Карсон Маккаллерс
Домашняя дилемма
В четверг Мартин Мидоуз ушел с работы пораньше, чтобы успеть на первый экспресс-автобус до дома. В этот час сиреневые краски вечера растворялись в слякоти, но, когда автобус выехал с центральной станции, наступила яркая городская ночь. По четвергам прислуга уходила раньше, и Мартин старался быстрее добраться до дома, поскольку в последний год с его женой творилось что-то неладное. В этот четверг он очень устал и, надеясь, что никто из обычных попутчиков не заведет с ним разговор, не отрывался от газеты, пока автобус не пересек мост Джорджа Вашингтона. На шоссе 9-В у Мартина неизменно возникало ощущение, что полпути позади, и даже в холодную погоду, когда лишь порывы сквозняка проникали в прокуренный автобус, он начинал глубоко дышать, уверенный, что вдыхает загородный воздух. Обычно в эти минуты он успокаивался и думал о домашнем уюте. Но в последний год чем ближе к дому, тем сильнее нарастало напряжение, и он уже не предвкушал конца поездки. Почти прижавшись к стеклу, Мартин смотрел на безжизненные поля и одинокие огни пролетающих поселков. Светила луна, бледная на темной земле и островках позднего рыхлого снега; сегодня пригороды казались Мартину пустынными и покинутыми. Он снял с багажной полки шляпу и сунул сложенную газету в карман пальто за несколько минут до того, как дернуть за шнурок, чтобы водитель остановился.
Коттедж стоял в квартале от автобусной остановки, возле реки, но не на самом берегу; если посмотреть из окна гостиной, видно улицу, двор на другой стороне, а за ними — Гудзон. Это был современный коттедж на узком участке, слишком белый и совсем новый. Летом трава была нежной и яркой, и Мартин старательно ухаживал за небольшой клумбой и шпалерой роз. Но бурой зимой дворик был бесцветным, и коттедж казался голым. В этот вечер во всех комнатах маленького домика горел свет, и Мартин прибавил шагу, подходя к двери. У крыльца он задержался и убрал с дороги коляску.
Дети были в гостиной — так увлеклись игрой, что не сразу заметили, что входная дверь отворилась. Мартин стоял и смотрел на своих чудесных красивых детей. Они открыли нижний ящик секретера и достали рождественские игрушки. Энди сумел включить елочную гирлянду — зеленые и красные лампочки неуместно-празднично горели на ковре. Теперь он яркой гирляндой пытался обмотать деревянную лошадку Марианны. А Марианна сидела на ковре и обрывала у ангела крылышки. Дети кинулись к отцу с воплями восторга. Мартин вскинул пухленькую девочку на плечо, Энди бросился ему под ноги.
— Папа, папа, папа!
Мартин осторожно опустил девочку и несколько раз качнул Энди, как маятник. Затем поднял гирлянду.
— А это что такое? Помоги-ка мне положить ее в ящик. Нельзя играть с розеткой. Я ведь тебе уже говорил. Я серьезно, Энди.
Шестилетний мальчик кивнул и закрыл ящик секретера. Мартин погладил мягкие белокурые волосы, рука застыла на хрупкой шее ребенка.
— Поужинал, зайчик?
— Я обжегся. Бутерброд был с чем-то острым.
Маленькая девочка споткнулась на ковре, сначала удивилась тому, что упала, потом заревела; Мартин взял ее на руки и понес на кухню.
— Смотри, папа, — сказал Энди. — Бутерброд.
Эмили оставила детям ужин на хрупком столике без скатерти. Там стояли две тарелки с остатками каши, яичной скорлупой и серебряные кружки с молоком. Было и блюдо нетронутых бутербродов с корицей — лишь на одном виднелись следы зубов. Мартин понюхал бутерброд, осторожно откусил. И сразу выбросил в мусорное ведро.
— Тьфу! Да что ж такое!
Эмили по ошибке насыпала вместо корицы кайеннский перец.
— Я так обжегся, — сказал Энди. — Пил воду, выбежал на улицу и рот открыл. А Марианна ничегошеньки не ела.
— Ничего, — поправил его Мартин. Он стоял беспомощно, разглядывая стены кухни. — Вот ведь бывает, — произнес он наконец. — А где ваша мама?
