Книга о судах и судьях [Марк Сергеевич Харитонов] (pdf) читать онлайн

t KfcftJ

КНИГА

о судах и судьях

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ

*

%jj
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

КНИГА
о судах и судьях

Легенды, сказки, басни и анекдоты
разных веков и народов
о спорах и тяжбах, о судах и судьях,
о хитроумных расследованиях
и удивительных приговорах

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА 1975

1
Редакционная коллегия серии
«СКАЗКИ И МИФЫ НАРОДОВ ВОСТОКА»
И. С. БРАГИНСКИЙ, Е. М. МЕЛЕТИНСКИЙ,
С. 10. НЕКЛЮДОВ (секретарь), Д. А. ОЛЬДЕРОГГЕ (председатель),
Э. В. ПОМЕРАНЦЕВА, Б. Л. РИФТИН,
С. А. ТОКАРЕВ, С. С. ЦЕЛЬНИКЕР

Составление, вступительная статья
и примечания
М. С. ХАРИТОНОВА

Книга о судах и судьях. Легенды, сказки, басни и
анекдоты разных веков и народов о спорах и тяжК 53 бах, о судах и судьях, о хитроумных расследованиях
и удивительных приговорах. Составление, вступи­
тельная статья и примечания М. С. Харитонова.
М., Главная редакция восточной литературы изда­
тельства «Наука», 1975.
311 с. («Сказки и мифы народов Востока»).
Тематический сборник, составленный из различных фольклор­
ных жанров, посвященных судам и судьям. Сопровождается пре­
дисловием и примечаниями.
Сборник рассчитан на взрослого читателя.

К

(£)

70304-089
013(02)-75

213

"75

Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1975.

Сб1

СУДЫ И СУДЬИ
В МИРОВОМ ФОЛЬКЛОРЕ
1
Легенды, рассказы, сказки, басни и анекдоты о судах принадлежат
к числу наиболее распространенных в мировом фольклоре. Они имеются,
по существу, у всех народов наряду с рассказами о хитрецах, глупцах
и простаках, о состязаниях и разделах. Это и неудивительно: с древней­
ших времен, задолго до того как у разных народов оформилось государ­
ство и развитое право, в жизни людей постоянно возникали спорные и
конфликтные ситуации, требовавшие третейского разрешения. «Разре­
шающей» инстанцией не обязательно должен был быть формальный суд
или облеченный специальными полномочиями судья; это могло быть
и общее собрание племени, и вождь, и старейшины, мудрецы, и просто
любой третий человек: сосед, первый встречный, способный « р а с е уд ить» 1 (обратите внимание па родство слов!). В фольклоре, естественно,
не могли не отразиться в той или иной форме эти жизненные си­
туации.
Истории о судах могут быть оформлены в самостоятельные рассказы
и сказки, могут входить в качестве эпизодов в другие, самые разнообраз­
ные тексты. Сказки, повествующие о судах, могут быть волшебными,
бытовыми, животными; тема суда может быть связана в них со всевоз­
можными иными. Не случайно во всех известных указателях сказочных
сюжетов истории о судах разбросаны по самым разным группам. В зна1
Ср., напр., в древнеиндийской «Панчатантре»: «О водоемах, о пру­
дах, домах, колодцах и садах | Пускай сосед решает спор,—так Ману
поучает нас» (62, 208; первая цифра здесь и в дальнейшем означает «по­
рядковый номер источника в списке литературы, вторая — страницу) >
Ману — легендарный мудрец, которому приписывается известный сбор­
ник древнейших законов.

менитом указателе Аарне-Томпсона ([1]; в дальнейшем — AaTh) это, на­
пример, номера 155 (неблагодарное животное хочет съесть своего спа­
сителя; оба обращаются к судьям), 926 («Суд Соломона»: две женщины
претендуют на ребенка; судья выявляет настоящую мать), 976 (необхо­
димо выяснить, кто из трех братьев вор; рассказывается история о бла­
городных поступках жениха, возлюбленного и вора; тот, кто называет
самым благородным вора, невольно выдает свою сущность и оказывается
разоблачен); 1310 (о щуке, которую в наказание решили утопить), 1585
(человека научили, как притвориться на суде сумасшедшим, чтобы из­
бежать наказания; после суда он пользуется тем же способом, чтобы не
уплатить советчику за помощь); 1660 («Шемякин суд»: человек показы­
вает судье камень за пазухой; тот думает, что это взятка, и выносит
несправедливый приговор) и многие другие 2.
Разнообразие и разнородность историй о судах, конечно, затрудняли
их выделение в какую-то одну особую группу. Путь здесь был подсказан
знаменитой работой В. Я. Проппа «Морфология сказки» [2]. В. Я. Пропп
советовал приглядеться не только к содержанию сказок, но. и к их
с т р о е н и ю , что позволяет более четко определить разряд; сам он бле­
стяще осуществил это на материале волшебной сказки3, определив на­
правление поисков для многих исследователей.
Сделать то же самое в отношении сказок о судах оказалось не только
возможно, но, как мы увидим дальше, во многих отношениях и целесо­
образно.
Впервые на тексты о судах как на особый, не только тематический,
но и структурно-смысловой тип указал Г. Л. Пермяков. В книге «От по­
говорки до сказки» [4, 64—65] и особенно в предисловии к сборнику
«Проделки хитрецов» [5, 15] он предварительно наметил также систему
логической трансформации, свойственную этому типу, противопоставив
судам мудрым и справедливым суды глупые и неправедные, а также
выделив суды, где правыми (или неправыми) оказываются обе против­
ные стороны, и суды-дилеммы, вообще не дающие ответа на вопрос, ко­
торая из сторон права.
Хотя такое предварительное подразделение по принципу справед­
ливости— несправедливости и мудрости — глупости при более углублен­
ном знакомстве с материалом потребовало, как увидим, существенного
уточнения, сам принцип подхода оказался весьма плодотворным. Рас2
Здесь вольно излагается лишь один из вариантов каждого сюжета:
вместо животного в сказке может выступать чудовище, вместо братьев—
друзья и т. д.
3
«Волшебные сказки обладают совершенно особым с т р о е н и е м ,
которое чувствуется и сразу определяет разряд, хотя мы этого и не
сознаем» [2, 12].

6

смотренные в совокупности, тексты о судах обнаружили общность, кото­
рая позволяет выделить их в своеобразную группу, обладающую особыми
тематическими, структурными и смысловыми свойствами.
2

Приглядевшись ко множеству сказок, басен, легенд и анекдотов, пред­
ставленных в нашем сборнике, мы без труда обнаружим, что все они
построены по сходной схеме. Суть ее в общих чертах такова:
1) Между двумя (или более) персонажами возникает конфликт
(спор, тяжба): о разделе добычи (имущества, наследства и т. п.) или
возмещении убытков, о том, кому должен достаться ребенок (муж, неве­
ста), кто [в большей степени] виноват в том или ином проступке или
преступлении, чьи действия [в большей степени] справедливы, законны,
кто [в большей степени] обладает теми или иными качествами (умом,
глупостью, леностью, силой) и т. п. Нередко вначале представлен лишь
один участник конфликта (истец, пострадавший), второго (ответчика,
вора, убийцу) лишь предстоит выявить; но он обязательно должен фигу­
рировать хотя бы заочно или подразумеваться4.
2) Для разрешения конфликтной ситуации (в частности, для выяв­
ления виновного) участники ее (или один из них) обращаются к третье­
му персонажу — судье. Нередко судья сам предлагает свои услуги, вы­
зывает участников конфликта (или одного из них) в суд.
3) Судья выслушивает и разбирает дело (выявляет виновного)
4) и выносит приговор (или, в судах-дилеммах5, оказывается не в
силах принять решение) 6 .
5) Сообщается о реакции участников на приговор (о его последст­
виях) .
4
Возникновению конфликта могут предшествовать самые разнооб­
разные предыстории, иногда весьма обширные, представляющие само­
стоятельные сюжеты; для рассказов о спорах и судах это, однако, имен­
но предыстории.
5
«Дилемма» в данном случае — условное обозначение; сторон может
быть и больше двух.
6
Не всегда вынесению приговора предшествует судебное следствие
(допрос свидетелей, эксперимент и т. п.); решение может выноситься и
без мотивированных доказательств, на основе догадки, внутреннего
убеждения судьи или вообще произвольно. Фольклор здесь в какой-то
мере отразил реальную практику судопроизводства, которая у разных
народов в разные периоды не требовала обязательной мотивировки су­
дебного решения. Ср. в древнем Египте: «Решение объявлялось без :.:о
тивов. Судья безмолвно прикладывал ко лбу той стороны, в чью нольиу
было решено дело, изображение истины, которое он носил на шее»
[6, 64].

