Запах «Шипра» [Михаил Петрович Михеев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Михаил Михеев ЗАПАХ «ШИПРА»


Несколько слов об авторе


Михаил Михеев начал свой путь в литературу как автор стихотворной сказки для детей «Лесная мастерская», выдержавшей несколько изданий. Им написаны повести о ребятах и для ребят «Клуб ЮЭТ», «Капитаны 8 «А», «Президент пионерского клуба», приключенческие повести «Вирус В-13», «Тайна белого пятна», увлекательные путевые очерки о Горном Алтае, фантастическая повесть «Год тысяча шестьсот...», своеобразные фантастические рассказы, включенные в книги «Которая ждет», «Далекая от Солнца», «Милые роботы».

Близок писателю и детектив. Тепло встретили читатели остросюжетные повести «Запах «Шипра», «Сочинский вариант», «Поиск в темноте».

М. Михеев рисует живые характеры, описания его достоверны, события развиваются естественно. Овладев вниманием читателя, автор заставляет его размышлять не только о том, кто преступник, но и о том, почему этот человек стал преступником, показывая, какими опасными последствиями бывает чревато самое, казалось бы, несущественное отступление от норм морали.



...Потому что в этой драме,
будь ты шут или король,
дважды роли не играют,
только раз играют роль.
Ю. Левитанский


От автора

Хотя я и начинаю с подлинного протокола следствия, всё же прошу читателя не принимать героев повести за конкретных людей, а их поступки за документальное отображение событий.


Дело №…


…Главный бухгалтер Комбината предложил начальнику отдела снабжения выписать с Главного склада Торга ткани или другой товар, а вместо товара получить наличные деньги, чтобы присвоить их и поделить между собой. Главный бухгалтер заверил начальника отдела снабжения, что сумеет скрыть эту преступную операцию по бухгалтерскому учету…

…Зав. Главного склада выписала фактуру (заборный лист) о том, что якобы она отпустила через начальника отдела снабжения для Комбината 98 метров драпа на сумму 4410 руб…

…начальник отдела снабжения получил свою долю и поделился с главным бухгалтером…

(Из протокола следствия)


…Я вчитываюсь в скупые строчки следовательского протокола и понимаю, как много еще труда и времени потребуется следователям, экспертам и ревизорам, пока не будут выяснены все детали этого тёмного воровского дела: фальшивые фактуры, подложные записи, приписки в актах уценки и многие другие жульнические операции.

Вот только о событиях, которые положили начало этому следствию, о событиях, в которых я принимала самое непосредственное участие, ни в следственных материалах, ни в обвинительном заключении не будет сказано ничего…


НА НОВУЮ РАБОТУ

1


Самолетом до Новосибирска можно было долететь за три часа. Поезд шел двое суток.

Я решила ехать поездом.

Я покидала город, в котором родилась, где прошла моя юность, где я училась, любила, мечтала завести семью… Судьба вдруг обрушила на меня столько бед, что мне захотелось очутиться на новом месте, где ничто тебе не напоминает о прошлом, никто тебя не знает и ты тоже не знаешь никого.

В двадцать шесть лет нелегко менять город, привычки, привязанности. Поэтому мне нужны были эти двое суток бездумного вагонного существования, как пауза водолазу, который поднимается на поверхность из океанских глубин.

О том, какое задание мне дадут в Новосибирске, я не знала ровным счетом ничего.

Командировка была секретной. Подполковник Свиридов сказал, что сам предложил Новосибирскому ОБХСС мою кандидатуру, а все подробности я узнаю на месте. Я передала ему письмо к матери, как всегда незапечатанное, с номером вместо адреса и пошла получать документы.

Паспорт я получила новый, на прежнюю девичью фамилию, и снова стала Грошевой: Евгения Сергеевна Грошева, торговый работник, бывшая студентка третьего курса Торгового института.

Паспорт и справка из института были подлинными, но трудовая книжка с записью, что я последние три года работала товароведом магазина Военторга, не соответствовала фактам — эти три года я проучилась в школе милиции. Моя биография в личном деле, наверное, тоже производила странное впечатление: «отец — лейтенант милиции, погибший при исполнении служебных обязанностей; мать — торговый работник, осуждена по статье 93 «прим» на восемь лет заключения в колонии строгого режима…»

В Торговый институт я поступила по настоянию матери, которая тогда заведовала отделом универмага. Среднюю школу я окончила хотя и с золотой медалью, но без особых склонностей к какому-либо предмету; мне было все равно, куда поступать. Отца помнила плохо, он погиб, когда я только пошла в школу. Так я и росла, единственная дочь у матери, избалованная, по-детски эгоистичная и беззаботная. Училась на пятерки и не вникала в домашние дела.

А мать снова вышла замуж…

Отчим мне понравился. Он был остроумен и красив, — работал кем-то в Управлении торговли. Мы вскоре переехали в новую квартиру, быстро обзавелись импортной мебелью; следом у нас появилась дача, «Волга»; о нарядах я уже и не говорю. Если бы я хоть на минуту задумалась, то сразу бы поняла, что живем мы явно не по средствам. Но в то время я увлеклась студенческим театром, играла на клубной сцене, — кажется, что-то получалось, — и мне не хватало времени подумать и оглядеться…

Милицейская машина прибыла к нам в шесть часов утра. И я, еще ничего не понимающая, осталась в квартире одна. А вечером меня вызвал следователь, и тут я узнала, кто был мой отчим и кем стала моя мать.

В институт я больше не пошла. Мне было стыдно показаться на глаза прежним товарищам. Я была соучастницей воровства, жила на ворованные деньги, мое неведение не было для меня оправданием. Я поняла, что не смогу больше ни учиться, ни работать в торговой сети. Что для искупления моих вольных или невольных грехов у меня в жизни осталась одна дорога…

В городском отделении милиции на памятном стенде висел портрет моего отца. Молодой лейтенант, он погиб, когда ему еще не было и тридцати. Подполковник Свиридов начальник школы милиции — хорошо его знал, когда то они работали вместе… Меня приняли в школу милиции.

Я закончила ее совсем недавно, моя командировка была по сути первым серьезным поручением.

На вокзал меня никто не провожал — я никому не сказала о своем отъезде. Я ехала в штатской одежде. Мои вещи уместились в туристскую сумку и чемодан. Я не взяла с собой ни книг, ни безделушек — вещей, которые напоминали бы о прошлом. Мой любимец — плюшевый Микки Маус — остался перед зеркалом туалетного столика. Микки Маус ни в чем не был виноват, но это был подарок Игоря, а вот об Игоре мне меньше всего хотелось вспоминать.

Шел сентябрь, мой путь лежал в Сибирь. Я решила, что удобнее всего ехать в нейлоновой куртке и черных джинсах. Джинсы были еще студенческие, они валялись на дне старого чемодана. Там же наткнулась на сверток голубой фланели, и у меня больно сжалось сердце… может быть, все пошло бы иначе, появись у меня ребенок. Но мой сын не захотел родиться живым.

Я оставила Игорю записку. Он жил у своих родителей, но все еще был прописан здесь, по улице Урицкого, 50. Я написала, что он может распорядиться квартирой и оставшимися вещами, как пожелает.

Вместо подписи положила на записку ключ от дверей квартиры, маленький плоский ключик от американского замка…


Свое нижнее место в купе я уступила попутчице, женщине чуть постарше меня, но полной, да еще в узенькой мини-юбочке — лазить в ней на верхнюю полку было весьма затруднительно, тем более, что второе нижнее место занял мужчина — пожилой папа с дочерью-старшеклассницей, которая тоже забиралась на верхнюю полку без труда.

Ночью долго не могла уснуть.

Мимо вагонного окна мчалась черная осенняя ночь, осыпая стекло капельками дождя. Поезд с грохотом уносил меня в неведомое будущее… так хотелось, чтобы оно было ко мне добрее, нежели прошлое.

А когда забылась в тревожном полусне, то чуть не упала на пол. Показалось, что лежу дома в постели, рядом спит Игорь, и я все отодвигаюсь и отодвигаюсь от него…


2


Только утром мне удалось заснуть, и так крепко, что я не слыхала, как в купе сменились пассажиры.

Открыв глаза, долго спросонья рассматривала нависшую над головой багажную полку и вдруг почувствовала чей-то внимательный взгляд.

Я быстро повернула голову.

На верхней полке вместо вчерашней девочки-школьницы сейчас лежал молодой мужчина в зеленой армейской рубашке. Он не успел отвести взгляда, очень смутился и этим понравился мне — всегда ценила такую застенчивость; хваленая мужская напористость никогда не производила на меня доброго впечатления. По-моему, у мужчин достаточно других способов доказать свою принадлежность к сильному полу.

На крючке висели китель и форменная фуражка с серебряными крылышками — значит, мой новый сосед имел отношение к «небесным» делам.

Нижнее, четвертое, место в купе занял молчаливый старичок.

Летчика звали Леша — я разговорилась с ним уже в коридоре вагона. После завтрака он снабдил меня занятной книгой про физиков, «которые шутят», а сам отправился в соседнее купе играть в преферанс. Я пожелала ему проиграться, он ответил, что и так каждый раз проигрывает, но что-то эта примета до сих пор никак не сбывается.

Прошёл обычный день пассажира дальнего следования. Неторопливые разговоры, чтение — у кого что есть, очередь к умывальнику, проводница с пылесосом, ворчащая на пассажиров, стаканы с чаем, буфетчица с коробкой беляшей… я всегда любила эти покупные беляши, которые ешь тут же, на улице, где-нибудь за углом, прихватив обрывком бумажной салфетки, обжигая пальцы горячим соком.

Вечером наш поезд подошел к большой станции, и проводница объявила стоянку на десять минут. Появилась возможность выбраться из вагона, размяться немного, заглянуть в книжный киоск. Люди валом валили в пригородную электричку, я едва пробилась на вокзал. Киоск «Союзпечати» находился в углу зала, поблизости от входа в привокзальный ресторан.

Пока я рассматривала книги на прилавке, двери ресторана широко распахнулись, в зал вкатился кто-то пьяненький, следом из дверей донеслась песня, которую выводил хриплый баритон: «Не слышны в саду даже шорохи…»

— Весело у нас, — вздохнула продавщица. — Третье число — день получки. Тут скоро такие шорохи пойдут…

Из ресторана донесся звон стекла, песня оборвалась. В дверях появилась официантка, в обычном крохотном, фартучке, с кружевной наколкой на голове.

— Валеру нашего не видели? — спросила она,

— Это милиционера, что ли?

— Его, конечно.

— Недавно здесь был.

— Вот, когда надо, его никогда на месте нет...

— А у вас когда не надо? Возле вас хоть целый день сиди. Поменьше бы поили мужиков. Все план выполняете.

Официантка неторопливо вернулась в ресторан. Шум продолжался. Что-то задребезжало, затем женский голос закричал испуганно: «Гена, Гена, зачем?!» Крик оборвался хлестким звуком пощечины.

— Господи! — сказала продавщица, — Да что у них опять там?

По многим причинам мне не следовало ввязываться в это пьяное ресторанное дело. Но я все-таки оставалась лейтенантом милиции, а за дверями ударили женщину.

Стол, за которым вспыхнул скандал, находился у самой двери. Я быстро сделала несколько шагов и успела перехватить поднятую руку. В руке была зажата бутылка из-под сухого вина, тяжелая и длинная, похожая на дубинку. Может быть, мужчина и не собирался ею ударить, а замахнулся, чтобы припугнуть, — рассуждать было некогда, мне приходилось видеть убитых одним ударом такой бутылки.

Мужчина держал ее за горлышко, поэтому мне удалось вырвать бутылку.

За столом находилось пять или шесть человек, в том числе две женщины. Одна вцепилась в рукав мужчины; вторая навалилась на стол, закрыв лицо руками, — видимо, пощечина досталась ей.

Мое вмешательство было неожиданным, все сразу замолчали.

Тот, у кого я вырвала бутылку, тоже притих.

Его глаза все еще были затянуты мутью пьяной ярости, а на столике под руками стояло много всякого стекла, и я следила за ним внимательно. Он ожидал увидеть кого угодно, только не меня — почти девчонку. На его лице читалось удивление и растерянность.

Запал у него уже прошел. Я поставила бутылку на стол.

— Дурень! — сказала я. — Ею же убить можно.

Все дальнейшее могло обойтись и без моего участия. Меня выручил милиционер.

Он был молодой и деловитый, и ресторанные скандалы были ему не в диковинку. Официантка заспешила ему навстречу. Я прошмыгнула к дверям.

На перроне стоял встревоженный Леша.

— Где же вы были? Ищу, ищу! — закричал он. — Поезд отходит.

Он схватил меня за руку, и мы помчались по перрону. Проводница уже собиралась захлопнуть дверь. В вагон мы вскочили на ходу.

— Чего вас понесло в ресторан? — спросил Леша.

— Выпить захотелось, — ответила я.


3


К перрону новосибирского вокзала наш поезд подошел утром.

Леша нёс мой чемодан, сумку я упрямо потащила сама. В просторном зале для ожидающих он смущённо потоптался возле меня, потом крепко, по-мужски, тряхнул мне руку и ушел.

Подполковник Свиридов предупредил, что меня никто встречать не будет. Я засунула свои вещи в свободный шкафчик автомата для хранения багажа и вышла на привокзальную площадь.

Она была большой, под стать залу. Здесь стояло целое стадо автобусов, проскакивали такси, ползли, пощелкивая, троллейбусы. На обочине женщины продавали гладиолусы, смородину и подсолнухи.

Огромные часы на зеленом фасаде вокзала показывали местное время, и я перевела стрелки своих ручных часов…

Я прошла по площади и затерялась в толпе. Люди проходили мимо меня, пропускали вперед, отталкивали, торопясь к автобусу, — незнакомые люди незнакомого города. А меня пока связывал с этим городом только номер телефона, который я получила от подполковника Свиридова в день отъезда.


Я вышла к уличному автомату. Мне сразу ответил тот, кто был нужен, — полковник Приходько. Я назвала город, откуда приехала. Полковник помолчал несколько секунд, затем попросил меня перезвонить по новому телефону и сказал номер.

У меня не нашлось двух копеек, пришлось опустить в автомат гривенник. Ответил уже не полковник, а кто-то другой — мягкий, симпатичный, неофициальный голос.

— Где вы находитесь сейчас?… Вещей с вами много?… Тогда садитесь на троллейбус, сойдете на остановке «Кинотеатр имени Маяковского». Идите дальше по ходу троллейбуса, увидите пятиэтажный розовый дом: вверху — башенные часы, внизу — «Гастроном». Это так называемый «дом под часами». Войдите в угловой подъезд. Поднимитесь на третий этаж…

Я так и сделала.

Дверь мне открыли сразу, как только я нажала кнопку звонка. Мужчина в сером мятом пиджаке пригласил меня войти, выглянул в коридор и сразу закрыл за мной дверь.

Он и оказался обладателем симпатичного голоса, который я услыхала по телефону. И лицо у него было доброе.

— Борис Борисович, — назвался он. — А вы — Евгения Сергеевна, это я уже знаю.

Я прошла в комнату. Навстречу поднялся невысокий полный полковник. Я представилась. Он внимательно посмотрел на меня и предложил сесть.

Мой будущий начальник полковник Приходько показался мне суровым, официальным, и поначалу я чувствовала себя стесненно и тревожно. Так много в моей будущей судьбе зависело от него…

— Вы есть хотите? — спросил он.

Я ответила, что не хочу.

— Тогда будем чай пить.

Борис Борисович как будто этого и ждал, сразу же принес из кухни подносик, на котором стояли стаканы с чаем, вазочка с пирожными и конфетами. Я послушно съела пирожное, хотя терпеть их не могла, выпила стакан чаю, отказалась от второго. Полковнику Борис Борисович принес второй стакан, сам он в нашем чаепитии участия не принимал, молча сидел на диванчике. Молчал и полковник.

Чем дольше длилось это молчание, тем менее оно мне нравилось…

— Товарищ полковник, — сказала я, — разрешите обратиться.

Полковник Приходько отодвинул в сторону стакан, положил руки на стол, переплел пальцы. Потом взглянул на меня и кивнул:

— Обращайтесь.

— Судя по всему, — начала я, — дело, которое вы собираетесь… или, по крайней мере, собирались мне поручить, — серьезное. И первоначальное знакомство со мной, мой вид… вызвали у вас сомнения.

Полковник Приходько согласно кивнул.

— По личным обстоятельствам, очень важным для меня обстоятельствам, я хотела бы остаться у вас. Работать в вашем отделении. Я не хочу возвращаться туда… домой. Конечно, я еще неопытный инспектор; я не знаю, какую работу придется мне выполнять, только прошу вас поверить, что постараюсь…

И тут мне вдруг стало стыдно за свою взволнованность, за несолидные, несерьезные, какие-то девчоночьи обещания, я смутилась.

Полковник Приходько улыбнулся, а мне стало совсем не по себе.

— Вы напрасно волнуетесь, Евгения Сергеевна. Вы все очень хорошо сказали, не нужно стесняться своих слов. Мое сомнение — это не недоверие к вам. Я уже познакомился с вашими документами. Вы учились в Торговом институте, окончили школу милиции, вас здесь, в городе, никто не знает, а это тоже важно. Словом, лучшей кандидатуры нам не найти. Но одно дело — знакомиться с человеком по документам, и совсем другое — увидеть этого человека перед собой. И вот я увидел вас и понял, чего мы здесь не учли. Вашу внешность.

Здесь я растерялась уже окончательно.

— Да, вашу внешность, — продолжал полковник Приходько. — Вы — молодая симпатичная женщина. Порядочная женщина. И эту вашу порядочность можно разглядеть за километр. И вам будет трудно. Значительно труднее, нежели мы все здесь думали, когда отрабатывали наш план.

— Полковник встал, жестом остановил меня, я осталась сидеть, а он заложил руки за спину и молча прошелся и взад и вперед по комнате.

Совсем его не понимая, я взглянула с надеждой на Бориса Борисовича, тот молча, хотя и ободряюще, улыбнулся.

— Вы играли когда-нибудь на сцене? — спросил полковник. — На любительской, разумеется. В школе, в институте?

— Да. В институте. У нас была театральная секция,

— И какие роли вы исполняли?

— Ну… например, Таню, в арбузовской пьесе.

— Понятно. Словом, играли порядочных девушек.

— Да… Так уж получилось…

— А вы помните, — продолжал полковник, — «Барабанщицу» Салынского?

— Конечно. Мы ставили и ее. Я играла Нилу Снижко.

— И как вы ее сыграли?

— Кажется, неплохо. Режиссер считал, что это была моя лучшая роль.

— Что ж, это хорошо. Даже очень хорошо. Почаще думайте о поведении вашей героини, особенно в первом акте.

Я уже начала догадываться.

— Эта роль вам здесь пригодится. Обязательно пригодится. Как, Борис Борисович, — повернулся полковник, — она еще и актриса, а?

Он шутил, но это была добрая шутка, и мои тревоги рассеялись. Борис Борисович опять улыбнулся мне, как бы говоря: «Ну, вот, видите, а вы беспокоились!»

— Но, — поднял палец полковник, — не думайте, что ваши театральные успехи сразу же снимут все трудности в задаче, которую мы собираемся предложить. Они только помогут вам выбрать лучшее решение.

Он присел к столу.

— Теперь о том немногом, что мы знаем и чем поначалу сможем вам помочь.

Память у меня была хорошая, я ничего не записывала, и, кажется, полковник Приходько остался этим доволен.

В заключение полковник сказал:

— Найдите нам зацепочку. Хотя бы одну. Маленький фактик, чтобы начать следствие…


4


К дому на Нарымской улице я вышла сразу.

Это была розовая железобетонная коробка в пять этажей. Прямо перед окнами росли четыре большущих тополя, чудом сохранившихся после знакомства со строителями, возводившими дом. Правда, одному тополю, видимо башенным краном, начисто обломили верхушку, у другого содрали кору на стволе, но тополя выжили, оправились от ранений и, забыв обиды, буйно зазеленели листвой.

Дверь моей будущей квартиры была распахнута настежь. На лестничной площадке, перед шкафом с электросчетчиками, стоял мужчина в безрукавке из искусственного меха. Он заглядывал в застекленное окно шкафа и ворчал:

— Вот черти! Надо же так установить — ничего не разглядишь!

Он услыхал мои шаги и, не поворачиваясь, подвинулся, чтобы меня пропустить.

Я остановилась за его спиной.

Конечно, это был мой будущий сосед Петр Иванович — полковник Приходько сообщил о нем: бывший военный журналист, одинокий пенсионер, но еще работает консультантом в молодежной газете. О том, что я собираюсь здесь делать, не знает ничего.

— Разрешите, посмотрю, — сказала я.

Припадая на правую ногу, — я знала, что у него фронтовое ранение, — он отступил в сторону. Свет, падающий через лестничное окно, в самом деле был очень тусклым, но все же мне удалось прочитать цифры на счетчике.

— Спасибо! — поблагодарил он.

У него были резкие морщины на лице, мохнатые седые брови и по-детски чистые глаза. Я не уходила. Он выжидательно посмотрел на меня и улыбнулся:

— Здравствуйте, Евгения Сергеевна!

— Здравствуйте. Но, может быть, я не Евгения Сергеевна, о которой вам, видимо, сказали, а, скажем, контролер «Энергосбыта». Или просто хожу и смотрю — что плохо лежит.

— Контролера «Энергосбыта» я знаю. А насчет «плохо лежит» — внешность неподходящая.

Что ж, опасения полковника Приходько, должно быть, имели под собой почву…

— А что же я держу вас у дверей, — спохватился Петр Иваныч — Проходите, пожалуйста.

В длинную узкую переднюю выходили двери двух комнат, одна из них была, следовательно, моя. Петр Иваныч представился мне, повторив почти слово в слово все, что сказал о нем полковник Приходько.

— Из домоуправления мне уже звонили, — сказал Петр Иваныч. — Значит, Сережа Захаров, который в этой комнате жил, ваш родственник?

— Дальний, — сказала я.

До моего разговора с полковником Приходько я вообще ничего не знала о Сереже Захарове, молодом геологе, который на полгода уехал на Чукотку. Полковник хотел избавить меня от гостиницы; чтобы объяснить окружающим неожиданную удачу с жильем в перенаселённом Новосибирске, пришлось сделать геолога моим «родственником».

Врать хорошему человеку всегда неприятно, даже если этого требуют особые обстоятельства. Но я, словно актриса в театре, уже начала свою роль и должна была действовать по пьесе: эту пьесу вёл мой режиссер, полковник Приходько. Отныне для всех я только товаровед, как записано в трудовой книжке, приехала устраиваться на работу по специальности, следовательно, в торговую сеть. Весьма желательно было бы попасть в систему новосибирского Горторга. Именно Горторга…

Петр Иваныч не проявил любопытства и избавил меня от дальнейшего вранья. Он просто открыл дверь и сказал:

— Вот ваша комната. Я кое-что приготовил там, хотя и не знал, что у вас есть, а чего нет. Может быть, у вас сорок чемоданов всякого добра? Но на всякий случай я принес вам белье. Вот оно, на кровати. Сверху полотенце. Всё только из прачечной. А обстановка здесь осталась еще от Сережи. Я только тумбочку сюда поставил.

— Спасибо большое.

— Чего там, устраивайтесь.

Он вышел, прихрамывая, закрыл дверь,

Я огляделась.

Кровать, покрытая байковым одеялом. Стопка белья, на подушке наволочка с цветочками. Возле окна небольшой письменный стол, однотумбовый исцарапанный ветеран. Два стула. В углу — платяной шкаф. На тумбочке, на пластмассовой тарелке, графин с водой, налитой, конечно, тем же заботливым Петром Иванычем. На стене отрывной календарь.

Хотя стоял сентябрь, листок утверждал, что сегодня — «5 августа». В этот день, видимо, Сережа Захаров уехал на свою Чукотку… В этот день, только два года назад, мы с Игорем пошли в загс. Регистрироваться. Регистрировать свою любовь.

Я присела на кровать.

Вот моя комната, где придется начать новую жизнь, как я и хотела.

Начинать всё заново…

С некоторых пор я перестала плакать, сама не знаю почему, хотя в детстве и юности была порядочная рёва. Видимо, несчастья, которые свалились на меня, были настоящими несчастьями, они действовали оглушающе, мешали ответить привычной реакцией — слезами.

Я не плакала, когда арестовали и увезли мою мать. Спокойно, даже как-то слишком спокойно, отвечала на вопросы следователя. Надо сказать, он быстро отпустил меня и больше уже не вызывал.

Не плакала, когда поняла, что моя жизнь с Игорем не получилась, что наш брак — ошибка, которую нужно исправить как можно скорее.

Когда в больнице сказали, что мой сын родился мертвым, я только закрыла глаза, кажется, на какое-то время потеряла сознание, а придя в себя, целый день пролежала застывшая, безучастная ко всему. Я слыхала, как врач шепнул сестре, чтобы меня не тревожили, что такое бывает и что это пройдет. И на самом деле прошло…

И вот сейчас я сидела на кровати и разглядывала эти чужие вещи, в чужой комнате. Вдруг будто что-то горячее растопилось в груди, хлынуло в голову, к лицу, к глазам, я легла на кровать, уткнулась лицом в стопку белья.

Видимо, Петр Иваныч меня услыхал, хотя я и пыталась сдерживаться. Оглушённая плачем, я и не заметила, как он вошел, только почувствовала его руку на своем плече.

— Ничего, — сказал он. — Может быть, даже хорошо, что вы плачете, не нужно только упиваться своими страданиями, и всё пойдет на лад.

После слез стало легче. Петр Иваныч по-прежнему стоял возле меня.

— О том, что вы молоды и все радости у вас еще впереди, я уже не говорю, истины эти банальны, хотя и верны. Кстати, вы знаете, что один мудрый иудейский царь приказал вырезать на своем любимом кольце?

Конечно, я помнила утешающее «Все проходит!» царя Соломона.

— Ну, так вы совсем молодец! Кончайте горевать. В ванной сейчас идёт горячая вода. Я упоминаю о таком потрясающем факте потому, что её, этой горячей воды, частенько у нас не бывает. Бес их знает, наших сантехников, но почему-то они часто лишают нас такой радости. Пока есть, воспользуйтесь. А затем я сварю кофе. По-бразильски. Вы в Бразилии были?

— Не пришлось.

— Ну и я тоже не был. Кофе по-бразильски меня уже здесь научили варить. Мои спецкоры из редакции.

— А они сами-то в Бразилии были?

— Нет, конечно. Рецепт откуда-то из Якутии, кажется, привезли. Но кофе, знаете, всё равно хороший получается. Только процедура длинная.

— Я, пожалуй, пока на вокзал съезжу. Вещи у меня там.

— Вам помочь?

— Спасибо. Там вещей-то — один чемодан.

— Тогда отправляйтесь. До вокзала близко — одна остановка.

Когда я вернулась с вокзала, уже на лестничной площадке меня встретил крепкий запах кофе. Кофе на самом деле был хорош, с пухлой шапкой коричневой пены. Мы пили его на кухне.

Потом я разобрала свой чемодан, повесила в шкаф, что надо было повесить, погладила, что нужно было погладить. А там наступил вечер, мы пили чай с сыром и сухарями, которые я купила в «нашем» гастрономе — он был виден из окна кухни.

А потом в своей комнате я оторвала все листки календаря до завтрашнего дня и выбросила их в мусорное ведро…

Во сне увидела свою мать, какой она была на последнем свидании.

В чёрном стёганом бушлате, с жёлтой нашивкой на груди, где чернильным карандашом написана её фамилия.

Она осунулась, потемнела. Только глаза у нее остались прежние, красивые, серые, чистые глаза, которые так не вязались с этим стёганым бушлатом. Она показалась мне чужой, далёкой от меня. Видимо, и я ей тоже. Мы сидели рядом, но между нами была стена — «восемь лет заключения в колонии строгого режима…», и существовали мы с ней в разных мирах. Я не знала, что ей сказать, и она тоже ничего не спрашивала у меня, сидела потухшая, неподвижная, только редкие слезинки скатывались по ее щекам. Когда в комнату заглянул конвойный, она так же молча встала и ушла. Я стояла возле дверей и смотрела ей вслед. Она шла впереди конвойного, заложив за спину руки, как никогда не ходят женщины «на воле». И теперь, как только я думаю о матери, я прежде всего вспоминаю эти заложенные за спину руки…


5


Утром я направилась в Управление Торга.

— Мне надо было устраиваться на работу. Здесь полковник Приходько помочь уже не мог, чтобы не привлекать излишнего внимания к моей особе. Поэтому ни он, ни я не знали, где мне придется работать.

Адрес Управления у меня был.

Я села на «двойку» и, плохо разобравшись в объявлениях кондуктора трамвая, проехала две остановки лишних. Возвращалась уже пешком.

Возле подъезда Управления стоял «Москвич» цвета «кофе с молоком». Стоял прямо против дверей, мешая входящим и выходящим. Мне сразу не понравился этот «Москвич», машина была, понятно, не виновата, но водитель ее наверняка был хам.

Я обошла машину с левой стороны. Белобрысый парень за рулем откровенно скучал, позевывал и постукивал пальцами по рулевому колесу. Поглядел на меня липко и нагло — этакий бычок, избалованный своей дешевой неотразимостью.

Пожалуй, нечего было возле него задерживаться, но я все же задержалась.

— Отъехал бы в сторонку, товарищ!

Очень не хотелось тратить на него слово «товарищ», но я старалась сохранить миролюбивый тон. Водитель тут же высунулся из машины с улыбочкой.

— А чего?

Нет, бесполезно было здесь проводить воспитательную работу. Я молча повернулась и вошла в двери.

Небольшой вестибюль, затем коридор, двери налево и направо. Стучала пишущая машинка. В углу вестибюля стояла доска Почета с фотографиями.

Я подошла поближе, чтобы взглянуть на сотрудников Торга, работа которых, судя по надписи на доске, заслуживала подражания. И без труда отыскала в самом верхнем ряду фотографию Аллаховой.

Полковник Приходько был прав: заведующая Главным складом Торга Светлана Павловна Аллахова обладала располагающей внешностью. Я знала, что ей уже за сорок, но на фотографии она выглядела моложе. У нее был правильный овал лица, четкие губы и большие, чуть навыкате, глаза.

У полковника Приходько были серьезные подозрения против Аллаховой. Через Главный склад Торга распределялись товары во многие магазины города. «Работать» одна — Аллахова не могла, ей нужны были сообщники… Чтобы не навязывать мне своего мнения, полковник Приходько сообщил только проверенные факты. Аллахова, сказал он, привлекательна, живет с молодым мужем, третьим или четвертым по счету — здесь у полковника не было точных сведений.

Я пригляделась к фотографии.

Я тоже старалась быть объективной — и подумала, что если фотограф не очень польстил Аллаховой, то многие мужчины знакомством с такой женщиной могли бы гордиться.

Фотографий ее заместительницы Тиуновой и кладовщика Бессоновой я на доске Почета найти не могла. Не нашла также и снабженца Колесова, и только потом сообразила, что начальник отдела снабжения Колесов работает совсем в другой организации, и если его фотография висит на доске Почета, то где-то в ином месте. О Колесове полковник Приходько сообщил немного: замечена его тесная связь с Главным складом Торга, но деловые это интересы или какие другие — неизвестно. Сам Колесов — веселый мужчина, душа общества и женщин, соответственно. Не дурак выпить, причем предпочитает хороший коньяк. О коньяке полковник Приходько добавил просто так, между прочим…

Трудоустройством старших торговых работников, а товароведы относились к их числу, заведовал заместитель директора Торга Королёв А. И. Эту фамилию я прочитала на стеклянной дощечке, прибитой к дверям кабинета. Конечно, перед дверями имелась приемная с секретарем-машинисткой, была и очередь посетителей.

Возле самых дверей сидели две девушки, вероятно, выпускницы торгового техникума. Обе рыженькие, обе в сапожках и модных вязаных кофточках, приобретенных, надо полагать, «по блату» или на «барахолке».

Через два стула от них дожидалась очереди пожилая женщина в мятом болоньевом плаще.

Я не люблю очередей, терпеть не могу вопроса «Кто последний?». Молча уселась на свободный стул, рядом с женщиной в мятом плаще.

Она коротко взглянула на меня и отвернулась. Потом посмотрела еще раз, уже более внимательно. У нее были грубоватые черты лица, не лишённые, однако, как говорят, некоторой привлекательности.

— На работу поступать? — спросила она.

Я кивнула.

— Кем?

Я сказала.

— Документы с собой? Ну-ка, покажи.

Голос у нее был глуховатый, решительный, разговаривая, она глядела прямо в глаза. Это мне понравилось, и я простила ей грубоватое «ты», не показавшееся мне ни пренебрежительным, ни обидным.

Я вынула из сумочки трудовую книжку. Моя соседка прочитала единственную запись.

— Пойдешь ко мне работать? Склад № 8. Галантерея, иногда немного мебели, готовое платье. Словом — пересортица разная. Заранее скажу, складик скромный. А ты, может, с ЦУМа хочешь начать?

— Нет, зачем же, — улыбнулась я.

— Складик хотя и маленький, но без товароведа трудно. Был у меня мальчик из профучилища, да слабоват оказался. Драп от сукна отличить не мог. Влетела я с ним в историю, на полторы тысячи. Кое-как уладили. Мало что платить, позору еще сколько, что там ни говори - растрата. Вот, последний оправдательный акт на подпись принесла. А своего товароведа на склад игрушек отправила. Куклы, лошадки, автоматы - там не спутается. Так одна и тяну. Ты пока к Королёву не ходи, меня подожди, вместе пойдем на мой склад. Сама посмотришь. Понравится — я тебя оформлю.

— А где ваш склад?

— Ты же нездешняя, чего тебе говорить, все равно город не знаешь. В Дзержинском районе, словом.

Главный склад Торга тоже находился в Дзержинском районе. Пожалуй, лучше мне пока нечего было и искать. Я согласилась. Моя собеседница предусмотрительно сунула мою книжку в свой портфельчик.

— Чтобы не убежала, — пошутила она.

Секретарша за столом подняла голову от бумаг и уставилась на кого-то. Я повернулась тоже. И увидела Аллахову.

Кто-то окликнул заведующую Главным складом Торга из коридора, и она остановилась в дверях.

