Сталь остается [Ричард Морган] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ричард Морган «Сталь остается»

Эта книга для моего отца, Джона Моргана, за то, что провел меня через тернии

— Мне кажется, ты воспринимаешь смерть как друга, — пробормотала она. — Странный друг для молодого человека.

— В этом мире смерть — единственный верный товарищ, — хмуро ответил он. — Она всегда рядом.

Пол Андерсон. Сломанный меч

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда человек, в чьем здравомыслии вы никогда не сомневались, заявляет, что его недавно усопшая мать пыталась забраться через окно спальни с явно недобрыми намерениями, у вас, по сути, два варианта действий. Принюхаться, потрогать пульс и проверить зрачки — не хватанул ли какой гадости — или поверить на слово. Первый вариант Рингил уже опробовал и, не получив положительного ответа, с преувеличенно тяжким вздохом отставил пинтовую кружку и вернулся за своим палашом.

— Каждый раз одно и то же, — бормотал он, проталкиваясь через заполнившую трактир толпу завсегдатаев.

Его палаш, полтора ярда закаленной кириатской стали, висел над камином в ножнах, сплетенных из материалов, названия которых люди не ведали, хотя любой кириатский мальчишка легко узнал бы в них сплавы пятивековой давности. Сам меч тоже имел имя в кириатском языке, но оно многое теряло в переводе. Чтимый в Доме Воронов и Прочих Пожирателей Падали — примерно так расшифровала витиеватый титул Аркет. Рингил называл его просто Рейвенсфрендом, Другом Воронов.

Нельзя сказать, что имя это особенно ему нравилось, но людям ведь хочется, чтобы знаменитый клинок и звенел звонко, да к тому же хозяин постоялого двора, человек небедный и проворный по части денег, переименовал заведение соответственно, на веки вечные скрепив решение печатью. Местный мазилка довольно правдоподобно изобразил размахивающего мечом Рингила в сцене сражения у Гэллоус-Гэп, знаменитого Виселичного Пролома, и теперь сие бессмертное творение висело снаружи, выставленное на всеобщее обозрение. Взамен Рингил получил ночлег и стол, а в придачу возможность развлекать байками о своих славных деяниях заезжих гостей, порой бросавших в шапку немного мелочи.

«К тому же, — как иронично заметил сам Рингил в письме к Аркет, — здесь стараются не замечать кое-каких постельных утех, за которые в Трилейне или Ихелтете твой покорный слуга был бы, без сомнения, предан медленной смерти через посажение на кол. Похоже, в Гэллоус-Уотер статус героя освобождает от некоторых обетов, обязательных в наши добродетельные времена для исполнения рядовыми гражданами».

Да и кто отважится обличать мужеложца, если за грешником закрепилась репутация рубаки, способного покрошить противника на куски быстрее, чем сброшенная рукавица упадет на землю?

«Что бы ни говорили, — писал Рингил, — слава не так уж бесполезна».

Мысль повесить палаш над камином тоже принадлежала хозяину постоялого двора. Расчет оказался верным, и теперь предприимчивый малый настойчиво убеждал своего знаменитого постояльца давать желающим уроки фехтовального мастерства на конюшем дворе.

Скрестите меч с героем Гэллоус-Гэп — полчаса за три имперские монеты!

Рингил колебался — нужда еще не прижала к стене, а что делает с людьми преподавание, показывал пример Башки.

Так или иначе, он почти бесшумно вынул меч из ножен, небрежно бросил его на плечо и вышел на улицу, не обращая внимания на недоуменные взгляды тех, кто еще час назад с восторгом внимал рассказам о доблести и мужестве. Рингил полагал, что по крайней мере часть слушателей последует за ним к дому школьного учителя. Если подозрения относительно происходящего там верны, большой беды не будет, а при первом же намеке на серьезные неприятности любопытных как ветром сдует. Впрочем, обвинять их в трусости никто бы и не стал. Чего еще ждать от крестьян да торговцев, ничем ему, кстати, не обязанных. Примерно треть из них Рингил до сего дня и в глаза не видел.

Во введении к трактату по тактике боя, опубликовать который под его именем Военная академия Трилейна вежливо отказалась, говорилось: «Если не знаешь своих бойцов по имени, не удивляйся, когда они не последуют за тобой в сражение. С другой стороны, не удивляйся также и обратному, поскольку принимать во внимание должно множество факторов. Лидерство — продукт сомнительный, его нелегко как произвести, так и постичь».

Простая истина, проявившаяся с полной ясностью в самых кровопролитных сражениях, какие только сохранились в живой памяти свободных городов. Тем не менее из Трилейна пришел облеченный в мягкую форму отказ: «…слишком неопределенно и туманно, чтобы Академия могла рассматривать это как ценный учебный материал. Именно неопределенность и двойственность вынуждают нас отклонить представленный вами труд».

Рингил еще раз взглянул на пергамент и отыскал последнее предложение, за которым, как он подозревал, скрывалась родственная душа.

На улице было холодно. Короткий кожаный жилет со свободными, в полдлины парусиновыми рукавами служил плохой защитой от не по сезону ранних заморозков, скатившихся с Махакского плато и расползавшихся по низинам. Вершины гор, под которыми приютился городок, уже надели снежные шапки, и местные полагали, что Гэллоус-Гэп станет непроходимым к Падрову дню. Люди снова поговаривали об олдраинской зиме. По деревням уже несколько недель ходили слухи о том, что на горных лугах пропадает скот и что причастны к этому не только волки, но и хищники куда менее естественной природы. Шептались и о жутких встречах и видениях на узких перевалах.

Не все рассказы можно было списать на чересчур богатое воображение. Именно здесь, подозревал Рингил, и крылся источник проблемы. Домик школьного учителя Башки стоял в конце городской улицы и примыкал к местному кладбищу. Будучи самым образованным жителем городка Гэллоус-Уотер — не считая обосновавшегося здесь героя, — Башка исполнял также роль смотрителя храма, а жилье полагалось каждому, занимавшему сию должность. В ненастную погоду кладбище нередко становилось источником пропитания для разного рода падальщиков.

«Будешь ты героем великим, — такой вывод сделала когда-то ихелтетская предсказательница, изучив слюну Рингила. — Много сражений на твоем пути, и многих сильных врагов ты одолеешь».

И ничего насчет того, что быть ему внештатным истребителем нечисти в задрипанном пограничном городишке.

Главные улицы Гэллоус-Уотер освещали закрепленные в скобах факелы, остальным приходилось довольствоваться небесным светом, которого в облачную ночь было совершенно недостаточно. Как и ожидалось, толпа любопытных изрядно поредела, едва Рингил свернул в темный переулок, а когда выявилось, куда именно он направляется, численность оставшихся сократилась вполовину. Группка из шести—восьми человек дотянулась за ним до угла улицы, где жил Башка, но самого дома, дверь которого так и осталась распахнутой, после того как школьный учитель в одной ночной рубашке бежал, Рингил достиг уже в полном одиночестве. Он взглянул на кучку зевак, остановившихся в нерешительности на почтительном расстоянии, и криво усмехнулся:

— Держитесь подальше!

Со стороны могил донесся протяжный глуховатый крик. Рингил снял с плеча меч и, держа его перед собой, осторожно обогнул угол дома.

Ряды могилок тянулись вверх, к выступающим из земли гранитным глыбам. Надгробия по большей части представляли собой простые, грубовато обработанные каменные плиты и отражали преимущественно флегматичное отношение местных жителей к такому серьезному делу, как смерть. Тут и там встречались более искусно обтесанные ихелтетские памятники — как плиты, так и пирамидки, под которыми северяне хоронили своих покойников, — увешанные железными талисманами и даже раскрашенные в цвета клана того или иного усопшего.

Вообще-то Рингил старался бывать здесь пореже — слишком много знакомых имен, слишком много знакомых лиц стояло за звучащими не по-здешнему именами. В тот знойный летний полдень девять лет назад под его началом дралась и умирала весьма разношерстная компания, и лишь у немногих семьи наскребли деньжат, чтобы привезти домой павшего на чужой стороне родича. Молчаливые свидетельства событий памятного дня были разбросаны по всем могильникам, растянувшимся едва ли не у подножия подступающих к городу гор.

Осторожно, замирая на мгновение после каждого пружинистого шага, ступил Рингил на территорию погоста. Затянувшие небо серые облака вдруг рассеялись, и кириатское лезвие блеснуло в пролившемся мутном свете. Глуховатый крик не повторился, но теперь Рингил слышал другие звуки — тихие, скрытные, вороватые. Звуки, указывавшие на то, что кто-то что-то роет. Ничего хорошего они не обещали.

Будешь ты героем великим…

А то как же.

Мать школьного учителя рылась в земле у основания недавно поставленного гранитного надгробия. В разрывах перепачканного похоронного савана мелькала гниющая плоть, тошнотворный запах которой ощущался за дюжину шагов даже на холоде. Отросшие посмертно ногти неприятно царапали уже частично откопанный гроб.

Рингил скривился.

При жизни эта женщина не питала к нему теплых чувств. Ее сыну, храмовому смотрителю и священнику, полагалось презирать никчемного выродка и растлителя юношества. Башке же, наставнику детворы и человеку отчасти образованному, просвещенность пошла не на пользу, а лишь во вред. Терпимое отношение к Рингилу, затягивавшиеся допоздна дискуссии и философские дебаты, переносимые полемистами в таверну, вызывали резкие замечания заезжих служителей более высокого ранга. Что еще хуже, недостаток обличительного рвения принес Башке определенную репутацию в кругу религиозных иерархов, решивших навсегда оставить его в скромной должности учителя в приграничном захолустье. Мать, вполне естественно, приписала отсутствие перспектив карьерного роста сына дурному влиянию Рингила и объявила, что, покуда она жива, ноги его не будет в их доме. В прошлом месяце срок ее пребывания среди живых внезапно прервался в результате короткого и неукротимого приступа лихорадки, насланной предположительно неким божеством, по причине занятости оставившим без внимания ее твердость в вопросах веры.

Стараясь не дышать носом, Рингил постучал палашом по ближайшему надгробию, дабы привлечь внимание покойницы. Поначалу она как будто не слышала производимых сталью звуков, потом туловище вывернулось неестественным образом, и Рингил увидел перед собой лицо с пустыми глазницами — глаза давно выели мелкие твари, для того природой и созданные. Нижняя челюсть отвисла и свободно болталась, нос почти полностью провалился, щеки зияли дырами. Удивительно, что при всем этом Башка еще смог узнать родительницу.

— А ну-ка вылезай! — сказал Рингил, беря меч на изготовку.

И он вылез.

Грудная клетка захрустела, что-то чавкнуло, и из тела покойницы выполз длинный, не меньше ярда — и это без учета щупалец-придатков, которыми он приводил в движение члены умершей, — трупный червь. Тело его напоминало формой гладкокожую личинку, сходство с которой усиливалось из-за землисто-серой окраски. Тупая морда твари заканчивалась жующими челюстями, снабженными роговыми выступами, которые могли запросто сломать кость. Рингил знал, что такие же имеются и на хвосте у чудища. Трупные черви выводят экскременты не через наружный проход, а через поры по всей поверхности тела; выделяемая субстанция, как и слюна, отличается крайней агрессивностью.

Никто не ведал, откуда взялись эти гады. Согласно широко распространенному поверью, вначале они были сгустками ведьминых соплей, собранными, оживленными и превращенными в прожорливых чудовищ их злобными хозяйками по причинам, остававшимся в большинстве сказаний не вполне ясными. Представители официальной религии отстаивали — с вариациями — ту точку зрения, что это обычные черви и слизни, одержимые душами предавшихся злу мертвецов, либо демонические пришельцы из некоего кладбищенского ада, где в могилах в полном сознании гниют нравственно порченые людишки. Чуть более здравую теорию выдвигала Аркет: черви есть мутанты, продукт проводившихся некогда кириатами опытов с низшими формами жизни, существа, созданные для избавления от мертвых более эффективным способом, чем привычные падальщики.

Никто не мог сказать наверняка, каков уровень интеллекта трупных червей, но на некоем этапе эволюции они научились — естественным или каким-то иным путем — пользоваться поедаемыми телами для иных целей. В одних случаях труп служил убежищем, укрытием или инкубатором для откладываемых яиц; в других — если находился на ранней стадии разложения — для маскировки или быстрого перемещения, а в случаях с людьми и волками — еще и в качестве копательного инструмента. Именно использование человеческих тел вызывало массовое нашествие зомби в северо-западные части страны в особенно лютые зимы.

Порой Рингил спрашивал себя, а не манипулируют ли черви телами умерших еще и для забавы. Жуткая эта мысль родилась после знакомства с отчетами путешественников, побывавших в кириатских землях и впервые увидевших там необычных созданий. Как ни посмотри, рассуждал Рингил в беседе с отцовским библиотекарем, собственные выделения червей разъедают деревянные гробы почти с такой же быстротой, с какой могут открыть крышку истлевающие руки мертвеца, а если так, то зачем напрягаться? Мнение библиотекаря — а позднее и его отца — сводилось к тому, что Рингил тяжко болен и ему полезно предаваться более здоровым развлечениям — верховой езде, охоте и постельным сражениям, — беря пример со старших братьев.

По опыту пары встреч с тварями Рингил знал, что они могут быть очень…

Раздвинув ребра, мерзкий червяк выбрался из грудной клетки и прыгнул прямо на него.

…проворными.

Рингил довольно неуклюже отмахнулся мечом, сумев отбросить врага в сторону. Гадина ударилась о могильный камень и шлепнулась на землю, вертясь и изворачиваясь, почти разрезанная ударом пополам. Рингил покончил с ней еще одним ударом, скривив от отвращения рот. Две половинки подергались, потом по ним прошла судорога, и они затихли. Справиться с подобного рода повреждениями оказались не в силах ни демоны, ни подчиненные темным силам мертвецы.

Обычно черви атаковали группами, и Рингил, зная об этом, уже поворачивался навстречу второму, когда его щеки коснулся мерзкий липучий отросток. Капли ядовитой слюны обожгли кожу, но вытираться было некогда. Зацепив краем глаза притаившуюся на надгробном камне тварь, он привычно рубанул мечом. Щупальца мгновенно свернулись, гадина зло зашипела, защелкала и сдохла. Тут же из-за могилы донеслись ответные звуки. Обойдя каменную плиту по широкой дуге, Рингил увидел выбирающихся из полусгнившего гроба двух слизней поменьше. Одного короткого удара оказалось достаточно, чтобы рассечь обоих. Из разверстых ран хлынула густая, похожая на масло жидкость. На всякий случай он угостил их вторым ударом.

Пятый прыгнул ему на спину.

Думать было некогда. Впоследствии, вспоминая эпизод, Рингил пришел к выводу, что им руководило инстинктивное отвращение. Выронив с коротким вскриком меч, он обеими руками рванул застежки жилета и сбросил его, прежде чем тварь успела сообразить, что под ней не человеческая кожа. Обхватившие плечи и пояс щупальца не успели сомкнуться, и Рингил, извернувшись на манер дискобола, вырвал из правого рукава вторую руку и отшвырнул куртку вместе с мерзким уродцем в сторону. Тварь ударилась обо что-то твердое.

В том месте, где отростки все же успели коснуться обнаженной кожи, позднее возникли рубцы, но сейчас Рингилу было не до них. Он схватил палаш, прислушался, огляделся и, не обнаружив присутствия других червей, отправился на поиски жилета. Одежка, уже изъеденная ядовитой слюной, валялась возле надгробия на краю кладбища. Неплохой бросок, если принять во внимание исходное положение. Запутавшийся в складках расползающейся кожи, слизень при приближении человека растерянно замахал щупальцами, оскалился и зашипел, как опущенный в охлаждающий лоток только что выкованный клинок.

— Давай, шипи, — пробормотал Рингил, резким ударом сверху пригвождая гадину к земле и с удовлетворением наблюдая за ее предсмертными судорогами. — Сегодня, говнюк, у тебя едва не получилось.

Задержавшись среди могил, он не только успел снова замерзнуть, но и сделал неприятное открытие: небольшое, однако отчетливо обозначившееся брюшко, грозившее испортить его безукоризненную с эстетической точки зрения фигуру. Черви больше не появились. Рингил подобрал ошметки жилета и старательно вытер отливающую синью сталь клинка. Аркет, правда, уверяла, что кириатское оружие устойчиво ко всем коррозийным субстанциям, но на ее суждения полагаться не приходилось — она ошибалась и раньше.

Например, относительно исхода войны.

С некоторым опозданием Рингил вспомнил, что черви успели оставить на нем свои следы, и тут же, словно только того и ждали, волдыри напомнили о себе жгучей болью. Испытывая какое-то садистское удовольствие, он тер набухший на щеке пузырь, пока тот не лопнул. Хвастать такой раной не станешь, но ничего лучшего для потехи публики не было. В любом случае, до утра на кладбище никто не заявится, так что придется слушателям верить ему на слово.

Ладно, чего уж, может, кто-то расщедрится на пару пинт пива и кусок мяса. Глядишь, и Башка купит из благодарности новую куртку, если, конечно, сможет позволить себе такие траты после того, как еще раз похоронит свою старушку. Может быть, тот блондинчик из конюшни под впечатлением услышанного не обратит внимания на твой бурдючок.

И может быть, папаша снова впишет тебя в завещание.

А ихелтетский император окажется мужелюбцем.

Хорошая шутка. Рингил по прозвищу Ангельские Глазки, прославленный герой Гэллоус-Гэп, усмехнулся себе под нос и скользнул взглядом по молчаливым надгробиям, как будто павшие товарищи могли оценить шутку и посмеяться вместе с ним. Съежившаяся от холода тишина не отозвалась. Мертвые молчали под камнями, не признавая шуток, как молчали уже девять лет, и усмешка на губах Рингила медленно растаяла. Дрожь пробежала по спине, запуская под кожу стылые пальцы.

Он стряхнул ее. Положил на плечо верный меч и отправился на поиски чистой рубахи, ужина и благожелательных слушателей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Солнце умирало меж разодранных синюшных туч у дна казавшегося бесконечным неба. Ночь наползала на степь с востока, и неослабный ветер нес ее холодное дыхание.

«В здешних вечерах какая-то щемящая боль, — сказал однажды, незадолго до отъезда, Рингил. — Каждый раз, когда садится солнце, чувствуешь себя так, словно что-то теряешь».

Удостоенный почетного титула Дрэгонсбэйн, Сокрушитель Драконов, Эгар не всегда понимал приятеля, когда на того накатывала меланхолия, и даже теперь, по прошествии почти десяти лет, не был уверен, что постиг значение сказанного.

А вот ведь вспомнилось… С чего бы?

Эгар хмыкнул, поерзал в седле и поднял воротник овчинного кожушка. Поднял просто так, машинально — ветер его не беспокоил. Он давно привык не чувствовать холода в степи в такое время года — погоди, пока сюда придет настоящая зима да заставит мазаться жиром! — но жест этот, манерный и бессмысленный, был частью целого набора чужих, не свойственных ему реакций и привычек, привезенных домой из Ихелтета. Привезти-то привез, а вот избавиться все было недосуг. Они и остались, как похмелье, как упрямо не желавшие тускнеть воспоминания о юге, как смутная память о выступлении Лары на совете, когда она объявила, что уходит от него и возвращается в родительскую юрту.

А я ведь скучаю по тебе.

Он попытался подкрасить эту мысль настоящей, прочувствованной грустью, но сердце молчало. На самом деле Эгар вовсе и не скучал по ней. За последние шесть-семь лет его стараниями на свет появилась, наверно, дюжина пищащих комочков — от ворот Ишлин-Ичана до сторожевых воронакских застав в тундре, — и по меньшей мере половина мамаш вызывали у Эгара чувства почти столь же горячие, что и Лара. Женитьба не дала ничего, что сравнилось бы с той по-летнему жаркой, беззаботной страстью, на которой все поначалу и строилось. Сказать по правде, на слушаниях по разводу в совете Эгар испытал облегчение. Возражал только так, для отвода глаз, чтобы Лара уж совсем не разошлась. Выплатил все, что полагалось, и уже через неделю завалил очередную скаранакскую молочницу. Да они сами на него вешались, как только прознали, что он снова холостой.

И сейчас вешаются. А той благопристойности недоставало.

Эгар скорчил гримасу. Благопристойности. Не его это словечко, совсем, чтоб ему пусто, не его, а вот пристало ж, застряло в голове со всем прочим мусором. Лара была права, не стоило ему на ней жениться. Он, может, и не женился бы, если бы не ее глаза с поразительными, цвета нефрита зрачками да не укутанная сумерками лужайка, на которой она лежала, раскрывшись перед ним. Они и теперь стояли перед ним, отзываясь острыми воспоминаниями об Имране и завешенной муслином спальне.

Да, глаза, сынок, а еще сиськи. За такие сиськи сам старик Уранн продал бы душу.

Вот так-то. Мысль, достойная махакского наездника.

Хватит дурью маяться. Считай, тебе само небо улыбнулось.

Эгар поскреб заскорузлым пальцем под шапкой из бычьей шкуры и бросил взгляд на тающие в сумерках фигуры Руни и Кларна, гнавших стадо к стойбищу. Все быки здесь принадлежали ему, как и часть тех, что паслись в Ишлинаке, дальше к западу. На красных и серых флажках, привязанных к копьям, значилось его написанное по-махакски имя. В степях Эгара знали; в каждом стойбище, куда бы он ни приезжал, женщины падали перед ним, раздвигая ноги. Если чего и не хватало ему по-настоящему, то ванны с горячей водой да приличной бритвы — и то и другое не пользовалось у махаков особой популярностью.

Пару десятков лет, сынок, ты и сам без них обходился. Помнишь еще?

И то верно. Двадцать лет назад взгляды Эгара на мир и жизнь мало чем отличались от взглядов соплеменников. Холодная вода, общая баня раз в несколько дней, добрая борода — его все устраивало. В отличие от изнеженных, манерных южан с мягкой, как у женщин, кожей.

Верно. Но двадцать лет назад ты был полным невежей и не отличал хрен от рукояти меча. Двадцать лет назад ты…

Двадцать лет назад Эгар ничего, кроме степей, не видал, мнил себя всезнайкой, потому что старшие братья свозили его в Ишлин-Ичан, где он оставил свою девственность, и не сбрил бы бороду даже ради спасения собственной жизни. Он свято верил всему, что говорили братья и отец, а смысл их поучений сводился, по сути, к следующему: махаки — самые крутые драчуны и выпивохи на свете; из всех махакских кланов самые лихие — скаранаки; а северные степи — единственное место на земле, где может жить настоящий мужчина.

Несостоятельность сей философии Эгар постиг сам — по крайней мере частично — как-то вечером в одной таверне в Ишлин-Ичане. Топя в вине горе по отцу, безвременно погибшему под копытами табуна, Эгар ввязался в детскую драку со смуглолицым южанином, охранявшим, как впоследствии выяснилось, заезжего ихелтетского купца. Затеял стычку он сам, прилагательное же «детская» описывало то, с какой легкостью гость из империи побил его, не обнажив при этом оружия, зато продемонстрировав незнакомую технику рукопашного боя. Юность, злость и болеутоляющий эффект выпитого помогли Эгару продержаться какое-то время, но он впервые попал на профессионального солдата, и результатом стало расставание с иллюзией. Свалившись на пол в третий раз, он уже не поднялся.

Вот тебе и изнеженные южане. Эгар усмехнулся в бороду.

Сын владельца таверны вышвырнул бесчувственного гостя вон. Протрезвев на холодке, Эгар сообразил, что смуглолицый солдат с серьезными глазами пощадил его, хотя мог бы с полным правом убить на месте. Вернувшись в корчму, он поклонился и принес извинения. Такое тоже пришло ему в голову впервые.

Южанин принял жест раскаяния со свойственной его народу благородной элегантностью, после чего недавние противники, проявив истинный дух боевого товарищества, продолжили пить вместе. Узнав о постигшей юношу потере, гость слегка заплетающимся языком выразил соболезнования и тут же — что указывало на его проницательность — сделал предложение.

— У меня в Ихелтете, — сообщил он, старательно выговаривая каждое слово, — есть дядя, занимающийся набором рекрутов в императорскую армию. Императорская армия, друг мой, в настоящее время чертовски нуждается в свежей крови. Такова истина. Для молодого парня вроде тебя там всегда найдется дело, если только он не против получить пару царапин. Плата щедрая, а шлюхи вытворяют что-то невообразимое. Я серьезно — других таких не найти во всем известном мире. Ихелтетские женщины славятся умением ублажать мужчину. Ты бы мог славно там повеселиться. Драки, бабы, денежки — всего хватает.

Слова эти были последним, что осталось в памяти юного кочевника от того вечера. Через семь часов он пришел в себя на полу таверны, совершенно один, с больной головой, мерзким вкусом во рту и смутным сознанием того непреложного факта, что отец все-таки умер.

Несколько дней спустя семейное стадо разделили, что, вероятно, и предвидел его недавний собутыльник. Будучи предпоследним по старшинству, Эгар оказался вторым с конца в очереди из пяти братьев и счастливым владельцем дюжины тощих скотин. Из памяти всплыли слова южанина, но теперь звучали они куда заманчивее: «…драки, бабы, денежки — всего хватает». Работа для того, кто не против получить пару царапин. Шлюхи, прославившиеся на весь мир искусством постельных утех. А на другой чаше весов — дюжина ободранных животин да невеселая перспектива ходить под старшими братьями. Тут и решать, в общем-то, было нечего. Сохранив верность традиции, Эгар продал свою долю в стаде старшему брату, но потом, вместо того чтобы наняться к нему же платным пастухом, забрал деньги, копье да кое-какую одежку, купил хорошего коня и отправился на юг, в Ихелтет. Один.

Ихелтет!

Город, представлявшийся логовищем тщедушных выродков и закутанных с ног до головы женщин, оказался раем на земле! Случайный собутыльник был прав на все сто. Империя готовилась к очередному набегу на прилегающие территории лиги Трилейна, и наемники пользовались большим спросом. Мало того, крепкая фигура, светлые волосы и серо-голубые глаза неудержимо влекли прекрасных представительниц этого смуглого, отличавшегося гибкостью и стройностью народа. Выяснилось, что в Ихелтете за степными кочевниками — а Эгар к тому времени уже считал себя таковым — прочно закрепилась репутация неукротимых воинов, феноменальных гуляк и могучих, пусть и непостоянных, любовников. За первые шесть месяцев Эгар заработал больше денег, выпил больше вина и съел больше жирной пищи, чем мог представить в самых дерзких фантазиях. А уж о женщинах и говорить не приходилось — он просыпался в таких чудных, роскошных постелях, о каких прежде не доводилось и слышать. И за все это время не видел ни одного сражения, не участвовал ни в одной стычке. Кровь пролилась только…

Сопение и далекий крик оторвали от воспоминаний. Эгар моргнул и огляделся. Похоже, животных в восточной части стада что-то встревожило, и у Руни возникли проблемы.

Эгар откинул воротник и, сложив мозолистые ладони, раздраженно проревел:

— Быками! Займись быками! — Ну сколько можно говорить одно и то же: стадо идет за вожаками. Держи под контролем быков, и остальные последуют за ними. — Оставь в покое коров и займись…

— Берегись! Раннеры!

В долетевшем с другого фланга панически пронзительном вопле Кларна слышался ужас перед опасностью, знакомой каждому степному пастуху. Эгар стремительно обернулся и увидел, что Кларн, вытянув руку, указывает на восток. Проследив направление, Эгар заметил то, что так напугало состоявших под присмотром Руни животных. Через высокую, по грудь, траву легко и быстро пробирались высокие бледные фигуры.

Раннеры.

Было их с полдюжины.

Руни тоже увидел их и поскакал наперерез с тем расчетом, чтобы прикрыть стадо. Но его конь учуял хищников и остановился. Приплясывая на месте, не слушаясь поводьев, скакун закидывал голову и громко, нервно ржал.

Нет, не так!

Предупреждение прозвучало только в голове, потому что предупреждать было уже поздно, да и бесполезно. Руни едва исполнилось шестнадцать, а степные упыри не тревожили скаранаков больше десяти лет. О раннерах парнишка знал разве что из баек старика Полтара, любившего почесать языком у костра, и по редким скелетам, которые притаскивали в стойбище — показать да попугать. У него не было того опыта, что дался Эгару кровью еще до того, как Руни появился на свет.

Со степными упырями не дерутся, стоя на месте.

Кларн, постарше и поумнее, понял ошибку Руни и с криком погнал упирающегося коня вокруг волнующейся темной массы, сорвав на скаку висевший на спине лук и уже выхватывая из колчана стрелу.

Опоздает!

Эгар понял это так же, как понимал, что трава, например, достаточно суха и может гореть. Раннерам оставалось до стада не больше пятисот шагов, и покрыть это расстояние они могли за меньшее время, чем понадобилось бы человеку, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Кларн опоздает, лошади понесут, Руни свалится и умрет в траве.

Дрэгонсбэйн коротко ругнулся, выхватил копье и пустил своего боевого ихелтетского коня в галоп.

Он был уже близко, когда первые твари добрались до Руни, а потому видел все своими глазами. Вожак-упырь догнал непослушную лошадь пастушка, развернулся на одной мощной задней ноге и выбросил другую. Парнишка попытался уклониться и даже махнул неловко копьем, но в следующее мгновение острые, как коса, когти зацепили его и выхватили из седла. Руни еще поднялся, пошатываясь, и тут же два хищника накинулись на него. Долгий, раздирающий душу вопль пронесся над степью.

В запасе оставалась последняя карта. Эгар откинул голову и завыл. От боевого махакского крика у врага кровь стыла в жилах. Его знали и страшились повсюду и везде. То был жуткий зов самой смерти.

Упыри услышали и вскинули вытянутые, сужающиеся кверху головы с измазанными кровью мордами. Несколько секунд они стояли так, тупо взирая на несущегося к ним всадника, словно оценивая опасность, и Эгару хватило этой паузы, чтобы преодолеть разделявшее их расстояние.

Первый раннер получил удар в грудь и завалился на спину, увлекаемый не сбавляющим хода жеребцом, скребя по земле когтями и харкая кровью. Эгар натянул поводья, повернулся и вырвал копье, разворотив рану. Влажные внутренности рваными веревками свисали с зазубренного лезвия. Воин отряхнул копье, и куски мяса, разбрызгивая белесую жидкость, полетели на траву. Второй зверь потянулся к врагу, но конь попятился и встал на дыбы, готовый атаковать здоровенными, подбитыми стальными подковами копытами. Раннер взвизгнул, тряся раздробленной конечностью, и тут конь прогарцевал вперед на задних ногах, как умеют только специально обученные ихелтетские скакуны, и второе копыто проломило врагу череп. Эгар издал короткий вопль, сжал бока жеребца и перехватил копье обеими руками. Красные брызги мелькнули в воздухе.

Длинное, в шесть с половиной футов, копье, знакомое солдатам всех армий и наводящее ужас на каждого, кому доводилось видеть его в деле, традиционно изготавливается из бычьего ребра. С обоих концов к нему крепится обоюдоострое зазубренное лезвие шириной в ладонь у основания. В давние времена металл для наконечника бывал ненадежен, порист, хрупок и плохо обработан, поскольку ковали оружие в маленьких передвижных кузнях. Позднее, когда побывавшие на службе в Трилейне махаки узнали технологию изготовления стали, материала прочного и полностью соответствовавшего их воинственному духу, мастера брали для древка дерево наоми, которому придавали требуемую форму.

Когда ихелтетские армии в первый раз ринулись на север и запад против городов лиги, их порыв разбился, как налетевшая на камень волна, о шеренги кочевников и их копья. Такого военного конфуза империя не знала больше сотни лет. По слухам, даже закаленные в сражениях ихелтетские ветераны тряслись от страха при виде того, что делала махакская сталь с их боевыми товарищами. В битве при Мейн-Мур, Великой Пустоши, когда армии отступили с поля боя, дабы собрать павших, четверть имперских наемников дезертировала, прослышав о том, что махакские дикари подкрепляют силы, поедая трупы врагов. Один ихелтетский историк писал позднее о той бойне на пустоши: «…так падальщики сбегаются на поживу, страшась, что хищник более могучий уже занял пиршественный стол и может обрушиться на них…» Мудрено сказано, но смысл ясен. Ихелтетские солдаты называли такое копье ашлан мбер телан, двузубый демон.

Раннеры бросились на него с обеих сторон.

Конь еще пятился, когда Эгар ударил — слева направо. Левое верхнее лезвие взрезало брюхо одному упырю, правое нижнее блокировало выпад, сломав опускающуюся лапу. Раненый монстр взвыл, и Эгар повернул копье еще раз, орудуя им, как гребец веслом. На левом наконечнике повис глаз и что-то еще. Правый не зацепил ничего — упырь слева свалился на траву и визжал, поливая землю кровью. Оставшийся без глаза раннер размахивал здоровой лапой и вертелся на месте, как запутавшийся в бельевой веревке пьяный. Остальные…

Знакомое шипение, влажное «чвяк», еще один режущий вопль — и вот уже из груди хищника торчит выпущенная Кларном стрела. Упырь потянулся к ней и схватил озадаченно древко, когда вторая стрела пронзила череп. Упырь еще успел отреагировать на новую рану, но тут мозг осознал масштаб повреждения, и длинное бледное тело тяжело рухнуло на землю.

Эгар насчитал еще трех упырей, в нерешительности топтавшихся по другую сторону от распростертого Руни. Похоже, они растерялись. Кларн гнал коня к месту схватки, готовый выпустить третью стрелу, и чаша весов склонялась в пользу людей. Никто из знакомых Эгара, включая Рингила и Аркет, не знал, обладают ли раннеры мыслительными способностями человека. Так или иначе, они веками нападали на махаков и их стада, и обе стороны имели друг к другу немалый счет.

Эгар спешился в наступившей внезапно тишине.

— Только если двинутся, — предупредил он Кларна.

Взяв копье наперевес, Дрэгонсбэйн зашагал через высокую траву к Руни и жадно глядящим на него упырям. В глубине живота зашевелился червячок страха. Если хищники решатся и бросятся на него, Кларн успеет выпустить в лучшем случае две стрелы.

Он только что отказался от своего главного преимущества.

Но там, на холодной земле, лежал истекающий кровью Руни, и каждая секунда могла стать для него решающей.

Упыри задвигались в траве, выгибая белые спины, как киты, которых Эгар видел однажды у побережья Трилейна. Продолговатые головы на мускулистых шеях заканчивались узкими зубастыми мордами с прищуренными, внимательно наблюдающими за ним глазами. Еще один мог прятаться где-то поблизости — с такими приемами проклятых тварей Эгар уже сталкивался. Жаль, не запомнил, сколько их было вначале.

Внезапно потянуло холодком.

Эгар подошел к Руни, и холод сдавил объятия. Парнишка был мертв, пустые глаза смотрели в небо. Что ж, по крайней мере, все произошло быстро; земля вокруг пропиталась обильно хлынувшей из разорванного тела кровью. В меркнущем свете она казалась черной.

Глухой ритм, напоминающий барабанный бой, вошел в него через подошвы сапог. Ноздри расширились. Зубы сжались. Ритм нарастал, вытесняя холод, прорываясь через щели в перехваченном горле, давя на глаза. Мгновение Эгар стоял молча, словно что-то пригвоздило его к земле.

Взгляд метнулся к трем степным упырям, замершим перед ним в сгущающихся сумерках. Эгар дрожащей рукой поднял копье, закинул голову и завыл. Завыл так, будто вой этот мог расщепить небо, достичь души Руни, поднимающейся по Небесному Пути, и сбросить парнишку на землю, вернуть в мир живых.

Время истекло. Осталась только смерть.

Эгар едва услышал свист первой выпущенной Кларном стрелы — он с воем устремился на оставшихся упырей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Стекло треснуло звонко, на высокой ноте, и то, что влетело через окно, тяжело шлепнулось на лежавший посредине комнаты протертый ковер.

Рингил заворочался в хаосе смятого белья и усилием воли открыл один глаз. Дыра оскалилась острыми неровными краями, а солнечный свет был слишком ярким, чтобы смотреть в нее прямо. Он перекатился на спину и, протянув руку, пошарил по постели, надеясь отыскать того, с кем провел прошлую ночь, однако обнаружил только пустую и местами сырую ширь простыни. Парнишка ушел, как уходили обычно они все, задолго до восхода. Вкус во рту наводил на мысль, что всю ночь пришлось жевать вывернутую наизнанку дуэльную рукавицу, а махакский боевой барабан, как выяснилось чуть погодя, громыхал не где-то, а в его собственной голове.

Падров день. Праздник. Ура!

Рингил снова перекатился на бок, опустил руку и пошарил теперь уже по полу возле кровати. Пальцы наткнулись на тяжелый твердый предмет неопределенной формы, который при более тщательном изучении оказался камнем, завернутым в весьма дорогой пергамент. Он поднес камень к лицу — пальцы не ошиблись, действительно камень — и развернул бумагу. На небрежно оторванном от большого листа кусочке было всего одно слово, написанное на трилейнском.

Вставай.

Почерк был знакомый.

Рингил с мученическим стоном оторвался от подушки и сел. Потом завернулся в простыню, сполз с кровати и, пошатываясь, подошел к разбитому окну. Внизу, посреди запорошенного снегом двора, сидели на лошадях люди в стальных кирасах и начищенных до блеска шлемах. Солдаты окружали карету, следы от которой указывали то место, где она развернулась. Рядом с каретой стояла женщина в подбитой мехом накидке и богатом платье, указывавшем на ее высокий статус. Женщина подняла голову и, заслонившись от солнца ладонью, посмотрела вверх.

— Доброе утро, Рингил, — сказала она.

— Мама… — Рингил сдержал еще один стон. — Чего ты хочешь?

— Я бы сказала, что хочу позавтракать, да только время для завтрака давно прошло. Как праздник? Хорошо повеселился?

Рингил дотронулся до того места, где барабан колотил громче всего. Упоминание о завтраке отозвалось неожиданным кувырком в желудке.

— Послушай, оставайся там, — пробормотал он. — Я сейчас спущусь. И не бросай больше камней. А то мне и за это еще придется заплатить.

Вернувшись к кровати, он окунул голову в стоявшую рядом с ней миску с водой, ополоснул лицо, побрызгал на волосы, потер во рту душистой веточкой из кувшина и принялся собирать разбросанную одежду. Времени на это ушло на удивление много, учитывая скромные размеры самой комнаты.

Одевшись, Рингил убрал назад длинные черные волосы, перевязал их серой лентой и вышел на площадку. Остальные двери были надежно заперты; постоялый двор еще спал. Большинство гостей, как и положено цивилизованным людям, отсыпались после бурных праздничных гуляний. Все еще запихивая в штаны полы рубашки, он сбежал по лестнице, чтобы поскорее предстать перед госпожой Ишил из Эскиат-Филдс, прежде чем та, устав ждать, не распорядится взломать передние двери.

Отодвинув засов, Рингил шагнул за порог и остановился, жмурясь от бьющего в глаза слепящего солнца. Всадники, похоже, даже не пошевелились с того времени, как он отошел от окна, но вот Ишил уже стояла у двери. При появлении сына она откинула капюшон и шагнула навстречу. И если поцелуй в щеку был лишь формальным жестом, то в объятиях матери он ощутил нечто большее. Рингил ответил со всем энтузиазмом, какой еще позволяли раскалывающаяся голова и поднимающаяся из желудка тошнота. Получив положенное, мать освободила его из объятий и отступила на шаг, рассматривая сына, словно платье, в отношении которого есть некоторые сомнения.

— Какая приятная встреча, мой красавчик. Рада тебя видеть.

— Как ты определила, в какое окно бросать камень? — поинтересовался Рингил.

Ишил неопределенно повела рукой.

— Мы расспросили. Найти тебя совсем не трудно. В этом свинарнике, похоже, все знают, где ты спишь. — Она слегка поджала губу. — И с кем.

Последнюю реплику он пропустил мимо ушей.

— Я герой, мама. Героев знают все. Чего еще ты ожидала?

— Здесь тебя тоже называют Ангельскими Глазками? — Она задержала взгляд на его лице. — Сегодня тебе подошло бы что-то другое. Дьявольские Глазки, например. Огня в них больше, чем в кратере Ан-Монала.

— Сегодня праздник. Такие глаза у всех. И кстати, с каких это пор ты знаешь, как выглядит Ан-Монал? Ты ведь никогда там не бывала.

— Уверен? — фыркнула Ишил. — За три года, что прошли с тех пор, как ты в последний раз навещал свою бедную престарелую мать, я могла побывать где угодно.

— Мама, пожалуйста…

Рингил покачал головой и посмотрел на нее. Матери сорок с чем-то, а выглядела едва ли не вдвое моложе. Невестой Ишил стала в тринадцать, а к двадцати уже была матерью четверых детей. В последующие два с половиной десятка лет ее женские чары только крепли, и хотя Гингрен Эскиат по-прежнему не пропускал ни одной юбки в пределах досягаемости, он неизменно возвращался в супружескую постель. Верная принятому в Ихелтете обычаю, Ишил подкрашивала глаза и губы, убирала назад волосы, оставляя открытым почти нетронутый морщинами лоб и скулы, выдававшие южное происхождение ее предков, а когда двигалась, платья подчеркивали изгибы и выпуклости, позавидовать которым могла бы и иная юная прелестница.

В высшем свете Трилейна шептались, что все это не иначе как колдовство, что Ишил продала душу за молодость. Рингил, частый свидетель утреннего туалета матери, находил объяснение в умелом применении косметики, хотя и не отрицал возможного факта сделки с нечистой силой. Честолюбивые родители Ишил, происходившие из купеческой среды, возможно, и обеспечили дочери роскошную жизнь, выдав ее замуж за представителя дома Эскиатов, но за все приходится платить, и в данном случае ценой был сам Гингрен.

— А что, разве не так? Когда ты в последний раз приезжал в Трилейн?

— Как отец? — покорно спросил Рингил.

Их глаза встретились. Вздохнув, Ишил пожала плечами:

— Ох, ты ведь знаешь. Твой отец… это твой отец. Постарел, но жить с ним легче не стало. Спрашивает о тебе…

Рингил поднял бровь.

— Неужели?

— Да, спрашивает. По вечерам иногда, когда устанет. Порой мне кажется, что, может быть, даже… сожалеет. О сказанном тогда.

— Так он умирает? — Нотка горечи все-таки прокралась в его голос. — Поэтому ты приехала?

Мать снова посмотрела на него, и в глазах ее как будто что-тоблеснуло. Уж не слезы ли?

— Нет, я здесь по другой причине. Из-за него я бы не приехала, и ты это знаешь. Есть кое-что еще. — Она хлопнула вдруг в ладоши и натянуто улыбнулась. — Но что же мы здесь стоим? Где все? Это постоялый двор или каменный круг Олдраина? Мои люди проголодались, лошадей тоже нужно накормить и напоить. Если уж на то пошло, я бы и сама немного перекусила. Разве твой хозяин не хочет заработать? Или наши деньги недостаточно хороши для него?

Рингил пожал плечами.

— Пойду спрошу. А потом ты, может быть, все-таки расскажешь, что происходит.


Хозяин, судя по физиономии, переживавший последствия гулянки так же тяжело, как и Рингил, несколько оживился при звоне трилейнских монет. Открыв столовую, он приказал заспанным конюшим позаботиться о лошадях, а сам отправился в кухню — посмотреть, не осталось ли съестного после вечернего пира. Рингил пошел с ним и, приготовив травяного чаю, вернулся в обеденную, где сел за длинный дубовый стол и уставился на поднимающийся от кружки парок с такой сосредоточенностью, словно то был вызванный им эльф. Через какое-то время к нему присоединилась Ишил в сопровождении солдат и трех фрейлин, дотоле, по-видимому, прятавшихся в карете. Все они суетились, толпились и трещали, не умолкая ни на секунду и производя несоразмерно много шума.

— Ты, я вижу, путешествуешь налегке.

— Успокойся. — Ишил уселась на скамью напротив сына. — Я не виновата, что ты перепил вчера.

— Согласен. Но это из-за тебя мне пришлось проснуться чуть свет. — Одна из фрейлин хихикнула, тут же прикусила губу и залилась краской под суровым взглядом госпожи. Рингил отпил чаю и поморщился. — Так ты расскажешь, что случилось?

— А нельзя сначала выпить кофе?

— Его сейчас подадут.

Ишил вздохнула и элегантно повела рукой.

— Ну хорошо, хорошо. Помнишь кузину Шерин?

— Смутно. — Имя вызвало из памяти детское личико, болезненного вида девочку с прямыми прядями темных волос, слишком маленькую, чтобы пробудить желание поиграть с ней в саду. Девочка ассоциировалась с летними визитами к морю, на виллу Ишил в Ланатрее. — Дочка Нерин?

— Дерсин. Нерла была твоей тетушкой со стороны отца.

— Верно.

Молчание затягивалось. Кто-то из прислуги принес дров и принялся разводить огонь в камине.

— Шерин продали, — негромко сказала Ишил.

Рингил оторвал глаза от кружки.

— Вон оно что. И как это случилось?

— А как такое случается в наше время? — Ишил пожала плечами. — Долги. Вышла замуж за какого-то торговца по имени Билгрест. Ты его не знаешь. Это было несколько лет назад. Я послала тебе приглашение на свадьбу, но ты так и не ответил. Потом выяснилось, что этот Билгрест любит поиграть. Спекулировал некоторое время на зерновом рынке и по большей части неудачно. Плюс тратил немалые деньги в Трилейне. Спустил едва ли не все, что сумел накопить, и даже — ну надо быть таким идиотом! — перестал платить по залогам. Вдобавок ко всему корабль, перевозивший его груз, разбился где-то у мыса Гергис. Вот и все. — Она снова пожала плечами. — Остальное можешь сам представить.

— Могу. Но ведь у Дерсин есть деньги. Почему она их не выручила?

— Таких денег у нее нет. Ты всегда полагаешь…

— Во имя Хойрана! Речь идет о ее дочери! И у Гарата хватает состоятельных друзей, могли бы как-нибудь наскрести требуемую сумму. В крайнем случае хотя бы выкупить Шерин!

— Они не знали. Билгрест никому не говорил, как идут дела, а Шерин ему подыгрывала. Она всегда была гордячкой и к тому же знала, что Гарат не одобрял ее брак. Похоже, пару раз он все-таки давал им взаймы, но возврата не дождался. Думаю, Гарат и Билгрест поругались, после чего Шерин уже ничего больше не просила. Перестала приезжать. Дерсин их обоих месяцами не видела. О случившемся мы узнали в Ланатрее; пока новость дошла до нас, пока мы вернулись — миновала целая неделя. Пришлось вламываться в дом. — Ишил поежилась. — Как будто в склеп попали. Мебели никакой — приставы забрали все, даже шторы и ковры; Билгрест сидел в комнате за закрытыми ставнями и только бормотал что-то про себя в темноте.

— Дети у них есть?

— Нет, Шерин бесплодна. Думаю, она потому и ухватилась за Билгреста, что дети его не интересовали.

Снова молчание. Принесли кофе, вчерашний хлеб — поджаренный, чтобы замаскировать черствость, — разнообразные джемы, масло и немного подогретого бульона. Солдаты и фрейлины набросились на еду с аппетитом, от которого Рингила снова замутило. Ишил попробовала кофе и хмуро посмотрела на сына.

— Я сказала Дерсин, что ты ее найдешь.

Рингил вскинул бровь.

— Вот как? Опрометчивое обещание.

— Пожалуйста, Гил, не надо так. Тебе заплатят.

— Мне деньги не нужны. — Он на мгновение закрыл глаза. — А отец не хочет этим заняться? Возможности у него, полагаю, имеются.

Ишил отвела глаза.

— Ты знаешь, какого мнения твой отец о моей семье. Род Дерсин всего лишь пару поколений назад вышел из болот и его милости никак не заслуживает. Нарушать ради них эдикты Гингрен не станет. Какое в стране положение после войны, тебе известно. Шерин продали по закону.

— Ты могла бы подать прошение. Такая возможность предусмотрена. Заставить Билгреста упасть на колени перед канцелярией и принести публичные извинения. А если бы Дерсин не собрала денег и отец отказался пачкать руки, выступила бы гарантом.

— Неужели ты думаешь, что мы не пытались?

— И что?

Глаза Ишил полыхнули вдруг неукротимым гневом, явив Рингилу ту сторону ее натуры, о которой он почти забыл.

— Что? Билгрест предпочел повеситься, но не извиниться.

— Ух ты.

— Не смешно.

— Да, пожалуй, не смешно. — Рингил отхлебнул чаю. — Хотя и благородно. Смерть выше бесчестия и все такое. И это простой торговец. Замечательно. Отец должен был оценить.

— Дело не в твоем отце! И не в тебе!

Фрейлины замерли. Крик Ишил отразился от низкой крыши и привлек к дверям кухни и выходящему во двор окну с полдюжины любопытных физиономий. Солдаты переглянулись, как бы решая, не следует ли им вмешаться и отправить крестьян заниматься своими делами. Рингил едва заметно покачал головой. Ишил поджала губы и перевела дыхание.

— Твоего отца это не касается, — тихо сказала она. — На него я полагаться не могу. Поэтому и прошу тебя об услуге.

— Мама, времена, когда я сражался за справедливость, правду и свет, давно миновали.

Леди Ишил выпрямила спину.

— Ни справедливость, ни правда меня не интересуют. Это семейное дело.

Рингил снова закрыл глаза, потер пальцем переносицу.

— Но почему я?

— Потому что ты знаешь этих людей. — Она подалась вперед, коснулась пальцами его руки. Рингил открыл глаза. — Сам постоянно об этом твердил, когда жил дома. В Трилейне ты можешь пойти туда, куда я пойти не смогу, а твой отец не соизволит. Ты можешь…

Она прикусила губу.

— Нарушить закон, — хмуро закончил за нее он.

— Я обещала Дерсин.

— Мама. — Внезапно туман похмелья рассеялся. Накатившая волна злости и острого ощущения несправедливости зарядила какой-то непонятной силой. — Ты понимаешь, о чем просишь? Ты знаешь, какие деньги зарабатывают на работорговле? Представляешь, какие интересы там замешаны, и на что способны те, кто их защищает? Эти люди церемониться не будут.

— Знаю.

— Ни черта ты не знаешь. Сама же сказала, прошло несколько недель. Если факт бесплодия Шерин установлен точно — а это много времени не потребует, на то у них колдуны есть, — то ей прямая дорога в профессиональные наложницы, и значит, ее уже переправили из Трилейна в Парашаль, в какой-нибудь пересыльный бордель. Недели уйдут только на то, чтобы выяснить, где это, а к тому времени ее, скорее всего, уже отправят на аукционный помост в лигу или даже южнее, в империю. Один в поле не воин.

— При Гэллоус-Гэп, как говорят, ты показал, что это не так.

— Ох, пожалуйста…

Рингил мрачно уставился в глубины стынущего в кружке чая. Ты знаешь этих людей. Не болела бы так сильно голова — рассмеялся бы. Да, он знал этих людей. Знал с тех пор, когда рабство было еще под формальным запретом в городах, и они зарабатывали на жизнь другими незаконными промыслами. Вообще-то «знал» — не то слово: подобно многим трилейнским юнцам, у которых водились деньжата, он и сам был активным клиентом этих людей. Запрещенные снадобья, осуждаемые сексуальные практики, вещи, которые всегда, во все времена порождают спрос и предложение, будоражат рынок перспективами невероятных прибылей и скрытых от посторонних глаз рычагов давления. О да, он знал этих людей. Например, Слэба Финдрича, хмыря с пустыми, будто высверленными, глазами, всегда слюнявящего трубку, которую они делили на всех.

Сейчас эти люди наверняка влезли в это дело по локоть.

Интересно, а как выглядит Милакар? Носит ли еще бородку? Не побрился ли наголо, как всегда обещал, чтобы опередить неминуемое облысение?

О-хо-хо…

Материнское чутье подсказало Ишил — поворотный момент пройден. Возможно, она поняла это еще раньше сына. Что-то изменилось в ее лице, острые черты едва заметно смягчились, как бывает с портретным наброском, когда художник растирает пальцем излишне резкие линии.

Рингил вскинул голову, перехватил ее взгляд, закатил глаза и состроил гримасу.

— Нет! Нет! — Он даже поднял руку. — Нет и нет.

Его мать молча улыбнулась.

* * *
На сборы много времени не понадобилось. Рингил влетел в комнату, прошелся рассерженным ураганом, бросил в дорожный мешок с десяток вещей — в основном книги.

Спустившись в бар, он снял висевшие над камином палаш и ножны. Кое-какой народец уже собрался — прислуга и постояльцы, — и знавшие его вытаращились удивленно, когда он взял меч. Рингил подержал на весу ножны, впервые за долгое время покинувшие почетное выставочное место. Ощущение было странное, он уже и позабыл, какие они легкие. Вытащил клинок, поднял к свету, прищурился, скользнув взглядом от рукояти до острия, и вдруг поймал себя на том, что никакого реального смысла в этом жесте нет — чистая показуха. Настроение сразу изменилось. С уголка рта сползла ухмылка, и пришло нежданное, полузабытое ощущение легкости.

Он закинул ножны и меч за спину, повесил на руку мешок и вернулся в столовую, где уже убирали со столов. Хозяин, встретивший его с подносами в обеих лапищах, изумленно вылупился.

— Куда это ты собрался?

— Смена декораций, Джеш. — Рингил передвинул мешок на плечо и похлопал хозяина по мясистому бочку. Словно погладил окорок. — Отбываю на пару месяцев. Пережду зиму в Трилейне. Думаю, к весне вернусь.

— Но, но… — Джеш замялся, пытаясь уравновесить беспокойство должной мерой вежливости. — Я к тому… как насчет твоей комнаты?

— Сдай ее кому-нибудь. Если сможешь.

Чаша вежливости качнулась и пошла вверх.

— А твои счета?

— Ах да. — Рингил поднял палец, извиняясь за забывчивость, и подошел к ведущей во двор двери. — Мама?

Джеш остался у двери, пересчитывая деньги с гораздо меньшим воодушевлением, чем следовало бы ожидать, учитывая задействованную в данной операции сумму. Рингил последовал за окружавшей Ишил пышной свитой и, забравшись в карету, оказался в непривычной роскоши. Стены и дверцу покрывал тканый шелк, оконца были застеклены, а с потолка свисал небольшой изящный фонарик. Две расположенные одна напротив другой лавки были достаточно широки и длинны, чтобы служить при необходимости кроватями, и завалены мягкими подушечками. Из-под лавок выглядывали мягкие подставки для ног. В углу стояла плетеная корзина с флягами и кубками. Сидевшая в другом углу Ишил облегченно вздохнула, когда появилась последняя из фрейлин.

— Наконец-то! Не пойму, что ты здесь нашел. Эти местные, по-моему, неделями не моются.

Рингил пожал плечами, однако спорить не стал. Мать была недалека от истины. В такой глуши, как Гэллоус-Уотер, горячая ванна считалась немыслимой роскошью. А купание в ледяной реке не представлялось соблазнительной перспективой.

— Знаешь ли, после того как лига ввела налог на бани, многие потеряли интерес к личной гигиене.

— Я всего лишь хочу сказать…

— Не надо. Эти люди — мои друзья.

Мысль наткнулась на затерявшуюся в этой лжи крупицу истины, как зубы на косточку в мякоти плода. Рингил остановил закрывавшую дверцу фрейлину, приподнялся и, подавшись вперед, ткнул пальцем в бедро возничего. Тот вздрогнул от неожиданности и, вскинув руку с хлыстом, обернулся с явным намерением покарать обидчика. Увидев, однако, кто дотронулся до него, бедняга побледнел и уронил руку, словно отрубленную.

— О боги! Простите, ваша милость. Простите… — Слова теснились у него в горле. — Я не хотел… то есть… думал… Простите…

Ваша милость?

Похоже, кое к чему придется снова привыкать.

— Ладно-ладно. Ты только больше не замахивайся. — Рингил слабо махнул рукой. — Послушай, когда будешь выезжать из города, сверни к кладбищу. Там на углу есть синий домик. Возле него и остановись.

— Да, ваша милость. — Возничий суетливо повернулся к лошадям. — Будет сделано, господин. Сию минуту.

Рингил закрыл дверцу и откинулся на лавку, намеренно игнорируя вопросительный взгляд матери, так что той, когда они выехали со двора и покатили по улице, пришлось все же спросить.

— И зачем нам ехать к кладбищу?

— Хочу попрощаться с другом.

Ишил устало вздохнула, и Рингил, узнав один из ее трюков, с удивлением обнаружил, что прием сработал. Он как будто перенесся на десяток лет назад. Перед глазами встала давняя сцена: после веселой ночи со служанками он пробирается к себе на рассвете и видит вдруг мать: та стоит на верхней ступеньке лестницы, в пеньюаре, со сложенными на груди руками и бледным, без следа косметики, рассерженным лицом — королева-ведьма.

— Гил, к чему эта жалкая мелодраматичность?

— Я не имею в виду мертвого друга, мама. Просто он живет возле кладбища.

Безупречно ухоженная бровь выгнулась дугой.

— Неужели? Какое, должно быть, удовольствие.

Карета, покряхтывая, катилась по улочкам протирающего глаза городка.

Наружные створки передней двери синего домика были плотно закрыты. Обычно это означало, что школьный учитель еще не встал. Выйдя из кареты, Рингил свернул за угол, чтобы войти со стороны кладбища. Ночью случились заморозки, на гранитных камнях поблескивал иней, трава под ногами похрустывала. Единственный посетитель обители скорби стоял среди могил, завернувшись в пошитую из кожаных лоскутков накидку и надвинув на глаза широкополую шляпу, наполовину скрывавшую лицо. Появление человека с мечом он встретил с холодным равнодушием, но глаза, когда взгляды их встретились, недобро блеснули. Рингил проигнорировал его с апломбом переживающего похмелье человека и, пробравшись между могил, заглянул в ближайшее окно лачуги. По другую сторону грязного стекла школьный учитель неуклюже возился у плиты и, судя по выражению лица, терпел адские муки. Рингил усмехнулся и постучал в окно. Чувство ориентации в пространстве вернулось к Башке только после повторного стука. Установив источник звука, он живо замахал рукой, предлагая гостю воспользоваться передней дверью.

Рингил подошел к карете.

— Я зайду на минутку. Ты со мной?

Ишил состроила гримаску.

— Этот твой друг, он кто?

— Местный учитель.

— Учитель? — Она закатила глаза. — Нет, ступай сам. И пожалуйста, не задерживайся.

Впустив приятеля, Башка повел его мимо спальни в кухню. По пути Рингил заглянул в приоткрытую дверь — под простынями проступали очертания женского тела, по подушке разметались длинные рыжие волосы. Он смутно помнил, что в последний раз видел друга, когда тот брел по улице в компании двух местных шлюх, громко и непристойно проповедуя небесам. На фоне всеобщего веселья такая дерзость прошла практически незамеченной.

— У тебя там Рыжая Эрли? — спросил он. — Так ты все-таки привел ее домой?

Рот у Башки растянулся в широкой, до ушей ухмылке.

— Обеих, Гил. Они обе согласились. Эрли и Мара. У меня такого праздника еще не было.

— Да? И где же Мара?

— Сбежала. Стащила мой кошелек. — Даже упоминание об этом прискорбном моменте не согнало с честного лица учителя самодовольного выражения. Он лишь добродушно покачал головой. — Лучший праздник в моей жизни.

Рингил нахмурился.

— Если хочешь, я найду ее и верну тебе деньги.

— Нет, не надо. Забудь. Там все равно немного было. — Он снова покачал головой, как отряхивающийся после купания пес. — К тому же, надо признать, девчонка их заработала. Все до последнего гроша.

Рингил слегка скривился — слово «девчонка» в применении к Маре звучало, мягко говоря, непривычно.

— Ты слишком мягок, Башка. Мара никогда бы не позволила себе ничего подобного с другими клиентами. Тем более в таком маленьком городке. Не посмела бы.

— Не важно, Гил. Правда. — Учитель на мгновение протрезвел. — Не хочу, чтобы ты этим занимался. Оставь Мару в покое.

— Знаешь, думаю, ее надоумил говнюк Фег. Я бы с ним…

— Гил. — Башка укоризненно посмотрел на друга. — Не порти утро.

Рингил остановился. Пожал плечами.

— Ладно, как хочешь. Да, тебе ведь, наверное, деньжата понадобятся. Дотянуть до конца праздников.

— Ага, — фыркнул Башка. — Так говоришь, словно можешь одолжить… Не бери в голову, обойдусь. Сам знаешь, я на Падров день всегда немного откладываю.

— У меня есть деньги. Я тут подрядился на одну работенку. Мечом помахать. Если хочешь…

— Мне не нужно!

— Ладно, ладно, я просто спросил.

— Ну так не спрашивай больше. Говорю тебе, у меня все в порядке. — Башка замялся, похоже с опозданием догадавшись, зачем заглянул Рингил. — Так ты, значит, уезжаешь? По этому самому делу?

— Ага, на пару месяцев. Долго не задержусь — и глазом моргнуть не успеешь. Послушай, если тебе нужны деньги… Ты ведь тоже меня выручал…

— Сказал, не нужно. Обойдусь. Куда отправляешься?

— В Трилейн. Потом, может, дальше на юг. — Желание что-то объяснять вдруг пропало. — Вернусь через несколько месяцев. Ничего особенного.

— Мне будет тебя не хватать. — Башка передвинул невидимую шахматную фигуру. — Придется, наверное, ходить в кузницу, к Бранту. Даже не представляю, о чем с ним разговаривать.

— Мне тоже будет не хватать… — Рингил замолчал, словно споткнулся об осколки былой осторожности, — наших разговоров.

А вот и не будет.

Он понял это как-то сразу — в голове будто вспыхнула скомканная бумажка. Пламя вскинулось, задрожало, рассыпаясь искрами, опалило и потухло. Не будешь ты скучать. Ни по шахматным партиям, ни по разговорам с Башкой. Не будешь, и ты это знаешь. Он действительно знал. Знал, что там, в Трилейне, компанию куда более достойную, утонченную и искушенную, чем школьный учитель, можно встретить чуть ли не в каждой кофейне. Знал и то, что Башка — при всей своей доброте и общем интересе к нескольким темам — никогда не был настоящим другом. По крайней мере, в том смысле, который действительно важен.

И вслед за тем, впервые за все утро, сквозь тупую боль в голове пробилась мысль, что ведь он, по сути дела, возвращается. Возвращается не просто к привычной работе — эта перемена в жизни вызвала лишь недолгое оживление, уже растворившееся в новом пульсе крови. Не в том дело. В первую очередь он возвращался в шумный, драчливый, кипучий мир Трилейна. В жаркое лоно юности, в тот тепличный климат, что взрастил, а потом изрыгнул его. Он возвращался к той части себя, которая, как ему казалось, была вырвана с корнем и сгорела в черные дни войны.

Похоже, что нет, Гил. Не сгорела.

Рингил попрощался со школьным учителем, шутовски подмигнул у двери спальни и торопливо, насколько позволяли приличия, вышел из дому.

Забравшись в карету. Рингил молча устроился в углу. Возничий живо тронул поводья, и они покатили по тихим улочкам, выехали за городскую окраину, миновали пару деревянных сторожевых башен и свернули на большую дорогу, тянувшуюся вдоль предгорий на запад, к лесам, равнине Наома и лежащему за ней морю. Туда, где на берегу во всем блеске великолепия его ждал Трилейн. А теперь, когда образ города уже стоял перед мысленным взором, не только ждал, но и притягивал.

Рингил смотрел в окно на пробегающий мимо пейзаж.

— Ну и как он? — спросила наконец Ишил. — Твой друг-учитель?

— Страдает от похмелья и любовных утех. А почему ты спрашиваешь?

Ишил презрительно фыркнула и демонстративно отвернулась. Карета поскрипывала и тряслась. Фрейлины обменивались улыбочками, переглядывались и болтали о нарядах.

Новое знание сидело рядом с ним, как скрытый от посторонних глаз труп.

Рингил возвращался к тому, чем был когда-то, и, что хуже всего, не испытывал никакого сожаления о потерянном.

Более того, теперь, когда все пришло в движение, он с нетерпением ждал встречи с прошлым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Приведите мне Аркет!

Прозвучавший в тронном зале приказ, словно брошенный императором камень, разбежался кругами по дворцу. Поймавшие его придворные в стремлении отличиться перед владыкой спешно раздавали указания служителям, которые рассыпались по лабиринтам дворца в поисках госпожи кир-Аркет. От служителей распоряжение передавалось слугам, от слуг рабам, и в конечном счете вся пирамида власти обратила внимание на это внезапное отступление от размеренной рутины дворцовой жизни. Одновременно расползались змейки слухов, ведь голос повелителя прозвучал в том диапазоне между раздражением и злостью, воспринимать который с обостренным беспокойством научились в последние годы при дворе все, включая старших соглядатаев. Да, лучше бы Аркет предстала перед императором как можно скорее.

К сожалению, найти госпожу Аркет не получалось. Поговаривали, что после экспедиции Шактура она впала в дурное расположение духа, ограничила круг общения и стала еще более непредсказуемой в ситуациях, где в первую очередь требовалась дипломатичность. Часто видели, как она бродит по коридорам дворца или блуждает в неурочный час по городским улицам. Иногда Аркет на целые недели пропадала в восточной пустыне, куда отправлялась, если верить слухам, одна, с крайне скудным запасом пищи и воды.

В повседневных дворцовых делах ее поступки свидетельствовали о полной невосприимчивости опасности; Аркет пренебрегала обязанностями и выслушивала порицания с равнодушием, граничащим с дерзостью. Общее мнение сводилось к тому, что ее дни при дворе сочтены.

— Приведите мне Аркет!

Неисполненное приказание отразилось эхом от дворцовых стен, окружавших самые дальние императорские сады. Кое-кто из придворных запаниковал. Клич бросили дальше, за стены, непосредственно в город, поручив исполнение императорским посыльным, так называемым королевским хватам, что славились умением отыскивать людей повсюду и доставлять в столицу из самых дальних уголков империи. Одетые в специальную форму, черную с серебром, они рассыпались небольшими группками по улицам, проскальзывали под раскрашенными куполами и сводами в сердце города — архитектуру которого Рингил зло сравнил однажды с компашкой разгульных улиток, — стучали в двери курилен и таверн и без лишних церемоний выколачивали нужные сведения из тех, кто мог располагать нужной информацией.

Поразительный пример бездумного расходования ресурсов — с таким же успехом можно крошить лук боевым топором, — но когда распоряжение исходило от самого императора, каждый старался изо всех сил.

Так или иначе, через час везунчики из хватов узнали от торговцев с бульвара Невыразимой Истины, что в последний раз Аркет видели направляющейся в сторону императорских верфей, с инженерным молотком в одной руке и курительной трубкой в другой. Проследить ее дальнейший маршрут уже не составляло труда. Добравшись до верфей, посыльные поплутали немного между напоминающими скелеты остовами заложенных судов, то и дело спрашивая про Аркет. Что касается рабочих, то их задача сводилась лишь к тому, чтобы повернуться и указать рукой в нужном направлении.

В самом конце верфи, в стороне от традиционных соседей, на проржавевших подпорках стоял помятый и ободранный кириатский корабль. То был один из последних кораблей, доставленных из пустыни во время правления Акала Великого, лично одобрившего все связанные с нелегким предприятием расходы, и его до сих пор окутывала аура злобы. Посыльные — люди тщательно отобранные и явившие великую отвагу в сложных обстоятельствах — смотрели на судно без восторга. Кириатских поделок в городе хватало, они встречались повсюду, стояли веками, и к ним все привыкли, но эти штуковины внушали страх, при виде их мурашки бежали по спине. Громадные, мощные, с выпуклыми боками, они напоминали морских чудищ, вытащенных из глубин сетями незадачливых рыбаков. Оснащенные странными жабрами, усиками и глазами, более подходящими живому существу, чем какому-либо устройству, со шкурой, покрытой рубцами и волдырями — результат неоднократных проникновений в сферы, где человеческие кости и кожа мгновенно расплавились бы и испарились и где только демоны могут обитать, — корабли, будто порчу, несли на себе следы посещения иного мира.

Изнутри закрытого железного цилиндра, через распахнутый люк, один из пяти расположенных в нижней части корпуса, доносился яростный стук металла о металл. Казалось, нечто пытается вырваться из плена.

Бросая по сторонам опасливые взгляды, сжимая отполированные пальцами рукояти оружия, императорские посыльные медленно, шаг за шагом, вошли в тень, отбрасываемую громадным корпусом, и остановились у поддерживающих корабль опор, в доброй дюжине шагов от люка. Сбившись в кучку, они старались не наступить по неосторожности на сброшенные с судна щупы, лежавшие в пыли, будто оставленные за ненадобностью кнуты. Кто знает, а вдруг такое вот щупальце, даже если оно и пребывало многие годы в неподвижности, оживет, изогнется, защелкает, схватит забывшего об осторожности за ногу, оторвет от земли да как начнет швырять туда-сюда или колотить о грязный железный бок корабля?

— Сифилитический сын грязной, верблюдом поротой суки!

Даже сопровождавший последнее слово металлический грохот не смог заглушить его полностью. Посыльные дрогнули. Кое-кто не выдержал. Кое-где блеснула обнаженная сталь. И тут же, не успело стихнуть эхо падения, не успел никто сделать и шагу, голос загремел снова — злой, громкий, вновь сопровождаемый громыханием и прочими шумами загадочного конфликта, бушующего в недрах корабля. Посыльные замерли. На их лицах выступили капельки пота — солнце жарило, приближаясь к зениту, — но по ребрам пробегали стылые пальцы ходивших по городу жутких слухов.

— Уж не экзорсизм ли? — спросил кто-то.

— Нет, кринзанз, — ответил его более прагматичный товарищ. — Совсем сбрендила.

Третий посыльный осторожно прокашлялся.

— Э… госпожа Аркет…

— …сучье отродье… беспородная тварь…

— Госпожа Аркет?! — прокричал посыльный во весь голос. — Вас требует к себе император!

Ругательства, сыпавшиеся из чрева древнего великана, прекратились. Металлическая какофония стихла. Несколько долгих мгновений из открытого люка изливалась лишь тишина, не менее тревожная, чем недавний шум. Затем послышался глуховатый голос Аркет:

— Кто еще там?

— Из дворца. Вас вызывает император.

Неясное бормотание. Стук, как от падения чего-то металлического. Царапанье. Немного погодя из люка появилась черная голова с туго заплетенными, но пребывающими в беспорядке волосами. Увидев посыльных, женщина улыбнулась им сверху. Пожалуй, чересчур широко.

— Ладно. На сегодня, пожалуй, достаточно.


К тому времени как они вернулись во дворец, крин уже взял свое. Император ожидал в Доверительной палате, что не укрылось от внимания придворных, отправленных встречать Аркет. Она заметила, как они переглянулись. Доверительной палатой назывался деревянный плот с шелковым тентом, стоявший на якоре посередине защищенного со всех сторон озера. Журчание сбегавшей по рельефным мраморным стенам воды исключало возможность подслушивания, а само озеро населяли специально завезенные осьминоги, питавшиеся осужденными преступниками. Все, что говорилось в палате, предназначалось либо для особ, пользовавшихся особым доверием владыки, либо для тех, кто уже не возвращался с островка. А поскольку времена царили смутные, то и четкой границы между двумя этими группами не существовало.

Сопровождавшие Аркет придворные опасливо всматривались в волнующуюся воду, но рассмотреть что-либо не представлялось возможным из-за постоянной зыби. Дрожащее темное пятно могло быть как осьминогом, так и обычным камнем, щупальцем или крупной водорослью. Выражение на лицах придворных то и дело менялось, отражая волнение и неуверенность, и со стороны могло показаться, что они страдают от кишечного расстройства, а зыбкий, бледный свет лишь усиливал впечатление нездоровья. Впрочем, сама Аркет наблюдала за их терзаниями с тем равнодушием, достичь которого помогает добрая трубка дурмана.

Зато лицо раба, перевозившего их на остров, выражало эмоций не больше, чем камень. Он знал, что без него не обойтись, что императора еще нужно доставить на берег, да и в любом случае был глух и нем — то ли от рождения, то ли по воле людей, — благодаря чему его и отобрали на эту должность. Ни подслушать, ни выдать секрет он не мог.

Доплыли. Коракл мягко ткнулся в резной край плота. Раб, ухватившись за опору, подтянул лодчонку и удерживал ее, пока придворные с явным облегчением сходили на плот. Аркет была последней. Сходя, она кивнула в знак благодарности — по давней кириатской привычке. Раб как будто и не заметил. Она скорчила гримасу и последовала за придворными через лабиринт свисающих сверху занавесей.

Император ждал в роскошной палате. Аркет преклонила колено.

— Мой господин.

Его величество Джирал Химран II, сын Акала Химрана, называвшийся Великим, а после восшествия на трон еще и хранителем Ихелтета, старшиной Семи племен, главным пророком, главнокомандующим имперскими силами, Покровителем морей и законным повелителем всех земель, не сразу оторвался от распростертой перед ним молодой женщины.

— Аркет, — пробормотал он, поглядывая на сосок, который пощипывал двумя пальцами, большим и указательным. — Я жду тебя уже два часа.

— Да, мой господин. — Извиняться она не стала.

— Это долго, Аркет. Очень долго для самого могущественного человека на свете. — Говорил он негромко и невыразительно. Свободная рука прошлась по мягкой равнине женского живота и соскользнула в тенистую ложбинку между приподнятыми бедрами. — Слишком долго, как нашептывают мне советники. По их мнению, — рука двинулась глубже, и женщина напряглась, — тебе недостает уважения. Может быть, они правы?

Аркет слышала императора вполуха — ее внимание занимала женщина. Как и почти все в гареме, она была северянкой, на что указывали длинные руки и ноги и светлая кожа. Большие, хорошо оформленные груди еще не тронула печать материнства. Ни цвет волос, ни черты лица определить было нельзя — голову и шею скрывала черная муслиновая накидка, — но Аркет могла бы поклясться, что ее родина — так называемые свободные торговые государства. В последнее время на ихелтетском рынке таких появилось много — экономика пошатнулась, и в рабство за долги попадали целые семьи.

По слухам, в свободных городах стремительно рос новый класс рабов. Предприимчивые дельцы, успевшие быстро сколотить состояния, скупали живой товар по бросовым ценам и перепродавали на юг, в империю, где многовековая традиция сервитута обострила никогда не затухавший спрос на экзотический продукт. Цена женщины на долгом пути в имперские земли могла легко возрасти в пятьдесят раз. При таких прибылях и с учетом задержек с выплатой военного долга многими городами вряд ли стоило удивляться, что отношение к работорговле в Лиге снова поменялось в лучшую сторону, что принятые два столетия назад законы, запрещавшие продажу людей, были поспешно и при всеобщем одобрении отменены только для того, чтобы ничто не мешало притоку новых богатств.

Император поднял глаза.

— Я требую ответа, Аркет, — мягко сказал он.

У нее вдруг мелькнула мысль, что Джирал, чего доброго, сделает сейчас что-нибудь этой северянке, накажет ее за чужую, выдуманную провинность. Одной, черной, достанется словесный укор, другая же, белая, жестоко пострадает физически, как некая ее аватара. Такое уже случалось, когда за нарушение, якобы допущенное одним из приближенных императора, до полусмерти запороли раба. И пока свистел кнут, а несчастный вопил от боли, Джирал, не повышая голоса, выговаривал виноватому. Стать воином, как отец, Джирал не смог, но он унаследовал от родителя острый ум и ту изощренную искушенность в дворцовых интригах, которую Акал Химран, постоянно носившийся из одного конца империи в другой, так и не удосужился развить.

Или, может быть, женщина здесь только для того, чтобы помучить ее, Аркет. Секретов в императорском дворце не было, и о предпочтениях Аркет шушукались громко, хотя прямыми доказательствами не располагал никто.

Она почтительно опустила голову.

— Я работала, мой господин. На судоверфи. В надежде добиться успеха, во благо королевства.

— О! Вот оно что.

Что-то мелькнуло в глубине глаз императора. Он вытащил руку, исследовавшую потаенные глубины меж ног бледной северянки, деликатно, как повар-гурман, обнюхал кончики пальцев и хлопнул блондинку по ляжке. Женщина соскользнула с его колен и ползком покинула комнату.

— Можешь подняться, Аркет. Сядь возле меня. Вы двое… — Он кивнул придворным, которые за все это время не подали и признака жизни, простояв неподвижно, будто два деревянных истукана. — Убирайтесь. Идите и займитесь… чем вы там обычно занимаетесь. И, да… — Император великодушно махнул рукой. — Молодцы. Не сомневайтесь, в новом сезоне вас кое-что ждет.

Придворные откланялись. Аркет, опустившись на подушку слева от Джирала, проводила их взглядом, в котором презрение наполовину разбавляла зависть. Едва занавеси за ними сомкнулись, как император повернулся и крепко схватил Аркет за подбородок. Пальцы его еще сохраняли интимный запах белой женщины. Несколько мгновений он смотрел на Аркет сверху вниз, как на диковинку, подвернувшуюся под руку на прилавке базарного торговца.

— Вбей наконец себе в голову — кириатов больше нет. Они ушли, а тебя бросили. Согласна?

Значит, все-таки наказание. Аркет посмотрела мимо него и ничего не сказала. Император нетерпеливо сжал ее подбородок.

— Ты согласна?

— Да. — Аркет выплюнула слово будто кусок тухлого мяса.

— Грашгал не пожелал взять тебя с собой и сказал, что они не вернутся. «Вены земли уведут нас отсюда, как привели когда-то. Дело наше исполнено, и время истекло», — добродушно процитировал Джирал. — Так, кажется, изрек на прощание Ан-Монал? Что-то вроде этого?

В горле застрял комок.

— Да, мой господин.

— Век кириатов позади, Аркет. Наступило время людей. Ты будешь помнить об этом, равно как и о своих новых обязательствах. Верно?

Она с трудом сглотнула.

— Да, мой господин.

— Хорошо. — Император убрал руку и откинулся на подушку. — Что ты о ней думаешь?

— Господин?

— О девушке. Новенькой. Что ты о ней думаешь? Хочешь, отправлю в твою спальню, когда сам с ней закончу?

Аркет подавила вспыхнувшую за глазными яблоками жгучую боль.

— Не понимаю, господин, за что мне такая милость?

— Перестань, Аркет. Разве ты видишь здесь соглядатая? Мы одни, а жизненного опыта и образования нам не занимать. — Император повел рукой. — Будем же, по крайней мере, получать удовольствие от тех радостей, что дарит жизнь. Законы, высеченные в камне, хороши для стада. Разве такие люди, как мы, не выше вздорных пустяков?

— Господин, мне не дано сомневаться в истинности Откровения.

Она ответила заимствованными словами, и они, как упавшая на камень увесистая монета, отозвались эхом.

Джирал обиженно нахмурился.

— Разумеется. Постичь мудрость Откровения не дано никому. Но подумай сама, ведь даже интерпретаторы Ашнала признают необходимость компенсации за бремя руководства и некоторого ослабления для правителей тех уз, в которых они держат народ. Так что я пришлю девочку, как только ты вернешься.

— Вернусь?

— О да. Я посылаю тебя в Хангсет. Там, похоже, действительно неспокойно. Упоминают о каких-то разбойниках. Сообщения довольно разрозненные и не вполне ясные.

Аркет удивленно посмотрела на него.

— Но ведь Хангсет крупный порт. Там стоит гарнизон…

— В том-то и дело. Непонятно, зачем кому-то понадобилось атаковать укрепленный город. При других обстоятельствах я послал бы туда отряд гвардейцев Вечного трона, которых так любил мой отец. Любил, да и забыл. Однако гонец, принесший эти новости, похоже, считает, что там не обошлось без колдовства. — В ответ на недоуменный взгляд Аркет он пожал плечами. — Колдовства или науки. Посыльный — обычный крестьянин, и для него эти два понятия примерно одно и то же. Если уж на то пошло, я и сам большой разницы не вижу. В общем, ты лучше других разбираешься в подобного рода делах. Я уже распорядился, чтобы для тебя приготовили лошадь. Возьмешь отряд тех самых гвардейцев, о которых я здесь упоминал. С ними будет и наисвятейший соглядатай. Раз уж ты теперь такая праведная, его присутствие придется как нельзя кстати. Все ждут тебя у западного крыла. И наверное, уже теряют терпение.

— Хотите, чтобы я отбыла немедленно, мой господин?

— Я был бы крайне признателен, если бы ты смогла выехать как можно скорее. — Голос Джирала сочился иронией — Если постараешься, будешь на месте завтра после полудня. Итак?

— Мой господин, я полностью в вашем распоряжении. — Ритуальные слова оставили во рту вкус золы. С Акалом было иначе, и те же самые слова имели другой вкус. — Телом и душой.

— Не соблазняй меня, — сухо бросил Джирал. — Кроме солдат, кто или что тебе еще понадобится? Может быть, хочешь о чем-то попросить?

— Гонец. У меня есть к нему пара вопросов.

— Он возвращается в Хангсет вместе с тобой. Что еще?

Аркет задумалась, понимая, что испытывает терпение императора.

— Поскольку речь идет о нападении с моря, я хотела бы получить заключение по характеру разрушений от Махмалы Шанта.

Джирал фыркнул.

— Что ж, не сомневаюсь, он будет только рад. По-моему, после Инвалской регаты он если и ступал на твердую землю, то лишь затем, чтобы проинспектировать новые корабли перед спуском. Верхом ему в этом году путешествовать определенно не доводилось.

— Господин, другого такого знатока портовой фортификации в империи не найти.

— Не учи своего императора, это вредно для здоровья. — Джирал произнес это шутливым тоном, но Аркет ощутила скрытую угрозу и поняла, что задела его за живое. — Я хорошо понимаю, почему мой отец произвел те или иные назначения. Так и быть, отправлю старого ворчуна с тобой. Встретитесь у городских ворот. Веселенькая же из вас получится компания. Представляю.

— Благодарю, господин.

— Да… — Джирал потер подбородок и, наверное, уловил оставшийся на пальцах запах рабыни. — Ладно, тебе пора. Или что-то еще?

Аркет поднялась.

— Спешу исполнить вашу волю.

— Ох, перестань. Убирайся.

Выйдя из комнаты, она увидела рабыню, сидевшую в ожидании между внутренними и внешними занавесями. Накидку девушка подняла, и Аркет с удивлением обнаружила — хотя удивляться было, в общем-то, и нечему, — что северянка очень красива. Глаза их встретились, но блондинка тут же поспешила отвести взгляд. По лицу ее и шее разлился румянец.

Из-за портьеры донеслось покашливание.

Девушка опустилась на четвереньки. Груди тяжело колыхнулись. Аркет дотронулась до ее плеча и ощутила пробежавшую под пальцами легкую дрожь. Блондинка подняла голову.

— Накидка, — прошептала одними губами Аркет.

С губ девушки сорвалось испуганное «ой», в глазах заметалась паника. Аркет успокоила ее жестом, потом присела рядом, осторожно вернула накидку на место и поправила выбившуюся из-под муслина золотистую прядку.

За портьерой снова откашлялись, теперь уже требовательнее, громче. Девушка опустила голову и поспешила на зов его императорского величества. Глядя ей вслед, Аркет стиснула зубы. Крылья носа вспыхнули, дыхание участилось. В какой-то момент она даже шагнула к внутреннему занавесу, но вовремя остановилась.

Убирайся отсюда, Аркеди. И поскорее.

Всего лишь очередная рабыня.

Мысль проскочила сама собой, и Аркет даже не поняла, к кому она относилась.

Она повернулась и вышла.

Ее долг — исполнять волю императора.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— В том месте, где стремящаяся на запад река Трель разделяется на рукава, режущие мягкий суглинок береговой равнины Наома, будто линии судьбы на ладони человека, где море теряет силу, разливаясь по болотам и топям, и уже не угрожает возведенным человеческими руками сооружениям, один из далеких предков Грейса Милакара, известного также под прозвищем Дар Небесный, открыл для себя стратегическую истину: построенный в таком лабиринте город станет чем-то вроде крепости. Мало того, будучи по натуре человеком скромным и изобретательным, этот патриарх рода Милакаров не только осуществил задумку и основал поселение, добраться до которого можно было только с помощью местных проводников, но и отказался от права дать ему свое имя, а вместо того назвал Тре-а-лахайном, от старомирликского лахайнир — благословенное прибежище. Присущая человеческому языку леность вскоре породила современный вариант — Трилейн. Со временем дерево сменил камень, грязные улочки обрели мостовые, дома и башни вознеслись над равниной, став городом, который мы все знаем и любим, а свет его, видимый за полный день пути, сделался маяком для судов и караван-сараев. Давняя история основания города позабылась, а клан Милакаров, как ни грустно, встал в один ряд с прочими…

Такими словами закончил Грейс повествование, подкрепленное если не силой фактических доказательств, то по крайней мере страстью рассказчика. Не у многих достало бы дерзости открыто назвать его лжецом и уж тем более бросить такое обвинение за обеденным столом в его собственном доме.

Стоявший у завешенного парчой входа Рингил усмехнулся.

— Давненько ты ковыряешься в грязи, — громко протянул он. — А посвежей ничего не найдется, Грейс?

Разговор в освещаемой свечами столовой смолк с быстротой соскальзывающих в вечность последних песчинок в песочных часах. Холодный свет Обруча сочился в наступившую тишину через неплотно зашторенные окна на дальней стене. Взгляды собравшейся за овальным столом компании устремились к незнакомцу, заметались. Некоторые оглядывались, руки других, облаченных вбогатые одежды, вцепились в спинки стульев — ножки царапнули пол, мягко зашуршали платья. На миг выражение покоя и уверенности соскользнуло с самодовольных упитанных лиц. Рты открылись, глаза вытаращились. Сидевший на корточках справа от Милакара юнец моргнул растерянно и тут же сжал рукоять засунутого за пояс восемнадцатидюймового мачете.

Рингил поймал его взгляд и задержал на секунду — уже не ухмыляясь.

Милакар цокнул языком. Звук получился похожим на поцелуй. Мальчишка убрал руку.

— Привет, Гил. Слышал, ты вернулся.

— Правильно слышал. — Рингил перевел взгляд со слуги на хозяина. — Вижу, ты, как всегда, в курсе дел.

Стройностью Милакар не отличался и прежде, росту в нем тоже не добавилось — вопреки притязаниям на кровное родство с Наомом он был невысок, — но если эти параметры не изменились, то не иссякла в нем и та внутренняя энергия, та мускульная сила, что ощущалась даже тогда, когда он сидел. Глядя на Милакара, каждый понимал — ему не надо много времени, чтобы вскочить, принять стойку уличного бойца, выставить кулачищи и выбить дерьмо из любого, кто напрашивается на неприятности.

Пока он лишь насупил брови и большим и средним пальцами потер подбородок. Затем прищурился, и морщинки разбежались улыбкой, которая, однако, так и не тронула губ. Глубокие, бархатно-голубые, словно тронутое солнцем море у мыса Ланатрей, глаза ожили, отражая колеблющийся свет. Взгляды встретились, и губы Милакара шевельнулись, произнеся неслышно что-то, предназначенное для одного лишь Рингила.

Напряжение схлынуло.

Вслед за Рингилом прибыл, сопя от усердия, раскрасневшийся привратник, заботам которого гость вверил меч и плащ. Был он человеком далеко не молодым, и забег по лестнице и длинному коридору за быстроногим гостем дался ему тяжело.

— Уф… Его светлость мастер Рингил из Эскиат-Филдс. Полноправный рыцарь Трилейна…

— Да-да, Куон, благодарю, — язвительно перебил его Грейс. — Мастер Рингил уже и сам представился, можешь идти.

— Да, ваша честь. — Привратник метнул в гостя неприязненный взгляд. — Спасибо, ваша честь.

— И вот что еще, Куон. В следующий раз постарайся не отставать от незнакомых посетителей. Мало ли кого занесет; и наемный убийца может зайти.

— Да, ваша честь, конечно. Я постараюсь, ваша честь. Больше такого не повторится…

Милакар махнул рукой. Куон удалился, раскланиваясь и ломая руки. В душе колыхнулось сочувствие, но Рингил решительно, как упавший из трубки уголек, растоптал это чувство в зародыше. Не время для сантиментов. Он прошел в комнату, чувствуя на себе липкий взгляд мальчишки с мачете за поясом.

— Ты ведь не наемный убийца, а, Гил?

— Сегодня — нет.

— Хорошо. Потому что ты, кажется, оставил где-то свой большой меч. — Милакар деликатно помолчал. — Если, конечно, он все еще с тобой. Тот самый меч.

Рингил подошел к столу, ухмыльнулся и отвесил хозяину поклон.

— Меч со мной. И короче не стал.

Кое-кто из собравшихся негодующе заворчал, кто-то возмущенно крякнул. Рингил прошелся взглядом по лицам.

— Прошу извинить. И где только мои манеры? Добрый вечер, господа. Дамы. — Последних, строго говоря, в комнате не было. Все присутствующие женщины были из разряда платных особ. Он оглядел их, выбрал наугад одну и обратился уже к ней — Что хорошего, госпожа?

Шокированная шлюха раскрыла фиолетовые губы и уставилась на него в совершенном недоумении. Рингил терпеливо улыбнулся. Женщина беспомощно оглянулась в надежде на помощь и поддержку кого-то из клиентов, но на выручку никто не спешил.

— У нас тут все хорошее, Гил. — Если кого-то из честной компании и задел тот факт, что гость обратился в первую очередь к потаскухе, а не к особам более достойным, то Милакара выходка старинного приятеля не тронула совершенно. — Потому что за все плачу я. И кстати, почему бы тебе не попробовать сердце пумы? Вон там, на желтом блюде. Исключительно вкусно в ихелтетском маринаде. Вряд ли тебе в последние годы доводилось угощаться чем-то подобным в своей глуши.

— Ты прав, не доводилось. У крестьян только баранина да волчатина. — Рингил наклонился и ухватил с тарелки изрядный кусок мяса. Капельки жира, стекая с пальцев, падали на стол. Откусив, он неспешно пережевал и одобрительно кивнул. — Что ж, для борделя совсем неплохо.

Ропоток недовольства обежал стол. Кто-то вскочил. Не старше сорока, физиономия бородатая и не такая перекормленная, как другие. Под модным в здешних местах пурпурном с золотом наряде крепкая фигура, на которой, похоже, еще не все затекло жиром. Пальцы сжали рукоять кинжала, оставленного без внимания бдительным привратником. Рингил успел заметить золотую печатку с эмблемой болотной ромашки.

— Это возмутительно! Я не позволю какому-то Эскиату безнаказанно оскорблять присутствующих! Требую…

— Не люблю, когда меня так называют, — сказал, не переставая жевать, Рингил. — Пусть будет мастер Рингил, ладно?

— Вам требуется преподать урок…

— Сядь.

Если он и повысил голос, то лишь на самую малость, зато взгляд ожег хлыстом. Глаза встретились, полыхнули, и верзила дрогнул. Такое же предупреждение получил и юнец с мачете, только теперь предостережение пришлось подкрепить словесной угрозой — на случай, если противник пьян и не понял, что именно обещает взгляд Рингила.

Верзила сел.

— Ты бы тоже сел, Гил, — мягко предложил Грейс. — У нас здесь стоя не едят. Это грубо и неприлично.

Рингил облизал пальцы.

— Знаю. — Он еще раз прошел взглядом по собравшимся. — Кто-нибудь освободит место?

Милакар кивнул сидевшей поблизости шлюхе. Женщина проворно поднялась и, не говоря ни слова, отступила к зашторенному алькову, где и осталась стоять, скромно опустив руки и слегка выгнув обтянутое муслином бедро, чтобы гости могли по достоинству оценить предлагаемые формы.

Обойдя стол, Рингил остановился у освободившегося места, кивнул женщине у окна и сел. Бархатная подбивка сохранила тепло ее задницы, и оно непрошено просочилось через ткань штанов. Соседи справа и слева старательно отводили глаза. Пришлось напрячься, чтобы не заерзать.

У Раджала ты шесть часов пролежал в собственной моче, изображая мертвеца, пока чешуйчатые сновали между волноломов со слугами-рептилиями, отыскивая выживших. Потерпишь полчаса бабский жар. И даже поддержишь вежливый разговор с сильными и славными жителями Трилейна.

Грейс Милакар поднял кубок.

— Предлагаю тост. За одного из самых героических сынов Трилейна, ко времени вернувшегося домой.

Короткая пауза, потом отклик — что-то вроде ворчания далекого грома. Все торопливо уткнулись в кубки. Как поросята в свинарнике, подумал Рингил, не оторвутся от корыта. Опорожнив кубок, Милакар подался к нему через гостя слева, и его лицо оказалось в футе от Рингила. В нос ударил сладкий запах вина.

— Ну а теперь, когда представление закончилось, может быть, скажешь, зачем ты пришел, Гил?

Бледные глаза прищурились, в лучиках морщинок затаилось любопытство. Между аккуратно подстриженными усиками и ухоженной бородкой кривились в усмешке набрякшие в предвкушении удовольствий губы, за которыми белели краешки зубов. Рингил почувствовал, как дрогнуло сердце.

Милакар облысел — или почти облысел, — как сам и предсказывал. И, как и обещал, побрил голову.

— Пришел повидать тебя, Грейс, — сказал он, и это было почти всей правдой.


— Значит, повидать меня пришел? — прохрипел Милакар. Они лежали на большой, застеленной шелковыми простынями кровати, вымотанные, мокрые, сплетенные. Он приподнялся, схватил Рингила за волосы на затылке и, протащив лицом по влажному бедру, ткнул носом в дряблую промежность. — Нет, пришел ты вот за этим. Лживый кусок благородного дерьма. Точно так же, как тогда, пятнадцать сраных лет назад, мальчишкой-Эскиатом.

