Лебедь [Наоми Кэмпбелл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Наоми Кэмпбелл Лебедь

Часть I ЛЕБЕДЬ. 1994

ОКТЯБРЬ, 1994

Я начну эту безумную историю – историю моего кошмара – с прошлогоднего показа осенней коллекции готовой одежды в Париже.

Дождливым октябрьским утром я прилетела на заключительное шоу. За мной прислали «мерседес» с шофером – и вот я бегу под дождем к автомобилю; под плащом – только купальный халат на голое тело. Я уже давно поняла, нет смысла одеваться, когда весь день мотаешься с одного шоу на другое, без конца меняя наряды. «Уж лучше приезжать голой», – сказала я как-то журналистам, предоставив им еще одну возможность раструбить на весь мир, какая я экзальтированная особа. Меня это забавляет. И чем невероятнее сочиняемые про меня истории, тем больше они мне нравятся.

Я стою за кулисами в ожидании начала шоу, прислушиваясь к вежливым хлопкам и ироническим выкрикам нетерпеливой публики. В зале примерно две с половиной тысячи человек: по крайней мере, пятьсот потенциальных покупателей, около полутора тысяч журналистов и не менее трехсот фотографов. Все они толкутся в душном зале ради сорокаминутного представления, которое обошлось главному модельеру в четверть миллиона долларов. Я смотрю на маэстро. Он держится молодцом. В конце концов ему удалось заполучить меня. Конечно, зрители пришли посмотреть на его модели. Но они пришли посмотреть и на меня. Без меня ничего бы не получилось. Когда-то давным-давно одежду демонстрировали безымянные манекенщицы – приличные благовоспитанные девушки, которые только и умели, что элегантно носить одежду, грациозно ступать по подиуму и поворачиваться в нужном месте. Платили им сущие гроши. Сегодня мы не просто показываем одежду – мы ее продаем. Конкуренция в индустрии моды, как и в любой другой индустрии, стала настолько жесткой, что модельеры уже не в состоянии самостоятельно держаться в центре общественного внимания. Теперь очень многое зависит от популярности моделей, демонстрирующих одежду. На смену элегантным куклам на подиум пришли гибкие стройные девчонки с улицы, их живой и доступный облик должен внушать покупателям: «Я очень сексуальна в этой одежде, купи – и будешь выглядеть так же». «Сексуальность» – ключевое слово для современного рынка одежды. Я благовоспитанная английская девушка, но я – супермодель. На супермодели все должно выглядеть сексуально. И говорят, что среди супермоделей я самая сексуальная.

Огни меркнут, в щелку я вижу, как с подиума снимают огромную целлофановую пленку и, комкая, волокут за кулисы, чтобы дать возможность фотографам навести камеры на самый край сцены. Хлопки медленно переходят в аплодисменты.

– Выпускай! – кричит какой-то шутник.

– Хоть кого-нибудь, – подхватывает другой.

Звучит музыка, красный занавес раздвигается, и маэстро легонько подталкивает меня в спину.

– Давай, Лебедь, плыви, – шепчет он, и я выхожу на залитый светом подиум тем самым шагом, который журналисты окрестили «скольжением Лебедя». Большие пальцы в карманах облегающих шелковых брюк, пятка идет точно к носку, бедра чуть покачиваются – так до конца демонстрационной дорожки, пауза, поворот направо, поворот налево и – возвращение. Не забыть задержаться на секунду напротив Анны Винтур, редактора американского издания журнала «Вог» [1]. Она сидит в первом ряду в своих вечных темных очках. Узнаю других важных персон. Инстинктивно позирую известным фотографам. Для меня всегда оставалось загадкой, как можно сидеть в первом ряду. Вряд ли оттуда что-нибудь видно из-за спин фотографов, непрерывно щелкающих камерами прямо перед носом у зрителей.

Через полчаса моя работа почти закончена. Я выхожу с предпоследним костюмом. По традиции шоу завершится демонстрацией свадебного платья.

Навстречу мне по дорожке идет Пэтси – именно она будет сегодня «невестой». Во время моего последнего прохода Пэтси придется лихорадочно переодеваться, чтобы вовремя успеть на подиум. Бедная Пэтси! Я очень за нее беспокоюсь. Такая неопытная и юная – всего шестнадцать лет! – но агентство уже выпускает ее на показ коллекций. Конечно, их можно понять. Образ уличного сорванца в самой струе нынешней моды, а Пэтси удивительно сочетает в себе озорство Кейт Мосс и кокетство Клаудии Шиффер. Вот она идет, неуловимо покачиваясь на семидюймовых платформах – стройная, неотразимая. Но это идеальное тело – только видимость. Нервная, напряженная, она беспрерывно курит, у нее больной желудок, за несколько минут до начала шоу ее рвало. Бедная Пэтси! Еще год назад – обычная девчонка-подросток из маленького городка в Оклахоме, простая, как початок кукурузы, а сейчас – столичная штучка, вхожая в самый высший свет, и не только в индустрии моды. Я – непосредственная свидетельница ее бесконечных романов и знаю, что эта милая и непослушная девочка из провинции, очутившаяся так далеко от мамы, неостановимо приближается к катастрофе.

Мы почти поравнялись на сцене, как это бывало уже не раз: длинные руки свободно покачиваются, длинные волосы развеваются и взлетают, длинные ноги шагают размеренно и слаженно, и вдруг…

ХЛОП!

Выстрел? Плавно, почти как в замедленной съемке, Пэтси опустилась на подиум. Вздох прокатился по залу, но никто не двинулся. Я быстро огляделась. Что происходит? Разве они не слышали выстрела? Разве не поняли, что произошло? Позади меня на сцену выбежали люди. Я дошла до конца дорожки, прокрутилась, глядя, как Пэтси уносят со сцены, повернулась и зашагала обратно – как будто ничего не случилось.

Пэтси сегодня не выйдет в свадебном платье. Значит, выйду я – у нас один размер. За кулисами я на ходу сбрасываю платье, чтобы облачиться в свадебный наряд и заменить Пэтси в финале.

Выстрел на демонстрации парижских коллекций, может, и не совсем обычное дело. Но я твердо знаю: шоу должно продолжаться.

Меня зовут Лебедь, и я – супермодель.

Казалось бы, этим все сказано. И все же… Да, я так выгляжу, да, я столько зарабатываю, но только общепринятый образ супермодели не имеет ко мне ни малейшего отношения. Зрители видят внешнюю оболочку, профессиональный имидж. Но что они знают о моей душе? Ничего.

И никогда не узнают. Я очень замкнутая и скрытная. Конечно, сейчас все знаменитости так говорят, но в моем случае это чистая правда. «Лучшее нападение – защита», – эти слова мамы (или нянюшки, точно не помню) я слышу до сих пор, как в наушниках плейера. Выставлять себя напоказ, говорили мне, – страшный грех, а бабушка была твердо уверена, что на газетной полосе имя порядочного человека появляется в жизни дважды – в колонке «Поздравляем с рождением ребенка» и в некрологе. Если так, то я ужасная грешница, но именно дорогая бабуля собирает теперь все заметки обо мне и с гордостью демонстрирует гостям толстенный альбом с вырезками и фотографиями.

Конечно, Лебедь – не настоящее имя. Я была крещена как Лавиния Шарлотта Кристофер Фредерик Крайтон-Лейк. Необычное имя для девочки, но объясняется все очень просто. Отец хотел назвать меня Лавинией в честь своей матери, а мать – Шарлоттой в честь своей. Вот я и получила оба имени, а в придачу – чтобы все было по-честному – еще и имена двух дедушек. Отец в детстве называл меня Лавинией, мать – Шарлоттой, а старшая сестра Венеция (как первенца, ее назвали в честь романтического медового месяца в Венеции, «хорошо еще, что они не поехали тогда в Позитано», – ворчала бабушка) и брат Гарри дразнили меня «Лавишка-худышка». Я была самая младшая, и, конечно же, никто в семье не относился ко мне серьезно, но мне кажется, я уже тогда знала, что многого в жизни добьюсь: вот вырасту, думала я, и всем вам покажу! Хотя я действительно была худышкой. Вообще никто не мог понять, в кого же я пошла: отец русый, мама называла свои волосы золотисто-каштановыми, Венеция – пепельная блондинка, Гарри – светлый шатен. Я же брюнетка. Черная как смоль. Чернила, уголь, вороново крыло. И потом, моя кожа. Потрясающе белая. Не молоко-сливки, а слоновая кость, согретая ярким румянцем на щеках. До семи лет я носила длинные черные локоны и челку, но потом мама отвела меня в салон «Видал Сассун», откуда я вышла с очень коротким, идеально правильным каре. Все говорили, что я стала похожа на маленькую японскую куколку. Может, именно поэтому представители могущественной японской компании предложили мне мультимиллионный контракт на пять лет – рекламировать новую косметику, которую они решили выбросить на рынок, чтобы основательно внедриться в американскую Империю красоты. Я, хотя и оставила за собой право расторгнуть контракт через три года, все же приняла предложение, и японцы в знак признательности назвали эту серию косметики СВАН, то есть ЛЕБЕДЬ.

Мое настоящее имя Лавиния Крайтон-Лейк. Когда же я из Лавинии превратилась в Лебедь? Да после той стрижки от Видала Сассуна – новая прическа открыла и подчеркнула линию шеи. Помню, я шла по школьному коридору и услышала, как одна учительница шепчет другой:

«Посмотри на Лавинию Лейк… В жизни не видала такой длинной шеи!»

Другая, литераторша, рассыпалась в цветистых восторженных выражениях, – наверное, ей они казались поэтичными: «Какая грация! Какая элегантность! Эта девочка сразу станет девушкой, ей не суждено быть гадким утенком. Она уже сейчас настоящий лебедь!»

Разумеется, мои одноклассники подхватили эти слова.

«А вот и Сван Лейк! – встречали они меня по утрам. – Посмотрите на ее шею! Сван Лейк [2]! Лебединое озеро!»

Так я и осталась Лебедем. Теперь, когда мое имя у всех на устах, я то и дело читаю в газетах, как бывшие одноклассники наперебой заявляют журналистам: «Это я ее так назвал! Это была моя идея!» Я не возражаю. Когда появилось новое прозвище, даже Венеция с Гарри реже стали дразнить меня Лавишкой-худышкой, и только родители по-прежнему настаивали на Лавинии и Шарлотте.

Я появилась на свет 6 июня 1968 года в больнице Королевы Шарлотты (мама была в восторге от такого совпадения) и весила три триста. В день «Д» [3], сказал отец, – он, как всегда, был в своем репертуаре; а мама все время сокрушалась, – надо же, чтобы ее младшая дочь родилась в тот самый день, когда за океаном в лос-анджелесском отеле «Амбассадор» застрелили Роберта Кеннеди. Она так часто об этом говорила, что я вообразила его другом семьи, этаким «дядей Бобби», и любила повторять: «Я родилась, когда в Калифорнии убили бедного дядю Бобби». Взрослые, понятное дело, задавали каверзные вопросы и о «дяде Джеке» [4], на что я храбро отвечала отчаянными небылицами про то, как «дядя Джек» собирается навестить нас на Рождество и какие подарки он обещал подарить мне на день рождения, пока однажды кто-то не отвел меня в сторонку и не объяснил, что «дядя Джек» умер на несколько лет раньше, чем «дядя Бобби», то есть еще до моего рождения.

Спустя годы, когда я уже работала в Нью-Йорке, двоюродная сестра Фелисия познакомила меня с Джоном Кеннеди-младшим и рассказала ему, к моему великому смущению, всю эту историю. Кеннеди-младший воспринял рассказ как замечательную шутку и с тех пор, где бы мы ни встречались, приветствует меня фразой: «А, сестричка Лебедь, как дела?» Как бы то ни было, я чувствую себя в какой-то степени причастной семейному клану Кеннеди, и, может быть, именно поэтому в Нью-Йорке я поселилась в «Карлайле» [5], – ведь именно там они когда-то жили. Конечно, уместнее было бы обосноваться в пригороде, но я вообще не люблю новых особняков. Я выросла в пятиэтажном городском доме в Болтонсе, в одном из самых фешенебельных старых лондонских районов. К парадной двери вела лестница с четырьмя огромными каменными львами. Несчастной няне требовалось едва ли не полчаса, чтобы затащить меня домой на чай после дневной прогулки: я педантично останавливалась на каждой ступеньке (всего их было двадцать пять), чтобы погладить очередного льва и угостить его хлебом, сэкономленным на кормежке уток в Гайд-парке. Это были весьма литературные львы, они получили свои имена от моего дяди (настоящего) Уолтера – скверного поэта, каким-то образом пристроившегося на должности литературного редактора воскресной газеты. Львов звали: Конрад, Свифт, Пруст и Эймис. Эймис сидел на самом верху справа, и у него был отколот кончик носа. Бедная няня! Когда ей казалось, что мы уже почти дома, мне обязательно надо было вернуться, чтобы еще раз поцеловать Эймиса в выщербленный нос.

Был у нас и деревенский дом в Уилтшире. Родители называли его не иначе как «коттедж». Оксфордский словарь английского языка определяет слово «коттедж» как «небольшой деревенский дом». В нашем загородном доме было семь спален, но про него все равно говорили «коттедж». Там царил милый беспорядок, и именно за это мы, дети, его любили. Там мы могли носиться как угорелые – в Лондоне же няня следила за каждым нашим шагом и требовала самого примерного поведения. Там всегда было полно разной живности. Около кухни вертелись кошки, собаки и даже ягнята, на заднем дворе, прямо напротив окон, топтались коровы. Когда злой рок, преследующий Кеннеди, настиг и нашу семью, родители стали все больше времени проводить в коттедже, а после того, как я покинула отчий дом, переехали туда окончательно. В конце концов дом в Болтонсе продали, городскую мебель перевезли в Уилтшир, но я упросила родителей сохранить старые вещи из коттеджа до тех пор, пока у меня не появится собственное пристанище. Теперь все это у меня – в моих апартаментах в «Карлайле»: мягкие диваны, столики в стиле «шератон» [6] и комоды, бархатные кресла в чехлах, овальный обеденный стол красного дерева со стульями, старая родительская двуспальная кровать с пологом на четырех столбиках. Некоторые мои друзья в Нью-Йорке меня не понимают. Я знаю, обстановка им кажется старомодной, уродской, и они удивляются, почему я не найму дизайнера, чтобы придать квартире более современный вид, – скажем, в духе Ральфа Лоурена. Пусть удивляются. Мне нужен собственный уют, уют родного дома. Я люблю Нью-Йорк, но я осталась англичанкой, и почему бы, раз это возможно, не устроить себе в небе над 76-й улицей и Мэдисон-авеню кусочек Англии? Я вообще считаю, что сколь бы высоко ни возносилась супермодель, ей нужно сохранять самые теплые отношения с семьей. Моими бы устами да мед пить! Сама я очень люблю родителей, но после постигшего нас несчастья семья разделилась, и до тех пор, пока все не разрешится, мне придется довольствоваться общением только с семейными реликвиями. А разве могут они заменить любовь и сердечное тепло отца и матери?

Правда, есть кому меня утешить. Полгода назад я вышла замуж и очень горжусь, что сумела скрыть это от прессы.

Но если бы это была единственная моя тайна!


В Нью-Йорк я вернулась на «конкорде».

Вспоминаю свой первый полет на «конкорде». Вокруг было столько знаменитостей, что я ужасно растерялась и не сразу заметила, что пассажиры тоже бросают на меня украдкой любопытные взгляды. И тогда я поняла, что на самом деле самое знаменитое здесь лицо – мое, потому что все остальные знамениты не лицами, а делами. Я же знаменита только своей внешностью. И больше ничем. Только лицо, тело и оригинальные ракурсы, в которых меня фотографируют.

Аэропорт Кеннеди. Таможенный досмотр, лимузин – и через час я дома. После парижского безумия спокойствие и уют моей квартиры кажутся просто раем.

До тех пор, пока я не захожу в спальню.

В полумраке мигает красный огонек автоответчика – выхода нет, напоминает он, и, пока я не предприму решительных действий, не будет.

Я опускаюсь на кровать, зачарованная красным миганием. Звонит телефон, я вздрагиваю. Вдруг это он? Нет, конечно, нет. Он никогда не звонит, если я дома. Почему-то он всегда знает, дома я или нет.

Я называю его Демоном.

Это началось полгода назад. Я приехала домой после показа на Карибских островах и обнаружила первое его послание. Это было совершенно неожиданно. Я распаковывала чемоданы, раскладывала вещи по местам, автоответчик крутил свою пленку, – менеджеры, приятели, вовсе незнакомые люди. Я уже собралась отнести чемоданы в кладовку, как вдруг услышала приятный мужской голос.

«Сван? Ты вернулась? Путешествие было удачным? Надеюсь, что да, потому что мне придется тебя немного огорчить. Во всем виновата твоя фотография в недавнем «Нью-Йорк мэгэзин». Не догадываешься, в чем дело? Есть другая фотография, на которой ты гораздо моложе, лет семнадцати-восемнадцати, наверное, в самом начале своей карьеры. В общем, если бы я не увидел журнал, я бы сегодня не позвонил. А сейчас ты кое-что сделаешь для меня. Останови ленту на автоответчике и поройся в своей корреспонденции. Там должен быть голубой конверт со штампом лондонского аэропорта Хитроу. Открой его и снова включи воспроизведение. Я подожду».

Странно, но я подчинилась – как во сне. У него был прекрасный голос – мягкий, мелодичный. Не английский, не американский – что-то промежуточное, нечто неуловимо среднеатлантическое. Я сразу же нашла конверт со штампом Хитроу. Мои адрес и имя были напечатаны. Письмо отправлено из аэропорта, значит, о месте жительства отправителя ничего не известно: он просто был в аэропорту. Мог лететь откуда угодно и куда угодно.

В конверте была фотография. Я взглянула на нее, и меня затрясло. Я бросилась обратно в спальню, к автоответчику. Щелчок, гудок – и снова голос:

«Ну что, нашла? Хорошая штучка, правда? Еще бы. Пока никто, кроме меня, эту фотографию не видел. Я никому не показывал ее все эти годы. Но помнил про нее. Никак не мог выбросить из головы. Я часто гадал, кто эта девушка на фотографии – она казалась такой знакомой. И вот увидел твой профиль в журнале, и все встало на свои места. Я сразу тебя узнал. Ты и есть та самая юная девушка, которую я щелкнул много лет назад. Но что такое, Сван? Кто этот парень на фотографии? Он старше тебя, и почему он протягивает тебе деньги? Да еще такую крупную сумму? Что пришлось сделать милой маленькой девочке, чтобы столько заработать? Все это скверно, Сван. Кстати, негатив просить бесполезно. Можно переснять фотографию с фотографии, и у меня их куча. Если положить этот снимок рядом с картинкой в журнале, сразу видно, что на них изображена одна и та же девушка. Ты. Нет, я не посылал фотографию в газеты и никому не говорил о своем открытии. Я решил подождать и подумать, чем ты можешь оказаться мне полезной. Ты еще услышишь мой голос. Пока».

С тех пор я и получаю эти послания. Никаких определенных требований, только угрозы и неизменные предупреждения в конце:

«Если ты не скажешь никому о моих звонках, Сван, все будет хорошо, но если ты подумываешь обратиться в полицию или еще к кому-нибудь за помощью, тебе следует иметь в виду: прежде, чем я возьмусь за тебя лично, я доберусь до твоей матери, до твоей семьи. Я не шучу! Если фотография попадет в прессу, рухнет твоя репутация и твоя карьера, но еще хуже будет, если неожиданный удар настигнет твою мать. А ведь ты так далеко, в Нью-Йорке. Я не прошу денег, Сван, это было бы вымогательство, но рано или поздно я попрошу об одном большом одолжении, и тебе придется быстро выполнить мою просьбу. А сейчас сотри запись. Никто не должен ее слышать…»

Он шел на риск, оставляя эти послания. Ведь я могла включить его запись при ком-нибудь. Интересно, знает ли он о моем муже? Потом, когда о нашем браке станет известно, мы будем жить вместе, но пока муж остается у себя в Гейнсборо, южнее Центрального парка. Со временем я стала замечать, что послания появляются, только когда я возвращаюсь домой без провожатых. Может, он живет в моем доме? Следит за мной? Кто он? Я чувствовала себя, как Уитни Хьюстон в «Телохранителе». Нанять телохранителя? Может, позвонить Кевину Костнеру…


Первая трагедия обрушилась на нашу семью в день восемнадцатилетия Венеции.

В детстве я была очень замкнутой. С той минуты, когда меня научили читать, я уткнулась носом в книгу и покидала детскую только для того, чтобы повертеться перед зеркалом в разных платьях. Я мечтала, чтобы мне разрешили порыться в шкафах с одеждой: о, эта череда превращений – от сказочной принцессы до Чарли Чаплина. Даже в самом юном возрасте мне хватало ума понять, что только так я смогу привлечь к себе хоть какое-нибудь внимание.

Меня не замечали из-за Венеции, которая была настоящей красавицей. Глаза лазурного цвета, точеный носик, чувственные губы, и венец всего – густые пепельные волосы до плеч, уложенные «под пажа». Истинно классическая красота, даже я это понимала. На костюмированных балах Венецию всегда выбирали Королевой Красоты – а мне она и в жизни казалась королевой.

В честь ее восемнадцатилетия родители давали бал-маскарад. В саду нашего болтонского дома построили эстраду, пригласили, наверное, человек четыреста, не меньше. Мне было всего восемь лет, но я мечтала появиться перед гостями в карнавальном наряде и со слезами упросила родителей, чтобы они позволили мне побыть на празднике хотя бы немножко. С костюмом помогла няня – я уже почти месяц была «лебедем» и хотела, чтобы это увидели все.

Венеция в то лето казалась очень печальной. Мама объяснила мне: она влюблена в Оливера Фэрфакса, а влюбленные всегда грустят. Утром Венеции в постель принесли завтрак с шампанским и подарки; потом приехал Оливер и повез виновницу торжества на ленч в «Уотерсайд Инн». Его «БМВ» шикарно отчалил от дома: верх откинут, приемник включен на полную громкость. «Мы всегда будем вместе», – заклинал Брайан Ферри.

К шести часам они не вернулись, и родители заволновались. Венеция, как всегда, была ни в чем не виновата, но от Оливера этого не ожидали: он прекрасно знал, что перед балом будет ужин, и гостей ждут от восьми до половины девятого. Если Венеция еще задержится, то не успеет принять ванну и одеться к приходу гостей. В половине восьмого мы по-прежнему сидели рядком в холле, как на иголках.

Полицейского, который явился со страшным известием, я не забуду никогда. Могли бы послать кого-нибудь постарше – пунцовый от отчаяния, он с трудом выговаривал слова. Я открыла дверь, подпрыгивая от восторга в своем костюме лебедя: «Венеция вернулась! Венеция вернулась!»

Должно быть, он решил, что попал в сумасшедший дом.

– У них не было ни одного шанса – автомобиль шел под девяносто, трасса, на встречной полосе фургон: семья переезжала в Лондон из…

Тут он сообразил, что нам нет дела, откуда переезжала какая-то семья, и замялся, не зная, что сказать дальше.

– Ваш сын пошел на обгон, выехал на встречную полосу, а там – другой автомобиль. И вот… лобовое столкновение… Ничего нельзя было сделать, – закончил он скороговоркой.

Все повернулись к живому и невредимому Гарри.

Мать подалась вперед.

– Констебль, вот наш единственный сын.

Полицейский снова побагровел и заглянул в свои бумажки.

– Мистер Оливер Фэрфакс?

Все в ужасе замотали головами.

– Мисс Венеция Крайтон-Лейк?

Мы молча глядели на него. Страшный вопрос словно висел в воздухе, где-то под люстрой. Полицейский скорбно кивнул, и тут в дверь снова позвонили: явился первый гость.

Не знаю, что бы мы делали без Гарри. До десяти часов он крутил телефонный диск, обзванивал все четыре сотни гостей, а потом у дверей, на лестнице, между Эймисом и Прустом, вежливо останавливал тех, кому не смог дозвониться… Именно тогда я поняла, как привязана к старшему брату. Ему было только шестнадцать, но он сделал все, чтобы помочь родителям в страшную минуту. Так же достойно он держался и на следующий день, когда у нашего подъезда собралась толпа журналистов.

После гибели Венеции в семье все изменилось. Родители практически переселились в загородный дом, чтобы спрятаться от друзей с их соболезнованиями. Единственное светлое воспоминание о тех днях – это наше сближение с Гарри. Он все еще дразнил меня Лавишкой-худышкой, Крохой и другими прозвищами, которые казались мне обидными, но я впервые почувствовала в нем друга и союзника в борьбе с надвигающимся взрослением. А это действительно была борьба. Замкнутая, угрюмая, я страшно страдала от мысли, что никогда не смогу заменить родителям Венецию. Без Гарри я бы совсем пропала.

Потом и наша няня ушла на покой. В конце концов, ей было уже семьдесят четыре, она нянчила еще отца и давно стала членом семьи. Она заслужила спокойную старость. Втайне я радовалась ее уходу – хотелось наконец избавиться от опеки и вырваться на свободу. Но не тут-то было. Слуг, постоянно живущих в доме, у нас не было, родители почти все время проводили за городом и побоялись оставлять меня на попечение одного Гарри. У меня появилась новая няня. Это было почти смешно. Двадцатилетней девушке, по-моему, нельзя доверить даже саму себя, не то что чужого ребенка.

Молли Бэйнбридж приехала из Ливерпуля. Ей было двадцать лет, и, как она сама мне сказала через пять минут после знакомства, никакая она не няня, а манекенщица. Работа у нас – это только для крыши над головой. Наверное, я должна была восхищенно сказать: «Вот это да!» Но я только потрясенно глазела на нее и почти не слушала, что она говорит. Таких девушек я никогда не видела. Высокая, длинноногая, в черных обтягивающих лосинах, с огромной грудью – под футболкой отчетливо вырисовывались соски. Теперь я понимаю, что Молли наверняка выглядела очень вульгарно. Каждый день она густо красилась, приговаривая, что в любой момент могут позвонить из агентства и надо всегда быть готовой. Никто так ни разу и не позвонил, но даже если бы ее вдруг вызвали, косметика была бы совершенно излишней: клиент всегда хочет ясно видеть фактуру вашей кожи.

Может быть, мы бы и поладили с Молли Бэйнбридж, если бы не странное поведение Гарри. В день ее переезда к нам родители нарочно остались в городе, устроили парадный ужин, попросили присутствовать и брата. Конечно, невежливо обращать внимание на такие вещи, но Молли совершенно не умела вести себя за столом: не знала, какую взять вилку или в какой бокал налить вино. Она совсем растерялась, и я даже ее пожалела.

Правда, это быстро прошло. Гарри вел себя непривычно тихо, он совершенно размяк, – весь ужин не отрывал восхищенного взгляда от Молли, и, когда мы перешли в гостиную пить кофе – мне, как обычно, подали какао, – не отходил от нее ни на шаг и раз семь переспросил, не желает ли она еще чашечку.

Молли была далеко не дурочка. Она взялась за Гарри всерьез. Когда переодевалась, забывала прикрыть дверь, и Гарри частенько имел возможность увидеть ее в неглиже. Дверь в ванную она тоже оставляла открытой, потому что знала: Гарри в любой момент может подняться к нам наверх.

Мне было уже двенадцать, но никто никогда не разговаривал со мной о сексе. Все, что я об этом знала, было почерпнуто из телевидения и из книг. Но я заметила, что Гарри, который раньше был другом, вдруг стал отдаляться от меня. Не то чтобы он меня избегал, нет. Возвращаясь с работы – он служил тогда в коммерческой компании, – Гарри первым делом мчался наверх, в детскую, но со мной только здоровался. На верхнем этаже у нас с Молли были собственные апартаменты, что-то вроде квартирки, она осталась с тех времен, когда детской заправляла старая няня. Кухня, ванная и туалет были ее территорией, и горе тому из взрослых, кто явится сюда без спроса. После ухода няни меня перевели в спальню этажом ниже, но обедала я наверху, вместе с Молли, и ванная у нас была одна на двоих. Не раз до меня доносились обрывки разговоров Гарри и Молли на кухне или у лестницы: «Ну хотя бы один вечер… Пойдем куда-нибудь поужинаем». – «Как я могу уйти? Я же нанялась на эту чертову работу и должна сидеть с ребенком». – «Ладно, давай тогда включим видео, поужинаем вместе здесь, посмотрим фильм…»

А потом случилось неизбежное. Однажды ночью мне ужасно захотелось в туалет. Разумеется, в эту ночь Молли опять оставила открытой дверь в свою спальню. Давненько я не видела Гарри голым – наверное, с тех пор, как мы были совсем маленькие. Я поднялась по лестнице и услышала, что Гарри стонет, как будто от боли. Конечно, я тут же бросилась на помощь.

Они были не в постели, а на полу, ноги наполовину под кроватью. Оба совсем голые; она лежала сверху, на Гарри, и кусала его. Она хочет сделать ему больно, подумала я, подбежала и ударила Молли

– Отстань от него! – закричала я. – Отпусти Гарри, ему же больно!

– Ах ты, маленькая дурочка! – Она скатилась с него и встала на ноги. – Ну-ка, иди отсюда. Иди, жалуйся. – Она подтолкнула меня к двери. Я обернулась и посмотрела на Гарри – ждала, что он поднимется и скажет мне спасибо за спасение, но он только рассмеялся: «Ступай спать, Кроха».

Знаю, нехорошо было рассказывать об этом маме по телефону, но я была страшно обижена и зла на Гарри. Меня тут же забрали в Уилтшир, а Молли дали два дня, чтобы собраться и покинуть наш дом.

Но только она не уехала. Не смогла уехать. В воскресенье вечером мы с родителями вернулись в Лондон, и она все еще была в доме – наверху, у лестницы. Она лежала на полу совершенно голая, только лицо прикрывала подушка, которой ее задушили.

Гарри нигде не было. Он исчез.

Мой отец все силы приложил, чтобы история не попала в газеты, но ничего не вышло: снова у подъезда толпились журналисты, и на этот раз, без Гарри, некому было с ними разобраться. К счастью, никто из них не узнал о его отношениях с Молли – Молли умерла и, значит, не могла поведать о своем романе с сыном хозяев, а что касается самого Гарри, то он, как я уже сказала, просто исчез.

Бульварная пресса принялась за нашу семью. Нас изображали жертвами злого рока – сперва Венеция, потом молодая няня, кто же будет следующий?.. Мама прятала газеты и даже не догадывалась, что я все равно нахожу их и ловко выуживаю из мусорных корзин. Именно после этих гнусных статей я поклялась себе, что сделаю все, чтобы стать неуязвимой для бульварных газетенок.

Убийство Молли осталось нераскрытым, и что хуже всего – Гарри так и не объявился. Отец не стал обращаться в полицию: боялся, что откроется связь между исчезновением Гарри и убийством. Но всем было известно, что Гарри жил с нами, и полиция, естественно, захотела побеседовать с ним. Страшно вспомнить: время шло, и мы уже не знали, жив Гарри или нет. Полиция осторожничала и объявила розыск не подозреваемого в убийстве, а просто пропавшего человека. Конечно, тут было несомненное сходство с делом Лукана. Но там остался свидетель, который заявил, что Лукан хотел убить именно его, а няня оказалась случайной жертвой. В нашем случае никаких свидетелей не осталось.

Мне было плохо без Гарри, я жутко по нему скучала, и поначалу мне было все равно, убил он Молли или нет – только бы его скорее нашли. Потом я пришла в себя и изумилась – как же я могла так думать? Конечно, Гарри никого не убивал.

Но только где же он?

Через семь лет пропавшего человека официально признают умершим. Мне исполнилось девятнадцать, но выглядела я как пятнадцатилетняя. Неужели я действительно осталась единственным ребенком в семье? Родители обнаружили, что Гарри забрал из банка часть наследства. Как наследнику мужского пола, ему причиталось много больше, чем нам с Венецией – век феминизма не изменил финансовых традиций. Мы с ней вступали в права наследования в восемнадцать лет, Гарри же в свои восемнадцать имел право получить только часть суммы, остальное должно было оставаться неприкосновенным до его тридцатилетия. Так распорядился в завещании дедушка, и нарушить его волю мы не могли. Несчастная Венеция так и не успела порадоваться своей доле, и я не знаю, как поступили с ее деньгами наши родители.

В день своего восемнадцатилетия я стала, как говорится, счастливой обладательницей ста пятидесяти тысяч фунтов. Школу я окончила с безумным желанием заниматься книгами или даже литературой, но без малейшего представления, как это осуществить. Все, что я смогла придумать – это предложить свои услуги маленькому книжному магазинчику в Челси, в котором у нас был свой счет. Удивительно, но меня приняли помощником продавца. Я была на седьмом небе от счастья. Каждый день с половины десятого до половины шестого вокруг тебя – только книги и разговоры о книгах. Возвращаешься домой и ложишься в постель с охапкой книг. Я считала, что настоящий продавец должен знать, что продает, и потому старалась прочитывать все новые поступления.

Как-то раз, расставляя на верхних полках кое-что из серии современной классики издательства «Пингвин», я неожиданно потеряла равновесие, свалилась со стремянки и подвернула ногу. И тут же увидела перед собой огромную волосатую руку – кто-то помогал мне подняться.

– Ей-Богу, прости, красотка. Это все моя вспышка. Я заметил тебя с улицы, через витрину – сначала ноги, потом все остальное. Просто не смог удержаться, должен был войти и сделать этот снимок. Извини, никак не думал, что ты испугаешься. Ничего, все обошлось?

Все обошлось, но я страшно разозлилась.

– Кто вам разрешил меня фотографировать? Зачем это? Для рекламы магазина? Первый раз слышу!

– Послушай, да и я тебя в первый раз вижу. Но ты же настоящая красотка, сама, наверное, знаешь. Я хочу взглянуть, как ты будешь смотреться на снимках. Думаю, потрясающе. Тебе никогда не говорили, что ты должна стать моделью?

От этого слова я вздрогнула. Мне сразу вспомнилась Молли Бэйнбридж. Разумеется, теперь-то я знала, что настоящие модели совсем на нее не похожи, по крайней мере те, с которыми я была знакома; кстати, они говорили, что им очень неплохо платят. Но я-то уже решила, что моя жизнь – это книги.

– У вас есть удостоверение? – Конечно, это прозвучало ужасно глупо и заносчиво, но мне хотелось побыстрей от него отделаться. Он порылся в своем кофре и протянул какую-то карточку. Я взглянула на имя.

– Вилли О'Брайен?

– Верно. У меня своя студия. Позвони мне.

– Непременно, – я одарила его чарующей улыбкой, оттесняя поближе к дверям.

– Нет, серьезно. Я знаю, о чем говорю. У тебя действительно все данные. Когда позвонишь? Завтра? Я весь день в студии.

– Отлично. Договорились. Позвоню завтра. – Все, что угодно, лишь бы ушел. Как только закрылась дверь, я выбросила его карточку в мусорную корзину и подобрала с полу три экземпляра «Над пропастью во ржи».


Через два месяца я опять свалилась со стремянки, потому что услышала за спиной: «У вас случайно нет книги под названием «Лавишка-худышка выросла»?»

Он поймал меня на лету, и мне сразу бросились в глаза его светлые волосы, давно не стриженные и не очень чистые.

– А кто автор? – спросила я, когда он опустил меня на пол. – К сожалению, Гарри, эта книжка писалась и вышла в свет уже без тебя, как раз когда ты нас бросил. – Я уткнулась ему в грудь и заплакала. В магазине никого не было – он выбрал подходящий момент.

– Ну, Кроха, не надо. Будет, будет. – Он похлопал меня по спине, как закашлявшегося ребенка.

– Ох, Гарри, – всхлипнула я, – прости, но все это так неожиданно. Ты уже с кем-нибудь виделся?

– Нет. Я всего полтора часа в Лондоне. Приехал сюда прямо с самолета и скоро снова исчезну.

– Где ты был?

– Не спрашивай меня об этом, Кроха.

– Черт возьми, перестань называть меня Крохой!

– Значит, Лавиния?

– Нет, Сван.

– Сван? Ну что ж, отлично! Значит, теперь ты Лебедь. Итак, ты должна приехать ко мне в гостиницу в северном Лондоне. Я пока остановлюсь там и подумаю, что делать дальше.

– Почему в северном Лондоне? У тебя что, там знакомые?

– Пойми, глупышка, нет у меня там никаких знакомых. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о моем возвращении. Только тебе я доверяю, но все равно не расскажу, где был.

– Значит, я не должна ничего рассказывать родителям?

– Особенно им.

– Гарри, а ты о них подумал? Им столько пришлось пережить… В нашем доме убили девушку. Ты исчез. Они уже смирились с мыслью, что тебя нет в живых…

– И это лучшее, что они могут для меня сделать. А теперь, Лебедь, решай сама. Либо ты приезжаешь в гостиницу, находишь Чарлза Гордона – под этим именем я запишусь – и ни о чем меня не спрашиваешь, тем более что я все равно ничего не расскажу. Либо начинаешь лезть на рожон и читать мне нотации – мол, надо все рассказать матери, отцу и всему свету. В таком случае в гостинице меня не будет, и нигде не будет, и, возможно, мы вообще больше никогда не увидимся. Так что выбирай…

Конечно, я приехала в гостиницу, но, когда услышала, что ему нужно, чуть ли не пожалела о своем решении. Он хотел, чтобы я отдала ему свою часть наследства. Ему нужны были деньги, чтобы все начать с нуля. Он признался, что провел эти семь лет за границей, почему-то мне показалось, что в Австралии, все прожил и не видел другой возможности получить деньги, потому что боялся выдать себя. Он собирался начать все заново и вернуть себе честное имя, у него были определенные планы, но, конечно, он не стал меня в них посвящать.

Я не могла снять деньги со счета тайком от родителей. Они бы все равно узнали и начали бы расспрашивать, зачем мне понадобились такие суммы. Поэтому пришлось придумать, что я хочу купить собственную квартиру и переехать из Болтонса. Мама сразу же сама взялась за дело: связалась с агентством по продаже недвижимости и объехала вместе со мной все предложенные квартиры. Я равнодушно их рассматривала, и мама, должно быть, очень удивлялась, что затеянное мною же предприятие не вызывает у меня никакого энтузиазма. Наконец я остановила выбор на небольшой квартирке в глубине квартала особняков на Олд Бромтон роуд за углом от дома родителей. Там были старые высоченные потолки, но особенно мне понравилась необычная спальня, спланированная, как галерея второго этажа.

Потом-то и началось самое главное. Под предлогом платежей за квартиру я снимала со счета крупные суммы наличными и передавала их Гарри. Так что угрозы Демона были не по адресу – он все понял неправильно. На его фотографии не я беру деньги у мужчины, а мужчина у меня, и этот мужчина – мой брат. Но все равно я должна защитить Гарри. Он давно рассказал мне, что тогда случилось и как погибла Молли Бэйнбридж, но у него не было и нет доказательств своей невиновности, а значит, нужно скрываться. Когда ему исполнилось тридцать, он все еще не мог объявиться, чтобы получить свое наследство и вернуть мне долг. Но это неважно. Я решила, что мы постараемся вместе раскрыть тайну убийства Молли Бэйнбридж, а пока что я буду помогать брату. С другой стороны, я не могу допустить, чтобы нас увидели вместе на фотографии, сделанной через семь лет после его исчезновения. Вот почему мне приходится считаться с Демоном и его посланиями.

Итак, деньги переходили к Гарри, и выплаты за новую квартиру приобретали астрономический размах. Тогда я пошла к нашему банкиру, и, надо сказать, мистер Харрис повел себя очень мило. Я поведала ему старую сказку о том, что парню, в которого я безнадежно влюблена, нужна крупная сумма, и я должна взять деньги для него, – потом, конечно, я их верну, только мне бы очень не хотелось, чтобы это дошло до отца. Мистер Харрис хорошо знал моего отца, он знал еще моего деда. В их банке наша семья держала деньги не первый год, и мистер Харрис был в курсе наших финансовых возможностей. Он сделал вид, что всему верит, сочувственно покивал и, наверное, даже погладил бы меня по головке, если бы я не была выше его по крайней мере на четыре дюйма.

Впервые в жизни мне пришлось думать, как заработать деньги. Заработать, чтобы прожить. Ту карточку я выкинула, но имя было запоминающееся. Я нашла номер Вилли О'Брайена в телефонном справочнике, а остальное, как говорится, уже принадлежит истории.


Телефон все звонил. Сейчас включится автоответчик. Я взяла трубку.

– Алло? – прошептала я.

– Лебедь? Это ты? Что случилось? Я тебя едва слышу. Это Пэтси.

– Ох, Пэтси… – слава Богу! – Ты где?

– В Лондоне. Я бы позвонила раньше, но рассчитала, что ты только сейчас доберешься до дома. Ну как тебе вся эта суета в Париже?

– Пэтси, ты спятила? Суета? Я думала, что в тебя стреляли. Я думала, что тебя убили!

– О, Лебедь, ты всегда так обо мне беспокоишься. Я просто упала в обморок. То есть, конечно, я слышала хлопок и тоже подумала, что это выстрел, но грохнулась не из-за этого – мне просто стало плохо. Я всегда нервничаю перед показом и, знаешь, терпеть не могу эти свадебные платья. В общем, спасибо, что подстраховала. Ты наверняка выглядела потрясающе. Я хотела посмотреть, но меня сразу отвезли домой и уложили в кровать. Сама понимаешь, мое агентство от всего этого не в восторге. Здесь, в Лондоне, они с меня глаз не спускают. Поселили у главного администратора, даже снять номер в гостинице не разрешают.

Я не могла сдержать улыбки. Бедная Пэтси. Похоже, наконец-то за нее взялись всерьез: никаких мужчин, никаких ночных гулянок. Представляю, как она мучается, но в конечном счете это пойдет ей на пользу.

– Спасибо, что позвонила, Пэтси. Будь умницей, хорошо?

– Лебедь, об этом можешь не волноваться. Тут вокруг столько нянек! В следующем месяце мы работаем вместе в Риме. Там и увидимся. Пока!

Я положила трубку и машинально нажала кнопку воспроизведения записей автоответчика.

Он как будто подслушал наш разговор с Пэтси.

«Ну что, здорово я тебя одурачил? Выражение твоего лица доставило мне истинное наслаждение. Ты шла, как неживая, – голос Демона витал в комнате, словно джинн, выпущенный из бутылки. – Ты решила, что в тебя стреляли. Что ж, это вполне могло случиться. Видишь, как все просто. Подумай об этом, Лебедь, когда выйдешь в следующий раз на подиум навстречу устремленным на тебя фотокамерам: среди них может оказаться пистолет. Я был в Париже. Я был на шоу и сидел в первом ряду. Ты слышала звук выстрела, и это действительно был выстрел. Только без пистолета. Всего лишь магнитофонная запись. Я положил перед собой на подиум диктофон и, когда ты проходила мимо, протянул руку из-за спин фотографов и нажал на кнопку. Из-за треска их фотокамер никто ничего не услышал – только ты и Пэтси. Видишь, ее я тоже знаю. Она, наверное, так и не поняла, что произошло. И упала в обморок. А ты оказалась крепче, чем я думал. Но не исключено, что в следующий раз выстрел будет настоящий».

У меня подогнулись ноги от страха, я опустилась на пол рядом с кроватью и слушала, закрыв глаза, не в силах пошевелиться.

«Сегодня что-то тянет на воспоминания, – продолжал голос. – Помнишь, как я позвонил в первый раз? Помнишь, о чем я тебя просил? Так вот, я снова хочу попросить тебя порыться в почте и найти еще один голубой конверт со штампом аэропорта Хитроу. Я отправил его перед вылетом в Париж. Там – еще одна фотография. Не бойся, не твоя. В следующий раз объясню, зачем я ее тебе прислал. Пока все, иди за письмом».

Конверт сразу нашелся, но фотография меня озадачила. Разумеется, я знала, кто это. Личико, улыбавшееся мне с фотографии, последнее время появляется на обложках журналов почти столь же часто, как и мое собственное. Эта красавица делает головокружительную карьеру и вот-вот станет супермоделью. Но какое она имеет отношение к Демону?

Через неделю пришло новое послание, и все прояснилось.

«Она красавица, правда? Сван, надеюсь,ты не обидишься, но, по-моему, она затмевает даже тебя, хотя тут, конечно, я пристрастен. Я влюблен в эту девушку. Она моя невеста. Скоро мы поженимся. Это пока секрет. Надеюсь, ты рада за меня, Сван, рада за нас, но звоню я по другому поводу. Я наконец-то решил, что ты для меня сделаешь, чтобы известная тебе фотография не попала в газеты. Понимаешь, мы с невестой заключаем брачный договор. Ее деньги – это мои деньги. Если японцы возьмут ее на рекламу косметического проекта «ЛЕБЕДЬ», она заработает целое состояние. Об этом, Сван, я и хочу тебя попросить. Я знаю, что ты выходишь из контракта. Я знаю, что уже есть список кандидаток на твое место. Моя невеста – в этом списке, и тебе нужно сделать так, чтобы она победила. Все очень просто. Скоро я снова позвоню. И запомни: не вздумай расспрашивать ее обо мне. Если ты это сделаешь, вы с тем мужчиной появитесь на первых полосах «Нью-Йорк пост» и «Сан» прежде, чем ты успеешь сосчитать до пяти».

Теперь я знала, что имею дело с ненормальным и – что гораздо опаснее – неосведомленным человеком. Отчасти он был прав: я действительно собиралась выйти из контракта и уже сообщила об этом японцам. Мы с мужем подумывали о ребенке; я решила попробовать себя на другом поприще – любовь к книгам осталась неизменной, и я надеялась успеть всерьез заняться литературой. Три года почти прошли, я прерываю контракт, значит, меня надо кем-то заменить. Да, есть список кандидаток. Я прекрасно помнила его: Тесс Такер, Кэсси Дилан, Челеста Фэрфакс, Джиджи Гарсиа и Эми Ла Мар. Замечательные девушки, каждая с собственным, неповторимым стилем. Но думать, что я могу как-то повлиять на выбор японцев, может только тот, кто абсолютно не знает реального положения дел. Да, японцы спросили меня, кого я сама считаю лучшей кандидатурой, но это была только любезность с их стороны. На самом деле от меня ничего не зависит.

Так кто же он такой, этот Демон?

Он сфотографировал меня с Гарри – значит, он был в Лондоне в 1987 году.

Он сидел в первом ряду на показе парижских коллекций. Может, он сам работает в индустрии моды? Или пишет о ней? Или он покупатель? Или фотограф? Или сам из знаменитостей?

Он говорит, что собирается жениться на будущей супермодели, но сам совершенно не разбирается в нашем бизнесе: он просит о невозможном.

Через четыре месяца, в начале 1995 года, я перестану быть главной моделью проекта «ЛЕБЕДЬ». Правление компании уже приняло решение, кто меня заменит. По иронии судьбы они выбрали девушку, которую рекомендовала я. Беда в том, что это не та девушка, о которой говорил Демон.

Часть II СПИСОК ПРЕТЕНДЕНТОК. 1992–1994

ЛОНДОН, 1992

– Телефон! – крикнули снизу. – Энджи, возьми трубку.

– Не иначе как из журнала «Вог», – съехидничал, выглянув из своей комнаты, Патрик, брат Энджи, – интересуются, не согласишься ли ты украсить собой обложку следующего номера.

– Отстань, – бросила она, сбегая по лестнице к единственному в доме Дойлов телефону. Он красовался в холле, на самом почетном месте, одна беда: когда говоришь, все в доме тебя слышат. Снимая трубку, Энджи бросила быстрый взгляд наверх – ну, конечно, братья и сестры в полном составе уже собрались у лестницы.

– Алло, – сказала она робко. Энджи разослала письма во все солидные лондонские агентства фотомоделей. Вдруг это оттуда, хотят пригласить на просмотр?

– Привет, Энджи, это Кевин. Не хочешь сходить с нами на Криса Айзека в «Хаммерсмит Аполло» завтра вечером? Говорят, клевый парень.

Энджи с трудом сдержала вздох разочарования. Кевин О'Коннор, ирландец из Ливерпуля. В общем, приятный парень. Приехал в Лондон искать работу, говорит, у них там электрику трудно устроиться. Познакомились они в баре пару недель назад, и подружкам Энджи он очень понравился.

Но Крис Айзек! Самовлюбленный павлин со слащавыми песенками. Да и Кевин становится слишком настойчивым. Энджи сейчас совсем не до него.

– Извини, Кев. Не люблю Айзека. Он слишком попсовый. Пригласи другую девушку.

– Попсовый? А что это значит?

– Вот видишь, мы даже говорим на разных языках.

Бедняга Кевин. Всегда она его огорчает, но что поделать.

– Неужели не «Вог»? – хихикнул Патрик.

– Может быть, «Космо» [7]? – подхватила одиннадцатилетняя Кэтлин, свесившись через перила.

– А кто такой Космо? – спросил семилетний Майкл.

– Все равно не поймешь, ты еще маленький. – Девятилетняя Джинни покровительственно относилась к младшему брату.

– Почему бы тебе не завести агента? – Патрик прислонился к двери своей комнаты, стараясь выглядеть крутым парнем. Ему не было еще и шестнадцати, но он казался себе очень остроумным и не упускал случая поддеть сестру. Энджи особенно не обижалась. Она понимала, что брат просто немного завидует. Почему в доме командует Энджи? Да, он на год ее младше. Но зато он мужчина. Ну, почти мужчина. Четыре года назад, когда их бросила мать, как-то само собой получилось, что Энджи заняла ее место и взяла на себя заботы о братьях и сестрах. Отец, Джозеф Дойл, постарел тогда за один день лет на десять.

– Что такое агент? – Майкл запустил с лестницы мячом и захлопал в ладоши: попал точно в репродукцию с девой Марией, и картинка слетела со стены.

– Майкл! – воскликнули все хором. Ох уж этот Майкл! Дня не проходит без разрушений! Хотя ничего удивительного: он такой подвижный, неугомонный, и в тесной перенаселенной квартирке ему не хватает пространства. У них было всего две спальни – для мальчиков и для девочек. Отец работал по скользящему графику и урывками спал в гостиной на диване. Иногда Энджи ловила себя на мысли, что может понять маму. Как тут не сбежать… Энджи сама страшно страдала от того, что живет в одной комнате с Кэтлин и Дженни. На редкие свидания приходилось собираться у них на глазах, под комментарии:

«Не вздумай надевать это платье, оно у тебя уже сто лет! Он наверняка тебя в нем видел. Если опять его наденешь, он на тебе ни за что не женится».

Сестры очень хотели выдать ее замуж.

«Он подумает, что тебе больше нечего надеть».

А ведь одеться действительно не во что.

«Мама не позволила бы тебе появиться на улице в таком виде! Ты нарвешься на неприятности. Вот увидишь!»

Вспомнив о маме, сестры тотчас начинали плакать, и Энджи приходилось их утешать. Поэтому на косметику всегда оставалось не больше, чем полминуты.

– Что такое агент? – переспросил Майкл. – И почему у тебя его нет, Энджи? – Майклу нравилось повторять все за старшим братом.

«Патрик зациклился», – подумала Энджи, отправляясь на кухню готовить ужин. Садились за стол ровно в половине седьмого. Сегодня к ужину, может быть, успеет отец. Энджи знала: дети рады, когда отец дома, хоть и стараются этого не показать.

Два месяца назад Энджи разослала по агентствам письма со своими фотографиями, но до сих пор не получила никакого ответа. Фотографий было две – портретная и в полный рост. С них-то все и началось. Отец сделал их летом, когда они всей семьей ездили на день к морю. То ли освещение было какое-то особенное, то ли она действительно оказалась лучше, чем думала, – но Энджи едва узнала себя на фотографиях. Братья и сестры дразнили ее немилосердно: «Глядите-ка, прямо кинозвезда…» А она смотрела на фотографии и размышляла. Никто, конечно, не знал, что у Энджи есть тайная мечта: стать фотомоделью. Она прочитала где-то, что для этого не так уж важно, как выглядишь в жизни – главное, как получаешься на фотографиях. И потом была еще причина… Разговор, который состоялся поздним вечером, когда Энджи наконец уложила всех детей спать. Тихим, невыразительным голосом отец сказал:

– Много лет назад твоя мама собиралась стать фотомоделью. Одно агентство даже предложило ей работу… Как раз когда мы познакомились…

– Папа! Не может быть! Хотя, конечно, я знаю, она была очень красивая… Но почему… ничего не получилось?

– Она вышла за меня замуж.

– Ну и что, разве это могло помешать?

– Она забеременела.

Энджи вдруг поняла, о чем он.

– Она родила меня?

– А потом Патрика. Фигура испортилась… Ей так и не удалось вернуть прежнюю форму. А ты, Энджи, девочка, действительно здорово выглядишь на этих фотографиях. Модели столько зарабатывают, а у нас большая семья… Понимаешь, к чему я клоню?

И она решилась. Неважно, что агентства не ответили. Она сама пойдет к ним. Стоит им ее увидеть, и все получится.

Энджи где-то слышала, что в Ковент-Гарден есть одно агентство,»Этуаль», которое устраивает так называемые «открытые наборы». Утром с десяти до двенадцати на просмотр может прийти любая девушка с улицы. Если понравишься – отправляют на фотопробы. А если и они пройдут успешно, то тебя, считай, уже приняли.

Дженни и Кэтлин сразу заподозрили неладное. Энджи нарушила традицию, не выпрыгнула из постели по звонку будильника. Она хотела остаться одна и не торопясь подумать, что надеть на просмотр. Но от сестер так просто не отделаешься…

– Почему ты не идешь завтракать?

– Ты же опоздаешь в школу!

Ничего не поделаешь, пришлось все им рассказать.

– Наша Энджи идет сегодня записываться в фотомодели, – услышала она с улицы. Это Дженни по дороге в школу делилась новостью с соседями.

– Патрик, сделай одолжение, скажи в школе, что у меня грипп. Летний грипп. Ужасно сильный, – крикнула Энджи, высунувшись из окна.

– Ладно, только смотри не зарази Кейт Мосс, если тебе придется сегодня с ней работать, – по обыкновению съехидничал Патрик.

– Постараюсь.

Все вокруг говорили о модном стиле «гранж» [8], и в редкие минуты уединения, в основном в ванной, Энджи уже экспериментировала с нарядами, пытаясь с помощью старой одежды и подручных средств одеться посовременнее. И сейчас ей показалось, что это удалось: длинное бело-голубое платье в цветочек, кроссовки, бейсбольная кепка козырьком назад и маленькие круглые темные очки в металлической оправе. Как завершающий штрих, на шею она повесила массивный серебряный крест, который носила еще бабушка. Энджи почувствовала себя немного виноватой: она никогда не была ревностной католичкой, а вот теперь еще и низвела символ веры до роли модного аксессуара. Кроссовки – Патрика, но она успеет положить их на место до его возвращения из школы. Свободное платье в цветочек застегивалось спереди на пуговицы. Энджи ужасно спешила и застегнула платье неправильно. Одна пола оказалась выше другой, левая нога высовывалась из-под кривого подола, но Энджи ничего не заметила. Она вообще не умела смотреться в зеркало. На это ей никогда не хватало времени. Платье доходило ей почти до щиколоток, словно так и задумано, – ведь длинное сейчас в моде. На самом же деле это просто было мамино платье, а мать – высокая женщина. Энджи больше пошла в отца, чем в мать, рост у нее всего сто пятьдесят восемь сантиметров. А ноги – плотные и крепкие, Патрик даже придумал прозвище: «чудо-бедра» – и дразнил ее, пока не вмешался отец. (Нужно ли говорить, что Майкл подхватил дразнилку брата и, возвращаясь из школы, частенько запевал: «Чудо-бедра, чудо-бедра, что сегодня на обед?») Грудь у Энджи почти плоская. Главное ее достоинство – очаровательное круглое личико и огромные темно-голубые глаза, обрамленные отцовскими длинными черными ресницами. Бейсбольная кепка, натянутая на черную копну волос, выглядела нелепо, кроссовки болтались на ногах, платье перекосилось, а темные старушечьи очки скрывали лучшее, что было у Энджи.

Вот так выглядела Энджи, когда в поисках счастья переступила порог агентства «Этуаль».

И никто на нее даже не посмотрел.

Три девушки ее возраста стояли неподалеку у стены и старательно изображали непринужденность.

– Вы на просмотр? – спросила она.

– Да.

– А куда надо обращаться?

– К секретарше. Она тебя запишет и отправит вон к той особе, она занимается новенькими. Мы втроем приехали из Кройдона.

– Да? – сказала Энджи. – А я сама по себе. Наверное, мне придется подождать.

Она осмотрелась. За большим круглым столом кипела работа – телефоны звонили не переставая, секретарши снимали трубки, отвечали, выхватывали листки, кажется, из вращающейся картотеки, делали пометки… Энджи подошла поближе и увидела, что это вовсе не картотека, а календари с именами девушек. Сьюзи Кью, Аманда, Меган, Клаудиа Шиффер. Господи, Клаудиа Шиффер! Энджи восхищенно ахнула. Девушки за столом коротко взглянули на нее и тут же вернулись к работе. Присматриваясь и прислушиваясь, Энджи начинала понимать, что здесь происходит. Эти девушки – своего рода посредники. Телефонные разговоры чаще всего завершались датой и гонораром: триста пятьдесят фунтов плюс двадцать процентов, семьсот пятьдесят долларов плюс двадцать процентов, две с половиной тысячи фунтов плюс проезд первым классом…

Позади нее на стене висела доска с надписью: ЗАКАЗЫ. С большим интересом Энджи прочитала:

11–12 утра. «Женский журнал».

Студия Гэри Марлоу на Кингс роуд. «Классический стиль и верховая езда».

3–4. Набор в группу для съемок туристского проспекта. Две недели в Ботсване. Девушки, умеющие обращаться с животными, особенно с обезьянами и змеями.

4–5. «Вог», реклама. Элегантность, высокий профессионализм.

Потом она просто стояла и упивалась окружающим гомоном:

– Слушай, дорогая, если хочешь заработать, покажись ему. Он наверняка тебя возьмет, ты – как раз то, что нужно. Ставки по первому разряду. Он делал Тиа Марию с Иман. Работает не хуже Бэйли.

– Ее приглашают в Милан на пятидневные пробы, но я точно знаю, что ей там делать нечего.

– Всего на день, летишь первым классом, получаешь 15 тысяч долларов и показываешься Иване Трамп.

– Это как раз для тебя. Если поторопишься, можешь успеть. С одиннадцати до двенадцати, нужна девушка, которая умеет ездить верхом. Когда еще подвернется такой случай, Аманда? Записывай адрес.

Энджи снова оглянулась на доску. Теперь понятно. Это заказы на сегодняшний день. Аманда, кто бы она ни была, отправится на Кингс роуд. Подойдет ли она? Может, стоило подождать, пока в агентство примут Энджи? Впрочем, она не умеет ездить верхом. А разве для модели это обязательно?

Чем дольше Энджи ждала, тем больше очаровывалась. Вот где настоящая жизнь, стремительная, разнообразная, и сколько вокруг красоты! Одна стена целиком покрыта пластиковыми карманчиками с визитными карточками девушек: бесконечная череда черно-белых фотографий – и на всех красавицы. Посетительницы, все, как одна – рослые и длинноногие, словно шагнули сюда прямо с обложек журналов. Появлялись и эффектные, уверенные в себе молодые люди («мужчины-модели», – сообразила Энджи). Даже курьеры-мотоциклисты выглядят в своей скрипучей коже, как на рекламных картинках. Музыка звучит то громче, то затихает, распахиваются и захлопываются окна, большая чашка чая нетронутой остывает на столе, и все что-то кричат друг другу, неважно, если тебя не расслышат… И Энджи поняла, что обязательно должна стать частью этого безумного, прекрасного мира.

Девушки из Кройдона уже уходили, хихикая и подталкивая друг друга. Энджи подошла к секретарше, спросила, кто занимается новенькими, и ей указали на Сару. Эта Сара при ближайшем рассмотрении оказалась далеко не красавицей. Невысокая, полноватая. Она взглянула на Энджи, неопределенно улыбнулась и снова склонилась над столом. Лицо у нее было открытое, доброе, простое – самое обыкновенное.

– Простите, – начала Энджи, – мне сказали, вы занимаетесь новенькими.

– Да, – отозвалась Сара, не отрываясь от работы.

– Вот мои фотографии. Я посылала их в агентство пару месяцев назад, но…

Сара подняла голову и несколько секунд пристально смотрела на Энджи. Потом вздохнула и протянула ей листок.

– Вот список всех лондонских агентств моделей.

– Нет, вы не поняли, – упорствовала Энджи. – Я уже писала им, но теперь решила сама показаться. Разве я вам не подхожу?

– Боюсь, что нет, – сказала Сара. – Ваши внешние данные нас не устраивают.

– Ладно, я попробую в другом месте, – Энджи не смутилась. – Какое агентство вы бы мне посоветовали?

– Хотите правду? – спросила Сара.

Энджи кивнула.

– Никакое. Уж лучше я скажу вам все прямо. У вас нет никаких шансов стать моделью. Для подиума рост нужен не меньше ста семидесяти пяти сантиметров, а для фотосъемок у вас неподходящая фигура – размера на два больше, чем надо. И ноги коротковаты и слишком полные. Ваши снимки и правда очень миленькие, но это же не значит, что надо становиться моделью. У вас хорошенькое личико, вы красивая девушка, но этого недостаточно. Я говорю так откровенно, потому что не хочу, чтобы вы тратили время зря. Вот так. – Сара ласково улыбалась и говорила очень мягко, но у Энджи слезы навернулись на глаза. Какая же она была дура!

Энджи спросила, где туалет, и бросилась прочь. Надо прийти в себя. Она взглянула в зеркало, и ей стало еще хуже. Это перекошенное платье, из-под которого торчат короткие, толстые ноги, эта дурацкая кепка, из-за которой не видно волос… Что еще они могли о ней подумать? Ее передернуло, когда она представила, как нелепо выглядела на фоне всех этих очаровательных красавиц. Впрочем, подождите. Сара-то ведь не красавица. Обыкновенная милая девушка, такая же, как Энджи. Только, конечно, без этого идиотского апломба. Ты сама превратила себя в дуру, Энджи Дойл, сказала она себе. Но еще не все потеряно.

Умытая и спокойная, Энджи вернулась к Саре.

– Ладно, Сара, я понимаю, модель из меня не получится. Зато я отлично умею заваривать чай. И я могу подметать полы, могу отвечать по телефону, записывать сообщения. Я буду делать все, что скажете. Может, я не фотогеничная, но я очень старательная и сообразительная. Пожалуйста, дайте мне работу. – Мысленно она добавила: у меня две сестры и два брата, и я должна помогать отцу их растить. Без меня он не справится.

– Сколько тебе лет, Энджи?

– Шестнадцать. Через месяц исполнится семнадцать.

– Ну вот закончишь школу, тогда и приходи.

Сара и не догадывалась, какая Энджи упорная. Со школой она покончила в тот же месяц – просто ушла, даже не получила аттестат. И сразу же вернулась в «Этуаль», и стала приходить туда каждый день.

– Я покажу вам, какая я и что я умею, – говорила она Саре. – Я понимаю, работы для меня нет, но раз я переступила своими толстыми, нефотогеничными ногами этот порог, я отсюда уже не уйду. Буду работать бесплатно и буду приходить сюда каждое утро, нравится вам это или нет.

Сказано – сделано. Почти два месяца она толклась в агентстве. Она заварила бесчисленное количество чашек чая и кофе, она старательно следила, чтобы их не забывали выпить, упрашивала дать ей какое-нибудь поручение, позволить куда-нибудь сбегать… Она наблюдала, запоминала, училась.

И вдруг однажды в обеденный перерыв…

Удивительно, но в агентстве никого не было. Кто-то ушел обедать, кто-то вышел за сигаретами, кто-то – в туалет или в буфет. И случилось так, что, когда зазвонил телефон, кроме Энджи, ответить было некому.

А звонил известный лондонский фотограф. Марианна, сказал он, довела его до белого каления. Марианна, одна из самых высокооплачиваемых моделей агентства, всегда была нарасхват – потрясающая девушка ростом сто восемьдесят сантиметров, с обесцвеченными перекисью волосами, холодными голубыми глазами и непосредственная, как девятилетний ребенок. Ее личная жизнь представляла из себя какую-то фантасмагорию, и работа напрямую зависела от того, что накануне вечером произошло у нее с Роджером, Марком, Гэвином, Саймоном или кем там еще. Так и теперь: все утро она бессмысленно простояла перед камерой и только повторяла, что, пока Роджер не позвонит и не скажет, что он ее по-прежнему любит, она ничего, ничего не сможет сделать.

– Дорогуша, поговорите хоть вы с ней, – сказал фотограф, – или мне придется взять другую модель. В «Темпест» есть девушка, с которой мы уже работали, и она сегодня свободна. Мне надоело нянчиться с Марианной.

– Попросите ее взять трубку, – сказала Энджи, стараясь унять противную дрожь в руках. Агентство «Темпест» – главный конкурент «Этуаль». Энджи посмотрела записи по Марианне и увидела, что, если от нее сейчас откажутся, убытков будет почти на тысячу фунтов.

– Привет, Марианна, это Энджи. Что случилось? – Энджи старалась говорить так, как будто всю жизнь работала в «Этуаль».

– Роджер не позвонил. Мы были в ночном клубе, и он стал танцевать с этой девкой… ну, и я это… захотела узнать, что за дела? То есть я, конечно, понимала – ничего страшного, ведь она была со своим мужиком… Ну, я спросила его, зачем он танцует с той девкой, а он говорит: мы не женаты, отстань от меня, хочу и танцую! Ну, и я это… ужасно расстроилась и убежала. И с тех пор он не звонит.

– А ты сама звонила ему?

– Да ты что, я боюсь, стесняюсь.

– Давай мне его номер, Марианна. Я позвоню, как будто разыскиваю тебя. Посмотрим, что он скажет. А потом сразу перезвоню тебе.

Роджер и сам стеснялся. Энджи вспомнила, как ссорятся ее братья и сестры или подруги. Начинается с чепухи, а превращается в мировую трагедию. Потом оба хотят помириться, но не решаются сделать первый шаг.

– Если найду ее, Роджер, я скажу, чтобы она обязательно тебе позвонила, – пообещала Энджи и перезвонила Марианне в студию.

Фотографии в «Эль» получились просто потрясающие.

Позвонив в агентство в следующий раз, фотограф заметил: «Эта ваша новенькая просто класс. Как она обработала Марианну! Молодец!»

Какая новенькая?

И Энджи во всем призналась.

Через два месяца Сару переманили в «Темпест», и все сошлись на том, что на ее место лучше Энджи никого не найти.

Так Энджи стала агентом.

ЛОНДОН, 1993

Волосы у Тесс Такер были рыжие, как у отца, и глаза тоже отцовские, зеленые, но ни отец, ни дочь не отличались буйным характером, который обычно приписывают рыжим. Терри Такер и его дочь Тесс были мягкие, безотказные люди. Они так много делали для других и так мало для себя, что мать Тесс, Энни, порой приходила в отчаяние.

У Терри Такера был собственный газетный киоск в конце улицы Эрлз Корт роуд, там, где она упирается в Олд Бромтон роуд, прямо напротив дома, в котором до замужества жила принцесса Диана. Она частенько покупала у Терри газеты и журналы. Терри гордился своим киоском. Киоск стоил около семи тысяч фунтов, а построила его для Терри газета «Геральд трибюн» – это название красовалось на крыше и служило газете бесплатной рекламой все триста шестьдесят пять дней в году. Но скоро все стали относиться к киоску, как к фамильной собственности, будто он уже лет сто переходит в семье Такеров от отца к сыну. Правда, у Терри не было сына-наследника, только дочь – Тесс.

А еще у него было много забот. Терри принадлежал киоск, но не место, на котором он стоял, – да и никто не знал, кто хозяин этого клочка земли. За киоском был пивной бар, и недавно его купили новые хозяева. Новые владельцы не хотели, чтобы киоск загораживал вход в заведение, но улица принадлежала им в такой же степени, как и Терри, поэтому он считал, что соседи не имеют права требовать от него перемещений, пока не подадут в суд и не выиграют дело, а до тех пор он ни на миллиметр не передвинет свою коробку.

Тесс помогала отцу после школы и в выходные. Она тоже любила киоск. Они начали продавать сладости, и журналов стало очень много. У отца были постоянные клиенты: они покупали утренние газеты по пути к метро, к станции «Эрлс Корт», а вечером заходили за свежим номером «Стандарта». Некоторым из них Терри по утрам приносил газеты на дом и не брал за это никаких дополнительных денег. Это особенно возмущало Энни.

– Они ведь не какие-нибудь немощные старики, – говорила она. – Легко могли бы сами встать пораньше и прогуляться за газетами. Это же несправедливо. Молодые ленивые лежебоки получают свои идиотские «Индепенденс» и «Гардиан» на дом, а старики за «Сан» и «Миррор» приходят сами…

– Просто эти старички одинокие, вот им и хочется поболтать с папой, – возражала Тесс. – Может, для них поход за газетами – главное событие дня.

– С тобой им тоже приятно повидаться, – улыбался отец. Он не переставал удивляться, какая красавица у него выросла. Белоснежная кожа, густые рыжие волосы – ни у кого таких не видел. А пронзительные зеленые кошачьи глаза как будто светятся в темноте. Только вот характер не по внешности, – часто думал Терри. Он знал – дочь у него застенчивая и ранимая… Такая же, как он сам. Конечно, он умеет пошутить и посудачить с завсегдатаями… но это же работа.

– Это ты должна быть на обложках, – часто говорили клиенты, показывая на Синди Кроуфорд в «Америкэн» или «Вог» или на Клаудиу Шиффер в «Вэнити фэр».

– Вот и я о том же ей говорю, – поддакивал отец, но понимал, что Тесс слишком тихая и скромная, чтобы стать моделью. Она, конечно, может тайно мечтать об этом, но никогда не будет ничего предпринимать.

Как оказалось, он плохо знал свою дочь.

Сколько Тесс себя помнила, ее мать была прикована к инвалидному креслу. Когда Тесс исполнилось четыре года, у Энни случился удар, и ниже пояса ее парализовало. Рожать Энни больше не могла. Тесс росла единственным ребенком в семье, и с самого раннего детства на нее легли заботы по дому. Повзрослев, Тесс начала помогать и отцу. Подружек у нее было мало, и Энни считала, что они пользуются ее добротой. Она очень переживала за дочь, беспокоилась, сможет ли Тесс сама встать на ноги в этом мире. Ведь, несмотря на эффектную внешность, она такая беззащитная. «Хорошо еще, – думала Энни, – что Тесс сама не знает, какая она красавица».

Но Энни ошибалась. С некоторых пор Тесс все чаще разглядывала себя в зеркале. Она сравнивала свое лицо с лицами на обложках журналов. Замечания отцовских покупателей не пропали даром. Как-то ей попалось на глаза объявление о конкурсе «Девушка года». У Тесс не было фотографий, чтобы послать на конкурс, и она решила сама пойти в агентство, которое его организовало. Тесс знала, что моделям платят огромные деньги. В отцовском киоске во время каникул она каждое утро просматривала газеты и прочитала как-то о новой моторизованной инвалидной коляске, которая могла бы полностью изменить жизнь матери. Отец, конечно, никогда не заработал бы на такую покупку.

В первый день летних каникул одна из сотрудниц агентства «Этуаль» случайно посмотрела в окно, увидела идущую по улице девушку и даже забыла о заливающемся телефоне:

– Энджи, там на улице такая девушка… шесть футов, рыжая и потрясающая красавица! Сто лет таких не видела! Беги и перехвати ее, пока не поздно. Честное слово, если она не получится на фото, как сказка, я отсюда увольняюсь…

Но всего этого Тесс не знала. Нервничая, она вошла в агентство и начала сбивчиво извиняться, что не принесла фотографий. И тут же изумленно замолчала: приятная, чуть полноватая девушка с копной черных кудряшек крепко схватила ее за руку, быстро набрала номер и заговорила в трубку:

– Гарри? Сможешь сделать фотопробы одной девушки прямо сейчас? Можно ее к тебе прислать? Ты не пожалеешь. Отлично, договорились. Она будет у тебя через полчаса. Ее зовут – подожди, сейчас посмотрю – Гарри, ты слушаешь? Ее зовут Тесс. Тесс Такер.

МАЙАМИ, 1993

Джиджи Гарсиа, похоже, родилась с жевательной резинкой во рту. Так, по крайней мере, утверждала ее мать Елена, хотя сама при рождении Джиджи не присутствовала. Да и что она вообще понимала, эта Елена? Глупая старуха, которая и по-английски-то едва говорила. Джиджи все время хотелось кричать во всеуслышанье, что Елена ей не родная мать, но каждый раз, когда она собиралась это сделать, Елена чмокала своими высохшими губами и шептала: «Давай, давай. Наплюй на человека, который тебя приютил. Скажи всем правду, Джиджи, и они вышвырнут тебя отсюда точно так же, как твою мать».

К сожалению, старая дура была права. Джиджи – нелегальная эмигрантка. Ее родители – «мариэлитос», беженцы, приплывшие в Майами в 1980 году из кубинского портового городка Мариэль. Это были не те зажиточные кубинцы, что бежали с острова в пятидесятые годы, после прихода к власти Кастро. Они-то уже успели прижиться и превратиться в уважаемых граждан, им принадлежал целый район Майами – Малая Гавана, а у многих уже были и загородные особняки. «Мариэлитос» же – кубинские неудачники, бедные, необразованные, а порой, как папочка Джиджи, и совсем уголовники, прямо из тюрьмы.

Отцу Джиджи так и не суждено было ступить на побережье Майами. Увидев «землю обетованную», он от радости свалился за борт, на него тут же напала португальская медуза и утащила под воду.

– Ты хочешь сказать, что мой отец погиб от укуса какой-то вонючей кикиморы? – Когда Елена впервые рассказала ей правду, Джиджи просто не могла поверить. – Ты все врешь! Я всегда думала, что отец умер с пулей в груди и кинжалом в спине, черт подери, за дело, которым гордился. Которым и я могла бы гордиться!

Елена поморщилась. Она с трудом изъяснялась на английском, зато богохульство чуяла за версту. Она никак не могла взять в толк, почему Джиджи не нравится бесславная смерть отца и почему она старается выставить его героем перед подружками. Все равно его уже не вернешь.

– Я не сталь говорить тебе правду сразу, ты быль маленькая. Я думаль, она сойдет с ума, если узнает, – объясняла Елена на своем полуиспанском, который Джиджи ненавидела всей душой.

– Моя вонючая матушка бросила меня, – снова и снова повторяла Джиджи, хотя Елена сто раз объясняла, что мать Джиджи депортировали, но, поскольку никто не знал, что у нее есть годовалая девочка, она решила воспользоваться случаем и осуществить свою мечту: чтобы хоть кто-нибудь из семьи остался жить в Америке. Она отдала ребенка Елене Гарсиа, жене другого беженца. Собственный ребенок Елены родился мертвым в Гаване.

В отличие от эмигрантов пятидесятых, у которых к тому времени был настоящий бизнес, «мариэлитос» в основном промышляли тем, что терроризировали население в районе Саут-Бич. По иронии судьбы муж Елены Гарсиа погиб в жестокой драке, то есть такой смертью, какой Джиджи хотела бы для своего отца. Ей было двенадцать лет, когда Елена осталась вдовой, и с той поры Джиджи была, в сущности, предоставлена самой себе. В результате она выросла настоящей беспризорницей.

В глубине души она гордилась, что родилась кубинкой, но уже к семи годам ей приелись рассказы Елены о великих национальных героях Деси Арнази и Глории Эстефан, ей надоело смотреть по телевизору один только испанский канал и каждый день слушать о высадке десанта в бухте Кочинос, словно эта осточертевшая высадка случилась вчера, а не за двадцать лет до ее появления на свет. И все же на свой лад Джиджи была пламенной патриоткой своего острова. Истинная латиноамериканка, она была всегда готова к решительным действиям, пусть даже и насильственным, и предпочитала доказывать свою правоту делом, а не рассуждением и убеждением. Апатичная Елена выводила ее из себя. Джиджи взрослела и становилась все более неуправляемой. Ее вечно мучил проклятый вопрос: как выбраться из этой дыры, в которой она оказалась. «Что делать? Слоняться по пляжу, трясти пальмы и ждать, что оттуда вдруг свалится пятидесятидолларовая бумажка? Ну нет! Я не такая! Я пробьюсь!»

Ей было всего шесть лет, когда Брюс Уэбер приехал в Майами фотографировать обнаженных девушек на крышах отелей для компании Калвина Клейна «Обсешн». Весь город только и говорил об этом, и маленькая Джиджи тоже запомнила это, на будущее, на всякий случай. С тех пор она при первой возможности уходила из дому и торопилась пройти несколько кварталов, чтобы наконец оказаться на Оушн Драйв, подальше от грязного и нищего района Саут-Бич, где они с Еленой жили в двух комнатенках прямо над прачечной, в тупичке, недалеко от Коллинз-стрит с грязными, тесно стоящими домишками, под окнами которых почти открыто торговали наркотиками.

И всегда не хватало денег. И самое гнусное, что Джиджи не представляла, откуда они могли бы появиться. Елена работала горничной в отеле «Парк сентрал» на Оушн Драйв. Иногда Джиджи ходила к ней туда, и ей казалось, что этот дворец с росписями на стенах существует совсем в другом мире. Она обычно заставала Елену за уборкой очередного номера. Джиджи стояла у порога и как зачарованная разглядывала простые, но стильные обои на стенах, низкую кровать, сетчатый полог от насекомых и большие, медленно вращающиеся лопасти вентилятора под потолком. Улучив минутку, тайком от Елены, Джиджи открывала дверь ванной и любовалась купальными халатами для постояльцев с фирменными вензелями гостиницы. Если Елену вызывала начальница, и она уходила из номера, Джиджи быстро скидывала платье, облачалась в роскошный халат и с восторгом разглядывала себя в зеркале.

К двенадцати годам под футболкой Джиджи уже округлились две крепкие дыньки, которые приятно подрагивали при ходьбе. Кожа ее была гладкой и чистой, цвета крепкого кофе со сливками. На голове у нее была настоящая шапка черных как смоль мелких кудряшек. Несколько прядей Джиджи вытягивала и распрямляла – как черные щупальца они спадали на лицо. Ее полные чувственные губки сразу привлекали внимание, а сияющая белозубая улыбка делала Джиджи похожей на латиноамериканский вариант Кэрли Саймон.

К тринадцати годам Джиджи превратилась в настоящую женщину, чувственную и соблазнительную. Прекрасная грудь, талия – пятьдесят с небольшим сантиметров, изящная попка, которая завораживающе покачивалась при ходьбе, и бедра. Каждую субботу в семь вечера она прогуливалась по Оушн Драйв между Пятой и Четырнадцатой улицей. Показывала товар лицом. Место было очень оживленное, пятачок искателей ночных приключений: машины медленно движутся вдоль тротуара, бампер к бамперу, музыка на всю катушку, клаксоны ревут, и веселые парни перескакивают из одной машины в другую. Джиджи фланировала в толпе около кафе «Ньюз», старалась держаться независимо, но постоянно чувствовала, что до настоящих моделей, которые слетались сюда со всего света, ей далеко. Взгляды красавцев из роскошных спортивных автомобилей, скользнув по ней, устремлялись на других женщин, и Джиджи казалось, что она читает их мысли: «Зачем нам какая-то местная кубинка, когда тут запросто можно снять блондинку из Скандинавии или Нью-Йорка».

Обычно эти ее неудачные попытки кончались тем, что она брела к пляжу и, остановившись на песчаном холме, смотрела в морскую даль. Где-то там, за горизонтом – Куба, ее родной остров, там живет ее родная мать. Особенно нравилось ей смотреть на море в непогоду, когда небо мутилось дождем и штормовой ветер гнал с Атлантики огромные пенистые валы, которые с шумом опускались на песок. Грубое очарование штормового пляжа больше соответствовало ее отчаянному характеру.

Во время одной из таких прогулок она заметила, как какой-то оборванец, по виду типичный пляжный шакал, наклонился и выудил из песка десятидолларовую бумажку, которую, похоже, кто-то недавно обронил. А ведь она могла бы достаться мне, подумала Джиджи, как всегда – не везет. Погруженная в свои мысли, она бессознательно брела за оборванцем, а когда очнулась, увидела, что они уже ушли от пляжа довольно далеко, почти на две мили. Они оказались около роскошной гостиницы «Век», принадлежащей какому-то немцу. Постмодерновое чудо, построенное по последнему слову современного дизайна, поражало изысканностью и шиком. Место явно не для оборванца.

Точно, он свернул. Напротив «Века», недалеко от пляжа, стояло заброшенное полуразрушенное здание, в котором когда-то была гостиница. Сейчас здание пустовало, от него веяло кладбищенской жутью. Джиджи вспомнила, как однажды кто-то из приятелей пошутил, что если надо кого пришить, то лучшего места спрятать труп не придумаешь. Может, оборванец этим и промышляет: заманивает кого-нибудь покайфовать, потом обчищает и убивает? Джиджи минут пятнадцать в нерешительности бродила вокруг, потом любопытство взяло верх, и она осторожно вошла внутрь. И сразу же увидела оборванца. Он спал на полу, сжимая в кулаке десятку, рядом валялась пустая бутылка. Осторожно ступая в своих босоножках на высоком каблуке, Джиджи подошла к нему, присела и попыталась аккуратно высвободить бумажку из лапы оборванца. Он хрипло дышал, из открытого рта противно воняло, от грязной одежды тоже несло каким-то смрадом. Это был кубинец, что называется, один из своих. Ее передернуло от отвращения. Вонючие ленивые ублюдки. Джиджи давно заметила, что в их районе всю работу делали женщины; мужчины целыми днями слонялись по улицам. Она разозлилась и с силой дернула десятку. Оборванец вдруг проснулся, и не успела она и глазом моргнуть, как он схватил ее между ног. По-модному обрезанные выше колен, обтрепанные джинсики затрещали.

– Что, сучка, хочешь это? – Он поднял свободный кулак с десяткой над головой.

Хватка у него была мертвая. Если попытаться вырваться – джинсам конец, порвутся.

– Ты это получишь. Но не просто так. Сначала кое-что пососешь.

– Сначала деньги, – инстинктивно выпалила она, еще не совсем понимая, чего он от нее хочет. Он немного разжал кулак, она выхватила десятку и попыталась было вырваться, но джинсы угрожающе затрещали.

Оборванец неторопливо расстегивал ширинку.

То, что затем последовало, было хоть и отвратительно, но, в общем, не так уж и страшно. Он кончил почти мгновенно. Радость от того, что она впервые заработала деньги, заглушила в душе Джиджи неприятные мысли о способе заработка.

Это было только начало. Она стала высматривать потенциальных клиентов из окна, быстро выходила на улицу и обслуживала их прямо тут же, на скамейке в скверике. Свои заработки, или «скверные бабки», как она их называла, Джиджи складывала в шкатулку, которую прятала под кроватью. Через месяц она подняла цену до пятнадцати баксов, а еще через месяц познакомилась и с оборотной стороной своего бизнеса, когда какой-то хмырь шарахнул ее по голове. Она завизжала, и, на ее счастье, поблизости оказался полицейский.

– Сколько тебе лет? – сразу спросил он.

– Тринадцать, – не раздумывая ответила она.

– Еще раз здесь увижу, отправлю прямиком в Дэйд, за решетку. Поняла? А теперь быстро домой.

Это было в половине шестого утра, и Джиджи вдруг стало страшно возвращаться в пустую квартирку. Елена работала в ночную смену. Сама не зная, почему и зачем, Джиджи побрела в сторону Оушн Драйв.

Около «Парк сентрал» стоял целый городок домиков на колесах. Джиджи заглядывала в окна и удивлялась: и туалет, и видео, и уютные диваны, кое-где на столике уже накрыт красивый завтрак. Она вошла в гостиницу. Она думала, что в это время все должны спать, но в фойе царила оживленная суматоха. Вверху, около бара, работал буфет, и там все покупали что-то невероятно вкусное. По лестнице носились какие-то люди с софитами, камерами, охапками красивых платьев. Но когда она в поисках матери поднялась наверх, перед ней открылось по-настоящему сказочное зрелище. По галерее над фойе тянулся целый ряд костюмерных с пестрыми платьями и гримерных с большими зеркалами. Полуобнаженные девушки входили и выходили, снимали плечики с платьями, уносили, приносили, оставляли на вешалке. Другие модели с отсутствующим видом сидели в креслах и равнодушно смотрели в зеркала, а вокруг суетились парикмахеры, укладывали им волосы, расчесывали, завивали, брызгали лаком. Лица заспанные, слегка припухшие, жесты ленивые, разговоры рассеянно-скучные.

