Когда под ногами бездна [Джордж Алек Эффинджер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джордж Алек Эффинджер Когда под ногами бездна

Предисловие переводчика

Первый роман из научно-фантастического цикла (второй, «Fire in the sun», 1990, номинация на «Хьюго», третий — «Exile kiss», 1991; четвертый «Word of night» не закончен, фрагменты вкл. в сб. «Budayeen nights»), объединенного главным героем Маридом Одраном, от лица которого ведется повествование, и местом действия, Будайином, злачным районом города, расположенного в некоем арабо-мусульманском государстве. Считается не только лучшей книгой в трилогии, но и самой популярной и известной из всех больших вещей Эффинджера (хвалебные отзывы обозревателей и таких классиков жанра, как Роберт Сильверберг, Джордж Мартин, Харлан Эллисон и Орсон Скотт Кард, попадание в финальную десятку претендентов на «Хьюго» в 1988 году, ролевая игра и фильм — должен был выйти в 2014, - на ее основе).

Рано умерший американский писатель Джордж Алек Эффинджер (George Alec Effinger, 1947–2002) пробовал работать в разных жанрах фантастики, часто экспериментируя; его самый удачный опыт — небольшая повесть «Кошечка Шредингера» (Хьюго и Небьюла за 1988-89 г.). Избранный для нее восточно-мусульманский фон стал главным выигрышным моментом и в трилогии о Мариде Одране. Застывшее время ислама, уклад и традиции, как будто перенесенные из средних веков в мир недалекого будущего, где рухнули и распались на мелкие государства великие державы, а люди пользуются вживленными в мозг разъемами, позволяющими не только мгновенно овладевать любыми навыками и знаниями, но и временно перевоплощаться в реально существовавшую или придуманную личность, эффектно контрастируют со знакомыми нам приметами современного городского дна и мрачным колоритом бетонных джунглей из детективов Хэммета, Чандлера и фильмов «нуар» 30–40 годов прошлого века с их духом всеобщей продажности и цинизма, всесильными боссами гангстеров, роковыми красотками и неподкупными частными детективами. В результате такого причудливого смешения, казалось бы, плохо сочетающихся друг с другом элементов, возникает пестрая, но на редкость цельная картина с персонажами, словно списанными с нынешних обитателей маргинализованных окраин Туниса, Каира, Парижа, Марракеша или Душанбе и убедительно, хоть и утрированно, изображенными реалиями, — деталями быта, образом жизни, привычками, распространенными выражениями, — уникальный для фантастики пример проникновения в традиционалистскую урбанистическую среду, исковерканную последствиями «культурного шока» от ускоренного приобщения к современности.

Киберпанк — условное понятие и существует в самых разных воплощениях, от образцовых сочинений отца-основателя Гибсона и теоретика Стерлинга до конъюнктурных триллеров со стандартным набором «фирменных» штампов. Поскольку в романе Эффинджера есть такие признаки жанра, как герой с приметами антигероя, зловеще-романтическая атмосфера футуристического городского дна, детективный сюжет (с характерной претензией на многозначительность), основанный на возможности вводить в мозг программу, как в живой компьютер, его принято относить к киберпанку, а на необычном «восточном» фоне эти элементы выделяются особенно выгодно, как причудливый узор на ковре, образуя в итоге одно из самых ярких произведений периода всеобщего интереса к невероятно модному в конце восьмидесятых — начале девяностых, но очень быстро выдохшемуся направлению фантастической литературы.

Заново сверенный и восстановленный перевод, избавленный от моря опечаток, искажений и корявой редактуры изд-ва «Центрполиграф».

…В своей среде он не имеет себе равных, да и всюду… будет на высоте… Он одиночка; он гордый человек, а это значит, что с его самолюбием придется считаться, иначе он заставит вас горько пожалеть, что повстречался на вашем пути. Как и у любого мужчины нашего времени, в его речи есть грубоватый юмор, осознание — абсурдных моментов жизни, ненависть к притворству и презрение к мелочности.

Раймонд Чандлер. «Простое искусство убийства»
…Затерян в Хуаресе: Пасха
и дождь, как черная мгла,
Когда под ногами бездна
и больше не держит Земля,
Не время строить крутого:
ты забрел на МОРГ-авеню, —
Здесь бабам по вкусу свежее мясо,
Здесь никто не скажет «люблю».
Боб Дилан. Just like Tom Thumb’s blues

1

Ночной клуб Чириги расположен в самом центре Будайина: восемь кварталов от Южных ворот и столько же от кладбища. Можно сказать, оно прямо под рукой, что очень кстати. Наша часть города — опасное место, это знают все. Приезжих обязательно предупреждают держаться подальше отсюда, но туристы набегают каждый день. Как же — они столько слышали о Будайине, а теперь должны уехать, не увидев такую достопримечательность собственными глазами? Да никогда! В основном искатели приключений внедряются к нам с юга и начинают поход по Главной улице, с боязливым любопытством оглядывая окрестности; одолев три-четыре квартала, после приступа легкой паники, они обычно устраивают привал в одном из заведений, где можно выпить или закусить пилюльками. Затем поспешно отступают тем же путем и, добравшись живыми до гостиницы, радуются своей удаче. Невезучие остаются с нами навеки, удостоив личным присутствием кладбище. Как я уже сказал, оно на редкость удобно расположено — большая экономия времени и сил.

Я зашел к Чириге, довольный возможностью вырваться из душной, липкой жары ночи. За столиком возле самой двери сидели две пожилые женщины: туристки, обремененные сумками, туго набитыми сувенирами для родных и знакомых. Одна держала камеру и щелкала 3-D снимки собравшихся в клубе. Здешние завсегдатаи обычно не спускают такое безнаказанно, но на них не обратили никакого внимания. Мужчине никогда бы не позволили снимать у Чириги, не заставив заплатить — тем или иным способом. Все демонстративно игнорировали туристок, кроме высокого, очень тощего субъекта в темном европейском костюме и галстуке. Странный наряд для наших мест, но сегодня я видел и более нелепые одеяния. На чем специализируется этот тип, что он собирается предложить вниманию дам? Во мне проснулось любопытство, я остановился у стойки бара и стал подслушивать.

— Меня зовут Бонд, — объявил он, — Джеймс Бонд. — Как будто и так не видно.

Женщины выглядели испуганными. — О господи, — прошептала одна из них.

Мой выход. Я подошел сзади к носителю модуля (уменьшительно-ласкательное — модик) и схватил за запястье. Загнув большой палец внутрь ладони, резко нажал на ноготь. Парень вскрикнул от боли.

— Да ладно тебе, идем отсюда, ноль-ноль-семь, старина, — шепнул я ему на ухо. — Давай поиграем в твои игры в другом месте. — Потом проводил до двери и с чувством выполненного долга вытолкнул в пахнущую болотной сыростью темноту.

Женщины смотрели на меня так, словно перед ними стоял сам Пророк, держа в каждой руке по конверту с персональным пропуском в райские кущи. — Благодарю вас, — произнесла владелица камеры по-французски. — Не могу найти слов, чтобы выразить нашу признательность…

— Пустяки, — ответил я. — Не выношу, когда любители втыкать себе в мозг личностные модули пристают к тем, кто не входит в их компанию.

Вторая никак не могла взять в толк, о чем я говорю. — Модули, молодой человек? — Как будто в их краях такого не водится.

— Ну да. Парень носит маленькую пластиковую штучку с индивидуальностью Джеймса Бонда. Вообразил, что он агент 007 и будет исполнять свой номер всю ночь, пока кто-нибудь не стукнет его хорошенько и не выдернет эту пакость из головы. В любом случае, ничего другого такой псих и не заслуживает. Одному Аллаху известно, какие он нацепил училки в придачу к модику. — Я снова заметил недоумение на их лицах и объяснил:

— Что-то вроде обучающей программы. На время подключения дает знание нужного предмета. Вставляешь, скажем, училку шведского, и, пока не вытащишь, он для тебя как родной язык. Незаменимы для владельцев магазинов, законников — всех, кто входит в их воровскую шайку.

Женщины растерянно моргали, не понимая, можно ли верить своим ушам. — Вводить электронные устройства прямо в мозг? — произнесла вторая. — Ужасно, просто ужасно!

— Откуда вы приехали? — спросил я.

Они переглянулись. — Из Народной Республики Лоррейн, — ответила та, что с камерой.

Теперь понятно: им наверняка еще не приходилось сталкиваться с идиотами, слепо следовавшими прихотям избранного модика.

— Дорогие дамы, — сказал я, — хотите добрый совет? По-моему, вы оказались в неподходящей для вас части города. И уж точно зашли в неподходящий бар.

— Большое спасибо, молодой человек, — отозвалась вторая женщина. Они пошептались друг с другом, засуетились, зашуршали сумками и пакетами и выпорхнули на улицу, оставив на столике недопитые стаканы. Надеюсь, им удастся выбраться из Будайина живыми и невредимыми.

Этой ночью Чирига (уменьшительно-ласкательное — Чири) стояла за стойкой одна. Мне нравится Чири; мы давние друзья. Она высокая, грозная, прямо чернокожая амазонка, лицо сплошь покрыто выпуклыми шрамами наподобие тех, какими щеголяли ее далекие предки. Когда Чири улыбалась, — а такое случалось не очень-то часто, — ее зубы грозно сверкали ослепительной белизной. Грозно, потому что она подпилила клыки, чтобы были острыми, как у вампира. Общеизвестный обычай каннибалов. Если в клуб заходил чужак, ее глаза становились пронзительными, пустыми и черными, как дырки от пуль в стене. Но мне она продемонстрировала традиционную приветственную ухмылку.

— Джамбо! — вскричала Чири. Я перегнулся через узкую стойку и быстро чмокнул ее в мозаичную щеку.

— Что у тебя делается? — спросил я. — Нджема, — ответила она на суахили, просто из вежливости. Потом потрясла головой. — Ничего, ни-че-го, все та же осточертевшая работа, и так каждый день.

Я кивнул. Никаких особых изменений на нашей улице, только новые лица. В клубе двенадцать клиентов и шесть девочек. Четырех чиригиных красоток я знал, две — свежее мясо. Они могут застрять здесь надолго, как хозяйка заведения, или сразу удариться в бега.

— Кто она? — спросил я и кивнул в сторону сцены, где работала новенькая.

— Пуалани. Просит, чтобы ее так называли. Говорит, это значит «райский цветок». Нравится? Не знаю, откуда она родом. Фема, настоящая девочка.

Я задрал брови.

— Значит, тебе наконец-то будет с кем поговорить.

Чири изобразила крайнюю степень сомнения.

— Да? Сам попробуй. Увидишь.

— Такой тяжелый случай?

— Увидишь. Все равно никуда не денешься. Ну ладно, ты пришел сюда отнимать у меня время или купишь выпивку?

Я бросил взгляд на часы за баром.

— Примерно через полчаса у меня состоится свидание с одним господином.

Теперь уже подняла брови она.

— Надо же, бизнес! Мы снова в деле, да?

— Черт, Чири, это уже вторая работа за месяц.

— Тогда закажи что-нибудь.

Перед важной встречей я стараюсь воздерживаться от наркотиков, поэтому попросил свою обычную смесь: джин, бингара со льдом и немного сока лайма. Несмотря на то, что скоро придет клиент, я продолжал стоять у бара: как только сяду за столик, новенькие попытаются со мной поработать. Даже если Чири велит им отстать, они обязательно привяжутся. Еще успею занять место, когда покажется пресловутый господин Богатырев.

Я потягивал напиток и разглядывал девочку на сцене. Очень привлекательна, но они ведь все как на подбор: профессиональный признак. Безупречное тело — маленькое, гибкое и такое женственное, что чувствуешь почти непреодолимый соблазн прикоснуться, пробежать пальцами по этой прекрасной коже, сейчас покрытой сверкающими росинками пота. Смотришь, изнываешь от желания — здесь и заключается суть игры. Вот зачем тут торчат девочки, и ты, и Чири со своей кассой. Ты покупаешь милашкам выпивку, любуешься их идеальными формами и притворяешься, будто веришь, что и вправду нравишься им. Они тоже делают вид, что ты им нравишься. Как только перестаешь сорить деньгами, девочки встают и делают вид, что им нравится клиент за соседним столиком.

Не могу вспомнить, как зовут эту красотку. Она хорошо поработала над собой: скулы подняты с помощью вставок, выпрямлен и уменьшен нос, некогда квадратную челюсть строгали до тех пор, пока она не приобрела симпатичную округлость. На диво крупные силиконовые сиськи; задик аппетитно выпячивается благодаря тому же волшебному средству… Подобные вещи оставляют следы. Никто из клиентов их не заметит, но мне за последние десять лет довелось наблюдать множество разных женщин, танцующих в самых разных местах. Все они выглядят примерно одинаково.

Чири, обслужив гостей на другом конце стойки, вернулась ко мне. Мы посмотрели друг на друга.

— Она потратилась и на то, чтобы подправить башку? — спросил я.

— По-моему, пока принимает только училки, и все.

— Девочка столько извела денег на мордашку и выпуклости, что могла бы оборудовать себя полностью.

— Она гораздо моложе, чем выглядит, мой сладкий. Приходи сюда через полгода, и у нее уже появится розетка для модика. Дай только время; она будет переключаться на любой тип, какой только пожелаешь, от похабной шлюхи до нежной загубленной голубки, плюс любые промежуточные варианты.

Чири права. Просто непривычно, что кто-то в таком заведении полагается только на свой девственный мозг. Интересно, хватит у этой новенькой выдержки, чтобы продолжать в том же духе, или она бесславно вернется туда, откуда приехала, приобретя идеально модифицированное тело и частично модифицированную голову? Ночной клуб любителей личностных модулей и училок — нелегкое место для работы. Пусть у тебя самые роскошные формы на свете, но если все клиенты подключены и сами ублажают собственные серые клеточки, ты с таким же успехом можешь отправиться домой и тоже воткнуть в себя что-нибудь электронное…

— Вы Марид Одран? — негромко произнес чей-то невозмутимо ровный голос.

Я медленно повернулся и взглянул на говорившего. Очевидно, его я и ждал. Небольшого роста, уже лысеющий человек со слуховым аппаратом; никаких признаков преобразований мозга. Видимых признаков, конечно. Не удивлюсь, если он от уха до уха вооружен модиком с приставками-училками, не заметными для меня. Мне приходилось сталкиваться с такими пару раз. Опасный тип людей.

— Да, — сказал я. — Господин Богатырев?

— Рад нашему знакомству.

— Взаимно, — отозвался я. — Вам придется заказать какой-нибудь напиток, иначе хозяйка заведения сейчас разожжет свой огромный страшный чугунный котел.

Чири окинула нас фирменным плотоядным взглядом.

— Мне очень жаль, но я не употребляю алкоголь.

— Все в порядке, — объявил я, повернувшись к Чири. — Налей ему то же самое. — Я поднял стакан.

— Но… — протестующе начал Богатырев.

— Все в порядке, — повторил я. — За мой счет, я плачу. Так будет честно: я ведь и выпью ее зелье.

Богатырев кивнул; совершенно никакого выражения на лице. Полная невозмутимость. Считается, что абсолютной монополией на этот счет обладают азиаты, но у молодцев из Возрожденной России тоже неплохо получается. Они работают над собой. Чири сделала мою смесь, я заплатил ей. Потом провел маленького Богатырева к одному из угловых столиков. Мой клиент ни разу не посмотрел по сторонам, ни на секунду не задержал взгляд на почти обнаженных женщинах вокруг. С такими мне тоже приходилось сталкиваться.

Чири любит, чтобы в ее клубе царил полумрак. В темноте девочки выглядят презентабельнее: не такие хищные и алчные, как на самом деле. Колышущиеся тени смягчают их облик, придавая влекущую таинственность. По крайней мере, так обычно кажется туристам. Чири просто не хочет выставлять на всеобщее обозрение разные торговые сделки, происходящие за столиками и в кабинках. Яркий свет, бьющий со сцены, едва рассеивал черноту, озаряя только лица людей, погруженных в созерцание, мечты или галлюцинации. Остальное тонуло во мгле. Это мне нравилось.

Я опустошил первый стакан и отодвинул его в сторону; потянулся за вторым.

— Чем могу быть полезен, господин Богатырев?

— Почему вы предложили встретиться именно здесь?

Я пожал плечами.

— В нынешнем месяце у меня нет офиса. Люди вокруг — мои друзья. Я помогаю им, они мне. Закон взаимовыручки.

— Полагаете, вам потребуется их защита? — Я видел, что не убедил его в своей надежности. Пока не убедил. Он все еще оценивал меня. Но делал это очень тактично. Как я уже говорил, они работают над собой.

— Нет, защита тут ни при чем.

— У вас ведь имеется оружие?

Я улыбнулся:

— Как правило, я не таскаю такие опасные штуки, господин Богатырев. Ни разу не попадал в ситуацию, когда они могли бы выручить. Одно из двух: или у парня пушка, и я делаю то, что он скажет, или приказываю я.

— Однако предварительная демонстрация силы позволит избежать ненужных проблем, не так ли?

— И сбережет бесценное время. Но я никуда не тороплюсь, господин Богатырев, и рискую собственной задницей. Каждый волен поддерживать интерес к жизни по-своему. Кроме всего прочего, здесь, в Будайине, мы придерживаемся определенного кодекса чести. У меня нет оружия — у них нет оружия, и обе стороны знают это. Каждый, кто нарушит правило, испытает последствия на собственной шкуре. Мы — одна большая дружная семья.

Не знаю, купился Богатырев или нет, но я такого и не добивался. Просто давил на него слегка, пытался понять, что русский из себя представляет.

Сквозь маску невозмутимости чуть-чуть проглянуло разочарование. Наверняка сейчас он решает, не переиграть ли все. В поисковой системе легко найти координаты целой армии наемных громил. Накачанных, тренированных, готовых продемонстрировать целый смертоубийственный арсенал для услады сердца такого клиента, как Богатырев. Там числятся агенты с блестящими новенькими парализаторами под пиджаком, принимающие посетителей в просторных, удобных офисах в респектабельном квартале города, с секретаршами и компьютерами, имеющими доступ к базам данных в любой части света, с фотографиями в красивых рамках, где они обмениваются рукопожатием с особами, которых узнаешь по газетным снимкам… Извините, это не про меня. Да, мне тоже очень жаль, причем гораздо больше, чем вам.

Я знал, о чем хотел бы спросить Богатырев, и решил ему помочь. — Вы не понимаете, почему лейтенант Оккинг рекомендовал меня, а не какую-нибудь организацию из центра?

Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Да.

— Лейтенант — часть нашей дружной семьи. Время от времени он подкидывает что-нибудь полезное мне, а я — ему. Слушайте, если вы пойдете к одному из тамошних лощеных агентов, он, конечно, справится, но возьмет в пять раз больше, чем я, и провозится дольше; даю гарантию. И еще: такие птички высокого полета имеют привычку громыхать повсюду дорогим оборудованием и оружием, и привлекать всеобщее внимание. Я работаю без лишнего шума. Меньше риска, что объект вашего интереса, кто бы он ни был, получит украшение в виде ожогов от лазерной пушки.

— Ясно. Раз уж вы сами затронули вопрос оплаты, могу я узнать, во сколько вы оцениваете свои услуги?

— Зависит от того, что требуется сделать. Есть дела, за которые я вообще не берусь. Считайте это заскоком. Но если я откажусь, то порекомендую надежного парня, который наверняка согласится. Не желаете рассказать все с самого начала?

— Я хочу, чтобы вы нашли моего сына.

Я молчал, ожидая продолжения, но Богатырев, кажется, уже высказался.

— О'кей, — произнес я.

— Вам понадобится его фотография. — Он не спрашивал, просто констатировал факт.

— Конечно. И максимум информации: как давно он пропал, когда его видели в последний раз, что он говорил; сбежал мальчик по собственной воле или вы думаете, что его сманили. Это большой город, Богатырев; при желании здесь легко найти укромный уголок и затаиться. Я должен знать, откуда начать поиски.

— Сколько вы берете?

— Хотите поторговаться?

Он начинал действовать мне на нервы. С трудом нахожу общий язык с новыми русскими. Я родился в 1550 году хиджры (2172 по времяисчислению христиан). За тридцать-сорок лет до моего появления на свет коммунизм и демократия исчерпали ресурсы, и, после волн эпидемий и нищеты, как бы впали в кому и скончались, не приходя в сознание.[1] Бывший Советский Союз и Соединенные Штаты раздробились на множество монархий и диктаторских режимов. Вскоре за ними последовали другие страны. Скажем, появились независимая Моравия, Тоскана, Содружество Западной Территории — все отгорожены от соседей и боятся друг друга. Понятия не имею, из какого именно государства Возрожденной России прибыл сюда Богатырев. На самом деле, особой разницы нет.

Он не отрывал от меня глаз; наконец я сообразил, что русский и рта не раскроет, пока я не объявлю свою цену.

— Тысяча киамов в день плюс расходы. Три штуки сейчас в качестве аванса. Когда выполню работу, иншалла, представлю список вынужденных трат.

Названная сумма в десять раз превышала мою обычную плату; я ждал, что он начнет торговаться и немного снизит ее.

— Вполне удовлетворительно. — Богатырев открыл литой пластиковый кейс и вынул небольшой пакет. — Здесь объемные изображения и полное досье на моего сына: увлечения, причуды, таланты, особенности психологии. Все, что вам потребуется.

Я уставился на него. Странный набор. 3-D записи — ладно, тут нет ничего необычного; меня насторожило остальное, например «особенности психологии». Непонятно, зачем клиент приготовил для меня такое — разве что страдает маниакальной педантичностью или острой формой паранойи. Наконец меня осенило.

— Как давно пропал ваш сын?

— Три года назад.

Я растерянно моргнул. Спрашивать, почему папаша так поздно взялся за поиски, нетактично. Очевидно, он уже побывал у здешних «авторитетов», и они ничем не смогли помочь.

Я взял пакет.

— За три года следы заносит песок, господин Богатырев.

— Буду весьма признателен, если вы уделите моему делу максимум внимания. Я сознаю, что существуют определенные трудности, но готов платить до тех пор, пока вы не добьетесь успеха или не убедитесь, что всякая надежда потеряна.

Я улыбнулся:

— Надежда остается всегда, господин Богатырев.

— Иногда нет. Приведу вашу арабскую пословицу: «Один час судьба за тебя, десять — против». — Он вытащил из кармана толстую пачку, отделил от нее несколько бумажек. Быстро убрав банкноты, чтобы хищные глаза чиригиных акул не успели заметить поживу, протянул три тысячные купюры мне. — Ваш аванс.

Раздался чей-то вопль.

Взяв деньги, я повернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Две девочки старательно прижимались к полу; я начал вставать. Я увидел Джеймса Бонда со старинным оружием в руке. Готов поспорить, парень держал подлинную коллекционную «Беретту» или «Вальтер-ППК». Он выстрелил всего один раз; в маленьком помещении ночного клуба словно разорвался снаряд. Я метнулся через островок между столиками и баром, но сразу сообразил, что мне его не достать. Бонд уже повернулся и проложил себе путь к двери. Позади него девочки и клиенты визжали, отталкивали и пихали друг друга, стараясь выбраться из опасной зоны. Мне не пройти сквозь охваченную ужасом толпу. Проклятый модик сегодня ночью полностью вжился в роль, исполнил самое заветное желание в своей ничтожной игре: пальнул из настоящего пистолета в месте, где собралась масса народа. Теперь, наверное, станет проигрывать эту сцену в памяти до конца жизни. Придется поганцу довольствоваться таким развлечением, ведь если его физиономию заметят у нас на Улице еще раз, парня так оттрахают, что у него останется только одно заветное желание — чтобы когда-нибудь люди смогли узнавать в нем собрата по расе.

Возбуждение понемногу спадало. Будет о чем поговорить нынешней ночью. Девочкам потребуется немало добавочных порций выпивки, и, конечно, сильное мужское плечо, чтобы успокоить расстроенные нервы. Они похныкают, уткнувшись в плечо намеченных жертв, а бедные жертвы обогатят хозяйку заведения.

Я поймал взгляд Чири.

— Бвана Марид, — негромко сказала она мне, — положи деньги в карман и возвращайся к своему столику.

Я осознал, что размахиваю купюрами, как маленькими флажками. Засунул бумажки в джинсы и подошел к Богатыреву. Пока вокруг царила паника, он ни разу не шевельнулся. Какой-то дурак с заряженным пистолетом — недостаточный повод для того, чтобы заставить подобных типов со стальными нервами выйти из себя.

Я опустился на стул:

— Извините, что вынужден был прервать наш разговор.

Подвинул к себе стакан с выпивкой и взглянул на Богатырева. Он молчал. На груди, на белой шелковой ткани традиционной крестьянской рубахи медленно расползалось темное пятно. Целую вечность я сидел и просто смотрел на него, машинально потягивая напиток, сознавая, что следующие несколько дней станут кошмаром. Наконец поднялся и повернулся к бару. Но Чири уже стояла рядом с телефоном в руке. Не говоря ни слова, я взял его и пробормотал код лейтенанта Оккинга.

2

На рассвете меня разбудил звонок. Я едва разлепил веки, чувствуя, что за ночь состарился лет на сто. Лежал и слушал, надеясь, что телефон наконец заткнется, но он не унимался. Тогда я повернулся на бок и постарался забыть о его существовании. Дзинь-дзинь-дзинь… десять, двадцать, тридцать раз! Я шепотом выругался, перегнулся через крепко спящую Ясмин и стал шарить в груде нашей одежды, разбросанной по полу. — Да, что такое? — прошипел я, выудив наконец телефон. Кто бы это ни был, я заранее его не любил.

— Мне пришлось встать еще раньше, Одран, — раздался голос лейтенанта Оккинга. — Я у себя в кабинете.

— Теперь мы можем забыть о тревогах, зная, что ты бережешь наш покой, о меч справедливости! — Я до сих пор не отошел от того, что он устроил мне несколько часов назад. После допроса по всем правилам пришлось отдать пакет, переданный Богатыревым перед смертью. Мне даже не разрешили заглянуть в него.

— Когда решишь сострить в следующий раз, напомни, чтобы я рассмеялся дважды, сейчас мне не до шуток, — отозвался Оккинг. — Слушай, я в долгу перед тобой за твое хорошее поведение…

Одной рукой я прижал телефон к уху, другой потянулся к заветной коробочке с пилюльками. На ощупь открыл ее и вытащил два маленьких голубых треугольничка. Они меня живо разбудят! Проглотил без воды и стал терпеливо ждать, когда лейтенант кинет мне кусочек информации за верную службу. — Ну?

— Твоему другу Богатыреву следовало просто-напросто прийти к нам. Мы довольно быстро сопоставили его сведения с нашими старыми файлами. Его пропавший сын погиб в результате несчастного случая почти три года назад. Тело так и не опознали.

Несколько секунд я молчал, переваривая услышанное.

— Значит, наша встреча с самого начала была напрасной затеей. Если бы бедняга не пошел в клуб, не лежал бы сейчас с дыркой в шикарной рубахе.

— Судьба играет человеком, да, Одран?

— Угу. Когда состришь в следующий раз, напомни, чтобы я хмыкнул дважды. Расскажи, что ты знаешь о нем.

— О ком? О Богатыреве или его отпрыске?

— Неважно, можешь обо всем их семействе. Какой-то коротышка попросил найти его сына. Сегодня просыпаюсь, а они оба мертвы. Больше я о них ничего не знаю.

— Ему следовало обратиться к нам.

— Там, откуда он родом, есть вековая традиция — не иметь дела с полицейскими. Я имею в виду — добровольно.

Оккинг подумал и решил воздержаться от комментариев.

— Сочувствую: потерял возможность заработать, — сказал он наконец, симулируя соболезнование. — Богатырев, похоже, служил политическим представителем царя Вячеслава, правителя Белорусско-Украинской державы. Его сынок ставил в неловкое положение их дипломатию. Эти суетливые русы из кожи вон лезут, чтобы убедить мир в своей надежности, а мальчик вечно попадал в скандальные истории. Папе следовало держать его дома, и тогда оба остались бы живыми и здоровыми.

— Возможно. Как умер парень?

Оккинг замешкался; наверное, выводил данные на дисплей, чтобы ничего не пропустить.

— Тут только отмечено, что он разбился в автокатастрофе. Повернул в неположенном месте, столкнулся с грузовиком; тому водителю обвинение не предъявлялось. Никакого удостоверения личности у погибшего не обнаружено, он сидел за рулем угнанной машины. Тело год продержали в нашем морге, но за ним никто не пришел. Потом…

— …Потом его потроха продали за гроши.

— Я вижу, ты считаешь себя причастным к расследованию, Марид. Напрасно. Найти этого маньяка Бонда — дело полиции.

— Ясно. — Я поморщился: во рту чувствовался привкус мокрой шерсти.

— Буду иметь тебя в виду, — пообещал Оккинг. — Может, найдется еще какая-нибудь работа.

— Если увижу того модика, упакую его как следует и подкину к дверям твоего кабинета.

— Само собой, малыш. — Резкий щелчок. Оккинг повесил трубку.

— Мы все — большая дружная семья, это ты верно сказал, — произнес я тихо. Потом осторожно опустил голову на подушку, хотя знал, что заснуть уже не получится. Просто валялся и созерцал отслоившуюся краску на потолке. Надеюсь, хотя бы на этой неделе она не свалится мне на голову.

— Кто звонил? Оккинг? — пробормотала Ясмин. Она еще лежала спиной ко мне, свернувшись калачиком, зажав руки между колен.

— Ага. Спи.

Но она и так уже мерно посапывала. Я раскинулся на простыне, время от времени скреб в затылке, лелея надежду, что мои треугольные пилюльки подействуют раньше, чем я окончательно сдамся и начну, наконец, чувствовать себя так погано, как должен после вчерашнего. В конце концов скатился с кровати и встал. В висках здорово стучало; только что этого не было. После дружеской вивисекции, устроенной мне Оккингом в участке, я отправился странствовать по Улице, опустошая запасы спиртного в каждом заведении по пути. На каком-то этапе ночного похода, очевидно, натолкнулся на Ясмин, потому что, проснувшись сегодня, обнаружил ее рядом в постели. С таким аргументом не поспоришь.

Я направил свое исстрадавшееся тело в ванную. Стоял под душем, пока не иссякла горячая вода. Пилюльки еще не начали действовать. Потом наскоро вытерся, ломая голову, как лучше поступить: то ли проглотить еще один треугольничек, то ли смириться с потерянным днем, плюнуть на все и залечь в кровать. Взглянул в зеркало: ужасный вид, но мое отражение всегда отвратно выглядит, так что ничего необычного. Меня поддерживает лишь тайная вера в то, что настоящий я гораздо симпатичнее, чем физиономия в стекле. Я почистил зубы и избавился от отвратительного привкуса во рту. Ободренный, даже начал причесываться, но на это сил уже не хватило. В конце концов отправился в комнату, натянул джинсы и выбрал свежую рубашку.

На розыски ботинок ушло минут десять. Они почему-то нашлись под тряпками Ясмин. Так, теперь я одет. Еще бы начали отрабатывать затраченные на них деньги проклятые треугольники, и я готов выйти в мир. Только не говорите при мне о еде. Я уже покушал. Позавчера.

Я оставил Ясмин записку, просил запереть за собой дверь, когда решит уйти. Она одна из немногих, кому я доверял мое жилище. Нам всегда было хорошо вместе, и, по-моему, с самого начала нас соединила какая-то хрупкая ниточка, невысказанная потребность друг в друге. Мы оба старались не испытывать на прочность чувство общности, но знали, что оно существует. Думаю, причина в том, что Ясмин не родилась девочкой. Возможно, если ты прожил полжизни существом одного пола, полжизни — другого, поневоле воспринимаешь все по-иному, приобретаешь особую чуткость. Правда, я знаю множество обрезков и бывших женщин — первов, с которыми просто невозможно ладить. Когда принимаешься за обобщения, вечно так получается.

Ясмин модифицировалась с ног до головы — и плоть, и мозги. У нее было одно из идеальных тел, которые заказывают по каталогу. Садишься рядом с дядей из клиники, и он демонстрирует тебе картинки. Спрашиваешь, скажем: «А вот эти сиськи — дорого стоят?» — и он называет цену; интересуешься: «А такая талия?» — и он подсчитывает, во сколько станет сначала сломать, а потом переделать тазовые кости. Тебе состругивают адамово яблоко; выбираешь новые черты лица, задницу, ноги. Иногда можно даже поменять цвет глаз. В клинике помогут с шевелюрой, а проблема бороды решается с помощью таблеток и одного-единственного сеанса медицинской магии. В результате получаешь себя в обновленном виде, вроде восстановленного газолинового авто.

Я посмотрел на свою подругу, раскинувшуюся на кровати на другом конце комнаты. Длинные, прямые, роскошные черные волосы — вот что мне у нее особенно нравилось, и они принадлежали ей от рождения. Органическая часть подлинной Ясмин. Больше, наверное, ничего не сохранилось, даже характер и манера поведения становились иными, когда она подключала модик, но зато функционировало все очень, очень здорово, да и выглядело не хуже. Но, несмотря ни на что, у тех, кто изменил пол, имелись особенности, которые их выдавали. Например, конечности: в клинике избегали их оперировать, слишком много разных костей. Бывшие мужчины, — обрезки, — отличались не по-женски большими ногами. И еще, почему-то они говорили слегка в нос. По этому признаку я всегда отличу обрезка от настоящей фемы, даже если остальное — как на подбор.

Я мнил себя знатоком человеческих душ. А на самом деле… Вот почему я каждый раз выбирал самую ненадежную ветку, влезал, усаживался поудобнее и протягивал топор каждому, кто желал по ней рубануть.

Когда я был уже в вестибюле, пилюльки неожиданно взорвались во мне фейерверком волшебных ощущений. Мир вокруг сделал глубокий вдох и развернулся во всей своей красе, стал огромным и ярким, словно воздушный шарик. Я ухватился за перила и только так сумел сохранить равновесие; потом, переведя дыхание, спустился вниз. Не знаю, куда сейчас отправлюсь, но одно могу сказать точно: пора добывать хрустики. Скоро платить за квартиру, и мне очень не хотелось одолжаться у людей Бея. Я засунул руки в карманы и в одном из них обнаружил деньги. Ну конечно! Русский успел дать мне три куска! Я вытащил пачку банкнот и пересчитал: осталось примерно две тысячи восемьсот. На остальные двести мы с Ясмин наверняка устроили сумасшедшую вечеринку. Хотелось бы воскресить в памяти хоть какие-то детали.

Снаружи меня едва не ослепило солнце. Плохо функционирую днем. Прикрыв глаза ладонью, я осмотрелся. Никого: Будайин всегда прячется от яркого света. Я неторопливо зашагал вниз по Улице, вдохновленный все более ясным пониманием того, чем сегодня займусь. Пора нанести визиты кое-каким знакомым. Теперь я буду желанным гостем. Я радостно ухмыльнулся; наркотики старательно поднимали мой дух, а соблазнительно хрустящие киамы помогали ему проделать остаток пути до райских врат. Три ближайших месяца, или даже больше, не надо беспокоиться о квартплате и прочих расходах. Пришло время копить жирок: восстановить запас пилюль в заветной коробочке, сделать себе подарок в виде нескольких таблеток экстракласса, вернуть парочку долгов, купить немного еды. Остальное положу на счет в банке. Деньги имеют дурную привычку улетучиваться, если долго лежат в моем кармане. Лучше убрать их подальше, превратить в крепкий кредит. Я не ношу с собой электронную карточку, иначе в один прекрасный вечер, в очередной раз нагрузившись так, что потеряю всякую способность соображать, разорюсь вчистую.

Я повернул к Восточным воротам. Чем ближе к стене, тем больше людей вокруг: соседи по кварталу, идущие в город так же, как я сейчас, туристы, спешащие насладиться прелестями Будайина, пока не прошло «безопасное время». Они обманывают себя, конечно: у чужака одинаковые шансы попасть в беду в любое время суток.

На углу Четвертой улицы городские службы воздвигли небольшую баррикаду — что-то чинили. Я прислонился к ограде, не желая упустить детали переговоров парочки уличных шлюх, вышедших с раннего утра на охоту за клиентами, или, если ночь оказалась неудачной, все еще рыскающих в поисках подходящей дичи. Я слышал подобные диалоги несчетное число раз, но Джеймс Бонд заставил меня другими глазами взглянуть на феномен модиков, так что знакомая сценка воспринималась сейчас по-новому.

— Салам, йа бинт, — произнес коротконогий, тощий мужчина, потенциальная добыча. Он был одет на европейский манер и говорил по-арабски так, словно выучил язык за три месяца в школе, где ни ученики, ни учитель никогда в жизни не приближались к местности, где растут финиковые пальмы[2].

Та, которую он назвал «девочкой», превосходила его ростом фута на полтора, учитывая длину острых каблуков ее черных сапожек. Скорее всего, это не фема, а обрезок или предоперационный гетеросек. Но «добыча» либо ничего не заметил, либо его удовлетворял любой вариант. Так или иначе, она выглядела впечатляюще. Все уличные охотницы в Будайине просто должны иметь броский вид, чтобы не теряться на фоне прочих достопримечательностей. Тип скромненькой, серой домохозяйки здесь не котируется. На шлюхе было короткое воздушное черное платье с оборками, без рукавов, с открытой спиной, опоясанное тяжелой серебряной цепочкой, с которой свисали четки для католиков. Глубокий вырез спереди обеспечивал отличный обзор. Ее лицо, богато расписанное пурпурным и оранжевым макияжем, выделялось кричаще-ярким пятном на фоне прекрасных золотисто-каштановых волос, уложенных так, чтобы посрамить все известные науке законы.

— Хочешь поразвлечься? — Как только она открыла рот, мне стало ясно, что в каждой клетке ее тела еще полно мужских хромосом, что бы там ни скрывалось под юбкой.

— Возможно. — «Добыча» осторожничал.

— Ищешь что-нибудь особенное?

Парень нервно облизнулся.

— Я надеялся найти Ашлу.

— Ой, малыш, извини. Что угодно — губки, ножки, ноготочки, но, как назло, Ашлы нет. — Она на секунду отвернулась и сплюнула. — Вот, иди к той девочке. По-моему, у нее есть Ашла. — Девица указала на свою подругу, стоявшую неподалеку. Эту я знал.

Парень благодарно кивнул и направился к ней. Я случайно встретился взглядом со шлюхой.

— Дерьмовые дела, милый, — произнесла охотница с коротким смешком. Мгновение спустя она уже озирала окрестности в поисках типа, который обеспечит ей завтрак. Через несколько минут подвернулась очередная жертва, состоялся точно такой же разговор:

— Ищешь что-нибудь особенное?

Новый кавалер был выше и плотней первого.

— Бриджит? — он словно извинялся за что-то.

Она порылась в черной пластиковой сумочке и вытащила коробку с модиками.

Модификатор личности немного больше, чем училка. Ее обычно вставляют в специальное гнездо, находящееся в модике, а если ничего больше не можешь принимать или хочешь для разнообразия побыть самим собой, — прямо в мозг. Зажав в руке кусок пластика розового цвета, охотница сунула коробку обратно.

— Вот она, женщина твоей мечты. Бриджит постоянно спрашивают, это девочка с фантазией. Она стоит дороже.

— Я знаю. Сколько?

— А ты сам как думаешь? — сказала шлюха, у которой имелись смутные подозрения, что парень легавый и хочет поймать ее на слове. Время от времени, когда обнаруживался дефицит неверных, религиозным властям приходилось переключаться на таких, как она.[3] — Сколько можешь заплатить?

— Пятьдесят?

— За Бриджит, паренек?!

— Сто?

— Плюс пятнадцать за помещение. Пошли, мой сладенький.

И они, рука об руку, зашагали по Четвертой улице. Как прекрасна любовь…

Я уже имел удовольствие познакомиться с «Ашлой» и «Бриджит»; интересно, что могут предложить другие модики в коробке шлюхи? Так или иначе, подобное знание никак не стоит ста киамов (плюс пятнадцать за помещение). Теперь эта тициановская красотка приведет к себе своего милого, вставит розовую штучку в пышноволосую башку и превратится в модель, с которой записан модик: станет сознавать себя Бриджит, получит ее мысли, чувства, воспоминания; и такое будет происходить снова и снова с любым, кто подключится, как она — мужчиной или первом, фемой, обрезком или гетеросеком.

Я миновал Южные ворота. На полпути к банку, возле ювелирного магазина, вдруг остановился. Какая-то смутная мысль не давала мне покоя, настойчиво пыталась достучаться до сознания. Очень неприятное чувство, словно тебе щекочут мозги, но избавиться от него нельзя. Может, побочный эффект от таблеток: когда я в таком состоянии, как сегодня, на ум приходят всякие бессмысленные идеи. Но нет, у меня сейчас не обычное наркотическое «озарение». Что-то, связанное с убийством Богатырева или телефонным разговором с Оккингом… Какая-то деталь насторожила меня.

Я прокрутил в памяти обрывки воспоминаний о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: «Слушай, то, что произошло, — дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше никто не нуждается». Я слышал такое от лейтенанта раз сто. Почему же сегодня мне кажется, что там есть какая-то гниль?

Я покачал головой. Если дело нечисто, когда-нибудь обязательно докопаюсь до истины. Я загнал неприятные мысли в самый дальний уголок мозга. Пусть полежат там немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, разлившейся по телу теплотой, — всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за блаженство постнаркотическим «похмельем», так что, пока не поздно, надо получить максимум удовольствия за потраченные денежки.

Минут через десять, когда я уже подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, снова зазвонил телефон. Я снял его с пояса.

— Да?

— Марид? Это Никки.

Никки — полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот она доставляла. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна таблетка сверх нормы, и девочка становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем, намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке ее не удержать. Пытатьсяотнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, — тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я решил, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства просто-напросто не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим друг-другу «здрасте», болтаем, но я больше не хочу бессмысленных пьяных боев без правил, с воплями и визгом.

— А, Никки. Что хорошего скажешь?

— Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.

Ну вот, начинается! — Да, конечно. А что стряслось?

Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.

— Я хочу уйти от Абдуллы. — Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.

— Не вижу никаких трудностей.

Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, обогащаясь на киам-другой. У меня сложились неплохие отношения с Беем (мы, жители квартала, зовем его «Папа»). Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже неплохая рекомендация. Наш Папа — что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему ни много ни мало две сотни лет, и иногда я верил в это. Бей отличался старомодными взглядами на то, что такое честь и верность, и как нужно заниматься бизнесом. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно живое воплощение древних представлений о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Наш босс придерживался простого принципа: «ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя», однако предлагал очень соблазнительные условия сотрудничества, и в результате великое множество самостоятельных хозяев становились его людьми, потому что никогда не смогли бы в одиночку добиться того, что получали из его рук. У них просто не имелось нужных связей. А Папа олицетворял это понятие.

Главный девиз Будайина — «бизнес есть бизнес». То, что вредит интересам независимых дельцов, в конечном итоге бьет и по Фридландер-Бею. Наш квартал хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, завидующих чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, осознал, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самая грустная вещь, которую мне когда-нибудь приходилось слышать.

Никки облегченно вздохнула. — Спасибо, Марид. Ты знаешь, где я сейчас живу?

Я уже давно перестал следить за ее перемещениями. — Нет. Где?

— Я решила пока зависнуть у Тамико.

Отлично, мне опять везет, подумал я грустно. Тамико — одна из «сестер Черной Вдовы».

— Дом на Тринадцатой улице?

— Ага.

— Тогда найду. Если приду, ну, скажем, в два, устроит?

Никки замялась:

— А ты не можешь пораньше… в час? У меня намечаются еще кое-какие дела.

Это уже наглость, но сейчас я чувствовал себя щедрым, сильным и снисходительным. Наверное, из-за голубых треугольничков. Ради старой дружбы я решил уважить ее.

— Ладно. Подойду к часу, иншалла.

— Ты лапочка, Марид. Салам[4]. — Гудок.

Я прицепил телефон к поясу. В тот момент я даже представить не мог, что влезаю в дело, из которого не сумею выбраться. Так всегда бывает: ничего не чувствуешь, пока не увязнешь по уши.

3

Я отыскал нужное здание на Тринадцатой улице только без пятнадцати час. Тамико (уменьшительно-ласкательное — Тами) обитала в старом двухэтажном особняке, теперь разгороженном на отдельные квартиры. Я бросил взгляд на ее балкон, нависавший над улицей. Железные перила высотой до пояса, по углам — увитые плющом кружевные чугунные колонны, которые доставали до самой крыши. Из открытого окна доносились звуки ужасной синтезированной музыки в стиле кото. А сопровождавшие электронную мелодию душераздирающе-визгливые вопли в стиле мартовских котов каждый раз заставляли меня инстинктивно вздрагивать. То ли голос тоже был синтезирован, то ли пела сама хозяйка квартиры. Кажется, я упоминал, что Никки немного чокнутая? Так вот, по сравнению с Тами, она — ласковый плюшевый зайчик. Тамико заменила одну из слюнных желез пластиковым контейнером, наполненным каким-то сильнодействующим токсином. Пластиковая трубочка выводила его в искусственный зуб. Яд совершенно безвреден при глотании, но, попадая в кровь, вызывает страшную смерть. Тамико могла пустить в ход свой убийственный зуб при малейшей необходимости — или просто когда ей взбредет в голову. Вот почему Тами и ее подружек прозвали Сестрами Черной Вдовы.

Я нажал на кнопку рядом с ее именем — безрезультатно. Постучал по вставленному в дверь небольшому окошечку из толстого плексигласа. В конце концов, вышел на улицу и начал орать. Из окна высунулась белокурая головка.

— Сейчас спущусь, — крикнула Никки. Музыка кото заглушала все на свете. Ни разу не встречал никого, кроме Никки, кто способен вынести эту какофонию. Тами не в счет, она абсолютная психопатка.

Дверь приоткрылась, выглянула моя бывшая подружка. У нее был довольно бледный вид.

— Послушай, — сказала она нервно, — Тами сегодня не в своей тарелке. К тому же, поддала немного. Веди себя осторожно, чтобы не завести ее, ладно?

В конце концов, стоит ли так мучиться ради Никки и ее сотни киамов, подумал я. Мне ведь в принципе сейчас не особенно нужны деньги. Но обещание есть обещание: я кивнул и зашагал за ней вверх по лестнице.

Тами раскинулась на пестро расшитых подушках, уткнувшись лицом в один из динамиков. На улице доносившийся из окна рокот показался мне оглушительным, но только сейчас я понял истинное значение этого слова. Музыка, наверное, билась в висках у хозяйки квартиры, словно самая ужасная в мире мигрень, но в душе ее, кажется, царила гармония. Очевидно, звуки пульсировали в такт с веселой пляской наркотиков внутри Тамико: она зажмурила глаза и медленно покачивала головой. Лицо одной из Черных Вдов было густо набелено, как у гейши, но губы и веки — иссиня-черные. Тамико-сан выглядела сейчас, как мстительный дух, персонаж театра Кабуки.

— Никки, — произнес я. Моя бывшая подруга не услышала. Пришлось подойти и заорать ей прямо в ухо. — Давай уберемся отсюда! Пойдем куда-нибудь, где можно нормально поговорить! — Тамико жгла какие-то благовония, и ноздри забивал тошнотворно-сладкий запах. Если не глотну свежего воздуха, мне станет плохо.

Никки отрицательно мотнула головой и показала на Черную Вдову.

— Она меня не выпустит.

— Почему?

— Тами думает, что она меня защищает.

— От кого?

Никки пожала плечами. — Спроси у нее.

Пока мы разговаривали, Тами повернулась и повисла на краю постели. Потом, как при замедленной съемке, плавно скатилась на пол и замерла, прижавшись щекой к покрытому темным лаком полу.

— Слава Аллаху, что ты способна сама постоять за себя, Никки.

Она слабо рассмеялась. — Да, наверное. Спасибо, что пришел, Марид.

— Ерунда, никаких проблем.

Я опустился в кресло и посмотрел на нее. Никки — удивительное создание даже для нашей столицы экзотики. Роскошные платиновые волосы до пояса, кожа прозрачная, молочно-белая, почти как грим на лице Тами. Потрясающие, словно нарисованные глаза василькового цвета, в которых синими сполохами сверкали безрассудно-безумные огоньки. Тонкие черты лица, придававшие ей вид беззащитного ребенка, никак не сочетались с крупным, мускулистым телом. Такое встречается довольно часто: выбирая новый облик, люди стремятся походить на свой идеал, не понимая, что он не соответствует их сложению. Я перевел взгляд на неподвижную тушу Тами. Ее можно распознать даже издалека по фирменному признаку Сестер: гигантскому, невероятному искусственному бюсту. Объем груди, наверное, не меньше полутора метров. Забавно наблюдать за выражением лица какого-нибудь туриста, когда тот случайно сталкивается с одной из Черных Вдов. Правда, то, что потом произойдет с несчастным, уже совсем не смешно.

— Я просто не хочу больше работать на Абдуллу, — объявила Никки, накручивая на палец белокурый локон.

— Могу себе представить. Я позвоню и организую встречу с Хассаном. Знаешь Хассана-Шиита? Человека Папы? Вот с ним и придется улаживать твое дело.

Никки потрясла головой. Обвела глазами комнату. Девочка сильно волновалась.

— А это опасно, Марид?

Я улыбнулся. — Опасно? Да что ты! В комнате есть стол; мы сядем рядышком, Абдулла — напротив. Хассан расположится посередине. Дальше так: я рассказываю о проблеме с твоей точки зрения. Абдулла — со своей. Хассан погружается в размышления и объявляет приговор. Скорее всего, заплатишь отступного; Шиит скажет, сколько. Потом придется еще потратиться, чтобы подмазать его за посредничество, и мы должны поднести какой-нибудь подарок Папе. Это важно.

Кажется, Никки не успокоили мои слова. Она встала, заправила черную майку в узкие джинсы такого же цвета. — Ты не знаешь Абдуллу.

— Уж с кем-кем, а с этим типом я хорошо знаком, даже не сомневайся. — Причем, намного лучше, чем она. Я встал и подошел к таминому «Телефункену», ткнул пальцем в кнопку и избавил мир от музыки кото. Комнату затопила волна покоя и умиротворения: мир сказал мне «спасибо». Тами застонала во сне.

— А если он плюнет на обязательства? Придет за мной и заставит снова работать на улице? Он любит бить своих девочек, Марид. По-настоящему любит, понимаешь?

— Я в курсе. Но Абдулла, точно так же, как любой другой житель квартала, уважает Папу и не забывает про его возможности. Он никогда не посмеет ослушаться Хассана. Кстати, ты тоже, Никки: не дай тебе бог даже подумать о таком. Если попытаешься улизнуть, не заплатив, Папа пошлет за тобой громил. Тогда ты уж точно отправишься работать на улицу. После того, как сможешь ходить.

Никки содрогнулась:

— А кто-нибудь из твоих клиентов пробовал смотаться?

Я нахмурился. Да, однажды. Прекрасно помню все подробности: это произошло, когда я в последний раз влюбился. — Ага.

— И что сделали Папа и Хассан?

Ох, как мне не хотелось даже мысленно возвращаться в то время! — Ну, поскольку я поручился за клиентку, деньги пришлось заплатить мне. Срочно занял две тысячи двести киамов. Чуть живот не надорвал от натуги, но поверь, хрустики я им выложил. Не хочу вспоминать, на какие дикие и опасные дела пришлось пойти, но из-за той девочки я числился у Папы в должниках. Бей любит, чтобы ему платили вовремя. А в подобных случаях его терпение истощается быстро.

— Знаю, — сказала Никки. — Что произошло с ней?

Я замешкался: потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя рассказывать дальше.

— Они выследили, куда убежала девочка. Для них это нетрудно. Когда ее вернули в Будайин, каждая нога оказалась сломанной в трех местах, а лицо — сплошное месиво. Ее послали работать в один из самых омерзительных и грязных притонов. Заработок в таком месте — сто-двести киамов в неделю, не больше, а оставляют они ей, скажем, десять или пятнадцать. Она до сих пор копит на то, чтобы сделать нормальную мордашку.

Никки надолго замолчала, не в силах произнести ни слова. Я ее не торопил — пусть поразмыслит хорошенько над тем, что услышала. Ей полезно.

— Ты прямо сейчас можешь договориться о встрече? — спросила она наконец.

— Конечно. Следующий понедельник тебя устроит?

Никки широко распахнула глаза:

— А сегодня вечером никак нельзя? Мне надо покончить с этим делом немедленно.

— Эй, Никки, что за спешка? Собралась куда-нибудь?

Она искоса посмотрела на меня, слегка приоткрыла рот, шевельнула губами, словно хотела что-то сказать, но передумала.

— Нет, — произнесла она наконец слегка вздрагивающим голосом.

— Нельзя вот так, запросто, вызывать Хассана, когда тебе в голову взбредет.

— А ты попробуй, Марид. Позвони, вдруг получится?

Я развел руками, показывая, что сдаюсь.

— Ладно, спрошу его. Но он назначит встречу, когда пожелает.

Никки кивнула.

Я отцепил от пояса телефон. Справляться в информ-сервисе не пришлось: я помнил код Шиита. Раздался гудок, потом трубку поднял один из шестерок Хассана. Я объяснил, кто звонит и по какому делу, мне важно велели подождать. Они всегда так отвечают, а ты покорно маешься, сколько придется…

Я молча сидел и смотрел, как Никки нервно накручивает на палец пряди волос, как медленно и равномерно вздымается тамин макси-бюст; мой слух услаждал негромкий храп распластавшейся на полу Черной Вдовы. Тамико была в легком хлопчатобумажном кимоно матово-черного цвета. Она никогда не носила украшений. В таком наряде, с уложенными в мудреную прическу черными волосами, Тами походила на гейшу — профессиональную убийцу. Наверняка, этим она и зарабатывает на жизнь. Для каждого, за исключением настоящих азиатов, Тамико со своими стильными складочками и прочим оборудованием выглядела очень убедительно.

Спустя двадцать пять минут, в течение которых Никки нервно металась по комнате, в трубке снова раздался голос подручного Шиита. Встреча нам назначается на сегодня, сразу после вечерней молитвы. Я пристегнул телефон к поясу, не поблагодарив шестерку: какая-то гордость у меня еще осталась.

— Зайду за тобой в половине восьмого, — предупредил я Никки.

Снова странный взгляд исподлобья.

— А прямо на месте нельзя встретиться?

Я утомленно опустил плечи. — Почему же нет? Знаешь, где это?

— В магазине Хассана, да?

— Внутри зайди за занавес. Там склад. В конце его есть задняя дверь, через нее выйдешь в проулок. Напротив в стене увидишь стальные ворота. Они заперты, но нас будут ждать. Стучать не придется. И еще, Никки, пожалуйста, не опаздывай, хорошо?

— Ну конечно. Марид… в общем, спасибо тебе за все!

— Какое там спасибо! Мне нужна моя сотня за работу, и прямо сейчас!

Ее явно ошарашил мой тон и то, что я потребовал денег. Может, я немного пересолил?

— А нельзя после…

— Прямо сейчас, Никки.

Она вытащила из кармана джинсов небольшую пачку денег и отсчитала сотню киамов.

— Держи. — Между нами словно возникла ледяная стена: мы больше не старые приятели.

— Дай еще двадцатку на маленький презент Папе. И бакшиш Хассану тоже оплатишь ты. Увидимся вечером. — Я поспешил убраться из таминова логова, чтобы бациллы психоза, кишащие в комнате, не проникли в мой мозг.

Я отправился домой. Выспаться мне не удалось, ужасно болела голова, а ощущение пьянящей бодрости, созданное пилюльками, незаметно испарилось под лучами полуденного солнца. Ясмин еще не проснулась, и я устроился рядом. Наркотики не дадут мне уснуть, но я хотел немногого: всего-навсего полежать тихо и спокойно с закрытыми глазами. Как бы не так — стоило мне расслабиться, как отрава заставила пульсировать мозг еще сильней, чем раньше. Темнота за плотно сжатыми веками стала красной, ослепляла яркими вспышками, как полицейская мигалка. Я почувствовал дурноту и головокружение; потом передо мной заплясали причудливые голубые и темно-зеленые пятна, словно какие-то микроскопические создания в капле воды. Пришлось открыть глаза, чтобы избавиться от пытки. Мускулы лица, рук и бедер непроизвольно подергивались. Черт, треугольники завели меня гораздо сильнее, чем казалось вначале. Нет покоя для грешных душ…

Я снова встал и скомкал послание, которое оставил перед уходом для Ясмин.

Она сонно пробормотала:

— Ты же хотел сегодня пойти куда-то в город…

Я повернулся к ней. — Уже сходил. Часа два назад.

— А сколько сейчас?

— Около трех.

— Йа салам![5] Я должна быть на работе в три!

Я вздохнул. Ясмин славилась на весь Будайин умением опаздывать всегда и всюду. Френчи Бенуа, хозяин клуба, где она работала, упорно штрафовал Ясмин на пятьдесят киамов, даже если она приходила на минуту позже положенного. Но моя подруга и не думала отрывать от постели свой красивый маленький задик из-за такой ерунды: она отсыпалась всласть, практически каждый день отдавала боссу полтинник, и за первый час работы возмещала убыток, вытягивая деньги из клиентов. Я не встречал ни одной девочки, которая могла бы с такой быстротой избавить какого-нибудь придурка от лишних хрустиков. Ясмин трудилась в поте лица, ее нельзя назвать лентяйкой. Просто обожает поспать. Из нее получилась бы замечательная ящерица, способная дремать целый день на раскаленном камне под палящим солнцем.

Пока она выбиралась из постели и одевалась, прошло не меньше пяти минут. Я удостоился рассеянно-формального поцелуйчика, попавшего куда-то в скулу; секунду спустя Ясмин уже торопливо шагала по улице, на ходу выкапывая из сумочки модуль, который сегодня нацепит на работе. Она повернула голову и что-то сказала мне, выговаривая слова с варварским левантийским акцентом.

Наконец-то я остался один. В принципе мне нравилось, как идут дела. Такого не случалось уже много месяцев. Но когда я, разнежившись, соображал, не завалялось ли у меня какого-нибудь экстраординарного желания, чтобы угрохать на его исполнение свалившееся с неба богатство, перед глазами, заслонив убогую обстановку комнатушки, вдруг возникла окровавленная рубаха Богатырева. Чувство вины? У меня?? Парня, которого жестокий мир так и не заставил поддаться на его дешевые соблазны, предать свое естество? Я ни к чему не стремлюсь, ничего не боюсь. Я вроде катализатора в химической реакции: как и он, провоцирую изменения, но каждый раз остаюсь самим собой. Я вытягивал из болота тех, кто нуждался в помощи, они мои единственные друзья. Играл активную роль в происходящих вокруг событиях, но они меня ни разу не задели. Наблюдал, но ни с кем не делился мыслями о том, что видел. Вот, примерно, мое мнение о собственной персоне. Вот почему я сам сделал все возможное, чтобы жизнь наконец стукнула меня хорошенько.

У нас в Будайине — да нет, черт возьми, наверное, везде и всюду, существует только два типа людей: уличные шлюхи и клиенты, охотники и добыча. Ты или одно, или другое. Нельзя ласково улыбнуться окружающим и объявить, что просто посидишь в сторонке. Охотник или добыча — а иногда немного от того, немного от другого. Войдя в Южные ворота, ты сразу же, не сделав и десяти шагов по Главной улице, навечно определяешься как первый или второй тип. Охотник — добыча. Третьего не дано. Ничего сложного, правда? Но мне еще предстояло дойти до такой простой истины, и я, конечно, выберу самый трудный путь. Как обычно.

Я не чувствовал голода, однако заставил себя сварить пару яиц. Надо больше заботиться о питании. Прекрасно все понимаю, но уж больно это хлопотно. Иногда мой организм вынужден черпать калории из фруктового сока, добавленного в коктейль. Но сегодняшний вечер обещает быть долгим и трудным, и мне пригодятся любые ресурсы. Три голубых треугольника выдохнутся до начала переговоров с Абдуллой и Хассаном; наверняка, к тому времени у меня начнется наихудший период — депрессия, полное изнеможение. В таком состоянии я не смогу защищать интересы Никки. Что делать? Ответ тривиален: снова принять парочку тех же пилюль. Они меня опять подстегнут. Я начну действовать со сверхчеловеческой быстротой и точностью компьютера, согреваемый безмятежной уверенностью в мировой гармонии и порядке. Космическая взаимосвязь! Общность бытия, пронизывающая каждый миг, каждое мгновение, каждое «сейчас»; конвергенция времени, пространства и жизни; всякие, мать их, шекспировские приливы и отливы в человеческих делах, и какие там еще есть умные выражения… Такой духовный подъем мне обеспечат наркотики, и, по-моему, если за столом переговоров я продержусь достойно и произведу хорошее впечатление на человека Папы, нет никакой разницы, от пилюлек это, или от родителей по наследству. Я приобрету бодрость мысли и моральную чистоту, а проклятый сукин сын Абдулла сразу почувствует, что Марид Одран притащился вовсе не для того, чтобы он мог безнаказанно наплевать ему в физиономию! Вот какими убийственными аргументами я соблазнял себя, подбираясь к коробке с пилюлями.

Еще два треугольничка? Или лучше, чтобы уж наверняка, три? А вдруг такое количество слишком взвинтит меня? Я ведь не хочу, чтобы меня бросало от стены к стене, как лопнувшую гитарную струну. Я проглотил две таблетки, а третью засунул в карман, на всякий случай.

Ох, не хочется даже думать, что меня ожидает завтра! Доктрина «тотальной химизации жизни» может прибавить своим верным последователям немного энергии, но, как любит говорить Чири, «страшное дело — платить по счетам!». Если я ухитрюсь выжить, когда на меня обрушится похмелье, впору отметить это всеобщим ликованием у трона Аллаха.

Примерно через полчаса наркотики заработали. Я принял душ, тщательно вымыл волосы, подровнял бороду, сбрил на щеках и шее щетину, чтобы не портила общий вид, почистил зубы, привел в порядок ванну и раковину, прошелся голым по всей комнате в поисках других объектов, нуждающихся в уборке или перестановке… и наконец сообразил, что внезапный взрыв энергии — результат того, что я все-таки пересолил с пилюльками.

— Не дергайся, парень, — пробормотал я сам себе. Слава богу, что я так рано принял два треугольника — перед выходом в город уже буду в норму.

