Лабиринт [Анатолий Владимирович Софронов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Анатолий Софронов Лабиринт Драма в трех действиях

Действующие лица
Ведущий.

Хохлов Тимофей Иванович.

Хохлова Анна Степановна.

Хохлов Николай.

Хохлова Наташа.

Марина.

Тьен.

Минь.

Чань.

Чарлз Брайен.

Элизабет Брайен.

Роберт Брайен.

Дэвид Брайен.

Луиза Брайен.

Хироси Токудо.

Исиката Токудо.

Леон Манжело.

Вьетнамец.

Японский полицейский.

Американский полицейский.

Вьетнамские бойцы, советские юноши и девушки.

Пролог

На просцениуме, в луче света, — Ведущий.


Ведущий.

Мы в лабиринте чувств, трагедий, болей
Идем, ломая жизни огражденья,
Не одним дыханьем, не единой волей
Разъяты в этом мире наваждений.
Два мира сведены друг против друга, —
Всемирное Бородино
Клокочет, назревая где-то глухо,
Планету всю сведя в сражение одно.
А миллионы юношей и девушек
Хватаются за жизнь, как за стебель, —
Иных уж нет — и где они уже?
В каком они плывут высоком небе?
Как выбраться иным из лабиринта,
На ощупь, спотыкаясь и ползком,
Боксером, окровавленным на ринге,
И рухнуть наземь кожаным мешком?
А жизнь так хороша!
О, как она прекрасна!
Овеянная солнечными бликами,
Жизнь трудная, суровая, опасная,
Жестокая, прямая, многоликая!
(Вполголоса.) Шелестит трава, шелестят листья на березах, в небе плывут облака, сияют реки под солнцем, дети смеются и плачут — это жизнь. На всех континентах, на всех далеких и близких землях. Так должно быть всюду. Но так ли это? Так ли это?


Музыка. Гаснет луч света. Ведущего уже нет на просцениуме. Откуда-то нахлынула волна молодых голосов, смеха, восклицаний. Обрывки песни, нежданно унесенной порывом ветра.


Действие первое

Картина первая

На просцениуме — Наташа Хохлова и Роберт Брайен.


Роберт (он говорит по-русски, с английским акцентом). Ах, Наташа, Наташа... Я был в этом студенческом клубе, и все было вери гуд... Нет океана, нет двух систем, есть мы с вами, наша молодость, наше чувство... Ничего другого... Я говорю правильно по-русски?

Наташа (передразнивая). Ничево говорит по-русски.

Роберт. Я всегда любил русски литератур... Лев Толстой «Война и мир». Наташа... И вы — Наташа...

Наташа. Только я не Ростова, а Хохлова.

Роберт. Мне очень нравится ваша Москва, ваши улицы и... вы, Наташа... Натали Хохлова...

Наташа. Роберт, Роберт... Вы переходите запретную зону...

Роберт. Я диверсант, да? Шпион, да? Разведчик, да?

Наташа. Вы сегодня говорите много лишнего.

Роберт. Я аспирант и буду переходить на производственную тему. У вас так очень любят говорить.

Наташа. Я не вижу в этом ничего плохого.

Роберт. Я тоже. (Читает нараспев.) «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам...». Натали! Все разведчики из Соединенных Штатов приезжают к вам туристами, изучающими ваши древности. Я это очень хорошо изучил.

Наташа. Где же это вы изучили?

Роберт. По вашим кинофильмам, Наташа. Я ошибаюсь?

Наташа. Не ошибаетесь... Фильмы не всегда, но часто отражают то, что происходит в действительности.

Роберт. Тогда я тоже разведчик-диверсант, да?

Наташа. Мне было бы очень обидно, если б это было так.

Роберт. Да? А почему вам было бы очень обидно?

Наташа. У нас в России есть такое выражение: «Я к вам хорошо отношусь».

Роберт. А почему вы ко мне хорошо относитесь? Глупый вопрос, да?

Наташа. Мне кажется, вы хороший человек, вам можно верить.

Роберт. Мне можно верить. Я — как это по-русски? — утверждаю или подтверждаю?! Да?

Наташа. Можно и так и так.

Роберт. Тогда и так и так... Натали, а можно, я вам задам один вопрос?

Наташа. Сколько угодно.

Роберт. А если бы я сказал вам, что я уже полюбил вас?..

Наташа. Уже?

Роберт. Я неправильно сказал? Да?

Наташа. Грамматически правильно, но «уже» в этой фразе лишнее.

Роберт. Как синтаксис или по смыслу?

Наташа. По синтаксису.

Роберт. А по смыслу?

Наташа. Не нужно, Роберт.

Роберт. Вы боитесь? Вам не разрешают любить иностранцев? Тем более из Америки? Да?

Наташа. Откровенно говоря, у нас не очень это любят... Но законодательство наше разрешает...

Роберт. Любить?

Наташа. В законе такого слова нет.

Роберт. Все законы обходят слово «любовь». А по-моему, это — самое главное слово в жизни. Я люблю свою маму. Люблю своего отца... Даже отца... Хотя у меня с ним есть очень большие расхождения... Я люблю своего брата, хотя он... (Замолчал.)

Наташа. Что такое, Роберт?

Роберт. Да... Он во Вьетнаме. Я это говорю только вам, Наташа. И мне печально...

Наташа. Роберт, это не печально. Это страшно.

Роберт. Так политика входит в личную жизнь, да?

Наташа. К сожалению, так.

Роберт. И с этого момента вы уже будете плохо относиться ко мне? Да, Наташа?

Наташа. Нет, Роберт, не буду... Мне искренне жаль вас.

Роберт. Его призвали, и он полетел... туда. Мама очень не хотела. Она писала мне. Я видел ее слезу на письме. Но у вас тоже призывают молодых людей в армию?

Наташа. Конечно.

Роберт. По-моему, ваш брат военный?

Наташа. Да.

Роберт. А в каких войсках он служит?

Наташа. Роберт, мы опять отошли от личной темы.

Роберт. Неужели у него такая секретная служба?

Наташа. Совсем нет... Он... старший лейтенант.

Роберт. А почему вы меня никогда не познакомите с вашим братом? Как его имя?

Наташа. Николай.

Роберт. Старший лейтенант Николай Хохлов, да?

Наташа. Да.

Роберт. Почему вы никогда не познакомите меня с вашими родителями? Может, им понравится американец Роберт Брайен? Да?

Наташа. Маме нравятся все хорошие люди на земле. А отец у меня умер после войны.

Роберт. Тогда я понравлюсь. Я обязательно должен понравиться вашей маме.

Наташа. А почему вы так к этому стремитесь?

Роберт. У меня есть один тайный план, который я хочу осуществить... Возьмите меня к себе домой.

Наташа. Когда?

Роберт. Сейчас.

Наташа. О, это будет несколько неожиданно.

Роберт. Понимаю... Вы должны согласовать этот вопрос с Министерством иностранных дел, Комитетом государственной безопасности, районным отделением милиции. Понимаю! Вам нельзя пригласить домой американца... Да?

Наташа. Я могла бы на вас рассердиться, Роберт. Но я уже сказала, что хорошо к вам отношусь... Идемте...

Роберт. Куда?

Наташа. Ко мне в гости. Я познакомлю вас со своими родными и, если он будет дома, со старшим лейтенантом Николаем Хохловым. Идемте!

Роберт. Да!

Затемнение

Картина вторая
Квартира семьи Хохловых. У окна в кресле сидит, читает газету Тимофей Иванович Хохлов.


Хохлова (входя). Николай не звонил?

Хохлов. Не звонил. Со своими вьетнамцами, наверно, расстаться не может.

Хохлова. И Наташа опаздывает к ужину.

Хохлов. Накрывай... Первый раз, что ли?


Телефонный звонок.


Хохлова (снимает трубку). Слушаю... Да, Коля. Ну что ж ты, мы ждем тебя... Да, все... Наташи нет. Кто, кто? (Прикрыв трубку рукой.) С ним вьетнамцы.

Хохлов. Зови... У меня к ним вопросы имеются.

Хохлова. Приезжайте... (Повесила трубку.) С ним вьетнамцы и Марина.

Хохлов. Бутылочка есть?

Хохлова. По-моему, вьетнамцы не пьют.

Хохлов. Куры не пьют, и то потому, что рюмку держать не умеют, а петухи гребень в рюмку опустят, а потом клювом капли ловят... Ловят и с ног падают... Падают, а их тем временем в лапшу кидают.

Хохлова. Придумаете же...

Хохлов. Своими глазами видел, а потом ту самую лапшу ел...

Хохлова. Как это вы сами в лапшу не попали?

Хохлов. Кастрюли под меня не нашлось, на траве отлежался... Мне дружок рассказывал, водочка стронций полностью локализует и всякие яды из человека прочь уводит...

Хохлова. Чует мое сердце, Николай во Вьетнам собирается.

Хохлов. Военные всю жизнь в командировках. У них профессия такая — ездить.

Хохлова. Но во Вьетнаме война?

Хохлов. Сейчас всюду война... И в Африке и у арабов... Да и в Америке не пионерский лагерь «Валдай». Какие сражения с неграми идут!

Хохлова. Не случайно Николай вьетнамских ракетчиков обучает...

Хохлов. Что же, Аня, дело святое, если так... Я воевал, сын воевал... Дырявыми с войны приходили, но жили.

Хохлова. Жили... Но Паша-то от ран даже после войны умер.

Хохлов. Что же, он свой долг исполнил... Мои родители тревожились, когда я в гражданскую уходил... Я тревожился, когда сын мой уходил... Потом и сам за ним подался. Но мы-то не воюем во Вьетнаме этом.

Хохлова. Бомба не разбирает, кто воюет, а кто в стороне стоит... Видела я кинохронику.

Хохлов. Изверги американцы, вот и кромсают живое тело.

Хохлова. Свадьбу Николай собирался сыграть с Мариной.

Хохлов. Мы, Аня, русские... Нам когда-то всемилостивейший боженька написал на роду за правду на земле воевать, с тех пор нам никак покоя не дают.


Звонок.


Хохлова. Коля! (Уходит; возвращается с Николаем, Мариной, Тьеном и Минем.)

Николай (весело). Мои друзья. Товарищ Тьен... А вот это товарищ Минь. Они немного говорят по-русски, но понимают все... Главное, оружие наше понимают. Знакомьтесь, товарищи. Это наш дед, зовут его Тимофей Иванович... Старый вояка, громил фашистов и прочих гадов... А это моя мама, в основном воюет с нами... Победа не всегда бывает на ее стороне, но она все равно воюет. Натальи нет?

Хохлова. Еще не пришла.

Николай. Почувствует, что ужин на столе, явится. Чем будем заниматься: пресс-конференцией или ужином?

Хохлов (вьетнамцам). Он что, и на занятиях так длинно говорит?

Тьен. Товарищ Хохлов учит нас хорошо.

Хохлова (Николаю). Навербовал себе сторонников? (Миню.) А вы тоже так считаете?

Минь. Товарищ Хохлов — очень хороший товарищ.

Николай. Что, дедушка, получил достойный ответ?

Хохлов. Еще нет... У меня к ним много разных вопросов.

Николай (друзьям). Пропали, ребята!

Хохлова. За стол пора, Николай. Уж не знаю, понравится ли гостям наша еда?

Николай. Они, мама, ко всему привыкли. К любой пище то есть... У них там во Вьетнаме тоже не больно деликатесы какие...