– Мы просидели в «Варшаве» до двух. Сейчас, наверное, свалюсь и помру. Позвоню тебе из ада.

– Говорят, единственный порядочный вечер в «Варшаве» – суббота.

– Меня затащили туда эти «Фред и Джинджер». Ужасная музыка. Какой-то Джилберто Джил, черт его знает что. Ни минуты покоя.

– А я хочу кофе. Где у нас сегодня съемки? Говорят, в каком-то Кей Бискайне. Эй, малышка, а ты откуда? Что ты тут делаешь? – Одна из моделей увидела в зеркале Джиджи.

– Я ищу маму.

– У нее тоже сегодня утром съемки? Кто она – модель, костюмер, парикмахер?

– Она горничная, – смущенно ответила Джиджи.

– А… Наверно, убирает наши номера, это там… – Манекенщица неопределенно махнула рукой и, потеряв к Джиджи всякий интререс, повернулась к подружке. – Представляешь, стою я на площадке для танцев, подходит ко мне мужеподобное чучело, уставилось, как чокнутое, а потом спрашивает: кто делал тебе операцию? Я сначала не поняла: чего? А потом дошло, оно подумало, что я транссексуалка.

Джиджи побрела прочь по длинному коридору. Она никак не могла найти Елену. Девушки вдруг все разом встали и пошли из отеля к своим домикам на колесах. В гостинице стало тихо и пусто. Тележки горничных с чистыми простынями и полотенцами сиротливо стояли в коридорах. Джиджи заглянула в одну из приоткрытых дверей. Пусто. Через минуту она уже предавалась любимому занятию: примеряла одежду, которую нашла в шкафу.

– Это твой номер?

Джиджи стояла спиной к двери. Мужской голос был приятный, низкий, возбуждающий. Может, если не оборачиваться, он уйдет.

– Я спрашиваю, это твой номер? Между прочим, такой фотогеничной попки я давно не видел. Ее надо отлить в бронзе и продавать в кабинеты пластической хирургии. Для вдохновения.

Джиджи медленно обернулась. На ней было плотно облегающее короткое платье из лайкры с глубоким вырезом на груди и рукавами в три четверти. От растерянности она встала в вызывающую позу: ноги раздвинуты, насколько позволяет тугая лайкра, руки на бедрах, голова чуть откинута назад, взгляд прямой и дерзкий.

Потом вдруг опомнилась. Ей же нельзя быть здесь. Может, это его номер, и она надела платье его жены. Если он позовет управляющего, Елену сразу выгонят с работы. А ее теперь уж точно отправят в Дэйд, в тюрьму.

Она опустилась перед ним на колени.

– Давайте, я вам сделаю. И расстегну сама. Для вас готова по старой ставке. Всего десять долларов. Или даже семь пятьдесят.

Мужчина удивленно посмотрел на нее. Потом наклонился и помог встать на ноги.

– Меня зовут Чарли Лобьянко. Приятно познакомиться.

О черт! Идиотка! В первый раз встретила порядочного человека и с порога предложила ему сосать член! Джиджи внимательно посмотрела на мужчину. Старый. Нет, скорее солидный. Лет тридцать пять, не меньше. Длинные выгоревшие на солнце каштановые волосы, черная рубашка, светло-песочный пиджак. Джиджи никогда не доводилось вдыхать запаха дорогого лосьона после бритья; наконец она узнала, как он пахнет. Мужчина поддерживал ее вытянутыми руками и оценивающе разглядывал.

– А ты хороша-а-а, – с растяжкой проговорил он. У него был легкий акцент, какой-то странный, во всяком случае, не испанский. – Как тебя зовут?

– Джиджи.

– Не бойся. Я хочу тебе помочь. У меня агентство фотомоделей в Нью-Йорке. Наслушалась сплетен? Думаешь, чтобы стать моделью, нужно сначала переспать со мной? Это не так. Сегодня это уже не обязательно. У меня очень солидное агентство. Некоторые мои девочки настоящие звезды. Поедем в Нью-Йорк, и я сделаю из тебя звезду.

– Вы из Майами?

– Я из Италии, – сказал он с нажимом на ударный слог. – И сейчас начинаю большую войну с агентством ДжонаКасабланки. Его агентство называется «Элита». Мое – «Этуаль». По-французски это значит «звезда». Я сделаю из тебя настоящую звезду. Ну что, согласна?

Он осторожно провел пальцами по ее лицу, по шее, потрогал плечи, потом, слегка подтолкнув, развернул, провел по номеру, как скаковую лошадь по манежу. Потом сунул руку в карман.

– Вот возьми. Моя визитная карточка. Позвони, когда будешь в Нью-Йорке. Пока ты еще маленькая, но я вот что тебе скажу: поучаствуй-ка в конкурсном отборе в «Этуаль». Скажи, что тебя послал Чарли, и пройдешь. А теперь пока, cara [9], мне пора на съемки.

Он вышел из номера и зашлепал по коридору в своих мокасинах на босу ногу. У поворота обернулся и сказал:

– И сними скорей платье, пока тебя не поймали. Когда-нибудь ты будешь целыми днями щеголять в шика-а-рных платьях и делать мне шика-а-рные деньги. До встречи.

Она исходила весь пляж вдоль Оушн Драйв от одной съемочной группы к другой, но его нигде не было. Наверное, он уехал в Кей Бискайн, на те съемки, о которых говорили девушки утром в гостинице. А ей туда никак не добраться.

В жизни Джиджи появились две цели, которые в известном смысле не противоречили одна другой. Во-первых, она должна стать моделью и, во-вторых, встретить Чарли Лобьянко и заставить его относиться к ней как к женщине, а не как к ребенку.

Она приняла участие в конкурсе «Этуаль» и заняла второе место – победила высокая загорелая бондинка с голубыми глазами. Через полгода она снова пришла на конкурс, и результат оказался прежний. Джиджи возненавидела этих типичных американок, высоких блондинок с голубыми глазами. Неужели они всегда будут первыми? Неужели она со своей испанской внешностью обречена быть вечно второй? Неужели ее латиноамериканская чувственность никому не нужна? Чарли Лобьянко верил в нее, а она верила в Чарли Лобьянко.

В конце концов она победила. Когда ей вручили букет цветов и стали надевать ленту победительницы, выяснилось, что для ее груди лента маловата, и пришлось принести другую.

Победительницу конкурса награждали поездкой в Нью-Йорк и сразу включали в альбомы моделей агентства «Этуаль». Скоро она снова встретится с Чарли. Как сумасшедшая вбежала она в их с Еленой маленькую квартирку на Коллинз-стрит, полная решимости покончить с флоридской жизнью как можно скорее. У нее не было ни документов, ни законного статуса, но была решимость уехать отсюда и никогда больше не возвращаться. Собрав чемоданы, она почувствовала укол совести – бросает Елену, даже не попрощавшись. Джиджи написала записку и оставила ее на кухонном столе. Ладно, потом позвоню, из Нью-Йорка, подумала она.

«Ведь она мне не мать, – убеждала она себя в самолете и яростно жевала резинку, чтобы успокоить нервы. – Никакая она мне не мать. И вообще плевать я на нее хотела».

Но, приземлившись в аэропорту Кеннеди, Джиджи сразу же побежала к телефону. Ей вдруг стало страшно. Была уже поздняя ночь, а у нее, кроме «скверных бабок» и адреса агентства «Этуаль», ничего и никого в этом огромном незнакомом городе не было.

Трубку в Майами взяла соседка. Джиджи? Наконец-то! Откуда? Они искали ее. Обыскали весь Саут-Бич. Елена? Она очень волновалась. Ее больше нет. Как, как – вот так. Сердце или кровоизлияние в мозг, да какая разница. Она умерла в машине «скорой помощи», по дороге в больницу.

И так вышло, что первую свою ночь в Нью-Йорке, первую ночь новой своей жизни, Джиджи провела в слезах. Она рыдала, сама не понимая почему, о несчастной женщине, на которую, как всегда считала, ей, в сущности, было наплевать.

ЛОНДОН, 1993

– Пведставляешь себе, довогуша. Вазве я могла мечтать, что она вывастет и пводолжит твадиции нашей семьи. Конечно, внешние данные у нее не то что у ее бабушки или у меня – бедняжка пошла в отца, – но я со своей стовоны сделаю все возможное, чтобы…

Достопочтенная Челеста Фэрфакс заткнула уши руками. Мамочка вела ежедневный телефонный разговор со своей сестрой «Пвимвозой». Шестнадцатилетняя Челеста, младшая дочь выдающегося историка лорда Фэрфакса, приехала домой на летние каникулы из Уилтшира, где училась в закрытом элитарном пансионе Святой Марии в Калне. Если мамочка постарается, то Челесте не придется осенью туда возвращаться.

У леди Пруденс Фэрфакс – или Пвуденс, как она, не выговаривавшая букву «р», называла себя – были свои представления о великосветской «воскоши».

– Пвимвоз, милочка, я ведь еще помню этот день – на мне было такое платье, много-много обовочек – когда Бейли сфотогвафивовал меня в певвый ваз…

– И последний, – прошипела Челеста сквозь стиснутые зубы. Леди Пруденс считала себя выдающейся манекенщицей шестидесятых, и, если ее послушать, можно было подумать, что она была главной соперницей знаменитой Джин Шримптон. На самом деле она всего несколько раз прошлась по подиуму на показе в Беркли, а знаменитый Дэвид Бейли снимал ее единственный раз для рекламы косметики, да и то это был групповой снимок, и Пруденс была на нем в компании девятнадцати других девушек. Насколько Челеста могла себе представить, мать в свое время была обычной великосветской куколкой (и при том скорее с Итон-сквер, чем с Кингс роуд) до тех пор, пока не окрутила одного из самых завидных женихов Англии Хьюго Фэрфакса, красавца, выпускника Кембриджа и наследника родового поместья «Тривейн» в туманном Девоншире, с романтическим домом в готическом стиле и огромными угодьями. Никто не мог понять, как блистательный красавец Хьюго мог жениться на такой серой и никчемной пустышке, как Пруденс Пикеринг, хотя, с другой стороны, все признавали, что в том сезоне Пруденс и Примроз Пикеринг, «божественные близняшки из Хенли-на-Темзе», произвели в обществе настоящий фурор. Одни объясняли странный брак обычным притяжением противоположностей, другие, кто поциничней, говорили, что Пруденс просто погналась за титулом.

Челеста росла в «Тривейне», как маленькая разбойница. Отец большую часть времени проводил в библиотеке и, похоже, к превеликому огорчению Пруденс, считал совершенно нормальным, что их своенравная и упрямая дочь целыми днями бродит по лесу или скачет на неоседланной лошади, напялив на себя какие-то допотопные лохмотья, которые она Бог знает где откопала. Ко всему прочему с возрастом лицо Челесты все менее походило на субтильно-кукольное личико Пруденс, в нем явственно проступали крупные отцовские черты. Челеста была высоким угловатым подростком с выступающими скулами, длинным носом и большим, странным ртом. Длинные каштановые волосы как щупальца вились по ее худенькой спине.

Однажды в полдень Пруденс перед объективом фотографа из журнала «Татлер» расставляла вазы с цветами в Большом зале поместья. Челеста случайно забрела туда, и вид у нее был такой растрепанный, что в первое мгновение мать не узнала собственную дочь: Пруденс показалось, что перед ней какая-то бродяжка, и от неожиданности она даже уронила огромную стеклянную вазу. Кстати, «Татлер» так и не опубликовал снимки, и Пруденс очень расстраивалась по этому поводу. Но с ней бы случилась настоящая истерика, узнай она, какой неподдельный интерес в редакции «Татлера» вызвала ее дочь, случайно попавшая в кадр. Глаз профессионала не мог не отметить поразительное благородство черт лица маленькой разбойницы, схваченного бесстрастной фотокамерой. Кстати, маленькая разбойница уже тогда была ростом в пять футов восемь дюймов [10]. В «Татлере» Челесту на всякий случай взяли на заметку.

Если Пруденс всю жизнь строила из себя манекенщицу, то бабушка Челесты была в свое время настоящей звездой. Последние двадцать лет своей жизни старушка провела в отдельном флигеле в «Тривейне», и Челеста любила приходить к ней и разглядывать альбомы со старыми фотографиями. Фиона, леди Фэрфакс, мать Хьюго, была ведущей моделью Диора как раз в то время, когда он совершал настоящую революцию в бесцветном и неинтересном мире моды конца сороковых – начала пятидесятых годов. Фиона была королевой подиума, предшественницей легендарных супермоделей девяностых и не раз и не два появлялась на первой странице обложки «Вога». Благородное происхождение чувствовалось в каждой черточке ее потрясающего лица, в каждой линии ее безупречной фигуры; на черно-белых фотографиях, которые завороженно разглядывала Челеста и под которыми, кстати, стояли подписи знаменитейших фотографов того времени – Хорста, Битона, Эйведона, Пенна – бабушка демонстрировала такой вкус и такой стиль, что внучка постепенно начала понимать, как и что она будет делать на подиуме, если, конечно, когда-нибудь туда попадет. Старая леди заметила интерес девочки и, строго-настрого запретив ей рассказывать об этом матери, начала готовить к будущему свою неуклюжую, угловатую внучку.

Фионе Фэрфакс к тому времени было уже за семьдесят, но она по-прежнему держалась прямо и строго, и при своем росте в пять футов девять дюймов [11] осанкой не уступала солдату королевской гвардии. Когда Пруденс, которую Фиона, кстати, сильно недолюбливала, уходила из дому, бабушка с внучкой направлялись в Большой зал на урок. Тут Фиона учила внучку премудростям подиума: делать паузу и поворачиваться на месте, появляться на сцене и уходить с нее, шагать от бедра и держаться при этом прямо, высоко подняв подбородок, покачивать бедрами, ставить одну ногу точно перед другой и плавно двигать руками. К большой радости Фионы, внучка умела все это проделывать естественно и непринужденно.

Когда Фиона Фэрфакс умерла в своем флигельке, в своей старинной кровати под старинным балдахином, ее перенесли в главный дом поместья, обрядили в любимое платье, надели любимые сапфировые украшения, положили на большой обеденный стол из красного дерева и поставили по углам четыре высоких белых свечи. Ночью Челеста осторожно спустилась в столовую. На ней были подаренные бабушкой пиджак и юбка от Диора образца 1947 года. Челеста, словно по подиуму, ходила по столовой, делала паузы, останавливалась, поворачивалась, снимала пиджак – все это под придирчивыми взглядами представителей пяти поколений Фэрфаксов, серьезно смотревших на нее со старинных портретов на стенах. Внучка прощалась с бабушкой. Не было ни треска фотокамер, ни ослепительных вспышек, ни громкой музыки, ни восторженных восклицаний публики – только тишина и дрожащее пламя свечей, – но это был настоящий показ Челесты Фэрфакс, первый профессиональный показ, который она, годы и годы спустя, всякий раз будет вспоминать перед тем, как сделать первый шаг из-за кулис на сцену, к зрителям, которые, хлопая и возбужденно переговариваясь, ждут появления на подиуме знаменитой супермодели.

– Кто тут у вас главный? – едва переступив порог агентства фотомоделей, громко спросила Пруденс. Челеста смущенно опустила глаза. Она умоляла мать не ходить с ней, но Пруденс не могла упустить шанс снова попасть в мир моды, к которому упорно себя причисляла. В знак протеста Челеста накануне отправилась в парикмахерскую, обрезала длинные волосы и сделала рваную с прореженной челкой короткую стрижку «под мальчика», которая подчеркнула удивительную форму ее головы.

– Так кто тут у вас главный? – еще громче спросила Пруденс, поскольку никто не удостоил ее вниманием. Несколько пар глаз инстинктивно обратились к дальнему концу стола. Там сидела Грейс Браун.

Грейс Браун хоть и была хозяйкой агентства, но любила работать в одной комнате с командой своих девушек, которые занимались записью моделей. Грейс в суматошной атмосфере агентства казалась настоящим островком спокойствия: редко повышала голос, спокойным приглушенным полушепотом произносила астрономические цифры, договариваясь с моделями и клиентами по телефону. Она имела дело с супермоделями, в ее агентстве работали лучшие специалисты. Она всегда держалась ровно, даже равнодушно, никогда не старалась выступить на первый план и в компании своих подопечных казалась совсем незаметной. Но за этим поверхностным равнодушием крылся все замечающий и все контролирующий профессионализм. От нее ничего не могло ускользнуть… а сейчас она сама была бы не прочь ускользнуть от разговора с надвигающейся на нее Пруденс Фэрфакс.

– Это вы тут всем запвавляете? Как вас зовут? – требовательно спросила Пруденс, не обращая внимания на то, что Грейс разговаривает по телефону.

– Грейс Браун, – почти одними губами проговорила Грейс и жестом пригласила Пруденс сесть на диван и подождать.

– Пвеквасное имя, Гвейс, – Пруденс, видимо, решила сказать хозяйке агентства что-нибудь приятное. – По-моему, одного из ведактовов «Вога» звали Гвейс. Это, случайно, не вы?

Челеста опустила глаза.

– Нет, то была Грейс Джонс, – сказала одна из девушек за столом. Пруденс не замечала, что все в комнате с трудом сдерживаются, чтобы не расхохотаться.

– Ах да, конечно. Очень милая женщина. Мы с мужем в свое ввемя собивались назвать Челесту именем Гвейс [12], но, к счастью, певедумали…Вы только взгляните на нее – вазве это Гвейс?

Грейс Браун взглянула на Челесту… и сразу поняла, что эта девочка создана для умопомрачительных высот. Эти высокие скулы, огромные серые глаза… И бледная чистая кожа, и замечательные ровные зубы, и прямой аристократический нос. И потрясающие, худые, острые плечи. А какие длинные руки! А ноги еще длиннее… И эта уверенная осанка… Челеста поймала на себе взгляд Грейс и распрямилась, еще свободнее откинула плечи. Такого Грейс никогда не видела. У девочки потрясающий вкус и потрясающее чувство стиля. А главное – характер, несгибаемый характер… Корина Дэй будет от девочки без ума.

Даже Энджи, которая обычно занималась с новенькими, почувствовала, что эта птица явно не по ней, и оставила ее Грейс. Грейс обычно легким кивком давала Энджи понять, что у очередной новенькой кое-что есть и со временем из нее, может быть, что-нибудь получится; когда случай был явно бесперспективным, а таковых было абсолютное большинство, Грейс так же едва заметно покачивала головой. Да Энджи уже и сама начала в этом разбираться. Они всегда сходились во мнениях, за исключением, правда, Тесс Такер – ее Грейс была склонна скорее забраковать. И вовсе не из-за внешних данных. Внешние данные у Тесс прекрасные, а вот характер слабоват, и наметанный взгляд Грейс сразу это отметил. Девочка словно ждет, чтобы ее обидели, ей как будто это даже нравится. Все это Грейс сразу прочитала на ее лице. «А Энджи не понимает этого до сих пор, – думала Грейс. – Тесс не хватит сил пройти всю дистанцию. Надо срочно вмешаться, – решила было Грейс, – и прекратить бессмысленную возню с этой неперспективной девочкой». Но вместо этого она всего лишь слегка попеняла Энджи на то, что она посылает девочку на фотопробы, не получив согласия родителей. Конечно, последние снимки Тесс Такер выглядят потрясающе. Но Грейс все равно не была уверена в ней.

А вот эта девушка, которая сейчас стоит здесь, – совсем другое дело.

– Позвольте пведставиться, – сказала ее мать. – Я леди Фэвфакс. Леди Пвуденс Фэвфакс, но вы, я вижу, уже узнали меня. Тогда я была Пвуденс Пикевинг… – В агентстве воцарилась недоуменная тишина. Кто она такая, эта Пруденс Пикеринг? – … А это моя дочь, достопочтенная Челеста Фэвфакс. Девочка у меня, конечно, высоковата и немножко нескладная, но, может быть, вы что-нибудь сделаете для нее…

Грейс улыбнулась и протянула руку Челесте:

– Извини, а ты случайно не родственница Фионы Фэрфакс?

Челеста усмехнулась и ответила:

– Я ее внучка.

– Ах вот как, – Грейс кивнула. – Ну что ж… Мы будем горды и счастливы что-нибудь для тебя сделать.

ЛОС-АНДЖЕЛЕС—НЬЮ-ЙОРК. 1992–1993

Кэсси Зиммерман встретила мужчину своей мечты при странных обстоятельствах: его вынес к ее ногам калифорнийский прибой. Некоторое время она наблюдала, как этот парень, судя по всему, «чайник», выделывает неимоверные кульбиты на своем серфе, пытаясь одолеть океанские валы, накатывающие на пляж Элис-Бич. Похоже, он вообще в первый раз встал на серф, а Элис-Бич – не самое подходящее место для начала.

Кэсси нужно было как-то отвлечься от мрачных мыслей. Первые шестнадцать лет ее жизни походили на сплошной безоблачный праздник. И вдруг все в одночасье рухнуло.

Типичная калифорнийская девушка, блондинка с фиалковыми глазами и правильным, чуть вздернутым носиком, Кэсси была красива той благородной нордической красотой, которую унаследовала от матери и ее скандинавских предков. Еврейская кровь отца, Эла Зиммермана, похоже, в ней никак не проявилась. Эл работал юристом в шоу-бизнесе, и среди его клиентов числились многие знаменитости голливудского телевидения. Кэсси росла единственным ребенком в семье, в доме на Бенедикт-кэньон, одной из самых престижных улиц Беверли Хиллз. У нее была собственная горничная-филиппинка. Однокашники считали за счастье быть приглашенными к ней в гости: мало того, что у Зиммерманов самый большой в округе бассейн, у Кэсси еще и личный просмотровый зал, настоящий маленький кинотеатрик. Жизнь казалась прекрасной. Да она и на самом деле была такой, за исключением, правда, дурацкой истории, которая случилась год назад.

Кэсси тогда еще не исполнилось и шестнадцати. Этот парень, англичанин, приехал с родителями на лето в Лос-Анджелес, и они снимали дом рядом с Зиммерманами. У Кэсси в классе было много поклонников, конечно, ничего серьезного, но девочка она была симпатичная, мальчики за ней бегали, и ей это нравилось. К тому же она была очень романтична. Но будущее ей виделось весьма обычным: муж, дети, прогулки на пляж и в кино, забавы в бассейне – словом, такая же жизнь, что вела она сама. Кэсси любила детей и надеялась, что когда-нибудь и у нее родится ребенок.

С тем парнем она и потеряла девственность. Ведь англичанин – это так романтично… Во всяком случае, он достоин быть ее первым мужчиной. Родители Кэсси, однако, сочли, что одного английского происхождения недостаточно, чтобы стать отцом ее первого ребенка. Аборт прошел совершенно безболезненно. Эл и Кэри окружили дочь подчеркнутым вниманием и заботой и ни в чем не винили. Они обожали Кэсси. А в жизни бывает всякое. Ну и случилось… Дай Бог, чтобы первый и последний раз. Англичанин с родителями уехал домой, все кончилось благополучно. И никто даже не подозревал, что каждую ночь Кэсси плачет о погибшем ребенке.

Жизнь пошла своим чередом, внешне все выглядело прекрасно, как и раньше.

Но вот однажды четыре полицейских из Лос-Анджелеса избили человека по имени Родни Кинг. А управляющий из водопроводной компании по имени Джордж Холлидей случайно оказался рядом и снял это своей видеокамерой «Сони». Копов судили и оправдали, и это вызвало бурю протеста цветного населения. В результате – десятки убитых и раненых, страшные разрушения на улицах города. Отец Кэсси запаниковал.

– Срочно звони агенту по недвижимости, – говорил Эл Зиммерман своей жене Кэри. – Мы все продаем и переезжаем. В этом городе жить стало опасно.

Но настоящая причина была в другом. Эл больше не мог жить в этом городе, потому что его юридическая практика медленно, но верно приходила в упадок. Начинал он очень удачно, в числе его клиентов было немало громких имен, но стоило им выбиться в звезды, как они тут же уходили от Эла к адвокатам помоложе и поэнергичнее, которые лучше ориентировались в современном динамичном мире. Тридцативосьмилетний Эл начал явно отставать от жизни. В свое время, закончив юридическую школу, он приехал из Нью-Йорка в Калифорнию в поисках счастья. Поначалу фортуна улыбалась ему, но теперь решительно и бесповоротно отвернулась. Беспорядки в связи с «делом Родни Кинга» оказались прекрасным предлогом сменить обстановку и вернуться в Нью-Йорк, на родину и – что, как потом выяснилось, куда важнее – поближе к матери.

Кэсси пришла в ужас. Распрощаться с Калифорнией, с веселой жизнью у моря… Да уж лучше умереть! К счастью, мать разделяла ее чувства, а против двоих Эл оказался слаб. Но через год его деловой партнер настоял на продаже фирмы, и семье волей-неволей пришлось подчиниться. В конце лета 1992 года Эл намеревался отправить жену с ребенком к матери в Нью-Йорк, а сам решил пока остаться, чтобы свернуть дела и продать недвижимость в Калифорнии.

Кэсси отчаянно старалась взять все, что возможно, от этого последнего лета, от их чудесного домика в роскошной пляжной колонии Малибу. Может статься, больше она этого никогда не увидит. Правда, насчет дома родители еще ничего не решили, и, может быть, Эл согласится оставить его, чтобы приезжать сюда на лето. Каждый день Кэсси бродила по берегу океана, выходила за ограду пляжа колонии, мельком взглядывая на огромные щиты с предупреждающими надписями, что обычной публике сюда вход заказан. Мимо волнореза и ресторана Элис она шла на общий пляж, иногда брала напрокат роликовые коньки. Мужчины повсюду провожали ее долгими взглядами, и она это знала. Да и было на что смотреть: между узенькой полоской бикини и свободными, приспущенными на бедрах шортами – гладкий бронзовый живот. Ноги – неимоверно длинные, загорелые, стройные. Иногда она шла в другую сторону, вверх по Прибрежному шоссе, на Зуму – свой любимый пляж. Каждый вечер на закате она садилась на скамейку и, вытянув ноги, зачарованно смотрела на огромное живое тело Тихого океана. Осталось всего три недели, и ее увезут в бетонные джунгли большого города. Если только не явится прекрасный принц: он примчится на гребне огромной волны, сойдет на берег и заберет ее с собой.

Но что это там за «чайник» на серфе? Комедия! Он и пары секунд не может устоять на доске! Кэсси от нечего делать решила подойти поближе и посмотреть. Океан в этом вместе вдавался в сушу небольшим заливчиком, и Кэсси решила пройти к общему пляжу прямо по воде. В этот миг «чайника» накрыла большая волна, и он скрылся из виду. Кэсси даже немножко испугалась. Она знала – тут очень коварные течения. Паренька вполне может затянуть на дно. Она взглянула на вышку спасателя – пусто. Тело «чайника» на мгновение мелькнуло в волнах, и через секунду прибой вынес его прямо к ее ногам.

Она опустилась рядом с ним на колени. Что за болван, как можно лезть в океан, когда не умеешь обращаться с серфом! Но такого романтического лица ей никогда не доводилось видеть. Мокрые пряди черных волос живописно спадали на лоб. Глаза закрыты, и ресницы такие длинные – казалось, они закрывают пол-лица. Длинный и прямой нос, чувственный рот и едва уловимая тень мужественной щетины на верхней губе и подбородке. Тело крепкое, загорелое, мускулистое.

Он вдруг открыл глаза и посмотрел на нее. И Кэсси впервые в жизни поняла, что значит выражение «она обмерла», которое так часто встречалось ей в исторических романах. Ей захотелось обнять его и заплакать – как Дебора Керр над распростертым на линии прибоя телом Берта Ланкастера в фильме «Отныне и навсегда». Но вместо этого она просто спросила:

– Ты в порядке?

К ее удивлению, он протянул руку, и Кэсси взяла ее. Он вдруг вскочил на ноги, и, как собака, затряс мокрой головой. Он улыбнулся, и Кэсси пришлось отвернуться, чтобы он не заметил, с каким идиотским обожанием она глядит на него. Какой красавец! Божественный красавец!

– Похоже, я чуть не попал в серьезную переделку, – сказал он.

Кэсси вздрогнула.

– Ты англичанин!

– А ты точно американка. Ты что – модель?

– Кто?

– Модель. Фотомодель. Ну, девушка, которая позирует фотографам. Понимаешь?

– Нет, я пока учусь в школе.

– Одно другому не мешает.

– Почему я обязательно должна быть моделью?

Кэсси занервничала. А вдруг она ему не понравится, потому что не модель?

– Чего ты насупилась? Просто ты красивая. Высокая. Кожа у тебя замечательная, да и зубы, и волосы. И ноги длинные. Да ты настоящая красавица. Вот я и подумал, почему бы тебе не быть моделью?

– Потому. И вообще, глупо так спрашивать. Я ведь не спрашиваю, почему ты не солдат Королевской гвардии, или как это там у вас в Англии называется? – В Англии, кстати, тоже есть фотомодели. И потом, может, я как раз он и есть.

– Кто? Королевский гвардеец?

– Или сотрудник фирмы «Ллойд» в лондонском Сити, а может, у меня огромное поместье с охотничьими угодьями и прудами, которые кишат рыбой.

– Правда? – Сердце Кэсси затрепетало от восторга. – Ты что, из благородных англичан, какой-нибудь лорд Уиттингтон-Дуглас-Фэрбенкс, или как там у вас?

– Зови меня просто Томми Лоуренс.

– Ах, ну да. А меня зовут Кэсси. Кэсси Зиммерман. А что ты делаешь в Калифорнии?

– Я здесь с родителями. Мы остановились в «Беверли Уилшир».

И все. Хоть бы рассказал, почему именно в «Беверли Уилшир», и что его родители делают в Лос-Анджелесе.

– А ты учишься в Англии? То есть, я хочу спросить…

– Учусь ли я в школе? Нет. А ты? Раз ты не модель, то, наверное, после школы, собираешься в колледж, или как это у вас в Америке называется?

– Наверное, – вздохнула Кэсси. – Точно пока не знаю, куда я собираюсь. Понимаешь, мы скоро переезжаем в Нью-Йорк.

– Везет!

– Не думаю. Слушай, Томми, я сегодня вечером собираюсь дома крутить последний фильм Брэда Пита. Если ты не очень занят и хочешь посмотреть…

На самом деле она не собиралась сегодня смотреть никакого Брэда Пита, но если Томми согласится, она позвонит отцу, поклянется вести себя как ангел и не канючить больше против Нью-Йорка. Только бы он достал ей до вечера эту пленку.

– Если хочешь позвонить своим в отель, можем пойти прямо сейчас к нам домой. Я имею в виду в наш летний дом. Это тут недалеко, прямо на пляже. Мой просмотровый зальчик в нашем другом доме, в Беверли Хиллз. К сожалению, в летнем домике даже просмотровой комнатки пока нет.

Ее слова явно произвели на него впечатление. Хотя, конечно, судя по тому, что он говорил, у себя в Англии он, наверное, живет в каком-нибудь замке или даже настоящем маленьком дворце.

– Вечеринка? Чудесно. Дай мне адрес. Обязательно приду.

Не собиралась она устраивать никакой вечеринки. Она думала, они будут смотреть кино вдвоем. Ну ладно, это неважно.

Если надо, она умела вить из отца веревки.

– Папочка, я боюсь, это будет последний просмотр в нашем зале, в нашем доме. Хочется, чтобы фильм был стоящий. Пожалуйста, достань Брэда Пита, а? Папочка, миленький, сделай так, чтобы к семи вечера пленка была уже у нас дома. А я обещаю, папочка, что научусь любить Нью-Йорк. Ну, пожалуйста, папочка, ну, миленький…

Эл вздохнул и с горечью подумал, что в лучшие времена он мог бы достать дочке на вечер не только пленку, но самого Брэда Пита лично.

Она не слышала, как подъехал Томми, хотя все время сидела у окна и прислушивалась. Неужели у него такая тихая машина? Потом в дверь ее комнаты постучала горничная и сказала, что он ждет внизу. Он пришел пешком. Пешком? Но в Лос-Анджелесе никто никуда не ходит пешком. Может, англичане все такие эксцентричные? Нет, наверное, он приехал из гостиницы на такси. Точно. Но тогда почему не подъехал к самому дому?

Кэсси на всю жизнь запомнила момент, когда компания ее приятелей вошла в просмотровый зал, и она начала знакомить их с Томми. Все были потрясены: такой красавец да к тому же англичанин. Она наблюдала, как Томми пожимает руки ее друзьям. Рукопожатия! Такого здесь отродясь не видывали. И вместо обычного «Привет» вежливо говорил «Рад познакомиться». Чудно! Но Кэсси это нравилось.

К концу вечера она была определенно влюблена.

Пока смотрели фильм, Томми держал ее за руку. В самом начале, когда по экрану бежали титры, он положил свою руку на ее, да так и оставил. Картина закончилась, зажегся свет, Кэсси как бы со стороны услышала свой голос:

– Спасибо, что зашли. Пока. Анджелина, проводи ребят.

Она никого не пригласила остаться. Ей хотелось, чтобы все поскорее ушли и оставили их с Томми наедине.

Они проговорили до двух ночи. Никогда и ни перед кем она так не откровенничала. Она говорила ему даже то, в чем сама не хотела себе признаться. Единственное, о чем она умолчала, – о том первом своем английском мальчике. Томми сидел тихо, держал ее за руку и слушал. Он казался Кэсси пришельцем из другого мира – так не похож он был на спортивных, загорелых пляжных мальчиков с квадратными подбородками и выгоревшими на солнце волосами, которых она привыкла видеть. Чувственность сквозила в каждом его жесте, в каждой черточке его красивого лица. У него была стройная фигура – впрочем, как и у многих ребят на пляже, но лицо… Романтическое, загадочное, цыганское. Длинные черные волосы забраны в красивый хвост, в ушах – серьги, в форме золотых подковок.

– Не знаю, как буду жить в Нью-Йорке, – жаловалась она ему. – Мне страшно. Я боюсь. Я привыкла жить на воле, у моря, на пляже. А там эта страшная бетонная квартира. Как тюрьма.

– Тебе бы понравилась жизнь в английском поместье. Кстати, ты ездишь верхом?

– Довольно часто. У меня лошадь в конюшне на Топанга-кэньон. Я люблю кататься вдоль моря. Но с этим тоже придется распрощаться. А у вас в Англии много земли?

– Много. Очень много. Сама увидишь.

«Сама увидишь». Эти слова запали Кэсси в самое сердце. Они были своего рода обещанием того, что в один прекрасный день Томми покажет ей свои владения. А может быть, они станут и ее владениями. Он рассказывал о своей далекой и непонятной английской жизни, и ей казалось, это она сама шагает по осенней подмерзшей грязи в странных сапогах под загадочным названием «ботфорты» и сидит в охотничьей засаде. И выходит замуж, и рожает английского ребеночка, которого у нее отобрали, и начинается прекрасная новая жизнь…

На прощание, перед тем, как сесть в такси, он поцеловал ее. Кэсси целовалась со многими, но поцелуй Томми показался ей совершенно особенным. Ее язык и ее губы словно сами собой, без участия воли, слились с восхитительным ртом Томми. Кэсси вдруг почувствовала страстное желание прижаться к этому крепкому телу, обвить эти синие джинсы своими длинными ногами. Рука ее потянулась к пряжке его ремня… Но тут загудел клаксон таксиста.

– Парень, так ты едешь или нет?

– Боюсь, мне пора. Послушай, Кэсси, завтра я должен уезжать с родителями в пустыню, но, когда вернусь, обязательно тебе позвоню.

– Но мы же переезжаем В Нью-Йорк. Как ты найдешь меня?! – закричала она вслед.

Он выглянул из окна машины.

– Не волнуйся. Найду. Вот увидишь.

Вот и все. Надо возвращаться домой. И только два коротких слова «Вот увидишь».

В эти оставшиеся до отъезда недели ей казалось, она встречает его повсюду. У тетушки в Шерман Оукс она была уверена, что это именно он катил тележку с товарами по залу супермаркета «Хьюджес». Но как, черт возьми, он мог оказаться в Шерман Оукс? В другой раз она была в гостях у одноклассницы, они загорали в шезлонгах около бассейна, и вдруг приятельница вскочила и сказала:

– Кэсси, прикрой грудь. Я забыла тебе сказать, к нам теперь раз в неделю приходит новый парень чистить бассейн.

Сама она побежала в дом, а Кэсси обернулась и увидела, как «новый парень» поворачивает за угол дома. И она готова была поклясться, что это Томми.

И еще два раза ей казалось, что она видит его – и в самых неподходящих местах. Наконец накануне отъезда в Нью-Йорк она не выдержала и пошла в гостиницу «Беверли Уилшир».

– Вы не знаете, – спросила она портье, – когда Лоуренсы собирались вернуться в гостиницу?

– Таких постояльцев у нас нет.

– Я понимаю. Но они жили тут совсем недавно, молодой человек с родителями. Они уехали, но скоро должны вернуться.

Портье был тверд как скала.

– Мне очень жаль, мисс, но у нас такие не останавливались.


Кэсси мало общалась с бабушкой Зиммерман. У нее были какие-то смутные полудетские воспоминания о пожилой женщине, несколько раз приезжавшей к ним в Калифорнию, которая почему-то постоянно на все жаловалась: солнце слишком жаркое, воздух из кондиционера слишком холодный, улицы слишком безлюдные, смога столько, что нечем дышать; но все это были цветочки по сравнению с Дорис Зиммерман во всей ее красе, да еще на «своей территории».

Вот уже пятьдесят лет она безвыездно жила в Верхнем Вестсайде, на углу Вест-энд-авеню и 97-й улицы. Отец Кэсси родился и вырос в этой квартире. Он часто говаривал, что именно открывавшийся из их окна вид на Гудзон был причиной того, что он приехал в Калифорнию и поселился на берегу океана. Кэсси с первого взгляда поняла, что надо очень сильно постараться, чтобы из окон квартиры Дорис Зиммерман разглядеть Гудзон. Конечно, можно высунуться из окна метра на полтора, да еще и изогнуться, как змея – только неизвестно, что случится раньше: увидишь долгожданный Гудзон или свалишься вниз Бог знает с какого этажа.

Бабушке явно не нравилась мать Кэсси, и Кэсси скоро почувствовала, что эта антипатия распространяется и на нее.

– Какая shiksa, – бормотала Дорис себе под нос, и было не очень понятно, кого она обзывает – мать или дочь. – А ты совсем не zaftig, никто тебя такую замуж не возьмет. – Это уже явно относилось к Кэсси: ее стройная, «непышная» фигура возмущала Дорис до глубины души. Кэсси, впрочем, совсем не понимала этих бабкиных филиппик, поскольку та густо пересыпала их словечками на идиш. – Это типичный shlemiel; пора вам познакомиться со всей нашей семьей, завтра к обеду соберется ganze meshpochen; и скажи своей матери, пусть скажет спасибо, что у нее такая shviger [13], как я.

Но хуже всего, что Дорис сама соблюдала Shabbes [14] и принуждала к этому Кэсси с матерью. В пятницу вечером она заставляла их покрывать головы косынками, зажигать свечки, крутить три раза подсвечники и говорить молитвы. А что за еду она готовила! Фаршированная рыба, селедка, куриный суп с клецками из мацы – и ни листочка зелени, и ни одного помидора.

Кэри Зиммерман привыкла нравиться. Она решила воспользоваться этим периодом совместной жизни со свекровью, – который, как она надеялась, будет не очень продолжительным, – чтобы завоевать сердце Дорис. Поэтому Кэри старалась потакать всем прихотям свекрови. Кэсси же, напротив, с каждым днем чувствовала себя все хуже и хуже. Единственной ее отрадой была надежда, что скоро она увидится с Томми. Едва ли не каждый вечер она звонила в Калифорнию и спрашивала у отца, не звонил ли Томми. И всякий раз Эл терпеливо объяснял, что если молодой человек позвонит, то Эл сразу же даст ему нью-йоркский номер дочери.

– А может, он звонил, когда тебя не было дома?

– Ради Бога, Кэсси, детка, у нас есть прекрасное изобретение, которое называется автоответчик. На нем записано: «Вы набрали номер Зиммерманов. Кэри и Кэсси сейчас в Нью-Йорке, вы можете позвонить им по номеру 212 222 6543. Сообщение для Эла Зиммермана вы можете оставить, после того, как услышите сигнал. Спасибо». Я слышу эту идиотскую запись по сто раз на дню. Твой приятель не звонил. А, как по мне, так и не позвонит никогда. Забудь его, Кэсси, и дело с концом. Ты мне лучше вот что скажи. Мама говорила, вы ходили в универмаг «Мэйси». Что купили?

Кэсси не могла это слышать. Она бросила трубку, выбежала на улицу и пошла в сторону Риверсайд Парк. Она ненавидела этот гнусный серый Гудзон. Как ей хотелось снова увидеть Тихий океан! Какая скука в этом Нью-Йорке, какая дурацкая школа, как надоела эта безумная старуха Дорис со своими дурацкими словечками. Как ей все это н а д о е л о!

– А ну-ка еще разок! – услышала вдруг она.

Она обернулась. Мужчина был высокий и крепкий. Лица из-за фотокамеры она не могла как следует разглядеть.

– Давай еще разок. Топни ногой и замри. Смотри на меня, представь, что ты на меня сердишься.

– Да не сержусь я на вас. Я просто расстроилась, потому что… – Выдумывать Кэсси никогда не умела, а правду говорить не хотелось.

– Ладно, проехали. Ну-ка взгляни на меня.

Он щелкнул камерой, перемотал, чуть отступил, еще пару раз щелкнул, потом подошел к ней.

– Где ты живешь?

Кэсси возмутилась:

– Я не даю адрес незнакомым мужчинам.

– И правильно делаешь. Но я не просто незнакомый мужчина. Я фотограф. Если хорошо получишься на снимках, я пошлю их в фотомодельное агентство, вот рекламный проспект, возьми, тут есть адрес. Сходи туда и попроси, чтобы они заказали мне твои пробные снимки. А теперь последний раз спрашиваю: где ты живешь? Мне что, проводить тебя до подъезда? Как тебя звать, кстати?

– Кэсси Зиммерман.

– Зиммерман. Не очень подходящая фамилия для модели. Ты случайно не родственница Боба Дилана? Его настоящее имя – Роберт Зиммерман. Слушай-ка, почему бы тебе тоже не взять псевдоним «Дилан»? Во-первых, имя на слуху, во-вторых, в начале алфавита – в фотоальбомах агентства всегда будешь на первых страницах.

Кэсси постаралась состроить презрительную мину и высокомерно взглянуть на незнакомца, но в нем было что-то такое, что привлекало ее. Он тоже предлагает ей стать фотомоделью. Как Томми! Томми сразу же спросил, не модель ли она. Может, эта случайная встреча – знак судьбы? Может, это поможет ей поскорее встретиться с Томми? Она решила не упрямиться и дала фотографу свой адрес и номер телефона.

Через пару недель он позвонил.

– Это Пол. Пол ван Эш. Помнишь, я тебя фотографировал на улице? Снимки получились классные. В агентстве хотят поговорить с тобой. Они ждут тебя завтра. Адрес я тебе дал. Обязательно сходи!

И Кэсси пошла. Просто чтобы хоть куда-нибудь уйти из дома, подальше от нытья Дорис. Единственным утешением последних недель стал звонок отца: ему пока не удалось свернуть дела в Лос-Анджелесе, и он вроде бы хочет, чтобы они приехали к нему на Рождество.

– Здравствуйте, меня зовут Кэсси Зим… то есть Кэсси Дилан. Вы хотели со мной поговорить.

Девушка за столом мельком взглянула на нее.

– Прекрасно. Дайте мне взглянуть на вашу книгу [15].

«Книгу? – удивилась про себя Кэсси. – Зачем она ей?» Но ничего не сказала и робко протянула девушке потрепанный экземпляр «Мосты округа Мэдисон», который читала в метро. На этот раз удивилась девушка.

– Что это? Зачем? Я уже читала. Мне нужна ваша книга, ваш альбом, ваш портфолио.

– А у меня нет.

– Вы собираетесь стать моделью или писательницей? – Девушка старалась скрыть нарастающее раздражение бестолковостью Кэсси. – Вы вообще зачем сюда пришли?

– Не знаю, – тихо сказала Кэсси.

В дальнем конце приемной раздался громкий хриплый хохот. Кэсси обернулась. Дикого вида девица гоготала, развалившись на диванчике. Закинув ногу на журнальный столик, девица курила и одновременно жевала резинку. Удивительно красивая, но острижена почти наголо, и Кэсси с ужасом заметила, что под тесной черной кожаной курткой у нее, похоже, больше ничего не надето.

– Если не хочешь быть моделью, зачем тогда сюда приперлась? – спросила девица.

Кэсси даже не могла представить, что на свете существуют такие вульгарные особы. Но она старалась держать себя в руках, улыбнулась и вежливо ответила:

– Меня послал фотограф.

– Пол ван Эш.

Кэсси не удалось скрыть удивления.

– Да ты не охай. Все нормально. Пол всегда так делает. У него, кстати, хороший вкус. Он уже запустил таким образом пару девчонок. Теперь они ему по уши благодарны. Послушай, пойдем сходим в магазин. В новый универмаг «Барниз», а?

– А вы кто? Вы знаете, я не люблю панибратства. Особенно с незнакомыми.

– Да брось ты. Тут так не разговаривают. И потом, прости меня, что это значит «панибратство»? Я тебе предлагаю всего лишь сходить в магазин, никто и не собирается с тобой брататься. Ну так что, Кэсси с понтом Дилан? Это Пол придумал тебе фамилию? Впрочем, неважно. Меня звать Джиджи. Пошли.

Выходя из агентства, она через плечо бросила девушке за столом:

– Пока. Скоро вернусь.

– Эй, Джиджи, – засуетилась девушка. – Ты куда? Через двадцать минут у тебя съемка. Джиджи…

На улице Джиджи спросила:

– Ты откуда?

– Из Калифорнии, – ответила Кэсси.

– Из Диснейленда?

– С Беверли Хиллз.

– Из Лос-Анджелеса, значит. Поди, торчишь от «Кипарисовой аллеи»?

– Там нет такого района.

– Да это группа, дурочка. Ты что, не слышала «Кипарисовую аллею»?

Кэсси покачала головой и, чтобы переменить тему разговора, спросила:

– А ты откуда?

– А Бог его знает, – загадочно ответила Джиджи.

– Но ты же где-то росла.

– Это уж точно.

В универмаге Джиджи сразу ринулась в гущу покупателей, и Кэсси ее потеряла. Когда через некоторое время она вновь увидела Джиджи, сердце у нее так заколотилось, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Джиджи преспокойно сгребала с витрины мелкие драгоценности и запихивала их в свою сумочку. Поймав на себе напряженный взгляд Кэсси, она улыбнулась и кивнула, словно хотела сказать: «Чего ждешь, давай, присоединяйся!»

Кэсси отвернулась и как ошпаренная выскочила из магазина.


В газетах это назвали «голливудским адом»; устроил его опустошительный тайфун «Санта Анна». За полтора месяца до предполагаемого отъезда на Рождество в Калифорнию Кэри и Кэсси разбудил полночный звонок Эла. От их домика в пляжной колонии Малибу осталась груда обломков. Эл возбужденно рассказывал, что полиция обнаружила поблизости пару трупов, обгоревших настолько, что их даже не смогли опознать; но Эл думает, что это соседи по колонии Малибу. Другие его знакомые в панике залезли в бассейн и молили Бога, чтобы скорее прилетел спасательный вертолет, а вокруг бушевал огонь.

Короче, теперь, когда все позади, он понял, что больше не может оставаться в Лос-Анджелесе. С него хватит. Он купит роскошный пентхауз на Манхэттене; деньги найдутся, он продаст дом в Беверли Хиллз и получит страховку за пляжный домик в Малибу. И ждет не дождется, когда наконец сможет приехать домой. Кэри и Кэсси с грустью заметили, что домом Эл называет квартиру Дорис Зиммерман.

На следующее же утро Кэсси словно с цепи сорвалась. Длинные ноги сами несли ее прочь от дома Дорис к единственному убежищу, которое у нее было в этот момент: агентство «Этуаль». Она заплатила пятьдесят долларов, чтобы Пол ван Эш сделал пробные снимки, и объявила Кэри, что переезжает из этой жуткой берлоги Дорис в общежитие агентства в центре города. С матерью пришлось поспорить, и они сошлись на компромиссном варианте: если до приезда Эла Кэсси не получит работу фотомодели, она вернется обратно к Дорис Зиммерман.

Когда Кэсси встретилась со своей соседкой по комнате в общежитии, первым ее желанием было убежать обратно домой. Типичный случай: из огня да в полымя. В маленькой комнатке – две узенькие кроватки, на одной из которых полуголая Джиджи Гарсиа с неизменной жевательной резинкой во рту. Когда Кэсси вошла, та весело помахала ей и засмеялась:

– Привет, блондинка. Что, не узнаешь?

ЛОНДОН, 1993

Меня зовут Эми, и мне снятся сны. Знаю, сны всем снятся, только мои сбываются. Нет, не подумайте, это не прекрасные грезы, будто я стала принцессой или кинозвездой, как обычно бывает у девчонок. Такое со мной, конечно, тоже случается, но только когда замечтаешься… а супермоделью я решила стать всерьез.

Я-то говорю о ночных кошмарах, которые меня мучают и которыеимеют гнусное свойство сбываться. Учительница называет это предчувствием. И говорит, что я псих.

Вот, скажем, на прошлой неделе. Мне снилось, будто я еду на 23-м автобусе после похода по магазинам на Оксфорд-стрит обратно домой на Ноттинг Хилл Гейт. Кондуктор в автобусе такой веселый, улыбчивый, со всеми шутит. Кроме меня. Когда подошел ко мне, лицо его помрачнело. Он схватил меня за руку и говорит:

– А ну-ка выходи из автобуса.

Я смотрю в окно. Темень жуткая. Мы почему-то вдруг оказались не в Лондоне, а где-то за городом, и вокруг ни огонька.

– Нет, – закричала я. – Не хочу выходить. Мне надо в Ноттинг Хилл.

– Автобусы туда больше не ходят, – говорит он мне.

И тут вдруг все пассажиры повернулись ко мне и как заорут:

– АВТОБУСЫ ТУДА БОЛЬШЕ НЕ ХОДЯТ!

Кондуктор вывел меня на площадку к самым дверям. Я смотрю: номер на автобусе прежний – двадцать третий. Он пытается ссадить меня, я начинаю сопротивляться, вырываюсь, толкаю его, и он падает в темноту. Глаза выпучены, рот открыт, и этот страшный, жуткий крик… Я проснулась и поняла: очередной кошмар.

А на следующий день по телевизору в новостях сообщили: женщина устроила потасовку с кондуктором на площадке, как раз когда автобус трогался, кондуктор оступился и упал и теперь лежит в больнице, в критическом состоянии.

Показали женщину. Она белая, как кондуктор из моего кошмара.

Потом показали кондуктора – лежит на больничной койке, опутанный трубками и проводами.

А вот он чернокожий. Как и я.


Ненавижу, когда меня спрашивают, откуда я приехала, просто потому, что у меня черная кожа. Я такая же англичанка, как и все. Я здесь родилась, здесь выросла. И говорю не хуже своих приятелей. Спросите меня: «Что ты собираешься делать после школы?» И я не стану мямлить, да, мол, знаю, деньги не самое главное в жизни, но все равно я буду изо всех сил стараться стать моделью. Я четко и ясно отвечу: «Пока не знаю, но если удастся достать немного денег для начала, попробую стать моделью».

Моя мать с Ямайки. Что есть, то есть. Она родилась в Кингстоне, а в 1955 году дед нанялся на работу в компанию «Лондон Транспорт» и со всей семьей приехал сюда. Матери тогда было всего четыре года. Когда она вышла замуж за папу, дед с бабкой уехали обратно на Ямайку. Им не понравилось в Англии: холодно и сыро. А потом отец бросил маму, и она осталась с тремя детьми на руках: страший брат Лерой, я и маленькая Тути. Денег у нас в доме никогда не было, жили мы очень бедно. У нас часто отключали свет, потому что мы не могли оплатить счета за электричество. Бывало, приду из школы, а дома темно, как в погребе. Я обнимала малышку Тути и, чтобы она не боялась, играла с ней в жмурки. Потом приходил Лерой, мы играли уже втроем или пели песни, чтобы было не так страшно. У Лероя замечательный голос. Мама мечтала, чтобы он пел в церковном хоре, но я всегда говорила ей: легче самого дьявола затащить на хоры, чем Лероя.

Он настоящий разбойник, мой старший братец Лерой Уинстон Ла Мар. Всю жизнь у него были неприятности, то из школы выгонят, то еще что-нибудь. Теперь я понимаю, мама просто не могла с ним справиться. Короче, когда ему было семь лет, она отослала его на Ямайку к деду с бабкой. Конечно, ей было очень жалко расставаться с сыном. Потом он только присылал нам открытки на Рождество, и то наверняка его бабушка заставляла их писать. Рождественские праздники своего детства я никогда не забуду. Мы были так бедны, что часто не могли даже купить друг другу подарки, и потому дарили то, что могли, – что не надо покупать. Я рисовала картинки. Однажды, помню, нарисовала для Тути чернокожую Золушку, которая собирается на бал. А Тути решила мне подарить песню Майкла Джексона «Билли Джин». Она забралась на табуретку и так самозабвенно пела, подпрыгивала и мотала головой, что ее косички метались как сумасшедшие… Короче, в конце концов, она свалилась с табуретки. Тути просто балдела от Майкла Джексона и боготворила его. Я видела, как ей было тяжело, когда в газетах появились все эти странные истории про мальчиков, которых он приглашал в свое поместье «Неверлэнд» и делал там с ними всякие гадости. Тути не могла в это поверить. Когда я подарила ей черную Золушку, она приклеила ее на стенку рядом с Майклом Джексоном, с Прекрасным Принцем. И вот теперь получалось, что вроде бы никакой он не принц. Но Тути не хотела в это верить.

У меня тоже есть Прекрасный Принц. Его зовут Маркус, в честь Маркуса Гарви, выходца с Ямайки, одного из вождей движения черных в Америке. Он призывал негров считать своей настоящей родиной Африку. Он умер в 1940 году. У моего Маркуса прическа, как у пугала, но на самом деле он очень элегантный. Его старший брат, когда они еще жили в Северном Лондоне, ходил в школу, где было много настоящих пижонов. Он многому научил Маркуса. Кроме того, Маркус очень большое значение придает чести и собственному достоинству черных. Он говорит, что мы афрокарибы. Ну и ладно, я не против. Я-то считаю себя англичанкой, но пускай буду еще и афрокарибой в придачу. Кому от этого плохо?

Маркус сильный и молчаливый, лицо у него очень гордое и очень красивое, он настоящий черный красавец, немного похож на знаменитого крикетиста Вива Ричардса. Я влюбилась в Маркуса, когда мы учились еще в пятом классе, и сейчас мы как бы неофициально помолвлены. По гороскопу он Скорпион, ужасно скрытный. Маме он очень нравится, думаю, не в последнюю очередь потому, что он любит, как она готовит. По воскресеньям он ходит к нам обедать, и мама старается вовсю: бананы, цыпленок с рисом, тушеное мясо с горошком, почки с фасолью, разные супы, картошка, батат – чего только она не выдумает! И вот еще что: мне уже шестнадцать, но я еще девушка. И собираюсь выйти замуж девушкой. Мы с Маркусом это обсуждали, и он меня прекрасно понимает. И маму это радует. А вот Тути не разделяет моих взглядов на этот счет. Сама она начала кокетничать, когда была от горшка два вершка. Мне даже неудобно стоять с ней рядом в церкви: она, когда поет, постоянно стреляет глазками по сторонам, вертит попкой и улыбается направо и налево. Не знаю уж, что думает по этому поводу его преподобие отец Вестбрук. Наверное, просто боится с ней связываться, она у нас такая боевая: ты ей слово, она тебе – два.

На самом деле, конечно, эта ее боевитость полезное качество, и может, Тути больше подходит на роль фотомодели, чем я. Она любит себя показать, любит играть на публику, но мама считает, ей лучше стать актрисой или певицей. Я вообще не понимаю девушек, которые не ладят с матерями. Для нас с Тути мама – лучшая подруга на свете. Она вообще для нас – все. И хоть мы бедные, но одежда у нас всегда чистая и аккуратная, и еда чудесная, пусть иногда и всего раз в день. Мама баптистка. Пядидесятница. Но меня ходить в церковь она никогда не принуждала. Она всегда говорит: что много значит для одного, для другого может ничего не значить. И по-моему, это правильно. Я иногда хожу в церковь, но, честно говоря, не чувствую в этом потребности, хотя знаю, что молитва действительно помогает. Но я верю, что Бог во мне и со мной, и не понимаю, зачем идти в какой-то специальный дом, чтобы его найти. Церковь – это же просто-напросто дом, и половина людей вообще ходят туда не потому, что верят в Бога, а потому, что им, скажем, нравится петь псалмы. Или просто по привычке. Но если я молюсь одна, бывают минуты, когда на меня накатывает такое чувство, словно Он вот тут, со мной, в комнате, слышит меня, смотрит на меня. И совсем не обязательно для этого ходить в церковь.

Но мама ходит, и она очень радовалась, когда на Кенсингтон Парк роуд обновили их старенький храм. Это совсем недалеко от нашего дома. Мы живем в муниципальной квартире на Портобелло Корт. Наш район постепенно становится довольно фешенебельным. Тут селится много таких, кого мама называет «белые либералы среднего класса». Не уверена, что она до конца понимает, что означает эта фраза, просто повторяет то, что много раз слышала давно, еще в шестидесятые годы, но сама она вкладывает в нее довольно определенный смысл: люди, которым нельзя доверять до конца. Это такие белые, которые хорошо относятся к черным, потому что мы черные, бедные, несчастные, и все в таком роде. То есть к черным вообще, а не к отдельным людям, отдельным личностям. У нас в Портобелло прекрасный рынок – и фрукты, и овощи, а по субботам бывают выставки-продажи антиквариата, и это привлекает много туристов. А еще в нашем районе во время августовских банковских каникул бывает настоящий карнавал, и это единственный раз в году, когда мне нравится быть афрокарибкой.

Неподалеку от нашего дома есть ресторанчик со странным названием «192», там любят собираться журналисты. Тути часто туда захаживает, она очень смешно изображает, как они выходят оттуда после ленча, который у них длится чуть ли не полдня. Но я больше люблю заведение «Рококо». Это магазинчик, где продаются газеты и журналы со всего света. Я каждый день после школы захожу туда и листаю «Вог», «Эль», «Клоузес шоу» и другие журналы мод, а потом кладу их обратно на стойку и покупаю «Миз», «Джеки» или «Шаут», потому что это единственное, что я могу себе позволить. Маркус читает американский журнал, который называется «Вайб» («Резонанс»), его основал Куинси Джонс. Там, кстати, тоже много про моду.

Объявление о конкурсе «Девушка года» я увидела в журнале «Смэш хитс». В нем говорилось, что надо послать две фотографии и быть ростом не меньше пяти футов восьми дюймов [16]. Я пять и десять, так что с этим все в порядке. Я рассказала Маркусу. Он у меня не из тех легкомысленных парней, которые сказали бы: «Давай, пошли для смеху». Он ко всему относится очень серьезно, за что я его и люблю. Мы обстоятельно все обсудили.

– А что тебя интересует на самом-то деле? – спросил он.

– Ну, красивая одежда.

– Ты хочешь сказать, модная?

– Ну, да.

– Послушай, ты любишь рисовать, и у тебя неплохо получается. Так? Почему бы тебе не заняться разработкой новых моделей? Твоя мама научила тебя шить. Ты ведь всегда переделываешь вещи из магазина на свой вкус. Так почему бы тебе не заняться этим серьезно?

– Но при чем здесь конкурс «Девушка года»? Я что-то не улавливаю. – А вот при чем. Конечно, может, я пристрастен, но ты настоящая красавица. И, конечно, они возьмут тебя в модели. Но ведь ты могла бы поработь моделью, так сказать, для начала, заработать денег, а потом поступить в колледж и получить настоящую специальность. И потом, если накопить кое-какой капитал, будет легче открыть собственную фирму.

Он все правильно рассудил. Какое счастье, что у меня есть Маркус! Я ведь до сих пор даже не задумывалась всерьез, чем буду заниматься после школы.

Маркус сделал несколько снимков. Правда, не очень удачных. Тогда он попросил своего друга Джо, который собирается стать профессиональным фотографом. Он несколько лет копил деньги на камеру, а теперь целыми днями бродит по Лондону и фотографирует людей – на улице, в школе, в любом интересном месте. Иногда и Маркус ходит вместе с ним. У Маркуса тоже есть неплохие фотографии, но все же до приятеля ему далеко, у Джо настоящий талант.

Я послала свои конкурсные снимки в фотомодельное агентство, которое называется «Этуаль». И вот в один прекрасный день мне оттуда позвонили. Я думаю, это все благодаря замечательным снимкам Джо. Я ведь не какая-нибудь светло-шоколадная мулатка с огромными глазами лани. У меня по-настоящему черная кожа, и волосы коротко острижены. Джо сфотографировал меня на фоне яркого светового пятна, и я получилась просто потрясающе. Конечно, подумала я, когда они меня увидят такой, как есть, то, наверное, даже не захотят и разговаривать.

Но я ошиблась.

Это вообще оказалось довольно приятное место. Со мной разговаривала девушка по имени Энджи, очень, кстати, симпатичная. Она попросила меня сесть и сразу заговорила начистоту:

– Не хочу тебя обманывать, Эми. У нас не очень много работы для черных девушек, но мы все же хотим, чтобы ты участвовала в конкурсе. Сказать по правде, нам нужно, чтобы в конкурсе участвовала хотя бы одна негритянка. Ты даже не представляешь, как мало черных девушек подали заявки на конкурс.

Конечно, мне это не понравилось. Мало радости, что тебя берут только потому, что ты черная. Может показаться странным, но я никогда всерьез не размышляла о расизме. Мама всегда говорила нам, что прежде всего ты человек, а уж потом белый или черный. Но я не стала ссориться с Энджи. В конце концов я пришла узнать, допустили меня к участию в конкурсе или нет. Так вот, она сказала мне, что допустили. Энджи объяснила, когда приходить на репетицию, что я должна делать, на что надо обратить особое внимание. И еще она сказала, что фотографии Джо замечательные и даже годятся как пробные снимки для фотомодели. Еще бы, ведь Джо настоящий талант!

Мама была на седьмом небе от радости и даже приготовила по этому случаю праздничный ужин. Кроме того, она для нас с Тути тоже припасла важное известие. Мы заставили Тути сунуть ладошки под попу и прикусить язык, чтобы хоть минутку она посидела спокойно. Ее пригласили спеть на церковном празднике, и всю неделю она целыми днями кривлялась перед зеркалом со щеткой для волос вместо микрофона, завывая на все лады. А мама хотела, чтобы мы внимательно ее выслушали. Сообщение было важное. Наконец Тути угомонилась. Мама встала и торжественно сказала:

– Ваш брат Лерой возвращается с Ямайки. Домой. Он будет жить с нами.

Наверное, в ту ночь я должна была увидеть прекрасный сон: как меня награждают венцом королевы, победительницы конкурса «Девушка года». Но приснилось мне совсем другое: как будто мы приехали в аэропорт встречать Лероя… а из самолета выскакивает настоящий черт с рогами.

ЛОНДОН, 1993

Мне никогда не забыть первого появления Эми Ла Мар на подиуме. Финал конкурса на звание девушки года проходил в лондонском отеле «Хилтон» – в большом зале с окнами на Гайд-парк. Конкурс организовывало мое родное агентство «Этуаль», и меня пригласили в жюри. Минут десять понадобилось, чтобы пробиться через толпу в холл, где уже поджидали телевизионщики.

– Эй, Лебедь, как дела? – крикнул один репортер.

– Спасибо, отлично. А как ты, Джой? – Некоторых журналистов я знаю по имени, и всегда бывает приятно увидеть в толпе знакомые лица.

– С возвращением на родину, Лебедь! – А вот этого вижу впервые. – Почему бы тебе не остаться у нас насовсем?

Провокационный вопрос. Все знают, что в Америке модели зарабатывают гораздо больше, чем в Англии. Но я патриотка, и не стану лишний раз напоминать об этом.

– Когда-нибудь, может, и останусь. – Будем надеяться, мой ответ не прозвучал слишком уклончиво.

– С мамой-папой повидаешься?

Еще один каверзный вопрос, хотя никто и не подозревает, как тяжко мне на него отвечать. Сослаться на нехватку времени – какая же я после этого любящая дочь? Но и правду сказать не могу. После появления Гарри мне стало трудно встречаться и разговаривать с родителями. Они так и не оправились после гибели Венеции и по-прежнему живут прошлым, а в возвращение Гарри уже не верят. Каждый раз, когда мы видимся, мне страшно хочется рассказать им, что он жив. Но это невозможно. Я дала Гарри слово. Он не хочет возвращаться домой, пока с него не сняты подозрения. К тому же я понятия не имею, где он сейчас находится. В нашу последнюю встречу, когда я передала ему деньги и мы попали в кадр Демону, он обещал вскоре связаться со мной, но за все эти годы так ни разу и не объявился. Я уже сама начала беспокоиться. А встречи с родителями превратились для меня в настоящий кошмар. Не потому, что я не рада их видеть. Просто они уверены, что только я у них и осталась; они отчаянно цепляются за меня, как за последнюю надежду…И это невыносимо. Вот почему я стараюсь пореже выезжать из Нью-Йорка. Так спокойнее. Я ненавижу лгать. Раньше мне приходилось лгать родителям, что я ничего не знаю про Гарри, а теперь, когда они говорят о нем, как о покойном, я тоже чувствую болезненные уколы сомнений: а вдруг это правда? И снова приходится притворяться, – мол, все в порядке, конечно, он жив. Мучительные мысли – особенно если они приходят в голову, когда надо улыбаться журналистам и казаться беззаботной.

Зал был уже полон. Агентство «Этуаль» не упускало случая организовать для своих клиентов настоящий праздник. Все здесь: модельеры, визажисты, пресса, фотографы, редакторы журналов мод, покупатели и, разумеется, – полный набор моделей от «Этуаль». Посреди зала – огромный подиум, нестройный гул голосов перекрывается бухающим ритмом диско: шоу еще не началось, но праздник уже в разгаре.

Луч прожектора поймал меня и провожал до самого судейского столика. Фотографы вокруг подиума неистовствовали. Я послала им воздушные поцелуи и своей «мыльницей» тоже сделала несколько снимков – это всегда вызывает у них особенный восторг. Меня, как почетного члена жюри, усадили в центре длинного судейского стола, прямо возле подиума, рядом со знаменитым дизайнером причесок, – у него салоны и в Лондоне, и в Лос-Анджелесе, и в Сиднее. Мы не раз работали вместе. А с другой стороны расположился Чарли Лобьянко, президент агентства «Этуаль».

Я всегда восхищалась Чарли. Перед его итальянским заразительным обаянием просто невозможно устоять. Особенно подкупает нескрываемый восторг, с которым он относится к женщинам. В женском обществе он – как мальчик в кондитерской лавке. Бегает, суетится – кого-то обнимет, что-то шепнет, поцелует. Чуть ли не мурлыкает… Но ни капли фальшивой лести прожженных ловеласов. Чарли любит женщин искренне. Он полная противоположность пресным английским мальчикам, среди которых я выросла. Чарли – это сплошные эмоции. Не раз я видела, как он плачет и не стыдится слез, – и это тоже восхищает меня в нем. Нет, он вовсе не размазня, просто не умеет фальшивить. Родители у него тоже люди интересные: мать из аристократической итальянской семьи, она росла и воспитывалась на роскошной вилле на озере Комо. От нее Чарли унаследовал безупречные манеры и превосходный вкус. А вот отец у него – темная личность, итало-американский мафиози из Нью-Джерси, про которого достоверно известно только то, что лет сорок назад он соблазнил мать Чарли и уговорил ее бежать вместе с ним. Чарли рассказывает эту историю каждый раз по-новому, и за подробности я не ручаюсь, но думаю, именно папаше он обязан некоторой ветреностью своей натуры, которая, впрочем, только добавляет ему привлекательности. До меня часто доходят сплетни о его шашнях с молоденькими моделями, но я предпочитаю к ним не прислушиваться.

На этот раз он выбрал для себя образ маленького шалуна.

– Лебедь, ангелочек, не могу поцеловать тебя – подцепил где-то простуду. Как я скучаю по мамочке! В детстве, когда я болел, она готовила мне фантастические микстуры.

– Бедненький Чарли… Но что же там было намешано? Может, в «Хилтоне» найдут что-нибудь подходящее?

– Уже нашли, – хихикнул Чарли и глотнул виски. – Правда, они забыли добавить меда с лимоном. Но ты же меня знаешь: вот появятся девочки, и мне сразу станет лучше.

Я представила себе, что сейчас творится за кулисами: кто-то лихорадочно подкрашиватся, кто-то расчесывает волосы после бигудей, остальные в нервном ожидании бесцельно расхаживают взад-вперед. Бедные девочки. В последние минуты перед шоу даже профессиональные модели нервничают, а тут – вообще первый в жизни выход на подиум. Мне в этом смысле повезло – никаких конкурсов, никаких финалов. Вилли О'Брайен сразу взял меня в оборот и увез в Париж. Через четыре месяца я уже красовалась на обложке французского издания «Вог», а Чарли Лобьянко готовился к моему прибытию в Нью-Йорке. Двенадцать девушек, которые сейчас предстанут перед строгим жюри, отобраны из нескольких сотен участниц конкурса, откликнувшихся на объявление агентства «Этуаль» в журнале «Мне семнадцать». Финал конкурса «Девушка года» снимает телевидение, о нем напишут газеты, – хороший шанс для начала карьеры. Победительница поедет на международный финал в Нью-Йорк, но что станется с остальными?

– В этом году подобрались замечательные девушки. – Надо мной наклонилась Грейс Браун, шеф лондонского отделения «Этуаль». Она словно прочитала мои мысли, отвечая на невысказанный вопрос. Я люблю Грейс. Она всегда спокойная, уравновешенная. Этой женщине, как, впрочем, и Чарли обязаны своей карьерой не меньше половины супермоделей мира. И я в том числе. Сама бывшая манекенщица, она прекрасно выглядит в свои сорок четыре. И, как никто, умеет работать для других.

– Не говори пока Чарли, – продолжила она, – но пятерых мы уже почти приняли.

Под «Возлюбленного» Мадонны на подиум парами начали выходить девушки. Вообще-то мне всегда нравилась эта песня, она создает настроение, но слова об усталости, разочаровании, об игре, которая заведомо проиграна, не слишком-то подходили к этому вечеру. Ведь для девушек именно сегодня мечты стали реальностью. Но заводная мелодия сделала свое дело: девушки почувствовали себя свободней и двигались уверенно. Зрители раскачивались в такт музыке, подпевали, – словом, все веселились от души. Чарли ласково обнял меня за плечи и привлек к себе. Я не выдержала и засмеялась: он был просто на седьмом небе от блаженства. Ничего ему в жизни больше не нужно: лишь бы сидеть вот так у подиума и наслаждаться созерцанием мелькающих перед носом стройных ножек. Перед каждым из членов жюри лежала стопка фотографий финалисток со всеми необходимыми данными, но я решила в них не заглядывать. Мне хотелось самой угадать, о каких девушках говорила Грейс.

Все сразу поняли, кто станет победительницей – стоило ей только шагнуть на подиум. В любом случае мы выбрали бы именно ее. И выделялась она вовсе не тем, что была единственной темнокожей финалисткой. Эми Ла Мар появилась последней, без пары: она выглядела так потрясающе, что выходить рядом с ней было бы чистым безумием. Я уже твердо знала, что она победит. Но, думаю, все мы с самого начала очень хорошо понимали, что ее победы не будут легкими. Мир моды консервативен, он не сразу примет девушку с таким резким, твердым лицом и тем более с такой кожей – не мулатской, нежного цвета кофе с молоком, а темной, действительно черной кожей.

Она не могла похвастаться распущенной по плечам шелковистой гривой: простая короткая стрижка, выбеленные волосы. Четкие, правильные черты лица. Огромные карие широко поставленные глаза лукаво поглядывали в нашу сторону, радостная улыбка открывала белоснежные зубы. На ней было изящное черное платье в обтяжку длиной до щиколоток, с подплечиками и длинными рукавами. Скромное, закрытое платье, – но оно не могло скрыть ни одной линии ее безупречного тела. И еще в этой девушке чувствовалась какая-то особенная невинность, свежесть, непосредственность. Вместо того, чтобы просто развернуться на краю подиума, она неожиданно исполнила несколько танцевальных па. Она откровенно радовалась жизни! Публика влюбилась в нее с первого взгляда и встречала каждый ее выход восторженными криками и аплодисментами. Эми стала звездой этого вечера.

И вот во время последнего выхода Эми Ла Мар, когда оставалось только вызвать всех девушек на сцену и объявить имя победительницы, из толпы вдруг вынырнула невысокая темнокожая женщина. Она поднялась на подиум и взяла у ведущего микрофон:

– Дайте мне сказать!

Все повернулись к Чарли Лобьянко. Он махнул рукой: пусть говорит.

Да, к таким речам самодовольный мир моды, конечно, не привык.

– Как вы могли заметить, – горячо начала женщина, – в финал попала только одна темнокожая девушка. Я хочу знать: почему? Почему же только одна? Найоми Кэмпбелл стала первой темнокожей моделью, которая появилась на обложке «Тайм» и французского «Вог», но это случилось только сейчас, в 90-е годы. Вероника Уэбб – первая темнокожая модель, которую взял «Ревлон», но получает ли она столько же, сколько платят белым моделям? Никому до этого нет дела. Хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать темнокожих моделей. А работы много. Почему бы ее не предложить темнокожей девушке? Скажите мне, почему? Мы сегодня видели настоящую черную Венеру. Конечно, она не похожа на Иман, она и на Найоми не похожа. И с Тирой Бэнкс у нее ничего общего. Она прекрасна сама по себе. Только взгляните на нее…

Я видела, как испугалась бедняжка Эми Ла Мар от этого непрошеного заступничества. Она буквально затрепетала и в любую секунду готова была броситься бежать за кулисы. Знакома ли ей эта женщина? Кто она? Журналистка? Активистка черного движения? Да кто бы она ни была! Она говорила правду, и я подумала, как хорошо, что Чарли позволил ей говорить!

– Ведь есть же работа для этой красавицы и сотен других темнокожих девушек! И для азиаток тоже – не забывайте о них! Где супермодели-азиатки? Да, есть Ясмин Гаури, но все же она полукровка, ее мать – канадка. Девушек неевропейской расы вокруг все больше, но их по-прежнему не увидишь в престижных журналах. Цвет кожи – непреодолимая преграда. Но разве цветом кожи определяется подлинное своеобразие человеческой личности?

И она исчезла так же стремительно, как появилась.

На секунду воцарилась полная тишина, а потом зал взорвался. Аплодировали стоя. Шум, наверное, был слышен на улице. Остальные девушки высыпали на сцену, чтобы понять, что случилось.

– Давай прямо сейчас вручим Эми Ла Мар букет победительницы. Получится хороший сюжет для прессы, – шепнул Чарли. Мы встали и вышли из-за стола. Чарли взял микрофон и поднял руку, требуя тишины.

– Дамы и господа! Вы, наверное, уже поняли, кто у нас сегодня победительница. Я хочу, чтобы ее поздравила самая знаменитая британская супермодель, которая почтила своим присутствием наш праздник. Сван, могу я попросить тебя вручить этот букет Эми?

Целуя Эми в щеку, я шепнула:

– Возьми мой телефонный номер у Грейс и позвони, если понадобится совет или помощь.

Она смущенно улыбнулась – юная, беззащитная. Господи, подумала я, помоги ей выстоять. Любую начинающую модель ждут нелегкие испытания, но темнокожую девчонку – вдвойне.

УИЛТШИР, 1993

Утром, сидя в машине, несущейся по загородному шоссе, я просматривала свежие газеты. Личико Эми красовалась на первых полосах: «ТРИУМФ ЭМИ», «ГЕРОИНЯ ГОДА»… обычные журналистские восторги. Но для Эми действительно начиналась новая жизнь. Представляю, как сейчас обрывают телефоны в агентстве! Наверное, уже выстроилась целая очередь желающих поработать именно с ней.

Но я приехала в Англию не только ради конкурса «Девушка года». Мне надо было досняться для американской фотосерии по сюжетам из мировой живописи. Я уже побывала «Голубым мальчиком» Гейнсборо в бархатном вечернем костюме. Кристи Терлингтон в серии с купальниками изображала «Венеру» Боттичелли, Клаудиа Шиффер, рекламируя белье, – одну из балерин Дега, Наоми в саронгах от Мизрахи и озбековском шифоне – гогеновских гаитянок. Кейт Мосс должна была делать Мону Лизу, но наряд Джоконды пока никак не удавалось привязать к современности. А мне еще придется воссоздавать «Качели» Фрагонара – в пастушьем платье из пенистого тюля от Вивьен Вествуд. Конечно, Вивьен Вествуд никакого отношения не имеет к стилю Людовика ХV, но кого это волнует?

Впервые за долгое время я хорошо выспалась. После шоу я только заглянула на банкет у Сан Лоренцо: попозировала фотографам вместе с Эми и тут же отправилась к себе в «Хилтон». Перелет, пусть даже в «конкорде» – вещь утомительная. Я приготовила ванну с запахом розы и герани, смыла дорожную усталость. Потом рухнула в постель и спокойно заснула. Я знала, что на съемку в полшестого можно не приходить, – это все Грейс, она меня просто балует… вот и сегодня только одна поездка за город на примерку, значит, опять можно будет лечь спать пораньше. Какое блаженство! «Качели» завтра, а вот послезавтра меня ждет нечто необыкновенное. «Солсбери Плэйн» – так называется и серия, и местечко, где пройдут съемки. Совершенно особенные съемки – полная противоположность роскошной американской экзотике. Бюджет – копеечный, но я согласилась работать бесплатно, чтобы как-то поддержать двух молодых модельеров, которые сделали серию. Их работа меня просто восхитила. Стиль «деконструкция», возвращение к первоосновам – грубый шов, фактура. Издатели-эстеты, конечно, воротят нос от такой одежды. В отчаянии ребята написали мне в Нью-Йорк. И вот мы встречаемся в Стоунхендже. Туда же приедет Вилли О'Брайен. Со мной и с Вилли рад работать любой визажист. На этот раз нам поможет очаровательная девушка по имени Эмбер. Вилли отснимет несколько черно-белых пленок, и уж тогда мы посмотрим, что скажут издатели. Почему бы не воспользоваться своим именем и влиянием, если хочешь помочь по-настоящему талантливым людям? Особенно, если их игнорирует индустрия моды.

И тут мне пришла в голову прекрасная мысль. Мы еще не слишком далеко отъехали от Лондона, и я смогла дозвониться в «Этуаль» по радиотелефону.

– Грейс?

– Сван? Спасибо за вчерашний вечер. Жаль, что ты не осталась на банкет… знаю, знаю: ты никогда не любила шумных вечеринок. Ну, как тебе наше новое открытие?

– Просто потрясающе! А ты не знаешь, та женщина, которая выскочила на подиум, – она кто?

– Понятия не имею. Но вчера она явно произнесла свою лучшую речь в жизни.

– Телефон надрывается?

– Не то слово!

– Грейс, послушай, я понимаю, что это нахальство, но нельзя ли Эми сняться со мной бесплатно? Послезавтра?

– Ну, если бесплатно, тебе лучше поговорить с ней самой. Запиши номер. Она живет с матерью и сестренкой где-то в Ноттинг Хилл Гейте. Желаю удачи, только не затягивай со съемкой. Через неделю они с Чарли летят в Нью-Йорк, на главный финал. Не знаю, как ее там примут – слишком уж она ни на кого не похожа. Мне бы хотелось, чтобы до отъезда она успела немного подзаработать, но, как бы то ни было, съемки с тобой пойдут ей только на пользу.

Я позвонила Эми.

– Говорит Тути Ла Мар. Нас нет дома, но если вы хотите оставить сообщение… – пропищал детский голосок.

– Тути, перестань. Простите, кто это?

– Эми? Это Лебедь.

– Ах, здравствуйте. Извините. Мой жених только что купил нам автоответчик, и сестренка никак не наиграется.

– Эми, у тебя, наверное, похмелье?

– Да нет, я же не пью. Послушайте… вы не могли бы сказать хоть пару слов Тути? А то она от нас не отстанет.

– Привет, Лебедь, – опять возник тоненький голосок.

– Привет, Тути. Ты тоже модель?

– Нет, я певица.

– Правда? Тогда спой песенку.

Мне пришлось высунуть трубку в окно – так громко и пронзительно Тути заверещала «Что поделать с любовью». Когда телефоном снова завладела Эми, я быстро объяснила, в чем дело.

– Эти ребята только начинают, и я хочу им помочь. Уверена, что в их одежде ты произведешь фурор. Денег, правда, не заплатят, но реклама будет хорошая. – Я рассказала о Вилли О'Брайене и попросила Эми связаться с ним, чтобы он захватил ее с собой.

– У нас будет замечательная специалистка по гриму, зовут ее Эмбер. Но ты, наверное, возьмешь с собой свою косметику? В Нью-Йорке мне доводилось работать с темнокожими моделями, и они всегда красятся сами, потому что большинство визажистов мало что понимают в черных лицах. Правда, Эмбер можно доверять, она толковая девушка, но на всякий случай лучше подстраховаться.

Я откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вглядываясь в деревенские пейзажи за окном. Американцы сняли частную усадьбу где-то совсем неподалеку от Солсбери Плэйн, так что прямо оттуда я и отправлюсь на наши бесплатные съемки. Вилли приедет только на день.

Машина свернула с шоссе на извилистую узкую дорогу. И вдруг я поняла, где мы. Кромка пологих холмов на горизонте… Все вокруг до боли знакомо. Мы подъезжали к деревне, где стоит дом моих родителей – тот самый «коттедж» с семью спальнями, в котором прошли счастливейшие дни моего детства.

Когда мне сказали, что мы остановимся в частном доме, мне и в голову не могло прийти, что хозяевами окажутся мои старые соседи. Машина въехала в усадьбу «Вудбридж Милл». Я сидела, как неживая, ведь Фрэзеры – ближайшие друзья родителей. Но зря я так волновалась.

– Лавиния! Душечка, я счастлива тебя видеть! Как мило, что ты заглянула. Останешься на ужин? Сколько же лет прошло? Я так рада! Вот только… понимаешь, на нас тут обрушились эти ужасные американцы из журнала мод. Каким-то образом они прослышали о нашей мельнице, какая она красивая. Из Нью-Йорка позвонила ужасно важная особа, просила разрешить им сделать несколько фотографий. Со страху я ничего толком не поняла и все время думала, сколько же ей будет стоить наш разговор, наверное, кучу денег, а мы все говорили и говорили. В общем, я не выдержала и сказала: делайте, что хотите! Джоффри страшно разозлился и вот уже несколько дней со мной не разговаривает, но тебе он обрадуется, так что оставайся, поужинай с нами…

Этого следовало ожидать! Люси Фрэзер понятия не имела, что я – супермодель, знаменитая на весь мир. Она так далека от всего этого! Я прервала ее словесный поток и решительно шагнула в прихожую.

– Люси, дорогая, я как раз одна из них. И фотографировать будут меня… и теперь я понимаю, где – на старых качелях в саду. Каменные херувимчики, что в конце аллеи, еще стоят? Ну так они тоже пригодятся.

– Боже правый! – Люси остолбенела.

Надо срочно менять тему. Я набрала побольше воздуха и спросила:

– А как папа с мамой? Давно вы не виделись? – Ответа ждала, не дыша.

