Красным по белому [Константин Константинович Костин] (fb2) читать онлайн

Красным по белому

Глава 1

Это скучная книга… Ужасно скучная и ужасно длинная…

Все куда-то зачем-то идут и друг друга убивают… Но неудачно…

А они все идут, и идут, и идут… Кошмар…

Первый маршал Талига Рокэ Алва

Ренч

Марис. Санаторий доктора Бисетра

2 число месяца Короля 1855 года

Ксавье

За своим столом, в окружении бесчисленного количества бумаг, окруженный стопками книг, сидит человек. Сидит и что-то пишет, старомодным гусиным пером, немилосердно скрипящим и тем страшно раздражающим этого человека. Надо бы его поточить, но увы — для этого надо звать этого… как там его… специального человека, а когда тот соизвлит появиться — никому неизвестно. Не ждать же, пока он придет, не сидеть же без дела, верно? Время, проклятое время, оно утекает, буквально просачивается сквозь пальцы. Ведь конкуренты не дремлят, они совершенно точно не дремлят, но готовятся его опередить, обогнать, обойти… Нет! Ничего у них не выйдет! Так что — не отвлекаться! Не отвлекаться на посторонние помехи, не отвлекаться! Нужно закончить расчеты!

Человек тянется, чтобы опустить перо в чернильницу — и на обратном движении руки с кончика пера падает капля, оставляя на исписанном цифрами и шифровальными знаками листе бумаги кривое чернильное пятно. Черное, как самый лучший уголь сорта «вайс». Человек раздраженно комкает бумагу и бросает ее в угол, туда, где уже лежит целая гора бумажных комков (и тем самым вызывая небольшой бумажный обвал. Бросает и пытается подтянуть чернильницу поближе. Ничего не получается — она привинчена к столу. Кто вообще это придумал⁈

Тут же забыв о своем раздражении, человек берет чистый лист и лихорадочно начинает покрывать его вязью формул и расчетов, координат и вычислений. Изредка он в задумчивости покусывает кончик пера или пощипывает края окладистой шкиперской бороды. Рукава рубашки закатаны, на спинке стула висит темно-синий флотский мундир без знаков различия.

Капитан Северус продолжал искать дорогу к полюсу.

Он докажет! Он обьяснит всем этим маловерам, скептикам и капитулянтам, что Северного полюса можно — можно! — достичь! Так, или иначе, тем или иным способом, но полюс будет, будет покорен! И сделает это он, капитан Северус! Он — или никто!

Брошенное в раздражении перо снова пятнает кляксами лист с расчетами, но это уже не имеет никаког значения. Все не так! Опять не получается! Ничего не получается! Толщина многолетнего пакового льда на пути к полюсу такова, что ни один корабль, даже специально рассчитанный для прохода через льды, не сможет его проломить, расколоть. Опять, опять не то…

Скомканный лист летит все в тот же угол. Расчеты корпуса корабля, которые навеки сгинули в бумажном завале, позволили бы создать судно, могущее проходить через льды, как нож, сквозь масло и сделать северные порты круглогодичными. Но скучная экономика капитану неитересна. Его разум, его чувства, его душа посвящены одной и только одной страсти.

Полюсу.

— Пороховые заряды? — задучиво шепче капитан, — Горючая жидкость? Пилы? Сверла? Пилы?

Через небольшой глаз в комнату заглядывает человек. Вернее — два человека, по очереди. Молодой юноша в темно-сером дорогом костюме, определенно пошитом у Гранвиля, с новомодными острыми складками-стрелками на брюках и цилиндром в руке. И мужчина в возрасте, невысокий, рыжеватая борода пронизана нитями седины, чуть старомодная черная визитка, серые брюки — разумеется, без стрелок! — белый жилет с галстуком, завязанном классическим пластроном.

— Почему стол так… странно стоит? — вежливо поинтересовался молодой человек.

Действительно, стол стоял у окна, но не ровно, а под углом.

Старик в визитке вздохнул:

— Потому что он направлен на север. Мои санита… помощники пытались его переставить, но паци… подопечный каждый раз впадал в сильнейшее раздражение.

Да, после смерти старика-отца, почтенного буржуа, Жана Снейпа, капитан Северус был помещен в клинику, простите, санаторий почтенного доктора Бисетра. Его родственники были категорически против того, чтобы имущество, пусть сколь угодно законно унаследованное, было пущено на бессмысленные прожекты.

— Могу ли я войти внутрь?

— Разумеется! Капитан совершенно безобиден, его… расстройство опасно прежде всего для него самого, агрессии к окружающим он практически не проявляет.

— Откройте.

Лязгнули замки, и юноша вошел в палату, простите, комнату.

— Добрый день! — вежливо поприветствовал его капитан, в то же самое время невежливо не повернувшись к нему лицом. Какой-то незнакомец явно не стоил того, что отворачиваться от своей цели, сиявшей где-то там, далеко за горизонтом.

— Добрый день, капитан, — юноша, ловким движением поднял с пола скомканный лист. Брови молодого человека чуть приподнялись, он аккуратно разгладил лист, сложил его вчетверо и убрал в свой карман.

— С кем имею честь? Насколко я могу судить, кто я такой — вы знаете.

— Генрих айн Петерман, белоземельский дворянин.

— Белоземельский? — недоуменно переспросил капитан, — Грюнвальд? Шнееланд? Орстон?

— Белые земли, — твердо произнес юноша, тут же мягко улыбнувшись, — Я побывал везде, так что можно считать меня уроженцем сразу всего Белоземелья.

— Но, простите, что может понадобиться… белоземельцу от меня? Вы хотите написать книгу обо мне?

— О ваших безуспешных попытках достичь Северного полюса?

Капитан скрипнул зубами:

— Я обязательно дойду до полюса! Слышите? Дойду!

И тут капитан услышал слова, которых не слышал практически никогда:

— Я знаю. Потому что я здесь для того, чтобы помочь вам его достичь.

Северус резко разворачивается, его глаза вспыхивают безумным блеском… который тут же гаснет. Капитан, разумеется, помешан на своей идее, но он отнюдь не идиот:

— Вы не сможете мне помочь. Ни один корабль не сможет подойти к полюсу.

— Разумеется, — хмыкнул юноша, — Ведь архипелаг Стеклянных островов, по последним сообщениям географов, на севере доходит до самого полюса. Там — суша. Пусть и покрытая ледником.

— Я знаю! — раздраженно бросает Северус, — Я не сумасшедший и не планирую плыть на корабле по суше. Корабль нужен для того, чтобы подйти как можно ближе к полюсу, а от берега идти в пешую экспедицию. Но, увы — северные льды не пропустят ни один корабль достаточно близко… Я пока еще не сумел разработать конструкцию…

Капитан замолкает. Юноша смотрит на него с легкой полуулыбкой, с какой учитель, прекрасно знающий ответ, смотрит на то, как усердный ученик бьется над сложной задачей.

— Корабль — нет, — произносит Ксавье.

Глава 2

Перегрин

Новый Канарси. Остров Куппер. Иммиграционный центр

2 число месяца Короля 1855 года

Йохан

— Добро пожаловать в Перегрин! — с улыбкой произнес иммиграционный чиновник.

И улыбка эта была фальшивой, как купюра в тринадцать талеров и в интонации вместо доброжелательности явственно слышалось «Проваливай отсюда!».

Но свежеприбывший на благословенную землю Перегрина, молодой юноша, одетый скромно, но чисто, в одежду, без слов выдававшую в нем небогатого горожанина из Белых земель, ничем не выдал своего недовольства. Он вежливо поблагодарил чиновника, положил в карман полученную от него бумагу, свидетельствующую, что получивший ее — честный человек, не преступник и не проститутка и достоин того, чтобы стать гражданином Перегрина. После чего вышел на улицу.

На самом деле — недовольства на лице этого самого юноши не было не потому, что он хорош владел собой. Просто потому, что никакого недовольства и не было. Ведь прекрасно понятно, что чиновник, каким бы он не был хорошим человеком, оформив не один десяток человек, среди которых кто только не попадался, от совершенно не владевших перегринским, до относившихся к чиновнику, как к обслуге, просто не может быть искренне доброжелательным. И все, что ты можешь для него сделать — это выслушать инструкции, получить бумаги, и проваливать.

Йохан — а это был, разумеется, он, не Вольф же — перехватил потертый кожаный саквояж, и, сощурясь, посмотрел на солнце. На волны океана, разбивающиеся о берега острова Куппер. На огромную медную арку, взмывавшую на противоположном берегу пролива, отделявшего остров от собственного города, Нового Канарси. На этой трехсотфутовой арке отчетливо виднелись огромные зеленые буквы «Раскрыты двери для всех в землю свободы». И пусть после общения с чиновнической братией эти слова выглядели откровенной издевкой — они были искренни.

Перегрин — молодое государство, бывшая колония Брумоса, Ренча, Лесса… да проще сказать, кто не бросился основывать свои колонии на берегах новооткрытого материка несколько сотен лет назад. Даже Фюнмарк отметился, правда, быстро изгнанный крупными игроками, немедленно начавшими делить земли между собой. По землям Перегрина прокатился ряд войн, впоследствии названных Колониальными, внезапно для всех закончившихся тем, что жителям колоний это безобразие надоело, они объединились и прогнали всех бывших метропольцем, объявив себя новым государством, Свободной Республикой Перегрина.

Бывшие хозяева колоний взвыли — жалко им, видите ли, потерянных земель — и до сих пор лелеяли тайные замыслы вернуть их под свою руку. Пока, правда, эти планы разбивались, как океанские волны о берега Перегрина, об океан, через который нужно доставить войска. Причем в достаточно большом количестве, что делало сумму расходов на войну — эпической, а планируемую прибыль от кампании — отрицательной. Но планы продолжали составляться…

Перегрин, разумеется, был в курсе того, что в глазах Трех Империй выглядит огромным тортом, почти даже и не надкусанным, и готовился к тому, что рано или поздно придется повторно воевать за свою независимость. И здесь у Перегрина были свои проблемы. Да, войска, оружие, припасы и прочее ему не надо было везти через весь океан, но от этого население Перегрина не становилось больше. Бывшие колонисты несколько погорячились, объявив своим весь континент враз, отчего девяносто процентов его земель до сих пор оставались пустынными и ненаселенными, вся цивилизация растянулась в узкую полосу вдоль океанского побережья, робко продвигаясь вперед тонкими ниточками железных дорог, речных маршрутов, фермерских поселений.

Население Перегрина по состоянию на 1855 год равнялось населению Брумоса, причем без учета колоний последнего, то есть даже война с одной из Империй была неподъемной, а уже если Брумос объединится с Ренчем или Лессом…

Население. Нужно было срочно увеличивать население. Люди — это не только возможность воевать, увеличить армию, люди — это фабрики, на которых шьют военную форму и делают порох, заводы, из ворот которых сплошным потоком текут ружья, пушки, пистолеты, это фермы, на которых растет хлеб и мясо, мычащее и хрюкающее, это, в конце концов — деньги, уплаченные в виде налогов.

Многие думают, что войны выигрывают люди, мол, кто погероичнее или кто больше мясом завалил — тот и победил. На самом деле войны выигрывают деньги. Потому что героизм — это хорошо, но хорошо оплаченный героизм — еще лучше.

По крайней мере, так им говорили на уроках в школе на улице Серых крыс.

Вольф, правда, был категорически с этим утверждением не согласен, и все время спорил с преподавателем, но — это же Вольф.

Йохан задумчиво посмотрел вниз, на волны, мерно бьющие о берег острова. Паром задерживался и в толпе иммигрантов начало расти недовольство, но юноша оставался спокоен. Как в силу своего характера, так и в силу того, что вон он, паром, движется в их сторону, уже проходя сквозь Арку. Так что и смысла возмущаться особого не было.

Так, что там еще преподаватели рассказывали о Перегине? Ах, да…

Перегрин решил проблему с малой численностью привычным для себя способом. Мол, мы — государство переселенцев, иммигрантов, беженцев? Так почему бы нам не приютить на своих берегах всех тех, кому не живется спокойно в тесных и замшелых древних государствах? Нужна земля? Тебе ее дадут бесплатно! Сколько хочешь! Только доедь до нее и сумей распахать! Нужна работа? Сколько хочешь — дымящиеся и грохочущие фабрики заводы, сталелитейные, шахты и бойни ждут тебя! Ищешь романтику приключений? От степей юга до лесов и гор севера! Хочешь разбогатеть? Все в твоих руках — от торговли патентованными пилюлями на западе до поиска золотых россыпей на востоке!

Только приедете в Перегрин!

Нет, подумал Йохан, когда-нибудь, когда Перегрин насытится людьми, станет сильным и богатым государством, на которое уже нельзя будет напасть просто так — все это гостеприимство прекратится. «Старые» иммигранты будут смотреть на «новых» как на саранчу, прибывшую пожрать их рабочие места и традиции, чтобы поселиться в этой стране нужно будет собрать целую кипу различных бумаг, и уже не тебе заплатят талер за то, что ты прибыл в Перегрин, а ты будешь вынужден платить за возможность здесь поселиться. Когда-нибудь непременно так и будет, и тогда надпись на Арке станет выглядеть издевательством. Когда-нибудь — точно.

Толпа качнулась и потекла к причалившему парому. Йохан неторопливо двинулся вместе со всеми.

— Туда! — заорал прямо ему в лицо матрос, размахивая руками — Туда иди! Вон! Туда!

— Спасибо, — вежливо ответил Йохан. Интересно, почему люди в каждой стране считают, что если иностранец не понимает твоего языка, то нужно крикнуть громче — и он непременно поймет?

Матрос осекся:

— А, ты знаешь перегринский…

Йохан не стал озвучивать самоочевидную вещь. К тому же он знал не перегринский, а брумосский. Собственно, в Перегрине на брумосском и говорили, просто, в знак отречения от колониального прошлого, его переименовали. Справедливости ради, надо отметить, что за сто лет, прошедших с момента объявления независимости Перегрина, язык материка несколько отошел от изначального, и человек, знающий брумосский в отдельных случаях поймет перегринца с трудом. Но, честно говоря, в самом Брумосе в отдаленных провинциях, говорили на таком «брумосском», который совпадал с классическим только предлогами.

***

Паром проплыл под гигантской Аркой, толпа на некоторое время замолчала, пришибленная ее размерами, и, в скором времени, они уже сходили на берег. Там всех новоприбывших еще раз пересчитали, напомнили, что полученный сегодня документ нужно хранить минимум два года — иначе гражданство Перегрина получить будет затруднительно, если ты не сможешь доказать, что прожил на землях республики эти самые два года — после чего разрешили проваливать на все четыре стороны.

В конце концов — здесь все самостоятельные люди, никто же не ожидал, что вас будут за ручку водить? Смог приехать в Перегрин — значит, сможешь самостоятельно найти себе и жилье и работу. Так что делай, что хочешь. Свобода же!

Йохан хладнокровно протиснулся сквозь толпу зазывал, предлагавшим иммигрантам и работу и жилье — и не упоминавшим о качестве того и другого — вежливо отказался от покупки потертой бумажки, подтверждающей, что он приехал аж два года назад, не стал садиться ни на извозчика, ни на пыхтящий паровик, а зашагал, не торопясь, по улицам Нового Канарси.

Ну, что можно сказать… Неплохо город, сразу видно, что жители его- или, скорее, власти — не жалели денег:широкие улицы вымощены брусчаткой, по которой постукивали копыта лошадей и колеса паровиков, стены домов выкрашены в яркие цвета и украшены статуями… Но все равно ощущается какой-то налет… провинциальности? Нет, вроде бы неверное слово…

Юноша приостановился на перекрестке, пропуская мимо себя суетливых прохожих, и попытался подобрать подходящее слово. Провинциальность? Нет. Хотя вот эта перегринская привычка «украшать» дома огромными рекламными вывесками и надписями… Хотя все равно — нет. Тогда что? Какое ощущение вызывает у него этот город? И тут Йохан понял.

На противоположной стороне улицы высился дом, этажей в шесть-семь. Судя по всему — построен совсем недавно, по крайней мере, даже штукатурка на стенах выглядела ярче, чем на соседних домах. И, видимо, эта яркость бросилась в глаза не только юноше. Потому что несколько рабочих, стоящих на деревянных лесах, занимались тем, что окуривали стены из дымарей, придавая им закопченный и…

Старинный вид.

Вот оно. Город выглядит слишком новым, слишком молодым, слишком… незрелым. И перегринцы пытаются заставить его хотя бы выглядеть старинным и древним, подобно подростку, который наряжается во взрослые одежды, пытается говорить солидным басом и, украдкой кашляя, курит трубку.

Хм. А вот это что-то интересное…

Мимо Йохана, прямо по улице, по рельсам, утопленным в брусчатку, проехала… конка? Да, такие вагончики, влекомые конями, Йохан уже встречал, и в Бранде, и в других крупных городах. Вот только у этой конки — не было коней. Вместо них в вереницу вагончиков был впряжен паровик.

Любопытно.

Вот чем, собственно, Перегрин отличается от старых государств — здесь не боятся экспериментировать.

Йохан не отказал себе в удовольствии запрыгнуть в эту паровую бесконную конку — как выяснилось, называется она «трамвай» — и доехать до нужного ему места, наблюдая панорамы города в раскрытое окошко.

Чем еще был удобен Новый Канарси — он строился по четкому плану, и добраться до нужной улицы было не сложнее, чем найти точку на географической карте. Улицы, идущие с севера на юг, так и назывались — улицы, и не имели названий, а просто нумеровались, улицы же, проходящие с запада на восток, носили ренчское название «авеню» и тоже нумеровались. Так что если ты находишься на Седьмой авеню, а тебе нужно на угол Пятнадцатой авеню и Тридцатой улицы, то построить маршрут не составит никакого труда.

***

На том самом искомом углу улицы и авеню, в тихом переулке, находилась набольшая гостиница, построенная… впрочем, с привычкой перегринцев состаривать свою историю, сложно понять, когда она построена. Может, сто лет назад, а может — в прошлом году. Однозначно можно сказать, что построена в брумосском стиле. С некоторым добавлением лесских мотивов. Впрочем — это же Перегрин…

Портье за стойкой вскинулся было:

— Добрый день!

Причем произнес он это по-белоземельски, безошибочно угадав земляка. Среди как «коренных» перегринцев, так и среди иммигрантов было много белоземельцев. Даже для того, чтобы назвать свои деньгии перегринцы выбрали белоземельский талер. Впрочем, может, потому, что белоземельские войска никогда их не принуждали к подчинению.

— Чем могу…?

— Добрый день. Меня зовут Карл Фабер и меня должны ожидать.

Портье осекся:

— Д-да… Совершенно верно, господа вас ожидают в седьмом номере.

Впрочем, на лице портье не было испуга, только недоумение, смешанное с толикой любопытства. Он понимал, что в его гостинице присходит что-то таинственное, но не понимал — что.

Йохан не стал утолять его любопытство, коротко поклонившись, он поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице и постучал в дверь с медной цифрой «семь».

— Войдите! — послышалось из-за двери.

Юноша толкнул дверь, та послушно распахнулась, открывая вид на гостиничный номер, в котором, за столом, сидели два человека.

Оба — одинаково неприметной внешности, которая делала их похожей, как будто они были братьями, разве что тот, что сидел справа, носил короткую бороду, а тот, что слева — был гладко выбрит.

Глава 3

Шнееланд.

Бранд. Городская тюрьма

2 число месяца Короля 1855 года

Вольф

Лето уже катилось по склону в направлении осени, однако летнее тепло еще не покидало узкие улочки Бранда, расслабляя обитателей столицы королевства. Причем под дремотные чары летнего тепла попадали не только законопослушные горожане, чьим самым большим преступлением была интрижка с разбитной горничной за спиной у скучной жены. Всеобщая лень постигла также и преступный мир, заставляя воров оставить мысли о проникновении в чужие квартиры и особняки, убийц — отложить ножи и удавки, а грабителей — дубинки… Насильники тоже не хотели напрягаться. Именно этим, скорее всего, и объяснялась относительная малолюдность городской тюрьмы. Нет, можно, конечно, предположить, что ленивое расслабление постигло не столько преступников, сколько полицейских, чьей задачей было их ловить… Но мы не станем клеветать на этих героических людей в серых мундирах! Преступники. Именно преступники отказались от своего ремесла. И никак иначе.

— Твари лишайные! Собаки дикие! Овцы чумные! Выпустите меня!

Эти — и подобные — крики оглашали стены тюрьмы вот уже третий месяц, доносясь из камеры, в которой находился известный всей столице бездельник, мошенник и просто нарушитель общественного порядка по имени Северин Пильц. Правда, стоит признать, что летнее тепло подействовало даже на него и крики звучали несколько лениво и необязательно. Ну, или Пильцу просто-напросто надоело развлекать охранников и заключенных, тем более, что и развлекать-то особо было некого — о малолюдстве тюрьмы уже упоминалось.

— Выпустите меня!

Как будто отвечая на эти крики, в коридоре послышались шаги. Необычные шаги, непривычные, несвоевременные. Завтрак уже прошел, до ужина еще далеко, а желающие просто погулять по тюремным коридорам здесь не водились.

Северин прижался лицом к прутьям решетки и даже, кажется, попытался выпятить вперед свой единственный глаз, как краб. Как известно, крабы умеют выдвигать свои глаза на этаких стебельках. Впрочем, у Пильца не получилось. Наверное, он не был крабом.

Да и особого смысла в выглядывании не было — шаги скоро достигли его камеры и остановились перед ней. Не в одиночку, конечно — к шагам прилагались начальник тюрьмы два хмурых охранника с деревянными дубинками и один юноша в одежде, которая больше подходила приказчику солидной фирмы, а не будущему заключенному. С другой стороны — приказчики, они тоже люди. Может, он проворовался или там застал свою жену с соседом в предосудительно позе?

— Мест нет, — буркнул Северин.

— Ты сейчас кричал, чтобы тебя выпустили? — усмехнулся в пышные усы начальник тюрьмы.

— Ну.

— Ну вот, я тебя выпускаю.

— Эй, — донесся из одной из отдаленных камер заинтересованный голос, — Это получается, что если два месяца поорать, то тебя отпустят?

— У тебя, Игельшнойзе, не получится, — повернулся в ту сторону начальник тюрьмы.

— Это почему же?

— Да потому что тебя уже через недельку вздернут просохнуть на солнышке.

— За что⁈

— Спроси у господина Крауса.

— Это еще кто такой⁈

— Хозяин табачной лавки, что на улице Апельсинов.

Голос замолчал. Видимо, табачная лавка была ему знакома, и ее хозяин мог сказать что-то такое, что привело бы владельца голоса на виселицу. Ну или наоборот — после встречи с владельцем голоса хозяин лавки уже ничего сказать не мог.

— Рад за вас и за покойного господина Крауса, но что там насчет освобождения?

— Видишь этого юношу?

— Ну да, не слепой же.

— Он тебя забирает.

Пильц с некоторым сомнением окинул взглядом рекомого юношу. Потом опять повернулся к начальнику:

— Я что-то проспал и пропустил тот момент, когда из вашей тюрьмы сделали приют, откуда каждый желающий может забрать себе несчастную сиротку? Верните все назад, в приюте я уже был, мне не понравилось.

С этими словами Пильц отошел от решетки и растянулся на соломенном матрасе.

— Ты же только что хотел выйти? — не понял этого действия начальник тюрьмы.

— Я передумал, — донеслось из темного угла.

— Меня возьмите, — раздался все тот же неугомонный голос, — Уж я-то получше какого-то там горлопана.

— Я — Северин Пильц!

— Это кто еще такой?

— Ты не знаешь Пильца? Из какой дыры ты вылез⁈

— Из той же, что и все люди…

— Молчать! — начальнику тюрьмы этот балаган надоел, — Пильц, хочешь ты того или нет, ты отправляешься с этим юношей.

— Неа, не отправляюсь. Как-то не хочется мне никуда ходить с человеком с глазами убийцы.

Начальник тюрьмы озадаченно посмотрел на юношу. Нет, конечно, приказ о всяческом ему содействии поступил с таких высот и от таких людей, что он ничему бы не удивился, но и ожидать, что в таком возрасте уже можно стать убийцей… Не факт, что этот парнишка и мужчиной-то уже стал.

Юноша безмятежно посмотрел на начальника спокойными серыми глазами. В которых не было ничего такого убийственного.

— Ты что, боишься? — подначил заключенного начальник тюрьмы. Нет, можно было, конечно, просто-напросто вытащить его силой, приложив пару раз мигрень-палками, но, с другой стороны, Пильца затребовал аж сам Первый Маршал, и кто его знает, для каких целей… Начальнику вспомнились рассказы о предпочтениях Маршала… Да нет. Не может быть. Лохматый и зверообразный Пильц не привлек бы в ТАКОМ качестве даже очень нетребовательного человека. В общем, так или иначе, а избивать человека, который нужен Первому Маршалу, на глазах порученца Первого Маршала — не самая умная затея.

— Северин Пильц ничего не боится, — послышалось из камеры, — Кроме белок.

— Белок? — произнес свою первую фразу юноша.

— Ага, белок. Таких маленьких, мерзких, медных тварей.

— Там, куда мы с тобой отправимся, нет никаких белок. Ни медных, ни свинцовых, ни оловянных.

— Заманчиво. Но все одно — не пойду. Не хочется мне никуда идти с тем, кто мне ножик в спину воткнет и даже не кашлянет.

— Неправда, — спокойно заметил юноша, — Кашляну.

Пильц хмыкнул.

— Где ты палец потерял, чахоточный?

Только после этих слов начальник тюрьмы заметил, что у порученца Первого Маршала нет мизинца на левой руке.

— Нигде не терял, — все так же спокойно ответил юноша, — Он у меня в кармане лежит.

Начальник тюрьмы внезапно понял, что ненормальным Пильцем могли послать только такого же ненормального.

— А ты веселый, — произнес Пильц, появляясь из темноты камеры и прижимаясь лицом к решетке, — Ладно, уговорил. Пойду с тобой. Где, говоришь, белок нету?

— Что ты знаешь про Брумос? — ответил вопросом на вопрос юноша.

— Брумос? Паршивая еда, страшные бабы, мерзкая погода, королева Александрина… — тут Пильц упомянул действие, которое было позволено совершать с королевой только ее покойному мужу и то навряд ли именно таким способом, — холерная выпивка… И там есть белки!

— А мы с тобой в Брумос и не поедем.

— А куда?

— Пошли.

Лязгнул замок и из камеры вышел, щурясь единственным глазом, Северин Пильц. Охранники на всякий случай отступили на шаг — здоровенный и широкоплечий Пильц доверия не вызывал. Вот вообще никакого.

Юноша в одежде приказчика — почему-то даже тем, кто не знал, кем подписан доставленный им приказ, не приходило в голову, что он и вправду может быть приказчиком — спокойно окинул взглядом заключенного, в смысле — уже бывшего заключенного. От грязных взлохмаченных волос цвета гнилой соломы до ботинок на ногах. Ботинки, кстати, были новыми, хотя и слегка запыленными.

— Сними эту чумную повязку.

Пильц усмехнулся и снял полоску ткани, закрывавшую его отсутствующий глаз… в смысле — глаз был на месте⁈

— А зачем ты повязку таскал⁈ — изумился начальник тюрьмы, глядя на то, как Северин Пильц поочередно моргает двумя совершенно целями глазами.

— Чтобы один глаз к темноте привыкал. Попаду я, значитца, в темноту, повязку на другой глаз сдвину и хоба! Я уже в темноте вижу!

— И что, этот способ работает? — удивился начальник, что-то такое слышавший про пиратов.

— Неа. Полный бред.

— Тогда зачем ты повязку таскаешь⁈

— А ради шутки.

— Забирайте этого шутника, — махнул рукой начальник, мысленно пообещав себе бокал самого лучшего пива сегодня вечером. Или даже два. Избавление от этого одноглазого… тьфу, ты двуглазого!… «шутника» этого стоило.

***

По улице шагало двое. Юноша лет восемнадцати, в одежде приказчика, мерно постукивающий тростью по камням тротуара, а за ним — высокий здоровяк в грязной потрепанной одежде, упрямо натянувший на глаз засаленную повязку. Правда — не на тот глаз.

— Куда мы идем?

— Вольф.

— Что это за место такое?

— Вольф — это я.

— Это имя или фамилия?

— Имя.

— А фамилия у тебя есть?

— Есть.

— А какая?

«Моя фамилия — Черная сотня», — мог бы сказать юноша, но не стал. В конце концов, сейчас он вовсе не сотник Черной сотни, а… а просто так себе человек. Который не имеет совершенно никакого отношения к королевской службе. По крайней мере, именно так он будет говорить, если вдруг попадется в руки врагов. В своем умении молчать под пытками юноша был уверен, это ему подсказал отрезанный мизинец, действительно мирно лежащий в шкатулке в кармане сюртука. А вот в умении Пиьца молчать он далеко не был так уверен. Как молчать под пытками, так и молчать в принципе.

— Так куда мы идем… Вольф?

— В бани и по магазинам. Нужно тебя отмыть и переодеть. Чтобы при взгляде на тебя у людей не возникало желание позвать полицию. По крайней мере — не сразу.

Они прошли еще некоторое расстояние, Пильц помолчал, обдумывая произнесенное, а потом все же спросил:

— А ты не боишься… Вольф… что мытый и переодетый я от тебя просто-напросто убегу?

— Нет, не боюсь.

— Почему?

— Потому что я кое-что о тебе знаю, Пильц, — проговорил юноша, не оглядываясь, — Твой злейший враг — это скука. Именно в борьбе с ней ты творишь весь этот хаос и разрушения. А я могу предложить тебе такое занятие, во время которого скучать тебе точно не придется.

Вольф не стал рассказывать всего, что ему было известно о Пильце. Как говаривал в свое время его отец: «Умеешь считать до десяти, сынок — остановись на восьми». Дело в том, что помимо всепоглощающей скуки Пильц отличался не менее неуемным любопытством. И до той поры, пока он не узнает, зачем он понадобился Вольфу — Пильц никуда не убежит. А когда узнает — не убежит тем более.

— Все же в Брумос? — попытался угадать Северин.

— Нет.

— А куда?

— Немного подальше. В Трансморанию.

Глава 4

Зеебург

2 число месяца Короля 1855 года

Цайт

Озерные волны с плеском разбивались о почерневшие доски длинного сарая, который какой-то чудак построил не на берегу озера, а прямо на воде. Пусть и вплотную к обрывистому берегу. Впрочем, почему — «какой-то»? Сарай был построен по прямому указанию здешнего властителя, рыцаря драй Зеебурга. А зачем и почему — местные жители такими вопросами не задавались. Хочет рыцарь носить одежды времен Диких веков, завести себе армию в количестве ровно одного солдата или построить сарай на воде — значит, это ему зачем-то нужно. Имеет право. А если из дверей этого сарая иногда выходят люд,которые в него не входили — так опять-таки это личное дело рыцаря.

Между жителями рыцарства и их властителем давным-давно был по умолчанию заключен негласный договор — они не лезут в дела драй Зеебурга а тот не спрашивает, на какие гроши живут обитатели крохотного островка посреди Зеебургского озера, где и посадить-то нечего, да и негде, а с рыбной ловли так, как живут зеебуржцы, не разживешься.

Мнение обитателей окрестных берегов, принадлежащих аж пяти государствам, по поводу сарая, зеебуржцев и вовсе не интересовало.

Рыбак, покачивающийся в лодке и вытягивающий полные рыбы сети, на секунду приостановился и прислушался. Над тихо вечерней водой прокатился негромкий, но отчетливый фырк.

— Лепел… — довольно ухмыльнулся рыбак и продолжил, покачивая головой, вытаскивать сети.

Мифическим чудищем, якобы обитающим в здешних водах, зеебуржцы гордились не менее чем своим оригинальным властителем. Как будто они самолично выкармливали маленького лепелёныша рыбкой и учили его плавать, загребая крохотными когтистыми лапками.

***

В прямоугольном участка озера, отделенным стенами сарая и освещенном газовыми светильниками на стенах — прогрессу здешний рыцарь был вовсе не чужд — из воды показалась торчащая вертикально вверх труба. Она быстро поднималась над водой, прямо как апельсиновое дерево в знаменитом фокусе, а следом за трубой из расступившихся вод взмыла и округлая рубка П-лодки.

Откинулся люк и из него по одному начали вылезать пассажиры и, по совместительству — двигатель лодки.

Первым на доски пирса спрыгнул невысокий толстячок, энергично потерший ладони и обернувшийся к остальным:

— Нет, что ни говорите, а это был занимательный опыт! Чувствуешь себя гостем подводного царства, раскрывающего перед тобой все свои секреты.

Толстячок говорил по-белоземельски вполне свободно — с другой стороны, кто ж ему запретит? — но, как практически у любого белоземельца, в его речи чувствовался легкий акцент, в данном случае — акцент пфюценев, небольшого народца, обитавшего в Грюнвальде… ну, вернее, они никуда и не делись. Делся Грюнвальд.

— Если бы мы плыли ночью, доктор Реллим — ничего занимательного вы бы не увидели, — проворчал человек с внешностью профессора, да, собственно, им и являющийся. На самом деле профессор Бруммер прекрасно понимал, что плыть ночью под водой — это огромный шанс приплыть не совсем туда, а то и совсем даже не туда. Потому что под водой и днем-то видно очень плохо, а уж ночью-то… Профессор все это понимал, но он был уже не в том возрасте, чтобы крутить колеса, приводящие в действие эту чумную П-лодку.

— Можно было бы поставить фонари… — заикнулся было юноша с длинными золотистыми волосами, несколько контрастировавшими с черными глазами.

— Что за глупость⁈ — тут же взвился мастер Бирне, четвертый пассажир лодки, — Фонари⁈ Чтобы любой, кто посмотрит на ночное озеро, тут же заметил бы мою П-лодку?

Мастер очень ревниво относился к своему изделию, чрезвычайно страдая от того, что его невозможно показать всему миру, чтобы доказать всем этим ослолобым баранам, КАК нужно строить подводные корабли. Поэтому любую критику в адрес своей малышки воспринимал болезненно.

— Ну, подумаешь, увидят, — развел руками юноша, — Подумают, что это плывет Лепел. Все равно П-лодку за него часто принимают.

— Одно дело, когда рыбак увидел длинную тень, проплывшую под его лодкой с протухшей рыбой! И совсем другое — увидеть светящееся пятно! Что он подумает — что Лепел обзавелся фонариком⁈ Тут даже самый туполобый болван заподозрит неладное!

Юноша примиряюще развел руками, все оставшись при своем мнении, что вера в существование Лепеля, гигантской щуки с десятью лапами — уже признак некоторой… э… недостаточной остроты лобной области головы.

— И все же, все же… — доктор Реллим посторонился, пропуская вышедших из лодки матросов. Рассчитывать, что три пожилых ученых и один юнец смогут провести лодку через озеро, было бы слишком оптимистично.

— Все же, — продолжил Реллим, — мускульный двигатель для такой конструкции это слишком… э… нерационально.

— Что вы предлагаете⁈ — тут же возмутился мастер Бирне, — Вставить в нее паровой? И трубу, чтобы над водой дымила? Чтобы подумали, что Лепел решил еще и закурить⁈

— Ну почему — над водой…

— Потому что под водой в трубу попадет вода и зальет топку!

— Значит, надо закрыть трубу задвижкой…

— Пропадет тяга!

— Поставить насос, который будет выбрасывать дым и пар в толщу воды?

— И движение лодки будет отмечено пузырями! Рыбаки подумают, что вашего Лепеля замучили газы!

— Это уж не говоря о том, — вставил профессор Бруммер, — что для работы насоса тоже нужен двигатель. Придется или ставить второй или отбирать мощность у уже поставленного. А чем больше отбирается мощность для насоса, тем больше нужна мощность основного двигателя, для приведения лодки в движение, и, следовательно, больше мощность, потребная для насоса, et cetera, et cetera, etcetera…

Доктор Реллим нимало не смутился:

— Мы уже сталкивались с этой проблемой, когда проектировали ваш аппарат.

— И, насколько я помню, вы, несмотря на все обещания, так ее и не разрешили!

— Потому что это — дело небыстрое!

— Или потому что ваша хваленая эфиристика — обычное шарлатанство!

— Эфиристика — это наука! Она может всё!

— Что-то не помню, чтобы она помогла нам выбраться из Грюнвальда, охваченного восстанием, — не удержался юноша.

Доктор Реллим, который все же не был фанатиком самоизобретенной науки, весело рассмеялся, и не подумав обидеться:

— Ну, мы же, в конце концов, оттуда выбрались. Хотя, врать не стану, в этом вопросе эфиристика помогла очень мало. Кстати, куда делся айн Хербер?

— А он что, с нами плыл? — профессор, помнивший слепого оружейника еще по Бранду, испуганно оглянулся на П-лодку.

— Нет, я имел в виду: почему он с нами не отправился? В конце концов, наше задание… мм… имеет некоторое отношение к оружию.

— Ему поставлена другая задача,- пояснил юноша, — Какая — не знаю. Секретность же.

— Ну да, повсюду шпионы… — проворчал профессор.

— Что за задание? — вмешался мастер Бирне. Ему было обещана постройка большой, мореходной, П-лодки, о которой узнает весь мир, поэтому к любым другим «заданием» он относился, как к конкурентам, отдаляющих день появления на свет его девочки.

— Вот! — расхохотался Реллим, указывая на мастера пальцем, — Вот он, шпион! Держите его, хватайте его!

Бирне бросил в него шляпой, но не попал:

— Доктор, а ведет себя, как паяц!

— Давайте пари, доктор, — Бруммер усмехнулся, — Если ваша эфиристика поможет подняться в воздух — я съем свою собственную шляпу.

— Кстати, — снова вставил свою реплику юноша,- там, куда мы отбываем, крестьяне носят шляпы под названием gretschnewik.

— И что эта жуть должна означать?

— Гречневая шляпа, — развел руками юноша, уже два месяца изучавший берендский язык. Правда, до сих пор с трудом на нем говорящий. Берендцы обожали языколомные звуки, употребляя их во множестве в самых неожиданных словах. Чем дальше, тем больше он подозревал, что берендский язык придуман специально для того, чтобы разоблачать шпионов, которые попытаются выдать себя за своего.

— Они что, делают шляпы из гречки? — заинтересовался Реллим,- Зачем?

Юноша развел руками:

— Берендцы же.

— Рекомендую вам, профессор, — хохотнул Реллим, — когда доберемся до места — обзавестись такой шляпой. Вам будет проще выполнить ваше обещание, когда вы проиграее пари.

— Если.

— Когда.

— Кстати, раз уж речь зашла о еде… — топнул ногой по доскам мастер Бирне, — Может, уже уберемся из этого вонючего сарая и пойдем к хозяину замка на ужин? Это чумное путешествие вызывает жуткий голод.

— Я тоже голоден, как медведь, — согласился юноша, — Доктор? Профессор?

Ученые переглянулись и согласились, что от слов живот не наполняется и пора бы уже наполнить его чем-то посущественнее, после чего двинулись к выходу.

— К слову сказать, — послышалось снаружи уже после того, как дверь в сарай захлопнулась, — слышали ли вы о разработках инженера Кэнонгейта, мастер Бирне…?

Глава 5

Шнееланд

Бранд. Королевский дворец

2 число месяца Короля 1855 года

Известный Неизвестный и Неизвестный Известный

Что делает государство — государством? Что сшивает вместе лоскутки, которые быстро разбежались бы по своим маленьким, бедным, голодным, но таким независимым норкам? Другими словами — что нужно для того, чтобы превратить Белые земли из географического понятия, в политическое? В единое государство.

В Империю.

Без всякого сомнения — для этого нужны деньги. Население этих лоскутков должно видеть несомненную выгоду от объединения, иначе какая им разница — быть нищими по отдельности или всем вместе? Также не вызывает никаких сомнений, что для объединения нужно железо. Железо дорог, по которым пойдут поезда во всех концы новосозданной империи, железо фабрик и заводов, на которых будут трудится жители империи, железо клинков и штыков, которые будут защищать границы державы от врагов, внешних и внутренних.

Но для того, чтобы спаять единство, нужно кое-что еще…

Нет, не любовь. Любовь — слишком эфемерное и ненадежное понятие, на котором даже семью не всегда построишь, что уж говорить о государстве. Политика не живет чувствами, только выгодой и расчетом.

Известный Неизвестный, человек, тайно управляющий Шнееландом, провел широкой ладонью по карте Белых земель, карте, выглядящей как брумосская головоломка «джигсо пазл». Как просто составить из деревянных кусочков карту страны — и как сложно сделать это в реальности.

Для того чтобы сшить, спаять, сковать государство — нужны люди. Те, кто без устали снует, как иголка, соединяя Белые земли воедино. Десятки, сотни, тысячи людей, кующих империю.

Некоторых из них Известный Неизвестный знал лично, таких сотники Черной сотни, с другими, таких как сотрудники тайной полиции, не был знаком лично, но знал, что такие люди существуют, третьи даже не подозревали, что работая на станках, маршируя на плацу, паша землю — они на самом деле строят государство.

Но эти люди — были.

Известный Неизвестный где-то в глубине души верил, что, если расставить правильных людей по правильным местам, то государство заработает как единый механизм.

Главное — их правильно расставить.

— Айн Хербер? — устало спросил он у Неизвестного Известного, главы тайной полиции, более известного под именем «Немо», а также широко известного под другим именем, в котором никто не подозревал главу тайной полиции.

— Выдана мастерская, обозначено направление работы, — Немо устал не менее. Если кто-то скажет, что управлять государством легко — просто бросьте в него той пачкой бумаг, на которой буде мелким шрифтом напечатано все, что вы делаете за сутки. Да-да, не за день — за сутки.

— Отлично. Что с тем, кто его привез?

— Йохан?

— Нет, что с Йоханом — я помню. Фройд-и-Штайн, верно?

— Да, ребята решили взять ученика. Да и потом — операция «Шут» завязана именно на нем.

Известный Неизвестный вспомнил того флегматичного спокойного юношу, который неплохо — да что там, отлично — показал себя в Грюнвальде. Да, именно такого человека для операции в Брумосе они и искали — верного, спокойного, хладнокровного. Правда, учитывая ту задачу, которая перед ним стоит…

— Нужно как-то, что ли, помочь ему… Не в выполнении задачи, естественно. В его личных трудностях. Там, кажется, была какая-то девушка?

— С девушкой он справится и сам, — хмыкнул Немо, — В той истории, с его бывшей женой и рядом пострадавших… Там не все чисто — выяснились некие темные подробности…

— Узнайте. Обелить его репутацию, хотя бы в его собственных глазах — это достойная награда… С Йоханом понятно — я про гарка, водителя паровика.

Немо отошел на секунду, достал из кожанойсумки несколько листов бумаги и положил на столе. Несколько символично — поверх карты Белых земель.

— Что это за народное творчество? Гарк нарисовал?

— С вашего позволения — это я нарисовал.

— Так… Это, как я понимаю — флаг нашей будущей империи? Белая полоса в центре — символ Белых земель, а вот эти две?

— Вот эта — железо, которое соединяет нас воедино.

— А вот эта, сверху?

— Кровь, которая пролита ради единства.

— Кажется, кровь мы еще не пролили.

— Еще.

— Увы, ты прав. Еще. А это?

Известный Неизвестный поднес к глазам чертеж геометрической фигуры: треугольник вершиной вниз, из каждого угла выходят линии, соединяющиеся в центре.

— Гарк — просто кладезь историй, сказок и легенд. Он напомнил о существовании одной древней легенды…

— Той, что про драконов?

— Верно. Это символ называется — «Глаз дракона», и я предлагаю взять его символом нашей будущей империи, ваше императорское величество.

— Не слишком ли ты торопишься? Я еще далеко не император. Да и не рано ли рисовать флаги и гербы? Не будет ли это выглядеть как та старинная картина… ну, та, где перед битвой сил света и тьмы ангелы получают мечи, чтобы сражаться, а демоны раздают друг другу ордена и награды, потому что уверены, что уже почти победили. Не будем хвалить день до наступления вечера.

— Я не собираюсь ими хвалится или вывешивать до нашей победы. Если мы победим… когда мы победим — я хочу заранее знать, что вы одобряете мой выбор флага. А если проиграем — они так и останутся странными рисунками, которые сгорят вместе с остальными документами моего сейфа в тот момент, когда солдаты захватчиков будут выламывать дверь в мой кабинет.

Известный Неизвестный снова посмотрел на «глаз дракона».

— Белый дракон… Спящий символ надежды и единства… Мне нравится.

Шнееланд

Штальштадт

2 число месяца Короля 1855 года

Дирижер

— Ваш пропуск?

— Вот.

Охранник внимательно осмотрел предъявленную ему бумагу, которую очередной входящий в Стальной город должен предъявлять.

— Проходите.

Человек, желающий войти, аккуратно сложил листок вчетверо и убрал в карман. Вежливо кивнул охраннику и зашагал по коридору.

— Руди, кто прошел? — лениво спросил издалека напарник, отвлекшийся на мгновенье и просто не увидевший вошедшего.

— Да это…

Руди замолчал и закрыл рот. А кто это был? Охранник, не в шутку гордившийся своей памятью — склеротиков и маразматиков в охрану Штальштадта не брали — вдруг осознал, что понятия не имеет, кто только что прошел мимо него. Вот вообще. Хотя ведь в пропуске должно было быть обозначено и имя и должность, но перед глазами стоял только чистый бумажный лист, как будто в предъявленном документе не было написано вообще ничего. Не говоря уж о том, что лицо человека также совершенно стерлось из памяти.

— Руди, чего молчишь?

— Да вот…

— Прошу прощения, — странный тип, видимо, услышал их разговор и вернулся. Руди вздохнул с облегчением. Ну вот, никуда он не скрылся и, видимо, и не собирался, сейчас просто-напросто покажет свои документы — и все разъяснится.

— Руди? — напарник подошел сзади, почувствовал, что с прошедшим что-то не так просто.

— Прошу прощения, — повторил прохожий, — сейчас я все объясню…

Но документы показывать не стал. Вместо это перед глазами охранников блеснул сталью набалдашник трости.

— Мимо вас никто не проходил, — произнес Дирижер, да, это был именно он, дирижер злой музыки рабочих мятежей, чье появление в городе заводом и фабрик было сродни проникновению хорька в курятник.

Охранники синхронно кивнули. Если бы кто-то вдруг спросил, кто только что прошел мимо них — они со всей искренностью поклялись бы, что не видели ни одной живой души.

Дирижер, постукивая тростью, зашагал дальше.

Все-таки тяжело работать в таких условиях, когда вокруг полно народа. Нет, количество людей Дирижера не смущало никогда, но здесь эти самые людишки постоянно перемещаются! Стоит поговорить с одними — как уже появились другие, неохваченные. Это тяжело, это утомляет, но Дирижер никогда не пасовал перед трудностями. Если бы он сдавался — он сдался бы давным-давно, навсегда оставшись в камере замка Венн, вместо того, чтобы выйти из нее и вернуться в Бранд, охваченный одним-единственным желанием.

Отомстить королю Шнееланда.

Вору и узурпатору.

И если для этого нужно использовать грязных рабочих — он их использует.

Но сейчас — нужно найти того, кто убил его помощника, хорошего мальчика Людвига.

Тот, кто служит узурпатору, достоин только одной судьбы.

Смерти.

Жестокой, безжалостной, беспощадной.

Шнееланд

Штальштадт

2 число месяца Короля 1855 года

Мэр Бранда Ханс айн Грауфогель

Вот что делать нормальному человеку в этом… аду?

Мэр Бранда глубоко вздохнул. И тут же пожалел об этом — в его легкие, пройдясь стальной щеткой по ноздрям и трахеям, проникла непередаваемая атмосфера Стального города: дым фабричных труб, остывший пар машин, запахи раскаленного железа, расплавленной меди, горящего угля и многое другое из того, что сложно представить из бумаг и отчетов.

Да, бумаги и отчеты. Мэр с тоской вспомнил о них, о своем тихом кабинете. Да, бумажная работа, что бы там про нее не думали те, кто никогда ею не занимался, может быть нисколько не легче работы на заводе, расчеты, вычисления, анализ и принятие решений высасывают силы нисколько не меньше, чем кузница или плавильня. А то, что физические силы при этом не тратятся… Ювелир, гранящий алмаз, тоже не поднимает ничего тяжелее того самого алмаза, однако к окончанию огранки крупного бриллианта он может потерять не один килограмм своего собственного веса.

— Сюда, господин айн Грауфогель.

Да, хоть ты и предпочитаешь работу с бумагами, но иногда приходится выходить из кабинета и приезжать «сюда». Чтобы своими собственными глазами увидеть, как идет работа по проекту, понять, куда именно ты собираешься отправить людей.

И на чем.

***

Посреди секретного цеха — одного из секретных цехов Штальштадта — стояла машина. Хотя нет, то, что здесь возвышалось, заслуживало того, чтобы зваться Машиной.

Широкие гусеницы, сверкающие стальными шипами, квадратный корпус с крошечными круглыми иллюминаторами, короткие дымовые трубы, два стеклянных глаза прожекторов на крыше над узким лобовым стеклом — Машина походила на сжавшегося перед прыжком железного дракона. Она выглядела… опасной. Так, как будто ей по силам спуститься даже в сам ад.

Собственно говоря, именно это ей и предстояло. Отправиться в ад.

Ледяную преисподнюю.

Трансморания

Никозия. Форт-Людериц

2 число месяца Короля 1855 года

Доктор Виктор Рамм

Бабочка с черно-бело-голубыми крыльями присела на деревянный стол, прошлась, перебирая тонкими ножками — и замерла, пронзенная острой иглой.

— Что это за бабочка, доктор? — широкоплечий здоровяк поднял иглу с насекомым на уровень глаз, рассматривая его.

— Большой полосатый меченосец, Адольф, — ответил сидевший с ним за одним столом, высокий худой человек, с круглой и совершенно лысой головой, — В моей коллекции она уже есть, выброси. Я на твоем месте лучше бы обратил внимание на древесину, из которой сделан вот этот стол.

— Что с ней не так? — названный Адольфом с сомнением посмотрел на доски стола, гладкие, как будто отполированные, благородного цвета корицы, с прихотлив переплетенными волокнами.

— Этот стол — свидетельство того, что живущим здесь дикарям-шварцам необходимо вмешательство цивилизации. Это стол сделан из ироко, древесины трансморанского тика, древесины, которая стоит больших денег и могла бы пойти на шедевр мебельного ремесла, достойный того, чтобы находится в кабинете достойного человека. Здесь же из него сколотили стол, стоящий в дешевой пивной.

Доктор поднял кружку и отпил из нее. Поморщился:

— И пиво здесь варить не умеют… Впрочем, мы здесь не для того, чтобы нести свет цивилизации тем, кто его недостоин. Мы должны найти мой пропавший шедевр, который, по некоторым сведениям, скоро здесь появится.

Здоровяк Адольф покосился на амбротипическую карточку, лежащую на столе. Карточку, с которой смотрел тип, известный всему Бранду как Северин Пильц.

Глава 6

Шнееланд

Бранд. Королевский дворец

2 число месяца Короля 1855 года

Первый маршал Рихард айн Штурмберг

«Разговоры, разговоры, разговоры… А мне бы саблю, коня и вперед, на противника… Чтобы позади тебя — только свои, а враг — только впереди. Как же легко и просто на войне и как же тяжело вот в этих вот интригах… Не для меня это все, не для меня…».

Первый Маршал Шнееланда лукавил. Нет, он, наверное, и вправду предпочел бы честный бой вот этим вот «тайным пружинам реальной политики», так как сил и нервов эта политика требовала гораздо больше любого боя, да что там — любой войны. Но с гораздо большим удовольствием он предпочел бы и политике и войне — бокал вина и горячую женщину.

То, что ты умеешь воевать — не означает, что ты любишь это делать.

Да и тезис насчет «…враг только впереди…» был несколько сомнительным. О чем мог бы напомнить Первому Маршалу шрам на левой лопатке. Полученный от кинжала того, что находился сзади и кого он, тогда еще молодой офицер, считал не просто своим. Своим другом. Тогда Рихард и узнал, на собственной шкуре, что предают только свои.

Ладно, минутка слабости окончена. Возвращаемся к «реальной политике», как говорит… тот, кто в будущем станет императором, и кого сейчас не стоит называть тем, кто на самом деле управляет Шнееландом. Для его же безопасности. Традиции подсылать к мешающим людям убийц широко распространены не только в Лессе — там они, в силу лесской хвастливости, просто известнее — но и в Ренче, и в Брумосе… Несмотря на все заявления последнего о том, что он выступает за честность, верность, справедливость, свободу, правду… еще что-то не менее эфемерное. Когда это нужно — любой брумосский лорд обманет, предаст, украдет, поработит и солжет. Чтобы потом произносит в Парламенте речи о честности, верности, справедливости, свободе и правде. Так что не стоит никому знать, кто управляет Шнееландом, пусть его продолжают считать… тем, кем считают, пусть думают, что он безвреден и безопасен. Так безопаснее. Для него.

И все-таки понятие «реальная политика», которое придумал Тот, кто — правильнее и честнее вот этой брумосской привычки напускать туман. Вернее, как раз брумоссцы давным-давно и пользуются реальной политикой, то есть — принимают государственные решения исходя из практической выгоды для государства, а не тех самых справедливости, правды и свободы. Да, если Брумос поддержал сепаратистов — то потому, что это ему выгодно, а не потому, что «каждый народ имеет право на самоопределение». И если Брумос НЕ поддержал сепаратистов — то не потому, что «границы государства священны и неприкосновенны», а, все правильно, потому что ему это выгодно. Просто привычка Брумоса прикрывать свою политику красивыми словами привела к тому, что в политиках — и даже во главе государств! — оказываются люди, принимающие этот словесный туман за чистую монету и НА САМОМ ДЕЛЕ начинающие выступать в защиту свободы, справедливости и тому подобной ерунды. Нет, с точки зрения оторванных от жизни философов и мечтателей это, конечно, красиво — их государство выступает в защиту кого-то там угнетенного. Но для солдат, которые месят грязь и идут под пули, осознавать, что это все ради защиты того, кто, возможно, став свободным, в благодарность воткнет тебе нож в спину, став верным союзником твоего врага… Война должна идти для того, чтобы твое государство стало сильнее и богаче. И других причин для войн — нет и быть не должно.

Хотя, конечно, находятся и те, кто думает иначе…

Вот, например, вот этот вот человек.

Вернер, герцог Драккенский. Молодой, чуть старше двадцати — ему пришлось стать герцогом после того, как его отец «скоропостижно скончался от желудочных колик», а, проще говоря — спился до смерти. Это при том, что человеческий облик и человеческий разум старый герцог потерял задолго до того. Хотя его люди тщательно это скрывали, не желая позорить своего правителя, но слухи о том, как герцог воет голышом на луну, считая, видимо, себя вервольфом, или палит во все стороны из пистолета, отбиваясь от мерещащихся ему демонов, все же просачивались. Первый Маршал нисколько не удивился бы, если бы узнал, что герцогу просто помогли умереть. Например, его жена. Особенно после того, как тот, в пьяном угаре, чуть не застрелил их младшего сына.

Казалось бы, жизнь в такой вот семейке надежно должна выбивать из головы любую романтику, а вот подишь ты…

— Нам не нужна ваша помощь, чтобы охранять нашу границу! — молодой герцог сверкнул карими глазами и откинул от лица пряди длинных черных волос, — Нам нужно, чтобы вы помогли нам вернуть наши исконные земли!

Рихард айн Штурмберг мысленно вздохнул.

— Ваши земли в настоящий момент принадлежат Беренду…

— Да! Он незаконно их захватил!

— Это произошло, если не ошибаюсь, триста лет назад?

— Двести девяносто семь!

— И вы как-то ведь жили эти годы без этих земель, верно?

— Они — наши по праву!

— Какую пользу они вам принесут, кроме чувства морального удовлетворения?

Молодой герцог на секунду замолчал. Потому что признать, что от небольшого кусочка земли по ту сторону Чернолесских гор, была одна-единственная польза — он позволил бы назвать Драккен не графством, а герцогством. И всё. С точки зрения Первого Маршала, портить ради этого отношения с Берендом — несусветная глупость. А без этой порчи отношений — Драккен не соглашался на союз. Ни в какую.

Впрочем, когда заходила речь о берендцах — драккенцам отказывала логика, разум, соображение… да вообще всё. Для них берендцы всегда были и будут исчадиями ада.

Вот о какой реальной политике можно тут говорить?

— Хорошо, — вздохнул Первый Маршал, так и не дождавшись ответа, — Что может помочь мне вас переубедить?

— Есть один человек. Насколько я знаю, он еще не успел уехать.

Шнееланд

Бранд. Королевский дворец

2 число месяца Короля 1855 года

Душитель

Кардинал Траум гордился тем, что ничего не боялся. Трус никогда не смог бы стать кардиналом Шнееланда, он сдался бы еще на стадии изучения истории своих предшественников, полной таких неаппетитных вещей, как отравления и покушения.

Но вот ЭТО вызывало в нем страх.

Контраст между внешностью и внутренней сущностью был настолько велик, что Траум даже мысленно не хотел считать ЭТО человеком. Душитель, наводящий ужас на ночной Бранд, человеком быть не мог.

Когда они с кардиналом встретились пару лет назад, то Траум, еще не зная о том, с чем он столкнулся, чтобы проиллюстрировать свою мысль — да и что скрывать, желая произвести впечатление — отрывок из Картиса на древнеэстском. Результат его несколько… удивил. Потом — дурак кардиналом Шнееланда тоже стать бы не смог — он понял, в чем дело.

Душитель — результат чьих-то экспериментов.

Кто-то, упражняясь в магнетизме, вложил в голову убийцы установки подчинения — и признания хозяином — того, кто произнесет ключевую фразу. Видимо, для того, чтобы эта фраза не была услышана случайно — он был на древнеэстском. И он, кардинал, случайно произнес ее, по ошибке немного переврав текст Картис.

Так он получил верного убийцу. И непроходящую головную боль.

Неизвестно, был ли разум Душителя больным изначально, или же это произошло в результате тех самых экспериментов неизвестного вивисектора, но без постоянных убийств Душитель не мог. И кардиналу, скрепя сердце, приходилось каждый раз давать это разрешение, с содроганием того самого сердца читая в газетах об очередной жертве маньяка.

Надо признать, несколько раз он воспользовался тем, что Душитель не может не выполнить его приказ… Нет-нет-нет, только в качестве убийцы! Первый раз, если честно, у кардинала была робкая надежда, что будущая жертва просто-напросто прикончит маньяка, тем самым избавив его от проблемы. Но нет — физическая сила Душителя была гораздо больше, чем можно было бы предположить, так что даже взрослый тренированный офицер ничего не смог противопоставить.

— Чего вы от меня хотите?

— Мне нужно ваше разрешение.

— Опять? Но ведь совсем недавно…

— Нет, не ЭТО разрешение. Мне нужно уехать.

— Куда вы уезжаете?

Неужели…

— Далеко. На другой континент.

Бог услышал его молитвы!

Шнееланд

Штальштадт

2 число месяца Короля 1855 года

Министр земель Карл айн Шеленберг

В отличие от столичного мэра, которому явно было неуютно в Стальном Городе, айн Шеленберг просто наслаждался пребыванием здесь, стараясь убраться из скучной столицы при любой возможности, сюда, в грохочущую кузню, в которой ковалось Будущее.

Впрочем, мэр это тоже понимал. Просто ему здесь не нравилось.

Здесь, в секретных цехах Штальштадта, создавались механизмы, которые позволят Белым землям встать на один уровень с Тремя Империями. Стать Империей Четвертой. Причем «четвертой» — не по силе, а всего лишь по номеру. Что наверняка не помешает глупцам смеяться: «Всего лишь четвертая, ах-ха-ха!». Пусть смеются. Название — не главное. Главное — реальность.

А если тот смешной грюнвальдский профессор вместе с мальчишкой-фараном вернуться из Беренда с готовым летательным аппаратом, то…

Никто даже и не подумает смеяться.

Хотя нет — глупцы наверняка будут. «Ах-ха-ха, белоземельцы хотят летать как птицы, вот же сумасшедшие!». Да, точно — глупцы будут смеяться.

Глупцы же.

Граница с Берендом

Река Гнеден

2 число месяца Короля 1855 года

Некто

Что нужно человеку, чтобы отправиться в путешествие, да еще и в другую страну? Ну, наверное, множество вещей. От чемодана до благословения родного отца. Но это — только для тех, кто путешествует впервые, для тех, кому и пройти по незнакомой улице по соседству — уже захватывающее приключение и новые впечатления на целый месяц.

Для него же, человека, привычного, как к путешествиям, так и к условиям, далеких от комфортных, многое и не надо. Чистый носовой платок, бутерброды с мясом, бутылочка бренди… Да, пожалуй, и все.

Кто-то скажет: «Вы ничего не забыли, дорогой человек? А как же деньги? Стоит ли путешествовать без денег?». На это он, человек, предпочитающий не вспоминать своего настоящего имени, ответил бы, что деньги — это такая вещь, которую во время путешествия найти в любом месте. А если там, куда ты прибыл, ты не смог найти денег, то, скорее всего, деньгами здесь просто не пользуются.