7

Таким образом, т е м а т и ч е с к и все представленные в сборнике
рассказы при огромном разнообразии исходных ситуаций сообщают о
с у д е , т. е. о третейском разрешении того или иного конфликта; но
внешней к о м п о з и ц и о н н о й структуре все они обычно включают
пять основных элементов: 1) возникновение конфликта (спора, тяжбы);
2) обращение (вызов) в суд; 3) судебное разбирательство; 4) вынесение
приговора; 5) во многих случаях также — реакцию на приговор. Эти ин­
вариантные конструктивные элементы соответствуют ф у н к ц и я м
действующих лиц, обязательный набор которых во всех повествованиях
о судах строго определен: двое (или сколько угодно больше, но ни в
коем случае не меньше) спорщиков-тяжущихся и судья, а также иногда
свидетель и советчик (в новейших вариантах фольклора — адвокат;
иногда свидетель и советчик — одно и то же лицо).
Другими элементами композиции в рассказах о судах являются:
характеристика участников, повторение судебного разбирательства, этио­
логический момент («с тех пор пошло то-то и то-то>>). Действие развер­
тывается в определенной последовательности: сначала представляются
участники, затем сообщается о возникновении конфликта, далее следует
обращение (вызов) в суд, судебное разбирательство (иногда повто­
ряемое), вынесение приговора, реакция на него, этиологический мо­
мент 7.
Остановимся подробнее на композиционно-тематических особенно­
стях рассказов о судах и на основных персонажах.
3
Как уже было сказано, исходные ситуации, требующие судебного
разрешения (возникновение конфликта), могут быть самыми разно­
образными; здесь рассказы о судах переплетаются со всевозможными
иными историями. Разновидностью их могут быть, например, те рассказы
о состязаниях, где для выявления победителя участники обращаются
к третьему — судье. Сюда же можно отнести эпизоды с «разрешением
спора» или «раздела» в волшебных сказках: когда, например, черти ссо­
рятся из-за обладания волшебным предметом, а герой, вызвавшийся их
рассудить, сам завладевает им, усылая спорщиков, скажем, за пущенной
7
В отдельном рассказе суть конфликта может излагаться уже после
обращения в суд и т. п. В. Я. Пропп называл такие отступления от по­
следовательности не нарушением ее, а частичным введением о б р а щ е н ­
н о й п о с л е д о в а т е л ь н о с т и [2, 97]. На деле конфликт, конечно
же, всегда предшествует обращению в суд. «Воровство не может про­
изойти раньше взлома двери... Свобода в последовательности ограничена
весьма тесными пределами, которые могут быть приведены в точ­
ности» [2, 25].

8

стрелой [2, 43]8. Но в любом случае отнести текст к разряду «историй
о судах» можно лишь тогда, когда конфликтующие стороны обращаются
к третьему и он разбирает их дело; иначе говоря, необходимо сочетание
с обращением в суд и судебным разбирательством; соответственно в на­
боре персонажей непременно должен быть судья.
Возьмем хотя бы целый ряд сказок на популярный сюжет о «небла­
годарном спасенном»: тувинскую «Белый заяц» [95, 184], камбоджийскую
«Как отец с сыном повстречали крокодила» [67, 292], басумбва «Человек,
лев и заяц» [73, 259] и др. (см. прим. к вьетнамской сказке «Леопард в
книжном ящике», стр. 297). Во всех этих сказках один из персонажей спа­
сает из ловушки хищника, а тот в ответ хочет его съесть и даже иногда
обосновывает свое право на это. Чтобы узнать, кто из них прав, оба об­
ращаются к судье (иногда последовательно к нескольким). Тот, якобы
желая выяснить, «как было дело», просит хищника вернуться в ловушку
и оставляет его там.
Но вспомним очень сходный сюжет знаменитой арабской сказки
о рыбаке и джинне, выпущенном им из бутылки. Здесь рыбак сам
ухитряется возвратить джинна в бутылку; третий участник не появ­
ляется. Именно это принципиальное различие позволяет отнести все
перечисленные выше к сказкам о судах, а последнюю — нет. Персонажи,
спорящие о волшебном предмете, также могут разрешить спор сами:
хитростью или поединком; медведь и человек в известной сказке могут
сами разделить урожай на вершки и корешки и т. д. Сопоставим эти
истории с любым из текстов нашего сборника, и мы увидим все ту же
главную разницу.
Столь же обязательно наличие в исходной ситуации как минимум
двух тяжущихся. Как уже упоминалось, один из них может разыски­
ваться или подразумеваться (например, если в суд вызван человек, на­
рушивший закон, его обвинителями предполагаются государство или его
представители, или те, чьи интересы он задел, нарушив закон). В бир­
манской сказке «Как появился кокосовый орех» к берегам страны при­
бивает плот с тремя преступниками, и царь выносит им приговоры за
преступления, совершенные в другой стране. Но вот пример иного рода.
В ряде сюжетов участник тяжбы должен доказывать свою правоту, от­
гадывая загадки; это своеобразная сказочная разновидность «ордалии»,
«божьего суда» (см., напр., татарскую сказку «Хвастливый бай» и др.).
Сопоставим эту сказку с классическим древнегреческим мифом о Сфинк­
се, загадывающем загадки Эдипу (если не разгадает — смерть), или с
бирманской сказкой «Монг Паук Чайн», где царица ставит герою условие:
8

Ср., напр., эпизод в афганской сказке «Джемаль-хан и Зебнисе»,
где герой разрешает таким образом спор четырех факиров [21, 15].
9

«Я загадаю вам загадку. И если... вы разгадаете ее — умру я. Если же
нет — умрете вы» [54, 67]. Роль Сфинкса можно сопоставить с ролью
судьи в татарской сказке, роль Эдипа — с ролью ответчика; но второго
тяжущегося нет, и неясен характер тяжбы, что и не позволяет отнести
древнегреческий и бирманский тексты к числу рассказов о судах 9 .
В некоторых случая*, правда, один персонаж может совмещать в
себе одновременно две роли: и тяжущейся стороны, и судьи. Превосход­
ный пример — турецкий анекдот «И ходжа — двуличный кази»: «Пришел
однажды к нему человек и говорит: „В поле паслись коровы, и пеструш­
ка — должно быть, это ваша корова — боднула в живот нашу корову и
убила ее. Что за это полагается?" Ходжа отвечал: „Здесь хозяин ни при
чем. К животному нельзя предъявлять иск о пролитой крови". Тогда
человек заметил: „Ах, я ошибся, не ваша корова убила нашу, а наша
убила вашу".— „Ну, тогда вопрос усложняется. Достань-ка поскорее с
полки вот ту книгу в черном переплете!"» [17, 176].
Иногда судья берет на себя и роль советчика (см. индийский рассказ
«Изображение в зеркале»).
Как уже упоминалось, в рассказах-дилеммах судья оказывается не­
способным найти решение, и роль судьи иногда предлагается взять на
себя читателю. Часто в сходных вариантах одного и того же сюжета
судья в самом тексте вообще не появляется, рассказчик обращается за
«судом» прямо к читателю. Несмотря на принципиальную близость таких
сюжетов, мы для сборника предпочитали все-таки варианты, где судья
был представлен эксплицитно, как персонаж ,0.
Разные судьи пройдут перед читателем на страницах этой книги.
Тут и люди, и животные (заяц, паук, черепаха), и духи или божества
(Ньяме у бауле, бурятский Эсэгэ-малан, древнеегипетская Эннеада),
и даже неодушевленные предметы или стихийные силы (гора, ветер).
Судьей мог быть и знаменитый фольклорный хитрец (Насреддин,
Бирбал, Абу-Нувас), и глава племени или государства (вождь, король,
султан), и духовное лицо (мулла), и старейшина рода, и совет таких
старейшин. При всей фантастичности некоторых судов этнограф и исто9

Правда, с некоторой натяжкой можно было бы в первом случае
счесть тяжущейся стороной (и одновременно судьей) самого Сфинкса,
установившего некий закон, который Эдип нарушил, а во втором—-ца­
рицу; но ради строгости мы тексты такого типа рассматривать не будем.
10
Рассказы-дилеммы в известном смысле можно отнести и к жанру
загадки: практически они и бытуют как развернутые загадки, в этом
качестве рассказываются и включаются в сборники. По существу, все
они могут иметь обоснованные разгадки; в нашем сборнике это особен­
но наглядно можно видеть на примере однотипных сюжетов: одни из них
заканчиваются вопросом, другие предлагают решение (см., напр., сказку
ашанти «Девушка Нсиа>1 и примечания к ней).

10

рик судопроизводства несомненно сможет почерпнуть из этих текстов
немало реальных сведений о живни, обычаях и правовых нормах разных
народов.
Остановимся особо на тех рассказах, где в суде участвует божество
или волшебная сила —не обязательно персонально, как в шумерском
мифе «Лахнар и Апшан» или бурятской оказке «Бедняк»; здесь боги, по
существу, очеловечены и выносят решения, которые можно было бы
приписать и обычному судье. Для нас интересней сейчас случаи так на­
зываемых божьих судов, или ордалий, где бог дает знать' о своем при­
говоре, как правило, косвенно.
Ордалии у многих народов древности были одним из самых распро­
страненных типов или элементов судопроизводства. В древней Индии
участники судебного процесса испытывались взвешиванием, огнем, во­
дой, ядом, «святой» водой, жеванием зерен риса, раскаленной монетой,
раскаленным плугом и вытягиванием жребия. Испытание взвешиванием
заключалось, например, в следующем: подозреваемого дважды взвеши­
вали; если во второй раз он оказывался легче, чем в первый, его при­
знавали невиновным. При испытании раскаленными предметами дока­
зательством невиновности служило отсутствие на теле следов ожога че­
рез некоторое время после испытания.
Сказки разных стран дают нам описания разнообразных «божьих
судов» (см. вьетнамскую сказку «Добрый дух», сказку диго «Слон и
заяц» и др.), иногда существовавших в действительности, иногда живо­
писно-фантастических. Таково, например, описание «весов правосудия»
в одной из персидских сказок:
«Мы подошли к самому берегу моря, и тут я увидел громадную
скалу... На вершине ее высился толстый стальной столб, с которого, как
с коромысла весов, свисали железные цепи. К ним прицепляли большие
подставки, похожие на чаши весов, и сажали испытуемого. Море начи­
нало волноваться, волны вздымались, подступали к самым весам, из моря
выплывали рыбы и пожирали виновного. Если же человек был невино­
вен, они не причиняли ему никакого вреда» [65, 449].
Своеобразной сказочной разновидностью ордалии можно считать раз­
гадывание загадок.
Ордалии прежде всего служили доказательством правоты или винов­
ности той или иной стороны на суде, причем доказательством решаю­
щим, которому верили больше, чем любым непосредственным уликам
или показаниям свидетелей п . Таким образом, в известном смысле «бо11
«Клятвам, ритуалам, ордалиям и поединкам верили больше, чем
каким-либо вещественным доказательствам и уликам» [8, 159]. Своеоб­
разное подтверждение такой психологии мы находим в древнеиндийской
сказке «Божий суд»; свёкор поймал неверную невестку с поличным, в

