Демон из чёрного леса [Анастасия Кот] (fb2) читать онлайн

Анастасия Кот Демон из чёрного леса

Мимо проносился темно-зеленый лес с редкими проплешинами. Тома, подперев голову кулаком, угрюмо смотрела это скучное кино из окна автомобиля.

Мать глянула на нее через зеркало заднего вида.

— Лицо попроще сделай, — тяжелым голосом приказала она. — Ты к тете Нине на праздник едешь, а не на похороны.

Тома в лице не изменилась, лишь поменяла позу и разблокировала телефон.

Этот день с самого начала шел не так, не правильно. Утром в школе ее игнорировал парень, а позже написал, что они расстаются, даже не удостоив ее ни личным разговором, ни хотя бы простой человеческой фразой, мол, ты обязательно будешь счастлива. Да хотя бы объяснения, почему! Нет, он просто сделал вид, что ее не существует. За итоговую контрольную по математике Тома могла не волноваться: будет двойка. В таком состоянии она не смогла сосредоточиться. Жаль только, что она расстроит учителя, которого уважала как человека и педагога.

Дома девочка обнаружила, что ее крысенка Чика сожрал кот, неведомо как проникнув к ней в комнату и вскрыв клетку. Затем мать окончательно ее добила новостью, что они отправляются на день рождения к тете Нине — сестре бабушки. На просьбу дочери оставить ее дома и дать побыть в одиночестве мать устроила скандал, заявив, что никакой любви в четырнадцать лет быть не может, и чтоб дочь не выдумывала, а оделась красиво и собралась в дорогу.

Назло матери Тома надела черные брюки и черную рубашку, свои темные волосы распустила, а в уши вставила черные серьги. Увидев этот траурный вид, мать обрушила на нее вторую волну скандала, но девочка поставила ультиматум: или едет так, или не едет. Настроение располагало к тому, чтобы отключить телефон и сбежать из дома. Но мать дошла до крайней точки недовольства, напомнив дочери, что ничего своего у нее тут нет, поэтому пусть идет куда хочет и не возвращается, но оставит все, что было куплено на родительские деньги. Тома впала в уныние и безвольной амебой погрузилась в автомобиль.

День клонился к закату. Машина неслась по дороге. Тамара молча выслушивала короткие упреки матери, зная, что отвечать на них бессмысленно. Да и все вокруг бессмысленно: лес, дорога, праздник. Тома открывала мессенджер, раз за разом перелистывала переписку с бывшим парнем, неверяще рассматривая это странное, чуждое ей и какое-то неправильное сообщение: «Мы расстаемся». Ну разве мог Миша такое написать?

Она размышляла, почему так произошло. Да, Миша говорил ей неоднократно, что она мало улыбается и ей недостает легкости. Тома вздохнула. Она не понимала, зачем ей улыбаться, если людям это не нравится. В детстве мама назвала ее легкомысленной дурой, потому что она постоянно хохотала и на все обращала внимание. Видимо, маму раздражал звук ее смеха, да и сама она обычно ходила с таким лицом, будто не улыбалась никогда. Бабушка осуждала внучку, если ей вздумалось за общим столом отчего-то засмеяться. «Смех без причины — признак дурачины» — гласила народная мудрость. Вот Тома со временем и перестала улыбаться — причин не было. Плакать она тоже не могла, потому что другая народная мудрость, озвученная той самой тетей Ниной, говорила: «Плакать не красиво». «Мне такая дочь не нужна. Моя дочь не ревет из-за ерунды», — добавляла мать.

Когда Тома подросла, матери перестало нравиться ее печальное лицо, которое не смеется и не плачет. Семья стала требовать от нее улыбок, когда нужно, и грусти, когда нужно. Девочка, которая не понимала, когда ей можно проявлять эмоции, а когда — нет, запуталась сама в себе и прекратила их проявлять вообще, законсервировав в себе все чувства. Плакать нельзя, смеяться просто так — тоже. Кто поймет этих взрослых? В машине мать каждые десять минут отпускала комментарий по поводу ее унылого лица, а Тома не могла взять в толк, почему она должна улыбаться, если ей грустно и хочется рыдать.

— Кончай уже ныть, — мать стала повышать голос, заметив одну крошечную слезинку, катившуюся по щеке дочери. — Тетю Нину так же поздравлять будешь? Что они о нас подумают?