Милакар повернул кулак, больно затягивая волосы.

— Шестнадцать лет. — Рингил сбросил его руку, перехватил, переплетая пальцы, поднес его ладонь к лицу, прижал к губам. Поцеловал. — Пятнадцать было мне, запомни. И больше не называй так.

— Как? Мальчишкой?

— Эскиатом. Сам знаешь, не люблю.

Милакар высвободил правую руку, приподнялся, подпер щеку и посмотрел на лежащего поперек него Рингила.

— Но так зовут твою мать.

— Она за него вышла. — Уткнувшись носом в сырое и теплое лоно Милакара, Рингил смотрел в сгущающуюся у двери темноту. — Это ее выбор, не мой.

— Не уверен, что выбор зависел только от нее. Сколько ей было, когда ее отдали за Гингрена? Двенадцать?

— Тринадцать.

Оба замолчали. С обращенного к реке широкого балкона сочился свет Обруча, ледяной лужицей разливаясь по убранному ковром полу спальни. Створки были открыты, шторы шевелились ленивыми привидениями, и прохладный осенний ветерок остужал тела, еще не кусая их, как было бы в верховьях, у Гэллоус-Гэп, но уже обещая скорый холод.

Рингил поежился, по коже побежали мурашки, на руках поднялись волоски. Он вдохнул кислый, с дымком, запах Грейса, и тот, словно наркотик, перенес его на полтора десятка лет назад. Бурные ночи с вином и фландрином в доме Милакара в районе складов; знакомство с запретным, первый волнительный импульс к исполнению его, Грейса, желаний… Вспомнилось, как ходил за добычей в доки с парнями Грейса; как пробирался крадучись по ночным улицам города; как убегал в панике от стражей, трясясь от страха, когда кого-то ловили… А редкие стычки в темном переулке или в вонючем притоне, иногда с поножовщиной? Все это, включая драки, было так здорово, так круто, что вовсе и не казалось опасным.

— Ты все-таки скажи, зачем пожаловал, — нарушил молчание Грейс.

Рингил перекатился на спину, положил голову на живот партнера. Под сравнительно скромным слоем жирка, что и неудивительно для мужчины среднего возраста, ощущались мышцы. Они лишь слегка дрогнули, приняв на себя дополнительный вес. Потолок в спальне Милакара украшали сцены разнузданных оргий. В одной из них два конюших и служанка вытворяли нечто невероятное с кентавром. Идеальный пасторальный мирок… Рингил невесело вздохнул.

— Надо помочь семье, — уныло сказал он. — Найти кое-кого. Одну кузину. У нее неприятности.

— И ты думаешь, я вращаюсь в тех же кругах, что и Эскиаты… — Живая подушка под головой у Рингила затряслась от смеха. — Увы, ты серьезно переоценил мое положение в нынешнем раскладе. Не забывай, я всего лишь преступник.

— Я уже заметил, как крепко ты держишься за корни. Большой дом в Глейдсе, обед с членами Болотного братства, свой среди своих.

— Может, тебе полегчает, если я скажу, что домишко на улице Большой Добычи остался за мной. И, если позабыл, напомню: моя семья из Братства. — В голосе Грейса прорезалась острая нотка. — Мой отец до войны был проводником.

— Да, конечно, а твой прапрапра… и так далее дед основал город Тре-а-лахайн. Все к тому шло, Грейс. Как ни крути, пятнадцать лет назад ты не посадил бы рядом с собой того урода со столовым ножичком за поясом. И в таком доме жить бы не согласился.

Мышцы у него под головой немного напряглись.

— Я тебя разочаровал? — негромко спросил Милакар.

Рингил продолжал рассматривать потолок и лишь пожал плечами.

— После пятьдесят пятого многое изменилось. Нам всем пришлось как-то выкручиваться. Ты не исключение.

— Какой ты добрый.

— Точно. — Рингил сел. Подобрал под себя ноги. Сложил руки на коленях. Тряхнул головой, убирая упавшие налицо волосы. И повернулся к оставшемуся лежать Грейсу. — Так ты хочешь мне помочь? Найти ту самую кузину?

— Конечно, какие проблемы. — Милакар состроил соответствующую гримасу. — Что у нее за неприятности?

— Цепи — вот ее неприятности. Насколько я могу судить, примерно четыре недели назад ее отправили в Эттеркаль — на аукцион.

— В Эттеркаль? — Беззаботное выражение соскользнуло с лица Милакара. — Продали законно?

— Да. В зачет невыплаченного долга. Канцелярия признала факт продажи, покупателям из Солт-Уоррена моя кузина понравилась, и ее, вероятно, в тот же день заковали в цепи и отправили вместе с другими. Но бумаги то ли подделали, то ли потеряли, или, может, я дал взятку не тому чиновнику. В общем, листок, что мне всучили, нигде не принимают и не признают. В Эттеркале со мной никто и разговаривать не желает. Мне уже надоело быть вежливым.

— Это я заметил. — Грейс задумчиво покачал головой. — Можешь объяснить, как могло случиться, что дочь клана Эскиата оказалась аж в Уоррене?

— Вообще-то она не из Эскиатов, а мне доводится двоюродной сестрой. Она из Херлиригов.

— Ого! Болотная кровь.

— Да. К тому же и замуж вышла неудачно. С точки зрения Эскиатов. — Рингил поймал себя на том, что раздражается все сильнее, однако сдерживаться не стал. — За какого-то торговца. О том, что происходит, Эскиаты тогда не знали, но, откровенно говоря, по-моему, если бы и знали, то, скорее всего, и палец о палец бы не ударили.

— Гм… — Милакар посмотрел на свои руки. — Эттеркаль.

— Вот именно. Помимо прочих, твои старые приятели, Брюзга Снарл и Финдрич.

— Гм…

Рингил прищурился.

— Что такое? Какие-то трудности вдруг возникли?

Молчание. Где-то внизу, на первом этаже, кто-то наливал воду в большую емкость. Милакар, похоже, прислушивался к доносящимся оттуда звукам.

— Грейс?

Глаза их встретились, и Грейс выжал из себя неуверенную улыбку. Таким Рингил его еще не видел.

— С тех пор как ты уехал, Гил, многое изменилось.

— Так расскажи.

— Это касается и Эттеркаля. Солт-Уоррен сейчас совсем не тот, что был когда-то, до Либерализации. Конечно, и тогда о работорговле знали все. Об этом и Поппи постоянно твердил, и Финдрич, когда удавалось его разговорить. — Слова вылетали у Милакара изо рта с такой скоростью, словно он боялся, что его оборвут, не дадут высказаться. — Ты не поверишь, когда увидишь, как там все разрослось. Деньги, конечно, большие. По-настоящему большие. Ни на кринзанзе, ни на фландрине таких никогда не зарабатывали.

— Ты вроде как завидуешь.

Улыбка мелькнула и тут же погасла.

— Деньги обеспечивают протекцию. Сейчас нельзя прийти в Эттеркаль и устроить там разборки, как в наши времена, когда все решали сутенеры и улица.

— Ну вот, ты снова меня разочаровываешь, — усмехнулся Рингил, хотя под легкомысленным тоном скрывалось нарастающее беспокойство. — В прежние времена в Трилейне не было улицы, по которой ты не мог бы прошвырнуться.

— Как я уже сказал, многое изменилось.

— Помнишь, как нас пытались не допустить на праздник воздушных шаров в Глейдсе? «Мои предки построили этот вонючий город, и пусть никто не думает, что какие-то засранцы с шелковыми поясочками заставят меня прозябать на помойке». — Рингил цитировал Милакара, и голос его прозвучал эхом, пролетевшим через много лет, а черты лица сами собой затвердели. — Помнишь?

— Послушай…

— Конечно, теперь ты сам живешь в Глейдсе.

— Гил, я же говорил…

— Да, говорил. Многое изменилось. Слышал.

Он не мог больше прятать его, то сочащееся ощущение утраты, еще одной потери, смешивающееся с давним, накапливавшимся годами чувством измены, что горчило сейчас на языке.

Рингил вскочил с кровати, как будто увидел скорпионов на простынях. Последние лучи гасли, последнее тепло рассеивалось. Посмотрел на оставшегося лежать Милакара и испытал вдруг острую потребность смыть с себя его запах.

— Я — домой, — бросил Рингил и принялся собирать валявшуюся на полу одежду.

— У них двенда, Гил.

Штаны, рубашка, скомканные чулки.

— Конечно.

Милакар смотрел на него секунду-другую, потом вдруг слетел с кровати и прыгнул, как боевой ихелтетский кот. Обхватил руками, придавил всем весом, сопя натужно, стремясь опрокинуть, свалить. Они будто повторяли тот танец, что исполняли минуты назад на кровати, только теперь с бешенством и злобой.

В другой раз, может, у Милакара и был бы шанс продержаться, но гнев еще бушевал в голове, злость щекотала и напрягала мышцы, отточенные годами войны рефлексы срабатывали лучше всякой системы предупреждения. С яростью, на которую он, казалось, был уже не способен, Рингил разбил захват и, применив прием из арсенала ихелтетского рукопашного боя, отправил противника на пол. Не успев собраться, Милакар грохнулся тяжело, всем весом. Воздух шумно вырвался из легких, надсадное дыхание сбилось. Большим пальцем левой руки Рингил зацепился ему за щеку, угрожая порвать рот, пальцы правой замерли в дюйме от левого глаза Милакара.

— Со мной твои дерьмовые фокусы не пройдут, — прошипел он. — Я тебе не мальчишка. Полезешь — убью.

Милакар закашлялся, задергался.

— Да пошел ты! Я помочь стараюсь. Послушай, у них, в Эттеркале, двенда.

Взгляды сомкнулись. Секунды растянулись.

— Двенда?

Глаза Милакара сказали, что, по крайней, мере сам он в это верит.

— Какой-то вшивый олдраин? Ты это имеешь в виду? — Рингил убрал палец из-за щеки Милакара. — Настоящий, без дураков, Исчезающий? Здесь, в Трилейне?

— Именно это я и имею в виду.

Рингил опустил и правую руку.

— От тебя дерьмом несет.

— Спасибо.

— Или обкурился. Запасов-то хватает.

— Я знаю, потому что сам видел.

— Послушай, их ведь не просто так назвали Исчезающим народом. Они ушли. Даже кириаты помнят их только по легендам.

— Верно. — Милакар поднялся. — А до войны никто не верил в драконов.

— Это не одно и то же.

— Ладно, тогда объясни сам.

Грейс протопал через спальню к вешалке, где висели роскошные, в имперском стиле, кимоно.

— Что объяснить? Что какой-то актеришка с подведенными глазами напугал вас до усрачки?

— Нет. — Милакар набросил на плечи халат, затянулся, завязал узлом пояс. — Объясни, как случилось, что Болотное братство отправило в Эттеркаль трех своих лучших разведчиков, парней опытных и знающих дело почти так же, как мастер ложи, а вернулись только их головы.

Рингил развел руками.

— Ну, значит, у твоего актеришки дурь получше, да к тому же он еще и секачом махать умеет.

— Ты не так меня понял. — Грейс снова неловко усмехнулся. — Я не сказал, что их убили. Я сказал, что вернулись только головы. Живые, с кочерыжкой дюймов в семь вместо шеи.

Рингил молча уставился на него.

— Именно. Можешь объяснить?

— Ты сам видел?

Сдержанный кивок.

— На собрании ложи. Туда принесли одну голову. Обрубок опустили в воду, и через пару минут эта хреновина подняла веки и узнала мастера. Это было видно по ее выражению. Потом открыла рот, попыталась что-то сказать, но без шеи, без голосовых связок у нее, конечно, ничего не получилось — только губами шевелила, хрипела да язык высовывала. А потом вдруг как расплакалась, слезы так и покатились… — Милакар с усилием сглотнул. — Минут через пять вытащили ее из воды, и все кончилось. Сначала слезы как будто высохли, потом и вообще шевелиться перестала. Как у помирающего в постели старика. Да только ж она все равно осталась живая — положи ее в воду и… — Он беспомощно качнул головой. — И опять все то же самое.

С балкона повеяло холодком. Голый Рингил поежился, повернулся и посмотрел в ночь, как будто что-то звало его оттуда, издалека.

— Крин есть? — негромко спросил он.

Милакар кивком указал на туалетный столик.

— Само собой. Верхний ящик слева. Пару косяков я уже приготовил. Угощайся.

Рингил прошел через комнату, выдвинул ящик. На дне перекатывались три свернутые из желтоватых листьев самокрутки. Он взял одну, шагнул к лампе и наклонился к фитилю. Хлопья кринзанза затрещали, занимаясь, ноздри пощекотал кисловатый запах. Он затянулся покрепче, вбирая в легкие знакомый вкус. Резкий, продирающий, гонящий изнутри холод. Крин как будто вспыхнул в голове холодным пламенем. Рингил вздохнул и, оставляя за собой дымный след, вышел на балкон.

Глейдс лежал перед ними как на ладони, до самой воды. Между деревьями мерцали огоньки таких же, как у Милакара, спрятавшихся в садах особняков, между ними вились улочки, начинавшиеся когда-то, столетия назад, с проложенных через болото тропинок. На западе дельта изгибалась, старинные доковые постройки на другом берегу уступили место изысканным садам и дорогим святилищам в честь богов Наома.

Облокотившись на балконную балюстраду, Рингил стер презрительную ухмылку и попытался посмотреть на перемены с другой стороны. В Глейдсе с самого начала водились большие деньги. Но в прежние дни самодовольства было меньше, а кланы, строившие здесь дома, зарабатывали на доставке грузов. Теперь, после войны, доки сдвинулись вниз по течению, с глаз подальше, и из-за реки на Глейдс смотрели только святилища, громоздкие, нескладные, как каменное эхо возродившейся клановой набожности и веры в свое право управлять.

Вот вам — он выпустил струю едкого дыма. И, не оглядываясь, почувствовал, как на балкон вышел Милакар.

— Тебя арестуют за этот потолок.

— Здесь не арестуют. — Милакар стал рядом, глубоко, с наслаждением, втянул ночной воздух. — В этой части города Комитет по домам не ходит. Уж тебе бы надо знать.

— Значит, не все изменилось.

— Не все.

— Верно, клетки я и сам видел. — Оно всплыло совершенно неожиданно — неприятное, отдающее холодком воспоминание, совсем ему не нужное и покоившееся, казалось, под тяжелой крышкой, всплыло позавчера, когда карета проезжала по мосту у Восточных ворот. — В канцелярии делами все еще Каад заправляет?

— Такого рода делами — да. Оно ему на пользу — молодеет день ото дня. А ты не замечал, что власть одних питает, а других сушит? Так вот, Мурмин Каад определенно из первых.

Там, в палате Слушаний, Джелима вяжут и стаскивают, дрожащего и извивающегося, со стула. Слушая приговор, он недоверчиво таращит глаза, пыхтит, надсадно кашляет, пытается протестовать — от этих жалких потуг оправдаться у зрителей мурашки бегут по коже, потеют ладони, и ледяные иглы, от которых не спасает даже теплая одежда, впиваются в руки и ноги.

Между Гингреном и Ишил сидит, скованный ужасом, Рингил.

Глаза осужденного вспыхивают и лезут из орбит, как у охваченной паникой лошади, взгляд цепляется за лица собравшейся знати, словно он еще ждет от них какого-то чудесного спасения, но вместо избавителя он видит Рингила. Секунду они смотрят друг на друга, и Рингила словно пронзает клинок. Неведомо как Джелим высвобождает руку, тычет в сторону галереи и визжит:

— ЭТО ОН, ВОЗЬМИТЕ ЕГО… ЭТО ОН, ВОЗЬМИТЕ ЕГО… НЕ МЕНЯ — ЕГО…

Несчастного волокут дальше, и жуткий крик тянется за ним, и все собравшиеся знают, что это только начало, что настоящая агония выплеснется завтра в клетке.

Внизу, на возвышении, у кафедры судьи, дотоле с безразличным спокойствием наблюдавший за происходящим Мурмин Каад поднимает голову и тоже смотрит на Рингила.

Смотрит и улыбается.

— Тварь. — Голос заметно дрогнул, и Рингил затянулся. — Жаль, не убил его тогда, в пятьдесят третьем, когда была возможность. — Он перехватил косо брошенный взгляд. — Что?

— Ах, юность, прекрасная пора, — вздохнул Милакар. — Думаешь, это и вправду было бы так легко?

— А почему нет? В городе в то лето творилось невесть что, полнейший хаос, всюду солдаты, у всех оружие. Никто бы и не узнал.

— Ну и что? Его заменили бы кем-то другим. Может, кем-то похуже.

— Похуже? Да хуже некуда!

Снова вспомнились клетки. Там, на мосту, он даже не посмел посмотреть на них из окна кареты. А когда отвернулся и увидел перед собой напряженное лицо Ишил, не нашел в себе сил ответить на ее взгляд. Кто знает, какие звуки могли достичь его ушей, если бы они не тонули в стуке и скрипе колес? Вот тогда он и понял, что ошибался, что время, проведенное вдали от города, в тени Гэллоус-Гэп и связанных с ним воспоминаний, вовсе не ожесточило и не закалило, как он на то надеялся. Он так и остался мягкотелым и неподготовленным, каким был всегда, и лишнее тому подтверждение — отпущенное брюшко.

Милакар снова вздохнул.

— Комитет общественной морали не зависит от Каада сейчас и не зависел никогда — ему и собственного яда хватает. Много ненависти в сердцах людей. Ты был на войне, Гил, ты знаешь это лучше других. Люди вроде Каада всего лишь линзы, собирающие лучи солнца в пучок на кучке хвороста. Линзу можно разбить, но солнце не погасишь.

— Не погасишь, однако разжечь следующий костер станет труднее.

— На какое-то время. Потом появится другая линза, или придет следующее, еще более знойное лето, и пожары разгорятся вновь.

— А ты, смотрю, к старости фаталистом заделался. — Рингил кивнул туда, где мелькали огоньки особняков. — Или такое бывает со всеми, кто селится выше по реке?

— Нет, такое приходит к тем, кто, прожив достаточно долго, научился ценить оставшееся время. Кто способен распознавать фальшь в призывах к священной войне. Клянусь Хойраном, Гил, уж ты-то знаешь это лучше многих. Или забыл, как обошлись с нашей победой?

Рингил улыбнулся, чувствуя, как улыбка растекается по лицу, словно пролитая кровь. Защитный рефлекс на застарелую боль.

— Священная война тут ни при чем, Грейс. Речь идет о нескольких подонках работорговцах, умыкнувших не ту девушку. Все, что мне нужно, это имена посредников в Эттеркале, на чью помощь я могу рассчитывать.

— А двенда? — сердито возразил Милакар. — Колдовство?

— Колдовство я и раньше видывал. Только оно никогда не мешало мне убивать тех, кто вставал на пути.

— Ты не все видел.

— Ну, жизнь тем и интересна. Новым опытом. — Рингил затянулся поглубже. Красный огонек самокрутки вспыхнул, осветив лицо, и отразился искорками в глазах. Рингил выпустил дым вверх. Взглянул на Грейса. — А ты сам-то его видел?

Милакар сглотнул.

— Нет, сам не видел. Говорят, держится особняком, даже в Уоррене. Но есть и такие, что с ним встречались.

— По их словам.

— Я этим людям верю.

— И что же эти достойные люди рассказывают о нашем олдраинском друге? Что у него глаза как черные дыры? Уши как у зверя? Что когда идет, изрыгает молнии?

— Нет. Они говорят… — Милакар умолк на секунду и продолжил уже тише: — Говорят, он прекрасен. Да, Гил, так о нем говорят. Что он невыразимо прекрасен.

По спине пробежал холодок, и Рингил повел плечами, отгоняя его. Потом бросил в ночной сад окурок и какое-то время смотрел на тлеющий внизу уголек.

— Что ж, я тоже видел красоту, — произнес он уже серьезным тоном. — И это никогда не мешало мне убивать тех, кто вставал на пути.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

К тому времени, как вернулись на стоянку, небо над степью уже померкло.

Известие о нападении раннеров опередило их — среди выехавших в ночное пастухов оказался двоюродный брат Руни, который тут же помчался назад, чтобы известить о случившемся ближайших родственников. Эгар последовал за ним, ведя в поводу лошадь с переброшенным через круп телом, Кларн ехал сзади, на почтительном расстоянии, настороженно, как ворон, посматривая по сторонам. В лагере уже горели повсюду факелы; встречать их собрался едва ли не весь клан во главе с семьей Руни. Был здесь и шаман Полтар, сухопарый, с бритой наголо головой, стоявший в стороне от толпы, и его приспешники со всем необходимым для похоронной церемонии. Люди негромко переговаривались, но все разговоры стихли, когда в свете факелов они увидели своего вождя — израненного, в окровавленной одежде.

Умирать степные упыри не спешили, убегать тоже — следы их когтей покрывали Эгара с головы до ног.

Вождь опустил голову — смотреть в глаза Нарме и Джуралу не было сил. Ни отец, ни мать не хотели, чтобы сын так рано брался за трудную работу пастуха, но когда вопрос решался на совете, Эгар возражать не стал, поскольку юноша достиг совершеннолетия. Желание у Руни было, а обращению с животными он учился сызмальства.

К тому же все лучше, чем слоняться без дела с отпрысками семей богатых скаранакских скотоводов, пить рисовое вино да выкрикивать непотребности в адрес проходящих женщин. Верно, вождь? Уж лучше парню заняться настоящим делом.

И вот теперь Эгар снял разорванное, кое-как перевязанное и уже остывшее тело с лошади, взял его на руки и моргнул от боли, когда ноша надавила на раны. Медленно, шаг за шагом, не чувствуя под собой ног, двинулся он к родителям Руни.

Нарма расплакалась и чуть ли не упала на сына. Эгар с трудом устоял на ногах. Джурал прятал лицо в темноте, чтобы не показать клану слезы.

Каждый раз, когда случалось нечто подобное, Эгар ругал себя за то, что вернулся с юга да еще и согласился взять на себя бремя власти.

— Он принял смерть воина.

Дрэгонсбэйн произнес положенные случаю слова, мысленно проклиная всех и вся. Какая глупость! Какая несправедливость! Мальчишке всего шестнадцать! Еще пару лет, и стал бы воином, а тогда, может, и вышел бы живым из схватки с упырями.

— Имя его навечно сохранится в наших сердцах как имя защитника клана. — Эгар помолчал, не зная, что еще сказать, и добавил почти неслышно: — Прости, Нарма.

Несчастная мать запричитала еще громче. И именно этот момент выбрал шаман для вступления в роль.

— Утихни, женщина. Что подумают небожители о воине, смерть которого сопровождается таким воем? Благосклонно ли примут его? Он сейчас уже смотрит на вас с Небесного Пути, и ему стыдно перед предками за все эти вопли. Иди и приготовь для него свечи, как и положено женщине.

Что случилось дальше, никто потом ясно вспомнить не мог, а уж сам Эгар тем более. Нарма никак не могла оторваться от тела сына, и Полтар, подойдя ближе, попытался оттащить ее силой. Короткая возня, новый взрыв рыданий и звонкая пощечина. Тело соскользнуло с рук Эгара и упало, глухо ударившись головой. Нарма закричала на шамана, а тот ударил ее по лицу. Женщина рухнула рядом с сыном будто вязанка хвороста. Горечь вины соединилась с накопившимся гневом, и воин врезал шаману со всей еще остававшейся в правой руке силы. Полтар отлетел футов на пять и грохнулся спиной на землю.

На мгновение все замерли, затаив дыхание.

Один из помощников шамана шагнул было к Эгару, но, увидев выражение перемазанного кровью лица, передумал и отступил. Трое других поспешили на помощь Полтару и помогли ему встать. Толпа пришла в движение, заволновалась, зашумела нерешительно, но страшное слово так и не произнесла. Его выплюнул с кровью шаман.

— Святотатство!

— А, перестань, — протянул Эгар с напускным безразличием, но не слишком убедительно — Полтар мог доставить серьезные неприятности.

Единственной в степи силой, признаваемой махаками равной их собственной, была переменчивая сила Небожителей. В отличие от бога южан, расчетливого, педантичного бухгалтера-захватчика, Небожители были ревнивы, завистливы, непостоянны и непредсказуемо жестоки. Дабы напомнить махакам об их месте в мироустройстве, они насылали ураганы и болезни — без разбору, наугад, настраивали людей друг против друга — так, забавы ради, а потом играли между собой в кости, решая, кому жить, а кому умирать. Короче, вели себя как праздные и могущественные боги среди людей, и единственным их полномочным посланником на земле был шаман. Обидеть шамана означало оскорбить Небожителей, и тот, кто позволял себе такое, рано или поздно платил высокую цену.

И вот теперь старший из прислужников Полтара подступил к замершим в ужасе сканаракам, размахивая жезлом.

— Святотатство! Свершилось святотатство! Кто искупит грех?

— Ты и искупишь, погань, если не заткнешься.

Эгар направился к нему с намерением пресечь возмущение в зародыше. Прислужник не сдвинулся с места — в глазах застыли страх и огонь безумной веры.

— Уранн Серый…

Эгар схватил его за горло.

— Я сказал, заткнись! Где был Уранн Серый, когда мне требовалась его помощь? Где был Уранн Серый, когда в помощи нуждался этот парнишка? — Он обвел взглядом выхваченные из тьмы пламенем факела испуганные лица и впервые в жизни поймал себя на том, что презирает собственный народ. Голос его зазвучал громче. — Где он каждый раз, ваш паскудный Уранн, когда в нем есть нужда? Где он был, Гарат, когда шакалы убили твоего брата? Когда у тебя, Инмат, волки вытащили дочку из люльки? Где он был, когда нас косила лихорадка, и дым от погребальных костров скрывал горизонт отсюда до Ишлин-Ичана? Где был этот серый мудак, когда умер мой отец?

— Ты говоришь как ребенок, — негромким, мертвенным голосом ответил Полтар, и толпа притихла, внимая ему. Ничего не скажешь, свое дело шаман знал хорошо. — Ты побывал на юге, и юг растлил тебя, отвратил от наших обычаев. Теперь своим святотатством ты навлек беду на скаранаков. Ты больше не можешь править кланом. Серый явил свою волю через смерть мальчика.

Толпа зашумела, но единства в ней не было. Многие недолюбливали Полтара из-за его особого положения, позволявшего вести праздный образ жизни. Циников в степи хватало и без Эгара, и не он один, побывав на юге, вернулся оттуда с другим, более широким, представлением о мире. Трое или четверо дослужились в Ихелтете до чина капитана, а один, Марнак, дрался бок о бок с Дрэгонсбэйном у Гэллоус-Гэп. Будучи старше на добрый десяток лет, он сохранил быстроту и гибкость, а его верность не могли поколебать никакие призывы шамана. Эгар уже заметил в толпе его суровое, обветренное лицо, выражавшее готовность прийти на помощь. Перехватив взгляд вождя, Марнак кивнул, и у Эгара засвербело от благодарности в глазах.

Но были и другие.

Слабые и глупые, они сбились в кучу, страшась и холодной ночи, обступившей освещенный факелами круг, и того, что таилось в ней. Почти так же боялись они и всего нового, всего, что могло нарушить привычное представление о мирке, заключенном между огромным небом и никогда не меняющимся степным горизонтом.

А за их спинами, играя на их страхах, стояли жадные и богатые, те, чья ненависть к переменам объяснялась опасением, что перемены могут нарушить сложившийся уклад. Те, кто встретил возвращение героя Дрэгонсбэйна не с радостью, а с холодным недоверием и настороженностью. И в том числе, как ни прискорбно, по меньшей мере двое его братьев.

Для всех этих людей Полтар и закоснелые верования воплощали все, на чем стояли махаки, все, чего они могли лишиться при нарушении сложившегося равновесия. Поддерживать Эгара они не рискнут. В лучшем случае останутся в стороне. А вот прочие могли решиться и на кое-что похуже.

Темные, словно ободранные по краям, облака растянулись по небу, и только на юге степь серебрилась в изливающемся сверху свете Обруча. Бросив взгляд на томящихся в неуверенности людей, Эгар принял решение идти в бой.

— Если Уранну Серому есть что сказать мне, — громко провозгласил он, — пусть придет сюда и скажет это сам. Не дело, когда за него говорит дряхлый падальщик, слишком ленивый, чтобы добывать свое мясо так, как подобает мужчине. Я здесь, Полтар. — Он раскинул руки. — Давай зови его. Зови Уранна. Если я совершил святотатство, пусть он разверзнет небеса и поразит меня на месте. А если этого не случится, тогда, выходит, он отвернул от тебя ухо.

Словно шорох ветерка пронесся по толпе, но то не было негодованием оскорбленных в вере, а скорее изумлением зрителей, ставших свидетелями рискованного трюка уличного циркача. Шаман устремил на противника истекающий злобой взгляд, однако рта не открыл. Эгар постарался не выдать охватившей его радости.

Так-то, сучий потрох!

Полтар оказался в ловушке. Шаман не хуже Эгара знал, что в последнее время Небожители нечасто являют себя людям. Одни объясняли это тем, что они куда-то ушли, другие — тем, что их уже и нет больше, а некоторые даже заходили так далеко, что утверждали, будто их никогда и не было. Истинные причины, как выразился бы Рингил, существенного значения не имели. Если Полтар призовет Уранна и ничего не случится, шаман не только выставит себя глупцом, но и продемонстрирует полное бессилие. И тогда дерзкое поведение Эгара станет в глазах клана примером доблести воина, бросившего вызов старому, шелудивому, беспомощному шарлатану.

— Ну, шаман?

Полтар поплотнее запахнул побитый молью кожух из волчьей шкуры и бросил взгляд в толпу.

— Мозги у него на юге протухли, — презрительно прошамкал он. — Помяните мое слово, он еще навлечет на всех вас гнев Серого.

— Ступай в свою юрту, Полтар, — с напускным равнодушием проговорил Эгар. — И постарайся вспомнить, как подобает вести себя шаману. Потому что если ты еще раз позволишь себе такое, я перережу твою поганую глотку и повешу тебя на дереве — на корм стервятникам. Ты, — он указал на старшего из прислужников, — хочешь что-то сказать?

Прислужник с перекошенным ненавистью лицом злобно посмотрел на него, но только закусил губу, сдерживая рвущиеся с языка проклятия. Полтар наклонился и что-то шепнул ему, после чего, метнув в воина прощальный взгляд, зашагал прочь, сопровождаемый четырьмя сторонниками. Люди молча смотрели ему вслед.

— Помогите семье павшего воина! — крикнул Эгар, и все обратились к плачущей над телом сына Нарме.

Женщины окружили ее со словами утешения и поддержки. Дрэгонсбэйн кивнул Марнаку, и седой капитан подошел.

— Удачно получилось, — негромко сказал он. — Но если шаман останется в юрте, кто проведет церемонию у погребального костра?

Эгар пожал плечами.

— Если понадобится, пошлем в Ишлинак за заклинателем. Они там кое-чем мне обязаны. А пока присматривай за стариком. Сообщай мне обо всем, даже если он всего лишь зажжет трубку.

Марнак кивнул и удалился, оставив Эгара наедине с тяжкими думами о грядущем. Одно лишь он знал наверняка.

Ничего еще не кончилось.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Домой Рингил возвращался не в духе, да еще в глаза от крина как песку насыпали. Палитра предрассветного Глейдса вполне соответствовала настроению: поднимающийся с реки туман с трудом цеплялся за черные, будто истерзанные, силуэты мангровых деревьев, освещенные окна высоких особняков напоминали иллюминаторы пришвартованных кораблей. Под размытой аркой неба тянулись грязными пятнами облака, и ясное ночное мерцание изрядно потускнело, словно стерлось, с приближением утра. Неестественно бледная мостовая убегала вперед, протискиваясь между стволов. Все знакомое, только поблекшее. Он шел домой с уверенностью лунатика; казавшееся забытым всплыло из памяти за прошедшие после возвращения несколько дней и теперь безошибочно руководило им. С этой стороны реки не изменилось почти ничего — если не считать появления здесь Грейса, — и сегодняшнее утро вполне могло быть самым обычным утром его неразумно растраченной юности.

Если бы не дурацкий меч, который ты таскаешь за спиной, да отпущенный животик.

При своем внушительном размере Рейвенсфренд вовсе не был тяжелым оружием — кириатские кузнецы предпочитали работать с легкими сплавами, — но в это утро он давил спину, как обломок корабельной мачты, с которым Рингила бросило в море и который он тащил теперь к берегу сомнительной надежды. Многое переменилось с тех пор, как он уехал. После крина и уклончивых ответов Грейса осталось ощущение усталости, упадка сил, опустошенности. То, за что он когда-то мог ухватиться, унесло бурей, корабельных товарищей разметало, а обитавшие на берегу туземцы вовсе не отличались дружелюбием.

Рингил замедлил шаг, остановился, чувствуя знакомое покалывание на затылке.

Кто-то шел слева от дорожки, осторожно проскальзывая между деревьями. Может быть, даже не один. Рингил размял пальцы правой руки. И крикнул в сырую, неподвижную ночь:

— Мне сегодня не до шуток!

Крикнул и поймал себя на том, что это не так. Кровь уже забурлила в венах, заставляя сердце радостно частить. С каким удовольствием он сейчас убил бы кого-нибудь.

Снова движение. Похоже, тот, кто прятался, не испугался. Рингил резко обернулся, бросил руку за голову, поймал головку эфеса. Клинок почти бесшумно вышел на девять дюймов смертоносной стали, и остальная часть ножен, державшаяся на зажимах, раскрылась, позволяя развернуть лезвие в сторону. В предутреннем воздухе звук получился холодный, чистый. Левая рука тоже легла на длинную потертую рукоять, пустые ножны вернулись на место, а Рингил, завершив поворот, замер.

Ловкий трюк, проделанный с подлинно кириатской элегантностью и быстротой, не раз и не два заставал врасплох неосмотрительного врага и был неотъемлемой частью загадки по имени Рейвенсфренд, тайного знания, полученного Рингилом от Грашгала вместе с самим оружием. Теперь, видя над головой Рингила отливающий синью клинок, противник мог оценить ситуацию и решить, стоит ли связываться с обладателем кириатского палаша. За последние десять лет голубая сталь несколько раз покидала ножны только для того, чтобы заставить врага одуматься, и Рингил кровожадно надеялся, что сейчас такое не повторится. Он огляделся.

Ничего.

Он стрельнул взглядом по кронам подступающих к дорожке с обеих сторон деревьев, оценил ситуацию и лишь затем принял более привычную позу с мечом вперед. Рейвенсфренд резанул воздух, описывая дугу.

— Верно, — крикнул он. — Кириатская сталь по твою душу.

В ответ рассмеялись — по крайней мере, так ему почудилось, — и между деревьями пронесся пронзительный шепоток. По шее словно соскользнул холодный воротник. Внезапно Рингил почувствовал себя так, будто все окружающее лишилось привычного земного контекста, будто его перенесло в некое чужое, незнакомое место, отделенное от привычного холодной межзвездной пустотой. Замерли, как невольные свидетели, деревья. Съежилась и притихла река.

Порыв раздражения и злости прошел через него подобно ветру сквозь крону.

— Я тут яйца чесать не собираюсь. Хочешь сразиться, давай. Солнце восходит, и такому дерьму, как ты, пора убираться — в кроватку или в могилу.

Что-то взвизгнуло справа, ломанулось вдруг через кусты. Метнув взгляд вправо, Рингил успел заметить нечто по-обезьяньи, вразвалку убегающее прочь. И тут же еще хруст и еще один похожий силуэт. Что-то блеснуло — не разобрать, в предутреннем свете у всего свинцовый отблеск.

И снова смех.

На сей раз он будто слетел сверху, пронесся мимо уха, нежно тронув его легким дуновением. Рингил ощутил его, вздрогнул, как от физического прикосновения, обернулся и…

И все прошло. Все пропало. Словно солнечный свет, просочилось через кожу и осело в костях. Некоторое время Рингил ждал, что оно вернется. Ждал, держа перед собой меч. Но нет, не вернулось, наигралось и ушло. Не вернулись и те, напоминающие фигуры людей. Рингил наконец сдался, расслабился и убрал палаш в ножны. Еще раз огляделся и пошел дальше, но уже веселее, живее, легким шагом, словно недавнее возбуждение прочистило и освежило его изнутри. Память же о смехе он убрал подальше, чтобы не присматриваться лишний раз и не задумываться.

Нервы после крина шалят.

Небо вверх по реке начало сереть, когда Рингил подошел наконец к дому. Он приник к массивной железной решетке главныхворот и в какой-то момент увидел себя со стороны — жалкий призрак, не желающий расставаться с местом своего земного существования, цепляющийся за то, к чему уже нет возврата. Ворота крепились дополнительно цепью и венчались острыми шипами, перебраться через которые — он знал это на собственном опыте — не так-то просто. Никакого движения ни в доме, ни возле не наблюдалось. Рингил уже взялся было за веревку звонка, потом опустил руку и отступил. Нарушать столь плотную, густую тишину казалось неуместным.

Он усмехнулся над невесть откуда взявшейся чувствительностью и крадучись пошел вдоль забора, отыскивая дыру, проделанную еще в детстве. Протиснувшись — уф, еле-еле! — между прутьями и продравшись через цепкие кусты, беззаботно зашагал по посыпанной галькой дорожке к задней двери.

На хруст камешков во двор вышел стражник с пикой в одной руке и фонарем в другой. За то время, что понадобилось бы солдату, чтобы уронить фонарь и взять на изготовку пику, Рингил успел бы по меньшей мере дважды убить его, но мысль эта пришла и ушла, как ленивая волна. Он лишь поднял в приветствии руку. Присмотревшись, стражник узнал Гила и, не говоря ни слова, скрылся в доме.

Дверь в нижнюю кухню была, как обычно, открыта. Через нее в утренние сумерки проливался красноватый мерцающий свет, и казалось, из левого нижнего угла серой махины особняка вытекают жизненные соки. Рингил прошел вдоль стены, ведя пальцами по старой, тронутой мхом кладке, спустился по короткой, в три ступеньки, лестнице и перешагнул порог кухни. Поры на лице открылись, впитывая жар, исходящий от целого ряда каминов у боковой стены. Он улыбнулся и вдохнул его полной грудью, как вдыхают после долгой разлуки воздух дома. В каком-то смысле так оно и было. На более теплый прием не стоило и рассчитывать. Рингил огляделся — куда бы сесть? Свободного места хватало — длинные деревянные столы стояли пустые, готовить еще никто не пришел. Лишь у больших котлов с водой суетилась невысокая девушка. Услышав шаги, она обернулась с улыбкой — и тут же продолжила заниматься делом. Шуму от нее было не больше, чем от призрака.

У двери в дальнем конце кухни его ждал кое-кто еще.

— О, какой сюрприз!

Он вздохнул.

— Доброе утро, мама.

День и впрямь начинался так, словно его перенесло в далекую юность. Ишил стояла на второй от пола ступеньке. На лице полный макияж, платье — из тех, которые она носила редко, но в остальном точная копия той самой матери, с которой он сталкивался, пробираясь домой под утро в пору давно минувших дней.

Рингил подтащил табуретку. Сел.

— Куда-то ходила?

Ишил медленно, с достоинством сошла в кухню. Юбки прошуршали по каменному полу.

— Я бы сказала, что это моя реплика. Не меня, а тебя не было всю ночь дома.

— Ты и сама, судя по всему, задерживаться не собираешься.

— У твоего отца гости из канцелярии. Обсуждают вопросы государственной важности. Они еще здесь.

— Что ж, рад был узнать, что я не единственный, кто работает допоздна.

— Теперь это так называется? — Ишил уже стояла напротив него, по другую сторону стола. — Работой?

— В некотором смысле.

Ишил холодно улыбнулась.

— На самом деле это означает, что ты просто предавался похоти с прежними знакомыми.

— Узнавать нужное можно разными способами. Если бы ты предпочитала более традиционный подход, осталась бы с отцом и его гостями.

— В таком случае скажи, — мило улыбнулась она, — помогли ли твои нетрадиционные методы пролить свет на местонахождение Шерин?

— Пока порадовать нечем. Солт-Уоррен зашит, как сфинктер у покойника. Придется пойти обходным путем, а это займет какое-то время. — Он усмехнулся. — Надо, так сказать, смазать проход.

Ишил отпрянула от него с презрительной гримасой, как обиженная кошка.

— Фу! Разве обязательно быть таким грубым?

— Да еще перед слугами.

— Что ты имеешь в виду?

Рингил показал пальцем за спину, но когда обернулся, увидел, что девушки уже нет — она упорхнула совершенно бесшумно, оставив их с Ишил наедине. Винить ее он не стал бы — мать славилась крутым нравом.

— Неважно. — Рингил устало махнул рукой. — В общем, сдвиги есть, но незначительные. И давай не будем пока об этом.

— Тем не менее он хочет тебя видеть.

— Кто?

— Твой отец, конечно, — повысила голос Ишил. — Или ты не слышал, что я сказала? Он наверху, с гостем. Они ждут тебя.

Рингил опустил локти на стол. Положил перед собой руки. Сомкнул пальцы. Посмотрел на получившийся замок.

— Прямо сейчас?

Голос прозвучал бесстрастно.

— Да, сейчас. И он не в лучшем расположении духа. Так что ступай.

Юбки снова прошелестели по полу. Ему вдруг как будто прошлись наждаком по нервам. Ишил уже дошла до конца стола, когда поняла, что он не спешит следовать за ней. Она повернулась и уперлась в сына давно знакомым взглядом, на который он даже не потрудился ответить.

— Ты идешь или нет?

— Догадайся сама.

— Гил, ты же обещал. Так не помогают.

— Если Гингрен хочет поговорить со мной, пусть спускается сюда. — Рингил сделал широкий жест рукой. — Здесь достаточно приватно, и нам никто не помешает.

— Хочешь, чтобы он привел гостей в кухню? — в ужасе спросила Ишил.

— Нет. — Теперь Рингил взглянул на нее. — Я хочу, чтобы он оставил меня в покое, но если такой вариант не проходит, то хотя бы посмотрим, как сильно ему не терпится со мной потолковать. Согласна?

Она постояла еще пару секунд, потом, когда он не отвел глаз и даже не шевельнулся, повернулась без слов и поднялась по ступенькам. Рингил проводил ее взглядом, сел поудобнее и оглядел пустую кухню, то ли желая убедиться в отсутствии свидетелей, то ли с надеждой обнаружить аудиторию. Потом потер руки и вздохнул.

И тут же у него за спиной бледным молчаливым призраком материализовалась та девушка-служанка. Он вздрогнул от неожиданности, а она протянула деревянную кружку с крышкой, из-под которой выползали тонкие змейки пара.

— Чай, господин, — едва слышно произнесла она.

Рингил дернул плечами.

— В следующий раз так не делай. Ты меня напугала.

— Простите, господин.

— Ладно. Поставь сюда.

Девушка оставила кружку с отваром и удалилась так же бесшумно, как и появилась. Он подождал, пока она уйдет, потом сдвинул крышку и, наклонившись, вдохнул горький аромат трав. Влажный, жаркий пар облепил усталые глаза. Отвар был еще слишком горячий, чтобы пить, и несколько секунд Рингил просто рассматривал темное, искаженное отражение своего сжатого ладонями лица, словно оно могло свариться и исчезнуть наравне с зыбкими дымками. Наконец он осторожно отодвинул кружку в сторону, наклонился вперед и, уткнувшись подбородком в сложенные руки, уставился в пустоту.

Тяжелые шаги обутых в сапоги ног. Он услышал их, и внезапно что-то — может быть, подхваченное в утреннем тумане ведьмовское прозрение или дар того призрачного смеха, что тронул его играючи, приглашая следовать за собой, — шепнуло ему, чего нужно ждать. Впрочем, возможно, то было остаточное действие крина, галлюцинаторный эффект, знакомый едва ли не всем, кто пользовался этим средством. Так или иначе, позднее уже протрезвевший Рингил никак не мог отделаться от ощущения открывшегося ему заранее знания, предчувствия будущего, пришедшего за мгновение до того, как шаги остановились и в дверном проеме возникли две темные фигуры. Он поднялся из-за стола с этим чувством, уже подготовленный, настороженный, собранный, но с той усталостью в движениях, что могла быть принята за покорность.

— А, Рингил! — Громкий голос Гингрена разлетелся по кухне, однако за добродушием, как шаг не в ногу, проскользнула фальшивая нотка. — Твоя мать сказала, что мы найдем тебя здесь.

— Она не ошиблась.

Секунду отец и сын смотрели друг на друга, словно сошедшиеся против воли дуэлянты. За те годы, что они не виделись, Гингрен слегка раздался в талии, черты лица немного расплылись и смазались — как от хорошей жизни, так и от бессонной ночи, — но в прочих отношениях остался, каким был всегда. Тот же неуступчивый взгляд, ни малейшего намека на сожаление. Сын тоже практически не изменился, как ни искал отец что-то новое. Впрочем, за те дни, что прошли после его возвращения, Гингрен особенно и не присматривался. Они, конечно, встречались в разных частях дома, но при каждой такой встрече либо один, либо другой разговаривал с кем-то третьим, и этот третий служил чем-то вроде прокладки, барьера, а в конечном счете и повода, чтобы ограничить общение кивком или несколькими ничего не значащими словами. Часы их активности совпадали не больше, чем раньше, полтора десятка лет назад, и никто в доме, включая Ишил, не видел смысла сводить отца и сына вместе, подтягивать друг к другу ближе, чем они определили сами.

Но сейчас…

И тут наконец причина открылась ему со всей ясностью, как нечто вывалившееся из лопнувшего по шву мешка. Тихий, незаметный, легкий на ногу, хотя годы уже посеребрили виски, в комнату вошел Мурмин Каад.

— Добрый день, мастер Рингил.

Рингил выпрямился.

— Ха! Кот заговорил.

Гингрен сразу понял, что означает сковавшая сына неподвижность, и поднял руку, предостерегая своего спутника.

— Верховный судья Каад пришел сюда по моему приглашению. Он хочет поговорить с тобой.

Рингил уперся взглядом в одну точку, смотрел строго перед собой.

— Пусть говорит.

После короткой заминки Гингрен кивнул. Каад шагнул к столу, осторожно вытащил из-под него грубо сколоченную табуретку и уселся с выражением насмешливого великодушия человека, согласного по такому случаю обойтись без подобающих его чину церемоний и даже без мягкого сиденья. Сев, он поправил одежду, положил руки на поцарапанную столешницу и сомкнул пальцы, на одном из которых красовался серебряный перстень с золотой вставкой и гербом канцелярии.

— Мне доставляет удовольствие, — начал он официальным тоном, — приветствовать возвратившегося в город одного из славнейших его сыновей.

— Я сказал, пусть говорит, а вылизывать мне задницу не надо. Выкладывай, с чем пришел.

— Рингил!

— Нет-нет, Гингрен, все в порядке. — Лицо Каада на мгновение омрачила тень гнева, но ее тут же вытеснила натянутая дипломатическая улыбка. — канцелярия и твой сын не всегда находили общий язык. Молодость все-таки не преступление.

— Ее сочли преступлением для Джелима Даснела. — Старый гнев всколыхнулся и осел под криновой пеной. — Насколько я помню.

Еще одна короткая пауза. За спиной Рингила отец возмущенно крякнул.

Каад снова натянул улыбочку.

— Насколько я помню, Джелим Даснел нарушил законы Трилейна и попрал нравственность. Вы, Рингил, сделали то же самое, как ни прискорбно напоминать об этом в вашем доме. Без примерного наказания было не обойтись. Мы обошлись одним.

Гнев снова зашипел, разогнал дурманную муть и выплеснулся ясной и чистой струей. Рингил подался к Кааду через стол.

— И что? Мне еще надо тебя благодарить? — прошептал он почти нежно.

Каад выдержал его взгляд.

— Да, думаю, надо. В тот день у Восточных ворот вполне могли бы стоять две клетки.

— Не вполне. Ты ведь и сам с этого кое-что поимел. Кто ты был такой? Обычный лизоблюд. Карьерист. Разве ты мог упустить такой жирный кусок, такой шанс присосаться к эскиатской сиське? — Рингил выдавил улыбочку — она расползлась по лицу будто кровавая рана. — Еще не насосался, малыш? Что тебе теперь надо?

На этот раз он его все-таки достал. Штормовое облако снова накрыло лицо Каада, но теперь не развеялось. Улыбка испарилась, вельможная маска пошла трещинками у глаз и в уголках рта, щеки потемнели от ярости, утаить которую было уже невозможно. Каад происходил из простой семьи, родители его жили у бухты, и знать, наблюдавшая за тем, как простолюдин карабкается по карьерной лестнице, никогда не скрывала своего презрения к нему. Чины и звания давались нелегко, вымученные улыбки и приглашения на приемы царапали до крови; сдержанное уважение со стороны трилейнской аристократии — о признании своим не было и речи — добывалось хитростью, холодным расчетом, заключаемыми на перспективу сделками и неспешным, скрытым от посторонних глаз накоплением власти.

В ухмылке Рингила Каад мог услышать треск воздвигавшихся им много лет подпорок, ощутить холодное, как ледяная вода, предостережение, понять, насколько все хрупко и шатко и что на некоем глубинном уровне, не имеющем никакого отношения ни к материальному богатству, ни к рангу, ничего не изменилось и не изменится. Да, его терпели, его принимали, однако для хозяев Трилейна он оставался чужаком, чернью.

— Как ты смеешь!

— Смею. — Рингил почесал шею, как бы невзначай коснувшись при этом выступающей из-за плеча рукояти палаша. — Смею.

— Ты обязан мне жизнью!

Рингил косо взглянул на отца. Главной целью сейчас было еще больше разозлить Каада, чтобы вывести его из игры как реальную, требующую внимания угрозу.

— Мне еще долго слушать эту чушь?

— Хватит, Рингил! — прорычал Гингрен.

— Согласен, хватит.

— Скажите вашему сыну… — Каад приподнялся, лицо у него пошло пятнами, — скажите вашему сыну… вашему неблагодарному, тупому отпрыску, что…

— Как ты меня назвал?

— Рингил!

— Скажите ему, Гингрен, что он заходит слишком далеко. Что есть границы, которые лучше не переступать. Скажите прямо сейчас, или я уйду и заберу с собой свой голос.

— Какой еще голос? — Рингил посмотрел на отца. — О каком таком голосе идет речь?

— Замолчи! — То был уже рев, боевой клич, громовым раскатом заполнивший пространство кухни. — Оба замолчите! Заткнитесь и постарайтесь вести себя как взрослые люди. Сядь, Каад, мы еще не закончили. А ты, Рингил, помалкивай и в моем доме будь любезен вести себя прилично. Здесь тебе не придорожный кабак.

Рингил сплюнул.

— В кабаках у моих знакомых клиенты почище. В горах палачей не очень-то любят.

— А как насчет тех, кто убивает детей? — Каад опустился на табуретку, снова поправил одежду и со значением посмотрел на Рингила. — Их любят?

Рингил промолчал. Воспоминания просачивались в щели предусмотрительно возведенной на пути потока дамбы. Он взял в руки кружку, но пить не стал — чай оставался еще слишком горячим — и молча уставился в темную жидкость. Гингрен поспешил воспользоваться временным затишьем.

— Мы хотим помочь тебе, Рингил.

— Неужели?

— Нам известно, что ты разнюхиваешь насчет Солт-Уоррена, — добавил Каад.

Рингил вскинул голову.

— За мной следят?

Каад пожал плечами, а Рингил вспомнил, как возвращался утром домой. Осторожное движение в стороне от дорожки. Странное ощущение, будто тебе смотрят в спину. Наблюдатели за деревьями.

Он снова разомкнул губы в ухмылке.

— Поосторожнее, Каад. Имей в виду, если твои головорезы подберутся ко мне слишком близко, тебе придется вылавливать их из бухты.

— Я бы посоветовал вам, мастер Рингил, избегать угроз в адрес служащих канцелярии.

— Это не угроза, а предостережение.

Гингрен нетерпеливо хмыкнул.

— Важно другое, Рингил. Нам известно, что с Эттеркалем у тебя ничего не вышло. Зато тебе можем помочь мы. Для того лорд Каад сюда и пришел.

— Вы собираетесь доставить меня в Солт-Уоррен?

Каад осторожно прочистил горло.

— Не совсем. Мы укажем вам направление поиска, следуя которым вы, возможно, достигнете цели.

— Возможно, — бесстрастно повторил Рингил. — И что это за направление?

— Вы ищете Шерин Херлириг Мернас, вдову Билгреста Мернаса, проданную за долги мужа в прошлом месяце.

— Да. И вам известно, где она?

— В настоящий момент — нет. Но вы можете получить доступ к таким возможностям нашего ведомства, о которых и не мечтали.

Рингил покачал головой.

— С канцелярией я закончил. У них нет ничего такого, чего я уже не знаю.

Пауза. Гингрен и Каад обменялись взглядами.

— Людские ресурсы, — начал Каад. — Мы могли бы…

— Дать мне столько стражей, что я поставлю с ног на голову Солт-Уоррен, разобью дюжину голов и получу парочку ответов?

Они снова переглянулись. Лица обоих сохраняли мрачное выражение. Рингил, хотя и предполагал, какой будет реакция, невольно усмехнулся.

— Клянусь яйцами Хойрана! Да что такого в этом Эттеркале? — Хотя, если верить Милакару, ответ он уже знал. Более того, даже начал понимать, что дело, видно, серьезное. — Когда я был там в последний раз, ничего, кроме трущоб, мне на глаза не попадалось. А теперь все как будто боятся постучать в его ворота?

— Есть кое-что, чего ты не понимаешь. Твоя мать тоже этого не понимала, когда позвала тебя на помощь.

— Теперь-то многое прояснилось. — Рингил ткнул в отца пальцем. — Ты и пальцем не пожелал шевельнуть, когда ее продавали, а сейчас, когда я решил нанести визит в Солт-Уоррен, это вдруг привлекло всеобщее внимание. В чем дело, отец? Хочешь, чтобы я остановился? Опасаешься, что я могу огорчить нужных людей? Доставить тебе неприятности?

— Вы слишком легко ко всему относитесь, мастер Рингил. Вы не понимаете, во что намерены впутаться.

— Это он уже сказал. Ты что, попугай?

— Ваш отец в первую очередь руководствуется заботой о вашем благополучии.

— Честно говоря, сильно сомневаюсь. А даже если и так, остаешься еще ты. В чем твой интерес, мерзкий прохиндей?

Грохнув кулаком по столу, Каад привстал.

— Не говорите со мной таким тоном! Я этого не позволю!

В следующее мгновение он отшатнулся, вскинул руки к лицу и рухнул на спину, вопя от боли. Рингил отшвырнул пустую кружку, которая, скользнув по столу, упала на пол.

— Я буду говорить с тобой так, как мне угодно. — Теперь, поняв, что все предопределилось в тот самый момент, когда он согласился вернуться домой, Рингил был странно спокоен и холоден. — У тебя проблема с тем, как я говорю? Что ж, встретимся на Холме, на Бриллин-Хилл, там и разберемся.

Каад все еще катался по полу, запутавшись в собственной одежде, закрыв ладонями ошпаренное лицо. Вместо ответа он только промяукал что-то сквозь пальцы. Гингрен в полнейшей растерянности стоял над судьей, переводя взгляд с него на сына.

— Если, конечно, найдешь кого-нибудь, кто покажет тебе, с какой стороны браться за меч.

— Будь ты проклят! Чтоб Хойран обрек твою душу на адовы муки!

— Если ты и вправду веришь тому, что проповедуешь, он уже позаботился об этом. Надеюсь, все мои смертные грехи тоже там. Да только не думаю, чтобы Темного владыку уж очень озаботила такая мелочь. Извини.

Гингрен, обойдя стол, опустился на колени перед пострадавшим гостем, но судья отверг предложенную помощь и поднялся сам. Лицо его покраснело, нос и щека, принявшие на себя, так сказать, основной удар, воспалились. Каад наставил дрожащий палец на Рингила.

— Ты за это ответишь, Эскиат. Поплатишься головой.

— Как всегда.

Каад, подобрав одежды, ухитрился злобно усмехнуться.

— Нет, мастер Рингил. Такие, как вы, всегда остаются в стороне, а последствия их деяний падают на других. От Восточных ворот и до Гэллоус-Гэп — страдают всегда другие, им приходится расплачиваться за ваши поступки.

Рингил сделал было шаг к нему, но сдержался.

— А вот теперь тебе лучше убраться отсюда, — негромко произнес он.

Каад вышел. Может, прочел что-то в глазах Рингила. Может, понял, что ничего полезного из данной ситуации больше не выжать. Для него на первом месте всегда стояла политика. Гингрен, метнув в сына полный ярости взгляд, поспешил за гостем. Оставшись один, Рингил постоял немного, потом оперся о стол и уставился на пустую кружку.

— Вот уж не подумал бы, что чай такой горячий, — пробормотал он с усмешкой и оглянулся, но девушка-служанка так и не появилась.

Солнце уже взошло, и яркий свет резал глаза. Пойти поспать? Не приняв никакого решения, он вновь сел за стол и обхватил голову. Где-то в затылке жалобно умирал крин.

В таком положении его и обнаружил спустя какое-то время — Рингилу показалось, прошли часы — Гингрен.

— Ну, добился, чего хотел, — проворчал он.

Рингил потер ладонями лицо и поднял голову.

— Надеюсь. Не хочу дышать одним воздухом с этим уродом.

— Клянусь Хойраном, ты меня утомил! Ты можешь наконец объяснить, что не так?

— Что не так? — Рингил вскочил вдруг с табурета, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от Гингрена. — Он отправил Джелима на кол!

— Да, пятнадцать лет назад. К тому же Джелим Даснал был выродком. Извращенцем. И…

— Я тоже, отец. Я тоже был таким.

— …заслуживал клетки.

— Тогда я тоже!

Она вырвалась из Рингила криком, та черная отрава, та неутихающая, щемящая боль, что загнала его когда-то в Гэллоус-Гэп, что сидела в нем, как больной зуб, который трогаешь время от времени, ощущая под ним копящийся гной.

— Таков закон.

— Чушь! — Но гнев выплеснулся, а после него ничего не осталось. Крин валил с ног, рассеивал внимание. Рингил вернулся на место, сел. — Ты прекрасно знаешь, что там все решала политика. — Голос его звучал глухо, равнодушно. — Будь Джелим Эскиатом, разве посадили бы его в клетку? Разве поступили бы так с Аланнором? Или Ратриллом? Или с кем-то еще? Или ты думаешь, что клетка грозит кому-то из тех садистов-насильников в Академии?

— Не наше дело… — начал сухо Гингрен.

— А, перестань. Всё, забыли. — Рингил опустил голову. — Не хочу, отец. Не хочу спорить с тобой из-за прошлого. Какой смысл? Если из-за меня у тебя сорвались переговоры с канцелярией, извини.

— Дело не только во мне. Каад мог бы помочь тебе.

— Мог бы, но не собирался. Он только хотел — вы оба этого хотели, — чтобы я держался подальше от Солт-Уоррена. Все прочее — для отвлечения внимания. Все это никак не поможет мне в поисках Шерин.

— Думаешь, если попадешь в Эттеркаль, толку будет больше?

Рингил пожал плечами.

— Ее отправили в Эттеркаль, значит, и ответы надо искать там.

— А оно того стоит? — Гингрен подошел к столу, остановился рядом с сыном. Дыхание у него было несвежее, наверное, от переживаний и недосыпа. — Кто она такая? Дочь какого-то купчишки, к тому же бесплодная и не слишком умная, раз вовремя не позаботилась о собственном благополучии. Да и родственница дальняя.

— Понимания от тебя я не жду. Сам толком не понимаю.

— Она уже порченый товар. Ты ведь понимаешь. Знаешь, как работает невольничий рынок.

— Я сказал, что не жду…

— Вот и хорошо. — Гингрен стукнул кулаком по столу, но как-то неуверенно, бессильно. — Удивительно, как человек, спасший этот мерзкий город от ящериц, может доказывать, что возвращение какой-то пустой бабы важнее поддержания стабильности того самого города, за который он сражался.

Рингил посмотрел на отца.

— Так выходит, все дело в стабильности?

— Да.

— Не хочешь объяснить поподробнее?

Гингрен увел глаза.

— Не могу. Таково решение совета и…

— Ладно.

— Рингил, прошу, поверь мне. Даю слово Эскиата. Со стороны может показаться, что ничего такого в твоих планах потревожить Эттеркаль нет, но уверяю тебя, опасность существует, и опасность эта такова, что легко затмит угрозу со стороны ящериц, которых ты сбросил с городских стен в пятьдесят третьем.

Рингил вздохнул. Потер ладонями глаза — ощущение, что в них насыпали песок, не проходило.

— В снятии осады, отец, моя роль невелика. И если уж откровенно, я бы сделал то же самое и для любого другого города, включая Ихелтет. Знаю, сейчас, когда мы с империей снова заклятые враги, такое говорить не принято, но что есть, то есть, а к правде я неравнодушен. Можешь назвать это манерностью.

Гингрен выпрямился.

— Правда — не манерность.

— Нет? — Собрав последние силы, Рингил поднялся. Зевнул. — А по-моему, она здесь так же непопулярна, как и в те времена, когда я уезжал. Забавно, тогда все твердили, что за нее-то мы и сражаемся. Помимо прочего. За свет, справедливость и правду. Именно так и говорили, я хорошо помню.

Несколько долгих секунд они стояли, глядя друг на друга. Потом Гингрен шумно вздохнул и поморщился, как от боли.

— Значит, все-таки собираешься в Эттеркаль? Вопреки всему, что я тут говорил?

— Собираюсь. — Рингил наклонил голову так, что в шее что-то щелкнуло. — И передай Кааду, чтобы не пытался мне помешать.

Гингрен выдержал его взгляд, потом кивнул, словно в чем-то удостоверившись.

— Знаешь, мне он нравится не больше, чем тебе. Не больше, чем любая беспородная дворняжка. Однако порой и дворняжки бывают полезны.

— Наверное.

— Мы живем не в самые благородные времена.

Рингил выгнул бровь.

— Ты так считаешь?

Очередную паузу нарушил звук, который, учитывая, что губы у Гингрена были сомкнуты, мог быть смехом. Рингил постарался скрыть изумление. Отец не смеялся в его компании чуть ли не двадцать лет. В конце концов он все же позволил себе тень улыбки.

— Я, пожалуй, лягу.

Гингрен кивнул и снова вздохнул с болезненной миной.

— Знаешь, я… — Он покачал головой. Развел беспомощно руками. — Ну, ты понимаешь… Все было бы по-другому, если бы ты…

— Не отсасывал у мужиков. Да, понимаю. — Он направился к двери, быстро миновав отца, чтобы не видеть, как скривилось от отвращения его лицо. Пройдя мимо, остановился и прошептал: — В том-то и проблема, что мне это нравится.

Отец вздрогнул, словно ему отвесили пощечину. Рингил вздохнул, затем ткнул Гингрена кулаком в грудь и плечо.

— Не переживай. У тебя есть еще два сына. У них с этим порядок. Ты можешь ими гордиться. И дрались они неплохо.

Гингрен ничего не сказал, ничего не сделал и даже не вздохнул. Как будто превратился в статую. А Рингил убрал руку с отцовского плеча и побрел к выходу.

Спать. Сон поможет.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Хангсет еще дымился.

Аркет сидела в седле и, позабыв про подзорную трубу в руке, смотрела в сторону бухты. Конь под ней беспокойно переступал с ноги на ногу, ловя сырой, кисловатый запах пепла, который приносил ветер с моря. Отряд растянулся на вершине по обе стороны от нее, и солдаты, как положено профессионалам, оставались внешне бесстрастными, но Аркет уже услышала пару глухих проклятий, вырвавшихся невольно, когда людям открылась картина разрушений.

Она немного знала город, поскольку бывала в нем с кириатским инженерным корпусом во время войны. В самом начале боев именно здесь чешуйчатые предпринимали крупномасштабные вылазки на берег. С почти человеческой деловитостью они предавали огню всё и вся, что встречалось на пути, и неизменно отступали в море до прихода имперских легионов. В конце концов Акал, всегда остававшийся реалистом в вопросах тактики, смирил гордыню и обратился за помощью к кириатам. Грашгал послал своих инженеров.

И вот теперь в растянувшихся вдоль береговой линии фортификационных укреплениях зияют огромные бреши, а гладкие, словно из стекла, бастионы изуродованы пробоинами, неровные края которых переливаются под полуденным солнцем всеми цветами радуги. И то, что взломало крепостные стены, не остановилось, а продолжило путь, оставив после себя полосу тотального разрушения, видеть которое Аркет доводилось лишь в годы войны. Каменные строения лежали в руинах, деревянные дома просто исчезли, и об их существовании напоминали только отдельные обгорелые фрагменты да груды пепла. На тихих водах бухты безжизненно покачивались мачты ушедших на дно судов. Развалины опрокинутого маяка покоились рядом с причалом. Будто некое пресмыкающееся чудовище или даже неведомый бог рептилий просто смел городок огромной когтистой лапой.

Счет погибших шел на сотни.

Наверное, она пришла бы к такому же выводу на основании увиденного в подзорную трубу, но необходимость гадать отпала, когда они встретили на внутренних склонах хребта немногочисленных беженцев-горожан и измученных солдат под командованием, если можно применить такое слово, одного из нескольких оставшихся в живых офицеров хангсетского гарнизона. Потрясенный, замкнувшийся молодой лейтенант коротко доложил о случившемся. О жутких криках из моря, голубых огненных шарах, призрачных фигурах, расхаживавших по затянутым дымом улицам и убивавших всех подряд оружием из мерцающего света.

— Ничто их не брало, — рассказывал он, оцепенело глядя перед собой. — Я видел, как наши лучники били в них с пятидесяти футов. С такого расстояния стрела со стальным наконечником пробивает и доспехи, и человека. А здесь стрелы как будто растворялись в воздухе. Когда враги подошли к баррикаде футов на двадцать, я повел солдат в атаку. Кошмарный бой. Мы словно оказались под водой, двигались медленно, неуклюже, а они были намного быстрее.

Лейтенант замолчал, уйдя в воспоминания, как дряхлый старик.

— Как тебя зовут? — мягко спросила Аркет.

— Галт, — ответил он, глядя мимо нее. — Парнан Галт, рота Павлина, Пятидесятый имперский полк, набор семьдесят третьего.

Набор семьдесят третьего. Как и тот паренек, что принес известие о нападении, он был совсем еще мальчишкой, когда закончилась война. Наверное, и боев-то настоящих не видел, разве что участвовал в антипиратских рейдах да в подавлении беспорядков. Впрочем, то же самое после шестьдесят шестого относилось практически ко всем частям. Аркет дотронулась до его плеча, поднялась и отошла, оставив парня с его воспоминаниями.

Поручив сержанту позаботиться о колонне беженцев, Аркет с остальной частью отряда спустилась вниз. В голове у нее скептические голоса вовсю сражались с растущим ожиданием чего-то очень и очень скверного. И принесший известие гонец, и юный лейтенант определенно стали свидетелями явления нового и трудно объяснимого. Однако их страшные, путаные рассказы все же не были лепетом до смерти перепуганных людей, никогда не видевших сражения.

Нет? Скептик оказался громче. Помнишь свой первый бой? Помнишь, как конные махаки прорвали строй у Балдарана? Как неслись, завывая, по полю? Какая паника царила в ваших шеренгах? Помнишь траву, слипшуюся от крови, как волосенки на головке новорожденного? Как ты вылетела из седла, схватила Араштала за руку и увидела, что рука-то отрублена? Ты закричала тогда, но никто не услышал, и шевелилась ты не проворней улитки. Разве все не выглядело кошмаром?

А похожие на призраков фигуры? А неведомое мерцающее оружие? А растворяющиеся в воздухе стрелы?

Субъективные впечатления. Ужасы ночного боя. Лучники просто перепугались и запустили стрелы в небо.

Гм…

Кем бы ни были нападавшие, теперь Хангсет лежал перед ней, растерзанный, разбитый, сочащийся дымом, как тело, только что разделанное на поле брани под холодным северным небом, сочится теплом.

— Мать Откровения! Да чтоб тебя! — выдохнул Махмал Шанта, тщетно пытаясь успокоить пританцовывающего на месте коня. К чему именно относилось проклятие — к непослушному животному или представшей перед его глазами картине разрушений, — было не понять. — Что здесь произошло?

— Не знаю, — задумчиво ответила Аркет. — Зрелище не из приятных.

Шанта нахмурился, силясь усидеть в седле и не потерять при этом достоинства. Всадник из него всегда был никакой. Узловатые пальцы сжимали поводья так, словно это была веревка, с помощью которой он собирался подняться куда-то вверх.

— На мой взгляд, повторение Демларашана, только в худшем варианте, — проворчал старик.

Аркет покачала головой.

— Драконы здесь ни при чем. Слишком много всего осталось.

— А ты знаешь что-то еще, помимо драконьего пламени, что может так разрушать кириатские укрепления?.. Да что ж ему неймется!

Аркет наклонилась и положила ладонь на дрожащую шею животного. Пробормотала слова, которым научилась у отца, поцокала, как он, языком. Конь немного успокоился, уверившись, что, по крайней мере, кто-то понимает происходящее здесь и держит все под контролем.

Если бы так, подумала Аркет, криво усмехнувшись. А еще было бы замечательно, если бы люди так же легко поддавались на ложь, как лошади.

Да, старый воин должен уметь отстраняться от происходящего. Пусть все кругом дымится и тлеет, пусть безоружные оплакивают то, чего лишились, — тебе этого не позволено. Надень холодную, звенящую кольчугу профессиональной отчужденности, сживись с ней, пока не станет в ней тепло и уютно, и со временем ты вообще перестанешь замечать, что носишь броню. Ты будешь вспоминать про нее только тогда, когда она защитит тебя от укола чего-то такого, что могло бы тебя ранить. И тогда ты просто усмехнешься и забудешь о полученном ударе, как и положено воину.

Аркет посмотрела через плечо туда, где на склоне хребта сидел в седле, завернувшись в черный с золотом плащ и оттого похожий на стервятника, Пашла Менкарак, святейший и почтеннейший соглядатай первого класса. Отвернув слегка голову, он явно глядел прямо на нее.

— Мерзавец, — пробормотала Аркет.

— Будь осторожней да держи язык за зубами, — негромко предупредил Шанта, заметив, куда она смотрит. — Насколько я могу судить, старательный тип.

— Угу, — ухмыльнулась она. — Они все старательные поначалу. Посмотрим, что с ним станет через пару месяцев придворной жизни. Будет кататься по кроватям да совать хрен куда ни попадя. Как и остальные.

Шанта закатил глаза, смущенный ее вульгарностью.

— Может быть. А может, он и не поддастся дворцовой гнили, как не поддалась ты, Аркет. Не допускаешь?

— Он-то? Не поддастся? У него нет моего морального стержня.

— Возможно. В последнее время о Цитадели говорят много разного, но мало хорошего. Похоже, из религиозных училищ идет новое поколение. Поколение твердой веры.

— Хорошо.

Аркет развернула коня, и ветер бросил в лицо хлопья пепла. Файлех Ракан, капитан роты Вечного трона, ехал рысью по направлению к ним. Она вздохнула и натянула маску строгого начальника. Ракан подскакал ближе, спешился, демонстрируя уважение, и, придерживая саблю правой рукой, отвесил поклон.

— Командир, мои люди готовы. Ждем приказаний.

Аркет кивнула.

— Отлично. Тогда давайте спустимся и взглянем поближе.


Впрочем, среди руин напускной энтузиазм превратился в нечто реальное.

По причине давнего знакомства Аркет узнала в нем тот неутолимый голод падальщика, что гнал ее в экспедиции в пустыню, а еще раньше — в кириатские пустоши, тот неослабный импульс, что снова и снова отправлял ее к несговорчивым Кормчим на оставшихся кораблях. Жажда сокрытой истины, спрятанного смысла, проступавшего под шелухой обычного и заурядного и манившего, как манят береговые огни, мерцающие за туманом, дождем и мраком. Она находила ответ, и мир — пусть ненадолго — казался менее бессмысленным.

Вместе с ним, набирая силу, приходило другое чувство, то, которое разделяли с ней, хотя и скрывали за непроницаемой наружностью, Файлех Ракан и его люди.

Гнев.

То великое и могучее ощущение уязвленной гордости великой империи. Негодование оттого, что кто-то позволил себе в период согласованного мира напасть на имперский порт и убивать мужчин и женщин, находящихся под покровительством его сиятельства Джирала Химрана Второго.

Для Аркет, бывшей свидетельницей того, как именно ковался этот самый согласованный мир, чувство негодования вовсе не было таким уж незамутненным, но оно присутствовало, как мышечная боль после долгой поездки верхом, как патока на краях плохо вымытого противня. И, несмотря на все, что ей довелось видеть, она не давала воли цинизму.

Смотри.

В сравнении со своими политическими соперниками Ихелтет объединяет огромную территорию. В целом он (обращается с живущими в его пределах с определенным уважением, что не пользуется популярностью в иных местах.

Хорошо. Пусть это не та цивилизованная универсальность, о которой так нравилось говорить Грашгалу, пусть это не то будущее, которое открывалось ему в снах, но это и не столь уж плохо функционирующая замена. По крайней мере, Ихелтет движется в верном направлении.

И это правда. Все они, жители империи, ощущали свое единство, свою принадлежность к чему-то общему, объединяющему, тому, что поддерживалось религиозным универсализмом Откровения, что зародилось еще в аскетическом военном эгалитаризме древней культуры девяти племен — да, знаю, их теперь только семь — и что находило отражение в искусно практикуемом своекорыстии. Прими гражданство, обратись в нашу веру, отправь пару сыновей на службу, когда они достигнут совершеннолетия, плати налоги, чтобы тебя и твою семью не выгнали в горы. Постарайся не влезть в долги и не заболеть. Исполни все это, и ты не умрешь с голоду, твой дом не сожгут, твоих дочерей не изнасилуют у тебя на глазах, и ты не будешь носить ошейник раба. А если повезет, проживешь долго и даже увидишь, как подрастают внуки.

Скажи, Грашгал, неужели это так уж плохо?

Она жила, пытаясь убедить себя, что нет, не плохо.

Это — тянущийся к небу дым, облачка пепла под ногами, обуглившаяся, смятая упавшей балкой грудная клетка ребенка — в условия сделки не входило. Этого мы не позволим.

Аркет стояла у треснувшей обгорелой балки в том месте, где та соединялась с вертикальной опорой отсутствующей крыши. Ощущение, поднявшееся из глубины к самому горлу, удивило ее. Холодная, аналитическая составляющая чувств как будто вдруг отвалилась. Развалины подавили ее своим молчанием. К вони от оставшихся в руинах тел она за все прошедшие годы так и не привыкла. Пепел и еще какая-то, не столь легко определимая грязь облепила сапоги выше щиколоток. Ножи на поясе и сапоге висели бесполезным грузом. Дым, кружась и вихрясь над пепелищем вместе с ветром, щипал глаза.

— Вот вы где!

Махмал Шанта стоял возле полуразрушенного жилища, от которого чудом сохранился дверной проем. Спешившись, инженер, похоже, обрел, по крайней мере, долю своего обычного добродушия. Вскинув бровь при виде двери без стены, он переступил порог призрачного дома, огляделся, прищурившись, и скорчил гримасу. Аркет не могла сказать, заметил Махмал тела погибших или нет, но запах он пропустить не мог.

— Повидали достаточно?

Она покачала головой.

— Пока ясности нет.

— А что это мы тут делаем? — Шанта подошел ближе, пристально всмотрелся в ее лицо. — Ты плакала?

— Нет, все из-за дыма.

— Конечно. — Он прокашлялся. — Что ж, раз ты так стремишься получить объяснение произошедшего, то, думаю, тебе будет интересно узнать, что ребята Ракана нашли выжившую. Хочешь с ней поговорить?

— Выжившая? Здесь?

— Да, здесь. Когда все ринулись искать спасения за городом, эта женщина сообразила, что лучше отсидеться в каком-нибудь убежище. — Шанта кивнул в сторону улицы. — Ее нашли возле бухты. Сейчас пытаются накормить. Последние четыре дня держалась на всяких жучках-червячках и дождевой воде, из укрытия не вылезала до самого конца. Состояние сама понимаешь какое. Спокойной я бы ее не назвал.

— Отлично. — Аркет еще раз обвела взглядом развалины дома. Краем глаза снова зацепилась за раздавленную грудную клетку, словно торчащее ребро для того и сохранилось, чтобы служить этаким зубцом. — Давайте-ка сваливать отсюда.

На улице было полегче. Послеполуденное солнце расчертило своими лучами кучи мусора, чирикали птички. Внизу, под холмом, гладким, отливающим блеском флисом лежало растянувшееся до горизонта море. Дневная жара начала понемногу спадать.

Но руины за спиной не давали забыть о себе, чернея немым укором. Аркет чувствовала себя неблагодарным гостем, оставляющим хозяев наедине с горем.

От неприятного ощущения избавил вышедший следом Шанта.

— Ты идешь? — спросил он.

На полпути к бухте Аркет вдруг вспомнила.

— Вы что имели в виду, когда говорили насчет моего желания получить объяснение?

Шанта пожал плечами.

— Ты все понимаешь. Мы не тот народ, которому есть дело до первопричин. Нам бы только показаться, обозначить присутствие да собрать подати. Ну и наказать кого-нибудь для очистки совести. Кого — неважно. Помнишь Ванбира?

Аркет остановилась и внимательно посмотрела на него.

— Такое нелегко забыть.

— Ну, тогда ты меня понимаешь.

— Послушайте, Махмал, я здесь не для того, чтобы обозначать, как вы выражаетесь, присутствие и искать виноватых. Наша цель — установить факты.

— Это тебе Джирал так сказал? — Инженер состроил гримасу. — Тебе повезло — должно быть, застала его в благодушном настроении.

Они стояли на засыпанной пеплом мостовой, слушая уносимое ветром эхо оброненных слов, вглядываясь друг в друга, словно решая для себя, стоит ли делать еще шаг. Молчание затягивалось — они все же были слишком мало знакомы, чтобы друг другу полностью доверять.

— Полагаю, — сказала наконец Аркет, — нам обоим лучше заняться тем, ради чего нас сюда отправили, и пусть каждый вспомнит императора наедине с собой, в своих молитвах.

Морщинистое, с крючковатым носом лицо старика расползлось в привычной придворной улыбке.

— Вы правы, госпожа. Не проходит и дня, чтобы я не помянул императора Джирала Химрана в молитвах. — Он церемонно склонил голову в поклоне.

Уточнять, чего именно просит он для императора в обращениях к богам, Шанта не стал. Аркет и вовсе не молилась, а потому ограничилась неопределенным звуком, который можно было при желании принять за выражение согласия.

Они пошли дальше по заметенным золой улицам, молча и немного добавив шагу, словно неопределенность сказанного Шантой преследовала их, как охотничий пес, держа нос по ветру и скаля клыки.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда он проснулся, было еще светло.

Несколько удивленный данным фактом, Рингил побродил, позевывая, по дому в поисках слуг, нашел кого-то и распорядился приготовить горячую ванну. Потом зашел в кухню, разжился хлебом и сушеным мясом и поел, стоя у окна и рассеянно глядя через стекло на растянувшиеся по лужайке предвечерние тени. Вокруг, перекрикиваясь в клубах пара и старательно не замечая его присутствия, словно он был дорогой и хрупкой статуей, некстати выставленной для всеобщего неудобства, сновали повара и кухарки. Рингил огляделся, отыскивая взглядом девушку, что подавала чай, но не увидел ее. Когда ванну приготовили, он поднялся наверх и отмокал, пока вода не остыла. Затем вытерся, сам, без посторонней помощи, неспешно оделся — Ишил приготовила для него новый гардероб, — повесил на плечо Рейвенсфренд, напялил шляпу с пером и отправился на прогулку.

Глейдс купался в солнечном янтарном свете, и многочисленные гуляющие наслаждались последним осенним теплом. Некоторое время Рингил слонялся среди них, не замечая повышенного интереса к его мечу, чувствуя, как последние остатки крина растворяются в сиянии клонящегося к горизонту солнца. Высоко в небе, над восточным краем горизонта, едва заметной аркой выделялся Обруч. Именно в момент бездумного созерцания последнего из ниоткуда возникла идея.

Шалак!

Рингил спустился к заросшей мхом набережной. Для желающих полюбоваться видами здесь стояли столики и стулья, где продавались пирожные ипрохладительные напитки по заоблачным ценам, то и дело приставали прогулочные лодки, высаживавшие одних и забиравшие других богатых отдыхающих из верхних кварталов. Не без труда, но Рингилу все же удалось найти человека, нехотя согласившегося отвезти его к Экелиму, и он сразу запрыгнул на борт, не дав лодочнику шанса передумать. Отчалили. Встав на корме и повернув лицо к теплым лучам заката, Рингил смотрел на удаляющийся берег и даже не замечал, что принял весьма эффектную позу. Потом осторожно опустился на мокрую лавку, уделив должное внимание своему новому платью и поправив висевший за спиной меч, устроился по возможности удобнее, чтобы солнце не светило в глаза.

— Немного уж таких деньков осталось, — заметил, налегая на весла, лодочник. — Люди говорят, нас ждет олдраинская зима.

— Кто говорит? — рассеянно спросил Рингил.

Олдраинскую зиму предсказывали едва ли не каждый год. После окончания войны именно эта тема стала пользоваться особой популярностью у предсказателей на рынке Стров, находивших во внутренностях животных зловещие предзнаменования.

— Все так считают, господин, — с готовностью ответил словоохотливый лодочник. — Рыбаки рассказывают, что рыба-серебрянка еще никогда не давалась так трудно, как нынче. Течение, что идет от Хиронишских островов, намного холоднее, чем обычно. А еще были знамения. Град размером с кулак. На болотах, южнее Клиста, видели под утро и к вечеру странные огни, а ночью слышали, как воет черный пес. Брат моей жены работает на китобоев махака Урдина и говорит, что нынешним летом им пришлось заходить далеко на север. А в конце прошлого месяца, когда обходили Хирониш, видели, как с Обруча падали в воду огненные камни. Буря в ту ночь была такая…

И так без конца.

Эхо его слов еще звучало в голове, когда Рингил сошел на берег в Экелиме. От бухты он направился по Подвозной улице, рассчитывая на то, что Шалак вряд ли сменил местожительство за последний десяток лет. Теплый вечер привлек на улицу толпы гуляющих, но покрой и ткань нового платья Рингила помогали прокладывать путь. Люди не желали неприятностей даже здесь, в самом устье реки. На углу, поигрывая длинными деревянными дубинками и приглядывая за порядком, стояли двое стражей. В костюме Рингила они видели то же, что и все остальные, а потому в случае возникновения какого-либо недоразумения он, скорее всего, оказался бы правым, тогда как второго участника конфликта отволокли бы в переулок, где и преподали бы короткий и убедительный урок хороших манер.

Дойдя до угла, Рингил сдержанно усмехнулся: по крайней мере, ждать не придется. Прошло десять лет, но домишко Шалака изменился не больше, чем взгляды священника. Фасад так и остался ободранной каменной стеной с освещенными изнутри окнами цвета жидкого кофе, а о нависший хмурой бровью карниз мог треснуться головой каждый, кто благодаря хорошему питанию вытянулся выше среднего. На поржавевшем железном крюке покачивалась загадочная табличка.

«ВОЙДИ И УЗРЕЕШЬ».

Когда-то давно, до войны, на табличке была другая надпись — «ВОЙДИ И ОГЛЯДИСЬ — МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ УВИДИШЬ ЧТО-ТО, ЧЕМУ ПОНРАВИШЬСЯ», — заключенная в круг таинственных — и, как подозревал Рингил — олдраинских символов. А потом настали пятидесятые, началась война с огнедышащими драконами и пришельцами из моря. Безобидное мошенничество, которым Шалак зарабатывал на хлеб, игра с простаками, свято верившими в Исчезающий народ, превратилась в одночасье в колдовское деяние, граничащее с государственной изменой. Поговаривали, что олдраины ушли на запад, и вот теперь именно с запада явились чешуйчатые.

Шалака забрасывали камнями на улице, пару раз рассерженная толпа била окна в доме, его неоднократно вызывали в Комитет общественной нравственности. Старик все понял. Вывеску сняли, иероглифы стерли, продаваемым в лавке безделушкам уже никто не приписывал магической силы, а в пояснениях к ним указывалось, что убедительных доказательств обладания олдраинами какими-либо тайными знаниями не существует, что сами они, по всей вероятности, лишь плод воображения и существуют только в детских сказках. Рингилу всегда казалось, что Шалак глубоко уязвлен необходимостью выступать с такими заявлениями — в отличие от большинства своих восторженных клиентов сам он свято верил в то, что проповедовал. Но когда Рингил с присущей юности дерзкой прямотой поднимал эту тему, старик лишь болезненно улыбался и отвечал банальностями, принимая вид добропорядочного гражданина.

— Всем нам приходится чем-то жертвовать. Война есть война.

— А, перестань! — Рингил размахивал попавшейся под руку табличкой от какой-то резной фигурки. — Что за дерьмо? «Никто из ныне живущих в глаза не видел двенду». Бред! Хойрана тоже никто из ныне живущих в глаза не видел, но что-то я не замечал, чтобы из-за этого закрывались храмы. Лицемеры, чтоб им пусто было!

— Люди напуганы, Рингил. — Под левым глазом у старика набухал свежий «фонарь». — Их можно понять.

— Люди — бараны, — ярился Рингил. — Тупые, послушные бараны.

Против такого утверждения слов у Шалака обычно не находилось.

За прошедший десяток лет он почти не изменился. В коротко подстриженной бородке добавилось седины, да убавилось волос над морщинистым лбом, а в прочих отношениях все осталось прежним, так что когда Рингил открыл маленькую дверь и переступил порог, человек, склонившийся над толстенным фолиантом в кожаном переплете, снова напомнил ему утомленного трудами писца.

— Да, благородный господин? Чем могу служить?

— Для начала можешь забыть о благородном господине. — Рингил снял шляпу. — А потом, глядишь, и меня узнаешь.

Шалак заморгал. Снял очки и уставился на гостя. Рингил отвесил поклон.

— Алиш? Нет, подожди… Рингил? Рингил Эскиат? Неужто и вправду ты? — Шалак вскочил со стула и взял Рингила за руку. — Клянусь зубом Хойрана! Что ты здесь делаешь?

— Пришел тебя навестить.

Шалак отступил.

— Ради всего святого! Если Риша увидит, она тебе глаза выцарапает. — Тем не менее по всему было видно — старик рад. — Нет, правда, зачем вернулся?

— Долго рассказывать, да и неинтересно. — Рингил взгромоздился на край стола, заставленного чудными каменными лампами, неведомого назначения железными штуковинами и заваленного полудрагоценными камнями. — Хотел бы посоветоваться.

— Посоветоваться? Со мной?

— Не верится? — Рингил взял в руки плетеную металлическую проволоку с каким-то непонятным знаком на ней. — Где раздобыл?

— Есть одно местечко… Так о чем ты хочешь спросить?

Рингил огляделся.

— Попробуй угадать.

— Тебе нужен олдраинский совет? — Шалак поморщился и тут же ухмыльнулся. — Что с тобой, Гил? Уж не разбогател ли? Я бы решил, что парню вроде тебя больше по вкусу кириатские штучки.

— Одна кириатская штучка у меня есть, а других не требуется. — Рингил постучал двумя пальцами по рукояти меча за плечом. — В любом случае, покупать я ничего не собираюсь. Мне нужно лишь твое мнение по парочке вопросов.

— Давай.

— Если нужно убить двенду, каким оружием лучше воспользоваться?

Шалак изумленно уставился на него.

— Что?

— Перестань, ты все правильно услышал.

— Хочешь знать, как убить двенду?

— Да. — Рингил поерзал, снял нитку с новенькой туники — и о чем только думала Ишил? — Да, именно так.

— Ну… не знаю. Перво-наперво надо найти того, кого собираешься убивать. Никто из ныне живущих…

— …в глаза не видел Исчезающего. Знаю. Но давай предположим, что я его нашел. И допустим, что он мне мешает. Как мне справиться с ним? — Рингил снова дотронулся пальцем до рукояти Рейвенсфренда. — Это подойдет?

Шалак поджал губы.

— Сомнительно. Тут потребуются особенная ловкость и быстрота.

— Во мне сии качества признавали.

Он не стал добавлять, что признания эти относились к временам давно минувшим. Да, историй, боевых легенд хватало, но кто — помимо него самого в таверне Джеша — их рассказывал?

Шалак повернулся, окидывая взглядом тесное помещение. Потер лоб, тронул пальцем болтающуюся на ниточке деревянную музыкальную подвеску. Состроил гримасу.

— Дело в том, Гил… мы мало что знаем о двендах. Я к тому, что вся эта чепуха, которую ты здесь видишь, по большей части хлам…

— Неужели?

Торговец бросил на него кислый взгляд.

— Ладно-ладно. Да, я зарабатываю на жизнь намеками да полуправдами, тем, во что людям так отчаянно хочется верить. Можешь не напоминать мне. Но есть во всем этом кое-что, что даже кириаты не в состоянии объяснить. Знаешь, когда-то они сражались с двендами за обладание этим миром. Но если повнимательнее почитать их анналы, выясняется, что они и сами толком не понимали, с кем воюют. Есть упоминания о призраках, оборотнях, одержимости, о том, как по приказу олдраинов оживали камни, леса и реки…

— Ну хватит, Шал. — Рингил покачал головой. — Ты ведь не настолько наивен. Мне нужно обоснованное мнение, а не ерунда вроде той, что готов наплести любой дурак на рынке.

— В том-то и дело, Гил, что это оно и есть. Обоснованное мнение. Если не брать в расчет устные предания и немногочисленные рунические надписи на кромлехах вдоль западного побережья, у нас нет практически ничего. Единственное описание олдраинов дает хроника Индирата Мнала. Иных заслуживающих доверия источников не существует. На ней, кстати, основано и все то, что писали по данной теме кириаты. Помимо прочего, в хронике Индирата Мнала говорится, что двенды умели оживлять камни, леса и реки.

— Ну да. А я вот знавал махакских пастухов, которые считали кириатов почерневшими от огня демонами. — Рингил помахал ладонью у рта. — Мол, они исторгнуты из Глубин Ада, дабы скитаться по земле под Вечным Проклятием. И все такое прочее. Некоторые слишком глупы, чтобы искать истинные причины, вот и мелют, что в голову взбредет. Ты бы послушал лодочника, что привез меня из Глейдса. Узнал бы про огонь в небе, про огоньки на болотах, про черного пса, что выл всю ночь напролет. И никто даже не поинтересовался, откуда известно, что пес был черный, если все только слышали его вой.

Шалак взглянул на него снизу вверх. Нахмурился.

— В чем дело, Гил? Ты чего такой сердитый?

Он осекся. Посмотрел на чисто подметенный пол. И поднял бровь, удивившись тому, как напряженно прозвучал его только что стихший голос.

— Что-то не так, Гил?

Рингил покачал головой. Вздохнул.

— Не важно. Ничего. Просто загулял прошлым вечером, ты же меня знаешь. Извини. Так что ты говорил?

— Это ты говорил. Что люди слишком глупы, что они не желают искать объяснения в реальности и предпочитают уходить в суеверия. В общем, это так, но кое-что ты упускаешь. Так можно говорить о людях, причем людях невежественных. К писцам, составлявшим хронику Индирата Мнала, ни то, ни другое не относится. Они представляли собой сливки кириатской культуры, имели прекрасное образование и путешествовали в такие места, о которых большинство из нас даже не слыхали. И двенды произвели на них сильнейшее впечатление. Напугали так, как может напугать рожа портовой шлюхи.

Рингил подумал о знакомых кириатах, Грашгале, Наранаше, Флараднаме и всех других, имена которых с годами стерлись из памяти. В войне против чешуйчатого народа они отличались методичной жестокостью и держались с высокомерной невозмутимостью. Аркет объясняла, что это только маска, неотъемлемая черта аристократического этикета, но если и так, то маска эта никогда с них не спадала. Даже тогда, когда Наранаш умирал на берегу в Рахале, улыбаясь и отхаркиваясь кровью, а сидевший рядом на корточках Рингил ничем не мог ему помочь.

«Похоже, дальше вам придется справляться без меня. Мы ведь побеждаем».

Рингил оглянулся — ихелтетский фланг трещал, как дешевые доспехи, под неумолимыми ударами наступающих рептилий, охваченные паникой солдаты удирали с позиций, воздух резали крики раненых, обожженных и разрываемых на части, а вдалеке входили в бухту десантные баржи, готовые принять на борт счастливчиков, которым удалось перебраться через мелководье…

«Да, — сказал он. — Да, побеждаем. Флараднаму все-таки удалось удержать волнолом. Мы вот-вот погоним их назад».

Кириатский рыцарь сплюнул кровь.

«Хорошо. Нам — парень надежный, выстоит. Жаль, меня с вами не будет. — Он снова закашлялся. — Сохрани этот меч, слышишь? Лучшего друга у тебя не будет. Друга Воронов, запомни. И обязательно…»

Рептилия прыгнула на Рингила с пронзительным воплем. Чешуя царапнула кирасу. Он покачнулся и упал спиной на песок. Длинный, с шипом на конце, хвост рассек воздух, когти впились в доспехи, и Рингил, заорав от боли в морду нависшей над ним твари, ткнул эфесом ей в глаз. Тварь издала пронзительный крик, и клыки, щелкнув, сомкнулись в нескольких дюймах от горла Рингила. Защищаясь, он выставил локоть левой руки и, выпустив рукоять Рейвенсфренда, ударил двумя пальцами освободившейся правой рептилии в глаз и еще дальше, в мозг. Гадина забилась и завизжала, взметая хвостом фонтанчики песка. Веко задергалось вверх-вниз по его пальцам, трепеща, словно крылья бабочки в сжатой ладошке ребенка. Хвост все хлестал по земле, швыряя в лицо пригоршни сырого песка, который хрустел на зубах, а Рингил рычал, хватал ртом воздух и дрался, дрался, пока в горле у врага не забулькало, тело не содрогнулось в конвульсиях, и только потом проклятое чудовище сдохло.