Мучительно медленно тянулось время. Может, позвонить Никки, напомнить о встрече? Нет, незачем. Связаться с Ясмин или Чири? Но они сейчас на работе… Я сел, прислонился к стене и едва не завыл: господи, у меня и вправду нет друзей! Имелась бы по крайней мере 3-D система, как у Тамико, хоть какое-то развлечение. Мне приходилось видеть порнуху такого качества, что секс в натуре по сравнению с ней казался отвратительным барахтаньем в грязной луже.

В семь тридцать я стал одеваться: выбрал старую выцветшую голубую рубашку, джинсы, ботинки. Старайся не старайся, Хассану я все равно не угожу, так что наряжаться нет смысла. Выходя за порог дома, услышал шипение и треск ожившего радио, потом раздался многократно усиленный электроникой голос муэдзина: «Ла-а-а иллаха иллал-ла-а-а-ху». Красивая штука этот призыв к молитве, неотразимо мелодичный, берущий за душу даже неверующего пса-отступника вроде меня. Я торопливо зашагал по пустынным улицам. Шлюхи перестали шнырять в поисках клиентов, клиенты перестали шнырять в поисках подходящих шлюх: весь Будайин обратился к богу. Мои одинокие шаги по древним камням мостовой, отдающиеся эхом в царящем безмолвии, уличали меня в кощунстве. Но когда я дошел до магазина Шиита, город уже вернулся к прежней суматошной жизни. И пока не прозвучит очередное напоминание о долге Всевышнему, шлюхи и клиенты будут отплясывать свой сумасшедший рок-н-ролл мелкой коммерции и взаимной эксплуатации.

За прилавком в магазине стоял молоденький, хрупкий американский паренек, которого у нас прозвали Абдул-Хассан. «Абдул» означает «раб такого-то», затем обычно следует одно из девяноста девяти имен Аллаха — Господь миров, Милосердный и так далее. В случае с американцем ирония заключалась в том, что он буквально принадлежал Хассану; пожалуй, единственное, что не связывало его с хозяином — генетическое родство. Поговаривали, что Абдул-Хассан не родился мальчиком, точно так же как, скажем, Ясмин — девочкой, но, насколько мне известно, никто еще не потрудился проверить.

Он что-то спросил меня на своем родном языке. Любителей поглазеть на магазинные полки и прицениться, время от времени забредавших к Хассану, ждал настоящий сюрприз, потому что товар в его заведении попросту отсутствовал: Шиит торговал практически всем на свете, а значит незачем демонстрировать образцы покупателям. Я не говорил по-английски, поэтому просто указал большим пальцем в сторону грязного набивного занавеса. Мальчик кивнул и снова погрузился в блаженное самосозерцание, от которого я его оторвал.

Я прошел за занавес, пересек склад, вышел в проулок. Как только приблизился к стальным воротам, они почти бесшумно распахнулась. — Сезам, откройся! — не удержавшись, шепнул я. Потом шагнул внутрь скудно освещенной комнаты и осмотрелся. Наркотики заставили меня забыть, что такое страх. А также, к сожалению, осторожность и осмотрительность; но мое главное богатство и основное оружие — данный мне от рождения инстинкт исправно служит мне днем и ночью, одурманен я пилюльками или нет. Хассан возлежал на миниатюрной горе из подушек и не спеша курил кальян. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было негромкое бульканье; я уловил острый запах гашиша. На краю ковра в неудобной позе, с прямой как палка спиной, застыла до смерти напуганная Никки. Абдулла покоился на подушках рядом с Шиитом и шептал ему что-то на ухо. Тот сохранял абсолютно бесстрастный вид: его лицо казалось таким же пустым, как рука, поймавшая ветер. Сегодняшним приемом ведает он; я стоял и терпеливо ждал, когда хозяин соизволит заговорить.

— Ахлан ва сахлан! — произнес наконец Хассан, на мгновение растянув губы в улыбке. Это формальное приветствие, что-то вроде «добро пожаловать», а буквально «ты пришел к своей родне и нашел ровное место», должно задать тон всей нашей встрече. Я ответил такой же вежливой фразой, меня пригласили сесть. Я устроился рядом с Никки. В ее платиновых волосах, на самой макушке, я заметил одну-единственную училку. Наверняка языковая приставка: я знал, что без нее она ни слова не понимает по-арабски. Я принял маленькую чашечку щедро сдобренного кардамоном кофе, поднял ее в знак приветствия Шииту, потом сказал: «Да будет вечно обильным твой стол», и поднес к губам.

Воздев руки, Хассан в ответ произнес:

— Да продлит Аллах твою жизнь.

Мне передали следующую чашечку. Я украдкой толкнул Никки, которая до сих пор не притронулась к своему чаю. Деловой разговор не начинают сразу, нужно отведать по крайней мере три порции угощения. Раньше отказываться от добавки нельзя — рискуешь обидеть хозяина. Отхлебывая маленькими глотками дымящийся напиток, мы с Хассаном обменивались вопросами о здоровье наших родных и друзей, периодически взывали к Аллаху, моля благословить такого-то и такого-то, а также охранить нас и весь мусульманский мир от козней неверных.

Я тихонько пробормотал Никки на ухо, чтобы она продолжала поглощать чай, обладавший каким-то странным привкусом. Ее присутствие было неприятно Хассану по двум причинам: во-первых, она проститутка, во-вторых, не настоящая женщина. Мусульмане так и не сумели определить статус обрезков. Обращаясь с собственными женщинами как с существами второго сорта, они вставали в тупик, когда требовалось уяснить, какого отношения заслуживают мужчины, добровольно изменившие благородный пол на более «низкий». Естественно, Коран не содержит никаких указаний по этому поводу. То, что полномочный представитель такого существа, Марид Одран, известен своим, мягко говоря, непостоянством в соблюдении заветов Несомненного Писания[6], усугубляло положение.

Итак, мы с Хассаном пили чашку за чашкой, приветливо кивали друг другу, приятно улыбались, восхваляли Всевышнего и обменивались комплиментами, словно мячиками на теннисном корте. Самое употребительное выражение у мусульман — иншалла, «если Аллах пожелает». С людей снимается какая-либо вина, за случившееся отвечает Господь. Застали в постели с женой вашего брата — пожелал Аллах. Высыхает оазис и его заносит песком — тоже пожелал Аллах. Отрубили руку, голову или член в наказание за несоблюдение Его воли — ничего не поделаешь, так Он пожелал … Любое происшествие в Будайине сопровождается рассуждениями об отношении к этому событию Всемогущего и Всеведущего.

Прошел почти час, и обе стороны уже не могли скрыть, что хотят, наконец, перейти к делу. У меня самого дела шли прекрасно, а улыбка Хассана становилась все шире и шире: с каждой могучей затяжкой он наполнял легкие рекордным количеством гашиша.

Наконец Абдулла решил, что его терпение истощилось. Он пожелал, чтобы разговор наконец затронул финансовую сторону вопроса. То есть, сколько должна заплатить Никки за свою свободу.

Хассану явно пришлась не по душе такая спешка. Он воздел руки, удрученно оглядел потолок и продекламировал арабскую поговорку: «Жадность умаляет накопленное». Слышать подобное заявление из уст Шиита, принимая во внимание его собственные повадки, было по меньшей мере удивительно.

Он посмотрел на Абдуллу:

— Эта молодая женщина находится под вашей охраной и покровительством?[7]

В моем древнем языке существует множество выражений, обозначающих понятие «молодая женщина», и каждое отличается собственным оттенком и смыслом. Хассан мудро выбрал словосочетание «иль-махруса» — «ваша дочь», а в буквальном переводе «находящаяся под охраной, покровительством», так что оно прекрасно подходило к нашей ситуации. Вот каким образом Шиит стал одной из козырных карт Папы — безошибочно находя выход из конфликта между требованиями обычая и необходимостью, возникающей при решении конкретной проблемы.

— Да, о мудрейший, — ответил Абдулла. — Уже более двух лет.

— И вы недовольны ею?

Абдулла сморщил лоб:

— Нет, о мудрейший.

— И она не причиняла вам когда-либо неприятностей и ущерба?

— Нет.

Хассан повернулся ко мне: такая, как Никки, не заслуживала его внимания. — Находящаяся под покровительством желает жить в мире? Она не затаила обиду и не замышляет злое по отношению к Абдулле абу-Зайду?

— Клянусь, что нет.

Хассан прищурился:

— Твои клятвы ничего не значат здесь, неверный. Нам придется оставить в стороне честь достойных мужей и скрепить договор словами и серебром.

— Те, кто слышал тебя, живут в мире, — сказал я.

Хассан кивнул, довольный тем, что я по крайней мере умею себя вести.

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, — возгласил Шиит, воздев руки ладонями вперед, — я объявляю свое решение. Те, что присутствуют здесь, пусть слушают и повинуются. Находящаяся под покровительством возвратит все драгоценности и иные украшения, полученные ею от Абдуллы. Она вернет все дары, имеющие ценность. Она вернет все дорогие одеяния, оставив себе лишь такую одежду, которая подходит для ежедневного пользования. Со своей стороны, Абдулла абу-Зайд должен дать обещание, что позволит находящейся под покровительством беспрепятственно заниматься делом, которое она избрала. Если возникнет какой-либо спор, я рассужу его. — Нахмурившись, он посверлил взглядом обе стороны, убеждаясь, что они не доставят ему лишних хлопот. Абдулла кивнул, Никки выглядела подавленной. — Кроме этого, находящаяся под покровительством заплатит Абдулле абу-Зайду завтра до полуденной молитвы три тысячи киамов. Таково мое слово. Аллах велик.

Абдулла ухмыльнулся.

— Пусть не покидает тебя здоровье и счастье! — выкрикнул он.

Хассан вздохнул.

— Иншалла, — пробормотал он и снова сжал в зубах кальян.

По обычаю мне тоже следовало поблагодарить Шиита, хотя он здорово пощипал мою подопечную.

— Я твой должник, — произнес я, встав, заставляя Никки подняться вместе со мной. Шиит с брезгливым видом рассеянно помахал рукой, словно отгонял назойливую муху.

Когда мы уже проходили через стальные ворота, Никки вдруг обернулась и плюнула себе под ноги.

Она выкрикнула все худшие ругательства, которые ей могла подсказать арабская училка:

— Химмар у ибн-химмар! Ибн-вушка! Йилан абук! — Я крепче сжал ее руку, мы бросились бежать. За спиной раздавался смех Абдуллы и Хассана. Охотники получили свою добычу, были удовлетворены вечерним промыслом и решили проявить снисходительность, позволив Никки избежать наказания за ее длинный язык.

Когда мы выбрались на Улицу, пришлось немного притормозить, чтобы перевести дыхание. — Мне срочно надо выпить, — объявил я, увлекая ее внутрь «Серебряной ладони».

— Ублюдки, — прорычала Никки.

— У тебя что, нет трех тысяч?

— Есть. Просто не хочется отдавать деньги им. Я думала потратить их на другое.

Я пожал плечами:

— Если очень хочешь выбраться из-под туши Абдуллы…

— Да, знаю. — Но она еще переживала потерю трех кусков.

— Все будет в порядке, — сообщил я ей, пробираясь по темному и прохладному помещению бара.

Никки вытаращила глаза и подняла руки, издеваясь над дешевой помпезностью Хассана.

— Все будет в порядке, — вскрикнула она, смеясь. — Иншалла! — Насмешка показалась мне какой-то вымученной и невеселой. Никки сорвала с себя училку арабского. Вот последнее, что сохранилось у меня в памяти от этого вечера.

4

Вы наверняка знаете, что такое похмелье. Голова раскалывается, не переставая ноет живот, ужасно хочется потерять сознание и очухаться только когда снова придешь в норму. Но известно ли вам, что происходит, когда заканчивается действие солидной порции гипнонаркотиков? Ты словно попал в чей-то сон: не веришь, что существуешь на самом деле, убеждаешь себя: «Сейчас я просто вспоминаю то, что случилось давным-давно». Причем время от времени сознаешь, что ты — это ты, находишься в определенном месте в определенное время, и диссонанс в ощущениях рождает новый цикл мучительного беспокойства, усиливает иллюзию полнейшей нереальности происходящего. Иногда трудно отыскать собственные руки и ноги; кажется, тебя выстругали из куска дерева, и, если будешь хорошим мальчиком, когда-нибудь станешь человеком из плоти и крови. «Мысль» и «движение» — чуждые понятия, присущие настоящим людям, но не тебе. Прибавьте симптомы обыкновенного алкогольного похмелья, которые я перечислил в начале, не забудьте жуткую депрессию и сокрушительное изнеможение, а еще озноб, тошноту, спазмы — остаточные явления после треугольников, проглоченных позавчера. Сложите, хорошенько перемешайте. Теперь вы способны представить мое состояние, когда меня разбудили на рассвете. Ах, рассвет… Все живое радостно приветствует первые лучи солнца. Увы, я не чувствовал себя живым.

Оглушительный стук вырвал меня из забытья как раз в тот момент, когда раздался призыв муэдзина: «Спешите на молитву! Спешите на молитву! Молитва лучше сна! Аллах велик!» Если бы я сейчас мог соображать, меня наверняка рассмешила бы напоминание о преимуществах духовного над физическим. Я перекатился на матрасе, уставился на покрытую трещинами зеленую стену и сразу же пожалел о том, что вообще пошевелился; это походило на замедленную съемку, причем часть кадров куда-то исчезла. Вселенная начала пульсировать вокруг меня…

В дверь продолжали колотить. Через несколько секунд до меня дошло, что ее пытаются проломить сразу несколько могучих кулаков.

— Подождите, я сейчас, — откликнулся я и сполз с постели, стараясь не потревожить те части тела, которые еще сохраняли чувствительность. Благополучно опустился на пол и очень осторожно, очень медленно поднялся на ноги.

Постоял, немного покачиваясь, стараясь убедить себя в том, что я тот самый, реальный Марид Одран, но потерпел неудачу и решил все-таки двинуться к входу. Проковыляв добрую половину пути, сообразил, что я совершенно голый. Остановился. Черт, как же трудно постоянно принимать ответственные решения в таком состоянии… Возвратиться назад и накинуть что-нибудь на себя? К грохочущим ударам прибавились негодующие вопли. Тут не до одежды, решил я.

Открыл дверь и остолбенело уставился на самую ужасную картину, которая когда-либо открывалась человеческому взору с тех пор, как некому герою пришлось столкнуться лицом к лицу с Медузой и двумя Горгонами в придачу. Передо мной стояли три жутких чудовища, секта Сестер Черной Вдовы в полном составе: Тамико, Деви и Селима. Гигантские сиськи едва помещались в одинаковых черных пуловерах, под ними — узкие юбки и туфли на шпильках того же цвета. Их рабочая форма. Зачем наряжаться, словно идешь на дело, в такую рань, мелькнула в моей одурманенной голове нелепая мысль. Рассвет… Никогда его не вижу, разве что время от времени встречаю «наоборот»: ложусь спать после восхода солнца. Ну, надеюсь Сестры не…

Деви, беженка из Калькутты, втолкнула меня в комнату, остальные, захлопнув дверь, последовали за ней. Селима, чье имя по-арабски означает «спокойствие, мир», повернулась, вскинула правую руку и, рыча, воткнула твердый локоть прямо мне под дых. Она вышибла весь воздух из легких; задыхаясь, как рыба на суше, я рухнул на колени. Чья-то нога жестоко врезала мне по челюсти, и я повалился навзничь. Одна из Сестер подхватила меня и держала, а две другие неторопливо и методично били, не оставляя без внимания ни одного незащищенного чувствительного места. Я с трудом соображал и до начала истязания, а после первых безжалостных ударов утратил всякое представление о реальности. Просто висел как мешок в чьих-то цепких руках и в своем бреду почти радовался, что на самом деле ничего не происходит, это — кошмарный сон, воссоздавший пережитое в далеком-далеком прошлом, который я сейчас безмятежно наблюдаю…

Не знаю, как долго они меня били. Когда пришел в себя, часы показывали одиннадцать утра. Я лежал на полу и старательно втягивал в себя воздух. Наверняка сломаны ребра, потому что каждый вдох вызывал немыслимую боль. Я сделал попытку собраться с мыслями: по крайней мере, наркотическое похмелье немного прошло. Коробочка с пилюлями! Я должен найти коробочку! Ну почему никак не удается отыскать проклятую коробочку?? Со скоростью черепахи я пополз к кровати. Сестры поработали надо мной очень тщательно и эффективно: с каждым движением я проникался все большим почтением к их профессиональному мастерству. На мне буквально не осталось живого места, но они не пролили ни капли крови. До меня дошло, что если бы Сестры хотели меня убить, хватило бы одного-единственного игривого укуса. То, что они со мной сделали — предупреждение или наказание. За что? Надо не забыть спросить у этих милых девочек, когда снова увидимся.

Наконец я свалился на постель и потянулся через матрас за одеждой. Коробка лежала в кармане джинсов, где я всегда ее держу. Слава Аллаху! Я открыл ее в твердой уверенности, что найду парочку болеутолителей быстрого действия. Но весь запас «красоток», таблеток бутаквалида аш-си-ай, бесследно исчез. Они строжайше запрещены повсюду, так же как, например, порнуха, а стало быть, продаются на каждом углу. Вчера у меня имелось по крайней мере восемь штук. Куда они подевались? Наверное, пригоршню я проглотил, чтобы заснуть назло бесновавшимся треугольникам, а остальные сожрала Никки. Ладно, какая разница? Сейчас мне срочно требуются любые опиаты. Я нашел семь пилюлек соннеина. Когда они засияют внутри меня, словно утренние лучи, пронзающие угрюмо-серые облака, я смогу купаться в их теплом, ласкающем свете; иллюзия счастья и благополучия распространится по телу, окутает поврежденные Сестрами места. Одна мысль о том, чтобы попытаться доползти до кухни и налить стакан воды, заставила меня содрогнуться. Я набрался решимости, набрал побольше слюны и проглотил похожие по вкусу на мел «солнышки» одну за другой. Они начнут действовать минут через двадцать, не раньше, но одно сознание грядущего облегчения уже заставило боль немного утихнуть.

Однако еще до того, как заработали «солнышки», ко мне опять постучали. Помимо воли из горла вырвался тревожный полувскрик-полувсхлип. Я замер. Снова звуки — негромкие, но неотвязные. Потом раздался голос: «Йа шабб». Хассан. Я закрыл глаза. Если бы мог верить во что-либо, облегчил бы сейчас душу, помолившись о спасении.

— Одну минуту, — прохрипел я. Громче не получалось. — Позволь мне одеться.

Шиит только что использовал достаточно дружественную формулу приветствия, но это ни черта не значило. В одних джинсах, я доковылял до входа так быстро, как только способен. Наконец, распахнул дверь. Рядом с Хассаном стоял Абдулла. Плохой признак…

— Бисмиллах! — я пригласил гостей войти во имя Аллаха. Пустая формальность, и Хассан никак не отреагировал на мои слова.

— Абдулла должен получить три тысячи киамов, — просто сказал он, разведя руки в стороны.

— Деньги причитаются с Никки. Иди приставать к ней. Мне сейчас не до твоих нудных поучений.

Наверное, не следовало так говорить. Лицо Хассана омрачилось, словно небо перед приближающейся бурей. — Находящаяся под покровительством скрылась, — произнес он резко. — Как ее представитель, ты отвечаешь за своевременную уплату долга.

Никки сбежала? Я не мог поверить, что она способна так поступить со мной.

— Полдень еще не наступил, — выдавил я наконец. Неуклюжая отговорка, но больше ничего в голову не приходило.

Хассан кивнул:

— Мы воспользуемся твоим гостеприимством и подождем.

Они уселись на матрас и пронзительно уставились на меня. Мне совсем не нравилось выжидательно-хищное выражение на лицах дорогих гостей.

Что делать? Попробовать разыскать Никки? Нет смысла: Хассан и Абдулла наверняка уже посетили дом на Тринадцатой улице. Неожиданно до меня дошло, что исчезновение моей бывшей подружки и то, что я претерпел от Сестер, связаны между собой. Никки была их приемной деточкой, чем-то вроде любимой зверюшки. Да, что-то здесь вырисовывается, но пока я ничего не способен придумать. Ладно, оставим это. Так или иначе, придется найти и выложить три куска Абдулле, а потом уже вытащить хрустики у Никки — как только поймаю ее.

— Слушай, Хассан, — сказал я хрипло, облизывая распухшие, разбитые губы, — я могу сейчас дать, максимум, две с половиной. Ровно столько лежит у меня на счету в банке. Остальные полтыщи заплачу завтра. Больше просто достать негде.

Шиит и Абдулла переглянулись.

— Ты заплатишь мне две с половиной тысячи сегодня, — произнес Абдулла, — и еще тысячу завтра. — Снова быстрый обмен взглядами. — Поправка: полторы тысячи завтра.

Я сообразил, в чем суть. Пятьсот законного долга плюс пятьсот навара Абдулле, а остальные пятьсот — доля Хассана.

Я молча кивнул. В любом случае, выбора мне никто не оставлял. Неожиданно вся боль и злость, которую я испытывал, сфокусировалась на Никки. Я отвлекся от собственных проблем, предвкушая нашу встречу. Ах, что я с ней сделаю! Даже если поймаю ее возле мечети, наплевать! Каждый унизительный момент, каждый миг ада, через который прошел я по милости старой подружки, то, что мне пришлось претерпеть от Сестер, а теперь — от двух толстозадых ублюдков, испытает и она, поганая сука!

— Я вижу, ты не очень хорошо себя чувствуешь, — слащавым тоном сказал Хассан. — Мы поможем тебе добраться до кредитного автомата. Воспользуемся моимавтомобилем.

Я долго не отрывал глаз от Шиита, страстно желая стереть тошнотворно-благостную улыбку с его лица; в конце концов просто проявил вежливость:

— Не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность.

Хассан снисходительно помахал рукой.

— Правоверный не ждет благодарности, когда исполняет долг милосердия. Аллах велик.

— Хвала Аллаху! — отозвался Абдулла.

— Точно, — буркнул я. Мы вместе вышли на улицу: Хассан по-братски прижимался к моему правому плечу, его спутник — к левому.

Абдулла сел рядом с водителем, я устроился сзади вместе с Шиитом и закрыл глаза, вжавшись в сидение с обивкой из настоящей кожи. Никогда в жизни не приходилось ездить в такой роскошной машине. Но сейчас мне было абсолютно наплевать на все, кроме боли. Она росла, постепенно сжимала тело тисками… Я почувствовал, как по лбу медленно текут капли пота.

Наверное, я застонал, потому что Хассан шепнул:

— Когда покончим с расчетами, обязательно позаботимся о твоем здоровье.

Остальную часть дороги я молчал, ни о чем не думая. Где-то на полпути к банку заработали «солнышки», и я обнаружил, что могу свободно дышать и даже немного двигаться. Возбуждение росло, на секунду мне даже показалось, что я вот-вот потеряю сознание, но потом улеглось, оставив прочное ощущение приподнятости, предчувствие чего-то прекрасного. Я едва услышал голос Хассана, когда мы приехали. Засунул в автомат кредитную карточку, проверил, все ли в порядке, и получил две с половиной тысячи пятьдесят киамов. Теперь на счете у меня числилась вдохновляющая сумма в шесть монет. Протянул крупные банкноты Абдулле.

— Остальные полторы тысячи — завтра, — буркнул он.

— Иншалла! — сказал я насмешливо.

Абдулла занес руку, чтобы ударить меня, но Хассан удержал его и что-то пробормотал, — я не смог разобрать слов. Оставшийся полтинник я запихнул в карман джинсов и при этом обнаружил, что больше денег там нет. Странно… Хоть немного должно было остаться — хрустики, полученные от Богатырева, плюс сотня Никки (минус потраченное прошлой ночью). Наверное, стянула моя сбежавшая клиентка или позарилась одна из Черных Вдов. Господи, какая разница? Хассан и Абдулла что-то оживленно обсуждали вполголоса. Наконец Абдулла приложил ладонь ко лбу, губам, сердцу и оставил нас вдвоем. Шиит крепко взял меня за локоть и помог дойти до своего роскошного сверкающего черного чуда техники. Я старался заговорить, но первая попытка провалилась.

Наконец пробормотал: «Куда?»

Голос показался мне чужим — хриплым, срывающимся, словно голосовые связки томились без работы уже многие годы.

— Я отвезу тебя в больницу, — ответил он, — и там покину. Надеюсь, ты не обидишься. У меня масса неотложных дел. Увы, бизнес есть бизнес…

— А дело есть дело, — закончил я. Хассан улыбнулся. Не думаю, что у Шиита имелась какая-то личная неприязнь ко мне. «Салаамтак», — он пожелал мне мира. «Аллах йисаллимак», — произнес я в ответ. Когда мы добрались до бесплатного госпиталя, я вывалился из машины и заковылял к отделению неотложной помощи.

Пришлось показать удостоверение личности и ждать, когда из компьютера извлекут информацию обо мне. Я примостился на стальном сером стуле с распечаткой своих данных на коленях и терпеливо ждал, когда меня вызовут. Просидел так много часов. «Солнышки» перестали действовать через девяносто минут, потом начался ад… Полубред-полуявь: огромная комната, переполненная искалеченными, страдающими людьми, все — хронические бедняки, всех мучает боль. Нескончаемый стон, вопли младенцев. Воздух пропитан табачным дымом, вонью немытых тел, мочи, блевотины, сладковатым запахом крови. Наконец меня принял ошалевший от работы доктор; он долго бурчал что-то, осматривая меня, не задавал никаких вопросов, прощупал ребра, выписал рецепт и вызвал следующего.

Сегодня я уже не успею зайти в аптеку, но зато мне известно, где достать кое-какие дорогие пилюльки. Сейчас примерно два часа — на Улице жизнь должна кипеть. Пришлось пешком добираться до Будайина. Меня подстегивала нестерпимая злость на Никки. Еще надо поквитаться с Тами и ее подружками.

В клубе Чириги было до странности безлюдно и гораздо тише, чем обычно. Девочки и гетеросеки казались безжизненными, словно куклы; клиенты мрачно разглядывали свои кружки с пивом. Но музыка, конечно, ревела как всегда, и ее перекрывал пронзительный голос Чири, с ее неповторимым суахильским прононсом. Однако не слышалось смеха, отсутствовал привычный фон — негромкий гул деловых переговоров. Работа замерла… В баре царил застоявшийся запах пота, пролитого пива и виски, гашиша.

— Марид, — произнесла Чири, увидев меня. Она тоже выглядела осунувшейся. Значит, прошлая ночь оказалась мучительно долгой и неудачной в смысле заработка не только для меня.

— Можно я угощу тебя чем-нибудь? — спросил я. — Судя по виду, выпивка тебе явно не помешает.

Она с трудом растянула губы в улыбке:

— Я когда-нибудь отказывалась от таких предложений?

— На моей памяти — нет, — отозвался я.

— И не откажусь.

Она повернулась и нацедила себе зелья из специальной бутылки, которую держала под стойкой. — Это что? — поинтересовался я.

— Тэнде. Особый напиток из Восточной Африки.

После недолгих колебаний я решился:

— Давай и мне!

Чири изобразила беспокойство и утрированно-озабоченным тоном пробормотала:

— Тэнде плохо-плохо для белый бвана! Белый бвана выпить — и сразу бум-бум свой белый мгонго.

— У меня сегодня тоже выдался длинный и поганый день, Чири. — Я протянул ей бумажку в десять киамов.

Она сочувственно кивнула, налила мне и подняла собственный стакан:

— Ква сихо яко!

— Сахтайн! — сказал я по-арабски, отхлебнул немного и сразу вытаращил глаза и поднял брови. Тэнде обжигало, как огонь, и имело неприятный привкус, но я знал, что, если как следует постараюсь, смогу оценить его. И осушил стакан.

Чири покачала головой:

— Моя сильно-сильно бояться за белый бвана. Моя думать, белый бвана вот-вот облюет мой чистый хороший бар.

— Еще раз, Чири. А когда прикончу порцию, сразу наливай следующую.

— Такой плохой был, значит, день? Ну-ка, милый, подойди к свету.

Я обошел вокруг стойки и встал так, чтобы она могла меня разглядеть. Лицо, наверное, выглядело жутко. Чири протянула руку, осторожно коснулась ужасных ссадин на лбу, кроваво-синей вздувшейся кожи вокруг глаз, носа, разбитых вспухших губ.

— Хочу хорошенько напиться как можно быстрее, — сказал я. — Кстати, я остался без гроша.

— Ты разве не сорвал три тысячи с того бедняги? Ты ведь, кажется, сам мне сказал. Или я слышала от кого-то другого? Может, от Ясмин? Знаешь, сразу после того, как русский поймал пулю, мои новенькие попросили расчет, и с ними ушла Джамиля. — Она снова налила мне своего зелья.

— Ну, Джамиля небольшая потеря. — Это предоперационный гетеросек, который и не собирался идти к хирургу.

Я протянул руку к выпивке. Кажется, сегодня я угощаюсь за счет заведения.

— Тебе легко говорить… Посмотрела бы я, как ты заманиваешь сюда туристов без баб, трясущих голыми сиськами на сцене. Расскажешь, что с тобой приключилось?

Я осторожно взболтал содержимое стакана.

— Как-нибудь в другой раз.

— Ищешь кого-нибудь?

— Никки.

Чири коротко рассмеялась:

— Да, это кое-что объясняет, но даже она не могла тебя так хорошо отделать…

— Сестры.

— Все три?

Я поморщился:

— Да, все три вместе и каждая в отдельности.

Чири подняла глаза к потолку.

— Почему? Что ты им сделал?

Я фыркнул:

— Пока еще не знаю.

Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня.

— Послушай, — произнесла она вполголоса, — я ведь видела сегодня Никки.

— Она приходила сюда примерно в десять утра. Просила, чтобы я передала тебе ее благодарность. Правда, не объяснила, за что, но, думаю, ты в курсе. Потом отправилась искать Ясмин.

Я почувствовал, как во мне закипает злость.

— Не сказала, куда идет?

— Нет.

Я снова расслабился. Если кто-нибудь в Будайине знает, где обретается моя бывшая подружка, это конечно Тамико. Мне совсем не хотелось снова столкнуться с толстомордой бешеной сукой, но, как видно, придется.

— Не знаешь, где мне достать немного пилюлек?

— Что именно тебе нужно, детка?

— Ну, скажем, полдюжины «солнышек», столько же треугольников и «красоток».

— При том, что ты сейчас без гроша? — Она снова запустила руку под стойку и вытащила свою сумочку. Порывшись в ней, извлекла черный пластмассовый цилиндрический контейнер. — Держи. Зайдешь сейчас в мужской туалет и отсчитаешь сколько нужно. Потом заплатишь. Что-нибудь придумаем. Скажем, я приведу тебя сегодня ночью к себе?

Волнующая и одновременно пугающая перспектива. Вообще-то меня не осаждают толпы жаждущих моих ласк фем, обрезков, гетеросеков или мальчиков, я не какой-нибудь гигант секса, машина любви, но в общем справляюсь, когда нужно… Однако от мысли о ночи с Чири сразу мороз по коже продирает. Эти зловещие узоры из шрамов по всему телу, вампирские клыки…

— Скоро вернусь, — сказал я, нежно поглаживая контейнер с пилюльками.

— Я только что купила новый модик Хони Пилар, — крикнула Чири мне вслед. — Не терпится испробовать. Когда-нибудь хотел ее трахнуть, Марид?

Ужасно соблазнительное предложение, но, увы, в ближайшее время у меня есть другие дела, никак не терпящие отлагательства. А потом… потом Чири вставит в башку пластиковую коробочку с личностью непревзойденной Хони Пилар и превратится в нее. Чернокожая амазонка станет любить меня так, как это делала знаменитая секс-бомба, когда записывала свой очередной хит. Достаточно закрыть глаза, и в твоих объятиях — самая желанная женщина на свете, и из всех мужчин она жаждет лишь тебя одного, молит о ласке…

Я пополнил запас таблеток за счет хозяйки клуба и вернулся в бар. Чири рассеянно оглядывалась по сторонам. Я вложил контейнер в ее руку.

— Похоже, сегодня никто не добывает хрустики, — сказала она подавленно. — Еще по стаканчику?

— Надо бежать, Чири. Дело есть дело…

— А бизнес есть бизнес, — отозвалась она. — Какой угодно. Лишь бы он вообще был. Скажем, если собравшиеся здесь дешевые ничтожества решатся наконец потратить хоть немного денег, я снова займусь бизнесом, а не бесцельным отсиживанием задницы… Не забывай, что я тебе сказала о моем новом модике, Марид.

— Слушай, Чири, если ты еще останешься здесь, когда я освобожусь, мы испробуем его вместе. Иншалла.

Она подарила мне свою замечательную улыбку.

— Ква кери, Марид.

— Ассалам алейкум, — я вышел из клуба.

Меня окутал теплый, влажный ночной воздух; я глубоко вдохнул аромат распустившихся цветов и зашагал по улице.

Тэнде здорово подстегнуло меня, вдобавок, я проглотил треугольник и одно «солнышко». Когда ворвусь в крысиную нору поганой толстомясой Тамико, ей придется плохо. Я почти бегом добрался до Тринадцатой улицы. Почти… Выяснилось, что такой подвиг мне не по силам. Раньше я мог без проблем преодолеть куда большее расстояние. В конце концов я сказал себе, что причина не в возрасте, а в истязании, которому меня подвергли утром. Хорошая отговорка.

Сейчас пол-третьего или три часа ночи, а из окна Тами по всей улице разносятся грохочущие звуки музыки «кото»! Я барабанил в дверь, пока не отбил кулаки.

Она не слышала меня, то ли из-за этой какафонии, то ли из-за наркотиков. Я налег плечом на дверь и обнаружил, что она не заперта. Медленно и осторожно поднялся по ступенькам. Практически каждый житель Будайина как-нибудь модифицировал себя. Воткнутые в голову модики и приставки-училки дарят какие угодно знания, навыки, целые библиотеки информации, или, как в случае с Хони Пилар, другое «я», совершенно новую личность. Я один оставался нетронутым, хранил верность данному мне богом естеству, полагаясь лишь на природные рефлексы, опыт и осмотрительность. Я превосходил других, используя дарованный Аллахом разум против их компьютеризированных способностей.

И вот сейчас этот самый разум говорил мне, что здесь что-то не так. Тами никогда не оставила бы дверь открытой, разве что из-за Никки, если ее подопечная забыла дома ключи…

Она лежала примерно в той же позе, в какой я застал ее вчера. Лицо густо набелено, иссиня-черная краска на веках. Но теперь псевдо-гейша была совершенно голой, и ее странное созданное хирургами тело выделялось кричащим белым пятном на деревянном полу. Кожа имела болезненно-бледный синеватый оттенок, на ней ярко проступали островки потемневшей обожженной плоти и багрово-красные полосы вокруг запястий и шеи. Горло перерезано от уха до уха; белила смешались с кровью, растекшейся огромной лужей вокруг Тами. Эта Черная Вдова больше никого не ужалит.

Я опустился на подушки рядом с безжизненной тушей и попытался сообразить, что здесь произошло. Может, Тами выбрала слишком крутого клиента, и он нанес удар первым? Следы ожогов и кровоподтеки говорят о том, что ее истязали; пытали долго, неторопливо, так, чтобы причинить максимальную боль. Она с лихвой заплатила за причиненные мне страдания. Квадаа уквадар — правый суд Аллаха и судьбы.

Телефон на моем поясе ожил как раз в тот момент, когда я собрался позвонить лейтенанту Оккингу. Я настолько ушел в свои мысли, уставившись на труп, что резкий звук ударил по нервам. Что ж, сидеть в чужой квартире в компании мертвой женщины, которая неотрывно глядит тебе в лицо — довольно неприятное времяпрепровождение. Это кого угодно выведет из душевного равновесия. Я поднес аппарат к уху.

— Слушаю.

— Марид? Ты должен… — Связь прервалась. Трудно сказать, кому принадлежал голос, но, кажется, я все-таки узнал его. Похоже на Никки.

Я посидел еще немного. Что она хотела передать мне — попросить о чем-то, предупредить? Тело сковал озноб, я не мог пошевелиться. Стали действовать наркотики, но я почти не почувствовал обычного подъема. Сделал несколько глубоких вдохов, собрался с силами и продиктовал код Оккинга в трубку. Сегодня ночью Хони Пилар мне не светит.

5

Я выяснил один любопытный факт.

Это знание никак не стоит мучений, которые я пережил за сегодняшний ужасный день, но все же ему найдется местечко в копилке моего выдающегося мозга. Оказывается, лейтенанты полиции как правило не проявляют никакого энтузиазма, когда им сообщают об убийстве за полчаса до конца дежурства.

— Твой второй труп меньше чем за неделю, — меланхолично отметил Оккинг, прибыв на место происшествия. — Учти, если мечтаешь о комиссионных, зря стараешься. Как правило, мы стремимся отвратить граждан от подобной практики.

Я взглянул на его вытянувшееся, усталое лицо. Принимая во внимание, что сейчас глубокая ночь, сказанное можно с натяжкой оценить как своеобразный юмор легавых. Не знаю точно, откуда Оккинг родом — должно быть из какого-нибудь прогнившего, выродившегося европейского государства или из Северо-Американских Федераций, — но он умудрялся прекрасно уживаться с разношерстными группировками, находившимися под его юрисдикцией. Он говорил по-арабски, пожалуй, хуже любого, кого мне приходилось слышать (обычно мы беседуем с ним по-французски), однако находил общий язык со всеми жителями Будайина — представителями разных течений ислама, святошами и теми, кто пренебрегает религиозными обязанностями, арабами и людьми других национальностей, богатыми и бедными, добропорядочными и ступившими на путь порока. С каждым лейтенант обходился одинаково, элегантно и ненавязчиво создавая впечатление сочувствия и понимания. Поверьте, я по-настоящему ненавижу фараонов. Масса жителей Будайина боится, не доверяет или попросту не любит их; я ненавижу. Когда я был еще совсем маленьким, матери пришлось заняться проституцией, чтобы получить пропитание и крышу над головой. Я до боли четко помню, в какие игры играли с ней полицейские. Это происходило в Алжире много лет назад, но для меня легавые всюду одинаковы. За одним-единственным исключением в лице лейтенанта Оккинга.

Медицинский эксперт, обычно демонстрировавший стоическую бесстрастность, при виде Тамико не удержался от еле уловимой гримасы отвращения. Ее убили примерно четыре часа назад, заявил он. Он узнал кое-что о преступнике по отпечаткам пальцев на шее и другим уликам. Убийца имел короткие толстые пальцы, а у меня они тонкие и длинные. Вдобавок, у меня имелось алиби: сохранилась выписка из госпиталя со штампом, где указано время, когда мне оказали первую помощь, а также рецепт.

— О'кей, дружок, — сказал Оккинг в своей обычной манере гробовщика-остроумца. — По-моему, тебе можно позволить разгуливать по нашему мирному кварталу: смертельной угрозы для жителей ты не представляешь.

— Что думаешь? — спросил я, указывая на распростертое тело. Оккинг пожал плечами:

— Кажется, у нас объявился какой-то маньяк. Сам знаешь, шлюхи сплошь и рядом заканчивают вот так. Неотъемлемая часть их профессии, вместе с макияжем и тетрациклином. Подруги убитой стараются не думать о случившемся, поскорее выбросить страшный случай из головы. А напрасно, потому что псих, который укокошил Тами, наверняка расправится с кем-нибудь еще; так мне подсказывает опыт. Прежде чем мы его поймаем, он может пришить двух, трех, пятерых, десятерых… Расскажи друзьям о том, что увидел. Попробуй заставить их прислушаться. Пусть об этом знает любой из здешних жителей. Добейся, чтобы представители шести или восьми разных полов, обитающие в нашем квартале, четко уяснили, что им следует избегать интимных встреч с мужчиной плотного телосложения, ростом примерно пять с половиной футов, с короткими толстыми пальцами и явным пристрастием к садистским забавам. Да, чуть не забыл: эксперт обнаружил, что, когда наш таинственный незнакомец бил, прижигал и душил Тами, он познал высший экстаз… Следы семени найдены в трех ее природных отверстиях.

Я добросовестно постарался разнести новость по Будайину. Каждый разделял мое невысказанное убеждение: человек, убивший одну из Сестер, из преследователя превратится в объект охоты. Тот, кто изберет Черных Вдов в качестве добычи, сам станет жертвой неутомимых дам. Селима и Деви сейчас начнут попросту отлавливать всех, кто хоть немного подходит под описание убийцы, руководствуясь нехитрым расчетом, что один из них окажется тем, кого они ищут. Не думаю, что Вдовы воспользуются ядовитыми клыками, по крайней мере сразу. Я на собственной шкуре почувствовал, как им нравятся… назовем это предварительными ласками.

На следующий день у Ясмин был выходной, и часа в два я позвонил ей. Моя подруга не ночевала дома; где она провела время, разумеется, не мое дело. Я с удивлением отметил, что меня все-таки мучает ревность, ну совсем немного… Мы договорились в пять пообедать вместе в нашем любимом кафе. Там можно сидеть на террасе и наблюдать за происходящим на Улице. В двух кварталах от Ворот у нас еще довольно спокойно, даже похоже на обычную городскую жизнь. Это местечко хорошо подходит для того, чтобы стряхнуть с себя заботы, расслабиться. Я ничего не сказал Ясмин о событиях прошлого дня, иначе мы проговорили бы до обеда, а чтобы успеть вовремя, ей требовалось не меньше трех часов.

Моя подруга почему-то решила изменить своему обыкновению — заняв столик, я успел заказать выпивку только дважды. Она появилась минут через пятнадцать после условленного времени, хотя обычно опаздывает на сорок — сорок пять. Я ждал ее не раньше шести и собирался до ее прихода влить в себя не меньше четырех порций, потому что проспал всего четыре часа, причем меня мучали ужасные кошмары. Мне требовалось солидная доза спиртного, хороший сытный обед и добрая мамочка в лице Ясмин, чтобы держала меня за руку и слушала мое хныканье о том, как обидели ее мальчика.

— Мархаба! — она весело приветствовала меня, плавно скользя между металлическими столиками.

Я махнул Ахмаду, обслуживавшему нас, он осведомился, что желает выпить дама, и принес меню. Пока Ясмин изучала список блюд, я изучал ее. Воздушные, словно черное облако, волосы волной падают на плечи, легкое хлопчатобумажное летнее платье в европейском стиле — желтое с белыми бабочками. Вокруг загорелой смуглой шеи — серебряная цепочка, с которой свисает миниатюрный серебряный полумесяц. Она выглядела такой волнующе-красивой… Очень не хотелось тревожить ее сейчас.

— Ну, как прошел день, Марид? — произнесла она, чуть улыбаясь.

— Тамико убита, — выпалил я, чувствуя себя ужасным недотепой. Наверное, можно было найти массу способов сказать об этом, не оглушая страшным известием сразу.

Ясмин широко раскрыла глаза и прошептала формулу, отвращающую зло.

Я сделал глубокий вдох. Потом поведал обо всем, начиная с утреннего визита Сестер и энергичной разминки, последствия которой ощущал и сегодня. Описал, что сделал за сутки, как меня отпустил Оккинг и, наконец, как, одинокий и измученный, я добрался до дома.

По ее гладкой щеке, нарушив тщательно наложенный румянец, медленно сползла слезинка. Несколько секунд она сидела молча, не в силах произнести ни слова. Не понимаю, что ее так расстроило; я проклинал себя за неловкость.

— Прости, что не была с тобой вчера, — сказала она наконец. Ясмин не сознавала, как крепко сейчас сжимает мою руку. — Я встречалась с клиентом, Марид, каким-то парнем из клуба. Он несколько недель подряд специально приходил, чтобы увидеть меня, и в конце концов предложил две сотни. Вроде неплохой человек, но…

Я поднял руку. Не хочу ничего слышать. Мне нет дела до того, как девочка зарабатывает на жизнь. Но, конечно, мне самому хотелось прошлой ночью лежать с ней рядом. Чтобы в перерывах между кошмарами утешаться в ее объятиях.

— Давай просто забудем, хорошо? Хочу потратить остаток полтинника на обед, а потом хорошенько прогуляемся.

— Ты правда думаешь, что все закончилось?

Я пожевал губу.

— Да, не считая истории с Никки. Хотел бы я знать, что значит этот оборвавшийся звонок. Не понимаю, как она могла сбежать и подставить меня из-за несчастных трех кусков. Понимаешь, в Будайине никогда нельзя на сто процентов полагаться на верность друзей, но я в свое время вытащил девочку из нескольких очень неприятных ситуаций и думал, что такого она точно не забудет.

Ясмин еще шире распахнула глаза и неожиданно засмеялась. Я не понимал, что она нашла забавного в моем положении. Лицо еще выглядело ужасно — распухшее, покрытое кровоподтеками и синяками; страшно болели ребра. События прошлого дня не давали никаких поводов для веселья.

— Вчера утром я встречалась с Никки.

— Серьезно?

Я вспомнил, что моя чернокожая подруга тоже видела беглянку часов в десять, и та сказала, что пойдет искать Ясмин. Раньше я не видел связи между визитом Никки в клуб Чириги и последовавшим исчезновением.

— Она выглядела ужасно взвинченной и испуганной, — сказала Ясмин. — Призналась, что бросила работу и вынуждена уйти от Тами. Только не объяснила почему. Сказала, что постоянно названивает тебе, но никто не отвечает.

Естественно: я тогда валялся на полу, совершенно отключившись после избиения.

— Сунула мне конверт и просила обязательно передать тебе.

— А почему Никки не оставила его у Чири? Это избавило бы меня от массы физических и моральных страданий.

— Ты что, не помнишь? Она у нее раньше работала. Год, или чуть больше. Чирига поймала ее на том, что она обсчитывает клиентов и крадет чаевые у девочек.

Я кивнул: действительно, они обычно избегали друг друга. — Значит, Никки зашла к Чири только чтобы узнать, где найти тебя?

— Я стала ее расспрашивать, но она не ответила. Твердила только одно: «Обещай, что непременно передашь это Мариду».

Я надеялся, что таинственное послание поможет мне разыскать Никки. Хотелось бы вернуть свои хрустики. Я взял конверт и надорвал его. Внутри лежали три тысячи киамов и написанная по-французски записка:

«Милый Марид!

Я очень хотела сама отдать тебе деньги; много раз звонила, но никто не отвечал. Оставляю письмо у Ясмин, но если ты так и не получишь его, то никогда не узнаешь об этом и навеки меня возненавидишь. Не знаю, когда мы снова увидим друг друга… Сейчас я в полном смятении, все так переменилось!

Я поселюсь у одного старинного друга нашей семьи, богатого коммерсанта из Германии: помню, когда я была еще застенчивым, погруженным в себя маленьким мальчиком, он постоянно приносил мне подарки. Теперь, после того, как я стала… в общем, тем, кем стала, уважаемый бизнесмен пожелал проявить еще большую заботливость. Я всегда относилась к нему с симпатией, Марид, хотя не могу его полюбить. Но жить у такого человека неизмеримо приятнее, чем терпеть общество Тамико.

Немецкого джентльмена зовут герр Люц Сейполт. Он владелец великолепного особняка в пригороде; попроси водителя отвезти тебя (мне пришлось списать адрес) к Байт иль-Симсаар иль-Альмаани Сейполт, и он доставит тебя к нашей вилле.

Передай мою любовь Ясмин и всем остальным. Когда выдастся возможность, я навещу наш квартал, но, думаю, сначала с наслаждением освою роль хозяйки имения. Уверена, что ты, как никто другой, поймешь меня, Марид: в конце концов, бизнес есть бизнес, муш хайк? (А ты, спорим на что хочешь, воображал, что я так и не выучила ни слова по-арабски!) С любовью и благодарностью, Никки».

Я вздохнул и протянул письмо моей спутнице. Вспомнив, что она не знает французский, перевел текст.

— Надеюсь, она будет там счастлива, — произнесла Ясмин, когда я сложил бумагу.

— Стать игрушкой какого-то тупого денежного мешка из Нового Рейха? Никки?! Ей требуется свободная, бурная жизнь не меньше, чем мне и тебе. Просто сейчас, очевидно, в шоу нашей принцессы настал момент появиться «сладенькому папику». Она вернется.

Ясмин улыбнулась:

— Согласна, но только когда сама решит, что настало подходящее время. Девочка заставит престарелого немца заплатить за каждую проведенную с ней минуту!

Мы оба рассмеялись, а потом официант принес выпивку для Ясмин, и мы заказали обед.

Завершив наш маленький пир, мы лениво болтали, потягивая шампанское.

— Каким адом казалась жизнь вчера, — воскликнул я, — а сегодня все стало на свои места. Я возвратил деньги, правда, отдам тысячу за просрочку. Как только уйдем отсюда, разыщу Абдуллу и покончу с долгом.

— Да, конечно, — подхватила Ясмин. — Но даже тогда не все будет по-прежнему, Марид. Убита Тами, и этого уже не изменить.

Я нахмурился:

— Черная Вдова — проблема Оккинга. Если ему понадобится мудрый совет знатока, лейтенант знает, где меня найти.

— Ты правда хочешь узнать у Деви и Селимы, за что они так избили тебя?

— Еще бы! Можешь поспорить на свои пластиковые грудки, милая! А Сестры пусть приготовят убедительное объяснение!

— Наверное, как-то связано с Никки.

Я согласился, хоть и не представлял, какое отношение ее история имеет ко мне.

— Да, чуть не забыл. Давай заглянем по дороге к Чири. Я должен ей за пилюльки: прошлой ночью она разрешила попользоваться ее запасами.

Ясмин посмотрела на меня сквозь стекло бокала.

— Похоже, мы вернемся домой очень поздно, — тихо произнесла она.

— А когда придем, не сможем найти постель.

Она широко взмахнула рукой: утрированно-пьяный жест.

— На черта тебе кроватка? Трахать ее, что ли?

— Ну нет, — сказал я. — Для этого у меня есть более подходящий объект.

Ясмин смущенно хихикнула, словно мы вернулись к самому началу наших отношений и впереди первая ночь любви.

— Какой модик мне включить сегодня?

Я с трудом перевел дыхание, завороженный ее красотой и непоказным, естественным обаянием. Я сам будто заново переживал миг первой встречи.

— Мне они не нужны, — тихо произнес я. — Хочу любить тебя.

— Ох, Марид. — Она сжала мою руку. Мы замерли, не отрываясь смотрели в глаза друг другу, вдыхали сладковатый аромат оливковых деревьев, слушали, как заливаются соловьи, щебечут дрозды. Казалось, так будет вечно… но неожиданно я вспомнил, что меня ждет Абдулла. Нельзя забывать о подобных вещах: арабы говорят, что одна ошибка умного человека равна ошибкам тысячи глупцов.

Однако перед тем, как уйти, Ясмин пожелала поискать какого-нибудь совета в книге. Я сказал, что Коран никогда не служил мне опорой в жизни.

— Да нет, — пояснила Ясмин, — я не имела в виду Несомненное Писание. — Она вытащила миниатюрное устройство размером с пачку сигарет. Электронный аналог древнего сборника предсказаний «Ицзин».

— Держи, — она протянула прибор мне, — включи эту штуку и нажми на букву «Г».

На китайскую мудрость я полагался еще меньше, но моя подружка страстно верила в судьбу, в Момент Бытия, в непознанную реальность и подобную ерунду. Я сделал все, как она сказала: послышалась дребезжащая музыка, и тоненький женский голос пропищал:

«Гексограмма восемнадцать. Знак Ку. Восстановление того, что разрушено. Изменения в пятой и шестой линиях».

— Теперь «Т» — толкование, — сказала Ясмин.

Я ткнул в нужную кнопку, устройство снова исполнило свою невзрачную мелодию и объявило:

«Толкование:

Восстановление того, что разрушено, принесет огромный успех.

Пересечение великой воды подарит удачу.

Выждать три дня перед началом дела.

Выждать три дня перед завершением дела.

То, что разрушено, можно восстановить ценой огромных усилий. Не бойся опасности — пересечения великой воды. Успех зависит от предвидения; приступая к делу, прояви осторожность. Следует опасаться повторного разрушения достигнутого; завершая дело, прояви осторожность.

Сильнейший и мудрейший ведет за собой людей, окрыляет их, заставляя воспрянуть духом».

Я взглянул на Ясмин:

— Надеюсь, хоть ты что-то поняла, потому что для меня подобный набор слов — как стеклянный глаз для верблюда.

— Ну еще бы, — полушепотом произнесла Ясмин; ее глаза горели. — Давай дальше. Нажми «Л» — линии.

Я молча повиновался. Дьявольское устройство продолжило вещать:

«Шесть на пятом месте означает:

Восстановление того, что разрушил отец.

Действия, заслуживающие восхищения.

Девятка наверху означает:

Он не служит царям и принцам.

Ставит перед собой более высокие цели».

— О ком говорит твоя машинка, Ясмин? — спросил я.

— О тебе, милый, о ком же еще!

— Ладно, что дальше делать?

— Выясни, во что изменяющиеся линии превращают гексограмму. Ага, появилась еще одна. Значит, «И» — изменения.

«Гексограмма сорок семь. Знак К'ун. Подавление».

Я нажал на «Т» — толкование.

«Подавление. Успех. Упорство и стойкость.

Могучий муж приносит успех.

Здесь нет вины.

Когда объясняет, никто не верит.

Могучий муж сохраняет стойкость и уверенность при всех превратностях судьбы, и это упорство становится залогом грядущего успеха. Сила, которая поборет судьбу. Следует ожидать, что какое-то время ему не дадут власть, а советы отвергнут. Во время тяжелых испытаний важно сохранять стойкость и уверенность в себе, и много не говорить.

Если он слаб перед лицом тяжелых испытаний, останется под голым деревом и скорбь его многократно увеличится. Слабость — внутренняя болезнь, заблуждение, которое необходимо преодолеть любой ценой».

Все. Оракул сказал свое слово.

— Теперь мы можем идти? — брюзгливо осведомился я.

Ясмин завороженно разглядывала стол, очевидно проникая взором в какое-то иное измерение, где царствуют законы китайской премудрости.

— Тебе предназначен великий удел, Марид! — пробормотала она.

— Точно, — согласился я. — Но самое интересное — способна ли твоя говорящая книга, скажем, угадать мой вес? Какая польза от подобной игрушки? Я даже не пойму, если чертово устройство вздумает послать меня подальше.

— Нужно во что-то верить, Марид, — очень серьезно сказала моя подруга.

— Слушай, Ясмин, я стараюсь. Честное слово! Сейчас нам выдали какое-то предсказание? Машинка говорила про мое будущее?

Она сдвинула брови:

— Нет, не совсем, Марид. Назови это отголоском момента, частью которого мы все являемся. Из-за того, каков ты по своей сути, по мыслям, чувствам, поступкам, из-за того, что уже сделал и собираешься предпринять, ты мог получить только гексограмму восемнадцать, и никакую другую, с изменениями в тех двух линиях. Если попробуешь снова, получишь другой результат, потому что первая гексограмма изменила Момент и общая схема уже иная. Понимаешь?

— Наложение, правильно?

Она озадаченно посмотрела на меня.

— Да, что-то в таком роде.

Я рассчитался с Ахмадом. Стоял теплый, приятный вечер; предстоит замечательная ночь. Я встал, расправил плечи.

— Пойдем разыщем Абдуллу. Бизнес есть бизнес, черт бы его побрал.

— А потом? — Она улыбнулась.

— Дело есть дело, дорогая. — Я взял ее за руку; мы отправились к Хассану.

Смазливый американец до сих пор восседал на табуретке, уставившись куда-то в пространство. Интересно, он способен мыслить, или это некое электронное приспособление, реагирующее на звук шагов либо шуршание киамов? Парнишка поднял на нас глаза, улыбнулся и проворковал что-то по-английски. Сильно сомневаюсь, что большинство завсегдатаев магазина Шиита свободно изъясняются на языке янки. Его заведение не предназначено для обслуживания туристов; тут хранятся отнюдь не обычные сувениры… Мальчик наверняка чувствовал себя абсолютно беспомощным: ни слова по-арабски, нет даже училки. Конечно, он и был беззащитным, а следовательно, зависел от хозяина, то есть от Хассана. Зависел во многом, очень многом…

Я знаю несколько элементарных английских выражений и сумел бы разобрать пару слов, говори он помедленней. Могу сказать: «Как найти туалет?», «Биг Мак, пожалуйста», «Пошел на…» — ну и, наверное, все. Я уставился на американца, а тот — на меня. Потом по его лицу медленно расползлась улыбка. По-моему, я ему понравился.

— Где Абдулла? — спросил я по-английски.

Парнишка моргнул и прощебетал нечто совершенно непонятное. Я помотал головой, в знак того, что ни черта не разобрал. Абдул-Хассан горестно опустил плечи. Он попробовал объясниться по-испански, но я снова показал, что не понимаю.

— Где сахиб Хассан?

Мальчик ухмыльнулся и отстучал новую порцию коротких отрывистых фраз, но на сей раз догадался ткнуть пальцем в сторону занавеса. Замечательно: наконец-то мы нашли общий язык!

— Шукран, — поблагодарил я его, направляясь вместе с Ясмин в конец помещения.

— You're welcome, — неожиданно отозвался он.

Я поразился: Абдул-Хассан уже знал, как звучит по-арабски «спасибо», но что сказать в ответ, не выучил. Тупой молокосос! В одну прекрасную ночь лейтенант Оккинг наткнется на его тело где-нибудь в глухом переулке. Или, с моим особым везением, его найду я.

На складе хозяин, то и дело заглядывая в счет, проверял количество ящиков. На них стояло множество надписей, но только адрес магазина указан по-арабски, остальные пометки сделаны на каком-то европейском языке. Внутри могло храниться что угодно — от электрических пистолетов до засушенных человеческих голов. Хассана совершенно не заботило, что именно он продает и покупает, лишь бы получать прибыль. Пожалуй, он идеальный пример умелого торговца по Платону.

Шиит услышал шелест раздвигаемого занавеса и приветствовал меня, словно блудного сына. После отеческих объятий заботливо спросил:

— Сегодня ты чувствуешь себя лучше?

— Да, хвала Аллаху.

Он переводил взгляд с Ясмин на меня. Кажется, Шиит знал ее как одну из девиц, работающих на Улице, но вряд ли он лично знаком с моей подругой. Я решил, что не стоит представлять ее Хассану. В принципе, это нарушение этикета, но при определенных обстоятельствах такое допускается. Он протянул руку:

— Прошу, выпей чашку кофе вместе со мной!

— Да будет вечно обильным твой стол, Хассан, но мы только что пообедали, а я хочу побыстрее найти Абдуллу. Если помнишь, за мной числится долг.

Хассан сдвинул брови:

— Да, да, верно. Милый Марид, проницательный друг мой, я не видел нашего знакомого уже несколько часов. Думаю, он предается развлечениям в другом месте. — Судя по его неодобрительному тону, забавы Абдуллы входят в число запретных для мусульман.

— Однако деньги у меня с собой, и я желал бы выполнить свои обязательства.

Хассан сделал вид, что погрузился в размышления о том, как помочь мне.

Наконец произнес:

— Ты, конечно, знаешь, что часть их предназначена мне.

— Да, о мудрейший.

— Тогда можешь оставить у меня всю сумму, а я, как только увижу Абдуллу, отдам то, что ему причитается.

— Отличное предложение, о мой дядюшка[8], но я хотел бы получить от него расписку. В тебе никто не смеет усомниться, но, в отличие от нас с тобой, Абдулла и я не связаны узами любви.

Хассану не очень-то понравился такой вариант, но он не стал возражать.

— Думаю, ты найдешь Абдуллу за стальными воротами. — Он повернулся ко мне спиной и продолжил работу. Потом, не глядя на нас, добавил:

— Твоя спутница должна остаться здесь.

Я вопросительно посмотрел на Ясмин; она пожала плечами. Я быстро прошел помещение склада, пересек проулок и постучал по металлу. Несколько секунд пришлось подождать, пока мою личность разглядывали в потайное отверстие, убеждаясь в том, что я свой. Наконец раздался щелчок. Передо мной возник высокий, тощий, как скелет, бородатый старик по имени Карим.

— Что тебе здесь нужно? — спросил он ворчливо.

— Спокойствие, о шейх. Я пришел отдать долг Абдулле абу-Зайду.

Дверь захлопнулась прямо перед носом. Спустя некоторое время их снова открыл сам Абдулла.

— Давай их скорее сюда. Мне как раз нужны деньги.

За его спиной я смог разглядеть несколько человек, с жаром предающихся какой-то азартной игре.

— Я принес все, что должен, Абдулла, — сказал я, — но ты выдашь мне расписку в получении. Не хочу, чтобы потом говорили, что я не заплатил причитающегося.

Он разъярился:

— Ты смеешь воображать, что я могу так поступить?

Я в ответ обжег его взглядом:

— Расписку. Потом получишь долг.

Абдулла пару раз обругал меня, потом нырнул в комнату, торопливо нацарапал ее на клочке бумаги и показал мне.

— Давай сюда полторы тысячи, — прорычал он.

— Сначала бумагу.

— Гони мои деньги, поганый кот, которого кормят девки!

В моем воображении возникла соблазнительная картина: я с размаху бью его ребром ладони по переносице, превращаю наглую жирную харю в кровавое месиво…Какое прекрасное зрелище!

— О господи, Абдулла! Позови сюда Карима. Эй, Карим! — Когда снова подошел седобородый старик, я сказал ему:

— Сейчас я передам тебе банкноты, а Абдулла документ, которую держит в руке. Ему отдашь киамы, мне расписку, хорошо?

Старик заколебался, словно такая операция показалась ему немыслимо сложной. Потом медленно кивнул. Обмен произошел в полной тишине. Я повернулся и, не говоря ни слова, зашагал к магазину Шиита.

— Сын шлюхи! — выкрикнул Абдулла мне вслед. Я улыбнулся. Вообще-то у мусульман подобное ругательство считается страшным оскорблением, но поскольку сказанное, увы, было истиной, меня его слова по-настоящему не задели. И все же, из-за Ясмин и нежелания нарушать приятные планы на вечер, я позволил Абдулле перейти предел допустимого. Обычно такое не проходит безнаказанно. Я твердо пообещал себе, что скоро заплачу и этот долг. У нас в Будайине очень вредно для здоровья заработать репутацию человека, покорно сносящего хамство и поношения.

Проходя мимо Хассана, я сказал:

— Ты можешь забрать свою долю у Абдуллы. Советую поторопиться, потому что сегодня ему, кажется, крупно не везет в игре.

Шиит кивнул, но промолчал.