11

жий суд» можно рассматривать как одну из разновидностей, выражаясь
современным языком, судебно-следственного эксперимента; эпизоды, по­
священные ему, относятся к судебному разбирательству.
Вообще судебное разбирательство и связанные с ним эксперименты
могли быть самыми разнообразными. Тексты, собранные в этой книге,
расскажут о многих поистине мудрых находках судей-следователей 12. Это
и продуманный допрос обвинителей в библейской легенде о Сусанне и
старцах: спрошенные порознь, под каким деревом застали они Сусанпу
за прелюбодеянием, старцы дали разные ответы и разоблачили свою
клевету («Сусанна и старцы»). Это и хитрый замысел вьетнамского
судьи, который созвал на пир всю деревню, чтобы выявить, на кого не
залает собака и кто, следовательно, мог незаметно проникнуть в дом для
воровства («Тяжба с баньяном»). Это и психологический эксперимент
хакасского бедняка, который заявил, что обмазанный сажей петух крик­
нет, когда до него дотронется вор; как и ожидалось, после эксперимента
у вора единственного руки оказались не запачканы сажей («Волшебный
петух»). Это и распознавание виновного по следам (микронезийский
рассказ «Сикхалол и его мать»), по жвачке (камбоджийская сказка «Как
вор украл корову») и т. п.
Ордалия, однако, была не просто доказательством и элементом след­
ствия вроде перечисленных выше. Во многих случаях она оказывалась
одновременно приговором, совпадала с ним — например, в сказке тонга
«Заяц и дуикер», где виновным признавался тот, кто погиб в результате
испытания (свалившись в яму с огнем или сварившись в котле). Вернее
говоря, погибнув, он подтверждал свою вину; исполнение приговора со­
впадало с моментом выявления вины. То же происходило при испытании
ядом, когда подозреваемому давали выпить отраву; нередко — при судебдоказательство снял у нее с ноги браслет, но, когда она с помощью хит­
рости сумела доказать свою невиновность на «божьем суде», поверил
этому больше, чем собственным глазам (стр. 196). Впрочем, в самой
сказке уже проявляется и то ироническое отношение к справедливости
«божьего суда», о котором еще будет упомянуто.
12
До сравнительно недавнего времени у большинства народов след­
ствие не было строго отделено от судопроизводства. Предварительное
расследование и суд обычно были сосредоточены в одних руках (ср.,
напр., в феодальном Китае: «Строгого разграничения между предвари­
тельным и судебным следствием не было. Судья мог в любой момент
прервать процесс и, не вынося решения, предпринять следственные дей­
ствия, выполнение которых он брал на себя или поручал полиции. На­
стоящее расследование весьма часто начиналось именно после того, как
судебное разбирательство обнаруживало его необходимость» [6, 596]).
В суд обращались по делам, о которых современный человек звонит в
полицию: подать жалобу на вора, обидчика и т. п. Фольклор, естествен­
но, отобразил это обстоятельство.

12

ных поединках, которые были разновидностью «божьего суда» и отли­
чались от обычных поединков тем, что совершались в присутствии тре­
тейской инстанции, которая затем официально формулировала приго­
вор 13.
Несколько слов о характеристике участников. В том случае, когда ее
дает рассказчик, она не является конструктивным, сюжетообразующим,
элементом. Когда же ее дают сами персонажи, она в некоторых случаях
оказывается важным элементом сюжета, а именно существенным, даже
основным доказательством, влияющим на приговор 14. Такова, например,
узбекская сказка «Два дурака», где тяжущиеся наперебой рассказывают
о своей глупости. Важную для хода дела роль играют в некоторых рас­
сказах характеристики, которые выдаются свидетелям (турецкий анек­
дот «Лучших свидетелей не найти», сказка народности канури «Лжесви­
детель»). В мусульманском судопроизводстве свидетель должен был
иметь хорошую рекомендацию 15; опорочить свидетеля — значило иной
раз повернуть ход дела, как это и случилось в сказке «Лжесвидетель».
В подобных случаях характеристика участников является элементом
судебного разбирательства.
Об обращении (вызове) в суд, как правило, сообщается одной корот­
кой фразой (типа «пошли они к судье» или «судья вызвал их к себе»),
которая нередко вообще опускается. Если можно говорить о разных ти­
пах конфликтов, о разновидностях судебного разбирательства, о разно­
образных приговорах, то обращение в суд самостоятельной сюжетной
наполненности практически не имеет.
13
В сущности, любой поединок как средство разрешения спора
апеллировал к третейской инстанции — богу, судьбе (еще раз обраща­
ем внимание читателя на родство слов). Судьба рассудит, бог рассудит.
Разновидностью судебного поединка можно считать метание жребия
(см. прим. к сказке «Прорицатель, стрелок, пырялыцик и знахарь»,
стр. 291).
14
Это соответствует, кстати, реальным особенностям судопроизвод­
ства в некоторых его исторических разновидностях. Ср., напр., в судо­
производстве древних франков (VII—IX вв.): «Доказательствами служи­
ли показания свидетелей, которые были как бы поручителями обвиняе­
мого — свидетелями его доброй славы, хорошей репутации. Соприсяжники в числе шести, двенадцати или больше человек свидетельствовали,
что обвиняемый в силу присущих ему добрых качеств не мог совер­
шить приписываемое ему деяние» [6, 304].
Обратным иронически-парадоксальным отражением подобных пред­
ставлений может служить персидская пословица: «Борода у него ры­
жая—вот еще одно доказательство» [3, 113].
15
«Законность свидетельских показаний в момент их дачи обуслов­
ливается следующими требованиями, которым должен отвечать свиде­
тель: быть ^мусульманином, не еретиком, быть в здравом уме, обладать
правоспособностью, пользоваться уважением» [7, 119].

13

'Возникновение конфликта и судебное разбирательство чаще всего
бывают наиболее весомыми составными частями сюжета; ради них и
сказка рассказывается. Но иногда они предстают в усеченном, редуци­
рованном виде; смысл сказки — в приговоре, на него и переносится центр
тяжести. Характерный пример — корейская сказка «Странный чинов­
ник»: «Однажды двое его слуг поспорили о чем-то и никак не могли
прийти к согласию. Наконец один из них обратился к своему господину
и сказал:
— Я поспорил со своим товарищем. Пожалуйста, рассудите нас!
И он рассказал ему суть спора. Чиновник выслушал его и ответил:
— Твои слова справедливы. Ты прав.
Но потом пришел другой слуга, рассказал о том же самом споре и
тоже попросил чиновника рассудить. Хван и ему сказал:
— Твои слова справедливы. Ты прав».
Когда жена чиновника сказала ему, что так не может быть, он отве­
тил, что и она права. С тех пор и пошла поговорка «Ты судишь, как чи­
новник Хван».
Поговорка здесь могла быть связана только с характером приговора,
но не с сутью спора и не с характером разбирательства. О тяжбе ска­
зано: «поспорили о чем-то». О разбирательстве: «И он рассказал ему суть
спора. Чиновник выслушал его».
Заметим, что судебное разбирательство вообще довольно часто сво­
дится к фразам именно такого типа. Изложив читателю суть первона­
чального спора и сообщив об обращении в суд, сказка ограничивается
дальше простой констатацией: «Судья выслушал их и сказал». Иначе
говоря, читателю предоставляется мысленно повторить весь рассказ о
споре — уже в порядке «слушания дела».
Однако во всех случаях возникновение спора и судебное разбира­
тельство должны быть представлены текстуально или ясно подразуме­
ваться. То же относится и к приговору.
Приговором в сказке достаточно считать указание на правую (вы­
игравшую) или виноватую (проигравшую) сторону. Мера наказания
имеет существенное значение лишь в определенной части сюжетов,
смысл которых — рассказать о расплате, соответствующей поступку
(«По делам и расплата») или, напротив, не соответствующей ему. Та­
ковы, например, приговоры, основанные на игре слов (истец требует
обещанную плату: «ничего» — судья-хитрец дает ему «ничего»; см. турецк. анекдот «Ходжа присуждает истцу „ничто"»). Такова история о че­
репахе, которую в наказание топят (сказка пампанго «Обезьяна и
черепаха»). Таков «Суд над Бирбалом». Вина Бирбала конкретно не пазвана, однако не подлежит ни сомнению, ни судебному доказательству;
речь идет лишь о мере наказания. Бирбал сам выбирает себе судей-бёд14