Ответил бы, если бы, конечно, удосужился раскрывать глаза филистерам и уж тем более раскрывать им свою настоящую личность.

Одну из.

Да, у человека, не вспоминающего свое настоящее имя, было две личности. И обе он считал настоящими. Одна, с тем именем, под которым он родился, была широко известна и даже знаменита. Другая же… У нее имени не было вовсе, вся жажда славы выпала на первую личность, он не считал необходимым придумывать для нее какое-то прозвище, как это делают глупцы, вроде шнееландского маньяка или вождей народных восстаний. Но следы действия этой, второй, личности были известны всем.

Вторая личность была преступником. Вором. Грабителем. Личностью, чей гениальный ум с легкостью находил способ украсть то, что другие почитали надежно защищенным. Понимаете теперь, каким именно способом Некто, как в школьных задачниках по арифметике называют безымянных и неизвестных, планировал добывать деньги в случае, если они ему понадобятся?

Обычно в путешествие он пускался только в тех случаях, когда это было связано с каким-то преступлением, но в данном случае, как это не прискорбно было признавать, его подвигло в путь такое недостойное холодного разума чувство, как месть.

Месть человеку, который, действуя на его поле, поле технического прогресса, сумел обыграть его, оставив без законного трофея.

И пусть этот человек — всего лишь мальчишка-фаран.

Он отомстит. В своем стиле, конечно.

Глава 7

Шнееланд

Бранд. Гостиница «Тихий ангел»

16 число месяца Короля 1855 года

Ксавье

Честно говоря, Ксавье ожидал, что общение с капитаном Северусом будет… мм… тяжелым. Как и с любым другим сумасшедшим. Которых Ксавье, в силу некоторых особенностей своей биографии, несколько… ну, нельзя сказать, что побаивался… Скажем так, он им не доверял. От сумасшедшего никогда не знаешь, чего ожидать, что он выкинет буквально в следующую секунду.

К счастью, знаменитый капитан, хотя и проходил лечение в клинике… в смысле — отдыхал в санатории доктора Бисетра, но сумасшедшим в полном смысле этого слова все е не являлся. Он обладал острым умом, позволяющим ему делать такие расчеты, с какими, возможно, не справился бы и дифференциальный исчислитель, и, что было важнее в путешествии от Мариса до Бранда — он не утратил социальных навыков. Капитан Северус не рвался отправиться до полюса пешком вот прямо отсюда, мог самостоятельно купить билет на поезд и сесть в него, не опоздав и не перепутав вагоны — в конце концов, свои предыдущие экспедиции он организовывал и экипировал сам — мог поддержать вежливый разговор с какой-нибудь случайной попутчицей, вполне осознавая при этом, что тема покорения Северного полюса ей навряд ли будет интереса. Впрочем, все, что не касается темы полюса — было неинтересно уже самому капитану, так что разговоры с ним быстро увядали.

А, может, капитан просто-напросто понял, что в предложении, сделанном ему «белоземельским дворянином», есть некая тайна, и об их грядущей экспедиции не стоит рассказывать всем и каждому.

До поры до времени.

***

Номер в гостинице, находящейся на тихой улочке Бранда, не поражал роскошью, но это им двоим было и не нужно: капитан должен был выглядеть как человек, все средства тратящий на экспедицию, а не на собственный комфорт, Ксавье же до поры до времени не собирался раскрывать свою личность.

— Вы ведь не просто дворянин, верно? — спросил его капитан, задумчив подвигавший кресло туда-сюда, прежде чем в него усесться. Ксавье, хмыкнув, достал из кармана небольшой медный компас и посмотрел на стрелку. Ну разумеется — Северус повернул кресло так, чтобы смотреть точно на север. Это при том, что никакого компаса у него не было.

Способность капитана безошибочно ориентироваться в пространстве несколько поражала. Ксавье даже собирался, когда они доберутся до Штальштадта, провести несколько небольших экспериментов…

— Айн Петерман? — воззвал к отвлекшемуся на собственные мысли собеседнику капитан Северус, — Впрочем, я не уверен, что это ваша настоящая фамилия?

— Почему вы так решили?

— Ваша страна… я сейчас не о Бранде, а о Белых землях в целом, я не политик, чтобы различать чем ваш Бранд отличается от какого-нибудь Шварца или Гельба. Так вот: ваша страна — страна бедная. Если какой-нибудь брумосский лорд из богатого рода или лесский гранд, чьи предки смогли сохранить и преумножить вывезенное из колоний золото, кто-то из них смог бы выбросить кучу денег на путешествие к полюсу, то белоземельский дворянин, да еще «айн»… Навряд ли. Значит, что? Либо вы представляете кого-то богатого, либо — действуете от имени правителя. Я склоняюсь к Орстону. Его король известен своим… своеобразием мышления… Он вполне мог бы потратить деньги на такую экспедицию. Просто потому, что ему так захотелось.

Ксавье, сел в кресло напротив, уважительно покачал головой. И этого человека называют сумасшедшим. Одержимый идее — да, но не безумец, нет.

— Вы почти угадали, капитан. Я действительно не просто дворянин и действительно представляю интересы короля. Только не Орстона, а Шнееланда.

— Короля-повара? Ему-то это зачем?

— Не советую употреблять это прозвище в Шнееланде. Оно считается… неуважительным.

Странно, но, несмотря на то, что король Леопольд Седьмой и впрямь был больше известен своими кулинарными пристрастиями, чем чем бы то ни было другим, и его и впрямь называли «Король-Повар», однако это прозвище, услышанное от иностранца, почему-то было… неприятным. Видимо, по старой пословице: «Кто лезет в чужую ссору — тот получит по голове». Это наш король и только мы можем его ругать!

Ксавье и сам не заметил, что уже давно считает короля Шнееланда, со всеми его недостатками, СВОИМ королем.

Капитан Северус беззлобно выставил ладони вперед:

— Я не настаиваю. Просто в наших газетах про него что только не пишут…

— Я знаю, — усмехнулся Ксавье, — что о нас пишут в ваших газетах.

— Откуда? — искренне удивился капитан, — В наших пишут, что у вас запрещено все, что наши политики говорят о Белых землях. Мол, у вас разрешена только критика Ренча.

— Поверьте, то, что ваши политики о нас говорят — лучше любой критики. Как правило, это либо смешной бред, очевидный любому белоземельцу, либо оскорбления.

Северус на несколько секунд задумался.

— Ну и бог с ней, с этой политикой. В конце концов, мы с вами собираемся добраться до Северного полюса, а не участвовать в каких-нибудь интригах.

— Совершенно верно, — кивнул Ксавье.

— Тогда не объясните ли мне — зачем вашему королю все же нужна эта экспедиция?

— Хм, — произнес юноша, — Если подумать… То я вам только что соврал. Наша экспедиция как раз и является этакой интригой. Белые земли слишком давно не заявляли о себе. Нас привыкли считать этакими смешными варварами-колбасоедами, неспособными ни на что, кроме как пить пиво. Мол, мы не настолько технически развитые, как Брумос, не настолько культурные, как Ренч, не настолько… чем там славится Лесс?

Северус задумался:

— Воинственностью? Ну, здесь вы его все же переплюнули — после вашего захвата фюнмаркских земель… нет-нет-нет, я не осуждаю!

— Ну, образ агрессивных варваров-колбасоедов ничуть не лучше образа вечно пьяных.

Оба собеседника расхохотались.

— … поэтому, — продолжил Ксавье, — мы и хотим устроить эту экспедицию. Чтобы показать, что Белые земли достаточно технически развиты.

Да это было одной из целей экспедиции, но далеко не основной. Об основной капитану знать незачем.

— Да уж. Не могу дождаться момента, чтобы увидеть эту вашу машину. Говорите, она уже готова?

— Ждет только вас.

— Поразительно. И ведь никому раньше не приходила в голову мысль добраться до полюса по суше. Все, к моему стыду — и я тоже, рвались к нему через вековые льды, терпя одну неудачу за другой.

— Учитывая, что полюс находится на суше, если так можно назвать то, что покрыто ледяным щитом — подплыть к нему напрямую все равно было бы невозможно. А если часть пути все равно придется добираться по льдам — так почему бы и не весь путь?

— По всем расчетам выходило, что экспедиция не сможет везти необходимый запас топлива и продовольствия.

— Потому что планировали поход на лыжах или собачьих упряжках. Тут действительно — никаких сил не хватит, чтобы утащить все необходимое. У нас же будет целый ледяной поезд. В котором хватит места для всего.

— А я смотрю — вы разбираетесь в вопросе.

— Разумеется. В конце концов — глупо планировать экспедицию, не изучив опыт предшественников. Как говорится: «Через ошибки становишься умнее».

— Даже если это чужие ошибки.

Он снова рассмеялись.

— И все же, — произнес капитан, отсмеявшись, — Когда я увижу мой поезд к полюсу?

— Всему свое время. Нам ведь еще нужно представиться журналистам. Ведь в наше время ничто не является важным, если об этом не написали в газетах.

— Журналистам? Но ведь я не говорю по-белоземельски.

— Совсем?

— Ну, разве что «Но энтендо».

— Это же по-лесски.

— Вот видите, как мало я знаю о белоземельском.

Ксавье улыбнулся:

— Я говорю и на белоземельском и на ренчском. Я буду переводить. В конце концов — я тоже буду участником экспедиции.

— Не слишком ли вы молоды для этого.

Восемнадцатилетний юноша посмотрел на капитана.

— Не слишком, — он решил, что упоминание о своем первом «крестнике» будет несколько неуместным.

— Тогда последний вопрос: в качестве кого вы будете участвовать?

— В качестве самого себя. Настоящего самого себя.

— А вы, господин «айн Петерман», на самом деле — кто?

Ксавье поднялся из кресла одним изящным движением:

— В данный момент я — сотник Ксавье, из Черной Сотни короля Шнееланда. Но это, как вы, возможно, понимаете, не мое настоящее имя. Чтобы выступить под настоящим — мне нужно получить разрешение.

— От короля Леопольда?

— Не совсем.

Глава 8

Шнееланд

Бранд. Королевский дворец

17 число месяца Короля 1855 года

Ксавье

Быть черным сотником — интересно, но сложно. Или наоборот — сложно, но интересно. Утром ты можешь быть на балу в королевском дворце, а вечером отстреливаться от иностранных шпионов на ночных улицах. Утром ты едешь в поезде по важному государственному поручению, а вечером тебя вылавливают из реки морские пехотинцы. Утром ты в гостинице, разговариваешь с морским капитаном, одержимым идеей Северного полюса, а вечером ты шагаешь по коридорам королевского дворца.

Идеальная осанка, прямая, как клинок шпаги, спина, черный мундир, облегающий фигуру, без единой морщинки. Мундир, разумеется, до морщинистой фигуры Ксавье еще не один десяток лет… если он сможет их прожить, конечно.

Подобные пессимистические мысли внушали как опыт гвардейца Черной сотни, так и несколько нервировавшие королевские гвардейцы, шагавшие за спиной. От сравнения с конвоем, каковое тащило за собой ассоциации с арестом, тюрьмой, казнью и могилой, удерживала только гвардейская форма. Вернее — ее цвет. Гвардейцы его величества короля Леопольда обязаны были носить цвета королевского флага. Который, по причине, сокрытой туманом веков — об этом даже в школе на улице Серых крыс не рассказывали, а это о многом говорит — носил два цвета.

Белый и розовый.

Сложно всерьез воспринимать людей, чьи мундиры напоминают торты в кремовых розочках.

Даже если этот человек — король.

***

К некоторому облегчению Ксавье его привели — доставили! — не в тронный зал, а всего лишь в кабинет короля. Он и так нервничал перед тем, что ему предстоит, а уж если бы ему пришлось снять свою маску — одну из, одну из — перед всем королевским двором… Нет, он бы сделал и это, но такой поступок обошелся б ему в целую седую прядь. А так — обойдется парой серебристых волосков.

Его величество присутствовал в помещении в двух экземплярах. Оба одинаково огромные, оба одинаково розово-мундирные, только один — настоящий, а второй — нарисованный. Но оба одинаково напоминали торт, украшенный золотыми звездами.

Письменный стол перед королем был девственно чист. Ни одной бумажки, ни одного письменного прибора. Вообще ничего. Хотя витавший в воздухе запах чего-то мясного подсказывал, что совсем недавно приборы на столе все же присутствовали. Столовые.

Король-Повар оправдывал свое прозвище.

Ксавье не успел обдумать родившуюся было мысль о том, что перед ним, конечно, король, более того — король, клятву верности которому он приносил… Но, боже мой, до чего же он… некоролевский…

Помимо короля в кабинете находился его верный шут Ник, взобравшийсяногами на подоконник, отвернувшийсяот всех и что-то недовольно бубнивший. На спине у шута болтались узнаваемые листья «волчьего шлема», аконита, травы, которая, по драккенским поверьям, отпугивала волков. Видимо, Ник пытался этим выказать свое недовольство. Или просто ядовито шутил в своем стиле.

Слева от стола в глубоком кресле разместился лениво улыбающийся, как сытый кот, Первый Маршал. Ослепительно-белый мундир которого не напоминал ни о тортах, ни вообще ни о чем съедобном. Разве что о слоновой кости, из которой делали рукоятки шпаг и кинжалов. Первый Маршал был таким, каким он был всегда. Как любой уважающий себя кот — спокоен, доволен, прекрасен.

Тот, кто располагался в правом кресле, не был ни спокоен, ни доволен. Да и на кота не походил вовсе. Черно-желтые цвета мундира делали бы этого молодого человека похожим на осу, или, скорее, на смертельно опасного шершня, будь желтого чуть побольше. А так он выглядел, скорее, как хмурый волк, которого зачем-то украсили желтыми девичьими ленточками. Отчего волк не стал безобиднее. Да что там — он даже выглядеть безобиднее не стал.

— Ваше величество, — юноша поклонился королю. Леопольд в ответ лениво взмахнул широкой ладонью.

— Господин Первый Маршал, — еще один поклон.

— Ваша светлость.

«Его светлость» скривилась, как будто раскусила горький орех. Человек, с которым Ксавье хотел встретиться и сам… но не ТАК и не ЗДЕСЬ.

— Со мной никто здороваться не собирается, — донеслось недовольно от окна, — Конечно, я всего лишь шут…

Слова шута все проигнорировали.

— Средний сотник Ксавье, — заговорил Первый Маршал, после того, король вяло отмахнулся, мол, валяйте, делайте, что вы там собирались, — известна ли тебе причина, по которой тебя вызвали к его величеству королю?

— Нет, господин Первый Маршал.

— Без званий, сотник. Тебе знаком герцог Вернер?

— Да.

— Откуда?

— Я — бывший драккенский подданный. Герцог Вернер — мой бывший властитель. И…

Ксавье перевел взгляд на недовольно прищурившегося герцога.

— … мой старший брат.

***

— Хорошо, хоть ты не забыл о том, что мы — семья, мой «бывший подданный».

После того, как выяснилось, что вызов Ксавье во дворец — это инициатива Вернера, драккенский герцог испросил у короля возможности поговорить наедине со своим младшим братом.

— Нет ничего важнее семьи.

Два брата сидели друг напротив друга в небольшой курительной комнате.

— Именно поэтому ты сбежал? Мама очень расстраивалась.

— Я думаю, она бы расстроилась еще больше, если бы ее младшего сына убили по приказу старшего.

— Чушь.

— Я знаю. Якоб писал мне, да и от тебя письмо мне тоже передали. Старый добрый дядюшка Грегор… Весельчак и альмаро. Ему даже возраст не мешал волочиться за девушками.

Ксавье вспомнил своего дядюшку. Невысокого, круглолицего, лысоватого. Чем меньше волос оставалось на его голове, тем моложе становились его любовницы, вечно хихикающие рядом с ним, пока он отпивает вино из бокала. Совершенно безобидный тип.

Как выяснилось — то, что ты выглядишь безобидным, вовсе не означает, что ты и на самом деле неопасен. Даже веселый и добродушный старичок может заказать убийц для своего племянника, чтобы освободить трон.

— Кто ж мог подумать, что ему понадобится власть.

— Власть, братец, это такая штука — ее всегда мало. И сейчас у нас пойдет разговор как раз об этом. Ты знаешь, чего от меня хочешь этот ваш… господи, шнееландский… маршал?

В голове Ксавье внезапно всплыли циркулирующие по стране слухи о связи между королем и Первым Маршалом, осуждаемой богом и людьми. Да нет. Не может быть.

— Что? — спросил он внезапно охрипшим глосом.

— Чтобы я отдал Драккен Шнееланду!

Фух. Подождите минутку…

— Но… ведь… — Ксавье озадаченно подвигал руками, пытаясь показать, что между Шнееландом и Драккеном как бы нет общих границ.

— Ну, не самому Шнееланду. Маршал собирается объединить воедино все Белые земли и предлагает Драккену присоединиться.

— Маршал? Он что, хочет стать императором?

Сама мысль об объединении Белых земель не вызывала у Ксавье никаких моральных препятствий, но… Император Рихард? Хотя…

— И ты не хочешь?

— Разумеется, не хочу! Это же кабала! Полный отказ от… от… от всего! От нашей земли! От нашей истории! От предков! От…

— От власти.

— Власть он, как раз, оставляет.

— Погоди. Это как? Может, ты неправильно понял и тебе предлагают союз?

— Оливер, я все ж таки не наш отец и не пропил мозги… прости, не хотел тебе напоминать…

Ксавье дернул щекой. Да, не самые приятные вещи вспомнились при одном упоминании об отце.

— Так вот — маршал предложил именно присоединение к этой будущей империи. Я останусь герцогом Драккенским, но при этом надо мной будет властитель. Император.

— Император Рихард.

— Нет… кажется. Маршал этот вопрос искусно обходил в обсуждении, но, сдается мне, он старается не для себя. Для кого-то другого, кто, по мнению маршала, лучше подходит на имперский трон.

— Для кого? — слухи о том, что Шнееландом на самом деле управляет не король, а кто-то еще, то ли маршал, то ли кардинал, то ли вообще королева. Не то, чтобы Ксавье так уж хотелось знать, кто этот человек, но… Но ведь интересно же!

Даже под мундиром Черной сотни, даже в груди драккенского вервольфа, даже в груди того, кто убил первого человека в девять лет — может биться горячее сердце мальчишки.

— Этого он не сказал. Намекнул, что этот человек уже управляет Шнееландом, но не афиширует свою истинную роль.

— Разумно. Всегда может найтись свой дядюшка Грегор, но нельзя убить того, кого не знаешь. Так почему ты не хочешь, чтобы Драккен стал частью империи? Тебя лишат власти?

— Нет.

— У драккенцев отберут земли?

— Нет.

— Их заставят говорить на чужом языке?

— Нет.

— Им увеличат налоги?

— Нет.

— Их лишат титулов?

— Нет.

— Их заставят отказаться от своей истории?

— Нет.

— От своей культуры?

— Нет.

— От своих героев?

— Нет.

Ксавье вздохнул:

— Вернер, помнишь, я сказал, что нет ничего важнее семьи? Тебя зовут не в кабалу. Тебя зовут в семью.

— В семью… — буркнул Вернер, — В семьях бывает по-разному… Вспомни хотя бы нашу.

— В семьях бывает по-разному. А в кабале все однозначно. В конце концов — помнишь, как мы всегда заступались друг за друга в детстве?

— Ага, помню. И помню, как братья Зигхардинги разбили мне нос, когда ты связался с их сестренкой. Я не хочу, чтобы дракенские горные егеря, вместо того, чтобы защищать свою родину, гибли где-то за интересы империи.

Вернер закатил глаза, потому что получившаяся фраза, вместо того, чтобы быть осуждающей, прозвучала торжественно и пафосно.

— Наша родина просто станет больше. И наши новые братья придут к нам на помощь, как ты пришел ко мне тогда.

— Не придут, — буркнул Вернер, — Маршал сказал, что не хочет ссориться с берендианами.

Оба брата синхронно и одинаково поморщились:

— Берендиане…

Они помолчали. Потом Ксавье спросил:

— А в чем именно он не поможет?

— В том, чтобы отбить наши родовые земли.

— Это понятно, это понятно… Шнееланд и Беренд сейчас — союзники, ссориться они не захотят… Но…

— Что «но»?

— Подожди, у меня какая-то мысль… Нам не помогут отвоевать наши земли… А что, если попросту договориться с Берендом?

— Договориться с Берендом? — для молодого герцога, как и для любого драккенца мысль о том, что с берендианами можно просто договориться, была абсурдной.

— Сколько раз мы это пробовали… — начал старший брат.

— Мы, — перебил его младший, — Мы, — он обвел себя и герцога рукой, — Драккен. А что, если с Берендом будет договариваться уже Империя?

Осознание потенциального могущества будущей империи Белых земель, несравнимого с силами маленького графства, мешалось на лице Вернера с опасением того, что его могут обмануть при Объединении, сменяемого пониманием, что с такими вещами не шутят. Грядущее Объединение скрепляло государства не столько железом клинков и стволов, сколько бумагой договоров. А в этом случае много зависит от такой вещи, как доверие. Обманешь одного — и лишишься других.

— Все ж таки умный в Шнееланде король… — покачал головой молодой герцог, явно прикидывая в голове условия, на которых он присоединится к Империи.

— Король? — Леопольд для Ксавье был каким угодно: добрым, мягким, веселым, безвольным, слабым, бросившим все управление страной на своих военных и чиновников, вспоминались слухи о том, что его дети на самом деле — не его, слухи о том, что король и Первый Маршал состоят в связи, осуждаемой богом и людьми… Про Леопольда говорили много, но умным его до сих пор не называл никто.

— Да, это же он предложил тебя позвать. Мол, я знаю, что в моей Черной сотне служит ваш младший брат, он показался мне умным мальчиком, возможно, он сможет тебя переубедить. И не прогадал. Ты смог.

Герцог помолчал. Пощелкал замочком сигарницы, стоявшей перед ним на низком столике.

— Спасибо тебе, Оливер. Чем больше я думаю, тем больше мысль об Объединении кажется мне верной. Но если бы не ты — я бы даже рассматривать ее не стал.

— Стал бы. Просто чуть попозже.

— Не знаю, не знаю… Кстати, о том, чего я не знаю — откуда у тебя этот шрам?

— Не поверишь — берендианин.

— Настоящий вервольф — даже в Шнееланде найдет берендианина, чтобы с ним сцепиться.

Братья рассмеялись.

— Какие у тебя планы на будущее, Оливер? Все так и будешь прозябать в этой вашей Сотне?

— О! Совсем забыл! Я ведь, когда узнал, что ты прибыл в Бранд, сам хотел с тобой встретиться.

— Зачем? Какое-то подозрительно хитрое у тебя лицо, что это ты там удумал?

— Ты скажешь, что я сошел с ума.

— Я это и так знаю. Ну, говори!

— Мне нужно твое разрешение, чтобы я мог под своим настоящим именем, как Оливер айн Драккен, отправиться в экспедицию.

— Куда, в Трансморанию?

— На Северный полюс.

— Ты сошел с ума.

Глава 9

Леденберг

Ромса. Железнодорожный вокзал

22 число месяца Короля 1855 года

Ксавье

Вокзал был совсем новым. Настолько новым, что поезда к нему еще не приходили. Сегодня, ровно в полдень, ожидалось прибытие первого.

Ксавье и капитан Северус находились в толпе празднично одетых жителей города, ожидающих поезда. Синий мундир ренчского флота и черный фрак несколько выделялись из общей массы: последнее время в Леденберге распространились тенденции возрождения национального достоинства и леденбергцы в большинстве своем нарядились в праздничные народные костюмы-бунады — высокие черные цилиндры, только не шелковые, как у Ксавье, а шерстяные, черные сюртуки, просто усыпанные оловянными — и серебряными у тех, кто побогаче — пуговицами, красно-желтые жилеты с кричащими узорами, высокие белые чулки, давным-давно вышедшие из моды везде, кроме Леденберга.

Юноша иногда ловил на себе недовольные взгляды искоса, но, хотя и поговаривали о том, что местные жители недолюбливают остальных обитателей Белых Земель, скорее всего, все дело было в том, что его принимают как раз таки за местного, пренебрегшего традициями и вырядившегося в новомодный костюм.

Ничего — Ксавье достал часы из кармана и щелкнул крышкой — осталось всего-то четверть часа, и их мнение о нем изменится. В какуюсторону — пока неизвестно, но что изменится, это точно.

— Я бывал в Ромсе, — произнес капитан по-ренчски. На него, кстати, смотрели разве что с легким недоумением — мундир и язык никак не давали заподозрить его в нарушении местных старинных традиций.

— Что здесь интересного? — без особого интереса спросил Ксавье. Большую часть информации о городе он знал и так.

Порт, самый северный порт Леденберга, Белых земель, да и вообще, скорее всего, всего мира. Именно поэтому капитан вызывает только легкое удивление — моряки из любой страны здесь обычное дело. Гавань защищена от ветров и бурь горами, за которыми начинаются вечные льды Стеклянных островов. Достаточно мягкий климат, объясняемый теплым течением. Население — шесть тысяч человек, большая часть из которых — рыбаки, собственно, продажа рыбы, сушеной, соленой, копченой — основа экономики города. Также здесь торгуют моржовой костью, добываемой на тех самых Стеклянных островах. Ну и оленьи шкуры, поставляемые населением Стеклянной тундры.

— Отсюда ближе всего до Северного полюса. Четыреста миль всего лишь.

Ну, разумеется, что еще могло здесь заинтересовать капитана Северуса? То, что отсюда — совсем недалеко до полюса, Ксавье тоже прекрасно знал. Поэтому этот городок и был выбран. Как капитаном в его предыдущих экспедициях, он пополнял здесь свои запасы, так и теми, кто разработал проект «Полюс».

— Еще здесь необычный деревянный собор, которому уже шестьсот лет… если не считать того, что его постоянно обновляли, так что далеко не факт, что в нем сохранилась хоть одна щепка от изначальной постройки.

Про это Ксавье тоже слышал. В логике даже существовал «парадокс леденбергского собора»…

— Едут, едут! — зашевелилась толпа. Вдалеке послышалось пыхтение паровоза, раздался звонкий гудок и из-за домов показался… нет, пока еще не сам поезд, только высокий хвост белого дыма. Он, завиваясь пушистым хвостом, приближался, вот еще один гудок…

А вот и сам паровоз.

Огромный, тяжело дышащий, он напоминал какого-то мифологического зверя, дракона или змея. Сходство дополняли черная блестящая краска, похожая на лоснящуюся от пота шкуру, и два стеклянных глаза-прожектора. Над будкой машиниста развевались два флага: бело-розовый шнееландский и черно-белый леденбергский. В толпе прокатилось невнятное, но ощутимое восхищение.

Паровоз прокатился вдоль перрона, протащил вереницу грузовых платформ, укутанных парусиной, и, шумно выдохнув, замер, остановив пассажирские вагоны напротив замершей толпы. Взгляды устремились на центральный из вагонов, самый солидный, самый украшенный. Слева опустил крылья, как будто собираясь взмахнуть ими орел с герба Леденберга, справа свернулся клубком гербовой кот Шнееланда.

Двери вагона раскрылись…

Толпа взревела. На перрон шагнул не только великий герцог Леденбергский — его прибытии, в принципе, было ожидаемо — но и ступила огромная розовая фигура шнееландского короля.

***

Король и великий герцог по очереди произнесли торжественные речи по поводу великого события, ожидаемого не так уж и нескоро, рассказали о грядущей дружбе между двумя великими государствами Белых земель, символом которой будет не только протянувшаяся до самой Ромсы железная дорога, по которой потащат поезда паровозы, созданные на заводах Шнееланда, чтобы везти леденбергскую рыбу туда, где ее купят, от соседнего Ланбурга, до самого Грюнвальда… ну или как он там называется сейчас.

Толпа посмеялась немудреной шутке, Леопольд, по своему обыкновению перешел к еде, заявил, что всегда хотел попробовать леденбергский ревенной пирог, китятину в горшке, но заранее извиняется, что, скорее всего, не рискнет попробовать ракфиск…

— Капитан, время…

Ксавье двинулся вперед, приближаясь к трибуне, с которой вещал король. Следом за ним ледоколом двинулся капитан Северус.

— Прошу прощения… Прошу прощения… — чем ближе к трибуне, тем плотнее стояла толпа и тем неохотнее расступались люди.

— Куда лезешь? Все хотят послушать, — уперся, наконец, широкоплечий леденбергец, судя по обветренному лицу — рыбак или китобой, — Скоро про экспедицию к полюсу скажут.

— Если меня не пропустишь, — слегка улыбнулся Ксавье глядя на рыбака сверху вниз, — то про экспедицию ты не услышишь.

— Это с чего это?

— Потому что начальник экспедиции — это я.

Рыбак окинул взглядом наглого юнца в городской одежде, хотел что-то сказать, но не успел.

— … но не только всем этим славен Леденберг и Ромса, сегодня здесь начнется то, что, я уверен, войдет в историю Белых земель — экспедиция к полюсу! И вот, я уже вижу, к нам приближается молодой, но уже очень энергичный юноша, который и поднимет наш флаг над полюсом!

Челюсть рыбака отвисла, и Ксавье, проскользнув мимо него, подошел к трибуне и поднялся по массивных ступенькам из потемневшего дерева, видимо, плавника.

— Ваше величество, ваша светлость, уважаемые жители Ромсы, уважаемые белоземельцы. Моей мечтой издавна было совершить что-то великое, какое-нибудь открытие. Но в моем маленьком, пусть и известном храбростью своих жителей, Драккене…

Толпа загудела. Леденбергцы были уверены, что они нисколько не трусливее каких-то там драккенцев, а то и похрабрее будут.

— … не было никаких шансов стать знаменитым. Но, благодаря тому, что мы объединили наши усилия, я уверен, что мы сможем оказаться теми, кто окажется на полюсе первым. Я, вы, мы все!

Великий герцог Леденбергский, старик с продубленной кожей, как будто он каждое утро выходит вместе с рыбаками тянуть сети, бросил на юношу быстрый взгляд. Как точно знал Ксавье, великий герцог был против Объединения, о котором и сам-то Ксавье узнал несколько дней назад. Вернее — о том, что оно уже, оказывается, полным ходом идет, просто не афишируется. Герцог-то был против, но герцог был человеком умным и понимал, что с национальной гордостью, железной дорогой, торговлей и славой участника в открытии полюса — лучше, что с одной только национальной гордостью. Нет, никто не говорил, что, в случае, если Леденберг закусит удила, с ним перестанут торговать и тянуть железные дороги, но все умные люди и так все прекрасно понимали. Тем более что никто не собирался завоевывать герцогство силой, вводя войска. Против денежных потоков и торговых путей воевать сложнее. Особенно если смысл такой войны не понимаешь даже ты сам.

Гордый Леденберг не просто окажется в составе Империи. Он сам попросится туда.

— А сейчас я рад представить вам новейшее изобретение, которое позволит дойти до полюса! Сухопутный паровоз «Полюс»!

Толпа развернулась, повинуясь мановению руки Ксавье и, повинуясь тому же мановению, парусина пала с грузовых платформ, открывая то, что пряталось за ними.

На поезде в Ромсу прибыл еще один поезд. Сухопутный.

На самом деле «Полюс» состоял из двух паровозов. Один просто-напросто не потянул бы весь поезд экспедиции, а если и потянул бы — то не смог бы приехать по железной дороге. Длинные черные котлы лежали на стальных колесах, по которым, по обе стороны от паровой машины, пролегали стальные ленты, из звеньев с острыми шипами-льдозацепами. Ксавье видел, как этот паровоз двигается по земле. Это было… впечатляюще.

Оба паровоза тянули небольшие вагончики, в которых находился запас угля — необходимость в запасе воды отсутствует там, где вода повсюду, пусть и в виде снега — запасы продуктов, запасы всего, что понадобится в экспедиции, от лыж до винтовок, а также небольшие каюты для членов экспедиции.

Вот и они, кстати, выстроились вдоль поезда.

Всего в экспедицию входили двенадцать человек: он, Ксавье, капитан, а также…

Стоп.

Пользуясь тем, что все внимание обращено на возвышающийся «Полюс», Ксавье подошел к своей команде. Посмотрел на высоких кочегаров, пристально глядящих куда-то вдаль над головой своего руководителя. Положил руки им на плечи и отодвинул их в стороны

Из-за спин кочегаров на Ксавье уставились и захлопали ресницами голубые глаза.

Глаза малыша Криса.

Глава 10

Перегрин

Гринвилл

22 число месяца Короля 1855 года

Йохан

Для кого-то Перегрин — это огромная Арка, встречающая каждого, кто приплывает в эту страну через Ассийский океан. Для других Перегрин — это высокие дома и прямые, как стрела, улицы и авеню Нового Канарси, для третьих — беломраморные дворцы и статуи столичного Аммана. Но для самих перегринцев их страна — это вот такие маленькие городки, как Гринвилл. Рассыпавшиеся по всей территории Перегрина, от южных степей, до северных лесов, от берегов рек, до скалистых гор, именно такие городки и есть Перегрин, на самом деле (что бы там не думали о себе заносчивые обитатели крупных городов!). Одна-единственная широкая улица, два ряда дощатых домов по обе стороны, церковь, банк, бар, тюрьма и городская ратуша — вот и все, что нужно для жизни настоящему перегринцу, спокойному и работящему человеку, в будние дни обрабатывающего землю и растящему детей, а в выходные — заходящему в церковь и в бар, пропустить стаканчик-другой (ну и иногда посещающему городскую тюрьму, если стаканчиком-другим дело не ограничилось). Настоящий перегринец всегда загорел, одет в простую одежду, в зубах у него сигара из табака, который здесь же, в городке и выращивается, а в руке — винтовка, чтобы дать отпор тем паразитам, которые зарятся на его добро, политое трудовым потом, от аборигенов и бандитов до кровопийц из налоговой службы.

Если рядом с таким городком находится золотая шахта, пролегла железная дорога или проплывают по реке пароходы — он может разрастись, стать богатым и даже известным, но даже если нет — это никак не помешает жителям городка жить счастливой жизнью, работая на земле, и превращая ее в цветущий сад.

Гринвиллы, Спрингвуды, Хэддонфилды, Вудсборо, Касл-Роки — именно это и есть настоящий Перегрин.

Впрочем, Йохану было глубоко безразлично, насколько городок посреди ничего соответствует типичному перегринскому городу. После продолжительного путешествия верхом он не хотел проводить сравнительный анализ, он хотел ванну, переодеться, поесть и выпить.

В этом месте своих размышлений Йохан усмехнулся. Похоже, он уже потихоньку становится настоящим перегринцем, так как мечтает не о кружке холодного пива, а о стакане виски. И ему уже даже все равно, из чего оно будет выгнано в этом городке, из ячменя, из кукурузы, из яблок… да хоть из земляных орехов! Которые здесь, впрочем, не растут, это южное растение.

Наверное, два сотника, Фройд и Штайн, с которыми он мельком познакомился еще в Грюнвальде, во время тамошних событий, а сейчас оказался вместе с ними в Перегрине, так вот, эта неразлучная парочка, судя по всему, специально отправила Йохана в такую даль, чтобы тот, так сказать, проникся духом Перегрина. Если дух Перегрина — это дорожная пыль, лошадиный пот (и не только лошадиный, будем честны), и сгоревший порох, тогда да, Йохан проникся им по самые брови.

Впрочем, путешествие по перегринским дорогам было вполне себе мирным: больгу часть пути он проделал на поезде, а во время конной поездки отстреливался всего-то два раза. Из них один раз — от своры каких-то невнятных волков рыжего цвета, а другой — от не менее невнятной парочки грязных и пыльных бродяг на тощих конях с винтовками… Йохан встряхнул голову, пытаясь изгнать непрошенное зрелище двух коней на задних ногах, с винтовками в копытах, поправил широкополую шляпу и еще раз помечтал о том, как он прибудет на место. Потом оттянул ворот рубашки и чуть ослабил галстук.

Что удивляло в перегринцах, так это, в первую очередь, их страсть к соблюдению традиций. Хотя, казалось бы, какие могут быть традиции у страны, появившейся на свет сто лет назад? Но нет, они были и перегринцы их соблюдали. Если в городке, Спрингфилде или Ривердейде, традиционно пекут по воскресеньям пирог из сладкого картофеля — то его будут печь все жители, отчего вдоль единственной улицы будет густыми клубами стелиться запах выпечки. А в соседнем городке вполне возможно никогда такого пирога и не пробовали и по воскресеньям они развлекаются метанием коровьих лепешек или кузнечных наковален. Точно так же традиционны перегринцы и в одежде — если ты приличный человек, так уж будь любезен, одевайся как приличный человек, а не как какой-то бродяга. Отчего даже крестьянин, годами не видящий на свое ферме других людей, кроме жены и трех дочек, и приезжающий в городок только по воскресеньям — и тот будет носить шляпу и костюм с жилетом и галстуком. Ну и револьвер на поясе, конечно, без которого в Перегрине выйти в люди — все равно что брандскому щеголю без трости.

Так что и ему, Йохану, пришлось нарядиться точно так же, несмотря на несколько жарковатую для такой одежды погоду.

Второе же, что удивляло его в перегринцах — это их крайне ленивое отношение к закону. Когда, после стычки с бродягами, Йохан, еще не изживший в себе законопослушного белоземельца, зашел в ближайшем же городке к шерифу и сообщил, что в нескольких милях отсюда на дороге лежат два тела, немножко мертвых. Шериф, не снимая ног со стола, пыхнул сигарой, и мотнул головой в сторону стены, на висящие гравюры с портретами, мол, узнаешь кого-нибудь? Йохан опознал одного, после чего шериф надвинул на глаза шляпу и сказал, что братья Йорки таки добегались. И что если бы он, мистер Фабер, привез сюда из головы, то получил бы вознаграждение в размере 10 марок. За обоих. А так — нет. На этом история и закончилась.

Точно такими же ленивыми взглядами сейчас провожали Йохана немногочисленные жители городка Гринвилл. Немногочисленные — в том смысле, что на улице их было немного. Вернее, даже — на улице прохожих не было вовсе, если не считать какого-то незнакомого всадника на противоположном конце, который неторопливо выезжал из городка в тот момент, когда Йохан туда въезжал. Остальные жители прятались в теньке, расположившись в плетеных креслах на открытых верандах своих домов. Никто даже и не пошевелился, чтобы, к примеру, прокричать — как обязательно сделали бы белоземельские сельчане — «Слышь, Генрих, а кто это едет там?» и тут же получить в ответ «Не знаю, Иогнанн, возможно, опять кто-то приехал в гости к малышке Гретхен!». При этом Йохан был твердо уверен, что не менее чем полчаса спустя уже весь городок будет знать, и кто приехал, и на ком, и зачем, и даже, возможно — вкратце его биографию. И при этом никто со своих кресел так и не встанет.

Такова магия маленьких городков.

Йохан привязал своего конька у бара, набрал ведро воды и плеснул в поилку, после чего, толкнув двустворчатые двери, вошел в полутемное помещение.

Внутри… внутри был обычный перегринский бар, картину которого можно было смело вклеивать в энциклопедию в статью «Перегринский бар».

Дощатый пол, дощатые стены, на которых висели картины — судя по качеству, художник проживал где-то здесь же, в городке — и здоровенный череп перегринского тура, тысячи которых носятся по здешним степям. Под дощатым потолком покачивалось тележное колесо, под которым болтались керосиновые лампы, по случаю белого дня — потушенные. Несколько круглых столиков, пустых, по случаю того же белого, да еще и буднего, дня. За одним ковыряет черный стейк — а может и подошву сапога, по цвету больше походило — мрачный тип в черной широкополой шляпе. Впрочем, его мрачность вызвана не злодейской сущностью, а одолевающим его похмельем. В дальнем углу за столиком задумчиво рассматривает миску супа уже совершенно точно похмельный мужчина в черном костюме. Мочит длинные усы в кружке пива высокий загорелый старик… о, тут есть своя пивоварня! Два молодых парня бросают кости, но судя по отсутствию азарта — просто коротают время.

За широкой массивной стойкой, сколоченной даже не из досок — из плах, протирает стаканы бармен, лысый, объемистый, в белом — ну, когда-то белом — фартуке.

На бочонке возле стойки играет что-то развеселое на повизгивающей скрипке молодой парнишка. Как только Йохан шагнул внутрь бара — скрипка умолкла и все взгляды повернулись на него.

А через секунду — все опять отвернулись и скрипка заиграла снова. Не настолько интересное зрелище представлял собой Йохан, просто еще один путешественник в запыленном плаще-пыльнике. Этот плащ, собственно, и нужен только для того, чтобы не приходилось после каждой поездки выколачивать костюм.

— Добрый день, сэр, — Йохан подошел к стойке.

Забавно — в Перегрине нет никаких дворян, но зато в ходу обращение «сэр», каковым, правда, называют не дворян, а вообще всех, кто старше тебя или выше по положению. Ну, если ты к этому кому-то относишься с уважением, конечно.

— Добрый день, — кивнул бармен, потом, несколько недоуменно присмотрелся к Йохану, чье лицо, по большей части, пряталось в тени шляпы, и уточнил — господин Дженкинс?

— Нет, — качнул шляпой Йохан, — но я его ищу.

— Вы что, родственники, что ли?

— Нет. Друг семьи.

— А похожи, как братья.

— Возможно. Где я могу его найти?

— Зависит от того, с какой целью вы его ищете.

— Передать привет от семьи, разумеется.

— А этот привет, случайно, не у вас на поясе висит?

Йохан молчал достал из кобуры револьвер и положил на стойку:

— Нет.

— Тогда он в четвертом номере на втором этаже.

Юноша наклонил голову в знак благодарности и двинулся к лестнице.

***

— Войдите! — послышался из-за двери с кривовато выжженной цифрой «4» веселый голос.

Йохан толкнул дверь.

В номере валялся на кровати, положив сапоги с блестящими подковками на спинку, молодой парнишка, в темном костюме, с кричаще-голубым жилетом. Лет восемнадцати, широкоплечий, светловолосый, с веселыми светло-голубыми глазами… В общем, когда бармен принял Йохана за него — он был не так уж и неправ. Кроме того, у обоих было схожим кое-что еще.

Акцент. Брумосский. У обоих.

У Йохана — выученный, у господина Дженкинса — прирожденный.

— Скажи мне, что ты и есть тот самый Фабер, которого я жду! — с искренней мольбой вскричал парнишка, — Я сижу здесь почти безвылазно уже почти неделю! Да я уже знаю в лицо и по имени всех здешних тараканов!

— Здесь у каждого таракана есть имя? — безразлично спросил Йохан.

— Теперь есть. Я их всех назвал. Вон там, видишь? Это Билли. А вот это — малышка Моника побежала. Скажи, что ты Фабер, умоляю!

— Я — Фабер.

— Господи, ты есть!!! — парнишка возвел очи горе и упруго спрыгнул с кровати. Протянул руку Йохану:

— Джонни Дженкинс. Сирота, иммигрант, немножко путешественник, немножко игрок.

— Карл Фабер. Сирота, иммигрант, немного путешественник, немного игрок, — на последнем слове Йохан не удержался и чуть ухмыльнулся.

Фройд и Штайн, неразлучная пара, подробно расписали ему, что он должен сделать, чтобы выполнить задание. И первым в длинной — очень длинной — цепочке, было прибыть в городок Гринвилл, где встретиться с молодым игроком по имени Джонни Дженкинс. А до этого — научиться играть. Так что правила игры в крэпс он теперь знал лучше многих настоящих игроков, а уж правильно выбросить кости на стол из стаканчика… ну, не лучше, но уж точно не хуже.

— О! Так может — сыграем? — Джонни потянулся за лежащей на столе парой костей, — Я, чтобы не отбрасывать тень, в бар спускался, только чтобы поесть, у меня уже зуд в пальцах от стука кубиков!

— Нет, — с этими словами Йохан положил на столик пачку бумаг. Полный комплект документов, удостоверяющих, что предъявитель сего — именно Карл Фабер.

— Ладно. Придется, видимо, терпеть до границы с соседней провинцией.

Перегринцы считали себя, в определенном смысле, наследниками традиций Древнего Эста, еще тех времен, когда он был республикой, а не империей, поэтому древнеэстские реалии встречались здесь, зачастую, в самых неожиданных местах, иногда — без всякой логики. Впрочем, с логикой перегринцы не дружили. Так, приятельские отношения поддерживали, но не более того.

Тем временем Дженкинс положил на стол свои документы. Йохан придвинул их себе:

— Раздевайся.

— Я бы предпочел, чтобы эти слова мне сказала молоденькая девчонка с вот такими… Ладно, ладно, не хмурься. Тоже потерплю до соседней провинции.

Через пять минут Йохан и Джимми обменялись одеждой. Обменялись документами. Обменялись именами. Обменялись жизнями.

Теперь из городка Гринвилл выедет и поскачет на запад белоземельский иммигрант Карл Фабер, чтобы в соседней провинции играть в кости и лапать девчонок. А брумосский иммигрант Джонни Дженкинс поедет на север по своим делам.

— Не знаю, кто ты такой… Джонни, — произнес свежеиспеченный «Фабер», глядя, как «Джонни» надевает его — свою — шляпу, новенькую, с серебряными накладками на ленте, — Но хочу тебя, на всякий случай, предупредить: меня могут искать… нехорошие ребята. Я выиграл у них эту шляпу… и деньги, которых они не хотели бы лишаться. Твои друзья помогли мне стряхнуть их с хвоста, да и не та, если честно, сумма, чтобы гнаться за мной от самого Нового Канарси, но, все же, будь осторожен. Джонни.

— Буду, Карл. За меня можешь быть спокоен — Карла Фабера никто не ищет. В Перегрине — уж точно.

Да, конечно, Йохан предпочел бы обменяться именами с каким-нибудь более законопослушным и менее проблемным человеком, чем Дженкинс. Но такие люди крайне редко испытывают желание сменить имя и еще реже — обладают подходящей внешностью.

Глава 11

Перегрин

Малавита

24 число месяца Короля 1855 года

«Джонни Дженкинс»

Кости с тихим стуком покатились по столешнице.

Два и пять.

— Семерка навылет.

Игрок с досадой хлопнул ладонью по столу и передал кости Йохану… вернее, простите, Джонни Дженкинсу. Ведь здесь, за столом, не было никаких белоземельцев, только коренные перегринцы — каковым считался любой перегринец, чей отец пересек океан до того, как у него родился ребенок — и один брумосский иммигрант. В дурацком голубом жилете.

Снять его «Джонни» никак не мог, это выбивалось из общего стиля Дженкинса, поэтому сейчас он просто-напросто решил проиграть его в крепс.

Однако, то ли новичкам, по старому игровому поверью, всегда везет, то ли, по другому и не менее старому игровому поверью — более суеверных людей, чем игроки, еще поискать — если ты твердо решил проиграть, то ты будешь постоянно выигрывать. В общем, неизвестно, что сработало в этот раз, однако «Джонни» везло до неприличия. И, помимо суммы в двадцать талеров, он стал еще обладателем замечательной пары сапог из крокодиловой кожи. Как только юноша на них взглянул, он сразу понял, что, в случае, если наденет их, станет достопримечательностью на всем пути своего следования до Перегрин-Ривер. Особенно если так и не сможет избавиться от жилета. В крокодиловых сапогах, небесно-голубом шелковом жилете, в шляпе с серебряными накладками на ленте… Остается только завести себе слона, жонглера и глотательницу шпаг — и передвижной цирк укомплектован.

«Джонни» встряхнул стаканчик и бросил кости. Кубики отскочили от стенки и прокатились по доскам.

— Три и пять, — прокомментировал его соперник, судя по виду, сын какого-то обеспеченного фермера, флегматичный парнишка в новеньком, необмятом, костюме цвета корицы, — Очко.

«Джонни» принялся неторопливо выбрасывать кубики, в ожидании, когда повторно выпадет восьмерка. Ну, или семерка. Кости, как назло, выдавали значения от двух до пяти или же одиннадцать-двенадцать, как будто издеваясь.

Три и четыре.

— Семерка навылет.

Фермерский сын придвинул к себе стопку монеток, сгреб кубики и затряс стаканчик. «Джонни» щелкнул по жилету, подтверждая, что в ставке именно он.

— Три и четыре! Пасс! Жилет мой!

Уф, наконец-то. «Джонни», не особо стараясь скрыть свою радость, расстегнул пуговицы этого предмета одежды. В конце концов, это поделие неизвестного, но, кажется, обладающего цветной слепотой портного не только оскорбляло его вкус и резало глаза, но и откровенно демаскировало. Понятное дело, что те самые люди, которых настоящий Джонни обыграл в Новом Канарси, давным-давно потеряли его след — если вообще искали — но, все же, такая бросающаяся в глаза примета…

— А вот и Джонни!

И тут юноша понял, что несколько недооценил настырность друзей малыша Джонни.

***

Четыре человека, лет так тридцати каждый, с грубыми, обветренными лицами, в почти одинаковых серых костюмах — с жилетами и галстуками, а как же — в одинаковых широкополых шляпах. С револьверами на поясах. И руки у каждого из новоприбывших расположены так, что нет никакого сомнения, они успеют открыть огонь прежде, чем «Джонни» выхватит свое оружие. Даже если бы его револьвер не висел в кобуре на спинке стула.

— Вы меня с кем-то спутали, господин, — лениво бросил «Джонни Дженкинс». Собственно, настоящий Джонни, скорее всего, ответил бы так же. Если эти парни знаю настоящего в лицо — может получиться неудобно. Но с другой стороны — в таком случае может погореть синим пламенем вся затея с подменой.

— С кем же тебя можно спутать, Джонни? Твоя жилетка сияла на всем твоем пути от Нового Канарси до этой дыры.

Так и знал! Нужно было просто выкинуть ее в реку на том мосту! Завернуть в камень и забросить подальше! Джонни, Джонни…

— Эй, господин! — подал голос бармен, — Здесь вам не «дыра», а Малавита, город, в котором первый дом появился на два года раньше, чем срубили первое дерево в том лесу, на месте которого вырос этот ваш Новый Канарси.

Честно говоря, бармен, скорее всего, приврал. В конце концов, Новому Канарси было уже более двухсот лет, а первые переселенцы здесь появились… ну, лет сто назад максимум. С другой стороны, «Джонни» прекрасно его понимал: кому понравится, когда к тебе приезжают «городские» и начинают с ходу оскорблять твою родину?

— Что ты там вякнул, краснорожий? — взвился один из прибывших по душу Джонни.

А вот и вторая ошибка. Лица сельских жителей Перегрина действительно отличаются сильным загаром, потому что работать фермерам приходится на палящем солнце, от которого поля шляп не очень-то спасают. И сами жители глубинки могут с гордостью называть себя «краснорожими», подчеркивая этим, что они не какие-то там белоручки, настоящие трудяги.

Вот только от других людей это слово считается оскорблением.

— Вот что, господинчик. Вам здесь официально не рады. Проваливайте, пока целы.

— Да ты знаешь, кто мы такие⁈

Не стоило одному из серокостюмных с этими словами выхватывать револьвер, ой, не стоило. То ли они у себя в городе отвыкли от того, что у каждого человека может быть при себе оружие, то ли привыкли, что никто не смеет поднимать на них хвост.

Грохнуло ружье в руках бармена и размахивающий — размахивавший — револьвером начал заваливаться с дыркой во лбу.

Но и городские тоже таскали оружие не как украшение.

Бармен еле успел нырнуть за стойку, как бочонки с виски и пивом за его спиной изрешетили револьверные пули. Хлынули многочисленные струи напитков. Из-под стойки раздался гневный вскрик.

Бах!

«Джонни» хватило тех секунд, на которые серокостюмные отвлеклись от него, чтобы выхватить свое оружие.

Минус один.

Юноша опрокинул стол, выстрелил еще пару раз, не попав, и спрятался за импровизированным укрытием. Фермерский сын, метнув в стрелков кружку пива — кружка разлетелась, разбитая пулей в полете — спрятался рядом с ним.

Бармен, мокрый и злой вынырнул из-за стойки и выпалил в своих обидчиков. Но те успели, в свою очередь, попрятаться за столы, от которых только щепки отлетали.

Перестрелка ненадолго заглохла.

«Джонни» перезаряжал оружие, тихо кляня прогресс, который до Перегрина еще не добрался, и каждое гнездо в револьвере приходилось заряжать отдельно.

Фермерский сын подобрал подкатившееся к нему яблоко, упавшее с одного из столов, и с хрустом вгрызся в него.

— Шешас шаши прижут, — пробубнил он с набитым ртом.

— Что? — переспросил «Джонни», прикидывая, как выкручиваться из всей этой ситуации. У фермера оружия при себе нет, где он его забыл, бог весть, бармен, кажется, ранен, и более недееспособен. Он один против двоих.

— Сейчас… — прожевал фермер. Но не договорил.

Входная дверь распахнулась, ощетинившись количеством стволов, которого хватило бы на целую армию.

Оказывается, местные жители не любят, когда в их баре устраивает стрельбу кто попало. И приходят навести порядок как бы не всем городом.

Так вот, что говорил сын фермера: «Сейчас наши придут».

***

Через несколько часов «Джонни» выехал из городка, главная площадь которого уже была украшена двумя повешенными. Проклятый жилет он отдал фермерскому сыну, имя которого так и забыл узнать, так что, хотелось бы надеяться, что, если по следу Дженкинса отправится еще одна команда, то его след они потеряют более чем надежно.

А она, скорее всего, отправится. Потому что господин Каттинг до сих пор не получил то, что увез с собой Джонни. Настоящий Джонни.

Нынешний Джонни снял с головы шляпу, ту самую, с серебряными накладками, и задумчиво посмотрел на нее.

Головорезы гнались не за проигранными деньгами, сумма и впрямь была не особо и большой.

Им была нужна шляпа.

Глава 12

Перегрин

Дорога между Малавитой и Сильвертоном

24 число месяца Короля 1855 года

«Джонни Дженкинс»

По сельской дороге, поднимая копытами пыль, неторопливо шагала лошадь с всадником. В этом зрелище не было ничего необычного — еще не во всех местах Перегрина протянулись стальные нити железных дорог, да и судоходные реки тоже протекают далеко не везде, так что лошадь до сих пор остается самым распространенным видом транспорта. Если не считать, конечно, собственных ног, но странствовать пешком — достаточно тяжело, так что если ты хочешь добрать в какое-то отдаленное место, то придется покупать коня. Хотя…

— Доброе утро, сэр!

Странствующий батрак, из тех, что в Перегрине называют «хобо», приподнял соломенную шляпу и бодро зашагал дальше, шлепая босыми пятками. Вот, казалось бы, бездомный бродяга, живущий тем, что переходит от фермы к ферме, нанимаясь на сезонную работу — а и у него на шее, под замызганной курткой, болтается тряпица, символизирующая галстук. И не смотрите, что он босой — на деревянном посохе, закинутом на плечо, висит не только котомка с немудреными пожитками, но и пара сапог. Просто — что их зазря трепать по дорогам? Стоптанная кожа на ногах нарастет, а чтобы заново вырастала кожа на обуви — о таком никто еще не слышал.

Всадник вежливо прикоснулся к полям своей шляпы, поприветствовал хобо и двинулся себе дальше. Не более примечательный, чем тот самый батрак — шляпа, куртка, брюки, сапоги. Сотни и тысячи точно таких же вы встретите в любом уголке страны, простых парней, из тех, на которых держится эта земля, соль земли, как их еще называют.

Настоящий перегринец.

Единственное, что отличало странника от других — это его шляпа. Не та, что на голове, та была вполне обычной, в любой лавке можно купить точно такую же. Другая шляпа, которую всадник крутил в руках, рассматривая. Согласитесь, люди с двумя шляпами встречаются нечасто. Впрочем, ничего особо странного в этом тоже не было — перегринцы, несмотря на всю свою любовь к соблюдению традиций и обычаев, также не меньше любят и всяких чудаков, выбивающихся из общей массы. Вспомнить хотя бы белоземельского переселенца, Иоганна Шульца, взявшего себе имя Лео Минстер, того, что ходил по Перегрину босиком, с котелком на голове и сумкой, наполненной сухими яблочными семечками, которые он рассеивал по всей стране. Одна из отдаленных провинций Перегрина благодаря его стараниям даже носит прозвище «яблочной», а ведь до Лео Минстера яблонь в Перегрине почти не было. Так что у каждого перегринца была своя собственная, тщательно скрываемая и не менее тщательно пестуемая чудинка, вроде коллекционирования мраморных шариков или участия в метании коровьих лепешек. И ношение двух шляп — еще не самая странная.

Но, тем не менее…

Что же не так с этой шляпой⁈

***

Джонни Дженкинс флегматично покрутил сей загадочный предмет в руках. С виду — самая обычная шляпа, даже серебряные накладки на ремешке не являлись чем-то необычным, их многие носили. Но ведь было же в ней что-то такое, из-за чего за ней отправили стрелков господина Каттинга? Насколько стало известно — шляпу проиграл не сам Каттинг, кем бы он ни был, а некий курьер, оказавшийся чересчур азартным игроком и связавшийся с прежним Джонни Дженкинсом.

В самой шляпе, в смысле — внутри нее, ничего не было. Хотя, без сомнения, есть люди, которые прячут в шляпу деньги, письма, сообщения, карты, на которой кривым красным крестиком отмечено местонахождение богатого клада, но нынешний Джонни Дженкинс почитал это глупым. Шляпу могут украсть, ее может сорвать ветром или выстрелом, ее можно потерять или продать… В общем — не самое надежное место.

Может, что-то означают накладки? Да вроде бы нет — узор на них самый простой, ничем не отличающийся от точно таких же, какими украшают свои изделия немудрящие граверы.

Лошадиные подковы застучали по горбатому бревенчатому мостику над узкой речушкой, где-то вдалеке свистнул паровоз, приближающийся к станции.

Что же не так с этой шляпой?

Подождите…

Пальцы, задумчиво прощупывающие поля, обнаружили с одного из краев некое твердое включение. Так… Так-так-так…

Нет. Не то.

В пальцах Дженкинса оказалась спрятанная в полях половинка лезвия бритвы. Тайное оружие на всякий случай, когда тебя, к примеру, обыскали и лишили всего остального оружия, ты всегда можешь выхватить из шляпы этот осколок и порезать противника. Жест отчаяния, да, но помочь может. Ну или разрезать ею веревки, если тебя связали и оставили одного. В общем, вещь в какой-то мере полезная, но навряд ли настолько дорогая господину Каттингу, чтобы гоняться за ней через полстраны.

Юноша повертел лезвие в пальцах, хотел было уже выбросить его в траву, колышущуюся по обе стороны дороги, но хозяйственность бывшего мясника и рачительность, свойственная белоземельцам вообще, решили, что бритву лучше вернуть на место. Как там она пряталась? Так? Или наоборот?

Он перевернул бритву — и обнаружил кое-что интересное.

Бритва — предмет дорогой, делают ее из качественной стали, если не хотят, конечно, чтобы каждое бритье походило на свежевание, поэтому нет ничего удивительного, что на них делают гравировки. Но что это будут за гравировки? Украшения, вроде узоров или целых гравюр, имя владельца или эмблема охотничьего клуба, который сделал подарок своему председателю… В общем, все, что угодно.

Только не ряд из четырнадцати цифр.

43 32 7 15 36 25 0 16

Кажется, именно за ними и охотились люди Каттинга.

Для верности Джонни прощупал каждый дюйм шляпы, снял и осмотрел снаружи и изнутри каждую накладку, но более ничего занимательного в ней не обнаружил.

Значит, цифры…

От скуки — а чем еще заниматься в дороге? — он попытался понять, что эти цифры означают. Но так и не понял. На дату рождения они не походили, на координаты… Вроде и похоже, но три точки из четырех, которые получались у Джонни — учитывая, что широта и долгота не были указаны — находились где-то в океанах, а четвертая — в пустынях Инспектании, то есть слишком далеко от Перегрина и интересов его головорезов.

Пожав плечами, Джонни спрятал бритву обратно в шляпу, а шляпу — в сумку. Загадка, конечно, получилась занимательная, но не имеющая никакого отношения к его планам.

Ему предстоит свое собственное задание.

Добраться до провинции Митчелл — также именуемой Алой провинцией — где еще недавно бушевала эпидемия болезни под названием «золотая лихорадка», закончившаяся в связи с исчерпанием золотых рудников.

Найти золотой рудник.

Разбогатеть.

Все просто.

Перегрин

Новый Канарси.

Остров Куппер. Иммиграционный центр

24 число месяца Короля 1855 годаДушитель

— Добро пожаловать в Перегрин! — с искренней улыбкой произнес иммиграционный чиновник.

Человек, которому была адресована эта улыбка, вежливо склонил голову и двинулся дальше, к причалу у которого уже покачивался паром. Переселяться в Перегрин эта личность не планировала, но, с другой стороны — все возможно, так почему бы и нет? Все зависит от обстоятельств, а точнее — от одного конкретного человека. Человека, с которым эта личность чувствовала некую невидимую, неосязаемую, но несомненную и нерушимую связь.

От сотника Черной Сотни по имени Йохан.

И пусть в Перегрин он приехал под другим именем, каковое, несомненно, уже сменил на третье — он будет найден. Потому что… потому что он нужен.