– У них все в порядке. Как не стыдно! Ты их совсем забыла, а они так по тебе скучают. Я как раз сегодня получила от них открытку.

– Открытку?

– Они в Шотландии. Где-то в Бордерсе. Забыла, зачем они туда поехали…

Наверное, я должна была почувствовать облегчение от этого известия, но ничего подобного… Я всегда любила родителей и скучала о них. Я подумала, что рано или поздно должна найти выход из этого положения, чтобы видеться с ними почаще. Чтобы снова научиться быть возле них.

Тут в холл ворвалась Мэри Энн де ла Салль, редактор нью-йоркского журнала мод.

– Лебедь, милочка, это такое место! Просто умереть можно… – затараторила со своим ярко выраженным южным акцентом и потащила меня прочь. Бедная Люси ошеломленно смотрела нам вслед.


Съемки «Качелей» оказались сплошным мучением. На картине у девушки слетает туфелька. Мэри Энн хотела, чтобы и на фотографии получилось то же самое. Понадобилось множество попыток, прежде чем я наловчилась вовремя сбрасывать туфельку, а фотограф, пожилой француз-педераст (надеюсь, больше мне с ним работать не придется) – вовремя щелкать затвором. Разумеется, туфелька несколько раз улетала в густые и колючие кусты, и каждый раз худенькая ассистентка, одетая в шорты, лезла за ней в самые заросли и возвращалась исцарапанная до крови. А потом еще Люси… Накануне вечером она пролистала пачку журналов и теперь чувствовала себя большим специалистом по супермоделям.

– По-моему, самая хорошенькая – Клаудиа Шиффер, правда, Лавиния? Ты с ней знакома? – Люси бегала вокруг своих каменных херувимов, смахивая с них пыль и заглядывая в камеру. «Невоспитанная особа!» – не выдержал наконец фотограф. И хоть сказал он это по-французски, Люси немедленно развернулась: «А ты – кретин!» Я не смогла удержаться и рассмеялась. Закончили мы в половине восьмого, и американская команда сразу уехала. Не могу сказать, что я об этом пожалела.

– Родители так огорчатся, когда узнают, что разминулись с тобой, – сказала утром Люси, целуя меня на прощанье. – Почему ты их никогда не предупреждаешь о приезде?

В машине я забилась на заднее сиденье и всю дорогу до Солсбери Плэйн смотрела в окно невидящим взглядом. Меня мучила совесть.

Когда мы приехали, все уже были на месте. Эмбер колдовала над лицом Эми. А Вилли болтал:

– Что за красотка, а? Так бы и съел, клянусь! Нет, Лебедь, ей-Богу, я женюсь на ней!

– Поосторожней, Вилли, ей же всего шестнадцать! Ты вдвое старше. – На самом деле даже больше, чем вдвое. Вилли ужасно похож на Теренса Стампа в фильме «Билли Бадд». Сейчас ему тридцать четыре, и он уже был дважды женат: первый раз в семнадцать лет – на однокласснице, второй – на начинающей актрисе, которая в конце концов сбежала от него с каскадером. Я люблю Вилли. Он из тех немногих первоклассных фотографов, которые не заражаются звездной болезнью.

– Никогда не мог устоять перед чашечкой шоколада, – он кивнул в сторону Эми. – Сладкая, горячая… м-м…

– Вилли, ради Бога!

Но Эми лишь рассмеялась.

– Не волнуйтесь, все в порядке. Мы прекрасно поболтали по дороге сюда, правда, Вилли?

– Еще бы. Лебедь, почему темнокожих моделей так мало? Надо что-то делать!

– Вот и начинай, Вилли. Тебе и карты в руки. И говори об этом клиентам, в агентствах, только не нам. Мы и сами все знаем.

– Ты права. Да. Ты права, – повторил Вилли несколько раз. – Ну и чем мы будем сегодня заниматься?

С самой первой минуты съемок я поняла, что фотографии получатся изумительные. Чтобы подчеркнуть контраст между моей белизной и чернотой Эми, Эмбер загримировала нас в стиле театра «Кабуки». Выбеленный ежик Эми и мои жгуче-черные волосы идеально дополняли общую черно-белую гамму: черное дерево, слоновая кость. Даже небо, как будто специально потемнело: горизонт затянулся, поднялся ветер. Низкие облака бежали прямо над головами. Мы уже давно работали, когда я внезапно сообразила: ведь для Эми эти съемки – первые в жизни! Вилли вел их блестяще.

– Вот так, Эми, дорогая, отлично, замри, не улыбайся, вообще сегодня не улыбайся, ты должна быть серьезна, как никогда, смотри прямо на меня, вот так, подтянись, еще, выше, ВЫШЕ! Поймай эти облака, пока они не ушли из кадра. И ты, Лебедь, не смотри на меня волком… твои руки касаются облаков, подпрыгни, ПРЫГАЙ! Как будто эти облака тебя уносят… Очень хорошо. Теперь встаньте спина к спине, посмотрите на меня, повернитесь, чтобы я поймал профиль…

Я хотела предложить Эми вернуться в Лондон вместе, чтобы поговорить, познакомиться поближе, но я не могла, не имела права так просто уехать отсюда. Поэтому я лишь поблагодарила ее от имени всей творческой группы и дала слово обязательно появиться на нью-йоркском финале «Девушки года». Смешно: Вилли тут же воспользовался случаем и ринулся в бой.

– Какие планы на вечер? – спросил он небрежно, распахивая перед ней дверцу машины.

– Да ничего особенного. Мы собирались поужинать с семьей и с моим женихом. Хотите присоединиться?

Что он ответил, я не расслышала.

Мне обязательно нужно было туда вернуться. Я ничего не объяснила водителю, просто сказала, что хочу прогуляться, и попросила его остановиться у подъездной дорожки. Он и представить себе не мог, что значит для меня эта дорога – дорога в детство, к отчему дому.

Стоял сентябрь, и листья еще не опали. Я пошла сперва медленно, потом быстрее, потом разбежалась и перепрыгнула через ограду, как в детстве. Наш дом старый, семнадцатого века, он выстроен из дерева и розового кирпича. А вот и он сам – за поворотом, в долине возле реки. Асфальт кончился, началась пыльная грунтовая дорога. Она ведет к конюшням, а чтобы попасть к дому, надо еще немного пройти по лужайке, по высокой траве. Она вымахала еще выше, чем мне помнилось.

Заходить в дом я не стала. Не хотелось казаться себе незваным гостем, да и ни к чему это было – я и так слишком сильно чувствовала дух родного дома. Здесь, по этим полянкам, мы так любили бегать детьми…. Я обогнула дом и пошла по узенькой тропинке вдоль реки. Я знала, куда иду. Ноги сами вели меня знакомым и запутанным маршрутом.

Там мы больше всего любили играть. Это было наше тайное место: старая и заброшенная гончарная мастерская. Чужой человек никогда не смог бы ее найти. Надо перейти через плотину – что нам категорически запрещалось – и шагать вдоль реки, пока не поравняешься с рощицей на крутом холме. Тут, на склоне холма, и пряталась эта мастерская – маленький домик, со всех сторон скрытый от глаз. Разве что случайно на него набредешь…

Но что это? Еще издалека я заметила, что над крышей поднимается дымок. Подошла поближе… Кто-то навесил новенькую деревянную дверь, вокруг все вычищено, прибрано. Я постучала. Молчание. Оказалось, дверь незаперта, я шагнула через порог и сразу поняла, что здесь живут. Домик – конической формы, с заостренной крышей и скругленным полом. Обставить мебелью такое неуклюжее помещение довольно сложно, но кто-то тут изрядно потрудился. Печь дышала теплом, наверное, на ней же готовили еду. Посреди комнаты стояла низкая, почти вровень с полом кровать. На полу – стереосистема, вокруг нее разбросаны книги и кассеты. Замечательно! Именно о таком тайном убежище мы и мечтали в детстве…

И вдруг я увидела себя – обложка «Вог» была приклеена скотчем к стенке. Мои собственные глаза смотрели прямо на меня. Я ошеломленно глядела на свое лицо. Что все это значит?

Внезапно послышались голоса, где-то совсем рядом. Я оказалась в ловушке. Отступать нет времени – меня застигнут на месте преступления.

И тогда знакомый силуэт возник в дверном проеме на фоне вечернего сентябрьского неба.

– Интересно, где же это ты пропадала? – покачал головой мой брат Гарри. – А я думал, здесь-то ты меня сразу найдешь. – Он чуть посторонился, и я увидела молодую женщину. Что-то знакомое, до ужаса знакомое было в ее лице…

О Господи, подумала я, да это же Молли Бэйнбридж.

ЛОНДОН, 1993

– Энджи, для тебя есть работа, – сказала Грейс однажды утром. – Реклама новой линии хот-догов. Называется «такса» – собака то есть. Киноролик. Поняла? Нужны подростки. Новые лица, имена. Там будет комбинированный кадр: шесть мальчиков и девочек в разных частях экрана идут по улице и жуют хот-доги. Просмотр в следующий четверг, проверим наших девочек в деле. Пусть оденутся попроще – белые майки, джинсы, кроссовки, никакой косметики. И чтобы все не старше шестнадцати! Так что садись за телефон, звони своим подопечным красавицам.

Энджи улыбнулась. Ей до сих пор не верилось, что у нее есть подопечные. А они ведь действительно нуждаются в ее опеке! Обычно модели звонят своему агенту каждый день от пяти до шести часов вечера: узнают о работе на завтра, уточняют требования заказчика. Но Энджи очень скоро поняла, что ее «Новые лица» этого правила не придерживаются. Девочки звонили ей в любое время и по любому поводу, а частенько заявлялись в агентство собственной персоной – пили чай, болтали, старались казаться взрослыми и многоопытными.

Энджи с первого же дня с головой ушла в работу. Клиентов было много: редакторы подростковых журналов, организаторы показов мод в крупных магазинах, рекламные и информационные агентства – все искали девочек. Энджи отправляла своих подопечных на пробы. Если девочка нравилась, клиент перезванивал и заключалась сделка. Агентство брало двадцать процентов комиссионных.

Поначалу бывали и недоразумения. Например, девушку давно ждут, а она за десять минут до съемок звонит в полном неведении в агентство: «Есть что-нибудь для меня на сегодня?» Но уже через месяц Энджи вполнеосвоилась на новом месте и взялась за создание собственной группы начинающих моделей – «Новые лица». Девушка приходила по открытому набору, Энджи беседовала с ней, расспрашивала об учебе, о жизни, проверяла рост (чтобы был не меньше ста семидесяти пяти сантиметров), оценивала фигуру и фотогеничность. Потом отправляла девушку на фотопробы. Фотопробы стоят недешево – пятьдесят фунтов, но своих подопечных Энджи посылала к особому фотографу. Сама бывшая модель, эта женщина фотографировала у себя дома и лучше других знала, как помочь юной девушке раскрепоститься перед камерой. Если пробы получались удачными, снимки распечатывались в агентстве на лазерном принтере (это было дешевле), и один отпечаток обязательно отдавали девушке – в мамин семейный альбом. Кроме того, некоторые ассистенты фотографов, жаждущие самостоятельного творчества, вообще снимали бесплатно, просто ради возможности поработать с красавицами, даже с такими юными, и заполучить фотографии девушек в свои профессиональные альбомы.

Потом наступала пора поисков работы для новенькой. Сначала публикации в журналах, в рекламных изданиях, ведь массовая печать – лучшая реклама для юной модели. Энджи обнаружила, что одна из главных проблем девочек ее возрастной группы – вес. Часто бывало, что девушка, которая прекрасно получилась на фотопробах, резко прибавляла в весе и проваливалась на просмотрах. Неудачная влюбленность, сердечные переживания, нервы – вот и поправилась. Работа не отпускала Энджи: девочки звонили ей даже вечером домой, потому что знали – она никогда не откажет в помощи.

Чаще всех звонила Тесс Такер. Энджи никак не ожидала, что у Тесс будут трудности с работой, но вот уже не в первый раз у нее ничего не получилось. Энджи стала спрашивать у фотографов, в чем же дело, и каждый раз ей рассказывали примерно одно и то же.

– Да, она настоящая красавица. И она бы прекрасно подошла! Да я просто мечтал об этой съемке, – делился впечатлениями фотограф, который делал пробы для показа Кукай. – Но она совершенно не может себя подать. Она такая застенчивая, неуверенная. И ходить не умеет, все время горбится. Монахиня, а не модель!

– Кошмар какой-то! Я думал, она вот-вот разрыдается. Это же реклама тампонов, ты знаешь, что от них требуется – прыгать, скакать на солнышке, мол, жизнь прекрасна! А с ее выражением лица только гробы рекламировать! Данные у нее превосходные, но держаться совсем не умеет, – жаловались в очередном журнале.

– Энджи, это было ужасно. Заставили раздеться до лифчика и трусиков, а потом разглядывали и обсуждали меня, как будто корову покупали, – почти в истерике рассказывала вечером по телефону Тесс. – Они надо мной издевались! – Вот также жаловалась и маленькая Джинни, когда старшие ребята обижали ее в школе. Энджи знала: все, что нужно, – это запастись терпением. Нельзя злиться на Тесс, как и на любую другую девушку, оказавшуюся в подобной ситуации. Наоборот, Энджи должна помочь Тесс обрести уверенность в собственных силах.

– Тесс, так бывает очень часто, но это их проблема, а не твоя. Ты настоящая красавица, и только ненормальный может в этом усомниться. Мы найдем тебе нормальных клиентов, вот увидишь. Кстати, на завтра есть подходящий заказ. Опять, правда, нижнее белье, но ты уж поверь: у тебя великолепная фигура и потрясающая кожа. Держись уверенней, и все будет отлично! Так что записывай адрес…


Офис фотоагентства располагался в перестроенном викторианском здании в дальней части Сити. Тесс добралась до места вся мокрая от пота. В начале июня в Лондоне стояла невыносимая духота. Если даже ньюйоркцы, выходя на обед из своих кондиционированных офисов, проклинают тридцатипятиградусную жару, то что говорить о лондонцах, для которых температура за тридцать просто смертельна? И по иронии судьбы ей придется рекламировать не простое белье, а утепленное!

Тесс пришла раньше, чем нужно. Она ужасно боялась опоздать, поэтому всегда приходила слишком рано. Она вошла в пустой офис. Сверху доносились голоса. Это был дом в диккенсовском стиле: узкий – по одной комнате на этаже – и с винтовой лестницей. Тесс, волнуясь, поднялась на второй этаж и зашла в дамскую комнату, чтобы умыться и привести себя в порядок. Старый потолок у нее над головой, видимо, где-то треснул, и разговор наверху был ясно слышен.

– Так что у нас сегодня? Лифчики-трусишки? Хорошая кожа и тугие груди?

Наверное, это фотограф и заказчик поджидают девушек, подумала Тесс. Она уже хотела выйти, когда на лестнице послышались шаги. Значит, кто-то ее опередил.

– Привет, привет. Заходи вот сюда. Как тебя зовут? Карточка у тебя с собой? – Новый голос, женский. Должно быть, заказчица.

– Так вот вы где, – ответил звонкий, уверенный голосок. – Меня зовут Зара. Здравствуйте, как поживаете?

– Отлично, милая. Да ты просто прелесть! С бельем когда-нибудь работала?

– О, конечно! Белье – моя специальность. Обожаю работать с бельем!

– Значит, нам повезло. Ну, тогда беги вниз, надень вот этот комплект и возвращайся к нам, а мы уж на тебя полюбуемся.

По лестнице застучали каблучки. Тесс направилась к двери, но поневоле снова прислушалась к голосам наверху.

– «Белье – моя специальность!» Пошутила она, что ли? Она же плоская, как доска! Ах, черт, еще одна. Доброе утро, милочка, принесла карточку? Спасибо. Не стесняешься показывать белье – где тут твое имя – Мэгги? Вот и ладненько. Бери вот это, Мэгги, и дуй вниз. А, с тобой, милая, мы ведь уже работали, помнишь? Рад тебя видеть… Вот и Зара. Как раз впору, да? Ну-ка, покажись, прогуляйся перед нами, чтоб мы видели, как ты ходишь… Да, просто великолепно…

Когда фотограф и заказчица оставались одни, Тесс прислушивалась к их словам и ужасалась. Каждую девушку встречали ласково, хвалили, но как только дверь за ней закрывалась, начинались комментарии:

– Груди обвислые, кожа сальная… Она безнадежна!

– Да, бюст явно маловат, и потом, ты заметил – у нее даже целлюлит на бедрах…

– Кто делал ей снимки? Вышла, как дряхлая старуха. Впрочем, в жизни немногим лучше.

– По карточке – сто семьдесят пять сантиметров… А выглядит, как настоящая карлица!

– Верх еще туда-сюда, но снизу – сущий кошмар. Бедра, как у надувного поросенка!

Тесс выглядывала на лестницу, но девушки, которые спускались вниз, казались ей очень стройными и красивыми.

У меня нет никаких шансов, сказала себе Тесс. И убежала, так и не показавшись клиентам.


«Ну что мне с ней делать?» – спрашивала себя Энджи чуть ли не по сто раз на дню. Тесс очень подошла бы для Лоры Эшли, но там ее попросту отправят восвояси – у нее недостаточно фотографий в портфолио, недостаточно публикаций. Да и откуда их набрать, если она не может получить работу? Вот если б найти человека, который заставит ее поверить в свои силы?

Меньше всего Энджи ожидала, что этим человеком может оказаться ее брат Патрик. Патрик вел против Энджи постоянную войну. Еще бы: Энджи уже зарабатывает, а он все еще школьник. Это же невыносимо! Каждый вечер, когда измотанная Энджи возвращалась домой и бежала на кухню готовить ужин, Патрик начинал свой обстрел.

– Ну и как дела у нашей королевы мод? Как поживает мисс Энджи Дойл, которая мечтала стать моделью, а теперь сидит в секретаршах?

– Я вовсе не… – начинала Энджи, но вовремя спохватывалась. Спорить бессмысленно. Ему так не терпится стать взрослым! Его душевное напряжение растет с каждым днем – в любую секунду готов сорваться, как сжатая пружина. Да он и срывается – главным образом на Энджи. Что тут поделать? Школу-то нужно закончить. Но дело не только в этом. Патрик боготворил мать, и она любила его больше других детей, из чего не делала секрета. Мать ушла, и только Патрик получил от нее хоть какое-то наследство – коробку с разным барахлом. Там были старые авторучки, дедовские часы, сломанная кинокамера, портсигар, колода карт и игрушки – водяной пистолет с волшебной палочкой. Безумный набор, очень подходящий к характеру матери. Да и Патрику тоже – он всегда был записным шутником и клоуном. Патрик не мог, не хотел поверить, что мать никогда не вернется. Каждый день он начинал с того, что бежал к почтовому ящику в надежде обнаружить письмо. Но надежды так и не оправдались.

Энджи вышла из метро и направилась к дому, готовясь встретить очередную атаку Патрика.

– Я дома! – крикнула она, как обычно.

– Что на ужин? – зашумели Джинни, Кэтлин и Майкл. Но Патрика не было слышно. Энджи зашла на кухню, и все стало ясно. За столом, перед большой чашкой чая сидела Тесс Такер. Напротив сидел Патрик и не сводил с нее восторженных глаз.

– Ах, Энджи, прости, что я пришла к тебе домой, но мне так надо было поговорить с кем-нибудь, а в агентство я уже не успевала. Ты не поверишь, что со мной сегодня случилось. Это отвратительно! Я была на этих пробах, ты знаешь, в журнале, для статьи о поцелуях на людях… ну, прилично это или неприлично. Энджи, меня заставили целоваться с парнем прямо перед всеми, и ты знаешь, что он сделал? Он обнял меня во время поцелуя, прямо схватил, и так прижался, что…

– А ты сказала об этом кому-нибудь? – спросила Энджи.

– Что ты, я не осмелилась. А потом он пошел за мной и говорил всякие гадости.

– Какие именно? – грозно спросил Патрик.

– Патрик, заткнись. Как его зовут, этого парня?

– Я так и не спросила. Сбежала от него и приехала прямо сюда. Я была в ужасном состоянии. Спасибо Патрику – он такой милый! Успокоил меня, напоил чаем.

– Все ясно, – сказала Энджи. – Тесс, если что-либо подобное случится еще раз, где бы ты ни была, немедленно звони мне, и я сама поговорю с клиентами. Завтра же я узнаю имя этого манекенщика, и уж тогда ему не поздоровится. Патрик тебе, наверное, уже до смерти надоел?

– Ох, нет, ничего подобного. Ты знаешь, он сказал мне, что я очень похожа на вашу маму. Оказывается, у нее тоже рыжие волосы!

– Да, правда, – коротко отозвалась Энджи. Ей и в голову не приходило, что Тесс действительно похожа на мать.

– И еще Патрик сказал мне, что я скоро буду нарасхват. Начинать всегда трудно, но когда-нибудь меня обязательно оценят по достоинству. Нужно только немного терпения и побольше уверенности в себе. Надо все время повторять себе: я – красавица, я – красавица… пока сама в это не поверишь. Он как будто открыл мне глаза! И мне не терпится еще раз попробоваться – даже после сегодняшнего кошмара.

«Все это, – подумала Энджи, – я твердила ей неделями. И вот до нее дошло! Ай да Патрик!» Энджи даже отвернулась, чтобы скрыть изумление. Патрик, наверное, наслушался ее телефонных разговоров и просто повторил Тесс обычные речи старшей сестры, выдав их за собственные рассуждения. Ну и отлично! Главное, что Тесс наконец– то все поняла.

Энджи еще ни разу не видела своего брата с девушкой. Со своим большим носом и вытянутым, печальным лицом выглядел он достаточно своеобразно. Но не урод, вовсе нет. А темно-голубые глаза с длинными ресницами просто прекрасны. Энджи знала, что отец очень беспокоится за Патрика. Учителя часто вызывали Джозефа Дойла в школу, чтобы поговорить о сыне, даже предлагали профессиональную психологическую помощь. В семье, по мнению учителей, недооценивали серьезность психологической травмы, нанесенной Патрику уходом матери.

– Мой сын – сумасшедший? Да пошли они к черту! – возмущался отец.

Но Энджи очень не нравилось состояние Патрика. Она чувствовала, что брат глубоко несчастен, и мучилась, что ничем не может ему помочь.

Тесс засобиралась домой, Патрик тут же вскочил.

– Тесс, я провожу тебя до метро. Тут много всякого сброда шляется.

Энджи хотела посоветовать Тесс не воспринимать галантность Патрика слишком серьезно, но та уже поднялась и с улыбкой кивнула ему.

– Энджи, я завтра тебе позвоню, – крикнула Тесс из дверей, и они с Патриком вышли на улицу.

Ну-ну, покачала головой Энджи.

ЛОНДОН, 1993

В детстве Линда Джонсон мечтала стать моделью. Стены ее спальни были обклеены страницами модных журналов. Они жили тогда в пригороде Манчестера. Но когда ей исполнилось четырнадцать, произошло два события: отец, журналист, получил работу в столичной газете бульварного толка, а Линда сразу после переезда в Лондон здорово прибавила в весе. Она стала толстой – настолько толстой, что ей пришлось выбросить из головы все мечты о карьере манекенщицы. Картинки из модных журналов она тоже выбросила. Вскоре отец устроил ее на работу в свою газету, в отдел новостей, и Линда устремилась к новой цели: она решила стать знаменитой журналисткой.

Самым большим огорчением в жизни Линды была ее старшая сестра Элис. Ей как будто нарочно удавалось все, о чем Линда могла только мечтать. Высокая, стройная, с врожденным чувством стиля, Элис даже заняла первое место в конкурсе молодых талантов журнала «Вог»! Все прочили ей блестящую карьеру модели, но она закончила Дэрхэмский университет и в двадцать шесть лет уже работала редактором отдела мод в журнале «Картерс». Конечно, не «Вог» и не «Харперс», но издание вполне авторитетное. Этого не могла отрицать даже снедаемая завистью Линда. Элис стала известной журналисткой, Элис хозяйничала в мире моды, в том мире, о котором так мечтала Линда. Элис жила и дышала модой двадцать четыре часа в сутки. Ее окружали издатели, фотографы, модели, дизайнеры. Бесконечные разговоры на животрепещущие темы: как по-новому подать серию белых рубашек или хлопчатобумажных платьев, что бы такого нового и интересного придумать про воротник «поло» или новую коллекцию бархата… а тут еще и главные конкуренты из «Женского журнала» украли у Элис идею – настоящее нарушение авторских прав!

В отчаянной попытке что-то предпринять Линда изменила имя на более стильное – Линди, для солидности прибавила свое второе имя и превратилась в Линди-Джейн Джонсон. Она решила прославиться на поприще журналистских расследований частной жизни знаменитостей. Отец подыскал ей местечко в одной из воскресных газет с достаточно сомнительной репутацией. Платили там хорошо, и Линди-Джейн впервые почувствовала себя хоть в чем-то лучше сестры, которая, несмотря на всю свою незаменимость, получала в журнале гораздо меньше. Но тут, как назло, Элис предложили стать стилистом рекламной компании известнейшего модельера, и Линди-Джейн опять оказалась далеко позади.

Она жаждала заполучить что-нибудь сенсационное, например, застукать принца Уэльского в баре для голубых, или добыть неопровержимые доказательства того, что Хилари Клинтон – транссексуалка, или поведать миру, что ее тихий манчестерский сосед на самом деле кошмарный серийный убийца, – кошмарнее Дэниса Нильсена! – и уже успел хладнокровно перерезать пол-Кентукки. В общем, нужен сюжет, который купят в Нью-Йорке и после которого Линди-Джейн сразу пригласят на пост главного редактора «Вэнити фэр». Головокружительная карьера сестры, за которой Линди-Джейн следила с немой и бессильной завистью, постепенно давала новое направление ее недалеким, но проворным мыслишкам. Элис рассказывала о своей работе, Линди-Джейн внимательно прислушивалась и скоро начала понимать, что модели, а в особенности супермодели, играют в мире моды все большую роль. В восьмидесятых успех журнала мод зависел главным образом от таланта фотографа. Стивен Майзелс, Брюс Уэберс, Патрик Демаршельер – все держалось на них. Теперь же, в девяностые годы, верх берут супермодели. Они как будто захватили власть. Какой стремительный взлет! Вот только за счет чего? Тут явно что-то нечисто. Так у Линди-Джейн появилась новая цель: скандальное разоблачение какой-нибудь супермодели.

Но вот беда – Линди-Джейн совсем ничего не знала о жизни моделей. Оставалось только одно: проглотить все свои обиды и пригласить дорогую сестрицу на обед.

– Ну что за гнусная работа! – воскликнула Элис вместо приветствия, когда около часу дня в ее кабинет вошла Линди-Джейн. – Этот француз-сифилитик – обойдусь без имени – грозится лишить нас рекламы на двести пятьдесят тысяч фунтов, если мы не сделаем сюжета по его уродским моделям. Ну и куда мы пойдем обедать? Я очень люблю арабскую кухню….

Линди-Джейн передернуло. Еще одна прелестная черта сестрицы! Она обожает кулинарную экзотику. Итальянская или французская кухня – это, видите ли, слишком скучно, обыкновенно. Что ж, лучше не возражать – тайны супермоделей того стоят. Линди-Джейн безропотно подчинилась сестре и потащилась за ней следом по Мэйфэр к «Шеперду». Разумеется, пешком. «На гимнастику времени не хватает, вот и стараюсь побольше ходить», – объясняла Элис.

– Маме на Рождество что-нибудь уже присмотрела из своих новых поступлений? – спросила Линди-Джейн, хотя ее всегда возмущало, что Элис слишком вольно распоряжается образцами продукции, которые фирмы присылают в отдел моды.

– Ничего! Вот для папули есть – одеколон «Живанши джентльмен», он у нас уже полгода в шкафу пылится. Что делать с мамулей – ума не приложу! А ты что подаришь?

Линди-Джейн терпеть не могла этих «папуль» и «мамуль». До университета Элис звала родителей только «папа» и «мама».

– Да книгу, наверное. – Они как раз проходили по Керзон-стрит мимо книжного магазина.

– Зачем? Она все равно читает только журналы с выкройками. – Элис подняла голову и остановилась перед витриной. – Боже, вот это да! Смотри!

– Куда? – Обычная книжная витрина.

– «Миссис де Винтер».

– Кто-кто?

– Да не кто, а что, глупышка. Книга, прямо перед тобой. Она сейчас первая в списке бестселлеров. Продолжение «Ребекки».

– Ну и что?

– Это же специально для меня! У нас сейчас как раз пойдут шляпки с вуалями. Помнится, книжка начинается с похорон Беатрисы, сестры Максима де Винтера. Все встречаются на похоронах…

– И что там происходит?

– Ох, дорогая, ради Бога. Я не читаю книжки – только обзоры. Я уверена, получится отлично! Нужно развить сюжет. Я должна вернуться в офис. Пообедаем на следующей неделе. Шляпки и вуали… это будет очень грустно и чувственно. Представь себе – кладбище, Максим де Винтер и эта маленькая мышка, на которой он женился после Ребекки. Мы оденем ее в темный костюм или пальто этого жалкого французишки и сделаем акцент на шляпках. Надо срочно позвонить Филипу Трейси.

Элис вытащила радиотелефон. Кричала она так, что оборачивались прохожие.

– Все будет черное! Шляпки и вуали, длинные черные перчатки, большие серебряные распятия и охапки белых лилий. Черно-белое ретро. Фотограф – Питер Линдберг, надо его уговорить. Нет, дорогой, только не в студии. Все будет как в романе. Мэндерли или что там поближе. Посмотрите по справочнику. Пусть Джеральдина возьмет мои записи по коллекциям и свяжется с этим французом. Нужны темные костюмы! Скажите этой практикантке… как ее зовут? Что, тоже Джеральдина? Не может быть! Ладно, пусть она пороется в наших закромах и выберет шляпы подраматичнее. И думайте о натуре. Ищите поместье с часовней и старинным кладбищем! Я буду к пяти.

Элис повернулась к Линди-Джейн.

– Ты видела в американском «Картерсе» последнюю серию по мотивам знаменитых картин? Ну, конечно, нет. Ты в этом отношении не лучше мамули. Так вот, Лебедь в костюме от Вивьен Вествуд делает там «Качели» Фрагонара… Они сняли ее в таком потрясающем месте! Вот это натура! Если бы еще была часовня…

– А где это? – спросила с притворным интересом Линди-Джейн. Как Элис удается сохранять авторитет в мире моды, если за нее все делают помощники? Да, чем скромнее твое положение, тем больше приходится работать.

– Где-то в Уилтшире. Особняк Люси Фрэзер. Видимо, это друзья родителей Сван.

Линди-Джейн тут же навострила ушки. Супермодель Лебедь – таинственная штучка. Никому о ней толком ничего не известно, кроме того, что она – девушка из высшего света. Линди-Джейн даже не знала ее настоящего имени.

В офисе Элис занялась самым важным вопросом: кого же снимать в этой одежде? Стали перебирать моделей.

– Нет, это настоящая стерва. Наша должна быть зашуганной и пугливой мышкой, вообще без гонора – но чтобы от нее дыхание перехватывало… Есть еще предложения или звоним в агентства?

Практикантка подалась вперед. Элис взглянула на нее почти с удивлением. Разве она умеет говорить?

– Ну?

– Я вчера в обед зашла за подругой в «Мне семнадцать лет»… – Элис смотрела на нее, как на больную. – У них были пробы для сюжета «Поцелуй на людях». И там снимали девушку. Как раз такую, как вы говорите. Она ужасно волновалась, прямо съежилась от страха, а когда парень ее поцеловал, чуть ли не упала в обморок. Вот она и правда похожа на мышку, но такой потрясающей красавицы я в жизни не видала. Я даже стащила фотографию и…

Элис выхватила снимок из ее рук.

– Джеральдина, дорогуша, – сказала она через минуту, – почему бы тебе не позвонить своей маленькой подружке из «Мне семнадцать лет» и не узнать, кто агент этой девушки. О, благодарю… – Кто-то протянул ей номер американского «Картерса» с фотографиями Сван. Элис нашла в справочнике телефонный номер Люси Фрэзер. – Люси, как дела? Скажите, у вас есть часовня? Нет, дорогая, часовня. Нет, я не выхожу замуж, это для… Ах, у вас ее нет. Спасибо, не надо. Нет-нет, ничего. До свидания, Люси.

Линди-Джейн стояла за спиной сестры, и ей не стоило особого труда записать себе номер Люси Фрэзер.

Вечером она ей позвонила.

– …и пишу книгу о Фрагонаре. В вашем доме снимали фотосерию для журнала мод по мотивам «Качелей». Почему именно у вас? У вас есть работы этого художника? Ах, у вас есть качели… Действительно, как это я сразу не догадалась. Ну и как прошли съемки? Правда? Лавиния? Какая Лавиния? Лавиния Крайтон-Лейк? Это и есть Лебедь? Ах, ну разумеется. А она никак не связана с теми Крайтонами-Лейк, у которых убили – как это ужасно – няню? Их дочь? Благодарю, миссис Фрэйзер, вы мне очень помогли.

Так-так, думала Линди-Джейн, опуская трубку, Лебедь – не кто иная, как сестричка Гарри Крайтона-Лейк, который столь загадочно исчез сразу после убийства. Так-так!


– Послушай, милая, – взорвался фотограф. – Я здесь для того, чтобы работать. И ты здесь для того, чтобы работать. Тебе, наверное, за это платят. И мне платят. Мне нет дела до твоих переживаний. Возьми себя в руки!

Шел дождь. Тесс дрожала от холода посреди кладбища, ежилась, сжимала руками плечи, чтобы согреться.

– Ради Бога, выпрямись! Черт, я даже не вижу костюма! Ох, нет, опять все не то…

Тесс расплакалась – в четвертый раз за утро. Ей дали такой шанс, и все опять рушится…

Эмбер, которая делала Тесс грим, бросилась на помощь.

– Ну-ну, успокойся! Не надо портить слезами такое прелестное личико! Все будет хорошо. Он просто идиот. Не обращай на него внимания. Помни, что ты – красавица. Ты нужна ему не меньше, чем он тебе.

Тесс выдавила слабую улыбку благодарности.

– Почему ты не вмешиваешься? – спросила Линди-Джейн сестру. – Ты же главная, разве не так?

– Только не на съемках. Тут всем командует фотограф. – Линди-Джейн не знала, что Элис немного кривит душой. По-настоящему профессиональный редактор обычно входит во все тонкости съемки лично. Но Элис частенько перекладывала ответственность на других и теперь осталась верна себе. – Я, конечно, догадывалась, что он свинья, но не думала, что до такой степени. Надо было пригласить Питера.

– Питера? – переспросила Линди-Джейн.

– Питера Линдберга. С этой красавицей мы за один раз никак не управимся.

– Она такая худенькая, Элис. Я видела, как она переодевалась в отеле. Кожа да кости. Ребра так и торчат. Ужасно!

– Неважно. Зато на фотографиях она – мечта. А ты что – будешь писать о моделях-дистрофичках?

Линди-Джейн сказала, что ей якобы заказали статью о моделях – иначе Элис и на пушечный выстрел не подпустила бы ее к съемочной площадке. Модели-дистрофики? Почему бы и нет? Звучит неплохо.

– Посмотри на нее, Элис. У нее же зуб на зуб не попадает. Она сейчас упадет в обморок! Да сделайте что-нибудь!

Но к Тесс уже бежал с огромным зонтиком Бобби Фокс. Он обнял ее за плечи и увел под крышу мавзолея, на каменную скамейку. Бобби – ассистент фотографа, именно он разбудил Тесс сегодня утром в половине шестого – на полчаса раньше остальных: лицу модели требуется время, чтобы отойти от сна и обрести свежесть. Бобби позвонил Тесс, но трубку никто не снял. Пришлось подниматься в ее комнату. Она спала. Рыжие пряди рассыпалась по подушке, молочно-белая спина с россыпью веснушек обнажена. Несколько секунд Бобби не мог двинуться с места и наконец решился осторожно тронуть спящую девушку за плечо. Тесс резко вскочила и села на постели. Видно, она спала так крепко, что не сразу вспомнила, где находится. Очнувшись, Тесс схватила простыню, чтобы прикрыться, но Бобби успел увидеть крошечные острые соски на ее почти плоской груди. У него перехватило дыхание. Его так сильно потянуло к ней, что он даже удивился. Ведь не первый же раз он видит обнаженную женскую грудь! Но эта девушка была сказочно прекрасна.

И вот теперь она стоит и трясется от холода.

– Что случилось, милая? – спросил Бобби. – Поссорилась с приятелем?

– У меня нет приятеля.

– А что тогда?

– Это мрачное место…

– Боишься привидений? Не бойся. Всех давно похоронили и надежно закопали. Никто тебя не тронет. И потом – я же рядом, с тобой. Я не дам тебя в обиду.

– Я стала моделью только затем, чтобы купить маме новую инвалидную коляску… Она парализована… Но ничего не получается. Я не заработала ни пенни, и теперь меня уволят. Я должна агентству за фотопробы…

– Я бы сделал их для тебя бесплатно. А сейчас послушай, милая, постарайся успокоиться. Этот фотограф не будет церемониться. Он может в любую минуту все бросить и уйти со съемок. Но ты справишься. Давай, возвращайся и покажи им, на что ты способна. Договорились? А теперь посмотри на меня и улыбнись.

Тесс улыбнулась дрожащими губами и взглянула на Бобби. Он был очень красив – волосы длинные, шелковистые, лицо правильное, чистое, почти девическое. Он наклонился и нежно поцеловал ее в шею.

– Ты для меня самая прекрасная девушка в мире, – прошептал Бобби.

С этими словами Тесс прошла через всю съемку. «Ты для меня самая прекрасная девушка в мире», – повторяла она как заклинание. Бобби был рядом – перезаряжал камеры, подмигивал, улыбался…

С помощью Бобби она пережила эти съемки. Правда, под конец парень, которого пригласили на «роль» Максима де Винтера, в шутку толкнул ее в спину, как будто хотел столкнуть в могилу. Тесс в ужасе закричала. Снова на помощь пришла Эмбер и увела ее в гостиницу, переодеваться. Тесс так переволновалась, что попросила Эмбер побыть в комнате, пока она спустится в душ. Это была старая гостиница, без ванной в номере.

– Похоже, я схожу с ума, – сказала она Бобби. Он уже упаковал все оборудование и зашел за ней. – Могу поклясться, что слышала в душе щелчки камеры. Безумие какое-то!

– Да уж, – откликнулся Бобби, – но я этого так не оставлю.

Вместо того, чтобы отвезти Тесс домой, он привел ее к себе в гости и приготовил огромную миску спагетти с соусом.

– Я не ем этого, – Тесс пришла в ужас. – Я останусь без работы, если растолстею.

– Ты бы могла без малейшего ущерба для фигуры съесть десять таких тарелок. Так что налетай. Это приказ. И прими лекарство. – На столе появилась бутылка «Корво». – Будем лечиться.

– Откуда у тебя такая уверенность? Ты столько мне наготовил… А вдруг я тебя разорю?

– Не разоришь. А откуда уверенность, сейчас объясню. Просто надо знать, чего хочешь в жизни. Я, например, всегда хотел быть фотографом. Закончил высшие курсы, взяли в студию. Сейчас я ассистент, работаю с лучшими профессионалами, учусь у них, а через годик открою собственное дело. А ты сама пока не знаешь, чего хочешь, так мне кажется. Надо стремиться к успеху, надо верить в себя. Ты же сама пришла в агентство, сама сделала первый шаг, что тебя теперь останавливает? Ты могла бы стать супермоделью. Да, этот фотограф сегодня тебя совсем замучил, но с ним все мучаются. Зато как он потом говорил о тебе! Я сам слышал. Фотографии, мол, будут просто потрясающие.

Бобби уговаривал ее, льстил, заставлял поверить в себя, отметал все ее жалобы и возражения. В конце концов они оказались в постели, но Бобби не стал спешить. Два часа прошло, прежде чем Тесс лишилась девственности. Бобби зажег вокруг кровати высокие свечи, сделал Тесс массаж с душистым маслом. Он осторожно втирал масло в ее сливочно-белую кожу, и, когда она успокоилась и расслабилась, его рука скользнула ей между ног, к рыжим завиткам волос. Он ласкал ее долго и нежно, пока не почувствовал, что она готова его принять.

Уже почти рассвело, когда он проник в ее плоть и повел ее за собой, так же уверенно, как за давешним разговором. Он целовал ее маленькие соски, пока они не превратились в твердые и упругие шарики.

Конечно, она влюбилась и скоро шагу не могла без него ступить. Она по-прежнему терялась перед камерой, и Энджи в конце концов стала посылать ее только на те пробы, где мог оказаться Бобби. Только рядом с ним Тесс работала по-настоящему.

Энни Такер, мама Тесс, очень беспокоилась за нее. Энджи, правда, уверяла, что все будет хорошо, но Энни не нравилась работа дочери. И вот однажды утром подтвердились самые худшие опасения.

Энни сидела в киоске и никак не могла понять, почему сегодня так странно ведут себя постоянные клиенты мужа. Отводят глаза, спешат уйти. Наконец очередной знакомый похлопал ее по руке и сказал:

– Не расстраивайтесь, милая. Она просто еще слишком юная. У нее все наладится.

– У кого? О чем вы говорите? – изумленно спросила Энни. Покупатель протянул ей свежий выпуск «Миррор» и зашагал прочь.

Огромный заголовок на первой полосе гласил: «А ЕСЛИ С ВАШЕЙ ДОЧЕРЬЮ СЛУЧИЛОСЬ БЫ ТАКОЕ?» И ниже: «Модели-дистрофики! В постоянной борьбе с лишним весом начинающая модель Тесс Такер довела себя до дистрофии…» Тут же красовалась нечеткая фотография обнаженной Тесс с торчащими, как у скелета, ребрами и позвонками. Энни Такер закрыла киоск и уговорила соседку немедленно отвезти ее в агентство «Этуаль».

Конечно, все это фальшивка. Тесс не дистрофик, уж Энни-то это знает. Статья была подписана: Линди-Джейн Джонсон. Фотограф не указан. Видимо – предположил Бобби – Линди-Джейн притащила с собой кого-нибудь из Лондона. Фотограф спрятался в душевой, дождался Тесс и сделал несколько кадров. Какой удар судьбы! Как Тесс его выдержит? И Бобби, как назло, должен уехать на две недели в Милан, на съемку. Так что Тесс придется бороться самой.

Но Грейс Браун решила иначе.

– Возьми ее с собой, Бобби. Сделай одолжение. Ей сейчас лучше всего уехать из страны. А в Милане она понравится. Там любят рыжеволосых и белокожих. Итальянцы от них просто без ума, ведь среди местных женщин это большая редкость. Пусть девочка набирается опыта. Там полно журналов, все они доходят до нас. Если она замелькает в итальянских изданиях, у нее и здесь будет полно заказов. Возьми ее с собой, Бобби.

– Ладно, – сказал Бобби, но в глубине души задумался: во что это все может вылиться?


– …Поэтому мы отправили ее вместе с Бобби Фоксом в Милан. Итальянцам, будем надеяться, она понравится, – рассказывала домашним Энджи, собирая ужин. Кэтлин, Майкл и Джинни слушали, раскрыв рты. Рассказы о всеобщей любимице Тесс Такер, история ее взлетов и падений воспринималась ими как бесконечная и увлекательная мыльная опера. Каждый вечер ждали новую серию. И Энджи оказалась совершенно не готова к бурной реакции Патрика.

– Эта дрянь меня бросила! Сначала мать, теперь Тесс. Как она могла уехать, ничего мне не сказав? И что это за тип, Бобби Фокс?

– Патрик, ради Бога, это уж слишком. Бобби Фокс – ее парень. С тобой она едва знакома. Вы виделись всего один раз…

– Не один! Не один! – хором закричали младшие.

– О чем вы?

– У них были свидания, правда, Патрик? Они пили кофе в Сохо и в Ковент-Гарден. Кофе! Здорово, да? – Джинни засмеялась. Патрик ударил кулаком по столу и выбежал из комнаты.

– Патрик влюбился! Патрик влюбился! – запели сестрицы. Энджи велела им замолчать.

На следующий день на работу позвонил отец.

– Что ты сказала Патрику вчера вечером? Он ушел из дома. Сбежал. Сказал, что хочет найти мать. Энджи, тебе придется бросить работу в агентстве и вернуться в семью. Все в шоке. Ты должна быть здесь. Больше никакой работы, твое место дома, с детьми.

НЬЮ-ЙОРК. МАЙАМИ. 1993–1994

Стэйси Стайн, агент нью-йоркского отделения «Этуаль», совсем измучилась с двумя новенькими. И у той, и у другой здесь не было, как у других девочек, ни заботливой мамы, ни строгого старшего брата. Но дело даже не в этом.

Казалось бы, с Кэсси Дилан вообще не должно быть проблем: превосходные данные, примерное поведение. Новенькие при зачислении в агентство проходили обязательный инструктаж. Правил было много: никому не давать свой адрес и домашний телефон, никогда ничего не подписывать, все делать только через агентство. Девушкам объясняли, как одеваться для пробных съемок и просмотров, как себя вести, как следить за собой, как избегать загара и куда обращаться в случае необходимости. Кэсси все это старательно законспектировала. Она исправно платила за общежитие, никогда не опаздывала на просмотры. Никто бы не смог сказать о ней ничего дурного. Миленькая, улыбчивая, вежливая – но прошло полтора месяца, а у нее еще не было работы.

В конце концов Стэйси пришлось взглянуть правде в глаза: девушка слишком скучна. Постепенно, из отзывов фотографов и редакторов, вырисовывалась общая картина. Дилан – милая девушка, волосы, кожа, зубы – все прекрасно, отличная фигура, ни грамма лишнего веса, потрясающие ноги. Так в чем же дело? Слишком она пресная, слишком стандартно-американская, нет в ней «изюминки». Самое интересное в ней было то, что по улицам она разъезжала на роликовых коньках, не пугаясь уличного движения, но, конечно, на просмотрах никому и в голову не могло прийти, что эта прилизанная девочка с аккуратно уложенными пышными волосами способна на такую лихость.

Наконец Стэйси придумала: нужно постричь волосы. Короткая стрижка наверняка полностью преобразит Кэсси. Но девушка решительно воспротивилась. Она просто встала на дыбы и неожиданно проявила такой характер, что Стэйси даже обрадовалась: значит, не все потеряно, может быть, эта девчонка сумеет переломить судьбу и добиться успеха. Стэйси до хрипоты в горле доказывала своей подопечной, что короткая стрижка пойдет ей на пользу, приводила в пример Линду Евангелисту… Но Кэсси отказывалась слушать и твердила свое: ее парню нравятся только длинные волосы. Ладно, говорила Стэйси, приведи своего парня, мы с ним потолкуем. Нет, это невозможно: он живет в Англии. В общем, переубедить Кэсси так и не удалось. Посылать ее в «Вог», «Харперс» или «Эль» было бесполезно, поэтому Стэйси ограничилась пробами в «Мадемуазель», «Мне семнадцать» и вообще не пропускала ни одного «сладенького» издания, включая даже «Макколс» и «Журнал домохозяек».

С Джиджи Гарсиа была совсем другая история. Дела с ней шли все хуже и хуже. Не потому, что на нее не обращали внимания. Ее-то как раз всюду брали – но тут же об этом жалели. Единственное, что она заработала за месяц – это крайне скверную репутацию. Джиджи прилетела из Майами одним рейсом с Марлоном Уорнером, и об этом сразу заговорили на Манхэттене. Марлон Уорнер – первоклассный фотограф, со своим собственным стилем: нечто среднее между Брюсом Уэбером и Робертом Мэпплторпом. В конце восьмидесятых он заявил о себе как серьезный претендент на роль ведущего фотохудожника в мире рекламы, прямо-таки прославился на поприще мужской моды. Все знали, что девушки-модели изо всех сил стараются попасть именно к нему: если у него так здорово получается с мужчинами, представляете, как он может сфотографировать женщину?

Рассказывали, что Марлон увидел Джиджи в аэропорту. Она стояла в телефонной будке и горько плакала. Фотограф тут же стал ее снимать. Через четыре дня он привез девушку в «Этуаль», а о том, что произошло в этот промежуток времени, оставалось только догадываться. Чем все с удовольствием и занимались. Фотосерия с мужскими плавками в «Конде наст», ради которой Марлон и летал на четыре дня в Атлантик-Сити, произвела сенсацию. Марлона просто замучили вопросами о знойной, загадочной латиноамериканке, чья полуобнаженная, вся в песке, фигурка постоянно маячила на заднем плане.

Эти, и еще несколько уже студийных, персональных фотографий сделали Джиджи самой популярной моделью «Новых лиц». А потом началось:

– Стэйси, уже половина одиннадцатого! Джиджи Гарсиа не появилась. Она должна была прийти к восьми!

– Стэйси, она все-таки пришла – с опозданием на четыре часа. Я сказал ей: выплюнь жвачку. Знаешь, что она сделала? Повернулась и вышла. Мы думали, в туалет, но она убежала, вылезла через окно по пожарной лестнице… Так что присылай кого-нибудь другого.

– Стэйси, мы надели на нее парик, полчаса с ним возились, но ей не понравилось, и – ты не поверишь! – она схватила пожарное ведро, налила воды и сунула туда голову… Задница кверху… Никто и глазом моргнуть не успел! Парик, понятно, пропал…

В довершение ко всему Джиджи не утруждала себя поездками в метро и перемещалась по городу исключительно на такси. За общежитие не платила. Она задолжала агентству кучу денег, и все на нее уже махнули рукой. Но на съемки ее по-прежнему приглашали. В общем, Джиджи была полной противоположностью Кэсси Дилан.

Что касается вывешенных в холле «Правил проживания в общежитии», то Джиджи нарушала их с тем же постоянством, с каким Кэсси соблюдала.

«МУЖЧИНАМ ВХОД В ОБЩЕЖИТИЕ НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ. В КОМНАТАХ НЕ КУРИТЬ. СПИРТНЫЕ НАПИТКИ ЗАПРЕЩЕНЫ».

Джиджи дымила, как паровоз, глушила виски с содовой. В гости к ней приходили только мужчины.

«УВАЖАЙ СВОЮ СОСЕДКУ! СЛЕДИ ЗА ЧИСТОТОЙ, НЕ ОСТАВЛЯЙ ЧЕМОДАНЫ В КОМНАТЕ, УБИРАЙ ИХ В ШКАФ».

Джиджи не оставляла в комнате чемоданы, потому что их у нее попросту не было. Зато у нее было пять или шесть сумок, с которыми она приехала из Майами, и барахло из них валялось по всей комнате. Соседку, Кэсси, Джиджи явно не уважала.

«НЕ ЕШЬ ЧУЖИЕ ПРОДУКТЫ. ПОКУПАЙ СВОИ».

Кэсси покупала продукты и старалась все сразу съесть, потому что, если не успеешь, Джиджи не станет терять времени.

«ВЕЩИ ДЛЯ СТИРКИ СКЛАДЫВАЙ В БЕЛЬЕВУЮ КОРЗИНУ».

Джиджи бросала грязное белье на кровать Кэсси.

Познакомившись с Джиджи поближе, Кэсси поняла, что до этого она в своей жизни еще никого по-настоящему не ненавидела. Никто и никогда так сильно ее не раздражал. Но хуже всего было то, что Кэсси сидела без работы, а Джиджи шла нарасхват. Кэсси не могла не заметить, что Джиджи постоянно направляют на пробы в «Конде наст», тогда как ее, Кэсси, туда послали всего однажды, и то в самом начале, хотя она знала, что Стэйси заботится о ней. Каждый день, ровно в четыре часа, Кэсси обязательно звонила в агентство, и Стэйси всегда была ей рада, всегда говорила что-то обнадеживающее.

– Никак, к маманьке с папанькой в гости? – ехидничала Джиджи, когда Кэсси куда-нибудь собиралась вечером. – Смотри, не засиживайся там. В полдесятого – в постельку. Завтра надо быть в форме – а вдруг работка подвернется? – Сама Джиджи, разумеется, до утра веселилась в ночных клубах и не могла скрыть своей радости: что-то в мире наконец изменилось, если ее, безродную испанку, клиенты заказывают, а эту стопроцентно-американскую куклу – нет. И еще у Джиджи была излюбленная тема для издевательств: «Ну как там твой дружок, не пишет?»– спрашивала она Кэсси.

Преданность Кэсси этому явно мифическому английскому принцу очень веселила Джиджи. Над кроватью, там, где у других девчонок висели портреты Хью Гранта, Кину Ривза и Перла Джэма, у Кэсси красовались картинки из английской жизни. Типично английские усадьбы, пейзажи, Букингемский дворец, принцесса Уэльская, Кейт Мосс, Сил, Эмма Томпсон – в общем, все, что имеет хоть какое-то отношение к Англии.

Кэсси жила мечтой о новой встрече с Томми Лоуренсом. Эта мечта помогала ей не меньше, чем поддержка Стэйси. «Вот заработаю денег, – думала Кэсси, – и сразу в Англию, повидаться с Томми».

Но денег не было, а все силы пока уходили на борьбу с Джиджи. И в конце концов Кэсси потерпела сокрушительное поражение. Вернувшись однажды домой, она обнаружила, что Джиджи съела и мармайт [17], и шоколадное печенье с джемом, и оксфордский мармелад фирмы «Купер» – словом, все драгоценные английские продукты, купленные в магазине на Гудзоне в качестве очередного этапа подготовки к будущей жизни на земле обетованной.

– Мне жаль тебя, Джиджи, – кричала Кэсси. – Знаешь, почему? Потому что тебе не о чем мечтать. И не о ком!

Но Кэсси ошибалась. Джиджи было о ком мечтать. Она мечтала о Чарли Лобьянко. Она никогда не звонила, как полагалось, своему агенту. Она предпочитала заявляться в агентство лично. И вот в один из таких визитов в конце коридора мелькнул Чарли. Разумеется, у него был здесь свой кабинет. Как это ей раньше не приходило в голову? Джиджи зачастила в агентство, но вскоре выяснилось, что Чарли уехал в одну из своих многочисленных заграничных командировок. Джиджи поинтересовалась у Стэйси, будет ли он когда-нибудь ею заниматься.

– И не надейся, дорогуша, – ответила Стэйси. – Кто ты такая? Да, тобой интересуются, но только потому, что тебя снимал Марлон. Тебе нужно учиться и учиться, ты ничего не умеешь, ты работаешь всего полтора месяца! А Чарли занимается исключительно супермоделями.

– Значит, я стану супермоделью! – объявила Джиджи.

– Не станешь, – вздохнула Стэйси. – По крайней мере, не так быстро, как тебе хочется. Клиентов уже тошнит от старых фотографий Марлона. А новых-то нет. Это настораживает. Я, конечно, никому не говорю, что ты постоянно срываешь съемки и тебя приходится заменять. Но мир слухами полнится. Учти это, Джиджи. Время-то уходит!

Джиджи даже забеспокоилась. Может, Стэйси и права. А может, дело в ее кубинской смуглости? Вдруг именно поэтому к ней так относятся?

Она позвонила Марлону. Не хочет ли он сделать с ней новые фотографии? Может, есть подходящий заказ? Она бы очень для него постаралась. Но даже Марлон уже побаивался связываться с Джиджи. К тому же до его жены дошли слухи о съемках в Атлантик-Сити, и посыпались неприятные вопросы. Джиджи об этом, конечно, не знала, но жена просто потребовала от Марлона больше никогда не снимать эту девчонку.

И наконец Джиджи дождалась звонка, о котором мечтала.

– Джиджи, сможешь прийти в агентство завтра к пяти? – спросила Стэйси. – С тобой хочет поговорить Чарли.

Но все вышло не так, как представляла себе Джиджи. Когда Стэйси привела ее в кабинет, Чарли еще не было. Джиджи тут же принялась разглядывать комнату, хотя Стэйси умоляла ее посидеть спокойно. На стенах, естественно, фотографии Чарли с супермоделями. В углу Джиджи с удивлением обнаружила целый склад спортивного инвентаря: теннисные ракетки, ракетки для сквоша, рыболовные снасти, гири, – потом схватила со стола фотографию в рамочке. Немолодая, но очень красивая женщина: волосы собраны назатылке в элегантный французский пучок, солнцезащитные очки с огромными стеклами подняты на лоб, в руке ветка бугенвилии, за спиной – залитая солнцем средиземноморская вилла. Жена, подумала Джиджи. Наверняка жена.

– Кто это? – спросила она небрежно.

– Его мать. Итальянская аристократка. Поставь фотографию на место, Джиджи. Он ненавидит, когда трогают его вещи.

Неожиданно вошел Чарли. Джиджи отскочила от стола и быстренько уселась рядом со Стэйси. Сердце бешено колотилось. К своему удивлению, Джиджи обнаружила, что смотрит на свои колени, боится поднять голову и встретиться с Чарли взглядом. Впервые в жизни она смущалась.

– Чарли, это Джиджи Гарсиа, вот ее бумаги, – сказала Стэйси. – Я тебе о ней рассказывала.

«Зачем она говорит все это? – удивилась Джиджи. – Он и так все про меня знает». Она собралась с духом и подняла голову. Сейчас он объяснит Стэйси, что сам в курсе всех дел Джиджи, что это он вытащил ее из Майами и отныне будет заниматься ею лично.

– Спасибо, Стэйси. Я помню. Можешь идти.

Стэйси вышла из кабинета. Наконец-то мы одни, думала Джиджи. Конечно, он хочет меня, но он же не дурак… Зачем Стэйси знать, что я для него не такая, как все? Он дивный. И такой милашка!

А в глубине ее сознания звучал голос, которого она не могла расслышать: он – отец, которого у меня никогда не было… он будет заботиться обо мне.

Джиджи нисколько не сомневалась, что сейчас он выйдет из-за стола и обнимет ее. Но – какое страшное разочарование!

– Послушайте, юная леди, – сказал он. – Вчера мы вас обсуждали на совещании. Плохи ваши дела. Стэйси направляет ко мне своих девушек только в самых тяжелых ситуациях. Таких, как ваша. Вам придется меня выслушать, и очень внимательно – если вы хотите остаться в агентстве. В противном случае нам придется расстаться. Вот ваши бумаги. Здесь счет от Марлона Уорнера за фотопробы – ах, вы удивлены? Вы думаете, Марлон делал их бесплатно? Опуститесь на землю, милочка. Так, счета за такси, визитные карточки, ксероксы, распечатки с лазерного принтера, факсы, мгновенные фото, почта, телефон и наконец – вы ни разу не заплатили за общежитие! Вы должны нам больше одиннадцати тысяч долларов, и, насколько я понял из разговора со Стэйси, вы ни разу не справились с работой, которую мы вам предоставляли в изобилии. Довольно. Мы вам помогаем, а результат – нулевой. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Джиджи с трудом понимала, о чем он говорит. Да и какая разница – главное, как звучит этот голос! Чарли говорил резко, но никакая резкость не могла заглушить мелодичности легкого итальянского акцента. Чарли отчитывал ее, а ей слышалось прежнее: «А ты хороша-а-а! Как тебя зовут?» Джиджи взглянула на него, стараясь удержать слезы, и заставила себя вернуться в действительность.

И вдруг она поняла: да он ее даже не помнит!

– Эй, детка, ты меня слышишь? Что молчишь? Ладно, подойдем к делу с другой стороны. Думаешь, я стал бы тратить время на разговоры, если бы ты того не стоила? Фотографии Марлона произвели сенсацию. Ты – сенсация. У тебя есть будущее, бесспорно. И я понимаю, что ты… сколько тебе? Пятнадцать? Шестнадцать? Жила под крылышком у родителей, а теперь – одна, в Нью-Йорке. Ты откуда?

Так и есть. Он ничего не помнит про Майами.

Чарли вышел из-за стола, опустился перед Джиджи на корточки, протянул ей большой белый платок.

– Cara, пожалуйста, не надо. Мы здесь для того, чтобы заботиться о тебе, но и ты должна нам помогать. Ты сможешь отработать свой долг, ты сможешь заработать гораздо больше, понимаешь?

Джиджи кивнула. Чарли погладил ее по голове, и она с трудом удержалась, чтобы не прильнуть к нему.

– Тебе надо уехать из этого города. Знаешь, что мы сделаем? Мы отправим тебя в Италию, ко мне на родину. В Милан. Поработай хорошенько в Италии, там полно журналов. У тебя будет много публикаций, ты заработаешь кучу денег. А потом вернешься, и мы попробуем опять в Нью-Йорке. Договорились?

Да, кивнула Джиджи, конечно. У нее не было выбора. А внутренний голос шептал: если я уеду и сделаю в Милане все, что ты от меня хочешь, потом, когда я вернусь, ты ведь полюбишь меня, правда, папа?

С поездкой в Милан возникла одна трудность: у Джиджи не было паспорта. В агентстве ее давно уже спрашивали о паспорте. Теперь пришлось признаться, что паспорта у нее нет и никогда не было, и что она рассчитывала в этом деле на агентство. Тогда, сказали ей, нужно хотя бы свидетельство о рождении.

А это было еще трудней. Ведь Джиджи обманула всех со своим возрастом – так же, как и с ростом. Когда на осмотре заполнялась карточка модели, Джиджи улучила момент и исправила пять футов семь дюймов (сто шестьдесят восемь сантиметров) на пять футов девять дюймов (сто семьдесят три сантиметра). С тех пор она ходила только на каблуках. Оставалось одно: как-то попасть в Майами и поискать в барахле Елены свое свидетельство о рождении.

К бесконечному удивлению Стэйси, после разговора у Чарли Джиджи и впрямь взялась за ум. Она обещала оформить паспорт, звонила каждый день, справлялась о заказах. Но было уже слишком поздно. Все отказывались от нее.

– А что в Майами? Там нет работы? – невинно спросила Джиджи.

– Сразу после Рождества – весь январь и февраль, сколько хочешь. Что, решила на вернуться родину на белом коне? – засмеялась Стэйси.

– Вроде того, – ответила Джиджи.


До Рождества оставалось только две недели, и Кэсси была почти в истерике – мать постоянно напоминала ей об обещании вернуться к бабушке Дорис, если не получится с работой.

Кэсси вымыла голову, покрасила ногти, смягчила кожу увлажняющим кремом, проглотила свои витамины и отправилась на просмотр – как обычно, чуть ли не с часовым запасом. Ей нельзя опаздывать. Особенно сегодня. Ведь это такой шанс! Демонстрационные фотографии понравились заказчикам, но понравится ли она сама? Она такая невезучая… Стэйси не могла сказать толком, что там за работа – какой-то каталог. Тысяча двести долларов в день, никаких особых требований, только свежесть и здоровье.

Кэсси никогда не болела. Даже если всех вокруг косил грипп, к ней зараза не прилипала. А теперь вот… Кэсси шла по Мэдисон-авеню чуть ли не согнувшись из-за мерзких спазмов в животе. Кэсси вошла в приемную, предъявила свою карточку и поняла, что больше не может терпеть.

Наверняка это из-за мерзкого кубинского ужина, которым вчера ее пичкала Джиджи. Ни с того ни с сего она стала на редкость любезной. Накупила продуктов, приготовила ужин. Только готовить она совершенно не умеет. К тому же Кэсси подозревала, что купленное Джиджи мясо было не первой свежести. Кэсси вообще не ела мясо с кровью, но ей не хотелось обижать Джиджи. И вот пожалуйста – отравление. Кэсси выбежала из комнаты и бросилась вниз, в туалет. Ее рвало снова и снова, а в адрес Джиджи сыпались страшные проклятия. Теперь о работе нечего и думать, и во всем виновата Джиджи. Кэсси вернулась в приемную – бледная и старательно улыбающаяся, – но женщина за столом не высказала никакого недовольства.

– Все в порядке, дорогая? Не надо так нервничать из-за этой работы. Не воспринимай ее слишком серьезно.

Вечером позвонила Стэйси:

– Тебя взяли. Молодец! Завтра в половине восьмого будь в студии «Саншайн» на пересечении Бродвея и Принса. – Кэсси ушам своим не верила.

– А что… примерки не будет?

– Знаешь, – Стэйси рассмеялась, – есть такие съемки, для которых примерка не требуется. Так что вперед! Ну, пока, – и Стэйси повесила трубку.

Кэсси не могла понять, в чем дело. Звучит подозрительно, но Стэйси вряд ли посоветует что-нибудь плохое.

Кэсси, конечно, не смогла удержаться и вечером как бы между делом сообщила Джиджи о завтрашней работе. Она попыталась было намекнуть, что это очень важные съемки, но Джиджи, услышав слово «каталог», сразу утратила интерес к разговору.

– Чепуха. Платят хорошо, но имя себе на такой работе не сделаешь.

Но подначки Джиджи никак не могли омрачить настроения Кэсси. На следующий день, радостно улыбаясь, она вошла в просторную, светлую студию. В огромных окнах сияло зимнее солнце. Счастливая, Кэсси уселась перед зеркалом, и над ней захлопотала девушка-визажистка. Макияж, правда, разочаровал: просто здоровое, цветущее лицо. Кэсси представляла себе нечто более тонкое и изысканное. Потом ее повели в гардеробную, в которой висело несколько платьев. Кэсси сняла одно из них с вешалки. Оно явно было ей на несколько размеров велико. Наверное, тут какая-то ошибка.

– Простите, – заволновалась Кэсси. – А где мои платья?

– Это они и есть, – отозвался стилист. – Переодевайся.

Шестнадцать платьев на двадцать четыре страницы каталога для беременных… Это была первая работа Кэсси Дилан в изумительном мире нью-йоркской моды. Целый день она проходила с подушкой, привязанной к животу, мужественно улыбаясь в камеру. И только в самых уголках глаз порой поблескивали слезы о ее так и не рожденном ребенке.


Почти месяц спустя Джиджи стояла посреди каменоломни неподалеку от Майами. Снимали лыжную серию – чего только не бывает в солнечном Майами! Куртка с капюшоном и лыжные брюки, огромные солнцезащитные очки… Сбоку примостился стилист с мешком бутафорского снега. Сейчас включат ветродуйную машину, и начнется метель.

Но Джиджи трудно было сосредоточиться на работе. Она думала о том, что увидела – а вернее, услышала – прошлым вечером.

Вчера Джиджи пришла в «Этуаль» после обеда и слонялась там допоздна, надеясь попасться на глаза Чарли Лобьянко. Она хотела похвастаться работой в Майами, пообещать, что в Милане она начнет новую жизнь, и он еще будет ею гордиться.

Постепенно агентство опустело, но в кабинете Чарли по-прежнему горел свет. Джиджи наконец решилась. Она подошла к двери и уже хотела постучать, но вдруг отдернула руку.

Чарли был не один. Говорила женщина. Да что там, она почти кричала, поэтому Джиджи расслышала все до последнего слова.

– Мистер Лобьянко, вам следует учесть две вещи. Во-первых, брат моего мужа – Артур Крафт. Девушка, которой вы сделали ребенка, – племянница мистера Крафта. И если он об этом узнает, я не сомневаюсь, что во все многочисленные журналы его издательской империи тут же поступит распоряжение прекратить всякие отношения с вашими клиентами. Во-вторых, моей дочери – четырнадцать лет. Она несовершеннолетняя.

– Но я клянусь вам, миссис Пэрриш! Я вашей дочери в глаза не видел.

– Ну, разумеется. Взгляните на ее фотографию.

– Миссис Пэрриш, я просматриваю сотни девушек – буквально сотни, это моя работа. Ваша дочь очень мила, но я не припоминаю, чтобы встречался с ней лично.

– И вы думаете, я это так и оставлю?

– Хорошо, но что вы от меня хотите? – спросил Чарли. – Я должен упасть на колени и сделать ей предложение?

– Советую не паясничать. Ситуация и так достаточно прискорбная. Я пока что не собираюсь передавать обвинения в прессу: не хочу никаких скандалов вокруг нашей семьи. Но вы рано радуетесь. Ждите моих адвокатов. Если Виктории придется родить ребенка, вы будете нести за него финансовую ответственность. И в любом случае нам необходимо достичь некоторого соглашения, чтобы не видеть слез на глазах моего деверя…

Миссис Пэрриш вышла из кабинета, и Чарли побежал ее провожать. В голове у Джиджи все наконец прояснилось. Выходит, она не единственная девушка, о которой забыл Чарли. Но с ней-то у него ничего не было. Может, он говорил правду этой миссис, как ее там, Пэрриш? Не сдержав любопытства, Джиджи скользнула в кабинет и схватила со стола фотографию Виктории Пэрриш.

Джиджи быстро глянула на снимок. Пляж… очень знакомый пляж со столь же знакомыми домами в стиле арт-деко на заднем плане. Потом она сунула фотографию за пазуху и выбежала из кабинета.

После съемок Спайк, шофер из автопроката, нанятый здешним агентом Джиджи Рэнди Филипсом, отвез ее в отель. Спайк, колумбиец с длинной шеей и золотыми зубами, носил полувоенную форму и был весьма популярен среди частенько наезжающих сюда съемочных групп.

– Сама-то откуда? – спросил он Джиджи. – Что-то ты не очень похожа на всех этих нью-йоркских фифочек.

– Боже упаси, – улыбнулась Джиджи. – Если уж на то пошло, я – местная.

Странно было возвращаться в этот безумный город в столь официальной роли. Вечером она ужинала в ресторане «Пасифик Тайм». Джиджи специально пошла туда, чтобы поздороваться с хозяином, Джонатаном Айсманом. Она встречала его в Нью-Йорке, в «Китайском гриле». Кроме того, он и сам подрабатывал моделью. Но все равно Джиджи было неуютно. Она вдруг снова ощутила себя маленькой Джиджи Гарсиа, незаконной иммигранткой с Кубы, вечно оглядывающейся через плечо, беззащитной и беспомощной. Только вот Елены больше нет. Джиджи приехала домой, в трущобы Колинза. Дверь открыл новый жилец – мерзкий старик в шортах, и Джиджи с пронзительной ясностью вспомнила того бродягу на пляже, с которого все началось. Она бросилась прочь. Странно было надеяться, что квартира останется пустовать.

Джиджи зашла к соседке и спросила о вещах Елены. Женщина несколько минут кричала на Джиджи: ты, мол, даже не удосужилась приехать на похороны родной матери! Джиджи пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закричать в ответ: эта глупая старуха мне не родная мать! Наконец соседка вынесла трогательно маленький узелок, в котором была и картонка с документами. Джиджи быстро нашла, что искала, и выяснила, что Джина Гарсиа родилась 9 ноября 1978 года в Гаване. Родители – Мария и Эрнесто Гарсиа. На Кубе что, всех зовут Гарсиа? Ее приемная мать – Елена Гарсиа. Единственная мало-мальски известная кубинская кинозвезда – Энди Гарсиа. Обнаружив свидетельство о рождении, Джиджи почувствовала себя как-то уверенней.

Она принесла коробку с собой в номер и уселась с ней на кровати. На самом дне, под пачкой документов, лежал конверт с ее именем. Письмо было написано по-испански, корявыми печатными буквами. Не Еленой – писать она так и не научилась. Наверное, диктовала кому-то.


«Дорогая Джина!

Твоя мать хотела, чтобы тебя звали так. Не знаю, почему мы стали звать тебя Джиджи. Эта коробка достанется тебе, когда я умру. Ты узнаешь, кто твои настоящие отец и мать, но помни, что и я была тебе мамой. Эти бумаги пригодятся, когда ты будешь выходить замуж. Или чтобы избежать неприятностей в полиции.

Надеюсь, ты выйдешь замуж и родишь детей. Надеюсь, что ты сейчас счастлива.

Я люблю тебя, Джина.

Твоя мама Елена».


Бумаги оказались документами об удочерении. Елена официально ее удочерила, и Джиджи могла получить нормальное гражданство. Джиджи лежала под москитной сеткой в своей комнате в отеле «Парк Сентрал» и содрогалась от беззвучных, горьких рыданий. Она вспоминала Елену, как много та для нее делала, и какой эгоистичной грубостью и враждебностью она отвечала на доброту маленькой усталой женщины. Елена любила ее, не так, конечно, как хотелось бы Джиджи, но, видимо, – подумалось с горечью, – другой любви ей вообще не будет дано в жизни.

Утром горничная принесла завтрак и застала Джиджи на полу, среди разбросанных бумаг. Джиджи увидела ее форменное платьице, такое же, как носила Елена, и не смогла сдержать нового приступа рыданий.

– Dios mio! Que pasa? Маl? [18] – горничная грохнула поднос с завтраком на кровать и кинулась к Джиджи.

– Все в порядке, о'кей, – попыталась успокоить ее Джиджи, но поневоле снова разрыдалась. Слово за слово, и она выложила служанке всю свою историю. В конце концов, они скорее всего больше никогда не увидятся, а женщина эта действительно могла ее понять. Она такая же иммигрантка, как и Джиджи. Джиджи молодец, что уехала, говорила горничная, она стала таким важным человеком в Нью-Йорке, она должна собой гордиться и помнить, что с ней все бедные кубинцы. Она станет их кумиром. Елена умерла, но, может быть, ее родная мать, Мария, откроет журнал у себя на Кубе и увидит свою доченьку.

– Но она же меня не узнает, – возразила Джиджи.

– Скоро ты станешь такой знаменитой, что твою историю напишут газеты, и мать тебя узнает.

– Ты слишком много смотришь телевизор, – сказала Джиджи и принялась собирать бумаги. Горничная стала помогать, заглянула под кушетку – туда что-то завалилось. Оказалось, фотография.

– Ты знать этот девушка? Она твой подруга?

– Вовсе нет. А ты что, ее видела?

– Конечно. Они здесь быть вдвоем, три месяца раньше, вместе с ее дядя. Очень, очень хороший человек. Очень красивый. Оставлять много на чай. Он часто приезжать сюда. Такой же работа, как у тебя. Мистер Лобьянко. Очень хороший человек.

– Вот как? – Джиджи протянула руку и бережно взяла из желтых от никотина пальцев горничной фотографию Виктории Пэрриш.

ЛОНДОН, 1994

Кладовка отдела мод была в «Картерсе» местом священным, и предполагалось, что ключи от нее есть только у редактора отдела, Элис Джонсон, да у ее ассистентки Джеральдины. Но всякий раз, когда у какой-нибудь редакционной дамы спускал чулок или колготки, сразу же невесть откуда появлялись ключи, дверь распахивалась, на пол вываливались вороха колготок от Чарнос, от Эльбео, от «Маркс энд Спенсер» и еще Бог знает от кого, и пострадавшая быстро восстанавливала порядок в своем туалете.

Джеральдина, сочиняя подписи к серии, за вдохновением обычно обращалась к содержимому кладовки. Она открыла дверь и с удивлением обнаружила, что ни одной пары колготок уже нет – все разобрали.

«Черная марлевая юбка в стиле пятидесятых от «Корнукопии», Лондон, Тэчбрук-стрит, 12; футболка от «Джозефа», Лондон, Фулэм роуд, 77; туфли от…» – Джеральдина задумалась, покусывая карандаш. В серии туфли не фигурировали, поскольку фотограф обрезал кадр по колени, но Элис велела обязательно отблагодарить «Марки шуз» за выгодную рекламу. «Туфли от Марки», – старательно вывела Джеральдина и добавила: «Духи от «Эмбер». Аналогичный случай. Духи на фотографии никак не увидишь, но «Эмбер» – тоже рекламодатель. «Серьги от «Ван Петерсен», Лондон, Уолтон-стрит; алмазные цепочки на щиколотках – «Кенсингтон Маркет», Лондон, Кенсингтон Хай-стрит, 49–53; колготки от…» Джеральдина опять задумалась. Обычно она вписывала первую попавшуюся в куче пару, а как сейчас выбрать, кому отдать предпочтение? Вспомнила одну приятную даму из бюро по связям с прессой и вписала ее фирму. Теперь макияж. Кого осчастливить – «Кларенс» или «Шанель»? «О Господи», – пробормотала Джеральдина и вывела: «Макияж – «Бутс» номер семь». Похоже, все. Ах нет, не все. Чертова девчонка явилась на съемку с кучей браслетов. «Ах, чтоб тебя!» – пробурчала Джеральдина и решительно вписала: «Браслеты: собственность модели».

Джеральдина совершенно не разбиралась в вопросах большой политики – так в журнале называли скрытую рекламу. Даже Элис уже отчаялась ей что-нибудь втолковать. Джеральдина так и не усвоила, что коллекция модельера и серийная продукция – разные вещи. Она с легким сердцем могла выдать такую, например, фразу: «Костюм Ромео Джигли от Браунз», не удосужившись проверить, действительно ли в «Браунз» купили именно этот костюм из коллекции Джигли. Элис решительно вычеркивала подобные фразы и вписывала: «Пиджак сделан по специальному заказу» – или еще что-нибудь, столь же туманное.

Вот почему Элис прислушивалась вполуха к бормотанию Джеральдины, одновременно просматривая каталог моделей в поисках главного действующего лица своей новой серии с женским бельем. Сегодня она ворвалась в офис в состоянии чрезвычайного воодушевления.

– Джерри, ангелочек, утром, когда я стояла под душем, мне пришла в голову блестящая идея. Название – «Моя прекрасная прачка». Сногсшибательная девушка с классическими чертами лица стирает в убогой прачечной на каких-то задворках. Но это еще не все. На заднем плане – открытая дверь и виден «Харли-Дэвидсон» или что-нибудь вроде него, как будто она только что приехала.

«Мотоцикл фирмы «Харли-Дэвидсон», – мысленно отметила Джеральдина на будущее.

– По ходу стирки девушка раздевается и бросает все в машину. Белье, разное на каждом снимке, и будет темой. На последней фотографии она почти обнаженная… а может, даже совсем голая.

– По-моему, что-то похожее уже где-то было, – сказала Джеральдина.

– Ох, Джерри, ты так говоришь обо всех моих идеях, – простонала Элис.

Наконец она нашла, что искала.

– Прекрасная фигура, правда, Джерри? – Элис показала фотографию.

– Да, просто божественная. Кто это?

– Ее зовут Челеста. Из «Этуаль». Позвони им и договорись, если, конечно, это действительно она. Помню, я работала в «Женском журнале», и мы тоже делали серию по белью. Из агентства прислали фотографию девушки, а сама она была в отъезде. Потрясающая фигура – мы взяли ее без просмотра. Так вот: никогда нельзя этого делать! Когда она явилась на съемки, со мной чуть удар не случился. Оказалось, что у нее есть сестра, тоже модель. Лицом очень похожи, но отличная фигура как раз у сестры. И эта девица – не спрашивай меня, как – умудрилась подсунуть в агентство фотографию сестры со своим лицом. Украла у сестры фигуру!


Грейс Браун сняла трубку и чуть было не закричала о радости. Ура! Наконец-то! Журналу «Картерс» нужна Челеста! Звонила сама Элис Джонсон. Она придумала сюжет по женскому белью, и Челеста с ее великолепной фигурой – как раз то, что им нужно.

– Она потрясающая красотка, Элис, да я ее пришлю хоть сейчас…

Грейс запнулась – вспомнила, чем Челеста отпраздновала свой прием в «Этуаль». Что-то на нее нашло: она проколола себе сначала ноздри, потом пупок, и наконец – в самом низу. Об этом она поведала на следующий день всему агентству, добавив, что было «совсем не больно».

– Элис, думаю, мне надо тебя предупредить. У нее проколоты ноздри, пупок и… Знаешь, некоторые это делают…

– Что делают?

Грейс почувствовала, как насторожилась Элис.

– Ну, прокалывают еще кое-что, пониже…

– В таком случае мы обязательно сделаем несколько «ню». Она согласится сниматься обнаженной?

В ушах Грейс неожиданно зазвучал голос леди Пруденс Фэрфакс. Она звонила в агентство чуть не каждый день: «Когда моя дочь появится в «Вог»? Когда ее напечатают на обложке «Картерса»? Когда она поедет в Париж? Когда?..» Грейс представила лицо леди Пруденс над журнальным разворотом, на котором красуется Челеста со своими проколотыми нижними губками, и решительно произнесла:

– Согласится. Это я лично гарантирую.


В последние недели перед отлетом в Милан Тесс по-прежнему моталась по Лондону с одного бесплодного просмотра на другой.

А теперь она сидела в уголке и ждала, стараясь не волноваться, – а вдруг позвонит кто-нибудь из клиентов, которые смотрели ее вчера? И как раз в это время начался переполох: Челесту заказали из «Картерса».

– Знаю, о чем ты думаешь, – прошептала Энджи, присаживаясь перед ней на корточки. – «Достопочтенная Челеста Фэрфакс, что она о себе думает? Выскочка из благородного общества. Только пришла – и сразу шесть страниц в «Картерсе», даже без просмотра. Везет же некоторым!» Я угадала?

Тесс вспыхнула. Энджи попала в точку.

– Ну почему так получается, Энджи? Ее ведь тебе не дали. С ней работает сама Грейс. Это же…

– …несправедливо? Ты это хотела сказать? Тесс, наш бизнес – один из самых несправедливых в мире. И вообще, разве справедливо, что девушки зарабатывают деньги только потому, что они хорошенькие? И еще: разве справедливо, что одних камера любит, а других – не менее хорошеньких – не любит? Присмотрись повнимательнее к Челесте, когда она в следующий раз зайдет в агентство. Поговори с ней, познакомься поближе. Она славная девушка, Тесс. Ну да, она – из высшего общества, но не по наследству же ей достались эта классическая красота и грация! А в отношении красоты ты тоже из высшего общества. Если у нее, как у модели, и есть перед тобой какое-то преимущество, так это уверенность в себе, – да, отчасти приобретенная благодаря социальному положению. Не завидуй ей, Тесс. Учись у нее.

– Учиться ее стилю? От Грейс только и слышишь: стиль, стиль, стиль. Да что это такое?

Энджи на секунду задумалась. Если человек спрашивает о стиле, значит, он им скорее всего не обладает. Для большинства людей это совершенно нормально. Но модели – не большинство. Если хочешь добиться успеха, в тебе должно быть нечто особенное, за что может зацепиться камера. «Стильный»… Так говорят про чернокожих – сплошные губы и абсолютная свобода. Похожа ли Челеста на рэппера? Разумеется, нет, но ее собственный стиль, манера общения действовали на окружающих не менее сильно. Тесс, конечно, никогда такой не станет. Впрочем, и среди топ-моделей не все столь ярко индивидуальны. В этом смысле Тесс очень похожа на нежную красавицу Кристи Тэрлингтон. И она тоже рыжая… И, скажите, Бога ради, что в том плохого?

– Тесс, – сказала Энджи, – забудь о стиле. Просто присмотрись, как Челеста себя подает. Она бы не сидела здесь в уголке, как ты. Она бы сейчас вовсю трепалась с агентами – на равных. Тесс, повторю еще раз, Челеста – славная девушка, очень общительная и открытая. Сван тоже из высшего света, но о ней я слышала только хорошее. Лебедь всегда помогает начинающим, а как работает! Это просто невероятно! В общем, нечего дуться. Давай лучше поговорим о том, что тебе предстоит сделать перед отъездом в Милан. Да, кстати, я получила открытку от Патрика. Он спрашивает о тебе. Похоже, ты произвела большое впечатление на моего блудного братца.

После отцовской отчаянной просьбы Энджи пришлось на время оставить работу и заняться домом. Но Грейс и вообще все в агентстве отнеслись к этому с большим пониманием.

– Побудь дома, разберись с делами, но обязательно возвращайся. Мы без тебя не можем, – сказала тогда Грейс. – Ты становишься прекрасным профессионалом, твои девочки тебя просто обожают. Ты для них лучшая подруга – а именно так и должен работать хороший агент. Улаживай семейные дела поскорее и возвращайся.

Энджи очень обрадовалась похвалам, но кое-что беспокоило ее. Она знала, что Грейс не разделяет ее веры в Тесс Такер. Грейс считала, что главные трудности с этой девушкой еще впереди. А Грейс редко ошибалась.

Энджи не хотелось оставлять сестер и маленького брата без присмотра, но выбора не было. К тому же соседка, миссис О'Коннор, довольно шебутная вдовушка, изъявила горячее желание присматривать за детьми. Она давно положила глаз на Джозефа Дойла – сразу после того, как мать Энджи ударилась в бега. Да и Кэтлин настаивала, что она уже достаточно взрослая и сама может вести хозяйство. В общем, Энджи немного успокоилась.

Через полтора месяца пришла весточка от Патрика, из Дублина. Он почему-то решил, что мать вернулась в Ирландию. Вдруг он ее все же найдет? Хочет этого Энджи или нет? Она и сама не знала. Она никогда не простит матери страданий отца.