Правда, фотограф убрал морщинки и возле глаз, и возле губ, но полковник Приходько был прав — выглядела Аллахова весьма привлекательно. И одета была со вкусом. Фигура у нее тоже была хорошая.

Она кивнула кому-то в коридоре, подошла к секретарше.

— Люся, Аркадий Игнатьевич у себя?

Голос у нее был бархатный и небрежный. На нас, сидящих в ожидании приема, она даже не взглянула, прямо пошла к дверям кабинета. В это время навстречу ей из кабинета вышел черноволосый и толстогубый мужчина. Он поклонился Аллаховой:

— Светлана Павловна, рад видеть!

— Здравствуйте, здравствуйте, Илья Ашотович.

Она прошла мимо, этакая уверенная в себе Королева, и так же уверенно, не постучав, не задержавшись ни секунды на пороге, открыла дверь кабинета и вошла. Илья Ашотович только посмотрел ей вслед и вернулся к столу секретарши.

Такой торжественный проход Аллаховой, естественно, не мог остаться незамеченным. Девушки возле дверей оживленно зашушукались меж собой. Я вопросительно взглянула на свою соседку. Я еще ничего не спросила, моя соседка поняла меня и так:

— Аллахова, заведующая Главным складом,

— А я думала — замминистра.

— Для Королёва она больше, чем замминистра.

Я наивно удивилась:

— Почему так?

— Почему, почему… Поработаешь у нас — сама поймешь.

Илья Ашотович, оставив секретарше свои бумаги, вышел из приемной, поздоровавшись на ходу с моей соседкой.

— Бабаянц, — пояснила она. — Главный ревизор. Тоже фигура, сама понимаешь.

Я понимала. Как ни мал был мой опыт в торговых делах, я уже знала, что самый добросовестный работник не гарантирован от случайных излишков или недостач и что любая ревизия неизбежно тревожит даже порядочного работника, — о непорядочных я уже и не говорю. Многое здесь зависит от ревизора…

В приемную проскользнул и просеменил к столу секретарши щупленький человечек с папочкой под мышкой.

— Люсенька! У Аркадия Игнатьевича кто есть?

— Аллахова у него.

— Ах, Светлана Павловна… так, так.

Он нерешительно повертел в руках папочку, затоптался возле стола. Секретарша продолжала заниматься своими бумагами.

— И давно она там?

— Только что вошла.

— Так, так…

Человечек вопросительно посмотрел на секретаршу, но та была опытным работником и успела усвоить, что не ее дело советовать что-либо.

— Пожалуй, я попозже загляну.

— Что ж, приходите попозже.

Он так же быстренько выскользнул из приемной. В это время Аллахова вышла из кабинета. До дверей ее провожал сам Королёв — коренастый мужчина с усиками, в сером дакроновом костюме с каким-то значком на лацкане пиджака. Он поклонился ей в дверях четко и официально: «Всего доброго, Светлана Павловна!»

На этот раз Аллахова заметила мою соседку, кивнула ей, окинула меня взглядом и ушла.

Замдиректора Королёв выглянул в приемную. Девчушки вскочили разом.

— Ко мне? Проходите, пожалуйста.

Он пропустил их в кабинет, закрыл дверь.

— Вежливый, — сказала я.

— Вежливый, — согласилась моя соседка. — Алименты платит.


6


Мою заведующую складом Маргариту Петровну Сосновцеву все ее сослуживцы звали просто Рита Петровна. Я стала звать ее так же.

Складик был маленький, и обороты его были невелики, поэтому я как товаровед одновременно числилась и заместителем заведующего. Если бы запись в трудовой книжке соответствовала действительности, то новая работа не доставила бы мне особых хлопот. Но мне не хватало практики. Чтобы не повторить ошибки своего предшественника, не спутать сукно с драпом, мало эту разницу знать по учебнику, нужно еще и драп и сукно пощупать руками: никакая теория здесь не может заменить отсутствие опыта.

— Товароведу, как саперу, — говорила Рита Петровна, — ошибаться тоже нельзя. Живой, правда, останешься, но статью схватишь, как пить дать.

И я старалась не ошибаться.

«Конторой склада» у нас называлась небольшая клетушка, отгороженная фанерными щитами. В ней стояли три небольших столика, Риты Петровны, мой и бухгалтера — пожилой молчаливой женщины, весь рабочий день дымившей «Шипкой».

Грузчиками на складе работали две женщины. Одна — местная жительница, вторая — приехала из села где-то за Новокузнецком. «Маша из Чугунаша», как ее звали, была девица лет тридцати, мощного сложения, под девяносто килограммов веса. Как рассказывала Рита Петровна, отец Маши был алкоголик и умер в психиатрической больнице. Дочь рассчитывалась за непутевую жизнь родителя умственной отсталостью.

Когда у Маши появлялись вопросы, а появлялись они по всякому поводу, она вваливалась в нашу «контору», и от ее мощных и размашистых движений стены нашей клетушки ходили ходуном.

Голос у Маши был звонкий, по-детски пронзительный.

— Рита Петровна! — вопила она. — Рита Петровна!…

— Ну, что у тебя там?

— Машина пришла.

— Дальше что?

— Привезли, эти самые… сервизы которые…

— Какие сервизы? Мы не получаем сервизы.

— Привезли. Вот такие!… — и Маша широко разводила руки. — Деревянные, с дверками…

— Серванты? — догадываюсь я.

— Вот, вот, серванты, эти самые…

— Фу, чтоб тебе! — ворчала Рита Петровна. — Ты сколько у меня времени работаешь?

— Два года уже, Рита Петровна!

— Два года! Два года имеешь дело с материальными ценностями, сколько их туда-сюда перетаскала, а все серванты с сервизами путаешь. Сервизы — это фарфор, посуда. Чашки, такие белые, понимаешь?

— Понимаю, Рита Петровна! — радостно вопила Маша.

Она вываливалась за дверь, тут же возвращалась, и фанерные стены нашей «конторы» опять содрогались, а со стола вихрем сдувало все накладные.

— Рита Петровна!… А куда эти самые… сервизы ставить?…

Подобные разговоры происходили почти ежедневно, однако Рита Петровна в Маше, что называется, души не чаяла и всячески опекала ее. Маша была здоровая и работящая. На складе не было такой вещи, такого ящика, который она не смогла бы передвинуть, поднять, перенести куда следовало. «Грешно говорить, — признавалась Рита Петровна, — не было бы мне счастья, если бы не ее несчастье, где бы я такого работника нашла. Да ещё непьющая — цены ей нет».

И когда под руками Маши, от излишнего усердия, что-либо рвалось или ломалось, то Рита Петровна без лишних упреков возмещала убытки из своего кармана.

Борису Борисовичу я сообщила по телефону о своем трудоустройстве. Он спросил, не нужно ли мне чего, есть ли у меня деньги, и пожелал счастливой работы.

С Петром Иванычем мы ужились сразу, будто знали друг друга десяток лет. Кухню я взяла на себя, оставив ему только «кофе по-бразильски». Мы не делали «из еды культа», и здесь все шло отлично. В редакцию Петр Иваныч ходил не каждый день. По вечерам мы играли в шахматы или смотрели по телевизору подходящую картину. Тем для вечерних разговоров у нас, конечно, хватало.

Постепенно осваивалась и на работе.

Склад наш был старенький, неухоженный. Посреди двора грузовики, разворачиваясь при выезде, выбили здоровую яму, после дождей она сразу заполнялась грязью до краев, и колеса машин развозили ее по всему двору. Старые работники склада уже ко всему привыкли, но мне эта грязь, лезущая через порог, была противна донельзя. Рядом со складом, через улицу, строился фундамент для будущей «девятиэтажки», десятки самосвалов возили туда гравий и цемент. Я направилась к прорабу и попросила завезти нам во двор одну машину гравия. Соседи все-таки!

Прораб, охрипший от усердного руководства, оскорбленно удивился. «Вы что, девушка? У меня не частная контора, а государственная стройка, какую еще там машину…»

Я пожаловалась Рите Петровне. Она взглянула через окно на злополучную яму.

— Грязно, говоришь? А прораб гравию пожалел…

Она посмотрела на меня иронически и покинула контору. Я занялась накладными, а через несколько минут во двор к нам заехал самосвал и вывалил в яму целую кучу гравия. Рита Петровна протянула водителю зеленую бумажку, тот взял ее, белозубо улыбнулся и уехал.

Так простая «трешка» решила мою проблему. Но я не хотела признать себя побежденной и завела «морально-педагогический» разговор. Рита Петровна выслушала меня с удивлением.

— Слушай, — сказала она. — А ты на самом деле товароведом работала?

С запозданием я вспомнила опасения полковника Приходько.

— Не знаю, уж как ты там управлялась, — продолжала Рита Петровна, — а ясчитаю, в нашем деле без этих «трешек» обойтись нельзя. Сколько я их шоферам да грузчикам передала — и не сосчитаешь. Дом построить можно! На базе хочешь, чтобы тебя побыстрее погрузили, — грузчикам на бутылку. Чтобы шофер тебя Первым рейсом отвез — подай и ему бумажку. И все уже привыкли, без «трешки» никуда.

Я знала, что у Риты Петровны муж — инвалид, дочь — студентка, а зарплата — девяносто два рубля. Но я не стала спрашивать, какой ценой она выкраивает эти «трешки»…

Пошла вторая неделя моей работы.

Полковник Приходько меня не беспокоил, я сама начала беспокоиться. Я ни на миллиметр не подвинулась к Главному складу Торга.

Наш склад не имел к Главному складу никакого отношения. Здесь мог бы помочь случай: перепутанные накладные или завезенные не по адресу товары. Но случай не шел мне на помощь.

Словно невзначай я заводила с Ритой Петровной разговоры о том, о сем… Но недооценила ее наблюдательности.

— Слушай, Грошева, — сказала она, — что-то ты уж очень Аллаховой интересуешься, по-моему.

У полковника Приходько были основания настаивать на строгой моей конспирации. Честно говоря, я не очень разделяла его взгляд на это, но основной параграф воинской дисциплины — точное выполнение приказа — помнила хорошо.

— А чего ж, — выкручивалась я, — интересуюсь, конечно. Заметная она женщина. Эффектная. У Торга в почете, значит, работать она умеет.

— Работать она умеет…

— Сама красивая. И муж молодой.

— Уже и про мужа знаешь?

— Да рассказывали тут.

— Поди, молодому мужу позавидовала?

— А что, нельзя?

— Дура ты, Грошева. Чему там завидовать. Если бабе за сорок, а ее мужу и тридцати нет, так и не мужчина он, а так, пустое место.

Я не нашлась, что сказать. Рита Петровна взяла со стола накладные.

— Этот молодой муж у Аллаховой вроде ширмы, — заключила она.

— А за ширмой кто?

— За ширмой?… Да хотя бы тот же Королёв… Слушай-ка, ты бы лучше свои накладные проверила, чем чужими мужьями интересоваться. Своего лучше заведи…

Я сказала Рите Петровне, что собираюсь продолжить свое торговое образование и хочу подготовиться для поступления в институт. Она перестала задерживать меня после работы. В половине пятого я покидала склад, садилась на трамвай и ехала к Главному складу Торга.

Наискосок от него, через улицу, находилось небольшое кафе-закусочная, всего на несколько столиков. Из углового окна кафе хорошо просматривались двери Главного склада.

Никакого определенного плана у меня, конечно, не было. Просто я решила приблизиться, насколько возможно, к интересующему меня объекту и дожидаться случая.

Беляши здесь были вкусные…

Каждый вечер после работы я посещала это кафе — брала пару беляшей или сосиски, пристраивалась на столике возле углового окна и совмещала приятное с полезным.

Первые три дня не принесли мне ничего интересного. На четвертый день я увидела, как из дверей склада вышла Аллахова. Она была не одна. Рядом с ней шла молодая женщина, черненькая, тоненькая, почти девочка. По словесному портрету я узнала в ней кладовщицу Главного склада Валентину Бессонову.

Они прошли мимо кафе по другой стороне улицы. Аллахова, не глядя на Бессонову, что-то выговаривала ей, та слушала молча, понурившись. Я знала, что Бессонова всего два года назад окончила торговый техникум. Могла бы работать товароведом, но задержалась у Аллаховой в должности кладовщика.

Немного подождав, я выбралась из кафе, пошла следом и лишь успела заметить, что они сели в трамвай.

Назавтра, когда я только подходила к кафе, меня обогнал знакомый «Москвич» цвета кофе с молоком. И водитель в нем был тот самый, я узнала его по почерку: он остановился прямо против дверей склада. Из машины выбрался Королёв. Поддувал северный ветерок, и на Королёве было черное демисезонное пальто. Он прошел на склад, а я на свое место к угловому столику в кафе.

Водитель остался в машине читать «Огонек».

Буфетчица за стойкой — полная, моложавая, с брезгливо-холодным лицом, в кружевном фартучке, который не скрывал роскошного бело-голубого джемпера с начесом, — лениво взглянула на меня.

Я подумала, что, вероятнее всего, джемпер приобретён из-под прилавка, — дальше мои размышления не пошли. Зеленый я еще была инспектор — ведь ниточка могла тянуться на Главный склад.

Тут из дверей склада выскочила Бессонова с хозяйственной сумкой. Она обогнула «Москвич», кивнула водителю и, не задерживаясь, побежала в кафе.

Я нагнулась над своими сосисками.

Бессонова взяла у буфетчицы две бутылки марочного «Вермута», коробку конфет. Никаких денежных расчетов я не заметила. Бессонова сложила все в сумку, вышла из кафе и быстро перебежала улицу.

Водитель было высунулся из машины, но она только махнула ему рукой.

Сосиски свои я закончила, взяла еще стакан кофе. Потом еще один, и уже устала стоять за своим столиком, пока, наконец, все действующие лица не появились на сцене — на крыльце Главного склада.

Первой вышла бронзово-рыжая женщина с четко подведенными глазами. Конечно, это была Тиунова, заместительница Аллаховой. За ней появилась сама Аллахова и Королёв, последней была Бессонова. Шляпа на Королёве была та же, но вот пальто оказалось уже другое — темно-серое, «драп маренго», видимо, дорогое. Свертка в его руках я не заметила, значит, свое старое пальто он просто оставил на складе.

Две бутылки «Вермута» не так уж мало на четверых. Тиунова вышла, смеясь чему-то, на крыльце оступилась и упала бы, не поддержи ее Королёв под руку, это послужило поводом для новой вспышки общего веселья. Только Бессонова хмуро держалась в стороне, хотя лицо ее покраснело: видимо, она тоже выпила со всеми.

Компания погрузилась в машину и уехала.

Я пошла домой пешком.

Хотя я увидела не бог весть сколько, но считала, что мне есть над чем задуматься.

То, что Королёв — непосредственный начальник Аллаховой — распивает с ней вино, а потом выходит со склада в новом пальто, — это может означать многое.

А может и не значить ничего.

Товарному складу категорически запрещается продавать непосредственно что-либо и кому бы то ни было. Нарушение этого правила — первый признак, что на складе не все в порядке. Но Королёв сам начальник — и может считать, что просто нарушил формальное постановление.

В то же время преступления обычно следуют за такими нарушениями…

Дома Петр Иваныч и я напились чаю со свежими сушками. Как нарочно, по телевизору шла очередная серия «Следствие ведут Знатоки». Мы посмотрели ее. Петр Иваныч заявил, что картина упрощенно изображает жизнь и может создать у меня ложное представление о работе инспектора.

Я с ним согласилась.

Мне не нравилось, как Петр Иваныч весь вечер морщился, сосал валидол и поводил взад и вперед левым плечом.

— Ничего, — заявил он. — Бывает это у меня. Пройдет.

Однако не прошло. Ночью я вдруг проснулась от тревожного шороха за дверью и, как была, в пижаме, выскочила в коридор. Петр Иваныч медленно оседал на пол возле телефонного столика.

Я подхватила Петра Иваныча, но удержать не смогла и опустилась на колени, поддерживая его за плечи. Телефонная трубка была зажата в руке, он успел набрать «03», и дежурная кричала: «Алло! Скорая слушает, говорите!».

Я взяла трубку и сообщила все, что следовало.

Петр Иваныч пришел в себя. Я хотела принести подушку, устроить его пока на полу, до приезда «скорой», но он упрямо устремился в свою комнату. Я помогла ему добраться до постели.

— Напугал вас? Да вы не беспокойтесь, мне уже лучше…

«Скорая» приехала очень быстро. Врач — молодая милая женщина — сделала Петру Иванычу укол, оставила мне рецепт и посоветовала побыть возле больного часок-другой, пока он не уснет. Я вернулась к Петру Иванычу. Он усиленно отправлял меня спать, но я забралась с ногами в кресло, затемнила платком настольную лампу, взяла со стола «Смену», которую Петр Иваныч покупал ради шахматных задачек.

Мой больной послушно закрыл глаза. Я тоже поудобнее устроилась в кресле… и уснула, вероятно, раньше, чем он.

Когда проснулась, было уже светло. Настольная лампа горела, журнал лежал на полу, но Петр Иваныч не спал, а лежал и смотрел на меня.

Я смутилась.

— Это называется — сиделка. Вы бы разбудили меня, что ли.

— Зачем было вас будить?

— Я, поди, еще и храпела.

— Не слыхал. А вы разве храпите?

— Кто знает, может быть, уже и храплю.

— Нет, вы просто сопели носом.

— Вот видите. Надо было разбудить. Как вы себя чувствуете?

— Превосходно… А знаете, в этом кресле когда-то спала моя дочь. Когда была такой же маленькой.

— А где она сейчас?

— Она вышла замуж… А вы хорошо спите, у вас лицо делается, как у ребенка. Вот только перед тем как проснуться, вы начали хмуриться и лицо у вас стало несчастным. Я хотел вас разбудить, но тут вы проснулись сами. Приснилось что-нибудь?

Я достала туфли из-под кресла.

— Не помню. Мне никогда ничего путного не снится… Петр Иваныч, я вам завтрак сюда принесу.

— Ни в коем случае. Я встану.

— Вам нельзя вставать.

— Это кто сказал?

— Врач. Она сказала: покой.

— Для мыслящего существа покой — это еще не значит отсутствие всякого движения. Сейчас я покоен как никогда. Но вот что я вас попрошу — на кухне в шкафу бутылка стоит. С коньяком.

— Видела бутылку, по-моему, она пустая.

— Немножко еще есть. Это мое лекарство.

— Коньяк?

— Конечно, сосудорасширяющее. Налейте мне остатки.

Коньяку набралось с рюмку. Петр Иваныч выпил половину, остальное оставил на вечер.

Днем я позвонила ему со склада. Он сказал, что чувствует себя превосходно, и так далее, в таком же тоне.

Я решила купить ему после работы бутылку «лекарства».


ТРУДНОЕ ЗНАКОМСТВО

1


На складе я задержалась случайно.

Нам нужно было получить товар на центральной базе. Рита Петровна полдня «выбивала» машину, и я смогла выехать только во втором часу. Машину вел водитель Топорков — я уже знала его, он чаще других бывал на нашем складе. Ничего плохого о нем сказать было нельзя, ездил он хорошо, машину знал, сам выглядел чистенько, в разговоре подпускал словечки вроде «турне», «плебеи», «донкихотство»… Вот только к женщинам относился потребительски: легкие удачи вселили в него уверенность в собственной неотразимости. Но об этом я догадалась уже, когда мы возвращались с загородной базы. Дорога была пустынная, и вот тут мы с Топорковым крупно поговорили. Приехали на склад оба с испорченным настроением. Когда разгружали машину, он сидел в кабине и мрачно поплевывал за окно.

Освободилась я уже после шести и без особой надежды на какие-либо новости прибыла к «своему» кафе. Рабочий день на Главном складе, видимо, закончился, значит, остался один сторож, который, конечно, уже пристроился вздремнуть до вечера, а там, глядишь, уляжется спать по-настоящему — все сторожа, каких я только знала, вели себя одинаково.

Ни беляшей, ни сосисок у буфетчицы не оказалось, но есть хотелось, я взяла сомнительную котлетку. Едва я управилась с нею, как увидела Аллахову.

Я не заметила, когда она вышла со склада, я увидела ее уже под окнами кафе.

Никакого плана у меня не было и на этот раз. Я просто пошла следом за Аллаховой. Она несла сверток, хорошо упакованный в бумагу. Сверток был объемистый, но не тяжелый.

«Двойка», идущая в центр, приближалась к остановке. Аллахова заторопилась, но сверток мешал ей, а народу на остановке скопилось порядочно, и трамвай ушел без нее.

И вот тут мне повезло. Из переулка на проспект прямо на меня выбиралось такси.

Аллахова все еще стояла на остановке. Зеленый огонек за ветровым стеклом машины с шашечками прибавил мне сообразительности, я кинулась навстречу, замахала руками. Водитель затормозил, встревоженно приоткрыл дверку, видимо, подумав, что у меня бог знает что случилось.

— В центр, — сказала я.

— Пожалуйста.

Я села рядом, водитель круто развернул. Проезжая трамвайную остановку, он, как положено, сбавил ход.

— Остановитесь здесь! — попросила я.

Он машинально притормозил, хотя здесь остановки запрещены. Я быстро выскочила из машины и окликнула Аллахову.

— Вы меня? — не поняла она.

— Садитесь скорее, я вас подвезу.

Аллахова обежала машину, я открыла ей заднюю дверку, водитель тронул, как только она успела сесть, — сзади на нас уже надвигалась зеленая туша автобуса.

Я повернулась к Аллаховой.

Вблизи ее лицо уже не показалось мне симпатичным. Вероятно, из-за глаз, они были холодные и прозрачные. Слишком прозрачные, чтобы в них можно было что-либо прочитать.

Она смотрела на меня вопросительно.

Видимо, наша мимолетная встреча в Управлении ей не запомнилась.

— Видела вас в Торге, — пояснила я.

Аллахова промолчала.

— Я работаю у Риты Петровны.

— Ах, вот что! Тогда я вас тоже знаю. Слыхала, как же. Товаровед, и с высшим образованием, кажется.

— Какое там высшее. Недоучка, познаю все на практике.

— Говорили, что Рита Петровна вами довольна. А ей угодить, как я знаю, трудно.

— Стараюсь. Служу трудовому народу.

— Что вы делали в наших краях? — спросила Аллахова.

Я замешкалась. Нужно было вот сейчас найти точный ответ, который помог бы продолжению знакомства, нельзя было долго размышлять…

— Я искала в ваших магазинах коньяк. Хороший марочный коньяк. Мне сказали, что он бывает в гастрономе на проспекте Дзержинского.

— Зачем вам понадобился именно марочный коньяк?

— Подарок.

— Мужу?

— Нет. Просто хорошему мужчине.

— И вы его нашли?

— Кого, коньяк?

— Нет, хорошего мужчину.

— Вот хорошего мужчину найти оказалось легче.

Аллахова улыбнулась поощрительно:

— А ваш мужчина, он на самом деле хороший?

— Да, очень. Он — пенсионер.

— Ах, вон что! Ну, такой еще может быть.

— Других у меня нет пока. Я же приезжая. Никого не знаю, никуда не хожу.

— Знаете, пожалуй, я вам помогу.

— Чем, мужчиной?

Аллахова рассмеялась:

— Нет, пока только коньяком. Мой знакомый — любитель хороших вин, он всегда их где-то достает…

Она замолчала, раздумывая. Я даже затаила дыхание… Аллахова смотрела на меня вопросительно, испытующе. Но, в конце концов, она ничем не рисковала.

— Вам сколько коньяку?

— Ну, не ящик же. Одну бутылку.

— Господи, всего-то. Я поговорю с ним и позвоню вам на склад.

— Мне неудобно вас затруднять.

— Пустое. Буду рада вам помочь. Может быть, нам повезет, и я найду для вас не только коньяк.

Шутку Аллахова понимала, и в сообразительности ей тоже нельзя было отказать. Будь она менее сообразительна, задача полковника Приходько была бы гораздо легче.

— Он дорогой, кажется, марочный коньяк? — спросила Аллахова.

Плохо верилось, что она не знает, сколько стоит марочный коньяк. Тогда зачем такой вопрос?… Уже проверяет, как я отношусь к деньгам и сколько их у меня… Неплохо, совсем неплохо. Попробую пойти ей навстречу.

— Не очень, — возразила я. — Двадцать пять рублей бутылка.

— Ого, порядочно.

— Ничего. На заработки не обижаемся.

Аллахова промолчала.

Я не смотрела на нее и не знала, как она отнеслась к такому звонкому заявлению. Только водитель покосился на меня, как мне показалось, неодобрительно. Но водитель-то был, вероятно, порядочным человеком.

Я вышла у Дома офицеров.

— Позвоню вам, — сказала Аллахова. — Рите Петровке не говорите про коньяк, а то она про меня бог знает что подумает.

И она кивнула мне на прощанье, ласково и покровительственно.


2


Говорят, есть такой закон — «парных случаев». Есть и пословица: «Пришла беда — отворяй ворота!» За одним несчастьем следует второе. Но и удача, в таком случае, тоже не должна приходить одна…

Рядом с Домом офицеров был магазин «Военная книга». Мне захотелось принести своему домашнему больному что-нибудь для чтения. Я купила мемуары военного летчика.

Летчик на фотографии в книге напомнил мне вагонного милого мальчика Лешу. А когда я вышла из магазина — бывает же так! — увидела его самого. Одетый в новенький китель, он блестел, на весь проспект своими пуговицами, и не заметить его было просто невозможно. Поэтому я не сразу обратила внимание на его спутницу.

Рядом с Лешей шла Бессонова. Кладовщица Главного склада Торга.

Леша был на голову выше ее, она держалась за его рукав, запрокинув к нему лицо. А он сверху говорил ей что-то нежное. И не нужно было здесь особой проницательности, чтобы понять, что это идут если не молодые муж и жена, то жених и невеста.

Я повернула к витрине магазина, чтобы не навязывать Леше нашу встречу: кто знает, как отнеслась бы его спутница к подозрительному вагонному знакомству, и предоставила Леше возможность меня не заметить.

Но Леша заметил.

В стекле витрины отразилось сияние его пуговиц.

Последовали обычные вопросы: «Как живете, что делаете?». Потом Леша познакомил меня со своей спутницей.

Бессонова протянула руку доверчиво, без ревнивой подозрительности, чем сразу же понравилась мне. И ладошка у нее была мягкая и маленькая, как у ребенка. Леша не сказал: «Это моя жена!» — видимо, она еще не была его женой, он сказал просто: «А вот моя Валюта!». Имя подходило ей как нельзя более, зато сама Валюта показалась мне самым неподходящим кладовщиком для склада, которым заведовала такая женщина, как Аллахова.

Я сказала, что случайно познакомилась с ее заведующей. Валюта отнеслась к моему сообщению без всякой радости.

Тут Леша решительно вступил в разговор.

— Вот что, мои торговые работники, не будем загораживать проезжую часть, свернём налево. Вон туда, в ресторан. Женя, пойдемте с нами. Выпьем за мой отъезд.

— Уезжаете?

— Улетаю. В командировку.

— На Север, — пояснила Валюта. — На два месяца.

— Валюта, всего на полтора.

— Бросает меня одну.

— Не бросаю — покидаю вынужденно.

Валюта потёрлась щекой о его рукав с нашитым пропеллером.

— Пойдемте с нами, — попросила она. — Веселее будет. А то я там еще и реветь начну.

Мне очень не хотелось идти в ресторан. Мне хотелось домой. Выпить с Петром Иванычем кофе по-бразильски. Поиграть в шахматы. Посмотреть телевизор. Мне очень не хотелось сейчас смотреть на Валюту Бессонову.

Но тень Аллаховой падала и на эту девочку…

— Ладно, — сказала я. — Только мне нужно позвонить домой.

Мы вошли в ресторан. Мои спутники направились в зал, а я, извинившись, — к телефону-автомату. Телефон был занят. Вероятно, Петр Иваныч вел консультацию из дома с одним из своих подопечных авторов. Пришлось подождать. Наконец, он мне ответил.

— Порядочному больному в постели лежать нужно, — ворчала я, — а не сидеть по часу у телефона.

— А я непорядочный.

— Это я и сама вижу. Как вы там?

— Превосходно.

— Конечно. Я вам книжку купила.

— Очень хорошо. А принести не можете? Откуда звоните?

— Из ресторана. Знакомых встретила.

— Хорошие хоть знакомые-то?

— Хорошие. Вместе в вагоне ехали.

— Ну, тогда — конечно. Поди, пить будете?

— А как же?

— Тогда последнюю рюмочку за мое здоровье…

— Обязательно.

— …вылейте!

— Как вылить, куда?

— На пол вылейте, бестолковая вы девчонка!

— Ах, вон что. Не знаю, на пол-то… оштрафуют еще. Не бойтесь, не сопьюсь.

Леша уже заказал бутылку сухого вина, графинчик коньяку и фрукты. Валюте он сразу налил вина, а на меня взглянул нерешительно.

— Что будете пить, Женя?

Тут я опять вспомнила о своей неподходящей внешности. И если мне незачем было играть перед Лешей, то здесь сидела еще Бессонова…

— Налейте мне коньяку.

Вообще-то я не любила крепких вин, но в институте, на всяких там междусобойчиках, приходилось пить всякое. Считалось правилом хорошего тона пить водку не морщась. У меня это получалось не хуже, чем у других.

Леша послушно налил мне коньяку. Мы чокнулись, я отважно выпила свою рюмку. Кажется, на Валюшу это произвело впечатление.

— Когда улетаете? — спросила я у Леши.

— Завтра.

Бессонова сразу низко наклонилась над своим бокалом, и слезинки закапали в вино.

— Ну, что ты, Валюша! Ну, не нужно, я же скоро вернусь.

— Скоро?… Через два месяца.

— Ну и что — два месяца. Они знаешь как быстро пройдут. А как вернусь, мы поедем с тобой на юг.

Бессонова подняла голову и вытерла глаза:

— Насовсем?

— В отпуск. На месяц.

— Совсем бы отсюда уехать.

— Совсем меня не отпустят. А чем у нас здесь плохо? Вот зимой поедем в наш санаторий.

— Холодно здесь…

— Мы будем с тобой ходить на лыжах.

— Я не умею на лыжах.

— Да я тебя научу. Ты у меня еще так будешь ходить на лыжах…

Милый мальчик Леша… Он так хорошо сказал это: «Ты у меня!»

Невесело было все это мне слушать. Я предполагала, что не будет у них ни лыж, ни санатория… Независимо от того, узнаю я что-либо новое или нет. Зло уже совершилось, и за преступлением последует наказание. Они еще ничего об этом не знают, а я знаю, но уже ничем не смогу им помочь.

У меня появилось ощущение какой-то вины перед ними, перед Бессоновой за то, что мне лично не угрожает такая беда, как ей.

Я смотрела на ее глаза, набухшие слезами, и мне казалось, что она уже сама чувствует, ожидает эту страшную беду.

— Допьем! — Леша поднял рюмку.

— За хорошую вам дорогу! — пожелала я ему.

— За хорошую вам работу! — сказала мне Валюша.

Я не знала, чего ей пожелать, чтобы это не было ложью, и только молча кивнула в ответ.

Когда я вернулась домой, Петр Иваныч встретил меня в коридоре, молча покачал головой и пошел на кухню готовить кофе по-бразильски.


3


С нетерпением я ожидала звонка Аллаховой.

Старалась не отлучаться надолго со склада. Беспокоилась, понимая, как много может значить этот звонок: она или принимает меня в свое общество, или нет. Если принимает, следовательно, решила ко мне приглядеться, не смогу ли я ей быть чем-то полезной — ведь ей необходимы сообщники. Если не позвонит, значит, я ей чем-то «не показалась», мне придется начинать все сначала, и решение задачи усложнится во много раз.

Я потеряла уже всякую надежду…

Аллахова позвонила на третий день. Рита Петровна отсутствовала. Трубку сняла наш бухгалтер и без лишних слов передала ее мне.

Аллахова не назвала себя по телефону — я узнала ее голос.

Она сказала, что выполнила мой заказ и я могу приехать к ней на склад. Когда? Да хотя бы сегодня вечером…

После работы, перед тем как поехать на Главный склад, я купила черный карандаш для косметики. Мазнула по ресницам, поставила в уголках глаз по черточке. Я никогда не делала этого раньше.

Пригляделась к своему отражению в зеркале и решила, что это как раз то, что мне сегодня нужно.

И вот наконец-то я стояла на пороге учреждения, за которым столько дней наблюдала только издали.

— Спокойнее! — сказала я сама себе. — Спокойнее… Не терять хладнокровия…

Главный склад Торга мало походил на наш грязный неухоженный складишко. В вестибюле — узорный линолеум, ковровая дорожка, пальма в зеленой кадушке. На стене висел роскошный красочный плакат: милая девушка советовала хранить деньги в сберегательной кассе, обещая за это автомобили, холодильники и развесистые пальмы Черноморского побережья.

Меня встретила Валюша Бессонова. Она улыбнулась мне, как старой знакомой, и у меня опять стало неуютно на душе.

— Улетел?

— Улетел… Пойдемте, там вас уже ждут.

Она пошла вперед.

Кабинет заведующего складом на нашу «контору» тоже никак не походил. Как полагается солидному кабинету, двери были обиты коричневым дерматином, в шашечку. В двери был врезан американский замок. «Закрываются, значит…» — подумала я.

В углу за полированным письменным столом сидела Аллахова. Она приветливо кивнула, протянула руку. С дивана, стоявшего у стены, поднялся мужчина, полноватый, лет за сорок, с пухлыми губами и лысинкой. Он поклонился мне.

«Колесов!» — подумала я.

Это на самом деле оказался Колесов.

— Наш Олег Владимирович, — пояснила Аллахова, — бог снабжения комбината и наш благодетель в отношении «что достать». Может достать все. С моим кладовщиком, я знаю, вы уже познакомились. Садитесь, пожалуйста.

Она указала на диван, и я послушно села рядом с Колесовым. Он взглянул на мои колени.

— Как там Рита Петровна? — спросила Аллахова. — Усердствует, как всегда? А ты, Валюта, почему, как бедная родственница, подпираешь косяки? Садись. Да не хмурься ты, горе мое! Приедет твой летчик, точно тебе говорю. Такие, как он, приезжают. Вот за Олега Владимировича я бы не поручилась. Он мог бы и не приехать… Олег Владимирович, да не оправдывайтесь, не стройте из себя праведника, зачем это вам. Если перед Евгенией Сергеевной, то ей праведники, думаю, тоже не очень нужны.