Он смог наконец встать на ноги. А вот Наранаш уже не поднялся.

Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь нападение рептилии, сознавал ли, что происходит, догадывался ли, что ему солгали насчет хода сражения.

Так или иначе, ни малейшего страха он не выказал.

— А ты уверен, что правильно понял текст? — спросил Рингил у Шалака. — Я к тому, что язык…

— Я рос, разговаривая на двух языках, тетаннском и наомском. К тому же мать заставляла меня разговаривать еще и на кирском. Я видел переводы Индирата Мнала, сделанные в Ихелтете, я видел комментарии к хронике, и я достаточно знаком с кирским, чтобы понять, о чем говорится в этих комментариях. И вот что я тебе скажу, Гил. В день, когда кириаты встретились с Исчезающим народом, они познали страх.

Шалак сложил руки на животе и слегка откинул голову. Рингил помнил эту позу еще с юношеской поры, когда посещал встречи энтузиастов-олдраинов в городском парке. Собирались вечерами в лавчонке, болтали, пили вино из якобы олдраинских кубков.

Он приготовился слушать.

— «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? — процитировал с выражением Шалак. — Они являются в призрачном обличье из призрачного тумана, они быстры и проворны, как змеи, а когда мы наносим ответный удар, они скрываются в тумане и смеются над нами, негромко и презрительно. Они…»

Прохладный ветерок, прилетевший ниоткуда, коснулся затылка. Рингил мигом перенесся в прошлую ночь, когда, возвращаясь домой от Грейса, услышал у самого уха такой же призрачный смех и ощутил легкое прикосновение. Холодок прополз по шее, и Рингил поймал себя на том, что бессознательно тянется рукой к щеке. Той самой, которую словно бы погладил бестелесный смех…

— Весьма убедительно, ты не находишь?

Шалак, приведя цитату полностью, выжидающе смотрел на него. Рингил тряхнул головой.

— Мм… да. — Он поерзал. — Наверное. Э-э… вот то место… как там… «не вполне принадлежащим этому миру». Говорят, олдраины пришли с Обруча. И что туда же они потом и вернулись. По-твоему, такое возможно?

— Когда имеешь дело с олдраинами, возможно все. Но было ли так на самом деле? — Шалак покачал головой. — Поговори с любым мало-мальски уважаемым астрономом, здесь или в империи, и каждый скажет, что Обруч состоит из миллиона самых разных движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Поэтому он и блестит. Это как пылинки в солнечном луче. Трудно представить, как там можно жить.

Рингил нахмурился.

— А вот махаки верят, что Обруч — дорога к небесному дому павших героев. Дорога призраков.

— Да, верят, но они же дикари.

Перед глазами встало лицо Эгара, со всеми его татуировками и шрамами, и Рингил даже слегка опешил, ощутив внезапный прилив теплых чувств. Скорее всего, степной кочевник и сам отозвался бы о себе примерно так же. «Я, Гил, не из цивилизованных, — сказал он у костра во время марша к Ханлиагу, — и мне это вряд ли когда-нибудь понадобится». Все равно комментарий Шалака неприятно кольнул презрительным тоном. Пришлось сдерживать вспыхнувшую вдруг беспричинную злость.

— Ну, не знаю. Пожив какое-то время на севере, начинаешь видеть в небе всякие странности. Тебе бы не помешало там побывать. К тому же здесь говорится об олдраинах как о воинах-призраках — возможно, что-то в этом есть.

— Уверен, ты не станешь ставить на одну доску бредни степных шаманов и писания лучших кириатских умов. Их просто нельзя сравнивать.

— Хорошо. Тогда объясни, как лучшие кириатские умы победили олдраинов?

Шалак пожал плечами.

— Похоже, с помощью всяких своих приспособлений. Машин. Кириаты много чего умеют. В хронике есть упоминания…

С улицы донеслись крики. Что-то глухо ударилось о стену. Шалак вздрогнул — наверное, по старой привычке — и быстро подошел к одному из замызганных окон. Выглянул и тут же заметно расслабился.

— Это всего лишь Дарби. Очередной эпизод эпопеи.

— Дарби? — Рингил тоже прошел к окну, пригнувшись под покачивающейся низко музыкальной подвеской. — Кто такой? Сосед?

— К счастью, нет. — Шалак подвинулся, освобождая место у окна и предлагая стать свидетелем сцены, разворачивающейся по ту сторону стекла. — Посмотри.

В приглушенном свете надвигающегося вечера толпа разомкнулась и сошлась, сделавшись подобием занавеса, отгородившего широкий овал мощеной улицы. В центре импровизированной арены осталась одинокая фигура в показавшейся Рингилу знакомой длинной и грязной синей шинели. Человек этот размахивал дубиной, держа ее обеими руками, как держат обычно боевой топор. У его ног, держась, по-видимому, за ушибленные места, катались по камням двое в щегольской форме.

— Дарби, — повторил Шалак, как будто одного этого слова было достаточно для объяснения.

— А остальные?

Лавочник скорчил гримасу.

— Понятия не имею. Судя по форме, служивые. Может, судейские. На Лим-Кросс только-только закончились заседания. Я потому так говорю, что законников Дарби особенно не любит.

Последнее и не требовало пояснений. Дарби навис над поверженными противниками с дикой ухмылкой, по-звериному обнажив зубы и вытаращив глаза. Тронутые сединой и определенно давно не мытые волосы спутались в нечто невообразимое, неухоженная борода спускалась до середины груди. Он говорил что-то людям в форме, но что именно, не позволяло услышать оконное стекло.

Дубинка в его руках выглядела весьма внушительно и нисколько не дрожала.

Луч садящегося солнца блеснул, отразившись от пуговицы шинели, и в затуманенной кринзанзом голове Рингила что-то шевельнулось. Он негромко выругался себе под нос.

И тут прибыли стражники.

Небольшой отряд численностью в шесть человек пробился в круг, бесцеремонно расталкивая зрителей плечами и деревянными палками. Дарби молча наблюдал за ними. Выйдя на свободное пространство разрозненной группкой, стражники остановились, увидев в руках нарушителя покоя дубинку и, возможно, узнав шинель, как узнал ее Рингил. Некоторое время они стояли в нерешительности, переглядываясь и ничего не предпринимая. Оглушенные Дарби судейские лежали неподвижно у его ног, глядя в небо и, по-видимому, не вполне сознавая, что происходит. Никто ничего не говорил. Потом стражники растянулись цепочкой, осторожно продвигаясь по краю круга, как скользит кофе по ободку наклоненного блюдца.

Дарби разгадал их маневр и ухмыльнулся в бороду.

Рингил шагнул к двери.

Первый атаковал Дарби с тыла. Сюрпризом для обороняющейся стороны эта уловка не стала, поскольку атака с Фронта представлялась маловероятной из-за валяющейся здесь парочки в форме. К тому же вытянувшиеся по мостовой тени ставили атакующих в заведомо невыгодное положение. Стражник напал слева, нанося удар по левому плечу Дарби, да только последнего на месте не оказалось. Маневр с шагом в сторону и назад был исполнен с неожиданной для всех быстротой и даже элегантностью, как па в танце. Сила инерции увлекла стражника вперед; Дарби оставалось только развернуть свое оружие горизонтально и угостить противника ударом по незащищенному животу и ребрам. Получившийся звук напоминал встречу топора с деревом. Стражник коротко охнул.

За первым бросились в бой остальные.

Дарби высвободил свою палку так, словно это меч, но мечом она не была, к тому же сверху на нее давил вес упавшего стражника. Вторая дубинка обрушилась Дарби на плечо. Стражник и тут допустил ошибку — бить следовало по голове. Дарби пошатнулся, ругнулся коротко, но не свалился. Стражник попытался сделать подсечку — Дарби отмахнулся и угодил палкой противнику в лицо. Ярко брызнула кровь. Дарби заулюлюкал и, перепрыгнув через неподвижных судейских, оказался между двумя последними блюстителями порядка, явно не ожидавшими от него такой удали. Палка вертелась в воздухе с такой быстротой, что ее было не рассмотреть. Публика качнулась назад, отозвавшись хором возбужденных голосов. Еще один стражник, получив по голове, выбыл из игры, но последний то ли уклонился, то ли оказался необыкновенно крепким парнем.

Свидетелем этого эпизода и стал вышедший за порог Рингил. Схватка развивалась примерно так, как он и предполагал. В бой вступил оставшийся невредимым стражник. Держа дубинку двумя руками, будто меч, он не только блокировал выпады Дарби, но и контратаковал, а заодно еще и орал на товарищей, понуждая их к более активным действиям.

— Заходите сзади! Валите его, чтоб вас!

Стражник был на поколение моложе и быстрее. Отразив очередной выпад, он нанес сокрушительный удар по локтю Дарби, который взвыл от боли, но не отступил ни на шаг. Рингил наблюдал за схваткой с затаенной радостью. Молодой стражник, выставив дубинку наподобие пики, устремился вперед, а его товарищ, воспользовавшись моментом, прыгнул на правонарушителя сзади и, проведя захват, оттащил на пару шагов от судейских, которые наконец зашевелились и даже приняли сидячее положение. Хрипя и размахивая руками, Дарби все же свалился. Победитель, подойдя ближе, врезал ему с размаху в пах. Дарби пискнул и согнул ноги в коленях.

Круг стражников стянулся. Взлетели и упали дубинки.

— Хватит! Он ведь лежит.

Но кровь уже кипела, и остановить избиение одним лишь окриком Рингил не надеялся. Подойдя ближе, он схватил левой рукой взметнувшуюся дубинку и с силой дернул вниз. Удивленный стражник выронил дубинку, потерял равновесие и едва не упал. Другой рукой Рингил зацепил его за воротник и нетерпеливо оттащил в сторону, после чего воспользовался трофейной дубинкой по прямому назначению.

Одному тычок в живот, другому — по костяшкам пальцев, третьему — по ногам. Блок! Толчок! Удар! Драться дубинкой не доводилось с тех пор, как несколько лет назад Джеш записал Рингила в городские состязания — с деньгами тогда было плохо, а рассказы про былые подвиги успехом не пользовались, — но навык остался. В Академии, прежде чем допустить к настоящему оружию, его долго обучали владению имитацией махакского копья, а потом оттачивали технику ихелтетского боя с обычным бамбуковым шестом.

Стражники, разумеется, тоже проходили подготовку, но не столь тщательную, а кроме того, нападения с тыла они не ожидали. Рингилу хватило нескольких секунд, чтобы отогнать их от поверженного противника. Отступив, стражники растянулись примерно таким же полукругом, что и до схватки с Дарби. Разница заключалась лишь в том, что двое, благодаря тому же Дарби, валялись на камнях, временно утратив боеспособность, а остальные четверо, получив немалое число болезненных ушибов, совершенно не представляли, что делать с новым противником. Перед ними был человек, чья мягкая, как мох, синяя накидка вполне могла потянуть на их годовое жалованье и чью тунику украшала ручная вышивка. За спиной у него висел палаш, в глазах застыло убийственное спокойствие, а трофейная дубинка в руке выглядела опаснее иного меча.

Рингил медленно повернулся, оглядывая каждого и как бы предлагая желающим испытать себя.

— Думаю, вы свое дело сделали, — ровным тоном сказал он. — На сегодня хватит, договорились?

— Вы препятствуете исполнению закона, — вспыхнул самый молодой, тот, что сначала едва не задушил Дарби, а потом пнул его между ног. — Этот человек нарушает общественный порядок.

— Может быть. — Стражники медленно перемещались по кругу, и Рингил, следя за ними взглядом, ткнул Дарби в бок. Тот застонал. — Но сейчас он, по-моему, не в том состоянии, чтобы кому-то докучать.

— Он и на людей нападал. За ним тут много чего числится.

— Ну, мы же записей не вели. Где пострадавшие?

К несчастью, судейские не сбежали, а всего лишь спрятались в толпе. Теперь они представили на всеобщее обозрение мятую форму, разгоряченные физиономии и мелкие царапины. Рингил едва удостоил их взгляда.

— Вы дрались с этим человеком?

— Он напал на нас! — выпалил тот, что выглядел более помятым, чем его товарищ. — Ни с того, ни с сего. Начал толкаться, оскорблять, хотя мы его не трогали.

— Вранье, — прохрипел Дарби, приподнимаясь с камней. На Рингила пахнуло запахом грязной плоти, мочи и дешевого вина. — Они обозвали меня бродягой. А я ведь когда-то спасал их мамаш. Защищал от проклятых ящериц. И что в благодарность? Я всегда зарабатывал на жизнь честно, острым клинком. Не грабил семьи, как эти чернильные душонки.

— Не знаю, что он тут мелет. — Второй судейский говорил намного спокойнее первого, возможно, потому что глаз профессионала уже оценил, с кем они имеют дело. — По состоянию этого человека, думаю, нетрудно сделать вывод, кому здесь следует верить.

— На нем солдатская шинель, а значит, когда-то его сочли вполне достойным умереть за этот город, — возразил Рингил, стараясь не дышать носом. — Может быть, в его словах что-то есть.

Писец покраснел.

— Обвиняете меня во лжи, господин?

— Думайте что угодно.

В воздухе повисла тишина. Толпа с любопытством наблюдала за происходящим. Судейские неуверенно переглянулись. Оружия у них не было, кроме коротких церемониальных мечей, которыми они явно не умели пользоваться.

— Послушайте… — начал второй.

Рингил покачал головой.

— Выглядите вы оба неплохо, так, слегка потрепанными. Ничего такого, что нельзя было бы поправить походом в баню. На вашем месте я бы махнул рукой да пошел домой. Считайте, что получили урок хороших манер.

Он посмотрел в глаза обоим и убедился, что они воспользуются его советом. Судейские повернулись и, тихонько переругиваясь, исчезли в толпе, бросив пару недовольных взглядов через плечо. У собравшихся такой исход конфликта возражений не вызвал, и Рингил повернулся к стражникам.

— Похоже, жалоб никто подавать не станет. Может быть, проявим немного гражданской снисходительности к старому солдату? Отпустим, ограничившись предупреждением?

Толпа негромко — и вроде бы согласно — зашумела.

— Чтоб вас, — прохрипел Дарби, силясь подняться.

Получалось плохо — он скользил и заваливался на спину. Из глубокого пореза над глазом шла кровь. Публика смеялась.

Рингил стиснул зубы, сдерживая закипающую злость.

— «Чти неоплатный долг, — продекламировал Дарби, оглядывая зрителей. Ему удалось сесть, и вонь стала еще сильнее. — За честь мы жизни положили…»

Молодой стражник презрительно фыркнул.

— Старый солдат, как же! Выучить пару строчек на Мемориале Грела любой оборванец может. А этот пьяница давно заслужил доброго пинка. От него постоянно одни неприятности. Ко всему еще и извращенец — оголяется перед приличными женщинами. Всех оскорбляет. А что касается шинели, то, наверное, снял с какого-нибудь мертвеца на кладбище для нищих.

— Точно, — ухмыльнулся его приятель. — С тех пор и не мылся. Тоже мне солдат.

Рингил кивнул в сторону двух все еще прохлаждающихся на мостовой стражников.

— Для нищего пьяницы и извращенца он дрался не так уж и плохо.

— Застал нас врасплох, — отмахнулся молодой. — Ему просто повезло.

Рингил поймал и задержал его взгляд.

— Будь у него оружие, вы все были бы уже покойниками. Так что это вам сегодня повезло.

Стражник отвернулся.

— Мы всего лишь выполняли свою работу, — пробормотал он.

Рингил моментально воспользовался ситуацией.

— Конечно. И работа у вас нелегкая. А тут еще день такой… Послушайте, есть предложение. Я человек не бедный и сам солдат. Жаль бедолагу, но это не повод, чтобы мешать таким ребятам, как вы, поддерживать порядок в городе. Поскольку вы пострадали, как насчет пары графинов вон в той таверне через улицу?

Четверо стражников неуверенно переглянулись. Один из тех, что постарше, показал на двух своих распростертых на земле товарищей.

— А как быть с ними?

— Думаю, им не повредит небольшая помощь. — Чувствуя, что настроение изменилось, Рингил положил на мостовую дубинку и достал кошелек. — По-моему, справедливо.

Деньги ведь все равно дала Ишил. А значит, Гингрен.

Кто-то в толпе одобрительно крикнул. Его поддержали. Рингил выдавил улыбку и держал ее, пока она не стала искренней. Потом достал из кошелька несколько монет и протянул ладонь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На неприметной лошаденке, с опущенным на лицо капюшоном шаман Полтар подъехал к воротам Ишлин-Ичана с наступлением ночи. Встретившие его двое плотных караульных хотя и пребывали в добродушном настроении, тем не менее держали копья наготове. Капитан, вышедший из теплой, согреваемой пышущей жаровней будки, подышал на озябшие пальцы, ухмыльнулся и зевнул.

— Двенадцать.

— Установленный сбор — семь, — сдержанно возразил Полтар.

— В ночное время — двенадцать. — Капитан переступил с ноги на ногу, откашлялся и сплюнул. — Ночи-то холодные, сам знаешь. Так что двенадцать. Ну, едешь или нет?

В другой ситуации шаман заявил бы свое право на свободный проезд или, по крайней мере, сбил бы цену наполовину, но сейчас он предпочел отсчитать дюжину монет и смириться с наглым вымогательством ради того, чтобы остаться неузнанным. В городе Полтара ожидало дело, которое никак не могло считаться приличествующим духовному сану, а кроме того, в свете распространившихся историй о его позорном поражении в стычке с Дрэгонсбэйном он и не знал толком, каков именно его статус даже здесь, вдалеке от воронакских юрт.

Чего Полтар не снес бы ни при каких обстоятельствах, так это насмешек.

Отдав деньги, шаман миновал ворота в деревянной стене и медленно поехал дальше, по узким улочкам, беспрерывно кляня Эгара и пригибаясь под протянутыми низко бельевыми веревками. Ишлин-Ичан — или город Ишлина — соответствовал своему звучному имени лишь с большой натяжкой. Скорее это был поселок, нечто вроде огромного зимнего стойбища со стенами, причиной строительства которого стали теплый климат да удобное расположение на притоках реки Джаранат. Примерно сотню лет назад предприимчивые кочевники, соблазнившись перспективами расширяющейся торговли с югом, сменили свои юрты на более прочные жилища, а со временем полностью отказались от кочевой жизни. Зачем гоняться за скотиной по холодной степи, рассуждали они, если скот может сам собой прийти к твоему костру и предложить себя на заклание?

Время подтвердило их правоту. Удобное местонахождение влекло в Ишлин-Ичан купцов из Трилейна и империи, довольных тем, что решать свои дела придется не в юрте, а под надежной крышей. Успех одних заставил следовать их примеру других, и в Ишлин-Ичан, отдавая ему предпочтение перед местами близкими, но менее обустроенными, потянулись скотоводы махакских племен. За людьми с деньгами неизменно следуют те, кто готов обслуживать. Как грибы после дождя, появлялись булочные, бордели и таверны.

За ними пошла вторая волна: конюшни, кузни с приличными горнами, где уже могли выковать качественное стальное оружие. Молодые махаки приезжали в город себя показать и других посмотреть. Вербовщики с юга, вынужденные прежде разъезжать по степи, от племени к племени, отыскивая перспективных воинов, теперь просто открывали конторы и ждали наплыва желающих. Так в Ишлин-Ичане возникли первые постройки из камня и кирпича-сырца, причем некоторые возносились даже больше, чем на один этаж. Начали мостить улицы — этому ишлинакцев обучали безработные архитекторы из Трилейна, бежавшие от потрясшего лигу очередного экономического спада, — а когда и в соседних кланах проявился нездоровый интерес к быстрому накоплению богатства, поселок торопливо обнесли стеной и укреплениями.

Окончательным утверждением высокого статуса Ишлин-Ичана стало прибытие туда послов из лиги и империи. Для них город был необходимой ступенькой к более важным и интересным назначениям; находясь здесь, послы скрашивали «ссылку» всем, чем только могли, не отказывая себе ни в чем. Понемногу улучшалась система канализации, за порядком стали наблюдать общественные патрули. Самые важные улицы освещались по ночам факелами.

Улица, точнее, закоулок, на которой находился нужный Полтару дом, к числу таковых не относилась. Сам дом стоял уединенно на темной стороне, что объяснялось вовсе не экономической необходимостью. Заведение госпожи Аханы имело два этажа и потому возвышалось над парапетом проходящей в этом месте крепостной стены. Дом будто бы устал тянуться на цыпочках к парапету и оглядывать растянувшуюся за стеной степь, а потому малость оперся на нее. Находясь в степи, человек за милю видел влекущее мерцание красных фонарей.

Окна заведения были ярко освещены изнутри, и те из девушек, которые в данное время не работали, сидели на виду у прохожих, предлагая их вниманию свои прелести. Аромат благовоний и приглушенные звуки музыки пробивались на улицу, щекоча ноздри и уши тех, кого не прельстили застывшие в соблазнительных позах красотки. Вход прикрывала роскошная бархатная занавеска, а над открытой дверью покачивалась деревянная дощечка с надписью «У Аханы». Само это имя, выбранное далеко не случайно, имело в махакском языке двойное значение и считалось довольно грубым.

Полтар слез с лошади, отсыпал несколько монет — везде плати! — бесстрастным громилам у входа, и те откинули портьеру. Он прошел в светлую, теплую комнату и снял наконец капюшон. Некоторые из девушек узнали его, но ни одна не улыбнулась, встретив его взгляд. Шаман отметил сей факт с удовлетворением, поскольку именно так и должно было быть. В конце концов, он не какой-нибудь пьяный скотовод, которого легко ублажить жирной сиськой и за пару минут довести до оргазма в теплых, почти материнских объятиях. И не зверь с сердцем ребенка, готовый забыть обо всем на свете в море женской плоти.

Он — Полтар Волчий Глаз, главный шаман скаранаков. Человек немалой власти, давным-давно, еще при инициации, разорвавший узы, коими женщина сковывает мужчину.

Ахана поспешила навстречу с нарисованной улыбкой.

— Шаман, вы снова оказали нам честь. И так скоро. Чего изволите? Возьмете комнату наверху?

Он коротко кивнул в знак согласия.

— Тогда я распоряжусь, чтобы приготовили девушку. А пока проходите. Вино? Сласти?

Она щелкнула пальцами, и перед ними моментально предстал женоподобный юноша с подносом. Полтар отвернулся, не скрывая отвращения. Ахана что-то шепнула юноше на ухо, тот кивнул и, поставив поднос, поспешно удалился. Полтар сел на мягкую кушетку и принял предложенный хозяйкой кубок. Злость, не дававшая покоя и поедавшая его изнутри с момента столкновения с Эгаром, постепенно оседала, оформляясь в нечто материальное внизу живота. Он уже ощущал легкую будоражащую дрожь.

— Новые девочки такие нетерпеливые, — заметила хозяйка. Почувствовав настроение клиента, она поспешила подуть на разгорающееся пламя. — Молоденькие, недавно из лиги. Им только дай пососать большой махакский член.

Шаман нетерпеливо заерзал.

— Проверь, чтобы не была обкуренная, как в прошлый раз. Она должна чувствовать, что я делаю.

— Да-да, конечно. В прошлый раз произошла досадная ошибка. — Ахана пододвинула ему тарелку с пирожными. Голос ее звучал мягко, ласково, журчаще, как льющееся из бурдюка вино. — Больше такое не повторится. Желания гостей для нас закон.

На приготовления ушло полчаса, и за это время шаман изрядно накачался вином и едва не разрывался от желания, умело подогреваемого словесными манипуляциями Аханы. Наконец хозяйка с нарочитой неспешностью проводила его наверх, останавливаясь на каждом из трех пролетов, чтобы он мог отдышаться и узреть сквозь полупрозрачную занавесь сцены разнузданной похоти, призванные не дать жару остыть по пути. Наконец у двери верхней комнаты хозяйка вручила ему ключ.

— Замок смазан. Входите и наслаждайтесь.

С этим пожеланием она оставила его. Шаман, выждав мгновение, вставил ключ в замочную скважину, повернул и вошел в тесную, с сильным запахом благовоний комнатушку.

Горевшие по углам ароматические свечи давали больше дыма, чем света. Когда дверь открылась, пламя заколебалось, и по стенам, словно нетерпеливые зрители, запрыгали длинные тени. В небольшом окошке виднелся звездный прямоугольник неба над степью. В центре комнаты висела, удерживаемая на блочной системе, деревянная рама в форме буквы «Y» с привязанной к ней веревками девушкой. Руки ее были подняты над головой, ноги разведены. Обнаженное тело блестело после недавних натираний, окаймлявшие лицо темные волосы еще не успели высохнуть. Лицо раскрасили на южный манер — веки казались тяжелыми от краски, на щеках были изображены ихелтетские символы, хотя сама она явно была родом из Трилейна. Но никакая краска не могла скрыть ни ее молодости, ни страха.

У шамана вырвался глубокий, нутряной звук.

— Боишься, шлюха, и правильно, — прошипел он, толкая спиной дверь. — Я сделаю тебе больно. Так больно, как ты и заслуживаешь.

Спускавшаяся по лестнице Ахана вздрогнула, услышав первые донесшиеся сверху крики, и прибавила шагу.


Полтар сопел от изнеможения, а ладони болели от постоянных шлепков. Опустив деревянную раму, он навис над жертвой, пожирая глазами покрытую синяками плоть. Девушка уже не кричала, как вначале; поняв, что на помощь никто не придет, она молила привилегированного клиента о пощаде и вскрикивала, лишь когда он пронзал ее. Кончил шаман почти сразу — скапливавшееся напряжение прорвалось с двенадцатым толчком. Пальцы, сжимавшие груди девушки, расслабились, и Полтар мешком завалился вперед. Вытекшая из уголка рта струйка слюны доползла до ее плоти.

— О, Уранн, — выдохнул он, вытирая губы. — О, боги…

Сильнейшая боль, для которой не было ни малейших причин, пронзила его. Член как будто зажали в кузнечных тисках, и кто-то усиливал давление. Полтар завопил и попытался вырваться, но то, что завладело его жизненно важным органом, не отпускало. Растерянный, он опустил глаза и в неверном свете лампы увидел такое, отчего с губ сорвался пронзительный вопль. Женский орган исчез, а из плоти между ног девушки вырастал кулак, пальцы которого и сжимали его сморщенный придаток.

— Не уходи так рано, — раздался голос, шедший, похоже, из горла девушки.

Шаман поднял голову и увидел, что разрисованное под фальшивую страсть лицо дышит непритворным желанием. Глаза под тяжелыми, полуопущенными веками смотрели на него с откровенным вожделением, а шея вдруг оторвалась от деревянной рамы и вытянулась к нему. Полтар отпрянул насколько мог, но голова последовала за ним, словно принадлежала не человеку, а змее. Шея удлинялась с негромкими сухими щелчками — вероятно, это растягивались позвонки. Мышцы на лице девушки исказились в дрожащем свете свечей, как будто то, что вселилось в нее, давно не примеряло на себя человеческую форму.

— Ты призывал нас, — с ноткой иронии произнес голос, явно не принадлежавший девушке. — Зачем?

— У… У… Уранн? — выдавил из себя Полтар, дрожа, как больной лихорадкой.

— Нет, хотя близко. — Лицо приблизилось еще немного и попыталось улыбнуться. — Полагаю, ты знаешь меня под именем Келгрис.

Даже ужас и боль не лишили Полтара способности удивляться. Келгрис, Владычице Первой Крови и Сокола, поклонялись главным образом юные влюбленные, беременные женщины да старушки знахарки. У воронаков о ней, отодвинутой даже не на второй, а на третий план воинскими ритуалами, практически забыли. Дети произносили имя Келгрис как ругательство, иногда ее поминали в грубоватых шуточках насчет загробной жизни, однако помимо того…

Голова зашипела на него, будто и впрямь принадлежала змее.

— Помимо того, о Полтар, мастер двенадцати могучих ударов, требуется разум, выстроить который подобным тебе не хватило бы и тысячи лет. Важно другое. Ты просил Небожителей о заступничестве. Ты обращался к нам в молитвах и снах, резал маленьких животных и пил их кровь, сжигал горшки фимиама, наивно полагая, что его запах привлечет наше внимание. Ты жаждал узреть Небожителей, и ты увидишь их, но не думай, что они станут играть с тобой в твои игры — насчет этого не испытывай сомнений и положись полностью на нас. — Существо, захватившее тело девушки, с видимым удовольствием повторило слова, сказанные ранее Аханой, да еще и попыталось воспроизвести ее интонацию. — Я доставила послание от моего брата Хорайна, того самого, которого вы называете Уранном. И послание это таково: «Жди и смотри».

Шаман прижал руку к боли, что разгоралась между ног.

— А Уранн накажет Дрэгонсбэйна? Буду ли я отмщен?

— Это, — беззаботно ответила Келгрис, — зависит от твоего поведения. Будешь вести себя, как подобает… мм… Идущему Небесной Тропой, может быть, что-то и получишь. Вызовешь наше неудовольствие, и твоя душа станет игрушкой в ледяном аду. Или чем-нибудь еще. Что касается этого… — один из пальцев, сжимавших член Полтара, разогнулся и ткнул в съежившуюся от страха мошонку, — священник, если ему назначено служить каналом энергии, обязан оставаться непорочным. Непорочным. Ты еще помнишь, что означает это слово?

Давление усилилось. Полтар почувствовал, как рвется кожа, как растекается кровь.

— Да, — завопил он. — Да! Непорочным!

— Отныне ты не изольешь семени без моего позволения. Ты меня понял?

— Да, да, да…

Полтар заплакал от боли.

Пальцы разжались так же внезапно, как и стиснулись, и шаман, отшатнувшись от деревянной рамы, упал у двери.

— Ладно, в таком случае продолжай, — тем же беззаботным тоном посоветовала Келгрис. — Продолжай и… гм… радуйся, что боги вернулись к тебе.

Шаман распростерся перед обнаженным, будто распятым на раме, телом. Лежать на голом,грубом полу, прижавшись к нему изуродованным членом, было нестерпимо больно, но он лежал недвижимо, дрожа и молясь, пока голоса и настойчивый стук в дверь не привели его в чувство.

Все еще трясясь от страха, Полтар поднял голову и огляделся. Келгрис исчезла, оставив после себя полную неподвижность. В комнате было темно, свечи потухли. Проникавший через окно звездный свет позволял рассмотреть жуткий силуэт на деревянной раме: привязанное тело, вытянутая, сломанная шея, свисающая безжизненно голова, широко открытые глаза с застывшим в них немым укором.

И улыбка на мертвых губах — словно печать Келгрис.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На то, чтобы все поправить, ушло около часа. Весь фокус был в инерции.

— Не позволяй им останавливаться, — говорил ему в тот день Флараднам, лежа на носилках в медицинской палатке. Говорил тяжело, хрипло, и на лице его перекатывались под кожей узлы боли. Снаружи шумел летний дождь, земля раскисала, превращаясь в предательскую, скользкую грязь. — Не давай им времени на раздумье, не позволяй ныть и жаловаться. От тебя требуется уверенность. Найди эту уверенность, Гил, а не найдешь — сыграй. Главное — уведи их отсюда. Заставь их шевелиться.

С носилок Флараднам уже не встал.

По склону горы, под дождем, меся грязь, уныло тащились остатки разбитого экспедиционного корпуса. Кольчуги и некогда веселенькой расцветки форма казались пятнами пестрой плесени на фоне посеревшего ландшафта. Стоя у выхода из палатки и стараясь не слышать хриплых стонов и зубовного скрежета за спиной, Рингил всматривался в пелену ливня. Как сделать то, о чем говорил Флараднам? Он не просто не знал, он даже не представлял себе. Кириатские боевые машины пришлось бросить, они вязли в грязи. Раненые и умирающие исчислялись сотнями. Рептилии наступали.

От Гэллоус-Уотер их отделял двухдневный марш — на юго-восток, по открытой гористой местности.

Не позволяй им останавливаться.

Сначала привести в чувство раненых стражников, поднять их, заставить всех поверить, что ничего серьезного не случилось, что большого ущерба их здоровью Дарби не причинил. Принести холодной воды со двора Шалака. Отвести весь отряд в таверну на другой стороне улицы через переменившуюся в настроении толпу. Пустить по кругу вино, заплатить за все и не пожалеть денег, чтобы люди задержались надолго. Пригласить музыкантов. Попробовать самому жуткое хозяйское вино, не забывая при этом улыбаться во весь рот. Понаблюдать за шлюхами, глаза у которых разгорелись, как у кошек при виде мясных обрезков. Играть роль благородного, но не кичливого господина, пока недавняя стычка не позабудется, не растает в общем веселье.

И уйти.

Рингил ускользнул незаметно, когда пошли песни и мягкие синие сумерки уже ползли вверх по улице от реки. В небе во всей своей красоте сиял Обруч. Площадь опустела, лишь кое-где торопились домой прохожие да фонарщики с лестницами нарушали тишину вечера. После шумной, горячей атмосферы таверны здесь было прохладно и спокойно. Он перешел улицу в направлении домика Шалака и увидел сидящего на ступеньке Дарби. Рингил подобрал валявшуюся на мостовой дубинку и рассеянно покрутил ее в руке.

— Хочешь сувенир? — спросил он, протягивая дубинку ветерану.

Тот покачал головой, погладил лежащую на коленях палку и, словно сонный ребенок, обнял себя за плечи.

— Мне и Старушки Лурлин достаточно. Мы с ней давно знакомы.

— И то верно.

— Премного благодарен вашей милости. За то, что вмешались. Похоже, меня сегодня одолели. — Старый солдат поднял руку, осторожно ощупал разбитое лицо. На пальцах осталась засохшая кровь. Он скорчил гримасу. — Точно, отделали как следует. Боюсь, ребро снова треснуло.

— Идти можешь?

— Да, господин, конечно. Насчет этого не сомневайтесь. Прямо сейчас и уберусь. Больше вы меня не увидите. Я ведь и задержался, только чтобы вас поблагодарить.

— Я не то имел в виду. — Рингил запустил руку в изрядно похудевший кошелек, извлек пригоршню монет. — Послушай, здесь…

Ветеран покачал головой.

— Нет, господин. Об этом и речи быть не может. Вы и так мне помогли. В наше время доброго человека не часто встретишь. Эти писцы, будь они неладны, да законники-извращенцы весь город держат за яйца. Даже если ты дрался за них всех с ящерицами — им наплевать.

— Знаю, — кивнул Рингил.

— Да, господин, вы-то знаете. — Выражение разбитой в кровь физиономии изменилось, и Рингил не сразу понял — то было смущение. — Видел вас при Рахале, господин. Бился футах в двадцати от вас, когда драконы нагрянули. Не сразу вспомнил, память уже не та, что была когда-то. Но как клинок ваш увидел…

Рингил вздохнул.

— Такой не забудешь.

— Точно.

Вечерние сумерки сомкнулись над ними. На другой стороне улицы фонарщик обжег пальцы и негромко выругался. Рингил тронул дубинкой камешек. Он уже привык к распространяемой Дарби вони и почти не замечал ее. На войне, бывало, воняло и от него.

— А вот я, боюсь, тебя не помню.

— И немудрено. С какой стати? Нас в тот день было много. Жаль, не попал с вами к Гэллоус-Гэп.

Теперь уже Рингил скорчил гримасу.

— Жалеть не о чем. Мы потеряли там даже больше народу, чем при Рахале. Оказался бы там, скорей всего, сыграл бы в ящик.

— Да, наверное. Но ведь при Гэллоус-Гэп мы победили.

Из таверны донесся взрыв смеха. Кто-то затянул новую песню. Военную, из классики. «Кровью ящериц мы умылись». Похоже, боевой ритм отбивали кулаками по столу. Дарби не без труда, моргнув от боли, поднялся.

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы и, криво усмехнувшись, кивнул в сторону таверны. — Не хотелось бы попасть им под горячую руку. Ладно если б только пили да девок тискали, а то ведь как разгорячатся, как патриотический зуд взыграет, так захочется крови. Вот и пойдут искать виноватого.

Рингил взглянул на окна Шалака — пожалуй, надо зайти да помочь старику потушить огонь.

— Наверное, ты прав.

— Да, господин. — Дарби расправил плечи. — Ну, я пошел. Приятно потолковать с тем, кто понимает. Вы уж извиняйте, что встретили меня не в лучший час. Я не всегда такой.

— Я и не думаю…

— Просто воспоминания не дают покоя. Как клеймо в голове. Иногда так и лезут. Только выпивка и спасает, господин. Выпивка да еще фландрин, когда удается раздобыть. — Он неуклюже, стараясь не встречаться с Рингилом взглядом, повертел палку. — Сказать по правде, господин, я уже не тот, что был прежде.

— Мы все уже не те. — Рингил качнул головой, отгоняя мрачные мысли. Сказать бы что-то хорошее. Что-то такое, что понравилось бы Флараднаму. — Но, по-моему, сегодня ты держался неплохо. Одному точно ребро сломал, а другой, похоже, до сих пор не соображает. Так что твоя Лурлин в порядке.

Ветеран посмотрел на него.

— Жаль, что так получилось. Они ведь ребята неплохие. У меня дядя в страже служил. Тяжелая работенка. Но ведь сами ко мне привязались…

Солдат улыбнулся.

— Эх, видели б вы меня у Рахала. Дрался до последнего, меня парни на баржу силком тащили.

— Не сомневаюсь.

Стены таверны содрогались от военного гимна. Дарби положил палку на плечо и по-армейски прижал кулак к груди.

— Ладно, я пошел.

Рингил снова полез в кошелек.

— Послушай…

— Нет, господин. Я не стану больше злоупотреблять вашей добротой. — Дарби постучал кулаком по груди. — Не стану.

— Здесь немного. Купишь себе… ну, не знаю… поесть. Или сходишь в баню. Может, снимешь жилье.

— Спасибо за доброту, но мы с вами оба знаем, на что я их спущу.

— Что ж. — Рингил пожал плечами. — Делай с ними, что хочешь. Купи вина. Фландрина. Если тебе это надо.

Кулак неуверенно раскрылся. Рингил вложил деньги в ладонь.

— Прими. Как солдат от солдата. Трудные времена у каждого бывают.

И Дарби взял монеты. Неуклюже, как-то конвульсивно. Рука была загрубевшая, грязная и горячая. Пряча деньги куда-то под обноски, он отвернулся.

— Премного благодарен, господин, — сказал он, но уже совсем другим тоном и старательно избегая смотреть Рингилу в глаза.

Они попрощались, и Дарби пошел по улице, сгорбившись, опустив голову. Глядя ему вслед, Рингил вдруг понял, какое именно чувство изменило выражение лица старого солдата.

Стыд.

Стыд и что-то вроде разочарования.

Рингил постоял еще немного, провожая Дарби взглядом, затем раздраженно пожал плечами и отвернулся. Ради Хойрана, он же не смотрел со стороны, как стражники обрабатывают солдата. Нет, помог. И попытался помочь еще.

Рингил постучал в заднюю дверь. Торопливые шаги — Шалак протопал от окна, — скрип засова, и дверь открылась. Хозяин отступил в сторону.

— Все в порядке?

— Конечно. А что?

Позднее, помогая Шалаку закрыть лавку, Рингил взглянул на руку при свете лампы и обнаружил оставшееся от Дарби грязное пятно. Отмыть его оказалось на удивление непросто.


Рингил вернулся в Глейдс позже, чем рассчитывал, да и предъявить в оправдание потраченного времени мог разве что пару царапин на лице и руках и наполовину опустошенный кошелек. Перевозчик на обратном пути попался неразговорчивый, чему Рингил только порадовался. Пока лодочник налегал на весла, борясь с течением, он, поеживаясь от вечерней сырости, сидел на корме и снова перебирал неясные намеки и подсказки Шалака.

Они являются в призрачном обличье из призрачного тумана, они быстры и проворны, как змеи, а когда мы наносим ответный удар, они скрываются в тумане и смеются над нами, негромко и презрительно.

Отлично.

У дома уже горели фонари, на дорожке перед входом стояла карета. Лошади отдыхали, а кучер подкреплялся чем-то из фляжки в компании еще одного слуги. Рингил оглядел, но не узнал ни ливрею, ни герб на дверце кареты. Что-то яркое, вроде стилизованной волны. Он пожал плечами и прошел в дверь, оставленную слегка приоткрытой, как и принято по вечерам. За порогом его встретил дворецкий.

— Кто у нас в гостях? — поинтересовался Рингил, передавая шляпу, палаш и накидку.

— Главный администратор приливной стражи, господин. — Дворецкий ловко управился и с одеждой, и с оружием. — Он сейчас в библиотеке, ждет уже второй час.

— Похоже, на такой должности мозолей не натрешь, — проворчал Рингил. — И кого он дожидается?

— Вас, господин.

Рингил удивленно взглянул на него.

— Неужели?

— А вот и он сам.

Дворецкий кивнул в сторону библиотеки.

Рингил повернулся и увидел богато одетого молодого человека, направляющегося к нему с самым решительным видом. Он успел заметить красновато-коричневую тунику, кремовые бриджи, синие кожаные сапоги и шпагу на боку. Чертами раскрасневшегося от гнева лица гость смутно кого-то напоминал. Бородка была аккуратно подстрижена.

— Эскиат! — проревел он.

Рингил оглядел холл.

— Вы ко мне обращаетесь?

Подлетев ближе, главный администратор приливной стражи выбросил левую руку, чем застал Рингила врасплох — никакого оружия в ней он не заметил, только пару перчаток. Жесткая кожа обожгла щеку.

— Я требую удовлетворения, Эскиат.

Рингил ударил его в лицо, и главный администратор свалился на пол с разбитым в кровь носом. Побарахтавшись, он потрогал верхнюю губу, удивленно посмотрел на испачканный кровью палец и схватился за шпагу.

— Обнажишь клинок в моем доме, отберу и засуну в глотку.

Рингил остался на месте, не сделав и шага вперед, но главный администратор тем не менее убрал руку и поспешно вскочил. Сделал это гость легко и ловко, одним движением, отработанным, как понял Рингил, в фехтовальном салоне. Он мгновенно принял защитную стойку, приготовившись при необходимости блокировать выпад, однако молодой человек только выпрямился и плюнул на пол у ног обидчика.

— От такого подонка иного я и не жду. Мордобой вместо истинного чувства чести. — Гость вытер нос, но несколько капель все же упали на пол. Он посмотрел на них, кивнул и улыбнулся одними губами. — Ответа тебе не избежать, Эскиат. Я вызываю тебя. В присутствии свидетелей. На поле Бриллин-Хилл. Послезавтра. На рассвете. Без доспехов, без щита, холодное оружие. Нравится тебе или нет, мы решим этот вопрос чистой сталью.

К тому времени в холле уже собралась небольшая толпа. Громкие голоса отвлекли прислугу от исполнения прямых обязанностей, а за спиной главного администратора возник служитель в ливрее, который молча протянул хозяину носовой платок.

— Ты не объяснишь, в чем дело? — спросил Рингил. — Хотелось бы узнать, с чего ты так торопишься умереть…

Взяв предложенный платок, главный администратор прижал его к разбитому носу. Попытки служителя помочь хозяину были отвергнуты.

— Подонок да еще и трус к тому же! Несносной дерзостью тебе не отделаться.

Что-то в его речи цепляло, что-то, накладывающееся на странно знакомые черты. Рингил закатил глаза и демонстративно зевнул.

— Если уж делать все по правилам, то для вызова на дуэль требуется серьезное основание. Меня не было в городе со времен войны, а ты, судя по всему, в то время только-только выбрался из колыбельки. Трудно представить, как я мог тебя обидеть.

Главный администратор криво усмехнулся.

— Ты оскорбляешь меня самим фактом своего существования. Своей развращенностью и подлостью ты отравляешь воздух Трилейна.

— Не смеши меня.

— Как ты смеешь…

— Хочешь поразить кого-то своей праведностью, отправляйся в бухту. Там есть мальчишки, торгующие собой за деньги, вот их легко напугать и обидеть.

— Ты оскорбил моего отца!

Крик боли эхом отскочил от сводчатого потолка, а вслед за ним, как выпавшее из разодранной подушки гусиное перышко, опустилась тишина. И в этой тишине Рингил по-новому увидел лицо главного администратора. Увидел сходство, услышал знакомые обороты речи.

— Понятно, — негромко сказал он.

— Я — Искон Каад, — дрожащим голосом объявил главный администратор приливной стражи. — Положение, занимаемое моим отцом в совете, не позволяет ему искать удовлетворения в дуэли. Он не желает…

— Конечно. — Рингил саркастически усмехнулся. — Рисковать — не стиль твоего отца. Ему привычнее прятаться за городскими стенами или под мантией власти и вместо себя посылать на смерть других. Именно так он и поступал в пятидесятые, когда остальные дрались на болотах по колено в крови. Его не было тогда, нет и сейчас. Наверное, был занят. Сражался в спальне с какой-нибудь поломойкой.

Издав приглушенный рык, Искон Каад бросился на Рингила, но достичь цели ему, к несчастью, не удалось. Помешал слуга, удержавший своего господина за руку. Дворецкий тут же сделал шаг вперед, прикрывая Рингила, однако наткнулся на твердый взгляд хозяина и отступил. Каад, немного успокоившись в крепких объятиях, повелительно дернул плечами. Слуга опустил руки и сделал шаг назад. С улицы на шум уже спешили кучер и еще один слуга. Появилась наконец и хозяйка дома, с некоторым опозданием решившая узнать, что происходит. Лицо Ишил, как обычно, оставалось непроницаемым.

Рингил сложил руки на груди и, прищурившись, посмотрел на сына своего давнего врага.

— Хочешь убить меня, Искон Каад? Ладно. Я принимаю твой вызов. На поле Бриллин-Хилл, послезавтра на рассвете. И раз уж вызов брошен мне, то я вправе определять условия поединка. Я, а не ты. — Он поднял правую руку и принялся изучать ногти — жест, давным-давно позаимствованный у Ишил. Стоявшая в другом конце холла мать заметила это, хотя ее лицо осталось неподвижным. — Хотя ты, конечно, о таком не слыхал. Не то воспитание. Откуда тебе знать подобные тонкости?

В какой-то момент Рингилу показалось, что юный Каад готов снова броситься на него, но то ли накопленный гнев вышел, то ли молодой человек сумел обуздать эмоции, получив от Рингила то, что хотел. Главный администратор лишь скалил зубы в недоброй усмешке и ждал.

А может быть, Гил, все дело в том, что Искон Каад не таков, как его родитель? Не думал об этом? Может быть, он, воспитанный в достатке и беззаботности сын влиятельного городского советника, менее восприимчив к оскорблениям? Может быть, он, как когда-то ты сам, вырос самоуверенным, дерзким, манерным юнцом с замашками рыцаря?

Нет, не только замашками. Видел, как он поднялся? У парня отличная выучка.

Ну, у тебя тоже.

Интересно, пришлось ли ему подставлять задницу наставнику?

Рингил скользнул оценивающим взглядом по стройной фигуре юноши.

И понравилось ли?

Стоп. Хватит.

И все-таки недооценивать противника нельзя.

Если, конечно, дело дойдет до поединка.

— Налюбовался своим маникюром, подонок?

Рингил посмотрел на Каада и едва не покачнулся — внезапно закружилась голова.

— Хорошо, — холодно произнес он. — Сделаем по-твоему. Без доспехов, без щита, только легкое оружие. В присутствии секундантов. А теперь выкатывайся из моего дома.


Когда Каад ушел и скрип колес его кареты растаял вдалеке, Рингил поманил к себе ближайшего из слуг, шустрого на вид парнишку лет двенадцати.

— Тебя как звать?

— Дери, господин.

— Знаешь улицу Дрэй в Экелиме?

— Что выше по реке? Да, господин, знаю.

— Хорошо. Там есть лавка, где продают всякую олдраинскую дребедень, на углу Блаббер-роу. Утром первым делом сгоняешь туда и передашь для хозяина сообщение.

— Да, господин. Какое сообщение?

— Напишу попозже. — Рингил выудил монетку из тощего кошелька. — После ужина найдешь меня в библиотеке.

— Буду рад, господин.

— Тогда беги.

— Надеюсь, теперь, — подала голос хозяйка, — все вернутся наконец к тем делам, которыми положено заниматься. И пусть кто-нибудь подотрет кровь.

Все задвигались, зашевелились, и вскоре толпа растеклась через двери и по лестницам. Ишил неторопливо прошествовала через опустевший холл и остановилась перед сыном.

— Ты что же, вознамерился оскорбить всех знатных людей города? — прошипела она.

— Они сами сюда являются, — ответил он, снова изучая ногти. — Сами приходят ко мне. Я бы не хотел их разочаровывать. И ты ведь не желаешь, чтобы имя Эскиатов поносили в твоем собственном доме? Отцу это вряд ли понравится.

— Если бы ты не напал на Каада…

— Мама, к твоему сведению… — Он остановился, удивленный прозвучавшей в голосе досадой, и метнул убийственный взгляд на двух застрявших у входа слуг, которые незамедлительно нашли причину, чтобы спешно удалиться. Подождав, пока за ними закроется дверь, Рингил продолжил уже спокойнее: — К твоему сведению, ни Мурмин Каад, ни твой возлюбленный супруг не желают и подпускать меня к Эттеркалю. Вряд ли это как-то связано с Шерин, но наше расследование определенно кое-кого встревожило, и вчерашнее появление здесь Каада есть лишь следствие этой тревоги.

— Все равно тебе не следовало так себя вести. Ошпарил гостю лицо! Едва не ослепил его!

— Он преувеличивает.

— Ты так думаешь? Гингрену удалось поговорить с одним из врачей канцелярии после осмотра Каада. По его словам, есть вероятность, что полностью зрение никогда не восстановится.

— Мама, я всего лишь плеснул в него чаем.

— Так или иначе, ты поставил нас с отцом в крайне неловкое положение и причинил неприятности, без которых мы вполне бы обошлись.

— Так, может быть, тебе не стоило тащить меня в эту вонючую дыру и посещать места, которые сама посещать не желаешь? Знаешь, как говорят, не кличь демонов…

— Ох, ради Хойрана! Ты ведь не ребенок.

— Послушай, мама, Каад ненавидит меня просто за то, что я есть. Этого не изменишь. И он сам имеет какое-то отношение к тому, что происходит в Эттеркале. Рано или поздно мы все равно столкнулись бы. Честно говоря, я предпочитаю встретиться в открытом поединке, а не ждать кинжала в спину в темноте.

— Слова, слова. Они не помогут нам в поиске Шерин.

— Можешь предложить другую стратегию?

На этот вопрос ответа у Ишил не было.


Позднее, в библиотеке, при свете лампы он написал Шалаку записку, которую затем свернул и запечатал. Пришедший за посланием мальчишка остановился у двери, за кругом света. Рингил вручил ему письмо.

— Ты ведь читать не умеешь?

Парень фыркнул.

— Нет, господин. Это дело для писцов.

— Иногда и для курьеров. — Рингил вздохнул. — Ладно. Здесь сказано, что письмо для Шалака Каларна. Запомнишь?

— Конечно, господин. Шалак.

— Открывается он не очень рано, живет над лавкой. Сзади есть лестница. Увидишь ее, если повернешь с улицы направо. Выйдешь, как только рассветет. Если понадобится, разбудишь. Он должен найти для меня кое-что, и поиски могут занять весь день.

— Да, господин.

Рингил задумчиво посмотрел на мальчишку. Парень старательный, искренний. Черты угловатые, резкие, лицо еще не сформировалось. Руки и плечи тонкие. Стоит неуклюже, но, по всему видно, вырастет высоким. Через пару лет будет красавчик.

— Сколько тебе, Дери?

— Тринадцать, господин.

— Рановато для службы в Глейдсе?

— Да, господин. Мой отец — старший конюший в доме Аланноров. У меня рекомендация. — В голосе проскользнула гордость. — Самый младший слуга в поместье Эскиатов.

Рингил улыбнулся.

— Ну, не совсем.

— Клянусь, господин.

Улыбка поблекла. Рингил не любил, когда ему лгали.

— На кухне есть девочка, ей еще меньше, чем тебе.

— Нет, господин. Не может быть. Я самый младший. И на кухне я всех знаю, там таких девчонок нет.

Рингил выпрямился, хлопнул ладонью по столу, да так, что чернильница с сургучом подскочили. Мальчишка вздрогнул. По книжным стеллажам запрыгали тени от покачнувшейся свечи.

— Дери, будешь упираться, я разозлюсь. Я видел эту девочку собственными глазами. Сегодня утром, когда вернулся. Она подала мне чай. Разводила огонь под котлами.

В тиши библиотеки повисло молчание. Нижняя губа у Дери дрожала, глаза бегали, как загнанные зверьки. Глядя на него, Рингил понял, что ошибся, и внезапно взявшаяся ниоткуда холодная рука прошлась по спине. Взгляд соскользнул с лица мальчишки и ушел дальше, за плечо, в темный угол комнаты, где, казалось, собрались все тени.

— Ты не знаешь эту девушку? — тихо спросил он.

Дери опустил голову и пробормотал что-то неразборчивое.

— Говори.

От холода в затылке голос едва не сорвался.

— Я… простите, господин. Я бы не хотел вам возражать… просто… просто я никогда не видел никакой девочки на кухне. — Дери запнулся, торопясь объяснить. — Наверное, господин… наверное, вы правы, а я ошибаюсь. Конечно. Просто я никогда ее не видел, вот и все.

— Может, она новенькая и ты не успел с ней познакомиться?

Дери сглотнул.

— Должно быть так, господин. Точно. Так оно и есть. — Но глаза опровергали каждое слово.

Рингил кивнул, твердо и немного раздраженно, словно обращался к внезапно появившейся за кругом света публике.

— Хорошо, Дери. Ступай. И не забудь: завтра, с утра пораньше, в Экелим.

— Да, господин.

Мальчишка вылетел из комнаты, как будто его дернули за веревочку.

Рингил подождал еще немного, затем прошелся взглядом по полутемной библиотеке и снова откинулся на спинку кресла.

— Я бы выпил еще чаю, — громко сказал он в пустую комнату.

Никто не ответил. Однако память о разговоре с матерью там, в кухне, лежала на затылке, как холодная сырая тряпица.

«Да еще перед слугами».

«Что ты имеешь в виду?»

А девочки-служанки уже не было. Потом, когда Ишил ушла и он остался один, она возникла снова.

«В следующий раз так не делай. Ты меня напугала».

Рингил ждал, всматриваясь в едва заметно подрагивающие тени на корешках стоящих вокруг на полках книг. В конце концов он справился с неприятным ощущением, быстро наклонился и задул свечу. Потом еще долго сидел в пахнущей пергаментом темноте, вслушиваясь в собственное дыхание.

— Я жду, — сказал он.

Но девочка, если и слушала, не вышла.

Как, впрочем, и никто другой.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

И кого же нашел Файлех Ракан?

Спутанные клочья поседевших каштановых волос, лицо, изрезанное не столько возрастом, сколько лишениями, и испуганные глаза, бегающие украдкой за гвардейцами Вечного трона и замирающие на их оружии, словно оно могло в скором времени ей пригодиться. Руки в струпьях, царапинах, кровоточащих порезах — и изящное золотое кольцо на пальце. Губы за время лишений потрескались и едва заметно дрожали, когда она бормотала что-то под нос, баюкая, как младенца, правую руку.

— Цела, — произнес Ракан. — Ран нет. Это просто шок.

— Что ты говоришь!

Ее завернули в попону и усадили на сложенную плащ-палатку в углу, между двумя разбитыми каменными стенами, единственным, что осталось от портового склада, сметенного выпущенной на волю неведомой силой. Почерневшие столбы над головой найденной женщины напоминали виселицу. В воздухе висел вонючий запах горелого. Аркет привычно огляделась.

— Где соглядатай?

— Его святость вернулся в лагерь, — бесстрастно ответил Ракан, кивая в сторону склона с опустошенными домами и кучками мусора. — На рыночную площадь. Большинство солдат ушли с ним. Еще до того, как мы ее нашли. Он сказал, что ему нужно помолиться о нас, да и стемнеет скоро.

Смуглое, с короткой бородкой лицо капитана в полном соответствии с ихелтетской традицией отразило эмоций не больше, чем кусок дубленой кожи. Лишь морщинки в уголках темных, как смоль, глаз проступили яснее с последними словами, окрашенными легким презрением.

Аркет все поняла и подыграла.

— В таком случае пусть там и остается, — кивнула она. — Ни к чему нарушать молитвы такой ерундой. Мне нужно всего лишь задать ей несколько вопросов, а это я могу сделать и здесь.

— Мы уже пробовали расспросить ее. — Капитан наклонился ближе, словно собираясь продемонстрировать что-то, и женщина в лохмотьях резко отпрянула. — Толку не добились. Пытались накормить, так она только воду пьет. Наверное, можно было бы…

— Спасибо, капитан. Дальше я сама.

Ракан пожал плечами.

— Как угодно, госпожа. Мне еще нужно выставить пикет вокруг лагеря на случай, если пожалуют незваные гости. Когда закончите, постарайтесь отвести ее в лагерь — попробуем покормить. — Он посмотрел на небо. — И лучше бы вам не задерживаться. Как сказал соглядатай, скоро стемнеет.

Он торопливо развернулся и жестом приказал трем солдатам остаться у развалин. Остальные последовали за ним вверх по улице. Шанта задержался у наполовину снесенной стены, как нерешительный покупатель у лавки. Аркет опустилась на корточки и посмотрела женщине в глаза.

— Вам что-нибудь нужно? — мягко спросила она.

Женщина уставилась на нее, словно не веря, что у кого-то может быть такая черная кожа.

— Кириат, — пробормотала она. — Посмотри на свои стены, Кириат. Посмотри, что они сделали с ними. Вставшими между болотным псом и костью.

Что еще за болотный пес? Акцент у незнакомки был не местный, она проглатывала шипящие — значит, тетаннский не ее родной язык.

— Можете сказать, как вас зовут?

Женщина отвела глаза.

— Зачем еще?

— Как хотите. Я — Аркет Индаманинармал, посол по особым поручениям его императорского величества Джирала Химрана Второго. — Она приложила правую руку к левому плечу — приветственный жест, обычный для тетских всадников. — Служу всем народам Откровения.

— Я не из них. — Женщина по-прежнему избегала ее взгляда. — Зовут Элит. Я из Эннишмина.

Ого!

Губы поджались сами, словно от внезапной боли, прежде чем Аркет успела сдержать рефлекс. Глаза метнулись к тому месту на одежде женщины, где виднелись обрывки оранжевой нашивки, специального знака, картага, обязательного для ношения всеми не-гражданами. Зачем Элит сорвала его, было понятно и без объяснений. Мародеры и грабители по всей империи воспринимали неприятие Откровения как своего рода оправдание для любых злодеяний в отношении чужаков. Именно неверные становились первой и самой легкой жертвой преступников, действия которых либо квалифицировались как мелкие проступки, либо вообще оставались незамеченными. Заслышав лязг оружия или стук копыт, второсортным людям не оставалось ничего другого, как сорвать ненавистный опознавательный знак, прежде чем он попадется на глаза тому, чей меч и член готовы пронзать каждого, на ком он есть.

— Мы пришли на юг, — продолжала Элит, словно обвиняя в чем-то Аркет. — Нам сказали, что там мы будем в безопасности. Что император протягивает нам руку дружбы. И вот, посмотри.

Аркет помнила длинные, ползущие из Эннишмина колонны, серые щупальца дыма от оставленных ими горящих поселений, как будто перечеркивающие выбеленное зимнее небо обвинительными письменами. Она сидела на лошади на выжженном холмике и видела серые лица бредущих пешком людей, редкие повозки с жалким скарбом и жмущимися друг к другу детишками — словно плоты, подхваченные неторопливым потоком. Она слышала у себя за спиной громкий гогот и перебранку имперских солдат, деливших награбленное, рывшихся в кучах «трофеев», всего, что они успели вынести из оставленных хозяевами жилищ, прежде чем предать их огню. Щеки ее загорелись от стыда.

Она помнила гнев Рингила.

— Послушайте меня, Элит, — заговорила Аркет. — Кто бы ни учинил это, ему не уйти от императорского наказания. Поэтому я здесь.

Женщина криво усмехнулась. Аркет кивнула.

— Понимаю, вы можете не доверять нам. Но пожалуйста, расскажите мне хотя бы, что вы видели. Вы ничего не теряете.

Элит повернулась и посмотрела прямо ей в глаза.

— Что я видела? Я видела конец света, я видела ангелов, спускающихся с Обруча, чтобы исполнить пророчество и покарать людей за гордыню. Ты это хочешь услышать?

Аркет узнала слова Откровения. «О покаянии», песнь пятая, стихи с десятого по шестнадцатый. Она устало опустилась на обломок стены.

— Я не хочу, чтобы вы что-то говорили. Но если расскажете правду, я, может быть, смогу ею воспользоваться. Если нет, просто посидим здесь немного. Хотите, принесу воды?

Элит молча смотрела на сложенные на коленях руки. Время шло. Небо темнело на фоне обугленных столбов. Залетевший в бухту ветерок потревожил водную гладь. У набережной суетились люди Ракана.

Аркет ждала.

В какой-то момент Шанта открыл было рот, но Аркет осадила его сердитым взглядом и предупредительным жестом.

Женщина из Эннишмина если и заметила это, виду не подала.

— Мы молились, чтобы они пришли, — произнесла она наконец сдавленным шепотом, словно все ее чувства давно выгорели. — Всю зиму мы приносили жертвы и молились… а они не пришли. Вместо них явились ваши солдаты. Сожгли наши дома, изнасиловали моих дочерей, а когда мой младший сын попытался их остановить, насадили его на пику. В углу комнаты. Чтобы мы видели.

Аркет ничего не сказала, только положила руки на колени.

— Потом, когда закончили, Эрло сняли, потому что солдату потребовалась пика, и оставили его на полу истекать кровью. Не убили, сказали, что это имперская милость. И еще они смеялись. — Рассказывая, Элит не поднимала головы и только смотрела на свои руки, как будто удивляясь тому, что они еще на месте. — Зато убили мою младшую, Гишлит, потому что она укусила одного из них, когда пришла его очередь. Нинея, беременная, потом покончила с собой. Только Мирин выжила, она всегда была сильная.

Протяжный, почти неслышный вздох протиснулся по сдавленному горлу. Аркет сглотнула.

— А ваш муж?

— Он тогда дрался с чешуйчатыми. И муж, и остальные сыновья. Домой вернулся сломленный и в ранах — обожгли драконы у Рахала. Наши сыновья погибли у него на глазах, это его и сломило. Это, а не то, что он потерял руку. Он никогда… — Элит запнулась и посмотрела на Аркет. — Осталась Мирин, она сейчас в Оронаке, замужем за моряком. От нее Давно никаких вестей.

Если в империи и было что-то хорошее, то это надежная курьерская почта, работающая как часы со времен отца Акала, и Оронак находился не так уж далеко, на побережье. Аркет бывала там пару раз — дыра дырой. Сырые, просоленные домишки да проложенные по песку дощатые настилы — ни одной мощеной улицы. На каждом углу потасканные шлюхи, обслуживавшие матросов с заходящих в бухту кораблей.

— Он сбежал. — На сей раз Элит не отвела взгляд, глаза ее внезапно вспыхнули, словно предлагая чернокожей женщине разделить недоверие, которое та все еще не понимала. — Они пришли. Они наконец-то пришли, а он сбежал. С другими. В горы. Я стояла на улице и кричала на них, требуя расплаты или смерти, но Верлек сбежал. Сбежал.

Аркет нахмурилась.

— Расплаты?

— Мы молились. Я же тебе говорила. — Элит словно пыталась втолковать что-то непонятливой дурочке. — Всю зиму мы молились, чтобы они пришли. Чешуйчатые наступали с севера, императорские войска — с юга и востока. Мы молили их вмешаться, а они не пришли. Мы приносили им жертвы, а они оставили нас наедине с судьбой. И вот теперь они пришли. Теперь, через десять лет, когда мои сыновья и дочери лежат мертвые в украденной земле Эннишмина. Теперь, когда мы рассеяны, словно льняное семя, по землям тех, кто нас ограбил. Но какая теперь от них польза?

Голос ее треснул на последних словах. Аркет взглянула на Шанту. Инженер поднял бровь и промолчал. Люди Аркет стояли неподалеку и притворялись, что ничего не слышат. Аркет подалась вперед и протянула руку жестом, значение которого и сама до конца не поняла.

— Элит, помогите мне разобраться. Вы молились, чтобы эти… существа… пришли. Вы… э… призывали их? Чтобы они вас защитили?

— Десять проклятых лет, — горестно пробормотала Элит. — И зачем они нам теперь?

— Да, десять лет назад. В Эннишмине. И вот теперь они наконец пришли. Но кто они, Элит? О чем мы сейчас говорим?

Женщина из Эннишмина посмотрела на нее, и за водянистыми глазами на перепачканном копотью, измученном лице промелькнуло что-то хитроватое, коварное, почти злобное.

— Вам их не остановить.

— Ладно, мы их не остановим, — согласилась, подыгрывая, Аркет. — Справедливо. Но, по крайней мере, скажите мне, кто они? Те, кого вы призывали?

Губы дрогнули в нерешительности. Элит словно задергалась на невидимой веревке.

— Двенды, — четко, как человек, разучивающий новое слово, произнесла она.

И усмехнулась дрожащим беззубым ртом.

Аркет поняла, что выкинуть эту ухмылку из головы ей не поможет даже кринзанз.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На следующее утро он отправился к Восточным воротам. Идея не из лучших, однако других после возвращения как-то не появлялось.

Ворота, построенные пару столетий назад вместе с ведущей к ним большой дамбой еще до того, как Трилейн разросся до самого моря, долгое время служили единственным входом в город. Немного грубоватые по нынешним представлениям, они отличались неброской красотой.

В свое время быстро развивавшийся торговый город потратил немалую часть доходов на закупку добывающегося на юге дорогого светящегося камня и оплату лучших каменотесов и шлифовальщиков. Сдвоенные арки поднимались на двадцать футов над головами тех, кто входил в Трилейн и покидал его через эти ворота, далее открывался длинный мощеный двор с зубчатыми стенами и статуями болотных духов-хранителей по углам. При солнечном свете каменная кладка сияла, словно инкрустированная новенькими, только что отчеканенными золотыми монетами. По ночам в холодном мерцании Обруча золото обращалось в серебро, но эффект от этого не ослабевал. Все сооружение давно и повсеместно признавалось одним из архитектурных чудес света.

Жаль только, что здесь устроили камеру пыток.

Ну да надо же производить впечатление на гостей.

За усмешкой скрывалась зловещая правда. Всякий, кто впервые попадал в Трилейн через Восточные ворота, четко уяснял: в этом городе с нарушителями закона не шутят.

Едва ступив под арку, Рингил понял, что по крайней мере в последнее время здесь никого не казнили, иначе у камеры толпились бы зеваки. Сейчас по центральной, истертой тысячами ног, части двора беспрепятственно шли люди, катились повозки, брели животные. Вдоль стен растянулись торговые палатки, чумазые мальчишки носились туда-сюда, предлагая пешеходам фрукты и сласти. Двое аборигенов расстелили в углу пестрое гадальное одеяло, другие показывали фокусы с ножами и разыгрывали сценки из местных легенд. В нос бил тяжелый запах помета и протухшего жира.

Клетки, подвешенные под солнцем к прочным консолям, напоминали формой луковицы и выглядели издалека хрупкими, с узкими стальными прутьями, отходящими от верхнего стержня и соединяющимися на середине. Подойдя ближе, Рингил понял, что был не совсем прав в своем недавнем предположении — в одной из клеток еще находились человеческие останки.

Внезапно перед глазами словно задернули пылающую муслиновую штору, скрывшую от него настоящее.

Джелим в рубахе осужденного. Он кричит и бьется, когда его вносят в клетку. Иногда приговоренных опаивали перед казнью — либо в знак милости, либо потому что кто-то где-то положил достаточную сумму в нужную руку. Только не за такое преступление. Только не тогда, когда власть пожелала преподать наглядный урок.

И рука Гингрена, сжавшая его запястье. Плотное кольцо людей в доспехах вокруг обоих — на случай, если кто-то в бурлящей толпе, подхватив распространяемые шепотом слухи, установит нежелательную связь между бледным пареньком Эскиатом, замершим на возвышении среди знати, и обреченным на страшную смерть юнцом в клетке.

Ты увидишь все, мой мальчик. Ты будешь стоять и смотреть от начала до конца, даже если мне придется связать тебя.

Связывать не понадобилось. Ненависть и презрение к самому себе, которыми он пропитался за время, проведенное в компании Милакара, придали сил и решимости, наполнили какой-то странной, тошнотворной энергией, так что к воротам он шел, как на собственную казнь, зная в глубине души, что вынесет, вытерпит все.

Как же он ошибался.

Джелима привели в клетку и распластали над опущенным стальным шипом. Стоявший внизу, под клетью, палач привел в движение механизм, стальная пика шевельнулась и медленно, дюйм за дюймом, пошла вверх. Долгий гортанный крик вырвался, казалось, из самого нутра Джелима, и он снова забился в крепких руках державших его людей. Крики перемежались нечеловеческими звуками, как будто могучий зверь норовил вдохнуть густую грязь. Словно бросая непристойный вызов толпе, Джелим поднялся на ноги, а из клетки на землю просочились первые капли крови, кала и мочи…

Рингил отступил к поручням — его выворачивало наизнанку, и рвота поднялась к горлу. Кто-то из солдат хлестнул его ладонью по лицу. Эскиатская знать расступилась — никто не хотел перепачкать дорогие одежды блевотиной слабака. Но никто и не смотрел на него с отвращением.

На него вообще никто не смотрел.

Внимание собравшихся было приковано к клетке и к источнику доносящихся из нее звуков. Рядом с Рингилом, сложив руки на груди и высоко держа голову, стоял Гингрен. Он тоже не смотрел на сына и даже не шелохнулся, когда Рингил побледнел и ближайший солдат сунул палец ему в рот и бесцеремонно повернул голову в сторону, чтобы мальчишка не задохнулся.

Ветер снова донес крик Джелима, и его снова вывернуло.

— А! Какого… — Голос оборвался и тут же прозвучал снова, но уже иначе, с подобострастными нотками. — О, ваша милость. Прошу прощения. Я не видел…

Рингил вздрогнул и вернулся в настоящее, обнаружив, что стоит посреди дороги, мешая движению. Он даже не заметил, что в какой-то момент зажмурился. Тряхнув головой, он отступил в сторонку, в отбрасываемую клетками тень.

Едва не обругавший его крестьянин, гнавший в город пару ослов, поспешил пройти мимо, не смея поднять глаз, чтобы не навлечь на себя неприятностей.

Человек в клетке был жив. Точнее, он еще не умер. Внешних признаков гниения не наблюдалось, и птицы еще не выклевали глаза, что нередко случалось до того, как в жертве угасала последняя искра жизни. Скорее, наоборот, в трупе сохранялось что-то, неприятно напоминающее жизнь. Голова безвольно свесилась вперед и вбок, но тело стояло прямо, удерживаемое в этом положении стальным шипом. Если бы не доходящая до лодыжек кремовая, вся в пятнах рубаха, его можно было бы принять за стоящего на посту солдата, повернувшего голову, чтобы размять затекшую шею. И даже шип, торчавший из тела под правым плечом, отдаленно напоминал рукоять заброшенного за спину палаша.

Не отдавая себе отчета, Рингил шагнул к клетке, чтобы посмотреть в лицо несчастного. Прятавшееся за ним солнце окружало голову мягким сиянием. Встретив неподвижный взгляд застывших глаз, он почувствовал, как и его лицо кривится в страшной гримасе.

— Чего вылупился?

Рингил в ужасе отшатнулся. Труп повернул голову, следуя за ним мертвыми глазами. Губы расщепились, обнажая почерневшие зубы. За ними мелькнул высушенный кончик языка.

— Да, ты, красавчик. Я с тобой разговариваю. Прошлым вечером, у себя дома, держался посмелее. А каково теперь? Струхнул?

Рингил сжал зубы. Глубоко вдохнул через нос. И вроде бы уловил слабый, приторно-сладкий запашок склепа.

— Кто ты?

Труп ухмыльнулся.

— Не узнаешь?

Рука скользнула к плечу, пальцы коснулись Рейвенсфренда. Усмешка на физиономии мертвеца растянулась до нечеловеческих пропорций.

— Перестань, Гил. Это же только кринзанз. Ты и сам знаешь.

И все. Ухмылка исчезла.

Труп на пике стоял неподвижно, голова свисала на грудь, губы не шевелились. Осеннее солнце выглянуло из-за его спины, лучи прошли через клетку и бросили налицо Рингила тени железных прутьев. Он судорожно втянул воздух, подавил дрожь и опустил руку. Потом оглянулся украдкой — никто не смотрел в его сторону, никто не обратил на него внимания.

Вернее, почти никто.

— Ох, господин, этот горемыка был мужем моей дочери. — Закутанная в шаль женщина, жительница болот, уже стояла рядом. Гадалка, из тех, что притулились в углу двора. С собой она принесла запах соли и сырости, а ее рука уже протянулась за монетой. Скорее всего, ровесница Ишил; жизнь на болоте согнула ее, превратив в дряхлую каргу. В чертах лица еще угадывалась свойственная болотным жителям изысканность, но узловатые пальцы скрючились, кожа сморщилась, а голос звучал хрипло, надтреснуто. — Горе нам, восемь голодных ртов оставил зять, восемь крошек, и неоткуда ждать помощи…

— Как его звали?

— Звали его… э… Фердин.

Рингилу показалось, будто мертвец устало качнул головой.

— Ладно. — Делая вид, что не замечает протянутой руки, он указал на расстеленное у стены одеяло, на котором сидела еще одна старуха. — Я человек любопытный. Можешь сказать, что меня ждет?

— Конечно, господин. Всего лишь за… — Глаза ее блеснули. — За семь… флоринов. Так что, бросать кости?

— За семь флоринов?

Не грабеж средь бела дня, и все же…

Женщина выпростала из-под шали грязную загорелую руку и тронула пальцем длинную вену на запястье.

— Здесь кровь течет болотных кланов Иширина, детей Ниминет и Йолара. Я не какая-нибудь дешевая гадалка срынка. Я — предсказательница.

— Да уж не дешевая, твоя правда.

Язвительная реплика отскочила как горох от стенки — теперь ворожею было не остановить. Высвободив из-под накидки вторую руку, она сложила ладони домиком.

— Мой род уходит в прошлое на восемьдесят шесть поколений. И с чужими не смешивался. А идет он от тех из людей, кто сочетался с олдраинами. У меня дар. И то, что будет, для меня не большая тайна, чем то, что уже было.

— Гм. Жаль, ты не бросила кости своему зятю. — Рингил кивнул в сторону клетки с трупом. — Вот кому бы не помешало узнать, что его ждет.

Это ее проняло. Глаза сузились и потемнели от ненависти. Рингил не удивился — даже почти обрадовался. За внешними, рассчитанными на публику жестами и фокусами в обитателях болот проступала истинная, несокрушимая гордость, давно уже угасшая в других кланах Наома. Они продолжали жить вне городов не только в физическом смысле, сохраняя определенную независимость, держась отчужденно, стараясь идти своим путем. Они не преклонялись почтительно перед богатством и властью. И это, пожалуй, единственное качество, что ценил Рингил в жестоком и малопривлекательном в прочих отношениях культурном наследии прошлого племен Наома. Подобно многим мальчишкам, Рингил в свое время нередко, особенно после трепки, полученной от Гингрена или кого-то из наставников, мечтал о том, как было бы здорово сбежать на болота и жить там. Часто, видя огни их стоянок за равниной, он сердцем ощущал разделяющее их пространство и тот необъятный простор под широким небом, что манил каждого подростка.

Милый образ. Однако стоявшая за ним реальность, гнетущая, сырая и зловонная, отбивала желание рассматривать такой вариант всерьез.

Да еще жуткие холода зимой.

Гадалка вдруг уронила сложенные руки, и съехавший было платок снова накрыл их. Ее глаза впились в его лицо. Лицо застыло, шевелились только губы.

— Я скажу, — негромко начала она. — Скажу, что вижу, и денег не возьму. Ты хорошо знаешь, что такое война, ты носишь в себе ее дух. Он сидит в тебе глубоко, как тот стальной зуб, что сидит в нем. Есть в тебе и мягкое, и доброе, но дух войны сильнее. И рана от него не заживает. Ты думаешь, что однажды освободишься от него, ты носишь его, надеясь, что рана зарастет когда-нибудь сама. Но для тебя, как и для него, исцеления нет.

— Ух ты! — Рингил поднял руку и постучал пальцем по рукояти меча. — Неплохо. Да только и догадаться было нетрудно. Извини, старушка, я такое не покупаю.

Гадалка повысила голос.

— Запомни мои слова. Битва грядет. Сойдутся силы, которых ты еще не видел. И битва эта сломит тебя и изменит. Восстанет темный властелин, приход его вещает ветер с болот.

— Да, пару недель назад я потерял перочинный ножичек. Не подскажешь, где его искать?

Она оскалила зубы.

— Между мертвых. И забытых.

— Верно. — Он коротко кивнул и, уже отворачиваясь, бросил: — Ладно, я пошел.

— Ты убивал детей, — произнесла она ему в спину. — И не думай, что это забудется.

Рингил застыл на месте.

Снова мир как будто отгородился пылающей завесой. Он стоял во дворе, в кучке зевак, собравшихся посмотреть на умирающего Джелима Даснела. Возвышение, с которого за казнью наблюдала знать, разобрали, клетку подняли выше. Внизу, на каменных плитах, высыхали пятна.

Второй день.

Он не сразу сумел вырваться из-под домашнего ареста. В первый день, когда после экзекуции Гингрен привел его домой, бледного, дрожащего, со следами рвоты на одежде, Ишил, взглянув на сына только раз, взорвалась. Отослав Рингила в комнату, она ураганом налетела на супруга. Весь дом слышал ее крики и брань. То был единственный раз, когда Ишил дала волю гневу, и хотя Рингил не знал, чем все закончилось, отсутствие следов на лице матери говорило о том, что Гингрен не смог противостоять ярости обрушившейся на него бури. Несколько последующих дней слуги ходили по дому бочком и на цыпочках, виновник же переполоха получил строгие и не подлежащие обсуждению указания: он должен оставаться в доме до конца недели. Джелим был парень крепкий, и все знали, что палачи Каада умеют, если нужно, продлить страдания осужденного на три или даже четыре дня, если жертва достаточно вынослива.

Рингил выбрался из комнаты на рассвете. Вылез через окно спальни, прошел по узкому каменному карнизу до угла Дома, забрался на крышу и уже оттуда попал в конюшню. Накинув невзрачный с виду бурый плащ, он протиснулся через дыру в заборе и помчался к Восточным воротам.

Джелим был еще в сознании.

И дети бросали в него камни.

В этом не было ничего особенного, такое случалось довольно часто. Если хорошенько прицелиться и запулить приличных размеров камнем, посаженная на шип жертва вскрикнет от боли. В отсутствие стражи предприимчивые мальчишки собирали метательные снаряды и продавали их желающим поразвлечься.

Первому мальчику, которого увидел Рингил, было лет восемь, и он, такой пухленький и довольный, уже готовился запустить камень. Его приятели того же примерно возраста хихикали и давали советы. Рингил, не больно хорошо соображая после всех впечатлений предыдущего дня и бессонной ночи, понял, что происходит, только когда брошенный камень ударился о железный прут клетки.

Джелим тонко, по-девчоночьи пискнул, и Рингилу показалось, что он расслышал жалобное «пожалуйста».

— Эй, а ну-ка перестаньте! — крикнул кто-то.

В ответ — смех. Причем смеялись не только дети.

— Отвали, дедуля, — бросил розовощекий метатель и потянулся за следующим камнем.

Потом размахнулся…

Бросить он не успел. Рингил убил его.

Все произошло так быстро, что никто — и в первую очередь сам Рингил — не понял, как это случилось.

Он схватил вскинутую руку у локтя и резко вывернул. Мальчишка вскрикнул, но куда громче прозвучал пустой, глуховатый треск плечевой кости.

Это было еще не все.

Рингил повалил его на землю и принялся тыкать лицом в камни. Кровь на загаженной мостовой, жалобный вой. После первого и второго ударов мальчишка, похоже, был еще жив и вроде бы даже скулил, после третьего вдруг затих. А после четвертого и пятого все было уже понятно.

А Рингил не унимался.

Режущий ухо крик, как свист забытого на плите чайника.

К тому времени, как его оттащили, лицо мальчишки, разбитое в кровавое месиво, мало напоминало человеческое. И только когда Рингила, вырывающегося, скрежещущего зубами, тянущегося к другим застывшим в немом ужасе детям, отволокли в сторону, он понял, что застрявший в ушах пронзительный крик был его собственным криком, а его голос — ногтями, скребущими дверь безумия.

Ты убивал детей.

Он тряхнул головой.

Чушь, как и все остальное. Дешевые фокусы. На войне был едва ли не каждый мужчина твоего возраста. Человек с мечом на спине, с военной выправкой, с отрешенностью в глазах. Прочитать это все опытной гадалке не труднее, чем охотнику найти тропку через болото.

Рингил повернулся и зашагал прочь.

В спину ему полетело проклятие.

Уже возле самого Глейдса Рингил вспомнил, когда в последний раз видел свой перочинный ножик.

Он положил его в карман кожаного жилета в тот вечер, когда отправился на кладбище в Гэллоус-Уотер. Того самого жилета, что там и остался.

Между мертвых.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Знак, которого ждал Полтар, был ниспослан ему в Жирную ночь, ночь надевания и снимания масок, ночь Инпрпрала Ходячего, когда холод бьет не хуже клинка, когда становится ясно, что колесо времен года повернулось, неся неизбежную перемену. По-другому, наверное, и быть не могло, признал шаман, приняв мрачный символизм случившегося.

Больше всего обрадовало, что ожидание наконец закончилось.

После встречи с Келгрис он много недель наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и мечтами о страшной мести. Небожители всегда являют свою волю тем, кто смотрит вверх, наставлял отец задолго до того, как Полтар понял, что и ему суждено со временем носить волчью мантию. Ты должен научиться заглядывать за пределы того, что большинство людей считают краем мира.

За словами в скором времени последовали дела — Олман, шаман старой закалки, полагал, что и сын, исполняя должность, будет держаться тех же убеждений. От отца Полтар научился определять сезоны и настроения Небесного Пути, распознавать его цвета и замечать искры, выбиваемые стальными подковами коня, когда Серый Хозяин поспешал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Обруч сворачивается порой в облако и прячется или, наоборот, протягивается яркой линией от горизонта к горизонту, сияя манящим блеском золота. Он постиг нрав бурь и утренней зари, познал назначение всех проносящихся через степь ветров и какие тайны они готовы раскрыть внимающим ушам. Он научился отыскивать небесное железо, определять, когда оно упадет на землю и в какое время года к нему лучше подступиться. Он запомнил имена, легенды и заклинания, а однажды, еще в юности, увидел, как его отец вызвал Такавача Многоликого с поверхности зеркала, наклоненного к темнеющему на закате восточному небу.

Зри в небо.

Шли недели, а небо не давало ответа.

А потом к нему заглянул Эргунд.


— Мой брат Эргунд? — Эгар нахмурился, не вполне понимая, в чем смысл столь неожиданного — и нежелательного — отступления. — С какой стати? Засвидетельствовать почтение? Так ведь тебе всего шестнадцать, и ты всего лишь молочница! Для него — никто.

— Для него, может, и никто, но только не для его стервозной женушки, сучки с вечно поджатыми губами. Не в том суть. — Сула переплела пальцы, до самого последнего момента занимавшиеся другим, куда более приятным делом, и откинулась назад, опустившись на его колени и предложив потрясающий вид — на ней не было ничего, кроме браслетов на щиколотках да резного ожерелья, которое Эгар сам подарил ей пару недель назад. И над всем этим великолепием личико с капризной гримаской. — Зато Эргунд прекрасно знает, что я для тебя значу! Прошел мимо и слова не сказал, будто я пустое место. Дерьмо такое, даже не взглянул. Только надулся, как будто я ему дорогу перешла.

Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Эгар взял лежавшую у головы фляжку с рисовым вином, отхлебнул, поморщился, проглотил.

— Он, наверное, просто ревнует. Думаю, ему за всю жизнь не довелось помять такие роскошные сиськи.

Комплимент сработал. Сула с улыбкой подалась вперед, наклонилась, покачала плечами и снова отстранилась. Как и большинство его любимиц, она отличалась пышными формами. Груди тяжело покачивались в теплом свете, исходящем от стоящей в юрте жаровни. Вытатуированная над ними змейка, казалось, сворачивалась и разворачивалась в такт движениям. Сула облизала губы.

— Да, если у жены все время рот зашит, толку от нее немного. Такая и обслужить мужика как следует не сможет. — Сула радостно захихикала. — Бьюсь об заклад, она у него и три раза за год не отсасывает.

— Строго по праздникам, — согласился Эгар, поглаживая заскорузлыми ладонями обе груди. Он потер подушечкой пальца набухшие соски, осторожно сжал их и отпустил еще один незамысловатый комплимент. — К тому же она ленива, работать не привыкла, так что и силы в пальцах, как у тебя, у нее нет.

Глаза девушки озорно блеснули. Опустив руки, она подняла ослабший член и начала медленно его обрабатывать — вверх-вниз, вверх-вниз. Результат не заставил себя ждать — через несколько секунд ослабевший было воин вытянулся в полный рост. Сула, ощутив пробудившуюся силу, усмехнулась, наклонилась и легко коснулась налитой грудью сначала головки, а потом и лица. Эгар потянулся за манящим плодом, вывернув шею, ухватил сосок губами, жадно втянул, потом обхватил плутовку за бедра. Она резко отстранилась и покачала головой.

— Ну уж нет. Всему свой черед. Удовольствия на пару минут мне не надо — на это любой пьяный гуртовщик способен. Я тут не для того, чтобы ты получил, что надо, и смылся. Будешь лежать и делать, что я скажу, вождь. Я, — она задвигалась медленно, покачиваясь, — выжму из тебя все, до капли. Выдою досуха, как свою буйволицу. А потом посмотрим, что ты сможешь сделать для меня.

Эгар усмехнулся.

— Попробуй, но что дашь, то и получишь. Ты у меня будешь выть, как степная лисица.

Сула оторвалась на секунду от дела, подняла руку и пошлепала себя по губам.

— Да-да, конечно. Разговоры, разговоры. Все вы, мужики, одинаковы. Что вождь племени, что мальчишка-пастушок — разницы никакой, только языком треплете.

Эгар скользнул многозначительным взглядом по роскошной юрте с богатыми гобеленами, коврами и жаровней в углу.

— Ну, я бы сказал, баловаться с пастушками на траве в такое время года холодновато будет. Вот тебе одна большая разница.

Тень тучкой скользнула по лицу Сулы, легкое напряжение заострило черты, руки сбились с рабочего ритма. Она еще не знала вождя настолько хорошо, чтобы угадывать его настроение, отличать грубоватый юмор от подлинного неудовольствия, сердитое кряхтение от ухмылки. Ему пришлось выдавить улыбку и показать язык, разыграть из себя шута, чтобы она смягчилась и расслабилась.

В конце концов, напомнил себе он, какие б ни были сиськи да пальчики, а обслуживает тебя, вождь, всего лишь похабная девчонка-молочница.

От этой мысли почему-то повеяло печалью. Да, Сула шикарная бабенка, все при ней, толк в постельных утехах знает да к тому ж веселая и делу отдается самозабвенно. Но потом, потом…

Потом, когда они лежали, склеившись потными телами, неумолимая истина предстала перед ним во всей неопровержимой ясности. Сула вдвое моложе, годится ему в дочери, она нигде не была, ничего не видела, ничего не знает, кроме степи и большого неба над ней, и, в сущности, вполне согласна, чтобы так все и оставалось. О чем с ней говорить? О буйволах да постельных забавах? Перетирать местные сплетни да перемывать косточки ее многочисленным родственникам?

Она ведь даже читать не умеет. И — он попробовал однажды затронуть эту тему — учиться не слишком-то хочет.

А ты что, рассчитывал на грудастую да начитанную? Какую-нибудь ихелтетскую куртизанку с астролябией на балконе и иллюстрированным фолиантом «Сказаний о мужчине и женщине» на столике у кровати?

Или, может, еще на одну Имрану?

Да пошло́ оно!

Да, пошло́.

Ты можешь, когда закончатся церемонии, взять Сулу в Ишлин-Ичан. Ей это понравится, пройтись по лавкам на центральной улице с кошельком вождя в своем полном распоряжении. А ты будешь купаться в отраженных лучах ее щенячьей радости, когда она начнет скупать все подряд и называть это счастьем.

А пока она доставляла ему другую радость — жар оргазма пульсировал и бурлил в чреслах, движения пальцев становились все короче и резче, в ушах звучали его собственные стоны и хрипы, мысли растворялись в нарастающем желании экстаза и разрядки.

Ну же, вождь, что в этом плохого? Нетерпеливый поток пошел по пульсирующему руслу члена и выплеснулся горячей соленой струей ей в руки, и Сула закудахтала, размазывая белок по горлу, грудям, животу одной рукой и продолжая качать другой. Разве бывает лучше?


— Ты, похоже, чем-то озабочен, Эргунд.

— Да, я…

Полтар подавил вздох. Эргунд нравился ему не больше, чем остальные братья вождя, но они были влиятельны, и им приходилось угождать, тем более после столкновения с Эгаром, открыто продемонстрировавшим разрыв с традициями и ступившим на путь богохульства. Эргунд, по крайней мере, сохранял толику уважения.

Шаман отложил фленшерный нож, кивнул прислужнику, чтобы тот продолжил работу, и вытер руки тряпицей. Потом указал гостю на занавешенную нишу в углу юрты.

— Пройдем туда. Могу уделить тебе несколько минут. Скоро начало церемоний, нужно приготовиться. Что тебе?

— Я… уф… — Эргунд прочистил горло. — Я видел сон. Прошлой ночью.

На сей раз сдержать вздох не получилось. Полтар чуть не закатил глаза. Через пару часов ему предстояло выйти под холодный северный ветер и прыгать шутом, обмазавшись бычьим жиром, в волчьей шкуре и маске Инпрпрала, весившей не меньше боевого топора. Ему предстояло вопить и скрежетать зубами, убегать от детишек и подвергнуться церемониальному изгнанию, а потом отсиживаться не меньше часа на холоде, пока празднующие соплеменники не напьются настолько, что никто не заметит, как он вернется и проскользнет в свою юрту.

Конечно, во времена отца шаман простаивал на ступеньках всю ночь. Но тогда он пользовался всеобщим уважением. Тогда те самые детишки, что изгоняли Инпрпрала из лагеря, приносили шаману пищу, вино и одеяла, дабы облегчить ночное бдение. А следом за ними приходили молодые воины, робко испрашивавшие совета, как привлечь внимание той или иной девчонки, как сторговать коня или меч, как уладить какой-нибудь спорный вопрос чести или исполнить правильно ритуал.

Но Олган давно ушел по Небесному Пути, а прежнего уважения нет и не будет. Бди хоть всю ночь — если кто и появится, то какой-нибудь забредший отлить пьянчужка, и дождешься от него лишь бессвязного пьяного откровения. После возвращения Эгара с юга старых традиций уже никто не придерживался. Не осталось ни чести, ни обычаев, ни уважения. Ишлин-Ичан манил и дразнил, молодые люди часто бывали там, а девчонки в поселке вели себя как шлюхи. Никто не желал искать совета у шамана; люди с бо́льшим интересом слушали сказки про юг от побывавших там скаранаков, как будто поездка за горизонт и оттуда считалась уже каким-то достижением.

И вот теперь жалкому недотепе захотелось поговорить о своих снах.

Полтар усадил гостя, задернул штору и сел сам, всем видом изобразив готовность терпеливо слушать.

— Сны есть путь к высотам, с коих открываются далекие дали, — устало начал он. — Однако не все предстает перед нами в истинном виде. Скала может показаться лошадью и всадником, река — стеклянными бусинками. Скажи, что ты видел.

— Это было за стоянкой. Ночью. — Эргунд явно чувствовал себя не в своей тарелке. Полтар знал, что брат вождя — человек простоватый, прагматичный, занимавшийся только скотом и ничего в своей жизни менять не собиравшийся. — Вышел я, ну… отлить. Погода стояла теплая, вроде как весной или, может, даже летом. Я и вышел-то босой. Ну вот. Шел я, шел, пока не нашел хорошее местечко.

— Хорошее местечко, чтобы отлить?

— Ну да, вроде бы так. А потом обернулся, смотрю — огней нет, и даже отсветов на небе не видно. Небо было облачное, так и что и Обруча не видать. И ветер холодный дует и дует, прямо свистит в ушах. А в траве что-то, и оно за мной наблюдает.

— Наблюдает?

— Я вроде как почувствовал, что кто-то смотрит. Сначала ничего, даже внимания не обратил — у меня ж с собой нож. И еще я почему-то решил, что это волк, а они человека не тронут, если только сильно не оголодают, когда год плохой. — Эргунд опустил глаза и повернул вверх ладонями руки, словно пытаясь что-то на них прочесть. — Потом я его увидел. Увидел глаза в темноте, и точно, как и думал, глаза были волчьи, только как-то уж больно высоко над травой, футов на пять от земли. — Он поежился. Попытался — весьма неубедительно — выдавить улыбку. — В жизни такого волчару не видывал.