«Людям пора бы уже научиться думать друг о друге хорошо или хотя бы просто с пониманием. Двадцать первый век на дворе», — мрачно заметила девочка, вытирая слезу, но вслух ничего не сказала. Потом скажет, когда ей будет восемнадцать.

Лес наконец кончился, как и солнечный день. На горизонте тлело солнце, впереди темнели маленькие частные домики, в одном из которых их ждали бабушка, дедушка и тетя Нина. Тома набрала в грудь воздуха и с ним собрала в кучу все свое терпение. Ее ждало одно из тех семейных мероприятий, которое всегда завершалось обсуждением ее несостоятельности.

Машина подъехала к одному из крайних двухэтажных домиков, который был отделен от леса невысоким заборчиком. Заглушив мотор, мать зазвенела ключами, закопошилась в пакетах на соседнем сидении и сурово скомандовала: «Выходи». Тома молча повиновалась.

Маленький зеленый домик встретил их желтыми окнами, распахнутой дверью в сени и лаем собаки на цепи. На пороге показалась бабушка с распростертыми объятиями.

— А вот и моя любимая внученька приехала! — раскудахталась она, выходя навстречу.

«Любимую внученьку не унижают и не бьют ремнем», — хмуро подумала Тома.

От приторности встречи ее на миг перекосило. Она отвернулась, когда бабушка Света стала ее целовать.

— Проходите, стол уже накрыт, — и пожилая женщина с грацией гусыни заковыляла в дом.

— Веди себя нормально, — сквозь зубы прошипела мать, дернув дочь за рукав, и пошла следом за бабушкой.

«Нормально — это как? Хоть бы раз объяснили», — подумала Тома, исподлобья глядя ей вслед.

Нормально — это смеяться и плакать по велению окружающих. Девочка растянула губы в улыбке и шагнула через порог. В нос ударил запах салатов с майонезом, жареного мяса и компота. На тумбочке шумел телевизор, под ногами деда истошно орал жирный кот. Дед — худой человек с густыми бровями и усами, курил возле раскрытого настежь окна, стряхивая на улицу пепел.

— А вот и мы! — нарочито празднично воскликнула мать. — Тетя Нина, поздравляем с днем рождения! Желаем тебе… — и она принялась перечислять стандартный набор, из которого обычно складывается поздравление.

Тома едва не закатила глаза, но всеми силами себя сдержала. Лишь промолвила короткое «С днем рождения».

— Ну, садитесь за стол! — раскатисто ответил дед.

— Садитесь, садитесь. Что пить будешь, Вика? Томке мы компот нальем, — засуетилась тетя Нина.

Тамару усадили с краю стола между бабушкой и матерью. Перед ней поставили тарелку и стакан компота. Она сидела с натянутой улыбкой, которая выглядела на ее лице слишком неестественно, но девочка изображала радость как могла. Мать, видимо, это заметила.

— Ты издеваешься надо мной? — шепотом бросила она.

Улыбка мигом сошла с лица Тамары. Снова она делала что-то не так, но искренне не могла понять, что именно.

— Ты ж просила сделать лицо попроще, — удивленно возразила она впервые за весь прошедший час. — Я не понимаю, чего ты хочешь.

— Я просила сделать лицо попроще, а не разыгрывать спектакль. У тети Нины день рождения. Ты совсем не умеешь радоваться за людей? Правильно, что твой Миша тебя бросил. Какому мальчику такое понравится?

Слова ударили девочку под дых. Она вздрогнула и опустила голову, стараясь скрыть влагу на глазах.

Все вокруг нее хотят, чтобы она вела себя определенным образом. Чувствовала, что они пожелают, делала, что пожелают. Но никто не спрашивает, чего желает и чувствует она сама.

Не удержавшись, Тома всхлипнула.

— Что случилось? — спросила тетя Нина.

— Да не обращайте внимания, — принялась сглаживать ситуацию мать. — С мальчиком поругалась, вот и ноет целый день. У нее же эта модная болезнь — как она там? — депрессия.

— Ой, да будет тебе из-за ерунды такой слезы пускать! Тебе об учебе надо думать, а не о мальчиках, — взялась поучать тетя Нина.