Аллахова вела разговор спокойно и уверенно, в ее поведении не было наигранности.

Я слушала ее и понимала, как нелегко будет здесь что-либо узнать.

— Евгения Сергеевна, — продолжала Аллахова, — я передала Олегу Владимировичу вашу просьбу. Кажется, она не доставила ему особых хлопот.

— Какие пустяки!— подтвердил Колесов.

Он поднял с пола портфель, отличный современный портфель, размером с хороший чемодан, щелкнул бронзовой пряжкой и вытащил бутылку..

— Вот — «Ереван». Как я понял, это и требовалось?

— Спасибо!

— Прошу вас. Одной бутылки вам хватит?… Пока, разумеется!

— О, вполне.

Колесов достал из портфеля такую же вторую бутылку.

— Тогда эту мы разопьем за знакомство. Светлана Павловна, надеюсь, нам разрешит.

Аллахова погрозила пальцем шутливо:

— В рабочем помещении, Олег Владимирович!

— Рабочий день закончился.

— Все равно, что подумает о нас Евгения Сергеевна!

Колесов повернулся ко мне:

— А что подумает Евгения Сергеевна?

Конечно, все это была немудрёная разведка, дешёвая игра. Но, тем не менее, это была разведка.

— Думаю, что это ценное предложение.

— Видите, Светлана Павловна! На молодёжь всегда можно рассчитывать, Валюша, милая, добудь-ка нам рюмки.

— Чего их добывать, — отозвалась Бессонова. — Вон они, в тумбочке, там же, где стаканы. Что, не знаете?

Бессонова явно выходила из игры.

— Валюша! — вступила Аллахова. — Откуда Олегу Владимировичу знать, где у нас рюмки? Достань, пожалуйста.

Колесов подтащил к дивану низенький журнальный столик, который стоял у стены, снял с него какие-то бумаги и рекламные проспекты. На полированной столешнице виднелись многочисленные кольцевые отпечатки.

Бессонова, насупившись, достала из тумбочки пластмассовое блюдечко с рюмками. Колесов ловко откупорил бутылку.

— Мне немного, — сказала Аллахова.

— Я не буду, — отказалась Бессонова.

Я понимала, что сейчас происходят «смотрины», меня проверяют «на вкус и на цвет».

Колесов был понятен, его интерес ко мне элементарно прост. Но доверие Аллаховой нужно еще завоевать. В ее глазах я должна стать этакой лихой бабёнкой, которая если еще не научилась ловчить и воровать, то и не против того, чтобы этому научиться, а пока любит пожить в свое удовольствие, не делает из моральных вопросов проблем и умеет пить.

Это была роль Нилы Снижко из первого акта…

Только здесь была не сцена, здесь все было всерьёз. Делам Колесова и Аллаховой соответствовали вполне настоящие статьи Уголовного Кодекса. И в бутылке, которую держал Колесов, находился не чай, как на сцене, а настоящий коньяк, который нужно было пить.

Что ж, я и буду пить!…

Я молча подвинула Колесову свою рюмку. Я не сказала: «Ах, мне немножко, чуть-чуть!» Он налил половину, помедлил. Я молчала. Тогда он наполнил рюмку до краев и себе налил столько же. Из портфеля достал целлофановый пакет с засахаренными дольками лимона, надорвал его и положил на стол.

Я заметила, что Аллахова с любопытством поглядывает на мою порцию коньяка — рюмка была внушительной.

Колесов произнес обычную формулу:

— Со знакомством!

Однако ни он, ни Аллахова не пили, а продолжали за мной наблюдать. И тогда я махом выпила весь коньяк. Не спеша поставила рюмку на стол.

— Ну, вы молодец! — сказала Аллахова.

Я сделала вид, что не сразу, поняла, к чему относится эта похвала, потом пожала плечами, как бы говоря: «Ну, подумаешь, какие пустяки!»

Колесов пододвинул мне пакет с лимоном. Я взяла одну дольку, аккуратно стряхнула с нее сахар. Я боялась здесь «пересолить», но, кажется, всё сошло. Только Валюта взглянула на меня с брезгливым сожалением.

Надо было рассчитываться с Колесовым. Я положила бутылку в свою сумку и достала из нее четвертную.

Колесов было запротестовал, и весьма энергично:

— Бога ради, Евгения Сергеевна!

— Нет-нет! — заявила я. — Вы еще успеете подарить мне следующую бутылку.

Я решительным жестом положила деньги на стол. Он вздохнул, пожал плечами и полез за бумажником.

Он не успел его достать. В кабинет быстро вошла, почти вбежала уже знакомая мне бронзово-рыжая заместительница Аллаховой. Увидя меня — постороннего человека, — она несколько замешкалась.

— Ты чего, Таня? — спросила Аллахова.

В это время дверь слегка приоткрылась и мы заметили в просвете синюю милицейскую форму.


4


Это был очень молодой лейтенант милиции, он вежливо задержался на пороге.

— Разрешите?

— Пожалуйста, — ответила Аллахова.

Лицо ее стало чуть напряженным.

Колесов поспешно поставил на пол недопитую бутылку с коньяком. Потом заметил деньги на столе, смял их в кулаке, сунул в карман. Бессонова откинулась на спинку стула и, широко открыв глаза, со страхом и ожиданием уставилась на лейтенанта.

Если лейтенант и обратил внимание на ту оторопь, которая охватила при его появлении всю компанию, то вряд ли сделал из этого какой-нибудь вывод.

Даже я растерялась поначалу, подумав, что районное отделение милиции, нащупав в своем районе какие— то следы деятельности Аллаховой, решило проявить самостоятельность и инициативу. Но тут же я сообразила, что в таком случае все было бы сделано иначе.

Аллахова поняла это, вероятно, даже раньше меня.

Сейчас она уже просто приветливо и внимательно разглядывала лейтенанта. Тот козырнул, представился:

— Из отдела охраны. Мог бы я увидеть директора?

Возможно, он хотел сказать «заведующего», но спутался, и Аллахова тотчас заняла свое режиссерское место.

— Что-то я вас не помню, — протянула она. — Вы, вероятно, недавно у нас работаете?

Это «у нас» прозвучало убедительно. Лейтенант понял. Он достал из кармана кителя удостоверение. Аллахова прочитала его не спеша, внимательно и вернула владельцу.

— Видите ли, — сказала она, — директора здесь нет. Их вообще не бывает на товарных складах. На складе есть заведующий. Валюша! Подай товарищу из милиции стул.

Валюша, наконец, очнулась, вспыхнула. Нервно вскочила, подвинула стул лейтенанту и сама отошла в угол к стене. Лейтенант поблагодарил, снял фуражку и сел. Аллахова улыбнулась ему ласково.

— Вообще-то рабочий день у нас закончился. Задержались мы случайно. Небольшое торжество, знаете…

— Я тоже зашел случайно, — заторопился лейтенант. — Был в ваших краях. Могу прийти завтра, в рабочее время.

— Ну, зачем вам лишний раз заходить. Может быть, мы все выясним сейчас.

— Вы подавали заявку на охрану склада?

— На охрану? Не помню. Таня, мы подавали такую?

— Да, еще в прошлом месяце.

— Значит, подавали. Неправильно написали, товарищ лейтенант?

— Нет, все правильно. Только мне нужно осмотреть охраняемые помещения. Проверить исправность затворов и самих дверей.

— Понятно.

— Но если сегодня поздно…

— Ничего. Для милиции мы готовы и задержаться. Вот моя заместительница Тиунова Татьяна Николаевна. Она вам сейчас покажет все наши затворы и замки. Таня, пройди с молодым человеком, пожалуйста.

Улыбаясь лейтенанту, поводя пышными плечами, Тиунова пригласила его в склад. Возле дверей они разыграли небольшую сценку «Проходите, пожалуйста!», и лейтенанту удалось пропустить Тиунову вперед. Кажется, вызывающая внешность спутницы произвела-таки на него впечатление: в конце концов, он был еще совсем молодой человек, и в жизни его интересовали не одни только затворы и замки.

Когда за ними закрылась дверь, Колесов облегченно вздохнул и откинулся на спинку дивана.

Аллахова глядела на него неодобрительно:

— Чего вы переполошились, Олег Владимирович? Даже смотреть на вас было неловко.

— Сам не знаю, — сказал Колесов. — Вот, грешен — не люблю милицию. Понимаю, что нужна, что меня бережет— и все такое. А вот как будто опасаюсь. И почему бы это? А вы как относитесь к милиции, Евгения Сергеевна?

Он явно пытался притушевать свое смущение.

— Тоже побаиваюсь. Нашему брату — торговому работнику — от милиции одни неприятности.

— Вот, вот! — обрадовался Колесов. — Именно так. А кто из нас в чем не грешен. Купил не там, продал не так, гляди…

Колесов замолчал внезапно, и я увидела, что он смотрит на Бессонову. И Аллахова тоже смотрит на нее. А Бессонова стояла в углу, запрокинув голову. Лицо ее было бледным, глаза крепко зажмурены, и по щекам сбегали слезинки.

— Валюша… — тихо сказала Аллахова. — Что с тобой? Чего ты молчишь, я тебя спрашиваю!

Бессонова не отвечала, и в комнате повисла тревожная тишина. Колесов взглянул на меня, беспокойно задвигался. Потянулся было за бутылкой, но раздумал. Лицо у Аллаховой опять стало напряженным, как при появлении лейтенанта милиции. Я была уверена, что, не будь меня здесь, она сейчас, вероятно, крикнула бы на Валюту, хлопнула ладонью по столу или даже ударила бы ее.

Бессонова резко повернулась и, не сказав ни слова, вышла.

Когда Аллахова обратилась ко мне, лицо ее было уже мягким и приветливым.

— Извините нас, Евгения Сергеевна, за семейную сцену.

— Ну, что там, — сказала я. — Не пойму только, чего она расстроилась.

— А, пустое. Жених улетел, вот и переживает. А тут еще Олег Владимирович со своими страхами…

— Я, кажется, ничего такого…

Я понимала Аллахову, но вот Колесов сейчас ее не понимал.

— …Со своими страхами, — продолжала Аллахова, — не ко времени напомнил ей… Мелочи все, дело прошлое, а вот она все еще побаивается.

Будь я тем случайным человеком, за которого Аллахова меня принимала, я бы по ее подсказке должна была подумать, что у Бессоновой в прошлом имелись какие-то свои грешки, этим и объяснялась странность ее поведения. Она говорила спокойно и непринужденно, смотрела мне прямо в глаза. И я невольно позавидовала ее умению владеть собой.

Однако визит мой уже затянулся. Аллахова не стала меня задерживать.

— Олег Владимирович, ты проводишь нашу гостью. А я уж лейтенанта подожду, вдруг у него вопросы появятся по поводу наших затворов и замков. Да и Валюту успокоить надо. Жалко девочку все-таки. Я думаю, мы ненадолго расстаемся, Евгения Сергеевна?

Я тоже хотела на это надеяться.

Колесов пытался поймать такси, но пришлось ехать троллейбусом. Был вечерний «час пик», люди ехали с работы. В толкотне, как бы охраняя меня, Колесов пустил в ход весь арсенал всяческих «случайных» прикосновений. Деваться мне было некуда, а ссориться с ним было нельзя. Он усиленно приглашал меня к себе домой — жена его в отъезде, дома только теща с внучкой, которых можно отправить в кино. Я постаралась выбраться из троллейбуса, не доехав до своей остановки — Дома офицеров.

Колесов собрался было выйти вместе со мной, но я отговорила его.

У автомата с газированной водой я намочила платок и старательно стерла тушь с глаз и ресниц. Игра моя на сегодня закончилась.

Я вручила бутылку Петру Иванычу. Он поблагодарил, посмотрел на этикетку, сказал «Ого!», взглянув на меня.

— Опять?

— Да. Опять.

— Знакомые попутчики?

— Нет, знакомые тех попутчиков.

— Мужская компания?

— Были и женщины.

— И они тоже употребляют?

— Конечно! Петр Иваныч, вы отстаете от жизни. Сейчас женщины тоже пьют. Не пьют только те, которым не подают.

Выпитый на пустой желудок коньяк все же действовал, иначе я не опустилась бы до столь дешевого острословия. Увы, слово не воробей… Петр Иваныч взглянул на меня укоризненно.

— Извините меня, — сказала я.

Не хватало, чтобы и в его глазах я выглядела пьющей в сомнительных компаниях бабенкой. Выбранная мною линия поведения несла непредвиденные издержки…


5


От полковника Приходько мне не звонили. Я не звонила им тоже, считая, что у меня не столь уж много новостей, которые стоили бы специального сообщения.

На следующий день я не поехала в свое кафе.

Можно было и далее наблюдать за посетителями Главного склада Торга, но теперь там меня знали в лицо, не следовало попадаться на глаза своим новым знакомым без особой на то нужды.

Петр Иваныч все еще отсиживался дома. Мне хотелось купить своему больному свежих фруктов, и я в обеденный перерыв отправилась на Центральный рынок. Пора было познакомиться и с этим торговым заведением. Неторопливый трамвай доставил меня к остановке «Зоопарк».

Крытое здание Центрального рынка было огромно, как ангар.

Неподалеку у входных дверей рынка я заметила группу женщин. Они что-то оживленно разглядывали, передавая из рук в руки. Одну из женщин я узнала.

Это была Валюта Бессонова.

Она продавала меховой воротник, кажется, соболий.

Я уже знала, что такие воротники обычно не поступали в свободную продажу, с товарных складов они распределялись сразу по пошивочным ателье. Значит, воротник был со склада Аллаховой. Превратить добычу Аллаховой в деньги надлежало Бессоновой.

Женщины с вожделением мяли воротник, трясли, дули на мех, разглядывали государственное клеймо. Валюта настороженно поглядывала по сторонам.

Беспокойство ее было понятным. Торговля вещами на улице запрещена. Да еще продавать такую дорогую штуку, как соболий воротник. Вероятно, Валюта не раз бывала здесь, и пока ей все сходило с рук.

Но тут я заметила молодого человека в сером пальто.

Он стоял в сторонке, возле тележки мороженщицы. И я обратила на него внимание только потому, что среди всей этой суеты он один никуда не торопился.

Но было заметно, что группа женщин уже привлекла его внимание. Без сомнения — это был мой коллега, работник райотдела милиции.

Если он задержит Валюту, то может испортить нам с полковником Приходько всю игру.

Я решительно протолкалась через окруживших Валюту женщин и тоже потянула за воротник. Но за него уже ухватилась рослая дама с перламутровым маникюром и решительными манерами.

— Очень похоже на крашеного кролика, — сказала я.

— Вы так думаете?

Дама засомневалась, сопротивление ее ослабло, и я полностью завладела воротником.

— Сколько вы просите?

Валюта ответила. Она, конечно, узнала меня и сейчас несколько оторопела от моего вмешательства, но сообразила, видимо, что все это неспроста.

— Я возьму его. Отойдемте в сторону.

Предупреждая возможную конкуренцию, я решительно скатала воротник в трубочку.

Покупательницы разошлись.

Вот тут-то молодой человек в сером пальто направился к нам. Но он уже не успевал.

— Уходи! — шепнула я Валюте. — Милиция. Оставь воротник у меня.

Магическое слово «милиция» прибавило Валюше расторопности, она мигом затерялась среди людей, входивших в просторные двери рынка. А я с воротником в руках двинулась навстречу молодому человеку.

Ему важнее было задержать продавщицу, но он сообразил, что уже вряд ли ее найдет, а тем временем исчезнет и покупательница с воротником.

Поэтому он остановил меня.

— Минуточку, гражданка. Пройдемте со мной, пожалуйста.

И мы прошли.

Дежурная комната находилась тут же, в помещении рынка. Молодой человек показал мне удостоверение. Все шло по известному мне порядку, поэтому официальную часть мы закончили быстро. На мое счастье, он не обратил внимание на то, что воротник соболий и продажа его частным образом уже может говорить о каком-то серьезном нарушении торговой дисциплины, а то и о воровстве. Но я не стала ему ничего подсказывать, разумеется. Он вернул воротник и прочитал коротенькую лекцию о покупке и продаже вещей в неустановленных местах. Я пообещала ему больше не делать этого, и наш разговор мирно закончился.

Я успела купить и яблок Петру Иванычу.

Когда я уходила с рынка, в дверях кто-то придержал меня за локоть. Это оказалась та самая дама с перламутровым маникюром, моя недавняя конкурентка. Она отвела меня в сторонку и попросила уступить воротник ей. Видимо, у дамы имелись лишние деньги, она предложила мне на полсотни больше, чем я заплатила бы, купив мех у Бессоновой.

Было заманчиво заявиться к Аллаховой не с воротником, а с готовыми деньгами. Но тут же я подумала, что такая излишняя активность может вызвать и лишние подозрения. Да и покупательница мне решительно не нравилась.

Словом, я вернулась домой с яблоками и с воротником.


6


Все эти дни, как я считала, мне здорово везло.

Не избалованная удачами, я уже стала побаиваться, что судьба стала слишком ко мне благосклонной и не собирается ли она подложить мне свинью — так, что все мое везение оборвется разом. Это опасение заставило меня действовать особенно осторожно и обдуманно.

Теперь у меня была причина посетить Аллахову без приглашения.

Я решила, что могу заявиться на Главный склад без предварительного доклада. Без телефонного звонка. Неожиданно.

Когда появляешься неожиданно, обычно больше видишь.

Я обернула воротник газетой, засунула его в сумку. В сумку можно положить и перчатки: их легко позабыть там, куда хотел бы еще раз вернуться.

На этот раз в вестибюле Главного склада меня никто не встретил. Я прошла по пустому коридору к кабинету Аллаховой и взялась за ручку двери.

В кабинете говорили громко, а дверь была прикрыта неплотно, я сразу узнала высокий детский голосок Бессоновой: «Нет, я не буду это подписывать, Светлана Павловна… Нет, не хочу — и не заставляйте меня…»

Я бы еще постояла возле дверей и, наверное, услышала бы еще что-то интересное, но за моей спиной, в коридоре, послышались шаги. Тогда я приоткрыла дверь кабинета и спросила громко:

— Можно?

Разговор оборвался разом.

Аллахова, увидев меня, улыбнулась. Удивительно, как быстро ее лицо меняло выражение.

— Проходите, Евгения Сергеевна!

Валюша Бессонова стояла возле стола. Она чуть повернулась ко мне, кивнула и опять упрямо потупилась. Перед ней на столе лежала книжка фактур — документов, покоторым отпускается со склада товар. Аллахова тут же убрала книжку и спрятала ее в ящик стола. Я успела заметить, что фактура была уже заполнена. Не хватало только подписей.

Вот какую бумагу Бессонова отказывалась подписать. Почему?…

Я подошла к дивану и с простецки-торжествующим видом — смотрите, какая я удачливая! — повесила на спинку соболий воротник.

— Ну, видишь, Валюша! Все обошлось. Говори спасибо Евгении Сергеевне, — обрадованно произнесла Аллахова.

Бессонова резко вскинула голову. Глаза ее были красны, губы нервно подрагивали, казалось, она скажет сейчас, что разговор шел не о воротниках, а совсем о другом. И в отчаянной запальчивости своей она готова была позабыть, что разговор этот не для посторонних… Но и здесь Аллахова овладела положением:

— Ладно, ладно, успокойся. Не буду я тебя больше с воротниками посылать. Не расстраивайся. Иди, там тебя девушки ждут товар принимать. Машина с базы пришла.

Как бы запнувшись на еще не сказанном слове, Бессонова медленно повернулась и вышла. Аллахова смотрела ей вслед с выражением неподдельного участия и озабоченности.

— Вот беда мне с этими влюбленными. Совсем невозможная стала в последние дни. Или разлука с женихом так на нее действует?

— Может, и разлука, — согласилась я.

— И с вами такое бывало?

— Случалось. Еще в школе в учителя истории влюбилась. Даже хотела на второй год остаться, чтобы только из класса не уходить.

Аллахова посмеялась, приняв это за шутку, хотя я говорила чистую правду.

— Вот чего со мной не было, того не было, — призналась она. — Встречалась — расставалась, — она помолчала. — А что там случилось с воротником?

Я рассказала.

— Только и всего? — удивилась Аллахова. — А девчонка перепугалась.

— В нашем деле перепугаться не трудно. Особенно, если уже попадал в такую историю.

— А вы попадали?

— Бывало.

— И серьезно?

Я пожала плечами.

— Нет. Отделывалась легким испугом.

Как ни беспечен был разговор, как ни владела собой Аллахова, чувствовались за ее словами озабоченность и напряженность. Отказ Бессоновой подписать фактуру чем-то задел Аллахову, заставил ее забеспокоиться, хотя она сама была материально ответственным лицом и свободно могла обойтись без подписи кладовщика.

Объяснение напрашивалось одно — фактура была фальшивая.

Как бы посмотреть на эту фактуру?…

— Что поделывает ваша Рита Петровна?

— В хлопотах, как всегда.

— Досаждает она своим усердием?

— Привыкла уже.

Я чуть передвинулась на диване, чтобы увидеть ящик, в который Аллахова положила фактуру. В замочной скважине ящика торчал ключ.

Закрывает ли она замок, когда уходит? Если и закрывает, то не каждый раз. Кругом свои люди, чего ей опасаться. А фактура, пока она еще в ящике стола, не является ни уликой, ни вообще документом. И прятать ее пока нечего, никто не сможет доказать, что она выписана с преступными намерениями.

— Светлана Павловна, — сказала я. — Разрешите мне воспользоваться случаем, что я у вас здесь. В Управлении Торга Главный склад ставится в пример всем другим, и вы занимаете первое место. Я еще молодой товаровед, мне можно у вас поучиться многому. Потратьте на меня полчаса времени, покажите, как работает ваш склад, как работаете вы и ваши помощники.

— Пожалуйста!

— Если вас не затруднит.

— Конечно, нет.

Я поднялась с дивана.

Только бы Аллахова не закрыла стол!

— Не хочу сказать, что мне нечему учиться у Риты Петровны, — продолжала я. — Но наш складик не сравнишь с вашим.

— Конечно! — согласилась Аллахова.

Она вышла из-за стола, и я вздохнула облегченно. Оставалась еще дверь, на ней американский защелкивающийся замок.

Аллахова подошла к вешалке в углу, откинула занавеску, достала два синих халата и предложила один мне. Там же, на вешалке, я заметила черное мужское пальто. Несомненно, это было пальто Королёва, которое он оставил, надев новое вместо него.

В дверях кабинета Аллахова пропустила меня вперед. Я ожидала щелчок закрывающегося замка, но дверь прикрылась бесшумно. Очень хорошо!…

Моя экскурсия по складу заняла минут тридцать. Я шла за Аллаховой, слушала, задавала вопросы, испытывая невольное уважение. Сколь ни плохо я еще разбиралась в торговых делах, но могла заключить, что внешне порядок на складе был образцовый. И Управление Торга имело основания занести фамилию Аллаховой на доску Почета.

А сейчас мне нужно было как-то вернуться в кабинет.

Мне помогла Тиунова.

Она попросила Аллахову взглянуть на разбитый ящик, в котором пришли поврежденные товары. Я не пошла за ними, а направилась к выходу.

— Извините меня, — сказала Аллахова. — Я ненадолго.

Не торопясь, я пересекла двор, у дверей конторы оглянулась. Аллахова только появилась в дверях склада. Ей предстоит еще пройти по двору, и даже если ее никто и ничто не задержит более, у меня есть в запасе не менее десяти секунд.

Если все точно и заранее рассчитать, за десять секунд можно сделать многое.

Когда Аллахова вошла в кабинет, я стояла возле вешалки и снимала халат. Не думаю, чтобы у нее могли возникнуть какие-нибудь подозрения. Вот если бы только она сняла отпечатки с ручки ящика своего стола…

Уже на трамвайной остановке я достала карандаш и в телефонном блокнотике записала: «Фактура № 895 на отпуск со склада 57 меховых воротников, на сумму 6576 рублей».

Эта фактура могла оказаться подлинной, по которой какое-то ателье или магазин вполне законно получат для продажи меховые воротники.

Эта фактура может и не выйти со склада — ее, как ненужную, изорвут и бросят в мусорное ведро.

Но фактура могла оказаться и той самой «зацепочкой», которую дожидается полковник Приходько… И тогда моя запись — это начало конца «фирмы» Аллаховой.

Положив блокнотик в свою сумку, на самое дно, я невольно вспомнила холодный коридор, дверь, лязгающую замком, узкое окно, перечеркнутое железным переплетом, и свою мать в черном бушлате, бредущую по коридору впереди конвойного, с руками, закинутыми за спину…


7


Назавтра была суббота — выходной день.

Еще с утра я почувствовала себя неуютно. Или не выспалась, или же устала от общения с людьми, которых не любишь и не уважаешь, с которыми приходится приветливо говорить, подчиняя расчету свои слова и поступки.

Хотела заняться простыми и бесхитростными делами.

Я решила начать с кухни.

Пришла пора внести разнообразие в наше полуфабрикатное меню. А что, если испечь оладьи?

Не имея никаких кулинарных талантов, я все же знала, что оладьи — это не бог весть какая сложная проблема, если у тебя есть под руками блинная мука. А муку я купила заблаговременно. Настало время проверить, что из нее может получиться. К оладьям имелась банка сардин в масле, а на сладкое — абрикосовый джем.

Петр Иванович, ошеломленный моей кухонной суетой, попросил разрешения присутствовать и уселся в сторонке на табуретку, попыхивая своей трубочкой. Я забыла сказать, что он изредка, под настроение, покуривал.

— Давно не видел, как женщины пекут оладьи, — изрек он. — Особенно молодые женщины, возраста моей дочери.

— А ваша дочь разве не пекла вам оладьи?

— Моя дочь? Да она отроду не пекла оладьи ни для кого. Притом, если бы вы были моей дочерью — это было бы совсем другое. Вы хотя по возрасту и годитесь мне в дочери, но все же не моя дочь, на которую распространяется родительский комплекс… А вообще-то, чего ради на вас напало сегодня такое творческое настроение?

— Сама не знаю. Кухонная стряпня — удел семейной женщины. Возможно, решила вспомнить, что когда-то была семейным человеком.

— Скажите, как расхвасталась. Она была семейным человеком. Жила вдвоем с мужем — какая же это семья?

— А что же это такое, когда вдвоем с мужем?

— А так, ничего. Разнополое содружество.

— Содружество все-таки… А если и дружбы нет?

— Тогда — симбиоз. Семья начинается, когда есть дети.

Я резко шлепнула тесто на сковородку, горячее масло брызнуло мне на руку, я зашипела и чертыхнулась, конечно, про себя.

— Да, — согласилась я. — Значит, семьи у меня не было.

— Ничего, какие ваши годы. Еще будет.

— Конечно. Куда денешься.

Я сняла со сковороды первую порцию.

— А как вы, Петр Иваныч? У вас была дочь, но не получилось семьи?

— Петр Иваныч посопел потухшей трубкой. Я достала с полки спички.

— Не получилось, — согласился он. — Вероятно, здесь виноват Джек Лондон, его возвышенное отношение к женщине, которую он воспевал в своих романах. Если бы в своей юности я увлекся не им, а, скажем, Чеховым, все было бы иначе.

— Да, к женщинам они относились по-разному.

— Конечно! В чеховских рассказах не найдешь женщин, в которых юноше захотелось бы влюбиться. Зато все литературные героини Джека Лондона ослепительно хороши. Я поверил ему на слово. Как только знакомился с девушкой, возносил ее на пьедестал и начинал на нее молиться. Каждая девушка не против того, чтобы на нее молились, но не хочет вечно обитать на небесах. Поэтому все мои романы заканчивались тем, что моя богиня находила себе более практичного поклонника.

— А ваша жена?

— Моя Мария Семеновна тоже была практичной девушкой и решила, что мой идеализм — временное явление. Вроде юношеских прыщей на носу. Что все это пройдет, как только в силу вступят нормальные земные отношения. И правильно, мой идеализм прошел. Весьма быстро я убедился, что моя Машенька — это не Мод Брустер из «Морского волка». Появившаяся дочь уже не могла ничего изменить. Разочарование мое было слишком велико, чтобы остаться незамеченным… Моя жена тоже поняла, что я не герой ее романа. Она была женщина решительная, и у нее появился другой муж.

— Более материальный, — вставила я.

— Да, он был главный бухгалтер какого-то там комбината.

— И он принес ей счастье?

— Нет, не принес. Но это уже другая история. А я посвятил свою жизнь журналистике.

— Конечно, журналистика этого стоит… Ну, оладьи готовы.

— Выпьем марочного?

— Не искушайте.

Мы быстренько прикончили первую порцию оладий с сардинами, принялись за вторую, и тут зазвонил телефон.

— Вот! — заворчала я, — Спокойно не поешь.

Я сняла трубку, не успев проглотить очередную оладью. Ответ мой прозвучал невнятно, пришлось повторить:

— Да, да! Это квартира. Совершенно верно: Бухова Петра Иваныча. Почему вам отвечает женский голос?… Этот голос появился здесь недавно. Как я понимаю, вам нужен мужской голос.

Подошедший Петр Иваныч взял трубку.

— Так это ты, Максим! Давно приехал?… Ну, как там живут в Якутии?… Хорошо живут? Вот и мы хорошо живем. Женский голос?… Как тебе сказать. Ты приходи сам. Вот я и говорю — приходи! На оладьи. Да, даже так! Послушай-ка… вот, не успел ему сказать…

— Чего не успели сказать?

— Мужской секрет.

— Люблю мужские секреты.

— Я тоже люблю… Значит, сейчас к нам придет Максим Крылов, работник Ордынской районной газеты. Максиму чуть больше тридцати — старый журналист. Еще школьником приносил ко мне свои очерки. С отличием окончил институт. Итак…

— К нам приходит молодой человек.

— Правильно. Что нужно сделать?

— Не знаю.

— Думайте, думайте.

— Да, завести еще оладьи.

— В жизни не видел такой бестолковой девчонки! Приходит молодой человек. Красивый и черноглазый, а она про оладьи.

— Я же не знала, что он черноглазый.

— Да, да, и с таким вот носом. Вы сейчас пойдете, снимете ваши джинсы.

— Дальше что?

— И наденете красивое платье. Самое красивое.

— Зачем? Он, поди, еще и женат,

— А вам-то что?

— Вот так так!

— У него даже дочь есть.

— Тем более.

— У него есть дочь, но нет жены. Она была геологом и погибла от клещевого энцефалита. Я ее хорошо знал. Не принято плохо отзываться об умерших…

— Вот и не отзывайтесь.

— Словом, они не были счастливы… Так вы наденете красивое платье?

— Вы хотите нас сосватать?

— Господи! И не подумаю. Такую пьянчугу — за такого милого мальчика. Просто я хочу, чтобы вы произвели на него впечатление. Как Мод Брустер.

— А он любит Джека Лондона?

— Любит, любит. Каждый порядочный мужчина должен любить Джека Лондона. Максим только торговых работников не любит.

— Почему?

— А вы не догадываетесь, почему иногда работников торговли не любят? Вот вы ему понравитесь…

— Но я тоже торговый работник.

— Ладно, ладно. Вы ненастоящий торговый работник.

Я внимательно посмотрела на Петра Иваныча, но он уже заковылял на кухню и включил свою кофейную молотилку.

Переодеться я так и не успела. Тут же вскоре звякнул дверной звонок.

Я открыла.

Максим был высокий и темноглазый. Крупные черты лица и большие руки, выразительные руки рабочего, — им не хватало только мозолей и пятен от въевшейся металлической пыли. А Петр Иваныч упрямо не вылезал из своей кухни, предоставив нам знакомиться самим, и только потом появился в прихожей.

— Здравствуй, Максим! Здравствуй, дорогой мой. Ты мне с приисков алмазик не привез, каратов на пять, для фамильного перстня? Не привез? Строго, значит. А что это у тебя завернуто? Так и знал! Не успел предупредить — трубку ты повесил. Виноградное, сухое?

— Сухое, — подтвердил Максим. — А что?

— И крепость не выше десяти с половиной.

— Не знаю, не смотрел.

— И купил ты это сухое только потому, что услыхал здесь женский голос. А если бы услыхал мужской, принес бы бутылку водки.

— А в чем дело?…

— А дело, Максим, в том, что этому женскому голосу твои десять с половиной градусов, что слону — дробина. Этот женский голос предпочитает водку, коньяк, ямайский ром, что под шестьдесят. На худой конец, спирт или денатурат.

Мне нужно было вмешаться.

— Денатурата сейчас не делают, Петр Иваныч, вы отстаете от жизни. И не пугайте человека, а то он выронит бутылку. Максим, дайте ее сюда. Я с удовольствием выпью с вами сухого вина. Пойдемте в нашу кухню-столовую. Только захватите табуретку.

Давно мне не было так хорошо и беззаботно, как в этот субботний день. Мы ели оладьи и запивали их сухим вином. Максим рассказывал о своей поездке по алмазной Якутии. Как нашел в карьере алмаз с фасолину величиной и уже подумал, что обогатит сейчас валютный фонд страны на полсотни тысяч рублей, но это оказался кусочек стекла от толстой бутылки.

Рассказывал он занимательно и сдержанно, его было приятно слушать, и я чувствовала, что чуточку нравлюсь ему, и чуточку — совсем немного — кокетничала. Петр Иваныч ухмылялся, поглядывая на нас.

Из кухни мужчины направились в комнату Петра Иваныча покурить и поговорить на свободе о высоких материях, я осталась на кухне домыть посуду. Я стояла у раковины, что-то мурлыкала себе под нос, когда зазвонил телефон.


8


Я не успела к телефону, трубку снял Максим.

— Вы ошиблись, — сказал он. — Здесь такой не живет.

— Кого спрашивают? — поинтересовалась я.

— Какого-то Борисова.

— Борисова?

— Да, утверждают, что это его телефон.

— Борисова, значит… Петр Иваныч, может, это вас?

— Я же не Борисов.

— Кто вас знает. Может, вы бывший граф и когда-то носили двойную фамилию — Бухов-Борисов. А может, вы скрываетесь от алиментов и сменили фамилию.

Шутка не получилась.

Я вернулась на кухню, домывать стаканы, но петь перестала. Я была уже на работе… Звонок мифическому Борисову означал, что меня ждут в «доме под часами».

