! — яростно поправил Лешка. — Еще этого не хватало — целовать твое колено!

— Да, да, конечно, — немедленно согласился покладистый Аркаша.

Ребята не раз возмущались подобными неточностями, а зачастую и просто недобросовестными выдумками.

— Мне в школе прохода не дают, — пожаловался Аркаша. — Кто-то пустил слух, что меня, как колдуна, целый месяц кормили сырой печенью крокодила, а мы их и в глаза не видели! Если бы хоть вы написали, как на самом деле было, вы ведь все знаете! Ну, пожалуйста…

Вот и получилось, что в интересах ребят я взялся за перо. Лешка, мой сосед по дому, на две недели забросил футбол и до конца каникул не выходил из моей квартиры; каждое утро прибегал Аркаша, мы завтракали и запирались, не отвечая на телефонные звонки и стук в дверь. Тщательно, ничего не упуская, ребята восстанавливали в памяти все подробности своих удивительных похождений, а я записывал их, следуя одному принципу: никакой отсебятины, никаких отступлений от жизненной правды. Я даже перестраховался: опустил по просьбе ребят некоторые эпизоды — и так уже находятся люди, которые подвергают сомнению правдивые, основанные на подлинных фактах, рассказы моих друзей. Стоит ли давать маловерам новую пищу для их недостойных скептических замечаний?

СКАНДАЛ НА ОЛИМПЕ

Вы, конечно, помните, как ученый мир был взбудоражен сенсационными находками в Палеевских пещерах. Да разве только одних ученых потрясли петроглифы, наскальные рисунки доисторического художника, эти загадочные шедевры? Крупнейшие эксперты мировой археологии единодушно датировали их десятым тысячелетием до нашей эры. Здесь сомнений быть не могло. Волновало умы другое.

На одном камне были изображены наши далекие предки, играющие в… футбол. Чудовищная, невообразимая нелепость! Было от чего призадуматься: двое ворот, двадцать два игрока и круглый мяч!

Английская футбольная ассоциация прислала решительный протест и объявила древнее изображение гнусной фальшивкой. Респектабельная газета «Таймс» из номера в номер печатала гневные письма болельщиков, возмущенных тем, что какие-то мошенники пытаются отобрать у Англии приоритет в изобретении футбола. Но страсти страстями, а факты — фактами!

Второй рисунок был еще более нелепым. Каким образом первобытный художник, творивший двенадцать тысяч лет назад, мог предугадать облик современного реактивного самолета? Стреловидные крылья, сигарообразное тело воздушного лайнера… — нет, все это не укладывалось в голове.

Мир терялся в догадках, сотнями возникали версии, одна фантастичнее другой. Еще бы, вверх тормашками летели все представления о доисторической культуре предков! Вдохновленные сенсацией, писатели-фантасты работали, как автоматы. Не было уважающего себя ученого, который не провел бы нескольких часов у знаменитого камня: каждому хотелось увидеть изображения своими глазами, пощупать камень своими руками.

И мнение специалистов было единодушным:

— О фальсификации не может быть и речи!

И все же это было немыслимо.

Ученые различных специальностей и школ из всех стран мира съехались в Москву на конференцию, чтобы попытаться общими усилиями дать сколько-нибудь сносное объяснение шедеврам первобытного возмутителя спокойствия. Репортажи о заседаниях транслировались по мировой системе телевидения, причем в те же самые часы, что и репортажи об Олимпийских играх, но стоит ли говорить, что спорт в эти дни отошел на задний план? Даже фантастический рекорд на стометровке гамбийского негра Тромбоко — 9 секунд ровно — остался почти незамеченным мировой прессой и удостоился трех строчек петита. Ибо внимание мира было обращено к огромному актовому залу Московского университета.

Мне, как представителю прессы, посчастливилось стать свидетелем интереснейшей полемики светил мировой науки и… грандиозного скандала, которым завершилась конференция.

Не стану пересказывать многочисленные газетные отчеты, а перейду сразу к описанию заключительной части прений, ибо главные события начались именно тогда. Шел ожесточенный спор между представителями двух основных точек зрения — итальянским профессором Джакомо Петруччио и членом Британского Королевского общества сэром Мак-Доннелом.

— В прошлом, когда ученому не хватало квалификации, чтобы объяснить явление, — говорил Мак-Доннел, бросая сардонические взгляды на своего оппонента, — он прибегал к помощи бога. Сознавая, что в наше время такая аргументация недостаточно убедительна, безмерно уважаемый мною коллега ухватился за версию «космических пришельцев», чем вызвал ликование скучающей публики и недалеко ушедших — от нее джентльменов с учеными степенями.

Профессор Петруччио засвидетельствовал свое глубокое уважение к логике почтенного сэра и спросил, как же подлинная наука, на вершине которой, безусловно, возвышается профессор Мак-Доннел, объясняет изображения на камне? Если сэр полагает, что дикари проводили свой досуг на футбольном поле и гонялись за мамонтами на реактивном самолете, то он, Петруччио, готов немедленно признать превосходство коллеги и преподнести ему в качестве личного дара годовую подписку на юмористический журнал «Панч».

Сэр Мак-Доннел поблагодарил своего итальянского друга за великодушное предложение и сказал, что, когда ему хочется развлечься и досыта посмеяться, он читает не «Панч», а куда более веселые ученые труды глубокочтимого оппонента. Что же касается автора рисунков, то он, Мак-Доннел, полагает, что здесь дело обошлось без всевышнего, сатаны и космических пришельцев.

Профессор Петруччио выразил радость по поводу того, что его друг и коллега установил личность художника и попросил поделиться этими, вне всякого сомнения, совершенно достоверными сведениями.

Сэр Мак-Доннел не делал тайны из своей версии. В рисунках первобытного Леонардо да Винчи просто имеет место случайное совпадение, из-за которого иной раз можно увидеть философский смысл в беспорядочной мазне дрессированного шимпанзе.

Пока коллеги препирались таким образом, а по залу разносился перевод их язвительных реплик, в задних рядах происходило какое-то волнение.

— А чего он обзывает обезьянами и оскорбляет? — послышался звонкий голос — Пусти, рубашку порвешь!

— Михаил Антонович, ну скажите ему! Мы же условились!

Треск разорванной материи — и Лешка, решительный и взволнованный, быстро зашагал к трибуне. Вслед ему полетело отчаянное:

— Ни слова о шкафе!

Двумя прыжками Лешка преодолел ступеньки и поднялся на сцену.

— Вы, простите, какое научное учреждение представляете, коллега? — под общий смех зала спросил председательствующий академик Котов.

— Девятый класс нашей школы, — возбужденно ответил Лешка. — Но не в этом дело.

— А какой класс? — поинтересовался председатель. — «А» или «Б»?

— Зря смеетесь, — обиделся Лешка. — Я, конечно, вас уважаю, но лучше бы вы, товарищ академик, не тратили время на юмор, а то я возьму и уйду!

— Что вы, что вы! — в испуге замахал руками академик, вызвав новый взрыв веселья. — Надеюсь, вы не нанесете такого удара науке, коллега… э…

— Алексей Лазарев, — подсказал Лешка. — Так я насчет этих рисунков. Дело в том, — Лешка обвел зал отчаянным взглядом,…я обещал Аркашке и Чудаку… то есть Михал Антонычу, не болтать, но уж очень вы все из-за них переругались. Одним словом, я знаю, чьих это рук дело!

По залу прошел насмешливый гул.

— Даже число знаю, когда они появились, — доверчиво сообщил Лешка, которому и в голову не приходило, что ему могут не поверить.

— Когда же, мой юный друг? — спросил председатель, весьма довольный тем, что выходка этого эксцентричного юнца прервала затянувшийся спор двух уважаемых ученых.

— Восемнадцатого августа, в каникулы, — поведал Лешка и, набравшись смелости, неожиданно добавил: — Но это как считать. Вообще-то дело происходило двенадцать тысяч лет назад!

Смех, аплодисменты!

— Разумеется, разумеется, — успокоив зал, проговорил председатель. — Я верю, что вам все известно, но как нам с вами убедить этих скептиков?

Лешка вытер ладонью вспотевшее лицо и глянул в зал, где сидели полумертвые от страха Михаил Антонович и Аркаша.

— Значит, сказать? — спросил Лешка.

— Говорите, коллега, — подбодрил председатель, с трудом сдерживая улыбку.

— А вы не будете смеяться?

— Что вы, что вы, коллега!

— Хорошо, — Лешка глубоко вдохнул в себя воздух. — Аркашка свидетель, не даст соврать. Хотите — верьте, хотите — нет, а эти рисунки выцарапал… я!

А теперь самое время оставить бушующий зал и возвратиться на несколько месяцев назад.

ЧУДАК И АРКАША

— Можно войти? — весело спросил Лешка. — Извините, пожалуйста, за опоздание по неуважительной причине.

— Драка? Случайность? — поинтересовался учитель, поглядывая на Лешкину скулу, украшенную лиловым синяком.

— Поле было мокрое, поскользнулся…

— Прощу, если правильно решишь задачу. Вот на столе точные весы. Взвесь на них любое количество воздуха. На раздумья даю тридцать секунд. Изображай из себя мыслителя.

«Мыслитель» на мгновение застыл, соображая, потом весело подмигнул классу и начал расшнуровывать футбольный мяч. Выпустив из камеры воздух, Лешка взвесил ее, надул, завязал и снова положил на весы.

— Садись, футболист, — Михаил Антонович, довольный, дернул Лешку за ухо. — Кстати, своими спортивными подвигами ты подсказал нам тему сегодняшнего урока. Даю две задачи, на выбор. Первая: Лазарев ударил по мячу с такой силой, что тот оказался в воротах раньше, чем вратарь услышал его свист. С какой скоростью летел мяч? Задача вторая: Лазарев на себе испытал недостаток трения. А что произошло бы в мире, если бы трение исчезло вообще?

Класс погрузился в работу, а Михаил Антонович присел к столу, полистал журнал и — уставился остановившимися глазами в одну точку.

— Ребята, Чудак в трансе! — пронеслось по классу.

Прозвище «Чудак» молодой учитель физики получил за свою феноменальную способность неожиданно отрешаться от всего земного. Его мысли в эти минуты витали столь далеко от грешного мира, что Чудака можно было запросто погладить по вечно всклокоченной шевелюре и даже угостить семечками, которые он начинал неумело, но сосредоточенно лузгать. Угадать, сколько времени продлится такое состояние — пять минут или весь урок, было невозможно, но все знали, что за мгновение до возвращения на землю Чудак хватал ручку и набрасывал на первом же попавшемся клочке бумаги какие-то таинственные знаки. Так что ученики всегда имели в своем распоряжении несколько секунд, чтобы разбежаться по местам и придать своим физиономиям чинное выражение.

Вышесказанное отнюдь не означает, что к учителю относились плохо. Совсем наоборот! Я бы скорее определил это отношение как иронически-дружелюбное. Чудаку никогда не простили бы его странностей, если бы он плохо знал физику и, что иной раз совпадает, возмещал недостаток знаний чрезмерными придирками. Но он любил свой предмет самозабвенно, а любовь, как и всякое сильное чувство, вызывает уважение. Правда, методы его преподавания были необычны, но он искренне бы удивился, если бы ему сказали об этом. По-моему, о методах он просто не задумывался, а требования программы нарушал не потому, что хотел прослыть оригиналом, а, скорее, потому, что не придавал им значения. Как-то само собой получалось, что урок проходил именно так, а не иначе. Директор школы, однако, закрывал на это глаза, интуитивно чувствуя, что молодой учитель дает школьникам больше, чем его коллеги. Кроме того, директору, возможно, нравилось, что как ни звали Михаила Антоновича работать в физическую лабораторию одного крупного института, он равнодушно отклонял это предложение, несмотря на всю его заманчивость, и оставался верным школе и своим мальчишкам.

Необычен был и образ жизни Чудака. В школе он работал пять лет, и за все эти годы ни разу не сменил свой костюм, который давно превратился бы в лохмотья, если бы над учителем не взяла шефство тетя Паша, старушка гардеробщица. Она же стирала его рубашки и отдавала в починку ботинки. Получив зарплату, Чудак отправлялся по магазинам и возвращался в свою крохотную однокомнатную квартирку нагруженный всевозможными приборами, деталями и мотками проволоки. Чем он занимался дома — никто не знал, так как к себе он никого не приглашал, кроме Аркаши Сазонова, который притворялся немым и глухим, когда его донимали любопытные.

Чудак был высок, сутул и очень худ, хотя и не выглядел старше своих двадцати восьми лет; вместо обеда он брал в школьном буфете чай с булкой, а от угощений, которые ему навязывали сердобольные коллеги, вежливо отказывался. Поэтому ребята никогда не упускали случая во время очередного «транса» подсунуть учителю бутерброды и очень гордились тем, что поддерживают здоровье своего Чудака. Это было маленькой тайной класса, о которой никто не догадывался.

Трудно объяснимой была и дружба Чудака с Аркашей, который настолько слабо разбирался в физике, что учитель однажды в сердцах бросил:

— Если бы технический прогресс зависел от таких, как Сазонов, человечество находилось бы в какой-нибудь мезозойской эре!

— К счастью, человечество появилось на десятки миллионов лет позже, в кайнозойской эре, — тихим голосом уточнил Аркаша. — Иначе бы его без остатка съели гигантские пресмыкающиеся.

Здесь уже с Аркашей никто спорить не мог: увлеченный историей первобытного общества, он прочитал о нем уйму книг и бредил им наяву. Приятели развлекались тем, что загружали Аркашину парту обглоданными костями с привязанными к ним этикетками, вроде:

«Кость ископаемого осла, которой подавился саблезубый тигр».

Аркаша краснел, застенчиво улыбался, но не сердился, потому что те же самые приятели готовы были, раскрыв рты, часами слушать его вдохновенные импровизации о жизни столь горячо любимых Аркашей первобытных людей. Даже первый классный силач Лешка, который был глубоко убежден, что на свете есть три стоящие вещи — физика, футбол и самбо, и тот в конце концов заявил: «Аркашка — парень что надо, и кто его обидит, джентльмены, будет иметь дело со мной!»

И вот, ко всеобщему удивлению, Чудак и Аркаша стали неразлучны. Они бродили по тихим улицам, искали уединения в пустынных аллеях парка, запирались в квартире Чудака и вели бесконечные разговоры, чрезвычайно интриговавшие класс. На уроках учитель по-прежнему приходил в отчаяние от Аркашиных ответов, которые оценивал дрожащей от слабости тройкой, а вторую половину дня неизменно проводил со своим самым плохим учеником.

Наверное, все были бы удивлены еще больше, если бы стали свидетелями этих бесед. Правда, тетя Паша, иногда прибиравшая квартиру Чудака, рассказывала, что «Аркаша вчерась весь вечер балакал про огонь и зверье, а Антоныч слушал, развесив уши», но ей никто не поверил. Будет Чудак тратить время на такие пустяки!

А дело между тем обстояло именно так. Более того, Чудак не только «слушал, развесив уши», но даже кое-что за Аркашей записывал и почтительно задавал вопросы.

Разве мог кто-нибудь себе представить, к каким невероятным последствиям приведет эта странная дружба?

ЛЕШКИНО ИСКУШЕНИЕ

Лешка вышел из раздевалки в отличнейшем настроении. Небрежно кивая встречным мальчишкам, провожавшим его влюбленными глазами, он легко и свободно зашагал по улице. Его душа ликовала и пела. Еще бы — Лешка был героем дня! Шутка ли — в одном матче забить три гола, и каких! Особенно хорош был второй гол. Лешка подобрал мяч в своей штрафной площадке, обвел одного за другим, как кегли, четырех игроков противника и неотразимо пробил в «девятку». Сам Константин Бесков, в прошлом знаменитый нападающий московского «Динамо» (он присутствовал на матче школьных команд в качестве почетного гостя), потрепал Лешку по плечу и записал в книжечку его фамилию.

Поэтому жизнь казалась Лешке прекрасной. Начались каникулы, впереди три месяца свободы, пляжа и тренировок — хорошо жить на свете!

Итак, придерживая на плече спортивную сумку, Лешка шел по улице навстречу своей судьбе. Быть может, если бы ему не захотелось пить, эта повесть не была бы написана. Но Лешка пожелал выпить стакан газированной воды именно в эту, а не в другую минуту, иначе оказалась бы разорванной нить дальнейших событий.

Откинув голову назад, чтобы вытряхнуть из стакана последние капли, Лешка увидел Аркашу, который, высунувшись из окна третьего этажа, кричал:

— Я к вашему приходу картошку отварю, ладно?

Чудак — а именно к нему обращался Аркаша — кивнул и направился к автобусной остановке.

У Лешки екнуло сердце. Самому себе он не раз признавался, что дружба Чудака с Аркашей задевает его самолюбие. Физику Лешка обожал, охотно ею занимался и, будучи у Чудака на хорошем счету, недоумевал, почему тот не его, а Аркашу выбрал в друзья. Томимый ревностью и любопытством, Лешка дорого бы дал за то, чтобы узнать, что происходит в учительской квартире, и еще больше — за то, чтобы оказаться на Аркашином месте. Или, по крайней мере, рядом с ним, ибо к Аркаше Лешка относился с симпатией и охотно сделал бы его своим приятелем.

В голове у Лешки мгновенно созрел план действий.

— Аркашка, привет! — воскликнул он и помахал рукой. — Можно я от тебя позвоню домой?

На лице Аркаши отразилась мучительная борьба. Видимо, ему очень не хотелось пускать товарища в квартиру учителя, но и отказать в столь незначительной просьбе было бы не совсем удобно.

— Что ж, заходи…

Квартира Чудака поразила Лешку тем, что напоминала не столько жилое помещение, сколько лабораторию. Стены были унизаны проводами, связанными с многочисленными приборами; особенно густая сеть проводов окутывала непонятного назначения шкаф, обитый тонкими металлическими листами. На полу, на столе, на единственном диване — повсюду валялись слесарные инструменты, провода, куски металла.

— Так ты хотел позвонить, — с некоторым беспокойством напомнил Аркаша. — Телефон в коридоре.

— Я уже разговаривал с мамой, со стадиона позвонил, — честно признался Лешка. — Знаешь, Аркашка, я тебе давно хотел предложить, да все как-то откладывал, а сегодня увидел и решился. Одним словом, почему бы нам не стать друзьями?

Аркаша растерялся. Лешка, прославленный футболист и самбист, дружбы которого домогалось полшколы, сам протягивает руку — это польстило бы каждому, и Аркаша не был исключением. Его всегда тянуло к этому открытому рослому парню, но застенчивость мешала Аркаше сделать первый шаг. Теперь же, когда его сделал Лешка, Аркаша вместо радости почувствовал какое-то смутное беспокойство, природу которого легко было понять: ведь у дружбы не должно быть секретов!

— Молчишь? — удивился Лешка. — Не хочешь — не надо, силой навязываться не стану.

— Да нет… я согласен… я рад, — смущенно забормотал Аркаша. — Только вот Михал Антоныч… мы с ним уезжаем… — Аркаша покраснел и еще больше смутился. — Я даже тебе не могу сказать, понимаешь?

— Вроде трепачом никогда не был, — обиделся Лешка, вставая и забрасывая на плечо свою сумку. — Ладно, бывай здоров.

— Что ты, что ты! — Аркаша замахал руками. — Я знаю, я в тебе уверен, я даже Михал Антонычу говорил про тебя, что хорошо бы втроем, но он троих не выдержит, его мощность…

Аркаша задохнулся и со страхом посмотрел на Лешку.

— Я лишнее сказал, забудь, пожалуйста…

— Ты об этой штуковине? — заговорил Лешка, кивая на шкаф.

В коридоре зазвонил телефон.

— Ты сиди и ничего не трогай, я сейчас, — предупредил Аркаша и выскочил из комнаты. — Алло! Что, Михал Антоныч? Список? Правда, вот он, на тумбочке. Хотите, продиктую? Так… Крючки… нож… спички…

Лешка глубоко вздохнул. В этой квартире, в опутанном проводами шкаф скрывалась какая-то тайна. Лешка почувствовал, что если он ее не узнает, жизнь потеряет всякий интерес.

Из коридора доносился монотонный голос Аркаши. Не в силах преодолеть искушение, Лешка встал, подошел к шкафу и, осторожно открыв раздвижную дверцу, заглянул внутрь.

Первым его чувством было разочарование — шкаф оказался пустым. Но, присмотревшись, Лешка различил на блестящей стене десяток кнопок, под которыми были выдавлены надписи и цифры. Протиснувшись в шкаф, он попытался их прочесть, но тут послышался испуганный голос Аркаши:

— Немедленно выходи!

— Сейчас, — извиняющимся голосом проговорил Лешка. — А что это такое?

— Не смей! — отчаянно закричал Аркаша, врываясь в шкаф и пытаясь перехватить Лешкину руку. — Не смей!

Но было уже поздно — Лешка успел нажать кнопку.

Раздался пронзительный свист, и какая-то сила завертела ребят в бешеном водовороте. Это продолжалось несколько мгновений, и затем наступила полная тишина, нарушаемая непонятными звуками, доносящимися издали.

— Что я натворил? — спросил не на шутку встревоженный Лешка.

— Ты не помнишь, какую кнопку нажал? — с бледной улыбкой прошептал Аркаша, потирая ушибленный бок.

— Кажется, вот эту, — Лешка показал на большую синюю кнопку, заметно выделявшуюся среди других. — Да, точно, эту. А что это здесь написано такое… «10 ТЫСЯЧ»?

— Сейчас узнаешь, — все с той же вымученной улыбкой, но немножко бодрее, проговорил Аркаша. — Помоги открыть, дверь заклинило.

Лешка с усилием отодвинул дверь… и вскрикнул: издавая нечленораздельные звуки, к шкафу бежали несколько десятков одетых в шкуры людей.

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩИ ДИКАРИ!»

— Кваны! — радостно воскликнул Аркаша, и лицо его просияло. — Леша, это кваны, не бойся.

— Какие кваны? — протирая глаза, ошеломленно пробормотал Лешка. — Где мы?

Аркаша выскочил на окаймленную кустарником площадку, и его тут же с радостными возгласами окружили полуголые незнакомцы. Вели они себя в высшей степени странно: по очереди падали на колени, целовали Аркашину ногу и ставили ее себе на голову. А тот держался просто и величественно, принимая как должное эти не совсем обычные знаки внимания.

— Поздоровайся с ними, Леша, — возбужденно предложил Аркаша. — Они еще совсем первобытные, но очень симпатичные, ты их полюбишь.

У Лешки голова пошла кругом. «Ладно, потом разберемся», — подумал он и небрежно бросил:

— Приветик!

Молодой кван двухметрового роста, обнаженному торсу которого позавидовал бы любой боксер-тяжеловес, подошел к Лешке, дружелюбно осклабился и хлопнул его рукой по плечу.

— Полегче, парень! — приседая, сердито воскликнул Лешка. — Аркашка, не дури мне голову, это киношники или цирк?

Кваны нахмурились и, перестав улыбаться, окружили пришельца. Один из них, седобородый богатырь, неодобрительно посмотрел на Лешку и обратился к Аркаше с вопросом. Аркаша отрицательно замотал головой и ответил несколькими односложными словами. Седобородый почтительно с ним заспорил, указывая на Лешку обожженной узловатой дубиной.

— Леша, не обижайся, — сказал Аркаша, — но им показалось, что ты злой и отнесся ко мне с недостаточным уважением. Поэтому сделай вид, что целуешь мою ногу, а потом…

— Ты что, обалдел? — разозлился Лешка. — Ну тебя к дьяволу вместе с твоими циркачами!

Седобородый угрожающе заворчал и двинулся к Лешке, недвусмысленно размахивая дубиной.

— Но-но, дядя… — отступая, проговорил Лешка.

— Талапа! — закричал Аркаша, и седобородый остановился. — Леша, это не шутка, целуй мою ногу, я потом все объясню!

Быть может, Лешка так и не решился бы на такой позорный поступок, но двое кванов подхватили его и по знаку седобородого швырнули к Аркашиным ногам. Седобородый снова завертел дубиной и начал издавать гортанные звуки.

— Целуй, — умоляюще попросил Аркаша и грустно добавил: — Все равно теперь об этом никто не узнает…

Покосившись на поднятую дубину, Лешка с отвращением чмокнул ногу товарища и поставил ее на голову. Аркаша быстро отдернул ногу и облегченно вздохнул.

— Теперь поздоровайся с ними поласковее, — шепнул он. — Учти, они отлично чувствуют интонацию.

Потрясенный Лешка встал и всмотрелся в окружающих его людей.

Могучие, покрытые боевыми шрамами тела, заросшие буйной щетиной, незнакомые с бритвой лица, обрывки звериных шкур, опоясавшие бедра, мозоли на голых ступнях — нет, таких людей он еще никогда не видел. Нужно отбросить нелепую в таких обстоятельствах амбицию и проявить мудрость.

И Лешка хриплым от пережитого волнения голосом произнес:

— Здравствуйте, товарищи дикари!

— А теперь улыбнись, — тихо подсказал Аркаша. — Они очень любят, когда улыбаются.

Не находя ничего веселого в данной ситуации, Лешка заставил себя возможно непринужденнее улыбнуться и процедил сквозь зубы:

— А теперь все-таки популярно объясни, что за чертовщина здесь происходит?

«МЫ ОКАЖЕМСЯ ПРЕДКАМИ СОБСТВЕННЫХ ДЕДУШЕК!»

Стояла тихая звездная ночь. Изредка тишина разрывалась треском сучьев, рычанием вышедшего на охоту крупного хищника и предсмертным стоном его жертвы; убаюкивающе шумели воды широкой реки; луна бросала тусклый свет на прибрежные скалы.

Едва приметную даже днем тропинку, бегущую от берега и исчезающую в кустарниках, мог обнаружить только посвященный. Далее она скользила по узкому гребню скалы, опускалась и петляла, и, наконец, замирала у двух прижавшихся друг к другу исполинских гранитных утесов. Здесь, хорошо скрытый густой растительностью, находился узкий вход в огромную пещеру.

Попасть сюда можно было лишь по тропинке, и поэтому кваны оставляли у входа двух воинов и чувствовали себя в полной безопасности. Кваны долго благодарили своего покровителя Солнце, когда год назад, после долгих скитаний по лесам и долинам, набрели на это плоскогорье и обнаружили пещеру, в которой легко могли разместиться несколько сот человек. Естественные отверстия в сводах поглощали дым очагов и пропускали вдоволь воздуха; в глубоких прохладных нишах хранилось вяленое мясо, съедобные коренья и плоды; по узкой расщелине в пещеру стекала дождевая вода… Одноглазый Вак, самый старый человек в племени, говорил, что никогда еще кванам не было так хорошо: мяса и воды — вдоволь, враги — только четвероногие. И кваны жили спокойно, и понемногу из их памяти уходили извечные враги тауры, которые остались в северных лесах, и кровопролитные битвы с ними.

Уставшие за день люди спали. В дальнем углу кто-то стонал спросонья, — наверное, ныли старые раны, да еще мать шлепала ненасытного младенца, нарушившего ее покой.

А в двух шагах от входа, лежа на мягких шкурах, бодрствовали Аркаша и Лешка. Избыток впечатлений гнал сон — согласитесь, не каждый день наш современник попадает в компанию пусть доброжелательных и даже симпатичных, но все-таки первобытных людей. Ребята лежали, смотрели на звездное небо и тихо переговаривались.

Лешка уже знал все.

Над «древнелетом» — так шутливо окрестил машину времени Аркаша — Чудак работал всю жизнь. Как и всякий гениальный изобретатель, он фанатично верил в успех, хотя иной раз приходил в отчаяние, когда… прибывал счет за использованную электроэнергию. Вряд ли председатель учительской кассы взаимопомощи мог предположить, что, выдавая Михаилу Антоновичу ссуду, он вносит серьезнейший вклад в мировую науку.

Год назад, став случайным свидетелем Аркашиной импровизации о жизни людей каменного века, Чудак впервые задумался всерьез о будущем своего изобретения. Присмотревшись к юному историку и угадав в нем одержимого, влюбленного в науку человека, он сделал его другом и хранителем своей тайны. И если честь создания древнелета целиком принадлежала учителю, то идею конкретного использования машины разработал его юный друг. Поняв, какое могучее оружие познания находится в их руках, Чудак и Аркаша стали готовиться к первому путешествию во времени.

Для начала после долгих раздумий было выбрано десятое тысячелетие до нашей эры — период, когда верхний палеолит перешел в мезолит, средний каменный век. Почему? В этот период доисторические чудовища уже вымерли, ледники давно отступили, планета имела привычный нам сегодня облик, а люди находились на той стадии детства человеческого рода, когда в мозгу начинали зарождаться идеи совершенствования бытия. Затем было решено, приближаясь век за веком к неолиту, новому каменному веку, проследить за возникновением цивилизации, раскрыть — кто знает? — тайну Атлантиды, посетить древнюю долину Нила, проверить, не преувеличил ли старик Гомер масштабы Троянской войны и… У кого бы не закружилась голова от столь ослепительных перспектив?

Древнелет был испытан в минувшее воскресенье. Первые в истории путешественники во времени вышли на уже знакомую нам каменистую площадку, и каждый читатель может нарисовать в своем воображении картину их внезапного появления среди потрясенных кванов. Быть может, кто-либо из вас сочтет этот жест излишне театральным, но Аркаша первым делом зажег бенгальский огонь. Это было заранее продумано и привело к ожидаемому эффекту:парализованные суеверным страхом дикари рухнули на землю и, раскрыв рты, смотрели, как один из пришельцев разбрасывает вокруг себя горящие звезды.

К счастью, в карманах Чудака — одна из слабостей учителя — оказалась горсть леденцов, и он роздал их детям. Те быстро разгрызли волшебное лакомство молодыми зубами и подняли невероятный гвалт, требуя добавки. Чудак и Аркаша засмеялись, и кваны, увидев улыбки на лицах сверхестественных существ, сразу почувствовали себя увереннее. Постепенно возникло доверие и взаимопонимание, и пришельцев приняли по первому разряду. «Как богов», — скромно заметил Аркаша и, услышав иронический смешок Лешки, пояснил, что версия божественного происхождения в данной ситуации гарантировала безопасность, а это не так уж и мало. «Кстати, и нашу сегодняшнюю безопасность», — напомнил он.

Чудак и Аркаша провели среди кванов несколько интереснейших часов: осмотрели пещеру, переписали в книжечки употребляемые племенем слова (их оказалось несколько сот) и приняли участие в банкете, который кваны дали в честь высоких гостей. И хотя сервировка стола могла показаться примитивной, а меню — несколько однообразным, путешественники с огромным аппетитом пообедали запеченной на угольях олениной и жареными грибами (сокрушаясь лишь о том, что забыли захватить с собой соль). Затем, к превеликому огорчению кванов, гости сели в древнелет и мгновенно исчезли: наутро Чудак должен был присутствовать на педсовете, а путешествие к доисторическим предкам вряд ли могло служить уважительной причиной прогула. Перед расставанием седобородый вождь племени Тан, поражаясь собственной смелости, обратился к Аркаше с большой просьбой: «вернуть звезды, рассыпанные сыном Солнца, обратно на небо». Великодушный «сын Солнца» пообещал и, к радости кванов, честно сдержал свое слово.

К следующему путешествию Чудак и Аркаша готовились более тщательно. Для детей были закуплены игрушки и несколько килограммов леденцов, для женщин — бусы и для воинов — охотничьи ножи. Вечерами учитель и ученик зубрили язык кванов и горячо обсуждали планы преобразований, которые они мечтали осуществить в племени за время летних каникул.

И теперь все рухнуло.

Как Лешка ни бился, как ни пытался разобраться в беспомощных пояснениях Аркаши, принцип действия древнелета оставался непонятным. Аркаша смутно припоминал, что во время первого путешествия в кабине находился плоский ящик неизвестного ему назначения. «Наверное, источник энергии», — догадался Лешка, и эта догадка не принесла ему никакой радости.

Возвращение стало невозможным.

Если свои расчеты Чудак произвел точно — а в этом трудно было сомневаться, то древнелет перенес ребят за десять тысячелетий до нашей эры. Эти годы пройдут, на небе будут сверкать все те же звезды, все так же будет восходить и скрываться за горизонтом солнце…

— А мы? — спросил Лешка. — Выходит, что нас не будет? Родимся мы или нет?

— Сам не соображу, — признался Аркаша. — Наверное, родимся, куда нам еще деваться?

— А Рея Бредбери помнишь «И грянул гром»? Ведь нарушаются законы природы! — Лешка не удержался и прыснул: — Знаешь, что будет, если мы станем кванами и поженимся? Мы станем предками собственных дедушек! Смешно, правда?

— Смешно, — сдержанно согласился Аркаша.

— А мне не очень, — мрачно проговорил Лешка. — Как подумаю, что дома нас небось уже с милицией ищут…

— И все-таки, — после долгого молчания сказал Аркаша, — нечего вешать носы. Что ни говори, а нам сказочно повезло!

— Че-го? — протянул Лешка.

— Сам подумай: мы открыли прошлое! До сих пор ученые только строили догадки, изучая раскопки, а мы видим первобытное общество своими глазами. Да любой историк отдал бы десять лет жизни, чтобы оказаться на нашем месте!

— А мы отдадим всю жизнь, — напомнил другу Лешка. — И никто об этом не узнает…

— Узнают, — уверенно сказал Аркаша. — Мы будем вести записи. Бумага истлеет — камень останется. Мы на нем высечем свою повесть, и ее прочтут. Вот увидишь!

— Увижу? — усмехнулся Лешка. — Весьма в этом сомневаюсь. Ладно, сын Солнца, давай спать. Авось проснемся утром, и окажется, что все это кошмарный сон.

— Спокойной ночи, сын Луны, — засмеялся Аркаша. — Сказать, как ты теперь зовешься? Поун.

— А ты?

— А я — Лан.

— Смотри, Лан, не храпи, как пещерный лев!

— А ты, Поун, не лягайся, как загнанный волками олень! И друзья, обменявшись этими пожеланиями, быстро уснули.

ВВЕДЕНИЕ В ОБСТАНОВКУ

Читателю, которому, в отличие от Лешки и Аркаши, пока еще не довелось побывать в обществе первобытных людей, наверняка интересно будет узнать, как жили наши предки в ту отдаленную эпоху.

Нужно прямо и откровенно сказать, жили они не легко. Я уже не говорю об отсутствии таких привычных деталей сегодняшнего быта, как библиотеки, стадионы, утренний душ, капли от насморка, штаны и мороженое — все эти достижения будущей цивилизации даже и не снились доисторическому человеку, ибо главной его заботой являлась повседневная, не прекращавшаяся ни на миг борьба за существование.

Хотел бы я посмотреть на современного охотника, который выйдет на тигра, имея при себе вместо крупнокалиберной винтовки обожженную на огне палицу! Думаю, что рассказывать о подробностях этой встречи будет не охотник, а тигр.

Крупные хищники, однако, были хотя и очень опасными, но далеко не единственными врагами. Страшны были и пожары, возникавшие во время грозы и опустошавшие окрестности. Гибли животные, сгорала растительность, и под угрозой голодной смерти племя покидало обжитые места, уходя навстречу неизвестности.

А неизвестность пугала первобытного человека больше всего. Там могли оказаться топкие болота, кишащие насекомыми и змеями, от укусов которых не было спасения, незнакомые ранее хищные звери и, самое страшное, другие племена, безжалостно уничтожавшие пришельцев.

А наводнения и землетрясения, во время которых погибало все живое? Прошу учесть, что вертолеты в тот древний период еще не были известны, и проблема эвакуации решалась далеко не так просто, как сегодня.

А болезни? Как показали раскопки и, что еще важнее, свидетельства Аркаши и Лешки, медицинское обслуживание в среднем каменном веке находилось явно не на высоте. Это теперь, чихнув два-три раза, человек ложится в постель, пьет чай с малиновым вареньем и слабым голосом сообщает врачу о своих неимоверных страданиях. У кванов же болезнью считалось, если, скажем, лев поранил охотника когтями или если при падении со скалы тот сломал ногу. На ангины же, радикулиты, расстройства желудка и прочее внимания никто не обращал, так что получить больничный лист первобытному симулянту не было никакой возможности.

К счастью, как указывалось выше, наши друзья очутились среди кванов в период их благоденствия.

Племя ни в чем не знало недостатка. Охотникам не надо было совершать многодневных изнурительных походов, чтобы добыть кабана или оленя: дичь в изобилии водилась в округе. Тигр, которому горящей ветвью обожгли хвост, вместе со своей полосатой подругой старался держаться от людей на почтительном расстоянии; стаи волков и диких собак, куда менее уверенные в своих силах, еще больше боялись человека; мамонты, дважды в год проходившие вдоль берега реки, со свойственным им высокомерием вообще никого не замечали, а на опасных в своей ярости буйволов люди охотились только в крайнем случае. Река изобиловала рыбой, леса — ягодами, грибами и кореньями; неприступные горы, ограждавшие владения кванов, гарантировали их от нападения тауров и других племен. Мягкий, здоровый климат, хорошая пища и крепкий сон делали кванов сильными, уверенными в себе.

К тому же с племенем теперь жил спустившийся с неба сын Солнца со своим спутником, сыном Луны.

Прошу образованного читателя не забывать, что кваны были наивными и суеверными людьми, среди которых еще никто не вел антирелигиозной пропаганды. До сих пор все чудеса — перемещение небесных тел, громы и молнии, радуги и так далее производили невидимые боги. А Лан, сын Солнца, рассыпал звезды и по просьбе вождя вернул их на небо. Это видели все кваны, и поэтому их не надо было убеждать в том, что Лан — подлинный бог. Рассказ о произведенном им чуде в будущем передавался из поколения в поколение, обрастал наслоениями и, наконец, превратился в легенду. В частности, как достоверно известно, именно кваны пустили в обиход сохранившееся и по сей день выражение: «Звезд с неба не хватает». Этой иронической поговоркой племя определило свое отношение к Поку, человеку, который Лану и в подметки не годился (о Поке, весьма злобном и гнусном типе, вся речь еще впереди).

КВАНЫ КАК ОБЪЕКТ НАУКИ

Первое в истории человечества социологическое исследование отныне датируется пятым июля десятитысячного года до нашей эры. Парадокс, но что поделаешь? Мы точно знаем день и месяц, но год, увы, можем определить лишь весьма приблизительно.

Да, прошу прощения: известно даже, что работа началась в девять утра и закончилась ровно в полдень. Именно в этот промежуток времени была проведена первая и единственная в доисторический период всеобщая перепись населения.

Идея переписи возникла у Аркаши, когда Лешка вывалил на землю содержимое своей спортивной сумки. Бутсы, гетры, динамовская форма, покрышка и две камеры, фонарик, футбольный календарь, судейская сирена и прочая мелочь не привлекли внимания Аркаши. Но зато он сразу же ухватился за общую тетрадь, в которую Лешка вклеивал фотографии своих кумиров и вносил разные футбольные сведения. Лешка поднял крик, но Аркаша убедил его пожертвовать тетрадь на алтарь науки. Затем, не обращая внимания на обвинения в бюрократизме, он разграфил несколько листов, заготовил на каждого члена племени небольшую анкету и принялся за опрос.

Кваны, по приказу вождя собравшиеся на площадке (которая по предложению Лешки была внесена в план становища как площадь имени Эдуарда Стрельцова), долго не могли понять, чего от них хотят. Вид карандаша, бегающего по бумаге, внушал им священный страх. Но когда Аркаша намекнул, что все, попавшие в тетрадь, отныне будут пользоваться покровительством Солнца, кваны повеселели и стали покладистее.

Вот результаты переписи и некоторые общие выводы, извлеченные автором из этой тетради.

Племя насчитывало сто тридцать пять человек: сорок шесть мужчин, тридцать девять женщин и пятьдесят детей в возрасте до тринадцати лет. Постоянное местожительство — средний каменный век, пещера имени Чудака. Национальность — кваны, родной язык — кванский. Образование — неграмотные. Профессия — охотники, ремесленники, домашние хозяйки. Социальное положение — один вождь, один — лицо неопределенных занятий (колдун), остальные — трудящиеся. Религиозная принадлежность — язычники: веруют в Солнце, Луну, молнию и прочее.

В дальнейшем Аркаша внес в тетрадь и ряд наблюдений социального порядка. Кваны обладали правом личной собственности на орудия производства: каменные топоры, дротики и копья с метательными досками, палицы, а также на одежду из шкур и украшения. Разумеется, никому не приходило в голову присваивать себе землю и охотничьи угодья. Распределение пищи было уравнительным, хотя закон предусмотрел для вождя, колдуна и удачливых охотников двойную порцию. Образ правления кванов Аркаша определил как первобытную демократию: власть вождя была не наследственная, а выборная.

Аркаше казалось, что если бы кванов побрить, подстричь и нарядить в современную одежду, они ничем бы не отличались от людей, с которыми мы повседневно общаемся. Друзья сошлись на том, что старый Вак, например, одетый в пижаму и с тростью в руке, вполне сошел бы за отставного военного, а атлетически сложенный красавец Нув, сын Оленя (тот самый, который первым приветствовал Лешку), как две капли воды смахивал на известного в прошлом гимнаста и олимпийского чемпиона.

Взяв в качестве эталона Лешку (было точно известно, что росту в нем сто семьдесят четыре сантиметра), Аркаша ножом вырезал на шесте шкалу с делениями и обмерил всех кванов. Самым высоким, несмотря на юный возраст, был Нув — два метра два сантиметра, а самым низким Коук, сын Волка, — метр семьдесят шесть. Таким образом, средний рост кванов оказался значительно большим, чем у наших современников, и Лешка выразил уверенность, что если бы сюда попали баскетбольные тренеры, у них просто разбежались бы глаза.

Женщины-кванки были ниже ростом, но миловидны, приветливы и очень чистоплотны. В свободное от ухода за детьми, приготовления пищи и выделки шкур время они охотно плескались в реке, загорали, судача про своих мужей, и расчесывали примитивными костяными гребешками роскошные черные волосы.

Дети были как дети: купались, дрались, играли в охоту и ходили совершенно нагими.

Стоит ли говорить, что к процедуре переписи кваны отнеслись с исключительным любопытством и даже с радостью: ведь отныне им будет покровительствовать Солнце! И лишь один человек не спускал с Аркаши и Лешки злого и ревнивого взгляда: колдун по имени Пок.

Понять колдуна было нетрудно: ведь до вчерашнего дня он обладал огромной властью, почти равной власти вождя. Кваны боялись его заклинаний, его проклятие означало изгнание из племени. Все знали, что Пок может одним словом наслать на человека болезнь и даже смерть.

Но теперь авторитет Пока пошатнулся: в племени появился куда более могущественный сын Солнца со своим спутником сыном Луны. Не в силах объяснить их чудесное появление, колдун в глубине души боялся Лана и Поуна, но, обладая более изощренным, чем у соплеменников, умом, отдавал себе отчет в том, что пришельцы все-таки люди. Когда Лан случайно ударился ногой о камень, он вскрикнул от боли, а на его пальце показалась капелька крови. Пришельцы едят, пьют и спят, как кваны, и тела у них такие же белые, только менее загоревшие. И чудес никаких больше от них не исходит, и физической силой они не блещут — женщины у кванов не слабее.

Поку было обидно, что кваны перестают обращать на него внимание. Обидно и страшно: а вдруг пришельцы низведут его до положения простого охотника?

Колдун решил присматриваться и до поры до времени вести себя осторожно.

«В ЧУЖОЕ ПЛЕМЯ СО СВОИМ ЗАКОНОМ НЕ ХОДЯТ»

Первые дни проходили спокойно. Аркаша и Лешка изучали быт племени и его язык, знакомились поближе с людьми и вечерами размышляли о будущем. Конечно, ребятам нелегко было примириться с тем, что возвращение домой немыслимо, но их захватила прелесть новизны и фантастическая перспектива внесения элементов цивилизации в первобытное общество.

Ничего не объясняя любопытным, практик Лешка под руководством теоретика Аркаши пытался изготовить лук. Метательные доски, которыми пользовались кваны для увеличения дальности полета дротиков и копий, не шли ни в какое сравнение с дальнобойным луком. Но удачный образец пока не получался, хотя стрелы летели все дальше и впивались в дерево все глубже.

Обзавелись ребята и верным другом: им стал Нув, юный геркулес, в серых глазах которого пылала неутолимая любознательность. Вернувшись с охоты, он не отходил от Лешки и Аркаши ни на шаг, ненавязчиво предлагал свои услуги, отвечал на многочисленные вопросы и задумчиво прислушивался к звукам незнакомой ему речи.

Друзья иногда выходили за пределы становища — вместе с Нувом, конечно. Лешка, футболист и самбист, гордившийся своей силой, рядом с кваном казался хрупким подростком, а щуплый Аркаша и вовсе чувствовал себя беспомощным. Поэтому ребята, видевшие диких зверей только в зоопарке и в кино, разве что не держали своего могучего спутника за руки.

А в дремучем первобытном лесу опасность подстерегала людей на каждом шагу. Однажды зоркие глаза Нува распознали готового к прыжку леопарда, и лишь громкий воинственный клич квана заставил хищника изменить свои планы. В другой раз ребята увидели двух тигров, гигантскими скачками настигавших табун диких лошадей. Трепеща от волнения, Аркаша и Лешка смотрели, как стая собак разрывает на части старого оленя; как Нув пронзает метко брошенным копьем отставшего от стада теленка…

К этому трудно было привыкнуть, но жизнь есть жизнь, и ребята при помощи своего друга все чаще покидали становище. Убедившись, что Нув умеет держать язык за зубами, они посвятили его в тайну лука. К удивлению ребят, Нув быстро разобрался в этой нехитрой тайне, пришел в восторг от перспективы получить столь грозное оружие и принял деятельное участие в его совершенствовании. И когда спустя несколько дней кван подстрелил из лука косулю на расстоянии сорока метров, стало ясно, что нужная конструкция найдена. Лешка тоже научился прилично попадать в цель, но у Аркаши стрела упрямо не хотела лететь дальше десяти метров.

Между друзьями иногда разгорались споры.

Лешка усомнился, имеют ли они право ускорять на многие века развитие кванов. Ссылаясь на Рея Бредбери и братьев Стругацких, он доказывал, что история не простит такого вмешательства в свои дела. Не злоупотребят ли кваны могуществом, приобретенным при помощи Лана и Поуна? Лук в руках у кванов — не то ли же самое, что мушкеты в руках конкистадоров в период завоевания Мексики?

Да, парадокс имеет место, соглашался Аркаша. Но человечество все равно вот-вот изобретет лук — об этом свидетельствуют данные раскопок. От метательной доски с крючком до лука — каких-нибудь несколько тысяч лет, которые в доисторический период значат не больше, чем десятилетие в двадцатом веке. К тому же кваны народ миролюбивый, вполне довольный тем, что он имеет.

Друзья не раз возвращались к этой теме, спорили и никак не могли прийти к единой точке зрения.

Между тем произошло событие, которое показало, что в своих размышлениях Аркаша и Лешка упустили один чрезвычайно важный момент.

Они забыли, что кваны ждут от них нового чуда.

* * *
Нув пришел встревоженный: он рассказал, что Пок ходит от одного охотника к другому и мутит воду. По словам колдуна, Лан и Поун — самозванцы, не имеющие к небу никакого отношения. А то, что Лан разбрасывал звезды, кванам просто приснилось.

— Ну, и что говорят кваны? — с деланным спокойствием спросил Аркаша.

— Одноглазый Вак сказал про Пока: «Собака лает — ветер носит», — сообщил Нув. — А у остальных…

— «Собака лает — ветер носит»? — Аркаша захлебнулся от восторга и схватил тетрадь. — Откуда Вак взял эти слова?

— Они всегда были, — Нув пожал плечами. — А у остальных душа ушла в пятки.

— «Душа ушла в пятки»? — завопил Аркаша, изумленно глядя на Нува.

— У нас все так говорят, — в свою очередь удивился Нув.

— Поговорки, оказывается, вот с такой бородой, — развеселился Лешка. — Ну, а вождь?

— Тан сначала сердился на колдуна, а потом замолчал, — вздохнул Нув «и вдруг с искренней мольбой воскликнул: — Пусть Лан и Поун избавят племя от Пока! Он любит только себя и свою двойную долю. Его все боятся, потому что он может превратить квана в камень.

— Врет он, твой Пок, — усмехнулся Лешка. — Тоже еще нашлась Медуза Горгона! Сын Солнца запросто сделает Пока слабым, как ребенок.

— Это правда? — радостно спросил Нув у Аркаши.

Аркаша величественно кивнул, напряженно размышляя про себя о сложившейся скверной ситуации.

— Тогда сыну Солнца нужно спешить, — посоветовал Нув. — Пок сейчас будет убивать детенышей собак, чтобы их кровь забрала силу у Лана и Поуна.

— Где? — Аркаша и Лешка вскочили.

Нув предложил ребятам следовать за ним. Осторожно пробравшись сквозь кустарник, они увидели такую картину.

На «площади Эдуарда Стрельцова», распростершись ниц, вокруг древнелета лежали кваны. Блестящий металл сверкал на солнце, и люди, жмуря глаза, издавали тихие восклицания. Возле древнелета с надменным лицом стоял Пок. В его клочковатые седые волосы были вплетены четыре шакальих хвоста — отличительный знак колдуна. Руками Пок проделывал какие-то пассы.

— Фокусник, — буркнул Лешка. — Очки публике втирает!

— Жертвоприношение, — ахнул Аркаша.

Колдун поднял с земли попискивающий комочек и собрался ударить по нему каменным топором.

— Вот гад, — обозлился Лешка. — Смотри, двух щенков хочет убить!

— Нельзя! — Аркаша не выдержал и выскочил из кустарника.

Кваны поднялись на ноги и с испугом смотрели то на сына Солнца, то на Пока.

— Нельзя, — повторил Аркаша, — Лан не хочет жертв. Щенки станут взрослыми собаками и будут служить кванам.

— Где это видано, — возразил колдун, — чтобы люди жили вместе с собаками? Они принесут беду!

Послышался ропот одобрения. Седобородый Тан хмуро произнес:

— В чужое племя со своим законом не ходят!

«В чужой монастырь со своим уставом…» — посмаковал про себя Аркаша и решительно воскликнул:

— Собаки останутся жить и станут друзьями кванов! Этот новый закон дает племени сын Солнца!

— А пока собаки не станут большими, — поддержал Нув, — дети будут жевать для них мясо и поить водой из раковин!

— Собаки принесут беду! — упрямо повторил Пок, и в глазах его вспыхнула злоба. — Пусть сын Солнца еще подумает!

— Я сказал! — принимая величественную позу, подтвердил свое решение Аркаша.

Пок обернулся к Тану, но вождь отвел глаза. Про себя он подумал, что ссориться с сыном Солнца пока еще опасно, уж очень он уверен в своей силе. И вождь изрек:

— Пусть будет так, как велел Лан.

Кваны молча выслушали приказ, но по их поведению было видно, что они растерянны: впервые вождь отменил решение всемогущего колдуна. Это предвещало большую беду.

Взяв на руки скулящих щенков, и ласково их поглаживая, Аркаша и Лешка ушли к пещере. За ними никто не последовал. Друзья сели на нагретый солнцем валун и переглянулись. Что-то им подсказывало, что они совершили серьезную ошибку.

Впрочем, не прошло и десяти минут, как это предчувствие подтвердилось.

Послышался треск сучьев, и из кустарника показались седобородый Тан, надменный, но озабоченный Пок, одноглазый Вак, Нув и еще несколько воинов. Лицо вождя было насуплено и сурово. Он сказал:

— Сын Солнца! Пок, сын Шакала, говорит, что Лан и Поун — простые люди, которые нарушили закон племени. Тан, сын Мамонта, не знает, кто прав, Пок или Лан. Поэтому Тан решил: Пок будет сражаться с Ланом, чтобы погибнуть или победить.

— Придумай что-нибудь, — окинув взглядом сухощавую, но мускулистую фигуру колдуна, прошептал Лешка. — Он из тебя кишмиш сделает.

— Пок хочет умереть? — с поразившим Лешку самообладанием спросил Аркаша. — Что ж, Солнце, отец Лана, испепелит Пока, сына Шакала, своими лучами.

Колдун вздрогнул и изменился в лице. Нув радостно улыбнулся и восхищенно посмотрел на Аркашу. Наступила напряженная пауза.

— Почему Пок молчит? — воскликнул Тан. — Старый Вак, хранитель законов племени, говори!

— Если вождь решил, что Пок, сын Шакала, должен сражаться, — сказал Вак, — так и должно быть. Иначе Пок будет изгнан.

— Пок согласен, — пробормотал колдун, делая выбор. — Он готов сражаться, но тогда, когда Солнце скроется за горой и не будет посылать свои лучи. Пок проткнет Лана копьем и раздробит его кости палицей…

По лицу колдуна, однако, было видно, что он здорово перетрусил.

— Пусть будет так, — кивнул вождь. — Подождем, чтобы Солнце скрылось за горой. Мы увидим, кто прав, Лан или Пок. Но если Пок, сын Шакала, сказал про сына Солнца неправду, он покинет племя.

Тан повернулся и ушел, а вслед за ним все остальные, кроме Нува.

Лешка и Аркаша с волнением посмотрели друг на друга.

— Кажется, влипли, — сокрушенно произнес Аркаша. — Из лука я его не проткну, в лучшем случае чуть-чуть оцарапаю шкуру.

— Прости, Аркаша, — горестно вздохнул Лешка. — Из-за меня все это. Одного я тебя не пущу, погибнем вместе.

Послышался смех Нува. Ребята вздрогнули.

— Это Нув дал совет вождю! — радостно возвестил юноша. — Теперь сын Солнца убьет Пока!

— Святая простота, — печально взглянув на квана, сказал Аркаша.

— Лан не хочет убивать Пока? — огорчился Нув. — У сына Солнца мягкое сердце? Или он ничего не может делать без жарких лучей своего отца?

— Может, сбежим? — мрачно предположил Лешка.

— Куда? — усмехнулся Аркаша. — К таурам?

У ног друзей попискивали щенки.

— Я хотел их назвать Барбос и Жучка, — со слабой улыбкой сказал Лешка. — Кажется, мы подарили им всего лишь несколько часов жизни.

Нув озадаченно смотрел на друзей.

— А почему Лан не попросит у своего отца лучи, пока он не ушел за гору?

Аркаша встрепенулся и, раскрыв рот, посмотрел на Нува.

— Есть! — взволнованно вымолвил он.

— Придумал? — обрадовался Лешка.

— Спасибо, Нув! — воскликнул Аркаша и пожал могучую руку квана. — Мы еще поживем, Лешка!

ПЕРВЫЙ ИНФАРКТ

Седобородый Тан молча смотрел на уходящее светило. Солнце скрывалось за горой. Еще несколько мгновений, и его лучам не проникнуть к становищу.

Тан ждал и боялся этой минуты. Он жалел о том, что не проявил мудрость и придал ссоре Пока и Лана столь опасный оборот. В любом случае племя окажется в проигрыше. Если победит сын Солнца, то кваны останутся без колдуна, который заговаривает раны, заклинаниями предупреждает опасности и держит в страхе охотников, недовольных дележом добычи. Если же Пок убьет Лана, то не отомстит ли Солнце за гибель своего сына? Правда, колдун по-прежнему утверждает, что рассыпанные звезды кванам приснились, но Тан в этом не уверен. Не было еще такого, чтобы всему племени приснился один и тот же сон.

Поэтому вождь следил за уходящим Солнцем с тяжелым сердцем. Он боялся несчастья. Слишком долго кванам было хорошо, такое вечно продолжаться не может. Однако вождь не должен отменять своих решений, его перестанут бояться и уважать.

На становище быстро надвигались сумерки.

— Солнце ушло, — напомнил вождю одноглазый Вак.

Тан поднял руку, и племя, полукольцом охватившее место поединка, притихло.

— Кваны любят тебя и преклоняются перед тобой, Солнце! — воскликнул Тан, обращаясь к отблескам ушедшего светила. — Они благодарны тебе за свет и тепло. Они хотят, чтобы каждое утро ты приходило обратно, согревало их и помогало им отыскивать добычу. Не обращай на кванов свой гнев, если они, сами того не зная, нарушили твой закон!

Умиротворив Солнце, вождь успокоился и велел звать бойцов.

Первым на площадку вышел Пок. Его тело было раскрашено глиной, шакальи хвосты в волосах извивались, как змеи, а на лице застыл свирепый оскал. В одной руке колдун держал копье с кремневым наконечником, в другой — тяжелую палицу, в которую были всажены зазубренные осколки камня.

Когда же появился сын Солнца, кваны не могли сдержать изумленных возгласов. В руках у Лана ничего не было! Ни копья, ни палицы, ни топора, ни даже дротика. Тем не менее Лан улыбался, кланялся публике и с нескрываемым пренебрежением поглядывал на своего противника. Если говорить чистую правду, то при виде до зубов вооруженного колдуна у Аркаши по спине поползли мурашки, но он твердо помнил наказ Лешки: «Покажешь, что струсил, — он тебя прихлопнет, как муху!»

— Почему сын Солнца вышел с голыми руками? — недоуменно спросил Тан. — Закон не запрещает ему взять копье и палицу.

— Пок готов! — нетерпеливо выкрикнул колдун, кровожадно глядя на своего безоружного врага.

— Лан тоже готов, — сказал Аркаша. — Ему не нужна палица, чтобы сразить Пока.

По племени прошел гул; кваны пожимали плечами и улыбались: слишком разительно отличались друг от друга противники. Они, мягко говоря, выступали в разных весовых категориях. Аркаша весил килограммов пятьдесят, и эти килограммы, как догадывается читатель, не были сплошными мускулами. Прискорбно об этом говорить, но на уроках физкультуры Аркадий Сазонов являл собой довольно жалкое зрелище, как выражался Лешка: «мешок с опилками висел бы на перекладине куда более элегантно».

Что же касается Пока, то хотя колдун и не выглядел столь мощно, как Нув или Тан, он был все-таки здоровяком с могучей грудью и длинными мускулистыми руками. Всякий непредубежденный зритель, сравнив бойцов, легко пришел бы к опрометчивому выводу, что Аркаша имеет столько же шансов, сколько имел бы слепой котенок против тигра. Опрометчивому потому, что — прошу не забывать! — за Аркашей все-таки стояли двенадцать тысячелетий накопленного человечеством опыта, а это, уверяю вас, отнюдь не пустяк.

— Каждый может издать свой клич! — напомнил вождь.

Ломая голос, Пок проревел длиннющую руладу и, размахивая палицей, сделал несколько эффектных прыжков.

Досмотрев до конца хвастливый танец колдуна, Аркаша воздел руки к небу и прокричал первое пришедшее ему в голову страшное заклинание:

— Гром и молния! Да сбудутся мечты Билли Бонса! Пиастры, пиастры, пиастры! Тысяча динозавров и миллион птеродактилей! Синхрофазотрон!

Потрясенные ужасом кваны втянули головы в плечи, ожидая, что на них непременно обрушится небо, и были немало удивлены, когда этого не произошло. У колдуна же прервалось дыхание, и ему понадобилось не меньше минуты, чтобы выйти из оцепенения. Лешка потом уверял Аркашу, что тот мог запросто к Поку подойти, вырвать палицу и трахнуть по его дубовой башке. Аркаша оправдывался тем, что у него вряд ли хватило бы сил поднять палицу.

Однако вождь подал знак, и поединок начался. Для начала Пок, еще не окончательно пришедший в себя, весьма неудачно метнул копье: оно шлепнулось на землю в нескольких шагах от противника. Аркаша не шелохнулся. Ободренный его бездействием, Пок стал петлять вокруг, подбираясь поближе к копью и слишком явно не обращая на него внимания. Наконец колдун набрался смелости, ринулся к копью, но едва лишь до него дотронулся, как Аркаша сунул в рот судейский свисток и пронзительно свистнул.

Кваны ахнули. Женщины в испуге закрыли глаза, дети бросились врассыпную, а воины схватились за оружие, словно готовясь отразить нападение невидимого врага.

Насмерть перепуганный Пок рванулся было, чтобы бежать без оглядки, но колоссальным усилием воли заставил себя остаться на поле боя. И все же колдун был далеко не прост. Сопоставив про себя факты, он пришел к правильному выводу, что ничего сверхъестественного в этом странном звуке нет. Пожалуй, такой же, хотя и менее сильный звук, могла породить свирель, которой пользовались тауры для устрашения врагов. Сделав такое умозаключение, колдун опомнился и приступил к решительной атаке: взревел, поднял палицу и…

— Давай, давай, — нервно прошептал Лешка.

— Получай! — заорал Аркаша и выхватил из кармана фонарик.

* * *
Я уверен, что теперь любой читатель мог легко бы закончить за автора сцену поединка. Боясь, однако, что при этом будут упущены кое-какие детали, сделаю это сам.

Когда яркий сноп света вонзился в лицо колдуна, ноги его подкосились, из груди вырвался хрип и Пок замертво рухнул на землю. Быть может, окажись поблизости «скорая помощь», его и удалось бы спасти, но телефон в становище, как вы знаете, отсутствовал, да и звонить было некуда. Так что консилиуму в составе Аркаши и Лешки, а также свидетелям: седобородому Тану, одноглазому Баку и Нуву — пришлось констатировать, что Пок, сын Шакала, видимо, ушел в мир иной…

Ну, а что касается важных последствий этого поединка, то о них мы поговорим в следующей главе.

НОВАЯ МЕТЛА ЧИСТО МЕТЕТ

Если покойный колдун и посеял кое у кого из кванов сомнения в божественном происхождении сына Солнца, то теперь они исчезли без остатка. Верный Нув торжествовал и ходил по становищу с таким гордым видом, словно он, а не Лан сразил колдуна вытащенным из одежды лучом.

Кстати, тот же Нув оказал нашим друзьям еще одну большую услугу. Именно по его предложению общее собрание племени единодушно избрало Аркашу колдуном — честь, которая еще никогда не оказывалась лицу его возраста и тем более пришельцу. Согласно обычаю, Аркаша трижды отказывался от столь почетного предложения, но в конце концов позволил себя уговорить и с благородным достоинством принял из рук вождя отличительные знаки колдуна — четыре шакальих хвоста. Исподтишка Аркаша пытался сунуть их в карман, чтобы потом выбросить на свалку, но этот фокус не удался: хвосты были торжественно привязаны к шевелюре.

— Хорош! — не без ехидства сообщил Лешка. — Поздравляю, гражданин колдун!

— Спасибо, — проворчал Аркаша, с отвращением ощупывая хвосты. — Как бы избавиться от этой дряни?

— Издай новый закон, — посоветовал Лешка. — Скажем, отныне колдуну вместо шакальих хвостов носить собачьи. Должен ведь ваш брат мракобес чем-то отличаться от прочих верующих! Не расстраивайся, они тебе идут.

Аркаша некоторое время терпел насмешки, а потом не выдержал и придумал для друга должность заместителя колдуна по общим вопросам. Лешка взвыл, но было поздно: как он ни отплевывался, к его волосам тоже прицепили шакальи хвосты — правда, три, а не четыре. Дороживший своим привлекательным лицом, Лешка взглянул на себя в лужицу и возвел такую хулу на всех богов, что, пойми его кваны, они были бы оскорблены в своих лучших религиозных чувствах.

Однако шутки шутками, а новое служебное положение дало ребятам весьма ощутимые преимущества. По табелю кванов о рангах колдун вообще был вторым человеком после вождя, а учитывая то, что обладателем шакальих хвостов являлся теперь не какой-нибудь безграмотный Пок, а сын Солнца, этот пост приобрел особую роль. После блистательной победы в поединке авторитет Лана был столь высок, что… стыдно об этом рассказывать, но кваны падали на колени и целовали следы его ног. Пришлось специальным актом запретить такое безобразие, а заодно и процедуру целования ступни с последующим водружением ее на голову (последнее особенно выводило из себя Лешку, который считался простым смертным и посему от целования ступни не освобождался).

Седобородый Тан настолько уверовал во всемогущество нового колдуна, что безропотно согласился и на ряд других реформ.

Так, начисто отменялись жертвоприношения Солнцу — вредный обычай, из-за которого племя лишалось значительной части пищи. Вместо дефицитного мяса богам отныне преподносились только обглоданные кости, которые, как безапелляционно заявил Аркаша, его небесный родитель считает наилучшим деликатесом.

В силу вошел и закон, согласно которому пишу в первую очередь получают дети, женщины и старики, а не самые сильные охотники, как это было раньше. А для того, чтобы при голосовании мужчины не провалили этот закон, вождь по настоянию Аркаши предоставил право голоса женщинам (заметьте — тоже впервые в истории! Прошу простить автора за то, что ему не раз придется употреблять эти слова).

Был изменен и ритуал молитвы о ниспослании кванам удачной охоты. Прежде Пок, сын Шакала, уединялся в пещере и с полчаса там бесновался, выкрикивая какие-то нелепости. Это, быть может, и вселяло в кванов священный трепет, но не способствовало их эстетическому воспитанию. Аркаша и Лешка решили, что если уж кваны требуют заклинаний, то пусть они будут выдержаны в духе оптимизма и прививают людям музыкальные навыки. Отныне перед охотой кваны собирались на площади Стрельцова и слушали новую молитву, Аркаша становился в позу эстрадного певца и запевал:

Заправлены в планшеты космические карты,
И штурман уточняет в последний раз маршрут.
Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом,
У нас еще в запасе четырнадцать минут!
Далее включался Лешка со своим баритоном, и колдуны пели вместе:

Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперед, от звезды до звезды!
На пыльных тропинках далеких планет
Останутся наши следы…
Тут все племя подхватывало вызубренный наизусть рефрен и в молитвенном экстазе повторяло:

На пыльных тропинках далеких планет
Останутся наши следы!
Кваны еще не знали музыки, и мелодия привела их в восторг. Обнаружилось, что некоторые из них обладают неплохим слухом и звонким голосом: так, своего любимца Нува колдуны готовы были хоть сейчас рекомендовать в Высшее музыкальное училище имени Гнесиных. Неплохо пела и юная красавица Кара, которая не сводила удивленных и восторженных глаз с Лешки, приводя его в немалое смущение.

Короче, новая молитва кванам понравилась до чрезвычайности, и, главное, она приносила им удачу: целых полтора месяца охота была отличная, пока не произошло чрезвычайное происшествие, о котором читатель узнает несколько позднее.

КАК НУВ ВОССТАНОВИЛ СВОЕ ДОБРОЕ ИМЯ

— Ты не знаешь, колдун, что творится с Нувом? — спросил у Аркаши его заместитель по общим вопросам.

Аркаша пожал плечами. С Нувом действительно происходило что-то непонятное. Он осунулся, стал молчалив и потерял присущую ему жизнерадостность. Бывало, что он целыми часами сидел на берегу реки и смотрел на ее голубые воды. Когда ему задавали наводящие вопросы, он отвечал односложно и сухо.

Ребята терялись в догадках до тех пор, пока Аркаша случайно не заметил, что Нув провожает стройную Лаву, дочь старого Вака, долгим тоскующим взглядом. Здесь уже не надо было быть психологом, чтобы различить симптомы трудноизлечимого заболевания — неразделенной любви.

Но в действительности дело обстояло еще хуже. Я утверждаю это со всей ответственностью, хотя предвижу возражения читателя, что хуже неразделенной любви ничего на свете быть не может.

Оказалось, что в переживаниях Нува виноваты Лан и Поун. Пусть косвенно, но все-таки виноваты.

В своем споре о том, имеют ли они право вмешаться в исторический процесс и даровать первобытному человечеству лук, Лешка и Аркаша упустили из виду одно важное обстоятельство: кваны в лице Нува уже знают об этом великом изобретении.

Я, разумеется, не стану бросать тень на честного Нува и намекать, что молодой кван якобы способен разболтать доверенную ему тайну: я убежден, что он не сделал бы этого под страхом смерти; но, дав в руки квану лук и стрелы, сыновья Солнца и Луны уже не имели морального права забрать их обратно.

Чего стоит искусство, скрываемое от людей? Что толку от того, что он бьет без промаха, если нельзя продемонстрировать кванам свое мастерство? Нув уже не радовался тому, что стал превосходным стрелком из лука. Более того, успехи, которыми он так гордился, принесли ему сплошные неприятности.

Дело в том, что Нув допустил одну оплошность. Кванам еще ни разу не удавалось полакомиться мясом архаров, горных козлов, которые прыгали по неприступным скалам, держась от охотников на расстоянии, вдвое превышающем дальность полета дротика. Поэтому, если кто-либо из них завирался, кваны шутили: «Ну, пошел ловить архаров!» И когда Нув метким выстрелом поразил эту вожделенную цель, юноша был вне себя от радости. Ему бы сказать, что козел случайно свалился со скалы — и все бы этому поверили. Однако Нув был плохим дипломатом: принеся в становище свою добычу, он гордо заявил, что самолично убил архара. Врать честный парень не умел, а оправдаться — не мог, и над беднягой смеялось все племя: даже Тан, лучший охотник среди кванов, считал охоту на архаров бесполезнейшей затратой сил!

Так Нув оказался хвастуном. Насмешки мужчин он переносил болезненно, но страшнее всего было то, что над ним вместе со всеми смеялась и Лава, к которой юного геркулеса влекло с непреодолимой силой. Если раньше дочь Вака благосклонно с ним разговаривала и даже — верный признак симпатии — расчесывала при нем свои прекрасные черные волосы, то теперь она относилась к хвастуну с нескрываемой иронией. Нув ей нравился, но хвастовство у кванов считалось почти таким же непростительным пороком, как трусость.

Обо всем этом, вызванный наконец друзьями на откровенность, рассказал сам Нув. Он недоумевал: почему Лан и Поун продолжают скрывать от племени лук? Разве они не хотят, чтобы кваны стали сильнее?

Вникнув в состояние без вины виноватого друга, Лешка и Аркаша решили прекратить бесплодные теоретические споры.

Аркаша трижды ударил колотушкой по стальной стенке древнелета. Услышав сигнал: «Все на сбор!», кваны бросили свои дела и сбежались на площадь. Сын Солнца был краток.

— Может ли кто-нибудь из охотников убить архара? — воскликнул он. — У кого хватит силы поразить архара дротиком или копьем?

Взглянув на вершину почти отвесной скалы, где резвились горные козлы, кваны заулыбались. Скала была почти отвесной, и даже гибкий леопард не рискнул бы своей шеей ради столь неверной добычи.

— Такой кван еще не родился, — усмехнулся седобородый Тан и, спохватившись, добавил: — Может быть, Лан своим лучом убьет архара?

— Это сделает Нув, сын Оленя, своим языком! — выкрикнул шутник Коук, и все засмеялись.

Нув печально взглянул на своих могущественных друзей и опустил голову.

— Хорошо! — неожиданно согласился сын Солнца. — Пусть это сделает Нув, своим языком или как-нибудь еще.

И, взяв из рук Лешки лук, протянул его побледневшему от волнения юноше.

Кваны продолжали смеяться шутке Коука: странный предмет, который держал Нув, им ни о чем не говорил.

— Если Нув промахнется, он умрет от стыда, — прошептал юноша.

— У Нува сильная рука и верный глаз, — подбодрил его Лешка. — Лан и Поун знают, что Нув не осрамится.

Нув посмотрел на Лаву, которая насмешливо улыбалась, глубоко вздохнул и прицелился. Послышался свист рассекаемого воздуха — и через мгновение, пораженный стрелой в грудь, архар свалился со скалы к ногам онемевших от неожиданности кванов.

Не веря своим глазам, Тан подошел к архару и потрогал стрелу.

— Архар мертв! — торжественно изрек вождь. — И это сделал Нув!

— Своим языком! — гордо напомнил юноша. — Над Нувом все смеялись!

— Теперь все кваны знают, что Нув не хвастун, — возразил вождь.

«И Лава тоже знает?» — глазами спросил Нув у девушки, и она ответила ему взглядом, от которого на бледном лице страдальца вспыхнул счастливый румянец.

— Лук подарили племени Лан и Поун! — воскликнул Нув. — Теперь руки у кванов станут длиннее на много шагов!

— Лан и Поун дадут лук каждому квану? — сдерживая радость, спросил Тан.

— Да, каждому, — волнуясь, подтвердил Аркаша: ведь шла воистину великая, звездная минута! Он кивнул Лешке, и тот принес из тайника, сделанного в расщелине скалы, груду изготовленных ранее луков и стрел.

* * *
Прошли бы десятилетия, а может быть, и века, и люди в своем поступательном движении вперед все равно изобрели бы это оружие. Так чтобудем скромно считать, что наши друзья облагодетельствовали не все человечество, а его небольшую часть — немногочисленное племя.

— Лук, быстро освоенный кванами, сделал охоту менее опасной и куда более продуктивной. Дротики и метательные копья с крючками уходили в прошлое, даже дети не желали ими развлекаться, предпочитая стрелять по воронам и шакалам из маленьких луков. Отныне любой охотник, пусть и не очень сильный, мог поразить животное на несколько десятков шагов.

Кваны были счастливы, но больше всех — Нув. Не только потому, что он восстановил свое доброе имя, что дальше и точнее его никто, даже могучий Тан, не мог послать стрелу.

Конечно, Нув очень гордился этим. Но счастлив он был потому, что стройная, кареглазая Лава снова расчесывала при нем свои прекрасные черные волосы.

КУЛЬТУРНЫЙ ДОСУГ

Всякое великое изобретение приводит к огромной экономии рабочего времени.

Лук произвел настоящий переворот в жизни кванов: охота отнимала куда меньше сил. Если раньше охотники возвращались к вечеру и без сил валились на землю, то теперь они приносили добычу уже в полдень. В них бурлила неизрасходованная энергия, и мужчины не знали, куда себя деть. Они изготавливали впрок луки, стрелы и каменные орудия, бесцельно бродили по становищу, часами болтали, сидя у костра, спали до одури — и все равно, как говорил сын Луны, «свободного времени у них оставался вагон и маленькая тележка».

Казалось бы, что в этом плохого? Смотря с чьей точки зрения. Праздношатающиеся мужья, которые вмешивались в домашнее хозяйство, давали нелепые указания, требовали разнообразия в еде и усиленного внимания к своим драгоценным особам, вызывали у жен справедливую досаду.

Но была и другая сторона медали. Тан в беседе с колдунами выразил опасение, что такая вольготная жизнь к добру не приведет. Она изнежит кванов и сделает их плохими охотниками.

— Кваны скоро отвыкнут ходить, — жаловался вождь, — а руки их станут слабыми, как у ребенка. Молодые охотники нынче совсем не те. В наше время, бывало…

И Тан ударялся в воспоминания о том, какими были люди в его время: как они воевали с таурами, неделями преследовали стадо буйволов, спали на голой земле и могли долго обходиться без пищи.

Лан и Поун в силу своего возраста не разделяли претензий вождя к молодежи, но в глубине души понимали его правоту. В жизнь племени срочно требовалось внести какое-то разнообразие.

Назревали важные реформы.

Первой и главной из них явился перевод старых охотников на пенсию. Эта гуманная мера не только сохраняла их здоровье, но и удлиняла рабочий день молодых кванов. Старики были чрезвычайно довольны своим новым положением и свысока посматривали на зеленую молодежь (представляете, как бы они задрали нос, если бы узнали, что стали первыми пенсионерами в истории человечества?). Но это продолжалось недолго. Новизна ощущений быстро прошла, и — вечная проблема! — пенсионеры начали изнывать от безделья, которое дурно влияло на их характер и приводило к многочисленным склокам. Выполнять женскую работу (подметать пещеру, выбивать пыль из шкур, собирать ягоды и прочее) старики наотрез отказывались, а никакого другого занятия им предложить не могли.

— И как это мы забыли! — спохватился Лешка. — Эх ты, а еще сын Солнца! Я бы такого колдуна уволил без выходного пособия.

Лешка разыскал подходящую древесину, уселся за работу и к вечеру изготовил, скажем прямо, не очень изящный, но вполне пригодный для пользования комплект домино.

Для того чтобы научиться этой игре, высшего образования, как известно, не требуется, и воспрянувшие духом старики быстро стали заядлыми «козлистами». С утра до вечера они «забивали козла», входили в раж, отчаянно спорили, ругались и радостно смеялись, когда проигравшие тявкали, как щенки. Аккуратный Аркаша не забыл внести в свою тетрадь, что первую «рыбу» сделал Тун, сын Быка, а первого «адмиральского козла», огорчив противников до слез, дал одноглазый Вак.

Да, кстати, изобретение домино принесло облегчение и женщинам: Лан и Поун установили, что топливо для очагов должны запасать проигравшие.

Если проблему времяпрепровождения пенсионеров решил Лешка, то Аркаша взял реванш на молодежи: он напомнил своему заместителю, что в спортивной сумке уже десять дней задыхается без работы и сохнет от тоски футбольный мяч!

— А с кем я буду играть? — огрызался Лешка, немало смущенный тем, что в сутолоке будней намертво забыл о предмете своей страсти. — С архарами?

Деликатный Аркаша промолчал, и часом спустя изумленные кваны смотрели, как сын Луны забавляется странным подпрыгивающим предметом: подбрасывает его ногами, головой, плечом и подолгу не дает предмету опуститься на землю. Старики полюбовались занятным зрелищем и вернулись к своему домино, а молодежь, как и следовало ожидать, влюбилась в мяч с первого взгляда. Площадь имени Эдуарда Стрельцова по своим размерам примерно соответствовала футбольному полю, и молодые кваны до наступления темноты с несказанным азартом гоняли мяч от ворот до ворот. Разумеется, о правилах и тем более о технике не могло быть и речи, но сам процесс игры так пришелся кванам по вкусу, что утром, после охотничьей молитвы, никто не хотел идти на охоту. Только когда сын Луны расшнуровал мяч и тот, шипя, испустил дух, футболистов удалось выпроводить из становища. Как читатель догадывается, к футболу мы еще вернемся.

Большое внимание колдуны уделили подрастающему поколению. Мальчики у кванов были рослыми и крепкими, они не боялись ни холода, ни жары и мечтали поскорее стать охотниками. Девочки мало в чем уступали своим сверстникам: таких отчаянных забияк надо было еще поискать. Имея столь превосходный «материал», Лешка решил создать команду первоклассных спортсменов. Кроме обязательной стрельбы из лука, дети занимались спортивным плаваньем, бегом на короткие дистанции, прыжками и метанием копья и камня. Дети же младшего возраста играли в прятки, классы, куклы и… воспитывали щенков.

Лан и Поун хотя и не без труда, но убедили Тана в огромной пользе, которую принесут племени собаки. Решив для себя раз и навсегда, что Лан и Поун ничего не делают зря, вождь приказал щенков кормить и беречь и, к слову будь сказано, не пожалел об этом: Барбос и Жучка сыграли в жизни кванов роль не меньшую, чем гуси в истории Рима.

Так что позвольте внести в наш реестр еще один пункт: первые собаки были приручены племенем кванов в июле месяце десятого тысячелетия до нашей эры.

УДАЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Седобородый Тан был доволен: никогда еще кваны не жили такой насыщенной, интересной жизнью. Но временами вождь задумывался и становился хмурым. Он вспоминал об извечных врагах племени.

— Тауры многочисленны и беспощадны, — рассказывал он. — Всех пленных они убивают, потому что верят, что удлинят свою жизнь на их годы. Чем больше людей убьет таур, тем больше его уважают. Тауры истребили много племен. Они бы уничтожили кванов, если бы одноглазый Вак не нашел прохода в скалах.

И вождь признался, что его мучает вопрос: найдут ли этот проход тауры? Хорошо ли кваны его скрыли?

Опасение было обоснованным. Теперь, укрепив свое положение, Аркаша и Лешка могли отправиться в задуманную ими географическую экспедицию, а заодно и проверить, в каком состоянии находится проход. Конечно, друзьями двигало не праздное любопытство: они хотели получить представление об охотничьих угодьях кванов и определить земли, пригодные для обработки. Наблюдая за птицами, Лешка обнаружил, что они особенно охотно клюют зерна злаков, похожих на пшеницу. А раз уж ребята подарили кванам лук, то почему бы не познакомить их с хлебом и даже кашей?

Я не оговорился — именно с кашей: Лешка уже научил женщин обжигать на огне сделанную из глины посуду. Это нехитрое, но столь важное изобретение привело женщин в такой восторг, что они даже простили сыну Луны ненавистный футбол (молодое мужья и влюбленные все свободное время гоняли мяч, не уделяя женам и девушкам никакого внимания). В короткое время женщины обзавелись десятками глиняных сосудов разных размеров, а когда Лешка удивился такому мастерству, красавица Кара вскользь бросила фразу, от которой друзья остолбенели: «А что? Не боги горшки обжигают!» Аркаша немедленно занес высказывание в свой дневник, что делает лишенными всякого смысла дальнейшие дискуссии о происхождении этого афоризма. Его бесспорный автор — Кара, дочь Лилии.

Однако вернемся к нашей экспедиции. В ее состав вошли: начальник — седобородый Тан, оба колдуна, они же научные руководители, Нув, Коук и еще три воина. На время своего отсутствия Тан возложил обязанности вождя на одноглазого Вака, категорически запретив последнему играть в домино. Вак умолял сжалиться над ним и разрешить хотя бы одну партию в день, но Тан был непреклонен и предупредил, что в случае нарушения приказа навсегда отлучит ослушника от игры.

Перед самым уходом отряда произошла трогательная сцена: к Лешке неожиданно подбежала Кара и надела ему на голову венок из ромашек. По обычаю племени это означало, что девушка делает сына Луны своим избранником и никого за время его отсутствия не полюбит. Лешка густо покраснел и не нашел ничего лучшего, чем проворчать: «Ну вот еще, телячьи нежности…» — что свидетельствовало скорее о его смущении, чем о находчивости.

Зато Нув, которого Лава увенчала точно таким же венком, откровенно просиял. Юный геркулес пообещал принести своей любимой красивые камни и ракушки. Если она хочет, он добудет для нее даже шкуру тигра! К чести Лавы будь сказано, она решительно отказалась от столь опрометчивого аванса, в отличие от своей праправнучки Кунигунды. Это, между прочим, лишний раз свидетельствует о том, что моральный облик первобытных людей был значительно более высоким, чем полагают некоторые исследователи.

* * *
Небольшой отряд двигался вдоль реки. Местами она сужалась, и вода с грохотом пробивалась через огромные валуны. Кое-где берега были заболочены, и кваны не сходили с протоптанной охотниками тропинки, помня, что один неверный шаг — и жидкая трясина мгновенно проглотит неосторожного. Затем берега стали песчаными, и Лешка, не выдержав искушения, разделся и бросился в воду, демонстрируя великолепный кроль. Даже Нув, несмотря на свои мощные гребки, не мог угнаться за Поуном.

Пока молодые люди купались, охотники разожгли костер и пожарили захваченное с собой мясо. За едой всех развеселил шутник Коук.

— Однажды один таур, — рассказывал Коук, — подумал, что он самый сильный и храбрый. «Если бы я, — кричал таур, — стоял на той высокой скале, я бы прыгнул с нее в воду!» А от скалы до воды было три раза по десять шагов. Тогда вождь сказал воинам: «Помогите тауру стать на скале». Воины срубили деревья и помогли хвастуну. Стоит таур на верхушке, а душа его ушла в пятки. Вождь приказывает ему прыгать в воду, а хвастун отвечает: «Лучше помогите мне спуститься вниз!»

Аркаша и Лешка не верили своим ушам: ведь им только что была рассказана история, которая входит в обойму самых известных школьных анекдотов! Ребята подвергли Коука настоящему допросу. Шутник сначала заверял, что этот случай он только что выдумал, а потом признался, что слышал про таура от одного старого и веселого квана, которого давно растоптал буйвол.

Отныне, слушая анекдоты Коука и афоризмы других кванов, Аркаша и Лешка больше не удивлялись: они поняли, что корни современного юмора уходят в самое отдаленное прошлое и что остряк, который полагает, будто смешная ситуация или реприза придумана им, является жертвой самообмана. Поэтому ребята уже спокойнее отнеслись к ошеломляющему высказыванию Тана. Когда молодой охотник Кун пожаловался, что у него от неудачного удара по мячу третий день болит палец, Тан похлопал юношу по плечу и пошутил:

— Терпи, кван, вождем будешь!

«Казак… атаманом…!» — хотел выкрикнуть Аркаша, но сдержался, и так поступал в будущем, только записывал в тетрадь неопровержимые свидетельства древнейшего происхождения юмора наших с вами дней, уважаемые читатели.

Однако мы отвлеклись. К вечеру отряд без особых приключений добрался до скалистой гряды, которая вплотную подходила к реке и далее с трех сторон огибала полукольцом владения кванов. Охотники разыскали маленькую пещеру, натаскали в нее листвы, и уставшие за день кваны мгновенно уснули.

Ночью произошел случай, который едва не кончился трагически.

Аркаше не спалось: не привык к такой жесткой постели. Он долго ворочался, считал до тысячи, до боли жмурил глаза, но сон так и не приходил. Спартанец Лешка похрапывал, и Аркаше было обидно: не с кем разделить одиночество, обменяться мыслями. А они одолевали сына Солнца.

Нужно обогатить бедный словами язык кванов, научить их грамоте, элементарным началам арифметики, физики, астрономии. Но готовы ли кваны к тому, чтобы расстаться с суевериями? Смогут ли они жить без богов, а если смогут, то не отразится ли это на отношении к Лану и Поуну? Ведь отними у него, Аркаши, божественное происхождение — кому он будет нужен? Тощий, физически не развитый подросток пятнадцати лет… А Лешка? Он тоже станет, в лучшем случае, самым заурядным кваном. Томимый противоречивыми мыслями, Ар-каша совсем потерял сон и решил выйти из пещеры, подышать свежим воздухом.

К счастью, Ар каша не надел куртку, а лишь набросил ее на плечи, не то кваны могли остаться без колдуна, а читатели — без одного из главных героев повести: едва он высунулся из пещеры, как на него ринулось огромное гибкое тело. Аркаша дико закричал и рванулся обратно, оставив куртку в когтях у хищника.

Встревоженные кваны вскочили на ноги, и Аркаша заплетающимся от ужаса языком рассказал о своем приключении. Тан мягко пожурил Лана за беспечность, велел прекратить разговоры и стал пристально вглядываться в темноту. Вскоре его острый взгляд различил на стоявшем поблизости дереве мерцающие глаза леопарда.

— Нув бьет из лука лучше всех кванов, — сказал вождь.

Нув обрадованно кивнул, тщательно прицелился и пустил стрелу. Оглашая ночную тишину страшным ревом, смертельно раненный хищник рухнул на землю. Когда конвульсии прекратились, Нув осторожно вышел и втянул мертвого леопарда в пещеру. Тан кремнями высек огонь, и при свете горящей ветви кваны любовались гибким и мускулистым телом зверя, поверженного стрелой прямо в сердце. Ловко орудуя каменным ножом, Нув быстро снял с леопарда шкуру.

— Леопард — это младший брат тигра! — восторженно воскликнул юноша. — Лава не скажет, что Нув бросает слова на ветер!

— Тише, — сурово оборвал вождь. — Там, за горой, тауры. Они услышат человеческий голос и пойдут искать кванов.

Нув понурил голову, но все равно в нем клокотала радость: не всякий кван мог похвастаться тем, что он один, без посторонней помощи убил такого большого леопарда. Из живых кванов лишь Тан и одноглазый Вак убивали этих могучих хищников.

Тан велел ложиться спать, и охотники быстро уснули: нервы у них были крепкие, и даже пожилой вождь великолепно обходился без снотворного. А ребята, прижавшись друг к другу, лежали и молча думали о том, что жизнь их будет трудной и полной опасностей. Об Аркашином состоянии нечего и говорить, но даже Лешку, отважного и гордого Лешку, впервые за все время пробила дрожь при мысли о том, что он мог остаться без друга — самого сейчас дорогого и близкого ему человека на свете.

* * *
Утром, позавтракав подстреленной Коуком серной, отряд двинулся вдоль каменной гряды. Аркаша разыскал свою истерзанную когтями леопарда куртку, которую в его родных Черемушках не приняли бы в утиль, но привередничать не приходилось: ближайший универмаг открылся двенадцать тысяч лет спустя. К счастью, фонарик Аркаша держал в кармане брюк, иначе от лампочки остались бы одни осколки. А на «луч Солнца» наши друзья возлагали большие надежды: мало ли в каких ситуациях он может выручить?

При свете дня хищники не очень беспокоили кванов, но мудрый Тан отметил, что в лесах развелось слишком много волков. Пока еще им хватает пищи, но волки размножаются быстро и могут истребить травоядных животных. Тогда кванам грозит голод. Тан решил, что пора объявить волкам войну, и поэтому охотники, встречая стаю, осыпали ее стрелами.

Время от времени участники экспедиции забирались на вершину каменной гряды и, маскируясь, смотрели на владения тауров. Извечных врагов не было видно. Наверное, им хватает своих лесов и равнин, раз они не пытаются перебраться через гряду. К чему рисковать? Ведь горы с той стороны обрывистые, неприступные, они часто, гремят обвалами, которые могут похоронить целое племя.

У истока чистого ручья Аркашино внимание привлек необычный камень. Его тусклая желтизна навевала какие-то смутные ассоциации. Пораженный весом камня, Аркаша повертел его в руках и — понял.

— Лешка, смотри — золото!

Находка оказалась далеко не единственной: минут за десять ребята разыскали еще несколько крупных самородков. Здесь пряталась — нет, лежала на виду богатейшая россыпь! Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить огромную ценность и… полную бесполезность сделанного открытия. Кваны молча удивлялись волнению ребят и пожимали плечами: эти никому не нужные камушки охотникам не раз попадались, но к чему они?

— Бросай их к дьяволу, — вполголоса предложил другу Лешка. — Я бы с удовольствием обменял все это золото на лишние ботинки, а то наши босоножки вот-вот развалятся.

— На всякими случай нанесем россыпь на карту, — решил Аркаша. — Как назовем это место? Алдан-ручей подойдет?

И все же ребята были взволнованы. Сколько радости принесла бы им такая находка недели две назад! Стране — столь нужное ей золото, Аркаше и Лешке — слава, портреты в газете…

— Хочешь узнать, какова будет судьба этой россыпи? — начал свою импровизацию Аркаша. — Через семь — восемь тысячелетий это золото подберут до последней крупинки. Из него наделают украшения, слитки, а потом и монеты. Золото станет деньгами, за которое можно будет купить земли, дворцы, рабов. Люди начнут гибнуть за металл! После долгих приключений эти самородки окажутся в сокровищнице легендарного Креза или царицы Савской, чтобы продолжить свой нескончаемый и политый кровью путь. На них Александр Македонский вооружит свою армию и завоюет полмира. Из золота, которое мы топчем ногами, сделают кубок, и Клеопатра будет пить из него на пирах. Кубок перельют в монеты, и одну из них император Веспасиан Флавий поднесет к носу своего сына Тита, чтобы сказать: «Деньги не пахнут». Пройдут века, и это золото, разграбленное варварами, растечется по всей Европе и осядет в королевских казначействах, банках, ювелирных мастерских.

— А мне, — возразил Лешка, — по душе больше другой вариант. Пусть золото, ради которого кванам и нагнуться неохота, так и валяется здесь. При коммунизме, когда не будет денег, по россыпи случайно прокатит бульдозер, копнет ножом — батюшки, золото! А оно снова никому и не нужно. Так, женщинам на булавки и колечки…

— В твоем варианте нет никакой романтики, — упрекнул Аркаша.

— Зато нет и крови! — сердито отпарировал Лешка.

— Пожалуй, ты прав, — согласился покладистый Аркаша. — Пусть его не найдут.

* * *
Пока друзья разговаривали, кваны с любопытством слушали незнакомую речь. Им трудно было понять, как это у человека может быть столько слов. Что они могут обозначать?

Впрочем, подумал Тан, ведь Лан и Поун — не люди, они лишь похожи на людей своим обликом и живут с племенем только потому, что небо полюбило кванов. Тан никому не признавался, что он много раз тайком просил древнелет не уносить Лана и Поуна обратно, не лишать племя покровительства небес. Но почему именно кванам так повезло? Может быть, потому, что они боготворят Солнце и чтут Луну? Нет, тауры поступают так же, дело не в этом. Потому, что кваны никогда не бьют своих жен и любят детей? Но кулоны тоже любили жен и детей, а тауры их истребили до последнего человека. Тогда потому, что кваны не нападают первыми на незнакомое племя и не убивают себе подобных, как это делают тауры?

Перебрав множество предложений, Тан набрался смелости и почтительно задал мучавший его вопрос сыну Солнца.

— А как думает вождь? — в свою очередь спросил Аркаша.

Тан сказал.

— Правильно, — растроганно подтвердил Аркаша. — Лан и Поун полюбили кванов за то, что они хорошие люди.

— И Лан и Поун никогда не покинут кванов?

Лешка и Аркаша переглянулись.

— Не покинут, — ответил Аркаша и дипломатично добавил: — Если только небо не позовет их обратно.

Нув, который слушал этот разговор, со столь выразительной мольбой посмотрел на небо, что все заулыбались.

* * *
Когда отряд приблизился к тому месту, где в каменной гряде скрывался проход, Тан сообщил, что пройдена половина пути. Далее горы круто сворачивали вправо и вновь подходили к реке. Если за два дня пути отряд преодолел приблизительно километров пятьдесят, то, как подсчитал Лешка, владения кванов превышают несколько сот квадратных километров — целое княжество!

Проход представлял собой петляющую в гряде узенькую расщелину. Местами она расширялась, а со стороны тауров скрывалась за густым кустарником, и найти ее можно было лишь случайно. Это удалось Баку, спасителю племени, который, по словам Тана, «одним глазом видит больше, чем другие люди двумя». А вдруг и у тауров найдется свой Вак? Это волновало вождя больше всего, и он обратился к Лану и Поуну с давно задуманной просьбой: заколдовать проход, чтобы тауры его не увидели.

— Выручай, сын Луны, — тихо сказал Аркаша. — На тебя смотрит весь первобытный мир!

— Молись за меня, сын Солнца! — в тон ему ответил Лешка и, забравшись наверх, начал тщательно рассматривать большую глыбу, повисшую над расщелиной. Тан покачал головой. Кванам тоже приходила мысль сбросить глыбу в проход, но толкать ее могли только два — три воина, остальным негде было стоять. А для того, чтобы сдвинуть глыбу с места, нужно десять таких могучих кванов, как Тан или Нув.

— Эврика! — воскликнул вдруг Лешка. — Что тебе Чудак поставил за контрольную по рычагам?

— Тройку, и ту условно, — честно признался Аркаша.

— А мне пятерку! — Лешка подмигнул сконфуженному другу. — Организуй мне, товарищ колдун, пятиметровый рычаг диаметром сантиметров в десять — двенадцать.

— Думаешь, выйдет? — обрадовался Аркаша.

— Что я, господь бог? — ухмыльнулся Лешка. — Я всего-навсего сын Луны. Попробуем.

Видимо, когда-то здесь проходили мамонты, и на опушке валялось много сломанных деревьев. Пока охотники под руководством Аркаши разыскивали подходящий рычаг, Лешка каменным зубилом расширял видневшуюся под глыбой щель. Потом по приказу Поуна кваны всадили в щель дерево. Они еще не понимали, зачем все это понадобилось сыну Луны, Но высказать свое недоверие не решились.

— Ну, выручай, «Дубинушка»! — вытирая пот со лба, проговорил Лешка. — Навались, братцы! Ухнем!

Дружное усилие всего отряда — и глыба зашевелилась! Теперь уже даже младенцу стало бы ясно, чего хочет Поун!

— Раз, два — взяли! — командовал Лешка. — Еще взяли!

Глыба покачнулась, на мгновение замерла — и со страшным грохотом рухнула в проход.

На лицах кванов светилась непередаваемая радость.

— Поун закрыл дорогу таурам! — воскликнул Тан. — Кваны всегда будут благодарить за это сына Луны!

— Я что? Я всегда пожалуйста, — скромничал Лешка, чрезвычайно довольный тем, что заслужил наконец признание. — Мы, колдуны, народ простой, чем богаты, тем и рады. Ты уж меня прости, сын Солнца, что я выдрал клок из твоего лаврового венка.

— На наш век хватит! — засмеялся Аркаша. — От имени Солнца объявляю тебе благодарность!

И отряд двинулся в обратный путь.

* * *
На следующий день, пройдя вдоль гряды к реке, ребята впервые увидели мамонтов. По знаку вождя все забрались на скалу и молча смотрели на проходящих исполинов.

Мамонты не знали, что они уже вымирают, и шли спокойно. Их огромные, поросшие густой шерстью тела мерно раскачивались, их могучие ноги оставляли на влажной земле глубокие следы. Ни одно живое существо на свете не чувствовало себя столь уверенно, и ребята смотрели на обреченных «последних из могикан» с глубокой жалостью. Как бы удивились мамонты, если бы узнали, что их переживут собака и лисица, сайга и дикая лошадь! Сколько раз они равнодушно проходили мимо этих дрожащих за свою шкуру пигмеев, вынужденных каждое мгновение бороться за жизнь. Мамонты не знали таких забот, у них не было врагов, пока не осмелел самый, казалось, безобидный из них — человек…

Тан затрепетал от воспоминаний. Когда-то и кваны охотились на мамонтов: готовили глубокие ловушки, утыканные острыми кольями, и добивали попавших туда гигантов. Это была опасная охота, стоившая жизни многим кванам, и вождь был доволен, что племя не нуждается теперь в мясе мамонтов. Отец Тана, Воун, самый сильный из кванов, был раздавлен мамонтом, а брата вождя пронзил могучий бивень…

Ребята, волнуясь, смотрели на проходившее стадо: могли ли они мечтать о том, что увидят не во сне, а наяву волшебные картины «Борьбы за огонь»?

— Нао стал другом мамонтов, — напомнил Аркаша. — Он рвал для них кувшинки, приучил к себе, и мамонты раздавили кзаммов.

И когда стадо прошло, Аркаша рассказал кванам историю Нао и его молодых спутников, Нама и Гава. Кваны слушали с интересом, хотя поиски уламрами огня вызвали у них улыбку: зачем искать огонь, когда в камнях его сколько угодно! В дружбу Нао с мамонтами кваны тоже не поверили, зато избиение кзаммов вызвало у них восторг: явственно чувствовалось, что на место волосатых людей слушатели мысленно поставили ненавистных тауров.

Мамонты скрылись вдали, а по их следам в панике промчался табун лошадей. За ними с яростным рычанием несся тигр. Кваны вскочили и приготовили луки. Тигр был голоден и потому опасен. Огромными прыжками он пытался догнать ближнюю от него лошадь, но дистанция не сокращалась, и, поняв это, тигр прекратил погоню. Тогда его внимание переключилось на людей, но их было слишком много, а тело тигра помнило жгучий укус огня. Поэтому хищник счел за благо величественно удалиться, прорычав на прощание угрозу, которую кваны сочли пустой и смехотворной.

— Пусть тигр вернется! — прокричал ему вслед Коук. — Охотники накормят его вкусными стрелами!

Кваны развеселились, а наши друзья облегченно вздохнули и подумали про себя, что к тигру в клетке они отнеслись бы куда с большей симпатией.

— Однажды один таур, — разошелся Коук, — провалился в ловушку. А там уже был козел. Сидят таур и козел, и вдруг к ним провалился тигр. Козел испугался и закричал: «Бе-е! Ме-е!» А таур говорит: «Ты не «бе-е» и не «ме-е»! Тигр умный, он сам знает, кого первого кушать!»

— Из Коука вышел бы отличный эстрадный конферансье! — посмеявшись, сказал другу Аркаша.

Между тем отряд приближался к становищу. Ребята сильно устали, особенно Аркаша, и мечтали только об одном: скорее войти в пещеру и завалиться на мягкие шкуры. Нетерпение охватило и кванов. Тан беспокоился, сумел ли Вак сохранить в племени порядок, Коук спешил рассказать друзьям анекдоты, Нув горел желанием вручить Лаве красивую шкуру леопарда, а другие молодые охотники мечтали хорошенько поесть и поиграть в футбол. До путешественников уже доносился запах дыма, и кваны ускорили шаг. Лешка обратил внимание на странное поведение оленей, которые сгрудились вдали на каменистом участке земли и словно что-то на ней разыскивали.

— Олени лижут языками белый песок, — пояснил Тан.

Аркаша и Лешка с несказанным волнением взглянули друг на друга: их осенила одна и та же догадка. Какой бы прекрасной оказалась жизнь, если бы это оказалась соль! Ее ребятам не хватало больше всего: к пресной пище, наверное, привыкнуть невозможно. Не сговариваясь, друзья помчались по направлению к оленям, которые бросились в лес при их приближении, и увидели выступающий из земли пласт белокаменной соли.

Можете поверить, что эта находка доставила Аркаше и Лешке такую радость, какой наверняка не испытывал Эдмон Дантес, открывший сундук с драгоценностями на острове Монте-Кристо.

ОПЕРАЦИЯ «ПРОСТОКВАША»

Кваны ликовали. Они громкими радостными криками приветствовали сообщение вождя о том, что благодаря хитроумному Поуну прохода больше не существует. Сын Луны стал героем дня. По предложению Лана племя единодушно решило увенчать Поуна четвертым шакальим хвостом, что и было сделано, как шутил Аркаша, «под отчаянные вопли пострадавшего».

— Я тебе это припомню! — грозился Лешка, кося глазами в зеркальце. — Тьфу, смотреть противно!

Теперь племя имело двух полноправных колдунов, причем влияние инициативного Поуна все росло. Перечень его заслуг блистал такими достижениями, как изобретение домино, футбола и глиняной посуды, ликвидация прохода в скалах — согласитесь, более чем достаточно, чтобы обессмертить любое имя! Я уже не упоминаю о том, что он вместе с Ланом вооружил кванов луком.

Прошу, однако, не думать, что авторитет сына Солнца пошатнулся. Отнюдь нет! Кваны хорошо помнили, что именно Лан рассыпал звезды и волшебным лучом убил злого Пока, по которому никто не собирался плакать. А молитвы Лана? Разве не они обеспечивают кванов обильной добычей?

Конечно, Аркаша не завидовал Лешкиной славе — наоборот, успехи друга радовали его. Однако положение первого колдуна обязывало. Сын Солнца знал, что кваны ждут от него очередного чуда, и их ожиданий нельзя обмануть.

И тогда Аркаше пришла в голову дерзкая идея. Он решил даровать племени… молоко.

Да, уважаемые читатели, этот ценнейший продукт, без которого немыслима современная цивилизация, был кванам незнаком. То есть грудных детей кормили так же, как и в наши дни, но едва лишь кваны выходили из младенческого возраста, они начинали питаться мясом — высококалорийной, сытной, но грубой пищей. Полное пренебрежение диетой не могло не сказываться на здоровье детей и стариков.

Молоко — в широкие массы кванов! — под таким девизом Аркаша и Лешка приступили к осуществлению операции под кодовым названием «Простокваша».

Известно, что каждое важное новшество поначалу встречает сопротивление, и в этом ничего удивительного нет. Вспомните хотя бы реформы Петра Первого, картофельные бунты и прочее. Ибо люди по природе своей консервативны, им дороги традиции, привычки. «Деды наши, отцы так жили, и мы так жить будем!» — любимая отговорка консерваторов. По старинке жить удобнее, а новое часто пугает. Трудно поверить, но даже проект Эйфелевой башни, без которой нынче нельзя представить себе Париж, французские ретрограды встретили в штыки, доказывая, что она изуродует облик прекрасной столицы.

Поэтому, надеюсь, каждый легко поймет, что Аркаша задумал совсем не простое дело.

Первоначально в план были посвящены лишь два квана — Тан и Нув. Хотя вождь свято верил в Лана и Поуна, он не мог сдержать улыбки и не показать тем самым, что операция «Простокваша» ему кажется простым чудачеством. Боясь, однако, рассердить колдунов, Тан дал свое согласие и отошел, ворча: «Каждый кван по-своему с ума сходит». Что же касается Нува, то к мысли о том, что ему придется пить молоко, юноша отнесся без всякого энтузиазма. Более того, на его лице появилась гримаса отвращения. Но колдуны сердито тряхнули шакальими хвостами, и добрый Нув согласился возглавить самую сложную часть операции. А когда Лешка вскользь обронил, что в рацион всех великих футболистов обязательно входит молоко, Нув заметно воспрянул духом.

Остальное, как пишет «Советский спорт», было делом техники. В нескольких сотнях метров от становища находился водопой, куда обычно приходило утолять жажду стадо буйволов. Имея в своем распоряжении дальнобойный лук, ничего не стоило животное подстрелить, но ведь буйволицу с теленком нужно было взять живьем! В этом и заключалась главная трудность. Даже голодные тигры и те, глотая слюну, позволяли себе лишь издали смотреть на проходившее стадо: разъяренные буйволы в одно мгновение могли от любого хищника оставить мокрое место.

Хотя план, предложенный Нувом, колдунам показался не слишком гуманным, но ничего лучшего они придумать не смогли. Из числа своих футбольных активистов Лешка отобрал десяток ребят покрепче, и отряд специального назначения двинулся к водопою. Здесь участники операции забрались на высокий валун, залегли и стали терпеливо ждать.

Вскоре послышался топот сотен ног: стадо спускалось к реке. Впереди и сзади шли самые сильные буйволы, широкогрудые самцы с могучими рогами, способными повергнуть наземь любого противника, кроме мамонта и, пожалуй, носорога. В середине стада находились буйволицы с телятами. Сегодня только они представляли для кванов интерес.

Аркаша и Лешка вопросительно посмотрели на Нува, тот предостерегающе поднял палец и покачал головой — рано. Наконец буйволы напились и, отяжелев от воды, двинулись в обратный путь. Выбрав подходящий момент, Нув прицелился и выпустил стрелу, которая, как и было задумано, пронзила ногу теленка. К нему немедленно подбежала буйволица и начала облизывать свое жалобно мычащее чадо. Стадо замедлило ход, поглазело на эту трогательную картину и двинулось дальше. Буйволица металась во все стороны, призывно мычала, старалась поднять теленка на ноги, но бедняжка беспомощно барахтался и стонал, разрывая сердце Аркаше и Лешке.

Но что поделаешь? Великие свершения не обходятся без жертв — мысль, которой ребята старались себя успокоить. Как-никак перед ними развертывалась картина всемирно-исторического значения: поимка и приручение первой коровы!

Между тем стадо ушло, и кваны торопливо рыли вверху, на истоптанной дороге, яму-ловушку. Грунт оказался мягким, и работа подвигалась быстро. Вскоре ловушка была готова, прикрыта тонкими сучьями, и кваны громкими криками понудили буйволицу броситься вслед за стадом. Будущая корова спохватилась поздно: под ее ногами хрустнули сучья и животное по грудь провалилось в ловушку. Полдела было сделано.

Началась вторая половина операции. Пока сердобольный Аркаша ласкал теленка (к счастью, раненного не опасно), кваны вытаскивали буйволицу и лианами вязали ей ноги — не накрепко, а так, как поступают в нынешней деревне с беспокойными коровами: чтобы дать возможность ходить, но не позволить убежать. Насмерть перепуганная буйволица тревожно мычала и не желала сдвинуться с места. Тогда догадливый Нув поднес к ней теленка, и буйволица, увидев своего непутевого детеныша живым, обрадованно его лизнула. Теперь уже было проще: Нув понес теленка к становищу и буйволица послушно заковыляла за ним.

Появление столь необычных пленников произвело в племени фурор. Когда Нув не без ухмылки пояснил, что отныне кваны будут пить молоко, раздался такой громовой хохот, что колдуны забеспокоились, как бы операция «Простокваша» не завершилась полным крахом. Ибо известно, что смех может повредить любому начинанию куда сильнее, чем открытое сопротивление.

— Теперь и про Нува кваны будут говорить, что у него молоко на губах не обсохло! — не упустил случая сострить Коук.

Лану пришлось произнести большую и убедительную речь. Для начала, чтобы кваны стали серьезнее, он вновь козырнул такими авторитетами, как Солнце, Луна, Большая Медведица и все звездное небо. Смех прекратился. — Тогда Лан мобилизовал все свое красноречие и развернул перед слушателями такие ослепительные перспективы, что у кванов перехватило дух. Пьющие молоко, возвещал сын Солнца, будут сильными, бодрыми, смелыми и — внимание, девушки! — с превосходным цветом лица! Дети вырастут такими же могучими, как Нув, сын Оленя, а девочки — красавицами, как Лава и Кара. Кваны забудут, что такое зубная боль и изжога. А самое главное — племя не будет больше зависеть от результатов охоты. Почему? А потому, что если охота пройдет неудачно, кваны пообедают буйволицей из своего стада.

— Охота на буйволов опасна, — возразил угрюмый человек по имени Воок. — Может погибнуть много кванов!

— Кто тигра боится — тот в лес не ходит, — отпарировал Тан, которого убедила красноречивая речь Лана. — Пусть будет так, как сказал сын Солнца.

Слово вождя решило дело: идею приняли, и плененная буйволица тут же была переименована в корову по кличке Зорька. Поначалу она вела себя беспокойно, все время порывалась выбраться из прочного загона и отказывалась есть сорванную для нее сочную траву. Но понемногу Зорька привыкла к своему новому положению и даже нашла в нем немало преимуществ: все-таки крыша над головой имеется, корм доставляется на дом, а добровольцы из детишек отгоняют ветками надоедливых слепней. И пришел день, когда первая корова допустила к своему вымени первую доярку — красавицу Кару, дочь Лилии. Это был воистину торжественный момент, и ребята очень жалели, что не могут вызвать из редакции газеты фотокорреспондента.

Кстати, найти доярку удалось с большим трудом. Все женщины боялись даже приблизиться к грозному животному, а высокомерные мужчины считали доение коровы недостойным охотника занятием. И в этой прямо-таки безвыходной ситуации колдунов выручила Кара — не потому, что она меньше других боялась буйволицу, а совсем по другой причине. Дело в том, что завоевание Лешки шло у нее из рук вон медленно, и Кара со свойственной всем девушкам интуицией сообразила, что если она выручит Поуна из затруднительного положения, то ее поступок не останется незамеченным.

И действительно, когда Кара вышла из загона с первым кувшином теплого молока, Лешка посмотрел на нее с такой горячей признательностью, что хитрая девчонка с торжеством сказала самой себе: «Кара — умница! Еще немного — и Поун придет смотреть, как дочь Лилии расчесывает свои волосы!»

А парное молоко детишкам чрезвычайно понравилось, и во время дойки у загона выстраивалась длинная, галдящая очередь. Молока на всех не хватало, и Тан начал всерьез задумываться над расширением стада. И вскоре в загоне мычали уже три буйволицы. Хотя хлопот у кванов прибавилось: аппетит у коров был дай бог каждому — молоко теперь доставалось не только детям, но и взрослым. А когда Кара по Лешкиному рецепту изготовила сметану и творог, восторгам кванов вообще не было конца.

Так что Аркаша с чистым сердцем мог записать в свой актив еще один крупный успех: операцию «Простокваша». В тетради этому событию посвящена целая страница, в которой я, к своему удивлению, не нашел ни слова об Аркашиных заслугах: только Лешкин рассказ позволил установить имя человека, научившего кванов пить молоко.

«ЖИЛ-БЫЛ ТАУР ТРУСЛИВЫЙ!»

Увлечение музыкой охватило племя с такой силой, что Аркаша и Лешка только диву давались. Выучив с полдюжины песен, кваны беспрестанно их распевали, нещадно коверкая слова и нимало этим не смущаясь: все равно о смысле текста они не имели ни малейшего представления. Правда, Нув и Кара, обладавшие тонким слухом и превосходной памятью (так, Нув с одного раза запомнил наизусть клич Лана, потрясший кванов во время его поединка с Поком), делали все меньше ошибок и пели на русском языке вполне сносно, хотя и с иностранным акцентом, но рулады одноглазого Вака заставляли Аркашу и Лешку содрогаться в конвульсиях. Музыке старый кван отдавался почти столь же фанатично, как игре в домино, однако с меньшим успехом. Вак полагал, что главная задача певца — орать как можно громче, обращая внимание не столько на мелодию, сколько на раскатистое произношение буквы «р». От слов, не содержащих этой буквы, Вак отделывался скороговоркой, а потом уж расходился вовсю:

Бур-р-р-ря мгланеба кр-р-рой!
Вихр-р-р-ри снежна кр-р-руть!
Тока звер-р-р назавой!
Тозаплаткадядя!
Других песен он еще не выучил, но свой любимый куплет ревел по десять раз в день, вызывая насмешки слушателей, интуитивно чувствовавших, что Вак — это явно не Шаляпин. Особенно престарелого меломана преследовал Коук, который ходил по становищу и смаковал придуманную на досуге шутку:

— Одноглазому Баку мамонт на ухо наступил!

Седобородый Тан, чутко улавливавший настроение своих подданных, предложил колдунам создать песни на кванском языке. Ребята, конечно, согласились, и заказы посыпались со всех сторон. По праву дружбы первой была удовлетворена заявка Нува, попросившего сочинить песню о Лаве, потом Вак получил текст с множеством «р» о своем прародителе Буйволе, футболисты — куплеты о футбольном мяче и так далее. Колдуны сознавали, что музыка — важная часть общечеловеческой культуры, и отнеслись к заказам со всей серьезностью. Для облегчения работы было решено, не мудрствуя лукаво, подгонять кванские слова под известные мелодии. Так, Нув, например, при появлении любимой запевал своим звучным баритоном:

По становищу красавица идет!
Нув про Лаву эту песенку поет!
Пусть дочь Вака слушает, Нув ей будет петь!
Очень Нув желает на нее смотреть!
Лава, первая на свете красавица, в честь которой исполнялась серенада, останавливалась и в качестве гонорара исполнителю позволяла досыта собою любоваться. Все девушки отчаянно ей завидовали и требовали от своих поклонников таких же знаков внимания. Поэтому Лану и Поуну, в приемной которых вечно толпились просители, пришлось работать в две смены, пока все влюбленные не обзавелись собственными серенадами.

Наконец-то появился и первый поэт среди кванов: им оказался Коук. Лично, своими силами, без всякой посторонней помощи он создал на мотив «Блохи» замечательные куплеты о хвастуне-тауре. В исполнении автора куплеты пользовались грандиозным успехом. Живо жестикулируя и корча самые забавные рожи, Коук пел своим дребезжащим тенором:

Жил-был таур трусливый!
Большой хвастун он был!
Своим языком длинным
Он мамонта убил!
Ха-ха! Глупый таур!
Ха-ха! Большой хвастун!
Но вот таур однажды
Зайца повстречал!
И так перепугался,
Что сразу убежал!
Ха-ха! Трусливый таур!
Ха-ха! Зайца испугался!
Коука заставляли петь на «бис» до тех пор, пока он совершенно не охрип — настолько кванам понравились куплеты про трусливого таура. Даже седобородый Тан не устоял против искушения и голосом, лишенным всякой музыкальности, частенько мурлыкал:

Ха-ха! Трусливый таур!
Ха-ха! Зайца испугался!
Теперь с утра до вечера над становищемзвучали песни. Пожилые пели про таура и «Ревела буря, дождь шумел», молодежь — серенады и «Катюшу», а дети — про серенького козлика, от которого остались рожки да ножки.

С легкой руки шутника Коука и другие доморощенные поэты начали изготавливать песенную продукцию собственного производства. Не все из этих песен, вошли в золотой фонд кванской музыкальной культуры, но главное было сделано: песня завоевала прочные позиции в жизни племени.

«ДОЧЬ ЛИЛИИ ПОУН ВЕРНЫЙ ДРУГ!»

Кара, как утверждают в один голос Лешка и Аркаша, была очень красива даже по современным стандартам. Я не раз видел ее на рисунке, сделанном Лешкой с натуры; по словам Аркаши, портрет очень похож, и я решил попытаться воссоздать облик Кары.

Итак, представьте себе пятнадцатилетнюю девушку среднего роста, стройную, гибкую и с грациозной походкой, превосходную бегунью и пловчиху. На спину девушки ниспадают чудесные черные волосы, всегда тщательно вымытые и расчесанные. Лицо тонкое и нежное, сквозь матовый загар щек пробивается румянец, а глаза — огромные и черные: кажется, что они занимают чуть ли не половину лица. Если искать для дочери Лилии сравнение, то, может быть, ее чем-то напоминает Одри Хепберн в «Римских каникулах» — только Кара, конечно, плотнее и крепче слишком уж худенькой кинозвезды. Во всяком случае, появись Кара на школьном вечере, ребята не позволили бы ей пропустить ни одного танца: от партнеров не было бы отбоя.

Лешкины фотографии вы не раз видели в журналах. Скажем прямо, красотой он не блещет, но его открытое и волевое лицо привлекательно: оно из тех лиц, которые со временем нравятся все больше. И нет ничего удивительного в том, что красавица Кара поглядывала на сына Луны с откровенной симпатией.

Но пришло время открыть одну маленькую тайну: вот уже больше года сердце Лешки было занято. Кем — этого я не имею права раскрыть. Скажу только, что у нее были большие голубые глаза, ямочки на щеках и первый разряд по художественной гимнастике. Остальные подробности Лешка решительно запретил упоминать, и поэтому вам придется довольствоваться этими немногими приметами. Незадолго до того дня, когда была столь опрометчиво нажата синяя кнопка, Лешка и… Наташа (назовем ее так для удобства повествования) дали друг другу клятву в вечной любви, а вы сами знаете, что клятва пятнадцатилетних подростков священна и нерушима.

И хотя Лешка прекрасно сознавал, что шансов увидеть Наташу у него нет, он, верный своему слову, избегал встреч с Карой. Если говорить честно, то Кара ему очень даже нравилась, но «слово спортсмена — золотое слово». Лешка стал бы себя презирать, если бы его нарушил.

И однажды, набравшись мужества, он сказал Каре о том, что далеко, на небе, у него есть Наташа. И что этой Наташе он будет верен. И что же? Любая другая девушка на месте Кары надула бы губки и ужасно обиделась, но Кара поступила по-иному. Она удивилась — зачем Поун ей об этом говорит? Все девушки племени знают, что у сына Луны на небе есть красавица-звезда — разве может быть иначе? Пусть Поун продолжает любить свою звезду, а с Карой просто иногда беседует, потому что ей очень приятно слушать красивые слова, которые сын Луны произносит. Она хочет научиться этим словам и узнать хоть частицу того, что знает Поун.

С этого дня и началась их дружба. Лешка, с плеч которого свалилась огромная тяжесть, обрел непринужденность и охотно отвечал на многочисленные вопросы любознательной девушки. Она оказалась исключительно способной и овладевала русским языком с такой быстротой, что Лешка только диву давался. Аркаша в свою очередь взял шефство над Нувом и Лавой, которые тоже достигли заметных успехов.

Лешка и Кара беседовали обычно на берегу реки. Им вдвоем было хорошо и легко; когда не хватало слов, они молчали и улыбались, и хотя Кара никогда не расчесывала при Лешке свои волосы, ему иногда являлась мысль, что не дай он клятву Наташе, то… Но, к чести Лешки будь сказано, эту мысль он тут же от себя отгонял, хотя это и не всегда было простым делом.

Быть может, не стоило бы так подробно рассказывать о дружбе Лешки и Кары, если бы не чрезвычайно серьезные последствия, которые имел один их разговор.

Однажды Кара задала вопрос, который Лешка давно ожидал: откуда он, Поун, пришел и кто он такой? Почему его тело не отличается от тела любого квана, а язык и мысли — совсем другие? И если он бог, то зачем тратит время на беседы с простой дочерью Лилии?

Лешка осознал, что перед ним тот случай, когда правда не нужна и даже вредна: Кара ее не поймет. Неподготовленный мозг не воспримет рассказов о городах и метро, о миллионах одетых в костюмы людей, знающих, что на свете нет богов.

И все-таки грубо солгать он. не мог. Он рассказал Каре правду, но такую, какую мог бы рассказать ребенку.

И Кара узнала, что Лан — не сын Солнца, а Поун — не сын Луны. У них есть свои папы и мамы, живые люди, которые отсюда очень далеко. Они принадлежат к племени людей, похожих на кванов, только несравненно более могущественных. Лук, например, для них игрушка, а не оружие, коров у них больше, чем деревьев в лесу, а тигров и леопардов они не боятся: хищники посажены в клетки. Люди этого племени могут все. Это они придумали такой рычаг, который забросил древнелет во владения кванов, но не для того, чтобы их уничтожить, а наоборот — установить с кванами дружбу.

— Лан и Поун — не боги? — недоверчиво спросила Кара. — А рассыпанные звезды? А луч Солнца, которым Лан убил злого Пока?

— Звезды — это огненная игрушка, — пояснил Лешка, улыбаясь. — Разве ты не видела, как летят искры из горящей ветви? А луч… Хочешь его посмотреть?

Кара отшатнулась, и в ее глазах отразился страх.

— Кара не верит Поуну? — спросил Лешка. — Поун не станет причинять зло дочери Лилии.

— Кара верит, — уняв невольную дрожь, прошептала девушка. — Она хочет увидеть луч Солнца!

Лешка сбегал за фонариком, и в наступающих сумерках яркий луч осветил потемневшие воды реки, скользнул по берегу и исчез. Потом фонарик зажгла сама Кара, и луч был послушен ее воле.

— Только никому не рассказывай, — доверчиво попросил Лешка. — Пусть это будет нашей тайной.

— Дочь Лилии Поун верный друг! — с трудом подобрав слова, по-русски сказала девушка, и в глазах ее неожиданно появился испуг. — Кара верит, Кара никому не скажет. Но если Поун не сын Луны, его может убить Воок …

ТРЕТИЙ ДОЛЖЕН УЙТИ

Читатель, наверное, помнит хмурого квана по имени Воок.

Это он возражал против приручения буйволиц, но седобородый Тан отверг его довод как несостоятельный.

Воок, сын Рыси, был хорошим охотником, но плохим человеком. В племени его не любили, и не будь сын Рыси двоюродным братом покойного колдуна Пока, его ждало бы суровое наказание. Свою жену Малу, лицо которой изуродовал дротик таура, Воок столкнул в пропасть, чтобы иметь право второй раз жениться. И хотя он доказывал, что Мала поскользнулась и упала в пропасть сама, сыну Рыси никто не верил. От изгнания его спас Пок, которому небо подсказало, что Воок говорит правду.

Буквально на следующий день после гибели Малы Воок начал преследовать Кару. Он заигрывал с ней, навязывал свое общество и пытался делать подарки. Но Кара не желала разговаривать с убийцей, а ее отец, старый Лак, прямо сказал сыну Рыси, что тот зря теряет время: Кара, во-первых, еще слишком юная, а во-вторых, она станет женой честного квана.

С появлением Лана и Поуна и особенно после смерти брата-колдуна Воок притих, но затаил злобу. Он боялся и ненавидел пришельцев, а когда увидел, что Кара и Поун потянулись друг к другу, в его душе поселилась черная ревность.

Но Воок помнил печальную участь Пока и решил терпеливо ждать своего часа. Будучи неглупым человеком, он знал, что рано или поздно юные колдуны допустят ошибки, и тогда можно будет отомстить за все. Ему, однако, не везло. С приходом Лана и Поуна племя стало сильнее, чем когда бы то ни было, и кваны искренне полюбили свалившихся с неба покровителей. Любое слово против них встречалось немедленной отповедью, а к их отдельным ошибкам кваны относились снисходительно.

Но сегодня Воок дождался своего! Притаившись в кустах, он слышал весь разговор Поуна с Карой и с радостью убедился в правильности догадки Пока: Лан и Поун — обыкновенные люди, из такой же плоти и крови, как все остальные. Кроме этого, Воок узнал и другую важную тайну: луч Солнца никого убить не может. Сын Шакала умер просто от испуга, от неожиданности. Значит, у Поуна силы не больше, чем у любого юнца-квана.

Воок осторожно выполз из кустов и, потирая руки, отправился в становище. Он вызовет Поуна на ссору, разоблачит его и сделает Кару своей женой!

* * *
Беспечному Лешке и в голову не пришло рассказать Аркаше о предупреждении Кары — слишком он был уверен, что никто не осмелится поднять руку на любимца племени, сына Луны. Откуда он мог знать, что его не рассчитанное на чужие уши признание подслушал враг?

А между тем знание тайны Поуна сделало Воока врагом опасным. Сын Рыси отнюдь не был трусом, в этом его никто бы не обвинил. Изворотливостью и хитростью бог его тоже не обидел: сам Пок не раз прибегал к помощи брата, когда нужно было объяснить какое-либо непостижимое явление. И теперь Воок мечтал ниспровергнуть Лана и Поуна, чтобы самому стать колдуном. А почему бы и нет? Одноглазый Вак стар, Нув слишком молод, а Коук — шутник. Нет, лучше его, Воока, кваны колдуна не найдут!

Итак, прежде всего нужно в глазах племени развенчать Поуна. Как это сделать, Воок уже знал.

Перед охотничьей молитвой Лешка, как всегда, проводил утреннюю зарядку. Молодые кваны бегали, приседали, отжимались руками от земли, играли в чехарду и боролись. Читатель помнит, что одновременно с футболом Лешка увлекался самбо, но познакомить подопечных с наиболее сложными приемами еще не успел. Поэтому он снисходительно смотрел, как кваны по-медвежьи обнимают друг друга, пытаясь провести бросок лишь с помощью грубой физической силы. После Нува, который без труда укладывал соперников на землю, самым сильным, пожалуй, был Воок. Только Нуву он уступал в росте и в ширине плеч. Несмотря на неприязнь к человеку, который преследовал Кару своими домогательствами, Лешка объективно отметил, что из сына Рыси хороший тренер сделал бы настоящего борца.

— А почему Поун не борется? — неожиданно спросил Воок.

— Так… не хочется, — замялся Лешка.

— Сын Рыси знает, почему! — вызывающе выкрикнул Воок. — Поун — большой трус!

Кваны не поверили своим ушам: они перестали бороться и, раскрыв от удивления рты, посмотрели на Воока. Нув положил на его плечи свою тяжелую руку.

— Сын Рыси сказал плохо. Он больше не хочет жить? Он забыл про луч Солнца?

— Луч Солнца никого убить не может! — засмеялся Воок и с ненавистью посмотрел на Поуна. — Сын Луны сказал Каре, что он обыкновенный человек!

На шум прибежали Тан, Аркаша и Вак. Разобравшись, в чем дело, вождь сказал:

— Если сын Луны хочет наказать Воока за плохие слова, это его право.

— Поун боится сына Рыси! — ухмыльнулся Воок. — Сын Рыси плюет на его луч!

Лешка и Аркаша взволнованно посмотрели друг на друга: вновь над ними повис дамоклов меч…

— Поун не станет убивать Воока лучом! — воскликнул Лешка. — Сын Луны будет бороться с хвастуном и докажет ему, что хорошо смеется тот, кто смеется последний! Выходи, Воок!

Предупрежденная кем-то из друзей, на площадь прибежала Кара. Ее глаза были расширены от страха, и Лешка улыбкой ее успокоил.

— Пусть будет так, как хочет сын Луны, — сказал вождь.

Кваны расступились, и Воок, убежденный в своей легкой победе, не пошел, а бросился на противника. Но не успел Аркаша как следует испугаться за друга, а Кара — подавить невольный крик, как в воздухе мелькнули голые ноги и ошеломленный Воок всем телом грохнулся на твердую землю.

Кваны восторженно захохотали и шумно приветствовали столь удачный прием.

— Если бы сын Рыси сказал, куда он упадет, Коук подложил бы ему мягкую шкуру! — под общий смех выкрикнул шутник.

Не смеялись только двое — Воок и Лешка. Налитый темной злобой, сын Рыси решил быть более осмотрительным, а Лешка, отключившись от всего на свете, думал только об одном: беспощадно наказать мерзавца. В том, что Воок настоящий мерзавец, способный на что угодно, никаких сомнений не было.

Теперь к своему ловкому противнику Воок подходил осторожно, чтобы не допустить броска через бедро. Лешка не двигался и лишь выставил вперед руки. Он знал, что лишним тридцати килограммам и незаурядной физической силе противника может противопоставить только самые эффективные приемы самбо. Первый прием удался благодаря неожиданности, но сейчас Воок настороже. Значит, нужно вновь усыпить его бдительность.

Увидев, что Поун неосмотрительно потянулся и зевнул, Воок бросился на него, но встретил пустоту: Лешка легко отскочил в сторону. Воок снова прыгнул — и снова обхватил руками воздух. Ослепленный ненавистью и обидным смехом кванов, сын Рыси забыл про осмотрительность и начал кидаться на соперника, размахивая кулаками. Этого и ждал Лешка, ни на секунду не терявший хладнокровия. Улучив момент, он упал Вооку под ноги, и тот, не успев опомниться, вновь рухнул на землю. На этот раз Лешка решил применить болевой прием и резко вывернул Вооку за спину левую руку. Воок не выдержал и взвыл — по обычаю кванов это означало, что соперник признает себя побежденным, и Лешка поднялся, чрезвычайно довольный тем, что хорошенько проучил негодяя.

Осыпаемый насмешками кванов, Воок окончательно потерял самообладание. Его охватило безрассудное бешенство, когда все сдерживающие центры выходят из-под контроля. Не сумев победить своего врага в честной спортивной борьбе, он схватил большой камень и с силой швырнул его в Поуна. Лешка едва успел присесть: камень, который наверняка размозжил бы ему голову, пролетел мимо. Воок завертелся в поисках другого камня, но кваны уже опомнились, и Нув, подскочив к негодяю, обрушил на него свой кулак.

Окровавленного сына Рыси отлили водой, и по приказу Тана тут же состоялся суд.

— Воок нарушил закон, — сурово сказал седобородый вождь. — У него нет сердца и чести. Кваны не видели, как он убил Малу, дочь Ручья. Но все видели, что он хотел убить сына Луны.

— Лан и Поун простые люди! — закричал Воок, И его обезображенное лицо еще больше исказилось от злобы. — Сын Рыси своими ушами слышал, как Поун говорил об этом!

— Изгнание! — первым сказал одноглазый Вак.

— Изгнание! — поддержал его Нув и Коук.

— Изгнание! — воскликнули все кваны.

— Воок слышал, — подытожил вождь. — Он покинет племя раньше, чем спрячется Солнце. Сын Рыси может взять свои шкуры, мясо, палицу, копье и дротики. Он не возьмет с собой лук и стрелы.

Кваны закивали: все согласились с приговором вождя.

Опустив голову, Воок поплелся в пещеру за своим имуществом: он знал, что молить о снисхождении бессмысленно.

Бросив ласковый взгляд на молча стоявших Аркашу и Лешку, вождь сказал:

— Кваны любят Лана и Поуна. И будут их любить, если даже они не сыновья Солнца и Луны, а простые люди.

— Нув отдаст руку за Лана и Поуна! — пылко воскликнул славный юноша. — Нув убьет Воока и всех их врагов!

Лешка от волнения не мог говорить и просто кивнул. А Ар-каша, проглотив комок в горле, сказал:

— Спасибо, друзья.

ЧЕМ ПАДАТЬ ДУХОМ, ЛУЧШЕ ПАДАТЬ НОСОМ

Однажды Лешка застал Аркашу за странным занятием: тот сидел на валуне и не отрываясь смотрел на часы.

— Сын Солнца боится прозевать обед? — поинтересовался Лешка.

— Погоди… еще немножко… — Аркаша впился глазами в циферблат, потом встал и высокопарно провозгласил: — Исполнилось ровно полтора месяца с того мгновения, как терзаемый любопытством сын Луны, в миру Алексей Лазарев, вжал свой преступный палец в кнопку древнелета. Приветствую тебя, о Поун, в эту знаменательную минуту!

— Что ж, юбилей, — согласился Лешка, присаживаясь. — Как будем отмечать, товарищ колдун? Предлагаю заколоть на шашлык мамонта и приготовить рагу из носорога. Голосуем: кто «за»?

Аркаша вздохнул и сел на валун. Непринятая шутка повисла в воздухе.

— Скучаешь? — догадался Лешка.

Аркаша кивнул.

— Знаешь, иногда просыпаюсь и места себе не нахожу! — признался он. — Нам-то что, а родители… Через две недели ребята в девятый класс пойдут… Все, что угодно, отдал бы за книги… Может, еще разок древнелет попробуем?

Аркаша говорил прерывисто и бессвязно. Лешка молчал.

— Прости, — сказал Аркаша, вставая. — Размагнитился немножко. Пройдет.

— Садись, — предложил Лешка и с любовью посмотрел на друга.

Аркаша сильно изменился и мало чем напоминал прежнего тихоню, вечно погруженного в свои возвышенные мысли о прошлом человечества. Он вырос, сильно загорел и окреп: его руки обросли мускулами, в движениях появилась решительность, а в глазах — воля. От Аркашиной одежды остались переделанные из брюк шорты, которые тоже дышали на ладан, и жалкие остатки куртки. К ступням Аркаша привязал два куска невыделанной оленьей кожи — ходить босиком он так и не научился.

Лешка выглядел еще более экстравагантно — разумеется, с точки зрения современного франта: все его обмундирование состояло из набедренной повязки и бутсов. Правда, в рюкзаке хранилась заветная динамовская форма, но ее Лешка берег. Он тоже заметно вытянулся и раздался в плечах. Аркаша определил, что если его друг будет года два расти такими темпами, он наверняка догонит Нува.

— Да, размагничиваться в нашем положении вредно, — сказал Лешка. — Чем падать духом, лучше падать носом, как батя говорил. Все равно, братишка, нам деваться некуда. Давай не мечтать, а просто вспоминать Москву, как сказку, ладно?

— Хорошо, — согласился Аркаша.

— А древнелет попробуем, — продолжал Лешка. — Но в последний раз, чтобы не мучить себя несбыточными надеждами. А то в Маниловых превратимся. Руку?

Друзья обнялись.

Новые попытки запустить древнелет ничего не дали, и ребята решили его разобрать. Единственным подходящим инструментом оказалась отвертка в Лешкином ноже — к счастью, добротно сделанная из закаленной стали. Два дня с утра до вечера, сменяя друг друга, ребята отвинчивали сотни больших и малых болтиков, выдергивали заклепки, разрушая чудесную машину-гордость Чудака.

По становищу быстро пролетела волнующая весть: «Лан и Поун остаются с племенем навсегда!» Древнелет, почитаемый и священный, до сих пор беспокоил кванов, как бельмо на глазу, — все помнили, как он когда-то растворился в воздухе, унося с собой Лана и его высокого тощего спутника. Вождь запретил соплеменникам задавать Лану и Поуну вопросы о древнелете, чтобы не натолкнуть колдунов на мысль вновь улететь. И теперь радостно взволнованные кваны смотрели, как один за другим, обнажая остов древнелета, слетают сверкающие алюминиевые листы.

Древнелет разбирали бережно: до появления металла пройдут еще тысячелетия, и все могло, как говорил Лешка, «пригодиться в хозяйстве». Десятки алюминиевых листов, стальных трубок, мотки проводов, полупроводники и прочее богатство было тщательно сложено в пещере и прикрыто шкурами. К удивлению Лешки, в стенках древнелета оказались два мощных аккумулятора, вполне пригодных для использования.

— Эх, нашлись бы лампочки, — вздыхал Лешка. — На весь первобытный мир иллюминацию бы устроили!

К вечеру второго дня от древнелета на месте его посадки осталась лишь прямоугольная вмятина. Все пути к возвращению были отрезаны.

ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ

Обрадованный Тан хотел было наделить каждого из колдунов пятым шакальим хвостом, но Лешка и Аркаша заверили вождя, что и четырех вполне достаточно. А чтобы дать выход энтузиазму, охватившему кванов, колдуны предложили провести первые в истории Олимпийские игры.

Идея была принята, благосклонно. После блестящей победы Поуна над Вооком в племени вообще началось повальное увлечение спортом: кваны своими глазами увидели, как ловкость побеждает силу! Площадь имени Эдуарда Стрельцова быстро превращалась в стадион. Девочки увлекались бегом и гимнастикой, мальчишки — самбо. Их на общественных началах обучали инструкторы, подготовленные Лешкой из числа самых перспективных молодых кванов. Конечно, мальчишки еще больше мечтали постукать по мячу, но это уже был удел юношей и взрослых кванов: Лешка знал, что новую камеру ему не достать ни за какие деньги, и тренировки ограничивал двумя часами в день. За чрезмерно сильный удар по мячу следовало жестокое, но справедливое наказание: виновный дисквалифицировался на две игры, причем решение было окончательным и обжалованию не подлежало.

Организационный комитет в составе Тана, Вака, Лана и Поуна утвердил программу Олимпиады: бег, прыжки, метание ядра, плавание, домино, самбо и в заключение — футбольный матч между командами «Мамонты» и «Буйволы»; главный судья — Поун, его помощник — одноглазый Вак. Для награждения победителей из валуна был вырублен пьедестал почета и изготовлены комплекты алюминиевых медалей: большие, средние и малые. Помимо этой награды, в честь чемпиона исполнялась его любимая песня и он получал право на одну минуту приложить к уху часы сына Солнца.

Кваны были настолько захвачены предстоящими играми, что всю ночь почти не спали. Самые нетерпеливые участники тихонько вставали и уходили на стадион тренироваться. Одному из них, быстроногому Лату, нетерпение дорого обошлось: на него напали волки. Сбежавшиеся охотники стрелами обратили стаю в бегство, но Лат, которому волк располосовал ногу, выбыл из числа основных претендентов на победу в спринте. После этого эпизода Тан запретил дозорным до утра выпускать спортсменов из пещеры.

И вот наступил долгожданный час открытия Олимпийских игр! Охота на сегодня была отменена, и племя, до отказа заполнившее трибуны стадиона (разбросанные вокруг валуны и поваленные бурей деревья), шумно приветствовало Нува и Кару, исполнивших дуэтом новый олимпийский гимн (музыка композитора Дунаевского, слова поэта Коука):

Ну-ка, солнце, выйди в небо!
Теплотой своих кванов обогрей!
Кваны будут ловко прыгать!
И бежать тоже будут все быстрей!
Чтобы кваны стали самыми сильными,
И могучими, и красивыми…
Дальше Коук не успел придумать рифмы, поэтому Нув и Кара заключительную мысль выразили прозой:

Кваны должны не валяться в сырых пещерах,
Как тауры,
А бегать, прыгать и бороться!
И сердца у кванов будут биться,
Как часы у Лана, сына Солнца!
(Перевод с кванского Аркадия Сазонова)
Затем состоялся парад участников. Открывали его совсем юные голопузые кваны, а в арьергарде шли ветераны-пенсионеры, предвкушавшие игру «на высадку» в домино. Парад принимал седобородый Тан, стоявший на большом валуне и одетый по случаю торжества в нарядную тигровую шкуру.

— Тан разрешает начинать? — соблюдая церемониал, спросил главный судья Поун.

Вождь кивнул головой и величественно взмахнул, как скипетром, своей узловатой палицей.

На старте стометровой дистанции собралась толпа галдящих мальчишек и девчонок. Лешка с грехом пополам навел среди участников порядок, дунул в свисток, и юная поросль с гиканьем ринулась вперед. Мальчишки хватали убежавших соперников руками, ссорились и даже дрались на ходу, и эта междоусобица привела к тому, что они совершенно выпустили из виду конкуренток. И первой на финише оказалась худенькая Пава, внучка седобородого Тана, который от радости забыл про свое высокое положение и запрыгал на валуне, как кузнечик. Мальчишки сгорали от стыда, грозили Паве кулаками и делали вид, что обидный смех девчонок не имеет к ним никакого отношения. Пьедестала и медалей детям не полагалось, но когда Пава приложила к уху часы и замерла в священном восторге, мальчишки почернели от зависти.

Зато прыжки в длину выиграл вихрастый Бун, и теперь уже мальчишки дружно освистали девчонок, которые в свою очередь пренебрежительно фыркали и затыкали уши. Лишь когда Тан пригрозил, что свистуны будут удалены со стадиона, юнцы немножко угомонились.

В то время как старики шумно «забивали козла», молодежь состязалась в метании ядра — круглого камня весом примерно в полпуда. С первой же попытки Нув послал ядро на пятнадцать метров, не оставив соперникам никаких шансов.

— Нув сильнее всех кванов! — восторгался Коук. — Они перед Нувом букашки!

Юный гигант уже нетерпеливо посматривал на пьедестал и принимал поздравления, как вдруг решил «тряхнуть стариной» сам председатель оргкомитета. Тан взял камень, который совсем спрятался в огромной ладони, и метнул его с такой силой, что рекорд Нува был сразу перекрыт на полтора метра.

— Тан сильнее всех кванов! — быстро перестроился Коук. — Нув перед ним букашка!

Тщетно экс-чемпион, покраснев от натуги, пытался вернуть себе рекорд — на верхнюю ступеньку пьедестала почета величаво поднялся вождь. Большую алюминиевую медаль у него тут же выклянчила внучка, надела себе на шею и так вызывающе задрала короткий нос, что довела мальчишек до белого каления.

Между тем в честь победителя и по его заявке хор исполнил куплеты о трусливом тауре, и начался бег на тысячу метров. Сначала вперед вырвался молодой Кун. Он намного опередил всех участников забега, и Коук кричал:

— Кун быстрее всех кванов! Даже Нув перед ним черепаха!

Но лидер плохо рассчитал свои силы. На середине дистанции он выдохся, и первым на финише с большим преимуществом был Нув.

— Нув быстрее всех кванов! — орал вероломный Коук. — Кун перед ним — старая и облезлая черепаха!

Хор исполнил «По становищу красавица идет», и гордый Нув, кося глазами на украшенную большой медалью могучую грудь, статуей замер на пьедестале. Лава смотрела на своего суженого влюбленным взором и посылала ему воздушные поцелуи.

Потом пришла очередь Нува гордиться Лавой: она опередила Кару в забеге на двести метров. К этому времени одноглазый Вак уже выбыл из чемпионата «козлистов», и Лава, чтобы чем-то компенсировать безутешного неудачника, предложила отцу спеть в ее честь «Бурр-ря мгланеба кр-р-рой!» Вак с удовольствием проревел свой любимый куплет и немного успокоился.

Первой дважды олимпийской чемпионкой стала Кара: она победила в прыжках и в плавании. Но если в секторе для прыжков она опередила дочь Вака всего на один сантиметр, то на дистанции «через реку и обратно» Кара была недосягаема.

Сенсационно закончились соревнования самбистов. Как и следовало ожидать, Нув легко расправился со всеми соперниками и даже, хотя и с большим трудом, победил сына Луны: Лешка продемонстрировал целый каскад приемов, несколько раз сбивал Нува на землю, но в конце концов спасовал перед огромной физической силой геркулеса. Казалось бы, все ясно, Нув чемпион, но — седобородый вождь вновь решил попытать спортивного счастья. Увидев, что Тан сбрасывает тигровую шкуру и остается в одной набедренной повязке, Коук не без тайного умысла поспешил провозгласить:

— Нув самый могучий борец! Все кваны перед Нувом гнутся, как тростник!

Схватка началась, и старый вождь доказал, что не зря кваны уже много лет восторгаются его мощью. Нув, юный и полный сил, ничего не мог поделать с несокрушимым Таном, ноги которого словно вросли в землю. Когда десять минут почти истекли, Лешка уже приготовился было объявить ничью, как вдруг Тан яростно бросился на оторопевшего от неожиданности Нува, скрутил ему руки и уложил на землю. Чистая победа!

— Что такое Нув перед Таном? Слабый тростник! — потешая все племя, возвестил Коук.

И вновь над стадионом гремело: «Жил-был таур трусливый! Большой хвастун он был!»

Вскоре выявился и победитель турнира «козлистов»: на верхнюю ступеньку пьедестала вскарабкался старый Лак, отец Кары. Теперь все медали, кроме одной, были разыграны, и в программе Олимпиады осталась главная изюминка: футбольный матч.

Уже одно появление команд вызвало аплодисменты (удары кулаками и ладонями по груди): «Мамонты» были, как один, одеты в набедренные повязки из шкуры оленя, а «Буйволы» — из шкуры волка. Имели отличительные знаки и капитаны: Нув перепоясался леопардовым хвостом, а Лешка надел свою динамовскую форму: бело-голубую майку, белые трусы, гетры и бутсы. Капитан «Буйволов» в этом наряде выглядел столь эффектно, что все девушки смотрели на него с немым восхищением, а Кара сидела важная и гордая, как королева.

Команды выстроились в центре поля. Капитаны пожали друг другу руки, Вак по сигналу хронометриста Лана дунул в свисток — и игра началась!

И как началась! Нув прямо с центра поля ударил по воротам «Буйволов» и… забил гол, потому что вратарь Коук в этот момент решил позабавить публику и связал Барбоса и Жучку хвостами. Щенки отчаянно лаяли и пытались укусить друг друга или, на худой конец, оторваться, и зрители стонали от смеха. Лешка отчитал беспечного вратаря, и Коук поклялся стоять как скала. Игра снова началась с центра, и Лешка показал все, на что он способен: на полном ходу обвел одного за другим пятерых «Мамонтов», обманул вратаря и вкатил мяч в пустые ворота.

Игра проходила в высоком темпе и вполне корректно, хотя и не без отдельных недоразумений. «Мамонты» пожаловались судье, что Коук положил у штанги лук и обещал всадить стрелу пониже спины каждому, кто посмеет ударить по воротам. Вак, не долго думая, подбежал к шутнику, огрел его палицей по хребту- и назначил… одиннадцатиметровый. К сожалению, в данном случае справедливость не восторжествовала: едва Нув приготовился ударить по воротам, как на него, науськанные неугомонным Коуком, с лаем бросились Барбос и Жучка. Щенков Нув прогнал, но сгоряча ударил мимо ворот.

— Пусть мазила Нув идет играть в домино! — орал торжествующий Коук.

Среди болельщиков образовались два противоположных лагеря, возглавляемые Лавой и Карой. Когда шли в атаку «Мамонты», их приверженцы вставали на ноги и требовали: «Шай-бу!» Болельщики «Буйволов» терпеливо дожидались своего часа и дружно скандировали: «Мо-лод-цы!» и «Судью на мыло!»

Гул стоял неимоверный. Нув и Лешка, лидеры своих команд, неудержимо носились по всему полю, воодушевляя игроков. Под шумок вновь «отличился» Коук. Чтобы обеспечить себе легкую жизнь, он сдвинул штанги, но был разоблачен и наказан тремя пенальти, которые на этот раз уверенно реализовал Нув. Болельщики «Мамонтов» неистово топали ногами, а Лава выбежала на поле и угостила героя жареной печенью вепря — самым лакомым блюдом. Правда, Лешка превзошел самого себя и фантастическими сольными проходами сквитал счет, но левый крайний «Мамонтов» Гун при явном попустительстве Вака забил из положения «вне игры» пятый гол. Крики: «Судью на мыло!» — смешались с воплями Гуна, который шлепнулся на землю и начал выковыривать из ноги занозу: оказывается, Коук незаметно рассыпал в штрафной площадке острые колючки!

Вак пригрозил нарушителю правил изгнанием из племени на один день и, разумеется, назначил очередной одиннадцатиметровый.

Первый тайм закончился со счетом 6:4 в пользу «Мамонтов».

Во втором тайме события приняли неожиданный оборот. О том, что после перерыва команды меняются воротами, игроки раньше не знали, и поначалу никак не могли сориентироваться. При этом особенно пострадали «Мамонты», которые забили два гола в свои ворота, что вызвало издевательское скандирование лагеря Кары: «Мо-лод-цы!» Но пока умирающий от смеха Коук содрогался в конвульсиях, Нув снова почти с центра поля забил ему седьмой гол. Взбешенный Лешка хотел прогнать Коука с поля, но тот вновь поклялся исправиться и на этот раз сдержал свое слово: ни одного гола больше не пропустил. Стоило кому-нибудь из «Мамонтов» приблизиться с мячом к воротам, как шутник делал страшное лицо и дико орал: «Змея!» Нападающий, естественно, испуганно подпрыгивал, а в это время «Буйволы» подхватывали мяч. Пока «Мамонты» раскусили очередную уловку Коука, в их ворота влетело четыре гола, блестяще забитых Поуном. И финальный свисток судьи зафиксировал победу «Буйволов» со счетом 8:7.

В то время как торжествующие болельщики победителей измывались над поверженными «Мамонтами», жюри определяло лучших игроков матча. Большую алюминиевую медаль получил Поун, среднюю — Нув, а малую Вак выпросил себе. Было также решено встречи двух популярных команд сделать традиционными, проводить соревнования юных дублеров и пожизненно дисквалифицировать Коука (условно).

В заключение несколько слов о мировом значении спортивного праздника кванов.

Из глубокого уважения к древним грекам и основателю современных Олимпийских игр Кубертэну, я не стану посягать на их приоритет и утверждать, что кванская Олимпиада была первой в истории. Тем более что кваны проводили соревнования не международного, а локального масштаба. По той же причине я не стану настаивать на внесении в таблицы мировых рекордов достижения Тана в толкании ядра, Нува — в беге на 1000 метров и Кары — в плавании через реку (туда и обратно). Будем скромно считать, что кванам принадлежит приоритет в проведении первых организованных спортивных игр.

Что же касается футбольного матча, то во избежание дальнейших кривотолков и споров, нужно отметить нижеследующее.

Матч был проведен двадцатью двумя игроками, в два тайма по сорок пять минут, при наличии судьи, стандартных ворот и поля размером сто на шестьдесят метров. Протокол матча, подписанный судьей Ваком и капитанами команд Нувом и Лазаревым Алексеем Васильевичем, к счастью, сохранился в Аркашиной тетради, и это обстоятельство делает все сомнения излишними.

Следовательно, первый в истории футбольный матч был проведен не в Англии в 1861 году, как до сих пор утверждают гордые жители Альбиона, а 18 августа десятитысячного года до нашей эры. И футбольные статистики поступят правильно, если будут датировать рождение современного футбола числом, указанным в протоколе. Правда, вместо подписей Вак и Нув поставили крестики, но стоит ли упрекать уважаемых кванов за то, что объективные причины помешали им получить среднее образование?

Но есть еще один свидетель, победивший время: камень, на котором Лешка шилом ножа выцарапал силуэты участников матча и реактивный самолет, символизирующий, по мысли художника, быстроту неутомимых кванов. И если бумага с протоколом может истлеть от времени, то камень вечно будет свидетельствовать о том, что именно с матча «Буйволов» и «Мамонтов» ведет свое летосчисление наш с вами любимый футбол, уважаемые читатели.

ТАУРЫ

Спокойная жизнь порождает беспечность: впервые за те долгие годы, что вождь управлял племенем, он забыл поставить дозорных.

Ранним утром кванов разбудил лай Барбоса и Жучки.

Щенки часто просыпались до рассвета и резвились перед пещерой: гонялись друг за дружкой и весело тявкали, развлекая дозорных. Но нервную систему кванов, превосходно реагирующую на любую опасность, такая безобидная возня не затрагивала, и они спали спокойно. Сегодня, однако, в поведении Барбоса и Жучки было что-то зловещее. Тревожный, прерывистый лай щенков поднял кванов на ноги.

Молодой Кун нетерпеливо подскочил к выходу, выглянул из пещеры — и со стоном подался назад: его плечо сильно оцарапал дротик.

— Тауры! Тауры!

Пещера огласилась криками.

— Всем молчать! — громовым голосом воскликнул Тан. — Воины, к бою! Пусть женщины и дети уходят в дальний угол!

Взяв наизготовку луки, воины быстро окружили вождя. Нув, подняв палицу, замер у входа, и в ту же секунду в пещеру просунулась косматая голова таура. К счастью, Нув изменил свое решение: вместо того чтобы обрушить на врага палицу, юноша одной рукой неожиданно схватил его за горло и втащил в пещеру. Снаружи раздались громкие крики: тауры совещались. Судя по доносившимся голосам, врагов было много, и женщины горестно причитали в углу.

Между тем над полузадушенным тауром поднялись палицы.

— Не надо! — закричал Аркаша, и палицы повисли в воздухе. — Кто из кванов знает язык тауров?

— Умерший колдун Пок, изгнанник Воок и одноглазый Вак, — ответил вождь.

— Таура нельзя убивать! — возбужденно сказал Аркаша. — Пусть Вак спросит его, каким путем сюда пришли враги и сколько их.

— Нув для этого и не убил таура! — гордый своей предусмотрительностью, воскликнул юноша.

— Нув молодчина! — похвалил его Аркаша. — Пусть Вак приступит к делу.

Дрожа от страха и с ужасом глядя на грозные лица обступивших его кванов, пленник сообщил, что два дня назад к ним пришел незнакомый кван. Тауры очень удивились, потому что кваны давно куда-то исчезли, и хотели было прикончить пришельца, но когда узнали, что он хочет отомстить своему племени, то оставили квана в живых. Он поведал о богатой и солнечной земле, лежащей по ту сторону каменной гряды, и его рассказ привел тауров в восторг. Они давно собирались покинуть свою страну, где было много болот и мало пищи: бесчисленные стаи волков разогнали стада оленей и буйволов, и охота у тауров шла плохо. Не раз они пытались перебраться через каменную гряду, но тщетно: неприступные горы карали разведчиков смертью. Однажды во время обвала погибло сразу восемь лучших воинов, и после этого племя отказалось от дальнейших попыток проникнуть за гряду. И вот является кван и говорит, что он может указать безопасный проход, и даже не через горы. Пришелец случайно открыл это место, когда был изгнан из племени: оно находится там, где горы вплотную подходят к реке и где вода с грохотом падает на камни. Раньше тауры и подходить боялись к страшному водопаду, но кван их успокоил: он обнаружил такие камни, по которым легко перейти даже ребенку.

И Гуал, вождь племени, решил немедленно отправиться на завоевание новых земель, на которых тауры откормятся и начнут новую, вольготную жизнь. За свою помощь пленник потребовал огненной клятвы, что ему отдадут в жены одну девушку из племени кванов и головы пятерых врагов. И Гуал поклялся, протянув к огню руку.

— А сколько воинов привел сюда изменник Воок? — спросил Вак.

Таур много раз сжимал и разжимал пальцы на руках, и Тан, следя за его жестами, откладывал палочки.

— Пятнадцать раз по десять — сто пятьдесят, — быстро подсчитал Лешка. — Почти по четыре на каждого воина-квана…

Пленник больше не был нужен, и Тан велел его убить, но колдуны уговорили вождя не делать этого: таур может еще пригодиться. Ему связали руки и ноги, и пленник, не веря тому, что его оставляют жить, притих в углу пещеры.

Тауры по-прежнему продолжали совещаться. Среди их голосов выделялся начальственный бас вождя Гуала, человека огромного роста и непомерной силы, про которого кваны говорили, что он убил больше людей, чем у него пальцев на руках и ногах. К сожалению, слух старого Вака ослаб и он, как ни старался, не мог уловить смысла доносившегося до пещеры разговора. Было, однако, ясно, что тауры не осмелятся на опрометчивый штурм входа, а будут искать другие возможности.

А если так, то у кванов есть время и возможность поразмышлять над своим положением. Велев воинам не спускать глаз с входа в пещеру, Тан позвал колдунов, Нува, Коука, Вака и нескольких стариков на военный совет.

— Что делать?

Главный вывод был таков: кваны оказались в каменной ловушке, ибо единственным подходом к пещере овладели тауры. Вождь не мог себе простить, что не поставил дозорных: они бы заметили подходивших врагов и не подпустили бы их к пещере. Один воин наверху, вооруженный луком, стоил десятерых врагов, которые должны подниматься по узкой тропе.

— Зато седобородый Тан не дал Вооку лук и стрелы! — успокаивая вождя, напомнил Лешка. — Если бы тауры увидели у изменника это оружие, они постарались бы до похода научиться делать лук и стрелять из него.

После недолгих прений военный совет решил, что положение хотя и очень плохое, но далеко не безвыходное.

Во-первых, пока племя находится в пещере, оно в относительной безопасности. Благодаря мудрой предусмотрительности вождя в прохладных нишах хранится много вяленого мяса, а в расщелине скопилось на два-три дня дождевой воды.

Во-вторых, кваны обладают луком и стрелами. Чтобы их изготовить и тем более научить тауров пользоваться ими, изменнику Вооку нужно много времени.

В-третьих, у кланов есть Лан и Поун, которые не дадут племени погибнуть.

И на них с надеждой обратились все взоры.

ТАУРЫ (Окончание)

Как вождь и предполагал, тауры так и не решились на штурм. Но седобородый Тан не знал, что Гуал просто решил взять кванов измором — изменник Воок рассказал, что через три дня осажденным нечего будет пить.

Расчет был точный: на четвертые сутки в расщелине осталось лишь несколько литров мутной воды. В пещере стояла духота, по безоблачному небу равнодушно проплывало жаркое солнце, а дождь, на который всей душой надеялись кваны, так и не приходил. Облизывая потрескавшиеся губы, люди не сводили с расщелины воспаленных глаз, но вождь повелел хранить остатки воды для детей, а также для… Лешки и Нува. Почему — читатель скоро узнает.

Осажденные страдали от жажды. Вяленое мясо царапало сухой рот, и кваны перестали есть. Раненые стонали и просили пить. И Лешка, смочив в воде краешек своей динамовской майки, трясущейся рукой, как скряга монеты, отсчитывал драгоценные капли. Ни о чем, кроме воды, никто не мог думать. Аркаше назойливо лезло в голову воспоминание о бутылке лимонада, которая осталась в холодильнике в квартире Чудака; Лешку преследовала мысль о душе, который он принимал после тренировок, а воины, еле сдерживая себя, смотрели на видневшуюся внизу реку. В углу жалобно выл связанный пленник, но на него никто не обращал внимания.

Снаружи доносились веселые возгласы тауров. Они были уверены, что долго осажденные не выдержат и сдадутся на милость победителей. Выучив при помощи Воока несколько кванских слов, тауры кричали:

— Лава будет четвертой женой Гуала!

— Пусть Кара выйдет из пещеры, ее ждет Воок!

— Тауры хотят посмотреть, какого цвета сердце у Тана!

Кваны содрогались от страха и ненависти, а Кара тихо сказала Лешке:

— Лава и дочь Лилии скорее умрут вместе с Нувом и Поуном. Они не достанутся таурам.

— Мы еще поживем! — пытаясь изобразить улыбку на почерневшем лице, успокаивал девушек Лешка, а Нув, до боли сжимая челюсти, яростно орудовал отверткой.