Тома усвоила еще один важный жизненный урок: она должна думать о том, о чем ей скажут взрослые. Увы, у нее это получалось с трудом. Мысли сами собой возвращались к последнему сообщению от Миши. «Мы расстаемся» играло в ее мозгу траурным гимном. И под его неслышные для окружающих звуки она наблюдала за бабушкой, которая нарезала колбасу, за курящим дедом, за мамой, изображающей милую и добрую женщину с виртуозностью прирожденной актрисы, и за тетей Ниной, которая завела свою любимую песню:

— Молодежь нынче никуда не годится. Вот мы мечтали стать инженерами, врачами, учителями, интересовались искусством, старались учиться на одни пятерки.

Тетя Нина принадлежала тому типу людей, которые во главу угла ставят свой возраст и утраченное прошлое. Она предпочитала осуждать все новое и молодое, расхваливая на контрастах старое и ушедшее. В ее понимании нынешние подростки ничем не интересуются, кроме компьютера, и будущего у этого поколения нет, потому что они не разбираются ни в науке, ни в искусстве. Со стороны тетя Нина казалась старым интеллигентом, однако если присмотреться к ней, то окажется, что из композиторов она знает одного только Чайковского, из писателей — стандартный набор фамилий, не знает ни одного иностранного языка и не имеет высшего образования. Однажды Тома подловила тетю Нину на том, что она не может даже примерно пересказать содержание «Капитанской дочки» Пушкина или «Героя нашего времени» Лермонтова, на что та смертельно обиделась и обозвала внучатую племянницу невоспитанной грубиянкой. О том, что ей знаком только Чайковский, девочка узнала случайно, включив однажды на телефоне композиции Шнитке. Когда тетя Нина спросила, кто композитор, Тома назвала фамилию, на что услышала, что все эти немцы и рядом не стояли с нашим русским Чайковским. Тогда внучка поправила ее, сказав, что Шнитке — советский композитор, чем снова обидела женщину. Глинку, Мусоргского и Рахманинова тетя Нина и вовсе не опознала, после чего послала девочку прочь, мол, не отвлекай от дел.

В то же время Тома страдала от нехватки музыкального образования. В детстве она мечтала играть на скрипке и даже ходила в музыкальную школу, но на класс фортепьяно. Однажды на занятии случился инцидент, после которого пришлось оставить уроки музыки. Учительница предпочитала давать знания исключительно в форме устрашения, чем превращала занятия в ад: оскорбляла и била девочку по пальцам в случае ошибки. Однажды она страшно накричала на Тому за невыполненное домашнее задание, доведя ее до неконтролируемой истерики. Девочка сбежала с урока и несколько часов прорыдала в парке, после чего у нее поднялась температура. Затем ее мать ходила извиняться за свою неумеху и даже заставила дочь просить прощение за бегство. Но дальнейшие занятия встали под вопрос: увы, Тома перестала различать полутона и четко слышать ноты, что повлекло за собой ее скорый уход из музыкальной школы и сокрушения матери, которая сама мечтала стать пианисткой. По ее мнению, дочь просто ленилась.

На музыкальной карьере был поставлен крест. Тома не могла ни петь, ни играть на инструменте, что сильно ее печалило. Стоило ей хотя бы попытаться что-то исполнить, как мать бросала фразу: «Фу, фальшиво, замолчи!», чем резала ее по сердцу. Тем не менее, в музыке девочка продолжила разбираться и любить ее. Тома отлично знала три дисциплины: литературу, живопись и музыку — там можно было спастись от реальности. Она знала все симфонии Бетховена и угадывала их с первых нот, хорошо знала Моцарта, Баха, Шопена, любила и Чайковского, так обожаемого тетей Ниной, и Римского-Корсакова. Неплохо ориентировалась и в современной музыке, но предпочитала в основном рок и металл. Однако, несмотря на весь багаж ее знаний, она оставалась глупой, лишенной интеллекта молодежью в глазах умудренной опытом тетки.

— Встань и помоги бабушке нарезать огурцы, — приказала мать.

— О! Отличная идея, — поддакнула тетя Нина. — Труд прекрасно лечит все эти ваши депрессии. Это все от безделья. Вот в моем детстве никто никакими депрессиями не страдал, никто не унывал. Все трудились.