Максиму нужно было ехать на автобусе в Ордынку — районный центр, в сотне километров от Новосибирска, где он жил вместе с сестрой и своей трехлетней дочерью. Я вызвалась проводить его до троллейбуса. Подождала, когда он уехал. Пропустила еще несколько троллейбусов и уже потом поехала сама.

Дверь открыл Борис Борисович. Плащ и фуражка полковника Приходько уже висели на вешалке.

— Ага, вот и наш Шерлок Холмс, — улыбнулся полковник. — Соскучились, поди, по нас.

— Соскучилась.

— Вот и мы тоже. Уезжали тут на днях с Борисом Борисовичем. В Среднюю Азию. По маку пришлось работать.

— По маку?… Ах, опиум! — догадалась я.

— Он самый.

— Интересно было?

— Давненько с такими пакостными людишками дела не имел. Борису Борисовичу костюм там попортили.

— Стреляли?

— Нет, ножом. Пришлось новый костюм в починку отдавать.

— А Бориса Борисовича?

— Ему ничего — обошлось.

— Закончили все?

— Нет. Следствие идет. Еще съездить придется.

Борис Борисович уже нес свой подносик. Мне было не до чая, хотелось начать свой рассказ, и полковник Приходько это заметил.

— Вижу, что у вас новости есть, Евгения Сергеевна. Жду их с нетерпением. Рассказывайте.

Свое сообщение я продумала заранее и постаралась, чтобы оно было обстоятельным и кратким. Совмещать два столь трудносовместимых свойства не просто, но в школе милиции этому уделяли серьезное внимание.

Я изложила только факты, избегая своих выводов.

На это у меня были уважительные причины.

Когда-то преподаватель школы милиции подполковник Свиридов, анализируя одну из моих учебных инспекторских работ, сказал, что в выводах у меня слишком много интуитивного домысла. Действительно, мне частенько не хватало терпения скрупулезно разыскивать факты и складывать из них, как из кирпичиков, фундамент для обобщающего вывода. Частенько я сооружала этот фундамент, руководствуясь одной интуицией, одним махом… и подчас он оказывался из песка. Некоторые мои однокурсники, с которыми я должна была выполнять учебные задания, даже заявляли, что со мной трудно работать. В таких случаях подполковник Свиридов, не говоря лишних слов, передавал мое дело другому партнеру, чаще всего курсанту Аксенову, уже имевшему опыт практической работы в должности следователя.

— Он фантастику любит почитывать. Думаю, с ним вы найдете общий язык.

Не хочу сказать, что наши дела с Аксеновым всегда заканчивались блестяще, но нам иной раз удавалось разгадать весьма запутанные головоломки.

Я не была уверена, что полковник Приходько любит фантастику. Поэтому только изложила замеченные мною факты и сообщила о подозрительной фактуре; записав номер фактуры и другие данные, я передала листок полковнику.

За время моего доклада он не сказал ни слова. Он не переспрашивал меня, не помогал подсказками, когда я останавливалась, подыскивая точное выражение. Он только утвердительно покачивал головой, и мне трудно было судить, где он доволен мною, а где нет.

Постукав ребром блокнота по столу, он повернулся к Борису Борисовичу:

— Что ты скажешь?

— Толково сработано.

— Да, с умом сработано! — подтвердил полковник. — Вы молодец, Евгения Сергеевна. Даже удивили меня своими успехами.

Смешавшись от неожиданной похвалы, я покраснела, но этого, кажется, никто не заметил — полковник Приходько тут же перевел разговор на деловые подробности.

— Давайте вместе попробуем сделать одно предположение по поводу такого, вроде бы мелкого, факта, что замначальника Торга Королёв пришел к своей подчиненной Аллаховой на склад в старом пальто, а ушел в новом. Конечно, он мог за пальто это там же и уплатить, хотя и знал, что так делать не полагается, А вот если он за это пальто вообще не заплатил? Как вы думаете, Евгения Сергеевна? Это просто интуитивное предположение, которое ни один следователь не занесет в свой протокол.

— Можно думать, что не заплатил.

— Вот именно: можно думать, что не заплатил. Наводящие обстоятельства: вино, выпивка и прочее. Значит, он рассчитывал, что Аллахова сумеет свести концы с концами, не будет же она платить из своего кармана. В таком случае, он знает, что такое Аллахова. Выражаясь языком наших следовательских протоколов, вступил с нею в преступную связь. Тогда понятно, почему до сих пор ничего подозрительного на Главном складе не обнаружили.

— Ревизии назначает Королёв?

— Конечно. И ревизии, и ревизоров. И всегда может Аллахову предупредить. Ревизия, о которой знают, обычно ничего не находит. А Королёву верят — бывший фронтовик, и все такое. За его спиной Аллахова — как за щитом. Уж коли мы предположениями занялись, продолжим их дальше. Чем его Аллахова расположить могла? Неужели деньгами?

Я колебалась секунду. Но я же была на работе…

— Шерше ля фам.

— Так. Значит, ищите женщину

Подозревать лично Аллахову я не решалась, все же у нее был молодой муж. Рассказала о ее бронзово-рыжей заместительнице.

Полковник сильно потер подбородок ладонью.

— Да… Боевой офицер. Ранение имеет… А вот — шерше ля фам…

Он сердито двинул по столу стакан. Мне показалось, что он недоволен мною, моими, прямо говоря, унизительными для Королёва предположениями. Но что поделать, если они были. Мне вовсе не хотелось заводить такой разговор.

Полковник Приходько меня понял.

— Только не подумайте, Евгения Сергеевна, что мне чем-то не понравились ваши рассуждения. Вы еще и смелая женщина, скажу вам это без комплиментов, да-да! Вот ты, Борис Борисович, давно знаешь Королёва, вместе работали когда-то. Можно подумать о нем такое?

— Можно, — кивнул Борис Борисович.

— Вот видите, Евгения Сергеевна. Можно! Так что не переживайте, никого вы здесь не обидели. А ей-богу, как было б хорошо, если бы вы оказались не правы… Ладно. Хватит нам предположений, перейдем, как говорят, к фактам, — полковник Приходько развернул блокнот, в котором делал записи по ходу моего рассказа. — Согласен, фактура весьма подозрительная. Что ж, теперь будем ждать, где эта фактура появится. Жаль, что получатель не указан, однако номер есть, товар известен — найдем, думаю. Это уже наша забота, Евгения Сергеевна. Лишь бы только она где-нибудь да появилась, эта фактура. Может быть, за нее мы и потянем. Значит, говорите, Бессонова отказалась подписать?… Жаль девчонку, конечно. Догадалась бы сама к нам прийти.

— Не придет, побоится.

— Но рассказывать будет?

— Рассказывать, думаю, будет.

— И то хорошо. Теперь, Евгения Сергеевна, откройте нам свои производственные секреты. То, что вы порядочных людей, к себе располагаете, — я понимаю. А вот как вы с этой компанией сблизиться могли?

По тону вопроса можно было понять, что полковник Приходько задал его не только в интересах дела, но и просто из участия ко мне. Я рассказала про свой метод «непорядочного» поведения.

— Что ж, не скажу, чтобы ваш «метод» так уж мне нравился, но ничего лучшего посоветовать не могу. Вы в стае волков. Кстати, как вы с жильем устроились?

Я рассказала про Петра Иваныча.

— Да, на него положиться можно, — согласился полковник. — Бывал он у нас как-то, помню я его. Только он меня, наверное, уже позабыл. Давно было. Ребят-газетчиков многих вырастил. Навещают они его?

— Ходят. Максим Крылов частенько заглядывает.

— Крылов, говорите? — удивился полковник. — Так, так, значит, Крылов… Вкусный ты чай научился заваривать, Борис Борисович. Фамильные секреты имеешь?

Борис Борисович улыбнулся.

— И откуда у тебя такие таланты, — продолжал полковник, — может быть, зря в милицию пошел, а не по линии народного питания. Почет бы там тебе был, уважение. А у меня чем занимаешься? Жене, детям и рассказать нельзя. Вот работенка, а? Налей еще стаканчик… А вам, Евгения Сергеевна, на прощание, пожалуй, скажу одну вещь.

Полковник Приходько замолчал, поглядывая на меня весело и интригующе. Я подумала, что на самом деле сейчас удивлюсь.

— Первым сигналом, после которого мы начали приглядываться к делам Главного склада, была статья в «Советской Сибири», которая появилась еще два года назад. О непорядках в системе Горторга. Тогда-то и была создана специальная ревизионная комиссия.

— Создана Королёвым?

— Королёвым. Ревизия ничего не обнаружила. Газете пришлось извиниться перед работниками Торга. Автору статьи крепко дали по шее. Он перевелся в районную газету.

— Максим Крылов?

— Совершенно верно. Статья так и была подписана: «М. Крылов».


9


Когда я вернулась домой, то сразу заметила на вешалке светлое женское пальто.

Петр Иваныч вышел из комнаты.

— Женя, зайдите ко мне.

— У вас гости?

— Там моя жена… Бывшая.

Марии Семеновне было лет около пятидесяти, некоторые женщины как-то умеют надолго задерживаться в этом возрасте. Седоватые, тщательно уложенные волосы, мелкие черты лица, подкрашенные губы. Умные, чуть усталые глаза, окруженные морщинками.

Она сразу же овладела разговором и повела его так, будто мой приход был задуман лично ею.

— Очень рада вас увидеть. А то мне Петр Иваныч все уши прожужжал про свою соседку. Вы откуда к нам приехали?

Я ответила.

— А как вы попали именно сюда, на квартиру?

Я объяснила.

— Ах, вы родственница Сережи. Так, так… Я очень рада за тебя, Петр Иваныч. То у тебя был в соседях такой хороший молодой человек. А теперь — такая милая молодая женщина. Хотя последнее — не удивительно. Тебе на женщин всегда везло.

— Везло?

— Конечно. Разве тебе со мной не повезло?… Нет, вы только посмотрите. Он еще в этом не уверен. Мы с тобой встретились, отдали всему должное, затем расстались «без слез, без сожалений». Ты можешь заявить, что это я от тебя ушла. Но, признайся, ты меня не очень-то и удерживал.

Петр Иваныч промолчал.

— Мы разошлись, обогащенные опытом семейной жизни. Я этот опыт решила использовать.

— Я тоже, — усмехнулся Петр Иваныч.

— Ты хочешь сказать, что не женился второй раз. Положим, это не стоило тебе особого труда. Ты из той породы мужчин…

— Мария Семеновна!

— Ах, прости, разговор тебя шокирует. Тогда, может быть, ты приготовишь нам свой кофе по-бразильски, а мы пока поговорим о женских делах. Иди, Петр Иваныч, не беспокойся, я больше ничего про тебя Жене не скажу.

С уходом Петра Иваныча разговор наш утратил веселое настроение.

— Живу на юге, в Краснодаре, — говорила Мария Семеновна. — Решила посетить старые пепелища. Не была здесь два года, с тех пор как развелась со вторым мужем. Завтра уезжаю обратно, домой. Пойдемте на кухню, Женя. А то Петр Иваныч, чего доброго, сюда все задумает тащить.

Мы расположились на кухне за столом.

Петр Иваныч поставил на стол мою бутылку.

— Смотри-ка, — удивилась Мария Семеновна, — у него появился хороший коньяк?

— Это мне Женя купила.

— Молодец. Не ты, конечно, а Женя. Разбирается в хороших винах.

— Еще как, — заметил Петр Иваныч. — Каждый день приходит домой на бровях.

— Петр Иваныч! — возмутилась я.

— Не слушайте его, Женя. Не обращайте внимания. Вернее, не придавайте значения тому, что он говорит. На него самого можете обращать внимание сколько угодно. Это вполне безопасно, даже если бы ему было не шестьдесят, а тридцать, и тогда бы вы могли жить с ним рядом, и он не смутил бы вас ничем. Если бы вы только сами не захотели смутиться. Не смотри на меня с выражением, Петр Иваныч, Женя — взрослый человек. Налей-ка нам по рюмочке… Ты, Петр Иваныч, отстал от жизни. Посмотрел бы, как пьет твоя дочь. Нет, ты не подумай еще что-нибудь…

— Давно ее видела? — перебил Петр Иваныч.

— Была этим летом.

— Как они живут? Ребенка не завели?

— Конечно, не завели. Они мыслят вполне реалистически. Пока не будет двухкомнатной квартиры, законченной диссертации и так далее… Мне кажется, они будут счастливее нас с тобой. Оба друг друга стоят. Два сапога — пара…

— Возможно, — согласился Петр Иваныч.

Мария Семеновна задумчиво повертела в пальцах рюмку.

— Все же… надо было Елене родиться в тебя. Все нормальные дочери рождаются в отца, а тут получилось наоборот. Она была бы порядочной… и несчастной.

— Ты считаешь, порядочность приносит несчастье?

— Нет, просто непорядочные люди чаще бывают очень довольны собою… Впрочем, это моя субъективная точка зрения.

— Существенная поправка. Что же ты рассталась со вторым мужем? Судя по твоим словам, у него хватало непорядочности, чтобы выглядеть счастливым.

— Может быть, мы и выглядели счастливыми. К сожалению, он слишком много внимания обращал на женщин. Я сочла это неопрятным и ушла. С тех пор и живу одна. Кстати, он тоже не женился, хотя один не жил, конечно. Недавно вышел на пенсию, но продолжает работать — торгует газетами в киоске на улице Горской. Богатый холостяк.

— Богатый?

— Своему единственному сыну купил в подарок «Москвича».

— Так выгодно торговать газетами?

— После того, как я от него ушла, он работал главным бухгалтером какого-то комбината.

— Давно его не встречал.

— Все такой же. Привычек своих не меняет. Уверена, что по-прежнему два раза в день бреется.

Петр Иваныч машинально потер подбородок.

— Два раза?

— Да, утром и вечером. По-английски… Хотя чего это мы с тобой о нем разговорились. Вон и Женя заскучала от наших воспоминаний.

Мария Семеновна вскоре ушла.

Нет, мне не было скучно во время ее разговора, когда она подводила какие-то итоги прожитой жизни. Запомнились ее «пепелища» — одно есть и у меня. Запомнился ее второй Муж — непорядочный, но два раза в день бреется. По-английски…


10


На склад мне позвонил Колесов.

Мы с бухгалтером сидели в «конторе» и занимались своими делами. Риты Петровны не было, на ее месте расположилась Маша и развлекала нас воспоминаниями о своей жизни в родном Чугунаше. Голос у нее был звонкий, и не слушать ее было нельзя, а заметить ей, что она мешает работать, у нас не хватало характера — все равно, как обидеть ребенка.

Бухгалтер усиленно дымила «Шипкой», я старалась слушать вполуха.

— Я Димке говорю: «Отстань», а он, ну, никак. Все притесняется и притесняется. А руками туда-сюда, туда-сюда! Я говорю: «Димка, руку убери — вдарю!», а он все лезет и лезет, да ка-ак…

Волнующую историю дослушать не удалось, возле Маши зазвонил телефон. Она испуганно ойкнула, потом обеими руками осторожно сняла трубку, приложила к уху и закричала что есть мочи:

— Я слушаю!… Да, да, склад это, склад… ково, ково? Здесь она, здесь.

Она глядела на меня, и я взяла у нее трубку.

Колесов поинтересовался, с кем это он сейчас разговаривал.

— Это наша Маша, — объяснила я. — Нет, она очень милая девушка. Если вы к нам придете, я вас обязательно с ней познакомлю.

Маша прыснула, прикрывшись ладонью, и выскочила в коридор. Следом за ней со стола полетели бумаги. Я подняла их, продолжая слушать Колесова. Он сообщил, что у Аллаховой сегодня день рождения и меня тоже будут ждать. Сказал адрес и повесил трубку.

Аллахова приглашает меня на день рождения!

Счастливые случаи продолжают сыпаться на меня. Я мысленно плюнула трижды через левое плечо — не сглазить бы!

Значит, нужен подарок!

Букет махровых гладиолусов обошелся мне в пять рублей. Цветы были великолепные, и дома Петр Иваныч сразу спросил:

— Сколько отдали за цветы?

Я возмутилась:

— Почему вы думаете, что я их купила? Вы уверены, что никто мне не может их подарить?

— Из ваших знакомых — никто. Такой букет мог бы подарить вам только я.

— Или Максим.

— Согласен, или Максим. Но его сейчас в городе нет. А все ваши знакомые, в лучшем случае, могли бы потратиться на пол-литра, а не на такой роскошный букет. И купили его, конечно, не для себя. У кого-то день рождения?

— Ох, Петр Иваныч! Все-то вы угадываете. Как волшебник…

— Милая Евгения Сергеевна. Я не угадываю. Я старый и мудрый, я давно все знаю, к сожалению.

Я достала из шкафа брючный костюм и единственное приличное платье, купленное мною специально для «представительства» — оно было ярко-красного цвета, как светофор, и если я его надевала, то не заметить меня было невозможно.

Я не знала, как мне одеться. Не знала, кто будет у Аллаховой, какой характер примет торжество, придется мне завоевывать чьи-то симпатии или, наоборот, защищаться от проявления чужих. Судя по всему, на меня имеет виды Колесов. Как я должна повести себя?…

В дверь постучал Петр Иваныч.

— Уже собираетесь?

— Тащите шахматы, Петр Иваныч, часок у меня еще есть.

Петр Иваныч привычно начал расставлять черные фигуры. «Как-никак, а вы все же женщина!» — объяснил он мне свою уступку. «Спасибо, вы очень тонко это подметили», — поблагодарила я.

Я с первых же ходов увлеклась атакой, но мои фигуры стояли неудачно, и пришлось перейти к защите. Подумав немного, я молча начала расставлять новую партию.

— Не любите вы защищаться, — проворчал Петр Иваныч.

— Не люблю.

— В жизни часто приходится это делать.

— По возможности нужно защиту заменять нападением.

Вторая партия протекала с переменным успехом. Мне даже удалось создать серьезные угрозы на королевском фланге противника, но тут я зевнула «качество».

— Грабитель вы!

— «Приличий тут уж нет!» — процитировал Петр Иваныч. — Шахматы — самая жестокая игра. Милосердие здесь исключается самой логикой борьбы.

Мне пришлось сдать и эту партию.

— Ладно, — сказала я. — Может, мне в любви повезет.

Петр Иваныч сердито посопел своей трубкой и принялся искать по карманам спички.

— Опять напьетесь?

— Бог с вами, когда это я напивалась?

— Самое отвратительное зрелище, — бурчал Петр Иваныч, — это пьяная женщина, потерявшая чувство собственного достоинства.

— Я не буду терять собственного достоинства, Петр Иваныч, не ворчите на меня. Лучше посоветуйте, что надеть. Вот этот «светофор» или брюки?

— Конечно, брюки…

— Вы считаете, что мне они более к лицу?

— Я не знаю, что вам более к лицу, как вы изящно выразились, я только считаю, если вы свалитесь под стол, то в брюках будете выглядеть все же более прилично.

— Никогда не падала под стол. И вообще, обещаю, что буду вести себя прилично… насколько позволят обстоятельства. Послушаю вас и надену брюки…

Переодевшись, я показалась Петру Иванычу. Он глубокомысленно оглядел меня:

— Знаете, я предпочел бы все же платье, если бы только вам не пришлось падать под стол.

Он ушел, прихрамывая, окутанный дымом.

Пока я завертывала гладиолусы в целлофан, он вернулся.

В руках его был стакан, наполненный какой-то маслянистой на вид жидкостью.

— Вот выпейте.

— Что это?

— Пейте, пейте!

— А все-таки?

— Старинное гусарское средство, чтобы не опьянеть.

— Вы были гусаром, Петр Иваныч?

— Дед мой был гусаром, болтливая вы девчонка.

— Вы сами-то хоть пробовали ваше средство?

— Мне не требовалось. У меня никогда не было этих… обстоятельств. Но моему деду, говорят, помогало. А ему можно верить, он дослужился до командира полка. Пейте залпом.

Смесь отдавала сливочным маслом и еще чем-то. Петр Иваныч смотрел на меня сердито и заботливо, как будто отправлял неопытного разведчика в лагерь врага для выполнения опасного задания. Впрочем, именно это мне и предстояло.

Как хорошо, что такие люди, как Петр Иваныч, попадаются тебе на пути!…

И я невольно расчувствовалась, у меня, что называется, даже защипало в носу. Пришлось прятать глаза.


11


Аллахова жила в пятиэтажном доме, первый этаж которого занимал магазин электротоваров.

Возле магазина стоял грузовик с открытым задним бортом. Двое мужчин поднимали в кузов новый холодильник «ЗИЛ». Их действиями руководила полная энергичная дама, — я сразу ее узнала: она собиралась перекупить у меня воротник. По тому, как она покрикивала на одного из мужчин, можно было безошибочно заключить, что это ее муж.

— Гоша, Гоша, осторожнее! Ты не можешь его приподнять, что ли? У тебя отсохли руки?… Ты поцарапаешь на нем всю емаль.

Она так и сказала «емаль». У нее были слишком яркие губы, фиолетовые подглазья, и вся она показалась мне до предела вульгарной и пошлой. Гоша — тоненький и субтильный — натужно кряхтел где-то под холодильником, второй мужчина, видимо, шофер, принимал холодильник, стоя в кузове грузовика, и не очень-то старался.

Мне стало жаль Гошу.

— Подержите!

Я сунула оторопевшей даме в руки свои цветы и шагнула на помощь Гоше. Вдвоем мы задвинули в кузов белую тушу холодильника. Я забрала цветы и в ответ на благодарность с удовольствием повернулась к даме спиной.

Из магазина вышла продавщица в сереньком «фирменном» халатике.

Дама заспешила ей навстречу.

Мне захотелось проверить свою догадку, я оглянулась.

Так и есть, дама засовывала что-то в карман серенького халатика. Продавщица, для вида, отказывалась. Она показалась мне совсем молоденькой, и если эти деньги, засунутые ей в карман, были первыми незаконно заработанными деньгами, то теперь уж не последними. К ним привыкают быстро, как к рюмке водки, суммы их увеличиваются, и способы их получения делаются все более преступными… Остановить здесь может только случай или ОБХСС.

Меня очень тянуло вернуться, вытащить из кармана фирменного халатика эту отраву, вернуть ее пошлой, вульгарной бабе… но это опять была не моя роль.

Мне очень не хотелось идти к Аллаховой. Хотелось домой. Посидеть с Петром Иванычем у телевизора. Почитать книжку, которая хорошо кончается. Мирно улечься спать и забыть, что есть на свете Главный склад Торга…

Дверь открыла сама Аллахова.

— Наконец-то!

Я вручила ей цветы, она чмокнула меня в щеку.

В брючном костюме из яркого трикотина она выглядела очень эффектно. Неловко было думать, что эта красивая женщина по сути дела — воровка, и самой подходящей одеждой для нее был бы черный стеганый бушлат.

— Рада, что ты пришла. Проходи. Там Олег Владимирович тебя заждался.

Она перешла на «ты», но я решила соблюдать субординацию.

В просторной комнате, где на полу лежал ковер и на стене висел ковер, где в одном углу стоял телевизор «Радуга», а в другом — сервант с антикварным фарфором, за столом сидело шесть человек.

С тремя из них я была уже знакома. Четвертого тоже знала, но вот он меня еще не знал.

— Наше начальство, — представила его Аллахова. — Аркадий Игнатьевич Королёв.

Королёв приподнялся, я поклонилась.

Двоих я видела впервые. Пожилой круглолицый дядя, простецкой внешности, но с хитрющими маленькими глазками, был Саввушкин, директор пошивочного ателье. Второй — моложавенький и слащавенький — оказался мужем Аллаховой. Лет ему было не более тридцати, Аллахова называла его просто Санечка и ничего большего, на мой взгляд, он и не заслуживал.

Знакомыми были Валюша Бессонова, Тиунова и Колесов, конечно. Он вскочил, подвинул мне стул, и я села между ним и Валюшей.

Тиунова привалилась к Королёву плечом и что-то прошептала тихо. Он приподнял брови и пригляделся ко мне более внимательно. Саввушкин, видимо, тоже расслышал и тоже пощупал меня глазками.

— Санечка, — сказала Аллахова, — Евгении Сергеевне налей коньяку.

Санечка послушно отставил в сторону бутылку «Ркацители» и налил мне коньяку. Аллахова приглашающе подняла рюмку. Я понимала, чего от меня ждут, поздравила новорожденную и молодецки «хлопнула» рюмку.

— А теперь штрафную, — сказала Тиунова. — Чтобы не опаздывала.

Под любопытными взглядами окружающих я так же лихо выпила и вторую. Рюмки были большие, граммов на пятьдесят, — конечно, придется пить еще. Теперь вся надежда была на «гусарское средство» Петра Иваныча.

На окружающих мой дебют, кажется, произвел впечатление.

Колесов запоздало засуетился, схватил мою тарелку. На столе были и балыки, и крабы, даже икра, которую я не видела бог знает сколько. Я сделала вид, что занялась едой — уж коли могу пить, так могу и есть! Мой пример оказался заразительным. Окружающие переключили свои интересы на бутылки и закуски.

Последовали новые тосты в честь виновницы торжества.

Валюша сидела молчаливая, отрешенная. Сама наливала себе, пила одна и тоже коньяк, курила сигареты, которые брала у Колесова. Она не глядела ни на кого, и никто не обращался к ней. Только Аллахова изредка посматривала в ее сторону.

Колесов пил много, говорил мне всяческие любезности, и вскоре я почувствовала его руку на своем колене. Пришлось терпеть.

Настроение у окружающих повышалось.

Это сборище внешне ничем не напоминало классическую воровскую «малину». Здесь собрались благопристойные, преимущественно семейные люди. Собрались поздравить именинницу, выпить и пошутить. А попутно и приглядеться друг к другу — все они были связаны одной веревочкой, и судьба каждого находилась в руках его соседа.

Мне было понятно, что Аллахова нуждалась не только в исполнителях вроде Бессоновой, Тиуновой или Колесова. Ей нужен был еще и опытный организатор, который, действуя за пределами Главного склада, помогал бы ей прятать концы в воду.

Кто же этот организатор? Тут он или нет?

Из присутствующих двое привлекали мое особое внимание.

Против меня за столом сидел Саввушкин. Судя по тому, как он держал себя с Аллаховой, можно заключить, что он знает её давно, но полковник Приходько о нем ничего не говорил, значит, Саввушкин умеет держаться в тени. Он был старше Аллаховой лет на десять, видимо, опытнее ее. Но вот признаков ума Саввушкин не обнаруживал. А когда он рассказал за столом анекдот — неприличный и глупый — и сам первый расхохотался, я решила, что Саввушкин не тот человек, которого я ищу.

Думать очень плохо о Королёве мне мешали орденские колодки на его пиджаке, там была и красно-белая ленточка ордена Красного Знамени. После окончания войны он долго служил в армии. Потом учился — некогда ему было набираться практики в мошенничестве.

Тогда что ему нужно здесь, возле Аллаховой? Или кто-то ему нужен?

Тиунова?

Но ради нее он вряд ли бы стал потворствовать Аллаховой, да и встречаться с Тиуновой мог бы и в других местах…

Тут Аллахова включила радиолу и моим размышлениям пришел конец. Санечка пригласил Бессонову. Колесов меня, конечно, но я отказалась, сославшись на усталость. Тогда он подвинулся поближе и опять положил руку на мое колено.

Саввушкин танцевал с Тиуновой что-то азартное, похожее на «цыганочку», хотя Аллахова объявила твист. Тиунова отчаянно вертела задом, Валюша Бессонова только слегка переступала с ноги на ногу, лицо ее по— прежнему было отрешенным и злым. Санечка вывертывал ноги самым невероятным образом.

Аллахову пригласил Королёв. Но едва они оказались у дверей, как тут же покинули комнату. Никто на их уход не обратил внимания.

Никто, кроме меня.

Саввушкин плюхнулся на стул, вытирая платком вспотевшую шею. Но Тиунова только разошлась, она потащила за собой Колесова и на время освободила меня от него.

Я встала и не спеша вышла из комнаты. Мне захотелось выпить на кухне холодной воды.

На кухне были Аллахова и Королёв.

То ли они неплотно прикрыли дверь и она открылась, то ливообще не закрывали ее.

Меня они не заметили.

Да и никого они бы не заметили они были заняты только собой.

Я вернулась в комнату на свой стул.

Значит, так!

Я угадала: действительно «шерше ля фам!» Только «ля фам» оказалась не та. Тиунова была ширмой, как для Аллаховой муж.

Пластинка закончилась, автомат щелкнул и остановил диск. Тут и отсутствующие вернулись в комнату. Аллахова шла впереди и говорила Королёву через плечо что-то спокойное и шутливое. Все опять уселись за стол, на «второй заход». Только Тиунова осталась на ногах. Она взяла бутылку и сама налила всем коньяку. Валюшу было обошла, но та сама подвинула рюмку.

— Валюша! — сказала я, — Не нужно тебе пить.

— А, подите вы все…

Она выругалась, выпила рюмку, сморщилась, потащила из пачки сигарету, но никак не могла зажечь спичку. Я помогла.

Остатки коньяка Тиунова выпила прямо из горлышка. Она так и не присела, а стояла возле стола, притопывая каблучками.

— Таня! — сказал ей Саввушкин. — Исполните!

Он приглашающе похлопал в ладоши. К нему присоединился и Королёв, и остальные.

— Просим, Танечка!

Видимо, Тиунова только и дожидалась приглашения, она победно тряхнула бронзовой головой, посмотрела на Аллахову. Та кивнула ей, они вдвоем вышли из комнаты.

— Что сейчас будет? — спросила я.

— Сама увидишь! — зло уронила Бессонова.

Она стряхнула пепел с сигареты прямо в коробку с сардинами. Колесов многозначительно ухмыльнулся и выразительно пожал мою коленку.

Первой вернулась Аллахова. Она выключила люстру, оставив гореть угловое розовое бра. Потом поставила пластинку, что-то вроде медленного фокстрота.

И тогда в комнате появилась Тиунова.

Волосы ее были распущены по плечам. Шерстяной шарф, заколотый на бедре безопасной булавкой, изображал юбочку. Больше на ней не было ничего. Кожа у нее была загорелая, и только там, где сходились концы шарфа, виднелась белая полоска не загоревшего под купальником бедра.

Конечно, нагое тело — еще не порнография. Оно может быть прекрасным. Но здесь не было красоты. Перед нами бесстыже кривлялась голая пьяная женщина — лет ей уже за тридцать, и ноги у нее были некрасивые, и…

— Шлюха!

Валюша сказала это негромко, но Тиунова услышала. Она остановилась, посмотрела в нашу сторону. Подошла к нам улыбаясь. Улыбка ее и сбила меня с толку, все произошло так неожиданно и быстро, что я ничему уже не успела помешать.

Тиунова остановилась против Валюши и вдруг сильно ударила ее по щеке.

Валюша выронила сигарету на стол. Рука ее заскребла по скатерти. Я едва успела отодвинуть в сторону вилки и ножи. Тогда она схватила дымящуюся сигарету и сильно, как в пепельницу, вдавила ее в голый живот Тиуновой.

Потом были крики, звон стекла, хруст осколков под ногами. Валюша рвалась из моих рук и кричала:

— Сволочи вы все, сволочи!…

Я прикрывала ее от Тиуновой, с которой никак не мог управиться Колесов. Шарф с Тиуновой свалился, и зрелище это — даже с большой натяжкой — нельзя было назвать привлекательным…


12


На улице сыпал мелкий холодный дождь. Мокрый асфальт серебряно блестел под светом люминесцентных уличных фонарей.

Валюшу совсем развезло, нам с Колесовым не столько приходилось ее вести, сколько просто тащить. На углу она начала вырываться.

— Отпустите ее, — сказала я Колесову.

Валюша качнулась к стене дома, оперлась руками, ее стошнило. Из водосточной трубы текла тоненькая струйка, я вымыла Валюше лицо, вытерла его платком.

После скандала, обливаясь злыми слезами, она устремилась домой. Прилечь на диван в соседней комнате отказалась наотрез. Мне уже нечего было делать у Аллаховой, я вызвалась Валюшу проводить. Со мной вместе отправился и Колесов. Лишь тогда Аллахова не стала нас задерживать. Я сообразила, что ей просто не хотелось оставлять Валюшу со мной наедине.

Бессонова жила недалеко от остановки «Березовая роща» — ехать почти через весь город. Садиться в троллейбус с ней было рискованно, с первой же милицейской машиной водитель мог отправить ее в вытрезвитель. На наше счастье, у соседнего дома из такси высадились пассажиры. Правда, шофер, взглянув на Валюшу, заявил, что ее не повезет. Но Колесов сунул ему всемогущую «трешку», и мы поехали.

В такси все пошло удивительно мирно. Валя привалилась к моему плечу и сразу уснула. Когда мы приехали, мне кое-как удалось ее разбудить. Полусонную, мы потащили ее по лестнице на пятый этаж. Лампочки горели только на первом и, кажется, на третьем этажах. Валюша запиналась на каждой ступеньке. Колесов уже растерял все свое терпение и ругался вполне неприлично.

Ключ от дверей квартиры я кое-как разыскала в кармане Валюшиного плаща.

Колесов быстро нашел выключатель, зажег свет в передней, затем в комнате. Он помог мне стянуть с Валюши пальто. Потом я прислонила ее к косяку, расстегнула «молнии» на сапогах и сдернула сапоги. Провела Валюшу в комнату, усадила на кровать.

Это была обычная малогабаритная однокомнатная квартира, грязноватая, неухоженная, обставленная разностильной, хотя и дорогой мебелью: мягкие стулья, большое кресло, кровать полированного дерева.

Глаза у Валюши были закрыты, она безвольно покачивалась из стороны в сторону, и не придерживай я ее — она упала бы на пол.

Колесов сдвинул шляпу на затылок.

— Фу! — сказал он. — Даже жарко стало. Выпить бы сейчас чего-нибудь холодненького.

На кухне у самой двери стоял холодильник. Колесов открыл его, забрякал банками и бутылками.

Я стянула с Валюши чулки.

— Евгения Сергеевна! — крикнул Колесов, — Компот есть. Вишневый. Хотите?

Я отказалась.

Пока я раздевала и укладывала Валюшу в постель, Колесов сидел в кресле, прихлебывал компот прямо из банки и сплевывал вишневые косточки за дверь кухни. Он довольно свободно себя чувствовал в комнате Валюши, и у меня создалось впечатление, что он здесь уже бывал. Ну, что ж…

Я закрыла Валюшу одеялом, она свернулась калачиком и сразу уснула.