– С Патриком все в порядке, пап, он работает, в отеле «Кларенс», моет посуду.

Отец только молча взглянул на нее.


Серия «Моя прекрасная прачка» поставила бедную Джеральдину перед очередной неразрешимой задачей. Челесте разрешили сниматься в собственной одежде – все равно ведь ее предстояло бросать «в стирку». Но она явилась не в чем попало, а в вещах от Энн Демьюлемейстер, Марьелы и в новейшем образчике британской деконструкции – «Солсбери Плэйн». Джеральдина понимала: напишешь «юбка от Марьелы», а «бюстгальтер от такого-то» – и на бюстгальтер никто уже смотреть не будет. А писать «одежда – собственность модели» тоже глупо. Все эту одежду узнают – вот и объясняйся потом, что и почему. С другой стороны, еще неизвестно, как сами Демьюлемейстер и Марьела отнесутся к тому, что их модели использовались в качестве тряпья для стиральной машины. Нет, лучше их все-таки не упоминать. Так… куртка от «Лоуренс Корнер», сумка, рюкзак… этих можно в список. Может, еще вписать умелицу, которая проколола Челесте ноздри и все остальное? Джеральдина отложила список и занялась фотографом. Весьма капризная молодая дама. Ее работы отличались тем, что сегодня позволяли говорить о ней как о новой Эллен фон Анверт, а назавтра – как о новой Коринне Дэй.

Когда Грейс Браун увидела эти знойные, фактурные черно-белые фотографии, она поняла, что Челеста не только очень стильная и очень уверенная в себе молодая особа, – она еще и невероятно сексуальна. Вот она сидит у сушилки, на ней только короткое белое трико и спортивные тапочки; стриженая голова запрокинута, она пьет из банки кока-колу. Надменный аристократический профиль, из проколотых ноздрей на щеку свесилась цепочка; тело тренированное, мускулистое, гладкое. Эта убогая прачечная, какие-то трущобы… а Челеста даже здесь выглядит, как чистой воды бриллиант! Элис Джонсон уже звонила и сообщила, что Челеста пойдет на обложку – снимок, где она, совсем обнаженная, сидит посреди разбросанного белья на скамеечке – как будто устала после стирки. Можно представить, какой шум поднимется вокруг этой серии! И Грейс твердо знала, что ее подопечная – на пороге огромного успеха.

Но Грейс и не догадывалась, что у Челесты есть одна большая проблема – мать. Ревнивую леди Пруденс стала раздражать популярность дочери. Она могла сколько угодно мучить Грейс телефонными звонками, демонстрируя материнскую заботу, но на самом деле успех Челесты ей был совершенно не нужен. Говоря по правде, она, предлагая миру моды свою, как ей казалось, неуклюжую и неотесанную дочь, сама рассчитывала вернуться в этот мир. Разумеется, это было невозможно, ни сейчас, ни раньше – милая блондиночка-пустышка, никакого стиля, никакой оригинальности, ничего того, что сделало настоящими моделями ее тещу, а теперь – дочь. Конечно, понять этого она никак не могла.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения леди Пруденс, стал провал ее затеи с журналом «Хэлло». Челеста проигнорировала съемку. Пруденс неделями мысленно сочиняла заголовки: «Леди Фэрфакс приглашает нас в родовое поместье мужа, в Тривэйн, чтобы познакомить со своей дочерью, которая, как и ее знаменитая мать, избрала карьеру модели». И вот результат: она стоит, вся разодетая, на балконе, ребята из «Хэлло» вот-вот приедут из своего отеля в Тайвертоне, а она теперь даже не знает, что им сказать… Ужасно, что Хьюго отказался оставить их в доме. Наконец позвонила Челеста. Она никак не может приехать в Девон, потому что у нее сегодня примерка. Примерка! Она променяла съемку для «Хэлло» на визит к портнихе!

На самом деле, конечно, упрек незаслуженный. Примерки – странная, но необходимая часть работы модели, и к тому же не бесплатная. А та примерка была особенно важным мероприятием, потому что работали с японцами. Японцам трудно приспособиться к длинноруким европейским девушкам, и в их одежде моделям порой приходится съеживаться, чтобы рукава оказались впору.

Челесту заказчики прямо-таки разрывали на части – всем хотелось с ней поработать. История про прачку в «Картерсе» вызвала целую бурю. Даже Элис и Грейс такого не ожидали. Мнения прессы разделились. Одни восторгались: «КОМУ НУЖНЫ КЛАУДИА, СИНДИ И КРИСТИ, ЕСЛИ У НАС ЕСТЬ СВОЯ СОБСТВЕННАЯ ЧЕЛЕСТА?» Другие захлебывались от негодования: «МОДЕЛЬ-ПОДРОСТОК: ПОРНОГРАФИЯ, ЗАМАСКИРОВАННАЯ ПОД РЕКЛАМУ». Но подобные выпады мало волновали Грейс Браун. Главное, что Челесту заказывали по три-четыре раза в неделю. А следующая фотосерия, снятая на боксерском ринге в известном зале Томаса Бекета на Олд Кент роуд, получилась даже скандальнее, чем сюжет в прачечной. Обнаженная по пояс Челеста в боксерских трусах с художественно выполненным подбитым глазом и агрессивным взглядом рекламировала ювелирные украшения – длинные нитки жемчуга и тяжелые серебряные цепочки спадали на ее голую грудь.

Однажды Грейс позвонила Челесте, чуть ли не задыхаясь от восторга.

– Тебя приглашают в Нью-Йорк! Они видели «Картерс» и хотят напечатать тебя в «Конде наст». Ты летишь завтра утром. Быстренько приезжай сюда. Получишь документы и побежишь укладывать чемоданы.

Челеста положила трубку в смятении: наверное, она должна прыгать до потолка от радости. Но нет… Что ей какой-то там Нью-Йорк! Она сейчас думает о другом… об одном мужчине.

С переполохом вокруг Челестиной прачки могло сравниться только одно событие – американский римейк классического «Бунтаря без причины». Кто посмел бросить вызов великому Джэймсу Дину? Американцы заявили, что нашли молодого актера, который ни в чем не уступает знаменитому предшественнику.

Юность родителей Уотера (уменьшительное от Уотерфолла [19]) Детройта пришлась на безумные шестидесятые. Из Мичигана они переехали в Калифорнию, осели в Сан-Франциско, нарожали кучу детей и всем подарили романтические «морские» имена. Братьев Уотера звали Галф [20] и Сторм [21], сестер – Стрим [22] и Флоу [23]. Флоу позднее избавилась от «у» в своем имени и превратилась во Фло – Флоренс. Всем пятерым с детства внушали, что, знакомясь с человеком, первым делом нужно спрашивать не его имя, а его знак зодиака. Каждую пятницу веселая мамаша пекла целую гору печенья с марихуаной – чтобы хватило на выходные, так что детство Уотера прошло как в тумане.

Но в шестнадцать лет он неожиданно очнулся и сбежал из дома – в Лос-Анджелес. Родители этого даже не заметили. Он поменял имя, стал Уолтером и устроился на работу в одно из актерских агентств Сан-сити – мальчиком на побегушках. Душа и тело его быстро окрепли. Он мечтал стать профессионалом, акулой голливудского кинобизнеса.

К двадцати годам ему уже светило место агента по работе с начинающими актерами. Но вдруг все изменилось. Помощник режиссера фильма «Пытка», римейка «Бунтаря», заметил его и решил, что этот молодой парень из агентства – идеальный кандидат на главную роль. Настоящее имя было восстановлено, вернее, его часть, потому что на самом деле фамилия Уотера была не Детройт, а Кранц. Фамилию Детройт родители придумали по дороге в Калифорнию.

Агентство «Этуаль» заказало билеты на лондонскую премьеру «Пытки» для нескольких своих девушек, в том числе и для Челесты. Их пригласили и на банкет по поводу премьеры. Челеста явилась в алом марлевом платье без лямок в стиле пятидесятых – из коллекции американской классики, и на этот раз воздержалась от колец и цепочек в носу. Фильм ей страшно понравился. Она глаз не отрывала от экрана, совершенно очарованная Уотером Детройтом. Таких красивых мужчин она еще никогда не видела, в нем было даже что-то возвышенное. Правильные черты лица, глаза грустные, задумчивые; тело стройное, мускулистое, но не как у качка. Такой молодой, но мудрый, как опытный мужчина. И как же он не похож на этих одинаковых мальчиков с убегающими подбородками, студентов из Итона и Хэрроу, с которыми Челеста встречалась до переезда в Лондон. Их неуклюжие заигрывания, прыщавые унылые лица и постоянная готовность кончить в штаны от одного только прикосновения ни на что не могли вдохновить. Челеста, такая сексапильная и раскрепощенная на вид, до сих пор была девушкой, чему сама не переставала удивляться.

Но, когда она пришла в ресторан и увидела Уотера Детройта во плоти, все мысли вылетели у нее из головы. Впервые в жизни она ужасно растерялась. Девушек из «Этуаль» представили Уотеру, потом они вместе позировали. Все, кроме Челесты. Она не осмелилась даже подойти к нему. Она убежала вниз, в бар, и, забившись в уголок, просидела там весь вечер.

У себя в Девоне Пруденс Фэрфакс обдумывала план мести за фиаско с «Хэлло». Карьера дочери не распахнула перед Пруденс дверей в мир моды, и чем быстрее она остановит Челесту, которая украла славу, тем лучше. Заголовки типа «ПОРНОГРАФИЯ ПОД МАСКОЙ РЕКЛАМЫ» подсказали ей хорошую идею. Кто там автор статьи? Ага, Линди-Джейн Джонсон. Отлично. Пруденс отправилась в местный магазин, купила ученическую тетрадку и вырвала оттуда пару листков. Письмо было написано корявым детским почерком. Аноним предлагал Линди-Джейн Джонсон задуматься над тем, что автором порнографической серии в «Картерсе» была женщина. А Челеста, мол, еще в школе любила баловаться с девочками.

Пруденс Фэрфакс полагала, что это письмо сможет помешать карьере будущей супермодели. Челеста – лесбиянка? Какой скандал!

Модели – не политики, думала Линди-Джейн, недоумевая, кто же послал это идиотское письмо. Даже если эта девушка – лесбиянка… Ну и что такого? Ничего. А вот что действительно интересно, так это ее фамилия – Фэрфакс.

Эта фамилия встречалась ей совсем недавно, она как-то связана с ее расследованием. Но как… Надо поскорее припомнить.

Самолет авиакомпании «Бритиш Эйр Вейз» поднялся в воздух точно по расписанию. Уотер Детройт хмуро восседал в кресле в салоне первого класса. «Шампанское, сэр?» Уотер отказался и попросил пиво, лучше всего «Сол». Но тут же передумал – нет, пожалуй, «Роллинг Рок». Или нет… лучше «Сент Паули Герл»… или «Метеор». «Будвайзер», «Майклоб», «Гиннес» – все марки он перебрал, но в конце концов все же согласился на бокал шампанского. «Одну минуту, сэр».

Он хотел лететь на «конкорде», но агент не смог достать билеты. Умора. Вряд ли у Кину Ривза, Брэда Пита, Люка Перри или Кристиана Слейтера бывают подобные затруднения. Ну да, он снялся пока только в одном фильме, но в Америке этот фильм – настоящий хит, и он, наверное, уже вправе считать себя если не суперзвездой, то, во всяком случае, кумиром молодежи.

Лондон его разочаровал. Сырость, холод; чопорные, вялые англичане. Вежливые и ужасно скучные. Банкет вообще получился бессмысленный – ни тебе звезд, ни серьезных актеров. Кучка стареющих рок-кумиров и диск-жокеев пенсионного возраста. В Британии премьерой воспользовались, как хорошим поводом предаться ностальгии по пятидесятым годам. В Нью-Йорке все было по-другому. Никакой слюнявой ностальгии, прием на высшем уровне. Уотера объявили звездой, и это событие праздновалось целую неделю. А в Лондоне публика просто накачивалась алкоголем и тосковала по старым добрым времена. В Нью-Йорке говорили о «Пытке» и о современности, а в Лондоне – о «Бунтаре» и о прошлом.

Уотер поежился. Через несколько часов он будет в Нью-Йорке. Надо подумать о будущем. Теперь он сможет жить сразу и на западном, и на восточном побережье, летать туда-сюда. В Лос-Анджелесе в своем модерновом доме на Лорел-кэньон он будет играть прежнюю роль – крутого и смышленого молодого героя, а в Нью-Йорке постарается приобщиться к другому кругу – к элитарной публике, к интеллектуалам. Одной актерской карьеры ему мало. Он сам должен делать фильмы со своим участием и ни от кого не зависеть. Он пустит в ход все свое мужское обаяние и постарается подружиться с молодыми женщинами, которые работают в издательствах и литературных агентствах, чтобы поскорее войти в курс дела. Конечно, необязательно ложиться с ними в постель. Достаточно будет и душевной беседы за чашечкой кофе… Со скуки Уотер стал разбирать газеты и журналы, которые взял с собой в дорогу.

Газет он вообще никогда не читал, а вот девушка на обложке «Картерса» поразила его с первого взгляда. Прямо сердце замерло, – а он-то привык считать себя человеком без нервов! Он глаз не мог оторвать от фотографии. Что за лицо! Широко поставленные серые глаза, ресницы длинные, пушистые, точеный прямой нос, невероятно высокие скулы и нежные, полные губы… Очаровательная цепочка над чуть приподнятой в легкой усмешке верхней губой. Уотер не выдержал и поцеловал фотографию. Как бы ему хотелось зажать в зубах эту цепочку! К тому времени, как он, перелистывая журнал, нашел фотографии полуобнаженной, а потом и вовсе обнаженной Челесты, у него уже была такая эрекция, что пришлось срочно бежать в туалет, чтобы облегчиться.

Он долго представлял себе, чем они займутся с этой девушкой. Потом заснул и проснулся совершенно разбитым. Ужин, наверное, уже разносили, но его будить не стали. Уотер встал и вышел из салона – размять ноги.

Он увидел ее в самом хвосте самолета. Она курила, на ней были наушники: она слушала плейер. Над верхней губой покачивалась та самая цепочка. Уотер сразу представил себе ее проколотый пупок, и все, что скрывалось ниже под черными кожаными брюками.

Соседнее кресло пустовало.

– Ты кто по гороскопу? – спросил Уотер, опускаясь в кресло.

Молчание. Уотер разозлился. Да что эта девчонка о себе воображает? Обычно девушки прямо-таки вешались ему на шею. Но тут он сообразил, что музыка в наушниках играет слишком громко, и она его просто не слышит. Уотер помахал у нее перед лицом рукой. Девушка повернулась и так громко вскрикнула, что пассажиры стали оборачиваться. Вот так всегда с этими плейерами – не слышишь даже собственного голоса.

Подошла стюардесса.

– Сэр, вернитесь, пожалуйста, на свое место.

Уотер одарил ее широкой улыбкой. Дура, она его не узнала.

– Послушайте, я лечу в первом классе и просто хочу посидеть со своей знакомой. К тому же я чертовски проголодался. Не могли бы вы мне что-нибудь принести? Что у вас есть?

Стюардессе, конечно, все это очень не нравилось, но она постаралась, чтобы название блюда прозвучало поаппетитнее:

– Тушеная говядина и яблоки а-ля дофин на листьях зеленого салата, – сказала она.

– На листьях салата? Ладно, не надо. Лучше мы пойдем ко мне.

– Боюсь, что это запрещено, сэр.

– Послушай, дорогуша. Я – Уотер Детройт, – он повернулся к Челесте. – Ты кто по гороскопу? Когда у тебя день рождения?

– Двадцать пятого июня.

– Значит, Рак. А я – Козерог. Полная противоположность. Отлично! Пошли ко мне.

А вот стюард в салоне первого класса ничуть не удивился. Сколько раз он это видел: восходящая рок-звезда снимает девочку или миллионер… Какая разница?

– Милочка, на каком месте ты сидела в своем салоне? – спросил он Челесту.

– А это важно? – поинтересовался Уотер.

– Да, сэр. Я должен записать, что пассажир пересел на другое место, чтобы в случае катастрофы…

– …можно было узнать, кому принадлежат обугленные останки. Кошмар какой! Как тебя зовут? – обратился он к Челесте.

Не успела она ответить, как он бросился бешено ее целовать. Челеста никак не могла прийти в себя от неожиданности. Он взял зубами ее цепочку и легонько потянул.

– Не больно? – спросил он. – Ну чего ты испугалась? Я ведь даже спросил, как тебя зовут, а обычно имена меня не интересуют. А ты не такая крутая, как кажешься, верно?

– Вы так здорово сыграли в «Пытке». Я ваша поклонница. Я и не мечтала вас встретить, а тогда, на прошлой неделе, я вообще вела себя как круглая дура…

– На той неделе? Ты о чем?

– На приеме после премьеры. Я так смутилась, что не смогла к вам подойти.

– Черт, как жалко! Мне там было ужасно скучно. Так, значит, ты – модель, да? И сколько тебе лет? Только, чур, не врать.

– Семнадцать.

– Да ты совсем взрослая девочка. Бывала раньше в Нью-Йорке? Нет? Ну так я с удовольствием покажу тебе город.

– А ты живешь с родителями?

– Да ты что! Я их лет сто не видел. А ты разве собираешься всю жизнь прожить с мамочкой?

Челеста подумала о леди Пруденс и помотала головой.

– Я бы хотела жить с отцом.

– Сотцом? Почему? – Уотер удивился.

– Потому что он самый лучший в мире человек. Добрый, умный и честный. И совсем не сноб. Его все любят.

– Вот, значит, твой идеал мужчины. Надо запомнить. И чем же твой старик занимается?

– Он известный ученый, историк.

– Не заливаешь? Звучит солидно. А как он относится к кожаным штанам и цепям в носу?

– Думаю, он этого и не заметил.

– Господи! Так зачем же ты это сделала? Ты ведь совсем не такая.

– Да просто назло моей мамочке. Я уверена, что она вышла за отца только ради титула. Прежде всего она леди Фэрфакс, одна из первых дам Лондона, а на нас с отцом ей наплевать.

– Понятно. А моя мамочка больше всего хотела, чтобы я жил в палатке под звездным небом на берегу прекрасной реки, в единстве с природой и полсотней других грязных и нечесаных хиппи.

– А сам ты чего больше всего хотел? Стать великим актером?

– Как минимум, я хотел к двадцати пяти годам стать миллионером. И теперь, в двадцать один, я этого уже почти достиг. А спорим, я скажу, чего ты сейчас больше всего хочешь?

– Чтобы ты еще раз поцеловал меня, – ответила Челеста. Она знала, что Уотер не это имеет в виду, но надеялась, что он обрадуется ее ответу.

В аэропорту Кеннеди он дождался, когда она пройдет таможню, встретил ее у выхода и предложил подвезти на своем лимузине. Челеста с радостью согласилась.

– Мой адрес… минуточку, я сейчас посмотрю. Вот: общежитие для моделей на Нельсон-стрит, ах, нет, – Горацио-стрит.

– Выбрось эту бумажку, – он сжал ее руку и потянул с собой на заднее сиденье. – Ты поедешь ко мне домой.

Она задремала у него на плече. На мосту Трайборо Уотер разбудил ее, чтобы показать фантастические контуры Манхэттена на фоне неба. Лимузин бесшумно прокатил по Ист Ривер Драйв, повернул на запад. Они проехали через весь Манхэттен, потом по Пятой авеню, потом развернулись и скоро оказались на Мэдисон-авеню.

– Гляди, – сказал Уотер. – Это гостиница «Карлайл». Вот к чему ты должна стремиться: взлететь выше, чем Лебедь. Она живет вон там, наверху, в пентхаузе. А мой дом совсем недалеко – сразу за поворотом.

НЬЮ-ЙОРК. 1994

Конечно, в мастерской была не Молли Бэйнбридж.

Но сходство просто сверхъестественное. Неудивительно, что на мгновение мне показалось, будто Молли восстала из мертвых. На самом же деле это была ее младшая сестра Салли.

Они с Гарри суетились у старой печки, угощали меня удивительно вкусной тушенкой, а я сидела и размышляла. Ирония судьбы… Вот опять мой любимый брат смотрит нежным взглядом не на меня, а на другую женщину, но странно, я не испытываю ни малейшего укола ревности. Наверно, я стала старше и мудрее. Гарри был по-настоящему влюблен в Салли Бэйнбридж, она отвечала ему взаимностью, и я вдруг подумала: не будь этой ужасной Молли, которая, по сути, исковеркала брату всю жизнь, он никогда не встретил бы эту женщину, которая, судя по всему, принесет ему настоящее счастье.

Когда Гарри решил выяснить правду о смерти Молли Бэйнбридж, он для начала отправился в Ливерпуль, чтобы найти ее родителей. Отец Молли к тому времени уже умер, мать жила вдоем с младшей дочерью, и, когда Гарри увидел Салли, он сразу отказался от своего плана – действовать под вымышленным именем. Он рассказал Салли, кто он такой на самом деле, а она, в свою очередь, рассказала ему все, что знала о старшей сестре. Выяснилось, что Молли в шестнадцать лет убежала из дома, чтобы стать манекенщицей. Почему нельзя было этим заняться в Ливерпуле, так и осталось загадкой, но Молли непременно хотелось поехать в Лондон. Но отец не позволил, и она убежала.

– И уже никогда не вернулась, – тихо рассказывала Салли. Мы сидели в мастерской, ели тушенку, на столе горели свечи. – Время от времени она присылала открытки, реже – письма, в которых расписывала, как хорошо она устроилась – от клиентов, мол, отбою нет, и все в таком духе. У нас был ее адрес, и вот однажды я поехала в Лондон повидать сестру. Это было примерно через год после того, как она сбежала. Я как раз кончила школу и думала, может, она посоветует мне, чем заняться. Она писала, что у нее большая квартира, и я подумала, что смогу пожить у нее несколько дней. На самом деле она снимала комнатенку в Паддингтоне, и ванна там была одна на пять человек.

Она не очень-то обрадовалась моему приезду, мы ни одного вечера не провели вместе. Не знаю уж, что она делала по ночам, но каждый вечер красилась немилосердно. Косметики чуть ли не в сантиметр слоем. Через три дня я почувствовала, что с меня хватит. Целыми днями она полуодетая валялась на кровати, курила, как паровоз, а по вечерам куда-то уходила. Со мной почти не разговаривала, в комнате пахло какой-то кислятиной… В общем, я вернулась в Ливерпуль в подавленном состоянии. Родителям я, конечно, не стала ничего рассказывать. Врала, что прекрасно провела время. Но Молли после этого совсем перестала нам писать, и, мне кажется, мама о чем-то догадывалась, потому что снова и снова принималась расспрашивать, как я погостила у Молли. Больше мы о ней ничего не слышали. Была, правда, странная открытка на Рождество, а потом, через четыре года, ее убили в вашем доме.

Салли испугал пример сестры, и она решила все делать наоборот. Осталась дома, в Ливерпуле, поступила в художественную школу, а теперь работала дизайнером в лондонском рекламном агентстве; квартира у нее была в Ковент-Гардене. На выходные она приезжала к Гарри в Уилтшир. Вместе они пытались выяснить, чем занималась и с кем общалась Молли в Лондоне перед приходом к нам в Болтонс. Они побывали по адресу Молли в Паддингтоне, но там ее никто не помнил. В доме по-прежнему была дешевая гостиница с сомнительными постояльцами, и Гарри некоторое время даже пожил там под вымышленным именем, надеясь что-нибудь выяснить о Молли, но безуспешно. Однажды Гарри привез Салли в Уилтшир, чтобы познакомить с родителями, но в последнюю минуту она его отговорила: какой для них будет удар, если их сын вдруг объявится, да еще с сестрой Молли Бэйнбридж! Тогда Гарри захотел показать ей нашу старую гончарную мастерскую, а тут ему пришло в голову, что это неплохое укрытие: кто додумается искать пропавшего сына под носом у родителей?

– Вначале ему было очень тяжело, – сказала мне Салли, когда Гарри вышел за дровами. – Он часто видел отца издалека, и ему очень хотелось его окликнуть. Но, с другой стороны, в этом были и свои плюсы: он все время знал, что родители живы-здоровы.

Я наблюдала, как она разбирает спортивную сумку, вынимает джинсы, шерстяной жакет приглушенной окраски, теплые носки, простые белые футболки и строгую ночную сорочку от Лоры Эшли с пуговками под самое горло. Салли – серьезная девушка, полная противоположность своей неряхе-сестре, тонкая и изысканно-сексуальная. Такая девушка вполне могла бы стать моделью – у нее есть изящество и стиль. Я поглядела на Гарри. Он как сумасшедший метался по мастерской, натыкаясь на предметы, – волосы всклокочены, на лице счастливая улыбка. Я порадовалась за него. Салли рассказывала ему лондонские новости.

Странные у них отношения. Для Салли их связь похожа на роман с женатым мужчиной – тайна, о которой никому нельзя рассказать. В Лондоне у нее совершенно другая жизнь – друзья, приятели, коллеги, которые ничего не знают о Гарри. Я заметила, что Гарри понимает ее с полуслова, внимательно слушает ее подробный отчет о том, что произошло в офисе за неделю и кто что сказал, вставляет какие-то замечания, как будто хорошо знает этих людей. В конце концов, подумала я, он ведь сам работал исполнительным директором до своего исчезновения и должен все это хорошо себе представлять. Я вдруг поняла, что этот их еженедельный разбор событий – своего рода ритуал, и довольно интимный, и почувствовала себя лишней.

– Но почему же вы сразу мне не позвонили? – спросила я. – Я ведь очень волновалась.

Как обычно, Салли ответила за двоих:

– Тебя не так-то просто найти, Сван. Во-первых, ты все время в разъездах, а во-вторых, ты ведь знаменитость, тебя охраняют, ты ездишь с шофером, почти нигде не появляешься одна. Поверь, мы все время об этом думали. Конечно, я могла одна прийти к тебе, но, если честно, я побаивалась. Ты ведь не просто сестра Гарри, ты – мировая знаменитость. Мне бы пришлось как-то доказывать, что я действительно пришла от Гарри, что я его друг, а не просто человек с улицы. Мы не могли придумать, как пробиться к тебе через стену окружаюших тебя людей. И потом, хотелось прийти уже не с пустыми руками, и мы решили подождать, пока что-нибудь выясним о смерти Молли. Пожалуйста, попытайся нас понять.

Ее слова потрясли меня, я вдруг поняла, как много в них правды. Неужели я действительно так высоко вознеслась, что они боялись обратиться ко мне? И чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что я действительно очень оторвана от мира. Да, я много времени провожу на публике, но личная моя жизнь закрыта от всех. Я взглянула на Гарри и позавидовала ему. Мне вдруг захотелось, чтобы и в моей жизни был близкий человек. Не пора ли, подумала я, спуститься с пьедестала супермодели в нормальную, обычную жизнь?

Я предложила было Гарри денег, чтобы снять квартиру и купить кое-что из одежды, и сразу же поняла, что совершила ошибку. Им не нужно ни моего богатства, ни моей славы, им нужна я сама – та самая живая девушка, что все время скрыта под нарядами знаменитых модельеров.

Уже сидя с шофером в своей машине, которая выруливала к автостраде на Лондон, я вдруг подумала: «А есть ли она там еще, эта живая девушка?»


Финала конкурса «Девушка года» в нью-йоркском отеле «Плаза» я ожидала с некоторым опасением. То, что мне вместе с Чарли Лобьянко придется вести программу, то есть, как на церемонии вручения «Оскаров», стоять за импровизированной трибункой и читать всякие глупости, сочиненные устроителями, – волновало меня меньше всего. Дело в том, что одним из членов жюри конкурса будет Тадзу Такамото, глава японской компании, которая осуществляет проект «ЛЕБЕДЬ». Последнее время обязанности главной девушки проекта стали меня порядком тяготить, и я даже показала Чарли свой контракт, чтобы он поискал там какую-нибудь лазейку. Он сказал, что через год контракт можно разорвать. Но, поскольку я разрываю его досрочно, проработав три года вместо пяти, я должна буду уведомить руководство компании за шесть месяцев до ухода. Другими словами, если я хочу уйти, то в ближайшие три месяца мне надо сообщить об этом мистеру Такамото, – кстати, я никогда не называла его просто Тадзу.

Мистер Такамото вполне годился мне в дедушки. Он прекрасно сохранился, но тем не менее лет ему было очень много – он еще помнил землетрясение в Токио 1923 года. Вокруг поговаривали, что, мол, ему уже давно пора на покой, но, насколько я могла судить, он был в полном порядке и хорошо ориентировался в делах фирмы. Мне нравились его очаровательные старомодные манеры, и некоторым образом он действительно напоминал моего деда. Обычно он слушал меня с таким выражением на лице, что я чувствовала себя одновременно и маленькой девочкой, и умудренной женщиной. Я понимала, что эта его улыбка вызвана не столько вежливостью, сколько замешательством – блестящий мир моделей и моды в известном смысле его шокировал. Я почти ничего не знаю о Японии и ее культуре, но догадываюсь, что старшему поколению японцев вряд ли может нравиться, что по подиуму расхаживают полуголые женщины.

Когда я стала главной девушкой проекта «ЛЕБЕДЬ» и меня должны были представить мистеру Такамото, Чарли кратко проинструктировал меня, как себя вести. Он объяснил, что японцы терпеть не могут вторжения в их мир, они считают себя единственными и неповторимыми, и всякий человек со стороны, то есть иностранец, который начинает расспрашивать о тонкостях их культуры, вызывает у них досаду. Это означало, в частности, то, что даже если мистер Такамото и относился ко мне с известной теплотой, он бы просто взбесился, если бы я вздумала держаться с ним просто и по-приятельски, как, скажем, с тем же Чарли. И еще я узнала, что самоуверенность и напористость, эти основы американского образа жизни, в Японии стоят в числе смертных грехов, и потому, несмотря на скромность и как бы незаметность мистера Такамото, ни на секунду не забывала, что от этого человека в очень большой степени зависит моя карьера.

Случайно я узнала, что несколько лет назад мистеру Такамото, ушедшему было на покой, из-за семейной трагедии вновь пришлось вернуться в бизнес. Сын мистера Такамото, сменивший отца на посту председателя компании, погиб в авиакатастрофе. Следующим наследником был Хиро Такамото, внук, который как раз в то время получал образование в Америке и Европе. После смерти отца Хиро вызвали в Осаку, управлять компанией. Он с радостью ухватился за этот шанс, но Америка сильно испортила его, и он начал употреблять свою власть во вред себе и другим. Смазливый, стройный, удивительно высокий для японца, он приобрел привычки типичного западного плейбоя. Пил, баловался наркотиками, волочился за женщинами – даже меня пытался соблазнить почти сразу же после того, как я стала главной девушкой проекта «ЛЕБЕДЬ». Хиро был типичным представителем нового поколения японцев, так называемого Хрустального Поколения, помешанного на конкуренции, материализме и западных ценностях общества потребления – настоящее проклятие для старого мистера Такамото. Но если старший Такамото действительно мог выдержать любую конкуренцию, то Хиро был абсолютно бездарен в бизнесе, и всем было очевидно, что такой председатель компании непременно разорит ее. У старшего Такамото не было выбора, и он снова вернулся к делам. Хиро дали чисто символическую должность в нью-йоркском отделении компании; впрочем, он скоро снова пустился во все тяжкие.

И все же я должна предупредить мистера Такамото о своем уходе, я слишком уважаю его. И потом, многим ему обязана. Он так хорошо относится ко мне, постоянно твердит, что мои черные как смоль волосы и кожа оттенка слоновой кости делают меня похожей на японку, хотя на самом деле у японок кожа не белая, а «цвета спелой пшеницы», так говорят они сами. И еще он однажды сказал мне, что всю жизнь хотел иметь дочь, похожую на меня. Можно, конечно, попросить Чарли сказать ему о моем решении, но, к сожалению, я чувствовала, что должна это сделать сама – иначе совесть замучает. Странно, что я так волновалась по поводу этого разрыва, в общем-то обычного в нашем жестоком бизнесе. Но ничего не поделаешь: мистер Такамото почему-то значил для меня очень много, хотя в этом мире моды мне лично было почти на всех наплевать.

Честно говоря, я и сама не знала, почему мне непременно хочется уйти из проекта «ЛЕБЕДЬ». Похоже, мне вообще наскучило быть супермоделью. И я хочу уйти. И теперь я могу себе это позволить. У меня достаточно денег; если их с умом вложить, то хватит до конца жизни и мне, и Гарри, если он, конечно, согласится принять что-нибудь от меня. Какие бы решения я ни принимала, я всегда учитывала и интересы Гарри.


Финал конкурса «Девушка года» в Нью-Йорке был куда более изысканным мероприятием, чем стихийное сборище в лондонском «Хилтоне». Смокинги, черные бабочки, вечерние платья, и никакой толпы у входа. Все это сильно походило на обычный серьезный показ, с той только разницей, что происходило не в огромных шатрах на Брайант-сквер, позади Публичной нью-йоркской библиотеки, а в знаменитой гостинице «Плаза».

В конкурсе в общей сложности приняло участие около трехсот тысяч девушек со всего света, в финал вышли победители региональных конкусов из тридцати пяти стран. Я знала, что у девушек позади изматывающие репетиции, ночь за городом и традиционный объезд Центрального парка в сопровождении поклонников. Знала я и то, что над ними усердно поработали лучшие парикмахеры и специалисты из института красоты. Большинство девушек впервые в Нью-Йорке, а многие иностранки вообще впервые в Штатах.

Я могла себе представить, что творится у них на душе, как кружит им голову контракт с агентством «Этуаль» и двести тысяч долларов, причитающиеся в качестве первого приза. Впрочем, получить второй или третий приз тоже неплохо – соответственно сто пятьдесят и сто тысяч долларов. Странно, почему же я вдруг разочаровалась в этом ослепительном мире, где, по сути дела, была королевой.

Я так и не набралась смелости заговорить с мистером Такамото о своем решении. Для него, кстати, было полной и довольно неприятной неожиданностью приглашение стать членом жюри. Все это, безусловно, не в его вкусе. Однако даже моего поверхностного знания о японцах хватило, чтобы понять: мистер Такамото лучше вытерпит все неприятности, связанные с этой почетной обязанностью, чем огорчит Чарли Лобьянко отказом. В ожидании начала церемонии мы вели светскую беседу. Спросили друг друга о здоровье. Я поинтересовалась, как себя чувствует миссис Такамото, которую, кстати, ни разу не видела, – оказалось, она чувствует себя превосходно. Тут мистер Такамото по обыкновению заметил, что пора бы и мне остепениться и обзавестись семьей. В заключение он спросил, что я сейчас читаю. Я была очень благодарна ему за то, что он познакомил меня с японской литературой. На Рождество он прислал мне книгу Хинихиро Танидзаки «Сестры Макиока», а я ему – роман Кадзуро Исигуро «Развалины дня». Мы немного поговорили об этих книгах, потом он спросил, как мне понравился фильм, снятый по «Развалинам дня», и что я думаю о недавно прогремевшем японском дизайнере Кохи Тадзумо, который, как и Исигиро, жил и работал в Лондоне.

– У вас в Англии, – сказал мистер Такамото, и я почувствовала в этих словах горечь оттого, что эти два известных японца предпочли жить за границей. В этот момент в комнату жюри вошел Хиро; он был уже пьян, и я подумала, как, должно быть, больно старику смотреть на своего непутевого внука. Мне захотелось обнять мистера Такамото, сказать что-нибудь ласковое, утешить, – так я поступила бы, окажись на его месте мой дед, отец или один из моих дядюшек. Но в отношении мистера Такамото это выглядело бы непозволительной вольностью.

Нашу беседу прервал Доналд Трамп, владелец отеля «Плаза» и, по праву владельца здания, где проходит конкурс, тоже член жюри. Я недавно встретила Айвану, и она пожаловалась, что после их с Трампом развода парни из охраны здания не позволили ей вынести свои вещи из небоскреба «Трамп Тауэр». Мы с Айваной никогда не были особенно близки, но мне нравилась затаенная теплота ее карих глаз, и, несмотря на то, что ее скандальная жизнь вызывала у меня такие же неприятные чувства, что и сам Трамп у мистера Такамото, я тем не менее относилась к ней с известным уважением. А вот вид Доналда всегда вызывал у меня приступы смеха. Дело даже не столько в нем самом, сколько в его фамилии: Трамп. Мне всегда при виде его хотелось сказать какую-нибудь глупость, вроде: «Привет, Доналд, трам-пам-пам!»

Меня вызвали на подиум. Церемония начиналась. Мэр Нью-Йорка сказал вступительное слово, и мы с Чарли начали по очереди читать вслух свои розовые карточки.

– Привет, Чарли. Здравствуйте все! – читала я.

– Думаешь, пора начинать? – читал в ответ Чарли.

– Похоже, пора, Чарли. Девушки уже, наверное, умирают от волнения, – так было написано на моей следующей карточке.

– Ну что ж… В таком случае, леди и джентльмены, прошу поприветствовать пятьдесят девять красавиц, финалисток конкурса «Девушка года»…

Кажется, что прошла целая вечность, пока все «пятьдесят девять красавиц» парами прошлись по подиуму. Я на них даже не взглянула. Мысли мои были заняты совсем другим: Гарри, Салли Бэйнбридж, и разумно ли теперь бросать карьеру супермодели.

Поэтому, когда появилась Эми Ла Мар, я даже ее не заметила и обратила на нее внимание только тогда, когда она уже шла по подиуму обратно. Бедняжка Эми. Выглядела она великолепно, но я почти наверняка знала: здесь ей не победить.

Потом за кулисами я подошла к ней, сказала что-то ободряющее. Она была на седьмом небе от счастья, словно уже получила первый приз. На самом же деле его получила блондинка из Техаса.

– Фотографии просто прекрасны. Думаю, редакторы журналов мод и публика уже обратили на них внимание. Надеюсь, скоро ты уже получишь заказы. Я скажу Вилли, чтобы он выслал несколько снимков для твоего портфолио. Где ты остановилась? Ты работаешь с «Этуаль»?

Она ответила, что по совету Грейс решила пойти к Барбаре Харпер. Она осторожно глянула через плечо на Чарльза – убедиться, что он не слышит. Я одобрила ее решение.

– Барбара чудесная женщина и первоклассный агент. Если ты ей понравишься, она для тебя в лепешку разобьется. Но вот что, Эми, ты должна быть готова к тому, что поначалу тебе придется нелегко. Нью-Йорк жестокий город, это не Лондон. Да ты сама скоро в этом убедишься. Но я верю, что ты пробьешься. Я верю в тебя, Эми.

На самом деле, если честно, в душе я не испытывала такого оптимизма. Сколько я их повидала на своем веку, черных манекенщиц, которым так и не удалось пробиться. Конечно, Барбара может открыть перед ней некоторые двери, но сколько будет других, которые с треском захлопнутся у нее перед носом! И я дала себе слово: обязательно помочь Эми Ла Мар. Надо обязательно завтра же позвонить Барбаре, узнать, как ей показалась Эми, и если дела у них пойдут, попросить, чтобы она держала меня в курсе: когда понадобится моя помощь, они могут на меня рассчитывать.


Я приехала в Нью-Йорк отдохнуть хотя бы недельку перед предстоящей серией показов в феврале – марте. Перед этим у меня еще пара выступлений на Карибских островах, что, впрочем, не очень обременительно, особенно в это время года. Но пока суд да дело, я хотела привести в порядок квартиру и прочитать последний роман Майкла Крайтона «Разоблачение». Не успела я кончить первую главу, как зазвонил телефон, и старинная мамина подруга Нора Николсон пригласила меня на званый обед.

– Лавиния, дорогая, ты обязательно должна быть на обеде. Я даю его в честь молодого писателя Рори Стирлинга. Ты еще о нем ничего не слышала, первая книжка еще не вышла. Потом будет это совершенно ангельское создание, ну, он еще снимался в римейке «Бунтаря без причины», смешная такая фамилия, как его?..

– Уотер Детройт, – устало подсказала я. В свое время Харви Уайстайн приглашал меня на просмотр «Пытки», и должна сказать, я была не в восторге от способностей мистера Детройта. Он производит впечатление довольно умного человека, что, по-видимому, и привлекло к нему внимание, но актер он, по-моему, вполне посредственный.

– Спасибо, дорогуша. Вот именно, Уотер! Так, кто еще… Да, представляешь, он будет с молодой моделью из Англии. Все от нее без ума. Думаю, тебе будет приятно с ней познакомиться.

Бедная Нора! Почему все уверены, что я сплю и вижу, как бы провести свободное время в обществе моделей? Впрочем, если она новенькая и к тому же из Англии, я вполне могу ее знать.

– А как ее зовут, Нора?

– Ах ты, Господи, совсем вылетело из головы. Но ты знаешь, дело в том, что этого молодого писателя недавно бросила подружка, и я подумала…

– Нет, Нора, – твердо сказала я.

– О, дорогуша, я не имела в виду тебя. Я подумала о той молодой девушке, начинающей модели…

– Но ведь она придет с Уотером Детройтом.

– Ну и что?

– Нет, Нора, ты неисправима.

– Да? Но будет так весело. Приходи, Лавиния. Это обед исключительно для молодежи. Ни одного старого зануды, обещаю. Я посажу тебя рядом с Джином Прессманом из «Барниз». Он обожает тебя.

– По-моему, разумней посадить рядом с ним ту молодую англичанку, ведь карьеру делать ей, а не мне.

– Ты права, ты абсолютно права. Тебе лучше сесть рядом с Рори Стирлингом.

Нора работала декоратором и жила в роскошной десятикомнатной квартире на Парк-авеню в районе 60-х улиц. Лифт поднимался прямо в квартиру. Прежде, чем поздороваться с гостями, мне пришлось пробираться через настоящие цветочные джунгли, которые устроила Нора. Пожалуй, обед для молодежи – это было слишком сильно сказано. Мое напряженное рабочее расписание и природная замкнутость привели к тому, что я выработала своего рода правило: в свободное время никаких светских раутов. По сути, за все мое пребывание в Нью-Йорке это был первый, так сказать, выход в свет – после банкета по случаю десятилетнего юбилея журнала «Вэнити фэр». Окинув взглядом гостиную, я увидела, что у Норы собрались почти все те же самые люди: Айвана, Тина и Гарри Браун, Бэрри Диллер и Дайана фон Фюрстенберг, С. А. Ньюхаус, Хельмут Ньютон, Анна Винтур и, конечно же, Чесси Райнер – приятельница и конкурентка Норы. Молодой английской модели я не видела, зато сразу же заметила Уотера Детройта: он приставал с разговором к симпатичному мужчине лет тридцати, ранняя седина которого приятно контрастировала с его загаром. Я всегда чувствовала непонятное влечение к молодым людям с преждевременной сединой.

Я прислушалась к их разговору, сделав вид, что целиком захвачена рассказом Ника Данна о пережитом им недавно землетрясении.

– Так когда же я могу посмотреть рукопись? – спрашивал Уотер Детройт.

– Не припомню, чтобы я обещал, будто вы ее вообще когда-нибудь увидите, – ответил молодой человек с сединой.

– Э-э, послушайте. Я специально приехал в Нью-Йорк, чтобы купить что-нибудь новенькое. Я хочу посмотреть, пока она не вышла. Помогите мне.

– Обратитесь к моим агентам. Здесь – Линн Несбит, в Лос-Анджелесе – агентство САА.

– Нет, вы меня не поняли. Я хочу, чтобы вы лично дали мне рукопись. О, а там, похоже, Лебедь. Эй, Лебедь, привет!

Вообще-то нас с этим хлыщом никто не знакомил, но из вежливости я тоже сказала ему: «Привет». Собеседник Уотера, воспользовавшись случаем, ускользнул. Уотер явно собрался было испытать на мне свое неотразимое очарование, но тут появилась Нора и позвала всех к столу.

Столовая выглядела очень симпатично. Штук пятнадцать круглых столиков были расставлены в творческом беспорядке; в центре каждого столика возвышался маленький мраморный херувимчик, украшенный зеленью, – создавалось впечатление, что он отдыхает в запущенном саду. При ближайшем рассмотрении херувимчик оказался сифоном: нажимаешь на голову, и у него изо рта прямо в стакан бьет струя газированной воды.

– Нажимайте на газ, мистер Детройт [24], – неудачно пошутила Нора, усаживая актера в противоположном от меня конце зала. Слава Богу! Седовласый молодой мужчина уже сидел за нашим столиком и, когда я подошла, вежливо привстал.

– Рори Стирлинг?

Он кивнул.

– Лавиния Крайтон-Лейк. – Я протянула руку, а мысленно удивленно спросила себя: с какой стати я вдруг назвала свое настоящее имя? – У вас удивительный загар, – заметила я.

– Да.

– Карибские острова?

– Нет.

– Флорида?

Он взглянул на меня с притворным ужасом.

– Ладно… Значит, Калифорния?

– Зимой-то? Это что, допрос?

– Если угодно.

– Будь по-вашему. Это африканский загар.

– Решили отдохнуть от всего этого?

– От чего «от всего»?

Я начинала терять терпение.

– Ладно, если вам нравится хамить, дело ваше. Говорят, вас бросила подружка?

– Значит, вот с чего вы решили начать разговор с едва знакомым человеком? Странное понятие о вежливости. Как бы я себя чувствовал сейчас, если бы меня действительно только что бросили? На самом деле я сам хотел уединиться и поработать над книгой. – Он покачал головой. – Представляю, что вам наговорили! Все это чушь. Я сидел в палатке на берегу Нила и написал, между прочим, около семидесяти тысяч слов.

– Вас ведь пригласили сюда, чтобы познакомить с манекенщицей? – На меня вдруг накатил неожиданный приступ злобы.

– А зачем мне манекенщица?

– Откуда я знаю? – На самом деле даже приятно говорить с человеком, который не знает тебя в лицо. А может, он притворяется?

– А чем вы занимаетесь? – спросил он вдруг.

– Разрабатываю ракетные двигатели, – с серьезной миной ответила я.

– Оно и видно. Последнее время читали что-нибудь интересное?

– «Разоблачение». Только что кончила.

– Ну и?

– Такое ощущение, что не книгу читаешь, а кино смотришь. И потом, эта женщина, Мередит Джонсон… просто ужас какой-то!

Он удивленно посмотрел на меня.

– Вот что странно, э-э, Лавиния. Появись эта книга на пару лет раньше, о ней говорили бы, как о компьютерном романе или триллере на тему виртуальной реальности. Никому бы и в голову не пришло назвать это романом о сексуальных посягательствах.

– Пару лет назад Крайтон и не написал бы ее. Вы знаете, я только сейчас заметила… ведь вы не американец?

– У вас хороший слух. Я шотландец, но живу здесь уже двадцать лет. Но давайте не будем уклоняться от темы. Что вы думаете о нынешней шумихе вокруг сексуальных посягательств?

– А я и не отклоняюсь от темы. Я смотрю на это глазами англичанки, если можно так выразиться, и не совсем понимаю, почему вокруг этого в Америке столько шума. То есть я, конечно, очень болезненно отношусь к проявлениям профессионального неравенства мужчин и женщин и терпеть не могу, когда какой-нибудь подонок, пользуясь…

– И часто вам приходилось с этим сталкиваться?

Неужели он не знает, что я супермодель? На самом деле в мире моды эта тема не актуальна, поскольку для того, чтобы подать на кого-нибудь в суд за сексуальное домогательство на рабочем месте, надо чтобы этот «кто-то» был непосредственно твоим работодателем. Но даже если фотограф и пристает к модели, она не может подать на него в суд, поскольку не он нанимал ее на работу. Ее нанимал заказчик, да скорее всего через какое-нибудь рекламное агентство или журнал, который, в свою очередь, и заключил контракт – и с ней, и, кстати, с тем же фотографом.

– Нет, я лично не сталкивалась. Но читала об этом. Например, случай с лейтенантом флота Паулой Колин, которую изнасиловали на морских учениях, или с Терезой Харрис, она работала на автопогрузчике…

– О, ужасная история. Ведь это та самая девушка, над которой издевался хозяин: швырял на пол мелочь и заставлял ее собирать? И вы утверждаете, что американцы слишком раздувают эту проблему?

– Да ничего я не утверждаю. Понимаете, по-моему, у них это очередной бзик, как в свое время с компьютерной истерией. Вам, кстати, не доводилось читать «Производственного кодекса чести американского мужчины»? Его сочинил некий Сидни Силлер из Национального общества мужчин. Так вот, по Силлеру, выходит, что если вы мой босс, то не имеете права пригласить меня пообедать вместе. – А если вы мой босс? Мужчинам ведь тоже надо соблюдать осторожность?

Я не очень внимательно его слушала. На самом деле, меня куда больше волновало расовое неравенство, чем неравенство полов. Я все время думала об Эми Ла Мар, о тех неизбежных трудностях, что ожидают ее в Нью-Йорке. В мире моды закон бессилен против расовых предрассудков, точно так же, как и против сексуальных посягательств. Зато в этом мире я обладаю известной властью. Власть зависит не от того, что ты мужчина или женщина, черный или белый, но от совокупности неуловимых мелочей, которые делают тебя особенным человеком. Кто меня действительно удивил, так это мистер Такамото. Вечером после финала «Девушки года» он подошел ко мне попрощаться и проговорил так тихо, что я едва расслышала:

– Жаль, очень жаль. Мне понравилась эта девушка. Это очень достойная девушка.

Он говорил про Эми Ла Мар.

Рори Стирлинг недоуменно смотрел на меня.

– Извините, – смущенно улыбнулась я. – Задумалась. Скажите, а о чем вы пишете? Я ведь не читала ваших книг.

– На самом деле у меня еще ничего и не выходило. Я слишком долго раскачивался. Свой первый роман я закончил только в прошлом году, он, собственно, должен вот-вот выйти. Честно говоря, я волнуюсь, поэтому и сбежал в Африку, – чтобы никто не приставал с расспросами. И потом, я хотел начать второй роман, пока не выбили из колеи. А что там за суета? Взгляните, по-моему, появилась та самая модель, с которой меня хотели познакомить. Она, наверное, специально так опоздала: профессиональная привычка поражать публику своим появлением.

Хорошо, что не сказала ему, кто я на самом деле, подумала я. Похоже, он не в восторге от сословия моделей. Да ведь и я вроде бы собираюсь расстаться с этой замечательной профессией. Разве не так?

В холле зашумели, засуетились, и наконец в столовой появилась Нора с девушкой потрясающей красоты. В Англии снова возродился интерес к панкам, и девушка воспользовалась этим: оделась так, чтобы показать свое тело во всей красе. На ней были черные блестящие брюки в обтяжку и черная кожаная футболка с аккуратными дырочками на сосках. Я узнала ее с первого взгляда. Я видела ее фотосерию в прачечной в журнале «Картерс». С тех пор о ней заговорили и с каждым днем говорят все больше.

Нора явно направлялась к нашему столику, и я встала. Она собралась было представить девушку, но та, к моему огромному удивлению, вдруг бросилась мне на шею. Среди моделей в общем-то принято радостно целоваться при встрече, но все же ее поведение казалось слишком фамильярным даже и для модели.

– Боже мой, Лавиния! Неужели ты меня не помнишь? Я Челеста. Челеста Фэрфакс. О Господи, это было так ужасно, кузен Оливер и твоя сестра Венеция… Эта страшная катастрофа…

Челеста Фэрфакс! Вот это да! Двоюродная сестра Оливера Фэрфакса, ныне покойного. Я помню тетушку и дядюшку Оливера на похоронах, тетушка была беременна, на последнем месяце. Челеста родилась в том году, когда погибла моя сестра. Нас приглашали на крестины, хотя меня, конечно, не взяли. Мои родители дружили с родителями Оливера, а после катастрофы вообще старались побольше держаться вместе. У родителей Оливера был свой домик в Девоне, в поместье отца Челесты, и лорд Фэрфакс каждый год в день смерти Оливера устраивал поминальную службу. Мы по возможности старались присутствовать на этих службах, в конце концов, ведь они были и в память Венеции.

Мне запомнилась романтическая обстановка Тривейна. Это вообще одно из самых замечательных поместий Англии. И еще с этими поминальными службами в моих воспоминаниях был неразрывно связан образ Челесты. К тому времени она была уже достаточно взрослой, чтобы присутствовать на молебнах. Она была настоящим сорванцом; постриженная под мальчишку, она отказывалась одеваться, как положено, подъезжала к часовне в Тривейне в самый последний момент, соскакивала с пони и вбегала в храм прямо в бриджах и в сапогах для верховой езды. Но у нее было потрясающе породистое лицо и глаза, которые запоминались надолго. Неудивительно, что она в конце концов стала моделью.

– У меня такое чувство, будто я была знакома с Венецией. Дядя Люк и тетя Мария так часто рассказывали о ней. Это несчастье их просто подкосило. Они так мечтали увидеть Оливера и Венецию мужем и женой. И так радовались, что Оливер бросил наконец свою старую подружку. Представляешь, до встречи с Венецией у него был роман с моделью!

– Боже упаси! – засмеялась я и чуть повернула голову: хотела посмотреть, как на все это реагирует Стирлинг. Но он куда-то ушел. Странно, но я вдруг почувствовала острое разочарование. – А кто она? Мы ее знаем?

– Ну ты-то ее точно знаешь. Репутация у нее была, прямо скажем, не ахти какая. Родителям Оливера очень не нравилось, что он с ней встречается.

– Могу себе представить. А почему, собственно, я должна ее знать? Как ее зовут?

– О, Сван, ведь это та самая девушка, которую нашли мертвой в вашем доме… Я думала, ты знаешь, что у них с Оливером был роман. Хотя, конечно, родители старались не выносить сора из избы. На самом деле ей так и не удалось стать моделью, поэтому пришлось пойти в няньки. Ведь она была твоей нянькой. А звали ее Молли, Молли Бэйнбридж.

МИЛАН, 1994

Когда лайнер компании «Алиталия», следующий рейсом Лондон – Милан, с шумом пронесся по взлетной полосе аэропорта Хитроу и взмыл в воздух, Тесс в ужасе закричала. Она первый раз летела на самолете, и шум двигателей страшно ее перепугал. Сжав в руке новенький заграничный паспорт, она снова, в который уже раз, пожалела, что рядом нет Бобби. Ему пришлось вылететь раньше, потому что мастерская фотографа, с которым ему предстояло работать, находилась не в самом Милане, а где-то в пригороде. Бобби даже не сможет встретить ее в аэропорту. Тесс снова и снова повторяла про себя наставления Энджи, Грейс и Бобби: ты должна лететь в Милан; там много журналов, выходят они очень быстро, а это даст тебе массу новых снимков для твоего портфолио. Как-то так получилось, что постепенно мантра, которую прошептал ей на ухо Бобби – «Ты самая красивая девушка на свете», и которая помогла ей преодолеть робость на съемках «Миссис Де Уинтер», постепенно уступила место другой: «Это полезно для твоего портфолио». Поскольку самолет был уже в воздухе и назад возврата не было, Тесс оставалось только исступленно повторять: «полезно для портфолио», «полезно для портфолио», «полезно для портфолио». И, как ни странно, от этого становилось немного легче.


В «Боинге-747», вылетевшем из аэропорта Кеннеди в Милан, Джиджи Гарсиа постепенно переходила в состояние пьяного бесчувствия. Стюардесса, не знавшая о спрятанной под жакетом бутылке «Смирновки», никак не могла понять, что происходит с пассажиркой в кресле 44А. Как эта девушка умудрилась так напиться: ведь она только и знает, что носит ей «воздушный вариант» «Кровавой Мэри», практически чистый томатный сок. Интеллигентного вида бизнесмен, сидевший у иллюминатора рядом с Джиджи, начал было беспокойно озираться, но самолет был переполнен, и он, вздохнув, понял, что пересесть не удастся.

– Мой любовник отправил меня в Италию, – откровенничала Джиджи, навалившись на бизнесмена грудью, которая прямо-таки вываливалась из полурасстегнутой блузки. – Его зовут Чарли. Совсем старенький. Он мне в отцы годится. Понимаешь, мой отец умер, когда я была маленькой, а мать бросила меня. А у вас есть дети, мистер? Вы не бросите меня? Нет, конечно, вы не бросите меня.

Скоро она откинулась на спинку кресла и уснула. Она проспала до самой посадки в миланском аэропорту «Малпенса», в полубреду прошла таможенный контроль и, выйдя на площадь, тотчас была подхвачена таксистом, который соврал, что ждет именно ее. Он отвез ее в город за двойную плату.


Тесс, сидя на заднем сиденье такси, которое направлялось в город из другого миланского аэропорта – Линате, чувствовала себя на редкость отвратительно. Водитель все время поглядывал на нее в зеркало заднего вида. Внезапно он остановил машину, обернулся и положил руку ей на колено.

– Bella! Carina! Attrice? Modella? [25]

Тесс вздрогнула и оттолкнула руку таксиста.

– Si, si, modella, – пробормотала она и отодвинулась в угол машины. – Давай, поехали.

Машина тронулась, но всю дорогу таксист разглядывал Тесс в зеркало, подмигивал и облизывался.

Они наконец приехали в агентство на виа Сант-Витторе, и Тесс с облегчением отметила про себя, что оно почти такое же, к каким она привыкла в Лондоне. Такой же большой круглый стол, за которым сидят агенты в наушниках с микрофонами и постоянно что-то говорят. Единственное отличие – все компьютеризировано. Да еще здесь было больше мужчин, все в отглаженных пиджаках. Девушки тоже выглядели поэлегантней, чем в Лондоне. Тесс с теплом вспомнила об Энджи и ее трогательных и вечно неудачных попытках угнаться за модой. Она посмотрела на себя в зеркало. Отец сделал широкий жест и дал ей целых двести пятьдесят фунтов, так что перед поездкой в Милан она смогла приодеться. На ней были вещи от «Джигсоу», «Мисс Селфридж» и даже от «Николь Фари», но девушки в агентстве, похоже, все одевались у «Дольче и Джаббана».

Ее попросили представиться.

– Здравствуйте. Меня зовут Тесс Такер.

– Простите? – переспросила девушка, продолжая что-то трещать в микрофон на незнакомом языке.

Тесс снова занервничала.

«Полезно для портфолио», «полезно для портфолио», «полезно для портфолио», – вспомнила она.

Ну да, конечно же: надо показать им свой портфолио. Она вынула его из сумки и протянула девушке.

– А, si, Тесса. А мы вас ждем. – Девушка, шикарная брюнетка, тепло улыбнулась. – Меня зовут Карла, а это Франческа, а это Джанкарло, а это Симонетта, а это…

Она продолжала по очереди называть сидящих за столом, Тесс улыбалась, кивала и с ужасом думала, что, конечно же, она не запомнит и половины имен.

– Пойдемте, – сказала Карла. – Я вас представлю хозяину, синьору Марчелло Молино.

Она постучала в дверь и пропустила Тесс вперед.

– Тесса. Da Londra [26], – представила ее Карла.

Навстречу ей поднялся крупный бородатый мужчина лет сорока, в строгом дорогом костюме. Было в его наружности что-то от крестного отца, причем скорее от мафиози из фильма, чем от ее крестного – дядюшки Мартина.

– Buon giorno [27], Тесса. – Похоже, теперь все ее тут будут звать Тессой. – А ты знаешь, Карла, в ней действительно что-то есть. – Он осмотрел Тесс со всех сторон, слегка коснулся ее щеки и потрепал по подбородку, но осторожно, не так, как этот таксист. Странно, но Тесс это даже понравилось. – А у нее действительно есть шанс, – сказал он. – Ее внешность идеально нам подходит – католичка, девственница, юная, свежая. Очаровательно, просто очаровательно. Но с ней надо очень осторожно обращаться. Мы должны убедить их взять именно ее. Эти ребята из Лондона прислали именно то, что надо.

Все это он говорил по-английски, с жутким акцентом, но Тесс все поняла. Как здорово! Не успела прилететь в Милан, а ей уже говорят, что она – что-то особенное! И судя по всему, этот господин – большая шишка.

– Карла, я хочу, чтобы вы лично присмотрели за ней, d'accordo? [28] – Конечно. Нет проблем. Пойдем, Тесса.

– А где я буду жить? – спросила Тесс, когда они вышли из кабинета.

– Потом, потом, все потом. Сейчас нам надо ехать. Сегодня вечером тебя ждут в «Донне», в «Моде»…

– Правда? – Тесс затрепетала от восторга. – А как насчет «Глэмора», «Грации», «Леи» и «Амики»?

Карла удивленно посмотрела на нее.

– Мало найдется в Англии девушек, столь осведомленных об итальянских журналах. Я, во всяком случае, встречаю такую впервые.

– У моего отца в Лондоне газетный киоск. В нашем районе очень много иностранцев. Поэтому у него журналы на всех языках, а я очень люблю их рассматривать. Хотя, конечно, ни слова не понимаю, только картинки.

– Хорошая история. Расскажи ее на просмотре. Неплохо для начала, чтобы завязать знакомство. И потом, они запомнят тебя. А теперь слушай, я дам тебе адреса и объясню, как добраться. Последнее собеседование у тебя с пяти до шести, потом ты свободна. Вот тогда и увидишь, где ты будешь жить. Итак, вначале ты едешь в «Донну». Номер трамвая…


– Ваши таксисты засранцы! – воскликнула Джиджи, входя в агентство. – Заставляют платить вперед. И дерут безбожно. У меня вообще ни цента не осталось.

– А вы, простите, кто? – Джиджи не понравилась Карле с первого взгляда. О манерах и говорить не приходится, – что называется «крутая девочка».

– Я Джиджи Гарсиа. Вы должны быть в курсе. Меня послал сюда личноЧарли Лобьянко.

«Черт бы его побрал!» – подумала Карла и, не представляя Джиджи коллегам, сразу повела ее в кабинет Марчелло. Джиджи смело направилась к столу босса.

– Привет, меня зовут Джиджи, я от Чарли. А вы, как я понимаю, что-то вроде Чарли здесь в Милане?

Марчелло даже не привстал. Он кивнул Джиджи и повернулся к Карле:

– Попросите ее подождать в приемной.

Через минуту Джиджи оказалась за дверью.

– Карла, эта девушка – настоящее стихийное бедствие. Чарли предупредил меня о ней. Он действительно прислал ее, но только потому, что хочет от нее избавиться. Ты знаешь этот тип девиц, каждый день вечеринки, на съемки всегда опаздывает. С ней начинали работать многие агенты, но все рано или поздно бросали. Я видел ее «послужной список», теперь вот посмотрел, что называется, в натуре. У нее прекрасная внешность, но за ней нужен глаз на глаз. Ради Чарли нам придется с ней повозиться. Я не хочу, чтобы ты тратила на нее свое время. Передай ее Франческе. Впрочем, нет, подожди, отдай ее этой самодовольной новенькой, что пришла к нам от Рикардо Гая. Как ее зовут? Симонетта? Паоло с мужского стола вчера сказал мне, что она спит с одним из наших мужчин-моделей, а за это он бесплатно живет в ее квартире. В общем, умна, дальше некуда. Отдай-ка ей синьорину Гарсиа, посмотрим, совладает ли с ней наша умница. Если не совладает – мы с ней распрощаемся, а заодно и с Джиджи. Однако чем черт не шутит, может, мы и подыщем ей что-нибудь. Только вот кожа у нее темная…

– D'accordo! – засмеялась Карла. Дело принимало забавный оборот. Симонетта, надо сказать, уже порядком утомила всех своим кривляньем и жеманством. Посмотрим, как ей удастся совладать с Джиджи Гарсиа.

Джиджи быстро отступила от двери в кабинет, из которой появилась Карла. Последнее замечание насчет цвета кожи не очень-то ей понравилось. Вообще говоря, подумала она, это сильно смахивает на расизм.


Тесс ушла из агентства в прекрасном настроении. Она вспоминала, как Энджи наставляла ее на прощанье: «Прежде всего, Тесс, всегда помни: везде, где бы ты ни была, агентство – твоя семья. Тебе будет одиноко в Италии, это естественно. Но агентство всегда поможет и всегда поддержит».

Энджи, как всегда, оказалась права. Тесс уже чувствовала, что у них с Карлой завязались теплые отношения, и синьор Марчелло своей поддержкой и одобрением вселил в нее уверенность. Но все же первые впечатления от Милана были ужасны.

Все началось в ту же секунду, как она вышла из агентства. На каждом шагу она чувствовала на себе пристальные взгляды. Мужчины беззастенчиво раздевали ее глазами, оборачивались, качали головой, одобрительно цокали языком. Некоторые даже протягивали руку и пытались остановить ее.

В метро начался настоящий кошмар. Как и в Лондоне, вагоны были набиты битком, но если сдержанные британцы старались встать так, чтобы телесный контакт был минимальным, то итальянцы, наоборот, беззастенчиво пользовались ситуацией. После каждой остановки у Тесс было такое чувство, словно ее изнасиловали. Но она все же взяла себя в руки и вошла в редакцию журнала собранной и спокойной.

Редакторы модных журналов, с которыми ей пришлось в этот день встречаться, были по большей части элегантно одетые женщины средних лет. Они быстро просматривали ее портфолио и снисходительно улыбались в ответ на ее историю о газетном киоске отца в Лондоне. Иногда ее просили пройтись, повернуться, и тогда она слышала за спиной быстрое щебетание по-итальянски, из которого не понимала ни слова.

Ходить по старым и узким мощеным улочкам было очень трудно, к тому же пошел дождь, и на город опустился туман. В довершение всего Тесс села не в тот трамвай, заблудилась, и, когда наконец вернулась в агентство, была почти в истерике. Но Карла уже позвонила Энджи в Лондон и знала, с кем ей придется иметь дело. Энджи рассказала ей, что у Тесс прекрасные внешние данные, но очень слабый характер, и она нуждается в эмоциональной поддержке. Карла помнила, что Марчелло счел Тесс вполне перспективной, поэтому она решила максимально помочь девушке и даже взяла такси и отвезла ее в гостиницу. До комнаты она не стала ее провожать, это было бы слишком, но по дороге подбадривала Тесс, как могла:

– Я уже звонила в «Донну», ты им очень понравилась.

– Но ведь они едва взглянули на меня…

– Профессионалу достаточно одного взгляда. Поверь мне, Тесс, все идет очень хорошо…

Тесс слушала ее слова и постепенно успокаивалась. Из такси она вышла уже в хорошем настроении.

Гостиница «Дарсена», в которой Тесс предстояло жить, располагалась неподалеку от Порто Джинова и канала Дарсен и была известна всему Милану – здесь все крупнейшие агентства поселяли своих моделей. Это было солидное современное здание с множеством балконов, выходящих во внутренний двор. Номер обычно состоял их двух-трех комнат и гостиной с выгороженной кухонькой, но были и отдельные одноместные номера. Гостиница располагалась очень удобно, поблизости от двух больших фотостудий. Одна из них, «Суперстудия», размещалась в бывшей мастерской, где в свое время ремонтировали паровозы, другая – «Фабрицио Ферри» – в знаменитом центре «Индустрия».

Лавируя среди припаркованных нос к носу шикарных «феррари», Тесс гадала, кому они могут принадлежать, особенно в таком количестве. Она вошла в фойе, и в первую минуту ей показалось, что она попала в похоронное бюро: все вокруг было завалено горами самых разных букетов. Приглядевшись, Тесс заметила, что на их карточках не было имен. Только номер комнаты, приписка «позвони мне» и номер телефона. В гостице появилась компания девушек; громко хихикая, они взяли у портье ключи и направились к лифту. Вслед за ними вошел мужчина и сразу подошел к портье.

– La bionda? La camera, da che parte? [29]

– Numero trentecinque. [30]

Мужчина нацарапал на карточке цифры 35, приписал «Per La bionda», номер телефона и бросил букет в цветочную кучу у стены. Когда Тесс подошла за ключом к конторке, мужчина смерил ее оценивающим взглядом.

Она обернулась и смотрела на него до тех пор, пока он не ушел. Тесс не хотела, чтобы этот незнакомец узнал, в каком номере она живет. Взяв ключ, она обратилась к портье:

– Если он вернется, ни в коем случае не говорите ему мой номер.

Портье посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Похоже, эта девушка с луны свалилась: давать поклонникам номера комнат моделей – едва ли не основная его обязанность.

В номере тоже высилась целая гора букетов, еще не развернутых, в целлофане, у стены громоздилась стопка коробок с шоколадными конфетами, а на полу сидели огромные плюшевые медведи. Что происходит? В раковине на кухне – немытые тарелки, воздух в комнате спертый и прокисший. В своей спальне Тесс подняла жалюзи, открыла окно, и тут же пожалела об этом. Из окна дома напротив на нее смотрели двое мужчин, переговаривались и одобрительно покачивали головами. Тесс с грохотом захлопнула окно, опустила жалюзи и пошла в другой конец номера, к балконной двери.

На балконе на нее обрушился настоящий шквал реплик, криков и восклицаний. Свесившись через перила балконов, девушки переговаривались с приятельницами, стараясь перекричать друг друга.

– Привет! Куда собираешься сегодня вечером?

– Не расстраивайся, все устроится!

– Мы вчера были в клубе, там английский диск-жокей, представляешь?

– Пойдем сегодня в «Ящерицу»?

– Ага, а потом в «Шок», а потом в «Голливуд».

– Я слышала, в «Этуаль» приехала новая красавица. Латиноамериканка.

– Точно, ее отдали Симонетте.

– Послушай, это не тебя я вчера видела с парнем Симонетты? С этим манекенщиком-англичанином?

– А ей на это наплевать. Ты же знаешь этих итальянок: «Делай, что хочешь, только возвращайся домой». На самом деле, он, кроме нее, ни с кем не спит.

– Пока не спит. Так куда ты сегодня?

– Как куда? На вечеринку!

Тесс спустилась к портье и попросила поселить ее в другой номер. Портье только снисходительно улыбнулся и сказал, что это невозможно. Во внутреннем дворе на нее вдруг налетели какие-то плохо одетые молодые люди и стали совать ей какие-то карточки и билеты.

– Приходи сегодня в мой клуб. Платить ни за что не надо.

– Нет-нет, приходи ко мне. Там будет Микки Рурк. Кстати, Мэл Гибсон, когда бывает в Милане, всегда ходит именно к нам. Тебя довезут бесплатно. Вход свободный. Выпивка за наш счет. Вот, возьми билеты, бесплатно.

В лифте Тесс спросила у девушки, что, собственно говоря, все это значит?

– А, это ребята из клубных агентств по связям с общественностью. Владельцы посылают их ловить симпатичных девушек. У них конкуренция – кто затащит в свой клуб больше моделей. Понимаешь, это приманка для богатых миланских плейбоев. Мы нужны как наживка.

Тесс вспомнила о целом стаде «феррари» у входа в гостиницу.

– Но ты запомни, – сказала ей девушка на прощанье, – что бы они там ни обещали, бесплатных ужинов на свете не бывает.

Не успела Тесс как следует разобрать чемодан, как в номер вошла высоченная блондинка, которая, сбросив одежду прямо на пол, направилась в ванную. На Тесс она даже и не взглянула.

Через пару минут дверь в номер снова открылась, и кто-то прямо с порога заявил:

– Не гостиница, а настоящий гадюшник.

– Это точно, – согласилась Тесс. – Я просила, чтобы меня поселили в одноместный номер.

– Да и я просила. Так удобней приводить мальчиков. А ты кто?

– Тесс Такер. Из Лондона.

– А я Джиджи Гарсиа. Ты первый раз в Милане?

Тесс кивнула:

– Я здесь со своим другом.

Джиджи оглядела гостиную:

– Это шутка? Что-то его не видать.

– Он сейчас за городом на съемках.

– Вот как. А как он вообще? Трахается здорово?

– Он – ангел, – мечтательно проговорила Тесс.

– Может, это и хорошо там, на небе, но здесь, на земле, какая тебе от этого польза?

Но Тесс не слушала ее.

– Он выглядит, как настоящий ангел. Длинные светлые волосы, мягкие, шелковистые, и лицо – такое нежное, такое красивое.

– Вообще, по описанию, он похож на пидора, дорогуша. Ну да ладно. Мы здесь что, вдвоем будем жить?

– Не знаю, но… – Тесс указала глазами через плечо Джиджи. Блондинка стояла абсолютно голая и вытирала волосы полотенцем. Стриженная коротко, «под перья», с холодными голубыми глазами и вздернутым носиком, она не могла похвастать бюстом, но зато ноги у нее были никак не короче сорока дюймов.

– Привет. Меня зовут Грета. Я из Швеции.

– Господи, этот скандинавский выговор когда-нибудь сведет меня с ума, – пробурчала Джиджи. – Я Джиджи из Майами. – Не обращая внимания на наготу шведки, Джиджи протянула ей руку. – А ты давно здесь? Можно взглянуть на твой портфолио?

– Конечно. – Грета протянула Джиджи довольно пухлый альбом. – Я в Милане уже около восьми месяцев. Кошмарный город. Сделала серии для «Донны» и «Грации», а в основном – каталоги, каталоги, каталоги, целыми днями одни каталоги. Да еще делала туфли для «Риначенте». Сегодня у меня было одиннадцать встреч. Представляете, «Мондадори» и «Риццоли»– это в районе аэропорта, – приезжаешь, и выясняется, что следующий по расписанию у тебя «Вог», а это в центре, потом опять в аэропорт и в «Риццоли», потом опять в центр в «Амику». Такое расписание – убила бы эту свою агентку! Я уж думала, что хуже Симонетты – это моя бывшая – не бывает. Когда она ушла, я подумала: наконец-то, теперь все будет хорошо. Ничего подобного! Новая еще хуже!

– По-моему, меня как раз и отдали Симонетте, – сказала Джиджи.

– Это кошмар, это…

– Ведьма, а не агент? – вставила Джиджи.

– Точно! – воскликнула Грета, и они обе расхохотались. На Тесс они вообще не обращали внимания, словно ее там и не было.

Зазвонил телефон, и Тесс поспешила снять трубку: а вдруг это Бобби?

– Чао, могу я поговорить с Сюзанной? – Голос мужской, гортанный, с итальянским акцентом.

Тесс посмотрела на Грету:

– Тут Сюзанну спрашивают.

– Вчера улетела.

– Сюзанна уже уехала, – сказала в трубку Тесс.

– Простите, а вы? Что вы делаете сегодня вечером? – мгновенно сориентировался собеседник. Тесс швырнула трубку. Мужчины, мужчины, всюду мужчины. Мужские взгляды, мужские голоса. Почему они всегда преследуют ее?

Снова зазвонил телефон. На этот раз трубку взяла Джиджи.

– Кого? Марию? Грета, что отвечать? Ага. Мария уехала неделю назад. Что-что? Конечно, мне тоже нравится. Когда? О, не волнуйтесь, я найду. Эй, погоди-ка, а почему бы тебе не заехать за мной? А то мне надо немножко вздремнуть, я только что прилетела из Нью-Йорка. Отлично. Договорились. Пока.

Джиджи повесила трубку.

– Грета, ты знаешь, где клуб «Ящерица»?

– Конечно. Может, сегодня вечером мы с тобой там встретимся.

– А ты, Тесс, что делаешь сегодня вечером?

– Мне надо дождаться звонка Бобби. И я хочу лечь пораньше, у меня завтра много просмотров.

Джиджи и Грета картинно закатили глаза.

– Если позвонит мой приятель из Осло, будь добра, передай, что я его очень люблю, – попросила Грета.

– А сама небось в это время будешь трахаться с другим? – подмигнула ей Джиджи. И обе они расхохотались.

Тесс снова почувствовала себя потерянной и одинокой. Ее опять охватило тоскливое настроение, а заклинание «полезно для портфолио» перестало помогать. Шум за окнами и не думал стихать, и, похоже, все ее добродетельные планы насчет «лечь пораньше» – чистой воды утопия. Когда Джиджи и Грета ушли, она села на кровать и принялась было писать письмо родителям, но скоро убедилась, что выходит очень уж жалостливо, и они только лишний раз расстроятся. Она подняла с пола одного из огромных медведей, присланных Грете поклонниками, посадила рядом с собой и крепко обняла.

Зазвонил телефон. Тесс с опаской посмотрела на него. Очередной плейбой? После седьмого звонка она наконец сняла трубку.

– Тесс, это ты?

– Бобби! Господи, как я рада тебя слышать!

– Что случилась, малышка? Ты расстроена?

Тесс выложила ему все сразу: про самолет, про таксиста, про мужчин на улицах, про «Дарсену», про Джиджи Гарсиа… Как обычно, впав в истерику, она забывала все хорошее и потому не сказала ни слова ни о синьоре Марчелло, ни о благоприятных отзывах из «Донны».

– Ну-ну, успокойся. Милан есть Милан. Всем девушками приходится через это пройти. Это часть карьеры фотомодели. А ты еще не сталкивалась с альфонсами! Несколько лет назад одна наша девушка связалась с альфонсом и однажды застала его в постели с другой. Она застрелила его и попала в тюрьму. Но все это ерунда. Слушай, у меня хорошие новости. Фотограф, с которым я работал, закончил раньше и скоро улетает в Лондон…

– Бобби, я заклинаю тебя, не оставляй меня здесь одну сейчас, когда я только приехала…

– Успокойся и слушай. Мне светит другая работа. Художественный редактор одного журнала, некий Роберто Фабиани, предлагает мне не ассистировать, а самому сделать серию. Понимаешь? Это мой шанс. Но слушай дальше, я показал ему твою фотографию, была у меня одна, так сказать, личная, для себя. И ты ему понравилась. Речь идет о съемках кашемировой серии в «Суперстудии» через пару дней. Он собирается позвонить в агентство и заказать тебя. Прекрасное начало! Ты будешь иметь успех, и мы станем работать вместе. Чувствуешь, чем пахнет? Сегодня с Бобби Фоксом, завтра с Альдо Фаллаи.

– А кто это, Альдо Фаллаи?

– А ты не знаешь? Это местная знаменитость. Один из крупнейших итальянских фотографов. Ему даже вручили ключи от города, или что-то в этом роде. В общем, осыпали почестями. А он даже на церемонию явился, когда все уже кончилось. Короче, спи спокойно, смело отшивай дарсенских шизиков, а главное – не забудь завтра позвонить в агентство и предупредить, что скоро им позвонит Роберто. Ну пока, скоро увидимся.


Повесив трубку, Бобби, совершенно голый, отправился по лабиринтам роскошных миланских апартаментов, мимо модных черных шкафов и сияющих хромом столиков и стульев в спальню Роберто Фабиани. Ему не было нужды задаваться вопросом, правильно ли он поступает. Он прекрасно понимал, что поступает гнусно. Отец всегда говорил ему, что, судя по многим признакам, он парень слабохарактерный. И был прав. Но эта маленькая и, в общем-то, легкая гнусность позволит ему начать карьеру. Иначе не пробиться, поскольку, и он это прекрасно знает, у него нет таланта. А вот у Тесс есть. И она сможет пойти очень далеко. Он делает это не столько для себя, сколько для Тесс. Так или примерно так он мог бы объяснять себе свой поступок. И от этого ему стало бы немного легче.

Роберто лежал в постели под меховым покрывалом.

– Давай скорей, – прорычал он. – Не тяни резину. И постарайся на этот раз проявить побольше фантазии. А то ведь я могу и забыть о своем обещании позвонить в агентство насчет твоей девчонки…


На следующее утро в шесть часов зазвонил телефон.

– Не обращайте внимания, – крикнула Грета из своей комнаты. – Это мой папочка. Он каждое утро звонит из Осло. Будит меня, чтобы не опоздала на съемки. Он у меня вместо будильника.

– А мы-то здесь при чем? – простонала Джиджи. Накануне она вернулась в два часа ночи. – Он что, каждое утро будет трезвонить ни свет ни заря?

– Вам же тоже надо на работу. Это всем полезно.

Грета рассуждала, безусловно, верно в отношении Тесс и абсолютно ошибочно в отношении Джиджи. Джиджи могла, конечно, поносить миланские ночные клубы и говорить, что по сравнению с нью-йоркскими это просто «школьные дискотеки с допотопной музыкой», но тем не менее она каждую ночь до двух, а то и до трех часов ошивалась там. К тому же ей очень приглянулась итальянская кухня, и она усердно налегала на спагетти и мороженое. Однажды в агентстве Тесс стала случайной свидетельницей того, как Симонетта пересказывала по-английски отзыв одной дамы-дизайнера о Джиджи. «Она посмотрела на нее и говорит: послушай, Симонетта, взгляни на нее – ведь она жирная, как свинья».

– Насколько я знаю, у нее есть хороший шанс сбросить вес – на танцплощадках и в постели, – прокомментировал кто-то рассказ Симонетты.

У Тесс в этом смысле не было причин для беспокойства – за исключением редких пятнышек на коже из-за ужасного миланского смога, она была в прекрасной форме. Тесс взяла напрокат велосипед, на котором ездила на не самые дальние съемки, и это избавило ее от неприятных поездок в метро и оскорбительных заигрываний на улицах. Кроме того, она стала носить темные очки, и теперь могла спокойно выдержать любой беспардонный взгляд.

Съемки с Бобби прошли прекрасно. Когда он фотографировал, она представляла себе, что они занимаются любовью. Ей нравилось надевать мягкие кашемировые вещи, она проводила рукой по ткани, и это было приятно, словно она касалась нежной и шелковистой кожи Бобби. После кашемировой серии у нее было много работы в «Суперстудии», всего в десяти минутах ходьбы от «Дарсены» – надо только перейти маленький мостик через Порто Джинова, и ты на месте. Единственное, что ей не нравилось в «Суперстудии», – это любопытствующие мужчины, которые глазели на нее во время съемок. В Милане каждый, у кого был хоть какой-нибудь знакомый из персонала «Суперстудии», считал себя вправе околачиваться около съемочной площадки, смотреть, как модели переодеваются, жадно впитывая мелькнувшие на мгновение кадры: голая нога, грудь или даже заветный темный треугольник внизу живота.

Но сознание того, что Бобби тут, рядом, давало Тесс силы и уверенность в себе. Хотя на самом деле они даже виделись не каждый день. Неожиданно Бобби стал прямо нарасхват в Милане. Пять раз в неделю у него была работа по вечерам, кроме того, иногда по вечерам же ему надо было встречаться с художественными редакторами. Но все равно Тесс была счастлива. Она сидела в своей комнатке в «Дарсене» и писала письма домой родителям, лондонским подружкам. Когда ее соседок по номеру не было, она наслаждалась покоем и уединением. Только она никак не могла привыкнуть к шуму. Складывалось впечатление, что добрая половина моделей – и мужчин, и женщин – предпочитала кутить ночи напролет и не давать выспаться другим, которым хотелось бы работать профессионально и со свежей головой. Правда, иногда съемки затягивались допоздна, и Тесс возвращалась домой в час, а то и в два ночи. Вернувшись в свою комнатку за полночь, она садилась на кровать и грустила в одиночестве. Вот цена успешной работы за границей. Все идет хорошо, снимки получаются прекрасные, но она совершенно одна в чужой стране, вокруг – люди, которые говорят на чужом, непонятном языке, и не с кем поговорить, некому поплакаться, нет никого, кто бы тебя понял.

Тесс всегда старалась блюсти профессиональную этику. На съемки она являлась минута в минуту, пока однажды Грета не сказала ей, что эта пунктуальность в Милане практически лишена смысла. Италия и еще, возможно, Испания – единственные страны, где пунктуальность не числится среди добродетелей. Итальянцы всегда начинают позже, в чем, кстати, Тесс могла убедиться на первых же съемках, когда с удивлением обнаружила, что большая часть времени персонала ушла не на обсуждение собственно съемок, а на пространное выяснение, где лучше пообедать.

В один прекрасный день Марчелло вызвал ее к себе.

– Ну что, моя красавица, дева моя непорочная, – ласково начал он. – Дела наши идут прекрасно. Карла говорит, что работаешь ты почти каждый день. Фотографии, которые сделал твой приятель, уже напечатаны в журнале. Скоро портфолио у тебя будет такой же толстый, как твоя приятельница Джиджи. С ней, кстати, надо срочно что-то делать. Ну а ты на что тратишь свои деньги? Наверное, на красивые итальянские платья?

– Нет, нет, я коплю их. Все деньги пока в агентстве, я заберу их потом в Лондон.