А до того, как он будет найден…

Личность присмотрелась к тонкой шейке одной из девушек, толпившихся на причале. Какая-то группа, возможно — большая семья иммигрантов… судя по разговорам — тоже из Белых Земель…

Девушка, как будто почувствовав взгляд, испуганно обернулась, но тут же расслабилась, увидев, кто на нее смотрит.

— Добрый день! — заулыбалась она, искренне обрадованная, — Вы тоже в Перегрин?

Ей улыбнулись в ответ.

Ты даже не представляешь, девочка, насколько этот день добрый.

Правда — не для тебя.

Глава 13

Река Гнеден. Граница между Белыми землями и Берендом

7 число месяца Короля 1855 года

Цайт

Пароход, мерно шлепая плицами гребных колес по речной воде, двигался вперед. Легкий ветерок относил в сторону дым из высокой пароходной трубы — намеренно сделанной такой высокой, чтобы пассажиры, вышедшие подышать свежим воздухом на палубу, не вернулись оттуда, закопченные, как кетнер-грецкие охотничьи колбаски, которые, как известно, коптят буквально дочерна. Тот же самый легкий ветерок колыхал ленты в шляпках девушек, изредка чуточку приподнимая подолы платьев, вызывая смущенно-игривый писк. Некоторые мужчины искоса наблюдают за девицами, видимо, в надежде, что ветерок разыграется достаточно для того, чтобы подолы взлетели чуточку повыше. Как в брандском Развратном переулке, построенном так, что малейший порыв ветра от реки, к которой он выходит, разгоняется так, что платье любой неосторожной женщины, заглянувший в переулок, взлетает вверх чуть ли не до плеч.

Нет, Цайт на девушек не смотрел! Нет-нет-нет!

Ну, разве что чуть-чуть. Но вовсе не в ожидании зрелища, вот еще, что он там такого не видел…

В отличие от, например, вон того молодого человека в блестящем шелковом цилиндре, чей взгляд яснее ясного говорил, что он уже заметил будущую жертву своей неотразимости и вскоре пойдет на приступ.

Цайт отвернулся от… да не от девушек вовсе, нет! Просто от палубы! Отвернулся и посмотрел на воду, разрезаемую носом парохода. Границу они уже прошли, как и таможенный контроль, еле виднеются на горизонте горы Шварцвальда, уже не черные, а, скорее, темно-голубые, так что они идут сейчас по уже знакомым Цайту местам. Скоро покажется то самое место, где он нырял в холодную воду, уходя от преследователей — и все же попадясь им в деревне — чуть дальше они стояли с его похитителями у берега, пережидая ураган, а вскоре покажется и Нахайск, место обитания дядюшки, чтоб ему пусто было, Койфмана. Нет, конечно, в тот раз все закончилось мирно, к обоюдной выгоде и не менее обоюдному неудовольствию, но, тем не менее, воспоминания были не из самых приятных.

Фараны все же не любят иметь дело друг с другом.

Как назло, помимо той задачи, ради которой они и едут в Беренд, Цайту поручено еще заехать в Нахайск, проверить, все ли в порядке с поставками штейна и не ворует ли господин Койфман, оставляя малую долю серебра себе. Вернее, что ворует — это несомненно, главное — убедиться, что доля действительно остается малой. Не будь этой ревизионной задачи — плыл бы он, Цайт, сейчас не на пассажирском пароходе, а на грузовой барже, вместе с грузом и остальными членами Аэрокомиссии, как названа их группа во всех официальных документах. Мол, да, белоземельцы отправляют в Беренд группу ученых для проведения исследований воздушных потоков, и везут с собой необходимое оборудование. А что за оборудование и почему исследования нельзя проводить непосредственно в Белых землях, чем тамошний воздух отличается от здешнего — кому какое дело. Ученые же, у них мозги в свою собственную сторону повернуты.

И да — в договоре были указаны именно «Белые земли». Не Шнееланд. Скрытая от взглядов всего остального мира тайная империя начала потихоньку снимать маску.

Цайт посмотрел на берега. Да что там можно увидеть нового? Леса да поля, поля да леса. И так целую неделю можно плыть! Все же Беренд — неприятно огромен…

Чтобы не смотреть на эти неприятные просторы, Цайт отвернулся снова к палубе — и неожиданно для себя обнаружил на кого именно обратил свой похотливый взгляд тот самый альмаро в шелковом цилиндре.

На него.

В первое мгновенье, осознав, что влюбленно-тоскующий взгляд остановился именно на нем, юноша испытал не просто гнев, а ярость, острое желание достать револьвер и застрелить этого извращенца с наклонностями, осуждаемыми богом и людьми. Потом — просто набить ему морду. А потом…

А потом извращенец в цилиндре двинулся к нему, не сводя взгляда.

— Мейнхард айн Хафтон, — произнес он.

Цайт от злости даже не понял, о чем его спрашивают.

— Простите, что?

— Мое имя. Мейнхард айн Хафтон, — произнес извращенец, шевельнув острыми усиками, — А ваше?

«А мое — нет» — подумал Цайт, но хамить все же не стал. До тех пор, пока ему не будет сделано непристойное предложение — этот Мейнхард ничего плохого ему не сделал и любая агрессия будет воспринята всеми не в пользу Цайта.

— Я…

И тут Цайт понял, что не помнит, кто он.

Нет, не в том смысле, что у него провалы в памяти. Просто… Кто он в документах? Фридрих? Франц?

— Флориан. Флориан айн Гибельштайн.

— Необычное имя.

— Меня назвали в честь одного орстонского рыцаря.

— Да, я знаю о нем! Я сам из Орстона.

Ничего удивительного. Там, где у короля гнездо в голове, там и подданные будут сходить с ума.

— Я из Шнееланда.

Сухой ответ нисколько не смутил айн Хафтона, он предпочел не заметить, что его обществом тяготятся:

— Я часто бываю в Беренде, мы там работаем с самим Люнебургом.

— Да что вы говорите? С самим Люнебургом? А кто это?

Ярость, вспыхнувшая было в глазах извращенца, как это обычно и бывает в тех случаях, когда человек узнает, что его учитель и кумир для других — и не кумир вовсе, потухла почти мгновенно.

— Это известный скульптор. А вы? Бывали раньше в Беренде?

Цайт насторожился. Кажется… Кажется, этот тип — и не извращенец вовсе. Иначе с какой целью он пытается разнюхать, был ли Цайт раньше в Беренде? А он явно пытается, потому что, несмотря на деланное безразличие, сразу видно, что этот вопрос егокрайне интересует.

— Приходилось, — обтекаемо ответил Цайт, еще не успевший понять, стоит ли признаваться в своем предыдущем путешествии. С одной стороны — вроде как и не стоит, с другой — если этот тип часто бывает в Беренде, то мог заметить Цайта в прошлый раз и ложь легко вскроется. Тем более что эти острые усы и бородка кажутся смутно знакомыми…

— По делам? Или… с семьей?

Да кто это такой? Интерес, загоревшийся в глазах при словах о семье, айн Хафтон даже не попытался скрыть. Он что, не любит фаранов? Но Цайт на фарана сейчас как раз и не похож…

— У меня нет семьи. Я сирота.

Лицо кажется-все-же-не-извращенца резко осунулось. И сам он как-то обмяк и ссутутлился. Как будто то, что у Цайта нет семьи разрушило его планы на жизнь… да что там планы — разрушило всю жизнь.

— Скажите, айн Гибельштадт… у вас, случайно, нет сестры?

— Нет.

БОЛЬШЕ нет. Да сдохнет Лесс.

Айн Хафтон вздохнул:

— Простите… Возможно, я показался вам навязчивым и невоспитанным… Просто… Вы мне напомнили одну девушку…

Цайт чуть не расхохотался. Так вот оно в чем дело! Бедолага Мейнхард — никакой не извращенец. Просто он, Цайт, напомнил ему какую-то давно потерянную возлюбленную, отсюда и эти чувства во взгляде. Их вызвал не сам Цайт, а воспоминания о прежней любви. И он искренне надеялся, что нашел брата своей страсти, который, возможно, укажет путь. И тут — такое жестокое разочарование.

— Это было в прошлом месяце Монаха, — глаза несчастного влюбленного замутились воспоминаниями, — Я точно так же плыл на пароходе, на этом самом, и увидел ЕЕ. Она была… Она была прекрасна. Нет, не внешностью, она чем-то походила на вас… нет-нет, я не имел в виду, что вы вызываете отвращение, вы несомненно красивы… ну, с точки зрения женщин, конечно, я не сторонник наклонностей, осуждаемых богом и людьми… Так вот и ЕЕ внешность была несколько грубовата, но в то же время — я не мог отвести от нее глаз. Я решил составить ЕЙ компанию, честно говоря, думая, что девушка, странствующая одна, не откажется… кхм… провести вечер с приятным мужчиной. И вы знаете — она отказалась. И вот, в моих глазах ее внешность, ее характер, ее голос — сплавились воедино в волшебный идеал! Именно такую я смог бы полюбить! А ее чувство юмора… Как она сказала «Если не перестанете вести себя как кот — превратитесь в тигра»…

— КХА! КХА!

— Что с вами, айн Гибельштадт?

— Про… кха… стите… Кажется, я слишком глубоко вдохнул… кха… и водяная взвесь от колеса попала мне в горло… кха…

Вот это номер! Цайт вспомнил этого несчастного влюбленного. Это именно он пытался познакомиться с «госпожой Амандой» в месяце Монаха, когда Цайт, переодетый девушкой, убегал из Беренда на, действительно, этот самом пароходе. Получается, что та таинственная возлюбленная айн Хафтона…

Это он, Цайт.

Мысленно похихикав над абсурдной ситуацией, Цайт испытал все-таки некоторое сочувствие к несчастному влюбленному. Ведь он может так всю жизнь страдать, искать загадочную незнакомку, а все — из-за какой-то шутки.

Цайт обвел взглядом палубу. А вон, он. Поделившись своими переживаниями, Мейнхард вернулся обратно, за столик под навесом, где сидели несколько мужчин. Надо, наверное, подойти к нему и признаться… Нет-нет, не в переодевании, ни в коем случае. Например… например, сказать, что у него, «Флориана айн Гибельштадта… тьфу, Гибельштайна» действительно была сестра. Которая и впрямь путешествовала в Беренд и точно — в месяце Монаха. Но после этого она заболела чахоткой и скоропостижно скончалась. Пусть он лучше пострадает немного о ее смерти — и найдет себе другую.

Обдумывая подробности истории с «сестрой», чтобы не задумываться, если айн Хафтон вдруг их запросит, Цайт подошел к столику.

— Прошу прощения за вторжение…

— Господа, это мой знакомый Флориан айн Гибельштадт.

— Айн Гибельштайн, — все-таки не выдержал Цайт.

— Простите.

— Можете называть меня просто Флориан. Дело в том, что…

Цайт замолчал. Потому что один из тех, кто сидел за столиком, спиной к нему, обернулся. И юноша понял, отчего у него с самого выхода на палубу вдруг испортилось настроение. Похоже, он просто услышал знакомый выговор.

У обернувшегося была слегка смуглая кожа, нос с горбинкой, черные острые усы, и, хотя Цайт совершенно точно его не знал — этого было достаточно для того, чтобы его ненавидеть.

Перед ним сидел лессец.

Глава 14

— Откуда вы? Я не расслышал, — улыбнулся доктор Реллим, который неизвестно какими судьбами затесался в эту компанию

— Гибельштадт… тьфу… Гибельштайн, — с этими словами Цайт и сам рассмеялся, мол, это вот он, Мейнхард, меня запутал, а не я сам забыл, как там меня на самом деле зовут, — Доктор, мы ведь уже знакомы!

— О, Флориан, это и вправду ты? А я уж было хотел обрадовать своего попутчика, что встретил его земляка! — доктор весело прищурился, хотя прекрасно видел и очки ему не требовались.

Третий из сидевших за столом, молодой белоземелец с длинными волосами, то ли настолько белыми от природы, то ли рано поседевшими, приподнял шляпу и неразборчиво представился то ли Эрихом, то ли Эвертом, а фамилию Цайт и вовсе не расслышал.

А четвертым оказался тот самый лессец.

— Хулио Чезаре, писатель, — представился он.

Цайт, проклиная тот момент, когда решил спасти от любовной тоски случайного попутчика, присел за стол, неосознанно выбрав место максимально удаленное от писателя.

— Не слышал о таком, — пробурчал Цайт, тут же мысленно дав себе подзатыльник и приказав не проявлять недружелюбие. Во всем мире все, кроме фаранов, считают лессцев мирными и дружелюбными людьми, поэтому откровенная неприязнь к незнакомцу — это подозрительно. И пусть сейчас он, с золотистыми волосами, высветленной кожей и зелеными глазами, максимально не похож на фарана — повод для подозрений подавать нельзя. Он здесь, вообще-то, не на увеселительной прогулке, а выполняя задания…

Юноша на секунду задумался. А чьи, собственно, задания он выполняет? Короля? Но король управлением страны не занимается, развлекаясь исключительно чревоугодием. Шнееланда? Но цели, которые ставятся перед Черной Сотней, гораздо масштабнее, чем цели одного только белоземельского королевства. Всех Белых земель? Не слишком ли это пафосно?

Цайт мысленно пришел к двум выводам. Во-первых — он выполняет волю Родины, как говорят в Белых землях — Отеческого края. И нет, это не так пафосно, как «служить Белым землям». Отеческий край — он у каждого свой. И если один подразумевает под ним всю страну, то другой — свою деревушку, в которой он родился и вырос и ловил красноперку в речушке с горбатого каменного моста.

И во-вторых — он успокоился достаточно для того, чтобы находится за одним столом с лессцем.

— … малоизвестны. Нам, писателям Лесса, сильно подпортил жизнь Алехандро Томмазо, со своими карабинерами. Вот вы, — Чезаре ткнул свои мерзко острым пальцем в сторону Цайта, — что первым делом вспомните, если при вас произнесут «лесский писатель»?

— Алехандро Томмазо, — согласно кивнул юноша. Правда, вспомнил бы он его вовсе не потому, что он, так же как и другие мальчишки, увлекался приключениями бравого капитана Ла Гвардия и его друзей. А потому что Томмазо был чуть ли не единственным лесским писателем, никак не упоминавшим «злокозненных фаранов». Вообще их не упоминавшим, но и это уже плюс.

— Вот! Все остальные писатели Лесса, а их, поверьте, у нас немало — никому неинтересны!

— Особенно если писать любовные романы, — с явным намеком улыбнулся айн Хафтон.

— О! — подпрыгнул Цайт, внезапно вспомнивший, зачем вообще подошел к этому столу, — Друг мой Мейнхард, я должен тебе кое в чем признаться…

— Странная реакция на упоминание романов, — противно улыбнулся лессец.

— Айн Гибельштайн, при всем уважении к тебе, я бы хотел сразу сказать, что не разделяю наклонности, осуждаемые богом и людьми, — Мейнхард улыбался, но несколько напряженно, как будто, после упоминания любовных романов, опасался признания в любви.

— Как у тебя только язык повернулся такое подумать⁈ — искренне и невнятно возмутился Цайт, — Вот теперь я ни слова не скажу тебе о той девушке, которую ты ищешь!

— Флориан, дружище! Не будь таким жестоким! — Мейнхард театрально заломил руки, — Ты увидел ее? Где она⁈

— Увы, нет. Крепись, мой друг, я сейчас кое-что тебе расскажу…

***

История покойной — пусть и выдуманной — сестры Цайта, и в особенности искренняя печаль айн Хафтона растрогала всех. Даже меланхоличного Эриха-Эверта. Наверное. По крайней мере, тот приподнял шляпу и издал некий звук, который, в принципе можно было посчитать за сочувствие.

— Хулио, если ты вздумаешь описать эту историю в своей следующей книге…! — погрозил писателю пальцем Мейнхард, — Я найду тебя и… И сделаю с тобой что-нибудь нехорошее!

— А говорил, что не разделяешь наклонности… — мстительно ухмыльнулся Цайт.

— Да ну тебя! — и не подумал обидеться страдающий влюбленный, только что потерявший свою любимую. Пусть выдуманную, но он-то этого не знает.

— В следующей точно не опишу, — лессец шевельнул своими противными тараканьими усами, — В этот раз я решил поставить себе задачу посложнее и перейти к историческому роману.

— Решил составить конкуренцию Томмазо? — пошутил доктор Реллим.

— Нет, времена карабинеров уже основательно истоптаны как самим мэтром Алехандро, так и его эпигонами. Я, пожалуй, уйду дальше в глубь веков, в те славные времена, когда эстцы, которых еще не называли древними, приплыли к зеленым берегам Мурейбета…

Цайт медленно убрал руки со стола, чтобы никто не увидел, как сжались до белизны его пальцы. Мурейбет — это древняя земля фаранов. Их родина. Была. Пока туда не приплыли лессцы.

— … повествование о мирной жизни первопоселенцев, обретших родину…

— Мирной? — Цайт даже на секунду возгордился тем, что смог задать этот вопрос спокойным тоном. В истории фаранов «мирная жизнь переселенцев» вошла под название Кровавых лет.

— Ну, конечно, бесконечные набеги фаранов не дают назвать эти годы совсем уж мирными, но, в конце концов, нам удалось отстоять нашу землю…

— Подождите, — вмешался доктор Реллим, отчего Цайт был ему даже благодарен. Он сам не смог бы ни спокойно говорить об этом, ни выслушивать ложь о «мирных поселенцах», — мне кажется, о набегах говорить несколько… неверно. Ведь это ВЫ, лессцы, приплыли на ИХ землю.

Во взгляде Чезаре стояло искреннее непонимание:

— Так ведь нам нужна была земля.

— Но ведь это была их земля.

— Но нам она была нужна.

— Но когда к вам пришли ренчцы, которым тоже была нужна земля, вы ведь ее не отдали.

— Но ведь это наша земля! Защита своей земли — священное право…

— Тогда почему вы отказываете в этом праве фаранам?

Писатель начал раздражаться, причем вовсе не от того, что ему напоминают неприятные моменты истории его страны, а от того, что собеседник не понимает очевидных вещей.

В этом все лессцы. Они всегда считают правыми только и исключительно себя, а своих противников — всегда и во всем неправыми. Мы пришли и забрали землю — это хорошо, нам нужна земля. К нам пришли и хотят забрать землю — это плохо, это наша земля.

— Фараны — дикари, от природы неспособные к соблюдению правил, законов и договоров! Зачем им вообще земля⁈ Пусть скажут спасибо, что мы оставили им хотя бы остров Татриз, где они могут жить, как хотят!

Остров Татриз. Небольшой скалистый островок. На котором нет ни плодородной почвы в достаточных количествах, ни лесов, ни… да ничего там нет. Кроме фаранов, которые не смогли оттуда сбежать, или просто хотели остаться на, хотя бы таком, кусочке родины.

— Так ведь не хотят! — распалялся писатель, — Фараны не способны жить мирным трудом, они занимаются только воровством, мошенничеством и убийствами! Вы когда-нибудь слышали о фаранах, которые пашут землю?

Нет, конечно. Ведь вы, лессцы, запретили фаранам обрабатывать землю. Работать в городах вы им тоже, впрочем, запретили. А у лесских детишек была такая милая забава, как «Брось камнем в фарана». Кто попал в голову — тот выиграл. Удивительно, отчего же со временем традицонным занятием фаранов стали мошенничество или же служба брави в Гли оччи верде, «Зеленые глаза». Не в последнюю очередь именно с намеком на эту школу брави, в которой было много фаранов, он и выбрал себе цвет глаз…

— А вы не пробовали, — доктор Реллим щурился, как кот на солнцепеке, — ну, я не знаю… Признать фаранов равными всем остальным подданными. Как, не будем далеко ходить за примером, — доктор взмахнул рукой, указывая вперед, по направлению движения парохода, — в Беренде, где любая нация равна.

— Любой фаран — от рождения преступник, чью порченную кровь не исправить воспитанием! Все они — мужчины, женщины, дети, все они ненавидят нас и только и думают о том, как бы всех нас перерезать и забрать себе нашу землю!

Удивительно. За что ж они вас ненавидят, вы ничего такого не сделали…

— Слава богу, в Лессе уже почти не осталось этой заразы, которую мы выжигаем, как врач прижигает язву!

Глаза Цайта затмило огнем сгорающих домов, в ушах зазвенели крики сгорающих заживо. И он понял, что этот писатель любовных романов, господин Хулио Чезаре, до Беренда не доплывет.

Он, Цайт, убьет его.

***

Чтобы немного успокоиться, юноша выбрался из кресла, вежливо попрощался с компанией и отошел к борту парохода. Посмотрел на воду.

Лессцы убивают фаранов. Без всякой вины, не различая по возрасту и полу, просто за сам факт того, что они — фараны. Но ведь сейчас он, фаран, принял точно такое же решение убить лессца. Лессца, который лично тебе ничего плохого не сделал. Который, возможно, в жизни своей никого не убил.

И который не видит совершенно ничего плохого в том, чтобы убивать фаранов. Женщин. Детей. Стариков. Всех.

Люди с такими мыслями жить не должны.

Но нет ли таких мыслей у тебя, Цайт…?

С одной стороны — то, что ты в принципе задумался над этим, уже значительно отличает тебя от лессца. Но с другой…

— Вы плохо себя чувствуете, господин? — раздался за спиной звонкий голосок, немного коверкающий белоземельский язык. В другом случае это показалось бы даже забавным и милым. Но не в этом.

Девочка тоже была из Лесса.

Цайт повернулся. На него смотрел снизу вверх очаровательная кнопка: темная, загорелая, с огромными, похожими на две черносливины, глазами. В сапожках, пышной белой юбочке, из-под которой торчали кружева панталончиков.

Девочка-лесска.

Смог бы он убить ее? Вот так же просто, как убивают фаранов ее сородичи?

Он представил, как поднимает ее за подмышки и бросает в огонь…

НЕТ!!!

Всё, буквально все тело Цайта, его душа, разум и чувства — все воспротивилось такому. Так — нельзя. НЕЛЬЗЯ.

«А ты представь, — прошептал внутри его головы голос многовековой ненависти, — что это милое дитя, звонко смеясь, бросает в голову старика-фарана камень. Представил? А теперь скажи — ты и после этого не почувствовал желание ее убить?»

Цайт представил. Но не почувствовал. Детей убивать нельзя.

«Тогда представь, что ее убил не ты. Кто-то другой. Одной лесской на свете стало меньше. Ты будешь рад?»

НЕТ! От возникшего перед внутренним взором картины Цайта снова затрясло. Никакой радости. Никакого восторга. Даже злорадства нет.

Детей. Убивать. Нельзя.

Кажется, она опять что-то спрашивает…?

— Хотите, я позову свою бонну? Она училась всяким медицинским штукам, она поможет вам помочь.

— Спасибо, добрая девочка, — Цайт погладил ее по голове, — Мне уже легче. Мне уже намного легче…

Я не превратился в чудовище, живущее только ненавистью.

Еще не превратился.

Но одно чудовище сегодня все равно умрет.

Потому что детей убивать нельзя. А тех, кто оправдывает их убийство, тех, кто хочет убивать людей только за сам факт принадлежности к какому-то народу — убивать можно. И нужно.

Цайт не знал, как называются такие люди, но был уверен, что жить они не должны.

***

На вечер пароход остановился у пристани какого-то городка. Погасли огни, пассажиры отправились спать.

Цайт осторожно выглянул из дверей своей каюты. Доктор Реллим тихо посапывал за его спиной. Пусть спит, доктору совершенно незачем знать, что произойдет этой ночью. Вернее, наутро, когда обнаружится тело писателя, он и так это узнает. А вот кто поспособствовал уходу Хулио Чезаре в мир иной — этого доктору знать необязательно. Пусть, как и все, думает, что за этим стоят брави из школы Гли Оччи Верде. В рукаве Цайт прятал узкий фруктовый нож, украденный в буфете парохода, а уж какие знаки оставляют зеленоглазые убийцы — он и так прекрасно знает. Пусть расследование ищет лесского убийцу хоть до окончания времен…

Каюта номер четырнадцать.

Цайт быстро взглянул вправо-влево — никого, пустой коридор, тихо повернул дверную ручку и толкнул дверь.

Заперто.

Ничего страшного. В школе на улице Серых крыс их учили вскрывать замки. Со сложным он не справится, но кто поставит сложный замок на дверь каюты парохода?

Юноша почти было наклонился к замочной скважине…

— Не стоит вам этого делать, — произнес голос за спиной.

Глава 15

Кто?

Свидетель?

Убить?

Рука почувствовала тяжесть ножа, спрятанного в рукаве.

Стоп.

Не убивать.

Голос.

Голос знаком.

Обвинение?

Обвинения нет.

Я ничего не сделал.

Безопасно.

Притвориться.

Ошибка.

Не та комната.

***

Вихрь мыслей взлетел и улегся в голове Цайта за какое-то мгновенье. Он принял решение и обернулся, цепляя на лицо смущенную улыбку человека, который всего-то перепутал двери спросонок. На заднем плане сознания юноша уже сочинял историю о том, что в детстве его замечали за снохождением и вот…

Доктор Реллим?

И действительно — в пустынном коридоре стоял со своей вечной улыбочкой пухлый и невысокий доктор никому неизвестной науки эфиристики. Тот самый доктор, который несколько минут назад спокойно спал в каюте.

Притворялся?

— Не стоит вам этого делать, юноша, — повторил доктор.

— Вы знаете, я с детства…

— Ненавидите лессцев? — сломал доктор весь ход разговора, — Оно и понятно. Ведь вы — фаран.

КАК⁈

— Как… в смысле, почему…?

— Ну, хотя бы потому, что у меня есть глаза, которые я вижу, и мозг, который осмысливает то, что я увидел. А также потому, что вы где-то потеряли свои замечательные зеленые глазки.

Холера, как сказал бы вспыльчивый Вольф.

Цайт и в самом деле снял меняющие цвет глаз стеклянные пластинки. Во-первых, потому что носить их долго было тяжело, а во-вторых — чтобы сбить с возможного следа сыщиков, если он все же попадется на выходе из каюты лессца. Для лица он припас черную шелковую маску, а вот темные глаза убийцы никто не свяжет с зеленоглазым белоземельцем.

— Я понимаю ваши устремления, но все же категорически против того, чтобы вы лично марали руки об этого самодовльного нарцисса. Поэтому отправляйтесь в каюту, пока нас не заметил кто-то ненужный, позвольте старому ученому сделать грязную работу за вас…

С этими словами Реллим шагнул к двери.

Неожиданная догадка пронзила и без того остолбеневшего Цайта:

— Доктор… Вы — фаран?

Доктор загадочно улыбнулся, приложил палец к губам и взмахнул рукой, отсылая юношу. Пробормотал что-то неразборчивое, но явно нелестное и скорее всего, в адрес нынешней молодежи, повернул ручку и, толкнув дверь, бесшумно скрылся в каюте лесского писателя.

Цайт и сам не понял, как оказался в своей собственной каюте.

***

— Я смотрю, вы так и не легли спать. А ведь летние ночи короткие и в пункт назначения мы прибудем с рассветом, поэтому вы навряд ли успеете выспаться. Так что…

Доктор Реллим отвернулся от сидевшего на койке Цайта и принялся чем-то звенеть и шуршать в своем объемистом чемодане.

— Да какое тут спать, доктор! Я же… Вы же… Доктор, вы фаран⁈

— Нет, юноша. Я — пфюнец, представитель одного маленького, бедного и малоизвестного народа…

Доктор установил на спиртовку небольшой медный чайник, плоский, как блюдце, и зачиркал спичками, разжигая огонь. По каюте поплыл ядовитый запах горелого фосфора.

— … но это не означает, что идеи, высказанные господином Чезаре, не вызвали гнева в моей душе. Особенно зная, что вы, юноша, принадлежите к тому самому народу, о котором в такой уничижительной форме высказался сей бумагомарака. Мне даже пришлось перевести на себя разговор, потому что я подозревал, что заставить его замолчать можно только ударом по голове, причем достаточно сильным, а вокруг слишком много свидетелей…

— Я благодарен вам за это. Еще немного и я бы не сдержался. Но как вы… Да оставьте вы этот чайник! На этом крошечном огоньке он буде закипать до утра!

— Вот тут вы и неправы, юноша. Это не простая горелка, а эфиристическая, и наш чайник вскипит на ней в считанные минуты. И оставить я его не могу…

Реллим что-то подкрутил сбоку спиртовки, чем-то пощелкал. Огонек, не меняя размеров, поменял цвет с голубого на зеленый, красный, а потом обратно на голубой, но более темного оттенка, почти синий.

— … потому что вам просто-напросто необходимо выпить отвар трав. Иначе вы не уснете, а если и уснете, то не выспитесь. Так что не вмешивайтесь и вкушайте плоды технического прогресса.

Чайник начал тихонько шуметь.

— А пока… У вас ведь есть еще вопросы ко мне?

— Как вы поняли, что я собираюсь… То, что собираюсь?

— Убить лессца? Учитесь называть вещи своими именами, юноша. Недомолвки, намеки и иносказания рано или поздно приведут нашу цивилизацию в пропасть. Все очень просто — у меня есть глаза, чтобы видеть…

— И мозг, чтобы понимать, это я уже слышал.

— Дослушивать мысль до конца, вместо того, чтобы ее додумывать за собеседника, вам тоже нужно научиться. Я хотел сказать, что и у вас тоже есть глаза, и в них горела такая неприкрытая ярость, что я бы сильно удивился, если бы Чезаре дожил до утра. Ну и потом — таинственно исчезнувший нож, то, с каким вниманием вы рассматривали замок в двери нашей каюты… Вы провели хотя бы минимальную подготовку, должен выказать вам свое уважение. Конечно, упустили из виду несколько серьезных вещей, которые, несомненно, привели бы вас к провалу, но, тем не менее — вы хотя бы пытались подготовиться.

— Каких вещей? — недовольно пробурчал Цайт, считавший, что он очень даже хорошо подготовился.

Доктор Реллим извлек из чемодана и со щелчком разложил странную конструкцию из металлических прутьев, похожую на решетчатый конус. Прутья конуса были прихотливо изогнуты, создавая какой-то странный узор, в нескольких точках пересечения прутьев были прикреплены то ли камушки, то ли еще какие небольшие предметы.

— А вот и самое главное. Эфиристическая ловушка. Материал и форма этого футляра подобраны таким образом, чтобы заворачивать токи эфира в направлении, которое придает чаю особые свойства… — доктор поставил конус поверх гудящего чайника и подмигнул Цайту, — ну, возможно, набор трав, собранный мною еще на родине, тоже оказывает небольшое воздействие… Ошибки же, допущенные вами… Ну, например, то, что вы не обратили внимание на других пассажиров парохода.

— При чем здесь другие пассажиры?

— При том, что одним из них является некто Рауль Римус.

Цайт даже подпрыгнул на скрипнувшей койке. Рауль Римус, знаменитый брумосский детектив? Здесь, на пароходе⁈ Но ведь… Юноша неожиданно понял, что доктор избавил его от неприятной участи пойманного с поличным преступника. Нет, конечно, существовала некая вероятность того, что сыщик не заинтересуется убийством, случившимся прямо у него под носом… И еще более маленькая вероятность, что он не сумеет раскрыть это дело… Но Цайт не поставил бы на то не только последний грош, но даже конское яблоко.

— Спасибо, доктор, — с искренней благодарностью произнес он. И снова подпрыгнул, — Но ведь тогда получается, что вы…

— Что — я? — доктор снял чайник с огня, тут же сменившего цвет опять на голубой, и разлил отвар по чашкам.

— Вы же… убили этого лессца…

— Вот, уже прямота. Вы умеете делать выводы из собственных ошибок, это радует. Пейте.

— Убили же, да?

Реллим подмигнул поверх кружки чая:

— Если вы переживаете за то, что знаменитый сыщик сможет разоблачить МЕНЯ — то не переживайте. Меня не смогли разоблачить и гораздо более серьезные люди.

Цайт допил ароматный напиток, и его почти мгновенно бросило в сон. Так что он смог расслышать только слова доктора:

— Эфиристика — это великая вещь, юноша…

Река Гнеден. Беренд

8 число месяца Короля 1855 года

Некто

В толпе прибывших на пароходе с названием «Ласточка», прибывшем из Белых земель, никто и не подумал обратить внимание на сухощавого мужчину средних лет, одетого в неприметный серый сюртук, какие в Беренде носили отставные чиновники, небогатые помещики, купцы, не дотянувшие до первой гильдии… В общем, люди, каких в любой толпе найдется с десяток и с которых взгляд любого наблюдателя обычно соскальзывает, как муха с намыленного бильярдного шара.

Мужчина с некоторым неудовольствием вслушивался в разговоры окружавших его людей. Он свободно говорил на брумосском, ренчском, леском, белоземельском, а вот берендский ему пока не давался. Впрочем, он и не собирался выдавать себя за местного жителя, вернее за коренного берендца, здесь обитало множество самых разнообразных национальностей — вон, даже семья лессцев приехала, муж, жена и две маленькие дочки-близняшки — так что еще один иностранец не покажется никому странным или подозрительным. Особенно если учесть его способности к изучению языков…

По сходням спустили носилки с телом, накрытым простыней — насколько можно было разобрать, ночью один из пассажиров скончался, то ли от сердечного приступа, то ли от сонного паралича — а вот и те, кого он ждал…

Мальчишка-фаран, испортивший ему одно дельце, а сейчас замаскировавшийся, поменявший цвет волос и даже глаз, но уж его-то такой банальщиной не проведешь. С мальчишкой — какой-то толстячок, судя по внешности, белоземелец, кажется, пфюнец.

И вот ради них он уже несколько дней ждал на границе прибытия именно этого парохода, чтобы сесть на него. Все же месть — вещь не только недостойная холодного разума, но и затратная, как по времени, так и по деньгам.

Но, что ни говори — приятная.

По толпе пронесся шепоток, кто-то узнал, что с парохода вот-вот должен спуститься прибывший на нем знаменитый сыщик Рауль Римус. И Некто поспешил уйти.

Глава 16

Побережье Трансморании

Пароход «Принцесса Августа»

16 число месяца Короля 1855 года

Вольф

В глубине души Вольф не одобрял решение командиров привлечь к операции на южном континенте Северина Пильца. Ну да, он смахивает внешне на какого-то брумосского лорда… не на лорда вообще, а на некого конкретного, будем честными — на типичного, усредненного лорда, Пильц не походил даже когда молчал. И не двигался. И в темноте. В темноте он на лорда особенно не походил. Но стоит ли делать опору только на внешность?

Мошенник и бездельник, с вывихнутой логикой и тем своеобразием ума, который чаще всего называют безумием и сумасшествием. Если вы, конечно, не король Орстона Максимилиан Третий. Тогда вы будете всего лишь своеобразным и эксцентричным.

Однако, пообщавшись с Пильцем некоторое время, Вольф был вынужден признать, что командиры, как это иногда бывает, оказались правы. Северин, при всем своем хитровывихнутом мышлении, был вполне вменяем и понимал, чего от него хотят. И пусть на патриота Белых земель он походил еще меньше чем на брумосского лорда, но он оказался чуть ли не единственным человеком, которому можно было бы доверить эту самую операцию.

Операцию «Гольденберг».

***

Взять, например, хотя бы вот это морское путешествие. Долгие дни дикой скуки, от монотонной качки и полного отсутствия развлечений на борту даже сам Вольф уже был готов лезть на стену. Он боялся, что в таких условиях деятельная натура Пильца не выдержит даже пять… ммм… минут, да, о часах речи не шло. Они не успеют выйти из порта, как матросы будут вытаскивать Северина из пароходной трубы, сбивать его палками с мачты или искать, кто утопил якорь.

Нет.

Пильц заселился в каюту, улегся на койку — и можно сказать, что и не вставал с нее все это время. Разговор поддерживал, но сразу было видно, что и без разговоров он не страдал. Отец Вольфа раньше называл таких людей «колоколами» — может, конечно, и сейчас называет, но юноша с отцом уже давно не общался, если не считать короткое письмо, в котором он сухо информировал семью о том, что стал сотником Черной Сотник короля Шнееланда — то есть, людьми, похожими на колокол. Если дернуть за веревку, они охотно зазвонят, но если не дергать — не менее охотно не издадут ни звука. Так что в том, что такие люди встречаются, ничего удивительного не было. Удивительным было то, что к ним относится Пильц.

Впрочем, у фальшивого одноглазого было много чего удивительного. Кстати, черная повязка вернулась на его лицо — не стоило раньше времени обращать внимание других на то, что внешность спутника Вольфа чересчур напоминает внешность знаменитого брумосского исследователя.

Что, кроме этой повязки, было удивительным в Пильце? Ну, например, вот это…

Несколькими днями ранее, в Шнееланде…

Пильц, отмытый и переодетый в костюм обычного горожанина, задумчиво рассматривал себя в зеркале. И кто знает, о чем он при этом думал. Может, ему нравилось то, что он видел. А, может, он думал о том, что есть на завтрак орентисский император или где делают Луну. Кто его знает?

— В Трансморанию, значит, — наконец произнес Северин, как будто разговор об этом прервался не несколько часов назад, а буквально только что.

— В Трансморанию.

— Тогда при чем здесь Брумос?

— Узнать, при чем здесь ты, не хочешь?

— Это и так понятно, — отмахнулся Пильц, — Без такого красавца, как я, ни одно дело не обойдется.

— Скромный ты.

— А то. Так при чем здесь Брумос?

— Ты похож на брумосского лорда.

Пильц снова повернулся к зеркалу. И замолчал. Надолго.

— Непохож, — вынес он, наконец, вердикт.

— Похож, — ответил Вольф, продолжая мысленно вспоминать все заразные болезни вместе взятые, — Лорд Роберт Маунт, известный исследователь джунглей Трансморании, Южного Орентиса и Южного же Перегрина.

— Почему не Северного?

— В Северном нет джунглей.

— Зато там хорошая выпивка из этой… из кукурузы. А в этом вашем Брумосе нечего выпить, страшные бабы и поганая еда. Неудивительно, что этот лорд мотается по всему миру, как ужаленный.

Северин наконец отлип от зеркала и плюхнулся в кресло. Кресло жалобно скрипнуло, но, в отличие от столика, на который одноглазый пытался сесть чуть раньше, не развалилось.

— И я, значит, похож на этого ужаленного лорда? Сразу скажу — мы вовсе не потерянные в младенчестве братья. У меня, кроме сестры, и родственников-то нет. Так что, если этот лорд внезапно помер, то на роль наследника я не очень пригожусь.

— Лорд внезапно исчез в джунглях…

— Насколько я помню из газет, — перебил Вольфа Пильц, — он только и делает, что исчезает.

— Вот поэтому, пока он не появился обратно — ты должен его изобразить.

— А лорд не будет недоволен тем, что, пока его не было, расплодились его двойники?

Вольф этого точно не знал, но подозревал, что в этот раз неунывающий Маунт пропал-таки окончательно. Поэтому и претензий он высказывать не будет. Наверное.

— Не будет, — спокойно ответил он Пильцу, — если мы с тобой успеем вовремя добраться до Трансморании. А для этого нам нужно подготовиться. В конце концов — ты будешь выдавать себя за брумосского лорда.

— Если ты хочешь, чтобы я учился всяким этикетным штучкам, типа какой вилкой есть жареных лягушек — то зряшное это дело. Все равно не запомню.

— Плохая память?

— Неа, мне просто это неинтересно.

— Лорд Маунт всю свою жизнь мотается по джунглям. Ты думаешь, что он, застрелив какую-нибудь марабу и зажарив ее на костре, будет есть ее ножом и вилкой?

— Кто его знает. Он же брумосец, а у них там у всех гнездо на голове величиной с аистиное. Может, он и впрямь таскает с собой по джунглям набор посуды и чистые салфетки.

— Навряд ли. Мы с тобой не будем бродить по приемам и вообще слишком часто появляться на людях, поэтому ограничимся тем, что ты выучишь несколько брумосских фраз.

— Зачем? — безмятежно поинтересовался Пильц.

Вольф несколько растерялся:

— Что значит — зачем? Он — брумосский лорд. Брумосский лорд не может говорить исключительно на белоземельском!

Северин лениво посмотрел на вскочившего и заходившего по номеру туда-сюда Вольфа. Потом кашлянул:

— I’m sorry, young man, but why do you think that I don’t know Brumish?

«Янг мэн» чуть не споткнулся. Произношение Пильца было чуть ли не лучше, чем у учителя, который в свое время преподавал молодому тогда еще не Вольфу брумосский.

— Откуда ты знаешь язык⁈

— Я еще знаю лесский, ренчкский, круанский, фюнмаркский, древнеэстский и заргаадский.

— Не ври! Заргаад — это древнее государство, о котором ничего неизвестно!

— Так в этом-то и штука. Никто не знает, на каком языке там говорили, поэтому можно плести все, что захочешь, никто не проверит.

— Остальные языки ты по такому же принципу знаешь?

— Нет, эти взаправду.

— Зачем ты их вообще выучил?

— От скуки.

***

Вольф снова посмотрел на валяющегося на койке Пильца. Тот, как и все время путешествия, не выпускал из рук книгу, одну из тех, которые он прихватил в Шнееланде. Вернее — последнюю. Прочитав очередную от корки до корки, Северин просто выкидывал ее в иллюминатор. Да, плюс еще одна странность.

Юноша вспомнил о том, как, в одном из разговоров по время плавания, упомянул о том, когда первый раз увидел Пильца. Чуть не сказав, мол, это было в тот день, когда перебили фюнмаркское посольство. Не стоило этого говорить, вообще вспоминать о том, что он сотоварищи имели к тем событиям некое непосредственное отношение.

Поэтому упоминание первой встречи свелось к некоему невнятному зимнему вечеру… Пильц вспомнил этот случай! Мол, конечно, вы тогда еще какого-то товарища искали. Нашли? Молодцы. А я тогда по своим делам отправился? Из переулка? Ну, если ж я в переулке стоял, то, наверное, из переулка и ушел. Сложно, мол, уйти из переулка, если ты, к примеру, в лесу стоишь. Проход был перекрыт? Ну и что? Тупик, говоришь? Ну так там же стены были? Ну, вот.

Вольф, слегка ошарашенный таким заявлением, переспросил, правильно ли он понял. Нет, все верно — Пильц просто-напросто влез вверх по отвесной каменной стене. Чуть ли не быстрее, чем нормальный человек поднялся бы по лестнице.

Что ж ты за человек такой, Северин Пильц…

Этот вопрос очень занимал Вольфа, но он не мог не признать — в том безумном мероприятии, которое задумали командиры, именно Пильц был бы лучшим исполнителем.

***

Причал в порту Форт-Людерица, единственного города единственной трансморанской колонии Шнееланда — будем честными, вообще единственной его колонии — еще не был достроен до конца. Когда он будет закончен, пассажиры верхних палуб могли бы сходить с парохода сразу на верхние этажи, не смешиваясь с обитателями третьего класса. Но пока от этих верхних этажей было готовы только брусья каркаса. Так что Вольф и Пильц, никуда особо не торопящиеся, стояли на палубе, глядя на то, как внизу снуют туда-сюда немногочисленные белые жители Форт-Людерица, щедро разбавленные чернокожими мужчинами, женщинами, юношами, девушками и детьми неопределенного пола. Вольф, до сего дня видевший одного-единственного шварца, собственного командира, смотрел на это эбеновое изобилие, еле удерживаясь от того, чтобы не раскрыть рот.

Пильц перегнулся через ограждение борта и сплюнул вниз. На доски причала.

— Здесь точно нет белок?

Почему он боялся маленьких безобидных зверьков, Северин так и не сказал. Может он их и вовсе не боялся, а просто таким вот образом шутил. Это же Пильц…

— Нет здесь никаких белок.

— Тогда пойду, прогуляюсь, — заявил он и спрыгнул вниз. С высоты третьего этажа.

— Пильц, холера чумная!!!

Поздно. Проклятый Северин, холера его побери, Пильц, судя по всему решил наверстать все время, проведенное им на пароходе без всяких развлечений. Он выпрямился, приподнял котелок, похоже, извиняясь перед девушкой-шварцкой, перед самым носом которой грянулся о причал — а может и приглашая ее на свидание, теперь Вольф уже не взялся бы угадывать, что в голове у этого типа — засунул руки в карманы штанов и, не оглядываясь, зашагал вперед, тут же исчезнув в толпе. Как будто он находился не на другом континенте, а в своем родном городе.

— Пильц!

Глава 17

Трансморания

Никозия. Форт-Людериц

16 число месяца Короля 1855 года

Вольф

Вот это да. Вольф как-то сразу представил, что теперь ему с парохода и сходить-то смысла нет. Можно просто возвращаться назад и заявить, мол, мой маршал и мой сотник, операция «Гольденберг» — всё. Кончилась. Потому что я не уследил за этим сумасшедшим.

Наверное, нормальный человек так бы и сделал. Наверное. Но нормальные люди не носят в кармане собственные отрезанные пальцы. Нормальные люди в принципе не попадают в ситуации, когда им отрезают пальцы, а если и попадают — то обычно не имеют возможности забрать эти самые пальцы с собой, перебив всех тех, кто их отрезал. Нормальные люди не соглашаются на безумные авантюры.

Короче говоря, нормальные люди — это не Вольф.

Который мгновенно оценил возможность пробиться на выход с парохода через спешащую толпу, оценил ее как крайне низкую — к тому моменту, когда ты выбежишь на причал, холерно-чумной Пильц уже скроется в неизвестном направлении. Более того — скроются даже те, кто мог бы указать это самое направление.

Поэтому Вольф, недолго думая, прыгнул вниз. С высоты третьего этажа.

Нет, его мозги все же тикали не настолько неправильно, юноша не собирался проверять, сумеет ли он не сломать обе ноги — в отличие от Северина, который, похоже, над такими вещами не задумывался никогда — и он спрыгнул всего лишь на палубу ниже, ухватившись за перила. Ну как, на палубу… Вольф просто повис на ограждении палубы снаружи, как обезьяна, качнулся, глянул вниз — и спрыгнул еще ниже. А же оттуда — на причал.

— Ой! — какая-то девушка испуганно отшатнулась, когда перед ней приземлился упавший откуда-то с неба юноша. Вольф выпрямился…

И оцепенел. Девушка была шварцкой.

Но поразило его не это. В конце концов, он часто общался с сотником Симоном и черный цвет кожи.

Девушка была красавицей.

Вольф видел красивых девушек. Вольф видел очень красивых девушек. Но настолько красивых он не видел никогда.

Строго говоря, она не была именно черной, в отличие от старшего сотника. Скорее, ее кожа, гладкая, атласная, имела цвет шоколада, даже во рту появился вкус этой сладости. Широко распахнутые глаза, огромные, на пол-лица, того же сладчайшего цвета. Большие, пухлые, алые губы, настолько большие, что, казалось, ее лицо состояло только из глаз и губ. Черные волосы, заплетенные во множество тонких косичек, напоминали бы женщину-чудовище из древнеэстских мифов… ну, ту, у которой вместо волос были змеи… напоминали бы, если бы каждая косичка не заканчивалась пушистой кисточкой, отчего выглядело это не опасно, а крайне мило.

Вольф осознал, что пялится на девушку, как… как… как какая-то провинциальная деревенщина. А он не любил выглядеть провинциалом. Может, потому что им и был.

— Как тебя зовут? — заворожено спросил он.

И тут же встряхнулся. Вольф, ты чего? О чем ты вообще спрашиваешь? Ты должен найти… уйти от нее… найти…

— Прошу прощения, — он коротко наклонил голову, — Я ищу человека. Он только что спрыгнул с корабля…

— Так же, как и вы? — робко спросил девушка. И взмахнула ресницами. Так, что Вольф опять на секунду забыл, что ему нужно.

— Да, также как я. Не видела ли ты, куда он побежал?

— Видела. Только он не побежал, а пошел. Вон туда, — она указала направление длинным тонким пальцем. И. когда Вольф уже почти сорвался с места, чтобы встать на след, добавила, — в гостиницу «Чеграва».

Вольф резко затормозил. Девушка хихикнула, тут же засмущавшись и снова опустив глаза.

— Откуда ты знаешь⁈

— Он спросил у меня, где находится эта гостиница.

Вот… Пильц! Именно в эту гостиницу они и должны были поселиться, но можно ж было сказать!

Вольф уже почти было набрал скорость, чтобы все-таки добраться до одноглазого источника проблем и хаоса, как девушка опять его окликнула.

— Господин…

Вольф затормозил. Девушка хихикнула.

— Что?

— Меня зовут Намиси.

Юноша почувствовал легкий укол совести и опустил взгляд. Зря. Тут же выяснилось, что легкое белое платье, которое носила девушка — и которое и так при каждом порыве ветра облепляло ее гибкое тело так, что оно начинало напоминать древнеэстские статуи, из тех, что не показывают молоденьким девушкам — так вот, платье заканчивалось почти сразу под коленями, открывая взгляду стройные шоколадные ножки. Босые ножки.

Вольф понял, что еще немного и он не уйдет от этой девушки никуда и никогда.

— Спасибо за помощь, Намиси, — он коротко поклонился, и побежал дальше, изгоняя из памяти образ необычной девушки.

***

Гостиница, названная в честь местной чайки, находилась относительно недалеко от порта, но, добежав до нее, Вольф понял, что одежду выбрал очень и очень неправильно. В Белых землях месяц Короля — это уже исход лета, особого тепла нет, скоро наступит осенний месяц Королевы, с ее ветрами и дождями. Поэтому шерстяной костюм с жилеткой и рубашкой был наиболее подходящим.

Однако в Никозии лето стояло в самом разгаре, солнце грело, как не каждый летний день в Айнштайне — и это еще до настоящей жары месяца Кардинала дело не дошло — так что юноша успел подумать, что не успел переодеться в традиционный для прибывших в Трансморанию костюм, из легких льняных тканей светлых оттенков.

Вот как, например, у того мужчины, что лениво курит у торчащего пучка зеленых колючих кактусов. Как раз за ним — переулок, упирающийся в гостиницу «Чеграва».

Вольф попытался пробежать мимо него, как мужчина, отбросив в сторону окурок сигары, преградил ему путь:

— Не стоит вам туда ходить, господин.

Говорил непрошенный советник по-белоземельски вроде бы чисто, но какой-то неопределенный акцент все же чувствовался.

— Это уж позвольте мне решать, — остановился Вольф. Не потому, что прямо таки решил последовать совету, а потому что не хотел оставлять за спиной кого-то непонятного, с непонятными целями…

И свполне понятным револьвером в руке.

— Это еще почему?

— Потому что, господин, на гостиницу напали шварцы. А я вовсе не хочу, чтобы вы пострадали. Вдруг вы решите вмешаться и пострадаете.

— А это, — Вольф кивнул на револьвер, — чтобы я совершенно точно не пострадал?

— Пуля в ноге все же предпочтительнее головы, разбитой местной дубинкой-оркумой. Я беспокоюсь о вас.

Глумливая ухмылка совершенно не вязалась с якобы дружелюбными словами, поэтому Вольф уже начал было примеряться, как бы поудобнее выбить револьвер у «доброжелателя», скрутить его, да и расспросить, что там в гостинице происходит. А там явно что-то происходило, не зря же это тип никого туда не пропускает…

Не успел.

От гостиницы донеслись крики, услышав которые, «доброжелатель» ухмыльнулся было еще шире, но тут же перестал улыбаться вовсе.

— Что за…?

Из переулка побежали шварцы. Молодые парни, с выбритыми наголо головами, в белых просторных одеждах. Без всяких дубинок в руках.

— Ратель! Ратель! — кричали они, все больше и больше прибавляя ход и рассыпаясь в стороны, как тараканы.

— Рад был познакомиться, — «доброжелатель» дотронулся стволом револьвера до полей шляпы и исчез так быстро, как будто обладал талантом становиться невидимкой.

Вольф недоуменно пожал плечами — и тут же бросился бежать к гостинице.

Если этот тип с револьвером останавливал всех, и если Пильц двинулся к гостинице — то, значит, он успел пройти раньше, чем был выставлен этот «пост». А, значит, Пильц имеет непосредственное отношение к тому, что происходит в гостинице.

Вот просто не может быть такого, что он пропустил все развлечение.

***

Чутье не подвело Вольфа. У гостиницы, на утрамбованной земельной площадке, лежали в рядок несколько шварцев, чья белая одежда была основательно заляпана кровью, а также высился хмурый и недовольный Северин, держащий под мышкой охапку каких-то кривых дубинок.

— Вольф, представляешь, они убежали, — пожаловался он.

— Кто?

— Да я откуда знаю? Какие-то типы. Не успел я подойти к гостинице, как они как налетят.

— На тебя?

— Не. На гостиницу, наверное. Палками машут, орут что-то на заргаадском…

— На каком?

— Ну, я же не понял, что они кричат — значит заргаадский. А мне совершенно не хочется, чтобы они тут что-то попортили, мы ж тут жить собрались. Я им и говорю, мол, не надо, уходите, пожалуйста…Это если вкратце. И тут они чего-то насчет гостиницы передумали — и на меня…

Вольфу захотелось выхватить одну из дубинок у Пильца и шарахнуть его по голове. Чтобы в той сплошной кости, которая находится у него на месте мозгов, зародилась хоть какая-то мысль. Например, что, наверное, не стоит влезать в драку с десятком людей с дубинами, особенно если у тебя из оружия — только наглость.

Юноша посмотрел на безмятежного Пильца, на валяющиеся тела, на отобранные у нападавших дубинки — и промолчал. Концепция страха Северину, похоже, все равно незнакома…

Из дверей гостиницы выбежал, практически выкатился невысокий человечек:

— Абрахам Штольц, господа! Рад, очень рад вас видеть! Вы ведь только что с «принцессы Августы»?

— С парохода мы, — буркнул Северин, — Принцессе уже сто лет, она не в моем вкусе.

Штольц, похоже, хозяин гостиницы, не обращая внимания, затряс руку Пильца:

— Значит, скоро и другие пассажиры подойдут, а тут… Если бы не вы…! Разбили бы окна, распугали постояльцев, и что делать старому Абрахаму? Идти по миру с протянутой рукой? Если бы не вы! Я видел, из окна! Это было зрелище, достойное поэмы! Битва! Сражение! Великолепно! И не просите, я не возьму с вас денег! Как ваше имя, господин?

— Зигмунд айн Шметтерлинг, — проворчал Пильц. Фамилия ему не нравилась, да и Вольф считал, что зверообразному Северину она не подходит категорически.

— И, разумеется, пиво за мой счет!

Вот тут хмурое лицо Пильца разгладилось и заулыбалось:

— А вот это другое дело! Друг мой Зигфрид… это мой товарищ Зигфрид Шрайер, кстати…

— Рад! Очень рад! Друзья господина айн Шметтерлинга — мои друзья! Ему тоже выпивка бесплатно!

— Зигфрид, нас угощают!

Пильц повернулся к Вольфу — и на его лице появилось выражение, которое юноша не ожидал увидеть никогда.

Северин Пильц испугался.

— Белки… — прошептал он и попятился, — Проклятые белки…

Вольф обернулся. За его спиной не было никаких белок. Вообще не было никого, кроме двух человек, выходящих из переулка.

Один — высокий, худой, с цилиндром на круглой голове, второй — крайне широкоплечий, с рыжими волосами.

Глава 18

В этой паре не было абсолютно ничего страшного или даже просто настораживающего. Кроме одного — ее испугался Северин Пильц, который, казалось, не боится в этом мире вообще ничего. И что означает слово «страх» знает только теоретически. Если, конечно, знает слово «теоретически».

— Вольф… — прошептал Пильц, — Помоги мне…

Он боялся. Но при этом не двигался с места. То ли все же готов был дать отпор своему страху, то ли оцепенел.

Парочка неторопливо приближалась. Как та змея, которая взглядом зачаровывает лягушку, чтобы потом без спешки проглотить ее целиком. Правда, Вольф не слышал о том, чтобы такие змеи ходили парами.

— Добрый день, — высокий снял цилиндр с круглой и лысой головы и слегка поклонился, — Доктор Виктор Рамм, к вашим услугам. А это мой помощник, Адольф.

— Зигфрид Шрайер, — буркнул Вольф, которому категорически не понравился взгляд этого «доктора». Он смотрел мимо Вольфа, прямо на Пильца, холодно прищурившись, как та самая змея на лягушку, — Чем обязан?

— О, поверьте, я не отниму у вас много времени. Всего лишь заберу свое имущество и тут же покину вас, не сомневайтесь.

— Какое имущество? — в памяти Вольфа всплыло то, что Пильца иногда ловили и на воровстве. Не столько ради корысти, сколько из шалости.

— Результат моего эксперимента. Не совсем удачного, но, к сожалению, другие оказались еще хуже и я был вынужден их утилизировать.

Вольф оглянулся на замершего Пильца.

— Ваш… эксперимент… Он у Се… у моего друга?

— Не совсем. Ваш друг — и есть мой эксперимент.

Юноша отреагировал так, как привык реагировать на опасность. Ствол револьвера указывал в живот доктора. Тот спокойно покосился на оружие:

— Что вы собираетесь сделать? Застрелить безоружного человека на глазах свидетелей?

Вольф чуть скрипнул зубами, но револьвер не убрал. Насколько же проще на войне — там ты точно знаешь, кто твой враг и что если ты застрелишь его, то получишь награду. Здесь же перед тобой стоит явный враг — а застрелить его нельзя, холерный доктор прав.

— Вы не сможете забрать моего друга силой. Я буду стрелять, — Вольф перевел ствол на широкоплечего Адольфа, потому что понятие «силой» к нему относилось больше, чем к худому доктору.

— Силой? — Рамм все также хладнокровно пожал плечами, — Зачем? Он пойдет с нами, не так ли, Второй?

— Вольф… — еле слышно прошептал Пильц, — Не дай ему сказать… Не дай…

— Доктор, — внезапно вмешался рыжий Адольф, — Вы уверены, что это тот, кто нам нужен? У него оба глаза на месте…

— Стоять! — Вольф поднял револьвер, когда, под слова здоровяка, лысый доктор медленно и осторожно полез в карман, — Стоять! Не приближаться или я стреляю!

— Какой импульсивный юноша. Ведь он даже не задумывается о последствиях своих поступков. Господин Шрайер, я ведь уже сказал, что ваш друг уйдет со мной добровольно.

Доктор медленно, видимо, чтобы не спровоцировать Вольфа, извлек из кармана монокль и вставил в глазницу. Перевел взгляд на Пильца:

— Надо же. И вправду — глаз цел. А я был уверен, что ты его потерял в ту ночь. Что ж, Второй… Duodecim…

Вольф резко развернулся и схватил Пильца за шею. Сжал пальцы.

— … aereos sciuri, — меланхолично закончил Рамм свою непонятную фразу — древнеэстский, кажется? — глядя на то, как потерявший сознание Северин падает на пыльную площадку перед гостиницей, — Умно, юноша. Перекрыть поступление крови в мозг через arteria carotis communis, чтобы ваш друг не услышал триггер. Опасно, конечно, и грозит возможной смертью, но вы рискнули. Правда, вы не учли то, что он скоро придет в себя и ситуация возвратится к первоначальной.

— Учел, — сказал Вольф и обернулся. Посмотрел на маявшегся в стороне хозяина гостиницы, — Господин Штольц!

— Что вам угодно? — робко спросил тот, так как понимал, что происходит что-то… нехорошее. Но не понимал — что.

— Мой друг не выдержал вашей трансморанской жары, с непривычки. Прикажите отнести его в номер.

— Один момент! — Штольц бросил непонятный взгляд в сторону доктора, но, тем не менее, подозвал помощников, которые потащили бесчувственное тело в гостиницу.

— Я знаю, где вы живете, — Рамм, казалось, нисколько не расстроился неудачей, — Так что, рано или поздно, я верну СВОЕ.

— Рабство в Белых землях отменили еще в позапрошлом веке.

— Видимо, эти новости до меня еще не дошли. Вы не сможете стеречь своего друга вечно, юноша.

— Это угроза? — Вольф чуть качнул стволом револьвера, который так и держал нацеленным на жутковатую парочку… а, вот почему хозяин гостиницы так нервно реагировал.

— Нет, что вы. Угроза — это запугивание, а я вас не пугаю. Я говорю, что будет. Пойдем, Адольф.

Доктор и его рыжий помощник развернулись и все так же неторопливо покинули предгостиничную площадь, на которую из переулка уже начинали выходить люди, прибывшие с пароходом. Некоторые из них косились на странную парочку, но без всякого интереса. На Вольфа, так и не убравшего револьвер, смотрели с гораздо большим любопытством. Причем, что интересно — без всякого испуга. Видимо, они примерно так и представляли себе Трансморанию: жара, кактусы, шварцы, люди с оружием… Вольф просто соответствовал их ожиданиям.

— Вы знаете этих людей, господин Шрайер? — подошел сзади хозяин гостиницы.

— Вы про доктора и его помощника?

— Значит, знаете. Доктор Рамм прибыл не так давно, но уже зарекомендовал себя как прекрасный врач. Даже, кажется, успел попользовать жену губернатора, которой вдруг стало плохо от жары… Странно, — Штольц покосился в сторону гостиницы, — А ведь до этого она никогда не жаловалась на жару… В общем, если доктор сумеет убедить губернатора, что вы с вашим другом — опасные личности, мне придется выдать вас полиции. Сами понимаете — губернатор здесь высшая власть…

— Король выше него.