пяков, которые присуждают его к штрафу — огромному, по их понятиям,
по мизерному для богача Бирбала.
Однако независимо от того, названа мера наказания или нет, именно
н а л и ч и е п р и г о в о р а , т. е. вывода, оценки, решения, прежде всего
позволяет говорить о «судах» как об особой разновидности м о р а л и ­
с т и ч е с к и х или назидательных рассказов, о чем подробнее будет ска­
зано дальше. Поэтому тексты, где упоминается а судах, но нет и не под­
разумевается определенного судебного решения (о судах-дилеммах было
оговорено особо), в данную группу включены быть не могут1б.
Таким образом, возникновение конфликта, обращение в суд, судебное
разбирательство и приговор во всех случаях присутствуют текстуально
или подразумеваются; столь же обязательно для сказок о* судах наличие
минимального набора из трех основных персонажей (свидетель и совет­
чик могут отсутствовать).
О реакции персонажей на приговор сообщается далеко не во всех
текстах. Реакция может быть словесной: «Твой суд глуп!» (сказка Ираку
«Лай и заяц»), «Все сочли решение суда справедливым» (непальская
сказка «Чья невеста») и т. п. Распространен сюжет, когда кто-то из уча­
стников, выслушав несправедливый приговор, рассказывает судье ана­
логичную историю, чтобы устыдить его, и добивается пересмотра при­
говора (корейская сказка «Как аист судил птиц»). Возможна и более
резкая «рецензия» на приговор — пощечина судье и даже его убийство.
В польской легенде «Несправедливые судьи» («Польские народные ле­
генды и сказки», М.—Л., 1965, стр. 203) судьи после неправедного при­
говора каменеют; здесь можно говорить о вмешательстве в действие не­
коего высшего судьи. В рассказах, где несправедливый судья ожидал
взятку, он может быть проучен иным способом: ожидал получить много
денег, а получает арбуз, думал, что за пазухой спрятан богатый подарок,
а там оказался камень, получил: в качестве мзды горшок с медом, а там
оказался навоз и т. п. Многие сказки о неправедных и наказанных судьях
группируются преимущественно вокруг этого элемента; главную мысль
такого типа историй можно сформулировать примерно так: «Каков суд,
таков и отклик на него». Есть и тексты,, повествующие о благих по>
следствиях справедливых судов (вьетнамская сказка «Справедливый
мандарин»); есть и такие, где даже справедливые приговоры оборачи­
ваются бедой (бирманская сказка «Как появился кокосовый орех»).
^ Ср., напр., персидский анекдот о том, как судья вызвал для пока­
заний свидетеля и стал проверять, хорошо ли тот знает мусульманские
обычаи. «А что обычно говоришь, когда кладешь покойника в гроб?» —
не унимался судья.— «Вот уж повезло тебе, так повезло... Унес свою
душу подобру-поздорову. А то> еще^ гляди, пришлось бы перед судьей в
свидетелях быть» [63, 56]. Приговора здесь нет и не требуется; это текст
иного характера. См. также Приложение, стр. 284.

15

4
Как уже было отмечено, истории о судах не только повествуют о раз­
нообразных конфликтах, но и непременно предлагают некое их разреше­
ние, приговор; тем самым каждый сюжет позволяет сформулировать в
связи с приговором прямо или косвенно определенный вывод, т. е, мо­
раль'из рассказанного. Иногда эта мораль звучит непосредственно в тек­
сте (напр.: «Бедняку судиться с богачом -г- все равно, что пытаться раз­
бить камень тыквой» или «Недаром говорят: на воре шапка горит»),
иногда вывод предлагается сделать самому читателю. Эта особенность
позволяет отнести все истории данной группы к числу м о р а л и с т и ч е ­
с к и х или поучительных. Существенным свойством такого рода текстов
является их соотнесенность с пословичными изречениями17. Мы уже
видели, что во многих случаях выводы из назидательной истории о суде
можно сформулировать пословицей или поговоркой: «И щуку бросили
в реку», «По делам вору и мука» и др. Многие изречения прямо обязаны
своим происхождением соответствующим сказочным или легендарным
историям (ср. выражения «Соломонов суд», «Шемякин суд»). Приведем
еще несколько примеров.
Известный русский фольклорист С. В. Максимов в своей книге «Кры­
латые слова» объясняет происхождение русской пословицы «На воре
шапка горит» таким рассказом: «Украл что-то вор тихо и незаметно и,
конечно, скрыл все концы в воду. Искали и обыскивали — ничего не па-шли... К кому же обратиться за советом и помощью, как не к знахарю?..
Знахарь повел пострадавших на базар, куда обыкновенно все соби­
раются. Там толпятся кучей и толкуют о неслыханном в тех местах
худом деле: все о том же воровстве:
В толпу эту знахарь и крикнул:
— Поглядите-ко, православные: на воре-то шапка горит!
Не успели прослушать и опомниться от зловещего окрика, как вор
уже и схватился за голову» [9, 42—43]18.
.Здесь же Максимов упоминает «о существовании однородных анек­
дотов — из восточных азиатских нравов» [9, 43]. В нашем сборнике на­
глядный пример подобного анекдота — афганский рассказ «Хитрый ви­
зирь». Созвав людей, среди которых были и воры, похитившие хлопок,
визирь объявил, что хлопок пристал к их бородам. Воры тотчас схвати­
лись за бороды.
17
Это явление подробно было исследовано Г. Л. Пермяковым [4, 62—
70 и др.], на выводы которого мы не раз будем опираться в дальнейшем.
18
Аналогичные рассказы объясняют происхождение изречений «Во­
ра выдала речь» и «Рассуди — топором разруби» [9, 47, 361]. См. приме­
чания к № 59, 122.

16

Мы не знаем, существует ли афганская пословица «У вора в бороде
хлопок», но думается, не будет чрезмерной смелостью предположить
принципиальную возможность существования такой (или подобной ей.)
пословицы. При несходстве реалий она будет говорить, по существу,
о том же; что и русская «На воре шапка горит», а именно: «Виновный
сам себя выдаст», «Всякое действие имеет закономерный результат».
К той же мысли ведет индийская сказка «Вор», киргизская «Догад­
ливый судья», адыгейская «Как один человек спасся от смерти» и др.
В то же время на страницах сборника мы найдем и сюжеты типа китайг
с кой сказки «Как один глупец покупал пекинский диалект», где наго­
варивает на себя и подвергается наказанию невиновный, или тайской
«Умный вор», где виновный ловко уничтожает улики и остается безна­
казанным. Попадутся нам и сказки типа китайской «Глазная болезнь»,
где судья скажет обеим тяжущимся сторонам: «Поскольку истец прав,
то присуждаю двадцать палочных ударов обвиняемому. Но и обвиняе­
мый прав, поэтому присуждаю двадцать ударов палками истцу»
(стр. 230). Во многих случаях встретятся, как уже говорилось, и судыдилеммы, где вместо вывода читателю предлагается вопрос.
Соответственно и пословичные изречения могут свидетельствовать
и о неотвратимости справедливого наказания (осетинск. «Волк распла­
чивается за долги шкурой»), и о возможности прямо противоположного
исхода (бенгальск. «Кто украл — поскорей убегает, а кто видел — под суд
попадает»). Это и естественно: и пословицы, и сказки отражают самые
разнообразные жизненные ситуации, а в жизни возможны были суды
с самым разным исходом, как справедливые, так и несправедливые.
О справедливости или несправедливости заходит речь во всех рас­
сказах о судах. Справедливость почиталась всеми народами как высшая
ценность. Характерна в этом отношении амхарская сказка «О неспра­
ведливом суде». Человеку представилась возможность выбора: отпра­
виться в страну, где много хлеба, но нет справедливости, или в страну
менее богатую, но где справедливость торжествует. Он выбирает пер­
вую — и горько за это платится. «Справедливость ценнее хлеба»,—сви­
детельствует сказка.
Естественной кажется мысль именно принцип «справедливости —
несправедливости» положить в основу классификации рассказов о судах.
Однако дело здесь оказывается не так просто.
5

Прежде всего, судить о справедливости или несправедливости ска­
зочных приговоров со стороны далеко не всегда представляется возмож­
ным. Слишком различны обычаи, законы, правовые нормы, моральные
2