— Я рада, что дело закрыто, — сказала Ясмин.

— Ну, не больше меня, наверное. — Я аккуратно сложил расписку и сунул ее в карман джинсов.

Мы отправились к Чириге; я подождал, пока она закончит обслуживать трех молодцов в форме морских офицеров Калабрии.

— Чири, — произнес я, — мы спешим, но я хочу отдать тебе хрустики.

Отсчитал семьдесят пять киамов и положил на стойку. Чири не шелохнулась, даже не посмотрела на деньги.

— Ясмин, ты сегодня просто красавица, моя милая. Марид, это за что? За пилюльки, которые ты взял прошлой ночью? — Я кивнул. — Знаю, ты очень стараешься держать слово, всегда возвращать долги, соблюдать вашу выспреннюю ерунду с кодексом чести, и так далее. Но возьми часть бумажек обратно: я не собираюсь обирать тебя по уличным ценам.

Я ухмыльнулся:

— Чири, ты рискуешь оскорбить правоверного.

Она рассмеялась:

— Ну и правоверный из тебя, клянусь своей чернокожей задницей! Хорошо, тогда угоститесь за счет заведения. Нынче бизнес идет бойко, хрустики так и порхают. Девочки в хорошем настроении, я тоже.

— У нас сегодня маленький праздник, Чири, — произнесла Ясмин.

Они обменялись каким-то таинственным жестом. Может быть, во время операции по перемене пола каким-то путем передается и специфически-женское, почти сверхъестественное умение говорить друг с другом без слов? Так или иначе, Чири все уловила. Мы взяли бесплатную выпивку и поднялись.

— Желаю вам хорошо провести сегодняшнюю ночь, — сказала чернокожая амазонка.

Семьдесят пять киамов давно исчезли. Честно говоря, я не понял, как и когда хозяйка клуба взяла их.

— Ква кери, — произнес я, когда мы выходили на улицу.

— Ква керини йа квонана, — отозвалась Чири. Потом, на одном дыхании, — О'кей, которая из вас, ленивых толстожопых шлюх, должна сейчас танцевать на сцене? Кэнди? Отлично, сбрасывай свои тряпки и за работу! — Она казалась счастливой. Мир вокруг снова в полном порядке.

— Мы можем по дороге заскочить к Джо-Маме, — предложила Ясмин. — Я не видела ее уже пару недель.

Джо-Мама — гигантская во всех отношениях дама почти шести футов ростом, весом примерно три-четыре сотни фунтов, обладательница уникальной, периодически меняющей цвет шевелюры. Повинуясь какому-то таинственному циклу, она становилась белобрысой, рыжей, темноволосой и жгучей брюнеткой, потом светлой шатенкой; затем краски постепенно темнели, пока в один прекрасный день Джо-Мама, словно по мановению волшебной палочки, снова не превращалась в блондинку. Она принадлежала к типу несгибаемых, сильных женщин: в ее баре никто не осмеливался затеять скандал, а там в основном сшивались греческие моряки торгового флота. Джо-Мама жила по собственным заповедям и могла со спокойной совестью вытащить пушку или золингеновский перфоратор и создать вокруг картину полного умиротворения в виде груды окровавленных тел. Я уверен, что такая, как она, не моргнув глазом, за пару секунд справилась бы с двумя Чиригами одновременно, не прерывая процесс приготовления «Кровавой Мери» для очередного посетителя. Джо-Мама или любилатебя всей душой, или так же страстно ненавидела; не знаю никого, кому бы пришелся по вкусу второй вариант. Мы зашли в ее заведение; хозяйка приветствовала нас в своей обычной манере. Она говорила очень громко, быстро, проглатывая слова, и постоянно отвлекалась.

— Марид! Ясмин!

Далее последовала какая-то фраза на языке древних эллинов: она забыла, что никто из нас не понимал ее. По-гречески я знаю еще меньше слов, чем по-английски, а их я выучил, ошиваясь в заведении Джо-Мамы. Могу, скажем, заказать узо и рецину, сказать «калимера» (привет) и обозвать кого-нибудь «малакой» (что-то вроде мудака).

Я старательно сжал Джо-Маму в объятиях. Она такая обильная, что даже нам вдвоем с Ясмин не обхватить ее. Мы сразу же стали слушателями истории, которую она рассказывала какому-то посетителю. «…И вот наш Фуад стремглав бежит ко мне и хнычет: „Эта черная сука меня обчистила!“ Мы с тобой прекрасно знаем, что ничто так не возбуждает несчастного, как возможность быть обворованным негритянской блядью». Джо-Мама вопросительно посмотрела в мою сторону, я согласно кивнул. Фуад — невероятно худой парень, который питает слабость к чернокожим шлюхам. Его никто не любит, но используют на подхвате, а простак мечтает хоть кому-то понравиться, и бегает по чужим делам целые ночи напролет, пока не натыкается на девицу, которую избирает объектом своей любви на текущую неделю. «Я спрашиваю, как он умудрился опять попасться. Я — то не сомневалась, что теперь он узнал все приемы на собственном горьком опыте. Господи, даже Фуад не может быть таким кретином, как… как Фуад. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать… Он отвечает: „Она работает официанткой в „Старом Чикаго Большого Ала“[9]. Я расплатился за выпивку, а когда девка принесла сдачу, она протерла поднос губкой и держала его высоко, чтобы я хорошо разглядел деньги. Когда я брал киамы, пришлось подвинуть их к краю подноса, и нижняя бумажка прилипла к мокрой поверхности“. Тогда я схватила идиота за уши и стала трясти его. „Фуад, Фуад, — говорю я ему, — ведь это самый заезженный трюк! Ты, наверное, видел его миллион раз, если не больше! По-моему, то же проделала с тобой Зейнаб год назад“.

Несчастный скелетина кивает, а его адамово яблоко прыгает вверх и вниз, вверх и вниз; вы только послушайте, что он ответил, только послушайте: „Да-а-а, но ведь все прошлые разы тибрили бумажки в один киам. А тут — десятка!“ Как будто дело в цифре на хрустике!» Джо-Мама начала смеяться: так вулкан издает глухой рокот, прежде чем взорвется в полную силу. Когда раздались первые раскаты, бар задрожал, зазвенели бутылки и стаканы, и мы, сидя у стойки, ощутили вибрацию, как при землетрясении. Хохот Джо-Мамы обладает большей разрушительной силой, чем стул в руках обычного смертного.

— Так что ты хочешь, Марид? Узо и рецина твоей даме? Или просто пиво? Решайте быстрей, я не могу ждать целую ночь: у меня собралась целая толпа только что прибывших со Скорпиоса греков. Их корабль перевозит полные взрывчатки ящики для революции в Голландии, парни проделали долгий трудный путь и трясутся, словно золотая рыбка на съезде котов. Морячки опустошили запасы спиртного в моем заведении! Говори наконец, что будешь пить, черт тебя дери! Вытягивать из тебя ответ все равно, что добиваться чаевых у китаезы!

На мгновение поток слов иссяк, и я воспользовался паузой, чтобы сделать заказ. Я получил джин и бингару, Ясмин стакан «Джека Дэниелса» с кока-колой. Потом Джо-Мама принялась рассказывать новую историю, и я, как коршун, следил за ней, потому что иногда, заслушавшись, можно забыть, что тебе причитается сдача. С некоторыми этот трюк проходит, со мной — никогда.

— Дай мне мелкими, Мама, — тактично напомнил я на тот случай, если хозяйка заведения слишком увлеклась и такой пустяк вылетел у нее из головы.

Джо-Мама выразительно посмотрела на меня и протянула деньги, а я отвалил ей целый киам. Могучая дама засунула чаевые в бюстгальтер. В нем хватит места для всех денег, которые я когда-нибудь видел в жизни. Выслушав три-четыре колоритных рассказа, мы опустошили свои стаканы, расцеловали Джо-Маму на прощанье и продолжили странствие вверх по Улице. Сделали привал в заведении Френчи, потом в паре других мест и, когда добрались домой, чувствовали, что набрались вполне удовлетворительно.

Мы не произнесли ни слова, даже не подумали, что нужно включить свет или зайти в ванную; не помню, когда успели сбросить одежду…

Мы лежали на матрасе, тесно прижавшись друг к другу. Я провел ногтями вдоль бедер Ясмин: ее это возбуждает. Ясмин легонько царапала мне спину и грудь: это возбуждает меня. Я, чуть касаясь, слегка щекоча, гладил бархатистую кожу от подмышек до запястья, коснулся ладоней и длинных красивых пальцев. Потом проделал обратный путь; добрался до ее потрясающих маленьких упругих ягодиц, и наконец, до нежных складок между ними. Ясмин негромко охнула; ее пальцы, словно обретя собственную жизнь, вцепились в потертую ткань под нами, потом стали ласкать соски. Я дотянулся до рук и, прижав к матрасу, распял ее. Она, будто пробудившись от сладкого сна, изумленно раскрыла глаза. Я тихонько хмыкнул и нарочито грубо отбросил ее правую ногу в сторону, потом, надавив коленом, заставил отодвинуть левую, так что бедра широко распахнулись. Стон; легкая дрожь пробежала по телу.

Ясмин попыталась освободиться, чтобы дотронуться до меня, но я не отпускал. Она беспомощно лежала, распластанная подо мной, словно пленница, покорная повелителю… Меня охватило пьянящее, почти жестокое по примитивной, первобытной сути ощущение полной власти над этой прекрасной плотью; однако я навязывал свою волю так нежно с такой любовью и чуткостью! Звучит нелепо; кажется, одно противоречит другому. Если вы никогда не испытывали ничего подобного, я не смогу объяснить. Ясмин безмолвно и покорно отдавала мне себя без остатка; в то же время я владел ею, потому что она сама хотела. Ей нравилось, чтобы время от времени я изображал необузданного жеребца; небольшая доля насилия еще больше раззадоривала мою подругу… Я вошел в нее, мы оба застонали от наслаждения. Потом начали медленно двигаться; она крепко обхватила мои бедра, словно хотела слиться со мной, а я старался проникнуть как можно глубже, чтобы соединиться с ней… Мы не торопились, упиваясь каждым прикосновением, каждым нюансом, каждым возбуждающим уколом принуждения. Это длилось долго, целую вечность. Потом мы не разжимали объятий, с трудом переводя дыхание, чувствуя, как бешено колотится сердце. Мы не разжимали объятий, пока мускулы не расслабились, но и тогда продолжали ощущать себя единым целым, опьяненные новой уверенностью в том, что полностью доверяем, нужны и, главное, принадлежим друг другу. Наверное, в какой-то момент мы утомились изображать зверя о двух головах и заснули. Но когда я пробудился утром, обнаружил, что наши ноги по-прежнему сплетены, а головка Ясмин покоится на моем плече.

Итак, все устроилось, мир вокруг действительно стал прежним. Что еще нужно для счастья: у меня есть любовь — Ясмин, деньги, которые помогут продержаться несколько месяцев; а если заскучаю, обязательно найду себе целую кучу дел. Уж чего-чего, а разных занятий в Будайине навалом — стоит только захотеть. Я улыбнулся и снова погрузился в сладкую пучину сна.

6

Это был один из редчайших моментов абсолютной близости, общего счастья, довольства и умиротворения. Нас не покидало радостное ожидание: жизнь восхитительна, но станет еще прекрасней. Подобные секунды, пожалуй, самая необыкновенная и хрупкая вещь на свете. Надо использовать их на сто процентов. Перебери в памяти, словно кучу грязного белья, все мерзкое и унизительное, что пришлось испытать, чтобы получить в награду удивительное состояние полного покоя и душевной легкости, и не забывай — сейчас ты чувствуешь, что оно не уйдет никогда, но у судьбы другие планы на твой счет. Так что торопись насладиться каждой минутой, каждым часом. Человек должен благодарить небеса, если они подарили ему даже мгновение чуда, но он просто не способен на такое. Увы, нам по природе не дано умение ощутить божественный дар сполна. Вы замечали, что, казалось бы, отмеренные равными долями порции радости и страданий на самом деле длятся отнюдь не одинаково. Боль тянется, пока не начинаешь сомневаться, что жизнь когда-нибудь снова станет нормальной; а вот удовольствие, достигнув вершины, вянет быстрее, чем растоптанная гардения, и ты лихорадочно пытаешься воскресить в памяти ее дурманяще-сладкий аромат.

Когда мы наконец полностью проснулись, опять занялись любовью; теперь я лежал на боку, прижавшись к ее спине, к упруго-податливому заду. Когда все кончилось, мы, обнявшись, немного понежились, но отдых продолжался лишь несколько секунд, потому что у Ясмин снова возникла потребность ощутить божественный дар сполна… Я напомнил ей, что подобное умение не дано людям по природе, — во всяком случае, применительно к нашей ситуации. Мне хотелось еще немного насладиться благоуханием не потерявшей свой аромат гардении; Ясмин желала сорвать новый цветок. Я сказал, что буду готов через минуту-другую.

— Ну да, конечно, — отозвалась она язвительно, — завтра, когда поспеют абрикосы! (левантийский вариант «после дождичка в четверг».) Я бы с радостью продолжил ее трахать, пока она не попросит пощады, но плоть моя еще не окрепла.

— Понимаешь, — сказал я проникновенно, — сейчас наступило состояние, которое называют моментом осмысления. Разносторонние, чуткие люди с богатым внутренним миром вроде меня ценят его не меньше самого совокупления.

— Да пошел ты со своими моментами, — ответила моя нечуткая подруга, — просто стал дряхлым!

Я знал, что она говорит в шутку, вернее, пытается меня раззадорить. Вообще-то я почувствовал, что уставшая часть тела вновь набралась сил, и собрался уже доказать, что вовсе не старею, но тут в дверь постучали.

— Ну вот, утренний сюрприз, — сказал я. — Что-то уж слишком много гостей в последнее время навещает мою скромную келью.

— Кого там принесло? Ты ведь сейчас ни киама не должен.

Я схватил джинсы и торопливо влез в них.

— Значит, кто-то надеется попросить взаймы, — бросил я, направляясь к двери.

— У тебя-то? Да ты не одолжишь медный грош нищему, даже если тот пообещает открыть великую тайну сущего!

— У твоего сущего нет никаких тайн, ни великих, ни малых, — только ложь и ловкий обман. — Я посмотрел в глазок, и мое благодушное настроение сразу испарилось.

— Ах ты черт, — я вернулся к кровати и вполголоса обратился к подруге:

— Ясмин, дай сумочку.

— Зачем тебе? И кого ты там увидел? — Она протянула ее.

Я знал, что Ясмин всегда носит с собой парализатор, на всякий случай. Мне самому оружие казалось ненужным: я в одиночку, вооруженный лишь своим природным интеллектом, работал среди отборных головорезов в самом опасном квартале города, потому что считал себя особенным. Да, я был гордым, как горный козел, и глупым, как ишак. Понимаете, меня еще грели детские иллюзии, я жил в придуманном романтическом мире. Конечно, я вел себя не более эксцентрично, чем обычный, средний… буйнопомешанный. Итак, я вытащил парализатор и возвратился к входу.

Встревоженная Ясмин молча наблюдала за моими действиями.

Я открыл дверь и уткнул ствол прямо между глаз одной из Сестричек — Селимы.

— Как приятно снова тебя увидеть, — воскликнул я злорадно. — Входи, входи, мне не терпится расспросить тебя об одном дельце.

— Тебе не понадобится оружие, Марид, — сказала Селима.

Не обращая внимания на парализатор, она шагнула вперед, протиснулась мимо меня, растерянно посмотрела на Ясмин и обвела глазами комнату в безнадежной попытке найти место, чтобы сесть. Черная Вдова вела себя как потерянный ребенок, и выглядела ужасно расстроенной.

— Что, Сестричка, — произнес я безжалостно, — хочешь напоследок отколошматить кого-нибудь, пока тебя саму не располосовали, как Тами?

Селима обожгла меня взглядом, размахнулась и отвесила сильную пощечину. В принципе, я заслужил это.

— Садись на кровать, Ясмин немного подвинется. Насчет оружия — оно бы очень пригодилось, когда ты со своими подружками забежала ко мне позавчера утром и очень славно взбодрила. Или ты уже запамятовала, а?

— Марид, — протянула она, нервно облизывая багрово-красные губы, — мне очень жаль, что так получилось. Мы совершили ошибку.

— Ну понятно, значит, все в порядке, никаких обид?

Ясмин торопливо, прикрылась простыней. Она подобрала ноги и прижалась к стене, стараясь как можно дальше отодвинуться от незваной гостьи. Не считая неестественно большого бюста, фирменного отличия Сестер, остальные части тела Селимы практически не подверглись модификации. Она от природы намного привлекательней, чем большинство изменивших свой пол. Тамико превратила себя в нелепую карикатуру на скромную и сдержанную гейшу; Деви довела до гротеска образ уроженки Восточной Индии, включая даже кружочек на лбу, указывавший на касту, к которой она на самом деле не принадлежала, а в свободное время носила отделанное золотом яркое шелковое сари. В отличие от них, Селима прятала лицо под легким покрывалом, носила накидку с капюшоном, употребляла духи с нежным пряным ароматом и ее манеры соответствовали нормам поведения мусульманской женщины-горожанки из среднего класса. По-моему, она действительно была религиозным человеком; правда, не могу представить, как Селима умудрялась совмещать воровство и частые акты насилия с заповедями ислама, переданными нам посланцем Аллаха, да будет с ним мир и молитвы каждого! Как видно, я не единственный занимающийся самообманом идиот в Будайине…

— Пожалуйста, Марид, позволь мне объяснить. — Никогда не видел Селиму, или ее Сестер, в подобном, близком к полной панике, состоянии. — Ты знаешь, что Никки ушла от Тами?

Я кивнул.

— Думаю, она сделала это не по своей воле. Ее заставили.

— У меня другие сведения. Никки написала мне письмо. Там говорилось об одном германском бизнесмене, о том, какой замечательной жизнью она теперь с ним заживет, и что на сей раз она надежно подцепила крупную рыбку и собирается выжать немца досуха.

— Мы все получили одинаковые послания, Марид. Но неужели оно не показалось тебе странным? Возможно, ты не знаешь почерк Никки так, как я, не обратил внимания на необычный выбор слов. В тексте везде рассыпаны намеки, которые убедили нас, что она пыталась сообщить что-то между строк.

Думаю, когда Никки сочиняла его, кто-то стоял рядом и заставлял выводить буквы так, чтобы никто ничего не заподозрил после ее исчезновения. Наша девочка, как и большинство людей, пользовалась правой рукой при письме, а записки зачем-то наскребла левой, к тому же почерк ужасный — совсем не похож на тот, что я видела раньше. Они составлены на французском, хотя она отлично знает, что мы ни слова не поймем. Никки объяснялась на английском, Деви и Тами говорили с ней на этом языке и сумели бы прочитать без переводчика. Она раньше никогда не упоминала «старинного друга семьи»; правда, такой человек мог существовать на самом деле, но вот фраза насчет «застенчивого маленького мальчика» разом подтвердила наши сомнения. Девочка много рассказывала о своей жизни до перемены пола, и в общем избегала касаться деталей — ну, скажем, откуда она родом и так далее, — зато не раз со смехом вспоминала, каким жутким она в детстве была — то есть, конечно, был — хулиганом. Понимаешь, Никки не хотела ничем нам уступать, и подробно описывала бандитские подвиги юности. Так что наша девочка в бытность мальчиком отличалась чем угодно, только не застенчивостью и нелюдимостью. Марид, письмо — явная липа от начала до конца!

Я опустил парализатор. Все, что сказала Селима, казалось вполне логичным.

— Вот почему ты так трясешься, — произнес я задумчиво. — Считаешь, что Никки грозит опасность.

— Да, верно, — ответила Селима, — но дело не в этом. Деви мертва, Марид. Ее убили.

Я закрыл глаза и застонал; Ясмин громко охнула и пробормотала еще одну ритуальную формулу — «далеко от тебя», чтобы защитить собравшихся в комнате от зла, которое только что упомянули. Я чувствовал себя разбитым и подавленным, словно принял слишком большую дозу жутких известий, и организм не способен справиться с перегрузкой.

— Не говори, я сейчас догадаюсь сам. С ней разделались так же, как с Тами. Следы от ожогов, содранная кожа и кровоподтеки вокруг запястий; перед смертью ее трахали во все дыры, потом задушили и перерезали горло. Думаешь, кто-то решил покончить с Сестрами, и ты станешь следующей жертвой. Правильно?

— Нет, неправильно, — с удивлением услышал я. — Я нашла ее лежащей в постели, словно она безмятежно спала… Ее застрелили, Марид, из старинного пистолета, который убивает маленькими кусочками металла. Он попал прямо в кастовую метку на лбу. Никаких признаков насилия, в комнате ничего не тронуто. Привычная картина — только Деви, у которой снесено пол-лица, и кровь на кровати и стене… Господи, сколько крови! Меня стошнило. Никогда не видела ничего подобного. Старое оружие действует так примитивно и жестоко, так… грубо!

Удивительно слышать это от женщины, располосовавшей на своем веку немало физиономий.

— Уверена, за последние пятьдесят лет не случилось ни одного убийства с помощью пули. — Селима явно ничего не слышала о русском (забыл его имя); неудивительно, ведь в Будайине насильственная смерть обычно не вызывает особой сенсации, такое происходит слишком часто. Трупы здесь рассматривают, в основном, как неприятную помеху. Выводить большие красные пятна с дорогого шелка или кашмирского ковра — довольно-таки утомительное занятие.

— Ты уже позвонила Оккингу? — спросил я.

Селима кивнула:

— Тогда дежурил не он. Приехал сержант Хаджар и допросил меня. Жаль, что так получилось.

Я хорошо понимал ее. Хаджар представлял из себя классический тип легавого; именно такая свинья возникает в моем воображении, когда я думаю об их проклятой породе. Он вышагивает по кварталу, словно в задницу засунут штопор, вынюхивая мелкие происшествия, чтобы подвести их под солидную статью. С особым сладострастием Хаджар доводил арабов, которые пренебрегали своими религиозными обязанностями, то есть людей вроде меня, а такие в большинстве и жили в Будайине.

Я сунул парализатор в сумочку Ясмин. Мой настрой полностью изменился: впервые в жизни я сочувствовал Черной Вдове. Моя подруга положила ей руку на плечо, чтобы как-то ободрить.

— Пойду принесу кофе, — сказал я, взглянув на последнюю из Сестер. — Или ты предпочитаешь чай?

Селима была благодарна за доброту и участие, и просто рада, что оказалась рядом с нами в такой трудный момент.

— Если можно, чай. — Она начала успокаиваться.

Я поставил воду кипятиться.

— Ладно, теперь объясни мне, почему вы трое позавчера живого места на мне не оставили?

— Да простит меня Аллах! — произнесла Селима. Она вынула из сумочки сложенный клочок бумаги и протянула мне. — Обычный почерк Никки, но по всему видно, она страшно спешила.

Послание нацарапали по-английски на обратной стороне конверта.

— Что там написано? — спросил я. Селима бросила на меня взгляд и быстро опустила глаза.

— Только: «На помощь. Быстрее. Марид». Вот почему мы так поступили. Обычная ошибка. Мы решили, что ты виноват в случившемся, — что бы ни произошло. Теперь я знаю, что ты помог ей, договорившись с мерзкой скотиной Абдуллой, и она задолжала тебе деньги. Наша девочка хотела, чтобы мы тебе передали призыв спасти ее, но времени хватило лишь на несколько слов. Наверное, ей повезло, что вообще что-то удалось нам сообщить.

Я подумал о кошмаре, который они мне устроили; о том, как несколько часов пролежал без сознания; о мучительной боли, которая до сих пор дает себя знать; о жутком, бесконечно долгом ожидании в госпитале; о бешеной злости на Никки и тысяче киамов, потерянных по ее вине. Я сложил все это и попытался разом выбросить из памяти. Нет, не получается. Внутри не унималась неведомая прежде ярость, но теперь, кажется, я лишился объекта ненависти… Я посмотрел на Селиму.

— Ладно, забудем.

Ее совсем не тронуло мое великодушие и благородство. Сначала я даже немного обиделся — неужели трудно хотя бы из вежливости показать, что она ценит подобный жест — но потом вспомнил, что имею дело с Черной Вдовой.

— Еще остались нерешенные проблемы, Марид, — напомнила мне Селима. — Я до сих пор тревожусь за Никки.

— В принципе, история с немцем может оказаться правдой, — произнес я, разливая чай. — А неувязки объясняются вполне невинными причинами.

На самом деле, я сам не верил в то, что сказал. Просто хотел немного успокоить ее.

Она взяла чашку и сжала ее в ладонях.

— Не знаю, что теперь делать.

— Возможно, какой-то тронутый тип решил всех вас укокошить, — предположила Ясмин, — и лучше на время спрятаться.

— Я думала об этом, — отозвалась Селима.

Теория моей подруги выглядела не очень убедительно. Тамико и Деви убиты совершенно разными способами. Конечно, здесь мог орудовать убийца, наделенный творческим воображением; несмотря на старые полицейские изречения насчет «неповторимого почерка», я не понимал, что запрещает нашему маньяку разнообразить методы. Но свои соображения оставил при себе.

— Ты можешь пожить в моей квартире, — сказала Ясмин, — а я переберусь к Мариду.

Мы с Селимой были одинаково ошарашены таким предложением.

— Спасибо, ты очень добра, — ответила Сестра, — я подумаю, моя сладенькая, но сначала хочу попробовать несколько других вариантов. Я дам тебе знать.

— С тобой ничего не случится, если просто проявишь бдительность. Несколько дней не занимайся работой, не связывайся с незнакомыми людьми…

Селима кивнула. Она протянула мне чай, который даже не пригубила.

— Я должна идти. Надеюсь, теперь между нами не осталось никаких обид.

— Сейчас у тебя есть заботы посерьезнее, Селима. Мы никогда не поддерживали особо дружеские отношения. Кто знает, возможно, нынешние страшные события в конце концов сблизят нас.

— Слишком высокую цену пришлось заплатить, — ответила Селима.

Да, верно. Она хотела что-то добавить, но передумала, повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я стоял возле плиты с тремя непочатыми чашками.

— Ты будешь пить чай?

— Нет, — сказала Ясмин.

— Мне тоже что-то не хочется, — Я вылил все в раковину.

— Одно из двух, — задумчиво пробормотала Ясмин, — либо по кварталу бродит совершенно сдвинутый ублюдок, либо еще хуже — парочка психов убивает людей почти одновременно. Знаешь, даже страшно идти на работу.

Я сел рядом и погладил благоухающие духами волосы.

— Там как раз бояться нечего. Главное, помни, что я сказал Селиме: не связывайся с типами, которых не встречала раньше. Оставайся здесь, со мной, вместо того чтобы в одиночку добираться до дома.

Ясмин слабо улыбнулась:

— Я не могу водить сюда клиентов.

— Да уж, — сказал я значительно. — Вообще, забудь о таких вещах, пока убийцу не поймают. У меня хватит денег, чтобы какое-то время содержать нас обоих.

Она обняла меня за пояс и положила голову на плечо.

— Ты парень что надо.

— Да и ты ничего, когда не храпишь, как ифрит, — ответил я.

В наказание она провела длинными кроваво-красными ногтями по моей спине. Потом мы плюхнулись на подушки и порезвились еще полчасика.

Я вытащил Ясмин из постели примерно в половине третьего, в промежутке между душем и одеванием заставил немного перекусить и чуть ли не силой вытолкал из дома, чтобы ее опять не оштрафовали за опоздание: полтинник есть полтинник, не уставал я твердить ей.

— Ну что ты дергаешься? Все бумажки в пятьдесят киамов совершенно одинаковы. Отберут одну, принесу домой другую, тебе-то какая разница?

Никак не могу растолковать своей подруге, что если она немного соберется и перестанет опаздывать, то будет приносить в наше гнездышко две бумажки вместо одной.

Ясмин спросила, что я собираюсь делать вечером. Она немного завидовала тому, что я уже заработал достаточно хрустиков, чтобы протянуть несколько недель, и мог позволить себе целыми днями сидеть в какой-нибудь кофейне, болтать о том о сем, обмениваясь сплетнями с дружками разных танцовщиц и девочек. Я заверил ее, что тоже займусь делом.

— Хочу выяснить, что на самом деле приключилось с Никки.

— Ты что, не поверил Селиме? — удивилась Ясмин.

— Я давно ее знаю. В таких ситуациях она всегда преувеличивает. Могу поспорить, что Никки сейчас в полной безопасности нежится в роскошном доме парня по имени Сейполт. Селиме надо было выдумать эффектную историю, чтобы показать, какая у нее неординарная и насыщенная жизнь.

Ясмин окинула меня недоверчивым взглядом.

— Селиме не приходится ничего сочинять. Она сама необычная, и сталкивается с опасностью каждый день. Как ты «преувеличишь» простреленную насквозь башку? Убийство есть убийство, Марид.

С ее доводами не поспоришь, но мне не хотелось баловать девочку подобным признанием.

— Иди работать, — сказал я ей, поцеловал, обнял и выпихнул за дверь.

Ну вот, я снова один. Один… Это слово сегодня звучит как-то неприятно; наступившая тишина не принесла покой. Кажется, я предпочел бы шумную толпу и суету вокруг. Плохой признак для отшельника, и уж совсем тревожный для агента-одиночки, крутого парня, живущего ради схваток и постоянной опасности, одним словом, для уверенного в себе профессионала, которым я себя воображал. Когда даже отсутствие звуков начинает действовать на нервы, понимаешь что ты, оказывается, вовсе не супергерой. Конечно, я знал парочку ну очень серъезных типов, и провернул немало опасных дел. Я оставался в центре событий и был акулой, а не одним из пескарей, да и собратья-хищники признавали меня за собрата. Проблема в том, что, когда ко мне переедет Ясмин, жизнь станет довольно приятной, что не очень соответствует образу одинокого волка.

Так я рассуждал, пока подбривал бороду, любуясь своей физиономией в зеркале ванной. Пытался убедить в чем-то собственнные серые клеточки, но когда добился цели, вывод меня не обрадовал: я немногого добился за последние несколько дней; уже трое, обитавшие совсем близко от меня, переселились в морг. Одних я знал, других нет. Если ситуация не изменится, в опасности окажется Ясмин.

Черт возьми, в опасности окажусь я!

Я заявил Ясмин, что у Селимы нет никаких оснований тревожиться. Ложь. Когда Черная Вдова рассказывала нам свою историю, я вспомнил неожиданно прерванный кем-то звонок, задыхающийся голос: «Марид? Ты должен…» Раньше у меня не было твердой уверенности, что со мной пыталась связаться Никки, но сейчас никаких сомнений не осталось, и я чувствовал себя виноватым, потому что тогда даже не попытался ничего сделать. Если Никки хоть как-то пострадала, придется нести эту вину в душе до конца жизни.

Я облачился в белую галабийю[10], надел традиционный арабский головной убор, белоснежную кафию, и закрепил ткань веревкой «укаль», сунул ноги в сандалии. Теперь я выглядел как типичный неотесанный парень, приехавший из деревни попытать счастья, — здесь их великое множество. Думаю, так я одевался всего раз десять за многие годы жизни в Будайине. Всегда предпочитал европейский стиль, и в юности, в Алжире, и позже, когда отправился на восток. Сейчас я не походил на выходца из стран Магриба: надо было, чтобы меня принимали за здешнего крестьянина-феллаха. Неплохо; разве что рыжеватая борода не вписывается в образ, но вряд ли немцу подобная деталь что-то скажет. Выходя из дома, пробираясь к Воротам по Улице, я ни разу не привлек чужого внимания, ни один из знакомых меня не окликнул — никто не мог даже вообразить Марида Одрана в традиционном облачении. Я чувствовал себя невидимкой, а это сразу создает иллюзию силы и власти над окружающими. Растерянность и подавленность испарились, вернулась прежняя уверенность, помноженная на самомнение. Я снова стал крутым профессионалом, с которым лучше не ссориться.

Сразу за Восточными воротами тянется широкий бульвар Иль-Джамил, по обеим сторонам его высятся пальмы. Два потока машин разделяет широкая полоса — на ней высажены цветущие кусты. Круглый год здесь полыхают все новые и новые краски, а воздух напоен свежим ароматом; каждый невольно повернет голову, привлеченный яркими островками среди моря зелени: нежно-розовым, огненно-пунцовым, роскошным лиловато-пурпурным, шафранно-желтым, девственно белым, голубым, — бесконечным, как само небо, разнообразием оттенков… Высоко над головами людей, спрятавшись среди листвы и на крышах домов, щебетают певчие птицы, жаворонки — целая пернатая армия. Глядя на эту красоту, хотелось вознести хвалу Аллаху за бесценный дар. Я на мгновение замедлил шаг. Решив выйти за пределы Будайина в истинном обличье — араба с парой киамов за душой, неграмотного, без каких-либо возможностей и перспектив, — я не ожидал, что испытаю настолько сильный прилив эмоций. Глядя на феллахов, спешащих по своим делам, я ощутил, что меня с ними опять связывают нерушимые узы, включая — по крайней мере, так сейчас подсказывали чувства — религиозные обязанности мусульманина, которыми я столько пренебрегал. Я твердо пообещал себе, что исправлюсь и, как только смогу, займусь самоусовершенствованием. Сначала надо найти Никки.

Пройдя два квартала по направлению к мечети Шимаал, на север от Восточных ворот, я увидел Билла. Так и знал, что найду его рядом с огороженной частью города, сидящего за рулем собственного такси и, как обычно, осматривающего прохожих с любопытством и холодным страхом. Билл — парень почти моего роста, но более мускулистый. Его плечи сплошь испещрены зелено-голубой татуировкой, настолько старой, что линии расплылись, и разглядеть рисунок трудно; неясно даже, что там изображено. Он не бреется, не стрижет волос песочного цвета уже много лет и выглядит, словно какой-нибудь иудейский патриарх. Кожа в местах, которые Билл подставлял солнцу, пока раскатывал по улицам, загорела до ярко-красного цвета. На огненно-алом лице, как две лампочки, сверкают бледно-голубые глаза, с маниакальной настойчивостью буравящие взглядом собеседника: я, как правило, не выдерживаю и отворачиваюсь. Конечно, Билл законченный псих, но псих сознательный: свое безумие он взлелеял сам, так же тщательно и продуманно, как, скажем, Ясмин перед пластической операцией подобрала себе высокие скулы, придающие ей неотразимо сексуальный вид.

Я познакомился с Биллом, когда впервые приехал в город. Он уже успел научиться жить среди изгоев, различных человеческих отбросов и трущобных головорезов Будайина и помог мне вписаться в их сомнительное общество. Билл родился еще в Соединенных Штатах Америки — да-да, лет ему было порядочно, — в области, ныне ставшей Суверенным Краем Великих Пустынь. Когда произошла балканизация США и они распались на несколько враждующих наций, он навеки покинул родину. Не представляю, как чужак умудрился продержаться, пока не усвоил здешний образ жизни; сам Билл ни черта не помнит. Каким-то немыслимым образом он наскреб денег на одну-единственную модификацию своего тела. Вместо того чтобы вделать розетку в мозг, как поступили многие потерянные души нашего квартала, Билл выбрал гораздо более изощренный и пугающий способ получить забвение: ему удалили одно легкое, заменив искусственной железой, периодически выбрасывающей в кровь порцию психоделического наркотика четвертого поколения. Билл не мог сказать, какую именно отраву он выбрал, но, судя по путанной, напыщенной манере выражаться и интенсивности бредовых видений, в нем постоянно вырабатывался рибопропилметионин — РПМ, либо аксетилированный неокортицин.

И то, и другое нельзя запросто купить на улице: на них нет желающих. Оба вызывают необратимые изменения в организме: после длительного применения начинает разрушаться нервная система. Наркотик выбивает природного «связного» человеческого мозга — ацетилхлорин. Новые психоделические препараты атакуют и оккупируют эти участки, словно победоносные орды, напавшие на обреченный город; перед ними бессилен и организм, и любые методы лечения. Насыщенность, яркость и реальность галлюцинаций, вызываемых наркотиками, не сравнимы ни с чем другим в истории фармакологии, но организм платит за удовольствие слишком высокую цену. Человек, применяющий их, буквально сжигает свой мозг, одну клетку за другой. Последствия практически неотличимы от болезней Паркинсона или Альцгеймера. Конечный результат постоянного употребления, когда зелье начинает влиять на работу центральной нервной системы, чаще всего смерть.

Билл еще не дошел до подобного состояния. Он жил в призрачном мире нескончаемых грез. Помню, как-то раз я попробовал одно куда более слабое психоделическое средство и чуть не загнулся от дикого страха, что «не смогу вернуться»: довольно обычный глюк, пытка, которой подвергает тебя собственное сознание. На сей раз не будет привычного кайфа, сегодня ты наконец доигрался и капитально сломал что-то в башке; сжимаешься в дрожащий комок, не сознавая ничего, кроме всепоглощающего отчаяния, пытаясь спрятаться от темного бреда, поднявшегося из глубины твоего «Я». Но в конце концов жуткое чувство проходит, действие наркотика заканчивается, ты попросту забываешь, как плохо тебе пришлось в прошлый раз, и делаешь новую попытку: а вдруг судьба улыбнется, и перед тобой откроется обещанный рай…

Но для Билла благосклонность фортуны ровным счетом ничего не значит. Ему уже не суждено «вернуться». И когда накатывают моменты абсолютного, непереносимого ужаса, он бессилен, не может даже сказать себе, что нужно только продержаться, а утром все пройдет. Что ж, именно этого он и хотел. Что касается неминуемой гибели — постепенно, клетка за клеткой — нервной системы, Билл только пожимал плечами:

— Так ведь она и сама когда-нибудь умрет, разве нет, старик?

— Да, — отозвался я, опасливо прижимаясь к спинке заднего сиденья такси, мчащегося с бешеной скоростью по узким петляющим улочкам.

— Прикинь: если возьмет и откинется сразу целый выводок — бух! — в твоих похоронах поучаствует любой, кто захочет, а ты сам ни фига уже не сделаешь. Тебя в землю закапывают, конец, финита. А я лично провожу в последний путь свои клеточки, одну за другой, и каждой скажу гуд-бай. Ребята, вы много чего для меня сделали. Гуд-бай, гуд-бай, прощайте навсегда, нам было хорошо вместе. Вот так, каждой трахнутой малявке — персональное гуд-бай! Если подыхаешь как обычный человек — бух! — и ты мертвяк: все механизмы внезапно отказали, вода в карбюраторе, мотор заглох, отвалились тормоза, дымятся шины, скрежет, стук — стоп, отъездились, у тебя секунда, ну, от силы, две, чтобы проорать небесам: «Эй, боженька, я уже иду!» Ужасно так околеть… Ладно, бурной жизни — бурная смерть, старик. А я… я протягиваю бармену через стойку по одной клеточке, ага? И если придется уйти в тот самый добрый мрак[11], отправлюсь туда покорно, тихонько, ага? И плевать я хотел на умника, который писал, что надо по-другому, понял? Он в могиле, давно уже рассыпался в прах, откуда ему знать? Может, когда окажусь там, ифриты наконец потеряют меня, если не забуду держать рот на замке. Оставят беднягу Билла в покое. Не желаю, чтобы меня продолжали трахать и после смерти, понял? Как ты себя защитишь в гробу? Подумай-ка, пораскинь мозгами! Хотел бы я добраться до того, кто придумал демонов, старик. И они еще называют меня чокнутым!

Мне не хотелось продолжать обсуждение неприятной темы.

Билл довез меня до логова Сейполта. Каждый раз, когда отправляюсь в город, сажусь в его машину. Безумие американца отвлекает от назойливой нормальности окружающего, железной упорядоченности жизни, в которой все расписано до мелочей. Ездить по здешнему раю для домохозяек вместе с Биллом — примерно то же, что носить в кармане кусочек Будайина; он — как баллон с кислородом, который цепляешь на себя, спускаясь в океанские глубины.

Особняк Сейполта располагался довольно далеко от центра, на южной окраине города, откуда можно разглядеть границу, за которой простиралось вечное царство пустыни, где гигантские дюны терпеливо ждали урочного часа, когда люди немного расслабятся и забудут о ненасытных соседях, чтобы похоронить нас под грудами пепла, под слоями пыли. Пески сгладят конфликты, сотрут плоды столетних усилий, съедят надежды. Как победоносная армия, обрушатся волна за волной и умиротворят навсегда. Когда-нибудь они поглотят нас, похоронят в своих глубинах. Придет вечная ночь… Но все это в будущем, урочный час еще не настал.

Сейполт следил, чтобы в его владениях поддерживался должный порядок, а наступление пустыни сдерживалось. Виллу окружали финиковые пальмы и сады, потому что здесь, в негостеприимном, мало пригодном для жизни месте, человек создал систему искусственного орошения. Крошечный оазис оделся зеленью и цветами, ветерок доносил пьянящее, пряное благоухание. Железные ворота периодически чинили, регулярно смазывали, они сверкали свежей краской; белоснежные стены сияли, словно дом только что построен; длинные, изогнутые подъездные аллеи разровнены и расчищены. Впечатляющее место, резиденция миллионера. Надежное убежище от моря песков, от вечного мрака, терпеливо ждущего своего часа.

Мотор нашей машины вульгарно тарахтел и булькал, а мой полоумный приятель бормотал и время от времени посмеивался. Я чувствовал себя маленьким нелепым человечком. Как я ни старался сохранять бесстрастность, здешнее великолепие подавляло… Что я скажу Сейполту? Такой, как он, обладает властью, а мне даже горсть песка не удержать, и тут не помогут никакие усилия и горячие молитвы.

Я попросил Билла подождать и следил за ним, пока не убедился, что одна из функционирующих клеток мозга удержала информацию. Потом вышел из такси и направился через ворота по усыпанной белой галькой подъездной дороге к парадному входу. Я давно знал, что Никки психопатка, а Билл совсем чокнутый; чем ближе я подходил к особняку немца, тем больше во мне крепла уверенность, что я тоже явно не в порядке.

Мои шаги сопровождались уютным поскрипыванием. Успокаивающие звуки… Интересно, почему люди не желают просто возвратиться к собственным истокам? Вот оно, подлинное обретение, величайший дар: находится там, где тебе предназначено свыше. Если повезет, когда-нибудь я найду свое особое, истинное место (иншалла)!

Массивная дверь из какого-то светлого дерева, с гигантскими шарнирами и железной решеткой, внушала невольное почтение. Не успел я дотронуться до медного молотка, как она распахнулась. Сверху вниз на меня смотрел высокий, стройный золотоволосый европеец. Глаза голубые, как у Билла (в отличие от безумного взора американца, взгляд, которым он меня окинул, принято называть «пронизывающим», и, клянусь бородой Пророка, я почувствовал себя пронзенным!), тонкий прямой нос с раздувающимися, как у жеребца, ноздрями, квадратная челюсть и тонкогубый рот, кажется, с рождения искаженный гримасой едва сдерживаемого брезгливого отвращения. Европеец произнес какую-то фразу на языке истинных арийцев.

Я покачал головой и сказал: «Анаа ля афхам», ухмыляясь как тупой феллах, за которого он явно меня принял.

Блондин потерял остатки терпения. Он попробовал заговорить по-английски. Я снова покачал головой и, подобострастно улыбаясь и извиняясь, наполнил его уши вязкой арабской речью. Видно было, что европеец не понимает ни слова и вряд ли продолжит попытки объясниться с аборигеном. Он уже собрался захлопнуть тяжелую дверь перед моим носом, но заметил машину Билла. Это заставило его задуматься. Я выглядел как типичный араб, а для такого как он все мы примерно одинаковы. Одним из главных отличительных признаков здешних недочеловеков является бедность. Однако грязный нищий дикарь в моем лице нанял такси, чтобы добраться до резиденции богатого и влиятельного белого господина. Подобное обстоятельство никак не укладывалось в обычную схему и повергло немца в легкое замешательство, что мешало ему сразу прогнать меня. Он ткнул пальцем в мою грудь и что-то пробормотал, очевидно: «Жди здесь». Я растянул рот до ушей, прикоснулся к сердцу и лбу и вознес хвалу Аллаху не менее четырех раз.

Минуту спустя он вернулся с пожилым слугой арабом. Они коротко переговорили о чем-то, затем старик повернулся ко мне, улыбнулся и приветствовал:

— Мир тебе!

— И с тобой да будет мир! — отозвался я. — О мой добрый сосед, скажи, человек, стоящий рядом с тобой — известный своими достоинствами, почтенный Люц Сейполт-паша?

Тот коротко рассмеялся:

— Ты ошибся, о мой племянник. Он всего лишь привратник, такой же слуга, как и я.

Я сильно сомневался в их равном положении. Блондинчик явно принадлежал к свите Сейполта, вывезенной из Германии.

— Клянусь честью, я глупец! — воскликнул я. — Я приехал, чтобы задать важный вопрос Его Превосходительству.

Арабские правила приветствия допускают сложную многоступенчатую лесть. Сейполт занимался каким-то не очень крупным бизнесом; я уже успел назвать его пашой (архаичный титул, используемый для восхвалений и приветствий) и Превосходительством (словно он посол). Слуга из местных хорошо понял, чего я хочу. Он повернулся к немцу и перевел наш разговор.

Теперь блондинчик выглядел совсем не радостно. Он пролаял короткую фразу. Старик обратился ко мне:

— Привратник Рейнхарт желает услышать твой вопрос.

Я ухмыльнулся, глядя прямо в глаза немцу:

— Я только разыскиваю свою сестру Никки, господин.

Араб пожал плечами и перевел мои слова. Рейнхарт моргнул и поднял было руку, но спохватился. Он сказал что-то старику, тот объявил:

— Здесь нет никого с таким именем. В нашем доме вообще нет женщин.

— Я уверен, что она у вас. Речь идет о семейной чести. — Я говорил угрожающим тоном; глаза слуги-араба удивленно расширились.

Рейнхарт не знал, что предпринять: то ли расквасить мне нос дверью и избавиться от назойливого посетителя, то ли переложить решение проблемы на плечи начальства. Я решил, что блондинчик трус, и оказался прав. Он не захотел брать на себя ответственность и препроводил меня внутрь, в прохладный, роскошно обставленный дом. Я был рад избавиться от палящих лучей солнца. Старик куда-то пропал, вернувшись к исполнению прямых обязанностей. Рейнхарт не удостоил меня ни словом, не взглядом; он просто шел впереди, а я следовал за ним. Мы добрались до еще одной массивной двери, вырезанной из прекрасного темного дерева. Рейнхарт постучал, раздался резкий грубый голос, привратник ответил. После небольшой паузы прозвучал приказ, Рейнхарт повернул ручку, приоткрыл дверь всего на несколько миллиметров и удалился. Я вошел в комнату, вновь преобразившись в тупогоараба, сложил ладони и несколько раз поклонился, приветствуя важного белого пашу.

— Я имею честь разговаривать с Его Превосходительством? — спросил я по-арабски.

«Его Превосходительство» оказался грузным, лысым человеком с тяжелыми чертами лица; я дал бы ему лет шестьдесят. В гладкий череп, блестящий от пота, воткнут модик и две-три училки. Он сидел за столом, заваленным бумагами, сжимая в одной руке телефон, в другой — большой, сверкающий голубоватой сталью игломет.

Сейполт улыбнулся.

— Окажи мне честь, пожалуйста, подойди поближе, — произнес он на безупречном арабском: очевидно, за него старалась языковая училка.

Я снова поклонился. Необходимо срочно что-то придумать, но мозг словно отключился. Иногда со мной такое происходит при виде оружия, направленного прямо в лоб.

— О почтенный, известный своими достоинствами господин мой, — начал я, — молю, прости меня за то, что я отвлек от важных дел такого…

— Оставь всю эту шелуху. Зачем пришел? Ты знаешь, кто я. Тебе известно, что мое время дорого стоит.

Я вытащил из сумки записку Никки и протянул ее Сейполту; думаю, он сам разберется.

Немец внимательно прочитал ее, потом опустил телефон, но, к сожалению, не игломет.

— Значит, ты Марид? — Он перестал улыбаться.

— Так меня назвала мама, — ответил я.

— Не надо строить из себя умника. Садись вот сюда. — Он махнул рукой, держащей оружие, в сторону стула. — Я кое-что слышал о тебе.

— От Никки?

Сейполт покачал головой:

— От разных людей в городе. Сам знаешь, как арабы обожают сплетничать.

Я улыбнулся:

— Не думал, что приобрел такую репутацию.

— Ну, радоваться тут особенно нечему, сынок. Теперь скажи мне, что дает тебе повод предполагать, что так называемая Никки, кем бы она ни была, находится здесь? Твое письмо?

— Я решил, что логично начать поиски с вашего дома. Если ее здесь нет, почему вы играете такую важную роль в ее планах?

Сейполт, казалось, искренне недоумевал.

— Не имею ни малейшего представления. Я говорю правду, Марид. Никогда не слышал о твоей девице, и мне она ни к чему. Прислуга подтвердит: уже много лет меня вообще не волнуют женщины.

— Никки — немного другой вариант, — заметил я. — То, что связывает ее со слабым полом, создано хирургами на каркасе мальчика. Может, именно это поддерживало ваш интерес столько лет…

Сейполт начал терять терпение.

— Буду краток, Одран. У меня попросту отсутствуют физические возможности для того, чтобы чувствовать влечение к кому-либо. Я больше не испытываю желания восстановить данные функции, так как обнаружил, что сейчас меня по-настоящему привлекает лишь бизнес. Ферштеен?

Я кивнул:

— Думаю, вы не позволите мне осмотреть ваш прекрасный уютный дом? Я не помешаю вашей работе, пройдусь тихо, как тушканчик.

— Нет, — сказал Сейполт злорадно. — Арабы — известные воришки. — По лицу его расползлась очень неприятная улыбка.

Меня не так-то легко спровоцировать; я сделал вид, что ничего не случилось.

— Могу я получить письмо обратно?

Сейполт безразлично пожал плечами.

Я подошел к столу, взял записку Никки и засунул обратно в сумку. Бросил взгляд на кипу документов.

— Импорт-экспорт?

Сейполт удивился.

— Да, — произнес он и опустил глаза на стопку накладных.

— Что-нибудь конкретное, или, как обычно, всякая всячина?

— Какая тебе, к черту, разница, чем я за… — Я подождал, пока он дойдет до середины своей гневной тирады, затем внезапно ударил левой рукой по его запястью, отбив в сторону дуло игломета, а правой хлестнул по пухлой белой физиономии. Потом попытался заставить его бросить оружие. Какое-то время мы безмолвно боролись; Сейполт продолжал сидеть, я возвышался над ним. Выгодная позиция и неожиданность нападения дали мне преимущество. Я резко вывернул кисть немца. Он захрипел, игломет вывалился из онемевших пальцев и упал на стол; свободной рукой я отшвырнул его в дальний угол комнаты.

Сейполт не пытался вернуть свою стальную игрушку.

— У меня имеются иные средства защиты, — сказал он тихо. — Есть сигнальное устройство, чтобы вызвать Рейнхарта и других.

— Не сомневаюсь, — произнес я, не ослабляя хватки. Маленький садистик, сидящий в темном уголке моей души, начал наслаждаться ситуацией. — Расскажи мне о Никки.

— Твоя девка сюда никогда не приходила, я ничего о ней не знаю, — сказал Сейполт. Ему уже было по-настоящему больно. — Пожалуйста, можешь приставить пушку к моему виску, драться со мной, с моими людьми, обшарить дом. Но, черт тебя возьми, я в жизни не встречал никакой Никки! Если ты вбил себе в голову, что я вру, все равно не поверишь ни единому слову, что бы я ни сказал. Теперь проверим, умный ты или дурак.

— По меньшей мере, еще четыре человека получили такое же письмо, — сказал я, будто размышлял вслух. — Два уже лежат в морге. Если мне не удастся найти здесь улики, может, лучше справится полиция?

— Отпусти руку, — произнес он повелительным ледяным тоном. Я разжал пальцы: зачем бесполезно напрягаться? — Давай, вызывай их! Пусть ищут. Пусть они тебя убедят. А когда уйдут ни с чем, я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще появился здесь. Если сию же секунду не покинешь мой кабинет, ты, некультурный идиот, другого шанса покончить дело миром не будет. Ферштеен?

«Некультурный идиот» — популярное в Будайине ругательство. В переводе оно звучит довольно глупо. Сомневаюсь, что подобное выражение имелось в словарном запасе училки, из которой Сейполт черпал сейчас знания арабского; удивительно, что такой человек за годы, проведенные среди нас, смог выучить именно эту фразу.

Я бросил взгляд на игломет, лежащий на ковре примерно в дюжине футов от меня. Надо бы забрать его, но не хочется поступать «некультурно». Однако подбирать и услужливо подавать оружие Сейполту я тоже не собирался; пусть блондинчик отрабатывает жалованье.

— Спасибо вам за все, — произнес я тепло и дружелюбно. Затем опять превратился в тупого араба, потрясенного оказанной ему честью. — Я твой должник, о обладатель многих достоинств! Да будут твои дни счастливыми, да проснешься ты завтра сильным и здоровым!

Сейполт пронзил меня полным ненависти взглядом. Я, пятясь, стал отступать, — не из-за боязни нападения, а просто утрируя традиционную манеру учтивого прощания, чтобы поиздеваться над ним. Когда добрался до двери и тихонько приоткрыл ее, передо мной снова возник Рейнхарт. Я ухмыльнулся и почтил его глубоким поклоном; он подтолкнул меня к выходу. По пути я замешкался, чтобы полюбоваться содержимым шкафов, где красовались разные редкостные произведения искусства: ацтекские фигурки, европейское стекло, хрусталь, русские иконы, обломки древнеегипетских и античных статуэток. Среди этого невероятного смешения стилей и эпох я заметил ничем не примечательное, простенькое серебряное колечко с лазуритом. Когда Никки играла своими золотистыми волосами, оно было у нее на пальце. Я хотел стянуть его, но не смог: Рейнхарт очень внимательно следил за мной.

На пороге я обернулся и начал произносить витиеватую формулу благодарности, но блондинчик не дал мне закончить: на сей раз арийский ублюдок с великим наслаждением захлопнул дверь так, что едва не расквасил мне нос. Погруженный в размышления, я зашагал по гальке, забрался в такси Билла.

— Поехали домой.

— Ха, — прорычал безумный американец. — Играй с болью, играй боль… Ему легко говорить, сукин ты сын, ему легко говорить. Вот она, лучшая в истории линия обороны, только и ждет, чтобы я подставил им маленькую розовую попку, понял? «Пожертвовать собой ради победы!» Я надеялся, что они попасуют немного и дадут мне отдохнуть; нет, ни фига! Квортербек-то оказался ифритом, только прикинулся человеком. Я его раскрыл, понял? Когда он подает, мяч всегда раскаленный, как уголь в печке! Что мне стоило сразу догадаться, просечь с самого начала? Огненные демоны! Понимаешь, немного горящей серы с дымом, и судья не замечает, что они пытаются сорвать лицевую маску. Ифриты всегда обманывают. Ифриты хотят, чтобы ты знал, что случится после смерти, когда они смогут делать с тобой все, что заблагорассудится. Им нравится забавляться с мозгом. Ифриты… Весь вечер одни бланжировки. Печет, как в аду.

— Поедем домой, Билл, — произнес я погромче. Тот повернулся, окинул меня взглядом.

— Тебе легко говорить, — пробормотал он наконец; старенькое такси тронулось с места.

По пути в Будайин я позвонил лейтенанту Оккингу и рассказал о Сейполте и записке Никки. По-моему, информация не очень его заинтересовала.

— Немец — ноль без палочки, пустышка, — сказал он. — Богатая пустышка из Нового Рейха.

— Никки была очень напугана.

— Наверняка, она наврала о том, куда хочет уйти. Уж не знаю, зачем. А когда все пошло не так, как она планировала, попыталась рассказать тебе правду. Ну, а тот, с кем она спуталась, прервал разговор. — Здесь Оккинг, наверное, пожал плечами. — Никки сделала большую глупость, Марид. Очевидно, ей пришлось плохо, но Сейполт тут ни при чем.

— Возможно, немец действительно богатая пустышка, — ответил я мрачно, — но он умеет очень хорошо врать при допросе с пристрастием. Что-нибудь прорисовывается с делом Деви? Как думаешь, оно имеет отношение к смерти Тамико?

— Скорее всего, никакой связи нет, дружок, как бы ты с твоими блатными коллегами ни старался ее придумать. Черные Вдовы просто принадлежат к типу людей, которых, как правило, убивают. Они ежедневно напрашиваются на это, и рано или поздно кто-нибудь решает их уважить. То, что двух Сестер прикончили почти одновременно, — обычное совпадение.

— Какие улики ты нашел в квартире Деви?

Оккинг долго не отвечал. Потом сказал:

— Черт возьми, Одран, ни с того ни с сего у меня появился новый напарник? Что ты о себе возомнил? Ты что, допрашиваешь меня? Как будто не знаешь, что я не могу обсуждать с тобой результаты расследования, даже если вдруг захочу, а такое бредовое желание мне и в голову не приходило. Пошел к своей матери, Марид. Ты приносишь несчастье.

Я сунул телефон в сумку и закрыл глаза. Поездка была долгой, пыльной и душной. Я бы добавил — тихой и комфортабельной, если бы не бесконечное бормотание Билла и прединфарктное состояние его такси. Я размышлял о Сейполте и Рейнхарте, Никки и Сестрах, неизвестном убийце Деви, о маньяке, замучившем Тамико… Никакой логики; нет даже намека на причину и цель преступлений.

Именно это пытался только что втолковать мне Оккинг: события последних дней выглядят хаотичным нагромождением жестокостей, потому что так оно и есть! Нельзя найти мотив для немотивированного убийства. До меня вдруг дошло реальное значение в нашей жизни бессмысленного насилия, среди которого я существую, составляющего неотъемлемую часть быта. Я игнорировал его, воображая, что у меня природный иммунитет. Мой разум вопреки логике пытался объединить никак не связанные между собой события, составить из них общую картину, — словно увидеть в рассыпанных по небу звездах очертания мифических животных и воинов. Бессмысленное, дурацкое занятие; но человеческий мозг ищет причину любого явления. Он жаждет упорядочить все и вся, и только сильнодействующее зелье типа РПМ или соннеина способно унять или, по крайней мере, немного отвлечь серые клетки.

Кстати, отличная идея! Я вытащил коробочку с пилюльками и проглотил четыре «солнышка». Биллу я не стал предлагать: он получил за свое удовольствие авансом и не нуждался в дополнительных развлечениях.

Я велел безумному американцу остановить машину у Восточных ворот. Плата за проезд составила тридцать киамов, я дал ему сорок. Он долго не отрываясь смотрел на деньги, пока я не засунул хрустики в карман его куртки. Билл поднял на меня взгляд, прищурился, словно впервые увидел.

— Тебе легко говорить, — прошептал он.

Я хотел выяснить еще кое-что и сразу отправился на Четвертую улицу в магазин, торгующий модиками (улично-жаргонное — модшоп). Им владела чудная, вечно дергающаяся старуха, которая одной из первых вставила в свою башку розетку. Думаю, хирурги, промахнулись на миллиметр-другой — она всегда возбуждала горячее желание поскорее убраться подальше от нее. Лайла не могла ни с кем говорить не скуля и не хныкая: пожилая дама склоняла голову набок и смотрела на собеседника так, словно она — маленькая улитка в саду, а он вот-вот на нее наступит. Иногда очень хотелось сделать это, но старуха была слишком шустрой… Вот вам ее портрет: длинные нечесаные белые волосы, густые седые брови, бескровная сморщенная полоска губ, зубы давно покинули насиженные места; кожа почти черная, сухая и будто покрытая коростой, длинные скрюченные пальцы идеально соответствуют расхожим представлениям о ведьмах. На башке у нее круглые сутки красовался какой-нибудь модик, но ее собственная яркая личность — к слову сказать, не очень приятная, — пробивалась сквозь любые искусственные преграды. Не знаю, то ли модик воздействовал не на те участки мозга или влиял недостаточно сильно, то ли он охватывал меньше серых клеточек, чем положено, но факт остается фактом. Получалась нелепая и одновременно довольно забавная картина: Дженис Джоплин[12] с вкраплениями характера Лайлы, маркиза Жозефина Кеннеди, то и дело разражавшаяся совсем нехарактерными для изысканной леди гнусавыми взвизгами-всхлипами. Что ж, модшоп принадлежит Лайле, и тот, кто не в силах ее выносить, просто делает покупки в другом месте.

Я пошел к Лайле, потому что хозяйка любезно позволяла мне использовать любые поступавшие в ее заведение модики и училки, вставляя их в собственную розетку. Когда срочно требовалось обогатиться знаниями, я всегда отправлялся к Лайле, каждый раз надеясь, что, пройдя через ее мозг, искомые сведения не исказятся настолько, чтобы стать причиной моей преждевременной смерти.

Сегодня вечером она решила побыть собой и носила лишь училки по ведению документации и учетно-хозяйственной работе. Боже мой, значит, уже прошел год: как незаметно летит время для усердных пользователей пилюлек вроде меня!

— Лайла, — произнес я негромко.

Она так похожа на ведьму из «Белоснежки и семи гномов», что трудно подобрать подходящие слова для разговора: Лайла принадлежит к тому типу людей, с которыми избегают вести задушевные беседы, даже если нуждаются в помощи.

Она оторвала взгляд от накладных, но губы еще беззвучно шевелились, а стимулируемый училкой мозг продолжал подсчитывать, проверять, перепроверять… Наконец она кивнула.

— Что ты знаешь о Джеймсе Бонде? — спросил я.

Лайла отложила микрокалькулятор и выключила его, потом несколько секунд молча меня разглядывала. Глаза ее сначала расширились, потом сузились до узких щелочек. Наконец, она с трудом проскулила:

— Марид!

— Что ты знаешь о Джеймсе Бонде?

— Фильмы, книги; эскапистская литература двадцатого века, с помощью которой находила выход жажда силы и власти. Супер-шпионы, секретные службы, в общем, приключения подобного рода… Он неотразим; ни одна женщина не способна устоять перед Бондом. Хочешь стать неотразимым, Марид? — призывно проскулила она.

— Спасибо, я стараюсь обходится собственными возможностями. Просто вспомни, покупал кто-нибудь у тебя в последнее время его модик?

— Нет, могу сказать тебе совершенно точно. Я давненько не получала такого товара. Образ тайного агента с правом на убийство безнадежно устарел, Марид. Люди ищут чего-то новенького. Рыцарь плаща и кинжала не очень подходящая личность для интересного времяпрепровождения… — Она умолкла. Губы снова зашевелились, словно она пережевывала цифры доходов и расходов.