Хохлова. Прошу за стол. Марина, рядом с Николаем. Ты уже своя. Тебе стесняться не положено.

Марина. А я и не стесняюсь.

Хохлов. И правильно делаешь... Коля, разлей-ка... У меня тост созрел.

Николай. У тебя, дед, тосты на все случаи жизни готовы.

Хохлова (с тревогой смотря на Хохлова). Может, не надо?

Хохлов. Не мешай, Аня... (Вьетнамцам.) Это же жуткое дело, какая свора на вас навалилась, а вы ничего, стоите... И ростом вроде невеликие, а стоите! В бою великие. За победу вашу имею я право выпить? За Вьетнам! Кто мне запретит? Давайте, ребята! (Чокается с Тьеном и Минем.)


Все поднимаются, пьют, кроме Тьена и Миня.


А вы что же, ребята?

Николай. Они не пьют, дедушка.

Хохлов (вьетнамцам). Это он так хорошо вас учит?

Тьен. Да!

Минь. Да!

Хохлов. Навербовал, навербовал, Николай. (Садится.) Ну, ладно. У вас своя стратегия, а у меня своя! Вы, ребята, как, женатые?

Тьен. Нет.

Хохлов (Миню). А ты?

Минь. Я имею невесту. Она на фронте.


Звонок.


Хохлова. Наташа. (Уходит. Возвращается с Наташей и Робертом.)

Наташа. А вот и мы! (Увидев Миня и Тьена, остановилась в растерянности.)

Хохлова. Для всех место найдется. (Роберту.) Садитесь, пожалуйста.

Наташа (стараясь говорить спокойно.) Это Роберт, мой друг. Садитесь, Роберт, рядом со мной.

Роберт. Спасибо.

Наташа. Роберт очень хотел познакомиться с вами.

Хохлов. Мы тоже не возражаем.

Наташа. Роберт хотел узнать нашу семью, посмотреть, как мы живем.

Хохлова (ставя приборы перед Наташей и Робертом). Ты уж сама, Наташа, ухаживай.

Роберт (Хохловой). О, спасибо вам, пожалуйста.

Хохлова. У вас, молодой человек, акцент не русский.

Роберт. Да-да, немножко есть не русский.

Хохлов. А по русскому обычаю за знакомство полагается. (Роберту.) Вы как, молодой человек, употребляете?

Роберт (улыбаясь). Употребляю...

Хохлов. О, да ты совсем нашенский... Молодец, Наталья! Доброго парня привела!..

Наташа. Он уже не парень, а аспирант.

Хохлов. Это по-научному... А для нас он парень... (Роберту.) Так я говорю?

Роберт. Совсем так. Да.

Хохлов. За ваше здоровье, молодой человек! (Пьет.)

Николай. Вот у нас какой дед быстрый... Не успел человека увидеть — уже за его здоровье пьет.

Хохлов. Положено: раз гость, за его здоровье... (Роберту.) А у вас в Эстонии как?

Наташа (торопливо). Он не из Эстонии, дедушка!

Хохлов. Из Латвии?

Роберт. Извините, я из Америки.

Хохлов. Из какой Америки?

Роберт. Из Соединенных Штатов Америки, из города Лос-Анджелеса.

Хохлов. Это там, где негров бьют?

Роберт. Да-да, к сожалению, это там...

Хохлов. Что же вы это с ними так обходитесь?

Наташа. Дедушка, Роберт не имеет к этому никакого отношения. Он учится у нас в аспирантуре.

Хохлов. Все у нас учатся... Наслали со всего света, и все у нас учатся...

Роберт. Ваши юноши тоже у нас учатся.

Хохлов. Чему там у вас можно научиться?

Хохлова. Тимофей Иванович, вы же только что сказали, что если гость в нашем доме, то его уважают... Пили за его здоровье.

Николай. Поторопился, дед.

Наташа. Николай!

Николай. Что с того, что я Николай!

Тьен (поднимаясь, твердо). Я хочу сказать. Можно?

Николай. Говорите, товарищ Тьен.

Тьен (медленно, разделяя слова). Я хотел сказать спасибо русским товарищам. Спасибо за то, что вы помогаете нашей стране. Спасибо за то, что учите нас владеть отличным современным оружием. Спасибо за вашу любовь. По-русски говорят: хлеб-соль. Спасибо за хлеб-соль. (С вызовом, Роберту.) Америка нас не победит! Это я говорю от себя и от товарища Миня! Это я говорю от всего Вьетнама!


Все встают. Роберт тоже поднимается.


Эту одну рюмку я пью до дна.

Хохлов. Молодец! Ну, молодец! Дай, я тебя поцелую. (Идет к Тьену, целует его и Миня.) Ах, Николай, что за орлы у тебя! Громите американцев так, чтобы от них пыль летела!

Тьен. Мы с товарищем Минем должны идти.

Минь. Да, мы должны идти.

Хохлова. Что же так быстро?

Николай. Мама, им пора... Спасибо, друзья, что посетили наш дом. Я очень хотел познакомить вас с родными..


Все поднимаются. Прощаются. Роберт один стоит в отдалении. К нему подходит Наташа. Тьен и Минь уходят с Николаем.


Хохлова (растерянно). Ну что же вы все поднялись? Наташа, Марина... (Роберту.) Прошу вас.

Роберт (взволнованно). Я хочу извинения. Вы не ожидали меня. Я виноват...

Хохлова. Это друзья Николая... А вы друг Наташи... Вы понимаете...

Роберт (прерывисто). Я понимаю... Понимаю... Я люблю свою страну. Мне очень прискорбно... У меня брат во Вьетнаме... Но я страшусь этого. Не хочу. Я понимаю этих людей! Но они не понимают меня. Они смотрели. Они думали: враг. А я не враг. Я хочу жить... И они хотят жить... И Дэвид хочет жить! Я хочу любить... И они хотят любить... Человек создан для счастья... Мы не должны убивать друг друга.

Наташа. Роберт, Роберт, успокойтесь... Марина, дай воды...


Марина наливает и подает Роберту воду.


Роберт (пьет). Извините, пожалуйста... Извините... Наташа, я пойду... Я пойду...

Наташа. Я провожу вас.

Роберт (Хохлову). Я никогда не забуду... Вы пили за мое здоровье... Для вас это не имеет значения... Для меня имеет... Я запомню... Мы великая нация, но мы несчастная нация...

Хохлов. Ладно, ладно, парень... Мы не желаем вам зла! (Похлопывает Роберта по плечу.) Ты вроде ничего парень.

Роберт (успокаиваясь). Я ничего, я ничего парень... Да. (Хохловой.) Спасибо вам... Вы Наташина мама. Спасибо...

Хохлова. Приходите к нам.

Роберт (Хохлову). Благодарю вас... Вы Наташин дедушка...

Хохлов. Да вот, понимаешь, дедушка...

Роберт. Я понимаю вас... Понимаю... (Марине.) До свидания, девушка... Желаю вам счастья.

Марина. И вам также.

Роберт. Я пойду, Наташа...

Наташа. Я провожу, Роберт.


Уходят.


Хохлов. Обидели парня.

Хохлова. И что же это в мире делается?!

Николай (входя, гневно). Кто ее просил тащить в наш дом этого американца?! (Хохловой.) Это твое воспитание... Это все ты!

Хохлова. А что такого? Пришел человек, посидел...

Николай. Да у нас кто был? Что они подумают обо мне? О нашей семье? Мирное сосуществование в одной московской семье?! Мне с ними во Вьетнам отправляться...

Хохлова (остановилась). Куда?

Хохлов (Хохловой). А-а, ты слушай своего сына... Он всегда болтлив был...

Николай. Ты, дед, не вмешивайся. Скрывать нет смысла... На днях лечу во Вьетнам...

Хохлова (села). О господи!..

Хохлов (Николаю). Что ты пугаешь мать? Может, и не полетишь еще... А если и полетишь, то не воевать же...


Слышны всхлипывания Марины.


О, и ты?..

Марина. Я молчу... Молчу...

Хохлов. Ты что, знала?

Марина. Скажет он!.. У него все тайна и тайна...

Николай. Ты вот что (мягче), утри все же, Марина, слезы. И ты, мама. Распустили вы Наталью... Эти знакомства до добра не доведут. Выучила английский язык — теперь только и смотри за ней! (Всхлипывающей Марине.) Ну хватит, хватит тебе.

Марина. Я... я... Ничего.

Николай. Со всеми психологиями проголодался так, хоть из пушки стреляй! Сидел, как на сковородке... Хорошо, американец убрался... Подумать только, притащить в дом без спроса! А вдруг разведчик какой?

Хохлов. А у нас что, карты генерального штаба хранятся?

Николай. Не карты, но все же...

Хохлов. Ты вот что, Николай, придет Наталья, ты не нервируй ее. Ясно?

Николай. Не ясно, но если старший по возрасту приказывает, выполняю.

Хохлова (накладывая еду в тарелку Николая). Ты что это, серьезно во Вьетнам?

Николай. Серьезно, мама.

Хохлов. Когда?

Николай. Приказано готовиться.

Хохлова. Опять готовиться?

Хохлов. Ну что ты, Анна? Уедет и приедет.

Хохлова. Там же война...


Входит Наташа, останавливается на пороге. Все замолкают.


Наташа. Что же вы меня не ругаете?

Хохлов. А за что тебя, Наташенька, ругать? Ты у нас красивенькая, пригоженькая...

Наташа. Ну-ну, дальше... Дальше...

Хохлов. А дальше — садись и получай усиленное питание...

Наташа (Николаю). А ты что молчишь?

Николай. Не задирайся.

Хохлова. Садись, доченька, садись, моя хорошая... Устала, наверно, за день с лекциями своими...

Наташа. Устала, мама. Пять лекций, вечер в клубе... Здесь вот встреча... Да что вы такие все тревожные?

Хохлов. Николай во Вьетнам собрался.

Наташа. Во Вьетнам?!

Николай. Да уж, конечно, не в Америку!

Затемнение

Картина третья

В дымке контуры аэродрома. На просцениуме — Роберт. Смотрит на часы. Появляется Наташа. Быстро подходит к Роберту.


Наташа. Что случилось, Роберт? Едва успела! Почему так срочно улетаете?

Роберт (мрачно). Брат погиб... Дэвид...

Наташа. Да что вы?

Роберт (подает телеграмму). От родных.

Наташа (пробежала глазами телеграмму). Да-а... Возьмите себя в руки.

Роберт. Вынужден лететь. Я чувствовал... Еще у вас... Мне уже тогда казалось... Тогда... Я смотрел на тех двух...

Наташа. Если бы он не был там, не погиб бы. Но он был там. Я умоляю вас, Роберт, вы не должны быть в чужом для вас небе. Не должны, Роберт!

Роберт. Я не буду, Наташа, не буду!

Наташа. Как жаль... Как жаль, что вы улетаете.

Роберт. Я должен... Там мама. Жена Дэвида... Они совсем недавно поженились... Очень любили друг друга... У них маленькая дочь...

Наташа. Он не должен был лететь во Вьетнам.

Роберт. Он не был летчиком. Он был радистом... Он не нажимал спусковые кнопки... Не нажимал, я знаю.

Наташа. Все равно, Роберт, все равно... Он был в одном экипаже. Ведь это так, Роберт?