Теперь пришло время познакомить читателя с планом, разработанным Ланом и Поуном.

Вы, конечно, помните, что детали разобранного древнелета ребята сложили в пещере.«На всякий случай», — решили они тогда, и теперь этот случай представился.

Собрав под руководством Лешки из стальных трубок прочный каркас, кваны прикрутили к нему алюминиевые листы и восстановили древнелет почти в его прежнем виде. Почти — потому что если раньше древнелет представлял собой герметически закрытый шкаф, то теперь четыре его стенки опирались прямо на землю — нижние листы, служившие полом, смонтированы не были. Зато много хлопот доставили Лешке аккумуляторы, которые должны были сыграть первостепенную роль в предстоящей операции.

— Готово! — сказал Лешка.

Наступил решительный момент. Тан глиняной чашкой зачерпнул из расщелины воду и подал Нуву. Все племя с нескрываемой завистью смотрело, как Нув подносит чашу ко рту. Рука его дрожала.

— Нув не хочет пить, — опуская голову, дрогнувшим голосом прошептал юноша.

— Нув должен пить! — сурово сказал вождь. — Иначе у него не хватит сил и племя погибнет!

— Нув даст немного воды Лаве… — жалобно произнес исхудавший геркулес.

— Лава не возьмет ни капли, — решительно возразила девушка. — Разве Нув хочет, чтобы Лаву все презирали?

Благородный юноша беспомощно взглянул на непреклонных Лаву и Тана, тяжело вздохнул и двумя глотками опустошил чашу. Глаза Нува сразу же заблестели: вода восстановила его силы. Вслед за ним без колебаний выпил воду Лешка.

— Ну, да помогут кванам боги науки! — пошутил бледный Аркаша и обнял друга.

В наступившей тишине Нув и Лешка залезли в древнелет, приподняли его изнутри и, осторожно ступая, понесли к выходу.

Кваны затаили дыхание.

— Внимание, товарищи! — послышался глухой голос Лешки. — Провалиться мне на этом месте, если тауры сейчас не начнут орать благим матом!

Снаружи послышались удивленные возгласы: тауры обнаружили, что вход в пещеру закрыт.

— Это колдуны! — осажденные узнали голос изменника Воока. — Тауры не должны бояться Лана и Поуна, они мальчишки и простые люди!

— Ну, чего ждете? — весело воскликнул Лешка.

И тут же раздался пронзительный вопль: один из врагов ударил кулаком по алюминиевой стенке и… был отброшен в сторону!

— Это Воок! — прислушавшись к воплям пострадавшего, определили кваны.

Между тем тауры не придали значения неудаче Воока: они решили, что тот просто расшиб кулак. Поэтому несколько воинов, объединив свои усилия, разом бросились на древнелет, и их перемешанные с руганью стоны так развеселили кванов, что они радостно запрыгали по пещере.

— Подлый Воок! — прокричал Коук. — Скажи своим таурам, что они не увидят кванов, как не увидят свои уши!

Взрыв бешенства — и в древнелет полетели дротики, копья и камни. Древнелет не шелохнулся.

— Вход в пещеру заколдован! — торжественно изрек старый Вак.

Мог ли он, могли ли остальные кваны вообразить, что перед ними сейчас возникла первая в истории человечества замкнутая электрическая цепь?

— Не поминайте лихом! — донесся до кванов веселый голос Лешки, и древнелет, к неописуемому ужасу тауров, сам собой начал выползать из пещеры!

Такого ошеломляющего зрелища мозг первобытного человека переварить не мог. Тщетно Воок кричал, что этот сверкающий на солнце бог никому не причинит зла, что он долгое время стоял на поляне и в него можно было запросто залезть, — потрясенные тауры побежали без оглядки. Лишь храбрый Гуал нашел в себе мужество испытать судьбу: поверив Вооку, он подскочил к древнелету и попытался свалить его руками, но, отброшенный неведомой силой, без оглядки пустился бежать за своими незадачливыми сородичами.

Путь к реке был расчищен, и кваны бросились к заветной воде. Одни пили, погрузившись в реку по горло, другие черпали воду кувшинами и чашами, третьи, кому не досталось посуды, наполняли ладони — и пили, пили без конца. Никто уже не думал о таурах, они перестали существовать для людей, целиком отдавшихся своему неслыханному счастью. Лишь мудрый Тан с беспокойством и огорчением отметил, что тауры прекратили свое беспорядочное бегство. Они остановились, и это внушало тревогу. Видимо, враги, поначалу ошеломленные такой неожиданностью, понемногу приходили в себя.

И тут произошло трагическое для кванов событие.

Вылезая вслед за Нувом на свежий воздух, Лешка, взбудораженный столь быстрой победой, не обратил внимания на то, что древнелет стоит на самом краю тропы. И от резкого движения он покачнулся, на мгновение застыл на месте и — полетел вниз, грохоча по камням и рассыпаясь на части.

Тауры приветствовали гибель сверкающего бога ликующими воплями, и Тан приказал племени немедленно возвратиться в пещеру.

Но время было потеряно. Пока кваны суетились у реки, выгоняя из воды детей, тауры с воинственными криками ринулись вперед. По знаку Гуала группа воинов перерезала тропу, ведущую в пещеру, а остальные тауры окружили полукольцом прижатых к реке кванов.

Положение стало отчаянным.

Луки и стрелы остались в пещере, лишь немногие кваны сумели вооружиться дубинами и дротиками, брошенными врагами при их поспешном отступлении. Тауров было намного больше, они горели жаждой реванша, и рукопашная схватка могла закончиться только одним исходом: полным истреблением кванов.

— Тела кванов пожрут гиены! — приближаясь, торжествующе кричал Воок. — Кванам теперь не помогут их мальчишки-колдуны!

Тауры даже не торопились — так они были уверены в победе. Они громко смеялись, свирепо вращали дубинами и готовили к бою дротики.

— Попрощаемся, что ли? — слабо улыбнувшись, сказал другу Аркаша.

— Пожалуй, — кивнул Лешка. — Не пойму только, увидимся мы или нет через двенадцать тысяч лет.

— Поживем — увидим, — печально пошутил Аркаша.

По кличу Гуала тауры двинулись на кванов.

— Лан, сын Солнца! — в отчаянии воззвал Тан. — Пусть небо поможет кванам! Сделай так, сын Солнца, чтобы их не убили!

Того, что произошло в следующую минуту, Аркаша поклялся не забывать всю жизнь. Впрочем, он мог и не клясться — такое не забывается, если даже этого и захочешь.

— Солнце! — воскликнул Аркаша, на мгновение чуть ли не поверив в действенность своего отчаянного призыва. — Порази тауров своими лучами! Помоги нам, Солнце! Помоги!

И едва Лан успел закончить свою трогательную, но немного смешную для читателя мольбу, как послышался резкий свист и на площади… появился древнелет!

И нападающие и осажденные замерли: обе стороны не верили своим глазам.

— Михал Антоныч, мы погибаем! — во всю силу своих легких завопил Аркаша, когда из раскрывшейся дверцы показалось знакомое лицо Чудака.

Быстро оценив ситуацию, тот скрылся за дверцей и — окрестности огласил рев мощной сирены! Все люди — и кваны и тауры упали ниц, парализованные не поддающимся описанию ужасом первобытного человека перед голосом страшного бога.

— Это наш друг, не бойтесь! — счастливо смеясь, кричали Аркаша и Лешка. — Поднимайтесь, это ведь Чудак, Михал Антоныч!

Узнав в пришельце того доброго человека, который был первым спутником Лана, кваны вскочили на ноги и радостными криками приветствовали своего спасителя. Теперь уже в победе никто не сомневался, и воины бросились на все еще скованных смертным страхом тауров. Но Чудак их остановил.

— Не надо больше крови, — сказал он. — Враги уже поняли, что кваны непобедимы, пусть уйдут.

И тауры, которым старый Вак не без сожаления сообщил о милосердии Главного Бога, под хохот и улюлюканье кванов бросились без оглядки бежать. А Михаил Антонович чуть не прослезился, осознав, каким своевременным оказалось его появление.

— Ведь я должен был полететь только завтра! — смеясь и вытирая платочком глаза, повторял он. — Мальчики мои, ведь я должен был полететь только завтра!

И обнимал вцепившихся в него мертвой хваткой Аркашу и Лешку.

Из пещеры доносились душераздирающие вопли пленника, о котором все забыли. По просьбе Лана и Поуна вождь велел его развязать. Потрясенного таура напоили, показали ему груду брошенного его соплеменниками оружия, и затем Вак по просьбе Аркаши сказал пленнику:

— Кваны не станут убивать таура. Пусть он идет в свое становище и поведает обо всем, что видели его глаза. И пусть предупредит тауров: если еще раз нападут на кванов, то будут перебиты все до единого!

Тауру дали еду на дорогу, и он, не веря своей свободе и каждую секунду ожидая удара сзади, под общий смех племени пустился бежать, насколько ему позволяли отекшие ноги.

— Жил-был таур трусливый!.. — неожиданно затянул Коук, и все подхватили:

Большой хвастун он был!
Своим языком длинным
Он мамонта убил!
Ха-ха! Глупый таур!
Ха-ха! Большой хвастун!
Читатель, наверное, про себя уже упрекнул автора: а почему он не вспоминает о Барбосе и Жучке, которые своим лаем предупредили кванов о нападении врагов?

Увы, они погибли, бедные щенки. Их пронзенные дротиками маленькие тела Аркаша и Лешка бережно похоронили и украсили цветами невысокий могильный холмик. Но ребята теперь были уверены, что отныне кваны сделают все возможное, чтобы собаки стали их друзьями.

А племя праздновало победу. Это был, наверное, самый памятный день в жизни кванов, рассказы о котором сохранились на многие поколения.

«МЫ ЕЩЕ ВЕРНЕМСЯ, ДРУЗЬЯ!»

Хотя ребята изнывали от желания узнать московские новости, они тактично позволили Чудаку сначала раздать подарки.

Конечно, в первую очередь получили свои леденцы детишки: каждому досталась целая жестяная коробочка, и пусть читатель, юный или бывший когда-то юным, представит себе радость обладателей такого волшебного лакомства. Вся площадь заполнилась сплошным хрустом и счастливым визгом, и Чудак, на котором повисла гроздь благодарных мальчишек и девчонок, изнемогал от смеха.

Женщины были одарены несказанно прекрасными стеклянными бусами, шелковыми лентами и карманными зеркальцами. И это привело к неожиданному последствию: почти до вечера племя оставалось голодным, потому что женская его половина с бурным восторгом изучала свои отражения. Мужчины даже оробели — так похорошели их жены и подружки, украшенные бусами и разноцветными лентами.

Затем настала очередь воинов: каждому из них Чудак вручил по добротному ножу, а седобородому Тану — настоящий кинжал в стальных ножнах. Кроме того, кваны получили изрядный моток нейлоновой лески и запас рыболовных крючков, и Лешка, не теряя времени, тут же организовал краткосрочные курсы по изготовлению удочек.

Наконец подарки были розданы, и Чудак уединился с ребятами для долгожданного разговора.

Все произошло так, как и представляли себе друзья. Вернувшись домой после поездки в универмаг, Михаил Антонович был потрясен исчезновением древнелета. Учитель не допускал и мысли о том, чтобы Аркаша оказался способным на столь легкомысленную выходку, и, рассуждая логически, предположил, что его юный друг оказался жертвой какого-то чрезвычайного обстоятельства. Мальчишка-сосед подтвердил: да, в квартиру несколько часов назад заходил Лешка Лазарев, «тот самый нападающий, который утром забил три гола, слышали?»

Чудак немедленно позвонил родителям, встревоженным отсутствием сыновей, и с глубоким огорчением убедился в правильности своей догадки.

Произошло непоправимое. Свой древнелет Чудак создавал много лет. Конечно, теперь ничего не надо было придумывать вновь, второй экземпляр машины можно изготовить значительно быстрее, скажем, за полгода, но стоит ли говорить, что такой срок никого устроить не мог? Кто даст гарантию, что за это время с ребятами ничего не произойдет?

Нельзя было терять ни минуты. Михаил Антонович пригласил к себе родителей беглецов, рассказал им всю правду и попросил не бить тревогу, а срочно прийти к нему на помощь. Умолчал он лишь об одном обстоятельстве, которое волновало его больше всего: какую кнопку нажали ребята? Если большую и синюю, то есть надежда, что сейчас они находятся среди гостеприимных кванов, но если любую другую… Чудак и думать боялся о том, что произойдет в этом случае: искать беглецов во всей истории Земли, пожалуй, безнадежнее, чем пресловутую иголку в стоге сена.

К счастью, Лазарев и Сазонов старшие оказались людьми мужественными и волевыми. Всецело доверившись учителю, они взяли очередные отпуска, общими усилиями приобрели все необходимые материалы и более полутора месяцев дневали и ночевали на квартире Чудака. Конечно, значительно проще было сделать древнелет в заводском цеху, но Михаил Антонович опасался, что, пока на это будет дано разрешение, пройдут драгоценные дни и даже недели. Прав он был или не прав — другой вопрос, но факт остается фактом: как и первый древнелет, второй сооружался без всякой огласки в той же комнате. Помимо размеров, он отличался от своего предшественника лишь сиреной, на которую Чудак возлагал большие надежды: быть может, ее гул подскажет ребятам, что помощь пришла.

— И всего несколько часов назад, — закончил учитель свой рассказ, — я пожимал руки вашим родителям. Все они здоровы, но, скажу откровенно, считают минуты, оставшиеся до вашего возвращения. Я понимаю, что сегодня у кванов — большой праздник, однако задерживаться нельзя. Готовьтесь к полету.

* * *
Чудак, Аркаша и Лешка стояли у древнелета, а вокруг них молча столпились кваны. Шутка ли сказать — ведь племя, быть может, навсегда расставалось с Ланом, Поуном и Ваталом, сыном Неба, который своим громовым голосом спас кванов от гибели.

Уже были сказаны все слова и спеты прощальные песни. Женщины беззвучно плакали, и даже на глаза воинов набегали непривычные слезинки. Положив тяжелую руку на плечо плачущей Лавы, ссутулился Нув, с незнакомо серьезным лицом застыл великий шутник Коук, и хмуро разглядывал свои натруженные ладони одноглазый Вак. Печально склонила голову красавица Кара; изредка она поглядывала на возбужденного столь внезапным оборотом судьбы Поуна и вздыхала. Быть может, она впервые отдавала себе отчет в том, что испытывала к сыну Луны не только дружеские чувства?

— Кваны — счастливое племя! — подняв руку, провозгласил седобородый вождь. — Небо, Солнце и Луна пожалели кванов и прислали к ним своих сыновей! Лан, Поун и Ватал уходят, но они вернутся, потому что кваны их очень любят и не пожалеют для них пищи, крова и своих жизней! Темнеют и прячутся, но приходят снова Небо, Солнце и Луна — значит, придут снова их сыновья!

— Мы вернемся, кваны! — воскликнул Аркаша.

— Мы обязательно вернемся! — подтвердил Лешка.

А Чудак просто развел руками, как бы говоря: «Разве можно сомневаться, что мы снова будем вместе?»

И тут кваны не выдержали, с криками бросились обнимать своих верных друзей и покровителей, и все сразу как-то повеселели.

— Однажды один таур… — захлебываясь, припомнил Коук.

— Пусть Коук помолчит! — обнимая Лана и Поуна, отмахнулся Нув. — Коук потом расскажет про таура.

Шутник сокрушенно махнул рукой и присоединился к Нуву.

Но все на свете имеет начало и конец, и наступила минута, когда дверца древнелета скрыла за собой покидающих племя друзей. И все же кванам суждено было еще раз увидеть сына Луны. Не успел Чудак нажать кнопку, как Лешка, спохватившись, закричал:

— Подождите! Аркашка, снимай часы!

И, выскочив из кабины, Лешка подбежал к ошеломленной Каре, надел часы на ее загорелую руку и — о мужчины, где ваши клятвы? — впервые приложился губами к соленой от слез щеке дочери Лилии.

И все. Дверца вновь захлопнулась, на этот раз окончательно, и послышался резкий свист.

Кваны остались одни.

Автор обещал строго придерживаться фактов, и поэтому ничего больше не может рассказать о судьбе этих славных людей.

КОНЕЦ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ СТАТЬ НАЧАЛОМ

Моя повесть заканчивается. Повторять всем известные подробности о возвращении ребят не хочется, а заключительную часть конференции в актовом зале Московского университета столь подробно осветили сотни газет и журналов, что вновь останавливаться на этом не имеет смысла.

Поначалу я опасался, что слава может опьянить ребят и дурно повлиять на их характеры, но, к счастью, этого не произошло: не из того теста были сделаны мои друзья. Можно лишь поразиться и позавидовать той жадности, с какой они набросились на учебу! Только теперь Аркаша ожесточенно штурмует физику, а Лешка — историю: ребята осознали необходимость ликвидировать пробелы в своем образовании. Кроме того, Аркашу во внеурочное время часто можно увидеть в спортивном зале, и тем, что ему удается семь раз подряд выжаться на турнике, наш друг гордится не меньше, чем пока еще не очень твердой, но все-таки пятеркой по физике.

А Чудак? Каждый вечер ребята проводят в его обществе — либо на квартире, либо в экспериментальной лаборатории, в которой под руководством Михаила Антоновича создается новый, более надежный вариант древнелета. Они отчаянно спорят о маршруте очередного путешествия во времени и никак не могут прийти к соглашению.

Чудак внезапно заинтересовался проблемой возникновения первобытной металлургии и настаивает на полете в неолит — новый каменный век. Аркаша же мечтает разгадать тайну Атлантиды и проверить гипотезу Тура Хейердала о заселении Американских континентов, а Лешка предлагает посетить Египет периода постройки пирамид либо Древний Рим: а вдруг удастся своими глазами увидеть битву при Каннах, полюбоваться прекрасной Клеопатрой и пожать руку мужественному Спартаку?

Ладно, подождем. Не станем торопить друзей с их новым путешествием: ведь, говоря между нами, это не то же самое, что в воскресенье съездить в Сокольники, не так ли?

Дмитрий Евдокимов{*} ИЩИТЕ НАС В КОСМОСЕ Фантастическая повесть

Наступил час смены Хранителей Времени. По ритуалу, заведенному много столетий назад, оба — тот, кто уходил, и тот, кто пришел, — застыли на минуту плечом к плечу перед тускло мерцающим экраном Пути. С чувством разочарования смотрели в его серую пустоту, мысленно обмениваясь короткими репликами.

— Количество энергии?

— Норма.

— Давление?

— Норма.

— Направленность Пути?

— В заданный район.

Уходящий привычно произнес:

— Счастливых надежд!

Второй Хранитель кивнул и сделал шаг к креслу оператора. Вдруг замер. Аппарат ожил! Из круглого отверстия вынырнул тонкий, словно игла, луч и уперся в большой экран на противоположной стороне зала. Не мешкая, Хранитель дал сигнал общего сбора и повел верньер настройки, постепенно усиливая излучение, пока луч не превратился в мощный ярко-голубой столб света.

Один за другим в зале появлялись Хранители Времени. Их лица, обычно спокойно-бесстрастные, выражали крайнее волнение. Беззвучно кричали, перебивали друг друга мысли:

— Неужели сбылось?

— Значит, Учитель был прав?

— А если снова неудача?

— Тогда — гибель…

— Тихий закат…

— Я верю!

Все обернулись в сторону вошедшего Воломера. К нему подошел старейший из Хранителей. Положил руку на плечо, посмотрел испытующе в глаза:

— Веришь?

— Да.

— Что завещал Монопад?

— Точно узнать, готова ли планета к встрече с нами.

— Если да?

— Подать знак.

— Если нет?

— Немедленно вернуться, — тихо произнес, опустив голову, Водомер.

— Иди. Будь готов ко всему. И торопись!

Прощаясь, он обвел взглядом Хранителей, смело шагнул в световой поток и растворился в нем…

* * *
Петя еще раз нетерпеливо нажал кнопку звонка и наконец услышал за дверью шлепанье босых ног.

— Спал, что ли? Привет!

— Привет. Нет, — буркнул Костя.

— А что же ты в одних джинсах? Ведь договаривались: подъем в шесть утра! Я-то давно готов…

Действительно, Петин вид не оставлял никаких сомнений в его боевой готовности: на спине — набитый до отказа рюкзак, на ногах, несмотря на июльскую жару, резиновые сапоги, в руке — брезентовый чехол с удочками. Глаза Пети, блестящие и черные, как маслины, с укором смотрели на сладко потягивающегося друга.

— Скажи честно — дрыхнул? Правильно про тебя твой отец говорит — рохля!

Костину сонливость как рукой сняло.

— Что ты сказал? Ну, повтори! — угрожающе проговорил он, толкнув Петю по-хоккейному плечом.

— Это не я, это твой папа… — пытался оправдаться Петя, прижатый к стене в прихожей.

— Нечего на других сваливать! — Костя рванул друга за рукава куртки и провел подсечку.

— Дай хоть рюкзак снять! — взмолился Петя, еле устояв на ногах.

— И так сойдет!

Минут пять продолжалось напряженное сопение. Наконец Костя, как более тяжелый, оказался сверху.

— Вот так-то! — сказал он с удовлетворением. — А говоришь — рохля.

— Погоди, выучу приемы самбо как следует, посмотрим, кто кого, — ответил поверженный, но непокоренный Петя. — Одевайся лучше побыстрей. Мама и так неохотно отпустила. «Давайте, говорит, вместе в пятницу поедем. А то будете старикам в обузу».

— Охота была: почти целую неделю ждать, — фыркнул Костя, помогая другу подняться.

— Хорошо тебе говорить, когда родители в экспедиции! А меня мама каждый день пилит за то, что мы с тобой в лагерь не поехали.

— Это уж слишком! — возмутился Костя. — Мы там и так целую смену оттрубили. Надоело! Режим соблюдать. Самодеятельность — два притопа, три прихлопа… То ли дело — свобода: вставай, когда хочешь, ешь, что хочешь!.. Кстати… — Костя смешно повел носом, — в рюкзаке, полагаю, пирожки? С чем?

— Твои любимые — с капустой. Мама с утра напекла.

— Давай. И Матильде подкинь: одна ведь остается.

Черная красавица кошка с роскошными бакенбардами, белой манишкой и огромным пушистым хвостом подошла и потерлась о Петины сапоги.

Жуя, Костя натянул на себя белую майку с Микки Маусом на груди, засунул ноги в сандалии.

— Видишь, как солдат: раз, два — и готово!

— Хоть бы умылся, — скептически заметил Петя.

— Может, не стоит? — засомневался Костя. — Все равно сегодня в речке купаться будем.

— У тебя же глаза заспанные. И волосы торчком.

— Уговорил!

Минут пять слышалось плескание в ванной. Петя тем временем нетерпеливо прохаживался по комнате. Наконец появился Костя с мокрыми, прилизанными волосами.

— Как теперь, чистый?

— Местами, — съехидничал Петя. — Ты, кстати, крючки японские обещал поискать. Нашел?

— Понимаешь, все обыскал. Нету. Если только в папином письменном столе посмотреть.

— А удобно?

— Официального запрета не было, а иного выхода не вижу.

Он открыл ящик стола, ожесточенно переворошил все содержимое и вдруг присвистнул:

— Ого! Гляди, какой ключ!

Ключ действительно был редкий — старинный, позолоченный, не меньше килограмма весом, с ажурной фигурной головкой.

— Наверное, декоративный? — высказал догадку Петя.

— Декоративные когда мастерить начали? Недавно, на потеху любителям сувениров. А этому — лет сто, не меньше. А может, полтыщи. Нет, брат, это ключ от дедушкиного сундука.

Оба хорошо знали старый, обитый разноцветным металлом сундук, стоящий в прихожей. Когда в далеком сопливом детстве они играли в пиратов, сундук был непременным участником игры — едва ли не главным: по виду Он вполне мог занимать почетное место в кают-компании пиратского брига.

— Может, откроем? — предложил Костя.

— Как — откроем? — испугался Петя.

— «Как, как»… Ключом, естественно.

— Так ведь попадет…

— А мы ничего не тронем. Посмотрим — и все. Может, там как раз японские крючки лежат. А уж гарпунное ружье — наверняка. Я сам видел, как отец положил его туда перед отъездом.

Поохотиться с гарпунным ружьем было заветным желанием обоих. Поэтому Петино сопротивление — прямо скажем, не очень сильное — удалось сломить окончательно.

Ключ легко вошел в замочную скважину. Один поворот — и с мелодичным звоном сундук открылся,

Ружье действительно лежало с самого верху. Но раз уж в сундук залезли, имело смысл продолжить поиски крючков. Здесь в основном были собраны реликвии Костиного дедушки, строителя, который в свое время исколесил всю страну. Мальчики осторожно разбирали пакетики с какими-то изразцами и черепками, разноцветные друзы минералов, пожелтевшие письма и фотографии.

— Гляди — написано: «Найдено в Каракумах, на строительстве канала. Назначение предмета неясно». — Костя держал в руках объемистую коробку. — Посмотрим? — и, не дожидаясь согласия друга, начал нетерпеливо развязывать бечевку. — Что это?

— Не знаю. Похоже на самовар.

— Скорее, на греческую амфору.

Действительно, «это» выглядело весьма странно. Продолговатый, конусовидный цилиндр, в полметра длиной, с неровной грубой поверхностью, с круглым отверстием в горловине.

— Из чего он, интересно? Из глины? — спросил Костя.

— Да нет, вроде металл… Видишь: блестит… Наждак есть?

— Должен быть… — Костя открыл стенной шкаф, где отец хранил инструменты, и обрадованно сообщил: — Вот он. И паяльник тоже возьми, на всякий случай.

— На какой — на всякий?

Петя любил паять: очень ему нравился запах жженой канифоли. Однажды он даже собрал транзисторный приемник из конструктора «Сделай сам». Правда, приемник почему-то не работал, но припаяно все было на совесть.

И сейчас, для приличия слегка подумав, Петя важно согласился:

— Паяльником так паяльником. Пошли в комнату.

Усевшись на полу, мальчики принялись за работу. Сначала Костя шаркал по поверхности предмета наждачной бумагой, а потом Петя оглаживал стенки паяльником. Чем горячей становился паяльник, тем эффективней было его действие. Вот уже целые куски спекшейся коричневой массы отваливались один за другим, открывая блестящую, будто полированную поверхность.

— Вот видишь, я говорил, что больше на самовар похоже, — с удовлетворением отметил Петя.

— Погляди, тут что-то нарисовано. — Костя еще раз провел наждаком по поверхности предмета.

— Точно, какие-то круги. А ну, потри еще разок!

Оба приятеля уставились на рисунок.

— Знаешь, на что это похоже? — глубокомысленно изрек Петя. — На нашу Солнечную систему. Видишь, в центре точка? Это — Солнце. А точки на окружностях — это планеты.

Для наглядности Петя сунул паяльник в центр рисунка — туда, где, по его предположению, находилось Солнце.

— Ой, смотри! Точки поехали! — воскликнул Костя.

— Значит, это действующая схема Солнечной системы!

— Как же она могла очутиться в песках Средней Азии? — засомневался Костя.

— Эх ты, а еще историком хочешь быть. В Азии как раз многие знаменитые астрономы жили.

— Опять остановились! — с разочарованием воскликнул Костя.

— Наверное, завод кончился, — ответил Петя и опять ткнул паяльником, теперь в точку, изображающую Землю.

И тут случилось неожиданное: «самовар» низко загудел.

— Ой, Петь, может, не надо?

Но Петя, охваченный энтузиазмом нового открытия, еще раз упрямо провел паяльником по рисунку и отскочил в сторону, потому что «самовар» зашевелился! Откуда-то изнутри него медленно выползли четыре металлических ноги, и цилиндр принял вертикальное положение, отверстием кверху. Гудение стало слышнее и перешло на более высокие ноты. Вдруг из отверстия вырвался тонкий, подобный игле, ярко-голубой луч и исчез в потолке.

— Сгорим! — отчаянно прошептал Костя.

— Без паники: луч холодный. Видишь, даже следа на потолке не осталось!

— Все равно выключи ты эту штуку, — взмолился Костя.

Петя нерешительно придвинулся к непонятной машине, потянулся было к ней паяльником — и неожиданно комната озарилась ослепляющей вспышкой синего света. Мальчики инстинктивно закрыли глаза, а когда открыли, машина стояла без действия. Никаких звуков, никаких лучей.

«Обошлось», — одновременно подумали оба друга.

Вдруг Матильда изогнулась дугой и зашипела.

— Ты-то чего испугалась? — Костя оглянулся и вздрогнул от неожиданности.

В дверном проеме стоял человек. Откуда он взялся? Дверь вроде бы закрыта… Выглядел он странно: одет был в длинный золотистый плащ — это в жару-то! Кожа явно зеленоватая, волос на голове нет, а рот — чуть не до ушей, как у клоуна, и глаза неестественно выпуклые. Человек стоял, скрестив руки на груди, и часто-часто моргал, как будто вышел на свет из кромешной мглы.

— Вы к кому, гражданин? — спросил Костя.

Вопрос, конечно, был нелепый, но если ты сидишь на полу, а позади тебя аппарат неведомого назначения, вызвавший этакую загадочную материализацию, то попробуй придумать что-нибудь повразумительнее!

Незнакомец молчал: то ли не хотел отвечать, то ли не понял вопроса.

— По-моему, он инопланетянин, — громким шепотом сказал Петя.

— Дверь надо лучше захлопывать, балбес, — тоже шепотом ответил Костя. Он был реалистом и не любил фантастики.

— Такого зеленого цвета кожи нет ни у одной из человеческих рас, — упрямился Петя.

— Я вчера на Арбате встретил тетку с фиолетовыми волосами. Тоже, скажешь, из космоса? Покрасился, вот и зеленый.

Незнакомец наконец проморгался и уставился на мальчиков.

— Я пришел по вашему зову, чтобы выполнить волю великого Учителя, — явственно услышали друзья, хотя каждый из них поклялся бы, что незнакомец не разжимал своих тонких длинных губ.

— Здесь нет никаких учителей, — строго сказал Костя. — Может, вам в школу надо?

— Нет, мне нужно именно к вам! — настаивал гость. Его выпуклые глаза тем временем внимательно осматривали комнату.

— Проходите, садитесь, — входя в роль хозяина, сказал Костя. Он малость успокоился, решив, что все это чей-то розыгрыш, не иначе.

Гость послушно сел на краешек тахты, продолжая осматриваться.

— Так, значит, вы из космоса? — толкая Петю в бок, чтобы тот подключился к розыгрышу, невинным голосом спросил Костя.

— Да, я — посланец иной планеты, — согласился пришелец.

Но Петя остался серьезным. Он подошел поближе к гостю и спросил:

— А почему, когда вы говорите, ничего не слышно, но все понятно?

— Потому, что я не говорю, а мыслю. А вы улавливаете мои мысли. Впрочем, это несущественно. Я должен задать вам несколько вопросов. Жаль, что на контакт опять вышли детеныши.

— Что значит «опять»? Разве вы здесь уже были?

— Не я. Мой предок. И тоже встречался с детенышем. Кажется, его звали Аладдин.

— Вот видишь. А ты спорил… — Петя укоризненно посмотрел на Костю. — Помнишь волшебную лампу Аладдина? Понимаешь, джинн был вовсе не джинн, а пришелец из космоса, и лампа… Вот она, эта лампа, — Петя кивнул на бездействующий прибор. — Я, кажется, догадываюсь, как этот зеленый к нам попал. Эта штука — приемник, понимаешь? А где-то на его планете — передатчик. Когда мы здесь приемник случайно включили, инопланетянин и передался.

— Как передался?

— Обыкновенно. Как по телеграфу. Телепортация называется. Я про нее читал.

— Да, но ведь джинн выполнял все желания Аладдина, — почему-то шепотом произнес Костя.

— Можете не шептаться. Я улавливаю все, что вы думаете, детеныши, — промыслил гость. — Я даже могу сделать ваши желания видимыми.

— Ну да? — не поверил Костя.

— Говори, что ты хочешь.

Костя недоверчиво хмыкнул.

— Значит, так. Пусть исполнится то, чего желаем в данный момент не только мы, но и все обитатели этого дома!

— Неплохо придумано! — воскликнул Петя.

Гость сосредоточенно потер рукой круглую голову.

— В доме шестьдесят четыре хижины, — уловили мальчики его четкую мысль. — В них сейчас находятся двадцать три живых существа, шесть вне дома, но в радиусе действия моей воли.

— Что-то маловато, — удивился Костя.

— Да нет, все правильно, — возразил Петя. — Кто на работе, кто на даче, кто в лагере.

— Итак, вы готовы? — гость напряг мышцы лица и глубоко вздохнул.

Сначала им показалось, что ничего не произошло. Но, приглядевшись, Костя увидел, что у Пети в руках книга «Сто уроков самбо», а у него самого — полевой бинокль. С пола раздалось урчание. Матильда придерживала лапой неизвестно откуда взявшуюся белую мышку.

— Здорово! А в других квартирах? — спросил Костя и тут же услышал со двора крик соседского Альки:

— Натка! Иди играть. Я свой мячик нашел.

— Я не обманул вас, — сказал гость. — Все желания стали видимыми.

Мальчики с восторгом уставились на пришельца.

— Большое вам спасибо! — поблагодарил Петя. Костя же с явным недоверием осмотрел бинокль.

— Этого не может быть, — сказал он.

— Почему? — запальчиво спросил Петя.

— Потому что этого быть не может! — упрямился Костя.

— Глазам не веришь, так пощупай.

— Все равно. Закон Ломоносова о сохранении вещества никто не отменял.

— Это в школе. А в фантастике и не такие чудеса бывают. А если он из своего мира эти вещи перенес?

— Не может у них быть все таким же, как у нас. Ведь правда? — обратился Костя к гостю.

— Правда, — рассеянно согласился тот.

— Ага, что я говорил! — возликовал Костя.

— Тогда я ничего, не понимаю, — растерялся Петя.

— Я ясно дал понять, что могу сделать ваши желания видимыми. Осязаемыми, — невозмутимо ответил зеленый незнакомец.

— Значит, у меня в руках не бинокль, а видимость, так, что ли?

Костя готов был поклясться, что незнакомец усмехнулся. Мальчик посмотрел на бинокль, но его… не было! Просто сжатые кулаки. Он посмотрел на друга. И у того пустые руки.

— Вот видишь! — назидательно сказал Костя. — Он просто иллюзионист, а не гость из космоса. В цирке работает, ясно?

Петя с обидой поглядел на незнакомца, но тот, не обращая внимания на друзей, встал, шагнул к распахнутому окну, прислушался. Улица звенела голосами мальчишек, веселым перестукиванием колес, птичьим гомоном… Этот мирный шум подействовал на пришельца успокаивающе.

— Если вы из космоса, — еще не остыв от обиды, сердито сказал Петя, — вам в Академию наук надо. Там сектор специальный есть — по инопланетным цивилизациям.

— В таком виде? — хмыкнул Костя.

— Плащ твой наденет. Вы с ним почти одного роста.

— Это далеко? — спросил незнакомец.

— С полчаса езды. Сначала на метро, потом на троллейбусе.

Незнакомец покачал головой:

— У меня мало времени.

Неожиданно его взгляд остановился на картине, приклеенной к стене полосками скотча. Костя вырезал ее из какого-то журнала. На ней был изображен красный конник с обнаженной шашкой в руке, вздыбивший коня.

— Что это?

— Война с белыми, — ответил Петя. — Это когда они хотели революцию задушить. Но наша Красная Армия всех их в море скинула.

— Война… — Незнакомец сосредоточенно свел к переносице брови. — А воевали только такими мечами?

— Нет, что вы, — засмеялся Петя. — Это только на картинке. И пулеметы были, и пушки. А теперь и того похлеще: ракеты с ядерными боеголовками. Это, ну, как вам попроще объяснить, расщепляется атом, р-раз и — города нет.

Лицо незнакомца посерело.

— И сейчас на вашей планете война?

Костя осторожно дернул Петю за рукав. Но того уже понесло.

— Историки подсчитали, что в среднем за год на земном шаре три войны происходит. И сейчас — то в Африке, то в Азии…

— Значит, все по-прежнему, — сокрушенно заметил гость.

— Как это по-прежнему? — не согласился Костя. — Сейчас большинство людей за мир!

— Но войны не прекращаются. Твой друг сказал…

— Это пока. Настанет время, и не будет войн. Все споры только миром будут решать.

— Значит, я прилетел рано. Воля Учителя остается неисполненной.

— Кто он такой — учитель? — заинтересовался Петя.

— Монопад — великий мыслитель и ученый нашей планеты.

— А что он сделал?

Гость покачал головой:

— Долго объяснять. А у меня нет времени. Слишком короток сеанс связи.

Он быстро нагнулся к аппарату, что-то нажал, горловина повернулась к стене, и из нее взметнулась полоса света. Гость повернулся к мальчикам, поднял руку:

— Прощайте, братья по разуму.

И в то же мгновение исчез.

Ребята уставились друг на друга.

— Эх ты, дипломат! — укоризненно сказал Костя. — Понимаешь, что ты наделал?

— Чего?

— «Чего»! — передразнил друга Костя. — Теперь связь прервется на многие столетия.

— Ну, я же правду говорил…

— Правду, да не всю.

— Я не успел…

— Так и не надо было лезть. Что они теперь о нас подумают?

Петя уставился на столб света.

— А что, если нам следом?..

— Конечно! Немедленно! — согласился Костя.

Петя, схватив рюкзак, решительно вошел в луч света. Костя подскочил к столу, что-то лихорадочно написал на бумажке, еще раз оглянулся, поднял с пола гарпунное ружье и тоже шагнул в неизвестность.

* * *
Они ничего не ощутили: ни движения, ни скорости. Просто окунулись на миг в темноту и тишину и тут же вышли из нее — мгновенно и безболезненно. Они очутились в помещении, напоминающем своим арочным потолком зал средневекового храма. В центре, на четырех опорах, стоял такой же аппарат, как и в их квартире, только раз в двадцать больше. Стены зала были сплошь покрыты ковром из какого-то вьющегося растения с большими маслянистыми темно-фиолетовыми листьями. Купол зала оказался прозрачным. Сквозь него было хорошо видно черное небо с яркими, крупными, будто нарисованными звездами.

— Неужели мы все-таки на другой планете? — задрав голову к куполу, сказал Костя. — Даже не верится. И воздух вроде как у нас, только запах какой-то специфический.

— Это от растений, — авторитетно заявил Петя. — Нечего ротозейничать, пошли на разведку.

Он первый шагнул к двери, откуда лился неяркий свет. Следом поспешил Костя. Первое, что они увидели, была огромная статуя, сделанная из цельного камня изумрудного цвета и светящаяся изнутри:

— Это, наверное, памятник Монопаду. Помнишь, пришелец нам рассказывал, — предположил Костя.

— С чего ты взял? Может, это царь какой?

— Точно, Монопад. Смотри, в одной руке он держит такой аппарат, как у нас в квартире остался, а другую поднял к небу. Будто просит помощи.

— Похоже, — согласился Петя и вдруг схватил Костю за руку: — Тихо. Здесь кто-то есть…

Действительно, за статуей, у ее подножия, стоял круглый стол, за которым на креслах с высокими спинками сидели люди, похожие на их знакомца. Они возбужденно обменивались мыслями, отрывки которых долетали до ребят.

— Голубая планета опасна…

— Они владеют секретом атома…

— Не исключено, что они выйдут в космос…

Костя укоризненно толкнул Петю в бок.

— Видишь, что получилось. Тебе бы только эрудицию показать. Как им теперь все объяснить?

— Попробуем… Пошли.

Ребята нерешительно вышли из-за статуи, и их сразу заметили. Словно вихрь пронесся по залу:

— Воломер нас предал!

— Он нарушил завет Учителя!

— Наша цивилизация под угрозой!

Петя набрался смелости и громко сказал:

— Успокойтесь. Мы не хотим вам зла!

Из-за стола, резко отодвинув кресло, встал их недавний гость.

— Вы воспользовались моим доверием и скрытно проникли на нашу планету.

— Вовсе не скрытно: просто аппарат еще работал, — сказал Костя.

— Зачем вы здесь?

— Мы хотим вам сказать, что атомной войны у нас никогда не будет. Не надо нас бояться… — Петя замолчал на полуфразе, потому что вдруг ощутил внезапную головную боль — будто сотни мелких иголочек вонзились в мозг. Впрочем, боль тут же исчезла.

— Детеныши действительно не опасны, — сказал, вернее, подумал один из сидящих.

— Но почему у одного из них в руках орудие агрессии?

— Это он твое ружье имеет в виду, — прошептал другу Петя. — Меня ругал, а сам…

— Это орудие не против себе подобных, а для уничтожения мелких животных их планеты.

— Чтобы употребить их в пищу?

— Скорее, для развлечения.

— Уничтожать жизнь для развлечения? И Воломер считает, что они не опасны?

— Опасны, опасны, опасны… — загудело на разные лады у ребят в голове так, что мысли у них помутились.

Неожиданно перед ними, заслоняя их от сидящих за столом людей, оказался их знакомый — Воломер.

— Успокойтесь, детеныши, сейчас все пройдет. От вас потребуется вся ваша сообразительность и память. Садитесь сюда.

Он указал на свободные кресла подле стола.

— А что мы должны делать?

— Подробно рассказать о вашей планете.

— Это не так просто — сразу рассказать, — возразил Костя.

— И потом, мы не все знаем, ведь мы перешли только в шестой класс, — добавил Петя.

— Расскажите то, что знаете. Мысленно представьте себе свой мир, и мы вас поймем.

Трудную он задал задачу. В воображении ребят замелькали знакомые московские улицы, школьные классы, футбольный матч во дворе, лица родителей…

Воломер поднял руку.

— Не так. По порядку.

— Ас чего начать?

— Ну, хотя бы с внешнего облика Земли.

— Петь, начинай ты. У тебя пятерка по географии.

Петя представил себе, будто он летит над поверхностью Земли. Перед его мысленным взором промелькнули пейзажи Подмосковья, тайга, голубая запятая Байкала, горы Тянь-Шаня, потом тропические леса Африки, которые он видел в кино, потом — пенный прибой в Гаграх, где Петя отдыхал с родителями прошлым летом.

— Хватит. Теперь познакомьте нас с историей человечества.

— Костя, это по твоей части.

Костя добросовестно начал с аккадов и шумеров Ассирии. Все, что мог, вспомнил о Египте, Греции, Риме. Очень подробно рассказал о восстании Спартака, пользуясь сведениями из недавно «проглоченного» романа. А дальше пошли сплошные войны, крестовые походы, война Алой и Белой Розы, Тридцатилетняя война.

Он живо воображал, как воины стреляли из луков и мушкетов, дрались на мечах, шпагах и саблях, как пылали деревушки и целые города.

— Так много войн? Почему? — спросил старик с неприятным лицом.

— На Земле всегда было много разных народов. И каждый раньше считал, что он лучше всех и остальные ему должны подчиняться. Кроме того, правящим классам, чтобы богатеть, нужны были новые рабочие руки, новые земли, сырье, — объяснял Костя, как по учебнику.

— Ты говоришь «раньше». Разве что-нибудь изменилось?

— Конечно. Более шестидесяти лет назад.

— Что значит «шестьдесят лет»?

— Шестьдесят оборотов Земли вокруг Солнца.

— Долгий срок. И все это время вы живете без войн?

— Не все, — с сожалением вздохнул Костя. — Были войны. Но сегодня всем ясно одно: людям нужен мир.

— Всем ясно?

— Большинству, — твердо сказал Костя. — И мир будет сохранен. Поверьте нам.

— А что сейчас в том районе, где впервые побывал наш посланец?

— Это вы, наверное, Среднюю Азию имеете в виду, — догадался Петя. Он мысленно представил себе новые города, воду, текущую по пустыне, хлопковые поля, какими он видел их в кино и по телевизору.

— Есть ли на Земле территория, где мог бы разместиться наш народ? Нам нужно место, где много песка.

— Есть! — радостно воскликнул Петя. — Например,пустыня Гоби. Абсолютно необитаема!

Между Хранителями Времени начался оживленный обмен мыслями.

— Планета войн? Рано с ней вступать в открытые контакты!

— А как быть с детенышами?

— Изолировать!

Мальчики вновь почувствовали головокружение. Неожиданно они услышали мысль Водомера:

— Идемте в мое жилище. Решение Совета вы узнаете позднее.

Стена зала раздвинулась, и друзья вошли в сумрачный, длинный туннель. Воздух здесь был удушливо-затхлым. Стены, казалось, покрыты многовековой пылью. Там, где туннель пересекался с другими, подобными ему, на потолке висели желтые светильники, бросавшие на пол небольшие круги света.

В одном из таких туннелей ребята увидели вереницу людей, которые медленно шли, согнувшись под тяжестью каких-то грузов.

Петя остановился.

— Как же так? С одной стороны — телепортация, а с другой — тяжести на себе таскают?

— Мы вынуждены строго экономить энергетические ресурсы, — ответил Воломер. — Все, что возможно, делается вручную.

Они повернули вправо, затем еще раз вправо.

— Отсюда начинается жилой район, — объяснил Воломер, останавливаясь перед какой-то странной дверью. — Здесь я живу.

Такие же двери виднелись и дальше. Возле них было заметно оживление — мелькали фигуры не только мужчин, но и женщин, детей. Воломер не дал ребятам осмотреться и, поспешно открыв дверь, ввел их в свое жилище.

— Не надо, чтобы о вашем присутствии знали до того, как состоится решение Совета, — объяснил он.

— Какое решение? — встрепенулся Костя.

— Узнаете, не спешите. А пока отдыхайте.

Ребята с любопытством огляделись. В комнате не было окон. Стены, отделанные каким-то серебристым материалом, неярко светились. На полу — ворсистое покрытие зеленого цвета. Мебели не было никакой, за исключением широкого металлического стеллажа, на котором стояли разной величины футляры.

— Книги? — спросил Костя у друга.

— Не знаю. Похоже.

Одна из стен с легким звоном раздвинулась, и в комнате появился подросток, похожий на Водомера — с такой же круглой и голой, как бильярдный шар, головой.

— Мой сын, — представил подростка Воломер. — Он носит мое имя и мечтает стать космическим разведчиком. Будет с вами.

Не прощаясь, он вышел, и стена встала на место — тяжелая, казалось, непроницаемая.

Ребята стояли, не спуская друг с друга глаз.

Воломер-младший, одетый в легкий ярко-красный комбинезон, был несколько выше землян, и это задело Петино самолюбие. Он непроизвольно поднялся на цыпочки, но, видно, не рассчитал силу толчка: мгновенно отделившись от пола, взвился вверх, больно стукнулся макушкой о потолок и приземлился, еле удержавшись на ногах.

— Вот это прыжок! — сказал он, потирая ушибленное место.

— А я давно обратил внимание, что притяжение здесь намного меньше, чем у нас на Земле, — сказал Костя.

— Наверное, это планета какой-то другой Солнечной системы! — убежденно заявил Петя. — Ведь в нашей системе, кроме Земли, все планеты необитаемы. Так, во всяком случае, считает большинство ученых.

— Давай у него спросим, — кивнул Костя в сторону молчаливого хозяина.

— Воломер, — решительно обратился к нему Петя, — давай знакомиться. Меня зовут Петей, а его — Костей. А можно, мы тебя будем звать просто… Володей? Нам как-то привычнее. И чтобы от твоего отца отличать.

— Можно, — кивнул «Володя», как бы примеряясь внутренне к земному имени.

— Ваша планета находится далеко от нашей?

Воломер-младший снова кивнул.

— А как далеко? — спросил Костя. — Если в километрах — миллион, миллиард?

Воломер-младший явно не понял вопроса.

— Ну, что ты к нему пристал? — сказал Петя. — Он же не знает наших земных мер. Спроси чего-нибудь попроще!

— Ладно, — согласился Костя и вновь обратился к хозяину: — А почему у вас мебели никакой нет? Что ж мы, так и будем стоять?

Воломер-младший подошел к одной из стен, нажал на какую-то кнопку, и от стены, словно полка в железнодорожном вагоне, отделилась скамья. Ребята сели, продолжая с любопытством разглядывать друг друга.

Наконец Петя не выдержал.

— Слушай, Володя! А почему ты такой лысый? Ну, что отец у тебя лысый, еще понять можно. Но почему у тебя волос нет? Мода такая?

— Волосы мы снимаем специально, — невозмутимо ответил Володя. — Они мешают мысленному общению.

— Нахал ты, Петька, — сказал Костя, но хозяин, кажется, не обиделся.

— Вы, наверное, хотите есть? — спросил он.

— А что вы едите? — оживился Костя.

— Наша еда — биомасса, выращиваемая искусственно.

Воломер-младший снова нажал кнопку в стене и из открывшейся ниши достал две чаши.

— Прошу.

Костя попробовал первым.

— Похоже на наш кисель. А больше ничего нет?

— Только это.

— А вы сколько раз в день едите?

— Один. Такой чаши достаточно, чтобы сохранить силы на сутки.

Костя явно поскучнел — не по душе ему пришлась кисельная биомасса, но вдруг просиял, вспомнив:

— Петька, давай рюкзак. Угостим Володю нашими пирожками.

Он развязал рюкзак, вытащил пирожок и протянул его хозяину. Тот осторожно взял его, осмотрел и покачал головой:

— Это очень твердая пища. Есть невозможно.

— А ты зубами, — запальчиво сказал Костя. — Прожуешь как следует, все переварится.

Воломер-младший покачал головой и открыл рот, обнажив розовые десны.

— Вот это да! — озадаченно воскликнул Костя. — Выходит, у вас и зубов нет?

— А зачем им зубы, раз они только кисель едят? — вмешался в разговор Петька.

Обмен мыслями пошел оживленнее.

— Как вы учитесь? — спросил Петя. — В школе?

— Мы собираемся вместе, и нас учат Хранители Времени.

— А учебники какие?

— Учебники?

— Ну, книги.

Воломер-младший кивнул на стеллажи.

— Покажи.

Инопланетянин достал один из футляров, раскрыл его, и на стену спроецировался длинный список формул, сопровождаемый пояснением на незнакомом языке.

— Понятно, — кивнул Костя. — А у нас в школе некоторые уроки по телевидению ведутся.

Хозяин не отреагировал — наверное, не понял, а переспрашивать не стал.

— В футбол играете? — прищурившись, спросил Петя.

— Как это?

Петя мысленно показал.

Воломер-младший отрицательно покачал головой.

— Жаль. — Петя расстроенно вздохнул. — А то бы махнули к нам. Матч сборных двух планет! А вообще каким спортом увлекаетесь?

— Спортом?

— Как бы тебе объяснить… Ну, силу мышц как развиваете?

— Зачем? — возразил Воломер-младший. — Мы стараемся развивать мысль.

— А если тебя кто-нибудь обидит? — спросил Костя.

— Я ему выражу свое недовольство.

— И сдачи не дашь?

— Как это?

— Гляди. — Костя довольно ловко перекинул через себя высокого Воломера-младшего и в то же мгновение застыл, будто связанный по рукам и ногам. Как он ни пытался вырваться, ничего не получалось.

— Отпусти… Это не по правилам, — взмолился он.

— Вот видишь, — заметил ему Воломер. — Силой мысли можно остановить любого агрессора.

— Но если вы не будете тренировать тело, то станете слабыми физически, — возразил Костя.

— Мы тренируемся ежедневно по нескольку часов, — сказал Воломер-младший.

— А как?

— Силой мысли заставляем работать с полной нагрузкой каждую мышцу. Гляди.

Костя и Петя увидели, как мышцы неподвижно стоящего инопланетянина быстро и интенсивно задвигались.

— Здорово! — восхитился Петя. — Как мой папа, когда он по гимнастике йогов занимается.

— Ну, а во что вы все-таки играете?

— У нас много логических игр, где можно проверить свои знания.

Помолчали.

«Скучно живут, — думал Костя, — все время учеба, так и свихнуться недолго…»

А Петя, напротив, подумал, о том, что не прочь был бы поиграть с Володей в одну из его игр. Ну, не сразу, конечно, сначала потренироваться в одиночку или с Костей, а уж потом…

— А что это у вас? — спросил Воломер-младший, показывая на гарпунное ружье.

— Это для рыбалки. Оттянешь пружину, зарядишь гарпун, выстрелишь — и щука в руках.

— Кто, в руках?

— Рыба такая, живет в речке.

— Что такое «речка»?

— Ну, вода, которая течет не по трубам, а сама по себе. Много воды! И в ней плавают рыбы. Разве у вас нет?

— Нет, — печально сказал Воломер-младший. — Много тысяч лет назад все исчезло.

— Как исчезло? Почему?

Инопланетянин испытующе посмотрел на мальчиков, будто колебался, сказать или не сказать. Но все же решился:

— Хорошо. Я вам покажу.

Он вновь подошел к металлическому стеллажу, долго рассматривал корешки футляров, наконец извлек один из них и раскрыл его. Стенка комнаты будто исчезла, и ребятам открылась, как в окне, сказочная прекрасная планета. Огромные моря, пики высоких гор, буйная растительность вдоль могучих рек. Кинокамера — или что это было? — приблизилась к поверхности планеты, и ребята увидели людей в звериных шкурах, с палками, бегущих за диковинным мохнатым зверем.

— Вроде нашего мамонта, — сказал Петя.

— Эх, фотоаппарат бы… — вздохнул Костя.

Потом кадры на стене сменились: появились первые селения, города из цветного камня. Мальчики видели, как надвигались друг на друга два огромных войска. Вот тысячи мечей сверкнули на солнце, раздался звон металла, многоголосые крики, стоны. Победило войско, предводитель которого внезапно выпустил из засады стаю чудовищных птиц, на которых сидели всадники с длинными копьями. Птицы парили над войском, крыльями и клювами сбивая наземь воинов, а всадники добивали поверженных.

— Что это за чудовища? — не выдержал Петя.

— По преданию, к царю Эргоделу пришел юноша-пастух и рассказал, что высоко в горах он случайно наткнулся на гнездо церфебов — так зовут этих птиц. Точнее, это не птицы, а млекопитающие, только с крыльями. Мать птенцов погибла, и пастуху удалось вскормить их молоком коров из своего стада. Когда птицы выросли, они стали легко покоряться воле пастуха и даже летали с ним. Узнав об этом, Эргодел выделил самых храбрых воинов, которые под руководством пастуха, отчаянно рискуя, забирались в гнезда церфебов и уносили по одному птенцу.

— А почему по одному?

— Чтобы родители не заметили пропажи. Иначе их месть была бы просто ужасна, потому что церфебы очень кровожадны. Если они ополчались против людей, то уничтожали целые селения.

— А что было дальше?

— Был создан целый отряд прирученных церфебов. Благодаря им Эргодел выиграл решающую битву и стал единоличным правителем планеты. Потом надсмотрщики, летающие на церфебах, помогали царям держать в повиновении весь народ. Поэтому птица-зверь стала символом угнетения, символом царской власти.

…На экране длинные вереницы людей тянутся по пыльным дорогам к главному городу планеты, окруженному исполинской стеной. В его центре, на просторной площади, тысячи людей падают ниц перед человеком в кроваво-красной мантии, стоящим на высоком помосте.

— Наверное, это верховный правитель планеты, — прошептал Костя.

Вдруг горизонт на экране стал багрово-черным. Надвинулась страшная красная буря, не оставившая после себя ничего живого.

— Откуда эти бури? Была какая-то катастрофа? — спросил Петя.

— Да, и не одна. Дело в том, что цари просто грабили планету. Сначала уничтожили все леса, потом — все топливные энергетические запасы, имевшиеся на поверхности. Один из ученых открыл способ получать энергию из воздуха, не подумав, чем это грозит планете. Смотрите.

На экране — огромные пустыни, покрытые ржаво-рыжей пылью. Лишь ближе к полюсам белеют шапки из снега. Отдельные территории изборождены широкими и глубокими рвами. Кое-где — хаотические нагромождения скал.

— Это из-за резких перепадов давления воздуха и температуры, — объяснил Воломер-младший. — Там, где были заводы по переработке воздуха, начались красные бури.

— Понятно, — кивнул Петя.

— Люди вынуждены были уходить вглубь, туда, где раньше были шахты по добыче энергетического сырья. Все острее становилась нехватка биологических продуктов. Тогда и произошло всепланетное восстание. От царской власти избавились, но планету спасти не удалось.

— Почему? — не удержался от вопроса Костя.

— Группе приверженцев свергнутого правителя удалось добраться до запасов энергетического сырья, спрятанных глубоко в шахтах. От подземного взрыва часть планеты превратилась в осколки. А большая часть, получив дополнительную скорость, ушла так далеко от Солнца, что теперь оно кажется светящейся точкой.

— Я, кажется, понял, — пробормотал Петя.

— Что? Что ты понял? — спросил Костя.

— Мы с тобой попали на исчезнувший Фаэтон…

— Фаэтон?

— Ну, да! Точнее, на Плутон.

— Плутон или Фаэтон?

— Книги научные надо читать! — возмутился Петя. — А не только зарубежные детективы. Еще в 1930 году, когда астрономы обнаружили Плутон, высказывалось предположение, что новая планета раньше находилась на орбите между Марсом и Юпитером и в результате какой-то катастрофы 75 миллионов лет назад переместилась.

— Сразу бы так и говорил! — парировал Костя. — Теперь я вспомнил. Об этом писали в газетах в прошлом году, когда наша ракета была послана на Плутон. Кто-то из фантастов даже предположил, что на этой планете возможны остатки органической жизни. Однако космоход, опустившийся на поверхность, ничего такого не подтвердил — сплошная пустыня…

— Как же вы уцелели? — спросил Петя инопланетянина.

— Осталась лишь незначительная часть населения, — покачал головой Воломер-старший. — Те, кто находился особенно глубоко под землей. Но люди не думали сдаваться, они настойчиво искали путь к спасению. Смотрите на экран…

Мальчики увидели, как тележка вывозит на поверхность длинное веретено ракеты. Рядом суетились одетые в серебряные скафандры космонавты. Острие ракеты медленно поднималось к небу. Вспышка пламени — старт. На фоне звездного неба к зрителям быстро приближалась голубая планета. Чем она ближе, тем больше похожа на школьный глобус. Ну конечно же, это Земля!

Мелькают картины знакомого земного пейзажа. Ракета приближается к круглому, как блюдце, острову. Вскоре здесь появляется красивый, нарядный город.

— Петя, что это за остров?

— Что-то я не помню такого круглого. Ясно только, что это Атлантический океан.

— Ну конечно же, это — Атлантида! — возбужденно воскликнул Костя. — Вот погляди, к нему подходят финикийские триремы!

…Одна за другой ракеты летят на Землю. Все больше космонавтов прибывает на Атлантиду — не только мужчины, но и женщины, и дети. Голый остров покрывается цветущей растительностью. Все чаще корабли землян пристают к берегу.

Но что это? Огромной силы взрыв потрясает остров.

— Наверное, что-то случилось, с космическим горючим, — размышляет вслух Петя. — Если бы произошло землетрясение, атланты успели бы спастись.

— Это была катастрофа, от которой мы не можем оправиться до сих пор, — промыслил Воломер-младший с грустью. — Все оставшиеся в живых собрались в одном подземном городе — здесь, где находимся мы с вами.

— И сколько же сейчас в городе жителей?

— Около сорока тысяч. Численность не растет из-за нехватки ресурсов…

— Ну, а что было дальше? — нетерпеливо перебил его Костя.

— Дальше вы, наверное, уже знаете. Ученый Монопад открыл…

Неожиданно раздался протяжный высокий звук.

— Что случилось? — спросил Костя.

— Общий сигнал, — ответил Воломер-младший. — Все взрослые должны включить свои экраны. Так повелел Совет Хранителей Времени. Будет обсуждаться вопрос всепланетной важности.

— Мы тоже будем смотреть?

— Это категорически запрещено…

— Ну надо же! — возмутился Петя. — Разговор о нашей судьбе — и нельзя! Включай. Подумаешь, накажут… Не убьют же.,

Воломер-младший покачал головой:

— У нас только одно наказание.

— Какое же?

— Высылают на поверхность.

— Как на поверхность? — Костя даже побледнел.

— Дают скафандр, запас жизнеобеспечения на год и высылают. Это называется «выслать на выживание». Никто оттуда уже не возвращается.

— Какая жестокость! И часто это бывает?

— Нет. У нас не нарушают законы, боятся. Вот только недавно был выслан Инобор.

— Кто такой Инобор?

Воломер-младший опасливо оглянулся.

— Ну что ты все оглядываешься? Здесь же никого нет.

— Хранители Времени могут незримо подслушивать мысли.

— Ну и что?

— Гнев их бывает ужасен. Тише думайте!

— Ладно, давай потихоньку: кто такой Инобор?

— Инобор — наш самый знаменитый ученый в области изучения живых организмов.

— Если так, то почему его изгнали?

— Он считал, что нам надо не ждать спасения с Земли, а попробовать бороться за жизнь здесь, на нашей планете.

— Как?

— Я сам толком не понимаю. В общем, Инобор предполагал, что можно восстановить атмосферу.

— Каким путем?

— Мы не знаем!

— А почему же Инобора выслали на поверхность?

— Совет Хранителей Времени решил, что он напрасно будоражит народ. Это грозило авторитету Хранителей Времени.

— И его изгнали?

— Да. Вместе с ним ушли его самые верные ученики.

— Давно?

— Нет, с полгода назад.

— Значит, они еще живы?

— По всей вероятности, да.

Общий сигнал повторился еще и еще.

— Володя, неужели нельзя ничего придумать? — нетерпеливо спросил Костя.

Мальчик заколебался.

— Если только…

— Говори толком!

— Если отключить обратную связь, нас не увидят.

— Так давай, действуй!

Воломер-младший нажал на ряд клавишей в стене, и ребята вновь увидели зал Совета Хранителей Времени. Теперь он был ярко освещен. Десять высоких инопланетян в длинных одеждах стояли посреди зала. В одном из них ребята узнали Воломера-старшего.

— Разве твой отец член Совета? — спросил Петя.

— Нет. Но он, как космический разведчик, обладает правом голоса в Совете, — ответил мальчик.

Стоявший в центре старик с жесткими чертами лица, напоминающий какую-то злую птицу, сделал шаг вперед. Все смотрели на небо. Ребята привычно ждали, что услышат его мысли, но старик неожиданно заговорил.

— Кто это? — спросил Костя.

— Это Хиросад — глава Совета.

— Почему мы перестали понимать мысли?

— Мысли по телевидению пока не передаются, — засмеялся Воломер-младший. — Но не волнуйтесь — я буду вам пересказывать. Сейчас он приветствует от имени Хранителей Времени свободных граждан. Передает слово для информации отцу.

— Что он говорит?

— Рассказывает, как прошел сеанс связи с Землей. О том, что встретил вас. Узнав о владении землянами тайной расщепления ядра, он очень взволновался и забыл отключить питание аппарата. Поэтому вы и попали к нам.

Снова заговорил сумрачный Хиросад.

— Хиросад понял из разговора с вами, что время жестоких войн на Земле еще не прошло. Выходить сейчас на двустороннюю связь, по его мнению, опасно. Это может поставить под угрозу само существование цивилизации…

— Ой, что он говорит? — вдруг бесстрастное доселе лицо Воломера-младшего исказила гримаса ужаса.

— Что случилось? — подался вперед Петя, схватил мальчика за плечо.

— Совет уничтожил аппарат Монопада. С отца снято звание космического разведчика. — Воломер-младший закрыл лицо руками. — Теперь надеяться не на что!

— А ну, включай обратную связь, — вдруг решительно сказал Петя. — Я им сейчас скажу все, что думаю…

— Вас же вышлют на выживание! — крикнул Воломер-младший.

— Ну и что? Не пропадем! Только на поверхности можно установить связь с Землей. Есть у меня одна идея…

— А ты подумал, что из-за нас пострадает Володя? — возразил Костя.

Петя сразу сник.

— Да, тебя подводить нельзя.

Но Володя, как его называли ребята, уже решился.

— Если так, я иду с вами. Внимание, включена связь. Говорите. Я буду переводить.

Петя встал перед экраном и громко заговорил.

— Мы, посланники Земли, не согласны с решением Совета. Без нашей помощи ваша планета погибнет. Наши ученые по оставшемуся на Земле аппарату сумеют восстановить связь!

Подняв руку в знак внимания, что-то отрывисто сказал Хиросад.

— Он говорит, — переводил Володя, — что аппараты на наших планетах настроены на одну волну и что они синхронно были превращены в мельчайшую пыль.

— Нас все равно найдут! — запальчиво сказал подошедший к экрану Костя. — Прочитают мою записку и догадаются…

— А что ты написал? — перебил его Петя.

— «Ищите нас в космосе».

Петя присвистнул:

— Ничего себе, конкретный адресок!

— Но я же не знал, что мы на Плутон попадем.

Володя, молча слушавший друзей, снова повернулся к экрану, послушал и горестно махнул рукой:

— Так я и думал! Хиросад объявил, что всех нас вышлют на выживание.

Что-то громко сказал Воломер-старший.

Снова бесстрастно — будто и не было страшных слов Хиросада — заговорил Володя:

— Отец заявил, что нельзя нарушать законы гостеприимства: не было случая, чтобы так сурово наказывали детенышей… Теперь Хиросад спрашивает мнение остальных. — Он напряженно вслушивался в слова Хранителей Времени и вдруг опустил голову.

— Что? — закричал, не сдержавшись, Петя.

— Решено. За нами сейчас придут.

— Испугался? — спросил Петя. — Давай мы скажем, что ты здесь ни при чем.

— Нет! — Лицо инопланетянина выразило непреклонную решимость. — Я иду с вами. Вам будет трудно в незнакомом мире.

Костя по-деловому осмотрел свое ружье. Петя подхватил рюкзак. Володя достал со стеллажа маленькую коробочку.

— Что это? — полюбопытствовал Петя.

— Пригодится. Потом покажу.

Объясняться было уже некогда. У входа стояли Хранители Времени.

Процессия двинулась в путь. Мальчиков подвели к лифту. Через несколько минут стремительного движения кабина остановилась.

— Приехали, — сказал Володя.

И они очутились в комнате с прозрачной стеной, через которую было хорошо видно узкое, глубокое ущелье, ровные прямые стены которого бесчисленными рядами отверстий напоминали пчелиные соты.

— Это наш город. Левая сторона и правая. Когда-то в ущелье добывалось сырье для топлива к ракетам. Потом, когда планета лишилась атмосферного покрова, сюда перебрались все жители. Каждая светящаяся ячейка — жилище одной семьи. Видите провода и трубы? Это коммуникации. По ним подается воздух, вода и энергия.

— А что это за столб посреди комнаты? — не унимался Петя.

— Это выход на поверхность. Но пройти так просто нельзя…

— Закрыто на замок?

— Нет. Внутри действует силовое поле, которое подавляет волю и мысль.

— А как же нас выпустят?

— Хиросад отключит поле.

Казалось, Володя легко примирился с нежданным поворотом судьбы. Петя про себя удивлялся: ну, ладно — они с Костей, для них выход на поверхность — это возможность связи с Землей. Но их новый друг — он же расстается с отцом, с домом, с привычным миром… А может, их учат подавлять эмоции? Кто знает… Во всяком случае, надо ему помочь, поддержать, если трудновато придется…

Тем временем ребятам принесли скафандры, сделанные из какого-то гибкого металла. Они надели шлемы и сразу перестали понимать инопланетян.

— Видимо, шлем экранирует мысли, — догадался Петя.

По указанию одного из Хранителей мальчики нацепили заплечные ранцы и прошли мимо шеренги застывших в зловещем молчании инопланетян к столбу в центре помещения. Внутри столба оказалась винтовая лестница.

— Семьдесят одна ступенька, семьдесят две, семьдесят три, — считал сосредоточенно Петя, шагавший первым.

Вот его голова высунулась из люка. Мириады ярких звезд только подчеркивали черноту окружающего пространства.

«Куда же мы пойдем — совсем темно», — подумал Петя, растерянно оглядываясь.

К нему подошли Воломер-младший и Костя. К сожалению, в шлемах они не могли обмениваться мыслями. Петя сообразил, что Воломер-младший что-то сказал, но, конечно, ничего не понял. Тогда инопланетянин вытащил из ранца ту коробочку, которую захватил из дома, извлек из нее металлические усики и прикрепил два из них к шлемам друзей, а один — к своему.

Тут же Петя уловил его четкую мысль.

— Нам надо идти к полярной шапке. Там должен быть Инобор. Это успел мне сказать отец, когда прощались. Инобор поможет нам.

Следуя указанию Воломера-младшего, они двинулись в путь. Идти было легко, особенно землянам. Еще при выходе из города ребята включили вмонтированные в шлемы скафандров фонарики и индивидуальное отопление. Маленький отряд вел Воломер-младший, уверенно ориентируясь по звездам. Усики усилителя пришлось временно снять, поскольку они мешали идти. Костя и Петя изредка обменивались репликами — в скафандрах были приемо-передающие устройства, а Воломер лишь внимательно вслушивался в их речь.

Они прошли плато. Начался подъем на невысокую горную гряду. Скорость движения замедлилась.

— Петь, — окликнул друга Костя, — по-моему, Володя начал уставать.

Друзья остановились. Петя показал рукой, что надо включить усилитель.

— Устал? — спросил Петя. — Только говори честно.

— Я не привык ходить долго, — признался Воломер-младший.

— Вот видишь, — назидательно произнес Петя. — Я же говорил, в футбол надо было играть.

— При чем тут футбол? — рассердился Костя. — На нас притяжение совсем по-другому действует. Мы ведь к земному привыкли. Возьмем-ка его на буксир.

— Как?

— А тросик зачем?

Действительно, у каждого из них вокруг пояса было обмотано несколько метров аварийного тросика.

— Сделаем как бы качели! — сказал Костя. — Один конец держи левой рукой, а другой пропускай через плечо. Так… Делай петлю. Давай конец мне. Володя, садись на качели и держи нас за плечи. Тронулись!

Пока поднялись на вершину, здорово устали: все-таки, несмотря на малое тяготение, ноша не из легких.

— Делаем привал! — скомандовал Петя.

— Далеко нам до полярного пояса? — спросил Костя.

По расчетам Воломера-младшего, уже выяснившего единицы земных измерений, получалось что-то около двухсот километров.

— Дня за четыре пройдем, — бодро сказал Петя, усаживаясь на камень.

Отошел от края и Костя. Только Воломер-младший остался стоять, жадно вглядываясь в темноту. Неожиданно он попятился — так, что чуть не упал на Петю.

— Ты что? — удивленно спросил Петя, наблюдая, как Воломер-младший впопыхах не может вытащить усики из коробочки. — Давай помогу.

«Призраки разведчиков!» — уловил Петя мысль инопланетянина, показывающего куда-то в сторону от гряды.

— Что за чертовщина? — возмутился Петя, но Костя сказал:

— Надо погасить фонарики. На всякий случай.

Погрузившись в темноту, ребята тотчас же увидели яркую точку, плывущую вдали.

— Про какие призраки ты говорил? — спросил Петя.

— Про них рассказывали в городе. Много лет назад у нас произошел раскол. Разведчики энергоресурсов, привыкшие к опасностям, не захотели больше ждать сигнала с вашей планеты. Они уверяли, что где-то в районе самого большого разлома поверхности планеты есть еще запасы ядерного топлива. Поэтому предлагали вновь строить ракеты, чтобы самим переселиться на Землю.

— Молодцы! — заметил Петя. — Это по-нашему. И что с ними стало?

— Хранители Времени изгнали их из города. Предание гласит, что все разведчики погибли и их духи летают теперь над поверхностью планеты.

— Ну и бред! — не выдержал на этот раз Костя. — Эффект телепортации открыли, в космос вышли, и на тебе — духи!

— Так говорят Хранители… — смущенно стал оправдываться Воломер-младший.

— Вот что! — принимая решение, сказал Петя. — Это наверняка кто-то из отряда Инобора. Или…

— Что «или»? — спросил Костя. — Что ты все темнишь? Еще в городе о какой-то идее начал говорить…

— Дело в том, — Петя торжественно сделал паузу, — что это может быть наш космоход!

— Космоход? — воскликнул Костя. — Но он же был запущен год назад!

— Ну и что?

— А то, что ты отлично знаешь! Ровно через месяц он прекратил передачи.

— Могло что-нибудь сломаться в передающем устройстве, — не сдавался Петя. — А двигатель должен работать до сих пор. Вот он и разъезжает.

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Костя.

— Во всяком случае, это не духи. Хотя бы с этим ты согласен?

— С этим — да.

— Тогда давайте попробуем привлечь внимание.

— А как?

— Встанем рядом и будем по команде то зажигать, то гасить наши фонарики. Если это Инобор, он поймет.

— Включай! — скомандовал Петя. — Гаси! Включай! Гаси!

К своей радости ребята заметили, что светящаяся точка сначала остановилась, а потом мигнула несколько раз.

— Нас поняли! — торжествующе сказал Петя. — Значит, там разумные существа. А ты заладил — духи, духи…

— Духи тоже могут быть разумные, — смущенно оправдывался Воломер-младший, явно начиная сдаваться.

Огонек начал быстро приближаться.

— Пошли навстречу! — крикнул Петя и первым стал спускаться со склона.

Друзья поспешили следом. У подножия горы, где лежали россыпи камней, Костя остановил Петю:

— Давай заляжем здесь и подождем.

— Зачем?

— Все-таки надо посмотреть, что это. Или кто…

Петя хотя и неохотно, но подчинился. Они спрятались за большой осколок скалы и следили за приближением огонька. Вот он все ближе, ближе. Мальчики различили контуры аппарата, формой напоминающего земной танк, только без пушки и, похоже, без гусениц. Он плыл над самой поверхностью, не касаясь ее.

— Наверное, на воздушной подушке, — прокомментировал Петя.

— На какой же воздушной подушке, если нет воздуха? — съехидничал Костя.

— Значит, антигравитационные двигатели, — не растерялся Друг.

Их спор прервали испуганные мысли Воломера-младшего.

— Это «танк» разведчиков. Я видел такие в старых фильмах.

— Ну и что?

— Разведчики жили много сотен лет назад. Значит, рядом с нами все-таки призраки?..

Костя инстинктивно приподнял ружье.

— С ума сошел! — одернул его Петя. — Гарпун против металла? Да и погоди ты со своей воинственностью.

«Танк» мягко опустился на землю, и из него поспешно выпрыгнули трое инопланетян в точно таких же скафандрах, как у ребят. Двое остались у аппарата, а один подошел ближе к каменной россыпи, высвечивая фонариком склоны горы. Включили фонарики и стоявшие сзади, осветив своего товарища.

— Это же Яродан! — воскликнул Воломер-младший. — Ученик Инобора!

Он вскочил и что-то отрывисто крикнул. Следом поднялись Петя с Костей, тут же попав в перекрестье лучей. Перескакивая через камни, мальчики приблизились к аппарату. Иноборцы пристально осматривали ребят. Особенно их, видимо, поразили лица Кости и Пети.

Перекинувшись несколькими короткими фразами с Воломером-младшим, Яродан сделал приглашающий жест рукой, показывая на «танк». Вблизи, однако, он был больше похож на открытую самоходку. Сели плотно друг к другу. Яродан, нажимая на рычаги, развернул аппарат, и тот поплыл в обратную сторону, точно следуя рельефу местности. Хотя скорость, судя по мелькающим внизу камням, была высокой, она не чувствовалась, так как сопротивления воздуха не было.

Путешествие длилось около часа. Преодолен был еще один горный хребет, за которым цвет поверхности стал уже не черным, а серебристым.

— Начинается полярный пояс, — объяснил Воломер-младший, с которым ребята по-прежнему общались через усилитель.

Неожиданно начало ощущаться сопротивление атмосферы.

— Это пары углекислого газа, — авторитетно заявил Петя.

Вдалеке забрезжил какой-то рассеянный свет. Аппарат летел точно к нему. Ребята разглядывали сквозь сильный туман большой, прозрачный, освещенный изнутри купол.

О его назначении мальчики так и не догадались, а аппарат, миновав купол, углубился в ущелье, перешедшее затем в темный туннель, который, расширившись, привел их в скальную пещеру. Из нее, пройдя через анфиладу комнат, наполненных незнакомыми приборами, они попали в просторный, ярко освещенный зал, где за большим столом сидело около десятка инопланетян. Все были без скафандров. Приведшие мальчиков инопланетяне также стали освобождаться от скафандров, жестами предлагая ребятам сделать то же самое.

Сняв шлемы, мальчики едва не оглохли от потока мыслей. Ошарашенно вертя головами, они остановили взгляд на глубоком старце, сидевшем в центре стола.

«Это, наверное, Инобор», — подумал Костя и услышал отчетливый ответ:

— Да, я — Инобор. Расскажите, кто вы и за что вас сослали на выживание.

— Нас не сослали, мы сами… — сказал Петя.

— Почему?

Памятуя о встрече с Хранителями Времени, ребята старались думать отчетливо и конкретно. Мысленно они рассказали о своей первой встрече с Воломером-старшим; о том, как попали на Плутон; что решил Совет Хранителей Времени; как они подружились с Воломером-младшим и как умудрились уйти на поиски космохода. Иноборцы слушали с напряженным вниманием. Когда ребята рассказали о том, что аппараты Монопада уничтожены и что связи с Землей больше нет, Инобор коротко вздохнул и промыслил:

— Этого следовало ожидать. Хранители Времени боятся лишиться власти и потому идут на крайние меры. Действуя во имя Монопада, они фактически изменили его идее.

— Мы так толком и не знаем, что завещал Монопад, — сказал Петя.

— Вы слышали, какая катастрофа постигла первую нашу колонию на Земле?

— Да, Володя нам показывал.

— Ну, так узнайте, что случилось дальше.

Рассказ Инобора был настолько красочен, что перед ребятами ожили давно прошедшие события.

…Планета Плутон после катастрофы. У ракетодрома в скорбном молчании стоят оставшиеся в живых. Их мало. Всего несколько тысяч — тех, кто не успел отправиться на Землю.

— Имеем ли мы право, — говорит один из них, — рисковать не только своей, но и земной цивилизацией? Кто может поручиться, что при еще одном подобном термоядерном взрыве не пострадает вся планета?

— Правильно, — поддерживает другой. — Межпланетное сообщение с помощью ракет мы не можем применить еще по одной существенной причине: на Плутоне скоро будут исчерпаны все источники сырья для ракетного горючего. Хотим мы этого или нет, у нас осталась лишь одна ракета, способная подняться с планеты. Мы рассчитывали пополнить энергетические запасы на Земле. Но из-за трагической случайности заготовленное горючее взорвалось…

По счастью, на Плутоне остался весь цвет технической цивилизации — те, кто конструировали и строили мощные ракеты. Вновь углубляются в расчеты и опыты инженеры и ученые. Сменяется еще несколько поколений, пока молодой и талантливый ученый Монопад не совершает потрясающего открытия: можно живые существа телепортировать на любые расстояния. И вот наступает момент великого эксперимента. Последняя ракета стартует с Плутона. На ее борту — Монопад. Он везет контейнер с прибором — приемником-передатчиком телебиоинформации. Ракета летит к одной из пустынь Средней Азии — туда, где почти нет людей и где, по предложению ученого, должна возникнуть новая цивилизация.

Ракета приземляется благополучно. Контейнер раскрывается, и сигнал прибора летит на Плутон. Он принят вторым приемником-передатчиком. Коридор для телепортации установлен.

Наступает решительный миг. Все без исключения жители Плутона напряженно всматриваются в экраны внутрипланетной связи, наблюдая за экспериментом. Ввиду возможной опасности ни один из них не допущен в зал, где стоит прибор. Им управляет друг Монопада — Воломер. Только ему и еще нескольким ученым он доверил тайну управления прибором, и Воломер должен будет бессменно дежурить около него. Тянутся длинные минуты ожидания. И, о чудо, в зале возникает Монопад. В руках у него горсть песка с планеты Земля.

И Монопад уходит вновь. Перед ним стоит очень сложная задача — подготовить землян к появлению внеземной цивилизации. Он проникал в города и деревни, побывал во дворцах султанов, на многоязыких восточных базарах, беседовал с простым людом.

— А как же ему удавалось принять человеческий облик?

— Он и не пытался этого сделать. Просто силой мысли Монопад внушал людям, что он такой же — по их образу и подобию.

Монопад убедил Воломера-старшего и других жителей Плутона, что надо терпеливо ждать, пока на Земле не установится мир и равноправие. Тогда-то и был создан Совет Хранителей Времени, который должен был следить за исполнением воли Монопада.

— А сам он остался на Земле? — спросил Костя.

— Да, с тем, чтобы передать кому-то из землян свою мысль.

— Удалось ему это?

— К сожалению, мы не знаем. Монопад просто исчез, и аппарат перестал функционировать.

— Может, его убили?

— Это исключено. Монопад силой мысли легко распознавал агрессивные замыслы и тут же их устранял.

— Значит, какая-то катастрофа?

— Нам так и не удалось это узнать. Шли годы и десятилетия, а сигнала от Монопада не было.

— Но почему же никто не отправился ему на помощь?

— Водомер был верным и надежным другом, и именно поэтому он не мог нарушить слово, данное Монопаду.

— Разве дружба в этом заключается? — горячо возразил Петя. — Настоящий друг не должен ждать!

— Не так все просто, детеныш. Слишком многое крылось за этим запретом Монопада. Речь шла о судьбе всей нашей цивилизации. Один неосторожный шаг — и она могла погибнуть. Поэтому Воломер-первый и все обитатели Плутона терпеливо ждали. Перед своей кончиной Воломер назвал преемником своего сына, которого посвятил в тайну аппарата. Так появился Воломер-второй, потом — третий.

При Воломере-четвертом неожиданно заработал аппарат. Установив связь, Воломер выяснил, что аппарат случайно включен человеческим детенышем, заблудившимся в пустыне. Что было делать? Совет Хранителей Времени после долгих споров принял решение о визите Водомера на Землю. Цель визита — узнать что-либо о судьбе Монопада и определить уровень развития человеческой цивилизации в данном районе.

Визит оказался кратковременным. По-прежнему на Земле царило неравенство. О каком-либо ином общественном устройстве никто и не помышлял. Даже Аладдин-тот самый, что вышел случайно на связь, будучи добрым и смышленым юношей, все же не мечтал ни о чем другом, как стать властелином одного из этих шумных и грязных городов. О Монопаде узнать ничего не удалось… И снова потянулись столетия ожидания. Постепенно стала приходить в упадок наша цивилизация. Нехватка энергии привела к тому, что многие механизмы перестали действовать. Жители подземного города стали утрачивать свои знания. Совет Хранителей Времени тормозил проявление любой новой мысли, боясь потерять власть. И когда я со своими учениками предложил выйти на поверхность, чтобы попытаться вдохнуть новую жизнь в старую планету, нас попросту изгнали.

Десятки вопросов роились в головах ребят, но. Инобор властно прервал их:

— Еще раз представьте себе пояснее, что вы собираетесь искать.

Ребята представили себе космоход таким, каким видели его когда-то на экранах телевизоров. Инопланетяне сосредоточенно внимали мыслям ребят и поочередно отрицательно кивали головами.

— Нет, такой машины мы не видели.

— Постой, — сказал Костя Пете. — Космоход, конечно, небольшая машина. Но, может быть, они видели земную ракету?

— Какая она из себя? — заинтересовался Инобор.

Ребята представили себе длинное, сигарообразное тело ракеты. Вот она взлетает с Земли, летит по черному звездному небу…

Неожиданно один из тех инопланетян, что привел ребят сюда, резко встал:

— Я видел нечто подобное по ту сторону гор. Но рассмотреть не успел, поскольку почувствовал угрозу нападения со стороны подземных жителей. Могу показать.

— Это наш старший разведчик Яродан, — сказал Инобор.

— А что за подземные жители? — спросил Петя. — Какие-то туземные племена?

— Нет, это разведчики, сосланные на выживание несколько сотен лет назад.

Петя ткнул Воломера-младшего в бок.

— А ты говорил «духи»… Значит, они не погибли?

— Погибли не все, — объяснил Инобор. — Некоторые, найдя воздух и воду в подземельях, выжили. Правда, они стали поедателями трупов.

— Каких трупов? Разве на Плутоне остались животные? А нам говорили…

— Ошибочное мнение. Действительно, большая часть животного мира вымерла. Но многие, уйдя в подземные пещеры, приспособились, питаясь чахлыми подземными лишайниками и мхом, а некоторые — убивая себе подобных.

— Ну, а подземные жители, много их?

— Нам пока не удается установить с ними контакт. Они избегают света и отлично видят в темноте. За долгие годы пребывания под землей они вернулись почти в первобытное состояние… Но вы, я вижу, устали. Отдыхайте, а завтра с Яроданом пойдете в разведку.

Наутро их угостили завтраком, напоминающим манную кашу.

— Это изобретение Инобора, — с гордостью сказал Яродан. — Он великий ученый. Он открыл микроорганизмы, которые, питаясь углекислотой, образуют биомассу. В ней — все необходимые питательные продукты, а кроме того, биомасса при разложении образует кислород. Если все жители планеты выйдут на поверхность, чтобы распространить по ней колонии микроорганизмов, то постепенно можно будет вернуть Плутону атмосферу. Этим мы сейчас и занимаемся, хотя понимаем, что пока нас семнадцать человек, многого мы не добьемся.

«Манная каша», несмотря на столь яркую рекламу, оказалась довольно безвкусной, хотя и сытной. Мальчики отлично наелись, даже обжора Костя не помышлял о добавке.

— Теперь за дело, — сказал Яродан, когда ребята позавтракали. — Надевайте скафандры, и в путь. Опасности здесь нет. Хиросад никогда не осмелится выйти из подземного города.

— Почему?

— Боится: если он выйдет на поверхность, то сразу лишится своей власти.

— А почему мы не видели Инобора?

— Он в своей лаборатории. Когда Инобора сослали на выживание, то, учитывая его заслуги, разрешили ему забрать с собой необходимое оборудование. Мы сейчас заедем к нему.

Вшестером они забрались в «танк» и быстро выскочили из туннеля. Аппарат остановился у купола, ярко сияющего изнутри. Через открытый люк ребята спустились внутрь. Проходя по длинному прозрачному коридору к центру купола, они видели, как за многочисленными перегородками, напоминающими пчелиные соты, колышется зеленая кашеобразная масса. В круглом зале, расположенном в самом центре, их встретил Инобор, окруженный учениками. В руках у него была пробирка с ярко-красной жидкостью.

Сняв шлем, мальчики услышали:

— Рад видеть моих юных друзей. Как отдохнули?

— Спасибо, хорошо, — вежливо сказал Петя и вежливо полюбопытствовал: — Над чем вы работаете?

— Сюда поступает углекислый газ. Под действием микроорганизмов он превращается в зеленую биомассу. А выделяемый кислород идет для дыхания и как горючее. Кроме того, полярная шапка, помимо углекислоты, содержит и воду, которую мы с помощью термоаккумуляторов разогреваем иперегоняем в подземные теплые резервуары.

— Здорово! — восхитился Петя. — А столько перегородок зачем?

— На случай метеоритных дождей. Они бывают не часто, однако неприятностей могут доставить много. Поэтому каждый отсек герметически изолирован от другого. В случае попадания метеорита мы можем легко произвести ремонт.

— Но мы мечтаем о другом, — вступил в разговор Яродан. — О морозоустойчивых микроорганизмах, которые смогут перерабатывать углекислоту без защиты прозрачными пластиками. И думаю, что мы этого добьемся. Наш отряд разведчиков разыскивает сейчас места с наиболее благоприятными условиями для будущих колоний микроорганизмов.

Пете, Косте и Воломеру-младшему не хотелось уходить из залитого лучами светильников зала, где было столько интересного, но Яродан торопил.

— Сейчас вы идете в разведку, — сказал им на прощание Инобор. — Прошу вас, будьте внимательны и осторожны. Я долго думал над вашим рассказом о том, как проходил Совет Хранителей Времени. По-моему, разыскивая земную машину, не нужно пренебрегать и поиском ядерного горючего. Я считаю, что запуск нового аппарата для установления контактов с Землей просто необходим. У Яродана есть индикаторы для поиска. В добрый путь, друзья!

Они вышли на поверхность, находящуюся под властью вечной ночи. Разместившись в «танке», связались внутренней мысленной связью. Еще накануне Яродан, изучив усилитель Воломера-младшего, изготовил в лаборатории такие же. На всех шлемах членов экипажа топорщились тонкие усики — антенны.

— Яродан, можно вас спросить? — сказал Петя.

— Спрашивай, детеныш.

— Ваш аппарат скопирован с аппаратов разведчиков?

— Нет, это не копия. Это действительно машина, на которой когда-то ездили разведчики. Ей не менее пятисот лет. Мы бы сейчас не могли сделать такую — нет необходимого оборудования. По счастливой случайности наш отряд наткнулся на заброшенную базу разведчиков. Там мы и нашли две машины. Они были вполне исправны, но кончилось атомное горючее. Тогда Инобор предложил поставить термоаккумуляторы, которые заряжаются от разницы температуры на поверхности планеты и в ее глубине. Как видите, аппарат действует, и неплохо.

Машина действительно шла плавно и стремительно. Луч сильного прожектора освещал то часть плато, то цепи гор. За перевалом показалась круглая долина с серебристой поверхностью.

— Как будто озеро, — сказал Костя.

— Это и есть озеро, — согласился Яродан. — Вода в нем покрыта толстым слоем льда. Видите: нет никаких метеоритных следов? Метеорит, если попадает сюда, пробивает лед, который тут же затягивает воронку. Такие озера — наша надежда. В них будущее цивилизации. Мы сумеем растопить их!

— А ракета с Земли не могла попасть в такое озеро? — опасливо спросил Костя.

— Нет, я видел ее значительно дальше.

Через несколько часов они преодолели последние невысокие холмы и вновь очутились на равнине.

Яродан поводил вокруг лучом прожектора, внимательно вглядываясь в пространство.

— Кажется, там! — Он показал рукой вперед.

Действительно, через несколько сот шагов они увидели острие ракеты, глубоко зарывшейся в песок. Под лучом прожектора она сверкала как зеркало.

— Ой, глядите, что это? — Петя показывал рукой на ровную колею, ведшую от ракеты в сторону.

— Это похоже на следы космохода! — воскликнул Костя.

— Поедем по колее и найдем космоход.

Аппарат быстро помчал их вдоль колеи. Яродан, придя в хорошее настроение, вдруг запел какую-то ритмичную песню.

— Это песня древних разведчиков, — пояснил ребятам Воломер-младший. — В ней поется, что разведчику не страшны никакие преграды, что он должен быть всегда смелым, ловким и находчивым.

Луч прожектора уперся в стену неприступных гор. Они ничуть не походили на те, что утром миновал отряд: всюду хаотическое нагромождение пород, ущелья, трещины.

— Это провалы поверхностного слоя из-за образования пустот, — пояснил Воломер-младший.

Неожиданно Яродан резким движением остановил аппарат. Перед тупым носом машины зияла огромная трещина, шириной в несколько десятков метров, протянувшаяся, как видно, не на один километр. Здесь и пропадала колея космохода.

— Вот почему он перестал передавать сигналы, — уныло сказал Костя.

Все вылезли из машины и с помощью своих фонариков попытались высветить глубь трещины. Дна не было видно.

— Разлом в коре планеты, — мрачно сказал Воломер. — Сейчас весь Плутон покрыт сетью таких трещин.

— Именно здесь Инобор собирается завести колонии микроорганизмов. Постепенно трещины наполнятся воздухом, который потом, как одеяло, укроет всю планету, — объяснил Яродан.

— Так все равно же будет холодно, — возразил Костя.

— Внутри планеты еще достаточно тепла, — ответил Воломер.

— Есть смысл искать ваш космоход дальше? — обратился к землянам Яродан.

— У нас знаете с каким запасом прочности делают космические аппараты? — сказал Петя и с надеждой добавил: — Может быть, он и цел?

— Посмотрим, посмотрим, — еще раз сказал Яродан и начал медленно спускаться в трещину по тросу, привязанному к машине.

Двое других разведчиков встали по обеим сторонам от троса, направив вниз тонкие лучи фонарей. Тянулись долгие минуты ожидания. Наконец веревка дернулась несколько раз. Разведчики осторожно начали поднимать Яродана. Вот он показался на поверхности. В руках у него было колесо и обломок какого-то щита.

— Вот все, что я нашел. Но Петя оказался прав: машина ваша удивительно прочна. После удара такой силы она тем не менее продолжала действовать и направилась вдоль трещины вон в ту сторону, — показал он рукой.

— Теперь понятно, почему последние сигналы были такими приглушенными, — сказал Костя.

— Поедем потихоньку вдоль трещины, — объявил Яродан. — Я периодически буду спускаться и осматривать колею.

Машина двинулась в путь. Приблизительно через километр Яродан остановил ее и вновь спустился вниз по тросу.

— Колея продолжается, — сообщил он, выбираясь наружу. — Едем дальше.

Неожиданно трещина повернула в сторону каменистых нагромождений. Остановилась вплотную у подножия высоких скал. Яродан вновь пропутешествовал вниз и, вернувшись, сказал:

— Колея идет дальше. Но нам продвигаться по этому туннелю опасно.

— Почему?

— Недалеко убежище подземных людей. Они, к сожалению, настроены очень агрессивно. Придется возвращаться.

Вдруг один из разведчиков, повернувшись в ту сторону, откуда приехал отряд, закричал:

— Метеоритный дождь! Приближается метеоритный дождь! — Он показал на яркие вспышки вдали. — Нет нам спасения!

— Почему? — удивился Петя. — Спрячемся под машину.

— Ничего не выйдет, — покачал головой Яродан. — Для крупного метеорита наша машина — незначительная песчинка, которую она просто разобьет вдребезги. Надо действовать немедленно. Быстро освободить все канаты! Как можно крепче привязывайте их концы к машине. Теперь спускайтесь в трещину. Придется рисковать. Если мы не спрячемся — верная гибель.

Когда начал спускаться последний из разведчиков, все небо стало багрово-красным от близкого удара метеорита.

— Скорей, скорей! — торопил Яродан остальных.

Они вбежали в туннель, и мгновенно кромешная мгла поглотила их.

— Осторожно, — скомандовал Яродан, включая фонарь.

Его примеру последовали все остальные.

— Сколько времени длится такой дождь? — поинтересовался Петя.

— Несколько часов. Пока планета не пройдет пояс астероидов.

— Раз уж мы здесь, — предложил Петя, — может, поищем наш космоход?

— Ты смелый мальчик! — уважительно сказал Яродан и, переглянувшись с остальными разведчиками, согласился: — Пошли!

Туннель по наклонной плоскости шел вниз. На многовековой пыли отчетливо были видны следы колес космохода. Но что это? Колея внезапно исчезла.

— Здесь, видно, кончился запас энергии, — решил Костя.

— Где же тогда космоход? — удивился Петя.

— Смотрите, — показал Воломер-младший, — следы босых ног.

— Да, — кивнул Яродан, — это следы подземных людей.

— Значит, они стащили наш космоход, — возмутился Петя. — Им-то он зачем?

Яродан посмотрел на индикатор, прикрепленный к руке, и сделал предупредительный знак:

— Остановитесь. Дальше я пойду один. Наличие кислорода позволяет снять шлем.

— Зачем?

— Чтобы чувствовать присутствие подземных жителей. Я пройду несколько метров вперед и попытаюсь установить контакт с ними.

Прошло немало напряженных секунд, пока члены отряда не услышали призывный сигнал своего командира. Пройдя несколько метров, они оказались в небольшой пещере, посреди которой стоял Яродан, положив в знак приветствия руку на плечо стоявшему против него человеку с копьем в руках, одетому в мохнатую шкуру неведомого зверя.

— Подойдите поближе, не бойтесь, — скомандовал Яродан. — Только выключите все фонари, достаточно моего. Я направил луч вверх, чтобы не ослепить хозяина.

Приблизившись, разведчики пристально оглядели подземного жителя, вид которого был необычен даже для обитателей Плутона: огромные выпуклые глаза делали его похожим на лягушку.

— Мутация, — шепнул Костя Пете.

— Это страж первого входа, — объявил Яродан. — Он поверил мне, что мы не причиним ему никакого вреда. Я спрашивал его про космоход. Оказывается, вожди подземного племени сочли машину посланцем богов, якобы живущих в светлом городе, из которого предки подземных жителей были изгнаны когда-то. Они все верят, что однажды, когда все члены племени будут вести себя достойно, их всех вернут в светлый город. Так он сказал. Появление машины, считают вожди, это знак скорого возвращения. Поэтому она стоит в священном зале, и ей поклоняются все члены племени.

— Как же нам ее обратно заполучить? — загрустил Петя.

— Может, хитростью? — предложил Костя. — Ведь мы из подземного, то есть из светлого города. Скажем, что это наша машина, и что мы скоро вернемся за ними.

— Обманывать нехорошо, — строго сказал Яродан. — Я чувствую, что это племя гораздо менее агрессивно, чем мы думали.

Он мысленно приказал подземному жителю:

«Веди нас к вождям племени!»

Тот отрицательно замотал головой:

«Меня убьют, если я оставлю пост. Но сейчас придет старший, он вас проводит».

И он что-то протяжно закричал в глубину туннеля. Вскоре раздалось ритмичное шлепанье. В зале появился еще один подземный житель. Он не шел, а прыгал, отталкиваясь от земли обеими ногами, что делало его еще больше похожим на гигантскую лягушку.

— Это один из вождей племени, — перевел Яродан мысли стражника.

Старший воин, увидев незнакомцев, уже в прыжке занес для броска длинное копье, но, усмиренный мысленным приказом Яродана, неловко выронил его и, приземлившись, распростерся ниц.

— Встань! — приказал ему Яродан. — Перед тобой не боги, а братья по разуму и крови. Веди нас к племени.

Они миновали еще три поста, еле поспевая за провожатым, без труда прыгающим каждый раз на добрый десяток метров. Наконец вошли в длинный темный зал, где явственно слышалось журчание воды. Фонарики выхватывали куски бугристых стен, затем что-то вроде крепостной стены, сложенной из неправильной формы булыжников. Неожиданно над головой Пети просвистело копье. Не успел он испуганно повернуться, еще не понимая, в чем дело, как раздалась властная команда Яродана:

— Ложись!

Все упали навзничь, и вовремя: над ними пролетело еще несколько десятков копий. В это же мгновение что-то протяжно закричал сопровождавший их воин.

— Что он кричит? — испуганно спросил Петя.

— Говорит, что привел богов — соплеменников.

Яродан тут же поднялся на ноги и осветил фонариком с ног до головы сначала себя, а затем и каждого из своего отряда.

— Разве они нас не видят? — удивился Костя.

— К сожалению, их зрения хватает лишь метров на десять, — ответил Яродан. — Поэтому сначала они увидели смутные тени и решили, что перед ними враги.

Провожатый жестом показал, что путь свободен. Войдя в ворота, разведчики очутились в тесном кольце подземных жителей. Здесь царил полумрак. Оглядевшись, ребята заметили, что тусклый свет исходит от самих стен. Украдкой пощупав стену, Петя убедился, что она обросла мягким лишайником, фосфоресцирующим в темноте.

Яродан тем временем начал внушать толпе, что отряд пришел с дружескими намерениями. Его слушали внимательно и даже, как показалось ребятам, дружелюбно. Правда, когда Яродан поведал, что он тоже из числа изгнанных, подземные жители заворчали недовольно и разочарованно. Однако Яродану удалось объяснить, что изгнан он и его товарищи за желание спасти всю планету и что те, кто остался в светлом городе, никогда не придут к подземным жителям и никогда не вернут их в город. Как мог, Яродан объяснил также, каков путь спасения, и сказал, что подземные жители могут помочь новому рождению их родной планеты.

Затем членов отряда, как почетных гостей, провели узкими улочками мимо каменных хижин на центральную площадь, где лунным блеском светился космоход.

— Вот он! — Воскликнул Петя и бросился к космоходу. Он восторженно гладил его металлические бока. И вдруг закричал: — Костя, смотри! Батареи…

Приблизившись, Костя понял отчаяние друга: плиты фотоэлементов были искорежены до неузнаваемости.

— Значит, он все-таки пострадал при падении, — уныло сказал Петя. — А двигался, пока в аккумуляторах были запасы энергии.

— Так давай починим фотоэлементы.

— Что ты! Для этого целый завод надо иметь.

— Значит, нужно искать новые способы питания батарей!

«Не отчаивайтесь, детеныши! — услышали они ободряющую мысль Яродана. — Мы же создали термоаккумуляторы. Думаю, что сумеем приспособить их для вашей машины».

Повернувшись к вождям племени, Яродан кратко объяснил им, что детеныши — гости планеты и что машина, которой поклоняется племя, прибыла с их родины.

Вожди что-то яростно завопили, но, подчиняясь мысленному воздействию Яродана, постепенно успокоились и даже пригласили гостей во Дворец. Это была хижина, чуть крупней остальных, также без окон, со сводчатым потолком. Внутри стены были отделаны каким-то блестящим минералом, вдоль них стояли чаши со светящимся лишайником.

Во Дворце собрались наиболее уважаемые члены племени. При виде гостей они встали и под заунывную, но ритмичную музыку стали исполнять танец- дружбы. В этот танец немедленно включились и члены отряда Яродана. Затем все чинно расселись вдоль стен, оставив место в центре для вождей и почетных гостей.

Встал и старейший вождь племени, голова которого была иссечена страшными рваными шрамами. Один из шрамов, особенно глубокий, лишил его глаза. Вождь заговорил тихо, но потом голос его окреп.

Воломер-младший начал мысленно переводить речь вождя землянам. Вот что они услышали:

«Это было так давно, что даже самые старейшие из подземных жителей не помнят исхода. Но правда о светлом городе и жестоких Хранителях Времени передается от сердца к сердцу. Наши предки были разведчиками энергетического сырья. Это — смертельная, опасная работа. Каждый раз члены отряда, обычно состоящего из десяти разведчиков, уходя в поиск, знали, что по крайней мере один из них не вернется. На их пути вставали красные бури, обвалы, кровожадные звери. Но разведчики знали и другое — глубоко под землей хранятся огромные запасы воздуха и воды, и там можно возвести новые десятки городов, возродить величие планеты, взметнуть во Вселенную сотни новых ракет, не дожидаясь сигнала Монопада. Будучи людьми решительными и дерзкими, они не хотели ждать. Но на пути их планов вставали другие люди — осторожные и хитрые. Однажды, выслав все отряды разведчиков из города в поисках сырья, они захватили власть и объявили себя Хранителями Времени. Они убедили слабых и малодушных, что ждать спокойнее и вернее. Напрасно разведчики, вернувшись, пытались попасть в город. Поскольку запасы горючего и воздуха кончались, они были вынуждены уйти в глухие, вечно темные ущелья, чтобы влачить жалкое существование. К счастью, среди разведчиков были и отважные женщины, давшие жизнь тем, кто уже никогда не увидел света звезд. Постепенно утрачивались знания, но не слабел дух разведчиков. По-прежнему они сильны и не боятся никаких зверей. Племя ждет, когда в светлом городе победят сильные духом и вспомнят о покинутых…»

Потрясенные, гости заговорили разом. Затем Яродан, заставивший жестом всех смолкнуть, подробно рассказал, почему власть Хранителей Времени стала еще крепче, как они хитро одурачивают и подчиняют себе всех жителей.

— Но мы будем бороться, — закончил он. — В дружбе с вами мы станем еще сильней.

— Какие мы вам помощники! — горько ответил одноглазый. — Мы ведь теперь совершенно не выносим света!

— Ну, это совсем просто! — не утерпел Петя. — Взять и сделать каждому черные очки.

На звук его речи изумленно повернулись все подземные жители.

— Что он говорит?

— Не удивляйтесь. Это инопланетяне с Земли, оттуда, где был Монопад.

Пришлось ребятам рассказывать, а Яродану мысленно переводить все, что они знают о Земле. Предложение привести в действие космоход, связаться с землянами и просить их о помощи было принято членами племени с воодушевлением. Решили незамедлительно двинуться в путь. Разведчики в сопровождении вождей племени пошли обратно, толкая перед собой космоход. Но спешили они зря: расщелина, через которую отряд прошел к племени, оказалась плотно забита. Видимо, сюда попал один из метеоритов.

— Придется искать другой путь, — решил Яродан.

Вожди объяснили, что другой путь есть сквозь горы, через глубокие туннели в них. Правда, он сопряжен с опасностью нападения диких зверей.

Однако выхода не было. Они вновь миновали часовых и углубились в мрачный туннель. Зажгли все фонари, криками и светом отпугивали подземных хищников. Не обошлось и без приключений. На одной из развилок решили сделать привал. Петя разглядел в полумраке камень и направился к нему, чтобы расположиться поудобнее.

— Осторожнее! — крикнул Яродан.

Но было уже поздно. Петя почувствовал, как ногу обхватил тонкий острый жгут и неведомая сила тащит его куда-то за камень. К счастью, Костя успел выстрелить из своего ружья в глубь расщелины. Жгут расслабился, и один из подземных жителей быстро перерезал его острым кинжалом.

Встав на ноги, Петя включил фонарик и осторожно заглянул в расщелину за камнем. Глубоко внизу он увидел мертвого гигантского паука с широкой зубастой пастью и невероятно длинными, в несколько десятков метров, щупальцами. Костя и Петя с силой потянули на себя капроновую леску гарпуна и извлекли чудище на поверхность.

Костино ружье очень понравилось одноглазому вождю племени. Мальчик вытащил гарпун из тела паука, показал, как заряжается ружье, и решительно отдал его инопланетянину.

— Оно вам больше пригодится.

Отряд продолжал путь. Дорога все круче вела вверх. Дышать становилось труднее.

Наконец вожди племени остановили отряд.

— Дальше нам не пройти. Поверхность уже недалеко, — сказал Одноглазый.

Прощаясь, Петя все-таки полюбопытствовал:

— Володя, спроси, откуда у него такие шрамы. Наверное, на него напал страшный зверь?

Воломер-младший недовольно поморщился, но все-таки спросил.

— Нет, это не зверь, — покачал головой Одноглазый. — Это сделал мой соплеменник. Человек страшнее зверя…

— Почему он хотел убить вас?

— Мечтал стать единоличным властелином племени…

Попрощавшись, разведчики двинулись вперед. Вскоре, выйдя из туннеля, они оказались на вершине одной из гор. Сориентировавшись по звездам, спустились с хребта и вышли к той расщелине, вдоль которой начали путь. Не без труда нашли наконец и машину. Погрузив космоход в кабину, отправились обратно, к куполу, где в лаборатории их поджидал Инобор.

Помощники Инобора уже приготовили аккумуляторы. Яродан, лучше остальных разбиравшийся в технике, быстро нашел контакты, ведущие к двигателю космохода. Вместе с Петей они закрепили проволочки, которые Петя назвал «выходами». К «выходам» один за другим присоединили аккумуляторы и закрепили их на аппарате.

И вот наступил долгожданный миг: космоход заурчал и неожиданно резво помчался по пещере.

— Стой, стой! — закричал Костя, будто космоход был живым существом.

В это мгновение одна из проволочек порвалась, и космоход, будто услышав Костины крики, остановился.

— Сумасшедший… — проворчал Костя, поднимая опрокинутые аккумуляторы.

— Что ты ругаешься? — возразил Петя. — У него же программа такая — двигаться.

— Ну, распрограммируй, — досадливо сказал Костя.

— Не получится: команда наземного пункта связи. Движется час, а затем останавливается и передает информацию на Землю.

— Выходит, так целый час и будем бегать за ним?

— А что делать? Так и будем. Только под землей тесновато. Надо выйти на плато. Аккумуляторы закрепим как следует.

Надев скафандры, они вышли на поверхность — трое мальчиков и Яродан. Яркие звезды на черном небе приветствовали их.

— Придется попотеть, — жизнерадостно сказал Петя. — Внимание — включаем!

Космоход покатился по каменистой поверхности плато, вращая подковообразной антенной. Все затрусили следом.

Метров через двести космоход резко затормозил и, направив антенну вверх, неподвижно замер.

— Передает! — благоговейно сказал Петя.

— Интересно, про нас-то он передаст что-нибудь? — спросил Костя.

— Наверное, — ответил Петя. — Пока мы бежали, антенна несколько раз поворачивалась в нашу сторону.

— Это долго? — нетерпеливо спросил Воломер-младший.

— Сама передача длится всего несколько секунд. Информация уплотняется в сотни раз, а затем расшифровывается. Иначе не хватило бы энергии.

— А дальше что будет? — поинтересовался Воломер-младший.

— Информация долетит до Земли. — Петя явно входил в роль лектора: — Расстояние между нашими планетами составляет около 6 миллиардов километров. Сигнал идет со скоростью света — 300 тысяч километров в секунду. Значит, получат на Земле информацию часов через пять. Расшифруют, а потом пришлют новую команду.

— Значит, не меньше десяти часов ждать? — спросил Воломер-младший.

— Думаю, да, — согласился Петя.

— Тогда пошли в пещеру, — предложил Костя, — а через десять часов вернемся.

Все согласились и повернули обратно.

— Петя, — обратился к другу Костя, — а как ты думаешь, наши догадаются, что это мы с тобой подаем сигналы?

— Вряд ли. Когда расшифруют, увидят фигуры в скафандрах и узнают, что Плутон обитаем. Тогда обязательно ракету пришлют, уже с космонавтами.

— А все-таки надо весточку дать, что здесь именно мы.

— Зачем?

— Чтоб родители не беспокоились.

— Соскучился?

— Не только из-за этого.

— А из-за чего?

— Чтобы в школу передали: Костя и Петя задерживаются, мол, по уважительной причине — они на Плутоне.

— Ух ты! — Эта идея Пете очень понравилась. — То-то все ребята удивятся! А как мы передадим? Ведь космоход звуковые сигналы не воспринимает.

— Напишем на чем-нибудь и, когда система заработает, покажем.

Когда все пришли в пещеру, мальчики написали найденным в рюкзаке фломастером на Костиной белой майке:

«Мы — московские школьники. Попали на Плутон методом телепортации. Просим сообщить родителям и в школу. Ждем помощи. С космическим приветом Петя и Костя».

Через положенное время они вернулись к космоходу. Однако тот безмолвствовал.

— Может, опять что-то сломалось? — забеспокоился Костя. — Или наша батарея выдохлась?

Петя с Яроданом вновь склонились над космоходом.

— Вроде бы все в порядке, — сказал наконец Петя. — Двигатель работает. Значит, не поступил еще сигнал с Земли.

— Я думаю, он не поступит, — неожиданно сказал Яродан.

— Почему? — удивились мальчики.

— Сколько времени прошло с тех пор, как космоход перестал подавать сигналы?

— Да уж больше года. А что?

— Видимо, на Земле убедились, что сигналы исчезли, и прекратили прием.

Ребята уныло переглянулись. Но Яродан улыбался.

— Если судить по вас, детеныши, земляне не любят уступать, а значит, они снова пошлют ракету с космоходом-2. Так?

— Так, — оживились мальчики.

— И, видимо, вновь в этот район. Так?

— Ой, да ведь об этом и в газетах писали! — вспомнил Костя.

— Значит, нам надо наблюдать. Как только заметим ракету, сразу выйдем на связь. Тогда и ваша записка пригодится.

Отряд вернулся в пещеру, космоход пришлось тащить на руках.

Инобор и Яродан оживленно обсуждали, на какой из вершин лучше устроить наблюдательный пункт и как организовать дежурство. Костя и Петя не вступали в разговор, явно подавленные неудачей. Воломер-младший подсел к ним и, желая отвлечь друзей от мрачных мыслей, начал рассказывать древнюю историю о таинственных приключениях разведчиков в глубине планеты.

Неожиданно стены пещеры, где они сидели, содрогнулись от глухого толчка.

Яродан вскочил, прислушиваясь:

— Наверное, упал метеорит.

Инобор покачал головой:

— Нет, похоже, что в коре планеты образовалась новая трещина.

Другой, еще более мощный толчок заставил всех поспешно надеть скафандры, сесть в «танки» и быстро выбраться на поверхность. Глазам разведчиков и земных гостей предстало страшное зрелище — пылал купол.

— Взорван резервуар с горючим! — закричал Инобор.

В этот момент они увидели фигуру в скафандре, вышедшую откуда-то из темноты. Неизвестный сделал несколько шагов в их сторону и упал. Его подняли, осветили фонариками лицо.

— Воломер! — вырвался общий возглас изумления.

Да, это был Воломер-старший. Он с трудом открыл глаза, посмотрел на Инобора и произнес:

— Я спешил как мог. Но опоздал.

— Скорее в помещение! — скомандовал Инобор. — Нужна медицинская помощь.

В пещере потерпевшего раздели, протерли окровавленную голову каким-то раствором. Минут через пятнадцать Воломер-старший пришел в себя и начал рассказ:

— Я понимал, что Хиросад замыслил что-то недоброе. Когда я прощался с сыном, то посоветовал идти к Инобору за помощью. Мои слова уловил Хиросад и решил одним махом избавиться и от землян и от инакомыслящих…

Глухой рокот прокатился по подземелью.

— Он вынудил Совет послать одного из Хранителей Времени, чтобы уничтожить все сооружения, построенные Инобором, и тем самым сократить ваши шансы на выживание. К счастью, есть еще члены Совета, которые сохранили порядочность. Они-то и помогли мне выбраться на поверхность, чтобы я смог вас предупредить. Но, видимо, я вел себя недостаточно осторожно. Посланец Хиросада выследил меня и, пользуясь темнотой, нанес страшный удар по голове. Очнулся я только от взрыва. Слишком поздно…

Яродан стремительно вскочил.

— Еще двое, за мной! Преступник не уйдет. На «танке» мы будем у города раньше и сумеем его перехватить.

Мальчики тоже хотели идти с разведчиками, но их удержал Инобор:

— Справятся без вас.

Скоро маленький отряд разведчиков вернулся. Они привели невысокого, как подросток, члена Совета Хранителей Времени.

— Совет был создан, чтобы спасти нацию, — сурово сказал ему Воломер-старший. — А что делаете вы с Хиросадом?

— Вы все погибнете, — проговорил пленник. — И это лучший исход, чем искать спасения в союзе с Землей.

Он кинул ненавидящий взгляд в сторону мальчиков. Воломер-старший свел к переносице густые брови:

— Ты — мой кровный враг! Я вызываю тебя на смертельный поединок.

Волна ужаса прокатилась по комнате.

— Я принимаю твой вызов. Еще никто не мог побороть мысли Хранителя Времени.

— Воломер, не надо! Ты очень рискуешь, — попытался остановить его Инобор.

— Преступление нельзя оставлять безнаказанным! — возразил ему Яродан. — Если Воломер откажется, я вызову Хранителя.

Сняв с себя одежду, бойцы встали друг против друга.

— Всем надеть шлемы! — услышали мальчики приказ Инобора. — Поединок может быть опасен и для свидетелей.

— Это страшное испытание! — сказал Воломер-младший друзьям. — Поединок выигрывает тот, кто сильнее духом и на чьей стороне справедливость…

Соперники, скрестив на груди руки, уставились друг другу в глаза. Видно было, как у Воломера-старшего пульсировала жилка на виске. Вот он слегка качнулся, сделал шаг в сторону, но устоял, нашел силы выпрямиться. Нестерпимо долго шло время. Вдруг Хранитель судорожно обхватил голову руками, дико закричал и рухнул на пол.

Воломер-старший бессильно опустил голову и, шатнувшись, сел на скамью у стены.

— Уберите поверженного! — приказал Инобор.

Весь день отряд Инобора провел на поверхности, пытаясь спасти разрушенное. Вечером все вернулись удрученные.

— Погибло бесценное оборудование, — сокрушался Инобор. — Его можно восстановить только в городе. Оставшихся запасов кислорода и пищи нам хватит лишь на несколько месяцев.

— Я думаю, — сказал Воломер-старший после долгого размышления, — что есть еще один способ связи с Землей. Воломер-пятнадцатый, передавая мне в свое время полномочия, сообщил, что Монопад создал запасной вариант связи, которым можно воспользоваться только в крайнем случае.

— Сейчас как раз такой случай и есть, — убежденно сказал Петя.

— Я тоже так думаю, — согласился Воломер-старший. — Но завещание Монопада хранится в потайной комнате рядом с Залом Связи в подземном городе. И нам туда теперь не попасть.

— Почему? — удивился Петя. — Давайте придумаем какую-нибудь военную хитрость!

Воломер-старший покачал головой:

— Я не могу обманывать, не имею права и не могу. Такова священная заповедь…

Яродан с усмешкой перебил Воломера-старшего:

— Почему же ее нарушают Хранители Времени? Вы думаете, попытка уничтожить нас — это первая подлость Хиросада? Он постоянно обманывает народ. Когда проходит всеобщее голосование, он что-то делает с аппаратурой, и счетчик показывает ту цифру, которая нужна Хиросаду.

— Откуда ты знаешь?

Яродан помолчал и тихо произнес:

— Хиросад мой отец… Однажды он похвастался мне, каким образом навязывает волю другим… После этого я и примкнул к Инобору.

Воломер-старший, казалось, был подавлен.

— В таком случае, — сказал он, — с Хиросадом надо бороться только хитростью. В город пойду я.

— Ты не способен на хитрость, — возразил Инобор. — Идите вместе с Яроданом. Говорить будет он, а ты блокируй свои мысли. Хиросад потребует вашего публичного покаяния. И когда вам будет внимать весь народ, Воломер-старший расскажет об обмане и потребует общего собрания граждан на Главной площади. Здесь уж Хиросаду никакие машины не помогут.

— А если он разгадает наш замысел? — встревоженно спросил Яродан.

— Конечно, опасность велика, — согласился Инобор. — Решайте сами.

— Нет, пойду я один, — твердо сказал Воломер-старший. — Думаю, что Хиросад не сможет со мной единоборствовать. — И он покинул пещеру.

Потянулись долгие часы ожидания. Чтобы время шло быстрее, ребята стали помогать Инобору, который принес из разрушенного купола небольшую кювету и вновь начал изготовлять биомассу.

Так минул день. От Воломера-старшего не было никаких известий.

— Надо было мне идти вместе с ним, — казнил себя Яродан. — Где теперь его искать?

— Возьмите нас с собой, — уговаривали ребята.

— Эта игра не для детенышей, — хмурился Яродан. — Да и вход в город наверняка охраняется… Правда, есть еще один вход, запасной… О нем знают только я и Хиросад. Рискнем?

— Конечно! — Ребята кинулись надевать скафандры.

— Только будьте осторожны, — напутствовал их Инобор. — Подстраховывайте друг друга. Помните: Хиросад способен на самые коварные поступки.

Через несколько часов Яродан и земляне добрались на «танке» до секретного хода, скрытого в горной долине. С трудом подняли тяжелый люк. Первым начал спускаться Яродан по металлическим скобам, вбитым в стену шахты. Петя и Костя сверху светили ему фонариками. Вскоре он достиг дна. За ним спустились ребята.

Луч фонаря нащупал в стене темное отверстие — горизонтальный ствол.

Теперь вперед пошел Петя. Он умело лавировал между грудами каменистой породы, пока на пути не возникла массивная металлическая дверь, наглухо перекрывающая туннель.

Петя подошел к двери вплотную, чтобы поискать, нет ли где щели. Он прикоснулся к металлу, и вдруг… дверь бесшумно уплыла вверх. Не задумываясь, Петя шагнул вперед и тут же поплатился за неосмотрительность: дверь мгновенно опустилась за его спиной. Он оказался отрезанным от друзей. Это была ловушка! Мальчик прижался спиной к двери и стал ждать.

Минуты шли, однако никто не показывался. Петя с силой постучал в дверь, надеясь услышать ответный стук друзей, но снаружи не проникал ни один звук. Мальчик решил продолжать путь. Он двинулся по просторному туннелю и, поскольку до сих пор никого не встретил, постепенно успокоился. С каждой минутой становилось все жарче, и Петя решил раздеться. Но стоило ему отвернуть шлем, как он почувствовал что ноги стали ватными и закружилась голова. Петя прилег у стены и через мгновение заснул. Он не видел, как над ним склонился Хиросад, не почувствовал, как его перенесли в Зал Совета Хранителей Времени.

Петя очнулся, когда действие снотворного газа кончилось. Он вздрогнул, почувствовав на себе тяжелый взгляд Хиросада.

— Зачем пожаловал, детеныш? — зло спросил Хранитель Времени.

Спасительного экранизирующего мысли шлема на голове не было. Чтобы не думать о друзьях и о цели своего визита, Петя начал вспоминать фильм «Белоснежка и семь гномов», который он недавно посмотрел. Представил себе злую фею, гномиков, смешную черепаху, которая всегда опаздывала…

Хиросад явно злился. Его холодная, давящая воля захлестывала Петино сознание арканом. Чувствуя, что почти теряет сознание, мальчик закричал изо всех сил:

— Воломер! Воломер!

— Ты хочешь видеть Водомера?

— Да, да!

— Ну что ж. Придется тебя отправить к нему…

В тот же миг Петя почувствовал, как пол проваливается под ним. Мгновение, еще ничего не понимая, он висел в пустоте, затем непонятной силой его притянуло к стенке — так, что руки и ноги оказались придавленными к поверхности. Головой тем не менее Петя мог вертеть свободно, чем немедленно и воспользовался. Глаза постепенно привыкли к темноте, и мальчик обнаружил, что он находится в большой прямоугольной яме, с гладкими, будто полированными стенами. На противоположной стене что-то поблескивало. Напрягшись, Петя скорее угадал, чем увидел, огромную, будто распятую фигуру в скафандре.

— Воломер, это ты?

— Да, детеныш, это я.

Мысли Воломера-старшего доходили до Пети едва-едва, словно сквозь сильные радиопомехи.

— Воломер, где это мы?

— В Черной яме.

— А что это такое?

— Гигантский магнит с очень сильным электрополем.

— Поэтому мы приплюснуты?

— Верно. Только не мы сами, а наши скафандры.

— А как вы попали сюда?

— Хиросад пригласил меня в Зал Совета, чтобы мирно — как он уверял — поговорить. Я поверил ему, пошел, но пол подо мной внезапно расступился, и я оказался здесь. Хиросад долго ждал своего часа. Знал, что ему не победить меня в честном единоборстве вот и приготовил западню. На тело магнит не действует, но сильное электрическое поле ослабляет силу мыслей, и стены их не пропускают.

— Что же делать?

— Скафандр на тебе расстегнут?

— Да, до пояса.

— Двое счастье. Попробуй потихоньку выбраться из него.

— А Хиросад ничего не заметит?

— Нет. Ведь не только мои мысли изолированы от внешнего мира, его мысль тоже не может сюда проникнуть.

Петя осторожно начал высвобождать из скафандра одну руку, потом вторую и постепенно выскользнул на пол. Тут же он устремился к Воломеру-старшему. К счастью для узников, застежки на скафандрах были не металлические, и Петя довольно быстро, хотя и не без усилий, расстегнул их. Напрягшись, Воломер-старший освободился из железных оков скафандра и встал рядом с мальчиком.

— Спасибо, детеныш. — Он крепко сжал Петину руку.

— Как будем выбираться дальше? Что, если попробовать открыть люк?

Воломер-старший покачал головой.

— Ничего не выйдет. Я не знаю шифра, которым он открывается.

Петя лихорадочно соображал.

— А что, если мы поймаем Хиросада с помощью его же хитрости? Извлечь вас отсюда он побоится, потому что вы сильнее его и в единоборстве выйдете победителем. Так?

— Так.

— Но зная, что вы прочно пришпилены к стене, он наверняка придет сюда на переговоры. И шлюз он, конечно, оставит открытым, иначе сам может остаться в западне. Так?

— Ну и что?

— Я отвлеку его внимание, а вы тихонько выберетесь из скафандра — мы его не будем застегивать — и в открытый шлюз. Выйдете из электрического поля и снова обретете свою силу! Здорово я придумал?

— Неплохо. А потом я найду способ освободить тебя!

Влезть обратно в скафандры было несложно. Но едва пленники забрались в них, как шлюз наверху распахнулся и в камеру упали, тут же прилипнув к стенкам, еще три фигурки в скафандрах.

Петя даже застонал от огорчения, убедившись, что это Костя, Воломер-младший и Яродан.

— Ой, Петька, это ты! — с облегчением воскликнул Костя. — А там кто? Воломер? Это что же, все мы в плену?

— Не совсем, — слукавил Петя. — Лучше расскажи, как вы сюда попали?

— Я и сам не понял, — простодушно ответил Костя. — Когда за тобой дверь закрылась, мы начали в нее стучать, и все без толку. Думали мы, думали, как быть, и решили через главный вход прорваться. Подходим, а шлюз сам и раскрылся. Ну, мы быстро туда, а там — никого. Заходим в следующую комнату. Только хотели снять скафандры, вдруг пол исчез, и мы — ух, и вот здесь!

— Сдается мне, — насторожился Воломер-старший, — что Хиросад будет здесь с минуты на минуту.

Он оказался прав. Шлюз вновь распахнулся, сверху упал канат, и по нему легко, несмотря на возраст, скользнул Хиросад, освещая себе путь ярким фонариком. С явным злорадством он осветил лица пленников и остановился около Яродана:

— Ну, что, сынок? Может, передумал, отступил от Инобора? В таком случае, город готов тебя принять.

— Нет, отец, — твердо ответил Яродан, — Инобор прав, и я всегда буду с ним.

— Жаль, — равнодушно сказал Хиросад, погасил фонарь и шагнул к канату.

Вдруг он почувствовал, что кто-то хлопает его по плечу, обернулся и с изумлением увидел Петю. В то же мгновение мальчик бросился на Хиросада. Эх, как сейчас пригодились бы ему Костины уроки самбо! Петя мысленно пожалел, что был нерадивым учеником. Однако ему повезло: Хиросад не ожидал нападения и не удержался на ногах. Петя упал на него, не давая вывернуться.

Воспользовавшись замешательством, Воломер-старший быстро выбрался из скафандра и поднялся по канату. Петя оставил Хиросада и кинулся к друзьям, чтобы освободить их от шлемов и расстегнуть скафандры. Хиросад попытался мысленно остановить мальчика, но магнитное поле нейтрализовало его силу. Тогда он бросился к канату и выбрался наверх. Там его уже ждал Воломер-старший. И не только он! Когда мальчики и Яродан, освободившись от скафандров, выбрались наверх, они увидели, что Зал полон жителями города. С каждой минутой их становилось все больше.

— Слушайте, люди планеты! — закричал Воломер-старший, вскочив на стол. — Хранители Времени вас обманывают! Они пытались уничтожить Инобора и землян! Они хотят гибели нашей цивилизации!

Зал возбужденно гудел.

К Пете и Косте пробрался Володя.

— Хиросад куда-то исчез, — озабоченно сказал он.

— Куда он теперь денется, — небрежно махнул рукой Петя. — Наша берет!

Но Костя забеспокоился:

— Боюсь, он еще какую-нибудь гадость замыслил.

Натянув шлемы, они как могли быстро протиснулись к центральному выходу.

— А где наш «танк»? — растерянно озираясь, спросил Петя.

— Вот видишь! Наверняка Хиросад на нем укатил.

— Да что он может, один? — беспечно сказал Петя. — Вернемся.

Они спустились в Зал. Там их уже искали.

— Я жду вас, детеныши, чтобы вместе прочитать завещание великого Монопада, — сказал Воломер-старший.

С волнением он снял с шеи цепочку, на которой была закреплена небольшая плоская коробочка.

Что-то щелкнуло, и из нее вырвался тонкий, как игла, луч. Воломер-старший прочертил этим лучом по стене какие-то знаки, и она бесшумно раздвинулась, обнаружив за собой еще один зал.

В его центре на подставке стоял светящийся куб. Воломер-старший повел по нему лучом, и он распался надвое. Посреди лежал свернутый в трубку лист. Воломер-старший развернул его и благоговейно прошептал:

— Древние письмена! Они начертаны рукой самого Монопада…

Шевеля от напряжения губами, он пристально всматривался в волнистые строки и затем сказал:

— В письме сообщается, что была построена еще одна ракета, на которой можно осуществить путешествие на Землю. Ракета находится здесь, в городе, в глубоком подземелье. Но контейнер с атомным топливом Мононад из осторожности перенес далеко в горы. Нам предстоит большое путешествие. Вот план… Машина в исправности? — спросил он, обращаясь к Яродану.

— Конечно!

— Отец, — прервал Воломера-старшего его сын, — а Хиросад имел доступ к этому завещанию?

— Да, как Глава Совета, он мог его прочитать. А почему ты спрашиваешь? — насторожился Воломер-старший.

— Дело в том, что Хиросад исчез. А вместе с ним и наша машина.

— Неужели он посмеет… — Воломер-старший даже не договорил, настолько страшной была догадка.

— Самое ужасное, что нам его уже не догнать, — мрачно сказал Яродан. — Вторая машина у Инобора, и пока мы туда доберемся…

Неожиданно в зал, задыхаясь, вбежал один из разведчиков Яродана:

— Меня послал Инобор! Аппарат землян снова ожил!..

— Ты на машине? — прерывая его, спросил Яродан.

— Конечно, — недоуменно ответил тот.

— Тогда в погоню! Может быть, еще не поздно.

Никогда еще они не мчались с такой скоростью. Воломер-старший, сидевший рядом с Яроданом, то и дело поглядывал на план, сверяя его с местностью.

— Только бы успеть! Только бы успеть! — как заклинание повторял Костя.

Вдруг вдалеке полыхнула яркая вспышка, и вверх поползло багровое облако.

— Атомный гриб! — в ужасе воскликнул Петя. — Скорее назад!

Яродан тем не менее посадил машину и вылез из нее, напряженно всматриваясь в облако.

— Значит, Хиросад добрался до контейнера и взорвал его, — произнес Воломер-старший.

— И сам погиб? — не веря себе, спросил Воломер-младший.

— Конечно. При такой силе взрыва все живое уничтожается на десятки километров.

В унылом молчании все тронулись в обратный путь. Вдруг Петя вспомнил:

— Яродан! Нам же к Инобору надо. Помнишь, чтосказал твой разведчик? Наш космоход вышел на связь!

Когда они буквально ворвались в аппаратную ученого, космоход стоял неподвижно.

— Он работал всего час, — объяснил Инобор. — Ездил туда-сюда по всему залу, крутил антенну. Я, кстати, поставил перед антенной ваши письмена. Думаю, на Земле разберут, что вы написали.

— Разобрать-то разберут, — вздохнул Петя, — а как мы узнаем, что там, на Земле, решили?

— Будем ждать, — ответил Инобор.

Пока ребята грустно ходили вокруг космохода, Воломер-старший обстоятельно рассказал Инобору и его ученикам о событиях в городе, о смерти Хиросада.

— А у меня тоже есть интересные новости, — хитро поглядывая на ребят, сказал Инобор. — Пока вы в городе были, мы спускались к подземным жителям. И надо сказать, что подтвердилась одна моя гипотеза. Как я и предполагал, в нижних слоях подземелья скопилось огромное количество углекислоты. Яродан рассказывал, что в некоторые туннели члены племени боятся ходить, потому что там «удушающая смерть». Вы тогда предположили, что в туннелях живут какие-то страшные хищники. А на самом деле там скопления углекислого газа, то есть лучшего корма для моих микроорганизмов! Я привез подземным жителям несколько пробирок и уверен, что скоро у них будет вдоволь и кислорода и питания.

— Зачем теперь все это, когда можно переселяться в город? — пожал плечами Яродан.

— Неужели ты думаешь, что мы пойдем по пути Хранителей Времени и запремся в городе? Никогда. Всем надо вступать в бой за спасение планеты! — воинственно сказал Инобор.

— Смотрите! — закричал Петя. — Мы все-таки прибыли вовремя.

Действительно, космоход снова ожил. Антенна начала вращаться, фары зажглись, потом погасли, потом коротко мигнули, еще раз, еще…

— Петя, — прерывистым от волнения голосом сказал Костя, — ведь он же разговаривает. Видишь, как мигает?

— А вдруг это азбука Морзе?

— Ты ее знаешь?

— Учил вроде…

— Сейчас. Постой. З…е…м…л…я… Земля! Земля! — Костя и Володя прыгали рядом.

— Погодите, не мешайте. П…р…и…в…е…т… Приветствует! П…л…у…т…о…н… Плутон! Земля приветствует Плутон! Они все поняли!..

* * *
Тихо и скучновато было в это жаркое июльское лето в зеленом дворике старинного московского дома из красного кирпича, покрывшегося от времени черным налетом гари. Ничто не предвещало никаких неожиданных событий. Как обычно, возились в песочнице малыши, на лавочке у подъезда томились в бездеятельности пожилые женщины.

— А вот и наши дачники! — воскликнула одна из них, узнав приближающихся стариков — бабушку и дедушку Кости. — Поспела ягода?

— Поспела! — заулыбалась бабушка и, открыв корзинку с клубникой, добавила: — Угощайтесь.

— Как тут наш пострел? — спросил дедушка. — Не хулиганит?

— Не видать его сегодня что-то.

— Может, спит?

— Навряд ли. Он у вас — ранняя пташка.

Открыв дверь, старики убедились, что «ранняя пташка» куда-то упорхнула. Бабушка тревожно повела носом:

— Ой, дед! Что-то горит.

— Где? — Дед протопал в комнату. — Так и есть! Паяльник оставил включенным и забыл. Вот я ему руки оборву.

— Ишь, расшумелся! — не одобрила бабушка. — Сейчас я Петиной матери позвоню. Небось они там с утра… Валентина Ивановна? Здравствуйте! А Петя дома? Как — у нас? Где — у нас? В Малаховке? Не может этого быть. Позавчера уехали?

Бабушке стало нехорошо. Трубку перехватил дед.

— Не было их, точно, Валентина Ивановна… Не оставили ли записки? Сейчас посмотрю… Точно, есть… Только вот очки надену… Чушь какая-то! «Ищите нас в космосе». Что?.. Да-да… — Это вы правильно!.. Надо срочно в милицию.

Бабушка, услышав слово «милиция», откинулась на спинку кресла. Через полчаса пришли двое: пожилой участковый с капитанскими погонами и невысокий паренек в джинсовом костюме, который представился неожиданным басом:

— Инспектор детской комнаты милиции. Естественно, сразу возникли две версии.

Первая, инспектора: все это — шутка; на худой конец, ребята отправились или в павильон «Космос» на ВДНХ, или же в кинотеатр с аналогичным названием.

Участковый, несмотря на возраст, был склонен к романтике. Поэтому он сразу предположил, что мальчики удрали, на Байконур.

Бабушку отпаивала валерьянкой соседка.

* * *
Начальник управления космическими полетами был человеком с юмором. Еще молоденьким лейтенантом он любил разыгрывать своих коллег по эскадрилье и заслуженно носил славу первого хохмача.

— Но всему есть мера! — возмущенно сказал он своему заместителю. — Я имею в виду утверждение оператора, что космоход сам вышел на связь. Сегодня — не первое апреля.

Его заместитель тихо возразил:

— Кажется, это не розыгрыш: по телексу передано изображение каких-то существ в скафандрах.

…Напуганный оператор встретил высокое начальство у входа в Зал Связи. Меньше всего он походил сейчас на любителя розыгрышей. Слегка заикаясь, молодой человек сообщил, что по каналу, постоянно настроенному на Плутон, пошли отчетливые сигналы. Более того, космоход передал снимки каких-то существ.

— Покажите снимки! — распорядился начальник и отрывисто спросил: — На связь с космоходом можете выйти?

— Да, через полчаса.

— Проверим, что там за существа вдруг объявились!

И вот аппарат выдал несколько новых фотографий. Какой-то старец, уже без скафандра, с несколько странным лицом. А что это? Лоскут материи, на котором что-то написано.

— Дайте максимальное увеличение! — закричал начальник, боясь поверить в чудо. И, совсем оторопев, прочитал: — «Мы — московские школьники. Попали на Плутон методом телепортации. Просим сообщить родителям и в школу. Ждем помощи. С космическим приветом…»

Начальник оторопело глядел на фотографию.

— Фантастика какая-то! — Но тут же, собравшись, скомандовал: — Сумеете установить двустороннюю связь с Плутоном? Как? Подумайте. Попробуйте световые сигналы — ведь фары на космоходе включаются отсюда, из центра управления. Мальчишки могут знать азбуку Морзе. Запросите, в чем конкретно нужна наша помощь.

Снова заработала световая азбука. Петя громко читал:

— «Завтра отлет грузовой ракеты». Ну, вот и все, — Петя вздохнул. — Конец нашему приключению. Собирайся домой, Константин. И давайте решать, кто с нами полетит.

Воломер-младший ударил себя кулаком в грудь:

— Я.

— А кто ракету поведет? Мы-то не умеем. Водомер-старший, улыбаясь, глядел на ребят:

— Думаю, ракетой управляет автоматика. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Тогда там будут инструкции. Вы переведете их мне. В молодости я проходил курс вождения космических аппаратов, как разведчик космоса.

— Вот здорово! — обрадовался Петя. — С такой компанией — хоть на край света! Как поется в песне Инобора:

«Пускай нам ветер в лицо… Нас не страшат испытания… Мы идем только вперед… Только вперед…»

Леонид Треер{*} БЕРМУДСКИЙ ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК, или ВОЗВРАЩЕНИЕ РЕДЬКИНА Фантастическая повесть

ОТ АВТОРА

Каждый, кто приезжает в наш город, спешит в микрорайон Гуси-Лебеди, на улицу Мушкетеров. Сразу за булочной можно увидеть девятиэтажный дом номер семь. Внешне он ничем не отличается от соседних зданий. Но именно в этом доме проживает человек, давший пищу для всевозможных слухов, в том числе и нелепых. Находчивость и бесстрашие его поражают даже специалистов, занимающихся теорией геройства.

Желающие могут увидеть его ежедневно в тринадцать ноль-ноль. В это время из подъезда № 3 выходит мальчик в пионерском галстуке. Копна рыжих волос горит на его голове. Прохожие останавливаются, и восхищенный шепот: «Редькин!» — провожает его до самой школы.

Известность его и популярность столь велики, что даже затмили славу хоккеиста Урывкина, лучшего бомбардира девятой зоны шестой подгруппы третьей лиги. Согласитесь, уважаемый читатель, не так уж много на свете героев, которые в тринадцать лет были бы так знамениты.

Мне повезло: я живу в одном доме с Колей Редькиным. Более того — в одном подъезде. И, что особенно приятно, мы с ним соседи по лестничной площадке. Слава не испортила Колю. Он остался таким же скромным человеком, каким был год назад, до своего сенсационного путешествия на воздушном шаре «Искатель», о котором так много писали крупнейшие газеты мира.

Но мало кто мог предположить, что Редькину суждено стать участником новых событий, настолько поразивших мир, что одна половина человечества воскликнула: «Это невероятно!», а другая — «Это фантастично!». Нисколько не преувеличивая, можно утверждать, что благодаря мужеству и находчивости Редькина удалось спасти одну из самых развитых цивилизаций Вселенной.

Теперь, строгий читатель, суди сам: имел ли я право не писать о новых приключениях моего друга, который в течение тридцати вечеров рассказывал мне о захватывающих событиях, не упуская никаких подробностей. Разве простили бы мне потомки, если бы я, располагая таким богатейшим материалом, поленился бы или отмахнулся бы от него, придумав себе какое-нибудь оправдание? И разве опыт тринадцатилетнего подростка, с честью выдержавшего нелегкие испытания, не есть достояние человечества?

Впрочем, довольно оправданий.

К делу, читатель!

ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА, в которой сообщаются необходимые сведения

В нашем доме проживают 364 человека: учителя, шоферы, инженеры, столяры, бухгалтеры — словом, люди различных профессий. По утрам все они спешат на работу, а их дети идут в школы, детские сады и ясли. К вечеру жильцы возвращаются и начинают жарить, варить, звенеть тарелками, складывать кубики, читать газеты и смотреть телевизоры. На игровой площадке регулярно тренируются футболисты и шахматисты. Наш дом поддерживает связи со всем микрорайоном и имеет послов при крупнейших дворах, расположенных по соседству. К сожалению, мы не имеем возможности знакомить вас со всеми жильцами, остановимся на тех, кто был непосредственно связан с Колей.

Вера Александровна Редькина, мама нашего героя, — известный скульптор. Целыми днями она обрабатывает каменные глыбы, превращая их в памятники. Ее молотку принадлежит пирамида атлетов «Радость через силу», установленная на стадионе, и городской фонтан «Мальчик с пристипомой». Даже не верится, что узкие, слабые на вид руки Веры Александровны обладают такой мощью. Но это, как говорится, установленный факт. Однажды в парке к ней пристал пьяный хулиган. Сначала Вера Александровна попросила его вести себя прилично, но хулиган совершенно распоясался. Тогда Колина мама молниеносным ударом сбила его с ног, привязала к своей скульптуре «Синяя птица» и вызвала милицию. От мамы Коля унаследовал силу воли, выдержку и решительность.

Герман Павлович Редькин, Колин папа, — научный сотрудник. Вот уже пять лет он решает очень сложную задачу. Если через три года он ее не решит, ему дадут другую задачу. Такая у него работа. Герман Павлович очень много думает. Он думает даже тогда, когда спит. Именно во время сна к нему приходят самые гениальные идеи. Чтобы записывать их, он кладет под подушку карандаш и бумагу. Поскольку Вера Александровна с утра до позднего вечера ваяет скульптуры, все домашние заботы легли на плечи Германа Павловича. Он варит вкусный борщ, стирает, шьет и ходит за продуктами в магазин. На городском конкурсе «А ну-ка, папы!» он занял второе место. Именно папа научил Колю рассуждать логически, не спешить с выводами, не бояться трудностей и пришивать пуговицы. Эдисон Назарович Лыбзиков — механик автоколонны, большой знаток двигателей внутреннего сгорания. Его золотые руки могут изготовить все, что угодно. Вы, конечно, читали про Левшу, который подковал блоху. Так вот, Эдисон Назарович не только подковал блоху, он еще уложил ее в кроватку, накрыл одеяльцем, а перед кроваткой поставил комнатные туфельки. Вершиной его творчества можно считать «Сказку о царе Салтане», которую Эдисон Назарович написал на срезе волоса. С годами зрение его потеряло прежнюю остроту, поэтому, наверное, большого мастера потянуло на монументальные работы. Несколько лет назад он сделал механическую лошадь натуральных размеров. Она ела овес, ржала, лягалась и была очень похожа на живую лошадь. Эдисон Назарович ездил на ней на работу, в лес за грибами и в магазин за кефиром. Но однажды, когда он ехал по улице, механическая кобыла увидела свое отражение в витрине, дико всхрапнула и понесла. Лыбзиков ничего не мог с ней поделать, они столкнулись с грузовиком, вылетевшим из-за угла. Всадник отделался ушибом, а лошадь рассыпалась, и по всему городу покатились пружины, шестеренки, — подшипники и прочие детали.

После этого случая механик на два месяца забросил рукоделие и стал угрюмым. Но потом не выдержал и приступил к созданию воздушного шара. Потратив на него полтора года, Эдисон Назарович изготовил аппарат «Искатель», ставший вехой в истории воздухоплавания. Именно на этом шаре Редькин совершил свое первое путешествие, которое в свое время было описано довольно подробно.

Василиса Ивановна Барабасова, обладательница огромного черного кота, оказала большое влияние на судьбу Редькина, и о ней следует рассказать более подробно.

Живет она со своим котом в восемнадцатой квартире, ни с кем в доме не дружит, но и не ссорится. Прошлое ее окутано тайной. Целыми днями Барабасова сидит у окна и зло смотрит на мальчишек, гоняющих мяч во дворе. Причины злиться у Василисы Ивановны есть. Ее квартира находится на первом этаже, где обычно завершаются атаки футболистов. Раз в неделю, а иногда и чаще, мяч, точно снаряд, влетает в комнату Барабасовой. Василиса Ивановна достает нож, режет мяч на мелкие кусочки, кусочки прокручивает на мясорубке и получившийся фарш выбрасывает в окно.

Больше всего неприятностей доставлял ей лучший бомбардир двора Редькин. Коля чаще других бил по воротам, чаще других забивал голы и, естественно, чаще других «мазал», вступая в конфликт с Василисой Ивановной. Самое удивительное то, что ни разу Барабасова не пожаловалась на Колю ни его родителям, ни учителям. Каждый раз, когда после удара Редькина мяч влетал в ее окно, она вынимала блокнот и ставила жирный крестик. Эти таинственные крестики тревожили Колю. Дело в том, что Василиса Ивановна, как поговаривали в доме, умела колдовать. Вернее, не колдовать (сейчас научно установлено, что колдовство — сплошной обман), а влиять по своему желанию на ход событий. Как-то в августе по радио сообщили, что завтра ожидается жаркая, сухая погода, без осадков. Барабасова усмехнулась и сказала:

— Лить дождям! Дуть ветрам!

На следующий день набежали тучи, задули ветры и целые сутки лил дождь.

«Допустим! — скажет дотошный читатель. — Допустим, Василиса Ивановна творит чудеса. Но почему же она тогда не может уберечь свое окно от мяча?»

Вся штука в том, дотошный читатель, что Василиса Ивановна может проделывать свои фокусы только с десяти часов вечера до пяти часов утра. А в футбол, как известно, в это время не играют. Стоило однажды ребятам задержаться с мячом допоздна, как Барабасова показала свои способности. Футболисты выбили стекла в окнах своих квартир, а в ее окно мяч не влетел ни разу. Добавим, что опасения Редькина насчет таинственных крестиков в блокноте Василисы Ивановны подтвердились. Когда число их достигло тринадцати, мстительная Барабасова подстерегла Колю в кабине воздушного шара и перерезала тросы, удерживающие «Искатель». Но она просчиталась. Ее надежды погубить форварда не сбылись.

Попугай Леро — образованная, интеллигентная птица, читает и разговаривает на восемнадцати языках. Школьный товарищ Колиного папы, капитан банановоза, привез попугая из Южной Америки и подарил его Редькину. Коля и Леро подружились. Дружба их была основана на взаимном уважении. Панибратства попугай не любил. Они вместе читали книги, играли в шахматы, смотрели телевизор и гуляли перед сном. Коля мог положиться на Леро как на самого себя.

Необходимо упомянуть еще двух лиц, не проживающих в нашем доме, но имеющих прямое отношение к нашему повествованию.

Сид Джейрано — уроженец Неаполя, весит сто сорок килограммов, в артистических кругах известен как Сид Котлетоглотатель и Укротитель вареников. Единственный в мире исполнитель смертельного номера — восемьсот пятьдесят сосисок за один присест. Трусоват, добродушен и невероятно прожорлив. Был спасен Редькиным от разъяренных жителей Корколана и вместе с Колей совершил путешествие на воздушном шаре.

Злой волшебник Тараканыч — человек неопределенных занятий, беспринципен, циничен, обожает интриги, очень высокого мнения о себе, хотя чудеса творить практически не способен, если не считать чирьев, сажаемых на нос противника. Долгое время проживал на острове Нука-Нука, где и познакомился с Редькиным во время его первого путешествия. Дальнейшая судьба Тараканыча долгое время оставалась неизвестной.

Изложив все эти сведения, мы переходим к событиям столь же волнующим, сколь и достоверным.

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой раздается загадочный свист

Был вечер в конце июня. Коля Редькин стоял у раскрытого окна и смотрел вниз. Во дворе дома номер семь по улице Мушкетеров ничего интересного не происходило. Куликовы из шестнадцатой квартиры вытряхивали рядно. Куликов-муж резко дергал конец дорожки, по рядну бежала волна. Она достигала другого конца, и Куликову-жену отрывало от земли. Промчался кот Барабасовой, волоча гирлянду сосисок. Герман Павлович, Колин папа, доставал из таза выстиранное белье и развешивал его на веревках. На нем была полинявшая короткая футболка, и когда он поднимал руки, обнажался аккуратный белый живот.

Развесив белье, Герман Павлович поднял таз и, с достоинством покачивая бедрами, удалился в подъезд.

Из маминой мастерской доносились глухие удары: Вера Александровна ваяла шестнадцать жеребят. Этот табун должен был украсить фронтон строящегося Театра юного зрителя. Театр собирались открыть к концу года, а у мамы были готовы лишь семеро жеребят, и потому она рубила камень почти круглосуточно.

Леро сидел у телефона и на многочисленные звонки отвечал одинаково: «Товарищ Редькин занят. Позвоните завтра!» Попугай знал, почему мрачен друг Коля, и старался избавить его от лишних разговоров.

Положение складывалось прескверное. Целый год Редькин и Эдисон Назарович Лыбзиков при содействии Академии наук строили новый воздушный шар «Искатель-2», на котором им предстояло совершить круглосветное путешествие. Уже был утвержден экипаж: командир корабля Редькин, бортмеханик Лыбзиков, кинооператор Сид Джейрано. Уже были погружены в кабину приборы, продукты. И вот теперь, когда до старта оставалось два дня, посыпались неприятности.

Вчера жестокий приступ радикулита свалил в постель бедного. Эдисона Назаровича. Он не мог разогнуться и принял форму буквы «Г». Лыбзиков обвинял в случившемся старуху Барабасову. Несколько дней назад его волкодав Дизель отхватил коту Василисы Ивановны кончик хвоста. Барабасова потребовала денежной компенсации. Эдисон Назарович платить отказался, поскольку собака сидела на цепи и, следовательно, кот сам был виноват в происшедшем. Дело кончилось крупным скандалом, в финале которого Барабасова прокричала: «Я тебя, Эдька, все равно согну! Помяни мое слово!»

Вскоре после этого инцидента Эдисон Назарович действительно согнулся, сраженный радикулитом. Лучший городской врач, осмотрев больного, заявил, что ничего страшного нет, но о полете на воздушном шаре в ближайшее время не может быть и речи.

Вдобавок Сид торчал третьи сутки в Амстердаме из-за нелетной погоды. Все шло к тому, что старт придется отложить. А если еще учесть, что метеосводки предсказывали штормовые ветры на следующую декаду, то можно понять, почему наш герой был не в духе.

Погруженный в свои невеселые думы, он спустился во двор и медленно побрел на улицу. У последнего подъезда его окликнул чей-то голос.

— Ба! Николя! Ты ли это, мон шер?!

Редькин повернул голову. На скамейке, под кустами сирени, сидел морщинистый человечек в шароварах, майке и фуражке. Он курил толстую сигару и сквозь клубы дыма разглядывал Колю. Лицо его показалось Редькину знакомым.

— Что? — Человечек усмехнулся. — Не узнал Тараканыча?

Коля сразу же вспомнил остров Нука-Нука, добрых и злых волшебников и коварного чародея.

— Присаживайся, друг амиго, — предложил злой волшебник, подвигаясь. — Посидим, поспикаем… — Он закашлялся от дыма. — Хорошо тут у вас, сирень пахнет. Как духи…

Редькин подсел к нему. Тараканыч мечтательно закрыл глаза, и Коля прочел на его веках татуировку: «Глаза б мои тебя не видели!» Коля насторожился, пытаясь понять, откуда и зачем прибыл чародей.

— А я вот, Николя, решил троюродную сестренку проведать, — сообщил Тараканыч, выпуская дым из носа и ушей одновременно. — Пятьдесят лет с Василисой не виделись…

Над ними распахнулось окно, высунулась Василиса Ивановна и недовольно закричала:

— Таракаша, домой! Кино начинается!

— Бегу, кузина, бегу, — отозвался Тараканыч, вскакивая со скамейки. Барабасова исчезла, и он присел вновь. — Эх, Николя, скучно мне без дела, пора куда-то двигать… — Чародей внимательно посмотрел на Редькина. — Слышал я от сестренки, что ты, мон ами, в кругосветку собрался?

Коля кивнул, догадываясь, куда клонит волшебник.

— Бери меня с собой! — жарко зашептал Тараканыч. — Я тебе пригожусь. Чтоб мне всю жизнь добро делать, если я вру! Идет? А то ведь хуже будет. Ты меня знаешь…

— Угрожаем? — Редькин усмехнулся.

— Что ты! — Тараканыч осклабился. — Мы же с тобой деловые люди.

— Пока что ничего вам не обещаю. — Коля встал. — Желающих лететь очень много…

— Таракан! — гневно рявкнула из окна Барабасова. — Если слов не понимаешь, кину гантелю!

— Айн момент, сестричка! — откликнулся чародей, гася сигару о пятку. — Сам видишь, Николя, каково мне с Василисой…

Он схватил в руки шлепанцы и нырнул в подъезд.

Неожиданная встреча с Тараканычем вызвала у Коли смутную тревогу. То, что Барабасова и злой волшебник оказались родственниками, выглядело очень странно и подозрительно. Почувствовав беспокойство за судьбу шара, Редькин решил тут же проведать «Искатель-2». Он не успел сделать и трех шагов, как вдруг во двор въехало такси. Из машины с трудом вылез необъятный толстяк в яркой куртке, голубых джинсах и в берете, сидящем на макушке круглой, как арбуз, головы.

Это был Сид Джейрано — Укротитель вареников.

— Ник! — закричал он, разведя руки для объятий. — Я узнал тебя, геройский рыжий мальчик!

— Сид! — восторженно воскликнул Редькин и, с разбегу запрыгнув на огромный живот Джейрано, обнял толстого друга.

Эту бурную встречу наблюдали многие жильцы дома номер семь, пораженные толщиной гостя. Сид помахал рукой собравшимся, и Коля повел его к себе домой. Не обошлось без курьеза: Сид не мог пройти в дверь. Пришлось снять с него почти всю одежду, намазать тело маслом, и только тогда он с трудом проник в квартиру. Познакомившись с Германом Павловичем, проглотив дюжину яиц и килограмм колбасы, запив все это тремя литрами кваса, Джейрано пожелал без промедления осмотреть воздушный шар.

— Покажите мне «Искатель-2»! — воскликнул он, изображая нетерпение. — Покажите мне творение гениального разума, которое унесет меня в голубые дали!

И хотя время было позднее, Коля, Леро и Сид отправились к стартовой площадке. У подъезда, где жила Барабасова, белела майка Тараканыча и вспыхивал огонек сигары. Едва Редькин успел сообщить Сиду, что во дворе появился злой волшебник, как Тараканыч рванулся к толстяку. С криком «Пузанок!» он ткнул пальцем в живот Джейрано и, хихикнув, спросил:

— Что, карапуз, не забыл еще меня?

Котлетоглотатель стоял молча, ошеломленный появлением чародея.

— Куда торопитесь, ребята? — поинтересовался Тараканыч. — Вроде ночь…

— Гуляем перед сном, — коротко ответил Редькин, увлекая за собой Сида.

— Ну, и я с вами. — Чародей двинулся за друзьями, шаркая шлепанцами по асфальту. — Зло меня переполняет, а отсюда — бессонница…

— Шел бы ты домой, Тараканыч! — хрипло посоветовал попугай.

— Не могу, пернатое, не могу. — Злой волшебник вздохнул. — Поругались мы с Василисой. Полвека ее не видел и правильно делал!

Отвязаться от Тараканыча не удалось. Коля и Сид шли довольно быстро, но маг не отставал.

— Вы со мной, френды, поаккуратней, — бубнил он с угрозой. — Мне вас огорчить — раз плюнуть!

— Далеко еще? — спросил Сид, устав после двадцатиминутной ходьбы.

— За угол повернем, — ответил Редькин, — а там и наш Бермудский четырехугольник! Оттуда и стартовать будем.

— Какое странное название! — удивился Котлетоглотатель. — Четырехугольник, да еще Бермудский…

— Ничего странного, — сказал Коля. — Так называется пустырь между улицами Вереснёва, Мультфильмовской, Дачной и Скифским переулком. Нам его выделили для строительства «Искателя».

Коля не стал рассказывать Сиду некоторые подробности о Бермудском четырехугольнике, который пользовался в микрорайоне плохой славой. Дело в том, что именно на этом пустыре время от времени случались загадочные события.

Так, например, несколько лет назад там собирались построить новую баню. Пустырь обнесли забором, завезли кирпичи, цемент, трубы и прочие необходимые материалы но не успели вырыть котлован, как в одну прекрасную ночь все это бесследно исчезло. Расследование таинственной пропажи не дало никаких результатов.

Спустя год в том же четырехугольнике решили открыть парк аттракционов. Парк просуществовал только неделю после чего качели, карусель и даже «чертово колесо», а также комната смеха, словно провалились сквозь землю. И опять — ночь. Розыски, как и в первом случае, ни к чему не привели.

Наконец совсем нелепый случай произошел с неким гражданином Пузиковым, оказавшимся по ошибке в Бермудском четырехугольнике во втором часу ночи. Пузиков утверждал, что вошел в данный район, имея на голове роскошную шевелюру. В шестом часу утра, когда он покинул роковой пустырь, голова его была голой, как бильярдный шар.

Все эти факты породили много нелепых слухов, к которым Редькин относился скептически. Находились люди, которые предлагали объявить пустырь опасной зоной. Многие считали, что там нельзя ничего строить. И тем не менее Коля сам предложил строить «Искатель-2» в Бермудском четырехугольнике, который был очень удобен для старта воздушного шара.

Около полуночи Редькин и его спутники вышли на пустырь. Было темно и тихо. Сделав несколько шагов, Коля остановился в нерешительности. Несколько прожекторов, которые должны были освещать шар, почему-то были выключены. Охваченный недобрым предчувствием, Редькин помчался по бурьяну в ту сторону, где еще днем кипела работа. Сид и Тараканыч бежали сзади, боясь отстать. Вот и площадка, где строился воздушный шар. Коля остановился в растерянности, не понимая, что произошло. «Искатель-2» исчез. Исчезли и два домика — мастерские.

Коля вспомнил про волкодава Дизеля, чья конура стояла рядом с шаром. Ни конуры, ни собаки он не обнаружил.

— Дизель! — отчаянно закричал Редькин. — Дизель! Ко мне!

Ни звука в ответ. Только тяжелое дыхание запыхавшегося Сида да недовольное цыканье Тараканыча. Коля бросился прочесывать пустырь, боясь поверить в случившееся. Он не нашел ни щепки, ни обрывка троса — голая земля лежала вокруг. Никогда еще наш герой не чувствовал себя таким беспомощным, как в эти минуты.