Я знал, кто такой Бонд, потому что читал книги Флеминга, — да, да, настоящие, с бумажными листами и переплетом. Ну, по крайней мере, четыре-пять его романов. Бонд — часть американо-европейской мифологической традиции, вроде Тарзана или Джонни Карсона.

Жаль, что у Лайлы не нашлось его модика: он помог бы мне понять ход мыслей убийцы. Я потряс головой: снова что-то не давало покоя, словно щекотало мозг…

Выходя из модшопа, я невольно бросил взгляд на 3-D рекламу рядом с витриной. Невозможно просто пройти мимо — два с лишним метра экрана заполняла собой Хони Пилар. Она была абсолютно обнаженной: для такой женщины это самый естественный способ показываться на людях. Она скользила изящными нежными руками по самому сексуальному телу в мире. Гигантская Хони совсем по-девичьи потрясла головой, чтобы убрать пряди золотистых волос с прозрачных изумрудных глаз, и пристально посмотрела на меня. Провела влажным розовым языком по неестественно пухлым, словно набухшим от страсти, губам.

Забыв обо всем на свете, я застыл на месте, задрав голову. Как раз на такую реакцию и рассчитывают создатели 3-D порнухи, а они зря деньги не получают. Какая-то часть моего мозга сознавала, что другие мужчины и женщины тоже остановились, выбросили заботы из головы, и не отрываются от экрана. И тут Хони заговорила. Ее голос, чью магию электроника многократно усилила, чтобы заставить дрожать в лихорадке страсти мое и так уже томимое желанием тело, воскресил давным-давно забытые тайные мечты подростка. Во рту пересохло, сердце колотилось как бешеное.

Она рекламировала свое очередное воплощение, тот самый товар, который предложила мне обновить Чирига. Если я куплю его для Ясмин…

«Мой модик далёко-далёко…» — выдохнула Хони Пилар, а тем временем ее руки медленно скользили по упругим яблокам великолепных грудей…

«Мой модик уплыл за моря». — Она сжала соски, ущипнула их, пальцы опустились ниже, прошлись по нежной коже на склонах вздымающихся холмов плоти, и продолжали путешествовать по телу…

«Вот кто-то ласкает мой модик». — Огненно-красные ногти коснулись гладкого живота, пока еще не насытившись, продолжая поиски центра наслаждения…

«Я чувствую — любят меня!» — Ее глаза полузакрыты в экстазе; слова перешли в мучительно-сладкий стон — мольбу о том, чтобы испытанное удовольствие повторилось, повторилось снова и снова… В миг, когда ее руки наконец-то нашли желанную цель, исчезнув между золотистых загорелых ляжек, она умоляла меня, и только меня, подарить ей счастье.

Изображение медленно погасло, затем энергичный женский голос перекрыл монотонное чтение данных о производителе и стоимости изделия: «Еще не попробовали личностные модули-стимуляторы? До сих пор удовлетворяетесь 3-D порнухой?

Давайте начистоту: если использовать резинку — все равно что целовать собственную сестру, то смотреть 3-D порнуху — целовать изображение сестры! Зачем разглядывать картинку Хони Пилар, если, купив ее новый модик, можно затрахать до полусмерти живую богиню любви, и делать это снова и снова, пока есть желание! Смелее! Подарите подружке или дружку новый модик Хони Пилар уже сегодня! Личностные модули-стимуляторы продаются только по ценам новинок».

Голос замолк; я перевел дыхание и вернулся к реальности. Другие прохожие, освобожденные от чар рекламного ролика, неуверенно оглядываясь, разошлись по своим делам. Я зашагал по направлению к Улице. Сначала мои мысли целиком поглотила Хони Пилар, потом модик, который, как только выдастся возможность, я обязательно подарю Ясмин (повод найдется, а если нет, то придумаю!). Наконец принялся размышлять о том, что давно уже не давало мне покоя. Эта мысль впервые мелькнула у меня в голове еще в чиригином клубе во время разговора с Оккингом об убийстве; сегодня догадка превратилась в уверенность.

Тот, кто просто захочет устроить себе маленький праздник, наделав несколько трупов, не выберет модик Бонда. Нет, агент 007 чересчур специфичен и стерилен, у него слишком узкая «специализация». Он не получал удовольствие от убийства. Психопат, решивший использовать личностный модуль, чтобы тот помог ему испытать максимальное удовлетворение, возьмет кого-нибудь из доброй дюжины темных личностей, имевшихся в широкой продаже. Вдобавок, существует черный рынок, на котором предлагаются самоделки, недоступные посетителям модшопов; выложив немалую пачку хрустиков, раздобудешь кого угодно, хоть Джека Потрошителя! Там есть персонажи 3-D фильмов и книг, а также реальные личности в записях, сделанных прямо с их мозга, или искусно реконструированные специалистами. Когда я думаю о дегенератах-пользователях нелегалок и паразитирующем на них большом подпольном бизнесе, который выпускает из своих зловещих лабораторий Чарльзов Мэнсонов, вампиров Носферату или, скажем, Гиммлеров, меня просто кидает в дрожь[13].

Человек, нацепивший модуль агента 007, преследовал совсем иную цель, отлично зная, что особой радости от его применения не получит.

Нет, псевдо-Бонд вовсе не стремился к запретным наслаждениям. Он не маньяк-извращенец, а, скорее, хладнокровный исполнитель, ликвидировавший намеченный к уничтожению объект.

Смерть Деви — и, конечно, русского! — не дело рук какого-нибудь нового Потрошителя, безумца, наводящего ужас на обитателей трущоб и притонов. Оба преступления были заранее продуманными убийствами. Политическими убийствами.

Лейтенант не станет слушать подобные рассуждения без серьезных доказательств. Я и сам не до конца разобрался, что к чему. Какая связь может существовать между неким Богатыревым, мелким функционером небольшого слабого восточноевропейского царства, и Деви, одной из печально знаменитых в Будайине Черных Вдов? Их миры никак не пересекались.

Требовалась дополнительная информация, но неясно, где ее искать… Тут я очнулся от напряженных размышлений. Куда же я шел? Ну конечно, в квартиру Деви. Люди Оккинга наверное до сих пор прочесывают там каждый миллиметр в поисках следов, а у здания протянуты ленты с надписями «Проход запрещен». Там всюду расставлены фараоны. Там…

…никого и ничего нет! Ни ограждений, ни оцепления, вообще ни одного полицейского. В ее комнате горит свет. Я подошел к зеленым ставням, закрывавшим смотровое окошко в двери. Теперь они были распахнуты; с того места, где я стоял, хорошо просматривалось бывшее пристанище Деви. Немолодой араб, стоя на коленях, красил стену. Мы приветствовали друг друга, и он пожелал узнать, не хочу ли я снять помещение: дня через два ремонт закончится. Вот и все почести, которых посмертно удостоилась Сестра Черной Вдовы. Вот и все, что сделал Оккинг для поимки убийцы. Деви, как и Тамико до нее, не стоила того, чтобы ради нее болела голова у власть предержащих. И та, и другая плохо выполняли обязанности граждан своей страны; они не заслужили правосудия.

Я огляделся. Здания на стороне, где обитала Деви, совершенно одинаковы: низенькие, с побеленными стенами, плоскими крышами, зелеными дверьми и окнами со ставнями того же цвета. Где тут укрыться Бонду? Он мог пробраться в квартиру жертвы, спрятаться и ждать, когда она вернется с работы, либо подстерегать где-то поблизости. Я пересек древнюю, вымощенную булыжником улицу. Здесь у некоторых строений имелись низкие крылечки с железными перилами. Подойдя к дому напротив жилья Деви, я примостился на верхней ступеньке и огляделся. На земле, прямо под ногами, справа от лестницы валялось несколько окурков. Кто-то сидел тут до меня и дымил; может, местный, а может и чужак. Я опустился на корточки и стал их разглядывать. Вокруг фильтра у каждого блестели три золотых ободка.

В книгах о Джеймсе Бонде говорилось, что он употреблял сигареты, сделанные специально по его заказу из табака какого-то особого сорта, причем на них наносились именно те обозначения, которые я только что обнаружил. Убийца серьезно отнесся к делу: использовал древний пистолет небольшого калибра, очевидно «Вальтер-ППК», в точности как персонаж Флеминга. Я вспомнил, что агент 007 держал курево в портсигаре из оружейной стали, куда вмещалось пятьдесят штук; интересно, сделал его подражатель себе такой же?

Я сунул улики в сумку. Оккингу требует доказательств. Теперь они у меня имеются. Конечно, не факт, что лейтенант сразу со мной согласится. Я взглянул на небо: уже поздно, скоро стемнеет. Сегодня ночью мы не увидим луны. Тоненький, девственно-нежный серпик появится только завтра, возвестив начало священного месяца рамадан, и накопившееся за светлое время суток лихорадочное возбуждение жителей Будайина перейдет в настоящую истерику. Зато днем в период поста здесь у нас царит тишина. Мертвая тишина. Мертвая… Я тихонько рассмеялся, пробираясь по узкой улочке к бару Френчи Бенуа. Трупов я уже навидался вдоволь, и возможность немного расслабиться в атмосфере покоя и умиротворения казалась ужасно привлекательной.

Каким же я был дураком…

7

«Бисмиллях ар-Рахман ар-Рахим… Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.

Этот пост в месяц рамадан, когда ниспослан был Коран, указание правой стези для людей и ясное доказательство сей стези, различающее истину и ложь. И кто из вас у себя дома в месяц рамадан, пусть постится в этот месяц. А если кто болен или в пути, то пусть постится несколько дней иных. Желает Аллах для вас облегчения, а не затруднения. Соблюдите полное количество дней и скажите: „Аллах велик“ — за то, что он указал вам правую стезю. Может, будете вы благодарными».[14]

Это сто восемьдесят пятый аят второй суры Благородного Корана «аль-Бакара» — «Корова». Посланец Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, указал нам блюсти пост в священный период рамадана, девятого лунного месяца по арабскому календарю, что является одним из пяти столпов веры.

До его завершения правоверные обязаны воздерживаться от еды, питья и курения от зари до захода солнца. Полиция и религиозные лидеры строго следят за тем, чтобы даже такие, как я, мягко говоря, пренебрегающие своими духовными обязанностями люди, не смели нарушать запрет. Ночные клубы и бары, вместе с кафе и ресторанами, закрыты в светлое время суток. Нельзя даже выпить глоток воды[15], пока не наступит полночь. Когда же наконец на землю опускается темнота и приходит время дозволенной трапезы, мусульмане начинают пировать и веселиться. Атмосфера, царящая везде, такова, что даже добропорядочные жители других частей города, которые благоразумно избегают заглядывать в наш квартал в течение года, могут без опаски прийти в Будайин и расслабиться в уютном кафе.

В течение целого месяца в мусульманском мире ночь полностью заменит день: все перевернется с ног на голову, за исключением неизменного пятикратного намаза. Молиться необходимо как обычно, поэтому правоверный встает на рассвете, дабы исполнить свой долг, но пост не прерывает. Иногда его босс разрешает ему сходить домой ближе к вечеру и пару часов вздремнуть, чтобы хоть как-то компенсировать ночное бдение, когда мусульмане наслаждаются тем, что запрещено им после восхода солнца.

Во многих отношениях ислам — красивое и элегантное духовное учение; но, увы, общая черта религий в том, что они уделяют куда больше внимания необходимости соблюдения разных ритуалов и предписаний, чем облегчению жизни верующих. Рамадан часто крайне затрудняет существование грешникам и нечестивцам нашего квартала.

Однако некоторые проблемы упрощаются. Скажем, я слегка изменил расписание, передвинув исполнение намеченного на несколько часов вперед, и мои интересы совершенно не пострадали. Точно так же поступили и владельцы ночных клубов. Конечно, имей я неотложные дела днем, к примеру, обязанность регулярно поворачиваться лицом к Мекке и возносить молитву, мне пришлось бы намного труднее.

Итак, в первую среду рамадана, успешно адаптировавшись в новых условиях, я сидел за столиком маленького заведения на Двенадцатой улице с изящным названием «Кафе Солас». Уже почти наступила ночь; я играл в карты с тремя парнями, опустошая миниатюрные чашки густого кофе без сахара и лакомясь кусочками пахлавы. Мое времяпровождение заставляло Ясмин изнывать от злобной зависти. Ведь ей сейчас приходится зарабатывать хрустики в заведении Френчи, и очаровывать клиентов, повиливая хорошенькой маленькой попкой, чтобы те покупали ей шампанское. Моя девочка трудилась, а я кушал сладости и развлекался. Лично мне казалось вполне нормальным, что я использую предоставившуюся возможность расслабиться, когда Ясмин вынуждена отдавать своему ремеслу десять долгих часов молодой жизни. Я считаю такой расклад естественным порядком вещей.

Мои приятели составляли довольно разношерстную компанию. Махмуд — перв; он ниже меня, но шире в плечах и бедрах. Эта бывшая девочка стала мальчиком пять-шесть лет назад. Ей даже пришлось немного поработать у Джо-Мамы. Сейчас Махмуд жил с настоящей фемой, промышляющей в том же баре. Интересное совпадение…

Жак марокканский христианин, убежденный гетеросек, твердо верил в то, что считаясь на три четверти европейцем (тем самым переплюнув меня на целого предка!), имеет право на особое отношение окружающих, и вел себя соответственно. Он не пользовался всеобщим уважением и любовью: всякий раз, когда намечались разные празднования или вечеринки, Жак узнавал о них с небольшим опозданием. Однако его неизменно приглашали поучаствовать в карточных играх: если уж кто-то должен проигрывать, пусть это будет гяур-христианин.

Сайед «Полу-хадж» — высокий, хорошо сложенный, довольно состоятельный парень и убежденный гомосек: он умер бы от стыда, показавшись на публике в обществе женщины, неважно, фемы или обрезка. Сайеда прозвали «Полу-хаджем» неспроста. Он такой пустоголовый, что, приступая к любому делу, обязательно забудет о нем, не дойдя и до середины, загоревшись парочкой других идей. Хаджи — почетный титул, который человек получает, совершив паломничество в Мекку, составляющее один из столпов ислама. Несколько лет назад наш Сайед действительно решил отправиться в священный город, преодолел восемьсот с лишним километров, но неожиданно повернул назад, ибо в голову ему вдруг пришла блестящая мысль о том, как провернуть беспроигрышную финансовую операцию; увы, суть ее он забыл по пути домой… Сайед немного старше меня, он щеголяет тщательно подстриженными усиками, которыми страшно гордится. Не могу понять, почему: никогда не считал растительность на лице большим достижением, если, конечно, вы не начинали свою жизнь как Махмуд. То есть девочкой.

Все трое вставили розетки в мозг. Сайед нацепил модик и две училки. Он носил абстрактно-личностную программу, которая содержала запись не какого-то конкретного человека, а просто определенного характера. Сегодня Сайед решил побыть «крутым парнем» — сильным, немногословным, сдержанным и жестким. К счастью, ни одна из училок не наделила его умением играть как следует. Они с Жаком постепенно обогащали Махмуда и меня.

Эту колоритную троицу бездельников я считал своими лучшими друзьями (среди мужчин). Сколько времени мы приятно провели за картами; сколько дней (или — как сейчас — ночей) просидели, болтая и попивая кофе за уютным столиком… У меня два главных источника информации в Будайине — девочки из ночных клубов и мои приятели, Махмуд, Сайед и Жак. Обычно одна версия происшествия разительно отличается от другой, та от третьей, и далее до бесконечности… Потому-то я и взял себе за правило выслушивать как можно больше разных вариантов, чтобы потом свести их в нечто единое. Зернышко правды прячется в каждом из рассказов; важно извлечь его из словесной шелухи.

Большая часть выигрыша досталась мне, остальное — Махмуду. Жак отчаялся и был готов выйти из игры. Мне захотелось поесть более основательно, Полу-хадж поддержал меня. Мы уже собрались оставить «Солас», чтобы подкрепиться где-нибудь в другом месте, но тут к нашему столику подлетел запыхавшийся Фуад. Это кривоногий, нелепый отпрыск верблюда, которого люди называют (кроме массы других эпитетов) «Фуад иль-Манхус», то есть «Фуад — вечный неудачник». Я сразу почувствовал, что поход в ресторан придется отложить. Выражение лица несчастного подсказывало, что вместо лакомых яств нас ожидает небольшое приключение.

— Хвала Аллаху, что я застал вас всех здесь, — выдохнул он, жадно ощупывая каждого глазами.

— Иди с Богом, брат мой, — брюзгливо посоветовал Жак. — Взгляни, вот Он шествует, направляясь к северной стене! Поспеши!

Фуад проигнорировал христианина.

— Мне нужна помощь, — сказал он жалобно. Пожалуй, даже жалобней, чем обычно. На голову бедняги постоянно сваливались небольшие напасти, но сейчас он казался по-настоящему расстроенным.

— Что стряслось, Фуад? — спросил я. Он благодарно посмотрел на меня, словно потерявшийся ребенок, на которого обратили внимание.

— Одна черномазая сука стянула у меня тридцатку.

Я оглядел приятелей. Полу-хадж красноречиво возвел очи к потолку, Махмуд ухмылялся, как сытая гиена, Жак, казалось, вот-вот потеряет терпение.

— Черномазые суки, кажется, проделывают с тобой такое с завидной регулярностью, а, Фуад? — сказал Махмуд.

— Ничего подобного, — ответил тот, сделав жалкую попытку защититься.

— Ну, что на этот раз? — спросил Жак презрительно. — Где? Мы ее знаем?

— Новенькая.

— Опять новенькая, Фуад! — заметил я.

— Она нанялась в «Красный фонарь».

— А я думал, тебе запретили там показываться, — сказал Махмуд.

— Да, правда. Фатима до сих пор не разрешает мне покупать выпивку, но теперь я работаю у нее уборщиком и постоянно торчу там. Я больше не живу в магазине Хассана: он пускал меня на ночь на склад, но у Фатимы можно спать под стойкой!

— Значит, она не дает тебе пропустить стаканчик-другой в ее заведении, но зато позволяет выносить мусор, верно?

— Ну да! И еще подметать и чистить зеркала!

Махмуд с глубокомысленным видом кивнул:

— Я всегда говорил, что у Фатимы слишком доброе сердце, — произнес он, сохраняя серьезное выражение на лице. — Вы свидетели.

— Ну так что у тебя случилось? — спросил я, потеряв наконец терпение.

Ненавижу манеру Фуада полчаса ходить вокруг да около и мямлить разную ерунду.

— Понимаешь, я был в «Красном фонаре», и Фатима велела принести еще пару бутылок «Джонни Уокера», я вернулся сказать Насиру, и он мне их выдал, и я принес Фатиме, и она поставила их под стойку. А потом я спросил: «Что мне теперь делать?» — а она говорит: «Сядь, попей содовой», а я сказал: «Я просто посижу немного, хорошо?», и она ответила: «Хорошо», и тогда я занял место возле стойки и стал смотреть на людей, и тут подошла… подошла девушка, и села рядом…

— Чернокожая девушка? — уточнил Полу-хадж.

— Ага…

Полу-хадж значительно посмотрел на меня и сказал:

— В таких делах я всегда демонстрирую особую проницательность.

Я рассмеялся. Фуад продолжил:

— Ага. Ну так вот, чернокожая девушка оказалась настоящей красоткой, я никогда ее не видел раньше, и она объяснила, что только первую ночь работает у Фатимы, и я ей рассказал, что тут довольно грубые люди, и лучше быть настороже из-за кучи народа, которая набивается в бар по вечерам, и она сказала, что очень-очень благодарна за мой совет, потому что городские все бесчувственные и холодные и думают только о себе, а я не такой, и еще сказала, что ей очень приятно познакомиться с парнем вроде меня. Она меня поцеловала в щеку и позволила обнять за талию, а потом начала… начала…

— Начала тебя щупать, — помог ему Жак. Фуад сразу стал пунцовым.

— Она спросила: «Можно мне заказать что-нибудь выпить?», а я сказал, что денег у меня в обрез — только чтобы протянуть две недели, и тогда она спросила: «Ну а сколько?», и я ответил, что не знаю точно. Тогда девушка сказала, что, дескать, она уверена, на одну выпивку для нее у меня точно хватит, а я ответил: «Давай так: если у меня сейчас окажется больше тридцатки, то куплю, а если меньше — нет», и она сказала, давай, так будет по-честному, и я вынул деньги; угадайте-ка, что случилось? У меня оказалось тридцать киамов, ни больше, ни меньше, а мы не договаривались, что делать, если ровно тридцать! И тогда она сказала, что, дескать, все в порядке, я не должен ничего покупать для нее. Я подумал, что она поступила очень порядочно. И пока мы сидели рядом, она постоянно меня целовала, обнимала и… и трогала, и я решил, что здорово ей понравился. Угадайте-ка, что случилось потом?

— Она стянула деньги, — сказал Махмуд. — Девка заставила тебя вытащить и пересчитать хрустики, чтобы узнать, где ты их держишь.

— Я понял, что произошло, только когда решил заказать что-нибудь покушать, но было уже поздно. Ни гроша не осталось, она залезла мне в карман и просто их своровала.

— Тебя ведь обчищали и раньше, — сказал я. — Ты не мог не знать, что она собирается сделать. Я думаю, тебе нравится, когда тебя обкрадывают. Ты от такого тащишься.

— Неправда, — защищался обиженный Богом Фуад. — Я просто решил, что приглянулся ей, и она мне тоже очень понравилась, и я подумал, может, позднее приглашу ее, и все такое, ну, после работы… Потом увидел, что денег нет, и понял, что виновата девушка. Я не дурак: знаю, что дважды два — четыре!

Мы одновременно кивнули, не говоря ни слова.

— Я сказал Фатиме, но она не стала ничего делать, и тогда я пошел к Жоа (так она себя называет, но имя не настоящее, она сама мне сказала), и она здорово разозлилась, и говорит: «Я в жизни ничего не украла!» Я сказал: «Но я знаю, что ты виновата», а она сердилась все сильнее и сильнее, потом вдруг вытащила из сумочки бритву, и тогда Фатима ей сказала: «Ну-ка, положи обратно, жалкий ишак того не стоит, нашла с кем связываться!» Но Жоа еще здорово злилась и стала наступать на меня со своей бритвой, и тогда я убежал оттуда и стал везде разыскивать вас, ребята.

Жак в изнеможении прикрыл глаза и потер веки.

— Сейчас угадаю: ты хочешь, чтобы мы заставили ее вернуть тридцать киамов. Какого черта мы обязаны помогать тебе, Фуад? Ты идиот, олигофрен. По-твоему, мы должны сейчас идти разбираться с психованной вопящей дикаркой, которая размахивает лезвием направо-налево, только потому, что ты не способен сам о себе позаботиться, да?

— Не пытайся объяснить ему, Жак, — сказал Махмуд. — Бесполезно: все равно, что стараться прошибить стену лбом! — На самом деле он употребил арабский эквивалент этого выражения «Ты говоришь повернувшись к востоку, он отвечает повернувшись к западу», что очень образно и точно выражает суть того, что происходило с Фуадом иль-Манхусом.

Однако Полу-хадж сегодня нацепил модик, превративший моего приятеля в героя пустынных улиц, человека действия, крутого и неустрашимого, как шериф в вестернах янки. Он покрутил усы и продемонстрировал потрясенному Фуаду ухмылку Одинокого Волка Сайеда.

— О'кей, парень, пошли. Покажешь мне твою Жоа.

— Ой, спасибо, спасибо тебе, Сайед. — Фуад суетился вокруг своего защитника и по-собачьи заглядывал в глаза. — Я хочу сказать… понимаешь, у меня не осталось ни гроша, она стянула последние деньги, то, что я накопил на…

— О Господи, хватит, заткнись, — сказал Жак. Мы встали и последовали за ними к «Красному фонарю». Я покачал головой: мне вовсе не хотелось быть втянутым, но ничего другого не оставалось. Ненавижу обедать в одиночестве! Терпение: потом мы вместе отправимся в «Кафе де ля Фи Бланш» и плотно перекусим. За исключением обиженного Богом, конечно. А пока я подкрепился парой треугольников.

У «Красного фонаря» дурная репутация, и каждый, кто решился навестить заведение, знает, что он рискует; если вас здесь ограбили или немного помяли, трудно найти сочувствующих. В полиции намекнут, что только дурак мог притащиться в такое место; фараоны просто рассмеются тебе в лицо, если обратишься к ним за помощью. Фатиму и Насира волнует только одно: сколько навара они получат с каждой проданной бутылки спиртного и как много их девочки вытянут из посетителей, выставив клиента на шампанское. Им совершенно наплевать, что делают шлюхи после того, как обогатили хозяев на несколько киамов. Хороший пример свободного предпринимательства и частной инициативы в чистейшем, не сдерживаемом никакими рамками виде.

Я очень не хотел появляться в баре, потому что плохо ладил с хозяевами заведения, и зашел внутрь последним. Мы выбрали столик подальше от стойки. Владельцам «Фонаря», как и Чири, нравится полумрак. Ноздри забивал резкий неприятный запах пролитого пива. На сцене извивалась рыжеволосая девица с топорным лицом и миниатюрным телом. Если сосредоточиться на том, что ниже шеи, впечатление очень неплохое. В основном она стремилась отвлечь зрителей от ее недостатков, сконцентрировав их внимание на многочисленных достоинствах. Да, вспомнил: это Фания. Ее еще прозвали «Полотер», потому что она обычно демонстрирует собственные прелести на сцене в горизонтальном положении, а не стоя, как принято у большинства танцовщиц.

Ночь только начиналась, так что мы заказали по кружке пива, однако Полу-хадж, подстрекаемый своим лихим модиком, потребовал еще и виски. Никто не потрудился спросить томящегося от жажды Фуада, хочет ли страдалец чего-нибудь выпить.

— Смотрите, она вон там, — сообщил он очень громким шепотом, указывая на коротконогую, довольно простенькую шлюху, обрабатывающую клиента-европейца, облаченного в костюм.

— Но девка не фема, — сказал Махмуд. — Фуад, она гетеросек.

— Ты думаешь, я не отличу мальчика от девочки? — взвился тот. Никто не захотел обсуждать подобный вопрос; лично я посчитал, то здесь слишком темно, чтобы сказать точно. Когда разгляжу Жоа получше, выясню, к какой разновидности она относится.

Сайед не подождал даже, пока принесут выпивку. Он поднялся и подошел к обидчице своего подопечного особой походкой супермена, напоминающей ритуальный танец, где каждое движение что-то сообщает зрителям. Полу-хадж как бы говорил окружающим: «Никто никогда не сможет со мной справиться, потому что на самом деле я не Сайед, а Аттила, неистовый гунн, а вы, черви несчастные, лучше не попадайтесь под ноги, а то раздавлю ненароком!» Полу-хадж завязал разговор с Жоа; они стояли далеко, я не разобрал ни слова, да, честно говоря, и не хотел. Фуад плелся следом за новоприобретенным защитником, как ягненок за пастухом, то и дело пронзительно пища что-то резким голосом, неистово поддерживая требования Сайеда и так же горячо отвергая версию шлюхи.

— Я в глаза не видела хрустиков этой макаки, — заявила Жоа.

— Деньги у нее, деньги у нее, посмотрите в сумочке, они внутри! — скрипел обойденный судьбой.

— Там намного больше тридцатки, несчастный ублюдок! — завопила шлюха. — Попробуй докажи, какие из них твои!

Страсти быстро накалялись. Полу-хадж сообразил отослать Фуада к нашему столику, но Жоа погналась за обиженным Богом, пихая его в спину и выкрикивая разные ругательства. Мне показалось, что несчастный вот-вот расплачется. Сайед попытался оттолкнуть Жоа, и она яростно набросилась на него.

— Вот придетмой парень, он тебе из задницы дуршлаг сделает!

Полу-хадж продемонстрировал ей свою коронную суперменскую усмешку.

— Когда появится, мы с ним разберемся, — произнес он спокойно. — А сейчас мы вернем моему другу украденные деньги, и больше не смей его трогать, иначе заработаешь столько порезов на морде, что придется надевать мешок на голову, когда станешь выходить на промысел. Ясно?

В самый ответственный момент, когда Сайед крепко зажал руки шлюхи, а Фуад, подойдя с другой стороны, пронзительно блеял ей в ухо, в бар вошел сутенер Жоа. — Приехали, — пробормотал я.

Девица позвала его и быстро посвятила в суть конфликта. — Ублюдки пытаются отнять мои деньги! — вскричала она.

Ее кот, здоровенный одноглазый араб по имени Тауфик, которого все звали Сонни, казалось, ничего не слышал. Он играючи отбросил в сторону Фуада, даже не удостоив того взглядом. Потом обхватил кисть правой руки Сайеда и заставил отпустить Жоа. Сильный толчок в плечо — и Полу-хадж, пошатнувшись, отпрянул.

— Тот, кто грязно пристает к моей девочке, может сильно порезаться, приятель, — произнес Сонни негромким, обманчиво мягким голосом.

Сайед направился к нашему столику.

— Эта шлюха — гетеросек, — объявил он. — Просто мужик в женской одежде.

Сонни и Полу-хадж теперь сошлись лицом к лицу прямо над моей головой; лучше бы перенесли разборки на улицу. Ни Фатиму, ни Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменила высокая стройная американка- обрезок.

— Твоя мерзкая, уродливая блядь, сифилитичка и воровка, стянула тридцать киамов у моего друга, — сказал Сайед так же тихо и спокойно, как Сонни.

— Ты позволишь ублюдку обзывать меня по-всякому? — вскинулась Жоа. — Да еще перед остальными девочками?

— Ну вот, хвала Аллаху, теперь речь идет уже об оскорбленной чести, — грустно произнес Махмуд. — Когда разбиралась только кража, было гораздо проще.

— Я не позволю никому тебя обижать, милая, — сказал Сонни. Он усилил угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:

— Заткнись, мать твою.

— Заставь меня, — ответил Полу-хадж улыбаясь.

Махмуд, Жак и я схватили кружки с пивом и почти одновременно привстали, желая поскорее убраться подальше. Увы, слишком поздно… Сонни прятал на поясе нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил. Я услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности, заметил, как сразу сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил левую руку, нацелившись Сонни в челюсть, но тот увернулся. Полу-хадж шагнул вперед, блокировал правую руку Сонни, немного пригнулся и всадил лезвие в противника.

Я услышал негромкий всхлип, булькающий, удивленный стон. Сайед рассек ему грудь и видимо перерезал крупные артерии. Алая жидкость брызнула во все стороны; трудно поверить, что у одного человека может быть столько крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед и рухнул на стол. Он захрипел, немного подергался, соскользнул на пол. Мы, как загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа будто онемела; Сайед застыл на месте, еще выставив нож, которым поразил сердце одноглазого сутенера. Потом Полу-хадж медленно выпрямился, бессильно опустил руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу, схватил свою кружку пива. Глаза моего приятеля остекленели, взгляд казался бессмысленным. Он словно выкупался в чане с красной краской. Одежда, волосы, лицо, руки, ладони — все забрызгано. Всюду кровь — на столе, на Жаке, Махмуде, я сам просто пропитан ей. Прошло несколько секунд, прежде чем до меня это дошло: я ужаснулся, вскочил, попытался стянуть испачканную рубашку. И тут Жоа завопила. Она заводилась снова и снова, пока кто-то не дал ей пару затрещин. Потом опять воцарилась полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты и позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка оборвалась, девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли за дверью, не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл нам еще по кружке пива.

Сержант Хаджар не торопился прибыть, чтобы полюбоваться трагическим финалом. Когда он наконец появился, я с удивлением отметил, что сержант никого с собой не взял.

— Что там? — спросил Хаджар, носком ботинка указывая на тело, распростертое на полу.

— Труп котяры, — объяснил Жак.

— По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо… — Хаджар поглядел на кровавые лужи вокруг. — Здоровый парень, да?

— Сонни, — сказал Махмуд.

— А, этот ублюдок…

— Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, — произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.

Сержант задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.

— Марид, — сказал он, подавив зевок, — Идем. — Потом сразу повернулся к двери.

— Я?! Я в этом деле вообще не замешан! — вскричал я.

— В каком? — озадаченно осведомился Хаджар.

— В смерти Сонни.

— Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. — Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное совсем недавно убийство. Если отправят на тот свет какого-нибудь богатого туриста, полицейские из кожи вон лезут, снимают отпечатки пальцев, бегают с линейками, допрашивают всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только прикончат одного из «вконец опустившихся дегенератов», например, гориллообразного повелителя ездовых лошадок по прозвищу Сонни, или Тами, или Деви, легавые сразу принимают равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не собирался снимать показания, фотографировать место преступления и так далее. Он не желал тратить время на таких, как сутенер Тауфик; с точки зрения властей, ублюдок получил то, на что сам напрашивался, избрав неправедный образ жизни; как говорит Чирига, «страшное дело — платить по счетам!». Если все жители Будайина вдруг решат перерезать друг друга, полиция им мешать не станет.

Хаджар запер меня в машине, сел за руль.

— Ты меня арестовал?

— Заткнись, Одран.

— Ты арестовал меня, сукин сын?

— Нет.

Ничего не понимаю.

— Тогда за каким чертом меня задержали? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к поножовщине в баре не имею.

Хаджар оглянулся:

— Когда ты, наконец, забудешь про дохлого кота? Сонни тут ни при чем.

— Куда ты меня везешь?

Сержант снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.

— Папа желает с тобой побеседовать.

Мне вдруг стало холодно.

— Папа? — Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как любой другой житель Будайина, знал, кто он и чем занимается, но никогда раньше не удостаивался личной аудиенции.

— Судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.

— Зол? На меня? Да за что?

Хаджар только пожал плечами:

— Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам растолкует.

Именно в этот момент, когда я испытывал возрастающий панический страх, чуя приближение смертельной опасности, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Но судьба распорядилась иначе: я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы заляпаны, а кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел ни малейшего представления, в чем перед ним провинился. Всегда вел себя предельно осторожно, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я тоже. В последнее время мне слишком часто приходится испытывать подобное чувство.

— На все воля Аллаха, — прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. Ближе к Тебе, Господи.

8

Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города, совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще здесь обладал таким огромным участком, обнесенным высокой оградой. По сравнению со скромной обителью Папы дом Сейполта кажется походным шатром бедуина. Но сержант Хаджар ехал не в том направлении, на что я и обратил внимание легавого ублюдка.

— Разреши мне самому вести машину, — ответил он сварливо. Хаджар назвал меня «иль-магриб». «Магриб» переводится как «закат», а еще обозначает огромный кусок Северной Африки, где живут «некультурные идиоты» — алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья так же обращаются ко мне, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.

— Дом Папы в четырех с лишним километрах позади нас, — заметил я.

— Неужели ты думаешь, что я не знаю? Господи, как бы мне хотелось где-нибудь без свидетелей приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать.

— Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? — Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Поездка оказалась примерно такой же веселой, как в такси с безумным американцем за рулем: ты ни черта не понимаешь, не знаешь точно, куда тебя везут, не уверен, что доберешься целым и невредимым.

Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Сложенные из шлакобетонных блоков стены выкрашены в бледно-зеленый цвет; никакой неоновой рекламы с названием, лишь маленький щиток, на котором написано от руки: «Мотель. Свободных мест нет».

Гостиница, где на месте нормальной вывески красуется объявление о том, что в ней никогда не бывает пустых номеров, — довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.

Я последовал за Хаджаром; мы остановились у двери девятнадцатого номера.

Сержант несколько раз постучал — вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыло существо, походившее на квадратный кусок скалы, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, и когда он произнес что-то членораздельное, я ошеломленно расширил глаза. «Булыжник» кивнул Хаджару, который, не ответив на приветствие, молча повернулся и пошел к машине. Потом громила посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом он кое-как сообразил, что стоящего у входа человека, очевидно, привез сержант, и его надо впустить.

— Проходи, — эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.

Протискиваясь мимо него, я внутренне содрогнулся. В комнате, кроме еще одного Говорящего Булыжника, я увидел Фридландер-Бея, сидящего у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Номер обставили европейской, но довольно старой мебелью.

Увидев меня, Папа поднялся. При росте в полтора с лишним метра он весил больше девяноста килограмм. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и иные украшения. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз кажется кротким и ласковым. Глядя на него, с трудом верилось, что перед тобой — самый влиятельный человек в городе.

Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.

— Мир тебе, — произнес он.

Я прикоснулся к сердцу и губам.

— И с тобой да пребудет мир.

Он не продемонстрировал особой радости при виде меня. Однако ритуал гостеприимства ненадолго обеспечит мою неприкосновенность и даст время собраться с мыслями. Но о чем я должен думать? Как победить парочку Говорящих Булыжников и выбраться из мотеля?

Папа снова сел.

— Пусть не покинет тебя благополучие, — сказал он, указав на стул напротив.

— Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, — отозвался я.

Как только представится возможность, я попрошу стакан воды и заглотаю побольше таблеток паксиума. Я осторожно присел.

Фридландер-Бей не отрываясь смотрел мне прямо в глаза.

— Как твое здоровье? — он говорил холодно, безразличным тоном.

— Хвала Аллаху, хорошо, — ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.

— Мы давно не видели тебя. Ты заставил нас страдать от одиночества.

— Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.

Второй Булыжник принес кофе. Папа поднял чашку и отхлебнул из нее, показывая, что питье не отравлено. Потом протянул мне:

— Угощайся. — Но в голосе его не слышалось радушия. Я принял напиток:

— Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.

Мы выпили несколько порций. Папа откинулся на стуле и несколько мгновений молча изучал меня.

— Ты оказал мне честь, — произнес он наконец.

— Да сохранит и оградит тебя Аллах. — Формальные приветствия закончились, причем эта часть беседы прошла по явно укороченной программе. Теперь надо быть начеку… Но я начал с того, что вытащил коробку с пилюльками, выбрал транквилизаторы и проглотил их, запивая кофе. Четырнадцать паксиумов. Некоторым такая доза покажется слишком большой, но мне — нет. Могу назвать многих людей, которые запросто меня перепьют, — например, Ясмин, — но что касается пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко. Четырнадцать десятимиллиграммовых таблеток лишь чуточку уменьшат напряжение, и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для настоящего старта. Паксиумов хватит только для разогрева.

Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее дымящимся напитком. Не спуская с меня глаз, Папа немного отхлебнул из нее, аккуратно опустил на столик и наконец произнес:

— Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.

— Истинная правда, о шейх.

— Множество людей, которые видят во мне опору своего существования. Для них я не только «кормящая рука», но гораздо больше. В их суровом мире я гарантирую безопасность и спокойную жизнь. Они знают, что могут рассчитывать на щедрое вознаграждение и иные милости, пока продолжат добросовестно работать на меня.

— Да, о шейх. — Кожа на лице и руках все больше зудела под коркой запекшейся крови.

Он кивнул. — Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что еще один из моих друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я потерял часть души. Я забочусь о том, чтобы достойно жил каждый, так или иначе связанный со мной человек, начиная с доверенных помощников и кончая беднейшим, ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.

— О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!

Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я постоянно встревал в его речь.

— Люди уходят на тот свет по-разному. Одно дело — естественная смерть, о мой племянник. Она ожидает каждого, от могилы не спрятаться, не убежать. Увы, любой кувшин когда-нибудь разбивается. Мы должны научиться со смирением принимать неминуемость подобного исхода; больше того, следует с упованием ожидать, когда придет и твой черед пребывать в вечной радости и вкушать от райских плодов. Но случается так, что жизнь обрывается раньше предопределенного срока. Преждевременная гибель — совсем другое дело: это прямой вызов могуществу Аллаха. В таком случае необходимо восстановить справедливость. Нельзя воскресить к жизни после кончины, но можно и нужно отомстить, покарав того, кто оборвал священную нить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, о шейх. — Как быстро до Папы долетело известие о смерти Сонни. Наверное, Насир, перед тем как связаться с полицией, позвонил Фридландер-Бею.

— Что ж, тогда я задам тебе такой вопрос: как отплатить за убийство?

Наступило гнетущее молчание. Существовал только один ответ, и я помедлил, обдумывая, как лучше обосновать свою защиту.

— О шейх, — произнес я наконец, — лишь смерть искупает смерть. Вот единственный способ возмездия. Сказано в Правой Стезе: «О верующие, предписано вам мщение за убитых». Сказано также: «В отмщении — жизнь, о обладающие разумом…»[16]. Но в другом месте нам ниспослано: «Душу за душу, око за око, нос за нос, ухо за ухо, зуб за зуб, и за увечье членов — отмщение, а если кто подал милостыню за это, то это ему искупление. И те, что не судят согласно тому, что ниспослал Аллах, — свершают злодеяние»[17]. Я невиновен, о шейх, а неправедная месть — преступление худшее, чем само убийство.

— Аллах велик, — прошептал Фридландер-Бей. Он смотрел на меня с изумлением. — Я слышал, ты неверующий, сын мой, что причиняло мне боль. Однако ты демонстрируешь неплохое знакомство с Благородным Кораном. — Он поднялся со своего места и потер лоб, затем подошел к просторной постели и лег на покрывало. Я хотел повернуться к нему, но огромная коричневая лапа, словно гиря, опустилась на плечо и заставила принять прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором только что сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал каждое слово. — Мне сказали, что из всех жителей Будайина только ты имел вескую причину для того, чтобы покончить с этим человеком.

Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное слово, не могу вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался держаться подальше от «Красного фонаря»; никаких дел с обрезками, гетеросеками и фемами, находившимися под опекой одноглазого, я не имел, общих друзей и даже знакомых у нас не было, если не считать Фуада иль-Манхуса, который уж точно не считается моим товарищем. Он, кстати, не входил и в число приятелей Сонни.

Но понятие мести у арабов такое же сложное и многостороннее, как у уроженцев Сицилии. Возможно, Папа знал о столкновении, случившемся многие месяцы или даже годы назад, о котором я успел начисто позабыть.

— У меня нет ни единой причины для убийства, — сказал я дрожащим голосом.

— Мне совсем не нравятся отговорки, о мой племянник. Часто, очень часто приходится задавать людям подобные трудные вопросы, и каждый раз они начинают с увиливаний и умолчаний. Такое продолжается, пока один из моих слуг не убеждает их прекратить. Следующая стадия — ответы, которые уже нельзя назвать увиливанием, ибо, увы, они просто лживы. И снова гостей приходится вразумлять, дабы они не тратили понапрасну драгоценное время. — Он говорил негромко, голос казался усталым. Я снова попытался повернуться лицом к Папе, и снова могучая каменная десница сжала плечо, теперь гораздо больнее. Бей продолжал:

— Рано или поздно человек с нашей помощью начинает понимать, что самое разумное — говорить, ничего не скрывая. Однако слишком часто я с болью вижу, во что он к тому времени превращается. Прошу, прими мой совет: как можно быстрее и без нашей помощи перейди от увиливаний и лжи — а лучше вообще избежать их — к правдивым словам. От этого выиграем мы все.

Рука по-прежнему давила на меня. Казалось, кости постепенно расплющивают под прессом и скоро они превратятся в белую пыль… Я не издал ни звука.

— С тебя причиталась некая сумма денег в пользу моего друга, — произнес Фридландер-Бей. — Сейчас тебе не нужно с ней расставаться, ибо он мертв. Но я взыщу неотданное вместо него; и я сделаю то, что дозволено Книгой.

— Я ничего ему не должен! — выкрикнул я. — Ни единого гроша!

Страшная рука принялась крошить мое второе плечо.

— У собаки до сих пор опущен хвост, о повелитель, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Я не вру, — произнес я, немного задыхаясь. — Если я говорю, что ничего не должен Сонни, значит так оно и есть. Повсюду в городе меня знают, как человека, который никогда не лжет.

— Что ж, я действительно раньше не имел оснований сомневаться в тебе, о мой племянник.

— Возможно, теперь он нашел серьезную причину превратиться в обманщика, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Сонни? — удивился Фридландер-Бей, возвращаясь к столу. — Никого не волнует судьба Сонни. Он не был ничьим другом, могу тебе поручиться. Если он тоже мертв, воздух Будайина станет хоть немного чище. Нет, мой племянник, я попросил тебя присоединиться ко мне, чтобы расспросить о кончине находившегося под моим покровительством Абдуллы абу-Зайда.

— Абдулла, — произнес я с трудом. Боль становилась почти невыносимой; перед глазами начали мелькать красные вспышки, голос стал хриплым и еле слышным. — Я даже не знал, что он стал трупом.

Папа снова потер лоб:

— За последнее время многих из числа облеченных моим доверием людей внезапно забрала смерть. Слишком многих, чтобы объяснить их гибель обычными обстоятельствами.

— Да, — сказал я.

— Ты должен доказать, что невиновен в убийстве Абдуллы. Ты единственный, у кого имелись веская причина желать ему несчастья.

— Какая?

— Я уже говорил — долг. Да, Абдулла не пользовался всеобщей любовью; вполне допускаю, что многие не выносили или даже ненавидели его. Однако каждый житель квартала знает, что он находится под моей защитой, и причинить ему какой-либо урон — значит причинить вред мне. Его мучитель издохнет так же, как погиб он.

Я попытался поднять руку, но не смог.

— Как он умер?

Папа мрачно посмотрел на меня из-под полуопущенных век.

— Ты сам мне расскажешь.

— Я… — Каменные лапы оставили в покое мои плечи, от чего боль даже усилилась. Потом я почувствовал, как железные пальцы обвились вокруг горла.

— Отвечай быстрее, — мягко произнес Папа, — или очень скоро ты вообще никогда не сможешь ничего сказать.

— Пистолет, — прохрипел я. — Одним выстрелом. Маленькая свинцовая пуля.

Папа махнул рукой, и стальной обруч на шее разжался.

— Нет. Однако два других человека убиты именно таким антикварным оружием. Интересно, что ты об этом знаешь. Одна из погибших находилась под моей защитой. — Он остановился, задумчиво обвел глазами комнату.

Дрожащие от старости сухие морщинистые пальцы вертели пустую чашку.

Боль быстро прошла, хотя плечи будут ныть еще несколько дней.

— Если его не застрелили, — спросил я, — то как же он умер?

Его взгляд словно прожег меня. — Я пока не уверен, что ты невиновен.

— Ты сказал, что только я заинтересован в смерти Абдуллы, потому что задолжал ему. Я полностью расплатился несколько дней назад. Мы с ним в расчете.

Глаза Бея расширились:

— Ты можешь как-то засвидетельствовать свои слова?

Я немного привстал, чтобы вытащить расписку, до сих пор лежавшую в кармане джинсов. Каменные лапы моментально опустились на плечи, но Папа махнул, и Булыжник оставил меня в покое.

— Хассан присутствовал при этом, — сказал я. — Он все подтвердит.

Я вынул клочок бумаги, развернул его и протянул Папе. Фидландер-Бей бросил взгляд на расписку, потом внимательно изучил ее. Он поднял глаза на Булыжника, стоявшего за моей спиной, слегка наклонил голову. Я повернулся: мой мучитель уже вернулся на пост возле двери.

— О шейх, позволь спросить, — произнес я, — как зовут человека, сказавшего тебе о моем долге? Кто уверил тебя, что я — убийца Абдуллы? Очевидно, он из числа тех, кто не знал, что я полностью расплатился с ним.

Старик медленно кивнул, приоткрыл рот, словно собираясь ответить, но затем, очевидно, передумал.

— Не задавай никаких вопросов.

Я судорожно вздохнул. Нельзя забывать: пока не выберусь отсюда, жизнь моя остается в опасности. Паксиум еще не начал действовать. Черт, поганые транквилизаторы не стоят и половины потраченных на них хрустиков!

Фридландер-Бей посмотрел на свои пальцы, снова вертевшие чашку. Он знаком подозвал второго Булыжника, и тот налил ему кофе. Слуга вопросительно взглянул на меня; я кивнул.

— Где ты был сегодня, — спросил Папа, — в десять часов вечера?

— Сидел за картами в «Кафе Солас» с друзьями.

— Так. Когда игра началась?

— Приблизительно в половине девятого.

— И ты оставался там до полуночи?

Я постарался вспомнить точно.

— Примерно через четыре часа мы отправились в «Красный фонарь». Сонни пырнули ножом в час — пол-второго.

— Старик Ибрахим из «Соласа» подтвердит то, что ты сказал?

— Да.

Папа повернулся и кивнул Булыжнику, стоявшему за его спиной. Слуга подошел к телефону; вскоре он вернулся к хозяину и что-то прошептал ему на ухо. Папа вздохнул:

— Я очень рад за тебя, мой племянник. Хорошо, что ты можешь доказать, где находился. Абдулла скончался между десятью и одиннадцатью вечера. Я верю, что ты невиновен в его гибели.

— Хвала Аллаху, Ограждающему от зла, — тихо произнес я.

— Поэтому я скажу тебе, как он умер. Его, уже бездыханного, обнаружил мой доверенный служитель, Хассан-Шиит. То, что сделали с Абдуллой абу-Зайдом, ужасно и унизительно, мой племянник. Я боюсь рассказать подробности, дабы какой-нибудь злой дух не подслушал мои слова, чтобы затем приготовить и мне подобную участь.

Я произнес формулу, отвращающую зло, которую позаимствовал у Ясмин, что явно понравилось старцу.

— Да оградит тебя Аллах, мой дорогой племянник, — произнес он. — Абдулла лежал в переулке за магазином Хассана с перерезанным горлом, весь залитый кровью. Однако на земле ее оказалось немного, следовательно, его убили в другом месте, а затем перенесли туда, где его нашел Хассан. На теле обнаружены страшные следы, говорящие о том, что его пытали огнем: на груди, руках, ногах, даже на детородных органах, мой племянник! Когда полиция осмотрела труп, Хассан выяснил, что презренный пес перед тем, как прикончить Абдуллу, поступил с ним, как поступают с женщиной, осквернив ему рот и запретное место содомитов. Хассан был настолько ошеломлен увиденным, что ему пришлось дать успокоительное. — Бей тоже выглядел не на шутку потрясенным, словно впервые в жизни узнал о подобных вещах, хотя хорошо представлял себе, что такое смерть. Одних казнили по его приказу, другие погибли из-за того, что работали на него. Однако случай с Абдуллой глубоко задел Папу. Дело не в самом факте убийства — неизвестный попрал элементарные моральные принципы, которые соблюдаются даже последними негодяями. Руки Фридландер-Бея дрожали сильнее, чем раньше.

— Точно так же он расправился с Тамико, — заметил я. Папа взглянул на меня; несколько мгновений он не мог найти слов.

— Откуда ты знаешь? — наконец спросил он.

Я понял, что старца снова охватили сомнения. Действительно, где мог раздобыть такие сведения тот, кто не замешан в происходящем?

— Ее труп обнаружил я. Я сообщил о преступлении лейтенанту Оккингу.

Папа кивнул и снова опустил глаза.

— Не могу передать тебе, как сильны во мне ярость и бешенство, как они переполняют душу. Это тревожит и печалит меня, ибо я старался сдерживать подобные чувства, жить достойно, наслаждаясь богатством, коль скоро Аллах решил наделить меня, и возносить Ему хвалу, не выказывая ни гнева, ни жадности либо зависти. Но, увы, судьба каждый раз вынуждает меня поднимать меч; снова и снова люди пытаются проверить, не ослаб ли я, дабы погубить. Я должен безжалостно пресекать их попытки, иначе потеряю все, что приобрел в результате тяжких трудов. Я желаю лишь мира и спокойствия, а награда за мои труды — ненависть! Я заставлю негодяя испить кубок смерти, опущу карающий меч на голову нечестивого мясника, о мой племянник! Безумец из безумцев, палач, оскверняющий мир, бросающий вызов священной воле Аллаха, умрет! Клянусь бородой Пророка, я исполню долг отмщения!

Я подождал, пока он немного успокоился.

— О шейх, — произнес я, — два человека убиты свинцовыми пулями; двоих пытали, замучив одним и тем же способом. Скорее всего, появятся новые жертвы. Я разыскиваю пропавшую подругу. Она жила у Тамико и послала мне записку, по которой видно, что она очень напугана. Я опасаюсь за ее жизнь.

Папа нахмурился:

— Мне сейчас не до твоих забот, — проворчал он. Фридландер-Бей еще не оправился от ужасного события. С точки зрения старика, содеянное с Абдуллой в чем-то гораздо страшнее чем то, что неизвестный сотворил с Тами. — Я был готов поверить, что злодей ты, мой племянник; не докажи ты сейчас свою непричастность, умер бы здесь ужасной медленной смертью. Хвала Аллаху, который не дал свершиться подобной несправедливости. Ты казался самым подходящим объектом для моего мщения, но теперь я должен найти настоящего виновника, чтобы обрушить на него свой гнев. Это просто вопрос времени. — Его бескровные губы растянулись в безжалостной улыбке. — Ты сказал, что играл в карты с приятелями в «Кафе Солас». Значит те, кто тогда проводили с тобой время, тоже имеют алиби. Назови их.

Я перечислил имена друзей, довольный, что избавил их от допроса с пристрастием, который пришлось претерпеть мне.

— Выпьешь еще кофе? — устало спросил Фридландер-Бей.

— Да направит нас Аллах, я утолил жажду.

— Пусть дни твои текут в богатстве и изобилии, — сказал Папа. Он тяжело вздохнул. — Иди с миром.

— С твоего позволения, — произнес я, вставая.

— Да проснешься ты утром в добром здравии.

Я вспомнил Абдуллу.

— Иншалла.

Говорящий Булыжник уже распахнул дверь; покидая комнату, я почувствовал великое облегчение, словно приговоренный к смерти, с которого в последний момент сняли петлю. Снаружи, под расшитым яркими блестками звезд ясным ночным небом, стоял сержант Хаджар, прислонившись к патрульной машине. Я удивился: думал, он давным-давно уже вернулся в город, чтобы продолжить дежурство.

— Вижу, ты оказался чистым, — сказал он мне. — Залезай с той стороны.

— Что, на переднее сидение?

— Ага. — Мы забрались внутрь. Никогда не сидел рядом с водителем полицейского авто. Если бы только меня могли видеть друзья…

— Закуришь? — спросил Хаджар, вытащив пачку французских сигарет.

— Нет, эту отраву не употребляю.

Он завел мотор, объехал вокруг мотеля и направился к центру города, включив мигалки, распугивая местных котов завыванием сирен.

— Купишь немного «солнышек»? — снова предложил он. — Знаю, такую отраву ты точно употребляешь.

Я очень хотел пополнить запас соннеина, но брать наркотики у него было как-то неловко. Вообще-то на торговлю зельем, как и на другие безвредные шалости обитателей Будайине, у нас смотрят сквозь пальцы. Немало легавых следит за исполнением только тех законов, которые не вредят здешнему бизнесу; у многих можно без опаски покупать пилюльки. Я просто не доверял сержанту.

— Почему ты вдруг воспылал ко мне такой симпатией, Хаджар?

Он повернул голову и криво усмехнулся:

— Я не ожидал, что ты выйдешь из мотеля живой и невредимый, — сказал он. — Но ты выкарабкался, а значит, Папа поставил тебе на лбу печать: «С парнем все о'кей». Что хорошо для него, хорошо для меня. Дошло?

Да, теперь дошло. Я думал, что Хаджар работает на лейтенанта Оккинга и местную службу охраны правопорядка, но оказывается, сержант перешел в собственность Фридландер-Бея.

— Подбросишь меня к заведению Френчи? — спросил я.

— Френчи? А, там работает твоя девочка, правильно?

— Ты как всегда в курсе событий.

Он снова посмотрел на меня и ухмыльнулся:

— Шесть киамов за штуку: я говорю о «солнышках».

— Шесть? — отозвался я. — Таких цен не бывает! Я могу без проблем достать их за две с половиной.

— Ты что, спятил? Нигде в городе не найдешь дешевле, чем за четыре, а ты такого места не знаешь!

— Ладно, — сказал я. — Даю три киама за каждую.

Хаджар закатил глаза.

— Не трать понапрасну слов, — сказал он презрительно. — С помощью Аллаха я заработаю на пропитание и без твоих грошей.

— Какова минимальная цена? Самая низкая, Хаджар, понимаешь?

— Называй любую сумму, которую сочтешь справедливой.

— Три киама, — повторил я.

— Ну хорошо, только для тебя, — очень серьезно произнес он, — я отдам товар за бесценок: пять с половиной.

— Три с половиной. Не продашь ты, найду кого-нибудь другого.

— Аллах напитает меня. Желаю удачи.

— Что за черт, Хаджар? О'кей, четыре.

— Ты, видно, решил, что я хочу их тебе презентовать?

— Ничего себе подарок за такие деньги! Четыре с половиной. По рукам?

— Хорошо. Господь меня поддержит. Я ничего не выгадываю, но уж ладно, давай сюда свои киамы, и покончим с этим. — Вот как торгуются арабы в нашем городе, будь то базар или переднее сиденье патрульной машины.

Я дал ему сотню, он мне — двадцать три «солнышка». Пока добирались домой, он успел трижды напомнить, что одну пилюльку прибавил бесплатно, как бонус. Доехав до Будайина, Хаджар не сбавил ход: пулей пролетев Ворота, он помчался по Улице в полной уверенности, что каждый, кто окажется на пути, должен вовремя отскочить в сторону. Что ж, повезло почти всем. Наконец мы остановились у бара Френчи. Я стал вылезать из машины. — Эй, — произнес легавый таким тоном, словно его оскорбили в лучших чувствах, — ты не хочешь угостить меня стаканчиком?

Уже стоя на тротуаре, я захлопнул дверцу и наклонился, глядя на Хаджара сквозь стекло окошка.

— Рад бы, да не могу. Сам понимаешь, если друзья увидят, что я выпиваю с полицейским… Подумай, что случится с моей репутацией. Бизнес есть бизнес, Хаджар.

Он улыбнулся:

— А дело есть дело. Знаю, знаю, слышал раз сто. Ладно, еще увидимся. — Машина, гордо рыча, сорвалась с места и вскоре исчезла.

Я вспомнил про кровь на лице, руках и одежде, только когда устроился возле стойки. Слишком поздно: Ясмин уже меня заметила. Я застонал от досады. Мне срочно требовалось стимулирующее средство, чтобы выдержать предстоящую сцену. К счастью, я только что приобрел массу «солнышек»…

9

Утром меня опять разбудил телефон. На сей раз найти его оказалось гораздо проще: я лишился джинсов, к которым он раньше был пристегнут, и вдобавок рубашки. Ясмин решила, что гораздо легче просто выбросить их, чем попытаться отмыть кровавые пятна. Кроме того, она заявила, что не хочет каждый раз, проводя холеными ногтями по моим бедрам, вспоминать о Сонни. Рубашек у меня много, а вот с джинсами — проблема… В четверг первым делом нужно раздобыть новую пару.

Так, по крайней мере, я планировал начать день, но звонок внес свои коррективы.

Я поднес аппарат к уху.

— Да, слушаю.

— Алло! Приветствую тебя! Как здоровье?

— Слава Аллаху, нормально. Кто говорит?

— Прошу прощения, о проницательный друг мой, я думал, ты узнаешь мой голос. Это Хассан.

Я зажмурил глаза, снова открыл их.

— Привет, Хассан. Я слышал о том, что произошло с Абдуллой прошлой ночью, от Папы. Слава Богу, ты в порядке.

— Да благословит тебя Аллах, дорогой мой. Однако я должен передать тебе приглашение от Фридландер-Бея. Он желает, чтобы ты посетил его дом и разделил утреннюю трапезу. Он пришлет за тобой машину с водителем.

Мой любимый способ начинать день…

— Я думал, прошлой ночью сумел убедить его, что не виновен в убийстве.

Хассан рассмеялся:

— О, нет, тебе нечего бояться! Это просто дружеская встреча, Фридландер-Бей хочет возместить беспокойство, которое ты, возможно, испытал вчера. Кроме того, он, очевидно, попросит оказать ему одну услугу. Ты можешь заработать деньги, Марид, сын мой. Большие деньги.

Мне вовсе не хотелось брать Папины сребренники, но отказаться нельзя; в его городе такое не делается.

— Когда прибудет машина?

— Очень скоро. Приведи себя в порядок, а когда увидишься с Фридландер-Беем, хорошенько выслушай, что он тебе предложит. Если проявишь мудрость, получишь большую выгоду.

— Спасибо, Хассан.

— Не стоит благодарности, — ответил он и прервал разговор Я откинул голову на подушку и задумался Много лет назад я твердо обещал себе, что никогда не возьму денег из рук Папы, даже в виде законной платы за обычную работу, если в результате войду в число его «друзей и доверенных помощников». В общем, я свободный художник. Но, чтобы сохранить подобный статус, сегодня придется соблюдать предельную осторожность.

Ясмин, конечно, еще спала, и я не стал ее будить: пока длится пост, Френчи не откроет клуб до захода солнца. Я отправился в ванную, вымыл лицо, почистил зубы. Для визита следует надеть галабийю: Папа сочтет это за желание угодить ему и останется доволен. Кстати, надо обязательно захватить какой-нибудь небольшой подарок: нынешний визит будет разительно отличаться от предыдущего. Я быстро привел себя в порядок и оделся, натянув вместо кафии вязаную шапочку, которую принято носить у меня на родине.

Запихнув в сумку телефон, несколько банкнот, ключи, я окинул взглядом мои апартаменты и, охваченный предчувствием надвигающейся беды, вышел на улицу. Вообще-то, надо оставить записку, чтобы Ясмин знала, куда я пошел, но, если мне не суждено вернуться, такая бумажка ей просто не понадобится.

Воздух был теплым, как парное молоко; близился вечер, и город нежился, омытый освежающим, ласковым дождиком Я зашел в ближайший магазин и купил корзинку с разными фруктами, потом вернулся к своему подъезду. С наслаждением втянул в себя свежий, чистый запах озона. Длинный черный лимузин уже негромко рокотал у дома. Водитель роскошной машины, облаченный в форменную одежду, стоял на крыльце, чтобы не промокнуть. Он прикоснулся к фуражке, приветствуя меня, и открыл заднюю дверцу. Я залез внутрь, твердя про себя короткую молитву. Дверца захлопнулась, и мгновенье спустя мы уже мчались по улицам к великолепному особняку Фридландер-Бея.