Роберт. Да, наверно... Впрочем, не наверно... Это так. Мы росли на берегу Тихого океана... У нас была моторная лодка. Отец был капитаном... Он приучил нас к морю... Он хотел, чтобы мы были военными моряками... Но я не хотел... Меня не интересовала военная профессия. Меня интересовала история... А Дэвид пошел в армию... И вот конец. Я улетаю, Наташа... Улетаю... Не знаю, вернусь ли в Москву...

Наташа. Вам надо закончить аспирантуру!

Роберт. Больше всего я думаю о маме...

Наташа. Но там есть еще ваш отец?

Роберт. Они разные люди. Они совсем разные люди... Я люблю вас, Наташа. Мне не на что надеяться?

Наташа. Когда вернетесь в Москву, я отвечу вам...

Роберт. Для того чтобы вернуться, я должен знать... Должен знать, что вы мне ответите. Если я не буду знать, я не вернусь в Москву, Наташа. Не вернусь...

Наташа. Я вам отвечу по-своему, Роберт. Отвечу просто: возвращайтесь.

Роберт. Я вернусь... Вернусь, чего бы мне это ни стоило. Я вернусь, Наташа!.. Да?

Затемнение

Картина четвертая
Ведущий.

Размываются скалы, размываются горы,
Связь времен, словно нить шелковистая, рвется,
Лес горит, дымом черным вздымается порох,
А любовь остается... А любовь остается!
Тают льды. Ложатся туманы.
Звезды падают в прорезь колодца,
Реки страшно мелеют... Молчат океаны,
А любовь остается... А любовь остается!
Все минует она, все моря-океаны,
Все, что в мире барьером зовется.
Где-то есть рубежи и далекие страны,
Но любовь остается... Но любовь остается.
Поднимается занавес. Слышен гул авиамоторов. На просцениуме — Николай и Марина.


Марина. Скорей возвращайся, Коля.

Николай. Как сдам ребят в дело, вернусь.

Марина. Я тебя буду очень ждать.

Николай. Главное, ты не волнуйся.

Марина. Я очень люблю тебя.

Николай. Ну, я тоже, конечно.

Марина. Ты почему-то никогда не произносишь этих слов.

Николай. Каких?

Марина. О любви.

Николай. Ты должна чувствовать.

Марина. Я чувствую... Но еще хочу слышать... Скажи... три слова.

Николай. Всегда будем вместе... Теперь легче?

Марина. Легче. Береги себя. Для меня береги.

Николай. Ты как-то странно говоришь...

Марина. Мне тревожно.

Николай. Не бойся. Ничего не случится.

Марина. Сплюнь через левое плечо.

Николай. Вот еще...

Марина. Я прошу тебя.

Николай (делает вид, что сплюнул). Теперь легче?

Марина. Легче. (Смотрит на часы.) Ой, сейчас объявят посадку. (Целует Николая, припадая к нему.)

Николай (оторвавшись от Марины). Ну-ну... Успокойся... Скоро увидимся.

Марина. Ну что ты все говоришь такое?

Николай (успокаивая Марину). Ну все, все, Марина. Все... Неудобно.

Марина. Все удобно. Уезжаешь же!


Врывается громкий гул авиамоторов. Открывается занавес. Аэродром. Тонкий железный барьер. На сцене — вся семья Хохловых, Марина, друзья Николая, Тьен, Минь, их друзья.


Хохлова (подходя к Николаю). Береги себя, Коля. Не лезь под пули.

Николай. Где пули, а где мы будем... На практику едем.

Наташа. Не говори глупостей, какая там практика.

Николай. Это у тебя с твоим аспирантом теория.

Наташа. Аспирант улетел в Америку. Говорю это для твоего спокойствия...

Николай. А я и не очень волновался...

Хохлов (Тьену). Давайте им так, чтобы духу их на вашей земле не было!

Тьен. Мы не согнемся, товарищ Хохлов.

Хохлов. Мы когда-то интервентов и свою белогвардейскую шваль так лупили... А потом, когда фашисты пришли...

Марина. Коленька, ты знай, я очень люблю тебя. Я буду ждать, ждать, ждать... (Целует Николая.)

Николай. Неудобно... Смотрят...

Марина. Не чужого целую... Пусть смотрят. Скажи еще...

Николай. Будем всегда вместе. Всегда. До свидания, мама. (Целует мать.)


Хохлова плачет.


Мы ж договорились, без слез. Дедушка, жди писем... Доплатным можно?

Хохлов. Пиши любые, только пиши.


Целуются.


Николай. Наташа, прощаемся?

Наташа (целуя брата). Ты только там не дури, Николай, не на своей земле.

Марина. Я ждать буду, ждать, ждать, ждать...


Подходят Тьен и Минь.


Тьен. До свидания, товарищи!

Минь. До свидания, товарищи!

Хохлов. Победы вам над супостатами!


Все идут к барьеру, провожая отлетающих. Впереди, лицом к публике, остается только оказавшийся здесь Ведущий. Все машут руками. Наплывает музыка.


Ведущий.

А жизнь так хороша! О, как она прекрасна!
Овеянная солнечными бликами...
Жизнь трудная, суровая, опасная,
Жестокая, прямая, многоликая!

Слышно, как взлетает самолет. Провожающие поворачиваются, машут руками, окружая с двух сторон Ведущего.

Занавес

Действие второе

Картина первая
Огневые позиции противовоздушной обороны в районе Хайфона. Зарево пожара. Кровавым светом отливает водная гладь залива. Высокие бамбуковые заросли. В центре их — укрытая широкой маскировочной сеткой ракетная установка. Садится солнце, бросая зловещие отблески на ракету, бамбук, бугорки близлежащих укрытий. Но все это зритель видит уже после открытия занавеса. До занавеса слышно далекое гудение самолета, частые выстрелы зенитных орудий. В разгар идущего поблизости боя открывается занавес. На сцене — Тьен, Минь, Николай, вьетнамские бойцы. Они слушают симфонию воздушного боя. Что-то говорят друг другу, но слов из-за грохота не слышно. Вдруг доносится громкий взрыв. После этого все мгновенно затихает. Звенящая тишина. Все всматриваются в небо. Воет сирена.


Тьен (кричит). Отбой!..


Бойцы прыгают, бросают каски вверх, танцуют.


Минь (обнимает стоящего в стороне Николая). Еще один! Еще один! Хохлов! Хохлов! Ты доволен? (Танцует с бойцами, вовлекая в круг Николая.)

Николай. Да что вы, ребята? Вы же не ансамбль песни и пляски. А я не солист.

Тьен (останавливая танцующих). Танцевать будем, когда сами собьем «Джонсона».

Минь. Собьем, обязательно собьем!

Тьен (Николаю). Товарищ инструктор, вы довольны нашими бойцами?

Николай. Доволен..,. Но быстроту еще надо отрабатывать... Это самое главное сейчас — быстрота. Не будет быстроты, можно прозевать противника.

Тьен. Быстрота будет. Будет! (Бойцам.) Вы слышите, что говорит товарищ инструктор?

Голоса. Да!

- Да!

- Да!

Николай (Тьену). Продолжим знакомство с материальной частью?

Тьен. Становись!


Бойцы выстраиваются.


(Николаю.) Подразделение выстроено.

Николай. Давайте к установке.

Тьен. Напра-во! Занять места!


Николай неслышно для зрителей объясняет и показывает бойцам, что надо делать во время боя. На сцене с цветами появляются три вьетнамские девушки. Они издалека смотрят на все, что происходит возле установки. Одна из них, Чань, подходит к агрегату.


Чань. Товарищ командир, товарищ командир!

Тьен. В чем дело? Вы как здесь появились?

Чань. Мы имеем поручение приветствовать бойцов, проходящих обучение, для того чтобы потом сражаться с проклятыми американцами.

Тьен. Молодец, хорошо выучила речь.

Чань. Я не учила. Я говорю то, что думаю.

Тьен. Значит, хорошо думаешь, если так хорошо говоришь.

Чань. Я просила, чтобы меня с делегацией направили к вам. Я хотела видеть товарища Миня.

Тьен. Зачем ты его хотела видеть?

Чань. По личному делу.

Тьен. У нас сейчас нет времени для личных дел.

Чань. Поэтому я и пришла в составе делегации, чтобы сказать товарищу Миню о том, что ему не надо волноваться по личным вопросам.

Тьен. А кто тебе поручил сообщить ему об этом?

Чань. Я сама решила.

Тьен. А кто ты такая?

Чань. Я его невеста.

Тьен. Что же ты не сказала мне об этом с самого начала?

Чань. Чтобы не отвлекаться на личные вопросы.

Тьен. Ты очень хитрая девушка.

Чань. Я согласна с вами, но, если бы я не была хитрой, я не смогла бы увидеть товарища Миня и не имела бы возможности сказать ему о том, чтобы он не волновался по личным вопросам.

Тьен. Ты очень длинно говоришь.

Чань. Это потому, что у меня скопилось много переживаний.

Тьен. Я вижу, твоя подруга принесла цветы?

Чань. Да. Для каждого бойца вашего подразделения.

Тьен. А откуда ты знаешь, сколько бойцов в нашем подразделении?

Чань. Нам не сказали, сколько у вас бойцов, но сказали, сколько нужно захватить букетов.

Тьен. Умные люди ваши руководители!

Чань. Да, товарищ командир, очень умные.

Тьен. А ваши умные руководители сказали тебе, что надо брать на один букет больше?

Чань. Сказали.

Тьен. Для кого этот букет предназначается?

Чань. Для товарища Хохлова. Я очень устала отвечать на ваши вопросы, товарищ командир.

Тьен. А я устал задавать тебе вопросы. Сейчас я выстрою бойцов, и вы можете вручить им цветы. После этого я разрешу товарищу Миню разговаривать с тобой тридцать минут. За это время ты скажешь ему все, чтобы он не волновался по личным вопросам. (Подходит к Николаю.)


Чань идет к девушкам, Тьен возвращается на площадку. Николай отходит в сторону.


Тьен. Становись!


Бойцы выстраиваются в одну шеренгу.


Смир-но! Вольно! Предоставляю слово товарищу... (Оглядывается.)

Чань (тихо). Чань.

Тьен. Чань.

Чань. Мы принесли вам цветы и желаем больших успехов в боевой подготовке, чтобы вы могли громить проклятых американских интервентов. (Подходит к Николаю, вручает ему цветы.) Спасибо советскому народу за помощь!

Николай. А вам спасибо за привет и за цветы!

Чань (девушкам, с жестом). Вручайте.


Девушки вручают цветы бойцам.


(Подходит к Тьену.) Это вам, товарищ командир.

(С последним букетом подходит к Миню.) А это вам, товарищ Минь.

Тьен. Разойдись!


Часть бойцов расходится, другие возвращаются к ракетной установке.


Минь (Николаю). Товарищ Николай, это моя невеста, санинструктор Чань, которую я очень люблю.

Николай (к Чань). Рад познакомиться с вами.

Чань. А я с вами.

Минь. У товарища Николая осталась в Москве невеста

Николай. Мы еще вместе сыграем наши свадьбы. Правда, товарищ Минь?

Минь. Правда, товарищ Николай.


Завыла сирена.


Тьен. Воздушная тревога!


Минь и бойцы убегают. Все занимают свои места. Воет сирена.

Затемнение

Картина вторая
Ведущий (на просцениуме).