– Что ж, прекрасно. Но все же я считаю, тебе нужно иногда и развлечься. Сегодня вечером один наш клиент дает званый ужин. Клиент он солидный, важный человек из Бергамо, за все платит. Моя задача – подобрать хороший контингент. Придешь ты и Джиджи, если, конечно, она даст слово много не есть. Там будет еще Роберто Фабиани; из нашего агентства – конечно, Карла и, может быть, Симонетта, чтобы показать клиенту, что теперь она работает у нас. Кроме того, будет Альдо Фаллаи. Это произведет большое впечатление на моего клиента. Паоло с мужского стола я попрошу привести пару своих мальчиков, и еще приглашу главного редактора какого-нибудь журнала мод. Ну и будут сыновья моих приятелей… богатые молодые люди, они тебе понравятся.

– А можно, мой приятель Бобби тоже придет? Бобби Фокс?

– Ах, да, Бобби, – понимающе кивнул Марчелло. – Можно-то можно, да, боюсь, он сам не захочет.

К превеликому удивлению Тесс, Марчелло оказался прав. Когда она рассказала Бобби о званом ужине и позвала его с собой, тот уклончиво ответил:

– Понимаешь, сегодня вечером мне надо обязательно поработать в лаборатории. Давай как-нибудь в другой раз.

– Но, Бобби, там будет сам Альдо Фаллаи! Ведь это сказочный шанс для тебя познакомиться с ним. Марчелло разрешил мне пригласить тебя.

– Велика важность, – пробормотал Бобби.

Тесс ничего не могла понять. Бобби был какой-то мрачный. Может, он обиделся, что пригласили ее, и она берет его с собой, а не наоборот?

Было, конечно, и это; но главная причина состояла в другом: Бобби просто не мог оказаться за одним столом с Роберто Фабиани и Тесс. Тесс не должна ничего знать о его романе с Роберто. Романе! Никакой это не роман, а самая обыкновенная проституция, которая позволила ему подняться на первую ступеньку карьерной лестницы. А теперь он никак не может отделаться от Роберто.

По дороге на ужин, в такси, Джиджи все время изводила Тесс.

– Наша Золушка наконец-то отправилась на бал! А как же твой Прекрасный Принц? Убежишь к нему с двенадцатым ударом часов? Впрочем, детка, его собственный Прекрасный Принц будет сегодня весь вечер с нами.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Тесс.

– Скоро узнаешь. Послушай, Тесс, веди себя нормально с плейбоями. Они обязательно начнут ухлестывать за тобой, а ты этого не любишь, но помни, ты должна играть свою роль, потому что клиент платит за все и хочет иметь нормальный спектакль за свои деньги. Так что не вздумай рыдать в салфеточку.

– Бесплатных обедов на свете не бывает, – вспомнила Тесс поучение девушки из лифта.

– Ах ты Боже мой, неужели наша крошка начинает взрослеть?

– Это тебе, Джиджи, пора бы повзрослеть. Посмотри, ты толстеешь, скоро тебя уже никто не захочет снимать, а ты только и знаешь, что таскаться с этими плейбоями да танцевать ночи напролет. Рано или поздно ты поплатишься за это, помяни мое слово. Я беспокоюсь за тебя.

– Только не учи меня жить, детка, – раздраженно отрезала Джиджи. – Я сама о себе позабочусь.

Но в глубине души она уже и сама начала нервничать: последнее время работы у нее практически не было.

За ужином Джиджи посадили рядом с молодым англичанином, тоже моделью. Тесс сидела на другом конце стола в окружении богатых красавчиков, с которыми Джиджи тоже была бы не прочь поболтать. От скуки она принялась разглядывать клиента. Подозрительная личность, типичный босс, перед которым обычно все ходят на цырлах. Небось мафиози, прикидывала Джиджи. А мода ему нужна, чтобы отмывать бабки, которых у него куры не клюют. Это сразу видно. Но откуда они у него? Неужели на тряпках сделал? Или из Лас-Вегаса? А в конце концов, не все ли равно? Джиджи перевела взгляд на огромное блюдо с ризотто [31], которое стояло прямо перед ней. За таким роскошным столом ей еще никогда не доводилось сидеть. Разговор, впрочем, скоро перешел в привычные околомодные сплетни.

– Симонетта, послушай, кто вообще выбрал эту девушку для серии в «Глэмор»? Она же рябая, как луна, вся в кратерах.

– А что вы скажете на счет новенькой англичанки в «Картерсе»? Вы видели эти фотографии? Они что там, с ума посходили? Говорят, она лесбиянка. Это правда?

– Посмотри-ка на эту англичанку в дальнем конце стола. Да, вон та, рыжая. Последняя находка Марчелло. А рядом с ней Роберто Фабиани, видишь, соловьем заливается. Ты знаешь, что он трахает ее любовника, этого ангелочка-фотографа, Бобби Фокса? Интересно, она когда-нибудь узнает об этом?

– Вообще-то он дерьмо, а не фотограф, так, ассистентишко, на большее не тянет. Рано или поздно она его бросит.

– А она ничего себе. Но ты знаешь, что она сегодня выдала в агентстве: «Марчелло пригласил меня на званый ужин как супермодель». Представляешь? Она еще так наивна, что даже не подозревает: супермодель и за километр не подойдет к подобным сборищам! Боюсь, она не понимает, чего хотят эти плейбои, что вьются вокруг нее.

– Ну, не скажи. В тихом омуте, как известно… Да и Карла приглядывает за ней.

Джиджи повернулась к своему соседу-манекенщику.

– Первый сезон в Милане?

– Да. А ты – тоже? Есть знакомые модели-мужчины? Это только сплетни, что все мы голубые. На самом деле, гомики вообще среди нас редкость. Сейчас мужская мода на подъеме, и в журналах предпочитают ребят с мужественной внешностью.

– Это что, нравится публике?

– А Бог его знает.

– Но ты не похож на тех ребят, что мелькают в «Дарсене». Те в основном американцы с квадратными подбородками, крутые такие парни, «деловой стиль». От них меня уже просто тошнит. А у тебя внешность потоньше, и волосы черные, цыганские. Ты правда англичанин?

– В паспорте написано так. А как у тебя идут дела?

Джиджи этот вопрос застал врасплох. Обычно она начинала беззастенчиво врать про свои мифические успехи, но мягкий взгляд его больших карих глаз обезоружил ее.

– Сказать по правде, я не очень преуспела. Понимаешь, последнее время у меня проблемы с весом.

– А также с ночными гулянками, недосыпанием, опухшей физиономией по утрам и злыми, как ведьмы, климактеричками-редакторшами в журналах? Песня известная.

– Похоже, и тебе она знакома?

– Понимаешь, я работаю в Лондоне с агентством «Этуаль». Видишь, Паоло на том конце стола, он представитель «Этуаль» в Милане. Он послал факс в Лондон и вызвал меня сюда. Ничего определенного не обещал, но я летел, как на крыльях. Надеялся… В общем, с тех пор у меня не было ни одного заказа. Я на мели, и мне так погано, что по утрам просыпаться не хочется.

– Добро пожаловать в клуб неудачников, – сказала Джиджи. – Ну и что нам теперь делать?

– Клуб неудачников! Волшебное слово – «клуб». Я знаю, что делать. Давай закатимся в ночной клуб!

Карла предложила подбросить Тесс до «Дарсены»; по дороге они должны были завезти домой Роберто Фабиани. Он был сильно пьян, на прощание размашисто поклонился и, постояв на тротуаре, неверным шагом направился к подъезду. Когда Карла уже отъезжала, дверь отворилась, и Тесс заметила, как оттуда появился Бобби и подхватил Роберто под руки.

– Ой, Карла, посмотри, там Бобби, – воскликнула она. – Бедняжка! Весь вечер проработал. Ему надо было что-то срочно сделать в лаборатории. Я и не знала, что его лаборатория в том же доме, где живет Роберто.

Да нет там никакой лаборатории, хотела было сказать Карла, но вовремя прикусила язык. Тесс такая наивная… если сейчас она узнает правду о своем возлюбленном, это выбьет ее из колеи. И тогда вся только-только начавшаяся карьера может полететь в тартарары. Нет, на этом этапе она ничего не должна знать. А если повезет, то она вернется в Англию, так ничего и не узнав о Бобби Фоксе и Роберто Фабиане.


Грета уже два дня как уехала, и в квартирке стояла непривычная тишина. Тесс разделась, легла в кровать и сразу же уснула. Через пару часов ее разбудили странные звуки. Вначале она ничего не могла понять, но потом прислушалась, и лицо ее залила краска стыда.

Звуки доносились с балкона. Тесс на цыпочках прошла через гостиную и осторожно отодвинула портьеру. Джиджи сидела на голом мужчине, ее напряженные соски отсвечивали в лунном свете. Тут мужчина перевернулся, положил Джиджи на спину, и ягодицы его стали подниматься и опускаться над ней с такой яростью, что Тесс сделалось страшно.

Неожиданно Джиджи оттолкнула его и сказала:

– Послушай, а давай поиграем в Бобби и Роберто.

Джиджи стала на четвереньки и повернулась к мужчине своим поблескивающим в лунном свете задом. Смысл услышанных слов пронзил Тесс, как молния.

Наутро она не могла взглянуть в лицо Джиджи. Парень остался с ними завтракать, и только врожденная вежливость заставила ее поднять глаза, когда он заговорил с ней:

– Ты ведь тоже англичанка? Как и я. Давай, что ли, познакомимся. Меня зовут Томми Лоуренс.

НЬЮ-ЙОРК, 1994

– Барбара, Карл Сассун на первой линии.

– Минуточку, сейчас возьму трубку. – Барабара только что вошла в офис после изматывающей поездки по забитой машинами деловой части Нью-Йорка.

Лет двадцать назад, в те времена, когда «Вог» впервые поместил на обложке фотографию черной манекенщицы Беверли Джонсон, Барбара тоже была моделью. Молодая, наивная, она мечтала стать черной супермоделью. Прошли годы, и она поумнела. Рекламные агентства, вообще говоря, прибегали к услугам черных девушек – когда надо было продать товар черным покупателям. Но даже и в этом случае у белых были преимущества. Руководители рекламных агентств, в своем большинстве белые, считали, что белая девушка на фотографии устраивает всех – и белых, и черных. В мире, где правят белые, мало кто думает о черных. С этим надо что-то делать, думала Барбара, но пока она просто модель, сделать она ничего не сможет.

И потому в один прекрасный день она оказалась по другую сторону регистрационного стола. Она стала агентом. За столом она была единственная черная девушка. И, когда звонил клиент и просил прислать пять моделей для рекламного ролика, Барбара посылала трех белых девушек и двух черных.

Ее коллеги говорили ей:

– Барбара, что ты делаешь? Зачем ты послала туда Мэри и Джо? Ведь они не просили черных.

– Но они же не говорили, что черные им не нужны. Они сказали: пять девушек от восемнадцати до двадцати лет, не ниже пяти футов. И не уточняли – черные, белые, рыжие, с голубыми глазами. Если бы они предупредили меня: только не черных, – тогда ладно. Конечно, я понимаю, что скорей всего им не нужны черные модели, это как бы само собой разумеется, но, если клиент специально не оговорил, кто ему нужен, я имею полное право послать и черных.

Барбара считала, что заказчиков нужно приучать. Они, как правило, белые. И агенты тоже белые, и потому никогда не пошлют им черную модель. Но если черных девушек не будут даже посылать на просмотры, как тогда они вообще смогут получить работу?

В конце концов она поняла: надо открывать собственное агентство. Предприятие «Барбара Харпер менеджмент» было открыто на деньги белых, и все агенты в офисе Барбары в южном конце Кэнел-стрит тоже были белые. Барбара объявила настоящий крестовый поход против засилья белых в мире моды, которые расистами себя, конечно, не считали, но зато на каждом шагу поступали как расисты. Власть была в их руках, и Барбара видела свою задачу в том, чтобы открыть им глаза на существующее неравенство.

Карл Сассун, знаменитый нью-йоркский дизайнер, работал на пару с Келвином Кляйном. Барбара на ходу сняла плащ, торопливо глотнула кофе и взяла трубку.

– Привет, Барбара. У меня для тебя работа. Мне нужна темнокожая девушка экстра-класса.

Барбара стиснула зубы, стараясь не выдать своего раздражения.

– Приятно слышать, Карл. Спасибо, что позвонил именно мне. Может, удастся что-нибудь для тебя сделать.

– Может? Но, Барбара, ведь ты же… В конце концов, ведь ты же сама черная.

Вот оно – то самое. У нее обыкновенное агентство фотомоделей. Обыкновенное! Такое же, как у других. Она работает и с черными, и с белыми девушками. Но сама она черная, и потому все считают, что ее агентство исключительно для черных моделей.

– Хорошо, Карл, конечно, я найду то, что тебе надо… – Она выдержала паузу и с расстановкой проговорила в трубку: – Но ты хоть понимаешь, что только что сказал?

– А что?

– Ты сказал: найди мне темнокожую девушку.

– Ну.

– Сколько всего моделей будет участвовать в вашем показе?

– Точно не знаю. Ну, тридцать три, тридцать пять.

– Но почему только одна черная? Почему ты не попросил меня найти несколько цветных девушек? Почему только одну? Вот что. Слушай: я пошлю к тебе моих лучших черных девочек и еще несколько белых. Что ты на это скажешь?

– Конечно, конечно, Барбара, поверь, мне нравятся черные девушки, ты же знаешь. Я ничего не имею против черных девушек. Я одно время много работал с одной черной девушкой. Мы даже с ней однажды вместе обедали. Она прелестное создание… У моей дочери в классе много черных детей, она часто приводит их к нам домой…

– Пока, Карл. Скоро перезвоню.

Барбара положила трубку. «Мы даже с ней однажды вместе обедали, прелестное создание!» Ну спасибо! Ему нужна всего одна черная девушка, а у Барбары их много. Много! Но все равно сдвиги есть. Пять лет назад в среднем нью-йоркском агентстве вообще не было черных моделей, да и в крупных-то их можно было по пальцам пересчитать. А белых – тысячи. Нет, сейчас дело сдвинулось с мертвой точки, по крайней мере в Америке. В Лондоне, конечно, все по-прежнему: «У нас вы ничего не заработаете. Хотите работу – поезжайте в Нью-Йорк». В европейских агентствах черных моделей по-прежнему единицы, и что самое плохое – никто и не собирается ничего менять. В Европе даже с показами коллекций трудности. Барбаре всегда с трудом удается пристраивать своих черных подопечных на европейские показы. На летнюю одежду еще туда-сюда: все предпочитают брать черных только на показ летних моделей. Как будто зимой черные ходят голые.

– Барбара, Лиззи Мэйхью на второй линии…

Барбара взяла трубку.

– Привет, Лиззи.

– Барбара, как дела? Послушай, мне нужна та твоя девушка, Трина, на рекламу вин, помнишь, мы говорили.

– У тебя хороший вкус, Лиззи. – Трина – потрясающей красоты цветная новенькая. Барбара работала с ней всего полгода.

– Мы ей заплатим тысячу двести долларов.

– Нет, нет и нет! – От возмущения Барбара даже на мгновение потеряла дар речи. – Ты же знаешь наши ставки – две с половиной тысячи.

– Но только не для этой девушки.

– Это почему?

– Ну, – Лиззи на другом конце провода подыскивала слова. – Это, так сказать, несколько иной случай.

– Лиззи, извини, но моя девушка будет работать только за две с половиной тысячи. Если тебя это не устраивает, боюсь, ничего у нас не выйдет.

– Погоди, Барбара. Я согласна. Я дам ей две с половиной. Только не говори никому, что она получит больше, чем другие черные модели.

– Не волнуйся. Кроме нее, в этом проекте никого из моих не будет.

Ну почему, почему так все устроено, размышляла Барбара. Моя девушка нужна Лиззи для рекламного проекта, который предназначен для всего черного населения Америки; Лиззи хочет использовать ее фотографии, но не хочет платить за них деньги. Какой-то порочный круг. Она старается бороться за права черных девушек, но они зачастую предпочитают пойти к белому агенту. Они считают, что тот сможет лучше отстоять их интересы, потому что у него больше возможностей. А на самом деле большинство белых агентов заботятся в первую очередь о белых девушках.

– Барбара, не забудь, сегодня в одиннадцать у тебя просмотр новых девушек.

Как же она может об этом забыть? Одна из них, кстати, прилетела из Лондона. Грейс Браун из лондонского отделения «Этуаль», женщина, которую Барбара бесконечно уважала, лично позвонила ей насчет Эми Ла Мар, победительницы конкурса «Девушка года». Эми прилетела в Нью-Йорк на финал в отеле «Плаза». Барбара прошла в свой кабинет, села за стол и на минутку задумалась. Двери в кабинете были стеклянные. Она смотрела на девушек, которые сидели в приемной. Обе темнокожие и очень красивые. Одна крашенная в платиновый цвет, коротко стриженная; у другой длинные золотистые косички сплетены в тугой жгут. В свое время Барбара тоже носила такую прическу – много маленьких косичек, сплетенных в одну большую. Голосов девушек она не слышала, и потому не могла определить, которая из них англичанка. Наверное, та, что с косичками, решила Барбара.

И ошиблась.

Она делила цветных девушек на два типа. Одни – самоуверенные и напористые, «знающие, что почем», которые, кажется, ничего не боятся, поскольку их воспитывали с сознанием того, что они красавицы и могут гордиться собой, а если кто говорит обратное – наплевать и не слушать. Но в глубине души такие девушки очень ранимы и неуверены.

Девушки другого типа мудрее, что ли. Они понимают, что более выигрышная манера поведения – это застенчивость, скромность, изящество. Барбара, как никто, знала, что скромности и застенчивости цветных девушек учит сама жизнь. Они выросли с сознанием своей принадлежности к меньшинству и потому, дабы чего-то добиться в жизни, должны всегда угождать и нравиться.

Строго говоря, это верно вообще для всех моделей – и черных, и белых, поскольку судьбу модели всегда решает кто-то другой – клиент, агент, редактор модного журнала. Но у черной модели еще и дополнительная сложность – цвет кожи. И поэтому Барбара всегда очень хорошо чувствовала скрытое напряжение в душе своих цветных подопечных. Да, многие старались держаться самоуверенно и независимо, но в душе каждая, собираясь на очередной просмотр, знала, что ее могут ожидать страшные слова: «Нет, черные модели не требуют, спасибо». Вроде как в универмаге: «Извините, но с собаками вход запрещен».

Барбара по собственному опыту знала, что скромность в конечном счете куда полезнее для начинающих моделей – и для черных, и для белых. Сколько ни настраивай себя перед зеркалом – «Я пойду туда сегодня и непременно получу работу. Я именно та, кто им нужен», – надо учиться постоянно проигрывать, в случае отказа сохранять самообладание, не обижаться, вести себя вежливо и опять-таки скромно. Жесткость и напористость – это добродетели агента, а модель украшает скромность.

Девушки у нее в приемной были как раз двух разных типов.

Когда Барбара открыла дверь кабинета, Ирма Вашингтон сразу встала и вошла первой.

– Привет. Вот мой портфолио. Я составила его сама. У меня свой фотограф. И вообще я в курсе, как и что. Не могли бы мы уже сегодня начать? В какой журнал мне лучше пойти? Кстати, мой специалист по макияжу считает, что я смотрюсь классно.

Барбара полистала портфолио. Фотографии ужасные. Девушку нужно снимать совершенно иначе. Она достаточно стройна и сексуальна, впрочем, похоже, она это знает. Штучка с характером, может быть, даже слишком. С ней могут быть проблемы.

Другая девушка, коротко стриженная англичанка, вела себя прямо противоположно. Вошла, поздоровалась и вдруг зевнула.

Рука ее инстинктивно дернулась ко рту, в глазах мелькнул ужас.

– Извините, я, право, не знаю, что со мной такое… – Девочка была совершенно очаровательна – естественная, с застенчивой улыбкой и чудесной гладкой черной кожей.

– Пустяки, – ласково улыбнулась Барбара, – с кем не бывает. Позволь взглянуть на твои фотографии.

Эми протянула портфолио. Пока Барбара просматривала фотографии, она скромно молчала.

– Хорошие работы. Кто делал снимки?

– Друг моего парня. Он будет очень рад, что вам понравилось.

– Очень понравилось. Эми, поверни, пожалуйста, голову влево, так, теперь вправо. Чудесно. Покажи-ка руки. Замечательно. Так, теперь пройдись.

Шаг у нее прекрасный – легкий, естественный. Длинные ноги, длинные руки, грациозные движения.

– Боялась финала в «Плазе»?

Она быстро кивнула, и ее глаза снова испуганно распахнулись.

– Все нормально, – успокоила ее Барабара. – Как бы там ни было, самое главное – тебя очень многие увидели. Относись к этому, как к первому большому просмотру. Да так, собственно, оно и есть. А где ты остановилась, как устроилась?

– Грейс Браун нашла мне жилье на Спринг-стрит. Английская модель возвращается в Лондон, а я поселюсь в ее квартирке. На той же площадке живет супружеская пара, она с ними дружила и собирается познакомить с ними меня, чтобы они за мной присматривали. Я немножко побаиваюсь, потому что никогда не жила одна. Я вообще в первый раз уехала из дома.

Барбара написала на листочке номер телефона.

– Вот, возьми. Это домашний. Звони мне в любое время. Вообще-то мы будем с тобой работать, и, надеюсь, в агентство ты будешь приходить вовремя, но вдруг тебе нужно будет связаться со мной вечером? Где ты живешь, я знаю, собственно, это я посоветовала Грейс поселить тебя туда. Место спокойное, и эту супружескую пару я знаю. жена работает в журнале. Я позвоню им и попрошу за тобой присматривать. А сейчас поезжай домой и ложись спать, придешь сюда завтра в десять, и мы подумаем, с чего начать.

Они вышли из кабинета, и Барбара представила Эми Ирме.

– Рада познакомиться, – сказала Эми с вежливой улыбкой и протянула руку.

Ирма пожала ее с бесстрастным выражением на лице.

Так-так, подумала Барбара. Все это она уже видела не однажды: взаимная подозрительность среди черных моделей. Поскольку работы для темнокожих девушек немного, порой они смотрят друг на друга, как на конкуренток. Ирма уже сейчас ревниво оглядывает Эми, а ведь они даже еще не побывалини на одном просмотре. В этом немалая вина и прессы, которая все время сравнивает черных девушек друг с другом. Почему нужно обязательно сравнивать Найоми и Тайру? Ведь они не сравнивают Клаудиу и Брэнди или Иман и Кристи. Старое рабовладельческое мышление: конкуренция между негритянской дворней и неграми-рабочими в поле. Всемогущий хозяин решает, кто лучше, а рабы просто на седьмом небе от счастья. Беда в том, что черные модели в Нью-Йорке прекрасно усвоили этот менталитет белых. В мире моды всем заправляют белые. И потому каждая черная модель в другой черной модели видит прежде всего конкурентку.

– Я очень рада, что в моем агентстве появились две такие красавицы, – сказала Барбара, переводя взгляд с Ирмы на Эми. – Вы совершенно разные, и, думаю, каждой найдется свое место.

Но Ирма не поддалась и, уходя, даже не попрощалась с Эми.

Эми грустно посмотрела ей вслед и едва слышно прошептала:

– Я буду молиться за нее. За нее должен кто-то молиться.

И за тебя, подумала Барбара, и за тебя тоже.


Эдвард П. Росс был черный и жил в Америке, которая четко поделена на классы. Поэтому он тщательно следил за тем, чтобы не уронить своего социального статуса. Пока что он работал исполняющим обязанности регионального менеджера в компьютерной компании «Ману Ком», но считал, что придет время, когда он из «исполняющего обязанности» превратится в полноценную фигуру в мире белых людей.

Но несмотря ни на что, он остался прежним черным «братишкой», «Крутым Эдди», как его когда-то называли в школе. Его жизнь делилась на две части, как, впрочем, и у всех. Все живут как бы в разных мирах, стараясь взять лучшее из каждого. Он работал в престижном районе и ходил на службу в восьмисотдолларовых костюмах, которых, впрочем, было у него всего два. Тем не менее положение обязывало, и он переехал из негритянского гетто Южного Бронкса в Сохо, в небольшую квартирку на Спринг-стрит, где жили в основном люди из мира моды. У него появились знакомые модельеры, и он частенько хаживал на предварительные – «для своих» – показы новых моделей одежды.

Вот и теперь знакомый модельер пригласил его на обед, «со своей девушкой». Но беда в том, что у Эдди не было девушки. По крайней мере такой, с которой можно было бы появиться в шикарном ресторане. Если он собирается подниматься вверх по сословной лестнице, то ему непременно нужна женщина, соответствующая положению. Рано или поздно придется подумать и о жене. Но пока надо что-то решать с обедом. Где же взять девушку? Погруженный в непростые размышления, Эдди открыл дверь в свой подъезд.

– Минуточку, подождите, пожалуйста…

Он обернулся. К нему обращалась высокая, стройная красавица. Эдди придержал дверь.

– Прошу. Входите. Вы тоже здесь живете?

– Только что приехала. На втором этаже. То есть нет, вы же нижний этаж называете первым. Значит, я живу на третьем.

Английский акцент! И въехала в квартиру фотомодели. Модель из Англии. Что может быть лучше для сегодняшнего обеда!

– Извини, сестренка, ты сегодня вечером не занята? Кстати, как тебя зовут?

– Эми. Эми Ла Мар. Очень рада с вами познакомиться.

– А я-то как рад, ты и не представляешь! Меня зовут Эдди Росс. Хочу пригласить тебя на обед в ресторан. Познакомлю с приятелями.

– С приятелями? Но, простите, мы с вами только что познакомились. Нет, извините, я не могу. Спасибо за приглашение.

Он положил руку на дверной косяк и загородил ей проход. Эдди был крупный мужчина. Большая голова, квадратное лицо, мясистые губы и тонкие усики. На зубах огромные золотые коронки, на толстом розоватом пальце – массивный золотой перстень.

– Ты хочешь обидеть меня, сестренка?

– Перестаньте называть меня сестренкой! – Эми дрожала от волнения. Перелет через океан, огромный незнакомый город – все это обрушилось на нее в один день, и нервы начинали сдавать. В незнакомом городе ей на каждом углу чудилась угроза, а тут этот огромный страшный человек пристает прямо у ее подъезда.

– Позвольте мне пройти. Я устала и хочу спать. Понимаете, я только вчера прилетела из Лондона.

– На этот раз я пропущу тебя. Но только на этот раз. Подумай хорошенько, когда мы сможем встретиться и спокойно поговорить… – И когда она уже поднималась по лестнице, низкий глубокий голос прошипел ей вслед:

– Се-сссс-тренка!

ЛОНДОН, 1994

– Я понимаю, это звучит глупо, но, может, к вам случайно заходил когда-нибудь парень по имени Томми Лоуренс? – Кэсси стояла у стойки бара лондонского кафе «Джо» на Дрейкотт-авеню и заискивающе смотрела на бармена.

– Эй, ребята, – крикнул бармен. – Некий Томми Лоуренс бывал у нас?

– У нас всяких Томми бывает по сто штук на дню. А кто спрашивает?

– Молодая девушка. Ищет возлюбленного. – Бармен заметил, как вспыхнула Кэсси, и успокаивающе добавил: – Не волнуйтесь, все устроится. Выпьете чего-нибудь?

– Диетическую коку, пожалуйста. Понимаете, я подумала, если он завсегдатай, то вы бы его запомнили.

– А может, я его и помню. В лицо. А имени могу и не знать. У вас нет фотографии?

Вот в этом-то все и дело! Кроме образа Томми, который, как живой, стоял у нее перед глазами, не было у Кэсси никакой фотографии. Она грустно покачала головой.

– Понятно. А почему, собственно, вы думаете, что он бывает именно здесь? – спросил бармен.

Было еще рано, народу в заведении было немного, и бармен вполне мог позволить себе поговорить с этой странной девушкой. Он тоже был отчасти романтик. Но когда Кэсси рассказала ему, что прилетела из Нью-Йорка на поиски молодого человека, с которым встречалась всего два раза в жизни и который с тех пор ни разу ей даже не позвонил, бармен сразу смекнул, в чем дело. Похоже, все эти байки про огромное поместье, про высокую должность в Сити, про вечера в роскошных кафе вроде «Джо», «Дафниз», «Фокстрот Оскар», «Трэмп» или «Сан-Лоренцо» – типичный блеф: девочке просто-напросто навешали лапшу на уши.

– Возвращайся-ка лучше домой, дорогая моя, – посоветовал он Кэсси. – Скорей всего твою иголочку надо искать в стогу где-нибудь на Манхэттене.

Если бы она могла вернуться домой! Но, уезжая из Нью-Йорка, Кэсси сожгла за собой все мосты. Теперь она Кэсси Дилан. А Кэсси Зиммерман больше не существует. Последние дни в Нью-Йорке мать только и знала, что повторять:

– Не расстраивай отца, Кэсси. Заклинаю тебя, не расстраивай отца.

Какая чушь! Да разве она хотела причинять ему боль? Когда она по радио услышала о землетрясении в Лос-Анджелесе, сразу же прибежала из своего общежития домой, даже в агентство не позвонила и не предупредила. Мать была в истерике, собирала чемодан, собиралась лететь в Калифорнию. У Эла Зиммермана случился сердечный приступ.

– Его отец тоже умер от сердца, – подливала масла в огонь Дорис Зиммерман.

Однако все обошлось, и отец Кэсси выкарабкался. Но печальный опыт придал ему решимости. Пора наконец уезжать из Калифорнии. При первой же возможности он прилетел в Нью-Йорк. Доктора в один голос твердили: он еще хорошо отделался, но теперь – полный покой, никаких споров, никаких волнений.

Поэтому, когда Кэсси попросила у отца денег на поездку в Лондон, якобы для того, чтобы начать карьеру фотомодели (а на самом деле, чтобы найти Томми Лоуренса), и Эл пришел в ярость от этой идиотской затеи, Кэри Зиммерман отвела дочь в сторонку и заговорила с ней таким решительным тоном, которого Кэсси от матери никак не ожидала.

– Как ты можешь сейчас соваться к отцу с такими просьбами? – отчитывала ее мать. – Ты слышала, что сказал доктор? Ведь он при тебе это говорил. Неужели фотомодельные бредни так задурили тебе голову, что ты перестала понимать обычный английский язык? Я завтра же позвоню в это твое агентство и скажу, чтобы они вычеркнули тебя из всех своих списков. Ты останешься дома и будешь помогать мне ухаживать за отцом.

В этой ситуации Кэсси повела себя, конечно, не лучшим образом, но в глубине души винила в этом не только себя. Как большинство детей из Беверли Хиллз, она была капризной и избалованной, но, в конце концов, ведь не она же себя воспитала такой, а родители. И если она свято держалась принципа «вынь да положь», то ведь научилась-то она этому в детстве, сидя на коленях у папочки. Кэсси прекрасно умела вить из отца веревки и рано или поздно выжала бы из него деньги на поездку в Лондон. Надо было просто расписать, как это важно для его любимой дочери, и как она ему будет благодарна, и как она этого никогда не забудет, и так далее, и тому подобное. Кэсси давно заметила, что обладает куда большей властью над отцом, чем мать. Но та вдруг проявила неожиданную твердость. С этой новой Кэри Зиммерман сладить было не так просто, и Кэсси решила применить новую тактику.

Однажды вечером, когда они вместе с матерью готовили на кухне обед, Кэсси, как бы между прочим, спросила:

– Бабушка говорила тебе, что мечтает дожить до того момента, когда сможет обнять маленького внучка?

– Еще бы. И не раз. Она просто задвинута на этом.

– Интересно, а что она скажет, если узнает о судьбе моего нерожденного ребенка?

– Кэсси… Не может быть… Ты шутишь? Неужели ты рассказала ей про аборт?

– Пока нет. – Кэсси отодвинула морковку и принялась резать лук. – Ох, глаза ест. Ничего не вижу от слез. Как хорошо было в Калифорнии, когда всем этим занималась Анджелина!

– Кэсси, не крути. Что ты задумала? Бабушка сойдет с ума. Ты ни в коем случае не должна рассказывать ей об этом! Твой отец этого не переживет!

– Что ты так разволновалась, мамочка? Никому я ничего не рассказывала. Я просто хочу еще раз поговорить с отцом о поездке в Европу.

Но мать действительно сильно изменилась в последнее время – Кэсси даже и не подозревала насколько. Кэри была полностью поглощена заботами о муже и потому взяла инициативу в свои руки.

– Эл, я решила сама поговорить с тобой, обещай, что ты не будешь волноваться. Мне очень неприятно вспоминать тот случай с абортом, но приходится. Понимаешь ли, наша дочь твердо вознамерилась попасть в Европу и ради этого готова на все, даже на дешевый детский шантаж. Она угрожает рассказать обо всем твоей матери, если ты не дашь денег на поездку. Не волнуйся, пока она этого не сделала. Послушай, мы с тобой знаем Кэсси, по-своему она милая девочка, но сейчас у нее трудный период в жизни, и, вообще говоря, ее можно понять. Давай отпустим ее в Европу. Купи ей билет, Эл. Погоди, не перебивай. Я звонила в это ее агентство, и они были со мной вполне откровенны. Сами они ценят ее не настолько высоко, чтобы платить за проезд, но пообещали предупредить свое лондонское отделение насчет Кэсси. Пусть она попытает счастья. И надо дать ей денег, чтобы она смогла там прожить, скажем, месяц. Получится у нее с работой – прекрасно, появятся свои деньги, не получится – вернется домой.

Кэсси так и не узнала, с чего вдруг отец неожиданно передумал и разрешил ей лететь в Лондон. Да она и не теряла времени на размышления. С первым же самолетом она улетела из Нью-Йорка.

Первый месяц в Лондоне был самым страшным периодом в ее жизни после той истории с абортом. Маленькая комнатка на Эрлз Корт, тут же и кровать, и плита, и раковина; холодильника нет; ванна общая на несколько человек. Даже по сравнению с квартирой Дорис Зиммерман – настоящие трущобы, не говоря уж о роскошных домах ее детства в Беверли Хиллз и Малибу. Ей все время казалось, что кругом шастают крысы или еще какая гадость, по вечерам от страха она не могла заснуть, а утром с трудом заставляла себя выбраться из постели. Единственной отрадой были походы за газетами к киоску в конце Эрлз Корт роуд. Хозяин киоска, мистер Такер, всегда находил время перекинуться с ней словечком. Он говорил, что она напоминает ему дочь. Он очень гордился дочерью. Она работала моделью, и он все ждал того дня, когда на прилавке его киоска появится журнал, на обложке которого будет фотография его девочки. Сейчас она в Милане, рассказывал он, и, судя по письмам, дела у нее идут прекрасно. Жалко, что дочки нет в Лондоне, он бы с радостью их познакомил.

Кэсси постеснялась сказать, что тоже пытается стать моделью. Та же гордость не позволяла ей пойти в лондонское агентство «Этуаль». Раз они не купили ей билет и вообще никак не помогли, значит, они о ней не очень-то высокого мнения. А милости ей не надо, она попробует пробиться сама.

Однажды на Оксфорд-стрит в витрине она увидела плакат: «Магазину требуются модели для демонстрации одежды, опыт работы не обязателен». Она вошла.

– Какой у вас размер?

– Американский двенадцатый [32].

– Значит, английский десятый. Маловат для нас. Попробуйте через дорогу. Им тоже нужны девушки.

Ее наняли на шесть недель демонстрировать богатым покупателям новинки сезона. Работа нудная, но, вообще говоря, полезная. Кэсси узнала много такого, чего не узнала бы больше нигде. Она заметила, какие модели от «Хэррод», «Февика» и «Харви Никола» идут лучше других, и поняла почему. Она видела, как готовят модельную одежду для следующего сезона. Она научилась раздеваться и одеваться за считанные секунды. Наблюдая за другими девушками, она поняла, что начинать раздеваться надо в тот же миг, как сходишь со сцены. Скорость – это важное преимущество. Моделей было всего четыре, поэтому приходилось быть всегда наготове. После показов ей приходилось разбирать горы сброшенной в спешке одежды и аккуратно развешивать на плечики. Для девушки, почти всю жизнь прожившей с собственной горничной, это был действительно полезный опыт.

Кэсси ненавидела свою работу. Ей было противно торчать целыми днями в тесном и пыльном демонстрационном зальчике, причем безвылазно, – а вдруг покупатель захочет посмотреть какой-нибудь образец. Без разрешения она не могла даже сходить в туалет. Каждое утро она являлась в магазин к девяти, а в свою квартирку на Эрлз Корт возвращалась в восемь, а то и в девять вечера. Но больше всего ее угнетала бестолковость покупателей, которые всегда предпочитали действительно оригинальным и смелым моделям набившую оскомину традиционную чушь.

В конце концов знакомые девушки-модели все-таки убедили ее пойти в «Этуаль». Кое-кто из них уже сотрудничал там, и все в один голос твердили, что это лучшее агентство в Лондоне.

– По крайней мере, тебе не придется весь день торчать в демонстрационном зале, – снова и снова повторяли ей подружки. – Те же деньги ты заработаешь куда проще. И потом, у тебя будут перспективы.

Еще какое-то время она понянчилась со своей гордыней и – пошла в агентство. Но если бы она знала, что «Этуаль» сразу же отправит ее в Гамбург, то, наверное, предпочла бы остаться в своем пыльном магазине.

– Знаешь, как говорят наши девочки? – спросила ее Энджи из отделения «Новые лица». – «Что может быть лучше немецких марок!» Немцам ты понравишься, и они будут хорошо тебе платить. А немецкая марка – штука хорошая. Ставки у них не очень большие, но зато работать будешь часто – два-три раза в неделю. У тебя внешность «обычной девчонки», а такие там очень нужны.

В Гамбурге пришлось жить в дыре, почти такой же, как на Эрлз Корт роуд. На двоих с голландкой, тоже моделью, которая почти не говорила по-английски, у них была одна двухъярусная кровать. Но потом Кэсси понравилась редакторам одного из крупнейших германских каталогов «Отто», и ее послали на съемки в роскошную студию на Тенерифе. Это было огромное хорошо освещенное помещение в форме ротонды. Во время съемок Кэсси приходилось перемещаться по студии вслед за солнцем, зато можно было работать весь световой день. Студия, конечно, настоящее чудо немецкой техники, но, Господи, как это тяжело: работать по семь-восемь часов подряд!

Однако в Лондон Кэсси вернулась уже с деньгами и могла себе позволить снять приличную квартирку в Челси на Олд Черч-стрит, недалеко от Кингс роуд. Дом стоял почти на берегу реки, а вечерами по кварталу разносился приятный колокольный звон. Кэсси подружилась с одной моделью, которая показала ей магазинчик на Портобелло роуд. Там можно было купить всякие антикварные мелочи для дома, и у нее в квартире стало хорошо и уютно. Каждые два дня Кэсси меняла в вазах живые цветы, а по вечерам зажигала ароматические свечи. Все это она делала с одной мыслью: когда она наконец встретится с Томми, он придет к ней в квартиру и увидит, как здесь хорошо.

В агентстве она замучила всех расспросами: в какие еще кафе и рестораны она могла бы сходить, чтобы разузнать о богатом молодом человеке, который работает в Сити и владеет огромным поместьем.

– Где? В Сити? – обычно спрашивали бармены, удивленные решимостью девушки отыскать парня, о котором практически ничего не известно. – А в каком банке или в какой фирме? А где поместье-то? Англия, конечно, не Америка, но, знаете, поместий у нас тоже хватает.

В очередной раз ничего не узнав, она вышла из «Милз энд Бун». По крайней мере, ей дали адреса нескольких баров, где она могла бы попытаться навести справки о своем принце, не рискуя нарваться на откровенное хамство.

Когда она появлялась в агентстве, первым делом все ее спрашивали:

– Ну как Томми? Напала на след?

– В кафе «Джо» о нем не слышали, в «Дафниз» тоже. Вечером попробую сходить в «Сан Лоренцо», – отчиталась Кэсси, прежде чем посмотреть заказы на сегодняшний день.

– Девушки: длинные ноги, голубые глаза, блондинки, очень хорошие зубы, – читала она вслух один из заказов. – Юноши: высокие, классический стиль, темные волосы, типичные англичане.

– Послушай, – сказала вдруг Энджи, – ты вполне можешь подойти. Это рекламный ролик – нитка для чистки зубов. Может, попробуешь? Они даже спрашивали, нет ли у нас американок. Всем известно, что у американцев прекрасные зубы. Ну как, пойдешь?

– А почему бы и нет? – равнодушно согласилась Кэсси.

Записав адрес, она вышла из агентства. А через пять минут Эшли с мужского стола на всю комнату прокричал Энджи:

– Эй, Энджи, дай-ка мне адрес этих дантистов. По-моему, им нужны и мужчины, а у меня тут как раз возвращается из Милана Томми Лоуренс – не солоно хлебавши. Он там так и не получил ни одного заказа. Пошлю-ка я его рекламировать эту нитку.

– По крайней мере, нашелся хоть один Томми для нашей Кэсси. Как, кстати, фамилия того Томми, что она ищет? По-моему, она ни разу ее не называла…


Линди-Джейн Джонсон лежала в ванне и слушала запись интервью с Челестой Фэрфакс, которое взяла у нее по телефону перед отъездом Челесты в Нью-Йорк. Линди-Джейн всегда записывала телефонные разговоры. По английским законам требовалось, чтобы человек на другом конце провода знал, что его записывают; для этого каждые пятнадцать секунд в его трубке звучал странный сигнал, что-то вроде «бип», который большинство собеседников Линди-Джейн принимали за отдаленный звонок в дверь ее квартиры.

Большую часть времени Челеста говорила о Уотере Детройте, которого она накануне видела на приеме. Линди-Джейн пустила в ход все свое искусство убеждать, чтобы перевести разговор на другую, более важную тему – семья Челесты.

Челеста отрицала свою сексуальную связь с женщиной-фотографом, которая снимала ее для журнала «Картерс», так искренно, что Линди– Джейн в конце концов ей поверила.

Узнав от Люси Фрэзер, что Лебедь – дочь тех самых Крайтон-Лейков, у которых убили няньку, после чего их сын исчез, Линди-Джейн тут же побежала в библиотеку порыться в кое-каких источниках. Из старых газет она узнала еще об одной трагедии этой семьи: в день своего восемнадцатилетия старшая дочь Венеция погибла в автокатастрофе вместе со своим женихом Оливером Фэрфаксом.

Оливер Фэрфакс!

Очень скоро Линди-Джейн обнаружила, что Челеста и Оливер – родственники. Вот об этом-то она и собиралась поговорить во время интервью.

– Да-да, это было ужасно, – воскликнула Челеста, моментально забыв о Уотере Детройте. – Конечно, я тогда еще не родилась, но дома часто говорили об этом. Дядя и тетя действительно мечтали, чтобы Оливер и Венеция поженились. Перед этим мой кузен собирался убежать с одной сучкой.

– Сучкой? – насторожилась Линди-Джейн. – Но, я надеюсь, она была не…

– Вот именно ей-то она и была. Оливер откопал ее в одном из агентств типа «Партнер на вечер», в последний год его учебы в Итоне.

– Послушай… Даже не верится… Неужели он мог обращаться в такие заведения, как «Партнер на вечер»?

– Не только мог, но и обращался. Я это запомнила, потому что меня поразило совпадение: это заведение работало под видом агентства фотомоделей, а ты ведь знаешь, моя бабушка была моделью…

– И твоя мать, конечно, тоже…

– Ну, в известном смысле. Так вот, бабушка мне об этом и рассказала. Она очень возмущалась, что они используют вывеску фотомодельного агентства и тем самым бросают тень на эту профессию.

– Да-да, действительно, нехорошо. Послушай, а ты случайно не помнишь, как оно называлось?

– Как ни странно, помню. Понимаешь, у моей лучшей школьной подружки было такое имя – Цецилия. Мы еще часто спорили, чье имя более редкое, мое или ее – Челеста или Цецилия. Так вот агентство так и называлось – «Цецилия».

Линди-Джейн вылезла из ванны, накинула купальный халат и достала с полки телефонный справочник. Ага, вот оно: Паддингтон, агентство моделей «Цецилия».

Она пометила себе – завтра с утра обязательно позвонить туда – и загрузила в компьютер файл, над которым сейчас работала: начало большой статьи о Лебеде.

НЬЮ-ЙОРК, 1994

Первые месяца два в Нью-Йорке я просыпалась по утрам и спрашивала себя, чего ради я приехала в этот город. Дома я насмотрелась по телевизору американских фильмов: столько убийств, грабежей, насилия… Каждый вечер я воображала себе всякие ужасы и дрожала от страха: а вдруг прямо сейчас убьют или изнасилуют? Перелет через океан не доставил мне большого удовольствия – до этого я никогда не летала, и гул мотора страшно меня напугал. И вот теперь в Нью-Йорке я каждое утро напоминала себе, что победила на конкурсе «Девушка года» и получила в качестве приза бесплатную поездку в Нью-Йорк, о чем девушке, выросшей в Портобелло Корт, невозможно было даже мечтать. А когда Барбара Харпер взяла меня под свое крылышко, я подумала: пожалуй, есть смысл остаться в Нью-Йорке и поискать работу. Но я очень скучала по Маркусу. Конечно, я скучала по маме и по маленькой Тути – мама писала, что Тути просыпается по ночам и зовет меня, так сильно тоскует – но, честно признаюсь, больше всего я скучала по Маркусу.

Перед самым отъездом он усадил меня рядом с собой и начал по обыкновению наставлять. Маркус бывал в Америке и хотел втолковать мне разницу между расовыми предрассудками у нас и в Америке. В их основе лежат разные причины: у американцев комплекс вины порожден памятью о том, что они в недалеком прошлом причинили друг другу. В Англии же этот комплекс не связан с тем, что происходит и происходило внутри страны, – англичан мучает, что свои богатства они наживали за счет ограбления колоний. В тайниках подсознания афроамериканцев и сейчас живо воспоминание о рабстве. В Англии проявления расизма чаще всего встретишь в провинциальных городках, но даже там никогда не увидишь толпу черных, в которую полицейские целятся из пулеметов со словами: «Мы делаем, что хотим». Есть, конечно, исключения, но обычно в Англии люди с тобой приветливы, улыбаются в лицо, хотя наверняка многие у тебя за спиной говорят: «черная мразь, убирайся туда, откуда приехала». В Америке, говорил Маркус, расовая неприязнь проявляется гораздо более откровенно, нагло, прямо в лицо. Как будто только вчера черным было запрещено появляться в определенных местах, и все еще это помнят.

Лично мне американское отношение нравится больше. В нем меньше лицемерия. Но все-таки для меня было шоком, до какой степени цвет кожи еще имеет значение, особенно в бизнесе фотомоделей. Барбара каждый день посылала меня на десяток пробных съемок, так что первым делом в Нью-Йорке я изучила карту города, улицы, перекрестки, маршруты автобусов. Порой пройдешь под дождем кварталов десять, чтобы сэкономить плату за проезд, входишь по указанному адресу, показываешь альбом со своими фотографиями, а на тебя даже взглянуть не хотят. И ответ всегда один и тот же: «У вас слишком броская внешность». «Слишком броская», то есть слишком черная, слишком африканская. Я по природе не склонна к грубостям, конфликтам, но иногда мне хотелось встряхнуть моего обидчика, сказать ему: «Почему мои снимки ничего вам не говорят? Где ваши глаза, ваше воображение? Почему вы все слепы, когда глядите на черное лицо?»

Одна чернокожая девушка-модель показала мне письмо читательницы, опубликованное в журнале «Глэмор» еще в 1968 году, когда издатели осмелились первый раз поместить на обложке фотографию чернокожей модели. «Черное лицо безобразно, – писала возмущенная читательница. – Если я захочу посмотреть на черных, я куплю журнал «Эбони». Порой мне кажется, что с тех пор, в общем-то, ничего не изменилось. Один молодой человек во время съемки выдал мне буквально следующее: «Ты похожа на обезьяну, у тебя такие толстые губы». Я сказала об этом Барбаре, потому что она просила сообщать ей о каждой грубости. Барбара так отчитала его, что, думаю, он больше никогда с ней не будет работать.

Скоро я начала много сниматься, но и тут начались проблемы. Не потому, что мне не нравилось быть моделью. Съемки напоминали мне, как мы с Тути наряжались в мамины платья и разгуливали по дому, потешая всех своими ужимками. Но ничего хорошего не получалось. К своему удивлению, я столкнулась с тем, что люди, десятки лет работавшие в индустрии моды, не знают самых элементарных вещей о работе с черной моделью. Существует, наверное, не менее сорока оттенков черного цвета кожи, но почти никто из специалистов по макияжу об этом и не догадывается. На первых снимках мое лицо выходило серым от светлой пудры, и с тех пор я всегда ношу с собой «Наоми Симмз». Меня часто приглашали сниматься бесплатно, за право получить «кредит» от журнала – то есть оттиск для моего портфолио. Барбара очень советовала не пренебрегать этим, я продолжала сниматься, но мои фотографии, разумеется, никогда не появлялись на страницах журналов. А один раз ассистент фотографа подсыпал мне в питье наркотик. Меня вырвало, и во время съемки мне было так плохо, что на фотографиях я не походила на себя.

Потом меня впервые сняли специально для обложки… И опять неудача. Как раз в этом номере шла большая статья о знаменитом чернокожем спортсмене, и в редакции мне откровенно объяснили, что если еще и с обложки будет улыбаться черная девушка, то номер журнала может показаться читателям «чересчур черным». С ума сойти! Кто-нибудь когда-нибудь слыхал о «чересчур белом» журнале?

Невероятно, но факт: до Америки никто никогда не упрекал меня цветом кожи, а в Нью-Йорке я так или иначе сталкивалась с этим на каждом шагу. Например, я никак не могла понять, почему все считают само собой разумеющимся, что Маркус – черный: а какой же еще может быть у меня жених?

Каждый день, вернувшись домой, я горячо молила Бога, чтобы он послал мне удачу. Откуда еще было ждать помощи? Потом я садилась в кресло перед телевизором, писала письма Маркусу, или открывала альбом для эскизов и набрасывала фасоны платьев: вдохновение я черпала на улицах Нью-Йорка. По воскресеньям я обедала у Барбары вместе с другими девушками, у которых в этом городе тоже не было ни родных, ни друзей, а в понедельник утром выбиралась из постели и опять пускалась в путь по Нью-Йорку – на просмотры и в поисках работы.

На сердце у меня было неспокойно. Но беспокойство не было связано с работой. От маминых писем легче не становилось. Но ведь в ее письмах было всегда не больше четырех строк, писала она крупными буквами, которые выводила старательно, как ребенок. Все они были как одно: «Дорогая Эми. Ну как ты живешь? Мы по тебе скучаем. Тути вчера испекла пирог. На этом кончаю. Люблю. МАМА».

Я никогда раньше не получала от мамы писем и только сейчас поняла, что она едва умеет писать. Зато письма Маркуса были бесконечные. Он изучал в колледже предпринимательство, и собирался открыть фотоагентство – Джо будет одним из первых его клиентов. Но прежде чем пойти в какое-нибудь агентство и попросить работу даже в качестве ученика, он хотел сначала хорошенько изучить коммерцию.

Последние его письма были почти целиком о Лерое. Получилось очень глупо – я уехала за две недели до его возвращения. Я не видела старшего брата очень давно, несколько лет. Ему было уже почти девятнадцать. Маркус писал, что Лерой вернулся настоящим ямайцем с полным набором тамошних доблестей. Каждый вечер он уходил куда-то из дому, ни одного дня не провел с мамой. И очень скоро стал членом банды «Гроув». Маркус узнал об этом – он сам видел драку в Ладврок-гроув между парнями из «Гроув и Хакни». Откуда-то появился нож, и одного парня пырнули. Но это только цветочки. Маркус подозревал, что Лерой связался с еще худшей компанией – Ярди. С ними он познакомился на Ямайке; недавно они объявились в Лондоне и теперь торгуют наркотиками.

«Не рассказывай ничего маме», – писала я Маркусу, хотя и понимала, что она, должно быть, о многом догадывается. В конце каждого письма я спрашивала, может, мне вернуться домой, но Маркус всегда отвечал «не надо». Как бы мы ни скучали друг о друге, но раз уж я вступила на эту стезю, нельзя с нее сходить – вдруг мне все-таки повезет.

Я очень расстраивалась, читая подробные отчеты Маркуса о Лерое, и не могла решиться написать ему, что мне очень трудно. Несколько раз я даже не могла прийти на просмотр, специально организованный для меня Барбарой, потому что у меня не было денег на автобус или метро. Барбара позвонила мне, стала отчитывать. И мне пришлось сказать правду. Это было трудно – я же гордая. С тех пор по ее настоянию я стала брать у агентства аванс – чтобы оплачивать дорогу. Для меня, как для многих других моделей, агентство стало чем-то вроде банка, дающего деньги в кредит. Расплачусь, когда стану зарабатывать.

Но когда еще это будет?

Кроме того, агентство дало мне ссуду на жилье. Единственным моим доходом были деньги, которые мне платила молодая пара, живущая на той же площадке. Я сидела иногда с их ребенком. Элейн и Джордан Франклин были «яппи» – наследие восьмидесятых, как о них говорила Барбара. Он работал не то адвокатом, не то брокером, не то еще кем-то на Уолл-стрит, она – редактором отдела мод в одном журнале. Он всегда был безукоризненно вежлив со мной, а она могла ляпнуть что угодно. Их пятилетняя дочка Кейти была капризная, избалованная девочка, но мне она нравилась – ее смешные тоненькие косички напоминали мышиные хвостики сестренки Тути. У Кейти была няня, которая забирала ее из детского сада, приводила домой, кормила, купала и укладывала спать. После чего Джордан и Элейн шли куда-нибудь развеяться, а я приступала к своим обязанностям.

Никогда раньше не доводилось мне бывать в такой сказочной квартире. В спальне и принцессе было бы не стыдно спать – кровать с пологом, по обеим сторонам занавеси, поверх покрывала рассыпаны красивые пестрые подушки. В ванной комнате зеркальные стены и еще один унитаз, который, как объяснила мне Кейти, вовсе не унитаз. «Глупышка, это чтобы мыться. После того, как занимаются любовью, всегда моют пиписку».

В первый раз, когда я сидела с Кейти, Джордан с Элейн вернулись в два часа ночи, а в полдевятого я должна была явиться на съемки.

– Этот долбаный черный шоферюга не знал, куда ехать! И сначала свернул на дорогу в Нью-Джерси, – таким образом извинилась передо мной Элейн.

– Не черный, а афроамериканец, дорогая, – поправил ее Джордан, – водитель такси.

– Но он был черный, Джордан. И не афро-американец, а типичный гаитянин. И не кореец, и не китаец, и вообще не азиат. Он был черный, как Эми.

– Простите, Эми, – заморгал Джордан.

– Все в порядке, – ответила я. Действительно, меня слова Элейн ни капельки не задели. Элейн к черным и белым относилась одинаково – к кому очень хорошо, кого терпеть не могла. И я на нее не обиделась. Но Джордану было неловко.

– Если бы это был белый водитель, ты бы просто сказала «долбаный шофер».

– Я могла бы сказать долбаный ирландец или долбаный еврей. Мне просто захотелось уточнить, Джордан. Пожалуйста, не делай из мухи слона.

Она вечно поддразнивала беднягу Джордана, и меня это всегда смешило. Когда я осталась у них в первый раз, она предложила мне кофе и спросила, какой я люблю. Я ответила: «Черный». И она послала Джордана на кухню со словами: «Пойди сделай Эми чашечку кофе, дорогой, цветного, пожалуйста». Она не скрывала, почему не может предложить своему журналу мои фотографии.

– Такая у нас существует установка, деточка. Никаких черных. Конечно, вслух этого не говорят, но все каким-то образом знают. Понимаешь, я всего только одна из редакторш. Вот когда поднимусь наверх, будет другое дело… Но, конечно, черная модель тоже должна прийтись мне по вкусу.

Вот чем мне нравилась Элейн – прямотой. Будет от нее что-то зависеть, тогда и появятся на страницах ее журнала черные. Но и им придется проходить строгий отбор.

Хорошо, что Франклины жили рядом. Мне иногда снились страшные сны, и всегда о пожарах. Элейн дала мне книжку с толкованием снов. И я узнала из нее, что значит видеть во сне огонь.

«Вырвавшийся из-под власти человека огонь означает, что вам надо научиться владеть своим огненным темпераментом. Разжигание же огня означает, что вы вот-вот соблазните кого-нибудь или же соблазнят вас…»

Да, но темперамент-то у меня вовсе не огненный – хотя, может быть, у меня в подсознании живет подспудное возмущение тем, как относится к черным моделям нью-йоркская индустрия моды. А Маркус далеко, так что соблазнять меня некому.

Однажды вечером я все-таки нарушила свой обет и приняла приглашение Эдди Росса – мне было очень тоскливо, одиноко, к тому же я сидела совсем без денег и ела всего один раз в день, так что отказаться от обеда в ресторане было выше моих сил. Эдди приглашал меня отобедать с ним каждую неделю с тех пор, как мы столкнулись у входа в подъезд. И я каждый раз отвечала ему: «Спасибо, нет». Он был слишком стар для меня, мне только что исполнилось семнадцать. Что ему делать с таким детским садом? Но я, кажется, не совсем поняла ситуацию. Дело в том, что, отправляясь в поход по редакциям и рекламным агентствам, я старалась выглядеть как можно лучше. С Эдди мы сталкивались только в подъезде, и, наверное, я показалась ему старше своих семнадцати. Но в ресторан мы не пошли. Он заказал еду к себе домой и накрыл кофейный столик – вино, свечи.

– Здесь курица, баранье рагу, гарнир, – сказал он и предложил мне бокал вина.

– Я будут пить только диетическую коку, – ответила я, явно разочаровав его.

– Мы ведь хотим повеселиться, бэби. Значит, надо расслабиться.

– Я вполне обойдусь кока-колой. Я пью только ее.

– Ну хорошо, хорошо. Сейчас принесут. Ну расскажи, почему я до сих пор ни разу не видел тебя на обложке «Вог»?

– На обложке «Вог» может появиться только Найоми Кэмпбелл, да и то раз в сто лет.

– Ясно. А почему тогда я не видел тебя в «Эссенс» или «Вайб»?

Так случилось, что как раз в это время я вела переговоры с «Вайб». Эндрю Дашанма, лондонский стилист, который работал в Париже и Нью-Йорке, как-то обратил на меня внимание и познакомил с фотографом Джеффри де Буфменю. Я ему понравилась, и он захотел снять меня для коллекции «Ксули-Бет», которую сделала африканка Ламина Куйате. Барбара не раз сетовала, что среди стилистов, фотографов, гримеров, парикмахеров, охотников за потенциальными моделями, словом, людей, от которых так много зависит, так мало чернокожих. Знакомство с Эндрю, которому я очень нравилась, может очень помочь, объяснила мне Барбара.

Я рассказала Эдди об открывшихся возможностях в «Вайбе» и о том, как трудно чернокожей модели завоевывать позиции в индустрии моды.

– Ну, разумеется, – ответил он. – А чего ты ожидала? Позволь задать тебе один вопрос: почему ты не сделаешь нормальную завивку? Красивые шелковистые локоны вместо этой короткой стрижки… Ведь локоны очень нравятся белым. Ты должна учитывать их вкусы, привычные представления…

– Но мне нравится моя прическа. Если им хочется, чтобы на фотографии я выглядела по-другому, можно смонтировать локоны… Можно сделать все, что угодно. Если так рассуждать, то можно спросить, почему я не осветляю цвет кожи…Ведь им это больше нравится, верно?

Он засмеялся.

– У тебя есть чувство юмора, бэби. Иди сюда, сядь рядом.

Я не двинулась с места. Тогда он сам подсел ко мне на кушетку, совсем рядом. Обнял за плечо, другая его рука скользнула под блузку, он стал ласкать мне грудь, нащупал языком ухо.

– Какая же ты прелесть! Я думаю о тебе с самого первого дня, как ты здесь появилась. Повернись, я обниму тебя.

Я пыталась вырваться, но он был очень сильный. Его толстые губы впились в мои, он тяжело задышал. Потом взял мою руку и зажал между своих ног. Под джинсами что-то ритмично вздрагивало.

– Расстегни «молнию», бэби. Выпусти его.

Я знала, что у него там, но я хотела выйти замуж девственницей, и мы с Маркусом никогда не позволяли себя зайти так далеко. Если Маркус слишком возбуждался, я уходила и ждала, пока он успокоится. Мне все-таки удалось вырваться из рук Эдди.

– Конечно, я не могу вас учить, как надо себя вести, но я считаю, что прелюбодеяние – грех.

Он поглядел на меня, как на сумасшедшую.

– Ты боишься СПИДа?

– Не только. Просто я считаю, что этого нельзя делать.

– Ты что – девственница?

Я кивнула.

– Сестренка, ты не знаешь, чего себя лишаешь.

– Знаю, что это бывает хорошо, но пока подожду. Вот и все.

– Подождешь? До каких же пор? Пока станешь старухой?

– Пока не выйду замуж.

– Это ты серьезно? А если я стану тебя ласкать и ты захочешь сама? – с этими словами он просунул руку мне между ног.

– Я закричу на весь дом.

Он немедленно отпустил меня.

– А в Англии тоже все с ума посходили на изнасилованиях?

– Не понимаю, о чем вы.

– Ладно, только не рассказывай никому, что я к тебе подкатывался… Видишь, ты сказала нет. И я подчинился.

Я не понимала, о чем он говорит. Слава Богу, я поела вкусной еды, но теперь надо поскорее уходить отсюда. Я подумала: вот почему мне снились сны о пожарах – мне грозило насилие.

Но я ошиблась.


Кейти все никак не хотела спать. Прослушала четыре записанные на пленку сказки и все равно лежала с широко раскрытыми глазами и просила что-нибудь рассказать.

– Про Тути, про Тути, – канючила она. Кейти любила слушать истории про мою маленькую сестренку. Как-то я показала ей фотографию Тути, и она, к моему удивлению, сказала: «Она похожа на меня».

Самое интересное, что Кейти была права, только раньше я как-то этого не замечала. Наверное, потому что у Кейти белая кожа, и мне в голову не могло прийти, что белый ребенок может походить на черного. И наоборот.

Наконец Кейти заснула, а я пошла на кухню чего-нибудь поесть. Еще одно преимущество сидения с ребенком – всегда будешь сыт. Да к тому же Барбара посоветовала мне попросить двойную плату за часы после полуночи. «Тебе деньги нужны, – сказала она, – а они от этого не обеднеют. Так что проси, не стесняйся». Элейн могла развлекаться всю ночь, если Джордан не возражал, и поэтому Франклины были для меня большим подспорьем. Правда, на утренних съемках после таких ночей потом очень хотелось спать.

Я знала в тот вечер, что родители Кейти вернутся не скоро, легла на диван и заснула. Потом мне рассказали, что пожар начался около часу ночи, загорелось у меня в квартире – никто так и не понял, почему. Если бы в ту ночь я спала дома, я бы задохнулась от дыма. Пламя мгновенно распространилось на всю квартиру и скоро перекинулось на входную дверь Франклинов. Меня разбудил запах горелого пластика и идущий из кухни дым. Сперва я подумала, что забыла что-то на плите, когда разогревала ужин, но тут же увидела, что дым валом валит из-под двери, ведущей в прихожую.

И тут я с ужасом подумала о Кейти.

Ее комната была рядом с прихожей. Я бросилась в ванную, намочила полотенце и, прижав его к лицу, побежала к девочке. Сначала мне показалоось, что Кейти умерла, я схватила ее обмякшее тельце, бегом понесла в комнату родителей, положила ее на пол и стала судорожно дергать окно.

Оно не поддавалось, тогда я схватила стул и разбила стекло. Выбираясь с Кейти на пожарную лестницу, я в кровь изрезала руки. Прижимая девочку к груди, я поспешно спускалась вниз под ободряющие крики и улюлюканье собравшихся возле дома людей. Улюлюканье относилось к Эдди Россу и его любовнице с огромным бюстом – они тоже спускались по лестнице, совершенно голые. Странно, но это было вмешательство слепой судьбы, – или как там говорится. Бог наконец-то услышал мои молитвы и помог мне – наслал этот пожар.

Потому что внизу нас уже ждали газетчики. Кейти была жива, я вынесла ее из огня, спасла ее. Примчалась «скорая», нас быстро туда запихнули, но все же репортеры успели выспросить, кто я и что я делаю. «Меня зовут Эми Ла Мар, – сказала я. – Я модель, – и по наитию добавила: – Работаю для Барбары Харпер». На другое утро в газетах появилось сообщение: «Модель из Англии вынесла девочку из горящего дома», – и потрясающая фотография: фотокорреспонденту удалось ухватить торжествующее выражение, которое появилось на моем лице, когда я ступила на последнюю ступеньку пожарной лестницы. Но самое главное, что я была ненакрашена: в моем лице соединялись детская неискушенность и природная африканская красота, и черно-белое платье подчеркивало это. Словом, умопомрачительный снимок!

Неожиданно я стала героиней. В конторе у Барбары беспрестанно звонил телефон. Моя квартира выгорела дотла, и Барбара предложила мне пожить у нее. Чуть ли не каждый день модные журналы придумывали рекламные истории про пожар и вызволение из огня, и только одна модель участвовала во всех этих съемках: я. Скоро я уже улыбалась с обложек: сперва – журнала «Вайб», а через два месяца – одного из самых популярных журналов мод. Потом меня пригласили в Париж позировать для коллекции «Ксули Бет», и я полетела туда после того, как закончились все нью-йоркские съемки.

Так наконец ко мне пришла удача.

НЬЮ-ЙОРК—ЛЕЙК КОМО, 1994

Я любила сниматься в студии Фабрицио Ферри «Индустрия» – этот фотокомплекс на Вашингтон-стрит в нескольких кварталах от Вестсайдского шоссе мне казался кусочком Италии.

Летом здесь собирались стилисты, фотографы, редакторы журналов мод; за столиками под открытым небом они болтали, закусывали и выпивали. Но на этот раз я впервые снималась у Фабрицио Ферри зимой. Зима была очень снежная, по улицам Нью-Йорка невозможно было проехать. Машины стояли, погребенные под снегом, и все боялись, что ударит мороз, ведь тогда все покроется ледяным панцирем и до весны о езде на машинах придется забыть. Городские власти бросили на улицы снегоочистители, они лязгали и скрежетали повсюду. Целый час я добиралась в такси с 76-й Восточной улицы до фотокомплекса, занимающего квартал между Джейн и 12-й. Я сильно опоздала.

И вотнаконец мы подъехали к комплексу, но мне пришлось пройти еще полквартала вдоль тротуаров по тропке, расчищенной от снега. Было прекрасное утро с легким похрустывающим морозцем, яркое солнце светило в ясном голубом небе. Здесь, на Вашингтон-стрит, чувствуешь себя словно за миллион миль от центра Нью-Йорка – вокруг склады, базы, где фасуют мясо, грузчики таскают гигантские говяжьи туши, скользя по льду, проваливаясь в снежные сугробы; их обгоняют длинноногие фотомодели, которые спешат в студии. На Мэдисон-авеню ничего подобного не увидишь. Я бегом пробежала по бетонному пандусу к пятой студии – всего их здесь восемь – и, после долгих извинений, начала гримироваться. Меня будут снимать для журнала «Вог», это реклама вечерних платьев в стиле «кимоно» – меня и пригласили из-за моей слегка японской внешности.

Все утро мы работали, как звери, и в полдень отправились обедать в расположенное направо от входа в «Индустрию» кафе «Брейк», – фотокомплекс держит его для своих сотрудников. Это прелестное местечко, хотя человек со стороны не увидел бы в нем ничего особенного. Именно это мне и нравится – никакого снобизма, никаких претензий. На желтых кирпичных стенах черно-белые фотографии: самолеты, гитары, деревья; потолок выкрашен в оранжевый цвет. Вдоль одной стены тянется стойка бара, вдоль другой – длинная скамья, а перед ней два огромных стола: один деревянный, другой мраморный на металлической подставке. В углу стоит ведро из-под шампанского, забытое после какого-то ночного пиршества. Многие знаменитости любят устраивать здесь вечеринки – Эдди Мерфи, Ральф Лорен, Мадонна, Лео Кастелло… Модели в бигуди заглядывают сюда в перерывах между съемками; вдруг кто-нибудь вбежит и крикнет шеф-повару: «Идет вторая студия!» – тут же накрывается большой деревянный стол, и на кухне в дальнем конце кафе начинается переполох, и вот уже вся вторая студия в полном составе рассаживается за столом и принимается за суп, салат, пиццу по-домашнему, макароны и белые грибы, которые накануне вечером приготовила Карен, менеджер студии и большая любительница готовить.

За стойкой бара стоял незнакомый молодой человек. Я села на табуретку и заказала эспрессо. Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ.

– Вы здесь новенький?

– Да, – кивнул он. – Меня зовут Майо.

– Вы англичанин? – я уловила знакомый акцент. – А как ваше имя?

– Это и есть имя, точнее прозвище. Как ваше – Лебедь.

– Почему же Майо?

– Потому что он готовит гениальные майонезы! Лучше, чем «Хеллманз», – крикнул кто-то.

Мы немного поболтали, и он мне понравился, – один из тех мальчишек, что мечтают попасть в мир моды. Он довольно много знал о нашей профессии – должно быть, наслушался девушек, которые заходят сюда после съемок. Впрочем, этим и ограничивался его жизненный багаж, разве что прибавить к этому кулинарию. Если он умеет делать гениальные майонезы, подумала я, может, он вообще отлично готовит? Дело в том, что я уже давно прикидывала, не нанять ли кухарку, чтобы она приходила ко мне в «Карлайл». Роскошь, конечно, но, по-моему, вполне позволительная. Конечно, я всегда могу заказать готовую еду из ресторана, а порой не без удовольствия вожусь на кухне сама. Но я выросла в доме, где готовила кухарка, и в этом отношении избалована. Как хорошо – придешь домой после целого дня напряженной работы, а тебя ждет вкусный домашний ужин. Наверное, еще и поэтому я люблю бывать в «Индустрии»: проголодаешься, побежишь в «Брейк», и тебе подадут такой обед – пальчики оближешь!

Если сейчас не поговорю с Майо, подумала я, значит, уже никогда не осуществлю свою мечту. Я подошла к шеф-повару и спросила у нее, готовил ли Майо здесь что-нибудь и как это у него получается.

– Превосходно! Только он такой странный – все готовит дома. Он живет с родителями совсем близко, как раз напротив, и каждый день приносит готовые блюда. Очень вкусные… Да вот, попробуй сама его булочки с заварным кремом, как раз сегодня утром принес.

Булочки оказались просто неземные. Да, этот молодой человек может меня осчастливить… Я быстренько вернулась к бару и напрямик предложила Майо подработать у меня – по вечерам готовить ужин. Это его явно ошеломило: он сказал, что должен подумать, и спросил, можно ли мне позвонить. «Разумеется, – ответила я, – только не откладывайте звонок надолго», – и пошла назад, в студию.

Назавтра все разъяснилось. Мне позвонила женщина и заговорила с мягким ирландским акцентом:

– Здравствуйте. Меня зовут Брайди Рейли, мой сын Майо попросил меня позвонить вам. Мы должны кое в чем признаться, только, пожалуйста, никому об этом не говорите. Майо совсем не умеет готовить. По-моему, не может даже сварить яйцо вкрутую. Стряпаю я, а он носит готовую еду в «Брейк». Они думают, это он такой хороший повар, иначе бы ему этого места не видать. Обман, конечно, но ведь от этого никому нет никакого вреда… Так что я сама могла бы приезжать к вам и готовить, если вы, конечно, не возражаете.

Разумеется, я не возражала.

Брайди оказалась настоящей находкой. И, конечно, лифтер в моем подъезде, тоже ирландец, очень скоро проникся к ней симпатией. Каждый раз между его звонком, снизу оповещающем о ее прибытии, и ее появлением в моей квартире, проходило довольно-таки много времени. Я воображала себе очередное заседание ирландского клуба, происходящее в вестибюле моего подъезда или на площадке черного хода – не знаю, через какую дверь она предпочитала входить. Брайди пекла потрясающий хлеб на соде – я не пробовала его много лет, и варила вкуснейшие вегетарианские супы. Ее стряпня не могла мне повредить: она знала, что, хотя я люблю хорошо поесть, прибавлять в весе мне нельзя. Мы провели два восхитительных часа, обсуждая вкусные вещи, которые она приготовит, пока я буду в отъезде, – пусть ждут в морозильнике до моего возвращения.

Я снова собиралась в дорогу: Италия, Англия, опять Италия, Париж, Карибские острова и назад в Нью-Йорк – в конце марта здесь состоятся несколько шоу. Преуспевающая модель вечно в дороге. Брайди сокрушалась по этому поводу: «Не понимаю, как вы сможете найти хорошего мужа, если будете то и дело летать на другой конец земли».

В самом деле, как? Не поссориться с возлюбленным – одна из забот, осложняющих жизнь фотомодели. Если ты полюбила соседского парня еще в то время, когда не была «моделью», тебе угрожает огромная опасность: он попросту не впишется в новый мир, который теперь окружает тебя. А если это недавний знакомый, уже из твоего мира? Держу пари, очень скоро он станет злиться на тебя: ему будет обидно, что он зарабатывает меньше. Кроме того, Брайди права: модель вечно летит куда-то за тридевять земель, и отношения в конце концов рушатся.

Мы с Брайди беседовали тогда в моей маленькой кухне и даже помыслить не могли, что, вернувшись из этой поездки, я буду наслаждаться задуманными кушаньями не одна, а с мужчиной, который неожиданно и бесповоротно войдет в мою жизнь.


Чарли уже давно упрашивал меня дать интервью на телевидении и в конце концов уговорил выступить в прямом эфире, в программе «Утренние встречи». В конце недели я собиралась лететь в Италию, на озеро Комо, чтобы перед началом всех шоу немного отдохнуть на вилле его матери. В радостном возбуждении я предвкушала пусть короткий, но все-таки отдых, и мои внутренние защитные механизмы словно ослабли. Этим-то и воспользовался Чарли, и я опрометчиво бросила ему что-то вроде: «Хорошо, хорошо, я выступлю. Давай на этой неделе, до отъезда».

Телевидения я боялась, как чумы, но Чарли был всегда так добр ко мне, и порой меня начинала мучить совесть. Я чувствовала, что должна быть с ним помягче, и позволяла свозить меня на какое-нибудь интервью. В то утро пришлось встать в несусветную рань, чтобы не опоздать в студию к телеведущему. Конечно, мне было не впервой вставать так рано, ведь съемки часто назначаются чуть свет, это один из минусов моей профессии. Но этот ведущий сразу мне не понравился. Имя его наверняка известно всей Америке, но я не смотрю по утрам телевизор, и поэтому не узнала его. Лицо у него было приветливое, но шестое чувство подсказало мне: с ним надо быть начеку.

Не знаю, почему я позволила себе такую нелепую выходку, – может, виной тому легкомысленное предотпускное настроение. У ведущего в руке был список вопросов, и за секунду до эфира я потянулась и вырвала у него листок. Мгновение он смотрел на меня ошарашенно, но тут же овладел собой и как ни в чем не бывало обратился к зрителям: «Сегодня у нас в гостях Сван – самая известная в мире фотомодель. Только вот интересно, сможет ли наша Лебедь удержаться на такой высоте?» Ах вот в каком духе он собирается вести интервью, подумала я. Чарли должен был меня предупредить.

Я ответила ему вполне сносно: «В мире столько прекрасных девушек, столько новых талантливых дизайнеров! Но мир велик, и места всем хватит». Может, до него дошел слух, что я подумываю не возобновлять контракт с японцами? Нет сомнения, он держит что-то за пазухой. Вряд ли Чарли проговорился… хотя только он и знает о моих намерениях. Интервью продвигалось вперед безо всяких неожиданностей. Вопросы были самые банальные – чью новую коллекцию я собираюсь демонстрировать, и так далее и тому подобное. Чувствовалось, что без драгоценной бумажки с вопросами ему здорово приходится напрягаться. И ни слова о проекте «Лебедь». Стрелки часов приближались к девяти, интервью заканчивалось. Откинувшись на спинку кресла, я с облегчением вздохнула, – но, как оказалось, поторопилась расслабиться. Последний вопрос прозвучал как гром среди ясного неба:

– Должно быть, трудно делать головокружительную карьеру после трагедий, пережитых в прошлом?

Я вскинула на него глаза, в голове зазвучал сигнал тревоги.

– Какие трагедии вы имеете в виду?

– Семейные. Гибель сестры в автомобильной катастрофе, исчезновение брата после того, как в лондонском доме вашей семьи был обнаружен труп женщины. Как вы думаете, Лебедь, вы еще увидите вашего брата?

Должно быть, моя алебастровая кожа стала еще белее. Я точно онемела, я молча молила его замолчать, в глазах закипали слезы. Я отвернулась от камеры, потому что знала, что она сейчас приблизится и будет снимать крупным планом. И ведущий понял: еще миг, и я встану и уйду из студии.

– Вы непременно с ним увидитесь, Сван, – сказал он. – Вы найдете его. Спасибо, что провели с нами эти утренние полчаса. А сейчас новости и прогноз погоды…

Он подождал, пока кончилось эфирное время, и обратился ко мне:

– Теперь я понимаю: вам ничего не известно. Это было опубликовано вчера в одной вечерней лондонской газете, а нью-йоркская пресса, конечно, подхватила новость и поместила сегодня на страницах всех утренних газет. Нас предупредили заранее. Простите, конечно, но как можно было упустить такой случай? Слишком уж жирный кусок. Посмотрите, вот английская газета.

Я взглянула на первую страницу «Стандарта». Крупный заголовок: «Суперскандал в семье супермодели». Я перевела взгляд на подпись.

«Кто она такая, эта Линди-Джейн Джонсон?» – спрашивала я себя.

Вернувшись к себе в «Карлайл», я легла на кровать и все утро изучала купленные по дороге газеты. Ничего для меня нового там не было. Материал из старых газет, явно приготовлен с помощью ножниц и клея. Кто бы ни была эта Линди-Джейн Джонсон, вся ее работа заключалась в том, что она просто отправилась в библиотеку, взяла тематические подборки из старых газет и состряпала материал, жеваный-пережеванный годы назад британской прессой. Но почему именно сейчас? Таится ли что-нибудь еще за этими строчками?

Я рассчитала, который час в Англии, и набрала мамин номер. Мне показалось, что она вполне спокойна, чего, по-видимому, нельзя было сказать об отце.

– Он заперся у себя наверху, – рассказывала она. – Вечером не спустился ужинать, и сегодня мы еще его не видали. Он на грани срыва. Честно говоря, он уже давно в таком состоянии. Не хочу тебя волновать, родная, но боюсь, эта чудовищная статья еще ухудшит его состояние. Если бы получить хоть весточку от Гарри! Но тебе, наверное, хуже всех. Боюсь, там, в Нью-Йорке, тебя совсем заклевали. Приезжай, спрячешься от всех дома, в Уилтшире.

Больше всего на свете я бы хотела там сейчас очутиться. Но об этом нельзя было и мечтать. Напустить прессу на родителей – страшнее ничего быть не может. Как все грустно! Ведь Гарри живет в двух шагах от них, а они ничего о нем не знают. Я сказала себе, что после Милана сразу же отправлюсь в Лондон и попытаюсь продвинуть дело брата. Мы должны что-то предпринять, чтобы родители перестали мучиться.

– Мамочка, спасибо за приглашение, – ответила я. – Но я завтра улетаю в Европу, погощу у Лауры Лобьянко, матери моего нью-йоркского агента. У нее потрясающая вилла на озере Комо, там будет тихо, и никого посторонних. А бабушка видела газеты?

– Нет. Но она может поговорить с кем-нибудь в Лондоне, и ей расскажут. Статья была только в «Стандарте» да еще в одной утренней бульварной газетенке. Она их не читает, да и мы тоже, спешу прибавить. Правда, сегодня утром я уже съездила в Солсбери и мельком просмотрела несколько номеров. Чудовищно! Но, Бог свидетель, мы уже через все это прошли и выжили. Ты скоро будешь в Лондоне?

У меня на миг перехватило дыхание. Сколько лет мне не давало жить страстное желание родителей повидаться со мной. И вот сейчас сама хочу увидеть их, пожить с ними. Только одного боюсь: а вдруг у меня не хватит сил противиться искушению – и я открою им тайну местонахождения Гарри.

– Да, мамочка. Из Италии прилечу прямо в Лондон. И сразу позвоню вам. Скажи отцу, что я очень его люблю. И тебя тоже… До свидания.

Пришлось повесить трубку, слезы не давали говорить. Я пошла в гардеробную и достала с полки мой камуфляж: шелковый шарф и темные очки. На улице я лучше всего себя чувствую, сливаясь с толпой. Когда меня стали узнавать и останавливать, для меня это было потрясением. Я никогда не ощущала себя знаменитостью, и вот, на тебе, стала ею. Сейчас я хотела пойти куда-нибудь, мне было душно в стенах квартиры, несмотря на то, что из ее окон открывается фантастический вид на Нью-Йорк.

Внизу в холле меня остановил ирландец Майкл, мой самый любимый привратник.

– Вам, наверное, нельзя выходить через парадную дверь, мисс Лебедь, – сказал он, взял меня за локоть и развернул кругом. – Вас на улице ждут. Идите быстренько через черный ход.

Мама была права. Газетчики, эти чертовы стервятники, уже жаждут крови. Я заметила их, поспешно переходя 76-ю улицу на Мэдисон-сквер. Нет, все равно им не нарушить мой обычный маршрут. Я перешла площадь и по привычке взглянула на витрину Живанши. Меня часто сравнивают с Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани», она там одета в платье от Живанши. Иногда мне и самой кажется, что во мне есть что-то от Одри, этого эльфа с темными волосами.

Потом я опять вернулась на южную сторону Мэдисон-сквер, быстро прошла мимо «Уитни» и нырнула в дверь святилища «Букс и компания». Это мой любимый книжный магазин. Я хотела купить что-нибудь почитать в дорогу. В магазине я сразу направилась в тот угол, где стояли полки с детскими книгами и деревянное расписное кресло-качалка. Каждый раз, глядя на него, я думала – интересно, будут ли у меня дети. А больше всего мне нравилось бывать в дальнем конце магазинчика, там, где висят фотографии писателей, которые когда-то выступали здесь. На этих фотографиях я почти никого не могу узнать, если, конечно, писатель не держит в руке свою книгу. Конечно, лицо Нормана Мейлера мне знакомо, а человек в очках с треснувшим стеклом наверняка Фрэнк Лейбовиц, но кто все остальные – для меня загадка.

Я бездумно двигала стремянку вдоль полок и чувствовала, что в магазине что-то не так, как обычно, только не могла понять, что именно. И вдруг меня осенило – в магазине никого не было! Вернее, пусто было внизу, а на втором этаже явно что-то происходило. Ну конечно, – писательские чтения. Лучшего развлечения сейчас для меня не придумать. Честно признаться, я эти чтения не очень люблю. Мне они кажутся претенциозными и в общем бессмысленными. Я предпочитаю сама читать книгу, а не слушать, как мне читает кто-то другой, как будто я ребенок. Еще куда ни шло – слушать поэзию, но уж, конечно, не прозу. Но я подумала, что сейчас это меня отвлечет, и поднялась наверх взглянуть, кто читает. Народу было битком. Над кафедрой, вознесенной над слушателями, я увидела только плечи и голову автора.

И услышала его голос.

Знакомый голос. Седые волосы… Да ведь это Рори Стирлинг! От неожиданности я выронила сумочку и нагнулась за ней. Шарф с моей головы соскользнул на плечи. Все повернулись ко мне – кто это здесь шумит? Рори Стирлинг перевел дыхание, поднял глаза и посмотрел прямо на меня.

Я повернулась и побежала по лестнице вниз.

Днем я паковала вещи, готовясь к отъезду, как вдруг снизу позвонил Майкл и сказал, что из магазина «Букс и компания» для меня принесли пакет.

Я распечатала его. Это была небольшая книжка, красиво изданная, на плотной хорошей бумаге с обрезными краями. На титульном листе имя – Рори Стирлинг – и название романа: «На поле боя: записки преступного любовника». В книгу была вложена открытка.

Твердый размашистый почерк, черные чернила авторучки – как будто открытка пришла из прошлого века. Я быстро пробежала ее глазами.