Полтар хмыкнул. В степи, если верить рассказам, чего только не встретишь: от шакалов до пауков размером с коня. Так что громадный волк — не большая диковинка.

— Ну, я начинаю немножко беспокоиться. Вытаскиваю нож, отступаю, и тут это… выходит из темноты и прямиком ко мне.

— И что это было? Волк?

— Он самый. То есть… Нет… — Эргунд замялся. — Ну, выглядело оно как волк. Даже, думаю, волчица. Но шла она ко мне на задних лапах! Как дрессированные собаки в Ишлин-Ичане. Ну те, которых обучают просить подаяние. Только куда здоровей. Ростом с человека.

— Волк на тебя напал?

Эргунд покачал головой.

— Нет. Он со мной заговорил. То есть рот вроде бы и не открывался, но я слышал его голос в голове. Такое тихое ворчание. Как сейчас вижу, стоит передо мной на задних лапах, а передние протягивает, будто хочет, чтобы я их взял. Стоит и пялится мне в глаза. Близко. Я даже запах его чувствовал. Так близко, что он, если б захотел, мог меня облизать, будь оно неладно.

— Итак, что же он сказал?

— Сказал, чтоб я пошел к тебе. Мол, ты ждешь послания.

По спине пополз холодок. Полтар невольно поежился.

— Он назвал мое имя?

— Да. Сказал, что знает тебя, что ты ждешь второго послания.

Слова Келгрис там, в тесной комнатушке наверху. Слова из горла мертвой девки. «Я доставила послание от моего брата Хойрана, того самого, которого вы называете Уранном. И послание это таково: жди и смотри». Полтару вспомнилось все: и тягучий, ленивый тон того голоса, и обжигающая боль, когда лопнул сдавленный член, и ощущение полного бессилия. Воспоминание отдалось необъяснимым шевелением в паху.

Он облизал губы.

— Что ж, передай мне послание.

Эргунд снова опустил голову.

— Он сказал…

Силы как будто покинули кочевника, воздух вышел беззвучно. В груди у Полтара медленно застучало, но он стиснул зубы и ждал. Эргунд поднял наконец глаза, и теперь его лицо исказила страдальческая гримаса.

— Он сказал, что время моего брата как вождя племени пришло и ушло, — пробормотал скотовод.

Молчание тончайшей муслиновой накидкой опустилось на всех, кто был в алькове, и даже, наверное, за шторой. Полтар чувствовал, как оно растекается по венам, откладывается в ушах, вытесняет все прочее, заурядное и обыденное.

Он сидел, не шелохнувшись.

Гость открыл было рот, однако шаман остановил его коротким жестом и, поднявшись, вышел из ниши. Прислужник повернулся и тут же, увидев окаменевшее лицо Полтара, отложил инструмент.

— Хозяин?

— Нож, по-моему, затупился. Надо поточить. Сходи-ка к кузнецу Намдралу. Пусть займется. А еще лучше, пусть поищет для нас пару новых лезвий да и заточит их при тебе. Скажи, я рассчитаюсь с ним после обряда.

Прислужник нахмурился. Нож был остер, и оба это знали. А новые лезвия стоили недешево. Но спорить с Полтаром, как и ожидать объяснений, бессмысленно, а потому прислужник лишь послушно склонил голову.

— Как пожелаете, хозяин.

Полтар проводил его взглядом и, убедившись, что прислужник направился в нужном направлении, запахнул поплотнее занавесь и вернулся в альков. Брат вождя как раз вставал с лавки.

— Куда ты?

— Я… не надо было мне приходить. Это Грелла уговорила, сказала, мол, ты знаешь, что делать.

— Верно. Твоя жена права. Я знаю.

— Ну и?.. — скорчил гримасу Эргунд. — Что? Это все-таки было во сне?

— А тебе как кажется?

— Вроде бы так. Будто во сне…

— Но?

— Но… — Эргунд потряс головой, как буйвол, лишь наполовину оглушенный неопытным мясником. — Когда я проснулся, то увидел, что к ступням прилепилась трава. Она еще даже была сырая. Как будто я и впрямь выходил.

— Ты выходил, Эргунд.

— В такой-то холод? — Скотовод фыркнул, здравый смысл пробивался из-под пресса суеверного страха. — Да еще босиком? Ну уж нет. Я бы ноги обморозил. И пальцы бы уже почернели.

Полтар заставил его сесть, сам остался стоять.

— Мир сновидений не есть этот мир, — заговорил он монотонным, усыпляющим голосом. — Сюда доносится лишь эхо, сам же он пребывает в потусторонности. Там свои времена года, свои природные законы. Ты попал туда, чему свидетельством трава на твоих ногах. Таким образом Небожители показали, что сон твой реален. Внемли предупреждению со всей серьезностью. Жена твоя поступила разумно, отправив тебя ко мне. Этой дорогой мы пойдем вместе.

— А как же волк? Волк на задних лапах? Может, то был демон, посланный искушать меня? Сеять раздор в клане?

Полтар кивнул, как бы соглашаясь с выставленным аргументом, и принял задумчивый вид.

— Верно говоришь. Но демонам не дано перечить воле Небожителей. Если в потусторонний мир тебя увлек демон, то сделано это было с благословения Небесного Дома.

Ему вдруг вспомнилась, что сказал однажды отец, когда они вместе несли ночное бдение. Дело было весной, а чуть раньше, зимой, от чахотки умерла мать, после чего Олгар переменился самым неожиданным и до сих пор необъяснимым образом.

— Простые люди, Полтар, различают богов и демонов, однако проводить такое различие есть невежество. Когда высшие силы исполняют нашу волю, мы поклоняемся им, как богам, когда же их поступки расходятся с нашими желаниями, когда они рушат наши планы и пренебрегают нами, мы ненавидим и страшимся их, как демонов. Они те же самые создания, те же исковерканные нечеловеческие твари. Путь шамана есть путь переговоров, не более того. Мы строим отношения с высшими силами так, чтобы они приносили нам скорее пользу, чем вред. Большего мы сделать не можем. — И, бросив виноватый взгляд по сторонам, быстро добавил: — Никогда и ни с кем не говори так. Люди еще не готовы принять и вынести эту правду, хотя порой мне кажется, что ноша сия по плечу женщинам.

Он вновь замолчал и погрузился в невеселые думы, неотрывно глядя в огонь и слушая непрерывный шорох степного ветра. Больше этой темы Олгар не касался.

— Так ты и впрямь веришь, что Небесный Дом ополчился против моего брата? — неуверенно спросил Эргунд.

Шаман осторожно опустился на лавку и, наклонившись к гостю, негромко сказал:

— А что ты сам думаешь? Что говорит тебе совесть?

— Я… Грелла говорит… — Он помолчал, рассматривая ладони, потом вдруг вскинул голову. Глаза недобро блеснули. — Да чтоб ему пусто было! Не так Эгар себя ведет, как положено вождю. Я, когда шел сюда, заметил у его юрты ту сучку, Сулу. Сколько ей, пятнадцать? И чем он с такой может заниматься?

— Думаю, ответ известен и без шамана, — сухо ответил Полтар.

Эргунд как будто не слышал.

— Все закончится так же, как и с остальными. Через пару месяцев она ему надоест, и Эгар ее бросит. А будет ребенок, так воспользуется своим положением, выделит что-нибудь из общего стада, а сам перекинется на другую сисястую дурочку.

Он осекся, сдерживая себя, встал и даже прошелся по крохотной нише.

— Что ж, если Эгар сам себе могилу роет, я ему мешать не стану. Это на юге священники суют нос в чужую жизнь, не дают человеку и яйца почесать. Дело не только в Эгаре — пусть живет, как хочет, — но ведь сегодня Жирная ночь. Ритуал есть ритуал. Ему надо быть с народом, на виду, показывать пример. Учить ребятишек готовиться к холодам. Проверять маски. А не…

— А не тереться у шлюхи между ногами.

Эргунд коротко хохотнул.

— Верно. Получается Жирная ночь наоборот.

— Да, твой брат пренебрегает своими обязанностями, — посерьезнел Полтар. — Не каждый мужчина рожден быть вождем, здесь стыдиться нечего. Но долг племени в том и состоит, чтобы вручать власть тем, кто способен ее нести.

Эргунд бросил взгляд на шамана и тут же отвел глаза.

— Я власти не хочу, — торопливо сказал он. — Я не из таких…

— Знаю, знаю, — успокоил его Полтар. — Ты всегда довольствовался тем, что ходил за стадами и заботился о семье. — Да пресмыкался перед своей вечно всем недовольной бабой. — На совете твой голос слышен, только когда в том есть необходимость, в чужие дела не встреваешь. Ты из тех, кто сознает свои силы и идет путем, назначенным сверху. Именно поэтому тебе идеально подходит роль посредника. Понимаешь?

Эргунд уперся в него тяжелым взглядом.

— Совсем не понимаю.

— Тогда слушай. — Шаман постарался не дать воли нарастающему ощущению величия и судьбоносности момента, сознавая, что должен действовать сейчас с особой осторожностью. — Предположим, с таким рассказом пришел бы ко мне кто-то из твоих братьев, Алраг или, скажем, Гант. Передо мной встал бы вопрос, правда ли то, что он говорит, или…

— Мои братья не лгут!

— Конечно, конечно. Ты не так меня понял. Я употребляю слово «правда» в ином смысле. Действительно ли их послали Небожители? Алраг, конечно, человек достойный, но ни для кого не секрет, что он всегда хотел быть вождем. Гант, подобно тебе, сомневается в способности Эгара управлять кланом, но ему недостает твоей осмотрительности. Он всегда высказывается напрямую. Кое-кто может подумать, что Гант просто завидует.

— На бабий язык уздечку не накинешь, — проворчал Эргунд.

— Факт остается фактом: они оба, и Гант, и Алраг, могут увидеть такой сон только потому, что он выражает их личные желания. Про тебя подобного никто не скажет. Тебе не нужно ничего, кроме того, что идет во благо Скаранаку. Именно через таких, как ты, Небожители чаще всего и говорят с нами.

Некоторое время Эргунд сидел, опустив голову. Может быть, взвешивал сказанное шаманом, может, просто свыкался с мыслью, что степной волк вышел из темноты, чтобы найти его. Когда скотовод наконец заговорил, голос его немного дрожал.

— И что мы теперь будем делать?

— Пока ничего. — Полтару пришлось постараться, чтобы не выдать охвативших его чувств. — Если и впрямь такова воля Небожителей, будут и другие знаки. Есть кое-какие ритуалы, но они требуют подготовки. Ты рассказывал кому-нибудь обо всем этом?

— Только Грелле.

— Хорошо. — На самом деле, конечно, плохо, ибо полагаться на Греллу можно было примерно так же, как на дым от костра. Хотя одно Полтар знал наверняка: теплых чувств к Эгару она не питает. — Пусть все так и остается. Поговорим после Жирной ночи. А пока послужим Небесному Дому нашим молчанием.


Позднее, когда дети отпугнули Инпрпрала намазанными жиром физиономиями и полувосторженными, полуиспуганными криками, когда они прогнали ледяного демона от большого праздничного костра в тень и хлад, откуда он и явился, когда все это закончилось и скаранаки перешли к выпивке, песням и посиделкам у костра…

…вот тогда Полтар выбрался далеко в степь, сел на пронизывающем ветру и оставался там так долго, как никогда за все прошлые годы, обхватив себя руками, дрожа под старой волчьей накидкой, бормоча под нос заклинания…

Шаман ждал.

Она пришла — из холода, тьмы, ветра и высокой травы. Бледное мерцание Обруча пробилось сквозь тучи и коснулось ее.

С горящими глазами, со свисающим между острых клыков языком, неуверенно ступая на задних лапах, она явилась ему в облике волчицы, как в Ишлин-Ичане под маской шлюхи.

Она молчала. За нее говорил ветер.

Шаман поднялся, позабыв и о пробравшемся в кости холоде, и об обмороженном лице, и пошел к ней, как мужчина к брачному ложу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Из гостиной западного крыла доносился голос Гингрена, расхаживавшего по комнате и рявкавшего на кого-то, чьи ответы звучали гораздо мягче и тише. Оставленная приоткрытой дверь словно приглашала подслушать. Задержавшись на мгновение в коридоре, Рингил прислушался к сердитым, резким репликам отца и негромким, робким оправданиям своего старшего брата, Гингрена-младшего. И звук этого голоса отозвался холодом воспоминаний.

Длинный коридор…

Он уже хотел проскользнуть мимо, когда Гингрен вдруг повернулся и увидел его.

— Рингил! — проревел он. — Ты-то мне и нужен. Входи, входи!

Рингил вздохнул, сделал два шага и, едва переступив порог, остановился.

— Да, отец.

Гингрен и Гингрен-младший переглянулись. Брат сидел У окна, одетый для улицы, в сапогах, с саблей на поясе. Жил он в Линардине, где у него был собственный дом, и сюда, наверное, только что приехал с визитом. Рингил не видел его семь лет. Произошедшие с братом изменения определенно не пошли ему на пользу: он набрал лишний вес и отпустил нелепую бородку.

— Мы только что говорили о тебе.

— Очень мило.

Гингрен-старший откашлялся.

— Послушай, Гинг говорит, что постарается замять это дурацкое дело. Я имею в виду дуэль. Кааду она нужна не больше, чем нам. Похоже, Искон просто не совладал с чувствами. Ни к чему благородным семьям Трилейна ссориться из-за пустяков.

— Значит, Каады теперь благородная семейка?

Его брат хмыкнул, но тут же осекся под сердитым взглядом отца.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Не понимаю. — Рингил посмотрел на брата — тот отвернулся. — Пришел предложить себя в секунданты, Гинг?

Неловкое молчание.

— Нет, конечно. Я и не думал. — Брат покраснел. — Гил, все не совсем так.

— Нет?

— Твой брат лишь пытается объяснить, что не будет ни секундантов, ни прочей ерунды. Искон Каад драться не будет, и ты тоже. Мы уладим недоразумение.

— Неужели? А если я не хочу?

— Вот что, — рыкнул Гингрен, — мне это начинает надоедать! Почему тебя так тянет подраться?

Рингил пожал плечами.

— Не знаю. Оскорбил-то он в первую очередь тебя, твою семью. Причем в твоем же доме. Угрожал оружием.

Гингрен-младший подался вперед.

— Не забывай, это и твоя семья.

— Хорошо. Значит, в этом мы согласны.

— Ни в чем мы не согласны! — взорвался Гингрен. — Нельзя все вопросы решать с помощью оружия! Нельзя рубить сплеча! Здесь, в городе, у нас другие порядки. По крайней мере, теперь.

Рингил занялся ногтями.

— Да… давненько меня тут не было.

— Верно. — Гингрен-старший сжал пальцы в кулак. — Может, не стоило и приезжать.

— Ну, я тут ни при чем — вини супругу.

— Не смей разговаривать с отцом в таком тоне!

Гинг вскочил с кресла.

— Помолчи и не суйся. — Рингил раздраженно качнул головой. — Слушайте, меня от всего этого уже тошнит. Ты с ними заодно, Гинг? Не хочешь пускать меня в Эттеркаль? Будешь мешать искать нашу кузину Шерин? Боишься, как бы не вышли на свет кое-какие темные делишки? Как бы не обидеть ненароком кое-кого из новых друзей?

— Шерин никогда умом не отличалась, — отмахнулся Гинг. — Ей все говорили, чтобы не выходила за Билгреста. Глупая девка.

— Глупая или нет, твоя мать хочет, чтобы ее вернули.

— Я же сказал…

Рингил зло ухмыльнулся.

— А не стыдно, что ей пришлось ехать за младшим сыном, потому что среди трех старших не нашлось такого, кто выполнил бы ее просьбу?

Гингрен-младший рванулся к брату. Рингил шагнул навстречу. Его все еще трясло после случая у ворот.

— Гинг! Рингил!

Голос отца остановил братьев на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Глядя в искаженное яростью лицо, Рингил поймал себя на том, что его собственное никаких таких чувств не выражает, а может, не выражает вообще ничего.

— Ну так что? — негромко спросил он.

Гинг отвел глаза.

— Она ко мне не обращалась.

— Интересно почему.

— Да пошел ты! — Гинг сжал кулаки, повторяя жест отца, которому, вспомнил Рингил, брат, сам того не сознавая, подражал еще в юности. — А сюда я просто зашел узнать, могу ли чем-то помочь.

— Помочь ты мне не можешь, Гинг. Никогда не мог. Ты ведь всегда был такой послушный.

Длинный коридор…


Длинный коридор в спальном крыле Академии. Холодный осенний свет из боковых окон. В забитый кровью нос просачивался тяжелый запах натертого воском пола, к которому его прижали. Мерцающие на полированном дереве отражения окон растянулись маленькими озерцами по всей длине коридора, до такой далекой двери в самом его конце. Он лежал лицом вниз, придавленный старшекурсниками. Их слишком много, сопротивляться бессмысленно; они притащили его от двери, к которой он было метнулся, сюда, в сумрак спальни. Он навсегда запомнил холод на бедрах и ягодицах, когда стащили штаны.

Запомнил и то, как замер в другом конце коридора вошедший в спальню брат. Как он стоял и смотрел. Только смотрел.

Запомнил выражение на лице Гинга, скривившегося так, словно он съел что-то несвежее и его вот-вот вырвет. Глядя в это слабое, кислое лицо, Рингил понял — помощи не будет.

Старшекурсники тоже это знали.

— Чего заявился? Тебе какого тут надо? — Сидевший у Рингила на шее Мершист, вожак всей этой компании и наставник молодых, тяжело отдуваясь, встал и шагнул навстречу Гингрену. — Тебя это не касается. Выметайся и вали, если не хочешь, чтобы я рапорт подал.

Гингрен не ответил, но и с места не сдвинулся. Оружия у него не было — носить его за пределами учебных площадок не разрешалось, однако он провел в Академии три года и завоевал репутацию умного и осторожного драчуна. К тому же Гингрен пошел в отца крепостью сложения и физической силой, которыми природа обделила младшего брата.

Мгновение нерешительности повисло, как повисает, перед тем как опуститься, на бьющихся крыльях ворона. Даже Рингил замер и перестал брыкаться, устремив взгляд на старшего брата. Надежда затеплилась новым слабым огоньком.

А потом еще один старшекурсник встал плечом к плечу с Мершистом, и ситуация как-то почти незаметно изменилась. Рингил ощутил это уже потому, что лицо его как будто сильнее вдавилось в пол. С одним Мершистом Гингрен, может, еще и схватился бы. Против двоих шансов не было. Чаша качнулась, соскользнула и упала. Мершист краем глаза взглянул на своего товарища, потом снова посмотрел на Гингрена и усмехнулся.

— Послушай, приятель. — Тон его изменился с враждебного на спокойный, увещевательный. — Малыш Гил проходит посвящение. И нам плевать, хочет он этого или нет. Ты же не думал, что мы выдадим ему свободный пропуск? Такого здесь не бывает. Сам знаешь, какие тут порядки.

Гингрен шевельнул губами. Попытался заговорить.

— Это не…

— Я делаю ему одолжение, Гинг. — Мершист добавил угрожающих ноток. — Малыш Гил так и не успел обзавестись дружками, хотя времени после зачисления прошло немало. Парни из Долмена горят желанием разобраться с ним по-своему. И, откровенно говоря, у них есть на то причины. Сам знаешь, твой братишка выбил глаз Керрилу. Глаз!

Гинг сглотнул. В горле у него как будто что-то щелкнуло.

— Керрил сам…

— Керрил делал все так, как ему положено, — раздраженно оборвал его Мершист. Увещевания и вразумления закончились. Время игр истекло. Он ткнул пальцем в распростертого на полу Рингила. — Твой братишка вбил себе в голову, что он какой-то особенный. А он не особенный. Мы все проходим через это и становимся только сильнее. Сам знаешь. Это нас сплачивает. Делает такими, какие мы есть. Клянусь яйцами Хойрана, разве старик Решин не засадил тебе в задницу три года назад? Как и всем нам.

Что-то переменилось в лице брата, и последний огонек надежды мигнул и погас. На мгновение глаза их встретились, но взгляд Гингрена тут же ушел в сторону. Стыд опалил его щеки. Когда он снова заговорил, в голосе остались только просительные нотки.

— Он ведь всего лишь…

Мершист не дослушал.

— Он пидор, вот он кто, Гинг. Ты это знаешь, и я это знаю. И, может быть, получит сейчас то, чего всегда втайне хотел. Ты нас не остановишь. Или оставайся и увидишь сам, или уматывай на занятия.

И Гингрен ушел.

Уже поворачиваясь, он обернулся и еще раз посмотрел на Рингила, и Рингил подумал — тогда или позже, он уже не помнил, — что они как будто переглянулись через тюремную решетку. Губы у Гингрена снова шевельнулись, не более того.

Рингил смотрел ему в спину. Молча.

Гингрен уходил по сумрачному коридору, медленно, как раненый, и предзакатное солнце бросало на него холодный свет из каждого окошка, мимо которого он проходил.

Рингил закрыл глаза.

Его потащили дальше.


Глядя теперь на старшего брата из клубка перепутавшихся воспоминаний, он понял, что и брат лежал на том же самом полу.

Воспоминания.

Было больно. Была кровь. Он думал, кровотечение остановилось. Ошибался. Некоторых новичков потом клали в лазарет. Ему лазарет не понадобился. Мершист и его приятели знали, что делают. Что ж, и на том спасибо. Но еще неделю при каждом посещении уборной приходилось кусать губы, чтобы не закричать от боли.

Потом над ним потешались. Шепотом пересказывали, как и что, во всех подробностях. Ничего особенного, такое случалось в Академии нередко, так что все уже привыкли. Однако в рассказах о Рингиле к обычным деталям добавлялись вымышленные, сплетни разрастались, складывались в своего рода набор мифов. Вы бы видели, шептались курсанты, когда он брел неуклюже через двор, как в него кончали. Фонтан, да и только! И ему это нравилось. Он даже не кричал. Даже не пискнул ни разу.

Это, по крайней мере, соответствовало действительности. Он не издал ни звука.

Они брали его по очереди, один за другим, разрывая плоть. Внутри все горело, и боль нарастала с каждым тычком, и так продолжалось долго-долго… а потом боль как-то затихла, и пришло бесчувствие. Их пальцы рвали его длинные спутанные волосы, ногти впивались в спину, они пыхтели, сопели, охали, бились в экстазе и сплевывали ему в уши пенившуюся на губах дрянь, но он молчал, скрежетал зубами, кусал язык и упирался взглядом в одеяло, которое сунули ему под лицо. А еще он вспоминал Джелима.

— Я пришел помочь, — повторил Гинг.

Голос звучал глухо, словно на последнем выдохе. Рингил молча посмотрел на брата.

— Не надо недооценивать Каада, — прогремел Гингрен. — Это будет большой ошибкой с твоей стороны. Он, может, и выглядит напыщенным щеголем, но в прошлом году на состязаниях в Тервинале взял второе место. А там участвуют помимо прочих императорские телохранители. Так что второе место — это не шуточки.

— Понял.

Короткая пауза. Отец и старший сын снова переглянулись.

— И как тебя понимать? — спросил Гингрен. — Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что рисковать завтра не буду, попробую убить его при первой же возможности. Довольны?

— Ты действительно думаешь, что я соглашусь быть секундантом? — поинтересовался Гинг.

— Нет.

Короткий, односложный ответ повис в воздухе и надолго заставил их обоих, отца и старшего брата, замолчать. Они просто стояли, ожидая чего-то, может быть, продолжения или объяснения.

Да пошли они…

Порой казалось, что вся его жизнь была таким вот молчаливым ожиданием, когда этот или тот, а то и вообще все только таращились на него чужими, холодными глазами, требуя объяснений.

Пожалуй, только чешуйчатые ничего от него не ждали.

Конец молчаливой сцене положил звук шагов. В комнату боязливо заглянул слуга.

— Господин Рингил?

Он с облегчением выдохнул.

— Да?

— К вам посыльный. Из резиденции Милакара.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В Ихелтет вернулись, когда по всему городу уже зажигали лампы. Уставшая от долгого сидения в седле и безуспешного поиска ответов на вопросы, от которых пухла голова, Аркет с радостью отправилась бы домой и завалилась в постель. Но состоящий на императорской службе таких поблажек позволить себе не может. Пришлось пойти на компромисс. Отправив Шанту с остальными во дворец, она отвезла Элит домой, где и передала на попечение управляющего, распорядившись устроить женщину в комнате для гостей.

— Госпожа, там уже… — запротестовал было управляющий, но Аркет отмахнулась от него.

— Потом, Кефанин, все потом. Его императорское величество ждет меня во дворце, так что я тороплюсь. Сам понимаешь.

Снова вскочив в седло, она развернула коня, выехала со двора и свернула на главную улицу. На западе, вырезая четкие, темнеющие силуэты башенок и куполов, догорал пыльныйзакат. Народу было много, после трудового дня люди торопились по домам. Аркет могла только позавидовать этим счастливчикам. Скорее всего, прежде чем принять, Джирал еще продержит ее в приемной пару часов — просто так, чтобы лишний раз показать, кто здесь главный. Но даже и не беря во внимание эту вполне ожидаемую мелочность, его императорское величество редко поднимался до полудня, но зато частенько задерживал приближенных и советников до рассвета, после чего они с красными от бессонницы глазами отправлялись исполнять дневные обязанности, тогда как сам Джирал укладывался спать. Потребует подробнейшего отчета, думала Аркет, заставит повторять одно и то же, будет подходить к каждой мелочи с разных сторон и отпустит только под утро.

Она прикрыла ладонью рот, подавляя очередной зевок. Потом порылась в сумке, выудила катышек кринзанза, положила в рот и принялась жевать, пока подушечка не превратилась в сдобренную слюной мульчу. Скривилась от горького вкуса, проглотила. Не снимая кожаной перчатки, втерла оставшееся в десны. Подождала. Мало-помалу уныние рассеялось, вечерняя хмарь поредела, усталость отступила — зелье вдохнуло жажду жизни. Пусть даже и поддельную.


Двери перед ней распахнулись, солдаты вытянулись. Аркет шла мимо них по длинным мраморным холлам, нетерпеливо стаскивая перчатки и что-то невнятно бормоча под нос. Путь к его императорскому величеству был хорошо ей знаком. Со стен сердито взирали портреты пророка и прочих видных исторических деятелей империи. Действие крина уже ощущалось — глаза у некоторых персонажей подрагивали, пробужденные некоей недоброй, враждебной жизнью. Без чего бы она прекрасно обошлась, так это без их внимания, тем более что среди помещенных в галерею лиц не было ни одного кириатского.

— Придется тебе справляться без нас, — сказал ей ближе к концу Грашгал. — Я больше не могу удерживать командиров. Они хотят уйти. Они уже советовались с Кормчими, по крайней мере с теми, на кого можно положиться, и те дали такой же ответ. Пора уходить.

— Ох, перестань. — Она спрятала отчаяние за усмешкой. — Хреновы Кормчие дадут шестьдесят разных ответов на один и тот же вопрос в зависимости от того, как его сформулировать. Ты же и сам знаешь. Мы были здесь уже дважды, и это только на моей памяти, а ведь мне всего лишь двести лет.

Они стояли на балконе, и Грашгал смотрел угрюмо на красное зарево над мастерскими.

— Но почему именно сейчас?

Он пожал плечами, как будто поежился.

— Это все люди, Аркиди, будь они прокляты. Если мы останемся, они обязательно втянут нас в свои мелочные разборки и пограничные споры. Страх и жадность изобретательны, повод всегда найдется. С ними мы перестанем быть собой, превратимся в кого-то, кем никогда не были.

— Люди, будь они прокляты.

— Госпожа Кир-Аркет Индаманинармал, — провозгласил глашатай у последних дверей, и они открылись перед ней, и она вошла в высокий, с колоннами и сводчатым потолком тронный зал, и все бывшие там люди — будь они прокляты — разом уставились на нее.

— А, Аркет… Ваша милость соизволили наконец почтить нас своим присутствием. — Грандиозное архитектурное сооружение, на котором восседал Джирал, называлось Опаленным троном. Свет от вставленных в стену за его спиной лучистых камней — работа кириатских инженеров — поддерживал иллюзию божественного происхождения верховной власти. Император озорно, по-мальчишески усмехнулся. — В кои-то веки почти вовремя. Я так понимаю, что прежде чем заглянуть к нам, вы наведались домой. И как там? Все в порядке?

— Я подумала, мой повелитель, что будет лучше прийти сюда не с пустыми руками, — ответила Аркет, не обращая внимания на колкий тон императора. — Мой доклад уже готов.

— Хорошо. Мы, впрочем, уже выслушали донесения других верных слуг. — Он кивком указал на стоящих перед троном Махмала Шанту, Файлеха Ракана и Пашлу Менкарака. Почти незаметная пауза после «других», легкое ударение на «верных». Сделано это было непринужденно, мастерски, и Аркет заметила, как заулыбались сдержанно придворные. — Похоже, относительно расследования ситуации в Хангсете есть некоторые разногласия. Высказывается мнение, что вы преступили границы определенных вам полномочий.

Шанта бросил на нее виноватый взгляд. Догадаться, что происходило тут до нее, было нетрудно. Менкарак бушевал всю дорогу, начав изливать гнев с того самого момента, когда, проснувшись в лагере, узнал, что Аркет бодрствовала всю ночь, занимаясь невесть чем без его одобрения.

— Насколько я поняла, повелитель, командовать экспедицией было поручено мне.

— В рамках Священного Откровения! — рявкнул Менкарак. — Которому подчинены все мирские установления и правила. Нет света, затмевающего сияние истины, и не должны служители истины нарушать сию заповедь.

— Вы же продрыхли всю ночь, — возразила Аркет.

— А ты провела ночь в уединении с колдуньей из неверных.

Джирал откинулся на спинку трона и, широко скаля зубы, усмехнулся.

— Это правда, Аркет? С колдуньей?

Аркет глубоко вдохнула, задержала воздух в легких, медленно выдохнула. Спокойный тон придает словам убедительности.

— Женщина, которую мы там нашли — ее зовут Элит, — действительно считает себя колдуньей. Но притязания эти по меньшей мере сомнительны. Думаю, разум ее повредился. Во время войны на долю ее семьи выпали тяжкие испытания, их прину… подданными империи они стали в трудных обстоятельствах. В войну она потеряла почти всех близких. Я бы сказала, что несчастная была не в себе еще до нападения на Хангсет. Ужасы увиденного могли окончательно лишить ее рассудка.

Менкарак не выдержал.

— Хватит! Она — неверная, северянка, поклоняющаяся камням. Такие не исправляются и тогда, когда им предложена дружеская рука Откровения. И упорствуют в неверии даже здесь, в сердце империи. Свидетельств их упрямства предостаточно. Дабы обмануть тех, среди кого живет, она сорвала с одежды картах. Погрязла в обмане и лжи.

— Это уже преступление. — Джирал вопросительно посмотрел на Аркет. — А преступления обычно совершаются людьми с преступными наклонностями. Уверена, что эта женщина не причастна к нападению на Хангсет?

Аркет заколебалась.

— Прямых доказательств такой связи не существует.

— Однако присутствующий здесь Палша Менкарак утверждает, что ты подстрекала ее провести некие ритуалы на утесе над городом.

— Скажу лишь, — она добавила холодного презрения, — что его святости не было с нами на утесе, и мне трудно представить, как он мог узнать, чем мы там занимались. Возможно, у его святости слишком богатое воображение.

— Черномазая потаскуха!

Мир вокруг будто повернулся вокруг некоей невидимой оси. Кринзанз зашумел в венах, бухая в уши, требуя выхода. Пальцы задрожали, словно сжимая рукоятки кинжалов. Шорох приглушенных голосов пробежал по полукругу придворных, даже Джирал моргнул от неожиданности, и Аркет поняла — Менкарак преступил черту дозволенного. Поняла, что выиграла в ритуальной схватке, которую специально для нее приготовил император.

И перешла в наступление.

— А еще мне непонятно, — сдержанно, не повышая тона, добавила она, — где его святость учился придворным манерам. И вы, мой повелитель, допустите, чтобы я и мой народ, оставивший по себе добрую память, подвергались оскорблениям в том самом тронном зале, строить который помогали наши инженеры?

От толпы, стоявшей по правую руку от трона, отделился один из старших соглядатаев. Выйдя вперед, он встал рядом с младшим собратом и взял его за руку. Менкарак сердито вырвал руку.

— Эта женщина… — начал он.

Джирал не дал ему продолжить.

— Эта женщина, — холодно произнес император, — наш ценный советник. И твое оскорбительное заявление заслуживает, возможно, рассмотрения в суде. Ты пришел к нам с самыми лучшими рекомендациями, Пашла Менкарак, но разочаровал меня. Думаю, тебе лучше уйти.

В какой-то момент показалось, что Менкарак может ослушаться императора. Внимательно наблюдавшая за ним Аркет увидела в глазах соглядатая нечто такое, что ставило под сомнение присутствие у него чувства самосохранения. В памяти всплыли слова Шанты, сказанные на вершине хребта, с которого они смотрели на разрушенный Хангсет. «Похоже, из религиозных училищ идет новое поколение. Поколение твердой веры». Интересно, предполагает ли твердая вера устремления к мученичеству, время от времени поощрявшиеся толкователями Откровения в прошлом.

Старший соглядатай, нахмурившись, прошептал что-то на ухо Менкараку, а его пальцы впились в локоть последнего, словно когти. Дерзкий блеск в глазах ревнителя веры потух, как залитый водой костер. Менкарак опустился на колено, понуждаемый к тому не столько раскаянием, сколько, похоже, неумолимой настойчивостью наставника, и склонил голову.

— Примите мои глубочайшие извинения, ваше величество. — Нельзя сказать, что он процедил эти слова сквозь зубы, но тон их определенно не соответствовал форме — Менкарак будто задыхался. Аркет поймала себя на том, что едва ли не сочувствует ему. Она слишком хорошо знала, какое чувство стоит за этим жестом покорности и сдавленным голосом. — Если мое рвение в служении Откровению каким-либо образом оскорбило вас, прошу о снисхождении.

Джирал разыграл карту до конца. Слегка подавшись вперед, он с задумчивым видом потер подбородок и напустил на лицо суровое выражение.

— За снисхождением, Менкарак, тебе следует обращаться не ко мне. — Никто, разумеется, не принял это заявление всерьез — любое нарушение этикета в тронной палате не могло квалифицироваться иначе как прямое оскорбление императора, независимо оттого, присутствовал он при этом лично или нет. — Твои оскорбительные замечания касались, в конце концов, моего советника. Может быть, тебе стоит принести извинения ей.

Общий вздох изумления пронесся по залу. Старший соглядатай растерянно вытаращил глаза. Даже Менкарак, словно не веря услышанному, вскинул голову. Джирал вытянул паузу, как долгую ноту на горне, виртуозной игрой на котором он славился.

Вытянул и оборвал.

— А может быть, и не стоит. Это, пожалуй, было бы уже чересчур. Полагаю, тебе лучше всего удалиться туда, где твое присутствие никого не будет оскорблять. — Император кивнул старшему соглядатаю и сурово добавил: — Уберите его с глаз моих.

Тот с радостью подчинился и, силком заставив Пашлу Менкарака подняться, потащил его к дальнему выходу, не забывая почтительно кланяться. Проводив их взглядом, Джирал легко, без лишних церемоний встал с трона — к такому нарушению этикета, желая смутить двор, нередко прибегал его отец — и громогласно объявил:

— Оставьте нас. Я желаю говорить с Аркет наедине.

На то, чтобы очистить зал, ушло не больше минуты. Двое задержались, поглядывая с любопытством на трон; были среди придворных и такие, кто принимал свою должность не только как синекуру, но число их за годы после прихода к власти нового императора сильно сократилось. При первой возможности Джирал удалял самых преданных сподвижников отца в ссылку, в провинцию, некоторых бросал за решетку, а двух или трех даже отправил на эшафот. Осталась кучка самых компетентных, без которых было не обойтись, но они пребывали в страхе и растерянности, чего, как полагала Аркет, император и добивался. Большинство же присутствовавших покидали тронный зал с видимым облегчением.

Файлех Ракан остался на месте, ожидая прямого указания императора, как того требовало его положение при Вечном троне. Похоже, не собирался домой и Махмал Шанта — инженер потянулся было к выходу, но перехватил взгляд императора, который жестом приказал ему остаться.

Шорох дорогих одежд рассеялся в холле, двери с тяжелым стуком закрылись. В тронном зале повисла тишина. Джирал облегченно, с явным расчетом на немногочисленную публику, выдохнул:

— Теперь вы видите, с кем приходится работать. Эти новые выпускники Цитадели… Наверное, с ними все-таки придется что-то делать.

— Только прикажите, — мрачно отозвался Ракан.

— Да-да. Хотя, может быть, не сейчас. У меня нет желания устраивать кровопролитие перед днем рождения пророка.

Все верно, господин, кровопролития лучше избежать. Кринзанз шумел в голове, слова вертелись на языке, и она удерживала их за зубами только сознательным усилием. Не в последнюю очередь еще и потому, что ихелтетские крестьяне, появись только повод, могут запросто плюнуть на все, решив, что с них хватит, и поддержать фанатичных проповедников Откровения, предпочтя тенета религии продажной власти трона и всеобщему разложению в надежде на освобождение от невыносимого гнета.

А когда станет ясно, что надежды не оправдались, будет уже поздно.

Аркет вспомнила уличные бои в Ванбире, наступающие шеренги имперских алебардщиков, крики плохо вооруженных повстанцев, когда сопротивление было сломлено и началась настоящая кровавая баня. А потом — разрушенные дома и длинные колонны бритых наголо пленных. Вспомнила, как хватали на улицах женщин, как их насиловали и как они умирали у дороги. Вспомнила заваленные телами канавы.

После зверств Эннишмина и Нарала она дала себе слово, что никогда больше не примет участия в чем-то подобном. Будь оно проклято, сказала она Рингилу, но это — в последний раз.

Потом она ехала по улицам Ванбира, и вкус повисшего в воздухе пепла был вкусом ее собственной лжи.

И вот теперь Джирал обдумывает, как бы устроить то же самое в своей столице.

— Может быть, мой господин, нам стоит проанализировать новые тенденции и постараться заблокировать их законодательным…

— Да, Аркет, конечно. Я знаю о твоем пристрастии улаживать все законами. Но ты сама видишь, что Цитадель не воспитывает в своих учениках уважения к нормам цивилизованного общества.

— Тем не менее…

— Да помолчи ты, женщина! — Трудно сказать, рассердился Джирал всерьез или только сыграл. — Знаешь, я ждал от тебя большей поддержки. В конце концов, Менкарак оскорбил тебя.

Да, оскорбил меня он. Но ты своим замечанием насчет верных слуг дал ему повод предположить, что я утратила твое расположение. Ты бросил трап, который Менкарак посчитал надежным, а когда он ступил на него, выбил доску из-под ног и спокойно наблюдал, как он плюхнется в воду. Ты ведешь свою игру, Джирал, ты играешь нами, настраиваешь нас друг против друга — ради собственной безопасности и удовольствия. Но когда-нибудь ты просчитаешься, и те, у кого ты выбьешь из-под ног трап, схватят тебя за ноги и увлекут за собой.

— Приношу извинения, мой господин. Разумеется, я премного благодарна вам за защиту моей чести.

— Надеюсь, что так оно и есть. Ты ведь знаешь, без подготовки против Цитадели идти нельзя. Дело сложное, тут важно не нарушить баланс, а это непросто даже в лучшие времена.

Она склонила голову в согласии — поступить иначе было бы рискованно.

— Да, мой господин.

— Тебя там не любят, Аркет, — нудным тоном наставника произнес Джирал. — В их глазах ты — последнее напоминание о безбожных кириатах, и это им не нравится. Истинно верующим не по вкусу, когда они сталкиваются с неверными, которых невозможно покорить и которые не нуждаются в покровительстве, — со стороны это слишком похоже на пусть и небольшой, но все же изъян в идеальном плане Бога.

Аркет украдкой взглянула на Ракана, но капитан хранил стойкое спокойствие. Если, по его разумению, слова императора и граничили с ересью — а так оно и было, — то он никак не дал понять, что его это беспокоит. Что касается двух телохранителей, застывших по обе стороны от трона, они вполне могли сойти за бездушные каменные изваяния.

И все же…

— Может быть, мой повелитель, нам стоит поговорить о Хангсете?

— И то верно. — Джирал прочистил горло, и в какой-то момент Аркет показалось, что он благодарен ей за своевременное вмешательство. Не поймал ли он себя на том, что слишком раскрылся в последней своей реплике? Не было ли за словами «тебя там не любят» не только сочувствия к ней, но и горечи, жалости к себе самому? Правитель, восседавший на Вечном троне, имел в своем распоряжении огромную власть, но ему приходилось учитывать великое множество нюансов и иметь дело с множеством деликатных проблем.

— Мы говорили, мой господин, о…

— Да, я помню. О той сумасшедшей, Элит, и о ритуалах, которые, как ты сказала, она все же не исполнила. Продолжим отсюда.

— Господин, она исполнила несколько ритуалов.

— Я так и думал. При всех его недостатках Менкарак не показался мне лжецом. И что же, она сделала это по твоему наущению?

— Да, мой господин.

Джирал вздохнул и, облокотившись на ручку трона, устало посмотрел на Аркет исподлобья.

— Полагаю, у тебя есть на то удовлетворительное объяснение.

— Надеюсь, что есть, мой господин.

— Тогда, может быть, ты развеешь мои сомнения? Потому как сейчас получается, что мой советник, один из моих приближенных, признается в колдовстве и сотрудничестве с врагом государства.

— Думаю, никакого колдовства не было, мой господин.

— Вот как…

— Хангсет определенно подвергся нападению некоей силы, обладающей технологиями, к которым у нас нет доступа, и Элит думает, что она помогла вызвать эту силу. Но говорить о ее причастности к произошедшему нельзя — речь можно вести лишь о простом совпадении. Я уговорила Элит повторить то, что она считает ритуалом общения с нападавшими, и, как и следовало ожидать, ничего не произошло.

Ничего, если позабыть о том, как по спине у тебя побежали мурашки, когда за час до рассвета Элит встала у каменной фигуры на краю обрыва, протянула в просительном жесте руки и запела. То было даже не пение, а какое-то дикое, аритмичное причитание, в котором текучие северные звуки растягивались в крик и улетали, брошенные на волю ревущего морского ветра, сливались с ним и с шумом моря до такой степени, что их уже невозможно было разделить. В этих заклинаниях слышались вековая мука, боль и страдания. И в какой-то момент — разве не так, Аркиди? — тебе показалось, что там, за завесой ветра и мрака, есть нечто каменное, нечто могучее и жестокое, что должно отозваться на зов.

— Перестань, Аркет. — Джирал покачал головой. — Само по себе это ничего не доказывает. Допустим, те силы, которые она пыталась призвать, просто не пожелали вернуться. А? Колдовство — дело ненадежное, ты сама постоянно это говоришь. К тому же и Ракан, и Шанта в один голос утверждают, что разрушения огромные, что ничего подобного они не видели со времени окончания войны. Зачем же возвращаться на пустое место после столь удачного набега? Какой смысл?

— А какой вообще смысл атаковать защищенный гарнизоном порт, если все ценное остается на месте, а дальнейшего развития наступления не происходит?

Джирал нахмурился.

— Это правда, Ракан? Ничего не взято?

— Похоже, что так, ваше величество. В домах ничего не тронуто — они просто сожжены. В портовых хранилищах остались слитки серебра, разложенные по мешочкам монеты и несколько ящиков с конфискованными ценностями. Все вроде бы в целости и сохранности. — В бесстрастном голосе капитана прозвучала неуверенная нотка сомнения. — Хотя все двери сорваны с петель нечеловеческой силой.

— Насколько я понимаю, — сухо заметил император, — лошадей на нижние уровни портовых хранилищ провести невозможно.

— Невозможно, ваше величество.

— Шанта, у тебя есть разумное объяснение?

Инженер пожал плечами.

— Кажется, использовалась какая-то блочная система. Если закрепить как следует, можно…

— Спасибо. Думаю, это следует понимать как «нет». — Джирал нахмурился и снова посмотрел на Аркет. — Полагаю, мы снова возвращаемся к колдовству, хотя ты твердо стоишь на том, что его там не было?

— Мой господин, я не утверждаю, что мы не имеем дело с колдовством или некоей формой неведомой науки. Я говорю лишь о том, что Элит не причастна к случившемуся, что при мне никакого колдовства она не сотворила, и, по-моему, у нее нет на то необходимых способностей. Эта женщина всего лишь свидетель, наблюдатель, обладающий достаточным запасом специализированных культурных знаний, чтобы произвести впечатление причастности к произошедшему.

Джирал раздраженно фыркнул и отодвинулся к спинке трона.

— Боюсь, я не смог постичь смысл твоего последнего предложения. Ты не могла бы — пожалуйста! — изложить свою мысль в доступной нам, чистокровным людям, форме?

Аркет пропустила мимо ушей замаскированный укол, проглотила обиду, собрала имевшиеся в ее распоряжении факты и укрылась за фасадом профессиональной отстраненности, помогавшим не только сохранять рассудок, но и оставаться на свободе.

— Хорошо. Подобно многим перемещенным с аннексированных северных территорий, Элит верит в существование множества богов и духов. Религиозная традиция ее народа схожа с верованиями кочевников-махаков, но пантеон первых значительно более упорядочен. За долгое время эти верования успели не только распространиться и укорениться, но и были развиты, усложнены, приспособлены к современным условиям и кодифицированы. Есть в их пантеоне фигура — или, точнее, целая общность, — называемая «двенда».

— Двен… как? — Джирал не сразу разобрал незнакомое слово.

— Двенда. Некоторые племена называют их олдраинами. Это одно и то же. Существа эти близки к людям по физическому строению, обладают сверхъестественной силой, проникают в недоступные людям сферы и даже смешивают кровь с богами.

Джирал коротко хохотнул.

— А ты, случаем, не о кириатах рассказываешь? О вас частенько то же самое говорят. Похожи на людей, необъяснимая сила… Уж не хочешь ли ты сказать, что кириаты или какие-то их родичи вернулись и принялись разорять мои города?

— Определенно нет, мой господин. — Аркет вдруг поймала себя на том, что мысль эта — вернуться и отделать хорошенько этих проклятых людишек — не вызывает у нее отторжения. Интересно, откуда у Джирала такие представления? Не из чувства ли вины и подавленного, но не побежденного страха перед народом, который служил предыдущему императору, но отвернулся от нынешнего? — Кириаты ушли, да. Но, возможно, они — не последний близкий к людям народ, который когда-либо посещал этот мир. В Большой северной хронике, Индират М’нал, есть описание противника, очень похожего на двенду из рассказа Элит. Я не очень хорошо знаю текст — надо будет познакомиться с ним повнимательнее, — но помню, что двендам приписывается умение вступать в особые отношения со стихиями, что они могли, например, вызывать бури, раскрывать землю и воскрешать мертвых. А еще они умели извлекать силу, содержащуюся в структурах камней и кристаллов.

— Кристаллов? — Джирал поморщился. — Перестань, Аркет. Никто, у кого мало-мальски приличное образование, никогда не поверит в чушь насчет кристаллов. Сказки для крестьян с северных болот, для тех, кто не научился ни читать, ни складывать.

— Согласна, мой господин. Но в то же время всем известно, что наш народ успешно пользуется некоторыми их структурными особенностями в навигационных целях. Вот я и подумала, не придумали ли нечто похожее и двенды.

— Для навигации, говоришь? — Джирал посмотрел на Шанту, который лишь смущенно пожал плечами. Аркет уже излагала ему свою теорию, но инженер отреагировал на нее точно так же. — Ладно, продолжай, я слушаю.

— Продолжаю, господин. На утесе, что смотрит на бухту с севера, стоит — нет, стоял, потому что я его сняла, — каменный идол. Грубо обработанная человеческая фигура размером с маленькую женщину или подростка. Вырезана она из черного камня, называемого глирштом. Камень этот встречается на севере и почти неизвестен на юге. Элит привезла фигуру с собой из Эннишмина на повозке с домашним скарбом и установила на утесе, куда поднималась время от времени по тропинке с жертвоприношениями.

Теперь пренебрежительное выражение распространилось с лица императора на лица Ракана и Шанты. Приверженцы Откровения считали поклонение идолам в лучшем случае примитивной ерундой, распространению которой следует препятствовать по возможности жестко, в худшем же рассматривали как заслуживающий смерти первостатейный грех. Завоевания империи строились на давней, многовековой уверенности в праве подавлять любые чуждые практики и указывать заблуждающимся на их ошибки. Детали варьировались от императора к императору и определялись финансовым состоянием государства.

— На мой взгляд, господин, этот идол мог исполнять роль своего рода маяка. Элит верит, что именно ее молитвы и приношения привлекли двенд к Хангсету. Полагаю, о ритуалах говорить не стоит. Но сам камень, глиршт, мог… — она неуверенно пожала плечами, — мог производить некий структурный резонанс, на который ориентировались двенды.

Объяснение, что и говорить, неубедительное. Пару секунд Джирал смотрел на Аркет, потом опустил глаза на собственные колени и опять взглянул на нее. Когда же он заговорил, голос его прозвучал устало, почти жалобно.

— Послушай, Аркет, может быть, это просто пираты? Какие-то особенные пираты, умеющие хорошо маскироваться, ловко играющие на страхах менее искушенных горожан? Может быть, они даже пользовались услугами какого-нибудь колдуна. — Император пощелкал пальцами, призывая вдохновение. — Они могли сговориться с этой стервой, северянкой… она, например, добывала для них какие-то сведения на берегу и ходила на утес, чтобы подавать им сигналы.

— Мой господин, они ничего не взяли, — напомнила Аркет. — И ни один пиратский корабль не способен нести вооружение, которое могло бы разрушить возведенные кириатскими инженерами оборонительные сооружения.

— Но если там побывали двенды, — вступил Ракан, вероятно, из желания поддержать императора, — то они тоже ничего не взяли. Почему?

Джирал кивнул.

— Верно подмечено. Аркет? Разве этих… существ не интересует золото и серебро?

— Я не знаю, господин. — Она прикусила губу, сдерживая вздох. — Я почти ничего не знаю о них. Ясно лишь, что нападавшие, кем бы они ни были, двендами или людьми, пришли не за добычей, а за чем-то другим.

— За чем, например? Не за тамошней ведь жрицей. Ее они нам оставили.

— Может быть, это месть? — предположил Шанта.

Засим последовала короткая, напряженная пауза, в течение которой инженер, похоже, успел пожалеть о собственной несдержанности.

— Месть? Кому? — с опасным спокойствием спросил Джирал.

Аркет откашлялась. Молчанием здесь было не отделаться.

— Имперские войска не очень хорошо обошлись с семьей Элит во время войны. Один погиб, остальных насильственно переселили.

— Ну, в войну страдали мы все, — сухо, с выражением оскорбленного достоинства возразил император. — Нам всем пришлось претерпеть лишения. Никакими страданиями нельзя оправдать предательство.

Роль самого Джирала, насколько помнила Аркет, сводилась к инспекторским объездам войсковых тылов и проведению смотров. Получив военную подготовку, он так и не принял участия в боевых действиях.

— Не думаю, что Махмал Шанта имеет в виду…

— Мне нет дела до того, что, по-твоему, он имеет в виду. — Император явно начал гневаться. — Мы и так слишком долго нянчились с ними. Если есть хоть малейшее подозрение, что эта женщина, Элит, могла оказывать помощь нашим врагам — колдовскую или какую-то иную, — я хочу, чтобы ее допросили.

По спине прошел холодок.

— В этом не будет необходимости, господин, — поспешно сказала она.

— Неужели? — Джирал подался вперед, голос его почти сорвался на крик. Поза выражала агрессию, и за весь вечер император принял ее во второй раз — первый был, когда схватился с Менкараком. — Как приятно, что ты наконец-то в чем-то уверена. Может, объяснишь нам после всего, что нагородила, почему ты так в этом уверена?

Казалось, было слышно, как уходят секунды. Аркет помнила — картина была выжжена в мозгу огненной печатью, — как проходили допросы, на которые ей приходилось являться в прошлом.

— Эта женщина доверяет мне, — не стала врать Аркет. — За те дни, что мы провели вместе, ее состояние заметно улучшилось. Она откровенна со мной, и хотя то, что она говорит, не всегда поддается разумному толкованию, прогресс очевиден. Не думаю, что пытки чем-то помогут — скорее наоборот, они лишь загонят ее назад, в мрак иллюзий и бредовых видений. Мне нужно время, господин. Уверена, я смогу узнать все, что представляет для нас интерес.

Снова молчание. Но часы в голове у нее уже не тикали. Джирал был по-прежнему настроен скептически, однако, похоже, смягчился.

— Ракан?

Аркет бросила взгляд на капитана, но его лицо оставалось, как обычно, бесстрастным. Если он о чем-то и думал, то единственным свидетельством мыслительного процесса стала легкая отстраненность в обычно внимательных глазах.

— Женщина заговорит, — произнес он. — Госпожа кир-Аркет, кажется, и впрямь завоевала ее доверие.

Какой же ты молодец, Ракан. Аркет была готова расцеловать капитана. Вскинуть руки и даже завопить от восторга.

Но она обуздала чувства и повернулась к императору.

Джирал устало махнул рукой.

— Ладно. Хорошо. Но ты будешь регулярно мне докладывать.

— Да, мой господин.

— Ракан, кого ты оставил старшим в Хангсете?

— Сержанта Ардаша, ваше величество. Надежный человек, ветеран северной кампании. С ним две трети моего отряда и остатки гарнизона. Они немного не в себе, но он быстро приведет их в чувство.

— Сколько всего у него людей?

— Около полутора сотен. Вполне достаточно, чтобы выставить оцепление вокруг города и предотвратить распространение слухов. Мы установили наказание за мятежные проповеди и незаконные сборища, поставили виселицу на главной площади и ввели комендантский час от заката до восхода. Через пару недель жизнь там вернется в обычное русло.

— Хорошо. По крайней мере, уже что-то. — Император повернулся к Аркет. — Я правильно понял, что мы услышим что-то еще об этих двендах?

— Я незамедлительно примусь за исследования, мой господин.

— Отлично. Будем надеяться, что Кормчие окажутся более покладистыми, чем обычно.

Аркет ощутила то же неясное беспокойство, что одолевало ее с тех пор, как они покинули Хангсет, но подавила тревожное чувство и попыталась придать голосу уверенности.

— Нападение на порт знаменует серьезную угрозу империи, мой господин. Полагаю, Кормчие проявят готовность к сотрудничеству. — Да, Аркиди, те, кто еще в своем уме. — Я рассчитываю на скорый успех.

— На скорый успех? — Джирал вскинул бровь. — Что ж, ловлю тебя на слове. Ты права, угроза есть. И это в то самое время, когда наши отношения с северными соседями и без того, мягко выражаясь, достаточно натянуты. Проявление слабости недопустимо. Я не позволю повторения того, что случилось с Хангсетом.

Аркет вспомнила руины оборонительных заграждений. Интересно бы знать, каким образом император намерен воспрепятствовать врагу, если набег повторится? Одними заявлениями тут не обойтись.

— Конечно, господин, — поддакнула она.

Если двенды пройдут по реке до Ихелтета, высадятся на берег и прошествуют по улицам города, как было в Хангсете, призрачные, нереальные и, по всей видимости, неуязвимые для человеческого оружия. Если они обратят в бегство или перебьют всех этих проклятых людей, а потом, подобно демонам мести, предстанут перед воротами дворца вовсе не как готовые ждать просители…

Что будет тогда с Джиралом Химраном, повелителем всех земель?

Она вдруг испытала странное раздвоение, хлынувшее по венам, словно свежая порция крина. Сопротивляясь внезапно нахлынувшим разрозненным мыслям, Аркет вызвала из памяти страшную картину: раздавленную грудную клетку ребенка, погребенного под упавшими, обгорелыми деревяшками. Она заставила себя вспомнить, что среди всех этих проклятых людей была когда-то и ее мать.

Это помогло — но не так, как хотелось бы.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Милакар пришел на встречу не один — два загорелых жилистых здоровяка неопределенного возраста стояли у окна в верхней комнате таверны, сложив руки на груди и всем своим видом внушая опасливое уважение к скрытой за этим фасадом угрозе. Скорее всего, они представляли Болотное братство и присутствовали здесь с одобрения ложи. Оружия при них Рингил не заметил, но свободные черные одежды вполне могли скрывать — и наверняка скрывали — изрядный арсенал средств ближнего боя. Бросив пару удивленных взглядов на висящий за спиной гостя палаш, они тем не менее воздержались от каких-либо комментариев. Оба и дальше оставались в сторонке, молчаливые и внимательные в полусумраке освещаемой одной только лампой комнаты, демонстрируя уважительное, но без подобострастия, отношение как к Милакару, так и к Рингилу. О деньгах никто не упоминал, как, кстати, и о двендах.

— Ваша главная проблема, — предупредил их Милакар, — не привлечь внимания уличной братии.

Для Рингила это заявление сюрпризом не стало. Ситуацию ему объяснили еще в первый вечер, в доме его старого друга.

— Со стражниками можно договориться, — говорил Милакар, глядя с балкона на город. Голос его звучал уныло, и чуткое ухо уловило бы в нем нотки зависти. — Их можно подкупить, подложив парочку портовых шлюшек. После Либерализации многое изменилось. Люди, что делают деньги на работорговле, вообще удалили стражу из Эттеркаля. Подкупили всех, вплоть до канцелярии.

Рингил усмехнулся.

— Да, пришлось кому-то языком поработать.

— Ну так вот, — с кислой миной добавил Милакар. — Насколько я слышал, договаривалась обо всем Снарл, так что она, наверно, на свой уровень вышла. В общем, охрану сократят до минимума, особенно у Тервиналы, где обычно и болтаются имперские купцы да дипломаты, с которых мы теперь разве что пылинки не сдуваем, как с ценных торговых партнеров. Так или иначе, Финдрич и еще двое, я их не знаю, уступили Эттеркаль уличным бандам; им сейчас платят за то, чтоб держали ушки на макушке, присматривались и докладывали обо всем необычном, а кто не докладывает, тех поколачивают. Ты появляешься в Солт-Уоррене с этой кириатской железякой за спиной, и первый встречный мальчишка мчится прямиком к Финдричу, вслед за чем появляется почетная гвардия, которая и доставляет тебя к месту.

— Если нужно, я с Финдричем потолкую.

— Да, потолкуешь, если ему только это от тебя и надо. А я слышал, что Финдрич нынче разговоры вести расположен не больше, чем раньше. И что, скорее всего, он просто прикажет отрубить тебе башку, а потом преподнесет ее двенде. Долгий, усталый вздох. Послушай, Гил, почему бы тебе не расслабиться? И нам всем было бы легче. Подождал бы пару дней, не совался бы в Эттеркаль. Дай мне немного времени, и я сам принесу список.

— Правильно говоришь, Грейс. Только я все равно туда пойду. И ты это знаешь. Так или иначе, раньше, или позже, с твоей помощью или без нее.

Милакар закатил глаза.

— Да, знаю. Так или иначе. Любой ценой. Последнее стояние на Гэллоус-Гэп и все такое. И все-таки послушай, Гил, предоставь это мне. Посмотрю, что можно сделать.

Как оказалось, все, что смог сделать Милакар, это раздобыть шикарный наряд и подложные документы, согласно которым Рингил превратился в ихелтетского торговца пряностями, прибывшего в Тернивалу на зиму и желающего разнообразить пребывание здесь чем-то пикантным. Неплохое прикрытие, тем более что материнская кровь и долгие годы в Гэллоус-Уотер помогали Рингилу сойти за южанина. К тому же ихелтетские купцы имели обыкновение нанимать местных телохранителей, и присутствие рядом с ним двух крепких парней воспринималось бы как нечто само собой разумеющееся.

— Кстати, этот твой меч тоже вполне уместен. Здесь, в Тернивале, гости из империи практически не выходят на улицу без какой-нибудь якобы кириатской игрушки, а разницу между подделкой и настоящей сталью понимает не каждый. Здесь в этом никто не разбирается. А красивые штучки уходят на покрытие карточных долгов и оплату проживания. У тебя, Гирш, что-нибудь есть?

Один из телохранителей, тот, что поздоровее, лениво кивнул.

— Есть. Забрал у одного парня в драке. Дерьмовый кинжальчик, только для форсу, таким и лук не пошинкуешь. Вполовину легче хорошего стального клинка.

Грейс усмехнулся.

— Мода требует. Гирш от имперских не в большом восторге.

Рингил пожал плечами.

— Торговцы везде одинаковые. Только по ним обо всей империи судить не стоит.

— Осторожнее, Эскиат. Не забывай, ты с торговцем и разговариваешь.

— А я-то думал, что разговариваю с основателем города.

Второй телохранитель, нарушив молчание, обратился к Рингилу.

— Ты на тетаннском говоришь?

Рингил кивнул.

— Вполне сносно. А ты?

— Немного. Зато цифры хорошо знаю.

Гирш немного удивленно посмотрел на напарника.

— Эрил, ты по-тенаннски считаешь?

— Конечно. Я их в карты обыгрываю — надо же как-то деньги считать.

— Думаю, язык вам вообще не понадобится, — заверил Милакар. — Если только не наткнетесь на соотечественников, что в этом квартале, да еще ночью, маловероятно. Одеты вы прилично, оружие есть — этого вполне достаточно. Думаешь, стражники нас пропустят? Поздно все-таки.

Эрил выразительно протянул раскрытую ладонь и потер пальцами.

— С ними нужно лишь вести себя правильно. Обычно они настроены вполне дружелюбно.

Рингил вспомнил недавний случай у дома Шалака — действительно, кошелек решил проблему куда успешнее, чем оружие, — и кивнул.

— А здесь ведь мало что изменилось.

Все так и получилось. У самодельного заграждения на улице Черного Паруса, где формально заканчивалась Тервинала и начинался Солт-Уоррен, разместилось отделение стражников в кольчугах времен давно закончившейся войны и шлемах. Солдаты лениво позевывали и только что не протягивали руки за «пропуском». Заграждение представляло собой сваленную в кучу ломаную мебель и служило не столько препятствием, сколько местом относительно комфортного несения службы, где можно было найти удобный уголок и поковырять от нечего делать в зубах. В тусклом свете уличных фонарей лица солдат пугали нездоровым желтоватым отливом, а на шлемах четко проступали вмятины. Большинство были вооружены короткими мечами для рукопашного боя, двое или трое держали в руках пики, и все совершенно очевидно устали нести службу. На всех ни одного щита. Рингил — привычка сработала сама по себе — подумал, что мог бы справиться с отрядом за пару минут, не получив ни единой царапины.

Эрил подошел к сержанту. Операция по передаче взятки прошла настолько гладко, что Рингил, отвлекшись на мгновение, почти пропустил ее. Другая сторона улицы Черного Паруса затаилась под покровом темноты. Ламп там не было, факелы на стенах давно погасли, выгорев до почерневших огрызков. Стражники поставили за баррикадой пару жаровен — света они почти не давали, но позволяли немного согреться. Дома на противоположной стороне тонули в глубокой, густой тени. За окнами вторых и третьих этажей шевелились размытые, неясные тени, может быть, тех самых «смотрителей», но издалека они казались какими-то нечеловеческими, уродливыми, с резкими чертами и неестественно угловатыми.

Вот тебе и двенда, Гил. Чтобы их увидеть, требуется лишь страх да небогатое воображение.

Улыбка, едва коснувшись губ, тут же растворилась. Страх Милакара не был притворным. История об отрезанных, но живых головах впечатляла.

Сержант отдал какое-то приказание двум своим людям. Эрил повернулся и поманил Рингила и Гирша. Солдаты у края баррикады отступили, освобождая проход. На всякий случай Рингил пробормотал по-тенаннски несколько благодарных слов и, обратившись к Эрилу, добавил пару строчек из ихелтетской колыбельной.

— Одиннадцать, шесть, двадцать восемь, — с непроницаемым лицом ответил Эрил, и они двинулись дальше по темной стороне бульвара.

За спиной у них кто-то из солдат пошевелил мечом едва тлеющие угли в жаровне. Светлее не стало, но под ногами и на каменной кладке домов запрыгали в танце длинные тени.


— Тебе детей приходилось убивать?

Гирш спросил, наверно, просто так, от нечего делать, — они проходили по узкому, крытому мостику, уже третьему или четвертому, и с каменной галереи за ними внимательно, с недетской расчетливостью наблюдали мальчишки.

Рингилу сразу вспомнились Восточные ворота.

— Если помнишь, я был на войне, — уклончиво ответил он.

— Да, но я не про ящериц спрашиваю, а про людей. Про детей вроде тех, что наблюдают за нами сейчас.

Рингил с интересом посмотрел на спутника. Нет, Гирш тут ни при чем. В Трилейне народ свято верил, что война была самой что ни на есть решающей битвой за все человечество, сражением людей — при незначительной технической помощи кириатов — против воплощенного в чудовищах зла, против неумолимого, безжалостного врага. И Гирш, при всей компетентности телохранителя, знал о событиях прошлого не больше уличного пацана. Скорее всего, он за всю свою жизнь никогда не покидал пределов лиги, может быть, не выезжал даже из Трилейна. А уж о Нарале и Эннишмине, как и о других местечках, где в конце войны вспыхнули жестокие пограничные споры, и не слыхал вовсе. Потому что если слыхал…

Нет, в эту тему лучше не углубляться. Забудь и отпусти, говорила ему при их последней встрече Аркет. Он и пытался. Всерьез, по-настоящему.

До сих пор.

— Если до этого дойдет, проблем не будет, — негромко ответил он.

Гирш кивнул и больше вопросов не задавал.

А вот другие оказались не столь покладистыми.

— Ты ведь никогда не делал из этого проблему? — шепнуло в ухо что-то, что могло быть призраком Джелима Даснела. — Даже когда доходило?

Он тряхнул головой, постаравшись отделаться и от этого голоса.

Между тем из дверей, окон и даже с крыш за ними продолжали наблюдать. Да и за спиной слышались осторожные шаги.

Как будто они что-то знали.

Перестань. Хватит с тебя этого дерьма.

Он заставил себя сосредоточиться, зацепиться за реальность, за улицу. Если не расслабляться, то и убивать сегодня никого не придется, ни детей, ни взрослых. Вопреки всем страшным байкам Милакара, Эттеркаль ничем не отличался от тех жалких, убогих городских районов, по которым ему не раз доводилось ходить ночью. Да, узкие улочки казались темными по сравнению с широкими, ярко освещенными бульварами Тервиналы, но были по большей части неплохо вымощены, а ориентироваться помогал свет из окон и витрин небольших лавчонок, все еще открытых даже в столь поздний час. Все остальное, как и везде, темнота и ее обитатели: докучливые раскрашенные шлюхи с подтянутыми повыше грудями и юбками и такими поношенными и отупевшими физиономиями, что никакой макияж уже не мог замаскировать оставленных нелегкой долей следов разрушения; сутенеры, приглядывающие за подопечными из подворотен; вьющаяся вполосках света и напоминающая вызванных из мрака духов мошкара; появляющиеся время от времени из тени хищного вида личности, которых можно было принять за сутенеров, но которые занимались иным промыслом и награждали внимательным взглядом каждого прохожего.

Впрочем, уяснив, что представляют собой Рингил и его спутники, они торопливо исчезали. Попадались и неподвижные тела — пропахшие мочой, они лежали или сидели у стен, пьяные, обкуренные, безразличные ко всему. Были среди них и те — зоркий взгляд Рингила обнаружил по крайней мере пару таких, — для кого все недавние проблемы с пропитанием, ночлегом, временным забытьём навсегда утратили какую-либо значимость.

Через какое-то время они вышли к первому адресу из списка Милакара.

Большого впечатления этот перевалочный пункт работорговли не производил. Длинный обшарпанный фасад трехэтажного ветшающего здания, окна с покосившимися ставнями, сквозь щели в которых пробивался чахлый свет. Из-под тонкого слоя грязной штукатурки местами проглядывала кирпичная кладка, осевшая крыша нависала нахмуренной бровью. Двери на первом этаже прятались за солидными решетками. Каретный подъезд защищали прочные, обитые железными полосами двойные ворота, которые вполне могли противостоять ударам осадных машин.

В те времена, когда рыбацкие бухточки в устье Треля еще не расчистили до серьезной глубины, Эттеркаль был районом многочисленных складов, где хранили товар приходившие сюда караваны, и это здание определенно помнило те далекие дни.

Постепенно морская торговля заглушила караванную, и Эттеркаль начал рассыпаться. Бедность съела квартал, а на сохранившихся крохах и объедках расцвела преступность. Рингил уже не застал той поры — ко времени его рождения процесс зашел слишком далеко, и от района остался полусгнивший труп, — но динамику распада знал хорошо. Если в Ихелтете муниципальным властям вменялось в обязанность — и это было закреплено в соответствующих положениях — поддерживать в должном состоянии каждый город, где большинство населения составляли приверженцы истинной веры, то правящая элита Трилейна больше склонялась к тому, чтобы пустить дело на самотек. Бессмысленно и бесполезно, доказывали они, плыть против течения. Коммерция нашла для себя иной путь, деньги стремятся туда, где больше прибыль, и все, кому это по силам, идут за ними.

Многое разрушилось, но хранилища устояли, громадные, мрачные, никому не нужные здания. В некоторых разместили рабочих с новых, появлявшихся как грибы после дождя судоверфей — никакой стратегии за этим не стояло, и предприятия скоро закрылись, — другие снесли, борясь с облюбовавшими их бандами, третьи сгорели при невыясненных обстоятельствах — никто, впрочем, прояснить эти обстоятельства особенно и не старался. На какое-то время заброшенные склады снова стали использоваться по первоначальному назначению — для хранения всевозможных материалов, а также расквартирования войск, — но сам район от этого ничего не выиграл. Потом война закончилась, солдаты вернулись домой. По доброй воле переселяться в Эттеркаль никто не спешил.

В конце концов остались только рабы и те, кто ими торговал.

Обнаружив в каретном подъезде небольшую дверцу, Гирш принялся колотить по ней короткой дубинкой, которую с ловкостью фокусника извлек откуда-то из-под одежды. Рингил, отступив в сторонку, принял позу надменного аристократа — на случай, если кто-то наблюдал за ними из здания. Потребовалось минут пять, чтобы в доме наконец зашевелились, засовы отодвинули, дверцу открыли. На улицу вышел привратник — маленького роста мужчина, растрепанный, с обезображенной шрамом физиономией и коротким обнаженным мечом.

— Вы что тут устроили? — рявкнул он.

Инициативу взял на себя Эрил, который обратился к Рингилу с небольшой речью на тенаннском, состоявшей из длинной последовательности цифр. Рингил выслушал его с задумчивым видом, потом кивнул и ответил двумя короткими предложениями. Эрил повернулся к привратнику.

— Мой господин, его зовут Ларанинтал, приехал из Шеншената. Ему рекомендовали познакомиться с предлагаемым вами товаром.

Физиономия привратника растянулась в ухмылке. Он поднял меч.

— А мой господин в такое время дела не ведет. Так что ступайте к себе и приходите завтра.

Эрил ткнул его кулаком в живот.

— Мой господин не любит, когда ему говорят прийти завтра, — сообщил он судорожно хватающему воздух привратнику. — Он не портовый грузчик, чтобы болтаться туда-сюда. И особенно он не любит получать отказ от грубиянов вроде тебя.

Привратник, хрипя и задыхаясь, шарил по земле, пытался нащупать меч. Гирш ногой отбросил его подальше. Эрил, присев на корточки, схватил привратника одной рукой за воротник, другой за яйца.

— Мы знаем, что твоего хозяина тянет на экзотику. Знаем и то, что ему даже нравится работать ночью, если цена хороша. Вставай.

Ничего другого привратнику и не оставалось. Эрил поставил его на ноги и подтолкнул к обитым железными полосами воротам.

— Мой господин интересуется вашим товаром, и терпение его не бесконечно. Он готов дать хорошую цену. Так что давай беги за хозяином, тащи его сюда и скажи, что он упускает редкую возможность.

Привратник застонал, держась за пах.

— Какую возможность?

— Возможность сохранить свое дело, — с непроницаемым лицом ответил Гирш. — А теперь ступай да пошевеливайся. Нет, дверь оставь. Мы подождем внутри.

Привратник сдался и, оставив не слишком активные попытки закрыть дверцу в воротах, повернулся и зашагал по длинному, хорошо освещенному арочному проходу, выходившему к небольшому дворику. Прихрамывая и бормоча недовольно под нос, он исчез в боковой двери. Оставшись одни, гости прежде всего осмотрелись, проявив при этом немалый профессиональный интерес.

— Думаешь, еще побрыкаются? — спросил Рингил.

Эрил пожал плечами.

— Они такие же, как все. Пытаются как-то заработать на жизнь. Зачем проливать кровь, если можно нагреть руки на чем-то другом?

— А пусть бы и побрыкались. — Гирш поиграл дубинкой. — У двух моих двоюродных братьев тоже семьи продали за долги. Так что я не прочь позабавиться.

Рингил осторожно откашлялся.

— Лучше все-таки не увлекаться. Мне нужно узнать кое-что, и не больше того. А проломленные черепушки делу не помогут.

Некоторое время они молчали, поглядывая на дверь, за которой исчез привратник. Наконец тот вернулся в сопровождении настоящего страшилы с цепью на поясе и длинным ножом. При его габаритах и то, и другое казалось явно лишним.

— Мой господин готов принять вас, — угрюмо сообщил привратник.

* * *
Терипа Хейла вытащили из постели.

Работорговец сидел за столом из темного дуба в шелковом халате и тапочках на босу ногу. Он даже не успел привести в порядок спутанные седые волосы. Лицо в свете лампы отдавало болезненной желтизной. Рингил ни разу его не видел, но узнал по короткому описанию Милакара. Грязный, мерзкий старикашка с глазами как у дохлой змеи. Таким он и оказался. Некогда мелкий торговец, промышлявший на болоте контрабандой и другими темными делишками, Хейл заметно преуспел с началом Либерализации. Требования и аппетиты сильных и богатых он знал от и до. Наделенный такими необходимыми для торговца качествами, как ловкость и проницательность, Хейл с самого начала аукционов взял хороший старт, а созданная ранее и поддерживаемая в рабочем состоянии сеть контактов в других городках лиги позволяла сохранять отрыв от конкурентов. По словам Милакара, Хейл был человек опасный, но не безрассудный.

— Надеюсь, вы разбудили меня не просто так, — мягко проговорил он, останавливая бесстрастный взгляд на Рингиле.

— Благодарю вас, милостивый государь…

Желая произвести впечатление, Рингил начал на тенаннском, но теперь, демонстрируя почтение к собеседнику, переключился на наомский, добавив гортанных звуков, как говорили обычно жители империи, выучившие язык Трилейна дома и никогда не переступавшие границы лиги. Привратник и сопровождавший его верзила с цепью обменялись взглядами и ухмыльнулись.

— Благодарю вас, милостивый государь, за то, что приняли в столь поздний час. — Рингил переступил с ноги на ногу, изображая тоном и позой смущение и нерешительность. Роль эту он нередко принимал на себя в играх с Грейсом: похищенный злодеями нежный ихелтетский юноша умоляет похитителя — разумеется, тщетно — отпустить его с честью, а не с позором. — Я бы, разумеется, не потревожил вас в столь неурочный час, но, понимаете ли, визит сей не из разряда тех, что одобрил бы, прознав о нем, мой отец. Я — Ларанинтал, старший сын Креналинама из Шеншената, прибывший в ваш прекрасный город, дабы трудиться в ихелтетской торговой миссии, и должен сказать…

— Да, конечно. — Хейл махнул рукой, словно отбиваясь от докучливого насекомого. — Но что именно в вашем визите сюда могло бы вызвать неудовольствие отца?

Рингил замялся, расчетливо изображая неуверенность.

— Его цель, господин.

Хейл закатил глаза и сделал знак привратнику, который моментально выскользнул за дверь. Работорговец задумчиво сложил руки домиком.

— Понятно. Что ж, давайте поговорим об этом?

— С превеликой радостью.

Снова пауза. Хейл с усилием подавил зевок.

— Итак, в чем она заключается? Ваша цель? Чего вы хотите, Ларанинтал из Шеншената?

— Я бы хотел… — Рингил прокашлялся, поводил взглядом по комнате. — Я бы желал… э… женщину. Такую, услугами которой мог бы пользоваться здесь, в Трилейне.

— Понятно. А ваш отец против?

— Мой отец, человек крайне консервативный, не хочет, чтобы его сын изливал семя в женщин, не принадлежащих к племенам.

— Да, с отцами бывает порой трудновато. — Хейл кивнул с видом знающего жизнь мудреца. — За хорошую цену я могу, разумеется, предоставить вам ихелтетскую девушку. Возможно, даже одного с вами племени. Вы удивитесь, узнав, насколько легко…

Рингил поднял руку.

— Есть одна проблема. Видите ли, меня не влечет к южным женщинам. Я хочу другую, с бледной кожей и… — Он прибег к помощи выразительного жеста.

Терип Хейл понимающе усмехнулся.

— Конечно. В девушках с севера есть нечто такое. Вы не первый проявляете к ним интерес. Мне уже доводилось слышать нечто подобное от ваших соотечественников. Новизна привлекает, что и говорить. — За дверью что-то стукнуло. — Кстати, о новизне.

Оказалось, вернулся привратник, только не один, а с девушкой, которая несла аляповато расписанный деревянный поднос с кубками и большой бутылью со сплюснутыми боками. Вся ее одежда вполне могла бы уместиться в двух кулаках Рингила, а скрепляли ее тоненькие шнурочки. Девушка шла медленно, покачивая бедрами, как ее, вероятно, учили, и довольно неуклюже демонстрируя все свои достоинства. Была она юна, и неумело наложенный макияж плохо сочетался с природной свежестью. Между бровями пролегла морщинка, как будто она старалась не упустить из виду что-то важное и исполнить свою сложную задачу без малейшего изъяна, в полном соответствии с некими зазубренными пунктами. Рингил проводил ее оценивающим взглядом, поймав который Хейл улыбнулся.

— Ну что? Нравится?

— Да. Меня бы это устроило, но…

— О да. Конечно устроило бы. — Наблюдая за тем, как девушка расставляет кубки, Хейл мечтательно улыбнулся. — К сожалению, Нилит не продается. Я держу ее для себя. Хотя ничего особенного в ней самой нет. Зато есть две сестры.

Рингил оторвал взгляд от девушки.

— В буквальном смысле, — пояснил работорговец. — Две сестры. Продаются вместе. А вот другие все еще проходят обучение. Это требует некоторого времени, особенно если девушка… скажем так, норовистая.

Рука Нилит дрогнула, бутыль задела пустой кубок, и тот, опрокинувшись, скатился к краю стола и с глуховатым стуком свалился на пол. Хейл раздраженно поджал губы. Нилит, наклонившись, поспешила поднять кубок, и глаза ее и Рингила встретились на мгновение. От сосредоточенного беспокойства в ее взгляде не осталось и следа — его смыла волна ужаса. Вернув кубок на стол, она опустила голову и едва слышно пробормотала что-то, обращаясь к своему господину. Он поднял палец, и девушка мгновенно осеклась.

— Убирайся! — резко бросил Хейл.

Девушка повернулась и торопливо, уже без всякого манерничанья, вышла из комнаты.

Хейл налил из бутыли в два кубка и жестом подозвал Рингила к столу.

— Прошу вас, угощайтесь. Берите кубок. Лучшего вина вам нигде больше в лиге не предложат. Никто не становится клиентом Терипа Хейла, не побывав вначале почетным гостем этого дома. А откуда еще взяться доверию в столь щепетильных делах?

Рингил взял один из наполненных вином кубков. Поднял. Хейл ответил таким же жестом и, как того и требует ритуал, выпил первым. Рингил последовал примеру хозяина: пригубил, подержал во рту, проглотил, одобрительно кивнул.

— Отличный букет. — Работорговец облизал губы.

Вообще-то вино было вполне заурядное. Красный виноград из Джит-Урнетиля, последний отжим — тут не ошибешься, — но на вкус Рингила чересчур сладкое, с приторным послевкусием. Он никогда не был большим почитателем вин из прибрежных областей, вот и этому определенно недоставало средних нот для полноты гаммы. Хотя стоило оно, несомненно, немало, а для таких, как Хейл, цена важнее многого другого.

— Что ж, тогда… — Работорговец допил вино и поставил кубок на стол. Глаза его блеснули в предвкушении удачной сделки. — Поскольку пожелания ваши, как мне представляется, достаточно ясны, я бы предложил спуститься и посмотреть, не привлечет ли ваше внимание что-то из…

Рингил вежливо откашлялся.

— Есть еще один момент.

— О? — Хейл вопросительно вскинул бровь. — И какой же?

Рингил повертел в руке кубок, заглянул в него. Изобразил смущение.

— Как я уже говорил, отец не одобряет моих… предпочтений… моего… поведения… Ему кажется…

— Да-да, — перебил Хейл, уже не скрывая, что теряет терпение. — Но мы уже обсудили этот вопрос. Впрочем, продолжайте.

— Дело в том, что, прежде чем я сделаю покупку, мне нужно получить гарантии, что в дальнейшем женщина не предъявит никаких претензий. Другими словами, она должна быть бесплодна.

В комнате вдруг что-то изменилось. Что-то, невидимо присутствовавшее здесь, внезапно исчезло. И это было странно. Рингил ощутил перемену так же, как ощущал обычно неумолимую близость боя — легкое давление в самом низу поясницы, едва уловимое прикосновение перышка к лопатке. Как будто он сказал что-то не то. Что-то, чего не следовало говорить. В последовавшей за его словами паузе он поднял голову и увидел, что и в лице работорговца что-то поменялось.

Терип Хейл поднял пустой кубок и принялся рассматривать его с таким выражением, словно не только впервые видел эту вещицу, но и не представлял, откуда она здесь взялась.

— Весьма необычное… пожелание, — негромко сказал он и посмотрел гостю в глаза. Огонек предвкушения погас. — Знаете, мне представляется, господин Ларанинтал, что выполнить все ваши пожелания будет не так-то и просто. Боюсь, у нас возникнут некоторые затруднения.

Рингил невольно моргнул. Этого он не ожидал. Разыгрывая взятую роль — человека молодого, неопытного, богатого, но неуверенного в себе, недавно прибывшего в Трилейн и все еще чувствующего себя чужим в городе, обуреваемого желаниями и боящегося строгого отца, — он, как ему представлялось, предлагал работорговцу редкую возможность. Во-первых, новичок не знает толком рынка и не имеет понятия, сколько может в действительности стоить сексуальная рабыня с пышными формами и бледной кожей. Тот факт, что он воспринимал свое желание как нечто не вполне обыденное, служило дополнительным осложняющим дело фактором. Хейл мог заломить практически любую цену. Мало того, имелась великолепная перспектива неограниченного заработка путем легкого шантажа.

Видите ли, господин, по городу ходят слухи. Мы ведь не хотим, чтобы они дошли до вашего отца? Не беспокойтесь, я обо всем позабочусь, но это обойдется вам в небольшую сумму. Сами понимаете, такие договоренности стоят денег…

И так далее. Все время пребывания в Трилейне гостя можно было бы использовать как дойную корову.

Такой шанс не упускают.

Только вот старина Терип, похоже, заподозрил неладное и намерен дать задний ход. И если ты, Гил, не вычислишь, в чем тут дело, он и от тебя может отделаться.

— Если тут… — Он поймал себя на том, что позабыл про акцент, и попытался замаскировать промах деликатным покашливанием и тоном оскорбленного достоинства. — Если вы хотите таким образом увеличить цену и…

— О цене речь еще не заходила, — мягким, как шелк, голосом возразил работорговец. И все же наигранное возмущение Рингила произвело желаемый эффект. Работорговец немного расслабился, поставил кубок и переплел пальцы, — В любом случае, беспокоит меня не вопрос цены, а то, почему вас вообще волнуют детородные возможности какой-то бабы. Это не вопрос. Если она понесет, мы тут же, еще до того, как это станет заметно, найдем ей замену. По закону ребенок, если выживет, будет принадлежать вам. Вы вправе продать его — либо с матерью, если она больше не будет вас удовлетворять, либо отдельно, если такое предложение покажется вам более привлекательным. Рынок в этом отношении весьма гибок.

— Боюсь, я не сумею…

— Вам не о чем тревожиться. Можете положиться на меня — я с удовольствием окажу вам любую помощь, какая только может потребоваться.

Да уж, ты окажешь — только плати.

Разговор вроде бы вернулся в прежнее русло. Рингил снова прокашлялся.

— Видите ли, согласно законам империи, отпрыск рабыни не может…

— Да, конечно. — Теперь в голосе работорговца проскальзывало откровенное нетерпение. — Но вы сейчас не в империи. Здесь действуют законы лиги, и смею вас заверить, в той части, которая касается моего дела, я знаю их назубок.

— Что ж… В таком случае…

— Вот и прекрасно. — Хейл хлопнул в ладоши. — И вот что мы сейчас сделаем. Вместо того чтобы разговаривать всю ночь, спустимся прямо сейчас вниз и посмотрим, что у нас там есть. По крайней мере, господин, вам будет о чем подумать до утра.

Работорговец похотливо усмехнулся, и Рингил попытался изобразить энтузиазм, которого не чувствовал.

— Но может быть, прежде чем мы отправимся туда, мой достопочтенный гость выразит свои пожелания относительно деталей, чтобы мы сократили, так сказать, круг поиска, поскольку выбор чрезвычайно велик. Какой цвет волос представляется вам предпочтительнее? Рост? Насколько могу судить, женщины на юге отличаются изяществом и хрупкостью.

Рингил постарался вызвать в памяти изрядно поблекший за давностью лет образ Шерин и подкорректировать его с поправкой на характерные для ее рода особенности. В кармане у него лежал сделанный углем набросок кузины, но обозначать свои намерения он не спешил.

— В вашем городе, как мне рассказывали, есть представители народа, обитающего на болоте. Это так?

— Да. — Хейл настороженно взглянул на него. — Есть такие. И что?

— Видите ли, многие мои соотечественники говорили, что женщины Болотного народа… гм… ведут себя в постели… э… не так, как другие. Ну, вы меня понимаете. Они… э-э… целиком отдаются тому, чем занимаются. Полностью. Как животные.

Это было чистой воды вымыслом — никакой особенной репутации за обитательницами болот в Ихелтете не числилось, тем более что большинство жителей империи, не отличавшихся страстью к путешествиям, понятия не имели о существовании такой обособленной группы. В представлении империи на территории Трилейна обитали главным образом темные, отсталые крестьяне. Различать их умели лишь немногие просвещенные. Но правда никому не нужна, если выдумка звучит интереснее. А легенды об особенной, безудержной, звериной сексуальности женщин того или иного племени, существующего на границе цивилизации, возникают постоянно. Рингил и сам слышал их немало в изложении собравшихся у костра солдат. Они повторялись с небольшими вариациями на всех спорных территориях, которых появилось немало после войны с чешуйчатыми, и были, по сути, оправданием изнасилований. Иногда Рингил думал, что примерно то же самое рассказывали бы и о самках-ящерицах, не будь чешуйчатые столь отличны от людей.

— Я бы такой возможности исключать не стала, — сказала однажды Аркет, когда они сидели на продуваемом ветрами побережье в Гергисе и смотрели на раскинувшийся внизу лагерь. — Эти парни готовы тыкать члены в грязь, если согреть ее до подходящей температуры.

Она говорила о своих соотечественниках.

— Значит, женщины с болот? — Губы работорговца растянулись в медленной улыбке. — Вообще-то я ни о чем подобном не слышал. Но, конечно, вам лучше знать. Джаниш.

Привратник сделал шаг вперед.

— Господин.

— Мы собираемся нанести визит нашим веселым девушкам. Спустись и позаботься, чтобы все открыли. Так сказать.

Физиономию привратника расколола кривая ухмылка.

— Да, господин.

Хейл проводил слугу напряженным взглядом, плохо вязавшимся с отпущенной шуткой. Вид у него был такой, словно он обдумывает что-то.

— Вообще-то мы с ними дел почти не имеем, — рассеянно произнес он. — Хотя если то, что вы говорите, правда, об этом стоит подумать. Но тут много проблем. Семьи у них очень крепкие, а их женщины, как, впрочем, и мужчины, невероятны упрямы. Мне рассказывали о случае, когда один мужчина предпочел умереть от голода, чем продать в рабство детей. Ну что с такими поделаешь?

Рингил не ответил, спрятавшись за кубком.

— К счастью, их кровь встречается во многих самых обычных горожанах. — Хейл позволил себе сдержанную улыбочку. — Да что там — говорят, ее можно обнаружить даже в самых благородных семействах Трилейна. Не волнуйтесь, Ларанинтал из Шеншената, я совершенно уверен, что мы найдем для вас девушку подходящего происхождения.

За разговором о том, о сем допили вино. Рингил по-прежнему изображал неуверенного в себе повесу и тщательно скрывал чувства. Ход событий внушал осторожный оптимизм. Вообще-то он не ожидал, что найдет Шерин именно здесь — даже если она и прошла через перевалочный пункт Хейла, а не какой-то другой, это было больше месяца тому назад. Хотя работорговец и упомянул о трудностях, доставляемых, как он выразился, норовистыми девушками, вряд ли требовалось много времени, чтобы сломить волю молодой женщины, которая, скорее всего, не была высокого мнения о себе из-за неспособности иметь детей, от которой отказалась ее семья и которую наконец предал мужчина, забравший ее у близких и родных.

Но если она была здесь, после нее наверняка остались следы. Кто-то запомнил ее — другие девушки, слуги, надсмотрщики. Да и документы должны быть. Как-никак теперь работорговля считалась законным бизнесом, все совершалось открыто, как и должно быть в том чудесном новом мире, за который они дрались на войне. Так или иначе, он проник в нужный мир, и остальное представлялось не слишком тяжелым. Рингил знал, что делать, знал, как идти дальше, даже если это означало, что ему придется отвести Терипа Хейла в тихий уголок и добыть все, что требуется, с помощью железа и огня.

Если же он ошибся и Шерин здесь нет, тоже не беда — в списке Милакара значились и другие имена. Можно пойти дальше.

— Итак спустимся? — спросил Хейл.

Рингил улыбнулся и бодро кивнул.


Как оказалось, веселых девушек содержали в другой части здания. Рингил спустился вслед за Хейлом на самый нижний уровень, откуда они вышли во двор. Эрил и Гирш замыкали шествие вместе с охранником Хейла. Все следили за всеми, все были напряжены, но держались спокойно. Пока сидели в комнате, на улице похолодало. Ночь выдалась тихая и ясная, вдоль четко проступавшей арки Обруча сияли яркие звезды. Дыхание вырывалось изо рта белыми пушистыми облачками.

Если холод и беспокоил одетого в легкий халат и тапочки Хейла, он ничем этого не выдавал. Они прошли через еще одну боковую дверь, спустились по трем пролетам узкой каменной лестницы и оказались в полукруглом подвальном помещении с пятью занавешенными шторами альковами. Привратник уже был здесь и довольно улыбался — как будто успешно справился с некоей трудной работой. Через крохотные оконца под крышей просачивалось скудное мерцание Обруча, но главными источниками света были два стоящих посреди комнаты фонаря. На полу лежали грубые махакские коврики, стены украшали фрески откровенного содержания — хотя в сравнении с теми, что красовались на потолке в спальне Милакара, они выглядели почти скромными. Со сводчатого потолка свисала огромная кованая люстра.

Терип Хейл повернулся к гостям.

— Позвольте представить, — с серьезным лицом объявил он, — наших веселых девушек.

Невидимые руки отбросили шторы. За ними стояли вооруженные и насмешливо улыбающиеся люди. В руках у них были короткие мечи, дубинки и топоры. В каждой из ниш скрывалось по меньшей мере двое. Рингил заметил один готовый к выстрелу арбалет.

Привратник поймал его взгляд и подмигнул.

— А теперь, — сказал Хейл, — может быть, Ларанинтал из Шеншената расскажет мне, кто он такой на самом деле?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Эгар выехал за пару часов до рассвета.

Спешить было некуда; скаранаки обычно хоронили умерших поблизости от места временной стоянки, а их миграции по степи носили сезонный характер. Вот почему с наступлением очередной годовщины смерти Эркана клан неизменно оказывался где-то неподалеку от могилы. Приближение ее совпадало с переменами в небе, с поворотом горизонта, с уходом тепла и крепнущим дыханием зимы, а найти место помогали кое-какие незаметные чужому глазу вехи на продуваемой ветрами равнине.

Так что спешить было некуда.

Но Сула… Она бесила его своей нетерпеливостью, своей прозаичностью, равнодушием к его чувствам. Она не оставляла его в покое, шпыняла и подгоняла, как будто одного ее умения высосать его до капли в постели было достаточно, чтобы заменить все прочее и решить все проблемы.

Да только ж разве девчонка виновата. С какой стати она должна считать, что ты особенный, не такой, как другие?

Вот почему, одеваясь, Эгар сказал ей неправду.

— Последнюю лигу я пройду пешком. В знак уважения.

— Это глупо!

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не взорваться.

— Таков обычай.

— Ага, как же. — Она фыркнула. — Когда мой дед откинулся, ничего такого не было.

— Это ведь было недавно?

Сула уставилась на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я хочу сказать, что помню твоего деда еще молодым парнем. Я хочу сказать, что по годам мог бы быть твоим отцом. Я хочу сказать, девочка, что тебе только шестнадцать, а ты уже сидишь в моей юрте, как будто в собственной. А еще я хочу сказать, что пора бы мне завязывать со всем этим.

— Ничего, — проворчал Эгар. — Я ничего не хочу этим сказать. Но обычаи — вещь важная, и их надо соблюдать. Они-то и держат клан вместе, не дают нам рассыпаться.