Тревога! Тревога во всем мире!
В огромных домищах и маленьких хижинах!
Тревога отмеривает версты и мили!
Тревога в душах, войной обиженных!
Что американцам надо на землях Вьетнама?
Под синим небом, солнцем залитым?!
Там кричат ребятишки:
— Мама! Мама! —
Ползая среди раненых и убитых.
Кто дал право на головы крохам
Сбрасывать бомбы тысячекилограммовые?
Какими векселями оплатят кровь они,
Пролитую на землях Вьетнама?
Мы не можем сказать: — Пусть себе! Спишется!
Все равно, мол, не победить.
Нет! Те, кто дышит, кому еще дышится,
Мира хотят, любить хотят и спокойно жить!
Они думали: ужасом схватят за горло,
На землю кинут в джунгли ребристые...
А вышло: самих страхом расперло
В их городах с мостовыми чистыми,
С их аллеями, парками, стритами,
Маленькими и большими Бродвеями,
Куда в гробах оцинкованных убитые
Летят, в черную пыль развеянные.

Свет гаснет.


Открывается занавес. На сцене — квартира Брайенов в Лос-Анджелесе. Стена, на которой в черной рамке висит портрет Дэвида. В стороне от портрета на стене — боксерские перчатки, на другой стороне — два скрещенных весла. Через черные шторы бьют яркие солнечные лучи. Около портрета в трауре скорбно стоит Элизабет Брайен. Доносится ультрасовременная американская музыка, тихо и глухо, но ее слышно. Мелодия эта будет звучать все время, врываясь, как черная буря, в дом скорби и печали.

Входит Роберт. Останавливается.


Роберт. Мама. Мама.


Элизабет не оборачивается.


Мама.


Элизабет поднимает голову. Оглядывается, прикладывает палец к губам.


Мама.


Звучит мелодия. Элизабет плачет.


(Подходит к ней.) Мама, мама... Не надо... Что же теперь сделаешь? Что теперь сделаешь? Не надо плакать.

Элизабет. Я не плачу.

Роберт. Ты плачешь, мама... Ты все время плачешь.

Элизабет. Я ничего не могу с собой сделать. Ничего...

Роберт. Надо собраться с силами... Жизнь продолжается.

Элизабет. Я устала жить... Я не могу больше так жить... Я не хочу так жить!

Роберт. Мама, мама! Я все бросил. Вылетел первым самолетом, чтобы успеть к похоронам.

Элизабет. Какие похороны?! От него ничего не осталось, ничего, даже пепла... Он кремирован, как ангел, в чужом небе.

Роберт. Зачем он там оказался?

Элизабет. Он не один в этом небе. (Плачет.)

Роберт. Не надо, мама, не надо...

Элизабет. Я не плачу.


Входит Луиза. Роберт и Элизабет замолкают. Луиза подходит к портрету. Осторожно гладит боксерские перчатки, весла...


Роберт. Луиза.


Луиза, не обращая внимания на Элизабет и Роберта, уходит.


Почему Луиза все время молчит?

Элизабет. Она все время молчит... Все время молчит...

Роберт. Она здорова?

Элизабет. А разве есть на земле здоровые люди?

Роберт. Конечно, есть.

Элизабет. Где они? Покажи их мне.

Роберт. Они всюду, мама, и в нашей стране и в других странах. Они всюду...

Элизабет. Я не вижу их, давно не вижу. Я забыла, как они выглядят.

Роберт. Я здоров, мама... Посмотри на меня... Я здоров.

Элизабет. А-а, да... (Пытливо.) Разве ты здоров?

Роберт. Да, я здоров. Я здоров физически и нравственно. И я хочу, чтобы ты была здорова. Я все сделаю для этого. Все! Ты у меня одна. Совсем одна. Самая большая ценность в мире. Ты — просто мое сердце, сама моя жизнь.

Элизабет. Спасибо, мой мальчик, спасибо. Меня как магнитом тянет в эту комнату. Эту комнату так любил Дэв. Здесь его перчатки... Его весла... Ты помнишь его любимую лодку? Помнишь?

Роберт. Ну конечно, мама... Почему же я не должен помнить его лодку?

Элизабет. Лодка затонула. Дэва нет, а весла остались... Крест-накрест, как он сам их прикрепил к стене. (Вытирает слезы.) Идем, мой мальчик...

Роберт. Идем.


Медленно идут к выходу. В комнату входит Чарлз Брайен.


Брайен. Роберт, мне надо поговорить с тобой.

Роберт. Пожалуйста, отец. Я готов.


Элизабет уходит.


Брайен. Все эти дни мы были заняты нашим горем и ни разу не оставались вдвоем. Ты почему-то все время считаешь необходимым быть только с матерью.

Роберт. Ты более спокоен, отец...

Брайен. Я обязан быть спокойней, я мужчина.

Роберт. Я это и имел в виду... А мама так тяжело переносит гибель Дэва...

Брайен. Это совсем не значит, что я легко переношу гибель твоего брата.

Роберт. Да, но мама...

Брайен. Твоя мать всегда была странной женщиной.

Роберт. Она очень любила Дэва.

Брайен. Это не значит, что я не любил Дэва.

Роберт. Отец, к чему все это?

Брайен. К тому, что я хочу знать твои дальнейшие планы.

Роберт. У меня нет никаких новых планов.

Брайен. Ты собираешься вернуться в Москву?

Роберт. Жизнь продолжается, отец. Я изучил русский язык... Я хочу закончить аспирантуру там, где я ее начал.

Брайен. Ты тщательно избегаешь произнести название города, в который ты собираешься вернуться...

Роберт. Ты только что сам произнес его, отец! Кстати, это слово пишется на всех географических картах мира, и карты выдерживают.

Брайен. Карты выдерживают, но мое больное сердце может не выдержать, если ты вернешься туда.

Роберт. Почему, отец?

Брайен. Неужели ты не понимаешь?

Роберт. Не понимаю.

Брайен. Несмотря на то, что ты избрал для себя гуманитарное образование, надеюсь, ты понимаешь, что твой брат погиб не от удара копья или даже не от ружейного выстрела?

Роберт. Да, я это понимаю.

Брайен. Ты, вероятно, понимаешь, что при современном состоянии военной техники самолет, в котором находился твой брат, сгорел в воздухе вместе с Дэвом от управляемой, или самонаводящейся, или черт знает какой еще ракеты?

Роберт. Да, вероятно, хотя точно не знаю... Как, впрочем, не знаешь и ты.

Брайен. Но я знаю одно: оружие, которое убило Дэва, сделано в Москве.

Роберт. Ты так точно знаешь расположение военных объектов Советского Союза?

Брайен. Я не знаю, где находятся объекты, но я отлично знаю, где находятся субъекты, убившие моего сына.

Роберт. Мне тяжело говорить тебе, но я скажу, что думаю, отец. Можно?

Брайен. Говори.

Роберт. Я много думал, отец... Дэв не должен был находиться в этом самолете...

Брайен. Ну, это случайность... Ты знаешь, что я хотел, чтобы и ты и Дэв были военными моряками. Ты меня не послушал, а Дэв вместо морского флота попал в воздушный. Только и всего.

Роберт. Но это «только и всего» закончилось для него смертью, как, впрочем, и для многих тысяч молодых американцев.

Брайен. Это не твое дело.

Роберт. Нет, это мое дело. Когда меня убивают, когда я убиваю ни в чем не повинных женщин и детей — это мое дело. И я не хочу ни первого, ни второго!

Брайен. Вот! Вот! Вот оно, тлетворное влияние Москвы! Стоило провести там два года, и ты уже перестал быть американцем!

Роберт. Я никогда не перестану быть американцем! А не считаешь ли ты влиянием Вашингтона... влиянием безумцев, что весь мир поставлен на край пропасти?

Брайен. Может, ты считаешь и меня безумцем?

Роберт. Да, если ты в слепом неведении, в диком экстазе страха стоишь на стороне этой безумной политики, — значит, и ты безумец.

Брайен. И это ты говоришь мне, своему отцу?

Роберт. Да, кто бы ты ни был, если ты стоишь на этой гибельной черте, я называю тебя безумцем!

Брайен. И это ты говоришь, стоя возле портрета твоего родного брата, сгоревшего в небе Вьетнама?

Роберт. Тем более я говорю это именно здесь, стоя у портрета моего любимого брата, бессмысленно потерявшего свою единственную жизнь и оставившего в тяжелом горе маму, свою жену, меня и, я все же надеюсь, тебя!


Входит Луиза. У нее в руках конверт.


Брайен. Подожди, Луиза, у нас серьезный разговор!


Луиза молча протягивает конверт Роберту и уходит.


Роберт (разрывает конверт, бросает его на пол. Читает бумагу). Отец, меня призывают в армию.

Брайен. Тебя?!

Роберт. Меня.


Гаснет свет. Затихает все время игравшая под сурдинку беспорядочная музыка. Белый луч света ползет по стене, останавливается на боксерских перчатках, затем перебегает к веслам. Медленно переходит к портрету Дэва. Затем, резко метнувшись влево, освещает фигуру во весь рост стоящего Дэвида в истерзанном летном комбинезоне, рваном летном шлеме. Лицо и руки у Дэвида черные.


Дэвид. Я хотел тебя видеть, Роберт!


Второй белый луч, перекрещиваясь с первым, освещает лежащего на кровати Роберта.


Роберт (приподнимаясь). О, Дэв! Ты вернулся?

Дэвид. Ты лежи, лежи... Так удобней. Я хотел тебя видеть... Ты долго отсутствовал... Когда я улетал, тебя не было.

Роберт. Да, меня не было... Меня не было почти два года.

Дэвид. Я очень жалел, что ты не провожал меня... Было очень весело... Мы так напились... Я едва отошел в самолете.

Роберт. Мама писала. Она очень грустила.

Дэвид. Наша мама всегда грустит... Ты же знаешь ее характер, ее не изменишь.

Роберт. Да, характеры трудно менять.

Дэвид. Очень трудно, согласен с тобой... Но я, знаешь, соскучился по тебе. Даже не знаю почему. Когда ты уехал, я как-то не думал... Нет, впрочем, думал... Ну конечно, думал... Я думал: куда тебя понесло?.. Неужели нельзя было учиться здесь? Я так думал, а потом забыл...

Роберт. Что ты забыл?

Дэвид. Забыл, о чем думал... А когда ты так вот вдруг, неожиданно вернулся, очень захотелось повидать тебя. Ты рад, что мы встретились?

Роберт. Да, Дэв, я очень рад...

Дэвид. Понимаешь, я там вспоминал наше детство... Оно было интересное у нас... Помнишь, как перевернуло шлюпку, а? Помнишь? И я тебя спасал... Помнишь?

Роберт. Да, Дэв... Помню.

Дэвид. Я там вспоминал... а вдруг бы ты утонул, а? Вдруг бы ты утонул, что было бы с мамой? Об отце я не думал. Он моряк, он знает, что такое океан... Нешуточное дело. Ты согласен со мной?

Роберт. Согласен, Дэв.

Дэвид. Что значит время... А раньше ты со мной редко соглашался... Ты был немного не от мира сего.

Роберт. Ну что ты, Дэв...

Дэвид. Нет, в самом деле, Боб. В самом деле... Ты помнишь, как я тебя сшибал в боксе? Но ты был хороший партнер, ты никогда не жаловался маме... Я тебя сшибу, ты поднимешься, улыбнешься виновато и уходишь... И никогда не жаловался. Это очень хорошее у тебя качество... Не любил ты драться.

Роберт. Не любил.

Дэвид. Странно... У нас были все драчуны, а ты не любил драться... Ты любил какого-то поэта, старого чудака. Я не помню, где он жил...