Возле ворот в высокой, увитой плющом стене стоял охранник в форме. Он пропустил лимузин; мы поехали по посыпанной гравием дорожке, изящно опоясывавшей ухоженный сад. Изобилие ярких тропических цветов — настоящее буйство красок! Над ними возвышались финиковые пальмы и банановые деревья. В целом все здесь выглядело как-то естественней, радовало глаз и успокаивало душу гораздо больше, чем ровные ряды растений, расположенных вокруг жилища Сейполта согласно чуждому природе, жесткому плану. Мы двигались медленно; галька под шинами приятно поскрипывала. В этом оазисе, отгороженном от остального мира, царила безмятежная тишина, словно стены оберегали Папу не только от нежданных гостей, но и от городского шума и суеты. Сам дом состоял из двух этажей, но он построен в самом центре города на участке земли, который стоит целое состояние.

Над зданием возвышалось несколько башен — без сомнения, там находилась охрана; вдобавок, Фридландер-Бей имел собственный минарет. Интересно, держит ли Папа еще и своего муэдзина, чтобы поднимал его на молитву…

Шофер остановил машину перед широкими мраморными ступенями парадного входа. Мало того, что парень услужливо открыл дверцу лимузина, он еще проводил меня вверх по лестнице! Дабы не утруждать уважаемого посетителя, сам постучал по высокой двери полированного красного дерева. Привратник, или кто-то из прислуги низшего ранга, открыл нам. Водитель торжественно объявил: «Гость нашего господина», и вернулся к автомобилю; мне отвесили поклон и пригласили войти.

И вот я в доме Фридландер-Бея! Мое распаренное, потное лицо овеял ласковый прохладный воздух. По дому разносился легчайший аромат благовоний.

— Сюда, пожалуйста. Хозяин сейчас погружен в молитву. Вы можете подождать в этих покоях.

Я поблагодарил слугу, который в ответ с самым искренним видом попросил Аллаха сделать для меня массу приятных вещей. Затем он испарился, оставив меня в одиночестве в небольшой комнате. Я бродил по ней, восхищенно разглядывая драгоценные безделушки, собранные Папой за долгую, полную приключений жизнь. Наконец открылась дверь, и один из Говорящих Булыжников знаком подозвал меня. Я увидел Фридландер-Бея, который аккуратно складывал молитвенный коврик, чтобы положить в ящик стола. В его кабинете стоял имеющийся в любой мечети михраб, который указывал, где находится Мекка[18].

Он повернулся ко мне, и его пухлое, серовато-бледное лицо сразу осветилось подкупающе-искренней улыбкой радости при виде дорогого гостя. Он быстро подошел ко мне и тепло приветствовал; на сей раз ритуал был соблюден полностью. Я предложил хозяину свой скромный дар и увидел, что угодил Папе.

— Плоды сочны, свежи и просто просятся, чтобы их отведали, — произнес он, поставив корзинку на низенький столик. — Я наслажусь ими после захода солнца, мой племянник; благодарю тебя за заботу. А сейчас чувствуй себя как дома. Мы должны побеседовать, а когда наступит время дозволенной трапезы, прошу оказать мне честь, разделив скромный завтрак. — Он указал на антикварный диван, стоивший целое состояние. Сам Папа раскинулся на таком же бесценном произведении искусства; теперь мы могли созерцать друг друга, разделенные лишь несколькими футами драгоценного ковра, выдержанного в голубых и золотых тонах.

Я терпеливо ждал, когда он начнет разговор.

Папа провел пальцами по щеке и стал буравить меня взглядом. Господи, неужели он не насмотрелся на мою физиономию в прошлую ночь?

— Цвет кожи выдает в тебе уроженца Магриба, — произнес он. — Ты родился в Тунисе?

— Нет, о шейх. Я родом из Алжира.

— В жилах одного из твоих родителей наверняка текла берберская кровь.

Слова Папы задели меня. Причины подобной чувствительности уходят корнями в глубь веков, но это древняя история, в наши дни она потеряла всякий смысл. Я решил обойти скользкий вопрос и сказал просто:

— Я мусульманин, о шейх, а мой отец француз.

— Есть пословица, — сказал Фридландер-Бей, — которая гласит, что, если спросишь мула о родословной, он скажет только, что один из его родителей был лошадью. — Я счел его слова легким упреком; их значение станет яснее, если учесть, что осел и собака для араба — в числе самых нечистых животных. Наверное, Папа заметил, что лишь усилил мое смятение: тихонько рассмеявшись, он помахал рукой. — Прости меня, о племянник! Я просто подумал, что твоя речь выдает уроженца Магриба. Конечно, язык, на котором говорят здесь, в городе, — смесь египетского, ливанского, магрибинского диалектов и фарси. Сомневаюсь, что сейчас кто-нибудь способен изъясняться на чистом арабском языке, если подобная вещь вообще сохранилась где-либо, кроме Несомненного Писания[19]. Я не хотел обидеть тебя; и к своему извинению должен прибавить еще одно, о мой племянник, за то, что произошло прошлой ночью. Надеюсь, ты осознаешь, почему такполучилось.

Я мрачно кивнул, но промолчал.

Фридландер-Бей продолжил:

— Нам придется вернуться к неприятному вопросу, который мы коротко успели обсудить в мотеле. Убийцу надо остановить. Выбора у нас нет. Пока что мертвы четверо, из них трое связаны со мной. Я могу рассматривать это только как покушение на меня, неважно, прямое или косвенное.

— Трое? — спросил я. — Абдулла абу-Зайд, разумеется, был одним из твоих людей. Но русский? Или Сестры Черной Вдовы? Ни один сутенер не осмелился бы даже сделать попытку заполучить их в гарем. Тамико и Деви больше всего на свете ценили независимость.

Папа брезгливо махнул рукой:

— Я никак не вмешивался в их деятельность, связанную с проституцией. Хотя многие из моих друзей считают дозволенным для себя извлекать доход из многочисленных видов порока, мои интересы не связаны со столь низменной сферой. Сестры беспрепятственно занимались постыдным делом, не отдавая никому ни киама из заработанных денег. Нет, для меня они выполняли совсем иные поручения; секретные, опасные, но крайне необходимые.

Я застыл от изумления.

— Тами и Деви убивали по твоему приказу?

— Да. Селима должна и впредь исполнять решения, к которым я прибегаю, когда иного выхода нет. Мы хорошо платили Тамико и Деви, полностью на них полагались и доверяли, а они ни разу не подвели. Смерть Сестер причинила мне немалое беспокойство. Непросто найти замену таким знатокам своего дела, особенно если учесть, что у нас сложились прекрасные деловые отношения.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы переварить услышанное; я не ожидал подобного поворота, хотя, если подумать, удивляться тут нечему. Время от времени я задавался вопросом, как Черным Вдовам все сходит с рук, хотя они действуют вызывающе открыто и нагло; объяснение оказалось простым. Они работают как секретные агенты Фридландер-Бея, и их защищают от неприятностей. Точнее, пытались защищать, потому что две из трех теперь лежат в морге.

— Если бы их умертвили одинаковым способом, — произнес я, просто размышляя вслух, — было бы проще понять, что произошло. Но Деви застрелили с помощью старинного оружия, а Тами пытали и перерезали горло бритвой.

— То же самое подумал и я, мой племянник, — сказал Папа. — Прошу тебя, продолжай. Возможно, ты прольешь свет на загадку.

Я пожал плечами:

— Вообще-то, даже эти факты о чем-то говорят нам только потому, что при убийстве других людей использовались те же приемы. Что, если здесь действуют двое…

— Я найду их, — бесстрастно произнес старец. Он не угрожал, не клялся покарать негодяев — просто констатировал факт.

— Мне сейчас пришло в голову, о шейх, — сказал я, — что неизвестный, который пользуется пистолетом, вероятно, имеет политические мотивы. Я видел, как он застрелил одного русского, служившего мелким функционером в представительстве Украино-Белорусской Державы. Он носил модуль Джеймса Бонда и применил тот же тип оружия, что и вымышленный персонаж, на основе которого создавалась электронная программа. Думаю, обычный головорез, расправляющийся с жертвами в порыве ярости или, скажем, во время ограбления, нацепил бы что-то другое или вообще остался самим собой. Личность суперагента дает определенные знания, умение и навыки профессионального убийцы. Она пригодится лишь хладнокровному исполнителю, чьи действия — часть какой-то большой операции.

Фридландер-Бей нахмурился:

— Ты не убедил меня, о племянник. Между твоим дипломатом и моей Деви нет ни малейшей связи. Мысль о политическом преступлении появилась у тебя только потому, что русский работал в посольстве. Деви даже представления не имела, и не хотела знать, что происходит за пределами Будайина. Она не служила помехой и не помогала никаким движениям или партиям. Твои доводы относительно Джеймса Бонда заслуживают дальнейшего изучения, но сама идея неосновательна.

— О шейх, у тебя есть какие-то предположения?

— Пока нет, — ответил он, — но я только приступил к сбору сведений. Вот почему мне хотелось обсудить с тобой сложившуюся ситуацию. Ты не должен думать, что мной движет лишь жажда мести. Конечно, я хочу отплатить злодею, но это беспокоит меня неизмеримо меньше, чем личная безопасность. Говоря попросту, я обязан защитить собственные интересы. Продемонстрировать друзьям и доверенным помощникам, что не допущу, чтобы им когда-либо пришлось опасаться за свою жизнь. В противном случае, я потеряю поддержку людей, на которых зиждется моя власть и могущество. Если рассматривать убийства вне связи с тем, что я сейчас сказал, в них нет ничего невероятного. Да, страшные и отвратительные деяния, однако подобные вещи происходят в любом большом городе ежедневно. Но взятые вместе, они представляют вызов и угрожают моему существованию. Ты понимаешь меня, о племянник?

Что ж, он изложил все предельно ясно.

— Да, о шейх, — ответил я; мне хотелось услышать обещанные Хассаном предложения.

Фридландер-Бей помолчал, внимательно рассматривая меня.

— Ты очень не похож на большинство моих друзей в Будайине, — сказал он наконец. — Едва ли не каждый в нашем квартале хоть как-то модифицировал тело и голову.

— Что ж, если им такой подвиг по карману, — ответил я, — пусть творят с собой, что пожелают. Что касается меня, о шейх, то я довольствуюсь тем, что даровал мне Аллах. Я обращался к хирургам лишь тогда, когда возникала прямая угроза здоровью. Ведь моя плоть — создание Господа Миров.

Папа кивнул:

— А мозг?

— Иногда я соображаю чуть медленнее, чем хотелось бы, но в целом он исправно служит мне. Никогда не испытывал желания обзавестись розеткой, если ты ее имеешь в виду, шейх.

— Однако ты принимаешь в больших количествах наркотические вещества. Прошлой ночью тебя не удержало даже мое присутствие.

Тут уж ответить нечего.

— Ты гордый человек, о мой племянник. В досье, которое на тебя составили, особо выделена эта черта характера. Тебе нравится состязаться в силе воли, разума, физической выносливости с людьми, получившими преимущества благодаря различным приставкам и личностным модулям. Опасное занятие, но, как видно, тебя не сумели задеть противники.

Его слова воскресили в памяти несколько очень неприятных воспоминаний. — К сожалению, у них получалось, и не раз, о шейх.

Он засмеялся:

— Но даже пережитые испытания не заставили тебя подвергнуться модификации. Твоя гордость проявляется в стремлении — как говорят франки-христиане, правда по другому поводу, — «жить в мире, но не принадлежать ему»[20].

— Ну да, «равнодушно взирать на его богатства и оставаться чистым от зла его». Прямо мой портрет!

Фридландер-Бей оценил иронию, сквозящую в моих словах.

— Я хочу, чтобы ты помог мне, Марид Одран, — произнес он.

Вот так, предельно четко и недвусмысленно: или «да», или «нет».

Папа поставил меня в крайне неприятное положение. Если я скажу: «Конечно, только прикажи», то предам себя, потому что поклялся ни при каких обстоятельствах не превращаться в его подручного. С другой стороны, отказавшись, оскорблю полновластного хозяина моего квартала. Я глубоко вздохнул, тщательно обдумывая ответ.

— О шейх, — сказал я наконец, — заботы, одолевающие тебя, это и наши заботы; их разделяют жители Будайина, да и остального города тоже. И, конечно, каждый, кому дороги его собственное спокойствие и безопасность, с готовностью поддержит тебя. Я использую все свое умение, но боюсь, не принесу большой пользы.

Фридландер-Бей провел ладонью по щеке и улыбнулся.

— Понимаю: ты не испытываешь желания стать одним из моих «помощников». Пусть будет так. Даю тебе слово, о мой племянник, что, если ты согласишься помочь мне, на тебя не ляжет печать «человека Папы». Ты почитаешь за счастье полную независимость, и, поверь мне, я не отниму самое дорогое у человека, оказавшего мне великую услугу.

Нет ли здесь намека, что его обещание не коснется того, кто откажется оказать ему «великую услугу»? Папе ничего не стоит навечно лишить меня свободы, попросту закопав глубоко на кладбище, под нежной зеленой травкой.

Барака. Это понятие с трудом поддается переводу. В зависимости от контекста, оно означает магию, особую притягательную силу, харизму, или уникальный дар, ниспосланный Аллахом. Ей могут быть наделены определенные места; люди приходят к захоронениям святых, стремятся коснуться холодного камня, надеясь, что к ним перейдет немного «бараки». Ей обладают и люди: среди дервишей в особенности развита вера в то, что некоторых счастливчиков Аллах выделил как своих любимых сынов, и, следовательно, их надо почитать. У Фридландер-Бея имелось больше бараки, чем у всех благословенных гробниц в Магрибе вместе взятых. Не знаю, стал ли он повелителем нашего квартала из-за нее, или приобрел такое свойство по мере роста богатства, влияния и власти. В любом случае, очень трудно отвергать его «просьбы».

— Что я должен сделать? — Я почувствовал себя опустошенным, вывернутым наизнанку, словно только что капитулировал после нескольких лет ожесточенной борьбы.

— Я желаю, чтобы ты стал орудием моей мести, о племянник, — произнес Папа.

Я отпрянул, потрясенный до глубины души. Понятно, что для меня это просто непосильная задача. Я уже пытался объяснить Папе, что не справлюсь, но он просто отбросил мои возражения, решив, что я прибедняюсь. Во рту сразу пересохло. — Я уже обещал, что постараюсь помочь, но ты просишь слишком многого. На твоей службе состоят гораздо более компетентные люди.

— У меня есть крепкие бойцы, сильнее и выносливее тебя, — ответил Фридландер-Бей. — Слуги, которых ты увидел прошлой ночью, намного превосходят тебя в физическом отношении, но у них нет твоих интеллектуальных способностей. Мой доверенный помощник Хассан-Шиит обладает проницательным умом, но его нельзя назвать мужественным, способным на решительные действия. О мой возлюбленный племянник, я мысленно перебрал своих друзей, подумал о достоинствах каждого, и вот мое решение: ты единственный обладаешь всеми качествами, необходимыми для успеха нашего дела. Очень важно также то, что я тебе доверяю; увы, как ни печально, я не могу сказать этого о многих моих приближенных. Ты надежен, ибо не стремишься возвыситься, как остальные, не пытаешься использовать нашу дружбу для собственных целей; ты не вероломный льстец — видит Аллах, я устал от подобных червей! Для важной работы, которую нам надо выполнить, необходим человек, в котором я бы не сомневался: вот одна из причин, по которой наша вчерашняя встреча оказалась для тебя такой тяжелой. Ты прошел испытание на стойкость. Когда ты покидал меня, я знал, что нашел того, кого искал.

— Ты оказал мне честь, о шейх, но, боюсь, я не разделяю твою уверенность в успехе.

Он воздел правую руку. Она сильно дрожала. — Я не закончил, о племянник. Есть еще причины исполнить мою просьбу, и они сулят большие выгоды тебе, а не мне. Прошлой ночью ты попытался рассказать о своей подруге Никки; я прервал твою речь. Я вынужден снова попросить у тебя прощения. Ты совершенно прав, беспокоясь о ее безопасности. Я уверен, что исчезновение девушки — дело рук одного из убийц; возможно, она тоже умерщвлена. Дай Бог, чтобы тревога оказалась напрасной: кто знает? Однако если есть шанс найти ее живой и невредимой, упование на это зиждется лишь на тебе одном. Ты и я — вместе, опираясь на мое могущество и богатство, — найдем злодеев. Мы подыщем наказание, которое они заслужили, как указано в Правой Стезе. Если получится, выручим Никки; кто знает, сколько жизней еще мы сумеем спасти? Разве то, что я сейчас сказал — недостойные причины? Неужели ты еще колеблешься?

Слышать такое, конечно, очень приятно, но лучше бы Папа расточал сейчас комплименты кому-нибудь другому. Сайед, например, отлично подойдет, особенно с его суперменским модиком. Но в любом случае, выбора у меня нет. — Я сделаю все, что в моих силах, о шейх, но до сих пор не убежден, что оправдаю твои надежды.

— Хорошо, — ответил Фридландер-Бей. — Неуверенность поможет тебе подольше оставаться в живых.

Зря он произнес последнюю фразу: получается, что шансов выжить у меня практически никаких, но постоянные сомнения позволят немного оттянуть неизбежный конец, чтобы успеть завершить работу и порадовать хозяина.

— Будет так, как пожелает Создатель Миров, — заключил я мрачно.

— Да благословит тебя Аллах, сынок. Теперь следует договориться об оплате.

Новая неожиданность.

— Я не думал о деньгах, о шейх.

Папа словно не услышал меня.

— Человек должен питаться, — сказал он коротко. — Тебе станут выдавать сто киамов в день, пока мы не покончим с нашим делом. — «Покончим»… Слово выбрано как нельзя более точно: либо мы сделаем это с двумя погаными псами, либо они — со мной.

— Я не просил так много, — сказал я. Сотня в день… Как только что изящно заметил Папа, человек должен питаться. Только интересно, какими яствам, по его мнению, привык лакомиться я…

Он снова проигнорировал мои слова, сделал знак Говорящему Булыжнику. Слуга приблизился и вложил в руку Фридландер-Бея конверт. — Здесь семьсот киамов, — сказал мне Папа. — Плата за первую неделю. — Потом передал его Булыжнику; тот подошел ко мне.

Приняв деньги, я засвидетельствую свое полное подчинение воле Фридландер-Бея. Как только возьму их, уже не смогу передумать, повернуться и уйти, не смогу отказаться: мои обязательства не исчезнут, пока дышат поганцы, убившие Тами, Деви и Абдуллу, или пока живу я.

Я взглянул на белоснежную бумагу, зажатую в огромной руке. У Булыжника даже кожа цвета камня, желтовато-серая. Я нерешительно протянул руку, отдернул… Наконец, собравшись с духом, забрал конверт.

— Большое спасибо.

Папа, казалось, был доволен. — Надеюсь, они подарят тебе радость.

Да уж, пусть по крайней мере помогут расслабиться: ведь потом придется в поте лица отрабатывать каждый грошик.

— О шейх, что мне следует предпринять? — спросил я.

— Сначала, мой племянник, ты должен пойти к лейтенанту Оккингу и поступить, как он скажет. Я сообщу ему, что мы собираемся сотрудничать с его ведомством и окажем полное содействие в расследовании. Есть вещи, которые мой доверенный помощник сумеет сделать гораздо эффективнее, чем полиция; не сомневаюсь, что лейтенант согласится. Я считаю, что временный союз наших организаций послужит интересам общин Будайина. Оккинг передаст тебе имеющуюся у него информацию об убийствах, возможно, примерное описание того, кто перерезал горло Тамико и Абдуллы абу-Зайда, и другие сведения, которые до сих пор считал конфиденциальными. В свою очередь, ты заверишь его, что станешь немедленно сообщать полиции все, что нам удастся обнаружить.

— Лейтенант — хороший человек и отличный профессионал. — заметил я, — но он выказывает готовность к сотрудничеству только когда сам захочет, другими словами, если ему выгодно.

Папа слегка улыбнулся:

— Теперь Оккинг согласится работать вместе с тобой, я позабочусь об этом. Очень скоро он выяснит, что подобное поведение в его интересах.

Раз Папа обещал, значит, так и будет: он единственный, кто способен убедить Оккинга.

— А потом, о шейх?

Он наклонил голову и снова усмехнулся. Сам не знаю почему, меня внезапно охватил озноб, словно ледяной порыв ветра прорвался из внешнего мира в неприступную крепость Фридландер-Бея.

— Ты можешь представить себе особый момент, или некие чрезвычайные обстоятельства, которые подвигнут тебя на модификацию, от которой ты столь упорно отказывался до сих пор?

Холод пробрал меня до костей.

— Нет, о шейх, — произнес я, — но я вовсе не хочу сказать, что никогда не решусь на такой шаг. Кто знает, если в один прекрасный день почувствую потребность…

Он кивнул:

— Завтра пятница, и мне придется отложить дела[21]. Тебе тоже нужно время, чтобы хорошенько обдумать свои планы. Что ж, тогда понедельник. Да, подходящий день.

— Подходящий? Для чего?

— Для встречи с моими личными хирургами, — коротко ответил он.

— Нет, — прошептал я в ужасе.

Неожиданно Фридландер-Бей преобразился. Он больше не казался добрым дядюшкой. Рядом со мной сидел повелитель, чьи приказы выполняются беспрекословно. — Ты принял мои деньги, племянник, — сказал он резко, — и сделаешь, как я скажу. Ты не сумеешь одолеть наших врагов, если не модифицируешь мозг. Мы знаем, что по крайней мере один из убийц пользуется электронными устройствами, стимулирующими работу рассудка. Ты должен иметь аналогичную возможность, причем твои способности должны превосходить те, которыми обладают остальные люди. Мои доктора дадут тебе серьезные преимущества перед любым противником.

На плечи, словно две гири, опустились каменные десницы, удерживая меня на стуле. Вот теперь действительно обратной дороги нет.

— Какие преимущества? — спросил я, ожидая услышать новые кошмары. Тело покрылось противным липким холодным потом. У меня началась паника. Я не хотел вставлять в мозг розетку больше из животного, бессмысленного страха перед процедурой, чем из-за каких-то принципов. Сама мысль вызывала такой парализующий ужас, что мое состояние граничило с настоящей фобией.

— Хирурги тебе объяснят, — сказал Папа.

— О шейх, — произнес я срывающимся голосом, — я не хочу…

— События повернулись так, что придется поступить вопреки твоим желаниям. В понедельник ты будешь думать по-другому.

Да, знаю, но это случится не потому, что изменится мое отношение к операции. Просто Фридландер-Бей и его специалисты изменят мой мозг.

10

— Лейтенанта Оккинга нет, — сообщил полицейский в форме. — Возможно, я сумею вам помочь?

— Скоро он вернется? — спросил я. Часы над рабочим столом дежурного показывали десять без нескольких минут. Интересно, до какого времени Оккинг собирается работать сегодня вечером? Мне очень не хотелось иметь дело с сержантом Хаджаром; как бы он ни зависел от Папы, я ему не доверял.

— Лейтенант сказал, что сейчас придет. Он спустился за какой-то надобностью на первый этаж.

Хорошие новости…

— Можно подождать в его кабинете? Мы старые приятели.

Фараон недоверчиво оглядел меня:

— Разрешите взглянуть на ваше удостоверение личности? — Я протянул свой алжирский паспорт: он, правда, просрочен, но больше никаких бумажек с фотографией у меня не имелось. Дежурный ввел данные в компьютер, и почти сразу на дисплее появилась история моей богатой приключениями жизни. Очевидно, полицейский все-таки решил, что перед ним добропорядочный гражданин: он вернул мне документ, несколько мгновений с любопытством разглядывал мою физиономию и наконец произнес:

— Вы с Оккингом побывали в разных переделках.

— Да, это долгая история, — ответил я скромно.

— Он вернется минут через десять. Можете пройти внутрь.

Я поблагодарил и направился в логово Оккинга. Я действительно часто наведывался сюда раньше. Как напарники, мы с лейтенантом смотримся довольно странно, тем более что работаем по разные стороны закона… Я устроился рядом с рабочим столом и стал ждать. Скоро мне надоело сидеть без дела, и я принялся разглядывать лежащие на столе бумаги, пытаясь прочитать надписи вверх ногами. Ящик с исходящими документами заполнен наполовину, но входящих дел несравненно больше. Оккинг сполна отрабатывал ничтожное жалованье полицейского. Я заметил большой конверт, адресованный торговцу ручным оружием из Федерации Ново-Английских Штатов Америки; послание к какому-то доктору в нашем городе, подписанное от руки; элегантный конверт, адресованный фирме «Юниверсал Экспорте», офис которой расположен в районе порта, — может, одна из компаний, с которой имеет дело Хассан, или, скажем, владение Сейполта, — и толстенный пакет, который должен отправиться к производителю канцелярских принадлежностей в протекторате Брабант.

Я успел уже рассмотреть практически каждую пылинку в кабинете Оккинга, когда, час спустя, появился хозяин.

— Надеюсь, я не заставил тебя долго ждать, — произнес он небрежно. — Какого черта ты здесь делаешь, Одран?

— Я тоже счастлив вас видеть, господин лейтенант. Я только что имел встречу с Фридландер-Беем.

Он сразу насторожился. — Вот как, значит. Теперь ты мальчик-посыльный трущобного халифа, страдающего манией величия… Намекни, пожалуйста, это надо считать твоим падением или, наоборот, возвышением а, Одран? Как я понимаю, старый заклинатель змей хотел передать с тобой некое послание?

Я кивнул:

— Да, насчет убийств.

Оккинг уселся за стол и, широко распахнув глаза, изобразил невинного младенца. — О чем ты, Марид?

— Двоим продырявили башку пистолетной пулей, еще парочке перерезали горло. Неужели забыл? Или снова все силы уходят на героическую борьбу с уличными шлюхами?

Он злобно посмотрел на меня и поскреб свой квадратный подбородок, который давно бы следовало побрить. — Нет, не забыл, — резко произнес он. — А почему такие вещи вдруг стали волновать Бея?

— Трое из четырех выполняли для него кое-какую грязную работу, когда еще могли ходить без помощи некроманта. Он просто хочет знать наверняка, что больше никто из его… помощников не пострадает. Знаешь, в подобных случаях Папа проникается неподдельной заботой о нуждах населения. Нельзя недооценивать эту часть его натуры.

Оккинг фыркнул:

— Да, действительно. Вообще-то, я всегда подозревал, что страшенные бабы с ним связаны. А выглядели так, словно тайком проносили через таможню арбузы под свитером.

— Папа считает, что преступления направлены против него.

Оккинг пожал плечами:

— Что ж, если он прав, значит, убийцы подобрались никудышные. До сих пор нашего Папу даже не задели.

— Он думает иначе. Женщины, работающие на Бея, его глаза, а мужчины — пальцы. Он сам так выразился, в своей обычной сердечной манере, искрящейся любовью и добротой.

— Ну а Абдулла тогда кто? Дырка в его жопе?

Мы с Оккингом можем перебрасываться подобными репликами целые ночи напролет. Я решил перейти к делу и коротко изложил суть довольно необычного предложения Папы. Как я и предполагал, Оккинг разделял мой пессимизм. — Знаешь, Одран, — сказал он сухо, — органы охраны правопорядка очень заботятся о репутации ведомства. Нас и без твоего босса постоянно пинают газеты и телевидение; не хватало еще публично лизать ему задницу, раз уж ни одна живая душа не верит, что мы способны разобраться с преступлениями без его мудрого руководства!

Я примирительно помахал руками, чтобы немного разрядить атмосферу. — Нет, нет. Все не так, как ты думаешь, Оккинг; ты неверно истолковал мои слова и неправильно понял побуждения Папы. Никто не говорит, что тебе не по силам поймать убийц без посторонней помощи. Они не намного хитрее, сообразительнее или опаснее, чем обычные поганцы, которых ты тащишь за шиворот в тюрьму каждый день. Фридландер-Бей просто считает, что, поскольку дело напрямую затрагивает его интересы, совместная работа сэкономит массу времени и сил и, кстати, сохранит немало жизней. Разве наши труды не окупятся, если благодаря им хотя бы один полицейский не наткнется на пулю?

— А какой-нибудь шлюхе Папы не вставят нож вместо более привычного ей инструмента? Ах, как трогательно. Ладно, слушай: когда ты, наверное, только шел сюда, мне позвонил Папа. После напряженных переговоров я дал согласие сотрудничать, но до определенной степени. До определенной степени, Марид. Я не потерплю ни от него, ни от тебя попыток диктовать мне, как вести расследование, вообще — любого вмешательства. Ясно?

Я кивнул. Мне хорошо знакомы оба деятеля. Лейтенант может петушиться сколько угодно: Папа в любом случае добьется своего.

— Вижу, мы поняли друг друга, — продолжил Оккинг. — Вообще, это выглядит как-то неестественно: крысы и мыши спешат в церковь помолиться о скорейшем выздоровлении кота. Когда мы заполучим двух психопатов, учти: медовый месяц пройдет. Да, милый, продолжится старая игра в полицейских и воров…

Я пожал плечами. — Бизнес есть бизнес.

— Как мне надоела ваша идиотская поговорка! Ладно, теперь исчезни!

Я послушно убрался из кабинета, спустился на лифте и покинул негостеприимный казенный дом. Стоял приятный прохладный вечер; огромный шар луны то прятался за сверкающими металлическим блеском облаками, то представал во всей красе. Я шагал по улице, погруженный в мрачные мысли. После выходных в мой мозг вделают розетку. До сих пор я старался отвлечь себя разными делами, но теперь будет масса времени поразмыслить над собственной судьбой. Я не чувствовал возбуждения перед грядущей процедурой — только голый животный ужас. Остается ровно трое суток до того момента, когда я перестану существовать, и с операционного стола поднимется другой человек, убежденный, что он прежний Марид Одран, причем я сам никогда не сумею определить, что именно изменилось: сознание этого никогда не перестанет мучить меня, не даст успокоиться, словно кусочек еды, застрявший между зубов. Каждый, кто знал меня раньше, заметит разницу, но только не я, потому что нельзя посмотреть на себя со стороны.

Я отправился прямиком в клуб Френчи. Ясмин уже трудилась в поте лица, обрабатывая молодого тощего клиента, щеголявшего в живописных просторных белых штанах с завязками вокруг щиколоток и желтовато-серой спортивной куртке. Наряд выглядел намного старше владельца и тянул лет на пятьдесят, не меньше. Наверное, парень приобрел прикид за полтора киама в пыльном углу какого-нибудь магазина подержанных вещей; от одежды несло нафталином и затхлостью. Так пахнет платье вашей прабабушки, висящее в шкафу с незапамятных времен.

На сцене отбывала свое время обрезок по имени Бланка. Френчи взял за правило не принимать на работу гетеросеков. Фемы — о'кей, послеоперационные гетеросеки — никаких проблем, но люди, как бы застрявшие между мужским и женским полом, возбуждали в нем инстинктивное подозрение, что они точно так же затормозят когда-нибудь важное дело, и он не хотел отвечать за последствия. Заходя к Френчи, можно быть твердо уверенным, что не напорешься на кого-нибудь, чья штука окажется больше твоей, за исключением других клиентов и самого хозяина, конечно. Если обнаружишь неприятную истину — кроме себя, винить некого…

Бланка словно мысленно перенеслась куда-то очень далеко; ее бренное тело двигалось с грацией неотлаженного автомата. Подобная манера распространена среди девочек, промышляющих в барах на Улице. Они нехотя дергаются, едва попадая в такт музыки, измученные опостылевшим занятием и думая лишь об одном — поскорее бы убраться от жары и слепящего света прожекторов. Танцовщицы пялятся на собственное отражение в установленных за сценой мутных стеклах, либо на зеркала на противоположной стене бара, за спинами посетителей; обычно они смотрят поверх голов, выбрав какую-нибудь точку, от которой до конца выступления не отрывают глаз. Бланка старалась выглядеть «клевой телкой» (выражений вроде «обворожительная» или «сексапильная» в ее словарном запасе нет), но результат получился несколько иной: казалось, девочке вкатили в челюсть заморозку, и она пытается понять, хорошо ей сейчас или не очень… Она продавала себя, как коммивояжер — одежду или обувь, то есть изображала нечто, совершенно отличное от обычного «рабочего» образа, который сразу принимала, сходя со сцены. Ее движения — устало-неуклюжие, бездарные попытки имитировать сексуальные позы — должны, по идее, возбуждать мужчин, но вдохновиться способны, пожалуй, только основательно набравшиеся посетители и клиенты, уже положившие глаз именно на нее. Я видел номер Бланки раз сто. Впечатление удручающее: не меняется ничего — ни музыка, ни монотонные притоптывания и жесты… Можно заранее предсказать любое движение, даже неуклюжие «всплески страсти» происходят в одном и том же месте песни.

Наконец, она отработала; раздались жиденькие аплодисменты, причем в основном старался парень, который регулярно покупал ей выпивку и воображал, что нашел женщину своей мечты (в плане удовлетворения сексуальных потребностей). На самом деле, в баре Френчи, как и в остальных расположенных на Улице заведениях, требуется гораздо больше времени и усилий, чтобы завязать общение с длительными последствиями. Тем, кто не в курсе, покажется, что все как раз наоборот, потому что девочкм стайкой саранчи налетают на любого, решившего заглянуть в их логово. Диалог (как и знакомство) обычно получается очень коротким:

— Привет, милый, как тебя зовут?

— Хуан-Ксавьер.

— Ой, как красиво! Ты откуда?

— Новый Техас.

— Ой, как интересно! Давно в нашем городе?

— Пару дней.

— Не хочешь меня угостить?

Разговор закончен: связь налажена. Даже суперагенту экстра-класса не вытянуть столько информации за такой рекордно короткий срок. За каждой затасканной фразой прячется безысходная тоска, словно девочки уже отчаялись, потеряли надежду когда-нибудь распрощаться с постылой работой, хотя внешне здесь царит обманчивая атмосфера абсолютной свободы и независимости. «Если придет в голову послать нас к черту, дорогуша, просто выйди на улицу и больше не возвращайся!» Но после увольнения выбор совсем невелик: либо поскрестись в дверь другого заведения подобного рода, либо спуститься еще на одну ступеньку лестницы, ведущей на Дно Жизни («Эй, миленький, скучно? Нужна компания? Ищешь что-нибудь особенное?» Понимаете, о чем я). Годы идут, цены становятся ниже и ниже, а доходы меньше; вскоре начинаешь продавать себя за стакан белого вина, как одна моя знакомая, Мирабель.

Бланку сменила фема, которую звали Индихар. Кстати, вполне возможно, имя настоящее. Она пользовалась теми же нехитрыми приемами: плавно покачивала бедрами и плечами, почти не двигаясь с места. Танцуя, Индихар, сама не сознавая, шевелила губами, повторяя слова песни. Когда-то я интересовался у нескольких девочек, делавших то же самое, насчет этой привычки. Они тогда очень смутились и обещали следить за собой, но, когда снова поднялись на сцену, все повторилось. Наверное, так быстрее летит время, да и веселее, чем просто разглядывать посетителей. Танцовщицы извивались, бессмысленно двигали руками, беззвучно, словно рыбы, открывали рот. Повинуясь многолетнему опыту, почти превратившемуся в рефлекс, который подсказывал, когда надо соблазнительно вильнуть задом, начинали энергично работать бедрами. Может быть, для новичка зрелище казалось сексуальным и возбуждающим, а качество исполнения вполне окупало расходы на выпивку. Мне трудно судить; я получал свою порцию эстетического удовольствия бесплатно, во-первых, потому что здесь работала Ясмин, а во-вторых, Френчи нравилось со мной болтать. Но если бы пришлось выкладывать хрустики, я нашел бы более интересный способ развлечься. Любое занятие увлекательнее этого, даже сидеть одному в абсолютной темноте в комнате со звуконепроницаемыми стенами.

Я подождал конца выступления Индихар; наконец из гримерной показалась Ясмин. Она подарила мне широкую улыбку, сразу заставив почувствовать себя особенным, не похожим на других. Раздались не очень энергичные аплодисменты: старались три-четыре человека у стойки. Моя девочка сегодня снова сумела заработать популярность, а значит, и деньги. Индихар закуталась в прозрачную накидку и отправилась добывать «чаевые». Я подбросил ей киам и получил легкий поцелуй в благодарность. Она хорошая девочка: играет по правилам и никому не делает пакостей. Бланка — паскуда, а вот с Индихар можно просто дружить.

У самого края стойки я увидел хозяина заведения. Он поманил меня к себе. «Французик» Бенуа — массивный мужчина (в его шкуру свободно влезла бы парочка отборных марсельских громил), с потрясающей пышной черной бородой, по сравнению с которой моя выглядела как подростковый пушок. Френчи обжег меня взглядом блестящих, страстных черных глаз:

— Ну, что слышно, шеф?

— Нынешней ночью тихо и спокойно, — ответил я.

— Твоя девочка сегодня неплохо справляется…

— Приятно слышать, потому что недавно я потерял последнюю монетку; наверное, выпала из дырки в кармане.

Френчи нахмурился, окинул взглядом мою галабийю.

— Что-то не вижу, где здесь можно держать киамы.

— Несчастье произошло пару дней назад. С тех пор нас питает только любовь.

Ясмин прицепила какой-то невероятный модик, и выдавала действительно потрясающее зрелище. Посетители забыли обо всем: о недопитых стаканах, о лапках девочек, лезущих в ширинки штанов, — и разинув рты уставились на сцену.

Френчи рассмеялся: он знал, что я никогда не остаюсь без гроша, хотя постоянно сетую на безнедежье. — Да, бизнес идет паршиво, — пожаловался он в свою очередь, сплевывая в маленький пластиковый стаканчик. Он каждый раз так говорит. Никто не хвастается приличными заработками на нашей Улице: плохая примета.

— Слушай-ка, — сказал я, — мне нужно поговорить о важном деле с Ясмин, как только она закончит кривляться.

Френчи покачал головой. — Твоя девочка обрабатывает вон того слюнявчика в феске. Подожди, пока она выдоит его досуха, а потом трепись сколько душе угодно. Если потерпишь до ухода клиента, я кем-нибудь заменю Ясмин, когда настанет ее очередь танцевать.

— Хвала Аллаху, — сказал я. — Выпьешь со мной?

Он улыбнулся:

— Возьми две порции, шеф, и сделай вид, что одна — для меня, другая — для тебя. Прикончи их сам. Я уже давно не переношу это пойло. — Он похлопал себя по объемистому брюху, скорчил гримасу, потом встал и прошелся вдоль стойки, приветствуя завсегдатаев, нашептывая что-то на ушко девочкам. Я заказал пару стаканчиков Далии — круглолицей, болтливой помощнице хозяина. Я знал ее уже много лет. Далия, Френчи и Чирига по праву считались кем-то вроде пионеров-первопроходцев: они обосновались здесь в полулегендарные незапамятные времена, когда по Улице просто гоняли овец из одного конца Будайина в другой, наш квартал еще не отгородили от остального города стеной и не облагодетельствовали отдельным кладбищем.

Когда Ясмин закончила очаровывать посетителей, раздались энергичные аплодисменты. Коробка для чаевых моментально наполнилась; выполнив программу-минимум, она поспешила к своей ослабевшей от страсти жертве, пока его не перехватила другая шлюха. Пролетая мимо, Ясмин любовно ущипнула меня за задницу.

Целых полчаса пришлось покорно смотреть, как она льстиво смеется, болтает и обжимает косоглазого ублюдка, сына желтомордой собаки… Наконец его бумажник постигла скоропостижная смерть от истощения; обнаружив это, охотница и дичь, кажется, испытали равную грусть. Романтическая любовь испарилась так же быстро, как и вспыхнула. Они очень трогательно попрощались, поклялись никогда не забывать сегодняшний вечер, который вечно будет сиять путеводной звездой в их памяти… Каждый раз, когда вонючая жаба вроде него жмется к Ясмин, — да и к другим девочкам тоже, — перед глазами встают картинки из моего детства: десятки безликих мужчин, тянущих лапы к матери… Господи, с тех пор прошло черт знает сколько лет, но память почему-то безошибочно выбирает подобные пакости, чтобы подсунуть их именно тогда, когда ее не просят! Я наблюдал за тем, что проделывала Ясмин, твердил себе, что она просто работает; но не мог избавиться от дурацкого чувства гадливости и обиды, словно меня предали. В такие моменты хочется схватить стул и начать крушить все вокруг.

Она пристроилась рядом со мной, взмыленная, словно пробежала не меньше километра, и выдохнула:

— Я боялась, что проклятый сын шлюхи никогда не уйдет!

— Наверное, подействовало твое неотразимое обаяние, — сказал я брюзгливо, — разные возбуждающие воображение слова. И еще паршивое пиво Френчи.

— Ага, — произнесла она неуверенно, озадаченная моим раздраженным тоном. — Точно.

— Мне надо с тобой поговорить.

Ясмин порывисто вздохнула и с тревогой посмотрела на меня. Потом быстро вытерла лицо чистым платком. Наверное, мои слова прозвучали слишком мрачно. Я рассказал о событиях прошедшего вечера: второй встрече с Папой, принятых нами (точнее, им) решениях, нелюбезном приеме в кабинете Оккинга. Когда я закончил, вокруг царило ошеломленное молчание.

— И ты это сделаешь? — наконец спросил Френчи. Я и не заметил, когда он успел вернуться и подслушать наш разговор. Что ж, заведение принадлежало ему, а кто знает каждый укромный уголок в доме лучше хозяина?

— Все-таки обзаведешься розеткой? — ахнула Ясмин. Похоже, перспектива ее возбудила. Причем сексуально.

— Ты что, рехнулся, Марид? — сказала Далия. Она одна из немногих настоящих консерваторов, обитающих в нашем квартале. — Подумай только, во что адская штука превращает людей!

— Во что она нас превращает!? — вскричала, разъярившись, Ясмин, постукивая по своему модику.

— Ой, извини-извини… — Далия торопливо отошла к концу стойки и стала энергично тереть ее тряпкой, делая вид, что ликвидирует несуществующую лужицу пролитого пива.

— Представь, какие вещи мы сможем проделывать, — мечтательно произнесла Ясмин.

— Значит, для тебя я недостаточно хорош сам по себе… — Я был слегка задет.

Ясмин опешила:

— Что ты, Марид, ты неправильно понял… Я просто хотела…

— Ну ладно, твои проблемы — тебе и решать, — заключил Френчи. — Не мое дело! Пойду подсчитаю, сколько заработал за сегодняшнюю ночь. — Он исчез за ветхим занавесом золотистого цвета, скрывавшим за собой гримерную и его «кабинет».

— Ясмин, ведь это — навсегда! Обратной дороги нет. Каким меня сделают, таким и останусь.

— Скажи, я хоть раз пожаловалась на свою розетку?

— Нет, — вынужден был признать я. В первую очередь, меня угнетало сознание необратимости того, что произойдет.

— Так вот, я никогда не жалела, что ее вставила, и ни один из тех, кого я знаю, тоже…

Я нервно облизнул губы.

— Ты не представляешь… — начал я и остановился. Нет, не могу объяснить; даже самый близкий человек меня не понимает.

— Да ты просто трусишь, — объявила Ясмин.

— Ага. — Что ж, неплохое начало.

— Вот Полу-хадж живет спокойно, а куда ему до тебя, Марид!

— И что ему дали модики? Возможность забрызгать нас кровью Сонни? Мне не нужна помощь электронной коробочки, чтобы превратиться в психа. Я и сам сумею, если захочу.

Неожиданно в ее глазах появился загадочный блеск — как у одного из бродячих пророков, охваченного очередным приступом параноидального бреда. Я понял, что мою Ясмин посетило новое озарение — опять таинственные изгибы судьбы, предопределение и прочее… Плохой признак!

— Аллах с Марией-девой кувыркаются в мотеле! — выдохнула она. По-моему, это богохульство было любимым ругательством ее отца. — Все идет так, как предсказывалось в гексограммах!

— В гексограммах, — ошеломленно повторил я. Тогда, в кафе я выбросил древне-китайскую белиберду из головы еще до того, как моя подружка закончила объяснять нюансы.

— Помнишь, нам сказали, что не надо бояться пересечь великую воду?

— Ага. Что за «великая вода»?

— Какая-то коренная перемена в твоей жизни. Модификация мозга, например. Понял теперь?

— Ну и ну… Потом упоминался сильнейший и мудрейший. Я встречался с ним. Дважды.

— Да, и насчет того, что надо подождать три дня до начала, и три — до завершения дела.

Я быстро прикинул: завтра пятница. Значит, до понедельника, когда за меня возьмутся хирурги, осталось ровно столько, сколько напророчила электронная гадалка.

— Вот черт! — пробормотал я изумленно.

— И не забудь: тебе никто не станет верить, надо сохранять твердость при тяжелых испытаниях, а еще ты служишь не царям и принцам, но высшим целям. Вот какой он, мой Марид! — Она гордо чмокнула меня. Мне стало плохо…

Теперь уж никак не отвертеться от предстоящей операции, разве что сбежать в какую-нибудь другую страну и начать новую жизнь: пасти баранов, поддерживать существование горсткой фиг через день, в общем, радоваться, что дожил до утра, как любой другой феллах.

— Да, я местный сверхчеловек, Ясмин, — произнес я вздохнув, — а у нас, героев, часто бывают всякие тайные дела. Так что извини, мне надо идти. — Я поцеловал ее три-четыре раза, сжал правую силиконовую сиську (на счастье) и поднялся. Проходя мимо Индихар, похлопал ее по попе; она повернула голову и ласково улыбнулась. Потом пожелал доброй ночи Далии, сделал вид, что в упор не вижу паскуду Бланку, и вышел наружу.

Я направился вниз по Улице к «Серебряной ладони», просто посмотреть, что там делается. Махмуд и Жак расположились за столиком, пили кофе и поедали хлеб с хуммусом. Полу-хадж отсутствовал; наверное сейчас сражается с толпой ненавистных ему гетеросеков (все — гигантские здоровенные каменщики), просто чтобы поддержать форму… Я подсел к друзьям.

— Да будут дни твои, и так далее, и тому подобное, — пробурчал Махмуд. Его никогда не заботило соблюдение формальностей.

— И тебе того же, — отозвался я.

— Говорят, ты собираешься приобрести розетку, — важно произнес Жак. — Весьма серьезный шаг с твоей стороны. Надеюсь, предварительно ты взвесил все «за» и «против»?

Я был слегка изумлен:

— Как быстро у нас разносятся слухи, а, Жак?

Махмуд поднял брови.

— На то они и слухи, — уронил он флегматично и набил полный рот хуммусом с хлебом.

— Разреши угостить тебя кофе, — любезно предложил Жак.

— Хвала Аллаху, — ответил я, — честно говоря, предпочел бы что-нибудь покрепче.

— Что ж, как хочешь, тогда угощайся сам. — Жак повернулся к Махмуду. — Ведь у Марида денег сейчас больше, чем у нас двоих вместе взятых. Он стал доверенным человеком Папы.

Вот эта сплетня мне очень не понравилась… Я подошел к бару и заказал свою обычную смесь. Хейди, сегодня работавшая за стойкой, скорчила гримасу, но промолчала. Она выглядела просто конфеткой — да нет, если серьезно, Хейди — самая красивая из всех фем, которых я когда-либо видел. Ее наряды (она подбирает платья тщательно, со вкусом) сидят на ней так, что многим обрезкам и первам, потратившим массу денег на покупку наилучших искусственных форм, остается лишь умереть от черной зависти. У Хейди потрясающие голубые глаза и золотистая челочка до бровей. Бог знает почему, но я не могу равнодушно видеть молодую женщину с челкой. Подозреваю, что во мне скрывается мужененавистник; если когда-нибудь займусь самоанализом, наверняка обнаружу у себя каждый недостаток из тех, которые приписываются сильному полу. Мне всегда хотелось сойтись с Хейди поближе, но, увы, я не в ее вкусе. Может быть, удастся найти модик личности, которая ей по душе, и, когда мне вставят розетку, кто знает…

Я еще торчал у стойки, когда неподалеку, возле собравшихся в кучу корейских туристов, которые очень скоро обнаружат, что попали в неподходящее место, раздался до боли знакомый голос: «Мартини, сухое.Довоенный „Вольфшмидт“. Не забудьте лимонную корочку, милая».

Так, так… Легок на помине. Я дождался своего заказа, заплатил и повертел стакан в руке. Девочка принесла сдачу, и я подарил ей целый киам.

Благодарная Хейди затеяла какой-то вежливый разговор, но я довольно грубо прервал ее: сейчас меня волновал только наш мистер «мартини-лимонная корочка».

Взяв выпивку, я отошел от стойки, чтобы как следует рассмотреть Джеймса Бонда. Он в точности соответствовал описаниям из книг Яна Флеминга; таким он и запомнился мне по эпизоду в чиригином баре. Темные волосы с пробором, справа опускается длинная прядь, а по щеке вьется полоска шрама. Черные прямые брови, вытянутый нос, коротковатая верхняя губа. Ничем не примечательный рот, но каким-то образом он придает лицу выражение холодной жестокости. Стоящий рядом человек казался безжалостным, неумолимым, в общем, опасным субъектом. Что ж, он наверняка заплатил хирургам целое состояние за то, чтобы производить именно такое впечатление. Бонд поймал мой взгляд и улыбнулся. Возле глаз знаменитого стального цвета появились тонкие морщинки. Интересно, помнит он нашу предыдущую встречу? Я чувствовал, что за мной внимательно наблюдают… На нем простая хлопчатобумажная рубашка; брюки, без сомнения, английского производства, предназначены для тропиков. На ногах — черные кожаные сандалии, тоже подходящие для нашего климата. Он расплатился за мартини и направился ко мне, протянув руку.

— Приятно снова встретить тебя, старина.

Я обменялся с ним рукопожатием.

— Не думаю, что когда-либо имел честь познакомиться с уважаемым господином, — объявил я по-арабски.

Он ответил на безупречном французском. — Другой бар, иные обстоятельства… Особого значения все это не имело. В конце концов, инцидент завершился удовлетворительно. — Верно, — с его точки зрения. Мертвый русский с ним уже не поспорит.

— С вашего разрешения, меня ждут друзья, — произнес я извиняющимся тоном.

Он чуть приподнял уголок рта в своей легендарной циничной усмешке, потом на великолепном арабском, причем на распространенном здесь диалекте, процитировал нашу поговорку: «То, что умерло, навеки ушло», и пожал плечами. Я не очень понял, что хотел сказать Бонд: то ли нечто вроде «неважно, что было, то прошло», то ли советовал, для моего же блага, забыть о недавних убийствах. Потом вспомнил, что передо мной не настоящий агент 007, а человек, нацепивший его модик, наверняка с приставкой — стандартной языковой училкой. Вернулся к столику, где по-прежнему сидели Махмуд и Жак, и выбрал место так, чтобы хорошо просматривался весь бар, особенно выход. Тем временем Бонд успел выпить мартини и собирался покинуть «Серебряную ладонь». Я неуверенно огляделся. Что делать? Сумею я с ним справиться сейчас, без помощи электронных штучек? К тому же я невооружен. Стоит ли вообще переходить к активным действиям без подготовки? Однако Фридландер-Бей наверняка сочтет, что я упустил возможность нанести удар по противнику, а значит, не предотвратил чью-то смерть, возможно, гибель близкого мне человека…

Я решил проследить за Бондом; оставил нетронутым свой стакан, ничего не объяснил друзьям, просто поднялся и вышел вслед за ним из бара. Успел вовремя: мой объект как раз поворачивал в один из темных переулков, которыми знаменит наш квартал. Я крадучись пересек улицу и заглянул за угол дома. Увы, моя осторожность оказалась явно недостаточной, потому что парень как сквозь землю провалился. Деваться ему некуда; остается одно: «суперагент» зашел в одно из низеньких белых жилищ с плоскими крышами, выстроившихся по обе стороны темного узкого прохода. По крайней мере, хоть что-то удалось выяснить… Немного разочарованный, я повернулся, чтобы возвратиться в бар, и вдруг затылок за левым ухом обожгла ослепительная вспышка боли. Я рухнул на колени. Сильная загорелая рука скомкала галабийю на груди и заставила меня вновь подняться. Бормоча проклятья, я занес кулак; нападавший рубанул ребром ладони по плечу, и моя рука бессильно повисла. Джеймс Бонд негромко рассмеялся:

— Каждый раз, когда в ваше невообразимо грязное, примитивное питейное заведение заходит прилично одетый европеец, кому-то из аборигенов обязательно приходит в голову, что можно спокойно подойти сзади и избавить джентльмена от бумажника. Что ж, дружок, иногда вы натыкаетесь на европейца, которого непросто застать врасплох.

Он вполсилы хлестнул меня ладонью по лицу, отшвырнул к стене. Я прижался к холодному шершавому камню; Бонд уставился на меня, словно ожидал каких-то объяснений или просьб о прощении. Я решил, что он вправе рассчитывать по крайней мере на последнее.

— Сто тысяч извинений, эффенди, — пробормотал я. В одурманенной болью голове мелькнула мысль, что сегодня Бонд в отличной форме; трудно поверить, что тот же человек две недели назад безропотно позволил вывести его из клуба Чириги. А теперь он дышит ровно и даже не испортил свою поганую стильную прическу! Наверняка существует какое-то объяснение подобной загадке. Наплевать. Пусть Папа, Жак или китайские гадальщики пытаются уяснить, что к чему; лично у меня сейчас башка просто раскалывается и в ушах звенит.

— Не пытайся меня заморочить всякими «эффенди», — угрюмо произнес Бонд. — Это турецкая форма лести, а у меня свои счеты с османами. Кстати, внешне ты никак на них не похож. — Он подарил мне на прощанье хищную ухмылку и, не оглядываясь, прошел мимо. Бонд явно решил, что такой мешок дерьма, как я, не представляет опасности. Самое неприятное, что он прав. Таковы печальные итоги моего второго столкновения с неизвестным, присвоившим имя персонажа Флеминга. Пока что каждый из нас заработал по одному очку из двух возможных; видно, он многому научился со времени нашей первой встречи, или по какой-то известной лишь ему причине, нарочно позволил тогда запросто выкинуть себя из клуба. Как профессионал он выше меня на две головы.

Пока я, постанывая от боли, плелся к «Серебряной ладони», у меня созрело важное решение. Я объявлю Папе, что не в силах помочь ему. Дело тут уже не в страхе перед операцией; черт возьми, пусть даже хирурги сплошь утыкают мой скальп розетками, я не справлюсь с этим парнем. Если мне так наподдали по затылку, когда я просто попытался проследить за ним в собственном квартале, где знаю каждый закоулок, как свои пять пальцев… Не сомневаюсь, что стоило Бонду только захотеть, и он обошелся бы со мной гораздо жестче. Модик просто принял Марида Одрана, местного суперсыщика и охотника за убийцами, за обыкновенного арабского грязного воришку и поступил так, как привык, когда сталкивался с отбросами. Должно быть, упражняется каждый божий день…

Нет, ничто не заставит меня передумать. И не нужны мне «три дня на размышление» — Папа вместе с его великими планами может катиться к чертям собачьим!

Я вернулся в бар и осушил свой стакан в два глотка. Несмотря на возражения Жака и Махмуда, объявил, что мне пора. Поцеловал в щечку красавицу Хейди и галантно прошептал ей на ухо предложение весьма неприличного свойства (что делал всякий раз, уходя из их заведения), а она, как обычно, с польщенным видом отказала. Я направился обратно к Френчи, по дороге обдумывая, как лучше объяснить Ясмин, что не собираюсь становиться героем, «служить не принцам и царям, ставить более высокие цели», и что там еще напророчила электронная гадалка… Она, конечно, страшно разочаруется во мне и неделю не позволит залезть в трусики, но даже это лучше, чем валяться в темном переулке с перерезанным горлом.

Да, оправдываться придется не только перед моей девочкой, но практически перед целым кварталом. Каждый — от Селимы до Чири, сержанта Хаджара и самого Фридландер-Бея — пожелает лично оторвать предмет моей мужской гордости. Но, как бы то ни было, решение принято. В конце концов, я свободный человек, и никто не заставит меня безропотно согласиться с такой жуткой участью, сколько бы красивых слов об общем благе и. моральном долге мне ни говорили. Все укрепляющие средства, которыми я сегодня обогатил организм — одна порция спиртного в «Серебряной ладони», две в заведении Френчи, плюс парочка треугольников, четыре «солнышка» и восемь паксиумов, — поддерживали мою решимость.

Где-то на полпути к Френчи ночь уже казалась мне прекрасной, воздух ласкающим, страхи исчезли, а тех, кто меня подзуживал вставить в мозг розетку, я мысленно спустил в бездонный колодец, куда не собирался никогда заглядывать. Пусть хоть трахаются друг с другом до упаду, наплевать. У меня своя жизнь и свои проблемы. Вот так.

11

Пятницу я назначил днем отдыха и восстановления сил. За последнее время моему бедному телу пришлось претерпеть немало обид от разных людей, включая друзей, знакомых, а также типов, с которыми я очень надеялся вскорости повстречаться где-нибудь в темном переулке. Главное достоинство Будайина — несметное множество подобных мест. Наверное, их создали специально, по заранее намеченному плану. Думаю, в одном из священных писаний найдется откровение, где говорится примерно так: «И поистине, для нужд особого рода дарованы вам темные переулки, где насмешникам и неверным станут в свой черед раскалывать черепа и разбивать в кровь их толстые губы, и сие будет приятно взору Господа, царящего на небесах». Черт его знает, откуда я взял это изречение. Не удивлюсь даже если оно приснилось мне ранним утром в первый из отпущенных мне Папой трех дней.

Итак, сначала за меня взялись Черные Вдовы; солидную лепту внесли шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга, ничем не отличавшиеся от их любезно улыбавшихся лицемерных хозяев; ночью состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с психованным Джеймсом Бондом.

Коробочка, в которой я держал пилюльки, опустела; от былого богатства осталась лишь горстка розово-голубого порошка, который в принципе можно слизывать с кончиков пальцев, в надежде получить хоть на миллиграмм облегчения. Сначала я сожрал таблетки, содержащие опиум. С неимоверной быстротой исчерпал запас соннеина, приобретенного у Чириги и сержанта Хаджара — я прибегал к нему каждый раз, когда резкое движение истерзанной плоти вызывало новые волны боли. Потом я попробовал паксиум, маленькие сиреневые штучки, которые многие считают высшим достижением органической химии, Бесценным Даром, средством-от-всех-неприятностей; но вскоре они приносили не большее облегчение, чем, скажем, катышки верблюжьего помета. Но я прикончил и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием «Джек Дэниелс» (Ясмин принесла бутылочку виски с работы).

Ладно, хватит хныкать: по крайней мере, остались еще сильнодействующие голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют они болеутоляющий эффект или нет. Придется добровольно превратиться в подопытного кролика. Наука должна идти вперед! Я проглотил три штуки трифетамина. Эффект был поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса моей главной и единственно важной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике начал проверять пульс и насчитал примерно четыреста двадцать два удара в минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные ящерицы, ползающие где-то совсем рядом… Наверняка и то, и другое мне почудилось.

Наркотики — твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно. Например, товарищей не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз. Если ты способен поступить так с близкими людьми (или с таблетками), то просто недостоин иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне! Пилюльки — чудесная штука. Клянусь Аллахом, никогда в жизни не послушаюсь уговоров завязать с ними. Лучше уж откажусь от еды и питья — если честно, время от времени именно это я и делаю.

Пока что снадобья имели одинаковый эффект — отвлекали от действительности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее проявлениях просто раздражала. Она казалась чем-то мрачным, зловонным, бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным… в общем, хотелось убраться от нее подальше.

Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-хаджа пару капсул той самой отравы, которую безумный американец Билл постоянно (постоянно!) пропускает через кровеносную систему, не опасаясь потерять бессмертную душу. Больше никогда не сяду в его машину. РПМ действительно страшная штука; и что хуже всего, я заплатил наличными за право едва от нее не загнуться. Каждый раз, когда делаю что-то очень плохое, твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся, что как только из меня выветрится РПМ (иншалла), честное слово, ни под каким видом…

Пятница в Будайине — то же, что суббота у евреев, время почивания от дел, но плохие мусульмане возвращаются после захода солнца на работу. Мы соблюдаем священный месяц рамадан, а городские фараоны и фанатики, окопавшиеся в мечетях, в день отдыха относятся к нам немного снисходительней. Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.

Ясмин отправилась в свой клуб, а я остался в постели с томиком Сименона. Впервые взял в руки его книгу лет в пятнадцать; еще одну раскопал, кажется, в двадцать. С тех пор мне попалась, наверное, пара-тройка его романов: когда речь идет о Сименоне, трудно сказать точно. Он выдает не меньше дюжины вариаций одного и того же сюжета, но у старины Жоржа столько сочинений-близнецов, что легче осилить их все, а потом рассортировать и расположить в более-менее рациональном порядке по темам: подвиг, который мне не по силам. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если нашел перевод на арабский), или с первой (если текст по-французски), а когда спешу или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками — с середины.

Сименон. Почему я вдруг о нем вспомнил? Мысль должна привести к чему-то важному, к какому-то озарению… Сименон — Ян Флеминг. Оба знаменитые писатели, оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый в своем роде; оба давным-давно умерли, причем так и не узнав, как делать приличное мартини («взбитый, но не размешанный» — ну конечно, черта с два!). А от мистера Флеминга мы прямиком попадаем в объятия его создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком агента 007 не оставил больше никаких следов пребывания в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни дырки от пули, выпущенной из «Беретты». Да, именно из нее он убил Богатырева и Деви. Это оружие предпочитал Бонд в ранних романах Флеминга, пока какой-то дотошный читатель не указал автору, что пистолет вообще-то «дамский» и не обладает серьезной убойной силой. Тогда Флеминг заставил своего героя перейти на небольшой, но надежный самозарядный «Вальтер-ППК». Если бы наш модик применил его, то здорово разворотил бы лицо Деви; «Беретта» проделала чистенькую дырочку, как в пивной банке. Взбучка, которую он мне задал — последний по времени подвиг 007, больше его не видели и не слышали. Думаю, парень не любит долго оставаться на одном месте — скучно становится …

Как я его понимаю… Но сейчас главное — выжить после той дряни, которую я проглотил. Какая там скука, если пульс выдает четыреста с лишним ударов в минуту! Клянусь жизнью моей бороды и могучими чреслами посланца Аллаха (да благословит Он его и да приветствует), мне нужно только одно — нормально выспаться! Но стоило прикрыть веки, и перед глазами начинали плясать черно-белые вспышки и проплывали гигантские пурпурные и зеленые существа. Я даже заплакал с досады, но они никак не хотели оставить меня в покое. Непостижимо, как Билл умудряется водить машину, когда с ним творится подобное.