— Наверху, в вашей комнате.
Мартин оставил детей на кухне и поднялся к жене. Перед дверью подождал немного, стараясь остудить гнев. Стучать не стал и, войдя в комнату, закрыл за собой дверь.
Эмили сидела в кресле-качалке у окна уютной комнаты. Она что-то пила, и, стоило ему войти, поспешно поставила стакан на пол за креслом. Чувствовалось, что она смущена, но пытается скрыть вину показной живостью.
— О, Марти! Ты уже пришел? Время так летит… Как раз собиралась спуститься… — Пошатнувшись, она потянулась к нему — в поцелуе был сильный запах шерри. Заметив, что он не двигается с места, она отступила и нервно хихикнула.
— Что это с тобой? Стоишь, как столб. Что стряслось?
— Что со мной? — Мартин наклонился над креслом-качалкой и поднял с пола стакан. — Если б ты знала, как мне от этого тошно… Как это все плохо для нас…
Эмили говорила фальшивым легкомысленным тоном, теперь уже хорошо знакомым ему. Обычно в таких случаях у нее появлялся легкий английский акцент — наверняка подражала какой-нибудь любимой актрисе.
— Не имею не малейшего представления, о чем ты. Разве что об этом стакане с капелькой шерри. Я выпила глоток шерри… ну, может быть, два. Но что здесь страшного, скажи на милость? Я в полном порядке. В полном порядке.
— Оно и видно.
Эмили пошла в ванную, тщательно удерживая равновесие. Пустила холодную воду, плеснула на лицо, вытерлась краешком полотенца. Черты ее юного лица были нежны, безупречны.
— Я как раз собиралась спуститься приготовить ужин. — Она покачнулась и удержалась на ногах, схватившись за дверной косяк.
— Я сам приготовлю. Ты лучше посиди здесь. Я принесу наверх.
— С какой это стати? Что за вздор?
— Пожалуйста, — попросил Мартин.
— Оставь меня в покое. Я в полном порядке. Я как раз собиралась спуститься…
— Слушай, что тебе говорят.
— Командуй своей бабушкой.
Она пошатнулась к двери, но Мартин поймал ее за руку.
— Я не хочу, чтобы дети видели тебя в таком состоянии. Не дури.
— «В таком состоянии!» — Эмили выдернула руку. Ее голос задрожал от гнева. — Я днем выпила лишь пару шерри, а ты хочешь сказать, что я пьяница. «В таком состоянии»! Да я к виски даже не притронулась! Ты прекрасно знаешь, что я не шляюсь по барам. И это еще мягко сказано. Я даже за ужином коктейль не пью. Иногда стаканчик шерри — и все. Что, я тебя спрашиваю, в этом стыдного? «В таком состоянии»!
Мартин старался говорить мягко, чтобы успокоить жену.
— Мы просто тихо поужинаем здесь, наверху. Ну, не упрямься.
Эмили села на кровать, а он открыл дверь, надеясь побыстрее ускользнуть.
— Я мигом.
Готовя обед, Мартин погрузился в привычные раздумья о том, с чего все началось. Он и сам всегда был не прочь выпить. Когда они жили в Алабаме, коктейли для них были обычным делом. Годами они выпивали один, два… ну, может быть, три бокала перед ужином, и еще стаканчик перед сном. Вечером перед праздниками они иногда позволяли себе лишку, порой даже перебирали. Но выпивка никогда не казалась ему проблемой — разве что в смысле расходов, а их непросто было позволить, когда появились дети. Только когда фирма перевела его в Нью-Йорк, Мартин понял, что жена пьет слишком много. Она прикладывалась к бутылке, заметил он, целый день.
Осознав проблему, он пытался понять ее истоки. Переезд из Алабамы в Нью-Йорк плохо повлиял на Эмили; ей было уютно в праздности южного городка, с большой семьей и друзьями детства, а к жестким и одиноким нравам севера привыкнуть не удалось. Забота о детях и домашние хлопоты были ей в тягость. Скучая по своему алабамскому Парижу, в этом пригороде она не завела друзей. Читала только журналы и детективы. Душевную пустоту заполнили искушения выпивки.