Роберт. Уитмен, Дэв... Он уже умер в то время... Он уже не жил.

Дэвид. Смотри, Боб, значит, он чего-то стоил... И в живых не было, а ты его помнил...

Роберт. У него хорошие стихи, Дэв.

Дэвид. Стихи?.. Да... Я их как-то не запомнил. Бокс — это да. Как бы я снова хотел надеть перчатки, черт возьми! Тряхнуть стариной... Тебя бы я уже не втягивал в это опасное дело, а сам бы с большим удовольствием... Соскучился по дому... И, знаешь, по маме... Она почему-то все время плачет... В чем дело? Ты не спрашивал у нее?

Роберт. Спрашивал, Дэв... Спрашивал...

Дэвид. И что же она говорит? Почему ты не отвечаешь, Боб? Ну ладно... Еще успею... Я очень соскучился по тебе... Мы как-то раньше не обменивались такими сентиментальными словами. Я просто хочу обнять тебя...

Роберт (поднимаясь). Обними...

Дэвид. Нет, нет, ты лежи. В другой раз... Я еще увижу тебя... Да, Боб, мне сказали, что ты получил повестку?

Роберт. Получил, получил, Дэв...

Дэвид. Ты иди, иди... Место освободилось.


Гаснет свет.

Картина третья
Еще в темноте вой воздушной сирены. Выстрелы зенитных орудий. Далекие разрывы. Оглушительный взрыв.

Открывается занавес. Почти та же картина, что была в начале второго действия. Огневые позиции в районе Хайфона. Далекая синяя гладь залива. Копья бамбуковых зарослей. Зарево пожара. Вокруг ракетной установки — расчетбойцов. Нервничающий Тьен, пристально смотрящий в небо Николай.


Николай. Скорей! Скорей!

Тьен. Менять позицию!

Минь. Сбили! Сбили! Первого!

Николай. Радоваться потом! Менять позицию!

Тьен. Ну-у?


Свист ракеты. Оранжевое пламя. Взмахнув руками, падает Тьен.


Минь. Отводить!

Николай (бросаясь к Тьену). Тьен! Тьен!


Свист ракеты. Оранжевое пламя. Николай падает на Тьена. Мгновенный звук удаляющихся самолетов. Полная тишина. Бойцы бегут к Тьену и Николаю. Пытаются поднять, но Тьен и Николай лежат неподвижно.


Минь. Санитары! Санитары!


Несколько бойцов убегают. Остальные переносят Тьена и Николая на бугор, покрытый зеленой травой и яркими цветами джунглей.


(Опускаясь на колени, слушает сердце Тьена.) Он еще жив! (Приникает ухом к груди Николая.) Я ничего не слышу. Ничего не слышу. (Поднимается с колен. Обращается к бойцам, понуро стоящим вокруг.) Вы видели? Видели, товарищи бойцы? Подразделение товарища Тьена сбило бомбардировщик наших врагов. Он разлетелся в воздухе. У нас была короткая радость. Несколько секунд. Но мы промедлили. Мы задержались на несколько секунд. Нашу установку засекли. Всего несколько секунд. Вы видите? На вьетнамской земле лежит наш дорогой командир товарищ Тьен, а рядом с ним лежит товарищ Хохлов. Он не участвовал в бою, но он был рядом с нами. Кровь товарища Тьена смешалась с кровью товарища Хохлова. Это кровь братьев.


Вбегают Чань и другие сандружинницы. Чань бросается к Николаю. Другая девушка — к Тьену. Они лихорадочно быстро осматривают Тьена и Николая. Начинают перевязывать.


Минь (к Чань). Товарищ Хохлов жив?

Чань. Жив, но он без сознания.

Минь. Он будет жить?

Чань. Я не знаю, не знаю, товарищ Минь.

Минь. Он должен жить. Слышишь, Чань? Он должен жить!

Чань. Я понимаю, он должен жить... Но я не знаю, будет ли он жить... У него почти нет пульса.

Минь (другой девушке). Товарищ Тьен будет жить?

Девушка. Я не знаю... Он без сознания.

Минь. Какая же вы медицина, если вы ничего не знаете?

Чань (поднимая руки к небу). Они не люди! Товарищ Минь, вы можете объяснить, что им нужно от нас?!

Минь. Они сами не могут объяснить это перед всем миром!

Чань. Сегодня утром американцы бомбили наш госпиталь. Убили двенадцать раненых. Убили двух медицинских сестер. Убили врача-хирурга, который в это время делал операцию. Врач был мой отец. Но я не плачу, товарищ Минь!

Минь. В какой госпиталь вы отправите товарищей Тьена и Николая?

Чань. В джунглях есть резервный госпиталь.

Минь. Товарищ Чань, послушайте биение сердца у наших героев.

Чань (склоняется к груди Тьена). Я слышу сердце твоего товарища Тьена. (Склоняется к груди Николая. Слушает долго в полной тишине.) Какие-то далекие неслышные толчки. (Берет руку Николая. Пытается найти пульс.) Ветер...

Минь. Что ветер?

Чань. Мешает ветер... (После паузы.) Очень тихий, очень редкий...

Минь. Но есть?

Чань. Кажется, есть.

Минь. Он должен быть, Чань... Он обязательно должен быть. В Москве товарища Николая ожидает невеста. Он ее любит так же, как я люблю тебя, Чань. Я видел ее...

Чань. Она его любит так же, как я люблю вас, товарищ Минь...


Сирена санитарной машины.


Боец (входя). Санитарная машина пришла.

Минь. Лично вам, товарищ Чань, мы вверяем жизни наших боевых друзей. Пусть они и сейчас будут рядом, как кровные братья.

Чань. Мы сделаем все. Сделаем все!


Тьена и Николая осторожно кладут на носилки и на поднятых руках уносят. Минь и бойцы сопровождают носилки.


Минь (вернувшись). Приказываю занять боевые посты.


Бойцы бегут к ракетной установке. Вой сирены.

Занавес
На просцениуме, в луче света, — Ведущий.


Ведущий.

А жизнь так хороша! О, как она прекрасна!
Овеянная солнечными бликами!
Жизнь трудная, суровая, опасная,
Жестокая, прямая, многоликая!

Свет гаснет.

Картина четвертая
Декорация та же, что и во второй картине второго действия. Стены. Портрет Дэвида. Кожаные перчатки. Скрещенные весла. Черные шторы, пронзенные солнечным светом. Приглушенная музыка. Стоящая у портрета Элизабет.

Быстро входит Роберт.


Роберт (обернувшись, кричит в лицо вошедшему за ним отцу). Я не пойду в армию! Не пойду!

Брайен. Нет, ты пойдешь! Ты не можешь не пойти!


Встрепенулась Элизабет, неслышно вышла из комнаты.


Роберт. А я говорю: не пойду!

Брайен. Я не позволю запятнать честь нашей американской семьи!

Роберт. Я запятнаю честь семьи, если отправлюсь убивать людей.

Брайен. Ты должен выполнить свой долг.

Роберт, Мы уже заплатили свой долг. (Указывая на портрет.) Тебе мало?

Брайен. Ты говоришь ужасные слова.

Роберт. Я говорю, что думаю.

Брайен. Я удивляюсь тебе.

Роберт. А я удивляюсь человеку, который, называя меня сыном, отправляет на бесславную, позорную смерть.

Брайен. Я не могу допустить, чтобы люди говорили, что Чарлз Брайен воспитал своего сына трусом.

Роберт. Жизнь можно отдать только тому делу, в которое ты веришь.

Брайен. А ты не веришь в дело, которому отдал свою жизнь твой брат?

Роберт. То, что ты называешь делом, является преступлением, позором, вызвавшим презрение всего мира!

Брайен. А-а, эти интеллигенты, всякие писатели и негры, демонстрирующие у Белого дома, собирающие подписи под петициями и протестами? Кто с ними считается?!

Роберт. Считается! От этих петиций и демонстраций уже трепещут те, кто сидит в президентских креслах.

Брайен. Из тебя в России сделали оголтелого красного!

Роберт. Я не красный. Я все тот же белый...

Брайен. Нет, нет, ты стал красным!

Роберт. Если тебе удобно, можешь считать меня красным! Только красным сделали меня не в России, а здесь, в Америке!

Брайен. Роберт, я заклинаю тебя отцовским и материнским именем...

Роберт. Оставь мать в покое, она и так уже еле ходит по земле...

Брайен. Тебя осудят как дезертира.

Роберт. Но перед этим я устрою фейерверк из своего воинского билета.

Брайен. Боже мой! Боже мой! Я никогда не думал, что умру отцом дезертира!

Роберт. А я никогда не думал, что умру по воле своего родного отца!

Брайен. Ты живешь и будешь жить, я верю в это.

Роберт. Дэв тоже был жив, пока находился в этом доме. Что от него осталось? Боксерские перчатки да весла!


Входит Луиза. Останавливается.


Брайен (Луизе). Что тебе здесь надо? Что ты бродишь по дому как привидение!

Роберт. Отец, я запрещаю тебе кричать на вдову моего брата! Слышишь, запрещаю!

Брайен. А какого черта она шляется здесь? Какого черта, я спрашиваю!

Роберт. Ты посмотри в ее глаза, прежде чем говорить со мной! В ее глаза посмотри!


Луиза закрывает глаза ладонями. Роберт подходит к Луизе, легко обнимает и уходит с ней. Брайен остается один. Принимает какую-то пилюлю, вытирает пот.

Входит Элизабет.


Элизабет. Я чувствую, что скоро умру. Силы совсем оставляют меня. У меня все время болит сердце.

Брайен. Прими лекарство.

Элизабет (отстраняя рукой лекарство). Я ничего не хочу принимать. Мне все безразлично... Все... У меня только одно желание — чтобы Роберт остался здесь. Если его отправят туда, я умру.

Брайен. А если он останется здесь, он в один день превратится в дезертира. Его будут судить, и мы в тот же день превратимся в родителей дезертира, запятнавшего позором наши седые головы. Ты этого хочешь?

Элизабет. Я хочу, чтобы он остался здесь. Одно желание...

Брайен. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы он отправился туда?

Элизабет. Я этого не думаю, но я слышала, как ты кричал на него...

Брайен. Это он кричал на меня.

Элизабет. Ты уговаривал его... Ты приказывал ему лететь туда...

Брайен. Ты представь себе на одну минуту: Роберт отказался от призыва. Роберт осужден за дезертирство. Ты показываешься на улице, приходишь в церковь, встречаешься с теми, кого знаешь уже несколько десятилетий, они отворачиваются от тебя.

Элизабет. Почему?

Брайен. Ты мать дезертира... Ты выходишь из церкви, люди оборачиваются, смотрят на тебя, указывают пальцами... И все потому... Все потому...

Элизабет. Но что же делать? Что делать?

Брайен. Он должен идти в армию. Иначе он опозорит не только нас, но и память погибшего Дэвида.

Элизабет. Но он погибнет так же, как погиб Дэв!

Брайен. Не погибнет. Он не летчик.

Элизабет. Но в Южном Вьетнаме, я читала, гибнут все, даже генералы.

Брайен. Он не будет в Южном Вьетнаме. И не будет в Северном Вьетнаме... Я просил... Мне обещали... Обещали, как отцу погибшего сына... Второй сын будет служить в спокойном месте.

Элизабет. Где же это спокойное место? Где сейчас спокойное место на земле?