Вот, вкратце, как прошла пятница. Ясмин принесла бутылку «Джека Дэниелса», я покончил с остатками пилюлек, полностью отключился где-то около полудня, а когда очнулся, моя девушка уже ушла. Суббота, воскресенье… У меня есть еще полтора дня, в течение которых мои мозги сохранят девственность.

Где-то ближе к вечеру я заметил таинственную пропажу хрустиков. Я был уверен, что осталось несколько сотен киамов; конечно, кое-что я истратил, наверное, даже больше, чем мог себе позволить. Но по крайней мере у меня в сумке должно лежать гораздо больше, чем девять десяток, которые я там нашел. Что сделаешь на такие деньги? Пара новых джинсов стоит сорок, или даже больше.

Ох, боюсь, Ясмин запускает руку в мой карман. Ненавижу эту черту в женщинах, даже тех, которые родились мужчинами. Как постоянно повторяет Джо-Мама: «Если кошка держит котят в духовке, они не становятся пирожками». Возьми хорошенького мальчишку, убери все, что топорщится у него между ног, купи пару силиконовых сисек такой величины, что под ними укроется целый взвод, и не успеешь опомниться, как новоиспеченная дамочка уже роется у тебя в бумажнике! Она горстями жрет твои пилюли и капсулы, тратит твои деньги, устраивает скандалы из-за того, что ты случайно во сне стянул с нее простыню или одеяло, целый день с неослабевающим интересом крутится перед зеркалом в ванной, созерцая с умным видом свое отражение; когда идешь с ней по улице, отпускает комплименты по адресу разных молодых пижонов, требует, чтобы не сбавлял темп, когда ты уже выбился из сил, едва не расплющив ее о кровать, а потом впадает в дикую истерику, если осмелишься высунуться из окна, увидев смазливую девчонку. Как относиться к безупречно прекрасной юной богине любви, которая вертится в комнате, украшая пол грязным нижним бельем? Захочешь немного поднять настроение, а эта дрянь уже успела прикончить запас пилюль.

Ладно… Мариду Одрану еще отпущено Аллахом полтора дня на то, чтобы побыть самим собой. Ясмин со мной не разговаривала: считала, что я трус и поганый эгоист, потому что не желаю считаться с планами Папы. То вдруг заявляла, что увиливания не помогут, в понедельник утром я непременно встречусь с хирургами Фридландер-Бея и они подправят мне мозги, то, буквально через минуту, начинала орать, что я проклятый сукин сын, которому наплевать на друзей. Бедная девочка никак не могла сообразить, какой версии придерживаться: согласился я на операцию или нет. Она пыталась сосредоточиться на теме, которая казалась ей актуальнее, а через мгновение все вылетало из памяти, даже спор, из-за которого началась ссора (я тогда заявил: «Не позволю вставлять проводки в башку, и бесполезно меня пилить»).

Целую пятницу (или уже на следующий день?) я провалялся в кровати; смотрел, как тени вытягивались, укорачивались, опять становились длиннее. Муэдзин звал правоверных на очередную молитву, и снова заводил свой напев, хотя мне казалось, что прошло лишь несколько минут. В субботу вечером, когда Ясмин начала собираться на работу, я уже перестал обращать внимание на смену ее настроений.

Она металась по комнате как бешеная, осыпая меня разнообразными ругательствами, многие из которых я услышал впервые, несмотря на долгие годы жизни в самых злачных уголках нашего города. Это заставило меня преисполниться еще большей любовью к моей шлюшке. Когда она ушла, я с огромным трудом поднялся. Тело сотрясал нестерпимый озноб, его сменяли приступы изнурительного жара; я решил принять душ, чтобы немного охладиться, но снова рухнул в постель, то дрожа, то обливаясь потом. Промокли и простыни, и одеяло, за которое я судорожно цеплялся так, что побелели костяшки пальцев. Теперь призрачные ящерицы нагло ползали по лицу и рукам, но зато боковым зрением я их не видел. Наконец, собравшись с духом, я осуществил то, о чем давно мечтал, — добрался до ванной. Есть не хотелось, но ужасно мучила жажда. Я выпил два стакана воды и на подгибающихся ногах доковылял до кровати. Господи, как мне хотелось, чтобы Ясмин оказалась дома!

Несмотря на то, что действие наркотиков постепенно слабело, а страх, соответственно, усиливался, я твердо решил, как мне поступить в понедельник. Всю ночь меня бил озноб и сотрясала лихорадка. Я лежал, уставившись на облупленный потолок, и не сомкнул глаз, даже когда явилась Ясмин, которая сразу рухнула рядом и забылась пьяным сном. В воскресенье, когда она опять готовилась идти к Френчи, я выкарабкался из постели и, не одеваясь, встал у нее за спиной. Ясмин, хмурясь и гримасничая, подкрашивала глаза, нанося на веки дорогой грим, купленный в одном из магазинов для богатых шлюх в респектабельном квартале. Она не хотела пользоваться базарной дешевкой; можно подумать, в их баре, где вечно царит полумрак, кто-то заметит разницу! Точно такую же косметику продают в здешних лавчонках, но Ясмин платила раз в десять дороже на другом конце города. Моя красавица хотела выглядеть сногсшибательной на сцене, хотя какой дурак будет рассматривать ее лицо! Она накладывала сложный узор голубых и зеленых линий под тонкими, подрисованными бровями. Потом приступила к самой трудной и деликатной задаче — стала наклеивать по одной изящные, сверкающие золотом блестки.

— Ложись пораньше, — скомандовала она важно.

— Почему? — спросил я с невинным видом.

— Потому что завтра у тебя трудный и ответственный день.

Я пожал плечами.

— Твои мозги, Марид. Забыл?

— Нет, свои мозги я нигде не забыл. А что? По-моему, они в порядке. И ничего менять я не собираюсь.

— Тебе должны вставить розетку! Может, тогда твоя башка хоть на что-то пригодится! — Она повернулась ко мне, как разъяренная орлица, защищающая птенцов.

— Кажется, в последний раз, когда мы это обсуждали, я отказался, — парировал я спокойно.

Ясмин в ярости схватила синюю сумку, где держала пижаму, зубную щетку и прочее барахло.

— Ну хорошо, сукин сын, кафир, сын неверной шлюхи! — взвизгнула она. — Проклятие на твою голову и на головы твоих предков!

Никогда не думал, что одна женщина, уходя, способна поднять столько шума; вдобавок она напоследок оглушительно хлопнула дверью. Наступила полная тишина. Наконец-то я могу размышлять без помех. Только вот о чем? Я прошелся по комнате, убрал в шкаф рубашку, ногой отшвырнул какие-то валявшиеся на полу тряпки, потом пинком отфутболил их на прежнее место. Забрался в кровать. Увы, я столько провалялся под одеялом, что теперь, вместо того, чтобы расслабиться, маялся от отупляющей неподвижности. Но больше делать нечего… Темнота, словно черный кот, осторожно подкрадывалась ближе и ближе. Наблюдать, как ночь постепенно сменяет день — тоже небольшое удовольствие.

Боль стихла; улеглась вызванная чрезмерной дозой наркотиков паника. Ясмин исчезла. Деньги — тоже. Вокруг царил покой. Мир и покой, черт бы их побрал!

Отвлекшись от тревог и забот, от всей суетливой дребедени, которая так долго камнем висела на душе, я сделал одно небольшое, но очень важное открытие. Настоящее интуитивное озарение! Можно поздравить себя с впечатляющим результатом. Человек, нацепивший модик Бонда, предпочитал использовать «Беретту», а не «Вальтер-ППК». Мысль о герое Флеминга вызвала цепную реакцию в моем рассудке, и в результате прояснилось значение детали, которая накрепко застряла в голове и не давала покоя уже несколько дней. Я вспомнил последний визит к Оккингу, его подчеркнуто прохладное отношение и к моим теориям, и к предложению Фридландер-Бея. На первый взгляд, в его поведении нет ничего необычного: лейтенант очень не любит, когда лезут в его дела, даже если ему действительно помогают. Но сейчас важны не особенности характера моего давнего знакомого-фараона, а то, что я увидел на столе в его кабинете.

На одном из конвертов значилось: «Юниверсал Экспортс». Изнывая от скуки в ожидании прихода Оккинга, я пытался угадать, кто хозяин фирмы (например, Сейполт), получал ли когда-нибудь от нее товар Хассан-Шиит. Но у компании настолько обычное и распространенное наименование, что у нее, наверное, не меньше тысячи «однофамильцев». А если Оккинг просто-напросто отправил заказ на плетеную мебель для загородного домика, где ублажал гостей жареным на углях мясом?

Именно потрясающая ординарность названия заставила М. (таинственного начальника отдела МИ-5, которому подчинялся Джеймс Бонд в романах Флеминга) выбрать его как прикрытие для своей организации. Я никогда бы не обратил внимания на подобную надпись, если бы не упоминание в книгах о приключениях агента 007. А вдруг это шифр, обозначающий модика-убийцу? Эх, жаль, что я не запомнил адрес…

Да, кстати… Я подскочил, охваченный новым приступом вдохновения. Если в моих дедуктивных изысканиях есть хотя бы зерно истины, то почему конверт лежал в ящике для исходящих документов? Ладно, не стоит слишком сильно волноваться и прыгать, как кузнечик на раскаленной сковороде. Наверняка, я ищу мед там, где не водятся пчелы. И все же мне стало по-настоящему жутко; такое чувство, что меня, помимо воли, заманили в извилистый лабиринт, где за каждым поворотом таится смерть.

Пора действовать. Из отпущенных мне трех дней два с половиной я провел, валяясь в постели, словно паралитик, закутавшись в провонявшиеся, рваные простыни. Надо поскорее встать, иначе я не избавлюсь от страха и оцепенения. У меня осталось девяносто киамов; на них можно купить приличное снотворное и хоть немного выспаться.

Я накинул галабийю (которая уже потеряла девственную белизну), надел на ноги сандалии, на голову — войлочную шапочку либду, взял сумку и быстро спустился по лестнице. Страшно захотелось съесть хоть парочку таблеток. Захотелось так, что просто невмоготу. Невероятно! Я провел три ужасных дня и три страшных ночи, обливаясь потом, стараясь вывести из организма дрянь, которой наглотался сверх всякой меры — и уже не терпится достать новую отраву. Я мысленно нацарапал записку о том, что надо быть осторожнее, не перебарщивать с наркотиками, скомкал выдуманную бумажку и бросил в воображаемую мусорную корзину.

Оказалось, что вожделенные пилюльки достать не очень-то легко. Чирига сказала, что у нее сегодня ничего нет, но в утешение предложила бесплатную выпивку. Я потягивал ее фирменную отраву — тэнде, а она рассказывала, как трудно ей управляться с новой девицей, а потом призналась, что до сих пор держит нетронутым (специально для меня!) новый модик Хони Пилар. У меня перед глазами сразу возникла объемная реклама, которая демонстрировалась у магазина старухи Лайлы.

— Чири, я только что перенес грипп или какую-то другую пакость, но обещаю, что на следующей неделе мы поужинаем вместе. А потом, иншалла, обновим твой модик.

Она даже не улыбнулась, просто посмотрела на меня как на полудохлую вонючую рыбу, барахтающуюся в луже, и печально произнесла:

— Марид, милый, послушай, что я скажу: тебе надо бросить игры с пилюльками. Ты себя губишь.

Она права, но кому же нравится выслушивать подобные советы? Я кивнул, быстро проглотил остаток тэнде и ушел, не попрощавшись.

В «Старом Чикаго Большого Ала» я набрел на Жака, Махмуда и Сайеда. Друзья в один голос заверили меня, что сегодня ни деньгами, ни таблетками посодействовать не в силах.

— Ладно, еще увидимся, — подытожил я.

— Марид, — начал Жак, — может быть, это не мое…

— Точно, не твое, — ответил я резко. Направился в «Серебряную ладонь»: сонное царство… Заглянул к Хассану, но Шиит куда-то ушел, а его американское чудо бессмысленно пялилось на меня. Уже впадая в отчаяние, сунулся в «Красный фонарь», и там Фатима сообщила мне, что один из друзей белой фемы, которая у нее работает, принес полный кейс с разным зельем, но сейчас его нет, а появится он разве что рано утром, часов в пять. Я обещал, что, если не подвернется ничего другого, вернусь за товаром. У Фатимы я не удостоился бесплатной выпивки.

В логове Джо-Мамы мне наконец улыбнулась удача. Я купил шесть пилюлек у второй барменши, некоей Роки, здоровенной бабы с короткими, колючими черными волосами. Роки заломила несусветную цену, но мне уже было не до торгов, и я ее обрадовал. Она предложила кружку пива за счет заведения, чтобы запить их. Я гордо отказался и объяснил, что скоро пойду домой, проглочу одну-единственную таблетку и залягу спать.

— Вот это правильно, — заметила Джо-Мама, — сразу в постельку! Утром надо встать пораньше, дорогуша, чтобы тебе наконец продырявили черепушку.

Я прикрыл веки.

— Кто тебе сказал? — пробормотал я, едва ворочая языком.

Джо-Мама постаралась изобразить маленькую наивную девочку и с деланной обидой взглянула на меня:

— Да все говорят, Мадрид. Правда ведь, Роки? Только верят с трудом. Ну, сам понимаешь… Чтобы ты позволил засадить себе проволоку в мозги, — разве такое возможно, а? Как если бы нам вдруг объявили, что Хассан дарит первым двадцати посетителям ковры, ружья, или что-нибудь еще.

— Давай-ка обещанное пиво, — произнес я устало. Роки нацедила мне кружку, правда, не уточнила, бесплатно меня поят, или, раз я отказался, придется выложить хрустики.

— Я угощаю, — великодушно объявила хозяйка.

— Спасибо, Мама, — ответил я, — но не беспокойся, я не дам «засадить себе проволоку в мозги». — Я жадно отхлебнул. — Мне наплевать, кто кому про что шепнул и от кого услышал. Это говорю тебе я, Марид Одран: никогда в жизни не напичкаю башку электронной дрянью. Компрене?

Джо-Мама пожала плечами. Вряд ли я ее убедил: в конце концов, чего стоит мое слово против коллективного мнения Улицы? — Хочу рассказать тебе, что здесь случилось прошлой ночью. — Она приготовилась поведать мне одну из своих бесконечных, но захватывающих историй. В принципе, я бы с удовольствием послушал час-другой, — полезно знать свежие новости. Но мне помешали.

— Ага, вот ты где! — завопила Ясмин, врываясь в бар и злобно замахиваясь на меня сумкой. Я наклонил голову, и удар пришелся вскользь.

— Какого черта… — начал я.

— Ну-ка, ребятки, переносите разборки на улицу, — машинально отреагировала Джо-Мама, выдав стандартное первое предупреждение зачинщикам беспорядков. Она явно удивилась не меньше, чем я.

Но Ясмин не собиралась никого слушать. Схватила меня за руку, — сил у нее не меньше, чем у меня, — и сдавила, словно наручниками.

— Ну-ка, вставай, ты, недоносок, — прошипела она.

— Ясмин, ради бога, заткнись и оставь меня в покое, — сказал я. Джо-Мама медленно поднялась: второе вежливое предупреждение, но девочка даже не взглянула на хозяйку. Она держала меня, как в клещах; потом потянула на улицу.

— Пойдешь со мной, — угрожающе произнесла она, — я должна тебе кое-что показать, паршивый пес.

Теперь я уже по-настоящему разозлился. Это еще мягко сказано: никогда раньше не испытывал я такого бешенства. К тому же до сих пор не понял, что на нее нашло. — Влепи девочке хорошенькую пощечину, чтобы она успокоилась, — крикнула из-за прилавка Роки. В фильмах подобное средство всегда благотворно действует на истеричных героинь и нервных молодых полицейских. Но не думаю, чтобы оно усмирило Ясмин. Скорее всего, моя подружка просто даст мне сдачи (то есть изобьет хорошенько), после чего придется делать то, что она скажет. Я поднял руку, за которую она цеплялась, неожиданно повернул, схватил ее запястье и загнул за спину. Ясмин вскрикнула от боли. Я нажал сильнее, и она завопила.

— Это за то, детка, что ты обзывала меня разными нехорошими словами, — тихо прорычал я ей на ухо. — Можешь хулиганить дома, но только не при моих друзьях.

— Хочешь получить по-настоящему? — процедила она сквозь зубы.

— Попробуй.

— Потом, — сказала она и повторила, — мне надо что-то тебе показать.

Я отпустил ее; Ясмин помедлила, растирая кисть. Потом схватила сумку, ногой распахнула дверь. Я взглянул на Роки, красноречиво подняв брови; Джо-Мама довольно улыбалась. Еще бы, из разыгранной нами сценки (после соответствующей обработки) получится замечательная сплетня — лучшая в ее богатом репертуаре. Наконец-то Джо-Мама займет первое место в нашем квартале!

Я вышел вслед за Ясмин. Она повернулась ко мне, но не успела ничего сказать — я крепко схватил ее правой рукой за горло и, приподняв, прижал к древней стене. Девочке больно? Что ж, тем лучше!

— Ты никогда больше так не сделаешь, — произнес я обманчиво спокойным голосом. — Ясно? — Испытывая извращенное, садистское удовольствие, сильно ударил ее головой о кирпичную кладку.

— Я тебе еще вставлю, сука поганая!

— Давай, урод, если воображаешь, что ты до сих пор мужчина, — ответил я. И тут Ясмин зарыдала. У меня сразу упало сердце. Я осознал, что только что совершил самый позорный поступок в своей жизни, и не знаю, как его исправить. Я могу проползти на коленях тысячи километров до Мекки, чтобы заслужить прощение, и Аллах наверняка помилует меня — но только не Ясмин! С удовольствием отдам все, что имею и что способен украсть, за то, чтобы стереть из нашей памяти последний эпизод. Но это невозможно, и нам обоим будет трудно забыть его.

— Марид, — шептала она в промежутках между рыданиями. Я обнял ее. Что тут сказать? Мы крепко прижались друг к другу; Ясмин заливалась слезами, да и мне тоже хотелось расплакаться. Так мы стояли неподвижно целых пять (десять, пятнадцать?) минут… Мимо шли люди, старательно делая вид, что ничего не замечают. Джо-Мама приоткрыла дверь, высунула голову и сразу нырнула обратно. Через минуту, словно ненароком — просто полюбоваться на прохожих, которых в такой час уже почти не видно, выглянула Роки. Мне было наплевать. Я ни о чем не думал, ничего не чувствовал; просто не отпускал Ясмин, а она — меня…

— Я тебя люблю, — наконец пробормотал я. Самые лучшие слова, если, конечно, произнести их в подходящий момент.

Мы взялись за руки и медленно побрели по Будайину. Казалось, мы прогуливаемся, но через некоторое время я понял, что Ясмин куда-то меня ведет. Я почему-то чувствовал, что сейчас мне покажут то, что я очень боюсь увидеть.

Труп лежал в узком тупичке в одном из больших пластиковых мешков для мусора. Их разбросали, и тот, в который убийца засунул Никки, разрезали, так что она раскинулась прямо на мокрой грязной мостовой.

— Это ты виноват, — всхлипывая, произнесла Ясмин. — Потому что не особо-то старался ее найти.

Держась за руки, мы постояли молча, глядя на нашу подругу. Я знал, что когда-нибудь найду ее в таком виде: мертвую, упакованную вместе с отбросами. Думаю, уяснил еще в самом начале, когда сидел возле зарезанной Тамико, и Никки что-то пыталась сообщить мне по телефону.

Я опустился на колени. Тело с ног до головы покрыто кровью, пламеневшей на фоне темно-зеленого мешка и серых замшелых камней.

— Ясмин, детка, — сказал я, взглянув на ее застывшее лицо, — наверное, тебе не стоит смотреть. Свяжись с Оккингом и отправляйся домой, ладно? Я скоро вернусь.

Ясмин слабо махнула. — Я позвоню ему, — мертвым голосом произнесла она, — но мне надо идти на работу.

— Пошли сегодня Френчи к черту. Мне хочется, чтобы ты провела ночь у нас. Послушай, милая, побудь немного со мной.

— Ладно, — кивнула Ясмин, улыбнувшись сквозь слезы. Главное, мы не поссорились всерьез. Еще немного усилий — и наша любовь станет совсем как новенькая, или даже крепче. По крайней мере, я на это надеялся.

— Как ты узнала, что она здесь? — спросил я нахмурившись.

— Ее нашла Бланка. Она живет рядом, и проходит мимо по пути в наш бар. — Ясмин показала на дверь в глухой кирпичной стене, покрытой облупившейся серой краской.

Я кивнул и постоял немного, глядя, как моя девочка медленно бредет к ярким огням Улицы. Потом снова повернулся к изуродованным останкам Никки. Ей раскромсали горло, на запястьях и шее багровые отметины — следы ожогов, везде видны порезы и колотые раны. Убийца продемонстрировал незаурядное умение и явно уделил ей больше времени, чем Тами или Абдулле. Наверняка при осмотре эксперт обнаружит признаки изнасилования.

Ее вещи засунули в тот же мешок, что и тело. Я внимательно осмотрел одежду, но ничего не обнаружил. Достал ее сумку; для этого пришлось приподнять голову убитой. Ей нанесли страшный удар по черепу: волосы, кровь и мозг слиплись в единую отвратительную массу. Рассекли шею от уха до уха так глубоко, что почти обезглавили. В жизни не видел подобного зверства! Слегка очистив от мусора мостовую вокруг, я осторожно уложил Никки на растрескавшиеся камни. Потом отошел на несколько шагов, упал на колени и выблевал все, что съел за день. Я корчился, живот сводили спазмы, пока не заболели мышцы. Когда рвота немного унялась, заставил себя снова подойти к трупу и внимательно осмотрел сумку. Два предмета заслуживали самого пристального внимания: медное изображение скарабея, которое я видел в доме Сейполта, и грубо сработанный модик, похожий на самоделку. Я спрятал находки, выбрал из наваленных вокруг мешков наименее вонючий и употребил его вместо молитвенного коврика, расположившись со всем возможным при данных обстоятельствах комфортом. Я вознес молитву Аллаху за душу бедной девочки и стал ждать озарения.

— Ну ладно, — наконец тихо произнес я, оглядывая зловонный тупичок, где нашла упокоение и последний приют Никки. — Утром я подправлю мозги.

Мактуб. Пусть будет так. Решено.

12

Великое множество мусульман подвержено суевериям. В странствии по юдоли слез, сотворенной Аллахом Земле, нас сопровождают разнообразные джинны, ифриты, чудища, ангелы и черти-шайтаны. Кроме того, существуют колдуны, обладающие опаснейшим супероружием — таинственными способностями, самая страшная из которых — порча. Люди с дурным глазом встречаются очень часто. Это не значит, что наша культура более иррациональна, чем любая другая; в каждой имеется фирменный набор невидимых злых сил, подстерегающих беззащитного человека. Обычно среди духов гораздо больше врагов, чем друзей или покровителей, хотя в различных Писаниях говорится о «несчетном небесном воинстве» и тому подобном. Может быть, с тех пор, как изгнали Иблиса-сатану из рая, их гноят в кутузке. Не знаю.

Так или иначе, одно из суеверий, распространенных среди мусульман, особенно кочевых племен и прозябающих в дикости феллахов Магриба (родственников моей матери), — обычай нарекать новорожденного младенца именем, обозначающим какое-нибудь несчастье либо нечто скверное, чтобы предохранить его от зависти злого духа или ведуньи. Мне однажды сказали, что так поступают во всем мире, даже в местах, где никогда не слышали о нашем пророке, да благословит его Аллах и да приветствует. Меня назвали Марид, что значит «больной», в надежде, что никакая хворь ко мне не пристанет. Вроде бы подействовало! Не считая рутинной операции по удалению воспаленного аппендикса несколько лет назад, серъезных проблем со здоровьем у меня пока не наблюдалось. Логика подсказывает, что я обязан подобному везенью передовым методам лечения, применяющимся в наше время, изобилующее сотворенными наукой чудесами, но кто знает? Хвала Аллаху, Милостивому, Милосердному, Повелителю миров… и так далее.

В общем, я редко гостил в больницах. Поэтому, когда очнулся, мне понадобилось немало времени, чтобы осознать, где я, а потом еще столько же, чтобы понять, как меня занесло в такое приятное место. Перед глазами расстилался лишь сероватый туман.

Я несколько раз моргнул, но веки словно залепили песком, смешанным с медом. Попытался поднять руку, прижатую к сердцу, чтобы протереть глаза, и тут же почувствовал страшную слабость: задача оказалась невыполнимой. Я снова моргнул и прищурился. В конце концов удалось разглядеть двух мужчин в белых халатах, стоящих в ногах моей кровати. Один — совсем молодой, чернобородый, с приятным звучным голосом, — держал больничную карту и инструктировал своего коллегу:

— Господин Одран не доставит особых хлопот.

Второй был намного старше, с белоснежными волосами и хриплым голосом. Он кивнул. — Медикаменты?

Чернобородый нахмурился:

— Особый случай. Он должен получать, что пожелает, разумеется с ведома врачей. Но, как я понимаю, они дадут разрешение, как только парень попросит. В любое время.

Седой возмущенно фыркнул:

— Он что, победитель какого-нибудь конкурса? Бесплатный отдых в больнице плюс любые, самые дорогие наркотики?

— Говори потише, Али. Он лежит неподвижно, но вполне способен тебя услышать. Не знаю, кто он, но с ним обращаются как с заморским принцем или кем-то в этом роде. Лекарства, потраченные на то, чтобы он не ощущал ни малейшей боли, избавили бы от страданий дюжину несчастных в палате для бедных.

Я сразу почувствовал себя грязной свиньей. Какая-то совесть сохранилась и у меня. Я не просил, чтобы со мной цацкались, по крайней мере ничего такого не помнил. Надо отказаться от незаслуженных привилегий, и чем скорее, тем лучше. Ну, по крайней мере, как-то ограничить… Зачем изображать шейха?

Чернобородый продолжил, уставившись в карту:

— Господину Одрану сделали очень сложную внутричерепную операцию. Круговые имплантации, причем, как я понимаю, экспериментальные. Ему требуется длительный постельный режим. Есть опасность появления неожиданных побочных эффектов.

У меня засосало под ложечкой. Какие еще «побочные эффекты»? Раньше о них даже не упоминали.

— Сегодня же вечером посмотрю его данные, — отозвался пожилой.

— Большую часть времени он спит и тебя не побеспокоит. Господи, с эторпиновым пузырем и инъекциями он может сладко дремать еще десять-пятнадцать лет!

Костоправ явно недооценивал удивительную способность моей печени и энзимов выводить любую гадость из организма. Все почему-то считают, что я просто хвастаюсь.

Они направились к выходу. Седой покинул палату. Я хотел заговорить, но не сумел, словно уже много месяцев не использовал голосовые связки. Попытался снова. Пока ничего лучше хриплого шепота не получается. Я с трудом глотнул и пробормотал, — Эй, брат.

Чернобородый положил мою карту на консоль какого-то сложного прибора, стоящего у кровати, и повернулся ко мне, стараясь сохранить бесстрастный вид.

— Вернусь через секунду, господин Одран, — спокойно сказал он и закрыл за собой дверь.

Меня расположили в аккуратном, без излишеств, но довольно комфортабельном помещении; никакого сравнения с отделением для бедных, где я лежал, когда мне удалили лопнувший аппендикс. Очень неприятный эпизод; хорошего в нем было только то, что мне, слава Аллаху, спасли жизнь, и познакомили с соннеином (восхвалим Его дважды). Лечение неимущих нельзя назвать чистой филантропией. Конечно, нищие феллахи содержатся бесплатно, но больничное начальство взяло за правило позволять штатным врачам, практикантам и студентам-медикам, а также сестрам и фельдшерам на практике знакомиться с максимальным числом необычных и редких случаев. Каждый, кто тебя осматривает, берет для анализа кровь, мочу, накладывает повязки или делает небольшие хирургические операции, приступил к работе недавно или совсем новичок. Нет, эти люди относятся к своим обязанностям серьезно и добросовестно, беда в том, что они не имеют опыта и могут превратить простейшую процедуру в изощренную пытку.

В моей чистенькой одиночной палате все иначе. Удобная постель, сравнительно просторная, тщательноприбранная комната и никакой боли. Полный отдых, абсолютный покой и идеальный уход, плюс квалифицированный персонал. Царский подарок Фридландер-Бея. Но скоро мне придется расплачиваться за его доброту. Уж он-то позаботится, чтобы вернуть затраченные средства сторицей.

Наверное, я задремал; шум открывшейся двери заставил меня проснуться. Я ожидал, что придет чернобородый, но вместо него появился молодой доктор в зеленом хирургическом комбинезоне. Сильный загар, блестящие карие глаза и самые пышные черные усы, которые мне когда-либо доводилось видеть. Я представил себе, как он запихивает их под маску перед операцией, и улыбнулся. Он был турком. Я с трудом разбирал его арабскую речь, а он еле-еле понимал меня.

— Ну, как сегодня наши дела? — спросил он, не глядя на меня. Просмотрел карту, потом повернулся к приборам у кровати, нажал какие-то клавиши, и изображения на экранах стали меняться. Врач словно воды в рот набрал: не цокал языком, демонстрируя заботу о здоровье пациента, не гудел себе под нос, чтобы вселить бодрость, что раздражает не меньше. Глядя на ряды цифр, мелькающих на мониторе, он молча подкручивал кончики своих необыкновенных усов. Наконец обернулся ко мне:

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — бесцветным голосом проскрипел я. Каждый раз, встречаясь с представителями его профессии, не могу отделаться от ощущения, что их цель — вытянуть из тебя какую-то особую информацию, причем они никогда не спросят прямо: боятся, что больной начнет лукавить и скажет то, что, по его мнению желает услышать доктор. Поэтому хитрецы ходят вокруг да около, как будто трудно догадаться, что им нужно, и наврать с три короба.

— Больно?

— Немного. — Неправда: меня ведь напичкали наркотиками по самую макушку. Никогда не говорите врачам, что жалоб нет, они тут же снизят полагающуюся вам дозу анонидов.

— Спали?

— Да.

— Нет желания поесть, а?

Я задумался. Хотя прямо в вену на тыльной стороне ладони по трубке капал раствор глюкозы, я умирал от голода.

— Нет.

— Утром попытаемся дать вам что-нибудь жидкое, легко усваиваемое. Вставали с постели?

— Нет.

— Хорошо. Полежите еще несколько дней. Головокружение? Онемение рук или ног? Необычные ощущения — яркий свет, громкие голоса, галлюцинации?

Галлюцинации? Ни за что бы не признался, даже если бы и правда их испытывал.

— Ну что ж, вы в порядке, господин Одран. Никаких отклонений.

— Хвала Аллаху. Давно я здесь?

Доктор искоса взглянул на меня, потом снова посмотрел в карту.

— Чуть больше двух недель.

— Когда меня порезали?

— Пятнадцать дней назад. До этого мы двое суток вас готовили.

— Угу.

До конца рамадана остается меньше недели. Интересно, что случилось в городе за мое отсутствие? Надеюсь, хоть кто-то из моих друзей и знакомых остался в живых. А если что-нибудь и стряслось, — убийство, например, — пусть отвечает Фридландер-Бей. Обвинять Папу — все равно что хулить Бога: тот же эффект, те же последствия. Попробуйте найти адвоката, который согласится выступить против них.

— Господин Одран, вы можете сказать, что произошло перед тем, как мы над вами поработали?

Трудный вопрос. Я напряг извилины, и словно залетел в скопление штормовых облаков: страх, отчаяние, мрачные предчувствия… Громкие голоса, какие-то руки перекатывают меня по кровати; вспышки резкой боли. Чьи-то слова: «Не тяните за ту сторону». Не знаю, кто и почему их произнес. Я старался воскресить в памяти хоть что-то существенное. Наконец осознал, что понятия не имею, как очутился в операционной и даже как попал в больницу. Последнее, что стоит у меня перед глазами…

Никки!

— Моя подруга, — сказал я. Сразу перехватило горло и стало сухо во рту.

— Вы о погибшей девушке?

— Да.

— Это случилось почти три недели назад. Больше ничего не вспоминается?

— Нет.

— А наша встреча? О чем мы тогда говорили?

В голове — непроницаемо-черная пелена, нулевая видимость. Ненавижу провалы в памяти. Даже двенадцатичасовые, не говоря уже о трехнедельных. Ужасное ощущение, и в моем теперешнем состоянии я вряд ли сумею правильно отреагировать на вопрос: нет даже сил на то, чтобы проявить приличествующее случаю беспокойство.

— Очень жаль, но я не знаю.

Врач кивнул:

— Мое имя — Еникнани, доктор Еникнани. Я ассистировал вашему хирургу, доктору Лисану. За последние несколько дней симптомы амнезии у вас постепенно стали проходить. Но если наша беседа перед операцией забылась, очень важно, чтобы мы поговорили снова.

Мне хотелось спать. Я устало потер глаза:

— Наверняка у меня вылетит из головы то, что вы скажете, и придется вам повторить лекцию завтра или послезавтра.

Доктор Еникнани пожал плечами:

— Возможно, но вам сейчас больше нечего делать, а мне достаточно хорошо платят, чтобы я добросовестно выполнял долг. — Он одарил меня широкой улыбкой, чтобы показать, что шутит (мрачные невозмутимые типы вроде него должны это делать время от времени, иначе собеседник сам ни за что не догадается). С такой внешностью ему больше пристало лежать где-нибудь высоко в горах в засаде, прижимая к плечу автомат, чем подавать главному хирургу разные щипчики и зажимы; с другой стороны, возможно я со своим неглубоким умом не в состоянии отделаться от стереотипов. В любом случае, выглядит он очень забавно!

Доктор опять продемонстрировал желтые кривые клыки и признался:

— Кроме того, я испытываю неистребимую любовь к человечеству. По воле Аллаха мне предназначено облегчать людские страдания, в данном случае — надоедая вам скучными инструкциями день за днем, пока вы не усвоите все до последнего слова. Наш удел — совершать праведные поступки, и пусть Господь оценит их по достоинству. — Он снова пожал плечами. Что ж, очень красноречиво для турка.

В свою очередь вознеся хвалу Всевышнему, я терпеливо ожидал начала душеспасительной беседы.

— Вы уже смотрели в зеркало? — спросил он.

— Пока нет. — Никогда не пойму тех, кто спешит полюбоваться на свое отражение, как только им попортили ту или иную часть тела; лично мне не доставляет ни малейшего удовольствия созерцать раны, особенно собственные. После того, как у меня вырезали аппендикс, я целый месяц не глядел на живот ниже пупка. А сейчас, когда мне начисто обрили голову и залезли прямо в мозги, тем более не хотелось знать, как я выгляжу; соверши я такой неосмотрительный поступок — и не смогу думать ни о чем, кроме своего плачевного состояния, его причин и неминуемых последствий. Мудрый и осторожный человек проваляется на больничной койке месяцы или даже годы, находясь в приятном полусонном состоянии. Не так уж и плохо, если разобраться. Лучше стать безгласым кататоником, чем бездыханным трупом. Интересно, сколько они собираются держать меня в больничке, прежде чем швырнуть прямо в стальные объятия Улицы? Будьте уверены, я никуда не спешу!

Еникнани рассеянно кивнул.

— Ваш… патрон, — сказал он, тщательно подбирая слова, — да, ваш патрон особо настаивал на самой полной внутричерепной ретикуляции. При подобных обстоятельствах, операцию проводил не кто иной, как доктор Лисан: он лучший нейрохирург города и заслужил широкое признание во всем мире. Многие приспособления, которые он применил в вашем случае, изобретены или усовершенствованы лично им; он также использовал несколько новых методов. Назовем их… экспериментальными.

Его слова нисколько меня не успокоили. Плевать я хотел на то, каким великим новатором слывет их знаменитый маэстро Лисан! Я приверженец старой доброй школы: «Тише едешь — целее будешь». Пусть в мою башку не доложат парочку-другую «экспериментальных» возможностей, лишь бы мозги не превратились в бесполезную серую массу и не взорвались от перенапряжения. Вот черт! Внезапно мне пришло в голову, что в принципе засовывать раскаленные проволочки в потаенные уголки рассудка, чтобы посмотреть, что произойдет, не намного страшнее, чем колесить по городу на бешеной скорости в такси с безумным американцем Биллом за рулем. Я горько улыбнулся. Наверное, так у меня проявляется фрейдистская жажда смерти. Или я просто идиот.

Енукани поднял крышку стоящего возле кровати столика на колесах; под ней оказалось зеркало. Он подкатил его поближе, чтобы я мог себя как следует рассмотреть. Я выглядел ужасно, словно уже умер, отправился прямиком в ад, но по дороге заблудился и застрял где-то в бесконечности: уже не живой, но еще не нормальный, респектабельный покойник. Борода аккуратно подстрижена (по-видимому, я сам, или кто-то другой, подравнивал ее каждый день, хотя в памяти ничего не отложилось), лицо бледное, с неопрятным серым оттенком, словно измазанное типографской краской, под глазами — темные круги. Сидя в постели, я долго щурился и не сразу обратил внимание на тщательно выбритую кожу черепа, которая успела покрыться пухом, похожим на сухой лишайник, прилипший к холодному камню. Розетку, которую мне вживили, скрывал бинт. Я медленно поднял руку, чтобы пощупать макушку, но так и не решился. Внезапно закружилась голова, засосало под ложечкой; я бросил взгляд на доктора, и моя ладонь бессильно упала на одеяло.

— Когда снимут повязки, — сказал он, — увидите, что у вас имеются два устройства для ввода модулей: одно спереди, другое ближе к затылку.

— Два? — Не знал, что такое возможно.

— Да. Доктор Лисан решил сделать вам двойную имплантацию.

Так жестоко нагружать мой слабый мозг — все равно, что оснастить арбу ракетой; как не крути, повозка не полетит. Я зажмурился. Меня охватил приступ невиданного прежде ужаса. Я начал читать про себя «Фатиху», первую суру Благородного Корана, которая приходит на ум в экстремальных ситуациях и обычно успокаивает и придает сил. Это мусульманский эквивалент христианского «Отче наш». Потом, открыв глаза, снова уставился на свое отражение. Страх еще не отпустил меня, но, по крайней мере, теперь небеса в курсе моих бед, и я приму любые превратности судьбы как волю Аллаха.

— Значит, я смогу вставить в обе розетки по модику?

Доктор Еникнани нахмурился:

— Нет, господин Одран, ко второму устройству разрешается подключать только обучающие приставки. Недопустимо использовать два различных личностных модуля одновременно. Это грозит тем, что правое и левое полушария вместе с мозжечком будут годны лишь на то, чтобы высушить их и сделать из черепа пресс-папье. Мы вживили вам добавочный ввод, как просил нас… (он едва не проявил неосторожность, но вовремя спохватился и не произнес имя Папы)… как указал нам ваш патрон.

Врач-терапевт проинформирует вас о о принципах наиболее эффективной эксплуатации приобретенных устройств. КРРак их применять, покинув больницу, разумеется, ваше личное дело. Помните только, что вы получили прямой контакт с центральной нервной системой и способность непосредственно влиять на нее. Одно дело — проглотить несколько таблеток и бегать по городу, пока их действие не кончится, и совсем другое — игры с рассудком! Если используете вживленные устройства не так, как надо, ваши действия вероятнее всего приведут к необратимым последствиям для здоровья. Повторяю: необратимым и ужасным.

О'кей, спасибо за разъяснения — понятней некуда! Я подчинился желаниям Папы и остальных радетелей за благополучие квартала: обзавелся розеткой. Однако добрый доктор-праведник сумел нагнать на меня страху. Ладно, я ведь никому не обещал использовать проклятые железки. Как только поправлюсь, выйду из больницы, отправлюсь домой и забуду про дьявольские устройства; займусь своими обычными делами, стану жить так, словно ничего не произошло. Пусть попробуют заставить меня хоть на секунду вставить модик! Розетки останутся в голове вместо украшений, но если кто-нибудь заикнется о том, что пора бы воспользоваться их уникальным потенциалом, я сразу объявлю: «Стоп, ребята! Извините, но такие услуги клиентам мы не оказываем ни сейчас, ни в обозримом будущем!» Я могу время от времени подстегивать ленивые серые клеточки пилюльками, причем без перманентного вреда для организма, но поджаривать их в микроволновке — нет уж, спасибо! Я позволяю собой командовать лишь до определенной степени: в один прекрасный момент мое врожденное упрямство берет верх.

— Итак, — провозгласил доктор Еникнани уже в мажорной тональности, — после моего небольшого предупреждения вам, наверное, не терпится выяснить, на что способны ваши модифицированные тело и разум?

— Еще бы, — отозвался я без особого энтузиазма.

— Что вам известно о деятельности мозга и нервной системы?

Я засмеялся:

— Ну, не больше, чем любому бездельнику в Будайине, который с трудом прочитает и напишет собственное имя. Знаю, что то, чем люди думают, находится в башке, а если какой-нибудь громила расколет ее и содержимое вывалится на мостовую, мне придется плохо. Пожалуй, к этому и прибавить нечего. — На самом деле я, конечно, прибеднялся: всегда стараюсь показать себя немного хуже, чем я есть. На всякий случай. Очень полезно быть чуть-чуть умнее, быстрее и сильнее, чем тебя считают окружающие.

— Хорошо. Второе имплантированное вам устройство, расположенное сзади, работает самым обычным образом. Оно годится и для подключения личностных модулей. Знаете, врачи до сих пор отнюдь не единодушны в вопросе об их безвредности. Некоторые наши коллеги полагают, что потенциальная угроза здоровью намного превышает плюсы, которые получают пользователи. К слову сказать, терапевтический эффект от модулей в первые годы их существования оставался совсем небольшим: их изготавливали в очень малых количествах с весьма ограниченными функциями для лечения пациентов, страдающих серьезными расстройствами деятельности мозга и нервной системы. Однако впоследствии идею подхватили и раздули, и теперь они применяются совершенно не так, как планировали их создатели. — Доктор снова пожал плечами. — Слишком поздно пытаться что-либо изменить, а те, кто ратуют за их полное запрещение, с трудом собирают даже небольшую аудиторию. Поэтому сегодня каждому по силам приобрести практически любой модуль; в открытой продаже имеются чрезвычайно удобные и полезные, экономящие массу времени и сил продукты массового производства; выпускаются и такие, которые многие сочтут оскорбительными для морали и нравственности. — Я сразу же подумал о Хони Пилар. — Стоит зайти в любой из специализированных магазинов, выбрать товар по вкусу и вы станете, например, самим Салах ад-Дином, легендарным правителем и великим героем ислама[22], или превратитесь в сказочного султана Шахрияра, чтобы сполна насладиться обществом прекрасной жены-рассказчицы и других персонажей «Тысячи и одной ночи». Ваше второе «гнездо» способно также принять до шести приставок.

— Но тут нет ничего необычного или исключительного, — сказал я. — Как насчет новых штучек, которые дадут мне преимущества над другими? Насколько они опасны?

Доктор растянул губы в улыбке.

— Трудно сказать что-то определенное, господин Одран; в конце концов, эксперимент есть эксперимент. Их действие проверено на подопытных животных и нескольких добровольцах. Результаты сочли удовлетворительными, но с выводами согласились не все… Очень многое будет зависеть от вас, господин Одран, если пожелает Аллах. Прежде чем объяснить, что я имею в виду, давайте разберемся, какие именно «новые штучки» вы получили. Личностные модули изменяют сознание и, пока они подключены к мозгу, заставляют вообразить себя другим человеком. Обучающие программы передают нужную информацию непосредственно в так называемую «кратковременную память», с их помощью мгновенно получают практически любые знания, причем все это исчезает, как только их вытаскивают. Но специальные приставки, которыми, благодаря первому устройству для ввода, теперь получили возможность пользоваться вы, воздействуют и на места, отвечающие за другие важнейшие обязанности разума. — Он взял черный фломастер и схематично изобразил на листке бумаги мозг. — Сначала мы вживили в ваш таламус сверхтонкую серебряную проволоку, покрытую пластиком. Она такая крошечная и хрупкая, — меньше двух сотых миллиметра в диаметре, — что хирурги вынуждены применять манипулятор. Теперь вы сможете подсоединять уникальную программу, которой мы вас снабдим, и с ее помощью «отключать» области, принимающие сигналы от органов чувств. Если, например, требуется сконцентрировать внимание на чем-то одном, надо просто блокировать любые отвлекающие факторы: запах, звук, вкус, зрение…

Я восхищенно задрал брови. — Да, нетрудно представить, какую пользу принесет эта штука…

Доктор Еникнани улыбнулся:

— «Эта штука» — лишь десятая часть способностей, которыми мы наделили вас, господин Одран. К другим зонам также проведены проводки. Возле таламуса, в самом центре мозга, расположен гипоталамус — маленький участок, который, однако, отвечает за множество жизненно важных функций организма. Вы сможете, если захотите, контролировать, изменять и полностью заглушать их. Например, пожелав «убрать» ощущение голода, вы, используя наружную приставку, полностью избавитесь от него, даже если наступит истощение. То же самое — с жаждой и болью. Вы будете регулировать давление, температуру тела, а также степень сексуального возбуждения. И, наконец, на мой взгляд важнейшее преимущество, — способность «отключать» усталость.

Я, не шелохнувшись, сидел на койке, завороженно уставясь на него, словно чудо-доктор только что распаковал яркую коробку и вынул оттуда сказочное сокровище, скажем, настоящую лампу Алладина. Но Еникнани никак не походил на джинна — раба волшебного светильника, а работа его не связана с магией, хотя, честно говоря, для меня она непостижима, как заклинания чародея. Я даже не разобрал еще, насколько он со мной правдив. В общем, крутые турки с разбойничьей физиономией, от которых в той или иной степени зависит мое будущее, обычно сразу вызывают у меня доверие. Конечно, ничто не мешает мне на всякий случай относиться к его словам с определенной долей сарказма. Пусть и дальше излагает, а я послушаю.

— Вам будет намного легче усваивать и осмысливать новую информацию, овладевать любыми дисциплинами. Разумеется, в вашем распоряжении обучающие электронные приставки; однако на случай, если появится желание закрепить знания в «долговременной памяти», мы поработали с вашим гипокампусом и близлежащими областями мозга. Если потребуется, измените собственные биочасы: станете засыпать, когда пожелаете, и пробуждаться точно в установленное время. Провод, вживленный в гипофиз, обеспечит непрямой контроль над эндокринной системой, надпочечниками, вырабатывающими адреналин, и щитовидной железой. Позже наш терапевт детально опишет вам, как с наибольшей эффективностью использовать преимущества подобного рода. Как видите, в целом мы предоставили вам возможность полностью сконцентрироваться на выполнении своих задач, не отвлекаясь на удовлетворение тех или иных нужд организма. Разумеется, сказанное не означает, что вы теперь вообще не нуждаетесь в отдыхе, воде или вам не придется отправлять естественные потребности. Просто, когда захотите, заблокируете настойчивые и весьма неприятные сигналы-предупреждения организма.

— Мой шеф позаботился, чтобы ничто не отвлекало меня от выполнения поставленной им задачи, — подытожил я без особого восторга в голосе.

Доктор Еникнани тяжело вздохнул:

— Да, верно. Подумал о каждой детали.

— Что-нибудь еще?

Он задумчиво пожевал губу:

— Да, но об остальном подробно расскажет терапевт; кроме того, вам выдадут стандартный набор брошюр. Пожалуй, нужно упомянуть вот о чем: вы сумеете контролировать свою лимбическую систему, которая непосредственно влияет на эмоции. Одна из новых разработок доктора Лисана.

— Значит, буду выбирать настроение? Как, скажем, одежду?

— В некоторой степени, да. Кроме того, при работе с определенными областями мозга, нам иногда удавалось затронуть сразу несколько функций. Например, ваш организм теперь гораздо быстрее избавляется от алкоголя. Если, конечно, вам вообще потребуется выпить. — Он укоризненно посмотрел на меня: хороший мусульманин не вправе употреблять спиртное. Доктору, наверное, известно, что я, мягко говоря, не самый примерный последователь заветов ислама в нашем городе. Однако предмет довольно деликатный, тем более для его обсуждения с незнакомым человеком.

— Не сомневаюсь, ваш заказчик по достоинству оценит такое достижение. Отлично. С нетерпением жду выписки. Я стану рукой Аллаха, сеятелем добра среди неправедных и погрязших в разврате.

— Иншалла, — серьезно сказал доктор.

— Хвала Аллаху, — отозвался я, пристыженный искренней верой, прозвучавшей в его голосе.

— Остался еще один момент, а потом мне хотелось бы поделиться с вами соображениями, касающимися философии, которой придерживаюсь я. Во-первых, как вы наверняка знаете, в мозгу — точнее, в гипоталамусе, — расположен так называемый «центр удовольствия», который можно стимулировать искусственным образом.

Я сделал глубокий вдох. — Да, кое-что слышал. Говорят, ощущение потрясающее…

— Подопытные животные и люди, которым разрешают самим на него воздействовать, часто забывают обо всем на свете — о еде, питье, других потребностях организма, — и продолжают возбуждать себя, пока не погибнут. — Его глаза сузились. — О нет, господин Одран, его мы не трогали. Ваш… покровитель решил, что искушение будет слишком сильным, а у вас имеется масса более важных дел, чем погружаться в какой-то псевдорай.

Не знаю, что правильней — радоваться или сожалеть об упущенном шансе. Я, конечно, вовсе не хочу тихо зачахнуть, истощив организм нескончаемым подобием оргазма. Но с другой стороны, если иная перспектива — свидание с парочкой озверевших психопатов, вполне вероятно, в момент слабости я предпочел бы первый способ самоубийства. Представляете: невероятное наслаждение, которое никогда не уходит, не теряет первоначальной остроты…

С непривычки, конечно, нелегко, но — кто знает? — вдруг со временем как-нибудь сумел бы приноровиться…

— Рядом, — продолжал доктор Еникнани, — есть участок, вызывающий необузданную ярость и агрессивность. Это также «центр наказания». При его стимуляции человек испытывает страдание, по силе не уступающее экстазу во время воздействия на «центр удовольствия». Так вот, данную область мы обработали. Ваш патрон посчитал, что доступ к ней окажется полезным при определенных обстоятельствах; кроме прочего, он получает возможность вас как-то контролировать. — Доктор говорил подчеркнуто неодобрительным тоном. Я, естественно, тоже не испытывал особой радости. — Если вы сами решите его «включить», очевидно, превратитесь в ужасное существо, настоящего ангела-мстителя, которого нельзя остановить. — Он замолчал; доктор явно считал профанацией высокого искусства нейрохирургии то, что приказал сделать Фридландер-Бей.

— Мой… шеф обдумал все до мелочей, верно? — сказал я с горькой насмешкой в голосе.

— Да, действительно. То же следует сделать и вам. — Доктор неожиданно наклонился и положил мне руку на плечо. Подобный жест сразу изменил тон разговора. — Господин Одран, — произнес он очень серьезно, глядя мне прямо в глаза, — я знаю, почему вы решились на операцию.

— Ага, — промычал я, с любопытством ожидая продолжения.

— Во имя Пророка, да будет с ним мир и благословение Божие, вы не должны страшиться смерти.

Этого я не ожидал.

— Ну, вообще-то я редко размышляю на подобные темы… Неужели электронные штуки, которыми вы напичкали мой мозг, настолько опасны?

Если честно, я действительно боялся, что, случись что-то не так, рискую стать идиотом, но уж никак не трупом. Нет, такое мне в голову не приходило.

— Вы не поняли меня! Я говорил совсем о другом. Когда вы покинете госпиталь и начнете деятельность, ради успеха которой претерпели немалые тяготы, изгоните из сердца ужас. Великий английский мудрец Виллиам аль-Шейк Сабир в замечательной пьесе «Король Генрих Четвертый, часть первая» сказал: «Жизнь — игрушка для времени, а время — страж вселенной — когда-нибудь придет к концу»[23]. Как видите, нас всех ожидает кончина. От нее не скрыться, не убежать; она — благо, ибо открывает врата, через которые человек попадает в рай, — хвала его Создателю. Итак, исполняйте свой долг, господин Одран, и пусть не смущает вашу душу недостойный страх перед смертью!

Просто замечательно: мой врач оказался еще и мистиком-суфием! Я не знал, как отреагировать, и молча разглядывал его физиономию. Еникнани сжал мое плечо и выпрямился. — С вашего разрешения, — произнес он. Я слабо взмахнул рукой:

— Пусть сопутствует тебе удача.

— Мир тебе.

— И с тобой да пребудет мир.

Я снова остался один.

Джо-Маме наверняка страшно понравится эта история. Интересно, во что она превратится в ее пересказе …

Сразу после ухода доктора явился молодой санитар со шприцем. Я попытался объяснить, что меня не надо накачивать наркотиком; я просто желаю выяснить пару вопросов. Но парень резко произнес:

— Повернитесь на живот. Куда колоть: слева, справа?

Я немного поворочался, и в конце концов решил, что мой бедный зад везде болит примерно одинаково.

— А еще куда-нибудь нельзя? В руку?

— Не получится. Могу только пониже, в ногу. — Он довольно грубо стащил простыню, протер ваткой бедро и всадил иглу. Потом опять быстро обработал кожу спиртом, повернулся и молча направился к выходу. Я явно не принадлежал к его любимым пациентам.

Мне захотелось остановить парня, растолковать ему, что я не самовлюбленный, сластолюбивый и порочный сын свиньи, каким он меня считает. Но прежде чем я успел открыть рот, а он — дойти до двери, голова сладко закружилась и знакомое, по-матерински теплое и ласковое забвение приняло меня в свои объятия, избавив от всех ощущений. Последняя мысль перед тем, как я полностью отключился: «Так здорово никогда в жизни не было…»

13

Я не ожидал наплыва посетителей. Я сам заранее предупредил знакомых, что ценю их заботу, но предпочитаю, чтобы меня оставили в покое, пока не поправлюсь. Как правило, в ответ мне тактично намекали, что навещать меня никто и не собирался. Ну и пусть, гордо сказал я себе. Мне действительно не хотелось никого видеть, потому что я примерно представлял, как проходят такие визиты. Доброхоты усаживаются на кровати у тебя в ногах и с притворной бодростью в голосе начинают со стандартных фраз: прекрасно выглядишь, скоро почувствуешь себя лучше, все ужасно скучают. А если ты к тому времени не успеешь заснуть, перейдут ко второй части — в подробностях опишут каждую перенесенную ими когда-то операцию. Таких развлечений мне не надо. Я предпочитал в одиночестве наслаждаться последними молекулами эторфина, постепенно рассасывающимися в моем мозге. Конечно, на всякий случай я приготовился играть роль мужественного страдальца в течение нескольких минут в сутки. Но репетиции оказались напрасными. Мои друзья были верны слову: ни один из паршивцев не удосужился зайти и поинтересоваться, как у меня дела, вплоть до последних часов перед выпиской! Никто даже не нашел времени позвонить, прислать открытку или хотя бы какой-нибудь трогательный цветочек. Ну погодите, я вас взял на заметку!

Я видел доктора Еникнани каждый день, и он ни разу не забывал напомнить о том, что есть многое на свете гораздо страшнее гибели бренного тела. Ему нравилось творчески развивать эту оригинальную мысль: такого зануду я еще не встречал. Его попытки успокоить встревоженную душу пациента приводили к обратному результату; лучше бы он ограничился обычными средствами — пилюльками. Они — то есть, настоящие больничные лекарства, изготовленные на фармацевтических фабриках — действовали просто замечательно, заставляя забыть и о смерти, и о страданиях, в общем, о любых неприятностях.

Понадобилось меньше недели, чтобы выяснить, как сильно ценит мое благополучие родной Будайин: даже если бы я погиб и удостоился погребения в новенькой мечети в Мекке или, скажем, в египетской пирамиде, воздвигнутой в мою честь, никто у нас и не узнал бы! Ну и друзья у меня! Вопрос: как мне вообще пришло в голову рисковать своей шкурой ради таких крыс? Я задавал его снова и снова, но ответ всегда был один: потому что кроме них у тебя никого нет. Печально, правда? Чем дольше я наблюдаю за поведением окружающих, тем больше радуюсь, что никогда не принимал их поступки близко к сердцу. Иначе легко свихнуться или повеситься с тоски…

Подошел конец рамадана, а с ним и праздник — пир, знаменующий завершение поста. Жалко пропустить его, потому что этот день — ид аль-фитр — для меня один из самых светлых в году. Я всегда отмечал его, поглощая горы атаиф — лепешек с густым кремом наверху, пропитанных сиропом, обсыпанных тертым миндалем, сбрызнутых водой, настоянной на апельсиновых корках. Вместо них меня угостили парочкой уколов соннеина. И вот наконец некий религиозный лидер города объявил, что узрел молодой серпик луны, а значит, начался новый месяц, и жизни разрешается вернуться в обычное русло.

Я заснул безмятежным сном. На следующее утро проснулся рано: санитар пришел, как обычно, чтобы взять кровь на анализ. Остальные мусульмане могут оставаться прежними, но мне суждено свернуть с проложенного пути и шагать в неведомом направлении… Все! Чресла мои опоясаны, меня ожидает поле брани… Разверните знамена, о братья мои, и ринемся на врага, как волки на овец. Я несу не мир, но меч. Во имя Аллаха, вперед!

Я расправился с завтраком; меня умыли. Я потребовал укольчик: хорошо принять в себя соннеин после утренней разминки челюстей и покайфовать перед полдником. Открыл глаза часа через два — поднос с яствами: голубцы, хамуд, кюфта на шампуре с приправой из лука, кориандра и специй, рис.[24] Молитва лучше сна, о правоверные, а еда лучше наркотиков… во всяком случае, иногда. Потом еще одна иньекция, и снова безмятежный сон. Меня разбудил немолодой угрюмый санитар Али. Он тряс меня за плечо, бормоча: «Господин Одран…»

Ох нет, подумал я, только не очередной анализ крови, и попытался снова уснуть.

— К вам посетитель!

Ко мне? Нет, тут какая-то ошибка.

Я умер и похоронен на вершине величавой горы, и делать мне теперь совершенно нечего, разве что ждать визита ребят, грабящих могилы великих людей. Но я еще не успел окоченеть. Не могли подождать, пока я остыну в гробу, мерзавцы. Готов поспорить, к Рамзесу II проявляли больше почтения. Или, скажем, к Гаруну аль-Рашиду, и к принцу Саалиху ибн Абдул-Вахиду ибн Сауду… В общем, даже после смерти меня не уважают. Я с трудом сел.

— О мой проницательный друг, ты прекрасно выглядишь!

На мясистой физиономии Хассана расползлась неискренняя улыбка, придававшая его лицу ханжески-елейное выражение. Она не обманет и самого тупого туриста.

— Все в руках Всемогущего, — ответил я невпопад.

— Да, да, восхвалим Аллаха. Очень скоро ты совсем поправишься, иншалла.

Я не потрудился ответить. Хорошо хоть не уселся на моей кровати!

— Знай, о мой возлюбленный племянник: Будайин погружен в печаль без тебя, общего любимца, чье присутствие несет радость нашим уставшим душам.

— Да, я понял это, — сказал я, — из целого потока открыток и писем. Другое свидетельство — толпы друзей, которые дежурят в коридорах больницы днем и ночью, чтобы узреть меня или хотя бы услышать, как я себя чувствую. И тысячи маленьких знаков любви, облегчивших мое пребывание здесь. Не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность.

— Правоверный не ждет благодарности…

— …когда исполняет долг милосердия. Знаю, Хассан. Что еще?

Он выглядел слегка смущенным. Неужели догадался, что я над ним издеваюсь? Но вообще-то Шиит просто неспособен воспринимать иронию. Он снова улыбнулся:

— Я очень рад, что сегодня вечером ты вернешься к нам.

Я вздрогнул.

— Неужели?

Он воздел жирную руку.

— Разве я когда-нибудь ошибался? Тебя выписывают после полудня. Фридландер-Бей послал меня, чтобы известить: ты должен нанести ему визит, когда почувствуешь себя лучше.

— Я даже не знал, что меня собираются выпустить отсюда, и уж точно не ожидал, что встречусь с Беем завтра; но он «не хочет торопить» меня. Полагаю, у входа ждет машина, чтобы отвезти меня домой?

Хассан изобразил страшное огорчение, хотя ему явно не понравились мои слова.

— О мой дорогой, как бы мне хотелось помочь тебе! Но, увы, меня ждут неотложные дела в другом месте.

— Иди с миром, — тихо сказал я, откинулся на подушки и попытался задремать.

Но сон испарился.

— Аллах йисаллимак, — пробормотал Хассан и тоже будто испарился…

Безмятежный покой, царивший в моей душе последние дни, улетучился с обескураживающей быстротой; его заменило какое-то извращенное чувство омерзения к собственной персоне. Помню, пару лет назад я бегал за одной фемой, работавшей в «Красном фонаре» и иногда появлявшейся в «Старом Чикаго Большого Ала». Моя жизнерадостная, заводная манера произвела на нее впечатление. В конце концов удалось пригласить ее пообедать вместе (не помню где), потом отправились ко мне. Через пять минут после того, как я открыл дверь, мы уже завалились в постель, трахались примерно четверть часа или даже меньше, и вдруг я почувствовал, что все прошло! Я лежал на спине и смотрел на нее. У моей возлюбленной были плохие зубы и повсюду выпирали кости. От нее несло кунжутным маслом так, словно она использовала его вместо дезодоранта. «Боже мой, — подумал я, — что здесь делает эта девица? И как мне от нее избавиться?» После полового акта животные становятся грустными; точнее, когда испытают удовольствие любого рода. Мы не созданы для наслаждения. Наш удел — бесконечно долгая агония жизни и проклятая способность видеть собственное существование с беспощадной ясностью, что часто — нестерпимая мука. Я ненавидел себя тогда и сейчас испытывал то же. Раздался осторожный стук в дверь. Вошел Еникнани; он рассеянно взглянул на пометки санитара.

— Меня выписывают? — спросил я. Он посмотрел на меня ясными черными глазами.

— Что, что? А, да, верно. Врач уже оформил нужные бумаги. Пусть кто-нибудь приедет и заберет вас. Таковы больничные правила. Вы можете покинуть нас в любое время, когда пожелаете.

— Хвала Аллаху, — заметил я совершенно искренне. Странно, но факт: я действительно обрадовался.

— Хвала Аллаху, — отозвался доктор. Он посмотрел на пластмассовую коробку с приставками, лежащую на столике возле кровати. — Уже опробовали их?