Книга о судах и судьях

17

представления не только у разных народов в разные времена, но даже
у представителей разных социальных групп. Вспомним еще раз про ми­
зерный штраф, которому подвергают индийские бедняки лукавого Бирбала. Справедлив или несправедлив этот суд, мудр или глуп? С чьей
точки зрения. В текстах сказок далеко не всегда можно встретить прямой
ответ на такого рода вопросы.
В упоминавшемся уже сюжете о «неблагодарном спасенном» чело­
век и вырученный им зверь иногда обращаются за судом последовательно
к нескольким животным, и они высказываются против человека, вспо­
миная о его жестокости, неблагодарности и обосновывая право зверя
быть жестоким и неблагодарным по отношению к человеку. Да и сами
хищники по-своему убедительно оправдывают собственные действия.
В корейской сказке «Приговор зайца» тигр заявляет своему освободи­
телю: «Мы только что договорились с тобой, что я буду при любых об­
стоятельствах чтить тебя, как своего отца, и всю жизнь обхаживать тебя.
Но чтобы нам быть неразлучными, у меня есть только одна возмож­
ность—носить тебя в своем животе. Там ты будешь всегда при мне.
Я должен съесть тебя, чтобы выполнить наш договор!» [110, 107]. В амхарской сказке «Суд ветра» змея просто заявляет спасшему ее крестья­
нину: «Я хочу есть... У меня нет выбора». Дерево, река и трава в этой
сказке выносят по-своему обоснованные приговоры против человека.
Последний судья, ветер, не оспаривает их справедливости. «Все на свете
живет так, как предназначено природой,— говорит он.— Трава растет,
чтобы жить, а человек сжигает ее тоже для того, чтобы жить. Река те­
чет, чтобы жить... И змея ест то, что находит,—ведь такова ее природа!
Поэтому нельзя винить дерево, траву и реку за их суд, так же как и
змею за то, что она хочет есть... Все они действуют так> как подсказы­
вает им их природа» [39, 67]. Правда, после этого ветер подсказывает
крестьянину, что тот может убежать,— но не потому, что считает его
правым; просто согласно своей природе он может спастиеь, если предста­
вилась возможность.
В тех случаях, когда главное действующее лицо- такой сказки —
человек, симпатии рассказчика, естественно, на его стороне; спасение
представляется справедливым. Но не всегда. В индийской скааке «Что
посеешь, то и пожнешь» жадный брахман спасает льва ради корысти
и смертный приговор ему (который лев приводит в исполнение) воспри­
нимается как справедливый. В дунганской сказке «Помещик и змея»
человек высказывается против человека (бедняк против богача), к удив­
лению змеи: «Я думала, ты будешь защищать человека, но ты не захо­
тел врать, потому чта ты справедлив» [35,117].
Однако наиболее показательны все же случаи, когда у животных
и человека — разный суд и разные представления а справедливости.

18

Уместно по этому поводу привести замечание из книги А. Я. Гуревича
«Категории средневековой культуры», имеющее отношение не только
к европейскому средневековью: долгое время «не было права вообще»;
каждое племя, народность жили «по своему закону», причем член пле­
мени подчинялся его праву и обычаям независимо от того, где он про­
живал. Всякий род живых существ и даже вещей имеет свое собствен­
ное право — это обязательное качество любого божьего творения (по­
этому ответственность за проступок могла быть возложена не только на
человека, но и на животное и даже на неодушевленный предмет) 19
[8, 158, 149]. В свете таких представлений станет ясно, что животные и
люди в данном случае судили по разным, так сказать, «кодексам», ни
один из которых не имеет заведомого преимущества перед другим. Ста­
нет понятным, кстати, и желание многих персонажей судиться у «свое­
го» судьи, потому что «чужой» осудит несправедливо. См., например,
в сказках народности ираку о хитреце Лае, который не раз вступает в
конфликты с животными и зооантропоморфными существами вроде
Амаирми: «Кто ваш султан?» — [спрашивает Лай, когда Амаирми зовет
его судиться].— «Наш султан — змея Харарио...» — «Нет, к нему я не
пойду,—сказал Лай,—он не сможет нас правильно рассудить. Лучше
пойдем к нашему султану».— «Ваш султан велит осудить меня,— возра­
зила Амаирми,— я к нему не пойду».— «Вы к моему не хотите, и я к ва­
шему не хочу,— ответил Лай.— Каждому дорога своя жизнь» (стр. 143) 20.
6 том же говорит и непальская сказка «Суд панчей». Чтобы узнать,
кто из двух тяжущихся — настоящий муж женщины, божество предла­
гает им пролезть сквозь носик кувшина. Колдуну-пандиту это просто,
а человеку не под силу. Божество не злонамеренно; просто у него свои
критерии, а у людей свои. Оно и само это признает. «Спорящие — люди,—
говорит оно панчам,— поэтому им нужен ваш суд». Факты, которые убе­
дили божество принять сторону колдуна, для людей свидетельствовали
в пользу человека. «Людской суд — самый правый»,— заключает рассказ­
чик. «Для людей же»,— добавили бы мы 2l .
^ 19 Между прочим, по этой причине не стоит считать чистой сказоч­
ной условностью или юмористическим курьезом нередкие в нашем сбор­
нике суды над животными и неодушевленными предметами (см., напр.,
японск. сказку «Хитроумный служка» и др.); в реальной практике мно­
гих народов нередки были случаи судов над животными и вещами.
20
В мусульманских странах иудеи и христиане «имели особые су­
дебные учреждения, но могли передавать свои споры и разногласия на
рассмотрение мусульманского кази» [7, 115].
21
Л. Аганина в предисловии к сборнику непальских сказок «Живой
в царстве мертвых» пишет: «Ратуя за справедливость, непальская сказ­
ка превыше божественного суда ставит суд людской, потому что людям
положено судить по совести («Суд панчей» или «Кто глупее?»). И этому

19

Но в любом случае симпатии рассказчика — очень ненадежный кри­
терий для суждения о справедливости и несправедливости. Один и тот
же приговор в разных вариантах сюжета может быть назван несправед­
ливым (если он выносится, например, в пользу богача) и справедливым
(если оправданный — бедняк). Наглядный пример такого случая — мно­
гочисленные варианты знаменитого сюжета о Шемякином суде, само
название которого символизирует, казалось бы, суд неправый и глупый.
Суть его вкратце такова (мы берем один из наиболее полных вариан­
тов): человек совершает серию проступков, в том числе и убийств (как
правило, непредумышленных). Судье он показывает за пазухой камень
(или угрожает иным способом, или намекает на взятку), и судья (в на­
дежде на взятку или боясь угрозы) выносит парадоксальный оправда­
тельный приговор (см. таджикскую сказку «Человек, который хотел тво­
рить добро» и прим. к ней). Но в сходной сирийской сказке «Девушкасудья» [58, 226] дело обходится без взятки и без угрозы, априговор прямо
ничуть не противоречит история неправедного суда таких же деревен­
ских старшин-панчей, которых сытное хозяйское угощение заставило
согласиться с тем, что и бык может отелиться («Сказка о том, как бык
отелился»). Расхождение можно объяснить тем, что первые две сказки
отразили, надо полагать, доклассовые патриархальпые отношения в не­
пальской деревне: тогда рассудить спорное дело могли любые пять че­
ловек, и приговор их был справедлив потому, что выражал мнение на­
рода. Позднее же, когда панчей стали выбирать и, конечно, не из самых
бедных крестьян, суд их перестал быть справедливым» [36, 8].
Здесь возникают, по меньшей мере, два возражения. Во-первых, сказ­
ки в целом (и непальские, в частности) вовсе не утверждали принци­
пиальной несправедливости «божьего суда» по сравнению с человече­
ским. Напротив, во множестве текстов именно «божий суд» расцени­
вается как наиболее справедливая, высшая инстанция (ср. пословицы
«Бог правду видит», «Бог рассудит»). Но есть и немало историй, утверж­
дающих возможпость обратного: «И божий суд бывает несправедлив»
(см. стр. 192—198 данного сборника). Эта закономерность, как мы уви­
дим, характерна для любой группы сказок о судах.
Точно так же разница между двумя приговорами панчей вряд ли
может быть удовлетворительно объяснена историческими переменами в
непальской деревне. Распространенный по всему миру сюжет о приго­
воре, согласно которому оык может отелиться, возник, скорее всего, за­
долго до того, как должность панчей стала выборной, и может быть при­
писан любому фольклорному судье (см. прим. к курдской сказке «Балул-Зана и купец», стр. 300). Подобно тому как любой фольклорный
хитрец мог обмануть другого, но мог и сам оказаться обманутым, мог
проявить себя мудрецом, а мог и простаком, так один и тот же фоль­
клорный судья (а им мог быть, кстати, тот же хитрец) способен был
вынести и справедливый приговор, и несправедливый. Ср., напр., приго­
воры Насреддина в турецких анекдотах «Лучших свидетелей не найти»
(стр. 175) и «Может ли человек укусить сам себя за ухо?» (стр. 162).
Напрасно мы бы стали искать историческое объяснение такому проти­
воречию. Закономерность здесь та же, что и в случае с «божьим судом».
20

расценивается рассказчиком (и всеми присутствовавшими на суде) как
справедливый и мудрый, спасший бедняка от закабаления алчными кре­
диторами.
Еще один пример: китайский рассказ «Хитрость Цяо Шуня». В доме
человека оказался повешенный, и, чтобы избежать обвинений, человек
фабрикует ложные доказательства своей истинной невиновности. Суд
верит ложным доказательствам и оправдывает человека, по существу,
справедливо. Но можно ли отнести этот суд в принципе к числу мудрых
и справедливых?
Еще больше вопросов ставит целая серия историй о спорах из-за
жениха или невесты. Во многих из них претендентам ставится условие
(принести подарок и т. п.); выполнивший его наилучшим образом полу­
чает невесту. Например: один жених достает волшебное зеркало, в кото­
ром видит, что девушка умерла, другой — волшебное средство передви­
жения (верблюда, телегу, веер, ковер-самолет), которое вмиг переносит
всех троих к девушке, третий — лекарство, которое возвращает, ее
к жизпи. Часто по разным причинам предпочитают третьего (тувинская
сказка «Орлан-оол и Чечен-кыс» [95, 171]). Иногда — второго (казахская
сказка «Спор братьев и решение Шуюте» [47, 86]). Иногда — ни одного
из трех (сказка налу «О трех юношах и одной невесте» [80, 241]. Нередко
сказка заканчивается дилеммой («Девушка Нсиа», ашанти). А в анало­
гичной сказке народности ваи «Браслет дождя» [105, 103] вопроса вообще
не возникает: все три девушки одновременно становятся женами юноши.
В сказке пангасинан «Три брата» девушку делят на три части. Целый
набор неожиданных решений, связанных с представлением о перевопло­
щении душ, предлагают непальские и камбоджийские сказки на сходную
тему («Чья невеста?», «Прорицатель, стрелок, ныряльщик и знахарь»),
А вот парадоксальный исход сказки народности бура «Зять». Двум пре­
тендентам на руку невесты было поставлено условие: она станет женой
того, кто поймает живого оленя. Один из них, более упорный, после дол­
гой погони поймал животное. Другой скоро отказался от такой попытки.
«Не очепь-то мне надо загонять себя до смерти,— [объяснил оп позднее
старейшинам племени.] — Женщин много». Казалось бы, вопрос ясен:
выполнил условие лишь один, он и должен получить девушку.
Но старейшины решают иначе.
«Ты, Сефу, который не стал гнаться за оленем,— ты будешь нашим
зятем. Ньила поймал оленя, он упорный человек. Если он захочет кого-то
убить, его ничем не остановишь, пока он не исполнит своего желания.
Он не обратит внимания ни на упреки, ни на советы. Если мы отдадим
ему в жены нашу дочь и она что-нибудь сделает не так, он станет ее
бить, пе слушая ничьей мольбы. Мы не хотим его в зятья. Сефу — дру­
гое дело. Он способен прислушаться к голосу рассудка. И если он поссо21