— До короля далеко…

В кармане Вольфа лежала бумага, подписанная самим королем, так что часть опасений можно было откинуть. Часть — потому что существовал не такой уж и маленький шанс на то, что бумага будет просто-напросто названа подделкой.

Когда он общался со старым фельдмаршалом драй Флиммерном, тот как-то рассказал одну забавную историю. Когда-то, еще в прошлом веке, тогдашний король Шнееланда выдал своим доверенным людям — тогдашним аналогам Черной сотник — особые бумаги, подписанные этим самым королем, в которых говорилось о том, что предъявитель сего действует от имени и по повелению короля и его нельзя задерживать и вообще чинить ему какие бы то ни было препятствия. В результате, пока о существовании таких бумаг не стало известно всем и каждому, этих доверенных людей задерживала стража каждый раз, когда они предъявляли свои бумаги. Просто потому, что обычный стражник никогда в глаза не видел королевской подписи, поэтому считал людей с такой бумагой — обычными мошенниками. Ишь, чего удумали, королевскую подпись подделывать!

Так что, чумной Рамм подкинул проблему… пусть и небольшую.

— Не переживайте. Мы задержимся у вас не более чем на сутки. Особенно если вы поможете мне найти проводников по пустыне.

— Вне всяких сомнений! — хозяин гостиницы достал платок и вытер вспотевший лоб, — Этого добра у нас хватает…

Видимо, хозяин был готов найти проводников даже через преисподнюю, только бы эти двое убрались подальше.

***

— Вы разочарованы, доктор?

— Разумеется, я разочарован, Адольф. Второй был почти у нас в руках и если бы не вмешательство этого глупого юнца… Который оказался достаточно умным, чтобы не подпустить нас с тобой на расстояние воздействия пульверизатора и достаточно ловким, чтобы, не дать возможности воспользоваться твоими усыпляющими дротиками. Найми людей, пусть следят за гостиницей.

— Да, хозяин.

— И я хочу успокоить свои расшатанные нервы каким-нибудь легким научным экспериментом. Найди мне шварца. Девушку. Молодую, но уже детородного возраста.

— Да, хозяин.

Глава 19

Льды Северного Океана

200 миль до Северного полюса

4 число месяца Королевы 1855 года

Ксавье

Стальные шипы льдозацепов замерли, впившись в многолетний лед, никогда не таявший в этих широтах. Длинная черная цепочка «Полюса» остановилась перед последним рывком вперед, на север.

Да, к поезду были прицеплены вагоны с углем самого лучшего качества, но по всем расчетам — их не хватило бы на дорогу до полюса и обратно, даже если бы предположить, что эта дорога будет прямой и не возникнет необходимость маневрировать, объезжая наросты и провалы. Поэтому на пути «Полюса» загодя были выстроены бункеры с углем, каковой подвозили туда более традиционным путем — на оленьих повозках. Разумеется, пунктир этих бункеров не протягивался до самого полюса, в лучшем случае поезд смог бы пополнять запасы топлива из складов только до середины пути. Но и это было уже немало — теперь топлива точно хватит на то, чтобы дойти и вернуться.

Кочегар с лопатой, стоявший в бункере, взмахнул рукой, показывая, что уголь закончился. Матросы перестали крутить рукоятки механического погрузчика, последние куски угля поднялись по металлической ленте и упали в тендер второго паровоза «Полюса» — первый был уже полностью погружен — длинная «рука» погрузчика поднялась и легла в походное положение вдоль корпуса паровоза, запыхтевшего и начавшего разводить пары.

Средняя походная скорость «Полюса» всего лишь в два раза превышала скорость бодро идущего человека и составляла 2 мили в час. Ренчских мили, конечно — капитан Северус исподволь приучил всех пользоваться ренчскими мерами длины. Да что там меры — с его легкой руки даже кочегаров все называли матросами! Но вернемся к «Полюсу». С такой скоростью он прошел бы расстояние от Ромсы до полюса, как подсказывает нам наука арифметика, за 200 часов, в идеальных условиях, конечно. То есть за семь суток. Тем более что солнце на севере в это время года не опускалось ниже горизонта, шел так называемый «северный день», так что разведчикам, шедшим впереди поезда на лыжах, не было нужды искать путь в темноте, и экспедиция могла двигаться круглосуточно. Однако остановки делать все равно приходилось — для погрузки угля, а в дальнейшем — чтобы отцеплять опустевшие вагоны. Так что путь «Полюса» до полюса увеличивался до 10 суток. Разумеется, если не будет каких-то трудностей и сложностей, поломок и задержек. Но даже и это нельзя сравнить с предыдущими экспедициями, которые шли вперед, мерзли и голодали, даже примерно не представляя, сколько им понадобится времени, чтобы дойти до цели.

Капитан Северус гордо высился на «капитанском мостике», как в шутку называли смотровую площадку в передней части головного паровоза. Он не смотрел на погрузку, на суету возле вагонов, его взгляд был устремлен вперед, к цели всей его жизни.

К полюсу.

Ксавье поежился и поправил шерстяную маску, скрывающую лицо. Меховые костюмы команды пошиты из меха северной куницы-росомахи, который хорошо согревал в северные морозы и не индевел. Мех-то не индевел, но ресницы и брови Ксавье — не росомашьи! Стоило постоять несколько минут на морозе — и от дыхания они покрывались серебристой опушкой из инея.

Нет, все же отправиться в путь именно на «Полюсе» было самой лучшей идеей. Понятно, что этому были свои причины, но Ксавье не представлял, как бы он смог идти вперед только на лыжах, постоянно на морозе, ночуя в промерзших палатках, согретых только огнем керосиновых ламп. Бррр!

Он захлопнул за собой дверь вагона и с облегчением стянул маску. Тепло… Стены обиты светлой пробкой, тихо гудят лампы освещения, с камбуза пахнет тушеным мясом… Вот так путешествовать он согласен.

Ксавье прошел по узкому коридору и отодвинул в сторону дверь в свою каюту… холера, опять влияние капитана…

Из гамака испуганно заморгали огромные голубые глаза.

***

Как же Ксавье ругался, обнаружив в стройных рядах экипажа «Полюса» «черного ездока», как в белых землях называют тех, кто норовит прокатиться на конке, паровике или поезде без билета… Какими только карами он не осыпал понурую голову малыша Криса, затащив его в ближайшее помещение, закрытое от чужих глаз и ушей. От обещания выпороть так, что он неделю не сможет сидеть, до клятвы посадить на ближайший поезд и отправить обратно в Шнееланд. Последнее оказалось самой страшной угрозой, судя по тому, что Крис, до этого стойко державшийся, разве что глядящий на носки своих ботинок и шмыгающий носом, на обещании отправить назад, все-таки не выдержал и разрыдался. Он бросился на опешившего Ксавье, упал на колени, вцепился в ногу и закричал, что согласен на все, и даже на пору, только не на отправку назад. Потому что там Макграт и вообще.

Насчет «Макграта» Ксавье не понял — насчет «вообще», впрочем, тоже — и затребовал объяснений. В смысле — отцепиться, встать, и доложить! Четко и подробно! Все ж таки муштра морских пехотинцев сказалась: мальчишка мгновенно замолчал, вскочил на ноги и отрапортовал, что капитан Макграт категорически запретил ему, Крису, отправляться в путешествие с Ксавье. Да, он, Крис, спросил у него разрешения. Но не получил. А он, Крис, думал, что получит, поэтому он все равно уехал. А Макграт сказал, что если он, Крис, ослушается его, Макграта, то может сразу и не возвращаться. Потому что в их команде такие своенравные, капризные и непослушные… эти самые… юнцы, то бишь — не нужны. Категорически. Так что теперь отправлять его, Криса, некуда, потому что команды у него больше нет.

Капитан Макграт, при всем своем своеобразии, не показался Ксавье человеком, неспособным простить мальчишескую глупость, но и рисковать, отправляя Криса в никуда он не хотел.

Так в экипаже «Полюса» завелся тринадцатый член, совершенно ему не нужный юнга.

А в каюте Ксавье он обитал потому, что других свободных мест на поезде не было. Они так умудрились обсчитаться и кок жил прямо при камбузе, не особо, впрочем, переживая по этому поводу.

Гамак же Крису, как морскому пехотинцу, был привычен.

***

— Юнга, встать!

Крис встал. После того, как сначала выпал из гамака — попытка вскочить прямо из него оказалась неуспешной.

Вагон качнулся, правая гусеница наехала на выступавший торос или еще какую-то неровность ледяного поля, и в результате мальчишке пришлось вставать еще раз. Ксавье закатил глаза, хоть и сам удержался только ухватившись за косяк двери.

— Юнга, ты выполнил порученное тебе задание? Или так и продолжал валяться и смотреть в иллюминатор?

— Там ничего интересного, один лед и… и лед.

— А ты что ожидал от нашего путешествия? Опасностей и приключений?

Крис промолчал, но и так было понятно, ЧЕГО он ожидал. Мальчишка же. Подавай ему диких хищников, нападение грабителей и пиратов, шторма и ураганы… Ксавье мысленно усмехнулся: он был старше Криса всего на несколько лет, а иногда в общении с ним ощущал себя пожилым многоопытным мужчиной. Как он ухитрился сохранить такую незамутненность и наивность, в морской пехоте-то?

— Значит, все-таки пялился?

— Нет!

— Тогда откуда ты знаешь, что там ничего интересного? — коварно спросил Ксавье.

Крис опять надулся и опустил глаза. Понятно…

— Задание выполнил?

— Я…

— Ты. Не я же.

Ксавье подошел к узкому столику. Удивительно, но мальчик, похоже, и в самом деле не смотрел в круглое окошко на бесконечные льды, а решал задачи по тригонометрии, которые оставил ему Ксавье.

'Для крепления мачты нужно установить 4 троса. Один конец каждого троса должен крепиться на высоте 12 м, другой на земле на расстоянии 5 м от мачты.

Хватит ли 50 м троса для крепления мачты?'

И ответ. Кхм… «Не хватит». И всё?

— Крис, а где решение?

— Ну, вот же ответ…

— Крис.

— Хорошо, я напишу, — буркнул мальчишка и, взявшись за карандаш, склонился над тетрадью.

За дверью послышался звон колокола. Кок созывал всех на обед.

***

В кают-компании — все члены экспедиции считались офицерами — уже разместились почти все, кроме двух кочегаров дежурной смены и двух разведчиков, шедших перед поездом. Два кочегара отдыхающей смены, один из двух свободных разведчиков, старший механик, штурман — вместо него сейчас прокладывал маршрут сам капитан — Ксавье и откровенно радовавшийся, что можно оторваться от ненавистной тригонометрии, малыш Крис.

Кок, невидимый за стеной, отделяющей камбуз от кают-компании — только мелькали руки, подающие в окошко жестяные миски с едой — весело покрикивал.

Ксавье подхватил свою миску, с желто-зеленым гороховым пюре и крупно порезанными кусками жареной грудинки, и двинулся к столу.

Поезд снова качнуло, что-то лязгнуло на камбузе, жестяная кружка с грогом соскользнула со стола, но разведчик ловко поймал ее почти у самого пола, не расплескав ни капли. Остальные члены экипажа восторженно зааплодировали.

Кок выглянул в окошко раздачи и несерьезно погрозил куда-то блестящим отполированным секачом, видимо, обещая пустить разведчиков, которые не могут проложить нормальный путь, на следующий обед. Или, хуже того — лишить их обеда.

Понятное дело, что почти все продукты, взятые в экспедицию, были консервированными, маринованными или, как минимум, высушенными, но кок даже из них ухитрялся приготовить блюда, которые было бы не стыдно подать и в лучшем ресторане Бранда. Если б, конечно, в ресторанах подавали настолько простую еду.

— А чье это мясо? — с интересом спросил Крис, рассматривая грудинку.

— Белого медведя, — хмыкнул Ксавье.

— Правда⁈

— Конечно. Смотри, какое белое, — Ксавье поднял вилку, на которую наколол кусочек сала из грудинки.

Малыш Крис понял, что над ним подшучивают, надулся и замолчал, обидевшись навсегда. То есть минуты на две.

Вагон качнуло еще раз. Да что там с маршрутом-то? Неужели совершенно нет возможности вести путь по более ровной поверхности? Залпом допив грог, Ксавье поднялся из-за стола.

— А можно с тобой? — малыш Крис изобразил огромные щенячьи глазки.

— Можно…

— Ура!

— … как только закончишь с тригонометрией.

— Ууу…

***

Пройдя переходами сквозь весь поезд, Ксавье выбрался на внешнюю площадку и, цепляясь за ограждение, прошел вдоль паровозов. Поднялся по лесенке вверх, в штурманскую кабинку, небольшое остекленное помещение, похожее на башенку.

— Как идут дела? — спросил он у капитана.

— Дела идут, и мы идем! — скаламбурил капитан, отмечавший на карте еще один пройденный отрезок. Взмахнул циркулем, показывая в сторону, в которую двигался поезд.

Ксавье повернулся к решетчатому панорамному окну. Присмотрелся к ярко-красному флажку, которыми разведчики обозначали маршрут. Когда поезд доходил до такого флажка, штурман высматривал, где находится следующий и, в зависимости от того, нужно повернуть поезду и в какую сторону, если нужно, дергал правый или левый рычаг, притормаживая соответствующую ленту.

Юноша мысленно отметил, что флажок уже скоро будет достигнут, отвернулся… И резко повернулся обратно к окну, чуть ли не уткнувшись в него лбом.

Рядом с окном в зажимах висела подзорная труба, но даже и без нее было прекрасно видно.

Сразу за флажком, отмечавшим безопасный маршрут, темнел провал глубокой трещины.

И поезд шел прямо на нее.

Глава 20

— Господин Драккен!

Разведчик, крепкий, подтянутый мужчина, как и все члены полярной экспедиции, стоял навытяжку перед Ксавье, с совершенно отчаянным выражением на лице.

— Господин Драккен, я клянусь…! Я… Я не знаю, как я ее не заметил!

Да, поезд удалось остановить прямо перед трещиной, все же «Полюс» шел не по рельсам, поэтому тормозной путь у него был до крайности коротким. Но еще несколько минут — и первый паровоз поезда провалился бы в трещину. К катастрофическим последствиям это не привело бы, насколько можно было судить, поезд уже перешел с океанского пакового льда на ледяной щит Стеклянных островов, тянущийся до самого полюса. Поезд не утонул бы, но достать его не получилось бы, и экспедиция, на которую уже потрачены совершенно безумные деньги, на этом бы и закончилась. Ни денег, ни времени на вторую уже не было, и планы Шнееланда… нет, не рухнули бы, но опасно затрещали.

— Нужно быть слепым, чтобы ее не заметить.

Разведчик побледнел, по его лицу стекали капли пота. Не только от нервов, но и от того, что Ксавье допрашивал его прямо в меховых одеждах. В руке он сжимал кожаную маску с черными окулярами снежных очков.

«Снежная слепота» — распространенное среди искателей полюса явление, ожог глаз солнечными лучами, отражающимися от снежного покрова. К счастью, в этой экспедиции был человек, который знал обо всех подводных камнях путешествий по северу и подсказал приобрести очки с темными стеклами.

Капитан Северус задумчиво посмотрел на разведчика — Ксавье о злости даже забыл, как его зовут — после чего перевел взгляд на Ксавье:

— Господин Драккен, я думаю, мы можем закончить разбирательство.

— Что⁈ — юноша резко повернулся к капитану… И остановился. Быстрым движением глаз Северус показал, что хочет что-то сказать, но — не при посторонних.

— Можешь идти… Бернд. Жди в каюте, я сообщу тебе о принято решении.

После того, как за разведчиком закрылась дверь, Ксавье повернулся к капитану:

— Что?

Северус встал и прошел туда-сюда по своей каюте. Молча.

— Капитан…?

Тот задумчиво помолчал. Потом повернулся к Ксавье:

— Значит, Оливер, трещину было невозможно не заметить?

— Да она же величиной с речную долину! Конечно, нет!

— Очень странно. Потому что я ее тоже не заметил.

Брови Ксавье взлетели вверх:

— Простите?

— Я ведь в тот момент находился в штурманской кабинке. Как раз для того, чтобы дать команду поворачивать поезд. И я следил за тем, куда мы идем. Я видел красный флаг, отмечающий наш маршрут, тот самый, который установил бедолага Бернд. А вот трещины я не видел.

— Вы хотите сказать… — Ксавье задумался, — Что это не злой умысел, а какой-то оптический эффект, делающий трещину невидимой при определенных условиях? Возникающий только в приполярных широтах?

— Нет, — капитан перестал шагать туда-сюда, тем более что в узкой каюте было особо не разбежаться, и сел на кровать, — Во-первых, я бывал в этих широтах и никогда не наблюдал никаких невидимых трещин. А во-вторых…

Северус потер подбородок, как будто размышляя, стоит ли говорить.

— Я не видел трещину… ровно до того момента, пока вы не вскрикнули. После этого… после этого как будто какая-то магическая пелена упала с глаз и там, где еще мгновение назад я видел ровное снежное поле — оказалась та трещина.

— Вы что, — нервно усмехнулся Ксавье, — хотите сказать, что вас с разведчиком околдовали?

Капитан смотрел на юношу. Пристально и серьезно.

— Капитан…?

— Как говорил Рауль Римус, — задумчиво произнес Северус, — когда отброшены все неверные версии, та, что осталась, сколь бы она не была невероятна, и есть истина.

— Капитан, это безумие! Мне проще поверить, что Бернд подкуплен нашими врагами!

— Тогда вашими врагами подкуплен и я. Потому что, если бы не вы, то я не остановил бы «Полюс».

Юноша с сомнением посмотрел на капитана. Представить, что Северус в спайке с трижды и четырежды проверенным Берндом решил саботировать экспедицию собственной мечты… нет, не получалось представить. Капитан был безумцем, одержимым одной идее, и именно поэтому его нельзя было подкупить.

— Наука доказала, что колдовства не существует, — осторожно заметил он. Конечно, раньше Северус не был замечен в какой-то тяге к колдовству, магии и прочему зельеварению, но, с другой стороны… Он, Ксавье, сам только что отметил капитанское безумие.

— Колдовства — нет. Но слышали ли вы о такой вещи, как магнетизм?

— Магнетизм? То есть — способность якобы заставить человека делать то, что хочет магнетизер?

— Совершенно верно.

— Мне всегда казалось, что это — шарлатанство, а не наука. Вроде астрологии, алхимии или той новомодной теории о том, что человек произошел от мартышек. Когда я был ребенком, к нам в Драккен приезжал магнетизер, обещавший ввести в транс любого человека. Мой отец, — щека Ксавье чуть дернулась, — тогда еще… в нормальном состоянии… тогда еще он соглашался с тем, что ему нужно меньше увлекаться… вином… предложил попробовать внушить ему отвращение к выпивке. Как магнетист не пытался — у него ничего не вышло…

— И чем закончилась эта история? — серьезно спросил Северус.

— Попытка обмана правителя в Драккене карается смертью.

— Возможно, — задумчиво произнес капитан, — что ваш магнетист пострадал напрасно. Есть люди, от рождения нечувствительные к магнетическому воздействию. Возможно, ваш отец относился именно к ним. Либо магнетист был просто недостаточно силен. Им нужны годы тренировок, чтобы увеличивать силу внушения.

— А вы откуда это знаете?

— В… э… санатории доктора Бисетра… ко мне приглашали магнетизера. Довольно сильного, надо полагать: он провел у меня перед глазами своими часами, в отполированном серебряном корпусе — и через мгновенье я узнал, что прошло уже полчаса, в течение которых я рассказал ему о своих планах добраться до полюса.

— Я думаю, — улыбнулся уголком рта Ксавье, — что вы о них и без магнетизма рассказали бы.

— Верно, но забыть о разговоре я бы не смог!

— Нет, я имел в виду, что, согласно всеобщему мнению, магнетизер не может заставить человека сделать то, что он не хочет делать. Или того, что противоречит его душевным устремлениям.

— О, господин Бине мне много рассказывал о магнетизме во время своих сеансов. Главное — убедить человека, что он не делает ничего такого, чего не сделал бы в своем обычном состоянии. Например, он описывал случай, когда магнетизер заставил монашку раздеться перед ним догола. В своем обычном состоянии она никогда не разделась бы перед посторонним мужчиной. И в магнетическом трансе она отказывалась это делать. Тогда магнетизер сначала убедил ее, что она находится в своей келье, рядом никого нет, и она готовиться ко сну, при этом нательное белье необходимо отдать в стирку. Voila — монашка оказалась голенькой. Так и в нашем случае — магнетизер не смог бы убедить меня направить поезд к падению в ледяную трещину, но мог заставить поверить, что никакой трещины на пути нет.

Ксавье покачал головой:

— В вашей теории один очень существенный изъян. Мы — в Стеклянных островах, здесь на сотню миль вокруг нет ни одного человека. Ни один магнетизер не смог бы добраться сюда, это невозможно. И уж тем более ни один магнетизер не смог бы проникнуть внутрь «Полюса», чтобы внушить что-то вам…

Он замолчал, потому что ему в голову пришел ответ на это возражение.

— Верно, — кивнул Северус, правильно поняв заминку Ксавье, — магнетизера сюда привезли мы сами. Он — один из экипажа.

Ксавье встал и заходил по каюте. Попытался заходить, конечно — два шага туда-обратно никак не успокоили его.

— Это невозможно! — повторил он, — Безумие!

Самым безумным ему казалось то, что он не мог найти других, логических, возражений. Теория с враждебным магнетизером объясняла происшествие с трещиной, целиком и полностью, даже то, что магнетизер, затесавшийся в команду «Полюса», как и все остальные, в случае крушения поезда, оказался бы посреди безлюдной ледяной равнины. На своем пути они оставляли контейнеры с запасами угля и продуктов, как раз на подобный случай, так что человек на лыжах мог дойти до обитаемых земель, не особо и рискуя.

Но все равно — это безумие!

— В команде нет никаких магнетизеров! Их всех проверили!

Северус, молча и даже как-то печально, посмотрел на Ксавье:

— Не всех.

***

Ксавье тихо задвинул дверь в свою каюту. Малыш Крис ойкнул и отвернулся от иллюминатора.

— Ты же говорил, — юноша присел на кровать, чувствуя себя донельзя усталым, — что там нет ничего интересного.

— Теперь есть, — посмотрели на него ясные голубые глаза, — Там — медведь. Белый!

— Это сугроб, — вздохнул Ксавье и посмотрел в окно.

За стеклом действительно виднелся сугроб. А за сугробом — медведь.

Белый.

Медведь, проходящий вдоль поезда футах в трехстах от него, совершенно терялся на фоне ослепительного снега, но за ним изо льда торчали несколько каменных скал, и вот на их-то фоне он был виден прекрасно. Выглядело это несколько пугающе: вот в иллюминатор не видно никого — и вот, как будто из ниоткуда, появляется длинная морда медведя.

— Откуда он тут взялся? — Крис отвернулся от окна к своему соседу по каюте.

— Мы только сегодня вышли на ледяной щит островов. До океанского берега недалеко, медведь мог находить там полыньи и ловить рыбу или тюленей. Ну, также может быть, что он забрел в такую даль по ошибке и голоден, так как не может добывать пищу…

«Надо срочно раздать разведчикам ружья», — мелькнула в голове мысль. Мелькнула и отошла в сторону, отстраненная другими, более серьезными.

Все двенадцать членов экипажа проверены неоднократно. Просто потому, что настоящая цель экспедиции — никто не станет тратить такие деньги на то, чтобы всего лишь первым добраться до точки во льдах, ничем не отличающейся от любой другой такой же точки на сотни миль вокруг — слишком серьезна, чтобы доверить ее ненадежным людям. Все проверены и магнетизеру среди них просто неоткуда взяться. По крайней мере — сильному магнетизеру, который должен годами тренироваться, чтобы научиться своему ремеслу.

Проверены все.

Кроме малыша Криса.

Он попал в экспедицию случайно — случайно ли? — попросившись в нее, буквально напросившись, ведомый… Чем? А ведь, если подумать, он, Ксавье, до сих пор не знает, почему малыш Крис решил отправиться с ними. Да, любой мальчишка отдал бы левое ухо за такое приключение, но это — мнение его, Ксавье, а Крис мотивов своего поступка как-то не объяснял.

Он — непроверенный человек.

Он — брумосец, в конце концов.

Он — магнетизер?

Он — враг?

— Крис, скажи мне…

К Ксавье повернулись огромные голубые глаза.

Глава 21

Прошло несколько дней. Довольно тяжелых дней, надо признать: Ксавье и капитан Северус по очереди контролировали продвижение поезда, стараясь одновременно и не дать ему угодить в очередную ловушку и не дать неизвестному магнетизеру понять, что его присутствие вычислено. А особенно — не дать магнетизеру понять, что в данный конкретный момент кто-то отправляется контролировать штурмана. Иначе — какой смысл в таком контроле? Где два подвергшихся воздействию, там и три. Конечно, существовала вероятность, что Ксавье по крови досталась отцовская устойчивость к магнетизму… Но случай был не тот, когда стоит полагаться на неподтвержденные вероятности.

Главным подозреваемым продолжал оставаться малыш Крис, хотя у Ксавье просто-напросто разрывалось на куски сердце от одной мысли, что мальчик оказался предателем и саботажником. Отряд Макграта ему нравился, при всем их своеобразии, и не хотелось расставаться с той дружбой, которая успела завязаться между ними. А если малыш Крис — предатель, то и Макграт сотоварищи, несомненно, тоже. Не хотелось бы, ой как не хотелось бы…

Как ни пытался Ксавье продолжать относиться к малышу по-прежнему, подозрительность все же просачивалась, он сам за собой замечал, что разговаривает с Крисом холодно и строго, без злобы, но и без всякого душевного тепла. Несколько раз он ловил обиженно-недоуменные взгляды мальчика, а один раз, проснувшись ночью, кажется, даже слышал приглушенные всхлипывания. Впрочем, за последнее он не поручился бы.

Обвинять мальчишку Ксавье не торопился.

В-первых, никаких доказательств у него все же не было. А стоило юноше представить, как он при всех говорит, мол, наш юнга — на самом деле не юнга, а злобный и коварный магнетизер, желающий нам всем провала и, возможно даже смерти… Он даже в собственных мыслях начинал чувствовать себя глупо.

Во-вторых, подозреваемый, пусть даже главный, вовсе не обязательно — виновный. Ксавье не исключал и возможной ошибки. А тогда магентизер поймет, что его присутствие больше не тайна и от скрытого саботажа может перейти к открытым действиям. Юноше не хотелось, чтобы ему однажды выстрелил в спину капитан, доктор или кок, уверенные, что перед ними — забравшийся в вагон полярный медведь.

Ну, и в-третьих… Ксавье не представлял, как можно обеспечить изоляцию того, кто может просто-напросто приказать страже открыть дверь и выпустить его. Правда, насколько он слышал, для того, чтобы воздействовать на человека, магнетизеру нужен прямой зрительный контакт и блестящий предмет, но Ксавье далеко не был уверен в своих познаниях в этой области. В школе на улице Серых крыс об этом тоже ничего не говорилось: при всем том объеме знаний, который в ней давали, школа не могла научить абсолютно всему. Нет, был, конечно, способ, абсолютно исключающий любое воздействие со стороны магнетизера… Но Ксавье морально не был готов хладнокровно застрелить мальчишку.

— Господин Драккен… Оливер!

Ксавье очнулся от мрачных и тягостных мыслей. Крис осторожно потянул его за рукав:

— Вас зовет капитан…

Действительно, в дверях стоял Северус, качнувший головой, мол, пойдемте со мной.

Ксавье подошел к двери и обернулся.

— Я решил все задачи по тригонометрии, — жалобно произнес Крис, глядя на начальника экспедиции снизу вверх.

Юноша не выдержал. Магнетизер он или нет, но так третировать мальчишку было просто свинством. Он подошел к нему, погладил по мягким волосам и улыбнулся. Почти искренне:

— Ты молодец, Крис. Ты молодец…

***

— Это не он, — решительно произнес капитан, когда они закрылись в его каюте.

— Почему вы так решили?

Основным признаком невиновности Криса был его возраст. Маловероятно, чтобы в настолько юных годах можно было добиться настолько больших успехов в магнетизме. С другой стороны — природного таланта тоже никто не отменял.

Это обстоятельство они уже успели обсудить, поэтому капитан явно имел в виду не его.

— Смотрите сами, — Северус достал несколько исписанных листов бумаги, — Я вспомнил все свои действия в тот день, поминутно. Так вот — я оказался на месте штурмана вне расписания. Время моей вахты подходило только через час. Но я решил побыть в кабине, посмотреть на горизонт…

Да, у капитана иногда наступали приступы нетерпения, во время которых он мог, не отрываясь от подзорной трубы, смотреть вперед, в сторону пока недостигнутого полюса.

— … и я решил сменить штурмана Мейснера пораньше. Я никого о своем решении не предупреждал, просто отправился на вахту. И до вашего прихода — ко мне никто не приходил. Понимаете?

— Нет, — искренне не понял Ксавье.

— Да что ж тут непонятного⁈ — разозлился капитан, — Смотрите — наш магнетизер должен был зачаровать разведчика, чтобы тот поставил флажок перед трещиной. Я думаю, он не имел в виду именно эту самую трещину — просто какое-то препятствие, любое, которое остановит «Полюс» и которое разведчик должен проигнорировать. Разведчика — и штурмана, потому что тот тоже заметил бы трещину и остановил поезд. Двух человек — обязательно двух! Но трещина-то обнаружилась в то время, когда на дежурстве должен был быть не я! А Мейснер! Это он должен был быть магнетизирован, а не я!

Ксавье задумался:

— То есть, если бы нашим магнетизером был малыш Крис… Он не смог бы вложить вам необходимое внушение… почему?

— Потому что от своего выхода из каюты до самой кабины штурмана я его не встречал!

Юноша почувствовал непередаваемое облегчение. Всегда радует, когда выясняется, что хороший человек — на самом деле хороший. Однако холодная рациональная рептилия, именуемая «Жизненный опыт» заставила его попытаться разбить аргументы капитана. Как бы ни хотелось в них верить.

— Если он — магнетизер, то он мог просто заставить вас забыть о встрече… Нет не мог. В это самое время мы с Крисом сидели над тригонометрией. Хотя… Я выходил, он мог выскочить из каюты…

— И? Случайно наткнуться на меня он, конечно, мог — наши каюты почти рядом. Но догадаться, куда я отправляюсь, он не мог точно. А намеренно отправиться ко мне, чтобы что-то внушить — опять-таки не мог, так как знал, что время моей вахты еще не пришло.

Крис потер подбородок, с недовольством отметив, что пора бы и побриться. Полярная экспедиция — не повод для того, чтобы отращивать бороду, тем более что, благодаря паровым машинам, у них было вдосталь горячей воды. Даже Крис, в отличие от большинства мальчишек, лелеющих пух под носом, как первые признаки своей мужественности, и тот каждое утро размахивал бритвой, соскребая мыльную пену с лица.

Какая-то мысль упорно блуждала в голове, блуждала, никак не желая оформиться словесно. Магнетизер мог встретить капитана и внушить, что тот его не видел… Мог… Но… Было какое-то «но», определенно было!

— Магнетизер мог встретить вас, внушить необходимые ему действия, а потом приказать забыть о вашей встрече. Но!

Вот оно!

— Но вас могли видеть другие! Даже если предположить, что магнетизер заметил свидетеля и успел воздействовать и на него — можно проверить, кто где находился, по его собственным словам, а потом — по словам остальных, чтобы найти расхождения в показаниях! И вот эти расхождения и укажут нам — могут указать! — на того человека, встречу с которым вы необъяснимым образом забыли! Бумагу!

На развернутом чистом листе был на скорую руку набросан схематический план «Полюса». Рядом с ним Ксавье начал записывать всех членов экипажа.

Он сам, капитан, малыш Крис… Четыре кочегара, четыре разведчика, кок, старший механик, штурман…

Ксавье поставил на плане жирную точку на месте своей каюты, отметил ее цифрой один. Это он сам. Остальные…

Проклятье, но ведь остальные — проверенные во всех возможных направлениях люди! Люди, с которыми они уже столько дней движутся по снежной пустыне, люди, с которыми они живут бок о бок, с которыми делят хлеб!

Ксавье отвернулся и прислонился лбом к холодному стеклу иллюминатора. Все то же самое черное чувство, которое он испытывал, подозревая Криса, вернулось.

Кто из списка — предатель? Кто?

Штурман Мейснер? Хмурый, казалось, никогда не улыбавшийся человек, с лицом, как будто вырубленным топором,аккуратный до занудства?

Кок Опфер? Улыбчивый, с мучнисто-белым лицом и длинными седыми волосами, почти не выходящий из кухни… камбуза?

Старший механик Роскопф? Веселый и жизнерадостный, обветренный докрасна, постоянно крутящий в руках какие-то детальки и шестеренки?

Разведчик Торнер?

Кочегар Фаланд?

Кто из них? Кто?

Взгляд Ксавье скользнул по списку. В нем, в этом списке, показалась какая-то неправильность, что-то в списке было не так…

Юноша машинально пронумеровал позиции… И замер.

— Капитан… — тихо произнес он, — Сколько людей у нас в экипаже?

— Считая вас и меня?

— Считая всех.

— Двенадцать и плюс ваш юнга. Тринадцать.

— Посмотрите.

Северус приподнялся и посмотрел на перечень членов экипажа.

Начальник экспедиции.

Капитан

Штурман.

Старший механик.

Кок.

Первый разведчик.

Второй разведчик.

Третий разведчик.

Четвертый разведчик.

Первый кочегар.

Второй кочегар.

Третий кочегар.

Четвертый кочегар.

Юнга.

— Четырнадцать… — заворожено произнес капитан. Потом пересчитал экипаж еще раз, — Четырнадцать… Это как? У нас же было двенадцать, плюс один. Откуда взялся лишний⁈

— Мне кажется… — проговорил Ксавье, глядя на список, — что этот лишний — и есть магнетизер. Который убедил нас всех, что он — член экипажа. Только… кто он?

Шнееланд

Бранд. Королевский дворец

4 число месяца Королевы 1855 года

Королевский казначей Орэль айн Лаутер

Красавцы. Просто красавцы.

Казначей прошелся вдоль строя солдат, пытаясь выглядеть не менее внушительно, чем эти бравые парни. Не получилось, сложно быть внушительным, когда ростом ты напоминаешь древесный пенек. И телосложением… древесный пенек.

Плевать. Пусть сердце казначея дрожало, как овечий хвост, он чувствовал себя человеком, который войдет в историю. Уважаемые люди, которые давно уже связались с ним и предложили деньги и помощь за небольшие и необременительные услуги, помогут в этом. Помогут остановить войну, которую собирается начать этот безумец, Первый Маршал, не понимающий, что в этой войне у Шнееланда нет никаких шансов. Потому что для войны нужны три вещи — деньги, деньги и деньги. А их в казне, извините, нет. Уж кому, как не казначею, это знать. Нет, выяснилось, конечно, что деньги на глупые прожекты короля шли и из других источников, но благодаря, хе-хе, небольшим кадровым перестановкам, эти ручейки, вроде того, что тек из Зеебургского рыцарства, удалось запрудить.

Его, айн Лаудера, будут помнить как того, кто не дал начать войну. А если корль все же поддастся влиянию дурных советчиков — то имя айн Лаудера войдет в историю благодаря этим парням.

По документам — Особая стража Казначейства, предназначенная для того, чтобы отбивать нападение грабителей, которые могут вдруг решить вынести королевскую казну. Нет, ну а что? Вон, даже банк «Бегумиум» — и тот ограбили! Обворовали, конечно, то бишь, пролезли ночью и тайком, но важен сам факт! Все под угрозой! Поэтому — нужно подготовиться заранее и подготовить надежных людей. Так, чтобы грабители, несомненно, многочисленные и хорошо вооруженные — а иначе им не хватило бы смелости нападать на королевскую казну — наткнуться на хорошо экипированную и вооруженную охрану. Каждый охранник одет в скрытую под темно-серым мундиром кирасу, плоский стальной шлем — чтобы не цеплялся за низкие своды– вооружен двумя револьверами и коротким тесаком, каждый из них натренирован на то, чтобы действовать в узких коридорах казначейства…

Или королевского дворца.

Но о последнем — тсс! Даже не думать!

— Ну что, солдаты? Готовы служить?

— Да, сэр!

Ну, над этим мы еще поработаем…

Глава 22

Беренд

Нахайск

9 число месяца Короля 1855 года

Цайт

Доктор Реллим с видимым наслаждением пил утренний чай в трактире при гостинице, в которой они поселились. Надо признать — с полным на то правом. В том смысле, что чай в Беренде всегда был выше всяких похвал.

В-первых, чтобы получить чай из Орентиса, берендцам нужно было только перевезти его через Цветное море, на самом деле — длинную цепочку переходящих друг в друга через узкие проливы внутренних морей, по некоему стечению обстоятельств названных по цвету. Синее море, Красное море, Зеленое море, Желтое… Отчего лучшие сорта чая были здесь по цене вполне доступны широким массам населения. Это вам не Брумос, где пили чай настолько мерзкого качества, что без молока эту дрянь и в рот не возьмешь. И не Белые земли, в которые чай если и приходил, то по такой цене, что проще уж купить кофе.

Во-вторых, берендцы, по своему обыкновению, творчески развили орентисские традиции чаепития. И получилось нечто самобытное и при этом — действительно хорошее. В отличие от, например, кислой капусты. Цайт искренне попытался ее попробовать, но берендцы никогда не клали в кислую капусту тмин, зато зачем-то пихали в нее морковку в непредставимых количествах, отчего получалось нечто совершенно неупотребимое. А вот чай… Добавки местных трав, отчего чай становился еще ароматнее и полезнее, множество разнообразной выпечки, вроде памятных еще по прошлому раз… пш… вш… печенюшек, в общем… Огромный блестящий чайник с краником, из которого наливали кипяток — samowar.

Реллим повернул краник и подлил в свою кружку, с фарфорового бока которой смотрел на Цайта хмурый лесной вепрь. Сам доктор тоже смотрел на юношу, с какой-то легкой непонятной иронией.

Цайт осторожно отвернулся, делая вид, что просто задумался о чем-то своем.

На самом деле — он, конечно, действительно задумался. О докторе Реллиме.

Кто он такой, этот грюнвальдский доктор никому неизвестной науки? Веселый, жизнерадостный толстячок, любитель вкусно покушать? Шарлатан и мошенник? Гений, открывший целое направление физики, на которое не обращали внимания другие ученые? Убийца, сумевший прикончить проклятого лессца так, что никто не засомневался в том, что эта смерть — естественная? И, судя по неясным намекам — успешно проворачивавший нечто подобное и раньше?

Навряд ли — мошенник. Его «эфиристические конструкции» действительно оказывали какое-то воздействие, правда, не очень понятно было, причиной ли тому — «токи эфира» или же ловкость самого доктора. Да и его эфиристический конденсатор, чем бы он ни был — именно та штука, ради которой они все и отправились в это путешествие, в южные степи Беренда. Навряд ли бы руководство Шнееланда — кто бы там на самом деле не принимал окончательное решение, Немо или Первый маршал — поверило Реллиму на слово, выделив немалые средства на эти испытания без всякой проверки.

Или же — очень хитрый мошенник, задумавший огромную аферу ради какого-то крупного куша. Но какого? На этом фантазия Цайта пасовала, а фантазия насчет мошенничества у фаранов была очень богатой.

В трактире, тем временем, наметилось некое оживление: на утренний завтрак спустились остальные члены научной экспедиции — доктор Бруммер и несколько мастеров, прибывшие на грузовой барже, которая и перевозила основную задачу экспедиции.

А, хотя нет — белоземельцы в Нахайске были зрелищем привычным и такого ажиотажа вызвать не смогли бы. Интерес местных жителей был вызван появившимся в общем зале знаменитым сыщиком Раулем Римусом, как оказалось, известном даже в далеком Беренде. Ну или сыщик привлекал внимание своей внешностью: питладский костюм в коричнево-черно-желтую клетку, лысая голова с остатками седых волос на висках, черная перчатка на левой руке, скрывающая механический стальной протез. Римус и сам по себе был личностью примечательной, даже если не брать во внимание его славу.

Интересно, зачем он здесь?

В голове Цайта начала зарождаться какая-то мысль… что-то, имеющее отношение к доктору Реллиму… доктору и сыщику… Но в этот момент в трактир вошел очередной посетитель и мысль тут же пропала из головы.

***

Новопришедший был ослепителен и торжественен. Высокий, лет сорока с небольшим, с роскошными пышными усами, скорее даже — усищами, в блистающей военной форме темно-синего цвета. На голове — берендская фуражка, очередное «переосмысление», выглядящая, как плоское блюдо, лежащее на голове, на плечах — золотые георгины эполетов, на груди, золотые пуговицы, скромно прячущиеся между разлапистыми звездами орденов, на поясе — берендский кортик.

Сзади за пришедшим скромно молчали несколько офицеров.

Пересчитав ордена и пуговицы, оценив размер фуражки, эполетов и свиты, Цайт понял, что перед ним — не меньше, чем генерал.

Что ослепительный незнакомец ту же и подтвердил:

— Генерал Ронченсальпкюменский, — звякнул он шпорами, представляясь доктору Бруммеру.

Берендский язык и без того был трудным особенно со своими шипящими звуками в неожиданных местах, а фамилии и географические названия с севера Беренда, места, откуда, собственно появилось и начало разрастаться Берендское королевство — были еще более чудовищны. И это белоземельский язык обвиняют в чрезмерной длине слов!

Генерал с непроизносимой фамилией оказался куратором научной экспедиции со стороны Беренда, и заявился с утра пораньше в гостиницу он для того, чтобы принести свои извинения. Так-то Бруммер сотоварищи должен был встретиться с генералом Ропсенштильским только на обеде, где и обсудить все тонкости, однако человек предполагает, а у короля может оказаться свое собственное мнение на этот счет. В общем, хотя все было оговорено и договорено, но обстоятельства изменились, и генерал должен срочно отбыть в столицу.

Знаменитые берендские обязательность и пунктуальность…

Правда, это не означало, что их бросают на произвол судьбы: генерал оставлял вместо себя свое доверенное лицо, каковое и отвечало за то, чтобы задача, поставленная перед экспедицией, была выполнена точно и в срок, без лишних помех, в лице берендской бюрократии или каких-нибудь еще воров и грабителей.

— Полковник Можжевеловский, — доверенное лицо говорило по-белоземельски свободно, но с ощутимым берендским акцентом, смягчая согласные звуки в неожиданных местах и чуть проглатывая «п», «к» и «т», — Доброе утро.

— Dobroje utro, — показал свои познания в берендском Цайт. Судя по выражению лица полковника — его произношение тоже не отличалось правильностью.

Впрочем, заносчивым и высокомерным полковник не был. Он присел за стол к доктору Бруммеру, коротко обговорил с ним планы на ближайшее время и пообещал появиться на железнодорожном вокзале к тому моменту, когда экспедиция отправится к приморские степи.

— Долго ли нам придется ехать до места?

— Не так долго. До Кабирторе около полутора тысяч werst… триста миль…

Ого. Белоземельцы переглянулись. ВСЕ Белые земли в ширину были меньше трехсот миль, расстояние от Белых земель до столицы любой из Трех империй, было меньше трехсот миль… А для берендцев это — «недалеко»…

Огромная, чудовищно огромная страна…

Впрочем, если сосчитать площадь Брумоса со всеми колониями, то он окажется поболее Беренда. А по населению — раз в пять побольше. Беренд, конечно, огромен, но сила любого государства — не только и не столько территория. Сила любого государства — это люди.

Пока Цайт размышлял над вопросами глобальной политики, полковник успел рассказать, как они поедут — сначала железной дорогой, потом пароходом по реке — предложить называть его просто Grigorrijgerasimovitsh — белоземельцы дружно вздрогнули от этой «простоты» — и откланялся, предложив отдохнуть после дороги.

Рауль Римус тем временем спокойно закончил завтрак — по его лицу было непонятно, то ли он доволен, что никто не бежит к нему с криком «Вы же этот!!!», то ли напротив, недоволен — промокнул губы салфеткой и исчез.

Что же за мысль пришла при виде него в голову…?

И тут Цайт вспомнил.

Рауль Римус приезжал в Бранд, раскрыть убийство гаттонбергского епископа. Он тогда успел пообщаться и королем, и с мэром, и даже с Вольфом, ловко исчезнув от последнего, отчего тот крайне расстраивался. И в их разговоре, в гостинице «Худ и Хеннике», перед тем, как их опять разбросало в разные стороны, Вольф опять с огорчением упомянул это обстоятельство. И, кажется, Ксавье, рассказал, что мэр Грауфогель упоминал о своем разговоре со знаменитым сыщиком, который признался, что у него есть противник, гений преступного мира, которого знаменитый сыщик никак не может поймать. Уж больно тот ловкий тип, настолько ловкий, что никто даже не подозревает, что нераскрытые громкие ограбления — это его рук дело.

Ловкий тип, которого не может поймать даже сам Рауль Римус… Как там сказал доктор Реллим, перед тем, как напоить его Цайта, своим эфиристическим чайком? «Знаменитый сыщик не сможет меня разоблачить. Меня не смогли разоблачить даже самые серьезные люди».

Что, если…

Что, если Реллим — и есть тот самый неуловимый преступник?

Глава 23

В волнах плещущейся реки отражались серпы обеих лун, большой и маленькой. У берега, покачиваясь и постукивая бортом о канаты кранцев, стояла белоземельская баржа. Вернее, таковых барж тут стояла не одна, а несколько десятков, отчего жители Нахайска не обращали на нее внимания. Вернее — не обращали бы. Если бы энергичный полковник Можжевеловский не приказал поставить возле нее караул из солдат четвертого полка, «чтобы исключить лишнее внимание к грузу». После чего баржей заинтересовались сразу все. До заката мимо нее прошли, наверное, все горожане, рассматривая торчащих на борту часовых. Версий, объясняющих, что там такое, в трюме, по городу распространилось неимоверное количество. Самой популярной было то, что в ней вайсы привезли новое секретное оружие, которое мигом позволит разгромить… Кого именно будут громить секретным оружием, мнения расходились. Самая же популярная версия говорила о том, что в трюме таинственной баржи привезли в подарок королю Горменцу редкого белого носорога. Потому что у южан Орентиса есть такой обычай — в знак особого расположения дарить белого слона. Какая связь Белых земель и юга Орентиса — никто особо не задумывался, а вот почему именно носорог — объяснялось вполне логически. Потому что слон на баржу точно бы не влез. Да, логика нахайчан отличалась своеобразием.

Мишка-Троетес, один из нахайских воров — сами себя они скромно именовали «ночными купцами» — сплюнул в речную воду и, прищурившись, посмотрел на баржу. Надо было ему сегодня днем поспорить с другими «купцами» о том, что он пролезет на суденышко, да и точно разузнает, носорог ли там, а если носорог, то какого цвета. Днем было весело, а сейчас, ночью, когда хмель развеялся, пришло осознание, что задачка-то не из простых. И можно, конечно, вернуться, да и сказать, мол, не судьба, вот только купеческое слово — оно, как известно, тверже гороху, хоть у дневных купцов, хоть у ночных. И тому, кто просто так языком молотит, тому в первую гильдию нипочем не пробиться…

Так что, хочешь, не хочешь…

Плавал Троетес, несмотря на прозвище, как щука, так что в том, как добраться до баржи, трудностей не видел, а потом… Там видно будет. Он наклонился, скидывая сапоги…

Что-то кольнуло в шею и больше Мишка-Троетес, ночной купец, этой ночью ничего не видел и не слышал. Очнулся он только утром, на том же месте, замерзший и без сапог, которые нашел кто-то, поднявшийся ни свет ни заря, да и забравший себе на долгую память.

Через упавшее тело перешагнул другой человек, согнулся, присматриваясь в прекрасно видимую в серебристом свете баржу. В отличие от Мишки, он точно знал, что и как делать, потому что всегда рассчитывал свои действия и поступки и тщательно готовился к любым «операциям». Даже к таким пустяковым, как пробраться на грузовое судно, охраняемое всего-то лишь несколькими солдатами. Двое на причале, да двое — на барже. Как кусок пирога съесть.

Солдат звонко шепнул себя по шее.

— Чего ты? — спросил его второй.

— Да, кажись, комар уку… — ответил тот и рухнул плашмя, только штык о доски причала стукнул.

— Петька…!

В голую шею, прямо над поблескивающей на погоне медной четверкой, вонзилась длинная тонкая игла, с распушенной на конце красной кисточкой из шерстяных ниток. Второй солдат даже сказать ничего не успел, как потерял сознание.

Человек опустил сарбакан, когда-то давно доставшийся ему как трофей после стычки с туземцем с Амадинских островов. Полезная штука, как оказалось, с помощью которой можно не только убить, но, если правильно подобрать рецептуру и дозу — всего лишь усыпить человека на нужное время.

Так, ну где там эти двое, с баржи? Тут их коллеги на земле валяются, а они внимания и на соломинку не обращают… а, нет, обращают.

Один отступил в темноту и, судя по блеснувшему штыку, выцеливает пока невидимого неприятеля. Второй осторожно шагнул вперед… И рухнул плашмя.

Проклятье!

Игла из сарбакана мелькнула в свете лун и воткнулась в доски рубки.

Проклятье!

Солдат вскинул ружье вверх… А, нет, успел.

В смысле — солдат не успел выстрелить, иголка воткнулась в щеку, отключая часового как минимум на полчаса.

Согнувшись, человек бесшумно бросился вперед, перепрыгнув через лежащие тела, выдернув торчащие иглы, перескочил через борт баржи… Времени мало, времени мало…

Сарбакан — в чехол за спиной.

Отстегнуть сумку с пояса, развернуть ее — блеснул металл отмычек.

Сумка, вернее — чехол-патронташ с набором необходимых инструментов — легла на палубу у люка в трюм, запертого на навесной замок. Хороший замок, качественный… Такие делают в Фулчестере, но этот явно не оттуда. Не зря, не зря говорят о том, что изделия белоземельских заводов уже не уступают брумосским. А то и превосходят.

Человек повернул замок, отметил на обратной стороне незнакомое клеймо — пятиугольник с плохоопознаваемым зверем — хмыкнул, обернулся, глянув на лежащих на причале часовых, достал отмычку, вставил в скважину…

Хм. Интересная конструкция…

В человеке внезапно проснулся азарт и он достал еще несколько отмычек, приступив к вскрытию замка.

Часовой, тот, который рухнул первым, зашевелился и перекатился на бок. Потер саднящую шею, поднял голову…

— Это что же… Гриня?

От баржи донесся звонкий железный стук. Часовой увидел темную фигуру у люка и не стал долго размышлять — ситуация и так была ясна, как сегодняшняя лунная ночь. Нападение на пост!

Выстрел!

Мимо!

Темная фигура отпрыгнула в сторону еще тогда, когда часовой только вскидывал винтовку и, пока тот перезаряжал ее, прыгнула через борт в воду.

Только плеснуло.

***

— Даа… Совсем тут у вас воры обнаглели… — произнес доктор Бруммер, глядя на лежащий на столе набор отмычек. А вы говорили — с армией они не связываются.

— С армией — никогда! — горячо заверил полковник Можжевеловский, шевеля усами, острыми, как клинки двух кинжалов, — Вернее… Бывает, конечно, что и в армейские склады пролезают, не без этого… Там, где охрана послабее, конечно! Но что так, чтоб на часовых нападать — никогда! Боятся нас, уж мы их — ух!

Полковник сжал увесистый кулак, демонстрируя то, что ждет в ближайшее время всех местных «ночных купцов» на сто верст окрест.

— И, тем не менее… — доктор указал на то, что лежало на столе, — Кто-то попытался украсть наш груз. Если не более того.

— Что вы имеете в виду?

— Наш груз — важен как для нас, так и для вас. Вор мог оказаться вовсе не вором, а шпионом или поджигателем. Бросить в трюм лампу — и мы можем смело возвращаться обратно.

— Маловероятно, что груз пострадал бы, — вмешался один из мастеров. Парусина обработана по методу Сен-Леонара, пропитана смесью фосфорнокислого аммония, борных солей и двуокиси олова, она не горит.

— Злоумышленник мог об этом и не знать, — значительно поднял палец вверх Бруммер.

— Ничего, — стиснул кулаки полковник, — Всех местных «ночных купцов» поднимем и выпотрошим, запоют как миленькие, тогда узнаем, что он знал, чего не знал.

— А если он — не из местных? — логично возразил доктор, — Что, если он не имеет отношения к вашим «купцам»?

— Выпотрошим — узнаем.

— Прошу прощения, — кашлянул Цайт. Полковник гневно взглянул на него, мол, кто это вмешивается в разговор начальства, но ничего не сказал. Ученые, да еще и белоземельские, что с них взять — никакого понятия о военной дисциплине.

— Имеете что-то сообщить? — гневно посмотрел на Цайта доктор Бруммер, который все же имел представление о дисциплине и субординации.

— Еще раз прошу прощения, — снова кашлянул Цайт, напоминая, кто тут ученый, а кто — Черная сотня, — Но… У нас тут преступление, преступник не найден, а рядом с нами — человек, который знаменит тем, что может раскрыть любое преступление.

Все, собравшиеся за столом в трактире, дружно замолчали и повернулись в сторону мирно завтракавшего Рауля Римуса.

***

— Преступник — не местный, — заявил сыщик, только взглянув на лежащие перед ним отмычки.

— С чего это вы взяли? — фыркнул полковник. Как оказалось, Рауля Римуса прекрасно знали даже в Беренде и книжки о его расследованиях продавались на всех книжных лотках. Вот только именно Можжевеловский ими не увлекался, считая глупостью и выдумкой.

— Мне знакомы эти изделия. Такие наборы делают в Круа, если вы не знаете, полковник, это государство известно своими ювелирами и оружейниками…

— Я знаю, что такое Круа, я там бывал! — вспыхнул полковник.

— Как вы думаете, ваши местные разбойники частенько бывают там же, чтобы купить себе отмычку-другую.

— Вот еще! Наши ребята любую отмычку и сами изладят, им для этого круасские мастера без надобности!

Цайт мысленно усмехнулся. Выглядело так, как будто Можжевеловский откровенно гордится берендскими преступниками.

— Так что можно считать доказанным, что злоумышленник — не из местных преступников…

В этот момент все воры Нахайска и окрестностей, возможно, почувствовали внезапное облегчение.

— … что, — продолжил Римус, — совершенно ничего не говорит о его национальности. Он может быть как круассцем, так и подданным одной из Трех империй, тоже ценящим работы тамошних мастеров, белоземельцем, фюнмаркцем, берендцем, побывавшем в Круа… Говорите, вы там были, полковник?

— Вы на что это намекаете⁈

— На то, что нужно продолжить расследование. Говорите, солдаты внезапно потеряли сознание?

***

— Знакомая штучка, — сыщик повернул подбородок вытянувшегося во фрунт солдата в сторону и указал на красное пятнышко у него на шее, — След от отравленной иглы, какими пользуются дикари Амадинских островов. В зависимости от нанесенного состава, может как мгновенно убить, так и усыпить, не менее чем на полчаса…

— Osveljus dolozitt, wasche wysokoblagorodije, pered tem, kaksosnanija lischittsja, menja kakkomar kakoj ukusil, — произнес солдат, невольно дотронувшись до шеи.

— Что он сказал? — поинтересовался сыщик у Можжевеловского. Цайт, чьи познания в берендском зашли не настолько далеко, понял только, что речь шла об укусе комара. Что, собственно, подтвердил и полковник, сообщив, что солдат говорит, что перед потерей сознания почувствовал комариный укус.

— Духовая трубка с отравленными иглами, все верно. Преступник усыпил солдат, добрался до люка, но вскрыть замок не успел: один из солдат очнулся раньше намеченного срока.

— Берендскому солдату какие-то травленные иголки нипочем! — гордо заявил полковник. Цайт подумал, что, вероятнее всего, дело не в особой стойкости берендских солдат, а в особом качестве штальштадтских замков, которые просто так за пять минут не откроешь.

— Постойте, господин Римус, — вмешался доктор Бруммер, — Так кто это был-то?

— Духовая трубка, отравленные иглы, круасские отмычки… Боюсь ошибиться, но, как мне кажется, я знаю этого человека… — задумчиво коснулся подбородка Рауль Римус, — Прекрасно знаю… Вы слышали об ограблении банка «Бегумиум» в Бранде? В месяце Мастера этого года?

— Это вы о том, что сейф был расплавлен?

— Совершенно верно. На Западе уже давно орудует преступник, которого даже я, Рауль Римус, назову гениальным, преступник, который, боюсь, добрался и до Беренда. В этой барже перевозилось что-то ценное?

Лицо доктора Бруммера застыло, как каменное:

— Ничего, — спокойно ответил он, настолько спокойно, что Цайт мысленно зааплодировал его выдержке, — Только научное оборудование.

Сыщик задумчиво перевел взгляд на солдат, которые охраняли «научное оборудование, не представляющее ценности», но ничего не сказал.

— Оно, — тут же поправился доктор, — ценно для науки, но никак не для обычного — да даже и необычного! — вора.

— Ценность научного оборудования для вора не всегда очевидна… — задумчиво протянул сыщик.

— Да, у этого оборудования есть… ценные части… — в этом месте Бруммер все же не выдержал и бросил взгляд на доктора Реллима, безмятежно рассматривающего водную гладь, облокотившись о бревно деревянного парапета, — Но они хранятся… не здесь…

— Я могу продолжить расследование, оно меня некоторым образом заинтересовало… — предложил Рауль Римус, — Я приехал сюда, чтобы отдохнуть, но что можно назвать лучшим отдыхом, чем занятие любимым делом, верно?

— К сожалению, мы в ближайшее время убываем отсюда… в экспедицию.

— Тогда могу посоветовать усилить охрану. Насколько я смог проникнуть в особенности поведения этого человека — он не успокоится, пока не закончит начатое. Крайне настойчивая и несколько мстительная личность, знаете ли. Всего доброго.

Сыщик приподнял плоскую шляпу и двинулся прочь по набережной. Цайт смотрел ему вслед, наблюдая, как удаляется сутулая клетчатая фигура.

— Доктор Бруммер… — тихо сказал он. Но доктор уже и сам понял, что в ситуации, когда за твоим имуществом охотится неизвестный, но очень ловкий вор, помощь известного, и тоже очень ловкого, сыщика окажется совершенно невредной.

— Господин Римус! — выкрикнул он, — У меня есть для вас предложение!

Глава 24

В металлических пальцах левой руки Рауля Римуса была зажата белая чашка пенковой курительной трубки. Правой рукой сыщик нажал на кнопку плоской жестяной табачной банки, старой, потертой, видимо, ценной каким-то связанным с ней воспоминанием. Крышка щелкнула и откинулась, Римус поместил в трубку щепотку табака, чуть примял, положил вторую щепотку, третью, пока трубка не наполнилась почти до верха. Чуть прижал табак пальцем, чиркнул спичкой о бок спичечницы, подождал несколько секунд и раскурил трубку. С видимым удовольствием выпустил дым и отпил глоток кофе.

Голубоватый табачный дым поплыл по вагону-ресторану.

Цайт и доктор Бруммер наблюдали за ним под стук вагонных колес со своего столика.

— Я все же думаю, что он — брумосский шпион, — чуть сварливо заявил доктор.

— Этого не может быть, — хмыкнул юноша, — Во-первых, Рауль Римус как раз известен тем, что никогда не работает на правительство. Никакое. Вернее, он может выполнить расследование по просьбе брумосского правительства, точно так же, как он расследовал убийство гаттонбергского епископа по просьбе короля Леопольда. Но быть шпионом он не станет…

— Он — брумосец, — фыркнул Бруммер, — любой брумосец готов выполнить задание своего правительства ради вящей славы Брумоса. Вспомним, хотя бы Бенджамина Вуберна…

— Или лорда Коулсдена…

Рекомый лорд был широко известен как путешественник и охотник на крупную дичь, соперничая в славе с самим лордом Маунтом… пока не оказалось, что он, помимо того, что странствовал по всему миру, еще и являлся агентом идринского подполья, способствующего отделению Идрина от Брумоса. Это при том, что Коулсден являлся несомненным и чистокровным брумоссцем, чья родословная шла от самого 13 века. С тех пор о лорде никто и никогда не слышал. Возможно, он скрывается где-то, но, как было убеждено большинство, лорда просто-напросто убили тайком, чтобы не портить репутацию Брумоса.

— Коулсден — редкое исключение, единичный случай. А любой брумоссец…

— Так Римус — и не брумосец. Он питландец.

— Какая разница⁈

— Примерно как между шнееландцем и грюнвальдцем.

— Разве можно сравнивать! — взвился доктор.

Как любой шнееландец — да как почти любой белоземелец — он терпеть не мог Грюнвальд. За то, что тот не признавал себя частью Белых земель, за то, что до сих пор был самым большим государством Белых земель, за то, что историю Грюнвальда была хоть ненамного, но длиннее истории Шнееланда, за этот их мерзкий акцент, за приторные вафли… да за все!

— Можно, — улыбнулся Цайт, — Еще как можно.