«Я попросил «Букс и компанию» отправить Вам мою книгу, потому что у меня нет Вашего адреса. Почему Вы столь поспешно убежали – неужели я так плохо читал? Можно пригласить Вас отобедать со мной? Пожалуйста, позвоните. Рори».

Я ходила по комнате, глядя на приписанный ниже номер телефона, – ходила долго, так долго, что, когда сняла трубку, уже знала его наизусть.

– Это Сван, – сказала я, услышав в трубке его голос, и тут же вспомнила, что в нашу первую встречу назвалась своим настоящим именем – Лавиния.

– Я очень рад, что вы позвонили. Но почему все-таки вы так стремительно убежали?

– Я бы хотела задать вам тот же вопрос, – помните, тогда у Норы Николсон: меня что-то отвлекло, я отвернулась, а вас и след простыл.

Он вздохнул на другом конце провода.

– Я чувствую себя неуютно на таких сборищах. Не знаю даже, почему я вообще туда пошел. Я оставался там только из-за вас. А когда увидел, что ваше внимание чем-то занято, я потихоньку ушел. Невежливо, конечно. На другой день написал Норе покаянную записку. Мне так перед ней неудобно, я даже не решился спросить у нее ваш телефон. Послушайте, я читал утренние газеты. Вам, должно быть, сейчас не очень весело.

– Да, приятного мало. Но больше всего меня беспокоит другое. Холл моего подъезда забит прессой, и сомневаюсь, чтобы они оттуда ушли. А я завтра лечу в Италию и не представляю, как мне удастся выскользнуть из дома и уехать в аэропорт незамеченной.

– Может, я смогу помочь?

– Как?

– Отвезу вас в аэропорт. У меня джип, «чироки». Довольно-таки побитый. Не похож на лимузины, в которых, по их понятиям, ездите вы. Когда ваш рейс и где вы живете?

Все получилось очень просто. Наутро я позвонила Майклу, сказала, что Рори выехал за мной, и пусть его сейчас же проведут в лифт. Когда я открыла ему, само собой вышло, что мы обнялись и поцеловались. Пока я показывала ему квартиру, он так и держал руку на моем плече, и снял ее, только когда стал переводить трубу моего телескопа в другом направлении.

– Нельзя ли как-нибудь его закрепить, чтобы он навсегда остался в таком положении?

– А зачем?

– Если смотреть вон в ту сторону, видно мое окно – я живу в Гейнсборо, к югу от Центрального парка. И если я буду дома, ты сможешь увидеть меня. Позвонишь мне, я подойду к окну, ты взглянешь в телескоп и увидишь: я посылаю тебе воздушный поцелуй.

Он вел себя как мальчишка, но с ним было весело. И в любом случае он мог защитить меня.

– А теперь звони вниз, пусть поднимутся за вещами.

Майкл поставил «чироки» в гараж под гостиницей. Это был настоящий побег, как в кино. Я лежала на переднем сиденье, положив голову на колени Рори. Он прибавил газ, машина выехала на улицу, и мы промчались мимо входа в гостиницу, не вызвав ни у кого подозрений. Я выпрямилась только на середине моста Трайборо, и то только потому, что очень люблю захватывающую дух панораму Манхэттена, которая открывается с этого моста. Манхэттен всегда казался мне чем-то фантастическим. Каждый раз, глядя на него, я думаю: неужели я правда живу здесь?

– Писатели – народ любопытный, – сказал вдруг Рори. – Между прочим, надень свой шарф, а то тебя узнает кто-нибудь в проезжающих мимо машинах. Объясни, почему ты не сказала, кто ты, когда мы с тобой познакомились?

– Я думала, тебе это неинтересно.

– Мне было до такой степени интересно, что я специально пришел на тот обед. Я хотел увидеть тебя вблизи.

– Так ты знал, кто я?

– Конечно. Нора сказала, что мы должны обязательно познакомиться. Она была у меня и видела, что все стены моего кабинета увешаны твоими фотографиями из журналов. Нора – умная женщина. Она знала, что ты в городе, вот и…

– Так это она устроила наше знакомство? Нора? Вот старая интриганка! А мне сказала, что пригласила тебя, чтобы познакомить с Челестой.

– Правильно сделала. Иначе ты бы не явилась на тот обед. Она мне рассказывала, что ты не любишь никуда ходить. И этим ты мне еще больше понравилась.

Умный ход – объясняться в тесном пространстве «чироки», где дальше слов дело не может зайти. К тому же через четверть часа я уже буду лететь в небе, и скоро нас разделят тысячи миль.

– Ты сказал, что писатели очень любопытные, – переменила я тему.

– Да. Я хочу знать, что же все-таки случилось в твоей семье? Если, конечно, ты хочешь об этом говорить.

Хочу ли я? Какое счастье – с кем-то поговорить! Долгие годы мне едва удавалось перемолвиться об этом несколькими словами – и только с членами моей семьи. Долгие годы я таила в себе подробности той истории. Боялась быть откровенной, чтобы не сказать что-то лишнее. И я рассказала ему все – как никому и никогда, и поняла, что долгие годы была очень, очень одинока, но почему-то не сознавала этого.

Как он меня слушал! Время от времени только ободряюще касался моей руки, лежащей на сиденье рядом с ним. Я рассказала ему все – даже то, где прячется Гарри и что в Англии я обязательно его увижу.

– Ты из Италии поедешь в Англию? – спросил он и прибавил: – Я тоже через неделю полечу туда. Моя книга выходит и в Лондоне, издательство пригласило меня на презентацию.

Я дала ему телефон Грейс Браун и сказала, что у нее он сможет узнать, когда я вылечу из Милана.

– А в Италию тебе позвонить можно? Дай телефон.

На меня вдруг нахлынул страх. Я ведь едва знаю этого человека, видела его всего два раза в жизни! И у нас, кроме Норы, нет общих знакомых. У него может быть тысячу разных причин отвезти меня в аэропорт, а по дороге засыпать вопросами. А что, если он не только писатель, но и журналист? Он мог все это организовать, руководствуясь совсем иным сценарием…

– Дай мне небольшую передышку. Надеюсь, ты понимаешь.

– Да, конечно. У тебя есть мой нью-йоркский номер, так что ты знаешь, где меня найти.

В голосе его звучало искреннее разочарование. В аэропорту он крепко, чуть ли не до синяков поцеловал меня.

– Я помню, что ты – фотомодель, и тебе надо беречь кожу. Но ты неделю не будешь работать, а мне так захотелось поцеловать тебя.

Самолет взлетел, я сидела у окна, потягивала шампанское. И вдруг поняла, что ведь и мне хотелось того же. Прилетев в Италию, я первым делом позвонила Норе и расспросила ее о нем. Понадобилось какое-то время, чтобы отвлечь ее от газетной сенсации, но наконец мне это удалось.

– Рори Стирлинг? Деточка, о чем ты говоришь? Я знаю его с пеленок. Он абсолютно очарователен. Его можно упрекнуть только в одном – он настоящий отшельник. Никуда не выходит, нелюдим, до отвращения замкнут в себе. Кошмарный гость для хозяйки. Признаюсь, я уже несколько месяцев думаю о том, как вы подходите друг другу. Но если б я заикнулась об этом, вы бы убежали от меня за тысячу миль. Я счастлива, что наконец-то соединила вас, потому что это союз, заключенный на небесах.

Конечно, это просто выражение, сказала я себе, так всегда говорят – по поводу и без повода.

Но все-таки ее слова заставили меня задуматься.


Вилла Лауры Лобьянко на озере Комо непередаваемо прекрасна. Семья Лобьянко многие десятилетия владела в Комо текстильной фабрикой. Милан во многом обязан Комо тем, что вырос в одном из самых крупных мировых центров моды. Шелковые фабрики Комо и все связанные с ними исследовательские компании стали главным фактором успеха местных дизайнеров, создающих фасоны готового платья. И Армани, и Версачи оба работали с семейством Лауры, здесь их идеи превращались в красивые ткани, но, что более важно, Лобьянко материально поддерживали молодых дизайнеров в начале их карьеры; эта поддержка помогала им выжить в жестоких условиях рынка и выдержать конкуренцию с французами.

Мне Лаура тоже очень помогала. В самом начале моей карьеры Чарли повез меня на виллу «Луини» познакомиться с матерью. Я всегда подозревала, что в выборе девушек-моделей он целиком и полностью полагается на мнение матери. Мне нравятся озера Италии – сосны, дубы, каштаны на крутых склонах гор, спускающихся прямо к воде, сложенные из камня дома, связанные старинными арочными галереями… Я люблю смотреть, как бесстрашно качаются на волнах от проходящих больших кораблей крошечные лодчонки на пристанях рыбацких деревень, меня волнуют литературные ассоциации, которые вызывают эти места. Вергилий был очарован ими. И, кажется, Лонгфелло писал: есть ли еще где-нибудь на земле столь совершенная красота?

К вилле «Луини» я всегда подъезжаю на скоростном катере. С озера видны снежные вершины Альп вдали и пальмы вдоль побережья. Катер приближается к берегу, я встаю и бросаю первый взгляд на терракотовые черепицы виллы; катер причаливает к маленькой замшелой пристани, над которой возвышаются тяжелые чугунные ворота восемнадцатого века. Они висят на двух каменных колоннах, увенчанных статуями львов, точь-в-точь как возле нашего дома в Болтонсе. Ключи от ворот давно потеряны, я обхожу колонну и иду через луг, заросший по колено лавандой и ромашками, и опять вспоминаю – вот так же идешь лугами к дому в Уилтшире. К вилле ведет аллея, обсаженная кипарисами, в проемах между ними видны сады, террасы с балюстрадой, заросшие лилиями пруды, – в них смотрятся каменные херувимы; зеленая изгородь азалий и рододендронов, тисы, самшитовые деревья.

Родовой дом семейства Лобьянко великолепен, строили его по образцу флорентийских палаццо. Стены покрыты изящными фресками восемнадцатого века, роскошный салон на первом этаже строг и холоден – мраморные полы, зеркала в тяжелых рамах, консоли, хрустальные канделябры и бесконечные двери, ведущие на балконы с видом на озеро. Небольшая увитая зеленью беседка возвышается над садом и озером, мы в ней часто обедали – чувствуешь себя не так торжественно, к тому же там мне очень нравятся огромные терракотовые вазы с розовыми геранями. Спальня Лауры, диванная комната и гостиная – это уже другая планета. Современная миланская мебель вперемешку с итальянским Ренессансом, на полу связки книг, цветы, картины, красивые гобеленовые подушки, двери, расписанные вручную, огромные поленья в каминах, и все комнаты мягко освещены изящными настольными лампами.

Мы сидели с Лаурой перед пылающим камином, который запросто справлялся с февральским холодом. В первый вечер после моего приезда мы ужинали на подносах: горячий минестроне – куриный суп с овощами по-милански, салат, на десерт панеттоне и деликатесные сыры – горгонцола, маскарлоне, страчино. Когда мы перешли к десерту, я стала рассказывать Лауре о Рори Стирлинге. Сперва она слушала меня, не прерывая. Ее элегантная фигура была облачена в мягкий длинный кашемировый кардиган, надетый поверх шелковой блузы и широких белых шаровар. Серебряные волосы коротко подстрижены, гордый орлиный профиль изысканной тенью падает на стену, освещенную светом свечи. Красота ее – сильная, высокомерная, вызывающая, но я всегда знала, что душа у нее теплая, живая и даже романтическая.

Неожиданно она перебила меня.

– Скажи, ты веришь в il destino?

Верю ли я в судьбу? Я кивнула. Да, верю – после моды.

– Лови мгновение – так это у вас говорится? Всегда с первого взгляда знаешь: это он. Не слушай ничьих советов. Ты все сама знаешь. Когда встречаешь своего мужчину, лучший советчик – сердце. Этот мужчина несравним ни с кем, кого ты знала раньше. Молодые девушки думают, что каждый раз приходит новая любовь. Начинается это в пятнадцать лет, сейчас, может, даже в двенадцать, не знаю. Но когда ты встречаешь его, настоящего, сразу становится ясно: все прежнее – самообман. Мне кажется, Лебедь, ты вытащила свой счастливый билет. Сколько женщин так никогда и не встречаются с ним, никогда не переживают настоящей страсти или выходят замуж просто так, для порядка. А потом встречается он, и тогда семья рушится, и все страдают. Я вижу, как ты волнуешься… Значит, твой Стирлинг и есть этот единственный мужчина.

– Мой Рори… Господи, что я такое несу? Совсем он не мой. Я еще даже…

– Ты еще даже не спала с ним? – Лаура рассмеялась. – Не смотри на меня с таким возмущением. Мне шестьдесят лет, но я все еще сплю со своим мужем. Это очень, очень важно. Ты должна лечь с ним в постель. Если это будет плохо, постарайся сразу его забыть. Мои родные никогда не могли понять, почему я убежала из дома с отцом Чарли. Но ведь это так просто! Если бы в Милане, на Комо или в Бергамо я нашла бы мужчину, с которым мне было бы лучше, чем с ним, я бы, конечно, осталась здесь. Отец Чарли был потрясающий мужчина, да он и сейчас такой. Вот почему его дело в Америке – как бы это лучше сказать? – немного с этим связано. Но я особенно в его дела не вникаю. Я счастлива с ним в постели и во всем остальном. Большего мне не надо. Встречайся с синьором Стирлингом и поскорей ложись с ним в постель. И знаешь что еще…

– Что?

– Потом позвони мне и скажи, каков он в постели. Я хочу знать все подробности.


– У тебя будут показы в Милане? – спросила Лаура, когда мы ехали по узкому шоссе через все прибрежные деревни. Ей пришлось повторить вопрос несколько раз – я не сразу его услышала. Мысли мои витали далеко. Я почти всю ночь читала роман Рори: «На поле боя: записки преступного любовника». Роман о юноше, которому нет еще двадцати, и у него непонятная тяга к женщинам намного старше его, – не к одной, а к нескольким. Нигде не впадая в вульгарный тон, Рори удалось создать целую галерею разведенных, неустроенных, но еще волнующих женщин за сорок, которые отчаянно желают любви и секса, и как раз это им мог дать герой Рори, молодой и жизнелюбивый иммигрант. Но особенно интересной книгу делало другое: Рори замечательно описывал уроки сексуального просвещения, которые получал его герой от каждой женщины. Я не переставала спрашивать себя, насколько автобиографичен этот роман. И мне очень хотелось скорее с ним встретиться: если он и вполовину такой же страстный любовник, то вряд ли я в нем разочаруюсь. Мы ехали на обед в дом одной из подруг Лауры. Ее сын устроил субботний прием для гостей из Милана. Были приглашены несколько фотомоделей, один или два фотографа, и, конечно, целый рой молодых людей, охотившихся за моделями, – золотая молодежь Милана, отпрыски богатых и влиятельных семейств. Их отцы делали деньги на торговле оливковым маслом, помидорами или коврами. Неудивительно, что на лужайке вокруг виллы теснились роскошные «порше» и «феррари».

– Я здесь всегда работаю для Армани, – ответила я наконец на вопрос Лауры. – А вы не собираетесь поехать в Милан на показ?

– Скорее всего поеду. Правда, я давно не бывала на его шоу, но он всегда оставляет для меня место. Помню, много лет назад он показывал коллекцию в Нью-Йорке, и я как раз оказалась в городе. Мне прислали билет, я пришла, но с большим опозданием. Вхожу, а там столько народу! Все места заняты. Вдруг какая-то девушка в первом ряду встает и уступает мне место. Я очень удивилась. А когда села, увидела, что многие места в первом ряду заняты молоденькими девушками, помощниками продавцов в магазинах Армани. И каждый раз, когда входит важный гость, одна из девушек вскакивает и уступает ему место. Так они резервируют места. Правда, мило? Ну вот мы и приехали. Надеюсь, будет не очень скучно. Если начнем скучать, при первой возможности сбежим, вернемся к своим книгам и креслу у камина.

Подруга Лауры немедленно утащила ее куда-то, чтобы спокойно пообедать a'deux, [33], а я осталась одна развлекаться на собственный страх и риск. Вошла в большую столовую в деревенском стиле и тут же чуть не выбежала обратно, потому что увидела художественного редактора Роберто Фабиани. В нашем бизнесе работает много голубых, и почти все они – хорошие друзья девушек. Но только не Роберто. Я всегда сторонилась его – чувствовала, что он может навлечь беду. Скользкий, лицемерный, он всегда готов сказать гадость, распустить сплетню, – словом, мерзкий тип. Он сразу же направился ко мне, но, к счастью, меня перехватила и спасла совершенно безумная Сюзи Дейвис, девушка из Техаса, с которой мы одно время вместе работали в Нью-Йорке.

– Привет, Сван, а я и не знала, что ты сегодня будешь! Идем, расскажи мне, что делается в Нью-Йорке.

Сюзи всегда так. Но если начнешь рассказывать, слушать она все равно не будет. Она схватила меня за руку, усадила рядом с собой и стала забавлять сплетнями о присутствующих в столовой.

– Видишь вон ту девушку? Ее зовут Джиджи Гарсиа. Настоящая оторва с южного побережья. Ты с ней встречалась в Нью-Йорке?

Я отрицательно покачала головой. Сногсшибательная девушка, образчик знойной латиноамериканской красоты. Каждая клеточка ее тела источала чувственность. Фотографы, должно быть, от нее без ума. Интересно, почему я ни разу нигде не видела ее фотографий?

– Не встречала, и слава Богу. У нее от заказов отбою не было, да к тому же знаешь, сколько она берет с тех, кто хочет с ней переспать? Десять тысяч в день. А видишь, рядом с ней сидит ангелочек? Ассистент фотографа, говорят, что он спал с Роберто Фабиани, чтобы работать самому. Правда, он прелесть? Я бы сама влюбилась в него, но у него есть девушка, не говоря уже о Роберто, конечно.

– Эта Джиджи?

– Нет, молоденькая англичанка, очаровательная рыжая красавица. Итальянцы здесь сходят по ней с ума, и дела у нее идут очень неплохо. Представить не могу, что она нашла в этом желторотом Бобби Фоксе?

– Она здесь?

– Нет. Ее приглашали, но, говорят, она уже знает о Бобби и Роберто. Узнала, что и Роберто приглашен, и в последний момент отказалась ехать. Я слышала, она очень переживает из-за этого.

– Еще бы… А ты бы как себя чувствовала на ее месте? Хотя нет, ты бы, наверное, быстро выкинула это из головы. Значит, Бобби приехал сюда с Роберто?

– В том-то и дело, что нет, и в этом весь ужас. Он приехал с Джиджи Гарсиа, а Джиджи живет в одной комнате с его девушкой.

За обедом я наблюдала, как эта Джиджи методично напивается. Было в ней что-то жалкое: она как будто не контролировала себя, находилась во власти странного стремления к саморазрушению, – и вместе с тем производила впечатление несчастного ребенка; вела себя с мужчинами очень агрессивно, но одновременно заигрывала с ними. По-видимому, подумала я, она жадна не только до секса, но и до еды – Джиджи запихивала в рот огромные порции спагетти. А об этом ей надо было бы серьезно подумать – худышкой ее не назовешь. Скорее пышечкой. Наверное, из-за этого у нее уже начались сложности с заказами.

Когда подали кофе, ее внимание вдруг перекинулось на меня.

– Интересно, что в тебе такого особенного?

Общий разговор сразу стих. Я все-таки супермодель, а эта девушка – неоперившийся птенец, ждущий своего часа. Я сделала вид, что не слышала ее вопроса, мне показалось, так будет лучше для нее.

– Ты что, не слышала меня? Я говорю, что в тебе такого особенного? Ты работаешь для «Этуаль»?

– Да, – ответила я на второй вопрос, сознательно игнорируя первый.

– И я тоже. Ты спала когда-нибудь с Чарли?

Это было уже сверх всяких границ, но она, не дождавшись ответа, продолжала:

– Понимаешь, Чарли без ума от меня. Он очень заботится обо мне. Я его личная протеже. Это он послал меня сюда, в Италию, и теперь ждет, когда я вернусь. Так что ты для него уже история, великая и могущественная мисс Лебедь.

Я заставила себя сдержаться, еще раз сказала себе, что она еще совсем ребенок, и по-видимому, очень незащищенный. Как раз в это время вернулись Лаура с хозяйкой, значит, подумала я, мы скоро уедем отсюда. Надо постараться промолчать всего пять минут.

– А кто эта старая ведьма, с которой ты приехала?

Вопрос Джиджи услыхали все в комнате.

Этого я уже не могла выдержать.

– Чтобы ты знала, – зло прошипела я, – это мать твоего драгоценного Чарли.

– Черт, – выругалась Джиджи, но тут же поняла, что никакие объяснения теперь не помогут, и решила перейти в наступление. Ко всеобщему ужасу, она пьяно шатнулась в сторону Лауры и сказала:

– Твой сынок попал в беду. Знаешь, что с ним? Четырнадцатилетняя красотка Виктория Пэрриш беременна, и я знаю одну горничную из гостиницы в Майами, которая видела ее там с Чарли! Похоже на то, что Чарли трахнул несовершеннолетнюю конфетку, и ты скоро будешь бабушкой!


– Надо, конечно, помнить, что он сын своего отца и своей матери, – сказала Лаура по дороге домой, – возможно, в словах этой девчонки есть доля правды. Я чувствую, что у Чарли сейчас что-то происходит. Последние две недели его голос по телефону звучит подавленно, он явно чем-то озабочен. Ты ведь знаешь, я не из тех, кто боится смотреть правде в глаза. Его отец в молодости то и дело попадал в беду и в свое время он свел Чарли с не очень-то хорошей компанией. Я знаю, про Чарли всегда ходили слухи. Всем известно его отношение к женщинам. Боюсь, что кто-то использует эту женщину, как наживку, – в каких-то своих целях.

– Но речь на этот раз идет не о женщине, а о девчонке…

– Да, я понимаю. Но знаешь, сейчас трудно разобраться, что к чему. В дни моей молодости девочки не выглядели старше своих лет. А теперь двенадцатилетнего ребенка можно принять за двадцатилетнюю девушку. И если я преувеличиваю, так очень немного. Я знакома с миром фоторекламы и должна сказать, что внешняя взрослость даже поощряется. Я говорила с Чарли и решительно возражала против такой политики. Но он сказал, что я отстала от времени.

Чарли говорил по телефону довольно туманно. Лаура оказалась права – он явно был не в себе. Признал, что мог быть в Майами в то время, когда там была эта девочка. Миссис Пэрриш вернулась в Майами, чтобы еще раз поговорить с ним, и привезла с собой дочь. Чарли сказал, что припоминает Викторию Пэрриш, но не помнит, чтобы он с ней спал. Она утверждает, что это было в Майами, в гостинице, и названная ей дата совпадает с той, которую назвала горничная – знакомая Джиджи.

– Чарли, а где ты нашел эту Джиджи? – спросила я, когда Лаура передала мне трубку.

– Да тоже в Майами. Я совершенно ничего не помню, но она уверяет, что я шел по коридору гостиницы, увидел ее в номере и пригласил участвовать в нашем отборочном конкурсе. А потом она приходила ко мне в кабинет в Нью-Йорке, но я даже не узнал ее.

– Но, Чарли, то же самое, наверное, было и с Викторией Пэрриш, только она, в отличие от Джиджи, не победила на конкурсе и рассердилась на весь мир. Она хоть хорошенькая? Годится, чтобы стать моделью?

– Сомневаюсь. У нее ноги коротковаты. Я себе эту историю представляю так: родители увезли ее в Нью-Йорк и взяли в ежовые рукавицы, а этот переполох она устроила, чтобы привлечь мое внимание. В любом случае для нас это чревато неприятностями. Агентству не нужен такой скандал, тем более что пресса может здорово его раздуть.

– Ты боишься, что после этого родители не позволят тебе нанимать их дочерей для «Новых лиц»?

– Самое печальное заключается в том, что есть родители, которые с радостью пошлют к нам свою дочь, даже если слухи о Виктории окажутся правдой. Я видел матерей, обуреваемых такими амбициями, что они готовы пойти буквально на все.

– Ты вышвырнешь Джиджи Гарсиа?

– Нет. Она сможет стать первоклассной моделью, если только сумеет справиться с собой и прорваться. Скажи, пусть она покажет тебе свой портфолио. Снимки Марлона Уорнера довольно интересны. На них видно, что у нее есть данные, чтобы выбиться наверх, это вполне возможно. Но она способна погубить и свою карьеру, и жизнь, и я бы не хотел помогать ей в этом. Вот почему я и не вышвырну ее. Посмотрим, что будет дальше. Или она погубит себя, или у нас скоро будет новая супермодель. Правда, ей не стать звездой подиума, такой, как ты… До тебя ей никогда не дорасти!

Наверное, насчет Джиджи он был прав, но вот девушка, которую я встретила в миланском отделении «Этуаль», была прямо-таки создана для показов высокой моды. В этом убеждал весь ее облик – высокая, тонкая, гибкая, рыжеволосая, с нежной кожей, белоснежной, как у меня, только тронутой чуть заметными мелкими веснушками. По акценту я поняла, что она англичанка, и вдруг меня осенило: так это ведь девушка Бобби Фокса!

Карла подтвердила мою догадку.

– Да, это Тесс. Потрясающая находка. С тех пор, как приехала сюда, она работает без отдыха почти каждый день.

– Но как же вы ее отыскали, Карла?

– В лондонском отделении есть новая девушка, Энджи, у нее замечательно зоркий глаз. Она ее и нашла. Это было очень интересно. Сперва мне позвонила Грейс и предупредила, что Энджи посылает девушку, очень застенчивую и неуверенную в себе. «Мы, – говорит, – просто не знаем, что с ней делать. Она едет со своим другом. Иначе вообще ничего не получается. Когда он рядом, у нее появляется хоть какая-то уверенность в своих силах. Так что, – говорит, – посмотрите, что с ней можно сделать». Потом позвонила Энджи и рассказала, как надо обращаться с Тесс; главное, дескать, надо все время быть очень мягкой, подбадривать ее, и все будет хорошо. И вот она приехала, и я вижу – правда, очень красивая девушка, работает, не щадя сил, но никак не может обрести уверенности. Сейчас уже, конечно, гораздо лучше, но до идеала еще далеко.

– Я слышала что-то о неприятностях с ее другом. Ох уж этот Роберто Фабиани!

– Да, но теперь стало еще хуже! Сегодня утром Тесс первый раз поговорила со мной откровенно. Вчера вечером она поздно вернулась домой и застала Джиджи в постели с Бобби. Они куда-то ездили на выходные, вернулись в Милан и тут же полезли в постель. Тут-то и вошла Тесс. И теперь она говорит, что хочет ехать домой, в Лондон. Прямо не знаю, что делать…

– А у нее уже запланирован какой-нибудь показ?

– На этой неделе у нее как раз начинаются просмотры для показов. Вот и сегодня должно быть несколько, а она заладила свое – домой и домой.

– Знаешь, по-моему, она идеальная модель для Армани, – сказала я Карле. – Поговорю-ка я с Джорджио, посоветую ему взять ее под крылышко. А пока включи ее в список и отправляй на просмотр. Этойдевушке нужна постоянная и сильная эмоциональная поддержка. Надо заставить ее сделать здесь, в Милане, еще одну попытку.

Я осталась ночевать в Милане, чтобы назавтра пообедать с Марчелло и Карлой и обсудить, на каких показах я буду выступать в следующий свой приезд сюда. Сразу после обеда я улетела в Лондон, там как раз проходила неделя моды, и я собиралась участвовать в показе молодых модельеров. Я всегда считала своим долгом поддерживать английскую моду. Но до этого показа оставалась целая неделя, так что у меня было время съездить в Уилтшир повидать Гарри и, если можно будет, навестить родителей – первый раз за много лет.

Но в аэропорту Хитроу все эти планы вылетели у меня из головы: в толпе встречающих рядом с представителем лондонского отделения «Этуаль» стоял Рори Стирлинг.

МИЛАН, 1994

По дороге на просмотр к Армани в его палаццо на виа Борджонуово Тесс изо всех сил старалась сосредоточиться на предстоящей работе, но перед глазами у нее снова и снова вставала вчерашняя сцена: Джиджи и Бобби.

На самом деле, Тесс был абсолютно ни к чему этот дурацкий просмотр – она давно заработала достаточно денег. Она даже уже забрала деньги из агентства и в любую минуту готова была вылететь в Лондон. На всякий случай она носила деньги с собой – боялась оставлять в «Дарсене». Тесс хотела вернуться домой как можно скорее, ей безумно надоели раздевающие взгляды итальянцев и постоянные намеки миланских плейбоев. Она хотела домой. Но что она будет делать дальше? Как устроит свою жизнь? Мать, конечно, захочет, чтобы она снова пошла в школу и закончила образование, но Тесс чувствовала, что уже вряд ли способна на это. Во всяком случае, ей совершенно не улыбалось тащиться на очередной унизительный просмотр, и она согласилась на это только ради Карлы, которая опекала ее в Милане, как родная мать.

Тесс ускорила шаг. На месте надо быть от двенадцати до четверти первого. Ровно в четверть первого там запирают ворота и больше никого не впускают.

У входа собралась целая толпа девушек.

Тесс не знала, что Джиджи Гарсиа решила воспользоваться случаем и тоже попытать счастья на этом просмотре. Ее имени, конечно, не было в списке приглашенных. Карла ни за что на свете не предложила бы Джиджи Армани. Но Джиджи пришла пораньше, назвала фамилию другой девушки из списка, и ее пропустили.

Так что первой, кого увидела Тесс в гримерной, была Джиджи.

И тут произошло нечто необычное. Еще несколько минут назад Тесс никак не могла сосредоточиться на предстоящем просмотре. Но когда она заметила Джиджи, на нее вдруг накатил приступ такой ярости, какую она даже и не подозревала в себе. Эта потаскушка увела ее Бобби, и Тесс готова была испепелить ее взглядом. Для Тесс это было абсолютно новое ощущение, и она почувствовала вдруг колоссальный прилив энергии. Высоко подняв голову, она решительно прошла мимо, краем глаза отметив неподдельное удивление на лице Джиджи.

То, что случилось потом, было одним из самых ярких переживаний Тесс в Милане. Девушек попросили снять свою одежду и надеть телесного цвета боди и туфли без каблуков.

– Без каблуков? – проворчала Джиджи. – Это еще зачем?

Скоро она узнала – зачем.

Устроители просмотра хотели проверить, все ли девушки выше пяти футов восьми дюймов. Джиджи была ниже, и, когда девушки встали в ряд, она без своих десятисантиметровых каблуков была значительно ниже остальных. Ее сразу попросили покинуть зал.

Когда она проходила мимо, Тесс лучезарно улыбнулась ей и необычным для себя игривым тоном сказала:

– Пока, крошка, скоро увидимся.

Перед тем, как выпустить девушек на подиум, их облачили в пиджаки от Армани.

– Никаких портфолио, только по паре фотографий.

Тесс вышла на подиум. Изысканная, элегантная, в идеально сидящем пиджаке, Тесс уверенно шла по дорожке, чувствуя, как эффектно выглядят ее рыжие, до плеч, волосы и длинные стройные ноги. В конце подиума она заметила в первом ряду самого Армани в окружении нескольких помощников. В зале воцарилась абсолютная тишина. Все смотрели на нее, потом заглянули в журнал – Тесс заметила, что это был номер «Картерса» с ее серией «Мисс де Уинтер».

Тесс знала – если модель понравится, ее попросят пройтись еще раз.

– Пожалуйста, сделайте еще один проход.

И еще она знала, что если они заинтересуются девушкой серьезно, то обязательно сделают несколько пробных фото.

В конце дорожки она повернулась.

– Секундочку…

Человек с «Полароидом» шагнул вперед и начал щелкать затвором.

Тесс спокойно ждала.

– Большое спасибо, – фотограф наконец опустил камеру и ободряюще улыбнулся Тесс.


По дороге в агентство Тесс терзалась сомнениями. В Милане она всем так нравится. Но ей хочется домой, в Лондон. Если она имеет успех в Милане, то, наверное, то же самое будет и в Лондоне. Она явно пошла в гору. Но она не хочет быть моделью. Она хочет купить матери новое инвалидное кресло и перевезти всех на новую квартиру. Деньги у нее есть, надо только…

Она почувствовала, как кто-то пытается ее обнять, и в ужасе отшатнулась. Стоит выйти на улицу, и обязательно начнут приставать!

И только вернувшись в агентство, она обнаружила, что на этот раз мужчина, прильнувший к ней на улице, не был обычным искателем случайных приключений. Открыв сумочку, она увидела, что все деньги, которые она скопила, исчезли.

ЛОНДОН, 1994

Томми Лоуренс вернулся из Милана не солоно хлебавши. Он там не получил ни одного заказа. Правда, агентству его поездка не стоила ни пенни – за билет он платил сам. И летал туда на свой страх и риск, по запросу из миланского отделения «Этуаль».

Томми вырос в Кройдоне, южном пригороде Лондона, в семье, где любимыми развлечениями были посещения симфонических концертов в «Фэрфилд Холле» и вояжи за покупками в торговый центр «Уайтгифт». По сути дела, всю свою жизнь Томми провел в грезах. То он вдруг решал, что его настоящий отец не Алан Лоуренс, бухгалтер, а отдаленный родственник принца Монако Ренье, и его настоящее имя Томас Гримальди, и он законный наследник маленького европейского княжества. То он становился молодым преуспевающим дельцом из Сити и, слоняясь по Кройдону, представлял себе, будто бы едет в шикарной машине и по радиотелефону продает и покупает пакеты акций, ворочая астрономическими суммами.

Эта склонность к мечтательству неизбежно привела его к мысли, что он должен стать актером, однако, в свойственной ему манере вместо того, чтобы пойти учиться в драматическую школу, он истратил деньги, подаренные ему родителями в день восемнадцатилетия, на авиабилет до Лос-Анджелеса. Там он надеялся сразу «пробиться в кино». Пробиться сразу, однако, не удалось, и он начал подрабатывать грузчиком в супермаркетах, чистильщиком бассейнов, мальчиком на побегушках, словом, кем придется – где платят наличными и не требуют разрешения на работу. Однажды счастье чуть было не улыбнулось ему, когда набирали актеров для римейка «Бунтовщика без причины». Томми, конечно, мало походил на Джеймса Дина, но его породистая, эффектная внешность привлекла внимание помощника режиссера, и тот даже сделал с Томми несколько проб. Целую неделю Томми ходил в фаворитах, а потом его обошел какой-то хлыщ со странной фамилией Детройт. Помощник режиссера, чтобы как-то утешить расстроенного Томми, посоветовал ему стать моделью.

Мужской моделью? Да они же все гомики, с отвращением подумал про себя Томми, и в расстроенных чувствах вернулся в Лондон.

Но он был не совсем прав. Мужчины все больше и больше интересовались модой, читали модные журналы, и постепенно спрос на мужчин-моделей начал расти. Причем особенно ценилась именно мужественная внешность, «настоящие мужчины». Прочитав однажды об успешной карьере брата Кейт Мосс, Ника, Томми начал всерьез подумывать, что пора бы воспользоваться советом помощника режиссера. Томми учился с Ником Моссом в одной школе, тот был младше его на несколько лет. Но, слава Богу, у мужчин-моделей есть свое преимущество перед девушками – единственное, пожалуй, поскольку зарабатывают они куда меньше, но зато возраст не играет такой катастрофической роли: мужчина может начать позже и оставаться на подиуме дольше. Томми пришел в «Этуаль» и сразу попал к Эшли, который в то утро уже устал отбиваться от телефонных звонков мамаш, уверенных, что их сыночки, «самые красивые мальчики в школе», идеально подходят на роль супермоделей. Относительно зрелый Томми произвел на Эшли приятное впечатление и даже чем-то напомнил ему знаменитого шведа Маркуса Шенкенберга, единственного мужчину в мире моды, которого, хочешь не хочешь, а приходится считать супермоделью. Словом, Томми оказался для Эшли настоящим подарком.

Первым делом Томми постригли. Он, конечно, не походил на типичного «настоящего мужчину» с квадратным подбородком с рекламного ролика «Жиллетт», но коротко подстриженные черные волосы придали лицу Томми неожиданное выражение изящества, тонкости и в то же время настоящей мужской силы. У него была хорошая улыбка – стильная и непохожая на усмешку. Он умело приподнимал бровь или чуть хмурился, и от него веяло той самой скрытой силой и мужской сексуальностью, на которую был особенный спрос. Была в Томми и своебразная уверенность и серьезность. И если он на фотографии разговаривал с девушкой у стойки бара, всем было ясно, что у него самые серьезные намерения.

Но научить его работать было неимоверно трудно. Он часами тренировался перед зеркалом, но перед камерой совершенно терялся и переставал быть самим собой: держался неестественно, улыбался натянуто и преувеличенно широко. Пожалуй, единственным его несомненным даром был хорошо подвешенный язык. Одна из немногих удачных работ в его портфолио – фотография для фирмы «Рэнк Ксерокс», где, кстати, о Томми остались приятные воспоминания, потому что во время съемок он всех смешил своими шутками. Эшли грустно подумал, что в Милане Томми был обречен на провал, поскольку болтать по-итальянски он, увы, не умел.


Кэсси совсем измучилась. Почти три часа ее причесывали и гримировали под принцессу Уэльскую, и вот наконец она смогла взглянуть в зеркало и оценить усилия визажистов. Кэсси поглядела на себя и изумилась: до чего же она похожа на принцессу Диану! Конечно, короткий парик сыграл немаловажную роль, но главное сходство в другом: в ее овале лица и ярких фиалковых глазах.

Она заглянула в сценарий. Ролик озвучит другая девушка, потому что у Кэсси американский акцент, но дублировать будут потом.

– «Когда в вашей жизни появляется новый мужчина, важно, чтобы ваша внешность была на высоте – особенно, если предстоит пылкое объятие», – прочитала она вслух и захихикала – фраза была вполне идиотская.

– Что, неловко в таком наряде нести такую чушь? – сказал кто-то у нее за спиной.

Кэсси обернулась, и сердце ее замерло от восторга.

– Томми! – воскликнула она.

– Верно, это мое имя. Вот решил подойти познакомиться, нам ведь предстоит вместе работать. Я – Томми Лоуренс. А тебя как зовут?

Она вдруг поняла – наверное, в образе принцессы Уэльской он ее не узнал.

– Я Кэсси. Кэсси Дилан, то есть Кэсси Зиммерман, та самая.

– Да? – Он явно смутился.

– Я повсюду ищу тебя. Ведь ты не сказал мне, в каком банке работаешь и как называется твое поместье. Что ты здесь делаешь? Это твоя компания производит нитку для зубов?

– Я модель. Как и ты. Я собираюсь сниматься в том же ролике. У меня нет ни поместья, ни компании. По-моему, ты меня с кем-то путаешь.

– Да нет же, я сразу тебя узнала. Я узнала тебя по голосу.

«И хочу поцеловать тебя, как тогда, помнишь?» – хотела было сказать она, но удержалась.

– Ради Бога, извини, но, по-моему, мы видимся в первый раз.

– Но ты ведь был в Калифорнии? Полтора года назад? На пляже Элис?

– Да. То есть я точно не помню, был ли на пляже Элис, но одно время я действительно жил в Лос-Анджелесе. А ты что, оттуда?

Кэсси казалось, что все происходит во сне. Она была безумно рада, что нашла его, но почему же он ее не узнает? Но тут появился режиссер, и они приступили к репетиции.

Сцена была предельно проста. Кэсси и Томми, взявшись за руки, идут по улице. Она смотрит на него влюбленными глазами и кладет голову ему на плечо. Они входят в ресторан. Садятся за роскошно сервированный столик со свечами и начинают есть. Затем крупный план: Кэсси чистит зубы ниткой и, наконец, падает в объятия Томми и смотрит в камеру – ослепительая улыбка, идеально белые сияющие зубы. Сегодня же вечером влюбленные отправятся в постель или завтра – зрителю предстоит решить самому.

Весь день Томми посмеивался над ней.

– Не угодно ли Вашему Королевскому Высочеству сосиску, – ерничал он во время перерыва на обед. – Или вы предпочитаете сэндвич с сыром?

Когда съемки наконец закончились, он высокопарно предложил:

– Не угодно ли Вашему Королевскому Высочеству отужинать со мной? У меня сегодня своего рода праздник – первая съемка за полгода.

Кафе «Пицца экспресс» на Фулем роуд было, конечно, куда скромнее, чем «Ле Каприс» или «Дафна», где Кэсси мечтала пообедать с Томми, но возможность видеть его лицо и счастливая мысль, что она наконец его нашла, искупали все.

После ужина он сказал:

– А теперь, думаю, нам самое время пойти к тебе домой и проверить, действительно ли эта нитка так хорошо чистит зубы, как ты утверждала на экране.


Конечно, он остался на ночь. Для себя он это сразу решил. Каждый день таскаться в Кройдон и обратно было очень утомительно, так что, пока он не может себе позволить собственной квартиры, пристанище в Челси на Олд Черч-стрит – то, что надо. И потом, ему нравилась эта искренняя и добрая калифорнийская девушка. Хотя, очевидно, у нее не все дома – лететь в другое полушарие на поиски парня, которого видела один раз в жизни! Однако это льстило Томми и одновременно помогало забыть о другой калифорнийской девушке, с которой он еще совсем недавно проводил каждую ночь. А вообще-то скоро он опять куда-нибудь сорвется. Тихая спокойная жизнь не по нему. Профессия модели тем и хороша, что позволяет много путешествовать. Как можно сидеть все время на одном месте с женой и детьми – этого Томми вообще не понимал.

Если бы он только знал, что, оставляя его на ночь в своей квартирке в Челси, Кэсси уже грезит о венчании, медовом месяце и – самое главное – о чудесном маленьком первенце, он бы сразу убежал от нее на тысячу миль.

Но по иронии судьбы оказалось, что его судьба и его карьера самым тесным образом связаны с Кэсси.

Рекламный ролик пошел в прокат на той же неделе. В это же самое время «Этуаль» послало Томми на премьеру нового фильма сопровождать молодую актрису, сыгравшую в фильме главную роль. Актрисе нужен был симпатичный спутник, а для Томми было полезно лишний раз помелькать на глазах у публики.

Премьера была не из самых шумных, но принцесса Уэльская оказалась в числе приглашенных. После премьеры она встретилась с актерами. Когда принцесса пожимала руку молодой актрисе, Томми стоял рядом, и на следующее утро появился на первых полосах всех бульварных газет.

«ЭТО ОН!» – гласили заголовки. Репортеру удалось сделать такой снимок, что принцесса и Томми выглядели настоящей парочкой. А тем временем по телевидению каждый день крутили ролик, где Кэсси, как две капли воды похожая на принцессу Уэльскую, смотрела на Томми влюбленными глазами, а голос за кадром говорил: «Когда в вашей жизни появляется новый мужчина…»

Неожиданно Томми оказался в центре всеобщего внимания. В сознании публики он стал «новым мужчиной в жизни принцессы Уэльской».

Рекламный ролик приобрел фантастическую популярность. Его захотели купить почти во всех странах мира, и Энджи целыми днями сидела на телефоне, договариваясь о гонорарах моделей.

Кэсси и Томми предстояло стать очень и очень богатыми людьми…

ЛОНДОН—УИЛТШИР, 1994

Я очень удивилась, увидев Рори в аэропорту. Я думала о нем все время, но мне и в голову не приходило, что он тоже думает обо мне.

Мы с Рори нырнули на заднее сиденье лимузина, и Брайан Мерфи, мой шофер и заботливая нянька, тактично поднял отделявшую водителя стеклянную перегородку. И опять я очень удивилась: Рори сказал, что его привез Брайан, а номер рейса и дату моего прилета ему сообщила Грейс Браун.

Вот это да! Грейс Браун, которая вечно ограждала меня от всего на свете, словно я – вымирающее животное! Она никогда и никому не рассказывала даже о расписании моих показов! Как же Рори это удалось?

– Очень просто. Я пригласил ее пообедать. Вначале я позвонил в нью-йоркское отделение «Этуаль», там мне сообщили, что в Лондоне за тобой присматривает Грейс Браун, тогда я позвонил ей, сказал, что ты для меня очень много значишь, и предложил пообедать вместе, чтобы кое-что обсудить. Она сказала, что ты для нее тоже очень много значишь, и она с удовольствием поговорит о тебе за чашкой кофе.

Из слов Рори я сделала два очень важных вывода:

1. Я для него очень много значу.

2. Грейс сочла его достойным встречи и даже разговаривала с ним обо мне. Это значит, он ей понравился. А в таких вопросах я доверяла Грейс едва ли не больше, чем самой себе.

Он остановился в «Блэйксе», а мне забронировали номер в «Холкине». По дороге из аэропорта сначала мы проезжали «Блэйкс». Я вышла с Рори, а Брайана попросила отвезти багаж в «Холкин». Мы спустились в уютный бар «Блэйкса» и сели за столик. В баре было пости совсем темно, только небольшие пятна от маленьких, но очень ярких ламп. Мне всегда казалось, что это один из самых романтичных баров Лондона. Здесь можно сидеть часами и оставаться незамеченным. Что мы, впрочем, и сделали, а после нескольких бокалов шампанского отправились в ресторан обедать.

В конце концов разговор неизбежно перешел на Гарри.

– Конечно, в Америке у него не было бы никаких проблем, – сказал Рори.

– Это почему же?

– Ну, в Америке каждый преступник – жертва. Ты можешь среди бела дня на глазах у целого стадиона свидетелей укокошить пятьдесят девять человек, и при этом суд тебя оправдает. Надо только рассказать – а если забудешь, адвокат напомнит – как плохо с тобой обходились в детстве, как тебя оскорбляли и мучили, и объяснить, что именно поэтому ты и стал таким жестоким.

– Это, конечно, остроумно, но Гарри – не преступник.

– А я и не сомневаюсь. Но, думаю, даже если бы он и был преступником, ты все равно простила бы его. Ведь он твой брат. Кстати, ты собираешься его навестить?

– Обязательно. Вот с родителями – куда сложнее. После смерти Венеции и исчезновения Гарри у них в отношении меня развился настоящий психоз, – когда я появляюсь, они очень волнуются, а когда собираюсь уезжать, они на грани нервного срыва. У нас с ними что-то вроде негласного соглашения: чем меньше они меня видят, тем лучше. А у тебя как с родителями?

– У меня остался только отец. Он уже в годах. Мать родила меня довольно поздно. Иногда я думаю, может, это и подкосило ее. Пять лет назад она умерла от рака.

– А с отцом ты хорошо ладишь?

– В общем, да. Хотя видимся мы не часто. Он живет в Монтане, в довольно диком месте. Говорит, это напоминает ему Шотландию. Он ненавидит Нью-Йорк. И вообще немножко отшельник.

– Насколько я знаю, в этом смысле ты пошел в него.

– Нет, я просто очень разборчив. Не люблю якшаться с кем попало.

– А мать?

– Мать? О, она была своего рода специалисткой по холодной войне. Не любила спорить. Отец вспыльчивый, но прямой, всегда понятно, чем он недоволен. А мать надувала губки, укоризненно смотрела, но никогда не говорила ничего определенного. С ней почти невозможно было поговорить начистоту и выяснить отношения.

– Довольно неприятное качество.

– Да уж. Помню, бывали времена, когда у нас в доме…

Мы сидели, болтали о родителях, о себе, и все это было так естественно. Когда подали кофе, я вдруг поняла, чем он отличается от других мужчин. Он не старался произвести впечатления, не старался поразить мое воображение своей роскошной яхтой или «БМВ», двойным номером-люкс в «Саттон Плейс» или особняком в Хэмптонсе [34], местом в совете директоров или романами с голивудскими звездами. Он не собирался перещеголять меня. А надо сказать, в последнее время для меня это была настоящая проблема. Большинство мужчин чувствовали себя со мной неуютно, поскольку зарабатывали много меньше, чем я. В этом отношении с Рори Стирлингом было все в порядке.

Как, впрочем, и во всех остальных. Во всяком случае, такого любовника у меня никогда не было. Он лелеял мое тело как величайшую драгоценность. Когда мы поднялись из ресторана в его номер, он отнес меня в постель на руках, раздел и медленно и нежно покрыл поцелуями. Его ладонь, едва касаясь, скользила по моему животу, опускалась на бедра, возвращалась на грудь и осторожно замирала на шее. Потом, бережно взяв в ладони мое лицо, он пристально посмотрел мне в глаза и вдруг начал исступленно целовать – губы, лоб, щеки, подбородок, шею… Он вошел в меня, и я словно расплавилась, превратилась в горячий бурный поток, и Рори погружался в него все глубже и глубже.

Потом он принес из ванной полотенце и отер пот с моего разгоряченного тела. Рука его задержалась на моей ягодице, он перевернул меня на живот, вошел сзади, и мы снова поплыли по течению тягучей горячей реки, впадающей в ослепительно белое море света.

Потом мы уснули, а когда проснулись, настала моя очередь править нашей лодкой. Я села на Рори, наклонившись, провела твердыми сосками по его сухим губам и почувствовала, как подо мной набирает твердость и силу мощное воплощение его страсти. Я приподнялась на коленях, чтобы дать его плоти возможность встать во весь рост, а затем, чувствуя, как замирает сердце, медленно опустилась, вбирая в себя это горячее, ни с чем не сравнимое чудо…

Наутро мы отправились в душ, чтобы смыть с себя влагу наших страстных путешествий. Я мыла шампунем его чудесные с проседью волосы, которые с первого взгляда поразили меня, а Рори, стоя на коленях, ласкал языком мой живот.

Когда официант привез в номер завтрак, мы постарались вести себя по возможности невинно, но нам это плохо удавалось. На мне была рубашка Рори, да я вообще-то и не хотела ничего скрывать. Нам очень трудно было идти вместе по улице – стоило случайно коснуться друг друга, и уже невозможно было остановиться. Когда после ленча мы вышли из устричной, Рори, похоже, готов был заняться любовью прямо на улице, но мне удалось вовремя поймать такси, и, хотя до гостиницы было всего минут пять езды, я все же не продержалась – его рука, скользнувшая под мою юбку, заставила меня дважды содрогнуться в приступе сладостного свершения.

К утру понедельника я чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза слипались, я спала на ходу. Сил больше не было, и мы решили, что пора немного отдохнуть.

Я доехала на такси до «Холкина», покорно оплатила счет за три дня, минувшие с тех пор, как Брайан привез туда мой багаж. А потом Брайан повез меня в «Этуаль». Перед тем, как пойти в агентство, я повязала голову шарфиком, надела черные очки и зашла в кафе по соседству – выпить чашешку кофе, собраться с мыслями и успокоиться. Время близилось к обеду, и вскоре в кафе появились две девушки и сели за соседним столиком у меня за спиной. Узнать они меня не могли, а я прекрасно слышала все, о чем они говорят.

Признаться, меня всегда удивляло, почему люди откровенно обсуждают свои личные проблемы в ресторанах и кафе, где неизвестно кто сидит рядом и все слышит. Во всяком случае, я, услышав знакомое имя, сразу насторожилась.

– Ты уже сказала об этом Грейс?

– Конечно, нет. Я еще не дала им окончательного согласия. Пока думаю.

– Но такие деньги, Энджи, – неужели ты откажешься? Отец убьет тебя, если узнает, что ты отказалась от такой кучи денег. Как, ты говоришь, называется это агентство?

– «Буря».

– А ты сможешь забрать с собой туда кого-нибудь из твоих девушек?

– Тесс Такер может пойти со мной. Ведь это я открыла ее, а сейчас в Милане она резко пошла в гору. Они хотят работать с ней в Париже. Но вначале она должна кое-что показать на «Неделе моды» в Лондоне. Она очень привязана ко мне. Да, честно сказать, и мне ее будет не хватать, – если она не согласится уйти вместе со мной.

– А как насчет той девушки, которая фотографировалась голой?

– Челесты? Ты так говоришь, будто она снималась для порножурнала. Это нормальная модная фотосерия. Но она уже больше не моя. Она уехала в Нью-Йорк, а прямо оттуда полетит в Париж. У меня большие надежды на эту новую американку, Кэсси. Ты видела ее рекламный ролик, где она загримирована под принцессу Уэльскую? На этом ролике она сделает целое состояние. Его можно крутить круглый год – и зимой, и летом – с каждого показа она получает проценты, плюс продажа за рубеж. А сейчас ей предлагают контракт на основе ЭПС…

– ЭПС?

– Эксклюзивные права студии. От одной фирмы на юге Франции, делающей телерекламу, поступило такое предложение. Она будет сниматься для них без права показа в Англии, только во Франции. Если она согласится, – а они, после успеха Кэсси в роли принцессы Дианы, очень хотят ее заполучить, – то будет зарабатывать тысячу фунтов за съемочный день, плюс как минимум пятьсот процентов за эксклюзивное право показа только во Франции. И с подобными предложениями ко мне обращаются сейчас чуть ли не каждый день. Беда в том, что она по уши влюблена в красавчика, с которым вместе снималась в этом ролике. Ты не поверишь, она познакомилась с ним на пляже в Калифорнии и поехала искать его на край света. Мы пока не рассказываем эту историю прессе, бережем до подходящего момента.

– Ну так а беда-то в чем?

– Она никуда не хочет ехать без него. А он как раз хочет работать самостоятельно, без нее, понимаешь? Бедняжка, конечно, об этом ничего не знает. Сейчас, правда, рекламное агентство собирается делать продолжение ролика с ними обоими. Во всяком случае, на съемки этого ролика направила ее я, так что, может, она уйдет со мной, если я вообще соберусь уходить. Мне нравится работать в «Этуаль». Подобрался очень хороший состав моделей. Сейчас они взяли новую девушку для работы с начинающими, а меня как бы повышают. И Грейс мне очень нравится – она мне так много помогала. В последнее время пришлось повозиться с этой бестолковой девчонкой Джиджи, которую нам всучило нью-йоркское отделение «Этуаль». В Милане она полностью провалилась, но гонору хоть отбавляй: «когда у меня будет то, когда у меня будет се?» – целыми днями висит на телефоне. Смех, да и только. Я сделала ей договор с одной немецкой компанией, они сказали, им нужна девушка, которая может носить бикини и умеет кататься на велосипеде. Так вот, они заставили ее целыми днями под дождем разъезжать в бикини на велосипеде по всему Сохо, а сами ездили за ней в машине и снимали. Кроме того, к ней все время липнут какие-то чудики. Один парень целыми днями звонил в агентство, умолял дать номер ее телефона. Просил фотографию с ее автографом. Пришлось заставить ее подписать и отослать ему, чтобы отстал. Но сейчас мы на три недели посадили ее в карантин: пока не сбросит вес, никакой работы. Вес – это ее самая большая проблема…

– А что Сван? Она ведь тоже из ваших?

– Она, между прочим, сейчас в Лондоне. Меня, честно говоря, беспокоит, что последнее время вокруг нее стала вертеться одна журналистка – выспрашивает, вынюхивает.

– Это та, что написала в «Стандарте» о какой-то странной истории с убийством няньки в их доме?

– Да, она самая. Линди-Джейн Джонсон. Самое смешное, что она интересуется не столько самой Сван, сколько ее братом Гарри. Он исчез после смерти няньки. Не нравится мне эта Линди-Джейн. Сегодня утром она, кстати, звонила. Говорит, в выходные видела Сван в устричной с мужчиной. Хотела узнать у нас, кто он такой. Можно подумать, я бы ей сказала, даже если бы и знала.

– Ты хотела мне что-то рассказать о своих.

– Ах, да. Мой брат Патрик. Прямо не знаю, что с ним делать. Он работал в гостинице «Кларенс», а в последнем письме написал, что собирается перейти в новый клуб «Боно», когда тот откроется. Я попросила одну из наших девушек, которая поехала на съемки в Дублин, зайти и узнать, как у него дела. Но, представляешь, ей сказали, что он уже давно там не работает, уехал в Америку, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу…

Дальше я не стала слушать. Линди-Джейн Джонсон видела нас в устричной! Надо срочно позвонить Рори и предупредить, как раз сейчас у себя в отеле он должен давать интервью о своей книге. Я перешла через дорогу и вошла в агентство. Кивнула Грейс: мол, выходные прошли прекрасно. Когда я набрала номер «Блэйкса», мне сказали, что мистер Стирлинг занят и просил его не беспокоить.

Я попыталась сосредоточиться на том, что говорила мне Грейс о наших ближайших планах. «Неделя моды» в Лондоне, потом Милан, потом Париж. Мои дела всегда вела Грейс – я считала это для себя чуть ли не вопросом чести. Ведь лондонское отделение «Этуаль» – мое родное агентство. Да, кстати, о чести…

– Грейс, я слышала, у вас есть замечательная сотрудница, Энджи, если не ошибаюсь…

– Энджи Дойл. Настоящая звезда. Вам надо обязательно познакомиться. Думаю, со временем она займет мое место.

– Если раньше ее кто-нибудь не переманит.

– Вот как?

– Вот так. По-моему, ее пора продвинуть. Пока события не приняли слишком бурный оборот…

– Бурный? Все ясно. Спасибо, Сван. Ума не приложу, откуда ты это узнала? Похоже, ты бываешь иногда в подозрительных компаниях.

Слово «подозрительные» напомнило мне о Линди-Джейн Джонсон. Я была рада, что мне удалось что-то сделать для Энджи Дойл. Я не имела возможности как следует разглядеть ее, но то, что и как она говорила своей приятельнице, произвело на меня самое приятное впечатление. Тесс Такер и некой Кэсси повезло, что у них такой агент.

В «Блэйксе», не обращая внимания на табличку «Не беспокоить», я вошла в номер Рори. Он как раз давал интервью какой-то даме с тонкогубым лягушачьим ртом и сальными волосами. Увидев меня, она удивленно подняла выщипанные брови.

– Познакомься, дорогая, это Джейн Смит, – сказал Рори. При слове «дорогая» я вздрогнула. Зачем так афишировать наши отношения перед незнакомой корреспонденткой?

– Серая девушка с серым именем, – съязвила я, когда она вышла из номера. Мне вообще несвойственна «женская стервозность», но уж больно неприятная внешность была у этой Джейн Смит. Я решила посидеть в спальне, пока Рори будет разговаривать со следующим журналистом. Мне не хотелось, чтобы все газеты раструбили о наших отношениях.

– Добрый день. Меня зовут Рут Пикарди, я из «Индепендент». Простите, но если не секрет, что здесь делала эта дама? Не думаю, что ваш издатель одобрит общение с подобными журналистками. Во всяком случае, к литературе она точно не имеет никакого отношения.

– Вы имеете в виду Джейн Смит из «Гардиан»?

– Из «Гардиан»? Боже мой, о чем вы говорите! Никакая она не Джейн Смит. Ее зовут Линди-Джейн Джонсон, и она пишет для бульварной газетенки. Надеюсь, вы говорили только о книге? Иначе вас ждут большие неприятности.

Я легла на кровать и закрыла глаза. Линди-Джейн Джонсон. Уже второй раз она видит нас с Рори вместе.


Странная это была компания: мы сидели вчетвером в гончарной мастерской и смотрели на огонь, который бушевал в старой, много повидавшей на своем веку печи. Рори обнял меня, чтобы хоть немного согреть, Салли тоже примостилась поближе к Гарри. Мы напоминали детей, забравшихся ночью в интересное «запретное» место, готовых скорее умереть, чем признаться, что затея оказалась не такой уж и приятной: черствые бутерброды не так уж и вкусны, романтический костер не так уж и греет, но все, дрожа от холода, храбрятся и гонят от себя мысли о вкусном мамином ужине и теплой постели.

А в нашем с Рори случае – о теплой постели с четырьмя столбиками в романтической сельской гостинице «Под крылом ангела» в небольшом городке Лэкок на другом краю Уилтшира. Мы с Рори сняли там номер на выходные, и я, честно говоря, опасалась за судьбу старинной кровати, которой придется стать невольной участницей наших ночных бдений.

Меня очень беспокоило, как Гарри отнесется к Рори. Прежде всего, я не знала, как Гарри отреагирует на то, что я выдала Рори все наши тайны, и как он отнесется к тому, что в моей жизни появился мужчина, которого я по-настоящему люблю. Потому что теперь мне окончательно стало ясно: я влюблена в Рори. Оказалось, все мои опасения были напрасными. Рори повел себя великолепно. Пожав брату руку, он отвел его в сторону и что-то тихо сказал. Думаю, я так никогда и не узнаю, что именно, но Гарри просто засиял от радости.

– Чудесный парень, этот твой Рори, – сказал он мне.

Мой Рори! Точно так же недавно назвала его и Лаура Лобьянко. Я вдруг вспомнила, что обещала рассказать ей, каков Рори в постели, и, представив, как это будет звучать, невольно рассмеялась.

– Нет, вы только посмотрите на нее! – воскликнул Гарри. – Она всегда так – смеется чему-то своему. Послушай, Худышка, кончай скрытничать. Расскажи всем, над чем ты смеешся.

– Не смей называть меня так!

– Ясно. Психованная, как всегда. Ты, похоже, никогда не повзрослеешь. Ты даже не представляешь, Рори, с кем связался и что тебя ждет.

– Напротив, очень хорошо представляю, – сказал Рори.

– Трудно даже поверить, что ты – известная на весь мир супермодель, – сказала вдруг Салли. – Сидишь тут в потрепанном свитерке, в джинсах, с этим своим хвостиком, хихикаешь, как школьница. – Салли улыбнулась.

Сама она в свитере от Эдины Рони и брюках от Поля Костелло выглядела очень элегантно. Держалась она более расковано, чем во время нашей последней встречи, и, судя по всему, их с Гарри отношения с тех пор существенно укрепились.

– А я больше и не хочу ей быть.

– Что? Кем ты не хочешь быть?

– Просто я думаю, что пора спуститься на землю. Я собираюсь выйти из проекта «Лебедь» и уже попросила Чарли сказать об этом мистеру Такамото. Я должна предупредить о своем уходе за полгода.

– Так что же ты будешь делать? Выйдешь замуж и заведешь детей? – Гарри был в своем репертуаре, Салли попыталась его одернуть, но не успела.

– А почему бы и нет? – прошептала я и почувствовала, как Рори нежно стиснул мою руку. – Но, Гарри, вообще-то мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Я хочу у тебя кое-что узнать. Недавно в Нью-Йорке я встретилась с Челестой Фэрфакс. Помнишь дядюшку Хьюго и тетушку Пруденс Оливера Фэрфакса? После смерти Венеции и Оливера у них родилась дочь. Она стала моделью. Потрясающая девушка, любит шокировать публику, но это ей даже идет. Она рассказала мне, что перед тем, как познакомиться с Венецией, Оливер путался с Молли Бэйнбридж. Скажи мне, Гарри, и ты, Салли, что вы знаете об этом?

Салли отрицательно покачала головой.

– Оливер Фэрфакс – дерьмо! – вспылил вдруг Гарри. Я наклонилась, чтобы получше разглядеть выражение его лица. По его голосу я поняла, что он очень рассержен. – Ладно, я вам все расскажу. Устраивайтесь поудобнее. Однажды мрачной грозовой ночью…

– Перестань ерничать, Гарри, – сказала я.

– Хорошо. Если помните, в свое время мы вместе с Оливером Фэрфаксом учились в Итоне. Тогда-то он и познакомился с Венецией, да, собственно, это я их и познакомил. Вышло это случайно. Вообще он был большая свинья: развлекался с кучей девочек на стороне, уже когда встречался с Венецией. Помню, он как-то приехал в Лондон с большой компанией, и они все направились в это пресловутое «агентство по вызову». Это был типичный бордель, но для прикрытия назывался агентством фотомоделей. Я помню название: агентство «Цецилия». Оливер был там своим человеком.

– Ты что, завидуешь? – не удержалась я.

– Заткнись, Худышка!

– Эй, вы оба, полегче. Постарайтесь вести себя, как взрослые люди. Я понимаю, для вас это не самые приятные воспоминания. – Салли, как всегда, была права.

– На одной девушке Оливер просто помешался. Он рассказывал, что она, мол, совсем не похожа на остальных, из хорошей семьи. Он, конечно, не собирался «любить ее до гробовой доски», но, честно сказать, был сильно ей увлечен. Потом я познакомил его с Венецией, и до него понемногу стало доходить, что, вообще говоря, глупо так серьезно увлекаться проституткой. Извини, Салли, но речь идет о Молли. Поэтому я тебе никогда об этом и не рассказывал. Не хотел, чтобы ты знала, чем на самом деле занималась твоя сестра. Но одного Оливер не учел – Молли оказалась на редкость цепкой женщиной. Они понимала, кто такой Оливер, и ни за что на свете не хотела его терять. Она все время звонила ему. Нехорошо, конечно, так говорить, но если бы он вовремя не разбился, у него были бы очень большие неприятности. Я точно знаю, что Молли собиралась устроить большой скандал на дне рождения Венеции.

– Так ты уже знал ее, когда она пришла к нам наниматься в няньки? – удивилась я.

– Нет, до этого мы не встречались, но я знал, кто она такая. Она мне сама рассказала. Говорила, что я ей всегда нравился. Оказывается, она шпионила за Оливером и Венецией, и несколько раз видела меня вместе с ними.

– Хочешь сказать, она нанялась в няньки из-за тебя?

– Во всяком случае, тогда мне казалось, что это именно так. Но была и другая причина. Я до сих пор точно не знаю, в чем дело, но, похоже, она кого-то боялась и ей нужно было спрятаться. Надеялась, что в Болтонсе он ее не достанет.

– Кто – он?

– Не знаю.

На самом деле он знал. Я чувствую, когда Гарри врет. У него открытое честное лицо и, разговаривая, он всегда смотрит собеседнику прямо в глаза, что, кстати, порой нелегко выдержать. Но когда он говорит неправду, то всегда отводит глаза в сторону.

– Понятно. Значит, нам остается выяснить, существует ли еще это агентство «Цецилия», и навестить его, – небрежно заметила я.

– Его уже нет, – быстро сказал Гарри. – Закрылось. Много лет назад.

Но я видела, что Гарри снова лжет.


Мы с Рори неторопливо шли по лесу, потом свернули на узкую тропинку вдоль реки; вдалеке показался дом из розового кирпича, залитый блеклым светом неяркого зимнего солнца. Неожиданно в кустах что-то хрустнуло, и на тропинке появился мой отец.

Я давно не видела отца, и, хотя мать предупреждала меня, что он сильно сдал, я, честно говоря, не ожидала, что так сильно. Вид у него был какой-то жалкий: старенькая поношенная кепка, потрепанный твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, на свитере – дырки, воротничок рубашки замызганный, брюки надо было бы почистить как минимум полгода назад. Словом, человек, который давно на все махнул рукой.

– Папа! – Я обняла его и крепко прижалась к нему щекой. – Папа, познакомься, это Рори, Рори Стирлинг, мой очень хороший друг.

– Сердечно рад, – проговорил отец. – Вы из Лондона?

– Да, сэр, – ответил Рори.

– Мы остановились в Лэкоке, папа.

– Миленькое аббатство. Там, кажется, изобрели фотографию. Или еще что-то в этом роде. Мать видела?

– Еще нет.

– Пойдемте-ка лучше в дом, выпьем чаю. Лавиния, ты напомни мне, пожалуйста, чем сейчас занимаешься. Память, понимаешь, стала совсем ни к черту. Совсем ни к черту.

Ну что ему на это ответить? Рассказать кому в Нью-Йорке – не поверят. Отец не помнит, что его дочь – одна из самых знаменитых в мире супермоделей.

– Я модель, папа.

– Сердечно рад. А вы, мистер Стирлинг, как я понимаю, художник?

– Нет, папа, Рори – писатель. У него как раз сейчас в Англии выходит книжка.

– В «Пингвине»? – со знанием дела осведомился отец, назвав, похоже, единственное оставшееся в памяти книжное издательство.

– Нет, Рори издает «Секер и Уорбург».

– Сердечно рад.

Мать заметила нас из окна спальни и поспешила навстречу. Когда я представила ей Рори, она не удержалась и заплакала.

– Вы извините меня. Это такая неожиданность. Конечно, приятная неожиданность. Но я совершенно не готова. Я так давно ее не видела. Вы уж извините меня…

– Кстати, мама, Рори – давний приятель Норы Николсон.

– О Господи, теперь я знаю, кто вы. Вы, должно быть, сын Аннабель Стирлинг. Бедная Аннабель. Я так огорчилась, когда услышала о ее смерти. Ну, проходите в дом, давайте выпьем чаю, расскажите о вашем отце. Я слышала, он живет настоящим отшельником в Монтане. Кстати, Лавиния, твой отец уже был бы, наверное, тоже где-нибудь на Аляске, если бы за ним не присматривали. – Отец тем временем понуро брел к стеклянной двери в его кабинет. – Представляю, какое он на тебя произвел впечатление. Хотя ведь я предупреждала тебя.

Мать была совершенно очарована Рори. Он так старался ей понравиться, что я даже начала испытывать легкие уколы ревности. Мы остались обедать. Ко второму блюду из кабинета появился отец и присоединился к нам. Ел он очень неряшливо, ронял еду на пол и пил вместо вина виски. После обеда мы пошли пить кофе в библиотеку, которая была на самом деле как бы продолжением кабинета отца, и только тут он, по сути дела, впервые обратил внимание на Рори. И виноват был в этом наш старый черный лабрадор Голли, получивший свою не совсем приличную кличку от слова «голливог» [35]. Так вот, в библиотеке Голли подошел к Рори и попытался лизнуть его руку. Случай небывалый! Обычно, когда приходили гости, Голли запирали, потому что он на всех рычал и скалил свои страшные зубы. На самом деле он давно почти ослеп от старости и ничего не видел, но страху нагнать мог. Однако в тот день Рори определенно всем нравился. Голли не отходил от него ни на шаг и даже попытался было взобраться ему на колени.

– Голли! – одернула его мать. – Сколько раз тебе говорить: ты не болонка. А ну-ка, ступай прочь!

Отец с умилением наблюдал эту сцену. Если молодой человек понравился Голли, значит, я сделала хороший выбор.

В заключение вечера Рори совершил потрясающий поступок. Перед тем, как попрощаться с родителями и отправиться к нашей чудесной кровати с четырьмя столбиками, он вдруг встал, торжественно подошел к отцу и, слегка наклонив голову, произнес:

– Сэр, я прошу у вас руки вашей дочери.

Отец совершенно растерялся и только и смог что пробормотать:

– Сердечно рад.


Первое, что я сделала, когда мы вернулись в Лондон, – нашла в телефонном справочнике агентство «Цецилия». Оно по-прежнему успешно функционировало.

– Туда лучше поехать тебе, – сказала я Рори. – Сделай вид, что хочешь развлечься. Меня могут узнать, и это сразу попадет в газеты.

– А что, неплохая история. Супермодель посылает жениха в бордель на другой день после помолвки.

Я огрела его подушкой, а потом мы серьезно поговорили и решили, что нашу помолвку лучше держать в строгом секрете. Я позвонила матери и попросила никому ничего не рассказывать.

– Конечно, доченька, я сделаю так, как ты хочешь. А что касается отца, то, думаю, он уже и забыл об этом.

– Мы собираемся тихо пожениться в Лондоне, когда я вернусь из турне. Вы с отцом сможете приехать? Мы найдем какую-нибудь укромную церковь…

– Я, конечно, приеду. Но насчет отца ничего обещать не могу. Послушай, у меня есть прекрасная идея: почему бы вам не обвенчаться в часовне Фэрфаксов в Тривейне?Я поговорю с Хьюго и Пруденс, они никому ничего не расскажут. А место самое идеальное.

– Прекрасная мысль, мама. По странному совпадению я недавно встретила в Нью-Йорке Челесту.

– Я все организую. Не беспокойся. Пока ты будешь ездить, мы объявим о помолвке, пройдет как раз достаточно времени.

Я так увлеклась приятными деталями предстоящего события, что совсем забыла о важной миссии Рори. Он вернулся с плохими вестями. В агентстве ему заявили, что ни о какой Молли Бэйнбридж они ничего не знают, вообще вели себя очень подозрительно, и, как он ни старался, ему так и не удалось их убедить, что он не имеет никакого отношения к журналистке, которая была у них неделю назад и тоже расспрашивала о некой Молли Бэйнбридж и каком-то господине по имени Гарри Крайтон-Лейк.

Мне незачем было даже спрашивать, что это за журналистка. Я и без того прекрасно знала ее имя: Линди-Джейн Джонсон.

НЬЮ-ЙОРК, 1994

Уотер Детройт улетел в Калифорнию, и Челеста вздохнула с облегчением. Он ей очень нравился, но уж слишком серьезно к себе относился. Челеста чувствовала себя неуютно в Верхнем Ист Сайде, чего Уотер никак не мог понять. Он считал ее представительницей высшего света Англии. Саму Англию Уотер не любил, да и не знал, поскольку, за исключением вояжа на премьеру «Пытки», был там всего один раз лет восемь назад с родителями в туристической поездке. Тогда он наделал кучу фотографий, которые аккуратно хранились в специальном альбоме.

Ему нравилась английская внешность Челесты, которой особую прелесть придавала как бы потенциально заложенная в ней карьера супермодели. Но относился он к Челесте, как к вздорной девочке-подростку, хоть и красивой, но глупенькой. Уотер был помешан на деньгах. Она – на развлечениях. А возможность развлечься представилась только после его отъезда.

Ее собственная квартира была на Горацио-стрит, всего в квартале от суперстудии «Индустрия», где по большей части и приходилось работать. Со временем, когда появятся деньги, она снимет квартиру в южном конце Кэнел-стрит, – там в одном из домов Западного Бродвея живут почти все знаменитые супермодели.

Но не Лебедь.

Челеста часто думала о ней. Если бы Оливер и Венеция поженились, Сван и Челеста были бы родственниками. Ее родители до сих пор дружат с Крайтон-Лейками, как ни странно, даже больше, чем родители Оливера. Но Сван в последнее время редко появляется дома. Такое впечатлениe, что она, став супермоделью, порвала с прошлым. Мать Челесты ворчала на Сван: «Она теперь слишком высоко летает, и ей не до таких, как мы. Я написала ей письмо, просила помочь мне вернуться на подиум. Так она даже не удосужилась ответить». И правильно сделала, подумала про себя Челеста, она же не дура, чтобы терять время на бредовые затеи.

Челеста чувствовала какое-то беспокойство по поводу своего разговора с той английской журналисткой накануне отъезда из Лондона. Она хотела было поговорить со Сван о последних странных публикациях в прессе, но в нью-йоркском отделении «Этуаль» ей сказали, что Сван сейчас в Европе. И Челеста решила подождать, пока она вернется. Уотер все время приставал к ней, чтобы она познакомила его со Сван. Через нее он хотел выйти на Рори Стирлинга и получить права на сценарий по его бестселлеру «На поле боя». Насколько Челеста поняла из рассказов Уотера, литературные агенты Стирлинга не очень-то в нем заинтересованы, поскольку на книгу уже обратили внимание Том Круз, Лайам Нисон, Дэн Дэй-Льюис и Том Хэнкс, так что они предпочитают заключить договор с кем-нибудь из них. Уотер никак не мог взять в голову, что ему еще очень далеко до настоящих звезд. Это все равно как если бы Челеста, один раз появившись на обложке «Картерса», возомнила себя супермоделью и стала бы требовать многомиллионных контрактов. Ей часто хотелось сказать ему: «Да плюнь на все, Уотер. Давай отдохнем, сходим в ночной клуб». Но она знала, что это бесполезно. Вечера Уотер проводил, как и положено типичному жителю Калифорнии: ранний ужин в каком-нибудь французском или итальянском ресторанчике, а потом – куча сценариев под мышку и на диван.

Он начал приставать к ней со Сван, когда однажды случайно заметил, как Рори Стирлинг заезжал на своем джипе «чироки» в гараж отеля «Карлайл». Поговорив со швейцаром, Уотер так и не выяснил, что здесь делает Стирлинг, однако у стойки регистратора ему сообщили, что мистер Стирлинг не является постояльцем отеля. Уотер несколько дней следил за входом в «Карлайл» из окна своей квартиры, но больше Стирлинга не видел. К кому же он тогда приезжал? Наконец Уотер вспомнил, что на приеме у Норы Николсон была и Сван, которая жила в «Карлайле». Решив проверить свою гипотезу, он позвонил Норе, поблагодарил за «чудесный прием» и намекнул, что якобы слышал, будто Сван и Рори… Нора с воодушевлением защебетала, что и она слышала, и что она так рада… Итак, все выяснилось.

– Когда вернусь из Калифорнии, ты позвонишь ей и пригласишь Лебедь к нам, – говорил он Челесте. – Я хочу через нее выйти на Рори Стирлинга и убедить его, что смогу сыграть Ральфа в «На поле боя». Кроме того, я хочу сам быть и продюсером, и режиссером фильма.

Когда агентство «Этуаль» посылало Челесту в Нью-Йорк, ее портфолио заранее переправили туда по другим каналам. На таможне, увидев портфолио, сразу бы поняли, что она приехала работать, а первые два месяца у нее не было разрешения на работу, и она снималась нелегально. В Нью-Йорке она взяла с места в карьер, в день у нее было до десяти просмотров, а через месяц она уже снималась для Рассела Беннета, Джоан Вэсс, Марка Айсена и Маноло, уроженки Кубы, своего рода нью-йоркской Вивьен Вествуд. Она начала зарабатывать деньги и сразу ощутила разницу между Англией и Америкой. В Америке она более пятидесяти процентов своих гонораров отдавала агентству, которое приблизительно треть полученной от нее суммы перечисляла налоговому управлению. В Англии она отдавала агентству только двадцать процентов, зато свои налоги платила сама. Вскоре она подала просьбу о разрешении на работу. Гарантом выступило агентство. Она заплатила тысячу двести долларов адвокату, и через три недели все было улажено. Так что с карьерой все шло успешно, чего нельзя было сказать о личной жизни, которая принимала какой-то шизофренический характер.

В обществе Уотера она была девушкой знаменитого актера и разъезжала по приемам в шикарных домах с привратниками и ливрейными лакеями, где ее представляли как старинную приятельницу семьи знаменитой фотомодели Лавинии Крайтон-Лейк, более известной как Лебедь. Уотер таким образом старался произвести впечатление на общество, в котором они вращались: банкиры, издатели, адвокаты, агенты, президенты и вице-президенты компаний, и везде – деньги, деньги, деньги…

Челесте все это было не по душе. Ей не нравилась эта шикарная, холодная, снобистская публика, и, как ей казалось, Лебедь тоже была не в восторге от подобных людей. А все, что Челеста слышала о Сван, вызывало у нее безотчетную симпатию. Отец, бывало, часто говаривал, что из всех гостей Тривейна, пожалуй, одна лишь Сван оценила поместье по достоинству.

«Она вообще была странной девочкой, – вспоминал отец. – Всегда замкнутая, всегда сама в себе. В детстве она казалась и не очень-то симпатичной. Венеция, упокой, Господи, ее душу, была куда красивее. Лавиния оставалась как бы в тени сестры, но вот что удивительно, смотрю сейчас семейный альбом и вижу, что чаще других фотографировал именно Лавинию. Видно, она уже и тогда чем-то привлекала к себе, но мы даже и подумать не могли, что она станет такой знаменитой. Никто из нас и не подозревал, кроме разве что моей матери. Помню, Пруденс чуть с ума не сошла, когда моя мать сказала, что Лавинии следует подумать о карьере фотомодели. Ты же знаешь, бабушка скептически относилась к талантам твоей матушки. Но, вообще говоря, есть что-то трагическое в судьбе всех Крайтон-Лейков. Из них, кстати, только Лавиния любила бывать у нас в «Тривейне». Ей здесь нравилось. Она, как и ты, любила далекие прогулки. А когда исчез ее брат, я пригласил ее сюда пожить недельку. Бедная девочка очень страдала. По-моему, она так до конца и не оправилась от этого потрясения, наверное, поэтому так и любит одиночество. Обрати внимание на ее глаза на фотографиях в этих модных журналах, которые твоя матушка рассеивает по всему дому. Понимаешь, Челеста, Лавиния – неприкаянная душа. Трагическая. Одинокая».

Этот самый длинный монолог, который Челеста слышала от отца и запомнила на всю жизнь, абсолютно опровергал все эти разговоры об отце: мол, сухарь и кабинетный историк. Хьюго Фэрфакс замечал в жизни куда больше, чем могли предположить окружающие его люди, и в первую очередь его жена.

Челеста чувствовала какую-то необъяснимую связь со Сван, но ей совершенно не хотелось пользоваться старыми семейными связями, чтобы помочь карьере Уотера. Она уже успела заметить, что понятия о хорошем тоне в Америке и в Англии несколько разнятся, и между американской непосредственностью и английской сдержанностью пролегает настоящая пропасть. Каждый американец при знакомстве откровенно выражал свою радость, особенно когда узнавал, что она как-то связана со Сван. Челесте это казалось удивительным. Постепенно она начала понимать, что, на самом деле, Сван не вращается в таком обществе, и все эти люди, как и Уотер, видят в Челесте возможность попасть в мир Лебеди. Неожиданно она поняла, почему Сван поселилась именно в «Карлайле»: там она была надежно отгорожена от мира. Надо непременно пригласить Лавинию в гости, когда она вернется, решила Челеста, но только не в квартиру Уотера, а к себе на Горацио-стрит. Или в какое-нибудь простенькое кафе. Челесте почему-то казалось, что Сван это тоже больше понравится…

Как только Уотер улетел, Челеста сразу же перебралась в Вест Коуст Билдинг, где жили модели, художники по прическам и вообще люди из мира моды. Она любила бродить по мощеным улочкам нью-йоркского Сохо, любила эти темно-зеленые и красные дома с зигзагами пожарных лестниц и большими флагами над магазинами и выставочными салонами. Ей нравилась атмосфера салонов и книжных лавок, она любила заходить в японские ресторанчики «Носмо Кинг» на улице Варик или «Суон» на углу Шестой и Принц-авеню. Она частенько навещала свою старую приятельницу Кэролайн: когда-то они вместе учились в частном пансионате Св. Марии в Уилтшире, а теперь Кэролайн работала в художественной галерее на Спринг-стрит.

Челеста оставила все свои наряды от лучших кутюрье на квартире Уотера, а у себя в квартире носила обычную одежду, которую купила на вес в одном бруклинском универмаге по полтора доллара за фунт. Она перерыла целые горы тряпья и вернулась к себе домой на Горацио-стрит с полной сумкой одежды, за которую заплатила меньше десяти долларов. Все это было грязное и мятое, но после стирки у нее появилась масса прекрасных и стильных вещей: скажем, из робы служащего бензоколонки и рабочих штанов с цепочками получился потрясающий костюм.

А по вечерам она, естественно, ходила в ночные клубы.

От Уотера тоже была своеобразная польза. В свое время он сводил ее в «Лаймлайт» на 20-й улице, потом она уже сама пошла в «Диско 2000». Постепенно и в «Саши», и в «Астро Эрл», и в других ночных клубах она стала своей. Она могла бы сидеть в зале для «особых гостей», но любила техно-рок, а его исполняли, как правило, в довольно больших залах. Шумных тусовок она не любила, но если где-нибудь выступал Моби, она обязательно появлялась там, потому что крутое техно он выдавал едва ли не лучше всех. Одна из самых насущных забот среди фотомоделей, обитавших в Вэст Коуст Билдинг, – как попасть в клуб. И тут Челеста пользовалась именем Уотера как своеобразным пропуском. В частности, когда хотела послушать выступление очередной группы в клубе «Трикотажная фабрика», который так прозвали из-за потолка, затянутого сплошной сеткой из вязаных свитеров.

Однако ее посещения клубов были не в ущерб делу. Ньюйоркцы вообще ведут очень дисциплинированную жизнь. Здесь все делают вовремя. Студии арендуют с девяти до пяти, и за это время все должно быть сделано, потому что заказчики не любят платить за дополнительную аренду. Вообще Челесте нравилось в Нью-Йорке. Днем она работала, вечером отдыхала в клубе. Постоянные встречи с художниками, моделями в кафе, в художественных салонах, на улицах Сохо.

Потом вернулся Уотер.

Как обычно – надутый и преисполненный самомнения. Челеста снова перебралась к нему перед самым его приездом, надела роскошное платье, которое он купил ей в «Бергдорфе» и в котором она выглядела по меньшей мере лет на двадцать шесть, и стала ждать, когда он приедет из аэропорта.