— Думаешь, я слишком молодая для тебя, — заныла Сула. — Хочешь выгнать меня, как выгнал ту воронакскую сучку.

— Не собираюсь я тебя выгонять.

— Как же, не собираешься!

Она разразилась слезами.

Пришлось успокаивать. Обнимать. Тереться носом о ее шею. Нашептывать что-то на ухо, как упрямой кобылке. Придерживать одной рукой подбородок и вытирать слезы другой. Пришлось пересилить холодную, стылую печаль, набухавшую где-то под ребрами, растянуть губы в улыбке, когда она перестала плакать, да еще щекотать ее и тискать через красную войлочную поддевку, которую Сула вытащила из его сундучка. И мало того что вытащила и напялила на себя, так еще и разгуливала в ней по всему стойбищу, лишний раз тыча всем в лицо, что она теперь спит в юрте вождя.

Надо будет поговорить с ней.

Когда-нибудь.

— Послушай, — сказал он наконец. — Сейчас уже холодно. В седле согреться трудно. Вот в чем дело. Пойду пешком — согреюсь. Может, как раз с этого обычай и начался, как думаешь?

Сула неуверенно кивнула, шмыгнула носом, потерла глаз. Он едва не застонал — в этот момент она выглядела совсем еще ребенком.

И так всегда. Начинают они все как шалуньи да кокетки, а заканчивают тем, что плачут тебе в рубашку. Как дети.

Разве мало того, что на нем ответственность за весь клан? Разве мало того, что он вернулся, бросил Ихелтет, где у него было все, и приехал домой, чтобы быть со своим народом? Разве мало того, что он и сам сдохнет здесь, как отец, и никогда больше не увидит Имрану?

Ответа Эгар не услышал.

Не скули и не жалуйся, как девчонка. Да нет, ты хуже девчонки — эта-то хоть плачет о будущем, о чем-то таком, что еще, может быть, удастся изменить. Она не проливает горючих слез по прошлому, с которым ты уже ничего не сделаешь.

Возьми себя в руки.

— Послушай, Сула. Я вернусь сразу после рассвета. Как только смогу. А ты меня подождешь. Согреешь постельку, хорошо? — Он состроил шутовскую гримасу, поднял брови, потянулся к ее заднице и груди. — Ты ведь понимаешь, о чем я?

Она хохотнула. Потом приникла к нему долгим, влажным поцелуем. Он поспешил уйти, чтобы не остаться. Марнак уже приготовил коня и ждал — со щитом, копьем, топориком у седла, парой одеял, лучиной для растопки и всем прочим, что могло понадобиться в пути. Держался он на почтительном расстоянии от юрты вождя и, коротая время, вел какой-то серьезный разговор с лагерными караульными. Увидев вышедшего из юрты Эгара, он сразу же подъехал к нему.

— Все в порядке?

— Бывало и лучше. Не передумал?

— Прогуляться с тобой, когда ты в таком настроении? — Марнак пожал плечами. — Будет весело.


Настроение, впрочем, улучшилось, как только они отъехали от лагеря, и чем дальше в степь, тем легче становилось на душе. Косые лучи низкого зимнего солнца заливали траву обманчиво теплым румянцем, и казалось, вечер будет таким всегда. Небо оставалось чистым и голубым, Обруч пересекал его наклонной, искрящейся под стать закату аркой. Налетающий с севера ветерок пощипывал натертые жиром лица. Лошади шли бодро, резвой рысью; время от времени привычный ритм копыт освежало звяканье какой-нибудь металлической части сбруи или вплетенного в гриву талисмана. Раз или два их приветствовали пастухи, возвращающиеся в лагерь на ужин.

Было во всем этом что-то такое, отчего поездка напоминала побег.

— Скучаешь по югу? — спросил он Марнака. — Вернуться не подумываешь?

— Нет.

Эгар взглянул на спутника, удивленный резкостью ответа.

— Серьезно? Что, совсем не скучаешь? Никогда? Даже по шлюхам?

— У меня жена. — Марнак улыбнулся в бороду. — А шлюхи теперь есть и в Ишлин-Ичане.

— Верно.

— Там даже ихелтетские девчонки водятся, если кого интересует.

Эгар кивнул. Об этом он тоже знал.

Приподнявшись в седле, Марнак сделал широкий жест рукой.

— Я хочу сказать, что еще нужно человеку для счастья? Пастбищ хватит на всех, воды сколько угодно, реки спокойные, никто никому не мешает. Налетов почти не бывает — кому этого хочется, те отправляются на юг. Шакалы так далеко на юг и запад не заходят, степные волки и коты практически не досаждают. Мяса запасено столько, что мы уже не знаем, куда его девать. Клан доволен, кругом все свои. Чем меня может заманить Ихелтет? Что там такого особенного?

Что особенного?

Например, вид на бухту, залитую солнцем, бесконечную, до самого горизонта, переливчатую синюю гладь. Высокие белые башни вдоль мыса. Кричащие чайки над пристанью, стук деревянных молотков — это рыбаки чинят старенькие лодки.

Дворики, выжженные солнцем, устланные шевелящимся, стрекочущим ковром насекомых, название которых он так и не научился выговаривать правильно. Декоративные железные решетки на окнах и дверях, узкие белокаменные улочки, прячущиеся от безжалостного зноя. Укромные уголки с прогретыми каменными скамейками в густой тени и тихой музыкой журчащей где-то воды.

Рыночные лотки с горками ярких, налитых соком фруктов, запах которых ощущается за несколько шагов. Философы и стихотворцы, вещающие тут и там с каждого возвышения на широкой площади. Чайные, из которых то и дело доносятся громкие голоса спорщиков, озабоченных всем, что происходит под солнцем: выгодно ли торговать с западными землями, существуют или нет злые духи, не слишком ли велик городской налог на лошадей.

Книги — теплые, увесистые, в кожаных переплетах, издающие едва уловимый, свой особенный запах, когда подносишь их к лицу. И как вздрогнуло виновато сердце, когда он однажды выронил тяжеленный фолиант, и тот, упав на камень, раскрылся на особенно популярной странице, словно разломился пополам вдоль корешка.

Строчки, строчки, строчки черных закорючек текста, и скользящий по ним палец Имраны с длинным ногтем.

Колыхание полупрозрачной шторы, порыв прилетевшего с моря свежего ветерка, его легкое прикосновение, остужающее капельки пота на ее и его коже.

Стихающая суета уходящего дня, крики уличных торговцев, звучащие все печальнее по мере того, как сгущается сумрак, и по всему городу вспыхивают желтыми светлячками окна.

Заунывный призыв к вечерней молитве — и невозможность вырваться из плена тонких, смуглых, пахнущих апельсином рук.

Рейдовые огни рыбацких лодок, поднятых наступающим приливом.

— Да, верно.

Марнак умолк на время, хмуро глядя вперед. Может быть, тоже почувствовал что-то. Потом заговорил. Негромко, бесстрастно.

— На юге мне платили за то, что я убивал. Это хорошо, когда ты молод. Это закаляет тебя, славит твое имя, радует предков в Небесном Доме. Привлекает к тебе внимание небожителей.

— И баб.

Марнак усмехнулся.

— Точно. Но время проходит, и ты больше не молод. Ты вдруг ловишь себя на том, что не получаешь от этого никакого удовольствия. Сказать по правде, я бы и еще раньше вернулся, если бы чешуйчатые не напали.

— Звездный час человечества?

Цитата прозвучала не совсем так, как намеревался произнести ее Эгар. Насмешка растворилась в гордости, которой — после стольких-то лет! — отозвались слова Акала Великого. Марак кивнул сдержанно, так что со стороны могло показаться, будто он просто качнулся.

— Так оно и было. Да только недолго.

— Ага, пока за частоколом копий не увидели своих же.

Марнак пожал плечами.

— Меня это не сильно трогало. Погнался за звонкой имперской монетой, так и жди, что рано или поздно встретишься с лигой. Пойдешь против лиги — скорее всего наткнешься на махака. Тут ничего не поделаешь. Мы ведь и сами раньше с ишлинаками схватывались. Я тоже пару раз дрался за лигу. Еще до того, как империя стала привлекать наемников. И я всегда понимал, что если мы только разобьем ящериц, то обязательно сцепимся со своими же.

— Так почему бы не остаться, не заработать еще немного?

— Я и сам об этом подумывал. Предлагали хорошую должность. Но, повторюсь, все хорошо в свое время, когда ты молод. А я с молодостью давно простился. — Марнак с улыбкой тряхнул головой. Похоже, сам он не часто об этом задумывался. — С годами появляется такое чувство… Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как же ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме. Когда нагрянули чешуйчатые, я решил, что вот он, ответ. Что для этого меня и щадили. Думал, мне суждено погибнуть на войне, и даже был не против — лишь бы помереть достойно.

— Но ты не погиб.

— Нет. — В ответе товарища, как показалось Эгару, прозвучало что-то вроде огорчения. — Не погиб. Выжил даже у Гэллоус-Гэп, а уж там-то — Уранн свидетель — полегли многие. Да и место было подходящее для достойной смерти. Другого такого я не знаю.

Теперь усмехнулся уже Эгар. Только получилось совсем невесело.

— А вместо этого мы все заделались героями, — криво улыбнулся Марнак. — И ты, и я, и даже твой друг-извращенец.

— Послушай, он мне вовсе не…

— А потом глядь — мы уже деремся друг с другом. И все бы ладно, но… — Беспомощный жест. — Старость. Такое чувство, как будто колесо прошло круг и начинает новый. И снова молодые махаки поехали в Ихелтет, спеша встать в поредевший строй и не представляя даже, что их там ждет.

— Да, помню. — Больше всего раздражали тогда сияющие счастливые лица юных рекрутов, так напоминающие его собственное десятью годами ранее. — Чудные времена.

— А ты помнишь ту карусель, что кириаты поставили в Инвале? — Марнак стащил шапку, почесал голову. — Ту, с деревянными лошадками?

— Помню. Сам катался на ней пару раз.

— А знаешь, что бывает, когда эта штуковина останавливается? Ты сидишь, привыкая к тому, что мир больше не кружится, а вокруг новые лица, по большей части детские, и все горят желанием поскорее залезть на этих лошадок. Ты сидишь и не знаешь, хочешь сойти или остаться, сделать еще круг, а потом вдруг как обухом по голове… — Марнак нахлобучил шапку, взглянул искоса на Эгара. — Ты вдруг понимаешь, что не хочешь этого. Ты даже не уверен, что тебе вообще это понравилось.

Они рассмеялись, открыто и громко. Напряжение слетело. Негромкие человеческие звуки недолго повисели над бескрайним простором и растворились в растянувшейся до горизонта тишине, ушли в ветер, как капли мочи в землю.

— Знаешь, — сказал Марнак, ощутив, наверно, гнет тишины и не желая уступать ей, — а я однажды сломал эту Дурацкую лошадку. Не рассказывал? Свалился и сломал. Они еще требовали денег на починку, половину недельного жалованья. А когда я отказался, даже вызвали городскую стражу. Так ты не слыхал?

Вообще-то Эгар слышал историю не раз, но сейчас лишь покачал головой, давая приятелю возможность погрузиться в прошлое, еще раз пережить веселое приключение с лазанием по стенам, прыжками с крыши на крышу, погонями, вторжением в гарем и еще кое-какими деталями, придуманными Марнаком по ходу повествования. В былые времена они садились вокруг костра и точно так же слушали затертые, всем знакомые легенды о Такаваче и Добродетельной Русалке.

Когда Марнак закончил — благополучным бегством через реку и своевременным, до рассвета, возвращением в казармы, — когда смех их снова высушил и унес ветер, вождь кивнул и вытащил из запасников собственную историю. О том, как не вовремя вернувшийся домой имперский рыцарь обнаружил тогда еще молодого Эгара в постели со всеми своими четырьмя женами.

— И знаешь, что больше всего его возмутило? Знаешь, что он орал, стоя перед кроватью и размахивая этой своей игрушечной сабелькой? Что, мол, да, Откровение позволяет мужчине иметь до шести жен, но оно категорически запрещает забавляться больше чем с одной зараз. — Эгар бросил поводья и раскинул руки. — Ну откуда ж мне было знать?

Смех.

И еще одна история.

В конце концов они подъехали к могиле Эркана. Разговоры прекратились. Мужчины переглянулись. На пару часов они смогли отвлечься, забыть, куда направлялись, но теперь время вышло. Эгар спешился.

— Спасибо за компанию.

— Мм…

Марнак огляделся. Небольшой холм, одинокое кривоватое деревце с запутавшимся в голых ветках клубком солнца. Неуютное место. Место не для живых.

— Не беспокойся, — негромко сказал Эгар. — Он был хорошим человеком при жизни — не сделает ничего плохого и теперь.

Марнак поморщился. Не все махаки придерживались того мнения, что хорошие люди обязательно становятся хорошими духами. Духа нужно ублажать, независимо от его происхождения, ритуалы требуется блюсти. Так говорил шаман. Никто не объяснял толком, почему должно быть именно так, но общее мнение сходилось на том, что отступление от традиций чревато большими неприятностями как для самого нарушителя, так и для всего клана.

— Ладно, трогай. Если постараешься, успеешь вернуться домой до ночи. — Марнак развернул коня. — И вот что. Если Сула спросит, скажи, что последние полмили я прошел пешком, ладно?

Марнак усмехнулся через плечо.

— Ладно.

Он щелкнул языком, пришпорил коня, перевел его сначала на рысь, а потом и в галоп. Вскоре всадник и лошадь превратились в точку, которая постепенно растворилась во мраке. Эгар вздохнул и повернулся к могиле родителя.

Ничего особенного она собой не представляла. Зимой земля в степи твердая, копать трудно, так что могила получилась неглубокая. Сверху ее завалили камнями, на сбор которых ушел целый день. В изножье поставили традиционную пирамидку, раскрашенную цветами скаранакских кланов и защищенную железными талисманами, развешанными на плетях из буйволовой кожи. Камни посыпали лепестками степной розы и крокуса, в изголовье посадили саженец карликового дуба, чтобы со временем тень защищала Эркана от летнего зноя.

За прошедшее время краски поблекли, а висевшие над головой голые ветки выросшего дерева напоминали руки скелета. Остались только железные украшения, хотя — Эгар прищурился — двух-трех талисманов все же не хватало. Похоже, их украли за прошедший год.

— Воронакские негодяи, — пробормотал он.

Других здесь не бывает, только разведчики с юга. Он видел могильные обереги воронаков в ихелтетских музеях, но никогда не мог вразумительно объяснить, почему это вызывает у него такую злость. В империи терпимо относились к другим верованиям, но за этой терпимостью ощущалось высокомерное превосходство цивилизованных сторонников Откровения. В конечном счете им было наплевать на чужие чувства, и его это неизменно бесило.

Ладно, давай-ка займемся делом.

Он оставил коня пощипывать травку невдалеке от могилы, откупорил привезенную с собой фляжку с рисовым вином и, держа ее в руке, постоял над могилой.

— Привет, отец, — вслух сказал Эгар. — Принес тебе кое-что особенное.

Ответом ему был лишь порыв ветра.

— Хорошая штука. Я только ее на юге и пил. В таверне, что возле бухты, рядом с домом Имраны. Тебе бы там тоже понравилось. Место шумное, много парней с верфи, а они любят строить из себя героев. Дверь откроешь — и перед тобой море. — Он помолчал, глядя на каменную пирамидку. — Хотел бы я показать тебе море.

Эгар моргнул. Прокашлялся.

— Даже не верится, что теперь это вино продают в Ишлин-Ичане. Вот я и прихватил. Обошлось, конечно, недешево, но я же вождь. Могу себе позволить!

Расслабься, Эг. Впереди целая ночь, а солнце еще не зашло.

Он поднял фляжку, наклонил и, держа над землей, принялся поливать могилу, описывая рукой небольшие круги. Рисовое вино растекалось по камням, сбегая в темные щели между ними. Когда фляжка опустела, он вытряхнул последние капли и осторожно поставил ее у основания пирамиды. Рука замерла. Эгар повернул голову, прислушиваясь к ветру. Потом резко выпрямился. Поморщился — то ли от внезапной боли в костях, то ли от чего-то еще. Он снова откашлялся.

— Что ж, наверно, надо развести огонь.

Эгар расседлал коня, с солдатскойаккуратностью снял оружие, одеяла, припасы. Развернул узелок со щепой для растопки, составил ее домиком на голом клочке земли, отмечавшем место прежних бдений. Солнце выпуталось из веток и повисло над горизонтом. Он поежился. Несколько раз огляделся. Прошелся, собирая сломанные бурей сучки, принес их к огню, поломал, сложил все кучкой. Собранного должно было хватить до рассвета, но запас никогда не помешает. К тому же работа помогала согреться, избавиться от неприятной дрожи в костях.

Эгар опустился на колени. Как и большинство махаков, трут и сухой мох он носил в мешочке под рубашкой. Высек искру. Мох схватился, и Эгар бережно поднес его к щепе, подержал, пока пламя не перекинулось на дерево, поворошил. Некоторое время он сидел, склонив голову, глядя на огонь. Из-под щепок потянулся дымок, желто-красные язычки побежали вверх. Дерево вспыхнуло, затрещало. В лицо пахнуло теплом, глаза заслезились от дыма. Он снова поднялся, отступил в сумрак и холод. Убрал мешочек, отряхнул руки. Оглянулся на узловатый, кривой дуб и закатное солнце.

— Ну вот, отец, я…

Возникла фигура.

По сердцу как будто ударили молотом, ледяные пальцы страха сдавили грудь, и рука метнулась к рукояти ножа на поясе.

Это был не отец.

По крайней мере, внешне ничего похожего. Длинная поношенная накидка из сшитых кусочков кожи — такие носили капитаны лиги, шляпа с мягкими полями, сдвинутая вперед, чтобы скрыть лицо, хотя в том не было необходимости — солнце висело у него за спиной. Ничего подобного Эркан, шумный, по-мальчишески непоседливый, кочевник до мозга костей, никогда не носил и носить бы не стал.

Нет, он бы такое и мертвый не надел.

Эгар почувствовал, как дрогнул уголок рта. Изумление и страх сменились холодной расчетливостью солдата. Незнакомец в накидке, похоже, явился один. Ни сообщников, ни оружия, ни лошади поблизости — ничего не видно. Эгар скосил глаз — его конь спокойно пощипывал травку, никак не реагируя на незнакомца, оружие, топор и копье, лежало на месте. Невероятно, как он позволил кому-то подойти так близко и ничего не заметил.

Пальцы сжали рукоять ножа.

— Я тебя не трону, Сокрушитель драконов.

Голос прозвучал как будто издалека, словно его принес ветер. Эгар вздрогнул от неожиданности.

— Ты знаешь меня?

— Некоторым образом да. Я могу подойти ближе?

— Ты вооружен?

— Нет. Мне оружие ни к чему.

— Ты шаман?

Фигура в накидке оказалась вдруг в паре футов от него. Это случилось так быстро, что Эгар даже не заметил, как незнакомец переместился. Холодная рука стиснула запястье так, что он не смог бы выхватить нож, даже если бы от этого зависела жизнь. Лицо под шляпой надвинулось, сухое, обтянутое кожей, с суровыми глазами. В воздухе пахнуло чем-то кисловатым, такой запах шел иногда от кириатской пивоварни, что находилась южнее Ан-Монала.

— Времени мало, — предостерег голос, по-прежнему звучавший издалека. — Твои братья собрались убить тебя.

И все.

Фигура исчезла.

Эгар дернул руку, которую уже никто не сжимал, и едва не упал. Рванул из ножен кинжал. Обернулся. Никого. Незнакомец пропал. Растворился в стылом воздухе или высокой траве, как унесенная ветром память о голосе, как кисловатый запах, смешавшийся с дымком от костра. Как невидимый след от пальцев на запястье.

Эгар еще раз огляделся, сдерживая дыхание, держась за нож. Тихо. Только серый сумрак сгущался над степью.

Обруч в небе — как окровавленное полукружье. Пирамидка на отцовской могиле. Пустая фляжка у камня. Черный силуэт дерева.

— Мои братья в Ишлин-Ичане, — сказал Эгар в тишину. — Напиваются.

Он повернулся к западу, в сторону далекого города. Бросил взгляд на опускающееся за горизонт солнце.

И увидел приближающиеся силуэты всадников.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Рингил попытался, хотя и без особой надежды, разыграть благородный гнев аристократа.

— Что это все значит? Вознамерились ограбить меня, как обычные уголовники? Мой отец…

Терип Хейл покачал головой.

— Перестаньте, друг мой. Ваш акцент такой же фальшивый, как и все остальное. Не надо притворяться, это вам не поможет. А теперь повторяю вопрос. Кто вы такой? Что здесь делаете? И почему вас так интересуют бесплодные рабыни из Болотного племени?

Вон оно что.

— Ладно, — сказал Рингил, понимая, что в запасе не больше минуты и что после этого Хейл просто-напросто разоружит их.

А потом их отправят туда, куда отправляют непокорных рабынь. Допросят с пристрастием, вытянут все, что можно, и, если повезет, выбросят, как выпотрошенную рыбу, с перерезанными глотками.

Миленькое дельце, Гил.

Какие у них шансы? Едва ловушка захлопнулась, как Эрил и Гирш замерли на месте, держа руки подальше от оружия, чтобы неловким движением не спровоцировать арбалетчиков, лица которых окаменели от напряжения. Сейчас они напоминали людей, переходящих вброд ледяную реку, взрослых, попавших в детскую игру и застывших на полушаге при команде «Стой!». Оба телохранителя, конечно, уже оценили ситуацию и ждали теперь, что будет делать Рингил.

Насколько он мог видеть, в них целились из трех арбалетов. Остальные противники были вооружены короткими мечами.

— Ладно? — проскрипел Хейл. — Что «ладно»?

— Ваша взяла. Я не Ларанинтал из Шеншената. И я не из империи. Меня зовут Рингил Эскиат.

Хейл моргнул от удивления.

— Рингил Эскиат? Ну конечно.

Но Рингил уже заметил, что его слова достигли цели, — люди в нишах заволновались, некоторые переглянулись, кто-то пробормотал что-то соседу. В глазах шевельнулось любопытство. Со времени осады Трилейна прошло восемь лет, победа под Гэллоус-Гэп случилась годом раньше, сама война закончилась пять лет назад, но легенды, пусть и подзабытые, по-прежнему жили в сознании людей.

— Эскиат погиб под Эннишмином, — фыркнул кто-то. — Когда дрался с имперскими.

Спокойнее.

— Да, я тоже слышал эту сказку пару раз, — беззаботным тоном ответил он. — Почти правда. Шрамы еще остались. Да только чтобы завалить меня, трех ихелтетских шпионов мало.

Еще кто-то ухмыльнулся. Другой ткнул его локтем в бок — заткнись. Рингил понимал — инициативу упускать нельзя. Медленно, чтобы движение не сочли опасным, он поднял руку и показал пальцем на торчащую из-за левого плеча рукоять палаша.

— Там — Рейвенсфренд, — громко сказал он. — Кириатская сталь. Выкован в Ан-Монале для клана Индаманинармал. Его подарил мне Грашгал-Странник. Рейвенсфренд пил драконью кровь при Раджале, Гэллоус-Гэп и Трилейне. Да, я — Рингил из Дома Эскиатов.

Еще один голос из ниши.

— Эй, он и вправду похож…

— Да? — перебил Хейл. — А знаешь, что я слышал? Я слышал, что этот Рингил Эскиат был вонючим мужеложцем. Это тоже правда?

Рингил послал ему улыбку.

— Будь я им, пришел бы сюда за девкой-рабыней?

— А я не знаю, зачем ты пришел. — Хейл сделал знак верзиле с цепью. — Сейчас мы все выясним. Варид.

Верзила подошел к Рингилу. Подошел так, чтобы блокировать любую попытку выхватить меч из ножен и в то же время избежать захвата. Вел он себя с осторожностью профессионального солдата — без презрительной ухмылки привратника, с полной серьезностью. Взгляд напряженный, жесткий. Наверно, тоже успел повоевать.

Кивком указал на рукоять Рейвенсфренда.

— Достань. Медленно.

В фонарях, под металлической сеткой, задрожало от залетевшего откуда-то ветерка пламя. По полу запрыгали длинные тени.

Рингил вытряхнул из рукава драконий кинжал и быстро шагнул влево.

Эти кинжалы делали махаки в последние годы войны. Делали не для боя — судьба противостояния уже решилась, — а для забавы, в знак близкой победы. В настоящей драке ими не пользовались. Рингилу кинжал подарил Эгар — однажды вечером, у костра, расчувствовавшись после выпитого. «Никчемная безделушка, — проворчал кочевник, пряча глаза. — Можешь взять себе, если нравится». Кинжал представлял собой, по сути, клык драконьего детеныша и имел треугольное сечение. Две его грани были рифленые, третья — гладкая и острая. Безвестный мастер вырезал у основания удобную рукоять. Клинок едва достигал девяти дюймов в длину — и спрятать нетрудно, и до сердца, если надо, достанет. В свете фонаря лезвие отливало янтарным блеском.

Развернувшись от бедра, Рингил всадил кинжал Вариду под подбородок.

— Нет! — взревел кто-то с истеричной яростью.

В любом случае это был не Варид — кинжал пригвоздил его язык к небу, так что рот верзила не смог бы открыть при всем желании. Его хватило только лишь на невнятный хрип — драконий клык уже рассек мозг на две половинки. Из-за стиснутых зубов пенистыми алыми брызгами ударила кровь. Не давая Вариду упасть, Рингил прижался к нему, сморгнул попавшие в глаза капли.

Кричал Хейл — все остальные еще не поняли, что происходит, или, может быть, никто не решался отдавать приказания.

— Стреляйте же, олухи! Стреляйте!

Дальше случилось то, на что и рассчитывал Рингил. Арбалеты ударили с близкого расстояния, тенькнули жилы — все три, он успел сосчитать, — глухо треснула разорванная плоть. Варид дернулся. Один наконечник, выскочив через плечо, едва не снес Рингилу нос. Еще две стрелы прошли мимо. Так, на арбалеты вам теперь рассчитывать нечего. Он усмехнулся — сердце скакнуло от облегчения. И не столько увидел, сколько почувствовал, как рванулись из ниш люди Хейла. Теперь, когда их преимущество улетело вместе со стрелами, все решала сталь. Рингил отшвырнул труп, оставив в ране кинжал, и отступил на пару шагов, чтобы выиграть необходимое для маневра пространство.

Нить времени лопнула, мгновения боя распались, раскручиваясь с неестественной медлительностью…

Освободив обе руки, Рингил бросил их вверх, за плечо, к рукояти меча. Движение вышло гладкое, четкое, словно сработал некий построенный кириатами механизм, словно он сам стал вдруг механизмом, хитроумно придуманной и мастерски созданной машиной, неким кириатским манекеном, приводящим в действие и дополняющим сталь.

Ладони ощутили знакомое, нежное, как поцелуй, прикосновение рукояти, усмешка на лице растянулась в злобный оскал.

Короткий, холодный звон — ножны разжали объятия.

И Рейвенсфренд вырвался на волю.


— Хочешь знать, чем все кончается?

Дело было однажды вечером, в Ан-Монале. Загадочный, непривычно многословный и порядком пьяный, Гаршгал поднял только что выкованный меч и, держа его в своих черных, изуродованных шрамами руках, прошелся критическим взглядом по длинной бороздке. В комнате горел камин, и казалось, с краев клинка скатываются расплавленные капли пламени. Из-под крыши, где собрался сумрак, с резного бруса щерились горгульи.

— Я уже видел, чем все кончается. Когда-нибудь в городе, где люди поднимаются в воздух с такой же легкостью, как дышат, где кровь отдают чужакам как дар, а не отбирают ее железом и яростью, как делаем мы, когда-нибудь в таком вот месте эта нечисть будет висеть за стеклом, выставленная напоказ для малышей.

Гаршгал взял оружие одной рукой, махнул пару раз, рассекая воздух, и меч шепнул что-то про себя в полумраке.

— Я видел это, Гил. Дети смотрели на него через стекло, прижавшись к нему носами, и стекло туманилось от их дыхания, а когда они убежали поглазеть на что-то еще, на нем остались тающие отпечатки их ладоней. Для них этот меч ничего не значил. А хочешь знать почему?

Рингил, уютно устроившийся в кресле, благодушно кивнул. Он и сам был не слишком-то трезв.

— Нет. То есть да. В смысле… откуда мне знать? Расскажи.

— В том городе, Гил, никто уже ничего не понимает, потому что для них меч ничего не значит. Они не научились бояться стали и людей, что носят ее на поясе. Не научились и никогда не научатся, потому что в том нет нужды. Потому что там, в городе, который я видел, таких людей больше нет. Их просто нет.

— Тебя послушать, чудное местечко. И как же мне туда попасть? — Рингил зло усмехнулся кириатскому капитану. — Нет, подожди, сейчас ты скажешь, что плата уж больно велика. И чем мне там зарабатывать на жизнь, если они держат мечи в музее?

Грашгал посмотрел на него сверху вниз. Потом улыбнулся.

— Боюсь, Гил, тебе туда не попасть. Слишком далеко. Есть, правда, и короткий путь, но уж больно он извилист для человека. А если по прямой, то мы с тобой успеем стать прахом и останемся разве что в полузабытых легендах уже к тому времени, как строители заложат первый камень того города. Но город обязательно поднимется, и когда поднимется, этот меч будет там, и всякий сможет его увидеть. Кириатская сталь — для смерти и на века. Когда боль, причиненная им, пройдет, когда горе, принесенное им, забудется, когда даже боги перестанут помнить и сами кириаты станут мифом, эта страшная… эта проклятая… эта… эта вещь будет висеть без дела, и дети будут таращиться на нее. Вот чем все кончится, Гил. И никто не вспомнит, никто не скажет, никто даже не поймет, что она вытворяла, когда вырывалась на волю.


Первого из нападавших он встретил широкой голубой аркой клинка. Противник занес секиру, готовясь разрубить его пополам, и Рингил выставил меч, отражая удар. Крепко сжав рукоять, он нацелился не на саму секиру, но на державшую ее руку. Кириатская сталь рассекла ее аккурат в запястье. Из обрубка дождем ударила кровь, и что-то дикое завопило от радости в сердце. Рука завершила падающую дугу, обрызгав обоих кровью, и секира с глухим стуком упала на землю. Ее хозяин тупо уставился на отсеченную конечность, все еще сжимавшую древко. Крик застрял в горле. Рингил ударил сверху, метя в соединение плеча с шеей, рубя артерии и сухожилия.

Второй был уже за спиной — с коротким мечом в одной руке и булавой в другой. Рингил показал вправо, вынудив противника выставить блок, бросил палаш почти горизонтально и ткнул в живот. С мечом из человеческой стали такая смена вектора движения никогда бы не прошла, но Рейвенсфренд не просто выполнил маневр — он его пропел. Клинок разрезал врага от бока до бока и вышел, зацепив острием позвоночник.

Проклятье!

Его прошиб холодный пот — получилось неряшливо, и против равного такая небрежность могла стоить жизни. Давно не дрался, вот и терял навык.

Но сегодня против него равных не было, и кириатская сталь простила ошибку. Выдернув меч, Рингил шагнул вперед. Тот, с распоротым животом, пошатнулся, еще не вполне понимая, что же с ним случилось, попытался даже двинуться за ускользнувшим обидчиком, когда вдруг рана раскрылась, кишки вывалились на пол, и он, запутавшись в них, завалился с жалобным воплем.

Третий, наткнувшись на упавшего товарища, попятился. Вооруженный топором и дубинкой, он, похоже, не умел толком пользоваться ни тем, ни другим. Молодой, не старше семнадцати или восемнадцати, паренек вдруг побледнел от страха. Рингил устремился вперед, наступив при этом на грудь умирающего, и прямым ударом вогнал меч юнцу в горло. Лицо последнего перекосилось от боли. Хлынувшая из раны кровь залила грудь и живот, от шеи до пояса. Секунду он стоял, потом, словно вес отяжелевшей одежды потянул вниз, изящно осел, все еще сжимая оружие, которым так и не успел воспользоваться. Взгляд зацепился за лицо Рингила, губы шевельнулись…

Рингил уже отвернулся.

Возникшая передышка позволила оценить ситуацию. Кровь… Он чувствовал ее запах, ощущал ее теплый металлический вкус на языке, ее капли на лице. Вокруг кричали. Бой развалился на горячие рвущиеся куски. Эрил, прижавшись спиной к стене, отбивался ножами от двух нападавших. Третий истекал кровью у его ног. Неподалеку лежал Гирш со стрелой в бедре. Над ним, поднимая меч, навис какой-то здоровяк. В тот момент, когда меч пошел вниз, Гирш откатился в сторону и булавой ударил верзилу по голени. Тот взвыл от боли и покачнулся, бестолково тыча мечом. Отразив выпад, Гирш приподнялся на локте и врезал противнику ногой в колено. Здоровяк, не переставая вопить, рухнул рядом с ним.

Уловив краем глаза какое-то движение справа, Рингил повернулся и с удивлением обнаружил, что Терип Хейл пытается уколоть его чем-то, напоминающим столовый нож! Угол был неудобный, и он, нырнув в сторону, прикрылся от выпада левой рукой и одновременно ударил Хейла в лицо рукоятью меча. Работорговец вскрикнул и упал. Рингил оставил его лежать и обернулся. Как оказалось, вовремя — пущенная привратником булава летела ему в лицо. Он поймал ее на острие Рейвенсфренда, развернул, а когда увлекаемый инерцией Джаниш пошатнулся, сделал подсечку. Привратник покатился по полу. Рингил, догнав его, рубанул по спине и оглянулся — как там дела у Гирша? — но вместо Гирша увидел сразу двух с ревом бегущих к нему охранников.

Оскалившись, он тоже заревел, отскочил в сторону и метнулся к Гиршу, отвлекая на себя главные силы противника. Парочка обернулась и снова устремилась к нему, но уже с меньшим энтузиазмом.

— Ну же, ко мне, — процедил Рингил. — Хотите попробовать кириатской стали? Сами пожалуете или мне вам подать, сестрички?

Стрела попала в цель: взревев от ярости, они бросились на него. Поздно. Секундная вспышка страха выжгла первоначальную решимость разделаться с ухмыляющимся наглецом, в руках которого кириатская сталь казалась голубой молнией. Организованной атаки не получилось, действовали они неловко и с опаской, и Рингил разобрался с ними поодиночке. Широкий круговой блок — и первый, запутавшись, наткнулся на второго. Рингил продолжил движение, врезался в него плечом и бедром и отбросил к стене. Второй оказался спиной к нему, и, пока озирался, выясняя, куда же подевался враг, Рингил успел рассечь ему шею боковым ударом. Бедолага обернулся, не понимая, что его ужалило, но движение это оказалось явно лишним — голова почти отвалилась. Жизнь оставила тело еще до того, как оно грохнулось на землю.

Рингил бросил взгляд на первого, увидел, что тот пытается подняться, саданул подъемом в лицо, потом добавил носком. После второго удара хрустнула челюсть. На большее времени не хватило — в паре шагов слева громила с дубинкой уже приготовился раскроить голову Гиршу. Рингил срезал его боковым и…

…и вдруг понял — нет, не понял, но почувствовал, — что бой закончился.

Он огляделся. Да, все кончилось. Эрил гнал в угол последнего врага. Гирш, лежа на полу, добивал дубинкой громилу. Все остальное — залитый кровью пол и ползающие, стонущие калеки. Втроем они уложили по меньшей мере дюжину врагов. Он услышал собственное хрипящее дыхание.

Все верно.

Рингил устало подошел к противнику Эрила со спины, ударил по державшей меч руке, поставил точку. Тот взвыл, выронил оружие и обернулся, возмущенно разинув рот. Эрил, подлетев к нему с изяществом танцора, вогнал кинжал по рукоять в грудину. Раненый забился, хватая воздух, а Эрил, подступив ближе и обняв его левой, повернул нож. Потом выглянул из-за плеча умирающего, скрипнул зубами и кивнул Рингилу.

— Спасибо. Сам бы я с ним не справился.

Рингил отмахнулся и пошел помогать Гиршу.


Стрела арбалета прошла через мякоть бедра под косым углом, не задев кость, и застряла. Наконечник вышел из тела примерно на два дюйма. Вообще-то при выстреле с такого расстояния она должна была бы пройти через незащищенную ногу навылет, оставив жуткую рану, но стрелок то ли дрогнул, то ли недостаточно натянул тетиву. В результате Гиршу, можно сказать, повезло. Оба отверстия, входное и выходное, представляли собой малоприятную картину с кровью и разорванной плотью, но, похоже, крупные кровеносные сосуды повреждены не были.

— А ты везунчик.

— Угу, — процедил сквозь зубы Гирш. — Я и сам радуюсь.

Рингил отошел к Вариду, вытащил остававшийся в теле драконий кинжал — занятие не самое приятное — и отрезал у одного из убитых полу рубашки для жгута. Эрил поднялся наверх, к выходящей во двор двери, и прислушался — не потревожили ли звуки схватки кого-то, кто мог поднять тревогу. Вернулся он скоро и с довольным видом.

— Все тихо. Похоже, мы здесь всех положили.

Рингил только промычал в ответ — он затягивал жгут на ноге раненого. Гирш стиснул зубы, чтобы не застонать. Эрил подошел посмотреть.

— Надо ее вытащить. Если есть ржа…

— Знаю. Но если тянуть назад, только разворотим рану, Да и крупную артерию можно задеть. Надо чем-то отрезать наконечник.

Эрил кивнул.

— Понял. Думаю, инструменты здесь должны быть. Им же приходится иметь дело с кандалами. Что-нибудь вроде кусачек.

— Ходить я могу, — прохрипел Гирш и подкрепил слова попыткой подняться.

Усилие обошлось слишком дорого — он побледнел, осел и привалился к стене.

— Далеко не уйдешь, — заметил Рингил и огляделся.

Сколько у них времени? Немного. А результатов никаких. Пульс в крови постепенно спадал, напряжение уходило, но дел оставалось немало, и самое неприятное было еще впереди.

Он придушил просыпающуюся тревогу, как ребенка в люльке.

— Ладно. Эрил, займись ранеными. А я попробую разговорить нашего любезного хозяина.

Гирш хищно усмехнулся и тут же закусил губу.

— Приятное занятие. С удовольствием приму участие.

— Оставайся на месте, — предупредил Рингил. — Тебе сейчас лучше поберечься и не двигаться. Я и без помощников обойдусь. Думаю, особенно стараться не придется.

Не придется, Гил. Он же всю жизнь только тем и занимался, что людей продавал. Удачливый уголовник, ставший законопослушным предпринимателем. Пустяковое дело.

Пока Эрил ходил по комнате, проверяя тела и перерезая глотки еще живым, Рингил оттащил полуживого работорговца от двери и усадил у задней стены. Разбитое лицо сильно кровоточило, правый глаз распух и закрылся. Кровь залила шелковый халат, просочилась на грудь. Рингил отрезал кусок полы, вытер тряпкой лицо и принялся приводить Хейла в чувство, хлопая его по щекам. В углу кто-то пискнул — это Эрил, оттянув за волосы голову, приготовился перерезать горло привратнику. Джаниш, у которого была сломана спина, беспомощно трепыхался у него между ногами.

«Это сделал ты, Гил, — прошептала та его половинка, что вечно оставалась незапятнанной и отказывалась принимать очевидное. — Ты».

— Подожди.

Эрил вопросительно посмотрел на него.

— Дай мне минутку. — Терип Хейл понемногу приходил в себя, и Рингил отвесил еще пару пощечин для ускорения процесса. — Он нам еще пригодится.

— Понял.

Эрил почти бережно опустил голову привратника на пол и опустился на корточки, приготовившись ждать. Джаниш лежал неподвижно, только одна рука изредка дергалась. Он то ли потерял сознание от боли, то ли просто отошел в мир тихих видений. Между тем очнувшийся Хейл затуманенным взглядом взирал на картину пиршества смерти.

— С возвращением, — усмехнулся Рингил. — Помнишь меня?

Работорговец, надо признать, оскалился, сжал кулаки и даже попытался оторваться от стены. В искаженных чертах проступила злобная ярость уличного бойца. Из-под шелковых складок халата выглянули голые ноги, но, увы, Хейл был уже немолод. Рингил толкнул его в грудь.

— Сиди смирно и веди себя прилично.

— Да пошел ты!

— Спасибо, еще рано. Прежде я хочу получить ответы на вопросы. И в твоих интересах рассказать все, что мне нужно.

— Да пошел ты со своими вопросами! — презрительно протянул Хейл, подбирая полы, чтобы прикрыть обнажившиеся части тела. — Рваная задница…

Рингил выразительно посмотрел на лежащие вокруг в лужах крови тела.

— Ты, похоже, не уяснил, кто здесь победитель.

— Думаешь, тебе это сойдет с рук?

— Никто не придет тебя выручать. Все кончено. Ты напустил на нас своих веселых девчушек, но и это не сработало.

Он кивнул Эрилу, и тот взял Джаниша за волосы. Привратник вскрикнул, осознав вдруг, что на самом деле происходит, и вернувшись на мгновение из забытья в лучший из миров. Лезвие располосовало горло, из разверзшейся щели хлынул красный поток, а лицо внезапно побледнело и размякло, приняв идиотское выражение. Эрил разжал пальцы, и голова глухо стукнулась о землю.

Рингил спрятался за каменной маской.

— Жить хочешь? — негромко спросил он.

Работорговец побледнел почти так же, как и его только что убитый подручный. Положение и возраст смягчают острые углы. Рот задергался, но произнести что-то внятное не получилось.

— Извини, но заговорить придется.

— Кабал. — Хейл облизал губы. — Они этого не потерпят.

— Кабал. — Рингил кивнул. — Ладно. Может, назовешь пару имен? Может, я испугаюсь? Кто они такие? Кого представляют?

— Скоро узнаешь.

— Не люблю ждать.

Работорговец криво ухмыльнулся разбитыми губами.

— Что ты сделаешь со мной — убьешь или нет, — неважно. Так или иначе, они все равно узнают.

Рингил и сам не мог бы объяснить, что именно — может быть, сочетание таких факторов, как наступившая после драки расслабленность и общая усталость, — подтолкнуло его спросить наугад:

— Насадят твою голову на деревяшку?

Терип Хейл вздрогнул так сильно, как будто в него угодила выпущенная из арбалета стрела. В левом глазу работорговца заметался страх.

— Ты…

— Да. — Получил шанс — пользуйся им. — Я все знаю. Поэтому меня и послали. Видишь ли, Терип, я уже убивал ящериц, а однажды, в Демларашане, мы с одним парнем завалили целого дракона. Так что если попадется двенда, я и с ним управлюсь. А теперь скажи: что такого особенного в Шерин Херлириг Мернас, что ты попытался убить меня, едва я стал спрашивать о ней?

— Ше… Кто?

— Ты слышал.

— Не знаю такого имени.

— Не знаешь? — Рингил достал драконий кинжал и поднес острие к здоровому глазу Хейла. — Ты помнишь, что она бесплодна, помнишь, откуда родом, но не помнишь ее имени? Чушь. Итак, где она?

Что-то сломалось в Хейле. Может быть, из-за упоминания о колдовстве, может, из-за убитого на его глазах Джаниша, а может, он уже просто не был так крут, как когда-то. Работорговец отпрянул.

— Нет… подожди… послушай… Я не могу…

Рингил погладил острием его бровь.

— Можешь, можешь.

— Да откуда мне знать? — Хейл, вероятно увидев для себя лазейку, поспешил воспользоваться ею. По крайней мере, градус отчаяния в его голосе заметно понизился. — Вот что… эта девка, которую ты ищешь, когда ее продали?

— Около месяца тому назад.

— Около месяца? — Работорговец рассмеялся — резко, пронзительно, дерзко, с почти прежней бравадой. — Месяца?!! Да ты рехнулся! Представляешь, сколько этих сучек проходит через мое заведение каждый месяц? Или мне заниматься больше нечем, как только запоминать их имена? Забудь. Ничего у тебя не получится.

Рингил толкнул Хейла ладонью в лоб и провел кинжалом по щеке, сверху вниз, распоров кожу до кости. Хлынула кровь. Хейл взвизгнул и задергался. Рингил отстранился, словно боясь обжечься. Где-то глубоко в груди застучало — тяжело, глухо. Чувство было такое, словно сорвавшийся с привязи жеребец взбрыкнул под ним и понес куда-то. Он опустил в карман руку, пошарил дрожащими пальцами, нашел сложенный лист с портретом Шерин, достал и развернул перед работорговцем. Вдохнул поглубже.

— Ты все скажешь. Так или иначе. Давай. Еще одна попытка. Вот девушка. Посмотри. Ты купил ее?

Хейл прижал ладонь к порезанной щеке.

— Ты знаешь, что она бесплодна. — Рингил сорвался на крик и ничего не мог с собой поделать. Мало того, он едва сдерживался, чтобы снова не пустить в ход кинжал, не порезать физиономию работорговца на ленты. — Ты знаешь, откуда она. И ты отдашь ее мне, или, клянусь Хойраном, я выпущу тебе кишки. Здесь и сейчас.

— Это не она.

Рингил схватил его за горло. Листок с портретом Шерин отлетел в сторону.

— Ты, кусок дерьма. Я…

— Нет, нет! — забормотал Хейл, пытаясь обеими руками разжать вцепившиеся в него мертвой хваткой пальцы Рингила. Голос сорвался от ужаса. — Нет… не она…

— Что значит, не она?

— Не она… я не думал… они все… ему нужны они все. Он забирает всех.

В голове у Рингила, за глазами, гулко лязгнуло, как будто грохнулась сорвавшаяся железная решетка. Гнев улетучился, сменившись ощущением чего-то холодного, темного, непонятного. Он разжал пальцы.

— Он? Ты имеешь в виду двенду?

Хейл кивнул и попытался отодвинуться от своего мучителя, вжавшись в стену. Рингил вернул его на место. Наклонился. Посмотрел в глаза.

— Выкладывай все, что знаешь. — Казалось, вместе с гневом ушли и все силы. Его собственный голос звучал устало, дрожа, как выпустившая стрелу тетива. В ушах, словно далекое море, шумела кровь. — Хочешь жить — выкладывай. Расскажи мне о двенде.

— Если расскажу, они меня убьют.

— А если не расскажешь, убью я. Прямо здесь. Выбирай, Терип. Этот двенда. Что он тут делает?

— Не знаю. — Работорговец нахмурился. — Он не со мной разговаривает — с кабалом. Мне всего не говорят. Сказано только, что каждую девку, в которой может быть Болотная кровь, должны проверять колдуны. Если бесплодна, ее забирают. Это вроде как десятина.

— Понятно. А тех, кто интересуется такими, ты отправляешь к своим парням.

Хейл опустил глаза. Молчание затягивалось. С лица работорговца на шелковый халат капала кровь.

Рядом опустился на корточки Эрил.

— Мы здесь закончили, — шепнул он. — Живых не осталось. Прикончить его?

Рингил покачал головой.

— Принеси-ка мне вон ту булаву. Нам нужен посланник. Пусть Финдрич и остальные знают, что тут произошло. — Он повернулся к Хейлу. — Ты меня слышал?

Работорговец дернулся, но головы не поднял. Рингил осторожно, словно имел дело с любовником, взял его за подбородок и заставил посмотреть на себя.

— А теперь слушай внимательно, — негромко сказал он. — Расскажешь все Финдричу или Снарл или кому ты там докладываешь в этом вашем дурацком кабале. Передашь, что Рингил Эскиат желает получить назад свою кузину Шерин. Быстро и нетронутой — это не обсуждается. Если я не получу, что мне нужно, наведаюсь в Эттеркаль еще раз. Поверь, это не в их интересах. И не в твоих.

Хейл тряхнул головой, словно прикосновение Рингила оставляло на нем печать позора. А может быть, осмелел, узнав, что смерть его минует.

— Хватит меня лапать! — прохрипел работорговец. — Пидор хренов.

Эрил молча протянул Рингилу булаву. Рингил взял ее и, легонько похлопывая по ладони, улыбнулся.

— Ты меня не понял, Хейл.

— Да ты спятил, Эскиат. — Хейл принужденно хохотнул. — Сам уже понимаешь. Приходишь, ведешь себя так, будто ничего не изменилось, будто и войны не было, будто сила что-то еще значит. Не допер? Теперь все не так. Теперь мы не какие-то бандиты. У нас легальное дело. И никому не позволено устанавливать здесь свои порядки. Ты нас не тронешь.

Рингил кивнул.

— Давай. Трепись. Болтай что хочешь, если тебе это помогает. Только передай остальным, что мне нужна моя кузина. Шерин Херлириг Мернас. Бумаги у вас наверняка есть, да и портрет я тебе оставлю. Не забудь. Потому что если мне придется вернуться с тем же вопросом, сегодняшнее покажется вам всем легкой зубной болью. Я убью и тебя, и всю твою семью. Я сожгу это заведение. А потом доберусь до Финдрича, Снарл и прочих, кто встанет на пути. Если придется, спалю весь вонючий квартал. Говоришь, после войны все поменялось? — Он протянул руку и потрепал Хейла по щеке. Помахал булавой. — Ну так вот новость — специально для тебя. Теперь все будет как раньше.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Вскоре после полуночи Джирал отпустил всех домой. Может быть, решил, что все возможное уже сделано. Может быть, убедился, что и после заварушки в Хангсете держит своих советников под полным контролем. Распрощался с ними он без лишних церемоний, отправив восвояси легким кивком. Файлех Ракан задерживаться не стал и, засвидетельствовав должным образом почтение, растворился в лабиринтах дворца. Аркет и Махмал Шанта направились к воротам вдвоем.

— Кажется, все прошло неплохо, — заметил инженер, когда они вышли на улицу.

Крылась ли за этими словами ирония, она так и не поняла. Кринзанз хорош во многих ситуациях, но улавливать тончайшие нюансы человеческих отношений он определенно не помогает. Аркет пожала плечами, зевнула и огляделась — нет ли поблизости любопытных. Эта мера предосторожности уже вошла у нее в привычку.

— Джирал далеко не глуп.

Понимает, что давить нужно в зародыше. Если станет известно, что империя не в состоянии защитить свои порты, для нашей южной торговли наступят тяжелые времена.

— Чем незамедлительно воспользуются наши конкуренты на севере.

— А ты бы на их месте повел себя иначе?

Шанта развел руками.

— Что сделал бы я, моя госпожа? Об этом можно говорить в иной обстановке. Как-нибудь в другой раз, за кофе, на борту моей баржи.

— Я подумаю.

— Вы упомянули о Кормчих. Они и впрямь рассматривают случившееся в контексте войны?

— Мне-то откуда знать? — Накопившаяся усталость брала верх над осторожностью. В глаза будто сыпанули песку. — На прошлой неделе я пыталась добиться каких-то разъяснений от того, что в доке, но от него толку не больше, чем от демларашанского мистика в пост.

У ворот пришлось подождать, пока рабы приведут из конюшни лошадь Аркет и вызовут карету для Шанты. Поеживаясь на холодном ветру, Аркет натянула перчатки. Зима обещала быть ранней. Хорошо бы поскорее добраться домой, стащить грязную одежду, пройти босиком по теплому полу. И в постель. В свете бледных ламп проложенная кириатами мостовая выбегала манящей дорожкой из накрывшего дворец мрака и спускалась зигзагом к раскинувшемуся ярким ковром Ихелтету. Мигающее, словно скопление светлячков, озеро городской иллюминации растеклось по всем направлениям, разделенное посередине темной полосой эстуария. Присмотревшись, Аркет нашла центральный бульвар, пролегший ровной, как клинок, линией через хаотичный узор улиц. Казалось, протяни руку — и достанешь. Шанта внимательно наблюдал за ней.

— Говорят, те, что остались, очень сердиты, — проворчал он. — Я про Кормчих. Обижены, что кириаты не взяли их с собой, бросили.

— Да, они так и говорят, — ответила Аркет, глядя на огни.

— Наверно, это сказывается и на их отношении к империи. Нелегко сохранять верность тому, кому служишь не по своей воле.

— О, смотри-ка, Идрашана уже ведут. — Аркет кивнула в сторону конюшни, из которой, ведя на поводу коня, вышел раб. — Что ж, мне пора. Доброй ночи, Махмал. Надеюсь, карета довезет тебя быстро. Спасибо, что составил компанию.

Инженер мягко улыбнулся.

— Не стоит благодарности.

Аркет шагнула навстречу рабу и, уже вскочив в седло, молча помахала Шанте и развернула коня к воротам.

У первого поворота она привстала в стременах и оглянулась. Решетка ворот превратила инженера в неясную фигуру, темный силуэт на фоне освещенного факелами фасада дворца, но Аркет знала, что он все еще смотрит ей вслед.

Ну и что с того? Отъехав подальше, она ослабила поводья, предоставив Идрашану самому находить путь домой в запутанном лабиринте улочек и переулков южной части города. Шанта ничем не отличается от прочих представителей старой гвардии. Все они, сохранившие привилегированное положение, но лишенные прежнего влияния, держатся за свои места и только в узком кругу себе подобных жалуются на судьбу и вздыхают по благословенным временам Акала.

И что? Разве при нем не было лучше?

Только не забывай, что именно при Акале мы подавили восстание в Ванбире. Лик былой славы вовсе не был таким уж сияюще чистым.

Да, только сам Акал уже лежал тогда сломленный недугом.

Тем не менее приказ отдал он.

Да. А ты этот приказ исполнила.

Она проехала мимо притулившегося возле кузницы бродяги. Натянутый на голову капюшон скрывал лицо, но Аркет рассмотрела потускневшую вышитую эмблему императорской кавалерии — черный конь на белом фоне. В городе хватало демобилизованных, ютящихся на улице солдат, носивших истрепанную форму только потому, что так легче было выпрашивать подаяние, но по той же самой причине форму часто воровали обычные нищие. Она давала надежду на пропитание и даже кров, когда наступали холода или шли дожди. Аркет знала один бордель в районе гавани, хозяйка которого гордилась тем, что по праздникам посылала своих девочек бесплатно обслуживать этих бедолаг.

Патриотизм выражается порой в самой странной форме.

Натянув поводья, она остановила лошадь и присмотрелась повнимательнее. Что-то в позе спящего, в бережливости, с которой он использовал имеющееся в его распоряжении обмундирование, выдавало настоящего солдата, но определить это наверняка можно было, только разбудив беднягу.

Аркет пожала плечами, выудила из кошелька мелкую монету и бросила ее так, чтобы та, звякнув о стену, отскочила на мостовую. Бродяга зашевелился, заворчал, из-под рванья высунулась рука, пальцы нащупали деньги. Пальцев было три, мизинца и безымянного недоставало. Аркет поморщилась. У кавалеристов такое увечье встречалось довольно часто, поскольку ихелтетские сабли печально славились слабой защитой руки. Порой одного умело нанесенного удара бывало достаточно, чтобы вывести солдата из строя.

Она бросила еще один пятак и, пришпорив Идрашана, продолжила путь.

Проехав еще пару улиц, Аркет пересекла небольшую, запорошенную палой листвой площадь, называвшуюся прежде Ангельской, но ныне переименованную в честь победы при Гэллоус-Гэп. Она приходила сюда, когда не могла оставаться дома, приходила и до войны, и после, хотя раньше это место нравилось ей больше. Тогда здесь был шумный и многолюдный фруктовый рынок. Теперь тут появился торжественный каменный мемориал с барельефами имперских солдат, попирающих кучу мертвых рептилий; центральная колонна отдаленно напоминала устремленный ввысь меч. Над каменными скамеечками были выбиты слова посвящения: «Нашему славному командующему, сынов города вдохновившему». Слова эти так часто попадались на глаза, что Аркет невольно заучила их наизусть. А однажды на каком-то приеме во дворце ее даже представили сочинившему их поэту.

— Разумеется, сам я в битве не участвовал, — сообщил сей благородный муж и картинно вздохнул. — Хотя и желал того всем сердцем. Но я посетил Гэллоус-Гэп год назад, и муза моя уловила эхо славной битвы в застывшем там печальном безмолвии.

Разумеется. И все же, вопреки всем стараниям, что-то отразилось на ее лице, потому как улыбка его поблекла, а в голосе прорезались нотки беспокойства.

— А вы, госпожа, не были ли там сами? В те дни?

— Нет, — вежливо ответила она. — Но мой отец умер при отступлении, а два моих друга руководили последним штурмом.

После этого поэт к ней больше не подходил.

Аркет передала коня ночному сторожу и вошла через боковую дверь. В доме было тихо, горело лишь несколько ламп. Слуг она держала немного, а рабов, которых покупала время от времени, отпускала на волю при первой же возможности, используя все имеющиеся в городском законодательстве послабления. Дожидавшийся возвращения хозяйки Кефанин дремал в каморке у входа, и будить его Аркет не стала, а сразу поднялась к себе.

Она повесила на крючья ножи, стащила один за другим и швырнула в угол сапоги, содрала, словно старую кожу, одежду и постояла с минуту посреди комнаты, наслаждаясь теплом и уютом. Потом наклонилась почесать лодыжку, и тут в нос ударил ее собственный запах. Она поморщилась, бросила взгляд на шнур колокольчика у стены.

Обойдешься. Ты же ветеран войны. Не ты ли купалась под водопадом на верхнем Трелле зимой пятьдесят первого? Неужели так давно?

Вообще-то прошло десять лет; время ползло незаметно. Под кожей, выгорая, еще трепетал беспокойным огоньком крин, и она, уступив его нетерпению, не стала дергать за шнурок, а сама спустилась в ванную. Конечно, мыться в холодной воде — удовольствие небольшое, но тянуться в подвал, будить рабов, ждать, пока они растопят печь и сначала согреют, а потом принесут воду наверх…

Вода в больших алебастровых кувшинах оказалась вовсе и не холодная, в чем она убедилась, опустив руку в один из них, а вполне даже теплая. Наверняка позаботился Кефанин, ценность которого, пожалуй, даже превышала его вес в драгоценных каменьях. Аркет улыбнулась и приступила к омовениям: умылась, потерла наиболее уязвимые для грязи участки, ополоснулась. Потом взяла с вешалки полотенце, завернулась в него и направилась в спальню.

На ее кровати кто-то лежал.

Она остановилась на пороге и только тут ощутила оставшийся на полотенце запах. Приятный, знакомый, но тем не менее чужой.

— Эй, вам лучше вернуться в комнату для гостей и…

Договорить Аркет не успела — в постели была не Элит.

Волосы цвета восковой свечи, бледные, немного расплывшиеся во сне черты — узнавание пришло раньше, чем женщина успела сесть. И пришло оно благодаря запаху, вызвавшему в памяти сцену пятидневной давности, прикосновение влажной руки Джирала к ее подбородку и солоноватый душок высыхавших на пальцах императора соков девушки-рабыни. Ноздри ее затрепетали при воспоминании, и она вдруг поймала себя на том, что сама не знает, что скажет сейчас.

— Я… — Девушка определенно перепугалась и торопливо поднялась, натягивая на себя шелковую простыню. — Мне приказали, госпожа. Сам император… я не сама… я бы никогда…

Ей вспомнилось хитроватое лицо Джирала и слова, которыми он встретил ее, когда она вошла в тронный зал. «Я так понимаю, что прежде чем заглянуть к нам, вы наведались домой. И как там? Все в порядке?» Его похотливую усмешку и доверительный тон в палате перед ее отъездом. И брошенное вскользь обещание: «Пришлю девочку, как только ты вернешься».

Да, прихоти Джирала недооценивать нельзя. Это поняли пока еще не все — и при дворе, и в городе. Уж, казалось бы, должны были усвоить, но нет, урок не пошел впрок даже самой проницательной и прагматичной из его советников, Аркет Индаманинармал.

Она снова с благодарностью вспомнила Кефанина, его лицо, когда он, приняв Элит, пытался предупредить ее о гостье. Госпожа, там уже…

…в вашем доме нежданный гость.

…девушка-рабыня, ожидающая ваших распоряжений.

При этой мысли внизу живота словно тренькнул крошечный колокольчик.

Прекрати.

…неожиданный и щедрый подарок императора, доставленный и представленный без лишней скромности.

Вот и объяснение тому, что девушка делает в ее спальне. Джирал требовал строжайшего, до буквы, исполнения своих приказаний, и нередко в подробностях объяснял, что ожидает ослушника. Доставивший девушку посланник императора передал соответствующие инструкции Кефанину, и тому, чужаку по рождению, рабу с пяти лет, кастрату с пятнадцати, ничего не оставалось, как повиноваться.

Аркет откашлялась.

— Ничего, ничего. Все в порядке. Можете…

Но девушка уже откинула покрывало и поднялась — обнаженная, бледнокожая, с мягкими округлостями бедер, сочными, тяжело покачивающимися грудями. Опустившись на четвереньки, она подползла по ковру к ногам Аркет и встала на колени.

Аркет скрипнула зубами.

— Мне приказано ублажать вас, госпожа. — У нее был сильный акцент. Светлые волосы густой волной падали налицо. — Вы только скажите…

Как же давно это было.

Рука потянулась к склоненной голове девушки…

…она же рабыня, Аркет…

…и повисла. Сердце дрогнуло и затрепетало, как птичка в клетке. Она заставила себя зажмуриться. Кровь гудела в крови, подгоняемая крином.

«Ты не человек, Аркиди. — Грашгал стоял у трапа корабля, и в его глазах блестели слезы. — Мы оставляем тебя, но никогда не позволяй себе думать, что ты человек. Ты — Аркет, дочь Флараднама из кириатского клана Индаманинармала. Вспоминай об этом в тяжелый час. Ты — одна из нас и всегда будешь одной из нас».

Она сглотнула и открыла глаза. Собралась с силами, взяла себя в руки.

— Щедрость императора не знает границ. — Аркет добавила иронии. — К счастью, его здесь нет, поскольку я не уверена, что смогла бы найти сейчас слова благодарности. — Она потуже затянула полотенце, опасаясь, что если девушка поднимется, самообладания может и не хватить. — Я, конечно, найду для тебя какую-нибудь работу по дому, но пока в голову ничего не приходит. Ложись, а утром поговорим. Как тебя зовут?

— Ишгрим, — чуть слышно прошептала девушка.

— Хорошо. Иди в постель, Ишгрим. Уже поздно. Утром я тебя вызову.

Аркет повернулась и торопливо вышла из комнаты, чтобы не видеть ничего: ни длинных ног, ни налитых, раскачивающихся грудей, ни бледной кожи, ни разделенных темной линией ягодиц…

Вбежав в гардеробную, она сунула ноги в домашние туфли, остановилась на секунду перед зеркалом, посмотрела на себя, нахмурилась и быстро спустилась по лестнице. На этот раз Кефанин проснулся и выглянул из своей каморки у входа.

— О, госпожа. Вы уже…

— Да. Уже дома. И уже видела, кто у меня в постели. Щедрость императора порой бывает чрезмерной.

Кефанин согласно кивнул.

— Да, госпожа. Я бы предпочел…

— Я тоже. С другой нашей гостьей все в порядке?

— Полагаю, что да. Она поужинала после заката и вернулась к себе.

— Хорошо. — Аркет зевнула. — Я иду в восточное крыло. Пожалуйста, принеси в кабинет бутылку приличного вина и что-нибудь поесть.

— Сию минуту, госпожа.

— Лампы там горят?

— Нет, госпожа. Но у меня есть фонарь и…

— Достаточно. — Она сняла фонарь с полки, покрутила фитиль. — И вот еще что. Захвати немного кринзанза, хорошо? В правом от двери шкафчике есть бутылочка с настойкой. Синяя.

Кефанин, прищурившись, посмотрел на нее.

— Не уверен, госпожа, что это мудрое решение. Я бы…

— Согласна. И что?

Кефанин низко поклонился, как делал, только когда хотел выразить хозяйке свое крайнее неодобрение. Аркет фыркнула и зашагала по длинному коридору в восточное крыло, куда и прибыла через пару минут, немного запыхавшись. Справившись с задвижками, она потянула на себя дверь. В воздухе слегка повеяло плесенью — восточное крыло не пользовалось у нее большой популярностью.

Аркет прошла по кабинету, зажигая лампы от фонаря бумажным жгутиком. По стенам запрыгали тени. Теплый желтоватый свет вытащил из темноты стопки книг и еще какой-то, менее поддающийся классификации хлам, занимавший немалую площадь пола. Кабинет выступал из мрака частями. Письменный стол с книгами и бумагами. Завешенное окно. Картины с видами Ан-Монала на стенах. Карта, выгравированная на кириатском стекле.

Кормчий.

— Привет тебе, Аркет Индаманинармал.

— Привет, Ангфал. — Она расчистила часть стола, чтобы было куда положить ноги, выдвинула стул, села. — Давненько не виделись.

— Обо мне можешь не беспокоиться. — Голос у Кормчего был глубокий, мелодичный, добродушно мягкий и в то же время со слегка резкими окончаниями, что немного нервировало — казалось, он мог в любой момент сорваться на нечеловеческий крик. — Ты же знаешь, время не имеет для меня такого значения, как для… людей.

Расчетливый выпад вызвал у Аркет лишь усмешку. Такое случалось и раньше. Скрестив ноги на столе, она посмотрела на то, с чем делила сейчас кабинет.

— И все-таки я рада тебя видеть.

Оно занимало большую часть стены, площадь в двадцать на десять футов, и более всего напоминало внутренности некоего механического существа: переплетенные провода, катушки, спирали, закрепленные на оштукатуренной стене и тянущиеся в кажущемся беспорядке по полу. Другие части походили на отдельно висящие органы, легкие, бластомы. Все это помигивало желтыми и зелеными огоньками за толстым оптическим стеклом. Ближе к центру и выше по стене симметрично располагались две ребристые структуры, отходящие от широкого выпуклого овала. Не в первый уже раз Аркет подумала, что в расположении деталей есть нечто паучье — казалось, гигантский паук, порождение детских кошмаров, вылезает из стены, готовый в любой момент наброситься на любого, кто войдет в кабинет. Или это некое чудовище, замурованное в стену наподобие экзотического охотничьего трофея.

Впечатление усиливало еще и то, что пучки желтых и зеленых огоньков в нижней части овала весьма напоминали глаза.

Аркет знала — так объяснили кириатские инженеры, изъявшие Ангфала из корпуса старого корабля и вмонтировавшие его в стену кабинета, — что сознание Кормчего обитает во всей этой мешанине, имеющей столь пугающее сходство с органической структурой, но легче от этого не становилось. Не раз и не два она ловила себя на том, что привычно обращается именно к центральной, паучьей структуре…

Как и сейчас.

— Итак, что тебе нужно? — спросило оно.

— А почему ты думаешь, будто мне от тебя что-то нужно? — Аркет заставила себя отвести глаза от огоньков и посмотрела на окно. — Может, я просто забежала поболтать.

— Неужели? — Голос Ангфала практически не изменился, но ей показалось, что в нем зазвенела нотка жестокости. — Пришла поделиться воспоминаниями? Поговорить о добрых старых временах, когда еще были живы твой отец и Грашгал, а мир был чище, добрее и благороднее?

Аркет стиснула зубы, сдерживая знакомую застарелую боль.

— Насколько мне известно, — небрежно заметила она, — Грашгал до сих пор жив. И тебе это тоже известно, хотя когда тебя вырезали из корпуса, большая часть твоих органов чувств осталась там.

Едва уловимая пауза.

— Аркет, дочь Флараднама, ты пришла сюда с учащенным пульсом и расширенными зрачками. Прилив крови к грудям и нижним губам в совокупности с неустойчивым голосовым диапазоном указывают сексуальное возбуждение и злоупотребление кринзанзом. Данная комбинация не идет на пользу твоему организму, как, впрочем, и любому организму, исключая самые юные. К тому же ты смотришь в завешенное окно, через которое ничего не видно. Как видишь, не все мои органы чувств остались в корпусе той развалины, и пришла ты сюда вовсе не поболтать.

Снова молчание. Ей показалось, что пара огоньков на стене то ли стали ярче, то ли поменяли цвет.

— Я прожила двести семь лет. По кириатским меркам, совсем немного.

— Да, но не для полукровки.

Терпение лопнуло, и через разрыв хлынул отливающий стальным блеском гнев.

— Да пошел ты! Грашгал жив и весел. И там, где он сейчас, лучше, чем здесь.

— Грашгал мертв, — спокойно повторил Кормчий. — Они все погибли. Кириаты выдержали переход сюда, но тогда они были могущественны, тогда их наука знала ответы на все вопросы, а разум оставался чистым. Все это пострадало при столкновении с враждебными силами. Они пришли сюда не по своей воле, что бы там ни утверждали хроники. Их выбросило сюда, и они провели тут четыре тысячи лет не потому, что им так уж понравились здешние пейзажи. Они опасались, что возвращение окончательно погубит их.

Гнев рассеялся, на смену ему пришло усталое разочарование. Нет, так ей никогда не получить то, за чем она пришла.

— Некоторые утверждают, что переход расширяет разум. Дает новое видение, возможность проникать сквозь время. Они говорят, что переход не ослабляет, но усиливает способности.

— Это правда, — усмехнулся Ангфал. — Дает и усиливает. Настолько, что некоторые, самые одаренные, сбежали в пустыню — вероятно, чтобы погрузиться в созерцание своих новых способностей — да и забыли, что кириату нужно еще и есть.

— Не все.

— Большинство.

— Ты говоришь о крайних случаях. Но в целом, как раса, мы многому научились.

— Мы? Мы как раса?

— Фигурально выражаясь. Как раса, кириаты адаптировались. И в результате адаптации стали сильнее. Шансы перенести разрушительные эффекты перехода повысились.

— Какую интересную тему ты развиваешь! С удовольствием послушаю.

— Мне очень жаль, Ангфал, что тебя оставили здесь.

Словесная пикировка оборвалась. Молчание затянулось. Отсутствие какого-либо движения в застывших железных узлах и нитях выглядело каким-то смехотворным, невозможным сбоем естественного эмоционального строя и всех его реакций. Аркет смотрела на светящиеся точки, но те горели ровно, однообразно, словно смотрели на нее в упор, не мигая.

— Кормчие — не люди, Аркиди, — сказал ей однажды, когда она была еще ребенком, отец. Слово, которое он употребил, обозначало в их языке самих кириатов. — Они не такие, как ты, я или твоя мать. Они даже не такие, как наш дух в бутылке или коробке. Они… другие. И ты должна помнить об этом, когда имеешь дело с ними. Они — не люди, хотя иногда и притворяются таковыми.

Тогда это прозвучало как предупреждение. Как будто он говорил о демонах.

— Тебя они тоже оставили, — сказал наконец Кормчий.

— Да, меня тоже оставили.

И снова молчание. В бессловесной пустоте роились, накладываясь на пост наркотическую ломку, воспоминания. Глядя на мерцающие на стене разобранные части железного монстра, она пыталась отыскать такую же неподвижность в себе.

— Ладно. — Голос Ангфала прозвучал абсолютно спокойно, словно никакого обмена колкостями и не было. — Что я могу для тебя сделать, Аркет Индаманинармал? О чем ты хотела со мной поговорить?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Они перебили Хейлу ноги — булавой, пониже колен, — после чего быстро выяснили, где находится мастерская, и оставили его лежать в полубессознательном состоянии. Гирша устроили поудобнее у противоположной стены с заряженным арбалетом на коленях, а сами отправились за инструментом.

— Так это правда? — спросил Эрил, когда они свернули в длинный коридор на другой стороне здания. — Ну, насчет того, что ты убил дракона?

— В общем, да. А что?

Пауза. Видно, Эрила занимало что-то еще.

— Ни разу не видел дракона, — сказал он наконец.

— Да. Поверь мне, так оно к лучшему.

Снова молчание. Они дошли до конца коридора, где обнаружили ведущие вниз ступеньки.

— Он… тот… назвал тебя пидором.

— Да.

— А ты… уф… — Эрил шумно выдохнул и сдался. — Говнюк. Сам он пидор.

— Точно.

Внизу, как им и было сказано, оказалась дверь с простеньким замком. Эрил открыл двумя ударами ногой, несколько картинно, но расчетливо и с той уверенностью, что приходит только с практикой. Дверь распахнулась. За ней находилось длинное помещение с клетками вдоль одной стены. Свет проникал сюда через небольшие оконца под самым потолком, и его доставало только для того, чтобы кое-как сориентироваться и рассмотреть сбившиеся на полу, в глубине клеток фигуры. Это были по большой части молодые женщины, но двое или трое могли оказаться и подростками — сказать наверняка мешали полумрак и побитые молью серые одеяла, в которые кутались невольницы. Глубоко запавшие, полные ужаса глаза и скрюченные позы объединяли всех в некую лишенную сексуальности массу. Заслышав шаги, женщины съеживались, забивались в угол и цеплялись за одеяла так, словно кто-то мог отобрать их. Кто-то заголосил, кто-то запричитал, но определить, кто именно, было невозможно — звуки вырывались за решетки и заполняли все помещение. Ничего подобного Рингил не слышал со времен войны — у него даже заныли зубы.

— Хорошо, что с нами Гирша нет, — прошептал Эрил. — Он бы не успокоился, пока всех не выпустил.

— Да уж.

Мастерскую нашли в самом конце помещения — длинная ниша с тремя верстаками, достаточно широкими, чтобы поместить на них человека. За ними, на стене, висели инструменты. Пробежав по ним взглядом, Рингил заметил пару клейм, несколько странных приспособлений, о предназначении которых не хотелось и думать, и наконец то, за чем они и пришли: четыре пары снабженных длинными ручками кусачек. Он снял одну с крюка, проверил.

— Должно сработать.

— Ладно. Уходим отсюда.

Рингил заколебался.

— Иди. Я догоню.

Он бросил кусачки Эрилу, который ловко поймал их одной рукой.

— Что? — Эрил недоуменно посмотрел на него, потом, догадавшись, взглянул на длинный ряд клеток и покачал головой. — Послушай, у нас нет времени.

— Я сказал, иди. Долго не задержусь.

В какой-то момент ему показалось, что Эрил готов возразить: секунду-другую он с непроницаемым выражением смотрел Рингилу в глаза, помахивая кусачками. Потом пожал плечами.

— Ладно, дело твое. Только Гирш в таком состоянии долго не протянет. Имей в виду, как только я вытащу стрелу, мы сразу уходим. И лодка ждать не будет. Не опоздай.

— Не опоздаю.

Эрил кивнул, повернулся и пошел к выходу, не оборачиваясь, не глядя на клетки.

Отменная выдержка.

Да. А что тут делаем мы?

Рингил взял вторые кусачки и направился к первой клетке. С замком справился за две минуты. Распахнул дверь, осторожно ступил в клетку. Сидевшая там девушка моментально забилась в угол, как будто стены могли расступиться. Казалось, ее отбросила туда некая излучаемая им сила. Даже в чахлом свете Обруча было видно, что ее колотит дрожь.

— Ты свободна и можешь идти, — сказал Рингил, чувствуя себя дураком.

Она молча смотрела на него, сжимая край одеяла побелевшими от напряжения пальцами. Угол одеяла съехал, обнажив бедро и часть ягодицы — бледную плоть, и на ней, у тазовой кости, бесцветное пятно клейма. Никакой одежды на ней не было.

Дело дрянь.

Он оставил ее и пошел дальше по коридору, взламывая замки, злясь, нервничая. Злость мешала, заставляла спешить, и кусачки соскальзывали, пальцы дрожали, а замки крутились, как будто сопротивлялись. Он скрипел зубами и пыхтел, кусачки щелкали, дужки ломались, и замки либо беспомощно повисали, как увечные конечности, или падали с глухим стуком под ноги. И все это время он знал, что только напрасно теряет время.

Что они будут делать, Гил? — звучал в голове усталый, рассудительный голос. Голые, избитые, посреди Эттеркаля. Да они и сотни шагов не пройдут, как на них донесут.

Заткнись!

И даже если они доберутся до Тервиналы или до реки, даже если сумеют как-то вернуться домой, даже если их не изнасилуют, не убьют и не похитят по дороге те подонки, в форме и без нее, что шныряют по улицам ночью…

Я сказал, заткнись!

…даже если их родные еще не проданы, не выброшены на улицу и не изгнаны из города кредиторами, даже если они еще как-то держатся, кто даст гарантию, что их примут назад?

Заткнись. Заткнись!

Дело ведь в том, Гил, что продали их законно. Не забывай, времена изменились. Все так говорят — и Хейл, и даже твой старый дружок Грейс. Новый век, прекрасный новый век. Они возвращаются к семьям, но долги ведь остаются. За ними снова приходит стража. Снова в канцелярию, снова на аукцион, все сначала. Да еще компенсации брокерам, которые тоже сдерут с родных.

Я сказал…

Да, сказал. Воссоединение семей — это прекрасно, если только хоть кто-то доберется до своих.

— ЗАТКНИСЬ ЖЕ!

Слова вылетели, казалось, прямо из головы и запрыгали, эхом отскакивая от стен. Звякнула последняя открытая дверь. Кусачки полетели по проходу. В клетках вздрогнули, застонали, прижались друг к дружке рабыни. Но никто не вышел, и даже самые смелые остановились у порога.

Ты ведь понимаешь, Гил, что такое идти против системы. Тот же рассудительный голос. Почти так же увещевала его Аркет в Эннишмине, когда убеждала не втыкать кинжал в горло имперскому командиру. Врагов слишком много, до конца жизни хватит и еще останется. Сожжешь Хейла — и придется спалить весь Эттеркаль. А эти недоноски занимаются теперь законными делами. Сожжешь Эттеркаль — это только начало, а дальше канцелярия, стража, тот самый комитет Каада да еще и большая часть верхних кланов.

Да, если так пойдет, Гил, как бы не спалить весь, чтоб ему провалиться, Трилейн.

В какой-то момент именно этого ему захотелось больше всего. Он даже ощутил во рту вкус, похожий на вкус ржавого железа. Вкус дыма.

— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Я поищу для вас одежду.

Он прошел к выходу, поднялся по ступенькам и зашагал по коридору, еще не представляя себе, как именно выполнит обещание. Голос в голове посмеивался.

Рингил пересекал двор, когда услышал крик Гирша.

Крик ужаса и боли, долетевший из подвала. Крик, от которого мороз прошел по шее. Даже если бы Эрил сильно постарался, он никогда бы не смог исторгнуть из своего друга такой жуткий вопль.

Все, о чем он думал, что планировал и принимал во внимание, на что рассчитывал и чего опасался, мгновенно испарилось, словно туман над рекой под утренним солнцем. Так бывает, когда встречаешь старого друга, когда берешь в руки любимое оружие. Все становится вдруг легким и простым. Остается только сталь, звонкая, проверенная, надежная. И она кличет смерть.

Руки сами нашли рукоять Рейвенсфренда. Клинок выскользнул из ножен. Еще несколько шагов…

Он усмехнулся.

Эрил встретил его на лестнице. Точнее, вылетел навстречу с перекошенным лицом. Еще пару минут назад Рингил посчитал бы такое невозможным. Увидев Рингила, Эрил как сумасшедший замахал мечом.

— Оно его забрало! Забрало Гирша!

Холодок пробежал по спине.

— Кто забрал?

— Оно… привидение… дух… болотный демон… — Эрил попытался протиснуться мимо Рингила. — Появилось из стены… Жуть… Гирш выстрелил, но стрела прошла через него. Да пусти же ты!

Рингил толкнул его к стене. Прибил взглядом.

— Стой здесь! — прошипел он. — Теперь уже не убежишь. Возьми себя в руки и расскажи, что случилось.

Впрочем, он и сам уже знал, что случилось. Знал, что это было.

Двенда.

Из подвала долетел смех. Или только показалось? Эрил сглотнул, дрожа. Кивнул.

— Слушай, отсюда надо убираться. — Несмотря на все его старания, голос дрогнул. — С этим невозможно драться. Это колдовство. Стрела прошла через него и даже не остановилась. Как через пустое место. Только голубая тень…

— И ты думаешь, оно нас отпустит?

Снова смех, на этот раз отчетливый, ясный, прокатился эхом по ступенькам. Эрил затрясся.

— Это оно, — прошипел он. — Это оно так делает.

Рингил посмотрел вниз. Лестничный проем был узкий, мечом не помашешь, разве что ножом.

— Отступаем. Если оно проходит сквозь стены, нам нужно пространство для маневра.

— Для какого еще маневра? — Эрил захлебнулся нервным смешком. — Говорю же, стрела прошла через него. Как ты будешь с ним драться?

Не слушая его, Рингил попятился, поднялся на четыре или пять ступенек, толкнул дверь и снова оказался во дворе. Эрил последовал за ним, но было ясно — с этой стороны на помощь рассчитывать не приходится. Такое же выражение Рингил видел на лицах солдат при Рахале и Демларашане, когда появились драконы. Выражение обреченности. Люди — как клинки, рано или поздно они ломаются. Все, включая тебя самого. Но глядя в их глаза, ты видишь, какая в руках у тебя сталь, как ее отлили и закалили и какой удар она способна выдержать.

Он вздохнул.

— Ладно, уходи.

— Что? — Эрил опустил меч и облизал губы. — Слушай…

— Уходи. Ты прав. С этим драться невозможно. — Ему вдруг отчаянно захотелось положить руку Эрилу на плечо, на тот мягкий подъем, где оно переходит в шею. Уняв порыв, он скупо улыбнулся. — Но я попробую.

На стене лестничного проема отразилось голубоватое мерцание. Рингил поднял меч, держа его обеими руками. Эрил не уходил, переминался с ноги на ногу, сопротивляясь из последних сил ужасу.

— Я останусь с то…

— Нет! — бросил резко Рингил. Время жестов и рассуждений прошло. Страх уже подтачивал его собственную решимость. — Пока не поздно, уходи. Возвращайся к Милакару, расскажи, что здесь случилось. Позаботься, чтобы братство помогло семье Гирша.

— Ты…

— Все. Убирайся. — Рингил метнул в него сердитый взгляд. Большего он позволить не мог — все его внимание сосредоточилось на двери, из-за которой изливалось голубоватое мерцание. Воздух наполнялся мелодичным гулом, от которого мурашки бежали по коже. — Гирша мы уже потеряли. Останешься здесь — умрешь.

То, что убило Гирша, вылилось во двор.

Как бывает всегда и как бывало с ним много раз в предыдущих боях, когда все прочие варианты отпадали, наступил момент облегчения. Но только момент, потому что вслед за этим знакомым ощущением в спину и в голову впились острые, ледяные шипы нахлынувшего ужаса. Ничего подобного видеть ему еще не приходилось.

Клянусь яйцами Хойрана, Шалак, ты себе такого и не представлял. Вот бы вас всех сюда, почитателей олдраинской мудрости. Обосрались бы на месте.

Двенда шел к нему, как огонь по бумаге, как танцующая голубая полоса ливня в дюжину футов шириной. Мерцание разливалось по земле, по нему пробегали тонкие ломаные трещинки более яркого света, и оно поглощало мостовую и сырой, холодный воздух, наступая, словно солнце на тень. А еще оно смеялось, фыркало и напевало, как мурлычет под нос ремесленник, выполняя хорошо знакомую работу, журчало, как горный поток, потрескивало, как сытое пламя, — сравнения пришли в голову разом, — но на все эти звуки накладывалось что-то еще, пронзительное, гудящее, как будто в уши ввинчивался рой злых, жалящих насекомых, что-то, отдающее жестким, звенящим эхом, что-то, отзывающееся колючей болью под ребрами.

— Беги! — крикнул он Эрилу на последнем выдохе.

Это не было человеком и даже не напоминало человека. Жуткие, грозные существа, какими они представали в рукописях и на картинках Шалака, выглядели в сравнении с ним жалкими пародиями, марионетками в театре кукол, сникающими и беспомощно виснущими на ниточках, когда из-за занавеса поднимается, принимая аплодисменты, истинный мастер, хозяин-кукловод. Двенда приближался, бормоча ему что-то, приговаривая, напевая и подрагивая; и теперь Рингил узнал наконец ту щемящую боль, что стояла за всем этим.

Боль утраты. Боль потери.

Отдающая привкусом горечи, она засела так глубоко, что глубина эта не поддавалась измерению. Все несовершенное, несостоявшееся, несбывшееся слилось в ней: так и не пришедшая победа под Рахалом; брат, уходящий по длинному коридору казармы Академии; жизнь, которую он мог бы прожить в Ихелтете, если бы ненависть, презрение и злость не заставили его уйти. Рабы, которых он не мог освободить; плачущие женщины и дети Эннишмина, которых он не смог спасти; сваленные в кучу безмолвные мертвецы и смятые, разрушенные жилища. Все когда-либо принятые неверные решения; все дороги, пройти по которым не хватило сил. Все это развернулось сейчас перед ним, как брошенные веером карты, и все это, сидевшее давно и глубоко, ныло, сверлило, болело, разъедало, как драконья слюна.

Теперь он увидел в двенде мерцающее сердце, проходящие через него тени, изгибы, которые могли быть танцующими членами, широкий, гибкий торс, острая кромка прыгнувшего к нему…

Рейвенсфренд успел развернуться в защитное положение.

Эхо контакта прошло по рукам и застряло в суставах. Контакта с чем? Странно, но меч как будто сделал все сам, без его участия. Разлетелись, осыпаясь фонтаном, искры. Долгий звон прокатился по двору. И двенда перестал петь.

Ого. Да ты заткнулся?

И словно в ответ на прошившую диким восторгом мысль едва видимая пульсирующая кромка снова устремилась к нему. Рингил изогнулся и снова выставил блок. Теперь, когда звон в ушах утих, маневр удался легче. Он даже увидел, как сошлись клинки. Двенда сражался невероятно тонким, изящным мечом, края которого светились, как щель в двери, ведущей в заполненную голубым пламенем комнату. За дугой клинка Рингил различил высокую фигуру с длинными руками и ногами, разметавшиеся волосы и даже вроде бы блеск глаз. Мерцающая ширма по-прежнему вспыхивала огоньками, но интенсивность свечения, похоже, уменьшилась.

И боль тоже слабела, весь расклад упущенных вариантов сложился, сжался до мимолетного, абстрактного признания этого факта, а потом и вовсе рассеялся. Сожаление ушло, съежилось, словно лист бумаги в огне. Огонь, огонь боя, уже бушевал в нем, как в раскочегаренной топке. Лицо превратилось в оскаленную маску, ту, что он нацепил, убивая подручных Хейла.

— Ну же, ты, кусок дерьма. Думаешь, сможешь меня взять?

Двенда взревел — словно загудел серебряный колокол — и бросился на него слева. Рингил парировал выпад, отвел клинки вверх и, шагнув вперед, ударил ногой на высоте колена. Прием из арсенала уличных драчунов, но цели он достиг — почувствовал, как носок сапога, пронзив голубое мерцание, врезался во что-то твердое. Двенда взвыл и пошатнулся. Вырвав клинок из клинча, Рингил ударил сверху вниз на уровне живота. Противник отпрыгнул. Рингил снова пошел на него, сменив угол атаки. Двенда провел контрвыпад, остановив Рейвенсфренд на падающей дуге. Ответ последовал быстрее, чем Рингил успел выставить блок. Он откинул голову, ощутил на щеке холодок от движения рассеченного воздуха и слабое потрескивание. Призрак рассмеялся, словно забулькал, но принужденно, как человек, столкнувшийся с неожиданно трудной задачей.

Привыкай, гадина.

Глубокий выпад — он целился в глаза или, по крайней мере, туда, где они должны были находиться, — но двенда поймал Рейвенсфренд на лету и отбросил в сторону, а его клинок скользнул по клинку Рингила, высекая искры. Пришлось отдернуть руку, чтобы уберечь пальцы. Он отступил. Теперь наступал двенда, и меч мелькал тут и там, словно заигрывая, выскакивая справа и слева, лавируя, обманывая. Будь у Рингила обычный меч, ему оставалось бы только защищаться и отступать, не мечтая о большем. Но Рейвенсфренд оказался на высоте положения и вел себя как хорошо натасканный пес. Он отводил угрозы, отбивал наскоки сияющего клинка, вынуждал его обороняться, поддерживал в своем хозяине тот лихорадочный боевой пыл, который и позволял ему не уступать призрачному врагу. Рингил пыхтел и потел, но за всем этим билась живая, насмешливая страсть.

Когда-то, вспомнил он в пылу схватки, у него это хорошо получалось.

А сияние определенно меркло. Тень в сердцевине света сгущалась и все меньше напоминала расплывчатое пятно неясной формы и все больше реального противника, которого можно убить. Теперь он точно видел непривычного разреза глаза, еще сияющие, но уже узнаваемые, как те органы, которыми они и были. Переливы голубого мерцания бледнели, растекались, и меч двенды не столько светился сам, сколько отражал холодный блеск Обруча. И все чаще за лязгом стали проступало лицо врага — бледное, костлявое, с узкими, будто щурящимися, глазами, оскаленными зубами — отражение его собственного. Схватка перестала быть сном и стала явью, тем, чем и была, — состязанием в танце, мерой стали, обещанием крови и смерти на холодных камнях двора.

Что ж, так тому и быть.

Двенда, как будто услышав его, бросился вперед с удвоенной быстротой. Рингил едва успевал отбиваться и лишь слабо контратаковал, не справляясь с наступательной инерцией. Он пошатнулся. Меч двенды прошил защиту, острие коснулось лица и скользнуло вниз, по плечу и груди. Рингил ощутил внезапный жар и понял, что помечен. Он закричал, рубанул наотмашь, но двенда опередил его, предугадав выпад, и Рейвенсфренд наткнулся на умело выставленный верхний блок. Укол в глаза тоже не принес успеха.

Враг наступал.

Как убить двенду?

И неуверенный ответ помрачневшего торговца мифами: «Тут потребуется особенная ловкость и быстрота».

Следующую атаку Рингил провел без подготовки, начав ее из защитной стойки. Обычно такой маневр застает врага врасплох, но при этом требует особенной ловкости и координации. Клинок вверх и внутрь, наклон вперед, а не назад, и жестокий рубящий удар по бедру. Двенда покачнулся, сделал неверный шаг и потерял равновесие, не сумев довести до конца начатую атаку. Блок запоздал и не смог противостоять силе Рейвенсфренда…

Прием почти сработал.

Почти.

Но в последний миг двенда взвыл и, выгнувшись как кот, подпрыгнул на высоту груди. Рейвенсфренд со свистом разрубил воздух под ним. Увлекаемый инерцией, Рингил сделал неловкий шаг вперед, и двенда еще в прыжке развернулся, вскрикнул и врезал ему ногой в голову.

Двор покачнулся и закружился, стал меркнуть, наполняясь крохотными фиолетовыми вспышками. Вверху белой искрящейся дугой выгнулся Обруч. Мостовая накренилась и вскинулась, схватила его за плечо, приложилась к голове и вырвала из пальцев меч.


Несколько долгих невразумительных мгновений Рингил пытался держаться.

Двор как будто опрокинулся, норовя сбросить его с себя в теплую, ждущую тьму внизу. Рингил сопротивлялся, хотя в глазах темнело, а силы уходили, как море при отливе, шарил по холодным камням, отыскивая меч, вертелся и выгибался, словно полураздавленное насекомое на столе в таверне.

Потом его накрыла тень.

Он еще сумел поднять голову и постарался сфокусировать взгляд.

Громадная черная фигура высилась над ним, словно выгравированная на фоне подсвеченного Обручем неба, и в руках она держала меч с мерцающими кромками.

Клинок взлетел.

Кто-то задул все свечи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Этого не может быть, не может…

Но он знал — может.

Заставив себя отключиться от посторонних мыслей и полностью сосредоточиться на одном, Эгар снова оседлал коня, повесил топор и щит, взял в руку копье. Пальцы дрожали. Перед глазами снова мелькнула фигура в кожаной накидке. Он отогнал ее усилием воли — не время сейчас для нее. Как и не время искать ответы на вопросы, что холодными червяками шевелились в голове. Поискал глазами всадников. Нашел пониже горизонта, почти невидимых на сумрачном фоне степи. Одеты они были неброско, что непривычно для махаков, если только речь не шла о скрытном набеге.

Или братоубийстве.

Эгар сжал губы. Пересчитал головы. Семь, может быть восемь, идут гуськом. Шансы неравные, и время на исходе. Всадники двигались не особенно быстро, но уверенно, точно зная, куда им нужно, и держа верное направление — на одиноко стоящее дерево и могилу Эркана.

Оставленный без присмотра, костер потрескивал, набирая силу.

Вот сволочи.

Глаза затуманились, всадники расплылись, а из памяти выплыло лицо Эргунда.

— Я поеду с ним, Эг. Ты же знаешь, каким бывает Алраг, когда напьется. Знаешь, что он думает об отце. Если я его не оттащу, он обязательно полезет с кулаками.

— Да. — Эгар вспомнил пьяную ссору с невозмутимым имперским солдатом в таверне. Когда ж это было? Лет двадцать, пожалуй, прошло. — Не староват ли для такого вот дерьма?

Эргунд как-то странно посмотрел на него.

— У каждого свой путь в жизни, Эг. Кто сказал, что твой лучше нашего?

— Я ничего такого не говорил.

— Да, но…

— Ладно, оставили. Делай, что считаешь нужным. Присматривай за ним.

И отправился на какую-то встречу с соплеменниками, рассчитывая закончить дела часика за два. К тому времени Сула уже освободится, примчится в его юрту и, конечно, будет крутиться перед большим кириатским зеркалом. Он подойдет к ней сзади и…

Эгар помнил, не спуская теперь глаз с пересекающих равнину всадников, как провожал взглядом спускавшегося по склону Эргунда, как радовался, что брат уезжает. Вспоминал приятное, тянущее напряжение внизу живота, которое неизменно сопровождало все мысли о Суле, о ее горячем молодом теле.