Тома криво усмехнулась, поднимаясь с места. Однажды она смотрела документальный фильм о психических заболеваниях в Советском Союзе. Шизофрения во всех ее проявлениях, депрессивное расстройство — все в этом фильме было показано. Видимо, подумала она, детство тети Нины проходило в какой-то другой, воображаемой стране, а не в СССР, где жили нормальные люди.

К прошлому своей родины Тамара не питала неприязни. Она даже любила советскую эстетику, музыку, литературу и была согласна с тем, что в те времена люди были очень образованные. Просто тетя Нина к ним не относилась, но очень хотела казаться похожей на них, и Тому это злило.

Под разглагольствование именинницы огурцы, помидоры, сыр, колбаса и красный перец были наконец-то нарезаны, и Тома уселась на свое место. Ни настроения, ни аппетита у нее не было, и лучше бы она днем сбежала из дома, ей богу.

Началась праздничная процедура, где за общим столом ели салаты, котлеты и овощи, а закусывали Томой.

— Что читаешь, Тамара? — между делом спросила бабушка. — Видела, ты с книжкой приехала.

— «Бедных людей» Достоевского, — бесцветно ответила внучка.

— М-м-м. А мне Достоевский не нравится. Слишком он мрачный и тяжелый, — сказала бабушка, отправляя в рот кусок котлеты.

— Ага, как вся моя жизнь, — буркнула Тома и мгновенно пожалела об этом.

— Да где у тебя жизнь тяжелая? — ударил голос матери, будто топор по макушке. — Всем бы такую жизнь, как у тебя. Вот мы в девяностых…

Тома отключилась от реальности. Старая песня о главном — как тяжело было в девяностые годы и как все прекрасно сейчас. Иногда у нее создавалось впечатление, будто люди гордятся страданиями и лишениями прошлого и всем желают пережить то же самое, чтобы те узнали, как на самом деле бывает тяжко. Томе вспомнился мем про даму с кандибобером.

«Как там было? — она напрягла память. — “Я прошла афганскую войну. И я желаю всем мужчинам пройти ее”. Вот и здесь то же самое: я пережила девяностые, и я всем желаю тоже пережить их».

Пропустив большую часть обсуждения трудностей прошлого, Тома вернулась мыслями к окружающим и поняла, что из маринада попала на сковороду. По телевизору показывали концерт, где выступали дети. Пела девочка лет двенадцати, а родственники вслух восхищались ее талантом.

— Какой голосок чистый, — говорила бабушка. — Умница девочка.

У Томы дернулся подбородок. Если бы не та учительница, она тоже могла бы петь сейчас на сцене.

Именно в этот момент какой-то черт дернул тетю Нину повернуться к ней и сказать:

— Нравится, как поет? Вот, слушай. Ты так не умеешь.

Тома со звоном бросила вилку на тарелку, резко поднялась из-за стола и стремительно покинула кухню, игнорируя окрики. Забежав на второй этаж, она хлопнула дверью, заперла ее на замок и села под окном, обняв колени.

Она слышала шаги и точно знала, что это мать. Затем раздался стук в дверь.

Но к тому моменту Тома заткнула уши наушниками, включила на полную громкость песню «Runaway» группы Linkin Park, и слабо слышала, что именно говорила ей мать. Но предположить было нетрудно: «Не позорь меня. Живо спускайся и извинись. Приедем домой, я тебе устрою» и так далее в том же духе.

Уронив лицо на колени, девочка разрыдалась. Впервые за долгое время она осознавала, что эмоции наконец-то уместны.

— Если бы я мог, я бы обнял тебя, — донеслось из ниоткуда, будто из недр сознания.

Тома подняла голову и вынула наушники, в которых продолжала долбить музыка.

— Ты не можешь меня увидеть. К сожалению, я бесплотен, — произнес неведомый бархатистый голос.

— К-кто здесь? — испуганно спросила девочка, поднимаясь с пола.

— Я всегда был здесь. Но я здесь из-за тебя, — ответил голос.

— Я позову маму, — пригрозила Тома, опасливо озираясь.

— Она не сможет ни видеть, ни слышать меня. Я здесь только из-за тебя и только ради тебя.

— В каком смысле?

— Я пришел, когда услышал зов твоих неутоленных желаний. Везде я следовал за тобой, но только сейчас смог поговорить. Ничто не может описать тягость моего ожидания. Я мечтал, чтобы ты могла меня услышать.