Хмель у меня начал проходить. На смену взвинченности пришла тяжкая усталость. Во рту было противно и сухо, хотелось пить. А тут еще вернулся Колесов и начал весьма выразительно поглядывать на меня.

Я вышла на кухню.

По пути щелкнула каким-то выключателем, но это оказался не тот выключатель, я не стала искать другой — на кухне хватало света, падающего из комнаты.

Возле раковины стояла газовая плита, рядом небольшой столик, на нем никелированный чайник и несколько стаканов. Мне захотелось холодной воды, прямо из водопровода. Я отвернула кран и взяла со столика стакан. Колесов, видимо, зашел следом за мной, в раковине шумела вода, я не слыхала шагов, но почувствовала его руки на своих плечах.

Я все же думала, что смогу спокойно напиться, но тут он обнял меня.

— Эй-ей! — сказала я.

Он сжал меня сильнее. В стакане оставалось немного воды, я наугад плеснула через плечо.

Колесов тут же убрал руки.

— Ну, вот… Теперь рубашка мокрая.

Он достал из кармана платок, вытер лицо. Вид у него был сконфуженный, мне даже стало его жалко.

— Ничего! На рубашку попало совсем немного, — утешила я его. — Пойдемте домой.

Мне не хотелось, чтобы он меня провожал, но выхода у меня не было, не оставлять же Колесова здесь. Я еще раз подошла к Валюше, она спала, подложив ладошки под щеку, совсем как девочка-школьница, у которой самым большим несчастьем в жизни была двойка в дневнике. Я открыла пошире форточку, натянула одеяло на голое плечо Валюши.

— А где ключ от дверей?

— Вон, на столе, — сказал Колесов.

Мы вышли и захлопнули дверь на американский замок. Сразу стало совсем темно. Кто-то выключил свет на лестничных площадках.

Осторожно шагнув вперед, я нащупала перила лестницы. Колесов наткнулся на меня, обнял. Я вертела головой, и его поцелуи попадали то в ухо, то в лоб. Он хотел схватить мою голову руками; мне удалось вырваться; держась за перила, я побежала вниз. И тут же наткнулась на кого-то.

Очевидно, это был мужчина, он крепко держался на ногах и даже не покачнулся. Мои руки ощутили мокрый плащ, плотную фигуру. Отчетливо запахло одеколоном.

— Осторожнее! — услыхала я.

— Простите, пожалуйста.

Мужчина отступил в сторону, и я опять побежала вниз. Колесов догонять меня не стал и, видимо, никого не заметил. Из подъезда мы выбрались уже без осложнений.

Нам повезло, мы захватили на остановке «двойку». Конечно, на этот раз Колесов решил проводить меня до дома. В подъезде я опять попала в его объятия. Легко было положить всей этой лирике конец, но не хотелось откровенно грубить, да и шуметь на лестнице тоже не следовало, могли услыхать жильцы первого этажа. Наконец, я удачно вывернулась и поднялась к себе наверх.

На площадке перед своими дверями остановилась перевести дыхание и поправить волосы. Шел второй час ночи, но Петр Иваныч мог не спать. Мне совсем не хотелось попасть ему на глаза растрепанной, с покрасневшим, зашлепанным поцелуями лицом.

Я выдернула из кармана платок, с ожесточением вытерла лицо, щеки и далее уши — везде, где могли остаться следы губ Колесова. Хотела бросить платок, но он утром попал бы на глаза соседям, пришлось сунуть его в карман.

Осторожно вставила ключ в замок, открыла дверь.

И увидела перед собой Петра Иваныча.

Все-таки он услыхал мою возню и хотел открыть дверь сам. Я некстати зацепилась каблуком за порог и совсем по-пьяному ввалилась в прихожую.

Петр Иваныч отступил на шаг. Оглядел меня внимательно, но без осуждения, скорее как больную, которая может нуждаться в помощи. Мне нужно было сейчас перевести все на шутку, но я растерялась, и ничего подходящего не приходило на ум. Молча сбросила сапожки; пришлось опереться о стену, после всех сегодняшних событий почувствовала отчаянную усталость.

— На кухне в термосе кофе, — сказал Петр Иваныч. — Выпейте, вам станет легче.

Я взялась за отвороты его домашней куртки и, стараясь дышать в сторону, прикоснулась щекой к его лицу:

— Петр Иваныч… милый Петр Иваныч! Спасибо вам. За гусарское средство спасибо и за кофе. Я бы поцеловала вас, славный Петр Иваныч, но… но я не могу вас поцеловать. Я пойду и выпью ваш кофе, выпью, что угодно, а вы идите спать, и все будет хорошо…


13


Будильник я, конечно, забыла завести и утром проспала бы обязательно.

Меня разбудил Петр Иваныч.

Голова болела отчаянно, даже повернуть ее на подушке стоило труда. Туфли спрятались куда-то под кровать, разыскивать их было свыше моих сил, я так и прошлепала в ванную босиком. Чтобы не мочить голову, натянула купальную шапочку. В зеркале отразилась физиономия, на которую не хотелось и смотреть. Я пустила в душ холодную воду, потом горячую, потом опять холодную, пока не посинела вся, пока не почувствовала озноба. Затем свирепо растерлась полотенцем.

Я пила кофе, а Петр Иваныч выговаривал мне:

— Когда пришел вас будить, вы спали так невинно, что мне не верилось: это та самая девочка, которая каждый день упивается в стельку и скоро будет ночевать на улице под забором.

— Этого не случится.

— Почему же?

— Сейчас в городе забора не найдешь. Современный пьяница сейчас ночует в вытрезвителе.

Перед уходом я подошла к Петру Иванычу, вытянула из его рта трубку, потерлась щекой о его щеку, вернула трубку на место и вышла.

Это выглядело не очень умно, но я не знала, как вести себя умно с человеком, который может подумать о тебе бог знает что, а ты так ничего и не сможешь ему объяснить.

На улице опять сыпал дождь, мелкий, как пыль. Возле гастронома жалась кучка выпивох, в пиджаках с поднятыми воротниками.

Проходными дворами, мимо разнокалиберных частных гаражей, запертых громадными «купеческими» замками, через маленький скверик я вышла на проспект. Граждане штурмовали подошедший троллейбус, я тоже втиснулась в толпу и прибыла к своему складу с опозданием на десять минут.

— Господи! — встретила меня Рита Петровна. — Что с тобой! Заболела, что ли, зеленая вся?

Я пожаловалась на голову.

— Вот еще новости. С чего бы ей у тебя болеть? Пойдем, пирамидону дам.

Пирамидон помог мало. А тут еще надо было ехать на базу за товаром. Рита Петровна заменить меня не могла, дожидалась ревизора по уценке. Пришлось ехать мне.

Машину вел уже знакомый Топорков. На этот раз он держался вполне пристойно. А когда мы прибыли на базу и оказалось, что нужно подождать с погрузкой, он отвел машину в сторонку и предложил мне вздремнуть на сиденье. Даже положил мне под голову свою стеганку.

Вернулись на склад мы во второй половине дня.

— Зайди ко мне, — сказала Рита Петровна.

— Сейчас, помогу машину разгрузить.

— Не твое дело ящики таскать. Вон Топорков поможет.

— А я тоже не обязан.

— Знаю, что не обязан. Поэтому и прошу. Давай, зачтется тебе.

— На том свете угольками,

— Ладно, вам и на этом свете перепадает.

Бухгалтера в конторе не было. Рита Петровна уселась за стол, смахнула с настольного стекла заметные ей одной пылинки. Переложила стопку накладных с одного угла на другой.

Я терпеливо ждала.

В коридоре послышался знакомый топот, и в дверь ввалилась Маша.

— Рита Петровна! Куда пустую тару убирать?…

— А, чтоб тебя… Чего орешь, как родить собралась?

— Ну уж… вы скажете — родить! — Маша фыркнула в кулак. — Тару, говорю?…

— Да сложи ее в угол, что ли. Брысь!

Маша развернулась, как гусеничный трактор, и вынеслась в коридор. Загрохотал фанерный ящик, попавший ей под ноги.

— Лошадь, прости господи! Прикрой дверь.

Она поставила локти на стол и посмотрела на меня строго и вопросительно:

— Тут из милиции звонили. Утром, как ты уехала. Из Дзержинского отделения, следователь. Фамилию я записала — следователь Заплатова. Спросила: работает ли на складе Евгения Грошева? Я сказала, что работает. Нельзя ли ее к телефону? Я говорю: нельзя, на базу уехала. А когда приедет? Да сегодня, говорю, и приедет, не ночевать же там останется. Тогда пусть мне позвонит, как приедет. Обязательно! И телефон дала. А больше ничего объяснять не стала.

Рита Петровна ожидала от меня разъяснений, но я понимала не более ее. У меня не было дел с Дзержинским отделением милиции.

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Звонить сейчас будешь?

— Сейчас и позвоню.

Мне сразу же ответил молодой женский голос: «Следователь Заплатова слушает». Я назвала себя. «Мне нужно вас видеть. По неотложному делу. Можете приехать сейчас?»

— Поезжай! — сказала Рита Петровна. — Я нашим пока ничего не говорила про вызов. Вернешься, сама расскажешь. Если захочешь.

По пути я, на всякий случай, позвонила Борису Борисовичу, но его не оказалось у телефона.

В Дзержинском отделении милиции я только собиралась постучать в кабинет следователя, как дверь открылась и навстречу вышел Колесов. Я совсем не ожидала его здесь встретить, но он, увидя меня, не удивился, а сказал: «Вот и вы, наконец!» Вид у него был какой-то встревоженный, но поговорить мы не успели. Следователь пригласила войти.

Я увидела два стола, четыре стула, несгораемый шкаф в одном углу, вешалку в другом. Некую индивидуальность казенному кабинету придавал кактус, пузатый и ершистый, который стоял в глиняном горшочке на подоконнике, да еще висевшая на стене литография с картины Левитана «Над вечным покоем». С кактусом я согласилась, но «Вечный покой» здесь был, по-моему, ни к чему.

Следователь Заплатова оказалась совсем молодой, не старше меня, лицо у нее было свежее и чистое, и китель на ней был свежий и чистенький, а звездочки на погонах поблескивали, как будто их только что купили в магазине Военторга.

— Лейтенант Заплатова, следователь по уголовным делам.

— Уголовным делам?…

Несмотря на свою молодость, следователем она оказалась настоящим. Только я поняла это не сразу.

Начальную часть мы закончили быстро. Фамилия, имя… место работы… не судилась… за дачу ложных показаний… Я уже протянула руку, зная, что сейчас нужно расписаться. И вот тут следователь Заплатова посмотрела на меня внимательно.

— Почему вы знаете, что здесь нужна ваша подпись?

Я сообразила, что веду себя неосторожно. Без разрешения полковника Приходько я не имела права рассекречивать себя даже здесь. Пришлось на ходу придумать историю, где якобы я выступала в роли свидетельницы. Затем подписала: «Несу ответственность…» — и подумала, что мне говорить, если меня спросят, чем я занималась два последних года. Пришлось бы повторить запись в трудовой книжке, хотя и запись, и сама трудовая книжка являлись тем самым «ложным показанием».

Наконец следователь Заплатова положила авторучку и, глядя на меня, оперлась локтями на стол. А я тут невольно вспомнила, сколько раз тренировала себя перед зеркалом, вырабатывая вот такой «профессиональный» следовательский взгляд. Очевидно, какая-то веселость промелькнула в моих глазах, и следователь Заплатова тут же спросила:

— Чему вы улыбаетесь?

Я смутилась:

— Да, так… от необычности обстановки.

— Что ж, это хорошо, что вы улыбаетесь. Для вас хорошо.

— Не понимаю.

— Это я вижу. Иначе вы бы не улыбались. Скажите, пожалуйста, как вы относились к Бессоновой.

Я обратила внимание на прошедшее время глагола— «относились». Значит, Валюшу арестовали, теперь она человек, которого называют уже не «товарищ», а «гражданин», а об отношениях с ним говорят уже в прошедшем времени.

— Я хорошо к ней относилась.

— Она была вашей хорошей знакомой?

— Почему — была? Она и сейчас моя хорошая знакомая.

Следователь Заплатова промолчала. Она взяла ручку, что-то поправила в своем протоколе, кажется, поставила запятую. Эта молчаливая пауза сразу встревожила меня.

— Что случилось?

— Вашей хорошей знакомой уже нет. Бессонова умерла.


14


Когда Валюша утром не явилась на работу, никто на Главном складе не встревожился. Случалось такое и раньше. Перепила немножко, с кем не бывает! Отоспится — придет…

Но вскоре на склад позвонили жильцы — соседи Бессоновой по квартире. На лестничной клетке появился сильный запах газа. Достучаться к Бессоновой не могли, решили, что она ушла на работу и позабыла закрыть газ. Недавно в соседнем доме из-за подобной оплошности произошел взрыв. Повезло — обошлось без человеческих жертв.

Узнав, что Вали нет и на работе, соседи встревожились, Вызвали техника. Вскоре прибыла милиция. Дверь взломали.

Валю нашли в постели скрюченную, посиневшую.

Уже мертвую…

— Отравление газом, — сказала следователь Заплатова. — На плите стоял чайник с водой, газ был открыт, но не зажжен.

— Несчастный случай?

— Вот это нам и хочется уточнить. Скажите, она не походила на человека, собирающегося покончить с жизнью?

Мне пришлось подумать над ответом. Я не стала упоминать об истинных переживаниях Вали — здесь разговор пошел бы о вещах, которые следователю мог бы объяснить только полковник Приходько.

— Нет, не походила, — ответила я. — Правда, веселой тоже она не была, ее жених уехал в командировку, она тяжело переживала эту разлуку. Но она его ждала.

— Понятно. Мне тоже не кажется это самоубийством. Не похоже, чтобы, решив умереть, она перед этим захотела бы напиться чаю и поставила чайник на плиту. Не так ли?

— Да, я тоже так думаю.

— Но чайник на плиту мог поставить кто-то другой?

Вот тут я поняла следователя Заплатову.

Ей известно, что мы с Колесовым были у Вали за какие-то часы до ее смерти. Следователь Заплатова выясняла, не могли ли мы оказаться пусть невольными, но тем не менее виновниками ее гибели, по какой-то роковой нашей небрежности.

— С Колесовым я уже говорила. Теперь прошу вас подробно вспомнить все с того момента, как вы покинули квартиру Аллаховой.

— Хорошо.

Я решила не говорить о пьяном скандале, считая, что Колесов об этом тоже не стал бы рассказывать.

— Бессонова выпила лишнее, и мы с Колесовым решили проводить ее домой.

— Кто из вас первым высказал такое желание?

— Кажется, я. Колесов решил мне помочь.

— Его помощь была необходима?

Вопрос поначалу показался мне даже не относящимся к делу. Но я сообразила, что отвечать на него нужно точно, иначе в дальнейшем мне будет еще сложнее.

— Нет, — сказала я. — Пожалуй, я смогла бы отвести Бессонову и одна, хотя мне было бы труднее.

— Чем же вызывалось это желание Колесова? Сочувствием к Бессоновой? Или здесь была другая причина?

Ничего не скажешь, вопросы она ставила тактично и умело. Видимо, следователь Заплатова хотела выяснить мои отношения с Колесовым, чтобы решить, в какой мере будут искренни мои показания на его счет.

— Думаю, что ему хотелось побыть со мной.

Я ожидала следующего вопроса, который сам напрашивался. Но следователь Заплатова только кивнула головой. Больше она меня не перебивала до момента, когда я упомянула, что прошла на кухню.

— Теперь постарайтесь точно восстановить все, что вы делали на кухне. Далее то, что вы думали на кухне, если сможете это вспомнить. Вы ведь сами были не очень…

— Да, — ответила я. — Сама я была не очень. Во всяком случае, не настолько, чтобы что-либо забыть. Мне захотелось пить. Я вначале собиралась налить из чайника, потом передумала и наполнила стакан холодной водой из-под крана.

— Это вы точно помните? — спросила следователь Заплатова. — Что вам захотелось именно холодной воды, а не горячего чая, скажем? В тот вечер на улице было довольно холодно.

— Да, на улице было прохладно. Но нам столько пришлось повозиться, чтобы доставить Бессонову на пятый этаж. Потом я ее раздевала, укладывала в постель, и мне стало даже жарко. Хорошо помню, как взяла со столика стакан, отвернула кран, попробовала воду рукой и уже потом наполнила стакан.

— А где стоял чайник?

— На кухонном столике.

— Не на плите?

— Нет, на кухонном столике.

— А пока вы пили воду, что делал Колесов?

— Колесов сидел в кресле и пил вишневый компот. Потом…

Я замешкалась. Разговор подошел к таким вещам, о которых мне не хотелось бы упоминать, но и не говорить о них тоже было нельзя. Следователь Заплатова уловила мою заминку.

— Евгения Сергеевна, — сказала она, — мне, видимо, придется уточнить одну вещь…

Догадаться было нетрудно, и я сама пошла навстречу ей.

— Я понимаю вас. Нет, я равнодушна к Колесову. Более того, он мне неприятен. Он мой случайный знакомый, у меня нет личных причин как-то выгораживать его или защищать. Но он тоже не прикасался ни к чайнику, ни к плите. Пока я пила воду, он стоял за моей спиной.

— Вы могли его видеть?

— Нет.

— Тогда почему вы так уверены, что он, незаметно для вас, не мог протянуть руку и открыть газовый кран на плите?

— Потому… потому, что его руки лежали на моих плечах.

Следователь Заплатова промолчала. Конечно, все это плохо увязывалось с предыдущим заявлением, что Колесов мне неприятен, но объяснять я ничего не стала.

— Потом вместе с Колесовым мы вышли из кухни, вернулись в комнату. Бессонова спала. И тогда мы ушли… Да, перед тем, как выйти из комнаты, я приоткрыла форточку.

— Приоткрыли или прикрыли?

— Открыла. Открыла форточку настежь. Мне показалось, что в комнате душно.

— Это не мог быть запах газа?

— Нет, просто было душно. Я помню, как в форточку сразу подуло с улицы и я поправила на Бессоновой одеяло.

— Сантехник сказал, что форточка была закрыта. Он открыл ее сам, когда проветривал комнату.

— Вот как? Значит, Бессонова закрыла ее, когда вставала. Если бы форточка была открыта…

— Тогда, вероятно, Бессонову удалось бы спасти. Самое логичное — предположить, что погибла она от собственной неосторожности. Легко представить, как все произошло. Проснулась с затуманенной с похмелья головой. Налила чайник, поставила на плиту. Открыла газ и не зажгла. Прилегла в постель и уснула.

— Да, вероятно, так, — согласилась я. — Надо было мне остаться у нее ночевать. Кто мог подумать…

— Скажите, Евгения Сергеевна, вы, когда укладывали Бессонову в постель, не обратили внимания, где стояли ее туфли?

— Туфли?

— Да, ее домашние туфли.

— Не заметила.

— Они оказались возле дивана. А Бессонову нашли в постели. Естественно предположить, что она ходила по комнате босая. Так вот, ни в комнате, ни в кухне я не обнаружила на полу следов босых ног. Правда, их могли и затоптать. В квартире народа побывало достаточно: слесарь, сантехники. Трогать, правда, они ничего не трогали, оперативники за этим последили, но грязи натащили порядочно, на улице шел дождь.

— А в туалете?

Заплатова взглянула на меня с одобрением.

— Правильно, в туалете могли, бы и не затоптать. Но в туалете следов вообще не оказалось никаких. Другими словами, у нас нет доказательств, что Бессонова вставала с постели. Это и заставило меня так подробно расспрашивать вас и Колесова.

— А что сказал Колесов?

— Примерно то же, что и вы. Правда, узнав о смерти Бессоновой, он разволновался. Но на это у него могли быть личные причины. Он тоже заявил, что не прикасался ни к чайнику, ни к плите.

— Вообще-то это легко проверить, — заметила я.

Но вот тут-то за все время нашего разговора мне впервые стало не по себе. Я подумала, что если кому— нибудь понадобилось бы избавиться от Бессоновой, то лучшего способа нечего было и искать. Запасной ключ к дверям, перчатки на руках — и злое действие надежно прикрывается видимостью несчастного случая…

— Попрошу вас, — сказала следователь Заплатова, — присядьте, пожалуйста, вон за тот стол, там есть бумага. Опишите все, что мне рассказали.

Мысль о возможности преступления уже не покидала меня, мешала сосредоточиться… Не мог ли Колесов вернуться на квартиру Бессоновой? Судя по тому, как он вел себя при расставании, вряд ли такая мысль могла держаться в его голове.

А если не он, то кто?…

На столе у следователя звякнул телефон. Заплатова сняла трубку.

— Меня спрашивают?… Прохорова?… Какая Прохорова?… Соседка Бессоновой по квартире? Хорошо, пропустите ее ко мне.

Следователь Заплатова медленно опустила трубку на рычаг.

— Любопытно! — произнесла она.

Маленькая кругленькая женщина не вошла, а будто вкатилась в комнату, как на роликовых коньках. Без всякого стеснения, которое обычно испытывает любой человек, попадая в следовательский кабинет, она присела к столу, отодвинула в сторону мешавшую ей папку и удобно оперлась круглым локотком.

Говорить она начала прежде, нежели следователь Заплатова успела задать обычные вопросы.

— Валюшу нашу, значит, не оживили?… Вот горе, такая молодая, красивая — жить бы ей да жить. Говорила я своему Николаю Степанычу, закрутилась наша Валюша, ох, закрутилась. Сама в торговой сети работаю, там аккуратность требуется. А у нее все гулянки да праздники, вот и получилось. Конечно, вроде бы и несчастный случай. Сама газ открыла, сама спать легла — вроде бы все так…

Рассказчик она, судя по всему, была опытный и выбрала точное место для интригующей паузы. Следователь Заплатова тут же спросила:

— А вы думаете, что все не так?

— Что ж! — запальчиво подхватила Прохорова. — Может, и думаю. Только вы позвольте мне, я все по порядку расскажу. Если не по порядку, так я еще заговорюсь не туда.

— Пожалуйста.

Следователь Заплатова улыбнулась. Она тоже поначалу не приняла новую свидетельницу всерьез.

— В прошлый вечер, вчера, значит, мы с Николаем Степанычем ходили в кино. На последний сеанс, да еще удлиненный. Да пока в трамвае обратно ехали, до дому добрались уже в первом часу ночи. Глядим, в нашем подъезде темно. Николай Степаныч говорит: «Опять молодежь на лестнице шуры-муры разводит — свет выключили!» Пока он там выключатель щупал, я вперед пошла. По лестнице я завсегда вперед иду, на ногу шустрее, нежели он. Тут свет загорелся, я ходу прибавила и слышу, вверху, похоже на нашей площадке, дверной замок щелкнул. Тихонечко так щелкнул. А там только у Валюши такой тихий замок. У нас и у соседей Петровых замки здоровые, кассовые их зовут, и звук у них совсем другой. Я подумала, что Валюша впереди нас прошла, только чего же она по темной лестнице поднималась, свет не зажгла. Только подумала, вдруг чую — на площадке одеколоном попахивает…

Вот с этого места я уже слушала Прохорову внимательно.

— Может быть — духами? — спросила следователь Заплатова.

— Что вы, да неужели я духи от одеколона не отличу. Я же в ЦУМе, в галантерее работаю. И в парфюмерном приходилось торговать. Так что я эти запахи различаю.

— Ну тогда — конечно.

— Вот-вот, разбираюсь. Слышу — «Шипром» пахнет.

А «Шипр», если знаете, мужской одеколон. Думаю, может, Валюша не одна пришла. А с кем она еще придет? У нее жених есть, а он в командировку отбыл, это я знаю… Ну, всякое я тут подумала… Николаю Степанычу говорю: «Слышишь запах?». А он: «Это, наверное, у Петровых полы красили». Ну, никакого чутья у человека нет! Поговорили мы с ним, на том и дело закончили. А утром я к восьми на работу, бегом, опаздываю, как всегда. С работы вернулась, говорят, так вот и так. Я сразу про мужской одеколон и вспомнила. Кто же, думаю, у нас на лестнице еще был?…

Более Прохорова ничего не знала, поэтому пустилась в дедуктивные размышления. Говорила она складно, может быть, в другое время ее и стоило бы послушать, однако сейчас следователь Заплатова вежливо, но решительно остановила ее, записала все необходимое и тут же отпустила. Та ушла неохотно, ей еще хотелось поговорить.

— Как вы считаете, — спросила меня Заплатова, — не могла Прохорова все это придумать? Уж очень она словоохотливая. От Колесова вчера не пахло одеколоном?

— От Колесова не пахло. Не знаю, как в отношении замка, но в одном Прохорова права. Человек на лестнице был.

Я рассказала о своей встрече в темноте.

— Вот как! — удивилась Заплатова. — Почему же вы мне этого раньше не сказали?

— Как-то разговор к этому не подходил. Больше думала о том, что в тот вечер сама делала и что могла делать Бессонова, а не о чем-то другом. Поэтому про мужчину вспомнила не сразу.

— Он поднимался по лестнице?

— Не знаю. Когда я на него наткнулась, он стоял.

— Вы не могли его разглядеть?

— Нет, не могла. На лестнице было совсем темно, а мы только что вышли из светлой комнаты.

— А Колесов?

— Он так и прошел, никого не заметив.

— Вы узнаете того мужчину, если встретите?

— В лицо не узнаю. Голос его, пожалуй, запомнила, он сказал мне: «Осторожнее!» И запах одеколона. Но «Шипр» такой общеупотребительный одеколон.

— Может быть, ваш мужчина спешил на свидание к Бессоновой?

— Вряд ли. Она любила своего летчика, и она его ждала.

Следователь Заплатова посмотрела на лежащий перед ней чистый лист бумаги.

— Заинтересовали вы меня этим мужчиной. Куда он направился после встречи с вами? Вверх или вниз по лестнице?

Она посмотрела на меня задумчиво, но я больше ничем не могла ей помочь. Мыслей у меня появилось множество, однако надо было в них вначале разобраться самой.

— Вы пока допишите свои показания, — сказала Заплатова.

— Я уже это сделала.

— Когда же вы успели?

— Пока вы беседовали с Прохоровой. Я вспомнила про свою встречу, как только она упомянула про запах одеколона.

Пока Заплатова перечитывала мои записи, я размышляла о том, говорить ей о своих подозрениях сейчас или посоветоваться вначале с полковником Приходько.

А тут он сам весьма кстати появился в дверях и избавил меня от необходимости решать все вопросы самостоятельно.

Ничего не было удивительного в его приходе. Как я узнала потом, он услыхал о происшествии от дежурного по Управлению. Знакомая фамилия пострадавшей заставила его заинтересоваться подробностями, он прибыл за ними сюда, в отделение.

Он вошел не постучав. Следователь Заплатова поднялась, как положено. Мне полковник Приходько только кивнул коротко, как незнакомой женщине, и я поняла, что он и здесь не собирается раскрывать мое инкогнито.

— Вы скоро освободитесь? — спросил он у следователя.

— Уже заканчиваю.

По ее просьбе я подписала отдельно каждый листок своих показаний, как будто никогда раньше не слыхала о таком правиле, и полковник Приходько глянул на меня одобрительно.

Я ушла, оставив их вдвоем.

Холодный ветер гнал по проспекту листья тополей, подталкивал меня в спину. Встречные прохожие придерживали полы плащей и пальто. Я брела вслед за шуршащими листьями. Невесело было у меня на душе.


15


Сказать, что смерть Вали Бессоновой была для меня тяжелым ударом, — означало мало что сказать.

Я начала подозревать, что здесь не несчастный случай, а преступление.

Раскаяние Вали Бессоновой, ее ненависть к Аллаховой и всем прочим участникам — опытным расхитителям, которые втянули наивную девчонку в свои грязные дела, конечно, видела не только я, но и те, кому признания Бессоновой грозили тюремной решеткой.

Спасая себя от возможных разоблачений, ее решили убрать.

Это было, понятно, только предположение. Но многое, что я услыхала в следовательском кабинете Заплатовой, заставляло меня сейчас так думать. Однако если мои подозрения верны, тогда я виновата в том, что сама не сообразила это вовремя.

Я думала, что если бы на моем месте оказался оперативник с более тонкой интуицией, с большим профессиональным опытом, он смог бы заранее сопоставить факты, сделать соответствующие выводы и помешал бы преступлению совершиться.

А что сделала я?

Человек, с которым я столкнулась на лестнице, конечно, поднимался наверх, к квартире, где спала беззащитная Валя Бессонова. Я столкнулась с ним нос к носу и позволила пройти. Конечно, трудно было все предвидеть, все предугадать, но я считала, что обязана была это сделать.

И вот Валя Бессонова мертва. Возможно — убита…

Ощущение вины заставляло меня много раз возвращаться в мыслях к прошедшей ночи, и я попыталась представить себе, как все могло произойти.

Если человек на лестнице был участником шайки Аллаховой, то он мог иметь ключ от дверей Бессоновой, — подделать его или выкрасть не составляло труда. Возможно, Аллахова позвонила ему после вечеринки, он знал, что Бессонова, мертвецки пьяная, спит в своей постели и ничем не может ни защитить себя, ни помешать открыть газовый кран…

Я высказала все свои соображения полковнику на следующий же день.

Как всегда, Борис Борисович принес нам чаю, а сам сидел на диванчике тихий и незаметный. Никогда не встречала человека, который мог что-то делать и вести себя так тихо и незаметно, как Борис Борисович.

Мне было не до чая, но полковник Приходько выпил стакан, пока я вела свой детективный монолог. Потом достал сигарету, размял ее в пальцах. Борис Борисович зажег спичку.

— Ну, как? — спросил его полковник.

— Хорошо рассказала.

— Очень увлекательно. И складно, прямо как Жорж Сименон.

Тут я спохватилась, что речь моя, вероятно, была излишне эмоциональна, что я веду себя не как оперативник — работник милиции, а как девочка-школьница.

Кажется, я покраснела даже.

Полковник Приходько встал, жестом показал, чтобы я сидела, а сам прошелся по комнате, поглядел на меня сбоку.

— Вы за Сименона на меня не обижайтесь, Евгения Сергеевна. Сказал это совсем не в насмешку. Свои соображения вы изложили весьма связно и последовательно. И взволнованности вашей нечего вам стесняться. Она идет от увлеченности делом, а без этого у нас работать тоже нельзя. Вот только сокрушаться, что вы всего не предусмотрели, не нужно. Вы можете потерять уверенность, станете всего бояться, везде оглядываться, пребывать во всяческих сомнениях, будете топтаться на месте, вместо того чтобы идти вперед. Если говорить правду, то подобного резкого хода я от наших подопечных тоже не ожидал. Можно заключить, что этот ваш незнакомец, который прячется за спиной Аллаховой, играет ведущую роль в ее ансамбле, и грехов за ним поднакопилось порядочно, коли он пошел на такое… Да и вся группа Аллаховой предстает в новом свете.

Полковник Приходько опять сел за стол, помолчал и добавил:

— Если, конечно, принять за факт, что это — убийство.

— Вы все еще сомневаетесь?

— А вы так уж абсолютно в этом уверены? Ваш человек на лестнице может оказаться совершенно непричастным к тому, в чем мы его подозреваем.

— Чего тогда ему нужно было в подъезде?

— Мало ли чего, мы же не знаем. Случайный человек, пришел — ушел. Чтобы следователь мог занести наши подозрения в протокол, нужно доказать, что наш незнакомец побывал на квартире Бессоновой.

— А звук закрывшегося замка?

— То-то и оно, что это — единственное показание свидетельницы, которая могла и присочинить.

— Зачем?

— Хотя бы для занимательности. Разве вам не приходилось слышать, какие истории зачастую придумывают так называемые очевидцы, только что предупрежденные об ответственности за ложные показания? Человеку хочется сообщить что-то интересное, поэтому он и пускается на всяческие выдумки. Делать это любят не только рыбаки и охотники.

О таких случаях я, конечно, знала, только сейчас не хотелось о них думать. Но и возразить мне тоже было нечего.

Полковник Приходько сунул сигарету в пепельницу.

— Следователю Заплатовой я о наших подозрениях все же намекнул, — продолжал полковник. — Вчера она вместе с экспертом вторично побывала на квартире Бессоновой. Специально ради этого. Отпечатки пальцев они уже не искали: если ваш мужчина там побывал, то, конечно, постарался их не оставлять. Но по воздуху ходить он, разумеется, не мог. Следов там нашлось достаточно, и техники, и слесари потоптались порядочно. Словом, сейчас там уголовный розыск разбирается, что и к чему.

— Трудное дело.

— Куда труднее. Даже если мы найдем доказательства, что ваш незнакомец заходил в квартиру Бессоновой. Подозрений против него, конечно, прибавится, но он может заявить, что кран не открывал.

— Зачем тогда приходил?

Полковник только взглянул на меня молча, и я поняла, что задала такой вопрос сгоряча, не подумав.

— Дело усложняется тем, что сама-то Бессонова была в таком состоянии, что могла совершить любой неосознанный поступок. В том числе и кран открыть, и газ не зажечь. Словом, пока Уголовный розыск проверяет там следы, мы — ОБХСС — будем отыскивать свой след. Денежный.

— Фактуру?

— Да, фактуру № 895. Может быть, она нас к чему-то существенному и приведет. Тоже нелегкое дело. Очень много торговых и прочих точек снабжает Главный склад Торга. Где может объявиться эта фактура — один бог ведает.

Тут я вспомнила про Саввушкина.

Прошедшие события на время вытеснили у меня из памяти встречу с ним у Аллаховой, слова полковника напомнили о нем.

— Ателье Горшвейпрома, говорите, — переспросил полковник. — Очень интересно. Хотя бы тем, что мы про Саввушкина пока еще не слыхали ничего…


ЛИЧНЫЙ РОЗЫСК

1


Валю Бессонову похоронили.

Самый большой и самый красивый венок на могилу положила Аллахова. Я приглядывалась к ней украдкой и думала, что скорее всего именно она позвонила кому-то в тот вечер, сообщила о пьяной Вале… Но сейчас, применительно к обстоятельствам, лицо ее выражало скорбь, и больше ничего на нем прочесть я не могла.

Близких родственников у Бессоновой не оказалось. По немногим письмам, найденным в квартире, узнали адрес ее сестры, проживающей в Саратове. Сестра приехала уже после похорон и первым делом заинтересовалась, когда может забрать вещи. Но квартира Вали пока оставалась опечатанной.