— Боже мой, — растерянно прошептал толстяк. — Где же шар? Объясни мне, Ник, что происходит?

— Чистая работа! — с уважением произнес Тараканыч. — Большой мастер, видно, тут побывал… — Он разочарованно вздохнул. — Эх, сэры, а я на вас надеялся…

Вдруг Леро встрепенулся.

— Слышите? — спросил попугай.

Все прислушались. Откуда-то издалека доносился тонкий, как комариный писк, звук. Он нарастал с каждой секундой, постепенно превращаясь в изматывающий, невыносимый для ушей свист. Казалось, еще мгновение — и барабанные перепонки не выдержат сверлящего приближающегося звука. Все трое, зажав ладонями уши, застыли, не в силах двинуться с места. Преодолев страх, Коля глянул на небо.

Гигантская светящаяся воронка, бешено вращаясь, надвигалась на него сверху. Тело Редькина вдруг потеряло вес, ноги его оторвались от земли. А потом где-то в глубине воронки вспыхнуло, резануло по глазам ослепительное пятно. И это было последнее, что Коля помнил.

ОТ АВТОРА

Прежде чем продолжить наш рассказ, необходимо пояснить, почему читателю ничего не известно о Бермудском четырехугольнике.

Дело в том, что до сих пор внимание человечества приковано к Бермудскому треугольнику. Об этом таинственном районе земного шара сейчас знает любой первоклассник. Именно там, по непроверенным данным, регулярно кто-то или что-то пропадает при весьма неясных обстоятельствах. Загадка треугольника щекочет нервы и рождает столько слухов, что ученые вынуждены публично успокаивать мир. Впрочем, без особого успеха, поскольку людей с развитым воображением научное объяснение не удовлетворяет. Они скорей поверят в чудеса и небылицы, чем согласятся с сухими законами физики. Вдобавок объявляется очевидец, который чуть ли не сам видел, как исчезло судно «Копчик-Мару» с тысячью пассажиров на борту. «Гикнулось, и все! — вещает очевидец с горящим взором. — Даже пятнышка на воде не осталось. Искали месяц, но где уж…»

Позже выясняется, что «Копчик-Мару» в жизни не возил пассажиров, никогда не плавал в указанном районе и, что самое удивительное, такого судна даже не существовало. «Все равно тут что-то есть, — заметит любитель тайн. — Ну, пусть из ста случаев девяносто девять придуманы, но один-то случай наверняка сущая правда…

В отличие от нашумевшего Бермудского треугольника наш Бермудский четырехугольник выглядит гораздо скромнее, но, как убедится читатель, речь идет о фактах не вымышленных, а строго доказанных.

После этого необходимого пояснения мы с чистой совестью можем вернуться к нашему повествованию.

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой кое-что проясняется

Очнулся Редькин в комнате без окон, без дверей, в каких-то сетях, подвешенных к потолку. Сети слегка покачивались, баюкая Колю. В голове было непривычно пусто. Коля попытался вспомнить, что с ним произошло, но нить воспоминаний обрывалась на Бермудском четырехугольнике. Некоторое время он лежал неподвижно, потом приподнялся, оглядываясь по сторонам. По соседству висели еще два гамака, в которых, точно выловленные осетры, покоились Сид и Тараканыч. Кто-то быстро пробежал по Колиной ноге, и он едва не вскрикнул от страха.

— Без паники! — услышал Редькин голос попугая.

В этот момент зашевелились толстяк и чародей. Они открыли глаза, уставились друг на друга и почти хором воскликнули:

— Где мы?!

— На том свете! — насмешливо ответил Леро.

— Молчи, мерзкая птица! — сердито прошипел Тараканыч. — В кастрюлю попадешь!

— На том свете! — упрямо повторил попугай.

Злой волшебник снял с головы фуражку и запустил ее в Леро. Леро поймал ее клювом.

— Верни головной убор! — заорал Тараканыч. — Кому говорят, отдай кепочку!

Вдруг Сид спрыгнул на пол и начал биться о стену своим тяжелым телом.

— Отпустите меня! — истерично умолял Котлетоглотатель. — Я ни в чем не виноват… Согласен на любые условия! Будьте же милосердны…

Толстяк заплакал и сполз вдоль стены на пол.

— Прекратить истерику! — отчеканил Леро, добавив по латыни: — Дум спиро, спэро![17]

Коля покинул гамак, чтобы утешить бедного Сида, но неожиданно стена, у которой рыдал Джейрано, медленно двинулась вверх, и в комнату вошел странный смуглый старик с дымчатой бородой до груди. У него была крупная шишковатая голова, стриженная под полубокс, розоватый нос, имевший форму перевернутого вопросительного знака, часто моргающие глаза и тонкие губы уголками вниз. Фигура у незнакомца была довольно стройная; возможно, благодаря одежде и обуви: тонкий голубой свитер, голубое трико, легкие сапожки. На поясе у него болтался небольшой приборчик, вероятно портативная вычислительная машина. Более всего поразили Редькина два полуметровых птичьих крыла, растущих из спины незнакомца.

Бородач склонил голову и произнес:

— Зункам халбары!

Язык был Коле неизвестен, он вопросительно взглянул на полиглота Леро. Но попугай молчал, озадаченный услышанной фразой.

«Похоже, приветствует нас», — предположил Редькин и, на всякий случай, приложив правую руку к сердцу, сказал:

— Халбары зункам, то есть большое спасибо за теплый прием!

Старик, вероятно, кое-что понял и кивнул.

— Эй, борода! — с вызовом выкрикнул Тараканыч. — Крылья твои? Или под ангела работаешь?

Бородач лишь пожал плечами и жестом пригласил всю компанию следовать за ним.

Они перешли в небольшой зал, где увидели несколько кресел, какие-то приборы и экран, висящий на стене. Незнакомец указал им на кресла, предлагая сесть, а сам занял место у пульта.

— Ребята, не садись! — зашептал Тараканыч. — Я эти штуки знаю. Будет зубы рвать или правду пытать…

Поколебавшись, Коля все же сел в одно из кресел. За ним последовали Леро и Сид. Чародей вздохнул и, пробормотав: «Мне терять нечего», тоже опустился в кресло. Старик нажал клавишу на пульте, раздалось легкое жужжание, и над головами сидящих появились никелированные колпаки, похожие на те, под которыми сушат волосы в женских парикмахерских.

На экране возникло изображение руки, и в ту же секунду Колин мозг воспринял слово «акур». Затем Редькин увидел на экране стол, а в его память ввелось слово «лоте». Коле стало ясно, что старик знакомит их с неизвестным языком. Сначала Коля решил, что этот язык выучить очень легко, поскольку достаточно любое слово произносить задом наперед, но вскоре убедился, что такой подход был бы ошибкой. Так, например, «шея» в переводе на новый язык звучала «гмуя», «лицо» — «фаска», «время» — «тикс-такс», «дождь» — «мсечь» и так далее. В течение минуты на экране успевало промелькнуть примерно тридцать предметов.

Самым удивительным было то, что не требовалось никаких усилий, чтобы запоминать новые слова. Они прочно застревали в ячейках памяти, не путаясь и не перемешиваясь друг с другом. За каких-нибудь два часа Редькин и его спутники запомнили около четырех тысяч слов, и когда урок закончился, они могли свободно понимать и говорить на этом языке.

Наконец колпаки поднялись к потолку, экран погас, и старик сказал:

— Me ганц оготэ влопне дюфаль!

Коля без труда перевел эту фразу: «Мне кажется, этого вполне достаточно». Если учесть, что Редькин свободно овладел английским языком лишь к шестому классу, то результат двухчасового урока произвел на него огромное впечатление.

Тараканыч, который толком не знал ни одного языка, был поражен не меньше. Он удивленно качал головой и бормотал:

— Надо же! Оказывается, «нос» — это «кнобель», а «звезда» — «мерц»… Никогда бы не подумал…

Старик поднялся, встал перед ними, сложив руки на груди, и заговорил:[18]

— Приветствую вас на планете Ха-мизон! Меня зовут Мёбиус. Это я построил машину, которая доставила вас сюда. Я не причиню вам зла.

— Так мы не на Земле? — воскликнул Редькин.

— Увы! — Мёбиус развел руками. — Но не надо волноваться. Я вас не задержу. Вы должны помочь мне. — Он закрыл глаза и тихо произнёс — Гибнет Ха-мизон, гибнет цивилизация…

Земляне в замешательстве смотрели на Мёбиуса.

— Извините, — сказал Коля, — я не все понял. Если вы так могущественны, что умеете доставлять людей на свою планету, то чем же мы можем вам помочь?

— О мой брат по разуму, — печально ответил Мёбиус, — нет ничего ошибочней, чем слепая вера в техническое могущество; мы погорели именно на этом. Мы слишком увлеклись научными победами, не заботясь о последствиях. Теперь мы пожинаем плоды… Вы все увидите и поймете… — Он всплакнул, снял бороду и, утерев ею слезы, сунул в задний карман трико. — Не обращайте внимания, бороды у нас выдают ученым… Чем известней ученый, тем длинней борода.

— Извините, профессор, — деликатно заметил Сид, — хотелось бы знать, как обстоит дело с питанием на Ха-мизоне.

— Как я мог об этом забыть! — сконфуженно воскликнул Мёбиус, захлопав крыльями. Он исчез и тут же вернулся с подносом, на котором возвышалась горка тюбиков. — Вот и пища, угощайтесь!

Он взял в руки один тюбик, открутил колпачок и выдавил на язык змейку темно-вишневой пасты. Коля последовал его примеру. Паста была сладковата, запаха не имела, быстро таяла во рту. Нескольких сантиметров ее было достаточно, чтобы насытиться.

Тараканыч попробовал необычную пищу, поморщился, сплюнул, но на всякий случай сгреб несколько тюбиков и сунул их в карман. Сид методично выдавливал в свою бездонную утробу десятки метров пасты, а пораженный ха-мизонец лишь качал головой и шептал: «Ой, хабибульня, ой, хабибульня…», что означало в переводе: «Вот это да!»

После трапезы Мёбиус вывел компанию во двор. Редькин увидел небо, затянутое пеленой, сквозь которую просвечивало слабое пятно солнца. Резкий неприятный запах бил в ноздри, точно где-то рядом жгли резину. Вокруг лежала плоская каменистая пустыня. Напротив дома Мёбиуса возвышалось огромное здание, имевшее форму бутылки из-под «Шампанского» с серебристой воронкой в горлышке.

— Это и есть «Космосос», — сказал инопланетянин, указывая на гигантскую бутылку. — Машина, доставившая вас на Ха-мизон.

— Вот это тара… — Тараканыч покачал головой. — Жаль, такую не принимают. А то бы в пункт сдать…

— У меня вопрос, — сказал Сид. — Агрегат сосет по всей Земле или только с четырехугольника, где мы влипли?

— К сожалению, — ответил Мёбиус, — зона действия пока ограничена небольшим пустырем.

Они обошли «Космосос» и увидели «Искатель-2». Не выдержав, Коля бросился бегом к воздушному шару. Он не пробежал и двадцати метров, как задохнулся и начал кашлять.

— У нас не бегают, — сказал подошедший Мёбиус — Слишком мало кислорода. Что касается воздушного шара, то он был доставлен незадолго до вашего прибытия. Кстати, вместе с шаром я получил животное, которое ведет себя очень агрессивно…

— Дизель! — закричал Коля, догадавшись, о ком идет речь.

Раздался густой басистый лай. Из-за «Искателя», гремя цепью, выскочил волкодав и прыгнул к Редькину. Сид, Тараканыч и ха-мизонец в ужасе отшатнулись. Пес, узнав Колю, встал на задние лапы и, радостно повизгивая, лизнул нос Редькина. Коля гладил его могучую спину и украдкой тер глаза.

— Николя! — крикнул издали Тараканыч. — Не порть собаку лаской.

— Мне надо идти, Дизель, — сказал Коля. — Понимаешь? Но я скоро вернусь. Присмотри, пожалуйста, за шаром.

Дизель кивнул, вернулся к «Искателю» и улегся под ним, готовый защищать объект.

Мёбиус вывел из гаража приземистый черный автомобиль с тремя выхлопными трубами.

— «Рокслер-бенц», последняя модель! — не без гордости сообщил он. — Прошу садиться.

Земляне устроились на удобных сиденьях, взревел двигатель, темное облако газов окутало машину. Она выползла со двора на бетонную дорогу и, мигом набрав скорость, помчалась по трассе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой земляне знакомятся с Ха-мизоном

Кто из нас, дорогой читатель, не задавал себе мучительный вопрос: «Есть ли разумные существа на других планетах?» Обычно этот вопрос возникает в летний вечер, когда, разомлев от сытного ужина, человек выходит на балкон и устремляет задумчивый взгляд к небесному своду. Обилие мерцающих точек настраивает человека на мечтательную волну, и вот уже чудится ему, что где-то там, в холодной космической «глубинке», стоит на балконе инопланетянин, размышляя о судьбах Вселенной. Воображение не спеша рисует внешность братьев по разуму, начиная от шагающих исполинских конструкций и кончая ползающими многоножками с печальными глазами.

В душе нам хочется, чего скрывать, чтобы инопланетяне были чем-то похожи на нас. И еще хочется, будем откровенны, чтобы они были добрые и слегка уступали нам в смысле разума. Впрочем, на этот счет существует множество различных мнений.

Что касается Редькина, то он был уверен, что рано или поздно человечество выйдет на связь с инопланетянами. Коле не было еще и восьми лет, когда он разжег во дворе гигантский костер, имеющий вид: 2 + 2 = 4. Таким способом он надеялся установить контакт с разумными обитателями других планет. Но первыми откликнулись пожарники, которые мигом погасили огонь и долго стыдили Редькина. Позже он еще несколько раз пытался выйти на связь с инопланетянами, но все попытки кончались неудачей.

Но даже он, Коля Редькин, не мог предполагать, что встреча с внеземной цивилизацией произойдет так быстро и при таких загадочных обстоятельствах, И теперь, сидя в машине Мёбиуса, он продолжал недоумевать: чем он может помочь Ха-мизону?

Голая равнина лежала слева и справа от дороги.

«Унылая картина, — подумал Коля. — Ни дерева, ни кустика, ни птицы в небе». Словно угадав его мысли, Мёбиус сказал:

— Все было: и леса, и звери, и птицы. Но мы видели лишь древесину, меха — словом, сырье для промышленности. Мы научились выдергивать деревья вместе с корнями и начали опустошать пространства, вмиг выдергивая целые рощи. А что не успели выдернуть, сожрали древесные жучки. А жучки развелись потому, что исчезли птицы. А птицы погибли от химических препаратов, которыми мы боролись с комарами… — Мёбиус так разволновался, что «Рокслер-бенц» едва не вылетел с шоссе. — Теперь на Ха-мизоне остался единственный экземпляр цветка андезия — наша святыня. Вы его посмотрите…

— Позвольте, — сказал Коля, имевший пятерку по ботанике. — Если есть семена, значит, можно…

— Нельзя, — прервал его Мёбиус, — растение, к сожалению, бесплодно. Это мутант, не дающий потомства.

— Все вы тут мутанты! — пробормотал Тараканыч. — И родители ваши, и…

— Прекратите, Тараканыч! — прошипел ему Редькин. — Мне стыдно за вас.

Чародей махнул рукой и отвернулся.

Трасса привела их к реке, машина неслась по берегу. На противоположной стороне тянулись корпуса заводов и фабрик. Густые дымы всевозможных цветов поднимались над трубами, перемешиваясь в ядовито-бурое облако, которое стелилось до горизонта. Удушливый запах проник в кабину, в горле у землян запершило, они закашляли.

— Зато мы можем гордиться своей промышленностью, — с грустью произнес Мёбиус — На каждых трех ха-мизонцевприходится по одному заводу или фабрике!

— Какой ужас! — воскликнул Сид. — Тут же нечем дышать.

— Это с непривычки, — успокоил его ха-мизонец. — Задыхаться по-настоящему мы начнем лет через пять.

— Остановите, пожалуйста, машину, — попросил Редькин. — Я хочу взглянуть на реку.

Они подошли почти к самой воде. Впрочем, назвать водой эту жидкость было бы ошибкой. Густая маслянистая смесь медленно текла между пологими берегами. От заводов к реке тянулись толстые трубы, из которых хлестали фиолетовые струи. Тараканыч сунул палец в реку и с криком отдернул руку. Палец почернел и дымился.

— Амёбыч! — заорал чародей, нюхая зачем-то ладонь. — Почему нет таблички «Опасно для жизни!»? Это же хамство! Лучший палец погубили…

— Смотрите, — сказал Сид, — вон рыбак…

Коля увидел ха-мизонца с удочкой, неподвижно сидящего у реки. Редькин подошел к нему, встал рядом, но рыбак, увлеченный своим делом, даже не шелохнулся, лишь слегка покачивались крылья за его спиной. Вдруг поплавок дернулся, удилище согнулось, но ха-мизонец по-прежнему сидел без движений.

— Клюет! — не выдержав, простонал Коля. — Тащите же!

Рыбак, не торопясь, стал тащить и вскоре извлек из воды серебристую рыбу длиной сантиметров тридцать. Она вела себя довольно странно: не дергалась, не билась, висела без признаков жизни. Ха-мизонец снял ее с крючка, всунул под жабры какой-то ключ, повернул его несколько раз и вновь бросил рыбу в реку. Редькин был обескуражен.

— Чем он занимается? — оторопело спросил Коля у подошедшего Мёбиуса.

— Ловит заводную рыбу, — объяснил тот. — А живой рыбы в нашей Молибденке уже нет давным-давно. Как, впрочем, и в других реках…

В полном молчании земляне сели в машину. Впечатление о Ха-мизоне складывалось тяжелое. Тараканыч совал всем под нос свой пострадавший палец и кричал, что он этого так не оставит.

— Цивилизация! — презрительно восклицал чародей. — Дышать нечем, купаться негде, вместо еды — синтетика. Зато все умные! Кругом сплошной прогресс!

— Вы правы. — Мёбиус вздохнул. — Мы наделали много глупостей и теперь расплачиваемся… Лучшие умы Ха-мизона ищут способ, как спасти планету.

— Спасти планету… — недовольно пробурчал Тараканыч. — Раньше надо было думать! А теперь всем вам крышка.

Он хмыкнул, подмигивая Коле. Тактичного Редькина передернуло от этого подмигивания.

— Не обижайтесь на него, — сказал Коля Мёбиусу. — Тараканыч — профессиональный злодей, вдобавок груб и циничен.

— Не ожидал, Николя, не ожидал… — Чародей обиженно покачал головой. — Своих, значит, топишь? Эх ты… А еще гома сапинц называется!

— Друзья, — заворковал Сид, — нам не хватало только ссоры на чужой планете. Взгляните лучше, какой ландшафт там, вдали!

Вдали, у самого горизонта, виднелись пепельные зубцы горных вершин.

— Мусорные горы, — пояснил ха-мизонец. — Другими словами, гигантская свалка всевозможного хлама и промышленных отходов. Когда-то Мусорные горы были небольшими холмами, а теперь занимают почти половину планеты и продолжают расти.

— Ничего себе! — только и мог сказать Коля.

— Лучше гор могут быть только горы… — тоскливо произнес Джейрано. — Не повернуть ли нам назад? Слишком много впечатлений…

— Куда везешь, Амебыч? — требовательно спросил чародей. — Хватит темнить!

— Мы едем в Супертаун, — спокойно ответил Мёбиус, — столицу Ха-мизона. Я хочу, чтобы вы своими глазами увидели все наши беды и трудности. Только после этого вы скажете, согласны ли помочь нам или нет.

— Честно говоря, — сказал Коля, — я все-таки не понимаю, как разумные существа могли довести Ха-мизон до такого состояния? Неужели вы не замечали раньше, что происходит?

— Ваши вопросы, рыжеволосый гость, жестоки, но справедливы, — не оборачиваясь, ответил Мёбиус — Мы слишком долго жили сегодняшним днем…

Неожиданно захрипел динамик, и строгий голос произнес:

— «Рокслер-бенц»! Коптите больше нормы! Немедленно проверьте дымоход! Повторяю! «Рокслер-бенц»!

— Вас понял! — отозвался Мёбиус.

Он притормозил и вышел из машины. Через несколько минут он вернулся, перепачканный сажей, как трубочист, сел за руль, и они помчались дальше.

— На чем я остановился? — спросил ха-мизонец.

— Слишком долго жили сегодняшним днем, — напомнил Сид.

— Да-да, — продолжал Мебиус — Наш главный принцип гласит: все, что делается, должно делаться самым дешевым способом. Мы научились производить дешевые автомобили, корабли, топливо. Научились штамповать одежду, обувь, квартиры. Не надо ничего ремонтировать, чинить, стирать — легче и дешевле купить новое. Устаревшее — на свалку. Мы привыкли потреблять ежеминутно и ежесекундно. Привыкли к авариям супертанкеров, привыкли к отравлению почвы и атмосферы. Нам всегда казалось, что природа должна приспособиться к нам, а не мы к ней. Кроме того, не забывайте о нашей святой вере в могущество науки. — Мёбиус с горечью усмехнулся. — Вот и докатились… — Он помолчал. — У меня к вам просьба. Разговаривайте в городе только по-хамизонски.

— Но почему? — удивился Редькин.

— Дело в том, что никто не должен знать о присутствии землян на Ха-мизоне. Наши законы запрещают входить в контакт с инопланетянами. Видите ли, много лет назад мы установили связь с планетой грифонов, пригласили их к себе в гости. Они прилетели, были радушно встречены. А позже выяснилось, что грифоны занесли на Ха-мизон инфекцию, и мы долго страдали от расстройства желудка. С тех пор — никаких контактов!

— А мы, думаешь, без инфекции? — Тараканыч усмехнулся. — Я недавно с себя бактерию снял. Разглядел невооруженным глазом…

— У меня не было другого выхода, — сказал Мёбиус — Пришлось нарушить закон.

— Но у нас нет крыльев, — заметил Редькин. — И одеты мы не по-хамизонски… Любой встречный заподозрит неладное.

— Вы ошибаетесь, — ответил Мёбиус — Многие ха-мизонцы добровольно удалили себе крылья, ибо они нам бесполезны. Мы уже давно разучились летать из-за сидячего образа жизни. Что касается одежды, то у нас одеваются как кому захочется. Сделайте в мешке отверстия для головы и рук, наденьте на себя — все равно никто не удивится. Однажды, ради эксперимента, я появился на улице вообще без одежды — никто не обратил на меня внимания…

— Драть вас некому, — пробурчал волшебник. — Хиппари паршивые!

Дорога повернула вправо, удаляясь от реки Молибденки и от Мусорных гор. Через полчаса они въехали в Супертаун.

Здесь автор заранее приносит извинения за то разочарование, которое ждет читателя. Дело в том, что существует мнение, что инопланетный город должен поражать своей необычностью. По этой причине фантасты бессонными ночами пытаются строить из всего им известного нечто совершенно неизвестное. Но будем откровенны — удивить человека во второй половине двадцатого века практически невозможно. Это понятно: уже растут дети, которые могут объяснить устройство фотонных двигателей и которые никогда не видели живую лошадь. Не за горами время, когда корова на зеленой лужайке будет поражать читателя гораздо сильней, чем описание новейшей техники. И если мы все же пытаемся рассказать о Супертауне, то лишь потому, что должны неотступно следовать за нашим героем.

Нескончаемый поток автомобилей медленно полз по проспекту. Мёбиус попросил спутников пристегнуться, и когда машина достигла главной улицы, где было особенно тесно, она вдруг поднялась на задние колеса и двигалась дальше в вертикальном положении. И все автомобили вокруг ехали в таком же положении.

Коля почувствовал, что дышать стало труднее. Воздух, казалось, состоял из одних выхлопных газов, и кондиционеры не справлялись с очисткой. Высоко над головой, по эстакадам, с визгом и грохотом проносились скоростные поезда. На движущихся тротуарах стояли ха-мизонцы. Многие из них были в противогазах. Каждые сто метров были установлены щиты с броскими надписями: «Если можешь не дышать — не дыши!» На перекрестках сверкали огромные цифры световых табло.

— «Девяносто два процента», — прочел вслух Коля. — Что бы это значило?

— Степень загрязнения воздуха, — сообщил Мебиус. — При ста процентах выходить на улицу без противогаза запрещается.

Оглушенные шумом, задыхающиеся земляне растерянно смотрели на чужой пугающий мир. Причудливая архитектура Супертауна поразила Редькина, привыкшего к прямым линиям и простым формам родного города. Огромные здания, напоминающие гигантские одуванчики, дома — пирамиды, дома — пчелиные соты, чего тут только не было! В одном месте Коля увидел две почти падающие башни. Они кренились в противоположные стороны, и тросы, соединявшие башни, удерживали их от падения.

— Сначала была построена одна из них, — объяснил Мёбиус, — но неудачно. И тогда пришлось срочно возводить вторую башню, падающую в другую сторону. Получилось оригинальное сооружение.

Они миновали здание, имевшее форму виноградной кисти с квартирами-ягодами. Здание словно висело в воздухе и даже слегка покачивалось. Время от времени встречались огромные зеркальные кольца, покоящиеся на легких опорах. Оказалось, это были универсальные магазины.

У Редькина на миг закружилась голова. К счастью, машина выехала наконец на более спокойную улицу и приняла горизонтальное положение.

— Что скажете? — не оборачиваясь, спросил Мёбиус.

— Это ад! — ответил Сид, взмокший от напряжения.

— Ты бы, крылатый, пустил нас пешком пройтись, — взмолился Тараканыч. — Угорел я в твоем «мерседесе»…

Оставив машину на стоянке, вся компания пошла пешком, держась за Мёбиуса, чтобы не отстать. Ха-мизонец остановился у киоска, купил несколько консервных банок с кранами и протянул каждому по банке.

— Глотните чистого воздуха, — сказал он, — а то вы уже посинели.

Он показал, как надо дышать, и земляне, припав к кранам, с наслаждением хлебнули живительный кислород.

— Теперь идите за мной, — сказал Мёбиус — И не отставайте!

Минут через десять они вышли на большую площадь. В центре ее возвышалось необычное сооружение высотой метров двадцать, напоминающее бутон тюльпана. Здание было построено из розового мрамора, и казалось, его лепестки вот-вот начнут распускаться.

— Храм Цветка! — торжественно произнес Мёбиус — Здесь хранится последний цветок Ха-мизона.

Километровая очередь желающих попасть в Храм извивалась по площади. Тараканыч предложил проникнуть без очереди, но Мёбиус ответил, что ожидание встречи с Цветком — это большая радость и торопиться не следует.

— Нужно стоять молча, не думая о пустяках, — сказал ха-мизонец. — И тогда вы почувствуете все величие той минуты, когда шагнете внутрь.

Через три часа, так ничего и не почувствовав, земляне вошли в Храм.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Редькин выручает Сида

Внутри здания царил полумрак. Высоко под куполом неслышно вращались лопасти вентилятора. Посетители продвигались цепочкой по мягкой дорожке, в которой тонули звуки шагов. Было тихо, лишь временами где-то впереди раздавалось всхлипывание. Нетерпеливый Тараканыч надавил на Сида, и тот помял крыло идущему впереди долговязому ха-мизонцу. Ха-мизонец обернулся, печально произнес:

— Хоть здесь ведите себя прилично! — И шепотом добавил: — Совесть надо иметь…

Сид покраснел и так саданул локтем чародея, что тот взвыл на весь Храм. Служитель в белой одежде отделился от стены, приблизился к Тараканычу и строго взглянул на него. Тараканыч испугался и заплакал навзрыд, бормоча: «Цветочек мой аленький, флауер бьютифуль…» Служитель успокоился и опять вернулся к стене.

Наконец Редькин поравнялся с нишей, освещенной лампами дневного света. В нише, за тонкой сеткой, находился темно-красный цветок андезия. Это был самый обычный тюльпан, мимо которого мы, земляне, проходим не оглядываясь. Во всяком случае, удивить Колю тюльпаном было трудно. И поразила его не андезия, а совсем другое: лица ха-мизонцев, их взгляды, обращенные к цветку. Они смотрели на растение так, как смотрят на фотографию дорогого человека, которого не вернуть…

Всего десять секунд можно было стоять у ниши. За эти несколько секунд Коля вдруг почувствовал, что тюльпан для ха-мизонцев не просто цветок. Он — символ чистых рек и поющих птиц, ясного неба и спокойных лесов. Он — боль Ха-мизона и его надежда.

Колина душа, чуткая к чужому горю, не могла остаться равнодушной. Жалость и сострадание к инопланетянам охватили его. В тот миг он твердо решил им помочь. Чего бы это не стоило!

— Тюльпанчики! — презрительно ворчал Тараканыч, когда они покинули Храм Цветка. — Нашли чем любоваться! По мне, пропади пропадом все эти лютики! Тьфу!

Вышел Мёбиус с покрасневшими глазами. Он громко высморкался и тихо сказал:

— Надеюсь, вы уже догадались, о чем я хочу просить вас…

— Вам нужны саженцы! — уверенно ответил Редькин. — Как можно больше саженцев. И семена. Правильно?

— Да, человек. — Мёбиус с уважением взглянул на Колю. — Планета покроется лесами, планета перестанет задыхаться.

— Боюсь, что леса вас не спасут, — скептически заметил Сид. — У вас слишком хорошо развита промышленность. Одна речка Молибденка чего стоит…

— Дело не в промышленности, — ответил Мёбиус, — а в промышленных отходах. Но лучшие умы Ха-мизона уже ищут способ, как бороться с загрязнением. Впрочем, это другая тема. Завтра вы вернетесь на Землю, в тот же самый четырехугольник. Нам понадобится очень много саженцев. Могу ли я надеяться на вашу помощь?

— Постой, профессор. — Злой волшебник усмехнулся. — Мы тебе, значит, елки пришлем, сосенки, разную рассаду. А ты нам что? Иль ты думаешь, мы мотаемся с планеты на планету за спасибо? Нет, брат по разуму, так не пойдет. Ты нам сначала подарки сделай, заинтересуй, а потом мы поглядим…

Ха-мизонец недоуменно смотрел на Тараканыча.

— Не слушайте его, дорогой Мёбиус! — воскликнул Коля, краснея от стыда. — Не надо нам никаких подарков. Мы постараемся вам помочь. Я обещаю! — Он зло сверкнул глазами на чародея. — Мы прекрасно обойдемся без Тараканыча!

— Без Тараканыча, говоришь, обойдетесь? — Злой волшебник осклабился. — Это интересно… Что ж, валяйте, цыплята, а я погляжу. Но только запомни, Николя, свои дерзкие слова!

— Запомню! — сказал Редькин. — И, если надо, могу повторить. Вы — жадный человек!

— На дуэль! — взвизгнул чародей, принимая боксерскую стойку. — Желаю драться!

Он замахал руками, наступая на Колю. Сид преградил ему дорогу, Тараканыч забарабанил кулаками по его необъятному животу, но толстяк даже не поморщился.

Вся эта суета очень удивила Мёбиуса.

— Успокойтесь, — сказал он. — Вы не дослушали меня. Мне действительно хочется сделать каждому из вас подарок, чтобы у вас осталась память о посещении Ха-мизона. И если вы не хотите меня обидеть, то мы отправимся сейчас на Рынок Технических Новинок.

Никто не захотел обижать Мёбиуса, и он повел землян на стоянку, где их ждала машина. Коля и Тараканыч демонстративно не смотрели друг на друга.

С полчаса они добирались до Рынка Технических Новинок, который был расположен на окраине города. Он занимал обширную территорию, обнесенную высоким забором. Торговые ряды тянулись вдоль забора, а в центре пустовала асфальтированная площадь, где можно было испытывать различные технические новинки.

Рынок встретил землян шумом и гамом. Продавцы на все лады расхваливали товар. Со всех сторон доносились крики:

— А вот мочалка с дистанционным управлением! Трет где желательно!

— Кому вечный двигатель?! Гарантия двенадцать месяцев!

— Покупайте утюг! Работает за счет термоядерной энергии! Исключительно полезная вещь!

— Предлагается складывающийся автомобиль! В упакованном виде входит в дамскую сумочку!

— Имеются совершенно уникальные часы! Показывают время на трое суток вперед!

— Выбирайте, что кому нравится, — объявил Мёбиус, и компания двинулась вдоль прилавков.

У Редькина разгорелись глаза. Чего только здесь не было! Сверкали никелем микроскопы для разглядывания несуществующих предметов. Стояли велосипеды на гусеничном ходу. Тут же продавались лазерные зажигалки. Молодой ха-мизонец рекламировал устройство для удаления зубов. Оно состояло из двух магнитов: один прикреплялся к удаляемому зубу, другой — к мощной станине. Достаточно было сесть в кресло, пристегнуться, открыть рот, как зуб вылетал пулей вместе с магнитом.

Первым выбрал себе подарок Тараканыч. Увидев ключ, который открывает абсолютно любой замок, он схватил Мёбиуса за крыло и страстно зашептал:

— Желаю ключ! Купи, мон шер! Слышь? Ничего мне больше не надо.

Ха-мизонец удивился его выбору, но отговаривать не стал, тут же заплатил за покупку и вручил ее счастливому чародею. Тараканыч, даже не поблагодарив за подарок, спрятал его подальше и важно произнес:

— Очень полезная вещь, сеньоры!

Идя вдоль рядов, Коля услышал вдруг:

— А вот прибор для чтения чужих мыслей! Незаменим при игре в шахматы и в беседе с незнакомцем!

Заинтересовавшись, Редькин пошел на голос и вскоре держал в руках черную коробочку, не больше мыльницы. Продавец нажал кнопку, из прибора выскочила короткая антенна.

— Направьте ее на себя, — сказал ха-мизонец.

Редькин направил.

— Хорошо бы иметь такую штуку, — негромко произнес прибор скрипучим голосом. — Надо знать, кто что обо мне думает…

Редькин опешил: мысли его были прочитаны точно. Он направил антенну на Тараканыча. Тот отпрыгнул, пригнулся и заметался, крича:

— Убери машинку! Кому говорят! Чужая душа — потемки! Картина была потешная, все вокруг заулыбались.

— Ну что? — спросил Мёбиус — Нравится?

— Да! — Коля кивнул и смущенно добавил: — Если, конечно, недорого…

Мёбиус расплатился с продавцом и вручил покупку Редькину, который сердечно поблагодарил за подарок.

Теперь лишь Сид оставался без подарка. Он бродил вдоль прилавков со скучающим лицом и ничего интересного для себя не находил. Коле было ясно и без прибора для чтения чужих мыслей, что Джейрано тоскует по еде, а все эти технические новинки его не трогают. Возможно, он так бы и не получил презент в этот день, если бы не зычный голос, рекламирующий свой товар:

— Приобретайте сапоги с реактивным двигателем! Позволяют двигаться с большой скоростью без всяких усилий! Последняя пара!

— Сид! — сказал Редькин. — Без всяких усилий — это то, что вам. нужно. Вы ведь не любите ходить…

Оказалось, что у продавца остались сапоги сорок девятого размера. Это был размер обуви, которую носил Джейрано. Реактивные двигатели были расположены в каблуках, запас топлива находился в толстых подошвах. Сид недоверчиво разглядывал сапоги, а ха-мизонец перечислял их достоинства.

— Средняя скорость — триста километров в час, — сообщал он. — Максимальная дальность — тысяча километров. Абсолютная простота управления и высокая надежность. Достаточно прочесть инструкцию, чтобы уметь ими пользоваться.

— Берем? — спросил Мёбиус.

— Надо бы примерить, — нерешительно сказал Сид. — Как бы не жали…

Он осторожно натянул сапоги. Они были ему как раз.

— Пожалуй, хороши. — Джейрано улыбнулся, свел ноги вместе.

— Что вы делаете! — закричал продавец. — Немедленно расставьте ноги!

Побледневший Сид не шевелился, словно его парализовало. В ту же секунду из каблуков вырвалось пламя, включились двигатели, толстяка подбросило вверх, перевернуло и понесло. Поскольку с инструкцией он познакомиться не успел, то не знал, как управлять сапогами, и потому летел по сложной траектории, вращаясь с растопыренными руками.

— Помогите! — истошно орал Сид. — Я разобьюсь! Что же вы стоите?

Перепуганный продавец объяснял Мёбиусу, что топлива хватит не больше, чем на двадцать минут, но этого было вполне достаточно, чтобы случилось несчастье. С самолетным ревом толстяк летал по кругу, то взмывая, то пикируя на асфальт Рынка. Можно было только удивляться, как он до сих пор оставался в живых.

Ха-мизонцы начали спешно покидать Рынок.

— Как выключить двигатели? — закричал Коля продавцу.

— Кнопки на голенищах! — ответил тот. — Нужно подтянуть колени к животу и плавно нажать на кнопки!

Редькин встал в центре площади и начал знаками объяснять другу, что нужно сделать. Но Сид, обезумевший от страха, продолжал свой смертельный полет, ничего и никого не видя. Чтобы спасти его, Коля пошел на риск.

Он уловил мгновение, когда Джейрано, едва не врезавшись в асфальт, поравнялся с ним, и в отчаянном прыжке успел повиснуть на толстяке. Теперь они летели вдвоем. Публика затаив дыхание следила снизу за жутким номером. Коле удалось забраться на спину Сида, и он пополз к его ногам, преодолевая сантиметр за сантиметром.

Вдруг Джейрано перевернулся спиной вниз. Рынок ахнул. Редькин, чудом не свалившись, сумел перебраться на живот и вновь взял курс к сапогам.

Наконец ему удалось добраться до голенищ. Коля нащупал кнопки и одновременно нажал их, стараясь делать это плавно. Но, видно, он слишком торопился: двигатели смолкли сразу. В наступившей тишине Сид и Редькин пролетели метров пятьдесят и врезались в гору мочалок с дистанционным управлением. Именно это обстоятельство и спасло их.

Когда Сида вынули из мочалок, лицо его было задумчиво.

— Пульс есть? — слабым голосом спросил он у Редькина.

— Пульс в порядке, — успокоил его Коля.

Толстяк заплакал.

Продавец так обрадовался благополучному исходу, что вручил сапоги Сиду бесплатно. Котлетоглотатель их брать не желал, но Мёбиус шепнул ему, что отказом он глубоко оскорбит продавца и могут быть большие неприятности. Сид смирился, но попросил Колю нести коробку с опасной обувью.

Не успели они покинуть Рынок, как в небе раздался далекий гул. Все ха-мизонцы засуетились, выхватили из карманов портативные пульверизаторы и начали торопливо опрыскивать себя и товары. Мёбиус тоже достал пульверизатор и, ни слова не говоря, начал опрыскивать опешивших землян. Сильный запах одеколона распространился вокруг.

— Убери баллончик! — орал, чихая, Тараканыч. — Не в парикмахерской!

— Прошу прощения, — сказал Мёбиус, поглядывая на небо. — Это нужно для вашей безопасности. Сюда летят непутяки!

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой вернуться на Землю не удается

Не прошло и десяти минут, как в небе, низко над Рынком промчались странные всадники на ревущих двухколесных аппаратах, похожих на мотоциклы, но с двумя короткими крыльями по бокам. Сделав разворот, они вернулись и закружили над Рынком, точно коршуны, высматривающие добычу. Ха-мизонцы молча наблюдали за ними. Разглядеть всадников как следует Редькин не мог, но чувствовалось, что это рослые, крепкие существа. Они сидели в седлах очень прямо, крепко держась за высокие рули, напоминающие бычьи рога.

— Кто это? — упавшим голосом спросил Сид, прячась за спину Мёбиуса.

— Непутяки, — коротко ответил Мёбиус — Бич Ха-мизона. Хватают все, что не пахнет «Антинепутином», и уносят с собой.

Сделав несколько витков, налетчики умчались с оглушительным треском, оставив после себя темное облако выхлопных газов. Рынок вновь ожил, продавцы начали расхваливать свои товары, которые резко пахли одеколоном.

Мёбиус повел землян к стоянке машин. Все трое находились под впечатлением увиденного зрелища, но визит непутяков подействовал на каждого из них по-разному. Если Сид просто перепугался и до сих пор с опаской поглядывал в небо, то Тараканыч струхнул лишь в первую минуту, а потом следил за непутяками с симпатией и завистью. Что касается Редькина, то загадка летающих всадников взволновала его, и, когда они сели в машину, чтобы ехать домой к Мёбиусу, Коля первым делом попросил его рассказать подробнее о непутяках.

Ха-мизонец ответил не сразу. По его лицу было видно, что ему неприятно говорить на эту тему.

— Впервые мы узнали о них лет двести назад, — сказал наконец Мёбиус — Непутяки — это совершенно новая форма жизни. Они возникли в Мусорных горах сами по себе, другими словами, вылупились из промышленных отходов. Чем грязней воздух, тем лучше они себя чувствуют. Поэтому в Мусорных горах непутякам раздолье, там они и живут в несметных количествах. Сначала мы не обращали на них внимания, но однажды они проникли в заброшенный склад, где хранились циклолёты. После этого начались наши мучения. — Мёбиус тяжело вздохнул. — Непутяки повадились совершать набеги, не давая покоя ни днем ни ночью. Мы попытались их уничтожить, но никакое оружие на них не действует. Единственное, от чего они гибнут, — это чистый воздух. Но в воздухе Ха-мизона они чувствуют себя прекрасно. К счастью, мы создали спасительное средство — «Антинепутин». Приходится все время быть начеку…

Мёбиус замолчал.

— А вы пробовали вступить с ними в переговоры? — спросил Редькин.

— Это невозможно, — сказал ха-мизонец. — Все равно что вести переговоры с крысами. Я вижу лишь один путь: чтобы избавиться от непутяков, нужно избавиться от грязи.

— Опять ты, профессор, про окружающую среду, — раздраженно заметил Тараканыч. — А по-моему, зря ты суетишься, мон ами. Организм сам должен приспособиться к любой гари, к любой вони. Похрипит, покашляет, но приспособится. А не приспособится — значит, такой организм природе не нужен.

— Что же вы кричали, когда палец в реке задымился? — насмешливо спросил Коля. — Ведь такой палец природе не нужен…

Тараканыч побурел от злости, но не нашел, что ответить, и прошипел, не глядя на Редькина:

— А ты молчи, мелюзга рыжая!

Все, кроме чародея, засмеялись.

Под вечер машина въехала во двор Мёбиуса. Волкодав встретил Колю радостным лаем. Редькин выдавил ему из тюбика пишу, но Дизель обиженно отвернулся, не желая есть всякую ерунду.

— Ничего другого предложить не могу, — объяснил Редькин и для наглядности сам приложился к тюбику, изображая наслаждение.

«Гррр!..» — нервно заметил волкодав и, поняв, что делать нечего, принялся за пасту.

Леро долго расспрашивал Колю о поездке в город. Особенно его заинтересовали непутяки.

— Беспокойная планета, — задумчиво произнес попугай. — Природа-мать терпит до поры до времени, месть ее сурова. — Он помолчал и добавил: — Здесь пахнет большой катастрофой…

Земляне укладывались спать, когда вошел Мёбиус. В руках он держал пульверизатор.

— Прошу прощения, — сказал он, — но техника безопасности требует опрыскивания. Непутяки способны проникать в помещения.

Никто, кроме чародея, не возражал.

— Меня не духмари! — твердо заявил Тараканыч. — Я никого не боюсь. Если надо, могу и каратэ применить. К тому же аллергия на эту жидкость.

— Дело ваше, — сказал ха-мизонец и начал опылять землян «Антинепутином». Пахло, как в парикмахерской.

Лежа в гамаке, Редькин вспомнил, что под подушкой лежит прибор для чтения чужих мыслей.

«Может, почитать перед сном чужие мысли?» — подумал Коля. Но глаза уже слипались. Был прожит длинный день. Поездка в город, посещение Храма Цветка, Рынок Технических Новинок, налет непутяков — масса впечатлений кружилась в засыпающей голове Редькина…

Между прочим, если бы он не поленился и направил бы прибор для чтения чужих мыслей на чародея, то узнал бы кое-что интересное.

«Ох, скукотища, — маялся в гамаке Тараканыч. — Уж и забыл, когда последний раз зло творил. Куда ж это годится! Так и в добряка недолго превратиться. Пора, брат, шалить, пора…»

Но Редькин, ни о чем не догадываясь, спал. Ему снился папа, сидящий почему-то с удочкой на берегу Молибденки.

«Зачем ты здесь?» — удивился Коля.

Но папа, не отвечая, сосредоточенно следил за поплавком, который вдруг дернулся и исчез. И тогда папа начал тащить изо всех сил в дугу согнувшееся удилище. Из бурых вод показался крючок, на нем покачивался папин пиджак, с которого стекали разноцветные ручьи.

«Что ты делаешь?» — в ужасе спросил Коля.

«Пиджак перекрасил», — тихо ответил папа, снимая одежду с крючка. Виновато улыбнувшись, он надел на себя мокрый пиджак и побрел по берегу, забыв про удочку.

Коля хотел побежать за папой, но в этот момент громко залаяла собака, и кто-то закричал совсем рядом:

— Полундра!

Редькин подскочил. Кричал Леро. На улице часто и хрипло лаял волкодав.

— Что случилось?! — орал Сид, боясь высунуть нос из-под одеяла.

За окном было темно. Вбежал Мёбиус и включил свет. Гамак Тараканыча был пуст. Все бросились на двор. Яростно заливался Дизель, обратив морду к ночному небу.

— Шар! — закричал Редькин. — Где наш шар?!

«Искатель-2» исчез.

— Неужели непутяки? — растерянно произнес Мёбиус. — Но ведь я опрыскивал шар…

— Работа Тараканыча! — отрезал Коля.

— Но зачем? — недоумевал Мёбиус — Ведь сегодня он должен был вернуться на Землю…

— Профессиональный злодей, — объяснил Коля. — Не может жить без пакостей. Но я думал, что на Ха-мизоне он потерпит…

Не закончив фразу, Редькин вдруг побежал к зданию «Космососа». Дверь была раскрыта настежь. Темная струйка, словно кровь, стекала по ступенькам.

— Так я и знал, — упавшим голосом произнес Коля, застыв на пороге.

Мимо него проскочил Мёбиус и тоже остановился, не веря собственным глазам.

Резервуар с надписью «Гравитон» был разбит, под ним темнела обширная лужа.

— Он выпил дефицит… — с горечью сказал ха-мизонец. — Без этой жидкости «Космосос» не работает.

Коля подошел к массивному рубильнику, торчащему из стены. Справа от рубильника одна под другой располагались таблички: «Земля», «Антимир», «Холостой ход», а чуть ниже рукой Тараканыча было нацарапано: «Так вам, дуракам, и надо!»

Появился Сид, закутанный в простыню.

— Как же мы теперь вернемся на Землю? — слабым голосом спросил он.

Редькин пожал плечами и вышел во двор.

— Леро! — громко позвал он. — Где ты?

Попугай не отзывался.

ОТ АВТОРА

Ну вот, вздохнет начитанный читатель, так я и знал. Опять избитая тема, опять знакомая схема. Сотни астронавтов, покорных воле авторов, бороздят страницы фантастических книжек, неизменно попадая на чужую планету. Там, на чужой планете, запутавшись в проблемах и противоречиях, катится к гибели неизвестная цивилизация. Обитатели далеких миров, как правило, делятся на хорошие существа и плохие существа, которые изо всех сил мешают друг другу жить. Плохие инопланетяне, естественно, близки к победе. Но прибывшие земляне, быстро разобравшись, кто есть кто, вступают в борьбу и задают прощелыгам такого перцу, что те или бегут, или исправляются. На планете воцаряются мир и благополучие. Благодарная цивилизация машет платочками удаляющемуся звездолету с пришельцами.

Схема, конечно, очень упрощенная, но в различных вариациях встречается довольно часто. Работая над этой книгой, автор обсуждал с Редькиным проблему, как избежать повторения известных сюжетов. Коля успокоил меня.

— Не надо ничего выдумывать, — сказал он. — У вас другая задача. Вы описываете реальную историю, фантастикой тут даже не пахнет. Излагайте факты и больше доверяйте читателю!

Поэтому автор снимает с себя ответственность за отсутствие в книжке новизны и отсылает всех недовольных непосредственно к Редькину.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой на Ха-мизоне творятся безобразия

Замечено, что человек, попавший в беду, проходит, как правило, три стадии: сначала он горюет в полной растерянности, затем бичует себя и, наконец, думает, что делать дальше.

Относительно быстро покончив с первой стадией, Редькин до самого утра казнил себя за то, что поленился прочесть перед сном мысли Тараканыча.

А утром прилетел грязный и усталый Леро. Он долго сидел на Колином плече, дыша как марафонец после финиша, потом коротко сказал:

— Пить! — И, лишь напившись, сообщил: — Тараканыч совершил посадку в Мусорных горах, у непутяков! Предатель целовал им конечности и кричал, что не пожалеет жизни в борьбе с ха-мизонцами. Потом его куда-то повели, стало светать, и я вынужден был скрыться.

Коля схватил Мёбиуса за руку.

— Помогите нам вернуть шар! — горячо заговорил он. — Вы мудрый! Вы смогли доставить нас на Ха-мизон! Придумайте что-нибудь, пожалуйста…

— Мусорные горы необозримы, — ответил Мёбиус, осторожно высвобождая руку. — Стада непутяков бесчисленны. И пока мы не знаем, как с ними бороться… Гораздо легче построить новый воздушный шар, чем вырвать у непутяков ваш «Искатель». — Он помолчал, сочувственно глядя на Редькина. — Мой вам совет: не переживайте. Недели через две я накоплю нужное количество гравитона, вы вернетесь на Землю и будете строить свои летательные аппараты.

— Совершенно верно, — подхватил Сид. — Вы же знаете, Ник, как высоко я вас ценю. Но не забывайте, где мы находимся. Вы имели успех на Земле. А здесь ваши номера не проходят! Здесь другая цивилизация.

— Кроме того, — сказал Мёбиус, — я почти не сомневаюсь, что от Тараканыча и от шара уже ничего не осталось. Непутяки уничтожают любого, кто отличается от них.

— Вы плохо знаете Тараканыча, — сказал Коля. — Он еще доставит Ха-мизону кучу неприятностей. Вот посмотрите!

Редькин оказался прав.

Через два дня начали поступать сообщения о том, что в Супертауне происходит нечто непонятное. То вдруг тротуар оказался залитым каким-то клеем, и прохожие несколько часов не могли сдвинуться с места.

То вдруг ночью на стенах домов появлялась надпись: «Ха-мизонцы, я от вас устал. Умрите!» То вдруг на атомной электростанции исчезли графитовые стержни, и Супертаун целые сутки жил без электричества. Неизвестные злоумышленники не оставляли никаких следов.

Каждый вечер Редькин смотрел по телевизору специальную передачу «Беда», в которой ха-мизонский диктор сообщал о новых ЧП, а приглашаемые ученые высказывали свои догадки. Одни из них считали, что непутяки приспособились к «Антинепутину» и он на них. не действует, а потому все беды — это дело рук непутяков. Другие ученые отвергли эту версию, предлагая считать все неприятности случайными и не торопиться с выводами.

И лишь Редькину все было понятно. Неизвестным злоумышленником, конечно же, был Тараканыч, на которого «Антинепутин» не действовал. Чародей орудовал по ночам, вполне возможно, летая на воздушном шаре. Коля изложил все это Мёбиусу, который с утра до поздней ночи получал в лаборатории гравитон.

— Тараканыч распоясался, — сказал Редькин. — Надо принимать меры.

— Мы займемся им, — пообещал ха-мизонец. — Но прежде я должен вернуть вас на Землю.

Тем временем Сид Джейрано начал сходить с ума на почве постоянного голодания. Он проглотил весь запас тюбиков в доме, но эта пища лишь разжигала его аппетит. Под глазами Укротителя вареников появились темные круги. Коля на всякий случай посоветовал Леро держаться подальше от Джейрано.

Как-то раз, войдя в комнату, Коля увидел, как Сид грыз ножки кресла.

— Сид, — прошептал Коля в ужасе, — что с вами?

Джейрано опомнился. Он опустился на пол и заплакал.

— Я могу выдержать все, что угодно, — всхлипывая, бормотал он. — Но только не голод… Стоит мне закрыть глаза, и я вижу румяную тушу на вертеле… Еды! Полцарства за еду!

Коля понял, что, если в ближайшее время Сид не поест как следует, может случиться трагедия.

Он тут же пошел в лабораторию и объяснил Мёбиусу, что Сиду угрожает голодная смерть или безумство.

— У него нарушен обмен веществ, — сказал ха-мизонец. — Ему не помочь.

— Ему нужно мясное! — сурово сказал Коля.

— Где взять мясное, — Мёбиус пожал плечами. — Мы давно уже перешли на, другую пищу…

— Ему нужно мясное! — повторил Редькин.

Мёбиус задумался.

— В городе есть Музей древних веков, — наконец, сказал он. — Там, среди экспонатов, имеются мясные консервы, которыми питались еще наши предки. Может, они еще годятся…

— Годятся! — согласился Редькин. — Но кто нам их даст?

— Директор музея — мой родственник, — объяснил Мёбиус — Завтра я к нему поеду, он мне не откажет.

— Спасибо вам, дорогой Мёбиус, — растроганно произнес Коля. — Вы настоящий ха-мизонец!

И он поспешил к стонущему Сиду, чтобы утешить его радостной вестью. Толстяка он застал за необычным занятием. Джейрано бегал по комнате, прыгая и хватая руками воздух.

— Поросенок, — шептал он, подкрадываясь к углу. — Ты не уйдешь от меня, нежно-розовый!

— Сид, это галлюцинации! — громко и четко сказал Коля. — Завтра вы получите мясные консервы.

Сид обнял Редькина и зарыдал.

На следующий день Мёбиус сел в машину и отправился в Музей древних веков. Толстяк, постанывая, бегал по дому, каждые пять минут выглядывал в окно и бормотал, что сил больше нет, он умрет, не дождавшись пищи. Чтобы отвлечь беднягу от тяжелых мыслей, Коля усадил его в кресло и включил телевизор.

На экране появился ха-мизонец с раздувающимися ноздрями, придававшими его лицу нечто бычье. Неожиданно он вынул из ноздрей пару цилиндров и показал их зрителям. Оказалось, это был изобретатель портативных противогазов, которые засовывались прямо в нос. Не успел он перейти к плакатам, развешанным на стене, как вдруг на экране возникло встревоженное лицо диктора.

— Внимание! — взволнованно произнес он. — Передаем экстренное сообщение. Сегодня ночью неизвестные лица проникли в Центр Генной Инженерии и выпустили из бункера экспериментальное существо Кибонг. В связи с этим в городе объявляется чрезвычайное положение. Население должно оставаться в помещениях. Появляться на улицах опасно для жизни. Специальные подразделения ведут борьбу с Кибонгом. Повторяем! Сегодня ночью…

Диктор повторил экстренное сообщение несколько раз.

— Очередной фокус Тараканыча, — озабоченно сказал Коля. — На этот раз он поднял на ноги весь Ха-мизон.

И тут Редькина словно ударило током: Мёбиус, ничего не подозревая, отправился в город, где свирепствует этот Кибонг. Если его не предупредить, может произойти несчастье.

— Сид! — волнуясь, сказал Коля. — Мёбиусу грозит беда. Мы должны его спасти!

Джейрано взглянул на часы.

— Поздно, — сказал он с облегчением. — Мёбиус вот-вот въедет в Супертаун.

— А сапоги?! — крикнул Коля. — У вас же есть реактивные сапоги! — Видя, что Сид трусит, он покраснел от ярости. — Это для вас он отправился в город! Слышите?! Для вас! Чтобы вы могли набить свой бездонный желудок и успокоиться!

Он схватил быстроходные сапоги и бросил их к ногам Джейрано.

— Надевайте! — твердо сказал Коля. — И как можно быстрей!

— Почему вы мне приказываете?! — взвизгнул Сид. — Я вам не мальчик! Надевайте их сами, если вы такой смелый.

— Не мой размер, — ответил Редькин, — но я полечу с вами. Верхом!

— Хорошо, — скорбно произнес Сид, — я подчиняюсь. Пусть меня сожрет этот Кибонг. Лучше погибнуть, чем так голодать!

Он натянул на ноги реактивные сапоги, вышел из дома. Редькин забрался ему на плечи. Сид включил двигатели. Раздался нарастающий гул. Тело Котлетоглотателя пошло вверх, как стартующая ракета. Сид, успевший ознакомиться с инструкцией, действовал на этот раз более грамотно, и через несколько секунд они уже мчались над дорогой в Супертаун, отталкиваясь от воздуха струей раскаленных газов.

Редькин, вцепившись в плечи Сида, внимательно смотрел вниз, надеясь увидеть машину Мёбиуса. Увы, шоссе было пусто до самого города. Достигнув окраины Супертауна, земляне совершили посадку и нырнули в ущелье улицы.

Город казался вымершим. Ха-мизонцы затаились в домах, предупрежденные об опасности. Коля и Сид метались по непривычно тихим проспектам, тщетно пытаясь наткнуться на Мёбиуса.

— Я больше не могу, — взмолился Сид, облитый потом. — С места не сдвинусь…

Он уселся прямо на тротуар.

— Сид, вставайте! — сказал Редькин, краснея от злости. — Или я уйду один…

Толстяк упорствовал. Коля бросил случайный взгляд на овальное зеркало, установленное на углу для удобства водителей, и обомлел.

Невиданное существо двигалось в зеркале по соседней улице, приближаясь к перекрестку.

— Что это? — прошептал Коля, борясь с желанием умчаться без оглядки.

Сид повернулся к зеркалу, но в этот момент из-за угла появилось ОНО. Зрелище было ужасное. Огромная, трехметровой высоты, свинья с крокодильей мордой смотрела на них, не мигая, злыми бессмысленными глазками.

— Кибонг… — с дрожью в голосе произнес Редькин. Он хотел сделать шаг назад и не смог: ноги, парализованные страхом, не подчинялись. Тогда наш герой встал на руки, которые еще действовали, и начал отступать, повторяя:

— Назад, Сид! Бежим!

Бледный Котлетоглотатель, поднявшись, стоял неподвижно. Кибонг зашипел, задышал, всхрюкнул и двинулся к землянам.

— Сид! — закричал Коля. — Очнитесь! Он приближается!

— Святая мадонна, — пробормотал толстяк, — сколько мяса…

И вдруг он шагнул к животному. Теперь его отделяло от зверя не больше четырех метров. Несколько секунд Кибонг и Сид смотрели друг другу в глаза. У Редькина перехватило дыхание, надвигалась кошмарная сцена.

Но то, что произошло в следующий момент, не укладывалось ни в какие рамки. Глухо зарычав, Сид расставил руки, слегка присел, как борец, и пошел прямо на зверя. Кибонг, впервые столкнувшись с такой атакой, развернулся с неожиданной для его веса быстротой и большими прыжками ринулся в отступление. Джейрано бросился в погоню.

Когда происшедшее дошло до Колиного сознания, Сид и животное уже скрылись за поворотом. Редькин, не теряя времени, встал на ноги и поспешил за другом. Он не успел пробежать и двадцати метров, как из-за угла с ревом вылетела стая циклолётов.

«Непутяки!» — вспыхнуло в его мозгу. Он бросился назад, но с противоположного конца улицы к нему тоже мчались непутяки.

Коля рванулся к ближайшему подъезду, что было сил потянул дверь. Она была заперта. Редькин запрыгнул на водосточную трубу и начал карабкаться вверх. И тут на него накинули сеть.

Колю резко дернуло вниз, он шлепнулся на асфальт, был схвачен и уложен на заднее сиденье циклолёта. Непутяки вскочили в седла, взревели моторы, и вскоре налетчики, покинув Супертаун, взяли курс на Мусорные горы.

Один из циклолётов уносил Редькина.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой от Редькина требуют согласия

Циклолёты шли на высоте, примерно, двух тысяч метров. Совсем близко от них проплывали внизу Мусорные горы, и Коля отчетливо видел эту гигантскую свалку, бездумно созданную ха-мизонцами. Чего тут только не было!

Мрачно щетинились горы ржавеющих автомобильных скелетов, сверкали осколками холмы битого стекла, темнели конусы терриконов. Детские коляски, стружки,куски шлангов, обломки труб, разноцветные порошки, шины, провода, банки, тряпье — вся эта рухлядь тянулась до горизонта. А между вершинами клубились испарения, виднелись гнилые болотца, мазутные озера. По изломанным оврагам медленно двигалась тусклая жижа, сливаясь в стекленеющую реку. В таинственных ямах булькала густая зеленоватая жидкость. Там шли химические реакции, и Коля подумал, что именно в таких ямах, наверное, появились на свет непутяки. Тяжелые запахи стояли над этим гибельным краем, и даже в небе не было от них спасения.

«Ну и места! — Редькин даже содрогнулся. — Эх, ха-мизонцы, ха-мизонцы, о чем же вы думали раньше… Так загадить планету…»

Через несколько часов циклолёты достигли долины, зажатой горами, и совершили посадку на берегу реки. К ним со всех сторон спешили непутяки. Только теперь Коля мог разглядеть их как следует.

Все они были одинакового роста, примерно метр восемьдесят. Внешность непутяков показалась Редькину довольно необычной, если так можно выразиться, синтетической. Уши у них были полихлорвиниловые, носы — гуттаперчевые, грушевидной формы, глаза напоминали человеческие, но зрачки отсутствовали. Пилообразные зубы из какого-то твердого сплава блестели, точно покрытые никелем. Волосы были очень редкие (на одном квадратном сантиметре не больше одного волоса) и длинные, до плеч. Вместо бровей у них стояли фиолетовые штампы: «Опасно для жизни». Одежда непутяков состояла только из штанов, сделанных из толстой фольги; штаны при ходьбе позванивали. К ногам их были прикручены вместо обуви куски автомобильных покрышек. Несмотря на свою странную внешность, они не выглядели роботами.

С Редькина сняли сеть, поставили на ноги, и теперь он стоял в тесном кольце непутяков, от которых почему-то сильно пахло гуталином. Из-за отсутствия зрачков по их лицам нельзя было догадаться, о чем они думают и что они испытывают, глядя на пленника.

— А ну, ребята, очисть дорогу! — вдруг услышал Коля знакомый голос.

Непутяки расступились, и перед Редькиным возник Тараканыч. На чародее тоже были блестящие брюки из фольги, но на голове по-прежнему красовалась фуражка.

— Ну, Николя, — самодовольно улыбаясь, произнес злой волшебник. — Поздравляю с благополучным прибытием! Да не дрожи, мон шер, тут все свои…

— А я и не дрожу, — сказал Редькин, испытывая некоторое облегчение при виде человеческого лица.

— Врешь! — Тараканыч ухмыльнулся. — Я тоже с непривычки пугался, а потом даже полюбил эти непутевые морды. — Он важно закинул голову и спросил: — Знаешь ли, Николя, кто я теперь?

Редькин пожал плечами.

— Я есть главный визирь короля непутяков Шаши Бесподобного! — торжественно произнес Тараканыч. — Правая рука ихнего химичества! Второй человек в государстве!

— Ух ты! — на всякий случай удивился Коля. — Не может быть!

— То-то, — второй человек в государстве усмехнулся. — Непутяки — ребята исполнительные, но соображают туго. Так что король во мне нуждается как в мыслителе…

— Ну, а я вам зачем понадобился? — спросил Редькин. — Мыслитель я плохой. Какая от меня польза?

— Эх, Николя, дарлинг ты мой рыжий! — Тараканыч похлопал Редькина по плечу. — Да мы тут с тобой такое наворотим! — Глаза у него заблестели. — Ты только скажи: согласен?

— С чем согласен? — удивился Коля.

— А вот это мне в тебе не нравится. — Тараканыч поморщился. — Если тебя друг спрашивает: «Согласен?», ты должен соглашаться, не раздумывая. Понял?

— Друг сначала объяснит, что ему нужно, — заметил Редькин, — а потом только спрашивает согласия.

— Колючий ты подросток, Николя! — Чародей почесал темя, не снимая фуражку. — Ладно, скажу.

Он повернулся к толпе непутяков, молча стоявших вокруг, и, сделав руками отгоняющий жест, крикнул:

— Хлипак-тупта! Расходись, дети гор!

Непутяки оставили их вдвоем.

— Понадобился ты нам вот зачем, — сказал Тараканыч. — Мы тут с королем запланировали парочку операций. Но непутяки, как тебе известно, не переносят запаха «Антинепутина». Да и транспорт у них больно шумный. Другое дело — воздушный шар. Тихо прилетаем, кое-что портим, тихо улетаем. Фырштейн? И нужен ты, мон ами, как спец по воздушным шарам. Ну, будем работать вместе?

Теперь Коля понял все. «Искатель» собирались превратить в орудие диверсий, а его самого сделать соучастником преступлений. Гнусная идея возмутила Редькина до глубины души. Он хотел было высказать Тараканычу все, что он о нем думает, но вовремя сообразил, что ни себя, ни шар таким путем не спасти.

— А если я откажусь? — спросил Коля.

У Тараканыча поскучнело лицо.

— Имеешь право, — холодно произнес он. — Тогда попадешь в Химку. — Он кивнул в сторону реки. — Стопроцентная соляная кислота…

Коля взглянул на речку, над которой клубились пары, и почувствовал слабость в коленях.

— Так что выбирай, Николя! — Чародей ухмыльнулся. — Или с нами, или головой в Химку.

«Выбирать не приходится, — подумал Редькин. — Сделаю вид, что согласен…»

— Когда приступаем к операциям? — кратко спросил он.

— Умница! — Тараканыч просиял. — Да я в тебе и не сомневался. Про операции поговорим позже. А сейчас я тебя должен представить Шаше Бесподобному!

Они обогнули холм ржавых гаек и очутились на просторной площади, в центре которой высился Дворец, сложенный из пустых консервных банок.

— Постой здесь! — сказал чародей. — Пойду доложу высочеству о тебе.

Через несколько минут он вернулся, и они вместе вошли во Дворец. Очутившись в первом зале, Коля с любопытством огляделся. При бледном свете, падающем сквозь щели между банками, он увидел множество сундуков, стоявших вдоль стен.

— Здесь король хранит добро, которое непутяки воруют у ха-мизонцев, — сообщил Тараканыч.

Во втором зале стоял длинный стол, а с потолка свешивались две огромные карты Ха-мизона. На одной карте Мусорные горы занимали примерно половину планеты, а на второй — две трети.

— Кабинет химичества! — объяснил чародей. — Здесь Шаша соображает. На картах ты видишь будущее Мусорных гор, которым расти и расти.

И только в третьем зале Редькин увидел наконец короля. Шаша Бесподобный сидел в зубоврачебном кресле, рядом с внушительным сейфом, и медленными глотками пил из чаши дымящуюся жидкость. На нем была мантия из голубого полиэтилена и блестящий шлем.

— Опять кислоту дует, — шепнул Тараканыч Редькину. — Обожает это дело…

Король уставился на Колю. В отличие от остальных непутяков в его глазах плавали темные крестики, и Редькину стало не по себе, словно он стоял перед оптическим прицелом снайпера.

Тараканыч отвесил поклон, стукнувшись лбом об пол, и льстиво промурлыкал:

— Ваше химичество! Вот обещанный экземпляр.

Шаша Бесподобный допил свой любимый напиток и неожиданно поманил пальцем Редькина. Коля приблизился, напряженно ожидая, что будет дальше.

— Почему не соблюдаешь этикет? — рявкнул король. — Где поклоны?

— Ваше химичество, он же новичок, — заметил чародей. — Что с него взять? Червь земной, неразумное дитя…

Шаша Бесподобный смягчился.

— Имя? — спросил он.

— Коля, — ответил Редькин, стараясь смотреть прямо в крестики королевских очей.

— Ко-ля, — по слогам повторил король. — Коля, Оля, ля, я… глупое имя. А почему у тебя такой цвет волос? Видно, ты родился в местах, где разлито много этой краски?

Редькин не мог сдержать улыбку, но был тут же остановлен свистящим шепотом Тараканыча:

— Верни лицу серьезность!

— Да, ваше химичество, — почтительно согласился Коля. — Краски разлито очень много…

Король задумался. Было слышно, как в голове у него что-то тикает. Наконец он произнес:

— Мне доложили, что ты хочешь работать на меня. Это правда?

— Правда, — подтвердил Коля.

— Правда, ваше химичество, — поправил его Шаша Бесподобный.

— Правда, ваше химичество, — повторил Редькин.

— Дел будет много, — сказал король. — Но предупреждаю! Измену не потерплю! Предателей стираю в порошок! — Волосы на его голове вдруг встали дыбом, шлем приподнялся, глаза увеличились, выйдя из орбит. Он выхватил из-под себя толстый металлический прут и легко перекусил зубами. Только после этого припадок бешенства прошел. Король глотнул из чашки и задумчиво произнес: — Что наша жизнь?

— Игра! — отозвался Тараканыч.

— Верно, — Шаша Бесподобный кивнул. — Кто побеждает в игре?

— Сильнейший! — подобострастно воскликнул чародей.

— Верно, — король усмехнулся. — То есть я! Ха-мизонцы свое дело в истории сделали. Наступила эра непутяков! Те, кто пойдут за мной, не пожалеют! Ступайте, вы мне мешаете. — Он махнул рукой и вновь наполнил чашу.

Земляне, пятясь, удалились.

— Как тебе наш шеф? — спросил Тараканыч.

— Загадка… — многозначительно ответил Редькин. — Уж очень отличается от остальной братии.

— Точно! — чародей хихикнул. — Кто, думаешь, научил непутяков гонять на циклолётах? Все он! Да… башка у Шаши варит.

— И даже тикает, — добавил Коля.

— Так это же биологические часы! — Маг хлопнул Колю по плечу. — Ну, темнота… И чему вас в школах учат!

Редькин, не обижаясь, поинтересовался, зачем королю сейф.

— Чтобы печать хранить! — важно ответил визирь и, оглянувшись, тихо добавил: — И кое-что еще…

— Яд? — насмешливо спросил Коля.

— Бедная у тебя фантазия, Николя… — Тараканыч скривился. — Тут куда ни ткни, везде яды.

— Что же он прячет?

— Тайна! — прошипел чародей, сдвигая брови. — Даже мне запрещено дотрагиваться до сейфа.

При слове «тайна» по Колиной коже пробежал ток, он встрепенулся, точно сеттер, почуявший дичь. Но Редькин больше не задавал вопросы, боясь вызвать подозрения.

Они подошли к старой железнодорожной цистерне с дверью в днище.

— Мои хоромы, — визирь кивнул на цистерну. — Плиз, Николя, заходи!

Внутри жилища было пусто, если не считать большой ванны, устланной старыми сиденьями от автомашин.

— Ложе мне подарил Шаша, — постучав по ванне, сказал Тараканыч. — Обитать, Николя, будешь со мной. Ванну постараюсь достать…

— Не надо, — отказался Редькин. — Мне достаточно сидений.

— Не приучен ты к удобствам! — Маг усмехнулся. — Ладно. Сейчас можешь погулять, места у нас роскошные! А у меня срочная работа: вечером Шаша речь держит, надо готовить текст. — Он внимательно поглядел на Колю. — Только не вздумай удрать, парень! Из Мусорных гор живым не уйти!

Он высунул голову из цистерны, подозвал к себе какого-то непутяка и приказал ему сопровождать Редькина во время прогулки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Редькин узнаёт непутяков поближе

Экскурсии Коля любил. Каждое лето папа покупал путевку «для отца и ребенка», и они отправлялись то в Ленинград, то в Суздаль, то еще куда-нибудь, где было много исторических памятников и туристов. Они мчались за экскурсоводом, поворачивая головы налево — направо. Герман Павлович беспрерывно щелкал фотоаппаратом, фотографируя все подряд, а Коля смотрел и слушал, узнавая много интересного. А потом, когда они возвращались домой, он рассказывал папе о местах, где они побывали, и папа ахал, восхищался и сокрушался, что не успел ничего увидеть.

Но здесь, в Мусорных горах, Редькин не был беззаботным туристом. Он был пленником, и вместо экскурсовода к нему был приставлен молчаливый непутяк, который брел в трех метрах позади. И не достопримечательности искал Колин взгляд — их, впрочем, тут и не было, — он надеялся увидеть воздушный шар.

Среди всевозможного хлама, которым была завалена долина, на небольших пустырях дымили котлы с густым черным варевом. Вокруг котлов стояли и сидели непутяки. Резкий запах гуталина заполнял пространство. Редькин подошел поближе к одной из групп. На него не обращали внимания. Все взгляды были прикованы к котлу.

Когда варево стало густым, как смола, непутяки издали дружный возглас «Нущяк!» и начали хватать его руками, с жадностью наполняя рты. Через несколько минут они закачались как пьяные и разлеглись вокруг котла, поджав колени к животам. Идиотские гримасы блуждали по лицам непутяков, они что-то бормотали, блаженно кивали. Потом вдруг на губах у них появилась пена, по телу пробежала судорога, они застыли и минут семь не подавали признаков жизни. Затем зашевелились, поднялись и вновь окружили котел.

Пораженный этим жутким зрелищем, Коля вытер взмокший лоб и, не оглядываясь, пошел прочь. Ему вдруг стало так страшно, что он тут же захотел вернуться в цистерну Тараканыча. «Спокойней, — сказал себе Редькин. — Без паники. Это только цветочки…»

Идя дальше, он наткнулся на двух непутяков, лежащих прямо на тропе. Коля остановился в нерешительности: обойти их не было возможности, а перешагнуть через них побаивался. Один из непутяков, взглянув на Редькина, произнес:

— Хы!

Второй сказал:

— Хлипак!

Оба продолжали лежать, преграждая путь. Вперед вышел конвоир Редькина и крикнул:

— Гыц!

Непутяки лениво откатились в сторону, освободив тропу.

Вскоре Коля добрался до мазутного озера, берега которого были покрыты битым стеклом. Здесь он увидел сотни три непутяков, окруживших железную бочку. На бочке стоял непутяк. Между пальцами его руки и ноги были натянуты пять тонких проволочек. Свободной рукой он перебирал эти струны, они звенели, издавая однообразный, но громкий звук. Непутяк что-то кричал. По-видимому, он пел. Содержание песни Коля, естественно, не понял, но звучали слова примерно так:

На фантоне лади лоди
Чаверь чуча, йелов кей
Пруха шуху элви сольди
Гау тау гау гей.
Припев вместе с солистом подхватывала вся толпа:

О бэби боби бала бала
О йокса мокса ша ба да.
Подняв вверх руки, непутяки тряслись, вращали головами, притоптывали ногами, и брюки их из фольги глухо звенели.

С полчаса Редькин слушал этот концерт, но ничего нового не услышал. Репертуар исчерпывался все теми же шестью строчками.

Долго бродил Редькин, надеясь обнаружить воздушный шар, но «Искателя» нигде не было.

«Куда же они его упрятали? — с тоской думал Редькин. — Ведь не иголка».

Коля хотел было взобраться на ближайшую гору, состоящую из шлака, чтобы с ее вершины увидеть «Искатель», но непутяк жестом показал, что пора возвращаться. Коля попробовал объяснить ему, что он ищет шар, и для наглядности изобразил руками круг.

— Хы! — сказал конвоир. — Тупта!

Спорить с ним было бесполезно, и они повернули назад. Тараканыч нервно бегал вокруг своей цистерны, волнуясь, не исчез ли Редькин. Увидев Колю, он побежал навстречу.

— Ну, Николя, заставил ты меня поволноваться! — закричал чародей. — Как тебе здешний пейзаж?

— Места живописные, — ответил Коля. — Только чересчур грязновато…

Чародей расхохотался.

— А мы грязи не боимся! Мы с детства уши не мыли!

Редькин рассказал ему о песне, которую пели непутяки, повторил на память все шесть строчек и попросил объяснить хотя бы смысл песни, краткое содержание. Тараканыч насупился.

— Надоел ты мне, пионер, со своими вопросами, — сердито произнес он. — Все тебе смысл подавай… как, что и почему… А песня у непутяков без смысла. Понял? Одни звуки, свободная стихия, так сказать… Пусть ребята поют, как им вздумается!

Редькин догадался, почему недоволен чародей.

— Текст песни ваш? — спросил он, улыбаясь.

— Ну, мой… — не сразу ответил Тараканыч. — Музыка тоже.

— По-моему, это большая творческая удача, — похвалил Редькин. Эту фразу часто повторяла одна из маминых знакомых, глядя на мамины скульптуры.

Маг был польщен и тронут.

— Да, — сказал он задумчиво. — Если бы я не был злым волшебником, я бы точно стал композитором. Распирает меня изнутри разными звуками. Веришь?

— Верю, — согласился Коля. — Трудно вам придется среди непутяков, они вас не поймут…

— Где им понять… — Тараканыч вздохнул. — Они ведь только шесть слов и знают. Когда восхищаются или удивляются, орут «Нущяк!». Забава по-ихнему «булдёж». Третье слово — «тупта», то есть в переводе — «ерунда». «Гыц» — это значит «разбегайся». Ха-мизонцев называют хлипаками. «Удача» у них — «прухец». А все остальное им заменяет «Хы!». А у меня в запасе три тыщи слов, так что поболтать тут, кроме Шаши, не с кем… Вот я ему речь накатал, так ведь не поймут ни черта! Даже обидно…

— Зачем же король выступает перед ними? — удивился Коля.

— Он на них криком действует. Шаша большой артист! — с уважением произнес Тараканыч. — На что уж я спокойный, и то возбуждаюсь, когда он выступает. Да ты сегодня сам услышишь!

Вечером, когда солнце закатилось за Мусорные горы, площадь перед Дворцом заполнили тысячи непутяков. Они молча стояли в ожидании Шаши Бесподобного. Наступили сумерки, и Редькин вдруг увидел, что глаза непутяков засветились бледно-зеленым неоновым светом. Зрелище было удивительное: словно тысячи странных масок явились на площадь, чтобы вершить грозный обряд. По спине у Редькина побежали мурашки.

Наконец на крыше Дворца появилась фигура Шаши Бесподобного.

— Нущяк! — взорвалась тишина от дружного рева.

Король поднял руку. Рев разом оборвался.

— Непутяки! — завопил король. — Мы дети технического прогресса! Мы родились из промышленных отходов! Нам принадлежит будущее! Чем грязнее воздух, тем легче нам дышится! Нас много, но скоро нас будет еще больше! Нам уже тесно в Мусорных горах, мы нуждаемся в новых территориях. Хлипаки задыхаются! Они обречены! Они должны подохнуть! — На Шашу Бесподобного было страшно смотреть. Он искрился, клочья пены летели из его рта, кулаки молотили по воздуху. Казалось, он вот-вот взорвется. — Мы поможем хлипакам подохнуть! Хватит заниматься мелкими набегами! Будем действовать решительно и безжалостно! Я поведу вас к победе! Планета принадлежит нам!! Смерть хлипакам!!!

Последние слова он уже визжал, катаясь по крыше.

— Нущяк! — отозвалась площадь многотысячным ревом, и долго металось эхо в глухих закоулках Мусорных гор.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой едва не совершается преступление

На следующий день Тараканыч долго совещался с королем, вернулся возбужденный и, хлопнув Редькина по плечу, объявил:

— Хватит, Николя, валять дурака! Этой ночью совершим злодеяние. Мы тут с химичеством подумали и решили для начала опустошить Храм Цветка.

— Как?! — не выдержал Коля. — Похитить тюльпан? Но это же единственное растение, оставшееся у ха-мизонцев!

— Потому его и надо ликвидировать, — сказал маг, потирая руки. Он поглядел на Редькина и нахмурился. — А ты, мон шер, мне что-то не нравишься… Может, тебе с нами не по пути?

— По пути… — Коля вздохнул. — Просто очень неожиданно…

— Настоящее зло — всегда неожиданно, — важно изрек чародей. — Слушай мой план. Летим мы с тобой на воздушном шаре. Ночью повиснем над Храмом. Я спускаюсь на крышу, ты остаешься в кабине. Дальше пустяки: ключ у меня есть, проникаю в святилище, срываю лютик — и назад. Да, чуть не забыл: возьмем с собой непутяка, чтоб присматривал за тобой. Ты уж не обижайся…

— Понимаю. — Коля невесело усмехнулся. — Доверяй, но проверяй…

— Умница, — похвалил Тараканыч. — А сейчас отдыхай. Ночью спать не придется!

— Лучше я погуляю, — сказал Редькин. — Надо побыть одному.

— Имеешь право, — согласился чародей и, свистнув непутяка, приказал ему сопровождать Колю.

В отчаянии брел Редькин куда глядят глаза. Позади топал «телохранитель».

«Что же теперь делать?» — спрашивал себя Коля и не находил ответа. Можно было, конечно, отказаться от полета, навлечь на себя гнев короля… Погибнуть от рук непутяков — какая жалкая участь… Да и что это изменит? Рано или поздно они смогут управлять шаром…

Редькин остановился у котла, где толпились непутяки, ждущие лакомства. Конвоир тоже подошел к котлу, втягивая носом волнующий запах. Варево густело на глазах, и вот уже вся компания начала жадно отрывать куски смолы. Конвоир оглянулся на Редькина, потом на котел и, не выдержав искушения, накинулся на любимое блюдо.

Через несколько минут он уже валялся с блаженной физиономией.

«Наелся, — подумал Коля. — Пусть радуется!»

И он пошел дальше в одиночестве. «Бежать!» — мелькнуло в голове. Но бежать было некуда. Со всех сторон лежали Мусорные горы.

Он поднялся на Шлаковую вершину и огляделся. До самого горизонта тянулось царство хлама и грязи. Редькин присел, оставшись наедине со своими тяжелыми мыслями.

«Ну что ты мучаешься? — зашевелился инстинкт самосохранения. — Велика беда — сорвать цветок! Разве мало букетов приносил ты из леса, чтобы потом выбросить их в мусоропровод? Разве дрожала твоя рука, рвущая ромашки и маки? Жаль, конечно, что у ха-мизонцев всего один тюльпан, но что такое цветок по сравнению с человеческой жизнью! Не забывай, ты на чужой планете. Кто осудит тебя, пленника, которого силой заставили участвовать в похищении? Не будь Дон Кихотом!»

Увы, читатель, первым бы осудил Редькина сам Редькин. Он своими глазами видел, что значит последний цветок в жизни ха-мизонцев. Лишить их тюльпана — это лишить их надежды и веры. Вдобавок грабеж Храма — только начало. Затем последуют новые преступления…

Так сидел Редькин на Шлаковой вершине, полный тревоги и душевной борьбы. Вдруг хриплый голос произнес за его спиной:

— Хватит любоваться! Это не Кавказ.

От неожиданности Коля подскочил и чуть не скатился вниз по склону. Позади него сидел закопченный Леро, больше похожий на ворону, чем на попугая.

— Это ты?! — восторженно воскликнул Редькин, прижимая к щеке уставшую птицу.

— Нет, это Сид, — пробурчал Леро и закашлял. — Кошмарная планета, надышался всякой дрянью… Ладно, перейдем к делу. Что у тебя слышно?

Редькин быстро и сжато рассказал другу о готовящемся ограблении Храма Цветка.

— Предупреди Мёбиуса, — сказал Коля. — Пусть срочно уберут тюльпан или устроят засаду.

— А ты? — спросил Леро. — Не пора ли прощаться с непутяками?

— Я бы мог выпрыгнуть из кабины сегодня ночью, когда мы будем в городе, но оставлять шар никак нельзя…

— Настоящий мужчина никогда не бросит коня! — одобрительно произнес попугай. — Что же будем делать?

Наступило молчание.

— Король что-то прячет в сейфе, — задумчиво сказал Коля. — Никому не показывает… Значит, эта вещь ему очень дорога… Если бы мы могли ее похитить, а потом потребовать взамен «Искатель»…

— Сэ нон э вэро, э бэн тровато, — пробормотал попугай по-итальянски. — Если это и не верно, то все же хорошо придумано.

— Значит, так. — Редькин озабоченно посмотрел вниз. — Я буду ждать тебя здесь через две ночи на третью. К тому времени кое-что прояснится… Ну, пора расставаться! — Коля поцеловал клюв Леро. — Не забудь предупредить Мёбиуса.

— Не рискуй без нужды! — крикнул попугай, взлетая. — До встречи!

Не успел Редькин спуститься с Шлаковой вершины, как услышал пронзительный вопль Тараканыча:

— Держи птицу! Уходит пернатое! По коням, ребята!

Взревели циклолёты, и дюжина непутяков бросилась преследовать Леро. У Коли внутри все оборвалось. «Догонят! — пронеслось в голове. — Пропал бедный Леро…» Вдруг где-то близко, в горах, громыхнуло, до Редькина докатилось эхо тяжелого удара.

Через час вернулись оглохшие преследователи в шортах вместо брюк. Оказалось, они почти догнали попугая, но Леро резко взмыл, увернувшись от Бульдозерной горы, а непутяки не успели…

— Ну, Николя, — вкрадчиво спросил Тараканыч. — Выкладывай, зачем попка-дурак прилетал?

— Никого я не видел, — спокойно ответил Коля, глядя в глаза злому волшебнику.

— Врешь!! — взвизгнул чародей. — Запорю!

— Не надо нервничать, — сказал Редькин. — Впереди трудная ночь… А про птицу мне известно не больше, чем вам. Может, и ко мне летела, а вы раньше времени вспугнули. В таких делах спешить нельзя.

Тараканыч больно схватил Колино ухо и, притягивая к себе, прошипел:

— Без глупостей, рыжий мальчик! Кто не с нами, того мы раздавим! Мы вытянем из тебя душу как шнурок, а тело порежем как селедку…

Он отпустил покрасневшее ухо и обнажил в улыбке желтые зубки:

— На первый раз прощаю. Отдохни. Отправляемся в восемнадцать ноль-ноль…

Лишь перед самым вылетом узнал Редькин, где хранился «Искатель». Сразу за Дворцом непутяки разобрали плиты, и Коля увидел глубокую шахту, в которой находился шар.

— Моя идея! — похвастался чародей. — Ниоткуда не видно, полная маскировка!

В сумерках «Искатель» стартовал. Коля боялся, что они могут задеть Дворец, но благодаря ветру удалось избежать столкновения. Шар понесся над Мусорными горами, держа курс на Супертаун. Бортовые огни были выключены. Кроме Коли и Тараканыча, в кабине находился угрюмый непутяк, следящий за Редькиным. Тараканыч все время глядел в иллюминатор. Было видно, что ему страшновато. Колю сверлила сейчас лишь одна мысль: успеют ли ха-мизонцы защитить свой цветок.

«Только бы не начали стрелять по шару!» — подумал он.

В полночь «Искатель» достиг Супертауна. Шар неслышно поплыл над городом к светящемуся куполу Храма Цветка. Внизу было тихо, город спал. Коля ловко бросил якорь, и он зацепился за крышу высокого здания, метрах в ста от Храма.

Тараканыч надвинул кепку на глаза, опустился по веревочной лестнице на крышу и растаял в темноте. Сердце Редькина стучало так громко, что непутяк начал вертеть головой, не понимая, откуда доносятся звуки.

Томительно тянулись минуты. Коля пытался представить путь чародея. Вот он перебежал площадь. Вот он открыл дверь Храма своим ключом, который подходит ко всем замкам. Вот он двинулся к тюльпану…

Почему же молчат ха-мизонцы? Неужели Леро не успел предупредить Мёбиуса? А может, попугаю не поверили?

Вдруг откуда-то издалека, словно из подземелья, донесся тонкий, протяжный вопль. И опять наступила тишина.

«Может, лучше выпрыгнуть…» — подумал Коля, оценивая расстояние до люка:

Непутяк насторожился.

И в эту минуту в кабину влетел Тараканыч. Взгляд его был безумен. От чародея пахло паленым. Его трясло.

— В небо! — заорал он. — Какого черта ждешь?!

Коля не двигался.

— Гыц! — подхватил непутяк и влепил Редькину затрещину.

Коля опомнился. «Искатель» начал быстро подниматься.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Редькин узнает тайну сейфа

Тараканыча трясло еще часа три. Коля молча следил за приборами, ни о чем не спрашивая.

— Ну, ха-мизонское племя, держись! — бормотал чародей. — Вы мне заплатите! Вы мне ответите!

Он вдруг повалился на пол и начал кататься по кабине.

— О, как я буду мстить! — в бешенстве орал Тараканыч, брызгая слюной. — Как жестоко я буду мстить! — Он колотил ногами по полу и вел себя как ненормальный.

Чародей безумствовал минут десять, потом затих, встал, посмотрел на почерневшие пальцы и заплакал.

— Током долбануло, — всхлипывая, сообщил он. — Триста шестьдесят вольт. Такое громадное напряжение… — Он вытер слезы. — А я тоже хорош, не догадался резиновые перчатки надеть… Ну ничего, ничего, Тараканыча электричеством не убить!

Коля ликовал, сохраняя невозмутимый вид. Под утро «Искатель» совершил посадку рядом с Дворцом. Сам Шаша Бесподобный вышел встречать экспедицию.

— Где цветок? — спросил король.

Тараканыч упал на колени, набрал пригоршни мусора и стал сыпать себе на голову.

— Где цветок?! — строго спросил король. — Где обещанное растение?! Отвечай!

Вокруг молча толпились непутяки.

— О, первый в обойме великих! — взвыл чародей. — О, надежда Вселенной!

Шаша топнул ногой. Двое непутяков поставили Тараканыча на ноги и хорошенько встряхнули.

— Не привез я лютик, ваше химичество! — запричитал визирь, показывая королю ладони. — Ожог у меня второй степени. Поставили они вокруг цветка сеточку, а по ней ток пустили… Чудом уцелел… — Он быстро заговорил, заглядывая в глаза королю. — Не расстраивайтесь, ваше химичество. Первый блин, как говорится… Есть у меня гениальный план!

Шаша Бесподобный наотмашь ударил визиря по щеке, повернулся и молча зашагал во Дворец. Тараканыч вздохнул и побрел в свою цистерну. Редькин отправился следом.

Чародей лег в ванну, скрестив на груди руки. Коля сел рядом. Они долго молчали.

— Видел? — спросил наконец Тараканыч.

— Видел, — сочувственно ответил Коля.

— Никто еще меня не бил, — оскорбленно произнес чародей. — А ведь я ему верой и правдой служил… А он меня по щекам…

— Удивляюсь я вам, — осторожно заметил Коля. — Ведете себя как настоящий добрый волшебник…

— Врешь! — Тараканыч даже подскочил. — Докажи!

— Что тут доказывать! — Редькин усмехнулся. — Черный маг должен творить зло постоянно, всем, с кем имеет дело. А вы одному Шаше Бесподобному сколько пользы принесли…

Чародей сопел, не зная, чем возразить.

— Или взять королевский сейф, — продолжал Редькин. — Да разве злой волшебник допустит, чтоб от него что-то держали в секрете?! Он ведь не успокоится, пока этот секрет не узнает. А когда узнает, то обязательно похитит…

— Твоя правда, Николя, — глухо отозвался Тараканыч. — Не так живу… Квалификацию теряю. Меня по щекам хлещут, а я терплю! Надо и Шаше нервы попортить! А насчет сейфа мы обстряпаем… — Он перешел на шепот. — Пойдешь со мной ночью во Дворец?

— Честно говоря, страшновато, — ответил Коля. — Но если вы так настаиваете…

Глубокой ночью, когда затих стан непутяков, Редькин и Тараканыч пробрались во Дворец. Они шли медленно, боясь наткнуться на какой-нибудь предмет. Во Дворце было темно, лишь тускло поблескивали бока консервных банок, из которых были сложены стены. Благополучно миновав два зала, они добрались наконец до спальни, где стоял сейф. От порошка, который покрывал пол, разливался бледно-голубоватый свет. Шаша Бесподобный спал в своем зубоврачебном кресле, метрах в семи от сейфа.

Вдруг Тараканыч вцепился в Колино плечо и охнул. На его лице был написан ужас. Он не отрываясь смотрел куда-то в сторону. Редькин бросил взгляд в том же направлении. Там, у стены, неподвижно стояли двое: один повыше, другой пониже.

— Без паники, — прошептал Коля. — Это зеркало…

Чародей вытер рукавом лицо и осторожно приблизился к сейфу. Здесь их ждал сюрприз: от дверцы сейфа тянулась цепочка к руке короля. Открывая дверцу, они тем самым будили Шашу Бесподобного.

Тараканыч и Редькин попытались отвязать цепочку от сейфа, но у них ничего не вышло. Дело зашло в тупик. И тут Колю осенило: надо подтащить кресло с монархом поближе к сейфу.

Едва дыша, они начали толкать кресло, замирая после каждого пройденного сантиметра. Случайно взглянув на лицо короля, Редькин обомлел. Шаша Бесподобный в упор смотрел на него. Коля быстро присел, борясь со страхом, потом выглянул. Король был неподвижен; Редькин догадался, что он спит с открытыми глазами.

Наконец цепочка провисла достаточно, чтобы можно было открыть дверцу. Чародей достал свой замечательный ключ, который напоминал шприц с толстой иглой, и выдавил в замочную скважину густую, как сливочное масло, пасту. Дождавшись, пока паста затвердеет, приняв нужную форму, он осторожно повернул ключ два раза и плавно потянул на себя дверцу. Внутри сейфа стоял… телевизор. И больше ничего. Разочарованные земляне молча смотрели на вполне обычный предмет, не понимая, зачем король прятал его в сейфе и делал из него тайну. Правда, выглядел телевизор очень эффектно: толщиной он был не больше кирпича, а размер экрана был не меньше ста сантиметров по диагонали.

Теперь стало ясно, почему по вечерам Шаша Бесподобный никого к себе не пускает. Вероятно, во время очередного набега на город непутяки стащили где-то этот телевизор, и он пришелся по душе королю. И все же Коле было неясно, зачем держать его под замком, в сейфе.

— Будем брать? — шепотом спросил Тараканыч.

Редькин кивнул. Они извлекли телевизор, оказавшийся настолько легким, что чародей мог нести его один, держа под мышкой, как картину. Выскользнув из Дворца, они замерли, оглядываясь по сторонам.

— Где спрячем? — волнуясь, спросил Тараканыч.

— Подальше от цистерны, — ответил Коля. — Идите за мной…

Под покровом ночи они добрались до Шлаковой горы и у ее подножия закопали добычу, обозначив тайник гнутым ломиком.

— Кто теперь упрекнет меня в доброте?! — хвастливо воскликнул маг.

— Это был высший класс! — восхитился Коля. — Вы настоящий великий злодей в лучшем смысле этого слова.

— То-то. — Тараканыч вытер руки о брюки. — Ну, а Шаша пусть поищет свой телик… Видали мы таких королей!

Они вернулись в цистерну, довольные успешно проведенной операцией. Коля долго не мог уснуть, пытаясь понять, зачем король прятал телевизор. И вдруг до него дошло: вот почему Шаша Бесподобный так отличается от остальных непутяков! Все дело в телевизоре, который король смотрит ежедневно. Потому он и выглядит гораздо образованней своих подданных. И телевизор он от них прятал, чтобы непутяки оставались темными существами, чтобы выполняли его приказы не задумываясь.

Ошеломленный Редькин поделился своим открытием с волшебником.

— Кто его знает, — засыпая, отозвался Тараканыч. — У меня кузен есть в Австралии. Глуп до безобразия, а телевизор смотрит от зари до зари… Спи, Николя, не мучь мозги…

Утром обитатели цистерны проснулись от громких криков и беготни. Перед Дворцом, потрясая кулаками, метался Шаша Бесподобный.

— Кто?! Кто посмел?! — яростно вопил он. — Найти немедленно!!! Обыскать!!! Уничтожу!!!

Непутяки мчались в разные стороны, не понимая, кого и что нужно искать.

Редькин и Тараканыч притаились, боясь попасть королю на глаза. Неожиданно стало тихо. Решив, что монарх, успокоился, похитители осторожно выглянули из своего жилища и тут же отпрянули.

От Дворца, прямо к цистерне, приближался Шаша Бесподобный, сопровождаемый непутяками. Впереди короля катился странный ящик на колесах. Вероятно, это был поисковый прибор, выполняющий роль служебной собаки.

Коля и чародей с колотящимися сердцами ждали развязки. К такому ходу событий они не были готовы…

Дверь в цистерну распахнулась. На порог медленно, словно краб, забрался жуткий прибор. За ним вошел Шаша Бесподобный.

— Не двигаться! — крикнул он. — Ищи, «Нюхач»!

На ящике виднелась шкала с делениями от нуля до слова «Взять!». Стрелка прибора неотвратимо двигалась к ужасному «Взять!». Редькин и волшебник, прижавшись спинами к стене, завороженно смотрели на «Нюхач».

— Господи, помоги… — пробормотал чародей. Он был близок к обмороку.

Коля стоял молча, в холодном поту, видя только роковую стрелку.

И в этот момент нервы Тараканыча не выдержали. Он оконфузился, как малое дитя, не в силах справиться с желудочными ветрами. Но именно это обстоятельство обеспечило похитителям алиби.

Стрелка прибора вздрогнула, качнулась и резко упала к нулю. «Нюхач» медленно развернулся и выехал из цистерны, уводя за собой разгневанного Шашу Бесподобного.

ОТ АВТОРА

«А не слишком ли много суеты и беготни? — строго спросит читатель, склонный к глубоким раздумьям. — Не пора ли остановиться и поразмышлять?»

Обойти молчанием этот вопрос мы не решились.

Читатель, как известно, бывает двух типов: предпочитающий глагол и предпочитающий существительное. Первый требует от авторов захватывающих приключений. Второй ищет в книжках пищу для ума, и мелькание событий его раздражает. Поэтому автор находится как бы между двумя пушками, одна из которых непременно выстрелит тяжелым ядром.

Что и говорить, мы понимаем: темп выбран очень высокий, хорошо бы остановиться и вглядеться пристально в окружающий мир. Взять, к примеру, хотя бы Колю Редькина. Разве нельзя было заглянуть в его душу с увеличительным стеклом и изучить тончайшие оттенки его сложного характера? А ха-мизонцы? Разве нельзя было вместо поверхностного описания Супертауна познакомить читателя поглубже с какой-нибудь ха-мизонской семьей?

Но не будем перечислять все упущенные возможности. Все можно было сделать, но у нас нет времени. Мы должны торопиться за клубком событий, чтобы не отстать от нашего героя. Слева нас подбадривают громкими криками любители приключений. Справа уже доносится свист летящих ядер. Втягивая голову в плечи, мы продолжаем наш тяжкий путь по ухабам нелегкого жанра.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой землян подводит техника

Шаша Бесподобный, оставшись без телевизора, бушевал. По вечерам он открывал по привычке сейф, но там было пусто, и он рычал, не зная, чем теперь заниматься. По его приказу были схвачены тридцать первых попавшихся непутяков, которые быстро признались в том, что это они украли телевизор. Никто из них, правда, не мог сказать, где он сейчас находится, но все тридцать были приговорены к суровому наказанию.

Приговор был приведен в исполнение прямо на площади, и Редькин своими глазами видел это необычное зрелище.

Непутяки были привязаны к столбам. Затем тридцать палачей принесли тридцать подушек с чистым воздухом и, по знаку короля, всунули шланги в рты осужденных, зажав им носы специальными прищепками. Непутяки задергались, задыхаясь от кислорода, их лица посинели, потом стали фиолетовыми. Редкие волосы встали дыбом. Они пытались выплюнуть шланги, но палачи мешали им это сделать. И лишь когда непутяки перестали дергаться, безвольно повиснув на столбах, шланги были вынуты.

Глоток дурно пахнущего воздуха Мусорных гор — и непутяки зашевелились, приходя в себя. А через минуту вновь порция чистого воздуха, и вновь они корчились в судорогах.

Эта процедура была повторена пятьдесят раз. Затем Шаша Бесподобный произнес речь.

— Непутяки! — сказал он. — Мне хочется умереть, но я должен жить ради вас! Украдена вещь, от которой зависит наша судьба. Особые приметы: вещь имеет форму ящика. Нашедший этот ящик должен доставить его во Дворец за приличное вознаграждение. Заявляю при всем народе: тот, кто вернет пропажу, станет моим первым заместителем! Я кончил!

— Нущяк! — привычно завопили непутяки.

Услышав королевский указ, Коля и Тараканыч уставились друг на друга.

— Чего это ты, мон ами, побледнел? — быстро спросил чародей.

— Я? — Редькин натянуто улыбнулся. — По-моему, это у вас веко задрожало…

— Гляди мне! — Тараканыч поднес кулак к Колиному носу и тихо произнес: — Добыча общая…

Он повернулся и зашагал прочь. Редькин выхватил из кармана прибор для чтения чужих мыслей, направил антенну на удаляющегося волшебника и поспешил следом.

«Ночью тащу телик Шаше… — произнес прибор. — Колька в замы метит… Надо опередить…»

Тараканыч ошибался. Редькина совершенно не манила должность королевского заместителя. Он надеялся обменять телевизор на воздушный шар, но коварный Тараканыч стоял на пути.

«Глаз с него не спускать! — сказал себе Коля. — Иначе все пропало».

Целый день непутяки таскали во Дворец всевозможные ящики и с грохотом вылетали от Шаши.

К заходу солнца Редькин должен был встретиться с Леро на Шлаковой вершине, и теперь он ломал голову, как удрать от чародея. Тараканыч, словно чувствуя неладное, ни на минуту не оставлял Колю. И тут судьба повернулась к Редькину благосклонным лицом: король вызвал Тараканыча во Дворец. Чародей забегал по цистерне, не зная, что делать. Но не явиться к Шаше он не мог.

— Пошли к химичеству вместе, — дружелюбно предложил он. — Две головы — хорошо, а три — просто замечательно…

— Меня не звали, — возразил Коля. — Да вы не волнуйтесь, никуда я от вас не сбегу.

— Знаем мы вас, акселератов… — пробормотал Тараканыч. — Гляди, Николя!

Он отправился к королю, приставив к Редькину двух непутяков.

Как только маг исчез во Дворце, Коля подмигнул своим стражникам и, кивнув в ту сторону, где дымили костры, сказал:

— Нущяк!

Непутяки жадно втянули носами воздух и хором повторили:

— Нущяк!

Дальше все было просто: Коля привел их к одному из котлов, где они и остались в булдежном состоянии. А Коля что было духу помчался к Шлаковой вершине.

Леро уже ждал друга.

— Опаздываем! — недовольно сказал попугай.

У подножия горы Редькин указал место захоронения телевизора.

— Завтра ночью, — прошептал он, оглядываясь, — Сид должен быть здесь. Ты покажешь ему тайник. Пусть он вытащит телевизор и удирает с ним к Мёбиусу.

— А если Сид откажется? — спросил Леро. — Он ведь никогда не страдал храбростью… Ночная прогулка по Мусорным горам, боюсь, не для него…

— Скажи ему, что своим отказом он подпишет приговор и себе и мне!

Попугай хмыкнул.

— И себе и мне — это длинно, — сказал он, — достаточно будет «себе».

— Сапоги еще в порядке? — спросил Коля.

— Бегают пока, — ответил Леро. — Недавно Сид надевал их… Разрушил животом два здания, но летает уже получше!

Они попрощались. Леро скрылся во тьме, а Коля побежал к цистерне, петляя во мраке среди груд мусора. Навстречу ему несся Тараканыч. Оба набрали такую скорость, что не смогли сразу остановиться, и, разминувшись, пробежали еще несколько метров.

— Стой!! — заорал чародей, задыхаясь. — Откуда?

— Оттуда, — Коля указал рукой на Шлаковую вершину.

— Почему?! — зло крикнул маг.

— Проверял, на месте ли добыча, — спокойно ответил Редьки н. — На всякий случай… А вы куда?

— Куда надо! — отрубил Тараканыч и поспешил к тайнику. Коля повернул за ним.

Телевизор был на месте, и чародей успокоился.

— Фу-ты, — сказал он, — а я, Николя, плохое про тебя подумал.

— Каждый судит других в меру своей испорченности… — Редькин пожал плечами, изображая на лице обиду.

— Точно! — Волшебник хихикнул. — До чего я все-таки порченый! Даже жутко иногда становится.

Весь следующий день они провели вместе, боясь отойти друг от друга на шаг. Даже в туалет они отправлялись вдвоем. Спать они легли рано, но глаз не смыкали. Каждые полчаса Тараканыч подскакивал, проверяя, на месте ли Коля.

— Спишь? — шептал чародей из своей ванны.

— Не сплю, — отвечал Редькин.

— Почему? — спрашивал маг.

— Не знаю…

— А ты спи! — убеждал Тараканыч. — Человеку без сна нельзя.

В какой-то момент Коля не удержался, задремал, но через несколько минут открыл глаза. Тараканыч на цыпочках пробирался к выходу.

— Далеко? — поинтересовался Редькин.

Волшебник тихо ругнулся и вернулся в свою постель.

— С ума можно сойти, — пробормотал он. — Какая длинная ночь…

В этот момент до них донесся далекий гул. Коля мгновенносообразил, откуда шум: работали реактивные двигатели Сидовых сапог.

Тараканыч насторожился.

— Гудит… — с беспокойством отметил он. — Слышь?

— Слышу, — равнодушно ответил Коля. — Опять ха-мизонцы что-нибудь изобрели…

— Совсем близко гудит. — Чародей выскочил из цистерны, пытаясь определить, откуда доносятся звуки. — Где-то в горах…

Шум нарастал, потом неожиданно стало тихо.

«Сейчас Леро укажет Сиду тайник! — Колю охватило возбуждение. Он с трудом сохранял невозмутимый вид. — Вот Джейрано достал телевизор! Пора удирать, Сид!»

Мучительно долго тянулись минуты. Редькин стоял рядом с волшебником, вглядываясь во тьму.

«Что могло случиться?!» — лихорадочно соображал он. Тишина путала.

— Не нравится мне все это, — пробормотал Тараканыч. — Схожу-ка я к горе…

— Я с вами! — быстро сказал Редькин, и они торопливо зашагали к Шлаковой вершине.

Вначале они шли нога в ногу, потом вдруг чародей побежал. Коля без труда обогнал его и помчался впереди, увеличивая разрыв.

— Стой! — закричал Тараканыч, безнадежно отставая. — Не имеешь права! Стой!

Но Коля несся, как встревоженная лань, подгоняемый плохими предчувствиями. Обогнав чародея на добрых два километра, он бурно финишировал у Шлаковой горы, налетев на Сида. Толстяк заорал благим матом и упал, обхватив руками голову.

Из темноты раздался голос попугая:

— Сид, прекратите истерику! Это же Коля!

Толстяк вскочил и, прижав к себе Колю, простонал:

— Ник, я не могу включить двигатели! Что же теперь будет?! Придумай что-нибудь… Мы погибли!

— Где телевизор? — быстро спросил Редькин.

— Здесь! — ответил Леро. — Я сижу на нем.

Коля опустился на колени, нащупал кнопки на сапогах Сида, попытался включить двигатели, но у него ничего не вышло.

Сид заплакал.

— Все кончено, — шмыгая носом, повторял он. — Мы в руках непутяков… Зачем я согласился участвовать в этой авантюре?.. Зачем приперся в это проклятое место?.. О, как хочется жить! Боже мой, как хочется жить…

— Тише вы! — обозлился Редькин. — Берите телевизор и немедленно уходите в горы. Там спрячетесь и будете ждать указаний. Связь через Леро. Не теряйте времени! Слышите?!

Он схватил Сида за руку, но тот, объятый страхом, стоял как колонна, продолжая оплакивать себя.

— Да бегите же вы! — заорал Коля, барабаня кулаками по спине Джейрано.

И в этот момент появился Тараканыч.

— Вот они! — истошно завопил чародей. — Держи грабителей! Ко мне! Сюда!

Он сунул пальцы в рот и пронзительно засвистел. Мусорные горы отозвались многократным эхом.

— Бегите, Сид! — закричал Коля. — Тараканыча я беру на себя!

Но толстяк не двинулся с места, и Редькин понял, что это — провал.

Раздался топот, и толпа непутяков примчалась к месту происшествия. Не прошло и минуты, как Коля и Сид были схвачены. Из троих удалось скрыться лишь Леро.

— Что?! — кричал Тараканыч, не выпуская из рук телевизор. — Не вышло?! — Он подошел вплотную к Редькину. — Думал, хитрее всех? Ну, мы тебе, мон шер, теперь сделаем… Мы тебе такой телевизор устроим, юный змей, что жить не захочешь!

Коля наклонил голову и коротко саданул ненавистного мага в солнечное сплетение. Тараканыч начал молча опускаться, но непутяки успели его подхватить.

Придя в себя, он первым делом прижал к животу телевизор и заявил, как бы призывая непутяков в свидетели:

— Покушение на жизнь особы, приближенной к ихнему высочеству, даром не проходит! Считай, пионер, высшую меру ты уж заработал.

Тараканыч включил телевизор, чтобы проверить, не испортился ли он. На экране появился широкоплечий красавец, с улыбкой пьющий какой-то напиток из чашечки. Раздался выстрел, пуля выбила чашечку из его рук, и откуда-то сверху посыпались гроздьями коренастые бандиты. Все они бросились на красавца, который молотил их с прежней приветливой улыбкой.

Непутяки сгрудились вокруг телевизора, восхищенные замечательным зрелищем. А на экране тем временем главарь банды направил пистолеты в красавца, приближаясь к нему со злорадной ухмылкой. Красавец рванул на себе рубашку, и все увидели на его груди большие буквы: «Торро».

— Торро! — в ужасе вскричали бандиты и бросились наутек вместе с вожаком…

— Не реально, — сказал Тараканыч и выключил телевизор. Но неожиданно непутяки повели себя агрессивно. Они толпились вокруг, недовольно рыча и явно требуя включить телевизор снова. Редькина даже удивила жадность, с которой они смотрели на экран.

— Да вы что, ребята… — Тараканыч струхнул. — Это же тупта.

— Нущяк! — твердили непутяки, угрожающе надвигаясь на чародея, и кивали на ящик.

— Да разве я против… Глядите себе на здоровье! — испуганный Тараканыч мигом нажал кнопку. Вновь засветился экран.

Вдруг появился Шаша Бесподобный в сопровождении толпы. Увидев работающий телевизор, он прыгнул к нему, выключил и, свирепо ругнувшись, понес свое сокровище во Дворец. На этот раз непутяки протестовать не осмелились.

Тараканыч семенил за королем и, боясь отстать, повторял:

— Это я, ваше химичество, накрыл ворюг! Проявил свои лучшие черты, а именно: бдительность и решительность! Если бы не я…

Колю и Сида вели под усиленным конвоем.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой Шаша Бесподобный нервничает

«Позвольте, — скажет быстро соображающий читатель, — но ведь Редькин мог избежать беды. Стоило ему схватить телевизор и, опередив Тараканыча, доставить «находку» Шаше Бесподобному, как он сразу становился первым заместителем короля. А там, глядишь, удалось бы убежать на воздушном шаре…»

Увы, дорогой читатель, эта интересная мысль мелькала в голове Редькина в ту печальную ночь. Но, во-первых, до последней минуты Коля надеялся, что Сид убежит в горы. А во-вторых, оставить друга, пусть и трусливого, в беде — это не в Колиных правилах.

Победы и поражения, как известно, бывают разные. Случаются победы, которые хочется поскорей забыть, они не приносят победителю ничего, кроме позора и горечи. И бывают поражения, после которых проигравшему не в чем упрекнуть себя.

Коля предпочел разделить участь Сида и теперь сидел на площади, перед Дворцом, в клетке из толстых стальных труб. Сид рыдал, как дитя, доставляя огромное удовольствие толпе непутяков. Реактивные сапоги с него сняли еще при аресте, он был бос и грязен. Непутяки, просовывая в клетку металлические прутья, тыкали ими его в живот, гоготали, но Сид даже не реагировал.

— Это вы втянули меня в свои мерзкие дела! — вдруг закричал толстяк Редькину. — Я ни в чем не виноват! Почему я должен умирать в расцвете сил?! Почему?!

— Успокойтесь, Сид, — тихо отвечал Коля. — Всю вину я возьму на себя…

Но Джейрано был безутешен.

Неожиданно непутяки отхлынули, и к клетке подошел король в сопровождении Тараканыча. Темные крестики королевских глаз уставились на пленников.

— Допрыгались?! — торжествуя, воскликнул чародей. — На что руку подняли, мерзавцы? — Он повернулся к Шаше Бесподобному: — Я их сразу раскусил, ваше химичество! Ну, думаю, этот бэби что-нибудь да сопрет. Тараканыч не ошибается! У Тараканыча глаз наметанный…

Сид бухнулся на колени и заголосил, обращаясь к королю:

— Я честный, порядочный человек… Я ничего дурного не сделал… Простите меня, я больше не буду ходить в Мусорные горы, только не убивайте меня, умоляю.

— Ваше химичество, — сказал Коля, указывая на Сида, — он действительно ни в чем не виноват. Телевизор похитил я один. Прошу отпустить его… Если надо наказывать, то только меня!

— Отпустить? — Шаша Бесподобный покачал головой. — Что за вздор! Казнь ждет обоих. Но прежде мы придумаем самую страшную казнь, чтобы вы умирали долго и мучительно.

— Совершенно верно, ваше химичество! — подхватил Тараканыч. — Пусть умирают долго и мучительно!

— А тобой я доволен. — Король погладил чародея по щеке. — Теперь ты мой первый заместитель. Говори, что бы ты хотел иметь?

— Ничего мне не надо, ваше химичество. — Маг поклонился. — Не из-за наград служу, а по убеждениям…

— Брось трепаться. — Шаша нахмурился. — Я знаю, как отблагодарить тебя. С этого дня ты получаешь право смотреть телевизор вместе со мной!

— Ваше химичество! — воскликнул Тараканыч, припадая к руке короля. — Нет счастья большего… Сенкью… Да разве мог я надеяться… — Заместитель смахнул фальшивую слезу и заорал: — Да здравствует наш любимый король Шаша Бесподобный!

— Нущяк! — дружно рявкнули непутяки.

Довольный король удалился во Дворец. За ним семенил Тараканыч. Площадь опустела.

— Вы слышали, Ник? — дрожащим голосом спросил Сид. Редькин молчал. — Они готовят нам мучительную смерть… Я боюсь… Почему вы молчите?

— Я тоже боюсь, — вздохнув, признался Коля. — Только я боюсь про себя, а вы — вслух… Впрочем, какое это имеет значение… — Он постучал по трубам, из которых была сделана клетка. Металл отозвался тоскливым звоном. — Крепкие прутики, без автогена не выбраться…

Внушительный замок, похожий на пудовую гирю, тоже не оставлял надежд.

— Остается лишь ждать, — с грустью заметил Коля. — Не забывайте, что Леро пока что вольная птица.

И узники погрузились в свои невеселые думы.

Тем временем Шаша Бесподобный и его заместитель, усаживаясь перед телевизором, придумывали страшную казнь.

— Может, поджаривать на медленном огне? — предложил Тараканыч. — С добавлением машинного масла…

— Примитивно! — отверг идею король. — Больше фантазии, больше ужасов!

— Тогда — щекотка. — Чародей хихикнул. — Представляете, ваше химичество, человек корчится от смеха, пока не умирает.

— Это уже интересней, — похвалил Шаша Бесподобный. — Но не будем торопиться! Продолжим беседу завтра, а сейчас давай смотреть двадцать девятую серию «Большого приключения Торро». Между прочим, мой любимый фильм.

Король включил телевизор, хлебнул кислоты, поудобней устроился в кресле. Тараканыч уселся у его ног.

По экрану побежали строчки текста, знакомящего с содержанием предыдущих серий. Потом возник серпантин горной автострады. По шоссе, пронзительно визжа тормозами над обрывами, мчались две машины.

— Погоня, — лихорадочно прошептал Шаша Бесподобный.

— Нущяк! — восхищенно пробормотал заместитель, ерзая от возбуждения.

Неожиданно демонстрация фильма оборвалась. На экране появилось лицо ха-мизонского диктора.

— Прослушайте экстренное сообщение! — произнес диктор. — Только что стало известно, что ученый Дафникус изобрел средство, позволяющее полностью очистить окружающую среду от промышленных отходов. Завтра он выступит с докладом на Собрании ученых, где представит свое выдающееся открытие. Прослушайте экстренное сообщение! Только что стало известно, что ученый Дафникус…

Диктор вновь и вновь повторял сенсационную новость, которую так ждало население гибнущего от загрязнения Ха-мизона. Король непутяков в бешенстве выключил телевизор.

— Проклятье! — яростно крикнул Шаша Бесподобный. — Этого я боялся больше всего! Чистый воздух для нас гибель. — Он забегал по кабинету. — Если они не врут, мы пропали. — Король затряс Тараканыча. — Нужно что-нибудь придумать! Слышишь, заместитель, мы должны помешать им! Планета должна принадлежать нам! Нам! Нам!

На губах короля выступила пена.

От тряски кепка Тараканыча съехала на затылок, но держался он довольно уверенно, понимая, что, кроме него, спасти непутяков некому.

— Убери руки, ваше химичество, — сказал чародей, переходя на «ты». — Садись в кресло и не паникуй.

Шаша Бесподобный замер, услышав такое дерзкое обращение, затем опустился в кресло.

— Сейчас сообразим, — продолжал Тараканыч, важно расхаживая по кабинету. — Когда, говоришь, выступает этот грамотей ха-мизонский?

— Завтра! — простонал король. — Завтра!

Тараканыч задумался. Он молчал минут пять, потом подмигнул королю.

— И что бы ты, химичество, без меня делал… — Он усмехнулся. — Слушай, Шаша, внимательно. Ученого я беру на себя. А твои непутяки должны обрезать провода, чтоб погас свет! Смогут?

Король кивнул.

— Работать будем тихо и без крови!

И Тараканыч обстоятельно изложил монарху свой замысел.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой на десять минут гаснет свет

В шесть часов вечера по ха-мизонскому времени к Залу Заседаний, где начиналось Собрание ученых, подошел белобородый старик с крыльями за спиной. На голове у него сидела аккуратная четырехугольная шапочка — головной убор ха-мизонских ученых. Он опирался на трость с круглым набалдашником и говорил сам с собой:

— Возьмем, к примеру, квадратный трехчлен!

Старик направился ко входу в Зал, но тут был остановлен дежурным, попросившим предъявить пригласительный билет. Ученый начал рыться в карманах, но ничего не нашел.

— Ох, уж эта рассеянность, — пробормотал он, делая шаг вперед. — Вечно я все забываю…

— Сожалею, — дежурный преградил ему путь, — но без билета нельзя!

Старец нахмурился.

— Ты что, любезный! — с угрозой сказал он. — Не узнаешь самого Арифметикуса, который изобрел плюс и минус?!

— Без билета нельзя, — менее решительно повторил дежурный. — И акцент у вас какой-то странный…

— А про мои достижения в области искусственных чирьев ты слыхал? — обозлился ученый.

— Не слыхал, — сконфуженно признался дежурный. — Я только недавно диссертацию защитил…

— Тогда знакомься! — воскликнул Арифметикус и, сделав несколько движений руками перед лицом оробевшего ха-мизонца, жарко дыхнул на его нос.

На кончике носа начал набухать, словно почка, темно-вишневый чирей. Несчастный дежурный, не в силах понять происходящее, замер на месте, не сводя глаз с растущего безобразия, а могущественный Арифметикус, он же Тараканыч, быстро прошмыгнул в Зал.

Зал Заседаний был полон. Лучшие умы Ха-мизона (их было не меньше тысячи) сидели в креслах, с нетерпением поглядывая на сцену. Тараканыч пробрался к первому ряду, наклонился к сидящему с краю ученому и прошептал ему на ухо:

— Вас просили срочно ехать домой, там что-то случилось…

Ха-мизонец, побледнев, побежал к выходу, а Арифметикус занял освободившееся кресло, поднес к губам набалдашник трости и прошептал:

— Шаша! Говорит зам. Просочился успешно. Ждите сигнала.

Наконец председательствующий подошел к микрофону и сказал:

— Уважаемые коллеги! Мы давно, ждали этого дня, с которого, возможно, начнется новая эпоха нашей планеты. Сегодня мы собрались, чтобы выслушать и оценить сообщение глубокоуважаемого Дафникуса, которому удалось решить самую главную задачу нашего времени. Прошу соблюдать тишину!

На сцену стремительно поднялся худощавый ха-мизонец с небольшим чемоданчиком в руке. Зал приветствовал его хлопаньем крыльев. Дафникус поставил чемоданчик на стол, молча пробежал глазами по аудитории и, дождавшись тишины, заговорил уверенно и быстро:

— Мы так долго собирались бороться с загрязнением окружающей среды, что окружающая среда практически исчезла. Мы живем на голой планете и получаем по одной банке кислорода в день, чтобы вдохнуть его перед сном. Мы стоим перед угрозой полного вымирания. Через сорок — пятьдесят лет на Ха-мизоне останутся только непутяки. — Он сделал паузу. — Для спасения нашей цивилизации есть несколько путей, на которых я кратко остановлюсь.

Вы все знаете, что на дне высохшего озера Пегар уже стоит космический паром для переброски ха-мизонцев на другую планету в случае необходимости. Но таким путем можно спасти всего десять тысяч ха-мизонцев из двадцати миллионов населения. Поэтому такой вариант нас не может устраивать.

Второе предложение — закрыть все заводы, фабрики, полностью отказаться от промышленности и вернуться к тому первобытному состоянию, в котором мы находились сотни веков назад. Теоретически — это возможно, практически — неосуществимо. Хотя бы потому, что в реках нет рыбы, что нет деревьев, чтобы разжечь костер, и дичи, которой мы могли бы питаться. А главное — мы уже мыслим совершенно иначе и не сможем добровольно шагнуть назад, к первобытному обществу.

Остается третий путь: найти способ борьбы с промышленными отходами. Пятьдесят лет назад я занялся этой проблемой. Меня преследовали неудачи. Я придумывал всевозможные фильтры и пылеуловители, которые лишь откладывали временно гибель Ха-мизона. Много раз я был близок к отчаянию, уже собрался прекратить свою работу, когда вдруг в голову пришла интересная идея. Нужны бактерии, подумал я, которые питались бы промышленными отходами, выделяя при этом кислород.

Не буду останавливаться на долгом, мучительном поиске, на многолетних безуспешных экспериментах, после которых у меня опускались руки. В конце концов мне удалось получить бактерии, названные мною чистильщиками.

Дафникус открыл свой чемоданчик. В специальных ячейках стояли десятки пробирок.

— В каждой пробирке находится определенный сорт бактерий, — продолжал ученый. — Одни чистильщики питаются, например, двуокисью серы, другие — хлористым аммиаком, третьи — парами ртути. И так далее. У всех чистильщиков прекрасный аппетит. Достаточно установить в заводской трубе камеру с бактериями, и в атмосферу будет поступать чистый кислород. Точно так же можно очистить реки и озера.

Зал гудел, со всех сторон раздавались возгласы: «Гениально!», «Великолепно!», «Поразительно!»

Председательствующий предложил Дафникусу продемонстрировать Собранию возможности бактерий.

На сцену вынесли прозрачный шар, в котором клубились ядовитые пары серного газа. Дафникус взял из чемодана нужную пробирку, вынул из нее пробку и, приподняв крышку шара, быстро опустил туда сосуд с чистильщиками. Не прошло и минуты, как пар исчез. Ученый опустил голову в шар и глубоко вдохнул.

Зал ахнул. Все поднялись со своих мест и захлопали крыльями, выражая свое восхищение спасителю Ха-мизона. Раздались крики: «Браво!», «Мы вами гордимся!»

— Так держать, Дафникус! — громче всех орал ученый Арифметикус из первого ряда.

Председательствующий потребовал тишины и объявил, что желающие могут задавать вопросы.

— Шаша, гаси свет! — прошептал Арифметикус-Тараканыч, склонившись к набалдашнику. — Клиента можно выносить.

Первым задал вопрос представительный ха-мизонец с размахом крыльев в полтора метра. Он спросил, сколько нужно бактерий, чтобы полностью очистить планету.

— В этом чемоданчике все мои запасы, — ответил Дафникус — Но как только они получат пищу, то сразу же начнут размножаться с большой скоростью. Мы сможем получить любое количество бактерий.

— Если ваши чистильщики так прожорливы, — пропищал сухонький старичок, — то не столкнемся ли мы с новой опасностью? Не примутся ли они глотать наши заводы, когда им станет мало отходов?

— Это исключено, — ответил ученый. — Бактерии способны питаться лишь частицами вещества. Кроме того, в случае необходимости мы можем их без труда уничтожить.

Вопросы сыпались один за другим. Тараканыч не сводил глаз с заветного чемоданчика и, волнуясь, повторял: «Шаша! Почему не гасите свет?! Не могу работать…»

Обсуждение подходило к концу. Всем было ясно, что выдающееся открытие надо немедленно использовать для спасения планеты. Председательствующий уже поднялся, чтобы произнести заключительное слово, как вдруг из первого ряда выскочил ученый Арифметикус, он же Тараканыч, и громко крикнул:

— Глупости!

В Зале стало тихо.

— Вы хотите что-то сказать? — удивленно спросил председательствующий.

Тараканыч, не отвечая, прошел на сцену и заявил, взмахнув рукой:

— Все эти бактерии — чушь и ерунда! От них одни болезни и никакой пользы!

Аудитория недоуменно загудела.

— Куда ведет нас этот лжеученый?! — распаляясь, продолжал Тараканыч, указывая на Дафникуса. — Он ведет нас к новым трагедиям! Мы не дети, профессор! Мы ученые мужи, и не втирайте нам очки!

— Прошу без оскорблений! — сказал Дафникус, не понимая, в чем его обвиняет этот странный незнакомец.

— Я еще не оскорблял, — холодно глянув на Дафникуса, произнес Тараканыч. — Перехожу к сути. Допустим, мы посадим бактерию в трубу. Вы что же думаете, что она там будет сидеть и нюхать всякую гадость? Ошибаетесь, коллеги! Вон тот старик был прав. Тварь спустится на территорию завода и будет грызть металл, кусать работников — словом, чинить безобразия. Разве мало нам хлопот с непутяками? Нет, профессор, народу Ха-мизона ваши чистильщики не нужны!

В Зале раздались негодующие возгласы: «Кто он?», «Лишить его слова!», «Прекратите!»

— Ваше время истекает, — предупредил председательствующий.

— Заканчиваю! — Тараканыч бросил быстрый взгляд на чемоданчик, стоявший в нескольких метрах от него. — Коллеги! У меня другое мнение. Не надо чистить атмосферу. Хватит болтать про загубленную природу! Пусть все идет как идет! Возможности организма неисчерпаемы. Мы приспособимся к любой грязи. Сегодня мы кашляем и задыхаемся, а завтра нас будет тошнить от чистого воздуха. Я верю, что народ Ха-мизона выживет! А все эти бактерии…

Внезапно погас свет. В Зале стало темно. Ученые заволновались. Кто-то побежал выяснять, в чем дело.

Председательствующий призвал всех оставаться на местах и соблюдать спокойствие.

Света не было минут десять, затем вновь ярко вспыхнули лампы.

— Мой чемоданчик! — пронзительно закричал Дафникус. — Где мой чемоданчик?!

На сцене не было ни чемоданчика с пробирками, ни Тараканыча.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой рушится карьера Тараканыча

Да, читатель, в то самое время, когда человечество беззаботно ело пломбир, спешило на стадионы, купалось, смотрело кино — словом, было занято обычными земными делами, в это самое время наш герой сидел в клетке, ожидая казни.

Больше всего угнетало Колю собственное бессилие. Он был человеком действия, а такие натуры тяжелей других переносят неволю. Он готов был грызть зубами окружающие трубы, если бы это могло помочь.

«Абсолютно безнадежных ситуаций не бывает!» — вспомнил Редькин папины слова. Он и сам раньше так думал. Но сейчас, первый раз в жизни, Коля усомнился в справедливости этих слов.

А рядом страдал Сид, совершенно павший духом. Кроме страха, Укротителя вареников теперь мучил голод, и он метался по клетке, прося есть. В редкие минуты затишья Сид вспоминал вслух, как целую неделю он питался жареным Кибонгом.

— Какая ужасная была внешность! — Он мечтательно вздыхал. — И какое нежное мясо…

Слезы, крупные, как ягоды крыжовника, ползли по его щекам.

«Иметь бы хоть какой-нибудь напильник, — с горечью думал Редькин. — А ведь на рынке, куда Мёбиус нас водил, что угодно было… За чужими мыслями погнался! — ругал себя Коля. — Лучше бы ключ взял, который ко всем замкам подходит…»

Мысли завертелись вокруг ключа Тараканыча, но в этот момент на площадь с ревом опустились циклолёты. На одном из них прибыл белобородый старец с двумя крыльями за спиной и чемоданчиком в руке. Он слез с циклолёта, подошел к клетке с пленниками, сорвал с лица бороду, сдернул крылья и спросил:

— Тоскуете, чилдрены?

Редькин оторопел. Это был злой волшебник.

— А у меня очередной успех! — похвастался Тараканыч, подняв чемоданчик повыше. — Теперь ха-мизонцам крышка! — И он величественно зашагал во Дворец.

Ему навстречу уже спешил Шаша Бесподобный.

— Не подвел? — взволнованно крикнул король.

— Живи и наслаждайся, химичество, — фамильярно ответил заместитель. — Вот тебе в подарок гнусные бактерии!

Тараканыч открыл чемоданчик, и изумленный король увидел множество пробирок.

— Но они пусты! — воскликнул Шаша Бесподобный.

Чародей усмехнулся.

— Эх, Шаша, — сказал он, качая головой. — Учиться тебе надо, хотя бы восемь классов… Тебе бы цены не было.

И Тараканыч обстоятельно рассказал королю все, что узнал об открытии Дафникуса. Коля видел, как Шаша Бесподобный обнял чародея, как он бережно взял в руки чемоданчик, а потом приказал собрать непутяков.

Вскоре площадь перед Дворцом была запружена многотысячной толпой непутяков.

— Ша! — крикнул Тараканыч, и стало тихо.

— Великий народ Мусорных гор! — начал свою речь король. — Еще вчера нам угрожала страшная опасность. Ха-мизонцы, эти жалкие хлипаки, решили очистить нашу замечательную атмосферу, чтобы мы задохнулись. Они приготовили бактерии, которые должны были делать это черное дело. Но ха-мизонцы просчитались. Операция, которой руководил лично я, закончилась полным успехом! Бактерии в наших руках!

Он поднял чемоданчик над головой, и оглушительное «Нущяк!» прокатилось по площади.

— Да, сегодня у нас праздник, — продолжал Шаша Бесподобный, — но успокаиваться рано. Ха-мизонцы, цепляясь за жизнь, постараются вывести новые бактерии. Мы должны помешать им. Прежде всего мы уничтожим самого опасного ха-мизонца по имени Дафникус. И сделать это нужно как можно скорей! С завтрашнего дня специальные отряды начнут охоту на этого мерзкого ученого. Будущее принадлежит нам!

И вновь орали восторженно непутяки, и вновь король размахивал кулаками, крича и беснуясь, пока не обессилел.

А потом площадь опустела. Лишь в клетке сидели Редькин и Сид, которые слышали речь Шаши Бесподобного.

— Страшное дело готовится, — сказал Коля. — Они ведь действительно уничтожат этого ученого…

— Да наплевать мне на их дела! — Джейрано застонал. — Жалеть надо нас, Ник, двух гибнущих молодых землян. Какая нам разница, кто уцелеет: ха-мизонцы или непутяки. Мне безразличны и те и другие…

— Нет, Сид, — сказал Редькин, — лично я на стороне ха-мизонцев. Они мне ближе. Конечно, они сами виноваты в своих бедах, но теперь пытаются исправить ошибки. Представьте, что на Земле случилась бы такая история…

— Я ничего не могу представить! — зло закричал Джейрано. — Я голоден! Понимаете?! Го-ло-ден! Я не могу думать ни о чем, кроме еды! Я схожу с ума, а вы лезете ко мне со всякой ерундой…

Коля ничего не ответил. Ему было искренне жаль страдающего друга, но помочь Сиду было нечем.

Ближе к вечеру у клетки остановились Шаша Бесподобный и его заместитель.

— Что, пузанок? — Тараканыч хихикнул. — Небось проголодался?

Сид заскрежетал зубами, но промолчал.

— Огласи приговор! — приказал король.

Чародей кивнул, выдержал паузу и сказал:

— Мы тут с Шашей подумали, посоветовались и назначили вам замечательную казнь. — Он многозначительно посмотрел на Редькина. У Коли по животу и коленям пополз холодный страх. — Завтра в полночь ты, пузанок, публично съешь своего рыжего друга! Слопаешь парнишку — останешься в живых. Не слопаешь — бросим в соляную кислоту. Обоих!

— Нет! — в ужасе закричал Сид, бросившись всем телом на трубы. — Так нельзя! Вы же не звери! Слышите?! Я отказываюсь от этой казни!

— Смотри, химичество, как наш толстячок разволновался. — Тараканыч усмехнулся. — Он, видите ли, благородный… Ему, видите ли, нельзя съесть товарища… Ну ничего, поголодаешь еще сутки, а там кого угодно проглотишь!

— Вот твоя пища! — сказал король, указывая на Редькина. — Завтра в полночь приговор будет приведен в исполнение!

И они ушли, оставив пленников в сильнейшем потрясении.

Сид прижал Колю к груди и заплакал.

— Сволочи! — всхлипывая, бормотал он. — Мой бедный Ник… Не бойся, я не съем тебя… Сид Джейрано не людоед! Мы выбираем смерть в соляной кислоте!

Редькин слышал, как в животе Котлетоглотателя пронзительно и требовательно пел пустой желудок, и понимал, что завтра Сид может не выдержать… Было жаль до слез и себя и несчастного Джейрано. Он погладил Сида по плечу и тихо сказал:

— Лучше будет, если один из нас останется в живых…

— Перестань! — гневно воскликнул толстяк. — За кого ты меня принимаешь!

Он сел на пол, обиженно засопел и закрыл глаза. Голова Сида вскоре упала на грудь, он задремал. Коля смотрел на него с удивлением, не понимая, как можно спать после того, что они услышали. Потом Редькин вспомнил о Тараканыче, и бессильная ярость охватила нашего героя. Сомневаться не приходилось: именно Тараканыч придумал эту казнь.

«Страшный человек, — подумал Коля. — На любую пакость способен. Нас погубил, даже глазом не моргнул. И Ха-мизон погубит! Неужели же такой злодей останется безнаказанным? Ведь должна быть какая-то справедливость…»

Коля глянул на огромный живот Сида, почему-то прикинул, сможет ли он там уместиться. Получалось, что сможет, если свернуться калачиком. Потом он достал аппарат для чтения чужих мыслей и направил антенну на спящего Джейрано.

«Съесть или не съесть? — произнес аппарат. — Съешь — совесть замучает. Не съешь — конец. Ох, как хочется жить…»

Редькин невесело усмехнулся, покрутив в руке аппарат. Внезапно его осенила идея. Несколько минут он оценивал новую мысль, потом прошептал: «Ну держись, Тараканыч!», вскочил, и начал кричать, пытаясь привлечь внимание непутяков.

Сид проснулся и с ужасом следил за Редькиным, решив, что тот потерял рассудок.

Наконец подошел угрюмый непутяк.

— Немедленно вызовите сюда короля! — крикнул Коля. — Государственное дело! Прухец! Очень важно!

Редькин так отчаянно жестикулировал, что не понять его было невозможно,

Непутяк постоял, затем направился ко Дворцу.

Вскоре появился Шаша Бесподобный в сопровождении заместителя.

— Ваше химичество, — твердо сказал Коля, — нам нужно поговорить без свидетелей!

— Мы и так наедине, — удивился король. — Это мой заместитель, ему я доверяю…

— Говорить при нем не могу, — настаивал Коля.

— Хорошо, — согласился король и приказал чародею ждать его во Дворце.

Тараканыч был очень недоволен, но ослушаться не решился. Когда он исчез, Редькин достал из кармана аппарат для чтения чужих мыслей и просунул его между трубами. Шаша Бесподобный отпрыгнул.

— Не бойтесь, ваше химичество, — успокоил его Коля, — я хочу подарить вам эту штуку, которая читает чужие мысли. Вам как королю нужно знать, кто и что о вас думает.

Он показал, как пользоваться аппаратом. Король осторожно взял в руки коробочку, повернул ее, понюхал и, направив антенну на Редькина, услышал: «Будущее принадлежит непутякам!»

— Верно, — кивнул Шаша Бесподобный. Чувствовалось, что подарок ему нравится. Он внимательно посмотрел на Редькина. — Может, ты надеешься, что теперь я отменю казнь?

— И не мечтаю. — Коля вздохнул. — Пусть меня едят… А вам аппарат пригодится. У меня такое чувство, что вам грозит измена…

— Глупости! — оборвал его король. — Этого не может быть! — Он помолчал. — Впрочем, я проверю.

— Советую проверять так, чтобы проверяемый об этом не знал, — сказал Коля.

Спрятав подарок, монарх удалился.

— Зачем вы это сделали? — встревожился Сид. — Может, вы хотите задобрить их? Вас помилуют… А я? Что будет со мной?

— Спокойствие, Сид, — ответил Редькин, не отрывая взгляда от Дворца. — Сейчас состоится маленький концерт.

Прошло примерно полчаса. Начали сгущаться сумерки. Внезапно из Дворца донеслись крики. Затем оттуда вылетел, словно огромная жаба, Тараканыч. Он растянулся на площади. Из Дворца выбежал разъяренный король.

— Мерзавец! — орал Шаша Бесподобный, размахивая аппаратом для чтения чужих мыслей. — Захотел стать королем непутяков?! Решил отравить меня кислородом, когда я усну?! Я уничтожу тебя, негодяй!!

Он пнул ногой лежащего злодея, который тонко визжал: «Каюсь, ваше химичество! Бес попутал!», затем приказал посадить Тараканыча в клетку к Редькину и Сиду.

— Не хочу! — благим матом орал чародей, когда непутяки волокли его к клетке. — Не хочу к ним! Они меня убьют! Ваше химичество, не губи любящую тебя душу!

Он упирался ногами в трубы, извивался, дергался, но непутяки все же засунули его в клетку.

— Теперь тебе придется съесть двоих! — сказал король Сиду и ушел в страшном гневе.

Тараканыч стоял в углу клетки, боясь шелохнуться, и заискивающе смотрел на Редькина.

— Бить будете? — коротко спросил он.

— Будем! — подтвердил Джейрано, делая шаг к злодею.

Коля молчал.

— Земляки! — жалобно завыл Тараканыч. — Забудем прошлое… Мы здесь чужие…

Сид сделал еще один шаг.

— Ошибки признаю! — еще громче заголосил чародей. — С кем не бывает?.. С прошлым покончено! Ну будьте людьми… А? Ну, Сидушка… Не опускайся до мордобития…

Джейрано влепил ему пощечину, и Тараканыч заверещал, точно его убивали.

— Руки пачкать не хочу! — сказал Сид. — Но запомни! Если мне и суждено стать людоедом, то первым, кого я проглочу, будешь ты.

Он отошел к противоположной стенке.

Тараканыч, еще не веря, что так дешево отделался, молча смотрел на Колю преданным собачьим взглядом.

— Где ключ? — тихо спросил Редькин.

— Какой ключ, Николенька? — не понял чародей.

— Который подходит ко всем замкам, — сказал Коля.

— Ах, этот… — сконфуженно пробормотал Тараканыч. — Ты только не сердись, мон шер… Понимаешь, какая штука получилась… Я этот ключик Шаше презентовал, когда в доверие входил…

— Как… презентовал? — упавшим голосом спросил Коля, не желая верить услышанному.

— А вот так… — Тараканыч виновато вздохнул. — Взял и подарил… Кто же знал, что так получится… Прости меня, Николя, старого балбеса.

Редькин молча сел на пол.

Растаяла последняя надежда.

ОТ АВТОРА

«Позвольте, — удивится читатель, — а что же Мёбиус? Почему он не пришел на помощь землянам?»

Дело в том, что Мёбиус круглые сутки был занят накоплением гравитона — той самой жидкости, без которой не мог работать «Космосос». Непрерывный процесс нельзя было прекращать ни на минуту, и, чтобы у читателя не оставалось на этот счет сомнений, мы, со слов Редькина, опишем вкратце технологию получения гравитона.

Сначала берется самый обычный гравий и измельчается в порошок, как кофейные зерна в кофемолке. Затем частицы гравия разгоняются до скорости света в специальной вакуумной камере, имеющей форму бублика. В другой камере вращаются с такой же скоростью, но в противоположном направлении, всем известные протоны. В нужный момент частицы гравия и протоны выпускаются в прямой канал и летят навстречу друг другу с громадной скоростью, пока не сталкиваются. При ударе от частиц остается лишь мокрое место. Эта влага, которая и называется гравитоном, собирается в отстойники, а затем, пройдя через сложную систему змеевиков-очистителей, капает в сосуд. Процесс этот довольно длительный: за час можно получить всего лишь чайную ложку гравитона, но самое главное — его нельзя прерывать, иначе теряются свойства жидкости.

Мы понимаем, что у читателя, хорошо знакомого с современной физикой, неизбежно возникает вопрос: при помощи каких сил разгонялись частицы до скорости света? Сам Мёбиус ответил на этот вопрос довольно загадочно, сославшись на силу разума. Скорей всего, он не захотел открывать профессиональную тайну. Но мы не сомневаемся, что рано или поздно гравитон будет получен и на Земле.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой начинается казнь

Сид и Тараканыч давно уже спали. Лишь один Редькин продолжал бодрствовать. Он слушал, как повизгивает во сне чародей, как причмокивает губами, точно младенец, потерявший соску, бедняга Сид, и думал о том, что завтра, в это же самое время, его, Коли Редькина, уже не будет среди живых…

Ближе к рассвету, когда пахнущий бензином туман спустился на площадь, наш герой задремал. Ему снился неприятный сон. Он лежал на огромном блюде, присыпанный петрушкой, укропом и золотистым картофелем-фри. Сид, вооружась ножом и вилкой, склонился над блюдом. Кадык его нетерпеливо дергался, словно поросенок в мешке.

— Простите, меня, Ник, — пробормотал он, — но голод не тетка…

Вот он намазал на хлеб горчицу. Вот открылся его огромный, как пещера, рот. Что-то холодное прикоснулось к Колиной шее, Редькин застонал и открыл глаза.

На плече сидел попугай, осторожно трогая клювом Колин подбородок.

— Итак, вскормленный на воле орел молодой, — тихо сказал Леро, — я вас слушаю. Говорите шепотом.

Коля готов был заплакать, в глазах и горле запершило, он не мог говорить. Леро понял состояние друга, и хотя попугай относился к эмоциям отрицательно, на этот раз он не сказал ничего, кроме: «Держись, старина. Детство кончилось, ты — мужчина!»

Успокоившись, Редькин доложил о казни, назначенной на следующую полночь, и о том, как очутился в клетке злой волшебник.

— О тэмпора, о морэс,[19] — произнес Леро.

— Может, надо обратиться за помощью к ха-мизонцам? — прошептал Коля. — У них ведь есть «Антинепутин»…

— Ха-мизонцам сейчас не до нас, — ответил попугай. — Они заняты поисками похищенного чемоданчика.

— Чемоданчик здесь, во Дворце! — сообщил Коля. — Тараканыч спер.

— И все же надеяться на ха-мизонцев не стоит. — Леро нахохлился, ища выход. Он сидел так с минуту, затем встрепенулся и спросил: — Вы знакомы с творчеством писателя Конан-Дойля?

— Еще бы! — удивился Редькин. — Но при чем тут писатель?

— Литература, Коля, великая вещь, — назидательно произнес Леро. — Мы воспользуемся схемой Конан-Дойля… Правда, потребуется согласие волкодава, но это я беру на себя!

Заворочался Тараканыч.

— Мне пора! — шепнул попугай. — Держитесь и не падайте духом. На всякий случай предупредите Сида, чтоб начинал людоедство с Тараканыча…

Леро выпорхнул из клетки и, кашляя, скрылся во тьме. С утра непутяки начали строить на площади эшафот. Они тащили откуда-то тяжелые ржавые рамы, укладывали их друг на друга, а сверху набрасывали толстые пластмассовые листы. Все это происходило на глазах у землян. С Сидом дважды случился обморок. Напрасно Редькин пытался успокоить его, намекая на помощь некоторых «заинтересованных лиц». Джейрано, ничего не слыша, бормотал одно и то же: «Я не людоед, я не людоед, я не людоед…»

Тараканыч молча грыз ногти, вынашивая какую-то мысль. После полудня он подсел к Редькину и зашептал ему на ухо:

— Николя, есть мнение ликвидировать пузанка, — он кивнул на Сида. — Или мы его, или он нас!

— И все? — Редькин покачал головой. — Да… для волшебника слабовато. Вы бы лучше чудо сотворили, ведь чародей все-таки…

— Какой я тебе чародей! — Тараканыч махнул рукой. — Диплом мне по знакомству устроили. Одно чудо и умею — чирья сажать…

Увидев короля, проходившего мимо клетки, Тараканыч вскочил и закричал:

— Ваше химичество! Не губите! Ваше химичество, служить буду как пес! Готов выполнить любое злодейство! Проверьте меня, ваше химичество…

Шаша Бесподобный даже не остановился. Тараканыч проводил его взглядом и вздохнул:

— Не верит, морда синтетическая…

Наступила ночь казни. Тысячи непутяков собрались на площади, окружив эшафот. Горели факелы. Танцующее пламя освещало пустые, похожие на вареные яйца, глаза непутяков и мрачные зубцы Мусорных гор. Король сидел в своем стоматологическом кресле, установленном на специальном постаменте. По его знаку приговоренных вывели из клетки.

Тараканыч бухнулся на колени. Его подняли, дали пинка, и он побрел, скуля и плача. У Сида подкашивались ноги, он опирался на Редькина. Коля все еще не терял надежду, но когда их повели к эшафоту, у него вдруг закружилась голова. Он остановился, его подтолкнули. От толчка к нему вернулась способность соображать.

— Сид, — прошептал Редькин. — Тяните время… Начинайте с Тараканыча… Можно откусить мизинец…

Наконец все трое взошли на эшафот.

— С кого начнем? — спросил король, обращаясь к «людоеду».

Бледный Джейрано указал на чародея.

— Почему с меня?! — взвился Тараканыч. — Почему с меня?! Будем считаться!

Король не возражал.

— Шла машина темным лесом за каким-то интересом, — начал считалку чародей, ударяя в грудь то себя, то Редькина. — Инте-инте-интерес, с черной ветки кто-то слез. Закричал на весь он лес, выходи на букву «С». Буква «С» не подошла — выходи на букву «А». Буква «А» не подошла — отправляйте поезда. Если поезд не пойдет, пассажир с ума сойдет. Этот поезд не пошел. Пассажир с ума сошел!

Последнее слово выпало Тараканычу, но он тут же ткнул пальцем Редькина, добавив:

— И ты тоже!

— Начинай! — крикнул Шаша Бесподобный.

Сид беспомощно смотрел на Колю, прося глазами совета. Непутяки притихли в ожидании редкого зрелища.

— Ваше химичество! — обратился Коля к Шаше Бесподобному. — Выслушайте мое последнее желание…

— Говори! — разрешил король.

— Позвольте мне перед смертью подышать чистым воздухом.

— Просьбу удовлетворить, — милостиво изрек король. — Принести сюда кислородную подушку!

Подушка была доставлена, и Коля, сунув в рот шланг, с наслаждением вдохнул живительный воздух. Он старался выиграть время, но подушка опустела, а помощи не было.

— Начинай! — приказал король, и здоровенный непутяк, взойдя на эшафот, подтолкнул Колю к Сиду.

Редькин в последний раз оглянулся вокруг, вздохнул, с сожалением взглянул на мизинец, похожий на молодую морковку, и поднес его к растерянному лицу Джейрано. Котлетоглотатель, облившись потом, закрыл глаза и открыл рот.

В тишине было слышно, как в голове у короля тикают биологические часы.

Но прежде чем Сид сомкнул челюсти, раздался хватающий за душу вопль Тараканыча.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой очень много ужасов

— Смотрите! — орал чародей, указывая за спины толпящихся непутяков. — ОНО приближается!

Все повернули головы и оцепенели.

Из мрака Мусорных гор неслось огромное огненное существо. Даже издали можно было видеть горящие угли глаз, светящуюся пасть и шкуру, охваченную синим пламенем. Чудовище приближалось молча, короткими, но мощными прыжками, заполняя пространство голубоватым сиянием. Смотреть на эту тварь было невыносимо.

Первым не выдержал Шаша Бесподобный. Он свалился с постамента вместе с креслом и устремился к Дворцу. Непутяки бросились врассыпную, давя друг друга. «Людоед» Сид охнул и, потеряв сознание, грохнулся прямо на эшафот. Тараканыч завертелся юлой, затем вспрыгнул на постамент, принял позу роденовского мыслителя и окаменел.

Честно говоря, Редькин сам был готов задать стрекача при виде жуткого зрелища. Но убежать он не успел. Над ним захлопали крылья, и Коля увидел попугая.

— Спокойствие, Николай! — крикнул Леро. — Работаем номер «Собака Баскервилей»! Быстро к воздушному шару!

Только теперь до Редькина дошел замысел друга, хорошо знакомого с художественной литературой. Узнать в чудовище волкодавабыло почти невозможно. Покрытый люминесцентной краской, он промчался по опустевшей площади и ворвался во Дворец. Оттуда раздался протяжный крик Шаши Бесподобного.

Тем временем Коля пытался привести в чувство толстяка. Он тряс Сида, даже бил по щекам, но Джейрано не реагировал. Тогда Коля наклонился к его уху и четко произнес:

— Кушать подано!

Сид открыл глаза, посмотрел на Редькина, приподнялся и, глядя на Дворец, прошептал:

— Опять ОНО…

Коля повернул голову и обомлел.

По крыше Дворца мчался король, преследуемый собакой. Было слышно, как стучат королевские каблуки по консервным банкам. Добежав до края крыши, Шаша Бесподобный обернулся, глянул на чудовище и с воплем прыгнул вниз, с двадцатиметровой высоты. Он ударился о плиты площади, раздался взрыв, и от короля непутяков осталась лишь дымящаяся кучка промышленных отходов.

Дизель прыгать не стал.

— Что вы стоите?! — закричал друзьям попугай. — Надо убираться, пока непутяки не опомнились!

Редькин и Джейрано кубарем скатились с эшафота и помчались вокруг Дворца, к шахте, где находился воздушный шар. Сид мгновенно устал, начал задыхаться. Коле пришлось тащить его за собой, теряя драгоценное время. Лишь когда Сид увидел бегущего сзади волкодава, он ойкнул и понесся с такой скоростью, что Редькин с трудом догнал его.

— ОНО гонится! — заорал задыхающийся толстяк.

— Это волкодав! — прокричал в ответ Коля. — Друг человека!

Ему удалось остановить Сида у шахты и успокоить его. Подбежал Дизель и лизнул Колин нос светящимся языком.

В считанные минуты они убрали плиты и увидели в глубине шахты купол «Искателя». Редькин и Джейрано спустились по ступенькам на дно; за ними, поскуливая, следовал пес. Все трое забрались в кабину.

Осталось поднять два тяжелых якоря, когда Редькин вспомнил о чемоданчике с бактериями. Он понимал, как опасно задерживаться, и все же решил попытаться спасти изобретение Дафникуса.

— Я сейчас! — крикнул Коля, выскакивая из кабины.

— Что вы делаете?! — завопил Сид. — Не оставляйте меня с животным!

Но Коля уже мчался по площади. Он влетел во Дворец, миновал два зала и вдруг столкнулся в полумраке с бегущей навстречу фигурой. Оба отпрыгнули с визгом и замерли, тяжело дыша. Приглядевшись, Редькин узнал Тараканыча с королевским шлемом на голове.

В одной руке чародей держал телевизор, в другой — чемоданчик Дафникуса.

— Грабим? — коротко спросил Коля.

— Прочь с дороги, гаденыш! — зашипел злой маг. — Не то свистну непутяков. Теперь я король!

Сжав кулаки, Редькин двинулся на противника. Тараканыч поставил на пол добычу, принял боксерскую стойку и крикнул:

— Держись, киндер! Сейчас изувечу!

Времени на драку у Редькина не было. Он поднял руку и громко сказал:

— Эй, Сид, хватай его сзади!

Тараканыч быстро обернулся, размахивая кулаками, а Коля, схватив чемоданчик, рванулся к выходу.

— Держи! — орал чародей, бросаясь в погоню. — Верни чужое!

Но разница в физической подготовке была слишком велика, чтобы Тараканыч мог догнать Редькина.

«Искатель» уже начал подъем, когда волшебник достиг шахты. В ярости Тараканыч запустил вслед камень. Камень ударился о кабину и рикошетом отлетел к голове чародея.

— Мы спасены! — воскликнул Сид.

Волкодав одобрительно гавкнул, присоединясь к его восторгу. И только у Редькина не было сил радоваться. Он сидел на полу, пытаясь отдышаться, сердце его отстукивало частую дробь, пальцы, сжимавшие ручку чемоданчика, дрожали.

— Друзья, — сказал Леро, — поблагодарим же теперь актера, который так мастерски сыграл роль собаки Баскервилей! Без него у нас ничего бы не вышло…

Коля и Сид захлопали в ладоши. Волкодав держался скромно, и только виляние хвоста говорило о том, что он тронут аплодисментами. Джейрано настолько осмелел, что позволил себе погладить пса.

— А кто его гримировал? — поинтересовался Коля.

— Наш друг Мёбиус, — ответил Леро, — под моим руководством…

На рассвете «Искатель» миновал наконец Мусорные горы. Внизу можно было видеть ленту шоссе, линии электропередач. До Супертауна оставалось не больше двух часов лёта, когда земляне услышали далекий рокот моторов.

Коля и Сид бросились к иллюминатору. Со стороны Мусорных гор двигалось множество черных точек.

— Что это? — прошептал Джейрано.

— Похоже, погоня, — ответил Редькин.

Он не ошибся. Вскоре точки превратились в циклолёты, на которых сидели непутяки. Их было не меньше сотни. Оглушительно треща, циклолёты настигали тихоходный «Искатель».

Коля поднес к глазам бинокль и увидел Тараканыча, мчащегося во главе отряда.

— Мы пропали… — Сид упал на пол, обхватил голову руками и завыл.

Волкодав подхватил, и кабину заполнил протяжный тоскующий вой этого дуэта.

— Да замолчите же вы! — крикнул Редькин. — Мы поднимемся выше. Там, воздух почище, и непутяки туда не сунутся.

Он увеличил подачу газа в оболочку, и шар начал забираться в небо. Непутяки круто взмыли вверх, но, достигнув высоты трех тысяч метров, прекратили подъем. Коля видел, как Тараканыч грозил непутякам, требуя подниматься выше, те мотали головами и продолжали мчаться внизу, под шаром.

И тогда чародей, которому чистый воздух не был страшен, сам пошел в атаку на «Искатель». Его циклолёт, оставляя темный след выхлопных газов, устремился прямо к шару. В руке воздушного пирата сверкнуло длинное лезвие.

— Этого нам только не хватало! — воскликнул Леро. — Он собирается продырявить оболочку.

— Прощайте, дорогие папа и мама, прощайте, братья и сестры! — запричитал Сид. — Прощайте, тетя Лючия и дядя Джузеппе…

Он прощался со всеми своими многочисленными родственниками. Редькин, обведя глазами кабину, схватил ветошь для протирки приборов и быстро скрутил ее в кляп.

— Леро! — сказал Коля, протягивая кляп попугаю. — Надо заткнуть его двигатель!

— Попробуем! — деловито ответил Леро. Схватив клювом ветошь, он покинул кабину.

В иллюминатор Редькин видел, как попугай завертелся перед носом Тараканыча.

— Кыш! — орал чародей. — Прочь, пернатое!

Леро пристроился к циклолёту сзади и ловко сунул кляп в выхлопную трубу двигателя.

Машина дернулась, запрыгала, точно необъезженный конь, из мотора повалил дым, и циклолёт начал пикировать вниз. Тараканыч сполз с сиденья и повис, вцепившись в руль. Черный шлейф тянулся за циклолётом, который упал прямо на высоковольтную линию.

Но радоваться землянам было рано. Непутяки продолжали кружить под воздушным шаром, ожидая, когда он пойдет на снижение. Впереди уже был виден Супертаун, когда циклолёты внезапно начали набирать высоту. Коля догадался, в чем дело: внизу дымили заводы, и непутяки могли дышать даже здесь, на четырехкилометровой высоте.

Редькин попытался увести «Искатель» еще выше, но у него ничего не вышло. Расстояние между преследователями и шаром быстро сокращалось.

И в этот критический момент со стороны города показались три вертолета, спешащие на помощь землянам. Мощные разбрызгиватели, установленные на вертолетах, выбрасывали в воздух пахнущую одеколоном жидкость. Это был спасительный «Антинепутин». Мельчайшие капли заполнили пространство вокруг «Искателя».

Выдержать этот запах непутяки не могли. Совершив крутой вираж, стая циклолётов повернула назад, к Мусорным горам.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой землян подвергают допросу

Один из вертолетов приблизился к кабине «Искателя», его пилот знаком предложил воздухоплавателям следовать за ним. Это вполне устраивало землян, и шар поплыл к городу, сопровождаемый тремя вертолетами.

Через час они совершили посадку на главной площади Супертауна. Сюда со всех сторон спешили ха-мизонцы, привлеченные странным аппаратом. Но место посадки уже было оцеплено машинами темно-серого цвета, и любопытствующие могли наблюдать лишь издали.

Коля и Сид спустились по трапу на площадь, за ними спрыгнул волкодав. Последним покинув кабину, Леро занял позицию на плече Редькина. При виде этой живописной группы ха-мизонцы возбужденно загудели, полезли на машины, желая получше разглядеть прибывших. До Редькина долетали реплики:

— На непутяков непохожи!

— Смотрите, вот существо с хвостом, я видел его на картинке в одной древней книге…

— А может, это разновидность непутяков?

— И какая только гадость не водится в Мусорных горах!

«Странно, — подумал Коля. — Еще недавно мы бродили с Мёбиусом по городу, и никто не обращал на нас внимания. А сейчас уставились, точно на диковину…»

К землянам подошел рослый ха-мизонец в берете, с повязкой на рукаве.

— Начальник службы порядка, — представился он. — Кто вы и откуда прибыли?