Брайен. Он не будет на земле и не будет в воздухе. Он будет на воде. Он будет служить на авианосце в Тихом океане. Там спокойно, поверь мне. Ему ничто не будет угрожать. Скоро мы победим во Вьетнаме, и он вернется домой. Вернется домой наш мальчик... Твой любимый сын...

Элизабет. Для меня оба мальчика любимы...

Брайен. С тобой он всегда считался. Ты должна внушить ему эту мысль, уговорить его... Нельзя позорить наше имя.

Элизабет. Я не могу это сделать... Я не хочу, чтобы он уходил. (Плачет.) Не могу, Чарлз... Ты не должен быть таким жестоким...

Брайен. Остановись, Элизабет... Это ты становишься жестокой. Сейчас ты мать героя, но пройдет день... Всего один день, и ты будешь матерью дезертира, которого спрячет от тебя тюремная решетка... Что лучше, подумай... Повторяю, он будет в Тихом океане, в тихом месте, на авианосце... Может, будут переговоры... Или кончится война, и мальчик вернется... Он снова будет с тобой. Тебе первый раз в жизни выпала священная миссия — показать себя настоящей американской матерью.

Элизабет. Боюсь, я стану в этом случае плохой матерью.

Брайен. Америка смотрит на тебя, Элизабет. Америка смотрит! Я пришлю к тебе Роберта. (Уходит.)


Элизабет молча стоит, вытирая слезы. Входит Роберт.


Роберт. Ты опять плачешь, мама? Не надо... Не надо плакать... Ты меня слышишь?

Элизабет. Слышу, слышу, сын...

Роберт. Ты не беспокойся, мама. Я никуда не поеду... Никуда. Я решил... Я отказываюсь от армии. Я останусь здесь, в Америке.


Элизабет плачет.


Ну что ты... Что ты, мама?

Элизабет. Отец говорит, если ты останешься — нам всем будет плохо...

Роберт. А что еще может сказать мой отец? Ты же сама знаешь!

Элизабет. Он говорит, ты будешь в армии совсем в безопасном месте...

Роберт. В наше время в армии нет безопасных мест.

Элизабет. Он говорит, ты будешь на авианосце в Тихом океане... Скоро мы победим... Кончится война, ты вернешься домой.

Роберт. Я тебя не понимаю, мама.

Элизабет. Отец говорит, мы не можем быть одновременно родителями героя и родителями дезертира.

Роберт. Мама, зачем ты повторяешь эти глупые слова? Ты же знаешь, я никакой не дезертир...

Элизабет. Я знаю... Но так может случиться... На нас будут указывать пальцами... Нас будут презирать в нашем городе... Отец говорит, если ты пойдешь в армию, — ты будешь в тихом месте, на Тихом океане...

Роберт. Мама, я не хочу никакого тихого места. Я не могу участвовать в этой войне! Понимаешь, не могу?! Что такое авианосец, ты знаешь?

Элизабет. Знаю...

Роберт. Каждый человек, солдат, моряк, кто бы он ни был, на авианосце содействует смерти неповинных людей. С этих авианосцев уходят самолеты и бомбят, бомбят города, села, больницы, школы... А ты хочешь, чтобы я пошел туда? Я не верю, мама, неужели ты этого хочешь?

Элизабет. Я не хочу... Отец говорит: Америка хочет...

Роберт. Мама, я видел этих людей... Я сидел с ними за одним столом... Я пожимал им руки... Я обещал это одной хорошей девушке...

Элизабет. Какой девушке?

Роберт. Я не говорил тебе, мама... В Москве живет девушка... Я очень хочу увидеть ее... Она умная и красивая, добрая и честная...

Элизабет. Ты с ума сошел!

Роберт. Почему, мама?

Элизабет. У тебя девушка в Москве?!

Роберт. Это не совсем так, как ты думаешь... Просто я ее люблю... Я обещал ей вернуться...

Элизабет. Теперь я понимаю — из-за нее ты не хочешь исполнить свой долг? Из-за какой-то московской девушки?

Роберт. Мама, что ты? Совсем не поэтому... Я не принимаю эту грязную войну. И разумом и сердцем я против нее! Эта война находится в полном противоречии с моими убеждениями.

Элизабет. Ты предпочитаешь стать дезертиром и навлечь позор на мои седые волосы?

Роберт. Мама, мама, как ужасно все, что ты говоришь!

Элизабет. Роберт, я прошу тебя... Мне говорит сердце... Ты будешь жив... Отцу обещали... Ты должен идти... Пожалей нас...

Роберт. Ах, мама, мама, как можно жить в такой слепоте.

Брайен (входя). Что же вы решили?

Элизабет. Я все сказала... Я просила...


С другой стороны входит Луиза.


Брайен (задыхаясь). Ну и что? И что?

Элизабет. Я не знаю... Не знаю... что он решил...

Роберт. Хорошо! Я пойду! Пойду! Место освободилось!


Луиза падает.

Занавес

Действие третье

На просцениуме, в луче света, — Ведущий.


Ведущий.

Ирония печальная судьбы,
Америка чем стала знаменита?
Как на верблюдах цинковых горбы,
Под полосатым знаменем гробы
Плывут по небу траурным транзитом.
Кто в них? А те, кто песни пел, кто танцевал,
Плевал на все, как особь высшей расы,
А тут попал — убили наповал,
Навылет в грудь — слетела наземь каска.
А ведь летел, считал, что будет жить,
Все безнаказанно, нет на земле возмездия,
На счет текущий сможет положить...
И положил... Но с головою вместе.
Повсюду щупальца расставил осьминог,
И кажется ему: всю землю заарканил.
Товарищи. Не так от нас далек
Авианосец в Тихом океане.
На занавесе возникает контур покачивающегося на волнах авианосца. Взлетная площадка. Катапульта. Ряды самолетов. Луч освещает две фигуры в военно-морской форме. Это Роберт Брайен и Леон Манжело. Они стоят, опершись о перильца. Курят. За ними плещется океан.


Манжело. Мне говорят: «Дурень, ты должен быть счастливым... Авианосец — это же курорт... Бассейн для плавания... Свежий воздух... Солнце... Война только подразумевается».

Роберт. И ты счастлив?

Манжело. Конечно... Я бы всю жизнь прожил на авианосце... Если б еще войны не было...

Роберт. Война рядом.

Манжело. Рядом... Но мы ее не видим...

Роберт. Мы многого не видим... В частности, летчиков, которых мы катапультами бросаем в небо, и они уже никогда не возвращаются обратно.

Манжело. Тебе жаль их?

Роберт. Жаль... У меня так погиб брат.

Манжело. Это печально... Даже очень... Но мне... Ты не будешь сердиться?

Роберт. Что ты? Говори.

Манжело. Мне не жаль.

Роберт. Ты жестокий человек.

Манжело. Нет.

Роберт. Ну равнодушный...

Манжело. Ты встречал когда-либо равнодушного итальянца?

Роберт. Какой же ты итальянец, если живешь в Сан-Франциско? И родители твои...

Манжело. И родители... И прародители... Ты считаешь себя коренным американцем?

Роберт. Я американец, а какой — не задумывался.

Манжело. У меня отец держит в итальянском квартале тратторию... У нас чаще всего бывают итальянцы... Моряки... Да и свои... Ты когда-нибудь пробовал пиццу?

Роберт. Яйца, томаты, сыр, специи? Прекрасное блюдо!

Манжело. Почему я должен жалеть этих дураков? Вместо того чтобы есть пиццу, они летят во Вьетнам и гибнут, как осенние мухи.

Роберт. Ты же говоришь, здесь хорошо?

Манжело. Здесь хорошо, а там не слишком.

Роберт. Мой друг, ты темнишь...

Манжело. Не больше, чем ты.

Роберт. У меня так темно на душе, что глаза слепнут.

Манжело. Что случилось, Боб?

Роберт. Ты видел тех, кого называют нашими врагами?

Манжело. Нет.

Роберт. А я видел.

Манжело. Где?

Роберт. Не важно... Мы стоим у катапульты, и у меня такое чувство, что я своими руками направляю бомбы и ракеты.

Манжело. Но ведь это же политика, Боб? Или нервы? Как ты думаешь, что это такое? Думаю, все же нервы... Откуда они у тебя? Только появился на авианосце... Понимаю, у меня... Второй год трепыхаюсь в океане... Погоди, Боб, скоро мы получим три дня отпуска... Отправимся в Токио... Там есть хорошее заведение с девочками...

Роберт. Я не хочу никаких девочек!

Манжело. Что же, просто походишь по твердой земле... У меня в Токио есть друзья... Я тебя познакомлю... Один врач... Он неплохо лечит нервы.

Роберт. При чем здесь нервы.

Манжело. Он вообще хороший врач... На все руки...


Гаснет свет.


Ведущий.

И все же, все же жизнь не истребить,
Не выполоть ее, не выкосить косою...
Кто любит, у того есть все права любить
И умываться солнцем и росою,
Как ни были бы земли далеки,
Какой бы ни были они разъяты болью,
Как берега, стоят материки
С мостами, где опорами любови.
Ведущий исчезает. На занавесе возникает набережная Москвы-реки. За ней — контуры Кремля. Опершись о парапет, стоят Марина и Наташа.


Наташа. Если что-либо случилось, мы бы уже знали. В первую очередь знали бы мы.

Марина. Мне снятся ужасные сны... Каждую ночь я слышу его голос... Он стоит рядом и тянет ко мне руки... Я просыпаюсь — его нет. Зажгу свет — его портрет на стене. Портрет, который он мне подарил перед отлетом с надписью: «До скорой встречи». Почему он мне снится? Каждую ночь... Каждую ночь...

Наташа. Наверно, потому, что ты много о нем думаешь?

Марина. Я не много думаю о нем. Я думаю все время. Все время... А тебе не снится Роберт?

Наташа. Не снится.

Марина. Он не пишет.

Наташа. Было одно письмо.

Марина. И что же?

Наташа. Сообщил, что получил призывную повестку...

Марина. Значит, они стоят сейчас друг против друга.

Наташа. Кто?

Марина. Николай и Роберт.

Наташа. Николай не воюет... А Роберт говорил: ни при каких обстоятельствах не пойдет в армию.

Марина. Но если он не пойдет в армию, его засудят... У них за это дают пять лет тюрьмы... Я где-то читала...

Наташа. Нас разделяют не только океаны.

Марина. Но ты... Ты любишь его?

Наташа. Это слишком сильно — любишь...

Марина. Странно, что ты такая выдержанная, а обратила внимание на человека из-за океана.

Наташа. Когда-нибудь настанет время, когда не надо будет думать о том, кто за каким океаном живет. Надо только будет знать, кто чего стоит.

Марина. Ты, Наташа, не такая, как все...

Наташа. Такая же, как и ты... И у тебя все ясно. А у меня ничего не ясно... Ничего...

Марина. Как же ясно, когда от Коли нет ни писем, ни вестей? И он мне все время снится. Это не к добру. Но я боюсь: вдруг он перестанет мне сниться?..

Затемнение

Ведущий.

Сны... Сны... Сны...
Они всюду, на всех континентах...
Людям снятся кошмары и тихие заводи,
Как в кинематографической ленте,
Рожденной на Диком Западе.
Не так сразу заживают рваные раны.
Человек живет и уже не живет...
Души людские — это экраны,
Где все перевернуто наоборот.
Звезды светят, как белые угли,
Расположенные на жарком огне...
Что ж там шепчут далекие джунгли
В безветренной тишине?
(Уходит.)