Мальчик Леша летал где-то на Таймыре. Я послала туда телеграмму, наудачу, «на деревню дедушке», и телеграмма его нашла. Может быть, ничего здесь не было особенного и удивительного. Люди, разбросанные среди бескрайних ледовых пустынь, всегда знают друг о друге, знают, где и кто находится: жить иначе там нельзя. Леша прилетел сразу. Мы вместе сходили на могилу Вали, он положил на глинистый холмик букет белоснежных флоксов. Наверное, это была первая серьезная беда в жизни Леши, лицо его потеряло мальчишеское выражение, стало взрослым и суровым. Знаю по себе — взрослость приходит через страдание…

Смерть Вали Бессоновой не прошла бесследно и для меня.

Если раньше я порой испытывала неловкость от необходимости притворяться, кого-то выслеживать, то сейчас делала это с полной убежденностью, понимая, что другого пути к решению задачи у меня просто нет.

Я находилась среди людей, которые были не только ворами, но которых можно было подозревать и в убийстве. Они могли украсть у общества не только деньги, но и человеческую жизнь.

Я должна была подумать об этом раньше. Тогда, возможно, Валюша Бессонова была бы жива.

Как бы ни были логичны утешения полковника Приходько, я обвиняла только себя и мучилась от ощущения своей вины.

Я скрывала свое настроение, как могла, но на весь день меня не хватало. Петр Иваныч заметил это. Он не спрашивал меня ни о чем, только поглядывал участливо и заботливо. Не напрашивался на откровенность, но, наверное, обижался все-таки, что я скрытничаю.

Поэтому, когда вскоре позвонил Борис Борисович и попросил прийти, я пошла без всякой радости.

На этот раз полковник Приходько встретил меня еще в дверях. Вид у него был торжественный. С шутливой церемонностью он провел меня к столу, на котором стояли торт, видимо, только что купленный, и кофейник.

Меня усадили за стол. Борис Борисович положил мне на тарелочку кусок торта. Полковник Приходько разлил кофе в чашечки.

Поначалу я несколько растерялась от торжественности такой встречи, но потом сообразила.

— Накладную нашли?

— Прямо насквозь все видите, — сказал полковник. — Нашли, Евгения Сергеевна. Ухватили за кончик ниточку. А я от лица отдела выражаю вам благодарность. Неофициально, конечно, так как в приказе все равно пока ничего не напишешь.

Мне было известно, что нужно отвечать при официальном объявлении благодарности, но я не знала, что говорить сейчас, поэтому сказала: «Спасибо!» и спросила:

— У Саввушкина нашли?

— В бухгалтерии комбината. Саввушкин только расписался, а на складе его ателье воротников из чернобурки нет. Проверили. Но по бухгалтерскому учету комбината фактура уже прошла.

— А кто там главбух?

— Некто Прокушев.

— А может, он не знает, что фактура бестоварная, фальшивая.

— Думаю, что знает. Уж очень смело Аллахова действует. Видимо, дорога эта проторенная и пользовались ею уже не раз.

— Нельзя его понюхать, этого главбуха?

— Понюхать?

— На предмет одеколона.

— Я его видел. Маленький, худенький — под ваше словесное описаниене подходит. Притом молодой и в комбинате работает чуть более года. Следовательно, грехов накопить много еще не успел. А может, и вовсе безгрешен — и такое возможно. Решили пока дело не поднимать. Вы там очень хорошо устроились — может быть, и еще на кого выйдете. Честно говоря, ваш «человек на лестнице» меня тоже заинтересовал. Если он к Бессоновой шел, то зачем? На амурные дела не похоже. Вы говорили, что она своего летчика ждала?

— Ждала, — подтвердила я. — По-настоящему.

— Тогда этот ваш «человек» мог навестить Бессонову по подсказке Аллаховой. И ключ у него мог быть — дело прошлое. Но вот доказательств, что он у Бессоновой был, — у нас никаких нет. Уголовный розыск пока ничего там не нашел.

— Да, — согласилась я. — Один только след и остался — запах «Шипра».

— Понимаю вас, Евгения Сергеевна. Пока вы мне тут рассказывали, я так и чувствовал ваше желание проверить свою догадку до конца.

— Очень хочу. Денежный след к нему нас не приведет. По другим следам идет уголовный розыск, и, как я понимаю, у них пока тоже не получается. Остается один след.

— Ваш запах одеколона?

— Да, запах «Шипра». Может быть, мне повезет, и я выйду на того человека, который нам нужен.

— Знаете, мне нравится ваше стремление проверить догадку. Конечно, арестуй мы всю шайку, то ваш незнакомец — если он на самом деле виноват — насторожится. А прятаться он, как видно, умеет. И тогда отыскать его будет значительно труднее… — полковник помолчал, размышляя. — Что ж, Евгения Сергеевна, недельку мы можем подождать. Ищите. Никаких советов я давать вам не берусь. Вы сами, что называется, унюхали этот след, вам его и проверять. Поступайте по собственному усмотрению. Только вот что… мы с Борисом Борисовичем опять уедем, дней на пяток. Все по тому же маку, в Среднюю Азию. Вы останетесь здесь без нас. Поэтому будьте осторожны. Если ваши подозрения верны, то незнакомец с лестницы — человек решительный. Он, почувствовав слежку, поймет, что терять ему, по существу, уже нечего. Может пойти на все. Поэтому не рискуйте, дождитесь нас. А на всякий случай вот вам телефон моего заместителя подполковника Орлова. Запомнили номер?

— Запомнила.

— Вот и хорошо.

Полковник улыбнулся мне по-отечески ласково:

— Ну, мой милый Шерлок Холмс, ни пуха ни пера.

Я промолчала.

— Понимаю! Субординация не позволяет ответить, как положено, — усмехнулся полковник Приходько. — А любопытно все-таки, Борис Борисович! «Запах «Шипра»! Пожалуй, можно даже закодировать таким образом операцию по разыскиванию незнакомца на лестнице. «Запах «Шипра»! Так и просится в заглавие повести. Такое махрово-детективное заглавие, а? Даже у Сименона такого нет.


2


И я отправилась на поиски «человека на лестнице» по следу давно исчезнувшего запаха одеколона «Шипр».

У Риты Петровны болел муж, и это обстоятельство позволило мне планировать свой день по собственному усмотрению. Оставив склад на меня, Рита Петровна забегала к нам всего на час-другой. Все шло ладно, и я бессовестно использовала свое бесконтрольное положение. За два дня я обошла все отделы Торга, оба комбината, места, где работали Саввушкии и Колесов, несколько магазинов.

Дважды у меня замирало сердце — до меня доносился знакомый запах, но это была ложная тревога — ничто не напоминало моего незнакомца.

На третий день я зашла в ЦУМ, купила в парфюмерном отделе флакон «Шипра» за рубль тридцать пять копеек и начала «лабораторные исследования». Запах одеколона был резкий и грубый, мне не хотелось, чтобы Петр Иваныч обвинил бы меня еще и в вульгарном вкусе, поэтому все опыты я проводила тайком, в помещении склада, где всяких ароматов было более чем достаточно. Одеколон я прятала в старых ящиках, и там его случайно обнаружила Маша. Никто не признал находку своей собственностью, и Маша пустила ее в дело. Весь склад и наша «контора» немедленно наполнились пронзительным запахом, и я искренне сожалела, что не выбросила одеколон на помойку.

Я установила, что запах «Шипра» резкий, но не стойкий, и в обычных условиях выветривается, исчезает за несколько часов.

Я начала рассуждать:

от моего незнакомца, когда я ночью наткнулась на него, пахло еще вполне отчетливо, значит, он пользовался одеколоном где-то к вечеру;

все известные мне мужчины не употребляли одеколон просто так, перед выходом на улицу — как делают женщины, а применяли его обычно после бритья;

как правило, мужчины бреются утром и в виде дополнения — вечером, скажем, перед походом в театр;

вряд ли мой незнакомец направился к Бессоновой из театра, вернее всего, он был дома, куда ему и позвонили по телефону, и брился он дома, не специально, конечно, а по заведенной привычке, возможно, и утром брился тоже… такой аккуратный мужчина, два раза в день бреется, по-английски.

Вот тут я вспомнила про мужа Марии Семеновны.

Но он же пенсионер, торгует газетами? Хотя год-два тому назад еще работал… главным бухгалтером. Богатый холостяк, любитель женщин…

Где же он торгует? Его киоск на улице Горской, кажется…

Какой бы случайной ни была эта находка, следовало ее проверить. Хотя бы потому, что ничего другого мне не приходило в голову.

Я села в троллейбус, проехала по мосту через Обь, выбралась на остановке «Горская». Обошла все киоски на улице и ничего интересного не обнаружила. Везде работали женщины, и на табличках, висевших на витринах, значились женские фамилии. Только один киоск, старенький, в стороне от улицы, оказался без продавца. На табличке значилось: «Г. Башко» — фамилия могла относиться как к мужчине, так и к женщине. Кто же этот киоскер? Он или она?

На обратном пути я купила «Вечерку». Пока ехала в троллейбусе, просмотрела последнюю страницу и наткнулась там на коротенькую заметку-информацию под заголовком: «Осторожно — газ!» В заметке упоминался несчастный случай, происшедший на квартире молодого торгового работника В. Бессоновой. «Горгаз» призывал граждан к аккуратности при пользовании газовыми плитами…

Я подумала, что заметка появилась, вероятно, не без подсказки моего полковника. Он стрелял сразу по двум зайцам. Если это на самом деле несчастный случай — упоминание о нем пойдет всем, кто пользуется газом, на пользу. Если верно мое предположение, то заметка может успокоить преступника, притупить его внимание…

Дома я застала Максима.

Он приехал из Ордынска на своем «Запорожце». Завтра предстоял выходной день. Максим привез с собой бутылочку, на этот раз коньяку. Я выпила рюмку за компанию, отказалась от второй под недоверчивое хмыканье Петра Иваныча.

Максим остался у нас ночевать; он делал это и ранее, до меня, его раскладушка так и хранилась на балконе у Петра Иваныча. «Запорожец» ночевал на улице, под окном.

Мы сидели на кухне втроем, плечо Максима касалось моего плеча, а я думала о Вале Бессоновой, о своих делах, и мне было холодно и неуютно. Я очень неуклюже отозвалась на шутку Петра Иваныча.

— Извините меня, — сказала я. — Что-то мне сегодня не по себе. Может быть, мужчины пойдут смотреть телевизор, а я пока вымою посуду.

— Вам помочь? — спросил Максим и с готовностью поднялся.

— Что вы, не нужно. Мытье посуды — привилегия женщины.

— Самокритичное утверждение, — заметил Петр Иваныч, — Максим, оставим «кесарево кесарю», а сами займемся высокими мужскими делами. Включим голубой экран.

— Я подожду «кесаря», пойдем смотреть вместе.

— Мой мальчик, в обращении с женщинами нельзя быть излишне великодушным, иначе — как при игре в шахматы — рискуешь проиграть… Поэтому уступай женщине только в автобусе, а в жизни свои права отстаивай отчаянно.

— Я рискну, — сказал Максим.

— Хорошо. Рыцаря нельзя оставлять одного. Я буду с тобой.

Они поставили рядом табуретки, сидели и покуривали, а я занялась посудой. Наконец, я уронила стакан.

— Разбила! — резюмировал Петр Иваныч.

— Это — к счастью, — успокоил его Максим.

— Вот я и говорю, мой любимый стакан.

— Не будете смотреть под руку, — оправдывалась я.

— Да мы и не смотрели! — возмутился Петр Иваныч — Максим, ну скажи.

— Я смотрел, — признался Максим.

— Ох, Максим, Максим! Попаду я с тобой в историю.

Пока я собирала осколки стакана, Петр Иваныч взял «Вечерку» и тоже обратил внимание на заметку «Горгаза». Прочитал ее вслух.

— Бессонова? — заинтересовался Максим. — Так я ее знал. Молодая женщина, кладовщик Главного склада Торга.

— Ах, это из той самой истории, — сказал Петр Иваныч.

Тут я вспомнила, что говорил о Максиме полковник Приходько, и навострила уши.

Но Максим только отмахнулся:

— Неинтересная история. Дела давно минувших дней…

Потом мы смотрели по телевизору «Кинопанораму», а я размышляла, как заставить Максима разговориться.


3


Проснулась рано, но вставать не хотелось. Был выходной день, торопиться некуда. Услыхав разговор в соседней комнате, я догадалась, что мои рыцари тоже проснулись и не выходят из комнаты, ожидая, когда поднимусь я.

Пришлось вставать.

На кухне Петр Иваныч затарахтел кофейной мельницей, а я начала жарить гренки к кофе.

За окном расходился пригожий осенний день. С тополей падали листья, поблескивая на солнце, как латунная чеканка. Петр Иваныч пытался наладить общий разговор, но мое хмурое настроение, видимо, передалось и Максиму.

— Вот что, — заявил Петр Иваныч, — смотреть мне на вас тошно. Не уберетесь ли вы с моих глаз куда подальше? На лоно матери-природы. Рысак у крыльца.

— А что, — оживился Максим. — Поехали ко мне, Евгения Сергеевна.

— Далеко.

— Пустяк, сто километров — два часа ходу. Дочку мою посмотрите. На море заедем.

— А вы, Петр Иваныч, не хотите?

— Вам нужна горничная, не решаетесь одна ехать с молодым мужчиной?

— Да ну вас!

— Вот именно! Поезжайте. Только ты, Максим, у меня смотри. Я тебя знаю.

— Вы о чем? — заинтересовалась я.

— Лихач он, водитель-любитель. Женя, вы его придерживайте.

— А он мне порулить даст?

— Конечно! — сказал Максим.

Мое водительское удостоверение было выдано на прежнюю «замужнюю» фамилию и лежало в сейфе полковника.

Петр Иваныч только всплеснул руками:

— И она тоже! Господи, в руки твои вручаю… Пожевать захватите чего-либо.

— Не нужно, — отрезал Максим. — У меня дома пообедаем.

Сборы были недолгими, я облачилась в свои студенческие джинсы, накинула куртку. Мы спустились к машине. Две молодые женщины с продуктовыми сумками, проходя мимо, посмотрели на нас откровенно насмешливо. Я поняла их, как только увидела правую дверку. На вишневой эмали было нацарапано коротенькое словцо. Максим тоже взглянул и смущенно присвистнул:

— Черти ребятишки, напакостили-таки. Вот, научили деток грамоте. Не ехать же так.

— Может быть, заклеить?

На дверях подъезда висел рекламный плакатик: улыбающаяся девушка в пилотке предлагала всем летать только самолетами «Аэрофлота». Максим вырезал из плаката картинку, налепил ее на дверку, и «Запорожец» сразу приобрел залихватский вид.

— Ваша фамилия не Козлевич?-спросила я.

— Садитесь, — пригласил Максим. — Эх, прокачу!

Или он внял совету Петра Иваныча, или тот наговаривал на него, но по городу мы проехали спокойно. На улице Горской я запоздало вспомнила про газетный киоск, обернулась, когда проехали.

— Вы что?

— Так, показалось, что знакомого увидела.

На загородном шоссе мы проскочили под транспарантом «Счастливого пути!» и завернули к бензозаправочной станции. Возле колонки стояла небольшая очередь: два «Москвича» и «Волга» с шашечками. Максим пристроился сбоку и пошел к стеклянной будке раздатчицы.

Возле «Волги» стояли двое. Мужчина с золотым зубом и пухлым лицом, видимо, был сам шофер-таксист. Он внимательно осмотрел меня и сказал своему спутнику:

— В лесок поехала.

И прибавил несколько слов, поясняя, зачем возят в лесок таких, как я.

— Тише ты! — урезонил его собеседник.

— А пусть слушает.

— Может, это его жена.

— Ну нет. Я, брат, вижу уже, кто жена, а кто не жена. Сколько я их сам перевозил.

Он сплюнул и повернулся ко мне спиной, продолжая объяснять собеседнику, кто я такая.

Мне сразу стало жарко. Я вздохнула глубоко, пытаясь унять закипающую злость, и не смогла.

Быстро передвинулась на водительское место, выжала педаль сцепления, включила скорость и повернула ключ зажигания. Мотор взревел сразу, я отпустила педаль, бросив машину рывком вперед. Шофер обернулся, хотел отскочить в сторону, запнулся за бампер надвигающегося «Запорожца» и повалился на капот, цепляясь пальцами за облицовку. Пухлое лицо его побелело от испуга.

Я нажала на тормоз, машина послушно остановилась сразу.

Шофер сполз с облицовки и направился ко мне. Не знаю, что он собирался делать, но на его пути встал подоспевший Максим. Он был настроен мирно, не зная причины наезда. Возможно, объяснил это моей неловкостью.

Шофер размахивал руками и кричал. Вытащил из кармана блокнот, начал записывать наш номер, призывать соседей в свидетели. Тут водитель «Москвича» выбрался из своей машины, подошел к таксисту, выдернул из его рук блокнот и сунул ему обратно в карман.

— Спрячь свои протоколы, не то мне тоже придется составлять — только не на нее…

Он выразительно посмотрел на шофера, тот сразу притих, забрался в свою «Волгу» и уж больше не вылезал из нее.

Максим не стал меня ни расспрашивать, ни шутить. Сел рядом, положил свою руку на мою и успокаивающе кивнул. Я хотела ему улыбнуться, но у меня не получилось.

Заправившись, мы опять выехали на шоссе. Максим предложил мне свое место, попробовать «Запорожца».

— Хватит, — отказалась я. — Уже попробовала.

Перед самым Ордынском нас остановил инспектор ГАИ. Это оказался знакомый Максима из местного управления милиции. Он ничего не стал проверять, только взглянул на меня, дружески кивнул Максиму и махнул полосатой палочкой.

Дочь свою Максим называл Аленкой. Она без всякой робости протянула мне ручку и внимательно разглядывала меня за обедом. Сестре Максима было лет за сорок, она тоже приглядывалась ко мне украдкой — любая женщина возле ее брата могла стать и ее будущей родственницей.

Я с удовольствием посидела на веранде, заплетенной вьюнком, покачалась в качалке, и мы поехали домой.

Возле дорожного указателя «с. Шарап» Максим свернул с шоссе.

— На море поглядим. Место хорошее. Машин, правда, бывает много, но ничего, весь берег не займут.

Мимо базы рыболовов и охотников мы выехали на пологий мыс, далеко вдавшийся в море. Рос мелкий ельник и березняк. Южный ветер гнал на берег крутую прибойную волну.


4


Максим вытащил из багажника холщовый половичок, расстелил его возле березок. Было совсем не тепло, но он решил искупаться. Дно опускалось отлого, ему пришлось долго брести против волны. Мне тоже захотелось побродить, я стянула джинсы и зашла в воду. Волны сильно били в колени.

Потом Максим выбрался на берег, развел небольшой костерок и растянулся возле него. Я удобно привалилась к пеньку, подбрасывая в огонь сосновые шишки, они топорщились и трещали. В лицо попахивало дымком, и, когда я закрыла глаза, в окружающем мире все показалось мне тихим и покойным…

— Максим, о какой истории вспоминал вчера Петр Иваныч?

Он сломал сухую веточку, бросил в огонь. Ему явно не хотелось начинать разговор на эту тему, но мне нужно было знать. Я ждала.

— Обыкновенная история, — сказал он наконец. — Хрестоматийная басня о торжестве хитрой кривды над простоватой правдой. Как один журналист — усердный, но в житейском отношении неопытный — случайно наткнулся на факты, из которых мог заключить, что некоторые торговые работники живут явно не по средствам. Он решил, как говорится, сделать свои наблюдения достоянием общественности и написал злой фельетон. На его несчастье, фельетон так понравился главному редактору, что сразу его напечатали. Торговое начальство, защищая «честь мундира», тут же создало ревизионную комиссию. Пригласили специалиста-ревизора, со стороны. И ничего не нашли. Мои факты не подтвердились. Автор фельетона, решила комиссия, субъективен. Все было сделано ловко и внешне вполне убедительно. Газете пришлось извиниться. Ну, а журналисту крепко дали по шее. За клевету.

— Понятно.

— Куда понятнее. В нашем журналистском деле субъективность — вещь опасная.

— В нашем — тоже.

— В каком — вашем?

— В торговом, разумеется, — спохватилась я. — Только рубли-копейки, больше никаких фантазий.

— Да, рубли-копейки… Кстати, почему вы пошли в торговлю?

— А что?

— По-моему, неподходящее для вас занятие.

— А чем мне надо бы заниматься, по-вашему?

— Ну, хотя бы исследовательской работой.

— Хорошо, приму как комплимент.

На обратном пути Максим включил приемник, настроился на чей-то концерт, его нам хватило почти до самого города. Мы опять выехали на улицу Горскую. Теперь я была уже настороже, еще издали заметила не обследованный мною киоск.

На этот раз в нем кто-то сидел.

— Максим, остановитесь, пожалуйста. Я куплю «Смену» Петру Иванычу.

Совершенно не пойму почему, но я вдруг разволновалась. Даже забыла, как открывается дверка у машины, и бестолково задергала ручку. Максим открыл дверку сам. Пока шла к киоску, постаралась приглушить свое непонятное беспокойство.

Возле киоска стояла женщина и выбирала поздравительные открытки.

Киоскер был мужчина.

Он разговаривал с покупательницей, и я могла его не спеша разглядеть.

Крупными чертами лица он напоминал римского императора на рисунке в школьном учебнике по древней истории. Крепкий, упитанный, лет пятидесяти на вид. Выражение лица его было мягким и приветливым — на злодея он не походил. Над стеклом витрины по-прежнему висела табличка: «Киоскер — Г. Башков, с 11 до 8 час.»

Оказывается, Башков, а не Башко, — когда я впервые увидела табличку, последняя буква фамилии была закрыта уголком журнала «За рулем». Сейчас цветная обложка не мешала прочесть фамилию полностью.

Женщина расплатилась и ушла.

Я нагнулась к окошечку, сильно потянула носом… и ничего не почуяла.

Г. Башков смотрел на меня вопросительно.

— «Смену», пожалуйста!

Он задумчиво повел взглядом по полке — на витрине журнала не было, еще раз взглянул на меня и решительным жестом вытянул из-под прилавка портфель, порылся в нем и достал «Смену». Значит, он отобрал какие-то журналы для себя и вот уступил один из них мне.

Я только успела положить на тарелочку двадцать копеек, как тут же к окошечку протиснулась пара юных филателистов и потребовала кубинских марок. Я сказала «Спасибо!» и вернулась к машине.

Запоздало спохватилась, что не заговорила с киоскером, но уже не было ни уверенности, ни настроения возвращаться.

Максим тронул машину.

— Чем вы расстроены? — спросил он.

— Разве?… Не знаю. Может быть, просто устала на воздухе.

— Вы знаете этого киоскера?

— Первый раз вижу. Почему вы спросили?

— Вы так внимательно его рассматривали.

Тут мне нечего было возразить.

— А вот я его знаю.

Максим замолчал. А я уставилась на него, мне нужно было, чтобы он продолжал, но и просить его об этом не хотелось. Из бокового проезда с визгом выскочила «Аварийная». Максим тормознул резко, я сунулась носом в ветровое стекло.

— Извините, — сказал Максим.

Я свернула журнал в трубку… принюхалась к нему, потом еще раз. Максим взглянул вопросительно.

— Странно пахнет типографская краска.

Мне нужно было убедиться, я поднесла журнал к его лицу. Максим понюхал тоже.

— По-моему, это не краска. Скорее — духи. Или одеколон.

Я опустила журнал на колени.

— А кто этот киоскер?

— Бывший бухгалтер комбината. Он был экспертом-ревизором в комиссии, которая проверяла факты моего фельетона.

Максим высадил меня у подъезда. Сам он заходить не стал, а только помахал Петру Иванычу, который увидел нас с балкона, и уехал.

Я медленно поднималась по лестнице.

То и дело подносила «Смену» к лицу, принюхивалась к ней. И хотя уже не могла разобрать, пахло ли чем-то от обложки, но была уверена, что свой «запах "Шипра"» я нашла.


5


Петр Иваныч встретил меня у дверей.

— Что-то долго поднимались. Устали, наверное?

— Нет, задумалась.

— Есть над чем?

— Кто знает… Вот вам «Смена» с задачками.

— Спасибо. А вам звонили.

— Мужчина, надеюсь?

— К сожалению, женщина. Но пьяная.

— От нее пахло?

— Не знаю. Она говорила вот так…

Петр Иваныч довольно точно воспроизвел интонации голоса Аллаховой.

Я решила позвонить ей утром из автомата. Вечер у меня прошел в размышлениях. Я вышла на запах «Шипра», но не почувствовала уверенности, что Г. Башков — тот человек, которого я ищу.

Его открытое добропорядочное лицо, его улыбка, словом, весь его облик никак не увязывался у меня с мыслью, что этот человек мог открыть кран газовой плиты и уйти, оставив Валю Бессонову задыхаться в газовом чаду.

Я знала, что каждый следователь обычно приглядывается к внешности своего подследственного. Старается догадаться, что же он представляет собой на самом деле в отличие или в подтверждение того, что о себе говорит. Нигде и никому так много не врут, как следователю. И мало кому другому так важно суметь отличить правду от лжи. Вот здесь и может помочь та самая интуиция, о которой подполковник Свиридов говорил, что она должна помогать следователю находить факты, но не заменять их. Когда я смотрела в глаза Г. Башкову, моя интуиция не подсказывала мне ничего.

Чтобы убедиться в чем-то, мне придется встретиться, мне необходимо еще раз встретиться с Г. Башковым…

В одном у меня не было сомнения, что он второй муж Марии Семеновны. А если это так, можно надеяться, что интерес к женщинам у него еще не угас. На этом интересе я и решила построить свой расчет…


Утром я позвонила Аллаховой.

— Куда вы исчезли?— спросила она. — Тут мы соскучились без вас. Да и Валюшу надо бы помянуть…

— Конечно, — поддержала я.

В таких случаях удобно говорить по телефону, собеседник не видит твоего лица.

— Приходите ко мне завтра после работы. На склад.

— Обязательно буду.

Вечером я начала готовиться к свиданию с киоскером с улицы Горской.

Надо было подумать о внешности, сделать ее внушающей надежды… Не рассчитывая на лицо, я решила выразить эту мысль дополнительными средствами — примерила свое самое нарядное платье, оно показалось мне излишне длинным, и я укоротила его на ладонь.

Чтобы придать себе студенческий облик, пришлось захватить старый портфельчик. Он плохо подходил к новому платью, но я начистила его сапожной щеткой, он приобрел вполне приличный вид.

Сверху я надела плащ, застегнула его на все пуговицы, а когда прибыла на склад, то постаралась незаметно переодеться в рабочий халат. Мне не хотелось, чтобы у Риты Петровны при виде моей броской внешности возникли какие-то дополнительные вопросы.


На остановку «Горская» я приехала к одиннадцати часам, — Рита Петровна отпустила меня «по студенческим делам».

В гардеробной Торгового института я сняла плащ — день был сравнительно теплый, а заведение Г. Башкова находилось неподалеку. Перед зеркалом в вестибюле слегка растрепала волосы, достала из портфельчика темные очки. Вызывающей походкой спустилась по лестнице на улицу. Встречные студенты сразу обратили на меня внимание — значит, моя внешность соответствовала задуманному.

Ещё издали я заметила римско-императорский профиль за стеклами киоска. На этот раз мне не нужно было прятаться, наоборот, я хотела, чтобы меня как следует разглядели.

И Башков сразу обратил на меня внимание. Мои глаза были скрыты за темными очками, он не видел, куда смотрю я, но я видела, куда смотрит он, — характеристика, данная ему Марией Семеновной, подтверждалась.

Я наклонилась к окошечку:

— Скажите, пожалуйста…

Я слегка протянула звук «а», считая, что такой подчеркнутый «московский акцент» привлечет ко мне внимание собеседника. Все было продумано заранее — и туалет, и поведение. Не было только режиссера, который мог бы все заранее прослушать и просмотреть. Пришлось положиться на внутреннее чутье.

Башков вряд ли узнал во мне вчерашнюю посетительницу, темные очки закрывали пол-лица, да и одежда на мне была совсем не та. Я видела совсем близко его серые, чуть навыкате, глаза, и сейчас они мне показались уже не такими добрыми.

— Я вас слушаю!— сказал он.

Да! Это был тот самый голос… Я ожидала его услышать, но тем не менее смешалась, с трудом справилась с волнением.

— У вас бывает чехословацкая «Фотография»?

— Уже была. К сожалению, — вся продана.

— Обидно. Я надеялась…

— Мало получаем, всего три экземпляра. А спрос — сами понимаете. Вы — фотограф?

— Что вы. Просто любительница. В «Фотографии» попадаются занятные снимки.

— Да, — согласился Г. Башков, — там часто попадаются интересные сюжеты. Весьма сожалею, но…

К киоску подошел молодой человек в вельветовой куртке с кожаными наплечниками, хмуро и вопросительно уставился на меня. Я отстранилась от окошечка, и Г. Башков сказал:

— Подождите минутку…

Молодой человек потребовал «Советский спорт», долго выскребал из кошелька копейки, потом еще раз осмотрел меня уже более снисходительно — и пошел к троллейбусной остановке.

Г. Башков снова повернулся ко мне:

— Если вы так интересуетесь, пожалуй, я принесу вам последний номер. Оставил его для себя.

— Право, боюсь вас затруднять…

— Пустое, чего ж там. Могу принести даже два номера, у меня сохранился и предыдущий.

Я посмотрела на него более внимательно, как бы впервые увидев в нем мужчину, а не безликого продавца газетного киоска. Это была дешевая игра, но здесь можно было не бояться пересолить. Я надеялась, что стареющий донжуан примет желаемое за возможное.

— Хотя бы завтра, — предложил он.

— Завтра не могу. — Я боялась ненужной поспешностью выдать свою радость и желание новой встречи. — Давайте послезавтра. У меня как раз консультация, в институте.

— Вы учитесь?

— Да, здесь, в Торговом.

— Так мы с вами коллеги. Тем более, я обязан…

Разговор некоторое время продолжался в таком тоне, затем я кивнула ему приветливо и ушла неторопливой походкой роковой соблазнительницы мужчин пенсионного возраста. Мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться, как он смотрит мне вслед.

В вестибюле института я опять надела свой плащ.

Троллейбус медленно полз по мосту через Обь. Я сидела возле окна и глядела сверху на светлую осеннюю воду.

Итак, Башков!

Бывший главный бухгалтер комбината «Горшвейпром».

Очевидно, при нем начала работать фирма Аллаховой, и он, уходя на пенсию, передал свой опыт и налаженное им «дело» новому бухгалтеру, совсем молодому, который тем не менее оказался способным учеником.

Я понимала — когда начнется следствие, всплывут многие подложные документы. Многие, но не все. Старые фактуры, к которым приложил руку Г. Башков, могли и затеряться среди сотен настоящих документов. Фальшивые проводки в бухгалтерских книгах трудно обнаружить, если не знаешь заранее, где искать.

О многом могла бы рассказать Валя Бессонова, но она уже не скажет ничего.

Живые участники шайки Аллаховой, связанные круговой порукой, будут помалкивать на допросах о своих старых грехах. И имя бывшего главного бухгалтера комбината может так и не появиться в материалах следствия.

Г. Башков выйдет сухим из воды.

Рассуждая не как работник милиции, а просто по-человечески, я могла бы примириться с мыслью, что Г. Башков уйдет от наказания как вор. Вреда он больше уже не принесет, ну и черт с ним! Пусть доживает свой век под подозрением, хотя и без наказания.

Но он — тот самый человек, с которым я встретилась возле дверей Вали Бессоновой, и, возможно, он виновен в еще более тяжком преступлении.

Вот только доказательств у меня нет.

Я обязана, я должна отыскать эти доказательства. Если они есть. А если они есть, то найти их можно только в непосредственной близости от Г. Башкова…

На складе меня уже поджидала Рита Петровна с целым ворохом накладных. Во дворе стояла машина. Маша ворочала фанерные ящики.


6


К Аллаховой я поехала сразу после работы.

Заранее зная, что там придется пить, я наведалась в «свое» кафе. Оно оказалось закрытым. Никаких объяснений на дверях не было. А есть мне хотелось. Я спустилась с крыльца, решив подкрепиться в бутербродной ближнего гастронома.

В это время двери Главного склада открылись и в просвете пронзительно заголубел знакомый джемпер продавщицы.

Она была не одна. Ее провожала Аллахова.

«Вот оно как!» — запоздало сообразила я.

Мне очень хотелось послушать, о чем они говорят, но я побоялась, что меня заметят, и быстро отступила за угол. Там и стояла, пока по крыльцу не простучали каблучки и на дверях не звякнул отпираемый замок.

Как же я не подумала об этом раньше? Теперь поздно было сокрушаться. Буфетчица кафе, из окон которого я так внимательно наблюдала за дверями Главного склада, оказалась знакомой Аллаховой. Хорошей знакомой — случайных знакомых не провожают до дверей.

Мне оставалось только проверить свои подозрения.

Я вошла в кафе, неторопливо просмотрела меню.

Кроме меня и буфетчицы, не было никого. Я взяла беляши и стакан кофе и пошла на свое место, возле окна. На этот раз я уже не смотрела на двери склада. Усердно жевала беляши и рассеянно поглядывала по сторонам, не выпуская из виду прилавок и буфетчицу. Буфетчица тайком наблюдала за мною, хотя это у нее получалось неважно — слишком заметно.

Как давно она начала следить за мной?

Вывод напрашивался один. Я сама была столь неосторожна, что в конце концов привлекла внимание буфетчицы. Она заподозрила что-то неладное и, вероятно, уже сообщила об этом Аллаховой.

Плохо ты работаешь, товарищ инспектор ОБХСС!

Отступать было некуда. Да и незачем. Конечно, теперь они могут насторожиться. Но фальшивая фактура уже лежит в сейфе полковника Приходько. А мне нужно идти на сближение с противником. Ничего нового они обо мне не узнают, а у меня остается еще много нерешенных вопросов. Хотя бы о связи Аллаховой и Г. Башкова.

Я направилась к складу.

Чтобы увидеть, куда я пошла, буфетчице нужно было выйти из-за прилавка. Возле дверей склада я быстро обернулась и заметила за окном, возле которого только что стояла, ее лицо.

Аллахова встретила меня приветливо, как всегда, без тени сомнения или подозрительности.