рится с нашей дочерью, а мы придем их примирить, оп сумеет проявить
благоразумие... Он добр и кроток. Он наш зять!» (стр. 84).
Итак, в одном случае женихом становится претендент, выполнивший
условие, в другом — невыполнивший его, в третьем —ни один иа них
(в варианте с невестами — все женщины одновременно), в четвертом—*
решение оказывается непринятым. И любое решение при этом может
расцениваться и как справедливое, и как несправедливое.
Пожалуй, в этом обстоятельстве и заключена подсказка.

6

Поскольку сказки о судах моделируют широкий круг разнообразных
жизненных ситуаций, а ситуации эти могут иметь самый разный исход,
то и мораль, извлекаемая из этих поучительных историй, может форму­
лироваться разнородными изречениями, отнюдь не только о справедли­
вости или несправедливости суда. Вывод о справедливости может воз­
никать как сопутствующий основному, и то не всегда. Из знаменитой
истории о суде Соломона, где ребенок присуждается родной матери, сле­
дует, например, что «мать всегда остается матерью». Осетинская сказка
«Птичник и царь» повествует об обратном случае, когда детей присуж­
дают не той, что родила, а той, что вскормила (и это справедливо;
ср. уйгурскую пословицу: «Не та мать, что родила, a Taj что вскормила»).
Нам не удалось встретить рассказа компромиссного типа, где ребенок
бы оставлялся и той, что родила, и той, что вскормила (или ни той, ни
другой); между тем вполне мыслима и такая жизненная ситуация. После
минувшей войны многие матери, потерявшие своих детей, находили их
впоследствии у женщин, воспитавших и усыновивших приемышей; не­
редко после этого дети продолжали жить как бы при двух матерях
(и это тоже было справедливо). Есть в сборнике и текст, где ребенок
присуждается не той, что родила, а той, на чьем участке родился ребе­
нок (сказка лома «Чей ребенок?»), и в оценке справедливости или не­
справедливости этого парадоксального приговора рассказчик испытывает
уже некоторые затруднения. Есть история, где ребенку самому предло­
жено выбирать между родным отцом и приемным — решение остается
неясным (сказка хауса «Охотник и его сын»).
Как видим, пословицы вроде «Не та мать, что родила, а та, что вскор­
мила» говорят не прямо о суде; речь здесь идет о более широкой теме,
которая в сборниках пословиц обозначается как «Свое (родное по кро­
ви)— чужое»: о моральном приоритете кровного родства вообще (или
о случаях, где справедливо обратное). Можно предположить, что в прин­
ципе все назидательные сказки, и сказки о судах в частности, в зависи22

мости от основного вывода, который в них содержится, могут быть рас­
пределены по тем же самым логико-тематическим группам, что и посло­
вичные изречения. Естественно, сказки о судах охватят лишь сравни­
тельно небольшую часть всех возможных групп; они не столь разнооб­
разны и тематика их не столь всеобъемлюща.
Следует, однако, учесть, что сказки во всех отношениях несравненно
более сложны, чем пословицы и поговорки; каждая сказка и отдельные
ее части могут давать основания не для одного, а для нескольких разных
выводов. В некоторых случаях вывод зависит от того, на чем сделает
акцент рассказчик, в каком более широком логическом контексте приве­
ден сюжет. Так, сказка лоанда «Тесть и зять», где рассказывается, как
лысый посмеялся над одноглазым, а тот в ответ — над ним, может ознаqaTb: «Кто смеется над другим, сам будет осмеян» («Как аукнется, так
и откликнется»), но может свидетельствовать и о другом: «В споре об
оскорблении виноват тот, кто начал первым». В первом случае акцент
сделан на сути спора, на его возникновении, во втором — на приговоре.
Но, пожалуй, основным здесь следует считать первый вывод; история
рассказана главным образом ради него м , второй вывод — побочный, со­
путствующий. Легенда о Соломоновом суде в равной степени может быть
рассказана ради сути спора и вывода об отличии родной матери от не­
родной и ради доказательства той истины, что «неправый всегда себя
выдаст» («на воре шапка горит»); здесь акцент будет сделан на эпизоде
судебного разбирательства — остроумном эксперименте Соломона. Оба
вывода относительно равноценны, и отнести текст к той или иной группе
можно лишь на основании более широкого логического контекста, в ко­
тором он употреблен.
Однако чаще всего судить о характере основного вывода вполне по­
зволяет сам "текст. Вывод этот бывает связан с одним из основных кон­
структивных элементов сюжета и касается либо сути конфликта, либо
судебного разбирательства, либо приговора, либо его последствий23. Мы
уже отмечали, что сами эти элементы в конкретном тексте бывают пред­
ставлены с разной степенью полноты и значимости: иногда мимоходом
упоминается суть дела и ход разбирательства, а весь упор делается на
приговоре, иногда главное для сюжета — хитроумный ход следствия,
а суть дела и приговор — несущественны и т. д.
В связи с этим мы разделили наш сборник на четыре части —в за22
Назидательные, сказки в своем реальном бытовании действительно,
как мы знаем, часто рассказываются «к случаю»: «А вот послушайте,
что на этот счет говорит сказка». Речь сейчас идет о том, к к а к о м у
случаю может быть рассказана данная сказка.
23
Обращение в суд, как уже отмечалось, самостоятельной сюжетной
наполненности обычно не имеет (см. стр. 13).

23

висимости от того, что первостепенно для данного рассказа: суть кон­
фликта, ход разбирательства, приговор или его последствия. Внутри каж­
дой части тексты распределены по м а т е р и а л у : в I части рассказы­
вается о разновидностях судебных конфликтов (споры пз-за ребенка,
тяжбы пз-за имущества и т. д.); во II части —о разных принципах су­
дебного разбирательства (расследование улик, допрос свидетелей, «божьи
суды» и т. д.) 24 . Подобная группировка, обусловленная спецификой ма­
териала, позволила в то же время сделать особенно наглядной в каждом
случае ту систему логической трансформации, которую мы не раз уже
отмечали.
В общих чертах она сводится к следующему.
В каждой группе рассказов, повествующих о судах, можно отметить:
а) суды, подтверждающие правоту (преимущество) одной из стороп
на основании определенного принципа и присуждающие ей выигрыш
(поощрение), а другой соответственно — проигрыш (наказание); вообще
сюжеты, доказывающие справедливость определенного принципа (вы­
вода);
б) суды, подтверждающие правоту другого, иногда прямо противо­
положного принципа и соответственно признающие правой другую сто­
рону, присуждающие поощрение тому, кто считался бы проигравшим
или был бы наказан в предыдущем случае 25;
в) суды, где правыми и выигравшими оказываются оба (а винова­
тым и наказанным иногда — кто-то третий) или оба оказываются вино­
ватыми и наказанными (а правым и выигравшим—кто-то третий);
г) суды-дилеммы, где остается неясным, кто же прав (выиграл),
24
Нередко сходные по характеру сюжеты существуют в различных
вариантах, один из которых может быть отнесен к I части, другой— ко
II и т. д. Таковы, например, рассказы о в з а и м н о й х и т р о с т и (вза­
имном коварстве, подвохе и т. п.). Если такая хитрость была лишь при­
чиной обращения в суд, мы помещаем соответствующий рассказ в части
о возникновении споров (напр., казахская сказка «Старик и его дочка»);
если она была применепа в процессе судебного разбирательства, мы по­
мещаем текст во II части (камбоджийская сказка «Охотник на бакла­
нов» и др.). Сюжеты, основанные на ответной и г р е с л о в , читатель най­
дет и в I части, и во II, и в III. В сирийской сказке «Мудрый совет»
старуха догадывается, что ответить людям, потребовавшим от нее воз­
вращения денег,— это взаимные уловки тяжущихся в процессе судеб­
ного разбирательства. Однако известно немало вариантов (см. прим. к
этой сказке), где подобный ответ дает сам судья в своем приговоре;
такие варианты следовало бы поместить в III часть (каково дело, таков
и приговор).
25
Возможны случаи, когда признание чьей-либо правоты или не­
правоты ведет не к поощрению или наказанию, а к компромиссу или к
примирению сторон (см., напр., сказку лоанда «Тесть и зять»). Сути де­
ла это не меняет.