Несмотря на то, что в настоящее время Питланд — это часть Брумоса, еще чуть более ста лет назад он был независимым королевством, впоследствии завоеванным и присоединенным. Отчего отношения между двумя народами были несколько… недружелюбными. Питландцы считали брумоссцев подлыми и бесчестными, брумоссцы, в свою очередь, честили питландцев скупердяями и пьянчугами. Что, надо признать, как минимум, в части скупердяйства было правдой — Питланд в свое время обложили таким количеством налогов, что его жителям в течение почти столетия приходилось экономить буквально на всем, что до сих пор сказывалось на национальном характере. Да что там налоги — даже национальные клетчатые костюмы им разрешили носить буквально несколько лет назад, не в последнюю очередь — благодаря Раулю Римусу, отказывающемуся надевать хоть что-то еще.

— Среди питландцев тоже есть верные псы Брумоса.

— Это — редкое исключение, единичные случаи. А любой питландец…

Доктор Бруммер побагровел, опознав ироничный перефраз своих же собственных слов.

— Господин Цайт, — прошипел он сквозь зубы, — Мне не нравится этот брумоссец, при всем моем уважении к его славе. И мне не нравится то, что вы потащили его с нами. Хочу вам напомнить, КТО руководитель нашей экспедиции.

— Кто? — вежливо приподнял бровь Цайт.

— Я! И, как ее руководитель, я требую…

Юноша перегнулся через стол и посмотрел в глаза доктору:

— Вы ничего не забыли?

— О чем вы? — осекся Бруммер.

— Вы — НАУЧНЫЙ руководитель проекта. В той части, которая касается вычислений, расчетов, чертежей и испытаний — вы несомненный руководитель. Но ОБЩЕЕ руководство осуществляет совсем другой человек. Которому подчиняетесь, в том числе, и ВЫ.

Палец Цайта указал на грудь доктора.

— Ну, знаете ли! — доктор раздраженно выдернул из-за воротника салфетку, скомкал ее и бросил на стол, как будто жест Цайта испачкал ее, сделал грязной и мерзкой, — Только потому, что вы входите в Черную сотню, еще не означает, что вы можете командовать…

— Означает, доктор. Означает. О чем вас недвусмысленно предупредили, когда вы соглашались на эту экспедицию. И тогда вы ничего не имели против того, чтобы подчиняться мне. А сейчас, видимо, решив, что мы достаточно далеко от Шнееланда, чтобы бояться короля, вы вдруг возомнили себя независимым?

Холодные, как лягушки, слова Цайта летели в доктора, в диком несоответствии как с внешностью и возрастом юноши, так и с его всегдашней дружелюбностью, отчего Бруммер поежился, неожиданно почувствовав холодок, скользнувший вдоль позвоночника, как та самая лягушка, сунутая за шиворот. Обвинение в измене королю, на которое недвусмысленно намекнул — да что там намекнул, озвучил прямым текстом! — этот мальчишка, являлось слишком серьезным, чтобы его проигнорировать.

К счастью, доктор Бруммер был белоземельцем, которые с молоком матери впитывают уважение к правителю своего государства и, при всем университетском вольнодумстве, никогда не перейдут границы, за которыми вольнодумство превращается в бунтарство. Если им, конечно, есть, что терять.

К несчастью, доктор Бруммер не мог так просто признать власть над собой какого-то… сопляка!

Повисшее между ними напряжение разрушил появившийся с некоторым опозданием доктор Реллим. Не обращая внимания на Цайта с Бруммером он плюхнулся на стул и схватил папку с меню, из красного сафьяна.

— А здесь неплохо! — жизнерадостно заметил он, обведя рукой интерьер и имея в виду, скорее всего, сразу все: от широких окон, за которыми проплывали зеленые пейзажи Беренда, до обтянутого золотистой узорчатой тканью потолка, чашечек газовых светильников на стенах, белоснежных накрахмаленных скатертей, блестящей серебряной посуды, стюардов в длинных белых фартуках, публики, которая ничем не отличалась от точно такой же белоземельской, разве что чуть больше мундиров…

А может, Реллим имел в виду всего лишь меню. В которое он тут же уткнулся.

Хотя, нет. Потому что от этого самого меню он тут же поднял озадаченный взгляд.

Список блюд был на берендском. Которого доктор Реллим не знал.

Впрочем, долго переживать по этому поводу он не стал:

— Cshelowek! — подозвал он официанта. Мгновенно подбежавший человек с узкими глазами и скуластым лицом почтительно склонил голову и произнес что-то вопросительное.

— Ja niegoworja po-berendski, — с этими, довольно популярными среди членов экспедиции, словами, он ткнул пальцем в меню.

— Один момент, — перешел на белоземельский официант. Впрочем, его выговор был еще хуже, чем у полковника Можжевеловского.

— Горячее, — палец официанта заскользил по строкам, — schtschi, borschtsch…

Реллим вздохнул, впрочем, эти языколомные названия были всего лишь любимыми берендцами капустным и свекольным супом.

— … суп из курицы, суп из соленых огурцов, консоме, суп-пюре из цветной капусты, рыбный суп из осетрины, соленый суп с мясом, соленый суп с рыбой. Соусы: стерлядь на пару, осетр на пару, судак по-полански, рыба сборная на сковородке, кокиль из рыбы, филе-сотэ, бифштекс, антрекот, ростбиф, говядина-штуфат, почки, мозги с гарниром, ножки свиные с гарниром, bitoschki… фринкадельки со сметаной по-степному, zrazy… zrazy… dasojdjot… zrazy по-полански, skobljanka… sajtan… мясо строганное, saslyk… sajtan… kebab…

Официант, нимало не смущаясь, объяснил непонятное слово другим непонятным.

— … ветчина с горошком, яичница из пяти яиц, макароны с сыром, солонина с хреном…

— Kuda prjoss⁈ — донеслось от входных дверей. Официант, другой уже, преградил путь неловко мявшемуся мужчине с широкой бородой, одетому чисто, но явственно по-крестьянски. Тот тихо что-то объяснял официанту, показывая то внутрь вагона, то на зажатый в руке белый узелок.

По коридору быстрым шагом прошел буфетчик, крупный мужчина в черном костюме, с белым галстуком. Ни слова не говоря он с размаху ударил кулаком в лицо крестьянина, так, что тот рухнул в проход. Пнув ногой выпавший узелок, буфетчик закрыл дверь и, широко улыбаясь, развел руками, мол, инцидент исчерпан.

Официант Реллима склонился обратно над меню:

— Котлеты: отбивные, рубленые, рубленые в сухарях, свиные с соусом пикан, де-воляй, рыбные с грибным соусом…

Поезд шел по высокому мосту, пересекавшему долину между двумя холмами. Под арками моста виднелись крыши домов и черно-белые спины коров.

***

— А теперь давайте, признавайтесь, — откинулся на спинку стула Реллим, заказав себе «степные фрикадельки» и чай, — что тут между вами произошло? Такое чувство, что приди я на минуту попозже и тут уже шла бы дуэль.

Доктор Бруммер фыркнул отвернулся. Цайт задумался. Рассказывать не хотелось, уж очень это походило на детское ябедничество, пусть Бруммер и сам ведет себя как ребенок.

Реллим перевел взгляд с одного на другого:

— Вы не только друг с другом не разговариваете, но и со мной тоже? Так, а ну-ка посмотрите на меня!

Бруммер нехотя повернулся и уставился на Реллима. Тот внимательно посмотрел ему в глаза:

— А теперь хватит дуться, рассказывай, что произошло.

Отошедший от ссоры Бруммер коротко и сухо пересказал суть спора. Цайт кивнул, подтвердив, что да, именно в этом все и дело.

— Дети… — Релли поднял глаза к небу, вернее — к потолку вагона-ресторана, — Доктор, а вы подумали, что на наше оборудование УЖЕ покушались? И нет никаких гарантий, что этот таинственный вор снова не появится для того, чтобы закончить начатое? И, возможно, стоит иметь под рукой сыщика, который сможет предотвратить кражу или найти украденное, в случае чего?

— Нет никаких гарантий, что этого сверх-вора не выдумал сам Римус, для того, чтобы втереться нам в доверие, — буркнул доктор Бруммер.

— Еще немного и вы придете к выводу, что и попытку кражи он сам подстроил, чтобы к нам попасть.

Судя по скривившемуся лицу, Бруммер именно так и хотел сказать, но теперь, когда это озвучил Реллим, считает мысль глупой.

— В общем, пусть сыщик стережет наше оборудование от вора, а я присмотрю за самим сыщиком! — хлопнул ладонью по столу Реллим и перед ним поставили тарелку с заказом, — … фрикадельки…

«Фрикадельки» в представлении берендцев были размером с ладонь.

Глава 25

Перегрин

Провинция Митчелл. Логан-Крик

3 число месяца Королевы 1855 года

Джонни Дженкинс

Паровоз пыхнул паром и остановился. Железнодорожная станция маленького, ничем внешне не примечательного провинциального городка, затерявшегося среди бескрайних полей хлопка и кукурузы, была бы такой же непримечательной, как и сам городок, точно такой же, как любая другая станция по пути сюда: дощатый перрон, длинный крытый навес для пассажиров, двухэтажное здание, крашеное в излюбленный в Перегрине красный цвет, бочка водокачки, поднятая высоко вверх… Была БЫ.

На самом деле станция городка Логан-Крик выглядела так, как будто ее по ошибке перенес сюда из какого-то другого, более крупного города, какой-то чудаковатый волшебник. Ладно, каменные плиты перрона, в конце концов, горы на горизонте намекали, что каменоломни тут относительно неподалеку, ладно, та же самая традиционная бочка водокачки… Но сам вокзал… Да, именно название вокзал более всего подходило к этому зданию, никак не банальное «станция». Огромное, краснокирпичное, вытянувшееся в высоту как минимум на три этажа, с навесом, державшимся не на банальных деревянных столбах, а на арках чугунного узорного литья, оно казалось ошеломляющим, подавляющим, даже несколько пугающим.

Собственно говоря, по реакции на этот вокзал можно было определить в немногочисленной толпе прибывших пассажиров, кто из них местный, кто бывал здесь ранее, а кто приехал впервые. Местные нет-нет, да и бросали горделивый взгляд по сторонам, мол, видите, видите, какая у нас тут диковинка? Это потому что у нас тут — Логан-Крик, а не что попало! Бывавшие здесь ранее просто двигались по своим делам, не обращая на непропорциональное здание никакого внимания. Новички же непременно останавливались и оглядывали это чудо с раскрытым ртом, мол, а как это? А что это? А… а мы точно туда, куда надо приехали?

Один из таких замер посреди перрона, уронив на плиты здоровенную дорожную сумку из потертой кожи. Молодой парень с лицом, чей загар определенно выдавал в нем бывшего обитателя фермы, растерянно оглянулся, посмотрел на проходящих мимо людей, не обращавших на него никакого внимания, потом робко обратился к высокому мужчине с суровым лицом и обвислыми усами:

— Прошу прощения, господин…

Господин, не обратив на вопрос никакого внимания, прошествовал мимо, только качнулись полы черного плаща, открыв на мгновенье вид на пояс с двумя револьверами.

Парень растерялся окончательно, оглянулся и наткнулся взглядом на еще одного пассажира, спокойно шедшего в город, не глядя по сторонам:

— Прошу прощения…

Парнишка запнулся. Пассажир на вид был немногим старше его самого, лет восемнадцать, ну, двадцать, от силы, но безразличное выражение его лица и не менее безразличный взгляд чуть прикрытых глаз отбивали всякое желание задавать какие-либо вопросы.

— В чем дело, молодой господин? — тем не менее, Господин Безразличность отреагировал на обращение к нему.

— Еще раз прошу прощения… А это — Логан-Крик?

— Совершенно верно, — спокойно кивнул пассажир.

— А… а это точно Логан-Крик? Нет, я не хочу вас обидеть, но…

Парень обернулся, ладонью, широкой и явно знакомой как с лопатой и топором, так и с рукоятями ружья и ножа, указал на возвышающуюся причину своих сомнений. И тут же почувствовал себя полным глупцом: видимо, как раз для тех, кого пугало здание вокзала, на его стене висела огромная белая вывеска, на которой трехфутовыми буквами было написано «ЛОГАН-КРИК».

— Точно, — флегматично подтвердил из-за спины паренька пассажир. После чего, посчитав вопрос исчерпанным, двинулся дальше. И тут же остановился снова. Перевел взгляд на ухватившую его за рукав плаща ладонь. Поднял взгляд на смутившегося паренька.

— И снова прошу прощения, господин… Не могли бы вы мне помочь? Я здесь впервые, а вы, я вижу, человек опытный… Не могли бы вы показать мне дорогу до трактира старика Уизероу? Понимаете, он брат моей мамы… в смысле, он брат двоюродной сестры моей мамы, то есть и моей маме он тоже в какой-то мере брат… Вот мама и сказала, чтобы я отправился к дяде Джону, дабы тот приискал мне какую-никакую работенку. Нас на ферме семь сыновей, а земли у нас и так маловато было, вот папаша нас, младшеньких, и отправил, кого куда, кого, значит, на восток, ну а меня, вот, к дяде Джону…

— Пошли, — прервал поток косноязычного красноречия молодой пассажир. И, подхватив небольшой саквояж, двинулся в сторону городка. Паренек поднял свою сумку и бросился за ним вслед.

— Прошу прощения, господин…

— Можешь не просить, мы не на исповеди. Говори сразу, что там у тебя еще.

— Я был настолько невежлив, что не представился. Меня зовут Хэнк Браун.

Паренек по имени Хэнк чуть подождал, и, ничего не дождавшись, все же набралс смелости, чтобы уточнить:

— Про… Скажите, господин, а как вас зовут?

Флегматичный господин флегматично обернулся:

— Можешь называть меня Джонни Дженкинс, не ошибешься.

***

Как только Джонни Дженкинс с навязавшимся к нему в попутчики парнишкой Хэнком — забавно, но Джонни, хотя и был почти ровесником молодому Брауну, но чувствовал себя рядом с ним почти стариком — вышли на центральную улицу Логан-Крик, то сразу почувствовали, что «не по размеру сшит» не только вокзал, но и некоторые другие здания городка.

Церковь высилась внушительной колокольней все из того же красного кирпича… а, нет. Это колокольня высилась, поражая размерами, а вот церковь, сколоченная из потемневших досок, была гораздо меньше и лепилась к колокольне, как гриб-трутовик к стволу могучего дуба.

Здание банка — для тех, кто, подобно Хэнку, засомневался бы, над дверью красовалась потемневшей бронзой букв вывеска «ЛОГАН-КРИК БАНК» — могло бы вместить в себя не только деньги всех обитателей городка, но и их самих, да, пожалуй, хватило бы место и для пехотной дивизии. Причем та самая дивизия могла бы успешно отстреливаться от нападающего противника, держа оборону за толстыми стенами из каменныхвалунов.

Трактиров же по обе стороны улицы было открыто столько, что жители Логан-Крик вполне могли бы разойтись по каждому трактиру поодиночке и не осталось бы никого, кто не смог бы найти себе место для уединения за стаканчиком виски. Видимо, именно поэтому большая часть трактиров стояла закрытой, с заколоченными окнами и дверями. Наверное, жители Логан-Крик не стремились к уединению.

— Господин Дженкинс, господин Дженкинс…

— Зови меня лучше Джонни, — чуть поморщился «господин Дженкинс». Нет, ему, конечно, нужно привыкать к новой фамилии, а за неделю в дороге случаев привыкнуть к ней бы немного, но, тем не менее, это длинное обращение немного раздражало.

— Хорошо… Джонни. Скажи, а почему здесь все такое… странное?

— Что ты знаешь о Логан-Крик, Хэнк?

— Здесь живет дядя Джон. Тот, который брат соей мамы, в смысле, у моей мамы есть сестра…

— А КРОМЕ этого?

Молодой Браун задумался. Потом посветлел лицом:

— Здесь когда-то давным-давно нашли золото!

Давным-давно… Впрочем, для деревенского парнишки почти полстолетия назад — это достаточно давно.

— А что произошло потом?

— Потом сюда приехало много людей, чтобы это самое золото копать. Вон в тех горах, наверное. Бабушка Сьюзан говорила, что мой папаша, когда еще был примерно в моем возрасте, тоже хотел сюда приехать, но мой дедушка не отпустил его и так выдрал розгами, что папаша до сих пор при слове «золото» почесывается… А! Я понял. Народу приехало много, но селиться они здесь не собирались, только копать золото. Но жить им все равно где-то нужно было, да еще веселиться во время отдыха, вот здесь трактиров и понастроили, как бобры хаток.

— Верно.

— А потом золото кончилось, все копатели разъехались, вот трактиры и забросили.

— Верно.

— А… а тогда почему такая огромная колокольня? И банк? И…

— Как ты думаешь, подумал ли кто-нибудь, что золото закончится?

Хэнк задумался. В этот раз надолго.

— Кажись, понял. Они думали, что золотишко тут вечно буду копать, вот и решили эти громады отгрохать, думали, и город разрастется. Это как с нашим соседом, Клетусом Дэвисом, который решил свиней развести. Думал, что их много вырастет, станет мясо продать, выстроил себе коптильню, да такую, что в ней быка можно за раз закоптить, целиком, вместе с рогами. А свиньи возьми, да и попередохни. Так коптильня и осталась торчать пустая. Тогда Клетус…

Джонни неторопливо шагал по улице, под мерный рассказ Хэнка, который со своего невезучего соседа уже переключился на какую-то тетушку Марту, у которой тоже что-то произошло интересное… Забавный парнишка. Нет, нутро Джонни, уже привыкшее к тому, что во всем есть подвох и каждый носит свою маску, подсказывало, что с этим деревенским юнцом тоже может быть не все в порядке. Кто его знает, чего он сбежал со своей фермы. Может, переспал со своей сестренкой или не захотел жениться на соблазненной дочке соседа, может, его семья ввязалась в кровную месть или же бедолага Хэнк подстрелил не там и не того… Много чего можно придумать, но, скорее всего, простяга Браун-младший просто-напросто тот, кем выглядит — деревенский парнишка, отправленный к дальнему родственнику, чтобы зарабатывал себе на жизнь самостоятельно.

Несмотря на спокойное выражение лица и на то, что он, Джонни, не крутил головой направо и налево, он все же внимательно осматривал городок, бросая быстрые взгляды искоса.

Старики в широкополых шляпах греются на солнышке на верандах своих домов…

Неторопливо прогуливаются девушки, прячась от солнца под белыми зонтиками…

Оружейный магазин. Сюда нужно зайти, чтобы купить ружье…

Шварцы. Много щварцев. И каждый куда-то что-то несет. Или передвигается почти бегом, нарушая здешнюю всеобщую атмосферу ленивой расслабленности…

Работающий трактир, что по здешним меркам — редкое зрелище… О!

— Хэнк, это не твоего ли дядюшки заведение?

Над дверным проемом, в котором покачивались створки маятниковых дверей, темнела вырезанная на широкой доске надпись «У Джо».

— Ой, точно! Спасибо, господин… Джонни, спасибо!

Хэнк шагнул было вперед, нерешительно остановился и, замявшись, обернулся к Дженкинсу:

— Скажи… Джонни… А ты местный?

— Нет, приезжий.

— А тебе есть, где остановиться?

— Я еще не выбрал.

— Тогда… Пойдем к дяде Джону вместе! Он не откажется дать тебе номер, я его уговорю…

Джонни мысленно усмехнулся. Парнишка просто боится оказаться совсем одному в незнакомом месте, с дядей, которого видел дай бог если раз в жизни.

— Пойдем.

Шагнул вперед — и остановился.

Справа от трактира дядюшки Хэнка, из дверей офиса здешнего шерифа, вышел тот самый недружелюбный тип в плаще, который не стал разговаривать с Хэнком на вокзале. Вышел — и почти наткнулся на поднимавшегося на крыльцо мужчину в хорошо пошитом черном костюме.

Мгновенье — и в руке плащеносца возник револьвер, уставившийся в грудь костюмного.

— Мыльный Гарри, — прошипел тип в плаще, так, услышали, наверное, все на улице.

Глава 26

Джонни сосредоточился, готовый в любое мгновенье отскочить в сторону, чтобы не попасть под случайную пулю. Потому что поименованный «Мыльным Гарри» пришел к здешнему шерифу — а тип в плаще именно шерифом и оказался — вовсе не в одиночку, за его спиной стояло несколько типов, одетых вовсе не так шикарно, зато оснащенных ножами и револьверами, а у одного из них, самого большого, на плечах, подобно коромыслу, лежало ружье внушительного калибра.

«Мыльный Гарри», кстати, не вызывал никаких ассоциаций с намыленностью, скользкостью или какой-то особенной пронырливостью, которые могли бы объяснить такое необычное прозвище. Напротив, он выглядел вполне солидно, как преуспевающий купец или, как говорят в Перегрине, businessman, или чиновник чуть выше средней руки. Например, мэр здешнего города… что вполне вероятно, однако непонятно, с чего на него окрысился шериф…

Тем временем, «Мыльный Гарри», нимало не испуганный наведенным на него оружием, улыбнулся той широкой и обаятельной перегринской улыбкой, каковой славились все здешние политики, торговцы, мошенники и прочие люди живущие тем, что вызывают у людей доверие:

— Шериф Фултон… А я как раз решил зайти, познакомиться с вами после вашего приезда в наш славный городок.

А, вон оно в чем дело. Шериф здесь — новичок, а вот этот «Мыльный» — старожил… хотя, нет. Шерифа должны выбирать люди городка и кто попало, приехавший на поезде, шерифом стать не может. Значит, как минимум, это шериф должен быть старожилом… Непонятно. Понятно пока только то, что перестрелки, кажется, не ожидается. Фултон, хотя и не убрал револьвер в кобуру, но хотя бы опустил его. С другой стороны, с его ловкостью вскинуть его обратно…

— Это — МОЙ городок, — заявил шериф с непробиваемым апломбом человека, скупившего здесь на корню всё, вплоть до последнего цыпленка.

— Так значит, мы с вами теперь — соседи! — радостно, настолько радостно, что это граничило уже с издевкой, заявил «Гарри», — Вы про меня вроде бы как уже слышали, но могу вас заверить — я приехал сюда для того, чтобы стать честным человеком, все мое прошлое оставлено далеко позади.

— Леопард линяет, да пятен не меняет, — буркнул шериф, все так же непреклонно высясь на крыльце.

— Может, если вы пригласите меня внутрь, то за кружечкой кофе или чего-нибудь покрепче мы могли бы…

— Нет, — отрезал Фултон и, шагнув назад, захлопнул дверь своего офиса.

Господин Мыльный, нимало не расстроившись — или хорошо владея своим лицом — пожал плечами и неторопливо зашагал по улице, бросив быстрый взгляд на Джонни и стоявшего рядом с ним столбом Хэнка. Впрочем, судя по взгляду, оба юноши его совершенно не заинтересовали.

***

— Ух ты, это же был сам Мыльный Гарри! Он живет здесь, в этом городке! Здорово! — восхищенно затараторил Хэнк, когда они оба, наконец, пообщались с дядюшкой Джоном, получили по номеру в его трактире и спустились вниз, пообедать. Причем, надо заметить, Дженкинсу дядюшка был рад заметно больше, чем племянничку. Потому что от Дженкинса он получил деньги, а от Хэнка — помятое письмо и головную боль: где поселить новоприбывшего родственника, чем его занять, и какую работу дать… Чем ему платить, опять же: дела трактира «У Джо» шли не то, чтобы плохо… как дела и у всех в Логан-Крик.

— Что ты знаешь о Мыльном Гарри? — Джонни сделал вид, что просто проверяет знания Хэнка, рассматривая поданный обед: курицу, обжаренную до хрустящей корочки, с гречневыми оладьями, политыми сиропом и куском пирога с пекановыми орехами. Джонни уже был знаком с этим орехом, поэтому с такой уверенностью смог его опознать в пироге.

На самом же деле, Дженкинс, как недавно прибывший на земли Перегрина — и неважно откуда, из Брумоса ли, из Белых земель… — просто не понимал, что это за тип.

— Оо, мы часто читали про него в газетах!

***

Гарри Ковета, как оказалось, получил свое прозвище вовсе не за какую-то особую пронырливость — хотя и ее у него было в достатке, иначе он, скорее всего, сейчас не гулял бы по улице Логан-Крик, а дробил камни на каторге — а за торговлю мылом. Да, самым обычным мылом. Только торговал он им необычно.

Уроженец провинции Митчелл, Ковета развернул свою «торговую» деятельность несколько севернее. По каким-то загадочным и непонятным Дженкинсу причинам, преступления, совершенные в одной провинции, не являлись основанием для ареста в другой провинции Перегрина, отчего преступник, пойманный на горячем, мог просто напросто пересечь границу и смело показывать полицейским нос. Именно поэтому Гарри, о преступлениях которого писали газеты, так преспокойно чувствовал себя в Митчелле, где, видимо, предусмотрительно не совершал ничего предосудительного, руководствуясь волчьим принципом: «Не охотиться возле логова».

Торговля мылом в исполнении Ковета выглядела так: покупалась партия мыла, стоимостью несколько центов за кусок, потом на оживленной улице открывалась лавчонка, продавец которой громко заявлял, что только сегодня и только сейчас все желающие могут увидеть аттракцион невиданной щедрости — он на глазах у прохожих завернет один из кусков мыла в купюру, номиналом не много не мало, а сто талеров, после чего бросит его в общую кучу, откуда каждый брусок мыла будет продаваться уже не по центу, а по талеру. Практически — лотерея, а, как и в любой лотерее, желающие купить за талер возможность получить в сто раз больше не переводились. Собственно, подобное и мошенничеством-то сложно назвать, если бы не выяснилось, что каждый раз счастливчиком, обнаружившим сотенную купюру, оказывался сообщник Гарри, которому тот подсовывал нужный кусок, пряча его от остальных. То есть, покупка мыла у Мыльного Гарри если и была лотереей, то безвыигрышной.

Плохо, подумал Дженкинс, очень плохо. Он был согласен с шерифом Фултоном: люди, подобные Ковета, нрав не меняли. И раз Гарри здесь, в Логан-Крик, да еще и с собственной бандой, то и здесь он планирует устроить что-то, мягко говоря, незаконное. А ведь весь план обогащения Джонни Дженкинса строился на том, что он прибывает в тихий городок рядом с заброшенными золотоносными шахтами, находит состояние — и убывает, пока жители городка не решили, что он должен с ними поделиться, даже без собственного на то желания. От людей же, вроде Гарри, так быстро не исчезнешь. А взять золото и исчезнуть втихаря — рушило весь план.

Ладно. Пока рано строить планы, ведь еще точно неизвестно, чем здесь занимается Гарри и насколько он может быть опасен. Может быть, эта проблема — из тех проблем, которые решаются одним точным выстрелом…

Проглотив остатки орехового пирога — вкусного, хоть и необычного — Джонни встал из-за стола. Нужно следовать плану.

***

— Это что же за ружье такое? — удивленно спросил Дженкинс у хозяина оружейного магазина.

Ружье действительно впечатляло: длиной футов десять, не меньше, калибром в два дюйма, так, что казалось, в его стволе может, при желании, переночевать некрупная кошка, приклад отсутствовал — оно и понятно, выстрелить, как из обычного ружья, из этой мортиры смог бы только великан, любого обычного человека она быстро научила бы делать заднее сальто.

— Голубятница, — охотно пояснил продавец, которого покупатели, видимо, не радовали частым посещением, так что он был доволен появлению свежих ушей, — Неподалеку от Логан-Крик проходит маршрут перелета странствующих голубей, вот, когда еще работали шахты, с помощью этого ружья заготавливали мясо. Всыплешь в дуло фунт голубиной дроби, упрешь в скалу, направишь на стаю — один выстрел и центнера три голубятины с неба так и сыплется. Главное — место поудачнее выбрать, то на тебя с неба может не только мясо посыпаться. А отмывается голубиный помет ой как плохо, хе-хе-хе…

Про странствующих голубей Дженкинс слышал, про их гигантские стаи, буквально затмевающие небо, но их перелета еще не видел. Если повезет — то увидит. А если совсем повезет — то увидит их не над своей головой. Как-то не хочется на собственном опыте узнавать, как отмывается помет…

— Нет, вещь, конечно, интересная, но мне бы что-нибудь более традиционное.

— Скучные вы, брумосцы, хе-хе-хе… — засмеялся продавец.

Ну да, брумосцы, — тоже засмеялся, только внутренне, Джонни. Именно брумосцем меня и должны считать. Я — брумосец, да. И когда разбогатею — вернусь в Брумос.

— И все же — что посоветуете?

— Вот, смотрите: винтовка системы Симпсона, 1835 года — мужчина снял со стены за своей спиной массивное ружье длиной более четырех футов, — Калибр 0,58, с 300 ярдов пробивает насквозь оленя, медведя сбивает с ног, дыры от нее размером с кулак…

— Я не хочу охотиться на медведей.

— Так олени же!

— И оленей тоже.

— Так здесь больше и охотиться не на кого!

— Ну… Может, утки?

— Утки… — проворчал продавец, явно еле удержавшийся от того, чтобы добавить «еще на мышей бы отправился…», — после чего грохнул на прилавок длинный охотничий дробовик, — Вот, берите.

Но Дженкинс уже заметил кое-что поинтереснее.

— А покажите мне вон того малыша.

Продавец оглянулся на скромно прячущийся в углу короткоствольный дробовик с двумя стволами и прикладом с полустершейся выжженной надписью.

— Это? Этот старичок — для охранников дилижансов. С ним ребята из «Джоэль Итан» отстреливались от бандитов, доставляя грузы. Идти с ним на уток — все равно что заставить боевого коня таскать бочки с водой!

— Его, — твердо заявил Дженкинс.

Для его целей именно этот короткоствольный, дюймов двадцать, не больше, ветеран подходил как нельзя лучше. Ему же не, хе-хе-хе, и в самом деле на уток охотиться.

Глава 27

Да-дах!!!

— Кря-кря-кря-кря-кря!!! — заполошно завопили утки, становясь на крыло и уходя подальше от ставшего вдруг негостеприимным озера. Развернулись в воздухе и потянулись вдаль, над серым куполом каменной горы.

— Ни в одну не попал, — констатировал Хэнк, который, впрочем, скорее всего не знал слова «констатировал» и, возможно, полагал, что он заметил, произнес, проговорил, а, может даже, и съязвил.

Джонни опустил дробовик. Всем хорош старичок: мощный бой, ухватистый приклад, на ближней дистанции сноп вылетевшей дроби медведя разорвет напополам… ну или по крайней мере — не прибавит зверюге здоровья точно. Ключевое слово «на ближней». Чуть дальше — и дробь разлетается веером, так, что попасть туда, куда целишься, можно разве что случайно. Ну или при большом везении, какового сегодня Джонни Дженкинсу не досталось.

— Не надо было этого коротыша брать. Он же для кучеров дилижансов, от волков отстреливаться… От всяких.

Ага. И от четвероногих и от двуногих.

— Обманул тебя продавец, в общем. Барахло подсунул. Надо ему лицо разбить.

Простой деревенский парень Хэнк. Чуть что не так — разбить лицо, да и все тут. За неделю, что Джонни и ставший ему приятелем Хэнк Браун прожили в Логан-Крик, застенчивый деревенский парнишка освоился, перезнакомился с половиной городка — что, согласитесь, нетрудно, если ты работаешь в трактире — и осмелел, не единожды ввязываясь в драки с такими же молодыми ребятами, собиравшимися вечером, чтобы пропустить кружечку-другую пива, да помериться молодецкой силушкой.

— Не надо ему ничего разбивать. Мне этот дробовик нравится, — флегматично заметил Джонни.

— Ты ж из него ни по одной утке не попал!

— Если человек не может попасть из ружья — это не всегда вина ружья. Чаще всего — того, кто держит ружье.

— Джонни, ты что, хочешь сказать, что не умеешь стрелять? — недоверчиво ухмыльнулся Хэнк.

Ну да, в Перегрине человек, который не умеет стрелять — все равно, что человек, который не умеет пользоваться ложкой.

— Умею. Но не из дробовика.

— Так надо ж учиться!

— А я что делаю?

— А… — Хэнк запнулся, осознав, что да, стрелять нужно учиться и да, Джонни именно это и делает. Не по камням же в горах палить, порох переводить. А порох нынче дорог!

***

Да-дах!

— Ну и зачем⁈ — взвыл Хэнк, чья деревенская скопидомная натура не могла смириться с таким пустым переводом зарядов. Этот же… Джонни! Он и впрямь пальнул по скале, одной из тех, что торчали у склона горы, а теперь стоит, рассматривает камень, как будто надеется, что он сейчас обратится в утку. Здоровенную такую, жирную утку. Величиной с медведя.

Постреляв на озере, одном из тех, что прятались в буковых лесах у подножия гор, и окончательно распугав всех уток и большую часть рыб, оба приятеля отправились посмотреть на собственно горы.

Честно говоря, такого гордого звания они не очень-то и заслуживали. Футов на сотню поднималась ввысь к небу самая высокая гора провинции и то — не здесь, а в паре десятков миль севернее, а здесь и вовсе — скорее холмы какие-то, чем горы. Вот там, откуда Хэнк приехал, вот там — горы, да! И еще какие!

Джонни без особого интереса выслушивал рассказ Хэнка о том, как его очередной то ли родственник, то ли сосед — у парня было великое множество историй, которые непременно происходили с кем-то, кого он знал лично — встретил бешеного волка, но был настолько пьян, что волк, укусив его, тут же издох. Какое отношение эта байка имела к горах — не смог бы объяснить даже сам Хэнк, если бы Джонни вдруг решил спросить его об этом. Но Дженкинс не спрашивал, продолжая рассматривать дробинки, впившиеся местами в каменную поверхность.

— Я слышал, — тут же перевел тему разговора Хэнк, — что некоторые мошенники таким способом подделывают золотые шахты.

— Подделывают?

— Ага! Решат, значит, продать какому-нибудь дурачку шахту, в которой золото последний раз видели десять лет назад и то потому, что в нее заглянула жена местного фермера в поисках своего мужа, а у нее в ушах золотая сережка была… О чем это я? А, да: решат, значит, продать пустую шахту дурачку, но у совсем уж дураков денег обычно нет, а тот, кто не совсем — тот захочет убедиться, что в шахте и впрямь золото есть. Вот тогда берут вот так ружье, набивают его вместо дроби мелким золотым песком — и бахают. Золото в камень влетает, да и застревает, как будто всегда тут было. Вот тогда дурачок в рудник поверит и обязательно его и купит…

— Вот как, — безразлично произнес Джонни. Видимо, настолько безразлично, что Хэнк воспринял это безразличие на свой счет и зачем-то принялся убеждать, что он никогда такого не делал. Потому что у них, там, откуда он приехал, никаких золотых приисков отродясь не было. Вот если бы были…

— А ведь где-то здесь, неподалеку, есть бывший золотой рудник, — заметил Джонни в пространство, — Может, посмотрим?

Хэнк, которому надоело бродить по лесам бестолку — у него-то ружья не было, он увязался за приятелем чисто за компанию — поддержал эту замечательную идею, оборвав рассказ о том, что у них там были, конечно, нехорошие люди, которые подсовывали покупателям на рынке кляч, выдавая их за молодых лошадок, но он, Хэнк, этим никогда не занимался. И отец не занимался. И братья не занимались. А вот еще был у него двоюродный дядя Лем — вот точно совершенно точно эти не занимался.

Джонни и Хэнк прошлись по лесу, между стволами буков, которые заслоняли обзор. Заслоняли, заслоняли — а потом неожиданно расступились. И пред приятелями открылся лунный пейзаж.

Конечно, ни Хэнк, ни Джонни никогда не бывали на поверхности лун, собственно, как и никто из обитателей планеты. В телескопы же подробностей особо никто рассмотреть не мог, даже в тот, огромный брумосский, который называли Левиафаном из Оксмантауна, зеркало которого в диаметре превышало 3 фута. Отчего о происходящем на лунах ходили самые разнообразные слухи и даже были версии, что Большая Луна покрыта лесами и населена разумными обитателями. А вот поверхность Малой Луны обычно описывали именно так — скалы, скалы, скалы и ни кусочка зелени. Старатели в поисках драгоценного металла срыли всю почву на милю вокруг, вырубили деревья на стойки и крепы в шахтах, так, что даже спустя несколько десятилетий природа так и не восстановилась.

— Пойдем, посмотрим! — загорелся Хэнк.

— Что мы там можем увидеть? — скептически произнес Джонни, все же с интересом оглядываясь, как будто пытаясь найти что-то известное. Хотя откуда бы — в Логан-Крик он совсем недавно, а на заброшенном руднике и вовсе никогда не был.

— Ну… — замялся Хэнк. Его рациональная деревенская натура подсказывала, что найти здесь хотя бы крупинку золота будет сродни чуду, но романтическая мальчишеская шептала: «А вдруг?».

— Ладно, пошли, — пожал плечами Джонни и они запрыгали вниз по склону, оскальзываясь на осыпи.

Снизу, с каменной пустоши, были видны чернеющие в склоне горы входы многочисленных шахт, которыми трудяги-золотоискатели источили каменную твердь, как мыши — головку сыра.

— Да их тут сотни! — охнул Хэнк, — К какой пойдем?

— Предлагаю… ни к какой?

— Почему⁈

— Там уже давно никого не было. Бревна стоек сгнили, громко чихнешь — и завалит так, что и через сто лет не откопают.

— Но до сих пор же не обрушились!

— Может, в них просто никто не чихал.

— И я не буду!

Да-дах!

По пустоши прокатился звук отдаленного выстрела. Джонни обернулся, неторопливо снимая с плеч дробовик и проверяя, заряжен ли он.

Со стороны леса к приятелям торопились какие-то люди. И судя по тому, что они смогли выстрелить, привлекая их внимание — вооруженные.

Глава 28

Перегрин

Провинция Аллеред. Логан-Крик

3 число месяца Королевы 1855 года

«Карл Фабер» он же Джонни Дженкинс (настоящий)

Джонни приходилось в своей жизни сталкиваться со многими пугающими вещами. В конце концов, человек, который проводит большую часть времени, играя в кости, да еще и пытаясь подправить удачу в свою пользу путем использования неких приспособлений, по какой-то нелепой причине именуемых мошенническими, такой человек рано или поздно столкнется с теми, кто окажется недоволен его игрой и выкажет это самое недовольство не самыми приятными способами. Джонни приходилось и ощущать на своей шее холод острого ножа, и прятаться от револьверных пуль за перевернутым столом, и убегать от картечных залпов ружбайки разъяренного фермера… впрочем, в последнем оказалась виновата не игра, а дочурка того самого фермера, почему-то решившая, что ночь, проведенная на соломе к обоюдному удовольствию, является поводом для замужества…

В общем, сталкиваться с угрозой собственной драгоценной жизни Джонни уже приходилось. Но никогда, никогда ему не было так страшно, как сегодня. Просто потому, что он не понимал — что происходит.

А, между тем, воздуха в легких оставалось все меньше и меньше.

Юноша забился, но веревки, которыми он был привязан к стулу, оказались слишком прочными, узлы — надежными, а сам стул, кажется, и вовсе прибит к полу длинными коваными гвоздями.

Не вырваться…

Не вырваться…

Но тут — о, счастье! — узкий кожаный ремешок соскользнул с его шеи и Джонни с сиплым хрипом принялся втягивать в себя воздух дешевого гостиничного номера, пахнущий застарелым потом и клопами, но такой живительный! Кричать Дженкинс не стал, памятуя о том, что предыдущая попытка закричать как раз и закончилась ремешком на горле.

— Кто… вы… — просипел он, — Что… вам… надо…?

— Ответы, — произнес голос за спиной. Бесцветный, безразличный, каким, наверное, мог бы заговорить некий бездушный механизм, случись какому-нибудь безумному ученому изобрести такую жуткую говорящую штуку. Этот голос… он находился в таком дичайшем несоответствии с ПРЕЖНИМ голосом, пригласившим Джонни в этот, будь он трижды проклят, номер, и уж тем более — с внешностью, не вызывавшей абсолютно никаких мыслей об опасности, что при одних звуках этого голоса неудачливый игрок почувствовал, как по спине побежали ручейки пота.

— Какие… ответы?

— Правдивые. Карл Фабер.

— Я просто купил эти документы! Я не Кард Фабер!

— Я знаю, — прошелестел голос, — Где Карл Фабер?

— Я не знаю! Не знаю!

— У кого ты купил его документы?

— У него! Парнишка, лет восемнадцати, крепкий, спокойный, говорит по-брумосски не хуже меня, одет…

— Зачем он продал тебе свои документы?

— Мы обменялись! Мы просто обменялись! Мне нужно было скрыться от ребят Каттинга, а он… Он от вас прятался, да?

— Вы обменялись документами, — голос проигнорировал вопрос, — Значит, теперь Карл Фабер — это Джон Дженкинс?

— Да! Да!

— Куда он отправился потом?

— Я не знаю! Честно!

В этот момент Джонни вдруг пришло в голову, что чудовище, заманившее его в этот номер, привязавшее к стулу и душившее кожаным шнурком — уже получило ответы на все интересующие его вопросы.

— Погодит… хххх!

Ремешок снова сдавил горло юноши, но в этот раз никто и не подумал его ослабить. Стальные, необычайно сильные руки держали его, пока конвульсии, чуть не вырвавшие из досок пола десятидюймовые гвозди, которыми был прибит стул, не затихли и один невезучий игрок не повис на удерживавших его веревках.

Тонкие пальцы коснулись сонной артерии на шее.

Мертв.

Отлично.

Сотник Йохан ставший Карлом Фабером, превратился в Джонни Дженкинса.

Это — след.

Личность, известная в Белых Землях, как Душитель, вышла из номера и зашагала по коридору. Прочь из гостиницы, туда, где можно найти Йохана.

Он не спрячется.

Нет.

Трансморания

Никозия. Форт-Людериц

17 число месяца Короля 1855 года

Вольф

— Уходите прочь!

Больше ничего другого, кроме как кричать, чернокожей девушке и не оставалось: широкоплечий здоровяк, с огненно-рыжими волосами, перекрыл выход из узкого промежутка между домами, так что убежать не получится. А второй выход зарос колючими кактусами, так что вырваться из этой ловушки не получится.

Зачем, ну зачем она вышла из дома так поздно?

Нет, конечно, в Никозии многие предпочитают пересидеть дома удушливую дневную жару, начиная свою жизнь ближе к вечеру… Но сейчас-то и вовсе ночь! Кого сейчас можно встретить на улице? Правильно — никого. Кроме медленно, как гиена к сломавшей ногу антилопе, приближающегося к ней громилы. Да глупенькой девчонки, решившей прогуляться!

— Не подходите!

Девушка не знала, что ее ждет, но могла предположить, что ничего хорошего. Мрачные здоровяки крайне редко подходят ночью к девушкам, чтобы подарить им коробку сладостей. Тем более что она слышала про этого рыжего. Это — подручный одного белого доктора, прибывшего в город откуда-то с севера, доктора, пугающего одним своим видом. А уж если вспомнить, что про него рассказывали…

— Помогите!

— Отойди от нее.

Не может быть. Среди тех, кого можно встретить в ночных закоулках города, оказался человек, который вступится за девушку?

Рыжий все так же неторопливо развернулся, чернокожая девушка увидела своего «спасителя»… И поникла. Ну да, не могло же ей настолько повезти…

Белый. Мальчишка, возраста самой девушки, то есть лет восемнадцати, от силы. Худощавый, по размерам — буквально половина от рыжего, так что в драке у него нет никаких шансов. А мальчишка еще и стоит так хладнокровно, видимо, просто этого не понимает. Лицо прячется в тени, только глаза чуть поблескивают при свете Большой Луны.

— Опять ты? — прошипел рыжий. Ну, прекрасно. Они еще и знакомы…

— Уходи по-хорошему или тебя унесут по-плохому.

— Не мешай мне, мальчишка, у меня приказ доктора, — широкоплечий шагнул вперед…

Вот это да!

Несмотря на опасную ситуацию, в которой она оказалась, девушка невольно восхитилась: вот буквально только что юноша стоял в расслабленной позе, опустив руки… Буквально мгновенье — и вот уже в руке зажат револьвер, нацеленный в лицо рыжему.

— Еще одно движение — и твоему доктору придется собирать твои мозги в уличной пыли.

Рыжий, явно дернувшийся за оружием — и не успевший! — замер. Медленно, очень медленно развел руки в стороны.

— Ты пожалеешь, — произнес он. Уже не шипя от злости, спокойным, уверенным голосом человека, который знает, о чем говорит.

Кач-чана, мысленно выругалась девушка, тут же коротко попросив прощения у бога белых людей за то, что упомянула болотного черта. Точно, ведь говорили же, что тот страшный доктор — добрый знакомый самого губернатора. И если доктор обвинит мальчика, что тот напал на его помощника, когда он мирно прогуливался по улице… Бедный мальчик.

«Бедный мальчик», тем временем, даже не подумав испугаться слов рыжего, отошел чуть в сторону, освобождая выход из заулка:

— Уходи, пока я не пожалел о том, что ты еще жив.

Девушка бросилась вперед, чтобы выбраться, наконец, из этого проулка, ставшего для нее ловушкой… И остановилась. Подождите… А ведь она знает этого юношу…

— Я вас знаю. Это вы сегодня утром искали своего друга и гостиницу!

Юноша, провожавший взглядом медленно уходящего по улице рыжего, повернулся к ней лицом. И его глаза чуть расширились:

— Намиси?

Девушка по имени Намиси сглотнула, чувствуя, как неожиданно пересохло ее горло. Он запомнил ее имя…

***

— Ну вот, — лениво прокомментировал Пильц с кровати, когда Вольф влетел в номер, таща за собой чернокожую девушку-шварцку, — обо мне, естественно, никто не подумал. Ну конечно, мне ведь не нужна женщина, я должен завидовать своему товарищу…

— Это не женщина, — коротко бросил Вольф.

— Ну надо же. А выглядит прям как женщина. Никогда бы и не подумал, что это крокус.

— Кто⁈ — Вольф даже замер на мгновенье.

— Ну эта… зеленая колючая дрянь, которая торчит тут на каждом углу.

— Кактус.

— Я и говорю — кактус, а выглядит прям как женщина.

— Я не кактус, — робко вставила Намиси, уже начинавшая тихонечко сомневаться в своем решении. И сам-то мальчик был немного странным, а уж этот его приятель…

— Еще ни разу не встречал ни одного кактуса, — одноглазый продолжал неторопливо рассуждать, так и не встав с постели, — который бы честно признался в том, что он кактус.

— Пильц, нам некогда, мы уходим, — Вольф выволок из-под кровати тяжелую кожаную сумку.

Намиси нервно хихикнула. Она просто неожиданно поняла, в чем юмор шутки про кактус, который никогда не признается в том, что он кактус.

— С чего вдруг такая спешка? И да — там твой кактус хихикает.

— Пусть хихикает… в смысле — она не кактус! Пильц!

— Ну, чего? И ты уже определись, кактус это или нет.

— Нет!

— А похожа.

— Чем⁈ — хором спросили Вольф и девушка, одинаково ошарашенные логикой Северина.

— Рогами, конечно.

— Да у нее нет рогов!

— Так и у кактуса нет.

— Пильц!!!

— Да что сразу — Пильц, Пильц…

Надо признать, что к этому моменту не прекращавший нести веселый бред одноглазый успел встать с кровати и как-то очень ловко и быстро покидать вещи в чемоданы, так что к этому моменту все было готово к уходу.

— Можно один вопрос? — Северин поднял руку, как примерный школьник в гимназии.

— Если про кактусы, то — НЕТ!

— Куда мы уходим на ночь глядя?

— Не куда, а откуда.

Пильц на секунду замолчал и остановился:

— Кому ты ухитрился наступить на хвост? Только не говори, что этот кактус ты выкопал из личного сада самого губернатора.

— Почти. Я отнял ее у рыжего помощника твоего знакомого доктора.

— Адольфа⁈ Рамм хотел с ней… — Пильц бросил быстрый взгляд единственного глаза на Намиси, отчего та почувствовала дрожь в коленках. Рамм хотел с ней… ЧТО? Отчего-то казалось, что «изнасиловать» — ответ не только неправильный, но еще и слишком мягкий…

— Не знаю, что он с ней хотел, но к тому моменту, как я довел Намиси до дома, где она живет…

— Он еще и имя своему кактусу дал.

— … там уже ждали люди губернатора. Которые заявили, что Намиси должна отправиться к доктору Рамму.

— Хорошие у него тут крючочки, острые… Эй, Вольф, а эти люди… они хоть живы?

— Ага. Ты говорил, что доктор Рамм — хороший лекарь, так что пули из ног он им вытащит.

— Ты стрелял в людей губернатора? А почему мы еще здесь⁈

Пильц нервно — и все же немного переигрывая — сдернул с глаза повязку.

— Ой! Ты не одноглазый!

— Ой! Ты не кактус! — съязвил Северин, — Куда соскальзываем?

— По плану, — коротко бросил Вольф, подхватывая вещи и шагая к дверям.

— По плану мы должны были найти проводника по Пустоте.

Вольф вздохнул:

— Будьте знакомы. Это Северин Пильц — мой товарищ по путешествию. Это Намиси Мото — наш проводник по Пустоте.

Глава 29

Трансморания

Пустота

20 число месяца Короля 1855 года

Вольф

Непонятным и даже несколько пугающим названием «Пустота» в Никозии именовали расстилавшуюся к востоку от крохотной белоземельской колонии пустыню. Да, всего-то лишь навсего. Собственно, как в любой пустыне, интересного в ней было немного, отчего местные аборигены и придумали ей название, означающее «место, где ничего нет». Ну а шнееландские колонисты, не долго думая, перевели это название на белоземельский. Тем самым зародив традицию — о чем и не подозревали — согласно которой, все географические названия на территориях, находившихся под властью Белых земель, переводились. Если не принадлежат — то тогда пожалуйста, название каждой замшелой деревушки, даже такое языколомное, как, к примеру, берендское Chzonstschizewozitse. Но если — вдруг — это самое непроизносимое окажется белоземельским, то тут же станет «Жуковым». Потому что — зачем ломать язык и голову над названием того, что ТВОЁ?

Тем более что с названием этим местные жители несколько погорячились.

В Пустоте совсем не было пусто. Нет, наверняка дальше к востоку в ней действительно не было ничего, кроме палящего неба над головой и песчаных дюн, поднимающихся, если Вольф правильно помнил уроки в школе Черной сотни, до тысячи футов ввысь. Но так далеко им углубляться не было никакого резона. Хотя бы потому, что песок никого из них не интересовал. Да и не были они подготовлены и экипированы достаточно для таких путешествий. По плану им нужно было пройти всего-то около тридцати миль, двигаясь параллельно берегу океана, для того, чтобы выйти за пределы Никозии, шнееландской колонии и оказаться в пределах колонии Круа.

Нет, вы только подумайте — даже такая мелочь, как Круа, и та обзавелась себе колонией в Трансморании и немаленьких размеров! А у огромных Белых земель — одна-единственная Никозия и ту, при большом желании, можно переплюнуть из конца в конец.

Вольф мысленно поклялся самому себе, что приложит все усилия, чтобы увеличить колонии Белых земель. Можно за счет Круа. В идеале — до пределов всего земного шара. Так будет справедливо. Да.

Так вот, севернее Никозии находилась колония Круа, под названием Падран. Правда, колония эта была очень хитрой колонией. Формально она вовсе и не была колонией, и даже не принадлежала государству Круа, так как являлась личным имуществом короля Альберта Второго. При этом отхватил себе круасский король земли немалых размеров, занимавшие приличный кусок Трансморании. Строго говоря, отойдя от Форт-Людерица мили на две, они уже находились в пределах королевских владений, правда, в силу того простого фактора, что желающих бродить по Пустоте обычно не находилось, эта граница никогда не обозначалась нигде, кроме как на карте.

В тридцати милях от Форт-Людерица, также на берегу океана, находился город Ибве, на местном языке — каковой круассцы упорно именовали «диалектом» — название означало «камень», и именно этот Камень и был пунктом назначения их трехдневного странствия по этой холерной, чумной, лихорадочной, припадочной, горячечной ПУСТОТЕ!!!

***

— Кактус, долго нам еще идти? — жизнерадостно поинтересовался Пильц у их проводника… проводницы…

У Намиси, короче.

Северин как обозвал ее при первом знакомстве «Кактусом», так и продолжал ее так называть. Несмотря на то, что девушка, тряся своими многочисленными косичками, неоднократно грозилась его поколотить. На что Пильц только похохатывал.

Испуганная поначалу и притихшая Намиси быстро поняла, что, при всей своей странности — за странность отвечал Пильц — мрачности — это была ответственность Вольфа — и таинственности — за таинственность отвечали они оба — эта парочка вовсе не была злой, жестокой или просто плохой. Осознав это, девушка постепенно оживилась и даже начала получать удовольствие от этого похода. Всего-то три дня, пфе! Тем более, что симпатичный юноша и фальшивый одноглазый в пустынях до этого никогда не бывали и оттого с интересом слушали ее рассказы о том, как добыть воду, если ее запасы закончатся, как сделать так, чтобы лицо не обгорело на солнце до хрустящей корочки — и это не иносказание — что делать, если вы столкнулись со львом и почему не стоит приближаться к серой змее с черной пастью.

Надо признать, что, несмотря на то, что в пустыне они не были, эти двое подошли к подготовке и экипировке со всей серьезностью. Запас воды взяли достаточный, расходовали ее умеренно, даже, наверное, чересчур умеренно. Или же они не рассчитывали на третьего члена похода, отчего воду старались экономить.

Намиси, разумеется, не знала, что по плану, которому следовал Вольф, они должны были выйти к Ибве похожими на людей, проделавших долгий и трудный путь по пустыне. То есть — усталыми и изможденными.

Надо признать — у них получалось.

Пильц скинул с плеча ружье и отпил небольшой глоток из фляжки. Ружье он не убирал и, надо признать, один раз, когда они заночевали у костра, это помогло, так как выстрелы из револьвера Вольфа непонятную тварь, выскочившую из темноты, не отпугнули. Кто это был — они так и не поняли, а выстрел Северина, хоть и ранил ее, они нашли следы крови, но не убил. Впрочем, это не помещало одноглазому сочинить по дороге несколько историй о том, как они отбивались от ночного нападения львов, гиен и почему-то антилопы. Последняя история была настолько безумная, что даже походила на правду. Ну или на одну из тех баек, которые любят рассказывать путешественники за кружкой пива.

— Кактус… Так долго нам еще идти?

Намиси посмотрела, прищурившись, на солнце, перевела взгляд на видневшуюся на горизонте горную цепь…

— Нет. Еще два часа — и мы будем в Ибве.

— Слава богу, — Вольф отпраздновал эту радостную новость скупым глотком воды.

Как они с Пильцем не береглись от солнца, как не заматывались в тряпки, а все же их лица распухли и покраснели. Так что от прохладной тени — да от любой, холера, тени! — юноша сейчас не отказался бы. А также от кровати, ужина, приготовленного не на костре, и чтоб ночью по нему никто не ползал!

Ну…

Девушка лукаво оглянулась, и Вольф еле успел поднять взгляд, сделав вид, что рассматривал покачивающиеся пушистые окончания косичек. А не покачивающиеся… Косички. Только косички.

Вот если бы шварцка решила по нему поползать — Вольф бы не отказался. Хотя сам он ни намеком ни полнамеком этого бы ей не сказал. Гибкая, стройная, подвижная, умная… Он не признавался даже самому себе, но их проводница начала ему…

Нравиться.

Не как проводник.

Как девушка.

Гибкая, стройная, подвижная, умная…

Красивая.

***

— Что это за… что это вообще?

Вольф обошел вокруг… что это вообще?

Как уже было сказано — Пустота вовсе не была пустой, здесь посреди песков росли невысокие ажурные кусты, торчали пучки жухлой травы, иногда встречались деревья, чаще всего, высохшие дочерна и поднимавшие сучья к безжалостному солнцу.

Но вот это вот… Не дерево, не куст, не трава. Вообще непонятно что. Как будто посреди песка возник нарыв, лопнул, и из него выплеснулись и растеклись длинные зеленые полосы то ли листьев, то ли таких плоских щупальцев. Подобное скорее ожидаешь увидеть под водой, в виде водоросли, лениво колышущейся в толще воды, чем посреди пустыни.

— Это растение, оно здесь часто в Пустоте встречается. Мы называем его рурими реригрини.

Вольф озадаченно обошел «растение» вокруг, машинально измерив шагами длину этих… листьев. Футов десять, не меньше…

— Эй, мы долго будем рассматривать эту заразу? — нетерпеливый Пильц уже карабкался вверх по пологому склону дюны. Взобрался на гребень и замахал руками, как ветряная мельница.

— Кажется, — произнесла Намиси, — мы уже пришли…

Но Вольф уже и сам расслышал тихий, но отчетливый шум океана.

***

Однорукий шварц, попавшийся им на улице, махнул культей, указывая направление к гостинице «Король Альберт» вышедшей из Пустоты троице: двум белым, замотанным в выгоревшие тряпки, с рюкзаками за плечами, и одной молоденькой девочке-шварцке.

Поначалу Вольф не обратил на его однорукость внимания: ну, мало ли где можно потерять руку, в самом-то деле. Но потом они увидели еще одного однорукого, в этот раз без руки по самое плечо, потом второго, третьего… На однорукой девочке, лет десяти на вид, Вольф не выдержал:

— Намиси, — тихо спросил он, — Это что, болезнь какая-то? Почему у них у всех рук нету?

— Болезнь, — произнесла девушка, не оборачиваясь, — Жадность называется. По приказу короля Альберта тем, кто ленится во время работы на плантациях, отрубают руку. Сначала кисть, потом — по локоть, потом — по плечо… Потом — вторую руку.

Вольф замолчал, стиснув зубы. Его желание забрать колонии у Круа только что стало еще сильнее.

***

В гостиницу Намиси не пустили. Шварцев в нее не пускали ни под каким видом, даже в качестве слуг.

— Черным — нельзя! Нельзя! — возмущался портье, грудью вставший на пути осквернения его чистой гостиницы какой-то грязной девчонкой. Неподалеку в фойе лениво наблюдали за скандалом два офицера из колониальной жандармерии «Общественная сила». Устрой здесь шум какой-нибудь шварц — его уже давно застрелили бы и выкинули на улицу, а так — какой-то белый со слугой и девчонкой, понятно для каких целей прихваченной. Если ее отмыть — очень даже ничего…Хотя как шварцку не мой — белая из нее не получится.

Офицеры расхохотались своей немудреной шутке.

— God damnyou! — наконец не выдержал Пильц, — У меня заказан номер в вашей ночлежке и я пройду в него, даже если мне придет в голову притащить с собой коня, не то что шварцку!

Портье с сомнением окинул взглядом выгоревшую и запыленную одежду Пильца, посмотрел на по-прежнему обмотанное тряпками лицо. С одной стороны — выглядит как какой-то бродяга. С другой — у него новое и дорогое ружье брумосской марки «Лам». Кто его знает, что это за тип? Вот так выгонишь его, а это — какой-нибудь лорд.

— Я — навис над портье Пильц, — лорд Роберт Маунт! Я шел по вашей damned пустыне чертову кучу дней, я хочу ванну, бритву и бренди и я это получу, даже если мне для этого придется подпалить вашу хижину с четыре сторон!

Глава 30

Трансморания

Ибве. Падран

21 число месяца Короля 1855 года

Вольф

— Что это? — с любопытством спросила Намиси, робко выглядывая из-за плеча Вольфа и рассматривая содержимое портового пакгауза.

На ее вопрос никто не ответил. Круассцы вообще предпочитали не разговаривать со шварцами, общаясь с ними только в случае необходимости и на каком-то странном выдуманном языке: «Твоя! Брать! Эту! Идти! Туда!». Возможно, они считали, что длинные и сложные предложения примитивный мозг шварца просто не поймет.

Северин Пильц также не ответил. Собственно, никакого Северина и уж тем более Пильца тут и не было: у открытых ворот склада, покачиваясь с пятки на носок, стоял брумосский лорд, знаменитый путешественник и авантюрист. Гладко выбритый, чисто вымытый, переодетый в новую одежду, с традиционным брумосским выражением на лице «лорд в окружении грязных дикарей». Честно говоря, это несколько выбивалось из обычного поведения лорда Маунта, который с великолепным презрением относился не только к не-брумоосцам, а вообще ко всем и всему. И вполне мог бы заявиться с утра в порт таким же, каким и вышел из пустыни, обросший бородой и в выгоревшей на солнце одежде, почти превратившейся в лохмотья. Вот только в Ибве лорд Маунт, как было достоверно известно, ранее не заезжал, поэтому в выборе стиля поведения Пильц ориентировался на то, как должен вести себя среднестатистический брумосский лорд по мнению большинства людей. То есть, быть заносчивой и хладнокровной сволочью. Ну и во-вторых — бритье и смена одежды исключали такие неудобные вопросы как «А почему это человек, ушедший в экспедицию вроде бы как несколько месяцев назад, вышел из пустыни с коротенькой трехдневной щетиной? Где он в пустыне воду для бритья находил? И почему его одежда, пусть и ношеная, но вполне себе крепкая и даже, кажется, не столько выгоревшая, сколько застиранная? А?». Нет, возможно, такие вопросы никому в голову не придут. Или же — если придут — на них можно будет дать убедительные ответы. Но зачем, если можно сделать так, чтобы вопросы просто не возникли?