Обнаружив эту слабость, он стал смотреть на жену другими глазами. Он заметил приступы необъяснимой раздражительности, порой в пьяном запале она впадала в недостойную ярость. Он открыл в Эмили подспудную грубость, которая противоречила ее природной скромности. Она лгала о своем пьянстве, обманывая его с неожиданной изворотливостью.
Потом произошел несчастный случай. Примерно год назад, возвращаясь вечером с работы, он услышал крики из детской. Он увидел, что Эмили держит младенца, мокрого и голого после купания. Она уронила девочку, хрупкая, такая хрупкая головка ударилась о край стола, по тонким волоскам струилась кровь. Пьяная Эмили рыдала. И, баюкая раненого ребенка, столь бесконечно драгоценного в эту секунду, Мартин представил, какой кошмар ожидает их в будущем.
На следующий день Марианна чувствовала себя хорошо. Эмили поклялась, что никогда больше не притронется к выпивке, и несколько недель ходила трезвой, холодной и удрученной. Затем постепенно начала снова — нет, не виски, не джин, а изрядные дозы пива, шерри или иностранных напитков; однажды он наткнулся на шляпную картонку с бутылками из-под ментолового ликера. Мартин нашел надежную служанку, и она ловко управлялась с хозяйством. Вирджи тоже была из Алабамы, и Мартин так и не решился сказать Эмили, сколько принято платить прислуге в Нью-Йорке. Пьянство Эмили теперь хранилось в полной тайне — она выпивала до того, как он возвращался домой. Последствия обычно бывали почти неуловимы — неуверенность движений или мешки под глазами. Крайности, вроде бутерброда с перцем, были редки, и Мартину не стоило волноваться, когда дома была Вирджи. Но все же беспокойство не исчезало никогда — предчувствие неведомой катастрофы не отпускало ни на минуту.
— Марианна! — позвал Мартин: одно воспоминание о том случае требовало уверенности. Девочка, невредимая, но не менее дорогая ему, вошла вместе с братом на кухню. Мартин продолжал готовить. Он открыл банку супа, положил на сковородку две отбивные. Затем сел за стол, посадил Марианну на колени и стал играть с нею в лошадку. Энди глядел на них, раскачивая зуб, шатавшийся уже целую неделю.
— Энди-сладкоежка, — позвал Мартин. — Что, эта тварь все еще у тебя во рту? Иди-ка сюда, папа посмотрит.
— У меня есть веревочка, и я его выдерну. — Мальчик вынул из кармана спутанную нитку. — Вирджи сказала привязать ее к зубу, а другим концом к дверной ручке и шмякнуть дверью.
Мартин достал чистый носовой платок и осторожно потрогал зуб.
— Сегодня вечером этот зуб вывалится у Энди изо рта. Иначе, боюсь, у нас в семье появится зубное дерево.
— Что?
— Зубное дерево. Ты будешь есть и проглотишь зубик. И он пустит у бедного Энди в животе корни, а потом вырастет зубное дерево с маленькими острыми зубками вместо листьев.
— Да ну, папа, — Энди крепко ухватил зуб перепачканными пальцами. — Нетути таких деревьев, не видал я таких.
— Таких деревьев нет, я таких не видел.
Неожиданно Мартин напрягся. По лестнице спускалась Эмили. С внутренним трепетом обняв сына, он прислушивался к неуверенным шагам. Когда она вошла, по движениям и угрюмому лицу Мартин понял, что она опять прикладывалась. Эмили начала шарить по ящикам и накрывать на стол.
— «В таком состоянии»! — У нее заплетался язык. — Вот как ты со мной разговариваешь. Не думай, что я забыла. Я помню все гадости, которые ты сказал. Не воображай, что я забыла.
— Эмили, — взмолился он. — Дети…
— Вот именно — дети! Думаешь, я не вижу твоих грязных уловок. Спустился сюда, и детей против меня настраиваешь. Не воображай, что я ничего не вижу и не понимаю.
— Эмили! Прошу тебя, иди наверх.
— Ага, а ты тут будешь настраивать моих детей… моих собственных детей… — Две большие слезы быстро сползли по ее щекам. — Настраивать моего мальчика, моего Энди, против матери.
В пьяном порыве Эмили рухнула на колени перед испуганным ребенком. Схватив его за плечи, она удержала равновесие.