— Дорогой начальник, — широко улыбаясь, ответил Сид, — об этом можно рассказывать тысячу и одну ночь…

— Кто вы и откуда прибыли? — повторил ха-мизонец.

Коля хотел было рассказать все по порядку, но вспомнил, что законы Ха-мизона запрещают выходить на связь с другими цивилизациями, и ответил кратко, не желая подводить Мёбиуса:

— Мы прилетели к вам с планеты Земля на этом аппарате и были похищены непутяками…

— Ложь! — сказал начальник службы порядка. — На этом аппарате вы не могли летать в космосе. Это противоречит научным законам.

Ситуация становилась щекотливой.

— Зачем врать?! — яростно зашипел Сид Редькину. — Выкладывайте про Мёбиуса, иначе я сам объясню…

В этот напряженный момент завизжали тормоза, на площадь влетела машина, из которой выскочил сам Мёбиус. Он пролез сквозь толпу и с криком «Живы!» бросился к землянам. Затем он повернулся к недоумевающему начальнику службы порядка и сказал:

— Все в порядке! Это земляне. Я доставил их на Ха-мизон. Но они, к сожалению, были похищены непутяками.

— Тогда я вынужден арестовать вас, поскольку вы нарушили…

— Знаю! — перебил его Мёбиус — Только арестуйте меня, пожалуйста, завтра. Ладно?

— Сегодня! — настаивал начальник службы порядка. Он подозвал двух ха-мизонцев в таких же беретах.

— Стойте! — крикнул Коля. Все повернулись к нему. — Если вы арестуете его, я не сообщу вам, где находятся бактерии Дафникуса!

По площади прокатился гул удивления. Начальник службы порядка остановил подчиненных, внимательно посмотрел на Редькина.

— Допустим, мы примем ваше условие, — сказал он. — Но где гарантия, что вы нас не обманете?

— Доставьте сюда Дафникуса! — коротко ответил Коля.

Тотчас за ученым отправили машину.

Не прошло и четверти часа, как он был привезен на площадь. Ха-мизонцы расступились, провожая его почтительными взглядами. Дафникус удивленно смотрел по сторонам, не понимая, почему здесь толпится народ и зачем его сюда привезли.

— Вы — Дафникус? — спросил Коля.

— Да, — ответил ученый.

Редькин быстро поднялся в кабину «Искателя» и вернулся с чемоданчиком в руке.

— Ваш? — спросил он, протягивая чемоданчик вздрогнувшему Дафникусу.

Спеша и волнуясь, ха-мизонец открыл свой чемоданчик, увидел пробирки и ликующе воскликнул:

— Они нашлись!

И вся площадь отозвалась:

— Они нашлись!

Дафникус обнял Редькина, и благодарные слезы застучали по Колиной голове. Потом Колю тискал Мёбиус, за ним — начальник службы порядка. Появился ха-мизонец с красивым фотоаппаратом. Он взял чемоданчик у Дафникуса, передал его Коле и попросил повторить эту волнующую сцену. Фотографироваться Редькин не любил, но отказываться было неудобно, и под щелканье аппарата он вновь протянул чемоданчик ученому.

А потом Коля и Сид долго давали автографы, пока начальник службы порядка, во избежание беспорядка, не предложил землянам покинуть площадь вместе с шаром.

Лишь к вечеру усталые герои опустились на «Искателе» у дома Мёбиуса.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой Редькин получает орден Зеленой Ленты

Утром следующего дня, не успели еще Коля и Сид как следует выспаться, их разбудил взволнованный Мёбиус. Он сообщил Редькину, что только что звонили из канцелярии главы Ха-мизона: его, Колю Редькина, желает видеть сам ширх Риториус.

— Ваш президент, что ли? — насторожился Редькин. Он боялся, как бы ширх не помешал возвращению на Землю. — Может, пока не поздно, вы отправите нас домой?

— Не волнуйтесь, — успокоил его Мёбиус — Вам нечего бояться. Вот, полюбуйтесь!

Он дал Коле газету «Вестник Ха-мизона». Всю первую страницу занимал огромный снимок: Редькин протягивает плачущему от счастья Дафникусу его чемоданчик. Над фотографией крупными буквами было написано:

«Пришелец спасает Ха-мизон!»

Будучи человеком чрезвычайно скромным, Редькин покраснел и, пряча газету в карман, пробормотал:

— Не вижу ничего особенного…

Через час за ним прилетел личный вертолет ширха Риториуса.

— Ты уж, Ник, там не спорь, — советовал Сид, провожая друга. — Соглашайся и кивай, кивай и соглашайся…

— Не унижайтесь, Коля! — строго сказал Леро. — Помните — вы представитель человечества.

Вертолет доставил Редькина на плоскую крышу высоченной круглой башни, которая медленно вращалась вокруг своей оси. Прямо с крыши скоростной лифт унес Колю вниз, внутрь здания. Дверцы кабины разошлись, и наш герой очутился в просторном круглом кабинете с окнами от пола до потолка.

За большим дугообразным столом сидел ха-мизонец и что-то быстро писал. Коля кашлянул, напоминая о своем присутствии.

Ха-мизонец поднял голову, посмотрел на гостя и в то же время мимо него, затем выскочил из-за стола, подбежал к Коле. Он был немного выше Редькина, плотный и какой-то круглый, как ртутный шарик.

— Риториус! — представился он и добавил: — Ширх Ха-мизона, между прочим…

— Редькин Николай, — сказал Коля, постепенно справляясь с волнением. — Землянин, между прочим…

Ширх положил руку на плечо землянина и громко произнес, неизвестно к кому обращаясь:

— Вот пришелец, посланный нам судьбой! — Он метнул на Редькина быстрый, косой взгляд. — Ибо сказано в Книге Мудрости: и придет дитя на Ха-мизон. И очистит дитя планету от грязи. И вернется в реки рыба. И зашумят леса…

Коля пытался понять, куда клонит этот странный ширх и при чем тут какая-то книга. А Риториус уже кружил вокруг гостя. Чуть ниже спины ширха болтался лист бумаги, отвлекая Редькина.

— И будет время, — распаляясь, продолжал Риториус, — когда Мусорные горы покроются цветами…

— Извините, — не выдержал Коля. — У вас сзади бумага, она мешает мне слушать.

Риториус замер словно механическая игрушка, у которой кончился завод. Затем резко сорвал висящий лист, поднес его к глазам и просиял:

— Очень важный документ! Я искал его целый месяц! Благодарю. На чем я остановился?

— Покроются цветами, — вежливо напомнил Редькин.

— Ах, да! — Ширх задумался. — Впрочем, это неважно. — Он подбежал к столу, выдвинул верхний ящик и поманил к себе Колю.

Редькин подошел не без опаски: ширх не внушал доверия.

— Вы награждаетесь высшим орденом Ха-мизона — Зеленой Лентой! — торжественно объявил Риториус и, выдернув из ящика конец зеленой ленты, начал быстро наматывать ее на Колин живот, как кушак. — Вращайтесь! — приказал глава Ха-мизона, и Коля начал вращаться.

Уже метров десять было накручено на нашего героя, а ширх, точно фокусник, все вытягивал и вытягивал ленту из ящика. Наконец, решив, что награда достаточно длинная, он обрезал ленту. У Редькина было ощущение, что на него надели автомобильную покрышку, но он выразил глубокую благодарность за оказанную честь и сказал, что это самый волнующий момент в его жизни.

Ширх был доволен.

— Какое разумное существо! — воскликнул он. — Трудно поверить, что это не ха-мизонец… — Риториус внимательно посмотрел на Колины ноги, потом вдруг спросил: — Ваша планета такая же голая, как и наша?

— Что вы! — Редькин улыбнулся. — У нас есть и леса, и поля, и чистые реки…

— Понятно. — Ширх удовлетворенно кивнул: — Вы на низкой ступени развития, и у вас отсутствует промышленность.

— С чего вы это решили? — удивился Коля. — У нас есть и заводы и фабрики. Но мы, земляне, поняли раньше вас, что природа — не бездонный колодец.

— Поразительно! — воскликнул ширх, забегав по кабинету. — Природа — не бездонный колодец… Какие точные слова! Но непутяки, конечно, появились и на Земле?

— Пока что обходимся без непутяков, — ответил Коля.

— Фантастика! — Ширх недоверчиво уставился на гостя. — Мы можем всё: проникнуть в антимир, пересадить сердце, запустить космический корабль и так далее. Но мы не можем избавиться от непутяков!

— А вы переселите их на другую планету, — предложил Коля первое, что пришло в голову.

— Младенец прав, — забормотал Риториус, внезапно остановившись у карты Ха-мизона. — Космический паром на дне высохшего озера готов к запуску. Нажатие кнопки — и непутяки переброшены на другую планету. Пришелец не по годам умен…

— Правда, есть одна трудность, — задумчиво произнес Редькин. — Непутяки не захотят добровольно покинуть Мусорные горы…

— Вот! — нервно воскликнул ширх. — Так всегда. Сначала выдвигают идеи, не подумав, а потом доказывают их ошибочность. Пора кончать с легкомыслием! Пора взвешивать каждое слово!

— Но если очень захотеть, — продолжал Коля, не обращая внимания на гнев Риториуса, — то извлечь непутяков все-таки можно. Есть одна приманка, на которую они должны клюнуть…

— Этот мальчик спасет Ха-мизон! — твердо произнес Риториус, глядя мимо Редькина. — Я верю в него, как в себя. У него решительный взгляд и свежая голова. Он пройдет через все испытания!..

Ширх стиснул Колину руку.

— Помоги нам, пришелец! И ты получишь второй орден Зеленой Ленты.

— Спасибо, — поблагодарил Коля, с опаской глядя на ящик стола. — Две такие награды — слишком большая честь… Я бы помог вам с удовольствием, но мне пора на Землю. Понимаете, начинаются занятия в школе. Опаздывать нельзя…

— О какой школе он говорит! — Ширх возмущенно отвернулся от гостя. — В то время как целая цивилизация ведет борьбу за выживание, когда миллионы ха-мизонцев с надеждой смотрят на него, этот юный землянин трусливо спешит к своей школе!

Такого тяжкого обвинения Редькин вытерпеть не мог. Он снес бы любые упреки, но только — не в трусости. Кровь бросилась в голову, и он заорал:

— Да как вы смеете!

— Смею! — крикнул ширх, багровея. — Вы трус!

— Нет, не трус! — орал Коля, забыв, с кем он имеет дело.

— Нет, трус!

— Нет, не трус!

— Нет, трус!

— Нет, не трус!

— Где доказательства? — вдруг спокойно спросил Риториус.

Коля молчал, тяжело дыша. Ширх выжидательно смотрел на него.

— Хорошо, — сказал Редькин, кусая губы. — Я извлеку непутяков из Мусорных гор.

— А я возьму назад свои слова, — миролюбиво произнес Риториус — О школе не волнуйтесь. Я дам справку, что вы опоздали по уважительной причине.

Они подошли к карте Ха-мизона, и Редькин начал излагать свой план.

ОТ АВТОРА

Оставим на время нашего героя в кабинете ширха и попробуем разобраться в моральной стороне Колиного предложения.

Часть читателей, вероятно, отнесется неодобрительно к переселению непутяков на другую планету. Кое-кто, возможно, назовет эту затею антигуманной. Действительно, непутяки, несмотря на всю их вредность, прежде всего — живые существа. И не их вина, что они зародились в промышленных отходах. Если рассуждать объективно, они имеют такое же право жить на Ха-мизоне, как и сами ха-мизонцы. Все это так. Но беда в том, что одних устраивает лишь чистый воздух, других — лишь грязный. Середины тут нет.

Можно представить, что враждующие стороны заключили перемирие. Можно допустить, что непутяки перевоспитались и стали хорошими. Но никуда не уйти от вопроса: «А что же дальше?»

Стоит ха-мизонцам очистить окружающую среду — и обитатели Мусорных гор обречены. Как говорится, Боливар не выдержит двоих. Такова суровая действительность далекой планеты, где все хотели жить и никто не хотел умирать.

И если читателю жаль непутяков, мы советуем ему пропустить следующую главу.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой непутяки покидают Ха-мизон

Поздним вечером, петляя среди Мусорных гор, бесшумно катил необычный транспорт на шестнадцати небольших колесах. Движение его напоминало бег сороконожки. Он легко преодолевал ямы, возвышенности, нигде не застревая и не переворачиваясь. Между колесами была расположена прямоугольная легкая рама, в центре которой имелось седло. В нем сидел одинокий водитель. Держась за длинный руль, он торопливо нажимал на педали и с беспокойством поглядывал по сторонам.

Это был наш герой, спешащий в логово непутяков. Он сам выбрал в транспортном парке этот легкоуправляемый, бесшумный вездеход, называемый педокатом. За Колиной спиной, на специальной подставке, приваренной к раме, возвышался телевизор с двухметровым экраном.

Рядом с педокатом, высунув язык, бежал верный волкодав Дизель. Редькин взял его с собой в последнюю минуту, чтобы было не так страшно. И все же полностью избавиться от страха не удавалось.

Давно замечено, что темнота может превратить самые безобидные предметы в грозные существа. Пояс, лежащий на полу, становится ночью змеей. Обычный таракан, бредущий в темноте по стене, способен вогнать в дрожь даже боксера. А уж мирная домашняя кошка во мраке вообще превращается в черт знает что. Ну, на Земле, в привычной обстановке, еще куда ни шло. Но что же говорить про другие планеты! Какие крепкие нервы должны быть у человека, рискнувшего ночью остаться в Мусорных горах!

Редькин вздрагивал при малейшем шорохе, пытался напевать «В хоккей играют настоящие мужчины», а вдоль его позвоночника бегали стада мурашек. Особенно неприятны были светящиеся курганы и поблескивающие болотца, в которых что-то булькало, постанывало, затем вдруг вспучивалась поверхность и медленно оседала с тяжким хлюпаньем.

Несколько раз Коля готов был повернуть назад, но боязнь прослыть трусом гнала его вперед.

«Эх, Коля, Коля, — пытался отговорить его Сид в последнюю минуту. — Вы совсем не дорожите жизнью… Вы готовы рисковать когда надо и не надо, а это очень глупо. Вот, к примеру, Колумб: поплыл открывать новые земли. Это риск, но оправданный. А ваша затея с непутяками не лезет ни в какие ворота…»

Коля мог бы ответить Сиду, что и во времена Колумба, наверное, многие считали его путешествие безрассудством, но тратить лишних слов не стал и, попрощавшись, тронулся в путь.

Волкодав шнырял по сторонам, возвращался к педокату недовольный, чихая и фыркая, смотрел на Редькина, говоря глазами: «Фу, какое гнусное место!» — и опять убегал на разведку. К полуночи они наконец достигли сердца Мусорных гор и въехали на площадь.

Было тихо, лишь где-то на берегу реки бренчала стеклотара. Переводя дыхание, Редькин включил телевизор и повернул ручку громкости до отказа.

Тридцатая серия «Большого приключения Торро» заполнила экран. Бесстрашный Торро карабкался по отвесной скалистой стене, цепляясь зубами за неровности. Гремели выстрелы, пули, цокая, поднимали пыль вокруг его ушей, но попасть, естественно, не могли.

Тем временем, привлеченные шумом, на площадь повалили проснувшиеся непутяки. Вокруг педоката собралась огромная толпа, а из темноты появлялись всё новые сотни жителей Мусорных гор. Желающих смотреть телевизор оказалось столь много, что места на площади уже не хватало, и часть непутя-ков устроилась на склонах ближайших гор.

— Вот и Николя к нам пожаловал! — вдруг услышал Редькин знакомый голос.

Он обернулся и… похолодел. Раздвигая непутяков, к нему приближался прихрамывающий Тараканыч. На голове его поблескивал королевский шлем.

«Откуда он взялся?! — лихорадочно соображал Редькин. — Ведь он же упал с циклолётом, я точно видел…»

Появление злого волшебника ставило под угрозу всю задуманную операцию.

— Не ждал, мон шер, такой встречи? — Тараканыч с удовольствием следил за Колиным лицом. — Небось записали меня в покойники… А я везучий! Я за ЛЭП-500 зацепился, то есть за провода. Ну, маленько током долбануло, нога короче стала, а в остальном — прекрасная маркиза — все хорошо, все хорошо…

Чародей взглянул на светящийся экран телевизора, на педокат, на Дизеля и насторожился.

— Говори, хлипак! — приказал он Коле. — Зачем посетил? Выкладывай правду, не то в Химку бросим!

Редькин, оправившись от первого потрясения, сделал слабую попытку улыбнуться. Надо было как-то выпутываться.

— Дорогой король, — вежливо обратился он к Тараканычу. — Ха-мизонцы хотят жить с вами в дружбе. Они послали меня передать вам подарки и горячий привет.

— Чего это они заюлили? — подозрительно щурясь, спросил Тараканыч. — Вчера — с войной, а сегодня — с приветом…

— А что тут странного? — удивился Коля. — Вы гораздо умней и опасней Шаши Бесподобного. Вот ха-мизонцы и заволновались.

— Логично, — чародей кивнул. — Теперь разберемся с подарками. Телевизор — это понятно. С коляской тоже ясно. А зачем псину привел?

— Как! — воскликнул Редькин, осененный блестящей мыслью. — Разве вы не знаете, что у королей всегда были псы — телохранители, готовые растерзать каждого, кто поднимет руку на хозяина!

— Вообще-то слышал, — нерешительно произнес Тараканыч.

— Во-вторых, — продолжал Коля, — вы сможете использовать его как личный транспорт. Тем более у вас болит нога…

— А если цапнет? — поинтересовался маг.

— Никогда! — твердо заверил Редькин. — Дизель, лечь! Волкодав без задержки выполнил команду.

— Можете сесть, ваше высочество, — сказал Коля, — и вы сами убедитесь, как удобно на нем кататься.

Тараканыч сомневался недолго: ныла ушибленная нога и ходить было трудно. Он с опаской подошел к собаке, которую, поглаживая, держал Редькин, и взгромоздился на ее мощную спину. Волкодав по Колиной команде сделал несколько шагов.

— Полезная тварь! — Чародей радостно засмеялся. — Беру подарок!

Он хотел слезть с Дизеля, но пес глухо зарычал, обнажив клыки. Волшебник ойкнул.

— Николя! — тревожно крикнул он. — Что с барбосом?

— Дизель, беги! — приказал Редькин, и волкодав побежал, унося чародея.

— Останови животное! — долетел из темноты протяжный крик Тараканыча. — Ребятушки! Спасайте своего короля!

Но ни один из десяти тысяч непутяков не двинулся с места. С раскрытыми ртами они впились глазами в экран, где банда бритоголовых преследовала симпатягу Торро.

Редькин прыгнул в седло педоката, нажал на педали, и вездеход тронулся с места. Непутяки, словно загипнотизированные, всколыхнулись и побрели следом за телевизором, постепенно вытягиваясь в длинную нестройную колонну. Они сталкивались, наступали друг другу на ноги, но никаких конфликтов это не вызывало, ибо непутяки не в силах были оторваться от телевизора.

Тем временем отважный Торро ловко насадил на гигантский кактус всех бритоголовых, а сам сиганул в озеро, где вступил в схватку с местным чудовищем…

Редькин вертелся в седле, боясь, что непутяки отстанут или куда-нибудь провалятся. Он старался вести колонну по ровным местам, что было очень нелегко в темноте. По Колиному лицу градом катил пот. От напряжения сводило судорогой ноги, но он, не останавливаясь, нажимал на педали.

«Когда же кончатся эти проклятые горы! — думал Редькин, чувствуя, что сил остается все меньше и меньше. — Только бы дотянуть до железной дороги…»

Заканчивалась тридцать вторая серия, когда захлопали крылья и на Колино плечо опустился попугай.

— Хорошо идут! — произнес Леро, кивая на колонну. — Минут через сорок будете на месте. Все готово к приему!

Издалека донесся хриплый лай. Впереди педоката, метрах в ста, вдруг возникла фигура без брюк. При свете фар Коля успел узнать Тараканыча, который бежал зигзагами. Потом возник Дизель. Редькин видел их не больше пяти минут, после чего чародей, преследуемый собакой, исчез в темноте…

— Нущяк! — взревели непутяки, до смерти напугав Редькина.

Оказалось, что непобедимый Торро завязал морским узлом водяное чудовище, вызвав восторг у непутяков…

К концу тридцать четвертой серии колонна, оставив позади Мусорные горы, вошла вслед за Редькиным в громадные ворота приемного пункта, выстроенного специально для этой цели. Последним вбежал совершенно раздетый, но в шлеме, Тараканыч.

Бронированные ворота закрылись. Непутяки оказались в ловушке, но телевизор еще работал, и они не замечали опасности. Педокат двигался вдоль рельсов, где стоял состав железнодорожных платформ со стальными контейнерами. Мощные локомотивы были готовы к отправлению.

Как только колонна вытянулась вдоль состава, со всех сторон ударили струи «Антинепутина». Тут уж непутякам было не до кино. Они заметались, не зная, куда бежать от ненавистного запаха. Первым нашел убежище Тараканыч.

— Сюда! — заорал он, ныряя в один из контейнеров. — За мной!

Непутяки, давя друг друга, ринулись в контейнеры. Редькин поспешно откатился от платформы, боясь быть растоптанным. Не прошло и четверти часа, как посадка была закончена. Десять тысяч непутяков засели в контейнерах, наглухо задраив за собой люки.

Тяжелые створы ворот разошлись, локомотивы тронулись с места и, набирая скорость, потащили состав на космодром…

В девятнадцать часов по ха-мизонскому времени со дна высохшего озера Пегар стартовал космический паром, унося непутяков на планету Дебаранс. Заметим, что атмосфера этой планеты на 90 процентов состояла из углекислого газа, столь любимого непутяками. Так что план Редькина можно с полным основанием считать гуманным и человечным.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой все волнения позади

Наступил наконец день, которого так ждали наши герои. С утра у дома Мёбиуса начали останавливаться десятки машин с ха-мизонцами. Проводить землян прибыл сам ширх Риториус и сопровождающие его лица. Мёбиус в последний раз проверил все системы «Космососа» и доложил о готовности установки.

Прямо перед зданием «Космососа» состоялась церемония прощания. Редькин, Сид, Леро и Дизель, взволнованные торжественной минутой, терпеливо слушали речи выступавших. Речей было много. Коля, опоясанный Зеленой Лентой, смущался и краснел от обилия похвал и комплиментов.

Землян благодарили ученые и врачи, торговые работники и артисты, архитекторы и домохозяйки, дети и писатели — словом, представители всех слоев населения Ха-мизона. Последним выступил ширх Риториус.

— Душат слезы и не хватает слов! — воскликнул он. — Больно подумать, что сегодня мы расстаемся с отважными пришельцами. Один из моих советников, не буду называть фамилию, предлагал оставить их с нами навсегда. Нет, сказал я, силой можно удержать лишь тело — душа все равно будет не с нами…

Мы, ха-мизонцы, всегда считали себя высшими существами Вселенной, мы были уверены, что никто не может сравниться с нами. Будем откровенны: мы ошибались. И сегодня я говорю в. о всеуслышание! Есть планета, у которой мы можем учиться мужеству и решительности, находчивости и скромности.

Вот они стоят перед нами, такие разные и, на первый взгляд, забавные. Я не хочу никого из них выделять и все же не могу не сказать о втором слева в первом ряду.

Этому мальчику с редким цветом волос мы обязаны победой над непутяками и своим светлым будущим, если оно будет. В честь него решено переименовать главную улицу Супертауна в улицу Коли Редькина.

Собравшиеся захлопали.

— Сегодня, провожая землян, — продолжал ширх, — мы не говорим «прощайте»! Мы говорим «до свидания»! Но если нам все-таки не суждено больше встретиться, знайте, друзья, вы навсегда остались у нас вот тут! — Риториус постучал кулаком по груди, расчувствовался и, достав платок, оглушительно высморкался.

От имени отъезжающих с ответным словом выступил Редькин.

— Не обижайтесь, пожалуйста, — сказал он, — но лично меня слезы не душат. Я очень соскучился по дому, хотя на Ха-мизоне нам скучать не пришлось.

Скажу честно, у меня на это лето были совсем другие планы, но я нисколечко не жалею, что очутился у вас в гостях. Жизнь на Ха-мизоне меня многому научила. У вас замечательные машины и прекрасная техника, о которой я обязательно расскажу на Земле. Но дело не только в технике.

Только здесь, на Ха-мизоне, где не поют птицы, а вместо лесов — Мусорные горы, я впервые по-настоящему понял, какие это горе, когда умирает природа.

Обещаю сделать все возможное, чтобы вы получили саженцы и семена. А остальное будет зависеть от вас, дорогие ха-мизонцы. Мы от всего сердца желаем вам чистого воздуха, чистых рек и счастья в личной жизни! До свидания!

Риториус подбежал к Редькину, поцеловал его в лоб и вручил справку для школы, на случай если Коля опоздает к началу учебного года. После этого Коля и ширх подписали договор о дружбе между Ха-мизоном и Землей. Кроме того, было решено, что связь между планетами будет осуществляться при помощи «Космососа» раз в неделю, по четвергам.

Мы не будем описывать, как Редькин и его друзья заняли место на стартовой площадке, где уже находился воздушный шар, как заработал «Космосос» и как проходило возвращение. Все это уже было описано в первой главе. Бросок на Землю был таким же стремительным и беспамятным, как и путь на Ха-мизон.

Скажем лишь, что очнулись наши герои все в том же Бермудском четырехугольнике, откуда началось их путешествие.

Было раннее утро. Солнце выкатывалось на востоке, прикасаясь к земле теплыми пальцами лучей. Перекликались птицы, готовясь к завтраку. В прозрачном небе кувыркались голуби, похожие на падающие листовки. День начинался тихо и спокойно.

Коля вдохнул пахнущий полынью воздух, провел рукой по траве, мокрой от росы, и почувствовал себя самым счастливым человеком в мире. В душах его друзей, по-видимому, происходило то же самое. Сид, раскинув руки, как жрец, запел тонким голосом «Аве Мария». Волкодав Дизель прыгал, точно щенок, повизгивая от восторга. И только сдержанный Леро сохранял невозмутимый вид.

Оставив Дизеля охранять «Искатель», они перелезли через забор, который вырос вокруг пустыря за время их отсутствия, прочли табличку: «Проход запрещен. Опасная зона», и зашагали по Дачной улице.

Дворник, убиравший с тротуара опавшие листья, при виде их насторожился и спросил:

— Откуда будете?

— С летающей тарелочки! — весело ответил Сид. — Решили посетить ваш прекрасный город, дорогой землянин.

— Да не слушайте его, — улыбаясь, сказал Коля. — Мы только что прибыли с другой планеты. Вам привет от ха-мизонцев!

— Всё хаханьки да хиханьки, несерьезный народ… — Землянин покачал головой и, опершись на метлу, долго смотрел вслед странным незнакомцам…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Коля не забыл о своем обещании помочь ха-мизонцам. Сразу же после возвращения на Землю он долго беседовал с директором школы Пал Палычем. Будучи человеком серьезным, Пал Палыч, естественно, засомневался в достоверности всей этой истории. Лишь справка, полученная Редькиным от ширха Риториуса, и газета «Вестник Ха-мизона» с известной фотографией помогли Коле убедить директора.

Они вместе ходили по различным учреждениям и, в конце концов, добились разрешения отправить на Ха-мизон несколько тысяч саженцев и три тонны семян.

В конце сентября, в среду, машины Зеленхоза доставили в Бермудский четырехугольник большие ящики с надписью: «Не кантовать». Весь четверг они простояли на пустыре, вызывая насмешки со стороны скептиков. Коля даже забеспокоился, не случилось ли что-нибудь с «Космососом». Но в пятницу утром, к его великой радости, все до единого ящика исчезли.

Этот убедительный факт заставил замолчать всех, кто еще сомневался в существовании Ха-мизона, и полностью подтвердил рассказ Коли Редькина.

В 1980 году известному писателю Джанни Родари должно было исполниться шестьдесят лет. Но Родари внезапно скончался, не дожив нескольких месяцев до своего юбилея. Пожалуй, невозможно найти в Советском Союзе человека, которому было бы незнакомо имя этого доброго сказочника. В самом деле, кто из вас не зачитывался его повестями-сказками «Приключения Чиполлино», «Джельсомино в стране лжецов», «Торт в небе» и чудесными стихами? Но это все — произведения Родари «детского». А далеко не все знают, что в последнее время Родари писал сразу и для детей и для взрослых, причем многие из его произведений были с фантастическим сюжетом. Родари не любил повторяться, искал новые формы выражения. В публикуемом рассказе он прибег к приему пародирования западных боевиков с их нелепым возвеличением «суперменов» и «супердетективов». Надеемся, что эта публикация расширит представление наших читателей о творчестве этого своеобразного, непохожего на других писателя.

Джанни Родари{*} МИСТЕР КАППА И «ОБРУЧЕННЫЕ» (Перевод с итальянского Льва Вершинина)Фантастический рассказ-шутка

Десять часов утра, идет урок литературы. При прежнем учителе, синьоре Ферретти, это означало, что ученики могли во время бесценных пятидесяти минут обменяться через парты и даже через ряды парт посланиями самых различных размеров и на самые животрепещущие темы. Ученики и ученицы делились друг с другом впечатлениями о немецком кино, о футболе, о бурном росте числа мотоциклов на японских островах, о любви, о деньгах (заключали пари на пиццу или на сдобную булочку) и о многом другом. Кроме того, они продавали друг другу комиксы и прочие жизненно необходимые вещи. Но с появлением синьора Феррини все изменилось.

Для него урок литературы — это рассказ о писателях и их произведениях. И прежде всего о романе «Обрученные» Алессандро Мандзони.[15]

А сейчас ученики сидят и пишут сочинение.

Сеньор Феррини, вооружившись девятихвостой плеткой, ходит между рядами и заглядывает в тетради — следит, все ли пишут сочинение по главе двенадцатой бессмертного романа и не списывают ли ученики один у другого. Ведь тогда сочинения будут похожи друг на друга, как школьные формы.

Ученик Де Паолис дрожит мелкой дрожью: он написал лишь о начале Я конце главы двенадцатой, а в остальном заполнил сочинение отрывком из передовой статьи газеты «Паезе сера». Поэтому оно при внимательном чтении звучит так:

«В этой главе Автор вспоминает, что урожай зерна в 1628 году был еще меньше, чем в предыдущем году. Но лишь общенациональная борьба за перемены не только в сфере политики, но прежде всего в социальной сфере, может вновь сделать актуальным вопрос о вхождении социалистов в правительство при участии, разумеется…»

К счастью, синьор Феррини заметил только, что Де Паолис написал слово «Автор» с большой буквы, как и положено столь гениальному писателю. Он уже было двинулся дальше, как вдруг из груди его вырвался вопль: он обнаружил, что ученик Де Паолис, экономя бумагу и чернила, зачеркнул название своего прежнего сочинения «О главе одиннадцатой» и написал ниже «О главе двенадцатой». Незадачливый ученик молниеносно понес наказание — семь ударов плеткой по ногам. К чести Де Паолиса, он при этом не издал ни единого стона.

А потом суровое лицо синьора Феррини озарилось довольной и даже радостной улыбкой.

— Я вновь хочу воздать хвалу ученице Де Паолоттис, — объявил он, размахивая тетрадкой с обложкой из серии «Приключения Супермена», — за ее превосходнейшее сочинение, как всегда написанное изящно и отличающееся глубиною раскрытия темы. Де Паолоттис проявила себя тонким наблюдателем и аналитиком, ее выводам присуща уверенность, а орфографии — безошибочность. А вы прекрасно знаете, какое значение сам Мандзони придавал совершенству орфографии.

Ученица Де Паолоттис скромно потупила глаза и затеребила косу в знак сильного смущения. Остальные ученицы и ученики стали ее поздравлять, вручили ей букет цветов и шоколадный набор с привязанным к нему брелоком… На брелоке выделялся яркий знак зодиака — созвездие Девы.

Но стоило синьору Феррини вернуться к учительскому столу, как он внезапно выпучил глаза от ужаса и побледнел от отвращения, словно дотронулся до сколопендры… Он нервно скомкал лист бумаги, неизвестно каким образом вдруг очутившийся на столе, и сунул его в карман. Потом, пробормотав, что у него разыгрался полиневрит, выбежал из класса, выскочил на улицу, подлетел к такси и приказал отвезти себя к Мистеру Каппа — самому знаменитому и высокооплачиваемому в провинции Лацио частному детективу, прошедшему практику в Англии.

Мистер Каппа не дал ему и слова выговорить.

— Минуточку, подождите, — приказал он. — Садитесь вот сюда. Коричневая шляпа, черный галстук… Преподаватель гимназии, не так ли? Нет, нет, молчите! Задаю вопросы я и сам на них отвечаю. Судя по вашим ботинкам с тупыми носами, вы преподаете литературу. Скорее всего, речь идет об «Обрученных», не правда ли?

— Как вы догадались?

— Я не догадался, а определил это по вашей нервозности, дедуктивным методом. Итак, рассказывайте обо всем и поподробнее.

— Автор анонимного письма, подброшенного мне на письменный стол, обвиняет — не знаю уж, ложно или нет — лучшую ученицу, Де Паолоттис, в том, что она списывает сочинения о бессмертном романе из таинственной чужой тетради. Я этому не верю, но…

— Понятно. Истина — превыше всего! — воскликнул Мистер Каппа. — Надо провести расследование. Сто пятьдесят тысяч лир в качестве аванса и по сто тысяч лир в день на мелкие расходы. Вас устраивают такие условия?

Синьор Феррини покачнулся. При его-то скудном жалованье да при нынешних ценах на ветчину!.. Ему придется даже шляпу продать, чтобы уплатить детективу. Но истина — превыше всего. Истина — любой ценой!

— Согласен. Я плачу еще и за кофе.

— Благодарю вас. Встретимся ровно через трое суток. Давайте сверим часы.

Синьор Феррини, выходя из дома детектива, от волнения упал с лестницы и сломал зонтик. А Мистер Каппа немедленно принялся за дело. Он переоделся рекламным агентом, продающим в рассрочку детские энциклопедии, и отправился к ученице Де Паолоттис, у которой, кстати, был брат девяти с половиной лет. Объясняя членам семьи Де Паолоттис все достоинства «Малой научной библиотеки», состоящей из трехсот четырех томов и девяноста восьми словарей, частный детектив незаметно установил телекамеру в цветочном горшке, портативный магнитофон — под телефоном, а миниатюрное счетно-решающее устройство сунул за портрет дедушки, которого художник запечатлел в мундире лейтенанта берсальеров.[16] Затем онпредоставил семейству Де Паолоттис неделю на раздумья — купить энциклопедию или не покупать, а сам спрятался в подвале, в котле парового отопления (Мистер Каппа был совершенно нечувствителен к жаре). Благодаря этим орудиям шпионажа и собственной хитрости Мистер Каппа за несколько часов узнал следующее:

Во-первых, ученица Де Паолоттис действительно всякий раз переписываем сочинения из некоей тетради, которую она бережно хранит в ящике туалетного столика. Во-вторых, вышеозначенная тетрадь была ей подарена в день ее рождения двоюродной сестрой, которая при низкой температуре воздуха проживает в Верхнем Бергамо, а при высокой температуре — в Нижнем Бергамо. В-третьих, двоюродную сестру зовут Роберта. Ей девятнадцать лет, рост — сто семьдесят сантиметров, она блондинка с зелеными глазами. Именно такие девушки нравятся Мистеру Каппа.

Не теряя времени даром, частный детектив помчался в Бергамо на личном боевом самолете. Он представился синьорине Роберте, и она тут же без памяти в него влюбилась. В обмен на обручальное кольцо он добился от нее полного признания.

— Сочинение по «Обрученным»? О да, мой дорогой! Я купила ту тетрадь несколько лет назад за блок сигарет у одного паренька из Канту. Тетрадь ему одолжила тетушка, но назад уже не получила.

— Имя?

— Разве всех упомнишь: не то Дамиано, не то Теофрасто.

— Да нет же, имя тетушки!

— Анджелина Педретти, проживает в Бусто Арсицио на проспекте Мандзони, дом номер 3456, квартира 789. Куда ты?

— У меня есть одно неотложное дельце. Завтра вернусь и женюсь на тебе. Давай сверим часы.

Мистер Каппа, бросив вызов густому туману, полетел в Бусто Арсицио. Он отыскал дом Анджелины Педретти, хитроумно расспросил привратницу и узнал, что синьорина Анджелина умерла два месяца назад, отравившись ядовитыми грибами.

Что делать? Мистер Каппа купил газету и стал лихорадочно перелистывать ее в поисках объявлений. Наконец он нашел то, что искал:

«Первоклассный медиум. Гарантирую общение с потусторонним миром. Векселя к оплате не принимаются».

Женщина-медиум жила в Брисгелле, в провинции, и обожала сладости. За сто килограммов анисовых леденцов она сразу провела спиритический сеанс. Правда, вначале она вызвала дух вождя галлов Верцингеторикса и дух императора Карла Великого, но Мистера Каппа они не интересовали. Третьей объявилась синьорина Педретти. Она была не прочь пооткровенничать: стол дергался и дрожал. Переводил муж женщины-медиума:

— «Обрученные»? Нет, не читала.

— Разве вас не заставляли в школе изучать этот роман?

— Потому-то я и не стала его читать.

— Но разве не вы одолжили тетрадь с сочинениями вашему племяннику по имени Дамиано или Теофрасто?

— Его звали не совсем Теофрасто, а скорее, Габриелло.

— Так это вы писали сочинения?

— Боже упаси! Тетрадку я получила в наследство от моей бедной бабушки.

— А, понятно. Значит, их писала ваша бабушка?!

— Вовсе нет! Тетрадь ей самой подарили.

— Кто, черт возьми?!

— Один гарибальдиец, невестой которого была моя бабушка, прежде чем вышла замуж за моего дедушку. Бабушка говорила, что он был красивый парень. Но дедушка, был еще красивее, и потом, у него был обувной магазин в Виджевано… Вот она и вышла замуж за дедушку.

Мистер Каппа не ожидал столь подробного рассказа, но терпеливо дослушал до конца. Он сказал медиуму:

— Спросите у синьорины Анджелины, нельзя ли отыскать этого гарибальдийца и привести сюда в качестве свидетеля.

— Попробую, — ответила синьорина Анджелина. — Но это потребует некоторого времени. Нас тут много, да и перемешались все… Дайте мне хотя бы пять минут.

Мистер Каппа и медиум закурили вдвоем одну сигарету. Не успели они ее докурить, как медиум снова впала в транс и забормотала:

— Кто-то там есть, кто-то там есть…

— Синьорина Анджелина, это вы? — спросил Мистер Каппа.

— Нет, — ответил кто-то густым баритоном.

— Чудеса! — воскликнул муж женщины-медиума. — Даже столик больше не нужен. Духи говорят сами.

— Ты гарибальдиец? — спросила медиум.

— Я личный секретарь сенатора Алессандро Мандзони, — ответил баритональный голос.

— Бессмертного создателя «Обрученных»?! — воскликнул Мистер Каппа, уронив от волнения пепел себе на жилет.

— Чудеса! — сказал муж женщины-медиума. — Оказывается, он был не просто писателем, а сенатором!

— Его превосходительство поручил мне передать, что сочинения он написал собственноручно, чтобы помочь племяннику жены, который был не в ладах с преподавателем литературы, — доверительно сообщил дух секретаря.

— Следовательно, тайная тетрадь, которую гарибальдиец подарил бабушке синьорины Анджелины и которая затем попала к синьорине Де Паолоттис, не что иное, как бесценный автограф самого Мандзони? — с присущей ему проницательностью заключил Мистер Каппа.

— Ничуть не бывало, — ответил личный секретарь писателя. — Речь идет об обыкновенной копии. Его превосходительство велел племяннику жены сделать двенадцать копий, а оригинал сжечь. Племянник подарил двенадцать копий сочинений своим лучшим друзьям, каждый из которых, согласно воле дона Алессандро Мандзони, сделал еще двенадцать копий. И так далее.

— Чудеса! — воскликнул муж женщины-медиума. — Значит, это синьор Мандзони изобрел перпетуум-мобиле?!

Мистер Каппа погрузился в долгое раздумье, после чего спросил у духа:

— Если я не ошибаюсь, сейчас в Италии имеется по меньшей мере шестьдесят две тысячи восемьсот двадцать шесть копий знаменитой тетради?

— Совершенно верно, — подтвердил дух личного секретаря. — Но все это должно остаться тайной. Ни слова школьному начальству и журналистам! Такова воля Алессандро Мандзони. Понятно? Теперь я удаляюсь.

Мистер Каппа без сил опустился на пол. Техническая сторона дела выяснена. Но факты оказались куда более серьезными, чем можно было предположить по анонимному письму, и затрагивали интересы куда более важных лиц, чем ученица Де Паолоттис.

В душе Мистера Каппа шла смертельная борьба между двумя противоположными чувствами — чувством профессиональной чести и чувством долга.

В первом случае он должен был рассказать правду клиенту, который платит деньги за расследование. Во втором — обязан был исполнить волю Поэта и Писателя, который требовал хранить гробовое молчание. От столь тяжких переживаний голова его пошла кругом. И началась такая мигрень, что даже буйвол обезумел бы от нее. Но Мистер Каппа проглотил подряд две таблетки аспирина, и головная боль прошла.

Он расплатился с женщиной-медиумом и полетел в Берга-мо, чтобы жениться на Роберте. Отвез ее на личном, теперь уже матримониальном, самолете в Рим и примчался в свою контору за три минуты до назначенной синьору Феррини встречи.

В течение ста двадцати секунд ожидания он беспрестанно задавал себе один и тот же вопрос: «Что я ему теперь скажу?» Наконец в дверь постучали, но вошел не синьор Феррини, а… посыльный. Он протянул Мистеру Каппа письмо от преподавателя лицея. Оно гласило:

«Глубокоуважаемый Мистер Каппа, прошу вас прекратить дознание. Ученица Де Паолоттис в порыве благородства чистосердечно призналась в невинном обмане. Но у меня не хватило духу наказать ее за списывание сочинений. Дело в том, что прошлой ночью мне явился во сне Джузеппе Гарибальди и сурово сказал:

«Как ты смеешь требовать, чтобы обыкновенный ученик в нескольких строках рассказал обо всем том, о чем сам великий писатель сумел рассказать лишь на стольких страницах своего романа?»

По-моему, наш национальный герой был, как всегда, прав. Аванс, так и быть, оставьте себе.

Ваш покорный слуга Гуидоберто Феррини».

Александр Щербаков{*} «ТУК!» Фантастический рассказ-шутка

Любой уважающий себя специалист знает про «казус Бадаева». Знать-то знает, но объяснить не может. Ничего не ясно. Мне же ясно только то, что моя фамилия там вообще ни при чем. А чья при чем, я бы и сейчас с удовольствием выяснил.

Случилось это на программе Синельникова по свободному поведению. Синельников был большой человек, всех знал, все мог. Мысль у него была такая: «Каждый может стать космонавтом!» Он считал, что готовить космонавтов по нескольку лет и в земных условиях зубрить каждый полет до автоматизма — это искажение великой идеи. И что все корабли неправильно конструируют. В них человек по рукам и ногам спутан. А полетов уже десятки в год, обучение чересчур усложнено, программы затягиваются. Корабль должен быть прост в управлении, как велосипед, а космонавт должен, как велосипедист, обходиться минимумом рефлексов. Для определения этих рефлексов ему нужны были неподготовленные люди. Их сажали на корабли, отгоняли на пять-шесть гигаметров от Земли на полуторамесячный эллипс и создавали, как говорил Синельников, «неустойчивые ситуации с правом принимать самостоятельные решения в естественных условиях». Хороши естественные! Аукнешь, а откликнется тебе с Земли чуть ли не через минуту.

Короче, Синельников эту идею пробил. На него все смотрели как на сумасшедшего. И вправду, чепухи там много было, но дело он сделал хорошее. Разве нынешний корабль с прежним сравнишь!

Методика у него была такая: он требовал себе медкарты и персоналки чуть ли не со всего космодрома, обрабатывал их на машине, отсеивал острые противопоказания, вызывал человека за месяц до старта и предлагал полет. Курс обучения — в основном на карданном тренажере с автопротивовесами, — и ступай, да смотри за Луну не зацепись!

Вроде чушь несусветная, академики при одном звуке его имени багровели, а полеты шли без сучка без задоринки. И после десятого полета с корабля начали разные блоки снимать. За ненадобностью.

Я у него был двадцать седьмой. Как сейчас помню, спрашивает он меня: «Спортом занимаешься?» «Нет», — отвечаю. «Ну, и дурак, — говорит. — Слава богу, мне таких и надо. Специальность твоя?» Я набрался нахальства и говорю: «Левша». — «То есть как?» — «А вот так — блох подковываю». Он гогочет: «Хорошее дело. Набери запас на месяц, потом лично приму. И чтоб первым сортом!» И — на кардан меня.

Сунули меня на конвейер, а я не пойму, то ли мне смеяться, то ли плакать: учат меня специалисты, не ходят — выступают, а сами закон Ома преподают, Кеплера, Ньютона, опыт Прадо — короче, школьный курс физики. Буссоль на стол ставят, словно чашу с ядом. Священнодействуют.

Но вытерпел. В космос-то мне хотелось! Я уж там был не знаю какой тысячный по счету, но ведь интересно же!

И про Левшу это я, конечно, так брякнул — просто у нас с Оскариком Джапаридзе была одна идея насчет расслоения сложных структур излучения звезд. Это длинно рассказывать, в другой раз как-нибудь расскажу. Но о лучшей возможности кое-что проверить мы и не мечтали. Так что мы согласовывали, добывали аппаратуру, расписывали эксперименты, голова у меня была полна забот. И когда я, наконец, «выстрелился», крутанул стандартный пируэт, получил разрешение и побежал на свой эллипс, мною овладело тихое блаженство.

Это уже тысячу раз описывали, я все эти описания читал и до полета и после. И скажу вам по-честному — словами ничего не передашь. Ведь вот простое дело — ставишь корабль на Канопус, висишь в бездне, витаешь, а мир плавно и бесшумно вращается вокруг тебя. Солнце проваливается куда-то под ноги, возникает странное ощущение, как будто бы жонглируешь Землей. Ее можно взять в руки, подбросить, подхватить, перекатить по шее. И такое чувство, что между кораблем и Канопусом — струна, корабль натягивает ее, хочет оборвать, а она тонко-тонко вибрирует, «поет».

Я опять отклонился. Да, так вот. Ушел я за Луну, подразогнался от нее, полюбовался, получил с нее пеленг, проконтролировал орбиту, лег в плоскость, нацелил детекторы на Крабовидную, спектры считаю, Синельников задает мне свои комбинации, ворочаю мозгами, реагирую, даю рефлексы, письма домой шлю. Тишина великолепная! И вдруг сутки на десятые слышу снаружи: «Тук!» Никакого «тука» не должно быть! Проходит час, и опять: «Тук!» И еще через час. Я, конечно, решил, что это Синельников мне сюрприз приготовил.

На связи в тот день со мной был Сережа Поликарпов. До сеанса было три часа, так что я еще три «тука» прослушал и Сереже излагаю: мол, так и так, снаружи регулярное постукивание с периодом в один час, нарушений в системах корабля нет, предлагаю выход в открытый космос для оценки ситуации. Он мне, как положено, дает контрольный тест по кораблю, контрольный тест по выходу и входу, тем временем запрашивает Центр и вдруг выдает мне «ферт», то есть отмену выхода. И выводит на связь с шефом. Шеф запрашивает рабочую гипотезу, я докладываю: вероятнее всего, вошел в гравитационный контакт с неопределенным телом, подготовил лазерное сканирование с руки, предполагаю по обнаружении контейнировать в чистый кошель для отходов, до очередного контакта осталось двадцать минут. Шеф зарядил мне повторный тест минут на пятнадцать, а потом пожелал услышать мой «тук». «Тук» не подвел, сработал точно в срок, и шеф выдает мне «добро».

Я — как ни в чем не бывало, а там, на Земле, оказывается, целая буря! Шефа моего винят в том, что подобный опыт ставит меня под угрозу и так далее, а он доказывает, что я умственно здоров и что ситуация возникла самопроизвольно.

Ну, я всего этого не знаю, облачаюсь в скафандр, проверяю все, как надо, шлюзуюсь, контролирую фал, разворачиваю опорный шест, конёчки в желобках шеста закрепляю, ориентирую Солнце в задний сектор, подаю газ, вываливаюсь наружу и, конечно же, как положено, обалдеваю.

Но Сережа не дает мне покоя: проводит контроль позы, контроль шага, контроль свободы жеста. Я все это проделываю, а у самого в голове, как сейчас помню, одно: «Мамочки! Мамочки!» Перед носом у меня Дева, руки-ноги подсвечены, и топчусь это я передним коньком по Южному Кресту. Вот уж воистину неустойчивая ситуация!

В корабле в полумагнитном жилете невесомость почти не ощущается, а здесь уже невесомость полная. Чувство такое, что меня опрокидывает, опрокидывает, хочется в комочек собраться, вот сейчас кубарем покачусь! Присел я на корточки — легче стало. Взялся левой рукой за щиколотку — вовсе хорошо! Докладываю Сереже: мол, все в порядке, приступаю к сканированию. А сам за пятку себя придерживаю, между прочим.

Ловил я эту штуку с перерывами три часа. Ответный импульс пришел на лазер с третьего квадранта. Было это вроде игры в кошки-мышки. Ничего не видно, только Сережа в уши бубнит, а я выслушиваю, где мой «тук». Потом сообразил, что «тук» сейчас на солнечной стороне, иначе бы я его увидел. Идет он вокруг корпуса по дуге эллипса, как я вокруг Земли, ткнется, отойдет, опять ткнется и выписывает сложную фигуру, вроде ромашки.

На солнечную сторону я выходить не хотел. Уж больно глаза слепит, надо поляризатор монтировать на шлеме, а он тогда был неудобный, больше мешал, чем помогал. Я решил ждать. Спускаюсь в корабль, кислородные патроны меняю и жду.

И вот, наконец, объявился мой «тук»! Выплыл он снизу, засиял в глаза, огромный, как планета. Пришлось мне все-таки поляризатор ладить. Пригасил я свет, потихоньку разворачиваю корабль, чтобы «тук» сам ко мне в руки приплыл. Хорошо он плывет, не торопится, так что я успеваю к пульту сбегать.

На двадцати метрах дальномер мою планету уже не берет. Я с кошелем сижу и, вы знаете, не пойму, далеко мой «тук» от корабля или нет. А он как раз в тень корабля вошел и вовсе погас. Я его подсвечиваю — то есть ответный блик, то нет, и блик-то неопределенный! Форма тела явно несферическая, медленное беспорядочное вращение. И все мне мерещится, что вот он передо мною, руку протяни — возьмешь. Даже пару раз кошелем хлопал зря. Потом сообразил, велел Сереже молчать, а сам жду. когда тукнет. Отвернул корабль чуть в сторону, чтобы «тук» мой не на меня шел, а попал в борт рядом с люком.

Дождался я его, накрыл кошелем, ощущаю — есть небесное тело солидных размеров, закрыл замок и — в корабль.

Кошель — он непрозрачный, но мягкий. На ощупь определил, докладываю на Землю: поймано цилиндрическое тело правильной формы, вероятнее всего, обломок какого-то спутника. Определил массу — почти килограмм, а вскрыть кошель до приземления не имею права во избежание потери стерильности. Порядок есть порядок. Поведение свободное, но не до беззакония.

Досиживаю я свою программу, и грызет меня неуемное любопытство: что же это я такое поймал? Ломал я голову, ломал — ничего придумать не могу. На этих орбитах вроде бы никто ничего не терял. Я уж статистику потерь и аварий с Земли затребовал. Были даже разрушения старых спутников, но все это на нижних орбитах. Обломкам сюда никак не попасть.

На метеорит вовсе не похоже. Форма правильная, явно рукотворная. Может, это обломок от инопланетного корабля? Если так, думаю, то мне уж так повезло, так повезло! Но тоже не верится. Скорость моего «тука» относительно меня уж слишком была мала, иначе бы я его не притянул. Или он так бы меня «тукнул», что мне бы не поздоровилось. Значит, тело явно земной системы. А может, это Синельников? Но нет, Земля, чувствую, тоже любопытствует. Задним числом уж я узнал, что конструкторам кошелей нагорело за то, что их непрозрачными делали. Велели мне показать кошель. Я его крутил перед камерой, крутил — академики аж крякают. И каждый раз предупреждают: «Не вскрывать!»

Я уж так с этим кошелем сжился, такого про его содержимое на досуге навыдумывал — век бы с ним не расставался, хоть и не оставляла меня где-то подспудно мысль, что меня Синельников развлекает, чтобы я не скучал. А тут еще выяснилось, что наш» с Оскариком идеи несостоятельны и программу до конца даже вести не стоит, разве что для порядка. Не просить же новую программу с Земли! Подумал я и занялся фундаментальными частицами. Наладил фиксацию треков на монокристаллических пленках. Между прочим, оказалась ценная идея, даже авторское потом получил.

Долго ли, коротко — завернулся мой эллипс обратно. Все корабли такого типа, как мой, садились тогда на Луне. Там их использовали в качестве стройматериалов, а нашего брата отправляли на Землю на рейсовом порожняке. Сел я на Луну без приключений — и меня с моим кошелем мигом препроводили в сектор возвращения, на Гагаринскую.

Встречает меня целая депутация и вежливо изымает мой «тук» в мешке. На вскрытие. Смотрю, а там распоряжается знакомый парень, Володя Финкель, мы с ним вместе в Бюракане практику проходили. Я к нему — мол, так и так, сделай вскрытие при мне. Он говорит: «Саня, не могу. Единственное, что могу, так это я тебе сразу после вскрытия позвоню. Не положено тебя снимать с обследования, а вскрытие будет часа через три. Земля торопит, всех любопытство мучает».

Попробовал я было рыпаться — медицинское начальство уперлось, и ни в какую. «Не за тем, — говорят, — мы вас полтора месяца в космосе держали, чтобы потерять весь материал». И повели меня на тесты. Тут уж я поверил, что Синельников здесь ни при чем и что я выловил нечто необыкновенное. И требую, чтобы мне разрешили наблюдать вскрытие по стерео. Иначе я не сосредоточусь на тестах и результат выйдет осложненный. Добился — разрешили.

Вот, значит, вызывают меня к стерео. Кошель мой под колпаком, Финкель манипулятором орудует, народу толпа, нее вокруг колпака сгрудились, мне ничего не видно. И звук отключен, попросить в сторону отойти нельзя. Все руками машут, о чем-то спорят, и вид у всех какой-то недовольный.

— Ну, что? Насмотрелся? — говорит начальник. — Я ж тебе говорил, что ничего не поймешь. Ты лучше ложись на спинку вот сюда и погляди вверх. Видишь, колечки висят на ниточках? Ну-ка, скажи, какое колечко ближе всех, какое дальше всех, какое выше всех, какое ниже всех, какое больше всех, какое меньше всех…

Володя Финкель явился в перерыв.

— Отколол же ты штучку, Саня! — говорит.

— А что такое?

— Не заставляй, — говорит, — меня тебе рассказывать, что выудил ты в космосе не мышонка, не лягушку, а банку мясных консервов.

— То есть как? — говорю. — Какой же дурак ее там бросил?

— А вот так! — говорит. — И насчет дурака ничего сказать не могу. А очень хотелось бы, потому что, как тебе, может быть, известно, банка эта еще дореволюционного выпуска…

— Что за ерунда!

— Ерунда не ерунда, а половина членов комиссии молчит, будучи совершенно убеждена, что все это глупая шутка и что устроил ее ты. А вторая половина не молчит только потому, что не может понять, откуда ты, спустя сто лет, мог такую банку достать. Самойлов отправил мясо на анализ по длительности пребывания в космосе. И если что не так, то прими, Саня, мои глубочайшие соболезнования.

— Да какие тут шутки! — кричу. — Мне бы и в голову не пришло! Я сомневался, — говорю, — уж не Синельников ли мне это подстроил, чтобы скрасить отсидку! Клянусь тебе, Володя, отцами космоплавания, что я тут ни сном ни духом!

— С другой стороны, очень жаль, если это не ты, — заявляет Володя. — Уж очень они тут все умные. Пора бы им подстроить что-нибудь в этом роде для возмущения серого вещества!

— Вот, — говорю, — и займись! А я невиновен и приму страдания напрасно.

— Напрасно не примешь, — успокаивает он. — Самойловские ребята — народ дотошный и понимающий.

Вот так я и влип в эту историю. Анализ показал, что эта проклятущая жестянка находилась под космическим облучением 85 ± 10 лет, так что я не виноват.

Но анализу все равно никто не верил. Все же знали, что я мастак на всякие штуки. «Ну, не ты, — говорят, — так тебе!» Синельников видеть меня не мог. Посудите сами, какой разумный человек поверит, что банка чуть ли не в 1920 году загремела в космос, ушла на пять миллионов километров и сто лет сопровождала родную планету! Не поверит разумный человек и будет прав.

А я? Я всем твержу, что я тут ни при чем, все мне говорят «Да-да», а сами глаза в сторону отводят. Только один нашелся, писатель, лысый такой, восторженный, взялся доказывать, что, значит, в 1920 году кто-то предпринял тайную попытку выйти в космос, но кончилось все трагически. Он все уговаривал меня выступить перед школьниками и составить вместе с ним призыв к людям доброй воли о поисках материалов. «Наверняка, — говорит, — Алексей Толстой что-то знал. Я теперь понял, почему он написал «Аэлиту» как раз в те годы!» Послал я его к черту! Единственного человека, который мне верил, сам к черту послал! Ерунда все это! Невозможно, чтобы жестянка сто лет в космосе болталась.

Но ведь она же болталась!

Вот вам и «казус Бадаева». И название придумали обидное: «казус…»

Юрий Никитин{*} ВСТРЕЧА В ЛЕСУ Фантастический рассказ

Савелий шел бесшумно. За сорок лет работы охотником-промысловиком можно научиться ходить бесшумно даже по жести, иначе об удачной охоте останется только мечтать. А в этих краях охота весь окрестный народ кормит. Ничего общего с баловством заезжих геологов.

Он спокойно пересек след хуа-лу — цветка-оленя, как его называют орочоны. Этого пятнистого оленя совсем недавно завезли в Уссурийский край. Мол, пусть живет и привыкает к чужому климату. За голову штраф назначили в тысячу рублей. Будто не понимают, что и без этого не станут губить нездешнюю красоту. Другое дело потом, когда расплодится, приестся, станет просто оленем, как вот этот зюбряк, по следу которого Савелий бежит… Зюбряк — или, по-ученому, изюбрь, благородный олень — шёл осторожно, старался не прошмыгивать под деревьями с низкими ветками. Понятное дело — пантач. Старые рога сбросил, ходит с молоденькими, не затвердевшими. Царапни — кровь брызнет. Вот и ходит, задрав морду к небу, звезды считает.

Савелий прибавил ходу. За спиной в рюкзаке шелестел жесткими перьями подстреленный по дороге огромный глухарь. Ничего, еще пару часов — и догонит зюбряка. Земля под ногами пружинит — сплошные корни да мох, дыхание отличное. Что еще человеку надо? Жить бы только да жить, да вот так бежать за оленем!

В густой траве он наткнулся на мощный рог зюбряка. Двенадцать блестящих на солнце отростков — красота! А где-то неподалеку должен валяться еще один. Они ведь не сразу оба падают: один отпадет, а со вторым зюбряк сам старается расправиться, сбивает об деревья, чтоб голову на один бок не воротило.

Пошел дождь. Бежать по звериной тропке стало не очень удобно. Пусть не приходится ломиться через кустарники, но все равно вода с кустов и деревьев течет по одежде. Версты через две придется выливать из сапог. Одно утешение, что и зюбряк в такую погоду не любит бегать. Выбирает пихтач поразлапистее и прячется.

Савелий привычно нырнул под висячее осиное гнездо и вдруг хихикнул. Вспомнил, как прошлым летом после такого же дождя его попросили отвести на базу одного хлыщеватого геолога. Тот сразу же велел ему идти вперед и шлепать прутом по кустам, сбивая капли. Савелий пошел, а когда повстречал такое же гнездо, — в сердцах трахнул по нему палкой. Сам-то он проскочил… Но какой вопль сзади раздался!

Дождик начал стихать. Савелий посмотрел в просвет между кронами и ускорил шаг. Дождь пока что на руку. За шумом зюбряк не зачует шагов, хоть голыми руками бери. Да и не уйдет из-под пихты, пока дождь совсем не кончится.

Впереди виднелась поляна, заросшая огромными узорчатыми листьями папоротника. А дальше зеленел пихтач.

И вдруг Савелий увидел, как, раздвигая ветки, вышел великолепный олень. Его зюбряк! Это был молодой зверь, на рогах всего по два отростка, шерсть гладкая, блестящая. Он задирал голову и жадно принюхивался к западному ветру. Уши его нервно прядали, мускулы на ногах подрагивали.

Савелий понял, что зюбряк может сорваться с места и понестись бог знает куда, через кусты и валежины. И вовсе не от опасности. Савелий не мальчишка, его и тигр за сажень не почует. Просто зюбряк молод, здоров, силы девать некуда, до осеннего? гона еще далеко и драться придется не скоро.

Савелий рванул с плеча ружье и выстрелил, почти не целясь. Зюбряк на мгновение замер в прыжке, потом бухнул всеми копытами в мокрую землю и ринулся через кусты.

Савелий подбежал, нашел след, прошел по нему и лишь тогда перевел дух. Отлегло от сердца. Подумал было, что не свалил, уж очень легко зюбряк уходил. Но кровь — вот она. По одну сторону следа и по другую. Ясно: навылет. Не уйдет далеко.

Савелий закинул ружье за спину и уже без спешки пошел по следу. По сапогам хлестала густая сочная трава, верещали беззаботные кузнечики. Повсюду виднелись огромные веера папоротников. Нижние листья — красные, средние — оранжевые, верхние — ярко-зеленые. А вверх возносится сочный набалдашник завязи. Орочоны рвут их и варят с молоком. Ох и вкусно же получается!

След по распадку пошел вниз. Впереди возник слабый шум, стало чуть прохладнее. Трава здесь была гуще и ярче. Между деревьями наметился просвет.

Савелий ускорил шаг. Вряд ли зюбряк сумеет одолеть этот ручей. Да и ему самому не мешает напиться холодной водицы, просто посидеть разутым.

Зюбряк лежал в двух шагах от ручья. Над ним уже вился большущий столб белоножки, на морде сидели слепни. Всегда поспевают первыми!

Савелий согнал гнуса с оленя. Ищите живых, пусть будет по-честному. Мертвый отбиваться не может.

Содрав шкуру, он первым делом притопил тушу камнями на дне ручья. Студеная вода сохранит мясо лучше любого холодильника. Если ничто не помешает, то можно будет вернуться. Пока главное — рога. А натопить или настоять пантокрин — пустячное дело… Ученые говорят: самое лучшее в мире лекарство!

В этот момент сзади послышалось стрекотание. Савелий поспешно обернулся. Шагах в десяти стояло несколько диковинных существ. Господи, что это были за уроды! Ростом с человека, только тонкие, глаза — как у стрекоз, на полморды, уши — бубликами, лапы тоненькие утиные, с красными перепонками меж пальцами. А сами похожие на ящерок.

Ну и ну! Как же они добрались так близко, а он и не услышал? Кругом сухостой, валежины, шуршащие листья. Вот и считайся теперь лучшим охотником района!

Одно из существ сделало три шага вперед. Савелий чуть было не потянулся за ружьем, но передумал. С виду большая ящерка на задних лапах, а ящерки — он знал это по опыту — не опасные. Детишки их постоянно за хвост таскают, пока не оборвут.

— Мы — с Антареса! — сказало существо тоненьким голосом. — Трансгрессируем через ваш сектор Галактики. Вы не возражаете?

— Не-а, — ответил Савелий. — Чего возражать. Вы только зверя не бейте без лицензий да пятнистого олешка не трожьте. А так гуляйте, чего там. С Антареса, поди ж ты? Это, видать, далеко? Может, в соседней области? Но что-то не слыхивал, чтобы и там говорящие ящерки водились.

Он все присматривался к чужакам. Ну и чудо-юдо, рыба-кит! Какие только диковинки не бывают на свете! А тут сидишь в лесу, ничего не видишь, ничего не знаешь, ни о чем не слышишь…

— У нас мало времени, — возобновило существо разговор.

— Ясно, — буркнул Савелий с неудовольствием, — все в наш век куда-то спешат. Всю жизнь спешат, совсем сумасшедшие. А городские, так те по улицам прямо бегут…

— Вот-вот, — сказало существо, — нас ждут на орбите. Но мы хотели бы купить у вас. Вы согласны? В принципе?

— А но ж нет, — сказал Савелий осторожно, — с хорошими… — он на секунду осекся, — …людьми завсегда можно дело иметь. Продать или променяться. Или еще там как… Он решил держать ухо востро. Не прогадать бы.

— Значит, можно? — спросило существо.

— А что вы хотите приобрести? — спросил Савелий.

Существо замялось. Все остальные, дотоле молчавшие, зашуршали, застрекотали, заволновались. Некоторые недоверчиво качали лупоглазыми головами. Мол, не продаст, зря стараемся.

— Мы, конечно, понимаем, — сказало существо в сильнейшем волнении, — знаем, что не в состоянии заплатить настоящую цену, но мы уповаем на ваше великодушие и щедрость! Вы ведь невероятно расточительны. А мы заплатим, чем пожелаете: слитками золота, бриллиантами, любым количеством урана, техническими новинками. Чем хотите!

— Это, конечно, здорово, — сказал Савелий, — да только разговоры о моей щедрости… зряшние. У меня это не проходит. Что вы хотите приобрести?

Существо приблизилось на цыпочках и осторожно указало Савелию на его рукав.

— Что? — спросил Савелий, не поняв.

— Вот это. Ползет, видите? Зелененькое такое, с усиками!

По рукаву ползла маленькая мошка. Полупрозрачная, в тоненькой оболочке, на слабеньких ножках. Она с великим трудом перелезла с обшлага на тыльную сторону ладони и теперь едва слышно шевелила лапками, щекотала кожу.

— Так-то ж тля! — сказал Савелий, так и не сумев скрыть удивление. — Травяная вошь.

— Вот-вот. Тля, афидадида, формикарум вакка, как еще называют. На приобретение более сложных организмов у нас просто не хватит средств. А как бы нам хотелось приобрести какое-нибудь из этих!

Существо мечтательно указало перепончатым пальцем на тучу гнуса над головой Савелия.

— Гм… Вот как… — пробормотал Савелий. — Это что же… Ну, да, ясно, как же иначе? Вот, значит, какие пироги! А я думал… Ну ничего, дойдем и до них…

А тля продолжала карабкаться. Наткнувшись на волосинку, беспомощно застряла. Усики растерянно шевелились, ощупывали невесть откуда взявшуюся валежину. Две лапки приподнялись и шарили по воздуху, но зацепиться ни за что не удавалось. В полнейшей растерянности Савелий осторожно попытался снять мошку двумя пальцами. Однако все меры предосторожности ни к чему не привели: на пальцах остался едва заметный мокрый след. Крохотная капелька, одетая в полупрозрачную оболочку, исчезла бесследно.

Пришельцы вздрогнули.

— Вы так расточительны, — прошептало существо с осуждением и почтением одновременно.

— Да-а-а-а, — сказал Савелий. — А я думал, что вы трактор хотите приобрести.

— Мы не музейные работники, — сказало существо. — Нас, как и всех ученых наших звездных систем, интересуют только агрегаты высшей сложности. Наивысшей, какую только можно создать или спроектировать, а также супервысшей, которую пока вообще разгадать невозможно. Как, например, эту тлю.

Савелий почувствовал, как голова у него пошла кругом. Но чужак говорил серьезно.

— Да ну, — только и сказал Савелий.

— Ученые наших систем давно бьются над созданием самоорганизующихся, самоусовершенствующихся, само… и так далее — механизмов. Но пока что при всем нашем уровне техники невозможно построить такие сверхсложные механизмы. И мы просим вас продать хотя бы один, у вас их так много!

— Это ты верно сказал, — согласился Савелий, отмахиваясь от гнуса. — У нас их немало, и одного я, так уж и быть, могу уступить за хорошую цену. Почему бы и не помочь хорошим… людям? У вас, видать, таких нету?

— Нет, — ответил пришелец сокрушенно. — Ни у нас, ни вообще где-нибудь. Ваша планета единственная в Галактике, где можно встретить всевозможные самоорганизующиеся механизмы. Вы обладаете уникальными кладами! Мы даже готовы отдать за них свой звездолет, но тогда не на чем будет добираться домой.

— Вот. Пользуйтесь.

Пришельцы радостно завизжали. Двое тут же убежали куда-то и принесли большой бронированный ящичек с лампочками и пружинками. Старший из чужаков бережно уложил в ящик листок с купленной драгоценностью.

— Спасибо!

Старшее существо расчувствовалось. Его перепончатые лапки были благодарно прижаты к груди.

— Что бы вы хотели получить? — спросило оно.

— Сейчас, — сказал Савелий. — Не торопи меня, любезный. Вечно вы торопитесь… Разве что ружьишко какое…

Ящерка тут же сняла с плеча собственное ружье, похожее на игрушечное.

— Вот! Универсальное ружье. Терибелл. Заряжать не надо, черпает энергию из шарового скопления Галактики. Сломать практически невозможно. Перестроенные атомы.

А вот циферблат с делением от одного до ста. Если поставить стрелку на один, то заряда будет достаточно, чтобы парализовать на сутки маленького зверька. Индекс три позволяет свалить самое крупное животное. Чтобы снести скалу средней величины, достаточно поставить на десять. Обращение — такое же, как и с ружьем вашей конструкции. Вот это мушка, прицельная рамка, ложе, а это курок…

— Вот за это спасибо, — сказал Савелий. — Приезжайте еще. Всегда рад хорошим людям. Чайку попьем, новостями обменяемся…

— Весьма благодарны, — сказал лупоглазый. — Спасибо за приглашение. Обязательно воспользуемся. А теперь позвольте откланяться.

Он уже пятился назад. За его спиной появилось невесть откуда взявшееся красное сияние, пришелец отступил еще на шаг и пропал. Остальные исчезли в этом пламени еще раньше.

Вдруг свет вспыхнул особенно ярко, громыхнуло. Савелий от неожиданности зажмурился, а когда раскрыл глаза — на поляне никого не было. Нет, чтобы спокойно побеседовать, потолковать, чаи погонять…

Хлынул дождь, и Савелий засунул терибелл в рюкзак. От греха подальше. Придем домой, разберемся.

Скоро гроза прошла. Дышалось теперь особенно легко, воздух был чистым. Но на душе было почему-то тоскливо. Савелий чувствовал, что в голове у него сплошная сумятица и мысли текут совсем не туда, куда надобно. Выходит, прилетали с Другой планеты ящерки? И, значит, любая мошка на земле — величайшая драгоценность? Всякое явление жизни — вроде как священное? Что ж эти чудаки не догадались просто-напросто наловить себе любых мошек, лягушек, рыб да птиц и улететь? Чтут законы?!

Савелий брел к дому. Идти было тяжело. Рюкзак оттягивали большая птица и крупные оленьи рога. Убитая птица и убитый олень. Там же лежал терибелл.

Ружье-то великолепное. Лучшее из любых возможных. Но тоска медленно, в такт шагам, все росла, тяжко ворочалась внутри, постепенно перерастая в более определенное чувство. Все в Савелии сопротивлялось ему. Все существо, весь сорокалетний опыт охотника-промысловика, хозяина тайги.

Терибелл, лучшее из возможных ружей… Савелий все еще ощущал свежую прохладу полированного ствола и совсем деревянное тепло приклада, прямо-таки срастающегося с плечом. Какое-то оно слишком, что ли, хорошее… Ящерки эти, допустим, из него стреляют. А человеку-то, пожалуй, нельзя…

Ольга Ларионова{*} СОНАТА УЖА Фантастический рассказ

Над Щучьим озером стлался зеленый туман.

С того последнего раза, когда Тарумов был здесь с белой лебедушкой Анастасией, оно обмелело до неузнаваемости, и лобастые, крытые зеленым плюшем валуны, на которые так больно было натыкаться в воде, выползли теперь на берег, но в тумане не сохли — тянулись вдоль самой кромки воды цепью темно-зеленых болотных кочек.

Тарумов приподнялся, опираясь на руки, и пальцы его заскользили по длинным, словно женские волосы, нитевидным водорослям. Дотянуться до глинистой, желтовато-непрозрачной воды было нетрудно, но пить почему-то не хотелось. Вернее, хотелось, но было заведомо и необъяснимо противно: смешанный запах грушевой эссенции и рыбьих потрохов — и как это надо было умудриться потравить озеро, чтобы от него тянуло такой пакостью?

Непонятно и небезынтересно.

Но главное — как он-то сам попал сюда? Ну, летел бы вертолетом, гробанулся — так помнил бы все, что предшествовало падению. И откуда летел. И кто его должен был здесь ждать? Действительно, кто? Анастасия на Ганимеде, и надолго…..

Нет, ничего не припоминалось. Сергей задумчиво наклонил голову, и только тут взгляд его остановился на собственных руках. Даже нет, не руках — рукавах.

Как и следовало ожидать, на нем был летный комбинезон. Но обшлага разорваны, на запястьях ни часов, ни биодатчиков. Он машинально потянулся к поясу — инструкции он чтил и в полете никогда не расставался с легким брезентовым ремнем, на который крепились портативный многощупальцевый манипулятор с одной стороны, а с другой — мелкокалиберный десинтор, достаточно мощный, впрочем, для того, чтобы при надобности вырезать заклинившийся титанировый люк.

Пояса тоже не было.

Он плохо помнил, что именно должно было лежать в его карманах, но и оттуда исчезло все, кроме двух-трех бумажек. Даже нагрудный знак Почтальон-инспектора сверхдальних секторов и тот был выдран с мясом. Нетерпимый к любому беспорядку в одежде, Тарумов брезгливо оглядывал себя: да, кто-то потрудился над ним на славу. Пластмассовые застежки — «молнии» не привлекли внимания грабителя, но запонки, металлический колпачок фломастера и даже пистоны на ботинках — все исчезло.

Это не то чтобы удивляло — это ошеломляло.

Между тем слоисто-нефритовый туман пришел в движение. Он не клубился, не таял, как это бывает при слабом ветре, — он медленно отодвигался единой массой, словно лезвие гигантского бульдозера. Тогда обнаружилось, что левая кромка озера изгибалась, образуя стоячую гнилую бухточку, и на том ее берегу круто вздымалась не то насыпь, не то стена, покрытая, как и берег, сплошным ворсом влажных водорослей, точно только что поднялась она из этих смрадно-сладковатых вод.

Туман отступал все дальше, являя взору замшелые замковые ворота, легко вскинувшийся виадук на почти невесомых опорах, приземистую башню, напоминающую не то старинное сооружение для силосования кормов, не то огромную шахматную туру…

И на всем — однозначная пелена многовековой заброшенности…

Ну, теперь ясно. Не Щучье это. И вообще — не земное озеро. Брякнулся на какой-то шарик, даже не означенный в космических регистрах. Автоматы посадили, выбрался в бессознательном состоянии, движимый даже не человеческим, а каким-то звериным инстинктом самосохранения и, прежде чем окончательно прийти в себя на этом берегу, побывал в чьих-то руках. Хотя руках — это полбеды. Беда — если в лапах. С обладателями лап не очень-то договоришься.

Стена тумана стремительно откатывалась все дальше и дальше, обнажая поверхность озера и безлюдные берега, и Сергей уже раздумывал, в какую сторону ему податься на розыски своего корабля — ведь должен же, черт побери, валяться где-то поблизости его «почтовый экспресс»!

И тут из тумана поднялось нечто, озадачившее даже его, повидавшего не одно чудо на тех пяти или шести десятках планет, куда заносила его беспокойная должность космического почтаря.

Прямо из воды вздымалась гладкая зеленоклетчатая колонна, напоминавшая одновременно минарет затопленного храма и шею доисторического диплодока, тщетно пытающегося дотянуться своей непропорционально маленькой головкой до невидимого солнца. Колонна действительно венчалась странным сооружением, которое с большой натяжкой можно было бы назвать головой и даже разглядеть на ней глаза, следившие за человеком в рваном комбинезоне с бесстрастным и неусыпным вниманием.

И с того мига, как Тарумов ощутил реальность этого взгляда, зоркие, мертвенно-холодные глаза не упускали его больше ни на час, ни на мгновение.

Кажется, на этом унылом берегу царил вечнозеленый день. Мутноватое небо, изжелта-зеленое, как прокисший яблочный сок, не меняло своего оттенка, хотя с того момента, когда он пришел в себя, минуло часов шестнадцать. Чувство времени у Тарумова было развито очень остро, но если так будет продолжаться, то он потеряет счет дням. С расстоянием тоже обстояло неважно — он шел и шел, с трудом вытягивая ноги из влажных длинноворсых «водорослей», и старался обмануть себя, не оглядываясь по получасу, но когда он все-таки оборачивался, то оказывалось, что он продвинулся едва-едва на сто метров. Сейчас насыпь и башня-тура уже сливались с холмистым берегом, но зрячий минарет отчетливо проступал на глади озера, и ощущение сверлящего взгляда нисколько не сглаживалось с расстоянием.

Сергей сделал еще один шаг, снова почувствовал под собой зыбкую трясину пружинящих растений, но пугаться он уже устал и поэтому довольно спокойно провалился в зелень выше колена. Хуже всего при такой ходьбе доставалось шнуркам — они рвались уже раз десять. Тогда приходилось ложиться на живот и, разгребая эту, с позволения сказать, траву, выискивать где-то в глубине ботинок. Это в конце концов осточертело Тарумову: он выбросил шнурки и, надрав изумрудных «волос» (порвать их посередине было практически невозможно — резали руку, но поодиночке легко выдирались с корнем, как конский волос), сплел себе новые шнурки. Ну, вот и первая ласточка невольной робинзонады. Хотя вольных Робинзонов, кроме Тома и Гека, он припомнить не мог.

Устал он смертельно. Темные холмы с геометрически правильными дугами не то песчаных обрывов, не то арочных входов в какие-то светящиеся пещеры, до которых он стремился добраться, были все еще в доброй половине пути от озера. Без отдыха он не дойдет. Надо ткнуться носом в первую же кочку посуше и часок — другой подремать. Кто знает, может быть, после сна в голове что-нибудь и прояснится, и он припомнит хотя бы ту зону Пространства, где приключилась с ним эта окаянная история.

Он устроился поудобнее между кочками, зажмурился — уж очень мешалнемигающий взор далекого стража — и мгновенно заснул, как мог заснуть только космолетчик, побывавший за свою долгую жизнь не в одной передряге.

Проснулся он оттого, что в бок его толкали — легонько, словно огромный страусиный птенец неуклюже пристраивался к нему под крылышко. Еще не до конца осознавая, где он и что с ним, Сергей инстинктивно отодвинулся, но с другой стороны к нему прижимался еще кто-то — теплый, подрагивающий. Тарумов резко приподнялся и сел, подтянув колени к подбородку, два черных свернувшихся клубка лениво зашевелились, и, не развернувшись, подкатились к нему, и снова пристроились слева и справа.

Пинфины? Откуда?

Планета, на которой они сейчас находились, даже отдаленно не напоминала краснотравные саванны обиталища пинфинов — Земли Ван-Джуды. Это он сообразил даже спросонья. Значит, пинфины здесь тоже не по доброй воле.

Или не значит?..

Пинфины, насколько помнил Сергей по двум пребываниям на Земле Ван-Джуды, были отчаянными сонями, и ждать их пробуждения было бы пустой тратой времени. К тому же звуковая речь этих маленьких гуманоидов, добродушных, как дельфины, и неповоротливо-куцеруких, так что издали они казались пингвинами Адели, лежала в области ультразвука, и еще неизвестно, умела ли эта пара пользоваться той примитивной азбукой жестов, которая самопроизвольно возникла в процессе их общения с землянами, причем гораздо раньше, чем лингвисты Земли удосужились смоделировать научно обоснованный вариант языка-посредника, доступного обеим цивилизациям.

Так что для экономии времени разумнее всего было бы взять этих сонь на руки и продолжать свое восхождение к светоносным пещерам. Да, но ведь есть еще и кто-то четвертый…

Четвертый?

Тарумов невольно поискал глазами среди волнистых зеленых сугробов, правда ничего не обнаружил. Но присутствие этого постороннего он чувствовал всей своей кожей.

Он оттолкнулся от пружинящих кочек и поднялся. Острая резь в затекших ногах — этого еще не хватало! Неужели поранился? Сергей с тревогой осмотрел ноги — да нет, ерунда. Травяные шнурки, сплетенные перед сном, высохли, укоротились и стиснули ноги, как в знаменитом «испанском сапоге». Надо будет учесть эту предательскую способность тутошнего мха, если придет в голову идея сплести себе еще и галстук. Уснешь в нем — и придушит за здорово живешь.

Тарумов ослабил шкурки и выпрямился. Далеко позади тускло посвечивало озеро, из которого торчала не то непомерно вымахавшая камышина, не то вышка для прыжков в воду. Было в этой каланче что-то напряженное, полуживое, полуокостеневшее… Вот он, чужак. Ну-ну, гляди. За погляд денег не берут, как говаривали в те времена, когда на Земле водились деньги. Он нагнулся и бережно поднял два пушистых теплых шара. Пинфины не шелохнулись — не то действительно спали, не то притворялись.

Он шагал еще медленнее, чем до отдыха, оберегая своих непрошеных пассажиров и стараясь не потерять равновесия. Со стороны, вероятно, он был похож на журавля. Местность слегка подымалась — светлые пещеры располагались на склоне, уходящем в неистребимый зеленоватый туман. Справа этот склон образовывал гигантские уступы, правильная кубическая форма которых не оставляла сомнений в их рукотворном происхождении. Дышать стало чуть труднее, хотя по отношению к уровню озера он поднялся едва ли на пятьдесят метров. И еще хотелось есть. Зверски.

Когда он подобрался наконец к первой пещере, руки его совершенно онемели. Так нельзя. Должен был бы подумать о том, что в пещере может оказаться какая-нибудь нечисть. А он, между прочим, безоружен. И пинфины ведут себя как-то странно — летаргия у них, что ли?

Но пинфины вели себя как нельзя более естественно, он просто забыл об их привычках. Когда он вплотную подошел к широкой арке, из-под которой струилось ровное золотистое свечение, пассажир, оседлавший его правую руку, мягко развернулся и требовательно ткнул крошечным пальчиком по направлению к той пещере, которая виднелась метрах в ста справа. А затем смуглая ручка и блестящие лемурьи глаза снова исчезли внутри черного клубка.

— Что, еще и туда? — возмутился Тарумов, спуская пассажиров на травку. — Бог подаст, как говорили у нас в те времена, когда на Земле еще клянчили и подавали. Пошли, пошли, ножками!

Пинфины подняли на него темные печальные личики, и Тарумову невольно припомнилось, что кто-то образно назвал эти существа «обиженными детьми Вселенной». Ван-Джуда и вообще-то была поганой, а для таких крох она и вовсе не годилась. Земляне, едва установив с аборигенами контакт, тут же предложили пинфинам перебраться на соседнюю планету, гораздо более уютную и плодоносную. В распоряжение «обиженных детей» было оставлено несколько разведочных планетолетов, но природный консерватизм не позволял пин-финам сдвинуться с насиженного места. Несколько совместных экспедиций с землянами они предприняли, но все дальнейшие шаги сводились к многолетней всепланетной говорильне — перебираться или не перебираться?

До чего они договорились, Тарумов не знал, но вот то, что пара пинфинов очутилась здесь, насторожило его.

Размышления его прервал высокий пинфин — даже можно было бы сказать «пинфин-великан», потому что он доставал Сергею до бедра. «Ты всегда носил нас, когда мы были голодны, — показал он на свои, почти черных человеческих пальчиках. — А пещера с едой вон там!»

Малыш знал язык жестов, это прекрасно, но откуда эта иллюзия давнего знакомства?

— Я здорово устал, ребятки, — проговорил Сергей и тут же, спохватившись, перевел это простейшими средствами пантомимы — и как это ему повезло, что он дважды побывал на Ван-Джуде!

«Хорошо, хорошо!» — дружно согласились пинфины и резво покатились вперед — как успел заметить Тарумов, они сжимали ступню в комок и на этих пушистых подушечках, совершенно не путаясь во мху, передвигались несравненно легче, чем тяжеловесный землянин.

Тарумов изо всех сил старался не отставать. Кстати, кое-что следовало бы узнать еще до того, как они сунутся в пещеру.

«Кто еще живет в этой пещере?» — старательно проделал он серого жестов, больше всего боясь быть неверно понятым. Но пинфины разом остановились и захлопали глазами, выражая крайнее недоумение. Надо сказать, что делали они это с той степенью выразительности, на какую было неспособно ни одно другое существо во Вселенной. Дело в том, что эти малыши от природы были чрезвычайно дальнозорки, и эволюция наградила их, кроме непрозрачных кожистых век, еще и тремя роговыми прозрачными подвеками, которые при необходимости опускались на глаза и служили естественными очками. Так что когда пинфины начинали «хлопать глазами», зрелище было впечатляющим — особенно для новичка. Но Тарумов новичком не был. «Кто там живет?» — повторил он вопрос.

«Ты сам запретил всем нам жить в пещере с едой!» Гм, а он, оказывается, пользовался тут правом вето.

«Где же тогда все живут?» — машинально задал он вопрос, не отдавая себе отчета в том, что он вкладывал в понятие «все».

«Пинфины живут правее, а выше живут…» — жест означал нечто волнообразное; последнее, сообщение рождало надежду на то, что эти синусоидальны и могут, наконец, оказаться аборигенами, с которыми он рвался встретиться.

Но это было не все. «Под кубической скалой живут… (ручки обрисовали несколько пухлых окружностей), а в травяных шалашах возле сумеречного пика обитают невидящие».

Много… Слишком много для аборигенов. Хотя почему же? А если все это, здешний животный мир, ужи, кроты…

Нет. Пинфины не поставили бы их в один ряд с собой. Для этого они слишком рассудительны. Те, что живут в светящихся пещерах, — не коренные жители этой планеты-зеленушки. Это самоочевидно. Тогда кто они? Разумные существа, спасенные во время катастроф, приключившихся с их кораблями?

Или попросту пленники?

«Как вы попали сюда?»

Маленький пинфин, не принимавший участия в разговоре, но все время застенчиво поглядывавший на Сергея снизу вверх, испуганно шарахнулся в сторону и спрятался за своего товарища.

«Мы полетели… большой корабль. Очень большой. Ваш самый большой корабль. Вы научили. Вы послали — попробовать… чужой мир. Пролетели половину. Дальше — темно…»

Пинфин в отчаянии замахал смуглыми пальчиками, исчерпав все известные ему жесты. Но Тарумов уже все понял. Им трудно было решиться на такое путешествие, и в то время, когда он гостил на Ван-Джуде, еще было неясно, поднимутся ли они хотя бы на исследовательскую экспедицию. Им для этого хватало всего — и уровня культуры, и знаний, и умственного развития среднего пинфина, не говоря уже о таких индивидуумах, как этот… горе-путешественник. Недоставало одного — жадного, инстинктивного стремления к еще не открытому, не познанному, что всегда отличало людей, и поэтому самим людям казалось неотъемлемой чертой всех высших разумных существ Вселенной.

Пинфины были робки. Но, как видно, не все — эти вот полетели…

«Сколько же вас было?» — «Семеро. Но двое уже… исчезли».

Исчезли? Удрали? Погибли? Схематический язык жестов, которым оба владели далеко не в совершенстве, делал эти понятия неразличимыми. А ведь от выяснения этих тонкостей могло зависеть многое… если не все. Ладно. Тонкости — на завтра.

«А где жил… живу я?»

Это ему показали.

Маленькая, идеально правильная полусфера. Такое не могли сделать лапы — только руки. Порода осадочная, тонко зернистая, люминесцирующая. Впрочем, люминесценция может быть и наведенной. Не это главное. Главное — охапка сухого мха, по-видимому служившая постелью, невероятной плотности циновка (ах да, здешняя трава, высыхая, сжимается вдвое), и под этим импровизированным одеялом — перчатки.

Обыкновенные синтериклоновые перчатки для механических работ, какими Тарумов страсть как не любил пользоваться. Только вот металлические кнопки на крагах выдраны с мясом. Это из синтериклона-то! Но в остальном — заношенные старые перчатки, с некрупной, но широкой руки. В них много работали. Здесь? И здесь тоже — рвали проклятый длинноволосый мох-траву. Это видно «невооруженным» глазом. Тарумов обернулся к своим спутникам, присевшим на пороге, и у него невольно вырвалось:

— А где же… он?

Недоуменное мельканье прозрачных и непрозрачных век. Он спросил вслух — надо было перевести. Надо было показать на пальцах — где, мол, тот, что жил здесь до меня и которого вы из-за своей наивности, а может быть, и просто невероятной дальнозоркости, отождествляете со мной? Что с ним? Погиб? Исчез? Сбежал?

Нет. Он был человеком, а значит — не мог сбежать, оставив их одних. Если был человеком — не мог.

Тарумов не стал переводить свой вопрос.

Два бугорчатых «грейпфрута» — один выдолбленный, с водой, а другой спелый, с сытной крупитчатой мякотью — болтались у него за пазухой и отчаянно мешали. Он карабкался по зеленому склону, который становился все круче и круче, и все мысли его были заняты только тем, как экономнее делать каждое движение. От малейшего толчка в голове взрывались снопы обжигающих искр, от слабейшего усилия совсем не фигуральные ежовые рукавицы стискивали ему гортань. Воздуха! Почему так не хватает воздуха?

Он поднялся еще на какие-нибудь двести метров, и желтое озеро мертво и стыло поблескивает внизу. Каланча выросла еще больше, но все равно отсюда она кажется тоненькой тростинкой, которую совсем не трудно переломать. Но вот ощущение пристального взгляда нисколько не ослабевает. Или это самовнушение? Не думать об этой гадючьей каланче. Не думать и больше не оборачиваться — на то, чтобы повернуть голову, уходит недопустимо много сил. А они — последние. Если он потеряет сознание прежде, чем доберется до перевала, он повторит судьбу своего предшественника, исчезнувшего где-то и этих замшелых уступах, за которыми кроется нечто зловещее.

Надо сделать последнюю остановку. Еще метров пятнадцать до маленькой седловины между двумя вершинами, которые снизу, от озера, казались головами уснувших великанов. А может, и не пятнадцать — здесь он постоянно ошибался в расстояниях. Да и туман сгущается с каждым пройденным метром, он уже стал почти осязаемым — не туман, а зеленые щи, подвешенные в воздухе. Атмосферный планктон. Сергей вжался в травяную массу, заполнявшую щель между двумя камнями, нашарил за пазухой булькающий «грейпфрут». Достал фломастер и точным ударом пробил дырочку в твердой огненно-красной корке.

Вода, которая скапливалась в середине еще неспелого плода, поражала своей чистотой, невероятно бодрила. В спелых плодах воды уже не было, зато их сытная белковая сердцевина, скрывавшаяся под невзрачной грязно-лиловой шкуркой, вполне могла служить пищей привередливым античным богам. Но это — на обратный путь. Вообще-то «грейпфрутов» в низине масса, их раскапывают в траве полюгалы — сомнительно разумные пресмыкающиеся с Земли Кирилла Полюгаева. Сергей раньше не встречался с ними и, естественно, языка их не знал, да и теперь близкое знакомство со всеми обитателями этой замшелой долины он отложил до конца своей разведки. Сейчас важнее выяснить, где они и на каком положении.

Близкое знакомство — это уже от хорошей жизни. А хорошая жизнь — это если и не избыточная, то хотя бы достаточная информированность.

Он выпустил из рук опустевшую кожуру, и она бесшумно покатилась вниз, почти не приминая длинноволосой, никогда не шевелящейся под ветром растительности, которую Сергей так и не решил, как называть — то ли травой, то, ли мхом, то ли водорослями. Она покрывала в этой долине абсолютно все, кроме сухой, светозарной поверхности пещер; сейчас, карабкаясь по склону, который все круче и круче забирал вверх, Тарумов вдруг понял, что поверхность камня под этой зеленью почти повсеместно носит следы прикосновения чьих-то рук: под травяным покровом угадывались то пологие ступени, то идеально обработанная параболическая вогнутость, а то и сидящие рядком, словно древние исполины Абу-Симбела, надменно-выпрямленные фигуры, которые он из осторожности определял как условно-человеческие.

Но и это потом, а сейчас главное — добраться до края этой каменной чаши, на дне которой — озерко с мертвоглазым стражем. Добраться и заглянуть за этот край.

Сергей давно уже не карабкался, а полз, ужом извиваясь в нагромождении тупых глыб. Седловина была уже в двух шагах, а за ней — неминуемый спуск, и там либо совершенно незнакомый мир, либо такая же колония пленников со всех уголков Вселенной. Доползти. Заглянуть. Черт побери, зачем он выбросил пустую кожуру — надо было написать записку пинфинам, которые поджидают его внизу, боязливо поджав человеческие ручки. Но возможность упущена. И потом, знают ли они земной алфавит?

Надо доползти и надо вернуться.

Эти два последних метра он полз уже с закрытыми глазами. Пальцы нащупали впереди изломанную кромку, едва прикрытую мхом, — тонкую, не толще черепицы. Он вцепился в нее, попытался шатнуть — нет, прочно.

Подтянулся.

Перевел дыхание и только тогда позволил себе, наконец, открыть глаза.

Сначала он ничего не увидел — сгустившийся туман приобрел размеры чаинок, которые мельтешили, толклись в воздухе, странным образом не задевая лица. Он помахал перед собою рукой — словно разгонял комаров. Получилось это почти бессознательно. Но чаинки разлетелись, и на какой-то миг перед ним открылся сказочный весенний мир, на который он смотрел с высоты птичьего полета.

Этот миг был так краток, что он успел воспринять только свежее многоцветье не то огней, не то просто ярких и нежных красок, разбросанных по солнечной юной зелени, которая не имела ничего общего с угрюмым подколодным мхом, устилавшим их собственную долину.

Еще его поразило изящество почти невесомых арок и змеящихся виадуков, из-под которых лукаво проглядывало на неподобающем ему месте прозрачное небо, и нависшие над этими небесными островками легчайшие каменные стены — причудливая паутинка рукотворности, наброшенная на этот живой мир ненавязчиво и органично. И, как бы подтверждая неизвестно откуда взявшееся чувство, что там есть жизнь, в дымчато-небесной глубине возникло вдруг стремительное движение, и ему показалось, что вдоль поверхности виадука легко и непринужденно, как только может сделать властелин этого мира, скользит гибкое и прекрасное, словно змееподобное существо…

Но в следующую секунду плотная роящаяся завеса снова сомкнулась перед Сергеем, и теперь он уже чувствовал, как она отталкивает его от края каменной чаши, а затылок уже невыносимо жгло, словно тот взгляд с верхушки озерной каланчи приобрел убойную силу смертоносного теплового луча… Во всем теле — в голове, в груди — что-то вспухло дымным нарывом, и, захлебываясь щекочущим жаром, Сергей в последний миг почувствовал, как тугой ком сгустившегося тумана толкает его вниз, словно кулак в боксерской перчатке, гонит по склону, подбрасывая на уступах, уводя от расщелин…


…Пучок влажной травы осторожно касался его лица, и сразу становилось легче, словно с кожи смывали налипшую тину.

Сергей приоткрыл один глаз — так и есть, над ним хлопотал давешний пинфин. Выпуклые прозрачные веки, опущенные на глаза, как легкодымчатые очки, придавали ему профессорский вид.

— Привет пинфинским мудрецам, — сказал Тарумов, подставляя рот под тонкую струйку воды, которую пинфин выжимал из краснокожего «грейпфрута». — Ты и не представляешь себе, как я рад, что я живой…

Малыш захлопал веками, и пришлось перевести. В общих чертах.

Справа и слева что-то зашелестело, заскользило в траве. Тарумов вздрогнул, припоминая сказочное видение, открывшееся ему с высоты его каменного балкона. Но это были всего лишь полюгалы, спешившие к озеру на водопой. А может, купаться.

Тарумов с сомнением оглядел себя с ног до головы — весь комбинезон был покрыт тошнотворной зеленоватой ряской, словно Сергей побывал в стоячей лесной канаве. «Не окунуться ли и нам?» — предложил он. Пинфин радостно закивал и замахал ручками, вызывая из пещеры свою подругу. До озера, хоть дорога и шла книзу, добирались долго — Сергей пока еще не научился беспрепятственно двигаться в этой сухопутной тине, да и последствия путешествия сказывались, — если бы не тонизирующая роса из неспелых плодов, у него не было бы сил и пошевельнуться. Он шел и раздумывал, стоит ли говорить пинфинам о результатах своей разведки.

Подумав, решил: стоит. Тот, предшественник, ничего не сказал. Может, он никуда и не успел добраться, но, если бы успел и передал кому-нибудь, сейчас Тарумову было бы много легче.

Все еще раздумывая, Сергей разделся до трусов, отполоскал в тепловатой воде комбинезон, поплавал, если это можно так назвать, — десять саженок туда, десять обратно. Дальше забираться он не рискнул — еще опять шарахнут тепловым лучом, в воде не очень-то отдышишься. А пинфины, похоже, плавать и вовсе не умеют — пристроились на бережку, пинфиниха своему благоверному спинку моет — набирает воды в горсточку и трет черную кротовую шкурку между лопаток.

«Вот что, друзья мои! — Он присел перед ними на плоский камень, скрестив ноги по-турецки, и попросил внимания. — Я поднялся на самую высокую гору. Я посмотрел дальше, с горы. Так вот, дальше — обрыв, дороги нет. Отвесный обрыв, примерно… — он посмотрел на неподвижную узорчатую каланчу, возле которой беззаботно плескались полюгалы, — примерно десять вот таких столбов. А может, и больше. Это вы должны запомнить, если со мной что-нибудь случится. — Пинфины протестующе замахали ручками, зашевелили губами — говорили между собой, а может, и Сергею, от волнения совершенно забыв, что он не может их слышать. — Без паники, друзья, без паники. Со мной уже… случалось. Поэтому запомните: наверх, через зеленые горы над пещерами, дороги нет. Бежать надо каким-то другим путем».

Они недоуменно уставились на него — бежать?

«Да, другим. Вы-то еще туда поднялись бы, но вот эти, которые дышат всем телом, словно мыльные пузыри переменного объема…»

Но пинфинов занимало совсем другое: бежать? Зачем? Они трясли ручками — каждым пальчиком в отдельности, и Сергею совсем не к месту подумалось, что с такими гибкими и чуткими пальцами из них вышли бы непревзойденные музыканты…

А пинфины не смели, не хотели, не желали даже думать о бегстве. Здесь ведь они сыты, здоровы…

Тарумов махнул рукой.

«Постерегите вещички, — показал он им, — а я прогуляюсь в сторону этой насыпи. — Он глянул на верхушку пестроклетчатого минарета, добавляя про себя: если мне это позволят. — Кстати, из вас никто не боится вот этой штуки?»

«Нет. Она же не живая!»

Ах, как же вы наивны, братцы мои плюшевые. Не живая! И я туда же — чего я там боялся, когда обнаружил, что меня обокрали и ободрали? Лап?

Не того боялся. Самое страшное — не руки, не лапы.

Манипуляторы.

Он кромкой воды подошел к насыпи. Крутенько, да метров пять — шесть, но поверхность под проклятой вездесущей тиной явно щербатая, с выемками, значит — можно забраться. Но — отложим.

Решетка средневековых ворот была покрыта коротеньким буроватым мхом, осыпавшимся под пальцами. Не зелень — забавно, первое исключение. А что там сзади просматривается?

Да то же самое, только… Далеко, не разглядеть. Изумрудно-щавелевая взвесь скрывает очертания, и все-таки там, в глубине долины, — строения весьма причудливых очертаний. Даже можно сказать — настораживающих. Они сливаются в один массив, но это явно отдельные башни, напоминающие…

Нет, показалось. И проклятый суповой туман сгустился, проступают лишь неясные контуры, пирамида или целый храмовый комплекс. А может, все-таки…

Он простоял еще минут пятнадцать, всматриваясь в уплотняющийся на глазах занавес. Нет, надо вернуться к озеру и дождаться прояснения погоды. Похоже, этот флер опускают перед ним каждый раз, когда он начинает проявлять слишком пристальное внимание к тому, что лежит за пределами отведенной им лужи с прилегающими угодьями.

Но башню-то он осмотрит.

Тяжелая дверь — не то камень, не то строительный пластик — подалась на удивление легко. Тарумов боком проскользнул внутрь башни-туры и ошеломленно завертел головой.

Машинный зал. Вернее, распределительный. Трубопроводы, баранки штурвалов, глазастые выпуклые индикаторы, у которых по окружностям бегают разноцветные жучки. Поверхность стен разделена на несколько секторов, каждый окрашен в свой цвет. Все напоминает дешевую бутафорию. Нет, не так просто. Какой-то неуловимый психологический оттенок… А, вот что: это сделано по вкусу людей, но не человеческими руками. Тарумов глядел на всю эту квазиземную технику, как смотрела бы ласточка на гнездо, сплетенное пальцами людей. Заботливыми, чуткими, но такими неумелыми по сравнению с легким птичьим клювом…

А что касается бутафории, то это нетрудно проверить. Какой цвет воспринимается самым безопасным? Этот, серовато-лиловый. В этом секторе два рубильника, два штурвала, пять индикаторных плафонов, но светятся только четыре. И что-то вроде реостата. Ну, была не была…

Он повернул правый штурвал градусов на пятнадцать. Пошло легко, и тотчас же мигание световых блошек на верхнем плафоне замедлилось. Так, а теперь выйти вон (если выпустят) и поглядеть, не приключилось ли чего…

Он вышел беспрепятственно, и тут же до него донеслись пронзительные, панические визги — ну так и есть, это полюгалы, которые отменнейшим стилем «дельфин» мчалась к берегу и выбрасывались на замшелые валуны.

Сергей подошел к прибрежным камням, осторожно потрогал босой ногой воду — ну, конечно, похолодала градусов на десять. Бедные крокодильчики, не схватили бы пневмонию. Он вернулся и поставил штурвал в прежнее положение. Огоньки забегали проворнее.

До чего же все примитивно! Любое мало-мальски разумное, существо может регулировать параметры внешней среды. Хотя, может быть, остальные сектора предназначены для чего-то другого. Но раз сюда впускают и отсюда выпускают, то разберемся в этом в следующий раз. Сейчас — общая разведка. И главное — это установить границы запретной зоны.

Он подумал и невольно рассмеялся. Нет, не запретной — дозволенной. Запретно-то как раз будет все остальное.

Он медленно прошел мимо бурой решетки, глянул сквозь переплетение толстенных брусьев. Смутная громада неведомого сооружения едва угадывалась в тумане. Если бы ему не посчастливилось заметить ее полчаса назад, сейчас он вряд ли обратил бы внимание на темное расплывчатое пятно.

Двинуться туда, за насыпь? Так ведь решетку не раскачаешь. Таран? Камень на берегу подобрать можно, да шуму будет много — привлечет внимание. Подкоп? Под самой решеткой явная каменная кладка, но если расчистить тину… Так… А теперь обратным концом фломастера (поистине незаменимая мелочь, ставшая единственным орудием производства) выскрести землю, набившуюся между камнями… Прекрасно. Это просто прекрасно, что они не сцементированы. Вероятно, и стены туры сложены так же. Похоже, что каменные — или камнеподобные? — блоки подгонялись друг к другу с точностью до миллиметра, как постройки земного мегалитического ареала. Да, но вот тут, под воротами, почва осела, и расстояние между камнями увеличилось. Ага, зашатался. При желании теперь его можно вынуть. А соседний и того проще. Блистательно! Прикроем теперь травушкой-муравушкой и оставим до лучших времен.

Спрашивается только, почему все эти, с позволения сказать, гуманоиды до сих пор сидели тут, сложа свои интеллигентские ручки, и не занимались ничем подобным?

Он старательно скрыл следы своей деятельности и пошел обратно, к безропотно дожидавшимся его пинфинам.

— Помылись? — Он не мог отказать себе в удовольствии иногда сказать что-нибудь вслух. — С легким паром, как говаривали у нас на Земле, пока в моду не вошли ионные распылители.

Пинфины глядели на него грустно-прегрустно и даже не мигали.

«Вы бывали там, за насыпью?» — спросил он уже на понятном им условном языке.

«Нет. Страшно».

— Волков бояться — в лес не ходить, как говорили овцы, пока на Земле еще мирно сосуществовали и те, и другие… «А вам не удавалось рассмотреть, что это там, в тумане, за насыпью?»

«Это корабли, на которых прилетели все, живущие здесь. Там и твой корабль. И наш…»

Сердце в груди бухнуло оглушительно, ну прямо на весь берег. Корабли. Так вот почему силуэты показались Сергею знакомыми, он только не позволил себе узнать их… И громада медлительного транспортного тяжеловоза из серии, подаренной землянами «обиженному» народу Ван-Джуды, и его собственный стройный почтарь-птенец по сравнению с этим грузовиком.

А ведь на свой корабль пинфины смогут погрузить всех… Он старательно оделся, и от влажного комбинезона озноб прошел по всему телу. Совсем не отдохнул. Поспать бы тут, на бережку… Так ведь некогда.

«Вы не очень проголодались? — Пинфины смущенно поморгали. — Тогда подождите меня еще несколько минут!»

Он долго и старательно рвал траву, жгуче сожалея о забытых в пещере перчатках. Пинфины подкатились на коротеньких своих ножках, ни слова не спрашивая, помогли. Когда набрался порядочный стожок, Тарумов подтащил его к подножию насыпи, привычно бормоча:

— Знать бы, где упасть — соломку б подостлал, как говаривали у нас на Земле, пока солома была предметом сельского ширпотреба.

Пинфины по-прежнему молчали, поглядывая на пего сочувственно и боязливо.

— Ну, я пошел.

Он тщательно ощупал крутой бок насыпи, нашарил выбоинку и ободрал кругом мох. Поставил ногу, поднялся на полметра. Это ему сошло. Снова нащупал выбоинку, принялся драть скрипучую зелень. Мертвые глаза тупо и неотрывно глядели ему в затылок.

Он поднялся на эту насыпь, и выпрямился во весь рост, и успел прикинуть на глазок, что до смутно чернеющей громады сбившихся в кучу космических кораблей отсюда по прямой метров триста, не более, как затылок резанула знакомая обжигающая боль, и мягкая лапа мгновенно собравшегося в один ком исчерна-зеленого тумана швырнула его назад, на столь заботливо подстеленную им самим травку.

Пинфины отливали его долго. Сергей очнулся, полежал с полчаса, набираясь сил, чтобы хоть пошевелить руками, и без лишних слов погнал малышей обратно в пещеры за обедом и рукавицами. Несколько часов, пока они ходили туда и обратно, плел из уже нарванной травы маскировочную циновку.

Пинфины вернулись усталые, грустные пуще прежнего — пропал один из тех, «что не видят». Тарумов не успел как следует познакомиться с этими медлительными, тяжелорукими существами, которые не оправдывали своего скоропалительно данного прозвища: глаз у них и правда не было, но зато всей поверхностью лица воспринимали инфракрасное излучение. Он чувствовал, что с этими ребятами договориться будет нетрудно, но вот времени на то, чтобы договариваться, не было.

Сергей только засопел, выслушав это известие. Наспех сжевал лиловатую мякоть, набросил на себя травяную сетку, полез. Наверху насыпи героически выпрямляться больше не стал — вжался в мох, даже зажмурился.

Его сшибли точно так же — безошибочный и беззлобный удар.

Отливали, отмывали. Громадные глаза пинфинов были полны слез. Сергей стиснул зубы, объяснять было нечего — все видели сами. Как только смог, двигаться, полез к решетке. На всякий случай циновочкой-то прикрылся, так и ковырялся под ней, согнувшись в три погибели — выскребал один за другим тяжеленные камни из-под решетки, готовя лаз.

Ему не мешали.

Он углубил желоб настолько, чтобы в него мог протиснуться самый объемистый обитатель их долины. Обернулся к пин-финам, помахал им рукой и скользнул во влажную канавку.

Метра три — четыре он прополз, не веря себе — пропустили! Сердце болталось по всей груди, звеня, захлебываясь восторгом, забрасывая глаза красными ослепительными пятнами…

Не пропустили.

Шарахнули липким зеленым комом, так что тело вмазалось в решетку и осело бесчувственной массой.

Пинфины вытащили его, похлопотали — все напрасно. Наверное, он провалялся без сознания больше земных суток. Очнулся, захлебываясь неуемной дрожью — от холода и слабости. Переполз на циновку. Кто-то — кажется, полюгалы — тащил его вверх по склону, повизгивал — не то бранился, не то между делом шалил.

В пещере он отоспался, потом взялся за дело: острием фломастера, а кое-где и замочком от «молнии» выцарапал на гладкой стене краткий отчет о своей разведке — на всякий случай, если уж не придется очнуться. И еще пустяковая на первый взгляд мысль не давала ему покоя: а зачем в этой колонии человек? Если верить рассказам, которые передавались из уст в уста, без человека здесь ни дня не обходились. Инопланетянам люди казались на одно лицо, и в горестях вынужденного заключения они не отдавали себе отчета в том, что земляне могли сменять один другого. Исчезал, умирал один — сюда подставляли новенького. Но поодиночке. Пин-финов, крокодильчиков, инфраков было по нескольку особей, человек — один. Но постоянно.

Какую же роль он здесь играл — няньки? Похоже, потому что двери башни прямо-таки дразнили его своей доступностью. Но если кто-то смог построить этакую махину, да еще и смог доставить сюда инопланетян со всех концов Вселенной — на черта ему, такому всемогущему, земной космолетчик на должность необученного гувернера? На роль вселенских переводчиков лучше всего подходят пинфины — они тут живо со всеми перезнакомились и отлично договариваются. А случись что-нибудь — эпидемия, например, и Сергей отлично понимал, что он окажется бессилен.

Так зачем он здесь — крутить колесики, делать водичку в озере то теплее, то студенее? Нелогично. Уж если они тут так настропалились щелкать по затылку тепловым лучом, то проблема дистанционного управления у них должна быть решена.

Так зачем, зачем этим невидимым гадам человек, который к тому же будет постоянно пытаться отсюда удрать?

Он обкусал себе все руки в убогой попытке хоть как-нибудь осмыслить происходящее. Для чего здесь устроен этот заповедник — этот вопрос он запретил себе решать. Даже если и не свихнешься, все равно потеряешь время даром. Нужно четко сформулировать главную задачу и долбить только ее.

Когда-то, много лет тому назад, когда он получил под свое командование первый корабль, он чуть не погубил всех людей как раз потому, что заметался в определении главного, а потом еще и не мог решиться на отчаянный шаг — сесть на незнакомую планету, захваченную лемоидами. Тогда положение спас этот славный старик Феврие. Он сказал: я беру командование кораблем на себя. И тогда Сергей успокоился, смог с ясной головой делать свое дело. Вечный дублер — как, оказывается, его давно уже прозвали в Центре управления.

Первый и последний раз он был командиром. Феврие ничего не сказал ему, но Сергей чувствовал: старик ждет от. него, чтобы он сам ушел из космофлота.

Но Сергей не ушел. Не стал он и «вечным дублером», постоянным вторым номером. Выход нашелся в виде редкой должности почтальона-инспектора. Маленький кораблик, развозящий срочные грузы по дальним планетам — занятие не хлопотное. Экспедиции снаряжались обстоятельно, и редко случалось так, что на базе забывали погрузить что-то жизненно важное. Но бывало. Тогда и отправлялся почтальон — на маленьком кораблике, в одиночку. Ему не приходилось быть вторым номером — он был единственным членом экипажа. Потому он и чувствовал себя вправе летать — ведь после того злополучного рейса «Щелкунчика» он никогда не взял бы на себя ответственность за других людей.

А вот здесь, он ничего на себя и не брал — получилось. Само собой легло ему на плечи. И сидят тут эти, с позволения сказать, гуманоиды сиднем, с места не двинутся, а стоит заговорить о бегстве — и сразу, как страусы, головы в песок. Страшно!

Им, видите ли, страшно, а ему, уже четырежды битому, не страшно.

Окрепнув, он пошел вдоль насыпи влево, сделал еще несколько попыток перелезть через нее — результат был однозначным. Били.

Вернулся к варианту башни, перепробовал все рычаги, штурвалы и реостаты. Добился замерзания озера, разрежения воздуха чуть не вдвое, по его прихоти можно было бы учинить в долине бурю, потоп, воспроизвести форменную Сахару и даже, на худой конец, геенну огненную. Разумеется, все эти опыты он проводил с величайшей осторожностью, хорошо помня, как он однажды чуть не поморозил полюгалов, брызгавшихся у подножия гадовой колонны.

Опыты ему сходили с рук. Но и за массивными стенами, сложенными из настоящих валунов, он чувствовал пристальный немигающий взгляд. Когда он дошел до регулятора освещенности, он попытался под покровом колодезной темноты снова проскользнуть под решетку — нет, не дали. Только пинфинов перепугал — после они рассказывали, что с наступлением зеленых сумерек над вершинами гор, образующих их долину (Тарумов уже подумывал — а не кратер ли?), якобы зажглись три полные луны, повергшие обитателей пещер в совершенно необъяснимый ужас. Сергей понял, что зашел в тупик, — да, из башни он мог бы перевернуть, испепелить, затопить зловонным туманом всю их проклятую лохань, — но если бы это решало задачу, как отсюда бежать…

Иногда ему уже казалось, что и его предшественник, вот так же не найдя способа бежать самому и увести за собой остальных, просто не выдержал и…

Нет. Он вспоминал тонкие пальчики пинфинов, их испуганные пепельные глаза, и понимал — нет. Человек не мог бросить их и уйти. Даже в небытие.

Потом он попытался обойти озеро справа и таким образом подобраться к кораблям — опять ничего не вышло. Километров через шесть берег подымался, сперва исподволь, а потом все круче и круче. Тарумов уже начал прикидывать, а пройдут ли по такому пути одышливые инфраки, как вдруг скала под ногами оборвалась отвесным срезом — дальше пути не было. Стылое озеро неподвижно замерло где-то в щемящей глубине, и только далеко-далеко, в дымке нездешнего, легкого свежего тумана, угадывался другой берег, шумящий позабытыми здесь деревьями…

Традиция была соблюдена и на этот раз — зеленый протуберанец, выметнувшийся снизу, отшвырнул его далеко от обрыва.

Возвращаться пришлось ползком. Он скользил по шелковистой, поскрипывающей «тине», и в голову так и лезло видение сказочного гада, властно и стремительно мчащегося над каменным виадуком. Царственный уж, атавистический символ мудрости, доброты и семейного благополучия… Но как связать этот образ с насильственным заточением нескольких десятков гуманоидов здесь, в этой траурно-мрачной чаше исполинского кратера?

А может быть, виной всему непонимание? Может, их всех просто пригласили в гости и нужно только найти общий язык с хозяевами, хотя бы в лице этого пестроклетчатого телеграфного столба, несомненно изображающего стилизованного змия? Но как обмениваются информацией обитатели здешнего мира — может быть, на гравитационных волнах? Ну, а если у них в ходу гамма-кванты или нейтринные пучки? Что тогда? Гостеприимно, ничего не скажешь. От таких хозяев надо дуть без оглядки, а дружеские отношения налаживать с расстояния в два — три парсека.

Можно, конечно, предположить и совершенно фантастический, архигуманный вариант. Допустим, что все обитатели этой долины — экс-мертвецы. Космическая авария, лобовое столкновение с метеоритом при выходе из строя локаторов… И вот — чудеса инопланетной реанимации, воссоздание организма из единственной заледеневшей клетки, выуженной из межзвездного пространства… Ну, как они воссоздавали комбинезон, — это уже детали. Главное — сама идея всегалактической службы спасения, и тогда эта изумрудная обитель — своеобразный санаторий строгого режима, откуда не удерешь до полного восстановления сил… Но все-таки лучше, если мы будем восстанавливать свои силы где-нибудь подальше отсюда. А если версия вселенского гуманизма подтвердится, — ну, что же, мы сумеем поблагодарить своих спасителей. Издалека. Но сейчас нужно думать совсем о другом.

Вот так, невольно залезая во всевозможные нравственные модели этого мира и постоянно гоня от себя эти мысли (все, кроме одной: как бежать), Сергей дотащился до пещер.

Возвращение было ужасным. Обезумевший от горя пинфин встретил его на пороге: пропала подруга.

Пропала так, как и раньше пропадали здешние обитатели: была где-то рядом, за спиной, он через некоторое время обернулся — никого нет. И ни всплеска, ни шороха.

«Может, ушла вниз, к озеру? Уснула по дороге? Небольшое черное тельце, свернувшееся в плюшевый клубок, легко затеряется на холмистом склоне…» — «Нет. Вся небольшая колония пинфинов, полюгалы и «рыбьи пузыри» (а это еще кто?) спустились до самого озера, но ее нет ни на кубических уступах, ни в башне, ни за насыпью, ни в воде — полюгалы ныряли…»

Тарумов выпил залпом три полных «грейпфрута» — живая вода сработала. Ощутив прилив бодрости, он встряхнулся и бросился обшаривать окрестности пещер. Не может быть, чтобы никакого следа. Не может быть. Но ведь было уже. И сколько раз. Значит, может. Значит, они все-таки во власти холоднокровных выползков, к которым гуманоидная логика неприменима. Он искал, но знал уже, что это бессмысленно, потому что маленького кроткого существа с печальными пепельными глазами нет ни на склоне, ни в озере, ни за насыпью…

ЗА НАСЫПЬЮ?!

Он скатился вниз, к пещере, не веря своим ушам, своей памяти.

«Ты был за насыпью?», — «Да, но там ничего нет. Там нет пещер. Там нет камней. Искать негде. Там нет даже плодов в траве, и полюгалы туда больше не заглядывают». — «Значит, и они там были?» — «Когда-то… да». — «Жди меня!»

Он мчался вниз по склону, как не бегал здесь еще ни разу. Травяные кочки упруго отталкивали его, словно легкие подкидные доски. Проверить, проверить немедленно — неужели запретный барьер снят? Неужели дорога к кораблям открыта?

Еще на бегу высмотрел луночки, расчищенные им в прошлый раз на мохнатом боку насыпи, с разбегу взлетел наверх…

Как бы не так. Липкий зеленый кулак деловито сшиб его прямо в пожелтелый стожок, припасенный давно и так кстати…

Когда он пришел в себя, не хотелось ни отмываться, ни шевелиться вообще. Кажется, эти земноводные добились своего — выколотили из него всю волю, всю способность к сопротивлению. У него не было к ним предвзятой атавистической неприязни — отголоска тех незапамятных времен, когда босоногий человек на лесной тропинке бессознательно шарахался от ядовитой твари. В детстве он даже любил возиться с лягушатами, жабами и особенно — ужами, и они нагуливали себе подкожный жирок на дармовых кормах в его великолепном самодельном террариуме. А однажды отец даже взял его (потихоньку от мамы, разумеется) в настоящий серпентарий. В загон их, естественно, не пустили, но через толстые стекла, вмазанные в кладку стен, он досыта нагляделся на медлительных и с виду таких же ручных, как и его ужи, щитомордников и гюрз. А потом ему дали погладить великолепного золотоглазого полоза — кроткое и беспокойное создание, постоянно мечущееся по загону в поисках лазейки. Уникальное свободолюбие этого существа стало для него роковым: он попал в неволю именно благодаря ему и обречен был служить своеобразным индикатором целостности и непроницаемости вольера. Как только эта огромная, почти трехметровая черная змея исчезала из поля зрения герпетологов — значит, надо было немедленно искать и заделывать лазейку: при любой, самой малой возможности бежать полоз удирал первым.

И попадался — следили практически за ним одним, бедолагой…

За ним одним.

За ним.

Створки детских воспоминаний медленно закрылись, чтобы дать место горестному сознанию настоящего. Мир мудрых, прекрасных ужей… Он исчезал, осыпался вместе с шелухой внешних, поверхностных ассоциаций.

Ведь это он, и только он, был ужом, золотоглазым змеем-полозом, бессильно бьющимся головой о стены этого гигантского террариума. Это за ним неусыпно следило мертвое око озерного стража, за ним, человеком, самым свободолюбивым существом Вселенной, за уникальным индикатором возможности побега…

И тогда одновременно с сознанием собственной роли в этом мире перед Тарумовым естественно возник единственный выход.

«…А старт будет тяжелым, уходить надо будет на пределе. — Он не хотел их пугать и, скорее, занижал реальную опасность, а старт должен был быть чудовищным, неизвестно еще, все ли выдержат. — Нужно только оторваться от поверхности, а там каких-нибудь сорок тысяч метров — ив подпространство, вам ведь не требуется точного выхода из него. Где ни вынырнете — все равно ваш сигнал бедствия экстренно ретранслируют на Землю. Висите себе между звезд, отдыхайте, помощь сама вас найдет…»

«Нет», — сказали пинфины.

«Нет», — повторили за ними и полюгалы, и «рыбьи пузыри», дышавшие всем телом, и инфраки с неподвижно-напряженными зрячими лицами, и зеркальные сосредоточенные близнецы, о самоуглубленном существовании которых Сергей до сих пор и не подозревал.

Он кричал на них, ониздевался над ними, он готов был побить их, связать травяными веревками и таким вот безвольным, тупым косяком гнать их до самого звездолета… Он-то на все был готов, одна беда — дойти до корабля они должны были без него.

Он продолжал убеждать, он рисовал им на стенах пещеры сказочные картины Земли — горы, облака… Теперь он уже не старался убедить их — он просто ждал.

И вот он услышал, даже нет — почувствовал, как снизу, из лабиринта тинных холмов, появился его пинфин.

«Ты дошел?» — «Да». — «И вошел внутрь?» — «Да». — «Ее нет и там?» — «Нет». Об этом не нужно было уже спрашивать.

«Ты пробовал запустить двигатели?» — «Да. Но это никому не нужно». — «Это нужно тебе, потому что у тебя одна только надежда — привести помощь с Земли!» — «Бесполезно…»

«Бесполезно»!

Эта покорность доводила Тарумова до исступления…

«Бесполезно»!

Ну, нет! Если вы сами не хотите спастись, любыми правдами и неправдами я загоню вас в звездолет!

«Переводи. Переводи им всем, и поточнее: огонь спустится с гор, и смрад затопит долину. Спасение там, за насыпью. Перевел? Все поняли? А теперь пошли вниз, к озеру. Под ворота по одному, а дальше к кораблям поведешь всех ты. Дорогу знаешь».

Он двинулся вниз, привычно задирая ноги по-журавлиному, чтобы не путаться в осточертевшей тине. Оглянулся — никто так и не пошел за ним. Сергей недобро усмехнулся, вытащил из-за пояса перчатки и принялся на ходу драть длинные влажные пучки.

Он шел медленно, медленнее обычного — плел что-то вроде каната. Пока добрел до башни-туры, сплел изрядно, метра три. Не начало бы сохнуть раньше времени. Поторапливаться надо.

Он ускорил шаг, вдоль ворот уже мчался крупными легкими скачками. За бурую замшелую решетку только глянул искоса, но даже не задержал шаг. Влетел в регулярный зал — все знакомо, опробовано, и слава богу. Этот верньер — до отказа, теперь снаружи темнота. Хорошо, стены башни изнутри попыхивают колдовским сиреневатым светом.

А теперь — канатик. Перекинуть через крестовину красного штурвала и дотянуть до крестовины вон того, пепельного. Дотянул. И — мертвым узлом. Просто-то как, а?

Отступил, прикинул — не надо ли еще чего? Нет, хватит. Чтобы не перебрать. Эти-то два эффекта надежно проверены, не в полную силу, разумеется, иначе в пещерах давным-давно никого в живых бы не осталось. Но сейчас он увидит, каково это — в полную силу.

Хоть это удовольствие он получит.

Он выскочил из башни и начал быстро карабкаться вверх, к пещерам. В сторону насыпи он даже не повернул головы — сгустившаяся по его воле тьма не позволила бы ему рассмотреть даже смутные силуэты кораблей. Вверху тепло мерцали арочные входы в пещеры, три луны удивленно приподнялись из-за вершин, опоясывающих долину, и на отвесных гигантских ступенях слабо замерцали полустертые знаки неземного языка. Темнота — это у него хорошо получилось.

А теперь начнет свою работу сохнущая трава.

И началось. Он знал, что не пройдет и часа, как травяной канат, сжимаясь, начнет поворачивать друг к другу два колеса, к которым до сих пор Тарумов едва смел притрагиваться. Да, началось. Кромка гор затеплилась золотистым светом, и пока это было еще не страшно, но полоса огня расширялась, теперь это была не тоненькая нить, очертывающая контур каменной чаши, — теперь это было похоже на огненную змею, устало и мертво распластавшуюся по верхнему краю их долины.

Но полоса огня все росла, скатываясь вниз, и вместе с ней и опережая ее, вниз устремился удушливый смрад… Апокалипсис, да и только. Долго ли там будут медлить младшие братья?

Они, не медлили. Они катились в ужасе вниз, и только по стремительно мелькавшим мимо него теням Тарумов мог определить, сколько же их спасается бегством. Тридцать… Больше сорока… Больше пятидесяти… Кто именно — этого он определить не мог.

Не узнал он и своего пинфина.

Они промчались мимо него повизгивающей, всхлипывающей стайкой и, отставая от всех, последними мерно прошагали зеркальные близнецы.

Все. Теперь лучше взять вправо, на гигантский, исписанный магическими письменами уступ. Но, словно угадав его желание, огненный ручей отделился от общей полосы огня и, круто направившись вниз, заструился прямо навстречу Сергею, стекая по ступеням исполинской лестницы. Сергей отпрянул — он знал, что его ждет, он сам выбрал это, но… так скоро.

Он побежал влево, оскальзываясь на влажной пока траве, падая лицом в пружинистые кочки, задыхаясь, обливаясь потом. Скинул ботинки. Затем на бегу содрал с себя комбинезон. Холодный взгляд упирался в него ощутимо — до мурашек на левом плече и щеке, обращенным к озеру, и впервые он чувствовал не омерзение и даже не безразличие, а острую, злобную радость. Давай-давай, гляди! Гляди и не оборачивайся, дубина запрограммированная, гляди во все глаза и не отвлекайся, потому что сейчас только это от тебя и требуется!

Потому что они еще не дошли. Еще не взлетели.

Так он шел и шел, уводя за собой неотрывный взгляд своего стража, и трава, словно чувствуя приближение огня, как-то разом усохла, перестала путаться и пружинить, и идти было бы совсем легко, если б не удушливая гарь, но идти было уже некуда — перед ним открылся давешний обрыв, и свежий воздух подымался толчками из глубины, словно там, в темноте, взмахивала крыльями исполинская птица. Настигаемый нестерпимым жаром, он вскинул руки, ловя губами, лицом, грудью эти последние глотки прохладного ветра, и в это мгновение такой знакомый, такой земной гул стартовых двигателей выметнулся из темноты, и огненные звезды дюз канули вверх, в темно-зеленую сгущенку низкого неба…

Успели.

И последнее, что увидел Тарумов в конусах света, отброшенных уходящим кораблем, было стройное тело сказочного змееподобного существа, промелькнувшего над озером в стремительном и естественном полете. Это не было погоней за беглецами. Осеребренный светом удаляющихся звезд, этот змей даже не взял на себя труд проследить за их исчезновением.

Он искал не корабль, а крошечную фигурку человека, этого самого вольнолюбивого существа во Вселенной, который должен был бежать отсюда первым и вместо этого предпочел задохнуться в чаду разожженного им же самим пожара. Так почему же он не бежал?

ПОЧЕМУ?

Медленно, круг за кругом, спускался он к обугленному обрыву, и продолжал спрашивать себя, и по-прежнему не находил ответа. И не мог найти, потому что логика существ, населяющих террариумы, несовместима с логикой тех, кто эти террариумы создает. Он глядел вниз, и взгляд его был полон недоумения и разочарования.

Но если бы Тарумов мог видеть эти глаза, обращенные к нему, они снова показались бы ему мудрыми и прекрасными…

Павел Амнуэль{*} КАПЛИ ЗВЕЗДНОГО СВЕТА Фантастическая повесть

1
Это был сон.

Высоко к небу поднялся замок. Он смотрел на мир щелками глаз-бойниц. Я стоял на самой высокой башне, а сверху мне улыбалось голубое солнце. Ослепительное, ярче неба. Лучи его касались моих плеч, щек, ладоней, и я ловил солнечный свет, мягкий, теплый, как вода в южном море.

Замок начал таять, будто мороженое в яркий полдень, и осталось только солнце — голубое, ласковое, смеющееся…

* * *
Я открыл глаза и понял, что наблюдений сегодня не будет. Ни солнечных, ни звездных. Потолок был серым, без теней и резвящихся бликов — за окном киселем сгустился туман. Было зябко, хотелось лежать и читать детектив.

Замок и голубое солнце… Замок вспоминался смутно, но голубое солнце, неправдоподобное, фантастическое, так и стояло перед глазами.

Я растолкал Валеру, поставил на плитку чайник. Мы пили почти черную от неимоверного количества заварки жидкость, и Валера произносил традиционный утренний монолог:

— Опять спектры… допплеровские смещения… считаешь, считаешь, а толку…

Идти на работу ему не хотелось, он охотно посидел бы со мной, жалуясь на жизнь. Валера похож на студента перед сессией, обалдевшего от занятий. Все он делает медленно — ходит вперевалочку, работает с бессмысленной медлительностью: возьмет линейку, повертит в руках, приложит к бумаге, посмотрит, развернет лист до края стола, подумает… Саморукова, нашего общего шефа, это жутко раздражало, он весь кипел, но сдерживался, потому что придраться было не к чему — работал Валера добросовестно.

Я остался дома, разложил на столе схему микрофотометра. Вчера под вечер в лаборатории потянуло паленым, и прибор, как говорится, дал дуба. Нужно было найти причину. Пальцы двигались вдоль тонких линий чертежа, а мыслям было холодно и неуютно в голове, они рвались к солнцу — к тому странному голубому солнцу, которое стояло над замком, хранившим тайну.

Я никак не мог привыкнуть к новому месту работы. Три недели я в обсерватории, и три недели нет покоя. То у солнечников горит прибор — «Костя, посмотри, у тебя больше практики…». То на малом электронном телескопе отказывают микромодули — «Костя на выход». То Саморуков начинает наблюдения на Четырехметровом телескопе, а в лаборатории сократили должность оператора — «Костя, посиди-ка до утра». На заводе микроэлектроники, где я работал после окончания института, все было стабильно и четко, как фигура Лиссажу. Свой пульт, своя схема, своя задача. Но я ушел. Не надоело, нет. Просто месяца два назад на заводе появился Саморуков. Вычислитель «Заря», который был ему нужен, не вышел еще из ремонта, и Саморуков полчаса стоял у меня над душой, смотрел, как я впаиваю сопротивления.

— Почему бы вам не уволиться? — спросил он.

Так я и оказался в его лаборатории. Убеждать Саморуков умел. Он даже не дал мне времени на раздумья. Присматриваться я начал уже здесь, в горах, вступив в должность старшего инженера. Все казалось необычным, новым, интересным, а тут еще сон мой сегодняшний — как мечта, зовущая к себе.

Я так и не понял по схеме, что там могло сгореть. Натянул свитер, вышел из дома и словно окунулся в холодное молоко. Туман вскоре стал не таким уж густым, я различал даже кроны деревьев на вершине Медвежьего Уха — небольшой горы, у подножия которой расположилась обсерватория. Смутно проступала башня Четырехметрового, отгороженная от поселка узким овражком.

Из тумана вынырнула долговязая фигура, сутулая, нелепо размахивающая длинными руками.

— А у нас по утрам туман, — пропел Юра Рывчин, поравнявшись со мной.

Юра — наш аспирант, то есть аспирант Саморукова. Он закончил диссертацию и теперь досиживает свой аспирантский срок в ожидании очереди на защиту. Энергия у него неуемная, вечно он носится с новой идеей, вечно выпрашивает у кого-нибудь время на «Наири-2».

— В главный корпус? — спросил Юра.

Я кивнул, зябко поежившись. От каждого лишнего движения вода проливалась за воротник, и я шел, втянув голову и плечи.

— Какой-то остряк, — продолжал Юра, — написал в рекламном проспекте обсерватории, что у нас двести восемьдесят ясных ночей в году. А туманы весной и осенью — вот тебе сотня ночей! И еще ночи ясные наполовину — сотня. Получается, что год у нас длится суток шестьсот — как на Марсе…

В лаборатории горел свет — то ли не выключали с вечера, то ли включили по случаю тумана. Микрофотометр стоял с поднятым кожухом, и я полез в его чрево, как хирург во внутренности обреченного. Поломка оказалась непростой, и когда я сделал, наконец, последнюю пайку, свет лампочки над моей головой скорее угадывался. Стоял такой ослепительно голубой августовский полдень, будто звезда из моего сна неожиданно взошла на земном небе.

Я вышел из лаборатории и тут же увидел Ларису.

Первое, о чем я подумал, — замок и солнце! Должно же было что-то случиться сегодня… Лариса шла по коридору в мою сторону, а рядом пристроился Юра, травил байки. На лице Ларисы — знакомое мне с детства ироническое выражение, светлые волосы волнами разбросаны по плечам. Юра мельком взглянул на меня, но, пройдя мимо, даже повернулся и посмотрел внимательно — представляю, какое у меня было лицо. Я медленно двинулся вслед, и только теперь вопросы зашевелились у меня в голове. Откуда? Как? Почему? Что нужно Ларисе в обсерватории и куда делся тот пижон, ее муж?

За поворотом коридора Валера, сонно прищурясь, изучал стенгазету «Астрофизик». Я остановился рядом и тупо смотрел на фотографию лабораторного корпуса… Лариса здесь. Мы учились вместе — с пятого класса. Обожание мое было молчаливым. Лариса сторонилась меня, а очередной ее поклонник окидывал меня пренебрежительным взглядом. После десятого класса, когда мы уже учились в разных вузах, я изредка приглашал Ларису в кино — без особого успеха и ни на что не надеясь. Я ждал чего-то, а Лариса ждать не собиралась. На втором курсе библиотечного факультета она благополучно вышла замуж за журналиста местной газеты. Встретились они на городском пляже. Красивый мужчина подошел к симпатичной девушке и предложил познакомиться. Ничего странного они в этом не видели. Журналист был напорист — трое суток спустя, час в час, он сделал Ларисе предложение. Мне он был определенно антипатичен. Стоило посмотреть, как он берет интервью. Впечатление было таким, будто собеседник зря отнимает у корреспондента время.

Новости о Ларисе я воспринимал очень болезненно. Узнавал от знакомых: у нее родилась дочь, назвали Людочкой. Муж стал завотделом писем…

— Валера, — сказал я. — С кем пошел Юра?

— А, барышня… — отозвался Валера. — Наша библиотекарша, Лариса. Вернулась из отпуска.

Та-ак…. Лариса работает здесь. Из всех совпадений это — самое немыслимое. Как теперь быть?

— Тебя шеф звал, — сообщил Валера.

Я побрел на второй этаж, в длинный и узкий, как труба, кабинет Саморукова. Усилием воли заставил себя отвлечься, но удавалось мне это плохо. Саморуков посмотрел на меня из-за своего стола, такого же длинного и неуклюжего, как сама комната, и сказал:

— Не выспались, Костя?

— Нет, ничего… — пробормотал я.

Покончив с заботой о здоровье сотрудника, Саморуков перешел на деловой тон — сразу позабыл, что перед ним человек, а не автоматическое устройство.

— Я попросил бы вас понаблюдать сегодня в ночь. Нужно отснять Дзету Кассиопеи. Последний спектр с высокой дисперсией. Мое твердое убеждение — коллапсар есть.

Он удивленно взглянул на меня — должно быть, оттого, что я, услышав его слова, не подскочил от радости. В свои тридцать четыре года Саморуков был, по-моему, идеальным типом ученого. Он сидел за столом с раннего утра до вечера, а потом шел наблюдать. Утром, когда оператор телескопа досматривал первый после ночной вахты сон, Саморуков являлся в фотолабораторию и следил, как ребята проявляют и сушат отснятые ночью пластинки.

Шеф искал коллапсары — странные звезды, увидеть которые в принципе невозможно. Это мертвые звезды — они прожили долгий век, видели рождение Галактики и были в далекой своей юности ослепительно горячими.

К звездам, как к людям, старость подходит незаметно. Холоднее становятся недра, с возрастом звезда пухнет, толстеет. Она светит холодным красным светом, а в самом ее центре, словно тромб в сердце обреченного, возникает плотное, горячее, очень-очень маленькое гелиевое ядро — предвестник скорого конца.

И конец наступает.

Миллиарды лет живет звезда, а смерть настигает ее в неуловимую долю секунды. Была звезда — и не стало. Яростно раскинул огненные руки алый факел, разметал планеты, испепелил астероиды, сжег пыль. Далеко от места трагедии, на маленькой планете Земля, люди смотрели в небо, где соком граната наливалась звезда-гостья. Сверхновая. Яркий пламень Вселенной.

Сорванная взрывом оболочка еще не рассеялась в пространстве, а на месте бывшей звезды — будто головешки от догоревшего костра. Тяготение сдавило, смяло, стиснуло звезду в плотный комок материи. И даже свет, не способный и мгновения устоять на месте, оказался пойманным в ловушку. Тяжесть. Все кончилось для звезды, осталась только вечная неустранимая тяжесть.

Черными дырами назвали астрофизики эти звездные останки. Но Саморуков не любил это название, носившее отпечаток обреченности, и предпочитал говорить по старинке: мы ищем коллапсары. Шеф искал коллапсары пятый год, сам разработал методику и был уверен в успехе. Он искал коллапсары в двойных звездных системах, где только одна звезда успела погибнуть, а вторая живет и может помочь в поисках. Так вот живут супруги много лет душа в душу, смерть забирает одного из них, но другой еще живет, и в сердце его жива память о спутнике жизни…

Дзета Кассиопеи. Прежние наблюдения говорили — это двойная система. Но где же вторая звезда? Она не видна. «Это коллапсар», — утверждает Саморуков. Сегодня ночью он хочет это доказать. А я буду глядеть в трубу-искатель, и держать голубую искорку в перекрестии прицела, чтобы она не вышла за пределы поля. Этому я научился за три недели. Мне даже нравилось: тишина, едва слышный гул часового механизма, огни в поселке погашены, чтобы не мешать наблюдениям, на предрассветном небе блекнут звезды…

Наблюдения. Я не могу избавиться от благоговейного трепета при этом слове. Сразу представляется: огромное небо, огромные звезды и на востоке, над горизонтом, громадная луна. И сознаешь собственную незначительность перед всем этим, и кажется, что вот-вот оборвется трос, поддерживающий на весу черный цирковой купол с блестками, и небо обрушится. Это чувство возникло в первую ночь и осталось — каждый раз я встречаюсь с небом будто впервые.

2
Лариса не удивилась, увидев меня. Разве что в глазах засветилось женское любопытство — вот как ты изменился за пять лет.

— Здравствуй, Костя, — сказала она. — Ты здесь на экскурсии?

— Я здесь работаю, — сообщил я.

— Вот как, — сказала Лариса. — Значит, недавно. Недели три? Ты ведь занимался электроникой. Да, конечно, здесь тоже много приборов. Саморуков переманил? Он умеет. Сильная личность. Работа нравится? А я с мужем развелась. Здесь вот почти год.

«Развелась с мужем? — подумал я. — Выходит, все же оказался подонком. Наверно, трудно ей. Одна с дочкой — здесь все же не город. Стоп, значит, Лариса свободна?!»

Не надо. Нет никакой Ларисы. Не нужен я ей. Есть мой шеф Саморуков и есть микрофотометр, который непременно должен работать, чтобы утром можно было обрабатывать свеженькую спектрограмму.

3
Телескоп еще спал, когда я поднялся в башню. Он вел жизнь зоркого филина, ночной птицы, и, устав поутру, закрывал свой единственный глаз и мирно дремал, греясь под солнцем. Он не любил, когда его тревожили днем: он тогда артачился, делал Вид, что у него течет масло в подшипниках, перегреваются моторы, шумел сильнее обычного и успокаивался, когда ребята из лаборатории техобеспечения закрывали купол, и в башню опять спускалась темнота.

Ночи он любил. Ему нравилось, когда в прорезь купола заглядывала луна и он радостно светился, будто огромная елочная игрушка. Он поворачивался на оси, пытаясь выглянуть наружу, искал свою звезду и долго любовался ею, широко раскрыв глаз. Звезда завораживала его, он мог смотреть на нее часами и не уставал.

Телескоп был старательной и умной машиной — он обладал мозгом, программным устройством с большой оперативной памятью, и знал многие звезды по именам. Он сам отыскал для меня звезду Саморукова, яркий голубой субгигант, Дзету Кассиопеи. Для этого ему пришлось поднять трубу чуть ли не к зениту.

Смотреть в окуляр искателя из такого положения неудобно: голова запрокинута, шея ноет. Вовсе не было необходимости следить за объектом в искатель. Никто из операторов и не следил. Но сегодня я один — Валера сказал, что придет позже, — и я сидел, задрав голову, приложив глаз к стеклу окуляра.

Я глядел на Дзету Кассиопеи и вдруг понял, что ее-то и видел во сне. И вот увидел опять. Увидел, как медленно разбухает звезда, превращаясь в голубой диск. Ей стало тесно в темном озерце окуляра, и она выплеснулась наружу, лучи ее стекали по моим ресницам и застывали, не успевая упасть в подставленные ладони.

Я немного скосил глаза и заметил планету. Планету в чужой звездной системе. Она висела неподалеку от диска звезды — тусклый розовый серп, маленький ковшик, пересеченный неровными полосами.

Планета была окутана облаками — клокочущими, бурлящими, будто кипящий суп. Розовые полосы оказались просветом в тучах, но и поверхность планеты вся кипела, мне даже показалось, что я вижу взрывы. И еще мне показалось, что протянулся от планеты к звезде светлый серпик. Изогнутый, серо-оранжевый, где-то на полпути к звезде он совсем истончился, и я потерял его из виду. Потом, впитав в себя горячую звездную материю, он появился вновь — и был уже не серым, а ярко-белым. Серпик упирался в голубой океан звезды — это был уже не серпик, а яростный протуберанец, каких никогда не было и не будет у нашего спокойного Солнца.

Почему-то в этот момент я подумал о Саморукове. Я не видел в той звездной системе ничего похожего на коллапсар — надо сказать об этом шефу. Да нет, что я, скажу: «Михаил Викторович, сегодня мне привиделась Дзета Кассиопеи…»? Я же не сплю, черт возьми! Вот теплое стекло окуляра, а вот холодная труба искателя. Под куполом сумрачно, лампа у пульта выхватывает из темноты лишь стул и полуоткрытую дверь — выход на внешнюю круговую площадку.

Тихо щелкнул над ухом тумблер выключения экспозиции, кассета с пластинкой выпала из зажимов, и я взял ее в руки. У меня в ладонях — спектр звезды Дзеты Кассиопеи!

Где-то внизу послышались шаги — двое поднимались по лестнице, будто духи подземелья, пробирающиеся к звездному свету. Я положил кассету в пакет, втиснул новую в тугие, упирающиеся зажимы, включил отсчет. Люлька медленно пошла вниз, и я спрыгнул, когда она коснулась пористого пола. Валера с Юрой стояли у пульта — два привидения в желтом неверном свете.

— Как бдится? — спросил Юра.

Ему явно не хотелось разговаривать, ему хотелось спать.

— Неплохо, — ответил я. — А ты почему здесь?

— Шеф, — коротко объяснил Юра. — Он считает, что теоретик должен уметь все. Вот и приходится…

Мы сидели у пульта и пили чай из большого китайского термоса. Мне казалось, что чай пахнет темнотой. Понятия не имею, как пахнет темнота, но только в желтом полумраке, только под звездной прорезью купола я пил такой обжигающе вкусный чай.

— Юра, — сказал я. — Ты видел в телескоп планеты?

— Не стремлюсь, — величественно махнул рукой Рывчин. — Правда, в детстве глядел на Сатурн.

— Я не о том. В других звездных системах. Например, в системе Дзеты Кассиопеи.

У Юры мгновенно прошел сон. В глазах вспыхнули смешинки, рот расплылся в улыбке.

— Какие планеты? Три недели у телескопа, и ты еще не стал скептиком? Погляди на Валеру — разве он похож на человека, который видел у других звезд планеты?

— Ладно, Юра, — вступился Валера, морщась. Голос Рывчина звучал под куполом, как набат, он нарушал тишину ночи и неба, и Валера воспротивился кощунству.

— Читай учебник, — посоветовал Юра, — а то станешь как Сергей Лукич…

Сергей Лукич Абалакин, шеф второй группы теоретиков, был притчей во языцех. Он защитил кандидатскую лет пятнадцать назад, и это, т труд настолько подорвал его силы, что с тех пор Абалакин не опубликовал ни одной работы. Сотрудники его печатались неоднократно и в примечаниях благодарили шефа за «стимулирующие обсуждения». Юра рассказывал, что на последней конференции по нестационарным объектам Абалакин решился выступить с десятиминутной речью о квазарах. Говорил он невнятно, крошил мел и испуганно смотрел в зал. Его спросили: может ли ваша модель объяснить переменность блеска квазаров? Абалакин пожал плечами и пробормотал:

— Наверно…

После некоторого колебания он добавил:

— По-видимому… возможно… — И закончил: — Но маловероятно.

С тех пор в обсерватории на любой каверзный вопрос отвечали единым духом без пауз между словами: «наверно-по-видимому-возможно-маловероятно».

Вряд ли я смог бы стать похожим на Абалакина. Не тот характер. Да и астрофизику Абалакин знал, конечно, как свои пять пальцев. Он был умный человек, этот Абалакин, но оказался не на своем месте. Ему бы преподавать в университете. Учить других — вот его призвание; Саморуков ведь тоже работал у Абалакина, пока не получил собственную группу.

Закончилась последняя экспозиция Дзеты Кассиопеи, и Валера полез в люльку за кассетой. Я расписался в журнале наблюдений и пошел спать.

На дворе было морозно. Только что взошла луна, желтая, как недозрелый гранат. Я посмотрел в зенит, но не нашел созвездий — мое знание астрономии еще не возвысилось до такой премудрости. Нечего было и пытаться отыскать Дзету Кассиопеи. Но глаза сами сделали это. Взгляд будто зацепился за что-то в небе. Засветилась, замерцала далекая голубая искорка. Она набухла, как почка на весеннем дереве, и я увидел темные водовороты пятен на ее поверхности. А планету не видел — дымка окутывала ее, но я знал, чувствовал, что она рядом со звездой, бурная и горячая.

Я закрыл глаза, сосчитал до десяти, а потом и до ста. Тогда я открыл глаза, но не решался смотреть в небо. Со стороны Медвежьего Уха, перебираясь через овраги, двигались белесые призраки — спотыкаясь о верхушки деревьев, брел утренний туман.

4
У Людочки расшнуровался ботинок, и мы остановились. Людочка болтала ногой, сидя на невысоком пне, и я никак не мог попасть шнурком в пистон.

— Сиди спокойно, — строго сказал я.

Мы гуляли уже больше часа — обычное наше путешествие перед заходом солнца. Лариса неохотно отпускала со мной дочку. За месяц мы с Людочкой подружились, и Ларисе это почему-то не нравилось.

Едва мы добирались до перекрестка, откуда начинался так называемый лес (здесь росли ежевичные кусты), как Людочка останавливалась, заглядывала мне в глаза и тихо спрашивала:

— Ты видел опять?

Мы садились друг перед другом на два пенька, и я рассказывал сон. Рассказывал сказку. Рассказывал то, что было на самом деле.

— Сегодня была совсем другая звездочка, — говорил я, не заботясь о чистоте терминологии. Людочка внимательно относилась даже к «гравитационному потемнению», воспринимая его как волшебника. — Звездочка очень маленькая. У нее были мягкие золотистые лучи, совсем как твои косички. И она была очень грустная, потому что была одна. У других звезд есть дети-планеты, а у этой не было. А мне очень хотелось увидеть планету. Настоящую, живую, чтобы бегали поезда по паутинкам-рельсам, чтобы в просветах облаков виднелись белые следы самолетов. И чтобы, если приглядеться, можно было рассмотреть чужих людей на улицах чужих городов. Это очень важно, Людочка, увидеть чужую жизнь. Попробовать разобраться в ней. Тогда и свою жизнь мы будем понимать лучше. Знаешь, сейчас много говорят о связи цивилизаций. Но все это — в каком-то будущем, никто не знает, когда оно настанет. А я могу сейчас — увидеть и рассказать. Надо только найти ее — чужую жизнь. Понимаешь, Людочка? И еще надо, чтобы поверили… Никто ведь не видит, а я вижу.

— Волшебники всегда все видят, — сказала Людочка.

Какой из меня волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что так и надо. У каждой профессии, естественно, свои странности, к ним нужно привыкнуть, вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь — у телескопа или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле короны, и из ночи в ночь я замечал, как лучики ее то укорачиваются, будто впитываемые звездой, то удлиняются щупальцами кальмара, изгибаются, набухают; даже розовая планета иногда погружалась в них, и тогда на ее серпе вспыхивали оранжевые искры.

На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы и раны эти теперь медленно зарастали свежим планетным «мясом», будто планета живая, будто ей больно. На десятую ночь наблюдений, приглядевшись, напрягая зрение до рези в глазах, я увидел на склонах кратеров движущиеся точки. Наверно, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров — они пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.

Я был уверен, что на следующую ночь смогу разглядеть даже, сколько ног у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не выходил от шефа — они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории, подложив под голову «Теорию звездных атмосфер». Над ним висела табличка: «Тихо! Наблюдатель спит!»

Я одолел половину общего курса астрофизики, когда убедился в простой истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных систем в телескоп не видел и видеть не мог. И я тоже не мог. Нет такого физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным…

Книгу мою накрыла широкая ладонь — я поднял голову и увидел перед собой Саморукова. Юра сидел за своим столом и был почему-то мрачен. Шеф посмотрел на название книги, полистал ее без любопытства.

— Что вы сделали за два дня? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Погода… — промямлил Валера.

Я кивнул. Конечно: нет погоды, все приборы в порядке.

— Так ли? — усомнился Саморуков. — А если микрофотометр захандрит в первый же час работы? Вы можете дать гарантию, что он не выйдет из строя, пока мы не закончим измерения?

Нет, я не мог дать такой гарантии. Мне не нравился выходной трансформатор. Он работал, но был на грани.

— Вот видите, — сказал шеф неодобрительно. — Я, Костя, не любитель чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.

— Если мало знаний, какой может быть результат? — сказал я.

— Чепуха, — усмехнулся Саморуков. — Два дня вы штудировали курс астрофизики, и он ничего не прибавил к вашему знанию микроэлектроники. В молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Вы же знаете, наши приборы — самые совершенные, лучших нет. Значит, если что-то не так, в литературе вы помощи не найдете, нужно думать самому. Потому я и позвал вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен. Конечно, я не против чтения. Но читать нужно то, от чего, вы уверены, будет результат. Конкретный результат, понимаете? Тогда нам с вами по пути. Убедил?

— Наверно-по-видимому-возможно, — процитировал Юра и закончил в полном соответствии с истиной, — но маловероятно.

— Ничего, — бодро сказал шеф. — Со временем поймете, Костя.

Он сказал все, что хотел, и решил, что терять на нас еще хоть одну секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было — дверь звучно хлопнула.

Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой поехали домой. Собственно, домой поехал Валера — он жил с родителями в огромной квартире с лепными потолками. А Юра отправился к нему в гости — родственников у него здесь не было, потому что родился он в Чите и к нам на Урал приехал по распределению после окончания МГУ. Я остался один: домой не хотелось. Дома обо мне слишком усердно заботились — обычное дело, когда в семье единственный ребенок. В последнее время, когда я бывал дома лишь два дня в неделю, заботы становились все докучнее.

Я остался, и мне повезло. Были отличные ночи, очень морозные для конца сентября и такие кристально чистые, что, казалось, виден каждый камешек на вершине Медвежьего Уха. По утрам на куполе телескопа сверкала роса, и купол блестел, как начищенное зеркало. Голубизна неба смешивалась с синевой алюминиевого покрытия, создавая необъяснимую игру оттенков. Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствия. Я начал считать свои звездные экспедиции, в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.

Центр Звездоплавания задал мне курсовые данные в сторону далекого синего Альгениба. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Альгениб — звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на скрещении нитей стала надвигаться на меня, распухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались, и худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам — планетам, которые, будто утлые челны, то и дело ныряли в пламенные валы, а когда вал спадал и протуберанец уносился дальше, планеты светились красным, как угли, выброшенные из огня.

Под утро, когда я вышел из звездолета, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что не пробовал еще увидеть подробности на наших, солнечных, планетах. Марс не мигая смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.

Я ждал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на самых крупномасштабных снимках межпланетных станций и на нечетких панорамах, переданных спускаемыми аппаратами. Где-то в подсознании осталась надежда на марсиан, на их постройки, города, плантации. И может быть, оттого, что я знал, представлял заранее все, что увижу, что-то притупилось в мыслях. Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.

Уже засыпая под холодными лучами зари, я все повторял, будто зацепку к разгадке тайны: я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко. Одно вижу, другое нет. Почему? Почему…

5
Мы возвращались без грибов. День был ветреный, и Людочка замерзла. Она вышла без шапки и боялась, что мама будет сердиться. А я думал о семинаре. Сегодня Саморуков расскажет о коллапсаре в системе Дзеты Кассиопеи. Он будет горд, потому что проделана тонкая работа, измерены очень малые лучевые скорости, а теоретические модели изящны. А я буду слушать и молчать, и тайна будет рваться из меня, придется мне держать ее обеими руками, потому что вовсе не ко времени сейчас говорить об этом.

— А почему мама не ходит с нами в лес? — неожиданно спросила Людочка, когда мы подходили к обсерватории.

Почему? Разве я знаю, Людочка, что на душе у твоей мамы?

— Ей некогда, — степенно объяснил я. — В библиотеке много читателей.

— А в выходной? — не унималась Людочка.

— Маме нужно готовить тебе обед, — я упорно отыскивал отговорки, лишь бы не говорить правды.

— А вот и нет. — Людочка запрыгала на одной ноге, обрадованная моей неосведомленностью. — Обед мама готовит вечером. Наверно, мама не хочет потому, что ты волшебник. Вот.

— Мама тебе, конечно, объяснила, что волшебников нет, — сказал я, убежденный, что так оно и было: Лариса ко всему подходила трезво. — Людочка, — продолжал я, — смотри, туман как белый медведь. Сейчас проглотит нас, и будет нам в брюхе у него холодно. Беги к маме, а мне на семинар пора.

— Семинар, — сказала Людочка. — Это когда много Семенов?

— Семян, — поправил я. — Нет, семинар — это когда взрослые дяди рассказывают, какие они звездочки видели.

— А у нас с тобой каждый день семинар, — довольно сказала Людочка.

…Народу в конференц-зале было немного — пришли, в основном, ребята Абалакина. Они не пропускали никаких сборищ и, в отличие от своего молчаливого шефа, любили пошуметь. Саморуков сидел в первом ряду и смотрел, как Юра выписывает на доске список изученных звезд.

— Десять систем, — сказал Юра, кончив писать. — В каждой из них ранее были отмечены явления, которые способно вызвать коллапсировавшее тело, например, черная дыра.

Юра говорил быстро, и я перестал слушать. Несколько дней назад он рассказал мне об этих звездах, и я очень хорошо представил себе, что мог бы увидеть. Яркое пятно на диске звезды — след отражения рентгеновского излучения. Плотный газовый шлейф вокруг гипотетической черной дыры. Разве я наблюдал что-нибудь подобное? Голубое солнце, и солнце желтое, с водоворотами и протуберанцами, серо-розовая планета с животными на вершинах кратеров. Я нигде не видел картины, нарисованной Юрой. Все, что он рассказывал, было интересно, но не имело отношения к саморуковским звездам.

— Возможно еще одно объяснение, при котором черная дыра вовсе не обязательна, — сказал Юра, положив мел.

Саморуков поднял голову от бумаги, на которой, наверно, рисовал чертиков. Я понял: то, о чем собирался говорить Юра, они не обсуждали. Юра пошел поперек течения, вынес на семинар новую идею и не намерен делиться с шефом.

— Любопытное объяснение, — продолжал Юра медленно, не решаясь выложить основное. — Представьте себе две звезды небольшой массы. Это и не звезды почти, а нечто близкое к сверхмассивным планетам. И между ними большие массы газа. Одна из звезд горячая, а вторая холодная настолько, что на ней даже может образоваться жизнь. Холодная звезда греется внутренним теплом, а горячая остывает. В какой-то момент температура звезд становится одинаковой — градусов восемьсот. Это точка встречи — как у поездов, идущих в противоположных направлениях. Точка пройдена, и вот уже вторая звезда стала горячей, а первая холодной. Эволюция циклическая. Расчет показывает…

Юра собрался было писать, но тут встал шеф.

— Поразительно, — сказал Саморуков, не глядя на своего аспиранта. — Столь искусственная гипотеза делает честь вашему воображению, Рывчин, но совершенно не объясняет наблюдений.

— Она объясняет, почему не видна одна из звезд. Мы думаем, что это черная дыра, а на самом деле…

— А на деле, — подхватил Саморуков, — там не черная дыра, а коллапсар, что одно и то же.

Через секунду шеф стоял около Юры, говорил вместо Юры, рассуждал убедительно и логично, и даже абалакинские ребята, сначала возмутившиеся перерывом в Юрином рассказе, слушали молча.

Юра был бледен, мел сыпался из его руки на пол мелкой крошкой. Я понимал его состояние: Юра не хотел стать окончательно саморуковской тенью, говорить только то, что хочет шеф, следовать лишь идеям шефа.