Исполнение поминального долга требовало присутствия одного сына, и согласно традиции нести бдение должен был именно он. Больше всего ему не хотелось провести ночь в компании Эргунда или Алрага, или, если уж на то пошло, других своих братьев. Ни в шумной, вонючей таверне, ни здесь, у могилы, в продуваемой всеми ветрами степи, им одинаково не о чем было поговорить друг с другом.

Он подтянулся в седле, развернул коня и взял наперевес копье. Губы растянулись в недоброй гримасе.

Ну что ж, теперь, наверно, недостатка в словах не будет.

Пришпорив коня, вождь направил его к вершине холмика, где и остановился. Положил копье поперек седла под слегка наклонным углом и стал ждать, пока всадники подъедут поближе.


Он узнал Алрага, когда до небольшого отряда оставалось еще добрых сто ярдов, — старший брат имел привычку слегка покачиваться в седле, и хотя для нынешнего дела он завернулся в темную, с капюшоном накидку, поза выдавала его с головой.

Другие — их, хвала Уранну, оказалось все же семь, а не восемь — оделись соответственно. Какое оружие скрывала одежда, можно было только догадываться. Топоры? Булавы? Кто знает? Но у четверых имелись мечи — обнаженные клинки высовывались из-под накидок. Значит, наемники. У махаков мечи встречались редко — слишком дорого, слишком по-южному показушно и не очень удобно, поскольку служили они лишь для одной цели: убивать людей. Кочевники предпочитали оружие практичное, которое и на охоте сгодится, и для домашних дел подойдет. Похоже, Алраг договорился либо с южанами из того сброда, что не находил себе более достойного применения, либо с теми подонками из махаков, которые, поклоняясь во всем южным соседям, перенимали у них далеко не самое хорошее.

Напряжение немного спало. С этими он справится, пожалуй, без особых проблем. Не выдавая своего присутствия, Эгар молча ждал, пока всадники подъедут ближе. Когда расстояние сократилось, он поднял голову.

— Ну что, брат, может снимешь дурацкий капюшон и явишь мне свою мерзкую рожу?

Три руки натянули поводья, а одна даже вскинулась, но тут же опустилась. Так и есть, отметил про себя Эгар, трое без мечей. Значит, они здесь все. Три предателя. Алраг и Эргунд — эти наверняка. Третий — либо Гант, либо Эршал. Скорее всего, Гант. Он и раньше частенько разевал рот насчет того, какой негодный у них вождь. Не иначе как видел себя на этом месте.

Отряд остановился менее чем в двадцати ярдах от Эгара.

— Ну что ты так, Эргунд? Приехал убивать меня, а в глаза смотреть не желаешь? Отец гордился бы тобой.

Один из всадников поднял руку и откинул на спину капюшон. Лицо Эргунда защищал шлем. В тусклом свете оно казалось бледнее обычного, но в чертах под железной маской сквозила решимость.

— Мы здесь не для того, чтобы убивать тебя! — крикнул он. — Если ты просто…

— Да ладно, для этого мы и пришли. — Алраг сбросил капюшон. Шлем у него был поискусней, чем у Эргунда, с гребнем из конского волоса. — Больно уж он упрям, чтобы откланяться по-хорошему. Это всем ясно.

— Но вовсе не обязательно…

— Обязательно, Эргунд. — Голос из-под третьего капюшона принадлежал Эршалу. Шлема на нем не было. — Алраг прав, полумерами тут не обойтись.

Эгар постарался скрыть удивление. Появление Эршала стало для него неприятным и обидным сюрпризом.

— Привет, братишка. Вот уж кого не чаял здесь увидеть. Был о тебе лучшего мнения.

— Я тоже был о тебе лучшего мнения, — парировал Эршал. — Одно время казалось, что ты заслужил это место. Семь лет, Эгар! Мы дали тебе семь лет. И чем ты расплатился с нами за верность? Что сделал для нас? Ты все проссал. Выставил нас шутами. Весь клан потешается над нашей семьей. Ты не годен быть вождем. Такова правда, и все это знают.

— Все, вот как? А что же Гант? С ним что приключилось? Сломал ногу, когда залезал на лошадь? Или не набрался храбрости в харчевне, чтобы отправиться с вами?

Эршал сбросил капюшон. Из трех братьев он один отправился в путь с непокрытой головой.

— Мы не пьяны, — спокойно возразил он. — Гант не участвует в этом, но согласен с нами. Он, как и все мы, понимает, что вождем должен быть другой.

Эгар пристально посмотрел на него.

— Вы ведь понимаете, что вам придется меня убить.

— Тебе выбирать. — Эршал не отвел глаза. — Но другого выхода ты нам не оставил. Шаман прав. Если бездействовать, ты навлечешь на нас гнев Серого и всех погубишь.

— Шаман, говоришь? Вон оно что. Ты, значит, слушаешь этого старого пройдоху? Ну и дурак…

— Нам было видение! — перебил его Эргунд. — Ты оскверняешь имена небожителей! Мы все это слышали! Ты оскорбляешь уважаемых людей, не уважаешь наши традиции, не занимаешься делами клана, а все потому, что тебе некогда, что надо бежать в юрту, чтобы сунуть любой сучке, согласной под тебя подлезть. А когда напиваешься, сидишь один в углу или шатаешься ночью и поешь, как хорошо на юге, как ты по нему скучаешь, и что нам всем надо измениться, стать цивилизованными. У тебя даже нет достойного наследника. Какой пример ты подаешь молодым? Уклоняться от обязанностей и бежать всем на юг? За приключениями? Да тискать сопливых молочниц?

— Завидуешь, Эргунд?

— Пошел ты!

Эгар повернулся к Алрагу. Взгляды братьев встретились.

— А ты что скажешь? Какие еще претензии ты мне предъявишь? Какие такие границы я, по-твоему, преступил?

Алраг пожал плечами.

— Мне наплевать, кого ты дрючишь. Ты просто стоишь у меня на пути.

Раньше, отбросив капюшоны, они показали лица — теперь же Алраг обнажил правду, явил истинную причину, и она предстала перед ними во всей своей мерзкой откровенности, с кривой ухмылкой на хищной роже. Маску разговора стащили и отбросили за ненадобностью. Все замерло в холодной тишине ночи, ожидая неизбежного.

Эргунд почувствовал это острее остальных.

— Послушай, Эгар. Так быть не должно. Ты можешь уйти, только отдай нам оружие и коня. Поклянись на могиле отца, что не вернешься. Тебя довезут до гор и отпустят.

Впору было рассмеяться — Эгар довольствовался ухмылкой.

— Это они тебе так сказали? Потому ты и согласился? Дал себя уговорить?

— Это правда.

— Вранье, пустоголовый ты чурбан. Они даже не потрудились придумать что-нибудь поубедительнее. — Эгар кивнул в сторону молчаливых, так и не снявших капюшонов наемников. — Посмотри на них. Они перережут мне глотку хотя бы ради того, чтобы не тащиться к каким-то там горам. Удивительно, что они вообще согласились появиться здесь до того, как вы меня разоружите. Надеюсь, вы не заплатили им вперед.

Кто-то из наемников выругался, кто-то заворчал, а один даже вытащил меч и угрожающе замахнулся. Не привыкшая к резким движениям лошадь подалась в сторону, и весь эффект от жеста смазался.

— Заткни свое поганое хлебало, — прозвучал молодой, напряженный голос.

— Я, пожалуй, подожду, пока ты подъедешь и сделаешь это сам. — Все время, что шел обмен репликами, конь и всадник на холмике оставались абсолютно неподвижными. Эгар увидел, как дрожит вытянутый горизонтально меч, каких усилий стоит наемнику удерживать его в таком положении. Увидел и усмехнулся. — Сынок, тебе не все сказали. Ты хоть знаешь, кто я?

Паренек отбросил капюшон и, воспользовавшись моментом, опустил меч. На нем тоже был шлем, правда, весьма грубой работы, а вот шею и плечи закрывало что-то наподобие кожаного панциря. Лицо вполне соответствовало голосу — жиденькая бородка, угри на лбу и подбородке, бледная кожа. Наверно, из свободных городов. На вид восемнадцать-девятнадцать. Губы влажные, растянуты — надо же выплеснуть весь свой гнев.

— Считай, ты уже покойник! — завопил он.

— Мы все ими будем, раньше или позже. Но, полагаю, ты пройдешь по Небесному Пути прежде меня. Мне ведь доводилось убивать драконов. Тебя я использую вместо зубочистки.

— Да я тебе кишки выпущу!

— Да-да, во сне твоей сифилитички мамаши.

И тут, разумеется, все посыпалось.

Эгар услышал, как крикнул Алраг, но был ли крик попыткой предотвратить намечающуюся бойню или выражением нетерпеливого желания поучаствовать в ней, он так и не понял. В любом случае это уже не имело значения — юнец наемник пришпорил коня и с искаженным злостью лицом устремился в неподготовленную атаку. За ним, размахивая мечом, последовал второй — он даже не удосужился снять капюшон, и тот то съезжал назад, то наползал на глаза. При этом сопляк орал что-то, но разобрать было трудно.

Неучи вшивые.

Эгар встретил обоих сразу. Ударом снизу одним концом копья рассек горло первой лошади, которая в панике пронеслась мимо. В воздухе блеснули сорвавшиеся с лезвия капли крови, предсмертное ржание смешалось с воплем перепугавшегося юнца. Конь Эгара элегантно отступил в сторону, словно избегая коллизии с дамской коляской на бульваре. Второй наемник резко натянул поводья, чтобы избежать участи товарища. Кровожадные мысли, похоже, вылетели у него из головы. Эгар, наклонившись, одним жестоким ударом вверх снес ему половину физиономии вместе с капюшоном. Бедняга взвыл от боли, наугад рубя мечом воздух. Шлем слетел с него, как кружка со стола в таверне. На месте лица болтались рваные полоски плоти. Запаниковавший скакун резко взял в сторону, добавив испуганное ржание к воплю всадника, и рухнул на землю. Эгар тронул своего коня, и тот, сделав шаг вперед, элегантно прошелся стальными подковами по грудной клетке наемника. Затрещали под копытами кости. Эгар вскинул голову и завыл.

А на него, оскалившись и выставив копье, уже несся Алраг. Отразить этот удар Эгар не успевал.

Но…

Эгар бросил коня вбок, оказавшись на неприкрытом фланге. Алраг заметил маневр брата, однако перебросить копье в другую руку не хватило времени, и он успел лишь схватить его второй рукой и выставить блок. Два копья столкнулись по касательной, и уже в следующее мгновение Алраг промчался мимо и тут же осадил коня, чтобы развернуться для новой атаки. Эгар знал, времени у него мало — старший брат был опытным наездником и умелым воином.

Два оставшихся наемника держались пока вместе и расставаться не спешили. Один помахивал мечом, а второй возился с небольшим арбалетом, торопясь пустить его в дело. На них, пустив коня в галоп и снова издав долгий, пробирающий до костей вой, и нацелился Эгар.

Как он и ожидал, лошади испугались и подались в разные стороны. Не обращая внимания на того, что с мечом, Эгар ринулся к его товарищу с арбалетом, представлявшему куда большую опасность. Острие копья ударило в спину с силой вполне достаточной, чтобы выбить всадника из седла, и легко пробило тонкие доспехи, если таковые имелись, и раздробило позвоночник. Эгар вырвал копье из раны, чтобы не лишиться оружия, когда враг упадет. Лезвие вышло легко, тело сползло с седла и, кувыркнувшись, как куль соломы, брякнулось на землю. Правда, Эгар этого не видел — он уже разворачивал коня.

Алраг изготовился для удара.

Эгар взревел и успел лишь выставить копье навстречу брату. Алраг отклонился. Копья столкнулись и разлетелись. Всадники разъехались. Вождь бросил взгляд вправо-влево. Последний наемник удирал, отчаянно, будто его преследовали демоны, нахлестывая лошадь. Эгар ухмыльнулся.

— Ну что, теперь толькосвои? — крикнул он в темное небо. — Так ведь удобней?

Что-то просвистело над головой. Конь под ним заржал и вздыбился. Из шеи животного торчала короткая стрела с черным оперением. Эгар оглянулся — Эршал, держа в одной руке маленький лук, другой тянулся к висящему у седла колчану. Младший братишка с детства отличался ловкостью во владении именно этим оружием.

— Ах ты говнюк!

Он подал жеребца вперед, и тот, выполняя команду, пошатнулся. Вторая стрела засела в боку. Из раны ударила кровь. Конь снова заржал, рванулся вперед, но после нескольких шагов его повело в сторону. Эгар вскрикнул вместе с ним, но остался в седле.

— За это, тварь, я вырву твое черное сердце!

Третья стрела угодила в глаз. Словно взбесившись, животное вскинулось и завалилось, выбросив Эгара из седла. Он упал, прокатился по земле, сумев каким-то чудом сохранить копье и даже не напороться на него, и остановился в высокой траве. За спиной у него бился в предсмертной агонии конь.

Кружилась голова. Эгар поднялся на четвереньки. Рыкнул негромко, стиснув зубы. Вставай, махак. Живей, кнут тебе в задницу. Лошадь опять заржала. Он огляделся. В свете Обруча силуэты Эргунда и Эршала четко вырисовывались в дюжине шагов на фоне почти черного неба. Алраг направлялся к ним, держась в седле уверенно, прямо, довольный собой. Метнуть нож не позволяло расстояние.

Чуть дальше, слева, молодой наемник, словно споткнувшись обо что-то, упал и затих. Похоже, при падении несчастный сильно ударился головой. Больше он уже не поднялся.

Эршал выпустил в раненого коня еще одну стрелу. Тот ответил слабым ржанием.

— Да добей же его, ради Уранна!

Эргунд всегда переживал, когда страдали животные. Эгар до сих помнил один случай…

Свист стрелы. Конь всхрапнул и затих. Эгар, пригнувшись, скользнул в сторону. Пальцы сжали древко копья. Пульсирующая ярость пикой била в мозг. Что бы теперь ни случилось, он порвет Эршала на части.

— Хватит, Эгар, выходи!

Голос брата прозвучал спокойно на фоне угасающих хрипов боевого коня. Эгар осторожно выглянул, подняв голову над покачивающейся травой. Эршал сидел в седле ярдах в десяти и целился ему в грудь. Холодный ужас прошиб вождя в те мгновения, пока он ждал удара. Промахнуться с такого расстояния невозможно.

— Вот так. Поднимись, чтобы я тебя видел.

Эгар выпрямился. Горькая усмешка тронула уголки губ. В запасе оставался только нож. Попробовать? Он разжал пальцы — копье упало в траву.

— Что ж, давай. Закончим это дело.

— Тебе давали шанс. Мог бы и…

— Ладно, не тяни.

Подъехавший сбоку Алраг остановился, смерил взглядом путь стрелы.

— Чего ждешь? — раздраженно спросил он.

Эршал мельком, не выпуская из поля зрения Эгара, посмотрел на одного, потом на другого брата.

— Ну что, все согласны?

Эгар потянулся за кинжалом.

Эршал выстрелил.

Мир накрыла тьма.


Нет, понял он, не тьма. Стрела не ударила.

Не тьма встала перед глазами, а полумрак, какой бывает, когда, прежде чем войти в юрту, долго смотришь на солнце. Или в ихелтетском театре перед началом представления.

Даже степной ветер как будто затаил дыхание.

На пути выпущенной Эршалом стрелы встала появившаяся невесть откуда фигура в кожаной накидке и надвинутой на глаза широкополой шляпе. Призрак — если это был призрак — вытянул руку и, не особенно напрягаясь, схватил стрелу прямо в воздухе. Пальцы его при этом — Эгар хорошо разглядел — удлинились и согнулись так, как никогда не смогли бы человеческие. В повисшем над степью безмолвии прозвучал голос, одновременно далекий и близкий.

— Боюсь, этого я допустить не могу.

И ветер внезапно вернулся, налетел, принеся с собой снова отчетливый привкус паленого. Лошади тоже почуяли его — заржали испуганно и даже попятились. Эршал выругался и, пытаясь удержать коня, выронил лук.

— Харджалат! — прохрипел Арлаг.

— Не совсем. — Привидение опустило руку и ловко переломило стрелу. Половинки упали на землю. — Харджалат… он другой и, когда желает показать себя, является в ином обличье. Впрочем, в данном случае различие значения не имеет.

Эргунд, отпустив поводья, торопливо осенил себя защитным знамением.

— Мы здесь выполняем поручение Келгрис. Изыди, демон. Нам ты не воспрепятствуешь.

— Все не так просто, — прошептал дух. — Вот…

Той же рукой, что переломила стрелу, он, словно по водной глади, провел по траве. От прикосновения по ней побежали волны, вроде бы беспорядочные, но определенно бросая вызов дующему с севера ветру. Трава наклонилась, зашевелилась, заметалась, образуя бугорки, будто под ней двигались невидимые морские существа.

— Видите?

Бугорки стали вдруг разрастаться, увеличиваться, подниматься и принимать более строгую форму. В несколько мгновений вокруг привидения образовалось с десяток таких холмиков. У Эгара перехватило дыхание — он понял, что видит перед собой. Дух в кожаной накидке окружал себя солдатами, но солдатами не из плоти и костей, а сплетенными из травы, и все они находились в постоянном движении, как зашедшие по пояс в воду купальщики.

— Нет в степи угла, — загадочно молвил призрак странно усталым, почти сонным голосом. — Но кровь человеческая пала на землю и удобрила ее. Иногда степь можно заставить вспомнить такие дела. Убейте их.

И травяные человечки, вняв приказанию, бросились вперед.

Оружия у них не было, как не было вообще ничего, кроме неуклюжих цепких рук-усиков, но они накатывали злобными волнами, цеплялись за ноги лошадей, ползли по ним вверх, оставляя после себя содранную в кровь кожу. Эгар видел, как барахтается в безжалостных объятиях конь Эргунда, как закатывает от страха глаза, как сам Эргунд осеняет себя охранительными знаками и выкрикивает пронзительно имя Келгрис, как плетеные щупальца тянут его вниз следом за животным и как затихают хриплые, булькающие стоны. Видел, как Алраг отбивается копьем, вопя и изрыгая проклятия, как разворачивает лошадь Эргал, лицо которого превратилось в маску ужаса…

Кончилось все быстро. Пара плетеных тварей накинулись было на Эгара, и он наклонился, чтобы поднять копье, но трава уже обвилась вокруг древка, зацепилась за лезвия и упрямо отказывалась вернуть добычу. Несколько секунд поединок напоминал какое-то безумное перетягивание каната, одно из любимых состязаний махакской молодежи, потом Эгар вырвал оружие и даже успел отсечь длинную размашистую руку и ткнуть пару раз в образовавшиеся на травяной голове крохотные глазки. Отрубленная, условно говоря, у локтя рука просто-напросто снова стала травой. На голове появилось подобие рта, из которого вылетел жуткий, напоминающий шорох пронзительный звук, от которого кровь стыла в жилах.

— Не его.

Фигура в кожаной накидке прошипела эти слова, не поворачиваясь, лишь дернув, словно стегая кнутом, рукой через плечо — у человека от такого жеста наверняка бы выскочил сустав. Две травянистые формы опали, будто растекшиеся по берегу волны, и исчезли. Только легкий шорох ветра — и ничего больше. Эгар облегченно выдохнул и огляделся. Сброшенный с коня Алраг еще ревел в объятиях травы, а Эршал уносился прочь, нахлестывая своего рысака и как сумасшедший рубя пустой воздух. Трава вспухла в нескольких местах, будто выискивая новую жертву, потом опустилась, сникла. Эгар остался один на один с призраком.

Тот медленно повернулся к нему. Черты лица, напоминая человеческие, не поддавались описанию. Глухой, будто донесшийся из пустоты, голос отозвался в голове Эгара тупой пульсирующей болью, какая бывает лишь с сильного похмелья.

— Ты должен был остаться в живых, Дрэгонсбэйн. Для этого тебя и предупредили.

— Кто… — Эгар никак не мог отдышаться, — ты… такой?

Глаза под шляпой недобро блеснули.

— Это сложно объяснить.

— Спешить некуда. Нам никто не помешает.

— Времени у тебя не так много, как ты думаешь. Твой брат Эргунд упоминал Келгрис, слышал? Ее расположением пользуется шаман Полтар. Я всего лишь дал тебе небольшую передышку.

Гнев превозмог страх. Эгар сжал копье. Скорчил гримасу.

— Послушай. Не подумай, что я не благодарен за помощь. Спасибо. Ты спас мне жизнь. Колдовством или как, не знаю, но это долг крови, и я готов рассчитаться, когда тебе будет угодно. Но чтобы рассчитаться, надо знать, кому должен. Это справедливо.

Было темно, но Эгару все же показалось, что его странный избавитель закатил глаза. Потом отвернулся на мгновение, будто оглядывая степь. А может, просто посмотрел на тонкую струйку дыма, поднимавшуюся еще от костра.

— Вот уж не думал, что дойдет до этого, — пробормотал призрак под нос. — Объясняться с каким-то вонючим скотником. Бывает же такое. Ладно, слушай. Когда-то в далекие времена я воровал огонь. Знаешь, что это такое, ты, жалкий овцелюб? Я приносил владыкам приговор судьбы. В незапамятные времена, когда Земля была еще юна, когда луна висела в этом небе, я, облачившись в подходящую плоть, вселял ужас в сердца вознесенных на трон и облеченных властью. И не только здесь, на этом жалком комочке глины, но и в десятке иных миров. Я принимал обличье духа и проходил бескрайними… а, пропади оно все пропадом. Неважно. Значит, так. Имя. Ты его знаешь.

И Эгар вдруг понял, что — да, он знает имя.

Озарение пришло внезапно, словно кто-то снял с его глаз повязку, словно он сам выбрался из мутного тумана лихорадки. И кожаная накидка, капитанский плащ, вызвала из памяти древний махакский миф. Сказания о путешественнике, страннике, бродившем по суше, но чаще по морю, мастере перевоплощений и уловок, смертельно опасной и неразборчивой в своей жестокости силе, мрачном заемщике человеческих тел. Самом непредсказуемом, самом капризном и несговорчивом из небожителей.

Загробным холодом дохнуло на него.

— Такавач, — прошептал вождь.

Призрак в шляпе едва заметно кивнул, но в глазах его блеснул отсвет ледяной улыбки.

— Вот и хорошо. Ну что, теперь, когда знаешь, ты доволен?

— Что? — Эгар с усилием сглотнул. Голос вернулся к нему лишь шепотом. — Что ты хочешь от меня?

— Так-то лучше. Всему свой черед. Перво-наперво я хочу, чтобы ты заткнулся и послушал. Твой брат Эршал ушел живым. Через несколько часов он поднимет всех и расскажет, что ты одержим демонами.

— Одержим демонами? Да кто ему пове…

— Перебьешь еще раз — зашью рот травой. И не думай, что пожалею. — Существо, назвавшееся Такавачем, раздраженно вздохнуло. — Итак, внимай. Эршал скажет, что вместе с братьями отправился разделить ночное бдение у могилы. Скажет, что они изрядно выпили — такое объяснение все примут. Что ты рассвирепел, призвал демонов и убил Алрага и Эргунда, а ему едва удалось избежать участи братьев. Полтар подтвердит его рассказ своей обычной трепотней насчет того, как растленные южные привычки разъедают присущую махакам нравственную чистоту. Он, кстати, уже давно об этом твердит. На рассвете твои соплеменники примчатся сюда и сами все увидят. Хочешь посмотреть, как именно умерли Алраг и Эргунд?

Вопрос прозвучал риторически, поскольку Такавач уже направлялся к тому месту, где пал Алраг. Эгар поплелся за ним. Сначала путь им преградил труп лошади — в пятнах крови, опутанный травой. Эгар переступил через него и увидел за вывалившимися внутренностями животного то, что осталось от брата.

Алраг лежал на примятой, залитой кровью траве, прикованный к земле. Стебельки и побеги обвились вокруг членов и туловища, впившись в плоть и даже порвав местами кожу, проникнув в глаза, нос и рот и превратив все в кровавое месиво. Шея вывернулась под неестественным углом, лицо приникло к земле, рот растянулся. В горло уходила плетеная веревка толщиной в руку и влажная от крови.

В бледном мерцании Обруча все это выглядело нереально, словно на вытравленной на металле картине. Усилием воли Эгар не отвел глаз, заставляя себя смотреть — в упор, не мигая, пока не заболели глаза.

Братоубийца.

Кого обвинял прозвучавший в голове голос? Он не знал.

Стоявший рядом Такавач с любопытством посмотрел на кочевника, потом шагнул к телу и опустился на корточки у головы Алрага. Кожаная накидка накрыла его, лишив всякого сходства с человеком. Эгару он напомнил нахохлившегося, приготовившегося к пиршеству стервятника. Небожитель взглянул на него через плечо.

— Хочешь посмотреть на Эргунда?

— Нет, — с трудом выдавил Эгар. — Достаточно.

— Думаю, что да. — Такавач потянул за уходящую в рот Алрага веревку — она почти не поддалась. — Ты, наверно, согласишься, что иначе как колдовством такое объяснить трудно.

— Объяснить? — Он еще раз посмотрел на старшего брата и резко повернулся. Повесил за плечо копье, бросил взгляд на небо и зашагал в сторону лагеря. — Я им объясню. Засуну Эршалу лук в его поганую глотку, вот и все объяснение.

— И куда ты теперь? — торопливо бросил вслед Такавач. — А шаман? А Келгрис?

Эгар не только не остановился, но даже и не обернулся.

— В лагерь. Выпущу кишки этому недоноску, потом насажу на кол и оставлю на корм стервятникам. А если Келгрис вмешается, устрою и ей праздник.

Где-то за горизонтом прогрохотал гром. Собравшиеся над ним тучи на мгновение вспыхнули недобрым лиловым отсветом.

— Вот, значит, как. — Такавач внезапно оказался рядом с ним. — Эгар Сокрушитель Драконов уже вознамерился сражаться с богами? А не великоват кусок будет? Не боишься, что подавишься, скотник? Келгрис все-таки небожительница. Ты понятия не имеешь, как ее убить. Даже не знаешь, как к ней подступиться.

— Вот ты и подскажи, — бросил на ходу Эгар.

Короткое молчание. Такавач не отставал.

— Этого я сделать не могу. Есть определенные правила, соблюдать которые обязаны все. Клятвы, узы… то, что нас объединяет.

— Ну и ладно. Тогда ничего не говори. Ты для меня и без того много сделал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — бросил Эгар. — Ничего не хочу сказать. Там остались два моих брата, и я намерен довести дело до конца. Вот и все. Может, оставишь меня в покое? Чего увязался? Отвали.

К его удивлению, небожитель так и сделал. Отстал и только смотрел вождю вслед. На горизонте снова ударил гром, и если бы Эгар обернулся, то увидел бы, как Такавач содрогнулся.

— Отлично. Валяй. Ищешь смерти, поспешай. Только до лагеря тебе не дойти — Келгрис пошлет против тебя легион степных демонов и легион степных волков, а если и этого покажется мало, напустит призраков. С нее станется. А у тебя, дурья башка, и коня даже нет!

Эгар сделал вид, что не слышит. Перед глазами стояло изуродованное тело Алрага.

— Вот оно как! — заорал ему в спину Такавач. — Вот как скаранакский вождь расплачивается по долгам! Вот и вся его благодарность!

Это остановило Эгара лучше стрелы. Секунду он стоял, опустив голову. Потом перевел дыхание. Кивнул себе самому. И повернулся к закутанной в кожаный плащ фигуре.

— Чего ты хочешь от меня, Такавач?

— В данный момент я хочу только одного: чтобы ты оставался среди живых. Разве это так уж плохо?

Братья его остывали в траве у отцовской могилы. В памяти всплыли слова Марнака.

«Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как же ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме».

В запертые двери мира снова постучал гром.

Лицо вождя дернулось, словно от тика. Буря приближалась, тучи бежали уже над степью, сгущаясь, теснясь. В какой-то момент показалось, что само будущее коснулось его Шеи холодными пальцами. Те, кто служит далеким целям Небесного Дома, редко получают за это награду, а уж герои меньше всего. Для них награда — легенда. Он сплюнул в траву.

Вернулся к тому, кто ждал его, закутавшись в накидку. Посмотрел в мерцающие глаза под низко надвинутой шляпой и вдруг понял, что в странной буре, охватившей его сердце, совсем не осталось места для страха.

— Ладно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Пробуждение напоминало веселенькую прогулку по каналу ихелтетского порта на громадном навигационном бакене. Во рту привкус ржавчины, кругом холодная, черная, шумящая вода и где-то далеко впереди, над темной поверхностью дрожащая полоска света. Рингила совсем не удивило, что, ощущая острую, жгучую боль в плече и груди, он совершенно не помнил, откуда она взялась. Сквозь неровное мерцание возвращающегося сознания проступали очертания темной фигуры.

— Ничего ты не понял, отец, — пробормотал он, едва шевеля больной челюстью. — Все вранье… вонючая куча вранья…

И очнулся.

Он лежал на холодном, гладком камне. В темноте. Над головой, на сыром сводчатом потолке, плясал бледный свет. Слева, у полированной каменной стены, стояла темная фигура.

— Зачем ты это сделал?

Странно, но голос донесся справа. Рингил моргнул от боли и неловко приподнялся, опершись на локоть. Боль, выскочив из челюсти, иглой пронзила правую сторону головы. Вслед за ней на него обрушилась память. Схватка… двенда… удар… Он напряг глаза, но рассмотрел только тяжелый скальный потолок и свисающие с него сталактиты.

— Сделал… что? — дрожащим голосом спросил он.

По каменному полу двигались тени. Пол, как и стена слева, был гладко отполирован. Прищурившись, он разглядел сидящую за гранью падающего света фигуру.

— Зачем дрался ты за них? — Голос звучал музыкой — глубокий, мелодичный, вибрирующий, — и слова гулко раскатывались в сумраке, отражаясь от стен. Язык был наомский, но немного непривычный грамматический строй отдавал архаизмом. — Тебя едва не распяли за то, что ты выбрал неподходящего, по их мнению, партнера; а если бы распяли, они наблюдали бы за твоими мучениями, распивая пиво, горланя песни и называя это жертвоприношением. Они жестоки, упрямы, тупы. Их этическое сознание — на уровне обезьяньего, их уровень самодеятельности не выше, чем у баранов. Тем не менее ты воевал на их стороне против рептилий. Почему?

Рингил постарался сесть. Потом попытался заговорить. Закашлялся. А когда отдышался, пожал плечами.

— Сам не знаю, — прохрипел он. — С ними все дрались. Мне просто хотелось славы.

Сухой смех эхом заполнил пещеру. Но вопрос так и повис в наступившей затем тишине, и фигура на камне не шевельнулась, ожидая настоящего ответа.

— Ладно. — Рингил потер подбородок, скорчил гримасу. Прочистил горло. — Времени прошло немало, так что клясться не стану, но, по-моему, из-за детей. Я еще раньше видел пару городов, подвергшихся нападению ящериц. Ты, наверно, знаешь, что чешуйчатые съедают пленных. Для детей хуже кошмара и представить невозможно, чем быть съеденным заживо. Сидеть на цепи, ждать, смотреть, как это делают с другими, и знать, что тебя ждет то же самое.

— Понимаю. Значит, из-за детей. — Сидевший на камне кивнул или просто наклонил голову. Голос его остался мягким, как шелк, но в нем ощущалась пружинистая сила кириатской кольчуги. — Из-за тех самых детей, которые, скорее всего, выросли бы такими же невежественными, жестокими и беспощадными, как и те, кто породил их.

Рингил ощупал ту сторону головы, где боль пульсировала сильнее.

— Да, наверное. Если ставить вопрос так, получается глупо. А что твой народ? Вы едите пленников?

Незнакомец легко и плавно поднялся, словно перетек из одного положения в другое. Даже в темноте Рингил смог оценить его грацию и силу. В следующее мгновение он вышел в круг света.

У Рингила перехватило дыхание.

Звенела от боли голова, горели от ударов меча грудь и плечо, кожа саднила от грязной одежды, и за всем этим висело ощущение страха, но внизу живота толчком пробудилось желание. Из памяти выплыли слова Милакара.

«Говорят, он прекрасен. Да, Гил, так о нем говорят. Что он невыразимо прекрасен».

Кем бы ни был тот, кто рассказал Грейсу о двенде, в наблюдательности ему не отказать.

Шести футов ростом, изящный, с тонкой талией и узкими бедрами, но удивительно широкой грудью и могучими плечами, придававшими ему сходство со стилизованной кирасой, а не живым существом, двенда стоял перед ним. На то, что это мужчина, указывали и плоская грудь, и выпуклость в области паха под свободными черными штанами. Длинные руки заканчивались узкими ладонями со слегка согнутыми пальцами, будто сохранившими память о том времени, когда они были когтями. Ногти на свету отражались радужным блеском.

И, наконец, лицо. О таком лице восторженные друзья Шалака могли только мечтать: белое, как кость, подвижное, умное, с длинными губами и весьма мясистым подбородком, крупным носом, словно компенсирующим худобу впалых щек, и широким, плоским лбом. Длинные черные волосы свободно свисали по обе стороны лица, падали на плечи и волнистой струей скатывались по спине. Глаза…

Легенды говорили правду. Это были черные впадины, но в глубине их мерцал тот же радужный блеск, которым отливали и ногти двенды. В полном дневном свете они наверняка вспыхнули бы, как солнце, встающее над устьем Трелла.

Двенда наклонился над ним, и в этом движении было одновременно и что-то почтительное, и что-то хищное.

— Хочешь, чтобы я тебя съел?

Рингил снова ощутил шевеление в паху.

Возьми себя в руки, Гил. Это твой враг, и ты едва не убил его прошлой ночью.

А сегодня? Может, справишься сегодня?

Ответа он не знал, а потому лишь откашлялся и, стараясь не обращать внимания на пробегающую по телу трепетную волну, заговорил нарочито беззаботным тоном.

— Разве что попозже. Сейчас у меня слишком болит голова.

— Да. — Двенда повторил жест головой, и в чернильных глазах запрыгали огоньки. — Извини за боль. Повреждение незначительное, и здесь ты поправишься скорее, чем в своем мире. К тому же другого способа остановить схватку, не убив тебя, у меня не было.

— То есть я тебе обязан.

Двенда вдруг улыбнулся. Только вот зубы… Не самое приятное зрелище.

— Наверно.

— Спасибо.

Совершенно неожиданно и так быстро, что Рингил не успел среагировать, двенда опустился на корточки и положил ему на щеку горячую ладонь. Длинные пальцы скользнули в волосы, спутались с прядями, потянули…

— Боюсь, Рингил Эскиат, мне потребуется от тебя нечто большее, чем просто благодарность.

Губы были прохладные и твердые, и, прежде чем Рингил понял, чего от него хотят, они раскрыли его рот, и влажный настойчивый язык встретился с его языком. Прикосновение щетины к подбородку оказалось неожиданно мягким, как будто по нему прошлись бархоткой. Тлевший огонек моментально полыхнул, вскинулся, разбежался с кровью.

Двенда отстранился.

— Ты еще не поправился.

Рингил раздвинул спекшиеся губы.

— Мне полегчало.

Но двенда уже поднялся, таким же плавным, быстрым, неуловимым движением, как и опустился. Остался только тающий след: легкое давление пальцев на голову, влажная настойчивость губ, мимолетное, но обещавшее большее, прикосновение языка. Двенда снова отступил из света в полумрак, слишком поспешно, как показалось Рингилу.

— Позволь судить об этом мне, — резко отозвался он.

Удивленный такой сменой тона, Рингил лишь вскинул бровь.

— Тебе виднее, мы же у тебя дома.

— Вообще-то не у меня. — Двенда оглянулся через плечо. — Но уже близко. И будет лучше, если командовать буду я.

— Ладно.

Рингил поднялся — к сожалению, куда с меньшим изяществом. Их разделяли считаные шаги, и он чувствовал запах. Ему доводилось попадать в подобные ситуации: в последнюю минуту новичка охватывает паника, он уже не уверен, чего именно хочет и хочет ли вообще. Тут нужны терпение и чуткость, понимание, когда лучше проявить упорство, а когда — отступить и подождать. Всем этим премудростям он научился от Грейса.

Рингил ждал.

Молчание затягивалось. Запах ощущался вполне отчетливо и казался знакомым, но выделить его составляющие не получалось.

— Где мы? — спросил наконец Рингил. — Под городом?

— В некотором смысле. — Пауза позволила двенде вернуть самообладание. Он отошел еще на пару шагов, на безопасное, как ему, наверно, представлялось, расстояние и повернулся. — Вот только этот Трилейн ты, думаю, не узнаешь. В твоем варианте пройдут миллионы лет, прежде чем из речных отложений сформируется камень, который ты сейчас видишь.

— А побыстрее туда вернуться нельзя? Есть же короткий путь? Вроде путешествия под землей, как это делают кириаты?

— Нет. — Губы двенды тронула легкая улыбка. — Черный народ — инженеры. Они во всем идут долгой дорогой. В общем-то, как и люди. Со временем вы станете почти такими же.

— Я знаю нескольких махаков, которые вряд ли этому обрадуются.

Двенда пожал плечами.

— Они до той поры не доживут. Ни как культура, ни как отдельные личности. Впрочем, вы тоже не доживете. Ни лига городов, ни империя.

— Ты говоришь об этом с таким превосходством. Это раздражает. — Рингил тоже улыбнулся. — Не обижайся, конечно.

— С какой стати? Да, с превосходством, но оно ведь заметно и невооруженным глазом.

— Значит, все верно. Все эти истории о тайном олдраинском знании. Вы — бессмертны?

Тот же жест.

— Пока — да.

Рингил рассмеялся. Не смог удержаться.

— Как тот лающий черный пес. Да разве такое можно знать?

Смех долетел до потолка, отразился разрозненным эхом, и оно ускакало в темноту. Двенда нахмурился.

— Черный пес?

— Неважно. Это я так, к слову. — Он попытался припомнить какие-нибудь детали тех долгих и по большей части пустых разговоров, что велись вечерами за столом у Шалака. Сыр да вино да приятная компания — воображение играло. — Значит, вот мы где. Это, должно быть, олдраинские болота. Место, о котором говорят, что здесь не чувствуешь уз времени. Обитель Вечности.

— Его называли и так. Но не только.

— И как же ты меня сюда доставил? Колдовством?

— Проще сказать, что я перенес тебя сюда. Когда мы призываем аспектный шторм, водоворот альтернатив захватывает все в пределах определенного радиуса. Поскольку ты был рядом, воронка подхватила и тебя.

— Ловко. А меня научишь такому фокусу?

— Нет. Вам нужно… пройти долгий путь эволюции, прежде чем такое станет возможным.

Рингил присмотрелся к замершей у стены фигуре. Теперь он видел, что это некое облачение вроде защитного костюма и что висит оно в воздухе совершенно непонятным образом. Он подошел поближе. Гладкий овальный шлем без каких-либо внешних украшений больше всего напоминал голову некоего морского животного, высунувшегося за глоточком воздуха.

— Твой?

— Да.

Рингил осторожно протянул руку, провел ладонью по штанине. Материал был гладкий, скользящий и прохладный и походил скорее на кожу, чем на металл. Носить его, наверно, было так же удобно. Забрало — он обнаружил его только теперь — представляло собой полоску черного, как и весь костюм, стекла, вставленного в шлем с такой точностью и аккуратностью, наблюдать которые ему доводилось только в изделиях кириатских инженеров. Рингил подержал штанину на ладони, отпустил, и она вернулась в прежнее положение.

— За мной ты пришел без этого.

— Не было времени надевать. — Тон сменился на ироничный. — Да и не понадобилось, как оказалось.

Ощущение было такое, словно чьи-то нежные пальцы коснулись затылка. В заполненной мраком пустоте звонко падали капли. Рингил обернулся — его спутник стоял рядом, на расстоянии вытянутой руки. На сей раз пламя внизу живота вспыхнуло моментально, загудело, рванулось вверх, лизнуло ребра.

— Тебе просто повезло, — пробормотал Рингил.

Двенда приблизился еще, словно проплыв по воздуху.

— Неужели?

Он ничего не мог с этим поделать — улыбка появилась на губах, растеклась, словно растаявшее масло, но не соскользнула, а заиграла. Дыхание углубилось, пульс горячим воском пополз по рукам, стек ниже, к животу, и еще ниже. Штаны стали вдруг тесными и едва сдерживали рвущийся наружу раскаленный железный прут. Двенда поднял руки, и Рингил задрожал от легчайшего прикосновения.

— Сколько сейчас времени? — спросил он, с трудом шевеля непослушными губами.

Вопрос пришел ниоткуда, в нем не было никакого смысла, и Рингил сам не смог бы объяснить, зачем спросил, — как тонущий, он просто барахтался, безотчетно сопротивляясь неизбежному.

Двенда сделал еще полшага, ступив в тень. В глазах плясал огонек свечи, а сила эрекции — Рингил ощутил ее бедром — не уступала его собственной.

— Здесь нет времени, — шепнул голос. — Здесь время — я. И другого тебе не надо.

Все повторилось. То же прохладное прикосновение ищущих губ. Горячее вторжение скользкого, напрягшегося языка. А потом мир накренился и рассыпался искрами, как подсвечник с горящей свечой, упавший среди блюд прерванного в темноте пира, среди яств, стынущих в ожидании любого, кто пожелает их вкусить.


Было сыро и холодно, но он этого не заметил — одежда вдруг исчезла, и горячие поцелуи двенды уже прокладывали путь вниз, вдоль шеи, через обнаженную грудь. Нетерпеливые пальцы стащили штаны, рванули подштанники, и двенда, опустившись на колени, охватил губами головку члена.

Дыхание перехватило от дохнувшего на него жара, по телу пробежала дрожь, но потом ритм фрикций установился, и Рингил схватил двенду за плечи, вцепился пальцами в волосы, вонзил ногти в кожу. Вырвавшийся из него долгий, натужный стон перекрыл хлюпкие, чмокающие звуки, издаваемые двендой. Прохладная пятерня приподняла, словно взвешивая, мошонку, затем отделившийся от нее длинный палец скользнул в щелку ануса. Неведомо как двенда ухитрился смочить палец то ли слюной, то ли чем-то еще, и Рингил почувствовал, как раскрывается навстречу умелому, осторожному вторжению.

Сердце перевернулось.

Пареньки в Гэллоус-Уотер ничего подобного никогда не делали.

Рингил даже не заметил, как оказался на холодных камнях. Приподнявшись, он увидел собственное вытянувшееся тело, сбившиеся к коленям штаны, носки сапог и склонившуюся над ним темную фигуру с опущенной головой, похожую на припавшего к добыче хищника с ритмично двигающимся ртом. К исходившему от двенды запаху, острому, сочетающему в себе несколько ароматов, примешивался посторонний, едва уловимый запашок дерьма из открытого ануса. А рот и палец продолжали и продолжали, наращивая ритм, продвигаясь все ниже, все глубже, подгоняя Рингила все ближе и ближе к пику…

…и толкая вниз.

Он кончил прямо в хлебающий рот двенды, кончил, сотрясаемый промчавшейся через него силой, оторвавшей его от пола и едва не переломившей хребет. Она швырнула его на камни, опустошенного, дергающегося и — он осознал это в холодном поту — смеющегося, задыхающегося, бормочущего невнятно: «Нет, нет, нет…»

К глазам подступили слезы, первые после тех, что пролились в далекой уже юности, когда он вышел живым из своей первой кровавой мясорубки.

Потом, когда он, уже обессиленный, лежал неподвижно на спине, двенда приподнялся, скользнул вперед, уселся ему на грудь и, взяв в руку собственный набухший член, принялся тереть им о щеки и губы Рингила. В нос ударил уже привычный запах, пряный, дурманящий, тяжелый. Следуя за мягкими, но настойчивыми тычками, Рингил потянулся за членом раскрытыми губами. Двенда подался вперед, и по губам его, когда попытка удалась, скользнула улыбка.

Продолжая сосать и покусывать, но не забывая и о других возможностях, Рингил протянул руку вниз, нащупал бархатистую плоть и попытался поймать взгляд двенды, однако тот произнес вдруг что-то на незнакомом языке и приподнялся.

— Но я хочу…

Двенда сдвинулся назад и снова улыбнулся.

Двумя руками он развел Рингилу ноги, согнул их в коленях, поплевал на ладони, потер ими в промежности и, отступив и устроившись поудобнее между ног, принялся за дело уже всерьез, проникая все глубже и глубже, настойчиво, безжалостно, стиснув зубы, прокладывая путь туда, куда не дошел палец, и при этом приговаривая на незнакомом языке, поддерживая заданный темп. И Рингил помогал ему, задирая и разводя ноги, двигая бедрами, кусая губы и повторяя в одном с двендой ритме: «Да, да, да…»

В какой-то момент двенда не выдержал и упал на него, сжал его голову обеими руками и расщепил его губы еще одним поцелуем. Темп нарастал, движение обретало инерцию, ход шел легче, и Рингил чувствовал, как в нем рождается новый голод, как крепнет и наливается силой член, и двенда тоже чувствовал это и улыбался, и он вдруг понял с полной ясностью, что двенда был прав, что здесь нет времени, что оно и не нужно совсем и не значит ничего в сравнении с этим, с этой бешеной скачкой, с этим неутолимым голодом, с желанием отдаться, забыться и раствориться в вырывающихся между стиснутыми губами: «Да, да, да, да…»

Огонь бушевал в них обоих, прожигал плоть и кожу, наполнял ни с чем не сравнимыми ощущениями, грозя вырваться и унести туда, где ни время, ни все, что имеет значение в других местах, не важно и не существенно.

Унести навсегда.


Рингил очнулся с первыми, проникающими через узкие оконца лучами рассвета и под доносящиеся из сада звуки. Он лежал на шелковых простынях, ощущая томную, приятную боль в каждой клеточке тела, ловя свой собственный кисловатый запах, к которому примешивался чужой, смутно знакомый, пряный. Он усмехнулся, втянул свежий воздух. Все вокруг казалось знакомым, дышало уютом и непринужденностью. Таким было, наверное, возвращение в юность. Полный покой, не потревоженный никакими мыслями.

Рингил еще раз улыбнулся, уже сознательно, и повернулся.

Рассвет.

Он откинул простыню.

Проклятие. Рассвет.

И все вдруг ушло — и покой, и бездумное блаженство. Все это вырвали, отобрали, как когда-то отобрали Джелима, дом, победу, которую, как им казалось, они одержали.

Он выбрался из шелковых пут, глянул на пол, где вроде бы осталась одежда. Но нет, она лежала, аккуратно сложенная, на деревянном комоде у окна. Рядом, прислонившись к стене, отдыхал в ножнах Друг Воронов. Рингил поднялся. За окном щебетали птахи, отчего тишина в комнате казалась еще гуще, тяжелее. Комната вдруг показалась ему странно знакомой, но легче от этого не стало. Даже наоборот.

Какого…

— Думаешь пробиваться с боем?

Рингил обернулся. Рука сама потянулась к мечу. Двенда стоял у двери, уже одетый, и улыбался. Волосы откинуты назад, руки сложены на груди поверх вязаного, черного с синим камзола. На ногах черные сапоги. Заправленные в них аккуратно брюки тоже темные. Никакого оружия.

Если не принимать во внимание лишенные выражения черные глаза, почти человек.

Не выдержав пустого взгляда, Рингил отвернулся и начал разворачивать одежду.

— Мне нужно идти, — не совсем уверенно сказал он.

— Не нужно.

Рингил неуклюже натянул рубашку.

— Ты не понимаешь. У меня встреча. Я могу опоздать.

— А, как та принцесса из сказки. — Он пощелкал пальцами, подстегивая память, которая, как всегда доказывал Шалак, вмещала тысячи лет. — Как ее звали? Ну, подскажи. Она забыла о времени и всю ночь протанцевала на балу, пока не стерлись подошвы, а потом обнаружила…

Рингил уже натягивал штаны.

— Знаешь, сейчас мне не до шуток.

— Ладно. — Голос прозвучал так близко, что Рингил вздрогнул, будто за шиворот плеснули холодной воды. — Скажу иначе. Ты никуда не пойдешь.

— Попробуй остановить.

— Уже остановил. По-твоему, который сейчас час?

В глубине глаз олдраина появилось слабое, с розоватым отливом приближающегося восхода свечение. Сердце дрогнуло и провалилось. Он вдруг понял…

Двенда кивнул.

— Ты проспал рассвет. Ты проспал весь день и всю ночь. Выбился из времени. Они ждали тебя на Бриллин-Хилл. Ждали целых полчаса, как того, очевидно, и требует установленный обычай. Потом твое место занял секундант, человек по имени Дарби. И твой противник убил его. Проявил он себя вроде бы неплохо, но ему не хватило навыка владения мечом.

Рингил закрыл глаза и больно, до крови, закусил губу. Перед глазами, словно кто-то откинул невидимый занавес, встала картина: две группки людей на поляне у озерца. Серые, размытые фигурки в предрассветных сумерках. И двое мужчин, сошедшихся в поединке. Он услышал глуховатый металлический лязг мечей. Увидел неудачную защиту Дарби, выпад… и клинок достигает цели. Красный цветок на серой палитре дня, увидеть который Дарби уже не довелось.

Долго ли продолжалась дуэль? Сколько времени понадобилось Кааду, чтобы дождаться ошибки со стороны Дарби? Был ли Дарби достаточно трезв, чтобы достойно заменить человека, бывшего когда-то его командиром?

Рингил открыл глаза, и то, что увидел в них двенда, ему сильно не понравилось. Настолько, что он даже отступил.

— Эй, полегче.

— Ты знал. Знал…

Двенда кивнул.

— Ты тоже. Но позволил себе забыть.

Рингил расправил рубашку.

— Ты вернешь меня туда. На олдраинские болота. Я должен быть там до поединка. Ты…

— Боюсь, это невозможно.

— Ты вернешь меня туда, — процедил сквозь зубы Рингил. — Иначе…

— Иначе что?

Казалось, двенда даже не поднимал руки, но они вдруг схватили Рингила за ворот рубашки, рванули, и он налетел лбом на выставленную ладонь, а в следующее мгновение грохнулся на пол. Попытка подняться ни к чему не привела — в руках и ногах не было силы. Он бился, как вытащенная на берег рыба.

Двенда стоял над ним со сложенными руками.

— Видишь ли, Обитель Вечности — название не совсем точное. Мы можем плавать на мелководье, да; можем, попрактиковавшись, перейти туда, где время замедляет ход, почти останавливается и даже кружит вокруг себя по спирали. Все дело в градиентной относительности… неважно, этого тебе не понять. Но как бы медленно оно ни шло, остановить его совсем, как и повернуть вспять, мы не в состоянии. Что сделано, то сделано. Прими и смирись.

Рингилу удалось наконец перевернуться на живот и подтянуть под себя колени. Комната раскачивалась и кружилась, по рукам и ногам как будто стекал лед. Собравшись с силами, он снова попытался подняться.

Двенда вздохнул.

— Я опасался, что до этого дойдет, но не думал, что так скоро. Мы давно не общались с людьми, вот и разучились.

Носок сапога легонько ткнул его в грудь и перевернул на бок. Надежда подняться поблекла, став далекой мечтой. Рингилу едва удалось набрать воздуху в легкие.

— Кто тебя прислал? — прохрипел он.

— Меня не присылали. — Двенда опустился рядом с ним на колени. — Впрочем, несколько человек действительно ходатайствовали за тебя. Эти люди, похоже, не хотят видеть твое мрачное, но все еще красивое личико порезанным на ремни в какой-то мелочной разборке.

Он снова поднял руку, на этот раз ладонью вниз, и свет в глазах Рингила померк.

— Подожди, подожди…

Рингил не сразу понял, что двенда отозвался на просьбу. По нечеловеческому лицу пробежала тень какого-то выражения, похожего на нетерпение.

— Ну?

— Скажи мне… — сил больше не осталось, — только одно. Мне… надо знать. Это важно.

Ладонь дрогнула.

— Да?

— Как тебя зовут? Мы были вместе всю ночь, но я так и не спросил.

Секундная неуверенность, потом улыбка.

— Хорошо. Можешь называть меня Ситлоу, если уж так нужно.

— Нужно. — Теперь улыбнулся и Рингил. — Нужно.

Между ними повисло молчание. Двенда по-прежнему держал руку ладонью вниз.

— Не скажешь, откуда вдруг желание узнать мое имя? — спросил он наконец.

Рингил качнул головой и, собрав остатки сил, шевельнул губами.

— Все просто, — прошептал он. — Чтобы перепихнуться на скорую руку, имя знать необязательно. Но мне бы хотелось знать имя того, кого я намерен убить.

И тогда двенда коснулся его лица ладонью и тут же убрал руку. Убрал и как будто снял с него тонкую маску, которую Рингил, сам того не замечая, носил до сих пор.

Перед тем как все заволокло чернильной тьмой, Рингил увидел, как двенда повернулся к окну и встающее солнце выкрасило его пустые глаза в цвет крови.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С первым светом она отправилась во дворец.

Прийти раньше означало бы напроситься на арест. Жизнь на нижних эшелонах дворца начиналась задолго до рассвета — с растопки печей, чистки мраморных полов, — но придворные не появлялись до завтрака. Основанием для утверждения сего эмпирического правила послужил один прецедент. Два года назад некий губернатор дальней провинции допустил ошибку, изложив свою озабоченность императору непосредственно в его спальне, когда тот еще пребывал в постели. Причиной озабоченности был мятеж переселенных с востока кочевников, которые, покинув отведенную им резервацию, занялись привычным промыслом, то есть грабежом торговых караванов. Это до некоторой степени оправдывало настойчивость губернатора, подъехавшего к главным воротам еще до рассвета во главе конного отряда и принявшегося громко требовать, чтобы его незамедлительно провели к императору.

Он свое получил. Джирал на неделю отправил гонца вместе с его людьми в темницу — за неуважение к трону. Протесты советников в суде ни к чему не привели, наказание осталось в силе. Когда через неделю посланника привели к императору, мятеж уже благополучно закончился и вопрос потерял злободневность. Что подтвердило, сухо заметил Джирал, старую истину: нет ничего такого, из-за чего стоило бы так беспокоиться. И, демонстративно повернувшись к залу и возвысив голос, произнес речь.

— Время, друзья мои, сейчас другое, не то, что при правлении моего отца. Дни тяжких сражений и горьких лишений позади, как бы ни пытались доказать обратное его верные друзья и преданные советники. Успокойтесь, господа. Мы ни с кем не воюем, у нас нет врагов, нам никто не угрожает. Нет нужды собирать внеочередные советы и принимать жесткие решения. Империя процветает, пользуясь всеми благами мира. Наши трудности незначительны и мелки и требуют простых и взвешенных решений, которые, не обещая скорой славы, должны тем не менее быть эффективными. Лично я приветствую такую перемену. Она дарована нам теми, кто многим пожертвовал, чтобы мы жили в свое удовольствие, а не пытались имитировать их страдания. Я благодарен им за это и рад тому, что есть, и надеюсь, что те из вас, кто прошел через ужасы войны, разделяют мои чувства. А есть ли здесь такие, кто не разделяет их?

Ответом было красноречивое молчание собравшихся в тронном зале. Кто-то справа прочистил горло, потом, очевидно, передумал и оставил мысли при себе, замаскировав их кашлем. Джирал тоже услышал, все понял, улыбнулся и, подождав, пока стихнет эхо, похлопал в ладоши.

— Отлично. Как всегда, я в долгу перед вами за верность и поддержку. А теперь к порядку дня, и, пожалуйста, не говорите, что речь пойдет о чем-то более серьезном, чем выделение средств для ремонта городской канализации.

Его слова были встречены льстивым смехом, однако Аркет поймала себя на том, что и сама вторит большинству. Сочувствуя некоторым друзьям из старой гвардии, она понимала — Джирал не так прост, как кажется. Аркет зналапроштрафившегося губернатора и была о нем не слишком высокого мнения. Человек большего ума и прозорливости справился бы с ситуацией, не вставая из-за стола и без лишнего шума. Скорее всего, мятеж можно было бы подавить собственными силами, а возможно, и предотвратить, заранее все просчитав. Нужно лишь держать руку на пульсе и не пропускать тревожные сигналы, тогда и температура не достигнет точки кипения. Кого-то примерно покарать, где-то пойти на уступки — в девяти случаях из десяти такой подход срабатывает. Она и сама не раз поступала так в прошлом, когда на троне сидел Акал. Паника и чрезмерная суетливость — запоздалая реакция глупцов.

Теперь, ожидая в вестибюле, когда Джирал соизволит наконец подняться, перебирая сказанное Кормчими, она вовсе не была уверена, что бессонная ночь, крин и беспокойство не толкают ее к такой же ошибке.

С другой стороны…

— Двенды ушли, Аркет. Тысячи лет назад. Покинули пределы этого мира, поняв, что не в силах победить нас.

— Вероятно, они вернулись.

Молчание. Эти паузы Кормчего так действовали на нервы. Затем…

— Не смешно. Двенды — не предмет для шуток, дочь Флараднама.

— Я не собираюсь шутить, Ангфал. И у меня есть занятия получше, чем приходить сюда и пытаться тебя рассмешить.

— Нисколько не сомневаюсь. Начать с того, что, если ты права и двенды действительно вернулись, дождавшись, пока кириаты уйдут, то вам всем пора рыть могилы. Рассчитывайте тысяч на сто, так что начать лучше заранее.


— Император примет вас немедленно.

Аркет вскинула голову — камергер не успел спрятать ухмылку. Немногие удостаивались чести получить аудиенцию в спальне Джирала. Вопрос напрашивался сам собой, и она не сомневалась, что уже к полудню придворные сплетники предложат по меньшей мере с дюжину разной степени непристойности ответов.

— Улыбочку сотри, — сказала она, поднимаясь, — а то я на обратном пути срежу.

Ухмылка пропала, будто ее смахнула невидимая лапа. Камергер попятился. С крином ей было почти весело.

Вот так и держись, Аркиди. Его величество Джирала Химрана Второго запугать будет потруднее.

Она вошла в комнату, пахнущую сексом.

Императорская спальня была обращена на восток, и большие, от потолка до пола, окна открывали чудесный вид. Врывавшийся обильным потоком солнечный свет добирался до противоположной стены, окрашивая все, чего касался по пути, в золото, — занавеси на громадной кровати, смятые покрывала и три спящие фигуры под ними. Скользнув взглядом по изгибам и выпуклостям, Аркет заставила себя отвернуться.

— Аркет! Доброе утро! — Джирал стоял у деревянной ширмы в дальнем углу комнаты, завернувшись в длинный шелковый халат. Перед ним на трех столиках стояли поданные к завтраку блюда. Поворачиваясь к ней, он прихватил с тарелки перепелиное яйцо, отправил его в рот и энергично задвигал челюстью. Помахал укоризненно пальцем. — Знаешь, сказав, что жду от тебя скорого отчета, я вовсе не имел в виду настолько скорого. Меня бы устроило и после полудня.

Она поклонилась.

— Прошу извинить, что нарушила ваш отдых в ранний час, мой господин…

Джирал махнул рукой, не переставая при этом жевать.

— Ничего, все в порядке. Мне это даже на пользу. — Проглотив пережеванное, он указал на стоящие перед ним блюда. — Сегодня я впервые попробовал кое-что еще горячим. Ну, какие новости? Как провела ночь с моим маленьким подарком?

— Ваша щедрость, мой господин… беспредельна. Но я еще не ложилась.

— Какая жалость. — Джирал откусил от яблока. Его глаза холодно, по-звериному блеснули. Он прожевал кусок, проглотил и вытер рот тыльной стороной ладони. — А я надеялся, что мы, так сказать, сравним впечатления. Может, даже обменяемся опытом.

— Господин, известие о вторжении двенд сильно обеспокоило Кормчих.

— Да-да. Ты и сама выглядишь обеспокоенной. — Джирал посмотрел на надкусанное яблоко, потом бросил его на тарелку. — Ладно, проходи.

Он раздвинул створки ширмы и прошел в соседнюю комнату. Света здесь тоже хватало, только более рассеянного и падающего разноцветными полосами благодаря вставленным в нижнюю часть окон мозаичным панелям, живописующим сцены величайших побед в истории империи. Крохотные, словно живые, розовые и голубые пятнышки подрагивали на деревянном полу и стенах, отдыхали на зеленой коже, которой был обит большой письменный стол в углу. У столика поменьше стояли уютные кресла.

— Садись. — Джирал опустился в одно кресло, жестом указал на другое, прикрыл ладонью могучий зевок и устроился поудобнее, положив ногу на столик. Полы халата разошлись, предложив ее вниманию впечатляющих размеров мужское достоинство. — Итак, они обеспокоены?

Аркет замялась.

— Я бы сказала, господин, они даже испугались.

— Испугались? — Джирал откашлялся. Переменил позу. Поправил халат. — Перестань, они ведь ничего такого не понимают. Ты же сама говорила, Кормчие — не люди. И кстати, ты с многими Кормчими разговаривала?

— С двумя, мой господин. С Ангфалом, который установлен в моем домашнем кабинете, и с Каламаном, тем, что на корабле в Кириатском музее. Они разные — Каламан более прагматичен, менее склонен драматизировать, — но у обоих мое сообщение вызвало схожую реакцию. Оба предупредили, что двенды способны на многое, и оба придерживаются того мнения, что если эти существа возвращаются в наш мир, последствия могут быть катастрофическими.

— Гм… — Джирал потер подбородок. Похоже, он и сам уже попытался сделать какие-то выводы из доклада разведчиков. — Катастрофическими для кого? Из твоего рассказа я понял, что мифы о двендах зародились где-то на севере. Может быть, они и ограничат свои набеги этой частью света?

— Господин, они напали на Хангсет.

— Да, отвечая то ли на молитвы и призывы какой-то северянки, то ли на присутствие некоего камня, обнаруженного только на севере.

— По большей части на севере, мой господин. — Аркет знала, что за этим последует, и постаралась унять беспокойство. — Отложения глиршта встречаются и в других частях империи.

Император пристально посмотрел на нее.

— Ты ведь сама во всю эту чушь насчет глиршта не веришь? Если двенды используют камень как своего рода маяк, то его нужно соответствующим образом обработать, придать нужную форму. Как сделала наша подружка из Хангсета.

— Я не верю в…

— Не прерывай императора, когда он размышляет вслух. Это неучтиво.

Она сглотнула.

— Простите, мой господин.

— Прощаю, прощаю. — Он лениво махнул рукой. — А теперь посмотри. Наши торговые корабли ходят вдоль берега, руководствуясь не только огнями, которые можно заметить с верхушки мачты, и не только теми раскрашенными безделушками, что болтаются на воде. Они выискивают маяки и буи. Двенды, скорее всего, поступают точно так же. Они будут искать камень определенной формы. Нечто, приготовленное их сообщниками, теми, кто поклоняется им.

Придуши это в зародыше, Аркиди. Иначе будет поздно. Иначе этот кусок дерьма, пытающийся влезть в отцовские сапоги, подпишет, не задумываясь, соответствующий указ, и ты снова увидишь растянувшиеся от горизонта до горизонта колонны беженцев.

— Двенды, мой господин, ушли тысячи лет назад. — Получилось неплохо, учитывая недосып и утреннюю порцию кринзанза. Спокойно и убедительно. — Если у них и были какие-то сообщники среди людей, эти сообщники давно мертвы. Что касается той женщины, Элит, то идола определенно вытесала не она сама. Скорее всего, он достался ей в наследство, как своего рода семейная ценность. Да и на вид ему по меньшей мере несколько веков.

— А ты не думаешь, — мягко прервал ее император, — что самой Элит тоже несколько веков? Не думаешь, что двенды поддерживали в ней жизнь с помощью колдовства, что они даровали ей бессмертие в награду за верную службу? Может, она ведьма. Или даже создание из камня, в которое затем вдохнули жизнь.

Аркет чувствовала себя так, словно сидела на краю кратера Ан-Монала. Перед ее внутренним взором предстала Элит, подвешенная на дыбе или раздираемая на части, орущая от боли. Тысячи других, подобных ей, изгнанных из Дома, с жалким скарбом, который им позволили забрать, бредущие по дорогам, избитые, лишенные всего теми самыми солдатами, которым полагалось защищать их. Жизни многих зависели от состояния механизма, повлиять на который она могла лишь в самой незначительной степени.

Обычно у нее получалось читать мысли императора по его лицу, но сейчас он как будто надел маску.

— А вы в это верите, мой господин? — осторожно спросила Аркет. — В то, что эта женщина… ведьма? Или даже голем?

Прежде чем ответить, император некоторое время рассматривал свои пальцы, похоже недовольный маникюром. Потом вздохнул.

— Наверно, нет. Да что там, нет, не верю.

— Тогда…

Он вдруг ткнул в нее пальцем.

— Проклятье, Аркет, я ведь предупреждал, чтобы не перебивала!.. Я уже начинаю подумывать, не была ли ошибкой проводимая отцом после войны политика переселения. Он ведь и прежде ошибался. Ты, конечно, помнишь жуткую резню в Ванбире. В результате, как я понимаю, мы получили десятки тысяч человек, которые живут среди нас, отказываются в своем большинстве принимать нашу веру, не желают пользоваться предлагаемыми империей благами цивилизации, предаются идолопоклонничеству и неведомо чему еще. Не хочу уподобляться этому прыщику Менкараку, но если, допуская такую религиозную свободу, мы навлекаем на себя тысячелетнее проклятие, то не пора ли пересмотреть некоторые наши ценности? И может быть, не стоит терпеть этих людей в наших пределах?

Аркет молчала. Ждала.

— Ну?! — рявкнул Джирал.

— Вы, ваше величество, даете мне позволение высказаться?

— Ох! Святые отцы-угодники! Хватит дуться, Аркет! Выкладывай, что думаешь. Разве не за это я тебе плачу?

Аркет ответила не сразу. Она явилась во дворец с твердым намерением припугнуть Джирала, но теперь начала сомневаться, что первоначальная идея была так уж хороша.

— Мой господин, Кормчие говорят, что двенды были властелинами миров, расположенных параллельно нашему, миров, которые как бы занимают в пространстве то же место, что и наш, и что они находятся рядом, по соседству, буквально рукой подать. Не могу сказать, что понимаю, как это работает, но это соотносится с некоторыми распространенными на севере легендами, согласно которым некоторые места населены потусторонними существами, колдовским образом скрытыми от человеческих глаз. В определенный час ночи или посреди грозы горный кряж, к примеру, становится сказочным замком, а если постучать по лесному дубу, он откроется перед тобой, как ворота, ну и так далее. Я нахожу в этих историях отражение путешествия кириатов сюда из другого мира, а потому склонна принимать их всерьез, но есть одно большое отличие. Моему народу, прежде чем попасть сюда, пришлось прокладывать путь через самые плотные, самые разогретые слои во внутренностях Земли. — Она остановилась, перевела дыхание и осторожно продолжила: — Двенды, похоже, умеют прокладывать такого рода пути везде, где только пожелают. Могут попасть в наш мир в любом заданном пункте.

Слова ее словно испарились в тишине. Откуда-то доносились негромкие, привычные, обыденные звуки. Хлопали двери, отдавались распоряжения, булькала в трубах вода. Император снова посмотрел на свои руки.

— Хочешь сказать, это не просто локальная проблема? — пробормотал он.

— Я лишь хочу сказать, мой господин, что до тех пор, пока мы не уясним, каковы их намерения, рассуждать о географии бессмысленно. Двенды могут появиться в любом месте, от пустошей Демларашана до дворцовых садов Ихелтета.

Джирал фыркнул.

— А каменный идол? Прошлой ночью, как мне показалось, ты почти не сомневалась, что в нем кроется ключ к вторжению. Передумала? С чего бы вдруг?

— Нет, мой господин, не передумала и по-прежнему считаю, что он играет некую важную роль. Но ничего подобного я прежде не видела. Хотя и Ангфал, и Каламан сразу узнали его по моему описанию, а узнав, только что не обосрались от страху. Впрочем, об этом, мой господин, тебе лучше пока не знать. Элит привезла его с собой, когда их переселяли, но к тому времени она уже была не вполне в себе. Тяжелая, неказистая, грубой работы фигура. Могу сказать, среди местного населения, как на юге, так и на севере, такие скульптуры не в ходу. Возможно, где-то у кого-то и есть что-то подобное, но…

— Поиски организовать нетрудно. Прошерстить дом за домом все районы, где обосновались переселенцы.

Вот тебе Хойрановы яйца.

— Согласна, мой господин, но я вовсе не уверена, что это будет эффективным использованием имеющихся в вашем распоряжении ресурсов. Вообще-то у меня уже есть гораздо менее масштабный план действий, ставящий ту же самую цель, и если господин пожелает…

— Давай свой план, — устало кивнул Джирал. — И не тяни. Я уже понял, что ты прибежала во дворец в такую рань не просто так и что тебе что-то нужно. Что ж, излагай.

Легко сказать. В некотором отношении она как бы перескочила с неустойчивой, качающейся лодчонки на скользкий, но прочный причал. Аркет постаралась не выдать облегчения. Дальше — осторожно. Очень осторожно.

— И сама женщина, и идол, которого она привезла, происходят из Эннишмина, а если точнее, из восточных районов этой провинции.

Император поджал губы.

— Да уж, пропащее место. Ей бы радоваться, что попала на юг, где, по крайней мере, погода приличная.

— Да, мой господин.

— Я пошутил, Аркет.

— Да, мой господин. — Она выдавила улыбку. — Эннишмин действительно не балует идеальной погодой.

Император прищурился.

— Посерьезней, женщина. Неужели ты думаешь, что я стал бы терпеть твои выходки, твою недисциплинированность, твою заносчивость, если бы не ценил за что-то другое, кроме угодничества? Мне этого и от остальных хватает. Твое дело — говорить правду, даже если она меня и расстраивает. Так что давай, огорчи меня, раз уж собралась. Что там такое с Эннишмином? Говори.

— Да, мой господин. — Крин шумел в крови, вызывая острое желание закричать ему в лицо. Сдержалась она с трудом. — Когда я в разговоре с Кормчими упомянула, откуда взялся идол, они независимо друг от друга пришли к выводу, что вторжение в Хангсет было, возможно, следствием навигационной ошибки. Скорее всего, двенды намеревались попасть в восточную часть Эннишмина, но из-за перемещения идола оказались в другом месте. Представьте, что вы ориентируетесь по карте тысячелетней давности, — ошибок не избежать.

— Получается, эти двенды тоже несовершенны. Не ангельские сущности, заключенные в плоть, как обещает Откровение. Что ж, уже легче.

— Они далеко не совершенны, мой господин. Из того, что я узнала от Кормчих, следует, что они крайне импульсивны и отнюдь не всегда руководствуются мудростью, накопленной за миллион или более лет неизменного существования. А еще… — Она помедлила, не уверенная до конца, что об этом стоит упоминать. По крайней мере, для нее эта часть откровений Кормчего осталась неразрешенной и пугающей загадкой. — Ангфал полагает, что, возможно, они не вполне нормальны в нашем понимании значения этого термина.

Джирал нахмурился.

— Я слышал подобное не раз в отношении и чужаков, и врагов и не очень-то верю в такого рода заявления. Слишком уж удобно для тех, кто хочет быстро и легко устранить все различия. Да они же не такие, как мы; они просто ненормальные. И не надо много думать. Когда-то ненормальными называли махаков. Считали их бездушными скотами, зверьми, которые воют да питаются человеческим мясом. Потом выяснилось, что они всего лишь крепче нас в бою. Если уж на то пошло, Аркет, то ведь и о твоем народе отзывались не лучше. Вас называли сумасшедшими по человеческим меркам. Я сам это слышал.

— Да, господин. Об этом и говорил Ангфал. Психические изменения, случившиеся с кириатами за время пути сюда, стали результатом всего лишь одного-единственного перехода через пространство между мирами. Двенды, похоже, живут в этих пространствах. Не хочется даже думать, как долгое пребывание там отразилось на их состоянии. У меня лично нет сомнений в том, что человек не может выжить там без ущерба для здоровья.

Джирал задумался. Подперев подбородок кулаком, он долго смотрел на Аркет, словно надеясь, что она уйдет. Потом вздохнул.

— И ты хочешь сказать… ты всерьез полагаешь, будто эти чрезвычайно могущественные и, возможно, спятившие существа имеют какой-то особый интерес к Эннишмину. — Он то ли закашлялся, то ли хохотнул и махнул рукой. — В таком случае они точно рехнулись. Это же богом забытая дыра, где ничего нет, где для пропитания выращивают репу да охотятся на болотных змей. У них и на налоги денег едва хватает. Зачем двендам такая глушь?

— Кормчие предложили в некотором смысле объяснение. Похоже, на территории нынешнего восточного Эннишмина произошла когда-то решающая битва с двендами. Болота вдоль границы провинции, вероятно, не совсем естественного происхождения. По словам Ангфала, они возникли в результате применения кириатами некоего разрушительного оружия. Не исключено, что такое оружие повлияло на существовавшие в ту пору барьеры между мирами, ослабило их, сделало более проходимыми, чем в прочих местах. В тамошней культуре на удивление много историй о всевозможных духах и привидениях, а в лавках до сих пор предлагают к продаже так называемые олдраинские артефакты, предметы, найденные на болотах и якобы обладающие магической силой.

Джирал хмыкнул.

Аркет кивком выразила умеренное согласие.

— Понимаю, звучит маловероятно. То, что выдается за артефакты, скорее всего, напоминает о пребывании там в давние времена кириатских армий. Но нельзя исключать и присутствия во всем этом элемента правды. На рынках и в лавках в Трилейне, пользующихся особой популярностью у богатых энтузиастов, верящих в существование древнего олдраинского знания, мне доводилось видеть предметы, произведенные явно не людьми и не моим народом.

— Хочешь сказать, их потянуло на место, где они когда-то потерпели поражение? Зачем? Ради мести? — Джирал покачал головой и даже улыбнулся, но улыбка получилась невеселая. — В таком случае они немного опоздали. Может быть, кому-то стоило съездить туда и рассказать, что они разминулись со старинным врагом у Ан-Монала. Может быть, тогда они оставили бы нас в покое.

— А может быть, и нет, господин. В войне против двенд кириаты объединились с людьми, как и люди с кириатами при нашествии чешуйчатых. Если враг ушел, но оставил своих псов сторожить очаг, что делают с псами?

Джирал кивнул. Эту логику он понимал.

— Итак, ты хочешь отправиться в Эннишмин.

— Думаю, отправка туда экспедиционного отряда стала бы не лишней. Тысяча человек при инженерной поддержке могли бы…

— Тысяча человек? — Джирал даже в лице переменился. — И где, по-твоему, я их возьму? Щелкну пальцем, и из земли вырастут? Не забывай, сейчас не военное время.

— Не военное, мой господин. Пока еще не военное.

— Да, насмешила. — Император поднялся, прошел, тяжело ступая, к окну, выглянул наружу. Вернулся. — И даже если ты права, даже если мы наблюдаем прелюдию к военному конфликту, не забывай, что атака последовала с запада, со стороны океана. Ты же просишь меня об отправке крупного подразделения совсем к другой границе, находящейся более чем в тысяче миль отсюда, на основании невнятного бормотания какой-то древней машины и высосанной из пальца теории.

— Мой господин, я отдаю себе отчет…

— Нет, Аркет, не отдаешь. — Джирал повысил голос. — Ты покуриваешь кринзанз, оплакиваешь свою судьбу и потакаешь своим слабостям, не замечая, что мы, между прочим, управляем империей. Ты не слышишь, как топает, пыхтит и злобствует лига Трилейна, недовольная новыми торговыми ограничениями. Подонки слишком быстро забыли, кто поддержал их во время войны, и снова строят крупный флот. Ты не знаешь, что у южных берегов процветает пиратство, а в Демларашане назревает религиозный раскол, и нам, по всей видимости, уже до конца года придется посылать туда какие-то силы для удержания ситуации под контролем. Мало того, так еще каждый месяц сюда заявляется губернатор той или иной провинции и начинает жаловаться на разбойников, на плохое снабжение, на упадок здравоохранения, но при этом ни один из них не в состоянии собрать налоги для решения всех этих проблем. Короче говоря, Аркет, тысячу человек я тебе не дам, потому что лишних у меня нет.


На том все и закончилось.

Аркет забрала лошадь и отправилась домой, бормоча себе под нос и скрежеща зубами: верные признаки — как будто сама не знаю! — злоупотребления кринзанзом. Солнце било в глаза и уже припекало, обещая настоящую жару днем. Хуже всего было то, что она понимала — Джирал, в общем-то, прав. Военные возможности империи ограничены. На войне погибли десятки тысяч, нашествие чешуйчатых принесло огромные разрушения. На всей территории империи население лишь сейчас становилось на неокрепшие еще ноги. Сельское хозяйство и мануфактуры испытывали недостаток рабочей силы. Сразу после достижения мира и установления прочной границы с Трилейном пришлось сократить численность армии, и не потому, что империя устала воевать, а потому что экономические советники Алкала прямо заявили: если не уменьшить набор, урожай сгниет на полях, и подданные империи пострадают от голода. Вот почему, помимо прочего, имперские амбиции на северо-западе пришлось умерить, а в общении с соседями перейти на примирительный тон.

— Привези мне доказательства, — сказал Джирал перед ее уходом. — Нечто весомое и убедительное. Если понадобится, я отправлю туда всю армию, но я и пальцем не шевельну из-за туманных слухов, предположений да пары побрякушек, которые ты видела когда-то в витрине паршивой лавчонки.

— Тогда дайте хотя бы небольшой отряд, — умоляла она. — Несколько сотен…

— Нет, Аркет. Извини. — Он вздохнул. — К тому же ты нужна мне здесь. Если что-то случится, я хочу иметь тебя под рукой, чтобы ты быстро во всем разобралась.

Может, и так. Если не принимать во внимание кое-какие вредные привычки, император был далеко не глупым человеком.

Перед глазами встала вдруг Ишгрим, ее роскошное бледное тело… Почему бы и ей не попользоваться этим телом, взяв пример с Джирала, в постели которого их было даже три? Почему бы не убедить себя, что она имеет на него полное право, что она вольна распоряжаться ею так же, как и любой другой купленной вещью, например фруктами из кладовки или плащом из шкафа?

Может, ты просто дура, Аркиди? Никогда об этом не думала?

Одолеваемая этими и другими, ходящими по одному и тому же кругу мыслями, она спешилась в своем тихом дворике, удивившись, что никто ее не встречает. Даже тот парнишка из конюшни. Не самый, конечно, расторопный, но должен же был услышать, как она въехала во двор. Аркет раздраженно посмотрела в сторону конюшни и почувствовала мгновенный прилив ярости. Успокойся. Возьми себя в руки. Нельзя вымещать злость на слугах. Так говорил Флараднам, когда ей было лет шесть, и его слова прочно застряли в памяти. Она сама отвела Идрашана в стойло, повесила поводья на крюк и отправилась на поиски Кефанина.

Долго искать не пришлось.

Окровавленный, он лежал за дверью главного входа и, услышав шаги госпожи, попытался подняться. Волосы спутались от крови, которая стекала по щеке и падала каплями на каменные плиты, отмечая путь, который ему удалось проползти.

Аркет замерла от ужаса.

— Кеф? Кеф?!

Кефанин поднял голову. Губы зашевелились, как у вытащенной из воды рыбы, но звуков не было. Она опустилась на колени, подняла его голову и наклонилась.

— Простите, госпожа… — прохрипел он едва слышно. — Мы пытались их остановить, но они забрали ее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Последующие дни прошли для Рингила будто в лихорадочном бреду после полученной в сражении и незаживающей раны.

Было ли это состояние результатом манипуляций Ситлоу, использовавшим его для каких-то своих целей, или нормальной человеческой реакцией на пребывание на олдраинских болотах, он не знал. А если бы и знал, легче бы от этого не стало. Казавшиеся реальными ландшафты и интерьеры вдруг таяли, оплывали, как наклоненные к огню восковые стены, но за ними, что еще хуже, мерцало что-то холодное, как отражение Обруча в воде, и оттуда шло ощущение пустоты, такое пронзительное, что хотелось свернуться и заплакать. Какие-то люди приходили и уходили, склонялись к нему и с жуткой доверительностью нашептывающей на ухо змеи делились с ним загадочными фрагментами мудрости. Кого-то из этих посетителей он знал, в других было что-то кошмарно полузнакомое, подсказывавшее, что он знал бы их, если бы жизнь повернулась чуточку иначе. Они, по крайней мере, делали вид, что знают его, и именно логика их посылок пугала больше всего.

— Если это правда, — разглагольствовал Шалак теплым летним вечерком в саду за лавкой, — если верно, что страна олдраинов пребывает вне времени или на мелководье, у берегов времени, то его ограничения не применимы ко всему там происходящему. Вы только подумайте. Не обращайте внимания на сказки про то, как молодые люди, соблазненные олдраинскими девицами, проводили на болотах ночь, а затем, вернувшись наутро домой, узнавали, что прошло уже сорок лет. Это мелочи. Недостаток времени предполагает и недостаток ограничений на то, что может случиться в каждый данный момент. Вы одновременно проживаете миллион различных возможностей. Представьте, насколько трудно выйти живым из такой ситуации. Представьте, как легко сойти с ума.

— Подумайте, — повторил он и, наклонившись поближе, прошептал: — Поцелуй нас, Гил.

Рингил вздрогнул. Шалак задрожал и рассеялся. Вместе с ним исчезла часть сада. Из оставшегося на ее месте тумана вышел Флараднам. Вышел и как ни в чем не бывало сел напротив.

— Дело в том, Гил, что если бы я занял такую позицию при Гэллоус-Гэп, где мы все были бы сейчас? Уж я бы точно целым не выбрался.

— Какую позицию? — Рингил тупо потряс головой, вглядываясь в черные, как антрацит, черты кириата и не находя ни шрамов, ни даже царапинок. — Ты и не выбрался, Нам. Ты там и остался. Умер под ножом костолома.

Флараднам поморщился, словно услышал неудачную, оскорбительную для его вкуса шутку.

— Перестань. Если не я, то кто же руководил наступлением?

— Я.

— Ты?

— Да! Я. — Он сорвался на крик. — Ты же умер, Нам. Отдал концы. Мы бросили тебя. Даже не похоронили, оставили тело ящерицам.

— Гил, да что с тобой? Ты нездоров.

И так далее.

* * *
— К этому вообще можно привыкнуть? — спросил Рингил у Ситлоу, когда они сидели у мирно потрескивавшего костра. К поднимавшемуся дымку примешивался густой аромат сосновых иголок. — Ты долго привыкал?

Двенда удивленно посмотрел на него.

— Привыкнуть к чему?

— А ты как думаешь? Ко всем этим призракам, посещениям. Только не притворяйся и не говори, что ты их не видишь.

Двенда кивнул, но скорее себе, а не спутнику.

— Не буду. Конечно, ты прав, я их вижу. Но не так, как ты. Это не мои альтернативы, и для меня они ничего не значат. Я вижу лишь некое мельтешение вокруг тебя, вот и все. Что-то вроде тумана. С людьми так всегда.

— Ну да, — раздраженно бросил Рингил. — Только вокруг тебя никакого тумана не видно. Когда я этому научусь?

— Думаю, не скоро. — Двенда смотрел на огонь, и лицо его ничего не выражало. — Насколько мне известно, до сих пор никому из людей это еще не удавалось, разве что… но нет, он ведь был не совсем человеком.

— Кто?

— Не важно. — Ситлоу поднял голову и печально улыбнулся. — Ты спрашиваешь, сколько потребуется времени. Честно говоря, не знаю. Я с этим родился, как и все мы.

Потом они долго шли по узкой лесной тропинке, сначала между деревьями, потом вверх по склону холма. Глядя в спину широкоплечему двенде, Рингил думал о том, как странно, что он так легко, не задавая вопросов, подчинился чужаку. В этом было что-то неправильное. Просачивавшийся между кривыми стволами бледный свет помогал не терять из виду дорожку, но по-настоящему светло не становилось.

— Куда идем?

— Куда ты хотел, — бросил через плечо двенда, не оглянувшись и даже не замедлив шаг. — Выполню за тебя твое обязательство.

— И с какой же стати?

Ситлоу многозначительно ухмыльнулся.

— У тебя короткая память, Рингил Ангельские Глазки.

— Хорошо, что еще хоть что-то помню, — проворчал Рингил. — В таком месте…

Он зябко повел плечами.


В саду какой-то седой солдат в форме императорской армии, сказав, что знает его, ударился в воспоминания о кампаниях в пустыне, в которых Рингил никогда не участвовал.

— А ведь мы предупреждали старика Эршнара не уходить с холмов. Не слушали. Эти придурки понятия не имели, что такое война в пустыне. Неудивительно, что до нашего подхода чешуйчатые порвали их на куски. Помнишь, что они сделали с его ребрами? Помнишь, каким оставили?

— Не помню. — Ответил поспешно — в голову уже лезли страшные картины с пропеченного солнцем, незнакомого берега. — Говорю же, меня там не было.

— Знаешь, я потом несколько месяцев не мог избавиться от кошмаров. — Солдат как будто и не слышал его протестов. Наверно, ему, как и всем им, просто нужно было выговориться, тогда как Рингилу, чтобы жить дальше, оставалось только сопротивляться, отказываться, отбиваться в меру сил от всех этих призраков с их небывальщиной. — Да и сейчас такое бывает, особенно летом. Просыпаюсь с криком, в поту, а перед глазами они, лезущие из песка чешуйчатые рожи.

— Чешуйчатые пришли с моря, — твердо сказал Рингил — В пустыне их не было. Они выползли из западного океана, и туда мы их загнали. Это я помню, так все и было. А тебя в глаза не видел.

В глазах солдата отражались удивление и обида. Такое же выражение было у Дарби, когда Рингил предложил ему денег. А какое было, когда его убил Искон Каад? Рингил пристыженно отвернулся.

— Держись, Гил, — пробормотал, не глядя ему в глаза, Милакар. Старый солдат пропал, но сад остался. — Так оно лучше.

— Да? Кому лучше?

— Тебе никто зла не желает.

— Что за чушь ты несешь. У самого дом в Глейдсе.

— Вон оно что. Понятно. По-твоему, Глейдс только для Эскиатов? А мое место в трущобах?

Рингил усмехнулся.

— В чем дело? Хочешь быть таким, как я? Смотри не перестарайся.

Милакар отвернулся. Рингил ждал, что он вот-вот растворится, как и старик солдат, а потом понял, что хочет, чтобы он остался.

— Жаль, что с Гиршем так случилось, — сказал он торопливо. — Надеюсь, Эрил успел уйти.

Милакар только махнул рукой — сердито, не оборачиваясь. В глаза Рингилу он так и не посмотрел.


Выйдя из сумрачного леса, они пробирались между громадными камнями, как будто выраставшими из белого песка. Сколько они так шли, Рингил не знал; последним, что он помнил ясно, был сад, а до него вроде бы какая-то тропинка в лесу. Внизу, заключенный в рамку с зубчатым верхним краем, открывался вид на берег с кромкой прибоя. В ночном небе над морем сияли с десяток звезд и…

Рингил остановился как вкопанный.

— Это что еще за хрень?

Ситлоу, задержавшись между двумя булыжниками, лишь слегка повернул голову.

— Это луна.

Рингил вытаращился на висевший над горизонтом грязновато-желтый диск с темными пятнами.

— Похожа на солнце, — прошептал он. — Но какая ж старая. Как будто выгорела. Поэтому и свет слабый?

— Нет.

— А это не тот Небесный Дом, о котором говорят махаки?

— Нет, не он, — с нетерпеливой ноткой ответил двенда. — Не отставай. Это не только наша территория.

— Что ты…

Рингил недоговорил. Взгляд наткнулся на что-то необычное.

Сначала он подумал, что это либо статуи, либо просто камни, напоминающие формой людей. Но потом они зашевелились, и в спину как будто дохнул холодом страх. До них было ярдов двадцать, и тусклое мерцание луны не позволяло рассмотреть деталей, но он вроде бы разглядел груди, большие светящиеся глаза и круглые, как у миног, рты.

— Оружие не помешало бы, — шепнул он.

— Оно у тебя есть, — рассеянно сказал Ситлоу. — Меч за спиной, а кинжальчик из зуба дракона, тот самый, с которым ты так ловко обращаешься, на поясе. Только если что-то пойдет не так, толку от них будет немного.

Рингил дотронулся до плеча — перевязь на месте. Пальцы нащупали ножны, рукоять Рейвенсфренда. Еще минуту назад, он мог бы поклясться, меча там не было.

— Не трогай, — сдержанно предупредил Ситлоу. — Это акийя. Улыбайся, держись подальше от воды и не останавливайся. Может быть, они нас не тронут.

Он повернул в обход гранитной глыбы. Ноги вязли в сыром песке. Пара существ исчезли под водой, но другие остались на берегу, спокойно наблюдая за чужаками.

— Они не вооружены, — заметил Рингил.

— Не вооружены. Оружие им и не требуется.

Берег уходил вверх плавными уступами. В тусклом мерцании призрачного ночного солнца валуны отбрасывали на песок черные тени. Рингил обратил внимание, что существа — акийя, как назвал их Ситлоу — движутся параллельно им: они ныряли парами, проплывали под водой двадцать — тридцать ярдов, выныривали и дожидались остальных. Ветер доносил чирикающие, чмокающие звуки, смазанные шорохом набегающих волн.

Ситлоу остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Рингилу показалось, что губы его тронула улыбка.

— Что смешного?

— Они говорят о тебе.

— Ну да.

Тропинка уходила от берега. Нависшие стеной скалы в этом месте как будто обрушились, оставив после себя груды мусора, и Ситлоу повернул в узкий овраг между двумя накренившимися гранитными блоками. Теперь они удалялись от моря. Рингил еще раз дотронулся до Рейвенсфренда, проверяя, на месте ли меч.

— Когда ты вернул его мне?

— Он был у тебя с самого начала, просто ты этого не замечал. Довольно незамысловатый трюк. Могу научить.

— Так он все это время висел у меня за спиной? Даже в лесу?

Ситлоу оглянулся и снова усмехнулся.

— До леса мы еще не дошли.

Ноги стали вдруг словно ватные. Стена слева выросла в непреодолимую преграду.

— Тогда…

— Помолчи!

Ситлоу предостерегающе вскинул руку и указал глазами вперед. Рингил повернул голову и замер на месте.

Что за…

Один из акийя забрался на камень справа от них и сидел в позе ящерицы, опираясь на широко расставленные лапы с поджатыми, словно когти, пальцами.

Рука метнулась к Рейвенсфренду. Акийя слегка наклонил голову, похожие на лампы глаза зафиксировали движение.

— Я сказал, не трогай!

Впервые с того времени, как они встретились, Рингил явственно услышал страх в мягком, мелодичном голосе двенды. Он опустил руку. Акийя снова повернул голову и посмотрел на него в упор. Рингил пошатнулся, словно от удара.

— Только без глупостей, — негромко предупредил Ситлоу. — Никаких резких движений.

Рингил сглотнул и перевел наконец дыхание. Глаз он не отвел, в голове уже ворочались неуклюжие сравнения.

Больше всего акийя напоминал портовую шлюху из кошмара сутенера. Что-то подобное могло родиться в одурманенном фландрином воображении под плеск бьющейся о сваи воды. Длинные волосы, полные груди, бледная в свете чахнущего солнца кожа и гладкое, мускулистое, что неудивительно при жизни в воде, тело. А вот голова как будто состояла из углов. Да и глаза размером с кулак сидели в глазницах, которые больше подошли бы ящерице, чем человеку. Выдающиеся ребристые скулы отделяли верхнюю часть лица от нижней, почти полностью лишенной подбородка и приспособленной исключительно для хватания. Круглый рот казался еще одним, дополнительным глазом.

Поднявшись на валун, акийя съехала на пару футов вниз и висела на стене прямо над ними. За головой у нее Рингил разглядел два длинных, заканчивавшихся плавниками отростка, которые терлись о камень, отыскивая надежную опору.

Он прокашлялся.

— Стой, где стоишь, — шепнул Ситлоу. — Если бы она хотела напасть, уже напала бы.

Цепляясь за трещины и выступы, акийя спустилась еще ниже и теперь висела практически над головой у Рингила, так что при желании до нее можно было даже дотронуться. С собой она принесла запах соли, свежей морской воды и еще какие-то более тонкие ароматы, странным образом напоминавшие те, что издавал двенда. Волосы упали ей на глаза и повисли сетью перед лицом, но акийя откинула их небрежным и удивительно женственным движением руки. Левый глаз на мгновение закрыла мигательная перепонка, округлая нижняя губа сокращалась и расширялась наподобие зрачка. В какой-то момент за ними появились концентрические круги зубов. Появились и опустились. Рингил с усилием сглотнул, стараясь отогнать ощущение беспомощности и уязвимости. В любой миг акийя могла откусить ему голову, причем сделать это с такой же легкостью, с какой мачете срезает верхушку кокосового ореха.

Из глотки существа донеслись те же клацающие, липкие звуки, которые он слышал раньше. Оно посмотрело на двенду, потом на человека, словно сравнивая их.

Краем глаза Рингил заметил, как Ситлоу кивнул.

С быстротой и ловкостью ящерицы акийя повернулась, поднялась по камню, демонстрируя мощные мышцы задней части тела, и исчезла где-то вверху.

Рингил облегченно выдохнул. В груди грохотало сердце.

Пожалуй, оружие все-таки пригодилось бы.


Где-то на холодной, сырой от росы траве, в круге окутанных туманом камней, под незнакомыми звездами…

Обнаженное, белое, как кость, тело стоящего на четвереньках Ситлоу. Он пыхтит и рычит, словно пес, и Рингил снова и снова пронзает его сзади, ухватившись за бедра двенды. Ощущение, что они не одни, что обступившие их камни — молчаливые, возбужденные зрители, заплатившие за право наблюдать зрелище. Дрожа от вожделения, Рингил тянется за членом двенды — вот он, напряженный, пульсирующий, готовый взорваться.