– Собирайся скорее, мы обедаем с Майком Овитцем. Он в Нью-Йорке проездом. В Калифорнии мне не удалось с ним поговорить, я договорился на сегодня.

Но и «сегодня» тоже не удалось. Когда они приехали в ресторан, легендарного киноагента уже и след простыл, а с кем они в результате обедали, Челеста так толком и не поняла. Во всяком случае, за столом на нее смотрели с непередаваемым восхищением, – наверное, Уотер на этот раз загнул, что она вот-вот должна появиться на обложке «Вог». Челесту много расспрашивали о ее планах – собирается ли она выступать на предстоящих суперпоказах в Париже и Милане, и, когда она ответила, что на нее есть заявки на то и другое шоу, Уотер насупился и замолчал.

В такси по дороге домой он накинулся на нее:

– Почему ты мне об этом не рассказала? Первый раз слышу, что ты собираешься в Париж. Понятия не имел, что ты едешь в Милан! Ты вообще, как посмотрю, становишься птицей высокого полета.

«А ты как думал, – усмехнулась про себя Челеста. – Конечно, тебе нужна симпатичная подружка-фотомодель, которая будет знать свое место, пока ты будешь делать карьеру. Майк Овитц тебя похерил. Сценарий Стирлинга ты так и не получил. А меня могут заметить на этих супершоу, я могу стать настоящей звездой. Конечно, тебе это не нравится!»

Уотер не был нежным любовником. Челеста чувствовала, что ему нравится быть грубым в постели, но она – модель, а на подиум с синяками не выйдешь. Любопытно, что Уотер любил строить из себя крутого мужчину, а тело у него было, как у нескладного подростка. Он пробуждал в Челесте скорее материнский инстинкт, чувствовал это и еще больше бесился.

Они лежали в постели, Челеста нежно водила пальцем по его выступающим ребрам.

– А ты бы мог стать хорошей моделью, – сказала она вдруг, – такие как раз нужны на подиуме. В тебе есть что-то от бродяги, а это сейчас модно.

Конечно, глупо было говорить такое. Уотер слишком серьезно к себе относится, чтобы над ним подшучивать. Он вдруг вскочил и схватил первое, что подвернулось под руку – это оказался кожаный кофр Челесты – и размахнулся. Он явно собирался вытянуть ее по голым ягодицам.

Недолго думая, она соскочила с кровати, юркнула в ванную и заперлась там. Кофр с грохотом ударился в дверь, и его содержимое с шумом рассыпалось по комнате. Она сидела на унитазе, курила и разглядывала в зеркале свое раскрасневшееся лицо. Пусть немножко остынет. Пусть подумает, что она и вправду испугалась. Пусть почувствует себя виноватым.

– Черт возьми! А это интересно!

Она нахмурилась.

– Что там?

– А эти вот записи в книжице. Да открой ты дверь, я тебе кое-что прочту. Ты слышишь меня? Слушай: «Они заставляют девушек смотреть. Клиента убивают, а девушки должны смотреть, как это происходит…» Эй, Челеста, что ты делаешь?

Челеста выскочила из ванной и выхватила у него записную книжку.

– Уотер, больше никогда, понимаешь, никогда не лезь в мой кофр. Понял? Это личные записи.

– Послушай, успокойся. Извини, я нечаянно. Я и не знал, что ты замешана в такие дела. Надо было сказать мне и…

– Я тут абсолютно ни при чем. Как тебе только в голову могло прийти такое?

– Тебе просто нравится читать эти странички? Щекочет нервы? А кто это написал?

Она видела, что он заинтригован. Ей пришлось снова затащить его в постель, чтобы хоть как-то отвлечь от этой записной книжки: рассказать ему она ничего не могла, не имела права.

Книжку она нашла на чердаке в «Тривейне». Когда отец рассказал ей, что Лавиния и в детстве была очень фотогенична, она решила убедиться в этом и посмотреть старые альбомы.

«Эти альбомы в ящике с табличкой «Крайтон-Лейк», сказал ей тогда отец. – После смерти Оливера и Венеции Пруденс убрала все вещи, связанные с этой семьей. Дело в том, что в тот день она получила письмо от Оливера, который был уже мертв. Он был у нас неделю назад и, наверное, благодарил за гостеприимство. Но письмо ее очень расстроило. Она просто сгребла все вещи в один ящик и попросила меня убрать его с глаз долой».

Челеста нашла нераспечатанное письмо, адресованное матери. Она тут же вскрыла его и с детским любопытством принялась читать. Это было обыкновенное вежливое послание: дорогая тетушка Пруденс, большое вам спасибо, что пригласили нас с Венецией на выходные. Мы прекрасно провели время. Было очень приятно увидеть вас и дядюшку Хьюго в добром здравии, и т. д., и т. п. Искренне ваш Оливер». Однако был постскриптум, который оказался куда интереснее.

«P.S. Мне очень жаль, тетя П., что доставляю вам беспокойство, но около кровати я забыл у вас записную книжку. Маленькая книжечка в красном переплете. Там я веду запись расходов, так что она мне просто необходима. Буду вам признателен, если вы мне отправите ее по почте».


Пруденс, видимо, нашла книжку, положила в стол и забыла. А потом, когда снова наткнулась на нее, Оливер был уже мертв, и она отправила ее в тот же ящик на чердак.

Челеста начала читать записную книжку, а когда прочла, подумала, что лучше бы она этого не делала. Тогда она не все поняла, но с годами вся ужасная правда о «милом кузене» Оливере предстала перед ней во всей своей неприглядности.

Это был своего рода дневник. Не обо всех событиях жизни, а только о том, что касалось некоего агентства «Цецилия», в котором, судя по всему, Оливер провел немало времени. Похоже, Оливер делал эти записи, чтобы потом кому-то показать. Он явно запутался и не знал, как выйти из положения. Из записей было неясно, работал ли он на это агентство или оставался только клиентом. Скорее всего, он начал как клиент, а потом почувствовал, что его втянули в какое-то страшное дело. На страницах книжки часто мелькала фамилия Мюррей и еще некая Молли, которая, судя по всему, рассказывала Оливеру о том, что происходит в агентстве. Многие записи так и начинались: «Сегодня Молли рассказала, что…»

Последняя запись была самой ужасной.


«Я дожен вытащить оттуда Молли. У них в каждой комнате установлены видеокамеры. Они снимают смерть людей, и при этом в кадре оказываются и девушки. Молли слишком напугана, чтобы на что-то решиться. Сам я чувствую, что не справляюсь с ситуацией. Пришлось все рассказать Гарри».

Запись была сделана Оливером накануне смерти.

Значит, Гарри все знал и молчал. Но почему?

На самом деле Челеста понимала, почему. Гарри молчал по той же причине, по которой она сама никому не рассказывала о записной книжке Оливера все эти годы. И Крайтон-Лейки, и Фэрфаксы достаточно натерпелись, и очередной громкий скандал был им совершенно ни к чему. И все-таки Челеста знала, что рано или поздно ей придется этим заняться. Потому-то она и упомянула об агентстве «Цецилия» в разговоре с той журналисткой. Если агентство до сих пор существует, пусть Линди-Джейн Джонсон попробует разгрести это дерьмо.

А тем временем сама Челеста все думала, как бы рассказать Сван о том, что ее брат тоже был замешан в этом деле. Тут нельзя торопиться. Бедняжка, может, до сих пор не знает, жив ли он.

Через неделю Уотер вернулся домой довольный и, как бы между прочим, обронил:

– Все идет отлично. Поезжай в Париж на свое шоу. Я тоже поеду с тобой. Только что получил роль в фильме Роберта Альтмана о моде. Съемки идут как раз в Париже. Не исключено, что мы вместе появимся на экране, в одном фильме.

«Вот засранец! – подумала Челеста. Он прекрасно знал, что окончательное решение о ее участии в парижских показах пока не принято. И может, она вообще никуда не поедет. – Ладно-ладно, давай, выпендривайся. Вот попаду на показ, тогда я тебе покажу!»

ПАРИЖ, 1994

Все сорок пять минут полета до Парижа в лайнере авиакомпании «Эр Франс» Джиджи Гарсиа, скорчившись в кресле у иллюминатора, подбивала бабки своей непутевой жизни. В Милане она оскандалилась. Никому не понравилась, заказов практически не было, и в довершение всего проявила себя настоящей сучкой перед матерью Чарли Лобьянко. Единственный, кто ей посочувствовал, это Бобби Фокс.

Она слышала, какие о них идут сплетни. Говорят, будто они ехали вместе с этого злополучного приема в Комо, а потом она затащила его в постель. Но это неправда! Да, она легла с ним в постель, но ведь ему надо было выговориться. Он мог переспать с Тесс Такер. Он мог переспать еще с какой-нибудь симпатичной девчонкой, но на самом деле Бобби Фокс был голубой. Потому она и легла с ним, что видела: исповедь его, которая началась еще в машине, затягивается, а ему будет легче говорить, если она будет лежать рядом, прижавшись к нему. Не было у них никакого секса! Бобби был просто запутавшийся мальчишка, он говорил, что секс с противным Роберто Фабиани, естественно, вызывает у него отвращение, а может, если попробовать с другими, красивыми мужчинами, то получится все, как надо. Джиджи пришлось выслушать о его неурядицах с отцом, о его планах на будущее, его сожаления по поводу того, что он обманывает Тесс, и что, оказывается, во всем виновата Грейс Браун, это она просила его убедить Тесс поехать в Милан, что, конечно, в смысле работы было правильным… И тут вошла Тесс и увидела их.

А на следующий день Джиджи улетела в Лондон, но как только вошла в «Этуаль», сразу поняла, что и здесь у нее с работой не получится ничего хорошего. Ее отдали некой Энджи, которой она не понравилась с первого взгляда, впрочем, взаимно. Джиджи уже была достаточно опытна, чтобы понять: если ты не нравишься своему агенту – плохи твои дела. Агент и пальцем лишний раз не пошевелит ради тебя, а когда придут заказы, то о тебе вспомнят в последнюю очередь.

И тут Джиджи неожиданно улыбнулась удача. Владелец парижского отделения «Этуаль» Даниэль Мерсье был как раз в это время в Лондоне. Джиджи даже и не подозревала о его существовании, поэтому, когда он тихо вошел в агентство и сел на кожаный диван между двумя столами подождать, пока Грейс закончит говорить по телефону, Джиджи не обратила на него никакого внимания и продолжала болтать со знакомой моделью.

– Послушай, ты же получила приглашение из «Бури» – попроси у них побольше денег и вперед. Это же твой шанс. Ты же сама сказала мне на прошлой неделе, что Кэри Би хочет перейти из агентства «Модель Один». Все переходят. Это нормально. Я слышала, что «Буря» и моей драгоценной Энджи тоже сделала предложение, но тут как раз Грейс накинула ей существенную сумму, и Энджи осталась в «Этуаль». А вчера вечером в «Айсени» одна девушка сказала, что хочет перейти в «Этуаль», и просила меня как-нибудь помочь. Что я ей, сваха, что ли?

В тот же день Даниэль Мерсье, солидный мужчина лет сорока, ухоженный, элегантный, в дорогом костюме, играющий в Париже роль не меньшую, чем Чарли Лобьянко в Нью-Йорке или Марчелло Молино в Милане, подошел к Джиджи и пригласил ее в Париж. С Грейс Браун он все уже обговорил, билет на завтра готов.

И вот через несколько минут она приземлится в аэропорту де Голль, и у нее странное чувство, что это ее последний шанс в жизни. Она доехала на такси до Монпарнаса, где ее старая миланская знакомая шведка Грета уже сняла дешевую квартирку на рю Бруассе.

Еще когда Джиджи позвонила ей из Лондона, Грета предупредила:

– Они попытаются поселить тебя в доме Анри.

– А кто это, Анри?

– Один очень богатый плейбой, которому пришла в голову блестящая идея купить многоквартирный дом недалеко от авеню Опера по соседству с агентствами «Этуаль» и «Форд». Район очень дорогой, там морковка стоит двадцать франков. Хорошенькое место для начинающих моделей с одним заказом в неделю! В Скандинавии этот Анри очень хорошо известен. Особенно в Швеции. Он часто приезжает к нам, выискивает симпатичных дурочек-блондинок и говорит: «Поехали со мной в Париж, там у тебя будет все». И девчонки едут, и, естественно, ничего не получают. В этом своем доме он устроил роскошные квартирки для моделей: представляешь, агентства рядом, комнаты большие, две кровати, отдельная кухня, и везде – от пола до потолка – зеркала.

– Вот это да! – Ага, только зеркала-то полупрозрачные, а с другой стороны сидит он и разглядывает ничего не подозревающих девочек. Может, у него там даже видеокамеры установлены. В этом доме он хозяин, что хочет, то и делает. А девочки полностью в его власти. Говорят, у него там и наркотики в ходу, так что девочки опускаются на дно очень скоро. Ты приедешь, и мы будем жить вместе, лучше самим о себе позаботиться.

Грета жила здесь всего месяц, но не теряла времени даром. В Париж она приехала после одной работы в Милане, в результате которой оказалась на обложке французского издания журнала «Глэмор». Она быстро перезнакомила Джиджи со всеми, и той даже пришлось купить специальную книжку, чтобы записывать коды замков на подъездах. Иначе она просто никуда не смогла бы попасть. Если парень приглашал ее к себе, а она не помнила кода в его подъезде, то рисковала проторчать на улице всю ночь. Джиджи и свой-то код запомнила с трудом, а тут еще постоянно по ночам звонил ее сумасшедший лондонский поклонник. Она никак не могла понять, откуда он узнал номер ее телефона? Он оказался куда сообразительней, чем она думала. Одно утешало – в их с Гретой квартиру он не сумеет пробраться, кода от подъезда не знает. А вдруг как-нибудь узнает?

По ночам Джиджи развлекалась, а днем ходила по просмотрам. Однако без особого успеха. Никто ей работы не предлагал. После фиаско у Армани в Милане она поняла, что на приличный показ ей не попасть. Надо смотреть правде в глаза: для показов она не годится. Просмотры для рекламных роликов она ненавидела, заведут в комнату, где полно народу, все что-то лопочут по-французски, потом повернутся к ней и с усмешкой скажут: «Qui, merci, au revoir» [36]. Вот и вся история. Джиджи никак не могла понять: какого черта Даниэль Мерсье вытащил ее сюда? Но однажды Грета повела ее в роскошный клуб «Бен-Душ», и там наконец все прояснилось. В ночные клубы вообще раньше часу ночи никто не приезжал. В доме, где они с Гретой жили, снимали квартиры и другие модели. Обычно они приходили с работы, ужинали и ложились спать. А около полуночи начинали готовиться к ночным развлечениям. С двенадцати до часу в доме царило страшное оживление, модели наряжались в лучшие платья, вертелись перед зеркалом, а те, кто не любил ночных кутежей и хотел поспать, потому что назавтра с утра предстояла работа, раздраженно просили соседок не шуметь, но, увы, тщетно.

Когда Грета и Джиджи подъехали к «Бен-Душ», у входа стояла целая толпа желающих попасть в заведение. У двери стояла блондинка с железобетонным лицом. Списков никаких не было – все решали два крутых охранника и блондинка. Заметив Грету, она махнула ей рукой:

– Эй, ты была на обложке «Глэмор», ты можешь войти.

Толпа расступилась, как в свое время воды Красного моря перед евреями, и Грета с Джиджи вошли в клуб.

– Здесь танцуют внизу, – сказала Грета. – Давай сначала зайдем в бар, выпьем.

В баре за большим столом сидел Даниэль Мерсье. Это напомнило Джиджи обед в Милане, который давал Марчелло. Крутые клиенты и симпатичные девочки. Джиджи на минуту засомневалась, можно ли ей подойти к Даниэлю, но он заметил ее и махнул рукой. Он освободил для нее место рядом с собой и заказал ей водку с тоником. Джиджи сразу вспомнила наставления Греты:

«Джиджи, выпивка в «Бен-Душ» очень дорогая. Вино фунтов десять, а бутылка водки вообще восемьдесят. Так что ты поосторожней…»

Даниэль обнял ее за плечи и представил сидевшим за столом. Говорил он так быстро, что почти никого она не запомнила, только одного киноактера со странной фамилией и еще редактора журнала мод, которого встречала раньше, но он, судя по всему, ее не узнал. Джиджи вдруг сделалось неуютно и одиноко. Грета куда-то пропала. Она была одна среди чужих людей.

– Ну как дела, Джиджи? – Даниэль поворошил рукой ее черные волосы. – Много подружек завела в Париже? – Она кивнула. – Хорошо, очень хорошо. Дружи с моделями, болтай и замечай, кто чем недоволен.

– Недоволен?

– Держи ушки на макушке на всех просмотрах, где бываешь. Слушай. Запоминай, кто хочет уйти из нашего агентства. Кому не нравится в другом агентстве и кто хотел бы перейти к нам. Кто с каким фотографом спит. Вообще запоминай все интересное и не забывай о кодах замков в подъездах, особенно симпатичных девушек. А потом ты будешь приходить сюда в «Бен-Душ» и рассказывать, что новенького, дяде Даниэлю. Ну как, мы сработаемся?

– А что я буду с этого иметь? – Уличный инстинкт Джиджи сразу дал себя знать.

– Подарки. Какие захочешь. Я пока не знаю твоих пристрастий. Сама расскажешь. Мне. Или кому-нибудь из моих друзей. – Широким жестом он обвел стол.

Джиджи все сразу поняла. Тут все то же самое, что и в Милане. Все они – богатые плейбои, рыщут по Парижу, как волки. Может, один из них – пресловутый Анри, который подглядывает за девушками из зазеркалья.

Все это не очень понравилось Джиджи. В Милане, по крайней мере, играли в открытую. А в Париже за внешним шиком и утонченностью кроется тот же самый разврат. Но Джиджи согласилась на предложение Даниэля. Деваться было некуда: нищий не может себе позволить быть разборчивым. И Даниэль не ошибся в своем выборе. Джиджи оказалась прирожденной шпионкой. Она легко и естественно болтала с моделями, и они выкладывали ей все: как идут дела и что их волнует. Потом она шептала на ухо Даниэлю факты и фактики, которые позволяли ему держать в узде своих девушек или же переманивать чужих в «Этуаль».

Скоро должна была начаться Неделя парижской моды, во Францию начали понемногу приежать американцы, и однажды за столом Даниэля появился человек, который потряс воображение Джиджи.

До встречи с Хиро Такамото Джиджи и не подозревала, что на самом деле ей не нравятся «крутые» мужчины. Толстая шея и гора мускулов – все это не для нее. Ее, оказывается, привлекал тонкий, чувственный тип, с легкой аурой разврата. Хиро был высок для японца. Длинноногий, гибкий, изящно-угловатый, он напоминал породистого щенка. На нем был дорогой костюм, белая рубашка с расстегнутым воротом, небрежно повязанный галстук. От него веяло какой-то опасной истомой. Узкие маленькие глаза, черные, как два уголька, казалось, замечают все вокруг до мельчайших подробностей. И если бы не его азиатские черты, он со своими манерами, с небрежно покачивающейся в уголке рта сигаретой вполне мог бы сойти за настоящего француза – этакий японский Ален Делон. Джиджи представила его на экране: вот он вскакивает и начинает палить по столу Даниэля из свого «кольта» сорок пятого калибра. Именно это и привлекало ее в Хиро больше всего: скрытая угроза. Токийский гангстер с Парк-авеню.

Хиро заказал ей «Блэк рашен» и спросил, откуда она приехала. Джиджи, не раздумывая, выложила ему все: и про утонувшего отца, и про депортированную обратно на Кубу мать, и про мачеху Елену, и про свое детство на Саут Бич.

– А ты кто? – спросила она.

– Да примерно то же, что и ты. Я родился в Осаке. У моей семьи там дело. Очень большое. Мой дед знаменитый Тадзу Такамото, будь он неладен. У нас несколько американских компаний. Мы их чуть ли не каждый день покупаем. И проект «Лебедь» тоже принадлежит Такамото.

– Так ты работаешь у отца?

– У деда. Отец погиб в авиакатастрофе, когда лайнер нашей компании врезался в землю. Но я не очень-то расстраиваюсь по этому поводу. Вот по матери скучаю. Она живет в Осаке. Мы редко видимся. Дед хочет, чтобы я женился и завел детей, ему, видишь ли, нужны наследники, продолжать дело Такамото в двадцать первом веке. Но я ни разу не встречал женщину, которая относилась бы ко мне, как моя мать. Современные женщины, они все такие независимые. А мне нужна рабыня.

Джиджи видела, что он сильно пьян. В Нью-Йорке она слышала сплетни о Хиро, о нем говорили, как о непутевом внуке Тадзу Такамото. Говорили, что он ведет себя совершенно не по-японски. Истории о дебошах в его квартире на Коламбас-авеню были притчей во языцех. Вообще-то нью-йоркцы уже знали, как надо обходиться с японцами. Скажем, если вам мешает шум, то нужно постучать в дверь японцу и сказать: «Добрый вечер, добрый вечер» – и так несколько раз, пока хозяин не спросит: «Чем могу быть полезен?» Тут надо сказать, что вы, мол, никак не можете заснуть. «Ах, вот как?» – «Да». Тут японец обычно, как бы между прочим, должен заметить: «Может быть, моя музыка вас беспокоит?» – «Да, вы знаете, мне кажется, это так». – «Так, может, мне сделать музыку потише?» – «Да, будьте добры, если можно, окажите любезность».

Хиро же обычно открывал дверь и с ходу начинал орать: «Какого черта вам надо?» Традиционный японский этикет подразумевает очень большую вежливость, никогда нельзя ничего требовать, нельзя отвечать «нет». Хиро же вел себя вызывающе, все время приказывал, и многим это очень нравилось.

– Если хочешь, – улыбнулась Джиджи, – я буду твоей рабыней.

Оказалось, это очень интересно. Роль послушной девочки была настолько чужда характеру Джиджи, что первые две ночи она наслаждалась новизной ощущений. Когда они лежали в постели, ей нравилось смотреть на их обнаженные тела в мягком свете лампы: сочетание цветов кожи потрясающее – ее черный кофе со сливками и его золотистая пшеница. Когда они обнимались перед зеркалом, она замечала, как красиво выглядят ее черные кудри на фоне его иссиня-черных гладких волос.

От его жестокостей горячая латиноамериканская кровь Джиджи мгновенно закипала. Вначале они занимались любовью медленно и тягуче, а на третью ночь он, вместо того, чтобы загасить окурок в пепельнице, положил его на обнаженную ягодицу Джиджи. Она подумала, что это он случайно, но, подняв глаза, увидела, как его губы искривились в сладострастной усмешке. Тогда она встала и впилась ему в лицо своими длинными, покрытыми кроваво-красным лаком ногтями. Он что-то истошно закричал по-японски. Потом выяснилось, что это слово означало «рабыня». Именно в этот момент, когда она перестала быть его рабыней и дала резкий отпор, Хиро почувствовал ни с чем не сравнимое возбуждение.

И Джиджи – тоже.

ЛОНДОН, 1994

В конце концов Армани все же не взял Тесс на свой показ, и она улетела в Лондон на Неделю моды, где сразу же получила много заказов. Ее пригласила Аманда Уокли, потом группа дизайнеров одежды «Новое поколение» на показ в универмаге «Харви Николс», потом Джон Рош, Томас Старвецки, Элли Чапеллино, «Солсбери Плэйн» и Элен Стори. В «Харви Николс» для показа переоборудовали ресторан на шестом этаже, рядом с супермаркетом, куда обычно ходил за покупками шофер и по совместительству нянька Лебеди Брайан Мерфи. За кулисами Тесс познакомилась с симпатичной американкой Кэсси, которая сразу же набросилась на нее, как только услышала ее имя.

– Я знаю твоего отца, у него газетный киоск в конце Эрлз Корт роуд. Он такой добрый. Я была в глубокой депрессии, только что приехала в Лондон. Работы не было. Томми никак не могла найти…

– Томми?

– Томми Лоуренс. Мой парень, видишь, вон он. Такой высокий, темноволосый, немного похожий на бродягу, с кольцом в носу. Мои родители, наверное, с ума бы сошли, если б узнали, что парень, с которым я встречаюсь, носит кольцо в носу! Мы вместе снялись в одном рекламном ролике и стали настоящими знаменитостями. Я заработала такую кучу денег, что самой не верится.

«А я потеряла столько, что просто страшно представить», – подумала Тесс. Но она не завидовала Кэсси. Американка такая наивная, открытая и беззлобная, что просто невозможно на нее сердиться или завидовать ей.

– А ты в каком шоу работаешь? – спросила Тесс.

– Ни в каком. Это Томми будет работать с «Копперуит Бланделл». Фетровые шляпы и льняные рубашки. Я просто пришла поболеть за него, это же его первый показ. В Париж его тоже пригласили.

Кэсси была за кулисами и на показе Джона Роша, который проходил в большом шатре перед Национальным историческим музеем. Здесь Тесс впервые почувствовала, что такое настоящий показ на большой публике, который и длится дольше, да и по размаху грандиознее – не то что игрушечный подиум в «Харви Николсе». Костюмы Джона Роша сидели на Тесс идеально. Ее рыжевато-каштановые волосы и белая кожа прекрасно сочетались с коричневыми мутоновыми жакетами поверх шифоновых блузок и с шелковыми шоколадного цвета болеро, отороченными мутоном по воротнику и обшлагам. Томми тоже работал на этом показе – вместе с двумя экстравагантными новичками Джеромом и Матом Роузом и с довольно известным манекенщиком, сухопарым Кейтом Мартином, который в свое время демонстрировал модели Пола Смита. После показа Кэсси пригласила Тесс поужинать вместе с ней и Томми.

– Не могу, – вздохнула Тесс. – У меня свидание.

– Стоящий парень? – поинтересовалась Кэсси.

– Увы, нет. Тут у нас случилась одна история, и я хочу дать ему возможность изложить свою версию.

– Похоже, вы давно знакомы.

– Да. Я потом тебе как-нибудь все расскажу. В другой раз.

– Может, в Париже?

– Если я попаду туда, – усмехнулась Тесс.

– Вот ответ настоящей модели. Ведь у нас какая жизнь? Ничего про себя не знаем, нашу судьбу решают другие. А нам остается только надеятся и ждать. Ну, пока, Тесс, очень рада была с тобой познакомиться.


Бобби Фокс позвонил в первый же вечер после ее возвращения в Лондон. У них как раз было что-то вроде торжественного семейного ужина по поводу ее приезда. Родители Тесс так радовались! Отец даже пораньше закрыл киоск, чтобы поскорее прийти домой и послушать рассказы дочки о Милане.

– Мы верили в тебя, доченька. Мы знали, что Бобби не даст тебя в обиду.

Тесс молча кивнула.

– Представляешь, Тесс, – затараторила мать, – когда вышел этот журнал «Картерс» с твоими фотографиями, твой отец-то развернул на той самой странице и выставил в витрине киоска. И каждому покупателю говорил: «А это моя девочка!» Ты не представляешь, как он тобой гордится. Как все мы тобой гордимся.

«Вы бы гордились еще больше, если бы у меня не украли деньги, и я купила бы маме новую коляску», – подумала Тесс.

– Тесс, тебя к телефону, – позвал ее из прихожей отец. – Это Бобби.

Бобби! С тех пор, как она застала его с Джиджи, она с ним ни разу не разговаривала.

– Привет, – просто сказал он, когда она вошла в бар на Фулэм роуд, где они договорились встретиться. Он сидел за столиком в углу, а за соседним столиком – Тесс не поверила своим глазам – сидела компания ее школьных подружек. Она не виделась с ними с тех самых пор, как стала моделью.

– Дженни, Сьюзи, Линда! – воскликнула Тесс. – Как вы? А где Гэри? Вы по-прежнему с ним дружите? А как твои дела, Линда? Не раздумала поступать в колледж? А я вот только что приехала из Италии.

– Знаем, нам твой папаша рассказывал, – сказала Линда.

– Спасибо за открытки, – съехидничала Дженни. – А то я думала, супермоделям недосуг вспоминать о каких-то там школьных подружках.

– А я тут встречаюсь с Бобби, этой мой друг, может, сядем все вместе? А Гэри и ребята тоже придут? – Тесс оглянулась по сторонам в поисках стула. В эту минуту как по команде в баре появился хипповый парень в потертой кожаной куртке и с ним два приятеля в спортивных фуфайках с капюшонами. Чтобы выглядеть покруче, они натянули капюшоны на головы и сунули руки в карманы.

– Тесс! Привет! Видел тебя в журнале. Класс! А что это за история с газетой, где тебя напечатали голой в ванне?

К своему удивлению, Тесс рассмеялась. Пару месяцев назад при упоминании о статье Линди-Джейн Джонсон Тесс очень смутилась бы, но сейчас она относилась к этому как к забавному недоразумению. За последнее время она изменилась. Глядя на своих подружек, она вдруг поняла, как далеко ушла вперед. Вот они злобно смотрят на нее, сердятся, что Гэри и его приятели сразу заинтересовались ею. Да кто она вообще такая? Пришла и отбивает у них парней. Тоже цаца выискалась. Подумаешь, фотомодель!

– Может, наконец, пойдешь к своему любовнику и оставишь нас в покое? – прошипела вдруг Сьюзи.

– К кому? К тому гомику? Да никакой он не любовник. Правда же, Тесс? – Гэри с усмешкой смотрел на Бобби.

Тесс неприятно поразило и то, каким тоном заговорила с ней Сьюзи, и то, что Гэри с первого взгляда распознал в Бобби голубого.

– Конечно, нет, – согласилась она. – Но он мой друг. Хорошо, я пойду к нему. Пока. До встречи.

– А ведь новой встречи с ними уже не будет, – сказал Бобби, когда она села за столик рядом с ним. – Надеюсь, ты это понимаешь? Я был свидетелем подобных сцен сто раз. Когда девушка начинает идти в гору, она вдруг обнаруживает, что те, кого она считала друзьями, относятся к ней враждебно. А приятель твой прав. Ты знаешь, я действительно гомик.

Он посмотрел ей прямо в глаза, как бы призывая не торопиться и не принимать поспешных решений.

– А я наивная дурочка, – вздохнула Тесс. – Подружки думают, что я теперь такая крутая, всего навидалась, всему научилась, а я даже и не заметила, что ты голубой. Ты, наверное, считаешь меня дурой.

– Да что ты! Ведь дело в том, что, когда мы спали с тобой, я еще и сам не знал, что по-настоящему голубой.

– Когда мы спали с тобой… – как эхо повторила Тесс. – Послушай, я не могла, то есть ты не мог меня случайно…

– Нет, все нормально. Мы же всегда использовали презервативы. Так что тебе не о чем беспокоиться. Заразить я тебя ничем не мог.

– А Джиджи? Ты с ней тоже пользовался презервативом? – Тесс вдруг живо вспомнила ту сцену, когда она застала их вместе.

Бобби как мог объяснил, в чем, собственно, у них было дело. Ему очень нравилась новая Тесс, уверенная, раскованная, но он заметил, что старые комплексы еще не изжиты окончательно, и потому старался не очень ранить ее. В конце он сказал:

– Я понимаю, что очень обидел тебя. Но все же, если позволишь, я хотел бы остаться твоим другом. Видишь ли, Тесс, кто-то должен присматривать за тобой, опекать, если хочешь. А я бы мог тебе помочь. Ты работаешь в жестоком мире, Тесс. Скоро ты резко взлетишь, а это требует новых сил. Грейс Браун и Энджи только вчера как раз говорили, что в последнее время твой характер изменился к лучшему, но впереди у тебя долгий путь. Позволь мне помогать тебе.

Тесс расплакалась. Она ничего не могла с собой поделать. Она уткнулась лицом в плечо Бобби, он ласково гладил ее по спине и утешал, как ребенка:

– Ну, будет, будет. Все образуется.

После миланского напряжения его участие и нежность принесли ей такое облегчение. Наконец она вытерла слезы и посмотрела ему в глаза:

– Видишь, как все в жизни странно: я люблю тебя, Бобби Фокс,но не так, как думала раньше. Я люблю тебя как близкого друга.

– В таком случае, ты окажешь своему близкому другу большую услугу, если поедешь в Париж в полной уверенности, что ты звезда, и все модельеры, которые тебя заказали, будут от тебя в восторге. Кстати, в Париже будем работать вместе. Я еду ассистентом. И не чьим-нибудь, а самого Вилли О'Нила.

– Чудесно. – Тесс усмехнулась.

– Пока, Гэри, – бросила она через плечо, когда проходила мимо столика школьных друзей. На девушек она не обратила ни малейшего внимания.

– Корова недоделанная, – прошипела ей вслед Сьюзи. – И чего выпендривается? Ну, что у нее есть такое, чего нет у нас?

– Да все, – сказал проходивший мимо столика Бобби. И, улыбнувшись, повторил: – Все.


«Да, у меня есть все», – сказала себе Тесс две недели спустя, глядя на себя в зеркало в своей новой парижской квартирке около авеню Опера. В Париже она имела неожиданно громкий успех. Ее пригласили на показы не только Соня Рикель и Клод Монтана, но и сам Валентино. Она просто не верила, что все это происходит с ней и на самом деле. Бобби тоже был в Париже, он жил в отеле, где остановился Вилли О'Нил, и сегодня собирался показать ей ночной Париж.

«Только надо уметь держать себя в руках», – внушала она сама себе. Она стянула через голову жилетку, тряхнула длинной гривой восхитительных рыжих волос и принялась изучать в зеркале свое обнаженное тело.

Из зазеркалья ее внимательно разглядывал Анри.

ПАРИЖ, 1994

Я люблю приезжать в Париж. Странно, но именно здесь я чувствую себя наиболее защищенной от окружающего мира. Я никогда не останавливаюсь в гостиницах. У меня есть маленькая квартирка на рю де Клиши в девятом районе, у подножия Монмартра, недалеко от площади Пигаль. Это не самый фешенебельный район Парижа, но довольно чистый, спокойный, с приятными старинными домами, и отсюда можно дойти пешком до Оперы или до Дворца согласия, парка Тюильри, Лувра.

Домик мой типичный парижский: двойные ворота ведут с улицы во внутренний дворик, а оттуда – лестницы на верхние этажи. В моей квартире четыре комнаты, и расположены они, как говорят в Америке, «вагоном», то есть анфиладой, одна за другой. Все стены до половины высоты выкрашены в белый цвет, в каждой комнате мраморный камин, а над ним – высокое зеркало в раме; на стенах – чудесные деревянные панели. Под окнами маленькие балкончики с навесами, а внизу в этом же доме – кафе, где по утрам я частенько завтракаю или пью шоколад.

На показы я не ходила, за мной присылали машину. Я спускалась к машине – не хотела, чтобы шофер поднимался за мной и видел Рори, который тоже приехал в Париж. Пока я работала на лондонских показах, Рори ездил в Уилтшир, пожить у моих родителей, чтобы они поближе познакомились с будущим зятем. Там он зашел к Гарри рассказать о своем визите в «Цецилию». Меня насторожила реакция брата. По словам Рори, брат очень испугался, когда услышал про «Цецилию», сразу замкнулся в себе и сказал, что будет говорить только со мной. Телефона в гончарной мастерской, конечно же, не было, так что пришлось отложить этот разговор до свадьбы.

Мы договорились, что Гарри появится на венчании в «Тривейне», чтобы родители наконец узнали, что он жив и здоров.

Большинство коллекций в Париже теперь демонстрируют в специальном комплексе «Карусель де Лувр». Это огромная двухсотпятидесятиметровая подземная галерея под Лувром, строительство которой обошлось в сорок миллионов фунтов. Прошли те времена, когда редакторы журналов мод продирались под дождем через толпу промокших зевак к набухшим влагой парусиновым шатрам. По странному совпадению, именно тогда, когда в Нью-Йорке пошла мода на демонстрации в шатрах, в Париже все солидные показы опустились под землю, в суперсовременные салоны. Это, конечно, существенно упрощает жизнь, но меня часто настигают грустные ностальгические воспоминания о тех давних временах, когда меня еще не возили на показы в лимузине, и мы, модели, тряслись в тесном микроавтобусе, переезжая с одного шоу на другое.

В ту среду, девятого марта, в 12.30 мы должны были демонстрировать новую коллекцию Валентино. Мы, это – я, Клаудиа, Наоми, Линда, Кристи, Хелена, Цецилия, Брэнди, Надя. Дополнительный ажиотаж показу этого года придавало то, что знаменитый американский кинорежиссер Роберт Альтман, прославившийся фильмами «ПАГ» [37], «Маккэйб и миссис Миллер», «Нэшвилл», «Игрок» и выдвинутый недавно на «Оскара» за «Короткий монтаж», решил снимать здесь свою новую картину о моде под названием «Pret-a-porter». Альтман известен своей тягой к документализму, так что операторы с камерами сновали повсюду, и особенно много их было за кулисами. В первый ряд режиссер посадил Софи Лорен, Лорэн Бэколл, Салли Келлерман и Трэси Улман, и журналисты сплетничали, что, мол, странно будут выглядеть эти дамы, в жизни не написавшие ни строчки, в роли редакторов журналов. Все сплетни нам приносил наш резидент во «вражеском стане» кинорежиссера приятель Челесты Уотер Детройт, который снимался в этом фильме. Дело в том, что в любую минуту тебя могли заснять, любую твою реплику могли записать на пленку. За кулисами мы были особенно уязвимы, и была такая смешная сцена: трех знаменитых супермоделей подловили, когда они, серьезно глядя друг на друга, торжественно провозгласили: «А теперь давайте поговорим о политике». Это очень разозлило меня. Почему все считают, что мы набитые дуры?

Но к показу Валентино Альтман закончил свои съемки, и мы могли наконец вздохнуть свободней. Челеста тоже была здесь. Она перекрасила свои коротко стриженные волосы «под платиновую блондинку» и выглядела просто потрясающе. Вешалки с костюмами супермоделей стояли рядом с выходом на сцену – к каждому платью приколот кусочек картона, на котором трогательным детским почерком написаны наши имена. Другие девушки переодевались с другой стороны кулисы, так что между нами было довольно большое пространство, поэтому из-за ряда вешалок я даже и не сразу заметила Челесту. Вообще во время показа за кулисами царит страшный гам. «Что ты мне даешь? Это сороковой! А где второй туфель тридцать восьмого размера? Их вообще была всего одна пара!» – и все в таком роде. Мы должны были выходить на подиум в париках с огромными хвостами из искусственных волос, в которых было не очень удобно ходить. А в один из проходов, помню, мне пришлось расстегнуть двадцать пять пуговок на черном вечернем пиджаке, пока я дошла до конца дорожки, а они все не кончались и не кончались. Я уже прошла обратно и уходила со сцены, а еще не все пуговочки были расстегнуты.

Но, несмотря на обычные страхи и переполох, шоу прошло с большим успехом. В конце мы вышли вместе с Валентино, поклонились, помахали, похлопали, а потом те, кто мог проникнуть через заслон охранников, ринулись за кулисы, чтобы послать знаменитостям свои поздравления и воздушные поцелуи.

Челеста подошла ко мне и застенчиво ждала, пока я переоденусь в свою собственную одежду. Я заметила, что она дрожит, и спросила:

– Ну как?

– Поразительно. Здесь, в «Лувре», я участвовала только в этом показе. Но это так грандиозно. Я работала с Дрис ван Нотен, Энн Демьюлемейстер, Вивьен Вествуд, Мартиной Ситбон и Джин Колонна, но все показы проходили в других местах. А это шоу совсем другого масштаба. Перед выходом на подиум у меня коленки подгибались. Боялась, что упаду. Пришлось вспомнить наставления бабушки.

– Да, она была настоящим явлением в свое время. Лучшей наставницы не придумаешь, – сказала я. И это была чистая правда. Фиона Фэрфакс – настоящая легенда. Челеста рассказывала мне об их уроках в «Тривейне». Скоро там состоится и мое собственное шоу – моя свадьба.

– Я выхожу замуж, – сказала я вдруг.

– Неужели! За кого? Не может быть!

– Его зовут Рори Стирлинг. Он писатель. Ты видела его. Он был на приеме у Норы Николсон.

– Как же, помнию. Настоящий красавец. Так, значит, Уотер прав.

– То есть?

– Уотер однажды видел, как Рори Стирлинг выезжал из гаража «Карлайла», и все не мог успокоиться: что же Рори делал в гостинице. Уотер очень хочет поговорить с Рори, ему нужны права на экранизацию его книги. Он даже просил, чтобы я пригласила тебя в гости, когда вернемся в Нью-Йорк.

– Послушай, Челеста. О нас с Рори, пожалуйста, не рассказывай никому, даже Уотеру. Мы не хотим афишировать наш брак. Но тебя я буду очень рада видеть на свадьбе. Дело в том, что венчание состоится в вашей церковке в «Тривейне». Я даже хотела, чтобы ты стала подружкой невесты, или как это правильно называется? Но Уотера, ты уж меня прости, пожалуйста, не привози с собой в «Тривейн». Почему-то он не вызывает у меня доверия.

– О, не беспокойся, конечно, его не будет. На самом деле у меня с ним ничего серьезного: так, любовник и любовник. Иногда он просто выводит меня из себя. Представляешь, ревнует меня к моим успехам, боится, что в этом фильме Альтмана моя роль окажется важнее, чем его. Ведь у картины даже нет четкого сценария, приходится все время импровизировать, а Уотер этого совершенно не умеет. Да не в этом дело, Лавиния, то есть Сван… послушай, я так рада твоей свадьбе! И с удовольствием приеду на нее. Но, понимаешь, я хочу тебе кое-что показать.

– Пожалуйста, а что это?

Возникла неловкая пауза, потом Челеста решительно достала из сумочки записную книжку в красном переплете, сунула ее мне и быстро ушла. Я открыла книжку. Внутри была короткая записочка: «Это дневник Оливера. Прочти и скажи, что ты об этом думаешь. Челеста».

От неожиданности я даже выронила книжку из рук, и чья-то участливая рука подняла ее с пола и протянула мне. Я подняла глаза. Передо мной стояла рыжеволосая красавица, которую я видела в Милане. Как же ее зовут? Кажется, Тесс.

– Я хотела поблагодарить вас. Карла сказала, что это вы посоветовали ей послать меня на просмотр к Армани.

– Да, – кивнула я. – Ну и как ваши дела, успешно? Я часто видела вас на последних показах в Лондоне.

– Ну, Армани-то не взял меня, но здесь, в Париже, у меня было очень много работы.

Я внимательно посмотрела на нее. Девушка светилась красотой и душевной силой. Я тотчас узнала этот взгляд: она была явно влюблена.

– Ты выглядишь великолепно, – сказала я. – По-моему, тут не обошлось без мужчины.

Она смущенно засмеялась.

– Мы познакомились в прошлое воскресенье на шоу Голтье. Этого парня Голтье увидел на улице в Нью-Йорке, он совершенно не похож на модель, ведет себя так естественно. Он мне так понравился, не передать словами!

– Не надо. Мне знакомо это чувство.


Казалось, любовь была разлита в воздухе. Мы обедали с Рори в моем любимом ресторанчике на улице Вольтера; хозяева, супружеская пара, всегда подавали овощи и зелень только из собственного огорода.

Но я едва замечала, что ем, и едва слушала, что говорит мой несравненный Рори: мне не терпелось поскорее прочесть дневник Оливера Фэрфакса и выяснить, почему Челеста дала его именно мне.

Челеста, как подруга Уотера, тоже должна была прийти на обед, который давали вечером Полли Меллен и Линда Уэллс в честь журнала «Аллюр» в замечательном ресторанчике «Мари и сыновья» в Латинском квартале на улице Мазарини. Полли Меллен – живая легенда; будучи в свое время редактором нью-йоркского издания журнала «Вог», она была царь и Бог в мире моды, и я очень благодарна ей за то, что на первых порах моей карьеры она оказала мне большую поддержку. Я так радовалась, когда ей присудили премию «За большой вклад в развитие моды», по-моему, она ее честно заслужила всей своей жизнью. Один мой знакомый как-то раз вместе с ней ехал в лифте, и она призналась ему, что всякий раз, когда видит на показе красивое платье, на глазах у нее наворачиваются слезы.

Я чувствовала, что больше уже не могу ждать – умру, если сегодня же не поговорю с Челестой о дневнике Оливера Фэрфакса. Но до вечера все равно пришлось подождать. На обеде присутствовали все сливки модной элиты – Анна Винтур, Джин Прессман из «Барниз», Эллин Зальцман из «Бергдорф Гудман», Хельмут Ньютон и его жена, фотограф Элис Спрингс, Андре Путман и художественный редактор «Вог» Андре Леон Талли, Наташа Фрезер из еженедельника «Европейская мода», Сьюзи Менкес, знаменитые модельеры – Джон Гальяно, Соня Рикель, Эгнес Би, Джин Колонна, Мартина Ситбон, Эрик из фирмы «Хлоя», кроме того, знаменитые писатели и актеры – Билли Норвич, Сандра Бернар со своей любовницей, Руперт Эверет, Диана фон Фюрстенберг и, наконец, восходящая литературная звезда Рори Стирлинг, которого пригласили, так сказать, самого по себе, безо всякой связи со мной. Мы приехали на обед в разных машинах, чтобы не давать повода к лишним разговорам. Когда он вошел в зал, я едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею. Я стояла в компании Хельмута Ньютона и Руперта Эверета и слушала бестолковые воспоминания, как они работали на каких-то съемках для Анны Винтур, которая как раз только что прошла мимо, холодно бросив нам «привет».

Челеста, похоже, решила оставить свои детские эпатажные замашки и появилась на обеде в потрясающем костюме в полоску от Тодда Олдэма. Со своими коротко остриженными платиновыми волосами и огромными серыми глазами она походила на прекрасную инопланетянку. Она сидела за большим круглым столом в глубине ресторана. Мое место было прямо перед столиком Полли, рядом со мной сидели Хельмут Ньютон и Андре Леон Талли. За весь вечер мне не удалось даже словом перемолвиться с Челестой. Уотер оказался за одним столиком с Рори, и я с тревогой наблюдала, как он пытается его обработать. Уотер без умолку сплетничал о прошедшей Неделе моды, рассказывал, чьи модели прошли на «ура», а кто потерпел фиаско, что Валентино почему-то начал шоу с опозданием на сорок пять минут, а одного модельера журналист из английского издания «Эль» так утомил своими скучными вопросами, что тот уснул прямо посередине интервью. Я вообще люблю послушать такие байки, но сегодня на уме у меня было совершенно другое. Сразу после десерта при первой же возможности я ринулась к Челесте.

– Пойдем отсюда, – прошептала я. – Попроси Уотера пригласить Рори, я хочу, чтобы он поехал с нами.

– А куда мы едем?

– В клуб «Арка», рядом с «Этуаль». Скажи таксисту, чтобы ехал за моей машиной.

Накануне мне позвонила Шер [38], которая тоже была в Париже, и пригласила в «Арку» на ужин в честь «Хром Хартс». Когда мы туда приехали, никакой Шер не было и в помине, но интимная и спокойная атмосфера клуба идеально подходила для нашего с Челестой разговора. Бедному Рори пришлось взять на себя зануду Уотера, но на ходу я шепнула ему, что мне необходимо обсудить с Челестой важное дело, и, мне кажется, он все понял.

В полумраке я шептала Челесте:

– Я видела, что Гарри врет. Он все знал. Он сам сказал мне, что Оливер связался с неким агентством «Цецилия», но тут же соврал, что оно будто бы давно закрылось. А на самом деле оно работает до сих пор. Рори был там и потом попытался поговорить с Гарри. Но брат испугался и сказал, что будет говорить на эту тему только со мной. Как только здесь все закончится, я сразу еду к нему в Уилтшир.

– Ты хочешь сказать, что знаешь, где твой брат? – удивленно спросила Челеста. Тут до меня дошло, что я проговорилась. Пришлось все рассказать Челесте.

– Удивительная история, – сказала она, когда я закончила рассказ. – Я сама не знаю, почему показала тебе этот дневник Оливера именно сейчас, но я рада, что наконец ты его прочла. Когда вернемся в Англию, надо непременно все выяснить. Я помогу, Лебедь, ты только скажи, что делать. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе. Мне так стыдно, что я раньше не показала тебе этот дневник. Но, поверь, я действительно хочу тебе помочь. Можно?

– Конечно, можно. Но прежде всего я должна поговорить с Гарри и выяснить, кто такой этот Мюррей.

Но когда мы с Рори вернулись в квартирку на рю де Клиши, на автоответчике меня ожидало странное послание.

«Лебедь, привет, это Салли. Салли Бэйнбридж. Послушай, я надеюсь, что все устроится, но мне показалось, что надо позвонить тебе. Я не знаю, как быть. Понимаешь, Гарри… В прошлые выходные я приехала в Уилтшир, в гончарную мастерскую, а его нет. Там ничего нет. Он собрал свои вещи и куда-то подевался. Понимаешь, он снова исчез».


Элис Джонсон подошла к эскалатору у входа «Карусель». На ней был ее единственный костюм от «Шанель» – к сожалению, он стал ей явно маловат и слишком подчеркивал формы. Но выбора не оставалось – ведь Элис шла на показ фирмы «Шанель».

В подземном супермаркете она чуть не столкнулась с Сузи Менкес из «Интернэшнл геральд трибюн», которая не обратила на нее ни малейшего внимания, что, впрочем, не удивило Элис: ведь они никогда лично не встречались и не были знакомы. «Глупая корова! – мелькнуло в голове у Элис. – Надо же, ходит с такой идиотской прической». Сама Элис, правда, сразу же узнала Сузи по фотографиям в многочисленных журналах, где та печатала свои колонки.

Элис ни за что бы никому не призналась: она первый раз в жизни сама собралась на показ! Ради этого она и приехала в Париж, и, что было уж совсем глупо, сразу свалилась с гриппом. Только вчера она еще лежала в постели, а сегодня пришлось тащиться на шоу. Оставалось надеяться только на Джеральдину и Линди-Джейн. Накануне вечером они вручили ей входной билет, а сами отправились на ужин, устроенный в честь «Хром Хартс», – Элис понятия не имела, что это такое. Она рискнула предположить, что, судя по названию, речь идет о какой-нибудь поп-группе, но смешки Джеральдины и Линди-Джейн заставили ее усомниться в правильности своей гипотезы.

У входа она предъявила билет и направилась в зал.

– Одну минуту, мадам. Мадам! – выкрикнул вдруг человек с радиотелефоном и бросился вслед за ней. И вот уже – о ужас! – он берет ее под локоть и вежливо, но твердо выпроваживает в фойе, где сбоку, отделенная от зала толстым шнуром, толпится довольно длинная очередь.

– Но у меня же билет! – возмутилась Элис. – Вот он. Именной! – и она показала служащему черную карточку с выведенной золотыми буквами надписью «ШАНЕЛЬ».

– Конечно, мадам, но на нем не указано место. Это значит, что вам придется здесь постоять. – И человек тут же удалился.

Какое унижение! Стоять тут, вместе со всем этим сбродом, и наблюдать, как элита – то есть люди, у которых нумерованные места – проходит мимо нее в демонстрационный зал. И какие у них отвратительно высокомерные лица! Никто даже не взглянет в ее сторону, но про себя, уж в этом-то она не сомневалась, и Анна Винтур, и Джон Фэрчайлд, и Андре Леон Талли, и Александра Шулман, и Анна Харви, и, конечно же, Сузи Менкес наверняка злорадствуют на ее счет. И тут она заметила Джеральдину и Линди-Джейн: обе предъявили билеты и беспрепятственно прошли внутрь.

– Джеральдина! – крикнула Элис. – Я здесь! Слышишь?

Но ни та, ни другая не повернули голову в ее сторону. И вдруг до нее дошло: Джеральдина поменяла билеты и всучила ей свой, стоячий!

Люди вокруг толкались, отпихивая друг друга, – вновь прибывшие пытались пробраться в первые ряды. Потом шнур отвязали, и всех пропустили вперед, но у следующей загородки потребовали предъявить паспорт. Как назло Элис оставила его дома. Порывшись в сумочке, она извлекла первый попавшийся документ – членскую карточку видеоклуба «Блокбастер». Пока служащий внимательно изучал его, толпа рванула вперед – и барьер опрокинулся. Элис тут же бросилась бежать следом: шут с ней, с этой карточкой, главное – попасть на показ «Шанель»!

Проникнув в зал, Элис оказалась перед дилеммой – или стоять целый час на высоких каблуках, а это адская мука, или скинуть туфли, но тогда в этой толпе она просто ничего не увидит. Элис огляделась: все забито людьми. Вот целый ряд японцев – сидят себе и спокойно посапывают, как будто спят; а вот по своим местам рассаживаются женщины в костюмах от «Шанель» самых последних моделей – подумать только, в руках у них мотоциклетные шлемы; а вот и Джеральдина – вертится на своем стуле и то и дело машет каким-то людям, которые, с удовлетворением отметила Элис, не обращают на нее никакого внимания; вот сидит и спокойно позевывает Эйлин Форд, главный агент по найму моделей на этом показе.

Тем временем погас свет – и Элис чуть не сбила с ног оглушительная волна ревущей музыки-диско. Такого грохота ей не приходилось еще слышать: стоило только попытаться записать что-нибудь в блокнот, и карандаш в руке тут же начинал прыгать.

Демонстрировалась коллекция спортивной одежды. Тренировочные костюмы на моделях были задрапированы гигантскими национальными флагами: на Сван – британский «Юнион Джек»; Линда Евангелиста завернулась в национальный флаг своей родной Канады – красный кленовый лист на белом фоне; на Клаудии Шиффер – желто-черно-красный германский флаг. В коллекции было много искусственного меха, а все аксессуары отличались большой выдумкой: компактные наборы для пикника с бутылочками для воды, меховые сумочки, изящные радиотелефоны, очки для горных лыж и резиновые сапожки с фирменным знаком «СС» из двух букв – первых в имени и фамилии Коко Шанель.

«Ботфорты от «Шанель», – записала Элис в блокноте, – пушистые варежки, шляпы а-ля «осьминог со щупальцами». Она пробежала глазами запись и осталась недовольна: надо будет попросить Джеральдину немного подредактировать.

Элис перевела взгляд на Джеральдину: да, уж у нее-то все получится как нужно! Интересно, а что делает сейчас Линди-Джейн? Боже, она… даже не глядит на подиум! «Надо же, зачем только я старалась достать для нее билет?!» – со злостью подумала Элис. Ее сестра так увлеченно склонилась над маленьким красно-голубым блокнотом, что казалось, будто она читает чей-то тайный дневник.

Самое удивительное, что так оно и было.

Линди-Джейн наскучило общество сестры. В последнее время Элис ограничила свой словарь двумя терминами: «плавность» и «деконструкция». Казалось, Элис убеждена, что если вставлять эти слова в каждую фразу, собеседники поверят в твою осведомленность по части современной моды. Не в силах этого выдержать, Линди-Джейн сбегала от сестры при первой же возможности.

Вчера вечером у «Хром Хартс» она постаралась пробраться в самую гущу, чтобы лучше видеть Сван и Челесту Фэрфакс. Они сидели в уголке и внимательно разглядывали записи в маленьком блокноте. Линди-Джейн прислушалась к разговору Уотера Детройта с Рори Стирлингом и поняла, что текст в блокноте потрясающе интересный. Она улучила подходящую минутку и ловко вытащила из сумочки Челесты загадочный блокнот.

И вот теперь у нее в руках настоящее сокровище. Невероятно! Надо будет срочно сделать фотокопию и вернуть подлинник в парижское отделение «Этуаль» с запиской, что блокнот валялся где-то на полу.

Шоу уже закончилось, но Линди-Джейн ничего не заметила: она читала и не могла оторваться, – так что Элис пришлось тряхнуть ее за плечо, чтобы вернуть к действительности.

– Очнись, девочка, пора уходить. И учти: я в последний раз тебя выручаю. Мне пришлось все время стоять! А теперь, Бога ради, помоги мне справиться с Джеральдиной. Эта негодяйка вообразила себя Анной Винтур и пытается пробраться за кулисы.

Они взглянули на подиум. Еще несколько минут назад там стоял Карл Лагерфельд со своим неизменным хвостиком; веселой и шумной толпой его окружали девушки – Линда, Хелена, Татьяна, Наоми, Клаудиа и все остальные. А теперь там оказалась бедняжка Джеральдина. Пытаясь протиснуться мимо охранника, она получила удар в лицо. Вообще-то он, похоже, метил не в нее, а в фотографа. Джеральдина просто подвернулась под руку. Она отлетела в сторону, как подбитая кегля, и упала на пол, так что Элис пришлось взбираться на помост и, сгорая от стыда, тащить на себе еле живую помощницу. Именно в таком неприглядном виде она в первый и последний раз предстала перед миром парижской высокой моды.


В отместку за все она отобрала у Джеральдины приглашение на вечерний прием и отдала его Тесс Такер. После окончания всех показов Тесс должна была сделать для «Картерса» несколько парижских серий. Серия с миссис де Винтур имела огромный успех, так что Тесс вполне заслужила это приглашение. Правда, она повсюду таскает за собой своего нового парня, а он на вид уж очень странный.

Прием проходил на Елисейских полях, в одном из самых старинных и престижных ресторанов Парижа – «Ле Дуайен». Над входом огромными неоновыми буквами сияло название ювелирной фирмы «Булгари», спонсора приема. Таким образом «Булгари» решили отметить операторскую работу в фильме Роберта Альтмана «Pret-a-porter». На приеме были исполнители всех главных ролей, даже бедняжка Софи Лорен, которую полностью загримировали для съемок уже к половине восьмого вечера и промучили до трех часов ночи. Все разговоры записывались на звуковую кассету, так что обращаться к присутствующим приходилось по именам их киногероев. Беда только, что никто этих имен толком не помнил.

– Руперт, ты сам на себя не похож. Почему ты не в своем шотландском костюме? – обратился Жан Поль Голтье к Руперту Эверету, который на приемы всегда надевал клетчатую шотландскую юбку, потому что со стороны матери был Маклейн.

– Ш-ш-ш… Меня же надо называть Джеком, забыл? Я же играю Джека Ловенталя, сына Симоны Ловенталь. Это под ее именем вывели Соню Рикель.

– Дорогая, можно я тебя поце-лую, – обратился Джанфранко Ферре к женщине в темных очках, с короткой челкой и торчащим хохолком. Она сидела в углу, склонившись над столиком, и с большим аппетитом поглощала закуски. Женщина выпрямилась – и Ферре чуть не упал в обморок. Здоровая тетка – а он-то принял ее за изящную Анну Винтур! Ферре попятился, бормоча извинения, но незнакомка уже встала во весь рост и бросилась к нему.

– Дорогая, догоняй! – закричала ей вслед ее приятельница. – У него дом на озере Комо – закачаешься! Когда станешь его новой подружкой, мы все туда будем приезжать.

В залах ресторана яблоку негде было упасть. Агнес Би, Вивьен Вествуд, Кристиан Лэкруа, Клод Монтана, Соня Рикель, Жан-Шарль де Кастельбажак и другие модельеры, актеры – Марчелло Мастроянни, Лорэн Бэколл, Ким Бэсинджер, Росси де Пальма, Лайл Ловетт, Трэси Улман, Ричард Е. Грант – в ботфортах с отворотами, в шляпе с высокой тульей и сюртуке. Стивен Ри красовался в малиновом бархатном пиджаке. Вокруг бегали охранники и просили гостей не смотреть в камеру.

В камеру трудно было не смотреть, потому что она каждые пять секунд обязательно появлялась перед лицом каждого из присутствующих.

Уотер Детройт по обыкновению злился, на этот раз из-за Томми Лоуренса. Томми успешно выступил на показах Дрис ван Нотена и Голтье, и Альтман пригласил его сняться для фильма на сегодняшнем вечере. А он сам, Уотер, здесь всего лишь гость! Зато Кэсси была в полном восторге. Она все время повторяла, что это настоящий голливудский прием, и она как будто вернулась домой.

Но тут она вспомнила, что Голливуд ей больше не дом, а потом, в довершение всего, натолкнулась на Уте Лемпер, которая играла роль модели Альбертины. По сценарию Альбертина подписывала контракт с одним модельером, а потом выяснялось, что она на сносях. Кэсси посмотрела на ее большой круглый живот под тонким облегающим платьем и тяжело вздохнула. И вдруг разрыдалась.

– Эй, – Тесс тут же бросилась к ней. – Что случилось?

– Она беременна, – ответила Кэсси и, глотая слезы, поведала Тесс печальную историю, как она когда-то сделала аборт и как сильно теперь хочет родить ребеночка, чтобы исправить ошибку…

– Ну и роди, – посоветовала Тесс. – Томми, похоже, будет неплохим отцом.

– Да, наверно, – согласилась Кэсси и про себя решила: надо будет выбросить пилюли.

Весь этот разговор записался на пленку.

После приема актеры отправились в «Бен-Душ», Кэсси и Томми пошли вместе со всеми.

Первой, кого там увидел Томми, была Джиджи. Она сразу бросилась к нему на шею.

– Как ты здесь очутился? Я слышала, ты в Лондоне, снимаешься в потрясном ролике! Ух, Томми! – И она звонко поцеловала его в губы.

Для Кэсси это была последняя капля. Сперва беременная Уте Лемпер, а теперь эта маленькая сучка… Кэсси надеялась, что больше ее не встретит. Но вот она здесь и лезет с поцелуями к ее Томми! Кэсси шагнула вперед и оттащила Джиджи от Томми.

– Это еще что? Кэсси, дорогуша, в чем дело? Это же я, Джиджи.

– Держись подальше от Томми!

– Это с какой стати? Мы же с ним старые друзья. Верно, Томми? – И Джиджи подхватила его под руку.

Кэсси ринулась в бой и на этот раз влепила ей оплеуху. Джиджи отпустила Томми и вцепилась ногтями в лицо Кэсси: по нежным персиковым щекам потекла кровь. Кэсси ударила Джиджи в грудь, и толпа, уже собравшаяся вокруг, задохнулась. Блузка у Кэсси лопнула на спине, в прорехе белел кружевной лифчик. Джиджи отпрянула, но через секунду уже снова кинулась на Кэсси, как разъяренный испанский бычок. Та не устояла и упала на пол, но Джиджи это не остановило, она колотила Кэсси, не жалея сил. Изловчившись, Кэсси царапнула ее ляжки под мини-юбкой, в ответ Джиджи поддала ей ногой под ребро. Наконец Кэсси удалось снова подняться. Она была выше Джиджи. Она всегда была выше. Всеамериканская блондинка против иммигрантки-латиноамериканки. Драка превратилась в настоящую войну.

Обе девушки тяжело дышали. Зрители уже знали их имена и теперь подбадривали обеих:

– Давай, Джиджи!

– Поддай ей как следует, Кэсси!

Джиджи встала на цыпочки и изо всех сил плюнула в лицо сопернице, потом отчаянным усилием сорвала с Кэсси последние лоскуты блузки. Кэсси стояла полуголая, ее грудь вываливалась из бюстгальтера. Гордо запахнув кожаную куртку, Джиджи покинула поле боя, высоко подняв голову и посылая одобрительно улюлюкавшей толпе воздушные поцелуи. Это была ее территория, ее поклонники.

Томми в сторонке утешал плачущую Кэсси, а Джиджи присела на банкетку рядом с Даниэлем Мерсье.

– Неплохо для одного вечера, – сказал он. – Завтра это будет во всех газетах. О репортерах я позаботился. И фото уже есть. «ДЕВУШКИ-ЯНКИ В НОЧНОМ КЛУБЕ ДЕМОНСТРИРУЮТ СУПЕРБОРЬБУ ИЗ-ЗА БРИТАНЦА, СУПЕРМОДЕЛИ!» – такой заголовок я тебе гарантирую. Но больше этого не надо, Джиджи. Не хочу, чтобы ты откалывала такие номера, пока я тебя пасу. А что это за блондинка, кстати? Что-нибудь стоящее?

– Да нет, она безнадежна. В Нью-Йорке она совсем не работала. Мы с ней жили в одном номере. Она ужасно безответственная, всегда опаздывает на съемки, пропускает просмотры. К тому же у нее проблемы с весом и с наркотиками. Тебе она ни к чему, Даниэль, поверь мне, – вдохновенно врала Джиджи.

– Спасибо за подсказку, – ответил Даниэль. – Продолжай в том же духе. А вот и Хиро, он отвезет тебя домой. Послушай, Хиро, будь с ней поласковей сегодня. Малышке крепко досталось.

Хиро отвез Джиджи к себе в гостиницу, приготовил ей ванну.

– Выходит, Даниэль знает, какие у нас с тобой отношения? – спросила Джиджи, блаженствуя в теплой воде.

– Конечно, знает. Это он мне сказал, что тебе понравится быть со мной.

– Откуда он взял? Я и сама-то не знала.

– Даниэль всегда все знает. А знаешь, у меня есть одна потрясающая новость. Действительно, потрясающая. Весь мир моды прямо-таки закачается…

– Ух ты! Расскажи, расскажи скорей. – Джиджи села в ванне, хлопья пены ползли по ее грудям. Хиро не мог устоять перед соблазном сжать их. И как можно крепче.

– Я разговаривал с дедом. К нему приезжал Чарли Лобьянко из нью-йоркского отделения «Этуаль». Сван собирается объявить о своем уходе, хочет разорвать контракт. Нам надо искать новую девушку для проекта «ЛЕБЕДЬ»…

«Надо будет непременно рассказать об этом Даниэлю, – подумала Джиджи. – Интересно, где он сейчас?»


В четыре часа утра «Фоли-Бержер» на пляс Пигаль был забит народом. Шло ночное представление «Ультра», среди зрителей было много сотрудников агентства «Карин», а из «Этуаль» – только Бобби Фокс. Тесс теперь все время проводила со своим новым поклонником, так что Бобби сидел совсем один и думал. Интересно, почему это вокруг него постоянно кружит не кто-нибудь, а сам Даниэль Мерсье?

ЛОНДОН—ДЕВОН–НЬЮ-ЙОРК, 1994

Чарли позвонил и сказал, что «Вэнити фэр» хотят сделать обо мне репортаж с фото на обложке. Я забеспокоилась: почему вдруг именно сейчас? Они что, узнали о Рори? Или обнаружили, что Гарри где-то скрывается? Но Чарли разведал обстановку, и оказалось, что все совершенно безобидно. Я даже улыбнулась этой иронии судьбы: какое совпадение! Если бы они только знали, какую сенсацию могли бы раскопать! Сван выходит замуж! Я посвятила Чарли в свою тайну, потому что знала: на него можно положиться. Он будет молчать. И потом, я хотела пригласить на свадьбу его и Лауру. На тайном венчании будут только самые дорогие и особенные гости. Например, Нора Николсон обязательно должна прийти. Ведь это она нас познакомила!

Я сидела в офисе у Грейс Браун (конечно, я пригласила и ее), и ей как раз позвонила из Нью-Йорка Барбара Харпер. Договорив, Грейс рассказала мне об успехе Эми Ла Мар, и каким странным образом она его добилась.

– Дело вот в чем, – стала размышлять Грейс. – К ней нужно привлечь внимание каким-нибудь крупным выступлением в прессе, да так, чтобы это прошумело на весь мир. Иначе ей не добиться настоящей известности. Пожар помог ей получить работу в Нью-Йорке, но здесь этот номер не пройдет.

Я призадумалась. Я всегда говорила себе, что настанет день – и я сделаю для Эми Ла Мар что-нибудь очень важное. И вот это время пришло. Я тут же позвонила Барбаре Харпер, моей хорошей приятельнице.

– Барбара, у меня есть одна идея, и я хочу с тобой посоветоваться. «Вэнити фэр» собирается сделать обо мне репортаж с фотографией на обложке. Я скажу им, что соглашусь только с одним условием: чтобы Эми тоже участвовала в этом материале и появилась на обложке вместе со мной. А в интервью я буду говорить не столько о себе, сколько вообще о моделях…

– …и дашь Эми возможность поговорить о черных моделях? Послушай, Лебедь, неужели ты и правда на это решишься? – с восторгом сказала Барбара.

Я решилась, и все удалось. Конечно, сперва они не слишком обрадовались, но потом поняли, что к чему, и согласились. Мы договорились, что будем давать интервью после моего возвращения в Нью-Йорк на показы, Эми тоже собиралась там выступать, а в Париж или Милан она в этом сезоне не поедет. В конце концов интервью назначили на апрель. К тому времени я уже буду замужней женщиной, только они об этом ничего не узнают. Но одну сенсацию они все-таки получат: это будет мое последнее крупное интервью в качестве профессиональной модели, и они первыми объявят новость о моем уходе из проекта «ЛЕБЕДЬ». Я предложила им взять интервью у Барбары, и она как бы мельком сказала, что нью-йоркский муниципальный отдел по делам потребителей провел расследование и выявил недостаточное участие черных американцев в печатной рекламе, но, когда о результатах этого исследования объявили журналам и агентствам, никто не согласился подписать обязательство чаще и больше показывать цветных на своих страницах или в рекламе.

Барбара позвонила мне совершенно счастливая.

– Ты умница, девочка. Честное слово! Пусть-ка теперь попробуют вычеркнуть мои слова! Ведь они знают: я тогда сразу заявлю, что они выкинули слова про черных. Спасибо, Лебедь. Мы с Эми благодарим тебя от всей души, от всего сердца.

Разве я могла после этого не пригласить их на свадьбу?


Мы с Челестой приехали в «Тривейн» за четыре дня до свадьбы, а Рори должен был появиться уже накануне нашего великого дня. Мы с Челестой поселились в соседних комнатах и вдруг почувствовали себя школьницами в интернате: ночи напролет сидели и болтали, сплетничали о знакомых девушках-моделях. Собственно, сплетничать мы начинали еще за ужином, но старались взять себя в руки и быстро умолкали, потому что понимали, что наши разговоры совершенно неинтересны окружающим – людям из другого мира. Однажды мы даже устроили себе ночной пир: совершили набег на кухню и утащили на чердак жареные куриные ножки и копченого лосося. На чердаке Челеста раскопала старые альбомы с фотографиями – именно в них она когда-то впервые увидела меня.

Разглядывать старые фотографии очень интересно, просто невозможно остановиться. Скоро мы уже вовсю хохотали над семейными снимками. Я вздрогнула, увидев Оливера и Венецию – молодых, веселых, влюбленных – и поскорее перевернула страницу. И вдруг у меня замерло сердце: на нескольких итонских фотографиях Оливер стоял рядом с высоким, насмешливо ухмыляющимся юношей. От этой улыбки кровь стыла в жилах, но больше всего меня потрясли подписи, сделанные рукой Оливера: «Я и Мюррей. Мы с Мюрреем, 4 июня. Мы с Мюрреем в Эксите».

Мюррей!


Скоро приехал Чарли с матерью и Норой Николсон. Чарли выглядел превосходно и привез хорошие новости.

– Эта маленькая стерва Виктория Пэрриш наконец-то попалась в Майами. Оказывается, родители всегда возят ее туда отдыхать, а она тайком от них бегает в Сентрал-парк и пристает к парням. Скорей всего, так случилось и со мной. Но, сами понимаете, мне приходится иметь дело со столькими девушками, что ее я совсем не запомнил. Дело даже не в том, что я не помню, было у нас что-нибудь или нет. Я просто не могу точно сказать, что ничего не было. Поняли мою мысль? В общем, она подкатывалась к десяткам мужчин. Все они знают, что ей только пятнадцать лет, и теперь они готовы показать под присягой, что она сама к ним приставала, а они отказывались. Так что этот ее ребенок вообще неизвестно от кого. Ее поймал гостиничный детектив прямо на месте преступления – она обрабатывала очередную жертву. Не то что хотела изнасиловать прямо на месте, но приставала – дай Боже. Миссис Пэрриш теперь не знает, куда деться от стыда, и сама теперь боится, что я начну против них дело. Господи, что за история!

Мы все вздохнули с облегчением – и от души посмеялись.

В «Тривейне» очень много комнат, места должно было хватить всем. Я так радовалась, что все близкие будут со мной. Единственная неловкость чуть не случилась, когда приехали Барбара Харпер, Эми, ее жених Маркус и его брат, который привез с собой стереоустановку, чтобы мы могли потанцевать. Я как раз несла в гостиную огромную вазу с цветами, и вдруг услышала в холле голос Пруденс. Сердце у меня так и остановилось.

– Господи, Челеста, там какие-то цветные из такси вылезают! Боже, да там еще и фувгон! Беги сковее, скажи, что они ошиблись адвесом, а то такси уедет.

Я вошла в холл.

– Вообще-то, Пруденс, это мои гости.

– Не глупи, детка. Не двазни меня. И без того голова квугом.

– Я вовсе не дразню.

– Но, довогая, почему ты не пведупведила? Что же мне тепевь делать?

Я должна была догадаться, что Пруденс Фэрфакс наверняка расистка – это очень на нее похоже. Должно быть, она считает, что всех черных надо перестрелять, как фазанов на охоте. Оставалось только одно: держать ее на расстоянии. Пусть Челеста будет хозяйкой для Барбары, Эми и Маркуса.

– Пруденс, я все сделаю сама, покажу им их комнаты. А вот там, в кухне, я видела, парень, который доставляет продукты, цепляется к нашей поварихе. Может, пойдешь туда и все уладишь?

– Конечно, Лавиния. Ой, нет! Погляди-ка, они еще и вебенка с собой пвитащили. Господи помилуй!

Да это же подружка невесты! У нас в семье никого подходящего по возрасту не оказалось, вот я и попросила Эми привезти младшую сестренку Тути. Я смотрела на нее и не могла поверить: это маленькое существо в розовом органди, с веселым и подвижным личиком, будет идти за мной на венчании с букетом цветов!

– Вы Лебедь? Как мне надо идти за вами – вот так? А петь можно будет? Знаете, какой у меня прекрасный голос? Вот послушайте…

Пруденс немедленно сбежала.

Скоро я поняла, почему Тути так радостно возбуждена. Девочка впервые предстала перед публикой с новой прической. Любая маленькая чернокожая девочка мечтает о длинных развевающихся волосах – как у белых. Вот и Тути мечтала о том же, но ее собственные коротенькие косички, если их расплести, торчали во все стороны кудряшками и даже ушей не прикрывали. Чтобы порадовать сестренку, Эми сводила ее в «Шепардс Буш маркет», купила длинные фальшивые локоны и привязала к ее волосенкам. Теперь развевающиеся роскошные пряди спадали Тути на плечи, и она все время встряхивала головой, как пони, чтобы обратить внимание на свою новую прическу.

Я видела, что Эми чем-то обеспокоена. Мы отослали Маркуса, Барбару и Тути погулять вокруг дома и поднялись наверх поговорить наедине. Выяснилось, что у ее брата Лероя неприятности, и она подозревает, по поводу наркотиков. В общем, он куда-то исчез. Можем организовать клуб имени пропавших братьев, чуть было не сказала я, но все-таки удержалась. Эми рассказала, что недавно к ним домой заявилась полиция, и мать страшно переживает.

– Господи, надо было обязательно пригласить и твою мать. Она там совсем одна?

– Ничего, не беспокойся, с ней все будет хорошо. Поживет несколько дней одна в тишине и спокойствии.

Потом все как-то смешалось, потому что приехал Рори. Он привез своего отца. Огромный, похожий на медведя, тот приехал с другого конца света – из самой Монтаны. Конечно, кроме Рори, я ни о чем больше думать не могла, даже ненадолго перестала беспокоиться насчет Гарри. Челеста познакомилась с Эми, и я сразу поняла, что они станут сердечными подругами. Уотер Детройт был уже в Нью-Йорке. Странные у них с Челестой отношения, думала я. Она явно рада, что несколько дней проведет без него, но ведь вместе им тоже бывает хорошо.

Мы венчались в чудесный мартовский день – ветер был сильный, но солнце светило ярко. Я стояла у окна спальни и смотрела вниз, на лужайку перед домом: гости уже собрались на венчание; по узкой тропинке, обсаженной нарциссами, они шли в сторону часовни, женщины придерживали шляпы от ветра. Мама, Челеста и Тути остались со мной, чтобы помочь одеться. Я надела шелковый костюм цвета слоновой кости – облегающий жакет с вырезом лодочкой и длинными узкими рукавами; длинная, до лодыжек, обтягивающая бедра юбка, отороченная по подолу искусственным мехом; в муфту из такого же меха я буду прятать руки. Венок из белых роз нежно светился на моих иссиня-черных волосах, а на шее я застегнула жемчужное колье, свадебный подарок бабушки. Сама она была уже очень слабенькая и не смогла приехать.

Отец ждал нас внизу, очень представительный в дневной серой тройке. Голли, нашему лабрадору, на шею повязали белую шелковую ленту, и Тути держалась за нее, как за поводок. Я медленно спустилась вниз по лестнице.

– Сердечно рад, – отец произнес свое обычное приветствие. Но, взглянув ему в глаза, я увидела в них такую гордость и любовь и поняла, что он действительно очень рад. К нам уже спешил Вилли О'Брайен с фотоаппаратом. Он сделал групповой снимок на фоне «Тривейна» – мы с папой в центре, по бокам мама и Челеста, Тути стоит прямо передо мной и размахивает маленьким английским флажком, а Голли на ленточке рвется у нее из рук.

В часовне нас ждал Рори. Я шла к нему по проходу, высоко подняв голову, и знала, что никогда, ни наодном подиуме мира не было у меня такой гордой, величественной осанки. Службу вел старый дядюшка Мэтью – только у него в нашей семье был духовный сан. Казалось, что ради сегодняшнего торжества его пробудили от долгой спячки и отряхнули от нафталина. Он в двадцатый раз прочистил горло и наконец монотонно заговорил: «Дорогие мои дети, мы собрались здесь перед лицом Господа, чтобы в вашем присутствии соединить священными узами брака…» И вдруг – не знаю, что меня на это толкнуло, – я повернула голову, посмотрела на дверь и увидела: в часовню тихонько вошел Гарри и тут же спрятался в тень, за колонну.

Но когда служба закончилась, и я, откинув вуаль, медленно пошла по проходу рука об руку с Рори, Гарри уже и след простыл.

В «Тривейне» мы повеселились от души. Гостей было немного, около двадцати человек, но мы скатали ковры в Большом зале и танцевали под какую-то невероятную карибскую музыку – в последнюю минуту брат Маркуса отладил свою стереосистему. Это был их свадебный подарок нам. При первой же возможности Тути принималась петь, и даже Пруденс растаяла. Впервые в жизни она танцевала вместе со всеми, размахивая своими нижними юбками. И все это Вилли заснял! Только одно печалило меня: с нами не было Гарри, хотя он все же умудрился побывать на венчании. И еще я жалела, что не смогла пригласить Салли: мне пришлось бы объяснять, кто она такая.

В два часа ночи мы с Рори отправились в так называемое свадебное путешествие. Так называемое, потому что на самом деле мы поехали в аэропорт Хитроу, чтобы лететь на Карибские острова, но не в свадебное путешествие, а на мои съемки. Мы выехали из ворот «Тривейна», и тут же посреди дороги возник человек. В свете фар мы увидели, что это Гарри.

Он забрался на заднее сиденье, и я сразу заговорила с ним про Мюррея. За долгую дорогу в Лондон он наконец-то все мне рассказал.

– Этот Мюррей – страшный человек. Помнишь Тоби, сына Марч-Вентвортов? Бедняга был у Мюррея в Итоне мальчиком на побегушках.

– Что-что? – Рори чуть не съехал в кювет.

– Есть такой варварский обычай в английских мужских школах, – объяснила я. – Мальчики на побегушках для старших учеников. Они чистят им ботинки, стелят кровати, исполняют мелкие поручения, в общем, как слуги – делают для них абсолютно все. Ужасно, но, боюсь, этот обычай существует до сих пор.

– Гай Мюррей, – продолжал Гарри, – был отвратительный наглец. Страшно подумать, но он имел над Оливером какую-то непонятную власть. Сначала Оливер его прямо-таки боготворил. Потом, наверное, понял, что за ублюдок этот Мюррей, но было уже поздно. Именно он привел Оливера в агентство «Цецилия». Когда Оливер рассказал мне, что там происходит, я посоветовал ему поскорее прервать всякие отношения с Мюрреем. Потом Оливер погиб, и я было подумал, что на этом все кончится. Конечно, нехорошо так говорить, но вы понимаете, что я имею в виду. А уж истории с Молли Бэйнбридж я совсем не ожидал. Мюррей ее шантажировал. Она много лет работала в этом агентстве, но потом набралась мужества и порвала с ними. Она обратилась ко мне за помощью, а я долго не мог ничего придумать. Почему-то мне казалось, что я за нее в ответе. И тогда я сказал ей, что родители подыскивают кого-нибудь тебе в няньки, Худышка…

Я не стала обижаться на старое прозвище, ведь теперь я взрослая замужняя женщина. Глупо было бы злиться из-за детских воспоминаний, тем более когда Гарри говорит об очень серьезных вещах.

– Я подумал, если она будет жить в нашем доме, я смогу ее защитить. Но ошибся. Она призналась мне, что Мюррей все равно ее выследил. К тому времени она уже знала, что он – совладелец агентства «Цецилия». Он стал ей угрожать, говорил, что, если она не вернется туда, пусть пеняет на себя. И выполнил свою угрозу. Я вошел в дом и сразу их увидел: на верхней площадке лестницы он душил ее подушкой. Я бросился, оттащил его, но было уже поздно. Она умерла. На нем были перчатки, и он сказал мне, что доказать его вину будет невозможно: свидетелей-то нет. А если я кому-нибудь проболтаюсь, то через час буду уже на том свете.

Я вздрогнула: представила себе, как на заднем сиденье, словно в кино, вырастает мрачная фигура Гая Мюррея. Я уже слышала выстрел, видела, как Гарри падает с простреленной головой.

– А вообще-то, – вдруг спросил он, – откуда ты знаешь о Мюррее? Я же тебе ничего о нем не говорил.

Я рассказала ему о записной книжке Оливера и альбомах на чердаке «Тривейна».

– Дневник Оливера! Но это же очень важно! Дай-ка мне его посмотреть… Он у тебя с собой?

И тут я вспомнила. Дневник потерян в Париже. Я вернула его Челесте, а она куда-то задевала.

– Не волнуйся, – успокоил его Рори. – Мы все равно до них доберемся. Попробуйте вместе с Салли выследить Мюррея, чтобы у нас были его координаты. Мы вернемся в Англию и нанесем ему визит вежливости, даже если придется силой врываться в это чертово агентство.

Гарри собирался поселиться в Лондоне, в квартире на Ковент-Гарден, прямо над Салли. Там как раз сдавалось жилье. Я позвонила Салли из аэропорта и попросила снять эту квартиру для Гарри, а деньги взять у Грейс Браун с моего счета в агентстве. Я рассказала Салли про свадьбу – подробно, в деталях, – чтобы Грейс сразу поняла, что имеет дело с близким мне человеком.

И мы с Рори улетели в Сент-Бартс. И у нас действительно получился настоящий медовый месяц. Таможня в аэропорту никак не могла оформить фотооборудование и костюмы, потом они и вовсе куда-то канули, а без них съемка никак не могла состояться. Пока все ждали окончания этой эпопеи, я улизнула к Рори, в другую гостиницу, и только там наконец поняла, какое это блаженство – быть миссис Сван Стирлинг.


А вот перелет обратно в Нью-Йорк блаженством нельзя было назвать. Рори со мной не летел, зато рядом в кресле сидел тип из тех, кого в мире моды называют «браконьерами», лазутчик из конкурирующего агентства, такие рыскают по всему свету и пытаются переманить ведущих моделей в свои дерьмовые лавочки. Его имени я никогда не могла запомнить, а вот в лицо мы все его знали. Самый настоящий наушник – берет билет в первый класс, чтобы сидеть поблизости от супермодели, за которой охотится, – путь обычно бывает длинный, куда-нибудь в Австралию, например, – и всю дорогу, от взлета до посадки, он жужжит и жужжит у тебя над ухом. Я взглянула на него и сразу приняла снотворное.

Дома, в «Карлайле», я вдруг вспомнила, что мы с Рори даже еще не решили, где будем жить. Но, наверное, подумала я, пока наш брак остается для всех секретом, нам придется пожить порознь. Слава Богу, что Рори тоже поставил себе телескоп, так что мы, по крайней мере, сможем смотреть друг на друга.