Вольф на вопрос девушки тоже не ответил. По совсем другой причине — молоденькая шварцка, за время путешествия ставшая ему… близким другом… и не связанная привычками здешних щварцев, которые боялись белых, как огня… так вот, эта самая молоденькая шварцка, сиречь — девушка, задавая вопрос, прижалась со спины к юноше, напомним, тоже молодому, ТАК… Что Вольф, ощущая спиной все выпуклости Намиси, а также весь жар ее молодого, горячего, гибкого тела… В общем, в его голове в настоящий момент не было достаточно крови, чтобы сформулировать ответ.

— Шварцка задала правильный вопрос, — послышался из-за спины бодрый и жизнерадостный голос, — Что это такое, лорд Маунт? Откройте мне эту страшную тайну, груз, прибывший в ваш адрес, вот уже вторую неделю будоражит фантазию местных жителей и мою лично!

За спинами собравшихся у входа в пакгауз стоял человек. В светлом брумосском костюме, лет сорока, с живым, загорелым лицом и умными, чуть смеющимися глазами. Эти самые глаза, а также бесцеремонность, с которой он начал разговор, яснее ясного говорили о том, что перед нами — один из тех, кого в Брумосе называют «проныры с Бит-стрит», или, проще говоря…

— Прошу прощения, я не представился. Сэмуэль Фергюсон, корреспондент «Дэйли Гэзетт».

Журналист.

***

Вольф невольно дернулся, резко выныривая из розовой реки сладких фантазий — он погрузился в нее совсем-совсем неглубоко, совсем чуть-чуть! — но не успел никак отреагировать. Журналист, да еще и немолодой, да еще и из Брумоса… Да он просто обязан был встречаться со знаменитым путешественником лордом Маунтом лично!

Ну и что делать? Что делать, если сейчас этот журнаглист широко раскроет глаза и спросит: «А вы кто такой? И почему выдаете себя за моего старого знакомого, лорда Маунта?».

Будь здесь чуть поменьше народа — и Вольф, скорее всего, уже выстрелил бы этому Фергюсону в голову, а потом выдал за жертву нападения неизвестного грабителя. Или нет: кровь пока еще не очень охотно возвращалась в голову. Но, в любом случае — здесь было слишком много постороннего народа и ни один, даже самый глупый, полицейский не поверит в банду грабителей, внезапно решивших устроить резню в порту чисто для развлечения.

— … к сожалению, раньше нам не приходилось встречаться, лорд, — продолжил журналист, даже не подозревая, насколько он близко сейчас был от встречи с внезапным грабителем, — но, надеюсь, это не помешает вам дать мне интервью, рассказать о том, что вы планируете сделать сейчас, рассказать о своих планах…

— В планах у меня, — вскинул подбородок Пильц, — выкинуть отсюда одного назойливого писаку.

— Выкинуть откуда? — нимало не смутился журналист, которого, раз уж он дожил до сорока, наверняка выбрасывали из самых разных мест, возможно, даже — из окон, — Из склада, из порта?

— Из Трансморании, — не стал размениваться на мелочи Пильц.

— Трасморания большая… — похоже, из целого континента сразу Фергюсона еще ни разу не выкидывали.

— Вам повезло. Буквально за вашей спиной она заканчивается и начинается Асийский океан.

— Лорд, — произнес журналист с легким превосходством и ноткой опасения, — географически к Трансморании относится также территория шельфа…

— Меня не затруднит взять лодку, — Пильц скрестил руки на груди и сверкнул глазами, показывая, что Фергюсон близок к тому, чтобы оказаться связанным на дне вышеупомянутой лодки.

Журналист выставил вперед ладони:

— Постойте, лорд! Давайте не будем горячиться! Насколько я знаю, вы никогда не отказывались от общения с журналистами!

И это было правдой. Более того — их экспедиция должна была начаться под наблюдением всех журналистов, которых только можно было собрать в Ибве. Широкое оповещение всех заинтересованных лиц об отправлении очередной экспелиции лорда Манута — входило в план «Гольденберг». Так что ничего страшного в том, чтобы один из репортеров, самый пронырливый, узнает об экспедиции раньше других — не было. Осталось как-то донести эту мысль Пильцу, который, похоже, заигрался в сурового и неприветливого брумосского лорда. Еще немного — и он выйдет из образа Маунта…

— С журналистами — да. Но с в бумагомараками из вашего лживого, клеветнического, грязного листка, фальшивого как купюра в тринадцать…

— Лорд, ту статью писал не я!

— Но ее напечатали в вашей газетенке! — Северин шагнул вперед и ткнул пальцем в грудь Фергюсона. К чести журналиста — он не отшатнулся.

— Возможно, — посмотрел он снизу вверх в глаза Пильца, — ДРУГАЯ статья, правдивая и искренняя, сможет загладить нашу вину?

Пильц заколебался — или сделал вид.

— Господа, — вмешались представители порта, которым уже надоело стоять у открытого склада и ждать, пока жареные жаворонки упадут прям в рот, — Может, вы примете груз и мы пойдем уже?

— Ладно, — махнул рукой Северин, — Но, если мне не понравится твоя писанина… Я тебя из-под земли достану и скормлю трансморанским каннибалам. Понял⁈

В глазах журналиста даже проблеска страха не появилось. Только откровенный восторг:

— Тогда, может, вы расскажете, наконец, что же это такое?

Все снова повернулись в сторону открытого пакгауза. В котором находился деревянный ящик, футов двадцати в поперечнике, огромный тюк ткани, а также множество других ящиков, коробок, бутылей и свертков.

— Ну что ж, придется рассказать. Это… — Пильц сделал паузу, — … воздушный шар.

Круассцы, присутствовавшие при этой сцене, дружно и одинаково раздраженно сплюнули, только один из них радостно потер руки. Но смысл этой сценки они не прокомментировали.

***

Да, это действительно был воздушный шар. Красно-желтая полосатая оболочка, объемом девяносто тысяч кубических футов, сделанная из лучшей ренчской тафты, пропитанной гуттаперчей. Круглая корзина, сплетенная из ивовых прутьев, на легком стальном каркасе, пятнадцати футов в диаметре. Внутри корзины — места для сна и приема пищи, теплая одежда — расчетная высота подъема шара до двенадцати тысяч футов, а на такой высоте царит холерный холод — консервы, запасы воды, научные приборы — термометр, барометр, секстант, компас — мешки с песком для балласта, якоря и веревки, ружья и боеприпасы…

— … в качестве топлива, — Пильц рассказывал о шаре так гордо, как будто он лично его спроектировал и построил, а не узнал о нем несколько недель назад после отсидки в шнееландской тюрьме, — используется водород, для получения которого у нас запасены тысяча галлонов воды, две тысячи галлонов серной кислоты и шестнадцать тысяч фунтов железа… вон оно, лежит в мешках.

— Но ведь шар столько не поднимет, нет? — Фергюсон лихорадочно чиркал карандашом в своем репортерском блокноте, записывая слова «лорда Маунта».

— Ему и не надо все это поднимать. Большая часть химических веществ будет использована здесь, для наполнения оболочки, а для компенсации потерь водорода во время путешествия нам понадобится гораздо меньший запас…

— Кстати, о путешествии. Вы так и не сказали, лорд, в чем будет заключаться его суть? Какова ваша основная цель? Пересечь Трансморанию с востока на запад? Закрыть оставшиеся в ее глубине белые пятна? Обнаружить легендарное внутреннее море? Затерянные города? Кладбища слонов?

— Почти угадали, — Пильц скрестил руки на груди и выставил вперед подбородок. Бакенбарды колыхнулись на ветру, казалось, еще немного — и прозвучит какая-нибудь музыка, подчеркивающая важность момента, — Я собираюсь найти Голденберг.

— Гольденберг? Знаменитую Золотую гору? Почему вы думаете, что она — в Трансморании? Ведь большинство сходится на том, что Гольденберг находится в Аурите, Южном Перегрине…

— Если бы я ходил путями большинства, — Пильц задрал подбородок еще выше, — я бы сейчас пил бренди и скакал на коне, гоняясь за лисой… Не одновременно, конечно, иначе бренди расплескалось бы.

Фергюсон усмехнулся и тут же затребовал подробностей: почему лорд Маунт решил, что Гольденберг в Трансморании, да где именно она находится, по его же мнению…

Вольф, скромно стоявший в стороне, мысленно усмехнулся. Почему, да отчего… Потому что вся суть операции «Гольденберг» — в том, чтобы лорд Маунт нашел эту Золотую гору. Нашел и притащил доказательства того, что она — действительно в Трансморании, где-то в глубине континента.

И эти самые доказательства, весомые и неопровержимые, в настоящий момент лежали в небольшой кожаной сумке, оттягивающей плечо Вольфа.

Девять фунтов доказательств, куски металла, сформировавшиеся естественным образом, куски, которые можно найти только на месторождении, металл, который ценится больше всего в этом мире, многими — даже больше чести, достоинства, верности, даже больше чем жизнь, чужая, естественно.

Благородный и проклятый металл.

Золото.

Глава 31

Беренд

Где-то… посреди Беренда…

16 число месяца Короля 1855 года

Цайт

Лобастый мальчик лет десяти стоял на палубе парохода и, задрав голову, с интересом рассматривал дым, валивший из высокой трубы. При этом мальчик хмурился, как будто был председателем комиссии по проверке высоты дымовых труб, выявившим очередное нарушение.

Цайт, удобно разместившийся в плетеном кресле, с неменьшим интересом рассматривал мальчика. Просто потому, что сейчас на палубе больше никого не было, а смотреть на реку, по которой они плыли, и берега, мимо которых они плыли, юноше надоело еще на прошлой неделе.

Как берендцы вообще живут на таких огромных территориях?

— Сынок, вот ты где! — раздалась белоземельская речь и к мальчику подбежала его мама, — А я тебя повсюду ищу!

— Мама, — серьезно ответил мальчик, хмуря лоб, с той несколько комичной серьезностью, которая вообще отличает маленьких детей, — Ты же знаешь, что со мной все будет в порядке. Мне просто пришла в голову одна мысль.

Женщина погладила сына по голове:

— Мог бы просто сказать, я же переживаю. Вдруг ты полез в топку?

— Мама, я же не маленький. Чтобы пытаться опять в нее залезть.

ОПЯТЬ⁈ Да, беспокойство матери можно понять… За таким энергичным сынком нужно следить в семь глаз.

— Я знаю, сынок, — мальчика порывисто обняли, к его явному неудовольствию. Да, он же «не маленький», — Но ты все же предупреждай, что ты задумал на этот раз, хорошо?

— Да, мама. Я обдумываю проблему неуниверсальности паровых двигателей.

Цайт поднял газету — та была на берендском, поэтому предварительно он убедился, что не держит ее вверх ногами — скрывая усмешку. Дети… Проблему паровых двигателей он, видите ли, рассматривает. И, судя по интонации, мальчик видит эту самую проблему «неуниверсальности» не в данном конкретном пароходном двигателе, а в паровых двигателях вообще. Хотя что там может быть неуниверсального? Паровые машины ставят везде, от кораблей и станков до паровозов и летательных аппаратов. Ну, последнее — если им повезет, и испытания конструкции закончатся успешно.

Дети…

Пока восемнадцатилетний Цайт размышлял об излишней самоуверенности маленьких детей, успокоившаяся мама снова куда-то скрылась, а серьезный мальчик достал из кармана брюк блокнот и, сосредоточенно хмурясь, начал что-то записывать или, скорее, судя по движениям карандаша — зарисовывать. В школе Черной сотни учили, помимо всего прочего, угадывать, что пишет человек, по движениям свободного кончика пера.

Мальчик, видимо, мечтает стать художником, или, судя по его рассуждениям о паровых двигателях — изобретателем.

Цайт неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце. Не телесный. Душевный.

У него была сестра. Почти такого же возраста. И она тоже любила рисовать в похожем блокноте, придумывая платья и прочую одежду. Маленькая Донка хотела стать создателем прекрасной одежды, подобно ренчскому Шарлю Порте…

Была. Любила. Хотела.

Пока в их дом не пришли лесские каратели. Которые сожгли дом, вместе с мамой, вместе с папой, вместе с Донкой, вместе со всей его семьей…

Вместе со всей его жизнью.

Цайт не умел долго переживать, он вообще был легким человеком… Но то, что сделали с его семьей отпечаталось глубоко в его душе, как будто тот огонь выжег в его сердце вечное напоминание: «Лесс — непримиримый враг. Отомсти Лессу!»

Хотя фаранов часто обвиняют в том, что они считают свой народ выше других, а всех остальных ненавидят, но это было неправдой. Не совсем правдой. Да, фараны считают свой народ лучше других, но, положа руку на сердце — а какой народ так не считает? Кто не считает свою родину — лучшим местом на земле, свою семью — самыми лучшими людьми, свою маму — лучше всех? Дело не в том, как ты относишься к своему народу, а в том, как ты относишься к другим.

Кто-то из брумосцев сказал: «Патриотизм — последнее прибежище для подлецов и мерзавцев», имея в виду, что рекомые подлецы и мерзавцы часто притворяются патриотами. Из этой фразы некоторые делали странный вывод, что патриот всегда является подлецом. Странный потому, что мошенник, к примеру, всегда притворяется честным человеком, однако никто почему-то не считает, что честный человек — всегда мошенник. Поэтому Цайту всегда больше нравился другой афоризм, чье происхождение он уже и не помнил: «Настоящий патриот любит свой народ, фальшивый — ненавидит другие народы».

Фараны действительно считали свой народ самым лучшим, но при этом никогда не относились не то, что с ненавистью, просто с предубеждением, к другим народам. Каждый человек, вне зависимости от того, кто он по национальности, считается хорошим, пока не доказал обратного. Впрочем, из этого фаранского правила было одно исключение…

Лессцы.

Все остальные же — люди хорошие. Вот взять, хотя бы, этих маму с сыном. Говорят на белоземельском, судя по выговору — пфюндцы, бежавшие из Грюнвальда после революции и распада. И, хотя он, Цайт, к грюнвальдцам относился с подозрением, но это отношение у него было к грюнвальдцам вообще. А мама с сыном сами по себе никаких отрицательных эмоций у него не вызвали.

Мысли, лениво блуждавшие в голове юноши, зацепились за слово «пфюндцы» и перешли к другому известному Цайту пфюндцу.

Доктору Реллиму.

Отношение к доктору у Цайта было… непонятным. То Реллим произносит речь на тему технического прогресса — и, судя по отношению других ученых экспедиции, это не пустая болтовня — и тогда создается впечатление, что он — серьезный ученый, открывший ноое направление в науке. То доктор хитро усмехнется и пошутит — и начинает казаться, что он ловкий мошенник, решивший выманить деньги из казны Шнееланда на выдуманные исследования. То Реллим посерьезнеет, чуть прищурит глаза — и сразу вспоминается смерть тог лессца на пароходе и доктор, в голове Цайта, поднимается от несерьезного полумошенника чуть ли не до преступного гения, опутавшего весь Запад.

Да, того самого, о котором упоминал Рауль Римус.

Сыщик так и ехал с ними, по молчаливому уговору не входя в состав экспедиции, но двигаясь тем же маршрутом. Больше попыток проникнуть в вагоны с оборудованием экспедиции не было, и было непонятно — то ли это была попытка ограбления берендскими ворами, которые остались там, в речном порту, то ли преступник затаился и выжидает более удачного момента, то ли его отпугивает присутствие знаменитого сыщика. И самое главное — никто искренне не понимает, ЧТО можно украсть у их экспедиции? Все, что ехали с ними, делилось на две категории: малоценное и неподъемное.

И когда, вообще это путешествие закончится⁈

Пароход издал протяжный гудок.

***

— Вам помочь? — Цайт машинально потянулся к чемоданчику, который Бруммер нес в руке.

Путешествие по бесконечному Беренду внезапно закончилось, и они стояли в порту, наблюдая, как грузчики по широким сходням выгружают ящики с оборудованием экспедиции, туту же оттаскивая их к повозкам, возле которых стояли солдаты с винтовками. Что значит — Беренд. В любой другой стране вощле этих повозок уже крутились бы любопытные, гадая, что ж там такого грузят, что аж с солдатами охраняют. В Беренде же люди скорее заинтересовались бы, если бы груз, сопровождаемый белоземельцами, солдаты НЕ охраняли. Солдаты здесь — привычная и примелькавшаяся деталь пейзажа.

Бруммер внезапно осознал, что к его чемодану тянется чья-то рука и резко отдернул его, не давая Цайту взяться за ручку.

— Простите, я сам донесу…

Юноша молча пожал плечами, соглашаясь с правом доктора нести свои вещи самому. Однако то, как тяжело качнулся чемоданчик, уже сказало ему о многом. Даже если набить его книгами — настолько увесистым он не станет. Значит, что? Значит, изнутри этот чемодан укреплен стальными листами и практически представляет собой переносной сейф. Не зря доктор Бруммер тащит его с видимым усилием. А что можно хранить настолько тщательно? Бумаги и чертежи, естественно. Которые доктор никому не доверяет. Даже Цайту.

Еще раз пожав плечами — можно подумать, взяв чемодан в руки он тут же бросится ним бежать до самого Брумоса — Цайт зашагал к повозкам.

— S kjemmozno pojekhatt? — спросил он у молодого скуластого офицера, судя по погонам, лейтенант… вернее, у берендцев этот чин назвался штабс-капитан, вернее… у них же звания еще и по родам войск различаются… Штабс-ротмистр, да.

— Поехали со мной, — офицер улыбнулся так обаятельно, что его глаза, и без того узкие, совершенно сошлись в щелочки, — Штабс-ротмистр Садиков.

— Средний сотник Цайт.

На секунду оба собеседника замерли. Штабс-ротмист — пытаясь понять, что это за звание ему сейчас назвали, Цайт — пытаясь вспомнить, как его звание называется по-берендски.

— Тоже штабс-ротмистр, в общем.

— Вы молодой для такого звания, — без всякой зависти, скорее — уважительно, произнес Садиков.

— Я из Черной сотни. Личная гвардия короля.

Штабс-ротмистр уважительно кивнул.

***

Вообще-то, берендские офицеры предпочитали ездить верхом, и даже полковник Можжевеловский неторопливо ехал рядом с обозом на своем белом коне, однако Цайту повезло. Его собеседник, штабс-ротмистр, повредил ногу и, в связи с этим, ехал в повозке, так что Цайт мог спокойно разговаривать с ним на любые интересующие его темы.

Хотя посреди плоской, как стол, степи, тем для разговора было не так уж и много — не жаловаться же на пыль, быстро перекрасившую все и всех в светло-бежевый оттенок — но отчего ж не поговорить?

— Ранение в бою? — кивнул юноша на больную ногу Садикова, которую тот осторожно размещал, тихо шипя от боли.

— Можно сказать. Суслики.

— Суслики? — Цайт поднял бровь, невольно представив как его собеседник отбивается от нападения стаи кровожадных сусликов, один из которых все же впивается ему в ногу своими клыками… Ну и бред.

— Да. Вырыли норы. Ночью бежал — в одну из них попал.

— А зачем вы ночью бежали? — Цайт искренне заинтересовался. Бегающие офицеры — в принципе зрелище нечастое, а уж бегающие по ночам… — Нападение кочевников?

— Неожиданное возвращение мужа.

— А? Ааа…

— Кочевников здесь нет, — уверенно ответил штабс-ротмистр.

Странно. Цайт точно помнил, что где-то в этих краях берендцы со степными племенами воевали. Причем не так уж и давно. Кажется… До сих пор воевали. Кажется.

— Кочевники были. Теперь нет.

— А куда ж они делись? — насколько Цайт помнил историю, вырезание народов на занятых землях не было обычной тактикой Беренда. Но мало ли… Вдруг он не очень отчетливо запомнил историю…

Садиков улыбнулся:

— Здесь. Я — кочевник.

Все же белоземельский он знал он очень хорошо, поэтому Цайт не сразу понял, о чем говорит офицер. А потом понял.

Берендцы действительно не вырезали народы на своей территории, как это делали брумосцы, не относили их к людям второго сорта, как круасцы, не заставляли их отказаться от своих обычаев, как лессцы, да сдохнет Лесс. Берендцы просто-напросто принимали их к себе, как в семью.

Цайт оглянулся, отметив, что большая часть солдат и офицеров, которых он видит, обладают точно такой же характерной внешностью, как и Садиков. То есть, берендцы преспокойно доверяли потомкам бывших кочевников — своих бывших врагов — даже оружие.

— Из какого вы народа? — поинтересовался Цайт.

— Арлары. Мой народ здесь, в этих краях, издавна живет.

— А берендцы здесь есть?

— Я — берендец, — штабс-ротмистр даже, кажется, чуть обиделся на такое заявление.

— Вы же сказали, что арлар? — Цайт начал запутываться.

— Ну да. Я — арлар, вон там — арлар, вон тот — сак, этот — трубечец, полковник — поланец…

— А берендцы-то где?

— Мы — берендцы.

Садиков искренне не понимал, судя по лицу, что в его словах непонятного. Впрочем, Цайт, кажется, понял. Беренд не гнался за чистокровностью, здесь всем было все равно, кто ты там по национальности, главное — быть частью общности, называемой «берендцами». Как «плавильный котел народов», каковым именуют Перегрин, только не так пафосно сформулировано.

— Кстати, штабс-ротмистр… Кочевников здесь, вы говорите, нет?

— Нет. Только арлары.

— Тогда кто это там скачет по степи нам наперерез?

Глава 32

— Разбойники, — с восхитительным безразличием произнес Садиков, глянув мельком на поднимавшиеся чуть в стороне клубы пыли.

— Так вы же говорили, кочевников здесь нет.

— Не кочевники. Разбойники.

Понятно. Вернее — непонятно. Хотя…

Цайт мысленно прогнал из головы застрявший там образ степных разбойников, выглядящих как кочевые племена древности: грязные, одетые в шкуры, визжащие и размахивающие саблями. Прогнал и попытался представить, как должны выглядеть разбойники, с учетом того, что времена древности давным-давно закончили. Ну да: в обычных крестьянских одеждах — ибо кто еще подастся в работники топора и дубины, вооруженные огнестрельным оружием — что, конечно, настораживает, относительно чистые — река рядом, но в этой пылище сложно быть совсем уж чистым, немногочисленный отряд — потому что большой отряд давно разогнали бы с помощью армии и уж в любом случае не выбрали бы место, где такие отряды бродят, для экспериментов. Что получается в итоге? Крестьяне, которые достают из тайников оружие, собирают небольшую банду и нападают на проезжие торговые караваны. Станут ли они нападать на них? Нет, разумеется: задача разбойника состоит вовсе не в том, чтобы героически убиться о воинский отряд, а, как бы это не казалось странным тем, кто воспитан на приключенческих романах, в том, чтобы получить добычу. Желательно — оставшись при этом в живых. Поэтому наткнувшись на сопротивление разбойники, скорее всего, отступят. А на хорошо вооруженный отряд — и вовсе не нападут.

Ну вот, что и требовалось доказать.

Пылевой клуб, обозначающий путь банды, прополз в отдалении, почти на горизонте и скры…

Холера!

Над головой Цайта что-то прожужжало. И если здешние насекомые не завели привычку летать со скоростью пуль — то это пуля и была.

В подтверждение этого вывода со стороны перемещающейся банды донесся треск отдаленных выстрелов.

Либо здешние разбойники начисто лишены инстинкта самосохранения, либо…

— Saljat… Играют, — пояснил штабс-ротмистр, не потеряв ни капли самообладания. Казалось, еще немного и он лениво зевнет, — Друг перед другом… Красоту показывают.

Играющие разбойники сделали еще несколько нестройных и редких выстрелов — и не жалко им свинца и пороха? — и на этом военные не выдержали. Короткая команда Можжевеловского — и охранявшие караван легионеры сорвались в галоп, подняв пыль, как будто ее и так мало висело в воздухе.

Легионеры — это была еще одна странность Беренда. Можно подумать, здесь странностей без легионеров было мало.

Когда-то в Дикие века когда короли не могли сдирать со своих подданных столько налогов, чтобы хватило на регулярную армию, а повоевать все же хотелось — возник институт рыцарства. Ты получаешь от короля землю в пользование, но за это ты должен, по приказу, явиться на войну, при этом полностью экипированным, вооруженным и с отрядом пехоты. Потом, когда денег в государствах стало побольше, правителям надоело зависеть от капризных и чересчур самостоятельных рыцарей, появились регулярные армии. Но в Беренде сохранились Легионы, этакий пережиток тех славных времен.

Легионеры не были рыцарями, собственно, они и дворянами не были, этакое промежуточное сословие между дворянством и крестьянством. Каждый легионер был свободным человеком, получал от государства участок земли, которую сам со своей семьей и обрабатывал, но за это должен был служить в Легионе, этаких иррегулярных войсках, покупая коня, форму и оружие за свой счет. Каждого легионера отец готовил к военной службе чуть ли не с рождения, отчего получались умелые, отважные воины, неудивительно, что берендские короли использовали легионеров там, где постоянно тлела угроза войны, иногда вспыхивая стычками.

Вот только с тактикой у них, кажется, не очень…

— Штабс-ротмистр, — обратился Цайт к Садикову, — Вам не кажется, что это рискованно — вот так бросится в погоню за разбойниками, оставив караван почти без охраны?

Действительно, на десяток повозок, запряженных лениво шагающими волами, осталось с десяток солдат, ученые из экспедиции, Цайт, Садиков — да и все, пожалуй. А, ну еще Рауль Римус, который лениво попыхивал своей трубкой, покачиваясь на одной из повозок.

— Кто на нас нападет? — флегматично заметил штабс-ротмистр, — Второй банды здесь нет. Они друг друга не любят.

— Ну… Что, если это ловушка? Отвлечь часть наших сил — и напасть с тыла.

— Слишком сложно для крестьян, — отмахнулся Садиков. Посмотрел на Цайта и замер.

Юноша даже не сразу понял, в чем дело: по бронзовому от загара лицу штабс-ротмистра вообще было сложно что-то понять, в нем было не больше выражения, чем в лице бронзовой статуи. Но потом Цайт осознал, что Садиков смотрит не на него.

На что-то за его спиной.

В тылу.

Цайт медленно глянулся, уже понимая, что он там увидит.

Приближающийся клуб пыли.

Не стоит недооценивать интеллект разбойников.

***

— Почему они не стреляют?

Этот вопрос Цайт задал штабс-ротмистру, распластавшись по земле и укрывшись за огромным колесом повозки. Юноша пытался поймать на мушку револьвера приближающихся противников… хотя бы кого-то из них, но разбойники, как назло — а, скорее всего, именно намеренно — надели бежевую одежду и сели на бежевых лошадей, отчего сливались с пылью и понять, где там кто не было никакой возможности.

— Берегут порох и пули.

Цайт неожиданно понял, для чего разбойники решили рискнуть, напав на караван, охраняемый толпой военных. Ради тех самых пороха и пуль. Кроме груза экспедиции в караване ехали также бочонки с порохом гарнизона, в который они направляются, и ящики со свинцом. Понятно, что малочисленный отряд разбойников не надеялся, что сможет перебить всю охрану или увести повозки, пока не вернутся легионеры. Но успеть похватать с повозок хотя бы часть необходимого груза, взвалить на коней и ускакать — вот такая тактика могла принести им успех.

— Понятно. А почему мы не стреляем?

— Бережем порох и пули.

— У нас их тоже недостаток?

— У нас недостаток времени на перезарядку. Пусть подойдут поближе…

— Не прячьтесь за ящики с оборудованием! — послышался крик доктора Бруммера, — Их пули могут повредить детали!!!

Логично. Без необходимого оборудования можно сразу разворачиваться и ехать обратно. И хотя у них всего, что нужно, взято с запасом — по закону невезения, при перестрелке будет повреждено именно то, для чего запас и не взяли.

Да когда там они уже подскачут ближе…

— Agonn!!! — выкрикнул штабс-ротмистр. Затрещали выстрелы, Цайт успел выпалить несколько раз — один раз даже, кажется, попал — из пылевого клуба вывалились и покатились по земле тела и отчаянно визжащие лошади.

А потом разбойники набросились на охрану каравана.

Цайт выстрелил в грудь прыгнувшего на него с лошади человека, раз и другой… и тут же осознал всю правоту Садикова. Заряды в револьвере закончились, а перезаряжать его уже некогда.

Юноша быстро огляделся.

Нападение быстро разбилось на единичные стычки.

Вот солдат вонзил штык в грудь разбойника.

Вот другой солдат упал, зарубленный саблей.

Вот кто-то из ученых, в пыли не видно, кто именно, размахивает какой-то палкой пытаясь отогнать от повозки разбойника, режущего ножом ремни, стягивающие груз.

Вдалеке, в той стороне, куда поскакали легионеры, затрещали выстрелы. Видимо, та часть банды, что послужила приманкой, связала их боем.

Все это промелькнуло перед глазами и ушами Цайта буквально за какое-то мгновенье. В следующее же мгновенье он увидел лежащую на земле винтовку — а рядом с ней упавшего солдата, бросился к ней, схватил, развернулся…

Еле успел подставить — по стволу скрежетнуло лезвие широкого ножа.

Цайт оттолкнул напавшего, мужчину в длинном бежевом халате, развернул винтовку… Разбойник крутанулся на земле — выстрел взбил вверх пыль там, где он только что находился — вскочил, как каучуковый мяч, взмахнул ногой — нацеленный ему в грудь штык отлетел в сторону — и, сжимая в руке нож, бросился на Цайта. Тот только и успел сжать запястье врага, как они оба покатились по земле.

Противник хрипел, оскалив зубы и прижав юношу к земле. Цайт всеми силами удерживал нависавший над ним нож от того, чтобы тот не пробил ему грудь. Разбойник напирал, над тряпкой, которой было замотано лицо, сверкали яростью глаза…

И Цайт чувствовал, что его силы ослабевают. Нож опускался все ниже и ниже…

Хрясь!

Разбойник обмяк и завалился на бок, открыв вид на нежданного спасителя — одного из солдат, ударившего бандита в затылок прикладом.

— Sspasibo… — прохрипел Цайт, выплевывая пыль.

— Nie saschto! — отмахнулся солдат.

Юноша вскочил с земли… в смысле — встал, ощущая, что падение со всего размаху далось нелегко, все тело болело, как будто ощущая, что бой закончился и можно расслабиться.

Нападение действительно закончилось. Не столько было отбито, сколько действительно — закончилось.

Часть разбойников скакали прочь — и на некоторых из коней Цайт заметил выхваченные из повозок ящики, тюки и бочонки — часть лежала на земле, остальные, не заметившие в горячке схватки, что их товарищи уже отступили, не составляли такого количества, чтобы являться опасностью.

Один из них, размахивая саблей, налетел на Рауля Римуса. Сыщик неторопливо поднял левую руку, как будто пытаясь поймать в ладонь опускающийся клинок… Лязг — и клинок переломился о сталь протеза. Разбойник замер на мгновенье, пытаясь понять, как это вообще возможно, и глупо глядя на обломок сабли. Все та же левая стальная рука Римуса метнулась вперед, схватила за горло… Быстрое сжатие пальцев, хруст раздавленного горла — и на этом разбойники закончились окончательно.

Тяжело дышали солдаты.

Посылал на головы разбойников чуму и холеру доктор Бруммер.

Отчаянно ругался штабс-ротмистр — его умудрились ранить в ту же ногу, которая уже пострадала от сусликов. И то, что теперь причина хромоты стала более героической, Садикова явно не радовало.

Закурил неизменную трубку сыщик.

Вдалеке послышался топот возвращающихся легионеров.

Глава 33

Беренд

Великая Степь. Крепость Балчык-Чулмек

20 число месяца Короля 1855 года

Цайт

Поселение Балчик-Чулмек носило гордое название крепости потому что… Честно говоря — бог его знает, почему. Может, когда-то, когда берендцы еще воевали со степняками, а не пригласили их в свою армию, ЭТО и было крепостью, но сейчас от нее остались только полуразвалившиеся глиняные валы, опознать в которых крепостные стены можно было только при наличии крайне развитого воображения.

Впрочем, в них ощущался какой-то дух древности и будь эта, с позволения сказать, крепость чуть ближе к населенным местам — здесь можно было бы видеть толпы праздношатающихся, желающих прикоснуться к вечности путем прикосновения к остаткам древности.

Цайт мысленно поймал себя на том, что уже прикидывает, где бы он поставил павильоны с закусками и прохладительными напитками. Последнее — обязательно! Потому что жарко тут было просто безбожно. Вон там он расставил бы лавочки для дам, там — шатер для музыкантов… Только не такой, в каких живут некоторые из местных жителей — круглый, из войлочных ковров, пропыленных и пахнущих… овечьим войлоком… А яркий, с открытыми стенами, чтобы оркестр был слышен издалека. А вон там, например, был бы салон для желающих сделать амбротип на фоне крепости… ну или просто амбротип.

К счастью, до ближайшего населенного пункта — даже не крупного, а населенного хоть кем-нибудь, тут было три дня езды на верблюжьих упряжках по верблюжьему же навозу, так что из всего вышеперечисленного тут был только амбротипист, снимавший видовые и пейзажные картины. И того прогнали взашей, так как ни Цайт ни полковник Можжевеловский этого самого пейзажиста знать не знали и не хотели гадать, где могут оказаться его амбротипы, когда начнутся испытания. А то, что они непременно окажутся где-то НЕ ТАМ — и к гадалке не ходи, достаточно было взглянуть на продувную физиономию этой бестии.

Так. А это еще кто?

На обломке стены сидел, глядя на горизонт и что-то записывая на бумагу, непонятный тип. Отсюда не видно, но людей в такой одежде Цайт в поселении не встречал.

***

— Кто такой? Ktotakof?

Непонятный тип встал и коротко поклонился. Даже поклон был странен — как будто к спине незнакомца привязали дошечку и она у него не гнулась.

Молодой, навряд ли больше двадцати лет, лицо собеседника Цайта напоминало лица здешних обитателей, того же штабс-ротмистра, к примеру: плоское, бронзового цвета, с узкими, как будто вечно прищуренными глазами, абсолютно невозмутимое. И в то же время — чем-то отличалось. В отличие от круглолицых здешних лицо Незнакомца было длиннее, с гораздо более высоким лбом… или так казалось оттого, что он стянул волосы вверх.

Одет он был, как и многие местные, в халат, но совершенно другого фасона, отличающийся от местных, как плащ от камзола. Неяркий, спокойной однотонной расцветки, когда-то — темно-синий, а сейчас с вечным здешним бежевым оттенком, с широченными, как крылья, рукавами, и не менее широкими полами, которые, кажется, были подвернуты и подоткнуты под широкий пояс, приобретая подобие огромных штанин.

Ну и кто это?

— Mojo imja– GintaroAono, — назвался по-берендски незнакомец. Ну да — было бы удивительно, если бы он заговорил по-белоземельски.

— Sto tyzdess delajes?

Ответить странный Гинтаро не успел.

— Gintaruska, nu zzaschem ty tak daleko ot doma usel?

К ним со стороны поселения подбежала сестра Садикова, Диляра, молоденькая девушка, черная коса которой задорно моталась из стороны в сторону.

— Pojdjom-pojdjom, ja tebja pokormlu!

Она потянула за широкий рукав халата.

«Гинтарушка»? Цайт уже успел узнать, что в берендском языке вот такой вот добавление окончания «-ушка» означало уменьшительно-ласкательное значение. Как «-хен», к примеру, в белоземельском, Грета и Гретхен. Так не обращаются к незнакомцу или даже к просто знакомому. Так говорит мать — сыну, отец — дочери…

Девушка — возлюбленному.

Что это за странное чувство вдруг кольнуло в сердце? Неужели… ревность? Да нет, откуда бы… Он знает эту девчонку всего несколько дней. Да, она красива, круглое лицо, бархатная, как персик, кожа, черные, завораживающие, глаза, черные же брови вразлет, огромные ресницы, красные, как самая сладкая ягода, губы, розовые щечки, звонкий, как хрустальные колокольчики, голос, гибкий стан, она ловка, подвижна и остра на язык, но чтобы влюбляться в нее или, более того, обращать на нее внимание? Нет-нет, это не так, а, значит, ревность тут ни при чем.

— Кто это такой? — спросил Цайт у девушки по-белоземельски. Как и ее брат она владела эти языком, правда, гораздо хуже. Но объясняться могла.

— Это — Гинтаро Аоно, — стрельнула в него глазами Диляра.

— Как его зовут я уже узнал. Кто он такой и что здесь делает?

— Он… странник. С Востока. Путешественник. Ходит он.

— Понятно. Бродяга.

— Нет-нет-нет! — замотала косой девушка, — Он хороший. Он учится.

— Чему учится?

— Remeslu… Работать он. Хочет.

— И какую же он тут работу ищет?

— Remeclo. Uschitt. Ja. Swet. Kartina, — влез в разговор «Гинтарушка», сделав его еще более непонятным. Художник, что ли?

Цайт выдернул у «художника» из пальцев его бумагу… Попытался выдернуть. Гинтаро очень быстрым и ловким движением отдернул свои записи. Тут же, впрочем, протянув их Цайту с тем же коротким поклоном.

Мда. Не художник. Ну, если он, конечно, не пытался нарисовать здешних насекомых — весь лист оказался испещрен непонятными значками, разлапистыми, сложными, ни один из них не повторял другой.

— Он помощник был. У господина Prembysewsky.

У кого? А, ну да — так звали изгнанного вчера амбротиписта. А его помощник, значит, зачем-то остался… Подозрительно.

— А этот… Гинтаро… Он почему не уехал?

— Господин Prembysewsky его rassschital… сказал… сказал…

— Ne nuzen, — коротко пояснил бывший помощник амбротиписта.

Из этой смеси ломаного белоземельского и ломаного берендского Цайт понял только одно — в крепости, где очень скоро, буквально через несколько часов будут проводиться секретные испытания, бродит непонятно кто, бывший помощник неизвестно кого.

— Он должен уехать.

Странный тип с необычной внешностью и именем, возможно, и не был ничьим шпионом, но и обычным бродягой он тоже не был. Его поведение яснее ясного говорило о том, что этот Гинтаро не привык кланяться, скорее — он привык, чтобы кланялись ему. А зачем дворянину притворяться бродягой? Эти значки его, больше похожие на шифровку, его работа на подозрительного амбротиписта… Нет уж, пусть проваливает. Он путешественник? Вот пусть и путешествует отсюда.

— Ему нет места идти… — в глазах Диляры было ясно написано, что с ее точки зрения прогнать этого «Гинтарушку» — все равно что выкинуть из дома котенка, — Он… Он амбротипии хотел. Научиться…

Сам Гинтаро, тем временем, то ли понимая берендский лучше, чем показывает, то ли догадавшись по контексту, убрал куда-то в рукав свои бумажки и выпрямился, явно готовый уйти из поселения вот прямо сейчас.

В этом месте даже сам Цайт почувствовал себя жесткосердечным. Он вынул из кармана блокнот, карандаш и, мысленно укоряя самого себя за мягкотелость, набросал короткую записку.

— Вот, — протянул он ее Гинтаро, — Gorod Nakhajsk, gospodin Koifmann. Skazes — ot Peter. I… wot, — он присовокупил к записке несколько серебряных монет.

Гинтаро Аоно принял подарок, спрятав в тот же рукав, немного пошевелил губами, то ли матерясь, то ли просто запоминая сказанное, после чего поклонился:

Sspassibo, — поблагодарил он, а затем повернулся к Диляре, мол, я за вещами.

Девушка переводила взгляд с одного юноши на другого, не понимая, что произошло. Потом все же спросила:

— Что ты ему написал?

— Записка. К моему родственнику. Он поможет. И амбротипии научит.

Фаранов многие — и не без причин — считают мошенниками, но просьбу родственника о помощи фаран выполнит ВСЕГДА.

Диляра радостно пискнула и, подпрыгнув, чмокнула Цайта в щеку. Потом, залившись краской, как помидор, ойкнула, подпрыгнула и побежала догонять уходящего Гинтаро.

Цайт стоял, глядел ей вслед и глупо улыбался.

Нет, он определенно не влюблен в нее. Она ему даже не нравится! Ну, не очень сильно.

Но она поцеловала его!!!

***

На ровной, утоптанной площадке — весь гарнизон поселения утаптывал — стояло то, ради чего договорились между собой две страны, ради чего белоземельские ученые и сам Цайт лично проделали это путешествие, ради чего из поселения выгнали двух амбротипистов, ради чего, в конце концов, штабс-ротмистр Садиков получил пулю в и без того пострадавшую ногу и теперь прыгал на костылях…

Летательный аппарат.

Для абсолютного большинства он выглядел… нелетательно. Летает кто? Птицы, у них крылья есть, перья, все такое. Еще летают воздушные шары, они огромные и круглые. А это?

Нет, крылья у аппарата, конечно, были. Даже два, одно над другим. Только на крылья птиц они не походили вот совсем, а больше напоминали… Ну вот бывают такие тряпочные навесы на ярмарках, чтобы солнце не жарило. Воот… Вот на такие навесы эти «крылья» и походили. Тем более, что и перьев на них не было, а сделаны они были из ткани, как те самые навесы. Еще под ними была прикреплена лодка, тоже из ткани, с паровым двигателем, точь-в-точь — паровой катер. Только без трубы и у катера винт маленький и сзади, а у этой леталки — большой и спереди.

Машина неторопливо пыхтела, все смотрели на нее, ожидая добровольца, который согласится влезть внутрь и… Ну, если получится — взлететь.

Меньшая часть собравшихся, та, что приехала из Белых земель, тоже испытывала определенный скепсис, но по другой причине. Они видели, как точно такие же конструкции не смогли взлететь в Шнееланде, и как-то все больше и больше закрадывалось сомнение в том, что они смогут взлететь в Беренде. По сути, все строилось на уверениях доктора РЕллима в том, что его эфиристическая приблуда, которую только что прикрепили к паровой машине, походившая на сложную рыболовную вершу, так вот, эта приблуда должна была добавить мощности двигателю, не увеличивая его массы. Ключевое слово этой фразе «должна». А увеличит ли…

Это и должны показать испытания.

— Кто пойдет? — тихо спросил доктор Бруммер.

И Цайт, как и в случае с П-лодкой, понял, что сейчас вперед выйдет он. Потому что если не он — то никто.

— Я пойду, — твердо сказал он. Искренне надеясь, что эта фраза не прозвучала как юношеская бравада.

Не прозвучала же, да?

***

Цайт сел на крохотную лавочку — при проектировании аппарата учитывали каждую уницию — взялся руками за рычаги управления… Медленно разжал пальцы и в этот раз действительно взялся, а не вцепился, как утопающий в протянутый канат. Потянешь за левый — аппарат качнется влево, за правый — вправо. Потянешь за оба… ну, в теории он должен подняться выше. А на практике — сейчас увидим.

— Tolkaj!!! — крикнул он и несколько дюжих солдат, осторожно взявшись за каркас, чтобы не прорвать ткань, толкнули аппарат… как же этот тканелет назвать?… потом, все потом!

Солдаты, с натугой толкая тканеле… аппарат, прошли несколько шагов, потом дело пошло легче, он зашагали быстрее, потом побежали.

Цайт почувствовал на лице потоки воздуха — надо какую-то маску… или очки… — и, каким-то, внезапно проснувшимся чувством, которого никогда не было у людей, а может, наоборот, было всегда, только до этого момента оно не использовалось за ненадобностью, так вот — этим самым шестым чувством Цайт понял…

ПОРА!

И дернул рукоять соединения винта с машиной.

Лопасти дернулись и закрутились, все быстрее и быстрее, сливаясь в полупрозрачный гудящий диск.

Аппарат рванулся вперед, уже сам собой, отбежали в стороны солдаты, пыхтела машина за спиной, отлетали от колес камушки и вечная пыль…

ПОРА!

Цайт плавно потянул на себя рычаги управления. Тяги шевельнули клапана на крыльях, свистнул воздух в проволоке растяжек, аппарат вздрогнул, как застоявшийся конь, и…

И — нет.

Все тем же проснувшимся чувством полета Цайт почувствовал, что — нет. Сколько не пытайся, сколько не тяни он рычаги — он не взлетит.

Опять ничего не вышло.

До конца расчищенной полосы оставалось еще расстояние, но юноша уже понял — нечего и продолжать хлестать мертвую лошадь. Он отключил соединение, винт провернулся еще несколько оборотов и остановился.

Аппарат прокатился некоторое расстояние и замер.

***

— Ну и? Что вы скажете, ДОКТОР? — ядовито поинтересовался Бруммер у доктора Реллима, — Ваша эфиристика — не сработала!

Честно говоря, шагая от аппарата к молча ожидавшим его людям, Цайт думал о том, что не удивился бы, узнав, что перед самым полетом доктор Реллим исчез в неизвестном направлении, украв столовое серебро и мешок яблок. Тем более что его, как вспомнил Цайт, на испытаниях аппарата и не было.

Однако пухленький доктор неожиданно появился как из-под земли и сейчас с легкой улыбкой выслушивал все возникающие к нему вопросы. А вопросов становилось все больше и больше. Слово «мошенник» еще не прозвучало, но явно витало в воздухе.

— А теперь послушайте меня! — понял Реллим ладонь, — Когда ваша конструкция не взлетала у вас — вы кого обвиняли?

— Но у нас-то она не взлетала, потому что не хватало мощности двигателя?

— И зачем вы ставили маломощный двигатель?

— Но до испытаний мы не знали, что его мощности не хватит!

— Вот. И я до испытаний не знал, хватит ли мощности моего ускорителя. Мало ли что там случилось, может, вы недостаточно его обработали.

Бруммер, только что возмущенно высказывавший недовольство Реллиму, несколько замялся.

— Вы же его обрабатывали, верно?

— Я решил, что это излишняя процедура. В конце концов, я не очень ерю в ваши эфиристические…

Релли воздел руки к небу:

— Он не верит! Эфир не нуждается в вере, он просто есть и все! Если вы влезете в электроустановку с высоким напряжением, то ваши обгоревшие сапоги не смогут никому рассказать, что не верили в электричество! Пойдемте, сотник, я лично посмотрю на усилитель!

***

— Ну вот! — Реллим осмотрел, ощупал и обнюхал решетчатую конструкцию усилителя, притащенную в помещение, выделенное ученым под лабораторию, — Он совершенно не обработан! Разумеется, он не сработал!

— Как вы вообще поняли это? — буркнул Бруммер, все еще не считавший себя виновным, но определенную вину уже чувствующий.

— Если бы вы столько проработали с эфиром, сколько и я — вы бы тоже это поняли. А потом я доработаю приборы… Несите установку!

Установка по обработке эфиром усилителя паровой машины летательного аппарата… в общем, эта штуковина выглядела как четыре медные трубки высотой по грудь человеку — то есть — выше корзины усилителя, обмотанные металлической сеткой серебристого цвета, а сверху, там, где ножки сходились, крепилась площадка с шестеренками и пружинами.

— Вращение диска создает завихрение эфира, потоком опускающееся вниз и оказывающее воздействие на конструкцию усилителя, заряжая ее… — рассказывал Реллим, заводя ключом механизм.

— Какого диска? — не понял наблюдавший за процедурой Цайт.

— Доктор, несите диск!

Бруммер, ворча, что он не мальчишка на побегушках, принес уже знакомый Цайту портфель, тот самый, который он принял за бронированный, щелкнул замками и извлек небольшой, диаметром в ладонь покрытый темно-красным лаком диск с хитрыми вырезами. Судя по тому, с какой натугой Бруммер его поднес к установке — диск был металлическим и тяжелым.

Очень тяжелым.

Крайне тяжелым.

Настолько тяжелым, что Цайт неожиданно понял, за чем охотился таинственный вор, что именно он хотел украсть, что это была за ценность такая.

Да, диск был всего лишь частью механизма, но, в силу каких-то эфиристических причин, его материалом должен был быть определенный металл. Металл, отличающийся высокой плотностью, электропроводностью, пластичностью, стойкостью к кислотам…

Металл, также обладающий одним нефизическим свойством.

Ценностью.

Золото.

Глава 34

Перегрин

Провинция Митчелл. Логан-Крик

6 число месяца Королевы 1855 года

Джонни Дженкинс

— Кто это? — с некоторой опаской спросил Хэнк, рассматривая приближающихся к ним людей.

— Золотодобытчики, — пожал плечами Джонни, не видевший смысла гадать до момента, когда стрелки подойдут поближе и сообщат, чего им, собственно, надо. Но дробовик он на всякий случай вскинул поудобнее и приметил подходящее место, где можно славно отстреливаться, лежа за камнем.

Хотя отстреливаться ему и не хотелось.

Стрелявшие подошли поближе и оказались смутно знакомыми. Вон тот здоровяк, что держит к руке ружье с дымящимся стволом — это один из тех, кто приходил к шерифу вместе с Мыльным Гарри. Да и остальные, кажись, из той же компании. Интересно, что им здесь-то надо.

— Джонни Дженкинс, — хмуро произнес один из подошедших.

— Нет, — спокойно ответил Джонни, — Это я Джонни Дженкинс.

Подошедшие — числом четверо — переглянулись, нахмурились, но задираться не стали, довольно-таки мирно представившись и поздоровавшись.

— Что ты здесь делаешь, Джонни? — спросил тот же, что и заговорил первым, назвавшийся Билли Логаном. Получил ли он фамилию в честь городка, городок ли построил какой-то предок Билли, или же эта фамилия была такой же подлинной, как купюра в двенадцать талеров — осталось неизвестным, да и Дженкинсу было плевать на это.

— Охочусь на уток.

— Могу тебя заверить — уток здесь немного…

— Могу заверить в ответ — это не я их всех перебил.

— Их и до тебя здесь не водилось, поэтому мой тебе добрый совет, Джонни — шел бы ты отсюда… туда, где уток побольше.

— Ага, хорошо, — безразлично ответил Джонни, не трогаясь с места. За его спиной тревожно затоптался Хэнк.

— Что-то я не вижу твоей спины, — начал потихоньку закипать Билли.

— Можешь обойти меня вокруг. Только предупреждаю — если тебя интересует не только моя спина, а кое-что пониже — тогда лучше не приближайся ко мне с тыла.

Из-за спины Билли послышались тихие смешки его товарищей, отчего лицо того налилось кровью, что твой помидор.

— Слышишь, ты…

— Билли, Билли, Билли… — раздался голос еще одного человека, подошедшего к недружелюбной четверке. Дженкинс уже давно видел его, отчего, собственно, и не уходил, ведомый любопытством.

Что здесь, посреди заброшенного рудника, делать Мыльному Гарри?

— Сколько раз можно говорить тебе, Билли, что вежливость и доброе слово — гораздо более сильное оружие, чем грубая сила?

Ага. Особенно если вежливость и доброе слово подкреплены грубой силой.

— Не так ли, господин Дженкинс? — обратился господин Ковета к Джонни.

— Я предпочитаю не пользоваться оружием.

— Что, даже настолько безобидным, как вежливость? — Мыльный Гарри демонстративно не обратил внимания на дробовик в руках собеседника.

— Вежливость — достоинство, часто принимаемое за недостаток, именуемый слабостью.

— Знаменитое брумосское образование… Каждая фраза — как афоризм. Могу вас заверить, господин Дженкинс — никто не считает вас слабым, поэтому можете прекратить пикировку с Билли и пожать друг другу руки.

— Да я…

— Билли хочет сказать, господин Дженкинс, что сожалеет о своей горячности. Правда, Билли?

— Да, господин Ковета, совершенно верно.

Билли-возможно-Логан неохотно протянул руку. Джонни спокойно пожал ее.

— Не покажется ли вам грубым, если я поинтересуюсь, что вы, с вашим другом, делаете в этих заброшенных местах?

Ветер, безостановочно дувший над пустынным предпольем рудника, свистну и закрутил пыль в вихревой столб, жалкое подобие торнадо, которые частенько опустошают юг Перегрина.

— Под этими заброшенными местами вы подразумеваете данную конкретную местность или же Логан-Крик в целом?

— Знаете, — ни на секунду не задумался Ковета, — до этого момента я имел в виду только старый рудник. Но теперь я размышляю и над вопросом, что человек вроде вас забыл в этом захолустье?

— А человек вроде вас, господин Ковета?

— Человек вроде меня даже в самом пересохшем колодце сумеет найти воду.

Похоже, Мыльный Гарри получил свое прозвище не только и не столько за ту аферу с кусками мыла. Складывалось впечатление, что на любой вопрос и на любую фразу собеседника у него уже есть готовый ответ. Вежливый, подробный и ни черта не объясняющий.

— … и, не хотелось бы показаться невежливым, но я все еще жажду услышать ответ на свой вопрос.

— Он сказал, что охотится на уток, — шепотом наябедничал Билли, злобно глядящий в сторону Дженкинса.

— Не могу осуждать его за это желание, но мне все же хотелось бы услышать ответ от самого господина Дженкинса.

— Буду честен с вами, господин Ковета…

— Да что мы так официально, как будто на приеме у брумосской королевы? Мы, перегринцы, парни простые, зови меня просто Гарри.

— Тогда я для вас — просто Джонни.

— Так что же ты ищешь здесь, Джонни, в Логан-Крик вообще и в этом руднике в частности?

— Что можно искать в золотом руднике? Естественно, золото.

Со стороны людей Ковета послышались смешки. Ну да, смешно: еще один глупец надеется найти золото там, где его выгребли лопатами и вымели метелками еще двадцать лет назад.

— Не мне судить тебя за это желание, Джонни, — Ковета подошел и приобнял Дженкинса за плечи, — В конце концов, каждый желает разбогатеть и поплевывать свысока на остальных. Но, если ты прислушаешься к доброму совету повидавшего жизнь человека… хотя ты, разумеется, можешь этого и не делать, у нас свободная страна, сам видишь, у нас даже оружие можно носить невозбранно… так вот, если ты прислушаешься к моему доброму совету — ищи золото в другом месте. Если пройти несколько миль южнее вдоль реки — там ты увидишь еще один рудник. Он меньше этого, но это означает только то, что там меньше копались и есть шанс, что осталось какое-нибудь золотишко. Шанс небольшой, но азартный человек всегда верит в свою удачу. Ты — азартный человек, Джонни?

Дженкинс чуть помедлил с ответом:

— Там, откуда я приехал, находились люди, которые называли меня игроком.

И пусть так называли настоящего Дженкинса, а не того, кто сейчас носил его имя, но ведь поддерживать образ необходимо, иначе возникнет вопрос «Почему Джонни Дженкинс ведет себя не так, как вел раньше?», который может перерасти в совершенно ненужный «А Дженкинс ли это вообще?».

— Вот! — Ковета прямо-таки расцвел, — Я так и знал, что ты — игрок, Джонни, я прямо почувствовал это, как только увидел тебя! Тогда ты просто обязан прийти в мой игорный дом. Да, точно — непременно приходи! Он — на окраине Логан-Крик, не так уж и далеко отсюда, захочешь, не промахнешься. Мы с ребятами поэтому и бродим здесь, по этому запустенью — когда наше игровое дело расширится, а оно непременно расширится, Логан-Крик вновь расцветет и сюда станут приезжать игроки и картежники со всего Перегрина…! Так вот — мне непременно понадобится выстроить еще пару-тройку новых зданий, вот мы и решили присмотреть местечко заранее. Как говорится — крой крышу, пока дождь не начался.

***

— Золото! — подпрыгнул Хэнк, еле дождавшись, пока они, с Дженкинсом, не свернут на полузаросшую дорогу, ведущую от рудника и не скроются из вида вежливого господина Ковета с его менее вежливыми друзьями, — Ты не говорил, что собираешься искать золото!

— Ты не спрашивал, — флегматично пожал плечами Джонни.

— А ему, ему ты рассказал!

— Он спросил.

— Я думал — мы друзья!

— А разве нет?

Хэнк всерьез задумался над этим, заданным спокойным голосом, вопросом. И думал над ним долго. Минуты две.

— Золото! — снова подпрыгнул он, уже перейдя к другой мысли, — Они ищут золото!

— Это их право. Как сказал господин Ковета: Перегрин — свободная страна. Каждый может искать золото: ты, я… Почему бы и ему не поискать?

— Нет, ты не понял! Они не ищут золото!

— Хэнк, ты уж определись, ищут или нет.

— Не ищут, потому что уже нашли!

Парень забежал вперед и остановился на пути Джонни:

— Ты понимаешь, да? Почему они так упорно отгоняли нас от рудника? Потому что они нашли там золото и тихонько его копают! Вот и не хотели, чтобы мы там бродили.

— Если они начнут так отгонять каждого, кто приблизится к руднику — то скоро весь Логан-Крик и большая часть окрестностей будут знать о том, что в руднике что-то копают. По большому секрету, конечно.

Хэнк почесал затылок:

— Тогда зачем они так упорно нас посылали подальше?

— Ты лучше подумай над вопросом, зачем они вообще с нами разговаривали, вместо того, чтобы застрелить и затолкать в одну из шахт, где наши тела будут лежать, пока солнце не погаснет.

Хэнк честно подумал. Минут пять.

— Ну и зачем?

— Нас приняли за кого-то другого, — объяснил Джонни, — Посчитай они нас обычными людьми — они просто проследили бы, чтобы мы не лезли туда, куда не надо…

— Ага, в их золотую шахту!

— … например, туда, где они спрятали что-то ценное. И если бы мы туда полезли — тогда и застрелили бы.

— Ага… А за кого нас приняли?

— Вот этого я не знаю.

Они шли дорогой, тянущейся мимо буков, в молчании, пока Хэнк снова не выдержал:

— Джонни, а как ты будешь искать золото, если этот Гарри запрещает тебе соваться на рудник?

— Последую его совету и перейду на другой рудник.

— А если там нет золота?

— Я уверен, что там золота ровно столько же, сколько и здесь. Только там нет риска получить пулю в затылок.

— Ты что, просто так послушаешься этого Гарри⁈

— Хэнк, я приехал сюда найти золото. Не для того, чтобы вступать в противостояние с местными разбойниками… по крайней мере, не ДО того, как я найду золото.

— А вдруг ты там, на том руднике, не найдешь золото?

— Уверен, что найду.

Хэнк замолчал, не зная, что противопоставить этой непоколебимой уверенности и дальше они какое-то время шли молча. Прошли мимо огромного разлапистого дуба, невесть как затесавшегося в середину букового леса, спугнули крапчатую куропатку с бежевыми пятнами на горле и бровях, неторопливо шагавшую куда-то через дорогу — видимо, на той стороне не было ничего интересного — и, наконец, вышли к окраине Логан-Крик, тому самому месту, где должен был быть игорный дом Мыльного Гарри.

И он там действительно был.

Глава 35

— Здорово! — бесхитростно восхитился простяга-Хэнк, когда они вдвоем, сын фермера и человек, купивший себе имя игрока, вошли в игорный дом обаятельного businessman-а с репутацией мошенника.

Мысленно Джонни Дженкинс согласился со своим товарищем. Игорный дом господина Ковета был впечатляющ. Не столько снаружи, сколько внутри. Снаружи что? Обычный особняк в стиле провинции Митчелл, возможно, когда-то принадлежащий хозяину окрестных хлопковых ферм и сотен рабов-шварцев. Два этажа, белые стены, обитые, по перегринскому обыкновению, тонкой доской, колоннада вокруг здания, балконная галерея на втором этаже, окна до пола, по ренчской моде.

От любого другого особняка плантатора этот дом отличался разве что расположением, очень уж близко к городу. С другой стороны — окажись он дальше и Ковета не стал бы превращать его в игорный дом. Кому нужны развлечения, если за ними нужно отправляться за три горизонта, верно?

Хотя, если как следует подумать — для Логан-Крик даже такой игорный дом был… избыточен. В него можно было бы запихнуть всех жителей этого маленького городка и еще осталось бы место на втором этаже. Подождите… Вот если бы Ковета прибыл сюда чуть раньше… Лет на двадцать. Тогда, когда Логан-Крик был переполнен золотодобытчиками, стекавшимися сюда со всех провинций Перегрина, да и из других государств — тоже. Золотодобытчиками, у которых карманы лопались от денег, самородков и золотого песка. Денег и золота, которые в Логан-Крик просто негде потратить, зато можно прекрасно спустить в карты или крепс. Вот тогда ТАКОЙ игорный дом был бы в самый раз.

Неужели Хэнк, при всем своем… простодушии, скажем так, ухитрился попасть в точку? Что, если Ковета и его бандиты действительно нашли золото и… И что? Вместо того, чтобы тишком его выкопать — они планируют рассказать об этом всему свету, приглашая сюда очередную свору авантюристов? Надеясь вытягать это самое золото с помощью игр, вместо того, как уже было сказано ранее, выкопать его самим без подобных хитроумных — чересчур хитроумных — схем?

Нет, тут что-то не то. Что-то другое…

— Светильники! — восхищался Хэнк.

И впрямь: на стенах внутренних помещений мерцали яркие язычки пламени газовых светильников. Ковета не поленился протянуть по дому газопровод и установить цистерну с газом?

— Окна! А почему шторы закрыты? Еще ж светло.

— Потому что окна заложены кирпичом.