Чувствуя эту силу, Рингил теряет остатки самоконтроля, слышит собственный рык, видит себя словно бы со стороны и сверху, как бьется он между расщепленных ягодиц Ситлоу, как качает набухший, выскальзывающий член, как тот вырывается из его пальцев, как воет и рвет траву двенда, и как он, Рингил, словно по сигналу трубы, кончает за ним следом.

И оседает, валится вперед, будто падающее в реку горящее здание, обхватив Ситлоу сзади, отчаянно выжимая последние капли в мокрую траву, вжимаясь лицом в широкие белые плечи, смеясь и всхлипывая, и слезы, теперь уже колючие, как льдинки, вонзаются в бледную кожу двенды.


За невысокими холмами, под небом, густо усыпанным звездами, пролегала дорога из черного камня. Дорога, построенная для гигантов. Разбитая, с торчащей между плитами травой, она растянулась на добрых пятнадцать — двадцать ярдов справа и слева от идущих по ней. Время от времени они проходили по каменным мостикам, поднимавшимся выше Восточных ворот в Трилейне. Справа, на склонах холмов, молчаливые, как стражники, застыли хмурые башни. Что-то в их архитектуре показалось Рингилу неправильным. Безликие, плоские, они напоминали детские рисунки зданий и отличались только высотой, как будто их вытянули специально, за пределы всякой разумной человеческой целесообразности.

— В них кто-нибудь живет?

Двенда бросил на башни косой взгляд.

— Нет, если есть иные варианты, — загадочно ответил он. — Не по собственной воле.

— То есть это тюрьмы?

— Можно и так сказать.

Некоторое время вместе с ними по дороге шел Джелим, но Джелим другой, незнакомый. Угрюмый красавчик изменился, заматерел и проникся мудростью, об обретении которой настоящий Джелим не мог и мечтать. Более всего он походил на успешного морского капитана, немало попутешествовавшего, повидавшего свет и еще не потрепанного жизнью. Говорил он легко и с апломбом человека, привыкшего к вниманию, часто улыбался и поразил Рингила открытостью и доверчивостью, свойственными разве что обитателям фантастического мира, существовавшего исключительно на фресках, которыми был расписан потолок в спальне Милакара.

— Как твой отец?

Рингил недоуменно посмотрел на него.

— Эй, не надо так шутить.

— Встретил его на улице пару месяцев назад. Джелим наморщил лоб, припоминая. Да, кажется, в Тервинале. Но ты же знаешь, как это бывает, оба спешили, так что и не поговорили толком. Передавай от меня привет, ладно? Скажи, мне не хватает тех наших долгих споров у камина.

— Конечно. Обязательно.

В какой-то момент Рингил перестать спорить с призраками — бесполезно. Но на сей раз оснований было более чем достаточно. Представить Гингрена ведущим у камина задушевные беседы с Джелимом — такое просто не умещалось в голове. И все же когда Джелим наклонился, взъерошил ему волосы и поцеловал небрежно в шею, как делал прежний Джелим, сердце кольнуло. А когда он, альтернативный Джелим, исчез, не попрощавшись, растворился медленно, крикнув: «Ну-ка, парни, прибавим шагу!», рассмеялся, шагнул в полупрозрачную дымку и пропал, вот тогда что-то случилось, что-то отдалось болью, как в тот раз, когда он впервые столкнулся с двендой в голубом урагане.

Позже сделали привал под громадным мостом, и Ситлоу развел костер с помощью красивой фляги, которую носил на поясе. Что было в ней, неизвестно, но вспыхнуло оно призрачным зеленоватым пламенем, а тепла дало на удивление много, учитывая объем горючего. За спиной у двенды прыгали тени по каменной опоре.

— Что чувствуешь, когда вызываешь бурю? — задумчиво спросил Рингил, глядя на огонь.

— Что чувствуешь? — сонно переспросил Ситлоу. — Ничего особенного. Могущество… просто могущество. Потенциал и волю, чтобы использовать его. В конце концов, это и есть магия.

— Я думал, в магии есть правила.

— Ты думал? — По его губам скользнула лукавая усмешка. — Кто тебе такое сказал? Торговка с рынка Стров?

— И все-таки? Разве тот, кто вызвал бурю, никак от нее не страдает?

— Нет, конечно. — Ситлоу помолчал, потом, поняв смысл вопроса, закивал — А, вон ты о чем… Сожаление. Ощущение утраты. Да, он всегда об этом говорил. Да, такая опасность есть. Аспектный шторм — это искривление всех допускаемых вселенной вариантов. Альтернативы собираются в нем, как складки на юбке у невесты. Для смертного эти альтернативы по большей части дороги, которые они никогда не пройдут, дела, которые они никогда не сделают. И организм на каком-то уровне понимает это.

Он?

Впрочем, останавливаться на этой загадке он не стал, слишком много было другого. Джелим появился и исчез, но печаль так и осталась в сморщенных складках сердца.

— Но ты ведь ничего такого не чувствуешь? — Ему не удалось скрыть горечи. — Ты ведь бессмертный?

Ситлоу мягко улыбнулся.

— Пока.

Взгляд его сместился влево, глаза сузились. За спиной послышались шаги.

— Ситлоу…

Голос был женский, плавный и мелодичный, но немного приглушенный, так что Рингил разобрал только имя двенды, да и то прозвучалонепривычно растянуто и искаженно почти до неузнаваемости. Он повернулся и увидел стоящую позади него фигуру. Незнакомка была в черном, с круглой головой, на плече у нее висел меч. До него не сразу дошло, что на ней защитный скафандр и шлем вроде того, который показывал под городом Ситлоу. Она подняла руку и сдвинула стеклянное забрало шлема, за которым Рингил увидел пустые глаза двенды.

По спине на тоненьких ножках пробежал страх, и Рингил ничего не смог с ним поделать. В какой-то момент в неверном свете костра темные, ничего не выражающие глаза двенды слились со шлемом, бледное лицо превратилось в тонкую рельефную маску с пустыми глазницами, шлем в шлеме, установленный на плечах защитного, под которым, как он подозревал, не было ничего, кроме той же, что и за глазами, пустоты.

Ситлоу поднялся и сделал несколько шагов навстречу гостье. Они взялись за руки и несколько секунд стояли так, похожие на детей, разговаривая на языке незнакомки. Потом Ситлоу кивком указал на Рингила и перешел на старо-наомский.

— …мой гость. Прошу любить и жаловать.

Женщина-двенда посмотрела на Рингила пустыми глазами, и лицо ее отразило не больше эмоций, чем маска. Потом губы сложились в кривую полуулыбку, она произнесла что-то едва слышно, сняла шлем, тряхнула шелковистыми волосами, тоже длинными, но не такими темными, как у Рингила, и покрутила головой, разминая, наверно, шейные мышцы. Щелкнули позвонки. И лишь после этого двенда шагнула ему навстречу с протянутой на уровне пояса рукой.

— Мое почтение людям твоей крови. — Она не только говорила с сильным акцентом, но и фразы строила по давно устаревшим правилам. — Мое имя Ризгиллен Иллрак, и я сестра уже знакомого тебе Ситлоу. Как твое имя?

Рингил взял протянутую руку. Почему Ситлоу она протянула две руки, а ему только одну? Что это означает?

— Рингил, — ответил он. — Много о тебе слышал.

Ризгиллен бросила взгляд на брата, который покачал головой и сказал что-то по-своему.

Женщина-двенда осклабилась — назвать это улыбкой Рингил все же не решился бы — и выпустила его руку.

— Нежданно вы пришли, я сожалею, что встретить не смогла достойно вас.

— Я выбрал береговую тропинку, и мы наткнулись на акийя, — объяснил Ситлоу.

— Мерройгай? — Ризгиллен нахмурилась. — Отнесись к ним с уважением, и они не тронут.

— Однако ж…

— Мне такое не нравится. И еще много прочего. Что-то затевается, Ситлоу.

— Ты слишком беспокоишься. Пришла одна?

Ризгиллен кивнула в сторону, откуда пришла.

— Ашгрин и Пелмараг где-то там. Никто не ожидал, что смещение будет таким значительным. Я нашла тебя только по запаху.

— Я позову их.

Ситлоу вышел из-под моста и исчез в темноте. Проводив брата взглядом, Ризгиллен с истинно олдраинским изяществом села у костра. Некоторое время она смотрела на зеленоватое пламя, возможно подбирая необходимые слова.

— Ты не первый, — сказала двенда, не глядя на Рингила. — Мы уже делали такое с другими смертными, мужчинами и женщинами. И я тоже. Но мой брат неосторожен, он слишком увлечен. Я вижу это ясно.

— Рад за тебя.

— Да. Вот что я тебе скажу. — Ризгиллен повернулась, и ее пустые глаза замерли. — Если ты обидишь моего брата, поступишь с ним плохо, я тебя убью.


Немного погодя из темноты донесся вой.

Рингил посмотрел на Ризгиллен, но черты ее идеально правильного лица нисколько не изменились, лишь по губам скользнула едва заметная усмешка. Он отвернулся и вдруг, совершенно неожиданно для себя, понял, что это за звук.

Выл, созывая своих, Ситлоу.

Ризгиллен по-прежнему смотрела на огонь, однако улыбка на ее губах заиграла смелее, увереннее — она знала, что он наблюдает за ней.

Внезапно из памяти всплыли слова прорицательницы, сидевшей у Восточных ворот, и Рингил осознал, что это за место. Битва грядет. Сойдутся силы, которых ты еще не видел. С какой уверенностью она это говорила.

Восстанет темный властелин.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Мы пытались их остановить, но они забрали ее.

Несколько долгих секунд слова оставались полной бессмыслицей. Ишгрин была подарком императора, и похитители не могли не знать, что их ждет медленная и мучительная смерть и что императорские хваты перевернут весь город, чтобы самим не заслужить такого же наказания. Да, конечно, северянка длиннонога и светлокожа, но красавиц рабынь хватало, и при необходимости любую девушку всегда можно найти в портовых пересыльных пунктах и купить, заплатив не больше, чем за приличного коня.

Это все не важно, кричал в голове крин. Откуда они узнали? Ишгрин у тебя со вчерашнего дня. Ее никто не видел, никто не знал, что она здесь. Ты сама узнала об этом только глубокой ночью.

Ситуация выглядела невероятной, и это пугало. Аркет наклонилась к Кефанину.

— Кто, Кеф? Кто ее забрал?

Управляющий попытался ответить, но у него только забулькало в горле. Беглый осмотр показал, что рана не смертельна; удар, должно быть, изрядно его оглушил. Помнит ли он хоть что-то?

— …из Цитадели… в ливреях… — прохрипел Кефанин.

И тут все, что кувыркалось, не состыковывалось, расползалось, стало вдруг на свои места, как будто то был всего лишь хитроумный трюк, исполненный раскрашенным, с ухмылкой до ушей цирковым клоуном.

Не Ишгрим — выбрось ты из головы эти пышные белые телеса да возьми себя в руки, Аркиди! — не подарок императора привлек похитителей.

Элит.

Вспомнились слова Менкарака: «Она неверная, северянка, поклоняющаяся камням. Такие не исправляются даже тогда, когда им предложена дружеская рука Откровения. Они упорствуют в неверии даже здесь, в сердце империи. Свидетельств их упрямства предостаточно. Дабы обмануть тех, среди кого живет, она даже сорвала с одежды картах. Погрязла в обмане и лжи».

Клубок из истерических обвинений в колдовстве и куда более опасных в измене и пособничестве врагу прокатился в голове Аркет грохочущим железным шаром. В том, что ждет Элит в Цитадели, сомневаться не приходилось.

— Давно? — шепотом спросила она.

Кефанин не ответил — он снова потерял сознание.

Шаги за спиной… Аркет резко выпрямилась и обернулась; в руке ее блеснул кинжал. В дверном проеме замер мальчишка, помогавший на конюшне. Освещенный сзади солнцем, он нерешительно остановился у порога.

— Госпожа, они…

— Давно? — крикнула Аркет.

— Я… — Он переступил порог, и она увидела синяк у него под левым глазом и пузырящуюся кровь в ноздре с той же стороны. — Не больше получаса назад, госпожа. Даже меньше.

Аркет представила карту города с лабиринтом улочек в южной части. Кринзанз столкнулся в крови с яростью, и путь к Цитадели, который, скорее всего, избрали похитители, запульсировал красным.

— Сколько их?

— Шестеро, кажется. И на них…

— Да, знаю. — Она убрала кинжал в ножны. На щеке нервно дергалась жилка. — Сбегай за лекарем. Скажи, если Кефанин выживет, я удвою его жалованье, а умрет — выгоню из города.

И понеслось.


Шестеро. В ливреях Цитадели.

На забитых утренних улицах всадник продвигался не быстрее пешего, а у Аркет не было ни формы, ни жезла, ни свистка, ни даже сабли, чтобы расчищать дорогу. Тем не менее ее замечали издалека.

Аркет почти сразу свернула влево, срезая путь через почти безлюдный переулок. Здесь было не так жарко, и ей удалось промчаться добрую сотню ярдов. На углу из-под ног у нее с испуганным кудахтаньем выскочили две или три курицы, но других препятствий не обнаружилось. Выскочив на улицу Победоносного Всадника, она пробилась через немногочисленную толпу и оказалась у белокаменных ступенек, которые вели на крышу таверны «Голова ящерицы». Оттуда можно было бы оглядеться, сориентироваться, свериться с картой, а потом перемахнуть на другую сторону, перебраться на купольную крышу базара и…

— Эй, сюда нельзя!

Аркет придержала плотного трактирщика, попытавшегося подняться со стула и преградить ей путь. Проскочила между натянутыми бельевыми веревками. Огляделась, остановившись на мгновение под хлопающими белыми простынями. Так, Аркиди. Думай. Базар. Портняжный ряд. Если они выбрали прямой маршрут к Цитадели, то сейчас идут по улице Забытой Мудрости… это под углом в сорок пять градусов к главному бульвару. Чтобы их перехватить…

Разбежавшись, она перепрыгнула с одной крыши на другую. Боль ударила в колени, но Аркет не остановилась. Некогда, некогда. Обогнула первый купол и едва — проклятье! — не провалилась в застекленный люк. В последний момент успела прыгнуть, неуклюже, кое-как.

Внизу, за мозаичным стеклом, мелькнули покупатели. Она представила, как проваливается, как падает сверху на толпу вместе с водопадом осколков…

Перелетела на считаные дюймы, неловко приземлилась, покачнулась, отчаянно взмахнула руками… Удержалась. И снова побежала, маневрируя между куполами, держа направление на юго-восток. Забег по вершине мира. Звуки города остались внизу, ветерок сзади, слева тянулись высокие здания, выстроенные относительно недавно в конце бульвара Забытой Мудрости.

Рынок у нее под ногами был одним из самых больших в городе и, даже уступая по площади и великолепию главному — Имперскому — базару, занимал несколько городских кварталов. Пробежав через его крышу за несколько минут, она выиграла по меньшей мере полчаса.

У западного края она остановилась, прошлась быстрым шагом вдоль водосточного желоба и, заметив стоящую внизу подводу с зерном, прыгнула. Снова боль — от лодыжки и до крестца. Аркет выругалась, поднялась, пошатываясь, вытянула утонувшие в зерне ноги и подняла голову.

Со всех сторон — изумленные физиономии.

— Это еще что такое?

— Эй, тварь, зерно-то мое…

— Ух ты! Перг, да ты погляди на нее — она ж черная, как головешка. Из этих… киритов…

— Кириатов.

— Соскочив с подводы и раздвинув плечом собравшихся, Аркет быстро зашагала вдоль вытянувшихся один за другим складов.

Торговцы расставляли лотки, раскладывали продукты, грузчики торопливо заканчивали завтрак. Шестеро… из Цитадели… Один, скорее всего, старший соглядатай, который должен был следить за соблюдением законности, и пятеро исполнителей.

Неплохой расклад, подсказывал пульсирующий в крови крин.

Она бежала по длинной, выгибающейся, как лук, улице мимо бесконечных ювелирных и антикварных лавок, мимо витрин и прилипших к ним прохожих. Аркет проталкивалась и протискивалась, ее награждали проклятиями и злыми взглядами. Дальше дело не шло: едва поняв, с кем имеют дело, самые сердитые прятали глаза и отворачивались, бормоча охраняющие заклинания.

Еще три квартала… Не обращая внимания на тычки, выставленные локти и плечи, подгоняя себя — ну же, Аркиди, давай, нажми! — она выскочила в Парусиновый Двор. Здесь было тихо и только по углам стояли палатки, в которых уже трудились швеи.

Аркет добежала до перил в конце двора и остановилась, отдуваясь. Ниже лежал склон, а за ним начиналась улица Забытой Мудрости.

Цитадель… Цитадель… Цитадель…

Вот!

Оказывается, они прошли еще меньше, чем она рассчитывала. Сначала Аркет заметила соглядатая — черную с золотом накидку и серый шелковый капюшон, знак его высокого положения. Пятеро подручных вели — точнее, тащили — кого-то в белом. Элит. Руки у пленницы были связаны за спиной. Похоже, похитители не спешили.

Аркет судорожно вздохнула и прыгнула через перила. Пролетев шесть футов и с трудом устояв на ногах, она помчалась вниз по склону, увлекаемая еще и силой инерции. Ее вторжение на улицу Забытой Мудрости ознаменовалось падением нескольких прохожих, вовремя не заметивших приближения опасности. Она быстро оправилась, притормозила, развернулась и ввинтилась в толпу. До цели оставалось не больше двухсот ярдов.

— Именем императора! — заорала Аркет что было сил. — С дороги! Убирайтесь!

Поначалу ее крики вызывали лишь усмешки, а предупреждение наталкивалось на равнодушно выставленные спины; потом те, в кого она врезалась, стали оборачиваться и узнавать, а узнав, торопливо отскакивать в сторону. Толпа расступалась, освобождая проход. Оставалось ярдов сто.

— Именем императора!..

Двое из подручных соглядатая повернулись и встали на ее пути. Аркет увидела хищные ухмылки, короткий обнаженный меч, поднятую дубинку. Увидела и, не успев даже подумать, выхватила свое оружие. В толпе у нее за спиной кто-то закричал. Паника распространилась мгновенно, все разбежались в стороны, как косяк перепуганной рыбешки.

Первый нож Аркет метнула левой рукой, целя в правый глаз обладателю меча. Это был Бэндглим, Свет Обруча, самый узкий и проворный из всех. Блеснув на солнце, он вошел в цель на всю длину лезвия. Раненый отшатнулся, взвизгнул, как ошпаренный ребенок, и, выронив меч, схватился за торчащую из глаза рукоятку. Держа в опущенной правой Лафингёрл, Смеющуюся Девушку, Аркет завопила и бросилась ко второму противнику, который запаниковал и торопливо махнул дубинкой, добившись лишь того, что сбил с ног вопящего от боли товарища. В следующее мгновение Аркет обрушилась на него, свалила и одним движением перерезала горло.

Перепачканная кровью, она повернулась к соглядатаю, стоявшему футах в пятнадцати от нее. Держа за локоть пленницу, тот с ужасом и недоверием таращился на распростертые тела подручных и черную женщину над ними. Трое оставшихся служителей перегородили улицу, демонстрируя готовность защитить своего господина и его трофей. Два меча и одна дубинка. У того, что с дубинкой, был еще и арбалет, но он висел за спиной. Телохранитель с кинжалом в глазу ерзал в пыли и тихонько выл.

Из ножен на боку Аркет неторопливо достала Беспощадного и двинулась вперед.

— Вы забрали мою гостью. И вы вернете ее мне, даже если вам придется умереть.

Улица опустела — никто бы не поверил, что еще несколько секунд назад здесь толпился народ. Аркет сделала еще пару шагов. Под ногами похрустывал какой-то мусор. Оба клинка блестели на солнце. Служители беспокойно переглянулись.

— Да ты рехнулась! — Соглядатай овладел наконец собой, хотя убедительности его голосу явно недоставало. — Как ты смеешь препятствовать тем, кто исполняет священную волю Откровения?

— Священную? — Аркет не сводила глаз с прислужников. — У всех семи племен священными почитаются права гостя. И вы это знаете. Или, по крайней мере, ваши предки это знали. Ну, кто желает умереть первым?

— Да пошла ты, сука, — неуверенно пробормотал тот, что был с дубинкой.

— Мама, — всхлипнул вдруг раненый. — Мне больно. Я ничего не вижу. Где ты, мама?

Аркет холодно улыбнулась.

— Хочешь составить ему компанию?

— Эта мерзкая кириатская шлюха — вызов Откровению! — проревел соглядатай. — Ваш священный долг — убить ее на месте.

Раненый снова всхлипнул, пробормотал что-то нечленораздельное и тихонько захныкал. Аркет ждала.

Первым решился стоявший справа. Вскинув меч, он с воплем бросился вперед, но Смеющаяся остановила его на втором шаге, пронзив горло. Служитель упал, хрипя и харкая кровью. А в руке Аркет уже сверкнул Истребитель Призраков. Обладатель дубинки, рванувшийся было на подмогу товарищу, остановился, словно ослепленный блеском стали. А может, увидел выглядывающую из сапога рукоятку Падшего Ангела. Аркет поймала его взгляд и снова улыбнулась. Телохранитель повернулся и побежал. Последний служитель, поколебавшись еще секунду, кинулся за ним следом в расчете найти спасение под прикрытием замершей на безопасном расстоянии толпы.

Аркет облегченно выдохнула. Все.

Соглядатай стоял рядом с беспомощно поникшей Элит, изрыгая проклятия, призывая застывших в оцепенении зрителей и всех прочих, всех обитателей этого погрязшего в грехе города преклонить колени пред величием Откровения и покаяться, покаяться, пока еще…

Аркет шагнула к нему и одним ударом рассекла горло.

Соглядатай покачнулся, сделал несколько шагов назад и рухнул на руки зрителей. Оставленная Беспощадным тонкая полоска вспухла, и кровь хлынула ему на грудь, растекаясь по одежде. Рот шевельнулся, губы прошамкали что-то невразумительное, может быть, слова молитвы, но членораздельных звуков никто не услышал. Аркет склонилась над Элит и, убедившись, что с той все в порядке, что ее, похоже, лишь опоили каким-то безобидным зельем, выпрямилась, бросила еще один взгляд на соглядатая, вокруг которого уже собиралась толпа, и отошла к раненому с кинжалом в глазу. Несчастный был еще жив и, когда она наклонилась вынуть оружие, потянулся к ней и что-то прошептал. Аркет положила руку ему на лоб, и он улыбнулся, как ребенок.

Она вытащила кинжал, и он умер.

* * *
— Клянусь Хойраном, Аркет, это меня не радует. Нет, нет и нет.

— Меня тоже, мой господин. — Ее тошнило и трясло, но сесть было некуда, а попросить стул она не решалась. — И мне совершенно непонятно поведение Цитадели.

— Вот как? Неужели? — Джирал расхаживал по тронному залу взад-вперед, словно разъяренный тигр. Посторонних он выгнал, чему они, став свидетелями приступа императорского гнева, были только рады, и Аркет осталась с ним наедине. Сердце еще не успокоилось после погони и схватки, на одежде еще не высохла чужая кровь, а в животе холодело от крина. — Не валяй дурака, женщина, и не притворяйся такой уж наивной. Началась игра за власть, и ты понимаешь это не хуже меня.

— Если так, мой господин, то начало нешуточное.

— Верно. — Он остановился, повернулся и угрожающе нацелил на нее палец. — И виновата в этом ты. Разве не ты устроила погоню через весь город, а потом на глазах у сотен перерезала кучку ревнителей веры? Если бы не ты, все было бы тихо и спокойно.

— Нет. Если бы не это, было бы что-то другое.

— Вот именно. — Джирал решительно прошел к трону, тяжело рухнул в его мягкие объятия и хмуро уставился в пустоту. — Другой была бы ситуация. Мы имели бы дело с другой Цитаделью, собирающейся с силами, смыкающей ряды, злоумышляющей под руководством негодяя Менкарака, который во весь голос отрицал бы свою причастность к похищению твоей гостьи, но в то же время утверждал бы везде, где только можно, что светские власти империи слишком слабы и не в состоянии защитить правоверных от внешних темных сил.

— Скорее всего, такой тактики он будет придерживаться и сейчас.

— Да. И нас ждет повторение истории с братством Девятого племени. — Джирал хмуро взглянул на нее. — Ты ведь помнишь тех ребят? Я хочу сказать, ты ведь была тогда здесь?

— Да, помню. И помню, что ваш дед отправил всех на эшафот.

— Не искушай меня.

Пустой треп — это понимали оба. Те дни давно миновали. Джирал попал в зависимость от Цитадели, поддерживавшей его экспансионистскую политику — ссудами, благословением и призывами к населению не жалеть сил и укреплять имперскую армию новыми и новыми рекрутами. При Акале Великом более трети всех солдат считали себя воинами веры. Многие из них погибли, но многие и выжили, даже в последовавшей затем войне с чешуйчатыми. Да и теперь в армии оставалось немало парней с горящими глазами, обученных и закаленных боями, ждущих любой возможности, чтобы найти применение своим талантам, продолжить борьбу, а с кем — неважно.

Джирал унаследовал их вместе с долгами и торжественно принятым на себя обязательством быть не только светским, но и духовным правителем.

— Вам есть на кого опереться в Цитадели? — спросила Аркет.

— В данной ситуации? — Император пожал плечами. — Их немного. Аркет, ты перерезала горло соглядатаю. На глазах у половины города. Средь бела дня. Что они могут сказать?

— И все-таки, господин, сколько у вас сторонников?

Забыв об этикете, Аркет повысила голос.

Джирал вздохнул.

— Ты имеешь в виду тех, кого можно подкупить или шантажировать? Не знаю… человек пятнадцать или двадцать. Есть еще несколько старых друзей отца, тех, кто придет на помощь, когда увидят, что дела плохи. Но их не больше полудюжины.

— Итак, двадцать пять?

— При самом удачном раскладе.

— Большинства не получается.

Джирал состроил гримасу.

— Можешь и не говорить.

— Ладно. — Тошнотворный комок в желудке повернулся. Аркет вытянула руки на высоте пояса, широко растопырила пальцы и усилием воли приказала им не дрожать. — Что ж, посмотрим. Они соберутся, обсудят и примут вполне очевидное решение. Как минимум потребуют, чтобы я предстала перед их судилищем. Заберут и Элит. В лучшем случае в качестве свидетеля. Нужных им ответов не добьются, и тогда… новые допросы, а потом и…

— Не беспокойся. — Император произнес это с такой жестокой силой, что Аркет вздрогнула. — Я обещал отцу у его смертного ложа и слово сдержу. Эти подонки тебя не получат.

В глазах защипало от слез благодарности. С трона как будто говорил другой человек. Она скорее сбежала бы из города, чем предстала перед судом, и уже обдумывала возможные пути отступления. И вот…

— Я… благодарю вас, мой господин. Не нахожу слов, чтобы выразить…

— Ладно, ладно, — отмахнулся Джирал. — С этим все понятно. Я бы тоже не хотел оказаться в их руках и познакомиться с их игрушками. Вопрос в другом: как решить проблему, не разворачивая войска. В конце месяца нас ждет день рождения пророка. Обычная уличная истерия с битьем в грудь и привычными заклинаниями. Я не хочу, чтобы эти толпы маршировали еще и у дворца.

— С точки зрения закона…

— Забудь про закон. Здесь такое не пройдет. Эти мерзавцы тычут в закон, когда он им выгоден, и не замечают его, когда не выгоден. Священники всю жизнь только и делают, что отыскивают в Откровении то, что укрепляет их власть. Нужно подрезать им крылышки до того, как все начнется. — Он задумчиво сложил руки домиком. — В общем, Аркет, тебе необходимо исчезнуть на время.

— И Элит тоже.

— Ну… ладно. Пусть. Возьми с собой эту ведьму. Так оно, пожалуй, даже лучше. Тебя нет, и все их требования отпадают. — Джирал решительно кивнул. — Да, это сработает. Должно сработать. Мы вывезем тебя из города еще до сумерек. Скажу Ракану, чтобы организовал прикрытие. А я между тем соглашусь на созыв внеочередного заседания совета и выслушаю требования Цитадели. Мы посылаем за тобой — тебя нигде нет. Снова посылаем — тот же результат. До вечера продержимся. К тому времени как станет ясно, что ты сбежала, уже стемнеет. Я распоряжусь начать поиски на рассвете. Тебя опять не находят. Я обещаю привлечь к поискам хватов. Распускаем слухи, что ты, мол, подалась в Трилейн или даже в пустошь. Делается все возможное, спасибо, господа. А между тем ты укроешься… где? Есть предложения?

В голове у нее что-то зашевелилось, словно пришли в движение тщательно подогнанные и хорошо смазанные части затворного механизма кириатского корабля. Сдвинулись, повернулись, состыковались — и вот вам новая конфигурация. Ей даже показалось, как что-то щелкнуло. Волна возбуждения прокатилась по венам. Аркет прочистила горло.

— Я подумала об Эннишмине, мой господин.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Тусклый зеленовато-серый свет просеивался сквозь обступившие их голые деревья. Ленивый ветерок приносил слабый запах гнили.

Поначалу Рингил воспринял перемену с уже привычным, усталым недоверием. За время, проведенное на олдраинских болотах, он видел кое-что и похуже. Но были и другие тревожные знаки, не сулившие ничего хорошего. Дорога, на которой он встретил Ризгиллен и остальных, менялась на глазах, словно процесс ее старения фантастическим образом ускорился в несколько раз, или же что-то разъедало ее снизу тем сильнее, чем дальше уходила она в глубь территории, не желавшей ее присутствия. В каменных плитах появлялись рваные трещины, достаточно широкие и глубокие, чтобы сломать лодыжку. Кое-где Рингил даже заметил человеческие черепа, вбитые в трещины вместо клина, но это могло быть всего лишь еще одной галлюцинацией, а к ним он уже привык.

По крайней мере, к большинству.

К нему снова возвращается Джелим — то ли во сне, когда они устраивают привал у дороги, то ли на болотах. Теперь уже Рингил стоит над ним с Рейвенсфрендом за спиной, только ножны надеты неправильно, и рукоять высовывается не над левым плечом, как обычно, а над правым. Джелим останавливается в нескольких шагах от него, смотрит вверх и молчит. Лицо знакомое, хотя и сморщенное, со слезами на щеках. Одет он получше, чем всегда, — платье из дорогого материала, какой вряд ли может позволить себе сын мелкого торговца. Взгляды их встречаются, и в глазах Джелима набухают слезы. Смотреть на него больно, больно физически. Рингил хочет сказать что-то, но слова застревают в горле.

— Прости, — хнычет Джелим. — Прости, Гил. Мне жаль…

Боль разрастается, ее уже не удержать. Она рвет его, рвет снизу вверх, пульсирует в правом плече и…

— Прости, Гил. Мне так жаль… так жаль… — снова и снова шепчет Джелим, с ужасом глядя вверх. — На твоем месте должен быть я.

И Рингил вдруг видит, что рукоять вовсе и не рукоять, что никакого меча за спиной у него нет, а из правого плеча торчит шип, та самая пика установленного у основания клети механизма. Болит не сердце, а все тело, болит оттого, что шип, войдя между ног, пронзил его кишки и грудь и вышел возле ключицы, ловко миновав сердце, и боль эта, обжигающая, рвущая, будет терзать его несколько дней, пока он не умрет.

Прости… мне так жаль…

И тогда, осознав, где находится и что с ним случилось, осознав весь ужас своего положения, он кричит, молит о милосердии, обращается к Хойрану, отцу, матери, ко всем и каждому: помогите, остановите боль! Он кричит изо всех сил, кричит так, что вены должны лопнуть, голова взорваться, тело развалиться, чтобы жизнь поскорее вытекла, ушла из этого месива.

Кричит, понимая…

Никто не придет, избавления от долгой, мучительной агонии не будет, ждать некого и надеяться не на что.

* * *
Он затолкал воспоминание в дальний угол, захлопнул крышку и заставил себя сосредоточиться на действительности. По спине катился пот. Сердце грохотало в груди.

Зимние деревья. Тишина.

Он встал, посмотрел вверх на голые ветки. Подождал, пока пот остынет, а сердце успокоится. И глубоко, как будто чуть не утонул, втянул в себя воздух.

Это не взаправду. Это не взаправду. Пульс стучал в ритм бьющейся в голове мысли. Все ему только привиделось. Как привиделось и многое другое за то время, что Рингил провел на олдраинских болотах. Он не умер. Он жив.

Умер Джелим.

Чья-то рука легла на плечо. Сердце рванулось, как испуганный зверек, и тут же успокоилось. Пальцы прошлись по шее.

Было в этом ласкающем прикосновении что-то неприятное. Хозяйское.

— Хорошо вернуться в реальный мир? — усмехнулся Ситлоу.

Двинулись дальше. Под ногами хлюпало. Следы моментально наполнялись сочащейся изо мха водой.

Остальные последовали за ними. Ризгиллен, недовольно морщась, поглядывала хмуро на деревья, Ашгрин хранил молчание с того момента, как они встретились. И только Пелмараг, проходя мимо, подмигнул.

— Где мы? — спросил Рингил.

— В конце пути, — ответил Пелмараг. — Это место — Ханнаис М’хен Проклятый. Смотри.

Он указал влево, и сердце опять вздрогнуло, когда Рингил, повернувшись, увидел неподвижную черную фигуру. Впрочем, уже в следующее мгновение он понял, что это всего лишь статуя и что она, в отличие от акийя на берегу, не сдвинется с места и не оживет.

— Расскажу одну забавную историю, — продолжал Пелмараг, направляясь к статуе, появление которой, похоже, не стало для него неожиданностью.

Рингил, пожав плечами, пошел за ним. Статуя стояла, слегка наклонившись, вбитая в болотистый грунт, раскинув поднятые на высоту плеча короткие, словно обрубленные руки; она напоминала низкорослого проповедника, обращающегося к своей пастве, или человека, просящего подержать на руках ребенка. Подойдя ближе, Рингил увидел, что фигура высечена из куска черного камня, глиршта, причем высечена весьма грубо, неаккуратно, так что лицо лишь весьма условно походило на человеческое, а черты были совершенно лишены половых признаков. На месте глаз — мелкие, хорошо отшлифованные и оттого словно светящиеся сколы. Пелмараг хмуро смотрел на статую, будто она задала ему трудный вопрос.

— Так что за история? — напомнил Рингил.

Двенда тряхнул головой.

— Ах да… Примерно полтора месяца назад брат Ашгрина, Тарнвал, отправился на поиски этого места. Экипированы мы были хорошо, хотя, может быть, потому и шли не слишком быстро. Это Ситлоу предпочитает действовать скрытно и осторожно, а Тарнвал не таков.

Пелмараг с самого начала говорил на наомском гораздо лучше, чем Ризгиллен, и общение с Рингилом пошло ему на пользу. В группе он был самым шумным, самым открытым и веселым и на лету подхватывал излюбленные словечки и фразы Рингила. Слышать свои выражения в речи другого существа было немного странно, а успехи двенды не раз наводили Рингила на мысль, что путешествие по олдраинским болотам продолжается дольше, чем ему кажется.

— Так вот. Тарнвал всегда предпочитал лобовой штурм. — Пелмараг состроил гримасу. — И убеждать умел. По крайней мере, необходимой поддержки добился. Было нас дюжины три, не считая спецов по аспектной буре. Задача была простая: отбить Ханнаис М’хен Проклятый, открутить часы назад и восстановить то положение, что существовало до появления Черного народа. Прежде чем разворачиваться, мы выпустили когти солнца через аспектную бурю, проложили дорожку. И что ты думаешь? Выскочили в тысяче миль к юго-западу отсюда, по пояс в воде, да еще возле паршивого имперского порта. А все потому, что какой-то идиот перенес указатель.

Не зная, как реагировать, Рингил только хмыкнул. Пелмараг скривился — похоже, воспоминание было не из приятных.

— Пришлось с ходу вступать в бой, пробиваться к берегу. Потеряли пятерых или шестерых. Потом через город, вверх по склону, и повсюду люди — носятся в темноте, орут, как обезьяны. Только одного срубишь, на его месте уже другой. Мы потеряли еще пятерых, в том числе самого Тарнвала — получил ранение в грудь, — обыскали весь городишко, разнесли все, что могли, и наконец нашли маяк. А когда нашли, выяснилось, что его перенесли за тысячу миль. Никакого тебе Ханнаиса М’хена, будь он проклят. Времени оставалось часа два, не больше, так что мы едва успели собрать убитых и раненых, после чего заклинатели отправили нас обратно. Тарнвал умер, не выдержал перехода. С ним еще двое. И что потом? — Пелмараг пожал плечами. — Теперь мы все слушаем Ситлоу.

— Снова меня поминаешь?

Ситлоу подошел сзади. Лицо его, когда он посмотрел на Пелмарага, не выражало ровным счетом ничего.

— Так, небольшое рассуждение на тему военной стратегии.

— Да? — Ситлоу положил руку Рингилу на плечо. — Гилу нашу стратегию знать ни к чему. — В воздухе пахнуло холодком. — Он не с нами.

Пелмараг не отвел глаз. Пару секунд оба двенды смотрели друг на друга, потом Пелмараг произнес что-то короткое и резкое на языке, которым они пользовались, когда хотели исключить человека из разговора, повернулся и зашагал прочь. Ситлоу фыркнул и кивнул ему вслед, выпятив подбородок.

— В чем дело? — спросил Рингил.

— Тебя это не касается. Идем. Мы еще не пришли.


Ситлоу шел впереди, петляя между деревьями, находя тропинку через болота с такой легкостью, словно знал маршрут наизусть. Однажды Рингил попробовал обойти дерево с другой, чем двенда, стороны — и тут же по лодыжки провалился в черную трясину. Серая вода моментально заполнила оставленные им следы, принеся запах гнили. Он поспешил вернуться на место. Все хранили молчание, но Ризгиллен, как ему показалось, усмехнулась. Больше подобных опытов Рингил себе не позволял.

Тишину нарушал лишь звук шагов.

Именно эта тишина и подсказала Рингилу, где они находятся. Кое-что о болотах он знал, поскольку вырос в городе, окруженном топями, а потому не мог не обратить внимания на полное отсутствие признаков жизни. Не кричали птицы, не шуршала прячущаяся обычно в высокой траве живность. Тут и там появлялись озерца с замершей, стоячей водой, с поваленными, покрытыми мхом деревьями и обступавшими их низкими кустами, но ничто живое не тревожило этот застывший мир, и даже мошкара не вилась над недвижной темной гладью.

Только одно болото называли мертвым. Только однажды он видел нечто похожее, да и то издалека.

Ханнаис М’хен Проклятый, так назвал его Пелмараг.

Ханнаис М’хен.

Эннишмин.

Место и впрямь проклятое. О нем ходили легенды. Здесь, как рассказывали местные жители, видели призраков. И где-то здесь он едва не расстался с жизнью. Наверное, и расстался бы, если бы не Аркет с ее познаниями в медицине и — как он подозревал — заступничеством перед высшими силами. «Никогда не грозите оружием имперскому воину, если не планируете убить его». Этими словами начал он главу под названием «Дипломатия» в так и не увидевшем света труде о военном искусстве.

— Ш-ш-ш!

Шедший впереди Ситлоу внезапно замер, вскинул руку, повернул ее вниз и склонился к земле. Другие двенды остановились и последовали его примеру. Рингил повторил их маневр, хотя и с меньшим изяществом. Не говоря ни слова, Ситлоу указал вперед, на открывшийся широкий заливчик, по которому с тихим равномерным плеском двигалось что-то невидимое.

Рука двенды снова пришла в движение. Именно пришла в движение, словно сам Ситлоу не имел к этому никакого отношения. Пальцы и ладонь будто обрели собственную, злонамеренную волю. Запястье выгнулось под неестественным углом, три пальца сложились несколько раз в подобие клюва, а сам Ситлоу прошептал какие-то непонятные слова. Рингил уловил лишь пару полуслогов, но и этого оказалось достаточно, чтобы по коже прошел мороз.

И тут свет вокруг них померк.

В тот же миг из-за изгиба пролива выскользнула длинная, видавшая виды лодка с пятью бородатыми, вооруженными до зубов оборванцами. Рингил заметил палаши, топоры, луки и огромный самострел. Двое работали веслами, опуская и поднимая их почти бесшумно. Каноэ шло быстро и ровно, практически не оставляя ряби на воде. Трое других наблюдали за берегами — над заросшими щеками поблескивали внимательные, напряженные глаза. За все время, пока лодка оставалась на виду, они не перекинулись ни словом.

Каноэ прошло в пяти футах от притаившихся олдраинов — бородачи не заметили ничего подозрительного.

Выждав некоторое время, Ситлоу разжал пальцы, и сумерки сразу рассеялись. Двенда перевел дыхание, и Рингил лишь теперь понял, что все это время не дышал.

— Кто они такие?

Ситлоу пожал плечами.

— Падалыцики. Шарят по болоту, ищут оставшиеся после Черного народа безделушки и продают на севере как олдраинские редкости. Подонки, но болото знают хорошо. Их лучше избегать, обходить стороной.

— Избегать? — Рингил нахмурился. Его охватило странное чувство, в котором смешались радость и разочарование. — Ты серьезно? Могучие, всесильные двенды прячутся в кустах от каких-то болотных падалыциков? Каменные яйца Хойрана! Да ведь они всего лишь люди!

— Да, но некоторые из нас, — прошипела ему в ухо, проходя мимо, Ризгиллен, — вовсе не в восторге от людей. Хотя бы потому, что они редко моются.

Поймав предостерегающий взгляд брата, она замолчала.

— Сюда, — сказал Ситлоу, и они двинулись вдоль берега.

Залив расширялся, разделяясь на другом берегу на несколько проток. Кое-где на темно-синей, с синеватым отливом глади появились спутанные клочья водорослей, кое-где порыв ветра тревожил ее легкой зыбью. Запах гниения ощущался слабее. Больше им никто не встретился, но за очередным поворотом впереди выросла вдруг закованная в черное фигура с гладкой головой и мечом за спиной. Рингил, уже привыкший к незатейливым костюмам и обтекающим шлемам своих спутников, едва взглянул на двенду. Куда больше его заинтересовало странное сооружение позади него.

Это был мост, хотя термин «мост» давал очень слабое представление о том, что соединяло берега залива. Имперский базар в Ихелтете тоже можно назвать рынком, но…

Мост поднимался над опорами выше Восточных ворот в Трилейне и состоял, похоже, из проволоки и света. Рингил разглядел спиральные лесенки с каждой стороны, широкую арку опоры и ажурный узор нижних конструкций. Сооружение выглядело таким легким, таким хрупким, что, казалось, если солнце пригреет чуточку сильнее, оно просто растает.

Ситлоу с любопытством, словно Рингил проходил какое-то испытание, посмотрел на него.

— Нравится?

— Красивый, — признал Рингил. — А что, падалыцики его не видят?

— Они видят что-то другое. — Двенда подошел ближе, дохнул на подушечки пальцев и коснулся ими глаз Рингила. — Смотри.

Рингил моргнул… нахмурился…

Мост исчез.

Или… не исчез? Опоры остались, но теперь они представляли собой две стоящие одна против другой глыбы светлого гранита, потрескавшиеся, заросшие мхом, с прожилками из желтоватой травы, местами расколотые. С вершины каждого из валунов тянулись друг к дружке пара чахлых деревцев, тянулись сучьями, ветками, тонкими, как пальцы, веточками. Тянулись, но не дотягивались.

Рингил снова моргнул. Потер глаза.

Мост был на месте.

— Рассказывают, конечно, всякое. Например, про мальчика, забредшего сюда в ночь накануне Падрова дня и увидевшего вместо камней и деревьев сказочный мост. Это легенды. Лишь немногие видели его наяву.

Двенда в шлеме остался на месте; они прошли, обменявшись с ним несколькими, как показалось Рингилу, общими словами, из которых он не понял ни одного. Дальше Ситлоу повел их вверх, по спиральной лестнице. Сделав несколько шагов, Рингил увидел под ногами паутинку и замер. Его сковал ужас — нельзя же идти по воздуху. Он боялся упасть и ничего не мог с собой поделать. В тонких перемычках тихо пел ветер, далеко внизу призывно плескалась черная вода. Облака порвались, хлынувший через разрыв свет коснулся моста, и конструкция рассеялась, превратившись в паутинку с поблескивающими на ней капельками росы.

Рингил поймал взгляд Ризгиллен. Сглотнул. Сосредоточился. И пошел. Мост покачивался под ногами, пружинил — казалось, он снова шел по болоту. При этом конструкция издавала высокий, на пределе слышимости, мелодичный звон. Чувство было не из приятных, и Рингил облегченно вздохнул, когда добрался до другого берега и спустился по спиральной лестнице.

Внизу их встретили два вооруженных двенды. Один, стащив шлем, уставился на Рингила голодными глазами и отвел взгляд только после того, как Ситлоу бросил ему что-то резкое. Они обменялись репликами, потом двенда надел шлем и отступил. На Рингила он больше не смотрел.

— А я здесь не слишком популярен.

— Дело не в этом, — рассеянно объяснил Ситлоу. — Они обеспокоены и встревожены, вот и ищут, на ком бы отыграться.

— Обеспокоены? Чем? Кто их напугал? Бородачи в лодке?

Двенда задумчиво посмотрел на него.

— Нет. Поговаривают, здесь еще остался Черный народ. Один из наших зашел в местную пивную и даже сумел убедить хозяина обслужить его. Он слышал, как посетители рассказывали о чернокожем воине в соседней деревне.

— Перестань. Скорее всего, спутали с каким-нибудь южанином-наемником. За Демларашаном кожа темнеет быстро, ошибиться нетрудно.

— Возможно.

— Точно. Кириаты ушли, я сам видел. Я стоял у Ан-Монала и видел, как последний их корабль ушел под землю. Понятия не имею, куда он отправился дальше, но назад не вернулся.

— Знаю. В Трилейне говорят то же самое. Но я знаю также, что люди не отличаются правдивостью и точностью. Вашей расе легко дается ложь. Вы лжете тем, кто вами правит, лжете супругам и товарищам, даже самым близким. Вы готовы солгать себе, если обман облегчит ваше жалкое существование. В вашем мире трудно отличить правду от вранья.

В его голосе прозвучала усталость, что и разозлило Рингила больше всего.

— То же самое говорят и про вас. Что двенды — мастера обмана и ловких фокусов.

— Неужто? — подал голос Ашгрин. Серьезный и молчаливый, он заговаривал так редко, что Рингил даже вздрогнул от удивления. — И от какого же знатока ты это слышал? Кто сумел пронести такое знание через четыре тысячи лет?

Ризгиллен громко откашлялась.

— Может, пойдем дальше, брат? По-моему, у нас и других забот хватает, кроме как трепаться о…

Ситлоу повернулся к сестре.

— Хочешь командовать? — тихо, со скрытой угрозой спросил он.

Она не ответила. Остальные двенды с любопытством следили за стычкой.

— Я задал вопрос, сестра. Хочешь ли ты стать во главе экспедиции? Готова ли променять удовольствия и комфорт нашего мира на службу в этом? Готова ради наших целей погрузиться в грязь человеческого общества?

Ответа не было.

— Я жду, сестра. Будь добра. Или, как бывало не раз, мне следует принять твое молчание за «нет»? Что? Нет? В таком случае — заткнись!

Ризгиллен заговорила было на своем языке, но Ситлоу резко махнул рукой, словно рубя невидимую нить, а потом поочередно заглянул в глаза каждому из соплеменников.

— Я слышу ваши жалобы, — продолжил он на наомском — возможно, решил Рингил, чтобы поставить их всех в неловкое положение перед чужаком. — Вы постоянно ноете, стонете, проклинаете выпавшие на ваши долю лишения и тяготы растянувшейся на пару недель экспедиции, на трудности жизни среди людей, на привязку ко времени и обстоятельствам. Но я провел здесь три года только ради того, чтобы проложить путь в Трилейн. Вкус этого мира въелся в меня настолько, что я не пойму, каково это — жить без налагаемых им ограничений. Я все стерпел, все проглотил, хотя меня и тошнило порой от звериной жестокости и глупости людей. Я все выдержал ради того, чтобы усвоить параметры этого мира и его возможности, чтобы когда-нибудь проложить путь в него и забрать то, что является нашим по праву. Я согласился на это добровольно и, если понадобится, повторю сначала. И я немного прошу взамен — только вашей верности и доверия. Разве это много?

Молчание. Высоко над ними тихонько, словно мурлыча под нос, напевал старый олдраинский мост. Не дождавшись ответа, Ситлоу хмуро кивнул.

— Хорошо. И больше, Ризгиллен, не противоречь мне. Ясно?

Ответ прозвучал на чужом языке, коротко и внятно. Ризгиллен понурилась.

— Отлично. Тогда ждите здесь. — Ситлоу кивнул Рингилу. — Гил, пойдешь со мной. Тебе нужно кое-что увидеть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В нескольких сотнях ярдов от олдраинского моста из болота под углом тонущего судна выступала, бросая дерзкий вызов архитектурным традициям, черная железная платформа. Многоуровневая, больше сотни футов в поперечине, с шестью фланцами — Рингил пересчитал, когда подошли поближе, — увенчанная пиками и какими-то проволочными конструкциями, напоминавшими развешанные для просушки рыбацкие сети, громадина упиралась в хмурое небо и походила на вонзенный в рану и сломанный потом клинок. В окружавшей ее давящей тишине ощущалосьнапряжение вроде того, что присутствует в воздухе перед грозой.

— Смотри. Все это дело рук ваших союзников.

— Ты имеешь в виду кириатов?

— Да, Черный народ. Оглянись, Рингил Эскиат. Когда-то здесь стоял один из величайших олдраинских городов. Его называли Энхид-Идришинир, обитель радостных ветров. Ты видел мост. А теперь представь себе улицы и башни, построенные подобным же образом, протянувшиеся до самого горизонта. Представь себе реки, воды которых втекают и вытекают из реального мира точно так же, как выходящий из тоннеля канал в Трилейне. Представь деревья и строения, похожие на деревья, их архитектурное эхо, тянущиеся к ветру, ловящие ветер и поющие с ним. В последний раз я видел Энхид-Идришинир еще ребенком, до прихода Черного народа.

Он снова указал на платформу.

— Она упала с неба. Говорят, она кричала, падая. Видишь шесть уровней? Внизу, под землей, скрыты еще двадцать семь. Похоронены в болоте и камне. На ее носу находилось устройство, которое разрывало реальность. Пятьдесят тысяч погибли сразу или были сметены в болото. Мы до сих пор находим останки. Находим даже живых, если так можно сказать.

— Ничего не меняется, — заметил Рингил, вспомнив рассказ Грашгала о музее с мечами и детях, приходящих туда поглазеть на спрятанное под стекло оружие.

Пустые мечты.

— Нет, меняется. — Ситлоу повернулся и посмотрел на него своими темными, бездонными глазами. Голос его зазвучал громче, неясным эхом отдаваясь в сковавшем болото молчании, наполняясь страстью, которую Рингил замечал прежде лишь в минуты их близости. — Олдраины возвращаются. Этот мир — наш. Мы владели им тысячелетия, еще до начала того, что вы называете историей человечества. Нас вынудили уйти, но он остается родиной наших предков, нашим родовым путем. Нашим по праву крови, меча и происхождения. И мы вернем его.

— Каким же образом? — Рингил не знал почему, но открывшаяся новая грань натуры Ситлоу отозвалась в нем разочарованием. — Вас, как я погляжу, не очень-то и много.

— Да, пока нас мало. Олдраины — странники по природе, индивидуалисты по склонности характера, они предпочитают не оглядываться, а идти вперед, находя радость и удовлетворение в открытии нового. Однако в глубине сердца каждого из нас сидит печаль, боль по утраченному, желание единства, стремление вернуться к началу, положить конец скитаниям, обрести дом, чтобы всегда носить его в сердце. Когда ворота вновь откроются, мой народ хлынет в них из всех уголков и аспектов болот. Олдраины слетятся, как вороны к вечеру.

— И что, мне полагается взбодриться?

Снова пустой взгляд.

— Разве я плохо с тобой обращался?

— Нет, что ты. Я видел рабов, с которыми обращаются куда хуже.

Ситлоу резко, словно получил пощечину, отвернулся. Теперь голос его снова звучал бесстрастно.

— Я мог бы убить тебя, Рингил Эскиат. Мог бы доставить себе такое удовольствие, растереть тебя, как тряпку, и выбросить. Мог бы закончить наш поединок сталью. Ты явился в мои владения, ты принес меч, ты угрожал им и кичился тем, что нет в мире ничего, что превзошло бы твое умение убивать. Ты сунул нос в мои дела в Эттеркале, убил и изувечил моих верных слуг, заставив меня вмешаться в неподходящий момент. Спрашиваю снова, разве я плохо с тобой обошелся?

По справедливости ответ на это мог быть только один, но Рингил не ответил.

— Скажи-ка мне вот что. Я понимаю, зачем тебе это нужно… вернуть наследие предков… землю обетованную… ну и все такое… чушь полная. Хотя ничего нового я не услышал, ладно. Только вот для чего это кабалу? Со стороны посмотреть, так чуть ли не вся канцелярия пляшет под твою дудку. Что такого ты им обещал?

Двенда едва заметно улыбнулся.

— А как ты сам думаешь? Ты ведь видишь и понимаешь, что значит для лиги Эннишмин.

Ответ, должно быть, уже сидел где-то в голове, может не до конца оформленный, потому что Рингил не удивился, а лишь ощутил, как что-то холодное скользнуло внутрь, оседая на дне желудка.

— Ты сказал, они смогут забрать его себе?

— Да. Более или менее.

— Ты намерен вторгнуться на территорию империи? Нарушить договоренности?

Ситлоу пожал плечами.

— Я никаких договоров не подписывал. Мой народ тоже.

— Но… — Ледяные струйки в животе побежали живее, холод ширился, поднимался вверх. — Империя не станет смотреть на это сквозь пальцы. Она не допустит вторжения. Начнется война. Еще одна война, пойми!

— Да. — Тот же равнодушный жест. Пустые глаза. — И что с того? Лига и империя вступят в войну, как всегда, под лживыми лицемерными лозунгами. Мое участие в ней на стороне лиги лишь уравновесит шансы. Думаю, война затянется на годы. Они измотают друг друга, израсходуют ресурсы, а когда все закончится, когда они устанут от крови, мой народ вступит на руины и займет положенное ему по праву место. — В голосе двенды зазвучали мягкие нотки. — Тебе не о чем беспокоиться, Гил. Мир только выиграет, станет лучше. Не будет больше истеричной ненависти, не будет кровавых раздоров, не будет лжи и лицемерия, которыми всегда прикрывают злоупотребление властью.

— Верно, не будет. Миром станут править олдраины. Теперь я представляю, на что это будет похоже.

— Не говори глупостей. — Голос взлетел на мгновение. — Я не вижу абсолютно никаких причин, почему двенды и люди не смогут мирно уживаться в одном мире. Так ведь уже было. В наших хрониках рассказывается о воинах вашей расы, которых олдраины приняли из жалости или по любви и которые смогли дослужиться до высоких постов. Я сам… — Он осекся. Махнул рукой. — Не важно. Я не торговец с рынка, расхваливающий свой товар, и не член канцелярии, за пустыми речами которого кроется желание прибрать к рукам побольше власти над соотечественниками. Если ты сам не убедился в очевидных выгодах сотрудничества, я не стану навязывать понимание того, что ты понимать не желаешь. — Он резко отвернулся. — Идем, у нас здесь другие дела.

Узкая тропинка вилась через болото в обход железной платформы к строению, напоминавшему крытый загон для скота и притулившемуся к нижнему фланцу. Был здесь и забор из того же, что и олдраинский мост, материала, только более плотного. Загон стоял на твердой почве и выглядел сухим, но сразу за забором начиналось болото с лужами серой, застойной, вонючей воды. Заканчивалась тропинка у калитки.

Вокруг загона на расстоянии примерно одного ярда от забора из воды торчали какие-то округлые предметы. Поначалу Рингил принял их за пни, но когда они с Ситлоу подошли к калитке, один из «пней» произвел странный чмокающий звук. Рингил присмотрелся и…

…и в ужасе отшатнулся.

Проклятье!

То, что казалось пнем, было человеческой головой, насаженной на деревянный обрубок. Голова принадлежала молодой женщине, и ее длинные, спутанные волосы стелились по густой серой воде. Ошарашенный, он стоял, не в силах отвести взгляда. Мышцы на шее напряглись, дрогнули, и глаза несчастной повернулись и встретились с его глазами. Перепачканные грязью губы шевельнулись, и с них сорвалось одно-единственное немое слово:

…пожалуйста…

Из памяти пробились слова Милакара: «Я не сказал, что их убили. Я сказал, что вернулись только головы. Живые, с кочерыжкой дюймов в семь вместо шеи».

В глазах женщины набухли и скатились по щекам, оставляя грязный след, две слезинки.

Рингил огляделся. Повсюду одно и то же: торчащие из болотной жижи головы на деревянных обрубках. Повернутые лицом к загону, они образовывали жуткий полукруг.

За годы войны Рингилу довелось повидать всякое — драконий огонь, обугленные детские тельца на вертеле, — и он думал, что хуже этого и быть не может и что его уже ничто не тронет.

Ошибался.

— Что за мерзость, Ситлоу?

Двенда был занят калиткой — положив руки на цепочку, негромко бормотал что-то — и в ответ лишь рассеянно повернул голову.

— Что? — Он проследил за взглядом Рингила. — А, это беглецы. Надо признать, вы, люди, упрямые создания. Мы объяснили им, куда они попали, предупредили, что путь через болота нелегкий, что бежать опасно. Объяснили, что здесь с ними будут хорошо обращаться, кормить. Они все равно не унимались. Пришлось преподать наглядный урок. Теперь попыток бегства намного меньше. Большинство предпочитают держаться подальше от забора.

Рингил скользнул взглядом по загону.

— Там у вас рабы? Те, в чьих жилах течет кровь Болотных племен?

— Да. — Ситлоу снял раскрывшуюся вдруг цепь, отворил калитку и лишь тогда заметил, что с Рингилом что-то не так. — А в чем дело?

— Ты… — Горло перехватило. — Ты сделал это в назидание остальным?

— Да. Я же сказал, наглядный урок.

— И долго они проживут?

— Ну… — Ситлоу нахмурился. — Если подавать воду к корням, бесконечно. А что?

— Вы… твари… — Его трясло. — Какие же вы мерзавцы. И ты… ты тварь. Значит, не видишь причин, почему люди и двенды не могут жить вместе? А это что такое? Это ты называешь «жить вместе»?!

Ситлоу остановился и посмотрел на него долгим пристальным взглядом.

— А разве это хуже, чем клетки у Восточных ворот в Трилейне, где нарушители ваших законов висят на пиках, выставленные для всеобщего обозрения? Здесь, по крайней мере, им не больно.

Память о боли, которой Рингил не испытал, была еще свежа.

— Значит, не больно? А для себя ты бы хотел такого?

— Нет, конечно. — Вопрос, похоже, застал двенду врасплох. — Их путь — не мой путь. Я бы никогда для себя такой не выбрал. Да и вообще, Рингил, ты слишком беспокоишься из-за мелочей.

В этот миг Рингил, наверное, отдал бы душу за свой меч или хотя бы тот кинжал из драконьего клыка. Но отдавать было не за что, и он лишь сглотнул с натугой, проглотил ненависть и злость и отвел глаза от измазанного грязью женского лица над болотной жижей.

— Зачем… зачем ты привел меня сюда? Чего ради?

Ситлоу ответил не сразу.

— Не уверен, что ты поймешь.

— А ты попробуй, — оскалился Рингил.

— Хорошо. Они все удостоятся великой чести.

— Вот как? Приятно слышать. Все лучше, чем очистительная любовь Откровения.

— Я уже сказал, ты сейчас не в том состоянии, чтобы понять. Люди, обитающие на болотах Наомской равнины, ближайшие из тех, кого мы можем назвать родственниками в этом мире. Тысячи лет назад их кланы служили двендам, которые даже смешивали с ними свою кровь. Их потомки — в какой-то степени наши наследники.

— Сказки, — фыркнул Рингил. — Вранье. Они плетут эту чушь, чтобы содрать побольше за свои дурацкие предсказания. Только не говори, что ты поддался на этот треп. Три года заниматься политикой в Трилейне, знаться с самыми отъявленными лгунами и ворами в лиге и не научиться видеть обычное уличное дерьмо?

Ситлоу улыбнулся.

— Ты ошибаешься. Этот миф, как и большинство ему подобных, основан на правде. Или, по крайней мере, на одном из пониманий правды. Мы можем это подтвердить. У разных Болотных кланов наследие олдраинов проявляется по-разному, причем отличия бывают весьма значительные. Самые крепкие узы крови обнаруживаются у ребенка женского пола, не способного к зачатию. У мальчиков это определить труднее, но к ним данное правило тоже применимо.

— Значит, вы, так сказать, снимаете в Эттеркале пенку, отбираете женщин и свозите их сюда. Ваших как бы кузин в сотом поколении. И что дальше? Какой высокой чести вы их удостаиваете? Что это значит на самом деле?

Рингил видел, как смотрит на него Ситлоу, и понимал, что это еще одно испытание, как то, у олдраинского моста, и что он снова проваливает его, но ничего не мог с собой поделать. Не мог даже стереть словно приклеившуюся к лицу дикую ухмылку.

— Думаю, ты знаешь, что это значит, — негромко ответил двенда.

Из горла вырвался звук, отдаленно напоминающий глумливый хохоток.

— Вы приносите их в жертву.

— Если тебе так больше нравится. — Ситлоу пожал плечами. — Да.

— Отлично. Я, конечно, лишь человечишка, и за спиной у меня всего три десятка лет, но даже мне известно, что нет богов, которые были бы достойны этой жертвы. Так для чего вам так нужен кровавый ритуал? Какая вам от него польза?

Двенда страдальчески вздохнул.

— Ты действительно ждешь ответа?

— А разве у нас с тобой не дружеская беседа?

Ситлоу пожал плечами.

— Что ж, слушай. Дело тут не столько в богах, сколько в некоем механизме. Если хочешь, в самом ритуале. Точно так же можно спросить, почему люди хоронят своих мертвецов, когда разумнее их съедать. Существуют силы, группы или организации, которые решают такого рода вопросы, хотя олдраины и не считают себя обязанными подчиняться их решениям. Но есть также некий этикет, требующий соблюдения определенных правил, освященных традицией, и в нем кровь всегда рассматривалась как своего рода канал, средство передачи. Что-то вроде подписи на договорах, которые твой народ заключает с другими, — только в отличие от вас мы свои соглашения чтим. Раз уж требуется кровь, пусть будет кровь. Кровь рождения, кровь смерти, кровь животных, если необходимо незначительное изменение судьбы, наша собственная кровь, если речь идет о чем-то важном, великом. У нас заведено, что избранные для столь великой чести идут на смерть добровольно, как воины, отправляющиеся на битву и знающие, какова цена их жертвы.

— Не думаю, что это относится к собранным здесь вашим далеким сестрам.

— Нет, — согласился Ситлоу. — Данное решение далеко не идеально. Но оно послужит достижению цели. В конце концов, достаточно уже того, что мы готовы пролить родную кровь. Думаю, это достойная жертва.

— Отлично. Рад, что вы так здорово все устроили.

Двенда опять вздохнул.

— Знаешь, Гил, я думал, уж ты-то сможешь нас понять. Из того, что я о тебе знаю…

— Ты ничего обо мне не знаешь, — процедил он сквозь зубы. — Ничего. Ты поимел меня, да. Ладно, милый, не ты один. И не забывай, мы, люди, — всего лишь кучка лжецов. Нам верить нельзя, даже если нас имеешь.

— Ошибаешься, Гил, я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— Чушь!

— Я видел тебя в разных ситуациях и знаю, как ты держался. — Ситлоу схватил его за плечи. — Я знаю, что видел акийя. Знаю, кем ты можешь стать, если только захочешь.

Мастерство не ржавеет — Гил сбросил его руки одним резким движением. Им овладело вдруг странное спокойствие.

— Все, что следовало, я в своей жизни уже сделал. И к чему это ведет, знаю. Ты обещал мне кое-что. Сдержишь слово? Или вернешь меч, и мы покончим с этим, как и начали?

Некоторое время они смотрели друг на друга, и у Рингила было чувство, что он как будто проваливается в бездонные глаза двенды. Он не отвел взгляд.

— Так что?

— Я выполню обещание.

— Хорошо. Тогда не будем тянуть.

Он повернулся и, отодвинув двенду плечом, зашагал к загону. Ситлоу долго смотрел Рингилу в спину, потом последовал за ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Шерин не узнала его.

Да и кто бы стал ее винить. Времени прошло много, он мало чем напоминал того мальчика, что упорно отказывался играть с ней в саду в Ланатрее. И конечно, в сидевшей перед ним женщине не осталось ничего от той хрупкой девочки, какой он помнил ее. Встретив Шерин в Глейдсе, Рингил, несомненно, прошел бы мимо, сейчас же помогло только то, что последние пару недель перед глазами почти постоянно был ее портрет. Впрочем, и от портрета толку было мало — за время лишений она сильно исхудала, осунулась, глаза провалились, а лицо несло отпечаток еще не прожитых лет. В волосах уже проступала седина, в уголках глаз и рта залегли морщинки, которые скорее подошли бы портовой шлюхе старшего возраста.

Интересно, подумал он, глядя на нее, а какие следы оставило на нем время, проведенное с двендой? В последний раз Рингил смотрелся в зеркало еще в Эттеркале, и теперь мысль о том, чтобы увидеть собственное отражение, отозвалась беспокойством.

— Шерин? — тихонько сказал он, опускаясь на колени. — Это я, твой кузен, Рингил. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.

Она даже не смотрела на него. Взгляд Шерин был прикован к стоящему у него за спиной Ситлоу, и она вжалась в стену так, словно та могла принять ее в себя. Когда Рингил протянул руку, Шерин резко отпрянула, а руки сами собой метнулись вверх, прикрывая шею. Забившись в угол, она раскачивалась взад-вперед, издавая монотонный скулящий звук, настолько не похожий на человеческий, что Рингил не сразу понял, откуда он исходит.

Он повернулся к Ситлоу, с бледным бесстрастным лицом стоявшему у него за спиной.

— Прогуляться не хочешь? Дай мне побыть с ней минутку наедине.

Двенда посмотрел на Шерин, потом снова на Рингила, едва заметно шевельнул плечами, повернулся и бесшумно и плавно, как струйка дыма, выскользнул за дверь.

— Послушай, Шерин, он тебя не тронет. Он… — Рингил на мгновение замялся, — он друг. И разрешил мне забрать тебя домой. Правда. Никакого колдовства тут нет. Я действительно твой двоюродный брат. А найти тебя попросила моя мать, Ишил. Я уже давненько тебя ищу. Помнишь меня? Помнишь Ланатрею? Я всегда отказывался играть с тобой в саду, даже когда Ишил заставляла.

Сработало. Шерин медленно повернулась. Перестала выть, судорожно вздохнула и притихла, словно впитав страшный звук, как иссушенная земля воду. Посмотрела на него искоса, одним глазом, задрожала. И, все еще закрывая руками шею, прохрипела:

— Ри… Рингил?

Он выжал из себя подобие улыбки.

— Да.

— Это правда ты?

— Я. Меня прислала Ишил. — Он снова попытался улыбнуться. — Ты ведь ее знаешь. От нее так просто не отделаешься.

— Рингил. Рингил.

И тут Шерин бросилась на него, обхватила за шею, плача, дрожа, крича, как будто сидевшие в ней тысяча демонов решили, что все, хватит, пора им уходить. Он держал ее в объятиях, осторожно поглаживая спутанные волосы, нашептывая обычные банальности. Вопли сменились рыданиями, слезами. Наконец она стихла и унялась. Рукавом рубашки Рингил вытер, как мог, слезы, поднял Шерин на руки и понес к выходу, роняя прилепившиеся к сорочке клочья соломы.

Ну, мама, теперь ты довольна? Я все сделал?

По небу бежали, клубясь и толкаясь, темные тучи. Свет как будто сгустился с наступлением сумерек, и в воздухе пахло приближающейся бурей. В загоне было тихо; если другие его обитательницы и заметили что-то, то страх или апатия заставили их молчать, чему Рингил был только рад — так легче делать вид, что никаких других пленниц в загоне нет.

Ситлоу стоял спиной к стене, сложив руки на груди и глядя в пустоту. Рингил прошел мимо, не проронив ни слова, и лишь затем остановился, все еще держа Шерин на руках. Она прижалась лицом к его груди и тихонько стонала.

— Итак, — сказал ему в спину двенда, — ты доволен? Получил все, что хотел?

Рингил не обернулся.

— Ты посадишь нас на хорошего коня, укажешь дорогу к Трилейну и дашь день, чтобы я убрался подальше от этой дыры. Потом, может быть, мы сможем поговорить о других обещаниях.

— Конечно. — Ситлоу бесшумно подошел сзади. Голос его был подобен сухому, холодному ветру, и Рингил почувствовал, как зашевелились волосы на затылке. — Почему бы и нет? В конце концов, у тебя здесь ничего больше не осталось.

— Ты сам это сказал.

Он пошел к калитке, немного напряженно, потому что нести Шерин было тяжелее, чем представлялось вначале. Голос, никогда не ведавший печали и всегда оставшийся беззаботным, напомнил, что когда-то он мог драться день напролет в тяжелых доспехах, а потом еще ходить по лагерю и подбадривать солдат, готовя их к следующему дню, обещая победу, разбрасывая грубоватые шуточки.

Был ли ты тогда лучше, а, Гил? Или просто у тебя получалось лучше врать?

В любом случае, живот у тебя не отвисал, как сейчас, да и задница была покрепче. А плечи шире и сильнее.

И может быть, этого хватало и тебе, и им.

Он открыл калитку, стараясь смотреть только вперед и не обращать внимания на торчащие у забора головы. И у него почти получилось. Но в самый последний момент взгляд соскользнул в сторону и зацепился за искаженное отчаянием лицо ближайшей к воротам женщины. Он успел вернуть взгляд на место, заметив только грязную, со следами слез щеку и беззвучно шевелящиеся губы. Глаза их не встретились.

Они шли по болоту в меркнущем свете дня — Рингил с тяжелеющей с каждой минутой Шерин на руках, и Ситлоу, бесстрастный, отстраненный и прекрасный. Будто три символических персонажа из какой-то до невозможности высокопарной пьесы, первоначальная мораль которой стерлась, потеряла всякий смысл и уже позабылась как участниками, так и зрителями.


Болото заканчивалось, пейзаж постепенно менялся к лучшему, и уже появились первые признаки жизни. Сначала она заявила о себе редкими укусами москитов, потом тучками мух, взлетающих из-под сапог, когда кто-то делал шаг в сторону от тропинки. Нарушая тишину, робко защебетали птицы, а вскоре Рингил увидел и их самих, скачущих по веткам и стволам поваленных деревьев. Вода уже не сочилась из земли, заполняя следы, а отступала в озерца и заливчики. Почва под ногами стала тверже, тухлый запах рассеялся и напоминал о себе лишь при порывах ветра. Равнинный ландшафт уступил место холмистому, плеск воды о камни известил о присутствии речушек. Даже небо, похоже, просветлело, а грозившие бурей тучи ушли на время в сторону.

Гнетущая тишина, оставшись позади, казалась теперь еще невыносимее.

Двигаясь вдоль залива, они часто останавливались передохнуть. Через некоторое время Шерин смогла идти сама, хотя то и дело прижималась к Рингилу, когда кто-то из олдраинов подходил слишком близко или останавливал на ней пустой взгляд. За все время пути она не произнесла ни слова и вообще вела себя так, словно происходящее могло в любой момент обернуться сном или галлюцинацией.

Рингил хорошо ее понимал.

Ситлоу тоже по большей части молчал. Он вел группу, обходясь минимумом слов и жестов, и разговаривал с Рингилом не больше, чем с другими олдраинами. Выбрал ли он кого-то из своих соотечественников, Рингил не знал. Пелмараг и Ашгрин просто присоединились к ним у моста, а еще двое ждали по другую его сторону. Эти четверо перекинулись на ходу несколькими фразами, но Ситлоу участия в разговоре не принимал да и, похоже, не больно к этому стремился.

С наступлением сумерек вышли к лагерю охотников за древностями, построенному за заливом.

— Здесь паром, — объяснил Ситлоу, когда они остановились на краю крохотного поселка из нескольких хижин и складов. — Дальше дорога идет на северо-запад. Мы зашли так глубоко на юг только для того, чтобы обойти самые опасные топи. Дальше будет легче. Отсюда два дня пути до Прандергала, довольно большой деревни. Там возьмем лошадей.

Рингил знал Прандергал и даже собственными глазами видел, как его жителей выгоняли из домов и как брели они потом по дороге на юг. Тогда деревня звалась иначе — Ипринигил. Он кивнул.

— А сегодня?

— Останемся здесь. Парома до утра не будет. — Ситлоу неприятно усмехнулся. — Если только не хочешь, чтобы я вызвал аспектную бурю.

Рингил посмотрел на Шерин.

— Нет, спасибо. Не думаю, что мы готовы к такому путешествию.

— Уверен? Подумай хорошенько. Вы могли бы оказаться в Трилейне через несколько дней, а не недель. Да вы бы ничего и не почувствовали. Для вас время пролетело бы незаметно.

— Знаю, на себе испытал. Ладно, дай нам отдохнуть.

Они отправились на постоялый двор, единственный на всю деревню и представлявший собой невзрачное строение с земляным полом и соломенной крышей. В обеденной на первом этаже стояли с десяток грубо сколоченных деревянных столов, вдоль стены тянулась стойка. Лестница в дальнем углу вела наверх, к комнатам. Пробившись через толпу завсегдатаев, бородатых, давно не мывшихся мужиков, Рингил договорился насчет ночлега.

Никаких видимых изменений в двендах он не заметил, но они, похоже, все-таки окружили себя завесой, потому что никто не обращал внимания на явных чужаков. Хозяин постоялого двора, плотный, смуглолицый тип, мало чем отличавшийся от большинства своих клиентов, приняв от Рингила плату, коротко кивнул, попробовал монету на зуб и опустил в карман, после чего кивком указал на стол в углу, у окна. Сели. После недолгого ожидания им принесли блюдо со свиными ребрышками и кружки с густым, пенистым пивом. Все оказалось вполне съедобным, по крайней мере на вкус Рингила, хотя двенды, попробовав, и обменялись недовольными взглядами.

Он попытался вспомнить, что ел на болотах, и не смог. Помнил только, что продукты добывал Ситлоу и что они таяли во рту, оставляя сладкое послевкусие, как лучшие вина из лучших погребов Глейдса. Больше ничего…

И даже это…

Он вдруг поймал себя на том, что воспоминания слабеют, тают, а все случившееся на болотах, все виденное там распадается на растворяющиеся фрагменты, как бывает с ночными грезами перед пробуждением, что сохранившиеся несвязные обрывки представляют собой какие-то образы, оторванные от действительности, не привязанные ко времени, не укладывающиеся ни в какую последовательность.

Рингил перестал жевать и на мгновение как будто увидел все в другом свете: еда во рту приобрела вкус сдобренных жиром опилок, глотать которые сразу расхотелось; духота, тусклый свет ламп и шум голосов слились в однообразный, нарастающий, невыносимый гул. Он посмотрел на сидящего напротив Ситлоу — двенда внимательно наблюдал за ним.

— Все уходит… — пробормотал он, проталкивая слова через застрявший во рту комок. — Я не могу…

Ситлоу кивнул.

— Так и должно быть. Ты вернулся в мир, где все определено. Ты снова связан со временем и обстоятельствами. Твой разум только пострадает, если ты будешь помнить все четко и ясно, если альтернативы будут казаться слишком реальными.

Рингил с усилием сглотнул.

— Все как будто превращается в сон.

Двенда грустно улыбнулся и подался вперед.

— Говорят, только во сне люди способны находить путь в серые места. И только безумные или те, кто обладает нечеловеческой волей, могут оставаться там.

— Я…

Прежде чем Рингил успел оформить высказывание, кто-то врезался в него сзади, и мысли рассыпались, как монетки по мостовой. Он сердито обернулся.

— Эй, ты бы смотрел, куда прешь!

— Извини, приятель. Послушай, если что, я с удовольствием… О! Гил? Ты?

Эгар Дрэгонсбэйн.

Словно сказочный богатырь из кровавого тумана битвы. Громадный, необъятный, с шапкой спутанных волос и болтающимися железными украшениями. За спиной копье в кожаных ножнах, на поясе топор с короткой рукоятью и в пару ему дерк, длинный горский кинжал с прямым лезвием. Судя по дохнувшему на Рингила холодку и болотному запаху, он только что вошел в таверну. Широкая, бородатая, украшенная шрамами физиономия расплылась в ухмылке. Схватив Рингила за плечи, он легко, словно младенца, оторвал его от скамейки.

— Ну-ка дай на тебя посмотреть! — проревел кочевник. — И каким же поганым ветром занесло тебя в эту сраную дыру? Уж не тебя ли я должен спасти? Не о тебе ли трепался тот хрен в кожаной накидке?

И тут все стало разваливаться.

Ощущение было такое, что он снова попал куда-то не туда. Время сбилось, замедлило ход, как будто запуталось в болотной тине. Восприятие смазалось, Рингил словно видел происходящее чужими глазами, слышал чужими ушами.

Ситлоу — вскочивший вдруг на ноги, с широко раскрытыми глазами.

Эгар — ощутивший неладное, моментально напрягшийся, схватившийся за кинжал.

Внезапная тишина и повернувшиеся к их столу лица.

Ашгрин — сидящий рядом с Ситлоу, тянущийся за чем-то.

Слабое сияние в воздухе. Меркнущий свет.

— Думаю, вы ошиблись, уважаемый, — сказал Ситлоу, поднимая ладонь на несколько дюймов от стола и разводя пальцы, как паук лапки. По пальцам пробежала дрожь. — Это не ваш друг.

Эгар фыркнул.

— Слушай, приятель, я знаю этого парня и…

Он нахмурился.

— Произошла ошибка, — ласково повторил двенда. — Что вполне понятно.

— Вы, должно быть, устали, — добавил Ашгрин.

Эгар зевнул.

— Да? Странно. Мог бы поклясться…

Позднее Рингил и сам не мог сказать, что именно заставило его вскрикнуть и махнуть рукой, сметая все со стола. Старый прием, сохранившийся в памяти с тех дней, когда драки в тавернах были обычным делом, хотя и изрядно подзабытый за последнее время. Стоявшая посередине стола лампа опрокинулась. Моментально вспыхнувшее пламя промчалось по масляной дорожке между блюдами и упавшими кружками. В следующее мгновение он уже вскочил и, ухватившись за край стола обеими руками, перевернул его на Ситлоу.

— Это я, Эг! Я, старый хрыч! Возьми девушку.

Каждый раз, когда он вспоминал потом реакцию махака, к глазам подступали слезы. Расщепив губы в злобной ухмылке, Эгар в один шаг оказался рядом с Рингилом. В тусклом свете разлившегося по усыпанному соломой полу пламени грозно вспыхнуло широкое лезвие кинжала. Двенда отшатнулся.

— Точно, ты, Гил! — проревел кочевник. — Ну, педрилы хреновы, кто хочет получить эту штуку в задницу?

Выбросив левую руку, Эгар схватил Шерин за локоть и сорвал со скамейки. Пелмараг попытался задержать его, но двенду остановил дерк. Клинок рассек протянутую руку, и рукав моментально пропитался кровью. Пелмараг взвыл от боли и бросился на кочевника, на мгновение замершего от изумления. Маскировавший двенду гламур исчез, и вождь увидел врага в истинном обличье.

— Призрак! Болотный призрак!

В следующее мгновение он уже рухнул на пол под тяжестью Пелмарага.

Оружие! Мысль эта прострелила мозг Рингила огненной стрелой. Душу за оружие.

Он развернулся и прыгнул на Пелмарага, не дожидаясь, пока другие двенды набросятся на него. Эгар, сцепившись с противником, пытался достать его кинжалом. Ноги обоих ерзали по земляному полу в поисках опоры. Рингил изо всей силы ткнул растопыренными пальцами в глаза Пелмарагу. Тот вскрикнул и ослабил хватку. Воспользовавшись моментом, Эгар разбил захват и с размаху всадил кинжал в горло врагу. Из раны ударила кровь. Кровь с сильным, горьковато-сладким запахом, совершенно не похожим на запах человеческой крови.

С все еще рвущимся из горла криком Рингил обернулся, отыскивая остальных в поднимающемся дыму. Ситлоу, лицо которого превратилось в жуткую маску с пустыми глазницами, уже приготовился перепрыгнуть через опрокинутый стол. Взгляды их встретились, и двенда зарычал от гнева. Но тут их разделила всколыхнувшаяся человеческая волна.

— Болотные призраки! Болотные призраки! Хватайте гадов!

В руках Ашгрина, взявшись словно ниоткуда, сверкнул голубым пламенем длинный меч. Самые проворные из охотников развалились на куски. Волна расплескалась и отхлынула; одни в панике, с воплями шарахнулись от смертоносной стали, другие, у кого оказалось оружие и кому хватило боевого духу, ринулись вперед.

— Рингил! — завопил ему в ухо Эгар. — Убираемся отсюда!

Он глотнул воздуху.

— С радостью. Забери…

— Уже забрал! Уходим!

Лапа кочевника снова сжала руку Шерин чуть пониже локтя. Рингил знал, завтра будут синяки.

Если доживем до завтра.

До выхода добрались, расталкивая и распихивая других, которым пришла в голову такая же мысль. Рингил пнул дверь и вывалился в холод и темноту. Постоялый двор стоял на возвышении, поэтому он, увлеченный силой инерции, пролетел пару ярдов и грохнулся о землю.

Звякнуло стекло. Из окна, воя как неприкаянный, выпрыгнул с мечом в руке двенда и, приземлившись с ловкостью кота, с ухмылкой двинулся на них.

Эгар выпустил руку Шерин.

— Спрячься за меня, девочка.

Перекинув в правую кинжал, он левой снял с пояса топор — времени вытащить копье уже не было, — спокойно, как и подобает бывалому солдату, посмотрел на врага. Пустые глаза двенды пугали его не больше чем степной упырь. Усмешка тронула его губы.

— Чего пялишься?! — рявкнул вождь.

Двенда бросился на него с пронзительным криком и невероятной быстротой, но Эгар видал и не такое. Навстречу двенде вылетел кинжал. Двенда парировал выпад, но сделал это неуклюже, и кочевник, проскользнув под изогнутым клинком, оказался позади противника. Болотный призрак с визгом отпрыгнул в сторону. Эгар наступал. Захватив клинок двенды крюком топора, он рванул его на себя и тут же врезал кулаком в лицо. Болотный призрак пошатнулся. Еще один прямой туда же — оставь в покое туловище, там может быть броня, — и он почувствовал, как хрустнул нос. Призрак вскрикнул и попытался отмахнуться мечом. Быстроты ему хватило, а вот силы определенно нет. Эгар ухмыльнулся и подсек двенду топором. Тот свалился на спину, и махак, наступив на грудь, прижал его к земле всем своим немалым весом. Что-то треснуло и хрустнуло. Двенда застонал. Переворачивать топор было некогда, и Эгар просто всадил подбитую железом рукоять в ненавистную рожу. Выбил глаз, сломал скулу. Разбил в кровь рот.

Какое-то движение за спиной.

Он обернулся, увидел пошатывающегося Рингила и облегченно выдохнул.

— Подымайся! — прохрипел трилейнский рыцарь. — Надо уходить отсюда. Пока остальные не вылезли.

Эгар повернулся к постоялому двору. За разбитым окном и дверью бушевали страсти — собравшаяся там толпа разрывалась между свойственным зрителям любопытством и ужасом от увиденного. Там полыхал и прыгал огонь, оттуда валил дым. Внимание всех привлекала таверна, трех людей в темноте никто не замечал.

— Там человек шестьдесят, — сказал махак. Он еще не отдышался после схватки. — Даже если вмешаются только две трети, этим тварям не выбраться.

— Они выберутся. Поверь мне, у нас в запасе всего лишь несколько минут.

Никто не пойдет за человеком почти на верную смерть, не зная его истинную цену и не научившись доверять ему без малейших колебаний. Эгар поднялся и огляделся.

— Ладно. Возьмем паром.

— Что? — нахмурился Рингил. — Разве эти простофили не запирают весла?

— Да кому они нужны, эти весла. С нашей стороны болота течение очень сильное. Идрикарн унесет нас на юг быстрее лошади.

Двенда под ногой махака застонал и пошевелился. Эгар удивленно посмотрел на него.

— Какой живучий, а! — почти с восхищением заметил он, после чего перевернул топор и рубанул сплеча. Голова откатилась, разбрызгивая кровь. Эгар вытер попавшие на лицо капли, поднес палец к носу, принюхался и пожал плечами. Потом наклонился, поднял дерк и хлопнул Рингила по плечу. — Ладно, пошли.

— Подожди, дай мне его меч.

— На кой тебе его меч? Твой-то чем плох?

Рингил посмотрел на старого приятеля так, словно тот заговорил вдруг на языке демларашанских мистиков. Эгар, остановившись на полушаге, раскинул перепачканные кровью руки.

— Что?..

Рингил осторожно, как больную, поднял правую руку, поднес ее к плечу и дотронулся до Рейвенсфренда. Дотронулся нежно, словно лаская чужой член. Эгар смущенно отвел глаза.

— Ну ты и чудик, Гил. Каким был, таким и остался. Идем.

Они торопливо, поддерживая с обеих сторон спотыкающуюся Шерин, спустились к помосту. Даже в темноте было видно, как проносятся подхваченные течением палые листья и прочий мусор. На середине потока бурлил водоворот. Паром, переделанный из старой рыбацкой лодки и едва достигавший четырех ярдов в длину, покачивался у причала, словно спеша отправиться в путь.

— Эй вы! — Их заметили. — Стойте! Ворье проклятое! Эй, задержите их! Это ж моя лодка!

Пришлось прыгать. Эгар перерубил канаты и оттолкнулся от причала. По берегу уже бежали какие-то темные фигуры, вопя, потрясая кулаками, грозя оружием. Лодка отвалила от пристани, сначала медленно, потом, развернувшись, увлекаемая потоком, быстрее. Эгар, присев рядом с плачущей Шерин, улыбнулся Рингилу.

— Давненько не приходилось…

— Да. Ты уж лучше спрячься, сейчас стрелять начнут.

— Не начнут. Им там не до нас, да и лука ни у кого нет. Они ж не солдаты. — Тем не менее Эгар устроился на сложенных крест-накрест досках и устремил взгляд в темноту. — Это всего лишь Радреш. Мы его паром умыкнули.

— Парня можно понять.

— Ага. Хотя слишком цену задирал.

Некоторое время они смотрели на бесившуюся от ярости и бессилия толпу на причале. Что-то тяжелое плюхнулось в воду, далеко от кормы. В реку никто лезть не собирался. Несколько преследователей пустились в погоню по берегу, но потом на пути у них встал густой кустарник, и преследование закончилось проклятиями, постепенно стихавшими вдалеке. Сердце почти успокоилось…

…и вдруг…

В окнах и открытой двери таверны на холме весело плясало пламя. Сказать наверняка было трудно, но Рингилу показалось, что в дверном проеме возник высокий темный силуэт. Застыв на фоне огня, он смотрел им вслед черными глазами.

«Беги, если сможешь, — шепнул голос в голове. — Я сосчитаю до ста».

Рингила внезапно пробрала дрожь.

Лодка уносилась вниз по течению.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Я подумала об Эннишмине, мой господин.

Глядя из окна, Аркет состроила себе рожицу. Сторожевая башня гарнизона Бексанара являла собой невысокое и словно обрезанное строение чуть выше остального блокгауза, так что вид, открывавшийся с самого ее верха, практически не отличался от того, коим можно было любоваться из всех прочих мест: болота да понурые деревья под небом цвета расплескавшихся мозгов. О том, чтобы узреть первые признаки утреннего солнца, не стоило и думать.

А ведь ей предлагалась на выбор целая империя.

Могла бы нежиться сейчас на бережке где-нибудь в Ханлаге — босые ноги на горячем песочке, кувшин с кокосовым пивом и безоблачное голубое небо до самого горизонта. Или сидела бы на балконе в гарнизоне Верхней стражи за горным перевалом Дашара — с кружкой горячего кофе под рукой, устремленными в небо пиками за окном и клекотом снежных орлов где-то над головой.

Так нет же, потянуло в эту дыру на краю света! Мало того, еще притащила с собой Элит. Притащила в прошлое, ко всем тем воспоминаниям, о которых ей лучше было бы забыть. Не удержалась. Вообразила себя спасительницей империи. Аркет Индаманинармал — триумфальное возвращение в столицу для решения всех ее проблем.

Она так ничего и не нашла. Две недели беспрерывных поисков, блужданий по расположенным у границы болот поселкам, утомительных разговоров с местными чиновниками, раздражительными, рассматривающими свое пребывание здесь как ссылку. Две недели едва скрываемых насмешек и угрюмого молчания в ответ на расспросы охотников за древностями, чьей помощью Аркет безуспешно пыталась заручиться. Две недели слухов и небылиц, поисков странной формы камней и фигурок. Пока что самым большим ее успехом была находка еще одной статуэтки из глиршта, почти точной копии той, что привезла в Хангсет Элит. Они выкопали ее из глины, вытащили из болота в шести милях от Эштака, где статуэтка, по всей видимости, пролежала, упав лицом вперед, несколько столетий в полном забвении. За это время фигурка поросла мхом, потрескалась и лишилась одной руки. Потные, грязные, усталые, они оставили ее лежать там, где нашли, а сами вернулись в Эштак.

Аркет видела, как смотрят на нее Файлех Ракан и его люди, когда думают, что она не видит, и не могла осуждать их за эти взгляды. Погоня за призраками обернулась именно тем, чем и должна была обернуться.

И вот теперь ко всему добавилась еще одна беда: в результате то ли несчастного случая, то ли злого умысла Идрашан свалился с ног, вынудив их остаться на ночь в деревушке. Ветеринара или, по крайней мере, человека, достойного такого звания, в Бексанаре не нашлось, как не нашлось и того, кто мог бы провести следствие. Местный староста, запуганный Раканом, задержал нескольких подозреваемых, которых солдаты и допросили с пристрастием в подвалах блокгауза.

Ничего путного от задержанных они не узнали, разве что погрелись да размялись сами. Как часто бывает в подобных случаях, одни перекладывали вину на других, припоминались старые обиды, сводились давние счеты, выплывали на свет полузабытые грешки, делались невероятные признания, и все это под соусом обычной ерунды с местным колоритом: чумы, приносимой северо-восточным ветром и губящей животных, в первую очередь лошадей; разбойников, скрывающихся на болотах родственников, изгнанных из родных мест семей, постепенно теряющих человеческий облик злодеев; некоего высокого незнакомца в кожаном плаще и широкополой шляпе, бродящего по ночным улицам с явно недобрым умыслом; странных существ, прячущихся в темноте и пугающих людей жутким воем. По прошествии шести часов, так и не услышав ничего вразумительного, Аркет распорядилась, чтобы всех задержанных отпустили.

Теперь все ждали, выживет ли Идрашан.

Аркет скрипнула зубами. Если конь подохнет…

Тяжелые шаги на лестнице.

Аркет отвернулась от окна, пересекла комнатку и выглянула за дверь. Выйдя из-за угла, Файлех Ракан поднял голову, увидел ее и остановился на полушаге. Выглядел он после бессонной ночи усталым, на виске алела царапина — один из подозреваемых в саботаже оказал сопротивление при задержании.

— Госпожа…

Капитан склонил голову, сделав это скорее по привычке. Впрочем, привычки вечными не бывают, и у Ракана почтительность сохранялась разве что в тоне.

— Что с моим конем?

— К сожалению, госпожа, никаких изменений. Но я здесь не из-за этого. Есть кое-что новое.

— Ага. И что же?

— Деревенский староста сказал, что его люди схватили лодочных воров. Нашли их на лужайке у деревни. Спящих. Лодка без весел, так что дело ясное.

Аркет вздохнула. Деревенский староста — звали его Яншит — был абсолютным убожеством, некомпетентность которого соответствовала объему его брюха и раздутому представлению о собственной важности.

— И что? Нас это касается?

Ракан откашлялся.

— Дело в том, что воры утверждают, будто бы спасались от… э-э… неких живущих на болотах магических существ. И еще… у одного из них кириатский клинок.


Вот ведь дерьмо!

Она пробормотала это несколько раз, пока они спускались по лестнице. Неизвестно почему, но сердце вдруг заколотилось. Аркет не знала, что пугало ее больше — возможная ошибка и разочарование или подтверждение пробудившихся вдруг страхов.

Кириатский клинок, как же. Какой-нибудь заточенный обломок, обернутый веревкой с одного конца. Сколько таких ты уже видела.

Она ошибалась.

Здание, служившее одновременно складом и лодочным сараем, куда заключили пойманных воров, стояло на краю деревни. Подойдя ближе, Аркет увидела сваленное в кучу изъятое оружие и двух неопрятного вида часовых у двери. Сердце застучало еще сильнее при виде длинного кинжала, ручного топора, махакского копья и ножа, выточенного из зуба дракона. И поверх всего этого лежали, отливая тусклым блеском Ан-Монала, кириатские ножны, из которых выступала потертая и заботливо оплетенная рукоять боевого меча.

Она замерла, не сводя глаз с палаша. Меч подмигнул ей, как старый друг, немного самодовольно, как будто они не виделись несколько лет и теперь он вернулся неожиданно для всехпреуспевающих малым.