— Да, — ответил я.

Ложь. Я «примерил» лишь несколько штук под руководством терапевта; результаты в основном разочаровали. Трудно сказать, чего я ожидал. Когда вставляешь училку, заложенные в ней знания мгновенно поступают в память; чувство такое, словно приобрел их раньше. Как будто, просидев за книгами целую ночь накануне экзамена, досконально изучил предмет, с тем преимуществом, что точно ничего не забудешь и хорошо выспался. Стоит вытащить программу, и ты опять круглый невежа… Не впечатляет. Но я предвкушал возможность попробовать что-нибудь специфическое из модшопа Лайлы. Иногда училки очень полезны. По-настоящему я боялся личностных модулей — зловещих устройств, с помощью которых чужая индивидуальность овладевает разумом и телом, отпихивая твое «я» в дальний уголок. Такая перспектива по-прежнему страшно пугала меня.

— Что ж, хорошо, — сказал доктор Еникнани. Он не пожелал мне удачи, поскольку судьба человека — в руках Бога. Господь заранее знает конец любой истории, а значит, проблема везения отпадает. — Да пошлет тебе Аллах успешного завершения всех начинаний.

Прекрасное напутствие. Теперь, когда мы прощались, доктор определенно начал мне нравиться.

— Иншалла.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Я вытащил из шкафа свое нижнее белье, рубашку, ботинки, носки, новые джинсы (не помню, когда успел купить их), и бросил на кровать. Быстро одевшись, попробовал связаться с Ясмин. Длинные гудки… Тогда я позвонил домой: может, она у меня.

Опять никого… Пошла на работу? Рано, еще нет двух часов. Однако я набрал номер Френчи — в баре ее пока не видели. Записку здешнему персоналу я оставлять не стал, и вызвал такси.

Не знаю, что говорится на этот счет в больничных правилах, но никто и не подумал остановить пациента, покидавшего палату без сопровождающих. Санитар отвез меня в кресле на колесиках вниз, и я пересел в машину, сжимая сумку с личными вещами в одной руке, а пакет с училками — в другой. В душе царило смятение, но я не чувствовал ничего — ни радости, ни печали…

Я щелкнул замком и открыл дверь, ожидая увидеть полный беспорядок. Пока я оставался на попечении лекарей, Ясмин наверняка забегала сюда, а за моей подружкой никогда не водилось привычки убирать после себя. Я думал, что на полу будут разбросаны колготки, трусики и лифчики, в раковине — красоваться горы грязной посуды, на столе и плите — остатки еды, пустые банки и бутылки. Но в комнате царил такой же порядок, как и тогда, когда я вышел отсюда в последний раз. Да нет, пожалуй, стало даже чище — я никогда настолько тщательно не подметал и не вытирал пыль, не мыл окна. Как-то подозрительно — а вдруг в мое жилище проник искусный взломщик-маньяк, помешанный на опрятности и гигиене? Возле матраса лежали три туго набитых конверта. Я наклонился и поднял их. На всех напечатано мое имя, внутри каждого — семьсот киамов десятками: семьдесят новеньких бумажек, перетянутых резинкой. Две тысячи сто. Моя зарплата за прошедшие недели. Честно говоря, не ожидал, что мне засчитают время, проведенное в больнице. Вообще-то, я с удовольствием задержался бы там и задаром: соннеин, особенно в сочетании с эторфином — очень неплохая смесь …

Я свалился на кровать и бросил деньги рядом, где часто лежала Ясмин. Я до сих пор ощущал странную пустоту в голове, словно бессознательно ожидал появления чего-то, способного придать смысл моему существованию, или, по крайней мере, намекнуть насчет планов на будущее. Часы показывали четыре без нескольких минут. Я решил не откладывать самое трудное на потом, и сразу покончить с тяжелой обязанностью.

Встал, сунул пачку хрустиков в карман, нашел ключи, спустился вниз. Ага, проснулись какие-то чувства… Однако ничего хорошего я не испытывал — только леденящий страх и инстинктивную уверенность в том, что я сейчас шагаю навстречу очень большим неприятностям, например, взбираюсь по пресловутым тринадцати ступеням к виселице, и горло скоро сдавит петля, правда, пока невидимая. Я прошел к Восточным воротам и поискал безумного американца Билла, но его, как назло, на месте не оказалось. Пришлось сесть в другую машину.

— К дому Фридландер-Бея.

Водитель обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Нет, — отрезал он.

Я вылез и нашел не столь щепетильного таксиста, предусмотрительно договорившись о плате заранее.

Мы добрались до логова Папы; я сунул деньги шоферу и вылез. Я никому не сказал, что появлюсь здесь; думаю, Бей не ожидал меня увидеть раньше завтрашнего дня. Тем не менее его лакей открыл полированную дверь красного дерева еще до того, как я успел одолеть белую мраморную лестницу.

— Господин Одран, — произнес он вполголоса.

— Удивляюсь, как ты меня запомнил.

Слуга пожал плечами (возможно, улыбаясь про себя), и после традиционного приветствия повернулся ко мне спиной, безмолвно приглашая следовать за ним.

— И с тобой да пребудет мир, — отозвался я и вошел.

Он проводил меня в комнату возле кабинета, где я ожидал приема во время первого визита. Я присел, но сразу вскочил и принялся беспокойно мерять шагами пол. Черт, зачем я сюда явился? Мне абсолютно нечего сказать Папе, кроме «здравствуйте, как поживаете?». Но Фридландер-Бей умеет быть хорошим хозяином (когда ему это выгодно); он не позволит гостю испытать неловкость.

Пока я раздумывал, дверь открылась и один из истуканов-охранников жестом дал понять, что можно пройти. Я протиснулся мимо него и увидел Папу. Он выглядел утомленным, словно занимался решением неотложных финансовых, политических, религиозных, юридических, военных вопросов (и что там еще определяют за нас столпы общества) много часов без передышки. На белой рубашке проступили пятна пота, волосы растрепались, глаза покраснели от усталости. Когда Папа поднял руку, обращаясь к Говорящему Булыжнику, она заметно дрожала.

— Кофе, — приказал он тихо, хрипловатым голосом. Потом повернулся ко мне. — Подойди, подойди к нам, племянник, присядь. Как твое самочувствие? Хвала Аллаху, операция прошла успешно. Я получил доклады доктора Лисана. Он вполне удовлетворен результатами. В этом отношении я тоже доволен, но, разумеется, истинным доказательством эффективности устройств станет их правильное использование.

Я молча кивнул.

Вернулся Булыжник с напитком, что дало мне несколько минут передышки. Пока мы угощались и перебрасывались пустыми фразами, я чувствовал на себе внимательный взгляд Бея; его брови сошлись в единую линию, на лице появилось слегка брюзгливое выражение. Я опустил веки, проклиная собственную глупость: как же меня угораздило явиться в такой одежде! Джинсы и ботинки выглядят нормально в клубе Чири или когда я слоняюсь по городу в компании Махмуда, Жака и Сайеда, но для визита к Папе нужна галабийя. Слишком поздно: раз уж сел в лужу, придется как-нибудь выбираться из нее.

После второй порции я слегка покачал чашку, показывая, что больше не хочу. Кофе унесли; Папа прошептал что-то Булыжнику. Второй охранник тоже вышел из комнаты. Впервые меня оставили с Беем наедине. Я терпеливо ждал.

Старец, сжав губы, напряженно думал о чем-то.

— Меня радует, что ты настолько проникся моими заботами, что согласился на операцию, — произнес он наконец.

— О, шейх, — начал я. — Я…

Он сразу поднял руку, прервав меня.

— Однако это не решает наши проблемы. Увы, мой племянник, никак не решает. Мне передавали также, что ты медлишь, не решаясь применять в полном объеме возможности, которыми мы тебя одарили. Ты полагаешь, что выполнил соглашение, модифицировав мозг, но не обязан использовать электронные устройства. Не обманывай себя. Нашу общую задачу нельзя осуществить, пока ты не смиришься с необходимостью задействовать оружие, которое я тебе вручил, причем в полной мере. Сам я не имею такие… приспособления, ибо считаю, что они противоречат основам веры, следовательно, возникает вопрос, вправе ли я давать советы. Думаю, я обладаю нужными знаниями в данной области. Ты не хочешь обсудить со мной, какой модуль выбрать?

Он читает мои мысли; что ж, ведь это Фридландер-Бей! Как ни странно, чем сильнее я запутывался в его паутине, тем легче становилосьобщаться со старым пауком. Например сейчас, отказываясь от его «предложения», я не трясся от страха перед последствиями.

— О шейх, мы пока даже не обговорили, кто наш противник. Разве можно, не обнаружив врага, найти наилучшее орудие мести?

Молчание. В моих ушах, словно удары колокола, отдавалось биение собственного сердца. Папа чуть приподнял брови, потом лоб его разгладился.

— Ты вновь доказал, племянник, что я не ошибся в выборе доверенного помощника. Ты прав. С чего же ты предлагаешь начать?

— О шейх, сначала я упрочу сотрудничество с лейтенантом Оккингом и выужу собранные полицией факты. Я знаю о жертвах кое-что, неизвестное ему, и не вижу веских причин делиться информацией. Он ее получит позднее. Затем опрошу наших общих друзей: наверняка отыщутся какие-то ниточки, ведущие к тем, кого мы ищем. Итак, первым делом я предлагаю тщательно, применяя научные методы, изучить имеющиеся материалы.

Фридландер-Бей задумчиво кивнул:

— Оккинг располагает данными, которых нет у тебя, ты — сведениями, которых нет у него. Кто-то должен составить единую картину, и я предпочитаю, чтобы это был ты, а не наш верный слуга закона. Да, я одобряю твое предложение.

— Те, кто видят тебя, живут в мире, о шейх.

— Пусть дарует тебе Аллах счастливое возвращение из похода.

Я не считал нужным посвящать его в свои истинные планы: присмотреться как следует к герру Люцу Сейполту. То, что я знаю о Никки и обстоятельствах ее убийства, придает делу гораздо более зловещий смысл, чем соглашаются признать Папа или Оккинг. Вдобавок, у меня имеется неизвестный модик, лежавший в сумочке Никки. Я никому о нем не сказал. Необходимо с ним разобраться. Буду держать рот на замке и насчет других находок — кольца и скарабея.

Потребовалось не больше пары минут, чтобы покинуть дом Фридландер-Бея, но найти такси оказалось невозможно, и в конце концов я отправился в Квартал пешком. Но я особо не огорчался, потому что всю дорогу вел с собой мысленный спор. Вот какие аргументы рождались в моей голове:

Мое первое «я» (боится Папы): «Почему ты не желаешь работать так, как он хочет? Собери факты, а босс пусть сам решает, что предпринять дальше. Смотри, пойдешь по другому пути — сделают инвалидом! Или даже убьют!»

Мое второе «я» (боится смерти и прочих несчастий): «Потому что каждый новый шаг неумолимо приближает меня к парочке — парочке, умник! — психопатов, которым сто раз наплевать, живой я или труп. Вообще-то, если хорошенько подумать, любой из них не пожалеет усилий, чтобы всадить мне пулю между глаз или перерезать глотку. Вот почему!»

У воображаемых оппонентов имелся богатый арсенал вполне разумных, безупречно логичных доводов. Похоже на призрачный турнир по теннису: один мощным ударом посылает свое умозаключение, словно мячик, через сетку, другой — отбивает на сторону соперника, опровергая его. Силы примерно равны, так что поединок может продолжаться вечно… Спустя какое-то время я заскучал и перестал следить за ходом игры. В конце концов, у меня теперь есть возможность стать аль-Сидом, Хомейни, или другой великой личностью — так в чем же дело? Почему меня до сих пор мучают подозрения и страхи? Ни одного из тех, кого я знал, не терзали никакие сомнения! И трусом я не был. Вопрос: сколько еще мне потребуется копить решимость, чтобы наконец вставить модик?

Ответ не заставил себя долго ждать. Заходя в Ворота, я услышал вечерний призыв муэдзина. В городе их голоса звучат по-ангельски кротко, но стоит попасть в Будайин, и в них уже слышится упрек… Или у меня разыгралось воображение? Я забрел в ночной бар Чириги и сел у стойки. Хозяйку я не застал. Посетителей обслуживала Джамиля, проработавшая здесь две недели. Она уволилась, когда подстрелили русского, а теперь, значит, все-таки решила вернуться. Люди у нас часто бегают с места на место: нанимаются в один из клубов, затем их выгоняют или они, повздорив из-за пустяка, уходят сами, устраиваются в другое заведение, но в конце концов, словно попали в заколдованный круг, спешат к началу пути. Джамиля завершала свой цикл быстрее других. Если девочке удается где-нибудь продержаться дней семь, это для нее выдающееся достижение.

— А где Чири? — спросил я.

— Придет в десять. Выпьешь?

— Бингара и джин со льдом.

Джамиля кивнула и повернулась, чтобы приготовить коктейль.

— Ой, чуть не забыла, тебе звонили. Оставили записку. Сейчас посмотрю.

Я удивился. Кому я так срочно понадобился, и откуда он знал, что я зайду сюда сегодня вечером?

Джамиля вернулась с напитком и бумажной салфеткой, на которой было нацарапано два слова: «Позвони Оккингу». Я заплатил, и она молча отошла.

Подходящее начало для новоиспеченного супермена: не успел освоиться после госпиталя — и сразу таинственное задание! Нет покоя грешным душам… Тянет на мой персональный девиз. Я отцепил от пояса телефон, пробормотал код Оккинга и стал ждать ответа.

— Слушаю, — отозвался он наконец.

— Марид Одран.

— Отлично. В больнице сказали, что ты уже выписан. Я связался с твоей подружкой, она не в курсе; позвонил в «Солас», где ты обычно ошиваешься, но тебя не видели. Поэтому я оставил записки в разных местах, где ты бываешь. Жду тебя через полчаса.

— Непременно приду, лейтенант. Где ты?

Он продиктовал номер комнаты и адрес отеля, принадлежащего Содружеству Фландрии, расположенного в самом богатом квартале города. Никогда не заглядывал в него и даже близко не подходил. Там живет другой сорт людей.

— А что случилось?

— Убийство. Всплыло твое имя.

— Ничего себе! Я знаю жертву?

— Да. Странное дело, как только ты лег в больницу — никаких новых трупов. Почти три недели тишина и покой. Стоило тебе выйти, и в тот же день вернулось царство ужаса…

— Ладно, лейтенант, сознаюсь, ты меня поймал! Будь я посообразительнее, организовал бы парочку злодейств, пока прохлаждался в палате, чтобы отвести подозрения.

— Какой ты умник, Одран. Что ж, тем хуже для тебя.

— Ты так и не сказал, кого пришили.

— Приезжай быстрее. — Он прервал разговор.

Я залпом допил коктейль, оставил Джамиле пол-киама чаевых и вышел наружу. Билл так и не появился на своем обычном месте. Я сторговался с другим таксистом, и мы помчались к отелю. У дверей номера меня остановил полицейский, стоящий за огораживающим место преступления желтым барьером. Я сообщил, что меня ждет лейтенант. Легавый узнал имя и пропустил меня.

Комната походила на бойню. Куда ни посмотри, везде кровь: красные лужи на полу, потеки на стенах, пятна на кровати, на стульях и бюро, на ковре… Убийца не пожалел ни времени, ни сил, чтобы, расправляясь с очередной жертвой, расписать все вокруг: настоящий этюд в багровых тонах. Он, видимо, наносил удар за ударом, как при ритуальных жертвоприношениях. Дьявольски жестоко, нелепо, безумно. Ни Джеймс Бонд, ни даже неведомый второй психопат так не поступали. Либо у нас появился третий маньяк, либо кто-то из старых знакомых обзавелся другим модиком. В любом случае, о прежних теориях придется забыть. Только такого поворота нам и не хватало для полного счастья.

Полицейские закончили упаковывать труп в пластиковой мешок, положили его на носилки и вынесли из комнаты. Я нашел лейтенанта.

— Так кого же, черт побери, прикончили сегодня?

Он впился в меня глазами, словно надеялся по реакции определить, виновен я или нет.

— Селиму.

Я сник; нахлынула ужасная усталость…

— О Аллах, Милостивый, Милосердный, — прошептал я. — Но почему ты меня вызвал? При чем здесь я?

— Ты расследуешь убийства для Фридландер-Бея. Кроме того, тебе надо заглянуть в ванную.

— Зачем?

— Увидишь. Но учти, зрелище не из приятных.

После такого предупреждения сразу расхотелось туда идти. Но пришлось подчиниться. Первое, что попалось на глаза — сердце, вырезанное из груди Селимы. Оно лежало в раковине. Меня сразу вывернуло наизнанку. Фарфор покрывала темная кровь последней из Черных Вдов. Потом я заметил размалеванное красным зеркало над умывальником. Волнистые линии, геометрические узоры и плохо различимые символы. Несколько слов в центре, выведенных расплывшимися буквами с потеками, добили меня окончательно:

«Одран, ты следующий».

Что знал обо мне сотворивший этот кошмар сумасшедший мясник? Какая связь между моей скромной персоной и страшным убийством Селимы и других Сестер? До сих пор единственным моим желанием было защитить друзей, которым угрожали неизвестные психопаты. Никаких персональных мотивов, разве что месть за Никки и остальных. Но после того как я увидел собственное имя, начертанное кровью, дело стало личным. На карту поставлена моя жизнь.

Произошло единственное в мире событие, которое могло заставить меня полностью капитулировать и начать использовать модули. Теперь мне действительно понадобится любая помощь. Обычный инстинкт самосохранения, облагороженный цивилизацией. Я проклял гнусных палачей, вынудивших принять мучительное для меня решение.

14

На следующий день я первым делом отправился в модшоп Лайлы на Четвертой улице. Хозяйка, как всегда, выглядела жутко, но ее облик сильно изменился. Грязные седые волосы были спрятаны под шапкой золотистых кудряшек, скорее похожей на прабабушкин чехол для тостера, чем на парик. Лайла ничего не смогла сделать со своими желтушными глазами и темной кожей, но явно пыталась. Лицо покрывал такой толстый слой пудры, будто она недавно вернулась с мельницы. Яркие светло-вишневые губы и пятна на щеках; даже глаза подведены тем же тоном. Кажется, тени, помада и румяна взяты из одной баночки. На засаленном шнурке висели роскошные, сверкающие пластиковые темные очки модели «глаз кошки»; видно, она тщательно выбирала их. О вставных зубах Лайла не позаботилась, но зато сменила заношенную рубаху на неприлично обтягивающее ее сногсшибательные формы вечернее платье одуванчикового цвета, с большим декольте и разрезом. Казалось, новоиспеченная светская дама судорожно пытается просунуть голову и плечи в самую узкую в мире щелочку. В довершение всего на ногах у нее красовались дешевые голубые шлепанцы с мехом.

— Лайла! — приветствовал я ее.

— О, Марид! — Она безуспешно попыталась сфокусировать на мне взгляд. Значит, сегодня Лайла решила обойтись лишь своим природным шармом; когда она нацепляла модик, ее реакции обострялись. Жаль: с ней легче иметь дело, если она подключена, но выбирать не приходится.

— Вот, обзавелся собственной розеткой.

— Слышала, слышала.

Она игриво захихикала; меня чуть не стошнило.

— Посодействуешь с выбором модика?

— А что именно ты ищешь?

Я задумался. Насколько можно ей доверять? Конечно, Лайла разболтает все первому же любителю сплетен — она ведь сообщает мне то, что слышит от прочих посетителей. С другой стороны, ее никто не принимает всерьез.

— Я должен выполнить одно поручение и оборудовал башку, потому что работа предстоит опасная. Мне нужен модик, способный предохранять от разных угроз и максимально усиливать умение логически рассуждать. Что посоветуешь?

Она поплелась по проходу между полками, заглядывая в коробки и бормоча себе под нос. Я не разбирал, что она говорит, и просто ждал. Наконец Лайла повернулась ко мне с таким удивленным видом, словно не могла взять в толк, почему я еще здесь. Похоже, она забыла, о чем ее просили, подумал я, но, к счастью, ошибся.

— А персонаж романов подойдет?

— Конечно, если он гений дедукции.

Она пожала плечами, промямлила что-то, сжимая в когтистых пальцах прозрачную пластиковую коробочку, потом протянула ее мне.

— Вот, держи.

Я заколебался. Она и раньше напоминала мне ведьму из диснеевской «Белоснежки»; похоже, теперь старая злодейка хочет угостить отравленным яблоком меня!

— Кто это? — спросил я, с подозрением разглядывая модик.

— Ниро Вулф. Знаменитый детектив. Спец по убийствам. Не любил выходить из дома. Беготней и мордобоем занимался его помощник[25].

— Великолепно.

Вроде бы знакомая личность. Сомневаюсь, правда, что прочел хотя бы одну книгу про Вулфа.

— Тебе придется найти напарника, чтобы задавать людям разные вопросы и собирать улики, — обьявила она, вручая мне второй модик.

— Сайед подойдет. Я просто скажу ему, что работа позволяет, когда заблагорассудится, расшвыривать направо и налево разных плохих парней, и он обязательно ухватится за нее. Сколько с меня?

Лайла долго шевелила губами, пытаясь сложить в уме стоимость двух товаров.

— Семьдесят три, — проскулила она наконец. — Забудем о налоге.

Я отсчитал восемьдесят киамов, забрал сдачу и свое приобретение. Она продолжала выжидательно смотреть на меня.

— Купишь мои счастливые бобы?

Я не хотел даже слышать о них.

Существует еще одна вещь, которая, если повезет, выведет меня на след замучившего Никки поганого садиста, до которого я просто обязан добраться: модик кустарного производства, к которому могла быть подключена перед смертью она сама, либо ее убийца. С другой стороны, совсем необязательно, что его вообще вставляли в розетку. Вполне вероятно, он случайно оказался у Никки. Но почему так сжимается сердце, когда я бросаю на него взгляд? Болезненное напоминание о том, что пришлось увидеть в грязном переулке, об изуродованном теле, засунутом в мешок для мусора, или мне что-то подсказывает интуиция? Я глубоко вздохнул, попытался успокоиться. Послушай, дружок, у тебя имеется все, чтобы стать если не настоящим героем, то по крайней мере его полноценной заменой. Плюс целая куча первоклассных программ, готовых обучать, охранять и лелеять своего пользователя. Я расправил плечи.

Разум уже в сороковой раз пытался убедить меня, что найденный на месте преступления модик — ерунда, случайность, такой же никчемный мусор, как, скажем, скомканная салфетка, которая просто завалялась в сумочке Никки. Оккинг сильно рассердится, если узнает, что я скрыл улики от полиции, но теперь мне наплевать на лейтенанта. Я начал уставать от запутанного дела, однако с каждым днем только сильнее увязал в нем, как в болоте, и уже не оставалось сил, чтобы вырваться, постараться хотя бы спасти свою шкуру.

Лайла вертела в руках какой-то модик, потом вставила его. Недолго она продержалась без искусственного второго «я».

— Марид… — теперь на ее собственный дивный тембр наложился прерывающийся от страсти голос Вивьен Ли — Скарлетт из «Унесенных ветром»[26].

— Лайла, у меня есть самоделка, хотелось бы понять, что она из себя представляет.

— Ах, Боже, какая ерунда, милый! Просто дай мне эту маленькую штучку…

— Лайла! — воскликнул я. — Честное слово, у меня нет времени для флирта с твоей красавицей-южанкой! Или отключи ее, или попытайся сосредоточиться!

Перспектива расстаться с дамой эпохи гражданской войны в Америке ее совершенно не вдохновила. Лайла пристально вгляделась в мою физиономию, пытаясь различить реального человека среди толпящихся в комнате призраков. Я безнадежно застрял где-то между Эшли, Реттом и дверью.

— Ну же, Марид, смелее! Что с тобой? Ты дрожишь как в лихорадке!

Я отвернулся и тихо выругался. Господи, как мне хотелось врезать ей хорошенько!

— Смотри, вот модик, — сказал я сквозь стиснутые зубы. — Надо выяснить, что там.

— Ах, Боже, сэр, какой серьезный тон! — Она взяла у меня коробочку и повертела перед глазами. — Он состоит из трех частей, дорогой.

— Но как узнать, что на нем записано?

Лайла задорно улыбнулась:

— Нет ничего проще!

Небрежным движением избавившись от личности Скарлетт О'Хара, она беззаботно, словно избалованная светская красавица, не глядя бросила кусочек пластика на пол. Он ударился о горку училок и закатился в угол. Лайла рисковала навсегда потерять героиню «Унесенных ветром». Покрутив в руке мой модик, она решительно воткнула его в розетку под париком. Мускулы ее лица слегка напряглись. Потом она рухнула на пол.

— Лайла? — крикнул я испуганно. Она корчилась, изгибалась, принимала самые дикие, неестественные позы. Вытаращенные глаза уставились в пустоту, язык вывалился. Она издавала низким голосом странные звуки — полувзвизги-полурыдания, как будто ее безжалостно мучили и избивали без передышки много часов и у нее не осталось сил даже кричать. Дыхание стало тяжелым, неглубоким, в горле хрипело. Пальцы, словно сухие черные скрюченные веточки, царапали голову в отчаянных попытках вытащить модик; но, похоже, она уже не контролировала работу собственных мускулов. Раздался ужасный вой. Лайла стала кататься по полу. Я не знал, чем ей помочь. Если подойти поближе, она, словно дикий зверь, вонзит в меня когти.

Весь ужас в том, что она действительно перестала быть человеком, когда вставила модик. Тот, кто его создал, наверное, очень любил животных — как палач любит жертву… Лайла сейчас вела себя как какой-то крупный хищник, — не маленькая собачка или домашний кот, а разъяренный, доведенный до исступления лев или леопард, которого заперли в клетке и расчетливо истязали люди. Она шипела, грызла ножки стульев, кидалась в мою сторону, угрожающе обнажив гнилые остатки зубов за неимением настоящих клыков. Я неосторожно наклонился, и она с немыслимой для такой развалины быстротой метнулась ко мне. Я попытался выдернуть самоделку, но отскочил с тремя рваными царапинами на руке. Наши взгляды встретились; она пригнулась, мускулы напряглись…

Испустив пронзительный вопль, хозяйка магазина прыгнула на меня, вытянув руки, чтобы вцепиться в горло. Господи, меня чуть не вырвало от этого зрелища. На меня бросалась не уродливая бабка — телом Лайлы управлял неизвестный модик. В любое другое время я шутя справился бы с ней одной рукой; сегодня мне угрожала смертельная опасность. Зверь, сидящий в мозгу старухи, не успокоится, пока не отведает моей крови. Он жаждет смерти.

Я отпрянул, махая руками словно матадор, чтобы отвлечь ее внимание. Она пролетела мимо, врезалась в ящик, где хранились использованные училки, шлепнулась на спину и сразу же поджала ноги, приготовившись, на манер тигра, разорвать мне живот когтями. Я поднял сжатый кулак и изо всех сил ударил по лицу. Глухо хрустнула кость; Лайла обмякла и рухнула прямо в ящик. Я наклонился, отсоединил модик, положил его в коробку с моими училками.

Она быстро очнулась, но оставалась совершенно невменяемой: бормотала какую-то чушь, взгляд блуждал. Когда Лайла придет в норму, наверняка очень расстроится… Я решил, что лучше подключить ей что-нибудь; оглядевшись, снял с полки первое, что попалось под руку, содрал упаковку. Какая-то образовательная программа: к ней прилагалось три училки. Что-то насчет организации торжественных приемов для анатолийских чиновников. Ладно, Лайле наверняка будет интересно…

Я отцепил телефон и позвонил в больницу, где меня оперировали. Попросил позвать доктора Еникнани и, когда он наконец взял трубку, рассказал о случившемся. Он пообещал, что пошлет машину через пять минут, и потребовал, чтобы я отдал опасный модик на исследование. Я предупредил, что все, что они выяснят, должно храниться в тайне, нельзя делиться информацией не только с властями, но и с Папой. После продолжительного молчания Еникнани решил согласиться. Он знал меня и доверял больше, чем Оккингу и Фридландер-Бею вместе взятым.

«Скорая помощь» прибыла через двадцать минут. Я смотрел, как Лайлу осторожно укладывают на носилки и заносят в салон. Передал самоделку одному из врачей и объяснил, что надо отдать ее лично доктору Еникнани. Парень торопливо кивнул, вскочил в машину. Они выехали из нашего квартала, увозя несчастную Лайлу навстречу ее судьбе, теперь всецело зависящей от жрецов медицины. Я сжал в кулаке два купленных модика, запер дверь магазина и постарался как можно быстрее убраться отсюда. Только теперь меня начало трясти от пережитого.

Черт знает, что именно мне удалось выяснить такой страшной ценой. Допустим, самоделка действительно принадлежала убийце. Носил он ее сам или вставлял жертвам, чтобы насладиться их страданиями? Станет ли волк или, например, уссурийский тигр прижигать тело беспомощных людей сигаретой? Наверное, нет… Правдоподобнее выглядит версия, что модик подключался к объекту пыток — испуганному, взбешенному, но крепко связанному или скованному. Об этом свидетельствуют израненные запястья; кстати, у Тами, Абдуллы и Никки имелись розетки. Интересно, как поступал психопат, если встречал человека без разъема на башке? Наверное, просто убивал бедолагу, недостойного превратиться в полноценную жертву, и считал, что день потерян впустую.

Подытожим: я установил, что разыскиваю мерзавца с весьма специфическим извращением: чтобы по-настоящему возбудиться, ему требуется разъяренный хищник, в панике мечущийся по клетке. На секунду в мозгу снова мелькнула соблазнительная мысль подать в отставку, плюнув на последствия. На сей раз я дал поработать воображению и представил, что меня ждет потом, вплоть до того момента, когда ваш покорный слуга уже стоит посреди шоссе, высматривая, не показался ли вдали древний, полуживой от перенесенных испытаний, набитый крестьянами автобус, который увезет меня в родные края. Назад в будущее… Нет, только не это!

Еще рано начинать поиски Полу-хаджа, чтобы уговорить его стать моим напарником — Арчи Гудвином. Часа в три-четыре я, возможно, застану его в «Соласе» в компании Махмуда и Жака. Я не общался с приятелями уже несколько недель, а Сайеда не видел с той памятной ночи, когда он заставил Сонни испить кубок смерти, одним взмахом ножа отправив его на небеса — или куда-нибудь еще, кто знает? Я шагал домой, испытывая непреодолимый соблазн обновить свою покупку или, по крайней мере, повертеть модик в руках, хотя бы содрать обертку. А там посмотрим, что нужно сделать, чтобы решиться впервые в жизни вставить в мозг проклятую электронную игрушку: то ли наглотаться пилюлек, то ли опустошить пару бутылок…

Меня встретила Ясмин. Приятный сюрприз! Но, кажется, у моей подруги паршивое настроение.

— Ты вышел из больницы вчера и даже не позвонил! — крикнула она, сдвинув брови, и бросилась на постель.

— Ясмин…

— Ты не желал, чтобы тебя навещали, и я послушалась. Но почему ты не отправился сюда, как только выписался?

— Я хотел… но…

— Хорошо, почему не позвонил? Лучше сразу скажи, с кем провел время.

— Вчера вечером я был у Папы. Хассан передал, что надо отчитаться перед боссом …

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— И что — ты просидел у него до утра??

— Нет, — признался я.

— Ладно, кого еще ты проведал?

Я тяжело вздохнул и пробормотал:

— Селиму.

Ее лицо исказила гадливо-презрительная гримаса.

— Так вот что тебя задержало! Ну и как она? Реклама не обманула?

— Селима присоединилась к своим сестрам, Ясмин.

Она растерянно заморгала, но очень быстро пришла в себя.

— Скажи, почему я сейчас не удивилась? Мы ведь ее предупреждали, чтобы не высовывалась.

— Никакая осторожность тут не помогла бы. Разве что залезть в пещеру в двух сотнях километров от ближайшего жилья. Но Селима не так устроена, чтобы прятаться и дрожать.

— Да. — Ясмин замолчала.

Я догадывался, что сейчас творится в голове у моей подруги: это и не в ее стиле, и я намекаю, что ей тоже угрожает опасность. Надеюсь, что сумел прочитать ее мысли, ведь я действительно так думал. С самого начала.

Я ни слова не сказал о кровавом послании на зеркале в ванной. Кто-то посчитал Марида Одрана легкой мишенью, поэтому сейчас надо быть предельно осмотрительным и держать язык за зубами. К тому же такие разговоры не поднимут настроение ни ей, ни мне.

— Купил модик и хочу его испробовать, — объявил я.

Она подняла брови.

— Я его знаю?

— Вряд ли. Какой-то детектив из старых книг. По идее, должен помочь мне остановить убийства.

— Понятно… Папа посоветовал?

— Нет. Он понятия не имеет, чем я собираюсь заняться на самом деле. Я сказал ему, что начну как ищейка, след в след, ходить за Оккингом и разглядывать в лупу улики.

— По-моему, пустая трата времени, — заметила Ясмин.

— Верно, но Папа любит придерживаться заведенного порядка. Он действует планомерно, четко, но без воображения и с быстротой улитки.

— Зато каждый раз добивается чего хочет.

— Да, верно… Так или иначе, я не желаю, чтобы он без конца совал нос в мои дела, запрещал делать одно, разрешал другое … Хочу по крайней мере сохранить самостоятельность, раз уж работаю на него.

— Нет, не только на него, Марид. Ты делаешь это ради нас всех. Ради Будайина. И потом, помнишь, что нам предрек Ицзин? Тебе никто не поверит; настало время испытаний и стойкости. Тебя ждет слава!

— Да, конечно, — я мрачно усмехнулся. — Надеюсь только, что она не придет ко мне посмертно.

— «Господь мой щедро дает долю кому пожелает из рабов своих, и умаляет долю других, и все, что вы истратили на доброе дело, Господь возвратит вам. Поистине, Он — лучший из одаряющих»[27].

— С ума сойти, теперь ты декламируешь мне Коран! У тебя что, приступ религиозности?

— У тебя самого приступ неверия! А я никогда не была безбожницей, просто забываю молиться…

— «Пост без молитвы подобен пастуху без посоха». Кстати, ты ведь пост тоже не соблюдаешь…

— Да-а, но…

— Какое там «но», детка!

— Ты просто увиливаешь!

Она права; пришлось сменить тему.

— Быть или не быть, о любимая, вот в чем вопрос! — Я подбросил на ладони модик.

— Господи, да вставь ты наконец эту чертову штуку!

Я набрал побольше воздуха в легкие, пробормотал: «Во имя Аллаха» и подключил личность Ниро Вулфа.


Первое впечатление едва не повергло его в панику: Одрана внезапно поглотила фантастическая гора плоти. Ниро Вулф весил одну седьмую тонны или даже больше. Все органы чувств Марида под воздействием модуля свидетельствовали, что он за какую-то долю секунды поправился на пятьдесят девять с лишним килограммов. Задыхаясь, он рухнул на пол. Его предупреждали, что мозг не сразу адаптируется к любой программе — записи с живого человека либо искусственно созданному образу. Возможно, данный модуль предназначался для индивидуума, находящегося в лучшем состоянии. Нервная система, мускулы Одрана не сумели мгновенно приспособиться к новым условиям, им требовалось время, чтобы свыкнуться с иными параметрами. Ниро Вулф намного толще и выше ростом. Теперь Мариду придется жестикулировать так же, как он, разгуливать чужой походкой, устраивать в кресле воображаемое дородное тело с осторожностью и заботой обитающего в нем персонажа книг. Потрясение оказалось гораздо сильнее, чем ожидалось.

Минуту спустя Вулф услышал голос молодой женщины. Казалось, она чем-то обеспокоена. Одран еще корчился на полу, пытаясь встать и восстановить дыхание.

— Ты в порядке? — хотела знать юная особа.

— О да, не беспокойтесь, пожалуйста, мисс Наблузи, — ответил он.

Вулф медленно сел, и она подошла, чтобы помочь ему подняться на ноги. Он нетерпеливо отмахнулся, однако оперся на нее.

Придуманные в соответствии с романами Стаута воспоминания смешались с приглушенными мыслями, чувствами Одрана, будто отодвинутыми на второй план. Вулф считался полиглотом: он свободно владел, среди прочих, английским, французским, испанским, итальянским, сербским и хорватским. В модуле не хватило места на такое количество обучающих программ. Одран спросил себя, как будет по-французски кот, и сразу же ответил: «chat». Но Марид сумел бы справиться и без посторонней помощи. Когда он захотел узнать английский и хорватский эквиваленты, они словно забылись, хотя вертелись на кончике языка — очень неприятное, раздражающее ощущение. Одран с Вулфом даже не могли припомнить, что за люди говорят по-хорватски, где они живут, ведь сам Марид никогда раньше не слышал о существовании такой нации. Все это заставило его усомниться в глубине и прочности иллюзии. Оставалось надеяться, что подобная осечка не произойдет в критический момент, когда способности искуственной личности должны спасти его от смертельной угрозы.

— Фу! — произнес он.

Однако великий сыщик весьма редко попадал в опасные ситуации. Он любезно разрешал помощнику Арчи Гудвину рисковать за двоих. Вулф вычислил бы здешних убийц добрым старым дедуктивным методом, сидя за добрым старым письменным столом (образно выражаясь, конечно). Тогда мир и процветание вернутся в город, и правоверный мир восславит имя Марида Одрана.

Вулф окинул взглядом мисс Наблузи. Часто, говоря о женщинах, он выражал неприязнь, граничащую с враждебностью. Интересно, как он относится к перемене пола? Секунду поразмышляв, детектив, похоже, решил, что испытывает к так называемым «обрезкам» то же самое брезгливое недоверие, что и к натуральным представительницам слабой половины человечества, от природы наделенным легкомыслием и приверженностью к капризам. В целом он достаточно непредвзято и объективно судил о людях: иначе он не стал бы гениальным детективом. Вулф вполне способен опрашивать жителей Будайина и понять их специфический образ жизни, мотивы поступков.

По мере того как организм Одрана приспосабливался к требованиям программы, его личность отступала в глубину разума; она теперь лишь предлагала, а Вулф все больше контролировал ситуацию. Подобное положение чревато, в частности, непомерными, ненужными тратами. Так же, как убийца, нацепив модуль Бонда, изменил физический облик, а потом и гардероб в соответствии со вкусами и привычками нового хозяина своей плоти, Одран с Вулфом внезапно захотели накупить массу желтых рубашек и пижам, нанять лучшего шеф-повара и собрать коллекцию редких, экзотических орхидей. Но с этим придется подождать…

— Фу, — снова пробурчал Вулф.

Они подняли руку и вытащили модуль.


Снова мгновенная потеря ориентации и, как следствие, приступ головокружения. Я стою посреди комнаты, тупо уставившись на пальцы, сжимающие пластиковую коробочку. Я вернул собственные тело и разум.

— Ну как? — спросила Ясмин.

Я взглянул на нее. — Вполне удовлетворительно. — Так Ниро Вулф выражал восторг.

— Может сработать. Кажется, парень способен разложить факты по полочкам и в конце концов отыскать верное объяснение того, что случилось. Если оно вообще существует.

— Отлично, Марид. И помни, если он не оправдает твоих надежд, существуют тысячи других!

Я положил модик на пол возле кровати и лег. Наверное, мне давно уже следовало поправить мозги. Боюсь, остальные оказались правы, а я ошибался и валял дурака. Что ж, я уже взрослый мальчик и умею признавать ошибки. Не вслух, конечно, тем более в присутствии такой особы, как Ясмин: она никогда не позволит мне забыть момент моей слабости. Достаточно сказать самому себе, что лишь нелепая гордость и страх удерживали меня от операции, и еще дурацкое убеждение, что, вооруженный своими природными способностями, я дам сто очков вперед любому модику. Я позвонил Сайеду и успел застать его дома до ухода в бар. Полу-хадж сказал, что заскочит через две минуты. Я пообещал ему небольшой подарок.

Ясмин растянулась рядышком, положила голову мне на плечо, погладила по груди.

— Марид, — сказала она нежно, — я так горжусь тобой…

— Ясмин, я чуть не загнулся от страха.

— Знаю, милый; я тоже боюсь. Но что случится, если ты нас бросишь на произвол судьбы? Если убьют людей, которых ты не захотел спасти? Что тогда подумаю о тебе я? А ты сам?

— Мы ведь уже договорились, Ясмин, я сделаю все, что сумею, и, если другого выхода не останется, рискну собственной шкурой. Только перестань постоянно твердить, что я поступил правильно и как ты рада, что меня могут пришить в любой момент. Наверное, такая болтовня поднимает тебе настроение, но мне она совсем не помогает и даже начинает утомлять, не говоря уж о том, что разговоры не заставят пулю и нож отскакивать от моей кожи, как от волшебной кольчуги.

Она, конечно, обиделась, но я просто должен был положить конец этим идиотским воплям: «Давай, парень, покажи им, что почем!» Мне стало жаль Ясмин. Чтобы не показать, что раскаиваюсь в своей суровости, я встал, направился в ванную, закрыл дверь и наполнил стакан водой из-под крана. Она у меня почему-то всегда теплая, а лед в холодильнике заводится редко. Наверное, надо бы уже привыкнуть к гадости, в которой плавают какие-то непонятные частицы, но я так и не приноровился, хотя очень стараюсь. До сих пор неприятно утолять жажду мутноватой жижей.

Я вытащил из кармана джинсов свой заветный запас и выудил соннеин. Мои первые пилюльки после больницы. Как и другие заядлые наркоманы, я отметил воздержание, нарушив его. Бросил таблетки в рот, запил. Вот что поддерживает во мне веру! Пара «солнышек» и несколько треугольников стоят целых трибун, заполненных моими персональными болельщиками, развернувшими бодрые лозунги. Я тихонько закрыл коробку, стараясь, чтобы не услышала Ясмин (сам не знаю, почему), и для полной конспирации нажал на спуск унитаза. Потом вернулся в комнату.

Я почти дошел до кровати, когда раздался стук в дверь. Сайед.

— Бисмиллах, — воскликнул я, впустив его.

— Да, точно, — буркнул Полу-хадж. Он плюхнулся на край матраса.

— Ну, что там у тебя?

— Он обзавелся розеткой, Сайед, — радостно сообщила Ясмин.

Полу-хадж медленно повернул голову и окинул ее строгим взглядом. Сегодня у него снова воинственный настрой. Женщина должна знать свое место в доме; если она правильно воспитана, мужчины ее не слышат, а если она к тому же хорошо соображает, то и не видят…

Он снова посмотрел на меня и кивнул.

— Я сделал это в тринадцать лет, — произнес он вызывающим тоном.

Я не собирался с ним драться, тем более по такому поводу, и напомнил себе, что собираюсь просить Сайеда о помощи, и навлекаю на него серьезную опасность. Я бросил ему модик Арчи Гудвина, он легко поймал его на лету.

— Что за тип?

— Детектив из одной старой книги. Работал помощником величайшего сыщика в мире. Его босс ужасно толстый и никогда не покидает своей комнаты, а парень собирает для него сведения; молодой, прекрасно выглядит, умный и смелый.

— Ага. Как я понимаю, модик — просто запоздалый подарок к концу рамадана, верно?

— Нет.

— Ты принял деньги от Папы и обязался выполнить работу. Значит, ты начал охотиться за ублюдком, который пришил наших общих друзей и соседей. Теперь ты хочешь, чтобы я вставил модик сильного, надежного мужчины и отправился с тобой искать приключений или чего там еще. Правильно?

— Мне нужен напарник, Сайед, — сказал я. — И первым в голову пришел именно ты.

Мои слова польстили его самолюбию, но не вызвали прилив энтузиазма.

— Вообще-то, такое не по моей части.

— Вставь модик, и все изменится.

Он тщательно обдумал мои слова и понял, что я прав. Снял кафию, свернул ее, заменил модик «крутого мачо» моим, и стал Арчи Гудвином.

Я наблюдал за тем, как меняется его лицо: внезапно обессмыслившись, через несколько мгновений оно приобрело новое выражение и полностью преобразилось. Полу-хадж теперь выглядел более образованным человеком, раскованным и вальяжно-спокойным. Рот искривился в снисходительной усмешке: Сайед-Гудвин инспектировал свою новую память. Его глаза ощупали комнату, словно позднее придется составить подробный отчет. Я знал, что мой друг сейчас видит не Марида Одрана, а Ниро Вулфа.

Личность и жизненная позиция Гудвина должны прийтись Сайеду по вкусу. Он непременно сочтет привлекательной возможность постоянно подкалывать меня саркастическими замечаниями, как персонаж книг поступал с шефом. Ему понравится быть неотразимым; с помощью нового модика, он сможет даже преодолеть отвращение к женщинам.

— Нам надо обсудить вопрос о зарплате, — объявил он.

— Конечно. Как ты знаешь, мои расходы покрывает Фридландер-Бей.

Он ухмыльнулся. Я представил, какие картины сейчас возникли в его голове: обеды при свечах в интимной обстановке, танцы в клубе «Фламинго» и другая экзотика, дорогие костюмы…

Внезапно усмешка пропала. Он сверился с воспоминаниями Гудвина.

— Когда я работал на вас, шеф, мне не раз крепко доставалось, — произнес он задумчиво.

Я погрозил ему пальцем, как в таких случаях делал Ниро Вулф.

— Стычки и другие акты насилия — неотъемлемая часть твоих обязанностей, Арчи, и ты всегда это сознавал. Кстати, если я не ошибаюсь в своих предположениях, как раз она доставляла тебе наибольшее удовольствие.

Улыбка вновь заиграла на его лице.

— А сами вы развлекались, строя подобные догадки обо мне и о том, какие догадки строю я. Что ж, поскольку упражнения иного рода вам недоступны… Кроме того, очевидно, вы правы. В любом случае, нам уже давно не приходилось вести расследование вместе.

Может, вставить модик великого детектива? Немного неловко наблюдать, как Сайед разыгрывает роль соло. Я хмыкнул на манер Вулфа, потому что «Гудвин» ожидал такой реакции.

— Так ты поможешь мне? — спросил я после небольшой паузы.

— Минутку.

Сайед вытащил мой модик и вставил прежний. Ему понадобилось намного меньше времени на адаптацию. Конечно, ведь он занимался этим с тринадцати лет, а мои мозги «утратили девственность» лишь несколько минут назад. Полу-хадж окинул меня суровым взглядом; когда он заговорил, я сразу понял, что настроение у него отвратительное. Лишившись программы, рисовавшей грядущую жизнь как полную приключений и романтики, мой приятель явно не желал совать голову в петлю. Он вплотную подошел ко мне и начал свою речь.

— Слушай. Мне, конечно, жалко Никки. Плохо и то, что какой-то псих раскромсал Сестер Черной Вдовы, хотя я никогда с ними не дружил; неважно, такое убийство — паршивая штука. Что касается Абдуллы, он получил по заслугам, и, если хочешь знать мое мнение, следовало покончить со свиньей гораздо раньше. Так что дело сводится к личным счетам между тобой и каким-то придурком из-за Никки. Что ж, я тебя поддерживаю, весь Будайин, да что там, целый город, даже сам Папа на твоей стороне. Одного не понимаю: как ты набрался наглости, — тут он больно ткнул меня в грудь пальцем, твердым, как железный прут, — предлагать мне роль прикрытия. Ты получишь награду, славу и почет, а своему другу решил оставить дырки от пуль и ножевые раны! Ну уж нет! Сайед прекрасно видит, что происходит, Сайед не такой псих, как ты воображаешь. — Он фыркнул, искренне удивленный моей дерзостью. — Даже если ты выберешься из этой истории живым, магрибинец, даже если мир провозгласит тебя героем, тебе придется рассчитаться со мной!

Лицо Полу-хаджа покраснело, челюсти плотно сжались, несколько секунд он молча буравил меня взглядом, беззвучно шевеля губами, пытаясь немного успокоиться, чтобы связно выразить переполнявшую его ярость. Увы, он потерпел неудачу. На мгновение показалось, что он изобьет меня до полусмерти. Я не сдвинулся с места ни на сантиметр; молча ждал. Он занес сжатый кулак, помедлил, затем схватил модик, швырнул ее, погнался за покатившейся по полу коробочкой, наконец настиг и с торжеством опустил на нее здоровенный каблук кожаного сапога. Кусочки пластика и яркие разноцветные детали электроники полетели во все стороны.

Несколько мгновений Полу-хадж молча созерцал останки Арчи Гудвина.

— Знаешь, что этот парень пил? — наконец крикнул он. — Молоко, черт бы его побрал!

Оскорбленный до глубины души, Сайед направился к двери.

— Куда ты? — робко спросила Ясмин. Он взглянул на нее.

— Заказать лучшую отбивную и выпивку; хочу закатить небольшой праздник в честь того, что сумел избежать ловушки, в которую меня чуть не загнал твой поганый дружок.

Он пинком распахнул дверь, вышел и с грохотом захлопнул ее за собой.

Я рассмеялся. Отличное представление: как раз то, что нужно для разрядки. Правда, мне не понравились его угрозы, но даже если бы не маньяки-убийцы, по сравнению с которыми мой приятель казался добрым маленьким мальчиком, уверен, что Полу-хадж довольно быстро сменил бы гнев на милость. А если я стану героем квартала, что маловероятно, ему придется присоединиться к небольшой, но злобной группе завистников. Уверен, Сайед никогда не задержится надолго среди тех, кто оказался в меньшинстве. Значит, моя задача — остаться в живых, и Полу-хадж снова станет моим другом.

На самом деле своему оптимизму и способности воспринимать ситуацию спокойно и с юмором я обязан действию «солнышек». Видишь, как они помогли, сказал я себе. Только подумай, к чему могла привести драка с Сайедом?

— Ну, что теперь? — сказала Ясмин.

Лучше бы не спрашивала…

— Найду другой модик, как ты и предлагала. А пока начну собирать сведения, как желает Папа. Попытаюсь их систематизировать, чтобы посмотреть, вырисовывается у меня какая-то схема, закономерность или черт его знает что…

— Ты ведь на самом деле не трусил тогда, а, Марид? Я имею в виду, перед операцией.

— Сама знаешь, что трусил. Хотя… И да, и нет. Скорее пытался избежать неизбежного. В последнее время постоянно чувствую себя Гамлетом. Даже если вижу — того, что меня пугает, никак не миновать, все равно сомневаюсь, нужно ли это делать. Вероятно, датскому принцу из пьесы удалось бы решить свои проблемы, не нагромождая столько трупов вокруг, действуй он по-другому, не провоцируя дядю. А вдруг то, что я сотворил с мозгами, только кажется правильным решением? Или я сейчас пропускаю что-то очень важное…

— Если станешь попусту терять время на нытье, убийцы выберут новые жертвы, возможно даже тебя. Подумай сам, раз пол-Будайина в курсе, что ты идешь по следу, значит, и они тоже слышали …

Такая мысль мне еще не приходила в голову. После ее слов, несмотря на «солнышки», настроение сразу испортилось. Через час я уже стоял в кабинете Оккинга. Как обычно, лейтенант не проявил должной радости, увидев старого друга.

— А, Одран… Как у нас дела? Нашел еще один труп для папочки? Нет? Ну, раз в нашем маленьком Багдаде все спокойно, тогда чему обязан? Дай сообразить… Наверное так: ты, смертельно раненый, дополз сюда из последних сил, отчаянно жаждая получить напоследок мое прощение. Правильно?

— Мне очень жаль …

— Что ж, каждый имеет право иногда помечтать, верно?

Видит Бог, он умеет шутить, как никто.

— По идее, я должен трудиться под твоим началом, а ты — искренне стремиться к сотрудничеству. Папа считает, что необходимо свести воедино собранные нами факты.

Лейтенант поморщился, словно в нос ему ударила вонь, и пробормотал что-то неразборчивое. Потом сказал:

— Мне не нравится бесцеремонное вмешательство в мою работу, Одран; можешь ему передать. Он только затрудняет расследование и навлекает опасность на собственную персону.

— Ему так не кажется.

Оккинг мрачно кивнул:

— Хорошо, что тебе нужно?

Я сел, стараясь скрытьнеуверенность.

— Полная информация о Люце Сейполте и русском, убитом в клубе Чири.

Оккингу понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

— Господи, Одран, какая тут связь?

Ну, это мы уже проходили: он просто увиливал от ответа.

— Должны существовать какие-то общие мотивы или масштабный конфликт интересов, о котором мы не знаем; его следствие — происходящие у нас события.

— Не обязательно, — сказал лейтенант. — Русский вовсе не часть Будайина. Он мелкая политическая букашка, залетевшая на нашу территорию только потому, что ты назначил ему здесь встречу.

— Ты прекрасно умеешь менять тему разговора, Оккинг. Ладно, откуда взялся Сейполт и что он здесь делает?

— Немец приехал в город три или четыре года назад из Четвертого Рейха, по-моему, из Франкфурта. Значится как агент по импорту и экспорту. Сам понимаешь, под этим может скрываться что угодно. В основном имеет дело с продовольствием, специями, кофе, хлопком, тканями, восточными коврами, медью и бронзой, дешевыми украшениями, каирскими изделиями из стекла и другой мелочью. Похоже, заслужил большой вес среди здешних европейцев, заколачивает неплохие денежки. Ни разу не вызвал подозрений, что замешан в незаконной торговле, по крайней мере в солидных масштабах. Вот практически все, что мне известно.

— Тогда почему он направил на меня пушку, стоило мне задать пару невинных вопросов насчет Никки?

Лейтенант пожал плечами:

— Возможно, просто не любит, когда нарушают его уединение. Послушай, Одран, по твоему виду не скажешь, что ты самый честный человек на свете и благородный искатель истины. Бедняга вполне мог подумать, что ты явился, чтобы, угрожая оружием, ограбить его и исчезнуть, прихватив коллекцию древних статуэток, скарабеев и всяких мумифицированных мышек.

— Значит, ты был у него?

Оккинг покачал головой.

— Эх, Одран, Одран! Хочешь верь, хочешь нет — мне регулярно докладывают о том, что происходит. Разреши напомнить тебе: я довольно влиятельное лицо, глава местных правоохранительных органов.

— Извини, постоянно забываю о твоем высоком статусе. Итак, версия Никки-Сейполт тупиковая. А мертвый русский, Богатырев?

— Он ноль, мелкий чиновник, работавший на белорусов. Сначала пропал его сынишка, потом он поймал пулю психованного Бонда. Связывать его с убийствами еще нелепее, чем Сейполта.

Я улыбнулся:

— Спасибо, лейтенант. Фридландер-Бей хотел, чтобы я узнал, не появились ли у тебя за последнее время новые сведения. Уверяю тебя, я действительно не хочу мешать расследованию. Только скажи, что мне делать дальше.

Он поморщился.

— Я, конечно, могу тебе предложить отправиться добывать улики, скажем, в Терродель-Фуэго, или в Новую Зеландию, или еще куда-нибудь, лишь бы подальше от меня, но ты ведь только посмеешься… Так что, если хочешь, проверь тех, кто точил зубы на Абдуллу, или самых страстных ненавистников Сестер Черной Вдовы. Выясни, видел ли кто-нибудь покойных дам с чужим или подозрительным человеком незадолго до их убийства.

— Ладно, — согласился я, поднимаясь. Меня только что послали… скажем, погостить у папуасов, но я хотел, чтобы у Оккинга сложилось впечатление, что я принял его слова за искренний совет. Возможно, у него имеются данные, которыми он не желает со мной делиться, несмотря на настойчивые призывы Папы. Это объясняет его наглую ложь. В любом случае, я обязательно вернусь сюда, когда лейтенант уберется из участка, залезу в полицейский компьютер и пороюсь в прошлом Сейполта и Богатырева.

Когда я вернулся домой, Ясмин указала на стол.

— Кто-то оставил тебе письмо.

— Письмо?

— Ну да, засунул его под дверь и постучал. Я подошла, и никого не застала; спустилась по лестнице, но на улице тоже не увидела ни души.

По моей спине пробежал холодок. Я разорвал конверт: короткая записка, напечатанная на компьютере.

«Одран, ты следующий!

Джеймса Бонда больше нет.

Я стал другим. Угадай, кем?

Подумай о Селиме — и поймешь.

Но это не принесет тебе пользы, потому что скоро ты станешь трупом!»

— Что там? — спросила Ясмин.

— Ничего интересного, — ответил я. Руки у меня слегка дрожали. Я отвернулся от Ясмин, скомкал бумажку и сунул ее в карман.

15

С тех пор, как у меня на глазах застрелили русского, я познал полную гамму доступных человеку эмоций: отвращение, ужас и ликование; любовь и ненависть; надежду и отчаяние; робость и решимость. Но ничто не сравнится со слепой яростью, переполнявшей меня сейчас. Игры кончились; любые соображения насчет справедливости, чести и долга вытеснились одной простейшей целью — остаться в живых. Время колебаний и сомнений прошло; сегодня угрожали мне. Анонимная записка расставила все по своим местам.

Клокотавшая во мне злоба обратилась на Оккинга. Он скрывал информацию, вероятно, что-то прятал, а значит, подвергал опасности мое существование. Поступи он так с Абдуллой или с Тами, я сказал бы: ладно, дело полиции. Но когда речь идет о шкуре Одрана, это уже личное, и, как только доберусь до лейтенанта, я заставлю его понять, в чем тут разница, заставлю!

Вне себя от бешенства, я шагал по Улице и репетировал предстоящее выступление в участке. Много времени мне не потребовалось. Вот как будет: Оккинг удивится, увидев меня снова, после того как выпроводил из кабинета где-то час назад. Я врываюсь внутрь, хлопаю дверью так, что у поганца заложит уши, а стекла едва не вылетят, сую ему под нос смертный приговор, вынесенный мне неизвестным автором записки, и требую правду и ничего, кроме правды. А станет упираться — сволоку его вниз, запру в одной из камер для допросов и немного побью о стены его собственного заведения. Готов поспорить, сержант Хаджар окажет мне любую помощь, если потребуется.

Подойдя к Восточным воротам, я невольно замедлил шаг. Еще одно внезапное озарение. Мои мозги пытались разродиться идеей дважды: утром, во время разговора с лейтенантом, и позже, у трупа Селимы. Как всегда, я возложил функцию акушера на подсознание, и теперь, наконец, на свет появился младенец!

Итак, вопрос: какая деталь головоломки отсутствует?

Ответ: взглянем на ситуацию повнимательней. Первое: в нашем квартале за последние несколько недель совершено несколько безнаказанных убийств. Сколько? Богатырев, Тами, Деви, Абдулла, Никки, Селима. Второе: как ведут себя при расследовании таких дел легавые, когда упираются в стену или заходят в тупик? Суть их работы — дотошность и методичность, прокручивание одних и тех же эпизодов по несколько раз: скажем, каждого из свидетелей вызывают заново, заставляя раз за разом повторять показания на тот случай, если упущена какая-то важная деталь. Тебя спрашивают одно и то же пять, десять, двадцать, сто раз! Тащат за шкирку в участок или будят посреди ночи и опять начинают мучить: вопрос — ответ, вопрос — ответ…

Почему полиция, имея шесть нераскрытых, совершенных подряд и явно связанных между собой особо тяжких преступлений, демонстрирует нулевую активность? Меня выслушали, как очевидца, и больше не тревожили; очень сомневаюсь, что Ясмин, или кого-то еще, заставляли исповедоваться дважды. Такое впечатление, что Оккинг решил устроить себе и своим ребятам внеочередной отпуск. Почему легавые подонки сидят сложа руки? Шестеро уже убиты; уверен, трупов станет больше. Скажем, лично мне клятвенно обещали еще один — мой собственный.

Добравшись до полицейского участка, я молча прошел мимо дежурного сержанта. Мне было глубоко наплевать на правила и формальности, я жаждал крови… Наверное, от меня исходили флюиды жуткой злобы, а физиономия запечатлела такую гамму чувств, что никто не осмелился меня остановить. Я поднялся наверх, прошел сквозь лабиринт узких коридоров и наконец добрался до Хаджара, сидящего возле скромной ставки своего шефа. Сержант наверняка тоже правильно оценил мое состояние, потому что, не говоря ни слова, указал пальцем на дверь. Он не собирался закрывать грудью вход к Оккингу и в то же время не хотел злить начальника. Хаджар не отличался глубоким умом, но зато обладал примитивной хитростью. Он отойдет в сторонку, с удовольствием наблюдая за нашей дракой. Обменялись мы с ним парой фраз или нет — в памяти не отложилось. Не знаю даже, как очутился в кабинете. Помню только, что перегнулся через стол Оккинга, правой рукой вцепившись в ворот его рубашки. Мы оба кричали.

— Какого черта, что это значит, мать твою! — орал я, размахивая бумажкой перед его глазами.

Вот все, что я успел сделать, прежде чем меня развернули, повалили и прижали к полу два полицейских; еще трое направили на меня оружие. Сердце частило, как бешеное, еще немного — и оно вырвется из груди. Я поднял голову, окинул взглядом одного из легавых и уставился прямо в крошечное черное отверстие игломета. Как мне хотелось заехать уроду ногой в лицо! Но, увы, я не мог даже пошевелиться.

— Отпустите его, — скомандовал Оккинг. Он тоже тяжело дышал.

— Лейтенант, — возразил один из его людей, — если…

— Я сказал, отпустить!

Они молча повиновались. Я поднялся на ноги и наблюдал, как они неохотно убрали свои стальные игрушки и направились к выходу, недовольно бормоча что-то. Оккинг дождался, пока последний из них вышел за порог, затем медленно закрыл дверь, провел рукой по волосам и вернулся к столу. Он тянул время, чтобы успокоиться: лейтенанту не хотелось начинать разговор, пока он не возьмет себя в руки. Наконец, опустившись в свое вращающееся кресло, он обратился ко мне.

— В чем дело?

Ни насмешки, ни сарказма, ни скрытой угрозы в голосе. Для меня закончилось время неопределенности и метаний; для Оккинга безвозвратно ушли дни, когда он самозабвенно играл роль снисходительно-презрительного профессионала.

Я положил послание перед ним. Присев на жесткий пластмассовый стул, терпеливо ждал реакции.

Внимательно изучив записку, Оккинг закрыл глаза, устало потер веки:

— Господи.

— Кем бы ни был наш «Джеймс Бонд», он сменил модик. Тут написано: если как следует подумаю, догадаюсь, кто он теперь. Мне ничего не приходит в голову.

Оккинг уставился на стену, восстанавливая в памяти подробности убийства Селимы. У него отвисла челюсть, глаза широко раскрылись; он снова простонал:

— Боже мой!