Свет, заливающий внутренние помещения игорного дома резко контрастировал с темными стеклами окон снаружи. Понять, что эти самые окна заложены и именно это скрывают тяжелые темно-вишневые шторы.

— А зачем их заложили?

— Чтобы проигравшиеся игроки с досады не били стекла. А то так и разориться на услугах стекольщика можно.

— И что, часто проигрывают? Мой дядя Клетус рассказывал, что один раз выиграл на ярмарке целую…

— У кого выиграл?

— У одного заезжего… А, понял. Если кто-то выигрывает, то кто-то и проигрывает. То есть, примерно половина здесь будет в проигравших. И если они все начнут бить стекла… ой-ой…

Ну, если быть честным, то народа в игорном доме было немного. Просторное помещение, в котором раньше, в прежней жизни этого особняка, давали балы и приемы, выглядело… пустоватым. Пара десятков человек игроков, не больше, несколько столов, обтянутых зеленым сукном — над каждым низко висит на цепи, вдоль которой вьется тонкая газовая трубка, светильник — несколько банкметов… О, даже колесо Феррана есть, новинка добралась даже до Логан-Крик… Хотя, это же Перегрин, с его страстью к всевозможным новинкам и техническим новшествам…

— А ковры на полу почему красные?

— Чтобы не была видна кровь, если проигравший решит застрелиться.

Хэнк поежился. Судя по всему, ему здесь разонравилось.

Впрочем, опасливо озирался он недолго. Никто не пытался разбить несуществующие окна, никто не кричал «Я разорен! Все пропало!», никто не пытался застрелить себя, или, что более ожидаемо от перегринца — застрелить более удачливого соперника. Мужчины и женщины сидели за столами, чинно играя в карты, или толпились, бросая кости.

Несколько из них азартно следили за шуршащим колесом Феррана, по которому скакал стальной шарик. Шарик остановился, кто-то радостно вскрикнул и загреб себе все монеты, лежащие на клетчатом столе. Остальные игроки досадливо поморщились и принялись делать ставки по новой, рассчитывая, что уж в этот-то раз им повезет.

— Джонни… А чего мы вообще сюда пришли? Да еще за деньги.

Вход в игорный дом был платным, что сразу отсекало любопытных зевак, собирающихся смотреть и не собирающихся играть. Здесь вам не зоопарк!

— Так мы же не платили.

Два хмурых громилы на входе, только завидев Джонни с Хэнком, скорчили гримасы, видимо, долженствующие изображать радушие и гостеприимство, и пропустили их внутрь, сказав, что они, то бишь Хэнк и Джонни — личные гости господина Ковета.

Хэнк задумался:

— Ну… Могли же заплатить.

Его фермерско-скупердяйская натура ухитрялась жалеть даже не потерянные деньги, а деньги, которые только можно было потерять. Как та глупая Эльза из белоземельской народной сказки, плачущая над тем, что еще только может случиться. С другой стороны — в такой натуре есть и серьезный плюс. Хэнк никогда не проиграется, просто потому что не будет играть.

Кстати, об игре.

— Мы пришли сюда играть.

— Играть — это вроде как на деньги?

— Ага.

— Я отдаю деньги, а кто-то везучий их забирает себе? Вон как вон там, — Хэнк кивнул на стол с колесом.

— В точку.

— Не, мне чего-то не нравится.

— Тогда иди вон, выпей что-нибудь.

В одном углу зала виднелась стойка, как будто перетащенная сюда прямиком из трактира. А может и перетащенная, если вспомнить, сколько заколоченных трактиров находилось на центральной улице Логан-Крик. Разве что за этой стойкой, вместо крепкого мужика со спрятанным под стойкой дробовиком, скучала миловидная девчонка, курносая и с россыпью веснушек на круглых щечках. К ней, потирая ладони, и направился Хэнк, воодушевленный, похоже, не столько выпивкой, сколько самой девушкой.

— Как вам мой дворец, мой, так сказать, Храм Игры? — неслышно подкрался сзади господин Ковета, глядя на Джонни, как на вновь обретенного родственника. Правда — не очень близкого, кузена или двоюродного дядюшку, например.

— Окна слишком темные, — не задумываясь, ответил Дженкинс, мысленно отметив, что на двадцать шесть игроков — считая его с Хэнком — в зале было аж пять громил Ковета. Не считая тех, что на входе.

— Что ж с ними можно сделать? Течение времени за окнами, солнце и луны не должны отвлекать моих гостей от того, ради чего они сюда пришли…

Ковета торжественно развел руки в стороны:

— От Игры!

— Поставить матовые стекла и установить за ними светильники? — тут же предложил Джонни. Просто потому, что он мысленно обдумывал этот вопрос: с темными окнами снаружи игорный дом производил несколько гнетущее впечатление.

— Отличная идея, Джонни! Я как чувствовал, что не зря тебя пригласил!

Ковета достал из кармана записную книжку и набросал пару строк. То ли изображал интерес, чтобы втереться в доверие к Джонни, то ли идея ему и впрямь понравилась.

Со стороны стойки двинулся к Дженкинсу его приятель Хэнк. Деревянной походкой, с огромными круглыми глазами.

— Джонни… — растерянно и даже несколько испуганно произнес он.

— Что случилось? Девушка оказалась парнем?

— Тьфу ты! — Хэнк даже несколько ожил и порозовел, — Придумаешь тоже гадость такую! Я до нее даже не дошел. Джонни… там… ПИАНИНО!

— Я слышу.

Тихие звуки легкой мелодии действительно наполняли зал.

— Джонни… Оно — ИГРАЕТ!

— У пианино есть такое обыкновение.

— Нету! Нету у пианино обыкновения, чтоб играть без пианиста!

— Согласен. Это необычно.

Ковета, с видимым удовольствием прислушивающийся к разговору, был явственно разочарован внешним спокойствием Дженкинса, зато испуга и изумления Хэнка хватило бы на двоих, так что, в конечном итоге, хозяин игорного дома остался доволен.

— Это механическое пианино, — пояснил он, — Заводишь пружину, ставишь вал с крючочками — и оно тебе играет весь вечер. Гораздо удобнее живых пианистов, которые имеют обыкновение надираться в стельку, сколько им не плати, и барабанить по клавишам, как белка, перепившая кофе. Да и дешевле.

— Никогда не слышал о механических пианино.

— А это — первое в мире. Я его… выкупил у изобретателя.

Выкупил, ага. Человек по прозвищу Мыльный Гарри честно что-то купил? Верится с трудом.

— Так что, дружище, можешь смело пойти к Салли и заказать у нее стаканчик виски. Только предупреждаю сразу: все мои девочки — строгих нравов и если ты позволишь себе с ними лишнего, то узнаешь, что у них в подвязке чулок.

Хэнк сглотнул. Нож, кинжал или что там это девушки игорного дома прячут за подвязкой — ему явно в голову не пришли, перед глазами деревенского парня определенно стояла стройная ножка в чулке.

«Надеюсь, он все же не полезет к ней знакомиться поближе» — вздохнул Джонни. Мысленно, конечно. Внешне выражение его лица не менялось с момента… Да, пожалуй, с момента приезда в Логан-Крик.

— Ты тоже, Джонни, развлекайся в свое удовольствие. Ты сказал, что ты игрок? Кинг? Фейт? Мост?

«Мост?» — чуть было не переспросил Дженкинс, еле-еле удержавшись от вопроса. Ковета перечислял карточные игры и было бы удивительно, если б игрок не знал названия одной из них, возможно, очень популярной.

— Я предпочитаю кости.

— Тебе крайне повезло, друг мой Джонни! Вон за теми занавесками прячутся несколько комнат, в которых можно без помех сыграть во что захочешь. И один из моих людей, ты его помнишь, добряк Билли Логан, он просто обожает крепс! Я сейчас распоряжусь, чтобы вам туда принесли кости, виски и табак! Только уж смотри, не обдирай Билли до нитки.

Ковета шутливо погрозил пальцем.

— Я… не азартный человек.

По невозмутимому лицу Дженкинса пробежала легкая тень, как если бы он соврал. Или специально создал впечатление, что соврал.

— Это и не страшно. В моем игорном доме даже азартный человек не проиграется до последнего, — заверил Ковета с искренне доброй улыбкой. Настолько искренней, насколько и стоило ожидать от мошенника по прозвищу «Мыльный Гарри».

Джонни вежливо раскланялся и уже шагнул было в сторону той самой комнаты — должен же он, в конце концов, отыгрывать роль Дженкинса, заядлого игрока, который ни за что не упустил бы шанс катануть партию в крепс — но Ковета его придержал.

— Прости старика за назойливость, но, Джонни, не мог бы ты ответить мне на один маленький, я бы даже сказал — крохотный вопросик… Если б мне вдруг пришла в голову блажь попросить тебя назвать мне цифры, то сколько их ты бы назвал?

Дженкинс посмотрел на Ковета все с тем же спокойным выражением лица:

— Четырнадцать.

Глава 36

Джонни флегматично собрал со стола ставки.

— Да ну их, эти кости… — с досадой воскликнул Билли Логан, добавив еще пару выражений, безусловно его не красящих, да к тому же с костями ничего подобного проделать было физически невозможно. За неимением у них как входных, таки выходных отверстий пищеварительного тракта.

Фамилия Билли, кстати, действительно, была Логан, но ни к городку, ни к его основателям он отношения не имел, просто вот такое совпадение. Отец Билли, Джеймс Логан, жил где-то далеко на севере, то ли охотился на росомах, то ли пытался их разводить — перегринцы же, от них всего можно ожидать — в общем, к судьбе своего беспутного сына никакого отношения не имел.

— Ай-я-яй, Билли, что бы сказала твоя старушка-мать, если бы услышала тебя? — заметил Дженкинс.

— Ну, — Логан пожал плечами, — сначала бы она дала мне подзатыльник, а потом сказала: «Сколько раз я тебе говорила, дрянной мальчишка⁈ Не умеешь играть в крепс — не берись! Это вон, Вилли, мастер бросать кости, а твои пальцы прямо созданы для карт, вот и не гневи Бога!».

— Вилли? — приподнял бровь Джонни, — У твоих родителей, я смотрю, небогато с фантазией. Билли и Вилли — это ж одно и то же имя.

Логан расхохотался и хлопнул Дженкинса по спине:

— Вообще-то да, и то и другое — Уильям. Но из нас двоих Уильям — только я, а малыш Вилли — он Уилфорд. У нас, в Калисоте, многих так зовут. А у вас, в Новом Канарси, не так?

— Я ж не родился в Нью-Ка, — Джонни хлопнул собеседника в ответ, — Кто его знает, как там кличут детей. Может, там в ходу какие-нибудь Уилберфорты…

— У нас, в Твейне, — вмешался в разговор еще один из игроков, тоже человек Ковета, — детям в качестве имен вообще что попало выбирают. Я в детстве играл с мальчишкой, которого звали Черника.

— Не повезло бедолаге, — развел руками Дженкинс. Он не очень был знаком с перегринским жаргоном, однако это словцо знал. На жаргоне «черника» — мелкий, незначащий человечек, пустячок, никто.

Логан и остальные ребята Ковета незаметно переглянулись. Ну, это они думали, что незаметно — все ж таки кукурузный виски, который лился рекой во время игры, давал о себе знать. Джонни и сам чувствовал, что в голове у него шумит и поддерживать маску весельчака и раздолбая Джонни Дженкинса становилось все труднее и труднее.

Забавно, подумал он. Все должно выглядеть так, как будто он — веселый и открытый парень, в обычном состоянии притворяющийся суровым и немногословным типом. А на самом деле он — немногословный тип, который притворяется веселым и открытым. Парни Ковета думают, что под воздействием игры и выпивки он снял маску, а на самом деле он ее надел.

Впрочем…

«Несерьезный весельчак» — маска, но и «Хмурый стрелок» — маска не менее. А есть ли под этими масками настоящее лицо, или оно навсегда пропало после того, как он открыл глаза в своем доме Небельвассере и увидел кровь, кровь повсюду…

— Так чем ты, говоришь, занимаешься в Новом Канарси, Джонни? — Логан снова хлопнул его по плечу и наклонился поближе.

— Я и не говорил, — маску Джонни все же не удержал, нахмурившись, но для собеседников это, можно поспорить, выглядело как «Парень, упорно скрывающий правду о том, кто он такой, чуть не проболтался и от этого даже почти протрезвел».

— Да ладно тебе, Джонни, здесь все свои, мы никому не расскажем.

— Никому?

— Никому.

— Ну, тогда слушайте…

Парни снова «незаметно» переглянулись и притихли, вслушиваясь в глосс Дженкинса. Надо сказать — не очень разборчивый. Что за привычка у перегринцев, постоянно хлебать это кукурузное пойло, да еще и без закуски?

— Я… — притворяться, что он пытается справиться с заплетающимся языком почти и не пришлось, — Я езжу. Туда езжу… Сюда езжу… Нет, сюда я не езжу, сюда я уже приехал… А потом — только тссс! — я забираю то, что нужно и отвожу туда, куда нужно.

— Кому нужно? — встряхнул головой тот, что в детстве был знаком с Черникой, как там его… Том? Джон?

— Тому, — Дженкинс веско поднял палец вверх, — кому нужно. А теперь, когда вы узнали мою тайну…

Палец сместился с потолка на Логана, неприятно напоминая ствол револьвера.

— … мне придется вас убить.

***

Все в игровой комнате замерли, ситуация застыла в том положении, после которого обычно раздаются выстрелы — и тут уж, кто первый успел, тот последним смеется.

Впрочем, эта ситуация разрешилась тем, что первым рассмеялся сам Дженкинс:

— Ну и рожи у вас, парни! Не стал бы я вас здесь убивать, из-за таких пустяков!

— «Здесь»… — буркнул Том-Джон, медленно выдыхая.

Дженкинс получил несколько дружеских тычков под ребра за дурацкие шутки — достаточно крепких тычков, потому что шутка была уж очень… не похожая на шутку — и, в качестве примирения, предложил все же сыграть в карты.

Компания из четырех человек вывалилась из комнаты для игры в крепс и, пошатываясь, отправилась в другую, туда, где можно сыграть в карты. Ну, хотя бы потому, что играть в карты в помещении, где на стенах висят зеркала, отказались сразу все присутствующие.

В коридоре им — совершенно случайно, разумеется — встретился господин Ковета.

«Ну, узнали что-нибудь?» — спросил он выражением лица.

В ответ Логан жестами и мимикой изобразил то, что они узнали от Дженкинса. Впрочем, из этого Ковета понял только одно — что его подчиненный не силен в пантомиме.

Джонни, сделав вид, что не заметил этого обмена знаками, прошествовал дальше по коридору. Даже последнему дураку было понятно, с чего это господин Ковета вдруг решил озаботиться развлечением какого-то заезжего непоймикого. Он явно принял этого непонятного Джонни Дженкинса за посланника неких сил. И вопрос про цифры явно дал понять, что Ковета пытается понять, не по его ли душу явился этот Джонни. Какие-то цифровые знаки между членами различных банд Перегрина явно были в ходу, о чем Джонни узнал из бритвенного лезвия, спрятанного в полях его шляпы, за которой не зря гонялись бандиты Нового Канарси. Спросить напрямую Ковета то ли не мог, то ли опасался, что ответ ему не понравится, вот и поручил своим ребятам напоить пришельца и вытянуть из него информацию. Не зря Логан сотоварищи столько рассказали о своем прошлом, простая логика подсказывала, что человек в ответ просто обязан рассказать о себе. Джонни и рассказал. О том прошлом, которое прошло в Брумосе. Уходя от ответов на вопросы про свое перегринское житье-бытье. И только в конце он подкинул намек на то, что он — нечто вроде курьера. Не наемный убийца и не что-то вроде того. Пусть Ковета выдохнет. Правда, он тут же заинтересуется, за ЧЕМ приехал курьер в Логан-Крик, но Ковета — человек умный и до ответа додумается сам.

Главное, чтобы он больше ни до чего не додумался.

***

В карты Дженкинс вполне ожидаемо спустил весь свой выигрыш в крепс, оставшись в итоге при своих. Что, впрочем, его не расстроило и не огорчило. Внутренне. Внешне Джонни, разумеется, азартно переживал каждый раз, когда выяснялось, что его расклад меньше, чем у соперников, хлопал их по плечу, требовал подлить виски и всячески демонстрировал, что вот так он на самом деле, малыш Джонни Дженкинс, веселый, несерьезный парень. Но любые разговоры о том, для чего он приехал сюда, Джонни тут же пресекал. Потому что он, конечно, несерьезный, но не до такой же степени.

Уже совсем глубокой ночью — настолько глубокой, что ее уже можно было считать очень ранним утром — Джонни все же решил откланяться. Он сердечно попрощался со своими новыми «друзьями», и Билли и Томом… или Джоном… и… и вон тем парнем, имени которого он так и не запомнил, но именно он в итоге остался в выигрыше… В общем — попрощался, попытался оторвать Хэнка от колеса Феррана, но тот, дергал плечом и кричал, что ему сегодня везет. Судя по горке монет перед ним — Хэнк не врал. Ну, как говорится — новичкам везет. А если удаче в какой-то момент покажется, что этого парня уже нельзя считать новичком и она отвернется — то больше, чем было у него в карманах, Хэнк все равно не проиграет. А ничего, кроме серебряного талера и пары орехов пекана, там все равно не было.

Пошатываясь и напевая песенку — которую он и сам не смог бы назвать, спроси кто-нибудь, что он, чума его побери, такое воет — Джонни двинулся по дороге от игорного дома в сторону Логан-Крик.

Подошел к повороту, перед котором его долго тошнило на обочину, завернул за деревья… И, если кто-то следил за ним, то, добравшись до поворота, этот предположительный следопыт был бы удивлен.

Джонни исчез.

Растворился в неверном сумеречном свете Малой Луны, ну или неожиданно развил такую скорость, что за какие-то минуты добрался до темнеющего вдалеке Логан-Крик.

По крайней мере так подумал бы следопыт… если бы он был. Но шли минуты, а никто так и не показался из-за поворота, чтобы удивиться таинственному исчезновению Джонни Дженкинса.

Что ж, видимо, господин Ковета решил, что пьяный Джонни может отправиться только по одному маршруту — в сторону кровати, поэтому следить за ним смысла нет.

Придя к такому выводу, Джонни, который на самом деле никуда не исчезал и уже тем не показывал чудеса скорости, а просто-напросто затаился в придорожных кустах, осторожно поднялся и, стараясь не шуметь — или если и шуметь, то не слишком сильно — двинулся по лесу в сторону от дороги. Туда, куда ему нужно было попасть и, желательно, без лишних глаз. Да нет, без всяких «желательно» — никаких глаз быть не должно.

Уф… Такое задание нужно было поручать Ксавье. Уж тот-то, со своим «вервольфовским» прошлым прошел бы по этим лесам ночью и с закрытыми глазами. А тут — ночью, без навыков, да еще и пьяным. Школа на улице Серых Крыс давала, конечно, значительный объем знаний и навыков, но абсолютно всему научить все же не могла. Так что в ночном лесу Йохан… то есть Дженкинс, Джонни Дженкис, конечно… не то, чтобы плутал, но чувствовал себя несколько неуверенно.

Да еще и хмель опять начал шуметь в голове.

Джонни остановился. Хотя он, конечно, старался пить поменьше, периодически, выходя в туалет, очищал желудок и грыз угольное печенье, которое носил в карманах как раз на тот случай, если его попытаются напоить, но все равно опьянение чувствовалось, хотя и намного меньшее, чем он изображал.

Он достал из кармана небольшой флакончик темного текла с притертой пробкой, откупорил его, поднес к носу и сделал осторожный вдох…

Холера!

Запах нашатыря мгновенно прогнал опьянение — пусть и ненадолго — а также подарил непередаваемое ощущение, что твой мозг мгновенно испарился и запах ударился сразу о заднюю стенку черепа.

Бррр!

Джонни зашагал дальше по лесу, проходя между деревьями и приближаясь туда, куда он, собственно, и шел.

К тому самому дубу, который он заметил по пути от заброшенного рудника и которому, казалось бы, нечего делать посреди букового леса. Именно эта необычность и делала дуб прекрасным ориентиром.

Вот и он, дуб.

Подойдя к нему и хлопнув ладонью, Дженкинс нащупал зарубку. Как будто кто-то шел по лесу и, от нечего делать, ударил по дереву топором, а то и саблей. Если же кто-то решил бы, что эта зарубка указывает на некое место, где закопано… что-то… и попытался копать — то этот человек мог бы перерыть все в радиусе десяти шагов вокруг дуба и все равно ничего не найти.

Потому что то, что нужно искать, закопано в двадцати шагах.

То, зачем он приехал сюда.

То, что должно помочь ему стать из никому не известного Джонни Дженкинса — «тем самым Джонни Дженкинсом».

То, что поможет ему вернуться в Брумос.

Золото.

Глава 37

Льды Северного Океана

100 миль до Северного полюса

7 число месяца Королевы 1855 года

Ксавье

Белый медведь пробежал неторопливой трусцой, почти невидимый на фоне искрящихся снегов, сел на задницу и принялся задумчиво рассматривать ползущую мимо него стальную гусеницу «Полюса».

— Чем он здесь питается? — спросил малыш Крис, вцепившийся в стальной прут ограждения на крыше вагона.

— Неосторожными мальчишками, — хмыкнул Ксавье.

— Чем? — Крис попытался оттянуть от уха меховой капюшон, получил по рукам, а затем подзатыльник. Только обмороженных ушей и не хватало экспедиции для полного счастья…

— Неосторожными мальчишками!

— Тогда мне ничего не грозит! Я очень осторожен! — и злоехидный мальчишка все же сдвинул с лица шерстяной шарф, чтобы подразниться розовым языком. За что тут же и был наказан. Самой природой. Мороз кольнул неосторожно выставленную часть тела и Крис, ойкнув, тут же замотался обратно и замолчал, покачиваясь на крыше и глядя вперед, на расстилавшиеся перед ними белые просторы Северного Океана. Вернее — Стеклянных островов, скрытых под шапкой вечных, нетающих льдов. С другой стороны — острова все же находятся в океане, так что можно сказать, что вокруг них — океан. Или — острова. Вопрос терминологии.

То, чем же здесь питается этот настырный медведь, было уже вопросом зоологии. Он увязался за ними практически от самого побережья. Но, если на побережье им попадались хотя бы тюлени и птицы — какая-никакая, но пища для медведя — то здесь единственным живым существом был только сам медведь. Ну и они, экспедиция к Северному полюсу, конечно. Но из четырнадцати членов экипажа «Полюса» ни один не пропал, так что можно было с уверенностью сказать, что ими медведь не питается.

Четырнадцать, да…

С того момента, как они с капитаном Северусом установили, что экипаж на одного человека больше, чем рассчитано изначально, стало ясно только одно — малыш Крис не является этим таинственным магнетизером, проникшим в состав экспедиции и уже один раз попытавшимся ее саботировать, направив поезд в ледовую трещину. Почему не Крис? Потому что он оказался в составе экипажа совершенно не таинственным образом — он просто втерся в качестве этакого безбилетного пассажира, став юнгой. Но с его появлением количество экипажа увеличилось вполне определенно. В том смысле, что он, Ксавье, помнил, как это произошло. И капитан Северус — помнил. А вот как среди экипажа оказался лишний, тринадцатый, член — этого не помнил никто. Никто из них двоих, так как остальных членов они не опрашивали. Любой мог оказаться если не магнетизером, то его зачарованнойжертвой, вот так задашь не тот вопрос не тому человеку — и проснешься утром с ножом в груди. Рассказывай тогда привратнику небесных врат, что ты был совершенно в этом человеке уверен… Нет, Ксавье был совершенно уверен только в трех людях: себе, капитане Северусе, потому что его найм он помнил, и теперь еще и в малыше Крисе.

К сожалению, на этом задачка по исключению лишних застопорилась. Это только в задачниках на логику у тебя есть все данные, благодаря которым ты можешь сделать верные выводы, пусть и довольно заковыристыми путями. В жизни так не бывает. В жизни у тебя всегда не хватает информации, времени, чего-то еще… Ах, если бы жизнь была такой, как в задачках из учебников, насколько все было бы проще…

Оставалось ждать, когда магнетизер проявит себя очередной раз, и надеяться, что он допустит ошибку. Какую-нибудь. Которая позволит если не вычислить его, то хотя бы еще сократить круг подозреваемых.

Как назло, магнетизер, видимо, полагая, что подобные мысли все же бродят в голове у начальника экспедиции, затаился и не подавал признаков своего магнетизерского злодейства. А, может, осознал, что сломай он «Полюс» — и придется идти обратно на лыжах. В компании с белым медведем.

Ксавье посмотрел на упомянутого. Может, это медведь — магнетизер? Увязался за этой странной самоходной деревней с вертикальными тюленями, заплутал, не знает, как добраться обратно, к жене и детям, вот и пропускает сквозь стены магнитные волны, в надежде, что кто-нибудь выберется наружу и добровольно послужит ему кормом…

Какой только бред голову не придет…

Начальник экспедиции снова посмотрел на медведя, вроде бы решившего не отправляться вслед за «Полюсом» и сидевшего на том же месте. Возможно, решил все же не становиться первым медведем — покорителем Северного полюса, и пойти обратно. В конце концов, заблудившийся медведь — это нонсенс. Как он мог заблудиться, потерял компас и карту?

— Крис…!

Проглотив остальные, рвавшиеся слова — дрянной мальчишка! — Ксавье бросился по крыше, оскальзываясь и стуча подошвами меховых сапог. Крис, вместо того, чтобы перейти с крыши на крышу — что, между прочим, установлено приказом, после того, как появился медведь! — спускался вниз по лесенке, уж неизвестно с какой целью, то ли рассмотреть поближе снег — не насмотрелся за все предыдущие дни! — то ли увидев что-то интересное на снегу. Что тут может быть интересного⁈ Мы тут — первые люди от момента сотворения мира!

И не просто спустился, постоять на площадке вагона!

Крис спрыгнул на снег и побежал в сторону от поезда!!!

— КРИС!!!

В этот раз Ксавье не стал сдерживаться и его слова об умственных способностях мокроносых юнцов, их родословной, а также обстоятельствах зачатия и рождения, услышали бы все, если бы эти «все» находились рядом с поездом.

А так эту хитрозакрученную фразу — Ксавье сам удивился подобным своим талантам — не услышал даже сам Крис, что-то пытавшийся выкопать из-под снега. Хотя, нет. Был еще один благодарный слушатель. Который, если не поторопиться, станет благодарным кушателем.

— Крис!!! Медведь!!!

Мальчишка обернулся, размахивая чем-то, увидел отчаянную жестикуляцию Ксавье, обернулся еще раз, завершив полный оборот вокруг своей оси… И рванул к поезду так, что снег разлетелся в стороны.

Да, бегущий в твою сторону белый медведь хорошо мотивирует. Потому что навряд ли он бежит порадоваться твоей находке.

И, как назло, разведчики, которые могли бы отпугнуть медведя выстрелами — в начале поезда. А они с Крисом — в конце. Почти. И здесь — только вагоны с углем, в которых нет дверей, чтобы спрятаться внутри.

Критическая ситуация заставляет мозг работать быстрее.

Ксавье успел не только прикинуть скорость бегущего медведь, сравнить ее со скоростью бегущего мальчика, прикинуть расстояние, которое нужно преодолеть тому и другому и понять, что Крис успевает — и это за какую-то долю секунды! — но и вспомнить, что над каждым вагоном с углем надстроена крыша, дл защиты от снега. Иначе по чему они тогда ходили? А под крышей, в самом верху — небольшой лючок, как раз, чтобы протиснуться человеку.

Ксавье подпрыгнул, дернул за рукоять люка, раз и другой — рукавицы, чума их пошей, сосказльзывали! — распахнул чернеющее отверстие, подхватил за шиворот влетающего на площадку вагона мальчишку, забросил его вверх, как мешок с мукой, и, вцепившись в края люка, вбросить самого себя внутрь. Еще и люк успеть захлопнуть.

Снаружи в дверцу люка ударило что-то крайне тяжелое, что-то крайне похожее на лапу разозленного медведя, оставшегося без ужина. Раз и другой.

Люк затрясся, но выдержал.

А потом медведь издал разочарованный рев. И, наверное, ушел поискать кого-то менее ловкого.

— А вдруг он просто затаился? — прошептал Крис, лежа на куче угля.

— Значит, мы просто подождем немного. Нам ведь торопиться некуда. У нас ведь география выучена.

— Да выучил я эту географию! — взвыл мальчишка.

— Тогда ответь: на каком…?

— Не буду! Я лучше медведю пойду, отдамся… в смысле, на съедение… — Крис отчаянно покраснел. Он снял шарф и вытер лицо рукой, тут же оставив черные разводы.

— Свинья лучше всего себя чувствует в грязи, — вздохнул Ксавье, снял рукавицу и принялся вытирать лицо грязнуле.

— Это не я, — Крис замер, покорно терпя прикосновения к лицу, — Тут просто мокрое пятно на угле.

— Ага, мокрое. В мороз. Придумай что-то еще.

— Да нет, правда, мокрое! — горячо воскликнул Крис, впрочем, и не пытаясь повернуться и показать, где он ухитрился найти в угле сырость.

— Мокрое, мокрое… — Ксавье вытер остатки грязи с лица мальчика, чувствуя себя старшим братом рядом с непутевым младшеньким, — Лучше покажи, ради чего ты чуть не отдался медведю?

— На съедение!

— А я о чем…

***

Капитан Северус посмотрел на полученный от Криса предмет.

Смерзшийся, растрепанный ветрами флаг.

Красно-синий, с белым крестом.

Флаг Брумоса.

Имевший, все же, некоторые отличия — в центре креста, в круге, красовались две буквы: Э и К.

— Эдвин Крессен, — Северус бросил флаг на столик и откинулся в кресле, — Коммандер брумосского флота. Отправился к Северному полюсу и пропал без вести в 1849-ом. Полагаю, эта находка проливает некоторый свет на его судьбу.

— Боюсь, — Крис нервно сжал пальцы, — мы может точно назвать его судьбу. Это флаг висел на палке, я так понимаю, лыжной… Наклонившейся и почти заметенной снегом…А рядом… Там был сугроб… И из него торчало что-то похожее на меховой сапог.

— Нисколько не расстроюсь, — отмахнулся капитан, — Никогда не любил брумоссцев. А уж Крессена — тем более. Знаете, что он собирался сделать? О чем, между прочим, говорил без всякого стеснения…

— Знаю, — вздохнул Крис, — Он говорил, что возьмет в экспедицию людей северных национальностей, мол, они привычнее к холодам и можно будет сэкономить на весе продуктов, так как и к голоду они привычнее. А когда подойдут поближе к полюсу он оставит северян в лагере и двинется к полюсу в одиночку. Потому что, — Крис скорчил противную рожу, явно изображая коммандера Крессена, — «такое великое достижение цивилизованный человек не должен разделять с представителями неполноценных народов». Противный он… был.

— Зато теперь мы знаем, чем питается этот медведь, — мрачно пошутил Ксавье из своего кресла.

— Думаете, участниками неудачных экспедиций к полюсу? Не так их и много было, чтобы хватило на пропитание целому медведю… — капитан, кажется, воспринял шутку всерьез и сейчас прикидывал питательные возможности полярных экспедиций.

Крис содрогнулся.

— Замерз? — заботливо спросил Ксавье, мысленно кляня себя за грубые шутки.

— Да нет… Просто… Этот медведь идет за нами. Как будто он ожидает, что мы тоже станем его пищей. Как будто он… Точно это знает.

Ксавье посмотрел в широко раскрывшиеся глаза мальчишки и усмехнулся:

— Мы ему на зуб не попадем. У нас есть наш поезд, надежно защищающий нас стенами. У нас есть оружие. У нас…

Дверь в каюту капитана распахнулась, влетел Роскопф, старший механик:

— У нас горят вагоны с углем!

Глава 38

С «вагоны горят!» механик несколько преувеличил. Горел только один вагон. Кажется, тот самый, в котором Ксавье с Крисом недавно прятались от белого медведя.

Перед внутренним взглядом Ксавье на мгновенье даже возникла бредовая картинка, на которой медведь, разозленный тем, что добыча от него ушла, подкрадывается к вагону с факелом и, воровато озираясь, поджигает его. После чего, злобно хихикая, уходит вдаль.

Хватит бредить! Вагон горит!

— Разведчики, охранять! — выкрикнул он на бегу.

Поезд уже, фыркнув паром, остановился, все свободные — то есть теперь просто все — члены экипажа бежали к пожару. В том числе и разведчики. И, естественно, никто не оглядывается по сторонам, никто не контролирует, не подкрадывается ли медведь. А от этой коварной скотины всего можно ожидать. В том числе и того, что огонь его не испугает, и медведь, подкравшись сзади, уменьшит численность экипажа и увеличит объемы своих пищевых запасов… да что за чушь в голову лезет⁈

— Машинист, в кабину! Ждать сигнала!

— Но…

— Выполнять!

Чем хороши белоземельцы — они, как правило, выполняют приказы. Да, иногда после повторения и дополнительного стимула, вроде крика или пинка, но выполняют. Машинист Нотбек развернулся и побежал к голове поезда.

— Борзиг — охрана машиниста!

Второй разведчик, перехватив штуцер, рванул следом за Нотбеком.

Теперь, собственно, пожар…

Да, горит пока только один вагон. Ключевое слово — «пока». И перед ним и позади него — тоже вагоны с углем и еще немного — заполыхают и они. А запас топлива рассчитан чуть ли не до фунта. Загорятся остальные вагоны — и «Полюс» останется здесь навсегда, стальным заиндевевшим памятником очередным неудачникам, отправившимся штурмовать Северный полюс.

— Отцепляйте задние вагоны!

Роскопф, механик, уже начавший было отдавать команду отцеплять горящий вагон, недоуменно оглянулся:

— Задние, господин Драккен!

— Задние! Иначе мы их потеряем!

В глазах механика блеснуло понимание и он, перехватив кувалду, бросился к дальнему концу вагона. Остальные люди с «Полюса», попытавшиеся было забрасывать пожар снегом, осознали как бесплодность своих попыток — снег испарялся, не долетая до гудящего пламени — так и то, что у начальства есть какой-то план.

Лязгающие удары прекратились, из-за вагона выглянул Роскопф:

— Сделано!!!

Ксавье развернулся и замахал руками машинисту, подавая знаки начать движение.

Отмашка «Понял», запыхтела машина паровоза и поезд, дернувшись, двинулся вперед, оттаскивая горящий вагон все дальше и дальше от отброшенного хвоста уцелевших вагонов.

Еще немного… Еще…

— Стоп!

«Полюс» замер там, где пламя пожара уже не достало бы до оставленных вагонов.

— Отцепляйте горящий! — Ксавье выкрикнул команду и осекся.

Пока ледовый поезд отходил от вагонов, пожар разгорелся сильнее и для того, чтобы оцепить горящий, нужно было войти в огонь.

Буквально.

Секундная задержка. Никто не решился выполнить приказ. Роскопф стиснул рукоять кувалды, но не сделал шаг вперед.

Да, белоземельцы исполнительны. Но они все же не дураки и не самоубийцы.

По крайней мере — не все из них.

Выдернув молот из рук механика, Ксавье побежал вперед, к языкам пламени.

— Господин Драккен!

— Драккен!

— Ксавье!!! — а это малыш Крис. Беспокоится…

Эх, сейчас бы ведро воды… Говорят, пожарные, прежде чем войти в огонь, обливаются. Да откуда сейчас взять воду…

Как будто кто-то услышал сожаление юноши и, возле самого вагона он поскользнулся и, подняв кучу брызг, рухнул в самую настоящую лужу воды. Так это же снег! Он растаял от огня и образовал ледяную чашу, наполненную водой!

Захохотав, Ксавье, лежащий на спине, перевернулся с боку на бок и, наклонив голову, бросился в пламя.

Зашипела, испаряясь вода, запахло паленой шерстью, обгорающей с шубы и капюшона, лицо обдало жаром, горло сдавило попавшим внутрь дымом…

Задержав дыхание, Ксавье принялся выбивать кувалдой защелку, удерживающую вагон. Удар! Удар! Еще удар!

Лязг!

Черным дымящимся мешком обгоревшей шерсти он вывалился из огня и замахал руками, подавая сигналы паровозу.

Поезд запыхтел и поехал вперед, все дальше и дальше от догоравшего вагона. Отдельные языки пламени пробегали по задней стенке последнего вагона, еще немного и вспыхнул бы и он, но сейчас, без поддержки общего жара, они быстро гасли.

Получилось. Спасены!

— Ксавье!!!

Расталкивая радостно завопивших членов экипажа, к юноше бросилась крохотная фигурка и, казалось, одним длинным прыжком повисла у него на шее.

— Ксавье! Ты жив!!!

***

Если не считать сгоревшего холерного вагона с чумным углем, то потери экспедиции были минимальны.

Часть топлива потрачена на маневры «Полюса», чтобы сделать круг и прицепить ранее отброшенные, как хвост ящерицы, вагоны.

Обгорела и жутко пахла паленой шерстью одежда Ксавье, в соответствии с общим решением ее пришлось выбросить.

Сам Ксавье получил еще один шрам на лице, в дополнение к уже имеющемуся: то ли искра от пожара, то ли осколок раскаленного металла ударил его в щеку и оставил ожог. И левый глаз покраснел и слезился, то ли тоже что-то влетело, то ли дым попал. Но это все терпимо и преходяще.

В общем, если не считать вагона, то потери минимальны.

А вот если его считать…

Ксавье бросил перо, оставившее россыпь чернильных брызг поверх его расчетов.

— Все равно не выходит. Нам не хватит угля.

— Не может быть! — капитан Северус вскочил и заходил туда-сюда по каюте, заламывая руки, — Не может быть, чтоб не хватило до полюса!

— Да нет, до полюса хватит…

— Ну вот!

— И даже на часть обратной дороги хватит.

— Вот!

— Но, по всем расчетам, «Полюс» остановится, не дойдя до первого склада с углем где-то миль пятьдесят.

— Хо-хо! Пятьдесят миль! Да мы пройдем их на лыжах, за пару дней! Главное — мы доберемся до полюса! И вернемся назад, чтобы об этом рассказать!

— Да, последнее — важное уточнение.

— Так что никаких проблем я не вижу.

— А я вижу. «Полюс» не сможет вернутся, а мы его не бросим.

— Я — брошу!

— А я — нет. Мы должны вернуться в «Полюсом» так, или иначе. И если с ним мы не сможем дойти до Северного полюса, значит, мы возвращаемся прямо сейчас.

— Но…

Капитан посмотрел на серьезное лицо Ксавье, с нашлепкой пластыря на месте ожога, и понял, что спорить тут бесполезно. Он — капитан, но начальник экспедиции — Ксавье. И он решает, куда идти.

Северус сел в кресло и взял лист с расчетами:

— Может, если мы бросим в топку деревянные части, одежду…

Ксавье вздохнул:

— Капитан, последний расчет я делал как раз исходя из этого допущения. Поверьте, я не меньше вашего хочу дойти до полюса, но… Мы не сможем. Не в этот раз.

— Холера!

Скомканный лист бумаги полетел в угол.

— Я уверен! Я уверен, что это все — дело рук вашего треклятого магнетизера!

Ксавье покачал головой, потому что считал так же:

— Скорее всего. Я никогда не слышал, чтобы уголь загорался сам сбой.

Капитан остановился и потер подбородок:

— А я слышал… С углем такое случается… Да какая теперь разница! Моя мечта, мечта всей моей жизни! Еще утром она была так близка и вот теперь… Все пропало!

Северус рухнул в кресло и вцепился себе в волосы. Нечленораздельно взвыл.

Ксавье встал, подошел к иллюминатору и посмотрел вдаль. Туда, где за горизонтом прятался такой близкий и такой недостижимый Северный полюс. Туда, где совсем рядом виднелись заснеженные скалы очередного острова. Острова, до которого они не дошли буквально пару миль.

Юноша посмотрел видимую вдали раздвоенную вершину каменной скалы, до крайности похожую на седло.

— Мы пройдем еще немного. Вон до того острова. Там встанем стоянкой — и я сообщу команде о том, что принято решение возвращаться.

Капитан взвыл и принялся рвать на себе волосы.

***

Команда воспринялся сообщение о том, что экспедиция сворачивается и возвращается домой, сдержанно. С одной стороны — всем хотелось войти в историю, как люди, которые впервые дошли до Северного Полюса. С другой — эта экспедиция всем уже осточертела. Мороз, усталость, снежные бури… И это при том, что от всего этого можно было прятаться за надежными стенами ледового поезда. Как люди вообще отправлялись по этой морозной пустыне на лыжах и собачьих упряжках? Сумасшедшие. Или герои.

На вечер Ксавье объявил торжественно-траурный обед — вроде и праздновать нечего, но и горя особого нет — «Полюс» стоял неподалеку от каменной россыпи скал безымянного острова, всё вроде бы уже было решено…

Всё, но не для всех.

— Я принял решение, — объявил капитан Северус, войдя в каюту Ксавье, — Я иду дальше.

— Как?

— Пешком. На лыжах. Запас продуктов и спирта я возьму с собой.

— Пешком? В одиночку? Сто миль⁈ Это самоубийство! Я не допущу!

Он вскочил, шагнул к капитану, взглянул в его глаза… И понял, что ничего не изменит.

Капитан принял решение.

Нет, его, конечно, можно остановить… вернее, его можно связать, запереть, приковать… Остановить капитана уже нельзя. Он всю свою жизнь стремился к Северному полюсу и, находясь так близко от него, он назад не повернет. Ни за что.

— Вы не дойдете.

— Я — дойду.

И горящие глаза капитана говорили только одно. Он — дойдет.

— Вы не вернетесь.

— А какая разница? Я буду первым на полюсе, остальное меня не интересует.

Сумасшедший. Или герой.

— Я все рассчитал. Делая милю за час и идя десять часов в сутки, а остальное время отдыхая, я доберусь отсюда до полюса за десять дней. И столько же времени на дорогу назад. Вы будете ждать меня ровно двадцать дней. Если к этому времени я не вернусь — можете уходить назад. Значит, я погиб по дороге.

— Капитан…

— Этот вопрос решен. Я иду дальше.

***

После отбытия капитана Северуса — вся экспедиция стояла и смотрела, как он идет на лыжах по снежной равнине, становясь все меньше и меньше — запланированный обед, который, если судить по часам, был, скорее, ужином, стал ближе к траурному. Все молча ели то, что приготовил кок, и даже порция вина, доставшаяся каждому из бочонка, припасенного Ксавье как раз для такого случая, настроения не поднимала.

Все разбрелись по своим местам и постепенно, незаметно, погрузились в сон. Долгий, темный, непробудный. Именно такой, какой бывает, когда получаешь порцию снотворного.

Прошло совсем немного времени и в «Полюсе» спали все. Кроме одного человека.

Того, кто всех усыпил.

Глава 39

Под свист легкого ветерка, под шорох снежинок, бьющихся о стальные борта вагонов, спал ледовый поезд под названием «Полюс». Где-то далеко-далеко от него по снежной целине, на которой до сих пор не появлялся ни один человек, двигалась крохотная черная точка, упрямо стремящаяся к цели.

Внутри же поезда не двигалось ничего. Все спали.

Спал штурман в своем кресле в кабине паровоза.

Спал механик в своей каюте.

Спали разведчики, спали кочегары, сонный, навеянный морок опустился на поезд.

Сон и тишина.

И в этой тишине отчетливо были слышны шаги.

Меховые сапоги тяжело прошагали по полу коридора — а вы попробуйте прошагать легко, когда вы замотаны в шкуры по самые брови! — скрипнула входная дверь, впустив внутрь морозный воздух и россыпь крохотных снежинок, скрипнула и закрылась обратно.

Сапоги прошли по площадке вагона, поднялись по ступенькам боковой лестницы на крышу, прошли, аккуратно ступая до вагона-склада, спустились вниз и вошли внутрь.

Владелец меховых сапог точно знал, что ему здесь нужно, поэтому он прошел сразу к деревянному ящику у дальней стенки вагона. Дернул за деревянную рейку, которая казалась надежно прибитой к стенке ящика, повернул ее — щелкнуло, и стенка опустилась вниз на скрытых шарнирах, образуя пандус и открывая содержимое ящика.

Сани с паровым двигателем.

Человек ухватил за скобу на передней части саней и потащил их по проходу вперед, туда, где в конструкции вагона был сделан потайной люк, как раз для того, чтобы можно было выкатить сани и закатить их обратно.

Спустив их на снег, человек огляделся — нет ли где поблизости этого надоедливого медведя? — и, через некоторое время, из люка съехали по опускным сходням еще несколько саней, прицепных, с широкими полозьями и решетчатым корпусом из стальных прутьев. Прицепив эти сани к тягловым — получился этакий санный мини-поезд — человек бросил в последние тючок и, вздохнув, принялся запускать двигатель.

Паровой двигатель саней был небольшим, однако достаточно мощным для того, чтобы протащить тяжелый груз, впиваясь в снег зацепами стальных колес. Единственное — запаса топлива и воды хватило бы ненадолго, миля, не больше. Иначе конструкция получалась слишком тяжелой.

Но больше и не надо.

Человек прислушался к мерному пыхтению машины, удовлетворенно кивнул и, приложив руку к глазам — что было излишним, лицо и так скрывали снежные очки — посмотрел в сторону, на скалы соседнего островка, отстоявшего от места расположения «Полюса». Туда, куда ему и нужно направиться.

Он встал на сани, повернул рычаг и мини-поезд… Хотелось бы написать «рванул», но к этой скорости больше подошло бы слово «пополз». Переключатель скоростей чрезмерно усложнил бы конструкцию, а на обратном пути саням понадобится не столько скорость, сколько грузоподъемность.

Человек постоял немного, понял, что ощущает себя не капитаном корабля, всматривающимся в морскую даль, даже не машинистом паровоза, несущегося к цели по стальным нитям рельсов — скорее, крестьянином в телеге, неторопливо трюхающим по сельской дороге. Сходство усиливалось тем, что сани иногда подскакивали на выступавших из-под снега камешках или смерзшихся неровностях.

«Крестьянин в телеге» — пусть и высокотехнологичной — вздохнул и попытался присесть. К сожалению, конструктор этих саней, видимо, предполагал путешествие в них исключительно стоя и место для сидения не предусмотрел. Его бы сюда, стоять почти час, пока эта машинка ползет до точки назначения…

Человек спрыгнул с саней, подождал, пока сцепка проползет мимо него, подхватил тюк плотно свернутых холщовых мешков и побежал по снегу вдоль санного поезда, нагоняя тяговые. Бросил тюк в них и уже собирался было запрыгнуть внутрь, как его внимание отвлекло что-то, черневшее в снегу чуть в стороне от намеченного маршрута.

Наклонился, разбросал снег и поднял замеченный предмет.

Деревяшка. Обломок лыжной палки. На боку виднеются выжженные буквы, остаток надписи «…анд».

Человек забрал находку с собой и бросился догонять сани, уползшие уже достаточно далеко. Не нужно оставлять здесь такие предметы. Какой-нибудь зоркий глаз, вроде мальчишки Криса увидит, поймет, что люди в этих краях бывали и ранее и кто его знает, до чего думается…

Усевшись на тюке и привалившись спиной к кожуху паровой машины, человек посмотрел на удалявшийся от него «Полюс» и закрыл глаза. Впереди его ждала тяжелая, очень тяжелая работа…

***

Сани сделали широкий полукруг и остановились. Человек спрыгнул с них и огляделся.

Итак, он на искомом острове. Среди скал. Теперь нужно найти одну, конкретную… К сожалению, те, кто побывал здесь до него, не оставили знаков. Пусть вероятность того, что на безымянном острове посреди ледяного ада окажется человек была крайне мала, но «мала» не означает «равна нулю». Тот же коммандер Крессен, не дошедший до этих островов буквально пары миль, вполне мог и дойти. Дойти, укрыться от снежной бури среди скал и заинтересоваться — что это за черный крест или там красная звезда намалевана на камнях безлюдного острова.

Человек хмыкнул, подумав о том, что те, кто дошел до сюда раньше, навряд ли прихватили с собой баночку красной краски, чисто для того, чтобы оставлять тут и там знаки. Они совершенно точно не ожидали обнаружить то, что обнаружили.

Ага, вот она.

Перед глазами встал карандашный рисунок, изображавший расположение здешних скал. Рисунок, который ему показали и сказали выучить наизусть. Поначалу, правда, хотели, чтобы он выучил ориентиры, типа «правее скалы, похожей на зайца», но потом пришли к выводу, что фантазия и воображение у всех разные и камень, который кому-то покажется похожим на зайца, для другого будет выглядеть в точности, как ёжик. А то и вообще что-то неприличное.

Итак, правее вот этой скалы… кстати, она и в самом деле напоминает зайца…

За каменными остриями пряталась широкая трещина в скале. Вероятно, те, кто приходил сюда ранее, решили спрятаться в ней от снежной бури, так и обнаружили, что на самом деле это — вход в пещеру.

Человек протиснулся в трещину — хоть и широкая, но все же не настолько, чтобы человек в меховых одеждах проходил свободно — огляделся.

Темно.

Он достал из заплечного мешка с инструментами керосиновый фонарь, качнул его — плеснуло, хорошо, что не замерз — и, чиркая звонко хлопающими спичками о ближайший камень, поджег фитиль.

Встал и поднял его повыше, насколько позволял не такой уж и высокий свод пещеры.

Сразу за входом проход расширялся и уходил вглубь, поворачивая вправо.

Человек двинулся по пещере, перешагивая камни и стараясь удержать равновесие. Если кто-то думает, что в пещере посреди приполярного острова пол такой же ровный, как в рукотворном подземном ходе — этот кто-то очень сильно ошибается.

Пещера повернула и тут же расширилась, превращаясь в огромный зал. Свет фонаря отразился от стен, казалось, все помещение залило сиянием.

Завороженный открывшимся зрелищем Ксавье стянул с лица очки и шарф и медленно поставил фонарь у ног.

***

Для чего стране, которая готовится к противостоянию с империями, стране, которая собирается объединить вокруг себя Белые земли, стране, которая близка к тому, чтобы вступить в войну — для чего такой стране, как Шнееланд отправлять экспедицию на поиски Северного полюса?

Заявить о себе?

Продвинуть вперед науку?

Войти в историю?

Подобные мотивы хороши для мирного времени, не для предвоенного, не тогда, когда все ресурсы королевства должны быть направлены на подготовку к войне. Ну или он больше подходит для большого, сильного и богатого государства, которое и впрямь может одновременно вести подготовку к войне и тратить деньги на научные экспедиции. Ведь только постройка ледового поезда обошлась в немаленькую сумму.

Так зачем?

Шнееландцы, как и белоземельцы вообще, умеют считать деньги. И вложив куда-то деньги, они наверняка рассчитывают получить их обратно. С прибылью. Но какая может быть прибыль от путешествия на Северный полюс?

Никакая, все верно.

От Северного полюса — никакая.

Но до полюса маршрут экспедиции пройдет через множество Стеклянных островов, которые навсегда вмерзли в вековые льды Северного океана. И вот в этих островах может обнаружиться что-то ценное, что-то настолько ценное, что действительно выгодным будет отправить туда целый ледовый поезд. Потому что мало обнаружить — надо еще и вывезти. Собачьи упряжки не справятся.

Конечно, экспедиция «Полюса» не обследовала никаких островов, двигаясь вперед и вперед, к намеченной цели. Но это же не означает, верно, что здесь никто не побывал ранее. Что этот никто не обнаружил на одном из отдаленных островов, в случайно найденной пещере что-то очень-очень ценное.

Нет, если бы не происки неизвестного магнетизера, не пожар, лишивший поезд части запасов угля — они бы и в самом деле дошли до полюса. Открытие Северного полюса — тоже было целью экспедиции. Но — не главной.

Главной была вот эта пещера.

***

Ксавье заворожено оглядывал пещеру, в которой повсюду — на полу, на стенах, на сводах, сверкало, блестело и переливалось то, ради чего он сюда прибыл.

То, что двадцать лет назад случайно нашли одни везучие путешественники.

То, о чем не знал никто из остальных членов экипажа, потому что даже самые надежные, самые проверенные люди могут поддаться алчности, узнав, ЧТО они везут.

То, что сейчас ему, Ксавье, предстоит грузить в мешки, класть в сани и транспортировать в поезд. И при этом — успеть за сутки, пока остальные спят под действием снотворного.

То, благодаря чему разбогатеет и станет сильнее его родная земля.

Золото.

Глава 40

Шнееланд

Леса возле Бранда

1 число месяца Королевы 1855 года

Первый маршал Рихард айн Штурмберг

Что может быть обычнее, чем выстрелы в охотничьих угодьях? Тем более в начале месяца Королевы, когда уже перелиняли старые тетерева, да и молодые уже оперились, подросли куропатки, утки уже встали на крыло.

Ну а если выстрелы звучат настолько часто, что сливаются в какой-то неумолчный треск? Ну, значит, охотникам повезло и на них вылетела просто огромная стая уток, только успевай перезаряжать. Если же у вас какое-то другое мнение, то… То держите его при себе. В конце концов — это леса не кого-нибудь там, а Первого маршала! И в своих лесах он волен заниматься, чем захочет. По слухам, он вообще делает все, что захочет. И не только с королевой, но даже и с самим… Тссс! Молчи, болван, в Тайную полицию захотел!

Первый маршал, тем временем, занимался довольно-таки странными делами. Странными для человека, который всем объявил, что уехал охотиться на выхухолей. Причем там твердо, что никто даже не осмелился поинтересоваться — кто такие вообще эти выхухоли? И насколько опасна на них охота.

Так вот — никаких выхухолей в радиусе сотни миль от маршала Рихарда не было. Скажу вам по секрету — они в Белых землях вообще не водятся, поэтому их отсутствие, в принципе, неудивительно. А вот отсутствие охотничьих ружей, охотничьих собаки хоть чего-то имеющего отношение к охоте — вот это вызывало бы удивление. Если б мы с вами не знали, что Первый маршал вовсе не такой пустоголовый фат и позер, каким любит притворяться. Наверняка ж он занят какими-то важными государственными делами, верно?

Рихард айн Штурмберг поставил на небольшой раскладной столик пустой бокал вина и подмигнул молоденькой девчонке, робко комкавшей фартучек, стоя рядом с его креслом:

— Давай, девочка, покажи все, на что ты способна!

Ну… В конце концов, всем нужно отдыхать, верно?

Девчонка кивнула, вытерла руки, измазанные в машинном масле, о фартук, и подошла к машине, мерно пыхтевшей паром на деревянном помосте посреди лужайки. Обычная, с виду паровая машина, вот только сверху на ней какая-то непонятная конструкция, вроде металлического грибка.

Девушка пересыпала из кожаного мешочка в жестяную воронку, прикрепленную сбоку от паровой машины, горсть свинцовых шариков, слишком похожих на пули, чтобы ими не являться. Крутанула вентиль, машина задышала чаще. Нажала на рычаг, грибок на верхушке машины взвыл и затрясся.

— А этот щиток надежен? — с некоторым сомнением спросил маршал, не вставая с кресла. Его гвардейцы, замершие рядом, нервно переступили с ноги на ногу, как будто собираясь закрыть своего командира телами от неизвестной опасности.

— Абсолютно! — весело, хотя и несколько безумно, улыбнулась девчонка и опустила второй рычаг.

— Дакадакадакадакадака!!! — сказал «грибок», выплюнув из узкой прорези струю пара и рой свинца.

Пули, со свистом пролетев через лужайку, врезались в соломенные чучела, установленные в качестве мишеней, разорвав в клочья и их самих, и надетые на них мундиры и основательно выщербив деревья, к которым чучела были привязаны.

— Какая интересная конструкция… — протянул маршал, — Как она тебе вообще в голову пришла?

— Так, когда я в кузне у отца работала, там точильный камень был, — девчонка снова засмущалась, и принялась комкать фартук, — От него искры летели, вот и… Вот.

— Исчерпывающий ответ. Как зовут эту прелесть?

— Кайла, мой маршал. Кайла Ростен, — тихо произнес один из гвардейцев.

— Прекрасно. Но я про ее изобретение.

— С вашего позволения, господин айн Штурмберг, — робко произнесла девушка Кайла, — я назвала его «пулемет».

Шнееланд

Бранд. Кардинальский дворец

1 число месяца Королевы 1855 года

Канцлер Айзеншен

— С чем пожаловали, дорогой канцлер? — улыбкой кардинала Траума можно было обмазывать бумажные ленты, те, которыми ловят мух, — Когда я получил известие о том, что вы хотите срочно со мной встретиться, я, признаюсь, был несколько… мм…

— Напуганы? Не трудитесь отрицать — я сам испытываю сейчас точно такое же чувство. А ведь вы еще не знаете того, что узнал я.

— Признаюсь, теперь и я ощущаю некоторый испуг. Дорогой канцлер, вы ли это?

За этими разговорами оба политика прошли в небольшой уютный кабинет кардинала и расположились у камина, не горящего по летнему времени. Молчаливый слуга бесшумно наполнил вином старинные серебряные бокалы, из тех, что, возможно помнили еще времена века позапрошлого.

— Неплохое вино. Гаркская «Бычья кровь»?

— Нет, это из моих собственных виноградников, в Солнечной долине. Итак?

Канцлер, не торопясь, отпил еще глоток.

— Вы знаете, кто управляет нашим королевством? — наконец, произнес он.

— Его величество, король Леопольд Третий, да славится его имя.

Канцлер поперхнулся от неожиданности:

— Вы… вы сейчас серьезны? — с трудом смог проговорить он.

— Господин наш небесный, конечно же, нет! Это же давняя шутка!

— Уф…

— С вами все в порядке?

— Да, сейчас… уф… минуту… Уф. Так вот: кто, по вашему мнению, управляет нашим королевством?

— Ну, если отбросить версию короля и Тайного совета, то большинство наших подданных склоняется…

— Я и сам знаю, к чему склоняются наши подданные! Вы, я или этот распутник-маршал! Я спрашиваю о том, что знаете ВЫ!

Кардинал посерьезнел:

— Тогда, боюсь, я не смогу удовлетворить ваше любопытство. Давно уже известно, что Леопольдом кто-то управляет втайне от всех, кто-то, кто вкладывает ему в голову эти идеи, насчет Объединения и прочего подобного. Но кто? Я склоняюсь к тому, что это все же Первый маршал, они слишком много времени проводят вместе, так много, что уже пошли слухи о наклонностях, осуждаемых богом и людьми. Но никаких доказательств этому у меня нет. Только мнение. Возможно, также, это таинственный Немо, но я полагаю, что под этим именем тайной полицией также управляет тот же Первый маршал. Святые отцы древности учили нас не плодить сущностей сверх необходимого, так что если в двух случаях все объясняется наличием неизвестной таинственной личности, то, скорее всего, это одна и та же личность.

Канцлер выслушал слова кардинала и покачал головой:

— Вы никогда не были так неправы, как сейчас. Я получил информацию из совершенно достоверного источника, которая недвусмысленно говорит о том, кто же эта таинственная, никому неизвестная личность, управляющая королевством, вами, нами, и, как выяснилось, прекрасно всем известная.

— И кто же это? — невольно наклонился вперед кардинал.

И канцлер ему ответил.

— Чушь… — кардинал, мягко говоря, оторопел, — Этого… Этого просто не может быть… Столько лет мы его ни в чем не подозревали…

— А он, мерзавец, хорошо маскировался все эти годы.

— Тогда… если вы правы, конечно… Вы же правы? Скажите, вы твердо уверены в этом?

— Мой человек лишился жизни, чтобы добыть мне эту информацию. Я потерял еще двоих, ее проверяя. Да, холера, я более чем уверен!

Кардинал вскочил с кресла и заходил по кабинету туда-сюда, хлопая полами рясы. Канцлер следил за ним глазами, как кошка за его высокопресвященством.

— Это меняет… — бормотал кардинал, — Это много меняет… Холера, да это всё, ВСЁ, меняет!

— Надеюсь, под словами «всё» вы не имеете в виду НАШИ планы? — поинтересовался Айзеншен.

— Что? Нет, конечно же, нет! Наши планы, они, само собой…

— Присядьте и успокойтесь! Выпьем еще вина, за исполнение НАШИХ планов.

Кардинал сел за стол, погруженный в свои мысли, поднес к губам бокал:

— Как невовремя… Как невовремя произошла эта поездка…

— Какая поездка, мой друг? Кто уехал?

— Да так. Кое-кто. Кое-куда.

Кардинал внезапно замер и с подозрением взглянул на вино в своем бокале. Он выпустил его из вида. Ненадолго, буквально на мгновение.

— Что-то не так? Пейте.

И канцлер… Почему он так смотрит? Так, как будто подозревает… как будто понял…

Неизвестно, что понял канцлер, но кардинал уже понял, что ИХ планы, включавшие в себя много вещей, которые можно назвать такими некрасивыми терминами, как «измена», «заговор» и «комплот» — перестали быть ЕГО планами.

Нет больше НАШИХ планов, есть ЕГО и ИХ.

И все же — почему канцлер так смотрит?

Кардинал решительно отставил бокал:

— Позвольте я возьму ваш?

Канцлер недоуменно пожал плечами:

— Вы что, считаете, что я подсыпал вам яд в вино?