Я извинилась за опоздание и сказала, что мне нужно позвонить домой. Аллахова пододвинула телефон. Я набрала номер, зная, что мне никто не ответит, потом опустила трубку на рычаг, не выпуская ее из руки. Тут телефон зазвонил, я как бы машинально поднесла трубку к уху и услыхала голос буфетчицы. Я сразу узнала ее, как только она произнесла: «Светлана Павловна?» Мне так хотелось ответить: «Да!» — и послушать ее сообщение, но Аллахова уже протянула руку к трубке.

— Позвоните мне потом! — она положила трубку. — Я думала, опять Олег Владимирович. Он уже звонил, что не придет. Неприятности у него,

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Я тоже надеюсь.

Тут появилась Тиунова, а вместе с ней неизвестная мне женщина неопределенного возраста.

Оказалось — новая кладовщица вместо Бессоновой.

— А вот наша Лиза-Лизавета! — представила ее Аллахова.

Глазки у Лизаветы были юркие, мышиные. Одета она была в бумажный свитер, мятую юбку и старые сапоги. Но курила сигареты «Советский Союз», а в ушах носила серьги, похоже, с настоящими бриллиантами.

Стакан с коньяком Лизавета — мне все время ее хотелось называть Лисаветой — держала двумя пальчиками…

Опять мне пришлось пить. Поминать Валю Бессонову с виновниками ее гибели.

Но под действием коньяка все разговорились, а у Лизаветы язык был подвешен хорошо, и быть в центре внимания она хотела.

Аллахова слушала со снисходительной внимательностью.

Я приглядывалась к ней, но если она в чем-то и подозревала меня, то это решительно никак не проявлялось. Она даже меньше обращала на меня внимания, нежели прежде.

Как могло получиться, думала я про Аллахову, что эта неглупая, сильная женщина выбрала в жизни такой скользкий и рискованный путь. Так же, как и мы, она училась в советской школе. Наверное, была пионеркой, комсомолкой, писала сочинения о любви, о дружбе, о честности. И вот, окончив школу, молодая девушка попала в торговую сеть. Запаса школьных убеждений не хватило, чтобы противостоять появившимся соблазнам. Дорогие вещи, «легкая жизнь», ощущение своей власти и значительности… а все остальное показалось ненужным и наивным, как первая девчоночья любовь.

Лизавета, прихлебывая из стакана коньяк, рассказывала, что случилось с ее приятельницей. История выглядела такой непотребной и грязной, что у меня возникло мерзкое ощущение, будто меня окунули в помои.

— Так я же знаю эту Фролову. Замужем она сейчас. Когда такое с ней могло случиться? — удивилась Аллахова.

— Это еще при дяде Гоше, — пояснила Тиунова.

Вот только здесь Аллахова бросила на меня быстрый вопросительный взгляд — слышала ли я? Но я удачно занялась своей рюмкой.

Дядя Гоша! Мой знакомый с улицы Горской именуется Гошей. Г. Башков…

Однако пора было уходить, чтобы Аллахова убедилась: пьяная болтливость собравшихся нисколько не интересует меня. Я уже собралась прощаться, когда Аллахова обошла кругом стол, присела рядом на диван и обняла меня за плечи.

— А что же наша скромница сидит молча, а? Как идут ваши дела, Евгения Сергеевна? Расскажите нам что-нибудь.

— Нечего и рассказывать, Светлана Павловна. День за днем. Акты, накладные. Принимаем, отправляем. Знакомых пока нет. Бываю только у вас, тут лишь душой и отдыхаю…

— Знакомых нет? Такая интересная женщина… Замуж вас нужно выдать.

— Так за чем дело стало, — подхватила Лизавета.

Я попрощалась со всеми. Больше меня не задерживали.

— Заходите! — сказала Аллахова.

Я доехала на трамвае до цирка, с полчаса посидела на скамье в сквере, затем выпила в «Домашней кухне» черный кофе.

Весь вечер старалась не дышать в сторону Петра Иваныча, и, кажется, он ничего не заметил.


7


И в этот раз на встречу с Г. Башковым я тоже отправилась из вестибюля Торгового института.

Опять на мне было красное платье, только плащ я решила не снимать, на улице было холодно и сыро.Очки надевать не стала, а пустила в ход черный карандаш.

Молоденькая студенточка, занимавшаяся перед зеркалом тем же, чем и я, оглядела меня со вниманием, даже с завистью. У нее были чистые целомудренные глазки, и она тщетно пыталась придать им противоположное выражение…

Г. Башков разглядел меня еще издали. Он тут же закрыл окошко картонкой с надписью: «Ушел на базу», — и, надев плащ, вышел из киоска.

— Здравствуйте! — он двумя оборотами ключа запер дверь. — Извините, я не сумел выполнить обещание. Задержался в нашем Торге. Но журналы приготовил. Они у меня дома, я живу здесь рядом. Зайдемте!

— Не знаю… — начала я. — Удобно ли?

— А чего ж, живу один — никому вы не можете помешать Наоборот, лично я буду считать за честь, если вы посетите меня.

Считать за честь! В книгах такое я встречала, но в жизни ко мне никто еще так изысканно не обращался. Это была игра в хорошие манеры, один из способов обработки отзывчивых женских сердец.

Коренастый и крепкий, он двигался энергично, и сейчас я могла бы сбросить ему еще лет пяток, дополнительно к тем десяти, которые сбросила при первой встрече.

— Я думаю, — продолжал он, — можно пренебречь некоторыми условностями. Меня некому представить. Разрешите сделать это самому. Георгий Ефимович Башков.

Конечно — Георгий, дядя Гоша!…

После этаких китайских церемоний мы пошли рядом. Он уверенно поддерживал меня под локоть, когда нужно было перешагнуть поребрик, и мне уже нетрудно было представить, как эта рука столь же уверенно открыла кран газовой плиты…

По дороге Башков завел разговор о мужском одиночестве, о том, как только с годами начинаешь понимать, что стоят дружба и близость другого человека… и так далее, и в том же роде. Говорил он умело — это была все та же игра в хорошие манеры. «Русские девушки любят разговорчивых!» — в свое время заявил Тургенев, в этом отношении методы мало изменились с тех пор. Г. Башков сделал такой вывод, очевидно, на основании собственного опыта. Гладкость его монолога заставляла думать, что он повторял его уже не один раз. До девятиэтажки, где он жил, мы дошли за несколько минут.

Лифт поднял нас на пятый этаж.

— Разрешите!

Он достал из кармана большой ключ от «кассового» замка. Мы вошли в маленькую переднюю однокомнатной квартиры. Он помог мне снять плащ.

Большую комнату заполнял рижский гарнитур. Стояла в углу широкая поролоновая тахта, полированный журнальный столик, видимо, при необходимости заменяющий и обеденный стол. В серванте одну полку занимали книги.

Это была комната привыкшего к достатку холостяка, которого посещают женщины. Над сервантом отличная фотография — снимок с фарфоровой купальщицы. Красивое зеркало в резной рамке. На серванте терракотовые статуэтки, фигурки из цветного стекла. Тут же отличный чешский телефон. За стеклом серванта электробритва в футляре и… флакон одеколона «Шипр».

Г. Башков посмотрел в ту же сторону, я сразу переключила внимание на фотографию.

— Хороший снимок со статуи.

— Почему вы не допускаете, что это с натуры?

— Слишком много совершенства.

Он подвинул к столику кресло. Поставил передо мной деревянную резную избушку — коробку с сигаретами.

— Сам не курю.

— Я - тоже.

— Тогда, может быть, кофе или коньяк?

— Лучше — кофе.

Он ушел на кухню, побрякал там посудой, вернулся.

— У вас отличная квартира.

— Да, кооперативная. Одна комната, к сожалению. Когда-то жили в большой квартире. Остался один, разменял квартиру на две, одну отдал сыну.

— У вас здесь сын?

— Да, взрослый. Уже инженер. Шалопай, знаете, ужасный.

— Семейный?

— Вроде бы семейный. Разве у вас, молодежи, сейчас что поймешь. Живет с какой-то студенткой, рыжая такая девица. А в загсе, как я знаю, не регистрировались. Так кто она ему: жена или временная подруга, разберись поди. Вот ваши журналы.

Я достала из портфельчика деньги. Г. Башков поднял руки в шутливом протесте. И хотя от подарков не принято отказываться, но я решила не придерживаться правил хорошего тона.

— Неудобно, знаете. Будто я напросилась на подарок.

Он взял деньги, положил их на сервант.

— Извините, пойду насчет кофе…

— Можно, я ваши книги посмотрю?

— Пожалуйста, ради бога. Только там все более специальные, бухгалтерские.

Г. Башков удалился на кухню. Знакомо завыла кофейная мельница. Я подошла к серванту, отодвинула стеклянную дверку. Пробежала взглядом по корешкам, заметила в сторонке знакомый желто-оранжевый переплет, вытянула книгу. Так и есть — «Желтый пес» Сименона.

Ах, комиссар Мегрэ! Мне бы сейчас ваши возможности. Да и способности тоже. Что бы вы делали на моем месте, комиссар Мегрэ? Искали бы доказательства. Я тоже пытаюсь это сделать.

На полке, кроме книг, ничего не было. Я заглянула на вторую, нижнюю полку. Там стояли фужеры, блюдечки — посуда. В углу приютилась черная палехская коробочка, с тройкой огненно-красных коней на крышке.

В таких коробочках обычно хранят всяческую мелочь, которая не нужна сейчас, но и выбросить вроде бы жалко — старые пуговицы, разрозненные запонки, ключи от потерянных замков — вдруг понадобятся.

Я сунула Сименона под мышку и взяла коробочку.

В коробочке лежали разные пуговицы, запонка и две игральные кости — черные кубики с белыми пятнышками.

Я шевельнула пуговицы пальцем.

Неожиданно в передней резко забрякал звонок.

Я вздрогнула, будто меня застали за таким неблаговидным занятием, как осмотр чужих вещей. Коробка выскользнула из рук. Я успела удержать ее, но все содержимое посыпалось на пол.

Веселый хрипловатый голос громко закричал в передней: «Здравствуй, папуля! Как у тебя…» Затем крик перешел в приглушенный шепот.

Я нагнулась и начала собирать рассыпавшиеся пуговицы. И тут увидела маленький желтенький ключик от американского замка. Он лежал среди пуговиц на полу. Но я не успела его поднять.

В комнату вошел Башков.

Он поставил на стол подносик с чашками.

— Вот, напроказила, — извинилась я. — Понравились мне эти кони на крышке, хотела посмотреть.

— Пустяки какие. Сейчас соберем.

Ключ лежал у самых ног хозяина, Башков поднял его в первую очередь, я так и не успела как следует рассмотреть.

А в дверях уже появился молодой человек; невысокий, черноволосый, с тем же римско-императорским профилем.

Конечно, это был Башков-сын.

Башков-отец ссыпал пуговицы в коробочку.

— Знакомьтесь, Евгения Сергеевна! Легок на помине.

Башков-сын шагнул ко мне, протянул руку. В улыбке его лицо показалось даже приятным.

— Мы с вами нигде не встречались? — спросил он.

— Вероятно, нет. А то бы я запомнила.

Башков-сын коротко хохотнул, давая понять, что понимает шутки, и выпустил, наконец, мою руку. Подтащил к столику две мягкие табуреточки, для отца и для себя. Мне предложили кресло. Пока Башков-отец ставил чашки с подносика на стол, сынок продолжал разглядывать меня. Он, должно быть, знал, что к его отцу временами залетают подобные птицы, и сейчас не удивился этому.

— Евгения Сергеевна интересуется художественной фотографией, — пояснил отец. — Я предложил ей свои журналы.

Башков-сын взял с тахты журналы, полистал их.

— Вы не фотокорреспондент?— спросил он.

— Разве похожа?

— Совсем не похожи. Поэтому и спросил. Но вы снимаете?

— Больше люблю смотреть чужие снимки.

— А сами сниматься любите?

Я сделала неопределенный жест, но отделаться от него было не так просто.

— А как вы хотели бы сняться? Вот так?… Или так?…

Он показал на страницу журнала. Это были снимки девушек на речном берегу, хорошие снимки — юные тела девушек, одетые только в капли воды, были прекрасны. Это были на самом деле художественные фотографии, просто Башков-сын не желал этого понять.

Вел он себя бесцеремонно да и чего ему было стесняться посетительниц его отца.

Отец, для приличия, пришел ко мне на защиту.

— Послушай, сынок, по-моему, ты хамишь!

— Что ты, отче! Евгения Сергеевна, разве яхамлю?

— Нет, почему же, — сказала я. — Вполне естественные вопросы в вашем возрасте.

— Вот видишь, отец! В моем возрасте… Ну, а все же так? Или вот так?

— Вероятно, это будет зависеть от того, кто будет снимать.

— А если бы я?

— У вас я снималась бы только в шубе.

Башков легонько похлопал в ладоши:

— Хорошо сказали. Сынок, ты — пас.

Но Башков-сын не унимался.

— Вы работаете в школе?

— Почему — в школе?

— Внешность у вас такая, педагогическая.

Надо же! И этот шалопай напоминает мне о внешности. Зря я отказалась от своей «линии поведения» и не согласилась на коньяк…

— Нет, я торговый работник.

— Неужели? Никак не походите. И это тоже умеете?

Он поцарапал пальцами по столу, как бы подгребая к себе что-то. Жест был красноречивым, но вопрос наглый, конечно.

Тут Башков-старший решительно вмешался в разговор:

— Болтаешь ты ерунду всякую. Как старуха, ей-богу!… Сходи лучше кофе принеси.

— Мне не нужно, — отказалась я.

— Я тоже не хочу, отец. Вот коньячку бы…

— Какой тебе коньячок, ты же на машине.

— То-то, что на машине… Так я жду, отче! Тороплюсь, знаешь. Мне еще за женой заехать нужно.

— За женой… Подождет она, твоя жена. Вот сынок, Евгения Сергеевна! Инженер, да еще старший, а думаете, зачем приехал к отцу-пенсионеру?

— Отче, дай десятку, — предположила я.

— Что вы, Евгения Сергеевна! — оскорбился Башков-сын.

— Не угадали, — подтвердил отец. — Он сказал: «Дай четвертную!» Куда тебе четвертную, хватит три шестьдесят две?

— Отче, ты меня оскорбляешь перед дамой.

Башков-отец поднял с тахты пиджак, вынул бумажник.

— Высшее образование, оклад полтораста рублей.

— Сто тридцать пять всего.

— А у меня пенсия.

— Отец, не нужно про пенсию! Ты когда уезжать собираешься?

Уезжать?… Это была неприятная новость для меня.

Неужели что-то почуял старый хищник и подумывает уносить ноги заблаговременно?

— Да ничего еще не собираюсь, — пробурчал Г. Башков.

— Ты же сам говорил.

— Ну, говорил, говорил… На тебе две десятки, обойдешься, думаю.

— Попробую, как-нибудь впишусь.

Башков-сын засунул деньги в карман. Я тоже поднялась из-за стола.

— Вы на машине?

— Да. Вас подвезти?

— Если по пути.

— Какой может быть разговор.

— Ладно! — сказал сыну Башков. — Иди пока, свой тарантас заводи… Да, вы в субботу едете?

— Наверное. Хочешь с нами?

— Ты Евгению Сергеевну пригласи.

— Куда это?

— На море, — сказал Башков-сын. — На бережок. Вы рыбалкой интересуетесь?

— Никогда не пробовала.

— Так папаня вас научит. Он рыболов знаете какой!

— А что, Евгения Сергеевна, — предложил Башков. — Попробуем, составим компанию молодежи.

Мне могли пригодиться любые продолжения знакомства, но пока я уклонилась от определенного ответа.

Башков-сын многозначительно ухмыльнулся и оставил нас вдвоем. Мне нужно было еще встретиться с Башковым. На худой конец, я могла попросить почитать «Желтого пса»… Но хозяин квартиры сам пошел мне навстречу:

— Знаете, я могу вам достать «Фотографию» за весь прошлый год.

— Неужели? Буду очень вам признательна.

Он вытащил из серванта почтовую открытку и написал номер телефона.

— Это мой домашний. Позвоните через денек.

Мы прошли в переднюю. Башков подал мне плащ. Руки его чуть задержались на моих плечах. Осада велась корректно, без хамства, которое сейчас позволил бы себе, скажем, Колесов. Башков действовал осторожнее, расчетливее.

Он хотел проводить меня в лифт, но я ответила, что предпочитаю спускаться по лестнице.

Светлый «Москвич» стоял у подъезда. Он носил на боках и крыльях следы нерасчетливой езды, Башков-сын, по-прежнему ухмыляясь многозначительно, открыл мне дверку.

— Вы поедете за женой?

— Да, а что?

— Тогда я сяду сзади.

— Будет вам!

— Нет, так мне удобнее.

Его жену мы подобрали у подъезда Электротехнического института. Маленькая, рыженькая, в узких — до опасности — брючках, она уставилась на меня, Башков-сын пояснил, как мы познакомились, тогда она протянула мне руку со снисходительной приветливостью — посетительницы Башкова-старшего не вызывали у нее подозрений. Она назвала себя Жаклин. Это имя не шло ей, круглолицей и курносой.

На улице Башков-сын немедленно включился в соревнование с таксистами, которые, что там ни говори, «собаку съели» в городской езде. При выезде с моста наш «Москвич» проскочил под самым носом отчаянно зазвонившего трамвая. Признаюсь, мне стало не по себе, но Жаклин и глазом не повела, привыкла.

Я попросила высадить меня возле ТЮЗа. «Москвич» с визгом и заносом затормозил на обочине.

— Лихо ездите! — сказала я.

— Стараюсь. Так как насчет субботы?

— Пока не знаю.

— Поедемте. Папаня вас развлекать будет.

Он опять подмигнул мне нахально. Я махнула им на прощанье.

— Чао! — кивнула мне Жаклин.

Дойдя до бульвара, я остановилась возле бронзового бюста Александра Покрышкина. Посмотрела на суровое лицо героя-летчика и побрела домой.


ОГОНЬ НА СЕБЯ

1


Петра Иваныча дома не было.

Я перекусила в кухне, запила чаем из термоса и пошла в свою комнату. Лежа на постели, я размышляла о том, чем жила сейчас, чему были отданы все мои усилия.

Латунный ключик от американского замка появился на какие-то секунды, я даже не успела его как следует разглядеть. Правда, он очень походил на тот ключ, каким я когда-то открывала дверь в квартиру Вали Бессоновой, но все ключи от американских замков похожи один на другой.

Так что же мне делать?

Сидеть и ждать приезда полковника Приходько?

Но в отличие от меня полковник не убежден, что гибель Вали Бессоновой — результат злого умысла, а подозрение — еще не доказательство. В крайнем случае бывший бухгалтер предстанет перед судом как соучастник воровской компании. А главное его преступление так и окажется нераскрытым.

В любой день Башков может внезапно уехать в неизвестном направлении, и тогда мой поиск неизмеримо осложнится.

Некоторые обстоятельства дают мне основание подозревать Башкова в смерти Вали Бессоновой. Как ни коротко было знакомство с ней, я почувствовала симпатию к этой заблудившейся девочке, соблазненной опытными преступниками.

Приход Петра Иваныча из редакции на время отвлек меня от безрадостных размышлений. После кофе мы сели играть в шахматы. Первую партию Петр Иваныч выиграл быстро, вторую — еще быстрее и, поглядев на меня, начал собирать шахматы.

— Да, — согласилась я. — Окончательно потеряла форму.

Петр Иваныч уложил в коробку фигуры и закрыл крышку.

— Вы, случайно, не влюбились?

— Разве похоже?

— Очень. Рассеянны, и выражение лица такое — отсутствующее. Явные приметы влюбленности без взаимности.

— Это почему же без взаимности?

— Счастья в глазах не вижу. Одни тревожные сомнения. На работе все в порядке?

Врать ему не хотелось, но и молчать было трудно. Ах, Петр Иваныч!… Не нужно ни о чем спрашивать.

Я достала спички, помогла ему разжечь трубку. Он пыхнул дымом и ушел молча. Вечером хандрил, морщился, посасывал валидол. Я с беспокойством на него посматривала. Он рано отправился спать.

Я тоже.

Ночью вдруг проснулась. Не от шума, а от какого-то неприятного ощущения. В комнате, в квартире стояла глухая могильная тишина.

Чувство тревоги нахлынуло, как вода. Я босиком выскочила в прихожую, открыла дверь в комнату Петра Иваныча. Слабый свет далеких уличных фонарей наполнял комнату призрачным сиянием. Петр Иваныч неподвижно, очень неподвижно лежал в постели. Сердце мое забилось испуганно. Я подошла ближе.

Он лежал на спине. Я нагнулась и почувствовала на щеке тепло от его дыхания.

Лицо его показалось мне каким-то особенно похудевшим, осунувшимся. Черные тени лежали во впадинах глаз. На столе лежали рассыпавшиеся таблетки валидола. Видимо, ему опять было плохо, но он не вызывал «скорую», чтобы меня не будить.

Милый, добрый человек!

Мне так захотелось поцеловать его в морщинистую щеку, но он спал, и сон его больному сердцу, наверное, был более нужен, чем мой сентиментальный поцелуй.

Я забралась с ногами в кресло, накрылась курткой Петра Иваныча и сидела, поглядывая на него…

Проснулась оттого, что отлежала ногу.

Петра Иваныча уже не было в постели. Часы на его столе показывали восемь, было светло Я села в кресле и только тут заметила, что покрыта уже не курткой, а пледом, которым Петр Иваныч застилал свою постель. Я не слыхала, как он ушел.

Вечером был Максим.

Как всегда, мы собрались на кухне и долго распивали чай, но говорили мало. Максим сидел в своем уголке, между столом и холодильником. Он отыскал это место опытным путем — раньше я все время задевала его колени, когда начинала убирать посуду.

Петр Иваныч разжег свою трубку.

— У нас событие, Максим. Женя влюбилась. Без взаимности.

— В кого?

Я мыла чашки в раковине. Вопрос Максима прозвучал непосредственно, даже испуганно. Я рассмеялась.

— Она не говорит — в кого, — продолжал Петр Иваныч. — Видишь, ей смешно. А смешного тут мало. Вдруг она влюбилась в тебя?

— Да, тогда на самом деле не смешно.

— Вот как. Значит, ты был бы этому не рад?

Максим промолчал.

— Женя, вы слышите его?

— Наоборот, я ничего не слышу.

— Вот именно, он молчит. Но его молчание говорит слишком громко. Потребуйте с него объяснений.

— Максим правильно молчит, — сказала я. — Он сомневается, что моя влюбленность принесет какую-нибудь радость. Наоборот, когда в дружеские отношения ввязывается такое одностороннее чувство, оно обычно приносит с собой смуту и принуждение. Я правильно говорю, Максим?

— Максим! Не смей соглашаться с этой философствующей девчонкой. Скажи, что молчал по другой причине… Значит, нужно уметь обходиться без любви?

— Кое-когда — да! — подтвердила я.

— О, боги Джека Лондона! Куда исчезает романтика… Подожди, Максим, а который час?… Телевизор нужно включать. Вот зараза — этот ящик. Сидели, думали о чем-то, обменивались информацией. Теперь будем молчать, смотреть и не думать. Ох, правильно говорят японцы: телевидение — гибель нации.

— Так не включайте.

— Что вы, Женя! Там Лермонтов, «Маскарад»! Мордвинов играет Арбенина. «Глупец, кто в женщине одной мечтал найти свой рай земной!…» А вы говорите — не включать!…

Я сидела в кресле и смотрела «Маскарад». Знала его почти наизусть, видела фильм с Мордвиновым. Когда-то лермонтовские строки, звучные, словно отлитые из бронзы, приводили меня в трепет. Сейчас я тоже слушала с восторгом, но позволяла моим земным мыслям существовать рядом с бессмертными стихами.

Я смотрела, как Арбенин садится играть в карты у Казарина, вслушивалась в его слова о князе Звездиче:

Он не смущается ничем… О, я разрушу
Твой сладкий мир, глупец, и яду подолью.
И если бы ты мог на карту бросить душу,
То я против твоей — поставил бы свою.
Я закрыла глаза и на какое-то время отключилась от телевизора. Господи! Только Лермонтов мог найти, соединить и заставить так звучать самые обыденные слова:

…То я против твоей — поставил бы свою…
А все-таки что же мне делать с моим киоскером с улицы Горской.

Я думала об этом неотвязно. Я слушала знакомые лермонтовские строки и ловила себя на мыслях о том, кого я считала убийцей.

Ложась спать, я с настроением повторила:

…И если бы ты мог на карту бросить душу,
То я против твоей — поставил бы свою…

2


Видимо, мозг и ночью вел свою таинственную подспудную работу — утром у меня уже появились соображения, в которых я не решилась бы признаться полковнику Приходько: столь много было в них от моей убежденности в вине Башкова и не очень много от логических доказательств. Но я утешала себя тем, что логика — не всегда самый верный путь к истине.

Чтобы застать Башкова дома, я позвонила ему утром.

Он тут же ответил. Сказал, что достал мне «Фотографию». Все номера за прошлый год. Они лежат у него дома. Когда я за ними зайду?

Я ответила, что, может быть, приду к нему вечером после работы и что заранее сообщу об этом по телефону.

Он самыми восторженными фразами выразил свою радость и сказал, что будет сидеть у телефона и ждать моего звонка.

У меня пока не было точного плана, я еще не знала, как буду себя вести. Многое зависело и от Башкова. Конечно, для него я случайная женщина, одна из многих, залетавших к нему на огонек… Но я считала, что в случае необходимости смогу за себя постоять.

Разумеется, мне придется быть собранной, внимательной ко всем мелочам. И, может быть, я смогу что- либо услышать, увидеть или даже найти.

Да, найти! Если только мне повезет…

Я понимала, как мало у меня шансов отыскать какие-либо следы, но я не могла ждать приезда полковника Приходько — ведь Башков готовился исчезнуть из города.

Я хорошо помнила предостережение полковника: если мои подозрения окажутся справедливыми, то киоскер с улицы Горской станет опасным противником — он не из тех людей, которые затрудняются в выборе средств.

Но я считала, что если при жизни Вали Бессоновой могла пойти на любой риск, лишь бы спасти ее от гибели, то теперь обязана рисковать.

Я колебалась — звонить ли подполковнику Орлову. Но я не знала его, он никогда не видел меня, а в основу всех моих действий была положена, как мне казалось, лишь интуитивная догадка, а не цепь неопровержимых доказательств.

И я не стала ему звонить.

Целый день на работе я была рассеянна. Совсем некстати пришла машина с товаром, я просмотрела описку в фактуре, и если бы не профессиональная наблюдательность Риты Петровны, неизвестно, чем бы закончился мой просчет. Я получила дружеский, но жестокий разнос, и этого заряда мне уже хватило до конца рабочего дня.

Петра Иваныча не было, когда я начала собираться.

Платье-светофор я сразу отложила в сторону и надела брючный костюм. Я понимала, что мне придется пить, нужно будет казаться пьяной и в то же время сохранять ясность ума. Любой просчет мог увеличить степень риска или поставить меня в глупое положение, а последнего я опасалась более всего.

Я не знала рецепта «гусарского средства», поэтому сунула в стакан горячего чая кусок сливочного масла, размешала и выпила эту смесь.

На всякий случай я на 11 часов заказала такси, указав адрес Башкова.

Я решила не предупреждать Башкова о своем приходе, хотя обещала ему предварительно позвонить. Женщина, роль которой я играла, могла не выполнять свои обещания.

К подъезду его дома я подошла в начале девятого.

Уже темнело: кое-где по фасаду светились окна. На лестничной площадке первого этажа горела лампочка.

Я открыла тяжелую, громыхающую — как в камерах предварительного заключения — дверь лифта, и он поднял меня на пятый этаж.

Башков действительно ждал меня.

В светлых, безукоризненно выглаженных брюках, в кремовой шелковой рубашке, чисто выбритый и свежеподстриженный, он выглядел молодо и энергично.

В передней пахло «Шипром»…

Знакомый запах помог мне сразу войти в роль.

Башков снял с меня плащ. Он не торопил события, боясь навязчивостью отпугнуть свою гостью.

В комнате на журнальном столике стояла керамическая чаша с грушами и большими гибридными апельсинами. В хрустальном бокальчике развесили пушистые венчики белые хризантемы, на серванте, в кувшине, — махровые гладиолусы. Конечно, за цветами ему пришлось съездить на Центральный рынок.

Принимали меня изысканно.

— Прекрасные хризантемы!

— Специально для вас, Евгения Сергеевна!

— Спасибо!

— Что вы! Это я должен вас благодарить, что вы решились посетить мое одинокое жилище. Вот журналы, думаю, вы успеете посмотреть их дома. А пока мы должны выпить. Совсем немножко, за знакомство. По хорошему русскому обычаю.

Он усадил меня за столик. Достал из серванта бутылку «Ркацители» и коньяк. Этикетка на бутылке с коньяком показалась мне знакомой. Конечно, это был «Арарат», вероятно, из запасов Колесова. Интересно, сказал ли он Колесову, для кого берет коньяк? Вряд ли…

— Если не возражаете, мы начнем с коньяка.

Я не возражала. Он налил мне и себе поровну, две рюмки из светло-желтого чешского стекла. Красивые рюмки, он понимал толк в красивых вещах.

Я выпила свой коньяк, правда не «махом», рисоваться перед ним не было надобности.

В это время зазвонил телефон. Башков махнул рукой.

— Пусть его! Меня нет дома. Поверьте, Евгения Сергеевна, весь день я ждал вашего звонка. Сидел у телефона и ждал. А если был на кухне и телефон начинал звонить, я бежал к нему со всех ног… Мы выпили с вами за начало знакомства. Давайте выпьем за его продолжение.

Он налил опять.

— Вы не представляете себе, Евгения Сергеевна, как я рад видеть вас у себя.

— Не представляю, — согласилась я.

— Конечно, вам, молодой красивой женщине, разве можно понять тоску одинокого пожилого мужчины, скромно доживающего свой век. Вы для меня как райская птица…

Мое участие в разговоре было невелико, я только поддакивала, где было нужно. Сольную партию успешно вел сам хозяин. Он смотрел на меня с выражением ласковой нежности. И странно, чем больше ласки слышала я в его голосе, тем холоднее и жутче становилось у меня на душе, тем крепче становилось убеждение, что он — убийца Вали Бессоновой.

Я не берусь объяснить, почему это происходило. Но в конце концов ощущение это стало таким тягостным и явным, что мне стало не по себе. Я побоялась, что он догадается об этом по выражению моего лица, встала и подошла к радиоле. Она стояла возле окна, раньше ее не было.

На подоконнике лежали пластинки.

Он поднялся следом за мной.

— Вот хозяин, называется. Заговорился, забыл о музыке. Потанцуем, Евгения Сергеевна. Только знаете, я к старинке тяготею, современных шейков и прочего не люблю.

Он поставил медленный фокстрот.


3


Танцевал он неплохо, я все время чувствовала его инициативу, не назойливую, но уверенную. Его ладонь лежала на моей спине. И вдруг мне представилось, как его рука поднимается все выше и выше, касается плеч, шеи… ощущение стало таким жутким, что я невольно сбилась с такта.

— Извините меня!

Пластинка закончилась, он подвел меня к креслу.

— Вы великолепно танцуете. На самом деле, вы самая послушная женщина, с которой я когда-либо танцевал.

— Вам показалось.

— Пусть показалось. Все равно, я в восторге от вас, Евгения Сергеевна. Выпьемте еще!

Я подняла рюмку, но пить не стала, пьяной мне нужно было только казаться.

— Хотите, я вам спою? — спросил Башков.

— Конечно.

Я не заметила гитары, она стояла в углу за тахтой. Башков взял несколько аккордов.

— Смеяться не будете?

— Зачем же. Уверена, что у вас хорошо получится.

— Вам, поди, сынок про меня наболтал?

— Сынок про вас мне совсем ничего не говорил.

— Ну, конечно…

Он подстроился под гитару и запел; «Гори, гори, моя звезда». Пел он негромко и, пожалуй, верно. Смотрел на меня и припускал в голос задушевности…

— Совсем неплохо, — похвалила я.

— Правда?

— Почти профессионально.

Он приглашающе поднял рюмку.

— Спаиваете вы меня. И так уже пьяная.

— Ну, что вы. Хотите кофе?

— Пожалуй.

Он вышел.

Я тут же подошла к серванту, отодвинула дверку и открыла крышку знакомой коробочки с огненно-красными конями. Шевельнула в ней пальцем.

Латунный ключик лежал на месте. Вот так!…

Тогда я вышла к вешалке, где висел мой плащ. Из кухни вешалка не просматривалась. Прислушиваясь к бряканью посуды, я осмотрела всю одежду. Кроме моего плаща, здесь висел болоньевый плащ хозяина, осеннее пальто и простой плащ из синей диагонали. Болоньевый плащ исключался, я бы узнала его на ощупь. Пальто— тоже, в тот вечер шел дождь. Оставался плащ из синей диагонали. Я закрыла глаза, прислонилась к нему щекой, потрогала ладонью… да, ощущение было похоже. Без всяких угрызений совести я сунула руку в один карман плаща, затем в другой. Вряд ли он воспользовался платком, вернее всего, надел перчатки…

Но перчаток в плаще тоже не было.

На полу под вешалкой стояли большие грубые ботинки — туристские — и коричневые туфли. Но что могло остаться на ботинках, когда хозяин добирался в них до дома через весь город, из Дзержинского района в Кировский, да еще когда на улице шел дождь?

Я вернулась в комнату и присела за стол.

Башков вышел из кухни.

— Скоро будет кофе. Потанцуем пока, Евгения Сергеевна.

Он опять завел тот же медленный фокстрот.

Вот на этот раз мне уже пришлось защищаться. Он был очень сильный, а я старалась действовать деликатно, грубить не хотелось, но и не хотелось дать себя в обиду.

Наконец, он все же меня отпустил. Я поправила волосы и молча уселась в кресло.

— Простите меня, Евгения Сергеевна… Но вы такая милая и желанная женщина. Конечно, я не пара вам, понимаю. Я гожусь вам в отцы. Но что могу поделать, я уже люблю вас…

— Будет вам…

— Вы обиделись на меня?

— Там кофе, наверное, уже готов.

— Ах, да… кофе, кофе…

Он опять отправился на кухню.