Я почти физически ощущал, как мучительно сейчас Юре, как не хочет он идти за шефом по обломкам своей гипотезы, как ищет он новые доводы и не находит, потому что шеф тоже не лыком шит и, когда выходит к доске, излагает только то, в чем окончательно убедился. У Юры была оригинальность, у Саморукова — трезвая мысль. И теперь трезвая мысль доказывала оригинальности, что место ее в кабинете, а не на общей дискуссии. Ребята слушали раскрыв рты, а я хотел крикнуть: это же неправильно!

Все было неправильно в доводах Саморукова. Все точно базировалось на спектрах, и все не так. Я видел Дзету Кассиопеи, видел жизнь на розовой планете, испепеляемой звездным ветром. Я знал, что там нет коллапсара. Вот в чем мучительная беда астрономии — как в поисках преступника, где нет ни единой прямой улики, только косвенные, а главное, нет ни одного свидетеля, кто видел бы все, кто мог бы встать и сказать: дело было так.

Я — свидетель.

Но я не могу говорить. Как назвать показания очевидца, если он не знает, видел ли все на самом деле или происходит с ним странная игра воображения, от которой можно избавиться дозой лекарства?

Саморуков отшвырнул мел. В зале нарастал шум, разговоры перекинулись по рядам. Не то, чтобы ребятам стало неинтересно, но они уже поверили аргументам Саморукова. А я смотрел на Юру. Он сел на свое место в первом ряду и разглядывал дерево за окном.

Чем я мог помочь? Юре — ничем. Он тоже был неправ, как и шеф. Я встал и пошел из зала. У двери сидел Валера и слушал дискуссию с видом высшего арбитра. Только двое слушали из академического интереса, зная, что они лишние здесь. Валера и Абалакин.

И еще я, конечно.

6
Звездолет должен был стартовать в двадцать два часа. Экспедиция предстояла трудная, и на первом этапе сам шеф взялся вести мой корабль. Звездочка была слабой, пятнадцатой величины, и Саморуков доверял мне еще не настолько, чтобы выпускать одного на такой объект. Сложность заключалась именно в слабости звезды — автоматика дает наводку по координатам, но это значит, что в окуляре искателя появляется около двух десятков звезд примерно равной яркости и до сотни — более слабых. Они разбросаны в поле зрения, как горох на блюдце, и ты не знаешь, какая горошина твоя. Искать ее нужно по неуловимым приметам. Ювелирная работа, от которой начинают мелко дрожать руки и слезиться глаза.

На пульте зажглась сигнальная лампочка и одновременно под полом загудело, дрожь прошла по ногам. Включилась экспозиция, заработал часовой механизм. Звездолет стартовал.

— Так и держите, — сказал шеф, выпрыгнув из люльки наблюдателя. Он подошел к пульту, поглядел из-за моей спины на показания приборов.

— Хорошо, — сказал он. — Будьте внимательны, Костя, сегодня важный объект.

— В чем важность? — спросил я. — Коллапсар уже найден.

Что-то в моем голосе не понравилось Саморукову — наверно, я не сумел сдержать иронии. Он сел на стул, покрутился на нем, глядя не на меня, а в пустоту купола.

— Вы были на семинаре?

— Был…

— Юра молодец. Красивая идея. Я просто обязан был ее зарезать.

Я молчал. Я не понял этого рассуждения.

— Вам кажется странным? По-моему, все просто. Гипотеза о коллапсаре объясняет все наблюдательные данные. Возможны ли иные объяснения? Конечно. Но пусть их ищут другие. В астрономии, Костя, проще, чем где бы то ни было, выдвинуть десяток оригинальных, красивых идей. Например, в системе Дзета Кассиопеи могут быть два кольца наподобие Сатурновых. Только в сотни раз больше и в тысячи раз плотнее. Кольца наклонены друг к другу, и в двух точках происходит вечное перемалывание частиц, а другая часть колец создает затмения. Похоже? Но менее вероятно. С опытом приучаешься такие гипотезы держать при себе. И уж тем более Юра был обязан посоветоваться со мной прежде, чем излагать свою идею на обычном семинаре.

Саморуков, должно быть, сам удивился тому, что так долго втолковывал мне очевидные для него истины. Он и не подумал спросить, дошло ли до меня, согласен ли я. Встал и пошел в темноту. Где-то в словах его была правда. Одна гипотеза или сто — мнения, не больше. Стоишь перед занавесом и на ощупь определяешь, что за ним. А я вижу, что за занавесом, хотя сам не могу свыкнуться с этим и ничего не понимаю в звездах. Но я не строю гипотез, говорю то, что вижу. Или не говорю. Пока не говорю. А должен ли?

Я пошел к телескопу — я уже мог делать это в полной темноте, не рискуя ушибиться о выступающие части конструкции. Отыскал наблюдательную люльку, поехал вверх. В окуляре искателя было сумрачно и пусто, темное озерцо медленно колыхалось, и на дне его я едва разглядел с десяток неярких блесток. Я выключил подсветку, нити пропали, и тогда там, где, по моим предположениям, остался центр, грустно улыбнуласьжелтоватая звездочка. Слабая, немощная, она даже мерцала как-то судорожно, не в силах сопротивляться течению воздуха в стратосфере.

Не знаю, почему мне вдруг пришло в голову поглядеть в главный фокус. Там, на самой верхушке трубы, куда сходились отраженные четырехметровым зеркалом лучи, тоже была окулярная система. И была маленькая кабинка для наблюдателя в самой трубе телескопа, около его верхнего края. В кабинке нужно было согнуться в три погибели, чтобы не загораживать от зеркала света звезд, и глядеть в окуляр — это уже не пятьдесят сантиметров искателя, это все четыре метра, гигантская чувствительность. Слабенькая моя звездочка там, в главном фокусе, наверно, полна сил.

Я никогда не поднимался так высоко под купол. Будто и ночном полете: глубоко внизу земля и неяркий свет у пульта, как огни далекого города. А совсем рядом над головой — твердь неба, до которой можно дотронуться рукой и ощутить ограниченность мироздания. Люлька медленно выдвигалась па телескопических захватах, я еще не научился хорошо управлять ею и двигался толчками. Звезды в прорези купола скакали с места на место, и от этого кружилась голова.

Верхний край трубы оказался у меня под ногами, он отграничивал мерцающее нечто, тускло светящееся, как дорога в преисподнюю: это внизу, в пятнадцати метрах подо мной, ловило звездный свет главное зеркало. Представилось, как я перелезаю в кабинку, как теряю равновесие…

Это было мимолетное, но неприятное ощущение — в следующую секунду я уже стоял обеими ногами на мягком полу наблюдательной кабинки. Здесь оказалось очень удобно, как в спускаемом аппарате космического корабля. Мягко светился пульт, и окулярная панель была не над головой, а перед глазами, смотреть было удобно, хотя и непривычно.

Я выключил подсветку пульта, и звездолет мой стартовал в непроглядную черноту.

Я окунулся в звездный океан. Не в озерцо, как в искателе, а в огромное море. Стартовые двигатели отключились, и мы неслись в пространстве по инерции — в глухой тишине, и мне показалось, что звезды, мерцая, шепчутся между собой. Я смотрел на ту, что была в центре. Все звезды лежали на черном бархате, как рубины в музее, а эта — моя — не лежала и висела над ними, необыкновенная в своем таинственном поведении. Эффект был чисто психологическим — оттого, что звезда была ярче других, — но мне показалось, что она неудержимо приближается, что звездолет мой мчится на недозволенной скорости, нарушая все правила межзвездного движения.

И я увидел. Все осталось по-прежнему, но я уже научился отличать этот миг узнавания. Момент, когда звезда из точки превращается в диск.

Звезда была старая. Глубокие черные морщины прорезали диск параллельно экватору. Морщины болезненно стягивались — казалось, звезда силится улыбнуться, но ей трудно, потому что нет сил.

Я не видел, как умирают, но, наверно, к людям и к звездам смерть приходит именно так. Неуловимо меняются черты лица — только минуту назад черные полосы кружились на звездном диске, и вот они застыли, будто завороженные, образовав странный и грустный узор. А от полюсов, будто судороги, поползли к экватору, будто волны звездного вещества перекатывались с места на место. Я подумал, как все это выглядит на спектре, и выглядит ли вообще.

И еще я подумал: что станет с детьми, когда умрет мать? Планеты. Их было две. Они проявились и выросли не сразу. Я разглядел их боковым зрением — сначала оранжевую искорку, потом зеленую. Зеленая искорка превратилась в серп с длинными рогами, протянутыми прочь от звезды. У меня захватило дух.

Планета была как Земля.

Огромные синие океаны, как глаза, белый серпантин облаков — это точно были облака, рваные, мучнистые, закрученные в кольца. Между ними желтовато-зелеными пятнами пестрела суша.

На границе света и тени что-то полыхнуло вдруг ярко и пугающе. Пламя разрасталось и тускнело, и что-то проявилось в нем, я хотел разглядеть, напрягал зрение и от рези в глазах не в силах был увидеть подробности. Только общее впечатление — гигантский, в полматерика, диск медленно поднимался в космос.

Почему я решил, что это звездолет? Потому ли, что ждал этого: если гибнет звезда, все живое должно спасаться? Строить огромные корабли и лететь к другим звездам, искать новую родину, чтобы вечно помнить о старой. Едва видимый шлейф пламени тянулся за диском. Улетают. В таком корабле может улететь все население! Когда звездолет стоял там, на чужом космодроме, то, наверно, казался горой с неприступными склонами.

Я перестал следить за полетом диска, потому что на какую-то секунду пришлось закрыть глаза. Боль пробежала по нервам, как но проводам, к затылку и скопилась там, словно стекая постепенно в подставленный где-то в мозге сосуд. Когда я опять посмотрел в окуляр, то звездолета уже не увидел. Впрочем, я и не старался. Я хотел рассмотреть, что происходит на планете. Я представлял себе это. Те, кто остался, кто не смог или не захотел покинуть дом, смотрят сейчас в небо, а над горизонтом встает ущербное светило, чтобы в последний раз рассеять темноту. И миллионы глаз одновременно, на тысячу лет раньше меня, видят, как начинает вздуваться звездный шар, медленно и неотвратимо, как набухают, будто вены, темные морщины.

Мой звездолет висел неподвижно в далеком космосе, экипаж собрался у иллюминаторов и смотрел, как гибнет звезда. Смотрел и ничего не мог поделать, ничем не мог помочь.

И будто сопровождая грандиозную агонию, грянул набат. Я не сразу догадался, что это всего лишь зуммер окончания экспозиции. Полет закончился, база дала приказ о немедленном возвращении.

Я посмотрел вверх. В двух метрах надо мной чернел срез купола, а над ним уже посерело небо, и нужно было срочно доставать кассету. Люлька повисла рядом со мной, как посадочная ступень ракеты, вызванная на орбиту спутника, чтобы доставить на Землю экипаж вернувшегося из дальней разведки космоплана…

Теперь уже не смолчать, подумал я. Нужно сказать шефу, потому что такое нельзя упускать. Там, вдали, гибнет звезда, следующей ночью она может исчезнуть навсегда. Ни звезды, ни планет — хаос и смерчи.

Сейчас. Подпишу журнал наблюдений и пойду к шефу, думал я, укладывая кассету в шкаф. Вот только отдохну и пойду к шефу, думал я, шагая от телескопа к поселку по скользкой утренней траве. Дома я свалился как подкошенный, не раздеваясь. Закрыл глаза и успел подумать, что самая страшная катастрофа, если она так безмерно далека, оставит нас холодно-любопытными, не более. Там мечутся живые существа, тоска и боль разрывают сердце. Не атомная бомба, не смерч, тайфун, землетрясение. Нет — гибнет все, огонь слизывает сушу, океан кипит. А нам — любопытно, нам важно — описать, классифицировать, понять…

7
Все пошло не так, как я хотел. Меня растолкал Юра и сообщил, что шеф ждет.

Саморуков ходил по кабинету, рассеянно глядя в окно. С утра погода испортилась окончательно и надолго — небо заложило тяжелыми тучами, черными, будто вымазанными сажей. Моросил мелкий осенний дождь, конца которому не было и быть не могло: небо изливало свой запас такими мелкими каплями, что израсходовало бы всю влагу года за два.

— Что это? — спросил Саморуков и поднял со стола пластинку со спектрограммой.

— Наверное, сегодняшний спектр, — сказал я, подивившись быстроте, с которой он был обработан.

— Сегодняшний, — согласился Саморуков. — Но почему вы думаете, что это спектр? Это каша. Спектр сравнения смещен. Сильнейшая передержка. Засветка поля. Пять часов, вы понимаете это? Кто мне сейчас даст пять часов наблюдений? А звезда, между прочим, уходит, и следующий цикл можно будет вести не раньше лета.

Я молчал. Саморуков сел за стол, аккуратно спрятал пластинку в пакет, сложил на подбородке руки, смотрел в окно. Молчание становилось невыносимым, но я точно знал, что первым не заговорю. Терпеть не могу оправдываться, даже когда виноват. Тем более сейчас. Ведь шеф не знает, что звезда вот-вот вспыхнет, наблюдать нужно непрерывно, и теперь, когда убедить Саморукова невозможно, мы не увидим этой гибели.

Как же так получилось? В камере главного фокуса, наверно, иное расположение тумблеров, да и работал я в полной темноте — мог ошибиться. Это легко выяснить, а может, уже выяснено: операции управления идут в память машины.

— Так, — сказал Саморуков. — Я тоже виноват. Не подумал, что вы здесь без году неделя и на вас еще нельзя полностью полагаться. А мне нужны люди, на которых я могу положиться полностью. И чтобы вы это поняли, Костя, получите выговор в приказе.

— Михаил Викторович, — сказал я, подыскивая слова. Я решительно не знал, что говорить, и когда слова были произнесены, они были для меня такой же неожиданностью, как для шефа. — Звезда эта сегодня взорвалась.

Шеф поднял глаза, смотрел на меня без всякого выражения.

— Идите, Костя, — сказал он. — К чему фантазировать? Юру я нашел в библиотеке. Он рассматривал новые журналы и вполголоса разговаривал с Ларисой.

— Что шеф? — спросил Юра, отложив журнал.

В нескольких словах я пересказал разговор.

— Ты действительно видел? — сказала Лариса. — Или это твоя фантазия, из тех, что ты рассказываешь Людочке?

— Что-то он видел наверняка, — сказал Юра. — Спектр засвечен, и на нем яркие полосы. Если яркость звезды сильно возросла, то понятно, почему спектр плохо вышел. Экспозиция оказалась слишком длительной. Конечно, если звезда действительно вспыхнула…

Юра вышел, а я остался.

— Иди отдохни, — сказала Лариса. — У тебя круги под глазами.

— Здесь тепло, — сообщил я.

Лариса посмотрела на меня удивленно.

— Костя, — сказала она, — что происходит? Эти твои фантазии…

— Давай-давай, — пробормотал я. — На меня скоро будут смотреть как на помешанного. Начни первая. Ты тоже не хочешь понять?

— Что понять, Костя?

— Что я не фантазирую. Ты меня знаешь не первый год — когда это я отличался буйным воображением? Помнишь, я писал тебе записки и не мог придумать слов покрасивее — фантазии не хватало. Я вижу звезды — так, будто они рядом. И планеты вижу. И то, что на планетах. Я видел, как взлетал звездолет, он был… как бы это сказать?..

Я замолчал. «Черт, — подумал я, — почему, когда я рассказываю Людочке, нужные слова сами приходят в голову? Ага, пот оно. Жалость: Лариса меня жалеет — глаза у нее круглые, испуганные. Она не хочет, чтобы я рассказывал, как не хотят слушать бреда больного».

— Костя, — сказала Лариса. — Хочешь совет?

— Давай, — согласился я. Пусть посоветует, а потом я спрошу совета у Юры, у Валеры, у Саморукова и даже у Абалакина. Соберу все советы и выброшу в овраг у Четырехметрового.

— Понимаешь, Костя… Я не знаю астрономии. И ты не знаешь. Ты просто хочешь необычного… Иначе не ушел бы с завода, верно? Но ты неправильно начал. Ты еще не знаешь, что это такое, когда Саморуков злится. Он не простит, если ты не будешь поступать так, как он хочет.

Я разозлился. Наверно, оттого, что Лариса была права.

— А я хочу поступать так, как считаю нужным! Когда-то я сделал по-твоему и оставил тебя в покое. Лучше тебе от этого?

Я хлопнул дверью, побежал домой под дождем, дрожал от осенней сырости. Потом подумал, что в коттедже сейчас Валера с Юрой, и мне предстоит выдержать еще один наскок. Я повернулся и, скользя по хлюпающей жидкой почве, побежал к телескопу. Вахтер дядя Коля посмотрел на меня удивленно, я ввалился в теплое помещение лаборатории спектрального анализа, содрал с себя мокрую куртку, бросил ее на батарею отопления. Посидел минут пять совершенно без мыслей — как чурбак, брошенный для просушки. Потом достал с полки том «Оптика и спектральный анализ» и раскрыл его на первой странице.

8
Я не люблю праздничные вечера. На них обычно говорят не о том, о чем хочется, а о том, что приличествует случаю. Праздничный вечер был назначен на пятое ноября, потому что шестого автобус увозил людей в город отдыхать.

Мы поднялись с Людочкой в актовый зал, разглядывая намалеванные на стенах точки-звезды. Звезд было неумеренное количество — коридор стал похож на планетарий.

Я поискал глазами Ларису — она была сегодня в красном платье и выделялась в толчее, как сигнал светофора. Ларисе было весело. Мы с Людочкой тихо сидели в уголке, улыбались друг другу — чувствовали себя заговорщиками, будто нам было известно, что все звезды на стенах ненастоящие. Только мы и знали, какие они на самом деле.

Рассталкивая абалакинских ребят, к нам пробился Юра. Он вручил Людочке шоколадку, сказал значительно:

— Пришли телеграммы астросовета.

Что-то напряглось внутри. После вчерашнего разговора с шефом я думал только об этом, как о великом пришествии. Дождь все лил, только и оставалось — ждать информацию извне.

— Шеф тебе голову свернет, — пообещал Юра. — В ту ночь не было вспышки, понял? Спектр ты просто запорол. А звезда вспыхнула сегодня под утро. Теперь она называется Новая Хейли. Это в Паломаре — погода там хорошая, не в пример нашей.

— Вспыхнула, — сказал я.

— Именно, — подтвердил Юра. — Завтра шеф летит в Крым — снимать спектры на ЗТШ… У тебя дар предвидения?

— Дядя Костя волшебник, — сказала Люд очка.

— Да? Послушай, волшебник, я хочу знать, что происходит. Расскажешь завтра в автобусе.

— Я не еду, — сказал я. Это пришло неожиданно. Я подумал, какая будет благодать — ни Саморукова, ни Юры, ни Валеры. Пустая лаборатория — и книги.

— Послушай ты, подвижник. — Юра был ошарашен. — Ты не был дома две недели! Тебя мама ждет!

— Я позвоню, — пообещал я, — поздравлю с праздником.

— Это же неправильно! — сказал Юра, потому что больше слов у него не было. Его оттеснили, и он отступил, так и не удовлетворив своего любопытства.

— Что такое подвижник? — немедленно спросила Людочка.

— Это когда играют в подвижные игры, — брякнул я, думая о другом. Я смогу напроситься к кому-нибудь посмотреть Новую Хейли, если вдруг кончится бесконечный дождь.

— Хочу сказку, — объявила Людочка. — Ты не рассказывал сегодня.

— Верно… Сегодня страшная сказка, ты будешь бояться.

Людочка не отступала, и я рассказал, как умирала старая звезда.

— Почему ты не помог ей? — осуждающе спросила Людочка.

— Я только учусь на волшебника. Я еще не могу управлять звездами.

— Нет, можешь, — убежденно сказала Людочка. — Даже дядя Миша может. Он какую хочешь звездочку достанет с неба. Он маме обещал на день рождения.

Дядя Миша? Саморуков? Звезду с неба? Для Ларисы? Вот это новость… Шеф, вечно занятый, про которого и подумать нельзя, что он способен на нечто подобное! Любовь? Какая, к черту, любовь? Что можно полюбить в Саморукове? Научную честность? О чем он может говорить с женщиной, если не о работе?

— Что с тобой, дядя Костя? — спросила Людочка. — Тебе грустно?

— Нет, — сказал я, — просто подумал, какой хороший человек дядя Миша…

9
Назавтра дождь кончился, но тучи стали еще плотнее. Они висели так низко, что съедали вершину Медвежьего Уха. В читальном зале было прохладно и уютно — круг света от лампы высвечивал полстола, и мне казалось, что я сижу в маленькой комнате и в камине тихо трещат дрова.

Я записывал в бортовой журнал свои звездные экспедиции. Писал полдня и, когда перечитал написанное, подумал, что это даже как фантастика никуда не годится — сухо и неинтересно. Одно дело рассказывать, будто заново все переживая, и другое дело — записывать. Почему-то исчезают нужные слова и остаются одни штампы.

Я отложил тетрадь и взялся за оптику. Толстый том «Глаз и свет» я одолел почти до середины. Правда, я пропускал формулы, ловил только идеи, факты — все о зрении. Ничего в голову не приходило. К галлюцинациям мои видения не относились. Обман зрения исключен. Эйдетические образы?[14] Откуда им взяться? Ровно ничем эта книга не помогла мне. К вечеру голова гудела, распухнув от сведений, которые я в нее втиснул. Я уже не помнил, где и что я вычитал. Этого и следовало ожидать при таком бессистемном подходе.

Что сделал бы на моем месте настоящий ученый? Есть некий икс. Нужно узнать, откуда он берется. Прежде чем строить гипотезы, нужны добротные экспериментальные данные. Есть они у меня? Есть. Два десятка звездных экспедиций и неудавшийся полет к Марсу. Я просто не умею обрабатывать материал. Нет опыта. Нужно для начала отыскать хотя бы элементарные зависимости. Между чем и чем? Ну, хотя бы между расстоянием до звезды и ее размерами на сетчатке моего глаза.

Я с удивлением подумал, что все звезды видел одинаковыми. А ведь они разные! Дзета Кассиопеи в диаметре намного больше Солнца, а Новая Хейли — совсем карлик. Вот первый факт, который нужно учесть. Что еще? Планеты. Они во много раз меньше своих звезд, горошины по сравнению с арбузом. Они и мне кажутся меньше, но настолько ли? Я попытался вспомнить. Планеты будто плыли в недосягаемой дали, я напрягал зрение, и тогда диски их росли, я видел склоны кратеров на серой планете и звездолет со шлейфом пламени. Погодите! Значит, я могу видеть детали на планетах, но не в нашей Солнечной системе, а в других, где и самое-то существование планет еще не доказано. Какая же разница между Марсом и планетой в системе Новой Хейли? Расстояние. Я вижу то, что в далекой дали, и не могу различить того, что под самым, можно сказать, носом. Я и это записал в тетрадку. Пусть наберется хотя бы с десяток фактов — потом попытаюсь отыскать систему.

А может, я напрасно за это взялся? Может, дело в свойствах организма, которых я не знаю? Я не специалист — вот в чем беда.

А кто специалист? Кто специалист по явлению, которое никем и никогда не наблюдалось? Я — первый. Не на кого свалить ответственность. Может, так и становятся учеными? Бросают человека в водоворот — плыви. Выплывешь — хорошо, будешь ученым.

Когда я поздним вечером выполз из библиотеки на свет божий, то шел наклонив голову — она казалась мне настолько распухшей, что я боялся задеть ею о потолок. Я нахлобучил кепку, приготовился бежать домой под дождем. И на пороге остановился. Было тепло. Ветер стих, и вечерняя тишина бродила по двору, осторожно шурша гравием. Тучи разошлись, только на западном горизонте они еще стояли толпою, будто торопились удрать подальше и в спешке устроили у горизонта неимоверную пробку. А сверху рассыпались звезды.

Дома я наскоро заварил чай, жевал хлеб с колбасой, соображал, кто сегодня наблюдает. Кажется, по расписанию кто-то из планетчиков. Плохо, если так: планеты для меня — что пустое место. А шеф-то не понадеялся на наше небо. Где он сейчас? Сидит под куполом ЗТШ или, может, уже отснял спектры и несет вахту у фотометра? А Лариса? Завтра — седьмое. У Ларисы собрались, наверно, ее институтские подруги с мужьями. Разговаривают, танцуют. Людочка спит, раскинув руки…

Стеклянные двери в здании Четырехметрового были закрыты, и на мой звонок, шаркая комнатными туфлями, вышел вахтер дядя Коля. Он подслеповато разглядывал меня, загородив проход.

— Шел бы спать, парень, — сказал он наконец. — Праздник нынче, ну и празднуй.

— Наблюдать надо, дядя Коля, — сказал я, предчувствуя, что обстановка изменилась и не обошлось без воли шефа.

— Наблюдают, — сообщил дядя Коля. — А тебя пускать не велено.

— Почему? — я разыграл удивление просто для того, чтобы выудить у дяди Коли информацию.

— Самовольный стал, — пояснил вахтер. — Доверия тебе нет. Телескоп — машина точная.

Я повернулся и пошел, поздравив дядю Колю с праздником, на что тот отозвался как-то невнятно, чем-то вроде «на посту не пью». В двух метрах от башни телескопа было темно, как в дальнем космосе, — огни в поселке погашены, луна еще не встала. Только звезды глядели сверху и сокрушенно подмигивали — что, не повезло?

А почему не пойти на Шмидт? — подумал я. Купол полуметрового телескопа системы Шмидта — с зеркалом и коррекционной линзой — казался крошкой после громады Четырехметрового. Вахтера здесь не полагалось, узенькая дверь была распахнута настежь, как разинутый люк маленького звездного катера — юркого и быстрого. С непривычки здесь негде было повернуться, и я шарил в темноте, натыкаясь то на цилиндр противовеса, то на стул, поставленный в самом проходе, то на покрытую чехлом приставку телевизионной системы.

— Осторожнее, молодой человек, не наступите на меня, — сказал тихий высокий голос, я его не сразу узнал — не ожидал встретить здесь Абалакина. Говорили, шеф теоретиков наблюдать не умеет и не стремится. Согнувшись крючком, Абалакин сидел на низком стульчике в углу, подальше от телескопа и приборов.

Я услышал характерный щелчок и завывающий звук протяжки — оказывается, Абалакин включил автомат и снимал одну и ту же звезду на короткой выдержке. Должно быть, собирался вести фотоэлектрические измерения — искать быструю переменность блеска.

— Присаживайтесь, — предложил Абалакин тоном радушного хозяина. — Хотите пить?

Он протянул мне термос, и я отхлебнул обжигающий напиток — это был крепчайший кофе, горький как полынь, у меня запершило в горле, я закашлялся. Но голова неожиданно стала ясной, как небо над куполом.

— Что вы снимаете? — спросил я.

— Новую Хейли. Хочу вашему шефу конкуренцию составить.

Новую Хейли! Я не пошевелился, не сразу до меня дошло, что это мою звезду Абалакин сейчас щелкает на короткой выдержке. Везение казалось слишком невероятным, чтобы я поверил.

— Шучу, конечно, — сказал Абалакин. — Какой из меня конкурент. Михаилу Викторовичу нужны спектры, а мне достаточно кривой блеска. Хочу ребятам задачку подсунуть — развитие оболочки Новой перед вспышкой… Дайте, пожалуйста, кассету. Справа от вас, на столике.

Я протянул руку и, не видя, взял холодную кассету с новой пленкой. Абалакин между тем достал отснятую и спрятал в карман. Он заглянул в искатель, проверяя, не ушел ли объект, и пустил новую серию.

— Видно? — спросил я, стараясь не выдать волнения.

— Что? — не понял Абалакин. — Ах, это… Видно, почти на пределе. Хотите поглядеть? Там в центре желтоватая звездочка.

— И все? — спросил я с наигранным разочарованием.

— Все, — подтвердил Абалакин. — Слишком далекая звезда…

Я посмотрел в искатель. Пришлось нагнуться, вывернуть шею. Долго в таком положении не выдержишь, а что я смогу разглядеть за минуту — другую? В темно-синем блюдечке («А засветка поля зрения здесь сильнее, чем в Четырехметровом», — подумал я) плавало несколько неярких звезд. Посредине я разглядел нечто очень слабое, нечто неощутимое, как огонек свечи на вершине Медвежьего Уха.

Я не почувствовал мгновения прибытия, все произошло очень быстро, как в любительском фильме с трансфокатором. Я не заметил, как изменилась звезда, — не обратил внимания. Но зеленая моя планета все так же плыла по своей орбите справа от звезды, и сначала мне показалось, что ровно ничего не изменилось за две ночи. Но это был обман зрения, просто я еще не вгляделся. Потом я увидел.

Планета горела. Горела суша, покрытая сплошной, густой и липкой маслянисто-черной мглой. Сквозь клочковатый дым пробивались языки пламени. Мне они казались языками, за сотни световых лет, а там, вблизи, это были, наверно, океаны пламени, гудящие, ревущие, беспощадные, тупо съедающие все: почву, металл, постройки, машины, растения, стада животных — все, все, все…

И горело море. Наверно, в их океанах была не вода, а какая-то другая жидкость: иссиня-голубая в прошедшие мирные дни, а теперь такая тускло-желтая, вся встопорщенная красной рябью. Пламя в океане поразило меня больше всего, поразило ощущением совершенной безнадежности. Если горит океан — конец всему. Кожей лица я чувствовал, как согрелось от моего прикосновения стекло окуляра. Но мне казалось, что то пожар умирающей планеты согрел за много парсеков стекло и металл. Я знал, что ничего больше сегодня не увижу — слишком слаб телескоп, — но все на что-то надеялся. Я хотел знать — спаслись ли они? Ушли под землю? Скрылись в бронированных постройках? Улетели на диске-звездолете?

И в это время на ночной стороне планеты, где в серой мгле рваные клочья пламени были особенно заметны, выступили какие-то белые точки, похожие на маленьких мошек. Они возникали в пламени и разлетались во все стороны, как искры на ветру. Мне начало казаться, что точки — живые. Они вели себя как бактерии на предметном столике микроскопа. Конечно, они были живыми: я увидел, как одна из точек затрепыхалась, удлинилась и, совсем как в учебнике биологии, разлетелась на две половинки, две точечки, которые сразу разбрелись по сторонам, затерялись среди таких же точечек-бактерий, и снова забулькала, закипела мешанина точечек и пламени.

Неожиданно точки сорвались с мест, понеслись ко мне, впились в мозг. Я уже не видел серпа планеты, потому что его не было на небе, он поселился у меня в мозгу и раздирал его. Боль стала невыносимой. Кажется, я закричал. Точечки испугались крика, заметались, но не вернулись на свою планету, они просто гасли одна за другой, а боль ширилась, захватила меня целиком. Боль была везде — не только в моем теле, но во всей Вселенной.

А потом исчезла и она.

10
Точечки остались. Когда я приподнял веки — осторожно, будто тяжелые шторы, — точечки выпрыгнули из глаз и разбежались по стенам. Боль исчезла. Я лежал на постели одетый, а в ногах у меня с мрачным видом сидел наш фельдшер Рамзес Второй. Полное его имя было Радий Зесоян, и был он вторым нашим медфараоном из династии Зесоянов — до него шаманил его старший брат, но однажды сбежал на более удобную работу в городскую амбулаторию. Рамзес Второй слыл хорошим малым, но вряд ли кто-нибудь доверял ему свое здоровье больше чем на одну простуду. Как-то не везло обсерватории на врачей. Молодые и гордые выпускники мединститута не желали ехать в захолустье, ибо врачи нужны и в городе. Старые да опытные тоже не горели желанием, вот и оставались добрые и сговорчивые, вроде Рамзеса.

— Проснулся, — сообщил Рамзес, увидев, что я разглядываю его белый халат.

— И слава богу, — послышался голос Юры.

Я повернул голову: Рывчин сидел у стола и штудировал мои записи. «Никогда не отличался корректностью, — с неудовольствием подумал я. — Когда он успел вернуться из города? Ведь уехал на праздники. Неужели я провалялся без памяти двое суток?!» Сразу вспомнилось — горящая планета, точки-бактерии, боль и что-то еще…

— Число, — сказал я.

— Молодой человек, — пояснил Юра Рамзесу, — желает знать, какой нынче год. Он воображает, что проснулся в двадцать втором веке.

Рамзес Второй растолковал мне, что к чему, своим густым и скрежещущим, как поезд на тормозах, басом:

— Ты проспал два часа. Я дал тебе выпить кое-что. У тебя болела голова. Тебя привел Абалакин. Ты переутомился. Много работаешь. Я за тебя возьмусь. Каждый вечер — прогулки. Утром — оттирания холодной водой. А сейчас спи.

Я хотел было сказать, что чувствую себя, как никогда, бодро, но Юра подмигнул мне, кивнул на подушку, и я послушно закрыл глаза.

— Все в порядке, — сказал Юра. — Вали отсюда. Я открыл глаза, когда хлопнула дверь.

— Откуда ты взялся? — спросил я.

— Из города, естественно. Надоело… Валере хоть бы что, а меня джаз изводит. В общем, сбежал. Ключ свой забыл у Валеры, пришлось идти сюда. Прихожу — тебя нет, лежат эти тетради, я человек любопытный, ознакомился. А тут вваливается Рамзес, тащит тебя. Говорит — нервное переутомление. Я себе думаю — с чего бы это? Ну ладно, — оборвал он себя, и взгляд его неожиданно стал жестким. — Что случилось у телескопа? Что ты там видел?

— Какая разница? — сказал я. Вспоминать не хотелось. После случившегося — может, кончилась моя способность? Об этом я думал, этого боялся. Не до объяснений.

— Не хочешь, не надо, — миролюбиво сказал Юра. — Тогда я сам скажу. Все, что у тебя тут написано, страшная чепуха. Для фантастики нефантастично, для науки — антинаучно. Ты ищешь объяснений, а сам толком не установил — может, это галлюцинации. К примеру… Вспомни одно из э-э… видений и попробуй в нем что-нибудь изменить. Мысленно. Если это плод воображения… Ты слушаешь?

Я слушал. Я представил себе диск-звездолет на фоне зеленой планеты. Я попробовал пристроить к диску ходовую рубку — как на атомном ледоколе. Не получилось. Я четко видел сероватый диск, тусклое пламя, сквозь которое мог даже разглядеть контуры материка с желтой береговой полосой. А рубка расплывалась, исчезала, едва только я переставал думать о ней.

«Доказательство, — подумал я. — Какое это, к черту, доказательство? Для кого оно? Для шефа или для психиатра? Мало ли что я могу себе мысленно представить, а что — нет?»

Я начал вспоминать все звезды подряд, воображал их иными, и мне это не удавалось. Я видел, что видел — не больше и не меньше.

— Не можешь? — сказал Юра и сел на кровать, я почувствовал, как застонали пружины. — Это уже хорошо. А теперь попробуй представить себе планету около Новой Хейли. Попытайся разглядеть новые подробности, каких ты не увидел или не заметил, когда смотрел в телескоп. Смотри и описывай. Ищи новое.

Юра говорил как гипнотизер — внушительно и, по-моему, не своим голосом. Новое. Я вгляделся в картинку и почувствовал, как опять появляется боль. Как нарастающая волна цунами — нужно остановить ее. Вот она медленно опадает. Стихла. Но в какое-то короткое мгновение, когда волна уже перевалила через береговые заслоны, будто именно боль прорвала плотину. Я понесся еще ближе к планете, к какой-то точке на границе света и ночи. Это был город. Он раскинулся как спрут: улицы-щупальца, дома-шпили с длинными четкими тенями. Город не горел, но вокруг него все дымилось, и над домами, площадями редкими зеленоватыми пятнами неслись клубы полупрозрачного дыма и облачка пламени. Город казался вымершим, но в то короткое мгновение, когда я увидел его, я мог просто не различить движения. Главное — это был город, настоящий город, чужой город.

— Ну что? — нетерпеливо сказал Юра.

— Как будто город, — неуверенно ответил я. — Дома, улицы. А может, показалось. Раньше я ничего такого не видел. Или не обращал внимания. Запомнил механически. Я больше смотрел на пожары…

«Разговорился, — подумал я. — Зачем я все ему рассказываю? Сейчас наш Юра глубокомысленно нахмурит брови, посидит минут пять и родит мышь. Совершенно ясно. Потому что в сознании у него, как и у меня, впрочем, сверлит одна мысль — невозможно. Никто никогда не видел звезд вблизи, этого не допускают физические законы».

— Чего нам недостает, так это гениальности, — пробормотал Юра.

Точно. Гениальности нам не хватает. Если человек заявляет, что может читать мысли, можно дать ему мысленное задание. Если может спать на гвоздях, готовят ему постель. Ну, а если человек говорит, что ему являются привидения? Чем проверишь? Энцефалографом? Окулист и невропатолог ничего не скажут. Остается психиатр. Вот и весь сказ. Таких, как я, только более настырных, нужно искать в желтых домах. Собрать всех с аналогичными синдромами и попросить описать горящую планету. Психи расскажут кто во что горазд. Но если найдутся несколько человек, которые опишут одну и ту же, в мельчайших деталях картину… До чего я дошел?! Общее собрание психов. Старший инженер Луговской отправляется в командировку по сумасшедшим домам Европы…

А если я один такой? Если таких за всю историю человечества были десятки? Может быть, таким был Свифт, писавший триста лет назад о спутниках Марса? Безнадежная затея — искать себе подобных.

Что остается? Первое: искать объяснение самому. Второе: смотреть на звезды, искать подробности, которые сегодня не были бы видны никому ни в какие телескопы, но завтра должны были бы проявиться. А я бы каждый раз предупреждал заранее. После десятого предупреждения даже Саморуков заинтересуется…

Есть и третий вариант: смотреть и молчать. Записывать. Ждать удобного часа. Так и буду, как мистер Кэйв в уэллсовском «Хрустальном яйце». Уж он-то мог убедить кого угодно. Вот яйцо, смотрите сами. Нет, молчал, прятал под подушкой, глядел по ночам, наслаждался неведомым…

Я открыл глаза, вспомнив, что Юра сидит и ждет. Но Рывчина не было. У самого моего носа лежала на одеяле записка: «Спи спокойно, дорогой товарищ. Тетради я взял с собой. Поговорим утром».

«Куда же он пошел, — удивился я, — у него же нет ключа…» Мысль шевельнулась лениво — я уже засыпал.

11
На меня шеф не взглянул. За пультом телескопа сидел Юра и страдал. Страдал явственно и нарочито, чтобы Саморуков понял: заставлять Рывчина вести наблюдения есть кощунство.

Шеф вернулся утром, не очень довольный: ночи в Крыму были облачными, удалось снять всего один спектр. Сейчас Саморуков ходил под куполом быстрыми шагами, натыкался на толстый кабель, ушанка висела на нем, как опрокинутая кастрюля, полы пальто развевались. Снаружи было ясно, но очень холодно. Снег еще не выпал, но я был уверен, что к утру тучи закроют небо. Видимо, и шеф в этом не сомневался.

— Вот первый спектр, — шепнул мне Юра, протянув кассету. — Отнеси проявлять.

— Мир? — спросил я.

— Временное прекращение огня. Праздник — операторы и лаборанты танцуют в городских кабаках. Так что я на твоем месте. Ты — на чьем-то еще.

— Понятно.

— Ему понятно! — вскричал Юра и оглянулся на шефа. — Что за абракадабра в твоих записях?

— Не про тебя писано, — сказал я и проскользнул в фотолабораторию. Было за полночь, но спать не хотелось. Весь день по совету Рамзеса я провалялся в постели, встал под вечер, поработал с гантелями и пошел гулять. В окнах Ларисы горел свет — неяркий и теплый. Почему-то и Ларисе не сиделось в городе… На дороге меня и догнал вахтер с приказом шефа явиться на телескоп.

Я вытащил пластинку из фиксажа и включил свет — в глаза будто впились иглы, маленькие снаряды били прямой наводкой в затылок. Каждый фотон — снаряд. Я стоял, привыкая к свету и к той мысли, что мелькнула в голове. Сумбурная и, вероятно, неверная идея, но в моей тетради ее еще не было.

Я вышел под купол. Все-таки было у меня какое-то везение — шеф ушел, а Юра, воспользовавшись случаем, читал детектив. Я и спрашивать не стал — влез в люльку и поехал к телескопу. Юра у пульта поднял голову, но ничего не сказал. Подниматься в главный фокус я не решился.

Не знаю, чего я ждал. Мрачной выжженной пустыни и скалистых впадин на месте океанов? Все было иначе, и это «иначе» означало, что разум победил. Он набирал силы, ждал и взялся за дело в тот самый миг, когда яркость Новой достигла максимума.

Пожаров на планете не было. Исчезли черные тучи дыма, и лишь кое-где появлялись искорки пламени. Я хотел увидеть город, но на терминаторе — границе света и тени — был океан, такой же голубой и спокойный, как несколько ночей назад. Планета вращалась, и город погрузился во тьму, в ночь. Исчезли и точечки-мошки, они сгинули вместе с огнем, может, именно они и погасили пламя. Они были пожарными, питались жаром огня и умерли вместе с ним. Так я подумал, и мне захотелось увидеть, что стало со звездой.

Яркий желтовато-белый диск был окружен почти невидимым ореолом. Ореол будто проявился на сетчатке глаза и стал сетью. Впечатление было именно таким — будто на звезду набросили тонкую сеть-паутинку. Она была похожа на каплю, острый ее конец смотрел в сторону зеленой планеты. Я продолжал искать и нашел паука. Он висел в самой вершине паутинки — на острие капли. Это был диск, тот самый диск-звездолет или другой, такой же. Значит, это не было бегством, диск летел к звезде, чтобы укротить ее, запереть, поймать в сети, силовые или энергетические. Сети, которые не дадут звезде разогреться. «Куда нам до них, — подумал я. — Вспыхни сейчас Солнце — и все, конец роду людскому. А они выстояли. Они все предвидели и были готовы». Мне стало радостно, будто не чужие, может быть, страшные на вид существа, а я сам командовал сражением и спас свой мир.

Я хотел разглядеть диск поближе, увидеть, как выходит из него сеточка-паутинка. Но что-то удерживало меня: я боялся повторения вчерашнего. «Пора слезать, — подумал я. — Я и так увидел больше того, что могу понять. И голова начинает болеть. Стучит в висках».

— Нагляделся? — спросил Юра, когда я подъехал к пульту и спрыгнул на пол. Он уже не читал, рука его лежала на клавише возврата люльки. Он не хотел мне мешать — слушал, идет ли шеф. Сейчас он ждал рассказа.

Я рассказал, и Юра вздохнул:

— Может, ты все это и видел, но кого ты сможешь убедить? Нужно разглядеть что-то такое, что можно подтвердить спектроскопически. Наука изучает объективную реальность. А твоя реальность пока необъективна…

— Вот тебе и фонтан идей, — сказал я, зная, что Юра обидится.

— Что ты понимаешь в астрофизике, технарь несчастный, — спокойно сказал Юра. — Фонтан идей тебе нужен? Пожалуйста!

— Послушай, Юра, — начал я, но Рывчин уже завелся.

— Идея первая, — грохнув стулом, Юра стал ходить в узком промежутке между пультом и балконной дверью. — В обсерватории поселился представитель иной цивилизации, который раньше уже побывал во многих звездных системах. Он обладает даром телепатии, и ему ничего не стоит внушить тебе картинку с экзотическим видом. Вопрос в том, почему он выбрал тебя?

— Я не астрофизик, — сказал я, — эксперимент чище.

Пропустив мои слова мимо ушей, Юра перешел ко второй гипотезе.

— Представление о каждой звезде, обо всем, что человек видит, складывается в мозгу на основе предыдущих представлений, на основе прочитанного и вообще всего, что человек знает. Складывается подсознательно в определенный образ, и образ этот всплывает, как только картинка оказывается завершенной. Образ воспринимается как реальный. Ты даже можешь изучать его, искать подробности, которые в нужную минуту всплывают из подсознания.

— Отлично, — сказал я. — Как ты объяснишь, что я видел начало гибели звезды на сутки раньше вспышки?

— В главном фокусе и не то увидишь, — буркнул Юра. — Что, не нравятся идеи?

— Они сколочены по модным рецептам…

— Ну-ну… — заинтересованно сказал Юра.

— Пришельцы, телепатия и подсознание. Самые модные темы для салонных интеллектуальных бесед.

— Может быть, — пожал плечами Рывчин. — На моду тоже можно смотреть по-всякому. В десятых годах модно было говорить о теории относительности. Не понимали, а говорили. Теория относительности от этого хуже не стала.

Пришельцы, телепатия и подсознание. Когда Юра перечислял эти химерические гипотезы, какая-то фраза или слово прозвучали у меня в мозгу резонансом, я даже на секунду подумал — вот решение. Но секунда улетучилась, и теперь я не мог вспомнить.

Мне почудились шаги внизу, приглушенный разговор. Юра тоже услышал, сказал:

— Шеф.

— Всегда он не вовремя, — буркнул я.

— Не скажи, — с готовностью подтвердил Юра. — Говорят, наш шеф даже родился не вовремя. На два месяца раньше срока. Или на два столетия. И жениться решил не вовремя. Шастает по ночам…

— Кто собрался жениться? Шеф? — Для меня это было новостью. Шевельнулось что-то, связанное с женитьбой шефа. Я не успел додумать, Саморуков уже ходил под куполом большими шагами, на меня и не смотрел. Он не со мной говорил, а с неким «иксом», сотрудником лаборатории, который только и делает, что нарушает трудовую дисциплину.

— Что это значит, Луговской? Вы больны, а я узнаю об этом последним. Завтра утром чтобы вас в обсерватории не было. Пишите заявление — неделя отгула за работу в выходные дни.

— И вот еще, — он остановился передо мной, мне даже показалось, что в темноте глаза его светятся, как у кошки. — За то, что вы самовольно были вчера на наблюдениях, получите второй выговор. Вы знаете, как я к вам отношусь, но во всем нужна мера. Запомните раз и навсегда: вы должны делать то, что говорю я. Иначе мы не сработаемся. Ясно?

Он пошел к пульту, заговорил с Юрой — я для него не существовал. Я представил, как он приносит Ларисе добытую с неба звезду и ждет согласия. Конечно, он его получит. И тогда Саморуков начисто забудет о Ларисе, потому что никогда не вспоминает о работе, которая закончена, о цели, которая достигнута. Неужели Лариса не понимает этого?

— Вы еще здесь, Луговской? — шеф поднял голову от пульта. — Идите, идите. Вернетесь через неделю. До свиданья.

12
Никуда я не поехал. Проснулся поздно, с головной болью. Перед глазами стояла Новая Хейли, диск-звездолет, который казался золотистым в свете звезды. Что в нем? Люди, такие, как я? Или механизмы, надежно запрограммированные? Для чего, сеть? Сеть ли это? Аналогии, аналогии. Неуместные, ненужные. Тому, что я видел, нет названия в земном языке, а их речи я никогда не услышу. И что бы я ни придумал по этому поводу, будет неверно и глупо.

Я оделся и пошел на работу, старательно обходя места, где мог встретить шефа, — как страус, прячущий голову в песок.

Погода была мерзкая — Медвежье Ухо, подобно сгорбленному атланту, подпирало темно-серый купол, и купол этот медленно оседал на землю белыми хлопьями первого мокрого снега. У входа в лабораторный корпус стояла Лариса, мокрая как цыпленок.

— Жду тебя, — сказала она, не здороваясь.

Я оглянулся, мне почему-то показалось, что позади маячит фигура Саморукова и слова эти обращены к нему.

— Людочка простудилась в дороге, — сказала Лариса. — Ночью был жар. А теперь она хочет сказку.

— Вот и стал я народным сказителем, — вздохнул я.

Людочка лежала в постели, укутанная по самые уши. Увидев меня, она достала из-под одеяла руки, потянулась и тоненьким голоском сказала:

— Папка пришел…

Я посмотрел на Ларису. Людочкины слова я воспринял как часть какой-то игры. Лариса стала пунцовой. Она наклонилась над кроваткой, сказала торопливо:

— Доченька, дядя Костя пришел рассказать тебе сказку…

Я начал рассказывать про паучка, плетущего сети. Огромные сети, которые он расставляет на главной звездной дороге — Млечном Пути. Звезды, большие и малые, спешат по своим звездным делам, а на пути вдруг вырастает сеть, звезды попадают в нее, потому что они не привыкли сворачивать с пути. И тогда нападает на них паук. Пауком управляют люди, почти такие, как мы. Они набирают звездную энергию, чтобы дать жизнь своей планете, чтобы могли двигаться поезда, летать самолеты, светить фонари в ночных городах.

— Ты видел паучка? — с уважением и страхом спросила Людочка. Она привстала в постели, смотрела на меня, как на Илью Муромца.

— Видел. Звезда большая, а паучок маленький и золотистый.

— Поймай его. Я тоже хочу посмотреть. Ладно, папка?

Опять! В дверях стояла Лариса, она все слышала, и лицо ее болезненно скривилось.

— Спи, Людочка, — сказал я. — Ты больна. Я пойду охотиться…

На работу решил не идти. Отдыхать я могу на законном основании — не все ли равно уважаемому шефу, где я буду поправлять свое здоровье?

Но все шло вкривь и вкось в этот день. Единственное место, где я решительно не хотел бы встретиться сСаморуковым, это вход в дом Ларисы. Столкнулись мы в подъезде, и оба опешили от неожиданности.

— Что вы здесь делаете, Луговской? — довольно спокойно начал Саморуков и облокотился о косяк. Он не собирался ни пропускать меня на улицу, ни входить в дом. — Автобус ушел, а я привык, чтобы мои распоряжения выполнялись.

— Мне нечего делать в городе, — хмуро сказал я.

— А здесь у вас есть дело? Здесь обсерватория, а не клуб любителей фантастики.

Настала моя очередь удивляться. Что он хочет сказать?

— Я отобрал у Рывчина ваш опус, — объяснил Саморуков. — Любопытно изложено, но ваше незнание астрономии выдает вас с головой. Ваш талант может найти себе лучшее применение, чем здесь. Во всяком случае, в моей лаборатории вы больше не работаете.

Тремя прыжками Саморуков взбежал на второй этаж, и я услышал звонок. Потом тихие голоса, щелчок английского замка. Я стоял у дома под снегом и отлично понимал, как чувствует себя побитая собака.

Хорошо, однако, быть начальником. Понравился человек — пригласил работать. Не сработались — до свидания. Я побрел домой. На западе небо посветлело, а у самого горизонта между серостью земли и серостью неба будто втиснули клинок — узкая полоска глубокой сини рвалась и стремилась разлиться рекой, затопить сначала Медвежье Ухо, а потом и все, что пониже.

До вечера я просидел дома. Решил возместить потерю тетрадей, попавших к Саморукову. Отыскал в ящике помятый и наполовину исчирканный блокнот, вырвал чистый лист. Писал быстро — в голову пришла очередная гипотеза, наверно такая же бредовая, как все прежние.

Я вспомнил, как щелкал затвор, заканчивая выдержку. И слова Юры — о том, что образ звезды складывается из впечатлений, накопившихся в подсознании. Пришла аналогия — мозг и фотопластинка. Жиденькая аналогия, раньше я уже думал об этом, но даже не записал. А мысль не уходила, она обрастала подробностями, и я зацепился за нее, чтобы понять, достаточно ли она сформировалась, чтобы стоило серьезно о ней подумать. Пожалуй, стоило.

Где-то в мозгу есть центр, накапливающий фотоны. Как фотопластинка. Чувствительность глаза огромна — он способен реагировать на единственный квант света. Но один фотон не вызывает в мозгу никаких ассоциаций, в памяти нет картинки, которую он мог бы дополнить. А если бы такой центр был? Тогда ни один лучик света не пропал бы зря. Все они укладывались бы в одну картинку — сегодня один, завтра другой. Глядишь, и полотно готово.

Допустим, есть такой накопитель. Что из того? Откуда фотону знать, в какое место на картине он должен лечь? Лучи света от далекой звезды попадают в глаз одновременно и на один нерв. Разделяются они где-то по дороге в мозг, а может, и в самом мозгу. Как разделяются и почему?

Опять что-то не получалось. Затравка, по-моему, была хорошей. Накопитель света. Нужен еще один шаг, чтобы понять главное. Почему-то я был уверен, что думаю правильно, что мне просто недостает смелости. Раскованности мысли. Ну же, подгонял я себя.

Все дело в разуме, подумал я.

Мозг — коллектор, сборщик сведений о внешнем мире. Но — только ли? Мозг все же не фотопластинка, он не просто фиксирует, он обрабатывает сигналы зрения еще на пути к их законному центру. У неразумного животного сигналы благополучно доходят по назначению. Но человек — иное качество. Совершенно иное — это разум. Кто может доказать, что разумная фотопластинка будет фиксировать мир так же, как обычная?

Возможно, есть иное объяснение. Не знаю. Вряд ли здесь нарушаются какие-то законы природы. Нет, просто существуют законы, о которых мы пока не подозреваем. Обычно ведь люди очень осторожны, когда для объяснения парадоксального явления предлагают новый физический закон, будто у мироздания ограниченное число законов. Будто каждое явление не может нести с собой и нечто фундаментально новое. А самое новое, самое близкое к нам, настолько близкое, что мы не воспринимаем его как принципиально отличное от всего остального мироздания, — это наш разум. Ведь разум — иное качество. Я повторил это еще раз, записал и подчеркнул жирной чертой.

Разум — иное качество. Может быть, и законы здесь другие? Мы еще не подступились к законам разума, потому что неизвестно, с какими мерками, какими приборами к ним подступиться. Может быть, для познания разума нужны не приборы, а опять-таки разум? Может быть, в конце концов чувства человека окажутся более «дальнозоркими», чем любой созданный человеком прибор?

Я не верю, что я один такой. А может — просто боюсь быть единственным. Может, нас миллионы на Земле. Миллионы «зрячих». И дело в том, что проявиться это свойство легче всего может у астрономов — помогает техника. Что я знал бы о себе, если бы остался работать на заводе микроэлектроники, если бы не позвала меня в горы смутная жажда необычного?

13
К директору меня вызвали под вечер. Вернулся из города Валера, он успел «заскочить» в главное здание и явился с банкой апельсинового сока — дар неизвестного друга. Мне хотелось, чтобы этим другом оказалась Лариса, но, скорее всего, обо мне заботился Юра — в награду за потерю тетрадей.

— Не гадай, — сказал Валера, — все равно не догадаешься. Одевайся, тебя академик требует.

Когда я шел к главному зданию, непогода улеглась. У подножия Медвежьего Уха громоздились копны тумана, будто серые волки, собравшиеся на ночлег. А на востоке небо казалось вымытым и протертым тряпочкой — таким оно было прозрачным и иссиня-глубоким. На Четырехметровом готовились к наблюдениям — ребята из лаборатории техобеспсчения вращали купол, проверяя моторы. Я подумал о том, что буду говорить. Ночью я должен быть у телескопа — вот и все.

Директор был в кабинете один, и это придало мне бодрости — я не хотел встречаться с Саморуковым.

— Садитесь, Луговской, — сказал академик. — Рассказывайте.

Я молчал. Я смотрел на листок бумаги, лежавший на столе, и читал вверх ногами приказ о моем увольнении. Однако силен Саморуков! Ну, не желает он со мной работать. Разве это причина для того, чтобы требовать немедленного увольнения?

— Это неправильно! — сказал я.

— Неправильно, — согласился академик. — Что вы там натворили? Михаил Викторович категорически утверждает, что вы недисциплинированны и не справляетесь с работой. Тогда упрек к нему — Саморуков сам вас нашел и пригласил в обсерваторию. Приказа я пока не подписал.

— Я хочу наблюдать, — сказал я. — А у Михаила Викторовича в отношении меня иные планы…

— В отношении вас, — академик ткнул в меня длинным гибким пальцем, — планы у Саморукова вполне определенные: он хочет вашего изгнания. Вы можете вразумительно объяснить эту пертурбацию?

Вразумительно я не мог. Для этого я должен был рассказать про звездные экспедиции, и как мне теперь позарез надо каждую ночь видеть озерцо окуляра, и в нем — удивительный и близкий звездный мир.

Директор пододвинул к себе бланк с приказом, и поперек листа пошла-поехала размашистая зеленая подпись. Вот и все. Звездолеты на свалку. Экспедиции в космос — запретить. На равнину, Луговской, в пампасы. Я встал и пошел к двери.

— Луговской, — сказал академик. Он стоял за столом и держал бланк с приказом двумя пальцами. — Отнесите в канцелярию, — голос его звучал сухо. — До свидания.

— До свидания, — пробормотал я.

В канцелярии было пусто — рабочий день кончился. Я поискал взглядом, куда положить приказ, чтобы не затерялся. Наконец я и сам посмотрел на то, что держал в руке, — это был другой приказ, не тот, что я видел на столе. Меня переводили на должность младшего научного сотрудника в лабораторию теории звездных атмосфер с испытательным сроком в один месяц.

В голове забухали колокола, как в церкви на площади. Непонятностей сегодня было больше, чем я мог переварить. Хотя… Саморуков требует уволить Луговского. Академик не понимает причины и готовит два приказа. Но для этого нужно согласие Абалакина — это к нему меня посылают на исправление. Значит — вызывают Абалакина…

Все было не так. Информацию я получил от Юры, на которого налетел впотьмах, возвращаясь домой.

— Знаешь, Юра, — сказал я, — мы с тобой уже не коллеги. Разные лаборатории — разные судьбы.

— Тетради я у него отберу, — пообещал Юра не к месту.

— Да ну их…

— Что значит — ну их?! — вскипел Юра. Он, наверно, готовил себя к мысли, что с шефом непременно нужно повздорить за правое дело.

— Что ты за человек? — сказал он с горечью. — Все ты принимаешь как должное. Не вмешайся Абалакин, катил бы ты сейчас в город.

— Ха, — сказал я, — очень нужно Абалакину вмешиваться. Академик понял, что доводы шефа неубедительны…

— Далеко пойдешь. — Юра перешел на свой обычный тон. — Очень нужно директору тебя защищать. Я как раз беседовал с Абалакиным в коридоре. Идет шеф, на ходу бросает: «Работать надо, Рывчин!» И — к директору. Я не успел оглянуться, смотрю — Абалакин вслед двинулся. Я за ними — на всякий случай.

В приемной дверь полуоткрыта, но слышно плохо. Потом Абалакин голос возвышает. «Требую!» — говорит. Абалакин требует, представляешь? Шеф выскакивает из кабинета злой, идет прочь, меня не видит. Появляется Абалакин — с видом Наполеона. Подходит ко мне. «Так что мы говорили относительно квазаров?..»

Каков Абалакин! Наверно-по-видимому-возможно. И каков шеф! А впрочем, что сейчас главное? Выяснять, почему проявил характер бесхребетный Абалакин? Не все ли равно? Главное — сообразить, как попасть на вечерние наблюдения.

— Пойдем, — сказал я Юре. — Посидим, выпьем чаю. Мне наблюдать сегодня.

— Ага, — отозвался тот без удивления. — Ребята Абалакина сегодня с одиннадцати. Первый раз на Четырехметровом, в порядке ознакомления.

— Спасибо за информацию, — сказал я.

В коттедже Валера заваривал вечерний чай — вдвое крепче утреннего. Он жаждал узнать новости, но деликатно молчал. После сумасшедшего этого дня голова у меня была тяжелой, есть не хотелось, и я выпил подряд три стакана чаю. Неожиданно для самого себя начал рассказывать о последней гипотезе, той, которую утром записал на листке из блокнота и бросил где-то. Юра слушал внимательно, а Валера глядел оторопело, он узнавал обо всем впервые.

— Дельно, — сказал Юра. — Нужно подумать. Кстати, ты бы попросил Абалакина… Ему все равно сегодня, что ребятам показывать. Пусть дает Новую Хейли. Посмотришь…

— Он собирается ядро Бэ Эл Ящерицы снимать, — сообщил Валера. — Есть у него одна идея по квазарам. Выпросил вот Четырехметровый, чтобы проверить… Сам мне сказал, когда передавал сок для этого типа.

— О, — удивился Юра, — твой новый шеф заботлив не в пример прежнему.

Бэ Эл Ящерицы. Что-то очень далекое, миллиарды парсек, не разглядеть, не понять… Не хочу я проверять никаких идей. Хочу увидеть зеленую планету, диск с паутинкой. Прошли сутки, и что-нибудь наверняка изменилось. Может быть, им не удалось справиться со звездным смерчем, и протуберанцы прорвали паутинку, и огненные реки сейчас текут в пустоте, настигая зеленый шарик. Не зеленый уже, а пурпурный, покрытый пеплом, копотью, лавой…

Пока я размышлял таким образом, явился Рамзес Второй.

— Вот что, Луговской, — официально заявил он, не изволив поздороваться. — Прошлой ночью тебя понесло на наблюдения. Ты знаешь, что такое покой?

— Покой, — сказал Юра, глядя в потолок, — это когда лежишь неподвижно, сложив руки на груди, закрыв глаза и ни о чем не думая. Тогда ты называешься «покойник».

— Правильно, — согласился Рамзес, не вникая. — Вот и лежи, когда говорят.

— А погода есть? — спросил я.

— Есть, — ответил бесхитростный Рамзес — Так ты понял? Покой. Никаких наблюдений.

— Ладно, — я махнул рукой, начал одеваться. — Драться будешь, Рамзес?

Рамзес пошел к дверям, бурча что-то себе под нос. Он не любил, когда перечили медицине.

— Одевайся потеплее, — сказал Юра. — И попробуй уговорить Абалакина…

— Хорошо, — ответил я. Мысли были уже далеко, в капитанской рубке звездолета.

— А тетради я завтра добуду, — сказал Юра с неожиданным ожесточением в голосе. — Хватит. Надоело. Сделай то, сделай это. Сам. Есть идеи.

Я оделся и пошел. Ночь… Ночи, собственно, не было. Взошла луна и разнесла темноту в клочья, осветив каждую песчинку на дороге, каждый бугорок на тропе к Четырехметровому. Только теперь я понял, почему нашу горку назвали Медвежьим Ухом. Луна высветила деревья на вершине — тонкие стволы, как мачты невидимых клиперов, и гора отбросила на плато странную тень, вязкую и размытую, острую и с фестончиком на макушке. Действительно, похоже на ухо. Название горе дали по ее тени, которую и видно-то не часто. Странное взяло верх над обыденным…

14
Рейс задерживался — на борту были экскурсанты. Ребята вращали купол, тыкали пальцами в клавиши, гоняли трубу телескопа по склонению и прямому восхождению, дежурный оператор настороженно следил, готовый вмешаться в любую секунду, время шло, и полчаса, выделенные Абалакину, близились к концу.

Оставалось минут десять, когда Абалакин решил, что пора и показать что-нибудь, Бэ Эл Ящерицы например. Он задумчиво, стоял перед пультом, переводя взгляд с листочка с координатами на желтые клавиши управления, и тогда я, легонько оттеснив плечом своего нового шефа, набрал заветные цифры. Абалакин удивленно посмотрел на меня, промолчал. Ребята толкались в тесной люльке, как школьники, хотя смотреть было не на что — Новая Хейли для них слабенькая звездочка, и только.

Мы стояли с Абалакиным под люлькой. Он смотрел на меня искоса, может быть, ждал, чтобы я начал разговор.

— На вашем месте, — неожиданно сказал Абалакин, — я бы не осуждал Михаила Викторовича. Конечно, он поступил… странно. Но, может, он прав… Я хочу сказать…

Окончания фразы я не расслышал. Люлька опустилась, ребята с гиканьем посыпались из нее, и я полез наверх. Звездолет стоял на старте, но я был убежден, что рейс сорвется — мало времени.

Начало полета я воспринял как удар, резкий, хлещущий — по глазам, ушам, нервам, будто действительно взревели стартовые двигатели. Никогда еще не было такого, но испугаться я не успел — мы прибыли. Золотой диск затопил поле зрения. Звездолет повис над поверхностью Новой Хейли, кипящее звездное вещество Ниагарой стекало из окуляра по глазам, мне казалось, что струйки капают на подбородок. Никакой сети я не увидел, она растаяла, сгинула, будто и не было. «Проиграли? — подумал я. — Неужели не укротили звезду, и я увижу сегодня последние часы цивилизации?»

Сколько продолжалось это купание в звездном свете? Не больше десяти секунд — я закрыл глаза, отдыхая, а потом, чуть в стороне от диска Новой легко отыскал свою зеленую блестку. Звездолет мой падал на планету, и от этого неожиданного и жуткого ощущения у меня застучало в висках, подступила тошнота…

Нужно было зацепиться за что-нибудь взглядом, чтобы остановить падение. Я заметил на берегу темно-синего океана бурое пятнышко и повернул к нему на всей скорости, так что затрещали переборки, а невесомость сменилась тяжестью, рвущей сухожилия. Падение прекратилось. Звездолет висел над городом. Серебристые облака, растянувшиеся рваными нитями, бросали на дома и улицы извилистые ломкие тени, и мне казалось, что город — подводный. Все расплывалось в глазах, будто рябь воды мешала разглядеть подробности. Но все же я видел какое-то движение — словно рыбки мельтешили в подводных гротах.

«Ближе, — думал я, — еще ближе… Что это — машины? Или животные? А может, это они? Выстояли перед звездным ураганом, погасили пожары и теперь оплакивают погибших, приводят в порядок хозяйство, восстанавливают заводы… А может, не этим они заняты. Чужая жизнь — я видел лишь мгновение, страшное для них, но все же мгновение, не больше. И если я всю свою жизнь, ночь за ночью буду наблюдать за ними, подглядывать через парсеки пустоты, может, тогда я пойму хотя бы крупицу. Что они знают, что могут, чего хотят? Справедливы ли? Летают ли к звездам? Любят? Я не уйду из обсерватории, пусть хоть десять Саморуковых требуют моего изгнания. Мое место здесь. Мое, и всех таких, как я, если они есть на Земле».

Так говорил я себе, а звездолет опускался ниже, и в туманной ряби я видел уже, что дома — не дома, потому что онименяли форму, вытягивались и сжимались, и точки на улицах — вовсе не точки, а диски, очень похожие на тот, в полматерика, диск-звездолет. «Если это они, — подумал я, — то, наверно, и диск с паутинкой был одним из них, огромным и живым, и, может, он пожертвовал собой, чтобы могли жить остальные?»

Бредовая эта мысль едва успела оформиться в сознании, когда диски заговорили. Мне послышался голос Ларисы и тоненький Людочкин голосок, как она утром сказала: «Папка пришел»… Неожиданно все перекрыл взволнованный баритон Саморукова. Я подумал, что шеф даст команду с пульта, и я поеду вниз, не увидев, не доглядев, не поняв…

Потом…

Что было потом?

* * *
В Костиной тетради остались несколько чистых страниц, и я продолжу записи…

Из больницы мы вышли под вечер. Лариса не торопилась домой, и мы бродили по кривым окраинным улочкам, все время сворачивали только влево, и почему-то ни разу не вернулись на прежнее место. Лариса плакала, и мне ничего не оставалось, как придумывать весомые и утешительные слова, хотя у самого скребли на душе кошки. Я так старался успокоить Ларису, что и сам поддался гипнозу слов. Исчезли и злость на Саморукова и тяжелое впечатление от длинных больничных коридоров. Только лицо Кости — осунувшееся, бледное — стояло перед глазами.

Я поймал какого-то врача, долго приставал к нему и ничего толком не узнал. Может, и не врач это был вовсе, а какой-нибудь санитар, и что он мог сказать, если третьи сутки Костя не приходит в себя и неизвестно, чем все кончится, потому что еще не наступил кризис…

Вижу, что записи мои сумбурны, мысли скачут. Нужно сосредоточиться. Выкурю сигарету и возьмусь опять.

Так. Вернусь к разговору с Ларисой. Когда мы, уже успокоившись, брели по улице Кирова, Лариса сказала:

— Я поругалась с Михаилом.

Сначала я не понял, о каком Михаиле речь. С трудом догадался, что Лариса имеет в виду Саморукова.

— Что ж, — сказал я, — значит, мы товарищи по несчастью. Я тоже поругался с этим Михаилом. Давно пора.

Я думал, что Лариса не станет продолжать, но ей хотелось выговориться. Думала она о Косте и рассказывала ему, а не мне:

— Представляешь, Михаил вчера приехал из обсерватории, явился и говорит, что надо срочно подавать в загс заявление: ведь потом воскресенье, а в понедельник он едет наверх — наблюдать. Я ему: «Как можно сейчас говорить об этом? Из-за тебя человек в больнице». А он: «Вовсе нет. История это, говорит, лучшее доказательство того, что я бываю прав. Я запретил ему появляться у телескопа. Если бы он послушался, то спокойно паял бы контакты на заводе микроэлектроники. На большее его все равно не хватит…» И Михаил ведь не циник… Наверно, его не била жизнь. Наука, наука, а вокруг себя не смотрел. Да и Костя хорош. Ну почему, скажи, не жить им спокойно, как всем людям? Просто жить…

Она замолчала на полуслове, разглядев, наконец, что я не Костя. Да и я разглядел, что она не Лариса. Не та Лариса, что нужна этому неуравновешенному молодому лунатику. Или звезднику? Даже и названия нет. Надо придумать. Придумать название и найти работу в другой лаборатории, потому что с Саморуковым нам больше не по пути. И надо убедить Костю, чтобы оставил Ларису в покое. Да разве убедишь… Любовь со школьной скамьи. Вот уж действительно постоянство — как у египетских пирамид. Они тоже не замечают, что время идет и Египет стал иным, а фараоны и вовсе одно воспоминание. Не стоит она его. Выйдет Костя из больницы, поженятся они, допустим-допустим! — и станет любимая жена пилить его, потому что щадить себя ради семьи Луговской не будет.

Может быть, это как опиум — смотреть и видеть? Галилей тоже, наверно, не мог оторваться от своего подслеповатого телескопа и не шел, когда на звучном итальянском языке его звали спать, и глаза у него болели, а — глядел. Потому что видел невероятное. Ага, вот и название. Невероятное зрение. Инкревидение. Великое дело — название. Сразу легче рассуждать. Если есть название, значит, вопрос устоялся, пришли к соглашению комиссии и подкомиссии, и скоро имя автора попадет в учебники. Так будет и с инкревидением, если… Что если? Все так и будет. Да, но Костя еще без сознания, третий день, и если…

— Вот я и дома, — сказала Лариса, оборвав цепочку моих бессвязных «если». Дом был большой, старинный, мы стояли у подъезда, и мне на миг показалось, что там, в темноте, не узкая лестница с выщербленными ступенями, а провал, пустота, дорога к иным мирам. Иллюзия исчезла — не нужны Ларисе звезды и дорога в пустоту, ей нужна земная устойчивость. Работа, дом, семья. Обеды, штопка, подруги. Книги по вечерам. Кино, театр. Дети. Как у всех.

— Все хорошо, — сказал я уверенным тоном. — Утром Костя будет уже рассказывать свои истории.

— Ты думаешь?

— Конечно. Передай ему привет. Скажи: Юра не смог прийти потому, что занялся теорией инкревидения. Герой переутомился, а мне придется подводить под его подвиги научную базу. Так и скажи этому… инкревизору.

— Кому? — слабо улыбнулась Лариса.

Я повернулся и пошел, махнув рукой на прощание. Я знал, что она стоит у подъезда. Конечно, не потому, что смотрит мне вслед, а просто ей сейчас не хочется в четыре стены, где опять всякие мысли и одиночество. Дочка, наверное, давно спит…

— Запомни, Лариса! Инкревидение!

Я побрел, не разбирая дороги, потому что улица была мне незнакома, спросить не у кого, да и не хотелось возвращаться к Валере, в его прекрасные лепные хоромы, где мама и папа, и брат с сестрой, и бабушка с дедушкой, и сам Валера со своими вопросами: что, как, почему, и что врачи, и отчего он так, бедняга… Но больше идти мне в этом городе было некуда, и я повернул назад, к больнице, каким-то чутьем узнавая дорогу, сворачивая теперь только вправо и ни разу не вернувшись к дому Ларисы. Вдали от фонарей останавливался и смотрел в небо. Звезды для меня оставались такими же, как всегда, газовыми шарами с заданной центральной плотностью и переменным индексом политропии. Я завидовал Косте. Завидовал даже не удивительной его способности, а неистовой увлеченности, с какой он стремился увидеть невидимое.

Огромный, в два квартала, корпус больницы вырос передо мной, я ткнулся в узкую калитку, и, конечно, меня не пустили. Я даже не смог отыскать окон палаты, где лежал Костя. По внутреннему телефону позвонил дежурному врачу, услышал прежнее «без перемен, но вот-вот…».

Тогда я сел за полированный, будто директорский, стол вахтера, потеснив банку сгущенки и потрепанный томик Есенина, разложил Костины тетради («Ради бога, Рывчин, берите, мне это не нужно… — сказал тогда Саморуков. — Даже из любопытства не стал бы читать второй раз…»). Нашел пару чистых страниц и добавил к Костиным каракулям свою бездарную фантазию.

…В две тысячи семьдесят пятом году (так скоро, рукой подать) в небольшом городке на Урале собрался очередной симпозиум по инкревидению. Убеленные сединами профессора сидели рядом с зелеными юнцами, потому что способность эта не знала привилегии и поражала человека неожиданно. Врачи спорили и исследовали, но то врачи. Физики спорили и не могли поверить, но то физики. А они, инкревизоры, не спорили. Они открывали людям миры.

— В системе Альционы, — рассказывал молодой негр, только что вернувшийся из Лунной обсерватории, — я видел корабли, работавшие на неизвестном принципе. Ни колес, ни эффектов воздушной подушки, ни выхлопов, ничего. Если есть здесь специалисты по двигателям, прошу понаблюдать эту систему…

— А на оранжевой планете в системе Денеба все еще воюют, — сказал с грустью маленький старичок. — И я боюсь, очень боюсь, что не сегодня — завтра увижу атомный гриб. Очень трудно — видеть и не уметь сказать, предупредить…

— Хочу предостеречь молодежь, — голос Председателя. — Друзья, прошу не отступать от программы. В Галактике сто миллиардов звезд, и на всех нужно побывать, все изучить, понять. Работы на века, ведь нас пока так мало, всего двести тысяч. Не забегайте вперед. Я понимаю — заманчиво увидеть далекие галактики. Понимаю, мечта каждого — узнать, как родилась Вселенная, увидеть ее край… Но все впереди у нас.

Так скажет Председатель, сойдет с трибуны, а на сцене развернется огромный экран и поплывут титры первого фильма «Увидеть Вселенную». И сидящие в зале прочитают слова: «Экспериментальная запись сделана с помощью цереброскопа ЦЗ-2». Понесутся навстречу кипящие клочья туманностей, и все люди Земли застынут у видеопанелей. Начнется первое звездное путешествие человечества. Вырастет на экране голубая блестка, станет пылающей звездой. Ослепительно голубой, ярче неба. А чуть в стороне уже виден зеленоватый серпик. Туда, сквозь атмосферу, в разрывы облаков, к бурым пятнам, которые вырастают и становятся городами. И вот она — чужая жизнь. Такая непохожая и непонятная, такая далекая. Такая близкая…

Тетрадь кончается. Я не перечитываю — знаю, что написал совсем не так, как хотелось. Не умею, не те слова…

В окне виден небесный охотник Орион, взбирающийся на бесконечно высокую гору — в зенит. Где-то в обсерватории раздвигаются створки купола, и глубокий блестящий глаз выглядывает из прорези. Звездолет на старте, он ждет своего капитана. А из озерца окуляра стекают и гулко падают первые золотистые и горячие капли звездного света.

Харри Тюрк{*} ТИГР ИЗ ШАНГРИ-ЛА (Сокращенный перевод с немецкого В.Чернявского) Приключенческая повесть

Коршун кружил над долиной.

Большой, грязно-коричневый бенгальский коршун, с лысой головой, запаршивевшим пухом на шее и большими, красными, словно воспаленными, глазами. До этого он долго сидел на ветке железного дерева: разомлев от полуденной жары, переваривал обед — остатки оленя, убитого два дня назад. Оленя задрала черная пантера, бродившая несколько недель в верхней части ущелья, которое замыкало долину. Она обгрызла тушу, а оставшуюся часть перетащила ниже, к зарослям кустарника. Ночью пантера возвращалась, острыми клыками рвала куски мяса и, насытившись, уходила. Но недалеко. Коршун недоверчиво наблюдал за пантерой, лениво развалившейся в тени бананов. Она стерегла остатки оленьей туши, и спускаться на землю было бы опасно. Ведь пантера с показным равнодушием терпеливо дожидается, когда жадный коршун нажрется до отвала, так, что не сможет взлететь. Тогда она бросится на него и убьет ударом лапы.

В здешних краях коршунов мало. Раньше они здесь не жили. Но в последнее время появились в этом ущелье — прилетели с юга, где бушевали ожесточенные бои. Хищные птицы продвигались на северо-запад, привлекаемые запахом крови. Но кажется, сюда они залетели напрасно. Люди уже зарыли в землю мертвых. Остался только манящий запах крови, который долго стоит над полем битвы.

Черная пантера, лежавшая под бананами, безошибочно чуяла — в долине люди. Поэтому она избегала спускаться вниз, хотя раньше часто охотилась там. Заметь пантера человека, притаившегося в какой-то сотне метров от нее в тени зонтиковой акации, она тут же бы бесшумно исчезла. Но она его не чуяла — легкий ветерок, пригибавший траву, дул от нее. Да и все ее внимание было приковано к коршуну.

Человек смотрел в бинокль. Он видел даже щетинистые усы пантеры. Не отрывая глаз от бинокля, он говорил в микрофон передатчика, болтавшегося у него на груди.

Внизу, в долине, недалеко от источника, под навесом палатки расположился второй человек. Высокий, широкоплечий, с продолговатым, сильно загоревшим, продубленным непогодой лицом. У него на груди тоже висел передатчик. Человек достал из палатки винтовку и сказал в свой микрофон:

— Ну, что я говорил? Если появились коршуны, значит, где-то есть падаль. А где падаль — недалеко и тот, кто ее сделал падалью. Сиди тихо. Я поднимусь со стороны ущелья…

Он зарядил винтовку и шагнул в кустарник. На нем был пятнистый маскировочный костюм из непромокаемой ткани, полотняные башмаки на толстой, мягкой резиновой подошве и зеленая шляпа с круто загнутыми полями. Ему пришлось пройти с полкилометра, прежде чем он достиг тропинки, ведущей в ущелье. Упругими шагами взобрался по склону. Там человек остановился и немного подождал, пока у него не успокоится дыхание. Пантеры — чуткие твари, они слышат человеческое дыхание за сотню метров.

Мужчина медленно продвигался сквозь папоротник, окаймлявший склон. Немного погодя он снял затвор винтовки с предохранителя.

Пантера лениво поглядывала на коршуна. Вдруг тот снялся с дерева и, медленно кружась, стал набирать высоту. Пантера заметила это, и сонливость с нее как рукой сняло. Уши черной кошки насторожились, она подняла нос по ветру и втянула воздух. Мышцы ее напряглись. Она едва заметно повернулась на брюхо и поджала под себя задние лапы, готовая в любой момент к прыжку. Длинный хвост ударил слегка о землю, затем еще раз. Пантера изогнулась. Но поздно.

Пуля попала ей точно между глаз. Пантеру бросило в сторону. Она попыталась оттолкнуться от земли всеми четырьмя лапами. Но напрасно: задрожав, она вытянулась, не издав ни звука. Из путаницы папоротника вышел охотник и осторожно, держа винтовку наизготовку, приблизился к пантере. Та была мертва.

Охотник вскинул винтовку на плечо, нагнулся и погладил рукой мягкий мех. Тело зверя было еще теплым. Из раны между глаз сочилась кровь.

— Эй! — крикнул охотник и, подождав, когда приблизится тот, кто был под акацией, приказал:

— Позови кого-нибудь из нунгов.[1] Пусть снимут шкуру, соскоблят с нее мясо и натрут солью. И пусть не вздумают стащить усы. Я им покажу, если хоть один ус пропадет!

— О’кей, — спокойно ответил второй. Они уже не раз охотились на тигра или пантеру.

Охотник пнул ногой мертвого зверя. Потом повернулся и направился прежней дорогой вниз. Нунги сдерут шкуру, и он отошлет ее — как это было и в других случаях — домой.

Выйдя из ущелья, охотник направился к бункеру, устроенному под кустарником. Он снял с плеча винтовку и поставил ее за брезент, закрывавший вход. Потом вытер обильный пот с лица и шеи. Его рубашка насквозь промокла. «Проклятая страна, — подумал он. — Днем жарко, как в аду, а ночью холодно. Дожди, москиты, змеи и скорпионы. Но для охотников рай. А я — непревзойденный охотник в этом проклятом крае».

С неба послышался гул вертолета. Охотник поднес к губам свисток. Едва раздался сигнал, на поверхность земли из укрытий вынырнули люди в униформе. Вертолет летел с востока. Полуденное солнце стояло прямо над головой, и машину трудно было разглядеть. Только бормотание приглушенного мотора выдавало ее присутствие.

Вертолет огромной стрекозой спускался в долину. Там, где лежал труп пантеры, в разные стороны разлетелись коршуны. Их спугнула металлическая птица. Они уселись поодаль на высоких деревьях и застыли в ожидании.

Лао Йон привык ужинать очень поздно. Дело в том, что Ками обычно работала на телестудии до одиннадцати вечера. Лао Йон подгонял к зданию телецентра свой таксомотор и, закурив сигарету, ждал, пока девушка не выйдет из сверкающего подъезда студии.

Ками — одна из четырех дикторш. Она поступила на телевидение два года назад. Телезрители быстро сошлись во мнении, что именно эта девушка лучше других умеет заполнить перерывы между передачами. Лао Йон познакомился с ней на студенческой вечеринке, еще до того, как она появилась на телеэкранах. Тогда она не знала, что он иностранец. Потом они стали близкими друзьями, и это уже не играло никакой роли.

Лао Йон приехал из Лаоса, чтобы изучать сельскохозяйственную науку в Бангкокском университете. У его отца был клочок земли в долине реки Банхен, и он выращивал там рис. Кроме того, на склонах горы, известной под названием Зуб тигра, он возделывал несколько тщательно скрытых от посторонних глаз участков: там рос мак. Лао Йон был единственным сыном, и отец хотел дать ему образование, чтобы в будущем завести образцовое хозяйство.

— Сейчас мы разводим «цветок грез», — говорил сыну старый Лао Йон, — но завтра спрос на него, на опиум-сырец, может упасть. Или станет трудно переправлять его скупщикам — тогда мы ничего на нем не заработаем. Тут ты и покажешь, чему тебя обучили в университете.

Лао Йон начал учиться на деньги, которые изредка присылал отец. Но скоро оказалось, что ему не хватает на жизнь. Лао Йон и его товарищи брались за любую работу — были гидами, переводчиками, разнорабочими — экономили на всем, пока не скопили нужную сумму на покупку старенького «фиата». Они стали таксистами и по очереди водили по улицам свой «артельный» таксомотор.

Итак, Лао Йон ждал Ками у подъезда телестудии. Скоро она выйдет, и они поедут к ней домой, поужинают, может быть, прогуляются немного. Сегодня они могли бы позволить себе подольше побродить по городу: у Лао иона завтра нет лекций, а Ками занята на телевидении только вечером. Они могли бы даже сходить в кино. Сегодня Лао иону перепали хорошие чаевые: он отвез какого-то коммерсанта с Рама роуд до клуба «Тэрф», а оттуда доставил старую женщину к отелю «Ираван». Здесь его подозвал американский майор. Лао Йон подъехал к тротуару.

— Подожди! — приказал американец.

Он вошел в отель и вскоре показался в сопровождении двух других американских офицеров. Лао Йон распахнул дверцу машины и склонился в низком поклоне. Американцы были самыми выгодными клиентами таксистов Бангкока. Их обхаживали, как буддийских бонз, им это нравилось, и они не скупились дать несколько долларов на чай…

Лао Йон остановил машину перед ночным баром, фасад которого был щедро расцвечен неоновыми огнями. В швейцаре он узнал знакомого студента Фан Кса Ту с медицинского факультета. Тот поприветствовал американцев и повел их в заведение. У двери он обернулся к Лао Йону, который пересчитывал деньги, полученные от майора.

— Зайди выпей со мной чашку кофе, я через пять минут вернусь.

За гардеробом была каморка: диван, два кресла, низенький стол и телевизор. Лао Йон включил его. Официантка принесла кофе, который заказал Фан Кса Ту. Сам он пришел через несколько минут и бросился, отдуваясь, в кресло.

— Наконец-то передышка!

На столике лежал медицинский учебник. Фан Кса Ту отодвинул его в сторону.

На экране телевизора мелькали кадры какого-то фильма. Затем появилось лицо Ками, узкое, улыбающееся лицо, на котором светились большие темные глаза. Она объявила о вечернем выпуске последних известий. «Еще полчаса, — подумал Лао Йон, — затем Ками встанет со своего кресла, юпитеры выключат, и она пойдет снимать грим». Он пил кофе и без особого интереса смотрел на экран. Там показывали попытку ограбления банка «Бэнк оф Таи», затем сообщили о плотине на реке Нампунг, об экспорте домашней птицы и наконец о новых операциях американцев во Вьетнаме.

— Специальные части армии Соединенных Штатов, — читал диктор, — ведут в настоящее время операции с целью перехвата линий снабжения вьетконговцев…[2]

На экране появились американские солдаты — они продирались через высокую, в рост человека, траву.

— …В непроходимых районах западнее Кхесаня эти части устраивают засады, в которые попадают вьетконговцы, окружившие этот опорный пункт. Здесь был уничтожен один из отрядов, снабжавший Вьетконг боеприпасами и продовольствием.

Пошли другие кадры: показывали тщательно упакованные тюки, прикрепленные к бамбуковым шестам-коромыслам. Лао Йон сказал:

— Так у нас доставляют опиум с гор в долину, к реке, где его грузят на лодки.

Затем показался американец с пленным. Лао Йон, который хотел продолжить рассказ о контрабанде опиума, вдруг замолчал и удивленно уставился на экран. Диктор объявил:

— Один из носильщиков был захвачен в плен. Он не захотел признаться, что является главарем этой банды. Но американцы не церемонятся. В этом опасном районе они не хотят подвергать себя риску. Или пленный выдаст, где находится ближайший отряд Вьетконга, или…

Американец швырнул человека на землю, наставил на него дуло короткой автоматической винтовки и что-то крикнул. Человек, лежавший на земле, был не молод. Седые волосы, через лоб тянулась кровавая рана, которую он, очевидно, получил во время схватки. Американец — высокий и широкоплечий — его и без того длинное лицо вытянулось еще больше, когда он кричал на пленного. Американец был без головного убора, сто коротко остриженные волосы топорщились как щетина. Было видно, что пленный что-то хочет ему объяснить, но американец не слушал и кричал без перерыва. Потом он выстрелил в правую ногу пленного. И еще раз — в левую, затем в живот и наконец — пленный закрыл глаза — приставил дуло к голове и нажал на спусковой крючок. На заднем плане стояли другие американцы и смотрели на расправу. Можно было увидеть еще несколько вьетнамцев. Объектив камеры выхватил тропинку, на которой валялись тюки и коромысла.

— Конец одной из троп Хо Ши Мина, — комментировал диктор, — «зеленые береты»[3] все больше теснят Вьетконг. Его снабжение иссякает. Пусть вьетконговцы не ждут снисхождения. Тот, кто упрямо молчит, как этот красный фанатик, будет уничтожен на месте.

Фан Кса Ту с отвращением отвернулся. Было видно, что он презирает американцев.

— Раньше хотя бы скрывали жестокости, творимые на войне, — сказал он. — А сейчас американцы нагло выставляют свои преступления напоказ. Хотят запугать людей, вдолбить им, что, стоит лишь выступить против Соединенных Штатов, их всех зверски истребят.

Он посмотрел на Лао Йона и удивился: тот застыл, напряженно уставившись на экран, хотя последние известия уже окончились.

— Что с тобой?

Лао Йон ответил не сразу, с трудом выдавливая каждое слово:

— То, что там… Ты видел… это не вьетконговец… Это мой… отец.

— Ты что? — вскочил Фан Кса Ту. — Это же сообщение из Вьетнама!

Но Лао Йон покачал головой.

— Это не Вьетнам… Это Лаос… И это мой отец… Он… он убит.

На экране возникло лицо Ками. Она объявила последнюю передачу: сейчас покажут документальный фильм о шлифовке драгоценных камней, получивший приз на кинофестивале в Гонконге. Она не попрощалась с телезрителями. После фильма ее очаровательная улыбка еще раз покажется на экране, и Ками нежным голосом пожелает телезрителям доброй ночи. «А до этого, — механически подумал Лао Йон, — она будет сидеть в своем кресле на студии». Думать об отце он был просто не в состоянии. Ему казалось, что он видел кинофильм, не имеющий ничего общего с реальной действительностью.

Голос Фан Кса Ту напомнил ему, что они сидят перед телевизором в гардеробе ночного бара и что его товарищ по университету вместе с ним был свидетелем невероятного случая.

— А ты не ошибся? — Голос Фан Кса Ту звучал неуверенно.

Лао Йон покачал головой.

— Это был мой отец.

— Но ведь телевизор немного искажает лица. Можно запросто принять кого-либо другого за того, кто тебе кажется знакомым.

— Я был бы рад, если б ошибся, — сказал Лао Йон.

— Что же ты будешь делать? Лао Йон пожал плечами.

— Нет, ты должен что-то сделать. Ты должен обратиться к американцам. B посольство, скажем, или в объединенную группу военных советников. У них контора на Саут Сатхолн роуд. Пойдем вместе туда?

— Спасибо за кофе, — помедлив, ответил Лао Йон. Он встал и протянул приятелю руку.

— Я, наверно, сделаю что-то другое.

Он не сказал, что именно. Фан Кса Ту напомнил:

— В любом случае можешь на меня рассчитывать.

Лао Йон кивнул ему и вышел. Он сел в «фиат» и поехал к телестудии. Он гнал машину по ночным улицам, не обращая внимания на еще довольно частых в это время пешеходов и велосипедистов. Ками уже стояла перед зданием телецентра — маленькая, стройная фигурка, одета по-европейски, с высоко взбитой прической и следами грима на лице. Она торопилась, чтобы не заставлять его ждать.

Лао Йон поцеловал ее, и она сразу почувствовала: что-то случилось. Тогда он рассказал ей все.

Ками долго молчала. Она испугалась: происшествие действительно невероятное. Но испуг не помешал ей напряженно думать. Ками выросла в довольно зажиточной семье, жизнь которой протекала без особых потрясений и переживаний. Она попыталась поставить себя на место Лао Йона. И вдруг в ней поднялась волна гнева. Но Ками взяла себя в руки. Ей стало ясно: надо дать разумный выход этому гневу. Они должны действовать.

— Вот что, Йон, — сказала она, — я вернусь на студию. Узнаю, откуда поступил фильм.

Он кивнул.

— А ты подожди меня здесь, — предложила она. — Я долго не задержусь.

Ками вошла в помещение редакции последних известий. Сердце ее сильно стучало. Дверь в комнату главного редактора была открыта. Маленький, всегда возбужденный Бун Сен разговаривал по телефону. Он кивнул Ками, жестом пригласил сесть и продолжал говорить в трубку.

— Я сейчас же выясню в соответствующем отделе, сэр. Да, да, выясню немедленно. Если произошла ошибка, мы поправим. Мне очень неприятно, сэр.

Ками обратила внимание, что разговор велся по-английски. Значит, собеседник Бун Сена не владел языком таи. Но она не придала этому обстоятельству особого значения, пока не услышала, как редактор сказал:

— Я прошу вас дать мне немного времени. Из последних известий американской телепередачи этот сюжет безусловно можно вырезать. До нее еще целый час. Вашего звонка вполне достаточно. Я уверен, что это сделано не умышленно, а просто упущение… Мы, конечно, покупаем хроникальные ленты о событиях во Вьетнаме прямо у корреспондентов. Если они нам предлагают. Как только я выясню обстоятельства, немедленно информирую вас. Еще сегодня, сэр, само собой понятно…

Он бросил трубку на рычаг телефона и перевел дух. Потом взглянул на Ками.

— Вы видели последние известия?

— Я их объявляла.

— Помните вьетнамский сюжет?

— Да, — медленно ответила Ками, — там где-то кого-то застрелили.

— Вот именно! — Маленький, холерического вида, редактор замахал руками. — Обычно для них чем больше крови, тем лучше, но сегодня, видите ли, они возражают.

— Американцы?

— Да. Группа советников. Полковник Дальтон — шут гороховый. — Он яростно швырнул бумаги в ящик стола. — Их интересует, кто сделал фильм, находится ли корреспондент еще в Бангкоке, где и как его разыскать. И ни в коем случае больше не показывать эту ленту. Да, задаст он теперь жару парням с армейского телевидения: они должны выбросить этот кусок из уже готовой передачи.

— Чего ради? — спросила Ками. Редактор пожал плечами.

— Я достаточно долго проторчал на телевидении, чтобы не задавать американцам вопросов. А этот Дальтон пусть не воображает, что может мной командовать. Имя он получит лишь завтраутром, раньше — ни за что. Кто со мной вежлив, для того я все сделаю. Но если со мной обращаются по телефону, как с молокососом, — пусть ждут. Все! А вам, собственно, что от меня нужно?

Ками быстро сообразила! Редактора в суть дела лучше не посвящать. То, что она хотела, нужно узнать другим путем. И она сказала:

— Я хотела бы взглянуть на программу моих передач на следующие две недели. У меня неотложные дела вне студии. Маленький Бун немного поворчал. Затем отыскал программу и протянул ее Ками.

— Это на будущую неделю. Дальше мы пока не заглядываем. Остальное можете узнать лишь послезавтра.

Она взяла программу, а редактор вновь схватил телефонную трубку. Он соединился с архивом и попросил сообщить ему фамилию и адрес корреспондента, от которого телецентр получил материал о событиях во Вьетнаме для последних известий. Ему отыскали эти данные, которые он, повторяя вслух, быстро записал в свой блокнот.

— Дункан… Дэвид Дункан, отель. «Ройял», Райядамнюен. Работает для ЮПИ?[4] это мне особенно приятно слышать! Благодарю вас!

Ками присела в кресло и сделала заметки на листочке бумаги. Когда редактор закончил разговор и удовлетворенно откинулся на спинку стула, она поднялась и отдала ему программу.

— Спасибо. Я загляну с вашего разрешения еще раз через пару дней.

Бун Сен кивнул. Он сиял от радости.

— Американец! Я так и знал! Ну, пусть теперь американцы договариваются сами между собой…

— Нельзя забывать, что он американец, — сказала Ками Лао Йону, когда они подъехали к отелю «Ройял». — Посмотрим, захочет ли он говорить с нами.

Найти Дэвида Дункана было гораздо легче, чем они думали. Бой провел их в конец холла и попросил подождать, а сам направился в ресторан. Он быстро вернулся и, придерживая дверь, сделал приглашающий жест рукой.

— Мистер Дункан как раз ужинает. Он просит вас к столу.

В почти пустом зале Дункан сидел за столом в углу и разрезал на кусочки бифштекс. Он кивнул им и сказал:

— Садитесь. Мне зажарили кусок старого-престарого быка, но я все же пытаюсь справиться с этой подошвой.

Он вытер руки салфеткой и поздоровался с ними. А затем снова принялся за бифштекс.

— Вы хотели поговорить со мной? Пожалуйста, у меня есть немного времени.

Он крикнул пробегавшему мимо официанту, чтобы тот принес его гостям что-нибудь выпить, а затем попросил молодых людей приступить к делу. И ничуть не встревожился, когда узнал, что речь идет о его вьетнамском репортаже.

— Неплохие люди на тайском телевидении, — сказал Дункан. — Они мне прекрасно заплатили. Жаль, что не видел на экране, как это выглядит. Вы говорите, показывали сегодня?

— Сегодня, — подтвердила Ками.

Лао Йон молчал. Он предоставил Ками вести разговор.

— Так, значит, вы увидели знакомого? — спросил Дункан. Он жевал жесткое мясо, тыкал вилкой в тарелку и с интересом рассматривал Ками.

— И вы, наверное, хотите знать, как идут дела у бравого «джи-ай»[5] Джо, или как его там, где он и когда снова приедет в отпуск в этот прекрасный город, не правда ли?

Ками кивнула. Официант принес два бокала со светло-красной жидкостью. Сверху плавали кружки лимона и кубики льда.

— Ваше здоровье! — Дункан поднял стакан с пивом. — Всех парней, которых я там снял, я не знаю. К сожалению, не имею права сообщать подробности. Могу сказать только одно: все они были живы и здоровы, когда я с ними расстался. А отпуск в ближайшее время они, очевидно, не получат. Это я понял из их разговора. Ну как, надеюсь, сообщил вам кое-что полезное?

— Мне хотелось бы узнать побольше, — ответила Ками.

Американец кивнул.

— Само собой. Только должен заметить, что пробыл там совсем немного — в тот же день вылетел оттуда обратно. Нередко снимаешь людей, так ничего о них и не узнав.

— Значит, вы снимали фильм в Кхесани? — спросила Ками.

Мозг Лао иона лихорадочно работал. Его деревня Наке находится недалеко от старой колониальной автострады номер 9. В пятидесяти километрах восточнее деревни, по ту сторону границы между Лаосом и Южным Вьетнамом, американцы создали свой опорный пункт в Кхесани.

— Нет, не там, — ответил американец. — Это было немного западнее. Я несколько недель провел в Кхесани. Смею вас заверить, это было небольшое удовольствие. Днем и ночью обстрел- из пулеметов и ракетами. Две сотни метров пленки, которые я там отснял, достались мне недешево. Я был счастлив каждый раз, когда заползал в блиндаж, как можно глубже под землю. А однажды мне предложили слетать на вертолете в часть особого назначения, которая действовала вне базы. «Зеленые береты». Отчаянные парни! Я был рад вырваться из осажденной крепости хотя бы на пару дней. Это в пятидесяти, шестидесяти, а может быть, в семидесяти километрах от Кхесани, я точно не знаю. Я участвовал в вылазке патруля. Его задача — перерезать линии снабжения Вьетконга. Там-то я и отснял ленту.

Он замолчал и взглянул на Ками. Та ничего не сказала, и Дункан продолжил:

— Конечно, довольно неприятная история, когда они расстреливали вьетконговцев. Но это меня нисколько не касается. Я крутил свой фильм, и этим ограничивалось мое участие в операции.

— Это были на самом деле вьетконговцы?

Лао Йон впервые включился в разговор. Дункан бросил на него задумчивый взгляд.

— По всей вероятности. При всем желании не смогу отличить нормального вьетнамца от вьетконговца. Во всяком случае, «зеленые береты» захватили отряд вьетконговцев и допросили пленных. Но я не понял ни одного слова.

— А оружие нашли у них американцы?

— Не думаю, — ответил Дункан. — Если бы они были вооружены, то, вероятно, завязалась бы перестрелка. Это были, пожалуй, безоружные носильщики. Да, безоружные. Знаете, у Вьетконга не так уж много оружия: для носильщиков его не хватает.

— Но в тюках, которые тащили носильщики, конечно, было оружие. Не правда ли?

Дункан запил кусок мяса большим глотком пива и ухмыльнулся.

— Только официально я не могу сказать об этом ни слова. Впрочем, может быть, вы сами догадаетесь, что в них было?

Лао Йон посмотрел на Дункана и быстро сказал:

— Опиум?

Американец положил вилку на тарелку и откинулся на спинку стула.

— Отлично, молодой человек! Да вы просто ясновидец! Могли бы зарабатывать на этом кучу денег. И в самом деле — опиум. Командир «зеленых беретов», некий полковник Шют, был вне себя, когда это обнаружил. Но с другой стороны, тоже немаловажный факт: значит, Вьетконг вынужден доставлять своим измотанным солдатам опиум, чтобы поднять их боевой дух.

Дункан поднял стакан и предложил Ками:

— Выпьем! За тех, кто там! Но по секрету: нашим парням живется там неплохо. Хорошее питание. Моются по нескольку раз в день. Спят спокойно.

Он наклонился и подмигнул Ками:

— И могу вас заверить: там во всей округе не найдешь ни одной девушки. Значит, вашему милому не с кем изменять.

Ками взглянула на Лао иона. Тот решил придать разговору другое направление и сказал:

— Вы уж извините, что мы так вам надоедаем. Но нам действительно очень важно узнать побольше подробностей об этой истории. И потом… простите, вы нас неверно поняли. Мы увидели знакомого не среди американских солдат, а среди других.

Дункан наморщил лоб.

— Вы имеете в виду носильщиков?

— Да. Человека, которого застрелил полковник. Припоминаете?

— Еще бы! — сказал Дункан, так и не понимая, чего хотят от него эти двое. Его лицо приняло недоверчивое выражение.

— Вы из Вьетнама? — спросил он тихо.

— Я лаосец, — ответил Лао Йон. — Я учусь в здешнем университете.

— Ага, — произнес Дункан с явным облегчением. — И вы знали того человека?

— Он тоже житель Лаоса.

— Вполне возможно. Лаос начинается сразу за Кхесанью. Возможно, вполне возможно… Но какое отношение имеет это к вам?

— Не беспокойтесь. Все это не так уж важно. Еще, пожалуйста, один вопрос. Насколько я мог рассмотреть на экране телевизора, этот человек был мертв. Так ли это?

— Совершенно мертв, — подтвердил Дункан. — Знаете, «зеленые береты» стреляют пулями, которые разворачивают вот такие дыры. Я не очень хорошо разбираюсь в этом деле. Но одно могу сказать точно: этот человек был мертвехонек! Да и остальные тоже.

— А вы не знаете, долго ли останется полковник Шют в том районе, где произошел этот эпизод?

— Думаю, что еще останется, — ответил американец. — У его части специальное задание. Наверняка они будут находиться там до тех пор, пока с Кхесани не снимут осаду.

— Нам пора уходить, — обратился Лао Йон к Ками.

Американец был озадачен. Ему хотелось рассказать еще кое-что о своих похождениях. Чего вдруг заторопились эти молодые люди, интеллигентные, хорошо говорящие по-английски. К тому же девушка прехорошенькая.

Но Лао Йон и Ками ушли, и Дункан вернулся к своему бифштексу. «Да, тесен мир», — подумал он, ковыряя вилкой.

На Пражадипок роуд, за большим мостом, под которым медленно текли воды реки Менам, начинались кварталы высоких новых домов. Здесь жили люди, которые хорошо зарабатывали. И здесь у Ками была квартира. Она стоила недешево, но Ками прилично получала на телевидении. Квартиры в этих домах были, как правило, однокомнатные, с душем и кухней-нишей.

Из окна открывался вид на реку и на часть города — словно кусок пирога на тарелке. Ками сбросила обувь у входа и надела тканные серебром домашние туфли. Она подвинула Лао Йону стул, но юноша не захотел сесть.

— Я должен ехать домой. В Наке.

— Хочешь разыскать американца?

Он кивнул:

— Да, Шюта. Полковника «зеленых беретов». Я запомнил, как он выглядит.

Ками понимала: его не отговоришь от того, что он задумал. Если Лао Йон что-нибудь решил, то обязательно выполнит. Он был упрямым, в лучшем смысле этого слова. И прежде чем что-либо предпринять, он тщательно обдумывал свои шаги. Это касалось его учебы. Это касалось и их совместного будущего. А теперь он хочет найти убийцу своего отца. Чтобы убить убийцу? Да, в этом нет никаких сомнений.

— Когда ты уедешь? — спросила она.

— Завтра.

— А университет?

— Я прерву учебу.

— Но ведь тебе осталось всего два семестра! — воскликнула она. — Если ты их не закончишь, все твои планы пойдут прахом.

— Может быть, — сказал он. — Но пойми, теперь я не могу спокойно учиться. Всему свое время. Когда рыбу ловить, когда сети чинить.

— Я буду очень одинока.

В ее голосе не было упрека. Если мужчина потерял отца так, как Лао Йон, он имеет право на месть. Это был освященный столетиями неписаный закон.

— Я вернусь, — сказал Лао Йон.

Лаос, родной Лаос. Лао Йон добрался до леса, который становился все гуще по мере продвижения на восток. Когда рассвело, он увидел каучуковую плантацию, черные от дыма руины строений. За развалинами он вышел на дорогу. Было видно, что по ней давно никто не ездил: вся она заросла бурьяном. Воздух быстро нагревался, становилось жарко. Впереди, где дорога извивалась между первыми отрогами гор, дрожало марево.

Лао Йон испугался и вместе с тем почувствовал какое-то облегчение, когда с обочины дороги кто-то резко и повелительно крикнул:

— Стой!

Лао Йон повиновался. Узелок выпал из его руки на землю. Того, кто крикнул, он не видел. Но голос раздался из зарослей колючего кустарника справа от дороги.

— Сомбай! — громко поприветствовал Лао Йон. — Я — Лао Йон, возвращаюсь домой. Мирный житель, без оружия и с добрыми намерениями.

Меж колючих веток показался солдат с автоматом наизготовку. Лао Йон чувствовал, что он не один — в кустарнике притаились и другие солдаты.

— Куда идешь?

— В Наке, — ответил Лао Йон.

— Наке?

— Да. Это час ходьбы на восток от Сепона.

— Знаю, — сказал солдат. — Документы есть?

— Вот паспорт.

Солдат кивнул, чтобы он подошел ближе. Это был молодой парень в выгоревшей форме. На фуражке сверкала вырезанная из жести пятиконечная звезда.[6] Когда Лао Йон подошел к солдату, тот приказал:

— Развяжи узелок. Расстегни куртку.

Убедившись, что у Лао Йона нет оружия, он подобрал нехитрую поклажу и даже помог собрать узелок. Рассматривая паспорт, он долго тряс головой:

— Да, тебя долго не было.

— Я там учился. В Бангкоке.

Солдат, улыбнувшись, вернул паспорт.

— На карточке вылитый ты. А теперь — шагай вперед. Я должен доставить тебя к командиру.

Стволом автомата он отодвинул в сторону колючую ветку и пропустил Лао иона. Тотчас из куста бесшумно вынырнул другой солдат и занял место, которое оставил конвоир Лао йопа.

Начальник патруля сидел под навесом из листьев. На его куртке, такой же, как и у солдат, не было никаких знаков различия. Он выглядел старше своих подчиненных.

Сначала начальник патруля внимательно изучил паспорт. Потом взглянул на солдата. Тот доложил:

— Оружия не обнаружено.

— Ладно. Можешь возвращаться обратно.

Солдат повернулся и ушел. Начальник патруля обратился к Лао Йону:

— Что изучал в университете?

— Агрономию, — ответил Лао Йон.

Начальник патруля достал щепоть табака из кармана куртки и вопросительно взглянул на Лао Йона. Тот протянул руку.

— Табак у меня есть, но это же ведь лаосский!

Они свернули папиросы. Начальник патруля внимательно рассматривал одежду Лао иона. Костюм-то хороший. Говорит, что студент. А как ему удалось обойти части противника в Данхене? Лао Йон рассказал, как было дело. Оба они мирно курили самокрутки: в воздухе стояли клубы дыма крепкого и пахучего лаосского табака.

— Они не раз расстреливали людей, которые шли к нам, — заметил начальник поста. — Тебе повезло.

Он взял трубку полевого телефона, крутнул ручку и с кем-то соединился. Затем спросил Лао иона:

— Тебе нужно в Наке?

— Да.

— Это далеко. А одному совсем не безопасно путешествовать по стране. Да и тебе нужно сначала побывать в Сепоне, у наших властей, зарегистрировать там паспорт. Ты знаешь Сепон?

— Немного.

— Ты его совсем не узнаешь. Американские летчики почти ничего не оставили. В Сепоне тебе объяснят, как добраться до Наке. Ты устал?

— Не очень.

— Ладно, — подвел итог начальник поста. — Тебе повезло. Я посылаю солдата в Сепон. Ты пойдешь с ним. Точнее, поедешь. На велосипеде. В добрый путь!

Он протянул руку Лао Йону. Через несколько минут пришел солдат с велосипедом.

Они добрались до города поздно вечером, хотя то, что осталось, вряд ли можно было назвать городом.

На окраине они натолкнулись на хаотическое нагромождение разрушенных и отремонтированных на скорую руку хижин. Все перемешалось — бамбук и жесть, поваленные заборы и обугленная мебель. В центре города каменные дома лежали в развалинах. Напалм не пощадил даже деревьев. Насколько хватало глаз — ни клочка зелени: даже трава на газонах превратилась в пепел. И хотя здесь уже никто не жил, американские самолеты прилетали бомбить снова и снова.

— Я отведу тебя в военную комендатуру, — сказал солдат…

На рыночной площади, у каменной арки, сплошь иссеченной осколками, стояли часовые. Солдат прислонил велосипед к куче камней и сказал что-то часовому. Потом он махнул Лао Йону, и они спустились на десяток ступеней вниз. Лестница вела в довольно большое помещение. Раньше здесь, наверное, был погреб, которым пользовались крестьяне, приезжавшие на рынок. А теперь — спали солдаты. В глубине горело несколько масляных ламп. Туда-то и повел солдат Лао Йона.

За двумя составленными вместе ящиками сидел офицер. Лао Йон не видел его лица, когда солдат докладывал об их прибытии. Но как только офицер заговорил, что-то знакомое в его голосе заставило Лао Йона насторожиться.

— Из Наке? Лао Йон? — офицер встал, и Лао Йон узнал его.

— Шанти! Ты ли это?

— Конечно, я!

Шанти обнял Лао Йона. Они уселись на бамбуковые табуретки.

— Шанти, Шанти… — повторял Лао Йон.

Шанти улыбнулся, взял бутылку и налил Лао Йону воды в глиняную кружку.

— Освежись. К сожалению, это все, что я могу предложить тебе.

Шанти был сыном крестьянина из Наке. За год до своего поражения в Индокитае французы расстреляли его отца: он отказался работать на строительстве французских укреплений. Мать, захватив с собой десятилетнего мальчика, скрылась из деревни. Говорили, она подалась на Север, но что стало с ней и сыном, никто точно не знал…

Лао Йон вытащил щепотку табака из кисета. Они закурили. В темной части большого подвала спали солдаты. Время от времени кто-либо из спящих кашлял или стонал во сне.

— Я с трудом узнал тебя, — сказал Лао Йон. — Ты командуешь этими солдатами?

— Не только, — ответил Шанти. — Под моей командой все подразделения в этой части провинции.

Шанти ничего не сказал, что до того, как стать командиром, он прошел нелегкий путь, что у него дважды прострелено легкое.

Когда-то они пасли буйволов и вместе ловили змей. Они продавали змеиную кожу, а на вырученные деньги покупали сласти — сок сахарного тростника или поджаренные бобы в меду. Они пускали стрелы в обезьян и целыми днями бродили по горам. А теперь они сидели друг против друга, довольные встречей после долгих лет разлуки.

— Мы не знали, как дать тебе знать о нас, — сказал Шанти. — А ты все же разыскал меня. Как это случилось?

Лао Йон коротко сообщил, что произошло с ним. Шанти помолчал, что-то обдумывая, а потом попросил рассказать подробнее.

— Я не знаю больше того, что увидел по телевидению и что услышал от репортера-американца, — ответил Лао Йон.

— Тогда я, пожалуй, смогу кое-что добавить, — сказал Шанти. — Район, который мы освободили, обширен. Он охватывает более половины территории Лаоса. Здесь, в южной части, нас немного. И этим пользуются американцы.

— У вас мало солдат?

— Мы занимаем очень растянутую линию обороны.

Они помолчали.

— А что ты будешь теперь делать? — спросил Шанти.

— Я разыщу американца, который убил моего отца…

Шанти взглянул на Лао Йона, потом достал из полевой сумки карту и развернул ее.

— Видишь — это Кхесань. — Шанти ткнул пальцем в зеленовато-коричневый лист плотной бумаги. — Теперь здесь засели пять тысяч американцев и несколько полков сайгонских войск.[7] А вокруг, до самой нашей границы — позиции Национального фронта освобождения Южного Вьетнама.

Шанти отметил на карте район севернее Наке, недалеко от вьетнамской границы.

— Американец, которого ты разыскиваешь, и его солдаты должны быть где-то здесь. Мы их уже ищем, но до сих пор безуспешно. Ты знаешь, где можно там легко укрыться?

— Конечно.

— Ты хочешь в Наке? — спросил Шанти.

— Непременно.

— Но ведь Наке больше не существует.

— Не понимаю…

Шанти опустил глаза.

— Наке было первым селением, за ним последовали еще два, — сказал он глухо. — Они напали ночью, и никто не остался в живых. Деревни сожжены.

— Как же это могло произойти? — Лао Йон покачал головой.

— Может быть, нас можно упрекнуть в том, что мы сконцентрировали больше сил на шоссе, чем вокруг населенных пунктов, таких, как Наке. — Шанти, как бы извиняясь, поднял руку. — И все же шоссе важнее. Если американцы победят во Вьетнаме, если они смогут свободно проводить операции на этом проклятом шоссе и им удастся прорвать кольцо окружения вокруг Кхесани, тогда все, что мы сделали бы для защиты небольших населенных пунктов, потеряет всякий смысл. Тогда они нас разгромят. Они не спрашивают, где кончается Вьетнам и начинается Лаос.

— Я должен найти этого Шюта, — сказал Лао Йон.

— Они убьют тебя еще до того, как ты сможешь подойти к ним.

— Ты что, не веришь, что я знаю свой край лучше, чем они?

— Все это так, — возразил Шанти, — но мы уже посылали опытных бойцов, и никому из них не удалось до сих пор найти отряд Шюта.

— Ты дашь мне винтовку?

Шанти отрицательно покачал головой.

— Только не для того, чтобы сводить личные счеты.

Лао Йон раздумывал. Наконец он заговорил.

— Я обойдусь и луком. Сделаю его сам. Как приготовляют яд для стрел, я тоже еще не забыл. Это ничем не хуже винтовки. Только… почему ты не хочешь дать мне винтовку? Почему ты не хочешь мне помочь? Я думал, ты мне друг!

— Конечно, друг!

— Тогда дай мне винтовку. Когда я покончу с этим делом, ты получишь ее обратно. Я принесу ее сюда. Даю слово!

Шанти улыбнулся. Однако же упорным парнем стал этот Лао Йон.

— Пусть я тебя еще больше разочарую, — медленно произнес Шанти, — но я не допущу, чтобы ты пошел с винтовкой в горы охотиться на Шюта. Я даже прикажу своим солдатам не пускать тебя.

— Ты не веришь, что я могу убить Шюта?

— Речь идет не об одном только Шюте, — ответил Шанти. — Во всяком случае, для нас, и если ты хорошенько подумаешь, то и для тебя тоже. Шют — убийца… Это — с одной стороны. Но Шют — это также и множество других диверсантов, которые действуют в нашем тылу. Речь идет о них всех, а не об одном только субъекте по имени Шют.

— Ты, видимо, считаешь меня глупцом! — вскричал Лао Йон. — Как будто бы я не знаю, что происходит в моей стране! Ты думаешь, я спал все это время в Бангкоке?!

Шанти снова налил воды в кружку, и они свернули себе папиросы.

— Каждый из нас скорбит о друге, потерянном в борьбе с французами, японцами и теперь — с американцами. Нет такого лаосца, у которого в семье не погиб бы кто-нибудь: отец или брат, муж или сын. И дело вовсе не в мести за смерть того или иного человека — надо освободить страну, чтобы покончить с убийствами навсегда. Сегодня смерть к тебе в дом несет Шют, завтра это будет делать какой-нибудь Смит или Джонс. Если мы не разорвем эту петлю, она нас всех удушит. И мы ее разорвем, можешь быть в этом уверен. Подумай: во Вьетнаме американцы терпят поражение. Там они не могут найти выхода. Поэтому они хотят обойти Вьетнам, окружить его через Лаос. Их большой шанс — шоссе номер 9. Если мы это допустим, то они задушат сначала вьетнамцев, а затем разделаются с нами. Одна страна тут связана с другой, один народ — с другим. Вот так обстоят дела.

— В этом я не сомневаюсь, — упрямо сказал Лао Йон. — Но это был мой отец. И по земле все еще ходит человек по имени Шют.

Шанти стукнул кулаком по столу так, что подскочили кружки.

— Да, Шют ходит, — загремел он. — И мы даже точно знаем, каковы его планы. Тебе это неизвестно. Так я объясню, чтобы ты наконец понял. Он скрывается со своей группой в горах, но мы не знаем еще, где именно. Придет день, он вызовет триста транспортных машин с американскими солдатами, и они высадятся у него на базе — с пушками, танками и пулеметами. Они пробьются к шоссе номер 9 и овладеют им. Затем начнут прибывать новые самолеты с солдатами — и так они расползутся, как черви. Они прорвутся к Кхесани и возьмут Фронт освобождения в клещи. Если все это произойдет, то мы не сможем им помешать. Вот почему мы охотимся на Шюта. Мы все. Однако мы хотим не только выследить и убить этого человека. Главное — найти и уничтожить вместе с ним весь его отряд, чтобы устранить нависшую опасность. Вот почему я спорю с тобой.

Лао Йон некоторое время молчал. Он затянулся папиросой и отпил глоток воды. Наконец юноша поднял голову.

— А кто сказал тебе, что я хочу только отомстить за смерть отца?

— Ты сам.

— Почему ты не понимаешь?

— Я понимаю, — возразил Шанти, — но я — солдат. Для меня существует только одно — уничтожить врага. А разгромить его мы сможем лишь тогда, когда будем действовать по-умному. Солдат — не безумец, одержимый лишь чувством мести.

— Значит, ты считаешь меня безумцем?

Не дождавшись от Шанти ответа, Лао Йон продолжал:

— Я такой же лаосец, как и ты. Почему ты думаешь, что для меня главное — отомстить за смерть отца? Я не хочу, вернувшись домой после учебы, прятаться под землей, потому что в небе будут кружить бомбардировщики. Я не желаю прятаться от таких типов, как этот Шют. Я работать хочу. На что нужны мои познания в сельском хозяйстве, если я вернусь в разоренную страну, где генерал-губернатором, возможно, будет Шют? Ты прав, одно дело — мой отец, другое — весь Лаос. Но разве здесь нет связи? Я пришел сюда и не вернусь в Бангкок, пока не выполню, что задумал.

Вошел связной и подал записку. Шанти прочитал, взял карту и стал что-то на ней искать. Он отметил какой-то пункт и отложил донесение.

— Еще один, — произнес он тихо.

Лао Йон вопросительно посмотрел на друга. Шанти попросил его взглянуть на карту. Он указал на ней пункт, который только что пометил.

— Это Наке. А здесь засел он.

— Кто засел?

— Один из людей Шюта, разведчик. Они появляются то здесь, то там.

Лао Йон впился глазами в карту. Он обнаружил на ней множество отметок вокруг мест, где появлялись разведчики из отряда Шюта.

— Почему бы вам не схватить одного из них и не узнать, где лагерь?

Шанти улыбнулся.

— Их нелегко схватить. Они появляются то здесь, то там и снова исчезают, как будто проваливаются сквозь землю.

— Надо найти дорогу в лагерь Шюта! — взволнованно воскликнул Лао Йон.

Шанти некоторое время молчал, изучая карту.

— Да, верно, путь есть, — сказал он. — Этот путь — быть хитрее врага. Он задавал нам и более трудные задачи. Решим мы и эту.

Шанти сунул руку в карман и достал горсть маленьких, еще не созревших орешков. Они легко раскалывались — скорлупа была совсем тонкой. Он предложил орешки Лао иону.

— Ну, хорошо, — медленно произнес Шанти. — Если ты готов вместе с нами бороться против отряда Шюта как солдат, подчиняясь военной дисциплине и приказам, то мы примем тебя в нашу армию. У тебя будет оружие, и ты получишь возможность участвовать в операции по уничтожению отряда Шюта. Вот мое предложение.

— Согласен, — немного подумав, ответил Лао Йон. — Дай мне винтовку.

— Ты получишь винтовку, — с улыбкой произнес Шанти. — Мы сделаем из тебя такого солдата, который справится с любым Шютом.

Больше месяца провел Лао Йон в учебном лагере. Наконец из Сепона пришел Шанти. Он взглянул на Лао Йона, который подошел к нему, и, приветствуя, приложил ладонь к виску.

— Обучение окончено. Прошу отправить меня на задание.

Шанти невольно улыбнулся, хотя и старался сохранить серьезный вид. Из товарища по детским играм получился отличный солдат. И этот солдат, вытянувшись, стоял сейчас перед ним.

— Давай сначала закурим, так легче разговаривать. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным, чтобы преодолеть все трудности?

— К трудностям привыкаешь, — сказал Лао Йон. — Тому, кто вырос в городе, это, может быть, было бы и в тягость. Ты узнал что-нибудь о Шюте?

Они сделали самокрутки, и Шанти выпустил струю дыма.

— За те несколько недель, что ты провел в лесу с лейтенантом, — сказал он, немного помолчав, — мы и не стремились его разгромить. Но мы напали на его след.

— Тогда, может быть, я опоздал? Шанти отрицательно покачал головой.

— Ты не опоздал. Нам известно, что вражеские разведчики скрытно бродят вокруг Наке, Наонгсина и Рапета. Все это деревни, на которые Шют совершил нападения, откуда он изгнал жителей.

Шанти развернул карту и сказал:

— Взгляни-ка сюда. Здесь — Наке, здесь — Рапет, здесь — Наонгсин. Они образуют треугольник. От этого треугольника до вьетнамской границы десять километров и ни одного населенного пункта. По ту сторону границы, где у нас лишь слабый заслон, лежит Лангвей, внешний форт крепости Кхесань. Сама крепость в десяти километрах к северо-востоку от Лангвея, на шоссе номер 9. Теперь ты понимаешь, что скрывается за операциями Шюта?

Лао Йон вгляделся в карту. Эта местность была ему хорошо знакома. Здесь росли густые леса и громоздились к небу скалистые горы, изрезанные узкими, поросшими пышной растительностью ущельями.

— Этот треугольник расположен весьма выгодно, — заметил Лао Йон. — Между ним и Кхесанью должны находиться позиции Национального фронта освобождения Вьетнама, откуда ведется обстрел Кхесани.

Шанти кивнул.

— Именно это и есть ключ к тому, что движет полковником Шютом. Он строит базу, на которой в любое время могут высадиться из вертолетов или с парашютами американские войска, чтобы ударить в тыл осаждающим Кхесань. Шют действует очень хитро. Совершая небольшие набеги, он тем не менее ни разу не принял открытого боя. Таким образом, ему некоторое время удавалось скрывать от нас свои намерения.

— Ну ладно, теперь его замыслы ясны, — нетерпеливо воскликнул Лао Йон. — Пришло время его уничтожить. Когда мы отправимся в путь?

— Взгляни-ка еще раз на этот треугольник на карте, — сказал Шанти. — Предположим, ты был бы на месте Шюта. Где создал бы ты свою базу?

Некоторое время Лао Йон раздумывал, затем указал на вершину треугольника, обращенную к западу:

— Вот здесь, между рекой — переправу легко охранять — и горой Зуб тигра.

Шанти кивнул.

— Точно так же ответил бы на этот вопрос и я.

— В чем же моя задача? Шанти сложил карту.

— У меня есть к тебе один вопрос, — медленно произнес он. — Подумай-ка хорошенько, прежде чем ответить. Никто не поставит тебе в упрек, если ты откажешься. Если же ты скажешь «да», — значит, возьмешься за самую трудную задачу, какая вообще может выпасть на долю солдата. От твоей смекалки, осторожности, дисциплинированности будет зависеть удача всей операции против Шюта.

— Что же я должен сделать?

— Стать разведчиком, — ответил Шанти. — Ты превратишься в офицера вьентьянских войск. Он был убит в стычке с нами, и о его смерти пока никто не знает. Ты вступишь в контакт с Шютом и присоединишься к его отряду. Узнаешь, где расположен отряд, какова его численность, вооружение, коммуникации — словом, все. Если тебе это удастся, ты сообщишь собранные сведения нам. После этого мы нападем на лагерь.

— Ты забываешь, — сказал Лао Йон, — что я едва ли смогу хотя бы секунду простоять рядом с Шютом и не выстрелить в него.

Шанти покачал головой.

— Нет, я этого не забываю. Да, тебе будет трудно. Но ты должен взять себя в руки. Речь идет о деле, значительно большем, чем твоя личная месть. Один раз я об этом с тобой уже говорил. Я приказываю тебе не стрелять в Шюта, а точно исполнять все, о чем только что сказал. И чем лучше ты выполнишь этот приказ, тем скорее неизбежная кара постигнет Шюта. Все будет зависеть только от тебя одного. Ты должен будешь преобразиться. Не забывай, я доверяю тебе. Если же ты хоть чуть-чуть боишься не оправдать моего доверия, то лучше скажи «нет». Но если ты скажешь «да» — будешь полностью отвечать за последствия. Хочешь подумать? Некоторое время Лао Йон молчал.

— Ты требуешь от меня многого, — сказал он наконец.

— Я знаю, — согласился Шанти. — И я буду очень горд, если ты с честью вьтолнишь задание. Я буду знать, что не ошибся в тебе.

— Ну, хорошо, — решился наконец Лао Йон. — Я говорю «да». Доверие за доверие…

— Я ждал этого, — сказал Шанти. — Всегда помни: ты разведчик, боец, предоставленный лишь самому себе, и что выполнение задачи целиком зависит лишь от твоего ума и ловкости.

— Я буду об этом помнить.

— И помни еще, что все это — не твоя личная месть, а борьба против захватчиков. Победить в ней можно только с помощью ума и оружия.

— А если Шюту удастся уйти от нас? — со свойственной ему непосредственностью спросил Лао Йон.

— В таком случае ты будешь в этом виноват, а с тобой — и мы все.

— Я сделаю все, чтобы Шют не удрал, — заверил Лао Йон, — если мне даже придется последовать за ним до Соединенных Штатов.

— Тогда все в порядке, Лао Йон. Мы поняли друг друга. Теперь. что касается тебя самого. Ты знаешь историю тридцать третьего батальона вьентьянских войск?

— Нет.

— Тогда слушай. Отныне это — твоя «легенда». До 1962 года, то есть до того момента, как мы заняли Сепон, этот батальон стоял в городе. И лишь одна его рота под командованием лейтенанта Сухата была расквартирована в Муон Фалане. Тогда, в 1962 году, мы взяли в плен в Сепоне почти весь батальон. Сухат же держался в Фалане до прошлого года. Он напал на наш пост на шоссе, но мы были предупреждены и устроили засаду. Рота была разгромлена, Сухат убит. Начиная с сегодняшнего дня, ты — лейтенант Сухат, командир одиннадцатой роты тридцать третьего королевского батальона вьентьянской армии. Ты пробыл год в тюрьме в Сепоне и две недели назад бежал. Сообщение об этом уже напечатано и нашей газете «Лао Хаксат». В нем говорится, что ты вооружен и готов на все. За твою поимку назначено вознаграждение. На прошлой неделе ты совершил нападение на шоссе номер 9 и уничтожил два наших грузовика. Кроме того, ты застрелил трех местных работников Нео Лао Хаксат[8] и напав на наш пост у Кеолома, захватил боеприпасы и продовольствие. Предполагается, что ты скрываешься в районе между Наке, Наонгсином и Рапетом и хочешь пробиться в Южный Вьетнам, к американцам. Знаешь, почему Шют тебя примет?

— Об этом нетрудно догадаться, — сказал Лао Йон. — Когда он услышит, что этот офицер скрывается именно в той местности, где действует его отряд, то сейчас же поймет, что за беглецом вышлют поисковую группу. Это может привести к тому, что его лагерь обнаружат. Что ж, задумано неплохо.

— Мы кое-чему научились, — сказал Шанти. — Сейчас мы поужинаем, а завтра утром ты выйдешь в направлении Наке. Помнишь тот холм за северной околицей, с которого видна вся деревня? Так вот, где-то там появился разведчик Шюта. Наши люди получили приказ не трогать его. Искать его будешь ты. Он-то и приведет тебя к Шюту.

— Понимаю, — сказал Лао Йон. — А как дела в Кхесани?

— Южновьетнамские патриоты окружили крепость. Там пять тысяч морских пехотинцев. Каждый день по двести убитых и раненых. Все пути снабжения по земле отрезаны. Посадочная площадка для вертолетов под огнем.

Утром Лао Йон отправился в путь. Части Патет Лао получили приказ беспрепятственно пропускать его. Несколько раз он видел посты или патрули и с уверенностью мог сказать, что они наблюдали за ним в бинокли. Но они его не трогали.

У шоссе номер 9, которое он достиг около полудня, все было тихо. Проезжая часть представляла собой укатанную землю, перемешанную с булыжником. По ту сторону шоссе местность поднималась круто вверх.

Лао Йон двигался быстро. Перейдя шоссе, он через несколько сотен метров достиг полевой дороги, знакомой ему с прежних времен. Ею пользовались крестьяне из ближайших деревень, когда доставляли в город свой товар — они везли туда рис, кукурузу и кожи, гнали скот.

Лао Йон шел до полуночи, затем улегся неподалеку от полевой дороги на отдых. Когда он проснулся, солнце уже взошло.

Дойдя до реки Бангхианг, протекавшей неподалеку от Наке, он остановился, тщательно вымылся и почистил оружие, снова зарядил его и пошел дальше к деревне.

Он обошел еще полосу кустарника, а там уж перед ним открылась Наке. Шанти не преувеличил: деревни больше не существовало. Шют и его команда поработали здесь основательно.

Лао Йон понимал, что с этого момента за ним, весьма вероятно, наблюдают и он должен принимать в расчет, что укрывшийся где-то здесь разведчик может пустить в него пулю. Пригнувшись, он пошел дальше, пока не достиг того места, где стоял дом его отца. Здесь не осталось ничего, кроме осколков большого горшка для соли и обуглившихся балок, концы которых уходили глубоко в землю. Несколько минут Лао Йон неподвижно сидел на том самом месте, где часто играл ребенком. Он свернул себе сигарету и закурил, но, сделав несколько затяжек, бросил ее и растоптал. Волнение сдавило ему горло. «Нет никакого смысла сидеть здесь и предаваться грусти», — сказал себе Лао Йон. Он поднялся и стал осматривать местность вокруг деревни. На заброшенных полях не было никаких признаков жизни. Никто не пользовался много месяцев и тропинками между полями. По дороге к реке укрыться было негде. Следовательно, разведчика надо искать на северной окраине деревни.

Лао Йон разыскал место, которое знал еще с детства. На южном склоне первого холма крестьяне раньше добывали глину. С течением времени здесь образовалась глубокая выемка, которая затем постепенно заросла кустарником. Лао Йон оборудовал в яме укрытие. Оставив здесь мешок, часть боеприпасов и гранаты, он отправился разведать окрестность. Под развалинами одной из хижин Лао Йон нашел два изготовленных из бамбука сосуда для воды. Они сохранились в целости, только слегка обгорели. Он наполнил сосуды водой из реки и отнес в свое укрытие. Проделав все это, Лао Йон улегся за кустарником и стал наблюдать. Он решил сначала обождать здесь. Если Шют послал сюда разведчика, то он должен скоро появиться. Лао Йон был почти уверен, что Шют постоянно держит под наблюдением дальние подступы к своей базе. Итак, лежать и ждать!

Прошли день и ночь, прежде чем выяснилось, что Лао Йон рассчитал верно. Утром он пошел к реке, чтобы заново наполнить сосуды водой. Он искупался, немного поел и отправился было обратно. И вдруг остановился: из-за самых дальних развалин домов, там, где шедшая некогда через деревню дорога разветвлялась и уходила к холмам, из тени банана вышел человек. Он быстро осмотрелся и одним прыжком исчез в густом кустарнике. Лао Йон видел его в течение лишь нескольких секунд, но этого было вполне достаточно. Человек не особенно высокий и, по всей вероятности, не старый. Одет он был в зеленый маскировочный костюм и панаму, в руках у него короткая винтовка или автомат. Лао Йон осторожно отполз назад к реке и спрятал сосуды с водой под камнями. Затем он вернулся к опушке леса и стал наблюдать. Проходил час за часом, но все было тихо. Ничто не указывало на то, что неизвестный существует. И тем не менее он должен был находиться по ту сторону деревни. Лао Йону было неясно, видел ли его вообще неизвестный, когда он вышел из глиняного карьера и направился к реке. Если видел — враг будет начеку. Сейчас он, наверное, притаился в засаде и ждет появления Лао иона. Если же неизвестный его не обнаружил, то в этом случае не исключена возможность, что он чем-нибудь себя выдаст. Человек в зеленом маскировочном костюме и панаме, бродящий крадучись вокруг Наке, может быть только разведчиком Шюта.

Если бы Лао Йон знал, что тот самый неизвестный незадолго до того обыскал выемку, где студент устроил себе укрытие, он был бы обеспокоен еще больше. Шют учил своих солдат производить разведку незнакомого района в основном по ночам. Так вот и этот разведчик, совершая обычный патрульный обход холмов севернее Наке, две ночи подряд осторожно прочесывал местность. В первую же ночь он побывал на руинах деревни, где искал при свете луны признаки присутствия человека. Долго ему искать не пришлось. В последний раз, когда он здесь был, он в нескольких местах пригладил мягкую землю гребешком, так что на ней должны были остаться отчетливые следы ног. Лао Йон не мог знать, что, идя от реки к окраине деревни, он невзначай наступил на одно из таких мест.

Разведчик осмотрел след более внимательно. Теперь он знал, что здесь прошел человек, по всей вероятности, среднего роста и весом немногим более пятидесяти килограммов. Он бесшумно скользнул в кусты и задумался. У него было задание разведать Наке. Эта деревня играла какую-то роль в планах полковника. Ее сожгли, а население изгнали. Теперь надо было следить за тем, чтобы эти люди не возвратились. Человек, проведший ночь в укрытии на склоне холма, не был, вероятно, вернувшимся жителем деревни. Кто он? Это выяснится лишь тогда, когда они встретятся с глазу на глаз. Следовательно, его надо захватить. Застрелить его было бы проще всего. А если это солдат из какого-нибудь другого отряда «зеленых беретов»? Возможно и такое, ибо, опасаясь за Кхесань, американцы высаживают в этой местности все больше диверсантов. Да, действовать тут надо осторожно. Разведчик решил продолжать наблюдение за неизвестным.

В это же самое время Лао Йон лежал на опушке леса и напряженно вглядывался в даль. Солдат, которого он видел, больше не появлялся. Ушел ли он совсем? Или же где-то притаился? Лао Йон инстинктивно чувствовал опасность и до полудня не двигался. Он непрерывно наблюдал за местностью, но никто не показывался. Когда до наступления темноты осталось совсем немного, появились обезьяны — стадо маленьких проворных гиббонов. Сначала он почти не обращал на них внимания. Но вскоре заметил, что цель гиббонов — бананы, которые росли на северной окраине деревни. Жители не успели снять с них урожай, и сейчас с растений свисали тяжелые гроздья янтарно-желтых плодов. Лао Йон улыбнулся при мысли, что обезьянам точно было известно: здесь можно найти сладкие плоды. Вдруг он заметил, что животные не решаются выйти из лесу, чтобы преодолеть короткое расстояние до зарослей. Сначала Лао Йон подумал о хищнике, но затем понял. Там, между лесом и бананами, скрывается разведчик.

Лао Йон решил действовать. Он все еще не предполагал, что разведчик его обнаружил, хотя и подумал, почему же он залег на равнине за деревней, откуда открывался лишь небольшой обзор. Лао Йон решил заманить разведчика поближе. Он осторожно отполз назад к реке. Там он собрал немного сухих веток и легко воспламеняющейся травы, ползком вернулся к опушке леса и стал ждать наступления темноты.

Когда небо приняло голубовато-фиолетовую окраску, ту блеклую бледность, что предшествует наступлению ночи, Лао Йон дополз до первых двух пожарищ разоренной деревни. Он ловко соорудил из камней очаг, положил туда сухую траву и щепки. Затем снял с себя куртку, обернул ею обугленный обломок сваи, скатал из травы шар, напоминавший голову. Получившемуся таким образом чучелу он придал вид спящего человека. Чучело Лао Йон накрыл найденным среди развалин куском ситца. Торчавшая из-под покрывала палка, должна была изображать винтовку. Он разжег в очаге огонь, прикрыл его парой больших листьев и ползком вернулся в лес.

…Разведчик поднялся на ноги, когда уже совсем стемнело. Он прислушался, и взгляд его остановился на светившейся между развалин точке. «Наконец-то ты в моих руках», — подумал он и оттянул затвор. Он хорошо помнил, что говорил полковник: сначала стрелять, а потом уже задавать вопросы.

Разведчик был одним из трех лаосцев, что служили в отряде полковника Шюта. Служили, главным образом, как проводники и переводчики, ибо отряд состоял из американцев и южновьетнамцев, и никто из них ни слова не понимал по-лаосски. Еще полгода назад этот маленький смуглый крепыш был солдатом воздушно-десантного полка сайгонских войск. Он был хорошим солдатом, и когда американцы, приехав в часть, стали отбирать людей в специальное подразделение, то вместе с немногими другими выбор пал на него. Американцы обучали их три месяца. Все это время им платили хорошее жалованье, давали сколько угодно жевательной резинки, показывали кинофильмы. Затем его отправили на самолете в Сайгон, а оттуда прямо в Кхесань, где формировалась группа Шюта…

Пригнувшись, не отрывая глаз от огня,разведчик подкрался поближе. Рядом с очагом он заметил очертания лежащего человека. «Кто-то спит», — подумал разведчик. Ну что ж, он больше не проснется. Приблизившись к огню метров на двести, разведчик остановился и проверил автомат.

Лао Йон видел разведчика. Он следил за каждым его движением. Солдат шел теперь почти выпрямившись. Он медленно приближался к очагу. Лао Йон притаился за кучей обгорелых бревен. Разведчик двигался прямо на него. Ничего не стоило убить его одним выстрелом, но Лао иону этот человек был нужен живым. Солдат прошел от него всего в нескольких метрах. До очага ему оставалось пара шагов. Теперь он ясно видел распростертую у огня фигуру. Он еще раз осмотрелся. Затем вскинул автомат, тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок.

Лао Йон подождал, пока не смолкли выстрелы. Еще не утихло эхо — он оказался за спиной разведчика. Тот ничего не слышал — в ушах еще стоял гром выстрелов, и Лао Йон занес над врагом приклад винтовки…

Удар пришелся по виску с такой силой, что солдат упал как подкошенный. Он выронил автомат и лежал не двигаясь. Лао Йон перевернул его на спину и стал разглядывать. Обмундирование американское, оружие и бинокль — тоже. Никаких документов, ни единой фотографии. Лао Йон связал солдату руки и ноги найденной среди развалин проволокой, снял с него бинокль, затоптал огонь, одел свою куртку и поволок пленника к лесу.

Сначала Лао Йон вытащил из-под камней у реки сосуды и наполнил их водой. С удовольствием напившись, он закурил, уселся рядом с пленником и стал ждать. Он перевернул разведчика на живот, чтобы, очнувшись, тот не смог его видеть. Шло время, но пленник не шевелился. Лао Йон взял один из сосудов и вылил воду на голову разведчика. Вздох и короткий хрип были признаками того, что к нему вернулось сознание. Лао Йон выждал еще немного и резким тоном спросил:

— Кто ты?

— Бун Лин, — нерешительно и хрипло прозвучал ответ.

— Ты из Патет Лао?

Человек молчал.

— А ты кто? — спросил он немного погодя.

Лао Йон пнул его ногой между ребер.

— Вопросы задаю я! Ты — красная свинья! Говори, что здесь делал?

Ему показалось, что человек облегченно вздохнул.

— Клянусь всеми богами, — послышался торопливый ответ, — я не из Патет Лао! Если ты так думаешь, то ошибаешься! Нет!

Лао Йон сделал над собой усилие и снова ударил пленника.

— Патет Лао или Вьетконг, не все ли равно. Я наблюдал за тобой весь день. А ты, болван, думал, что взял меня на мушку!

— Эта деревня… — бормотал пленный. — Эта деревня поддерживала Патет Лао.

— Вот именно. И когда ее сожгли, тебе удалось скрыться. А теперь ты вернулся, чтобы нам мстить.

— Нет! — закричал пленный. — Прошу тебя, земляк, поверь мне. Я не из этой деревни и не из Патет Лао. И в тебе я тоже ошибся. Прости меня, отпусти на свободу.

Лао Йон засмеялся.

— Что, от страха наделал полные штаны? Тебе ничего не поможет. Ты умрешь, и умрешь именно здесь. Умирать будешь медленно, времени у нас достаточно. Погляжу, как ты будешь подыхать и поразмыслю о всех моих парнях, которых вы убили.

Он отошел и некоторое время наблюдал за пленным на расстоянии. Тот не двигался. «Нужно взять себя в руки, — подумал Лао Йон. — Нужно его бить. Нет ничего более отвратительного, чем бить беззащитного человека, но если я хочу, чтобы он принимал меня за лейтенанта Сухата, я должен вести себя так, как вел бы себя тот».

Лао Йон снова подошел к пленному и дал ему пинка.

Я положу тебя на муравейник. Муравьи заползут тебе в нос, в уши, в глаза, в рот!

— Пусть проклянут меня боги, если я из Патет Лао, — взмолился пленный. Он попытался перевернуться на спину, но это ему не удалось. — Я солдат, а не какой-нибудь проклятый красный, разве тебе это не понятно? Я из Вьентьяна, а ты, глупец, принимаешь меня за бандита из Патет Лао.

Лао Йон перевернул пленного на спину и дважды ударил его ладонью по лицу.

— Это тебе за глупца. Итак, если ты не из Патет Лао, то кто же ты?

— Этого я не могу сказать.

— Ну ладно, — холодно ответил Лао Йон. — Это ничего не меняет. Ты все равно умрешь.

— Но ты не имеешь права меня убивать!

— Ах, — сделал небрежный жест Лао Йон. — Я думал, ты будешь меня умолять, а ты повторяешь мне инструкции, что тебе можно говорить, а что нельзя. Докажи мне, что ты не из Патет Лао и не из Вьетконга, тогда ты останешься жить. Больше нам говорить не о чем.

Он отвернулся и прилег. Некоторое время пленный молчал.

— Послушай, земляк, — снова заговорил тот. — Почему ты мне не веришь? Я солдат королевских войск, а не бандит из Патет Лао.

— Врешь, — отозвался Лао Йон. — Здесь далеко вокруг нет никаких королевских войск. Единственный отряд, который здесь находился, был под моей командой. Одиннадцатая рота тридцать третьего батальона. С тех пор прошло уже более года. Потом я сидел в тюрьме в Сепоне, и бежал оттуда всего две недели назад.

— Ты… ты Сухат!

Пленный произнес это имя почти с благоговением.

— Ты лейтенант Сухат?

— Вот видишь, — сказал Лао Йон, — ты сам себя выдал. Тебе известно мое имя, да это и понятно. Они послали тебя за мной, чтобы поймать. А теперь, когда все вышло иначе, ты решил прикинуться и хочешь меня убедить, что ты не из Патет Лао.

Он встал и пнул пленного.

— А ну, отвечай, кто послал тебя сюда? Сколько вас в этом районе? Где вы скрываетесь?

— Ты, конечно, этого не знаешь, — жалобно начал разведчик, — но люди из Патет Лао расклеили листовку с твоей фотографией. Она висит повсюду. Там говорится, что ты напал на часового у Кеолома и на колонну грузовиков на шоссе. За твою голову назначено вознаграждение.

— Ты его наверняка не получишь.

— Значит, ты мстишь Патет Лао и хочешь уйти во Вьетнам, к американцам?

— А если и так?

— Тогда я мог бы дать тебе один совет…

— Я не нуждаюсь в советах.

— Но я мог бы показать тебе дорогу к американцам.

— Я найду ее сам.

На некоторое время воцарилось молчание.

— Значит, это совершенно точно, что ты меня убьешь? — спросил наконец пленный, и в голосе его прозвучала тоска.

— Завтра утром, — твердо сказал Лао Йон.

До сих пор пленный вел себя именно так, как ожидал Лао Йон. И теперь в нем надо было поддерживать страх, пока он не скажет, где скрывается Шют. Лао Йон правильно оценил этого человека. Наутро тот был уже готов сделать все, лишь бы спасти жизнь.

— Я хочу тебе что-то сказать, земляк, — произнес пленный, со страхом наблюдая за Лао ионом. — С тех пор, как я узнал, что ты Сухат, я очень сожалею, что хотел тебя застрелить. Наш командир говорил о Сухате, всего пару дней назад. Он о тебе наслышан. И если бы он знал, что ты здесь, то обязательно пригласил бы тебя к себе.

— Кто этот негодяй, ваш командир? — спросил Лао Йон, якобы без особого интереса.

— Земляк, — жалобно простонал пленный, — я не имею права этого говорить. Долг обязывает меня молчать. Но я скажу тебе только потому, что тогда ты, может быть, поверишь, что я не вру… Наш командир — американец.

— Что за американец?

— Полковник. Очень важный офицер. Я из его отряда. Это недалеко отсюда, два дня пути.

Лао Йон продолжал с равнодушным видом протирать винтовку.

— Где? — как бы нехотя спросил он.

— Я не могу говорить, поверь мне. Это сугубо секретная операция. Если я выдам, где лагерь, полковник меня убьет.

— Ну, хорошо, — сказал Лао Йон, — не говори. В таком случае тебя убью я. Так что тебе должно быть безразлично, кто именно это сделает.

— Я… мог бы отвести тебя к полковнику, — выдавил наконец из себя пленный.

— А что мне там делать?

— Ты же хочешь попасть во Вьетнам, к американцам. Так говорится в объявлении. Если ты пойдешь туда пешком, через горы, то вряд ли дойдешь. Солдаты Вьетконга окружили Кхесань. Они закрыли границу. Нет, пешком ты не пройдешь.

Лао Йон рассмеялся.

— Полковник мог бы тебе помочь, — быстро заговорил пленный. — Он мог бы посадить тебя на один из прилетающих к нам вертолетов.

Лао Йон сделал вид, что раздумывает. Он заметил, как облегченно вздохнул пленный.

— Говорить всего этого я, собственно, не имел права. Но ты — лейтенант Сухат, и это меняет дело. Ты один из тех, кто с нами. Полковник поможет тебе, это точно.

— Заткни глотку, — оборвал его Лао Йон. — Отвечай на мои вопросы. Если не ответишь хоть на один — поволоку тебя к реке. Там уже все готово. Итак, где находится этот полное пик?

— Западнее горы Зуб тигра, — растерянно сказал пленный. — В долине.

— Сколько у него людей?

— Одна рота.

— Американцы?

— Половина. Остальные — вьетнамцы, еще три лаосца и переводчик.

— Как часто прилетают вертолеты?

— Два раза в неделю. Бывает чаще.

— Как узнал полковник обо мне?

— Он посылает нас по очереди в деревни, там есть у нас люди. От них мы получаем и газеты Патет Лао. Один дал мне объявление о твоем розыске.

— Долина охраняется?

— Да. Одному тебе туда не попасть, — сбивчиво зачастил пленный. — Посты расставлены так, что тебя заметят издалека. Я нужен тебе. Без меня тебя застрелят. Даже не окликнут. Если ты меня убьешь и пойдешь туда один, они убьют тебя. Было бы просто безумием идти туда без меня…

Он с мольбой взглянул на Лао иона. А тот тем временем раздумывал, не слушая, что говорит пленный. Теперь он знал все, что хотел знать. Но он также знал, что нуждается в этом человеке. Да, полковник клюнул на приманку, которую бросил ему Шанти. Теперь надо было сделать следующий шаг: получить доступ в лагерь, разведать там, а затем выполнить вторую часть плана, как это и было условлено с Шанти. Он должен убедить полковника, что при побеге из тюрьмы в Сепоне похитил документы Патет Лао и спрятал их в тайнике на окраине города. Полковник клюнет и на это. Специальные войска подчинены ЦРУ,[9] а там всегда интересуются документами противника. Если полковник пошлет Лао Йона за документами, то можно будет приступить к последней, главной части операции. Так было условлено.

Пленный взглянул на Лао Йона. Он явно страшился смерти, но не меньше боялся и кары, которой подвергнет его полковник, когда узнает, что он дал себя обезоружить. Но, может быть, тот факт, что он нашел лейтенанта Сухата смягчит полковника? Все тут зависит от его настроения…

— Послушай, — прервал мысли пленного Лао Йон. — Я подумал. Ты отведешь меня к своему американскому полковнику. Я хочу говорить с ним.

— Я… я… Большое спасибо тебе, — пролепетал пленный.

Лао Йон разрядил автомат разведчика и спрятал патроны в карман. Он развязал пленного и повесил пустой автомат ему на шею.

— Иди впереди и не пытайся меня обмануть. Застрелю на месте.

Они шли до самого захода солнца. Лишь только вечером, когда стали устраиваться на ночлег, Лао Йон дал пленному немного риса. Огня не разжигали, а ложась спать, Лао Йон снова связал разведчика. Тот не сопротивлялся.

Утром пленник проснулся первым.

— Лейтенант, — крикнул он. — Сейчас, пока еще не жарко, нам следовало бы двинуться дальше, а после полудня сделать привал.

Шел уже второй день пути, когда разведчик, который, видимо, проходил здесь уже не раз, сказал, что лес кончается, и вскоре деревья действительно стали редеть. Началась поросшая высокой слоновой травой равнина, с разбросанными на ней редкими рощицами. К вечеру разведчик объявил:

— Через четверть часа — первый пост. Нам, однако, не стоит приходить ночью. Некоторые люди по ночам чересчур нервничают. И стреляют без предупреждения.

— Хорошо, — согласился Лао Йон. — Отдохнем до утра здесь.

На рассвете они продолжали путь. Справа высилась красноватая скалистая вершина горы Зуб тигра, слева — сопка, склоны которой покрыты густой растительностью: Между ними — расселины, крутые обрывы. На небольших холмах росли королевские пальмы.

Вскоре они подошли к краю первой расселины, через которую было перекинуто нечто вроде моста из канатов и бамбуковых перекладин. Там, где державшие мост канаты закреплялись в земле, кто-то удалил кустарник, и оба троса были хорошо видны. Их не надо было отыскивать в зарослях, если бы их вдруг понадобилось перерубить.

Они пошли по мосту. Шаткое сооружение угрожающе закачалось под ногами. На другой стороне, где тропинка терялась в кустах, разведчик остановился. Перед ним был крутой подъем. Что дальше — разобрать было невозможно.

— Отсюда, сверху, нас видит первый часовой, — сказал разведчик, указывая на гребень высоты. — У него бинокль. В чужого он стреляет без предупреждения. Таков приказ.

Лао Йон раздумывал недолго.

— Иди поговори с часовым, — сказал он и развязал разведчику руки. — Я подожду тебя на той стороне моста. Даю тебе один час. Если через час ты не вернешься вместе с часовым, то я уйду. И горе тебе, если ты когда-нибудь еще попадешься мне.

Разведчик вовсе не собирался заманивать в ловушку легендарного лейтенанта Сухата. Ему лишь было важно сохранить свое лицо. Явиться в лагерь даже в качестве пленника Сухата значило подписать себе смертный приговор. Если же лейтенант будет ждать его за мостом, то он сможет сообщить об этом через часового в лагерь, и тогда полковник сам решит, что делать с пришельцем. Если Шют его примет, все в порядке. Если нет, то это — конец для Сухата. Полковник вышлет патрули, и они будут гнаться за лейтенантом, пока не убьют его.

— Больше часа мне и не потребуется, — сказал разведчик. Он стал взбираться по круче и на некоторое время задержался на вершине, чтобы часовой мог хорошо разглядеть его в бинокль. Затем он исчез.

Лао Йон быстро пошел по шаткому мосту обратно. Он также принял в расчет две возможности. Если полковник его примет, то все будет хорошо. Если же он вышлет против него своих людей, то Лао Йон обрубит канаты, мост рухнет, и у него хватит времени, чтобы скрыться.

Он укрылся в ложбинке: отсюда он мог быстро и незаметно подобраться к тросам. Затем снял с предохранителя затвор автоматической винтовки и стал ждать.

…Среди экипажей вертолетов, совершавших регулярные рейсы из южновьетнамского города Конхьен в лагерь Шюта, было несколько пилотов, знакомых полковнику по прежней службе. К тем, кому Шют особенно доверял, принадлежал рыжеволосый сержант Пит Гендерсон, родом из штата Мэн. Пит доставлял в лагерь все, что помогало скрасить лагерную жизнь.

Шют поддерживал постоянную радиосвязь со своей базой в южновьетнамском городе Конхьене и получал информацию о том, что происходит вокруг Кхесани. Отсюда, из небольшой долины у подножия горы Зуб тигра, положение в Южном Вьетнаме рисовалось совсем в ином свете. Макнамара[10] ушел в отставку. Причиной тому были, вероятно, многолетние неудачи и неспособность добиться решительного перелома в войне. Но, несмотря на уход Макнамары, от предложенного им плана по захвату шоссе номер 9. Пентагон не отказался.

Когда посты были расставлены и налажена система охраны, в лагерь начали прибывать первые транспортные вертолеты. А еще через некоторое время, после того как командиры взводов приучили солдат к распорядку дня на новом месте и к соблюдению необходимых мер предосторожности, Шют, прихватив переводчика, впервые вышел на разведку.

Полковника не было в лагере больше недели, зато он смог убедиться, что в радиусе тридцати километров вокруг нет человеческого жилья. Деревни начинались только за этой чертой, и Шют внимательно за ними наблюдал. Деревня Наке лежала как раз на пути к шоссе номер 9. Но полковнику мешали также деревни Рапет и Наонгсин. Там, где жили люди, были глаза и уши, были охотники, бродившие в окрестностях. Его лагерь могли обнаружить чисто случайно еще до того, как отряд начнет действовать. Следовательно, надо было ликвидировать эти селения. Шют решил стереть с лица земли Наке, Рапет и Наонгсин. Гибель деревень, конечно, заметят власти Патет Лао в Сепоне, но вряд ли кто-нибудь рискнет снова поселиться тут. На это и рассчитывал Шют, когда по возвращении из разведки отрядил три группы солдат с заданием уничтожить эти деревни, да так, чтобы ни один из жителей не остался в живых.

Когда деревни будут уничтожены, Шют сможет свободно маневрировать на значительно большей территории. Зона его действий протянется от вьетнамской границы вдоль шоссе номер 9 почти до самого Сепона. Это открывало прекрасные перспективы для нанесения удара в тыл южновьетнамским патриотам, осаждавшим Кхесань. Шют лично разработал план нападения на деревни. Он сам уточнил все детали, ибо лишь в исключительных случаях полагался на своих подчиненных. Все три деревни должны были подвергнуться нападению ночью, за час до восхода солнца.

Спустя несколько дней после операции по уничтожению Наке Пит Гендерсон прилетел в лагерь.

— Полковник, что вы скажете насчет небольшого паблисити? — поинтересовался он. — Когда операция будет завершена, фильм о вас и ваших людях может вызвать сенсацию.

Сначала Шют не хотел даже обсуждать этот вопрос.

— Ничего не выйдет, — отрезал он. — Если просочится хоть слово о том, что мы здесь делаем, поднимется колоссальный скандал.

Но пилот не отступал. Он привел довод, что командование морской пехоты все больше рекламирует свои дела и что всю американскую нацию пичкают рассказами о «героических морских пехотинцах», чтобы каждый считал, будто войну во Вьетнаме ведет одна лишь морская пехота.

— Мы же выполняем грязную работу, — сказал Пит. — Мы готовим для них почву. Можно ведь, в конце концов, доставить сюда человека, чтобы он даже не знал, где находится. А ленту, которую он отснимет, придержать до тех пор, пока в один прекрасный день мы не раскроем наших карт. Тогда люди в Штатах узнают, что войска особого назначения не умерли вместе с Кеннеди[11] и именно они добиваются здесь решающих успехов. Скажите сами, полковник, разве не пойдет вам на пользу немного паблисити, когда вы вернетесь на родину?

Они обсуждали эту проблему довольно долго. Наконец Шют признал, что дело, задуманное сержантом, не лишено положительных сторон.

В Кхесани у Гендерсона все было уже готово. Он знал там одного кинорепортера, который умел молчать и отнюдь не был чужим в войсках особого назначения. Они порешили на том, что Гендерсон доставит в лагерь человека, не открыв ему, куда они летят. Что же касается задачи отряда, то Пит должен ему сказать, что речь идет о перехвате коммуникаций Вьетконга и что это исключительно сложное и опасное дело.

Вскоре после отлета Гендерсона один из патрулей доложил Шюту: примерно в двадцати километрах от Наке, на небольшом, укрытом среди лесистых гор плато замечена группа из четырех лаосцев. Там, наверху, было большое маковое поле, с которого крестьяне собрали урожай. Несколько часов назад эти люди двинулись в южном направлении. Они несут с собой груз, вероятно опиум-сырец, тот самый густой коричневый сок, который так высоко ценится на рынке наркотиков.

— В южном направлении? — переспросил Шют.

— Так точно, сэр.

— Эти люди, вероятно, из Наке?

— Вероятно, так, сэр.

После короткого раздумья Шют распорядился, чтобы патруль продолжал преследовать лаосцев. Сам же поспешил к рации и вызвал Конхьен. Гендерсон только что посадил свою машину. Шют попросил его немедленно разыскать репортера и к вечеру доставить его в лагерь.

Через два часа после захода солнца Дэвид Дункан был уже на месте. Маленький человек с кинокамерой не задавал лишних вопросов. Ему объявили, что он находится в лагере войск особого назначения, имеющих задание блокировать коммуникации Вьетконга, и что завтра он сможет заснять, как будет захвачена колонна носильщиков. Дункан нюхом почувствовал выгодное дельце. Материалов об операции войск особого назначения было не так уж много: то, что они делали, они старались делать без свидетелей. Дункан не возражал и против условия, чтобы лента, которую он отснимет, не публиковалась до тех пор, пока он не получит на то разрешения Шюта. А про себя подумал — через пару недель никто не будет знать, где я. Даже если я и покажу этот фильм до условленного срока, у Шюта не будет никаких юридических оснований возбуждать против меня дело.