На занавесе — колеблющиеся контуры джунглей. Пальмы. Бамбук. Открытая палатка. Перед палаткой — низенькая кровать. На ней, перебинтованный, лежит Николай. Рядом, обмахивая его веером, сидит Чань.


Николай (бредит). Солнце... Солнце... Зачем так много солнца? Куда они летят? Мне тепло, мама... Мне очень тепло... (Коснулся руки Чань. Схватил ее здоровой рукой.) Держи меня, мама... Тут такие скользкие камни. Ты слышишь меня?

Чань. Слышу...

Николай. Это не твой голос... Не твой, мама... (Отпускает руку.) Это ты, Марина?

Чань. Я...

Николай. Я тебя не вижу...

Чань. Я...

Николай. Ты помнишь наши три слова?


Чань молчит.


Ты помнишь наши три слова?

Чань. Да, да...

Николай. Кто ты, кто?

Чань. Чань, я Чань...

Николай (застонав). Марина... Марина... Марина... Ты помнишь три слова?


Входит Минь. Стоит, прислушивается.


Марина... (Откинулся на подушку, заскрипел зубами... Стонет.)

Минь. Товарищ Николай очень мучается?

Чань. Он почти все время без сознания.

Минь. Чань, горькая весть: мы потеряли товарища Тьена... Он умер, Чань... Умер товарищ Тьен... Он тоже не приходил в сознание... Тоже...


Молчание.


Чань. Я верю: товарищ Николай будет жить... Ему успешно сделали операцию... Он все время зовет свою любимую девушку... Значит, он должен жить. (Прислушивается.) Он уснул. Тише... Отойдем в сторону...

Минь. Да, пожалуйста, Чань... Мне дали отпуск, чтобы я повидал тебя один час.

Чань (прислушиваясь). Товарищ Николай спит... Сон — хорошее лекарство. (Поднявшись.) Отойдем в сторону, чтобы не мешать сну товарища Николая.

Минь. Отойдем...


Скрываются в темноте. Тишина.


Николай (приподнимается и снова падает на подушку). Марина, Марина... Ты слышишь меня?

Марина (оказавшись на месте Чань). Слышу, Коля, слышу... Я здесь... Здесь, рядом с тобой...

Николай. Ты помнишь наши три слова?

Марина. Всегда буду помнить.

Николай (шепчет). Всегда будем вместе.

Марина. Да-да... Всегда будем вместе...

Николай. Всегда будем вместе. Ты на меня сердилась, когда я улетал?

Марина. Нет... Это твой долг... Если бы мне сказали, я сделала бы то же самое...

Николай. А мне казалось, ты сердилась.

Марина. Я сердилась только потому, что мы почти не были вместе...

Николай. Да-да... Совсем не было времени... Совсем не было времени...

Марина. Столько времени у каждого человека, и всегда его не хватает.

Николай. Я улетел и думал, какие я скажу тебе слова, когда вернусь... Вернусь оттуда...

Марина. Откуда?

Николай. Ну, где я был... Где я был... Там очень тепло... Такой мягкий воздух... Как твои ладони... Дай мне твои ладони...

Марина (протягивая руки). Вот они...

Николай. Да-да... Они такие мягкие и теплые, как вечерний воздух. Ты помнишь три слова?

Марина. Всегда будем вместе.

Николай. Как хорошо, что ты их помнишь... Я вернусь... У нас будет много времени... Я все сделаю, чтобы мы не расставались...

Марина. Да, пожалуйста, Коля... Сделай так...

Николай. Я очень хочу поцеловать тебя... Мешает повязка...

Марина. Какая повязка? У тебя нет никакой повязки...

Николай. Это тебе кажется. Повязка прилипла ко лбу... Если бы я был мертв, я не чувствовал бы... У меня забинтованы голова и рука... Да-да... Левая. Видишь?

Марина. Я вижу... Ты действительно перевязан... Кто же тебя так красиво перевязал?

Николай. Это Чань... У нее есть любимый... Минь... Мы очень с ним подружились...

Марина. Значит, ты не один?

Николай. Что ты...

Марина. Тогда я спокойна... Я спокойна...

Николай. У тебя есть веер?

Марина. Нет. У меня нет веера.

Николай. А у Чань есть... Чтобы мне не было жарко, она устраивает в джунглях маленькую бурю.

Марина. Тогда я спокойна... Помни три слова...

Николай. Будем всегда вместе...

Затемнение

В луче света — Ведущий.


Ведущий.

Кажется, маленькие сердца — поместятся на ладони,
А любови большие — на плечах планеты,
И каждая — на трудном перегоне,
От мрака и горя — к радости,к свету!
Гаснет свет. Ведущий исчезает. Видны контуры джунглей. Друг перед другом стоят Минь и Чань.


Минь. Я очень люблю тебя, Чань.

Чань. Я тоже.

Минь. Умер мой большой друг Тьен... У тебя американцы убпли отца, нашего любимого доктора... Мы с тобой остались вдвоем.

Чань. Когда я сижу возле русского товарища, а вокруг тишина, — я думаю: хорошо ли это? Идет война... Вокруг страдание, кровь, смерть... Гибнут люди... А мы с тобой любим друг друга. Хорошо ли это?

Минь. Я тоже думал об этом, Чань. Много думал... Мне казалось, этого не должно быть... Я говорил себе: пусть в твоем сердце, Минь, останется одна лишь ненависть. Одна ненависть! Пусть твое сердце будет как кусок горячего железа... Пусть любовь уйдет из твоего сердца. Я боялся... Если буду любить — я захочу жить... А если я захочу жить, я буду избегать смерти... А если буду избегать смерти, я могу стать трусом... Но чем больше я думал, тем больше тебя любил... Тем больше мне хотелось жить... Я не могу не любить тебя, Чань! Любовь — это жизнь.

Чань. Да. Минь, любовь — это жизнь.

Минь. Мне пора, Чань. Но перед тем, как покинуть тебя, я хочу еще раз посмотреть на своего русского друга.

Чань. Идемте, товарищ Минь.

Минь. Идем, товарищ Чань.


Чань и Минь переходят на другую сторону просцениума. Луч света сопровождает их. Они подходят к Николаю. Чань наклоняется, прислушивается к дыханию Николая.


Чань. Он спит. Он побеждает смерть.

Ведущий (появляясь).

Как школьный глобус, вертится планета,
И люди чудом держатся на ней,
В потоках тьмы и солнечного света
Пристанища находят у друзей.
Как в лабиринте, в темных коридорах,
Впотьмах ведущих души никуда,
Друзей находят все же, у которых
Есть в сердце животворная руда.
(Исчезает.)
Открывается занавес. Дом доктора Хироси Токудо. Подушки на полу. Низкие столики... Иероглифы. Раздвигается легкая стенка. В комнату вталкивают Роберта и Манжело. За ними, лихорадочно задвигая за собой стенку, входит Токудо. Прислушивается. Из соседней комнаты входит Исиката, жена Токудо. Токудо прикладывает палец к губам. За стенкой стук. Токудо толкает Роберта и Манжело в другую комнату. Задвигает стенку. Стук повторяется.


Токудо (бросаясь на подушки, лежащие вдоль стены). Я болен. У нас никого нет. Понимаешь?

Исиката. Понимаю, Хироси-сан. (Уходит.)


Снова раздвигается стенка. В комнату входят японский и американский полицейские. За ними — Исиката.


Японский полицейский. Нам сообщили, у вас посторонние люди!

Исиката. У нас нет посторонних. У меня болен муж.

Токудо (повернувшись). На каком основании вы вошли в мой дом?

Японский полицейский (указывая на американца). Они ищут двух солдат, сбежавших с авианосца.

Токудо. Немедленно убирайтесь из моего дома!

Японский полицейский. Они ищут двух сбежавших солдат.

Токудо (стонет.) Ой, Исиката... Придется вызывать «скорую помощь».

Японский полицейский (Токудо). Вы что, больны?

Исиката. У моего мужа приступ печени.

Японский полицейский. Он же доктор!

Исиката. Но доктора тоже болеют...

Токудо. И даже умирают... Уходите из моего дома.

Японский полицейский. Нам сказали, к вам направились два американских моряка.

Токудо. Приведите сюда этого человека.

Японский полицейский. Какого?

Токудо. Человека, который клевещет на мой дом.

Японский полицейский. Зачем?

Токудо. Я соберусь с последними силами и плюну ему в лицо... (Стонет.) Я понимаю, вы японский полицейский, вы еще можете войти в мой дом... Но почему это американское чучело переступило порог моего дома?

Японский полицейский. Они ищут двух солдат... У них сбежали два солдата...

Токудо. Что вы как попугай бормочете одно и то же? У них сбежали тысячи солдат... Я спрашиваю: на каком основании американский полицейский вошел в мой дом? Может, он перепутал Токио с Вашингтоном?

Японский полицейский. Он...

Токудо (стонет). Я все же поднимусь и вышнырну его вон.

Японский полицейский. Значит, у вас нет американских солдат?

Токудо. Есть.

Японский полицейский. Где они?

Токудо. На Окинаве, в Токио, Нагасаки, Иокогаме. Расползлись, как вши, по всей Японии...

Японский полицейский. Я спрашиваю о вашем доме...

Токудо. Есть...

Японский полицейский. Где?

Токудо (показывая на американского полицейского). Вот!

Японский полицейский. Доктор, я имею право обыскать ваш дом.

Токудо. Обыскивайте! Ищите! Делайте что хотите! Можете ткнуть пальцем в стенку, бумага порвется, все увидите.

Японский полицейский. Вы злой человек.

Токудо. Американцы добрые... (Стонет.) Исиката, вызывай «скорую помощь»...

Японский полицейский (американцу). Здесь нет никого. Если бы здесь кто-то был, этот человек так смело себя бы не вел.

Токудо. Ошибаетесь, я вел бы себя так же, как и сейчас!

Исиката (полицейскому). Не слушайте его... Он совсем обезумел от боли.

Токудо. Я обезумел от присутствия в моем доме американца. (Поднимается на колени, стучит кулаками по полу и кричит.) Убирайтесь! Убирайтесь с вашими самолетами и авианосцами! С вашими атомными лодками! Верните нам Окинаву! Верните нам Окинаву! (Кричит.) А-а-а! А-а-а! (Падает на матрац.)

Японский полицейский. Успокойтесь, успокойтесь, мы уходим.


Полицейские уходят. Исиката выскальзывает за полицейскими и через некоторое время возвращается. Тщательно задвигает стенку.


Исиката. Они ушли.

Токудо (поднимаясь). Он мог сделать обыск. Полиция получила такие инструкции...

Исиката. Хироси-сан, у вас в самом деле так болит печень?

Токудо. Кажется, заболела.

Исиката. Вы очень натурально изображали острый приступ болезни печени.

Токудо. Американцы сидят у меня в печени. Она может заболеть и в самом деле.

Исиката. Хироси-сан, эти юноши будут скрываться у нас?

Токудо. Нет, полиция может появиться каждую минуту. Мне сообщили, за нашим домом установлено наблюдение.

Исиката. Это должно было случиться. Хироси-сан... Эти двое — уже девятая пара американцев в нашем доме.

Токудо. Вы недовольны мною, Исиката-сан?

Исиката. Хироси-сан, я всегда довольна вами... Но я хочу услышать ваши распоряжения о том, что делать с этими двумя американцами.

Токудо. Им надо переодеться. В этом чемодане одежда. (Раздвигает стенку. Подает чемодан.) Это вам, друзья. Переодевайтесь. (Закрывает стенку.) Я буду просить вас, Исиката-сан, проводить их в Иокогаму.