Тома все еще не понимала, откуда доносился голос. Она всмотрелась в темноту, заглянула под кровать, затем в шкаф, открыла по очереди все ящики комода.

— Я бесплотен, Тамара, — вновь заговорил голос, и девочке послышалась в нем тоска, да такая пронзительная, что защемило в груди.

— Ты — плод моего воображения? — поинтересовалась она.

— Нет. Вернее, да, но не конкретно твоего. Я существую много тысяч лет. С тех самых пор, как в глубокой древности сознание человечества породило меня, я скитаюсь по этому свету бестелесной сущностью в поиске той самой, которая даст мне возможность преобразиться и стать телесным. Мне лишь нужен добрый человек. Однажды я услышал тебя. Твое сознание позвало меня, как раньше звало сознание многих до тебя, и я пришел, но не мог с тобой заговорить. И вот, наконец, это случилось. Сегодня особенный день.

— Как тебя зовут? — Тома прекратила крутить головой и села на кровать.

— Как пожелаешь, — отозвался голос.

На ум пришли строки ее любимой поэмы.

— Тогда я буду звать тебя Демоном, — решила девочка, не придумав другого имени для говорящего мрака.

— Буду зваться Демоном, если тебе это угодно.

— Значит, ты сможешь стать материальным?

— Могу, если ты, опять-таки, пожелаешь. Но ты должна создать мне форму. Без тебя я останусь бесплотным. Но верю, что ты — та самая, которая сможет подарить мне облик.

«Прямо как придумать питомца или персонажа», — хмыкнула Тома.

Она зажмурилась и сосредоточила свое воображение. Ей представился Безликий из мультика Миядзаки, только с другой маской и другой формы. Что ж, для Демона — самое то. Когда она открыла глаза, перед ней возвышалось полупрозрачное черное существо с маской, напоминающей лицо древнерусского идола. Демон висел в воздухе: ног у него не было, а тело растворялось у пола.

— Я мечтал прикоснуться к тебе, Тома, — сказал он так трепетно и печально, что у девочки сжалось сердце: так долго желать прикоснуться, но не иметь возможности! Что-то подобное она испытала сегодня, глядя на Мишу, для которого перестала существовать.

Демон протянул руку. Она вложила свою ладонь в его. По ощущениям было похоже на прикосновение к прохладной воде, налитой в тонкую перчатку.

— Я могу тебе помочь? — ласково поинтересовался Демон.

— О чем ты? — нахмурилась Тома.

— Твои родственники. Они не видят, что тебе плохо. Не понимают этого. Я могу тебе помочь?

— Не думаю, — девочка закрыла лицо свободной ладонью и вздохнула.

— Тогда расскажи мне все, что у тебя на душе. Я буду тебя слушать столько, сколько захочешь.

Демон присел рядом и обнял ее одной рукой.

— А я могу все-все тебе рассказать? — решила уточнить Тамара, а на глазах вновь засверкала влага.

— Совершенно все, ведь я твой друг.

— И ты не будешь меня осуждать? — Слезы покатились по щекам девочки.

— Никогда, — нежно ответил Демон. — Настоящие друзья не судят.

— Даже если буду плакать? — пискнула Тома, утирая рукавом горячие ручьи.

— Плачь, сколько хочешь. Можешь просто плакать и ничего не говорить. Я рядом.

Наплакавшись вдоволь, Тома ощутила легкость. Демон молчал, сидя неподвижно рядом с ней. Она утопала в его прохладном теле, будто в воде, от которой не мокнут.

— Никто никогда вот так со мной не сидел, — поделилась она.

— Теперь у тебя есть я, — отозвался Демон.

— Такое ощущение, словно ты очень хорошо понимаешь меня.

— Да, я понимаю тебя. Я знаю и музыку, которую ты любишь, и писателей, и художников.

— Мама считает, что я страдаю ерундой.

— Это она зря, конечно, — покачал головой Демон. — Не сказал бы, что живопись «Передвижников» — ерунда. Да и композиции Моцарта не кажутся мне ерундой. Я этого композитора даже видел как-то.

— Как?! — поразилась Тамара. — Серьезно?

— Серьезно, серьезно, ведь я существую очень много лет. И Моцарта видел, и Бетховена. Видел, как застрелился Маяковский. А «Черный человек» Есенина? Ведь это отчасти обо мне! Занятный был поэт. Он меня не видел, но чувствовал мое присутствие в особые дни.