24

а кто неправ (проиграл) и должен быть наказан; иногда такие рассказы
заканчиваются вопросом, обращенным к читателю 26 .
Не проставляя в тексте знаков «а», «б», «в» и «г», мы внутри каждой
группы располагали тексты и м е н н о в т а к о й п о с л е д о в а т е л ь ­
ности.
Примеры таких логически-смысловых трансформ мы в статье не раз
уже приводили; полный их набор читатель найдет, скажем, в главе о
спорах из-за женихов и невест.
Не везде нам удалось добиться такой полноты. Можно, однако, пред­
положить, что подобные варианты должны существовать во всех группах
рассказов.
Конечно, система расположения материала в сборнике— еще не клас­
сификация. Чтобы не усложнять книгу, мы решили вообще отказаться
от намерения дать развернутые заголовки-характеристики для каждого
раздела. Цель наша — обосновать принципиальную возможность такой
классификации.
В некоторых случаях, когда однотипные сказки разнятся только
решениями (приговорами), мы, чтобы сэкономить место и не перегру­
жать сборник однообразными сюжетами, не приводим в основной
части всех возможных логических трансформ данного типа, а упо26
Хотя рассказы-дилеммы вообще встречаются у самых разных на­
родов, судебные дилеммы характерны преимущественно для африкан­
ского фольклора. Возможно, это связано с недостаточно разработанной
системой судопроизводства, свойственной архаическому жизненному ук­
ладу. Как любезно сообщил автору Б. Л. Рифтин, в Китае, например,
где судопроизводство было очень развито с древнейших времен, подоб­
ных концовок сказок никогда не встречается. Дело, видимо, даже не
только в судопроизводстве, как таковом, а вообще в разработанности
морального, семейного и тому подобных кодексов. Известна тагаль­
ская сказка о женщине, которой предоставилась возможность спасти
жизнь одному — но только одному — из родственников, ожидавших
казни: мужу, сыну или брату («Кто роднее всех?» [121, 257]). Женщина
не знает, как ей быть. Сказка рассказывается как загадка; после долгого
раздумья слушатель паходит мотивированное решение: женщина долж­
на спасти брата, поскольку мужа она еще может найти заново, сына
может родить другого, только брат незаменим. Очевидно, в Китае, где
конфуцианство, ссылаясь на древние традиции, установило безусловную
иерархию семейных отношений, подобные ситуации уже не могли пред­
ставить проблемы.
В то же время ср. приводимое И. А. Гринцером мнение А. Йоллеса о
так называемой форме казуса в древнеиндийской литературе, где постав­
ленная перед царем в форме вопроса юридическая и этическая проблема
передко остается без ответа, несмотря на характерную для древней Ин­
дии развитую систему регламентации и квалификации самых различ­
ных сторон человеческой жизни и поведения [106, 220—221] (подробнее
об этом см. настоящую вступительную статью, стр. 28),

25

минаем об имеющихся вариантах в примечаниях к соответствующему
тексту.
Учитывая специфику серии и сравнительно небольшой объем сбор­
ника, мы ограничили свой отбор лишь фольклором афро-азиатских на­
родов, опять же лишь иногда указывая в примечаниях на соответствия
из европейского фольклора.
Вообще мы руководствовались в своем отборе стремлением предста­
вить как можно больше разнообразных сюжетов как можно большего
числа народов. При наличии однотипных вариантов мы предпочитали
самый короткий текст, принадлежащий народу, меньше представлен­
ному в сборнике. Некоторые отступления от этого принципа мы допу­
скали лишь в отношении рассказов, впервые переводившихся на рус­
ский язык, предпочитая их при прочих равных условиях другим.
В результате нам удалось представить на страницах этой книги
около 180 легенд, сказок, басен и анекдотов более чем 80 народностей
Азии, Африки и Океании. Около трети всех текстов воспроизводятся на
русском языке впервые.

В сказках о судах, пожалуй, особенно ярко отразилась повседнев­
ная жизнь народов, их нравы, обычаи, моральные представления, пси­
хология, характер деловых взаимоотношений. В суд приходили с самыми
разными делами: и с семейными конфликтами, и с трудовыми, и с иму­
щественными тяжбами, и с жалобами на обиду, оскорбление и т. п.
Желающему познакомиться с глубинной стороной жизни людей, которая
не всегда открывается поверхностному взгляду, небесполезно провести
хоть несколько дней в суде; писатели нового времени не раз подтверж­
дали это. Конечно, сказки, легенды, басни отражают реальные отноше­
ния в образной, подчас фантастической форме; тем не менее читатель,
познакомившийся с текстами этого сборника, почерпнет из них немало
и реальных сведений. Он узнает, например, что в древнем Египте по­
терпевший сам указывал кару, которая, по его мнению, полагалась ви­
новному (а также размер вознаграждения, которое он взыскивает), и
что повинный в невыполнении денежных или иных обязательств мог
быть отдан в р&бство. Он узнает, что в племени ираку (Танганьика)
мужчина мог развестись с женой, потребовав при этом обратно свой
свадебный выкуп; женщина после этого могла выйти замуж вторично.
Он узнаёт, что учение о посмертном перевоплощении душ существенно
влияло на многие стороны повседневной жизни камбоджийцев и других
народов, у которых оно было распространено. Он узнает о быте охотни­
ков, земледельцев, скотоводов, торговцев, ремесленников, о их имущест26

венных отношениях и материальной культуре, о некоторых формах об­
щественного устройства у разных народов. А как ярко отражены в этих
рассказах самые тонкие оттенки психологии людей! Тут и самоуверен­
ность, и трусость, заискивание перед сильными мира сего и внезапные
взрывы смелости, благородство и корыстолюбие, гордость и чувство об­
реченности, лицемерие и хитрость, глупость и простодушие, проница­
тельность и лукавство, наивное суеверие и ироническое сомнение во все­
могуществе «божьего суда», мстительность и великодушие, слепая ярость
и спокойная рассудительность.
Многие сюжеты, варьируясь, повторяются в разных странах, каж­
дый раз наполняясь новым содержанием. У каждого народа — свой по­
ворот темы, свои краски, свои реалии. В хакасской сказке с кредитором
расплачиваются рублями, в аналогичной сказке суахили — реалами, в
сказке йоруба — раковинами каури. Во вьетнамской сказке человеку
грозит леопард, в аналогичной дагестанской — волк, в нубийской — кро­
кодил. Сути дела это чаще всего не меняет. Смысл, урок таких сказок
бывает почти дословно схож, и в случаях с судами это особенно важно
еще раз подчеркнуть. Ведь для того чтобы однотипные сюжеты о судах
дюгли получить распространение у народов, стоящих подчас на самых
разных ступенях общественного развития, в странах с разными обы­
чаями, законами, нравами, с разной историей, религией, с разными си­
стемами судопроизводства, должно существовать что-то общее, более
важное, чем все эти различия. Думается, что предварительный струк­
турный разбор текстов данного типа позволяет подтвердить вывод о
принципиальном сходстве логического мышления разных народов; это
и есть тот каркас, на котором живет плоть сказки, своеобразной и не­
повторимой. Кому-то может показаться диким и чрезмерным наказание,
которому подверглась изменившая мужу женщина в сказке бурунги
«Изменница Хднтиру», но все согласятся с мыслью, что всякое действие
имеет свои последствия и что каково преступление — таково бывает и
наказание (хотя все, наверное, вспомнят и ситуации, подтверждающие
возможность обратного вывода). Об этом на свой лад говорит и бирман­
ская сказка «Почему у баклана нет хвоста», и амхарская «Приговор
мудрого не»уса», и сказка хауса «Торговец и мальчик», и многие другие.

8
До сих пор мы говорили о фольклоре. Между тем сюжеты о судах
с самых древних времен получили распространение и в литературе.
Видное место «судебная» (т. е. связанная с разбором споров и тяжб)
тематика занимала в древнеиндийской литературе. П. А. Гринцер в своей
27

работе о древнеиндийской прозе обращает, например, внимание на форму
обрамленной повести, к которой применим термин «казус», предложен­
ный А. Йоллесом, автором известного исследования о простейших пове­
ствовательных формах, получивших литературное воплощение. Специ­
фику «казуса» Йоллес видит в стремлении соотнести рассказанное собы­
тие с нормой морали или закона (A. Jolles, Einfache Formen, Halle, 1956,
стр. 143 и ел.). В качестве примера А. Йоллес приводит санскритские
«Двадцать пять рассказов Веталы», каждый из которых заканчивается
вопросом, предлагающим царю разрешить какую-либо этическую или
юридическую проблему. Хотя содержание «казуса» сводится к вопросу,
однако — и в этом характерная черта «казуса» — вопрос этот не содержит
ответа, вернее, не предполагает однозначного ответа, как, например, в за­
гадках (ср. «Суд Соломона»). Проблема остается нерешенной, ответ
иногда вообще не дается в рассказе, иногда варьируется в зависимости
от вкусов и взглядов рассказчика. Так, например, во втором рассказе
Веталы предлагается определить, кто по закону должен быть мужем
воскрешенной девушки, при этом в рецензии Джамбхаладатты Викрамадитья отвечает, что ее муж тот, кто охранял на кладбище ее прах,
а у Шивадасы он определяет, что охранитель праха должен быть рабом
девушки, а супругом — тот, кто удалился домой.
А. Йоллес справедливо указывает, что форма «казуса» зародилась
и оформилась в Индии, «где стремление регламентировать и квалифици­
ровать самые различные стороны человеческой жизни и поведения на­
шло свое воплощение в огромном количестве сборников кодексов и пра­
вил».
«Если это так, а это, видимо, действительно так,— считает
П. А. Гринцер,— то в тех случаях, когда мы встречаем в Европе сказки
или рассказы в форме „казуса", их истоки следует искать в Индии»
[106, 220—221]; (см. также прим. к сказкам «Прорицатель, стрелок, пырялыцик и знахарь», стр. 291, «Как нашли вора», стр. 294).
Рассказы о судебных делах были весьма популярны и на Дальнем
Востоке с XI—XII вв. В Китае сложился особый тип произведений, по­
лучивший название «гупъань» (букв, «общественное или судебное дело»).
Произведения могли быть написаны в жанре драмы (так называемые
судебные драмы, получившие широкое распространение в период ди­
настий Юань и Мин), но чаще всего были прозаическими. Д. Н. Воскре­
сенский в работе о китайской судебной повести гунъань отмечает, что
«элементы судебной прозы можно обнаружить в литературе дотанского
периода, в прозе эпохи Шести династий. В книге Гань Бао „Записки о
поисках духов11... есть немало рассказов, сюжетика которых основана на
судебной практике той эпохи. В одном из них говорится о некоей вдове,
жившей во времена династии Хаиь. Вдова с необычайной почтительно28