— О’кей, — сказал он, — согласен. Я отсниму ленту, а вы сообщите мне, когда ее можно будет показать. Связаться со мной вы сможете через. Кхесань или через людей из «паблик рилейшнс»[12] в Сайгоне. Дэвида Дункана знает каждый. Лишь об одном я хочу условиться с вами, полковник. Если вы задержите этих людей, то не спешите. Помните, пожалуйста, что камерой я работаю не так быстро, как вы вашей винтовкой.

— Я позабочусь о том, чтобы вы смогли все заснять спокойно, — пообещал Шют.

И он сдержал свое слово. После того, как Дункан хорошо выспался и разведчики доложили, что четверо лаосцев наутро продолжили свой путь в направлении Наке, Шют с репортером вышли из лагеря. С патрулем они встретились примерно в шести километрах севернее сожженной деревни, в месте, которое уже было подготовлено для засады. То была ложбина, окруженная густым лесом.

Через полчаса здесь в самом деле показались четверо лаосцев. Они попарно несли на шестах завернутую в куски ткани поклажу. Люди были в хорошем настроении — они подходили к родной деревне, где не были уже несколько недель. Возделывать мак далеко от селений стали еще во времена, когда здесь правили французы. Колониальные власти облагали производителей опиума большими налогами, и, чтобы их избежать, люди возделывали мак в труднодоступных местах, куда не добирались французские чиновники.

Сейчас четыре крестьянина подходили к дому. Там они поделят свой груз и отдохнут после дальней дороги. Старый Йон размышлял, сколько денег сможет он послать своему сыну в Бангкок, чтобы тот мог продолжать свое образование. Все четверо остановились как вкопанные, когда их внезапно окружили солдаты.

— Взгляните на старика, полковник, — воскликнул Дункан. — Это как раз тот тип, что мне нужен. Великолепный старик!

— Вьетконг! — закричали солдаты крестьянам.

Те стали протестовать, попытались объяснить, кто они на самом деле. Но солдаты не слушали их. Они вообще не понимали, что говорят эти четверо. Лишь только, когда подошел Шют со своим переводчиком, лаосцы смогли объясниться.

— Мы же в Лаосе, господин, — сказал старый Йон. — А вы вьетнамцы и американцы, и нам до вас нет никакого дела.

Но Шют перебил его.

— Вы снабжаете Вьетконг. Где ваш лагерь?

— Господин офицер, у нас нет никакого лагеря, мы никого не снабжаем. Мы крестьяне из Наке.

— Расстрелять! — приказал Шют, и указал на самого молодого из четырех.

— Не спешите, — попросил Дункан, бегая вокруг с кинокамерой.

Солдаты отвели крестьянина к обочине дороги. Один из них приставил к его виску дуло автомата.

— Стой! — закричал Дункан. — Не так. Стань от него в нескольких шагах и что-нибудь спроси. Он должен тебе ответить. Дразни его, пока он не закричит, а затем уж стреляй.

Когда изрешеченный пулями крестьянин упал, Дункан удовлетворенно кивнул.

— Нет ли у вас чего-нибудь такого, чтобы получить дым? — обратился он к полковнику. — Чего-нибудь такого, что создает впечатление войны?

Шют ухмыльнулся. Он приказал одному из солдат бросить в кусты несколько фосфорных гранат. Когда они взорвались и повалил белый дым, Дункан сказал:

— Так хорошо. Теперь этих троих — впереди дыма!

Он работал как одержимый, и Шют терпеливо выполнял все его пожелания, даже последнего из лаосцев — старика расстрелял не сразу.

— Все было очень хорошо, — заверил его Дункан. — Вы с ним говорили, а он все время мотал головой. Он отрицал, что принадлежит к Вьетконгу. За это его и убили. Превосходная лента!

Шют приказал своим людям вскрыть тюки, которые несли с собой крестьяне, хотя заранее знал, что там. Дункан снял и опиум. Лишь когда он опустил камеру, Шют отдал распоряжение зарыть в лесу трупы лаосцев, а опиум захватить с собой в лагерь. Они с Дунканом пошли впереди.

Вечером Пит Гендерсон отвез репортера обратно, захватив и опиум. «Агентство»,[13] несомненно, найдет ему хорошее применение. То был отличный опиум-сырец, и обошелся он очень дешево.

И снова жизнь в лагере потекла монотонно. «Агентство» не давало Шюту сигнал приступать к действиям и не перебрасывало ему дополнительные силы. Положение вокруг Кхесани оставалось неясным. Крепость все еще находилась в окружении. Хотя за последние дни артиллерийский огонь усилился, противник не предпринимал штурма. Ежедневно из крепости эвакуировали по воздуху сотни убитых и раненых. Доставка вертолетами людей, боеприпасов, перевязочных средств и продовольствия стоила больших потерь.

Шют считал, что разгадал намерения «агентства». Оно хотело выждать, когда Национальный фронт освобождения начнет атаку, и тогда в самый разгар наступления он ударит с тыла. Противник будет застигнут врасплох. Итак, надо было терпеливо ждать.

А пока он ходил на охоту так часто, как это позволяли дела. В окрестностях долины водились медведи и леопарды.

Когда Шют вечером сидел под эвкалиптами, что росли в изобилии на склонах, война казалась ему вполне сносной.

Шют наблюдал за солдатами, которые там, внизу, в долине, доставали из ящиков и складывали в землянку консервы. Он сочувственно улыбнулся. Этим низкорослым вьетнамским солдатам и невдомек, какими пешками являются они в большой игре. Они не задавали вопросов и беспрекословно выполняли приказы. С ними можно было ликвидировать вьетнамскую деревню или лаосскую — им было все равно. Даже если операция, в которой они принимали сейчас участие, и принесет большую победу, они все равно этого не поймут. Кому дано понимать, так это нам, думал Шют. Он упивался чувством превосходства человека, которому известны причины и внутренние связи процессов, остающиеся тайной для других. Он принадлежал к кругу избранных, был одним из тех немногих, кто хорошо понимал, что к чему.

С тех пор, как Шют убил самца черной пантеры, в окрестностях бродила самка. Он увидел ее однажды в бинокль. «Придет день, я убью и тебя», — думал он.

Он назвал эту долину Шангри-Ла, вспомнив о книге, которую читал еще в школе. Тогда он впервые заинтересовался Азией. Книга его захватила. В ней рассказывалось о путешественниках, которые, вылетев из долины в верхнем течении Инда, пересекли вершины Каракала и совершили вынужденную посадку на краю высокогорного Тибетского плато. Там, в идиллической долине, вдали от цивилизации, они обнаружили небольшое государство, которым правили монахи ордена Ламы.

Они исходили из принципа: «Править с умеренной строгостью и довольствоваться умеренным послушанием».

Никто не мог точно перевести название долины. «Ла» означает по-тибетски «горный перевал». Местные жители называли ее «долиной всех святых времен». Там были плодородная почва и идеальный климат. Там люди старились медленно, и поэтому они жили втрое дольше. Эту идиллическую долину окружали цепи высоких горных хребтов, покрытых снегом. А внизу пламенели яркие цветы, на солнечных склонах гор зрел чудесный виноград.

Эта долина, лежащая где-то за хребтом Куэн-Лунь, с юношеских лет завладела воображением Шюта. Долина, которая мирно, словно нетронутое рябью глубокое озеро, раскинулась среди непокоренных гор. Легенда о рае на земле, где человек живет счастливо, не терзаемый сверлящими мозг желаниями, и втрое дольше, чем в остальном мире, стала очень популярна в тридцатые годы в Америке. Ее именем называли рестораны и санатории, миллионеры давали это имя своим яхтам и загородным виллам. «Шангри-Ла» — так был назван и один из самых больших американских авианосцев, чьи самолеты несли сейчас смерть Вьетнаму.

Это вот здесь и есть «Шангри-Ла», думал Шют. Это моя долина. Я ее искал и нашел. Я выбрал ее, как выбирают из кучи пустой породы алмаз. Это мое творение, и я живу здесь, как тот старший лама со своими подданными. Эта долина — современная «Шангри-Ла» полковника Джеральда Эндрю Шюта. Вдали от родины он сражается за господство Соединенных Штатов еще и потому, что ему нравится быть человеком, в руках которого власть над людьми и животными, над жизнью и смертью, над огнем и молнией.

В тот вечер Шют, как обычно, получил радиограмму из Конхьена. Никаких перемен. Кхесань по-прежнему обстреливали, и осаждавшие все ближе подходили к стенам крепости. Морская пехота несла тяжелые потери. Группе Шюта, как и несколько недель подряд, приказывали не предпринимать никаких действий и ждать дальнейших указаний. Зевнув от скуки, полковник выключил рацию.

— Уарда — ко мне! — крикнул он. Связной, стоявший в двух шагах от входа, вскочил на ноги и побежал к соседней землянке, где жил лейтенант Уард. Этот молодой американец был одним из тех, кто видел во вьетнамской войне трамплин для быстрого взлета офицерской карьеры.

— Послушайте, Уард, — сказал Шют, когда стройный блондин вошел в землянку. — Положение остается прежним. Не предпринимать никаких действий. Подумали ли вы о том, что будете делать с людьми, чтобы они не раскисли?

Лейтенант был готов к этому вопросу.

— Завтра утром мы выйдем с половиной людей из лагеря и двинемся на север, в направлении горы Зуб тигра. Задача — отработка наружного охранения, учения на местности, подъем на отвесные скалы и ночные маневры, включая тридцатикилометровый марш-бросок.

Шют кивнул. Он придавал большое значение тому, чтобы в спокойной атмосфере лагеря сайгонские солдаты не разучились воевать.

— Возьмите этих парней как следует в оборот, — посоветовал он Уарду. — Пусть ходят до изнеможения. Особое внимание обратите на то, чтобы они не засыпали ночью. Сократите суточный рацион, и никакого кофе. Курить только по команде.

— Понимаю, сэр, — коротко сказал Уард. — Условия боевой обстановки.

Увидев в розовом свете наступающего дня разведчика, который только что появился на гребне холма, часовой, охранявший подходы к лагерю со стороны висячего моста, не поднял тревоги. То был Бун Лин, он узнал его по походке. Часовой еще раз убедился в этом, разглядев идущего в бинокль. Он поднялся из укрытия и помахал разведчику рукой. Тот ответил тем же жестом и зашагал быстрее. Он почти не задержался возле часового, прошел не останавливаясь и мимо двух других, выставленных на пути к лагерю. Отдав рапорт дежурному о прибытии, разведчик доложил ему о лаосском офицере. Дежурный — американский сержант — терпеливо выслушал Бун Лина и коротко сказал:

— Доложи полковнику. Пусть решает сам.

Шют как раз брился, когда часовой доложил, что из Наке вернулся разведчик с важной новостью.

— Пусть войдет! — приказал Шют.

Бун Лин увидел, что полковник сидит за столиком, держит в одной руке зеркальце, а другой водит по лицу бритвой. Он отдал честь и молча застыл на месте.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Шют.

Разведчик решился. Видимо, полковник в настроении, это чувствуется по его голосу.

— Господин полковник! Докладываю, в Наке никаких признаков активности Патет Лао не обнаружено. Нет ни войск, ни гражданских лиц, никого. Ничто не свидетельствует о присутствии Патет Лао и на всем пути от лагеря и обратно.

— Хорошо. Еще что-нибудь?

— Так точно, — продолжал докладывать разведчик, стараясь выглядеть бравым, ибо знал, что полковнику нравится, когда солдат выглядит бравым. — В районе Наке установил наблюдение за одним человеком. Он был вооружен и носил военную форму. Когда я увидел, как он осторожен, мне пришла в голову мысль, что это, вероятно, противник Патет Лао. Я выждал удобный момент, задержал его и выяснил, кто он.

Шют нахмурил брови и повернулся к солдату. Он выключил бритву и опустил руку с зеркалом.

— Кто же он?

— Лейтенант Сухат, командир одиннадцатой роты тридцать третьего батальона. Примерно год назад был взят в плен войсками Патет Лао под Сепоном. Сидел в тюрьме, бежал. С тех пор воюет на свой страх и риск.

Хмурое выражение сошло с лица Шюта. Он хотел было наказать разведчика: ведь тот вопреки его категорическому приказу вступил в контакт с посторонним. Однако личность этого постороннего меняла дело. Лейтенант Сухат… Одиннадцатая рота тридцать третьего королевского батальона… Шют прекрасно знал это имя. Объявление о розыске Сухата доставили ему все разведчики, побывавшие в дальних деревнях.

— А ты уверен, что это именно он?

— Абсолютно уверен, господин полковник. Этот человек — знаменитость. Он разгромил колонну грузовиков и…

— Знаю, — прервал его Шют. — Где он?

— Я проявил осторожность, сэр, — ответил разведчик. — Я не знал, какое вы примете решение, оставил его по ту сторону реки. Пожелаете с ним встретиться — я тотчас его доставлю. Нет — могу ликвидировать через полчаса.

Шют озадаченно посмотрел на солдата. Тот ему явно нравился.

— А ты молодец, — сказал он. — Хоть ты и нарушил мой приказ, но сделал это с умом и поступил правильно. Расстреливать лейтенанта не надо. Веди его сюда.

— Слушаюсь, сэр, — с облегчением выпалил разведчик. Он был уже у самой двери, когда Шют вернул его.

— Твое имя Бун Лин, не так ли?

— Так точно, сэр.

— До конца сегодняшнего дня ты свободен.

— Слушаюсь, сэр, — рявкнул разведчик и выскочил из землянки. Полковник и в самом деле был в хорошем настроении. Кто бы мог подумать, что вся эта история так счастливо обернется.

Шют быстро закончил бритье и позвал денщика.

— Завтрак на двоих. Пусть принесут банку персиков и большой цветок с куста, что растет у входа в долину. Немедленно!

— Завтрак на двоих и цветок. Слушаюсь, сэр, — повторил денщик и повернулся, но Шют задержал его.

— Мне нужен кусок парашютной стропы такой длины, как расстояние между тремя пуговицами на твоем кителе. И тоже — немедленно. Шагом марш!

Вскоре денщик вернулся. Он поставил на столик поднос с завтраком, положил рядом большой цветок и кусок парашютной стропы. Шют отпустил его, затем надел куртку из маскировочной ткани, застегнул ремень с пистолетом и несколько раз проверил, все ли на нем по уставу. Значит, Сухат, лейтенант королевской армии. Почему бы и не принять человека, который может оказаться исключительно полезным? Он побывал в тюрьме у Патет Лао, у него есть боевой опыт. Офицер знает страну. Такой человек — находка для «агентства». Что ж, приятный сюрприз.

У Шюта не было еще определенных планов, как использовать этого лаосского лейтенанта. Еще раньше, выполняя задания «агентства» в Северном Лаосе, он познакомился с офицерами королевской армии и хорошо знал, что хотя большинство из них плохо обучено, но в одном они абсолютно надежны — все они заклятые враги Патет Лао. После всего того, что стало известно о лейтенанте Сухате, надо думать, что он знает толк в военном деле. Об этом говорят его дела. Здесь для него найдется работа, тем более что после столь длительного пребывания в тюрьме ему, вероятно, кое-что известно и о положении в Сепоне. Кто знает, думал Шют, может быть, в один прекрасный день мы атакуем этот город. Если мы ударим из долины на юг, оседлаем шоссе и разорвем вражеское кольцо вокруг Кхесани, то наступление будет развиваться дальше в направлении Сепона. И поэтому как раз сейчас любые сведения о городе и расположенных там силах противника — на вес золота. Шют достал из полевой сумки объявление Патет Лао о розыске Сухата. С фотографии смотрел молодой, интеллигентного вида человек, хотя и немного одичавший. Полковник отложил листок и стал с нетерпением ждать. Он проверил, не остыл ли кофе в металлическом кофейнике, затем взял в руки миниатюрную селекторную рацию, связывавшую его с расположенными вокруг лагеря постами.

— Прошел ли разведчик с человеком? — спросил он часового у висячего моста.

— Только что, сэр, — послышался ответ.

— Что значит, «только что»? — загремел Шют. — Я хочу знать, сколько времени прошло с тех пор, как они миновали пост.

— Одна минута, сэр.

— Хорошо, — буркнул Шют.

Эта война в джунглях грозила свести постепенно на нет и без того слабую выучку сайгонских солдат. Рапорт — дело сугубо точное. Ну да ничего, придет время, мы этим еще займемся. Он одернул на себе маскировочную куртку, надел шляпу и тщательно расправил ее поля. Затем принялся нетерпеливо прохаживаться взад и вперед по тесной землянке, пока не явился дежурный и не доложил о прибытии разведчика.

У Лао Йона отлегло от сердца, когда разведчик снова появился на висячем мосту. Он кивнул ему и пошел навстречу. Разведчик был один. Это означало, что полковник согласен, чтобы его доставили в лагерь.

— У него прекрасное настроение, — сказал разведчик. — Только вот…

Разведчик скорчил жалобную мину и замолчал. Лао Йон потребовал, чтобы тот сказал, что его тревожит.

— Я буду опозорен, если полковник узнает, что я пришел сюда со связанными руками.

— Я никому не скажу об этом, — успокоил Лао Йон. — Все останется между нами. Ты меня увидел, узнал и предложил пойти с тобой. Как мы условились, так и будет.

Он почувствовал, как полегчало на душе у разведчика. «Может статься, — сказал себе Лао Йон, — в один прекрасный день здесь очень пригодится человек, который мне обязан».

На приветствия часовых у моста и у самого входа в долину он отвечал небрежным поднятием руки. Когда долина открылась перед ним во всю ширь, он подумал: «Этот полковник умело выбрал место. Так просто, без определенной цели, сюда не забредет никто. Кроме того, здесь ничто не говорит о военном лагере. Ни костров, ни дыма, ни тропинок. Шанти прав, Шюта нельзя недооценивать». Лао Йон кивнул, когда разведчик попросил его ступать только по скалистому грунту. Здесь и в самом деле не была смята ни одна травинка. Лагерь трудно было обнаружить даже с воздуха.

Часовой пригласил его в землянку полковника, и он вошел туда чуть пригнувшись. Внутри было достаточно светло, и он сразу же узнал Шюта. Полковник стоял у столика и приветливо смотрел на пришельца.

«Это его лицо! — подумал Лао Йон. — То самое, что я видел в Бангкоке, в этом нет ни малейших сомнений. Я — у цели. Вот этот человек с продолговатой физиономией и квадратным подбородком, в пятнистом маскировочном костюме и есть Шют. В том самом костюме, что был на нем, наверное, и тогда, когда он убивал моего отца. А там, у него за спиной, стоит короткая автоматическая винтовка, из которой он стрелял».

— Лейтенант Сухат, — медленно произнес он и отдал честь. — Одиннадцатая рота тридцать третьего королевского батальона. Благодарю за приглашение, полковник.

Он сказал все это на хорошем английском языке с легким американским акцентом.

Шют улыбнулся. Этот человек достаточно интеллигентен, к тому жене лишен чувства собственного достоинства.

— Добро пожаловать в Шангри-Ла! — громко сказал Шют и пожал Лао иону руку. — Рад видеть вас у себя. Когда я впервые услышал о вашем побеге из тюрьмы, то сразу же подумал: вот человек, который нам нужен.

— Спасибо, — ответил Лао Йон.

Он осмотрелся. От его внимания не ускользнул приготовленный на стол завтрак. Заметил он и лежавшие рядом цветок и белый шнур. Полковник Шют был в Лаосе не первый день и хорошо знал местные обычаи. Ну да ладно, пусть разыгрывает спектакль.

— Дорогой друг, — снова начал Шют. — В знак того, что ваш приход доставил мне радость, разрешите приветствовать вас.

Он взял кусок парашютной стропы и завязал его на правом запястье Лао иона. Затем, когда тот с улыбкой повернул руку ладонью вверх, Шют торжественно опустил на нее открытую банку персиковых консервов и цветок.

Баси, традиционная форма приветствия жителей Лаоса, предусматривала, чтобы хорошего друга встречали именно так. Ему завязывают на запястье белый шнур и кладут на повернутую кверху ладонь плод и цветок. Этот старинный обычай полковник исполнил на собственный лад.

— Прошу простить, что несколько американизировал приветствие, — сказал он, обращаясь к Лао Йону. — У нас нет свежих фруктов, пришлось заменить консервами. А теперь позвольте предложить вам разделить со мной завтрак.

— Я очень тронут, — сказал Лао Йон. — Быть так тепло принятым в собственной стране иностранцем, после того, как мои земляки обошлись со мной как с преступником… Это для меня нежданная радость. Спасибо, полковник.

Лао Йон последовал приглашению и опустился на бамбуковую табуретку у стола. Свою автоматическую винтовку он прислонил к стене.

Шют снял панаму. «Та же самая коротко стриженная прическа, — подумал Лао Йон. — Он принимает меня с почетом, видимо, я ему нужен. Посмотрим, что у него на уме».

Они принялись за еду. Шют налил кофе, и Лао Йон стал с аппетитом есть поджаренный хлеб, яичницу с ветчиной, джем и, наконец, спокойно опустошил банку персиков, ту самую, что полковник поставил ему на ладонь. Лишь после этого он заговорил.

— У вас здесь база, полковник?

— Да, — ответил Шют. — Временная. Для проведения определенной операции.

— Противник не досаждает?

Шют ухмыльнулся:

— Он о нас ничего не знает. Об этом мы позаботились.

— Место здесь довольно пустынное, — заметил Лао Йон. — По пути сюда я не встретил ни одного человека. Вероятно, Патет Лао всех эвакуировал.

— Почти всех. Об остальных позаботились мы сами.

— Не знал я, что в этом районе есть союзные войска. Наш батальон был последним, сражавшимся так далеко на юге. Под конец осталась только одна моя рота в Фалане. Мы больше не получали ни боеприпасов, ни продовольствия. Видимо, о нас просто забыли. Говорят, королевские войска есть еще и в Аттопы?

— Верно, — сказал Шют. — В Аттопы. Однако вокруг войска Патет Лао. С тех пор, как вы воевали, лейтенант, положение ухудшилось. Коммунисты продвигаются все ближе к долине Меконга.

— Это невероятно, — сокрушенно воскликнул Лао Йон. — Как же можно изменить ход событий, полковник?

Увидев, что гость роется в кармане своей куртки в поисках табака, Шют любезно протянул портсигар. Лао Йон взял одну из протянутых ему американских сигарет, закурил ее от зажигалки полковника и медленно выдохнул струю дыма.

— Возможности для этого существуют, — сказал Шют. — Но положение в Лаосе изменится лишь тогда, когда оно изменится во Вьетнаме. Если мы добьемся успеха, то сможем провести чистку и здесь.

— Насколько силен еще Вьетконг?

— Силен, — ответил Шют. — Известны ли вам последние сводки?

— Да, но не очень точно. В тюрьме я лишь изредка мог узнавать новости от часовых. А на свободе я не читал газет.

— Я дам вам газеты, — сказал Шют. — У вас будет время наверстать упущенное, лейтенант. При условии, если вы согласитесь побыть пока у нас.

Это было то самое предложение, которого он так ждал. Но Лао Йон не спешил с ответом.

— Вам будет здесь удобно, оставайтесь, — посоветовал ему Шют.

— Я хочу воевать, полковник. Можете вы это понять?

— Могу. И возможность воевать вы получите. Задача у нас здесь нелегкая. Вы, конечно,вольны сами решать, идти ли с нами или нет. Но, заметьте, в одиночку вы много не сделаете. В один далеко не прекрасный для вас день вас поймают или убьют. В долину Меконга один вы тоже не пройдете. В западном направлении охранение Патет Лао становится все более плотным. Мне кажется, что пешком да еще по проселочным дорогам вам не добраться до Вьентьяна. Оставайтесь у нас. Позже я позабочусь о том, чтобы вы снова смогли вернуться во Вьентьян. По воздуху. Ну что вы на это скажете?

— Я подумаю, — сказал Лао Йон. — Мое решение будет зависеть от того, что вы намерены здесь делать.

Шют кивнул.

— У нас вам найдется достаточно дела, лейтенант.

Он достал бутылку виски и разлил по стаканам. Лао Йон сделал лишь крошечный глоток. Полковник стал расспрашивать его о Сепоне.

— Может быть, придет день, когда мы его атакуем, — сказал он.

— Тогда мне хотелось бы участвовать в этом, — как бы вскользь заметил Лао Йон. — После побега из тюрьмы я опустошил сейф с документами. Среди них могут быть довольно интересные…

Шют сразу же насторожился.

— Вы захватили их с собой?

— Нет, не смог. Их было слишком много.

— А вы их надежно спрятали?

— Очень надежно, — улыбнулся Лао Йон. — В тайнике, который невозможно обнаружить. Там служебные инструкции Патет Лао и, как мне удалось установить, несколько приказов. Кроме того, документы на китайском, вьетнамском и русском языках.

Приманка была брошена. Шют владел собой мастерски. Но интерес, который вызвало у него сообщение Лао иона, скрыть ему не удалось.

— Плохо, что эти документы не у нас.

— Они не пропадут, — ответил Лао Йон. Но Шют не унимался.

— Можно было бы их доставить. Я бы на вашем месте подумал об этом, для кого же иначе они там лежат? Нам они могли бы принести немалую пользу. Словом, подумайте…

— Что ж, в этом нет ничего невозможного, — сказал Лао Йон.-Я принесу документы, но только тогда, когда сочту нужным.

— Приносите их побыстрее, — серьезно посоветовал ему Шют. — Патет Лао уже, наверное, давно обнаружил пропажу.

Шют был доволен сюрпризом, приподнесенным ему этим утром. Лейтенанта можно будет использовать в предстоящей операции. Человек, который не только знает противника, но и располагает целой кучей документов Патет Лао. Они, вне всякого сомнения, очень пригодятся «агентству».

Спустя несколько дней начались муссонные дожди.

— Знаете, полковник, — сказал Лао Йон, — в последнее время я часто задаю себе вопрос, стоит ли идти за документами, о которых вам говорил. Вы действительно считаете, что они вам будут полезны?

— Безусловно, Сухат! — заверил его Шют. — Почему вам не отправиться в Сепон? Сейчас, в период дождей, можно быть совершенно уверенным, что не встретишь вражеских патрулей. Я дам вам людей.

Лао Йон улыбнулся.

— Люди мне не нужны. Дайте только нейлоновый тент, оружие и несколько дней сроку.

— Пожалуйста, — сказал Шют. Он указал рукой на лежавшую среди его снаряжения плащ-палатку. — Вот вам тент. Ваша винтовка стоит там, у стены. Во времени я вас не ограничиваю.

Они порешили, что Лао Йон отправится на следующий день.

Но Шют сказал Лао иону не все. Он хотя и не питал недоверия к лейтенанту, но береженого бог бережет. В тот же вечер у него состоялся разговор с разведчиком Бун Лином, который привел в лагерь Лао Йона.

— Когда он выйдет отсюда, ты пойдешь следом, понятно?

— Понятно, сэр.

— Он ни в коем случае не должен заметить слежки. Ты же знаешь, как это делается?

— Меня учили этому, сэр.

— Хорошо. Лейтенант нам очень нужен, его надо незаметно охранять. Если в пути ему будет угрожать опасность, предупреди его. Можешь вмешаться и в том случае, если его надо будет спасти, но лишь в самом крайнем случае. Понятно?

— Так точно, сэр.

— Слушай дальше. Лейтенант должен кое-что доставить сюда. Он спрятал это в тайнике при побеге из Сепона. Ты пойдешь за ним до самого города и там спрячешься у дороги. Если через два дня он не вернется, наденешь форму Патет Лао, которую возьмешь с собой, и пойдешь в город. Если они убили его — вернешься и доложишь. Если же он попал к ним в руки живым, ты должен его убить. Как это сделать, тебе лучше знать. Ясно?

— Ясно, сэр. Если его схватили люди Патет Лао, я его убью, чтобы он не выдал лагерь.

Шют кивнул.

— Возможно, все будет не так просто. Ты должен действовать умело. Ну, да тебе это будет не трудно, ты лаосец, знаешь язык и, кроме того, будешь одет в их форму. Все ясно?

— Ясно, сэр.

— Тогда иди выспись. Завтра утром лейтенант уходит.

Под утро небо все еще было затянуто тяжелыми и низкими облаками, но за ними сияло жаркое солнце, и его тепло быстро согрело землю. Повсюду поднимались испарения. Долина, окутанная белыми клубами тумана, казалось, была полна привидений. Из тумана торчали деревья, простирая к небу ветви. Снова защебетали птицы. Шют приказал удвоить посты, ибо видимость сократилась до нескольких метров. Со всеми постами поддерживалась радиосвязь. Кроме того, были высланы патрули для наблюдения за подступами к долине.

Лао Йон уже знал, какие участки закреплены за патрулями. Накануне вечером он с удовлетворением отметил, что западные подступы к лагерю Шют приказал охранять более тщательно, чем восточные. Он, очевидно, не предполагал, что противник может появиться с востока. Сделав это открытие, Лао Йон очень внимательно изучил по карте полковника район к востоку от лагеря. Легче всего можно было приблизиться к лагерю, пожалуй, из района горы Зуб тигра. С запада подходы к логову Шюта контролировались очень тщательно. Кроме того, здесь более открытая местность. Отряд, как бы он ни маскировался, наверняка обнаружат километров за десять. Лао Йон точно запомнил все эти детали.

За то время, которое Лао Йон пробыл на родине после возвращения из Бангкока, он многому научился. Он понял, где его место. И он понял, что опасность, нависшую над его страной, можно отвести только дружными действиями всех лаосцев. С этими мыслями и покинул Лао Йон долину, вскинув на ремень автоматическую винтовку и прихватив сумку с провизией, полученной из запасов полковника.

Шют известил посты и проводил Лао иона до последнего бункера. Здесь он остановился и подождал, пока гость не скрылся в утреннем тумане. Затем он взглянул на часы и жестом подозвал Бун Лина.

— Отправишься через полчаса. И не забывай, что этот человек — наш союзник и что мы очень его ценим. Если лейтенант попадет в руки Патет Лао, то лучшую услугу, которую мы сможем оказать ему и нам самим, это сделать так, чтобы он поскорее умер.

— Так точно, сэр, — заверил Шюта разведчик.

На Бун Лине был пестрый маскировочный костюм, в его сумке лежала форма, которую носят солдаты Патет Лао. Через шею перекинут ремень автомата, на поясе — короткий нож. Он гордился тем, что полковник поручил ему охранять лейтенанта. Ведь лейтенант — настоящий парень, он сдержал слово и, конечно, ничего не рассказал полковнику об их встрече в Наке. Не раскрыть ли перед ним свои карты, подумал Бун Лин. Но он отбросил эту мысль, решив сделать иначе. Он пойдет за лейтенантом до Сепона и там ему расскажет обо всем. А в Сепон Бун Лин не пойдет. Он боялся появляться в городе в форме солдата Патет Лао. Часовые наверняка проверяют незнакомых солдат, а у Бун Лина нет с собой документов. При таких обстоятельствах ему едва ли удастся уберечь лейтенанта. И зачем действовать порознь? Он расскажет все лейтенанту, и они вдвоем сделают так, чтобы избежать столкновения с солдатами Патет Лао. Бун Лин был уверен: лейтенант ничего не расскажет полковнику. Нет, я подойду к нему даже раньше, в Наке, решил про себя Бун Лин.

Лао Йон перешел через висячий мост, прошел несколько сот метров, и, свернув с тропинки, спрятался в кустах и стал ждать. Из его укрытия тропинка хорошо просматривалась до самого моста. Почему он так сделал? Все утро его не оставляла в покое мысль, что у полковника могут возникнуть подозрения и он прикажет за ним следить. Даже если б у Шюта и не было определенных подозрений, такой опытный разведчик не мог так просто отпустить человека, столь хорошо изучившего лагерь.

Через полчаса Лао Йон увидел как на противоположном конце моста возникла фигура разведчика. Он узнал его сразу. Конечно, Бун Лина нельзя недооценивать как противника, но теперь он обнаружен и потому не опасен.

Еще до того, как Бун Лин перешел через мост, Лао Йон двинулся дальше. Экономя силы, он, как только стемнело, сделал привал. Хотя Лао Йон и знал, что Бун Лин где-то рядом, он не стал осторожничать. Он до тех пор подбрасывал в огонь ветки, пока костер не стал распространять приятное тепло. Затем снял одежду и расстелил ее для просушки, обследовал в поисках скорпионов почву своего убежища и, наконец, снял и высушил обувь. Оружие и сумку он положил вблизи огня. Лао Йон прижег концом сигареты впившиеся в тело пиявки, постоял некоторое время раздетый под дождем — как под душем — и вытерся насухо. Затем растянулся у огня, немного поел, покурил, укрылся плащ-палаткой и заснул.

Разбудил его усилившийся к утру монотонный шум. Костер потух, но Лао Йону удалось снова его раздуть. Он набрал в консервную банку дождевой воды, растворил в ней немного порошкового кофе, который дал ему с собой Шют, вскипятил на огне и с наслаждением выпил. Затем спрятал жестянку с растворимым кофе в сумку, проверил винтовку, вытер насухо затвор и обмотал его куском ткани, чтобы в механизм не попала грязь. И пошел дальше. Костер он не затоптал — пусть немного погреется Бун Лин.

Через несколько минут после того, как Лао Йон ушел, Бун Лин и в самом деле появился на месте ночлега. Промокший насквозь, разведчик был бледен от бессонной ночи. Он съел горсть разбухшего клейкого риса, выкурил у огня сигарету и зашагал дальше. Выйдя из леса на простор, он увидел далеко впереди Лао иона. Лейтенант шел быстро, с его плеч ниспадала и развевалась на ходу плащ-палатка. Бун Лин подождал, пока лейтенант не скрылся за ближайшим пригорком, и пошел следом.

Дождь шел весь день. С утра он быстро разогнал туман, и местность выглядела серой, непривлекательной. Почва жадно впитывала воду, и лишь там, где она была каменистой, образовались глубокие лужи. Бун Лину стало ясно, что лейтенант хочет до темноты дойти до Наке. Такое желание было понятно. Очевидно, он надеется обсушиться и заночевать в том самом убежище среди холмов у северной окраины деревни. Ну, хорошо, подумал разведчик, есть там и у меня местечко, где можно позволить себе развести небольшой костер. В Наке я откроюсь лейтенанту.

К вечеру Лао Йон подошел к деревне. Некоторое время он наблюдал за развалинами, чтобы убедиться, что здесь никого нет, затем двинулся к своему старому убежищу. Он рассчитывал, что Бун Лин последует за ним, и не ошибся. Разведчик немного не дошел до убежища и притаился. А Лао Йон спокойно развел костер, высушил одежду, перекусил и вернулся в лощину. Здесь почва была влажной, но зато ночью сюда не будет захлестывать дождь. Лао Йон расстелил плащ-палатку и лег. Видеть Бун Лина он не мог, но чувствовал, что тот где-то поблизости. Пусть эту ночь еще думает, что остался незамеченным. Утром он его задержит. За день Лао Йон обдумал, как он поступит с разведчиком. Убивать его было противно. Конечно, Бун Лин служил американцам и, очевидно, принимал участие в операциях, убивал мирных жителей. Но так вот просто застрелить его Лао Йон не мог. Да и зачем убивать, если есть возможность захватить разведчика живым и передать его Шанти. Там, в Сепоне, решат, что с ним делать. Не исключено, что такой человек, как этот Бун Лин, поймет, наконец, что его обманули, что дрался он за интересы своих врагов. В подразделениях Патет Лао было немало солдат, которые служили раньше генералам вьентьянского правительства.

Лао Йон спал неспокойно. В лощине было холодно. К тому же ночью дождь усилился, не спасли густые, низко нависшие ветви деревьев — вода просачивалась сквозь них.

У Бун Лина костер не получился. Не хватило терпения собрать сухие ветки, и вот теперь костер исходил клубами едкого дыма и совсем не давал тепла, дождь то и дело грозил и вовсе его загасить. Под утро он совсем промерз. Потребовалось немало времени, прежде чем он смог двинуться дальше. Разведчик спустился по склону возвышенности и стал высматривать лейтенанта. Тот еще не вышел из своего укрытия. У Бун Лина, следовательно, оставалось время. Прежде чем спуститься в деревню, он поел риса, отхлебнул из фляги глоток водки и покурил. За это время Лао Йон уже исчез из виду. Бун Лин быстро пробежал через сожженную деревню. Он знал, что лейтенанту придется за деревней переходить реку и он сделает это на самом мелком месте. Туда-то и поспешил разведчик.

Лао Йон умышленно тянул время. Река была именно тем местом, где он легче всего сможет захватить своего преследователя. Поэтому нужно подождать, пока совсем рассветет, укрывшись в лесу за деревней. Ждать пришлось недолго. Лао Йон увидел приближавшегося Бун Лина. Он дал разведчику дойти до середины реки. Вода здесь была не глубокой, она едва доходила Бун Лину до пояса, но он все же перекинул автомат за спину: с помощью рук легче сохранять равновесие. Лао Йон, притаившийся в кустах на берегу, громко крикнул:

— Бросай автомат в воду!

Бун Лин испуганно остановился, но, узнав голос Лао Йона, отозвался:

— Лейтенант! Это я, Бун Лин.

Лао Йон нажал на спусковой крючок и в воду рядом с разведчиком ударила пуля.

— Автомат в реку!

Бун Лин растерянно повиновался. Он взял свой автомат за ремень и потянул его через голову. Держа оружие над водой, он снова крикнул в направлении берега, где по его предположению должен был находиться Лао Йон.

— Лейтенант, зачем? Оружие мне наверняка еще потребуется. Разрешите вам объяснить…

— Бросай! — приказал Лао Йон и, увидев, что разведчик медлит, выстрелил еще раз.

Бун Лин бросил автомат в реку.

— Выходи на берег! — крикнул Лао Йон и, когда тот вскарабкался по откосу, приказал: — Повернись спиной.

В разрушенной деревне он заранее подобрал кусок проволоки. Теперь он подошел к Бун Лину и крепко связал ему руки за спиной, отобрал у разведчика нож, обыскал его. Нашел две ручные гранаты и сунул их себе в карманы. Затем снова приказал Бун Лину повернуться. Разведчик думал, что лейтенант Сухат рассержен тем, что он шел за ним, и пытался оправдаться.

— Лейтенант, меня послал полковник. Таков приказ. Я должен был идти скрыто. Но сегодня я все равно хотел вам все сказать, чтобы вы знали, что я иду с вами, чтобы охранять вас…

Лао Йон понял намерение Шюта. Тот хотел обеспечить его безопасность, а в случае, если он попадет в руки Патет Лао — убить. Это в точности соответствовало складу ума полковника и говорило также о том, что полковник чувствовал себя уверенно и у него не возникло никаких подозрений в отношении Лао Йона.

— А ну, заткнись, — сказал Лао Йон разведчику. — Терпеть не могу, когда меня охраняют. О своей шкуре я могу позаботиться и сам. Давай, пошли дальше!

Он указал направление, и разведчик пошел сначала без возражений, но уже через некоторое время стал ныть.

— Лейтенант, зачем связал мне руки? Я не виноват, что полковник приказал идти за тобой.

Лао Йон не ответил. Снова пошел дождь, и дорогу размыло. Оба медленно продвигались вперед.

Когда Лао Йон выходил из Сепона, Шанти указал ему место, где у обочины шоссе номер 9 выставлены передовые посты Патет Лао. Они подошли к шоссе. Дождь усилился, Лао Йон вытолкнул разведчика вперед себя на дорогу. Тот боязливо огляделся.

— Лейтенант, у Патет Лао здесь могут быть часовые. Но Лао Йон лишь приказал ему жестом — иди!

В полдень они приблизились к повороту шоссе. По обе его стороны рос густой кустарник, между ним высились голые стволы деревьев. Более года назад американские самолеты распылили здесь ядохимикаты, и это убило деревья. Кустарник, однако, вырос снова. В нескольких сотнях метров за поворотом находился первый пост Патет Лао. Часовые знали Лао Йона и были предупреждены о том, что он может появиться. Его сигнал — три выстрела.

Бун Лин вздрогнул, когда у него за спиной прогремели выстрелы. Он инстинктивно бросился на землю, подумав, что они попали в засаду. Лао Йон приказал ему немедленно встать. Он поднялся и с изумлением увидел, что его конвоир и не думает прятаться. Почему лейтенант стрелял? Они ведь находятся на шоссе и здесь наверняка где-то поблизости посты Патет Лао. Выстрелы могут их насторожить. Бун Лин не знал, что и думать о поведении лейтенанта. Но думать особенно не пришлось: из придорожных кустов раздались в ответ три выстрела. Часовые узнали Лао Йона, увидели, что он. ведет с собой связанного по рукам пленного. Пока Лао Йон с разведчиком подходили к повороту, начальник поста послал за солдатом, который должен был сопроводить обоих к Шанти. Сам же он поднялся из-за кустов и вышел на дорогу. В руках у него была винтовка, но он держал ее дулом вниз. Начальник поста помахал свободной рукой Лао Йону в знак того, что все в порядке.

Когда у поворота показался солдат Патет Лао, Бун Лин застыл как вкопанный. Он хотел было снова броситься на землю, но Лао Йон схватил его за куртку и приказал:

— Вперед. Сейчас будем на месте.

— Лейтенант, — со страхом закричал разведчик, — там впереди солдат Патет Лао! Что это значит?

Лао Йон ничего не ответил и лишь подтолкнул его вперед. Часовой отошел в сторону и прикоснулся ладонью к фуражке:

— Сомбай, брат.

Они сошли с дороги и остановились за густым кустарником.

— Один из людей полковника, — сказал Лао Йон, указывая на разведчика. — Он пойдет со мной в Сепон.

— Лаосец? — спросил солдат.

— Американской выучки, — ответил Лао Йон.

— Ну и свинья! — лицо солдата потемнело. Бун Лин затрясся от страха. Всю его самоуверенность как рукой сняло. Перед патриотами стоял жалкий сгорбленный человек.

— Может, поешь? — предложил начальник поста. — Или отдохнешь немного?

— Нет, спасибо, — сказал Лао Йон. — Мне надо как можно скорее быть в Сепоне.

— Хорошо. — Начальник патруля указал на шоссе:’ — Вы можете идти, дорога свободна. — И, бросив взгляд на пленного, добавил: — Одного сопровождающего хватит?

— Вполне, — улыбнулся Лао Йон.

…Дождь стал более редким, и они быстро продвигались вперед. Лао Йон беседовал с солдатом, Бун Лин молча семенил рядом. Лишь на окраине Сепона он отважился:

— Лейтенант… что вы хотите со мной сделать?

— А-а… Теперь ты боишься! А воевать за американцев, за этих бандитов, тебе не страшно? Ну и жалкая же ты тварь.

— Вы меня убьете?

— Если ты этого заслужил — убьем. Во всяком случае тебе дадут возможность объяснить свои поступки. Быть может, это спасет тебе жизнь. Солдата Патет Лао, попадись он к вам, вы бы наверняка убили, не тратя на него много времени.

Бун Лин прикусил губу. Он все еще не мог постичь, что этот лейтенант, сидевший в тюрьме у Патет Лао и пользовавшийся таким доверием полковника, оказался на самом деле «красным». Но ему самому не оставалось ничего иного, как только положиться на волю судьбы. Бежать было невозможно.

Под вечер все трое подошли к окраине Сепона. После проверки им разрешили пройти через посты, и немного погодя они уже стояли в подвале, где разместился штаб Шанти. Увидя Лао Йона, Шанти бросился навстречу и обнял его:

— А мы ждали тебя!

Лао Йон доложил, что действовал по намеченному плану. Приняв рапорт, Шанти пригласил Лао Йона сесть и спросил, кивнув на Бун Лина:

— Это один из людей Шюта?

— Да, один из лаосцев, которых обманули янки.

Шанти взглянул на пленного более внимательно. Тот опустил глаза и втянул голову в плечи. Он приготовился к тому, что его будут бить.

— Стоять прямо, — прикрикнул на него Шанти. — Разве тебя не учили, как должен стоять солдат?

— Так точно, учили, — выдавил из себя Бун Лин.

— Боишься?

— Боюсь.

— Ты опозорил себя и свою семью, — сказал Шанти. — Ты должен теперь стыдиться смотреть в глаза честным лаосцам. К американцам пошел по глупости или, может, сам такой же бандит?

Бун Лин не решился ответить.

— Мы все проверим, — закончил Шанти.

Он кивнул одному из солдат и приказал увести пленного. Затем повернулся к Лао Йону. Тот уже проявлял признаки нетерпения.

— Дай-ка мне карту и бумагу. У нас мало времени. Нельзя ли, чтобы солдаты выступили завтра утром?

— Если нужно, то даже сегодня ночью, — ответил Шанти. Он развернул карту, и они склонились над бамбуковым столиком. План разгрома отряда Шюта стал приобретать реальные очертания.

Когда над лагерем показался вертолет Гендерсона, полковник поспешил к посадочной площадке. Он вышел из лагеря час назад, успел за это время проверить посты, а затем принялся рассматривать звериные следы. В окрестностях бродила пантера, должно быть, самка убитого зверя. И хотя эти хищники обычно не жили парами, иногда случалось, что самец и самка объединялись, пока не подрастут детеныши. Шют считал, что это как раз тот самый случай. В верхней части долины то и дело появлялись следы пантеры. Идя однажды по такому следу, Шют обнаружил рядом с отпечатками лап взрослого зверя следы от маленьких лап. У пантеры есть детеныши! Это его подзадорило: убив самца, я должен убить и самку, сказал он себе.

Вот и сегодня Шют долго выслеживал зверя. Он знал по опыту, что, подрастая, малыши становятся все более непоседливыми и совсем не боятся человека. Охотникам довольно часто удавалось подходить к молодым пантерам совсем близко, и те не выказывали при этом страха. «Придет день, и сын поможет мне застрелить мать», — подумал американец.

Он бросил взгляд на долину. Из-за низко нависших дождевых облаков, там внизу нельзя ничего разглядеть. Дождь был сегодня редким и холодным. Пол землянок покрыла вода. Меры, правда, были приняты: солдаты смастерили из бамбука высокие нары, чтобы спать на сухом. «Если проведешь здесь весь период дождей, вода зальет и эти нары», — подумал Шют.

Шум вертолета он услышал, когда тот повис уже над самой посадочной площадкой. Она была оборудована радиомаяком, на который и сориентировался Гендерсон, посадивший машину почти вслепую.

Шют подошел поближе. К машине уже бежали солдаты. Они быстро забрались внутрь и вытаскивали ящики.

Пит Гендерсон выпрыгнул на землю, потянулся и небрежно отдал Шюту честь. Когда они были одни, в их отношениях почти не соблюдалась субординация: слишком давно они знали друг друга, чтобы играть роли начальника и подчиненного.

— Хэлло, шеф, — сказал Гендерсон, пожимая Шюту руку. Он вытащил из нагрудного кармана комбинезона сложенный вдвое лист бумаги, на котором были выписаны два ряда цифр.

— Думаю, что вы полетите со мной, шеф.

Шют схватил приказ. Он был от генерала Дэвидсона, начальника отделения «агентства» в Сайгоне, присланный через коменданта Конхьена полковника Кука: «Немедленно прибыть к Куку за новыми инструкциями».

— Возможно, — сказал Гендерсон. — Дело пахнет отходом. Официально о нем никто не говорит, но это носится в воздухе.

Шют отправился в свой бункер, уложил в полевую сумку необходимые для совещания документы, надел свежую рубашку и повязал галстук. В Конхьене они сидят в блиндажах и по ним ведут огонь. Ну да ладно, я покажу им, как выглядит американский полковник, прибывший из вражеского тыла.

— Часовой! — крикнул Шют.

Пригнувшись, солдат вошел в землянку.

— Лейтенанта Уарда ко мне.

Немного погодя в землянку вошел Уард. Вид у него был усталый.

— Садитесь, Уард, — сказал полковник. — Я бы не стал беспокоить вас, но мне необходимо лететь в Конхьен. Совещание. Новые инструкции. Мы или начнем действовать, или вернемея обратно. Через пару дней все станет ясно, а до тех пор командование отрядом возлагаю на вас.

— Слушаюсь, — ответил Уард, стараясь выглядеть бравым.

Но Шюту было не до того.

— Пока никаких занятий, — наставлял он Уарда. — Позаботьтесь о том, чтобы люди были готовы к броску. Действия патрулей — как до сих пор. Не думаю, чтобы Патет Лао предпринял что-либо в период дождей. И все же обеспечьте охрану подступов к лагерю с запада и юго-запада. Если у нас будет время, мы имущество заберем с собой и приведем здесь все, по возможности, в прежний вид, останутся лишь землянки. Ничего, абсолютно ничего не должно говорить о том, что мы здесь были. Вариант два остается на тот случай, если нас отсюда заберут молниеносно. Тогда захватим с собой только оружие, боеприпасы и НЗ — все, без чего не обойтись. Остальное взорвем. Подготовьте оба варианта. Как будем уходить, решится после совещания в Конхьене.

— Если мы вообще уйдем отсюда, полковник, — заметил Уард. — Возможно ведь, что нам придется использовать лагерь в будущем.

— Не исключено, — сказал Шют, — хотя и маловероятно. Делайте, что я сказал. В мое отсутствие — никакой активности. Будете жить в моей землянке и оставаться на связи. Понятно?

— Понятно, сэр.

— Хорошо, — сказал Шют и вспомнил о Лао Ионе. — Кстати, тем временем, наверное, вернется наш лаосский лейтенант, этот Сухат. Как только он появится, доложите мне по радио. То, что он с собой принесет, может пригодиться в любом случае.

В дверях землянки показался Гендерсон.

— Все готово, шеф. Можем лететь.

— Садитесь, — сказал Шюту комендант Конхьена. Он пододвинул Шюту ящик из-под патронов и обернулся к вестовому.

Кофе был готов. Пока оба полковника потягивали ароматный напиток, снова начала бить артиллерия. На сей раз это был всего лишь беглый огонь: противник как бы ощупывал холм.

— Они нас постепенно изматывают, — угрюмо сказал Кук. — День за днем одно и то же. Они видят каждое наше движение, ведут беспокоящий огонь. Пристреливаются.

Шют покачал головой.

— Не понимаю, — сказал он, — как дело могло зайти так далеко. У нас лучшая артиллерия, полное превосходство в авиации. Разве нельзя добраться до их огневых позиций?

— Едва ли это возможно, — возразил Кук. — Они ведь тоже окопались. У каждого из их минометов минимум десяток позиций, и после каждого залпа они их меняют. Легкое оружие, большая подвижность, маневренность — вот в чем их сила.

— А напалм?

— Мы сбросили на окружающие холмы тонны этого дьявольского желе. Некоторое время было тихо, затем они снова появились.

— Не хотите ли вы этим сказать, что напалм на них не действует?

Кук пожал плечами.

— Не знаю. Во всяком случае он их не уничтожил. Мы вообще ничего не можем с ними поделать. Торчим в своих блиндажах и ждем, когда они начнут наступать. А когда они начнут, то мы еще часок постреляем, а потом главной нашей заботой станет, как бы нам поскорее до вертолетов добраться. Нет, мы больше не охотники, мы зайцы, которые сидят в ловушке и ждут, когда покажется охотник.

Шют пил кофе и молча смотрел перед собой. Земля содрогалась от близких разрывов.

— Мы должны наступать, — мрачно произнес Шют. — Если мы не будем наступать, они нас уничтожат. Почему мы не наступаем?

— Потому что они тотчас же исчезнут, — ответил Кук. — Дорогой мой Шют, мысли у вас правильные, но далеко не оригинальные. Все это мы пытались делать уже десятки раз. Если мы сейчас перейдем в наступление, то встретим перед собой пустоту. Они выждут, пока мы закрепимся. Тогда они снова появятся и нанесут удар. Если мы отойдем, они последуют за нами. Такова их тактика. Против нее мы бессильны. Мы ведем бессмысленную войну с бессмысленной стратегией и тактикой, дорогой мой Шют. Вот вывод, к которому я пришел. При всем при том мне не хватает ни боеприпасов, ни продовольствия. Возможно, и людей. Но если бы я даже имел еще два полка, это ничего бы не изменило. Возросли бы только цифры наших потерь, ибо чем больше будет у нас здесь людей, тем больше их будет погибать. Такова арифметика. Еще пару месяцев назад я бы в это не поверил. Посмотрите на Кхесань, на Лангвей, на что угодно. В этой стране невозможно занять какой-нибудь пункт и прочно удержать его. В этом смысле Конхьен мало чем отличается от Сайгона. Когда они разделаются с нашими базами, то примутся за города.

Шют все так же мрачно смотрел перед собой. Он хотел было резко возразить, но промолчал. Шют давно знал Кука, и если уж нужно было считаться с чьим-либо мнением, так это прежде всего с мнением этого опытного полковника морской пехоты. Кроме того, Кук был далеко не единственным, кто так думал, — это Шют хорошо знал. «Если уж, — думал Шют, — проваливается одна за другой хорошо продуманные операции и если в тактических неудачах вина лежит не на командовании, то возникает ошеломляющий вопрос, не следует ли искать причины неудач в политической и стратегической концепциях войны». Шют заставил себя не продолжать свою мысль. Он боялся прийти к выводу, который явился бы логическим ответом на его же собственный вопрос. «Нет, нет! У нас есть силы и средства, чтобы изменить ход событий. И мы это сделаем».

— Была ли почта из Сайгона? — спросил он Кука.

Кук кивнул:

— Получены инструкции.

Он поднялся, достал конверт и протянул его Шюту. Шют сломал печать, в то время как Кук, не проявивший к бумаге пи малейшего интереса, доливал в чашки кофе.

Шют читал инструкцию из Сайгона. В ней содержался категорический приказ сжечь документ сразу же по прочтении, причем начальник Шюта генерал Дэвидсон самолично от руки приписал, чтобы эта мера предосторожности была на сей раз соблюдена особенно строго. Шют развернул приложенную к инструкции карту. На ней был нанесен район Кхесани вверх до Конхьена и часть территории Лаоса дальше того места, где находился отряд Шюта. Решение командования было ясно. Крепость Кхесань в ближайшее время будет оставлена. Отход от Кхесани означает одновременно и отказ от плана выхода к границам Таиланда по шоссе номер 9. Спецподразделение, базирующееся в Шангри-Ла, надлежит вывезти по воздуху в Сайгон. Там оно будет готовиться к выполнению новых заданий. Но прежде чем окончательно уйти, отряду Шюта предстоит обеспечить эвакуацию Кхесани. Подразделение займет заранее подготовленные позиции северо-западнее этой крепости, между высотами 861 и 689, где расположены подходы к лагерю морской пехоты, и будет эти подходы удерживать до тех пор, пока из лагеря не уйдет последний морской пехотинец. Командовать этой операцией поручается лейтенанту Уарду. Полковнику Шюту приказано немедленно возвратиться в Сайгон.

— Да, Кхесань мы оставим, — произнес Шют. Он сложил инструкцию и убрал карту. — Все. Наш северный фронт рушится. Крепость Кхесань перестанет существовать, и Вьетконг сможет делать, что ему вздумается: Лаос — лаосцам, Вьетнам — вьетнамцам, а зачем, собственно, мы сюда пришли?

— Не задавайте мне таких вопросов, Шют. Я офицер армии Соединенных Штатов и должен идти туда, куда мне приказано, и я не спрашиваю, зачем это нужно.

Кук достал из ящика бутылку виски и два стакана, налил их до краев и протянул один Шюту:

— Выпьем на прощание.

Шют одним духом осушил стакан. Затем он определил по карте расстояние от Шангри-Ла до новых позиций северо-западнее Кхесани. Вертолеты, которые будут вывозить отряд, покроют его примерно за полчаса. Командиром назначен Уард. Ему, Шюту, остается только передать Уарду приказ, и можно будет идти к летному полю. Ближайшая же машина доставит его в Сайгон. Это все еще самый спокойный город во Вьетнаме, даже если там иногда и рвутся мины. Сайгон велик. В городе построены гигантские убежища, в которых «агентство» может разместить всех своих людей. И в Сайгоне нет беспрерывной стрельбы. Пока еще нет.

«Вероятно, мне предоставят длительный отпуск. Поеду в Гонолулу, а потом в Гонконг ненадолго, немного развлекусь. А когда отпуск кончится, то, видимо, снова — в Лаос. «Агентство» во Вьентьяне все еще, пожалуй, заправляет большими делами. Воздушный мост Таиланд — Вьентьян действует. По нему продолжает поступать в больших количествах оружие и военная техника». Шют это знал. А в горах на севере генерал Ван Пао и его люди из племени мео ведут войну с Патет Лао. Войну, которую ловко направляет и разжигает «агентство». Ну, хорошо, пусть Вьентьян. Там тоже можно жить. У него там есть связи. Но сначала надо еще покончить с одним делом в Шангри-Ла. Этот Сухат ушел в Сепон. Он вернется с документами Патет Лао, не исключено, что среди них может оказаться ценная информация.

— Мне надо поговорить с Шангри-Ла, — сказал Шют, обращаясь к полковнику Куку.

Тот кивнул, и радист установил связь.

— Уард! — позвал в микрофон Шют.

Лейтенант немедленно отозвался.

— Есть что-нибудь новое?

— Нет, сэр.

— Сухат не вернулся?

— Нет, сэр.

— О’кей. Завтра я буду у вас. Все.

— Вы хотите вернуться обратно? — вполголоса спросил Кук.

— Я должен, — ответил Шют. — Собственно, я мог бы передать командование Уарду и сейчас, но я кое-кого жду. Не могу возвратиться в Сайгон, не повидав одного человека.

Куку было безразлично, последует ли Шют приказу Дэвидсона и немедленно вылетит в Сайгон или же снова отправится в Шангри-Ла.

— Сейчас же распоряжусь, чтобы Гендерсон подготовил машину к завтрашнему утру, — сказал Кук. — Пойдемте ко мне в блиндаж, лучшей квартиры для гостя у меня, к сожалению, нет. Пусть для вас служит утешением, что через несколько дней вы уже будете в Сайгоне. Передадите привет тамошним кабакам.

Шют улыбнулся.

— Кто вывезет мой отряд? — спросил он.

— Наши вертолеты. Для этого все готово. — На лице Кука появилась ироническая усмешка. — То, что вы получили от Дэвидсона, ко мне поступило еще два дня назад — точные инструкции, куда доставить ваших людей. Местность между обеими высотами, что перед лагерем морской пехоты и Кхесанью, я знаю. Там довольно опасно. Но если за дело взяться с толком, все пройдет благополучно.

Когда наступил вечер, они поужинали у Кука в блиндаже, где вестовой накрыл стол белой скатертью и зажег свечи. Играло радио. Сайгон передавал легкую музыку. Позже Кук переключил транзистор на американскую военную радиостанцию, и диктор, читающий последние известия, хвастливым тоном заявил, что в первый период муссонных дождей Вьетконг не сумел перейти к активным действиям. Противник выдохся, это совершенно очевидно. Войска же Соединенных Штатов, напротив, в прекрасном состоянии. Они готовы к новым крупным операциям. И в конце передачи почти стыдливо было сделано признание, что в первый период дождей «красные» обстреляли артиллерийским и ракетным огнем более пятидесяти американских баз. Потери в некоторых пунктах значительные.

— Успокоительные пилюли, — буркнул Кук. — Сами себя обманываем. Вы один из немногих, Шют, кому я это говорю. В остальных случаях помалкиваю, не хочу, чтобы меня обвинили в пораженчестве. Но что-то все же неладно во всей этой истории. Обманываем мы себя постоянно. Одну неудачу терпим за другой. И не находится никого, кто бы положил конец этому идиотизму. Здесь нельзя вести войну с перспективой на успех, это мы должны наконец понять. А если Штаты не могут вести победоносной войны, то они должны ее прекратить… Мы приобретаем дурную славу проигравших. А хуже этого ничего не бывает.

Шют не находил, что возразить. Он не принадлежал к пессимистам, и все же ситуация, сложившаяся для Соединенных Штатов в этой части мира, стала для него столь же проблематичной, как и для Кука. Но внутренне он противился признанию реальных фактов. Ну, хорошо, потеряем Кхесань. Мы потеряем также и Конхьен, уйдем из Шангри-Ла… Но борьба будет продолжаться. Пути к отступлению нет. Мы будем продолжать сбрасывать на Вьетконг тонны напалма, бомбить и выжигать Патет Лао. Мы будем, в крайнем случае, поливать Южный Вьетнам, где укрепился Вьетконг, тоннами жидкого яда, пока там не будет расти ни единой травинки. Вот тогда посмотрим, что останется от нашего противника. Уничтожить! Все разбомбить, отравить, сжечь, пока не наступит тишина, мертвая тишина. Такая, как в треугольнике у Шангри-Ла. Там он действовал именно по этому принципу. Деревни превратил в кладбища. И властелином стал он, один он. Прекрасный пример! Да, единственный выход — это жестокость. Предстоящее пребывание в Сайгоне его в некотором отношении радует, ибо он сможет там посоветовать Дэвидсону, как именно следует вести войну в этом проклятом богом уголке мира, а заодно и вручить ему документы, которые Сухат принесет из Сепона. Пусть генерал видит, что умный человек может добраться и до сейфов Патет Лао, не только до его форпостов.

— Снова началось, — прервал размышления гостя Кук.

Снаружи стал нарастать глухой гул, быстро переходящий в оглушительный грохот. С воем летели и рвались ракетные снаряды, снова и снова перепахивая склоны холма. Санитары понесли первых раненых.

— Скоро они доберутся и до аэродрома, — сказал Кук. — Надо бы поторопиться с эвакуацией вашего отряда, Шют. Через пару дней, возможно, будет уже поздно.

— Завтра на рассвете, — как бы размышляя вслух, произнес Шют. — До обеда сможем кончить.

Шют не сказал, что, когда его отряд уже покинет Шангри-Ла, он собирался на всякий случай остаться в лагере — ждать возвращения Сухата.

Огневой налет длился полчаса. Нескольких убитых и десятка два раненых Кук приказал вывезти ночью. Сделать это было не так просто: подбили два вертолета. Кроме того, надо было сначала разровнять бульдозерами взлетно-посадочную полосу. Когда снова наступила тишина, морские пехотинцы отважились вылезти из своих нор. Они курили, напряженно всматриваясь в ночь. Шют наблюдал за ними. Да, Кук совершенно прав, с этими людьми делать здесь больше нечего.

Гендерсон появился довольно поздно. Он доложил, что его вертолет не пострадал.

— Когда вылетим, шеф? — спросил он у Шюта.

— С восходом солнца, курс — Шангри-Ла. Приготовься к тому, что там придется немного задержаться, пока не вернется этот Сухат.

— О’кей, шеф, — равнодушно ответил Гендерсон. — Я жду вас на рассвете у машины.

Из их намерения ничего не вышло: с рассветом на холме снова стали рваться снаряды. Кук, спавший с Шютом в одном блиндаже, — вскочил и надел стальной шлем.

— Продолжается, — заметил он угрюмо, застегивая жилетку-панцирь. — Мы вели здесь несколько лет войну с применением новейшей техники против людей, у которых не было ничего, кроме старых ружей. Теперь они платят нам той же монетой. Долго этого мы не выдержим.

Шют подошел к рации и вызвал Шангри-Ла. Уард сразу же ответил. Нет, ничего нового. Патрули в дозоре, идет дождь, и люди в землянках убивают время за игрой в покер.

— Я жду, когда можно будет вылететь, — сообщил своему заместителю Шют. — Сейчас идет обстрел. Вылечу, как только он прекратится. А пока что прикажите подготовить все к выполнению варианта один.

— Уже сделано, — доложил Уард. — Все готово, сэр.

К обеду огонь внезапно стал стихать. С юга приближалась эскадрилья реактивных бомбардировщиков. Она пролетела на границе облачности над Конхьеном и сбросила свой груз на поросшие лесом склоны. Пока там вспыхивали молнии напалмовых взрывов, Гендерсон доложил Шюту, что он готов к вылету.

Шют быстро распрощался с Куком. Когда вертолет поднялся, он сел рядом с Гендерсоном и взглянул вниз. Вершина холма перепахана снарядами. Местность превратилась в пустыню из красноватой, размягченной дождями земли.

— От них толку мало, — Гендерсон кивнул головой в сторону самолетов. — Они летят слишком быстро. Если какой-нибудь контейнер и упадет случайно возле позиций Вьетконга, то считайте, что летчику повезло.

Шют кивнул. Кук рассказал ему, что недели две назад сюда из Дананга были посланы тихоходные пропеллерные машины с заданием бомбить визуально, с небольшой высоты. Этим рассчитывали повысить точность попаданий. Скоро выяснилось, что расчет оказался ложным. Тихоходные, низко летающие машины стали легкой добычей зениток противника. После того, как полдесятка этих самолетов было потеряно, их больше не посылали.

— Ты останешься в Шангри-Ла, пока я не закончу там дела, — прокричал в ухо пилоту Шют. — Мы только подождем того лаосца, что ушел в Сепон. Тем временем Уард с отрядом покинет долину.

— Мы будем чувствовать себя довольно одиноко, сэр, — пробурчал Гендерсон.

— Ничего, — сказал Шют. Полковник рассчитывал, что Лао Йон появится самое позднее через день-два. Если до тех пор не придет, то рассчитывать на него больше не следует. Значит, с ним что-то случилось. Посланный вслед разведчик доложит об этом, если только и он не попадет в руки Патет Лао.

— Через десять минут Шангри-Ла, — прокричал Гендерсон полковнику.

Под утро Лао Йон и Шанти добрались до горы, что нависла над убежищем Шюта. Они шли всю ночь, делая лишь короткие привалы, и сейчас находились совсем близко от вертолетной площадки. Она была расположена над долиной, и люди Шюта очистили ее от деревьев и кустов. Саму долину Лао Йон и Шанти сейчас не видели. Она была закрыта, как покрывалом, толстым слоем тумана.

Еще ночью солдаты Шанти окружили лагерь. В Сепоне они тщательно изучили систему охраны логова Шюта по схеме, составленной Лао ионом. В ней были и слабые места: под круглосуточным наблюдением находились лишь главные подходы к лагерю; всю остальную территорию контролировали патрули, которые в период дождей не совершали дальних обходов, а предпочитали наблюдать за местностью из укрытий. В ясную погоду они видели на мили вокруг, но сейчас, когда низко нависли тучи и землю закрывал туман, патрули были почти слепы. К тому же никто в лагере не рассчитывал на активность войск Патет Лао в период дождей. Короче говоря, в Шангри-Ла царила атмосфера уверенности в том, что противник ничего не знает о лагере.

Шанти умело расположил свой отряд. Кольцо окружения находилось в нескольких километрах от лагеря, солдаты окопались и хорошо замаскировали свои укрытия. Патрулей из лагеря Шюта они не трогали. Атака должна была начаться лишь после полудня. По сигналу лагерь накроют минометным огнем и одновременно снимут внешние посты. Если диверсанты рискнут контратаковать, то они не будут знать, где находятся нападающие. Если же они останутся в долине, минометы продолжат обстрел лагеря, который превратится в ловушку, до тех пор, пока люди Шюта не прекратят сопротивление. Никто из них не уйдет в Южный Вьетнам. За первым кольцом окружения находятся другие части Патет Лао, расположенные в районе границы. Они отрежут путь к бегству тем головорезам, которым удастся уйти от солдат Шанти.

Перед атакой на лагерь лейтенант приказал вывести из строя вертолетную площадку. Специальная группа заранее заготовила длинные бамбуковые жерди: их воткнут в грунт площадки, и образовавшийся частокол не даст вертолетам возможности произвести посадку. Все было предусмотрено, чтобы у Шюта не осталось ни малейших шансов получить подкрепление или спастись бегством на вертолете Гендерсона. План захвата посадочной площадки был разработан до мельчайших деталей. Казалось, Шанти и Лао Йонпредусмотрели все. Но, как это бывает, вмешался слепой случай, поставивший под угрозу тщательно подготовленную операцию.

На посадочной площадке произошла смена часовых. Освободившиеся от охраны солдаты Шюта стали спускаться в лагерь. Обычно они «ходили по протоптанной тропинке, но она размокла от непрерывных дождей. И солдаты пошли по траве: лейтенант Уард строго приказал не оставлять следов на земле. Их путь отклонился в сторону — именно туда, где притаились бойцы Шанти. Вдруг начальник сменившегося караула, сержант сайгонской армии, заметил заостренный конец бамбуковой жерди и как вкопанный застыл на месте. Несколько секунд он, видимо, размышлял над тем, откуда мог здесь взяться обработанный человеком бамбук. Это видел и сам Шанти: он лежал в кустах всего в нескольких метрах от сайгонца. Бойцы Шанти не шелохнулись. Они ждали сигнала командира. Шанти вынужден был дать его, когда сайгонец стал недоверчиво осматривать жердь и, сняв автомат с предохранителя, двинулся в глубь кустарника. За ним последовали четыре солдата из отряда Шюта.

Шанти повел рукой, и в тот же миг вражеские солдаты были обезоружены и оказались на земле. Они не успели издать ни звука. Все сошло прекрасно, но Шанти и Лао иона ждала новая неожиданность.

Лао Йон склонился над связанным сержантом, которого в схватке оглушили так, что он потерял сознание, и выжал на его лицо влагу из пучка мокрой травы. Сержант пришел в себя, зашевелился и сделал попытку подняться. Тут его взгляд упал на Лао иона и лицо его просветлело. Он знал этого лаосского лейтенанта и подумал, что из лагеря подоспела помощь.

— Скорее… скорее… лейтенант… — заикаясь, сказал он, — сообщите Уарду… Здесь чужие… Они меня…

— Уарду? — переспросил сбитый с толку Лао Йон.

— Здесь… Возле посадочной площадки… — продолжал сержант. — Они могут напасть на полковника, когда он вернется…

Лишь только сейчас сержант заметил, что связан. Пленник огляделся, увидел солдат Шанти и побледнел. Лао Йон без церемоний приставил дуло своей винтовки к его виску и угрожающе произнес:

— Тихо: крикнешь — и ты покойник! Где Шют?

— Улетел, — пролепетал пленный.

— Когда?

— Два дня назад. С рыжим пилотом.

— И до сих пор не вернулся?

Пленный отрицательно замотал головой:

— За него остался Уард.

Лао Йон кивком подозвал одного из бойцов и передал ему пленного. Через секунду он стоял рядом с Шанти и докладывал о разговоре с захваченным в плен сержантом.

Шанти обдумывал: захват сменившихся караульных прошел без шума. Пленных они спрятали в кустарнике. Пока их хватятся, пройдет не так уж мало времени. Но что делать с Шютом? Ведь он может вернуться еще не скоро.

— Подумай сам, разве я могу отложить атаку, — сказал он Лао Йону. — Каждую секунду где-нибудь в другом месте’ на наших солдат может натолкнуться патруль из отряда Шюта. А если мы упустим момент внезапности, то потеряем главный свой козырь.

— Но захватить лагерь без Шюта — это все равно что расколоть пустой орех, — возразил Лао Йон.

Это было не совсем так, но Шанти не хотел сейчас спорить. Лао Йон пришел сюда из-за Шюта. Правда, за последнее время он многое понял, но для него все же будет горьким разочарованием, если Шюту удастся уйти.

— Для меня дело, конечно, проще, — сказал Шанти. — Моя задача разгромить лагерь. Мы это сделаем, если даже Шюта там нет. Но тогда ты уже больше не сможешь встретить его.

Не получив от Лао иона ответа, Шанти кивнул солдату с рацией на спине и приказал ему связаться со всеми подразделениями, занявшими позиции вокруг Шангри-Ла. Через несколько минут он уже знал, что происшествий больше нигде не было.

— Подождем, — решил Шанти. — У нас еще есть время.

Лао Йон пополз рядом с ним к месту, где охраняли пленных. Здесь, в кустах, была небольшая просека. Шанти свернул сигарету. Сделав пару затяжек, он передал сигарету Лао иону. Затем взглянул на небо и нахмурился. Дождь, редкий на рассвете, сейчас вовсе прекратился. Облака становились все светлее — верный признак того, что они рассеятся.

— Будет солнце, — сказал Шанти.

Лао Йон посмотрел на друга.

— Если Шют в Конхьене и ждет там погоды, чтобы вернуться, он, видимо, думает сейчас об отлете.

— Если Шют прилетит, — быстро решил Шанти, — мы сможем захватить его еще до того, как откроем огонь. Будем, во всяком случае, к этому готовы.

В это мгновение послышался звук вертолета. Последние облака рассеялись, и земля исходила паром под лучами полуденного солнца. Вертолета еще не было видно, но звук его мотора становился все громче. Шанти и Лао Йон побежали к краю площадки. Здесь они увидели машину, которая, пролетев над верхушками деревьев, пошла на посадку.

— Я захвачу его врасплох! — крикнул Лао Йон Шанти. — Позаботься о часовых.

Он подождал, пока вертолет не оказался у самой земли, вышел из кустов и не спеша направился к машине, которая тем временем, несколько раз подпрыгнув, уже села. Винт крутился вхолостую, поднимая с земли фонтаны брызг. Лао Йон видел краем глаза, как насторожились часовые, но, узнав его, опустили автоматы. Шанти медлил. Бойцы наблюдали за его рукой. Но рука все еще не поднималась. Пусть сначала Шют вылезет из машины.

Когда полковник появился в проеме двери, Лао Йон кивнул ему. Шют спустил вниз складной трап. В этот момент Лао Йон был от него в каких-нибудь десяти метрах. В ту самую секунду, когда нога Шюта коснулась земли, Шанти поднял руку. Хлестнули выстрелы, и с часовыми было покончено. В амбразуру дзота полетела граната и через мгновение оттуда донесся глухой взрыв. Шют вздрогнул. Он пригнулся, ощупывая взглядом опушку леса вокруг площадки. Но больше ничего не произошло, и он жестом показал Лао иону, чтобы тот подошел к машине. С винтовкой в руке Лао Йон пробежал эти несколько метров. Шют отошел к трапу, с беспокойством озираясь.

— Что случилось? — спросил он Лао Йона. — Где часовые?

Лао Йон хотел подойти к нему как можно ближе. Он должен был помешать Шюту скрыться обратно в машине, тем более что Гендерсон, бросив взгляд на площадку, снова запустил двигатель.

Но еще до того, как Лао Йон подошел к полковнику вплотную, на склоне горы неожиданно раздались выстрелы. Услышав взрыв гранаты, Уард выслал патруль, который появился сейчас у края площадки. Бойцы Шанти вынуждены были ответить на выстрелы. Сражение началось. Тогда Лао Йон подскочил к Шюту и крикнул:

— Стой! Не двигаться!

Шют на мгновение замер. Гендерсон втянул голову обратно в кабину.

— Ах, вот оно что… — протянул Шют, молнией бросился на Лао Йона и сбил его с ног.

Падая, Лао Йон выстрелил, но промахнулся. Он схватил Шюта за горло и попытался подмять его под себя. Полковник был сильным противником. Он откатился в сторону и ударил Лао Йона ногой. Затем, не теряя ни секунды, вскочил, бросился на Лао Йона и ударил его кулаком в живот. Но Лао Йон не почувствовал боли. Долго копившаяся в нем ярость вырвалась, наконец, наружу и придала ему новые силы. Он рванул Шюта вниз, ударил его ладонью по затылку и придавил голову к мокрой земле. Теперь должны подбежать солдаты Шанти, и Шют окажется в плену.

В этот момент Гендерсон открыл огонь из установленного на вертолете пулемета и заставил солдат Шанти, уже выбежавших из леса, повернуть обратно. Гендерсон не терял времени. Он выпрыгнул из люка и ударил Лао иона стволом своего тяжелого пистолета по затылку.

— В машину его, в машину! — прохрипел, выбираясь из-под обмякшего лаосца полковник. Вместе с Гендерсоном они швырнули Лао Йона в кабину вертолета.

Шанти приказал открыть по машине огонь. Заговорили ручные пулеметы патриотов. Гендерсон одним прыжком оказался в кресле пилота, привычным движением дал газ, и вертолет стал набирать высоту. Пули продырявили плексиглас кабины и вырвали часть приборной доски. Но машина успела подняться, и пули били уже в бронированное днище. Гендерсон управлял вертолетом лежа на полу кабины. Находившийся позади него Шют раскрыл аптечку и перевязал себе рану на плече. Покончив с этим, он вывернул руки все еще бесчувственного Лао Йона, обмотал их длинным куском липкого пластыря и тем же пластырем привязал лаосца к металлической распорке. Сделав это, Шют отполз в кабину пилота. Вертолет находился теперь на высоте более ста метров и был уже далеко от посадочной площадки.

— Сделай круг, — приказал Шют пилоту.

Тот кивнул, зубы его были сжаты от боли: в правую ногу рикошетом попала пуля. Они сделали большой круг над долиной. Начали бить минометы. Сквозь густой туман, который все еще закрывал Шангри-Ла, видны были вспышки разрывов. Шют напрягал зрение, но противника не заметил. Вероятно, отряд Патет Лао ударил неожиданно. Но почему же его не обнаружили патрули? Шют не стал дольше раздумывать над этим. Для него было ясно, что разгадку следует искать в лаосце, который повис сейчас без сознания на распорке в грузовом отсеке.

Кто он? Шпион Патет Лао? Явился к нам как лейтенант Сухат, чтобы нас предать? Или это и вправду Сухат? В Сепоне его схватили, и, чтобы спастись, он выдал наш лагерь врагу. Ну да ладно, в Конхьене мы поставим ему на живот пустую снарядную гильзу, нальем бензин и подожжем. Посмотрим, что он запоет. Шют втайне досадовал на себя. Этот парень обманул его. Но полковника Шюта больше одного раза не проведешь. Теперь предателя ждет смерть. А сейчас — прочь отсюда. Перелетим границу — а там выручать Уарда. Шют покрутил ручку рации, но аппарат молчал — он был поврежден.

— Хватит, — сказал полковник пилоту. — Надо уходить. У них где-то минометы в кустах. Уард сумеет немного продержаться, а мы вышлем ему из Конхьена несколько машин. Может быть, нам дадут эскадрилью бомбардировщиков, тогда с Патет Лао будет быстро покончено.

Гендерсон оглянулся.

— Бинт на плече у вас плохо держится, — сказал он Шюту.

— Черт бы его побрал, — выругался полковник. — У меня не получаются перевязки. Ничего, до Конхьена дотяну.

— Но у вас кровь сильно течет.

Гендерсон указал на пол, где уже образовалась кровавая лужица. Шют угрюмо поправил бинт. Он встал и хотел было вернуться в грузовой отсек, но в этот момент Гендерсон рванул машину вверх, чтобы избежать очереди из тяжелого пулемета, которая четко обозначилась дымным следом перед кабиной. Вторая очередь угодила в корпус вертолета. Пули прошили броню. Шюта швырнуло на пол, он упал в лужу крови и, когда Гендерсон заложил вираж, откатился в сторону. Ударила новая пулеметная очередь, и пуля скользнула Гендерсону по лбу. Кровь залила ему глаза, он почти ничего не видел. Гендерсон протер глаза рукавом и, собрав силы, повернул вертолет на восток. Новые удары пулеметных очередей потрясли машину. Гендерсон, согнувшись, выжимал из мотора все, что можно. На восток, на восток. До границы оставалось, вероятно, всего несколько километров, а уж оттуда до самого Конхьена их уже никто не обстреляет…

Шют, шатаясь, поднялся на ноги. Он хотел пройти в заднюю часть вертолета: там можно отстреливаться из пулемета через грузовой люк, но услышал крик Гендерсона:

— Перевяжите мне лоб!

Шют, преодолевая качку, стал пробираться вперед. Он сложил вдвое кусок широкого бинта, чтобы сделать пилоту перевязку, но тот поднял руку:

— Слышите?

В ровный гул мотора ворвался какой-то скрежет, словно терлись друг о друга куски металла. Оба прислушались. Скрежет становился все громче.

— Неужели винт?! — крикнул Гендерсон. — Они угодили в несущий винт!

Шют посмотрел вниз:

— Где мы?

— Как раз над самой границей, — сказал Гендерсон.

Шют вытер ему лоб. Машина начала раскачиваться, как небольшое суденышко, попавшее в мертвую зыбь. Альтиметр больше не действовал, но Гендерсон и Шют видели, что вертолет резко снижается. Сильный удар потряс кабину: оторвалась лопасть винта. Скрежет прекратился.

— Держись! — только и успел крикнуть Гендерсон, и машина стала падать. Ему больше не удалось ее выровнять, хотя мотор продолжал работать. Тяжелый вертолет падал на гряду холмов, склоны которых покрывал невысокий кустарник. Гендерсону удалось так посадить машину, что она скользнула по склону, благодаря чему удар был значительно смягчен. И все же вертолет ударился о дерево — и Гендерсон мертвым повис в кресле. Шют на несколько секунд потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, то с удивлением обнаружил, что кости у него целы. Он мог двигаться. Шатаясь, полковник встал на ноги. Мотор не работал. Пахло бензином, который растекался по кабине. В любой момент может вспыхнуть пламя и бак взорвется. Шют лихорадочно ощупал свои карманы. Пистолет на месте, пакет с НЗ, сигареты, нож — тоже. Он стал пробираться к выходу. Гендерсон мертв, ему уже ничем не поможешь. Шют бросил взгляд на Лао Йона. Лаосцу тоже порядочно досталось. Он повис на распорке, странно вывернувшись на связанных руках. Голова его упала на грудь. Шют прополз мимо и ощупью отыскал люк. Трап висел все так же, как в Шангри-Ла: ни у Шюта, ни у Гендерсона не было времени, чтобы втянуть его обратно. Протискиваясь мимо пулемета, полковник на секунду остановился, но затем быстро стал спускаться. Снимать пулемет не имело никакого смысла, он слишком тяжел. Да и вертолет мог в любой момент взорваться. Шют видел, как из мотора идет белый пар. Лопнул бензопровод, горючее выливалось на раскаленные части мотора, образуя взрывчатую смесь. Шют поспешил прочь от машины. Впервые ощутил он боль в плече. Рана была, видимо, не столь уж легкой, но двигать рукой он мог. Если не считать нескольких ушибов, падение обошлось для него благополучно.

Шют спустился вниз по склону до того места, где начинался лес. Здесь он остановился и огляделся. Сверху он видел, что они перелетели границу. От Конхьена его отделяло немногим более пятидесяти километров по прямой. Назад до Шангри-Ла было вдвое меньше. Прежде чем скрыться в лесу, Шют прислушался. Кругом было тихо. Кажется, в этой местности нет войск Вьетконга. Но они должны быть где-то рядом. К югу, не далее, чем в десяти километрах, лежал Лангвей, первый форпост крепости Кхесань. Сейчас он в руках противника. Значит, его тылы должны быть где-то здесь, в этих местах.

Немного передохнув, Шют углубился в лес. У подножия чернильного дерева он опустился на землю и задумался. Вынув из кармана маскировочной куртки карту, он определил свое местонахождение. Куда идти? В Конхьен? Нет, ничего не выйдет. Вьетконг окружает базу, и пока он туда доберется, кольцо, видимо, прочно замкнется. Нет, туда ему не пройти. Может быть, в Кхесань? Но ведь приказ об эвакуации крепости уже отдан. Начало эвакуации — вопрос дней, может быть, даже часов. Туда тоже не пройти. Остается один путь — на запад. В Шангри-Ла он будет через сутки. Итак, назад, в долину старой мечты, с которой он мысленно уже простился. Правда, лагерь подвергся, нападению Патет Лао. Что там произошло? Если это небольшой отряд противника с несколькими минометами — Уард с ним справится. А может быть, дело обстоит хуже? Может быть, это серьезное наступление и у противника значительно больше сил, чем у Уарда?

Шют прикусил губу. Получит ли Уард помощь из Конхьена? Его рация, конечно, в порядке, кроме того, у него есть запасная. Он может вызвать Конхьен и безусловно сделает это. Кук попытается ему помочь даже после того, как исчезла машина Гендерсона. Следовательно, решено: надо идти в Шангри-Ла. Сегодня вечером или завтра утром туда прибудут вертолеты, и отряд Патет Лао, окруживший лагерь, будет отогнан. Он доберется до лагеря как раз к завершению операции. Ходить он мог, немного еды у него было, был даже пистолет. Итак, назад — в Шангри-Ла!

Полковник выкурил сигарету, еще раз поправил повязку па плече и отправился в путь. С помощью компаса, который он всегда носил в кармане, Шют определил направление. Нелегко идти по компасу в густом лесу, но ему не в первый раз приходилось передвигаться в джунглях. Он был уже довольно далеко от места падения вертолета, когда услышал глухой взрыв. Машина разлетелась вдребезги.

Лао Йон заметил, что вертолет падает, но был еще слишком слаб, чтобы реагировать на опасность. Когда машина ударилась о дерево, он повис на связанных за спиной руках. Толстый жгут и — з липкого пластыря выдержал, сыграв роль амортизатора. Но Лао Йон стукнулся головой о стенку кабины и снова впал в беспамятство. Когда сознание вернулось, он почувствовал сильный запах бензина, затруднявший дыхание. Лао Йону понадобилось еще несколько секунд, чтобы окончательно прийти в себя и осознать, в каком положении он находится. Он был весь облит бензином, и ему пришлось помотать головой, чтобы стряхнуть с ресниц едкую жидкость. Через проем в переборке, ведущей в кабину пилота, он увидел Гендерсона, бессильно поникшего в кресле. Шют исчез.

Руки у Лао Йона болели. Он напрягся, чтобы как-то уменьшить боль, и упал на пол кабины. Бензин смочил пластырь, растворил клейкий слой, и небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы Лао Йон смог освободиться от пут. Лаосец осторожно пошевелил руками и ногами. Все цело. Но он тут же понял, что вытекающий бензин может каждую секунду вспыхнуть. Он пополз было к люку, но задержался и, перегнувшись через труп Гендерсона, вытащил из кармана в обивке кресла пистолет пилота. Заткнув пистолет за пояс, он пополз дальше по покатому металлическому полу к люку и по спущенному трапу вылез наружу. Последняя ступенька висела довольно высоко над землей. Но Лао Йон не раздумывал. Он прыгнул и некоторое время лежал, плотно прижавшись к земле. Все было спокойно, никто не стрелял, никто его не окликнул. Вскочив, он пригнулся и побежал к лесу.

До леса оставалось несколько шагов, когда позади раздался сильный взрыв. Над Лао ионом пронеслась волна горячего воздуха, но она была уже слишком слабой, чтобы причинить ему вред. Он лег на землю и огляделся. Огонь шумно пожирал обломки вертолета.

Вдруг Лао Йон обнаружил в зарослях трана следы человека. Стебли трана тонкие и острые, а его листья настолько нежные, что если их примять, они с трудом выпрямляются. Лао Йон осмотрел отпечаток ноги. Судя по излому стеблей, он был совсем свежим. Лаосец спрятался за деревьями и прислушался. Ничего подозрительного. След вел в глубь леса. Человек, который здесь прошел, двигался быстро — об этом говорили глубокие отпечатки ног в опавшей листве.

Сначала Лао Йон подумал, что их оставил кто-то из местных жителей-горцев, но сразу отбросил эту мысль. Живущие здесь люди не ходят напролом через чащу. Им известны едва заметные тропы, по которым они передвигаются — хоть и пригнувшись, но довольно быстро. Эти следы мог оставить только Шют. Его не было ни в разбитом вертолете, ни поблизости от машины. Следовательно, он ушел. Почему же Шют его не убил, спрашивал себя Лао Йон. Наверно, он был ранен, и ему было не до меня. Или Шют подумал, что я мертв.

Лао Йон медленно шел по следу. Он установил, что следы ведут на запад. Значит, полковник хочет вернуться в Шангри-Ла? Лао Йон прибавил шаг и через некоторое время оказался у того самого чернильного дерева, где отдыхал Шют. Здесь у лаосца отпали последние сомнения: на земле валялся окурок сигареты и неподалеку от него — обрывок окровавленного бинта…

Полковник не старался скрывать своих следов. Он не подозревал, что его преследуют. Он продирался сквозь кустарник, ломая ветви, срывая молодые побеги лиан. Через несколько километров, когда дождь промочил его до нитки, полковник остановился… Сквозь густую листву деревьев пробился шум реактивных моторов. Он повернул голову и прислушался. Да, это были самолеты. Шют посмотрел на компас. Их, наверно, много, реактивных машин. Гул был сильным, а это означало, что самолеты летят низко. Когда рев моторов начал удаляться к западу, на лице Шюта появилась довольная ухмылка: Уард вызвал авиацию. Для тех, кто напал на Шангри-Ла, — это конец. Шют был так возбужден, что не обратил внимания на то, как низко нависли тучи. Перед его взором возникли падающие канистры с напалмом и горящие, словно живые факелы, враги. Он сел на землю и прислонился к дереву.

Полковник Шют устал. Все больше давало себя знать раненное плечо. Рана уже не кровоточила, но Шют опасался, что она может воспалиться. Он мысленно выругал себя, что не захватил маленький пульверизатор с порошком сульфонамида. Эти штуки входили в состав снаряжения любого солдата, и полковник всегда строго следил, чтобы они были у каждого из его людей. Он бы ему сейчас здорово пригодился, этот порошок, чтобы присыпать им рану. А рана была большая. Пуля, правда, не задела ни кости, ни крупных сосудов, но, пройдя сквозь ткани под углом, вырвала из плеча у лопатки кусок мышцы. «Если рана воспалится, то мне едва ли удастся добраться до Шангри-Ла», — подумал Шют.

Он медленно пошел дальше, время от времени прислушиваясь, не возвращаются ли самолеты, но в небе было тихо.

Когда появились самолеты, Шанти лежал в укрытии в верхней части долины и разговаривал по рации. Шанти отдавал приказы своим бойцам, окружившим лагерь, корректировал минометный огонь, но делал все это с тяжелым сердцем. Погиб Лао Йон. Как могло случиться, что он попал в руки полковника? Все произошло молниеносно. И все по вине Шанти. Он забыл, что американцы бронируют вертолеты и винтовочные пули не могут нанести им вред. Чтобы сбить машины, требовались бронебойные патроны. Шанти видел, как пули разнесли вдребезги колпак кабины, но они, очевидно, не задели жизненно важных узлов вертолета. Стрелять в полковника — значит подвергнуть опасности Лао иона: они боролись друг с другом. А затем выскочил из машины пилот и нанес Лао иону удар. И снова нельзя было стрелять, так как Лао Йон находился между пилотом и полковником. Когда машина поднялась в воздух, Шанти бросился к пулемету. Он положил ствол на плечо одному из солдат и стрелял по вертолету, пока тот не скрылся из виду.

Когда Шанти опустил пулемет, в глазах его была тоска, но он постарался скрыть от солдат свои чувства. Он трезво оценил положение. Шют удрал. Лао Йон попал в руки к врагу и, видимо, погиб. Но в лагере засел противник, минометы вели пристрелку. Долина стала для врага западней. Люди Шанти закрыли все выходы из нее, но противник, конечно, ждал помощи с воздуха и сидел притаившись в укрытиях. Когда прилетят американцы — тогда он, видимо, отважится на вылазку.

Я их опережу, решил про себя Шанти. Он посоветовался с командирами взводов и подтянул всех солдат поближе к лагерю. Теперь каждый из них мог держать под обстрелом всю долину. Там, внизу, все еще клубился туман. То было идеальное убежище. Если бы в это время года кто-нибудь посмотрел вниз, ему не пришло бы и в голову, что в долине скрывается вооруженный отряд.

Шанти проверил позиции станковых пулеметов. Он их расставил таким образом, чтобы они могли стрелять вниз. Если противник попытается их подавить, ему придется обнаружить себя. Но станковые пулеметы еще не успели открыть огонь, как появились американские самолеты.

— Всем выдвинуться на самый край откосов! — приказал Шанти.

Он оставался у рации до тех пор, пока командиры не доложили, что приказ выполнен. «Ну, теперь пусть летят», — подумал Шанти и спрыгнул в щель. Солдаты последовали его примеру.

Самолеты сделали круг над долиной. Они, очевидно, поддерживали радиосвязь с Уардом, и тот сообщал ориентиры пилотам. Шанти приказал минометчикам прекратить огонь. Самолеты могли быть оборудованы детекторами, которые фиксируют расположение минометов, когда ведется стрельба. Наступила тишина. Из долины поднимался дым от недавних разрывов мин. Самолеты сбросили напалмовые бомбы. Летчики не решились спуститься ниже облаков. У них была инструкция строго придерживаться такой высоты, которая гарантировала их от ружейно-пулеметного огня. Поэтому они сбросили напалм вслепую. Уард просил пилотов создать вокруг долины огненное кольцо, там, где, по его расчетам, находились позиции Патет Лао. Подавить собственными силами минометы наступавших Уард не мог, он это отлично понимал. Дела в Шангри-Ла становились все хуже. Долина была испещрена воронками. Потери «зеленых беретов» были еще невелики, так как глубокие блиндажи надежно укрывали солдат от минометного огня. Но там, где попадания были прямыми, санитарам хватало работы.

Горячая волна от напалмовых взрывов пронеслась над бойцами Шанти, не причинив им никакого вреда. На секунду серо-черные облака стали ярко-красными, казалось, они светятся изнутри. Но пламя быстро погасло. Командиры доложили, что потерь нет. Самолеты сделали еще один заход и сбросили шариковые бомбы. Миллионы крошечных стальных шариков просвистели в воздухе. Но ни Уард, ни пилоты не подозревали, что наступающие придвинулись так близко к лагерю, на самый край нависшего над долиной склона горы. Поэтому и шариковые бомбы легли мимо цели.

— Открыть огонь! — приказал Шанти минометчикам, когда самолеты улетели.

Через несколько секунд Шангри-Ла вновь потрясли взрывы, и окутывавший долину туман прорезали оранжевые молнии. Уард не решался на вылазку. Он отдал распоряжение усилить оборону выходов из долины и оставаться всем в блиндажах, пока не прекратится минометный обстрел. «Поддержка с воздуха не дала результатов, — радировал он в Конхьен. — Удар пришелся мимо цели. Положение серьезное. Видимость примерно сто метров».

Под вечер дождь усилился. Станковые пулеметы Шанти стреляли по долине короткими очередями. Минометы и пулеметы, сменяя друг друга, удерживали солдат Уарда в блиндажах. Когда стемнело, Шанти собрал командиров взводов.

— Ночью будем атаковать, — заявил он. — Противнику нельзя давать передышки. Дождь — наш союзник. К утру лагерь должен быть взят.

Шанти обсудил с командирами план атаки. Он отпустил их лишь после того, как убедился, что каждый хорошо понял свою задачу. Когда командиры ушли, Шанти приказал доставить минометчикам горячую еду.

На огневые позиции принесли термосы с рисом, овощами и чаем, разрешили курить. Шанти обходил бойцов, укрывшихся в кустарнике, и беседовал с ними. Никто из них не выказывал ни усталости, ни страха. Солдаты с нетерпением ждали сигнала к атаке. Решающее слово за минометчиками. За час до полуночи, когда диверсанты Уарда будут думать, что настала, наконец, передышка, когда они выползут из своих блиндажей, чтобы глотнуть свежего воздуха, на них должен неожиданно обрушиться огневой удар. И еще до того, как наступит рассвет, бойцы Шанти неудержимым валом ринутся вниз. С помощью взрывчатки расчистят завалы, перегораживающие входы в долину, и забросают фосфорными гранатами блиндажи.

Обстрел лагеря начался ровно за час до полуночи. Мины, шелестя в воздухе, летели из черноты ночного неба и падали в долине. В несколько минут там, внизу, все окуталось удушливым дымом. Группа бойцов под прикрытием огневого налета преодолела висячий мост. Пригнувшись и цепляясь за тросы, солдаты Шанти перебежали на другой берег реки. Американский пулемет открыл огонь, но пулеметчик плохо видел в темноте, а когда дал очередь трассирующими пулями — на мосту уже никого не было. Патриоты быстрыми тенями скользнули на берег и залегли на расстоянии броска камня от пулемета. Они ждали сигнала к атаке, прижавшись к земле, сжимая в руках оружие. Пулемет умолк, и командир группы шепотом приказал приготовить фосфорные гранаты.

«Зеленые береты» так и не решились контратаковать. Как только заработали минометы Патет Лао, они попрятались в блиндажи. Примерно через полчаса Шанти приказал ослабить огонь. Теперь в лагере рвалось не более двух-трех мин в минуту.

«Еще полчаса, — думал Шанти, — и мы применим особые мины». Подземные заводы в Сепоне непрерывно производили боеприпасы. Несколько месяцев назад в руки Патет Лао попали канистры с напалмом. Легко воспламеняющуюся смесь хотели сначала уничтожить, но возникла идея начинить ею мины для особо важных операций.

Шанти то и дело поглядывал на часы. Еще двадцать минут, затем ваш же собственный напалм превратит долину в преисподнюю, а мы ринемся вниз по склонам, чтобы прикончить вас. Победа была близка, и тем не менее Шанти это не радовало. Полковнику Шюту удалось захватить в плен Лао иона и удрать на вертолете. Непредусмотренные мелочи решили судьбу Лао Йона. Шанти вспомнил, о чем мечтал Лао Йон. Да, его другу так и не придется выращивать новые сорта риса на полях вокруг возрожденной деревни Наке. Шанти прогнал прочь эти мысли. Сейчас не время горевать. Сейчас надо бить врага.

Он видел вспышки разрывов внизу, в долине, и слышал, как шелестят по воздуху мины. «Еще пятнадцать минут, — подумал Шанти, — и мы отомстим за тебя, Лао Йон».

А в это время полковник Шют лежал на берегу вздувшейся реки Ток и жадно пил желтую илистую воду. Он не знал, что это река Ток. Он вообще не имел понятия о том, что есть такая река, текущая вдоль склонов горы Зуб тигра. Из-за дождей речушка превратилась в бурный поток, по которому неслись вырванные с корнем деревья. После полудня Шют сделал небольшой привал, съел часть оставшейся плитки шоколада, выкурил сигарету и отправился дальше. Он решил идти и в темноте, пока позволяют силы…

Полковник пробирался сквозь кустарник. Ему и в голову не могло прийти, что его кто-нибудь преследует. Нужно поскорее добраться до Шангри-Ла. Незадолго до наступления темноты Шют вышел к прогалине, откуда был виден склон горы Зуб тигра. Значит, он идет правильно. Плечо болело все сильней, повязка покрылась коркой запекшейся крови. Но Шют старался не обращать внимания на это. Вперед, в Шангри-Ла, только вперед. Его ни на минуту не покидала уверенность в том, что Уарду удалось отбить нападение Патет Лао. У лейтенанта было достаточно отлично вооруженных солдат, и он хорошо знал свое дело.

Шют не допускал и мысли, что лагеря больше не существует. Некоторое время его угнетало воспоминание о смерти Гендерсона. Жаль, что пилот погиб. Надежный был парень. Но и лаосец отправился на тот свет. «Он меня одурачил, — признался себе полковник. — Да, у этого лаосца, выдавшего себя за лейтенанта Сухата, была отличная легенда. Сухат действительно существует или по крайней мере существовал». При мысли об этом Шют пришел в ярость. «Они провели меня как последнего школьника. Лаосец хорошо знал, что надо было ему в Шангри-Ла, в этом теперь нет никакого сомнения. Он действовал исключительно осторожно, обманул моего разведчика, заставил его поверить, что перед ним действительно лейтенант Сухат. Я должен был разгадать игру, но мне даже и во сне не снилось, что все это может быть ловушкой. Поверил я и выдуманной истории о документах Патет Лао и даже сам послал его обратно в Сепон. Если говорить откровенно, это самая большая ошибка в моей жизни. Она еще не повлекла за собой роковых последствий, но могла положить конец моей карьере. Ну, да ладно, парень, назвавшийся Сухатом, мертв. Такие ошибки не повторяются. Мы уйдем из Шангри-Ла. Уард останется с отрядом, а я улечу в Сайгон за новым заданием. Но прежде всего надо добраться до лагеря».

Шюту хотелось курить. Он долго сдерживал себя, но наконец решился. Забравшись поглубже в кустарник, осторожно чиркнул зажигалкой. Пряча сигарету в кулаке, он курил и думал о том, что ему предстоит перебраться через реку. До дождей это было пустяковым делом. В то время воды было ему, вероятно, по колено. Но сейчас перейти на другой берег через бурлящий поток будет стоить много сил. Через реку лучше всего переходить на восходе солнца. По ту сторону лежала равнина. Там он отдохнет и попытается немного обсушиться. Конечно, если не будет дождя. А потом двинется дальше.

Шют медленно поднялся, тщательно затоптал окурок и пошел вдоль берега. Можно было не спешить. Сейчас еще полночь, день начнется только через четыре — пять часов.

…Для Лао Йона не представляло никакого труда идти по следам полковника. Он ясно различал эти следы, ибо американцу приходилось пробираться сквозь подлесок. Путь Шюта четко обозначался сломанными ветвями и смятой листвой. То тут, то там на болотистой почве можно было различить отпечатки рифленых резиновых подошв. Иногда Лао Йону казалось, что полковник впереди всего лишь метров в ста. Под вечер он нашел кусок станиолевой обертки от плитки шоколада: здесь Шют подкреплял свои силы. Лао Йон притаился и стал прислушиваться, но Шют был уже далеко.

Спустилась ночь. Лао Йон продолжал преследование. Вдруг он остановился как вкопанный и прислушался. Кричали карликовые голуби. Эти маленькие зеленые птички предупреждали друг друга об опасности, когда поблизости появлялись змеи или ночные хищники. Несомненно, голубей вспугнул Шют. Значит, он где-то рядом.

Лао Йон различил далекий шум воды. Это река Ток. Он знал, что обязательно на нее наткнется. Сейчас полковник сидит, наверно, на берегу и раздумывает, как ему перебраться на ту сторону.

Лао Йон метр за метром пробирался вперед, бесшумно раздвигая листья дикого цикория. Он все ближе подходил к реке, шум воды усилился. Вдруг в темноте всего в нескольких метрах от него вспыхнул огонек зажигалки. Лао Йон невольно схватился за пистолет, но тут же сунул оружие обратно за пояс. Не было никакого смысла в темноте затевать перестрелку. Скоро наступит день, и тогда Шют не спрячется.

Утром проглянуло солнце. Кажется, после долгих дождливых дней будет наконец ясно. Шют двигался по берегу реки, время от времени замирая на месте и прислушиваясь. Ничего подозрительного он не заметил. Тогда с пистолетом в руке он сделал первый шаг в воду.

Шют погружался все глубже, но дно оказалось каменистым. Поэтому он довольно быстро продвигался вперед. Переходя реку, полковник несколько раз обернулся. Позади, на берегу, никого не было. Когда он дошел до середины, вода была ему по грудь. Он почувствовал, как тело сковывает холод, и двинулся быстрее.

Достигнув берега, Шют выбрался из воды и с трудом преодолел откос. Он пополз по траве прочь от реки. Здесь Шют стащил с себя мокрую одежду и выжал ее, ощупывая при этом взглядом окрестности. Но и на этом берегу все было спокойно. Здесь гнездилось бесчисленное количество птиц. Они наполняли воздух своим криком. «Если я лягу здесь в высокую траву, — подумал Шют, — меня никто не увидит. Я отдохну, пока не поднимется солнце и не разбудит меня своими лучами. К тому времени просохнет и одежда». Он аккуратно расстелил ее на траве и лег рядом, обернув вокруг запястья ремень с пистолетом. Через несколько секунд Шют уже спал.

Лао Йон, следивший за Шютом, перешел Ток метрах в ста ниже по течению. Перед тем как войти в воду, лаосец снял с себя одежду, связал ее в узел и, переходя реку, нес его на голове. Достигнув противоположного берега, он не стал терять времени даром. Быстро одевшись, он пошел, раздвигая руками высокую траву, — на запад, не теряя из виду того места, где улегся Шют. Было бы легко взять полковника во сне, но Лао Йон принял другое решение. Он обгонит американца. Далее к западу, сразу же за саванной, начиналась гряда холмов, а за холмами лежала долина. Высота холмов достигала ста метров, склоны их почти не имели растительности. Они представляли собой каменистые осыпи и были местами покрыты тощей травой. Лишь выше, на крошечных плоскогорьях между вершинами снова виднелась густая растительность. Там он сможет притаиться. С высоты ему будет хорошо виден Шют, когда тот двинется дальше.

Лао Йон устал, но он гнал от себя сон. Осталось совсем немного. Шют наверняка тоже полезет на вершину холма, чтобы осмотреть отсюда местность. Вот здесь-то Лао Йон его и возьмет.

Лао Йон шел уже более часа пригнувшись и все время оглядываясь назад: он опасался, не заметит ли его полковник. Но тот крепко спал. К полудню Лао Йон достиг подножия холма. Здесь росли кусты дикого ореха. Он собрал спелые плоды, поел и стал подниматься в гору. По одной из расселин, образованной дождевыми потоками, он вскарабкался наверх. Там он позволил себе небольшой отдых. Лао Йон постепенно узнавал местность. В часе ходьбы отсюда на юг находится то самое маковое поле, что возделывал его отец. К западу раскинулось поросшее кустарником плоскогорье, переходящее затем в следующую гряду холмов. Там, за ними, и должна лежать Шангри-Ла.

Лао Йон прислушался. Нет, шума боя не слышно. Все тихо. Он опустился на корточки в траву и стал ждать, когда у подножия холма покажется Шют. Ждать пришлось недолго. Когда Лао Йон его увидел, тот все еще держал в руке пистолет. Лао Йон бесшумно поднялся и пошел в сторону плоскогорья.

Шюту стоило больших усилий взбираться вверх по камням. Левая рука почти не двигалась. Началось воспаление в ране. Он чувствовал, как его охватывает жар. Болели суставы, и он вынужден был все чаще отдыхать. Он тоже узнал эту местность. Совершая свои охотничьи вылазки, Шют доходил до холмов к востоку от лагеря. Он вспомнил, что между холмами есть множество ключей, бьющих из-под камней и стекающих вниз крошечными ручейками. Местами, там, где вода накапливалась в лощинах, образовались глубокие лужи. Сюда приходили на водопой звери. Шюту довольно часто доводилось сидеть в засаде у этих мест. Подумав сейчас об этом, он пожалел, что ему уже не удастся застрелить вторую черную пантеру, которую он так долго выслеживал. У одного из ключей Шют остановился. Он ощутил страшную жажду. Лихорадка подтачивала его последние силы.

Лао Йон видел, как американец нагнулся и зачерпнул ладонью воду. Лао Йон мог без труда застрелить его со своего места, но пистолет остался у него за поясом. «Нет, я должен сделать так, чтобы этот американец держал ответ перед нами, — подумал лаосец. — И прежде чем мы его расстреляем, он признается во всех своих преступлениях. Он должен знать, за что умрет»,

Лао Йон видел, как Шют появился на вершине холма, как он остановился, чтобы немного передохнуть, как поплелся дальше. Лао Йон раздумывал. Если американец сохранит взятый им сейчас темп, то к вечеру он будет в Шангри-Ла. Лагерь наверняка в руках отряда Шанти. Там и окончится путь полковника. Если же он попытается бежать, Лао Йон не даст ему уйти. Полковника доставят в Сепон и будут судить. Конечно, за совершенные им преступления его казнят. Лао Йон, который вернулся на родину лишь для того, чтобы убить Шюта, отказался от намерения привести в исполнение им же самим вынесенный приговор. Шют совершил преступления против Лаоса, и покарать его за них должен Лаос.

Вскоре после полудня снова пошел дождь. Он начался сразу. За какие-нибудь полчаса небо затянуло тяжелыми свинцовыми тучами, и на землю обрушились потоки воды. Лао Йон и не пытался искать защиты от дождя. Он продолжал свой путь к следующей гряде холмов. Здесь он подождал, пока Шют не пройдет мимо.

Полковник шатался от изнеможения. Он с трудом дотащился до подножия первого холма и опустился на траву. Он тоже промок насквозь. Лао Йон видел, как американец пытался закурить, но это ему не удалось. Сигареты отсырели. Шют поплелся дальше. Лао Йон поднимался по склону всего лишь в сотне метров от полковника. Шют не видел своего преследователя: Лао Йон ловко скрывался за росшим по склону холма кустарником. Они достигли вершины почти одновременно. Шют свалился на землю и остался лежать. Он совершенно обессилел. Немного погодя Лао Йон осторожно вылез из укрытия и осмотрелся. Гряда холмов переходила в плоскогорье, которое спускалось затем в ту самую долину, которой Шют дал имя Шангри-Ла. Еще какой-нибудь час, и они будут у цели.

…Шанти с досадой посмотрел на небо. Он стоял у входа в долину, как раз там, где перед боем находилась позиция станкового пулемета. Несмотря на дождь, в воздухе все еще чувствовался запах горелой травы. Бой был скоротечным. Шанти даже не ожидал, что все кончится так быстро. Когда через час после полуночи его солдаты ринулись в долину, они встретили неорганизованное сопротивление. Последний огневой налет превратил Шангри-Ла в пылающий кратер. Все заволокло густым дымом. В этом дыму ползали обезумевшие от страха «зеленые береты» Уарда. Впервые испытав на себе массированный минометный огонь, они были полностью деморализованы и пачками сдавались в плен. Уард пустил себе пулю в лоб. Нескольких американцев поймали, когда те, карабкаясь по склонам, пытались удрать. По приказу Шанти их вместе с остальными пленными еще до рассвета отправили из долины. Оставив часть отряда, Шанти занялся сбором оружия, боеприпасов и других трофеев. Несколько часов спустя из Шангри-Ла отправились первые колонны носильщиков.

Быстрота, с которой прекратил сопротивление противник, не составляла загадки для Шанти. Все знали: как только американцы и их марионетки наталкивались на огонь артиллерии или тяжелых минометов — они немедленно отступали.

Шанти осмотрел долину. Ничего не осталось от ее былой красоты. Земля почернела, деревья и кусты сгорели. Однако скоро дождь смоет пепел, и через пару недель трава вырастет снова. Постепенно поднимутся кустарник и новые деревья. Кто придет сюда через год, едва ли заметит, что на этом месте шел бой не на жизнь, а на смерть. «Настанет день, — подумал Шанти, — и так будет во всем Лаосе. Страна залечит раны. Народ вздохнет свободно и начнет строить новую жизнь. Мечи перекуют на орала». Шанти вспомнил Лао Йона и помрачнел. Он повернулся и хотел было идти в долину, где бойцы демонтировали американскую радиостанцию, но в. это время увидел спускавшегося с горы связного. Солдат, маленький, как школьник, ловко прыгал с камня на камень, лавируя между залитыми дождевой водой воронками, и, наконец, замер с рукой у козырька перед Шанти.

— Командир, к востоку, на расстоянии около двух километров, замечен человек в американской военной форме. Он направляется сюда.

Шанти нахмурился. Американец? Неужели кому-нибудь из американцев удалось ускользнуть во время ночного боя?

— Он один?

— Так точно.

— Вооружен?

— Не видно. Во всяком случае, без винтовки. Выглядит довольно потрепанным, как после долгого пути.

— Взять в плен, — коротко приказал Шанти.

Связной козырнул и пошел обратно. Шанти поспешил к солдатам, возившимся с рацией. Через минуту они уже лежали за косогором, приготовив оружие. Шанти поднес к глазам бинокль. Ему было хорошо видно плато, на котором недавно приземлялся вертолет. Там пока никого не было. Дождь уменьшился, но небо по-прежнему плотно затянуто тучами. Шанти приказал своим солдатам не покидать своих мест, пока он не подаст сигнала. Американец? Ну что ж, посмотрим, что за американец идет сюда.

Шют несколько раз упал. У него чернело в глазах и ноги отказывались слушаться. Но всякий раз он заставлял себя встать и идти дальше. Раненая рука нестерпимо болела. Его мучила жажда, хотя лицо все время заливал дождь и он слизывал с верхней губы воду. Иногда Шюту казалось, что ему отказывает слух. Тогда он убеждал себя, что это от лихорадки.

Шют не сдавался. Он знал, что находится почти у цели. До вертолетной площадки рукой подать. Еще несколько сот метров сквозь колючий кустарник и высокую траву — и он будет на плато.

Вдруг Шют увидел перед собойрасселину, поперек которой лежало свалившееся от старости дерево. Он хотел было обойти препятствие, но заметил, что под деревом кто-то шевелится. Держа в здоровой право- руке пистолет, он подошел поближе. Человека под деревом быть не могло — слишком уж мало там места. И тут Шют увидел двух маленьких детенышей пантеры, неотрывно смотревших на него своими янтарно-желтыми глазами.

Шют не раздумывал. Ему не пришло даже в голову, что где-то рядом может быть пантера-мать. Вид этих живых существ вызвал в нем неодолимое желание убивать. Он не понимал, что это стремление стало его второй натурой, что он следует ему даже тогда, когда сознание говорило ему, что убивать не нужно. Он убивал тигров и змей, обезьян и цапель, стоило им лишь попасть на мушку его ружья. Нередко, убив тигра, он даже не удостаивал его взглядом. А уж о местных жителях, туземцах, как он их называл, и говорить не приходится.

При его приближении маленькие черные кошки зашипели.

Шют ухмыльнулся. Два звереныша, шкурки у них маленькие, но они будут напоминать ему о долгом и трудном пути назад. Он прицелился в голову одного из них и указательный палец его правой руки медленно нажал на спусковой крючок.

Пантера-мать лежала всего лишь в нескольких метрах в стороне от американца, притаившись в ветвях дерева. Она уже давно почувствовала приближение человека и покинула свое место в расселине, чтобы спрятаться. Но она спряталась так, чтобы можно было наблюдать за человеком. Широко раскинувшиеся ветви упавшего дерева позволяли это. И вот она лежала сейчас на толстом суку, вонзив когти в кору и приготовившись к прыжку. Если бы человек не приблизился к убежищу ее детей, пантера-мать так и осталась бы на своем месте, пока он не уйдет. Но это существо, от которого исходил такой особенный запах, подбиралось все ближе к ее малышам. Пантера-мать пригнулась. Она медлила. Никогда прежде не нападала она на человека. Она не напала на него даже после того, как человек убил отца ее детей и бросил его труп в лесу. Но сейчас надо было защищать жизнь малышей. Мускулы большой кошки напряглись. Повизгивание детенышей перешло в жалобный стон, и она прыгнула.

Когда раздался выстрел, Лао Йон вскочил. Он искал глазами американца, но полковник исчез из поля зрения. Лао Йон видел только ветви упавшего дерева. Он, согнувшись, осторожно подошел поближе и медленно выпрямился, опустив пистолет. Американец лежал с размозженной головой. Значит, вопль, который он услышал, был предсмертным криком полковника Шюта.

Лао Йон побежал к расселине. В этот момент от зеленой стены зарослей, метрах в ста перед ним, отделились человеческие фигуры. Лао Йон остановился. Вглядевшись, он увидел, что это его соотечественники — на них была форма Патет Лао. Он помахал им рукой и крикнул:

— Братья, это я, Лао Йон!

Они ответили на приветствие. С двух сторон одновременно подошли они к расселине, в которой лежал мертвый американец. Пантера-мать не обращала больше внимания на человека. Когда он остался лежать на земле, она унесла из расселины в лес живого детеныша. Теперь она, рыча, стояла перед своим убежищем, зажав в зубах малыша, убитого Шютом. Так продолжалось всего лишь одно мгновение. Кто-то из солдат Патет Лао поднял было винтовку, но другие удержали его. Бойцы застыли на месте и ждали. Не двигался и Лао Йон. Тогда пантера-мать повернулась и медленно, с величайшей осторожностью понесла мертвого малыша в лес.

А еще через несколько минут Лао Йон и Шанти уже сжимали друг друга в объятиях.

— Ты жив!

— Жив, брат!

— Я все еще не могу этому поверить!

Лао Йон засмеялся.

— Я жив, — сказал он, — а полковник мертв.

Из долины пришли солдаты. Они сердечно приветствовали Лао иона, которого все считали погибшим. Перед тем как снова спуститься в долину, они услышали все, что с ним произошло. Шанти описал другу ход сражения за Шангри-Ла. Вечером они двинулись в Сепон и через сутки благополучно прибыли в город.

Над Сепоном опустилась ночь, но здесь никто и не думал о сне. Мужчины в военной форме и в крестьянской одежде, женщины в пестрых синха — длинных платьях, доходивших до щиколоток, спешили навстречу солдатам Шанти. Они смеялись и осыпали солдат цветами.

— Победа! Победа! Пала крепость Кхесань! — радостно кричали люди. — Американцы сдали Кхесань! Победа, братья, победа!

Лишь тогда, когда они спустились в подвал, который служил Шанти штабом, и Лао Йон прилег на циновку, — лишь тогда он почувствовал смертельную усталость. Шанти протянул ему чашку риса, и Лао Йон с трудом съел несколько горстей. Он был голоден, но не мог есть — от усталости. Он так и уснул — лежа на спине и держа обеими руками у себя на груди чашку с рисом.

Через неделю они простились. Лао Йон выпил небольшую чашечку водки. Крепкий напиток обжег горло, на глазах выступили слезы.

— Это от водки, — сказал Лао Йон смущенно и вытер глаза.

Шанти лишь улыбнулся и кивнул.

— Наш солдат проводит тебя до окраин Донгхена. Будь, однако, осторожен, когда пойдешь по городу. Вьентьянские генералы забирают в армию каждого молодого лаосца, который попадает к ним в лапы.

— Не бойся, меня им не взять.

Лао Йон приподнял свой мешок, проверяя его тяжесть. Там было продовольствие и табак. Теперь лаосец одел тот же костюм, в котором уехал из Бангкока.

— Я был лейтенантом Сухатом. На этот раз я стану тенью, которая проскользнет через район, занятый войсками Вьентьяна.

— Еще год? — спросил его Шанти.

Лао Йон кивнул.

— В будущем году, после дождей я опять буду с вами.

— Как зовут твою девушку? — спросил Шанти.

— Ками.

Лао Йон видел ее сейчас перед собой, видел такой, какой она была, когда дни расставались в Бангкоке.

— Вы будете не первыми, кто снова поселится в Наке, — сказал Шанти.

— Я отправлюсь в обратный путь на следующий же день после экзаменов.

— Вместе с Ками?

— Да.

— А ты уверен, что достанешь деньги на учебу теперь, когда отец…

— Не беспокойся, — сказал Лао Йон. — Я снова стану водителем такси. Буду по воскресеньям немного меньше уделять времени боксу, сниму более дешевую квартиру, тогда денег хватит. Не беспокойся за меня.

— А сейчас тебе пора идти, — сказал Шанти. — Ты должен достигнуть леса, пока не появятся американские самолеты.

Когда Лао Йон садился на велосипед, Шанти приложил руку к козырьку. «Он преодолеет все препятствия, — думал Шанти, — и вернется на родину. Он умен и мужествен. Этот человек, собственно, и есть частица нашего будущего».

Шанти увидел: Лао Йон еще раз поднял руку в прощальном приветствии, перед тем как исчезнуть за изгибом дороги. Шанти повернулся и в глубокой задумчивости вернулся к себе.

Лао Йон ехал так быстро, что сопровождавшему его солдату стоило большого труда не отстать. За Сепоном шоссе номер 9 было пустынно и местами поросло травой. Дождь снова усилился. Далеко впереди дорога пропадала среди деревьев. Там начинался лес. Где-то впереди, за лесами катила свои воды на юг среди плодородных зеленых полей великая желтая река — Меконг. А еще дальше за ней были Бангкок, университет, Ками…

— Нажимай на педали, брат, — подгонял солдата Лао Йон. — Мы молоды, и нам надо спешить!

Валерий Мигицко{*} ОКРУЖНОЕ ШОССЕ Приключенческая повесть

«ПЯТНАДЦАТОГО НОЯБРЯ ИЗ КАССЫ ЮЖНОГО СУДОРЕМОНТНОГО ЗАВОДА НЕИЗВЕСТНЫМИ ЛИЦАМИ ПОХИЩЕНО 84 ТЫСЯЧИ РУБЛЕЙ. ПРЕСТУПНИКИ СКРЫЛИСЬ».

(Телекс в областное управление внутренних дел)
«Пятнадцатого ноября в шестнадцать часов четырнадцать минут сработала блокировка двери кассы. Работники охраны завода, оперативно прибыв на место, задержали гражданина Вула, ранее судимого, полтора месяца назад освобожденного из мест заключения. У него обнаружены ключи от кассы и сейфа, а также пустой мешок. Осмотр помещения кассы показал, что сейф вскрыт. Деньги в сумме 84 тысяч исчезли. Свое причастие к краже задержанный отрицает».

(Из материалов следствия)

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ НОЯБРЯ, СУББОТА, СЕМЬ ЧАСОВ ТРИ МИНУТЫ

В дверях его остановил молоденький сержант и спросил документ.

«Спокойствие, — сказал себе Зенич. — Во-первых, вы в штатском. А во-вторых, ваша популярность не так велика, как вы сами об этом думаете. Этот паренек вас, например, не знает».

Он показал удостоверение.

Дежурный козырнул:

— Проходите, товарищ капитан.

— Прошу прощения, что потревожил вас в законный выходной, — приветствовал Зенича оперативный дежурный майор Бузницкий.

Он мог бы и не извиняться, но это было приятно.

— Сейчас приедут из ГАИ. Они вам расскажут обо всем лучше меня, — еще сказал майор.

Через несколько минут в кабинет к Зеничу вошел старший лейтенант Мехтиев. Это тоже было приятно, потому что Зеничу хотелось, чтобы приехал именно он. Впрочем, капитан тут же помрачнел. Он не любил, когда с самого начала все складывалось, как хотелось.

— Здравствуй, — глухо сказал Мехтиев. В одной руке он держал фуражку, во второй планшетку. Сапоги его были в грязи, и галифе, и куртка.

— Здравствуй, — сказал Зенич. — Садись, пожалуйста.

Мехтиев посмотрел на диван, на стул, на батарею центрального отопления и остановил свой выбор на стуле. Положил на стул фуражку с планшеткой. Расстегнул молнию куртки. Сел. Обхватил лицо руками. Спросил:

— Когда ты последний раз там был?

— Месяца три назад, — подумав, ответил Зенич.

— Лето… — сказал Мехтиев. — Река. Девушки… — Он помолчал. — Сейчас там болото. Видишь, в каком я виде?

Зенич не перебивал его — слушал.

— На тридцать шестом километре Окружного шоссе это случилось, — продолжал старший лейтенант. — Часа полтора назад. Двое на «Жигулях» ехали… Скорость на повороте не сбросили и прямо в автобус. Оба пассажира ранены. Без сознания.

— Кто они? — спросил капитан.

— Главный инженер механического завода Платников и его сын. Слушай дальше. Этот автобус — рейсовый. Шел в Приморск из Южного. А внутри — никого. Ни пассажиров, ни водителя. Их там не было, понимаешь?

— Не понимаю.

Мехтиев внимательно посмотрел на капитана и покачал головой.

— Не понимаешь? — повторил он, оживляясь. — Ну, хорошо. Я на КП у «клеверного листа» дежурил. «Жигули» эти видел — машины в такое время редко ходят. Проехали они, а минут через двадцать «газон» подскакивает. Водитель — сумасшедший весь. — Псих! Авария, кричит, на тридцать шестом километре. Они вдвоем — он и экспедитор. Рыбхозяйства машина. Рыбу на завод везли. На месте аварии первыми были. Я посчитал — минут через десять. Не видели они ни пассажиров, ни водителя! Теперь тебе понятно?

— Понятно, — серьезно сказал Зенич. — Мотор автобуса работал?

— Нет. До столкновения автобус стоял на тридцать шестом километре полчаса, не меньше. Света в салоне нет. Габаритные огни не горят. Его не видно за поворотом. Те, в «Жигулях», тоже не видели.

— Автобус в порядке?

— Почти.

— Я водитель автобуса, — вслух размышлял капитан. — В момент столкновения я нахожусь в автобусе и делаю вывод, что виновен в аварии. Я пытаюсь исчезнуть. Правильно?

Мехтиев кивнул.

— А куда в таком случае делись пассажиры? Если они вообще были…

— Были. В салоне мы нашли чемодан. Чемодан большой, вещи дорогие. Нельзя забыть такой чемодан!

— Предположим, что были пассажиры и что по каким-то причинам они сбежали вместе с водителем. Куда?

— Места там сам знаешь какие, — сказал старший лейтенант. — Справа река. Слева, до самого лимана, плавни. Ближайшее село в пятнадцати километрах. В город можно проехать только через пост ГАИ.

— Значит, их кто-то подвозил.

— Не подвозил. За последний час по этому участку трассы в обе стороны проходили только «Жигули» и «газон».

Зазвонил телефон. Зенич снял трубку.

— Мехтиев еще у вас? — спросил его оперативный.

— Да.

— Прошу вас зайти вдвоем.

— Полчаса назад на городском автовокзале зарегистрировано прибытие автобуса из Южного, — сообщил он им у себя в кабинете. — Того самого, который стоит сейчас на тридцать шестом километре.

СЕМЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ МИНУТ

— Как это могло случиться? — добивался начальник автовокзала.

— Не знаю, — глотая слезы, отвечала девушка-диспетчер.

Несколько минут назад ее, не объясняя ничего, сменили и привели в кабинет. Не чувствуя за собой вины, испуганная видом своего злого, невыспавшегося шефа, она разрыдалась и не сказала ничего вразумительного.

— Оставьте ее, — вмешался Зенич. — Пусть успокоится. А на вопрос, как это могло произойти, попытайтесь ответить вы.

— Вас интересует, могла ли диспетчер не заметить автобус? — спросил начальник автовокзала. — Пойдемте. Это надо увидеть самому.

Они остановились у домика, в котором сидели диспетчеры. Окна домика выходили на перрон. Здание автовокзала отсекало перрон от площади. Площадь с перрона не просматривалась.

— С шести утра до девяти у нас пиковое время, — объяснял начальник. — Сами видите, что делается. Стоянок на перроне всего двенадцать. Обеспечить и прием и отправление мы в этот период не в состоянии. Автобусы, прибывшие из рейсов, останавливаются на площади — из диспетчерской их не видно. Шофер принес документы — диспетчер знает: машина прибыла. Забрал — значит ушла. Так у нас всегда… То, что произошло сегодня, — впервые.

— Вы упомянули о документах рейса, — сказал капитан. — Я хотел бы взглянуть.

Документы сообщили немногое. В Южном на рейс было продано пять билетов — четыре до Приморска и один до маленького села Степное, расположенного в ста двадцати километрах от города.

— Объясните, пожалуйста, почему автобус пошел по Окружному шоссе, а не повернул в Монастырском направо, в объезд лимана, — попросил Зенич начальника, внимательно изучив документы.

— По Окружному шоссе путь до города на семнадцать километров короче. Дорога спокойная, хотя и похуже. По ночам, особенно если пассажиров мало, шоферы предпочитают этот путь.

— Значит, автобус должен был прибыть в Приморск раньше времени, указанного в расписании. А отметка о так называемом «прибытии» сделана почти на час позже.

— Для ночного рейса, да еще по такой погоде… Задержался в пути. Долго стоял на остановках.

— Это можно как-то проверить?

— Можно. Продолжительность стоянки на каждой станции фиксируется дежурным.

— Понятно, — сказал капитан. — И последний вопрос. Сегодня суббота. Где был Цырин в прошлую пятницу?

Начальник порылся в своих бумагах.

Выходило, что пятнадцатого ноября днем Цырин находился в Южном и в шестнадцать тридцать выехал обратным рейсом в Приморск.

СЕМЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ

Этот старый-старый дом был обречен на снос. Двор пустовал сейчас, утром, в дождь, спросить было не у кого. Пришлось заглянуть в каждое парадное. Всего их было пять, и нужное оказалось самым дальним от подъезда. Квартира была на первом этаже. «Котовы» — значилось над звонком. Рядом висела другая табличка — «Цырины», — под которой карандашом было приписано: «Стучать». Капитан позвонил.

— Сейчас, — донеслось изнутри. — Слышу.

Дверь распахнулась, и пожилая женщина с крючковатым носом на пунцовом лице вопросительно уставилась на Зенича.

— Капитан Зенич из уголовного розыска, — назвался он.

— Имеете какую-нибудь бумагу? — спросила женщина.

— Имею. — Он протянул удостоверение.

Женщина долго глядела в него. Потом пригласила войти.

— Это я Котова, — громыхнула она. — Мы на кухне поговорим, хорошо? Мои еще спят.

Снять плащ она Зеничу не предложила. Присесть тоже. Мрачно рассматривала гостя.

— Пришли, наконец, — сказала она. — В исполком, значит, жаловаться, прежде чем явиться соизволите?

Котова ждала прихода милиции, капитан это понял.

— Вы меня с кем-то путаете, — предположил он, надеясь поскорее выяснить недоразумение и перейти к делу.

— Путаю, как же! — взорвалась женщина. — Это я вам про Сенькина писала. Я, слышите?

— Про какого Сенькина?

— Или вы не знаете?

— Не знаю, — искренне признался Зенич. Он чувствовал себя в идиотском положении обороняющегося, прекрасно понимал, что теряет время, но никак не мог решиться оборвать свою крикливую собеседницу.

— Имейте в виду, — кричала женщина, — у меня двое мужчин в доме, и, если вы не примете мер, они с ним сделают то же, что он со мной. Они ему покажут, как меня с лестницы швырять!

Речь, по-видимому, шла о какой-то квартирной склоке, и капитан на мгновение пожалел, что не находится на месте незнакомого ему Сенькина, который, очевидно, совершенно заслуженно спустил эту шумную особу с лестницы.

— Ну, хватит! — резко оборвал он ее. — Я по другому делу.

Прерванная на полуслове, женщина изумленно уставилась на него.

— Меня интересует ваш сосед Цырин, — продолжал капитан.

— Его нет дома, — моментально отреагировала Котова. — Ни его, ни жены.

— А были?

— Ай-ай-ай! Наш Миша — и вдруг милиция, — вела Котова в другую сторону. — Тут какое-то недоразумение.

— Так был он сегодня дома? — повторил капитан, использовав последние остатки сдержанности.

— Он ночью куда-то ездил. Он ведь шофер. А утром вернулся.

— Когда?

— Часов в семь. Может, чуть раньше.

— Вы видели его?

— Конечно, видела. Мы с Ниной, женой его, на рынок собрались. А тут он входит. Потом они пошли к себе и спорить стали.

— О чем?

— Никогда не, подслушиваю чужих разговоров! — заявила Котова. — Тем более, что они говорили шепотом.

«Так уж ты и не слышала», — подумал Зенич.

— Ну, кое-что я, правда, слышала. Миша вес упрашивал ее, чтоб не шумела.

— Потом? — подбодрил ее капитан.

— Нина выскочила, хлопнула дверью. Следом Миша выходит.

— Он за ней бросился? Остановить хотел? Удержать?

— Бросится он — дождетесь! Поставил чемодан на пол и запер дверь.

— Какой чемодан?

— Маленький такой чемоданчик. Он с ним пришел.

— А разве он пришел с чемоданом?

— Фу ты, господи, ну конечно!

— Это был чемодан Цыриных?

— Нет, не их. Я его раньше не видела.

Это было уже кое-что. Правда, чемодана не заметила диспетчер. Впрочем, в толчее на перроне, на которую они валили всё, могла и проглядеть.

— Припомните, как выглядел чемодан.

— Не помню.

— Вы сказали, что это был маленький чемодан.

— Я сказала?.. Маленький.

— Цвет?

— Не заметила. Кажется, коричневый.

— Кожаный?

— Не помню. Ну, такой, какие теперь делают.

— Значит, Цырин запер дверь и ушел. Не знаете куда?

— Не знаю, — сказала Котова. — Не знаю, и все. Слушайте, — начала она доверительно, — хоть они мне и соседи, но, должна вам сказать…

Неожиданно она замолчала.

Капитан оглянулся — за его спиной стояла неслышно вошедшая молодая женщина.

— К тебе товарищ из милиции, насчет Миши, — представила их друг другу Котова. — Интересуется чемоданчиком! — и отошла к плите, всем своим видом демонстрируя, насколько ей безразлично то, что произойдет дальше.

— Ко мне? — испуганно переспросила Цырина. — Пожалуйста…

Тонкая, очень бледная, она открывала дверь своей комнаты, стараясь не смотреть на Зенича, и было видно, с каким трудом это ей удается.

Комната, куда она пригласила капитана, двумя окнами выходили во двор. Дверь, прикрытая простенькими портьерами, вела в другую комнату, поменьше, где спала девочка. Обстановка в первой комнате была обычная, разве что игрушек много: на окнах, на столе и диване стояли, лежали, свисали с потолка симпатичные куклы и разные зверьки. Это придавало комнате добрый вид.

Цырина сидела в кресле напротив Зенича и напряженно ждала.

— Где ваш муж? — осторожно спросил капитан. — Я должен задать ему несколько вопросов.

Женщина словно окаменела.

— Он сейчас единственный может помочь нам разобраться. Произошла тяжелая авария. Столкнулись легковая машина и его автобус. А он… Словом, он пытается скрыться.

— Я об этом ничего не знаю, — вырвалось у Цыриной.

Нет, она не заплакала, как ожидал капитан. Сидела, нервно кусая губы, уставившись в одну точку поверх его головы.

Зашипели висевшие на стене ходики. Выскочила деревянная птичка и кукукнула восемь раз. Женщина вздрогнула.

Зенич встал и осторожно прикрыл дверь в другую комнату. То, что здесь происходит сейчас, не должно мешать сну ребенка. Цырина поблагодарила кивком.

— Где ваш муж? — мягко повторил капитан.

— На рыбалке.

— Как на рыбалке? — поразился Зенич.

— Он сказал мне, что едет туда.

Рыбалка… Конечно, жене Цырин мог сказать что угодно, но, когда человек в течение нескольких часов совершает одну за другой нелепости, невольно начинаешь предполагать какую-то закономерность в его действиях.

— Он собирался на рыбалку?

— Нет.

— И все-таки поехал. Почему?

— Не знаю.

— Каким он был, когда вернулся?

— Я на кухне… Он меня не видел — и сразу в комнату. Пошла за ним. У кровати стоит и смотрит на ребенка… И вообще он был… мокрый весь. Жалко его стало…

— Вы сказали, что он на дочку смотрел. Он, когда по утрам возвращается, что, сразу к ней?

— Пока, спит, стараемся ее не тревожить. Разбудишь — она потом целый день капризничает.

— Вас не удивило, что он вошел к ней?

— Удивило. Только больше удивил его вид. Я в другую комнату его вывела, спрашивать стала, случилось что? А он мне вдруг и говорит: «На рыбалку еду». — «Какая, говорю, рыбалка, дождь на дворе». Он в крик. Стыдно вдруг стало — соседка ж все слышит. Выскочила я под дождь, бегу, сама не знаю, куда. Потом поостыла, вернулась. А у двора его увидела. Он в такси садился. Крикнула — даже не оглянулся.

Такси — это был след.

— Теперь о чемодане, — продолжал Зенич. — Ваш муж пришел с чемоданом?

— Да. С маленьким таким, потертым.

— Ваш чемодан?

— Нет. Миша сказал, что чемодан его просили передать в Приморск.

— Из Южного?

— Да.

— В последнее время он привозил что-нибудь из Южного?

— Однажды он привез… мешок.

— Когда?

— Недавно. На прошлой неделе.

— Вспомните, пожалуйста, поточнее.

— Погодите, кажется, в прошлую пятницу. Да, в пятницу вечером.

«Пятнадцатого», — отметил про себя капитан.

Что было в мешке, Цырина не знала. И еще выяснилось, что шестнадцатого утром Цырин тоже поехал на рыбалку и мешок забрал с собой.

ВОСЕМЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ МИНУТ

Зенич гнал машину по загородному шоссе вдоль моря. Оживленная еще несколько месяцев назад, дорога была пустынна сейчас, и дачи пустовали, и лагеря, а сверху было видно пустынную кромку берега. Непривычный вид знакомых мест навел грусть. Было зябко и тревожно.

Сразу за конечной остановкой трамвая капитан свернул влево. Дорога привела к обрыву. Пришлось выйти и посмотреть.

Правее от того места, где стоял капитан, совсем рядом с берегом замерла одинокая лодка. В лодке сидел рыбак. Прямо внизу располагались неказистые строения рыбачьего причала. Спуск был рядом, в нескольких метрах. Площадка у спуска хранила свежие следы протекторов, и Зенич подумал про такси.

Капитан вернулся в машину и съехал вниз, на причал. Его никто не встретил. Выключив мотор, он вышел и услышал, как шумит дождь. Он посмотрел на море и не увидел лодки. То место, где она, по его предположениям, стояла, закрывала от взглядов с причала скала.

Зенич обошел причал и в окошке будки у пирса заметил свет. Заглянул в окошко. На лежанке спал какой-то человек. Постучал. Человек не реагировал на стук. Тогда капитан вошел.

— А? Что? — вздрогнул человек, просыпаясь. — Кто это?

Зенич объяснил.

— А вы кто? — спросил он.

— Сторож, — сказал человек. — Додон моя фамилия, если интересуетесь.

Сторож сел на лежанку, выставив для обозрения небритую физиономию и не первой свежести нижнюю рубаху. Щека, на которой он лежал, была красной. Лет ему было около шестидесяти.

— Я ищу Цырина, — сказал капитан. — Он был сегодня?

Сторож зевнул.

— Понятно, что ищете, раз розыск, — сказал он. — Был Цырин. Был.

— Где он сейчас?

— Рыбачит, где ж ему быть?

— За скалой его лодка?

— Его. Бычок там хорошо берет. Больше никого сегодня не было.

— Подбросьте меня к нему, — попросил Зенич. — У вас есть на чем?

Сторож ударился в размышления.

— Берегом долго, — наконец сообщил он. Последовала затяжная пауза. — И грязно к тому ж. — Снова пауза. — На лодке быстрее. Только вот нету лодки.

— Так уж и нету? — усомнился капитан. Он не торопил сторожа. Он знал эту категорию людей и не был уверен, что сторож вообще сдвинется с места, если в разговоре с ним употребить слово «быстрее» или повысить голос.

— С мотором нету, — уточнил сторож. — Зато есть катер, — продолжал он в той же тональности. — Подойдет катер?

— Подойдет.

— Понятно, подойдет, раз им быстрее, чем на лодке. Ну, тогда я одеваюсь.

Катер был пришвартован к пирсу и накрыт брезентом. В том месте, где брезент просел, образовалась лужа. Сторож полез первым. Выплеснув воду в море, аккуратно сложил брезент. Сел на место водителя и начал заводить мотор. Мотор заволокло дымом. Он покашлял и затих.

— Не заводится? — поинтересовался Зенич.

— Понятно, не заводится, раз нет бензина, — сказал сторож и испытующе посмотрел на капитана. Но капитан глядел в другую сторону — на скалу, которая скрывала лодку Цырина.

Подействовала, на сторожа выдержка Зенича или нет, но с этого момента Додон начал спешить. Принес канистру с бензином. Наполнил бак. Поставил канистру на пирс. Завел мотор и показал, чтобы капитан садился. Зенич влез в катер. Сорвавшись с места, катер устремился к скале. По лицам полоснул дождь. Ветровое стекло не спасало от брызг.

— Погодка, а? — кричал сторож, вытирая лицо рукой. Он выглядел куда живее, чем несколько минут назад.

Описав полукруг, катер обогнул скалу, и показалась лодка Цырина. Сторож сбавил ход и повернул к лодке.

Цырин слышал, что подходит катер, но не оглянулся. Он сидел на корме в дождевике с поднятым капюшоном, похожий со спины на снеговика грязного зеленого цвета. Капитан заметил, что в руках у него нет удилища.

Сторож выключил мотор, и катер ткнулся в борт лодки. От толчка фигура в дождевике покачнулась и с глухим стуком упала на дно лодки.

ДЕВЯТЬ ЧАСОВ ШЕСТЬ МИНУТ

Приехали криминалист старший лейтенант Бежан, судебно-медицинский эксперт доктор Камоликов и лейтенант Емелин из розыска, — люди, вошедшие в состав оперативной группы, которую возглавил он, Зенич. Четвертым в милицейском «рафике» был два дня назад появившийся в управлении практикант отдела уголовного розыска, тихий, постоянно смущенный парень.

Приехали прокурор города и следователь прокуратуры. Следователя Зенич не знал.

«Марущенко», — назвался следователь. Он вызвался плыть к лодке. Прокурор остался на берегу и, нервно покуривая, топтался у машины.

Сторож тоже хотел плыть. Зенич попросил его остаться. Смерть Цырина глубоко тронула Додона. Он снова помрачнел, разговаривая, часто тряс головой и не скрывал волнения. Это была естественная реакция человека, потрясенного внезапным трагическим известием. Беседовали они в его будке.

Выяснилось, что пришел Цырин с чемоданчиком, который забрал с собой в лодку. В лодке чемоданчика не было, и капитан сказал сторожу об этом.

— Он взял, — повторил сторож.

Еще он вспомнил, что в прошлую субботу Цырин тоже рыбачил и мешок с собой принес. «Краска для лодки», — объяснил Цырин сторожу.

Капитан спросил, видел ли сторож краску.

— Нет, не видел.

Если Додон не путал, все так называемые «посылки» из Южного заканчивали свое путешествие здесь, на причале. И одна из них была отправлена пятнадцатого.

Капитан спросил о лодках: был ли кто-нибудь на воде, когда Цырин выходил в море?

Этого сторож не знал.

— Я спал, — угрюмо отвечал он.

— А мог быть?

— Рыбаки около восьми часов сети смотрят.

— Каждый день?

— Да.

— Где стоят сети?

Додон показал.

— А причал их где?

— Отсюда не видать. По шоссе в сторону города первый поворот направо и вниз.

Причал рыбколхоза занимал немного места: короткий на ржавых железных сваях пирс, десяток баркасов под навесом, гора пустых ящиков, аккуратный, на одну комнатку, домик. Зенич остановил машину у домика.

Появился человек в кожаной куртке. Присмотрелся. Пригласил в дом.

— Капитан Зенич из уголовного розыска, — назвался капитан, входя.

Стол, три стула, старый график на стене, диван и маленький сейф в углу — это была конторка.

— Понимаю, — выразительно сказал человек, будто действительно понимал, чем продиктован визит Зенича на причал. — Бригадир рыбколхоза имени Чапаева Рябов. Присаживайтесь, товарищ капитан.

— Благодарю. — Зенич сел. — Ваш баркас, тот, который сети ходит смотреть, вернулся?

— Вернулся. Да лучше б они не смотрели. Паршивый улов, скажу я вам, — бензин даром жгли. Но для вас пару килограммов найдем — гости у нас в почете.

— Я по делу, товарищ Рябов.

— Понимаю, — сразу посерьезнел бригадир.

— Кроме баркаса, ваших лодок в море сегодня не было?

— Нет.

— Где сейчас люди с баркаса?

— Трое домой пошли. Четвертый, Жохов, звеньевой, — здесь. Мотор забарахлил, он смотрит. Позвать?

— Не надо. Проводите меня к нему.

Жохов находился в последнем от домика баркасе. Звеньевой копался в моторе, пыхтел и чертыхался.

— Коля, — тягуче позвал его бригадир. — Слышь, вылазь. К тебе пришли. Товарищ капитан из милиции.

— Здравствуйте, товарищ Жохов, — сказал Зенич. Опираясь на борт, Коля поднялся, продемонстрировав двухметровый рост, фигуру штангиста и мрачную физиономию.

— Из милиции? — переспросил он. — С милицией дел не имел и не имею.

— В таком случае разрешите поздравить вас с дебютом, — сказал капитан. — Вы были сегодня в море?

— Я вас оставлю на минуту, — сказал бригадир. — Я сейчас — И ушел.

— Ну, был, — нехотя отвечал Жохов. Он продолжал стоять в лодке, возвышаясь над Зеничем на добрых полметра.

— Так. А с мотором что? — зашел капитан с другой стороны.

— Отказал, — мрачно ответствовал звеньевой. — На обратном пути. — Он пнул мотор ногой. — Бандуру такую на веслах вертеть — дураков нету. Завтра нехай сами на ней идут.

— Значит, на веслах назад добирались?

— И как это вы догадались? — съехидничал звеньевой.

— Отставить! — тихо, но внятно сказал капитан, и Жохов перестал улыбаться. — Попадался кто-нибудь на обратном пути?

— Попадались. Рыбаки вроде, — с сомнением сказал Жохов. — Почти у берега. Нас отнесло течением, и мы выскочили аккурат на них.

— Они что, ловили?

— Черт их знает, что они там делали. Одному вроде плохо было.

— Плохо? — взволнованно переспросил капитан. Жохов это заметил.

— Ну, да, — повторил он. — На корме лежал. Мы спросили второго, в чем дело. Ответил, что укачало.

— Вам не показалось странным, что человека укачивает в такую погоду?

— Я на море двенадцать лет, — сказал звеньевой. — А меня самого другой раз в штиль укачивает.

— Вы предлагали им помощь?

— Спросили, не надо ли чего. А тот, второй, показывает на чемоданчик — он на банке стоял — и говорит, что там у него такое лекарство есть — мертвого поднимает!

— Чемоданчик… — повторил капитан. — Тот, кому плохо было, как выглядел?

— Дождевик на нем был. Лицо капюшон закрывал.

— А второй?

— Второй в плаще. В нейлоновом. Парень лет тридцати.

Когда капитан закончил с Жоховым и уже сидел в машине, появился бригадир с пластиковым мешочком рыбы.

— А как же это? — спросил он, указывая на мешочек.

— Иди ты со своей рыбой, — посоветовал ему звеньевой. — Тут не до рыбы.

— Понял, — серьезно повторил бригадир, глядя вслед «Волге».

ДЕВЯТЬ ЧАСОВ СОРОК ВОСЕМЬ МИНУТ

— У меня скромные известия, — сообщил Камоликов.

Судебно-медицинский эксперт замолчал, тщетно пытаясь прикурить от допотопного вида зажигалки, которую берег еще с войны.

— Возьмите спички. — Зенич протянул ему коробок.

— Благодарю. — Камоликов в ответ протянул пачку «Беломора». — Закуривайте.

Емелин отказался. Капитан взял папиросу и прикурил от зажигалки, которая все-таки сработала.

— Разверзлись хляби небесные, — сказал Камоликов. — А что это вы, молодые люди, торчите под дождем, когда вокруг масса удобных навесов? Попытка остудить подобным образом разгоряченные головы обычно приводит к простуде.

— И действительно, — поддержал Зенич. — Давайте поищем какое-нибудь укрытие.

Выбрали дощатое строение, в котором на зиму были сложены лодки. Стояли в открытых дверях, дымили.

— Удар, вероятнее всего, нанесен сверху, — докладывал Камоликов. — Повалили на корму и ударили. Под курткой — байковая рубашка, ворсистая такая, знаете, и теплое белье. Крови снаружи совсем нет.

— Какие-нибудь побочные явления? — спросил Зенич.

— Ушиб затылочной части головы.

— Сопротивлялся?

— Вероятно. У убитого на мизинце правой руки длинный ноготь. Ноготь в крови. Я полагаю, Цырин нанес тому, второму, глубокую царапину или порез на левой щеке или на шее.

— Ногтем до крови? — засомневался Емелин.

— Ох уж мне эта недоверчивая молодежь, — вкрадчиво сказал Камоликов. — Во все их нужно ткнуть румяным личиком, иначе не убедить. У меня, правда, нет ногтей, но давайте я вас поцарапаю.

— Брэк! — вмешался капитан. — Оставьте его, Василий Сергеевич, дорогой. Разве вы не видите, он в нокдауне. Но уверяю вас, на счете «три» он придет в себя и надает вам сдачи.

Все заулыбались.

— Уже пришел, — сказал Емелин. — И наношу ответный удар. Лодка стояла метрах в пятнадцати от берега. Глубина там с полметра. У борта валун. Рядом второй. И так до самого берега. Пройдешь и ног не замочишь. В склоне вырублена лестница. Она ведет прямо к трамвайной остановке. Там же автобусы. Такси…

— Чувствительный удар, — сказал Зенич. — Надо искать от остановки. Людей порасспросить — может, видел кто этого второго.

— Кто он, второй? — подал голос следователь Марущенко. — Как выглядит? Как в лодку попал? Ведь сторож его не видел.

— Сторож спал, — сказал капитан. — А в лодку этот второй мог сесть там, за скалой. С причала не видно. По-видимому, и Цырин не нуждался в свидетелях, раз пошел туда. Не бычков же он там ловил!

— Пустите погреться двух мужчин с хорошими вестями? — спросил Бежан, появляясь в дверях и шумно отряхиваясь. В руке он держал канистру. Сзади стоял практикант. Канистра была и у него.

— С хорошими пустим, — сказал Зенич. — Потеснитесь, братцы.

Все подались назад, освобождая место для вновь прибывших.

— Вот, — сказал Бежан, ставя канистру у ног Зенича. — Любуйтесь.

— Чем? — спросил капитан.

— Ах, да, — спохватился Бежан, — необходимо маленькое вступление. Ну, вот, — торжественно начал он. — Заглянули мы в бак той лодочки. А он пуст. Бензина — на самом донышке. Непонятно. Кто в море собирается, первым делом в бак смотрит. Значит, не смотрел Цырин. Странно. А вот две канистры зачем-то с собой взял — вы их перед собой видите. Сторож сказал, Цырина канистры, у него в курене стояли. Посмотрели мы те канистры повнимательней и увидели… Кстати, не моя идея — его. — Бежан кивнул на практиканта.

— Под руководством товарища старшего лейтенанта, — вспыхнул практикант.

Канистру обступили и с интересом рассматривали. На расстоянии примерно одной трети от верха внутри было приварено второе дно. Настоящее дно канистры держалось на внутренней петле. Тонкая металлическая полоса, ходившая во внутреннем пазу, служила запором. В закрытом положении канистра ничем не отличалась от обычных. «Тихий рыболов» Цырин, видать, был большим мастером по различного рода специфическим поделкам.

— А теперь посмотрим другую, — предложил Бежан.

Вторая канистра открылась легко. Вывалился плоский, во всю длину потайного пространства пакет, перевязанный бечевкой. Капитан взвесил его на вытянутой руке — тянуло килограмма на четыре. Потом развернул и посмотрел — в пакете находились деньги, аккуратно уложенные пачки купюр разных достоинств. Какая сумма покоилась в канистре, нельзя было сказать даже приблизительно. Во всяком случае, там было очень много денег.

ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ

Дежурные в управлении поменялись несколько минут назад. Несколько минут назад майора Бузницкого сменил подполковник Одинцов, заместитель начальника отдела уголовного розыска. В выходные и праздничные дни оперативными дежурными всегда назначались руководящие офицеры отделов. Появление Одинцова было весьма кстати.

— Хорошо, Владимир Николаевич, что к этому подключились вы, — сказал оперативный Знничу. — Наши в Южном неделю сидят, и все бестолку, к сожалению. Кстати, прокурор распорядился привезти Вула, а я дал команду вернуться Чистоусову и всем остальным. Сейчас звоню шефу. Дождался, так сказать, всего букета и звоню.

Начальника отдела уголовного розыска полковника Мытарева дома не оказалось.

— В аэропорту, — объяснил Одинцов капитану. — Встречает дочь. А Марья Александровна, как всегда, деликатно попросила не морочить ему голову. Эх, если бы наши жены хотя бы в полгода раз бывали в нашей шкуре. Представляете, Владимир Николаевич, звонят вашей супруге часа в три ночи и просят немедленно прибыть на службу.

— А поскольку трубку снял глава семейства, то все это сообщается ему, — улыбнулся Зенич. — Знаете, я этого не представляю.

— Забыл, — сказал оперативный. — Вы человек холостой. Ну, ладно. Помните чемодан с вещами, который нашли в автобусе? Все, они только что из магазина и большинство — австрийского производства. Эксперт и решил, что чемодан принадлежит моряку. Логично? Правда, моряк какой-то странный — бросил свое добро. Единственное судно австрийской линии, которое сейчас находится в Южном, — «Кустанай». Оно вчера пришло.

Пока оперативный звонил в отделение милиции на аэровокзале и распоряжался разыскать Мытарева, капитан просмотрел сводку происшествий по маршруту следования автобуса. В районе села Выпасного инспектору рыбнадзора при попытке задержать браконьеров нанесены легкие телесные повреждения; браконьеры скрылись. Не то. Южное — драка в ресторане «Волна», задержаны четверо. Не то. А это вообще неизвестно как сюда попало: в районе карантин — ящур. Все остальное было примерно в том же духе.

Список уволенных на берег с «Кустаная». Список недлинный, всего трое: штурман, боцман и механик. На всякий случай Зенич снова заглянул в сводку — нет, среди участников драки в ресторане не было моряков с «Кустаная».

— Ничего интересного, — сказал он.

— Ничего, — согласился оперативный. — Возможно, здесь не все. Глубинка. Участковый на десять сел. Что-то могли и упустить.

— Меня все время беспокоит автобус, — признался капитан. — Труп нам приготовили. Деньги мы нашли случайно. Ну, а если сегодняшние поступки Цырина определило именно то, что заставило его бросить автобус? Нельзя же предположить, что он отправился на причал, заранее зная, что обречен.

— Кроме того, его действия чересчур осмысленны для обреченного, — подхватил оперативный. — Вот выясним, откуда деньги, и сразу станет ясно, что за птица ваш Цырин.

— Убийцу по данным, которые у нас сейчас есть, отыскать практически невозможно. Новые надо искать вокруг рейса, я убежден.

— Несколько минут терпения, и вы будете точно знать, кто такой ваш Цырин. Искусный взломщик или автодорожный маньяк, помешанный на идее любыми средствами воспрепятствовать движению в районе тридцать шестого километра Окружного шоссе. Хотя после того, что вы нащупали на причале, я почти не сомневаюсь в первом.

— Я тоже.

— Вот тогда и беритесь за автобус. Кстати, когда вы работали на причале, звонил Мехтиев. Тех, из рыбхоза, которые первыми оказались на месте аварии, отпустили под честное слово отвезти рыбу на завод. И вот эти ребята сдержали слово и объявились. Сейчас, наверное, они на пути к нам.

Это была одна новость. Вторую несколько минут спустя капитану сообщил Бежан.

— Деньги те самые, которые пятнадцатого были украдены в Южном. Ровно половина суммы.

ДЕСЯТЬ ЧАСОВ СОРОК ТРИ МИНУТЫ

Приехал Мытарев.

— Не даете соскучиться, черти, — беззлобно сказал он, выслушав оперативного с Зеничем. — Лучше бы сделали что-нибудь с погодой. Ситуация чрезвычайно тревожная, — строго сказал он капитану у себя в кабинете. — Пока вы докладывали, я надеялся, что кража в Южном и то, что произошло сегодня, — два разных дела. Оказалось, что нет, и все окончательно запуталось. Знаете, что меня сейчас больше всего беспокоит? История с автобусом и пятью пассажирами, которые по причине, прямо или косвенно связанной с кражей, не добрались до места. Мы начнем с этой пятерки. Мы должны знать, что с людьми все в порядке, а тридцать шестой километр — случайность. Впрочем, некий внутренний голос подсказывает мне, что случайностей в этом деле быть не должно.

«Хорошо, что он пришел к такому же выводу», — подумал капитан.

— А сейчас, — продолжал полковник, — не будем терять времени и перенесемся на тридцать шестой километр. Начнем оттуда. С подробностями кражи вы ознакомитесь в Южном.

— Я уезжаю?

— Придется. Но об этом позже.

— Что заставило этого Цырина бросить автобус? — вслух рассуждал Мытарев, глядя на карту области. — И связана ли причина бегства именно с тридцать шестым километром?

— Очевидно. Автобус оставлен в очень неудобном месте. Есть и другие доказательства панического состояния водителя.

— Например?

— Пустой салон. Чемодан, который забыли.

— Не хочу вас разубеждать, но, по-моему, это неубедительно. Человек, испугавшийся чего-то, не станет бросать такое надежное средство передвижения, как автобус, и доверяться собственным ногам, даже если человек этот — чемпион мира в стипль-чезе. Кстати, последующие шаги Цырина убеждают, что действовал он разумно. Но странно, скажете вы. Согласен. Но ведь и странные поступки имеют такую же разумную мотивировку, как любые другие. Все дело в точке зрения.

— Значит, вы считаете, что все началось не на тридцать шестом километре?

— Как раз я так не считаю. Но не исключайте этой возможности. Убедите меня, что пятеро пассажиров сошли где-нибудь по дороге, и я вам тут же скажу, что некая мысль, которую Цырин обдумывал уже много дней, побудила его к немедленным действиям именно натридцать шестом километре.

«Нечем крыть», — подумал Зенич. Он фантазировал сейчас — всегда легче начинать не с нуля. Но возможно, он попал в самую точку.

— Теперь другое, — продолжал Мытарев. — Какова роль Цырина в ограблении? Кто он — соучастник, курьер или случайный человек?

— Второе. Скорее всего, второе. Вспомните чемодан, который он все время таскал с собой.

— Вы считаете, что деньги они перевозили по частям?

— Вероятно.

— Это меня как раз и настораживает. Если деньги хранились в канистрах, то тогда что это вообще за чемодан? В деле о краже на заводе гораздо больше вопросительных знаков, чем километров от Приморска до Южного. Вникните, убедитесь сами. Но кое-что все-таки не вызывает сомнений. Например, время, когда был задержан Вул. В котором часу Цырин пятнадцатого выехал из Южного?

— В шестнадцать тридцать.

— По документам? — уточнил полковник.

— Да.

— Это надо проверить. А пока не вижу для Цырина другой роли, кроме курьера, — Вула ведь задержали в шестнадцать четырнадцать.

— Курьер, посвященный в подробности?

— Не исключено. Возможно, поэтому и убрали.

— Что показывает Вул?

— Ничего разумного. Поминает беса, который его случайно попутал.

— Вы ему верите?

— Ни единому слову.

— Сообщники?

— Он их отрицает.

— Но ведь деньги исчезли!

— Пустили в ход и этот козырь. Говорит, что кому-то повезло больше, чем ему.

— А если он не врет? — предположил Зенич.

— Смешно все это — попытка ограбления через несколько минут после того, как в кассе уже кто-то побывал. И потом, откуда у него ключи?

— Как он сам это объясняет?

— Говорит, что нашел. Как вы думаете, этому можно верить? Вы вели его предыдущее дело. Не помните, Цырин тогда проходил в каком-нибудь качестве?