Я опять осталась одна со своими нелегкими мыслями и сомнениями.

Плохи твои дела, товарищ инспектор ОБХСС! Нет у тебя никаких вещественных доказательств. Одни подозрения. Чем ты их можешь подтвердить? Даже для санкции на производство обыска повода нет.

Есть только убежденность.

Но что толку от моей убежденности? Ее не положишь на стол следователю как вещественное доказательство.

Башков может спать спокойно.

Он и спит спокойно. Его не мучают опасения и тревоги, что он будет разоблачен. Он может приглашать женщин, чтобы разделить с ними «тоску мужского одиночества». Может тратить наворованные деньги, за которые пока тоже не несет ответа. А Вали Бессоновой нет…

Только я одна держу в руках тоненькую ниточку, которая может оборваться в любой момент.

Но Валюши нет в живых, и я не хочу уйти отсюда просто так.

Он спокоен только потому, что поверил уже в свою безнаказанность. Уверен, что из квартиры Бессоновой к нему не протянется след.

Он не знает, что осталась одна улика.

Я сама.

Он забыл про эту улику. Я ему напомню про нее…

Я взяла из вазы апельсин и начала его очищать. Вздохнула поглубже, как перед прыжком в воду.

Настоящая дуэль начнется только сейчас.

                                                …я разрушу
Твой сладкий мир, глупец, и яду подолью!…
— А вот и наш кофе! Перед кофе по рюмочке, Евгения Сергеевна!


4


Он сидел передо мной, опершись локтями о стол, такой нежный и внимательный. Мирный, домашний, пьяненький. Совсем не страшный. Видно было, что никакие тревоги или переживания не беспокоят его сейчас… А может быть… может быть, он и на самом деле не виноват? Может, все мои подозрения — нелепое совпадение случайностей… встреча на лестнице… ключик… Интуиция?…

Я допила свой кофе. На дне фарфоровой чашки остался осадок — кофейная гуща.

Как это раньше ворожили на кофейной гуще?

— Вы меня совсем не слушаете, Евгения Сергеевна. Наверное, уже утомил вас своими разговорами.

— Голова что-то шумит.

— Вам, наверное, скучно со мной?

— Что вы, совсем нет.

Это была правда, уж что-что, а скучно с ним мне не было.

— Я все болтаю и болтаю, а вы молчите, Евгения Сергеевна. Что-то вы задумчивая сегодня. Расстроены чем-то?

— Вспомнилась одна история.

— Вот и расскажите.

— Страшная.

— Люблю страшные истории.

— Боюсь вам настроение испортить.

— Будет вам, Евгения Сергеевна. Я человек с крепкими нервами.

Он взял из вазы апельсин и одним движением большого пальца вспорол его оранжевую кожуру. Я смотрела на его руки. Мне было трудно смотреть ему в лицо.

— Подруга у меня была. Милая, хорошая девушка. Тоже работала в торговой сети. Вот только недавно мы поминали ее. Она работала кладовщиком на Главном складе Торга. У Аллаховой. Слыхали, может быть?

Его пальцы замедлили движение.

— Аллахова, говорите?… Что-то слыхал, кажется. Знаете, не работаю там давно, забывается как-то.

— Вот у нее и работала моя подруга. Жила она в однокомнатной квартире по улице Гоголя. Собралась выйти замуж. А тут однажды не вышла на работу. Начали ее искать, стучаться к ней в квартиру. Потом взломали дверь…

— Знаю, — даже обрадовался он. — Читал в «Вечерке». Отравилась газом. Так она была ваша подруга?

— Была.

— Печальная история. Что поделать, Евгения Сергеевна. Такие несчастные случаи у нас еще встречаются…

Он отделил одну дольку апельсина и начал очищать ее от волокон.

— Мне кажется, это был не несчастный случай, — сказала я.

— А что же?

— Это было убийство.

Он уже очистил дольку апельсина и хотел отправить ее в рот, но положил на скатерть. Это могло быть простым непроизвольным движением заинтересованного слушателя. Ничего не скажу — нервы у него на самом деле были крепкие.

Я подняла на него глаза.

Я постаралась, чтобы в них не было даже намека на угрозу. Мне, кажется, это удалось. А может быть, и нет. Но он встретил мой взгляд спокойно. Правда, он уже не улыбался. Но улыбаться и на самом деле было нечему.

И тем не менее какое-то внутреннее ощущение говорило мне, что я попала в цель.

— Почему вы так думаете? — спросил он.

— Сама не знаю — почему. Дело в том, что это я привела ее домой с вечеринки у Аллаховой. Пьяную.

— Вы?

Голос его прозвучал чересчур громко, и вопросительная интонация показалась слишком резкой. Хотя опять же это могло мне почудиться. Рука моя лежала на столе, наручные часы показывали половину одиннадцатого. В одиннадцать должно приехать такси… Пока не нужно ускорять события.

Я спокойно пожала плечами:

— Мы вместе были на вечере, и я пошла ее проводить. А чему вы так удивились?

— Я?… Что вы, просто спросил. Продолжайте, продолжайте.

— Когда я укладывала ее спать, она все жаловалась мне… говорила, что кого-то боится. Ей не хотелось оставаться одной, она просила меня ночевать у нее. Надо было мне остаться, тогда ничего бы, может, и не было. Но я ушла. А на лестнице было темно, очень темно, и я вдруг натолкнулась на мужчину. Он поднимался наверх.

— Ну и что?

— Как «ну и что»? Вот он зашел к Бессоновой, она была пьяная, ничего не слышала, а он открыл газ и ушел.

— Зачем он это мог сделать?

— Ну… мало ли зачем.

— Он мог к этой… Бессоновой и не заходить. Шел по своим делам.

— Он ни у кого не был. И никто его там не ждал.

— Откуда вы это знаете?

— Следователь сказал.

— Вы были у следователя?

— Конечно. Ведь я оказалась последней, кто видел Бессонову живой. Мне целый час пришлось рассказывать следователю, что и к чему. Он очень заинтересовался этим мужчиной.

Башков давно уже оставил апельсин. Руки его лежали на столе. Пальцы были большие и сильные. Я чуть выпрямилась на стуле. Нет! Он не рискнет. Он вначале выслушает все до конца. И даже, выслушав все, не проявит себя больше ничем. Слишком неожиданно нависла над ним беда, и в душе его еще не накопились сомнения и тревоги: а не оставил ли он за собой каких-то улик?…

Я не знала, что делать. Взяла свой апельсин и начала отдирать от него остро пахнущую маслянистую кожицу.

— Вижу, что заинтересовала вас своей историей?

— Да, занятный детектив.

Руки его пришли в движение, он взял очищенную дольку, пожевал, причмокнул, Да, нервы у него были хоть куда!…

— А вы, — он сунул в рот вторую дольку, — а вы, значит, так и не разглядели того мужчину?

— На лестнице было темно…

Я старательно отдирала кожицу от апельсина. В комнате повисла тревожная тишина. Внезапно она наполнилась нарастающим гулом, над городом шел на посадку тяжелый рейсовый самолет. Он шел низко, в окнах даже задребезжали стекла. Потом все стихло.

И тут резко брякнул дверной звонок. Башков вздрогнул.

Ага, значит, он тоже может пугаться…

— Это за мной, — сказала я.

— За вами?

— Я заказала на ваш адрес такси. Не хотелось одной идти пешком. Это, наверное, шофер. Он вовремя приехал, мне пора домой. Откройте ему, пожалуйста.

Башков молча вышел в прихожую.

Я сунула в портфельчик «Фотографию»— я же приезжала за ней. Шофер — мужчина лет сорока — стоял в дверях и хмуро поглядывал то на меня, то на хозяина.

— Кто заказывал?

— Я заказывала. Сейчас иду.

Шофер отступил за порог, Башков прикрыл за ним дверь и снял с вешалки мой плащ. Я без колебаний повернулась к нему спиной. Он опять чуть задержал руки на моих плечах, потом деликатно поцеловал меня за ухом. Я промолчала.

— Мы еще увидимся с вами, Евгения Сергеевна?

— Конечно! Должна же я рассчитаться с вами за журналы.

Я выскользнула на площадку. Он вышел следом. Я махнула на прощание рукой и побежала вниз. На лестнице было пусто, тускло светили на площадках запыленные лампочки. Уже на площадке первого этажа я услыхала, как глухо щелкнул вверху кассовый замок…

Петра Иваныча дома не оказалось. В кухне еще держался запах кофе. Моя чашка была накрыта блюдцем, на котором лежал символический соленый огурец. В рюмке с водой стояла веточка облепихи, густо покрытая оранжевыми ягодами.

Я сразу догадалась, кто был у нас.

Под чашкой лежала записка: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра».

Я съела соленый огурец, запила его холодным кофе.

Долго еще сидела на кухне, обкусывая с веточки терпкие кислые ягоды.

Я не знала, что мне делать дальше.

Ясно пока было одно. Я затеяла рискованную дуэль с человеком, нервы у которого оказались крепче, чем я предполагала.


5


Утром меня разбудил телефонный звонок.

Я спросонья добралась до аппарата, взяла трубку, но сколько ни кричала в нее: «Да, да, я слушаю!»— телефон молчал.

При дневном свете все мои вчерашние подвиги показались дешевой авантюрой. За такую самодеятельность мне могло крепко влететь от полковника Приходько.

Позавтракав, я вошла в комнату Петра Иваныча, взяла старую «Смену», начала решать в уме задачу— двухходовку… и незаметно для себя уснула. Удивительным свойством обладало это старое кресло…

Меня опять разбудил телефон.

Видимо, звонил он уже давно, — я какое-то время слышала его сквозь сон. Но мне опять никто не ответил; в трубке шуршало, пикало что-то, но звонивший молчал. Я положила трубку на рычаг.

Радио сообщило сводку погоды: «…усиление ветра до двенадцати-пятнадцати метров в секунду, резкое похолодание…» Рано нынче начались холода, но ведь это была Сибирь…

Услыхав звонок, я пошла открывать.

За дверями стоял Башков-сын.

От неожиданности я растерялась.

— Вы меня не узнали, Евгения Сергеевна?

— Почему же, узнала.

— Смотрите, как будто я тень отца Гамлета.

— А вы всего-навсего — тень Башкова-отца. Входите, пожалуйста.

Он вошел и немедленно оглядел меня с головы до ног, быстро и бесцеремонно.

— Не знала, что это вы.

— А то бы не пустили?

— Нет, я вначале бы надела шубу.

Башков-сын рассмеялся весело и непринужденно, я невольно подумала, что он все же несколько облагороженная тень своего отца. Он приятно смеялся.

— Я за вами, — сказал он. — Собирайтесь, едем на море.

— Что-то не хочется. Холодно, наверное.

— Будет вам. Папаня позвонил мне, чтобы я заехал за вами.

Тут я немедленно освоилась с положением.

— Он просил заехать за мной?

— Конечно.

— Он тоже едет?

— Евгения Сергеевна, я вас что-то не пойму. Вы, может быть, не выспались?

— Наверное, — согласилась я. — Кто вам дал мой адрес?

— Папаня, конечно. Он же вам звонил? Мне он сказал, что звонил.

Так вот кто был на том конце провода. Почему же он молчал? И как он мог узнать мой адрес, я ему его не говорила. Только у Аллаховой…

— Да, звонил, кажется.

— Он и мне сказал, что вы дома.

— Конечно… А когда мы вернемся?

— Завтра.

— Так нужно как следует собраться.

— А я уже за вас собрался. Все есть. Палатки, одеяла. Спальный мешок даже на вас захватил. Поехали.

— Подождите, не могу же я ехать вот так, — я показала на свой халатик.

Башков-сын рассмеялся еще задорнее.

— Ладно, одевайтесь, мы подождем.

— А кто еще едет?

— Ну, кто… Жаклин со мной. Борька Звягин — дружок, тоже с женой на «Победе». Папаню по дороге заберем.

Башков-сын с грохотом скатился на каблуках по лестнице. Право, я относилась бы к нему совсем по-другому, будь у него иная фамилия…

Я облачилась в свои студенческие джинсы, захватила поролоновую куртку.

Ехать было нужно. Меня приглашал сам Башков. Может, он решил продолжить наш разговор? А если этот диалог повернется для меня очень круто? Ничего, управлюсь как-нибудь. Я не Валя Бессонова.

Значит, он звонил Аллаховой. Она могла ему что-то про меня сказать. Поделиться своими подозрениями. Следовательно, подозрений прибавилось и у него. И он меня все-таки пригласил на эту прогулку…

У подъезда стояли две машины. Приятель Башкова-сына на «Победе» показался мне вполне положительным человеком, но его жена была под стать Жаклин. Тем не менее вся эта компания никак не походила на сборище злодеев, которые собираются свести счеты с женщиной. Значит, на худой конец, мы встретимся с Башковым- отцом один на один.

Жаклин открыла дверку «Москвича», я села рядом с ней. На остановке «Институт» нас дожидался Башков- отец. Я не сразу узнала его. В спортивном костюме, толстой куртке и резиновых сапогах он выглядел как заядлый рыбак-охотник. У ног его стояла большая хозяйственная сумка.

— А вот и папаня с погребком, — сказал Башков-сын.

Башков-отец кивнул мне спокойно и приветливо, как будто и не было вчерашнего вечера. Поставил на сиденье, рядом со мной, свою сумку.

— Я к Борису сяду, — сказал он сыну.

— Со мной не хочешь?

— У меня от твоей езды сердце заходится. А у вас, Евгения Сергеевна, ничего?

— Терплю.

— А вот я уже не могу. Давайте трогайте.

Мы сорвались с места. «Победа» отстала еще в городе. Проехав по шоссе километров десять, Башков-сын остановился — подождать отставших. После напрасного ожидания мы вернулись назад и увидели нашу «Победу» на обочине шоссе. Борис и Башков-отец разбортовывали пробитую покрышку.

Запасное колесо тоже оказалось не в порядке, пришлось тут же, на дороге, заняться ремонтом камеры. Башков-сын ругался. Провозились долго. Солнце закрыли тучи, ветер усилился. Потянуло холодком.

— Ничего! — успокоил всех Башков-сын. — В лесу будет теплее.

Жаклин достала из «погребка» бутылку «Старки». Все — за исключением водителей — выпили по стаканчику. Я стала в позицию «делай как все!» и тоже выпила. Башков-сын собирался приложиться к бутылке, но Жаклин вовремя спохватилась:

— Уже раз права отбирали, хватит!

Перед самым Шарапом Башков-сын едва избежал неприятности. Как он загодя не заметил инспектора, не знаю — на этот счет глаз у него был наметан. Он пошел в обгон «Запорожца», водитель которого тоже оказался с гонором и тоже прибавил ходу. Так они и помчались рядом по шоссе, заставив встречный грузовик выбраться на обочину. Вот тут впереди и появилась фигура с полосатой палочкой.

Башков-сын выругался и затормозил.

Инспектор — кстати, знакомый Максима — заглянул в машину. Он, кажется, узнал меня. Почувствовав винный перегар, он попросил водителя выбраться из машины. Убедившись, что тот в норме, прочитал ему лекцию о правилах обгона. Я ожидала дырочки в контрольном талоне, но инспектор смилостивился и вернул документы.

Мы проехали Шарап по уже известной мне дороге и высадили Башкова-отца у охотничьей базы, на берегу Обского моря.

— Папахен лодку пригонит, — объяснил мне Башков-сын.

Остановились мы за мысом, где когда-то я сидела с Максимом. Погода отпугнула туристов, машин на берегу виднелось немного, все они стояли поодаль от нас, под защитой леса. На плесе водохранилища ветер поднял большую волну, но здесь, в заливе, было сравнительно спокойно.

Наши мужчины оказались опытными туристами, лагерь развернули умело и быстро. Установили большую палатку, раскладные столик и стулья. На лодке подъехал Башков-отец, забрал Бориса, и они отправились рыбачить. Я почистила картошку, собрала в лесу хворост для костра.

Рыбаки вернулись уже перед вечером, привезли десятка два приличных окуней.

Под уху все изрядно выпили. Женщины здесь не отставали от мужчин. Мое присутствие возле шестидесятилетнего пенсионера дало повод для всяческих пикантных острот. Шутили они зло и непристойно, я то отшучивалась, как умела, то отмалчивалась.

Наконец, воспользовавшись паузой, я покинула шумную компанию и села на борт лодки, лежащей на берегу.

Ветер шумел в верхушках сосен. О берег билась частая волна. Было темно и холодно. На мне был толстый шерстяной свитер, можно было накинуть еще и куртку, но не хотелось возвращаться за ней к костру. Уж очень неприятна была эта компания!

Я начинала жалеть о поездке.

Весь вечер Башков вел себя по отношению ко мне спокойно и предупредительно, как человек, к которому рассказанная мною история не имела никакого отношения. А может, он просто обдумал все и понял, что, по сути дела, я ничем не могу быть для него опасной. Тем более, он уверен, что я не узнаю его в лицо. Ведь он сам тоже не мог разглядеть меня на лестнице в темноте.

Я представила себе, как буду объяснять свои действия полковнику Приходько, и мне стало совсем неуютно.

Я была готова бросить все и уехать в город, домой.

Он подошел незаметно, я даже вздрогнула.

— Прокатимся, Евгения Сергеевна?

— Ветер.

— А мы вдоль бережка, потихонечку.

Он нагнулся к лодке, разобрал весла.

Жаклин что-то сказала в наш адрес. Я плохо разобрала слова, но по дружному смеху всей компании могла догадаться о содержании. Сразу вспомнился шофер-таксист… и хорошо, что до Жаклин было далеко…

— Поехали! — согласилась я.

Червячок сомнения все же шевельнулся в груди. Но я успокоила себя. Он — старик, пенсионер, я моложе его в два раза. Да и по плаванию у меня первый разряд…

Мы столкнули лодку. Я села на корму. Башков взмахнул веслами.

Башков-сын крикнул от костра:

— Папаня! Не гуляйте далеко.

Жаклин опять прошлась по нашему адресу… Я опустила руку за борт в черную холодную воду.

Нужно заканчивать эту дурацкую комедию! Я устала уже от этих сальных шуток, от фальшивости своего положения, от напряженного ожидания.

Башков-отец размашисто греб, поглядывая через плечо вперед. Лодка шла у самого берега, мелкие беспорядочные волны в заливе звонко шлепали по бортам. При вспышках костра я видела впереди черную оконечность мыса, а за ним белые гребешки высоких валов.

— Вспоминаю вашу историю, Евгения Сергеевна. Думаю, — заговорил Башков.

— О чем же?

— Чувствую, вам хотелось бы того… ну, мужчину с лестницы разыскать.

— Хотелось бы.

— Как же вы узнаете, если не разглядели его лица?

Он перестал грести. Слабый отблеск костра мелькнул на его лице. Он ждал. Я молчала. Тогда он опустил голову, сделал сильный гребок, лодка поравнялась с оконечностью мыса. Ветер сразу нажал мне в спину.

— Я попробую его узнать и так.

Он еще на что-то, видимо, надеялся. Хотя перестал грести, поднял голову, я опять увидела отблески костра в темных пятнах его глаз. И тогда я сказала, четко разделяя слова:

— От вас так сильно пахло тогда вашим любимым одеколоном «Шипр».

Он рассмеялся.

Я опешила.

Он смеялся весело и беззаботно, как человек, который удачно «разыграл» приятеля и, наконец, не выдержал и расхохотался.

Я растерянно смотрела на него.

Продолжая смеяться, Башков еще раз взмахнул веслами, сильно послав лодку вперед. Набежавший вал положил ее на бок. Волна плеснула в лодку. Я невольно отклонилась.

Внезапно Башков бросил весла, ухватился за борта лодки и разом ее перевернул.

Сбитая с толку его смехом, я не успела ни собраться, ни ухватиться за лодку. Меня сильно ударило бортом по виску, на какое-то мгновенье я потеряла сознание.

Холодная вода хлынула в лицо и сомкнулась над головой…


6


Конечно, он все продумал заранее и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы разом избавиться от опасного свидетеля. Расчет его был точен и прост. Как в случае с Валей Бессоновой, все выглядело бы внешне вполне правдоподобно и ничем не напоминало убийство. На самом деле — изрядно выпили, поехали кататься, лодка перевернулась… и его спутнице не повезло.

Сам он утонуть не боялся, в лодке лежал пробковый пояс.

Да и до берега было не так далеко…

Я вынырнула сразу.

В голове шумело от удара. Волна качнула меня, плеснула в лицо. Рядом было черное днище лодки, я потянулась к нему и только тут вспомнила про Башкова.

Я оглянулась.

Он вынырнул за моей спиной. Мы разом увидели друг друга.

Волна подняла его надо мной. Он рванулся, вцепился в мои плечи. Я только успела вдохнуть — и мы вместе ушли в воду. Глубина была небольшая, я почувствовала под ногами песок.

Башков придавил меня ко дну.

И я забыла все, чему научилась в школе милиции.

Он держал меня крепко, и воздуху мне уже не хватало, в голове застучал молоток. Я в яростном отчаянии сама вцепилась в него. Он хотел освободиться, но я не отпускала его.

Наверное, мы так и утонули бы вместе… Молоток в моей голове застучал все сильнее, сильнее… и тут я уперлась ногами в живот Башкова, сильно оттолкнулась вбок и вверх… Уже выныривая, я опять ударилась затылком о борт перевернувшейся лодки.

Не знаю, что меня спасло. Не помню, как удалось поднять над водой лицо и сделать спасительный вдох…

Помню скользкое дно лодки, ее выступающий киль. Я держусь за него у самой кормы обеими руками, жадно, с надрывом, дышу, отплевываю попадающую в рот воду.

Вокруг белесоватая темень ночи, ветер, волны, бьющие в спину и то и дело накрывающие меня с головой.

Башкова нигде не видно.

Мне холодно, очень холодно. Руки мои трясутся, по правому виску сбегает горячая струйка, временами я чувствую ее соленый привкус. Струйку смывает вода, хлещущая в лицо. Голова кружится, сознание работает вяло и неотчетливо. И только мои руки, как бы существуя сами по себе, продолжают упорно цепляться за лодочный киль.

Я теряю всякое представление о времени, мне кажется, что плыву так уже давно, всю ночь.

Но вот волны стали круче ивыше, держаться за лодку стало трудней. Меня подняло волной, я заметила впереди что-то черное и догадалась: это — остров, я видела его, когда впервые с Максимом приезжали сюда.

Меня несло мимо. Я понимала, что до другого берега здесь несколько километров и живой туда я уже не доберусь. Управлять лодкой я не могла, отпустить ее не решалась — меня захлестнуло бы первой же волной.

И тут я нащупала ногами плотное песчаное дно.

Я очень замерзла, и ноги уже не слушались меня. Но, кое-как упираясь ими, я подталкивала лодку к берегу, все еще боясь выпустить ее из рук.

Черный обрыв острова надвигался все ближе и ближе, и я уже слышала шум разбивающихся о берег валов.

Большая пенистая волна нахлынула, подняла меня на гребень и понесла. Лодка с маху ткнулась в песок. Меня перебросило через нее, и она прикрыла меня от следующих валов.

Волны перехлестывали через лодку, но голова моя была над водой.

Я лежала на берегу и уже не боялась утонуть.

А кровь все текла и текла, и мне казалось, что вместе с этой горячей тоненькой струйкой из меня, как воздух из пробитого мяча, уходит жизнь. Я пыталась прижать рану ладонью, но руки мои тряслись, я только размазывала кровь по лицу.

Я уже перестала ощущать холод. Как о ком-то постороннем подумала, что нужно двигаться, обязательно нужно двигаться, иначе можно замерзнуть здесь, на берегу. Но у меня уже не было сил.

Глаза мои были открыты, но не видели ничего.

Вдруг откуда-то с моря возник резкий ослепительный луч. Он ударил мне в лицо, и от боли я закрыла глаза.

В грохот волн вплелся новый нарастающий гул. Он быстро приблизился, оборвался внезапно. Я почувствовала, как меня поднимают, и поняла, что меня нашли и не дадут умереть.

Я еще успела сказать: «Позвоните Орлову…», но вспомнить номер телефона уже не смогла…


…В мое сознание пробился мягкий, но настойчивый голос:

— Ну, ну! Откройте-ка глаза…

Я с усилием подняла веки и увидела перед собой молодое мужское лицо. Потом увидела всего человека в белой шапочке и белом халате. Он сидел рядом на постели и, наклонившись, смотрел на меня.

— Вот так! — сказал он. — Уже хорошо.

Я повела глазами и увидела рядом с кроватью сестру, совсем девочку, тоже в белом халатике и пышной марлевой наколке. Около кровати стояла высокая стойка с розовой ампулой. От ампулы вниз спускалась тонкая резиновая трубочка. В руке, повыше локтя, ощущалась легкая колющая боль.

— Вам повезло, — сказал врач. — Кровь у вас оказалась хорошая. Просто жалко, что вы так много потеряли ее, там, в воде. Но у нас тоже нашлась подходящая кровь.

— Где — у вас?

— У нас, в Ордынской районной больнице.

— Давно я здесь?

— С прошлой ночи. Полсуток не приходили в сознание. Где вы так неудачно поранили голову?

Я подумала. Мысли текли легкие, как воздушные шары.

— Кажется, об лодку.

— Разорвали кровеносный сосуд.

Я вспомнила струйку крови на щеке и как я пыталась прижать ее ладонью.

— В результате большая потеря крови, да еще переохлаждение организма в холодной воде. Хорошо, что вас быстро доставили.

— Кто доставил?

— Мужчина какой-то. Я не видел. Это было не в мое дежурство. Вы не знаете, Верочка?

— Точно не знаю, — ответила сестра. — Кажется, он в нашей газете работает.

«Как только он сумел меня разыскать?…» — удивилась я. Захотела повернуться — и вскрикнула от боли.

Лицо у врача сразу стало серьезным:

— Что у вас, давайте посмотрим.

Он откинул одеяло, иглой от шприца черкнул по бедру — я почувствовала. Он попросил согнуть ногу в колене — я не смогла.

— Что ж, видимо, остаточное явление от переохлаждения спинного или седалищного нерва. Пройдет это.

Я тоже посмотрела на свои ноги:

— Почему я вся так исцарапана?

Врач улыбнулся:

— Не беспокойтесь, тоже пройдет. Это ваш спаситель так усердно вас растирал, чтобы согреть. Догадался. Не скажу, что он этим вас от смерти спас, но задачу нам здесь, в больнице, облегчил значительно. Растер, полушубок разыскал, завернул и привез.

— Все сам?

— Все сам. И рану вам на голове залепил. Изоляционной лентой, ничего другого у него не нашлось. Но залепил основательно. Такой молодец.

— Сегодня уже два раза звонил, — сказала сестра. — Спрашивал, когда можно прийти.

— Ну, сейчас еще пока рано. Сейчас вам няня есть принесет, потом вы поспите. А к вечеру, думаю, будет уже можно. Пусть приходит.

Врач вышел. Сестра отставила стойку с пустой ампулой в угол и тоже ушла. Нянечка принесла какого-то бульону с сухариками, я поела и уснула.


Когда открыла глаза, возле кровати на табуретке уже сидел Максим.

— Разбудил вас.

— Нет, я сама проснулась.

Коротенький медицинский халат висел на плечах Максима, как плащ мушкетера. Он положил на тумбочку книгу и поставил бутылку с чем-то оранжево-желтым.

— Витамины, — сказал он. — Облепиховый сок.

Я протянула ему руку, он взял ее в ладони.

— Рассказывайте!— попросила я.

И пока он рассказывал, моя рука лежала в его ладонях.

Оказывается, когда Максим и Петр Иваныч возвращались из Ордынска, их за Шарапом остановил тот же самый автоинспектор. Он и сказал, что видел меня в пьяной компании, которая ему не понравилась. Ничего в этом сообщении, казалось бы, не должно было встревожить, но Петр Иваныч, тем не менее, забеспокоился.

Максим развернул «Запорожец», и они поехали меня искать.

Берег возле Шарапа, где обычно останавливаются машины рыбаков и туристов, очень извилист, со множеством узких бухточек и проток. Поэтому они не заметили в кустах светлый «Москвич» Башкова-сына. И только возвращаясь обратно, уже при свете фар, обратили внимание на пьяную компанию, которая бестолково суетилась на берегу, пытаясь разглядеть в море исчезнувшую лодку.

Моторный катер Максим достал тут же, на охотничьей базе.

Вначале нашли пробковый пояс на воде, а уже потом увидели лодку, выброшенную волнами на остров.

— Еще немного, и вас пронесло бы мимо, — сказал Максим.

— Да, — согласилась я. — Тогда вам пришлось бы искать меня на том берегу. И что же было дальше?

— Я привез вас в больницу и сразу позвонил подполковнику Орлову.

— Вот как? — удивилась я. — Как вы догадались, какому Орлову нужно звонить?

Максим пожал плечами.

— Я же знаю заместителя полковника Приходько, как знаю многих работников нашего ОБХСС. Они приехали, но уже никого не нашли. Ваш кавалер скрылся. На берегу остались только следы его сапог.

Я поправила прядку волос, мешавшую мне. Пальцы наткнулись на шершавую марлю повязки.

— Мне здесь сказали, что вы здорово сумели залепить мою рану на голове.

Максим сделал неопределенный жест.

— И вообще, — продолжала я, — проявили много усердия, пытаясь вернуть меня к жизни.

Как хорошо, когда взрослый сильный мужчина может так непосредственно, совсем по-детски смущаться.

— Максим… вы успели вовремя. Мне очень не хватало вас там, на холодном берегу… Как наш Петр Иваныч?

Максим замешкался. Я встревожилась:

— Что с ним?

— Теперь уже прошло. Микроинфаркт. Петр Иваныч дожидался меня в машине. А когда я вынес вас из лодки, а вы лежали у меня на руках, как мертвая, вся в крови… Словом, обоих вас я сюда привез.

— Так он тоже здесь?

— На первом этаже, в кардиологическом отделении. Ему пока запретили вставать.

— Бедный Петр Иваныч! Вот какая досада. Мне можно вставать, так я ходить пока не могу. Так хотелось бы его повидать. Максим, устройте что-нибудь.

Но тут пришел врач и положил конец обсуждению наших планов. Мы перенесли свидание с Петром Иванычем на завтра.


7


Утром ко мне пришел полковник Приходько.

Я уже подумывала, как бы мне ему позвонить, а он явился сам, без звонка.

В просторном пиджаке под белым халатом и мешковатых брюках он выглядел как-то очень по-домашнему. Я невольно подумала, что форма, конечно, помогает соблюдать субординацию.

Из бумажного кулька полковник вытащил два большущих румяных яблока и положил на тумбочку возле кровати.

— Это вам от Бориса Борисовича. Еще там, в Алма-Ате, купил. Я вот не догадался, а он вспомнил. Понравились вы ему. И вообще, как я гляжу, многим вы тут успели понравиться. Крылова здесь в проходной встретил. Очень он сюда стремился, но меня увидел и свою очередь уступил. Узнал, встречались в прошлом. «Здравствуйте, говорит, товарищ полковник!» Свой халат мне отдал. «Я, говорит, после вас». А я его от имени Управления поблагодарил.

— За что?

Полковник глянул на меня неодобрительно.

— За что?… Хотя бы за то, что возле вас так вовремя оказался.

Я подумала, что к делам Управления это, пожалуй, имеет мало отношения, но не сказала ничего.

— Орлову успел позвонить, — продолжал полковник. — Забрали мы всю компанию. Колесов даже сам прибежал.

— Чего это он?

— Почуял неладное, испугался.

— Аллахова сама не пришла?

— Вот Аллахова не пришла. За ней ехать пришлось. Деньги по знакомым прятала.

— А Башков?

Полковник помолчал.

— Башков ушел. Успел. Только сапоги нам свои оставил. Так торопился, что даже домой не забежал.

— Значит, все же ушел… — Я тоже помолчала. — Если я что напортила, так ругайте уж сейчас. Уже можно.

— Думаете, доктор разрешит?

— Разрешит.

— А есть за что ругать?

— Вы же сами знаете, что есть.

— А может, вначале расскажете про свои подвиги?

Я постаралась быть краткой.

— Ну и ну! — только и сказал полковник Приходько. — Это надо такое придумать…

— А что мне оставалось делать?

— Орлова предупредить. Меня бы подождали.

— А если бы Башков уехал?

— А если бы он вас пристукнул в лесу? Или утопил?… Вы понимаете, что вам просто повезло?

Я уже не стала говорить, как думала быть собранной, осторожной, не верила, что могу позволить захватить себя врасплох. Да, на самом деле повезло!…

— Всех забрали, а Башков таки ушел, — сказала я. — То, что он на меня напал, — это для следствия не материал, как понимаю.

— Найдем к нему и другие доказательства. Колесов говорит, что именно с Башкова все и началось. Он тогда был главным бухгалтером Торга и прятал в своей отчетности все их воровские дела. Словом, начали следствие.

— Следствие начали, а главного виновника нет.

— Отыщем.

— Спрячется. Он хитрый.

— Куда ему прятаться. По железным дорогам розыск объявили. Приметы… Не успеет спрятаться. Найдем. Так что лежите спокойно, Евгения Сергеевна, поправляйтесь. Закончился ваш «Запах "Шипра"».

Полковник встал, отодвинул стул.

— Крылову-то хоть спасибо сказали?

— Сказала.

— Какой все-таки молодец, а?


На следующий день Максим принес мне пижаму.

Пока он разыскивал кресло-каталку, няня помогла мне одеться. Ноги меня все еще не слушались.

Вернулся Максим ни с чем. Свободных каталок не было.

— Ну, как же? — расстроилась я. — Максим!

— Ничего! Сейчас что-нибудь придумаем.

Он нагнулся и взял меня на руки. Я обхватила его за плечи. Няня побежала открывать двери.

Он нес меня по коридору. Встречные больные и сестры смотрели на нас — кто удивленно, кто сочувственно и понимающе. Нетрудно было догадаться, что они думали. Но они ошибались. Просто один очень хороший человек нес меня на встречу с другим очень хорошим человеком.

И больше здесь ничего не было…


Башкова сняли с товарного поезда на перегоне Новосибирск — Ачинск раньше, чем я вышла из больницы…



Оглавление

  • НА НОВУЮ РАБОТУ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • ТРУДНОЕ ЗНАКОМСТВО
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  • ЛИЧНЫЙ РОЗЫСК
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • ОГОНЬ НА СЕБЯ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7