— Ничего себе… скажи, а что с ними со всеми стало после смерти?

— Смотря какая смерть. Одни пошли одной дорогой, другие — другой. Но с теми, кто сам себя убил, я смог даже провести некоторое время.

— С ума можно сойти! — воскликнула Тома. — И ты… ты общался с каждым из них? Прям каждого видел?

— Видел. Это были гениальные люди, но душа их, пусть и была открытой, оставалась загадкой. Никто до конца не мог их понять. В этом ты на них похожа.

Долго они говорили о гениях прошлого. За окном уже вошла и белесо светила луна, серебрила верхушки лесных деревьев. Тома глянула в окно. Из детских воспоминаний прорвался запрет бабушки ходить в этот лес в одиночку. Дескать, там живет страшный монстр, который похищает людей и поедает их. Об этом даже было какое-то местное предание или просто обычная страшная быличка.

Нет, вовсе и не страшен этот лесной монстр. Наоборот, никогда и ни с кем девочка не общалась так легко и открыто. Оклеветали несчастного. Он вон какой умный! Намного умнее тети Нины.

— Знаешь. Ты лучше всех моих друзей. Даже лучше Миши, — призналась Тома.

— Миша поступил подло. Но если бы он тебя любил, он бы не ушел.

Тома была вынуждена с ним согласиться. Она часто видела в книгах или в сериалах, что настоящая любовь держится вопреки всему. Либо произведения искусства врут, но раз так, то весь мир безвозвратно погряз во лжи.

— Ну тогда я буду дружить с тобой, — сказала Тома.

— Я счастлив это слышать.

Его голос дурманил ее. Она была готова слушать этот баритон вечно.

— А ты часто будешь приходить?

— Так часто, как ты захочешь.

Девочка задумалась. Будет странно, если мама, войдя к ней в комнату, обнаружит там огромное чудовище. Да и в школу его брать не получится. Вдруг в уме свернула странная мысль. А, может быть, ну их: и маму, и школу, и всех этих ненадежных друзей?

— А где ты живешь, друг Демон?

— Я принадлежу другому миру, — сказал Демон. — Там все совсем не так, как здесь.

— Но туда можно попасть?

— Можно, — ответил он после некоторых раздумий. — Но дорога туда — дорога в один конец. Туда уходят и никогда оттуда не возвращаются.

«Зато там есть Есенин. Надеюсь, Лермонтов тоже», — мгновенно выделила плюсы Тома.

— Забери меня с собой, — твердо попросила она, утерев последнюю слезу.

Демон словно только этого и ждал. Он вихрем подлетел с кровати и опустился перед девочкой, протянув ей какую-то баночку.

— Чтобы туда попасть, тебе нужно выпить специальную пилюлю. А потом ты должна идти, глядя только вперед, и не оборачиваться.

Без колебаний Тома схватила баночку, открутила крышку и проглотила содержимое. Вскоре она ощутила приятное томление по всему телу, а затем почувствовала себя почти невесомой.

— Идем, — Демон потянул ее за собой.

Они выпрыгнули из окна на улицу. Тома сперва испугалась, что переломает ноги, но вопреки ожиданиям приземлилась легко, словно прыгала не со второго этажа, а с табуретки. От них с бешеным визгом шарахнулся толстый бабушкин кот, забился под ступени у порога и зашипел, вздыбив шерсть.

— Кажется, кошки тебя не очень любят, — усмехнулась Тома.

Они перелезли через забор и оказались на пороге леса. Он выглядел совсем не так, как обычно. Деревья казались чернее и намного выше, как на затемненной картине Бёклна «Остров мёртвых». Лес будто погрузили в воду. Оттуда доносились звуки, похожие на пение китов. Макушки деревьев медленно и волнисто колыхались, а в небе над ними не горело ни единой звезды.

Демон повел Тому прямиком в этот лес, а она постоянно озиралась. Мир стал иным, нетипичным. Ей отчаянно захотелось обернуться, чтобы посмотреть на поселок и увидеть дома в новом очертании. Осторожно, чуть отстав от своего нового друга, она поглядела через плечо.

Поселка не было. Вместо него на огромном поле так же волнообразно двигались светлые пятна, напоминающие скорее серебристые костры, чем людей. И почему-то над полем светило белое солнце.