— Нет, но ручаться не могу: шесть лет прошло.

— Надо поднять дело.

— А как быть с логикой? — спросил капитан. — Не вижу я логического основания в сегодняшних поступках Цырина.

— И все-таки логика в них, пожалуй, есть.

— Какая?

— Логика спешки. Попробуйте по-другому объяснить, ну, хотя бы появление Цырина на автовокзале. Предположим, что пассажиров к тридцать шестому километру в автобусе уже не было и что последнее каким-то образом связано с кражей. Где у нас пост ГАИ?

— Вот. — Капитан показал.

— Остановили бы там автобус?

— Он шел из карантинного района…

— Значит, остановили. Проверили бы документы. Обнаружили отсутствие пассажиров, а может, что-нибудь еще. Возможно, задержали бы, что, разумеется, Цырина не устраивало. Второй вариант. Он бросает автобус и не является на вокзал. Некоторое время автобус ждут, потом начинаются звонки, поиски, находят автобус и, естественно, начинают искать водителя. Тоже не подходит. Остается третий вариант, который Цырин и осуществил. А теперь, представьте, что катастрофы не было — все обнаружилось бы на полдня позже. А точнее, перед обратным рейсом.

— Но тогда почему он так «следил» по дороге? Полдня не играют роли. Мы повторили бы его путь через двенадцать часов и в конце концов все равно достали.

— Вот-вот, — обрадовался Мытарев. — Вы тоже заметили, не правда ли? По-видимому, в его планы не входило замести следы. Ему нужны были именно эти полдня, а возможно, и несколько часов. Сработай его план — и сейчас он был бы там, где достать его мы не могли. Только так я это объясняю.

— Осечек было две, — задумчиво сказал Зенич. — Первая — катастрофа — поставила его план под угрозу срыва уже в самом начале, о чем Цырин не знал. Вторая оказалась для него роковой. А что, если убийца Цырина продолжает путь своей жертвы, руководствуясь тем же призрачным двенадцатичасовым барьером?

— Это, в сущности, ничего не меняет. Какую-то эти подлецы видели дополнительную гарантию собственной безнаказанности. Но какую? Мало фактов. Как вы думаете, кто еще мог оказаться свидетелем сегодняшней деятельности Цырина?

— Пассажиры автобуса.

— Понятно. Еще?

— Шофер такси, на котором Цырин приехал на причал.

— Ищут?

— Да. Шофер машины, на которой он добирался до города. Это была машина, иначе по времени не получается.

— Что известно?

— В течение часа до столкновения по этому участку трассы проходили всего две машины: «Жигули» Платникова и «газик» рыбхозяйства.

— В этом районе нет проселочных дорог? Объездов?

— Нет.

— Еще минута, и мы с вами, Владимир Николаевич, ударимся в мистику, — улыбнулся полковник. — Конечно же, он не перелетел по воздуху. Когда тема исчерпана, надо смелее оперировать фактами. «Газик» не подбирал Цырина?

— Не подбирал.

— Давайте прикинем. В котором часу Цырин бросил автобус?

— Примерно в половине шестого.

— Когда автобус обнаружили люди из рыбхоза?

— В шесть десять.

— Будем исходить из того, что Цырин не прятался в кустах в ожидании попутного транспорта. Сколько времени «газик» простоял на тридцать шестом километре?

— Минуты две — три.

— Как быстро перемещался потом?

— Судя по тому, когда машина пришла на пост ГАИ, — со скоростью километров шестьдесят в час.

— Так. За это время Цырин мог быть примерно вот здесь. Взгляните. Что вы видите?

Капитан посмотрел на карту.

— Подъем.

— Затяжной подъем с левым поворотом на вершине. Лучшего места для того, чтобы вскочить в кузов, и не придумаешь. Разумеется, все это еще предстоит доказывать. Но пока ничего другого предложить не могу. Вот и все, Владимир Николаевич. — Мытарев взглянул на часы. — Вас ждет вертолет. Вам лететь в Южное. Начните оттуда. Будем двигаться навстречу друг другу. Место встречи — тридцать шестой километр. Выясните: возможно, Цырин знаком товарищам из райотдела. Связь каждый час, с каждым новым фактом — немедленно. В Южном вас встретит старший лейтенант Киреев, он работал вместе с нашими по заводу. Вопросы? Вопросов у капитана не было.

— Тогда летной погоды, Владимир Николаевич. Впрочем, на наш вертолет это понятие, кажется, не распространяется.

Оставшись один, Мытарев позвонил по телефону.

— Девушка, рейс тысяча шестьсот девятый, — мягко сказал он в трубку. — Да, из Новосибирска… Задерживается? А насколько? Я понимаю, что от вас это не зависит… Да, конечно. Спасибо. Будем ждать.

«Что еще остается?» — сказал он себе.

ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДЕСЯТЬ МИНУТ

— Южное! — закричал пилот.

Машина заложила вираж, скользя к земле, и открылся город. Аккуратный и чистый, он раскинулся вдоль реки, как полк, построенный к параду, и даже дождь не очень сбивал его бравый вид. Особого движения внизу не наблюдалось. Лишь в порту было заметно оживление: над баржей с открытыми трюмами бойко хлопотали краны, железнодорожный состав втягивался на причал и какой-то катерок пересекал пустынный рейд.

Сели за городом, на площадке, которую самолеты сельскохозяйственной авиации, работавшие в районе, использовали под аэродром. Унылое это было место: хилые рощицы с трех сторон и здание склада с четвертой. По инерции вращающийся винт еще сотрясал корпус, а от здания к вертолету уже мчался «уазик». Подлетел, резко затормозил, разбрызгивая грязь. Из машины выскочил старший лейтенант лет сорока, полный, с маленькими усиками. Представился:

— Старший лейтенант Киреев.

— Капитан Зенич. Поехали, товарищ Киреев.

— В райотдел, — сказал Киреев водителю.

— Есть какие-нибудь новости? — спросил Зенич, когда они поехали.

— Никаких, — огорченно ответил старший лейтенант. — Вот разве что ваши утром уехали.

О том, что оперативная группа управления, работавшая в Южном, отозвана в Приморск, капитан уже знал от Одинцова.

— В таком случае новости есть у нас, — сказал он. — Деньги нашлись. Точнее, половина суммы. Но нет сомнения, что и вторая половина тоже вывезена из Южного. Вам знакома эта личность? — Капитан показал Кирееву фотографию Цырина.

— Кто такой? — спросил старший лейтенант, повертев фотографию в руках.

— Водитель автобуса Цырин. Его машина обслуживала рейс до Южного. В таком сочетании это вам ни о чем не говорит?

— Не припоминаю.

— Три часа назад Цырин убит в Приморске. Вот у него-то и обнаружена половина денег. Есть основания думать, что и вторую половину, исчезнувшую, он хранил у себя.

— Слишком много новостей, — мрачно сказал старший лейтенант. — Подождите, товарищ капитан. Дайте опомниться.

Он промолчал до самого райотдела и даже не взглянул на капитана. И только у себя в кабинете, протягивая Зеничу папку с материалами дела, выразительно посмотрел на него — держи, мол, дорогой товарищ из области, и скажи, как тебе все это понравится.

Капитан перехватил его взгляд, но не отреагировал и уткнулся в папку. Она хранила множество всяких документов: протоколы допросов, заключения экспертов, результаты осмотра места происшествия. Подобранные в хронологическом порядке, эти бумаги заключали в себе всю информацию, собранную райотделом по делу об ограблении кассы судоремонтного завода в Южном. События, насколько об этом позволяло судить содержимое папки, разворачивались следующим образом.

Пятнадцатого ноября в пятнадцать часов кассир Литвинова в сопровождении стрелка ВОХР Васина доставила из банка восемьдесят четыре тысячи рублей — заработную плату персонала завода за первую половину месяца. Поскольку семнадцатое число, платежный день завода в банке, приходилось на воскресенье, эту операцию осуществили пятнадцатого, в пятницу. Деньги кассир совместно с тем же Васиным перенесла из машины в кассу и закрыла в сейфе. До шестнадцати часов Литвинова безотлучно находилась в кассе. Так как в понедельник кассиру предстояло выдавать зарплату двум сменам и задержаться после окончания рабочего дня, она, по предварительной договоренности с главным бухгалтером, в шестнадцать часов закрыла кассу, сдала ключи и на заводском автобусе, который забрал рабочих первой смены, уехала в город. В шестнадцать часов четырнадцать минут сработала блокировка двери кассы. Работники заводской охраны, прибыв на место, обнаружили при попытке вскрыть двери некоего гражданина Вула, как выяснилось впоследствии — ранее судимого. Во время задержания гражданин сопротивления не оказал. У него были изъяты ключи от кассы и сейфа и пустой мешок. Последующий осмотр помещения кассы и сейфа показал, что сейф вскрыт, а деньги исчезли. Свое причастие к краже задержанный категорически отрицает.

«Чертовщина какая-то, — подумал капитан. — Конкуренция? Соперничество? Это хорошо, что Вула взяли у двери, иначе пришлось бы вместе с милицией вызывать и «скорую помощь»: вида пустого сейфа он бы не вынес. Интересно, как все это объясняет кассирша?»

Капитан нашел протокол первого допроса Литвиновой. «Так, — отмечал он, пробегая его глазами, — родилась… училась… сын… разведена… Вот!»

КИРЕЕВ. Вы вдвоем в кассе работаете?

ЛИТВИНОВА. Вдвоем.

КИРЕЕВ. Кто вторая?

ЛИТВИНОВА. Кошанская Валентина Степановна.

КИРЕЕВ. Где она теперь?

ЛИТВИНОВА. В отпуске.

«Начинается», — подумал Зенич. Конечно, то, что деньги украдены в отсутствии второго кассира, могло быть чистой случайностью. Другое дело, когда случайность работает на преступников. Иди тогда разберись, случайность это на самом деле или нет.

КИРЕЕВ. Когда было решено, что Кошанская в отпуск уйдет в ноябре?

ЛИТВИНОВА. График мы знаем уже в феврале.

КИРЕЕВ. Что, Кошанская сама просилась на ноябрь?

— Действительно Кошанскую поставили в отпуск на ноябрь? — спросил капитан, оторвавшись от протокола.

ЛИТВИНОВА. Нет, это ее главный бухгалтер поставила.

— Все точно, — сказал Киреев. — Я проверял.

КИРЕЕВ. Когда вы работаете вдвоем, кто ездит за деньгами?

ЛИТВИНОВА. Я.

КИРЕЕВ. А Кошанская?

ЛИТВИНОВА. Только когда я в отпуске. А так все время я.

КИРЕЕВ. Как проходит получение денег?

ЛИТВИНОВА. Директор машину дает, беру охранника, и едем. В банке получаем деньги и возвращаемся на завод.

КИРЕЕВ. За время вашей работы в должности кассира были у вас неприятности, связанные именно с получением денег? Недодачи? Задержки?

ЛИТВИНОВА. Не было ничего такого. Деньги я лично пересчитываю. Перед тем как ехать, звоню в банк, спрашиваю, все ли у них готово.

КИРЕЕВ. А в этот раз?

ЛИТВИНОВА. Все было, как всегда.

Зенич понимал, куда ведет старший лейтенант. Примененный преступниками вариант, несмотря на то что привел к положительным результатам, имел много слабостей, главную из которых — блокировку — им удалось как-то обойти. Куда более перспективным представлялось нападение на кассиршу по пути из банка к машине или от машины к кассе.

КИРЕЕВ. Я просил бы вас, Любовь Ивановна, припомнить подробности вчерашнего дня. Чем занимались с утра? Что делали на заводе до того, как поехали в банк? С кем встречались? О чем говорили?

ЛИТВИНОВА. Утром отвела сына в садик. К девяти была на заводе. Открыла Кассу.

КИРЕЕВ. Вы производили выдачу денег?

ЛИТВИНОВА. Как всегда. Командировочные выдавала.

КИРЕЕВ. В кассе, значит, были деньги?

ЛИТВИНОВА. Немного. Четверо из механического цеха ехали в Свердловск, так одному даже не хватило.

КИРЕЕВ. Только эти четверо приходили?

ЛИТВИНОВА. Да.

КИРЕЕВ. То, что деньги вы привезли в пятницу, на заводе знали?

ЛИТВИНОВА. Многие видели.

КИРЕЕВ. Вы привезли деньги, положили их в сейф. Из кассы до ухода никуда не отлучались?

ЛИТВИНОВА. Нет.

КИРЕЕВ. Чем занимались?

ЛИТВИНОВА. Проверяла ведомости на зарплату.

КИРЕЕВ. Была необходимость?

ЛИТВИНОВА. Делала это скорее для страховки. Смотрела, правильно ли все заполнено, нет ли ошибок, неясностей, чтобы в понедельник работать без задержек.

КИРЕЕВ. Вы покинули кассу ровно в четыре?

ЛИТВИНОВА. В окно я увидела автобус, он привез рабочих второй смены. Посмотрела на часы — было около четырех.

КИРЕЕВ. Без скольких минут, не помните?

ЛИТВИНОВА. Без двух или без трех. Подумала еще, что надо спешить, иначе опоздаешь на автобус.

КИРЕЕВ. Что делали дальше?

ЛИТВИНОВА. Закрыла кассу. Спустилась и закрыла дверь. Поднялась и закрыла дверь на втором этаже. Зашла в бухгалтерию, предупредила, что ухожу. Сдала ключи и села в автобус.

Кассирша говорила о чем-то таком, чего капитан не мог понять и что для Киреева было очевидным. Получалось, что помещение, соседствующее с кассой, сообщалось с лестницей и имело два выхода на разных этажах. Он спросил об этом старшего лейтенанта.

— Именно, — подтвердил Киреев. — Поедем на завод — увидите.

КИРЕЕВ. Когда закрывали двери, в коридоре и на лестнице не заметили ничего подозрительного?

ЛИТВИНОВА. Не заметила.

КИРЕЕВ. В последнее время кто-нибудь расспрашивал вас о вашей работе, о системе сигнализации?

ЛИТВИНОВА. Никто не расспрашивал.

КИРЕЕВ.Что делали после возвращения с завода?

ЛИТВИНОВА. Зашла за сыном. Погуляли немного. Вернулась домой, и тут вы приехали.

КИРЕЕВ. Ключи от кассы и сейфа, которыми вы пользуетесь, существуют в единственном экземпляре?

ЛИТВИНОВА. В единственном.

— А что говорит эксперт? — спросил капитан Киреева.

— Говорит, что кассу и сейф открывали ключами. Отпечатков не нашли: работали в перчатках. Со всех ключей на связке кассира сделаны оттиски. Сняты они за три — четыре дня до ограбления. — Старший лейтенант подумал и добавил: — Осуществить подобную операцию можно по трем каналам: Литвинова, кто-либо из охраны завода, дежуривший у сейфа с ключами, и некто третий, имеющий доступ к ключам.

— Понятно, — сказал Зенич и продолжал читать.

КИРЕЕВ. Скажите, Любовь Ивановна, кто, кроме вас и Кошанской, имеет право пользоваться ключами?

ЛИТВИНОВА. Никто.

КИРЕЕВ. Значит, кроме вас двоих охранник никому ключи не выдаст, даже директору?

ЛИТВИНОВА. Да.

КИРЕЕВ. Вы получаете ключи, придя на работу, и сдаете их, когда уходите домой. Если вы отлучаетесь в течение дня, на обед, например, ключи берете с собой?

ЛИТВИНОВА. Все равно сдаю.

КИРЕЕВ. И никогда не случалось, что вы забывали это сделать?

ЛИТВИНОВА. Случалось, конечно. Но в таких случаях всегда возвращалась и оставляла ключи. В нашей работе большие неприятности начинаются с мелочей. Надо об этом помнить. Правда, вот забыла…

КИРЕЕВ. Что вы имеете в виду?

ЛИТВИНОВА. Я не знаю, где ошиблась, но когда на тебя смотрят совсем по-другому, чем день назад, и тычут пальцем вслед, ты начинаешь думать, что виноват. И хуже всего, когда так думают другие.

«Похоже, что она говорила искренне», — подумал капитан. Правда в этом случае имела бы огромное значение — вывод о том, что кассирша замешана, напрашивался сам собой. Деньги надо было изъять из сейфа, да так, чтобы не сработала сигнализация, незаметно вынести с завода и переправить Цырину. На все — полтора часа, считая с того момента, когда Литвинова вернулась из банка. Промежуток с трех до четырех подходил для этой цели больше всего, и все это время она безотлучно находилась в кассе. Конечно, такую крепко сбитую теорию портило появление Вула, но от этого она не разваливалась.

КИРЕЕВ. Не расстраивайтесь, Любовь Ивановна. Подозрительность в подобных ситуациях свойственна людям, не нам с вами их переделывать. У нас сейчас другая задача — найти преступников. Вернемся к моменту вашего ухода. Вы хорошо помните, что закрывали нижнюю дверь?

ЛИТВИНОВА. Я закрываю ее каждый день, это вошло в привычку.

КИРЕЕВ. Дверь снаружи открыть невозможно. Для того чтобы открыть ее, кто-то обязательно должен находиться в коридоре или на лестнице.

ЛИТВИНОВА. Я никого не видела.

КИРЕЕВ. На площадку у двери на чердак не поднимались?

Старший лейтенант упорно отрабатывал какую-то свою версию — это нравилось Зеничу.

ЛИТВИНОВА. Нет. А ведь верно, там можно спрятаться.

Снова темное место. Они говорили о двери на чердак и о какой-то площадке, на которой можно спрятаться. Спрятаться там, может быть, и можно, но для того, чтобы это знать наверняка, надо хотя бы иметь план кассы и прилегающих помещений. «Впрочем, — сказал себе капитан, — Киреев прав: поедем на завод — увидим».

КИРЕЕВ. Вы закрыли все двери, зашли в бухгалтерию предупредить, что уходите, спустились, сдали ключи и сели в автобус. Я верно описываю ваши действия после того, как вы покинули кассу?

ЛИТВИНОВА. Да.

КИРЕЕВ. В автобусе было много народу?

ЛИТВИНОВА. Много.

КИРЕЕВ. И он сразу уехал?

ЛИТВИНОВА. Очень быстро.

КИРЕЕВ. Вы утверждаете, что покинули кассу за несколько минут до четырех. Для того чтобы последовательно произвести все те действия, о которых вы говорили, мне потребовалось около шести минут, а вам, наверное, еще меньше. Получается, что в автобусе вы были самое позднее в пять минут пятого, и после этого, как вы сказали, автобус очень быстро уехал. А рабочие, пользующиеся автобусом, показывают, что раньше десяти — двенадцати минут пятого они с завода никогда не уезжали. Им надо переодеться, умыться. Это же подтверждает и водитель автобуса.

ЛИТВИНОВА. Это он вам так сказал?

КИРЕЕВ. Да. Но это еще не все. На проходной время, в которое любая машина покидает территорию завода, фиксируется. Так вот, в пятницу автобус, в котором находились и вы, выехал в тринадцать минут пятого. Следовательно, к автобусу вы подошли не в пять минут пятого, а минут на пять — семь позднее.

ЛИТВИНОВА. Ну и что?

КИРЕЕВ. Поймите, очень важно установить точно, сколько времени ушло у вас на то, чтобы закрыть кассу и спуститься на первый этаж.

«Далось ему это время, — подумал Зенич. — Ну, спускалась она на пять минут больше — что с того? Нет, этот парень не станет спрашивать просто так. В его вопросах есть, конечно, какой-то смысл. Он, по-видимому, считает самым подходящим моментом для вскрытия кассы те несколько минут, в течение которых Литвинова находилась в здании заводоуправления. Но какое это имеет значение, если поворот ключа в замке одновременно включает блокировку? Все равно не объяснишь, почему сигнализация не сработала.

Стоп, — сказал он себе, — не спеши. Вспомни: системы сигнализации бывают разные. Там, где целесообразно осуществить централизованный контроль большого числа объектов, включение блокировки производится с общего пульта».

— Какая система сигнализации на заводе? — спросил капитан Киреева.

— Централизованная, — последовал ответ.

А это, в свою очередь, означало, что, пока кассирша закрывала двери и спускалась на первый этаж, помещение кассы оставалось бесконтрольным. Теперь все зависело от одного: как велико было это время в данном случае.

ЛИТВИНОВА. Я уже говорила — несколько минут.

КИРЕЕВ. Элементарный подсчет свидетельствует о другом.

ЛИТВИНОВА. Если вы меня обвиняете, то скажите, в чем.

Она не понимала, чего от нее хотят. Или делала вид, что не понимает. А Киреев не стал раскрывать ей свои соображения. Что ж, возможно, он был и прав. Еще было заметно, что держалась Литвинова естественно — не сетовала на судьбу, не плакалась. Женщина, которая что-то скрывала, в ее положении вела бы себя иначе. А то, что она не могла объяснить несовпадение во времени, на которое обратил внимание старший лейтенант, само по себе немного стоило. Важно было другое — задержали ли кассиршу наверху, и если да, то кто. Но здесь Киреев не продвинулся — Литвинова молчала.

Протокол допроса Вула читался, как занимательная чепуха. Вул работал под обаятельного простака. Зеничу показалось, что в тот момент его даже забавляло положение, в которое он помимо своей воли попал. Он не был уверен, что оно позабавило бы его теперь.

КИРЕЕВ. Как вы очутились в Южном?

ВУЛ. Вернулся я, гражданин начальник, с дальнего Севера. Думал жизнь новую начинать, но не дали. Люди не дали. Они все чистенькие, на нашего брата смотрят знаете как!.. С таким взглядом не они м. бня — я их бояться должен. Ткнулся туда, сюда. Как разглядят, по какому документу я справку получал, тут наш разговор и заканчивается. Решил в Южное. Городок приличный, чистенький, и там меня не знают. Покажу себя с хорошей стороны.

Капитан сразу узнал его манеру выражаться и заставил себя вспомнить его. Зенич знал, что половину из своих сорока с лишним лет Вул провел в тюрьмах. Он вспомнил, что Вул не производил впечатление человека, подверженного влиянию окружения, — такие гнут свою линию, чего бы им это ни стоило. Конечно, он переменился со дня их последней встречи — тюрьма не санаторий.

КИРЕЕВ. Приехали и сразу на завод?

ВУЛ. А то куда ж! Надо было где-то определяться. Если не воровать или не работать, ноги протянешь. А я твердо решил: завязываю!

КИРЕЕВ. На судоремонт, значит, потянуло?

ВУЛ. Место приличное. Люди хорошо отзываются.

КИРЕЕВ. Кто отзывается?

ВУЛ. Да всякие.

КИРЕЕВ. И в каком же качестве решили рекомендовать себя?

ВУЛ. Э, гражданин начальник, нехорошо о нашем брате думаете. Я, например, токарь третьего разряда. Там, откуда прибыл, теперь не только профессию получить можно — высшее образование. В общем, двинул на завод. На заборе объявление висит. Громадное. Те требуются, эти — профессий двадцать перечислено. Ну, говорю себе, повезло нам. Являюсь в отдел кадров. Мужчина там сидит, представительный такой, улыбается. Здравствуйте, говорю, пришел на работу определяться. И так, видать, я ему понравился, что закрыл он свое окошечко и повел завод смотреть.

КИРЕЕВ. Вас?

ВУЛ. Ну да. Хочу, говорит, все показать, чтобы выбрали, что вам больше по душе. У нас, говорит, много хороших трудовых коллективов и любой будет рад такому пополнению.

КИРЕЕВ. Что же он вам показывал?

ВУЛ. Цеха, бытовки, в столовой были. Хотел профилакторий показать, но я отказался. Напоследок в кассу завел. Вот здесь, говорит, два раза в месяц, второго и семнадцатого, происходит приятная процедура — каждый получает по труду. И тот, кто хорошо потрудился, получает неплохо. Заметьте, говорит, это место.

Он не ждал, пока Киреев перейдет к сути. Он сам толкал его к этому.

КИРЕЕВ. И вы заметили?

ВУЛ. А то нет!

КИРЕЕВ. Вот что, Вул, перестаньте молоть чепуху и расскажите чистосердечно, кто вывел вас на кассу и где вы взяли ключи. Так будет лучше для вас.

«Не годится, милый, — подумал капитан. — С кассиршей у тебя получалось лучше. Не хватило терпения выслушать эту байку до конца, получай готовенькое и иди потом лови его».

ВУЛ. Понимаю и ценю ваши слова. Никто не выводил и никто ничего не давал. Нечистый попутал. А точнее, соединение роковых обстоятельств с сознанием собственной недостойности.

КИРЕЕВ. Яснее.

ВУЛ. Пожалуйста. Когда мы кассу осматривали, мимо какой-то малый промчался и ключи обронил, целую связку. Поднял я их и за ним вдогон, но он исчез. Найду, думаю, и отдам. Стою внизу, кадровика поджидаю. Ключи в руках. В это время фифа идет, что в кассе из окошечка мордочку демонстрировала, а на пальчике у нее ключики вертятся. Посмотрел — точь-в-точь такие, как у меня. Ну, и нашло тут. Дождался провожатого своего. Платок, говорю, у кассы обронил. А сам наверх. Прикинул — те самые ключи, полный набор. И один, стало быть, от сейфа. Надо сдать, думаю, и предупредить, кого следует, что есть тут у них парнишка, который у себя в кармане запросто ключи от всех денег держит. Тут как раз дело до ксивы дошло. Начальник мой, как увидел, откуда я, морду стал воротить, и вроде им уже никто и не требуется. Вышел я от него, на душе тошно. Все и припомнил. И про кассу, и про семнадцатое число, и про ключи.

Подобный бред он нес все время, и старший лейтенант, как ни старался, не достиг ничего. Он пытался поймать его на деталях — по указанию старшего лейтенанта Вул повторил свою «исповедь» несколько раз, — но не преуспел и здесь.

Впрочем, как выяснилось позже, один из инспекторов отдела кадров двенадцатого ноября действительно показывал Вулу завод, но не заметил, чтобы последний что-либо находил и куда-то отлучался. И на работу он оформляться не стал — сказал, что подумает.

Итак, за три дня до ограбления Вул побывал на заводе — это не вызывало сомнений. Проводил рекогносцировку? Создавал легенду? Ответов на эти вопросы Кирееву получить не удалось.

Старший лейтенант был человеком дела. В поисках денег он решился даже обыскать завод — это был героический, хотя и бесполезный шаг. Мог ли он предположить, что деньги были вывезены из города пятнадцать минут спустя после того, как сработала сигнализация, и следствие получило в свое распоряжение такого словоохотливого и такого бесполезного свидетеля?

ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК ТРИ МИНУТЫ

Машина стояла у проходной завода. Резкий звук гудка будоражил серый день. Вышел какой-то заспанный тип, по виду сторож, пригляделся, вернулся на проходную. Заныл невидимый мотор, и створки ворот поползли назад, открывая проход. Спотыкаясь всеми четырьмя колесами на брусчатке, «уазик» въехал на заводской двор.

— Позвать кого-нибудь из охраны? — спросил Киреев.

— Не надо, — сказал капитан. — Они сейчас без приглашения явятся. У меня просьба к вам: вы их знаете, сделайте так, чтобы никто из них не увязался за нами. Хочется потолковать с глазу на глаз. Посторонние ни к чему. Если потребуется, мы их пригласим. Где хранятся ключи?

— На посту, в сейфе.

— Где пост?

— В здании заводоуправления, на первом этаже.

— Вот оттуда и начнем.

От здания, на ходу одергивая гимнастерку, спешил какой-то человек.

— Смотрите, уже бегут, — отметил Зенич.

В нескольких метрах от них человек перешел на шаг и, остановившись, хриплым голосом доложил, обращаясь к капитану:

— Начальник охраны Сопунько.

— Неплохо, товарищ Сопунько, — похвалил Зенич. — Совсем неплохо. У вас всегда так быстро?

— Товарищ Зенич из области, — подсказал Киреев.

— Стараемся, — бодро гаркнул мужчина.

— Мы хотели бы посмотреть кое-что, — сказал ему капитан. — Заводоуправление, кассу.

— Разрешите сопровождать?

— Не беспокойтесь, — сказал Киреев. — Мы сами.

Пост охраны размещался в маленькой полутемной комнате с обитой железом дверью. Молодой парень, сидевший у пульта централизованной сигнализации, не знал, как ему реагировать на вошедших, но Сопунько цыкнул на него, и он встал.

— Ключи, пожалуйста, — попросил Киреев.

— И пусть снимут блокировку с помещения кассы, — подсказал Зенич. — Кстати, время сдачи ключей регистрируется?

— Теперь регистрируется, — сказал старший лейтенант, выделив первое слово.

Начальник охраны с лязгом открыл дверь сейфа и передал Кирееву ключи. Выглядел он сконфуженно.

— Я бы хотел попасть туда снаружи, — сказал Зенич Кирееву, когда они покинули помещение поста. — Если не ошибаюсь, к кассе можно подойти с двух сторон?

— С трех. Со второго этажа здания заводоуправления, со двора и через чердачную дверь, если лезть с крыши. Какой путь предпочитаете?

— Со двора.

— Тогда у вас ничего не выйдет. Снаружи эту дверь не открыть.

— Что же делать?

— Я пойду через второй этаж и открою.

Киреев побежал наверх, а капитан пошел вдоль здания. Не обнаружив двери, он свернул за угол и там нашел ее. Других дверей поблизости не наблюдалось. По-видимому, это и была та самая дверь.

Изнутри что-то заскрежетало, дверь распахнулась, и появился Киреев. Он пропустил Зенича вперед, а сам пошел следом, объясняя.

Заводоуправление располагалось в двух зданиях — старом и более поздней пристройки. Касса была в старом, на втором этаже, и имела отдельный выход на заводской двор — через него они и попали внутрь. Добротная дубовая дверь запиралась изнутри на массивный металлический засов. Киреев был прав — снаружи такую дверь открыть невозможно. Лестничная клетка соединяла выход с коридором у кассы и чердачной дверью. Чердак от коридора отделяли два пролета; его дверь была заперта на висячий замок, который, по словам старшего лейтенанта, не трогали уже много лет.

Коридор выходил на второй этаж пристройки и отделялся от нее стеклянной дверью. Уступ стены ограничивал поле зрения: из пристройки коридор не просматривался.

Это было важным обстоятельством. Возможность визуального контроля за кассой исключалась даже в дневное время, когда в здании находились люди и бдительность охраны, естественно, была ослаблена.

— Скажите, Александр Иванович, почему так неудобно расположена касса? Столько дверей…

— А вы представьте себе день зарплаты. Сначала открывают двери на первом этаже и закрывают на втором — получают уполномоченные цехов и смен. Потом наоборот: закрывают нижние и открывают верхние — получают сотрудники заводоуправления и ИТР. Очередь выстраивается на лестнице, а в здании заводоуправления — ни толчеи, ни шума.

— Удобство, оказавшееся чрезвычайно полезным и для преступников. А как в обычные дни?

— Закрыта верхняя дверь и открыта нижняя.

— Значит, всём, кому нужно в кассу, вынуждены ходить со двора?

— Да.

Внимательно осмотрели кассу.

— Сейф не сблокирован? — поинтересовался капитан.

— Уж сблокирован. Они теперь готовы ставить сигнализацию где только можно.

— Постоим здесь, — сказал Зенич, когда они вернулись на лестницу. — На улице мокро, внизу людно. Обсудим кое-что, так сказать, не отходя от кассы. Не возражаете?

— Нет, конечно.

— Вы предположили, как могло произойти преступление, и, судя по материалам дела, все время искали этому подтверждение. А под конец вдруг засомневались. Почему? Вас смутил факт, который не укладывается в рамки вашего предположения? Сигнал в шестнадцать четырнадцать — неожиданное появление конкурента в лице Вула, не правда ли? Однако кассирша по-прежнему у вас на подозрении. Не пытайтесь меня уверить, что это не так. Здесь ведь еще и расчет за вас: деньги надо было извлечь из сейфа, незаметно вынести с завода и переправить Цырину. На все полтора часа. Ну, казалось бы, кто, кроме нее… То, что произошло пятнадцатого, не было импровизацией. Действовал хорошо продуманный и все или почти все — лично я надеюсь на последнее — предусмотревший план. Работали не дилетанты. Такие загодя заботятся об отступлении. И уж наверняка они подумали о том, чтобы сбить нас с толку. Вы приведете мне пример — Бул. Я отнесу сюда же еще и Литвинову, и эти полтора часа — и попробуйте, кройте.

— Нечем крыть, — хмуро сказал Киреев. — Я действительно сомневаюсь. И по каким пунктам, это вы верно подметили.

— Отбросьте Вула. Его не было. Вы его выдумали для того, чтобы усложнить себе жизнь. Как в этом архичистом случае выглядит ваша идея? Как все было или лучше так: как все могло бы быть? Поделитесь с миром вашими выводами.

— Пожалуйста, — ожесточился Киреев, чего, собственно, Зенич и добивался. Этих меланхоличных с виду толстяков, обладающих огромными запасами взрывной энергии, очень трудно расшевелить в разговоре другими средствами. — Тот, у кого есть ключи от кассы и сейфа, прячется на площадке у чердачной двери, где его можно обнаружить, только столкнувшись носом к носу, — объяснял старший лейтенант. — Дождался ухода кассирши и начинает действовать. Его сообщник задерживает кассиршу в коридоре заводоуправления. В течении этого самого времени преступник опустошает сейф и через выход на первом этаже исчезает со сцены…

— …на которой тут же появляется Вул, с единственной целью: потешить самолюбие охраны. Хотите, я побью все ваши доводы?

— Вы же видели мои расчеты, — продолжал упорствовать Киреев.

— Они меня не убеждают.

— Показания Литвиновой?

— Показания женщины, весьма вольготно распоряжающейся рабочим временем, — грош им цена. Она утверждает, что вышла сразу же после того, как увидела автобус, а увидела она его, опять же с ее слов, без двух минут четыре. Но что стоит это женское «сразу»? Она наверняка принялась рассматривать себя в зеркальце, поправлять прическу и так далее — не мне вам объяснять, сколько это отнимает времени у любой женщины.

— Есть еще одно свидетельство. Сотрудница бухгалтерии, дважды около четырех часов выходившая в коридор, показывает, что Литвинова к главному бухгалтеру вошла не сразу после того, как закрыла дверь, а позже.

— Это серьезнее, чем все предыдущее. Но давайте разберемся. Восприятие времени субъективно и зависит от множества факторов. Вы опаздываете на поезд, и вам кажется, что время движется чрезвычайно быстро. Вы ждете вечера, с которым у вас связано много надежд, и вам кажется, что оно остановилось. В этом плане послеобеденные часы в бухгалтерии, да еще накануне выходного, бесконечны, как зубная боль. Ей могло показаться, что Литвинова вошла к начальнице через пять минут и даже через десять, а на самом деле этот интервал был гораздо меньше. Вы наверняка хронометрировали предполагаемые действия преступников по вашей версии.

— Было, — согласился Киреев.

— Сколько времени необходимо на то, чтобы влезть в кассу, и на все прочее, считая с момента, когда ушла кассирша?

— Мне лично потребовалось шесть минут. Но учтите, что они могли быть и половчее.

— По вашим расчетам, Литвинова сдала ключи на сколько позже?

— Минут на пять — семь.

— Все равно не получается. Совпадение, как видите, под предел. Но ведь тот, кто орудовал наверху, какое-то время выжидал — а вдруг кассирша вернется? Я не могу отвести на это несколько секунд. Всегда смело берите с запасом — идеальным все выглядит только на словах.

— Вот тут вы и ошибаетесь, — торжественно сказал Киреев. — Им не надо было ждать. Они знали, что кассирша не вернется.

Зенич улыбнулся.

— Прошу мира, — сказал он. — Почетного мира, ибо возможности активных действий противной стороны еще далеко не исчерпаны. Слепки с ключей, ваш любопытный вывод о синхронности в действиях кассирши и преступников, общий замысел ограбления, наконец, — не замешан ли во все это один и тот же человек, хорошо знающий завод? А если учесть, что ко всем сегодняшним событиям тоже причастна какая-то таинственная личность… Знай мы имя этого человека, и можно садиться писать мемуары, как вы думаете?

— Этот вариант не учитывает Вула, не забудьте. А с ним у нас не так уж много оснований для оптимизма.

«Завел на свою голову, — подумал Зенич. — Получай, сам просился. Что ж, надо отвечать».

— Возьмемся за Вула. Давайте порассуждаем. Как по-вашему, на основании тех данных, которыми мы сейчас располагаем, какое обвинение можно предъявить Вулу?

— Попытка ограбления?

— И ничего другого!

— А ключи?

— Они ничего не доказывают. Вул не получит больше того, что ему следует. На все есть закон. Вул это знает. Но это еще не все. Предположим, что он жертва какого-то непонятного плана и знает, что сообщники его предали. Как вы думаете, что он станет делать?

— Выдаст остальных из чувства мести, — предложил Ки-реев. — Это, кстати, его единственная возможность для мести.

— Не уверен, что вы правы. Тогда вообще рушится вся их затея на корню. Все схвачены, деньги возвращены — ему-то с этого какой прок? Моральное удовлетворение?

— А почему бы и нет?

— Это ваше удовлетворение не стоит восьмидесяти четырех тысяч. Вул — личность битая и прекрасно понимает, что пустить деньги в ход мы им не дадим. Те, кто на свободе, должно быть, тоже понимают это. Здесь одна гарантия не попасться — попридержать деньжата. Как долго? Чем дольше, тем лучше. Может быть, как раз столько, сколько ему сидеть. В этом случае он не прогадает. Отсидев, он получит возможность шантажировать их. От него придется откупаться, и это будет стоить недешево. Ладно, здесь пока все.

Старший лейтенант закрывал кассу. Зенич ждал его на заводском дворе. Здание заводоуправления стояло в самом центре двора, и подходы к этой злосчастной двери отлично просматривались со всех сторон.

— Покажите, пожалуйста, где останавливается автобус? — попросил капитан Киреева, когда тот вернулся.

Старший лейтенант показал.

Получалось, что напротив входа в кассу.

ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК ЧЕТЪРЕ МИНУТЫ

Сегодня по приказу прокурора Вул был перевезен в Приморск. Узнав об этом, Мытарев распорядился немедленно доставить арестованного к нему.

Та неделя, которую Вул провел в Южном, несомненно, была ему на руку. У него оказалось достаточно времени все обдумать. Как бы он ни повел себя теперь, это будет поведение человека, хорошо организовавшего свою защиту.

В данную минуту тактика отношений с ним строится на предположениях, а не на фактах. К сожалению, он сейчас хозяин положения, но этого не знает и не почувствует, даже если играть с ним в открытую, — в подобных положениях любая откровенность принимается за недоговоренность. Он ждет атаки, а надо предложить ему мир. Надо любыми средствами сбить его с толку, заставить бросить позиции, которые он приготовился защищать. Сомнения — плохой спутник в рукопашной, а вдруг подоспеют еще и факты? Ясно было одно: откровенность Вула стоит упорной кропотливой работы многих людей и времени, которого, как всегда в таких случаях, не хватало. Добиться этой откровенности значило бы все.

Ввели Вула. Он нащупал цепким взглядом хозяина кабинета, поклонился и замер, изобразив полную готовность исполнить все, что прикажут.

— Проходите и садитесь вот сюда, — показал полковник.

Вул обогнул стол и уселся напротив окна, сложив руки на коленях, — воплощение смирения и покорности.

— Я знаком с вами давно, но встречаемся мы впервые, — начал Мытарев. — Признаюсь, что эта встреча не вызывает во мне особой радости.

— Судьба, — виновато сказал Вул.

— Перестаньте. Я читал ваши показания и хочу сказать, что не верю ни одному слову. Если вы вдруг передумали и решили говорить по существу дела…

— Могу повторить, что рассказал, — поспешно вставил Вул.

— Ясно. Вам знакома фамилия Цырин?

— В первый раз слышу.

— Я так и думал. Тогда вам будет проще перенести этот удар… Цырин убит сегодня утром.

Вул не переменил ни позы, ни выражения лица.

— Распустилась молодежь, — сказал он безразлично. — В ихнем возрасте мы вели себя скромнее.

— Знаем, как вы вели себя в «ихнем возрасте», — заметил полковник.

Машинально или с какой-то определенной целью Вул при упоминании о Цырине заговорил о молодых, и надо было показать, что это заметили, но вскользь, не выпячивая.

— Он действительно молод, — продолжал Мытарев, — это вы верно подметили. Ему тридцати не было. Работал шофером междугородного автобуса, часто бывал в столь чтимом вами Южном, а свободное время посвящал довольно своеобразным наклонностям.

Вул принимал игру.

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне, — сказал он. — Но, чтобы поддержать разговор, могу поинтересоваться, чем он занимался.

«Отлично, — подумал полковник. — У тебя ведь одна цель — выбраться из дела с наименьшими потерями. Откровенность в твоем положении имеет смысл в определенное время, и, когда ты поймешь, что такое время настало, ты отыграешь. Я проинформирую тебя сейчас, а потом дам возможность разобраться. У нас совершенно нет времени, но ты будешь считать, что у нас его вагон, а у тебя нет. Ты заспешишь, иначе я плохо изучил вашего брата за тридцать лет».

— Представьте, коллекционированием денежных знаков различного достоинства.

— На сберкнижке, что ли? — тупо спросил Вул.

— В тайнике. Размеры собрания, несовместимые с возможностями коллекционера, не позволяли ему афишировать свое хобби. Заранее предвижу ваше удивление — деньги из тех, которые конкуренты перехватили у вас пятнадцатого. Ровно половина суммы. Каково?

— Все наше счастье — ваше. Вернее, ихнее, — спокойно констатировал Бул. — А где ж вторая половина?

— Ее унес человек, убивший Цырина. Мы кое-что о нем знаем. Знаем, что он Цырину ровесник и как выглядит. Знаем, что деньги носит в потертом чемодане. Приняты все необходимые меры. Ему не уйти. В самое ближайшее время надеюсь порадовать вас хорошими вестями.

— Зачем вы мне это говорите? — снова помрачнел Бул. — Когда я слышу такие истории, я сильно волнуюсь, а у меня больное сердце.

— В чисто познавательных целях. Возможно, то, что вы сейчас услышали, пробудит в вас желание вспоминать. Не исключено, правда, что ваши сведения нам уже не понадобятся. Все может быть. — Мытарев нажал кнопку звонка. — Проводите, — сказал он появившемуся конвойному.

Дважды надесятиметровом пути от стола до двери оглянувшись, Вул вышел.

— Товарищ полковник, — возвестил селектор голосом Одинцова. — Зенич. Переключаю на вас.

Что-то заскрежетало и зашипело, а потом из этих звуков вынырнул голос капитана.

— Слушаю, Владимир Николаевич, — сказал Мытарев.

ТРИНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ

Нет, думал Зенич, по этим улицам совершенно невозможно проехать в дождь. И вообще автомобиль перестал быть подходящим транспортом, когда спешишь. Надо было предвидеть это и передвигаться на вертолете. И сюда прилететь на вертолете, прямо во двор, и всполошить это сонное царство. Странно они здесь живут. На улице ни души, даже в продовольственном магазине никого, кроме продавцов, он не заметил. Впрочем, вот какие-то люди копошатся на соседнем участке, дом строят. Частные собственники — эти не признают ни дождя, ни выходного.

— Она дома, — нарушил молчание Киреев.

— Как вы узнали?

— Видите женщину на веранде? Это Литвинова. Пойдете один?

— Вместе. Она вас знает.

Они вышли из машины. На их появление у калитки отреагировал старый, неопределенного цвета пес, и Литвинова их увидела, но не вышла навстречу. По всему видно было, что гостей здесь не ждали.

Они долго еще топтались у двери, пытаясь избавиться от грязи, а с навеса прыгала прямо за шиворот ржавая струйка, и пес гремел цепью и тосковал. Грязь, дождь и собачье уныние — они вобрали в себя все чем представлялся Зеничу сегодняшний день. На веранде было тепло и уютно, пахло деревней, и Литвинова, крупная и красивая молодая женщина, мыла посуду.

— Добрый день, Любовь Ивановна, — поздоровался с ней Киреев.

— Здравствуйте, — сказал Зенич.

— Добрый, — кивнула женщина.

Она не сводила с гостей тревожных глаз, но продолжала вытирать тарелки.

— Товарищ Зенич из Приморска, — представил капитана Киреев. — Занимается делом об ограблении.

— Не знаю, чем смогу быть полезна, — довольно неприветливо сказала женщина. — Все, что знала, я уже рассказала.

Этот тон не шел к ее облику. Это был не ее тон и не ее манера держаться, но что-то побуждало Литвинову вести себя подобным образом.

Женщину не радовал приход людей, чье дело, по логике вещей, должно было находить в ней живейший отклик. Их победа означала бы и ее победу, трудную победу над пересудами. Зенич хорошо понимал, чего стоит унять молву в городе, где все на виду. Кто хоть однажды побывал в подобных обстоятельствах, хорошо знает убийственную силу всеобщего недоверия. Шепот ранит так же, как и пуля: человек еще движется, но он уже не боец.

Находилась ли кассирша под влиянием суждений, для которых дала повод? Бесспорно.

Только ли их? Капитан был уверен, что нет, хотя догадка Киреева, многое объясняя, оставалась недоказанной. Кто задержал Литвинову наверху, кем был для нее этот человек, не потому ли молчала она, что поняла все и боялась за него, — ответы на все эти вопросы были равнозначны раскрытию преступления, оставались только детали. Когда чувства вступают в противоречие с долгом, исход этого единоборства далеко не так очевиден, как может показаться на первый взгляд.

Зенич видел, как настроена Литвинова. «Идти на разговор с ней — значит зря терять время», — сказал он себе.

— Я знаком с вашими показаниями, — сказал он ей. — И не они интересуют меня сейчас. Вы знаете этого человека? — Он показал ей фотографию Цырина.

— Нет.

Ответ не удивил капитана, он ждал его. Литвинова держалась спокойно, но спокойствие это было напускное, и на миг оно ей изменило — увидев фотографию, женщина вздрогнула.

— Этот человек убит сегодня утром.

— Убит? — переспросила кассирша с плохо скрываемым волнением. — Такой молодой… За что?

— Есть основания считать его причастным к краже, — ограничил свои объяснения капитан.

— Я не знаю его, — повторила женщина, будто усомнившись в том, что ее поняли.

— Мы это уже слышали, — сказал Зенич. — Больше вопросов у меня к вам нет. Всего хорошего.

Он повернулся и решительно пошел к двери.

Киреев, наблюдавший за Литвиновой, видел, как стояла она, растерянная, не зная, на что решиться, как хотелось ей окликнуть Зенича, но что-то удерживало. Когда же капитан вдруг оглянулся, женщина попыталась принять прежний равнодушный вид, но не успела. То, о чем спросил ее Зенич, звучало в высшей степени странно и окончательно запутало Литвинову.

— Вы не скажете, который час? — спросил он ее.

— Время?

— Да.

Она уже ничего не понимала.

— Пойду посмотрю.

— Давайте я вам… — начал Киреев, когда кассирша исчезла в соседней комнате, но, увидев предостерегающий жест капитана, умолк.

— Половина второго, — сказала женщина, вернувшись. В руке она держала старенькую «Славу», протягивала часы гостям, предлагая убедиться самим.

— Странно, — удивился Зенич, поглядев на свои часы. — На моих только двадцать четыре минуты. Ваши правильно?

— Вообще-то они всегда вперед минут на десять. Но сегодня в двенадцать я их по «точке» ставила.

— Я вдруг про эти часы подумал, — сказал капитану Киреев уже в машине. — Вы поняли: они у нее спешат, и, значит, она могла уйти из кассы не в четыре, раньше! Немедленно организуйте наблюдение. Возьмите двух ребят потолковее, и пусть не спускают с нее глаз.

— Уже организовано, — сказал Киреев.

— Давно?

— С пятнадцатого.

— И теперь?

— Естественно.

— Под кого же работают ваши Холмсы? Под телеграфный столб? Под дымовую трубу? Под почтальона, который еще не пришел, потому что не привезли почту? Нас они видели?

— Видели, — успокоил капитана Киреев. — Вот они. — Он показал.

— Частный сектор! — восхитился капитан. — Ай да молодцы! А вы не шутите, Александр Иванович? Что-то больно ловко у них выходит.

— Один по специальности инженер-строитель, другой каменщик.

— Полезные люди, — сказал капитан. — Надо думать, что в штате райотдела имеются представители и других специальностей?

— Всякие люди есть, — кратко сказал Киреев.

— С кем в течение этой недели встречалась Литвинова?

— Ни с кем.

— А на работе?

— Только сугубо по делам.

— Поездки?

— Никуда не ездила.

— Не ездила, не встречалась. Может, зря мы к ней так, а?

— Соседи утверждают, что у нее кто-то есть.

— Такая женщина и одна? Есть, наверное. Только какое отношение…

— Может иметь отношение! — воскликнул старший лейтенант. — Может! Смотрите, она явно кого-то покрывает, за кого-то боится. За кого может бояться одинокая женщина? Почему эта боязнь связана с кражей? Почему с этим неизвестным нам человеком они не встречаются именно последнюю неделю? Как в таких случаях говорите вы, на все эти вопросы может существовать один ответ.

— Резонно, — согласился капитан. — Что говорят соседи?

— Они его не знают. Говорят, всегда приходил поздно ночью, уходил до рассвета.

— Странные какие-то соседи. Обычно соседи знают все. А не вернуться ли нам сейчас и не спросить ли об этом у самой Литвиновой?

— Подождем, — сказал Киреев. — Мы ее крепко держим. А со страхом своим она один на один. Подождем.

ТРИНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК МИНУТ

Кабинет у Киреева был маленький и грязноватый. В комнате держался стойкий запах табака. Как только они вошли, старший лейтенант закурил и предложил Зеничу, но тот отказался. Капитан поймал себя на мысли, что только сейчас обратил внимание, какой у Киреева кабинет, и что хозяин его беспрерывно курит.

— Хотите знать мое мнение? — говорил Киреев, — Бросьте этот автобус. Зря потеряете время. С ним все так загадочно… А вообще такие вещи объясняются просто и заставляют нас потом краснеть. А что, если пассажиры перезнакомились? Их ведь всего пятеро было, и женщина, которая из Степного, — у нас на автостанции уверены, что это была именно женщина — зазвала всех в гости? Они сейчас пьют где-нибудь вино и пережидают дождь. Нас же с вами для них вообще не существует, мы из другого мира. И этих людей вы собираетесь искать?

— В том, что вы говорите, есть смысл, — соглашался Зенич. — Если б только знать это наверняка… Кстати, вы, вероятно, заметили, что многие вещи случаются с нами именно от незнания. Знай мы все, ну, допустим, от Вула, и я был бы лишен приятной возможности встретиться с вами.

— Благодарю, — смутился старший лейтенант.

— Давайте взглянем на карту, — предложил Зенич.

Это была старая выцветшая карта, испещренная какими-то странными, одному только хозяину кабинета понятными значками. По диагонали, карту пересекала жирная лента трассы.

— Значит, так, — медленно начал капитан. — Вчера в двадцать три тридцать автобус вышел из Южного. Где он останавливался?

— В Белогорске и в Холмах, — сказал Киреев. — Он всегда там останавливается.

— В других местах?

— Только там.

— На станциях кто-то мог видеть пассажиров? Ну, хотя бы дежурный.

— Вряд ли. Рейс ночной. Стоянки короткие. А может, он вообще не заезжал на станции.

— Надо проверить. Где еще могли видеть автобус?

— Кроме как на станциях — нигде.

— А ГАИ?

— У нас пост только при выезде из города. Но вчера ночью трассу не патрулировали. Нет необходимости — движение небольшое.

— Неужели никто не видел? — с досадой повторил Зенич.

— Постойте. На границе нашего района с Белогорским должен быть противоящурный кордон, — вспомнил Киреев.

— Где?

— Вот здесь. — Старший лейтенант показал.

— Они останавливают транспорт?

— Обязательно. Проверяют, не везут ли мясо, проводят частичную дезинфекцию машин.

— Ваш кордон?

— Нет, соседей.

— Как узнать, был ли там кто-нибудь ночью?

— Минуточку, — сказал Киреев. — Я спущусь к дежурному. Весьма кстати этот кордон, думал Зенич. Они осматривали автобус, возможно, на что-то обратили внимание. Много не надо, деталь какую-нибудь, чтобы зацепиться.

— Дежурили, — сообщил старший лейтенант, вернувшись. — Наша машина шла вчера в первом часу ночи из Белогорска. На посту был человек.

— Лечу в Белогорск, — решил Зенич. — Может, прямо на кордон, как вы думаете?

— Не стоит, люди с ночи уже сменились.

— Тогда в город. Предупредите, пожалуйста, пусть встречают.

— Хорошо.

— И еще, Александр Иванович, просьба. По нашим данным один из пятерых пассажиров автобуса — моряк с корабля австрийской линии. Ваш дежурный подготовил список уволенных на берег моряков с «Кустаная» — судно пришло вчера. Уточните, пожалуйста, где все они теперь. И если все на месте, то не пропадал ли у кого-нибудь чемодан с вещами и при каких обстоятельствах.

— Есть, Владимир Николаевич.

Позже, в машине, капитан вспоминал их разговор и думал о Кирееве. Хороший мужик, думал он, крепкий, надежный. У него четверо детей и дома дела невпроворот, а он не бывает там даже по выходным — таких жены считают кончеными. Но все равно на этих ребятах держится и дело, и дом. Они несут свою ношу уверенно, не кряхтят, не жалуются на судьбу — она подарила им возможность делать то, что они делают, так чего ж еще! Они сильны своей любовью к мельчайшим проявлениям жизни. В них во всех черпают они силу — этим великим качеством обладает далеко не каждый. Как правило, они не первые, у них слишком много всяких дел, чтобы стать первыми. Но без них не было бы первых. Они опора. Рядом с ними спокойно.

Вот еще один такой, пилот вертолета. Через минуту им лететь, но он об этом не знает и жует бутерброд. Но можете не волноваться, все будет в порядке. Он здесь для того, чтобы доставить вас быстро и в сохранности куда надо, и, будьте уверены, он это сделает.

— Хотите бутерброд? — спросил летчик, увидев Зенича.

— Спасибо. — Капитан помотал головой. — Не хочется.

— Водки бы, — мечтательно произнес пилот. — Что-то знобит.

— С меня, — пообещал Зенич. — Стакан, бутылку, сколько осилите. Вот закончим дела и выпьем тогда.

— Ловлю вас на слове. Сейчас мне хочется грамм сто, а сколько захочу к вечеру, не знаю. Но, возможно, вы вылетите в трубу.

— Не пугайте, — рассмейся капитан. — Знаю я вашего брата. Если завтра лететь, накануне ни под каким видом!.. Когда у вас выходной?

— Сегодня, — мрачно ответил пилот. — Если нам лететь, то я готов.

— Летим. Заводите.

— Куда?

— В Белогорск! — закричал капитан, потому что мотор уже ревел, набирая обороты. — В Белогорск.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ОДНА МИНУТА

У дверей Белогорского райотдела Зенича встретил молоденький лейтенантик с красной повязкой на рукаве. Прокричал с энтузиазмом:

— Добро пожаловать, товарищ капитан!..

— Нам звонили из Южного, — сказал лейтенант у себя в кабинете. — Предупредили о вашем приезде. К сожалению, наш начальник, майор Козлов, встретить вас не может — он со вчерашнего дня в Приморске.

— Не нужен майор Козлов, раз есть вы, — сказал Зенич, и лейтенант просиял. — Противоящурный кордон на границе с соседним районом вы обеспечиваете?

Лейтенант понимал все в буквальном смысле:

— Я совместно с райсанэпидстанцией.

— Кто там дежурил ночью?

— Старшина Ренькас.

— Где старшина теперь?

— В десять ноль-ноль сдал дежурство, ушел домой. Отдыхает.

— Срочно вызовите его сюда. А впрочем, нет, поеду к нему сам. Где живет старшина?

— Момент, — весело сказал лейтенантик. — Тищенко! — закричал он.

За дверью кто-то зашевелился, потом она приоткрылась, послышалось неуверенное «Разрешите», и вошел высокого роста сержант.

— Здравия желаю, — Сказал он, адресуя свое приветствие Зеничу.

Капитан кивнул.

— Вот что, Тищенко… — Лейтенант повысил голос, будто опасался, что его не пойму — Знаешь, где живет старшина Ренькас?

— Знаю. Заливная улиц, семнадцать.

— Отвезешь туда товарища капитана.

— А машина? — подумав, спросил Тищенко.

— Мою возьмешь, — сказал лейтенант, выделив первое слово.

Сержант вышел.

— Какие еще будут приказания? — спросил лейтенант Зенича.

Дежурный районного отделения был такой деловой и серьезный, так старался продемонстрировать свою значимость и возможности, что капитан с трудом сдержал улыбку.

— Приказание будет — ждать, — сказал Зенич. — Не исключено, что вы, лейтенант, и ваши люди сегодня еще понадобитесь.

Лейтенант просиял.

— Товарищ капитан!.. — восторженно начал он.

— Товарищ капитан, — заглянул Тищенко, — машина.

— Машина, товарищ капитан! — бодро повторил дежурный.

Зенич не выдержал — улыбнулся.

А на улице он смеялся, не сдерживаясь, — «машина» дежурного оказалась обыкновенным мотоциклом с коляской.

Ренькас жил на окраине городка. Зенич долго стучал в дверь дома старшины, потом в окно. Наконец вышел хозяин, заспанный, в наброшенной прямо на нижнюю рубаху шинели. Выяснил, кто перед ним. Пригласил в дом.

— Извините, у нас непорядок, — сказал он в комнате. — Жена с детьми к матери погостить уехала. Присаживайтесь.

Не присматриваясь к убранству комнаты, капитан сел.

— Извините, товарищ Ренькас, что потревожил, но дело очень срочное, — сказал он.

— Слушаю, — серьезно сказал Ренькас, натягивая на плечи сползающую шинель.

— Вы дежурили ночью на кордоне?

— Я.

— Один?

— Должна была еще девчонка с эпидстанции, но я ее самолично домой прогнал: машин сейчас мало, один справляешься.

— Что входит в обязанности дежурного?

— Останавливать весь следующий из Южного транспорт, выяснять, не везут ли пассажиры мяса; если везут — отбирать. Кроме того, машина должна пройти дезинфекцию — проехать через ящик с опилками, пропитанными специальным раствором. Он прямо на дороге стоит. Ну, а пассажиры его, значит, пешком…

— Меня, товарищ Ренькас, интересует ночной автобус из Южного.

— Так я ж докладывал дежурному, — сказал старшина. — Разве вы не знаете?

«Получай, — подумал капитан. — Вот они, последствия спешки в лучшем виде. Полчаса потеряно, как минимум. А потом их как раз и не хватит. Трудно было расспросить этого услужливого лейтенанта?»

— Я знаю, — солгал он, недовольный собой, как никогда сегодня, — но в общих чертах. Хотелось бы услышать обо всем подробнее и от вас лично.

— Понятно, — согласился старшина. — Машин в эту ночь было немного, я уже говорил. Автобус подошел. Я остановил его у полосы. Водитель выскочил. Бумаги у него в руке.

— Вы его рассмотрели? Как он выглядел?

— Молодой парень. Выглядел обыкновенно. Взял я бумаги. Отошли мы с ним под навес — там свет горел. Начал я читать. Вижу, двое с мешком через заднюю дверь вылазят — и за автобус.

— С мешком? — переспросил капитан. Он ждал не этого.

— С мешком, — повторил старшина. — Далеко, думаю, не убегут. Спрашиваю у шофера, кто такие. Не знаю, говорит, пассажиры, как все. Я, говорит, к ним не присматривался. Подожди, говорю. И надо же такому случиться — документы ему сунул. Пока я за теми двумя гонялся, он уехал. Не нашел я никого. Вернулся — тоже никого. На посту телефона нет, и отлучиться не могу.

«Час от часу не легче! — подумал Зенич. — При таких темпах они к тридцать шестому километру все могли разбежаться. Кто же эти двое и что в мешке? А может, все было подстроено специально для того, чтобы старшина в поисках мяса не наткнулся на что-нибудь более интересное. На маленький коричневый чемодан, например».

— Как вы думаете, что могло быть в мешке? — спросил он Ренькаса.

— Мясо могли везти на субботний базар, — предположил старшина.

Зенич думал так же. Главное, говорил он себе, чтобы это не оказалось отвлекающим маневром, — неизвестный вдохновитель ограбления в Южном умел ставить заслоны. На мешочников можно убить массу времени и ничего не получить взамен. Если бы они действительно везли мясо!

— Вы свои места знаете лучше меня, — обратился он к старшине. — В каком направлении могли двигаться эти двое?

— Я так думаю, поначалу они искали, где спрятаться. Там это просто: лесок довольно приличный рядом. Только если они мясо везли, обязательно бы на шоссе вышли и попутной дожидались.

— Были попутные?

— Часов в восемь утра «Волга» из Южного прошла — председателя райисполкома. Я предупредил водителя.

— А встречные?

— Встречных не было ни одной.

«Плохо, — подумал Зенич. — Люди разбегаются по степи в дождь, ночью, да еще с какими-то мешками, и не оставляют следов. Никуда не годится».

— Если я вас правильно понял, они могли двигаться только в сторону Белогорска.

— Скорее всего, — сказал старшина.

— Нет ли поблизости от поста в сторону Белогорска каких-нибудь дорог, пересекающихся с трассой?

— Есть. Километрах в трех начинается дорога на Поповку. Только по ней редко кто ездит. А в такое время тем более.

Последняя деталь не имела существенного значения. Дорога на Поповку — вот где можно было что-то нащупать. Если только у них в мешке не был спрятан разборный вертолет.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ МИНУТ

— У меня сегодня тихо, — сказал дежурный. — Даже не знаю, чем вам помочь. Двое с мешком, да еще четырнадцать часов назад, — они теперь могут быть где угодно.

— Дайте, пожалуйста, сводку, — попросил Зенич.

— Вот. — Лейтенант протянул ему заполненный на треть бланк. — Убедитесь сами. Браконьеров общественность в «Рассвете» повязала. И все.

— Что-то я сегодня уже слышал о браконьерах, — вслух вспоминал капитан.

«Где же я мог слышать о браконьерах? — вспоминал он. — Кажется, это было связано с Южным. Ну и что из этого? У меня сегодня все связано с Южным. Вот. В сводке происшествий по маршруту следования автобуса говорилось, что какие-то личности в маленьком селе на Дунае оказали сопротивление инспектору рыбнадзора и исчезли в неизвестном направлении. Но какое отношение все это имеет к «Рассвету»? Да никакого. И все-таки надо проверить: прошлой ночью случались и более странные совпадения».

— Как вы думаете, — обратился Зенич к дежурному, — чем браконьеры могли поживиться на территории «Рассвета»?

— Что вы имеете в виду? — насторожился лейтенант.

— Там есть пруд или речка?

— Нет ни того ни другого.

— А лес?

— И леса нет.

— В тех местах охотятся?

— Какая там охота! — отмахнулся дежурный. — Охота у меня вот где, в плавнях.

— Тогда, может быть, вы мне объясните, что это за браконьеры такие, если им, как говорится, нечего делать в «Рассвете»?

— Я не знаю, — смутился лейтенант. — Сейчас уточню.

— Что значит не знаете? Разве не вы составляли сводку?

Как только дежурный начинал волноваться, с него сразу слетала вся значительность и было видно, какой он юный. «Ничего, — подумал Зенич, — пусть поволнуется. Это на пользу».

— Составлял я, — оправдывался лейтенант. — Но сообщение о браконьерах принимал Тищенко.

— Тищенко! — подбавил жару капитан. — Всюду ваш Тищенко! В случае чего спросят с вас, а не с Тищенко. Позовите.

— Тищенко! — срывающимся голосом позвал дежурный.

Сержант появился так быстро, как будто стоял за дверью. Спросил:

— Звали, товарищ лейтенант?

— Звал, — ответил за дежурного Зенич. — Вы принимали сообщение из «Рассвета»?

Тищенко посмотрел на лейтенанта.

— Я, — сказал он, подумав.

— Кто звонил?

— Председатель колхоза Кирков Афанасий Лукьянович лично.

— Человек известный, Герой Социалистического Труда, — робко добавил дежурный. Ему страшно хотелось замять свой промах.

— Когда?

— В девять пятьдесят две.

«Как хорошо, — сказал себе капитан, — когда рядом с молодыми лейтенантами, которых назначают дежурить по субботам, есть такие люди, как Тищенко».

— Что сообщил председатель? — спросил он сержанта.

— В первом часу ночи Кирков возвращался из Поповки.

— Что он делал в Поповке?

Тищенко знал и это.

— В Поповке главная усадьба колхоза «Родина». А «Родина» соревнуется с «Рассветом». Там вчера было собрание, — объяснил он.

«Как легко, — подумал Зенич. — Как все легко. И после этого какие-то болваны утверждают, что везения не существует!»

— Сразу за поворотом на трассу Киркова остановили, — продолжал Тищенко. — Он их подобрал.

— А потом заметил в своих пассажирах нечто подозрительное и при поддержке решительных своих колхозников… — не выдержал Зенич.

— Он один, — поправил капитана Тищенко. — Вы б его видели — он один их запросто! — Сержант сделал выразительный жест рукой.

— Подождите, — прервал его Зенич. — Вам старшина Ренькас о том, что произошло на кордоне, докладывал? — спросил он лейтенанта.

— О чем? — упавшим голосом переспросил дежурный.

— О том, что ночью на кордоне из автобуса, следовавшего в Приморск, сбежали двое с мешком.

— Докладывал, — наконец вспомнил лейтенант.

— И какие вы приняли меры?

— Никаких пока, — собравшись с духом, изрек лейтенант. — Но ведь, товарищ капитан, ничего серьезного… В мешке, по-видимому, мясо…

— А если нет? — резко спросил капитан. — Если что-нибудь похуже? Товарищ Тищенко, что в мешке?

— Рыба, — ответил сержант. — Осетры.

— «Мясо, рыба»… Ваше счастье, лейтенант, ваше личное счастье, что там рыба, — сказал Зенич. — Сколько до «Рассвета»? — спросил он сержанта.

— Да близко. Пять километров.

— Вас, товарищ сержант, попрошу со мной. Поедем посмотрим, кого это там задержал председатель.

— Всегда пожалуйста, товарищ капитан, — сказал Тищенко. — Машина у дверей.

— Машина? — с сомнением произнес Зенич.

Но на сей раз у входа их действительно ждал «уазик».

ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ВОСЕМНАДЦАТЬ МИНУТ

Дом стоял на околице села, и сразу за ним начинались поля. Людей капитан заметил еще с улицы. Миновав калитку, он рассмотрел их получше — компанию трех мужчин в саду, под навесом. При взгляде на Киркова вспоминались былины. Могучего сложения человек, одетый легко для такой погоды — в нижнюю рубаху, галифе и тапочки на босу ногу, — главенствовал за столом и потчевал остальных. Они весело выглядели — мужская компания из трех человек, здесь, в саду, в дождь. Даже двустволка в руках богатыря воспринималась весело — вот они отобедают сейчас и пойдут гонять ворон.

— Приехали! — загрохотал председатель. Голос у Киркова оказался под стать внешности. — Вы, извиняюсь, кто будете? — обратился он к Зеничу.

Капитан представился.

Сотрапезники председателя вздрогнули.

— То-то, я смотрю, не наш вроде, не белогорский. Закусите с нами, товарищ капитан. Если замерзли, найдем чем погреться. Не побрезгуйте.

Было за столом спокойно и даже, несмотря на повод, собравший всех вместе, уютно, и дождь, и тускло блестевшие стволы деревьев будто отделены были стеклянной перегородкой.

— Не побрезгую, — сказал капитан. — Давайте сало. Только без подогрева.

Кирков положил ружье на край стола, отрезал от краюхи здоровенный ломоть, отхватил соответственный кус сала и, смастерив бутерброд, протянул Зеничу. Подвинул луковицу.

— Кушайте на здоровье!

— Спасибо.

Капитан очистил луковицу, отделил три аккуратных ломтика, положил поверх сала. «Здорово, — подумал он. — Посмотришь — и сыт».

— А ты, сержант? — спросил председатель Тищенко.

— Не, — солидно отказался Тищенко. — Недавно завтракал…

— Пожалуйста, Афанасий Лукьянович, расскажите нам о ваших гостях, — попросил капитан Киркова и с хрустом откусил с краю.

— А откуда начинать? — сразу посерьезнел председатель.

— С самого начала.

Громадным кулаком Кирков потер лоб, вспоминая.

— Ночью возвращаюсь из Поповки, с собрания, — начал он. — Только свернул на трассу, гляжу, впереди двое «голосуют». Остановился. Просятся до Приморска. Говорят, что колхозники, на базар едут. И все такое прочее. По виду действительно колхозники, хотя вид какой-то больно подозрительный. До города, говорю, не могу. А до райцентра подброшу. Вижу, на все согласны.

«Никого они не путали, — подумал капитан, забыв о сале. — Самые настоящие браконьеры. Пять минус два — их в автобусе осталось трое. А из этих троих женщина сходила по дороге. Значит, двое на сто пятьдесят километров плюс две остановки. Предположительно моряк и еще какой-то пассажир. Странная пара».

— Что ж вы не едите? — прервался председатель. — Или не нравится?

— Что вы! — смутился Зенич. — Очень вкусно.

— Садятся, и едем, — продолжал Кирков. — Ведут себя мои попутчики неспокойно, все в окошко да на часы поглядывают. Туг мотор заглох. Хорошо хоть в селе, у самого дома. Вылез я. Ночь, темень — пойди разберись, в чем дело. «Приехали, — говорю пассажирам своим. — Дальше вам пешком». Не хотят пешком. Пошептались себе и говорят: «Купи, дядя, рыбу». «Какая, — спрашиваю, — рыба?» Мешок приоткрыли — осетров шесть штук, и все молодь! Вот тут я про них и смекнул. Но помалкиваю. Завожу в сарай — товар, мол, рассмотреть да о цене столковаться. И пока они соображали, что к чему, я замок на дверь! Не пикнули, сидели, как голуби. А утром накладка вышла. Транспорт — какой в колхозе был — затемно народ в город повез, в театр. Мой броневик сломался. Как постояльцев в милицию переправить? Звоню, докладываю. А милиция не поспешает. Пришлось вот на довольствие ставить. А то помрут с голоду, отвечай тогда за них. Ружьишко на всякий случай прихватил. Правда, не заряжено оно, но им, — он кивнул на браконьеров, — это знать не обязательно.

Зенич встал.

— На минуточку, Афанасий Лукьянович, — позвал он председателя.

Они вышли в сад, и их окатило дождем.

— А ведь вы их незаконно… — укоризненно сказал капитан Киркову. — Как бы отвечать не пришлось.

Председатель отреагировал спокойно.

— Отвечу, — негромко сказал он. — Я за многое был в ответе. Этот грех мне души не жгет. Я б таких деятелей… — Кирков выразительно посмотрел на Зенича.

Капитан отвел глаза.

— Ладно, — сказал он. — Ваши тут разберутся.

Они вернулись за стол.

— Кто такие, вы не знаете? — спросил Зенич председателя.

— Говорят, что колхозники, — нахмурился Кирков. — Как дойдет дело отвечать, все они колхозники.

— Это точно, — подтвердил Тищенко.

— А в мешке у тех «колхозничков» осетров шесть штук, — закончил председатель.

— Фамилии? — спросил капитан, обращаясь к браконьерам.

— Пыхтин, — ответил один.

— Мардарь, — сказал другой.

— Плохи ваши дела, граждане, — объявил Зенич. — Расхищаете народное добро. Скрываетесь от милиции. Оказываете сопротивление инспектору рыбнадзора, наносите ему телесные повреждения.

Про инспектора капитан упомянул наудачу — эти двое наверняка были не единственными, кто браконьерствовал в районе.

Мардарь от удивления даже поперхнулся. Браконьеры переглянулись.

— С инспектором случайно получилось, — наконец отреагировал Мардарь.

— Лодку его на волне развернуло и в нашу ударило. Инспектор прыгать собрался, но не удержался, упал и расшибся о банку, — добавил Пыхтин. — Мы тут ни при чем. Мы б его трогать не стали — мужик хороший.

— Это мы выясним, — пообещал Зенич. — А сейчас прошу ответить на мои вопросы.

— Это поспособствует… — начал Пыхтин.

— Поспособствует. Вы в Южном сели в автобус?

— В Южном, — кивнул Пыхтин.

— Почему сбежали на кордоне?

— Милиции в нашем положении надо бояться, — объяснил Мардарь.

— Эх, мать вашу… — протяжно выругался Кирков. — Красть вы не боитесь и с динамитом орудовать не боитесь. Вас бы в сорок первый перебросить да заставить мостик какой на воздух поднять — посмотрел бы я тогда на вас.

— Это точно, — согласился Тищенко.

— Мы воевали! — вспыхнул Мардарь.

— Тем более! — Председатель ударил кулаком по столу, и Зеничу показалось, что массивный дубовый стол просел.

— В котором часу пришли на станцию?

— За полчаса до отхода.

— Чем занимались эти полчаса?

— Стояли в подъезде дома, того, что рядом со станцией, ждали водителя.

— Вы его знаете?

— Не знаем.

— Тогда зачем ждали?

— Как только шофер приходит на станцию, автобус отправляется. Дожидаться в автобусе в нашем положении смысла нету… Мало ли… — объяснил Мардарь.

— Точно, — согласился Зенич. — Где вы сидели в автобусе?

— Сзади, — сказал Пыхтин. — Там удобно: все видно.

— Сколько, кроме вас, было пассажиров?

— Трое.

— Кто?

— Мужчина с женщиной и моряк. Моряка баба какая-то провожала. Все в окошко заглядывала, аж пока автобус не отошел. Только он ее не очень жаловал.

— Почему?

— Он пьяный был, — объяснил Мардарь. — Грязный. Побитый весь — голова перевязана.

— А те двое, мужчина и женщина, они что, вместе ехали?

— Мы когда вошли, они рядом сидели. Мужчина ей что-то веселое рассказывал, она смеялась. Симпатичная такая женщина, блондинка. Будь она одна, я бы сам к ней подсел.

— Как выглядел мужчина?

— Как всякий мужчина.

— Одет?

— В светлый плащ.

Все, что они сообщили, позволяло предположить, почему этой троицы не оказалось на тридцать шестом километре. Мужчина, вероятно, мог сойти в Степном с блондинкой. Моряк — отстать на остановке. Правда, из этой схемы выпадал все тот же чемодан. Если моряк действительно отстал, пассажиры или водитель должны были оставить чемодан на той же станции, а его нашли в автобусе. Выходит, что и водитель, и те двое настолько были увлечены чем-то своим, что даже не заметили отсутствия моряка. Может, их вообще в тот момент не было в автобусе? Только кто станет выходить на остановках ночью, да еще в дождь? Разве что шофер. Но уж он-то должен был поинтересоваться, куда делся его пассажир. Значит, не интересовался. Значит, не до того ему было. И вообще, чего стоит отработка линии пассажиров, если допустить, что к тридцать шестому километру все они сошли и у каждого на то была причина…

— Постойте, — вспомнил Пыхтин. — Мы вам про солдата не сказали.

— Про какого солдата?

— Верно, был солдат, — поддержал Мардарь. — Он позже сел.

— Где?

— Да сразу за городом.

— Солдат остановил автобус — поднял руку. Шофер сначала не хотел его подбирать, но женщина что-то крикнула, и он тормознул.

— Что крикнула?

— Не расслышал.

— Шофер открыл дверь и о чем-то спросил солдата. Парень ответил, потом сел, — уточнил Мардарь.

— Как выглядел солдат?

— Как солдат.

— В парадной форме или в повседневной?

— В парадной. Мокрый весь, но веселый, улыбался.

— Какого рода войск? Вы в этом разбираетесь?

— Пограничник, — уверенно сказал Мардарь. — Фуражка у него была с зеленым околышком.

— Точно, — поддержал Пыхтин. — Фуражку я заметил.

— Где сидел пограничник?

— Рядом с водителем. Там впереди в проходе место есть.

— Все о чем-то с шофером говорил, — добавил Мардарь.

«Солдат, — подумал Зенич. — Теперь их четверо и искать надо уже четверых. А что, если где-нибудь в Холмах выяснится, что их не четверо, а, скажем, двенадцать?»

— Вы не помните, были у солдата какие-нибудь вещи? — спросил он.

— Что-то было, — сказал Пыхтин. — Кажется, чемодан.

— Какой чемодан?

— Маленький такой. Какой у солдата быть может.

«Маленький коричневый чемодан», — вспомнились вдруг капитану чьи-то совсем недавно слышанные слова. «Кто, где, по какому поводу произнес эти слова?» — подумал он, и память подсказала ответ: Котова, соседка Цырина.

ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ

Дежурная холмской автостанции оказалась словоохотливой женщиной.

— Задремала я, признаюсь, — бойко рассказывала она. — Как автобус подошел, не слыхала. Услышала, когда в окошко постучали.

— Вот в это? — спросил капитан.

— Ага. Ну, я сразу свет зажгла. Поглядела — солдат. Выхожу. Интересуется, где больница. В чем, спрашиваю, дело, сынок? Он тогда и объясняет, что пассажиру одному плохо стало. Врача надо.

— Видели вы этого пассажира?

— Чего ж не видать? Видела. Моряк — он на лавочке сидел.

— Вот на этой?

— Да. Больница у нас напротив. Показала где. Солдат моряка туда и повел. Минут через десять уехали они. Все.

— Водитель из автобуса не выходил?

— Может, и выходил, но я не видела. Знаете, как спросонья…

— В каких же тогда случаях предусмотрено ваше вмешательство? — не выдержал капитан.

— А вы на меня, товарищ милиционер, не кричите, — спокойно отвечала женщина. — Это вы на морячка того намекаете? Знаем мы таких «больных». Видали. Пьяный он. Подрался где-то. Проспаться ему надо. А как глаза откроет — стаканчик на похмелье. Вот и все лекарства. А вы говорите, больной…

Зенич пересек площадь. Дежурный хирург наблюдал за ним из холла больницы и, когда капитан приблизился, распахнул дверь.

— Ну как? — спросил Зенич.

— Лучше, — ответил врач. — Снимите плащ и возьмите халат. Я вас провожу. Но прошу недолго.

— Постараюсь, — пообещал капитан, сбрасывая плащ на стулья, стоявшие вдоль стены. — Пойдемте, доктор.

— На второй этаж, пожалуйста, — пригласил врач.

На втором этаже у палаты стояла медсестра. Еще одна сидела у постели больного. Когда капитан с врачом вошли, та, что стояла, вошла тоже. Зенич попросил всех выйти — и медсестер, и доктора.

— Хорошо, — сказал врач, и они вышли. Было видно, что делают они это неохотно.

Поправив сползающий халат, капитан сел на стул и только тогда как следует рассмотрел моряка. Рассматривать, собственно, было нечего: до самых глаз повязка на голове, острые скулы, тонкие, с длинными пальцами руки поверх одеяла. Глаза были открыты и с тоской смотрели на Зенича.

— Голова болит, — морщась, сказал моряк. — Гадко и гнусно… Я знаю, кто вы. Вы из милиции.

— Точно, — не стал отказываться Зенич.

— Почему-то милиция в таких случаях всегда появляется первой. А мне, может, не хочется видеть милиционера. Мне, может, хочется видеть любимую девушку.

— В таком-то виде? — засомневался капитан.

— Не тяните, задавайте ваши вопросы, — попросил моряк, сделав попытку улыбнуться. — Вы же для этого сюда пришли.

«С тобой легко, — думал Зенич. — Ты совсем еще пацан, а хочешь показать, какой ты старый и опытный. Никакой ты не старый и не опытный. Так, салажонок. И боишься, что напроказил, хотя не помнишь, где и как».

— Хорошо, — согласился он. — Начнем задавать вопросы. Фамилия?

— Я и забыл, что вы начинаете с фамилии, — сказал парень, снова попытавшись улыбнуться.

— Не смешно, — строго сказал капитан. — А в вашем положении тем более. Вечер юмора и сатиры предлагаю перенести на более поздний срок.

— Принято, — покорно согласился моряк. — Таранок Сергей Иванович.

— Как же это тебя так угораздило, Сергей Иванович, а?

Таранок молчал.

— Судно и должность?

— Теплоход «Кустанай», третий штурман.

— Маршрут последнего рейса?

— Южное — Братислава — Вена и обратно.

— Когда вернулись в Южное?

— Вчера в пятнадцать тридцать.

— В котором часу сошли на берег?

— Три часа спустя.

— Без вещей?

— Был чемодан. Подарки вез своим женщинам. Их у меня пятеро. Мать, сестры — трое — и… — Таранок замялся. — Только посеял я чемодан. И хоть убей, не помню где.

— Как он выглядел?

— Большой черный кожаный чемодан.

— Мы нашли ваш чемодан, — успокоил моряка Зенич. — В автобусе. Вещи целы.

— В автобусе? — переспросил Таранок. — В каком автобусе?

— На котором вы ехали в Приморск.

— Может быть, — неуверенно согласился моряк.

— Вы что, не помните автобуса?

— Нет, хотя я должен был как-то сюда попасть.

— Вернемся к моменту, когда вы покинули судно. Возможно, так вам будет легче вспомнить. Надолго вас отпустили?

— На трое суток.

— Когда вы собирались уехать в Приморск?

— Сразу же. Был поезд…

— Что помешало?

— Понимаете, человека одного встретил…

— Кого?

— Да я сам толком не знаю. Зовут Николаем, грузчиком он в порту. Поздравил с благополучным прибытием. Спросил, куда направляюсь. Сказал, что домой. Это, говорит, не по-мужски и тем более не по-моряцки.

— И вы решили, что в его словах есть смысл?

— Решил, — виновато признался Таранок.

— Ясно, — сказал капитан. — Где пили?

— Сначала у Николая в общежитии. Когда все выпили, он сказал, что не последние мы с ним мужчины и что есть место, где люди вроде нас могут достойно провести время.

— Что это за место?

— Такое место в Южном одно — ресторан «Волна».

— Как вас принимали в «Волне»?

— Сначала все было как описывал Николай. Много вина и музыки, очень милая официантка… Кажется, ее звали Ниной. Но может быть, и Надей. Она мне понравилась, и я захотел подарить ей что-нибудь. Полез в чемодан и вывалил все на пол. Она собрала, и я подарил ей платок. Потом Николай сцепился с кем-то, я его поддержал. Мы вышли в парк выяснять отношения. Там меня чем-то ударили по голове. Дальше провал… Еще помню, как сижу в какой-то странной комнате, где очень жарко, и Таня перевязывает мне голову.

— Какая Таня?

— Ну, эта, официантка.

— Да, да… На кухне ресторана?

— Возможно. Помню, как мы с ней идем куда-то под дождем…

— Вы говорили ей, что едете в Приморск?

— Наверное.

По-видимому, женщина, которая провожала его и которую видели браконьеры, и была та самая Нина-Надя-Таня.

— Помню, как стою на каких-то ступеньках и кто-то громко кричит, что пьяного он не повезет. Я разворачиваюсь, чтобы ударить его… И снова провал. И последнее видение. Мне очень плохо. Я хочу выйти на воздух. Чувствую, откуда-то свежим воздухом тянет. Встаю. Иду по какому-то длинному и узкому проходу. Спотыкаюсь обо что-то и падаю, падаю, падаю…

— Вы встали с сиденья автобуса, в котором ехали, шли по проходу салона, споткнулись о чемодан и выпали в открытую дверь, — сказал Зенич. — Хорошо, что это случилось на остановке. А вообще, третий штурман теплохода «Кустанай» Таранок Сергей Иванович, хочу дать вам один банальный совет: не пейте! Можете выпить немного в праздник. В день рождения матери. Бокал шампанского на собственной свадьбе вам не повредит. Но чтоб так, вдрызг, как скотина… — Он не жалел его. — Кончается это… Ну, да вы сами видите, чем это кончается. Кстати, я не уверен, что сегодня все закончилось наихудшим образом.

Он действительно не был в этом уверен.

ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ

Пока вертолет набирал высоту и разворачивался над Холмами, Зенич вызвал Южное. Киреев находился в кабинете дежурного и сразу же подошел к микрофону.

— Зенич, — сказал капитан. — Как успехи, Александр Иванович?

— Пока ничего существенного.

— Кассирша?

— Не выходила из дому.

— Пограничник?

— Выясняем.

— Есть еще несколько просьб.

— Слушаю.

— Сообщите на «Кустанай», что их третий штурман Таранок находится в Холмах, в больнице. Застрял он там недели на две.

— Он был в автобусе?

— Да. И еще. По вчерашней драке в «Волне» у вас должен проходить некий Николай — он работает грузчиком в порту. Проследите, чтоб этот Николай получил все, что ему положено. Кроме того, в этой же компании должен находиться тот, кто избил штурмана. Разберитесь.

— Хорошо.

— И наконец, пограничник. С ним очень важно и срочно.

— Мы стараемся, — виноватым голосом сказал Киреев. — Но дело непростое.

«Мы все стараемся сегодня, — думал капитан, глядя на проплывающую внизу дорогу. — Мы все очень стараемся и идем в хорошем темпе. Истины пока нет. Она закрыта домыслами, как небо тучами. Но мы найдем то, что ищем, — после самого долгого дождя обязательно бывает хорошая погода». Все это нравилось Зеничу. «Все это по мне, — сказал он себе. — Так точнее. И ночь без сна, и свистопляска под облаками, то, что счет километрам ведешь на сотни, а времени — на минуты, и встречи, и помощь людей, о которых вчера еще не имел никакого представления, и сознание собственной значимости, а порой такой же остроты чувство собственного бессилия. Плох только повод, вызвавший к жизни все это стремительное нагромождение впечатлений и поступков…»

— Степное, — прерывая раздумья капитана, прокричал пилот.

Зенич посмотрел вниз — село было маленьким, несколько десятков одинаковых аккуратных домиков вдоль дороги.

— Садимся, — крикнул он и для убедительности ткнул вниз рукой.

— Понял, — кивнул пилот.

Сели в том месте, где прерывалась посадка, отделяющая дома от дороги, — здесь был въезд в село. Это было шумное зрелище, но никто не вышел на него поглядеть. Убаюканное мерным шумом дождя, лежало перед ними село Степное, и где-то здесь, если верить документам рейса, жила одна из пассажиров. Симпатичная блондинка. Четвертая.

«С чего начать? — прикидывал капитан. — Зайти в один из домов испросить? Когда ближайшие соседи — всего лишь несколько десятков семейств, должны же они знать, кто, куда и зачем отсюда уезжает».

Распахнув дверку кабины, он спрыгнул и обнаружил, что стоит на асфальте. Въезд в село был асфальтирован и дорожка вдоль домов тоже. Зенич пересек дорожку и открыл калитку ближайшего дома: Метрах в пяти от аллеи, соединяющей калитку с домом, стояла большая будка. Пес, если он был в будке, наверное, дремал, и капитан беспрепятственно прошел к дому. Постучал.

Появилась сумрачная баба. Спросила:

— Чего?

— Извините, это Степное?

— Степное, — сказала баба, с подозрением глядя на Зенича.

— Я ищу женщину, которая уезжала в Южное и сегодня ночью вернулась, — изложил капитан свое дело.

— А фамилия как?

— Не знаю.

— Тогда и я не знаю, — сказала она, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать разговор.

«Безнадежно, — решил Зенич. — Интересно, они тут всегда такие или только по дождливым субботам?»

— Ну, а власть у вас есть? — спросил он.

— Какая власть?

— Сельсовет.

— Второй дом налево.

Возвращаясь к калитке, он чувствовал на себе ее взгляд. «Крутая женщина, — думал он. — А вдруг собаку спустит?»

На фасаде второго дома слева не было никакой вывески, и капитан решил, что ошибся. Но вывески не было ни на соседнем доме, ни на доме рядом, и он вернулся к тому, на который указала женщина. Дверь дома неожиданно распахнулась, навстречу шагнул невысокий, плотного сложения мужчина с висячими в пол-лица усами, в дождевике и спросил в точности как баба:

— Чего?

— Здесь сельсовет?

— Здесь, — сказал мужчина. — А вы кто будете? Зенич назвался.

— Извините, товарищ капитан, — сразу подобрел мужчина. — Не ждали мы гостей. Ваш вертолет?

— Наш.

— Отлично стала милиция работать! Председатель здешнего сельсовета Марыганов, — наконец догадался представиться мужчина. — Прошу в дом.

— Я спешу, товарищ Марыганов, — сказал капитан. — Поговорим здесь. Меня интересует молодая симпатичная женщина. Блондинка.

— Блондинка? — хитро улыбнувшись, переспросил председатель. — Так бы сразу и говорили. Симпатичных блондинок в наличии имеется три. Учительница, жена агронома, тоже агроном, и заведующая магазином, она же продавец. Заведующая как с утра укатила продукты получать, так еще не вернулась. Учительница в школе, агрономша в поле…

«Что ты мелешь?» — подумал капитан, а вслух спросил:

— Какое поле?

— Это я так, для рифмы, — пояснил председатель. — Грешен. Люблю другой раз в разговор рифму вставить. Вообще-то агрономша теперь дома. И учительница тоже.

— Женщина, о которой идет речь, приехала сегодня ночью на автобусе из Южного, часа в три. Мог ее кто-нибудь видеть?

— В такое время вряд ли. Вот разве что сторож…

— Какой сторож?

— Дед Марк. Магазин сторожит. Магазин — вон он… — Председатель показал. — А напротив как раз остановка автобуса.

— Где сейчас сторож?

— В магазине, где ж ему быть. Он там и живет, при магазине.

— Проводите, пожалуйста.

Магазин находился метрах в двухстах от сельсовета — традиционный сельский магазин, где продавалось все. На двери висел большой замок.

— Нам не сюда, — сказал председатель. — Нам с другой стороны.

Они обошли дом и, перешагивая через разбитые деревянные ящики, валявшиеся повсюду, приблизились к обитой железом двери, которую пересекал по диагонали массивный железный брус.

— Закрыто, — констатировал Зенич.

— Это для виду, — успокоил председатель. — И для продавщицыного спокойствия, чтоб дед не сбежал. Он изнутри дверь открыть никак не может.

— Ну, а замок?

— Днем это бутафория, — пояснил Марыганов. И добавил весело: — Кому надо, тот знает. — Он открыл замок, выдернул нижний конец бруса из паза, отвел брус в сторону, распахнул дверь и пригласил: — Прошу!

Они вошли и попали в затхло-темный мир. Прямоугольник двери был единственным источником света в помещении, служившим, по-видимому, складом.

— Где же ваш дед? — спросил капитан.

— Здесь, — ответил председатель. — Никуда не делся.

В дальнем углу кто-то зашевелился, и сиплый голос спросил:

— Тебе чего, Ермолаич, бутылку?

— Брось свои шутки, дед, — мрачно сказал председатель. — А ну выдь-ка, дело есть.

В углу еще долго кряхтели, потом, осторожно ступая, из темноты возник и приблизился ветхий безбородый старичок лет восьмидесяти, в фуфайке, в валенках, но без шапки.

— Ружье где? — пугнул его председатель. — Почему без ружья?

— Есть ружье, — сказал дед. — Есть. Возьму, если потребуется. Что-то тебя, сынок, не признаю, — сказал он Зеничу. — Ты наш, степновский?

— Я из милиции, дедушка, — сказал капитан. — Я к вам по делу.

— Зачем из милиции? — не понял дед. — Службу несем исправно. Никогда ничего не пропадало.

— Товарищ тебя, дед, не проверять приехал, — объяснил председатель. — Он тебя кое о чем порасспросить хочет.

— Пусть спрашивает, — разрешил сторож.

— Спрашивайте, пока он в настроении, — шепнул председатель Зеничу. — Старик крутой. Сдвинется винтик — слова из него не вытяните.

— Вы сегодня ночью дежурили? — спросил капитан.

— Дежурил. Я, сынок, всегда по ночам дежурю.

— Где вы находитесь ночью?

— В магазине. У двери ящик пристрою и сижу до утра.

— Можно взглянуть?

— Чего ж нельзя? Можно.

Дед отошел к стене, нашарил и распахнул дверь в магазин. Капитан с председателем шли следом.

Из двух больших окон магазина отлично просматривались и посадка, и дорога, и то место, где стоял вертолет.

— Ух ты, ветрогон! — увидев его, сказал дед.

— Не ветрогон, а вертолет, — поправил председатель.

— Ну, вертолет. Твой, сынок, ветрогон?

— Мой, дедушка, — сказал Зенич.

— Да ты, я вижу, большой начальник! — удивился дед. — Ты давай спрашивай, я тебе все расскажу.

— Вы всю ночь здесь сидите?

— Дежурю, — уточнил дед.

— Дежурите. Если кто под окнами ходит, видите?

— Вижу. Только редко кто теперь ходит. В такую погоду по домам все больше сидят. А если и ходят куда, так это к нам, в магазин.

— По ночам улица освещается?

— Освещается, — сказал председатель.

— Когда освещается, когда нет, — уточнил дед. — На столбе, что у магазина, лампочка не всегда горит.

— Вчера горела?

— Горела.

— И вы видите все, что происходит на улице?

— Все! — с гордостью сказал дед.

— Он у нас на спор пять пустых консервных банок с пятидесяти метров из дробовика сшибает, — вставил председатель. — Все с первого выстрела. Есть такие, которые не верят. Так потом им это дорого обходится.

«Лихой дед», — подумал Зенич.

— Значит, автобусы, которые проходят по шоссе, видите? — спросил он.

— Если останавливаются, вижу.

— Сегодня ночью останавливался?

— Было.

— Приехал кто-нибудь?

— Учительша наша. А с ней мужчина. Представительный такой, в светлое одетый. Он ее под ручку держал. До дому проводил да там, видать, и остался. А чего? — отреагировал дед на предостерегающий жест председателя. — Девка интересная, молодая, да одинокая к тому ж. Мне б годков тридцать скостить…

«Их уже пятеро, — отметил капитан. — Пятеро из шести, чье отсутствие на месте аварии объяснено. Только вот пусть мне кто-нибудь скажет, хорошо это или нет».

— Домой, говорите? — переспросил он. — А где дом-то?

— Да вон он, — показал дед в окно.

ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ МИНУТ

Председатель сельсовета довел капитана до самого дома.

— Спасибо, — поблагодарил Зенич. — Теперь я найду сам.

— Хорошо, — сухо сказал председатель. — Если что, так я в сельсовете. — Повернулся и ушел не оглядываясь.

«Странно и страшно вот так лезть в чужую жизнь, — думал капитан, пересекая дворик. — Нас волнует, все ли у нее в порядке, а ей, может, вовсе не надо, чтобы кто-нибудь об этом беспокоился. Я ее никогда не видел и даже не знаю, как она выглядит, и вообще ничего о ней не знаю. Но это даже лучше, потому что, когда знаешь о человеке многое, всегда труднее обосновать моральную сторону подобного визита. Нам далеко не все равно, что будет в доме после того, как в нем уже не будет нас. Даже если пришли мы с архиблагородными целями. Да, гостей здесь не ждут и им не обрадуются».

Он коротко и сильно постучал. Потом постучал еще раз.

Вышла женщина лет двадцати пяти. Стояла за стеклянной дверью, но не открывала и смотрела на Зенича.

«Действительно красивая и действительно блондинка, — отметил капитан. — Никогда бы не подумал, что в этой глуши могут отыскаться такие хорошенькие учительницы».

— Я из милиции, — сказал он, не дождавшись вопроса.

— Из милиций? — удивилась женщина. — Ко мне?

— К вам, если вы Кузьменко.

— Хорошо. — Она растерянно оглянулась и, не обнаружив никого у себя за спиной, щелкнула задвижкой. — Входите.

Зенич вошел и протянул ей свое удостоверение. Повертев удостоверение в руках, она, так и не раскрыв, вернула его.

— Слушаю вас.

Приглашать его в комнату она не собиралась. Дверь в комнату была приоткрыта, но простенькие, в два цвета, гардины не позволяли увидеть, что происходит внутри и кто там есть.

Затевать объяснение в таких условиях капитану было невыгодно. То, о чем они станут говорить, наверняка услышат в комнате. Кроме того, им обязательно надо побеседовать втроем. Вряд ли это устраивало Кузьменко, но тут уж Зенич ничего не мог поделать.

— Пойдемте в комнату, — предложил он. — Разговор предстоит долгий.

— Да, — смутилась она. — Конечно, пойдемте. — И вошла первая.

Раз, два, три, четыре… Она сделала семь шагов — он машинально посчитал — и остановилась у окна, прислонившись к стене.

Комната была небольшой и уютной, с двумя окнами, выходившими в сад. Стол был накрыт к обеду: парил котелок с картошкой, помидоры, огурцы и лук выглядели очень впечатляюще — хоть натюрморт пиши. Но того, кого рассчитывал, капитан за столом не увидел, хотя приборов было два и две рюмки и стояла бутылка вина.

«Он здесь, — подумал Зенич. — Он определенно где-то здесь».

Прерывая затянувшуюся паузу, из соседней комнаты появился мужчина. Красным мохнатым полотенцем он вытирал лицо и что-то напевал. А потом отнял полотенце от лица, замер в недоумении, и капитан увидел, что он красив и что ему не больше сорока.

— Товарищ из милиции, — коротко пояснила женщина.

— Из милиции? — переспросил мужчина, изобразив веселое недоумение. — Чем это мы, скромные граждане, могли заинтересовать милицию?

Он держался этаким бодрячком, но было видно, что он смущен происходящим. Капитан не дал ему возможности прийти в себя.

— Капитан Зенич из уголовного розыска, — представился он, подавая мужчине удостоверение. — Тот поглядел в него. — Разрешите узнать, с кем имею честь?

— Сергиевский, — назвался мужчина, помолчав. — Старший инженер областного управления «Сельхозтехника».

— Позвольте, товарищ Сергиевский, взглянуть на ваши документы.

— Я сейчас, — сказал Сергиевский. Скрылся в соседней комнате. Вернулся с пиджаком, долго рылся в карманах и наконец нашел свой паспорт.

«Сергиевский Артур Петрович», — прочел капитан. Что ж, все верно. И про «Сельхозтехнику» верно. И про то, что инженер. Впрочем, зачем ему это скрывать?

— Что делали в Южном, товарищ Сергиевский?

— В Южном? — Мужчина не ждал подобного вопроса. — Ах, да, в Южном… Находился в служебной командировке.

«Артур Петрович… Интересно, как его жена называет? Артуша, наверное. Как бы поделикатнее выяснить, почему он оказался здесь, — спрашивал себя Зенич. — Вопрос тонкий, и, пока я его не задам, они так и будут краснеть, и не глядеть друг на друга, и тянуть время. Нет уж, лучше сразу».

Пока капитан прикидывал, с чего начать, мужчина сам пришел ему на помощь.

— Вчера вечером домой возвращался, — сказал он. — А автобус поломался. Время позднее, непогода, транспорта никакого… А тут Лена… Елена Петровна… Мы с ней в дороге познакомились…

Говорил он с большими паузами, и вся эта медлительность вытягивала душу. Зенич чувствовал себя неприятно, а женщина, наверное, тем более, но держалась, и только подергивание сплетенных пальцев да неестественная напряженность ее позы выдавали волнение.

— Она пригласила… и я пошел, потому что деваться, в сущности, было некуда, — на вздохе закончил инженер. — Вы не подумайте…

— Я ничего и не думаю, — оборвал его капитан и посмотрел на женщину.

Она кусала губы и, кажется, готова была разрыдаться. Качала головой, будто спрашивала себя: «Что же это я?»

— Вот и хорошо, — обрадовался инженер, но капитан не расслышал его последних слов.

Зенич пришел к ним с желанием ничего не испортить. Сейчас он чувствовал, что хочет совсем иного. «Странно, — говорил он себе. — Я моложе, я лучше, чем он, я один, я заслужил такую женщину. Может быть, я нужен ей, а она мне. Но сегодня здесь не я, а он. И не я ее защищаю, а он предает. Несправедливо».

Он понимал, что, думая так, думает обо всем, в чем его обошли. Несправедливость для него воплотилась в эту женщину, которая не принадлежала ему.

— Я вас правильно понял? — настаивал инженер. — Вы сказали, что ничего не думаете? Значит ли это, что я могу идти?

— Значит, — сказал капитан. — И если можно, то побыстрее. Через пятнадцать минут автобус до Приморска.

Инженер не разобрал интонаций в голосе капитана.

— Спасибо, — сказал он. Исчез в соседней комнате. Появился в плаще и, с заискивающей улыбкой глядя на Зенича, пошел к двери.

— Артуша! — окликнула его женщина. — Вы забыли портфель.

Споткнувшись на ровном месте, Сергиевский прихватил портфель и выскочил наружу. Глухо хлопнула дверь.

— Ждете, что разревусь? — спросила капитана хозяйка. — Не дождетесь.

— Ждал, — честно признался капитан.

— Напрасно, — сказала женщина. И заплакала. Потом опрометью выбежала из комнаты.

Оставшись один, капитан начал искать сигареты. Нашел. Но не закурил. Сломал сигарету и, не найдя, куда выбросить, сунул в карман. Сел за стол, на котором остывал обед.

Спустя несколько минут в комнату вошла Лена Кузьменко и села напротив.

Зенич отметил, что теперь она выглядела хуже. «Впрочем, — подумал он, — слезы еще ни одну женщину не делали привлекательнее».

— Я живу одна, — сказала женщина, уткнувшись взглядом в стол. — Давно уже живу одна, хотя так было не всегда. Я специально выбрала эту глушь. Хотела спрятаться от всех. Иногда одиночество тоже радость. Когда тебе уже тридцать, и ты одна, и преподаешь язык и литературу в пятых — восьмых классах в маленькой школе на два села, не так уж много у тебя радостей в жизни. Только иногда и эта твоя единственная радость поперек горла становится.

— Я не дал бы вам больше двадцати пяти, — искренне сказал Зенич.

«Постой, — сказал он себе, — ты, собственно, зачем здесь?»

— Вы были вчера вечером в Южном? — спросил он, взяв официальный тон.

Женщина подняла глаза. Она начала понимать, что он здесь не случайно.

— Была, — сказала она.

Он не стал спрашивать, с какой целью. Ждал.

— Получила телеграмму от отца — мы не виделись уже три года. И вдруг его судно заходит в Южный.

— Какое судно?

— «Кустанай». Показать телеграмму?

«Снова «Кустанай», — отметил Зенич. — Воистину, все в этом мире связано».

— Не надо, — сказал он ей.

— Выпросила отпуск на два дня и помчалась. А отцу не до меня. Он капитан, и у него разгрузка. Пришлось уехать на первом подвернувшемся автобусе.

— По вине водителя этого автобуса сегодня утром произошла автомобильная катастрофа.

— О господи! — тихо сказала женщина.

— По дороге к вам подсел солдат. Кажется, пограничник…

— Да. Он впереди сидел, рядом с шофером. Скажите, что с ним?

Капитан не стал говорить «не знаю» — вряд ли такой ответ успокоил бы женщину.

— Ничего серьезного, — сказал он. — А подобрали вы его где?

— Сразу за городом.

— Он что, «голосовал» или водитель остановился сам?

— Голосовал. А шофер не видел или не хотел останавливаться. Словом, проскочил. Жалко стало парня — стоит ночью под дождем, в одном кителе… Крикнула шоферу. Остановился. Пограничник подбежал и сказал, что ему в Приморск.

— Именно в Приморск?

— Да, — повторила он. — Шофер показал, чтоб заходил. Пограничник вошел, и мы поехали.

— Не помните, был у него какой-нибудь багаж?

— Кажется, был чемодан.

— Вспомните, пожалуйста, как выглядел этот чемодан.

Женщина задумалась.

— Маленький такой чемодан…

— Вы сидели впереди. Слышали, о чем говорили шофер с пограничником?

— Не слышала, — сказала она с виноватым видом.

— Как по-вашему, куда ехал этот парень?

— Думаю, он ехал в отпуск.

— Почему вы так решили?

— Он был очень веселый, несмотря на то что промок. Кроме того, он был с чемоданом.

— Значит, после того как вы сошли, в автобусе остался один пассажир — пограничник?

— Да, он один, — грустно сказала женщина. — Когда автобус ушел и мы… и мы остались на дороге, я подумала: вот счастливый! Молодой, уверен в себе, едет домой… Знаете, я не завидовала ему тогда. В ту минуту я почти поверила…

Она замолчала. Потом спросила:

— И все-таки что с ним?

— С ним все в порядке, — сказал капитан и встал. Он поймал себя на мысли, что ему не хочется уходить. — Благодарю вас, — сказал он.

— За что? — смутилась женщина. — Это я должна благодарить вас. Когда вы пришли сюда и… произошло то, что произошло… В общем, впервые в жизни мне стало по-настоящему жаль себя. Сейчас я говорю себе: можно что-то придумать.

— Всегда можно что-то придумать, — сказал Зенич.

— Спасибо, — сказала Кузьменко.

— За что? — смутился капитан.

— Спасибо, — повторила женщина. И улыбнулась.

ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ

— Занято, — сказал Мытарев, повесив трубку. — Если она вдруг прилетела, это прошло мимо меня. Не могу дозвониться… Сразу же прошу учесть вот что — это выяснилось буквально сейчас. Некто, предположительно тот же человек, которого видели в лодке, вчера днем, когда Цырин был в Южном, интересовался им в гараже, а сегодня утром встречал на автовокзале.

— Следил? — предположил Зенич.

— Возможно.

— Следил и выследил… — повторил капитан. — Вы уверены, что это один и тот же человек? В ограблении кассы, с Цыриным и без Вула, судя по всему, участвовали трое. Цырина убил второй. А где же третий?

— Ваши соображения?

— По версии Киреева, которую я склонен поддержать, они сыграли на единственной слабости в системе охраны кассы. Касса на втором этаже. Пульт централизованной системы блокировки — на первом. Пока кассирша спускается со второго этажа на первый, помещение кассы бесконтрольно. Пятнадцатого кто-то, очень хорошо знающий Литвинову, задерживает ее на втором этаже. Сообщник в это время действует в кассе. Третьему, то есть Цырину, выпадает переправить деньги в Приморск?

— А Вул?

— Вула они попросту подставили. Они уверены, что он будет молчать.

— Не забудьте еще одной важной вещи, — сказал полковник. — Цырин боялся Вула. После того как Вула арестовали, он стал бояться его еще больше. Мы исходим из того, что Вула они подставили совершенно сознательно. Вариантов, исключающих этот страх, не существует. Если Вул заговорит — Цырин попался; ну а если смолчит-то рано или поздно он все равно появится на свободе, и тогда нашему шоферу придется еще хуже. Такова логика рассуждений Цырина. Мысль исчезнуть, уйти от сотоварищей, тех, кто рядом и кто за решеткой, но от этого не менее опасен, должна стать навязчивой идеей Цырина. Он ищет возможность исчезнуть и, по-видимому, находит ее сегодня ночью на тридцать шестом километре.

«Он прав, — подумал Зенич. — Он мыслит начерно, но как часто в нашей работе путь усреднений и обобщений оказывается самым верным! Это потому, что идеальные ситуации существуют только в воображении».

— Давайте сводить все воедино, — продолжал Мытарев. — Во время стоянки в Южном Цырин встречался с кем-нибудь?

— Не установлено.

— Выехал по расписанию?

— Минута в минуту.

— В каком был состоянии?

— Пассажиры показывают — в нормальном. Всю дорогу разговаривал с пограничником.

— Что говорят о пограничнике?

— Говорят, что выглядел отпускником, с чемоданом, очень веселый.

— Веселый, — задумчиво повторил полковник.

— И вот еще что, — вспомнил Зенич. — Водитель не хотел подбирать пограничника, но пассажиры упросили. Вернее, пассажирка.

— Да? — оживился Мытарев. — Интересно. Учительница с инженером сошли в Степном около трех часов утра. С Цыриным остается только солдат. После Степного автобус нигде не останавливается и сходит с маршрута, повернув на Окружное шоссе. Почему?

— Цырин спешит.

— Спешит… Вам, Владимир Николаевич, не кажется странным, что ночью по пустынной трассе расстояние в сто километров скоростной автобус проходит за два с лишним часа?

— Кажется, — признался капитан.

— Катастрофа произошла около шести утра. И когда встал вопрос о встречном и попутном транспорте, выяснилось, что, кроме «Жигулей» Платникова и «уазика» рыбхоза, в течение часа через пост ГАИ не проходила никакая другая машина. Это дало повод старшему лейтенанту Мехтиеву утверждать, что автобус на Окружном шоссе никто до столкновения не видел. По-видимому, он ошибся. Если Степное Цырин прошел в три утра, то на тридцать шестом километре, вероятнее всего, был часов в пять. Стало быть, его могли видеть с машины, которая проходила пост до пяти утра. Или с автобуса, следовавшего в Стрюки: он миновал пост в четыре пятьдесят шесть. Эти четыре минуты вычеркнули его из списка Мехтиева.

— Значит, выводы Мехтиева неверны?

— Вы заметили, я сказал «могли видеть». Но могли и не видеть. Расхождение во времени около получаса. Я лично склонен объяснить это тем, что Цырин где-то после Степного останавливался. Подождем с догадками. — Полковник посмотрел на часы. — Автобус из Стрюков должен вот-вот вернуться. Поезжайте на вокзал и поговорите с водителем.

ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ

— Вася! — позвал диспетчер. — Слышь, вылазь! С тобой хочет поговорить товарищ из милиции.

Сначала показалась кепка. Под кепкой сверкнули глаза. Дверца распахнулась, и из кабины вывалился шофер.

— Василий Нетреба, — представил диспетчер водителя. — Я вам больше не нужен?

— Нет, спасибо, — сказал Зенич, и диспетчер, кивнув, ушел.

— Слушаю вас, товарищ из милиции, — сказал Василий Нетреба, маленький человек лет сорока пяти со смешной фамилией.

— Капитан Зенич. Поговорить, товарищ Нетреба, надо. Ну, хотя бы вон там, под навесом.

— Лучше в автобусе, — предложил Нетреба. — Сухо, и никто не мешает.

Не дожидаясь согласия капитана, он влез в кабину и открыл переднюю дверь. Зенич вошел в салон и сел рядом с водителем. Сел и тут же вспомнил, что в таком же вот кресле ехал пограничник, а за рулем сидел Цырин.

— Вы сегодня ночью ездили в Стрюки? — спросил капитан.

— А вы разве не знаете?

— Ну, я, допустим, знаю…

— Так точно, ездил, — подтвердил водитель.

— В котором часу?

— Выехал в половине пятого.

— По дороге, а точнее, на Окружном шоссе встречали кого-нибудь?

— Встречал.

— Кого?

— Да Цырина, водителя нашего.

«Попали, — подумал капитан. — Только спокойнее. Он ничего не знает об аварии».

— На каком километре?

— На сороковом, пожалуй.

«Ошиблись, черти, — вспомнил капитан Мехтиева и его людей. — Цырин был там раньше, чем вы высчитали. Правда, место Нетреба называет неточно, но это несущественно. Он и не мог назвать его точно».

— Время не помните?

— Минут в десять шестого дело было. Я остановился. Снова удача.

— Остановились? Для чего?

— Его автобус стоял на обочине, без огней. Мало ли что… Вижу — машина наша. Вышел посмотреть. Заглянул в салон…

— И что, был там кто-нибудь?

— Не было никого.

— А двери?

— Двери были открыты. Я в кабину глянул — ключи на месте, чемоданчик на сиденье стоит.

— Чемоданчик?

— Чемоданчик, — подтвердил Нетреба. — Небольшой такой. Двери, ключи, чемодан… Может быть, потом Цырин вернулся? А пограничник?

— И что же, так никого и не нашли?

— Нашел, — сказал шофер, который, как заметил капитан, не видел в этой ситуации ничего необычного. — Только выхожу, смотрю — Цырин идет, водитель.

— Откуда идет?

— Из плавней. Они метрах в двадцати от того места начинаются. Оттуда и шел.

— И вам не показалось это странным?

— Не показалось. — Шофер выразительно улыбнулся. — Мало ли что человек мог делать в плавнях.

— С Цыриным разговаривали?

— Перекинулись парой слов. Он сказал, кардан полетел. Будет ждать попутную машину, чтобы вызвать аварийку.

— Больше ни о чем его не спросили?

— Спросил, где пассажиры. Сказал, что было всего несколько человек, но все сошли в Холмах. Такое у нас часто случается, особенно ночью.

«Вот оно, — сказал себе капитан. — Цырин солгал насчет пассажиров и что поломан, и он что-то делал в плавнях. Нечто такое, после чего потребовалось оставить автобус и уходить. И снова тот же пресловутый двенадцатичасовой барьер. Он не побоялся все бросить, даже после того как его заметили. Кажется, утром осматривали плавни в районе катастрофы. И все-таки надо взглянуть самому».

— Я понимаю, товарищ Нетреба, что вы устали, и все-таки попрошу вас поехать со мной, — сказал он водителю.

— Куда?

— На трассу. На то место, где вы встретили Цырина.

— Когда?

— Сейчас.

— Какие разговоры, — неожиданно легко согласился Нетреба. — Поехали, раз надо.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ТРИ МИНУТЫ

Тридцать шестой километр. Унылые деревья вдоль дороги. Плавни. Гнетущую их бесконечность скрадывает туман, но от этого она ощущается еще отчетливее. Дождь. Пустынно. Автобус и машину уже убрали. И только белые полосы на асфальте — нанесенные специальным составом, они использовались для воссоздания ситуации столкновения — напоминают об аварии.

Капитан остановил машину на обочине и посмотрел на Нетребу.

— Пойдемте, — пригласил он. — Покажите, где вы его встретили.

— Покажу, — кивнул Нетреба. — Только не здесь это было.

— Ближе? Дальше? За поворотом? Покажите где, я подъеду.

— Совсем не здесь, — повторил шофер.

— А где?

— Километрах в двух.

— Вы точно помните? — взволнованно спросил Зенич, чувствуя, как заползает в сознание безотчетное ожидание чего-то непоправимого. — Было темно, и все могло выглядеть по-другому.

— Точно помню, — повторил Нетреба. — Здесь поворот, а там прямой участок и плавни ближе к дороге. И еще там асфальт сильно выбит, а здесь он в порядке, вы же видите.

Он знал, что говорил. Он ездил, по этой трассе не первый день.

ДВАДЦАТЬ ЧАСОВ

Откинувшись на сиденье, капитан ждал. Рядом, молчаливый и бледный, сидел Нетреба. Водителя трясло противной мелкой дрожью, и Зеничу казалось, что трясет машину.

«Сейчас приедут, — думал капитан. — Это хорошо, что они приедут. Надо, чтобы было шумно и много людей. Одиночество вдвоем и тишина — плохие спутники в подобных ситуациях. С ними особенно остро ощущаешь всю непоправимость случившегося и страх, который можно приглушить, но от которого невозможно избавиться совсем.

Этот парень тоже так считает. Он совсем сдал и смотрит на меня с каким-то собачьим выражением в глазах. Как будто я что-то могу изменить. Ни черта я не могу. И плохо мне так же, как тебе. Ты это понимаешь, дружище? Только плохо нам по-разному. Мне плохо потому, что я это допустил. И не вздумай оправдывать меня, пожалуйста, что, мол, ничего я об этом не знал и вообще был в другом месте. Лучше молчи, как молчишь».

Желтый «рафик» с синей полосой на кузове вынырнул из дождя и начал тормозить, наполнив все вокруг отчаянным визгом. Шел он с хорошей скоростью, и метрах в пятнадцати от машины его начало уводить вправо. Чтобы не задеть «Волгу», водитель вывернул влево, и автобус, развернувшись поперек дороги, остановился. Открылась задняя дверка, и на асфальт тяжело спрыгнул следователь прокуратуры Марущенко. Появились практикант, Бежан и Емелин. Последним с чемоданчиком в руках аккуратно спустился Камоликов.

Зенич вышел из машины, сделал несколько шагов и очутился лицом к лицу с приезжими. В глазах у них он увидел растерянность. «На причале мы были все вместе, — подумал он, — и вот теперь опять вместе, и повод тот же. Многовато даже для таких ребят. Камоликов всю войну прошел хирургом в полевом госпитале. Бежан помоложе, но тоже повидал достаточно, да и следователь, похоже, не новичок. Многовато даже для них. А молодым каково — практиканту и Емелину?»

— Время позднее, — строго сказал он им. — Судя по погоде и по тому, сколько времени прошло с момента убийства, улик, по-видимому, никаких. Прошу всех работать быстро и предельно внимательно. Вы, Василий Сергеевич, — обратился капитан к Камоликову, — займитесь трупом. Он в плавнях, по ту сторону шоссе, рядом с деревом, вы увидите. С «рафика» мы вам посветим.

— Я пойду тоже, — сказал следователь.

— Да, конечно.

Следователь с Камоликовым ушли.

— Слушай, может, это не Цырина работа, а? — сказал Бежан.

— Его. Место шофер указал точно.

— А убит кто? Пограничник?

— Очевидно.

— Но мотивы? Какие у Цырина были мотивы? — воскликнул Емелин.

— Если б знать, — вздохнул капитан. — Вопрос всем. Почему убийца раздел труп?

— Убийство совершено с целью ограбления, — мгновенно отреагировал Емелин.

— Или для того, чтобы спрятать одежду, если она может что-нибудь поведать о личности убитого, — сам и ответил Зенич. — Как думаете, мундир — это заметно?

— Заметно, — согласился Бежан. — Но и тащить его за собой в город не резон.

«Или все наоборот», — сказал себе капитан.

— Наши мнения совпали, — сказал он им. — Берите втроем мою машину и попробуйте поискать.

— Где и что? — спросил Бежан.

— Мундир и чемодан. На тридцать шестом километре, там, где он бросил автобус.

— А здесь?

— Здесь я смотрел.

— Мы поехали, — сказал Бежан. — Вдруг что-нибудь…

— Только на это «вдруг» и можно рассчитывать. Они уехали. Капитан остался на дороге.

«Только бы они ничего не нашли, — думал Зенич. — Только бы там действительно ничего не было. Если они найдут мундир, я отказываюсь что-либо понимать. Пограничник, тридцать восьмой километр, катастрофа — все это как-то связано, и докопаться до истины мы сможем, только распутавшись с автобусом. Возможно, заговорит кассирша. Возможно, раскроется Вул. Но во-первых, не гарантированы степень их осведомленности и искренности. А во-вторых, и это главное, ни Вула ни Литвиновой не было сегодня ночью здесь, на тридцать восьмом километре.

Что связало Цырина с пограничником в этот трагический узел? Почти сто километров они ехали вдвоем. Сидели рядом и говорили. О чем?

Может, этот парень стал невольным свидетелем каких-либо дел Цырина днем пятнадцатого? Сомнительно. Он не откладывал бы свои объяснения с шофером до тридцать восьмого километра. Заподозрил что-нибудь? Не мог Цырин проговориться. Но тогда версия о том, что шофер устранил пограничника, как свидетеля, разваливается еще не выстроенная. А мундир?

Поищем еще. Пограничник выглядел отпускником. Был веселым и разговорчивым. Был с чемоданом. Чемодан этот в автобусе не нашли, зато он фигурирует во всех свидетельских показаниях о Цырине на всем пути его от дома до причала. Чемодан — такая же улика, как и мундир. И как и от мундира, от него надо было избавляться. Пока все логично. Допустим, он положил мундир в чемодан. Но тогда почему же всюду таскал чемодан с собой? Почему взял на лодку? Почему потом чемодан исчез с лодки? Что было в этом чертовом чемодане?

Деньги? Нет, не деньги. Они перевезли их сразу и хранили в двух канистрах.

Значит, мундир. Но зачем Цырину мундир?

Представь, что ты солдат и едешь в отпуск, — сказал себе капитан. — Тебе нетрудно это представить. Ты не так давно был солдатом и прекрасно все вспомнишь. По пути ты ведь встречался с кем-то, что-то рассказывал. Что?

Вот что. Ты рассказывал своим попутчикам все про себя. И о том, кто ты. И куда едешь. И откуда. В такие минуты тебя мог расколоть каждый, кому это было нужно. Счастье твое, что никому это не было нужно.

А Цырину это было нужно? И ему не нужно! Вы проговорили всю дорогу. А потом он тебя убил. Почему он тебя убил? Что такого ты ему сказал? Что ты солдат и едешь домой, быть может, за тысячи километров отсюда?

Тысячи километров… Тысячи километров… Тысячи километров…

Вспомни, что сказал Мытарев во время вашего самого первого разговора сегодня. Он сказал что-то такое, что сейчас было бы очень кстати.

Какую-то эти подлецы видели дополнительную гарантию собственной безнаказанности, вот что он сказал.

Тысячи километров…

Вот что ты ему сказал! Ты куда-то ехал. Куда-то очень далеко. И через несколько часов тебя бы уже не было в Приморске. А он ухватился за твои слова. Ты предоставил ему возможность одним махом уйти от всех. Под твоим именем. Ценой твоей жизни. И он сделал выбор. Он долго решался. Целых сто километров. До тридцать восьмого, где мы сейчас стоим и уже ничего не можем сделать для тебя. Конечно, мы можем найти того, с царапиной на горле, и мы его найдем, но что это будет значить лично для тебя?

Зато это будет значить все для нас…»

— Владимир Николаевич! — донеслось из плавней.

Зенич пошел на голос и снова услышал, как закричал Камоликов:

— Скажите, пусть дадут свет!

Капитан вернулся к «рафику» и постучал в кабину. Открылась дверка, и высунулся водитель. Зенич объяснил ему, что нужно делать. Водитель включил мотор. Автобус медленно сполз с трассы, остановился, и лучи из трех его фар — одна была установлена на крыше — спроектировали дождь на экран вечера. Дождь выглядел совсем нестрашным — блестящие полоски, перечеркивающие лучи, казалось, вскипали на свету.

— Мы закончили, — сказал Камоликов, неожиданно появившись на дороге. Рядом шел следователь.

— Слушаю вас.

— Слушать-то особенно нечего. Убитый — молодой человек лет двадцати. Вы сами видели… Это в области затылка. Удар нанесен сзади, тупым орудием, десять — двенадцать часов назад. Вскрытие покажет точнее.

— Не много.

— Кое-что добавлю, — сказал следователь. — Труп раздевали не там, где мы его нашли.

— Почему?

— Уже раздетым его волокли по земле — на спине характерные порезы. Вы видели, какая там почва? И еще. Труп спрятан в очень неудачном месте. Вернее, вообще не спрятан. Я бы так сказал — поспешно брошен.

— Ему помешали спрятать, — сказал Зенич. — Не очень много. Но как ни странно, этого почти достаточно. Ждем машину.

Камоликов прислушался.

— Вот она, кажется, — сказал он.

На шоссе появилась «Волга». Емелин затормозил у автобуса. Он выскочил первым и, опередив Бежана, закричал:

— Ничего.

— Ничего, — сказал Бежан, подходя. — Может, еще раз посмотрим здесь?

— Смотрите, — кивнул капитан.

Он знал, что они ничего не найдут и здесь.

ДВАДЦАТЬ ОДИН ЧАС ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ

Полковник выслушал Зенича спокойно. Сказал:

— Не вижу оснований с вами не согласиться.

— Давайте не будем соглашаться, — предложил капитан. — Давайте лучше поищем что-нибудь взамен.

— Для чего? — удивился Мытарев. — Если убит пограничник, а мы исходим сейчас из этого, то ваша версия выглядит очень убедительно. Я уж не говорю о том, что другой пока нет.

— А если не пограничник?

— По-видимому, все-таки он. Место, время — все совпадает. Не забудьте также, что при встрече с шофером Нетребой Цырин солгал. Уже работал его план — вот как я расцениваю эту ложь.

— Не могу понять, как такой человек, как Цырин, решился на убийство.

— Когда мы начинали сегодня утром, мы сказали себе: пятеро с автобуса — вот кто нас прежде всего интересует. Направление определило темпы. Они стремительны — другие нас не устраивали. Честно говоря, я не ждал, что вы закончите сегодня. Я ошибся. Все, что мы имеем, получено в результате отработки направления, которое мне поначалу казалось хоть и первостепенным, но не главным. И здесь я ошибся. Теперь я снова возвращаю вас к темпам. Могли ли мы в дополнение к тому, что сделали, еще и изучить всех действующих лиц этой истории настолько, чтобы достаточно точно мотивировать каждый их шаг? Конечно, нет. Мы только теперь этим и займемся. Ну, а вашу версию я принимаю безоговорочно, — продолжал Мытарев. — Боюсь только, что она уже бесполезна.

— Почему? — растерялся капитан.

— Кого вы собираетесь ловить?

— Убийцу Цырина.

— Кто он?

— Не знаю.

— И я не знаю. Ну, хотя бы приблизительно…

— Приблизительный портрет?

— Я имею в виду другое.

— Этот человек имеет отношение к заводу.

— Тепло.

— Он знакомый Литвиновой.

— Еще теплее.

— У него какие-то давние дела с Вулом.

— Совсем горячо.

— Он возглавлял операцию на заводе.

— Вот теперь то, что нужно.

— Я не совсем понимаю…

— Как вы понимаете, рассказать обо всем Цырин уже не может. Что-то может рассказать тот, второй. — Для этого нам осталось его найти.

— Он повторяет путь Цырина, — сказал капитан.

— Сомневаюсь.

— Но ведь вы сами так считали.

— Считал, не учитывая его роли. Человек, способный Вула обвести вокруг пальца, в деле, несомненно, главный.

— А Цырин?

— Цырин — простой курьер, — сказал Мытарев.

— И казначей?

— Не уверен.

— Сегодняшние действия Цырина заставляют отнестись к нему несколько по-иному.

— Это не его действия, а наша трактовка его действий, не забудьте. Кроме того, даже если мы угадали с Цыриным, все равно операция по ограблению кассы — по задуму, по характеру исполнения, по этой маленькой изюминке с Вулом — стоит на порядок выше. Притом разумеется, что мы не все о ней знаем. А у толкового плана обязательно должен быть толковый вдохновитель. Вы согласны?

— Согласен, — сказал Зенич.

— Вы допускаете, что этому человеку стало известно о намерениях Цырина?

— Да.

— И что поэтому пролилась кровь?

— Возможно. Они не были уверены, что Вул станет молчать. Оба думали об одном — о бегстве. Деньги хранились у Цырина. Тот, второй, подстерег его и стал требовать дележки. Они повздорили и…

— Вы видите слабость в вашей схеме? — прервал капитана Мытарев.

— Именно?

— Деньги. Почему деньги были у Цырина?

— Он вывез их из Южного — это естественно.

— Я веду речь не о логике тех или иных шагов преступников, а о некой моральной стороне дела, если можно применительно к ним говорить о морали. Деньги доверены человеку, роль которого в деле крайне незначительна. Его иерархический номер в операции третий, если их было трое, или четвертый, если четверо. И какие деньги! Обычно «шефы» никому не доверяют таких сумм.

— У них не было иного выхода.

— Почему же тогда убийца Цырина, «главный» — будем называть его так — не знал, где и как хранятся деньги? Для них это был вопрос первостепенной важности.

— Вы думаете, он не знал?

— Не забывайте, что половина денег осталась в лодке, в которой, как вы помните, он побывал.

— Признаю, — согласился капитан. — Действительно, какой-то странный «главный». Но вернемся к тридцать шестому километру.

— Не разбрасывайтесь этим «главным», — назидательно сказал Мытарев. — Он ваш козырной туз, берегите его. По поводу вашей версии… Вы серьезно считаете, что в настоящий момент «главный» действует за Цырина?

— Да.

— Какой смысл?

— Все тот же — побыстрее исчезнуть из поля зрения.

— Путь, который вы определили Цырину, — не самый быстрый. К тому же он опасен: Цырин убит и мы находим труп. Ну, а если быть предельно точным, то для «главного» он еще и бесполезен. Он волен выбрать любой вариант бегства — мы его не знаем.

— А если Вул начнет говорить?

— Вы же понимаете, что на время, которое прошло, это не распространяется.

— Это знаем мы. А «главный»? И потом, возможно, он еще в городе.

— Оповещение на вокзалы мы уже дали, — задумчиво сказал Мытарев. — Будьте уверены, «пограничника» там не пропустят. Хотя, повторяю, лично я в это не верю.

— Товарищ полковник! — ожил селектор. — Трубочку! Киреев.

— Да, — сказал Мытарев, взяв трубку. — Да я.

Больше он ничего не сказал и, слушая Киреева, очень выразительно смотрел на Зенича.

— Есть новая фамилия, — сказал он через минуту, прикрыв микрофон рукой. — Запомните: Бабура.

ДВАДЦАТЬ ОДИН ЧАС ДВАДЦАТЬ МИНУТ

Литвинову «вели» от самого дома. Шла она медленно, часто останавливалась, но никуда не заходила по дороге. Лейтенант, сопровождающий ее, так охарактеризовал эти остановки:

— Она на что-то решается.

Ему было проще: он ее видел. У Киреева же перед глазами был только план города, на котором он прикидывал местонахождение Литвиновой. Но все равно вывод, который сделал Киреев, опережал возглас старшего лейтенанта.

— Она идет к нам! — закричал лейтенант, и Кирееву захотелось на него цыкнуть.

— Я поднимусь к себе, — сказал он дежурному. — Как появится — проводите.

Литвинова вошла через несколько минут и робко спросила старшего лейтенанта.

— Пойдемте, — пригласил дежурный.

— Разве он на работе? — удивилась женщина. Казалось, ее больше устроило, если бы Киреева не оказалось на месте.

— На работе, — сказал дежурный и отвел ее наверх.

— Вы меня не ждали? — спросила Литвинова, входя.

— Я вас ждал, — ответил старший лейтенант. — Я знал, что вы придете, но не хотел торопить. Садитесь, пожалуйста.

Не сводя с него тревожных глаз, женщина села.

— Я хотела у вас спросить про одного человека, — начала она.

— Какого человека? Литвинова замялась.

— Вы помните наш уговор, Любовь Ивановна? Говорить обо всем честно и без утайки.

— Все, что знала, я уже рассказала. Это был ее стандартный ответ.

— Тогда что заставило прийти?

— Чтобы спросить про одного человека.

— Про какого? Назовите его. Иначе разговора у нас не получится.

Она подумала немного. Сказала:

— Бабура. Звать Виктором.

— Это какой Бабура? — поинтересовался Киреев. Где-то он уже слышал эту фамилию.

— Он на автобусе работает…

— На заводском?! — вспомнил старший лейтенант.

— Да.

— Почему вас интересует шофер автобуса Бабура?

— Виктор… мой друг. Я не видела его ужецелую неделю. — Она дышала часто и тяжело. — Я… Я видела его. С тем человеком, которого… убили.

— Когда?

— Десять дней назад.

«За четыре дня, до кражи», — отметил старший лейтенант.

— Где?

— На автостанции.

— При каких обстоятельствах?

Она ничего не рассказывала сама. Она только отвечала на вопросы.

— Я в тот день отпросилась пораньше, чтобы зайти в детский сад. Я боялась…

— Чего?

— Я боялась за сына.

— Почему?

— За день до этого кто-то позвонил в бухгалтерию, сказал… что из детского сада… что мальчик заболел и чтобы я пришла.

«Стоп, — сказал себе Киреев. — Не спеши. За этим что-то кроется».

— В кассе есть телефон. Почему же звонили в бухгалтерию?

— Не знаю.

— Кто звонил?

— Какой-то мужчина.

— Среди персонала детского сада есть мужчины?

— Там директором мужчина.

— Что делали после звонка?

— Закрыла кассу и помчалась в детский сад.

— И выяснилось?..

— Что сын здоров.

— И что никто не звонил?

— Да.

«Странный звонок, — подумал Киреев. — В ее рассказе чего-то не хватает. Если Бабура действительно причастен к краже, то и тут не обошлось без него. Хотели убрать ее из кассы? Для чего?»

— Скажите, Любовь Ивановна, вы в тот день встречали Виктора?

— Да.

— Когда и где?

— Я встретила его в коридоре заводоуправления, когда бежала в садик. Он предложил меня подвезти.

— На автобусе?

— Да. Я согласилась.

Хотели убрать из кассы. И Бабура тут как тут. Только зачем ее убирать? До зарплаты четыре дня. Ключи, надо полагать, они уже имели. Ключи! Вот оно что! Конечно же, ключи…

После такого звонка она должна была забыть обо всем на свете — этого они добивались.

— Любовь Ивановна, с ваших слов я знаю, что, покидая завод, вы всегда сдаете ключи. Сдали вы их в тот раз?

Женщина молчала.

Старший лейтенант повторил вопрос.

— Нет, — растерянно сказала она. — Не сдавала.

— Вы положили их в сумку?

— Да.

— А сумку у вас взял Виктор.

Она сделала последнюю попытку оправдать его.

— Он сказал, что я сама не своя. Что выгляжу очень плохо… Взял у меня сумку и довел до автобуса.

— Он подвез вас к садику?

— Да.

— Вы выбежали?

— Да.

— Виктор пошел с вами?

— Он остался в автобусе?

— Вы были без сумки?

— Не помню.

Она помнила. Она это хорошо помнила.

— Я была в таком состоянии, что…

— Вы оставили сумку в автобусе, — заключил Киреев.

— Наверное…

— Вы оставили ее в автобусе — сумку, в которой были ключи.

Кажется, она поняла.

— Нет, — сказала она. — Нет… Нет!

Он не давал ей опомниться.

— Вы встретили их на следующий день, Виктора и человека с фотографии. Вы подошли к ним?

Она молчала.

— Вы подошли к ним?

— Да, — неожиданно спокойно ответила Литвинова.

Казалось, ей вдруг стали безразличны и то, что случилось, и их разговор.

— Виктор познакомил вас?

— Нет. Тот, второй, сразу распрощался и ушел, а Виктор заспешил куда-то и уехал.

— В последующие дни вы встречались?

— Нет.

— Но с работы вы уезжали на автобусе?

— Я ходила пешком.

— А пятнадцатого?

— Пятнадцатого он подошел сам… — Она снова заволновалась. — Просил прощения… Говорил всякие ласковые слова…

— И вы его простили?

— Я его простила,

— Он подошел к вам на втором этаже?

— Да.

— После того, как вы закрыли кассу?

— Да.

— Вы отошли к окну?

— Да.

— И стояли там вместе минут десять?

— Да… Да! — выкрикнула она.

— Подождите меня, — попросил он. — Я сейчас вернусь.

— Я вас подожду, — тихо сказала женщина. — Я вас подожду, потому что мне уже все равно.

Перескакивая через несколько ступенек, Киреев как бомба влетел в кабинет дежурного и там взорвался.

— Управление! — закричал он дежурному. — Срочно! Толя! — закричал он лейтенанту, работавшему с Литвиновой. — Мы закончили с твоей подопечной.

— Так, я пошел, — мгновенно отреагировал лейтенант.

— Никуда ты не пошел! — заорал Киреев, приплясывая от возбуждения. — Никуда ты не пошел! Есть дело! Срочное!

Он закашлялся и несколько секунд оглашал дежурку громовыми раскатами, сотрясавшими его большое тело. Потом замолк и, отдышавшись, продолжал поспокойнее:

— Бери ребят, кого найдешь, и поезжайте на завод. В четвертом корпусе общежития живет Бабура Виктор, шофер. Он мне нужен. Он мне очень нужен!

Вздохнув так громко, чтобы услышал Киреев, лейтенант вышел.

— Товарищ старший лейтенант, Приморск! — позвал дежурный.

Переговорив с Приморском, Киреев вернулся в кабинет.

— Почему вы меня не ругаете? — спросила его Литвинова.

— Потому что я вас понимаю.

— Вы его посадите в тюрьму?

— Это будет зависеть от степени его вины.

— Он виноват. Он меня обманул.

— К сожалению, его вина не исчерпывается этим.

— Он обманул меня, — с каким-то ожесточением повторила она.

— Я знаю.

— Нет, вы не знаете! — горячо возразила Литвинова. — Вы просто не понимаете, что теперь у меня впереди.

ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА

— Выходит, что Бабура и есть тот самый «главный»? — спросил Зенич.

— Больше некому. Толковый, мерзавец, надо отдать ему должное. После пятнадцатого он ни разу не был у Литвиновой. Киреев считает, что его вообще нет в Южном. Нужен Вул. Нужно, чтобы кто-нибудь или подтвердил все, что мы здесь нагородили, или разнес в пух и прах. Пока это может сделать только он. Вула, — сказал полковник в микрофон. — Срочно.

Он замолчал, обдумывая что-то. Сидел неподвижно, уставившись в одну точку.

«Он готовится, — подумал капитан. — Предстоит трудный разговор. Он настраивается на него, как актер на роль».

В дверь постучали. Конвойный ввел Вула и, козырнув, вышел.

Вул посмотрел на Мытарева, потом на Зенича. Узнал капитана. Кивнул ему. И остался стоять у двери.

— Я просил вас подумать, — начал полковник. — Вы подумали?

— Подумал, — хмуро изрек Вул.

— И что же?

— Мне, гражданин полковник, сообщить вам больше нечего.

— Тогда кое-что расскажу вам я, — сказал Мытарев. — Кое-что из сегодняшних похождений ваших сообщников, знакомство с которыми вы так категорически отрицаете. — С каждой фразой голос его звучал все гневнее. — Они убили хорошего парня, солдата. Подло убили, сзади. Они, как бешеные собаки, вцепились друг другу в глотки, и для одного из них эта схватка стала последней. Цырин убит. Своим же. Где сейчас Бабу-ра, мы пока не знаем.

Вул вздрогнул.

— Но мы найдем его, — продолжал полковник. — Обязательно найдем. И будьте уверены, он-то вас не пощадит.

«У него сейчас очень важный момент, — подумал Зенич, глядя на Вула. — У него последняя ставка — Бабура. Он может говорить, может нет. Все зависит от того, каковы наши шансы против Бабуры. Он их не знает. Он должен быть очень уверен в Бабуре, чтобы смолчать».

— Хорошо, — хрипло сказал Бул. — Я буду говорить.

— Проходите поближе и садитесь.

— Сесть всегда успеется, — почти весело сказал Вул. Он решился.

Тяжелыми шагами Вул пересек кабинет и сел.

— Спрашивайте, гражданин начальник, — предложил он. — Так мне будет легче.

— Хорошо. Только еще раз хочу предупредить: меня интересуют факты. Факты, а не бред!

— Вул назад не играет!

— Посмотрим. Сколько людей участвовало в ограблении кассы?

— Со мной трое.

— Назовите двух других.

— Вы ж их знаете — Бабура и Цырин.

— Вы были знакомы с ними раньше?

— Да.

— Как долго?

— С отсидкой, что ли, считая?

— С ней.

— Тогда шесть лет.

— Они работали с вами в тот раз по сберкассе? — не выдержал Зенич.

— Косвенно, — сказал Вул, обернувшись к капитану.

— Что значит «косвенно»? — спросил Мытарев, осуждающе взглянув на Зенича.

— Они должны были принять меня после работы. На большее они не способны. Пацанва. Они и сейчас себя как ведут — вы ж видите!

— Эта «пацанва» обвела вас вокруг пальца, — напомнил полковник. — Почему в тот раз не рассказали о ваших сообщниках?

— Пожалел.

— И теперь про вашу жалость вы им напомнили?

— Было, — признался Вул.

— И они вам предложили кое-что в порядке компенсации.

— Предложили.

— Кассу?

— Ее.

— Бабура предложил?

— Почему Бабура? Цырин.

— Цырин? — переспросил Мытарев. — Разве идея ограбления принадлежит не Бабуре?

— Бабура дурак, — презрительно сообщил Бул. — Его за бутылкой пошлешь, так полчаса объясняешь, что к чему. Но зато добросовестный. Дураки — они все такие.

— И то, как слепки с ключей снять, тоже придумал Цырин?

— Все он.

— Выходит, что идейным вдохновителем вашего предприятия был Цырин?

— Выходит, что так. Он был умен, это верно, но считал себя чистюлей. Мог придумать что угодно, но ничего не хотел делать сам. В кассу должен был идти я. Ах я старый и глупый! Я сказал, работаем вместе. И тогда они обманули меня. Я, Вул, — он повысил голос, — в одной компании с дегенератом и шлюхой!

— Значит, пятнадцатого на заводе вы были вместе? — прервал его излияния полковник.

— Да.

— Как должна была проходить операция?

— Бабура привозит нас на завод. Мы выходим. Цырин прячется на площадке у входа на чердак. Когда кассирша уходит, он открывает мне дверь. Бабура в это время на втором этаже придерживает кассиршу. Их появление у окна сигнал для меня. Вдвоем с Цыриным мы вскрываем кассу. Наше возвращение в автобус — сигнал для Бабуры.

— Что произошло на самом деле? — спросил полковник, переглянувшись с Зеничем.

— Ключи от двери и сейфа были у меня — по крайней мере, я так считал. Оказалось, что они были и у них. Бабура подошел к окну. Но подошел он после того, как Цырин уже вернулся в автобус, — я этого не видел. Я пошел в кассу и не встретил Цырина. Можно было плюнуть на все и уйти. Но что-то во мне сломалось. За дверью лежали громадные деньги, а у меня были ключи. Не у одного меня в такой ситуации тормоза не сработали бы… Потом, когда меня вывели во двор, я обратил внимание, что автобус уехал. Сначала я решил, что они просто струсили. Но когда гражданин начальник рассказал мне о Цырине… Тот вполне мог придумать такое. Конечно, можно было и не поверить гражданину начальнику, но я, — подчеркнул он, — поверил.

— Деньги по вашему плану должен был увезти Цырин?

— Мы должны были увезти их вместе.

— И спрятать?..

— На причале. Там Цырин держал лодку.

— Бабура знал, где будут храниться деньги?

— Ему это знать было не обязательно.

— Но он все-таки нашел их.

— Выследил, — равнодушно объяснил Вул.

— Вас не удивляет, что туповатый Бабура выследил пройдоху Цырина?

— Удивляет. А вообще я на них не сержусь. Мне их даже жаль. Один получил свое, второй получит. Я бы никогда не пошел на мокрое дело. Жадность и трусость одинаково опасны для человека, независимо от того, дурак он или умный. И для общества тоже.

— Умно, — сказал Мытарев. — В вас умер прокурор. Посидите в коридоре. Вы нам еще понадобитесь.

— Знаете, Владимир Николаевич, у меня такое чувство, что из-за этого галопа мы что-то упустили, — сказал полковник Зеничу, когда они остались вдвоем. — Труп Цырина опознан?

— Да.

— Кем?

— Сторожем на причале.

— Вы присутствовали при этом?

— Нет, но был Бежан и все остальные.

— Сколько сторожу лет?

— Под шестьдесят.

— Как у него со зрением?

— Не интересовался, но очков не носит.

— Фотография Цырина, которую вы предъявляли для опознания в Южном, — откуда она у вас?

— Копия с фотографии в личном деле.

— Качество оригинала?

— Маленькая плохая фотография пятилетней давности. Но другой не было.

— На которой Литвинова его все равно узнала. Фотография у вас с собой?

— Да.

— Тут у меня фотографии, сделанные в лодке. Давайте сравним.

— Вы допускаете…

— Ничего я не допускаю, — усталым голосом произнес Мытарев. — Давайте сравнивать.

Он достал из верхнего ящика стола черный конверт, высыпал его содержимое на стол и разложил одну за другой восемь фотографий. Девятой в общем ряду положил увеличенную фотографию из личного дела Цырина. Склонившись над столом, они долго всматривались в них.

Первым нарушил молчание Мытарев.

— Ну, что ж, — сказал он, — со скидкой на дистанцию в пять лет и, так сказать, на разницу в положениях объекта можно допустить, что это фотографии одного и того же человека. Но, возможно, дело тут именно в скидке. Спросим Вула.

Он позвонил. Ввели Вула.

— Спор у нас с капитаном вышел, — обратился к нему Мытарев. — Капитан утверждает, что у Цырина с Бабурой не было, ну, ни малейшего сходства. Рассудите нас, пожалуйста.

— Проиграли вы, гражданин капитан, — усмехнулся Бул. — Было сходство.

— Однако, не такое, чтобы их можно было спутать?

— Нет.

— И вы легко отличите одного от другого?

— Конечно.

— Тогда скажите нам, чье это изображение? — Полковник протянул ему одну из фотографий, сделанных на причале.

— Это Бабура, — мгновенно отреагировал Бул. — Только почему он…

— А может, Цырин? — усомнился полковник. — Не путаете?

— Это Бабура, — повторил Бул. — Но почему он в таком виде?

Последовала выразительная пауза.

Полковник позвонил.

Появился конвоир и вывел Вула.

— Как же все получилось? — сокрушенно произнес капитан. — Как?

— Перестаньте, — оборвал его Мытарев. — Вы мне таким не нравитесь. В лодке убит Бабура, это ясно. Давайте думать, как все поправить.

«Верно, — подумал капитан. — Сейчас не время бить себя в грудь. Действовать надо».

— Что вы думаете по поводу пограничников? — уже поспокойнее продолжал полковник. — Киреев сообщил, что их восемнадцать человек.

— Кто-нибудь, включая отпускника, мог уехать, минуя Приморск?

— Нет.

— Кому для этой цели больше подходил самолет?

— Троим. Двоим в Свердловск и одному в Алма-Ату.

— Среди этих троих есть отпускник?

— Есть. Это ему в Алма-Ату.

— Меня, Владимир Николаевич, больше всего занимает отпускник. И вовсе не потому, что пассажирам автобуса пограничник показался отпускником. Он был один — демобилизованные обычно держатся вместе. Тем более, что всем в Приморск.

— Но ведь кто-то мог и поотстать.

— Конечно. Вернемся к Цырину. Все его странности, несомненно, являлись составляющими одного чрезвычайно тонкого плана. Он спешил. Он бросил автобус, потому что спешил. Он оставил в лодке половину денег, потому что спешил. Он пошел на эту жертву, надо думать, не без колебаний. Она была призвана сбить нас с толку и, признаемся, сбила: буквально до последней минуты мы считали, что убит именно Цырин. Но с другой стороны, он позволил себе появиться дома. Почему? Имея гарантированный, как он считал, заслон? Какой?

— Он собирался воспользоваться мундиром и документами убитого и улететь — мы уже обсуждали такую возможность, — сказал капитан.

— И улететь он должен был еще сегодня рано утром, обойдя нас на несколько часов. Только вот куда он собирался лететь?

— В Алма-Ату, — сказал Зенич.

— Почему?

— Демобилизованные редко ездят поодиночке, вы правы. Но это еще не все. Положение демобилизованного не устраивало Цырина.

— Не совсем вас понимаю, Владимир Николаевич, но продолжайте.

— Тут ничего конкретного. Так, предположение. Я вдруг вспомнил, как сам служил. Отпуск дали, молчком приехал — дома никто ничего не знал. Увидели — глазам своим не поверили. Зато уж когда демобилизовался… Четверо суток поезд шел, и я с каждой станции слал телеграмму. Здесь работает какая-то чисто солдатская психология: в отпуск лучше являться неожиданно, со службы — наоборот. Предупреждал этот парень о своем приезде или нет, можно будет уточнить, но если нет, то Цырин об этом должен был знать.

— Любопытно. Ну и что?

— А то, что личина отпускника гарантирует Цырину двухнедельную фору — десять дней отпуска плюс дорога. Дома пограничника не ждут. В части о нем не станут беспокоиться до тех пор, пока не придет ему пора возвращаться. Не раньше этого срока что-то заподозрим и мы. В Алма-Ате же Цырин возникнет в своем истинном облике или в любом другом и двинет, куда ему надо. Считайте, что в этом случае след его окончательно утерян.

— Если все обстоит именно так… — сказал полковник. — Если именно так, — повторил он, — то Цырин еще здесь. Аэропорт закрыт вторые сутки. Нелетная погода — это иногда весьма кстати. Хотя, признаюсь, весь день я думал по-другому.

— Поеду, — сказал капитан. — Поищу в аэропорту. Цырин человек настойчивый. Он будет ждать самолета.

— Поезжайте. Кого вы намерены взять с собой?

— Емелина и практиканта…

— Не мало?

— Нет. Разрешите идти?

— Идите, Владимир Николаевич. И пожалуйста, узнайте заодно, как там мой новосибирский. Не затруднит?

— Не затруднит, — сказал капитан, стоя в дверях. — Значит, не верите?

— Сомневаюсь, — сказал Мытарев. Но Зенича уже не было в кабинете.

ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА СОРОК МИНУТ

В маленькой комнате с радиостанцией — резиденции руководителя полетов — их находилось пятеро.

— Начнем, товарищи, — сказал Зенич. — Прошу вас, Василий Ильич.

Руководитель полетов Гуляев, пожилой, массивный и очень смуглый человек, хлопнув ладонями по коленям, встал.

— Аэропорт открыт на вылет двадцать минут назад, — сообщил он. — Машина алма-атинского рейса должна уйти через полчаса первой. Пассажир Житников, следующий до Алма-Аты, зарегистрирован под номером семнадцать. Его место 4б. Багажа не сдавал.

— Спасибо, поблагодарил его капитан.

Покачав головой, Гуляев сел.

— Вечно что-то случается в мое дежурство, — мрачно объяснил он.

— Товарищ Емелин, — попросил капитан.

— Мы его не нашли, — доложил лейтенант Емелин. — В помещениях для пассажиров его нет.

— Придет, — сказал Гуляев. — Объявят посадку, и придет.

— Точно, — согласился Зенич. — Он ничего не знает и ни о чем не должен знать. У него сейчас единственное препятствие — погода. Когда он услышит про посадку, он расслабится. Это неизбежно, и это нам очень на руку.

— Тут спрятаться — раз плюнуть, — добавил дежуривший в вокзале лейтенант Гетьман. Высокий, худой, неестественно стройный, неспокойный в поведении, он был полной противоположностью флегматичному на вид Гуляеву.

— Когда посадка? — спросил Зенич.

— Когда прикажете, тогда и сделаем, — ответил Гуляев. — Все в наших силах.

— А если он прямо к трапу пойдет? — предположил Емелин. — Возможно такое в принципе?

— А чего ж тут невозможного? — сказал руководитель полетов. — Перелазь через забор и иди.

— Он не пойдет, — сказал Зенич. — Зачем ему лишние неприятности? Он законный пассажир при законном билете. Будем ждать и, как появится, возьмем. Он сегодня достаточно погулял.

— Разрешите… — робко напомнил о себе практикант.

— Вот что, молодые люди, — перебил его Гуляев. — Я в ваши дела не вмешиваюсь, но совет дать хочу. Вы его «брать», как это у вас называется, собрались. А где? В вокзале народу не протолкнешься — пассажиры двадцати двух рейсов сидят. Он, как я понимаю, просто так в руки не дастся. Нельзя в вокзале, значит. На перроне тоже нельзя. Здесь у него темнота в союзниках и, так сказать, оперативный простор.

— В самом деле, — с интересом сказал капитан. — А где же, по-вашему, можно?

— Прежде чем вести к самолету, мы собираем пассажиров каждого рейса в накопителях. Это такие будки на перроне, похожие на клетки, — все летали, и все знают. Как наберется в накопителях достаточно пассажиров, дежурная запирает входную дверь и открывает дверь на поле. Теперь следите. Ваш пассажир вышел на платформу. Как он хоть выглядит?

— Пограничник, — кратко объяснил Зенич. — По званию — ефрейтор.

— Пограничник, значит? — удивился руководитель полетов. — В общем, так. Из накопителя он не убежит. Он там, как в клетке. Проход на поле узкий. Там и надо брать.

— Разумно, — согласился Зенич. — Принимается.

— Разрешите, — просяще протянул практикант, и капитан понял.

— Товарищ Емелин, отдаю его вам, — сказал он.

— Хорошо, — озабоченно сказал Емелин.

— Вы вдвоем, — продолжал Зенич, — находитесь у выхода из накопителя со стороны поля. Хотя нет, так будет заметно. Вы войдете внутрь вместе со всеми, а выйдете обязательно перед ним. Он не должен сделать по полю больше шага. Машину мы поставим на поле, неподалеку от выхода, и возле нее буду находиться я. Лейтенант Гетьман страхует нас со стороны вокзала.

Гетьман кивнул.

— Не ставьте свою машину, — предложил Гуляев. — Поставьте мою — будет естественней. У меня «уазик» с радиостанцией и со всеми аэрофлотовскими атрибутами. Тут уж никаких сомнений.

— Принято, — сказал капитан. — Вы, Василий Ильич, случайно, не дружинник?

— Я свое отдружинил, — отвечал руководитель полетов. — Просто я старый.

— Тянуть не будем, — заключил Зенич. — Занимаем исходные позиции. «Пассажиры» — на перрон. Вы, товарищ Гетьман, с ними. Мы с Василием Ильичом едем на поле. Василий Ильич, давайте посадочку.

Гуляев взял микрофон, включил радиостанцию и, подождав немного, сказал:

— Здесь РП-1. Алма-атинскому посадку. Вылет по моему разрешению.

— Понял, — просипело в динамике.

— Пойдемте, — пригласил руководитель полетов. — Сейчас объявят посадку.

— Идите, — сказал капитан, обращаясь к Емелину с практикантом.

«Правильно ли ты поступил, доверив им это? — спросил он себя. — Практикант и вчерашний практикант — ты рискуешь. В подобных ситуациях всегда надо ставить на себя. И все-таки ты прав. Наступает в жизни человека момент, когда его надо обязательно выпускать в первую линию атаки. Без этого он так навсегда и останется «молодым человеком». Разве мало ты видел таких людей? Нам нужны крепкие парни. Нам нужно очень много крепких парней. У нас еще столько черновой работы! Нам самим не справиться».

— Идемте, — повторил Гуляев.

Они вышли из здания, в котором размещались диспетчерские службы. Дождь кончился, но о нем напоминали лужи под ногами, тусклое мерцание мокрого бетона на летном поле и пронизывающее ощущение сырости. Слева сверкало здание аэровокзала. Оно не казалось теперь ни воздушным, ни легким. На расстоянии полукилометра от того места, где находились Гуляев с Зеничем, смутно угадывались силуэты реактивных машин. И там, где последняя в этой череде пересекала небо, проглядывали звезды.

Руководитель полетов вывел «уазик» на поле, но почему-то не поехал к вокзалу. Он взял вправо и, только забравшись далеко в глубь поля, повернул параллельно зданию.

— Куда мы? — поинтересовался Зенич.

— У нас для наземного транспорта на поле строго определенные маршруты, — пояснил Гуляев.

— Даже в такой ситуации? — ехидно спросил капитан.

— В любой, — не меняя тона, ответил руководитель полетов. — Не волнуйтесь, — прибавил он. — Мы успеем.

Они успели. Когда Гуляев притер машину к барьеру, отделявшему перрон от поля, загромыхали репродукторы.

— Объявляют посадку, — сказал Гуляев.

Что объявляют, разобрать было невозможно, но было видно, как пришла в движение толпа, запрудившая перрон. Девушка в синей форме, стоявшая у входа в накопитель, тщетно пыталась навести порядок. Найти в этой мешанине Емелина с практикантом было невозможно. Цырина капитан тоже не видел. Ему показалось, что где-то на заднем плане мелькнул Гетьман. Из темноты вылетели и встали у накопителя вагончики.

— Когда долго нет рейсов, всегда так, — сказал Гуляев. — Вы его видите?

— Нет.

Было хорошо видно, что вход в накопитель уже закрыли и что пограничника внутри нет.

Потом открыли наружную дверь — Зенич придирчиво осматривал каждого, кто выходил и садился в вагончики.

Забрав всех, вагончики уехали.

— Сейчас они вернутся за второй партией, — сказал Гуляев. — Может, тот, кого вы ждете, выглядит как-то по-другому?

— Не должен, — с досадой сказал капитан.

Он прекрасно понимал, что ничего страшного не произошло. Что Цырин не сунется в толпу. И все-таки отсутствие его здесь, в расчетной точке, беспокоило Зенича.

Цырин пришел. Появился из-за здания вокзала с чемоданом в руке. У накопителя остановился, оглядываясь. Спросил о чем-то девушку-дежурную. Выслушав его, девушка кивнула. Он улыбнулся, отвернув лицо к зданию вокзала, с крыши которого перрон освещали прожектора, и Зенич узнал его. Капитану даже показалось, что он видит царапину на горле. Но он не был уверен, что видит ее на самом деле.

«Вот и все, — сказал он себе. — Вот и все».

Переложив из руки в руку маленький коричневый чемодан, Цырин вошел в клетушку. Пропустив вперед какую-то старушку, за ним последовал практикант. Метрах в трех сзади держался Емелин.

— Пошел, — сказал Зенич, осторожно открывая дверку.

— Я его вижу, — спокойно сказал Гуляев. — Я вас понимаю, но подождите, пока подойдут вагончики. Отсюда вы его лучше видите, а он вас не видит. Он в клетке. Он никуда не денется.

Подъехали вагончики. Дежурная открыла дверь на поле. Емелин вышел перед Цыриным, замедлил шаг, преграждая ему путь к вагончикам. Когда же «пограничник» попытался его обойти, сзади вынырнул практикант и подхватил под руку, а лейтенант под другую и неторопливо повели в темноту. Сзади шел Гетьман. Никто ничего не заметил, не оглянулся даже — Зенич все хорошо видел. «Неплохая работа, — отметил он, — на четверку. Но учтите условия».

Капитан дождался, когда Цырина подвели к машине, и только тогда тяжело спрыгнул на бетон и очутился с ним лицом к лицу. Он хотел спокойно рассмотреть его, но спокойно не получалось. Цырин стоял перед ним, растерянный и бледный, почти мальчик с виду, и в правой руке у него был маленький коричневый чемодан.

— Наденьте ему наручники, — сказал Зенич практиканту. — Посадите в кузов.

«Вот и встретились, — подумал капитан. — А надо держать себя в руках. Я еще, чего доброго, врежу ему разок, а потом мне за это врежут. Вот он стоит, беспомощный такой, и видит меня впервые. А я его перед собой вижу долго. Целый день. Он свое получит. Он получит все сполна. Но он получит все по закону. А я не могу ему врезать. Я его нашел и даже не могу ему врезать. Но за то, что я нашел его на день позже, врезать надо мне. Где-то мы упускаем. Что-то очень важное. И расплачиваемся за это. Всеобщая любовь — что может быть лучше? Но прежде чем возводить ее в ранг государственного устройства, надо точно знать, не найдется ли среди «любящих» некто способный проломить тебе череп маленькой заводной ручкой на тридцать восьмом километре Окружного шоссе».