— Энди мой, ты ведь не будешь слушать вранье твоего отца? Не будешь верить? Скажи, что тебе говорил отец, когда я была наверху? — Смущенный, мальчик взглянул на отца. — Скажи мне. Мама хочет знать.
— О зубном дереве.
— Что?
Ребенок повторил, и она откликнулась с ужасом недоумения:
— О зубном дереве! — Она покачнулась, и крепче схватила ребенка за плечи. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но, послушай, Энди, с мамой ведь все в порядке, правда? — По ее лицу текли слезы, и перепуганный Энди отстранился. Схватившись за край стола, Эмили поднялась.
— Вот видишь! Ты настроил против меня моего ребенка.
Марианна заплакала, и Мартин взял ее на руки.
— Ладно, своего ребенка можешь забрать. Ты с самого начала показывал, кто тебе дороже. Я не против, но, по крайней мере, оставь мне моего мальчика.
Энди пробрался поближе к отцу и тронул его за ногу.
— Папа, — жалобно позвал он.
Мартин подвел детей к лестнице.
— Энди, возьми Марианну, папа скоро к вам придет.
— А как же мама? — шепотом спросил мальчик.
— С мамой все хорошо. Не волнуйся.
Эмили всхлипывала за кухонным столом, уткнувшись лицом в локоть. Мартин налил кофе и поставил чашку перед ней. От ее прерывистых рыданий ему становилось не по себе; такие всплески чувств, что бы их ни вызывало, трогали его. Сам того не желая, он погладил ее темные волосы.
— Сядь и поешь супа. — Она подняла на него невинный умоляющий взгляд. То ли от того, что мальчик отстранился от нее, то ли от прикосновения Мартина ее настроение изменилось.
— Ма-мартин, — всхлипнула она. — Мне так стыдно.
— Ешь суп.
Повинуясь, она стала глотать суп, сдерживая рыдания. Выпив вторую чашку, она, не сопротивляясь, поднялась за ним в спальню. Теперь она была покорной и молчаливой. Он положил на постель ее ночную рубашку и собирался выйти, но тут на нее снова нахлынула печаль, пьяный приступ.
— Он отвернулся. Мой Энди посмотрел на меня и отвернулся.
От раздражения и усталости его голос окаменел, но он с опаской произнес:
— Ты забываешь, что Энди еще маленький… Он не может понять смысл таких скандалов.
— Я закатила скандал? О, Мартин, неужели я устроила скандал на глазах у детей?
Ужас на ее лице невольно тронул и удивил его.
— Ерунда. Надевай рубашку и ложись спать.
— Мой сын отвернулся от меня. Энди посмотрел на свою мать и отвернулся. Дети…
На нее вновь нахлынула пьяная грусть. Мартин пошел к двери:
— Бога ради, ложись. Завтра дети ничего и не вспомнят.
Он надеялся, что так все и будет. Но сможет ли скандал так легко изгладиться из памяти или останется в подсознании и всплывет много лет спустя? Мартин сам не знал, и от этого ему стало тошно. Он подумал об Эмили: как неловко будет ей завтра утром — просветы воспоминаний, вспышки из смутного мрака стыда. Она позвонит ему в Нью-Йорк два, а то и три или четыре раза. Мартин предвидел свое смущение — не подозревают ли чего-нибудь сослуживцы. Ему казалось, что секретарша давно предвидела беду и жалеет его. Он пережил минутное непокорство судьбе; жену он ненавидел.
Войдя в детскую, он закрыл дверь и впервые за вечер почувствовал себя в безопасности. Марианна упала на пол, поднялась, позвала: «Папа, смотри», — поднялась, упала снова и так продолжала вставать и падать. Энди сидел на детском стульчике, расшатывая зуб. Мартин открыл воду в ванной, вымыл руки и позвал сына.
— Ну-ка, посмотрим на твой зубик. — Мартин сел на унитаз и поставил перед собой Энди, придерживая его коленями. Ребенок открыл рот, и Мартин ухватился за зуб. Раскачал, быстро дернул, и перламутровый молочный зуб оказался у него в руке. На лице Энди попеременно отразились ужас, удивление и восторг. Он набрал в рот воды и сплюнул в раковину.
— Смотри, папа! Кровь! Марианна!