Однако Тому это не испугало и не огорчило. Она ускорила шаг и взяла Демона за руку. Вместе они уходили все дальше и дальше в темный лес.

Под ногами, как водоросли, покачивалась бесцветная трава. Деревья стояли ровно, словно кто-то специально высадил здесь аллею. Между стволов плавно летали светлячки и подрагивали в странном воздухе подобно бликам на поверхности воды. Из тьмы, что клубилась впереди, тянуло холодком.

— Что это за место? — спросила наконец Тома.

— Пограничный мир, — ответил Демон.

— Пограничный между чем?

— Между моим миром и тем, который ты покинула.

Они остановились. Перед Томой зияла огромная черная дыра, края которой сплетались из множества ветвей с шипами и острыми листьями.

— Значит, я ушла из мира людей? — спросила девочка.

— Да. Ты ушла добровольно, — ответила неподвижная маска — единственное более-менее светлое пятно.

— А имеет ли значение, добровольно ушел человек или нет? — поинтересовалась Тома.

— Да, — вновь утвердительно произнес Демон. — Когда человек выходит в Пограничный мир не по своей воле, он уходит в место, которое мы зовем Океаном душ. Но когда человек идет сюда добровольно, он никогда не попадает в Океан.

— Что такое Океан душ?

— Это место, которое нельзя назвать даже так, но тем не менее в нематериальной плоскости оно существует. В некотором смысле мы зовем Пограничный мир малым бассейном Океана. Каждая душа выходит оттуда и уходит туда в свое время. Это в своем роде одна большая единая душа, растворенная в вечности. Но путь туда открыт только при недобровольном уходе в качестве компенсации за отсутствие выбора: покидать или не покидать мир людей.

— А куда попадают те, кто пришел в Пограничный мир добровольно?

— В Пустоту.

Повисло молчание. Демон висел перед Томой бесформенным облаком с неподвижной маской и выжидал.

— Что такое Пустота? — спросила девочка.

— Это отсутствие Океана.

— И что будет с теми, кто туда попал?

— Попавшие в Пустоту никогда не станут частью Океана. Они просто не станут. Прекратят быть во всех смыслах. Те, кто застрял в Пограничном мире, однажды тоже истлеют и отправятся в Пустоту.

— Ты пришел из этой Пустоты?

— Да. Там мой дом.

Вновь тишина.

— А что будет дальше? — не сдавалась Тамара, и взор её устремился в черную дыру.

— Ничего не будет. В Пустоте никто не страдает от чувств. Их там не существует, как не существует и бытия. Пустота — это нигде, никак и никогда. Высшая концентрация отсутствия всего.

— И меня тоже не будет?

— Тебя не будет в этом бренном мире.

Тома нахмурилась. Неясно, почему ее вдруг охватила нерешительность, хотя отсутствие любых перспектив было для нее в этот момент привлекательнее, чем их наличие.

— Получается, в Пустоте нет душ?

— Там буду только я, — убедительно прошептал Демон. — И ты со мной. Только одну тебя я смогу провести по Пустоте.

— Но почему только меня?

— Ты смогла дать мне тело. Значит ты сможешь обрести себя в Пустоте.

«Что он хочет сказать? Что я стану такой же, как он?» — подумала Тома, а вслух спросила:

— А что станет с моей душой?

— Твоя душа останется со мной. Нет ничего в Пустоте, всё исчезает там. Но там мой дом, и я хочу взять туда тебя.

— Я стану хозяйкой Пустоты? Так же, как ты — хозяином дома? — оживилась девочка.

— Да! — с нотками радости подтвердил Демон. — Но ты при этом перестанешь быть. Души у тебя не будет. Она станет Пустотой. Одной целой Пустотой.

— Так же, как и те, кто ушел в Океан?

— Нет. Совсем противоположным образом. Они — часть Океана. А ты будешь самой Пустотой.

— Но души не будет, — утвердительно добавила Тома.

— Не будет. Потому что душа — сущность чувствующая. В Пустоте нет чувств. Там ничего нет, — напомнил Демон.

«Девочка, которая стала никем, — Тамара усмехнулась. — Я стану тем, чего нет. Буду господствовать над минус бесконечностью».