— Подсыпал, подлил, подложил, подкинул… — Траум на мгновенье замер, так и не коснувшись бокала канцлера. Потом взмахнул рукой, приказав слуге заменить оба бокала и налить вина по новой.

— Глупости. Это ведь в вашем стиле, мой дорогой друг — подкладывать яд неприятелям. Грауфогель до сих пор не может нормально говорить после того, как ваша отрава сожгла ему горло.

— Это был не я! — кардинал сделал большой глоток.

— Вы, не вы… Это в вашем стиле. Не в моем. Я не стану лично подсыпать вам яд. Я куплю слугу.

Кардинал сначала не понял, ЧТО услышал. А потом — не успел.

Канцлер Айзеншен вышел из дверей кардинальского дворца и шагнул к своей карете. Кардинал Траум умрет в своей постели завтра к утру… как скажет официальная версия. От печеночных колик. Ну или что там ему подсыпал брави?

Жаль, конечно, с кардиналом было бы проще, но у него на лице был написано, что он, этот старомодный кардинал, искренне верящий в божественное… всякое… он не пойдет против…

— Канцлер Айзеншен.

Двое людей в неприметной одежде, какую носят почти все горожане Бранда, и черных шелковых масках, не спрашивали. Они утверждали.

— В чем дело? Я…

— Вы арестованы по обвинению в государственной измене, канцлер.

Голос. Знакомый, до боли знакомый голос. Кто это?

— Вы не можете меня арестовать!

— Мы — тайная полиция. Мы можем арестовать кого угодно. Даже вас, канцлер.

Один из агентов тайной полиции приблизил свое лицо к лицу канцлера и на мгновенье снял маску:

— Шах и мат.

— ТЫ?!!!

Так канцлер Айзеншен узнал, кто такой глава тайной полиции, известный под именем Немо, чья личность не была известна никому. Узнать — узнал.

Но никому рассказать уже не успел.

Брумос

Викт. Улица Зеленого ордена. Игорная комната клуба «Вулкан»

14 число месяца Королевы 1855 год

Сэр Гай и сэр Бриан

Две карты легли на стол перед игроком. На благородное зеленое сукно, потертость которого вызывала ассоциации не с пошлой бедностью, а с благородной стариной. Можно поспорить, на это самое сукно когда-то клал карты еще прадед сэра Гая. Не говоря уж про прадеде сэра Бриана.

Кристалл. Старинная, благородная игра, придуманная четыреста лет назад, пусть и этим лесским выскочкой. Пусть выскочки-парвеню, скороспелые снобы и лопающиеся от золота нувориши играют в фейт, кинг или мост, или, подобно простолюдинам, бросают кости. Истинные аристократы, те, на ком держится Брумос, берут в руки карты только для того, чтобы сыграть в кристалл.

— Вы слышали о последних событиях в Шнееланде, сэр Гай? Повар устроил буквально чистки…

— Прошу вас, сэр Бриан, последнее время я слишком часто слышу об этом, с позволения сказать, государстве. Стоит ли обсуждать то, что просуществует еще от силы год?

— Соглашусь с вами. Тогда, может быть, вы расскажете мне, куда подевалась дочь герцога Голдмурского, Кристина?

— Вы определенно хотите вывести меня из себя, сэр Бриан. Ведь вы, точно так же, как и я, знаете, что никаких следов этой своенравной девчонки найти не удалось.

— Я слышал иное.

— Пока еще рано говорить об этом.

— Что ж, рано так рано. А что насчет работы над рыцарем?

— Марк Эрнас завершил разработку конструкции и приступил к созданию рабочего образца. По слухам, на поле боя наш рыцарь будет неуязвим.

— Если неуклюжие создания Ренча не смогут справиться со шнееландскими изобретениями, наш стальной мальчик им поможет.

— Совершенно верно.

Все шло так, как и должно идти.

По крайней мере, так думают брумосцы.

Конец третьей части

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/286847

Краткий справочник по миру Белых земель

(для тех, кто хочет знать, как правильно пить брандиш, кто такие питландцы, как заварить чай по-идрински и какую колбасу делают в Гроубадене)

Айн — приставка при белоземельской фамилии, обозначающая дворянское происхождение. Первоначальное значение приставки — «из», «айн Тоттенбург» — «из Тоттенбурга», в настоящее время обозначает, что человек, ее носящий, является дворянином, но не является владельцем земли, по которой получил дворянское звание он либо его предки.

Айнц — портовый город в Шнееланде, на побережье Янтарного моря. Служит торговыми воротами между Шнееландом и его колонией в Трасморании.

Айнштайн — графство на юго-западе Белых земель. Граничит с Лессом и Грюнвальдом (с Грюнвальдом — до 1855 года). Территория графства покрыта горами, основа экономики — сельское хозяйство (апельсины, оливковое масло).

Айслебен — священник (1468–1531), вдохновитель церковной реформы, приведшей к расколу Всеединой вселенской церкви и образованию Кардиналистской церкви. Является основоположником современного белоземельского языка — перевел Картис на язык Белых земель, фактически создав его на основе местных наречий и диалектов.

Александр Шони — ренчский путешественник и авантюрист (1824 —?). Автор нескольких книг о своих приключениях в джунгях Трансморании и Перегрина. Пропал без вести во время последней экспедиции в Южный Перегрин.

Алехандро Томмазо — лесский писатель, автор исторических романов о приключениях капитана королевских карабинеров Ла Гвардии и его друзей

Алкмар — Генри Алкмар, брумосский инженер (род. в 1757 году), известнее своими экспериментами по постройке подводного судна. Неудачными.

Амадинские острова — группа островов, расположенных в океане на юго-востоке материка. Состоят из 550 островов, из которых населены — 25. Колония Брумоса, используется как место ссылки преступников, также, по соглашению с Брумосом, отдельные острова используются Грюнвальдом в качестве каторги.

Амаристан — небольшое государство в Инспектании,известное своими коврами. Хотя ковры в нем и не делают — Амаристан торгует коврами, изготавливаемые мастерами других стран.

Амберленд — город в Брумосе, центр производства паровозов, вагонов, рельсов и железнодорожного оборудования. Родина Джорджа Уилэма.

Амбротип — изображение, полученное с использованием амбротипии — технологии записи изображения с использованием светочувствительного материала, йодистого серебра. Впервые разработана в Ренче, в 1825 году.

Анна Холборн — брумосская писательница (1782–1836), основной жанр — фантастика, мистика, наиболее известное произведение «Замок на скале», рассказывающее о столкновении девушки с призрачной угрозой, впоследствии оказавшейся людскими материальными кознями.

Арка — гигантский памятник в виде арки, встречающий всех прибывающих в Перегрин через город Новый Канарси. На арке написано «Раскрыты двери для всех в земли свободы». Высота Арки — 300 футов.

Арлары — народ, проживающий в Беренде, провинция Кабирторе. Потомки кочевников Великой Степи, после серии продолжительных войн признавшие власть Беренда

Аурита — государство в Южном Перегрине, бывшая колония Лесса

Белые земли — историческая область на западе материка. Граничит с Янтарным морем на севере, Шварцвальдскими (Чернолесскими) горами на востоке, Грюнвальдом и Лессом — на юге, Фюнмарком и Ренчем — на западе. Площадь 397 тысяч квадратных миль, население — 58 млн. человек. Основной язык населения — белоземельский. Единое государство отсутствует, в Белых землях находятся 37 государств: четыре королевства, пять великих герцогств и семь обычных, три епископства и два вольных города, девять графств, пять баронств и два рыцарства

Белый дракон — сверхъестественное существо белоземельской мифологии, огнедышаший дракон, остановивший период бесконечных войн между людьми Белых земель, объединивший все их под своим крылом и ставший первым (и единственным) правителем всех Белых земель. Правил ровно 100 лет, был отравлен недоброжелателями и впал в вечный сон, который продолжается до сих пор. Спит под горой, вместе со своей армией золотых драконов (точное место сна неизвестно, существует до 13 легенд, указывающих на гору, под которой, якобы, спит Белый дракон. По легенде, в случае необходимости вмешаться Дракон проснется и вновь объединит Белые земли под своей властью. Историками считается персонификацией зимы, на что недвусмысленно указывает его цвет.

Белый флот — флотилия Шнееланда на Риттерзейском озере. Основная задача — борьба с контрабандными потоками, идущими в Белые земли из Беренда и южных государств. Состоит из 25 канонерок.

Беренд — обширное государство на северо-востоке материка. Граничит на севере с Белым морем, Шварцвальдскими (Чернолесскими) горами на западе, на юге — с Красным морем, граница на востоке отсутствует (хотя Беренд и заявляет свои права на всю территорию Белого леса до самой восточной оконечности материка). Площадь — 6,5 миллионов квадратных миль, население — 69 млн. человек. Основной язык — берендский, основное население — берендцы (берендиане), с некоторым вкраплением аборигенов Белого леса. Королевство, текущий правитель — король Горменц. Флаг — желтый, с черным орлом, распахнувшим крылья. Герб — распахнувший крылья орел.

Берендиане — драккенское название берендцев, жителей Беренда.

Бернардо Морано — лесский авантюрист, путешественник и писатель (1733–1773), прославился своими любовными похождениями, множеством разбитых женских сердец, отчего выражение «Морано» стало синонимом обольстителя, коллекционирующего женские сердца. Убит на дуэли братом одной из своих жертв. Автор книги «Моя жизнь». Отдельными исследователями считается, что большая часть любовных подвигов Морано им преувеличена либо вымышлена.

Бессрочный отпуск без уведомления командования — на жаргоне морской пехоты Брумоса — дезертирство

Бондман — река в Белых землях, вытекает из озера Риттерзее, и впадает в реку Риназ.

Брави — название лесских наемных убийц, объединенных в различные «школы» в зависимости от предпочитаемого способа устранения жертвы. Действуют в основном в Лессе и побережье Зеленого моря, но также отмечены случаи их использования в других государствах, вплоть до Перегрина.

Бранд — столица королевства Шнееланд. Население — 300 тыс. человек. Основан в 1225 году. Герб — медвежья голова. Мэр города — Ханс айн Грауфогель

Брандиш — пиво низового брожения. Варится в Бранде, Шнееланд. Считается верхом пивоваренного искусства, подается в небольших стаканах, «на два глотка» или, для особых ценителей — в стаканах «на один глоток». Процесс варки брандиша находится под строгим контролем брандской гильдии пивоваров, пивоварни, имеющие право варить брандиш, и пивные, имеющие право его продавать, носят особый знак — медвежья голова с королевской короной.

Братское награждение — белоземельский обычай, каждый правитель после коронации получает от других правителей Белых земель, придерживающихся этого обычая, высший орден государства. Так как в белых землях расположены более трех десятков государств — короли, герцоги, графы и бароны усыпаны орденами.

Бреннензель — в переводе — «Крапива», брандская газета, специализирующаяся на юморе, карикатурах, забавных происшествиях, овощах необычной формы и тому подобном

Броккенброк — самая высокая гора Белых земель, расположена на границе королевства Орстон и королевства Грюнвальд. Высота — 9 тысяч футов.

Брумос — островное государство на северо-западе материка. Площадь — 170 тысяч квадратных миль (без учета колоний), население — 30 млн. человек. Основной язык — брумосский, основное население — брумосцы, с некоторым вкраплением иммигрировавших и везенных жителей колоний. Обладает обширными колониями по всему миру, общая площадь колоний — 9,6 млн. квадратных миль, населений колоний — 400 млн. человек. Королевство, текущий правитель — королева Александрина (род. в 1805 г.). Флаг — красно-синий, с белым восьмиконечным крестом. Герб — лев с обнаженным мечом.

Брумосские морские пехотинцы — отряды Королевской морской пехоты флота Ее величества. Форма — черный мундир с белой грудью, желтые нашейные платки, белые брюки, низкие сапоги с просторным голенищем.

Бунад — национальный леденбергский костюм. У мужчин — черные бриджи и сюртук, украшенные множеством оловянных или серебряных пуговиц, расшитый жилет, как правило — желтых и красных цветов, белые чулки, башмаки, широкополые черные шляпы из шерсти (по праздникам — цилиндры). У женщин — длинная черная юбка с полосами вдоль (красными или желтыми), красно-желтый корсаж, черный фартук с белой оторочкой, косынка на голове.

Бычья кровь — красное вино, производимое в Гарке, крепкое, купажное, обладает насыщенным вкусом.

Вайсы — берендское прозвище жителей Белых земель

Вайс — лучший сорт каменного угля, отличающийся насыщенным черным цветом, сильным блеском (за который и получил свое название), большой теплотворностью

Валентайновский замок — вид сейфового замка, с циферблатом, на котором нужно набрать определенный код для открытия замка, и дополнительным механизмом, исключающим подбор кода на слух.

Вассерлинсен — город в Шнееланде, рядом с которым расположены каменоломни, где добывают известняк.

Венн — замок в Шнееланде, построен в 1054 году, с 1375 года используется как тюрьма для знатных или особо важных пленников.

Вернон Руж — ренчский писатель (род. в 1816 году), основной жанр — приключения, фантастика, к 1855 году написано и опубликовано порядка 20 романов и повестей, из которых можно назвать «Сквозь тысячу островов», «Золотое дно», «Приключения старого чудака», «Граф Лешеньяк»

Вестник Бранда — брандская газета, закрылась в 1832 году

Викаристы — презрительное наименование приверженцев Всеединой церкви среди относящих себя в Кардиналистской церкви

Викт — столица королевства Брумос. Население — 300 тыс. человек. Основан в 1225 году. Герб — крылатый рыцарский шлем. Прозвище — Фог-сити, связанное с постоянным смогом

Вирджин Хан т — брумосская оружейная фирма, основана в 1733 году.

Волчий шлем — аконит, ядовитое растение. Листья аконита, по драккенским поверьям, отпугивают волков.

Всеединая церковь — церковь, основанная на вере в Единого Бога, Господина нашего. Существует с 4 века, основы веры изложены в священной книге Картис, написанной, предположительно, в 1 веке (отсчет годов текущей эры ведется от момента написания Картис). Название «всеединая» отражает ее стремление распространить собственное влияние по всему миру, однако в настоящий момент не соответствует действительности — в 1039 году от Всеединой церкви отделилась Оригинальная церковь (распространяет влияние в восточной части материка), в 1508 году — Кардиналистская церковь (распространяет свое влияние в Белых землях и северной части Перегрина). Глава Всеединой церкви — Викарий Господина.

Вуберн — Бенджамин Вуберн, брумосский ученый, изобретатель, военный, полицейский (1738–1799). Известен исследованиями в области природы тепла и электричества, изобретением невидимых чернил (что некоторыми считается доказательством его причастности к шпионажу), армейской полевой кухни, камина оригинальной конструкции, вубернской похлебки, паровой отопительной системы и многого другого

Вубернская похлебка — разработанное Б. Вуберном дешевое и питательное блюдо, содержащее все необходимые питательные вещества и предназначенное для кормления солдат, заключенных, бедноты и т.п. Состоит из перловки, гороха, картофеля, уксуса, соли, воды и сухарей

Ганс — настольная игра, суть которой в перемещении по игровому полю фишек на то количество номеров, которое выпадет на игральных костях. На некоторых номерах игрок или пропускает ход, или возвращается в исходную точку, или платит «игровой» штраф. Побеждает тот, кто первым пришел на последнее поле

Гарка — также — Большая степь, историческая область, входящая в состав Грюнвальда (до 1855 года), ранее населенная кочевыми племенами, объединенными в родовые союзы. Основное население — гарки. Площадь — 99 тыс. квадратных миль. Численность населения — 8 млн. человек. С 1855 года — независимое государство, королевство Гарка. Флаг — зеленый, с узкими синими полосами по верхнему и нижнему краю. Герб — старинная королевская корона Гарки, полусфера с крестом на макушке.

Гарки — народ, населяющий историческую область Гарка. Высокие, смуглые, черноволосые, физически сильные, воинственные люди, в старину — кровожадные кочевники, пришедшие в Большую степь со стороны (точное происхождение гарок смутно и науке неизвестно, существует несколько версий), в настоящее время — костяк армии Грюнвальда (до 1855 года)

Гаттон — оно же Гаттонбергское епископство, государство в составе Белых земель. Управляется епископом Гаттонбергским, является одним из трех государств Белых земель, где до сих пор сохраняет власть Всеединая церковь. Разрешены пытки.

Герольд Бранда — брандская газета, основана в 1850 году. Редактор — Вольдемар Мессер. Газета известна своими оскорбительными нападками на Белые земли, белоземельцев, Шнееланд, его короля, армию и Первого маршала, как за авторством Мессера, так и перепечатанные из румосских, лесских и ренчских газет (с обязательным указанием происхождения). Финансируется Первым маршалом.

Герцог Голдмурский — один из древних герцогских родов Брумоса, имеющий право на наследование королевского трона (третий в очереди)

Гехирнброт — шнееландское блюдо (за пределами Шнееланда практически неизвестно), горячая закуска к шнапсу: жареные телячьи мозги на кусочке черного хлеба.

Гешайтфалле — белоземельское выражение, означающее «ловушка для умных». Краткая суть: если тебе нужно что-то скрыть — прячь это не под одним слоем, а под двумя. Умный человек не поверит в первый слой прикрытия, начнет доискиваться до истины, найдет второй слой и посчитает, что раз его скрывали — это и есть истина. На самом же деле истина скрывается еще глубже.

Глаз дракона — древний белоземельский символ мудрости, защиты и тайны, равносторонний треугольник острием вниз, углы которого соединены в виде символа «Y».

Гли оччи верде — лесская школа брави, чей образ действия — скрытные проникновения с тихим убийством заказанного человека с помощью холодного оружия

Гнеден — река, исток которой находится в Беренда, протекает через Шварцвальдские горы и впадете в озеро Риттерзее. Является единственным торговым путем, соединяющим Беренд с западом материка.

Гольденберг — также Монтеоро, мифическая гора, находящаяся в Трансморании, насыщенная золотом до такой степени, что в ее пещерах оно просто лежит под ногами, а в ручьях, стекающих с горы — вместо гальки. Попытки найти Гольденберг по состоянию на 1855 год успехом не увенчались

Горменц - Горменц Первый, король Беренда. Происходит из династии Ларришей, по происхождению не являющихся берендцами, что объясняет значительное отличие королевских имен и названий от употребляемых остальным населением Беренда.

Горная смесь — народное средство от кашля. В стакане горячего молока размешать столовую ложку меда и столовую ложку сливочного масла, остудить до теплого состояния, добавить один взбитый желток, четверть чайной ложки соды. Пить по одному стакану в день, мелкими глотками

Горные егеря Драккена — тайная полиция драккенских герцогов, занимается как выслеживанием контрабандистов, связанных с Берендом, так и преследованием инакомыслящих. Отличается жестокостью и кровожадностью, прозвище в народе — «вервольфы».

Госпожа Зима — белоземельская персонификация зимы, молодая женщина в белом, чьи объятья замораживают человека насмерть, а поцелуй превращает в ледяную статую. Серьги Госпожи Зимы — сосульки.

Гроубаденская колбаса — колбаса, изготовляемая в городе Граубаден, Шнееланд. Отличается большой толщиной, в связи с чем, чтобы исключить разрыв оболочки и обеспечить удобство подвешивания при хранении, граубаденская колбаса перевязывается веревкой по всей длине. У каждого мясника Граубадена, делающего такую колбасу — свой собственный узор, образуемый при перевязке.

Грош — медная монета, одна сотая талера, основная денежная единица Белых земель. В каждом государстве чеканится свой собственный грош.

Грюнвальд — королевство в Белых землях. На юге граничит с Зеленым Морем, на западе — с Ренчем, на севере — с Айнштайном и Зоннеталем. Площадь — 198 тыс. квадратных миль, население — 32 млн. человек. Королевство, текущий правитель — король Карл Второй. Столица — Флебс. Флаг — бело-зеленый, с двумя коронами, грюнвальдской и гаркской. Герб — черный грифон.

Дева Весна — белоземельская персонификация весны, молодая женщина в зеленом.

День святой Валентины — он же День пива и мяса, празднуется 1 числа месяца Купца. По преданию, у святой Валентины, была кружка, в которой никогда не кончалось пиво и бесконечное кольцо колбасы, поэтому в день ее памяти нужно пить пиво, есть мясо и веселиться. Праздник считается простонародным, однако отмечается и аристократией, заменяющей пиво на игристые вина.

Джафа — государство на юго-востоке материка, в Инспектании.

Джон Сегвейер — перегринский инженер и изобретатель (1811–1851), считается (в Перегрине) первым создателем подводной лодки, несмотря на то, что его субмарины затонули три раза из трех, в последний раз — вместе с изобретателем, тело которого так и не нашли.

Джордж Уилэм — брумосский изобретатель (1766–1833), изобретатель паровоза (вернее, первой рабочей модели, ранее паровозы изобретались Иллеганом в Брумосе и Вуа-Ваконом — в Ренче).

«Джоэль Итан» — перегринская компаеия, занимавшаяся перевозками, в том числе и а особенности — через земли, населенные аборигенами. Осуществляла свою деятельность несколько лет, после чего разорилась, однако смелость ее курьеров сделала компанию запоминающейся.

Диего Альмаро — ренчский поэт и путешественник (1790–1815), прославился своими любовными похождениями, отчего выражение «альмаро» стало синонимом галантного любовника, способного оставить счастливой любую женщину.

Дикие века — период от распада Эстской империи до объединения разнокалиберных племен в государства. Характеризуется падением уровня науки, знаний, нравственности и бесконечными войнами. Продолжался с 4 по 10 века.

Дифференциальный исчислитель — механическое устройство, позволяющее осуществлять сложные математические расчеты в мгновение ока. Изобретен грюнвальдским ученым Иоганном Мюллером в 1851 году.

Длинное ухо — на воровском жаргоне — стетоскоп

Драй — приставка при белоземельской фамилии, обозначающей дворянское происхождение. Первоначальное значение приставки — «в», «драй Тоттенбург» — «в Тоттенбурге», в настоящее время обозначает, что человек, ее носящий, является как дворянином, так и владельцем земли, по которой получил дворянское звание он либо его предки. Обычно является признаком древности рода.

Драккен — графство на востоке Белых земель, прилегающее к Шварцвальдским горам. Основа экономики — разведение овец, торговля древесиной, охота. Управляется герцогами Драккен (называется графством, так как родовые земли герцогов расположены за горами и в настоящий момент захвачены Берендом). Площадь — 11 тыс. квадратных миль. Население — 1 млн. человек. Флаг — черно-желтый, герб — бегущий волк.

Драккенский галстук — разновидность казни, практикуемой в Драккене: горло человека разрезается, и язык вытягивается наружу через разрез, обычно еще у живого человека.

Драккенский узел — удавка

Древнеунгарский — язык государства Унгар, считающегося родиной шахмат. В переводе с древнеунгарского «шах мат» означает «король убит»

Древний Эст — империя (единственное государство в истории, считающееся империей), существовавшая с 7 века до новой эры вплоть до 4 века новой эры, охватившее своим влиянием большую часть запада материка, северную часть Трансморании и имеющего колонии во всех частях мира, от Беренда до Перегрина. Распалось под грузом внутренних противоречий.

«Дэйли Гэзетт» — брумосская газета. Специализируется на занимательных новостях со всех концов мира, отчего почитается легкомысленной и несерьезной

Единорог — символ волшебного исцеления, ввиду чего используется как символ аптек.

Железный Гарка — сказочное существо гаркской мифологии, кузнец, целиком состоящий из металла, что позволяло ему ковать кулаками и гнуть раскаленный металл пальцами. По легенде Железный Гарка был расплавлен и из его тела сделано волшебное оружие. Часть тела Железного Гарки, по преданию, вплавлено в корону гаркских королей.

Железный дракон — сверхъестественное существо белоземельской мифологии, ближайший помощник Белого дракона.

Заргаад — государство, предположительно существовавшее до новой эры на территории Инспектании. История Заргаада темна и непонятна.

Заум — белоземельская мера веса, равная 300 фунтам.

Зеебург - рыцарство на острове в Риттерзейском озере. Площадь — 5 квадратных миль, население — 3 тыс. человек. Основа экономики — рыболовство. Текущий глава государства — рыцарь Генрих драй Зеебург. Герб — черный меч в лазурном поле. Флаг — черно-голубой.

Зект — игристое вино, производимое в Зоннетале.

Зеленое море — расположено между западной частью материка и Трансморанией.

Злая музыка — белоземельское название мятежа, народного восстания.

Зоннеталь — королевство в Белых землях. На юге граничит с Грюнвальдом, на востоке — с озером Риттерзее, на севере — с Шнееландом. Площадь — 24 тыс. квадратных миль, население — 4 млн. человек. Известно производством игристых вин, фарфора. Королевство, текущий правитель — король Антон. Флаг — бело-зеленый. Герб — золотой лев.

Зойдбург — город в Зоннетале, известен своими красками.

Ибве — портовый город в Трансморании, столице круасской колонии Падран. Название в переводе с языка местного населения означает «камень»

Идрин — остров, расположенный рядом с Брумосом. Принадлежит последнему, но в составе Брумоса не входит, считается колонией. Основа экономики — выращивание картофеля, разведение овец, винокурение. Идринское виски конкурирует с питландским. Жители острова в Брумосе считаются пьяницами, поэтому любое брумосское выражение со словами «идринское», «по-идрински» относится к выпивке или алкоголю.

Изумрудный замок — название фамильного замка рыцарей Зеебурга. Происходит от зеленоватого цвета гранита, из которого выстроен замок, хотя легенды упорно утверждают, что причина названия — в изумрудных шахтах, расположенных под замком.

Инспектания — историческая область, расположенная на юго-востоке материка. В отличие от Беренда и Трасморании, занимающих, соответственно, весь северо-восток и юго-запад материка, Инспектания делит юго-восток с Орентисом (самой восточной частью юго-востока) и Синисом (центральной частью), таким образом, Инспектания — самая западная часть юго-востока, непосредственно прилегающая к Ратайским горам. Большую часть Инспектании занимают пустыни.

Иоганн Мюллер — грюнвальдский механик и изобретатель (1801–1851), создатель дифференциального исчислителя. Убит неизвестными.

Ироко — трансморанский тик. Дерево с ценной древесиной, прочной, темно-коричневого цвета, узорным переплетением волокон. Древесина ироко легко поддается полировке.

Кабирторе — провинция Беренда, ранее — независимое государство кочевого народа арларов. Присоединена к Беренду после серии войн

Календарь — год состоит из 14 месяцев: Короля (летний месяц), Королевы, Кардинала, Герцога (осенние месяцы), Графа, Барона, Рыцаря, Купца (зимние месяцы), Мастера, Монаха, Служанки (весенние месяцы), Крестьянина, Нищего, Вора (летние месяцы). Каждый месяц составляет 28 дней.

Калисота - провинция Перегрина. Известна своими утками.

Капуччи бьянко — лесская школа брави, чей образ действия — убийство с помощью дистанционного оружия (лук, арбалет, в крайне редких случаях — огнестрельное оружие)

Караси по-зеебургски в одеяле — блюдо, распространенное среди населения берегов Зеебургского озера, караси, зажаренные в кляре из муки, воды и яйца

Караси по-зеебургски в халате — блюдо, распространенное среди населения берегов Зеебургского озера, караси, зажаренные в кляре из муки, пива и яйца

Кардинальская церковь — церковь, отделившаяся от Всеединой в 1508 году, стараниями великого Айслебена. Основные отличия — священная книга Картис читается на белоземельском языке, священники-пасторы обязаны соблюдать обет нестяжательства, отсутствие единой главы церкви — в каждом государстве формальным главой является кардинал (от чего церковь и получила свое название), также дающий обеты (не носить одежду из тканей, кроме шерстяных, не выпускать из рук железные орудия, носить на шее цепь, как знак смирения и т.п.)

Карл айн Хутхорн — известный географ (род. 1813 г.), описавший множество рек, ранее недоступных для исследования (Перегрин, Синис и т.п.). Известен своей замкнутостью и скрытностью.

Карл Гарлоу — брумосский аристократ (1790–1815), обвиняемый в совращении своей кузины, обвинение не было доказано, но широко обсуждалось в газетах, отчего выражение «гарлоу» стало синонимом беспринципного сладострастца, готового на все, лишь бы заполучить в свои сети приглянувшуюся ему жертву.

Картис — священная книга церквей, объединенных верой в Бога Господина нашего и разъединенных взглядом на ритуалы.

Картофель по-айнштайнски — жареный картофель, политый медовой водой. Любимое блюдо айнштайнцев

Квартеросетте — лесская школа брави, чей образ действия — убийство с помощью подстроенных несчастных случаев. Считается самой опасной школой брави, чему немало способствует тот факт, что любая гибель более или менее известного человека от несчастного случая приписывается Квартеросетте

Кениг — карточная игра, цель которой собрать выигрышную комбинацию или вынудить всех соперников прекратить участвовать в игре. В Брумосе и Перегрине известна под названием «кинг»

Кепулианские драгуны — колониальные войска Фюнмарка, расположенных на Кепулианских островах (от которых и получили название). Отличительная черта — оранжевые мундиры, за которые получили прозвище «Рыжие драгуны».

Кепулианские острова — группа островов на юго-востоке континента, колония Фюнмарка. По большей части покрыты джунглями, населенными дикарями. Основной поставщик мускатного ореха.

Кётнер-Гера — графство на юго-востоке Белых земель. Граничит с Шнееландом на севере, расположено к северу от реки Гнеден. Текущий правитель — граф Деннис драй Кётнер. Считается старшей ветвью рода Кётнер

Кетнер-Грец — графство на юго-востоке Белых земель. Граничит с баронством Шварценберг на юге, расположено к югу от реки Гнеден. Текущий правитель — граф Максимиллиан айн Кётнер. Считается младшей ветвью рода Кётнер

Кетнер-грецкие охотничьи колбаски — небольшие колбаски, популярные среди охотников тем, что, в силу длительного копчения, долго хранятся. Отличаются темным, почти чернвм цветом

Клермон Ферран — ренчский философ, физик, математик и писатель (1608–1647), создатель теории случайностей и случайного выбора

Кнежевство — историческая область на юге Грюнвальда (с 1855 года — на юге Гарки), населено лесными гарками, считающими себя отдельным народом (самоназвание — марлаки, «местные жители», в связи с чем пытающиеся объявить о своей независимости от Гарки. По состоянию на 1855 года — безуспешно.

Колесо Феррана — азартная игра, представляющая собой вращающееся колесо с 36 секторами красного и чёрного цветов. Игроки могут сделать ставку на выпадение шарика на цвет, чётное или нечётное число, диапазон или конкретное число. Крупье запускает шарик над колесом рулетки, который движется в сторону, противоположную вращению колеса рулетки, и, в конце концов, выпадает на один из секторов. Выигрыши получают все, чья ставка сыграла.

Колониальные войны — войны за независимость Перегрина от метрополий (1745–1753 гг). окончились победой Перегрина и провозглашением его как независимого государства.

Коппер — остров в Перегрине рядом с городом Новый Канарси. На этом острове находится центр оформления иммигрантов, прибывающих в Перегрин.

Королевские егеря Шнееланда — зеленый мундир с красными обшлагами, черное кожаное кепи, с бронзовой эмблемой в форме полумесяца, на которой пишется номер полка (или роты, если она выделена из состава полка). В отличие от других солдат имеют право носить бороды.

Коулден — лорд Джон Коулден, брумосский аристократ и авантюрист, тайно поддерживавший идринских сепаратистов. Пропал без вести, по состоянию на 1855 год тело не найдено

Краснорожие — прозвище сельского (и, шире — провинциального) населения Перегрина. Дано за загар, который приобретает лицо человека, много работающего на открвтом воздухе. Среди своих считается самоназванием, от чужаков — оскорблением

Красные кварталы — название рабочих кварталов во Флебсе, столице Грюнвальда. Свое название получили от дешевых кирпичных домов первых трех кругов. Делятся на круги, в зависимости от того, какие рабочие проживают: Первый круг — люди, чья работа связана с постоянным контактом с горожанами (приказчики, дворники, извозчики и т.п.), Второй круг — люди, которые постоянно находятся в Красных кварталах, но могут выходить в город при необходимости (торговцы, снабжающие Красные кварталы, аптекари, врачи и т.п.), Третий круг — люди, которые выходят в город только во время выходных, и то не на каждой улице (основная масса заводских и фабричных рабочих), Четвертый круг — люди, которые не выходят в город никогда (рабочие, чей труд связан с вонючими или ядовитыми веществами, калеки). В центре Красных кварталов находится Сердце — трущобы, куда никто не заходит без крайней нужды. Количество людей, выходящих из Сердца, всегда меньше, чем количества людей, которые туда зашли.

Крепс — азартная игра в кости, популярная в Перегрине

Крестьянские карпы — название карасей на берегах Риттерзее

Кровавые годы — период в истории, в течение которого предками древних эстов осуществлялся захват земель, принадлежащих фаранам. Период насыщен войнами и каоательными экпедициями

Круа — небольшое государство на северо-западе материка. Граничит с Ренчем и Фюнмарком. Основа экономики — оружейное производство, ювелирное дело, кондитерские изделия. Правитель — король Альберт Второй. Государство имеет колонии в Трансморании, считаюшиеся личным владением короля

Кукен — пресонаж народных лесских пьес, глупый толстяк, которого постоянно все обманывают, а жена изменяет. Секрет Кукена — секрет, который известен всем.

Кэннонгейт — брумосский инженер (1811 — н. в.), изобретатель парового аккумулятора.

Лабагов — небольшой город в Леденберге. Население — 1030 человек. Известен церковью, в которой хранятся мощи местночтимой святой Каролины.

Лам — оружейная фирма Брумоса, крупнейший производитель пистолетов на северо-западе материка. Два из трех пистолетов произведены «Ламом». В силу налаженности производства и торговых связей отказывается от производства револьверов с патронами, считая их ненадежными в сравнении с капсюльными. Эмблема — выставивший рога баран.

Ланбургское епископство — небольшое государство на востоке северо-западной части материка, примыкает к Шварцвальским горам, граничит с Шнееландом и Леденбергом. Основа экономики — серебряные рудники, банковское дело, развитое епископством еще со времен Диких веков. Флаг — черный крест на белом фоне. Герб — глаз дракона.

Лангоши — гаркское блюдо, мягкие лепешки, выпеченные с маслом, подаются со сметаной, чесноком и сыром.

Лахс — река, длина — двадцать две мили. Вытекает из горного озера Лахс, впадает в озеро Лаут. Судоходна

Лёвенбург — вольный город на юге Белых земель, на побережье Зеленого моря. Основа экономики — торговля, также, в силу большой доли фаранов — подделки (хотя их количество сильно преувеличено слухами). Флаг — красно-бело-желтый (слухи о том, что полосы на флаге символизируют медь, серебро и золото, неверны). Герб — жемчужина на синем фоне.

Левиафаны — крупные морские животные, обитающие в северной части океана. Выглядят как рептилии до 60 футов в длину, с ластами и длинной шеей, кожа покрыта прочной чешуей. Являются объектом промысла.

Легион — общее название иррегулярных войск Беренда. Военнослужащие Легиона, легионеры, составляют отдельное сословие, получающее от государства свободы и земли при условии осуществления воинской службы (форма, оружие и кони приобретаются легионерами за свой счет). Фактически в Беренде 14 легионов, называемых по месту службы (чащн всего — в приграничных регионах)

Леденберг — государство на севере Белых земель, на побережье Янтарного моря. Площадь — 11 тысяч квадратных миль. Население — 1,5 млн. человек. Королевство. Основа экономики — рыбная ловля, торговля, мореплавание. Флаг — бело-черно-белый. Герб — черный орел с опущенными крыльями.

Ледяное стекло — разновидность хрусталя, выглядящая как замороженный лед.

Лео Минстер — настоящее имя — Иоганн Шварц, белоземельский иммигрант в Перегрин. Стараниями Минстера в Перегрине распространены яблоневые сады. Считается полулегендарной личностью, однако реально существовал, хотя его эксцентричность в народных преданиях и преувеличена. Котелок (посуду) на голове он все же не носил

Леопольд Седьмой — король Шнееланда (род. в 1815 году). Полный титул — правитель Верхней марки и Убервальда, властитель Никозии

Лепел — вымышленное чудовище, якобы обитающее в Риттерзейском озере. Выглядит как огромная щука с многочисленными (от четырех до двенадцати, по разным рассказам) когтистыми лапами, благодаря которым может не только плавать в озере, но и выходить на берег, пожирая неосторожных обитателей прибрежных деревень.

Лесная королева — мифологический персонаж драккенских легенд. Властительница лесов, покрывающих склоны шварцвальдских гор, считается покровительницей лесной живности, а также всех тех, чья жизнь связана с лесом — охотников, лесорубов, егерей.

Лесс — государство на северо-западе материка, на побережье Зеленого моря. Площадь — 188 тысяч квадратных миль (без учета колоний), население — 29 млн. человек. Основной язык — лесский, основное население — лессцы, к проживанию других национальностей на своей территории относятся крайне отрицательно. Въезд жителей колоний, не являющихся лессцами, в метрополию запрещен, фараны в Лессе находятся вне закона. Обладает обширными колониями по всему миру, общая площадь колоний — 5,8 млн. квадратных миль, населений колоний — 60 млн. человек. Королевство, текущий правитель — король Мануэль Второй (род. в 1805 г.). Флаг — красно-желто-зеленый, с белым прямым крестом в центре. Герб — лев в короне, с яблоком в левой лапе.

Линеал — портновская линейка

Линьгуй — организация наемных убийц на востоке Орентиса, аналог лесских брави. Предпочитают холодное оружие, специализируются не только на убийствах, но также и скрытных проникновениях в охраняемые помещения, похищениях людей, диверсиях, шпионаже (в отдельных случаях — кражах). По легендам линьгуи во время исполнения заказа носят маски демонов, чтобы напугать возможных свидетелей, фактически же маски демонов используются редко, так как свидетелей линьгуи предпочитают не оставлять в живых.

Лионо неро — школа лесских брави, основное направление — взрывы и поджоги. Самая тайная школа, так как состоит, в основном фаранов, находящихся в Лессе вне закона.

Локерланд — провинция в Фюнмарке, известная своим рыболовством.

Локерландская селедка — селедка, засоленная особым способом: отрезается голова, сливается кровь, селедка потрошится, кроме желчного пузыря, после чего солится и замораживается. Подается с мелко нарезанным соленым огурцом и репчатым луком, во время еды поливается оливковым маслом.

Лорд Маунт — Джон Маунт, брумосский исследователь центральной Трансморании (род. в 1812 году), в отличие от большинства брумоссцев, считающий шварцев равными остальным людям.

Люнебург — Фридрих Люнебург, берендский скульптор и архитектор белоземельскогл происхождения

Любовная косточка — пирожное из заварного теста, в виде трубочки, наполненной кремом и покрытой помадкой

Майкл Бэр — брумосский поэт (1774–1799), известен как автор нежных лирических стихов, а также как участник брумосско-ренчской войны 1792 года, фехтовальщик и дуэлянт. Убит ревнивым мужем.

Майстербир — пиво, получаемое низовым брожением при низких температурах, поэтому обычно варится зимой. Называется майстербир так как последний месяц, когда можно сварить это пиво — месяц Мастера.

Малиновая вода — отрава, используемая воровками и проститутками для приведения своих жерств в бессознательное состояние с последующим ограблением. Вкуса и запаха не имеет, название — дань своеобразному чувству юмора преступниц.

Марис — столица королевства Ренч. Население — 900 тыс. человек. Основан в 52 году. Герб — молодая девушка в легком платье.

Маут — пустыня на северо-востоке Трансморании.

Меерсбург — город в королевстве Орстон, находится на берегу Ритерзейского озера, населен рыбаками.

Механикус — стиль в одежде, украшениях и прикладном творчестве, впервые появился в Брумосе. Основа стиля — наличие механизма, детали которого (шестеренки, зубчатые колеса, пружины), могут находиться в движении.

Миррей — река на севере Белых земель, на границе между Шнееландом и Фюнмарком. Долина реки поделена между двумя государствами и до 1855 года являлось предметом раздора. Перед впадением в Янтарное море раздваивается, один рукав проходит по территории Фюнмарка, второй — Шнееланда, каждое государство считает, что именно его рукав — продолжение Миррея, а на территории соперника находится приток (Линс — в Фюнмарке, Рехс — в Шнееланде).

Митчелл — провинция Перегрина (прозвище — Алая провинция). Основы экономики: выращивание кукурузы, хлопка, гречки. В начале 19 века являлась центром золотой лихорадки, завершившецся после исчерпания золотоносных шахт. Относится к Черному поясу — провинциям, где разрешено рабовладение

Молленхек — город в великом герцогстве Шмакальден. Известен тем, что в 16 веке, с 1519 по 1520 года, в нем захватила власть группа сектантов-милленаристов, основавших коммуну, в которой все люди были названы равными. Распалась под гнетом внутренних противоречий, лидеры коммуны казнены.

Монашка — жаргонное название большой и толстой бутылки

Музыканты — название бунтовщиков и мятежников в Белых землях

Мурейбет — историческая территория в Лессе, центр распространения Древнего Эста. До прибытия предков эстов — территории проживания фаранов. Претензии эстов на эти земли обоснованы божественным правом.

Нахайск — город на юге Беренда, через который осуществляется торговля с Белыми землями и остальным северо-западом материка.

Необыкновенные приключения Адель — детская книга, написанная в 1827 году Брумосе, о приключениях маленькой девочки, попавшей в волшебную страну. Запрещена в Брумосе, как безнравственная.

Никозия — колония Шнееланда в Трансморании. Площадь — 32 кв. мили. Полезные ископаемые отсутствуют, ценная древесина отсутствует, плодородные почвы отсутствуют, промысловые рыбы и животные отсутствуют.

Необычные истории недоверчивогочеловека — изданная в 1799 году книга, сборник историй о преступлениях, имевших место в различных странах северо-запада материка, Считается так называемым протодетективом, так как в отдельных историях идет речь о раскрытии загадочного преступления и поисках виновного. Автор неизвестен.

Нибельвассер — город в королевстве Зоннеталь. Население 45 тыс. человек. Известен своими скотобойнями и мясной промышленностью, в частности — кровяной колбасой. Рядом с городом находится место гибели короля Германа Второго (1123 год).

Новый Канарси — город в Перегрине. Население — 1 млн человек. Самый населенный и промышленно развитый город государства, отчего многими ошибочно считается столицей. Расположен на берегу Асийского океана.

Ночные купцы — берендское название воров, в отличе от грабителей («ночные портные»)

Обердеблинг — Филипп Обердеблинг, грюнвальдский врач-акушер, доктор медицины (1803–1850), основоположник антисептики. Покончил с собой в результате травли.

«Общественная сила» — колониальная жандармерия Круа. К армии не относится.

Объединенная железнодорожная компания — белоземельская компания (зарегистрирована в Зоннетале), построившая единую железнодорожную сеть Белых земель. Считается монополистом железнодорожных перевозок в регионе.

Озерный замок — резиденция рыцаря Зеебурга, находится на одноименно острове в озере Риттерзее. Другое название — Изумрудный замок.

Оказаться по ту сторону травы — белоземельское выражение, означающее «умереть».

Оксмантаун — небольшой городок в Брумосе, известный, в первую очередь, обсерваторией с самым большим в мире телескопом «Левиафан» (диаметр зеркала более 3 футов)

Орден святого Франциска — орден Шнееланда, выглядит как четырехугольный прямой квадратный крест белой эмали. Вручается за заслуги перед королем, однако, в связи с тем, что святой Франциск Алатский являлся основателем монашеского ордена молчальников, существует традиция вручения ордена святого Франциска за заслуги, которые королю известны, но разглашению не подлежат.

Орентис — историческая область на юго-востоке континента. Природные условия разнообразны: степи, горы, пустыни, джунгли. На территории Орентиса расположены государства, считающиеся родиной древнейших цивилизаций мира (оспаривается Лессом, считающим древнейшей цивилизацией Древний Эст). Часть территории Орентиса колонизирована.

Оркума — название традиционной изогнутой дубинки трансморанских племен

Орстон — королевство в Белых землях. На юге граничит с Грюнвальдом, на западе — с Риттерзейским озером, на востоке — с Шварцвальдскими горами. Площадь — 22 тыс. квадратных миль, население — 6 млн. человек. Королевство, текущий правитель — король Максимиллиан Третий. Флаг — бело-голубой. Герб — голубой лев. Известно своеобразием мышления королевской династии.

Ослик — на жаргоне — жертва шулера или любого мошенника.

П-лодка — белоземельское название для судна предназначенного для плавания под водой, подводная лодка, субмарина. Названа так, потому что ее создатель не любил древнеэстский язык.

Падран — колония Круа в Трансморании (формально — лично владение короля). Основа экономики — выращивание сахарного тростника.

Пайяит — другое название целлюлозы

Панцерфиш — разновидность рыб, отличающихся наличием панциря, подобного панцирю рака (в отличие от чешуи карпов или гладкой кожи сомов). Считаются отличной закуской к пиву.

Паровик — транспортное средство, повозка, приводимая в действие паровым двигателем. В отличие от паровоза передвигается по дорогам общего пользования.

Патриотическая партия — общественная организация Шнееланда, противостоящая Объединению Белых земель, так как считает, что в подобном случае Шнееланд утратит свою идентичность.

Перегрин — название группы крупных островов (фактически — скопление материков), расположенное на западе Ассийского океана. Также Перегрин — название самого крупного независимого государства, расположенного на Перегринских островах, в северной их части. Площадь — 4 млн квадратных миль (заявленная), 300 тыс. квадратных миль (фактически населенная), население — 39 млн человек. Республика, разделена на 39 провинций, столица — город Амман. Флаг — красно-бело-синий.

Питер Сигал — грюнвальдский композитор (род. в 1810 году), автор многочисленных вальсов и маршей, прославившийся своими опереттами.

Питланд — историческая область на севере Брумоса, до 1705 году — независимое королевство. Основа экономики — разведение овец,винокурение, сыроварение, рыболовство. Питландское виски конкурирует с Идринским. Жители Питланда в Брумосе считаются пьяницами, также имеют репутацию тугодумов. Питландцы традиционно носят клетчатую одежду (ранее — плащи, в настоящее время — все предметы одежды), каждый клан имеет свою расцветку.

Поланцы — народ в Беренде, считается одним из основателей берендской государственности (нынешняя королевская династия Беренда происходит из поланцев)

Приобщение к большинству — распространенный на северо-западе материка эвфемизм, означающий убийство.

Приобщение к застольному братству — зоннетальский застольный обычай совместного распития. Имеет три ступени: после первой выпившие считаются друзьями, после второй — братьями, после третьей — возлюбленными (третья ступень используется только между мужчиной и женщиной)

Проказницы из Клемборо — оперетта Питера Сигала (1855 год). История трех сестер, обманывающих своих глупых мужей.

Пустота — белоземельское название трансморанской пустыни, граничящей с Никозией. Фактически — перевод местного названия на белоземельский

Пфюнд — историческая область в Грюнвальде (с 1855 года борется за независимость). Население — пфюндцы, народ, происхождение которого традиционно выводят из Беренда

Разрешение сомнений — иносказательное название дуэли

Ракфиск — национальное леденбергское блюдо, квашеная форель, отличающаяся резким и неприятным ароматом.

Рам — брумосская фирма, основной производитель ружей для брумосской армии.

Ратайские горы — горный хребет, отделяющий юго-восток материка от юго-запада. Является естественным продолжением Шварцвальдских гор. Не изучены в достаточной степени.

Ратель — трансморанское название зверя, считающегося символом безумной отваги и сумасшедшего бесстрашия, презрения как к опаности, так и к собственной жизни. Более известен как медоед

Рауль Римус — знаменитый сыщик из Брумоса, частный детектив (род. в 1805 году). Несмотря на то, что является героем многочисленных книг, существует в реальности и действительно раскрыл множество запутанных преступлений по всему северо-западу материка.

«Револьюшн‑2» — марка брумосских паровозов.

Ренч — государство на северо-западе материка. Площадь — 287 тысяч квадратных миль (без учета колоний), население — 46 млн. человек. Основной язык — ренчский, основное население — ренчцы, с некоторым вкраплением иммигрировавших и везенных жителей колоний. Обладает обширными колониями по всему миру, общая площадь колоний — 4 млн. квадратных миль, населений колоний — 100 млн. человек. Королевство, текущий правитель — король Людовик Третий (род. в 1794 г.). Флаг — белый, с золотой ладонью, поднятой вверх. Герб — пчела.

Риназ — самая большая река Белых земель, соединяет почти все государства, является основной водной транспортной артерией

Риттерзейское озеро — площадь 574 квадратные мили. Максимальная длина — 63 мили, максимальная ширина — 14 миль, максимальная глубина — 800 футов. Судоходно. Богато рыбой: синий сиг, сом, щука, лосось, кумжа, окунь — всего 26 видов. Граничит с королевствами Шнееланд и Орстон, графствами Кётнер-Гера и Кёстнер-Грейц и баронством Шварценберг. Полностью принадлежит рыцарству Зеебургскому

Роквелле — мыс на северной оконечности полуострова Штир

Ромса — город на севере Леденберга, самый северный порт Белых земель. Население — 6012 человек. Основное занятие — рыболовство и переработка рыбы, торговля, охота на китов и моржей.

Ротеворт — газета Бранда, специализирующаяся на скандальных новостях.

Саки — народ в Беренде, проживаюший в горах на юге страны. Вошли в состав Беренда по собственной просьбе, так как саки, в целом не отличающиеся воинственностью, встали перед угрозой уничтожения соседями

Свиной пирог — название шляпы с невысокой цилиндрической тульей и широкими полями.

Священная конгрегация — учреждение Всеединой церкви, основной задачей которого является борьба с еретиками и сектантами. В отдельные периоды своей деятельности также занималось охотой на колдунов, ведьм, гомосексуалистов, фаранов. Печально известно многочисленными казнями приговоренных на кострах (считалось, что мучительная смерть очищает душу от грехов). В настоящее время сосредоточилось на борьбе с сектантами, еретиками и фаранами. Сожжения на кострах не практикуются.

Сен-Леонар — Филипп Сен-Леонар, ренчский физик и химик. Разработал огнеупорный состав для пропитки ткани

Сестры-магдаленки — послушницы монашеского ордена Всеединой церкви, орден святой Магдалены. После перехода Белых земель под руку Кардиналистской церкви деятельность монашеских орденов запрещена в большинстве государств, ордена распущены, имущество отошло государству.

Симпсон — Томас Симпсон, изобретатель, создатель многозарядной винтовки, используемой армией Перегрина, а также гражданами страны

Сирез — самая яркая звезда Северного полушария

Слаатбург — город в Фюнмарке, неподалеку от границы со Шнееландом.

Слатийские горы — невысокие горы, находящиеся на севере Шнееланда, вдоль реки Миррей.

Смерть — в фольклоре Белых земель Смерть выглядит как мужчина, чьего лица никто не запоминает (при изображении лицо Смерти рисуется пустым), в белых одеждах аристократа и со стальным крюком, которым он вырывает души умерших из тел.

Солнечная долина — территория в Шнееланде, известная своими виноградниками, преимущественно красных сортов.

Спирали — существа, населяющие реки Трансморании. Выглядят как небольшие полупрозрачные змейки, держатся стаей у берега. При попадании в воду чего-то съедобного или живого существа — съедает его. Реки, зараженные спиралями, категорически запрещено пересекать вплавь.

Спонгилловая мазь — мазь для сведения синяков, изготавливается из вытяжки морских водорослей

Способ «С и С» — жаргон контрабандистов. Чтобы провезти контрабанду через границу нужно либо Серебро (заплатить таможеннику) либо Сталь (убить таможенника)

Стеклянные острова — острова в северной части Янтарного моря. Круглогодично покрыты снегом, от чего и получили свое название.

Стоппардская дуэль — название шутливой перепалки, в которой необходимо отвечать на вопрос вопросом и запрещено повторять уже заданный вопрос.

Странствующие голуби — птицы, обитающие на Перегринских островах. Перемещаются огромными стаями, являются объектом промысловой охоты.

Тайная полиция Шнееланда — организация, преследующая врагов короля (инакомыслящими не занимается). Принадлежность к Тайной полиции является секретной, сотрудники при необходимости задержания носят маски, знаком принадлежности к тайной полиции является значком в виде черного эмалевого щита с серебряной каймой. Девиз тайной полиции Шнееланда — Sanus non sanato (Здорового — не лечи)

Тайный совет – высший государственный орган Шнееланда (после короля). В Тайный совет входят король (как глава совета), Первый маршал, канцлер, кардинал, казначей, министр земель, мэр столицы.

Талеры — серебряная монета (в некоторых государствах — банкнота), сто грошей, основная денежная единица Белых земель. В каждом государстве чеканится свой собственный талер. Также — название денежной единицы Перегрина

Татриз — остров у побережья Лесса, место компактного прожиаания остатков фаранского населения страны. Ведение сельского хозяйства затруднено в связи с тем, что почвы острова каменисты и неплодородны. Рыбная ловля и торговля жителям острова запрещены. Строения острова зачастую используются лесским флотом в качестве мишеней доя тренировки пушечной стрельбы

Твейн - провинция Перегрина. Известна развитой речной сетью.

Темная комната — традиционное шнееландское название для помещения, куда поступают шифрованные письма.

Тотенбург — родной замок Вольфа в Айнштайне.

Трансморания — историческая область, расположенная на юго-западе материка. Покрыта джунглями, на севере — пустынями. Населена шварцами.Прибрежные области Трансморании объявлены колониями различных государств, центральная часть не исследована.

Три империи — объединяющее название для королевств Брумос, Ренч и Лесс. Несмотря на то, что ни одно из этих государств формально империей не является.

Тройной хлеб — название солдатского пайка: три ломтя хлеба с колбасой, сыром и ветчиной.

Убервальд — историческая область Белых земель, прилегающая к Шварцвалдским горам. Принадлежит Шнееланду.

Увидеть, с какой стороны растет картошка — белоземельское выражение, означающее «умереть».

Угольное печенье — печенье с добавлением древесного угля. Используется для борьбы с метеоризмом, при отравлениях и в качестве средства, позволяющего меньше пьянеть (хотя эффективность не доказана)

Фараны — народность, населяющая северо-запад материка. Своей государственности не имеют, во многих государствах поражены в правах, в Лессе — вне закона. Смуглокожие, черноволосые, черноглазые. Обладают репутацией мошенников и мастеров подделок.

Фейт — карточная игра. Один из игроков (банкомет) держит и мечет банк, второй — делает ставки на то, в какую сторону ляжет загаданная карта.

Фея — жаргонное название проститутки

Флаг Смерти — обычай, применяемый в государствах северо-запада материка: в случае смерти короля государственный флаг приспускается на собственную ширину. Считается, что его место занимает невидимый флаг Смерти.

Флебс — столица королевства Грюнвальд. Население — 180 тыс. человек. Основан в 866 году. Герб — черный огнедышащий орел. Известен старинным Флебским университетом, композиторами, театрами, оперой и выпечкой.

Фоксхаунд — галстучный узел

Форт-Людериц — город в шнееландской колонии Никозии. Население — 613 человек. Единственный город колонии.

Фридрих Эшерсхейм — белоземельский химик (род. в 1785 году), основатель органической химии, открыл способ получения ацетилена.

Фулчестер — город в Брумосе, центр сталелитейной промышленности

Фюнмарк — государство на северо-западе материка. Площадь — 13 тысяч квадратных миль (без учета колоний), население — 1,8 млн. человек. Основной язык — белоземельский, жителями страны называемый фюнмаркским. Обладает колониями на Кепулианских островах, а также на севере Стеклянных островов, общая площадь колоний — 614 тыс. квадратных миль, населений колоний — 100 тыс. человек. Королевство, текущий правитель — король Виллем Третий (род. в 1798 г.). Флаг — оранжево-голубой. Герб — цветок тюльпана.

Хаморея — домашнее растение, цветок, ставший популярным в Брумосе в середине пятидесятых годов. Привезен из колоний

Хобо — перегринское название странствующего батрака, поденщика, в широком смысле слова — бродяга

Цветное море — фактически цепочка небольших морей, протянувшаяся между юго-восточной и северо-восточной частями материка, отделяющая Беренд от Орентиса. Название получила из-за того, что в силу исторической традиции каждое море, входящее в состав цветного, имеет название, данное в честь цвета

Цопфстиль — архитектурный стиль, популярный в конце 18 века. Характеризуется повышенной декоративностью, демонстративным отрицанием прямых форм и симметрии, множеством украшений, орнаментов, популярен мотив ракушек.

Чай по-идрински — чай с добавлением виски. Чем больше виски — тем более идринским является чай.

Чеграва — чайка, обитающая на западе Трансморании

Черная сотня — армейское подразделение армии Шнееланда, подчиняющееся лично королю. Солдаты Сотни набираются из смертников (приговоренных к смертной казни преступников), офицеры (сотники) — из добровольцев, проходящих обучение в школе Черной сотни на улице Серых крыс (Бранд). Офицеры Черной сотни делятся на старших сотников (один — командир Сотни, знак различия — погон с тремя серебряными звездами), средних сотников (порядка двадцати, выполняют наиболее ответственные задания, знак различия — погон с двумя серебряными звездами), младших сотников (около сотни, выполняют остальные задания, находятся в стадии проверки). Форма — черный мундир с черной вышивкой на груди.

Чернолесские горы (Шварцвальд) — горный хребет, отделяющий северо-восток материка от северо-запада. Естественным продолжением Шварцвальдских гор являются Ратайские горы. Через Шварцвальд существует только один крупный торговый путь — по реке Гнеден. Покрыты еловыми лесами.

Черные горы — драккенское название Шварцвальда

Черный ездок — белоземельское название безбилетного пассажира поезда

Черный Жакоб — мягкая кожаная дубинка, наполненная утяжелителем (дробью, например)

Чертова колючка — народное название чертополоха. Считается, что ружье, окуренное дымом чертовой колючки, никогда не даст осечки и промаха.

Шарль Порте — ренчский портной и модельер, основатель стиля высокой моды

Шарп — брумосский часовых дел мастер

Шварцвальд — то же, что Чернолесские горы.

Шварцерфельзенское рыцарство — государство на севере Белых земель. Площадь — 107 квадратных миль, население — 10 тыс. человек. Основа экономики — сельское хозяйство. Размер армии — 10 мушкетеров. Герб — черный треугольник вершиной вверх на белом фоне. Флаг — клетчатый черно-белый.

Шварцы — чернокожее население Трансморании. Считаются дикарями и в большинстве случаев таковыми являются, в то же самое время были случаи организации шварцев в государства и противостояния попыткам колонизации (безуспешного).

Шеелит — другое название глицерина

Шильдбург — в фольклоре Белых земель — город, населенный дураками, о которых рассказывают анекдоты.

Шмакальден — великое герцогство в Белых землях.

Шмакальденский курцхаар — выведенная в Шмакальдене порода легавых охотничьих собак, с короткой шерстью.

Шнееланд — государство в Белых землях. Площадь — 87 тысяч квадратных миль, население — 14 млн. человек. Обладает колонией в Трансморании. Королевство, текущий правитель — король Леопольд Седьмой (род. в 1820 г.). Флаг — бело-розовый. Герб — спящий кот.

Шодефон — Питер Шодефон, белоземельский часовых дел мастер, создатель заводных кукол-андроидов

Штайнгезихт — карточная игра, разновидность кенига, игра с двумя карманными и пятью общими картами, используемыми всеми игроками при составлении комбинаций. В Брумосе и Перегрине известна под названием «мост».

Штальштадт — также называемый Стальным Городом, город на востоке Шнееланда, у Шварцвальдских гор, центр промышленности королевства. С 1855 года продукция Штальштадта носит торговое клеймо в виде пятиугольника с медведем, стоящим на задних лапах

Штарк — крепкий ром, настоянный на травах, изготавливаемый в Айнце на винокурне Гуго Штарка. По легенде состоит из 99 ингредиентов, один из которых — сам ром. Сотым компонентом штарка считается серебро стаканов, из которых его пьют.

Штейн — сплав серебра с набором дополнительных присадок, имеющий вид черного пористого камня.

Штир — полуостров на севере Белых земель, глубоко выдающийся в Янтарное море

Штирский пролив — выход из Янтарного моря в открытый океан. До 1855 года перекрывался кораблями Фюнмарка, после 1855 года — кораблями Шнееланда.

Эдвин Крессен — брумосский морской офицер, коммандер (1801 —?), участник трех экспедиций, направленных на достижение Северного полюса. Пропал без вести во время экспедиции 1851 года, судьба неизвестна.

Эстская грамота — в берендском языке — нечто непонятное, хотя и явно имеющее какой-то смысл.

Эстский язык — язык Древнего Эста, в настоящее время — международный язык общения ученых, докторов, священников.

Эфиристика — наука о движениях мирового эфира, невидимой и неощутимой субстанции, тем не менее, неким образом влияющей на осязаемый мир. Является лженаукой, так как существование мирового эфира доказано не было.

Эшерсхеймит — углеродистый кальций

Янтарное море — море на северо-западе материка, простирается от Белых земель на юге до Стеклянных островов на севере и от северной оконечности Шварцвальдских гор на востоке до Штирского пролива на западе. Получило название от выбрасываемого на берег янтаря.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Краткий справочник по миру Белых земель