Исиката. Куда?

Токудо. Они переоденутся, и мы спросим их, куда они пожелают отправиться из Японии. (Приоткрывает стенку.) Готовы, друзья?

Голос Роберта. Готовы.

Токудо (открывая стенку). Беседовать мы будем здесь.


Входят Роберт и Манжело, переодетые в гражданскую одежду, держа в руках военную одежду.


Манжело. Хироси-сан, что делать с этой одеждой?

Токудо. Оставьте ее здесь. Она может пригодиться.

Манжело. Можно закурить?

Токудо. Курите.

Манжело (закуривая). У вас добрые полицейские.

Токудо. Мы делаем все, чтобы хоть кто-то из них был добрым. К сожалению, когда их начальники начинают замечать, что они излишне добры, их быстро меняют. Я думаю, этого парня, который был здесь, скоро уволят из полиции.

Роберт. Спасибо вам за то, что помогли нам.

Токудо. К сожалению, вам нельзя быть в Японии лишнего часа. (Распаляясь.) Мы не хозяева своей страны. Наше правительство продало нашу землю Вашингтону! Но мы боремся, мы делаем все, чтобы помочь Вьетнаму! Сегодня Америка потеряла двух солдат — это наша маленькая победа.

Манжело (Роберту). Это доктор Токудо, о котором я тебе говорил... (Токудо ) Америка потеряла двух солдат... Но они не потеряны, эти два солдата... Эти два солдата покинули американскую армию для того, чтобы стать солдатами мира. (Роберту.) Видишь, какой я оратор? Мы доставляем вам большие неприятности, доктор?

Токудо. Нет более приятного дела, чем по солдату растаскивать американскую армию.

Манжело. Если ее растаскивать по солдату, этот процесс затянется на долгие годы.

Токудо. И тем не менее — это очень приятное дело... Я хотел бы быть гостеприимным хозяином, но, к сожалению, не могу. Мой дом еще пригодится для других ваших друзей... Вам надо срочно выбрать страну, куда вы можете отправиться.

Манжело. Я думаю, мы поедем с тобой в одну страну...

Роберт. Что касается меня, то, если бы можно было...

Токудо. Мы бы могли предложить вам Швецию. Нейтральная страна... Там уже есть ваши товарищи... Или...

Роберт (с нетерпением). Или?

Токудо. Или в Советский Союз. Есть и такая возможность.

Манжело. Я думаю, мы отправимся в нейтральную страну...

Роберт. Но, Леон...

Манжело. Что мы будем делать в Советском Союзе?

Роберт. О, там бесконечное число дел!

Манжело. Я бы предпочел все же Швецию.

Роберт. Леон, умоляю тебя! Потом мы можем уехать куда угодно. Но мне нужно быть в Москве.

Манжело. Зачем?

Роберт. Об этом я скажу тебе в Москве. Ты не пожалеешь.

Токудо (Манжело). Я думаю, ваш товарищ прав... Вы не пожалеете... Мы можем вас туда отправить немедленно.

Манжело. Каким способом?

Токудо. Самое главное в этом способе, что он наиболее безопасен.

Манжело. Это, безусловно, лучше, чем попасть в руки военной американской полиции.

Роберт. Ты не будешь жалеть, Леон.

Манжело. Главное, чтобы ты не жалел... Доктор, я прощаюсь с вами. Пришло и мое время... На авианосце остался мой верный друг... Он найдет вас. Он знает, где вас искать.

Затемнение

В луче света на одной из сторон просцениума стоит Николай. Левая рука у него на перевязи.


Николай. Я улетаю в Москву. Я покидаю моих друзей. Я полюбил их, как родных братьев. Мне горько, что убили Тьена, это был настоящий парень... Я прощаюсь с товарищем Минем, с его невестой Чань. Я честно могу смотреть в глаза своим друзьям, матери, деду и Марине: я выполнил свой долг.

Затемнение

В луче света на другой стороне просцениума — Роберт.


Роберт. Я снова буду в Москве. Всего одно письмо я отправил Наташе... Всего одно письмо... Как я мог объяснить ей, что пошел в армию не из трусости? Как хорошо, что мы встретили доктора... Если бы все отцы были такие! Если бы все близкие люди так понимали, как понял нас незнакомый японский доктор! Что делает мой отец, Чарлз Брайен, в минуты, когда он узнал о том, что я покинул авианосец? А моя бедная мама? Но я выполнил свой долг. Я могу прямо смотреть в глаза всем честным людям на земле.

Затемнение

Открывается занавес. Квартира Хохловых. Посреди комнаты — накрытый стол. У окна, в кресле, с газетой на коленях сидит Хохлов. Он нетерпеливо смотрит в окно. Машет рукой.


Хохлов (кричит). Коля! Коля! (С трудом поднимается, идет к двери.)


В комнату шумно входят Николай, Хохлова, Наташа, Марина.


Николай. Дедушка!

Хохлов. Внук ты мой дорогой! (Ищет рукой стул.)

Николай (подставляя стул). Что ты, дедушка? Так же и свалиться можно!

Хохлов. Упасть я теперь не могу. Есть кому поддержать.

Николай (целуя Хохлова). Вот какая, дед, неувязка произошла. Стоял в стороне, а попало...

Хохлов. Пуля — дура...

Николай. Если бы пуля... Ракета с того света...

Хохлова. По русскому обычаю полагается сразу за стол.

Хохлов. Прижимают меня здесь, Николай, уже и рюмку не подносят... Но сегодня...

Хохлова. Садись, Коля... Давно ты в родном доме не сидел за столом...

Николай. Давно, мама... Очень давно...

Хохлова. Марина, — рядом с Колей. Ухаживай за ним... Ему одной рукой управляться трудно...

Хохлов. Мы, Хохловы, такие... Если на то пошло, вообще без рук управимся! Приказываю налить мне.

Наташа. Не надо, дедушка.

Хохлов. А я приказываю. Стопку поставишь возле меня. Она возле меня испаряться будет, я на обоняние перехожу.

Хохлова (поднимаясь). Коля, всем ты снился... А я тебя видела, купался ты будто в реке... (Заплакала.)

Наташа. Мам, ну что ты? Вернулся же, видишь, сидит перед тобой.

Хохлов (Наташе). А ты не будь такой бесчувственной... Женщина без слез — это... это... вроде уже и не женщина.

Хохлова. Ладно... (Садится.)


Наташа подбегает к ней.


Николай (подходит к матери, целует ее). Но надо, мама... Все в порядке... Голова на плечах... А сколько этих «героев» сбитых вьетнамцы в плен взяли! Образование и культура с поднятыми руками! (Наташе.) Вроде твоего знакомого. Исчез, значит? Где же он?

Наташа (резко). Не знаю.

Николай. Бывает, конечно. Ошибки молодости.


Звонок. Наташа идет открывать. Входят девушки и юноши с цветами.


Девушка. Николай, имеем поручение вручить цветы и поцеловать.

Николай. За разрешением прошу обращаться к Марине,

Марина. Разрешаю.

Наташа. Ты не очень разрешай...

Девушка. Поручаем Марине.

Голоса. Горько! Горько!


Николай целует Марину. Все аплодируют. Звонок. Но его никто не слышит. Еще звонок. Марина идет открывать двери. Возвращается одна. Все смотрят на нее.


Марина. Там... Там... Наташа, там...

Николай. Кто еще там?

Марина. Роберт и еще какой-то...

Николай (Наташе). Опять твои штучки!

Наташа. На этот раз не мои штучки! (Идет к двери, широко открывает ее.)


В комнату входят Роберт и Манжело. Все оборачиваются к ним.

Занавес
По занавесу беспорядочно бегут лучи света. Контуры зданий. Контуры авианосца. Волны океана... Бамбуковые заросли... На просцениуме — Наташа и Роберт.


Роберт. Я вернулся, Наташа... Вернулся... Я сдержал слово.

Наташа. Что же было? Что было с вами? Где вы были? Почему не писали?

Роберт. Я писал...

Наташа. Одно письмо...

Роберт. Второе не смог... Второе отбросило бы меня от вас так, что я снова потерялся бы, как слепой щенок, в лабиринте нашего времени.

Наташа. Почему вы употребляете это слово — «лабиринт»? Из лабиринта редко кто выбирается.

Роберт. Не знаю, за какие особые качества я полюбил вас.

Наташа. Роберт...

Роберт. Да-да, Натали...

Наташа. Опять Натали?

Роберт. Опять и навсегда... Когда наш авианосец болтался в Тихом океане...

Наташа. Какой авианосец?

Роберт. Ах да, вы не знаете... Об этом когда-нибудь...

Наташа. Почему когда-нибудь? Я хочу знать сейчас! Я хочу знать, что вы делали это время!

Роберт. Рассказ был бы слишком долгим. Разве недостаточно, что я сдержал обещание?

Наташа. Недостаточно!

Роберт. Разве недостаточно, что я порвал со своим отцом, считающим Америку земным раем и все социальные устои ее совершенными?

Наташа. Как вы попали на авианосец?

Роберт. Я был призван в армию и отправлен на Тихий океан.

Наташа. Что вы там делали?

Роберт. Пассивно участвовал в войне...

Наташа. И это вы говорите мне?

Роберт. Нет, это я говорю всем. Вашему сердитому брату, доброму деду, вашей маме... Я говорю и заявляю всему миру! Я ни в кого не стрелял, никого не убивал, но я в числе других обслуживал катапульту, которая отправляла американские самолеты...

Наташа. Куда?

Роберт. В небо Вьетнама.

Наташа. И после этого вы пришли в наш дом?

Роберт. Наташа, не мы с вами были закройщиками этого мира... У меня были трудные месяцы. Передо мной были две дороги. Я выбрал. Я пришел к вам...

Наташа. Вы дезертировали из армии, чтобы увидеть меня?

Роберт. Я всегда говорил вам правду и сейчас скажу правду! Я оказался в Москве не из-за вас. Я оказался в Москве из-за себя! Но я все время жил думами о вас...

Наташа. Слушайте, Роберт. Мне нравится ваша пытливость, но я не знаю, куда она вас приведет...

Роберт. Хотите слушать?

Наташа. Хочу.

Роберт. Слушайте!

Затемнение
На просцениуме появляются Николай, вьетнамцы и другие действующие лица.


Роберт. Нас бросают в тюрьмы. Убивают из-за угла. Калечат наши души. Но нам уже нельзя закрыть рот! Нельзя всех бросить в тюрьмы! Мне грозят судом. Меня проклял отец. По мне, как о пропащем сыне, плачет мама... Моя бедная мама... Но я не дезертир! Я стал солдатом! Я нашел свое место. (Подходит к вьетнамцам, обнимает одной рукой их, другой — Николая.)


Зажигается полный свет. Все подходят к рампе.


Ведущий.

А жизнь так хороша! О, как она прекрасна!
Овеянная солнечными бликами!
Жизнь трудная, суровая, опасная,
Жестокая, прямая, многоликая!
Занавес

1968

«ЛАБИРИНТ»
Пьеса «Лабиринт» была впервые напечатана в журнале «Октябрь» в 1968 году, № 12.

Впервые поставлена в 1971 году в Театре имени Хамзы в Ташкенте, затем в Москве в Театре имени Ленинского комсомола.


Оглавление

  • Пролог
  • Действие первое
  • Действие второе
  • Действие третье