Брайди оставила в холодильнике уйму вкусных вещей, а на кухонном столе – записку с извинениями. Недели две она не сможет ко мне приходить. Ее сын Майо неожиданно улетел в Париж, так что ей пришлось признаться в «Индустрии», что готовит она, а не он. Теперь она работает там на полставки, пока он не вернется, но вернуться он должен уже очень скоро.

Я пошла к себе в спальню. Мне было грустно, я устала после длинного перелета и уже успела соскучиться без Рори. На автоответчике мигал красный огонек. Может, это он звонит мне? Я поспешила нажать на кнопку.

Я собралась забросить чемоданы на антресоли, но тут зазвучал низкий, отдаленно знакомый голос:

«Лебедь? Ты вернулась? Путешествие было удачным? Надеюсь, что да, потому что мне придется тебя немного огорчить. Во всем виноват твой профиль в недавнем «Нью-Йорк мэгэзин»…

Что это еще за профиль? – подумала я. Наверно, фотоподборка из прежних материалов? Я о ней ничего не знаю, но собрать по фототекам старые кадры и склеить из них материал может любой журнал…

Я размышляла и слушала этот странный голос. Он говорил со мной, гипнотизировал меня, заставлял подчиняться своим приказаниям. И я не знала, что это будет продолжаться еще много месяцев подряд.

Именно тогда со мной впервые заговорил Демон.

Часть III ДЕМОН. 1994–1995

НЬЮ-ЙОРК, 1994

Полгода спустя, в октябре, прилетев с парижских показов, я снова услышала голос Демона:

«Помнишь, как я позвонил тебе в первый раз? Помнишь, о чем я тебя просил? Так вот, я снова хочу попросить тебя порыться в почте и найти еще один голубой конверт со штампом аэропорта Хитроу. Я отправил его перед вылетом в Париж. Там – еще одна фотография. Не бойся, не твоя. В следующий раз объясню, зачем я ее тебе прислал. Пока все, иди за письмом».

В самом начале записи он объяснил, что тот выстрел на показе в Париже – всего лишь магнитофонная запись. Этот парень явно сумасшедший. Должно быть, он помешан на магнитофонных пленках.

Фотография в конверте меня озадачила. Я знала, кто на ней изображен. Еще одна модель, красивая девушка, по-настоящему красивая. Я с ней немного знакома, но зачем он прислал мне этот снимок? Ничего не поделаешь, придется подождать. Через неделю он снова позвонит, и я все узнаю. Если только он позвонит. Примерно в это же время мистер Такамото рассказал мне, что его компания скоро примет окончательное решение и выберет девушку, которая заменит меня в проекте «ЛЕБЕДЬ».

«Компания Такамото инкорпорейтед» очень интересно решила вопрос о моей замене. Они постарались извлечь из моего отказа как можно больше пользы для себя и развернули широкую кампанию по выбору новой девушки. Это было похоже на поиски актрисы на роль Скарлетт О'Хара в фильме «Унесенные ветром». Японцы объявили, что на этот раз им нужна не супермодель, а, наоборот, не очень известная девушка. Просмотры, как обычно бывает у японцев, проходили в номере «люкс» одной нью-йоркской гостиницы. По этому поводу из Осаки прилетели почти все члены правления «Такамото инкорпорейтед». Они сидели за одним концом длинного стола, а к другому подсаживались девушки. В конце концов они выбрали пятерых претендеток – и, разумеется, уже достаточно известных в мире моды.

Я изучила список претенденток и ужаснулась, обнаружив в нем Джиджи Гарсиа. Впрочем, она близкая подруга, если уже не невеста Хиро Такамото, – значит, это он надавил на деда. Все бы ничего, да только вряд ли она сможет меня заменить. И, к моему собственному неприятному удивлению, мне вдруг захотелось поговорить насчет нее по душам с мистером Такамото. Но я взяла себя в руки и преодолела это детское искушение.

А вот Кэсси Дилан – вполне объяснимый выбор, особенно после сенсационного коммерческого ролика, где она, загримированная под принцессу Уэльскую рекламировала нитку для зубов. Кстати говоря, в Японии она пользовалась особенным успехом. Японцы, извините за дурацкий каламбур, прямо-таки в рот ей смотрели.

Тесс Такер – тоже неудивительно. Именно такой тип девушек нравится японцам. В Париже она выступила очень успешно – всех подкупил образ «английской розы с прелестными веснушками». Она сделала все стандартные парижские серии: снялась в маленьких уличных кафе, с поднятой рукой на тротуаре, на площади Согласия, которую мы называем между собой Парижской дневной студией номер один… Там нас обычно мучают до полусмерти. Бедная Тесс! Милу, водитель автобуса их съемочной группы, рассказывал мне, что на площади Согласия с ней отсняли материал для нескольких каталогов! Были у нее и неудачи, как я слышала. Впрочем, обычное дело: говоришь всем, что тебя сняли на целый разворот, сгораешь от нетерпения, ждешь, потому что агентство все уши тебе прожужжало, мол, когда картинки появятся, ты сразу прославишься… А потом журнал выходит, и что же? Твое фото там размером с почтовую марку, и какая уж тут слава! Но, похоже, она сумела все преодолеть, и говорят, в этом ей помог новый возлюбленный. И кем же он оказался? Просто с ума сойти… Она на время поселилась в Нью-Йорке, чтобы попытать счастья, и действительно работала очень много. Я столкнулась с ней в «Индустрии» на съемках. Майо как раз снова вернулся на работу в бар. И вдруг я вижу: Тесс заходит за стойку и бросается его обнимать! И тут же все выяснилось: на праздники он ездил в Париж, там на улице его увидел Жан Поль Голтье и пригласил участвовать в своем шоу. Я вспомнила – а ведь она говорила мне о нем за кулисами на показе Валентино, только не называла по имени. Майо! Кто бы мог подумать?

Я сама, конечно, всей душой болела за Эми Ла Мар и очень радовалась, что она попала в список претенденток. Наша статья в «Вэнити фэр», безусловно, помогла публике лучше ее узнать. К тому же она не только красивая девушка, но еще и интересная и оригинальная модель. Признаюсь, я выбрала момент и шепнула мистеру Такамото, что им не мешало бы обратить внимание именно на нее, и намекнула, правда, очень мягко, что присутствие черной модели в их списке будет указывать на расово-политическую лояльность.

И, наконец, Челеста. Для меня она почти что член семьи, так что я радовалась и за нее. На парижских показах она имела грандиозный успех, как, впрочем, и в прошлом сезоне в Нью-Йорке. Кроме того, ее обожали в «Конде наст», так что вопрос о ней был заранее предрешен. В известном смысле она больше других похожа на меня – то же воспитание, та же лебединая шея.

Да, между этими четырьмя девушками будет жесткая конкуренция. А вот о пятой, Джиджи, я даже думать спокойно не могла. Но потом мне позвонил мистер Такамото, и я вздохнула с облегчением.

– Лебедь, я хочу, чтобы вы узнали первой, – сказал он. – Решение далось нам непросто, но в конце концов мы остановились на Кэсси Дилан. И как раз на следующий день снова позвонил Демон. Он сказал, что девушка на снимке в конверте – его невеста, и, если я не обеспечу ей контракт с «Такамото инкорпорейтед», он передаст в газеты нашу с Гарри фотографию.

Долгие месяцы я терзалась загадкой, кто же этот Демон. И теперь была почти уверена, что знаю ответ. Этот мужчина связан с одной из девушек-претенденток. Он должен был находиться в Англии в 1987 году, когда была сделана наша с Гарри фотография, и обязательно должен иметь доступ на парижские показы.

Джиджи как будто обручена с Хиро Такамото. Конечно, мальчиком он воспитывался в Англии и обязательно присутствовал на всех показах «Такамото инкорпорейтед».

Кэсси всегда ходила с Томми Лоуренсом. Он родился в Англии и там же рос. Как мужчина-модель он имел доступ на любые показы.

Тесс влюблена в Майо. Что ж, у него английский акцент, и Голтье вызывал его в Париж на недавние показы, но в конечном счете так и не выпустил на подиум. Так или иначе, в Париже он был.

Эми помолвлена с Маркусом. Они оба из Англии, Эми доставала для него пропуска на все показы, в которых участвовала. Но, конечно же, замечательный и надежный во всех отношениях Маркус не может быть Демоном.

Уотер Детройт всем трубил, что он – жених Челесты. Я уже давно решила, что поверю только тогда, когда услышу это из ее уст. Но так или иначе, они все еще вместе, а это что-нибудь да значит. Я вспомнила, как он однажды до смерти замучил меня подробным рассказом о том, как ездил с родителями в Англию в далеком детстве. Он имеет отношение к Голливуду и без проблем получает места в первом ряду на всех показах – стоит только захотеть.

Я смотрела на фотографию девушки и думала о голосе Демона. Теперь я знала, чей это голос. Все встало на места. Этот голос всегда казался мне знакомым, но очень странным. Он менял его, чтобы я не узнала.

Они выбрали Кэсси Дилан, но девушка на фотографии – Тесс Такер. Что же мне теперь делать?

ЛОНДОН, 1994

Именно в тот день, когда «Такамото инкорпорейтед» начали с «Этуаль» переговоры о контракте для Кэсси, она решила, что больше откладывать нельзя: пора признаться Томми, что она беременна. Скоро это будет уже совсем заметно. Сразу после парижских показов она перестала принимать пилюли, но Томми ничего не говорила. Забеременела она не сразу, прошло целых два месяца. Сейчас у нее четыре месяца беременности, и в агентстве уже догадываются, что к чему – костюмеры жалуются, что с каждой новой примеркой она толстеет чуть ли не на размер.

Она пока не хотела ничего говорить Томми. Странно, но он ничего не замечал. Правда, в то время его голова была забита совсем другим, и ей не хотелось добавлять ему забот. Томми не стал оформлять отца своим бухгалтером и теперь никак не мог разобраться с налоговым управлением. Ни о чем другом он думать не мог. Но с чего, собственно, она взяла, что известие о ребенке только добавит ему неприятностей?

Как она могла так думать! Конечно, для него это будет радостный сюрприз. А для Кэсси это вообще исполнение всех мечтаний. Наконец-то она перестанет мучиться из-за потерянного ребенка. И мама наверняка будет на седьмом небе от счастья! Кэсси чуть было не бросилась к телефону, чтобы звонить Кэри в Нью-Йорк, но вовремя остановилась. Нет, сперва надо сказать Томми.

Но случилось так, что в «Этуаль» ее опередили. Правда, сами того не желая – Грейс была уверена, что Томми уже знает о ребенке.

– Представляешь, Томми, – сказала она, – Кэсси выбрали на проект «ЛЕБЕДЬ». Мы пока ничего не говорили им о ребенке, но скоро все равно придется сказать.

Томми от неожиданности потерял дар речи.

– Понимаю тебя, – сказала Энджи. – Сногсшибательный контракт, верно? Так что отдышись. Мы и сами едва пришли в себя.

– Я не потому… – Томми начал заикаться.

– Вот черт! Ты хочешь сказать, что ничего не знал о ребенке? Подожди секунду… Здравствуйте, мистер Пирсон, да, это я, Энджи Дойл. Я ведь уже говорила вам. С вашей дочерью все будет в полном порядке. Ей девятнадцать лет. Для начинающей модели в наши дни это солидный возраст. Кроме того, она очень организованная девушка. И едет она в Швейцарию, а не в Лос-Анджелес, так что никакого телохранителя ей не потребуется. Я заверяю вас, мистер Пирсон. Ну хорошо, пожалуйста, поговорите с Грейс Браун. Но она все равно скажет вам то же самое… Грейс? Это опять тот самый слишком встревоженный папочка. Хочет, чтоб к его ребенку приставили телохранителя. Она работает всего два месяца, а его послушать, так она, по крайней мере, Клаудиа Шиффер. Да, Томми, насчет ребенка. Ты должен серьезно с ней поговорить. Мы-то уже давно все знаем, и вам, кстати, предлагают сделать еще один ролик про нитку для зубов. Сперва, когда она беременна, а потом уже вместе с малышом, чтобы получилось вроде сериала. Ваш ролик так прошумел по всему миру, что фирма хочет растянуть его подольше.

Томми попал в ловушку.

Без Кэсси его не станут снимать, ролик получится уже не тот. И придется подбирать совершенно новую пару для рекламы этих зубочисток. Так что без Кэсси Томми лишится работы, а тут еще эта жуткая история с налогами.

В «Этуаль» ожидали, что Кэсси будет в восторге от предложения Такамото, и обдумывали, как сказать японцам о ее беременности. Может, они подождут, пока она родит? Ведь Лебедь по контракту оставалась девушкой проекта до конца года.

Но Кэсси всех удивила. Она выбрала коммерческий ролик. Сценарий был маленький и бесхитростный: сперва появлялась она, беременная, потом он предлагал ей руку и сердце, чтобы у ребенка был отец. А нитки для зубов как бы подразумевались сами собой – ведь именно с них все начиналось. Пресса сразу развила этот сюжет: может, он женится на ней и в жизни? Публика требовала от Томми сделать все, как подобает джентльмену, и в конце концов он подчинился.

Из-за ребенка Кэсси потеряла контракт на проект «ЛЕБЕДЬ». Но это ее не огорчало. То, что она получила, значило для нее гораздо больше. Даже Томми остался доволен. Ролики выходили, и он мог не беспокоиться о деньгах. Правда, на недавнем интервью он сболтнул лишнего, и теперь беспокоился. Речь шла о том, как складываются на съемках и показах отношения между девушками-моделями и мужчинами-моделями и что по этому поводу думают невесты мужчин-моделей. Томми вскружила голову прелестная блондинка-интервьюерша, и он выдал все как есть: по новой девочке на каждой съемке. Кэсси вряд ли это понравится… Ну что ж, в случае чего он всегда может вернуться в Кройдон и поселиться с отцом. Тем более, видит Бог, бухгалтер ему нужен позарез.


Мистер Такамото еще раз позвонил Сван.

– Вы слышали новость, дорогая? Печально, конечно, но она правильно сделала, что выбрала ребенка. Надеюсь, вы обрадуетесь нашему следующему выбору. Она ведь почти что член вашей семьи. Еще одна красивая английская девушка, и тоже из знатного рода – достопочтенная Челеста Фэрфакс.


Когда Грейс Браун у себя в «Этуаль» получила это сообщение, Челеста сидела в люксе лос-анджелесской гостиницы «Шато Мармонт», окруженная бутылками шампанского в подарочных обертках, коробками шоколадных конфет и огромными роскошными букетами с карточками «от друзей» из Си-эй-эй, «Уильям Моррис» и Ай-си-эм. Челеста пробежала глазами карточки: Гай Макэлвейн, Эд Лимато, Стив Кенис, Майкл Овитц. Единственное, что она о них знала, – что все они менеджеры и агенты. Одна из голливудских студий обратилась к ней с предложением сыграть главную роль, а вот агента у нее пока не было, значит, некому вести переговоры. Так что, если она согласится, придется выбрать кого-нибудь из означенных на карточках.

«Если она согласится»! Она прочла сценарий – и влюбилась в него. Работа модели ей уже осточертела. Ее мятежная озорная натура требовала перемен. Какая скука – стоять день-деньской в студии, как кукла. Натурные съемки, правда, повеселее, но тоже ничего хорошего – приезжаешь в страну, толком ничего не успеешь посмотреть, а уже надо уезжать. Единственное, что ей нравилось, – это работа на подиуме, но настоящие большие показы случались не так уж часто.

Фильм, в котором ей предлагали сниматься, был про молодую американку, которой от дяди в наследство достается поместье в Англии. Из благородных побуждений она решает превратить его в реабилитационный центр для подростков – наркоманов и алкоголиков. Все идет своим чередом, но вот туда приезжает очень красивый молодой человек из Нью-Йорка. Героиня влюбляется в него, а он пытается приучить ее к наркотикам. Челесту заинтересовал не столько мир наркоманов, сколько английское поместье. По сценарию, она должна объезжать верхом свои владения – а именно о такой жизни Челеста втайне тосковала.

– Похоже на клинику Бетти Форд из «Таинственного сада», – не без сарказма заметил Уотер. – Пойми, Челеста, всех этих агентов ты лично мало интересуешь. Просто они всегда готовы грызться за жирный кусок.

Челеста его не слушала. Она понимала, что он попросту завидует ей и ревнует: ведь в Лос-Анджелес они пригласили не его, а ее. После съемок «Pret-a-porter» он стал походить на медведя с больным зубом. Как продюсера, его никто всерьез не воспринимал. Его даже на порог студий не пускали; никакой мало-мальски интересной работы никто ему не предлагал, его не только не приглашали на ланчи, но даже не соглашались с ним отобедать. А за Челестой идет в городе настоящая охота… Так что привлечь к себе внимание он может только связью с ней. Вот почему он и начал распускать слухи об их помолвке.

Челеста была далеко не глупа. Странно, но она успела привязаться к Уотеру. Правда, сейчас выходить за него замуж совсем необязательно. Она вообще еще не готова к замужеству. И все же ей хотелось, чтобы он был рядом.

Из всех агентов она остановила выбор на Эде Лимато из Ай-си-эм: пусть она о нем раньше ничего не слышала, но теперь узнала, что он опекает Ричарда Гира, Мела Гибсона, Мишель Пфайффер и еще нескольких знаменитостей. Уотер так и шипел от зависти.

– Устрой мне встречу с ним, – приставал он к ней. Ему хотелось, чтобы Эд Лимато взял под крылышко и его. Нынешний агент Уотера оказался полным дебилом, да к тому же еще и без всяких связей.

Эд Лимато сразу взялся за работу и очень толково устроил дела Челесты. Перед съемками она будет заниматься с репетиторами по актерскому мастерству и американскому произношению. Так что, когда Грейс Браун позвонила, чтобы сообщить о предложении Такамото, Челеста как раз была на занятиях, и трубку взял Уотер. Услышав новость, он по обыкновению взбесился. Ведь актера на роль американца, который будет склонять героиню Челесты к наркотикам, пока не выбрали, а он уже начал делать пробы, и довольно успешно, потому что студию привлекала возможность снять в одном фильме известную молодую пару – сногсшибательную модель и ее жениха, крутого молодежного героя. Разумеется, «Такамото инкорпорейтед» вряд ли обрадуются, если узнают, что девушка проекта «ЛЕБЕДЬ» будет сниматься в фильме про наркоманов. Словом, Челеста должна сделать выбор. И если она решит не в пользу кино, то Уотеру не останется ни одного шанса.

Но он напрасно так волновался.

Челеста пришла в мир высокой моды только для того, чтобы отдать долг уважения своей бабушке. А теперь можно и уходить. Конечно, контракт с Такамото – это очень большие деньги. Но никто не знал, а Уотер даже не догадывался, что она – единственная наследница «Тривейна» и всего состояния Фэрфаксов. Так что о деньгах она могла не беспокоиться.

Беднягу же Уотера она обошла по всем пунктам. Он так мечтал об этой роли – ведь на нее претендовала вся голливудская свора – и в конце концов получил ее. Но не только из-за Челесты, а в основном потому, что, когда студия предложила Уотеру сниматься за жалкие гроши, по сути, лишь ради престижа, его безмозглый агент дал согласие, и Уотеру ничего не оставалось делать.

Челеста же подписала контракт на целое состояние.


– Господи, – сказала Грейс Браун, выслушав отказ Челесты. – Ну совсем как в истории про десять негритят. Двое уже отпали, а что теперь случится с остальными?

ЛОНДОН, 1994

Это были странные похороны. Гроб не опускали в землю, а, наоборот, вытаскивали из ямы. Потом вдруг подбросили вверх – и он упал прямо на подиум. Фотографы, расталкивая друг друга, кинулись вскрывать гроб. Редакторши и покупательницы, все в черных кружевных вуалетках, со своих мест в первом ряду тянулись разглядеть лежащее в гробу тело.

– Это же я! Я!

Я проснулась от собственного крика, и, уже очнувшись от сна, поняла, что девушка с пепельно-серым лицом, вставшая из гроба, вовсе не я, а Джиджи Гарсиа.

В комнату вбежала Тути и прыгнула ко мне на кровать. С тех пор, как я вернулась домой, она перешла спать в мамину комнату. Я пыталась объяснить маме, что совсем не изменилась, что мне нравится спать рядом с Тути, но мама рассудила иначе – теперь у меня должна быть своя комната. После выхода «Вэнити фэр» со мной и с Лебедью на обложке я стала местной знаменитостью. Мне самой нравилось опубликованное журналом интервью, и я была очень благодарна Сван за то, что она дала мне возможность высказаться. Мне удалось поднять вопрос о том, что на обложках журналов редко печатают черных моделей. Мне возразили, что, как только на обложке появляется черное лицо, журнал начинает плохо раскупаться, и привели статистические данные. Ну и тут я, конечно, выдала им по первое число.

– Что ж, – сказала я, – конечно, тираж не будет распродан. Еще бы: ведь публика окажется в шоке! Подумать только, черное лицо на обложке «Вог» или «Харперс»! Ведь это такая редкость, и читатели скорее всего решат: нет, это не «Вог» и не «Харперс», а какой-то журнальчик для черных. И, разумеется, не станут его покупать. Если только не увидят на обложке знакомое лицо – супермодель или другую знаменитость. А просто никому не известная черная девушка, даже если она красавица, никому не нужна.

– Значит, – репортер легко попался в мою ловушку, – вы и сами понимаете, что необходимо считаться с давлением рекламодателей и уважать вкусы публики?

– Нет, – ответила я. – Ничего я не считаю. Я думаю, если бы читатели чаще видели черные лица на обложках, они перестали бы реагировать таким образом. Скажем, если бы черные появлялись на обложке «Вог» каждые два месяца, читатели привыкли бы к ним и не удивлялись. Ведь никого же не удивляют черные актеры в кино или на телевидении. Конечно, сначала было бы трудно, но редактор, у которого хватит смелости сломать эту стену, обязательно займет свое место в Истории.

Сперва они отнеслись к моим словам скептически, но потом, кажется, поняли и напечатали интервью. Втайне я гордилась собой. Подумать, всего год назад я была никому не известной молодой девушкой из Портобелло Корт Эстейт. А теперь уверенно выступаю в международном журнале от имени целой расы. Маркус выписал мне цитату из Маркуса Гарви, и я всегда носила ее с собой:

«Если в себя ты
Не веришь, то
Можешь считать себя
Проигравшим.
С верой в себя – ты
Выиграл
Уже на старте».
Поработаешь моделью – быстро разберешься, что к чему.

Но в мире моды много опасностей. Взять девушку, которую я видела во сне. Я плохо знала Джиджи, но она всегда мне нравилась. Она кубинка, вернее, «американка кубинского происхождения». Называть ее просто кубинкой я не имею права. Я сама не люблю, когда меня не считают англичанкой только потому, что я черная. Джиджи, конечно, не темнокожая, но и чисто белой ее не назовешь. Она рассказывала мне, что ее родители приплыли в Америку из маленького порта Мариэль – тогда в Штаты перебирались многие беженцы. Маркус мне говорил, что среди них было много белых, и поэтому люди в Америке часто считают, что все кубинцы – белые. Но это не так. На Кубе всегда было больше черных и мулатов. Большинство белых сбежало с острова, а среди черных кубинцев, оставшихся там, очень высокая рождаемость, так что население на Кубе сейчас на семьдесят процентов черное. Я спросила Джиджи, черный ли был ее отец, но она ничего не ответила. Да и почему она должна отвечать? Но чем больше я смотрела на нее, тем больше чувствовала, что она комплексует из-за цвета своей кожи, хоть она и довольно светлая. Но мне нравились ее бесстрашие и прямота. Она всегда говорила то, что думала, и людей часто раздражал ее буйный темперамент, но я не могла не восхищаться силой ее духа: в душе она беспокоилась из-за цвета кожи и своего происхождения, но никогда не подавала вида. Я всегда играла по правилам и не лезла на рожон, а она ничего не боялась и бросалась в бой при первой же возможности, не жалея своей карьеры, которая уже висела на волоске.

Но какая же она была бешеная!

Правда, и у меня в семье без бешеных не обошлось. Лерой, хотя и был старше меня, но остался большим ребенком. Он играл в детские игры, изображал из себя шпану, связывался с бандитами и в результате влип в мерзкую историю. Никто не знал, где он пропадает. Мы с Маркусом пытались убедить маму обратиться в полицию, но она слишком долго жила в этом районе и не доверяла полиции. Мама сходила с ума из-за Лероя, но ради Тути старалась держаться спокойно. Но именно Тути стала жертвой идиотизма нашего брата. Как-то днем мы с Маркусом, вернувшись домой, обнаружили ее запертой в буфете. Она дрожала, зубы у нее прямо стучали от страха. Минут пять, наверное, мы не могли ее успокоить и толком узнать, что же произошло.

Наконец она все рассказала. Она была в квартире одна. Вообще-то до маминого возвращения с работы она обычно сидела у соседки, но той не оказалось дома. Тути пришлось идти домой, ключ у нее был с собой. Вскоре в дверь позвонили, и Тути тотчас бросилась открывать, хотя мама строго-настрого наказывала ей никогда этого не делать, если дома нет взрослых. Но Тути решила, что это соседка пришла забрать ее к себе. Какая уж там соседка… В дверь ввалились головорезы из банды «Гроув» и стали допытываться у нее насчет брата. «Где он?! – орали они. – Когда ты его в последний раз видела?» И только когда убедились, что Тути ничего не знает про Лероя, они запихнули ее в буфет и заперли там.

– Крэк, крэк, крэк… – Тути захлебывалась от истерического смеха. – Я только и слышала: «Крэк, крэк, крэк!»

Я прижала сестренку к себе и спросила:

– Это они так грозили тебе пистолетами? Или у тебя так кости хрустели, когда они запихивали тебя в шкаф?

– Не говори чушь! – бросил Маркус. – Я ж тебе говорил, Лерой влип. Теперь ясно: он поставлял этим парням крэк. Остается надеяться, что у него хватило мозгов не прихватить с собой товар. Потому что если они его разыщут, то я ему не завидую.

Мы оставили записку для мамы, а сами отвели Тути в полицейский участок, чтобы с ней ничего не случилось. Там нас ждало настоящее потрясение. Оказывается, Лерой все это время сидел в тюрьме, но полицейские об этом помалкивали, потому что он помогал им в расследовании. Они и нас с мамой держали под присмотром – ничего себе новость после всего, что случилось. Визита к маленькой Тути они, как говорится, не ожидали. Лерой влип по-серьезному. Полиция арестовала его по какой-то придуманной причине, он же всерьез запаниковал и начал закладывать своих дружков. И каждый день понемногу выдавал что-нибудь новенькое. Его информация оказалась очень ценной, и полицейские с его помощью рассчитывали прикрыть кокаиновый притон в Ноттинг Хилл. В обмен Лерой потребовал от них гарантий собственной безопасности.

– Это же настоящие бандиты, – объяснил он им. – Если я выйду сейчас, пока их не замели, – меня сразу шлепнут.

Мы вернулись домой и рассказали все маме. Она и успокоилась, и загоревала. Впервые за десять лет я увиделась с братом – в тюремной камере.

Жизнь между тем продолжалась. Лерой скрывался от гангстеров, а Тути, забыв о пережитом, опять стала радовать нас и забавлять. Мы с Маркусом по мере сил пытались пробиться в мир. В мир черных или белых – неважно, главное – добиться успеха. Я записалась на подготовительные курсы в политехническом колледже нашего района, чтобы потом иметь возможность получить диплом дизайнера в Сент-Мартине, или, как он сейчас называется, в Центральном колледже искусств и дизайна Св. Мартина. Работа модели помогла мне, как и предполагал когда-то Маркус, заработать порядочную сумму денег.

Я знала, что меня внесли в список кандидаток на проект «ЛЕБЕДЬ», но серьезно не задумывалась об этом, пока не случилась одна неприятность. Я зашла в «Этуаль», чтобы поговорить с Грейс и Энджи о предстоящей работе и, конечно, посплетничать о контракте. Грейс как раз говорила по телефону с Хиро Такамото. Вид у нее был негодующий.

– Как вы можете утверждать такие вещи, Хиро? Сейчас не то время и не та обстановка.

– Какие такие вещи? – спросила Энджи, когда Грейс положила трубку.

– Прости, Эми, но он говорит, что компания никогда не сможет подписать контракт с черной девушкой. И в список они тебя включили только ради пропаганды собственной лояльности.

– Не может быть! – воскликнула Энджи.

– Позвони Джиджи и спроси у нее. Она была с ним во время разговора и наверняка все слышала.

Не могу сказать, чтобы меня это поразило в самое сердце – скорее я почувствовала облегчение, потому что никогда не питала на получение контракта больших надежд. Вечером мы с Маркусом отправились в гости, и я начисто позабыла об этой истории. Одна приятельница Маркуса встречалась с белым парнем, и его старшая сестра, адвокат, пригласила нас всех к себе на ужин. Ее звали Джорджина. Очень милая светловолосая и голубоглазая молодая женщина, она встретила нас тепло и радушно. Она жила в собственном очаровательном доме в Западном Кенсингтоне. По всему было видно, что она процветает, и я невольно позавидовала ей. Если бы мне достался контракт с компанией Такамото, я смогла бы купить два или три таких дома. Эта мысль так привязалась ко мне, что, когда мы сели ужинать, я не сразу смогла уловить смысл общего разговора.

Но наконец я очнулась и услышала слова Джорджины:

– Как раз сейчас я веду такое дело. Одна девушка, итальянка, работала в банке. Этот банк купили японцы и сразу ее уволили – потому что им, видите ли, нужны только «британские лица». Мы, говорят, купили британский банк, и все в нем должно быть британским. Итальянка подала на них в суд за расовую дискриминацию.

Слово «японцы» заставило меня серьезно прислушаться к разговору. Маркус сидел рядом и почувствовал мой интерес.

– Давай, – сказал он, – расскажи, что случилось с тобой.

Я заговорила:

– Меня внесли в список кандидаток на контракт с японской фирмой «Такамото инкорпорейтед»…

– О, да, я слышала о них. У них сильный английский уклон, – кивнула Джорджина. – Только не говори мне, что это контракт на проект «ЛЕБЕДЬ», о котором столько шума.

– Именно он. И вот сегодня один из исполнительных директоров – я думаю, так называется его должность, хотя, в общем-то, он внук владельца компании – заявил, что я этого контракта никогда не получу, потому что я – черная.

– Постой, что в точности он сказал?

– Ну, я сама не слышала его слов, но мне передали, что он выразился так: «Мы никогда не дадим контракта черной девушке».

– И есть свидетели?

– Да, он был не один, когда сказал это. Кроме того, он говорил по телефону еще с одним человеком.

– Я думаю, этого достаточно, чтобы начать против них дело, – Джорджина резко отодвинула тарелку и наклонилась вперед. – Обвинение в расовой дискриминации можно построить на отказе принять на работу – если есть возможность доказать, что причиной отказа не послужил ПКП.

– ПКП?

– Извини, это наш юридический жаргон. ПКП означает «производственно-квалификационный признак». Другими словами, когда та или иная работа требует определенной расовой принадлежности. Но они внесли тебя в список кандидаток, следовательно, ясно дали понять, что выбранная девушка не обязательно должна быть белой.

– И свидетельница тоже не совсем белая, – сказала я.

– Подумай об этом и позвони, если решишь начать дело, – сказала Джорджина. – Ну хватит говорить о делах. Маркус, налей мне вина, пожалуйста.

Я поговорила с Грейс Браун на следующий же день. Конечно, она подтвердила, что именно ей сказал Хиро. Она тут же вызвала в агентство Джиджи, и мы попросили ее стать второй свидетельницей. Но Джиджи заупрямилась:

– Послушайте, какого хрена вы ко мне пристаете? Этот парень – мой любовник. И вообще мне сейчас ни к чему влезать в такое дерьмо, иначе у меня самой не останется никаких шансов. Вы об этом подумали?

Я отвела ее в сторону.

– Джиджи, – сказала я. – Когда ты смотришь в зеркало, что ты там видишь? Неужели лилейно-белое личико?

Я понимала, что это удар ниже пояса. Я раньше никогда ни с кем так не поступала, но слишком уж велико было мое разочарование. Именно сейчас мне так нужна ее прямота и храбрость, а она меня подводит.

– Ну ладно, – сказала она. – Я должна подумать. Хорошо?

– Хорошо, – вот и все, что я могла ответить. Но дня через два она мне позвонила:

– Эми? Я помогу тебе. Может быть, помогу. У тебя есть адвокат? Я должна поговорить с ним.

– С ней.

– Неважно. Я хочу поговорить с ней просто так, неофициально. А потом посмотрим.

И тогда я решила, что попробую сразиться с «Такамото инкорпорейтед», позвонила Джорджине и договорилась о первой деловой встрече.

Именно в ту ночь мне и приснились похороны Джиджи. Во что же я ее втянула?

ПАРИЖ, 1994

– Пошел в задницу! Да чтоб тебя разорвало! – Джиджи швырнула трубку на рычаг.

С этим типом надо что-то делать, кто бы он ни был, думала она. Откуда, черт подери, он узнал ее телефон? С тех пор, как она приехала в Париж, он звонит каждый день, умоляет о встрече и угрожает, когда она отказывается. Она так и не сумела выяснить, кто он. Он говорил, что прямо помешан на ней: однажды увидел ее на съемках, влюбился и теперь спит с ее надписанной фотографией под подушкой и надеется на скорую встречу.

А потом он по-настоящему напугал ее. Она поняла, что он действительно готов на все.

Она ездила за город на съемки, а когда вернулась, дома ее ждала записка. Записка от него! Выходит, он знает не только код ее подъезда, у него еще и ключ есть… Может быть, он жил в ее квартире, спал в ее постели, мылся в ее ванной! Она рассказала обо всем Хиро, но в ответ он только рассмеялся. Да и сам Хиро в последние дни вел себя как-то странно. Его садистские штучки становились все изощреннее, они уже не доставляли Джиджи удовольствия, а, наоборот, пугали.

Только одни лучик света остался в ее жизни, и она цеплялась за него, как за соломинку. Слова Эми про контракт и цвет кожи не были для нее откровением. Она всегда знала – их занесли в список претенденток только ради галочки. Да, Хиро поговорил с дедом, нажал на свои рычаги и добился включения Джиджи в список, но только потому, что по-своему он тоже помешан на ней, как и этот безумный телефонный поклонник. Но на самом деле этого контракта она не получит никогда. Джиджи знала это твердо.

Тем временем ей как-то позвонили из агентства, рассказали, что выслали фотографии девушек, и ее в том числе Дж. Уолтеру Томпсону – его фирма начинала международную рекламную кампанию новых французских духов – и попросили ее приехать в агентство. Она тут же приехала, ее провели в отдельную комнату, предложили стакан воды. Воды! Как только ее оставили одну, Джиджи вытащила из сумки маленькую фляжку с «Бакарди» и быстро сделала изрядный глоток. Вскоре в комнату вошел художественный редактор и с ним еще несколько человек. Джиджи понравилось их отношение: они разговоривали с ней очень вежливо, уважительно, не так, как с одной из ста – а как будто она уже была девушкой их проекта. По всему чувствовалось, что для них это вопрос решенный. Они глаз с нее не сводили.

После недолгих размышлений они известили агентство, что решили остановиться на Джиджи, и этот выбор окончательный. Она вылетела на съемки на юг Франции. В гостинице ее уже ждала команда из двенадцати человек – визажисты, гримеры, парикмахеры, костюмеры. До сих пор в карьере Джиджи не случалось ничего серьезного – работала она от случая к случаю и больших успехов никогда не добивалась. Появление в списке кандидаток на контракт с Такамото позволило ей попасть в поле зрения Томпсона. Теперь, в этой гостинице, она впервые наслаждалась всеобщим вниманием – подумать только, все эти люди вертятся вокруг нее одной… Потому что знают: если хорошо поработать, из нее получится настоящая звезда. А это основа для успеха новых духов. Если съемки пройдут хорошо, то и дальше все будет как надо.

Фотограф, немец, долго объяснял ей, какими ему видятся эти фотографии, как она должна вести себя в кадре. Впервые в жизни Джиджи внимательно слушала. Потом съемочная группа отправилась на загородную виллу. Сад вокруг нее превратили в роскошную декорацию: казалось, туда принесли растения со всей округи, так что получилась настоящая оранжерея. Для Джиджи там поставили маленькую скамейку и столик. Съемки продолжались два дня.

Джиджи вернулась в Париж, и в агентстве ей сказали, что эти съемки наверняка превратят ее в звезду. Рекламная кампания еще не началась, но основа для успеха Джиджи уже положена. Неожиданно со всех сторон посыпались заманчивые предложения, и теперь она должна лететь в Лондон на просмотр. От Томпсона сообщили, что снимки для французской парфюмерной фирмы получились превосходные, и заказчики очень довольны. Есть только одна заминка. Эта фирма – семейное предприятие, и окончательное решение должны вынести члены семьи. Впрочем, особых проблем, сказали ей, не ожидается. Простая формальность, общепринятая процедура. К томуже до начала рекламной кампании осталась всего неделя – какие уж тут могут быть изменения!

Джиджи была уже в воздухе, когда в агентство пришел ответ семьи. Отрицательный ответ, и никаких объяснений. Просто они считают, что ее лицо не подходит для рекламы их товара.

Но Джиджи еще ничего не знала. Когда самолет приземлился в Хитроу, она была на седьмом небе от счастья. Из «Этуаль» за ней обещали прислать лимузин – ведь теперь она не кто-нибудь, а звезда рекламы. Она вышла в зал ожидания, выглядывая в толпе встречающих плакат со своим именем.

Вот оно: «Джиджи Гарсиа».

Правда, на шофере не было униформы, но Джиджи утешила себя: ладно, это не так уж важно. И вместо обещанного лимузина она увидела обычный небольшой автомобиль. Ну что ж, сказала она себе, когда кампания начнет раскручиваться, все переменится.

Шофер ничего не говорил – молча взял чемоданы, молча провел ее к машине. И только когда она уселась на заднее сиденье, он обернулся и произнес:

– Ну вот, наконец-то мы встретились.

И она сразу узнала этот голос с французским акцентом – голос сумасшедшего телефонного фаната.

ЛОНДОН, 1994

Мы никогда не узнаем, сбылся ли тот мой сон про похороны Джиджи. Жива ли она? А может быть, лежит мертвая где-нибудь в подворотне?

Сперва Грейс и Энджи сильно рассердились: Джиджи Гарсиа опять не явилась на просмотр! Впрочем, она в своем репертуаре. Но потом они начали беспокоиться, и уж совсем заволновались, когда Энджи вспомнила про сумасшедшего, который изводил Джиджи звонками. Одна из младших секретарш агентства в Париже призналась, что дала номер Джиджи человеку, чье имя даже не удосужилась узнать.

Самое печальное, что у Джиджи никого не было в целом свете – ни родных, ни друзей. И не у кого было узнать, где она. Два года она провела в мире моды – два скандальных, безумных года. Казалось, земля горит у нее под ногами. А теперь вот она исчезла без следа – и нас всех охватило тягостное чувство безвозвратной потери. Такая уж была Джиджи: она могла невыносимо раздражать, но без нее стало грустно и тоскливо. И все же она словно осталась с нами, где-то в глубине подсознания: яркий, незабываемый образ… Наверное, именно такой и должна быть настоящая супермодель.

А для меня ее исчезновение означало еще одну трудность, правда, мне стыдно было даже думать об этом, – я потеряла своего главного свидетеля.

– Это как раз не так страшно, – сказала мне Грейс, – оказывается, я записала разговор с Хиро на пленку.

Джорджина уже дала делу ход. Мне позвонила Лебедь и сказала, что старик Такамото очень огорчен выдвинутыми против его компании обвинениями в расовой дискриминации и собирается сам прилететь в Лондон. Джорджина дала понять его адвокатам, что располагает для возбуждения дела материалами и двумя железными свидетелями – тогда бедная Джиджи еще была с нами. Джорджина предложила «Такамото инкорпорейтед» решить вопрос мирным путем, до судебного разбирательства. Лебедь объяснила мне, что мистер Такамото сам взбешен словами Хиро и очень обеспокоен – ведь если они проиграют дело, то его компания будет дискредитирована, потеряет свое лицо. Поэтому он согласился уладить дело без суда.

Я получила деньги. Не слишком большую сумму, что-то около двадцати пяти тысяч фунтов, и вложила ее не так, как предполагал Маркус. Я сняла большую квартиру, чтобы у мамы, Тути и Лероя было по собственной комнате. А сама собиралась поселиться с Маркусом. Я уже точно знала, что скоро выйду за него замуж, и поэтому была готова с ним спать. Сам Маркус, правда, хотел, чтобы мы поженились, когда его фотоагентство станет на ноги.

Но я могла и подождать. Мне перестали сниться кошмары. Каждый день мне в голову приходили новые идеи, я придумывала новую одежду, кроме того, у нас в семье появилась и новая модель. Я примеряла свои задумки на нашу маленькую певицу Тути, и всякий раз поражалась: как она вытянулась! Ее подростковая фигура нежно округлилась, так что она стала для меня поистине идеальной моделью. Я смотрела, как она расхаживает взад-вперед по комнате, перелистывала журналы мод, которые теперь могла позволить себе покупать, и, рассматривая глянцевые развороты, с трудом могла поверить, что целый год, промелькнувший, словно миг, я сама принадлежала этому миру. Но это было так далеко, на другой планете.

Правда, если мои мечты сбудутся, – а я верила, что так оно и случится, – я снова стану частью этого мира. Только на этот раз я сама буду определять свою судьбу – черную или белую.

ЛОНДОН, 1994

Элис Джонсон все еще не представилась возможность отомстить Джеральдине за показ «Шанель» в Париже. Но в ее не слишком оригинальной головке постепенно созревал план мести.

Всю неделю Джеральдина мучилась вопросом: что надеть на предстоящий званый ужин. Правда, как обычно, пригласили не ее, а Элис, но на этот раз Элис сама благословила ее представлять на ужине агентство Картера. Ужин устраивал владелец одной новой фирмы по производству одежды. Он мечтал поставить дело на широкую ногу и выпускать модели одежды ведущих дизайнеров, для чего всячески заигрывал с королями мира моды.

Сама же Элис решила не идти на ужин, потому что у нее были другие планы на вечер. Наконец-то она добилась приглашения на грандиозный прием на Итон-сквер. Она объяснила Джеральдине, что сейчас для нее самое важное – это знакомства в обществе, «а торговля шмотьем, моя милая, может и в сторонке подождать». И подумала про себя: в конце концов, приличные мужья не висят на вешалках с модной одеждой.

Но пока что надо было разобраться с Джеральдиной.

– Джеральдина, дорогая, – сказала она. – Зачем же так мучиться? Почему бы тебе не заглянуть в наш платяной шкаф? Уверена, там ты подберешь что-нибудь подходящее.

– Ой… но я думала, что нам не полагается… То есть я хочу сказать… А можно мне?

Джеральдина прямо задыхалась от восторга. В огромном, словно комната, шкафу висела дюжина платьев последних моделей самых выдающихся модельеров: Флайт Остелл, Ануска Хемпел, Келвин Клейн, Александр Макквин, Хелен Стори, Бен де Лизи… Правда, придется быть очень осторожной. Все это модельеры прислали для съемок, и нужно было обязательно вернуть модели на следующей неделе. Джеральдина выбрала платье от Ануски Хемпел. Когда еще она сама сможет себе позволить подобную роскошь?

Все получилось так, как и рассчитывала Элис. Джеральдина вошла в зал и сразу же натолкнулась на заведующую отделом рекламы и связи с прессой Ануски Хемпел: именно она и послала это платье Элис Джонсон в «Картерс» с расчетом получить его обратно сразу же после съемки. Надевать его должна была только модель. Бедная Джеральдина это прекрасно знала и поняла, что серьезно влипла. Никакие объяснения тут не помогут. И она была уверена: если сослаться на Элис, та ни за что не подтвердит, что сама разрешила ей надеть это платье.


Элис вернулась с приема очень поздно, да и выпила она больше, чем следует. Так что утром она позволила себе немного поваляться в постели, а уже потом сняла трубку и набрала рабочий номер Линди-Джейн. Ей было приятно рассказывать сестре о своей светской жизни. Бедную Линди-Джейн это явно злит: хотя Элис, видит Бог, делает все, чтобы помочь ей, та явно не способна продвинуться ни по служебной, ни по социальной лестнице.

Был уже полдень, но ей ответили, что Линди-Джейн еще нет. Оказывается, она не появлялась на работе целую неделю. Элис даже забеспокоилась. Действительно, Линди-Джейн не отвечает на послания на автоответчике уже больше недели. Где же она?

Если бы Элис только знала!

В это самое время на глазах у Линди-Джейн душили на кровати полуодетого мужчину.

Она работала в клубе всего неделю. Несколько месяцев назад Линди-Джейн поехала в агентство «Цецилия» и попросила принять ее на работу. Она собиралась продолжить свое расследование. К сожалению, ответили ей, агентство закрывается. Но управляющий пообещал, что свяжется с ней. И как только новый клуб открылся – на этот раз под названием «Бригитта», – он позвонил ей, и ее взяли на работу с недельным испытательным сроком. От девушек, работающих в агентстве, она слышала разные страшные истории. Если тебе действительно доверяли, то поручали удерживать клиента и отвлекать его, а в это время кто-то приходил и убивал его. И все это снималось на видеопленку. Так что лучше уж, говорили ей, не соваться в это дело.

Но где-то же, рассуждала Линди-Джейн, должны храниться эти пленки?

На первом этаже здания клуба помещался офис, постоянно закрытый. Вход в него был только со двора. Линди-Джейн спросила, чей это офис, но ей ответили, что это не ее дело. С этим она, конечно, не могла согласиться. Трудность заключалась в том, что клуб, как отель, работал круглые сутки, и наблюдать за офисом было очень неудобно. На первый взгляд туда никто никогда не входил. Она справилась об этом у знакомого управляющего, и он ответил, что хозяина офиса зовут мистер Мюррей, но не объяснил, кто это. Тогда она намазала дверную ручку кремом и все время проверяла, не оставит ли кто там следов. Проверка показала: днем никто до двери не дотрагивался. Она намазала ручку на ночь – и в восемь утра обнаружила, что в офис входили. Крем стерт. Однажды вечером, когда пора уже было уходить с работы, спряталась в коридорчике и просидела там всю ночь. В полвосьмого утра кто-то открыл парадную дверь клуба своим ключом, вошел в здание, прошел его насквозь, отпер дверь офиса, зашел туда ненадолго, потом снова запер дверь. Линди-Джейн разглядела мужчину: высокий, сухощавый, светлые волосы гладко зачесаны назад; одет старомодно, как английский джентльмен – костюм в широкую полоску, двубортный пиджак, цепочка от часов, бутоньерка в петлице, до блеска начищенные башмаки. Прямо денди, подумала Линди-Джейн.

Она наблюдала за ним несколько дней и выяснила, что он приходит в офис всегда в одно и то же время. Через три дня она была вознаграждена за свою настойчивость. Он вышел из офиса, как всегда, с портфелем из свиной кожи и вдруг уронил его. Кейс, видно, был неплотно закрыт, и все его содержимое вывалилось на пол. Среди бумаг Линди-Джейн заметила и видеокассеты.

Линди-Джейн решила: надо пойти домой, хорошенько выспаться, а потом с новыми силами вернуться в клуб, разбить стекло на двери, проникнуть в офис и поискать то, что она рассчитывала найти.

Когда она вернулась в клуб, ее уже ждал человек в полосатом костюме с кейсом из свиной кожи. Это был Гай Мюррей.


Не вовремя я получила ультиматум Демона. Ведь мы все еще не обнаружили Мюррея. «Цецилия» неожиданно закрылась, как будто ее и не было. После венчания и Карибских островов я вернулась в Нью-Йорк, а Рори полетел обратно в Лондон, чтобы вместе с Гарри искать Мюррея. Тут-то они и обнаружили, что «Цецилии» больше не существует. Гарри не мог воспользоваться своими итонскими связями, чтобы навести справки о Мюррее: ведь он сам вынужден был скрываться. Правда, он все-таки подсказал кое-что Рори, но настолько расплывчато, что Рори ничего не удавалось выяснить. Похоже, Мюррей исчез бесследно, как и «Цецилия».

В конечном счете напасть на след Гая Мюррея помогла Салли Бэйнбридж. Однажды у себя на работе в агентстве Салли случайно услышала обрывок разговора. Болтливая секретарша минут двадцать разговаривала с кем-то по телефону. «Представляешь, – заливалась она, – я тут познакомилась с потрясающим парнем! Он недавно поселился в «Лорелсе». Его зовут Пирс Мюррей, у него есть сестра – Мариетта. Вообще-то он года на полтора меня моложе, в этом году только кончает Итон, но какая разница? Мы с ним всю ночь протанцевали…»

Именно это сочетание – Итон и Мюррей – заставило Салли оторваться от работы, прислушаться к разговору. В тот же вечер она передала слова секретарши Гарри. Он сразу позвонил мне, и мы решили – это хоть и небольшая, но зацепка. Гарри все это время играл роль частного детектива: проверял всех по имени Гай Мюррей, но розыски ни к чему не привели. Все это были другие люди. Только одного Мюррея он не смог проверить – тот внезапно выехал из дома и не оставил адреса. Соседи толком ничего о нем не знали, кроме того, что он работает в Сити. Гарри хотел было «прочесать» лондонский Сити в поисках неуловимого Мюррея, но передумал, потому что сам мог засветиться. Оставалось одно: Салли отправилась в деревню, где раньше жили Мюрреи, чтобы узнать, были ли в семье дети. Да, сказали ей, двое: Пирс и Мариетта. Найти адрес болтушки-секретарши оказалось проще простого. Итак, мы знали название деревни, куда переехали Мюрреи, и название их дома – «Лорелс». Из телефонных разговоров болтушки со своей подругой выяснилось также, что семейство Мюррея регулярно ходит в церковь по воскресеньям.

– Мамочка и папочка просто ничего не могут понять. Во-первых, я стала приезжать домой на уик-энды и, во-вторых, хожу с ними в церковь каждое воскресенье. Мюрреи всегда там. По-моему, отец у них очень религиозный. У них скамья как раз напротив нашей, так что на своего Пирса я могу любоваться всю утреннюю службу. Вот здорово! – восторженно щебетала секретарша.

Мне так хотелось ближайшим же рейсом вылететь в Лондон и прямиком отправиться вместе с Гарри, Салли и Рори в Оксфордшир, в ту церковь в маленькой деревушке, чтобы увидеть этого человека! Но лицо мое слишком хорошо известно, и это сразу же привлекло бы к нам всеобщее внимание. Если это именно тот человек, которого мы ищем, он наверняка знает меня и мою девичью фамилию.

Гарри позвонил мне и сообщил: да, это тот самый Мюррей. И я сделала то, чего не делала никогда, ни разу за все годы, пока была моделью. Я в последнюю минуту отказалась от участия в показе. Знала, конечно, что подвожу людей, но ничего не могла с собой поделать. Ведь мне предстояло лицом к лицу встретиться с дьяволом, который преследовал нашу семью вот уже четырнадцать лет. Я полетела в Лондон. Гай Мюррей не заметил Гарри в церкви, Салли позаботилась, чтобы секретарша в офисе ничего не заподозрила. И вот в воскресенье мы вчетвером – Гарри, Рори, Салли и я – поехали в Оксфордшир. В машине подождали, пока прихожане выйдут из церкви. Мы видели, как Гай Мюррей, сама добродетельность и учтивость, за руку попрощался с викарием и сопровождаемый высоким юношей и девочкой лет на пять моложе брата пошел по дороге домой. Все семейство вскоре повернуло направо, к «Лорелсу».

На мне был потрясающий костюм от Армани. Я очень люблю Армани, но надеваю его костюмы только в особых случаях, когда мне особенно нужна уверенность в себе. Я знаю, что все вокруг считают меня роскошной красавицей, ведь я супермодель, но все-таки обычно, как и все мы, чувствую себя самой обыкновенной молодой женщиной. А в костюме от Армани преображаюсь – весь мир могу покорить. Хотя уже был ноябрь, я надела темные очки, чтобы выглядеть позагадочней.

Рори был в шелковом пиджаке от того же Армани и в джинсах, а Гарри надел старый отцовский костюм, который я специально стащила из дому; на Салли был ее любимый пестрый джемпер и элегантный костюм из светло-зеленого твида.

Дверь нам открыл сам Гай Мюррей со стаканом шерри в руке. Гарри тут же выложил ему все:

– Меня зовут Гарри Крайтон-Лейк, мы давно с вами не виделись, но вы, наверное, сумеете вспомнить подробности нашей последней встречи. Позвольте нам войти в дом и задать вам пару вопросов насчет агентства «Цецилия». Собственно говоря, мы…

Гай Мюррей нашарил позади себя на столике связку ключей, растолкал нас и бросился к своей машине. Стакан с шерри он отшвырнул на гравий. Мы и опомниться не успели, как его трехсотый «мерседес» уже выехал задним ходом на шоссе и помчался прочь.

– Быстрей! – крикнул Гарри. – За ним!

Мы забрались в «БМВ» Салли и бросились в догонку за «мерседесом». Миль через десять Рори сказал Гарри:

– Останови машину.

– Но мы же его упустим, – удивился тот.

– Это уж точно, если за рулем будешь ты. Останавливай, я поведу машину.

Так я узнала, что мой муж, оказывается, был в душе настоящим гонщиком. Гай Мюррей ехал очень быстро и не знал, что мы его преследуем, потому что мы оставили машину у церкви, и он ее не видел. После съезда с шоссе догнать «мерседес» было очень трудно, но Рори вел машину просто мастерски.

Мюррей привел нас в Кингс-Кросс, в бедный район, к старому зданию.

Гарри обошел вокруг дома и заглянул в окна первого этажа. Вернулся он очень быстро.

– Найди телефонную будку и позвони в полицию, – крикнул он Салли. – Пусть приезжают немедленно. Там на полу лежит тело.

Приехала полиция. Мы с Салли остались в машине, а Гарри и Рори вместе с полицейскими отправились к парадному входу. На стук никто не ответил, так что пришлось ломать дверь. Гай Мюррей в спешке собирал вещи. Полицейские схватили его и надели наручники. Они отобрали у него портфель из свиной кожи, битком набитый видеокассетами.

На полу в офисе лежала женщина – избитая, связанная, с кляпом во рту. Это была Линди-Джейн Джонсон. «У меня, – сказала она полицейским, – есть, что вам рассказать».

ЛОНДОН – УИЛТШИР, 1994

В «Этуаль» царил большой и радостный переполох: компания Такамото наконец-то сделала окончательный и бесповоротный выбор. Тесс Такер заменит меня в проекте «ЛЕБЕДЬ». Она не беременна, не собирается стать кинозвездой, не борется за права чернокожих и не мечтает о карьере дизайнера. А главное – она очень живая и активная девушка. Вначале у нее были сложности, но теперь она вошла во вкус и полюбила нашу работу. Все ее прежние трудности происходили от неуверенности в себе, но, как только Тесс поняла, что ее любят, что ею любуются, она прямо-таки расцвела. И для газетчиков она оказалась настоящей находкой: ведь она стала моделью ради того, чтобы купить матери новое инвалидное кресло, а такие истории читатели просто обожают. И сам мистер Такамото был на седьмом небе от счастья. Он прилетел, чтобы сфотографироваться с нами – со мной, его прежней героиней, и с новой – Тесс. Очень милая получилась фотография – ведь его голова не доставала нам даже до плеч.

– Я должна сделать признание, – сказала Грейс в редкую минуту затишья. – Энджи, встань и прими наши поздравления. Ведь если бы решение зависело от меня, я бы никогда не поставила на Тесс. Виновата, простите. Только ты, Энджи, всегда верила в Тесс, значит, именно тебе мы обязаны этим многомиллионным контрактом.

– Позвольте мне тоже кое в чем признаться, – подхватила Энджи. – Отчасти этим контрактом мы обязаны ее новому возлюбленному. Не знаю, черт возьми, кто он такой, но у нее с тех пор, как он возник на горизонте, открылось второе дыхание. Будем надеяться, что и дальше так будет.

Я оказалась в неприятной ситуации. Вся эта история очень беспокоила меня. Ведь я знала, кто он, и я знала, что именно он – мой Демон, ведь это он прислал мне тогда фотографию Тесс. Значит, он наверняка сумасшедший. А уж этого Тесс совсем не нужно. Поэтому мне придется каким-то образом открыть правду, предупредить Тесс, чтобы она знала, с кем имеет дело. Последние слова Энджи – чистая правда: да, сейчас Тесс уверена в себе, она знает, что многого уже добилась, но внутренне она по-прежнему очень уязвима. И печальное открытие насчет Майо может надолго выбить ее из колеи. А ведь именно сейчас ей нужно быть в наилучшей форме. И все-таки мне придется что-то предпринять. Гая Мюррея поймали, Демон мне уже не страшен. Но тут я с горечью вспомнила о Брайди: Господи, что же я ей скажу?

– Я знаю приятеля Тесс, – тихо сказала я. – Он работает в Нью-Йорке, в кафе при «Индустрии». Я несколько раз встречала его там. Его зовут Майо…

Я хотела продолжить, но вдруг увидела лицо Энджи: она была потрясена.

– Майо? – прошептал она.

– Да, – я кивнула. – Странное имя, правда? Его так называют, потому что он умеет готовить потрясающие майонезы.

– Да он ни разу в жизни не приготовил ни одного майонеза, – сказала вдруг Энджи.

– Верно… откуда ты знаешь? И правда, готовила его мать. Она замечательная повариха, она теперь у меня готовит. И в «Индустрию» он относит ее стряпню.

– Его мать? – изумленно переспросила Энджи.

– Да. Они живут вместе, как раз напротив «Индустрии», в большом многоквартирном доме на Вестсайд хайвей. Послушай, Энджи, – насторожилась я, – ты что – знаешь его?

– Не уверена, – медленно проговорила Энджи. – Но очень может быть, что знаю.

И тут она изумила нас еще больше.

– Грейс, – быстро заговорила она, – можно мне взять несколько дней за свой счет? Я слетаю в Нью-Йорк и встречусь с этим Майо. Мне… мне надо узнать о нем побольше, ведь это касается Тесс. Она сейчас уже там, в Нью-Йорке…

– Энджи, ты вольна делать все, что угодно, – ответила Грейс. – И эти дни я зачту, как рабочие – ты же летишь разузнать об этом парне.

– Спасибо, – кивнула Энджи. – Я только заскочу домой, пристрою куда-нибудь детей и вылечу ближайшим рейсом.

– Энджи, у тебя есть где остановиться в Нью-Йорке? – спросила я.

– Тут беспокоиться нечего, – сказала Грейс, – думаю, Стейси из «Этуаль» как-нибудь ее устроит.

– Ну нет, – сказала я. – Ты, Энджи, остановишься у меня. Я сегодня вечером лечу в Нью-Йорк и буду тебя там ждать.

– Спасибо, Сван, – растрогалась Энджи, – мне будет очень приятно побывать у вас. Но мне неловко, ведь мы почти незнакомы…

– Что ж с того? – улыбнулась я. – Я буду рада тебе. И мы как раз сможем получше узнать друг друга, верно?


Линди-Джейн Джонсон повезло, что она осталась жива. Тогда в офисе Гая Мюррея ее поджидали. Он велел избить ее, связать, заткнуть кляпом рот. И она не догадывалась, что Мюррей отдал приказание уничтожить ее, как только он сам окажется в безопасности. Но тут подоспели мы.

«Бригитта» принадлежала Мюррею. Раньше он был совладельцем агентства «Цецилия». Оно закрылось так внезапно, потому что Мюррей убрал своего партнера – тот начал нервничать и мог в любую минуту сообщить в полицию про видеокассеты. Тогда Мюррей ликвидировал его и перенес дела в другое место. Но не только второй совладелец трясся от страха в Мюрреевой вотчине: комнаты смерти, как их называли, обслуживало несколько девушек. Обычные видеосъемки шли все время, Мюррей каждый день забирал пленки, потому что хотел быть уверен, что они не попадут в чужие руки, и лично прятал их в безопасное место. А видеокассеты с убийствами делалась крайне редко. Клиента, то есть жертву, очень тщательно отбирали: у него не должно было быть семьи, вообще никого, кто бы стал его разыскивать. Девушку, которая его обслуживала, специально натаскивали. В каждой такой операции участвовали всего четверо человек – девушка, оператор видеокамеры, убийца и сам Мюррей.

Мюррей любил смотреть, как убивают.

Я даже думать об этом не могла. Как отвратительно, как страшно: стоять и смотреть, как душат человека! Потом жертву хоронили в саду возле дома Мюррея. Вот почему он так спешил переехать в другое место – ему уже не хватало земли для захоронения убитых. Полиция откопала четырнадцать трупов: настоящий сад смерти! На новом месте, в «Лорелс», Мюррей собирался начать все сначала.

Поймать Мюррея в ловушку помогли его же видеокассеты. Чтобы подстраховать себя, оператор иногда снимал самого Мюррея, как он стоит в дверях и наблюдает за убийством. Эти видеопленки оператор оставлял у себя и, когда Мюррея арестовали, передал их полиции. Во время просмотра Мюррей совсем пал духом и признался во всем, включая убийство Молли Бэйнбридж. Наконец-то невиновность Гарри была доказана.

Мы пока что не знали, придется ли Гарри выступать свидетелем в суде или нет. Бедный Гарри! Мучения вроде бы кончились, но в нем словно что-то сломалось. Ему слишком долго приходилось скрываться, жить в страшном напряжении, а под конец еще и погоня… Салли держалась стоически, ничем не выдавала своего беспокойства за Гарри, но мы знали – невозможно закрыть глаза на его тяжелейшую депрессию. Рори боялся, что ему скорей всего придется лечь в больницу, но мой врач, к счастью, посоветовал брату только длительный хороший отдых.

Ну и, конечно, мы повезли его назад, в Уилтшир, только теперь уже не в тайное убежище в гончарной мастерской, а домой, к родителям. Мама наверняка встретит нас на пороге, ведь она знает, что Гарри возвращается, и готова, – насколько это возможно, конечно, – к великому радостному потрясению: к воссоединнию нашей семьи. История об ужасных злодеяниях Гая Мюррея обошла все газеты, в списке его жертв была и Молли Бэйнбридж. Мы с Рори чуть раньше побывали у мамы и рассказали ей про Гарри, что он жив и здоров, и что у него есть Салли. Мы только не стали говорить ей, что он прятался неподалеку, в гончарной мастерской – пусть он расскажет об этом сам.

Мы подъезжали к дому, на заднем сиденье, взявшись за руки, сидели Гарри и Салли, и мы, конечно, очень волновались.

Из дома с громким лаем выскочил Голли и во весь опор бросился на Гарри. Нашел время – бедный ослабевший Гарри не вынес такого бурного натиска и свалился на землю. Но, может, получилось даже к лучшему. Вместо того, чтобы, дрожа от волнения и не находя слов приветствовать сына, которого не видела столько лет, мама спокойно помогла ему подняться и повела в дом. Мы трое пошли следом с чемоданами. В гостиной никого не оказалось: мама уже увела Гарри в его комнату.

Она спустилась к нам через два часа – помолодевшая на двадцать лет. Передо мной снова была та спокойная, красивая женщина, какой она была в моем детстве. Но главный сюрприз нам преподнес отец. По словам мамы, он воспринял новость о возвращении сына на удивление спокойно.

– Можно считать, – сказала мать, – что это вернуло его к жизни. И еще ваша свадьба – о ней он говорит, не переставая. Каждое утро в газетах читает все новые сообщения о деле Мюррея. Наверное, ты помнишь, каким отец был раньше, до всех этих несчастий… Так вот, он словно стал прежним: шуршит страницами и громко разглагольствует: «Да это, яблоко от яблони… Что и говорить. У него и отец был мерзавцем. Чипс Мюррей, – говорит, – он ведь бывал у нас в доме. Законченный мерзавец, карточный плут». Я все стараюсь его убедить, что, если даже и жульничаешь за карточным столом, твой сын не обязательно станет убийцей-садистом, но, конечно, в глазах твоего отца это одно и то же.

Правда, без трудностей все же не обошлось. Я так волновалась о предстоящей встрече родителей с блудным сыном, что упустила из вида важную вещь: как быть с Салли Бэйнбридж. И теперь за ужином поняла, что должна была об этом подумать. Мама отвела Гарри в его прежнюю комнату, а Салли, как выяснилось, постелили в спальне для гостей.

Впервые за целую вечность отец вел застольную беседу:

– Сердечно рад, что Гарри дома. Как кстати: он поможет мне расчистить чердак. Там столько бумаг… – Отец говорил так, словно Гарри вовсе и не пропадал, и не возвращался из небытия, а просто приехал, как обычно, после рабочей недели к родителям на выходные.

– Я тоже мог бы помочь вам с чердаком, сэр, – поддержал разговор Рори.

– Когда читаешь всю эту чушь в газетах, поневоле задумываешься о старых бумагах. С прошлым пора расставаться. Погибли Венеция и молодой Фэрфакс, потом эта девушка Бэйнбридж… Я складывал на чердаке все газетные вырезки, тайком, чтоб жене на глаза не попались. Вот и пришло время распрощаться с ними. Устроим грандиозное аутодафе, как вы к этому относитесь?

– Сердечно рады! – хором ответили мы.

Все, кроме Салли Бэйнбридж.

За ужином она не проронила ни слова, а мама, как я заметила, частенько бросала на нее косые взгляды. Я принялась ругать себя за бесчувственность: ведь она же сестра Молли, и мама еще не разобралась, как себя вести в такой ситуации.

Я улучила момент, когда все отправились в библиотеку, чтобы выпить по чашечке кофе, и отозвала Рори в сторону. – Возьми папу с собой на чердак. Или пойди с ним в сад. Да хоть сбрось ненадолго с моста в реку! Что хочешь сделай, только отвлеки его. Пусть мама и Салли хоть немного привыкнут друг к другу – и чтоб папа не мешал им своей трескотней. Не знаю, что на него нашло… Пожалуйста, Рори, сделай что-нибудь. Для меня, ладно?

– До встречи, – вот и все, что ответил Рори. Потом поцеловал меня в нос и твердой рукой вывел отца из комнаты.

Мама тем временем разливала кофе в библиотеке, а Салли съежилаcь на краешке дивана.

– Вам со сливками? – спросила мама.

– Дело в том, что я действительно люблю Гарри, – сказала Салли таким же бесстрастным тоном.

– И если бы не Салли, – подхватила я, – Гарри ни за что не смог бы продержаться все это время. Она поддерживала его, как никто. Ты даже не представляешь, мамочка, чем мы ей обязаны.

На секунду мама замерла, потом резко встала, подошла к Салли и крепко обняла ее. Я смотрела на них, и на мгновение у меня промелькнула мысль, что вот сейчас мама произнесет какую-нибудь чудовищно банальную фразу, например: «Когда-то я потеряла одну дочь, а теперь нашла другую». Но тут же поняла, что единственный, кто здесь мыслит банально, это я сама.

Скоро Салли уже рассказывала маме про свою жизнь, и к тому времени, как на лестнице раздались шаги отца и Рори, обе женщины явно расположились друг к другу. Салли, сославшись на усталость, попросила разрешения удалиться к себе в комнату и прилечь.

– Я поместила вас в комнате для гостей, Салли, но, если дойти до конца коридора и повернуть направо, то комната Гарри будет первая слева, – сказала мама. – Приятных вам снов, дорогая, и мне хочется добавить, пусть с опозданием, как бесконечно сокрушаюсь я о смерти вашей сестры и как мы все счастливы, что можем принять вас в свою семью.

Я что-то не слышала, чтобы Гарри и Салли собирались пожениться, но мама, похоже, считала это делом решенным.

– Замечательная девушка. Спокойная, целеустремленная. Как раз такая и нужна сейчас Гарри. И подумать только, мы могли даже не встретиться с ней, если бы ее сестра не погибла в нашем доме.

– А я бы никогда не стала моделью, – сказала я.

– Ты жалеешь, что стала? – спросила мать.

– Ни в коем случае, – ответила я и сама удивилась категоричности своих слов. – Для девушки, если только она твердо стоит на ногах, лучшей жизни не придумаешь. Главное, чтоб успех не вскружил голову.

– Я все время за тебя беспокоилась…

– Но ничего не говорила!..

– Потому что не хотела, чтобы ты беспокоилась из-за меня. Люди обычно относятся к манекенщицам не очень-то серьезно. Сколько раз мне приходилось вступаться за тебя, объяснять, что ты не пустоголовая дурочка. Конечно, прямо так они в моем присутствии не заявляли, но думать-то думали. И потом, все эти рассказы насчет безумных вечеринок, наркотиков…

– Насчет наркотиков не могу сказать, но в вечеринках нет ничего безумного. Как видишь, я жива-здорова, – сказала я. – В конце концов молодость дается только раз. А здравый смысл – что ж, он в нашей профессии необходим, как и в любой другой. Ты развлекаешься, веселишься, получаешь кучу денег и возможность поездить по миру, какая выпадает далеко не каждой девушке… Но надо помнить: все это когда-нибудь кончится.

– Ты будешь скучать по той жизни? – спросила мама.

– Нет. Или да. Даже не знаю. Конечно, о чем-то буду страшно скучать. Но подумать только: сколько дней я провела в самолетах или в бесконечном ожидании фотографа перед съемкой! Сколько времени я потеряла… Я буду скучать по своим друзьям, по визажистам, парикмахерам – да по всем людям, которых я никогда бы не встретила, если б не стала моделью. Но я счастлива, что ухожу сейчас, в самом зените славы. И потом, теперь у меня есть Рори…

– И мы тоже. Твоя семья, – тихо добавила мать.

И это была чистая правда: для любой модели, как бы ни сложилась ее карьера, семья – это самое главное в жизни.

Назавтра мы с Рори оставили Гарри на попечение Салли и мамы, а сами поспешили в аэропорт, чтобы лететь обратно в Нью-Йорк. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрела на проплывавшие за окном машины холмы Уилтшира, и во мне крепла спокойная уверенность, что все наши беды наконец-то позади. Демон ушел из моей жизни навсегда. На какой-то миг я задумалась: а что станет с Майо? Но тут наша машина выехала на шоссе, набрала скорость, и я сказала себе, что меня это больше не касается. Этот пласт моей жизни уже стал прошлым.

Но внутренний, тайный голос шепнул: напрасно спешишь, не будь так уверена.

НЬЮ-ЙОРК, 1994

Наконец наш самолет приземлился в аэропорту Кеннеди. Мы оба так устали после потрясений этой недели и после долгого перелета, что решили пораньше отправиться спать – каждый у себя. Правда, теперь мы могли уже не скрывать нашего брака и жить вместе, но в этот вечер решили оставить все по-старому: пожелать друг другу «доброй ночи», как в былые времена, а в одиннадцать – поглядеть в телескоп и послать друг другу воздушный поцелуй.

Рори довез меня до подъезда, швейцар Майкл проводил в номер.

– Вот вы и у себя, мисс Сван. Звоните, если что понадобится.

Красный огонек автоответчика мигал вовсю, но я его уже не боялась. Я прослушала все записи. Так и есть – от Майо, то есть Демона, ничего не было.

Я с наслаждением выкупалась в ванне, надела ночную рубашку и собиралась уже подойти к телескопу, чтобы послать Рори прощальный поцелуй перед сном, как вдруг услышала жуткий, знакомый звук. Он доносился из гостиной – туда я даже не успела зайти. И вот опять…

Выстрелы!

В гостиной кто-то стрелял – должно быть, из пистолета. Я взяла трубку, чтобы вызвать службу безопасности, но вдруг выстрелы стали громче, словно кто-то прибавил звук.

И я тут же положила трубку, ибо поняла, что справлюсь сама. Никакого пистолета не было. Просто пленка, на которой записаны выстрелы, и магнитофон, включенный на полную громкость.

Я завернулась в длинный махровый халат и вышла в гостиную. На диване сидел Майо – с магнитофоном.

– Привет, Сван, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я открыл дверь маминым ключом. Не сердишься?

– Конечно, нет, Майо. Принести тебе чего-нибудь? Чашечку кофе?

– Нет. Останься здесь. – Он вдруг испугался. – Не уходи.

– А я и не ухожу. И не думаю уходить.

Да он просто большой неуклюжий ребенок, подумала я. Его длинное подвижное лицо, освещенное лунным светом, напоминало странные и прекрасные портреты Модильяни. Я не включила свет, но шторы были раздвинуты, и за ними сияли огни ночного Нью-Йорка.

– Послушай, Майо, – мягко спросила я, – зачем ты оставлял мне эти дурацкие послания?

– Я все расскажу. Я снова встретил Тесс. Я давно знаю ее, еще по Лондону. Тогда я верил, что нравлюсь ей, но потом она сбежала с этим Бобби. Я так хотел, чтобы она увидела, какой я на самом деле. Что я могу добиться для нее этого контракта. А ты… ты всегда была ее кумиром, она все время о тебе говорила. Она-то мне и показала ту статью в журнале, и твою фотографию, и тут я понял, что у меня есть твое фото. Я сам его сделал, когда был еще ребенком. Я снимал аппаратом, который оставила мне мать. Я хранил все свои фотографии, чтобы ей потом показать. Все, кроме той, где была ты. А когда мать стала приходить к тебе готовить и я узнал номер твоего телефона, я подумал, что…Ведь это было так просто. Я всегда чувствовал себя клоуном. Шутом. Дома никто не относился ко мне серьезно. Мне нужно было доказать им, что я… я…

– Чего-то стоишь?

– Вот именно. Что со мной надо считаться. А Энджи и отец никогда не принимали меня всерьез. Поэтому я должен был разыскать мать. Только она и относилась ко мне серьезно. Только она и оставалась со мной, пока ко мне не вернулась Тесс. И мой план сработал, верно? Она ведь получила этот контракт и заменила тебя, Сван.

Он смотрел на меня с тревожным ожиданием, ждал одобрения, поддержки.

– Да, Майо, она получила контракт. Но разве ты знаком с Энджи? Ты говоришь про Энджи, которая ведет дела Тесс?

– Да, но Тесс знает, что не должна рассказывать Энджи обо мне. Это наш секрет.

– Но откуда ты знаешь Энджи, Майо?

– Откуда? А ты как думаешь? Мы с ней выросли вместе. Она моя родная сестра.


Через несколько минут приехал Рори, я не подошла к телескопу в одиннадцать часов, вот он и забеспокоился. Майо уже спал, положив голову мне на колени. Мы оставили его в гостиной и провели ночь вместе. На следующее утро мы отвезли Майо домой к Брайди и сообщили ей новость: ее дочь летит в Нью-Йорк.

– Брайди, – спросила я, – как же Энджи смогла понять, что Майо – это ее брат Патрик?

– Наверное, она не до конца была уверена, но так ли уж много людей по имени Майо? А я всегда звала его только так – он родился в местечке Майо в Ирландии, я и сама оттуда родом. И мы все звали его так, когда он был маленький. Только потом отец стал называть его настоящим именем – Патрик. Старшие дети повторяли за отцом. А для меня он всегда был только Майо, и когда он объявился здесь и разыскал меня, то сам попросил звать его старым детским именем.

Я внимательно взглянула на Брайди: она выше Энджи, но волосы те же самые – черные, вьющиеся. И глаза васильково-голубые, как у дочери. Как они похожи! Раньше я смотрела на Брайди и видела только кухарку, а сейчас передо мной стояла красивая цветущая женщина, немного располневшая, – такая уж у нее работа – но все равно необыкновенно интересная. В молодости из нее получилась бы великолепная модель…

– Брайди, можно я кое о чем вас спрошу, если только это не слишком личное? Почему вы оставили семью?

Вместо ответа она открыла дверь и позвала:

– Феликс!

В комнату вошел высокий мужчина с седой бородой. Он увидел меня, и его приятное обветренное лицо осветилось улыбкой. Сразу чувствовалось, что этот человек ценит женскую красоту.

– Я полюбила, – сказала Брайди. – Я оставила семью ради любви. Джозефа Дойла я, признаться, никогда не любила. Думала, что люблю, когда выходила замуж. Но я тогда была совсем девчонка. А потом пошли дети, и мне стало казаться, что я попала в ловушку. Тогда-то мы и встретились с Феликсом. Все получилось само собой – он стал моим спасением. Он как раз собирался в Америку – ирландец в поисках новой жизни. Я ведь в душе романтик, Лебедь. Вспомните, как я радовалась за вас, когда вы встретили своего Рори. У вас это настоящее, уж я-то знаю. Как и у меня с Феликсом. Я увидела его и поняла, что должна быть с ним. Если бы я не ушла тогда, я бы ушла потом. Это я точно знала. И Джозеф знал, что бы он там ни говорил детям.

– Но вы никогда не звонили, даже не писали писем…

– Я считаю, лучше отрубить сразу. Если бы дети захотели меня найти, то можно было бы порасспрашивать людей и узнать дорогу. Майо ведь быстро меня отыскал. Вот и Энджи тоже приедет. Мы снова объединимся… Вот только что мы будем есть за праздничным столом? О Господи, надо поскорее бежать готовить…


Как прошла встреча Энджи с матерью, я не знаю. Должно быть, непросто. Может быть, даже лучше, что они жили порознь, пока Энджи подрастала. Уж слишком разные они по характеру – Энджи практичная и земная, упрямая, как отец, а Брайди – мечтательная и романтичная. И при этом превосходная повариха! Наверняка они бы все время противостояли друг другу, а Энджи досталась бы роль няньки при братьях и сестрах. Впрочем, кто знает?

Кто меня по-настоящему удивил, так это Тесс. В тот же вечер я позвонила ей в Лондон и рассказала о Патрике. Оказывается, она все о нем знала – конечно, кроме посланий Демона.

– Я снова встретила его в Париже, и с тех пор мы не разлучались. Он такой ранимый, Сван, и такой застенчивый… Но ведь и я очень долго была такой! Я поняла, что мне надо стать сильной, чтобы ему помочь. Я очень люблю его, Сван. И я очень многим ему обязана. Не считая Энджи, это единственный человек, который вдохнул в меня надежду в самом начале пути. Мы часто ходили пить кофе и много разговаривали. Говорили часами, и я потом всегда словно оживала. Я знаю, что причинила ему боль, когда уехала в Италию с Бобби. Он ведь такой уязвимый, Сван, еще больше, чем я. Надеюсь, Энджи все поймет. Сможет понять, когда сама полюбит по-настоящему. Патрику нужно лечиться, и теперь, слава Богу, мы все сможем о нем позаботиться. Нельзя лишать человека любви только потому, что у него чересчур ранимая душа. Наоборот, такие люди больше других нуждаются в любви, и мы все должны это понимать.

Мы все? Но теперь Тесс стала девушкой проекта «ЛЕБЕДЬ», и она больше не сможет быть с ним! Разве она не понимает? Теперь она – Лебедь, и ее жизнь теперь изменится до неузнаваемости. Все время работа и бесконечные поездки, встречи с другими мужчинами, которые наверняка будут ярче и интереснее Патрика. Сумеет ли она остаться ему верной?

Но чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась: да, сумеет. Уж кто-кто, а она сумеет. В Тесс есть какая-то удивительная цельность. Постоянство, которое поможет ей преодолеть все подводные течения жизни и остаться на плаву.

ЛОНДОН, 1995

Первая реклама с Тесс появилась в начале года. На фотографиях она выглядела превосходно, и, признаюсь, я испытала минутное сожаление. Столько всего осталось позади, а теперь я толком не знаю, что буду делать дальше.

Но, как часто бывало в моей жизни, все решил случай. Я шла однажды по Кингс роуд в Челси и вдруг обратила внимание на вывеску: «ПРОДАЕТСЯ». Я сразу узнала маленький книжный магазинчик, в котором когда-то работала. Именно там меня увидел Вилли О'Брайен, именно там после долгой разлуки мы встретились с Гарри. Через месяц этот магазин уже принадлежал мне, а через два – открылся и начал процветать. Я работала в нем три дня в неделю и была бесконечно счастлива. Торговля шла бойко, да и другим местным магазинам я очень помогла. Книжная лавка «Лебедь» стала приманкой для туристов – каждый стремился поглазеть на бывшую супермодель. Ну и пусть себе глазеют, думала я, лишь бы покупали книги. Но надписывать книги я упорно отказывалась, ведь у нас в семье только один писатель – Рори.

Мы с Рори перебрались в Болтонс и разделили дом на две чудесные квартиры: одну для нас, а другую для Гарри и Салли. Летом они собираются пожениться. На лестнице мы поставили еще одного каменного льва – разумеется, мы назвали его Стирлинг.

Скоро мы поставим рядом каменного львенка – если у нас родится мальчик.

А может быть, девочка? Ну что ж, тогда это будет маленький лебедь.

Примечания

1

«Вог» («Vogue») – фешенебельный международный журнал мод (прим. пер.).

(обратно)

2

Озеро (англ.).

(обратно)

3

День высадки союзных войск в Европе – 6 июня 1944 года (прим. пер.).

(обратно)

4

Имеется в виду Джон Фицджеральд Кеннеди, американский президент, убитый в Далласе в 1963 году, старший брат Роберта Кеннеди (прим. пер.).

(обратно)

5

Роскошный отель в Нью-Йорке (прим. пер.).

(обратно)

6

Стиль мебели XVIII века.

(обратно)

7

«Космо» – Космополитэн, международный женский журнал (прим. пер.).

(обратно)

8

Нарочито небрежный стиль.

(href=#r8>обратно)

9

Cara – дорогая (итал.).

(обратно)

10

173 сантиметра.

(обратно)

11

175 см.

(обратно)

12

Грация (англ.).

(обратно)

13

Свекровь (идиш).

(обратно)

14

Суббота (идиш).

(обратно)

15

Книгой в среде манекенщиц называется альбом с фотографиями модели, своего рода послужной список (прим. пер.).

(обратно)

16

173 сантиметра (прим. пер.).

(обратно)

17

Паста для бутербродов, изготовленная на основе дрожжевого экстракта, традиционный английский продукт.

(обратно)

18

Боже мой! Что случилось? Тебе плохо? (исп.).

(обратно)

19

Водопад (англ.).

(обратно)

20

Залив (англ.).

(обратно)

21

Шторм ((англ.).

(обратно)

22

Поток (англ.).

(обратно)

23

Течение (англ.).

(обратно)

24

Игра слов: Детройт – фамилия и Детройт – город, «автомобильная столица» США (прим. пер.).

(обратно)

25

Красавица! Актриса! Модель? (итал.).

(обратно)

26

Из Лондона (итал.).

(обратно)

27

Добрый день (итал.).

(обратно)

28

Идет? (итал.).

(обратно)

29

Вон та блондинка – в каком номере она живет? (итал.).

(обратно)

30

В тридцать пятом (итал.).

(обратно)

31

Рис, отваренный на мясном бульоне с тертым сыром и специями (итал.).

(обратно)

32

Сорок четвертый размер.

(обратно)

33

Вдвоем (фр.).

(обратно)

34

Фешенебельное местечко неподалеку от Нью-Йорка.

(обратно)

35

Чернокожая кукла-уродец с выпученными глазами и спутанными волосами (англ.).

(обратно)

36

Спасибо, до свидания (фр.).

(обратно)

37

Знаменитый сериал «Полевой армейский госпиталь».

(обратно)

38

Американская поп-звезда.

(обратно)

Оглавление

  • Часть I ЛЕБЕДЬ. 1994
  •   ОКТЯБРЬ, 1994
  • Часть II СПИСОК ПРЕТЕНДЕНТОК. 1992–1994
  •   ЛОНДОН, 1992
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   МАЙАМИ, 1993
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   ЛОС-АНДЖЕЛЕС—НЬЮ-ЙОРК. 1992–1993
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   УИЛТШИР, 1993
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   ЛОНДОН, 1993
  •   НЬЮ-ЙОРК. МАЙАМИ. 1993–1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК. 1994
  •   МИЛАН, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК—ЛЕЙК КОМО, 1994
  •   МИЛАН, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ЛОНДОН—УИЛТШИР, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК, 1994
  •   ПАРИЖ, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ПАРИЖ, 1994
  •   ЛОНДОН—ДЕВОН–НЬЮ-ЙОРК, 1994
  • Часть III ДЕМОН. 1994–1995
  •   НЬЮ-ЙОРК, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ПАРИЖ, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ЛОНДОН, 1994
  •   ЛОНДОН – УИЛТШИР, 1994
  •   НЬЮ-ЙОРК, 1994
  •   ЛОНДОН, 1995
  • *** Примечания ***