Мартину нравилось купать детей, он невыразимо любил нежные обнаженные тела, столь беззащитные в воде. Эмили неправа, заявляя, что он показывает, кто ему дороже. Намыливая нежное тельце сына, он чувствовал — невозможно испытывать любовь сильнее. Но он признавал, что любит детей по-разному. Его любовь к дочери была глубже, с оттенком грусти — нежность сродни боли. Сыну он каждый день вдохновенно придумывал новые шутливые прозвища, но девочку всегда называл только Марианной, и в его голосе всякий раз звучала только ласка. Мартин вытер животик ребенка и нежный пах. Умытые лица детей сияли, словно бутоны, любимые одинаково.
— Я положу зуб под подушку. И получу четверть доллара.
— За что?
— Ну, ты же знаешь, папа. Джонни получил за свой зуб четвертак.
— Кто же кладет монетку? — спросил Мартин. — Я раньше думал, феи оставляют ее по ночам. Хотя в мое время было только десять центов.
— Это в детском саду так говорят.
— И кто же ее кладет?
— Родители, — сказал Энди. — Ты!
Мартин поправлял одеяло на кроватке Марианны. Дочь уже спала. Стараясь не дышать, Мартин наклонился и поцеловал ее лобик, а потом крошечную ладошку, застывшую возле головы.
— Спокойной ночи, Энди-сладкоежка.
В ответ донеслось только сонное бормотание. Помедлив, Мартин достал мелочь и засунул под подушку монетку. Он оставил в комнате ночник.
Бродя по кухне и готовя себе поздний ужин, Мартин вдруг подумал, что дети ни слова не сказали о своей матери или о непонятном для них скандале. Замкнутое в настоящем — зуб, ванна, монетка — легкое течение детского времени несло эти невесомые эпизоды, точно мелкий ручей, подхвативший палые листья, а загадка взрослых уже выброшена на берег и забыта. Мартин поблагодарил за это Господа.
Но его собственный гнев, подавленный и затаившийся, вспыхнул с новой силой. Вся его юность растрачена на пьянство, и теперь от него невозможно отделаться. А дети, когда минует невинность неведения, — что с ними станет всего через год? Поставив локти на стол, он торопливо ел, не чувствуя вкуса. Правду не скроешь — скоро на работе и в городе пойдут сплетни, разговоры, что его жена — беспутная женщина. Беспутная. А он и его дети будут медленно скатываться вниз, пока все окончательно не рухнет.
Мартин вскочил из-за стола и, стараясь не шуметь, вошел в гостиную. Он водил взглядом по строчкам книги, но перед глазами вставали жуткие картины: дети тонут в реке, жена позорно ведет себя на улице. Перед сном злость тупо и тяжело навалилась на грудь, и, поднимаясь по лестнице, он с трудом переставлял ноги.
В комнате было темно — видна только полоска света из приоткрытой двери в ванную. Мартин тихонько разделся. Мало-помалу, загадочно, его настроение менялось. Жена спала, ее мирное дыхание нежно наполняло комнату. Туфли на высоких каблуках с небрежно сброшенными чулками безмолвно взывали к нему. Белье беспорядочно свалено на стуле. Мартин взял пояс и мягкий шелковый лифчик и, не выпуская из рук, на минуту застыл. Впервые за весь вечер он взглянул на жену. Приятно было смотреть на красивый лоб, изгибы бровей. У Марианны такие же — нежный вздернутый носик тоже. А сыну достались высокие скулы и ямочка на подбородке. У Эмили полная грудь, стройна, хорошо сложена. Пока Мартин наблюдал за спокойным сном жены, тень прежнего гнева рассеялась. Он больше не думал о несчастье и позоре. Мартин выключил свет в ванной, открыл окно. Стараясь не разбудить Эмили, он скользнул в постель. В лунном свете он еще раз посмотрел на жену. Дотронулся до ее тела, такого близкого, и печаль смешалась с желанием в безмерной сложности любви.
Оглавление
Карсон Маккаллерс
Домашняя дилемма
Последние комментарии
50 минут 26 секунд назад
50 минут 57 секунд назад
12 часов 13 минут назад
12 часов 14 минут назад
14 часов 16 минут назад
14 часов 18 минут назад