стыо относилась к своей свекрови. Свекровь, видя, что невестке трудно
одной справляться с многочисленными обязанностями по дому, да еще
смотреть за старухой, решила уйти из мира и покончила с собой. Дочь
умершей обвиняет вдову в убийстве. Начинается суд. Несчастная, не
выдержав пыток, принимает на себя вину. В этой нехитрой истории
есть все элементы, присущие более поздним судебным историям:
смерть, подозрение человека в убийстве, судебное расследование, нака­
зание... После казни невинной женщины в округе начинается засуха»
[10а, 108].
Позднее, как уже было сказано, судебная повесть оформилась в са­
мостоятельный тип прозы. «До наших дней дошли повести и рассказы
судебной тематики, многие из которых уже в конце Минской династии
(XVI—XVII вв.) стали объединяться в циклы — так называемые судеб­
ные романы (гуиъань сяошо). Из них наиболее известен цикл о благо­
родном и мудром судье Бао-гуне, появившийся в конце династии Мин.
Несколько позднее сложился цикл рассказов о справедливом судье Хай
Жуе. В XVIII—XIX вв. значительной популярностью пользовались цикцы рассказов о судьях Пыне, Ши, о деятельности чиновника-патриота
Линь Цзэ-сюя и т. д.» [10а, 107].
Д. Н. Воскресенский отмечает, что основным источником сюжетов
для сочинителей юаньских и минских судебных повестей был фольклор,
хотя авторы охотно использовали и литературные источники, разного
рода исторические книги, летописи, сборники судебных казусов.
Характерно, что произведения эти, как и фольклорные рассказы, по­
вествуют о самых разных судах; соответственно и судьи в них выводятся
мудрые и глупые, справедливые и несправедливые. Нередко образы
судей идеализированы. «Как правило, это мудрый, прозорливый чинов­
ник, умело раскрывающий преступления и справедливо карающий зло­
деев. Самыми многочисленными достоинствами наделяется прежде всего
судья Бао-гун — личность столь же историческая, сколь и легендарная.
Предание изображало его как судью реального и потустороннего миров».
В то же время «многие судебные рассказы содержат богатый обличи­
тельный материал... Уже в ранней повести о Лю Гуе мы видим чиновникагсудыо, человека ограниченного и злого. Он равнодушен к судьбам лю­
дей, не старается вдуматься в существо дел» [10а, 114].
Существенно для нашей темы наблюдение Д. Н. Воскресенского над
структурой судебных повестей. Они содержат пролог, две основные ча­
сти: в первой рассказывается о преступлении (часто предполагаемом), во
второй — о расследовании и выяснении его обстоятельств,— а также
концовку, содержащую назидание. «Заключительная часть — морализую­
щая концовка — в судебной повести играет особую роль, так как обще­
ственная деятельность людей, их поступки, оценка этих поступков и
29

вообще квалификация всего нравственного облика человека чрезвычайно
важны для авторов» [10а, 111].
Близкие по характеру произведения можно найти и в корейской,
и в японской литературе.
В ранней западноевропейской литературе судебная проза, оформи­
вшаяся в столь самостоятельный жанр, как это имело место в Китае,
отсутствует. Однако с античных времен рассказы о судах можно найти у
самых разных авторов. В баснях Эзопа, Федра, Лафонтена, Крылова мы
встретим много знакомых сюжетов: тут и щука, брошенная в реку, и
трутни, которые притязают на мед пчел, и многие другие. Чаще всего
основа этих сюжетов—также фольклорная. То же можно сказать и о
теме суда у крупнейших европейских писателей разных веков — от
Шекспира и Сервантеса до Брехта. В фольклоре широко распространена
знаменитая история о ростовщике, захотевшем вырезать у должника
фунт мяса (см. аварскую сказку «Ростовщик и бедняк»); в научной
литературе этот мотив известен как «мотив Шейлока» (AaTh 890) —по
имени героя драмы Шекспира «Венецианский купец» (1600). Ростовщик
Шейлок дает взаймы крупную сумму денег купцу Антонио и берет с него
расписку, что в случае неуплаты долга в срок он, Шейлок, имеет право
вырезать фунт мяса из тела должника. Разорившийся Антонио не может
уплатить долг, взятый им для своего друга Басанио, в назначенный
срок, и Шейлок неумолимо требует выполнения договоренности. Невеста
Басанио, переодетая адвокатом, доказывает на суде, что Шейлок имеет
право только на фунт мяса из тела Антонио, но ни на каплю его крови;
если он прольет хоть каплю крови, то ответит за убийство. Шейлок про­
игрывает иск.
Богатейший набор историй о судах предлагает Сервантес в «Дон
Кихоте». Это знаменитые суды Санчо Пансы, получившего пост «губер­
натора» на острове Баратария. Один из них имеет соответствие в нашем
сборнике: это спор заимодавца и должника. К Санчо явились два ста­
рика; один из них утверждал, что дал взаймы другому десять золотых;
второй заявил, что если и брал когда-либо эти деньги, то давно их возвра­
тил. Оба клятвой подтверждают свои слова (клятва во многих системах
судопроизводства считалась достаточным доказательством); однако, про­
износя присягу, должник на время передавал свой посох первому ста­
рику. Санчо догадался, что в этом посохе и находятся деньги.
В нашем сборнике аналогичный сюжет имеет бирманская сказка
«Волшебные щипцы из Пагана», но здесь он связан с темой «божьего
суда»: клятва произносится перед волшебными щипцами, которые
должны стиснуть руку лжеца. Однако известны фольклорные тексты, бо­
лее близкие суду Санчо, обходящиеся и без волшебного вмешательства.
Сам Санчо говорит, что слышал о подобном случае от приходского свя30

щенника. А. Н. Веселовский [10] упоминает об аналогичных талмудиче­
ских легендах, а также о мусульманских легендах на библейские темы.
Он приводит мнение Буслаева (подвергая его, правда, сомнению) о том,
что в условиях Испании источник, из которого эта история могла дойти
и до Санчо, и до священника, мог быть как раз мусульманским [10, 73];
(см. также прим. к сказке «Волшебные щипцы из Пагана», стр. 296).
Не менее интересны и другие суды Санчо. Он разоблачил женщину,
утверждавшую, что ее изнасиловали: заставил обвиняемого отдать ей
деньги, а потом предложил ему забрать их у нее. Мужчине это не уда­
лось. «Как бы не так! — воскликнула женщина.— Да я скорей с жизнью
расстанусь, нежели с кошельком! Нашли какую малолеточку!.. Никакие
клещи и гвоздодеры, никакие отвертки и стамески, никакие львиные
когти не вырвут у меня из рук кошелек: легче мою душу из тела вы­
трясти!»
Санчо забирает у нее кошелек, вынося свой приговор:
«Вот что, милая моя: выкажи ты при защите своего тела хотя бы
половину того воинственного духа и бесстрашия, какие ты выказала
при защите кошелька, то и Геркулес со всею своею силою не мог бы
учинить над тобой насилия» 27.
В двух других случаях Санчо наказывает обоих тяжущихся. По делу
портного, который из данной ему материи сшил, как было заказано, пять
колпаков, но крошечного размера, «губернатор» постановил: материи
заказчику не возвращать, но и денег портному не платить, а колпаки
пожертвовать заключенным. По делу об игроке, который выиграл с по­
мощью нечестного судьи, но не захотел с ним расплачиваться: деньги
помогавшему уплатить, но самого его изгнать с острова.
Из писателей новейшего времени активно пользовался фольклорны­
ми источниками Бертольд Брехт. В новелле «Аугсбургский меловой круг»
и в пьесе «Кавказский меловой круг» он обрабатывает фабулу Соломоно­
ва суда. Действие «Аугсбургского мелового круга» происходит во время
Тридцатилетней войны. Спасаясь от врагов, мать бросает ребенка на про­
извол судьбы; служанка берет его себе и с большим трудом выхаживает.
Впоследствии, когда выясняется, что ребенку оставлено богатое наслед­
ство, мать находит его и предъявляет на него права. Аугсбургский судья
велит начертить на полу мелов