А потом изнутри донесся голос, тягучий, ленивый, ослабленный дверью, но легко узнаваемый. Мягкие нотки переплетались с жесткими, в зажатых гласных тенаннского звенели сдержанная ярость и презрение.

— Знаешь, сержант, тебе бы поискать занятие поинтереснее, чем пытаться играть со мной в гляделки. Может, побреешься? Или напишешь завещание? Писать-то ты умеешь?

Аркет чуть не сорвала двери с петель. Они ударились с треском о стену, отскочили, и ей пришлось придержать их локтем.

— Рингил?!

— Ну… — Ее изумление отразилось в его глазах. Рингил даже подался немного назад. Помедлил, пришел в себя. Кивнул. Все заняло не больше секунды. — Аркет Индаманинармал. Впечатляющий выход. Похоже, высшие силы и впрямь действуют сообща.

— Что я говорил, — проворчал сидевший рядом с Рингилом бородатый здоровяк, и Аркет тут же узнала его. — А ты еще не верил.

— Дрэгонсбэйн? И ты здесь?

— Привет, Аркет, — ухмыльнулся махак. — И к чему эти церемонии? Меня уже никто так не называет.

— Теперь ты понимаешь, как я себя чувствую, — фыркнул Рингил.

В помещении было четверо местных с алебардами. Став свидетелями невероятного обмена любезностями между важной столичной гостьей и тремя жалкими ворами, бедняги опустили оружие и в недоумении переводили взгляды с Аркет на троицу пленных. Первым пришел в себя Ракан.

— Вы знаете этих людей, госпожа?

— Да, знаю. Кроме молодой женщины…

— Шерин Херлириг Мернас, — вставил Рингил, сопроводив представление соответствующим жестом. Женщина ничего не сказала, только молча смотрела на Аркет пустыми от усталости глазами. — И Эгар, сын Эркана, из махакского клана скаранаков, также известный в этой части света как Дрэгонсбэйн, Сокрушитель Драконов.

Ракан переменился в лице. Во всей империи не более двух десятков человек носили почетный титул Дрэгонсбэйна. Капитан гвардии Вечного трона шагнул вперед, прижал правый кулак к левому плечу и коротко поклонился махакскому воину.

— Знакомство с тобой для меня честь, — сказал он. — Я Файлех Ракан, капитан гвардии Вечного трона.

— Ракан? — Эгар нахмурился и потер ухо. — Уж не тот ли Ракан, что возглавил наступление на левом фланге при Шеншенате в сорок седьмом?

— Мне была оказана такая честь, господин.

Махак широко ухмыльнулся и покачал головой.

— В таком случае, Файлех Ракан, ты просто сумасшедший. Ничего безумнее я в жизни не видел. На сотню не найдется и одного, кто пошел бы на такой риск.

Ракан скромно потупился, но было видно — капитан польщен.

— На тысячу не найдется и одного, кто избран был бы в императорскую гвардию, — ответил он. — Я всего лишь выполнил свой долг. Трон Ихелтета вечен, жизнь, отданная служению ему, отражает эту вечность в чести. Смерть есть цена, что нам приходится порой платить, как и любой долг чести.

— Рад слышать, — подал голос Рингил. — Весьма благородно и возвышенно. На том и стой. Крепость духа тебе еще потребуется.

Ракан устремил на него холодный взгляд.

— Мы не знаем вашего имени.

— Да? Неужели? — Рингил поднял руку, прикрывая могучий зевок. — Я — Рингил из Дома Эскиатов в Трилейне. Возможно, ты и слышал обо мне.

Снова Ракан переменился в лице. Как будто стер с него все чувства.

— Да, я слышал о тебе.

Рингил кивнул.

— У Гэллоус-Гэп, конечно.

Капитан покачал головой.

— Нет. Это название мне незнакомо. Я слышал, что Рингил Эскиат — изменник, нарушитель мира в северных провинциях империи, растлитель юных и извращенец. Мужеложец.

Эгар с потемневшим от гнева лицом спрыгнул с перевернутой лодки, на которой сидел, но Рингил остановил его, взяв за локоть. Аркет облегченно вздохнула. При таком количестве оружия в комнате любая заварушка могла закончиться большой кровью.

— Занятно, — негромко и беззаботно отозвался Рингил, и только тот, кто хорошо его знал, услышал бы скрытые стальные нотки. — Ты так не думаешь, Эг? Вот что на юге пишут в книжках по истории в наши дни. Бьюсь об заклад, там сказано, что войну с чешуйчатыми империя выиграла в одиночку. И что жители Эннишмина, преисполнившись благодарности, сами покинули свои дома, предоставив их новым хозяевам.

Ракан выставил палец.

— Я не желаю тебя слушать…

— Хватит, Ракан. — Аркет встала между капитаном и остальными. — Гил, Эгар, вы сказали, что спасались от двенд. Это так?

Рингил и Эгар переглянулись. Рингил помрачнел.

— Вообще-то я не уточнял, — тихо ответил он. — Что ты знаешь о двендах, Аркиди?

Сердце понемногу замедляло бег, перестраиваясь на терпеливый, спокойный ритм, знакомый по военным годам.

— Я знаю, что они здесь. На болотах.

Рингил невесело улыбнулся.

— Это еще не все. Уже сегодня ночью они будут в Ибиксинри. Пройдут по главной комнате и покою не дадут никому.


Военный совет провели в гарнизонной казарме, подальше от посторонних глаз. Местных будоражить смысла нет, сказал Файлех Ракан. «Нет, конечно, — согласился Рингил. — Они ж детей похватают да разбегутся, собственную шкуру спасая. А такое допустить нельзя, тем более в пограничной провинции». Ракан удостоил его полным презрения взглядом, но к тому времени Рингил уже получил свой меч и драконий кинжал, сытно позавтракал и улыбался так мило, что дальше капитан пойти не решился.

Разгорающееся пламя снова погасила Аркет, вовремя разведя спорщиков. Шерин с Элит отвели в незапертый подвал, один из нескольких, которые деревенскому старосте пришлось оборудовать минимальными удобствами, когда Аркет и солдатам Ракана пришлось задержаться. Самого старосту и его людей отправили с мелкими поручениями, им сказали, что беспокоиться не о чем, после остальные собрались в верхней комнате наблюдательной башни, где и занялась делами. Впрочем, без неловких моментов все же не обошлось.

— Невозможно! Это ересь, — твердо заявил Халган, один из двух лейтенантов, приглашенных Раканом для участия в совете, когда Эгар поведал о встрече с Такавачем. — Бог только один, и Он явил нам себя через Единственно Верное Откровение.

Рингил закатил глаза, но второй лейтенант, Дараш, согласно закивал, и даже обычно невозмутимый Ракан неодобрительно нахмурился. Аркет вмешиваться не стала — пусть разбираются. Глядя в окно, она думала о том, что уже слышала где-то о кожаном плаще и широкополой шляпе. Между тем Эгар усмехнулся и налил себе еще кофе. Он не только привык к таким ситуациям, но даже испытывал что-то вроде мальчишеского удовольствия, шокируя имперских скандальными заявлениями еще в те времена, когда жил в Ихелтете. Сделав глоток, он поднял руку.

— Послушай, приятель, я собственными глазами видел, как Такавач поймал в воздухе летящую стрелу. Вот так. А потом вызвал армию демонов из степной травы да еще перенес меня за семьсот миль на юго-запад, к Эннишмину. Перенес так быстро, что ты бы и пальцами щелкнуть не успел. Если это не бог, то очень хорошая его имитация.

— Конечно имитация, — стоял на своем Дараш. — Злой дух. И фокус этот он проделал, чтобы втереться к тебе в доверие.

— И что с того? — Эгар отхлебнул еще кофе, поставил кружку на стол и усмехнулся. — Вы что, парни, не поняли? Там, в степи, Такавач спас мою задницу. Убил моих врагов, а потом смастерил ворота из воздуха и тьмы и повесил их на ветку над могилой моего отца, чтобы я смог унести ноги. И вот этим он точно заслужил мое доверие.

— Но это же демон, Дрэгонсбэйн! — возмутился Дараш. — Пойми ты наконец. Демон, пытающийся украсть твою душу.

Махак презрительно фыркнул.

— Так или иначе, что бы ни случилось со мной здесь, на земле, моя душа пойдет по Небесному Пути. И этого у меня не отнимет никто. Душа — не дамские подвязки, ее не украсть. И вот что, приятель. Я убил дракона, и с той поры предки полируют для меня место в Небесном Доме да улыбаются, наверное, как последние идиоты. А мой отец, должно быть, все уши небожителям прожужжал, похваляясь моими подвигами.

— Это все пустое, — отмахнулся Ракан. — Предрассудки.

— Хочешь сказать, что я лжец?

Рингил потер ладонями лицо.

— А может, Ракан, это Откровение — предрассудки? Об этом ты не думал? Может, махаки все-таки ближе к истине и, как говорится, взялись за самострел с нужного конца? Разве ваш единственно истинный Бог спасал в последнее время ваши шкуры? Разве являлся кому-то из вас?

— Ты же знаешь, что Бог не являет себя людям! — заорал Халган. — Что это ересь! Откровение не материально. Тебе это известно. Почему ты упорствуешь в заблуждении? Почему извращаешь священное?

— А мне нравится все извращенное. И тебе оно, может, понравится, если представится случай.

— Оставь моих людей в покое, — вмешался Ракан. — Выродок.

Рингил послал ему воздушный поцелуйчик, смачно чмокнув губами. Прежде чем Аркет успела очнуться от грез, в которых витала некоторое время, капитан уже с проклятием вскочил со скамьи. Она едва успела поймать его за руку и заставила сесть.

— Достаточно. Разберетесь со своими религиозными предпочтениями как-нибудь потом, когда заняться будет нечем. А сейчас я хочу знать, Рингил, почему ты так уверен, что двенды придут за тобой.

Рингил снова переглянулся с Дрэгонсбэйном.

— Может, ты ей расскажешь?

Эгар пожал плечами.

— Мы видели их на берегу. Дважды за ночь. Голубой огонь и внутри его, в самой сердцевине, темная фигура. Они за нами следили.

— А это не могло быть что-то другое? — спросил Халган. Верить в историю о двендах ему хотелось не больше, чем в рассказ о Такаваче. — Может, какой-то охотник просто пошел отлить к реке, а свет в тумане рассеялся. Или еще бывают болотные газы. Местные рассказывают…

— Местные много чего рассказывают, — покачал головой Эгар. — Я на болотах уже месяц вкалываю и до вчерашнего вечера ничего подобного не видел. К тому же, Аркет, это вполне соотносится с тем, что ты рассказала о Хангсете. Мерцающий голубой свет, неясные фигуры…

— Именно так они проходят через серые места, олдраинские болота. — Рингил устало потер глаза. Заснув в лодке, он проснулся невыспавшимся и разбитым. — Насколько я смог понять, есть места, где им не требуется аспектный шторм, но их немного. Одно из них там, где похоронено кириатское оружие. Или, быть может, это как-то связано с теми изваяниями из глиршта, о которых мы говорили. Не знаю. Одно могу сказать: в подвал Терипа Хейла Ситлоу проник так же легко, как если бы в стене была дверь.

— И было это ночью.

— Да. Я бы сказал, в этом отношении легенды правы. Двенды действительно не любят солнечный свет. На олдраинских болотах почти всегда сумерки. Один раз появилось что-то похожее на солнце, но уж очень тусклое, словно выгоревшее. Как будто от него только оболочка и осталась. Может быть, если двенды вышли первоначально именно оттуда, это и объясняет, почему они так плохо переносят яркий свет. И еще. Я встретил одного двенду по имени Пелмараг, который вроде бы участвовал в нападении на Хангсет, так вот, он рассказал, что им пришлось уйти до рассвета, потому что день обещал быть солнечным. Он так и сказал: «Времени оставалось часа два, не больше».

— Тогда Эннишмин — самое подходящее для них место, — проворчал Эгар. — За все время видел солнце раза два.

У имперских сие заявление вызвало взрыв смеха. Напряжение за столом немного спало. Стороны обменялись мнениями по поводу дождей и туманов. Дараш даже постучал кулаком по ладони — жест этот в Ихелтете означал хорошую шутку. Эгар возражать не стал.

— Мы можем их остановить? — негромко спросила Аркет, и веселье рассеялось так же быстро, как и вспыхнуло. Взгляды собравшихся обратились к ней. — Очевидцы рассказывают, что в Хангсете стрелы проходили через голубое свечение навылет, не причиняя двендам никакого вреда.

Рингил хмуро кивнул.

— Так оно и есть. По словам Эрила, то же произошло со стрелой Гирша, когда он выстрелил в Ситлоу из арбалета. Думаю, в самом начале перемещения двенды появляются как призраки. Но в Хангсете не все было совсем уж безнадежно, как вам может показаться. Пелмараг признался, что его отряд понес-таки немалые, по их меркам, потери. Только на берегу полегло пять или шесть двенд. И это до начала рукопашной, когда солдаты гарнизона еще не поняли, с кем имеют дело. Так что часть стрел все-таки достигла цели. Точно не знаю, но, по-моему, в виде призраков они долго существовать не могут. В какой-то момент двендам приходится переходить в более материальную форму. И вот тогда… — он тоже хлопнул кулаком по ладони, — их можно брать. Пелмараг признался, что в городе они потеряли еще с полдюжины своих. Исход мог бы быть и другим, если бы ваши солдаты не были так напуганы и лучше понимали, с кем имеют дело. Эту ошибку мы повторить не должны. Я дрался с Ситлоу на мечах и могу сказать, что чувствовал контакт. Так что все возможно.

— Справиться с ними не так уж трудно, — проворчал Эгар. — Я и сам убил двоих ночью. Одного кинжалом в горло, другого — кулаками и топором. Дохнут они, как и люди.

— А как быть с теми разрушениями, что мы видели в Хангсете? — спросила Аркет. — Оборонительные сооружения, построенные кириатами, расплавлены, прожжены насквозь. Словно драконьим огнем.

Рингил нахмурился. Воспоминания смешались, спутались, поблекли и уже казались нереальными, какими-то обрывками снов. Он сложил ладони, подпер кончиками пальцев подбородок, задумался. Маленькая резная фигурка на болоте… разговор с Пелмарагом…

— Он сказал что-то насчет «когтей солнца». Насчет чего-то, что они выпускают в аспектный шторм перед тем, как пройти самим. Как пробную стрелу перед наступлением.

— Никаких следов от стрел не осталось, — иронически заметил Ракан.

— Не думаю, что эти самые когти солнца есть у них здесь, на болоте. — Как Рингил ни старался, память терялась в тумане. Более того, попытка вспомнить что-то отзывалась тупой болью, и ему это сильно не нравилось. — Они применяют разную тактику, и не все согласны с подходом Ситлоу. Некоторые предлагали лобовой штурм. Ситлоу предпочитал работать иначе.

— Ты это точно знаешь? — усомнилась Аркет. — Двенды пытались действовать скрытно?

— Я не… — Рингил вздохнул. — Не так все просто, Аркиди. С чешуйчатыми было по-другому. Здесь речь не идет о крупной миграции целого народа через океан с целью покинуть умирающий мир. Там вопрос стоял так: победить или умереть. Двенды далеко не едины. Они разделены на группы, они не согласны друг с другом, у них отсутствует единая стратегия. Да их не так уж и много в данный момент. И даже те, с кем я успел познакомиться, постоянно из-за чего-то спорят.

— Кормчие говорят, что они импульсивны и дезорганизованы, — задумчиво сказала Аркет. — Возможно, не вполне нормальны. Тебе так не показалось?

Рингил поежился, вспомнив марш через олдраинские болота.

— Показалось. Пожалуй, так оно и есть. Ситлоу… — Он осекся.

— Что? — не вытерпел Ракан.

Рингил покачал головой.

— Нет, ничего. Не важно.

— Тебе, выродок, не важно, — рассердился Халган. — А мне и моим людям очень даже важно. Ты хочешь, чтобы мы дрались и, может быть, погибли, полагаясь только на твое слово. Полагаю, в данных обстоятельствах требуется полная ясность и правдивость.

— Верно, — поддержал его Ракан. — Было бы неплохо услышать объяснение, чем вообще ты заслужил доверие двенды. Как получилось, что ты путешествовал с ним по всяким тайным местам и с какой стати он позволил тебе забрать твою кузину.

Рингил недобро улыбнулся.

— Значит, ты хочешь полной ясности?

— Да, мы все этого хотим.

— Что ж, легко. — Рингил подался к капитану через стол. — Если коротко, я его имел. По-всякому. И в рот, и в зад. Не раз и не два.

Молчание грохнулось на стол, как брошенная сверху корзина с камнями. Лейтенанты переглянулись, и Халган демонстративно сплюнул.

— Ну ты и дрянь, Эскиат… — негромко произнес Ракан.

— Что ж… — Рингил одарил капитана еще одной не сулящей ничего хорошего улыбочкой. — Знаешь, лучше принять хрен в задницу, чем получить сталь в брюхо. Для здоровья полезнее. А еще на этом деле, если сыграть верно, можно втереться в доверие и заслужить милость. Спроси любую бабу, и она тебе объяснит. Если, конечно, твои отношения с бабами не ограничены только шлюхами и берешь ты их не только силой.

На сей раз выдержки не хватило Халгану, который вскочил из-за стола, изрыгая проклятия.

— Обнажишь клинок — убью, — предупредил Рингил.

Напряжение достигло предела.

— Он не шутит, — подала голос Аркет. — И на твоем месте, Халган, я бы села.

Файлех Ракан коротко кивнул, и лейтенант медленно опустился на стул. Аркет вздохнула и потерла глаза.

— Хочешь сказать, ты миловался с этим Ситлоу только для того, чтобы вернуть родственницу?

— Да. Только для того. — Затихающая боль воспоминаний резанула изнутри по ребрам, словно тупое лезвие. Он и сам не знал, сколько правды было в этих словах. Не знал, потому что не мог вспомнить. — Именно это я хочу сказать.

— И ты полагаешь, что Ситлоу заявится сюда, потому что… Почему? Потому что ты его предал? Подвел? Сбежал от него?

— Нет. — Рингил перевел дыхание. — Ситлоу придет за мной — и за тобой, и за тобой, Ракан, тоже, и за вами двумя, и за всеми остальными в этой богом забытой деревушке, — потому что он не может допустить, чтобы его планы стали известны. На кон поставлено слишком многое, и в игре слишком много участников, поэтому он не может предсказать исход. Пойми, Аркиди. Взгляни на все с точки зрения двенды. С тех пор как они в последний раз имели дело с людьми, прошло больше тысячи лет. Они отвыкли от нас, не знают, как к нам подступиться. Ситлоу три года провел в Трилейне, изучая политику. Три года! Поработал он неплохо, создал мощную базу прикрытия, которая, однако, уже по природе своей ограничена в действиях. В прочих местах ему пришлось тыкаться вслепую. Он совсем не знает империю, разве что со слов нескольких северян, и он достаточно умен, чтобы понимать: доверять их мнению так же глупо, как доверять ключи от дома шлюхе. Он понятия не имеет, как будет реагировать Трилейн, узнав, что атака на Эннишмин — всего лишь хитрость. Более того, ему не ясно, как поведут себя те в канцелярии, кого еще не удалось подкупить, и что предпримут другие города лиги. Не исключено, что лига и империя снова выступят сообща, как было в войне с чешуйчатыми. Рисковать ему нельзя. Каждый, кто не входит в круг доверенных, в так называемый кабал, должен умереть.

— Но он ведь собирался тебя отпустить, — указал Дараш. — Отпустить тебя вместе с кузиной. А может, все дело в размолвке двух любовничков? Может, вы, жопники, просто разосрались?

Рингил устало посмотрел на него.

— Я так тебе скажу, Дараш, ты натуральный клоун. Да, Ситлоу пообещал меня отпустить. Потому что думал, будто сможет контролировать меня, думал, что мне на все насрать — и на империю, и на лигу. И знаешь, он был прав — мне насрать. — Голос зазвенел от вырвавшейся на волю злости. — Твой обожаемый Джирал Химран — обычное говно, а никакой не вождь народа, и твой папаша, похоже, был не многим лучше. И те, кто у власти в Трилейне, слеплены из того же вонючего дерьма.

— Ты ответишь за это, Эскиат. — Ракан обошелся без драматических жестов, но лицо его потемнело, а глаза обожгли холодом. — Никому не позволено после таких разговоров об империи остаться в живых. Этого требует закон империи, а мой долг в том и состоит, чтобы поддерживать закон.

— Не спеши, Ракан. — Эгар выдвинул подбородок в сторону капитана. — Прежде тебе придется иметь дело со мной. Имей в виду, ладно?

— Сначала ему еще предстоит пережить эту ночь, — хмуро заметил Рингил. — Если не остановим Ситлоу, поддерживать закон будет некому.

— Мы можем и отступить, — сказала Аркет. — Если поторопимся, через три дня будем в Хартагнале. Там стоит гарнизон, по меньшей мере четыреста солдат, и есть гонец. Отправим донесение, и военный губернатор получит его уже через два дня.

— Толково, — согласился Халган.

— Нет, — возразил Рингил.

Аркет вздохнула.

— А по-моему, толково. Подумай сам, Гил…

— Я сказал, нет. Этого мы делать не будем. — Рингил обвел взглядом сидевших за столом, как делал в бытность командиром при Гэллоус-Гэп. — Мы остановим их здесь.

— Гил, у меня семнадцать человек, включая трех здесь присутствующих. Вы двое и я — получается двадцать. Местные разбегутся, как только почуют беду, и тебе это известно не хуже, чем мне.

— Хочешь сказать, как мы и планируем, — усмехнулся Эгар.

Дараш насупился.

— Речь идет о тактическом отступлении.

— Неужели? — Кочевник покачал головой. — Знаешь, у скаранаков есть на этот счет поговорка. «Бегущий стрелу задницей ловит». Если двенды смогут гнаться за нами через болото так же быстро, как прошлой ночью, они легко настигнут нас еще до Хартагнала. Три дня — это еще и три, а может и четыре, ночи. Вы готовы не спать так долго? Готовы драться усталыми, на ходу и, скорее всего, там, где выберет враг? На мой взгляд, дурацкая идея.

— Эгар, я лишь повторю то, что уже сказала Гилу. — Аркет развела руками. — Нас всего лишь двадцать. Сколько их, мы не знаем. Четыре тысячи лет назад эти существа нагнали страху на мой народ так, что Кормчие боятся их даже сейчас.

Махак пожал плечами.

— Сказки про призраков. Не страшней они дракона. Послушайте, прошлой ночью я убил двух двенд и скажу так: умирали они так же, как люди. А уж убивать людей мы все умеем.

— Все боятся того, чего не понимают, — добавил Рингил. — Запомни это, Аркиди. Двенды так же не знают, чего ждать от нас, как мы не знаем, чего ждать от них. Могу сказать одно: рассудительности им недостает. Знаешь, что сказал Пелмараг о вашем жалком, перепуганном гарнизоне в Хангсете? Повсюду люди, носятся в темноте, орут как обезьяны. Только одного срубишь — на его месте уже другой. Как вам такое мнение?

Все молча смотрели на него. Ответа не предложил никто.

— А ты, Аркет? Посмотри на себя. Прикинь, что ты представляешь для них. Они знают вас по легендам, как и мы их. У них в ходу жуткие истории о Черном народе, о том, как вы уничтожили их города и загнали их в серые места. Они говорят о вас полушепотом, как мы о демонах. Точно так же мы рассказывали о чешуйчатых, пока не поняли их. Как до сих пор рассказывают о них в имперских книжках по истории. Послушай, когда мы с Ситлоу пришли в их лагерь, там все были в панике, потому что кто-то из разведчиков подслушал разговор охотников о некоем чернокожем воине. Теперь-то понятно, что речь шла о тебе, но дело в другом. Понимаешь, их напугал всего лишь слух.

Рингил положил руки на стол и на мгновение опустил глаза, а когда снова поднял голову, Аркет перехватила его взгляд, и по спине у нее прошел холодок. В какой-то момент ей даже показалось, что под личиной Рингила Эскиата прячется чужак.

— Когда я учился в Академии, — ровно и бесстрастно заговорил он, — нам твердили, что больше всего нужно бояться человека, который хочет убить тебя и знает, как это сделать. Мы примем бой здесь и преподадим двендам эту истину. Нам по силам остановить их и загнать назад в серые места, чтобы надолго отбить желание приходить в наш мир.

Молчание.

Казалось, момент упущен, и чаша весов уже склонилась не в пользу Рингила, но тут Файлех Ракан прочистил горло.

— А какое тебе до всего этого дело? — спросил он. — Пять минут назад ты твердил, что тебе насрать и на империю, и на лигу, а теперь вдруг призываешь нас дать бой. С чего бы такая перемена?

Рингил холодно посмотрел на него.

— С чего? Я скажу тебе, Файлех Ракан. Все дело в войне. Ты прав, мне наплевать и на вашего императора, и на тот сброд, что правит Трилейном и лигой. Но я не хочу, чтобы снова была война. Я уже воевал однажды, спасал цивилизацию от рептилий. И я сыт войной по горло. Я видел, как умирали мои друзья, как гибли другие. А потом увидел, что такие, как ты, все проссали, профукали ту самую, спасенную нами цивилизацию. Я видел, как они передрались из-за нескольких сотен квадратных миль территории, из-за языка, на котором люди, по их представлению, должны говорить, из-за цвета кожи и волос, из-за того религиозного дерьма, которое они засовывали друг другу в глотку. Здесь, в Эннишмине, я видел, как мужчин, воевавших за все человечество, искалеченных и слепых, выбрасывали из домов вместе с семьями и гнали по дорогам навстречу смерти только ради того, чтобы ваш Акал, так называемый Великий, и его прихвостни могли выставить себя в выгодном свете. Я… закрой свой поганый рот, Ракан, я еще не закончил!

Глаза его полыхнули, и капитан гвардии Вечного трона смолчал.

— Я сам был свидетелем того, как люди, отдавшие войне все, возвращались домой, в Трилейн, и видели, что их женщины и дети проданы в рабство за долги, о которых они ничего не знали, потому что сражались. Я был свидетелем того, как этих рабов продавали в бордели, на фабрики и в благородные дома вашей треклятой империи, тогда как другие, кто не отдал войне ничего, богатели от такой торговли и за счет жертв, принесенных солдатами, их женами и детьми. И я не желаю видеть это снова.

Рингил поднялся. Глубоко, прерывисто вдохнул. Голос его звучал незнакомо, негромко и скрипуче.

— Ситлоу не знает империю, а я знаю. Если мы побежим на юг и если доберемся туда, Джирал пришлет ополченцев, Ситлоу приведет двенд, за ним потянутся частные армии, которые соберет на севере кабал, и тогда все начнется заново. Я не допущу этого. Не позволю повториться. Мы остановим их здесь. Здесь все закончится, и если мы погибнем при этом, что ж, я не сильно расстроюсь. Вы останетесь со мной, а иначе все ваши разговоры о чести, долге и прочем — не более чем поза. Мы остановим их здесь, вместе. Если я увижу, что кто-то пытается смыться, я подрежу поджилки его коню, перебью ему ноги и оставлю на улице — для двенды. И никаких обсуждений больше не будет, как не будет и болтовни о тактическом отступлении. Мы остановим их здесь!

Рингил перевел дух. Оглядел всех. И неожиданно тихо, спокойно и сухо добавил:

— Мы остановим их здесь.

С этим он вышел, оставив дверь открытой. Все молча смотрели на нее, слушали, как он спускается по лестнице, как затихают внизу шаги.

Эгар прошелся взглядом по лицам оставшихся и пожал плечами.

— Я с жопником, — сказал он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Двенды явились в ранний, холодный час перед рассветом — страшной, нечеловеческой силой и с голубым пламенем.

Те, кто выжил, долго спорили потом, было так спланировано или нет. Знали ли двенды людей настолько хорошо, чтобы понимать, что именно предрассветный час — самый подходящий для охотника, что именно в это, самое темное время дух человеческий слабее всего. Или они просто сообразили, что долгая бессонная ночь ослабит противника к рассвету?

Не исключено, впрочем, что они и сами ждали. Собирали силы для нападения, укреплялись в своих серых укрытиях или даже проводили какие-то древние, насчитывающие тысячелетия ритуалы, обязанные к исполнению перед сражением. Ситлоу определенно полагал — так, по крайней мере, утверждал Рингил, — что ритуалы всегда имели огромное культурное значение у древних олдраинов. Ясно, что и вторжению в Эннишмин предшествовала некая кровавая церемония.

Спекуляциям на эту тему не будет конца и края, и будут они вертеться и кружиться, наступая на собственный хвост в отсутствие точных свидетельств, склоняясь то сюда, то туда. Может, все было так, а может, и этак. Люди, существа с короткой жизнью, не приучены к неопределенности. Если не срабатывает ни «может быть», ни «возможно», ни «должно быть», а самое главное, не «должно было быть», то они выдумывают, сочиняют, облекают в прекрасную или безобразную форму и затем ставят тысячи и миллионы на колени и заставляют их делать вид, что так оно и есть. Со временем кириатам, наверное, удалось бы исправить положение, и пару раз такие попытки предпринимались, но, во-первых, они пришли в этот мир ослабленными и с собственными проблемами, а во-вторых, их в конце концов снова прогнали. И люди так и продолжали расшибать в кровь лбы, стучась в границы своих определенностей, как безумцы, обреченные на пожизненное заключение в камере, дверь которой они заперли сами.

Обхохотаться можно, сказал бы Рингил.

Нет, вам лишь нужно отпереть эту треклятую дверь, ответила бы, наверно, Аркет.

Но так же возможно — а если подумать, старина, так оно, скорее всего, и было, — что двенды задержались в силу необходимости. Возможно, навигация в серых местах вовсе не такое легкое дело, как это пытался представить Ситлоу. Возможно, оказавшись в олдраинских болотах, двенды рыскали там, как волки, в поисках следа, оставленного Рингилом и его новым другом. Возможно, обнаружив след на реке, уже остывший и тающий, они долго искали место, где беглецы сошли на берег. И возможно, даже когда добыча уже была обнаружена, у вызывающих бурю возникли те же проблемы, что и у пловца, пытающегося удержаться на месте против сильного течения.

Может, и так. Те, кому посчастливилось пережить ту ночь, будут кивать и пожимать плечами. Кто ж их знает? Может, итак.

А еще не исключено — Рингилу бы это понравилось, — что причиной задержки была политика, раздор и несогласия, которые он наблюдал собственными глазами. Возможно, Ситлоу потребовалось какое-то время, чтобы убедить остальных в необходимости действовать так, а не иначе.

С другой стороны, может быть, как раз самого Ситлоу и пришлось убеждать.

И вот такое — разговоры, предположения, рассуждения, покачивание головой — потом еще долго продолжалось среди переживших нападение на Бексанару. Или Ибиксинри, если вспомнить имя, данное деревушке теми, кто ее строил и кого потом во исполнение договора, который в силу неграмотности так и остался непрочитанным теми, кого он касался в первую очередь, выгнали в чистое поле или просто зарезали на улице.

Итак, Ибиксинри снова стал тем местом, где клинки покинули ножны, где пролилась кровь и где всю ночь слышались крики. Чудно, сказал бы опять же Рингил, как же все-таки ни хрена ничего не меняется.

Двенды явились в ранний, холодный час перед рассветом.

Но перед этим…


Вскоре после полудня выглянуло солнце. Деревенские, знавшие цену таким мгновениям, тут же поспешили воспользоваться его теплом. На спешно растянутых веревках заполоскалось развешанное белье, на улицах и в садах у тех, кто их имел, появились столы. А внизу, на берегу, к немалому удивлению Ракана и его людей, раздевшиеся до исподнего мужчины смело входили в стылую реку и плескались, как дети. Всеобщий пыл не охладило даже присутствие воинственного вида черной женщины и ее солдат.

Перемена погоды не оставила равнодушными и чужаков. Восприняв появление светила как доброе предзнаменование, они тоже грелись в его лучах, хотя и без особенного энтузиазма, а всего лишь с благодарностью, поскольку прибыли из пыльной и душной столицы лишь несколько недель назад.

Нежась под солнышком и рассуждая о знамениях — а вот с моим братом, дядей, другом был однажды такой случай, — солдаты легче переносили томительное ожидание, поскольку больше делать было нечего. Приготовления к бою не отняли много времени и были почти исключительно символическими. Невозможно построить заслон на пути врага, который появляется прямо из воздуха и в любом месте, а военная тактика двенд оставалась загадкой, которую еще только предстояло решить. Кое-какие планы самого общего характера командование приняло, но сводились они главным образом к двум пунктам: с наступлением сумерек держать местных по домам и регулярно патрулировать улицы.

Аркет удалось уговорить Рингила прочитать солдатам короткую лекцию, поделиться своими знаниями о противнике. Поддавшись на уговоры, он провел беседу так ловко, с таким блеском, что она слушала выступление с открытым ртом.

Ни один командир из тех, кого знала Аркет, не сделал бы этого лучше.

— Да, вот таким он и был под Гэллоус-Гэп, — сказал Эгар, когда они устроились на ступеньках перед гарнизонной казармой, стараясь не задумываться о том, сколько еще осталось жить. — Здесь схожая ситуация. Мы все понимали: если не устоим, если пропустим ящериц через перевал, дальше их уже ничто не остановит, и тогда они уничтожат все на своем пути, убьют всех, и бегством будет не спастись. Только Гил и смог убедить, что в этом наша сила, а не слабость. Что на самом деле все проще. Остаться в живых или умереть, драться или бежать — так вопрос не стоял. Встретить смерть на равных, лицом к лицу, или услышать, как она догоняет, впивается в шею и рвет тебя на части, — вот между чем мы выбирали. — Махак ухмыльнулся в бороду. — Хорошенький выбор.

— Да уж.

Аркет подумала о людях, обо всем том, что любила по-настоящему — список оказался невелик, — и спросила себя, насколько она честна сама с собой, не говоря уже о растянувшемся рядом кочевнике. Допуская, что никогда его не увидит, она отчаянно, до боли, скучала по дому. По палящему, злому солнцу, по высушенному, жесткому небу Ихелтета, по шумным пыльным улицам, по каменным плитам во дворе, таким прохладным по утрам, по доносящимся из кухни первым манящим запахам, по Кефанину, надежному, серьезному и рассудительному, по сухому всезнайке Ангфалу с его безумными бормотаниями в замусоренном кабинете. Подлинной, величественной лестнице и прекрасным видам из окон верхних комнат. По огромной кровати под высоким балдахином, веселым солнечным зайчикам на полу и — кто знает? — соблазнительным крутым бедрам Ишгрин. Прекрати, прекрати, дуреха! Ну, тогда по теплым, налитым силой бокам Идрашана. По поездкам к Ан-Моналу и унылому, навевающему тоску пустынному ландшафту вокруг него, по негромкому, уютному ворчанию прирученного вулкана. По растущей под окном бывшего кабинета Грашгала яблоне, плодом с которой она угощала Идрашана, возвращаясь с ним домой.

Аркет вдруг пришло в голову, что она не стала возражать против предложенного Рингилом плана еще и потому, что ее верный боевой конь все еще лежит в гарнизонной конюшне и не поднимается.

— В тот день я видел людей, умиравших с улыбкой на лице. — Эгар качнул головой. — И это все Гил. Это он так нас настроил. И сам был среди нас, в самом пекле боя. Раздавал приказания, орал, ругался, сыпал шуточками. С головы до ног в крови. И знаешь, он был счастлив. Таким счастливым я не видел его ни до того, ни после.

— Прекрасно.

Наверно, он услышал что-то в ее голосе, потому что повернулся.

— Мы все правильно делаем, Аркиди. Что бы сегодня ни случилось.

Она вздохнула.

— Будем надеяться.

Из блокгауза кто-то вышел. Они оба обернулись и увидели Рингила. На гарнизонном складе тот нашел малость потертую кирасу, пару помятых наколенников и еще кое-что по мелочам. Все было разнородное, но сидело на нем очень даже неплохо. На плече висел щит. Секунду-другую Рингил стоял, молча глядя на них, и Аркет подумала, что он, может быть, слышал, о чем говорил Эгар.

— Теперь уже недолго, — угрюмо произнес Рингил. — Аркиди, у тебя, случайно, не завалялось немного кринзанза?

Она засунула руку во внутренний карман, вытащила завернутый в тряпочку кусочек и протянула ему через плечо.

— Все мои вредные привычки так со мной и остались. Я тебя не огорчила?

— Вовсе нет. Не хотелось бы, чтобы и ты изменилась вместе со всем прочим. — Он подержал кринзанз на ладони. Нахмурился. — Эти сволочи и впрямь больно шустрые. Я таким шустрым бываю после четверти унции этой вот дряни. Может, парням Ракана тоже захочется. Ты бы спросила.

Аркет фыркнула.

— С таким предложением я к ним обращаться не стану. Почитай Откровение, Гил. Это ж первостатейный грех, осквернение телесного храма и разрыв со своей духовной сутью. Парни и без того теряют ко мне остатки почтения, а если я еще попытаюсь сбыть им запрещенную дурь, то просто не смогу ими командовать.

— Если хочешь, я спрошу. Все равно идти к Ракану за шлемом, а моей репутации уже ничто не повредит.

— Поступай как знаешь. Ничего хорошего не выйдет. Ты имеешь дело с праведными, набожными людьми, живущими чистой жизнью и поклоняющимися в храме собственного тела.

— Звучит весьма эротично.

— Перестань, Гил. — Аркет огляделась, проверяя нет ли кого поблизости. — Только испортишь то впечатление, что произвел на солдат пылкой речью.

— Справедливо замечено. — Рингил посмотрел на Эгара. — А ты как?

Кочевник ухмыльнулся.

— Поздно, приятель. Мое впечатление уже не изменится. Я тебя знаю.

— Я говорю о крине.

Эгар покачал головой.

— Мне после него трудно дышать. Перебрал с этой дрянью весной сорок девятого. Вот когда худо было. Друзья Имраны притащили откуда-то. Наверное, раздобыли через знакомых при дворе, а я по неопытности дозу-то и не рассчитал. Жуть. С тех пор терпеть не могу.

— Ладно. — Рингил вновь повернулся к Аркет. — Я все-таки спрошу у Ракана. Попробую убедить. Может, спасу пару жизней.

Аркет кивнула.

— Хороший он тебе щит дал.

— Этот? Да, его запасной. — Губы Рингила тронула едва заметная улыбка. — Похоже, ему моя речь тоже понравилась. Может, не такой уж я и выродок.

Аркет попыталась придумать, что бы еще сказать. Хотя погода и улучшилась, ее снова начало подташнивать.

— Отличная была речь.

— Верно, — хмыкнул Эгар. — Неплохая для педрилы.

Тут они все рассмеялись и смеялись еще долго. Пока было время.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ранние холодные часы перед рассветом.

Рингил сидел на невысокой стене у реки. Крин расползался по жилам, просачивался через клапаны сердца, воздвигая между ним и миром невидимую стену. Ожидание слишком затянулось. Возбуждение, охватившее всех с наступлением сумерек, понемногу оседало и в конце концов сошло на нет уже после полуночи. По-другому и быть не могло, ни один воин не в состоянии поддерживать его долго. Напряжение, зудящая готовность драться и даже страх через какое-то время слабеют и притупляются. Не обращая внимания на то, что делает крин с его телом, Рингил каждую пару часов втирал в десны очередную щепотку зелья. Теперь он уже задавался вопросом, не было ли это ошибкой.

— Голубой огонь! Голубой огонь! Они идут!

В голове мгновенно прояснилось. Рингил соскочил со стены — вышло немного неловко, наверное, отвык двигаться в доспехах — и схватил щит. Закинул на плечо, нахлобучил на ходу шлем и побежал по главной улице. Сталь тихонько пропела, высвобождаясь из плена ножен, и губы дрогнули в улыбке — знакомый звук. Свежий ветерок с реки подгонял в спину. От лодочного навеса долетел новый крик:

— Голубой огонь! Голубой о…

Крик оборвался хрипом. Рингил выругался, прибавил ходу, свернул за угол и налетел на первого двенду. Столкнулись, разлетелись и едва не упали. Солдат, успевший прокричать предупреждение, стоял неподалеку на коленях, опустив голову и обеими руками зажимая смертельную рану на горле. Его товарищ по патрулю лежал рядом в луже собственной крови. Голубой свет был повсюду, и если имперские солдаты выглядели в нем унылыми силуэтами, то лужа крови походила на отполированное до блеска блюдо. И то же самое мерцание окружало убившее их, закованное в черное существо.

Рейвенсфренд прыгнул в оборонительную позицию, а секундой позже Рингил сам увидел олдраинский клинок, широкой голубой аркой рассекший ночь. Сталь на сталь, скрежет. По рукам, от кистей до плеч, прошла дрожь. Он сменил стойку. Двенда снова атаковал, теперь уже снизу. Рингил выставил блок, отступил. Противник кивнул и произнес что-то неразборчивое. Может, знакомы?

— Давай, тварь. Посмотрим, что там у тебя.

Он прыгнул, высоко вскинув меч и одновременно выбросив ногу. Двенда парировал выпад, что неудивительно, учитывая, из какой позиции начиналась атака, зато носок сапога врезался в голень или колено врага, и тот пошатнулся. Не давая неприятелю опомниться, Рингил пошел вперед, активно работая мечом, выискивая брешь в обороне. Они обменялись несколькими выпадами. В какой-то момент ему удалось отвести неприятельский клинок в сторону, сблизиться и накрыть двенду щитом. Он попытался применить подсечку, прием из арсенала ихелтетского уличного боя, получилось неуклюже — помешали доспехи, — и двенда устоял, но равновесие все же потерял. Рингил заорал в закрытое шлемом лицо и провел серию атак. Меч противника мелькал так быстро, что за ним невозможно было уследить. Один выпад прошел, однако клинок отскочил от шлема. И тут же сталь царапнула кирасу. Рингил устремился вперед, заставив двенду попятиться. Крин давал быстроту и резкость, которых недоставало в схватке с Ситлоу, а голубой огонь уже не внушал страха.

Развязка наступила неожиданно, как дар темных сил. Двенда отступил почти к стене лодочного сарая, а потом вдруг прыгнул вперед. Прыгнул с места, без той грации, что продемонстрировал Ситлоу у дома Терипа Хейла, и не так высоко, но, может быть, это крин помог отразить угрозу без особого труда. Рингил отклонился, рубанул с размаху, и из-под шлема донесся приглушенный крик. Рейвенсфренд рассек бедро, и черный, похожий на кольчугу костюм не смог остановить кириатскую сталь. Он почувствовал, как клинок наткнулся на кость, и привычно рванул его на себя. Двенда грохнулся на землю, попытался подняться и снова упал. Рингил ударил сверху, в правое плечо. Еще один глухой вскрик — кириатская сталь снова прошла защиту. Двенда забарахтался, забился, меч отлетел в сторону. Рингил отбросил его ногой, вскочил поверженному врагу на грудь и воткнул клинок в горло. Тот задергался, как приколотое булавкой насекомое, издавая сдавленные, хриплые звуки. Прижимая противника к земле, Рингил для верности повернул клинок и лишь потом вытащил оружие. Из раны под нижним краем шлема хлынула кровь, по телу двенды пробежала дрожь, и он затих.

Рингил откинул голову и завыл.

Через секунду с другого конца деревни слабым эхом долетел ответный вой, но кто или что это было, он не знал.


Первого из напавших Эгар встретил на ступеньках блокгауза. Голубой огонь остановил его на пару секунд, но он, как и все остальные, слушал лекцию Рингила, а потому остался на месте и, высмотрев силуэт в кружащем облаке, ударил копьем на уровне колена. Удар достиг цели, однако не нашел привычной плотной массы — копье как будто ушло в воду. Двигавшийся в центре сияющего вихря двенда, казалось, усмехался.

Из вихря выскочило длинное тонкое лезвие.

Эгар выставил блок и с силой ткнул копьем. Противник отступил и остановился, словно выжидая чего-то.

Эгара спас голубой свет сверху.

В луже между двумя неровно уложенными плитами блеснуло что-то холодное, не похожее на отражение горящих на стене блокгауза факелов. Эгар отреагировал мгновенно, не на сознательном, а на более глубоком, интуитивном уровне, и подался в сторону в тот самый миг, когда с крыши блокгауза спрыгнул второй двенда. При этом он еще успел повернуть копье и, поймав врага, отбросил его в сторону. Краем глаза Эгарзаметил, что двенда оправился и даже поднялся, но тут первый предпринял атаку слева. Думать было некогда. Эгар уронил копье на уровень пояса и рубанул. Второй двенда пошатнулся — то ли раненый, то ли нет, — получив правым концом, тогда как первый налетел с разбегу прямиком на выставленный левый наконечник.

Он ощутил удар и понял, что попал, не оглядываясь. Повернул древко — двенда пронзительно вскрикнул. Теперь махак оглянулся, увидел врага, усмехнулся и вырвал наконечник из тела. Раненый качнулся, выронил меч и обеими руками схватился за живот. Издав победный рев, Эгар повернулся ко второму, который уже атаковал его с мечом. Голубые огоньки еще прыгали по рукам и ногам, но свечение исчезло.

— Теперь твоя очередь! — прорычал кочевник и бросился вперед.

В блокгаузе кто-то завопил.


В крови гудел крин, воздух резала сталь.

Убивающий Призраков вылетел из левой руки и по рукоять впился в спину двенды, но времени вернуть кинжал не было — она едва успевала уклоняться, приседать, прыгать и вертеться. Смеющаяся лежала в углу, потраченная впустую, брошенная поспешно, неверной рукой. В правой у Аркет был Свет Обруча, в левой — Падший Ангел, в ножнах на поясе оставался Беспощадный. На лице кровь, в горле — боевой кириатский клич, вокруг — тела.

— Индаманинармал! — Пронзительные звуки вылетели бурлящим потоком. — Отцовский дом! Индаманинармал!

Двенды ворвались в блокгауз, словно кучка горящих голубым пламенем призраков, точь-в-точь как описывал Рингил. Когда это случилось, Аркет была в верхней комнате и, услышав панические крики, сразу же кинулась к лестнице. На первом повороте ей встретился поднимавшийся вверх двенда — голубой огонь и неясное темное движение внутри клубящегося облака. Она врезалась в него, прошла насквозь, мимолетно ощутив что-то тягучее, и выскочила с другой стороны — целая и невредимая. Некогда, некогда. Аркет пролетела оставшиеся ступеньки и вбежала в главную комнату блокгауза. Здесь царил хаос. Два солдата уже лежали на каменных плитах, то ли мертвые, то ли умирающие, третий, прижатый к стене, из последних сил отбивался топором на длинной рукояти. Шлема на нем не было — наверное, снял раньше, — лицо в крови, в глазах обреченность. Атакованный тремя противниками, бедняга двигался вдоль стены, и двенды брали его в вилку. Еще пара секунд, и все было бы кончено. Аркет взвыла. Двое из троих обернулись — черные туловища, гладкие, округлые головы в голубом ореоле, длинные мечи, вытянутые в ее сторону, но немного опущенные. Как предупреждение. Похоже — да, все так, Черный народ вернулся! — она застала их врасплох.

В правой руке Смеющаяся Девушка.

Аркет еще не успела разобраться в ситуации, а нож уже летел в ближайшего двенду. Тот успел пригнуться, и Смеющаяся лишь задела шлем. Аркет выругалась и выхватила Убивающего Призраков. Меч, направленный в грудь, пронзил пустоту — ее уже не было там. Точнее, почти не было. Аркет ощутила горячее прикосновение стали к виску — словно обожгло раскаленной проволокой. Шок подстегнул — пролетев пару ярдов, она повернулась и вонзила Убивающего туда, где у человека находится почка. Кириатская сталь прошила защиту. Двенда вскрикнул и отшатнулся. Кинжал остался в нем, но пальцы уже сжали Свет Обруча.

Второй двенда бросился на нее, замахнувшись мечом. Аркет отскочила в сторону, поймала клинок на лезвие ножа и резко отбросила. Свет Обруча прыгнул вперед, но противник оказался быстрее и успел отступить. Зажатый в углу солдат, пропустив выпад, едва держался на ногах. Двенда наступал, а пространства для маневра уже не осталось. Не зная, сможет ли брошенный кинжал пробить черные доспехи — если то были доспехи, — она решила не рисковать.

— Держись! — крикнула Аркет и отпрыгнула в тот самый миг, когда ее противник провел еще один выпад.

Она оказалась у двери и почти сразу же поняла, что допустила ошибку. Потому что — это шепнул кринзанз — двенда, встретившийся ей на лестнице, был там, за спиной; не найдя никого наверху, он спустился и…

Как подкошенная, Аркет рухнула на пол, услышала свист клинка над головой и откатилась. Путь преградил опрокинутый стул, а враг уже готовился ко второй попытке. Слегка наклонившись, держа меч в обеих руках, он стоял над ней, выжидая удобный момент. Казалось, ее преследует не живое существо, а некий механизм, и под шлемом нет ничего, кроме пустоты и злобного духа.

— Двенда!

В крике прозвучали торжествующие нотки.

А издала его Элит. Выбравшаяся из подвала и еще толком не проснувшаяся, северянка стояла в дверном проеме, одетая в серую шелковую сорочку, которую дала ей Аркет. Еще пару часов назад она мирно спала под одеялом рядом с Шерин, и обе женщины неосознанно жались друг к дружке, чтобы согреться. Теперь Элит двигалась как сомнамбула, а ее голосом могла бы говорить счастливица, встретившая после долгих лет разлуки свою первую любовь.

— Двенда!

Существо в черных латах остановилось. Двенда поднял шлем — словно ожидая волшебства. Элит явилась без оружия. Всклокоченные волосы окружали морщинистое, страдальческое лицо серым гало, в котором как будто мерцали голубые отсветы, разведенные в стороны руки словно имитировали жест каменной фигурки, служившей ориентиром для двенды. Страха в глазах не было, и вся ее поза выражала полное отсутствие его и невозможность существования в этом теле. Выдержав секундную паузу, она двинулась дальше, ступая с уверенностью человека, неуязвимого для зла.

Если бы Аркет задумала изобразить ведьму, она взяла бы за образец Элит.

— Ты пришел слишком поздно, — нараспев произнесла Элит. — Никого уже нет. Нашу землю отобрали. Память померкла. Я — последняя.

Двенда слегка переменил позу, сделав движение, значение которого понял бы любой воин. Аркет открыла рот, но крикнуть не успела. Элит шла, раскинув руки, улыбаясь.

— Забери меня до…

Двенда ударил. Клинок рассек ничем не защищенный бок северянки и вышел. Двенда презрительно фыркнул. А может, просто выдохнул. Сорочка мгновенно потемнела, пропитываясь кровью, но Элит не упала. На ее глаза навернулись слезы. Двенда ударил еще раз, нетерпеливо. Из-за стула Аркет не видела, что случилось, но Элит грохнулась на пол и застыла, уставившись в потолок.

Когда двенда повернулся, Аркет уже ждала его — на ногах, с перепачканным кровью искаженным лицом. Их разделяло восемь дюймов.

Она ударила сразу обоими кинжалами — Светом Обруча под нижний край шлема и Падшим Ангелом в живот — и повернула лезвия со всей яростью, собрать которую помог крин. Двенда заорал в ответ и попытался бить ее рукоятью меча, но расстояние было слишком мало. Она стерпела боль, подняла противника, оторвав от пола, и резко повернула ножи в ранах. Двенда взвыл и, выронив меч, оттолкнул ее обеими руками. Аркет удержалась, покачала головой и хищно оскалилась. Она понимала, что это безумие, что два других олдраина прикончат солдата и возьмутся за нее, но ничего не могла с собой поделать.

— Индаманинармал! — прохрипела Аркет сквозь зубы. — Отцовский дом! Индаманинармал!

В голове как будто щелкнуло что-то. Она уперлась плечом в грудь двенды, вырвала ножи и обернулась. Солдат лежал на полу в луже крови, выронив топор из непослушных пальцев и тяжело сопя, а оба двенды, разбрасывая мебель, шли на нее, забрызганные человеческой кровью. Сами они, похоже, не пострадали.

Аркет перевела дух, выпрямилась и подняла кинжалы.

— Ладно, начнем.


Рингил мчался по темной, заполненной криками улице.

Тут и там валялись тела, как местных, так и солдат. Двери в некоторых домах были распахнуты настежь, на пороге одного лежала убитая женщина. Двенды шли по Ибиксинри и убивали всех подряд, без разбору. Из дома напротив выскочил мальчик лет восьми и бросился к Рингилу. В темноте дома мелькнул голубой огонь, и в дверном проеме появилась знакомая темная фигура. Двенда пригнулся, чтобы не удариться головой о низкую перемычку, и вышел. Мальчишка ткнулся головой в бедро Рингилу.

— Они… мама…

Слезы не давали ему говорить.

Двенда вышел на улицу, в одной руке держа странной формы топор, в другой — короткий меч. Рингил наклонил голову, и в доспехах что-то щелкнуло.

— Ты лучше постой у меня за спиной, — негромко сказал он, отодвигая ребенка назад. — От этих тварей не убежишь.

Двенда приблизился. Рингил поднял руку и, показав на свое лицо, смочил пальцы в крови последнего убитого двенды и провел по щекам. В нос ударил кисло-сладкий запах. Он не знал, чувствуют ли двенды запах, тем более в шлемах, но решил, что попытка не помешает.

— Видишь? — медленно спросил он на наомском. — Кровь твоих друзей. Она высыхает, и мне нужна свежая. Иди сюда, тварь.

Последние два ярда он покрыл сам и, прыгнув, рубанул Рейвенсфрендом, будто серпом. Удался номер с кровью или нет, осталось неизвестно, однако двенда парировал удар древком топора, отскочил в сторону и в свою очередь нанес колющий удар мечом. Рингил выставил щит, охнул от натуги и, упав на колено и высвободив меч, махнул сбоку, на высоте голени. Хотя двенда пошатнулся, клинок, похоже, не достиг плоти.

Дрянь дело.

Сверху уже летел со свистом топор. Рингил упал на землю, выронил меч и покатился через грязь. Двенда погнался за ним, издавая жуткие лающие звуки. В последний момент Рингил выбросил ногу, целя в самое уязвимое место. Противник вскрикнул и пошатнулся. Топор прошел мимо, а воспользоваться мечом он не успел. Рингил вскочил, бросился с ревом на двенду, ухватился одной рукой за рукоять топора, другой стиснул запястье врага и что было силы ударил головой в шлем.

Черная, гогочущая воля кринзанза, неудержимое желание увечить и убивать, вырвалась их темных уголков сердца. Уступив этой воле, Рингил уже не думал о последствиях. Отброшенный, с гудящей головой и сползшим набок шлемом, он едва удержался на ногах, зато топор был теперь у него. Двенда потряс головой, словно не вполне соображая, куда попал. Широко расставив ноги, Рингил рубанул топором сверху вниз. Такой удар пришелся бы по вкусу даже Дрэгонсбэйну. Лезвие вошло в грудь почти наполовину. Рингил вырвал его из тела, размахнулся и ударил еще раз, словно рубя дерево. Из страшной раны хлынула темная олдраинская кровь. С диким воплем он ударил в третий раз.

Шлем раскололся, лезвие прошло через трещину и раскроило голову пополам. Двенда сделал три неверных шага, попытался поднять руку к голове и с долгим хриплым стоном рухнул на землю. Рингил посмотрел на него немного — не зашевелится ли, а когда тот не зашевелился, огляделся, нашел валяющиеся в грязи меч и щит и подобрал их, сам отдуваясь и пыхтя. Начала побаливать голова. Он попытался вернуть на место шлем и обнаружил, что защищавшая нос гарда сорвалась и вонзилась острием в щеку.

Мальчишка — Рингил совершенно забыл о нем в пылу схватки — стоял как вкопанный неподалеку, глядя на своего спасителя с не меньшим, чем на двенду, ужасом. Он покачал головой и вдруг рассмеялся безумным, отрывистым смехом.

— Дрэгонсбэйн прав — подыхают как люди.

Взгляд мальчика переместился в сторону, он повернулся и дал стрекача. Рингил оглянулся — перед ним стоял один из солдат Ракана — и облегченно выдохнул.

— А… Как там?

Солдат только кивнул. Был он весь изранен, но держался неплохо. Даже сохранил щит, хотя тот погнулся и треснул, а вот из оружия у него остался только длинный нож. Рингил повернулся и протянул руку.

— Видишь топор? Вытаскивай и забирай. И пойдем в блокгауз, посмотрим, что там. Ладно?

Солдат тупо смотрел на него.

— Они… они повсюду. Везде.

Он мотнул головой в сторону блокгауза.

— Знаю. А еще они светятся в темноте. — Рингил хлопнул его по плечу. — Все легче.


Эгар вошел в блокгауз, не удосужившись стряхнуть свисавшие с наконечника копья кишки убитого двенды, и первым, что он увидел, была барахтающаяся на полу Аркет. Ярость взметнулась, ударив в голову, и он с воплем, от которого стыла кровь, без раздумий бросился на двух двенд. Первый обернулся только для того, чтобы лезвие проткнуло ему живот. Второй отшатнулся, словно удар попал и в него, и взмахнул мечом. Эгар развернул копье с нанизанным на него двендой и свободным концом подсек второго. Раненый завопил и задергался. Решив, что с него хватит, махак стряхнул противника и повернулся к двенде, который как раз поднимался с пола.

— Тоже хочешь сдохнуть? Тогда вперед, гадина.

Двенда был быстр. Очень быстр. Завопив, он перепрыгнул летящее в него копье, выбросил ногу и врезал кочевнику в лицо. Эгар пошатнулся и едва устоял. Рот наполнился кровью, один зуб, кажется, сломался, но…

Двенда приземлился в паре футов от него и замахнулся мечом. Кочевник парировал выпад, ударил снизу вверх неприятелю в грудь и тут же вырвал копье из раны. Оба упали среди тел и поломанных стульев. Двенда выронил меч. Эгар ткнул копьем в горло, под шлем, и поднялся на колени. Враг выхватил откуда-то длинный нож и попытался достать вождя, но ему не хватало пространства для маневра. Эгар налег на копье, загоняя глубже. Противник захрипел, в горле забулькало. Он снова ударил ножом — лезвие рассекло одежду и кожу, скользнуло по ребрам. Эгар зарычал, выпустил копье и, обхватив обеими руками шлем, принялся колотить им о пол. Двенда не сдавался, отвечая короткими тычками ножом. Махак охнул от боли. Гладкий шлем выскальзывал из пальцев. Лезвие снова обожгло ребра. Прижав руку двенды коленом к полу, Эгар сжал шлем и с силой повернул. Двенда запищал. Стиснув зубы, махак продолжал поворачивать. Голос пробивался из горла с хрипом.

— Да, да, слышу. Еще… немного…

Он уже не замечал острой, горячей боли, снова и снова пронзавшей бок. Глаза застилал красный туман.

— …еще немного…

Тварь под ним забилась, завертелась, тыча его ножом, кулаком, брыкаясь… Но это было уже неважно. Терпеть… не обращать внимания…

— …еще немного…

Что-то треснуло.

Голова двенды безвольно свесилась. Руки упали. Нож выскользнул из пальцев и звякнул о камень.

— Вот так-то, — прошептал махак. — Теперь успокоился. Он перевел дыхание и тут же застонал от боли в ребрах.

На глаза навернулись слезы. Эгар осторожно, словно что-то горячее, втянул воздух.

— Больно, чтоб его!

— Можешь не рассказывать.

Аркет поднялась и, прижимая ладонь к плечу, шла к нему. В другой руке у нее был окровавленный нож, и держалась она неплохо.

— Да ты еще жива!..

— Пока. — Она кивнула за спину. — Прикончила за тебя того парня.

Эгар тяжело встал, заглянул под руку и, увидев кровь на боку, поморщился.

— Очень мило с твоей стороны. Только он уже и сам почти преставился. Я видел, как из него кишки полезли.

— Ну… — Аркет пожала плечами и улыбнулась. — Сам знаешь, олдраинская магия. Лучше не рисковать. Как там остальные?

Эгар сделал на пробу пару мелких вдохов, поморщился и рыкнул раздраженно. Потом наклонился, поднял копье.

— Не знаю. Эти гады лезли чуть ли не из всех дырок. Видел по меньшей мере пятерых твоих солдат на улице. Скольких этих упырей они положили, не знаю. Хорошего мало.

Аркет прошлась взглядом по полу, отыскивая ножи, и, заметив Убивающего Призраков, наклонилась.

— Тогда нам лучше выбираться отсюда.

— Точно, а то я боялся, что ты намерена задержаться.

И тут они услышали это, и лицо махака мгновенно прояснилось, словно кто-то волшебным образом избавил его от всех мук.

Хрипловатый голос Рингила разносился по улице.

— Стоять! Ни шагу назад. Они подыхают как люди! СТОЯТЬ! Держаться!


Файлех Ракан лежал посреди улицы с раскроенной топором головой. На свой счет капитан успел записать двоих — они лежали тут же, у его ног, — но третий оказался быстрее. Рингил, спешивший к блокгаузу с небольшой группкой выживших, видел, как все случилось, однако помочь, как ни старался, не успел.

Зарубивший Ракана двенда обернулся на звук шагов, и Рингил с ходу устремился в атаку — принял удар на щит, отбросил топор в сторону и рубанул мечом на высоте бедра. Недолгий опыт показал, что защита у олдраинов прочнее под коленом, а выше прочность отступает перед эластичностью, и черный материал становится тоньше. Человеческая сталь прорубала его с трудом, но кириатский палаш резал легко, как прогнившую парусину. Нанеся удар, Рингил отступил, а когда противник рухнул на колени, проткнул горло под шлемом.

Мастерство приходит с практикой.

Он огляделся. Остатки отряда, как и планировалось, оттянулись к блокгаузу, но там их со всех сторон осаждали двенды. Рингил насчитал четырех — нет, уже трех, еще один свалился в грязь, и кровь хлестала из широкой раны на шее, — и еще четверо шли с ним, причем один из этой четверки выглядел не слишком хорошо.

А двенды все прибывали и прибывали, тут и там в ночи мелькали голубые огоньки. Крин застучал в голове, и ответ вспыхнул огненными буквами.

Он поставил ногу на грудь двенды, поднял меч и ударил. Голова отвалилась только после третьей попытки. Рингил наклонился — холодная, кривая усмешка тронула губы — и сунул руку внутрь, в кровоточащее месиво под шлемом. Плоть, кости, куски металла, обрубок позвоночника… Ухватился покрепче за край хребтины, поднял голову вместе с шлемом и направился к блокгаузу. Подойдя ближе, поднял повыше, набрал в легкие воздуху и крикнул:

— Стоять! Ни шагу назад. Они подыхают как люди! СТОЯТЬ! Держаться!

На мгновение все как будто замерло. Остановились даже двенды. В свете факелов олдраинский шлем отливал желтизной. По запястью стекала кровь. Из блокгауза долетел негромкий приветственный крик, остальные люди подхватили.

И крик обернулся ревом.

Один двенда вскинул меч и с воем бросился через улицу. Рингил размахнулся, метнул шлем в нападавшего и сам устремился следом.

Он уже знал — это Ситлоу.

Все случившееся затем осталось в памяти кошмаром с кровью, звоном стали, криками… Ситлоу дрался так же быстро, как тогда, во дворе дома Терипа Хейла, и даже, может быть, быстрее, потому что теперь его ничего не сдерживало и он хотел убить Рингила. Он вертелся и прыгал, рубил и колол, и меч в его руках казался не тяжелее игрушки. Не было у него и щита, который замедлял бы маневры. А еще — Рингил ощущал это в идущих от него волнах — Ситлоу переполняла бурлящая ненависть.

Восстанет темный господин…

Рингил полагался на кринзанз и на память — перед глазами стояла живая женская голова, надетая на обрубок дерева, беззвучно шевелящиеся губы и полные водянистых слез умоляющие глаза.

— Давай, недоносок! — снова и снова кричал он. — Ну же, давай!

Меч Ситлоу уже достиг цели — рассек ему скулу, когда Рингил с опозданием ушел от глубокого выпада. Несколько раз вражеский клинок находил щели в защищавших правую руку доспехах. Резаная рана осталась на бедре, царапина на шее, над кирасой. В какой-то момент не выдержала броня на правом плече, и Ситлоу, заметив это, стал бить по незащищенному месту.

Рингил ничего не замечал и не чувствовал.

Он шел через боль. С ухмылкой.

Потом, по прошествии лет, один из солдат, переживших ту ночь, будет клясться, что видел прыгающие по рукам и ногам Рингила голубые огоньки.

Меч обрушился на щит. Щит дрогнул, и через него прошла длинная трещина, расколовшая и ненадежный металл, и деревянный каркас. Следующий удар мог стать последним.

Но клинок застрял в дереве.

Рингил отпустил ремни. Ситлоу попытался отступить — щит оттягивал его меч вниз. Рингил дико взвыл, прыгнул, развернулся в воздухе и рубанул сверху.

Рейвенсфренд нашел плечо двенды и впился в него.

Ситлоу закричал от боли и ярости и снова рванул меч — щит не отпускал добычу. Рингил всхлипнул, хватил ртом воздуху и ударил еще раз. Наполовину отрубленная рука повисла плетью. Ситлоу упал на колени.

И снова все будто остановилось.

Двенда разжал пальцы, выпустив бесполезный меч, и потянулся к шлему. А Рингил позволил ему это сделать — на него вдруг нашло оцепенение. Шлем свалился, в последний раз обнажив прекрасное, искаженное болью и гневом лицо олдраина. Яростный взгляд пронзил Рингила. Скрипнули зубы.

— Что… — пропыхтел с усилием двенда. — Что ты наделал? Гил… мы же…

Рингил устало посмотрел на него.

— В закоулках Ихелтета мне попадались и получше, — презрительно сказал он и раскроил голову последним ударом.

А потом вытащил клинок, вскинул его над головой и завопил.

Восстанет темный господин…

Да, как же.

Он поставил ногу на грудь поверженному врагу и отпихнул его в грязь. Сделал пару шагов по улице. Пламя битвы иссякло. Победоносный рев людей звучал все громче, двенды отступали. Рингил моргнул — мир стал вдруг расплываться — и огляделся.

— Ну, кто следующий?! — проорал он.

И свалился в грязь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Дорога к северо-западу от Прандергала медленно уходила вверх, петляла и наконец почти исчезала, напоминая о себе лишь узкой, едва заметной тропкой на седловине между двумя пиками. В ясную погоду — как в тот день — едущего в город всадника можно было заметить за два, а то и за три часа до прибытия.

И так же долго можно было провожать взглядом покидающую Прандергал пару.

Аркет и Эгар попивали эль в саду постоялого двора «Болотный пес», все еще с некоторым недоверием воспринимая задержавшееся так долго тепло. Время от времени с севера налетал бодрящий ветерок, но удовольствия он не портил, и никто не брюзжал — жалобы в данных обстоятельствах выглядели бы совершенно ничем не оправданной несправедливостью. Обоим оставалось только радоваться, что они еще живы, тогда как многие из тех, кого они знали, уже покинули этот мир.

Видимо, размышлял Эгар, примерно о том же чувстве говорил однажды Марнак: «Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме». Впрочем, сейчас это чувство растворялось в блаженстве, которое выше всех беспокойств, выше всех «почему».

— «Болотный пес». — Аркет постучала пальцем по эмблеме на кружке, грубовато исполненной копии вывески у входа в постоялый двор, изображавшей зловещего вида пса, стоящего в болоте с зажатой в зубах мертвой змеей и тяжелым ошейником. — Давно хотела узнать. Когда Элит сказала об этом в первый раз — что-то насчет вставших между болотным псом и костью, — я никак не могла сообразить, что она имеет в виду.

— А вот мне все ясно, — фыркнул Эгар.

— Да, но ты несколько месяцев провел на болотах, среди охотников за древностями, и, может быть, даже работал с болотными псами.

— Работал я там до твоего появления всего один месяц, да и то лишь потому, что так сказал Такавач. Я ж не по-настоящему. Хотя… — Он постучал по кружке. — Болотный пес. Что тут непонятного?

— А, пошел ты.

— Я бы пошел, да ты ведь только обещаниями кормишь.

Аркет пихнула его ногой под столом, а потом сразу посерьезнела.

— Этот Такавач. Говоришь, носит кожаную накидку и широкополую шляпу?

— Ага. Всегда. Об этом во всех легендах упоминается. Он из… э… — Эгар нахмурился — дать перевод с махакского не так-то просто. — Из всех мест, где вечно слышен океан. Примерно так. Резвится с русалочками у бережка. А накидка и шляпа у него вроде символа. Раньше так капитанов северных кораблей изображали. — Эгар подтянулся, сел поудобнее и внимательно посмотрел на собеседницу. — А ты почему спрашиваешь?

— Так. — Аркет покачала головой. — Забыли.

— А все-таки?

Она вздохнула.

— Не знаю… Просто в тот день, когда Идрашан поправился и встал на ноги, паренек, что на конюшне помогает, вроде бы наткнулся на какого-то незнакомца в шляпе и накидке. По его словам, этот незнакомец стоял у стойла и что-то моему коню втолковывал. На непонятном языке. И о том же человеке говорили в деревне, что он, мол, появлялся в тот день, когда мы приехали в Бексанару. Я тогда не придала значения, подумала, обычный треп.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. И, как нарочно, именно в этот момент с севера снова примчался холодный ветерок, а солнце закрыла тучка. Но Эгар лишь пожал плечами.

— А что, и такое может быть.

— Что может быть? Что это треп?

— Нет, я про засранца Такавача.

Аркет даже заморгала от удивления.

— Ты этому веришь?

Махак подался вперед.

— Если уж он спас мою задницу и перенес в Эннишмин, чтобы я помог нашему приятелю Гилу поспеть к битве при Бексакаре… — Он развел руками. — Почему бы ему не скормить твоему коню парочку гнилых яблок, чтобы задержать тебя там по той же причине? Или ты хочешь сказать, что не веришь в богов, демонов и двенд?

— Я уже не знаю, чему верить, — пробормотала Аркет.

— Если он несправедлив и жесток к слабым — верь, — прозвучал сумрачный голос у нее за спиной. — Следуй этому правилу и не ошибешься.

Оба повернулись, и Аркет стоило немалых усилий усидеть на месте.

Он стоял в высокой, по колено, траве, весь в черном, отчего даже смуглая кожа казалась желтовато-бледной. Правая рука висела на матерчатой перевязи, в ране на скуле темнели нитки швов, да и прочие царапины и синяки еще не успели зажить и сойти. И все же именно глаза наводили на мысль, что для Рингила Эскиата битва с двендами при Бексанаре закончилась не совсем так, как для нее и Эгара.

Рукоять Рейвенсфренда торчала из-за плеча, словно загнанная в тело пика.

— Все устроилось? — спросила Аркет.

— Да. Шерин с лошадьми. Она, оказывается, отлично с ними ладит. Когда-то, еще до того как Билгрест промотал все их денежки, держала конюшню.

— Ты… — Аркет осеклась. — С ней все в порядке?

Он пожал плечами.

— Не знаю.

— Лекарь сказал, физически она не пострадала. Он хороший человек, я его знаю. Если говорит, что не пострадала…

— Твой лекарь привык иметь дело с солдатами. — Не в первый раз Аркет отметила, что голос Рингила звучит как-то по-другому, глухо и пусто, будто ему ничто уже не интересно, будто все уже не важно. — С теми, кто благодарен уже за то, что в состоянии без посторонней помощи выйти из его палатки. Каким бы хорошим человеком он ни был, его мнение ничего не значит. Шерин по-прежнему кричит во сне. Вздрагивает, когда кто-то произносит имя Поппи Снарл, из чего я заключаю, что именно эта компашка купила ее у расчетной палаты канцелярии. Она была рабыней, Аркет. Знаю, у вас, в империи, это считается мелочью, но…

— Стой! — Она поднялась и посмотрела ему в глаза. — Ты ведь со мной разговариваешь, Гил.

Молчание затянулось чуть дольше, чем следовало бы. Глядя в глаза друга, Аркет ощутила неприятный холодок, будто ветер с севера подул ей в затылок. Рингил отвернулся, устремив взгляд в сторону дороги, что вела к далеким холмам.

— Извини. Ты, конечно, права. Ты не такая, как остальные.

Перед глазами снова промелькнули роскошные формы Ишгрин, и ей вдруг стало страшно — а если Рингил догадался, о чем она думает?

— Никто и не считает, что ей это пошло на пользу, — вмешался, проявив редкую дипломатичность, Эгар. — Жить на болоте, с двендами, всеми этими развалинами да головами на палках вдоль забора…

— Ничего не поделаешь, — кивнул Рингил.

И Аркет поняла, что и ему случившееся не пошло на пользу.

Самое жуткое впечатление произвели головы. Этого зрелища не выдерживали ни прибывшие для подкрепления закаленные войной солдаты из Хартагнала, ни нанятые проводниками тертые охотники за древностями из Эннишмина, ни даже сам Эгар. Люди бледнели и спешили уйти, их трясло и выворачивало.

А Рингил стоял и смотрел.

— Ризгиллен, — только и сказал он.

Рассказав единожды о кольце из человеческих голов вдоль забора, он больше не возвращался к этой теме. Уходя, двенды не оставили после себя ничего, чем можно было бы поживиться. Предупреждение, ритуал, месть… кто знает? Напоминавшие конюшни строения каким-то непонятным образом превратились в кучки серой мокрой мульчи, а за болотом обнаружили более сотни живых голов, что-то вроде засеянного поля, причем к каждой голове двенда подвели воду, очевидно, для того, чтобы они оставались в сознании.

Пока люди Аркет приходили в себя от шока, пока одни дрожали, другие ругались, а третьи плакали, Рингил без лишней суеты обошел поле, осторожно снимая головы и складывая их на сухом пригорке, где корни колдовских обрубков не получали подпитки. Выражения лица за наложенными на него повязками никто не видел. Время от времени он морщился — возможно, от боли в раненой руке.

Потом на помощь ему пришли те, кто сумел совладать с чувствами и взять себя в руки.

Когда головы подсохли и жизнь, по всей видимости, ушла из них, когда глаза их закрылись и слезы высохли, когда люди убедились, что поблизости точно ничего не осталось, что ни одна голова не пропущена, только тогда Аркет подозвала ополченцев с топорами и приказала разрубить все черепа.

На это тоже ушло немалое время.

Закончив с делами, они собрали сколько смогли сухого топлива и соорудили пирамиду, а в нее добавили свечных лепешек, которые ополченцы носили для разведения костров. Аркет высекла огонь, и все стояли молча вокруг, ожидая, пока пламя наберет силу. По настоянию Рингила у залива устроили лагерь, где и ждали, пока все сгорит и огонь погаснет. Аркет пыталась занять людей мелкими поручениями, но вонь просачивалась между голых деревьев и находила их, и тогда они останавливались, кашляли, отхаркивались или просто отворачивались.

После полудня Аркет, заметив отсутствие Рингила, отправилась на поиски и нашла его — догадаться было не так уж и трудно — у костра. К тому времени там не осталось ничего, кроме угольев, кусочков костей да золы. Рингил стоял совершенно неподвижно, но когда у нее под ногой хрустнула сухая ветка, обернулся с нечеловеческой быстротой.

И вот тогда она впервые увидела в его глазах то, что пугало ее до сих пор.

— Может быть, они не просто подыхают как люди, — пробормотал он, когда она подошла ближе. — Может быть, они и есть люди. Или были ими когда-то.

Аркет стояла рядом с ним. Смотрела на курящиеся дымки. Потом положила руку ему на плечо, а он повернулся, и когда их взгляды встретились, ей показалось, что он смотрит на нее, как на чужую.

И вдруг улыбка — и он опять тот Рингил, каким она его помнила.

— Думаешь, они вернутся?

Он не отвечал долго; она уже решила, что он не расслышал, и хотела повторить вопрос.

— Не знаю, — произнес наконец Рингил — Может, мы их отпугнули.

— Мы примем бой здесь и преподадим двендам эту истину. — Аркет повторила его собственные слова. — Нам по силам остановить их и загнать назад в серые места, чтобы надолго отбить желание приходить в наш мир. Помнишь?

Он снова улыбнулся; улыбка вышла бледная и безрадостная.

— Помню. Что за идиот это сказал? Звучит довольно высокопарно.

— Иногда даже идиоты бывают правы.

— Верно, — согласился Рингил, но только на словах, потому что продолжать тему не стал, а повернулся к черной кириатской глыбе. — Посмотри. Эта кириатская игрушка погубила целый город. Она тебя не пугает?

— Пугает.

Аркет не солгала, однако и не сказала всей правды.

Когда они наконец отыскали то место, большинство людей не увидели черного железного шипа, как еще раньше не увидели ведущего к нему олдраинского моста. Аркет не знала, что и думать: то ли двенды применили защитную магию, то ли эта магия присутствовала здесь всегда. Сама она видела мост достаточно ясно, как и Рингил. Другим он открывался на несколько секунд, да и то лишь тем, кто умел ждать и знал, куда смотреть. Большинство видели непроходимые мангровые заросли, чащу из кустов и деревьев ядовитой окраски или пустое пространство, приближаться к которому почему-то не хотелось.

— Дурное место, — пробормотал один седой капрал.

Аркет не могла избавиться от ощущения, что зло исходит от самого оружия, что какие-то остатки черной силы еще покоятся в глубине болота и что эта сила поднимается из гнилостной жижи наподобие некоего древнего фантома в гниющих черных отрепьях.

Как долго она верила в кириатскую цивилизацию, в моральное превосходство, возносившее ее саму и ее народ над другими!.. Теперь Аркет припоминала и разговоры, что вели между собой Грашгал и ее отец в не самые светлые моменты, их невнятные рассуждения о собственном прошлом, о том, кто такие кириаты по своей природе. Неужели они жили этим знанием, знанием об оружии, убивающем целые города? И неужели, если знали, скрывали от нее, потому что стыдились самих себя?

«Это все люди, Аркиди, будь они прокляты. — Отец пожал плечами, как будто поежился. — Если мы останемся, они обязательно втянут нас в свои мелочные разборки и пограничные споры. Страх и жадность изобретательны, повод всегда найдется. С ними мы перестанем быть собой, превратимся в кого-то, кем никогда не были».

А если ты, Аркиди, неверно истолковала его тон? А если Грашгал боялся, что «люди заставят нас стать такими, какими мы уже были когда-то»?

Думать об этом не хотелось, и она постаралась забыть, целиком отдавшись повседневным делам: наведению порядка, формированию новых гарнизонов в Бексанаре, Прандергале и еще дюжине деревушек, расположенных в стратегически важных местах вокруг болот. Если двенды вернутся, империя обязана встретить их во всеоружии, чтобы дать достойный отпор, и ее долг — сделать для этого все необходимое. Остальное пока не имело значения.

Тем не менее новые мысли посещали ее чаще и чаще. Даже здесь и сейчас, в солнечном саду уютного Прандергала, черный железный шип сидел на задворках сознания точно так же, как сидел он в далеком болоте, и Аркет знала, что никогда от него не избавится. Теперь, взглянув на медленно заживающее лицо Рингила, на зашитую рану, от которой обязательно останется шрам, Аркет поняла: он не единственный, кого встреча с двендами изменила навсегда.

Перехватив ее взгляд, Рингил улыбнулся. Как раньше.

— Будешь допивать? — спросил он. — Или проводишь?


Прощаться собрались у дороги. Аркет подарила Рингилу и Шерин великолепных ихелтетских лошадей и увидела, как радостно вспыхнули глаза женщины. Вроде мелочь, но пока достаточно и этого, решила Аркет.

— Что будешь делать, когда вернешься? — спросила она у Рингила, когда они уже стояли возле лошадей.

Он нахмурился.

— Ну, Ишил должна мне немного денег. Как только доставлю Шерин домой, первым делом отправлюсь к ней.

— А потом?

— Пока не знаю. Я сделал, о чем просили, а дальше планов нет. Сказать по правде, сильно сомневаюсь, что буду пользоваться в Трилейне большой популярностью. На дуэль не явился, чем навлек позор на славное имя Эскиата. Покалечил человека, занимающего высокий пост в объединении работорговцев Эттеркаля, убил чуть ли не всех его людей. Расстроил планы кабала. Пожалуй, лучше всего мне исчезнуть из города.

Эгар усмехнулся и ткнул его в грудь.

— Не забывай, в запасе всегда есть Ихелтет. Там всем наплевать, что ты натворил. Главное, что махать мечом умеешь.

— Это верно, — согласился Рингил и, сняв руку с перевязи, вскочил в седло. Потревоженные раны напомнили о себе болью. Он поморщился, размял руку, но класть ее в перевязь не стал. — Что ж, увидимся когда-нибудь.

— Увидимся, — отозвалась эхом Аркет. — Ты знаешь, где меня искать.

— И меня, — добавил махак. — Только слишком не задерживайся. Мы ж тут не все полубессмертные полукровки.

Посмеялись. Потом Рингил тронул коня, и Шерин, тихая и бледная, потянулась за ним. Аркет и Эгар смотрели им вслед. Отъехав ярдов на пятьдесят, Рингил поднял руку. И все. Он даже не оглянулся.

Минут через пять смотреть на крохотные фигурки стало уже глупо. Эгар ткнул Аркет в бок.

— Идем, угощу пивом. Будем смотреть на них из сада.

— Что? — Аркет растерянно мигнула. — А, да. Конечно. Да.

Они уже подходили к постоялому двору, когда Аркет спросила:

— Так ты серьезно? Хочешь вернуться со мной в Ихелтет?

Кочевник с напускным равнодушием пожал плечами.

— Подумывал об этом. Как и Гила, меня сейчас дома не ждут, а тебе, если я правильно понял, охрана не помешает.

Аркет покачала головой.

— Теперь мне бояться нечего. Я ведь героиня. После такого меня не тронут.

— Открыто, может, и не тронут.

— Ладно, ладно. Оставайся, сколько хочешь.

— Спасибо. — Эгар немного помолчал, потом осторожно прокашлялся. — Ты… это… Имрану встречаешь?

Аркет усмехнулась.

— Конечно. Вижу иногда при дворе. А что?

— Да ничего. Так, спросил. Она, наверное, уже замужем.

— По-моему, пару раз успела, — кивнула Аркет. — Но такие мелочи ей не помеха, если попадается что-то интересное.

— Правда?

— Правда.

ЭПИЛОГ

Грейс Милакар вздрогнул и проснулся.

Несколько секунд он лежал, не понимая, где находится; во сне ему виделось прошлое, старый дом в бедном квартале, и теперь комната, в которой он проснулся, казалась незнакомой. Длинный балкон, окна за муслиновыми занавесками, полировка… все выглядело и ощущалось чужим, словно принадлежало не ему, а самое главное, как будто он сам не принадлежал этой роскоши.

Он вытянул руку, пошарил по простыне.

— Гил?

Никого.

И тут Милакар вспомнил, где он, как попал сюда, сколько лет занял путь и сколько лет ему самому.

— Будь оно проклято…

Один фрагмент сна, не имевший отношения к ностальгии и воспоминаниям о старом доме, все же сохранился. Он стоял на пустоши, довольно далеко от городских стен. Темнело. Закат на фоне рваных черных и синих туч напоминал разбившееся в грязи яйцо. Ветер нес соль, из кустов доносились странные, немного пугающие звуки. Холодок трогал затылок, спускался ниже…

Перед ним в высокой траве стояла девочка с чашкой чая. Ветер трогал подол простенькой, цвета овсянки, сорочки. Сначала Милакар подумал, что чай предназначен ему, но девочка покачала головой и, не говоря ни слова, отвернулась и стала уходить в нависшую над пустошью тьму. Его вдруг охватил безотчетный страх, что она исчезнет, что он никогда ее не увидит.

— Куда ты?

— Дел хватает, — туманно ответила девочка. — Здесь и без меня все закончится.

Внезапно она превратилась в жуткую волчицу, стоящую на задних лапах, с оскаленной мордой и свисающим из пасти красным языком.

Он отпрянул с криком ужаса — это, наверно, его и разбудило, — а волчица лишь отвернулась и, слегка покачиваясь, исчезла в высокой траве.

Милакар сел. Кровать была большая, простыни шелковые, но от кошмара его бросило в пот, и волоски на ногах прилипли к коже. Он сглотнул. Огляделся. Его комната. Его дом. Он не чужой здесь — все принадлежит ему. Стало легче. Сердце уже не колотилось, кожа остывала. Милакар вытер потное лицо. Вздохнул.

— Что, Грейс, не спится? — спросил кто-то из тени у окна.

На сей раз тряхнуло посильнее. Теперь Милакар точно знал, что проснулся, что это не сон.

А за пределами сна не было на свете никого, кто мог бы пройти к нему в спальню без приглашения.

По комнате гулял свежий ветерок. Милакар отметил этот факт лишь сейчас, ощутил на собственной коже. Посмотрел — занавески колыхались, как будто окно открыто.

Он помнил, как закрывал его перед тем, как лечь спать.

Неясная фигура в тени у окна сделала шаг вперед. Проникший с балкона свет Обруча тронул лицо незваного гостя.

— Сит…

Незнакомец покачал головой.

— Нет, не Ситлоу. Его ты больше не увидишь.

— Гил?

Утвердительный кивок. Голос помог распознать черты.

— Гил… Как ты сюда попал?

— Легко. — Незваный гость кивнул в сторону балкона. — Знаешь, Грейс, пора бы уж брать в охрану не за красивые глазки. В саду было трое, и я прошел мимо них как невидимка. Их даже убивать не пришлось. И я так тебе скажу: для вора ничего лучше рельефной кладки нет.

Милакар сглотнул.

— Мы думали, ты…

— Что меня уже нет? Ушел в серые места? Ты, должно быть, и не сомневался.

Рингил подошел к кровати. Теперь он весь был на свету, и Милакар вздрогнул, заметив свежий шрам на скуле.

— О чем ты говоришь…

— Не надо. — Слово прозвучало по-деловому сухо, и в этом было что-то ужасное. — Не надо, Грейс. Ни к чему. Я помню сад.

— Гил, послушай…

— Нет, это ты меня послушай. — Голос его звучал теперь по-другому — холодно, повелительно. — Я ведь там тогда проснулся, после встречи с Ситлоу, у тебя. На улице Большой Добычи. То-то мне кое-что показалось знакомым, только тогда недодумал. Глупо, конечно, ты же сам, когда я в первый раз к тебе пришел, сказал, что оставил за собой старый домишко. В общем, потребовалось немалое время, чтобы во всем разобраться, но оно у меня было. Путь выдался неблизкий, ничто не отвлекало, вот я и прикинул, что к чему. И все сошлось. Ты, сад, старый дом. Понимаешь, это было реальным, в отличие от всего прочего. Теперь я точно помню. Одного я не понял: чья это была идея, твоя или Ситлоу. Не скажешь?

Взгляды встретились. Милакар вздохнул и откинулся на подушку. Отвернулся.

— Я не… — Он устало покачал головой. — В том, что касается Ситлоу, я решений не принимаю. Он сам ко мне приходит. Приходит и берет, что хочет.

— А тебе это нравится.

— Извини, Гил. Я тебе зла не желал, вот и все.

— Нет, не все. — Голос зазвучал жестче. — Ты не хотел, чтобы я попал в Эттеркаль. А если все же попаду — ты прекрасно понимал, что остановить меня трудно, — о дальнейшем должен был позаботиться Ситлоу. Ты продал меня ему, Грейс. Сообщил, где меня искать. Больше некому. Кроме тебя, никто не знал, что я начну с Терипа Хейла.

Милакар промолчал.

— Еще до того, как я его убил, Ситлоу заявил, что я помешал его делам. Одна фраза мне особенно запомнилась. «Ты явился в мои владения, ты принес меч, ты угрожал им и кичился тем, что нет в мире ничего, что превзошло бы твое умение убивать». Он подслушал наш с тобой разговор на балконе. Он был здесь, в твоем доме. А потом последовал за мной вместе с парой твоих головорезов. Тех-то я шуганул, а вот Ситлоу остался да еще потешался надо мной. Вы вели меня с самого начала, вы двое. И оба потешались. А ты тоже в кабале, а, Грейс?

Милакар усмехнулся и покачал головой. Теперь уже энергичнее.

— Тебя что-то забавляет?

— Да. Ты не понял, Гил. Кабал заправляет всем. Сейчас кабал — это Финдрич и Снарл да еще кое-кто из Эттеркаля и, конечно, из канцелярии и Академии. Но это только центр, а по сути, каждый, у кого есть хоть какая-то власть, уже их грязью запачкан. Весь вопрос в том, чего ты хочешь и на что ради этого готов. Так что с ними все повязаны. Мурмин Каад, твой отец, я. Мы все в одной лодке. Если кабалу что-то нужно, он просто протягивает руку и берет.

Рингил кивнул.

— Значит, им понадобился свой человек в Болотном братстве. А не хочешь послушать, что случилось с Гиршем?

— Мне известно, что случилось с Гиршем. — С кровати донесся вздох. — Я стараюсь оставаться посередине, Гил. Не связываться слишком уж тесно ни с одной стороной, ни с другой. Этополитика. Обычное дело.

— Ситлоу к политике отношения не имел.

— Ситлоу… — Грейс облизал губы. — Ситлоу был…

— Да, красив. Знаю. Ты сам мне сказал. То есть выразился как бы чужими словами, но я сразу понял. Просто не хотел признаваться, что балуешься с красавчиком двендой в Эттеркале. Тогда бы всем планам крышка. Интересно только, почему ты вообще о нем заикнулся.

— Думал тебя отпугнуть.

— Неужели? А может, боялся приобрести во мне нежелательного соперника?

— Просто не хотел, чтобы с тобой что-то случилось.

— Ты это все время повторяешь. Посмотри хорошенько — кое-что со мной все-таки случилось. И могло быть хуже.

— Да. Извини. — Глаза полыхнули вдруг злостью. — Держался бы подальше от Эттеркаля, как я советовал, ничего бы и не было.

— Может быть.

Молчание объединило их, как трубка фландрина. В наступившей тишине стало проступать неизбежное.

— Ты был с ним в серых местах, — с горечью произнес Милакар.

— Был. — И хотя ответ уже читался в глазах Грейса, он все же спросил: — А ты?

— Нет. Говорил он о них много, но… Не знаю. Так и не собрались.

— Не огорчайся. Считай, тебе крупно повезло. — Он провел пальцем по шраму на скуле. — Тебе это кажется ужасным? Ты бы видел, что у меня внутри.

— Думаешь, я не вижу? — Теперь Милакар смотрел на него и даже едва заметно улыбался. — Тебе бы надо заглядывать иногда в зеркало. Как ты его убил? Красавчика Ситлоу?

— Мечом. Разрубил милое личико пополам.

— Ну… В этом ты весь, Гил. Стоит начать, и тебя уже не остановишь. Ты и меня пришел убить?

— Да.

— Мне жаль, Гил. Правда.

— Мне тоже. — Рингил посмотрел на висящий над кроватью шнурок. — Вызовешь своих ребят?

— А это поможет?

— Нет. Разве что умрешь не один, а в компании.

Милакар махнул рукой. Если он и боялся, внешне это никак не проявлялось.

— Тогда ни к чему. Столько впустую погубленных молодых жизней. Столько красивых тел. Я просто…

Он поднялся с кровати, очень проворно для своего возраста. Никакого оружия, только сила и ловкость уличного бойца. Рингил дал ему подойти и даже опустил руки — пусть думает, что у него есть шанс. Но когда Милакар был уже рядом, Рингил резким движением выбросил из рукава драконий нож и одним движением вогнал клинок Грейсу в шею. Второй рукой обхватил шею с другой стороны.

Так он и стоял, глядя в глаза бывшему другу, словно перед поцелуем. Кровь из перерезанной артерии стекала по пальцам и по руке и капала под ноги.

— У-у-у… — застонал Грейс. — Больно, Гил… Клянусь яйцами Хойрана…

Рингил держал его так, глядя в глаза, пока их не затуманила смерть. Потом вырвал кинжал, опустил руку, и тело тяжело, как мешок с мясом, свалилось на пол.

Мигнул голубой огонек.

Он обернулся.

И увидел себя в большом зеркале на противоположной от кровати стене.

Рингил вздохнул, подождал, пока придет облегчение, успокоится сердце, уляжется страх. Но ожидание затягивалось, а облегчение не приходило. Тот, что стоял в зеркале, усмехнулся. Рингил видел перепачканные кровью руки, напряженное, перечеркнутое шрамами лицо, мерцающие глаза. Выступающую из-за плеча рукоять Рейвенсфренда, верную кириатскую сталь. Кривой изгиб драконьего зуба в руке.

Тебе бы надо заглядывать иногда в зеркало.

Вот и заглянул.

Я знаю, что видел акийя. Знаю, кем ты можешь стать, если только захочешь.

Берег… существа на берегу, у кромки прибоя… странные хлюпающие звуки…

Они говорят о тебе.

И как последний удар молота, как направленный в цель клинок — предсказательница у Восточных ворот. Слова, пришедшие из памяти в Ибиксинри, когда он свалил Ситлоу на землю.

Битва грядет. Сойдутся силы, которых ты еще не видел. И битва эта сломит тебя и изменит.

Залетевший через открытое окно ветерок принес запах соли.

Восстанет темный властелин, приход его вещает ветер с болот.

Восстанет темный властелин…

— Вот оно как, — прошептал Рингил.

Муслиновые шторы колыхнулись, ветер пронесся по притихшей комнате. Рингил вытер руки и кинжал о шелковые простыни, убрал оружие в ножны. Поправил на спине Рейвенсфренд, чуточку сдвинул рукоять.

Потом снова посмотрел в зеркало и понял, что не боится.

Он еще долго и терпеливо ждал, мелькнет ли снова голубой огонек и придет ли что-то вместе с ним.


Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  • ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  • ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  • ЭПИЛОГ