— Товарищ капитан, здесь деньги, — закричал практикант.

Голос его вывел капитана из оцепенения. Все закончилось, но не было радости, и Зенич, как всегда в подобных случаях, спрашивал себя: «Почему? Это потому, что все кончилось очень быстро и я устал, — решил он. — Ничего не кончилось, — сказал он себе. — Держись крепче. Ничего еще не кончилось».

— Товарищ капитан! — снова позвал практикант.

Зенич подошел. Практикант с Гетьманом и Емелиным рассматривали содержимое чемодана. Гуляев по-прежнему сидел в кабине.

— Закройте чемодан и поставьте в машину, — сказал капитан строго.

Практикант поспешил выполнить приказание.

«Странно, — подумал Зенич, — целый день вместе, а я даже не знаю, кто он. Он старался, а я даже не знаю, как его зовут. Но зато я знаю все о том, кто сидит в кузове в наручниках. Все хорошо. Все так и должно быть».

— Как ваша фамилия? — спросил он у практиканта.

— Моя? — удивился тот.

— Ваша, ваша.

— Городенко.

— А звать?

— Володей.

— Тезки, значит. Ну, а отчество?

Практикант смутился.

— Не тяну я еще на отчество, — сказал он.

— Тянете, — заверил его капитан. — Еще как тянете!

— Владимир Николаевич.

— Полные тезки. Молодец, полный тезка! Поехали, — сказал Зенич всем.

— Вы про новосибирский спрашивали, — подал голос Гуляев. — Вон он садится.

Капитан посмотрел на полосу. С такого расстояния все выглядело игрушечным. И намеченный прожекторами штрих полосы, и самолетик на дальнем ее конце. Увеличиваясь в размерах, самолетик бежал по полосе. Вот он достиг ближнего конца полосы, и прожектора, погаснув, включили ночь. Оборвался пронзительный рев — замолчали двигатели.

— Двенадцать лет я тут работаю, а в Новосибирске не был, — сказал Гетьман. — Ребята все приглашают, слетай, говорят. Да некогда. Хороший город Новосибирск?

— Хороший, — сказал Зенич. — Говорят, что хороший.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ НОЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ НОЛЬ ЧАСОВ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ

В управлении капитана дожидался следователь Марущенко.

— Поздравляю, — сказал следователь.

Больше он ничего не сказал, и Зенич был благодарен ему за это.

— Извините, товарищ Марущенко, — на всякий случай сказал он. — Все дела завтра.

— Да, конечно, — поспешно согласился следователь.

Спускаясь, капитан чувствовал его взгляд. Он подумал почему-то, что работать с ним будет легко. И еще он вдруг понял, что его собственная работа по делу кончилась.

«Порядок, — сказал он себе. И тут же оборвал себя: — Порядок? Что такое, в сущности, Окружное шоссе? — спросил он себя. — Это когда идешь все время прямо и рано или поздно приходишь на место, откуда начал. Никогда все не будет в порядке. Мир еще далек от совершенства. Что-нибудь обязательно будет не в порядке, как ни старайся.

Это плохая философия, — сказал он себе. — Если где-то непорядок, значит, ты плохо старался. Конечно, еще кто-то старался плохо, но тебя в первую очередь должно беспокоить собственное старание. А других — их собственное. Если каждый будет стараться и при этом думать, что сделал меньше, чем мог бы, будет порядок. Мы часто думаем о других, что они в чем-то не дотягивают, хотя могли бы. В первую очередь мы должны думать так о себе.

Мы финишировали на сегодня. Теперь то, как мы шли на каждом километре, будет интересовать только нас самих. И только мы сами знаем, что главное — эти километры. Когда не знаешь, где финиш, каждый километр нужно проходить, как последний, и, кажется, нам это удавалось сегодня».

Он вышел на улицу и остановился у входа в управление. Непривычно пустая лежала перед ним улица, храня в неоновых лужах следы недавнего дождя. Людей на улице не было и машин, а из-за угла бесшумно выехал троллейбус, почти пустой.

«Тяжелый день, — сказал себе капитан. — Трудный день, каких много. Нет, такого еще не было. И в точности такого уже не будет. Мы вышли по тревоге и понесли потери. Но мы все равно победили. Мы были не одни и поэтому победили.

А не слишком ли тяжелые потери? — спросил он себя. — Двое за одного — многовато. Может, что-то не в порядке у нас со стратегией?

Возможно, — сказал он себе. — Мы добры и доверчивы. Ненависть к злу не может победить доброго в человеке. Доброта питает ненависть к злу, но никакая ненависть не убьет доброго в человеке. Доброта безгранична. Ограничены силы. Любить или ненавидеть можно только активно. Но любить и ненавидеть — это и значит жить».

Угол и фонари. И тяжелые шаги по асфальту — твои шаги. И еще чьи-то шаги, торопливые и легкие. Это женщина. Она спешит. Сейчас она обгонит тебя, и ты увидишь ее, женщину, которой не сидится дома в такой вечер. Почему ей не сидится дома теперь и задается ли она подобным вопросом, глядя на тебя? И что ты ответишь, если она спросит тебя об этом?

Обогнав его, женщина ускорила шаг, почти побежала и скрылась за углом — он даже не успел рассмотреть ее.

Набирая скорость, мимо промчался троллейбус, почти пустой.

«Действительно, — подумал он, — ну, что бы я мог ей сказать?»

Владимир Губарев{*} СЕРЕБРИСТЫЕ ОБЛАКА Приключенческая повесть

Легенд о тунгусском метеорите множество. Одна из них появилась недавно:

«Главный конструктор космических кораблей Сергей Королев, как стало известно сегодня, был организатором вертолетной экспедиции в район Подкаменной Тунгуски. А вдруг найдется кусочек космического корабля инопланетчиков? Как бы он пригодился при конструировании советских ракет…»

Странно, ни сам Сергей Павлович, ни его друзья и соратники никогда не вспоминали о поисках этого метеорита. И хотя выдающийся ученый был великим мечтателем, часто рассказывал космонавтам о будущих полетах в космос, о новых кораблях и орбитальных станциях, тем не менее легендами о пришельцах из иных миров не увлекался. Значит, «вертолетной экспедиции» не было?

Наверное, так следовало бы отвечать, если бы… такой экспедиции действительно не было. Но зимой 1960 года она все-таки состоялась.

Королев был мрачен и зол. Вторые сутки пошли после пуска ракеты, а о судьбе контейнера ничего не было известно. Еще несколько минут назад, когда телеметристы пытались доказывать ему, что, к сожалению, «информации мало и она противоречива», он ткнул пальцем в телеграмму и прочитал: «Полет ракеты стал неуправляемым. В связи с этим контейнер с опытным животным упал где-то за Енисеем».

— Скажите спасибо, что народ верит нам, — сказал Королев, — понимает: трудное у нас дело. Но если и дальше так работать, как будем в глаза людям смотреть? А?.. Идите.

Телеметристы молча столпились у двери. Начальник отдела хотел задержаться, что-то сказать, но, заметив, что Эс-Пэ не смотрит на них, а занялся бумагами, решил зайти в другой раз, когда у Главного настроение улучшится.

Королев очень устал за эти дни. Надо было объяснять, оправдываться, доказывать, что в их области техники не так-то легко и гладко работать, как хочется. О причинах отказа аппаратуры он ничего пока сказать не может. Сегодня ему передали телеграмму из Лондона. Корреспондент ТАСС сообщал, что в газетах опубликован протест Общества защиты животных. Видите ли, эти любители собачек очень беспокоятся о Мушке и Пчелке, которых «русские послали на верную гибель» в декабре. Как будто эти леди и джентльмены с сердцем, а он, Королев, жестокий человек: отправляет собачек на тот свет. Также с Лайкой в пятьдесят седьмом протестовали. Все то же общество в Лондоне.

— Я и перед ними должен оправдываться? — взорвался Королев. — Пускали и будем пускать, чтобы первый человек вернулся. Иного выхода нет.

— Мы понимаем. Однако сам видишь, любая наша неудача вызывает и такую реакцию. Техника техникой, но и о политике не забывай.

— Помню, — насупился Сергей Павлович.

— Разберетесь в причинах аварии, доложите.

Королев понял, что срочный вызов к начальству был связан с этой телеграммой из Лондона. Он еще больше разозлился: времени оставалось в обрез, до полуночи приходится сидеть в КБ, а тут по пустякам через весь город ехать… По дороге на «фирму» неожиданно подумал: а вдруг, пока его не было, телеметристам все стало ясно? Сразу же вызвал их. Но они, как и накануне, толклись на месте. Обидно, а ведь причина где-то рядом, найти этот «боб» обязательно надо, и чем быстрее, тем лучше.

Королев вновь, наверное в сотый раз, перечитал: «…стал неуправляемым», — словно в этих словах и скрывался тот самый «боб», который они ищут.

— Можно, Сергей Павлович? — в дверях стоял парень невысокого роста, суховатый. Кажется, Королев видел его впервые. Зрительная память у него была неплохая.

— Тебе чего? — хмуро спросил Королев.

— Я долго не решался зайти, а сегодня все-таки надумал…

Впрочем, Королев видел однажды этого инженера, год или два назад, когда принимали новеньких. Да, да, точно, выпусник МАИ. Королев невольно улыбнулся, память действительно не подводила его. Но инженер иначе понял улыбку Главного, стал посмелее. Он прошел к столу и протянул Сергею Павловичу несколько листков.

— Извините, что не перепечатал, — сказал инженер, — не было времени и негде. И карандашом писал…

Королев вновь нахмурился. Любителей изобретать в КБ было немало, не обязательно каждому идти к нему. Особенно в эти дни.

— Как фамилия?

— Олег Макаров. Макаров, — ответил инженер. — Я провел статистический анализ отказов и пришел к выводу, что на определенном этапе «бобы» обязательно появляются. Посмотрите…

Сергей Павлович с трудом разбирал текст. Почерк у парня плохой, но что-то за этими каракулями стояло новое и нужное. Да, здесь неточно и неверно, и исходные предпосылки надо перепроверить, но истина где-то близко. А может, опять ему кажется? Нет, похоже, парень толковый…

— Сдайте пропуск!

Макаров опешил от неожиданности.

— За что, Сергей Павлович! — наконец выдавил он из себя. — Я хотел, как лучше… Извините, если не так… Я ведь думал…

— Почему не пришли раньше? Откуда в вас, молодом специалисте, столько… — Королев запнулся, подыскивая слово, — ханжества, — произнес он и поморщился — слово было явно неудачным. — Я вас обязательно уволю, потому что у нас должны работать преданные делу люди.

— Я преданный…

— Преданные иначе поступают, — отрезал Королев. — Есть сомнение — сразу приходят. И не смотрят, главный — не главный. Каждый должен чувствовать себя главным. А ты ждал, пока авария не случится…

— Я не ждал…

— Хорошо, — смягчился Королев. — На первый раз прощаю. Потом не буду таким мягким. В любое время приходите, ясно?

— Спасибо.

— Сейчас я занят, гостей жду, — сказал Королев, — а по этому делу, — он кивнул на листочки, — еще встретимся. Хотя причина аварии не в ваших расчетах, это ясно, но рациональное зерно в них есть… И в приемной не глазейте на гостей, они вам не экспонаты для будущего музея космонавтики.

— Хорошо. — Макаров попятился к двери. Он так и не понял, каких гостей ждал Королев и почему на них нельзя смотреть.

На лестничной клетке стоял Гречко.

— От Эс-Пэ? — удивился он.

— Весь мокрый, — пожаловался Макаров.

— Значит, увольнял, — рассмеялся Гречко. — Теперь можешь считать себя настоящим сотрудником КБ. Если Эс-Пэ разгон устраивал или увольнял, значит, толк в тебе видит. Это проверено.

— И тебя тоже?

— Было… — Гречко улыбнулся. — Правда, иначе, чем других. Я ему дорого обошелся… Хочешь посмотреть на кандидатов? — вдруг спросил он. — Сейчас приедут. Мне агентура доложила. Интересно все-таки, кто на наших изделиях летать будет.

Слухи о кандидатах в космонавты расползлись по КБ, и в курилку потихоньку стягивались сотрудники отделов. На лестнице толпилось человек десять.

— Как тебя увольняли? — спросил Макаров.

— О, это знаменитая история, — прокомментировал кто-то. — Жора ею гордился. Неужели еще тебе не рассказывал? Нет? Странно… Ведь он изобрел единственный в мире, самый дорогой коньяк. Так теперь и называют: «Коньяк по-гречкински».

— Расскажи, расскажи, — послышалось несколько голосов.

— А было так… — Видно, эта история доставляла Гречко удовольствие, и он любил ее рассказывать. Причем каждый раз добавлял новые детали, и поэтому слушать тоже любили. — Все-таки понял однажды Королев, что без инженера Гречко ему не обойтись, и прислал за мной персональный самолет в Москву… Правда, я об этом его не просил… Значит, идет очередное заседание перед пуском лунной машины… Эс-Пэ ткнулся в один расчетик, а никто сказать не может. Сами понимаете, Главный спросил, как следует. А ему в ответ: «Его делал инженер Гречко». — «Где он?» — «На предприятии». — «А почему не здесь? — вскипел Эс-Пэ. — Никогда нужных людей на космодроме нет. К завтрашнему дню доставить!» Естественно, за мной отправили самолет. Ночью подняли с постели, понять, в чем дело, не могу, да и никто не объясняет. А я на Байконуре не был еще. Не брали. А тут персональный самолет… Почет! Но закон о прописке на Байконуре, где «сухой закон», помню. Полез в буфет, достал бутылку коньячку, я всегда запасливый был. И в самолет. Лечу один, красота! Прибываю на точку… Нет, говорят, Королев не спрашивал, но сиди и жди — вдруг вспомнит. Жду. Наконец, пуск. Все гладко. Добрались до Луны. Всеобщее ликование, а Эс-Пэ мной так и не поинтересовался, улетел в Москву. По традиции мы и выпили ту бутылку — получил прописку на космодроме. Сразу же подсчитал, во что она обошлась: аренда самолета, зарплата летчиков и…

— Идут, идут!

Все затихли.

По лестнице поднимались молодые летчики. Увидев толпу, они смутились, замедлили шаг. Наконец, один из них шагнул вперед.

— Здравствуйте, — сказал он, — нам бы хотелось пробраться к вашему начальству. — И улыбнулся.

Инженеры расступились. Старший лейтенант Гагарин шел чуть впереди остальных.

Королев поднялся им навстречу. Пригласил рассаживаться поудобнее. Он понимал, что разговор предстоит трудный, ведь им надо объяснить все без прикрас, так, как случилось. Он не знал, с чего начать.

— Мы напросились к вам. Извините, может, сейчас не время? — начал Гагарин. — Но мы обязательно должны вам, Сергей Павлович, сказать, что прекрасно понимаем, насколько сложная и трудная у вас работа. Однако вы можете на нас рассчитывать: будем тренироваться еще настойчивей. У нас нет страха, и мы уверены в успехе.

Королев растерялся. Оказывается, они пришли его успокоить. Да и виделся-то он с ними всего несколько раз. Когда предприятие показывали и у медиков. Они верят… Королев молчал, тронутый до глубины души.

— Мы риска не боимся, — сказал другой летчик. Королев вспомнил его фамилию: — Титов.

— И если надо отдать жизнь… — начал Николаев. Его тоже Королев запомнил по первой встрече.

— Да, да, мы готовы на всё, — поддержали Николаева товарищи.

Королеву захотелось расцеловать этих летчиков, сказать им что-то мягкое, нежное, отцовское.

— Нет, этого не будет, — начал он, — мы сделаем все, чтобы этого никогда не было. Жизнь ваша принадлежит вам, и она должна быть долгой. Очень долгой… Беда, конечно, авария с третьим кораблем-спутником, но мы обязательно найдем причину, найдем! Кто-то из вас полетит первым, но только после того, как мы отработаем все этапы, всю аппаратуру. Два пуска без замечаний, без единого, — и только после этого человек. Не раньше. Риск до минимума, хотя, вы сами понимаете, всего предусмотреть невозможно. Поэтому вам надо тренироваться. А времени очень мало остается. Сейчас декабрь, — Королев почему-то посмотрел на часы, — думаю, к весне управимся, но обязательно в шестьдесят первом году…

Сергей Павлович ничего не сказал будущим космонавтам о новой неудаче. Да и что он мог им рассказать? Что?

Он вновь нахмурился, и летчики, заметив изменившееся настроение конструктора, начали торопливо прощаться.

Королев не знал, что как раз в эти минуты метеоролог Мангулов услышал голос неизвестного передатчика.

— Перекусим? — Комаров выжидающе смотрел на Палло. — Не везти же этот ящик вМоскву?

Арвид Палло кивнул. Ребята быстро вскрыли НЗ, и на столе появились консервы, хрустящие московские хлебцы, спички — все, что было так тщательно упаковано в ящик, который именовался «неприкосновенным запасом» и вместе с кожаным чемоданом, где лежали инструменты, всегда был под рукой. Группа поиска, которой руководил Арвид Владимирович Палло, фактически завершила свою работу, так и не покинув этого полевого аэродрома, где стояли их Ил-14 и два вертолета.

Утром они были готовы вылететь каждую секунду. Летчик прогревал моторы «Ила», а приказа все не было. Прошло уже расчетное время приземления контейнера, потом еще два часа, и вот уже спустились на аэродром короткие декабрьские сумерки, а Палло сидел рядом с летчиком и ждал приказа, который теперь, как он уже догадался, не придет.

На прошлой работе было иначе. «Взяли парашют на спуске», — докладывал потом Палло и очень гордился этой фразой, но никто уже не требовал подробностей, так как через час контейнер с Белкой и Стрелкой был отправлен в Москву. Эвакуацию корабля закончили в тот же день настолько быстро и четко, что даже не очень щедрый на похвалу Королев и тот не удержался, сказал: «Спасибо. Хорошо поработали…»

— Значит, вечная ей память, — сказал Комаров. — Жаль, конечно, собачку, но она свой долг выполнила.

Палло промолчал. Комаров… Он был «чужаком», не из их КБ. Его прикрепили к группе перед самым выездом. На контейнере ракеты стояла система их «фирмы», Комаров как будто один из ее конструкторов, но о своей работе рассказывал мало, а Палло не очень интересовался. Если человек молчит, значит, и расспрашивать не надо, не положено.

Палло стало грустно. Жаль все-таки эту собачку. Королев огорчится. В последние месяцы он видел Главного мельком, хотя и считался одним из его друзей. Конечно, до настоящей дружбы было далеко, Королев не из тех, кто перешагивает грань между начальником и подчиненным, но симпатизировал он Палло ясно. И пожалуй, лишь они вдвоем знали истинную причину этой симпатии.

Познакомились в тридцать восьмом, когда работали в РНИИ. Королев в одном отделе, Палло в другом. Изредка виделись, перебрасывались двумя-тремя фразами. Королев, в отличие от многих, запомнился: внешность у него была довольно необычная. Из глыбы камня вытесан — это из-за короткой шеи так казалось. И говорил резко, короткими фразами, словно боясь, что его не поймут. А потом они встретились через шесть лет. Столкнулись в коридоре лицом к лицу.

«Здравствуйте, Сергей Павлович, — Палло протянул руку, — рад вас видеть. Очень рад».

Королев удивленно поднял глаза, посмотрел пристально, наконец, улыбнулся. Палло заметил, что Сергей Павлович постарел, осунулся.

«Спасибо вам, Арвид Владимирович, — ответил Королев и, увидев недоуменный взгляд Палло, добавил: — Я читал отчет об испытаниях. Не забыли написать, что это моя конструкция».

Палло удивился, что Королев помнит его имя и отчество. Ну, а что касается записи об испытаниях, он и не мог иначе, потому что действительно разработку конструкции сделал Королев.

Через два года Королев пригласил его к себе в КБ. Видно, этот человек никогда не забывал таких, как Палло.

Нет, не были они друзьями в том смысле, как принято об этом говорить…

— А не пойти ли изучить местные увеселительные заведения? — услышал Палло. Предложил Комаров. Видно, парень он общительный. — Ознакомиться с достижениями кинематографии или танцевальной программой в клубе?

Комарова шумно поддержали.

— Отдыхайте, — разрешил Палло, — вылет утром, в восемь ноль-ноль. До этого времени все свободны.

— А сам? — спросил Комаров.

— Посплю. Замотался за эти сутки, — ответил Палло.

Он остался один. Допил чай. Убрал со стола. Хотел почитать — томик Лермонтова всегда возил с собой, — но так и заснул, не раскрыв книги.

— Вы товарищ Палло? — тормошил его человек в летной форме.

— Да. — Палло вскочил.

— Вот телефонограмма. — Летчик протянул конверт. — Самолет к вылету готов.

«Немедленно вылетайте. Королев».

— Куда вылетать? — не понял Палло.

— Не знаю, — ответил летчик, — Ил-14 начал прогревать моторы. А где товарищ Комаров и другие?

— Наверное, в клубе. Пошлите за ними. Пусть сразу к самолету. Я буду там. — Палло взглянул на часы. Было четверть первого.

Он быстро собрал рюкзаки. У окна стояла машина. Шофер отчаянно сигналил.

— В чем дело? — Палло недовольно взглянул на водителя. — Людей разбудите…

— Мне приказано доставить вас через десять минут, — смутился шофер. — Так и сказали: сигнальте.

— Раскомандовались… — Палло начал злиться. Происходило что-то непонятное. И казалось, все вокруг знали о случившемся, все, кроме него.

Его товарищи уже были в самолете. Едва Палло поднялся по трапу, самолет начал разбег.

— Что случилось? — Палло не привык, чтобы им распоряжались так бесцеремонно. Обычно было иначе: он прилетал, и все окружающие немедленно поступали в его распоряжение… Этот же летчик еще вчера прислушивался к каждому его слову.

— Мне приказано доставить вас в город, — ответил пилот. — Любыми средствами и как можно быстрее. А по выполнению доложить самому министру… Ясно?

Палло не ответил. Он уже начал догадываться, что произошло. «А НЗ все-таки напрасно съели», — вдруг подумал он.

В городе ждал Ту-104. Рейсовый из Москвы. До Алма-Аты так и не долетел, посадили здесь. Пассажиров отправили в город, завтра за ними придет другая машина.

— К вылету готов! — доложил командир экипажа, потом, заметив удивленный взгляд Палло, добавил: — Мы поступаем в ваше распоряжение.

— Куда летим? — Палло попытался скрыть свое недоумение — эта гонка на самолетах была непривычной и за ней стояло нечто и некто, о ком Палло мог только предполагать. Хотя «некто» — это Королев, тут у Палло сомнений не было. В этих готовых к вылету машинах и той жесткой схеме гонки, где учитывалась каждая минута, чувствовалась воля и рука Королева, который в своем кабинете — и Палло знал это — следит за его броском на восток. Именно туда взял курс Ту-104, а командир экипажа лишь подтвердил, что об аэродроме для посадки они узнают во время полета.

Палло заставил себя заснуть. Эта привычка отдохнуть хотя бы часок, когда есть такая возможность, выработалась за многие годы, пока Арвид Владимирович работал у Королева. Могло так случиться, что не придется спать и сутки, и двое, поэтому пока следовало отдыхать. Палло заметил, что Комаров тоже задремал.

В Новосибирске повторился «куйбышевский вариант». Ил-14 ждал их, и через десять минут он уже летел к Красноярску. А там вновь рейсовая машина приняла их на борт, и только в аэропорту Красноярска Палло узнал о «загадочном радиопередатчике», который работал где-то на Нижней Тунгуске. К сожалению, пеленг еще не взяли, было известно только направление, по которому следовало искать контейнер — именно он подавал свой голос из тайги. Самолет шел к Туре, где, как сообщили Палло, уже прочесывали тайгу несколько «Илов» и «Аннушек», пытаясь обнаружить «шарик».

— Рассвет. Через полчаса начнем выброску десанта. Предупреди их.

Командир повернулся, и Палло увидел усталое лицо, воспаленные от бессонницы глаза. Самолет задрожал, но болтать стало меньше, — значит, снова начали набирать высоту.

Палло вышел в салон. Глаза не сразу привыкли к темноте. Кажется, еще все спали, и он, постояв минуту, вернулся в кабину.

Командир начал десятый разворот. Самолет лег на правое крыло. Звякнула пустая фляжка, Палло забыл сунуть ее в карман куртки. Он нагнулся и начал рукой шарить у кресла пилота.

— Оставь, — не оборачиваясь, сказал летчик. — Возьми мою. Только там не вода… Пригодится. Проходим Туру. Жаль, что нет там хорошей площадки… Сейчас на земле несладко. Ветер сильный.

— Спасибо, — поблагодарил Палло. И хотя они с летчиком за пять часов перекинулись всего несколькими фразами, он почувствовал, что этот громоздкий человек, едва умещающийся в кресле, не очень хочет отпускать их с самолета. Здесь тепло, уютно, гул моторов убаюкивает, а внизу снежная круговерть и минус сорок.

— Опять пищит, — сказал штурман, — голос звонкий… Как его могли потерять вчера?

— Здесь все возможно: Север. — Командир устал молчать или боялся заснуть и поэтому, как показалось Палло, вызывал на разговор.

— Да, нам повезло, — поддержал он. — А в Туруханске я очень сомневался, что найдем… Повезло.

— Я десять лет здесь летаю, — возразил летчик, — поэтому и говорил, что найду.

Их группу привезли в Туруханск в полночь. Но к этому времени самолет, дежуривший по «голосу» передатчика, потерял его. То ли штурман ошибся, то ли передатчик прекратил работу — никто сказать не мог, и самолет вернули. Штаб поиска уже хотел докладывать в Москву, но Палло потребовал еще одного полета. Пока готовили самолет, он попросил собрать все руководство штаба поиска.

— Утром все доложим, — попытался возразить кто-то.

— У вас есть приказ? — отрезал Палло. — Выполняйте!

Начальник штаба поиска Ветров зло взглянул на Палло, но больше спорить не стал. Действительно, приказ был категоричен: полностью подчиняться этому человеку, выполнять все его распоряжения. Даже специальный самолет гнали из Красноярска за ним и его группой.

Они ввалились в штаб и бесцеремонно разлеглись на полу. Через пять минут все уже спали, кроме этого чернявого, довольно молодого человека. «Судя по фамилии, эстонец или латыш», — подумал Ветров.

Люди измотаны. Сутки назад засекли этот передатчик, и вот уже двадцать шесть часов Ветров не сомкнул глаз. Подняли с постели и сразу сюда, в Туруханск. Пять самолетов, почти сотню человек перебросили. Наконец нашли эту «пищалку» за полторы тысячи километров от Туруханска, «держали» ее с воздуха да вот потеряли. А как туда добраться? Тайга, мороз, снег — столько намело, что утонуть можно. А метеоролог погоду не обещает до следующей среды… В Туру надо перебраться, но там взлетная полоса не готова. Расчищают от снега… Завтра и начальство пожалует, значит, «пищалка» эта беспокоит Москву. Может, шпионы какие оставили? Но зачем так далеко в тайге? Впрочем, Ветрову уже было все равно, что там за «пищалка», достать бы ее быстрее — и домой, в Красноярск.

Наконец в комнате собрались все. Пришел секретарь райкома. На его голову свалилось столько людей, техники, пришлось отменить даже занятия в школе, которую и отдали гостям.

— До точки более полутора тысяч километров. — Ветров показал на карту. — Район нам приблизительно известен.

Но теперь главное — работает ли передатчик? Если да, то найдем, ну, а если молчит…

— Это не имеет значения, — перебил его Палло. — Надо найти. Нас выбросите, будем прочесывать тайгу. Метр за метром…

— Сейчас снега глубокие и метель, — попробовал возразить Ветров, — это же Север, а не… — Он замялся, хотел сказать «Эстония», но потом передумал.

— Знаю, что не Эстония, — неожиданно добавил Палло. — Но мы обязаны найти передатчик, обязаны. Ясно?.. А программа такова: тот вертолет, что есть в Туре, мы используем. Но могут потребоваться другие. Значит, надо гнать их туда. Это нужно сделать быстро. Далее, приготовьте десант — человек двадцать. Если потребуется, выбросите к нашей группе. Мы через час вылетаем.

— А связь? — поинтересовался Ветров.

— Рация у нас есть. Главное — летчики. Нужен опытный пилот на вертолет. Очень опытный, — повторил Палло. — Вес «шарика» довольно тяжелый — более двух тонн…

— Можно только одну, — заметил Ветров.

— Знаю, — вновь перебил Палло, — а там более двух.

— Это же свыше допустимого! Я не могу разрешить… И не перебивайте, — вспылил Ветров, — я выполняю приказы, но никто не заставит меня отменять другие. У нас в авиации запрещено использовать вертолеты при подъеме тяжестей свыше одной тонны двухсот килограмм. Категорически запрещено, — подчеркнул он, — машина не выдержит.

Кажется, этот «эстонец» растерялся.

— Запросите свое командование, — сказал он. — Сейчас же, а я поговорю с вертолетчиками.

Ветров вернулся с пункта связи минут через двадцать. Красноярск ответил «нет», а так как он ждал ответа долго, значит, руководство управления запрашивало Москву. Ветров увидел «эстонца», который склонился над картой.

— Конечно же, нельзя, — торжествующе сказал Ветров. — Это было и так ясно. — Ему хотелось как-то задеть этого самоуверенного человека, способного, видно, только приказывать, хотя в авиации он не очень-то разбирается.

— Я знаю, — спокойно ответил Палло. — Да и пилоты сомневались, поговорил с ними. И Туру запросил — Козлов тоже говорит, нельзя. Сообща, значит, авиаторы — и там и здесь. Ну, ничего, разберемся попозже. Кстати, у вас неплохой летчик есть. — Палло заглянул на обрез карты, где была записана фамилия. — Он сказал, что найдет «пищалку», я с ним и полечу. Все необходимые инструкции о дальнейшей работе получите по радио. А эту телеграмму, — Палло протянул листок бумаги, — передайте немедленно в Москву.

Ветров прочитал текст:

«Москва, Королеву. Необходим опытный пилот вертолета. Груз на тонну выше допустимого. Или пилить пополам? Вылетаю на точку».

— Королеву? — удивился Ветров. — Не знаю такого.

— Телеграмму в Москву, — отрезал «эстонец», — там найдут Королева.

— Но сейчас же ночь… — запротестовал полковник.

— Мне тоже жаль будить Эс-Пэ, — ответил Палло, — но другого выхода нет. Кстати, он еще на работе… Найдут, не волнуйтесь.

Ответ пришел через полчаса.

«Шарик» доставить целым. К вам вылетает нужный человек. Жду результатов поиска. Королев».

Сергей Павлович тут же, ночью, позвонил М.Л.Милю. Тот сразу ответил, что вытащить «шарик» сможет Капрэлян.

— Почему только он? — не удержался от вопроса Королев.

— А Капрэлян все может, — ответил авиаконструктор, — даже то, что нельзя, Сергей Павлович. Я его сам попрошу об этом.

— Ну вот и северная заря, — сказал командир.

Самолет шел над рекой. В левом иллюминаторе встали красные столбы полярного сияния. Они уже оторвались от земли, и между ними и горизонтом появился просвет.

— Приготовьтесь. Пора, — добавил командир. — Выброшу вас аккуратно, чтобы поменьше ходить там, — он кивнул вниз.

Они шли к земле плотной группой. Палло машинально пересчитал: да, все. Он взглянул на землю. Уже проступили очертания реки, а слева и справа от нее — черная, бесконечная тайга. «Грузовики уже сели, — подумал Палло. — Ветра почти нет, значит, искать их не придется».

Красный грузовой парашют он заметил метрах в пятидесяти, на полянке, которую уже успел выбрать для приземления. Земля летела навстречу быстро, и Палло привычно собрался перед ударом. Но произошло что-то странное: стропы дернулись. «Зацепился», — мелькнула мысль, и вдруг Палло почувствовал, что висит неподвижно. Почему ничего не видно? Он сдернул маску, и на лицо поползла колючая белая каша. «Снег», — догадался Палло.

Он освободился от парашюта, соскользнул вниз. Под ногой почувствовал твердое — земля. «Ничего сугробик, — усмехнулся он, — метра три — четыре».

Снег сползал на голову, и Палло понял, что медлить нельзя. Словно крот, он начал рыться в этом белом месиве.

Выбрался из сугроба быстро. Но все-таки снег был глубокий — до пояса. Парашют действительно зацепился за два дерева. «Хорошо, — обрадовался Палло, — ориентир для ребят».

Грузовой парашют где-то рядом. Память точно зафиксировала направление, и Палло уверенно пошел в сторону реки. Снег приходилось разгребать руками.

Сначала он увидел красное пятно. Парашют частично был засыпан снегом. Почему? Ведь метели не было! Он потрогал материю, она захрустела. Образовалась складка… Неужели? Палло лихорадочно заработал руками. Стропы… Да, вот он… Из снега торчал черный, обгорелый «шарик».

Он поднял голову, надеясь услышать самолет. Хотел еще раз поблагодарить того неразговорчивого пилота, который даже не представляет себе, какое большое дело сделал. Но самолет уже ушел в Туруханск — горючего оставалось в обрез.

Палло достал ракетницу.

Над тайгой загорелась красная звездочка, и вся группа поиска «поплыла» к своему начальнику. Они поняли, что «шарик» найден.

Козлов, хмурый, вечно не высыпавшийся человек, никогда не спешил. Он еще раз просмотрел те два десятка телеграмм и радиограмм, которые пришли за последние сутки, и недоуменно пожал плечами. Лететь в тайгу, когда ночью было сорок и снегу намело столько, что вертолет утонет в нем? Они что там, в Туруханске, голову потеряли?.. Правда, среди этого вороха требований и приказов (кстати, никто из них не имел права ему приказывать) была радиограмма. Она пришла сегодня утром из Красноярска: «Козлов. Постарайся помочь. В тайге люди. Думаю, найдешь правильное решение».

Козлов распорядился готовить вертолет к вылету.

Две недели, как началась пурга. Посадочную площадку в Туре не успевали расчищать от снега. И как это бывало не раз, та тоненькая ниточка, что связывала поселок с Большой землей, прервалась. Ничего необычного не было, в прошлом году почти месяц не летали. Это же Север… Но, видно, где-то неподалеку что-то случилось, о чем пока Козлову не сообщили. Требуют лететь, а зачем и к кому — молчат. Так работать Козлов не любил и не хотел.

Но в тайге оказались люди…

Два года сидит Козлов в Туре. С тех пор, как появился здесь вертолет. Привезли его пароходом, собрали. Машина была новая для этих мест, ее берегли. Только в крайнем случае посылали — с геологами или за больным. «Потихоньку осваивай территорию, — сказал тогда начальник управления Аэрофлота, — скоро таких «стрекоз» у нас будет много. А пока ты один. Считай себя испытателем».

Козлов летал много. Но не рисковал. Понимал, что не только летчики с недоверием поглядывали на Ми-4, но и будущие пассажиры предпочитали оленьи упряжки.

Сегодняшний день выдался непривычно погожим. Просветлело, и, если бы посадочная площадка не была занесена снегом, ничто не напоминало бы о двухнедельном ненастье.

А на аэродроме творилось невообразимое. Словно весь поселок явился сюда с лопатами. Где они столько нашли их?

Козлов не знал, что и в райком партии пришла категорическая радиограмма: срочно помочь очистить посадочную площадку. Пошли слухи, что должно прилететь большое начальство, а на самом деле штаб решил перебраться поближе к месту событий.

Уже в воздухе Козлов получил еще одно сообщение: площадка для его вертолета на точке будет готова через полтора часа. Он решил переждать у Мангулова. И поближе к месту, да и метеоролог, наверное, заскучал: последний раз его навещали месяц назад, когда Козлов завозил ему запасные детали к вышедшему из строя передатчику. У Мангулова всегда готова зимой площадка — ветер сдувал снег со льда…

Диспетчер в Туре возражать не стал. «Вечно что-то выдумываешь, — проворчал он. — Не остуди машину, холодновато. Тебя еще придется вытаскивать…»

То ли Мангулов прослушал их переговоры, то ли его предупредили — он вышел встречать вертолет. Козлов заметил его черную фигуру на снегу и повел машину на нее. Мангулов, естественно, стоял на том месте, где снега почти не было.

Мангулов был разговорчив. Он мог рассказывать часами о тайге, о Нижней Тунгуске, о своей работе, если замечал, что его слушают. Впрочем, не очень обижался, когда перебивали, но, забывшись, вновь увлекался и говорил, говорил… Наверное, это черта всех, кто долго живет в одиночестве и наконец-то встречает нового человека. Ходили слухи — и женился он на эвенке потому, что она готова была слушать его всю жизнь. Его совсем не тянуло в Туру, хотя, конечно, можно было бы добиться туда перевода, но как создали тут на берегу Нижней Тунгуски метеопункт, так и сидит на нем Мангулов безвыездно. Сначала судили о нем строго, потом привыкли и оставили в покое.

— Ты не знаешь, есть ли среди них астрономы или хотя бы физики? — спросил Мангулов.

— Не слышал, — ответил Козлов. От горячего чая и тепла — в комнате, как всегда, было жарко натоплено — его немного разморило и тянуло ко сну.

— Наверное, есть, — продолжал Мангулов. — Сердцем чую — должны быть. У меня всегда так бывает: потребуется что-то, и тотчас нахожу. Только вчера подумал: давно Козлова не видел, позабыл он меня. И пожалуйста — сидишь ты за столом, беседуем, а разве вечером ты мог подумать о своем прилете сюда?.. Да не волнуйся, крутятся у твоего кузнечика усы, если моя там следит. Не беспокойся, она женщина надежная… Или вот, к примеру, два года назад пришла новая инструкция. В ней написано ясно: наблюдай, Мангулов, за серебристыми облаками и сразу же сообщай, если заметишь их. Ну, честно говоря, я плохо представлял себе, что это такое, попросил прислать книжки, ознакомился…

«А наверное, правду говорят, что те книги, которые есть у Мангулова, он наизусть учит, — вдруг подумал Козлов, — похоже на него».

— …Понятное дело, — продолжал метеоролог, — раньше я как-то на них не обращал внимания. Ну, а если поручено, значит, нужно. Лето как раз хорошее выдалось, начал вставать пораньше, когда солнышко еще не взошло. Ну и вечером на рыбалке тоже поглядываю вверх… Тут у меня неплохое место есть, на скале, при желании обсерваторию соорудить можно — далеко видать. Дней двадцать хожу я туда, смотрю. И заметил-таки: переливаются эти облака у самого горизонта. Красивые… Отбил сообщение, а мне благодарность объявляют: мол, первым заметил. Доброе слово поддерживает, вот и стал я пропадать в «обсерватории», еще не раз видел. Однако уж не благодарят, привыкли, наверное… А ты знаешь про эти облака?

— Нет.

— Напрасно. Интересное это дело. Я зимой подучился немного, потом ребятишек своих настроил — тоже смотрят. Они ведь летом тут живут. Нечего целый день на речке торчать да в тайге, пусть и науке послужат… А о серебристых облаках совсем недавно узнали…

Козлов повернулся к окну, взглянул на машину. Лопасти вращались. Действительно, все жена Мангулова может…

— …Был такой астроном Витольд Цераский. Лет семьдесят назад, в конце прошлого века. Увидел он однажды у горизонта необычные облака. Астрономам хорошая погода нужна, вот и смотрят они на небо повнимательней, чем другие. И видит этот самый Цераский облака, о которых никто не знает. А работал он на Красной Пресне. Ты в Москве бывал?

— Учился.

— Мне не довелось, хотя, бывает, оттуда даже радиограммы передают: мол, посмотри на то или опиши поподробнее полярное сияние… Так вот, Цераский даже в Москве увидел облака, на самом же деле их только в наших краях заметить можно. Повезло ему… К чему я все это тебе говорю? Случилось мне в прошлом месяце увидеть большое серебристое облако, представляешь себе?

— Ну и что такого? — Козлов не удивился.

— В том-то и дело, — торжествующе сказал Мангулов. — Их все видят летом, а я зимой. Впервые — зимой. Чувствуешь? Может, большое открытие в науке получится.

— Сообщил? — заинтересовался Козлов. Ему хотелось, чтобы этот странный, но очень милый человек действительно сделал открытие. Даже сон немного сняло.

— Они отвечают: не может такого быть! — Мангулов встал из-за стола, подошел к окну. — Как не может быть, когда я это облако несколько раз видел, и из этого окна тоже. Ты-то веришь мне?

— Конечно.

— А может, ты до вечера останешься? — с надеждой спросил Мангулов. — Вместе посмотрим… если оно опять появится.

— Сегодня не могу.

— Я понимаю… — Мангулов огорчился, хотя знал, что скоро Козлову вылетать. — Поговори с этими, что в тайге. Может, кто из них у меня заночует.

— Обязательно. Сам привезу, — пообещал Козлов, — если, конечно, смогу забрать их.

— Я могу дойти, — предложил Мангулов, — здесь верст двадцать, не больше. Снег глубокий, но добраться можно. Бывало и не такое… А меня не прихватишь? В крайнем случае в поселке оставишь, там у меня дела всегда есть.

Козлов, еще несколько минут назад решивший про себя не брать Мангулова («Тот будет обязательно проситься, наверное, и разговор об облаках затеял для этого»), вдруг согласился.

— Подведешь ты меня, но начальство далеко… — сказал Козлов.

Мангулов не ожидал, что летчик сдастся так быстро, и даже растерялся.

— Можно объяснить производственной необходимостью, — серьезно сказал он. — В моем районе падает ракета, должен же я поглядеть на нее.

— Какая ракета? — не понял Козлов.

— Обыкновенная. — Мангулов озорно подмигнул. — Думаете, от Мангулова можно скрыть?

Козлов теперь понял, почему так много радиограмм пришло в Туру за минувшие сутки.

Метрах в двухстах от «шарика» торчал бугорок, словно специально созданный для посадочной площадки вертолета. Потребовалось каких-нибудь два часа, чтобы спилить и убрать десяток деревьев, и Палло передал радиограмму, что готов принять Козлова.

Теперь можно было заняться «шариком».

Когда вся группа собралась у контейнера, Палло, пытаясь перебороть свое любопытство и нетерпение, сказал:

— Торопиться некуда. Будем действовать так, словно ничего не произошло.

Он понимал нелепость сказанного, но привычка четко соблюдать инструкцию — а именно в ней было определено не приступать к эвакуации «пассажиров», пока не придет вертолет, — все-таки победила, хотя Палло прекрасно понимал, что происходящее не укладывается ни в какие инструкции.

— Очень холодно, — добавил он, оправдываясь. — Она может замерзнуть.

— Неужто ты веришь? — удивился Симонов, тот самый Гриша Симонов, с которым Палло работал уже три года и с которым разыскивал «головки» ракет на Камчатке и спускаемые аппараты кораблей-спутников.

— Я безнадежный оптимист, — улыбнулся Палло, — но меня Эс-Пэ предупредил, чтобы там, — он кивнул в сторону «шарика», — все было сохранено по возможности так, как есть. Короче, приказ таков: посадочная площадка. Ясно?

Конечно же, Палло не верил в чудо. Еще там, в расчетном районе посадки, где они ждали этот контейнер, стало ясно: нерасчетная траектория спуска подразумевает гибель и собачки, и всей «начинки» аппарата. Баллистики быстро подсчитали: перегрузки плюс гигантская температура. «Шарик» должен рассыпаться и сгореть. То, что он, обуглившийся, весь в сплетении проводов, лежит сейчас перед ними на снегу, — это действительно чудо. Оболочка все-таки выдержала, и Палло воспринимал находку «шарика» как подарок. Прежде всего коллективу Королева. Ведь прошло хоть и не запланированное, но чрезвычайно важное испытание. Ну, а биологи и медики? Они тоже кое-что получат, если, конечно, что-то сохранилось внутри…

Вертолет завис над ними неожиданно быстро. Всего несколько минут назад Палло передал радиограмму, а над лесом уже слышался рокот мотора.

Летчик сделал два круга над ними, присматриваясь к площадке, а затем уверенно посадил машину.

Из вертолета первым вывалился кряжистый мужичок в оленьей шубе, подмигнул Палло и, ничего не сказав, вонзился в снег. Отчаянно работая руками, он напрямик поплыл к «шарику», хотя чуть в стороне уже пролегла тропа, протоптанная группой. Возможно, он не заметил ее, так как она уходила к палатке, а оттуда тянулась к «шарику». Впрочем, Мангулов скоро сориентировался и, прежде чем Палло успел остановить его, уже добрался до контейнера.

— Он только посмотрит, — услышал Палло, — это наш метеоролог.

Арвид Владимирович недовольно взглянул на летчика.

— Туристов возите? — крикнул он.

Летчик сделал вид, что не услышал.

Палло забрался в кабину.

— Сможете взять его? — Палло показал на аппарат. Он решил не обострять отношений с летчиком.

— Сколько весит? — Козлову не понравился этот человек, который вел себя так, словно и вертолет и эта тайга принадлежат ему.

— Чуть больше двух тонн.

В голосе Палло звучали требовательные нотки, и это вызвало новую волну неприязни, хотя Козлов чувствовал, что оснований для нее нет. Но бывает так: не понравится человек с первого взгляда — и потом уж не пересилить себя.

— Во-первых, просеку прорубать надо, иначе не возьмешь, — сказал Козлов. — Ну а во-вторых, у нас ограничение — до тонны. Да я уже передавал вам…

Нет, определенно долговязый — кажется, Палло, так он представился тогда из Туруханска — раздражал Козлова. Такие элементарные вещи, как грузоподъемность вертолета, знал в Туре каждый мальчишка. Козлов подумал, что этот неприятный человек, привыкший командовать — властные нотки чувствовались даже в его вопросах, — сейчас начнет его уговаривать. Однако тот коротко бросил:

— Ну что ж, найдем других… Ждите, через полчаса возьмете моего человека.

И выпрыгнул из кабины.

«Ну-ну, прыткий очень, — обиделся Козлов. — «Другого найдем»… Побегаешь за две тысячи километров, может, и найдешь…»

А Палло остался доволен летчиком. Сдержанный, упрямый. Разозлился, что опять его спрашивали о грузе, но сдержался. С такими людьми Палло срабатывался, не впервые его встречают в штыки. Ничего, потом привыкают. В их деле должен быть человек, слово которого — закон. Пожалуй, он немного подражал Эс-Пэ, как и все, кто работал с Королевым. У других это не получалось, но Палло казалось, что суровость и резкость в их деле необходима. Как в армии. Единоначалие. А распоряжения обсуждению не подлежат.

У «шарика» копошился тот самый метеоролог. Палло недовольно глядел на него, но мужичок спокойно продолжал отковыривать черные кусочки обмазки.

— Как уголь, — бормотал он. — Силища-то какая в воздухе! Словно после пожара…

— Нельзя! — Палло схватил Мангулова за руку. — Ни в коем случае нельзя! Опасно… И идите к вертолету… Слышите? К вертолету!

Мангулов послушался. Он попятился от этого человека, чье лицо покраснело то ли от гнева, то ли от мороза.

Но Палло уже забыл о нем. Волнение, которое он не раз испытывал при вскрытии аппарата, сейчас нахлынуло, и он коротко бросил:

— Инструменты!

Он не сомневался, что рядом Симонов.

— Не торопитесь, — услышал он голос Комарова. — Я отослал всех к вертолету. Да и ты отойди. С этим «шариком» нельзя спешить.

Палло отшатнулся от аппарата. В тоне Комарова чувствовалось беспокойство, которое не было свойственно ему. За эти сутки Палло неплохо узнал напарника.

— Тебя что смущает? — Палло, несмотря на свою категоричность, всегда выслушивал мнение других, даже если оно было ошибочно.

— Эти провода, — Комаров показал на аппарат. — Не дай бог, если они под током. Тогда может сработать моя система. Это раз. И во-вторых, контейнер с животным не отделился, значит, пиропатроны… Их хватит, чтобы любого из нас разрезать пополам. Давай-ка еще разок глянем на схему.

Совещались минут двадцать. Оказалось, что Комаров знает аппарат не хуже Палло, и Арвид Владимирович ругнул себя за то, что мог показаться Комарову мальчишкой. «Зачем сразу же полез с инструментами?»

— Теперь тебе понятно, почему я должен работать? — сказал Комаров. — А ты от греха подальше стань за той сосенкой и записывай: я буду диктовать все операции. А если бухнет, там не зацепит…

— Нет, я начну…

Комаров улыбнулся.

— Я войну прошел сапером, привык, — сказал он. — Зря голову не подставляю.

— Не будем спорить. — Палло достал коробок спичек, обломил одну из них. — Короткая — идешь ты, длинная — я. Согласен?

Комаров кивнул. Протянул руку и резко вырвал спичку.

— Короткая, — показал он. — Прикури-ка папироску. Пять минут не решают.

— Эй-эй-эй, — вдруг услышали они. — Радиограмма от какого-то Королева. Требуют срочно передать Палло.

Кричал Козлов.

— Докури, я узнаю, что там. — Палло направился к вертолету.

Он не оборачивался. А Комаров, втоптав в снег окурок, резко встал и шагнул к «шарику».

— Передали из Туры, — сказал Козлов, — что Королев предупреждает об опасности взрыва пиропатронов. Действуйте по собственному усмотрению… Перестраховывается, видно, ваш Королев.

— Не болтай ерунды, — разозлился. Палло. — Он о нас заботится… Я пойду туда, а вы в случае чего следите отсюда, и никто не должен шагу ступить в нашу сторону. Понятно?

Комаров все-таки ошибся. То ли батарея от удара раскололась, то ли оборвался провод, но система была обесточена. «Зря беспокоился, — подумал Комаров, — взрыва и не могло быть… И самолетная гонка теперь ни к чему».

Он махнул рукой. Палло подбежал к нему.

— Немного перестраховался… — Комаров оправдывался. — Извини за спички…

— Нет, браток, все же тебе придется постоять за сосной, — улыбнулся Палло. — Пиропатроны все же не сработали… Теперь моя очередь.

Комаров неохотно отошел: сейчас Палло имел право приказывать ему.

«Контейнер, упакованный в специальный чехол, находится в нижней части люка № 2 под рамой. При работе с контейнером соблюдать осторожность — он может быть выброшен из шара», — вертелись в голове строки из инструкции. Надо прежде всего добраться до разъемов, а они с той стороны, у самой земли. Палло просунул отвертку в щель, прижался к «шарику». Да, если сейчас сработают пиропатроны… Разъем поддался легко… Теперь надо снять планку и отвернуть два болта… И ввинтить ударную трубку, а потом гайку… Пиропатрон за ней…

— Я держу, — услышал он голос Комарова, — одному не справиться.

Работали молча. Болты пригорели, поддавались с трудом.

Вдвоем они вытянули из аппарата контейнер. И первое, что увидел Палло, — большие, удивительно большие глаза собаки. Они смотрели на него доверчиво и, как ему почудилось, с грустью…

Механик нашел командира в ресторане аэропорта. Они вылетели из Москвы на рассвете, и Капрэлян так и не успел позавтракать.

В Красноярске их уже ждал транспортный самолет, но Капрэлян выпросил полчаса, чтобы перекусить.

— Собачку привезли, — сказал механик, — можно взглянуть….

— Какую собачку? — не понял Капрэлян.

— Ту самую, из Туры. Забавная. А главное — жива… — Механик был возбужден. — Представляете?

— Ну и что?

— Нет, но очень интересно… — Механик не почувствовал иронии. — К ней никого не пускают, но я уговорил. Вам дадут взглянуть.

— Я много дворняжек видел. Спасибо за приглашение. А вот такой шашлык, — Капрэлян показал на тарелку, — давно не ел. Сибирский шашлык. Не хочешь?

— Эх вы, — огорчился механик, — такой исторический момент пропустите… Потом пожалеете!

Долго потом вспоминали Капрэляну этот разговор в ресторане. Он опоздал, так и не увидел собачку. Ее отправили в Москву. А история о шашлыке расползлась, причем много лет спустя, даже уйдя на пенсию, однажды Капрэлян услышал: «Больше всего Рафаил Иванович любит сибирские шашлыки, он даже ради них на Нижнюю Тунгуску летал». Капрэлян ценил юмор, сам был не прочь пошутить, но за леность себя ругал: жаль, что так и не взглянул тогда на собачку. Уж больно популярность у дворняжек оказалась большая.

В Туре Капрэлян понял, что операция по спасению «шарика» продумана до мелочей. И площадка есть, и просеку прорубили.

Машина тоже была в порядке. Козлов прогревал мотор.

Вот только Капрэлян сплоховал. Он это почувствовал, как только выбрался из самолета. Сигарета примерзла к губе, а по спине поползли мурашки. Мороз изрядный.

Ветров, командовавший на аэродроме, понял все сразу и приказал одному из своих сотрудников раздеваться. А сам вновь развернул карту.

— Хочу посоветоваться, товарищ Капрэлян, — сказал он. — Если вы вывезете объект сюда, мы его все равно не сможем отправить в Туруханск. Полоса здесь крохотная, транспортная машина не сможет сесть. Козлов, командир вертолета, предложил дойти по реке до Туруханска. Сможете?

Капрэлян удивился:

— Это же полторы тысячи! Без дозаправки нельзя.

— В тайге сидит один человек. Он подтолкнул к этой идее — приказал гнать сюда еще вертолеты, и мы решили две промежуточные базы с горючим создать. Оленьи упряжки уже вышли из Туруханска. Вертолеты новые, наверное, будут не нужны?

— Мне хватит этого.

— Я тоже так думаю, — охотно согласился Ветров. — Так, может, через недельку и махнуть в Туруханск? Вдоль реки лететь, конечно, трудновато, но если впереди пустить Ан-2, чтобы тащил на хвосте? Как?

— Сначала вывезем «шарик» сюда, — сказал Капрэлян, — а потом и решайте.

— Хорошо, — вновь согласился Ветров. Капрэлян понял, что свою задумку тот будет отстаивать до конца. — Теперь еще один вопрос: Козлов требует, чтобы вы его взяли с собой. Не возражаете?

— Я с ним сам поговорю. Мне он не нужен…

— Конечно, но опыт Козлову пригодится, — настаивал Ветров, — в данном случае вам никто приказывать не может. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, несу полную ответственность, — улыбнулся Капрэлян. — Так и передайте по начальству: «Капрэлян сам принял решение».

— Вы уж извините, — Ветров смутился, — но в данном случае ни мы, ни Красноярск не можем дать разрешения на вылет…

— Я работал с таким грузом, — успокоил Ветрова Капрэлян, — опасность, конечно, есть, но не так уж велика, как кажется. А Козлова я должен предупредить… Будем считать этот вылет испытательным.

Разговор обоим был неприятен. Рафаил Иванович подумал, что будь воля самого Ветрова, наверное, тот, не раздумывая, сам поднял бы вертолет. Но как человек, получивший приказ еще раз напомнить Капрэляну об ответственности, которая ляжет на него в случае неудачи, он обязан был говорить на эту тему, которую, летчики обычно не затрагивают. Особенно перед вылетом.

Козлов ждал Капрэляна в кабине.

Они поняли друг друга с полуслова, и Рафаил Иванович не стал говорить о риске, об ответственности и обо всем остальном, что к их профессии, по сути, не имело отношения. А Козлов, хоть и немало был наслышан о знаменитом испытателе вертолетов, сразу почувствовал в Капрэляне товарища: громкие звания не имели никакого значения.

Эвакуация «шарика», как это и бывает в подобных случаях, заняла всего два часа и прошла гладко, без осложнений. Капрэлян легко поднял аппарат, завис над просекой, словно проверяя трос на прочность, а потом повел вертолет в Туру напрямик. Встретился на пути холмик, но машина послушно взяла вверх. «Шарик» висел неподвижно, не раскачиваясь.

Пожалуй, лишь Козлов по достоинству оценил мастерство испытателя. Остальным, в том числе и Палло, подумалось, что напрасно, наверное, вызывали из Москвы Капрэляна, — справились бы и сами.

На аэродроме летчик разъединил замок рановато, и «шарик» приземлился не мягко, а с глухим ударом, который привел в бешенство Палло, хотя с аппаратом ничего не случилось.

Произошла ссора, о которой позже Палло горько сожалел.

— Вам не изделия возить, а… — Палло подыскивал слова, — …а чугунные болванки. Бракодел!

Капрэлян обиделся на «бракодела», словечко-то не часто встречается в авиации. Вспылил:

— С этой обгорелой штуковиной ничего не будет! А вы, гражданин самозваный начальник, действительно правы: у меня дела поважнее, чем возить ваши железки!

Через два часа Рафаил Иванович улетел в Красноярск. Задание он выполнил, в Москве его ждала новая машина. Ее испытания надо было закончить к Новому году — график работы никто отменять не собирался.

Палло не провожал Капрэляна. Он попросил начальника аэропорта истопить баньку и, захватив с собой Ветрова и Комарова, отправился туда «поговорить о будущем».

Ветров сначала сопротивлялся: мол, не по-людски получилось с известным человеком. Но Палло резко оборвал его:

— То, что было, — позабыто. Нам работать надо, а не сантименты разводить. Ясно?

Спорить с ним было бесполезно, да и опасаться начал Ветров этого «эстонца» — лучше уж уступить ему.

В бане уже парился кто-то. На лавке лежала оленья шуба, галифе и гимнастерка без погон.

Палло недовольно поморщился, но смолчал. Дверь парной приоткрылась, и в щели показалось улыбающееся бородатое лицо. Палло узнал того мужичка, который прилетал вместе с Козловым в тайгу. «Метеоролог», — вспомнил он. Да, это был Мангулов.

— Что, прилипчивый я, как первый гнус? Да не дергайся, вижу, нос в сторону воротишь, — Мангулов говорил громко. Лицо раскраснелось, раздалось от пара и теперь казалось совсем круглым. — А разве без Мангулова настоящую баню сделаешь? На всей Тунгуске не сыщешь лучше, так что придется тебе мириться со мной… Зря косишься, эстонец, думал, с тобой кто из физиков или грамотных в нашем деле людей будет, но ошибка вышла. Раз так, значит, не вы мне, а я вам сгожусь. Ну, а если навяз сильно, то и в наше положение войди: сидим в тайге, на небо смотрим, за день двумя словами с женой перебросишься — и молчок. От людей отвыкать начинаешь, а тут ракета, вертолет, народу набилось в Туре столько, что на съезд больше не соберешь. Разве могу я у себя сидеть? Иди-ка лучше погрейся в баньку, эстонец. Она как раз созрела в пору, Мангулов свое дело знает, раз его просят.

Палло почувствовал себя виноватым перед этим человеком.

— Кажется, вы что-то необычное видели, — начал он.

— Успеется… — Мангулов подмигнул Ветрову. — Прогреться вам надо, а о своем я расскажу. Обязательно. За этим дело не станет.

Банька была истоплена и впрямь хорошо. Она напомнила Палло ту, теперь такую далекую, в его родном Тарту. Далекую — нет, не из-за расстояний, — что по нынешним временам полдня лету? Вот уже три года не мог он вырваться в отпуск, съездить к своим, порыбачить на озерах, попариться в баньке с отцом, потолковать с ним за бутылкой пива. На весь вечер уходили они в баню, там и о завтрашнем дне поговорить можно, и о видах на урожай, и о московской жизни сына. И душевный идет разговор, откровенный, мужской… Да, давно не видел отца, скучал по нему.

— Что, Эстонию свою вспомнил? — вдруг спросил Комаров, и Палло вновь удивился, как этот в сущности мало знакомый ему человек так точно угадывал его мысли.

— Нет, — не признался Палло. — В тупик загнал он меня, — Палло кивнул в сторону Ветрова.

— Не сможет сесть ваш транспорт, — повторил тот, продолжая прерванный час назад разговор, — даже если всех летчиков-испытателей призовете сюда, — уколол он Палло. — Ну, допустим, посадим машину, погрузим ваш «шарик», но сам господь бог не взлетит с такой полосы. И людей и технику угробим.

— А если я разрешение получу? — не сдавался Палло.

— Знаю, что ваша организация и этот самый Королев многое могут, — спокойно ответил Ветров, — уже убедился на собственной шкуре. Однако, во-первых, через технику не перепрыгнешь, а во-вторых, обидно, если вся работа коту под хвост. Рисковать надо уметь, но со смыслом… Лучше разрешение для Козлова получи: мол, есть ему полное доверие, а разные инструкции пока недействительны. Тогда твой «шарик» и до Туруханска доберется.

— Слышал я, что в Финляндии многие совещания в бане проводят, — рассмеялся Комаров. — И дела обсудят, и вымоются… Доля истины есть, Арвид, в его словах.

— Ветров из наших краев, соображает, — вмешался Мангулов.

— Ты мне характеристику не сочиняй, —вдруг обиделся Ветров. — Но если свой транспортник все-таки в Туру пригоните, я на нем полечу. Без себя не выпущу, это точно. На «Иле» сажусь здесь — каждый раз сопочке кланяюсь: спасибо родная, не погубила. Красивенькая она, когда с земли глядишь, а стоит точно по курсу. Отсюда-то далеко вроде до нее, а в самолет сядешь — сразу стеной перед глазами вырастает. Вот если бы ее убрать…

— Ты ему такие идеи не подсказывай. — Комаров улыбался. — Приведет сюда маленькую атомную бомбу и ахнет. Вот и нет твоей любимой сопочки. Имей в виду, за «шарик» этот обгорелый он горы свернет. Так что, пожалуйста, без идей. Ну, а к вертолетному варианту душа у него не лежит: боится, что побьют «шарик», пока до Туруханска доберемся.

— Даже Капрэлян и тот… — Палло не сдержался, выдал свое опасение. Не очень-то теперь он доверял вертолетчикам. — А может быть, санный поезд организовать? — неожиданно пришла ему новая мысль. — И по реке До Туруханска?

— Пожалуй, две — три сотни оленей потребуется, — заметил Ветров. — А это не в моей власти.

— Оленей достанем, — уверенно сказал Палло, — райком поможет, колхозы. Но так надежнее будет, верно? И метеоролог с нами до Туруханска, договорились?

— Можно и до Туруханска, — охотно откликнулся Мангулов. — Тысяча верст туда и тысяча обратно, это для таежника не концы. Но только не пойду я с вами на оленях, не пойду…

Мангулов замолчал, потянулся за ковшом, набрал воды и плеснул ее на раскаленные камни.

— Пожалуй, пока хватит… И никто не пойдет, — сказал он. — Не знаете вы Тунгуски нашей, а она река с норовом, озорная речка. И горячая, как этот пар. В два этажа лед на ней. Первый, что в начале зимы становится, ко дну ложится. Река по нему течет, а потом снова замерзает. Вот и получается пирог: лед, вода и снова лед. Верхний слой с промоинами. Через полсотни верст в одну из них ваш поезд и угодит. Да и оленей не прокормить вдоль Тунгуски. Сейчас снег тяжелый лег, глубокий очень. Человек и тот тонет, сами испытали. Так что лучше лета подождать, пароход придет обязательно — вода в этом году высокая будет. Ну, а если бы я на твоем месте был, эстонец, доверился бы Козлову. Он хороший человек, таких в тайге любят.

В наступившей тишине они услышали нарастающий гул. Палло, Комарову и Ветрову он был знаком. Мангулов удивленно посмотрел вверх, словно звуки доносились с потолка. Они разом выскочили в предбанник и начали судорожно одеваться.

Над Турой кружил тяжелый транспортный самолет, тот самый единственный Ан, который был специально приспособлен для перевозки кораблей-спутников.

Самолет сделал два круга над городом, а потом начал медленно снижаться. Ан заходил на посадку. На несколько секунд он скрылся из глаз за сопкой, и Палло машинально схватил Ветрова за рукав.

— Это единственная наша машина, — прошептал он.

— Если он не возьмет сейчас ручку на себя, то ее больше не будет. — Голос Ветрова сорвался. — И какой идиот приказал ему лететь?!

Ветров стряхнул руку Палло, отбросил тулуп и побежал. Он что-то кричал, но разобрать слова было невозможно, потому что прямо из сопки, как показалось Палло, выросла махина Ан-26. Самолет шел над самым аэродромом с выпущенными шасси, но летчик, очевидно, уже понял, что посадить машину не сможет. Ан-26 пополз вверх. Летчик начал второй заход.

Палло понял, куда бежит Ветров. Теперь он молил об одном: чтобы тот успел, прежде чем транспортник вновь скроется за сопкой.

Ан-26 опять начал снижаться. Вот он уже над рекой, еще небольшой поворот и… Самолет словно останавливается на месте, замирает на мгновение и резко уходит вверх. Он проносится над Турой, покачивает крыльями и исчезает. Даже звука двигателей не слышно.

— Как призрак, — вдруг слышит Палло. Рядом стоит побледневший Комаров.

— Если бы не Ветров, стал бы призраком, — говорит Мангулов. — Внушительный аппарат, таких не видали здесь. Теперь у эвенков новые легенды появятся, они любят их сочинять… А мы выскочили, шустро… — Мангулов рассмеялся. — Теперь и допариться можно без помехи.

Палло не ответил. Он застегнул куртку — мороз начал прибавлять — и, не оглядываясь, зашагал к зданию аэропорта.

— Закрывай, таежный человек, свою парную. — Комаров протянул руку Мангулову. — Банька получилась отменной. Век не забуду. Прощай.

Мангулов растерянно глядел им вслед. Он взял пригоршню снега, хлестнул им по лицу. Иголки больно укололи кожу.

— Ночью до пятидесяти дотянет, — сказал он вслух, — завтра уже баню не прогреешь.

Мангулов взглянул на удаляющиеся фигуры Палло и Комарова, хотел окликнуть их, но раздумал. Постоял еще немного, а потом вернулся в баню. Топил ее на совесть — не пропадать же добру.

* * *
Никто не видел его усталым, измученным, опустошенным. Даже секретарша. Впрочем, не предупредив, она никогда не входила в кабинет.

В том гигантском ракетно-космическом механизме, в котором работали десятки заводов и институтов, испытательных полигонов и стартовых комплексов, не должно случиться ни единого сбоя, потому что до пуска Гагарина оставалось всего четыре месяца. Нет, пока даже он, Главный конструктор, не мог назвать точную дату, когда именно прозвучит ставшее потом таким знаменитым «Поехали!». Четыре месяца? Пожалуй, в этот первый день нового, 1961 года, если бы кто-то сказал об этом сроке, он бы услышал категоричное: «Не фантазируйте! Работать необходимо, только работать!»

Надо было изготовить, испытать, запустить, проверить в реальном полете два корабля-спутника и не получить ни единого замечания. Два! И только потом — третий, с человеком… Два корабля-спутника еще.

«А группа Палло что-то там возится», — недовольно подумал Королев, хотя сразу же остановил себя: сам когда-то побывал в таких краях… Это не Подмосковье. К тому же, безусловно, Арвид делает все возможное…

На столе лежала телеграмма:

«Срочно нужен спирт. Нечем заправлять вертолет. Ни Красноярск, ни Туруханск не дают. Палло».

Королев улыбнулся. Вовремя пришла телеграмма. Как раз первого января.

Он представил себе, как сейчас снимет трубку и скажет насчет этого спирта, и наверняка уже завтра над ним будут подшучивать: «А Королев-то к празднику потребовал двести литров спирта. Аппетит же у него…»

Странно, не похоже на Палло — он не сообщил, что спирт нужен для системы противообледенения. Неужели подумал о его, королевском, прошлом? О тех самолетах, об авиации. Впрочем, наверняка так и есть. Вышли они из авиации, выросли с ней, и хоть сейчас совсем другими машинами занимаются, а самолеты где-то рядом, и в памяти и в душе…

И не только у него. Ночью встречали Новый год, как обычно, в старой компании — только самые близкие друзья и соратники. Сели за стол за десять минут до двенадцати, подняли тост за минувший год. В общем-то, шестидесятый получился неплохим, хотя мог быть и лучше. А когда часы пробили полночь, встал Келдыш. Говорили о нем, что немногословен, суров, суховат. Но те, кого он считал друзьями, видели его иным — веселым, оживленным, разговорчивым. И не только на этих встречах в канун Нового года, но и на пусках.

— За космический год! — сказал Келдыш. — И за полет человека!

Они чокнулись бокалами с шампанским и замолчали. Разом все. Каждый представил себе, как это будет.

А потом завели музыку. Королев дважды станцевал с женой.

Постепенно, как это бывало и раньше, образовалось две группы. Мужчины начали «праздничное рабочее совещание», хотя каждый раз договаривались, садясь за стол, что сегодня ни слова о делах. Ну, а жены — о своем. Они давно уже привыкли к этому сценарию праздничных вечеров. Изменить его было невозможно.

Королевы вернулись домой около трех. А в десять Сергей Павлович уехал на работу. В такие дни — выходные и праздники — он вызывал к себе тех, с кем в рабочие будни не удавалось встретиться, не хватало времени. Вот и сегодня должны приехать инструкторы космонавтов и один из ученых, который обязательно хотел побеседовать с Главным. Королев машинально назвал ему дату — 1 января, а сейчас подумал, что этот астроном из Тарту, наверное, провел новогоднюю ночь в поезде, и почувствовал себя виноватым перед человеком, которого он еще ни разу не видел.

Минутное сожаление так же незаметно ушло, как и раздражение от телеграммы Палло о спирте, хотя Сергей Павлович прекрасно понимал, что тот просит о необходимом. Просто время было неудачное.

Королев снял трубку кремлевского телефона и позвонил в Совет Министров. Он услышал знакомый голос. Его собеседник еще недавно работал у них в КБ.

— Мне нужна бочка спирту, — сказал Королев, — надо отправить ее в Туру. Для вертолета.

— Хорошо, Сергей Павлович.

— И еще. Поднажми на смежников… И с Новым годом тебя! До свидания.

Он еще раз взглянул на телеграмму.

«А Палло тоже из Эстонии, — подумал он. — Интересно, похож ли тот, из Тарту, на него?»

Он устало закрыл глаза. Недосыпание последних месяцев и минувшая ночь все-таки сказывались. Наверное, надо отдыхать. Ему уже не двадцать, когда двух-трех часов хватало для сна. И эта накопившаяся усталость рано или поздно скажется. Да и головная боль появляется все чаще, секретарша уже запаслась анальгином — нет-нет да и понадобится.

Включил селектор.

— К вам товарищ Виллманн из Тарту и инструкторы, — доложила секретарша.

Королев встал, встряхнулся, словно сбрасывая с себя какой-то тяжкий груз, и направился к двери. Он распахнул ее резко, вышел в приемную.

Его ждали трое. Одного, грузного, высокого мужчину, он раньше не встречал. «Виллманн», — подумал Королев.

— Проходите, — пригласил он сразу всех и, обращаясь к секретарше, добавил: — Я переключу на вас телефоны. Соединяйте только в крайнем случае… И чай, пожалуйста.

Королев шагал по кабинету, молчал. Виллманн и инструкторы наблюдали за ним. Им казалось, что Главный забыл о них, думает о чем-то другом. Оба инженера, которые преподавали будущим космонавтам навигацию и конструкцию корабля, работали в КБ уже несколько лет, они знали, что в этом кабинете разговор обычно начинает хозяин. Виллманн же был немного удивлен такой встречей, он рассчитывал поговорить с Королевым с глазу на глаз. И об этом просил его по телефону.

— Пейте чай, — нарушил тишину Королев, — простынет.

— Спасибо, — откликнулся Виллманн, — но я сейчас не хочу…

Королев удивленно взглянул на него. Виллманну показалось — осуждающе, и он сразу же добавил:

— Впрочем, я еще способен на один стакан…

Королев улыбнулся. Он заметил растерянность гостя, а поразило его другое: сильный акцент Виллманна. «Нет, это не Палло», — пришло ему в голову, и эта мысль расстроила Главного.

— Я не имею права вас заставлять, — резко сказал Сергей Павлович, — вы настаивали на встрече — я готов вас выслушать.

— Не знаю, можно ли говорить сейчас… — растерялся Виллманн. — Моя просьба касается закрытых проблем… Очень закрытых…

— Несекретными делами мы пока не занимаемся, — рассмеялся Королев, — но в этом кабинете можно говорить все. Вы недавно из армии?

— Как вы догадались? — удивился Виллманн. — Да, я перешел на научную работу, хотя начал ею заниматься, когда был кадровым военным.

— В каких войсках?

— В артиллерии. Майор.

— А я сразу подполковника получил, — усмехнулся Королев. — Правда, теперь уже генерал, наверное… Точно не знаю.

К нему вернулось хорошее настроение. В такие минуты Сергей Павлович любил шутить, иронизировать, смеяться. Это хорошо знали в коллективе. Но Виллманн не понял юмора Королева и обиделся.

— Я отвоевал от первого до последнего дня, — резко сказал он. — Нам на фронте так быстро званий не давали.

Слова Королева задели его. Виллманну показалось, что «майор» прозвучало для хозяина этого кабинета слишком уж низким званием.

Королев заметил обиду Виллманна, но обращать внимания на нее не стал. Его беда, что не понял шутки и не принял того тона разговора «в легком стиле», который так импонировал Сергею Павловичу.

Но здесь были его сотрудники, и они сразу же пришли на помощь.

— Если у товарища от нас есть секреты, — заговорил Севастьянов, — я готов добавить к ним новые… Можно, Сергей Павлович?

— Только самые важные, — подхватил Королев.

— Итак, ход подготовки полета человека, — продолжал Севастьянов. — Наш курс они полностью усвоили. Мы с Аксеновым, — он кивнул в сторону соседа, — провели своеобразную зачетную сессию. Нет, не экзамены, но спрашивали по всем статьям…

— Выделить можете кого-нибудь? — перебил Королев.

— Трудно. Каждый из группы подготовлен хорошо.

— А Гагарин вам нравится?

— Он планируется? — вмешался Аксенов.

— Пока никто не планируется! — перебил Королев. — Каждый из них.

— Мне очень импонирует Гагарин, — сказал Севастьянов. — И кажется, его сами кандидаты выделяют. Как-то вокруг него группируются…

— Они у меня были недавно. Приходили со своеобразным соболезнованием. — Королев замолчал, подошел к карте. — А собачку мы спасли…

— Как? — Аксенов даже вскочил.

— Да, да, жива и, представьте себе, здорова. — Королев торжествующе посмотрел по очереди на всех троих. — А контейнер сейчас здесь, — он ткнул пальцем в карту, — город называется Тура…

— Там мы предполагаем создать станцию наблюдений за серебристыми облаками. Очень удобный район, — вдруг заметил Виллманн.

Все удивленно взглянули на ученого из Эстонии. Какие серебристые облака, когда речь идет о таком событии?! Вот чудак-то…

— …И Палло пытается его оттуда вытащить, — продолжал Сергей Павлович. — Это нелегко, там сейчас более сорока градусов и очень глубокий снег… Впрочем, в группе скажите, что и аварийная посадка возможна, поэтому так и готовятся они тщательно… Ну, теперь, товарищ Виллманн, ваши секреты, своими мы уже поделились, — неожиданно заключил Королев.

— Меня интересуют серебристые облака. — Виллманн говорил спокойно, словно читал лекцию студентам. — Они появляются на высоте восемьдесят километров… Это или кристаллики льда или метеоритная пыль, пока точно не установлено. Уже год мы ведем систематические наблюдения. Привлекли школьников в различных городах республики, студентов Тарту, метеорологов. Предполагаем создать наблюдательные станции в стране. Но это только наземные наблюдения. Раньше считалось, что серебристые облака — очень редкое явление, однако это не так. Их можно видеть часто, нужен только опыт. Но без ракетных исследований нам не обойтись. И поэтому я здесь.

— Сейчас я вам помочь не могу, — заметил Королев.

— Можете, Сергей Павлович, — возразил Виллманн. — Я прошу дать мне результаты тех ракетных исследований, которые вы уже провели.

— Что вы имеете в виду? — удивился Королев.

— Данные о запусках ракет с натриевыми облаками.

Сергей Павлович вспомнил теперь. Да, несколько лет назад был проведен такой эксперимент. Запускали несколько ракет. На разных высотах они выбрасывали искусственные облака. Те медленно плыли над землей, ракетчиков интересовала скорость их передвижения.

— Думаю, что к серебристым облакам тот эксперимент не имеет отношения, — заметил Королев. — Нам нужны были данные для пусков межконтинентальных ракет, а скоростей ветра на разных высотах мы не знали… Кстати, откуда вам известно об этой работе?

— Неофициальные данные, — смутился Виллманн.

— Странно… — Королев нахмурился. — Впрочем, с этим разберемся потом… Наверное, я вам сейчас помочь не смогу. — Сергей Павлович сделал ударение на слове «сейчас». — Немного подождите, и тогда будем работать вместе. Вы, я, они, — он показал на Севастьянова и Аксенова. — Нет, я не фантазирую. Будут летать специалисты в космос, инженеры, ученые. Изучайте тогда свои серебристые облака. И готовьте для них научную программу, толковую, разнообразную. Это не далекое будущее, а, повторяю, близкая реальность.

Королев, как всегда, увлекся. Он любил говорить о будущем космонавтики.

— Давайте немного помечтаем вместе, — продолжал Сергей Павлович. — Большой корабль, в котором уходят в космос, к примеру, они — Севастьянов и Аксенов. Работают на орбите многие недели, смотрят на нашу Землю со стороны. Что-то им не ясно. Сразу консультируются с вами, товарищ Виллманн. Разве это не заманчиво?

— Конечно.

— А сейчас не могу помочь… Впрочем, одну минуту… — Королев сел в кресло, достал из ящика несколько листков бумаги. — Вот слушайте:

«Местный метеоролог сообщил, что наблюдал какое-то явление. Непонятное свечение. Может быть, вход аппарата в плотные слои?»

Нет, это не вход, Палло ошибся. А может быть, ваши облака?

— Зимой мы их не наблюдаем, — ответил Виллманн.

— А если это впервые? — Королев улыбался. — Не пренебрегайте, пожалуйста. Я отдам распоряжение, чтобы вам в Тарту прислали подробное описание.

— Спасибо.

— Пора прощаться, — Королев протянул руку Виллманну. — Я должен уезжать. Вы еще побеседуйте с ними, — он показал на Севастьянова и Аксенова, — расскажите им поподробнее о ваших облаках. — Он повернулся к инженерам: — А вы мне подготовьте отчетик. Срок — три дня. До свидания. Все торопливо направились к двери. Королев набрал номер телефона.

— Да, это снова я, — сказал он. — Есть утечка информации о наших работах… Нет, откуда я узнал, докладывать не буду. К счастью, человек надежный. Но проверьте повнимательнее вашу систему. Плохо работает. О том, что мы готовим, о сроках пусков никто не должен знать. Подчеркиваю: никто.

День был слишком короток. За два часа они успели «прыгнуть» всего на 100–150 километров, и вновь начинались долгие часы ожидания нового рассвета.

Палло летел на Ан-2 впереди.

— Будешь показывать дорогу, — сказал Козлов. — Мне нужно знать, что по курсу.

Так и решили. Если река сворачивала вправо, Палло высовывал руку в правое окно и отчаянно махал ею. Козлов начинал готовиться к виражу. Машина была непривычно тяжелой, и Козлов еще при первом вылете понял, что она не простит ни малейшей оплошности. Он вел ее осторожно, словно это был его первый самостоятельный полет.

На коротком тросе висел «шарик». Они сняли с вертолета все лишнее: решетки, облицовку, дополнительные баки. И тем не менее каждый раз, когда Козлов отрывал «шарик» от земли, он почти физически ощущал, насколько тяжел груз. Вертолет мелко дрожал от напряжения, и Козлову иногда казалось, что машина скоро не выдержит.

Сотня километров из полутора тысяч… Немного, конечно. Но очень быстро подступала ночь, и, когда крутые берега Тунгуски начинали сливаться с небом, Козлов заставлял вертолет замирать в воздухе и ждать, пока не приземлятся «Аны».

Палло выскакивал первым из самолета и сразу же начинал подавать сигналы Козлову. Тот осторожно снижался и, когда «шарик» касался земли, освобождал замок. Вертолет чуть подпрыгивал вверх, и снежная метель, рожденная его винтами, кружила еще сильнее. Обычно вертолет садился в центре ее.

Но пожалуй, самое опасное — сцепка «шарика». Механик забирался на него, брал в руки замок и ждал, пока над ним зависнет вертолет. Что происходит внизу, Козлов не видел. Палло подавал ему знаки, и летчик прижимался к земле, каждый раз боясь, что всего одно неверное движение — и те полтора метра, что отделяют машину от «шарика», окажутся чуть меньше… Палло поднимал руку вверх — и Козлов поднимал машину, а механик отскакивал в сторону.

— Спасибо, культурно взял, — после полета благодарил механик Козлова. Завтра он снова повторит эту фразу, а летчик вновь ничего не ответит, потому что на рассвете ему предстоит зависать над этим самым «шариком» и между махиной вертолета и землей в снежной метели будет суетиться человек, пытаясь соединить трос. Впрочем, он уже натренировался. На эту операцию в первое утро ушло полчаса, а потом механик долго сидел на снегу, потому что его била нервная дрожь и он никак не мог с ней совладать.

— Теперь я буду соединять, — подошел к нему Палло, но механик зло поглядел на него, стыдясь своего состояния, и сказал:

— Опекунов мне не надо, сам справлюсь. Ишь добренький нашелся…

Палло отошел в сторону, спорить не стал.

Назавтра механик справился с замком быстрее.

— Видишь, — не преминул он сказать Палло, — теперь лучше получается. А вчера что-то неважно себя чувствовал…

— Извини… — Палло протянул руку. — У меня нервы сдали.

— Я заметил это. — Механик отвернулся. — Долететь бы без приключений, — добавил он.

Но им не повезло.

Небо начало проясняться. Огненные дуги становились все ярче, пока не заняли всю северную часть небосклона. Они словно вырастали из сопок, уходили ввысь, и эти ярко-красные столбы поражали своей красотой и мощью.

Ночевали они в школе поселка. Были каникулы, и деревянный дом пустовал. Эвенки принесли несколько вязанок дров, сгрузили их в классе. Потом сдвинули четыре парты, стоявшие в центре комнаты, и бросили на пол два десятка оленьих шкур.

— Теперь и зимовать можно, — заметил бригадир охотников и исчез столь же неожиданно, как и появился.

Палло с крыльца школы любовался полярным сиянием.

— Неплохая иллюминация? — услышал он. Сзади стоял Козлов. — Впервые, наверное?

— Красиво, — ответил Палло.

— Это для поэтов, — заметил Козлов. — А для нас хуже некуда.

— С радиосвязью плохо?

— Без нее переживем, — отмахнулся летчик, — но теперь похолодает. Туруханск и Тура обещают за пятьдесят… Лететь не сможем. Я уже распорядился, чтобы не грели машины…

— Может, обойдется? — не сдавался Палло. — Полпути осталось, дотянем.

— Нет. Рисковать нельзя. Шли на пределе. У вертолетов ограничение — минус сорок, у «Анов» — на пять градусов ниже. Теперь будем сидеть и ждать погоду. — Козлов хмуро усмехнулся: — Да, да, ждать погоду… Как в той присказке…

Палло попытался вспомнить, о какой присказке говорит Козлов, но не смог. Огнем полыхало небо, и слова летчика доносились откуда-то издалека.

Морозы стояли неделю. Пришлось установить круглосуточное дежурство у печи. Она остывала так быстро, что к утру вода в ведре покрывалась слоем льда. Дров было достаточно. Изредка появлялись эвенки, привозили продукты и дрова и молча исчезали. Только потом, в Туруханске, Палло узнал: среди оленей начался падеж и все население ушло к ним на помощь. Вот почему за неделю никого в крошечном поселке они так и не увидели.

10 января Мангулов передал из Туры:

«Потепление до 35–40 градусов. Возможны туманы».

Телеграмма обрадовала и огорчила. Вынужденное безделье затянулось, теперь можно продолжать путь. Но туманы?

— Ничего, как-нибудь проскочим. — Кажется, впервые за эти дни Козлов улыбнулся. — Теперь подняться бы…

И вновь он оказался прав. Лыжи самолетов вмерзли в лед. Да и запустить моторы обоих «Анов» и вертолета не удавалось.

Сначала из Туруханска привезли бензиновый подогреватель. Но работал он неустойчиво, при таком морозе бензин загорался плохо. И эта бестолковая возня с подогревателем окончательно вывела из себя Козлова. Он не отходил от рации и отчаянно ругался с авиационным начальством сначала в Туруханске, а, потом и в Красноярске.

Еще два дня прошло. Они сняли со столбов провода, подвели их к самолетам и стали ждать, когда из Туруханска, наконец, привезут электроподогреватель.

Потом пришлось пилить лед. Трос, который заменял пилу, рвал рукавицы. Чуть зазеваешься, он намертво приваривался сквозь дыры к ладоням. Отрывали трос уже с кожей. Палло израсходовал весь запас бинтов и йода, а подогревателя все еще не было.

Мороз постепенно спадал. Прогноз Мангулова оправдывался, и Палло вновь пожалел, что при первой встрече так сурово обошелся с метеорологом. Правда, когда пришла телеграмма от Королева с просьбой подробнее рассказать о явлении, так беспокоившем Мангулова, Палло добавил от себя несколько слов:

«Извините, что тогда погорячился. Очень прошу подробный рассказ об увиденном направить в Тарту, в Институт астрофизики, Виллманну. Рад был нашей встрече».

Мангулов немало удивился такому посланию. Во-первых, он давно уже забыл, каким образом обидел его эстонец, а во-вторых, осведомленность Москвы о нем, Мангулове, льстила самолюбию. Он догадался, что Палло сыграл здесь определенную роль, и непривычно для себя ответил коротко:

«Сделаю. Спасибо».

Дни стояли отменные, лететь бы только, уже в Туруханске давно были бы, но выстуженные моторы молчали. Подогреватель привезли, когда над Тунгуской начали опускаться туманы.

Туман преследовал их до Туруханска. Последний час полета шел практически вслепую. Левый берег реки уже не был виден, Козлов с трудом различал очертания берега справа. «Аны» ушли вверх и чуть в сторону от реки. Палло попробовал возразить, но из Туруханска пришел категорический приказ: не рисковать. Дважды, когда очертания берега пропадали совсем, Козлов уже протягивал руку к ключу, чтобы отцепить «шарик». Другого выхода не оставалось: над землей туман был еще гуще и сесть уже было невозможно. Но к счастью, впереди вновь светлело. Козлов вытирал вспотевшую ладонь о колено и вновь прижимал вертолет к правому берегу.

«Мы дойдем, если хотя бы немного повезет», — сказал две недели назад Козлов начальнику авиаотряда, когда они еще собирались в путь. Тогда из Москвы пришло разрешение на этот полет. Правда, в конце телеграммы была приписка:

«Сбрасывайте аппарат, если возникнет опасность для жизни».

Неужели эта минута пришла?

Сегодня Козлов летел один. Механика отправил на «Ане». Словно знал, какой будет туман. Наверное, он отцепил бы этот злосчастный «шарик», будь это не в двух десятках километров от Туруханска, а в самом начале.

Год спустя такой же полет кончится иначе. Козлов будет вывозить оборудование геологической партии. И вновь туман над Тунгуской. Но тогда он не выпустит летчика. Его похоронят на берегу реки, и погнутый винт вертолета станет ему памятником…

Палло не успеет подробно рассказать Королеву о своей экспедиции. В самом начале разговора зазвонит телефон, и Сергея Павловича вызовут на совещание в ЦК партии.

— Срочно подготовьте отчет, — успеет сказать Королев, — и дайте мне фамилии всех, кто принимал участие в работе. И ваши соображения, кого следует отметить. Только прошу конкретно: фамилия, имя, отчество и по какому ведомству. Добьюсь для них премий… А сами начинайте готовиться к запуску трех кораблей-спутников. Сначала собачки и манекены, а на третьем — человек…

— А как мне объяснять, где был? — спросит Палло.

— Если друзья будут расспрашивать, говорите: за тунгусским метеоритом летал. — Королев рассмеется.

Палло увидит Главного конструктора только через два месяца, в канун запуска Юрия Гагарина.

— Обойдемся без нерасчетной траектории, — скажет ему Королев.

Потом Палло часто будет вспоминать эти слова, потому что. ему одному из первых доведется обнимать после возвращения из космоса и Юрия Гагарина и Германа Титова.

А экспедиция на Тунгуску станет легендой. Через пятнадцать лет в одном из журналов появится статья об организации вертолетной экспедиции в район Подкаменной Тунгуски за космическим кораблем инопланетчиков.

Палло, прочитав эту статью, будет долго смеяться, а потом спрячет номер журнала среди документов и записей, относящихся к 1960 году. Все-таки в музее теперь Арвид Владимирович работает — пригодится журнал…

Виллманн просыпается рано, до восхода солнца. Выходит на балкон и долго стоит, всматриваясь в посветлевшее небо.

Когда из-за горизонта появляется красный диск солнца, Виллманн возвращается в кабинет, садится за письменный стол — редактирует очередную статью для научного сборника, анализирует итоги только что закончившегося эксперимента в лаборатории или пишет отзывы на работы коллег, которых с каждым годом становится все больше.

В восемь утра он уже у себя в отделе, приглашает сотрудников и уточняет программу на сегодняшний день. Так уж принято в отделе космических исследований Института астрофизики и физики атмосферы Академии наук Эстонской ССР, и этот сложившийся за много лет распорядок работы меняется редко, к нему привыкли. И пожалуй, никто из молодых да и опытных сотрудников отдела’ не задумывается: а зачем их руководителю нужно вставать так рано? Неужели не хватает дня?

Вечерами Виллманн тоже выходит на балкон. Он провожает солнце и еще четверть часа стоит молча, вглядываясь в даль.

Два — три раза в год он получает вознаграждение за свое терпение.

Появляется тонкая светящаяся полоса. Она становится ярче, зримей. Словно мириады серебристых огоньков вспыхивают в потемневшем небе, они переливаются, сверкают, растягиваются во всю ширь. Их непостоянство создает иллюзию игры, в которой участвует и земля, и небо, и спрятавшееся за горизонтом солнце.

«Наблюдатель осматривает небесный свод каждые пятнадцать минут с целью установить наличие или отсутствие серебристых облаков. Наблюдения ведутся два раза в день — во время утренних и вечерних сумерек. Серебристые облака легко спутать с освещенными перистыми облаками, со следом от самолета, с полярным сиянием… По окончании месяца книжка с результатами наблюдений высылается в Институт физики и астрономии АН Эстонской ССР (г. Тарту)»

— так гласит инструкция, в создании которой принимал участие и Ч.И.Виллманн. Вот уже два десятка лет, как она стала документом для метеорологов и геофизиков, которые работают на сотнях станциях страны, в Арктике и Антарктике, на экспедиционных судах Академии наук СССР. С 1 марта и по 1 ноября они проводят патрульные наблюдения, а свои записи отправляют в Тарту, где находится Мировой специальный геофизический центр по серебристым облакам.

Нет, конечно, необходимости самому Виллманну искать эти самые облака — со всего света стекается так много информации, что с ее обработкой едва справляется электронная вычислительная машина, да и что прибавишь теперь одним наблюдением, если за серебристыми облаками охотятся даже космонавты? Но Виллманн помнит иные времена, не очень далекие… Память все чаще возвращается к прошлому: наверное, возраст, все-таки за, пятьдесят… Проверяешь себя временем: теперь-то ты не имеешь права на ошибку, ведь десятки людей верят в тебя, в твой опыт, в умение предвидеть события завтрашнего дня.

Да, выходит на балкон и смотрит вдаль… Но только ли облака ищет он? Наверное, не надо обманывать себя — теплится в душе тоска о море, та детская мечта, которая прошла через жизнь и не умирает. Дети подрастают. Шестеро их у него. Старшие уже спрашивали: «Пап, а ты хотел стать ученым?»

— Капитаном дальнего плавания, — отвечал им Виллманн. А потом приходилось объяснять, почему так и не стал моряком. Трое подрастут и тоже зададут этот вопрос. И опять придется говорить о жизни, а значит, и о войне.

Война… Ему выпала она с первого дня до последнего. На море и на суше, на передовой и в тылу. На севере и на юге. Его военной биографии с избытком хватило бы на взвод. И когда Виллманн начинает рассказывать об обороне Таллина — он был матросом на сугубо пассажирском пароходике, — фронтовики с уважением глядят на него: немногие выдержали этот ад. Потом блокада Ленинграда. Работа на Кировском заводе. В сорок втором — Дорога жизни. Тут комментарии не нужны. На Большую землю попало всего несколько человек из команды, остальные не выдержали той первой блокадной зимы… Плавал на Каспии. Возил в Астрахань из Баку нефть. Как раз фашисты рвались к Сталинграду и на Кавказ. Выстоял Сталинград, отбросили врага. А тут и весть хорошая пришла: формируется эстонский корпус. Виллманн сразу к военкому: «Хочу добровольцем!» Младшим сержантом попал под Великие Луки. Стал наводчиком орудия, потом командиром. Нарва. Форсирование Чудского озера. Освобождение Таллина. И наконец, ночной бой на Сааремаа. Всего пятеро из тех, кто начинал с ним под Великими Луками, дошли до Победы.

В автобиографии он пишет коротко о дальнейшем:

«После войны остался в армии. Закончил артиллерийскую академию. Майор. Потом учился на математическом факультете, параллельно занимался физикой. Сделал ряд работ, докладывал о них на научных симпозиумах и конференциях. В 1956 году начал работать в Таллинской обсерватории».

Обычно рассказ о своей жизни он умещает на одной страничке. Ужасно мучился, когда говорили, что надо написать хотя бы полторы, — кажется, к представлению на госпремию Эстонии готовили. Так и не смог выполнить просьбу. Другое дело, если бы о серебристых облаках поговорить. Тут много любопытного и неясного.

Приехал однажды из Москвы сухощавый паренек. Кандидат в космонавты. Ну, а своим сотрудникам Виллманн его представил как инженера.

Любознательным был будущий космонавт. Засыпал вопросами.

— Когда начали заниматься этой проблемой? — спросил он.

— Нам придется вернуться в прошлое столетие, — улыбнулся Виллманн. — Еще в 1885 году астроном Эрнст Гартвич одиннадцать раз видал серебристые облака. Так что в обсерватории Тартуского университета наблюдения ведутся давно. Ну, а я занимаюсь этой проблемой с 1957 года. Начали вести наблюдения по республике. Затем и по стране. В шестьдесят четвертом в Тарту был создан Мировой центр.

— Нельзя ли познакомиться с отчетами и материалами? — попросил гость.

Виллманн выложил на стол объемистые папки. Инженер начал внимательно просматривать их.

— Любопытно, — вдруг сказал он. — Даже невероятно!

— Что именно?

— Вот это сообщение… — Инженер протянул листок с записями.

Виллманн прочел вслух:

«Э.Крээм и Ю.Туулик, имеющие опыт трехлетних наблюдений за серебристыми облаками, студенты Тартуского университета, выехали из Таллинского порта 12 апреля 1961 года на судне «Иоханнес Варес» Эстонского рыбного флота. Маршрут: Балтийское море — Северное море — Северная часть Арктики — остров Ньюфаундленд и обратно. Цель: наблюдение за серебристыми облаками. Дважды, 20 и 21 апреля, они их обнаружили. К сожалению, чаще была пасмурная погода…»

— Обычное сообщение, — заметил Виллманн. — Таких в этих папках тысячи…

— Дату, дату поглядите. — Кандидат в космонавты рассмеялся. — 12 апреля. Как раз в день старта Гагарина.

— О космосе мы начали мечтать раньше, — вдруг заметил Виллманн. — За три года на территории СССР было зарегистрировано 83 случая появления серебристых облаков. Мы определили размеры частиц, их характеристики. Проводили ракетные исследования, но они помогли мало: это то же самое, что зондировать сердце с помощью скальпеля… Короче, данных было много, но природа облаков неясна. Нужен взгляд сверху.

— Приборов ведь нет…

— Пока нет, — согласился Виллманн. — Нужно будет — сделаем. Название «Микрон» вам нравится? А мы уже продумали, какая аппаратура потребуется на борту корабля. Но главное — увидеть их с орбиты, обнаружить. А это пока не удалось ни одному космонавту, ни нашему, ни американскому.

— Да, Сергей Павлович говорил нам об этом. И еще о каком-то метеорологе из Туры…

— Мы обращались к Королеву за помощью, — подтвердил Виллманн. — Пытались заинтересовать его… А метеоролог — его фамилия Мангулов — регулярно передает нам свои наблюдения. Неужели Королев и это помнит?

— А почему же я здесь? — удивился гость.

Шел 1965 год. Чарльз Виллманн и Виталий Севастьянов, приехавший в Тарту, долго обсуждали, как именно обнаруживать серебристые облака в космосе.

Оператор Центра управления принял необычное сообщение с «Салюта-4».

— Видим блестящий холодный свет, — передавал Петр Климук, — он переливается так красиво… Облака тянутся сплошной линией от Урала до Камчатки, до самого восхода солнца… Они не вращаются с атмосферой, а держатся на каком-то расстоянии от солнечного диска… А сейчас мы видим как бы в профиль: верхняя граница очень четкая, а нижняя размытая, толщина всюду разная…

— Подробнее запишите свои наблюдения, — передал оператор Центра. — Сфотографируйте их.

После отбоя, как обычно, Виталий Севастьянов пристроился у иллюминатора и раскрыл свой дневник.

«2 июля 1975 года. Среда, 40-е сутки полета, — записал борт-инженер «Салюта-4». — Вчера вечером и сегодня мы наблюдали еще одно чудо природы — серебристые облака. Эти облака находятся на высоте 60-70-80 километров. Природа их полностью неизвестна. Во многом они загадочны. На всей Земле их наблюдали не более тысячи раз. И вот мы наблюдаем их в космосе. Впервые. Мы действительно первооткрыватели. Тщательно наблюдаем, записываем, надиктовываем на магнитофоны, зарисовываем. С Земли приняли экстренное сообщение: разрешают нам в тени Земли провести ориентацию станции в сторону восхода Солнца и, обнаружив серебристые облака, провести их исследование спектральной аппаратурой и фотографированием.

Мы все выполнили с успехом.

Очень довольны мы, довольна и Земля. Сегодня говорили с Рубином-2 — это Константин Петрович Феоктистов. Он в этом полете один из руководителей программы работ. Он доволен результатами. Мы же обещали стараться.

Серебристые облака завораживают. Холодный белый цвет — чуть матовый, иногда перламутровый. Структура либо очень тонкая и яркая на границе абсолютно черного неба, либо ячеистая, похожая на крыло лебедя, когда облака ниже венца. Выше венца они не поднимаются.

Венец — это светящийся слой повышенной яркости вокруг Земли на определенной высоте над ночным горизонтом. Иногда он лучится… Лучистый венец нашей голубой планеты…»

После возвращения Севастьянов показал эту запись Гречко: первой экспедиции «Салюта-4» повезло меньше. Георгий не видел серебристых облаков.

Потом оба бортинженера изучали снимки. Некоторые из них получились неплохо.

А через несколько дней Георгий Гречко уехал в Тарту. Из лаборатории не вылезал: «Микрон» изучил досконально и с серебристыми облаками разобрался.

Перед отъездом сказал Виллманну:

— Теперь они от меня не ускользнут. Дайте только возможность попасть туда. — Георгий махнул вверх рукой.

Они оба рассмеялись. И ни Виллманн, ни сам Гречко не догадывались, что спустя всего несколько месяцев им предстоит необычная встреча.

— Извините, Чарльз Иоханесович, — вдруг услышал Виллманн, — я попросил пригласить вас в Центр управления, чтобы уточнить данные для съемок… Как доехали?

— Спасибо, Георгий Михайлович, — ответил ученый, — нам попроще, чем вам. Все-таки на земле… Мы рекомендуем снимать с двумя выдержками…

Между Землей и космосом завязался оживленный разговор.

Шла третья неделя полета Юрия Романенко и Георгия Гречко, первая экспедиция «Салюта-6» обнаружила серебристые облака над Южным полюсом.

В мае вечера бывают по-летнему теплые. Вместе с Виллманном мы проводили солнце, но уходить с балкона не торопились.

— Предварительную обработку съемок Гречко и Романенко мы закончили, — рассказывает Виллманн, — очень любопытные результаты. Вместе с космонавтами будем докладывать о них на международных конференциях, да и статью к публикации подготовили. Кстати, попробуем впервые прогнозировать появление серебристых облаков. Так сказать, предскажем, когда именно они появятся. — Виллманн умолкает, задумывается. — К счастью, теперь у нас появилась хорошая возможность быстро проверить гипотезу: для новой экспедиции на «Салюте-6» выдали необходимые рекомендации. После возвращения Владимира Коваленка и Александра Иванченкова мы сможем определить, насколько верны наши выводы… Так что экран между космосом и Землей, как называют часто серебристые облака, теперь уж не столь загадочен.

Он вновь молчит. Смотрит вдаль, думает о своем. Об облаках? О войне? О своей детской мечте стать моряком? Не знаю…

— Вспаханное поле… — вдруг говорит Виллманн.

— Что?

— Юрий Гагарин сказал, что космос напоминает ему вспаханное поле, засеянное зернами — звездами. Не правда ли, точно подмечено?

Всеволод Ревич НА ЗЕМЛЕ И В КОСМОСЕ Заметки о советской фантастике 1978 года

Лет десять назад вокруг фантастики кипели страсти. Спорили о путях и перспективах ее развития, о том, какой она должна и не должна быть, и, наконец, о самом, пожалуй, главном: зачем она нужна? Никто, правда, и никогда не сомневался в том, кому она нужна. На этот вопрос позитивно отвечают читатели и по сей день мгновенно вырастающими очередями за любой фантастической книжкой, которая попадает на прилавок, даже, как бы это помягче выразиться, не самой выдающейся.

Фантастика продолжает жить, сочиняться, издаваться, но споров вокруг нее стало маловато. Печатных, по крайней мере. Даже статей и рецензий — считанные единицы.

При чтении некоторых произведений вопрос о том, зачем они написаны, все же продолжаешь задавать.

Вот почему в обозрении продукции 1978 года захотелось еще раз поговорить об основах фантастического бытия, рассмотреть некоторые книги под уже сформулированным углом зрения: зачем они нужны? Впрочем, опасаться, что на сей раз читателям будет предложен теоретический трактат, не следует: годовой обзор остается годовым обзором.

В 1978 году была переиздана маленькая повесть рано умершего от фронтовых ран красноярского журналиста Георгия Антипова «Ортис — десятая планета». Это веселая шутка, сочиненная для младших школьников в виде посланий одного ученика другому. Письма были отправлены с далекой планеты Ортис, загадочное название которой — перевертыш слова «ситро». Так же, как название невинного напитка, автор парадоксально переворачивает многие земные представления, заставляет мальчиков и девочек взглянуть на свои привычки как бы со стороны, «инопланетными» глазами, вместе с ортисянами удивиться некоторым из этих привычек и посмеяться над ними. Повесть говорит о самых простых вещах — нужно хорошо учиться, не врать, не лентяйничать, каждый человек должен иметь мечту и т. д. Но проповедь получилась совсем не назидательной, в целом «Ортис», может быть, и немудреная, но добрая и симпатичная книжка. Цель, которую ставил перед собой автор, абсолютно ясна.

Похожее путешествие мы находим и в новой повести Виталия Мелентьева «Обыкновенная Мёмба» (издательство «Детская литература»), только в ней школьников, попадающих на иную планету, стало трое — два мальчика и девочка. Обоих писателей мало заботит обоснование самого перелета за бесконечные миллиарды километров, сугубо техническая проблема, очень нервирующая многих «взрослых» авторов, отводящих этому самому обоснованию немалое количество строк. Результат, впрочем, оказывается одинаковым: с обоснованием или без него герои на нужную писателям планету в конце концов обязательно попадают. Нет вупомянутых книгах и стремления к чрезмерной достоверности непривычной обстановки — просто у писателей другая, совершенно определенная задача: изобразить общество, не слишком отличающееся от земного, но достигнувшее в то же время определенной гармонии во взаимоотношениях между людьми и природой и между самими людьми. То, что у Г.Антипова подано в шуточном, «дошкольном» ключе, у В.Мелентьева выглядит более серьезным. Он вводит в обиход школьника некоторые начальные социологические и экологические понятия. «Обыкновенную Мёмбу», если хотите, можно назвать утопией для детей. Как традиционно свойственно этому жанру, земляне выполняют в нем роль экскурсантов, которым показывают музей диковин, однако нашим героям, несмотря на ограниченность их сюжетных функций, все же удается проявить себя в разных приключениях с лучшей стороны. Словом, писатель как бы осуществляет в книге ребячью мечту — что бы произошло с шестиклассником, если бы он был космонавтом, летал бы на межзвездных кораблях и открывал бы неизвестные планеты; мечту, в которой тесно соприкасаются трудности в преодолении светового барьера с тревогой: «А что по этому поводу скажет мама?»

Продолжают космическую тему и «взрослые» фантасты. Вероятно, самым заметным произведением года на эту тему можно считать роман Сергея Павлова «Лунная радуга» (издательство «Молодая гвардия»). Роман написан в традиционном ключе, привычен фантастический фон, в данном случае — освоение человечеством Солнечной системы, но картина дана широкая и хорошо проработанная. Автор нашел удачный термин — Внеземелье, грозное, неведомое Внеземелье, таящее неожиданные опасности. С.Павлов выстроил острый сюжет, в основе которого лежит загадка, кажущаяся на первых порах неразрешимой; лишь в немногих случаях автора несколько заносит, например в малоправдоподобной главе о спасении мальчика. Трудно давать окончательную оценку произведению, так как опубликована лишь первая часть объемного романа, но многое привлекает: масштабность действия, несколько удавшихся характеров, неплохой диалог. Возникают, правда, и некоторые вопросы, но, возможно, ставить их преждевременно, посмотрим, как автор сам развяжет в дальнейшем затянутые им узелки.

Среди множества «космических» рассказов выделяется «Переписка» Виталия Бабенко (Сборник «НФ» № 19, издательство «Знание»). Автор предпринял попытку преодолеть голубизну и мнимую конфликтность произведений о героях-космопроходцах. Свой конфликт автор доводит до открытой трагедии, действующей тем более сильно, что читатель к ней совершенно не подготовлен спокойным тоном докульминационного повествования и даже начинает скучать от него. Автор спрашивает: а в человеческих ли силах вынести испытание полувековой разлукой с близкими? Могут ли люди вообще пойти на такой жестокосердный акт, даже если в нем будут участвовать добровольцы, даже если все будет оправдываться самыми высокими, самыми разнаучными целями? Вспомним, как легкомысленно решают конфликт иные наши фантасты: подумаешь, большое дело! Ну, улетел на два — три — четыре десятилетия, зато какой молодец, зато как предан науке, как ставит ее превыше всего! А ты, любимая, сиди на Земле и жди. Жди меня, и я вернусь… Через сорок или пятьдесят лет. В.Бабенко утверждает, что такое испытание люди, если это настоящие, живые, глубоко чувствующие люди, вынести не могут, и мне кажется — он прав. Психические срывы испытывают как те, кто улетел (один на другого даже бросается с плазменным резаком), так и те, кто остался. Мать сжигает рукопись сына, который разработал теорию мгновенного переноса через пространство — открытие, которое, как она решила, сделает бессмысленной жертву улетевшего отца, ее собственную жертву. Сын не выдерживает этого удара и кончает с собой, а вернувшийся капитан звездолета Сергей Никитин не застает в живых ни сына, ни матери, которая умирает, по мнению окружающих и по собственному убеждению, преступницей, виновной в смерти сына.

Вспомним бравых пилотов, порхающих от звезды к звезде с безответственностью мотыльков. Черные путы космоса не захлестывают им души. Но должно быть, есть что-то такое, что и впрямь выше человеческих сил. Сергей Никитин, лучший космонавт Земли, уходит из космонавтики…

Вероятно, люди как-то решат эту нравственную проблему, когда она станет на повестку дня. Как — неизвестно, но ясно, что не антигуманным способом.

Можно заметить, что В.Бабенко исполнил свою космическую трагедию скорее на уровне сюжета, чем с подробной психологической трактовкой поведения своих персонажей, но все же в рассказе привлекает стремление победить сложившиеся штампы, что, к сожалению, бывает не так часто, как бы хотелось.

Например, в романе Юрия Тупицина «В дебрях Даль-Гея» (издательство «Детская литература») мы вновь находим землян на планете, населенной абсолютно схожими с ними существами.

Никакого научного объяснения столь чудесному совпадению автор не дает, но, может быть, это и не нужно, так как цель, поставленная им, очевидна: проиграть еще раз земной вариант антиутопии. Под покровом видимого благополучия в тамошнем обществе причудливо перемешаны некоторые фашистские порядки с современной западной «вседозволенностью». Понятно, какую серьезную угрозу для подобного государства представляет высокая и чистая мораль коммунистической Земли, а поэтому среди реакционных и гангстерских кругов планеты существует сильное противодействие всяким контактам с землянами. Дело доходит до прямых диверсий и убийств. Для того чтобы раскрыть и ликвидировать эти черные замыслы, и засылаются земные разведчики под видом далийцев, После множества приключений, временами изображаемых в духе западных кинобоевиков, разведчикам удается расстроить козни противников. Описаны эти приключения не без увлекательности, но многие мотивы уже известны нам по другим антиутопиям.

Ю.Тупицин издал в 1978 году еще один роман — «Перед дальней дорогой» (издательство «Молодая гвардия»). В нем тоже рассматриваются взаимоотношения людей с инопланетянами, правда, на этот раз дело ограничивается Землей, а инопланетяне присутствуют, так сказать, за кулисами.

К сожалению, отсутствие четкой общей идеи снижает впечатление от книги, хотя в ней есть попытка нарисовать разные характеры людей будущего, столкнувшихся с загадочными и даже чрезвычайными обстоятельствами.

Более сложный случай мы имеем в произведениях известного писателя-фантаста Г.Гуревича. Представитель старшего поколения, Г.Гуревич стремится сохранить верность подлинно научной фантастике, то есть его больше привлекает изобретение различных научно-небывалых идей, нежели исследование поведения человека в необычных условиях.

Есть немало фантастов, искренне полагающих, что они стоят под знаменами настоящей НФ, не имея для этого никаких оснований. Идеи заимствованы из книг других авторов, и набор их, как правило, весьма ограничен: приземление инопланетян в подмосковном лесу, межзвездный перелет на фотонном звездолете, машина времени, выглядящая кабинкой для телефона-автомата, только более никелированная, и т. д. А так как из-за отсутствия литературного дарования в подобных произведениях нет и второй — человеческой стороны, то возникает пустая, вторичная фантастика, при упоминании о которой слово «научная» всякий раз приходится ставить в кавычки. Это отступление понадобилось мне для того, чтобы сказать, что, когда речь заходит о верности Г.Гуревича научной фантастике, я имею в виду нечто совсем другое. У писателя действительно возникает множество интересных идей, причем в основном таких, которые современной науке не по зубам. Он пытается представить себе дальние пути развития науки, и его экстраполяции никак не назовешь робкими. Видно, что такие прогнозы увлекают писателя больше всего, и зачастую его сочинения приобретают вид конспектов, нередко даже перемежаемых формулами и таблицами, автор иногда и сам обыгрывает свою форму, заявляя, что создает схему романа, который когда-нибудь будет написан, а может быть, и никогда не будет. Так, например, выглядит его новый рассказ «Нелинейная фантастика» в одноименном сборнике, выпущенном в издательстве «Детская литература». Писатель создает в воображении институт фантастики — Инфант, в задачи которого входит проигрывать различные нафантазированные ситуации для проверки. Можно ли изменить человеческий организм, можно ли изменить лицо планеты, что случится, если продлить жизнь людей хотя бы до двухсот лет и на Земле будут сосуществовать 7–8 поколений вместо нынешних трех?..

В подобной же характерной для Г.Гуревича манере написана «Повесть в 12 биографиях «Делается открытие» (издательство «Знание», «НФ», № 19). Здесь автор излагает историю становления придуманной им науки о покорении времени — темпорологию в виде научно-популярного очерка, в виде цикла биографий малоизвестных и прославленных ученых, которые эту науку создали. Перед нами, безусловно, научная фантастика. Автора прежде всего интересует история крупного открытия, и не столько характеры, психология, сколько судьбы сделавших его людей, правда, иногда эти понятия разделить затруднительно.

Нужна ли, возможна ли такая фантастика? Возможна, конечно, и повесть Г. Гуревича доказывает ее реальность. И если перед нами произведение не вторичное, как в данном случае, то читается оно не без интереса. Если нужны доказательства, что научная фантастика всегда стремится выдать вымышленное за уже свершившееся, то лучшего примера и не найти.

А главным в литературе всегда будут человековедческие задачи. Можно ли их отыскать в повести Г.Гуревича? Можно. Вероятно, автор сформулировал бы свою идею так: будить творческое воображение, учить людей не считать невозможное невозможным, еще раз воспеть могущество человеческого разума и заявить, что в наш век можно отважиться на самые дерзновенные попытки. Что ж, все правильно, все это есть в подтексте повести, и спорить с этим не приходится. Спор идет о том, какими способами фантастика может добиться наибольшего идеологического и эстетического эффекта.

Чтобы пояснить свои мысли, я хочу обратиться к сравнению фантастики с научно-популярной литературой. В мире написано большое количество научно-популярных сочинений, люди читают их не без удовольствия и не без пользы. Но широкое общественное внимание среди них привлекают в первую очередь те, в которых научная проблематика совместилась с нравственной, то есть волнующие не только умы, но и сердца читателей.

Допустим, кого бы могла взять за сердце книга, в которой доказывалось бы, что заселение островов Тихого океана происходило путем миграций с Южно-Американского материка? Может быть, специалист, впрочем, даже так называемый широкий читатель, прочтя про такую гипотезу, сказал бы: «Да, это любопытно, вон оно, значит, как бывает…»

Между тем, книгу. Тура Хейердала «Экспедиция на «Кон-Тики», посвященную доказательству вышеупомянутой и, прямо скажем, не самой животрепещущей теории, читают миллионы людей, она вышла десятками изданий. Героями книги восхищаются, им хотят подражать, им, наконец, просто завидуют. Но может быть, здесь научная идея вообще ни при чем, просто мы восхищаемся отвагой шести людей, вступивших в единоборство с океаном на утлом плоту? Тогда представим себе, что Хейердал и его товарищи переплыли океан тем же способом, но ради голого спортивного интереса. Наверное, об этом событии сообщили бы газеты, но плавание никогда не имело бы столь широкого резонанса.

Нечто подобное должно происходить и в фантастике. Высоких художественных результатов в этом жанре можно достичь только в синтезе — оригинальная фантастическая гипотеза должна быть намертво завязана с нравственной проблематикой, причем командные высоты в произведении должна занимать именно эта, человеческая, а не техническая сторона.

На нее, эту сторону, обратил внимание такой квалифицированный читатель фантастики, как дважды Герой Советского Союза космонавт Н.Н.Рукавишников:

«Научно-фантастическую литературу я по-настоящему полюбил лишь несколько лет назад. И совсем не потому, что здесь якобы открыт простор для самой необузданной фантазии автора. Ведь фантастика — это жанр литературы. А в литературе нас всегда интересует главное — человек и его взаимоотношения с другими людьми. Именно в научной фантастике благодаря несложному «технологическому» приему литератор получает возможность для эксперимента. Необычность ситуации позволяет ему раскрыть те качества человеческой личности, которые попросту не проявляются в обычных жизненных условиях, раскрыть глубины духовного мира человека. Ведь никого, по сути дела, не интересует, какую скорость развивает звездолет и как живут вымышленные человечки на далекой планете. А вот как ведут себя люди, находясь многие годы в звездолете, и как воспринимают необычные для себя явления во Вселенной, каким глубоким и безграничным по мощи может быть человеческое мышление, — вот то, что я выношу для себя из чтения научно-фантастической литературы».

Правда, в этом же интервью, опубликованном в «Литературной газете», Н.Н.Рукавишников говорил о том, что ценит и те сочинения, в которых выдвигаются смелые научные идеи. Но он не случайно добавил, что такие произведения должны писаться не просто литературно одаренными людьми, но специалистами, то есть имел в виду научные фантазии, жанр, безусловно, очень важный и нужный, но к художественной литературе отношения не имеющий. Вспомним, например, известные фантазии К.Э.Циолковского.

Никому, конечно, не запретишь искать свои пути, и я отдаю должное таланту и изобретательности того же Г. Гуревича. Но все же мне кажется, что вокруг подобных произведений никогда не будут сталкиваться копья, не будут возникать читательские дискуссии, у них не будет яростных противников и не менее фантастичных сторонников, словом, всего того, что сопутствует большой, настоящей фантастике. Ибо спорить в них не о чем. Не станешь же дискутировать о том, можно иди нельзя замедлять течение времени.

Попробую в доказательство своей позиции привести еще один пример с помощью самого Г.Гуревича. Когда при чтении возникает волнение? Только тогда, когда имеешь дело не с формулами и аксиомами, а с людьми, их характерами и переживаниями. Такое волнение возникает, когда читаешь рассказ Г.Гуревича «А у нас на Земле». Землянин-космонавт в результате катастрофы попадает на планету, где царит развитой феодализм. У него нет надежды вернуться на родину, и он вынужден прожить жизнь среди обывателей, переполненных религиозными и прочими предрассудками. Его рассказы о Земле сначала слушают с восторгом, воспринимая их, как забавные сказки, но в какой-то момент землянин становится помехой главному жрецу. Его приговаривают к смертной казни. Цена жизни — отречение. Он должен всего-навсего публично заявить о том, что Земли с ее непривычными, поражающими воображение порядками не существует, что он ее выдумал. Возникает ситуация, которую по-разному решили Джордано Бруно и Галилео Галилей, то есть речь идет не о технике, а о человеческой стойкости, принципиальности, о смысле жизни, наконец. И эта истинно человеческая судьба волнует, несмотря даже на обыденность сюжетного зачина.

Вообще говоря, этот сюжетный стереотип весьма распространен в сегодняшней фантастике. Если спрессовать его до алгоритма, то он будет выглядеть так. В окрестностях незнакомой планеты терпит аварию земной звездолет. Затем выясняется, что на планете существуют какие-то формы жизни, при ближайшем рассмотрении оказывающейся разумной. Аборигены, как обычно именуются всевозможные мыслящие «папоротники», встречают пришельцев а) враждебно-настороженно или б) приветливо-понимающе. В свою очередь земляне относятся к существам а) агрессивно, б) дружелюбно. По такой схеме создано бесчисленное количество научно-фантастических рассказов. Авторы их наивно и, надо думать, искренне полагают, что самого факта наличия звездолета и упоминания о внеземной жизни достаточно, чтобы произведение а) было признано научно-фантастическим и б) имело право на публикацию.

Соотношение основных фантастических тем в течение года обычно остается постоянным. На втором месте за космическим полетом следует машина времени.

На различного рода временных переносах основаны сюжетные конструкции рассказов, составивших книгу писателя из Кишинева Юрия Грекова. Лучшим рассказом в ней мне представляется первый, давший название и всей книге, — «На кругах времени». Правда, фантастическая посылка в рассказе дот статочно традиционна — путешествие по времени, оканчивающееся катастрофой, которая не позволяет людям будущего выбраться из прошлого. Однако Она была нужна автору не сама по себе, а стала основой для воплощения гуманистической идеи о неразрывной связи людей всех времен и поколений, о незримой эстафете дружбы, которую люди проносят через века.

К сожалению, в другом рассказе — «Дротик Одиссея» — такую обобщающую мысль найти труднее. И поэтому экстравагантные сюжетные ходы вроде нежданно-негаданного появления героя гомеровского эпоса вкупе со своей триремой и морем в современном молдавском городке выглядят простой игрой, не отягощенной идейной нагрузкой. Вообще говоря, выдумать любую фантастическую кутерьму нетрудно, а вот сделать ее идейно оправданной, художественно убедительной много труднее. «Сам по себе вымысел — ничто… — говорил Герберт Уэллс — Интересными эти выдумки становятся тогда, когда их переводят на язык обыденности…»

Кир Булычев продолжил приключения «девочки, с которой ничего не случился» — задорной и решительной особы двенадцати лет, жившей в Москве XXI века, — приключения, начатые в книге «Девочка с Земли» (издательство «Детская литература, 1975 год). Новая повесть называется «Сто лет тому вперед», и в ней знаменитая космопроходчица, посетившая множество миров и даже спасшая от гибели целую планету, оказывается переброшенной на машине времени в шестой класс московской школы наших дней. Представляете себе, какой фурор произвела там девочка из будущего своими необыкновенными знаниями, хотя Алиса и старалась изо всех сил держаться скромницей и не выдавать, кто она и откуда! Но разве девчонка ее возраста и характера смогла бы удержаться и скрыть свое умение говорить на восьми языках и владение высшей математикой?..

Прибытию Алисы к нам в гости предшествовали не самые похвальные, но вполне понятные поступки одного мальчика, тоже шестиклассника, который без разрешения забрался в пустую квартиру, где находилась замаскированная машина времени, и, конечно же, отправился на ней в будущее, едва не натворив там бед, однако он вовремя успел вернуться домой, прихватив — правда, не по своей воле — один ценный аппарат, для поисков которого Алисе и пришлось совершить рискованное путешествие в двадцатый век. А если учесть, что этот же аппарат ищут и два космических пирата, тоже шастающие по векам, то станет ясно, что приключения получились увлекательными и веселыми. Но… Но, наверное, есть какой-то закон, еще не сформулированный литературоведами, суть которого в том, что продолжения, как правило, уступают первым книгам и фильмам. «Двадцать лет спустя» — хорошая книга, а только далеко ей до «Трех мушкетеров». Про «Десять лет спустя» я и не говорю: Вероятно, элемент новизны, неповторимости, первородства ничем нельзя заменить. Так случилось и с продолжением Алисиных приключений. Про Алису они нового не рассказали, в лучшем случае девочка с Земли осталась такой же, какой была нам известна по первой книге. С Алисой и вправду «ничего не случилось»…

Еще один вариант путешественников из будущего, попадающих в наш век, мы находим в рассказе В.Фирсова «Первый шаг к Берлину» («НФ», № 19). Благородно стремление хотя бы на книжных страницах помочь солдатам и партизанам Отечественной войны. И как это нетрудно сделать, если распоряжаться могущественной техникой XXV столетия и знанием, как пойдет война, наперед. Но первый шаг к Берлину советские бойцы сделали все-таки без помощи хронолетов. Не люди из будущего помогли им, а они сами спасли будущее. Наши далекие потомки, прибывшие к нам в научную командировку и угодившие на передовую, вообще оказываются в не очень ловком положении. Вмешиваться — запрещено, не вмешиваться — подло. Герой рассказа хронолетчик Росин недоумевает: «Почему не дать предкам вакцину от рака, синтезаторы пищи, чертежи кварк-реактора?» В самом деле, почему? Ну, с кварк-реактором, может быть, и стоит повременить, как бы его не превратили в новую сверхбомбу, а вот вакцина от рака… Гуманный был бы шаг, уважаемые товарищи потомки! Неужели вы можете колебаться? Миллионы людей, умерших от этой болезни, не умрут преждевременно. А почему, собственно, только от рака? Скончаться от чумы или чахотки ничуть не приятнее. А ведь вы можете сделать так, что на Земле во все времена не будет никаких болезней. И никогда не было. Впрочем, почему речь идет только о болезнях? Надо ли людям столько веков мучиться от угнетения всевозможных господ, от тирании невежественных святош, терпеть голод и неурожаи, рабство, колониализм, фашизм… Ведь во власти потомков избавить человечество и от этого. А война? И войн не будет. Но если не будет многострадальной, выстраданной человечеством истории, то сможет ли возникнуть это самое прекрасное будущее, которое избавит людей от болезней, угнетения, войн? Вот что встает за простым вопросом хронолетчика Росина: «Почему не дать предкам вакцину от рака?».

Тему Великой Отечественной войны затрагивает и Б.Балашявичюс в рассказе «Знакомый солдат» («Фантастика–78»), однако, претензий может возникнуть побольше. Все-таки форму рассказа диктует содержание, и появление такого условного и сильнодействующего литературного приема, как привидение, должно быть оправдано. В рассказе солдат, убитый 22 июня 1941 года, спасает современного мальчика, вырывая у него из рук залежавшуюся с тех времен гранату. Видимо, автор хотел сказать, что те, погибшие, и сейчас продолжают спасать наших детей. Но все-таки призраки как-то больше соотносятся со старинными английскими замками. Не лучше ли там их и оставить?

Но уж вовсю потусторонние силы развернулись в рассказе Дмитрия Де Спиллера «Светящаяся паутина» из того же сборника. Герою, восьмилетнему мальчику, являются умершие женщины, убитые коты перемещаются со свалок в коридоры, и даже возникает существо, то ли по Босху, то ли по Гоголю, одновременно похожее и на ласточку, и на дельфина, и на свинью. Представляете себе! Насколько я информирован в данной специальной области, дети всегда считались безгрешными. За что же ребенку выпало такое? В конце рассказа, правда, сделана попытка «научного» объяснения этой чертовщины, но по-прежнему осталось неясным, во-первых, почему существование нейтронных молекул должно вызывать загробные кошмары, а во-вторых, зачем это понадобилось автору.

Я вовсе не против сказок, волшебства и даже привидений в художественной литературе. Но дело это, прямо скажем, тонкое. Призрак отца Гамлета является, например, датскому принцу весьма своевременно и обоснованно. А вот введение трансцедентальных объектов в нашу повседневность требует осознанных художественных задач. Очень трудно сказать, какая задача стояла перед Д.Де Спиллером, когда он заставлял удавленного в крысином капкане котенка возвращаться неисповедимыми путями в дом, где свершилось злодеяние.

Честно говоря, не очень ясны идейные посылки и повести, выпущенных — Михаилом Клименко под общим названием «Ледяной телескоп» (издательство «Молодая гвардия»). Отправной точкой одноименной повести служит некая камера, запрятанная в прикаспийских песках, где инопланетяне много тысяч лет назад зачем-то оставили свое имущество, всякие технические диковины… Каждый любитель фантастики сразу вспомнит, откуда позаимствован этот ход, но это не столь важно, как ответ на вопрос: зачем он позаимствован? Повесть насыщена сюрреалистическими фантасмагориями, на этот раз в духе картин Сальватора Дали. В ней действуют гигантские автоматы и гигантские копии людей, через известное время превращающихся в глиняные горшки, но способных хватать на лету самолеты; другие копии людей, уже нормальных размеров, почему-то воюют между собой… Какой-то злоумышленник чрезмерно сложным способом пытается вывезти космическое «добро» за границу и привлекает к этому делу ни в чем не повинного студента Максима, от имени которого и ведется повествование. Впрочем, Максим — тоже своего рода необыкновенная личность: он обладает способностью ничему не удивляться. Если бы вам предложили за недалекую поездку на автомобиле самый крошечный бриллиантик, то, наверное, вы бы заподозрили какую-нибудь авантюру. Максиму же предлагают алмаз весом в сорок пять тысяч каратов (вот это фантазия!) — и ничего, он быстро закапывает (!) сокровище в саду и отправляется в путь, как будто ему каждый день попадаются драгоценные камешки величиной в арбуз. Кроме того, он решает испробовать прочность камня кувалдой. Тоже неплохо. Ну, в повести такого немало, но еще раз спросим себя и автора: зачем все это, зачем? Изображается ли здесь борьба честного советского юноши с шайкой преступников? Но честный юноша ведет себя в данной ситуации алогично, и преступники не совсем ясны. К чему, например, им те миллиарды, к которым они так стремятся? Они могли бы получить любые деньги значительно проще, ведь в их распоряжении находился прибор, позволяющий с легкостью изготавливать драгоценные камни в любых количествах и размерах. Зачем же им нужно было подвергать себя смертельному риску, пытаясь вывести подарок пришельцев на самолете с помощью великанов? Преследуются ли при этом какие-нибудь политические или научные цели? Ничего этого понять нельзя, а может быть, и не нужно, ведь не впервые приходится сталкиваться с «фантастикой», которая самозабвенно заполняет страницу за страницей нерасшифрованной «клинописью».

Вторая повесть М.Клименко — «Отчего бывает радуга» — сюжетно запутана меньше, но по идейному смыслу еще более странна. Герой повести нежданно-негаданно получает особый дар: он перестает видеть нормальные цвета вокруг. Зато люди в его глазах начинают светиться особыми оттенками, по которым можно до некоторой степени судить об их душевно-нравственных задатках. Большинство людей изливает спокойное зеленое доброжелательство, особо хорошие светятся золотисто-зеленым пламенем. Но есть в городе несколько человек, отливающие фиолетовым, что герою сразу же показалось подозрительным. Почему так, он сам себе объяснить не может, но уверен, что должен их раскусить. На протяжении довольно большого количества страниц Константин преследует фиолетовых, а те пытаются избавиться от него дозволенными и недозволенными способами. Читатель заинтригован: неужели весь этот сыр-бор разгорелся ради того, чтобы дать возможность герою, подменяя ОБХСС, изловить шайку мошенников? Нет, автор не допускает такой банальности. Фиолетовые оказываются членами религиозной секты, которая приносит в жертву маленьких девочек на своих тайных сборищах. Ни больше ни меньше! Константин поспевает как раз вовремя, чтобы выхватить из рук этих злодеев сестренку своей возлюбленной, которую (сестренку) считали давно утонувшей, а на деле фанатики прятали ее в ожидании своего жуткого торжества. Все это происходит в наши дни и не где-нибудь, а в нормальном советском городе с обыкновенными советскими служащими. В свете этого ошарашивающего конца более углубленно воспринимаешь исходную неприятность, которая случилась с героем. Что это за особый дар, снизошедший на Костю? Может, он и вправду антихрист, за которого его принимали сектанты, иначе за что же ему дано столь избирательное умение? Ведь, надо полагать, в городе должны встречаться разные личности — там могли быть, например, хулиганы, бюрократы, душевнобольные и даже ортодоксальные верующие. Но Константин видел только сектантов. Это наталкивает на мысль, что он и сам чем-то с ними был связан. Может, все это досужие соображения, прошу извинения, но такие уж странные мысли рождает эта странная повесть. Если же никаких целей, кроме примитивно антирелигиозных, автор не преследовал, то, во-первых, их исполнение никак нельзя признать удачным, а во-вторых, к чему вообще нужны эти фантастические фиоритуры? Выследить тайных убийц, если такие варварские секты и вправду существуют у нас, можно было самым обычным способом, без помощи неизвестно откуда взявшихся фиолетовых лучей.

Появились еще несколько разножанровых произведений 1978 года, посвященных необыкновенным приключениям с нашими современниками на нашей Земле.

Детская писательница из Ростова-на-Дону Н.Суханова выпустила в местном издательстве повесть «В пещерах мурозавра». Повесть начинается со слов следователя, пытающегося разгадать классическую детективную ситуацию «закрытой комнаты», из которой никто не выходил. Даже крючок накинут с внутренней стороны, и тем не менее люди из нее исчезли. После довольно затянутого пролога с переездом в новый дом и допросом всех жильцов выясняется главный замысел Н.Сухановой и сразу же вспоминается ее предшественник на фантастическом поприще: это книга Я.Ларри «Приключения Карика и Вали», написанная еще в 30-х годах и не раз переиздававшаяся. Герои Н.Сухановой превращаются в крошечных существ тем же способом и примерно с той же целью, как и герои Я.Ларри, правда, в соответствии с современными требованиями теперь в повести больше речей об охране природы. Только у Ларри средство для уменьшения изобретает все же профессор, а здесь — гениальный мальчик, который не играет ни в футбол, ни в казаков-разбойников, а постоянно что-то открывает и ставит сложные опыты. Фантастическая часть повести, в которой уменьшившиеся герои забираются в муравейник, в общем-то менее интересна, чем бытовая, где есть сочные характеры и забавные жанровые сценки, но от ощущения вторичности повесть это все-таки не избавляет.

Фантастика, как правило, оперативно откликается на встающие перед человечеством задачи. Но беда многих произведений в том, что они идут позади событий, хотя действие их и отнесено на века вперед. Так, сейчас одна из самых животрепещущих дискуссионных тем — экологический кризис, грозящий человечеству. Регулярно стали появляться и фантастические произведения, повествующие о защите окружающей среды. Но сама по себе мысль о том, что планету засорять не следует, сегодня уже недостаточна. С этим, собственно, никто и не спорит. У защитников природы нет публичных оппонентов, тем не менее загрязнение и разрушение природы продолжается, и, пожалуй, в увеличивающихся масштабах. И человечеству еще долго придется запахивать следы его сегодняшней бурной деятельности. В повести А.Шалимова «Мусорщики планеты» (сборник «Созвездие», издательство «Детская литература») и идет речь о работе гигантской организации КОВОС — Комитета по сохранению и восстановлению окружающей среды. (Я лично надеюсь, что в XXI веке не будет таких унылых аббревиатур.) Все в этой повести правильно, жаль только, что правильностью постановки вопроса ее достоинства, пожалуй, исчерпываются.

В довольно профессиональном сборнике И.Дручина «Дороги ведут в Сантарес», вышедшем в Чувашии, лучшим произведением следует, пожалуй, признать заглавную повесть. Это лирическая история о талантливой танцовщице, которая попадает в авиакатастрофу. И хотя ноги ей регенерируют, новые конечности отказываются танцевать. Но, прочтя книгу о безногом летчике, девушка понимает, что преодолеть непреодолимое можно, и добивается успеха.

Ситуация катастрофы глобальной или хотя бы региональной не раз привлекала фантастов. Почему — понятно: в экстремальных условиях до конца обнажаются и явные, и скрытые противоречия, наружу выплескивается все лучшее и все худшее, что есть в людях, словопрения уступают место действиям. Однако действия тоже бывают разные, например: спасать или спасаться? Как многое другое в современной фантастике, изображение чудовищной катастрофы, затронувшей миллионы людей, берет свое начало в уэллсовской «Войне миров». Недавно этот сюжет пережил период возрождения в кинематографе — в известном советскому зрителю фильме «Гибель Японии», в американском «Землетрясении» и т. д. В советской фантастике похожую тему разрабатывал Л.Лагин в романе «Атавия Проксима». Этот роман, как и новую повесть А.Щербакова «Сдвиг» (сборник «Созвездие») отличает одно важное обстоятельство. Никто не виноват в том, что исчезает с лица земли японский архипелаг, или в том, что рушатся небоскребы Сан-Франциско, да и в прибытии марсиан люди тоже не повинны. Но в том, что от Земли оторвался кусок с целым государством (у Лагина) или стал сползать в океан остров (у Щербакова), виноваты сами люди, в первом случае — обезумевшие ядерные маньяки, во втором — неразумные капиталисты, принявшие полвека назад решение закачивать отработанные воды атомной электростанции в основание острова, хотя тогда уже нашелся ученый, предупредивший об опасности этого решения. Но от него отмахнулись, строгих доказательств не было, а экспертиза требовала больших денег и еще большего времени. И вот в один далеко не прекрасный день новоявленная Атлантида тронулась с места. Дальше происходило все то, что и должно происходить в таких случаях, — всенародное бедствие, растерянность правящих кругов, паника, самоотверженность и мужество лучших представителей нации, попытка экстремистских кругов половить рыбку в мутной водице, проявления международной солидарности…

Трудно, конечно, поверить, что бедствие таких масштабов подкрадывается совершенно незаметно. Также очевидно, что быстрое и малоправдоподобное спасение острова придумано только для того, чтобы у произведения был если не счастливый, то оптимистический финал. Но не менее очевидно, что не столько геофизические, сколько социальные сдвиги волнуют автора, и ему удается создать ряд впечатляющих сцен. Современна и закономерна сама идея: к чему может привести безответственное отношение к достижениям научно-технического прогресса. Но картина бедствий, картина страданий целого народа требует эпического пера, автор же часто мельчит, ограничивается частными эпизодами. Как я уже сказал, ситуация эта была известна в фантастике, поэтому успех нового произведения в значительной степени зависит от новизны в характерах действующих лиц. И здесь у автора есть удачи, например энергичная женщина-сержант Памела Дэвисон, но утверждать, что повесть перегружена художественными открытиями, было бы преувеличением.

Немного было в году памфлетов. Это трудный вид фантастики, часто не удающийся, а необходимость его очевидна.

Антифашистский памфлет мы находим в уже упоминавшейся книге Ю.Грекова. Изображение фашистской диктатуры доведено в нем до логического предела. Мучительная смерть подстерегает любого человека, от рядового до высокопоставленного, достаточно малейшего неудовольствия Хозяина. Мне все же думается, что задача литературы не только в прямом описании ужасов фашистских застенков, но прежде всего в разоблачении духовной сущности человеконенавистнической идеологии. С этой точки зрения «Калиф на час» несколько прямолинеен. Автор, видимо, хочет подчеркнуть убожество фашистских главарей, выводя заурядного анонимщика, который волей случая становится главой изображаемого фашистского «рая». Однако этот ход и неизвестно откуда взявшийся очередной пространственно-временной сдвиг выглядят не очень убедительными и даже не очень нужными.

Достаточно сомнителен по своему замыслу и напечатанный в «Фантастике-78» рассказ А.Торосова «Оливье — друг человека». Собака, ставшая разумной и в два счета научившаяся мыслить и писать по-русски не хуже выпускника литинститута, кончает жизнь самоубийством, разочаровавшись в моральных устоях своего хозяина. Фантастика имеет свойство все укрупнять и символизировать. Вот и данная ситуация воспринимается не как квартирная склока частного владельца с принадлежащим ему псом, а как первая встреча Человека с Разумным нечеловеческим существом. И то, что Человек оказался опозоренным на этом рандеву, бросает тень не только на отдельного индивидуума, чего, видимо, хотел автор, но и на всю молодежь, даже на все человечество, чего автор, видимо, вовсе и не хотел. Да, фантастика вещь тонкая и хитрая… С ней бездумные шутки оказываются весьма неуместными. И мне хочется поддержать призыв А.Горловского, назвавшего свою интересную статью в сборнике «НФ» № 19 «Осторожно: фантастика!».

БИБЛИОГРАФИЯ СОВЕТСКОЙ ФАНТАСТИКИ 1978 ГОДА

Г.Антипов. — ОРТИС — ДЕСЯТАЯ ПЛАНЕТА. Фантастическая повесть. Красноярск, Книжное издательство.

А.Беляев. — ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ. Научно-фантастический роман. Барнаул, Алтайское книжное издательство.

К.Булычев. — СТО ЛЕТ ТОМУ ВПЕРЕД. Фантастическая повесть. М., «Детская литература».

Ю.Греков. — НА КРУГАХ ВРЕМЕН. Фантастические рассказы и повести. Кишинев, «Литература артистикэ».

Г.Гуревич. — НЕЛИНЕЙНАЯ ФАНТАСТИКА. Повести и рассказы. М., «Детская литература».

И.Дручин. — ДОРОГИ ВЕДУТ В САНТАРЕС. Научно-фантастические рассказы и повести. Чебоксары, Чувашкнигоиздат.

А.Казанцев. — ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ. Научно-фантастический роман. Переработанное издание. М., «Детская литература». «Библиотека приключений и научной фантастики».

А.Казанцев. — СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ в 3-х томах. Том 3-й. Планета бурь. Научно-фантастическая повесть — Фаэты. Фантастический роман. М., «Молодая гвардия».

М.Клименко. — ЛЕДЯНОЙ ТЕЛЕСКОП. Научно-фантастические повести и рассказы. М., «Молодая гвардия». «Библиотека советской фантастики».

Б.Лапин. — ПОД СЧАСТЛИВОЙ ЗВЕЗДОЙ. Повести и рассказы. М, «Молодая гвардия». «Библиотека советской фантастики»

В.Мелентьев. — ОБЫКНОВЕННАЯ МЁМБА. Фантастическая повесть. М., «Детская литература».

МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ. Сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов. М, «Детская литература».

В.Назаров. — БРЕМЯ РАВНЫХ. Фантастические повести. Красноярск, Книжное издательство.

В.Назаров. — ЗЕЛЕНЫЕ ДВЕРИ ЗЕМЛИ. Повесть. — Силайское яблоко. Фантастический памфлет. М., «Молодая гвардия». «Библиотека советской фантастики».

В.Немцов. — ОСКОЛОК СОЛНЦА. Научно-фантастические повести и рассказы. М., «Детская литература».

В.Немцов. — ПОСЛЕДНИЙ ПОЛУСТАНОК. Роман. — Когда приближаются дали. Роман о реальной мечте. М., «Советский писатель».

Б.Никольский. — ТРИ ПИШЕМ, ДВА В УМЕ. Фантастическая повесть. Л., «Детская литература».

НФ — СБОРНИК НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ. Выпуск 19-й. Составление и предисловие Е.Войскунского. М., «Знание».

В.Обручев. — ЗЕМЛЯ САННИКОВА. Роман. М., «Советская Россия».

С.Павлов. — АКВАНАВТЫ. — НЕУЛОВИМЫЙ ПРАЙД. Научно-фантастические повести. Красноярск, Книжное издательство.

С.Павлов. — ЛУННАЯ РАДУГА. Фантастический роман. М., «Молодая гвардия». «Библиотека советской фантастики».

СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей. Составитель А.Плюснина. Л., «Детская литература».

Н.Суханова. — В ПЕЩЕРАХ МУРОЗАВРА. Фантастическая повесть с приключениями. Ростов н/Д, Книжное издательство.

А.Толстой. — АЭЛИТА. — ГИПЕРБОЛОИД ИНЖЕНЕРА ГАРИНА. Романы. М., «Московский рабочий». Серия «Каравелла».

А.Толстой. — ГИПЕРБОЛОИД ИНЖЕНЕРА ГАРИНА. Научно-фантастический роман. Фрунзе, «Мектеп». «Школьная библиотека».

Ю.Тупицин. — В ДЕБРЯХ ДАЛЬ-ГЕЯ. Научно-фантастический роман. М., «Детская литература».

Ю.Тупицин. — ПЕРЕД ДАЛЬНЕЙ ДОРОГОЙ. Роман. М., «Молодая гвардия». «Библиотека советской фантастики».

ФАНТАСТИКА–78. Составители Д.Шашурин и А.Осипов. М., «Молодая гвардия». Приключения. Путешествия. Фантастика.

Н.Шагурин. — РУБИНОВАЯ ЗВЕЗДА. Повесть. — Возвращение «Звездного охотника». — Межпланетный патруль. Рассказы. — Новая лампа Аладдина. — Тугоухий игрок. Фантастические памфлеты. Красноярск, Книжное издательство. «Фантастика. Приключения. Детективы».

О НАШИХ АВТОРАХ

АМНУЭЛЬ Павел Рафаэлович.
Родился в 1944 году. Окончил Азербайджанский государственный университет. Работает в Шемахинской астрофизической обсерватории АН АзССР. В 1972 году защитил кандидатскую диссертацию. Автор 35 научных работ и популярных статей.

В литературе дебютировал в 1959 году рассказом «Икария Альфа». С тех пор опубликовал повести «Все законы Вселенной», «Летящий Орел», «Иду по трассе», «Крутизна», «Странник» и несколько рассказов.

Произведения П.Амнуэля переводились на болгарский, польский и немецкий языки.

ГУБАРЕВ Владимир Степанович.
Родился в 1938 году. Инженер по образованию. Начал писать с 1960 года. Работал в «Комсомольской правде», сейчас — научный обозреватель «Правды». Автор книг «Человек. Земля. Вселенная», «Конструктор», «Космические мосты», «От Коперника до «Коперника» и других. Член Союза писателей СССР. Награжден дипломом имени Ю.Гагарина, медалью имени С.Королева за пропаганду достижений космонавтики. Лауреат премии Ленинского комсомола и Государственной премии СССР.

ДЫМОВ Феликс Яковлевич.
Родился в 1937 году. Окончил Ленинградский механический институт, работает инженером-механиком.

В литературе дебютировал в 1968 году фантастическим рассказом «Загадочная гравюра». С тех пор опубликовал около десяти рассказов в различных коллективных сборниках и периодике. «Аленкин астероид» — первая повесть автора.

ЕВДОКИМОВ Дмитрий Валентинович.
Родился в 1937 году. Окончил Московский государственный историко-архивный институт. Член Союза советских журналистов. Автор нескольких повестей («Ромкина целина», «Штукатур первого разряда», «До рассвета», «Мой завод», «Микромайор») и многих рассказов, опубликованных в периодике. «Ищите нас в космосе» — первая фантастическая повесть.

ЛАРИОНОВА Ольга Николаевна.
Родилась в Ленинграде. Физик по образованию. С 1967 года — профессиональный литератор.

В литературе дебютировала в 1964 году рассказом «Киска». С тех пор опубликованы: роман «Леопард с вершины Килиманджаро», повести «Вахта «Арамиса», «Планета, которая ничего не может дать», «Сказка королей», «Кольцо Фэрнсуортов», «Где королевская охота» и свыше двадцати рассказов. Часть этих произведений вошла в сборник О.Ларионовой «Остров Мужества» (1971).

Произведения О.Ларионовой переводились на болгарский, венгерский, испанский, немецкий, польский, словацкий, японский языки и языки народов СССР.

Рассказ «Соната ужа» входит в цикл ее произведений, написанных по мотивам картин Чюрлениса.

МИГИЦКО ВалерийГригорьевич.
Родился в 1946 году. Закончил Одесский университет. По образованию физик. Член Союза советских журналистов. Рассказы печатались в журналах «Радуга», «Аврора», «Студенческий меридиан». Повесть «Окружное шоссе» — первое крупное произведение молодого автора.

НИКИТИН Юрий Александрович.
Родился в 1939 году в Харькове. По окончании средней школы уехал на Крайний Север, где работал на лесосплаве. В составе изыскательских партий побывал на Дальнем Востоке и в Приморье. Вернувшись на Украину, работал литейщиком на заводе. Член Союза писателей СССР.

В литературе дебютировал в 1965 году, в республиканской периодике были опубликованы его фантастические юморески. Он — автор сборника рассказов «Человек, изменивший мир» (1973), романа «Огнепоклонники» (1977), повести «Шпага Александра Засядько» (1979) и ряда рассказов, опубликованных в коллективных сборниках и периодике.

Произведения Ю.Никитина переводились на болгарский, польский, немецкий языки.

РОДАРИ Джанни
(1920–1980) — известный итальянский писатель. До начала литературной деятельности был преподавателем в школе. Широкую известность не только в Италии, но и за ее пределами принесла Родари повесть-сказка «Приключения Чиполлино» (1951), за которой последовали «Сказки по телефону» (1962), «Торт в небе» (1966), «Грамматика фантазии» (1973), «Жил-был дважды барон Ламберто» (1978) и др.

Рассказ «Мистер Каппа и «Обрученные» впервые опубликован в 1972 году в газете «Паезе сера».

САНИН Владимир Маркович.
Родился в 1928 году. Окончил экономический факультет МГУ. Член Союза советских журналистов. Опубликовал десять повестей: «72° ниже нуля», «Новичок в Антарктиде», «У Земли на макушке» и др. «Приключения Лана и Поуна» — первая фантастическая повесть.

СИМОНЯН Карэн Арамович.
Родился в 1936 году. Окончил Ереванский политехнический институт. Работал инженером-конструктором, редактором в журнале «Пионер», заведовал отделом в издательстве «Айастан», был главным редактором журнала «Литературная Армения». Член Союза писателей СССР.

Дебютировал в литературе в 1956 году рассказом «Голос моря». Автор сборников «Марсиане» (1957), «В щупальцах медузы» (1958), «Тайна свинцовых людей» (1959), «Блуждающая планета» (1961), «Цирк на Луне» (1961), «Второе солнце Адам Малого Льва Вальтер Буш» (1962), «Мы хотели играть» (1963), «Луг» (1967), «Фантастика» (1972), а также романа «Сицилианская защита» и повести «До свиданья, Аатанаэл!»

Произведения К.Симоняна переводились на болгарский, чешский, словацкий, немецкий, польский и другие языки.

ТРЕЕР Леонид Яковлевич.
Родился в 1945 году. Окончил физико-технический факультет Томского государственного университета. Работал научным сотрудником в Институте теоретической и прикладной механики Сибирского отделения АН СССР.

Печататься начал с 1969 года. Автор книг «Нормальные мужчины», «Приключения воздухоплавателя Редькина», «Портрет мужчины», «Из жизни Дмитрия Сулина». Член Союза писателей СССР.

ТЮРК Харри.
Родился в 1927 году. Известный писатель ГДР, дважды лауреат Национальной премии по литературе. Первая книга X.Тюрка вышла в свет в 1950 году. За ней последовало несколько романов. В 60-е и 70-е годы ведущей в творчестве X.Тюрка становится тема национально-освободительной борьбы народов Азии, это романы «Лотос на горящих прудах» (1962), «Смерть и дождь» (1968) и «Тигр из Шангри-Ла» (1971). X.Тюрк также написал остросюжетный роман «Шарлатан» (1978).

На русский язык переводился роман «Смерть и дождь».

ШИТИК Владимир Николаевич.
Родился в 1922 году. Окончил Белорусский государственный университет. Работает в республиканской «Сельской газете». Член Союза писателей СССР.

Автор нескольких повестей о рабочей молодежи, о партизанском движении в Белоруссии. Как фантаст дебютировал повестью «Последняя орбита». С тех пор издал четыре сборника научно-фантастических рассказов: «Парсеки за кормой», «Последняя орбита», «Звездный камень» и «Вовремя не вернулись».

ЩЕРБАКОВ Александр Александрович.
Родился в 1932 году. Окончил Ленинградский электротехнический институт имени В.И.Ульянова (Ленина). Работал инженером. С 1978 года — профессиональный литератор.

Поэт, переводчик, переведший на русский язык песни Л.Хьюза, стихи В.Шульцайте, Т.Суманена и многих других, повести-сказки Л.Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» и «Зазеркалье». В 1973 году вышел первый научно-фантастический рассказ «Беглый подопечный практиканта Лойна». Впоследствии опубликовал научно-фантастические повести «Змий» и «Сдвиг», а также несколько рассказов.

Notes

1

Нунг — презрительная кличка, которую американские военнослужащие дали жителям Индокитая. (Примеч. пер.)

(обратно)

2

Так американские оккупанты называли членов Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. (Примеч. пер.)

(обратно)

3

«Зеленые береты» — диверсионные подразделения армии США. (Примеч. пер.)

(обратно)

4

Сокращенное наименование одного из крупнейших американских агентств печати — Юнайтед пресс интернэшнл. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Кличка солдата в США. (Примеч. пер.)

(обратно)

6

Здесь началась освобожденная зона, контролируемая войсками Патет Лао — вооруженными силами Единого национального фронта Лаоса. (Примеч. пер.)

(обратно)

7

Речь идет о марионеточной армии Южного Вьетнама, сформированной и вооруженной американцами. (Примеч. пер.)

(обратно)

8

Нео Лао Хаксат — Патриотический фронт Лаоса. (Примеч. пер.)

(обратно)

9

ЦРУ — Центральное разведывательное управление США. — (Примеч. пер.)

(обратно)

10

Тогдашний министр обороны США. (Примеч. пер.)

(обратно)

11

Кеннеди, Джон — президент США, погибший в 1963 году в результате покушения. (Примеч. пер.)

(обратно)

12

Отдел по связям с общественностью при штабе командования американских оккупационных войск в Южном Вьетнаме. (Примеч. пер.)

(обратно)

13

«Агентство» или «компания» — Центральное разведывательное управление на жаргоне американских разведчиков. (Примеч. пер.)

(обратно)

14

Эйдетизм — способность некоторых людей сохранять в памяти (иногда очень надолго) исключительно яркие образы увиденных однажды предметов.

(обратно)

15

Алессандро Мандзони (1785–1873) — известный итальянский писатель и поэт, автор романа «Обрученные», ставшего для итальянцев настольной книгой. (Примеч. перев.)

(обратно)

16

Берсальер — стрелок (итал.). В итальянской армии до сих пор есть корпус берсальеров. (Примеч. перев.)

(обратно)

17

Пока дышу, надеюсь!

(обратно)

18

Для удобства читателей здесь и в дальнейшем предлагается готовый перевод с ха-мизонского, любезно выполненный Колей Редькиным.

(обратно)

19

О времена, о нравы (лат.).

(обратно)

Оглавление

  • Карен Симонян{*} МАРСИАНСКИЙ ЯЗЫК (Перевод с армянского В.Всеволодова) Фантастический рассказ
  • Владимир Шитик{*} НАСТАВНИК (Перевод с белорусского А.Дмитриева) Фантастический рассказ
  • Феликс Дымов{*} АЛЕНКИН АСТЕРОИД Фантастическая повесть
  • Владимир Санин{*} ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛАНА И ПОУНА Фантастическая повесть
  •   ПОЧЕМУ Я ВЗЯЛСЯ ЗА ПЕРО
  •   СКАНДАЛ НА ОЛИМПЕ
  •   ЧУДАК И АРКАША
  •   ЛЕШКИНО ИСКУШЕНИЕ
  •   «ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩИ ДИКАРИ!»
  •   «МЫ ОКАЖЕМСЯ ПРЕДКАМИ СОБСТВЕННЫХ ДЕДУШЕК!»
  •   ВВЕДЕНИЕ В ОБСТАНОВКУ
  •   КВАНЫ КАК ОБЪЕКТ НАУКИ
  •   «В ЧУЖОЕ ПЛЕМЯ СО СВОИМ ЗАКОНОМ НЕ ХОДЯТ»
  •   ПЕРВЫЙ ИНФАРКТ
  •   НОВАЯ МЕТЛА ЧИСТО МЕТЕТ
  •   КАК НУВ ВОССТАНОВИЛ СВОЕ ДОБРОЕ ИМЯ
  •   КУЛЬТУРНЫЙ ДОСУГ
  •   УДАЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
  •   ОПЕРАЦИЯ «ПРОСТОКВАША»
  •   «ЖИЛ-БЫЛ ТАУР ТРУСЛИВЫЙ!»
  •   «ДОЧЬ ЛИЛИИ ПОУН ВЕРНЫЙ ДРУГ!»
  •   ТРЕТИЙ ДОЛЖЕН УЙТИ
  •   ЧЕМ ПАДАТЬ ДУХОМ, ЛУЧШЕ ПАДАТЬ НОСОМ
  •   ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ
  •   ТАУРЫ
  •   ТАУРЫ (Окончание)
  •   «МЫ ЕЩЕ ВЕРНЕМСЯ, ДРУЗЬЯ!»
  •   КОНЕЦ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ СТАТЬ НАЧАЛОМ
  • Дмитрий Евдокимов{*} ИЩИТЕ НАС В КОСМОСЕ Фантастическая повесть
  • Леонид Треер{*} БЕРМУДСКИЙ ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК, или ВОЗВРАЩЕНИЕ РЕДЬКИНА Фантастическая повесть
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА, в которой сообщаются необходимые сведения
  •   ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой раздается загадочный свист
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой кое-что проясняется
  •   ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой земляне знакомятся с Ха-мизоном
  •   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Редькин выручает Сида
  •   ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой вернуться на Землю не удается
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой на Ха-мизоне творятся безобразия
  •   ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой от Редькина требуют согласия
  •   ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Редькин узнаёт непутяков поближе
  •   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой едва не совершается преступление
  •   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Редькин узнает тайну сейфа
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой землян подводит техника
  •   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой Шаша Бесподобный нервничает
  •   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой на десять минут гаснет свет
  •   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой рушится карьера Тараканыча
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой начинается казнь
  •   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой очень много ужасов
  •   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой землян подвергают допросу
  •   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой Редькин получает орден Зеленой Ленты
  •   ОТ АВТОРА
  •   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой непутяки покидают Ха-мизон
  •   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой все волнения позади
  •   ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  • Джанни Родари{*} МИСТЕР КАППА И «ОБРУЧЕННЫЕ» (Перевод с итальянского Льва Вершинина)Фантастический рассказ-шутка
  • Александр Щербаков{*} «ТУК!» Фантастический рассказ-шутка
  • Юрий Никитин{*} ВСТРЕЧА В ЛЕСУ Фантастический рассказ
  • Ольга Ларионова{*} СОНАТА УЖА Фантастический рассказ
  • Павел Амнуэль{*} КАПЛИ ЗВЕЗДНОГО СВЕТА Фантастическая повесть
  • Харри Тюрк{*} ТИГР ИЗ ШАНГРИ-ЛА (Сокращенный перевод с немецкого В.Чернявского) Приключенческая повесть
  • Валерий Мигицко{*} ОКРУЖНОЕ ШОССЕ Приключенческая повесть
  •   ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ НОЯБРЯ, СУББОТА, СЕМЬ ЧАСОВ ТРИ МИНУТЫ
  •   СЕМЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ МИНУТ
  •   СЕМЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ
  •   ВОСЕМЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ДЕВЯТЬ ЧАСОВ ШЕСТЬ МИНУТ
  •   ДЕВЯТЬ ЧАСОВ СОРОК ВОСЕМЬ МИНУТ
  •   ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ДЕСЯТЬ ЧАСОВ СОРОК ТРИ МИНУТЫ
  •   ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДЕСЯТЬ МИНУТ
  •   ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК ТРИ МИНУТЫ
  •   ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК ЧЕТЪРЕ МИНУТЫ
  •   ТРИНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ТРИНАДЦАТЬ ЧАСОВ СОРОК МИНУТ
  •   ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ОДНА МИНУТА
  •   ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ МИНУТ
  •   ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ВОСЕМНАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ
  •   ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ
  •   ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ МИНУТ
  •   ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ
  •   ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ
  •   ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДВАДЦАТЬ ТРИ МИНУТЫ
  •   ДВАДЦАТЬ ЧАСОВ
  •   ДВАДЦАТЬ ОДИН ЧАС ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ДВАДЦАТЬ ОДИН ЧАС ДВАДЦАТЬ МИНУТ
  •   ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА
  •   ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА СОРОК МИНУТ
  •   ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ НОЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ НОЛЬ ЧАСОВ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ
  • Владимир Губарев{*} СЕРЕБРИСТЫЕ ОБЛАКА Приключенческая повесть
  • Всеволод Ревич НА ЗЕМЛЕ И В КОСМОСЕ Заметки о советской фантастике 1978 года
  • БИБЛИОГРАФИЯ СОВЕТСКОЙ ФАНТАСТИКИ 1978 ГОДА
  • О НАШИХ АВТОРАХ
  • *** Примечания ***