В общей сложности ей было неважно, что ждет там — за порогом этого тоннеля. Если там нет чувств, значит, нет и ежедневных страданий. А еще там нет матери, Миши и тети Нины. Хотя бы ради этого стоило отправиться туда.

Булькающие звуки эхом разлетались по плотному пространству черного леса.

— Ты все-таки со мной? — уточнил Демон.

Тома сурово сдвинула брови и враждебно поглядела через плечо на пройденный путь.

— Лучше я перестану быть, чем снова вернусь назад. Я не хочу чувствовать. И не хочу существовать.

— Ты даешь согласие?

— Да. Забери меня в Пустоту.

— Тогда идем, — и Демон потянул ее за руку в тоннель.

Не успела Тома сделать и шаг, как вдруг почувствовала сильную тягу назад. Пространство исказилось, будто его засасывали в огромный пылесос. В черноту леса ворвался яркий луч и с силой поволок девочку за собой. Растерянная, она в панике дергала руками и ногами.

— Что происходит? — крикнула Тамара, видя, как аллея деревьев стремительно несется прочь.

Из тьмы леса, откуда ее уносил неведомый луч, вылетело нечто жуткое, косматое, бесформенное, заставив Тому трепетать от ужаса.

— Стой! — пророкотал грозный, ни на что не похожий рев. — Не отдам! Она моя! Моё!!!

Тамара сжалась, взмолившмсь, чтобы нечто, потянувшее ее назад, тянуло как можно скорее и подальше от этого чудовища.

Вспышка, еще одна. Яркий всполох молний ударил по черному сгустку, разрывая его на мелкие клочья. Тишина.

— Пожалуйста, будьте с ней ласковы, — послышалось сбоку как из-за тонкого стекла.

Тома разлепила веки. Белые стены, такой же потолок, какой-то человек в белом халате перед ее матерью. Отвратительные ощущения в животе, боль в голове, которую усиливали пикающие звуки слева. Девочка смутно помнила, как взяла какую-то баночку, оставленную на тумбочке, и разом ее проглотила. Мать, вероятно, попала в комнату по лестнице через раскрытое окно, услышав звук падения или увидев дочь через замочную скважину. Вызвали скорую. Врачи забрали девочку и вернули к жизни. В этой ситуации все было неправильно, как и в этом проклятом дне с самого его начала.

Тома припомнила свои видения и, если б были силы, хлопнула бы себя по лбу.

«Боже, какой нафиг Демон? Совсем уже крыша едет», — думала она, хотя в глубине души завидовала тезке из одноименной поэмы Лермонтова. Та все-таки в Рай попала.

В ответ на слова врача прозвучал неестественно вежливый голос матери:

— Конечно, доктор, конечно. Можно я побуду с ней наедине?

Хлопнула дверь. Тома мысленно прокляла все сущее, представляя, что сейчас начнется.

— Ты совсем оборзела? — зарычала женщина, нагнувшись к дочери. — Это что за выходки? На кой черт ты таблеток наглоталась? Совсем спятила? Кому ты что хотела доказать? Тете Нине праздник испортить? Или мне? Ты в курсе, что ты бабушку до полусмерти напугала? Эгоистка.

Тома не сразу пришла в себя от такого наскока.

— Я чуть не умерла, а тебя парит, что я праздник испортила? — недоуменно спросила дочь и поставила крест на возможности когда-нибудь достичь взаимопонимания.

— То есть ты и правда специально, да? Бери тебя потом с собой! Может, ты еще из окна выпрыгнешь? Вот твоя благодарность тем, кто тебя растил. Спасибо, доченька, очень приятно! — ярилась мать, поставив руки на пояс.

— Обязательно повторю, — буркнула Тома и отвернулась к окну, где чернела ночь.

Мать еще что-то говорила ей, ругалась, приводила какие-то доводы. Дочь ее не слушала. Она глядела в окно, обдумывая новый урок: жизнь порой ничему не учит. Особенно взрослых. Бывают такие люди, которые считают себя правыми во всем с непробиваемой самоуверенность. И дети у них всегда во всем виноваты и всегда неудобны. Ребенок должен быть удобным, иначе его съедят, не потрудившись даже научить обходиться со своими чувствами.

А где-то глубоко в ее голове звучал отчаянный и заманчивый голос: «Ты только дождись. Я обязательно заберу тебя в Пустоту».