— Ну?

— Тебе что-нибудь говорит имя «Ксаргис Мохадхил Хан»?

Где-то слышал, только в связи с чем? Не помню. Но могу сказать заранее — парень мне не понравится.

— Расскажи о нем.

— Лет пятнадцать назад он наделал немало шума. Этот психопат провозгласил себя новым пророком то ли в Ассаме, то ли в Сиккиме, то ли еще где-то на востоке. Сказал, что к нему спустился сияющий голубой металлический ангел, и одарил откровением и священными заветами, основной из которых гласил: новоявленный посланец Аллаха должен начать джихад против белых женщин, уничтожая всех, кого встретит, а заодно отправлять на тот свет каждого, кто станет у него на пути. Он хвастался, что прикончил две или три сотни человек, включая детей, прежде чем его остановили. Перед казнью, сидя в тюрьме, он убил еще четверых. Парню нравилось вырезать различные части тела и приносить в жертву ангелу. Определенные органы для каждого дня недели, фазы луны, или что-то в таком роде.

Воцарилась напряженная тишина.

— Как Хан, он гораздо опаснее, — заключил я.

Оккинг мрачно кивнул.

— По сравнению с ним будайинские головорезы кажутся компанией невинных сорванцов типа Тома и Джерри.

Я закрыл глаза, чувствуя собственную беспомощность.

— Надо выяснить: он просто чокнутый или работает на кого-то?

Лейтенант созерцал стену за моей спиной и напряженно размышлял. В правой руке он вертел дешевую бронзовую статуэтку русалки, украшавшую стол. Наконец перевел взгляд на меня и вполголоса произнес:

— Насчет этого я могу тебя просветить.

— Я с самого начала не сомневался, что ты что-то недоговариваешь. Ты знал, кто стоит за Бондом, ставшим Ханом. Знал, что я прав насчет политической подоплеки, верно?

— Послушай, давай отложим раздачу орденов на потом? Сейчас нет времени.

— Выкладывай-ка лучше свою историю. Если Фридландер-Бею донесут, что ты утаивал от него сведения, ты полетишь с работы прежде, чем успеешь покаяться.

— Не уверен, но испытывать судьбу не собираюсь.

— Ну хорошо; ты скажешь наконец, кто хозяин Бонда?

Лейтенант отвернулся. Когда снова взглянул на меня, лицо его было искажено, словно от физической боли.

— Он работал на меня, Одран.

Честно говоря, такого я не ожидал; не знал, как отреагировать, и промолчал.

— Ты наткнулся на нечто гораздо более масштабное, чем просто серия убийств. Полагаю, ты уже догадался, однако понятия не имеешь, насколько серьезная сложилась ситуация. Ладно. Я получал деньги от одного европейского правительства за то, что взялся найти субъекта, сбежавшего оттуда в наш город. Он дожидался своей очереди управлять страной. Определенные политические силы желали от него избавиться. Люди, которым помогал я, хотели его отыскать и вернуть живым и здоровым на родину. Тебе ни к чему знать подробности интриги; я излагаю дело в общих чертах. Я нанял Джеймса Бонда, чтобы он нашел пропавшего человека и помешал противнику его устранить.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Трудно усвоить такое количество информации в один присест: можно заработать острое несварение мозга.

— Ноль-ноль-семь убил Богатырева. Затем Деви. А после того, как превратился в Ксаргис Хана, Селиму. Значит, я с самого начала не ошибался — русского пришили не просто так. Его смерть вовсе не нелепая случайность, как ты, Папа, и остальные упорно пытались внушить нам. Вот почему ты не очень-то ревностно вел расследование. Ты с самого начала знал, кто преступник.

— Если бы так, Одран. — Оккинг выглядел невероятно уставшим, почти изможденным. — Я не имею ни малейшего понятия, кто работает на другую сторону. У меня хватает улик: одинаковые следы — кровоподтеки, отпечатки ладоней и пальцев на телах, довольно полные данные о габаритах и весе неизвестного. В общем, масса мелких деталей. Но я не знаю, кто он, и это меня пугает.

— Да ну? Тогда ты просто образец смелости! Мы в квартале неделями не высовываем носа из-под одеяла, молясь о том, чтобы нож маньяка располосовал кого-то другого, а тебе просто немного не по себе… Чего же ты боишься, Оккинг?

— Наши враги выиграли; наследник престола ликвидирован. Однако убийцы не успокоились. Почему? Цель достигнута, операция завершена. Возможно, они уничтожают всех, кто может их опознать.

Я задумчиво прикусил губу:

— Вернемся немного назад, хорошо? Богатырев работал на посольство одного из русских царств. Что связывало его с Деви и Селимой?

— Я ведь говорил, что не хочу углубляться в детали. Это грязное дело, Одран. Может, хватит того, что я уже рассказал?

Я снова взорвался.

— Оккинг, твой поганый наемник наметил меня в качестве следующей жертвы! Так что я имею полное право знать подробности. Например, почему ты не прикажешь парню немного отдохнуть?

— Потому что он исчез. Когда принца убили, Джеймс Бонд словно растворился в воздухе. Я не знаю, где он и как войти с ним в контакт. Теперь он работает на самого себя.

— Или новый хозяин выдал ему другие инструкции.

Первый, о ком я подумал, был не Сейполт (что выглядело бы вполне логично), а Фридландер-Бей, и невольно содрогнулся. Теперь я понимал, что обманывался, рассуждая о том, что двигало Папой, когда он принял решение поучаствовать в расследовании — страх за собственную жизнь и похвальное желание защитить паству. Нет. Бей никогда ничего не делает так просто. Каждый его поступок имеет как бы двойное дно. Что, если он стоял за ужасными событиями последних месяцев? Подобную возможность больше нельзя отвергать…

Оккинг тоже напряженно размышлял. В глазах его то и дело мелькал страх, руки нервно вертели статуэтку.

— Богатырев не обычный чиновник из посольства. На самом деле он Великий Князь Василий Петрович, младший брат Вячеслава, царя Белоруссии и Украины. Его племянник, наследный принц, натворил столько дел, что его выслали. Партия неофашистов в Четвертом Рейхе вознамерилась вернуть его на родину, надеясь использовать в своих целях, чтобы сбросить папашу с трона и заменить самодержавное правление «протекторатом» под германским контролем. Возродившиеся после краха Союза коммунисты поддержали их, тоже мечтая разрушить монархию, но, естественно, планируя создать собственное правительство.

— Стратегический союз красных и коричневых?

Лейтенант слабо улыбнулся:

— Подобные вещи случалось и раньше.

— И ты работал на немцев?

— Точно.

— Через Сейполта?

Оккинг молча кивнул. Наш разговор ему ужасно не нравился.

— Богатырев хотел, чтобы ты нашел принца. Разыщи ты парня, человек князя сразу бы его ликвидировал.

Мою арабскую половину возмутила сама мысль о подобном попрании принципов родства.

— Он готовил убийство собственного племянника? Сына своего брата?

— Да, во имя сохранения монархии. Они сочли такое решение печальной необходимостью. Я предупреждал тебя, Одран, это мерзкое дело. На высшем уровне международных отношений постоянно натыкаешься на непролазную грязь…

— Почему Богатыреву понадобился именно я?

Оккинг пожал плечами:

— За последние три года изгнания принц ухитрился изменить облик и хорошо замаскировался. Очевидно, в один прекрасный день до него дошло, что ему угрожает опасность.

— Значит, так называемый сын Богатырева не погиб во время аварии, ты наврал мне, когда объявил, что его дело закрыто. Он остался жив. Но ты только что сказал, что в конце концов его убили?

— Претендент на трон — твоя подружка-обрезок, Никки. До модификации пола она была наследным принцем Николаем Константиновичем.

— Никки? — пролепетал я севшим голосом. Груз страшной правды и горьких сожалений полной тяжестью лег мне на плечи. Что ж, сам напросился. Я вновь услышал голос смертельно напуганной Никки, три слова, которые она успела прокричать в трубку, прежде чем разговор оборвался… Мог ли я спасти ее? Почему она не открыла мне правду, не поделилась подозрениями? — Потом прикончили Деви и ее подруг.

— Им слишком хорошо знакома Никки. Неважно, обладали Сестры какой-нибудь опасной информацией или нет. Оба — немецкий убийца, сейчас ставший Ханом, и русский агент — не хотели рисковать. Вот почему ты, Одран, тоже занесен в черный список. Вот почему… вот почему я получил это.

Лейтенант выдвинул ящик стола и, вытащив клочок бумаги, бросил мне.

Еще одна записка, напечатанная на компьютере, по содержанию ничем не отличавшаяся от моей. Только адресована Оккингу.

— Я не уйду отсюда, пока все не закончится. Останусь в кабинете, под защитой полутора сотен верных полицейских, — объявил он.

— Надеюсь, среди них нет наемника Богатырева.

Оккинг поморщился. Видимо, такая мысль уже приходила ему в голову.

Как много имен в перечне намеченных жертв? Кому суждено умереть после меня и Оккинга? Я с ужасом подумал о Ясмин. Она знает не меньше Селимы, даже больше, потому что я делился с ней своими выводами и догадками. А Чирига? Как насчет Жака, Сайеда и Махмуда? Сколько еще моих знакомых должны погибнуть? Я воскресил в памяти Никки, превратившуюся из принца в уличную «принцессу», а затем — в труп, представил, что ждет меня в будущем, и новыми глазами посмотрел на Оккинга. Он тоже раздавлен случившимся. Причем его положение гораздо хуже моего. С карьерой лейтенанта полиции в нашем городе придется распроститься: он ведь признался, что работал иностранным агентом.

— Мне больше нечего тебе сказать, — заключил Оккинг.

— Если раскопаешь что-нибудь новое, или мне понадобиться с тобой связаться…

— Я буду здесь, — отозвался он безжизненным голосом. — Иншалла.

Я встал и быстро вышел из убежища Оккинга. Мне казалось, что я бегу из тюрьмы.

Отстегнув телефон, позвонил в больницу доктору Еникнани.

— Здравствуйте, господин Одран, — ответил знакомый низкий голос.

— Я хотел узнать о пожилой женщине по имени Лайла.

— Честно говоря, ничего определенного пока сказать нельзя. Не исключено, что она со временем поправится, но шансов мало. Пациентка уже немолода, она слаба. Приходится пичкать ее успокоительными и держать под наблюдением. Боюсь, она может впасть в кому. Даже если удасться избежать такого исхода, велика вероятность, что мозг нормально функционировать уже не сумеет. Она теперь не в состоянии жить без постоянного присмотра, делать простейшие вещи.

Я с шумом втянул в себя воздух. Вот что я натворил…

— Такова воля Всевышнего, — пробормотал я наконец.

— Да, Аллах велик.

— Я попрошу Фридландер-Бея оплатить расходы. То, что с ней случилось, произошло в результате расследования.

— Понимаю, — сказал доктор Еникнани. — Нет нужды обращаться к вашему покровителю. Женщину лечат бесплатно.

— У меня нет слов, чтобы выразить благодарность за вашу работу. Я говорю от себя и от имени Фридландер-Бея.

— Мы исполняем священный долг правоверного, — ответил он просто. — Да, кстати, наши специалисты выяснили, что записано на модуле, который вы передали. Хотите послушать?

— Конечно.

— Там три слоя. Первый, как вы уже догадались, — запись поведения большого, сильного хищника, очевидно бенгальского тигра, с которым скверно обращались, безжалостно дразнили, мучили и не кормили. Второй — мозг младенца. Последний слой — самый ужасающий — затухающее сознание смертельно раненой женщины.

— Я знал, что имею дело с чудовищем, но не ожидал подобного ужаса. — Меня трясло от отвращения и ненависти. Этот несчастный отверг простейшие нормы нравственности!

— Разрешите дать вам небольшой совет, господин Одран. Никогда не пользуйтесь такими самодельными, кустарными программами. Они плохо записаны, с большим уровнем вредного «шума». У них отсутствуют предохранители, встроенные в продукты фирменного производства. Частое использование нелегальных изделий приводит к повреждению центральной нервной системы, а следовательно — организма в целом.

— Интересно, чем все закончится?

— Ну, предсказать несложно: убийца добудет второй подобный модуль.

— Если Оккинг, я, или кто-нибудь еще не доберется до него раньше.

— Будьте осторожны, господин Одран. Как вы сами только что заметили, он чудовище.

Я поблагодарил доктора и прицепил телефон к поясу. Меня терзало сознание собственной вины за жалкое прозябание, на которое я обрек Лайлу. Не давали покоя мысли о неизвестном враге, который использовал задание белорусских властей как предлог для удовлетворения своей тайной страсти — мучить и убивать. Известия из больницы полностью изменили почти готовый план действий. Зато теперь я точно знал, что предпринять и как придется поступить.

Шагая по Улице, я наткнулся на беднягу Фуада.

— Мархаба, — объявил он, скосив на меня глаза, прикрываясь рукой от солнца, чтобы лучше видеть.

— Как дела?

Мне не хотелось застрять на час посредине дороги; нет настроения слушать местного дурачка, к тому же нужно кое-что приготовить…

— Хассан хочет тебя видеть по какому-то делу; это связано с Фридландер-Беем. Сказал, ты поймешь.

— Спасибо, Фуад.

— Ты и вправду догадался, да? Ну, то есть, на что он намекает? — Несчастный, моргая, смотрел на меня; он клянчил свежую порцию сплетен, как собака — кость.

— Да, точно. Извини, мне надо бежать. — Я пытался поскорее избавиться от его общества, но Фуад не отставал.

— Хассан говорил о чем-то очень-очень важном. Что он имел в виду, Марид? Объясни, ну пожалуйста! Можешь со мной поделиться. Я умею хранить тайну.

Я промолчал; очень сомневаюсь, что Фуад вообще что-то способен хранить, тем более тайну. Я по-товарищески похлопал беднягу по спине и отвернулся. Прежде чем отправиться домой, заглянул к Хассану. Юный американец, по-прежнему восседавший на стуле в пустом помещении магазина, одарил меня призывной улыбкой. Черт побери, я определенно нравлюсь парнишке! Не говоря ни слова, я нырнул за занавес. Шиит, как обычно, проверял накладные, считал свои бесконечные ящики и коробки с товаром. Когда заметил меня, рот его расплылся до ушей. Как видно, мы с Хассаном теперь — лучшие друзья. Вообще, за переменами в его отношении к людям так трудно уследить, что я уже и не пытаюсь. Он убрал папку, положил руку мне на плечо и, как принято у арабов при встрече, поцеловал в щеку. — Добро пожаловать, дорогой племянник!

— Иль-Манхус передал, у тебя есть сообщение для меня от Папы.

Он сразу стал серьезным.

— Да, я так сказал специально для Фуада. Я очень обеспокоен, более того — ужасно напуган. Четыре ночи подряд ни на минуту не сомкнул глаз: ужасные кошмары… Когда я увидел растерзанного Абдуллу, то думал, что хуже ничего уже не встречу… Да, когда я нашел тело… — Его голос задрожал. — Мы оба знаем, что его нельзя назвать достойным человеком, однако нас с ним не один год связывали деловые отношения. Тебе известно, что он работал на меня, как я на Фридландер-Бея. А теперь Папа предупреждает, что… — Голос Хассана прервался, на несколько секунд он словно онемел.

Я испугался, что у него начнется настоящая истерика. Мысль о том, что придется успокаивающе похлопывать эту раздувшуюся свинью, приговаривая: «Ну, ну, маленький, я не дам тебя обидеть», вызвала тошноту. Но Шиит сумел взять себя в руки и продолжил:

— Фридландер-Бей известил меня, что над его друзьями нависла такая же опасность. Она угрожает и тебе, о мой проницательный племянник, и мне. Я уверен, ты уже давно понял, на какой идешь риск, но я, увы, не отличаюсь храбростью. Папа избрал тебя, а не меня, потому что знает — я не обладаю ни мужеством, ни стойкостью, ни честью. Приходится быть безжалостным к себе, ибо так я лучше вижу правду. Да, я низкодушный, думаю только о собственной шкуре, дрожу при мысли об ужасе, который готов на меня обрушиться, о том, что, возможно, придется принять страдания и смерть, подобно… — Тут он все-таки сорвался и зарыдал. Я терпеливо ждал, когда иссякнет ливень; тучи постепенно разошлись, но солнышко так и не показалось.

— Я принял необходимые меры, Хассан. Нам просто следует соблюдать осторожность. Те, кого убили, поплатились за собственную глупость или беспечность, что, в общем-то, одно и то же.

— Я не доверяю никому, — объявил Шиит.

— Знаю. Это поможет тебе сохранить жизнь, если что-то вообще способно нам помочь.

— Что ж, наверное, ты прав, — произнес он с сомнением.

Интересно, чего он ждал от меня — письменного обязательства? «Дано настоящее в том что я, Марид Одран, гарантирую полную безопасность жирного ханжи по прозвищу Шиит»?

— Если ты так боишься, почему не попросишь убежища у Папы, пока убийц не поймают?

— Думаешь, злодей не один?

— Не думаю — знаю!

— Тогда дело обстоит ровно в два раза хуже. — Он несколько раз с размаху ударил себя кулаком в грудь, умоляя Аллаха о справедливости: чем заслужил его раб, правоверный и богобоязненный Хассан, такую напасть? — Что ты собираешься делать?

— Пока не знаю.

Он задумчиво кивнул. — Что ж, пусть Аллах защитит тебя.

— Мир тебе, Хассан.

— И с тобой да пребудет мир. Прими небольшой подарок от Фридландер-Бея.

«Подарком», естественно, оказался еще один конверт, туго набитый хрустящими банкнотами.

Я вышел на улицу, по пути не удостоив Абдул-Хассана взглядом. Теперь надо навестить Чири: предупредить об опасности, дать несколько ценных советов… А если честно — просто хочется на полчаса укрыться в ее баре от реального мира, в котором мне самому грозит смерть.

Чирига приветствовала меня с обычным энтузиазмом. «Хабари гани?» («Как жизнь?» на суахили) вскричала она; потом, прищурившись, стала разглядывать мою обновленную голову.

— Я слышала, но пока не увидела — не верила. Неужели и правда две розетки?

— Ага.

Пожав плечами, она пробормотала:

— Сколько возможностей…

Интересно, что именно пришло ей на ум? Если надо извлечь выгоду из любых благонамеренных начинаний, она соображает куда быстрее меня.

— Как ты? — поинтересовался я. Она пожала плечами.

— Да как обычно. Никаких доходов. Никаких событий. Ни-че-го; одна и та же осточертевшая нудная работа.

При этом Чири широко улыбнулась, продемонстрировав свои замечательные клыки. Она давала понять, что, несмотря на хроническое отсутствие прибыли, на жизнь ей хватает. И скучать на самом деле не приходится.

— Ох, Чири, — произнес я мрачно, — нам, здешним обитателям, придется сообща как следует потрудиться, чтобы все действительно осталось как обычно.

Она нахмурилась.

— Ты имеешь в виду это дело… — Она описала рукой круг в воздухе.

— Да, Чири, «это дело». — Я повторил ее жест. — Никто из вас не желает уяснить, что убийства продолжатся, и практически каждый — потенциальная жертва.

— Ты прав, Марид, — тихо произнесла Чири, — но что ты мне посоветуешь?

Черт, я загнал себя в ловушку. Для того, чтобы выдавать конкретные указания, надо по крайней мере понять, как действуют преступники, на что я уже потратил впустую массу времени. В результате я способен с уверенностью сказать только одно — любой из нас, в любое время, по любой причине рискует в одночасье превратиться в труп. Так что единственная мудрость, которой я могу поделиться с Чири: «Будь осторожна». Есть две возможности исполнить такую тривиальную рекомендацию: вертеться как и раньше, только утроить бдительность, или уехать подальше отсюда. В последнем случае надо убедиться, правильно ли выбрана новая родина. Иначе есть опасность вляпаться в самый эпицентр неприятностей, а еще — привезти свои проблемы в другое место, словно тараканов в чемодане.

Не желая раздражать ее пустыми фразами, я пожал плечами и заметил, что сегодня подходящий вечер для того, чтобы подкрепиться джином и бингарой. Она приготовила две порции: мне двойную, за счет заведения, и стандартную — себе; потом мы просто сидели и грустно созерцали друг друга. Никаких подшучиваний, никакого ритуального легкого флирта; она не напомнила мне о модике Хони Пилар. Я даже не обратил внимания на новых девочек. Очевидно, мы с Чири выглядели настолько поглощенными взаимным любованием, что никто не осмелился подойти и поздороваться. Прикончив свое пойло, я попросил налить фирменный напиток каннибалов. Теперь он казался мне вполне терпимым. Когда отведал его впервые, мне показалось, что я проглотил кусок падали, пролежавший где-нибудь на свалке не меньше недели. Я поднялся, собираясь уйти, но, поддавшись внезапному приступу нежности, ласково провел пальцами по покрытой шрамами щеке, потом погладил руку Чириги. Она ответила мне своей фирменной улыбкой, мгновенно преобразившись в прежнюю чернокожую амазонку. Еще немного, и мы решим начать новую жизнь вдвоем где-нибудь в Свободном Курдистане… Я торопливо вышел из бара.

Ясмин дрыхла в моей постели; девочка успешно опаздывала на работу в очередной раз. Сегодня утром она проснулась пораньше, желая избавиться от накопившейся в душе горечи и боли, выплеснув их на меня. Потом, чтобы поддержать репутацию и (упаси Боже) не прийти к Френчи вовремя, бедняжке пришлось снова лечь и заснуть. Она сонно улыбнулась, пробормотала: «Привет». Похоже, Ясмин, не считая Полу-хаджа, осталась единственной в нашем квартале идиоткой, демонстрирующей непробиваемую смелость, когда разумные обитатели Будайина дрожали от страха. Мужество Сайеда регулярно подпитывал его суперменский модик, но Ясмин нерушимой моральной опорой считала меня. Девочка ни на минуту не сомневалась, что Марид Одран защитит ее, что делало мою подругу даже большей кретинкой, чем Полу-хадж.

— Слушай, Ясмин, у меня миллион всяких дел… Тебе придется несколько дней пожить у себя. О'кей?

Она сразу надулась:

— Ты не хочешь, чтобы я была с тобой?

В переводе ее фраза означает: «Ты что, завел себе другую?»

— Нет, потому что сейчас я под прицелом убийц. Оставаться здесь опасно, ты можешь угодить под пулю, а я этого не переживу, любимая. Понятно?

Такое объяснение понравилось ей намного больше, потому что показывало, как я забочусь о ней. Вот паршивка… Если не повторять девочке каждые десять минут, как она дорога тебе, обязательно решит, что появилась соперница.

— Ладно, Марид. Ключи отдать?

Я немного подумал:

— Пожалуй. Тогда не придется вспоминать, где они, и никто не украдет их у тебя, чтобы забраться в мою квартиру.

Она вытащила их из сумочки и бросила мне. Потом Ясмин начала традиционный спектакль: «я спешу на работу». Я раз тридцать сообщил, как люблю ее, заверил (совершенно искренне), что собираюсь беречь себя и звонить ей, по меньшей мере, дважды в день, просто чтобы отметиться. Она поцеловала меня, бросила взгляд на часы, неискренне охнула и поспешила к двери. Придется ей и сегодня заплатить Френчи штраф.

Как только Ясмин вышла, я стал собираться, и, свалив в кучу свой скарб, убедился, что имущества у меня немного. Верх глупости — подставляться, сидя в собственной квартире. Значит, надо найти убежище, и, кроме того, изменить облик. На счету у меня — масса денег Бея, а только что полученная от Хассана порция наличных обеспечит определенную свободу действий. Я как обычно быстро упаковал вещи: запихнул кое-какую одежду в черную пластиковую сумку, сверху положил завернутую в футболку коробку с модиками, потом застегнул молнию и вышел на улицу. Интересно, запланировал для меня Аллах благополучное возвращение домой? Я сознавал, что напрасно накручиваю себя, но такова уж извращенная человеческая натура — всегда тянет нажать на больной зуб. Господи, сколько возникает забот и переживаний, когда решаешь простую задачу — выжить.

Я миновал Ворота, пересек широкую улицу. На ней расположились довольно дорогие магазины, совсем непохожие на лавчонки, которые ожидаешь увидеть возле злачного квартала. Приезжие находили в них как раз то, что искали, и хотя абсолютное большинство сувениров сделано за тысячи миль отсюда (в нашем городе, если не ошибаюсь, вообще не занимаются народными промыслами), туристы со счастливыми лицами рылись в куче ярко раскрашенных соломенных попугаев, made in Мexico, и пластмассовых складных вееров, made in Hong-Kong. Что ж, раз клиенты довольны, хорошо всем. Получается, что здесь, рядом с царством пустыни, аборигены демонстрируют большую культуру.

Я зашел в салон мужской одежды, где торговали европейскими нарядами. Как правило, у меня не хватало денег и на один носок, но теперь, осчастливленный Папой, я наконец решил преобразиться. Никогда раньше моя нога не переступала порог такого магазина, я даже не знал толком, что мне нужно, и позвал на помощь старшего продавца. Дал понять, что не шучу — иногда феллахи заходили в подобные заведения, просто чтобы оросить своим трудовым потом их костюмы оксфордского покроя. Я сообщил, что хочу экипироваться полностью, назвал сумму, которую собираюсь здесь оставить, и позволил ему поработать над моим гардеробом. Я понятия не имел, как подбирать галстук к рубашке, не знал даже, как положено завязывать проклятую тряпку (меня снабдили брошюркой о разных узлах), так что действительно нуждался в поддержке специалиста. Я решил, что он получает комиссионные, и, чтобы поощрить его рвение, позволил включить в мои покупки на пару сотен киамов лишних вещей. Парень не просто изображал дружелюбие, как большинство ему подобных, он даже не брезговал ко мне прикасаться, хотя я был одним из самых неряшливых обитателей Будайина, а в нашем квартале существует очень много степеней нечистоплотности.

Я рассчитался и нес пакет в руках несколько кварталов до отеля «Палаццо ди Марко Аурелио». Он входит в международную сеть, настоящую империю, принадлежащую швейцарцам: их здания везде выглядят одинаково, но ни одно не обладает уютом и элегантностью, присущей оригиналу. Впрочем, мне-то какое дело? Я просто искал надежный ночлег, где никто не потревожит мой сон. Меня даже не заинтересовало, почему в мусульманской стране гостиницу назвали именем какого-то сына древнеримской шлюхи.

Портье, выдававший ключи, даже отдаленно не напоминал услужливого приказчика из магазина одежды; с первого взгляда видно, что сноб. Мало того что он таким родился, ему еще приплачивали за фанаберию в манерах и, наверное, специально тренировали, чтобы довести естественный дар до совершенства. Ничто не могло пробить стену его высокомерия и презрения; он оставался твердым, как камень. Однако какую-то брешь мне удалось проделать. Я вытащил все свои хрустики, любовно разложил на розовом мраморе стойки и объяснил, что желаю снять апартаменты на неделю-две и заплачу вперед наличными.

Выражение его лица не изменилось — поганец по-прежнему с трудом выносил мое присутствие, — но он велел подыскать мне что-нибудь. Хлопоты не заняли много времени. Никто не предложил отнести мой багаж наверх, я сам держал пакеты с покупками, поднимаясь в лифте, и, войдя в комнату, бросил их на кровать. Вероятно, номер считался неплохим, с видом из окна на довольно унылые задворки делового квартала. Зато имелся телевизор с 3-D видео, и не просто душ, а даже ванна! Я вывалил на кровать содержимое сумки и переоделся в галабийю. Настало время нанести еще один визит герру Люцу. На сей раз я захватил с собой несколько электронных помощников. Сам Сейполт показался мне неглупым человеком, но его секретарь Рейнхард вполне способен создать проблемы. Я вставил училку немецкого языка и на всякий случай вооружился несколькими специальными программами для контроля над чувствами. С этой минуты превращаюсь в человека-невидимку. Не собираюсь светиться, чтобы упростить работу убийцам. Марид Одран, супермен пустынных дюн, не такой простак!

Безумный американец Билл, как обычно, сидел в своем помятом стареньком такси. Я устроился рядом с ним, но он меня не заметил: по привычке ждал, когда пассажир подаст голос с заднего сиденья. Я не меньше минуты звал его, тряс за плечо. Наконец он повернул голову и, часто моргая, уставился на меня. — Чего?

— Билл, ты отвезешь меня к дому Люца Сейполта?

— Я тебя знаю?

— Ну конечно. Мы ездили туда несколько недель назад.

— Тебе легко говорить. Сейполт, значит? Парень из Германии, увлекается длинноногими блондинками. Скажу сразу, старик: ты не в его вкусе.

Немец клялся, что давно уже никем не интересуется. Великий Боже, значит, даже он мне лгал! Признаюсь, я был здорово потрясен; молча провалился в кресло и сосредоточился на проносящихся мимо домах. По пути Билл как обычно преодолевал неведомые другим водителям препятствия. Ничего удивительного, ведь ему то и дело приходилось объезжать объекты, которые абсолютное большинство людей не могло даже увидеть, но он справлялся прекрасно. Думаю, сегодня он не задавил ни одного из полчищ вечно снующих вокруг него ифритов.

Я вылез из такси и медленно подошел к массивной двери, запомнившейся мне после первого посещения роскошного особняка. Долго стучал и звонил; никто не ответил. Тогда я обошел здание, надеясь найти старого слугу араба. В саду зеленела сочная трава, цвели экзотические растения. Спрятавшись в густой листве деревьев, пели птицы. Довольно необычный звуковой фон для города, потому что никакого шума, выдававшего присутствие здесь людей, я не услышал. Может, Сейполт ушел на пляж? Отправился за покупками? Или решил захватить с собой голубоглазого блондинчика и провести вечер в злачных местах, наслаждаясь обедом и танцами под звездным лунным небом?

Справа, за углом дома, между двумя высокими пальмами, в выбеленной стене я заметил небольшую дверь. Не думаю, что ей пользовался Сейполт, скорее, она предназначалась для тех, кто доставлял продукты и увозил мусор. По эту сторону дома, в отличие от роскошных тропических джунглей перед фасадом, росли алоэ, юкки и цветущие кактусы. Я взялся за дверную ручку, и она легко повернулась. Наверное, кто-то только что отправился в город за газетой. Я вошел и оказался у ступеней, ведущих вниз, в неприветливую темноту. Пролет лестницы рядом — путь наверх. Я выбрал второе, миновал кладовую, прекрасно оборудованную кухню и оказался в изысканно обставленной обеденной комнате. Никого не увидел, не услышал ни звука. Немного пошумел, чтобы Сейполт или Рейнхарт узнали о моем присутствии: пусть не думают, что я шпион или, скажем, подтверждаю слова старого немца об арабских воришках.

Из столовой я прошел в гостиную и в коридор. Передо мной стояли шкафы с бездарно подобранной коллекцией. Теперь я уже мог ориентироваться. Так, посмотрим. Кабинет Сейполта должен быть…

…здесь! Закрыто; я громко постучал. Тишина. Толкнув дверь, я шагнул внутрь. Полумрак, шторы плотно закрывают окна. Воздух затхлый, как будто кондиционер отключили и помещение давно не проветривали. Интересно, что случится, если я наберусь наглости и пороюсь немного в кипе документов, оставленных хозяином? Я торопливо перелистал несколько отчетов, лежавших на самом верху.

Сейполта я обнаружил между эркером и двумя стеллажами для деловых бумаг.

Его скрывал письменный стол. Костюм немца стал почти черным от крови.

Сначала я принял его за серый плед, упавший на бежевый ковер. Потом заметил светло-голубую рубашку и одну руку. Шагнул поближе, ожидая самого худшего, и, конечно, не ошибся…

Его располосовали от горла до паха, темные внутренности вывалились на ковер. В окоченевшую руку втиснут какой-то из его собственных жизненно важных органов.

Это сделал Ксаргис Мохадхил Хан, он же Джеймс Бонд, который до недавнего времени работал на Сейполта. Убрал еще одного свидетеля.

Рейнхарта я нашел в его комнате наверху; он выглядел не лучше своего босса.

Старик-араб умер за домом, когда пропалывал прелестные цветы, выращенные им вопреки природе и климату. Всех убили быстро, затем расчленили. Хан крался от одной жертвы к другой, тихо и молниеносно отбирая жизнь. Он скользил бесшумно, как призрак. Прежде чем вернуться в опустевший особняк, я вставил несколько программ, которые подавили страх, боль, гнев, голод и жажду; языковая училка уже была подключена, но, похоже, она не пригодится мне сегодня.

Я направился к кабинету Сейполта, собираясь хорошенько обыскать стол. Но на пороге меня окликнули:

— Люц?

Я повернулся. Билл не соврал: покойный действительно любил длинноногих блондинок.

— Lutz? — повторила она. — Bist du noch bereit?

— Ich heisse Marid Audran, Fraulein. Wissen Sie wo Lutz ist?[28]

Моя училка работала на полную мощность: казалось, я не просто переводил с арабского на немецкий, но говорил на языке, который знал с самого детства.

— Разве его здесь нет? — спросила она.

— Нет, и Рейнхарта я тоже никак не могу найти.

— Очевидно, уже уехали в город. За ланчем мы решили, что неплохо бы прогуляться.

— Готовпоспорить, они отправились ко мне. Мы договорились пообедать вместе, и я вообразил, что должен встретиться с ними здесь. Нанял машину. Господи, какая глупость! Сейчас позвоню в отель и оставлю Люцу записку, а затем вызову другое такси. Поедете со мной?

Она задумчиво покусала ноготь.

— Даже не знаю… — ответила она очень нерешительным тоном.

— Вы уже осмотрели здешние достопримечательности?

Она нахмурилась:

— Я не видела ничего, кроме этого дома, ни разу не вылезала отсюда с тех пор, как тут оказалась. Тихо, вокруг ни души… — сказала она жалобно.

Я кивнул:

— О, мой приятель чересчур серьезно относится к работе. Уверяет, что ему нравиться развлекаться и наслаждаться жизнью, а в действительности сохнет за делом сам и заставляет маяться окружающих. Не хочу осуждать его — в конце концов, он один из моих старейших партнеров по бизнесу и лучший друг, — но думаю, такое времяпровождение вредно для здоровья.

— И я постоянно твержу ему то же самое.

— Почему бы нам не отправиться в отель? Давайте вместе постараемся помочь ему расслабиться немного сегодня вечером. Обед, небольшое шоу. Будьте моей гостьей! Я настаиваю.

Она улыбнулась:

— Только позвольте мне…

— Мы должны спешить, — прервал я ее. — Если быстро не доберемся до отеля, Люц вернется домой. Он весьма нервный человек. Тогда и нам придется ехать обратно. Как вы знаете, дорога просто ужасная. Идемте, время не терпит.

— Но если мы собираемся в ресторан…

Мне следовало бы догадаться!

— Ваше платье вам очень к лицу, моя дорогая; но если вы так не считаете… то прошу позволения купить вам другое, по вашему выбору, с любыми необходимыми аксессуарами. Люц сделал мне множество подарков. С удовольствием отвечу на его щедрость подобным образом. Мы можем пройтись по магазинам прямо перед обедом. Я знаю несколько очень изысканных английских, французских и итальянских заведений; уверен, вам понравится. Кстати, вы успеете выбрать вечерний наряд, пока мы с Люцем будем обсуждать наши проблемы. Все прекрасно устроится.

Я вывел ее через парадный вход. Мы зашагали по гравийной дорожке к такси Билла. Открыв заднюю дверцу, я усадил ее в купе, затем обошел машину и расположился с другой стороны.

— Билл, — обратился я к нему по-арабски, — назад в город. «Палаццо ди Марко Аурелио».

Он с раздражением посмотрел на меня.

— Знаешь, Аврелий ведь тоже мертв, — сказал он и завел мотор.

Я похолодел, пытаясь сообразить, что значит его зловещее «тоже». Потом повернулся к девице.

— Не обращай внимания на водителя, — сказал я ей по-немецки, решив, что сейчас самое время перейти на «ты». — Он безумен, как любой американец. Такова воля Аллаха.

— Ты не позвонил в отель, — отозвалась она, даря мне нежную улыбку.

Ей пришлась по вкусу перспектива приобрести новые шмотки и украшения к ним просто по случаю совместного обеда. Меня она сочла психованным арабом, лопающимся от богатства. Такие аборигены ей нравились.

— Верно. Дам знать персоналу, как только мы туда доберемся.

Она сморщила носик.

— Но если мы уже приедем…

— Ты не понимаешь, — прервал я ее. — Обычно клиенты улаживают подобные дела с портье. Но когда гости особые, — такие как герр Сейполт и я, — следует говорить лично с управляющим.

Ее глаза расширились.

— О!

Я оглянулся на сверкающий свежими красками парк, созданный богатством хозяина виллы на самой границе с наступающими дюнами. Через пару недель это место станет таким же сухим и мертвым, как сердце великой пустыни… Я повернулся к своей спутнице и непринужденно улыбнулся. Мы проболтали всю дорогу до города.

16

Добравшись до отеля, я оставил блондиночку в удобном кресле в холле. Ее звали Труди (просто Труди, никакой фамилии, заявила она с блаженной улыбкой). Близкая подруга Люца Сейполта, гостит в его доме больше недели. Их познакомил один общий приятель. М-да… Милая парочка: Труди, самая симпатичная и раскованная девушка в мире, и Сейполт, который, оказывается, в душе добрый и открытый парень, а интриги и убийства — просто маска, чтобы дурачить окружающих.

Я отправился звонить, но не управляющему, а Оккингу. Тот велел покараулить красотку, пока он не соизволит оторвать от стула свою толстую ленивую задницу.

Из училок я оставил только языковую: без нее мы с Труди вообще не поймем друг друга. Вот тогда-то я на собственной шкуре ощутил, что значит пункт номер сто пятьдесят четыре из перечня особо важных сведений об уникальных способностях, которыми одарил меня Папа. «За все приходится платить». Конечно, я и раньше знал это: выучил еще много-много лет назад, сидя на коленях у матушки. Просто такие истины почему-то постоянно забываются, и приходится каждый раз открывать их заново.

Никому никогда ничего не достается даром. Во время визита на виллу Сейполта училки держали под контролем мои чувства. Когда я вернулся, чтобы обыскать рабочий стол немца, я должен был находиться в полувменяемом состоянии от страха и массы сопутствующих эмоций, зная, что жившие на вилле люди превратились в изуродованные трупы совсем недавно, и ублюдок Хан вполне может еще ошиваться где-то поблизости. А когда Труди неожиданно воскликнула: «Люц?» любой нормальный человек заработал бы инфаркт.

Стоило вытащить училки, и сразу обнаружилось, что я вовсе не избежал подобных неприятностей, а просто отложил их на некоторое время. Как только я лишился электронных «глушителей», началось! Мой мозг и нервы будто сжались, сплелись в тугой клубок. Казалось, одну «нить» нельзя отделить от другой: я испытывал дикий, бессмысленный, животный ужас, жгучую ненависть к Хану за дьявольский метод, с помощью которого он хотел остаться неуловимым, и за то, что подонок заставил меня созерцать плоды своей бесчеловечной жестокости. Накатила волна страшной усталости и боли в работавших сверх всякой меры мускулах (электронные штучки «запрещали» рассудку и телу ощущать утомление и физические страдания, а в результате я сейчас получил и то, и другое); вдобавок я вдруг обнаружил, что ужасно хочу пить и есть, и должен срочно бежать в туалет. В кровь хлынул адреналин, сердце забилось еще быстрее. Хотя опасность давно миновала, мой организм подготовился к смертельной схватке или бегству.

В общем, за несколько мгновений я перенес то, от чего пришлось бы маяться в течение прошедших трех-четырех часов: на плоть и разум обрушился страшный удар, пославший меня в нокаут.

Дрожащими руками я поскорее возвратил училки на прежнее место, и через минуту вернулось мое обычное состояние. Сердечный ритм, дыхание пришли в норму, а голод, жажда, дикая злость, изнеможение и мучительные сигналы переполненного мочевого пузыря прекратили меня донимать. Я благодарил судьбу и хирургов, но сознавал, что просто еще раз оттянул час расплаты, а когда он наступит, самое жуткое постнаркотическое похмелье покажется легкой мгновенной встряской, словно мимолетный поцелуй в темноте. Дас ист террибль платить по счетам, не спа, бвана мсье Марид-сан?

Это ты верно сказала, Чири.

Когда я возвращался в холл, за спиной кто-то громко произнес: «Господин Одран?» Хорошо, что я нацепил спецучилки: не терплю, когда мое имя выкрикивают в людном месте, тем более если я пытаюсь соблюдать конспирацию.

Я повернулся и окинул безмятежно-холодным взглядом позвавшего меня служащего.

— Да?

— Для вас записка. Оставлена в вашем ящике. — Его явно смущал мой простонародный наряд — галабийя и остальные аксессуары. Он твердо выучил, что в их замечательном отеле останавливаются только «культурные европейцы».

То, что он сказал, совершенно невероятно по двум причинам: во-первых, никто не знает, что я здесь остановился, и, во-вторых, я зарегистрировался под чужой фамилией. Ладно, придется сделать вид, что мне просто любопытно, с кем они меня перепутали, а потом возмущенно бросить скомканную бумажку в надутую физиономию парня.

Попробую угадать… Компьютерная распечатка, верно?

Я развернул ее:

«Одран,

Видел тебя у Сейполта, но решил, что время и обстановка не подходят.

Извини.

Хочу заняться тобой спокойно, не торопясь, в тишине и без посторонних.

Не желаю, чтобы потом решили, что ты просто одна из случайных жертв.

Хочу быть уверенным в том, что, когда найдут твое тело, ни у кого не возникнет сомнений:

Тебе уделили особое внимание.

Хан».
Мои ноги подкашивались, упрямо игнорируя приказы училок. Я сложил послание и сунул его в сумку.

— Вы в порядке, мсье? — заботливо осведомился служащий.

— Виновата проклятая высота, — отозвался я, — каждый раз так трудно приспосабливаться…

— Но здесь ведь совсем низко, мсье! — изумился он.

— В том-то и дело. — Я оставил его стоять с открытым ртом и подошел к Труди.

Девочка расплылась в лучезарной улыбке, словно с моим возвращением жизнь снова обрела для нее прелесть. Интересно, что творилось в ее голове, пока она сидела одна в опустевшем особняке? «Тихо, вокруг ни души…» Я содрогнулся.

— Извини, что заставил ждать, — сказал я вполголоса, слегка поклонился и пристроился рядом.

— Да ничего, я в порядке. — Она не спеша выпрямила свои красивые ноги и снова скрестила их. Наверное, все мужчины отсюда и до Осаки, не отрываясь, наблюдали, как она это делает. — Поговорил с Люцем?

— Да. Он заходил сюда, но отлучился по важному делу. Как я понял, поехал улаживать какую-то формальность с лейтенантом Оккингом.

— Лейтенантом?

— Обязанность Оккинга — следить, чтобы в Будайине не происходило ничего необычного. Слышала о таком квартале?

Она кивнула:

— Не пойму, какие вопросы может решать с ним Люц? Он ведь никакого отношения к тому, что творится в Будайине, не имеет, разве нет?

Я улыбнулся:

— Прости, дорогая, но то, что ты говоришь, звучит немного наивно. Наш друг — очень многогранная и влиятельная личность. Думаю, в городе ни одно событие не происходит без его ведома.

— Да, наверное…

Полная чепуха, конечно. В лучшем случае, Сейполт тянул на среднее звено. И уж конечно, он не Фридландер-Бей.

— За нами пошлют машину, а потом мы, как и планировали, сядем вместе и подумаем, как провести вечер.

Ее лицо снова осветилось радостной улыбкой. В конце концов, она получит свою конфетку.

— Не хочешь заказать что-нибудь, пока мы ждем?

Мы приятно коротали время, пока к нам не подошла парочка утомленных фараонов в штатском, неслышно ступая по толстому синему ковру. Я встал, вежливо представил их друг другу, и мы покинули холл отеля, непринужденно болтая, словно компания старых приятелей. Так мы шли до участка; по пути на второй этаж меня остановил Хаджар, а два полицейских проводили Труди в кабинет лейтенанта.

— Что случилось? — хмуро спросил сержант. Сейчас он на время забыл о побочных занятиях и вел себя как настоящий легавый. Наверное, чтобы доказать: если поднатужится, еще способен исполнять прямые обязанности.

— А ты как думаешь? Ксаргис Хан, тот самый, который работал на Сейполта и твоего шефа, продолжает заметать следы. Только что убрал трех очередных свидетелей. Черт, парень жуткий педант: ничего не забывает. На месте Оккинга я бы просто взмок от страха. Ведь лейтенант сейчас — живая мишень.

— Он это понимает; никогда раньше не видел, чтобы наш приятель так трясся. Я подарил ему тридцать-сорок пилюлек паксиума. Он проглотил целую горсть вместо завтрака. — Хаджар недобро ухмыльнулся.

Из кабинета вышел полицейский в форме.

— Одран, — сказал он громко и мотнул головой в сторону двери. Я стал членом их команды.

— Минуточку. — Я снова повернулся к Хаджару. — Слушай, я хочу взглянуть на то, что ты выудишь из рабочего стола и сейфов Сейполта.

— Я так и подумал. Лейтенант сейчас слишком занят, чтобы забивать голову мелочью, он наверняка свалит работу на меня. А я устрою, чтобы ты первым осмотрел улики.

— Отлично. Надеюсь, найдем что-то важное. — Входя в застекленный кабинет, я столкнулся с ребятами в штатском, эскортирующими Труди. Она улыбнулась мне и сказала: «Мархаба». Только тут до меня дошло, что девочка знает не только немецкий, но и арабский.

— Сядь, Одран, — Оккинг говорил хриплым голосом, как будто сорвал его или простудился.

Я устроился на стуле и посмотрел на него.

— Куда ее повели?

— Хотим допросить девочку поосновательней. Хорошенько покопаться в ее серых клеточках… Потом отпустим домой, не знаю, правда, откуда она.

Что ж, звучит очень профессионально; сомневаюсь, правда, что Труди сумеет самостоятельно выйти из участка, когда они закончат насиловать ее башку. Гипноз, наркотики, плюс электрическая стимуляция мозга; потом человек обычно чувствует себя не в своей тарелке. По крайней мере, так мне говорили…

— Хан подбирается все ближе и ближе, — произнес Оккинг, — но второй после смерти Никки вообще не высовывается.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду. Послушай, лейтенант, а Труди случайно не наш убийца? Она ведь никак не могла раньше быть Бондом, верно?

Оккинг посмотрел на меня как на чокнутого. — Да откуда мне знать, Одран? Никогда с ним не встречался. Мы связывались по телефону или по почте. Насколько мне известно, ты — единственный человек, который сталкивался с ним лицом к лицу. Вот почему меня никак не отпускают подозрения. Чутье подсказывает — что-то с тобой не в порядке, Одран.

Со мной?! И это бросает мне прямо в физиономию иностранный агент, получающий чеки от национал-социалистов? Ладно, Бог с ним… Очень жаль, что лейтенант не способен опознать Хана, если когда-нибудь нам посчастливится его поймать. Стоит ли доверять его словам? Скорее всего, да — какой ему смысл врать мне? Он ведь занесен в черный список, и, не исключено, даже стоит там первым. Кроме того, лейтенант явно не шутил, когда заявил мне, что не покинет рабочий кабинет: здесь стояла раскладушка, а на столе — поднос с остатками обеда.

— Единственное, что мы, кажется, выяснили: оба используют модики не только для убийства, но и чтобы посеять панику. Кстати, у них пока неплохо получается, — подытожил я. — Твой наемный убийца… — Оккинг обжег меня взглядом, но, черт побери, правда есть правда! — …твой убийца превратился из Бонда в Хана. А второй, очевидно, остался прежним. Очень надеюсь, что парень, работающий на русских, убрался домой. Хотелось бы знать точно, по крайней мере одной заботой станет меньше.

— Ага, — хмуро произнес Оккинг.

— Выяснил что-нибудь интересное у Труди?

Он пожал плечами и взял с подноса кусок сандвича.

— Какое там… Имя, фамилия, прочие формальности.

— Нужно раскопать, как она познакомилась с Сейполтом.

Оккинг поднял брови:

— Ну, ну, Одран. На прошлой неделе он оставался главной фигурой.

Я устало вздохнул:

— До этого я и сам додумался, лейтенант. Труди сказала, что кто-то свел ее с немцем.

— Махмуд.

— Махмуд? Мой друг? Тот, который до перемены пола промышлял у Джо-Мамы?

— Точно, он самый.

— Каким боком он здесь замешан?

— Пока ты лежал в госпитале, твой приятель получил повышение. Он занял место, оставшееся вакантным после убийства Абдуллы.

Махмуд… Как быстро ты прошел путь от дежурящей в греческих клубах очаровательной шлюшки и ничтожного полублатного паразита до современного работорговца, важного человека на службе у Папы… Единственное, что приходит в голову, когда узнаешь о таком повороте судьбы: «Только у нас в Будайине возможно подобное!» Квартал равных возможностей!

— Мне надо с ним поговорить, — пробормотал я.

— Тогда встань в очередь. Он обязательно посетит нас, как только ребята его выкурят из логова.

— Расскажешь мне потом, что из него вытряс?

Оккинг оскалился:

— Что за вопрос, друг! Разве я не обещал тебе? Разве не поклялся Папе, что буду пай-мальчиком? Что-нибудь еще? Требуй, не стесняйся, — слушаю и повинуюсь!

Я поднялся, перегнулся через стол, уставясь ему прямо в глаза.

— Знаешь что, Оккинг, ты привык смотреть на куски человеческого мяса, разбросанные по квартирам разных приятных людей, а вот меня от такого зрелища сразу выворачивает. — Я показал ему последнюю весточку от нашего общего друга Хана. — Скажи, как мне получить оружие?

— Какое мне дело? — ответил он полушепотом, словно загипнотизированный уставившись на клочок бумаги. Потом поймал мой взгляд и тяжело вздохнул. Выдвинул нижний ящик стола, извлек оттуда целую коллекцию орудий убийства. — Что тебе больше нравится?

Два игломета, парочка статических пистолетов, мощный парализатор и даже здоровенное автоматическое чудовище, стреляющее пулями! Я выбрал маленький игломет «смит-и-вессон» и парализатор «Дженерал электрик». Оккинг выбросил на стол коробку боеприпасов: двенадцать игл в обойме, сто обойм в коробке. Я быстро убрал все это в сумку. — Спасибо.

— Счастлив? Теперь ты чувствуешь себя неуязвимым, Одран?

— А ты, Оккинг?

С его лица сползла усмешка.

— Как же, черта с два, — сказал он и небрежно махнул рукой, с присущей легавым тактичностью намекая, чтобы я убирался вон. Я подчинился, испытывая не больше благодарности, чем обычно.

Когда я выбрался наружу, небо на востоке уже начало темнеть. С вершин минаретов, из установленных динамиков, раздались певучие призывы муэдзинов: их записанные на пленку голоса разносились по городу. Сегодня выдался тяжелый день, мне нужно выпить. Но прежде чем расслабиться за стаканом в каком-нибудь баре, необходимо еще кое-что сделать. Я вошел в отель, поднялся в свой номер, скинул одежду и встал под душ. Четверть часа горячие струи массировали мое тело, а я ворочался под их яростным напором, словно ягненок на вертеле. Два-три раза вымыл волосы и физиономию. Как ни жаль, но придется побриться: печальная необходимость. Теперь я умнее и осторожнее, чем раньше, но записка Хана доказывает, что и того, и другого мне еще явно недостает.

Сначала я коротко остриг рыжеватую шевелюру. Настал черед бороды и усов. В последний раз я созерцал свою верхнюю губу лет в четырнадцать-пятнадцать, и, быстро орудуя лезвием, ощутил на мгновение щемящую боль утраты. Правда, вскоре мне стало интересно, как я выгляжу без этого украшения мужчины. Спустя пятнадцать минут я полностью ликвидировал растительность, тщательно выскабливая по несколько раз каждый участок, пока лицо и шея не начали гореть, а кровь — сочиться из порезов, выделявшихся яркими пятнами на фоне бледной кожи.

Когда я понял, кого сейчас напоминаю, желание рассматривать себя в зеркало сразу пропало. Я умылся, вытерся. Эх, вот бы послать подальше Фридландер-Бея и остальную шайку респектабельных бандитов нашего квартала! Естественно, после такого подвига придется быстро сматываться в родной Алжир и провести остаток жизни на пастбище, созерцая, как одно поколение овец сменяет другое…

Я старательно причесался, потом отправился в спальню, где распаковал одежду из дорогого магазина. Не спеша, тщательно оделся, прокручивая в мозгу возможные варианты действий. Одно я знал точно: что бы ни случилось, я больше никогда не воспользуюсь модулями.

Если потребуется, нацеплю любую училку — они просто обогащают меня, не навязывая искусственно созданную личность вместо моей собственной. Вообще, великие детективы, живые логические машины, копии реальных людей или персонажей какой-нибудь книги, не в силах помочь мне: им не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией, они не жили в таком специфическом месте, как Будайин. Тут меня выручат только собственный опыт, привычки, сноровка — одним словом, мои серые клеточки.

Решив вопрос раз и навсегда, я почувствовал немалое облегчение. Наконец-то удалось придумать компромиссный вариант, который я тщетно пытался найти с того самого дня, когда Папа доходчиво объяснил, почему мне захочется вставить розетки в мозг. Я улыбнулся. Что ж, одной проблемой меньше. Пусть она и не главная, но мне стало легче…

Не могу сказать, сколько времени прошло, прежде чем я сумел повязать галстук. Конечно, существовали модели, которые требовалось только застегнуть, но в чопорном магазине, где я приобрел одежду, подобное считали плебейством.

Я засунул рубашку в брюки, застегнул каждую пуговицу, надел туфли, набросил на плечи пиджак. Потом рискнул взглянуть в зеркало, отмыл засохшие пятнышки крови с шеи и щек. Что ж, получилось совсем неплохо: современный городской тип, ловкий, стремительный человек действия с небольшим капиталом в бумажнике. Естественно, в действительности ваш друг остался самим собой. Я просто хочу сказать, что костюм сидел отлично. Но, в принципе, другого и не требуется, большинство, так или иначе, обращает внимание именно на прикид.

Важнее другое: я впервые поверил, что кошмарное дело, за которое взялся, близко к реальному завершению. Основная часть пути пройдена, и только парочка неясных, пока еще скрытых во мраке фигур мешает увидеть свет в конце тоннеля.

Я прицепил телефон к поясу, пиджак полностью скрыл его. Подумав немного, захватил маленький игломет. Он тоже почти не заметен; вообще, по мне, лучше оружие в кармане, чем дырка в башке. Мой зловредный рассудок сразу подсказал другой популярный вариант: «оружие в кармане — дырка в башке», но я сегодня так устал от его советов, что просто не обратил внимания. Спущусь в бар и посижу немного, только и всего…

В любом случае, Хан знает, как я выгляжу, а для меня его облик пока остается загадкой. Одно, пожалуй, ясно: теперь он не похож на Джеймса Бонда. Я вспомнил слова Хассана: «Я никому не доверяю».

У меня есть план действий, но вот осуществим ли он? Найдется хоть один человек, который сразу вызовет подозрения в злом умысле? Скольким я доверял безоглядно, ни разу не усомнившись в их верности, — а ведь, реши вдруг любой из них от меня избавиться — и мне конец! Ясмин, например, либо Полу-хадж, которого я даже пригласил к себе. Чтобы перевоплотиться в убийцу, ему лишь требовалось нацепить какую-нибудь «злодейскую» программу. А мой любимый таксист, безумный американец Билл? Или даже Чири, счастливая обладательница крупнейшей в Будайине коллекции модиков? Ладно, если продолжу в том же духе, рискую свихнуться.

А если сам Оккинг и есть преступник, поиски которого он старательно имитирует? Или сержант Хаджар?

Или… Фридландер-Бей?

Вот теперь я рассуждаю, как попавший в город «некультурный» крестьянин-магрибинец, каким все они меня считают. Я прогнал неуместные мысли, покинул номер, зашел в лифт и спустился на первый этаж, в окутанный интимным полумраком бар. Почти никого. Неудивительно: во-первых, туристы не очень-то жаловали город, а во-вторых, это дорогой и респектабельный отель. Я окинул взглядом стойку; за ней расположились оживленно беседующие вполголоса трое. Четыре столика справа заняты посетителями, в основном, мужчинами. Тихо звучала музыка: проигрывали мелодии в европейском или американском стиле. О замысле дизайнера можно было судить по оштукатуренным стенам, выкрашенным бледно-розовой и оранжевой красками, и расставленным везде горшкам с папоротниками. Бармен вопросительно поднял брови, и я велел подать свою обычную смесь: джин и бингара со льдом. Вышло просто великолепно: ингредиенты в нужных пропорциях, именно так, как мне нравится. Что ж, даже у тупого самовлюбленного космополитизма имеюся положительные стороны…

Я расплатился и не спеша, с наслаждением потягивал напиток. Но мрачные предчувствия не давали расслабиться даже здесь. Не пойму, почему я решил, что поход в бар заставит забыть о неразрешенных проблемах? И тут ко мне плавно, словно плывя по воздуху, приблизилась она. Вот он, недостающий элемент! Труди двигалась так, словно спала на ходу или здорово накачалась наркотиками.

— Ты не против, если я сяду рядышком?

— Ну конечно нет. — Я умильно улыбнулся, хотя в голове уже роились тысячи вопросов.

Труди заказала шнапс с мятой. Господи, я мог бы поспорить на полсотни, что она выберет именно это! Я заплатил за выпивку и в награду получил еще одну обворожительную улыбку.

— Как ты себя чувствуешь после недавних мытарств? — спросил я осторожно.

Она сморщила носик:

— Нормально, Марид! Что ты имеешь в виду? Какие мытарства?

— Тебе ведь пришлось целый день отвечать на вопросы бесцеремонных типов из полиции.

— О, они настоящие джентльмены; такие милые!

На несколько секунд я потерял дар речи.

— А как ты нашла меня? — опомнился я наконец.

Она обвела рукой бар:

— Отправилась в отель, где ты остановился. Ты же сам сегодня привел меня сюда, помнишь? А потом твое имя…

— Я не говорил тебе, как меня зовут.

— Услышала от полицейского.

— И ты сразу меня узнала? Несмотря на то, что никогда не видела без бороды, одетым по-европейски?

Труди в ответ лишь продемонстрировала выразительную улыбку, которую женщины обычно используют вместо фразы: «Мужчины такие недотепы!» — А ты не рад мне? — спросила она в свой черед, излучая душевную боль и оскорбленные чувства; это так хорошо получается у милашек ее типа! Я снова потянулся за стаканом.

— Одна из главных причин, почему я спустился в бар, — надежда снова встретить тебя. И вот я здесь! Мое сердце разрывается от счастья, — сообщил я. — С твоего разрешения, я ненадолго отлучусь. Я ведь опередил тебя на целых две порции…

— Конечно, никаких проблем.

— Спасибо. — Я добрался до туалета, закрылся в кабинке и отцепил от пояса телефон. Назвал код Оккинга. Незнакомый голос сообщил, что он у себя в кабинете, но уже заснул и разрешил будить его только при самых экстренных обстоятельствах. Мой случай подходит? Я ответил, что вряд ли, однако, если окажусь не прав, придется потревожить их шефа. Попросил позвать Хаджара. Он на выезде, занят очень важным расследованием. Я позвонил ему домой.

Ответа долго не было. Неужели сержант и вправду работает, или просто решил отдохнуть?

— Ну, что там еще? — прорычал он наконец.

— Хаджар? Ты так тяжело дышишь… Разминаешь мускулы, или что-нибудь еще, а?

— Кто говорит? Откуда у тебя мой…

— Одран. Пробовал связаться с Оккингом, но он отправился баиньки. Слушай, что интересного рассказала тебе блондиночка Сейполта?

Молчание. Когда голос сержанта снова прорезался, в нем слышалось чуть больше дружелюбных ноток. — Труди? Мы ее отключили, залезли в мозги поглубже, порылись в них хорошенько, а потом заставили очухаться. Полный ноль. Мы сперва не поверили, и повторили процедуру. Нельзя так мало знать, как она, и уцелеть. Но девочка чиста, Одран. Даже у шестов для шатра больше житейского опыта. О Сейполте ей известно только одно — как его зовут.

— Тогда почему ее не тронули, а немец и остальные на вилле стали трупами?

— Убийца не знал, что она находится в доме. Ксаргис Хан затрахал бы ее до белого каления, а потом, наверное, прикончил. Но ей повезло: Труди осталась в своей комнате, решила вздремнуть после ланча. Не помнит, заперла она дверь или нет. Девочка осталась в живых, потому что не входила в число постоянных обитателей особняка и гостила у Сейполта только пару недель.

— Как она приняла страшные новости?

— Мы их скормили, пока она оставалась без сознания, и сняли эмоциональную реакцию. Получилось так, словно она прочитала о случившемся в газете.

— Хвала Аллаху, вы, ребята, проявили необычную для полицейских деликатность. Когда она ушла, вы приставили к ней «хвост»?

— А ты его видишь, Одран?

Это меня здорово задело. — Почему ты так уверен, что я сейчас с Труди?

— Зачем же ты звонишь мне среди ночи? Ладно, лопух, по нашим меркам, она чиста. По крайней мере, перед законом. Что касается остального, извини, ничем помочь не могу, мы ей анализ крови не делали, так что решай сам, стоит рисковать или нет. — Хаджар повесил трубку.

Я скорчил гримасу, прицепил телефон к поясу, вышел из туалета и вернулся к Труди. Допивая коктейль, я рыскал глазами по бару, стараясь найти замаскированного легавого, но подходящих кандидатов не увидел. К тому времени, когда стакан опустел, я решил, что никто за ней не следит. Мы отправились к стойке, прикончили новую пару порций, и сроднились еще больше. Примерно к полуночи Труди наконец решила, что пора переходить от духовной близости к физической.

— Как здесь шумно, правда, Марид? — проворковала она.

Я молча кивнул. В баре, кроме нас, оставалось лишь три человека, включая кусок деревяшки, называвший себя барменом. Обстоятельства требовали, чтобы один из нас сказал какую-нибудь глупость, и Труди удалось меня опередить. В тот момент я принял два важных решения: послать подальше осторожность и хорошенько проучить Ясмин. Слушайте, я здорово набрался, страдал от одиночества и тоски, а Труди казалась такой лапочкой, и к тому же настоящей красоткой… Что еще нужно человеку?

Когда мы поднялись в номер, она сладко улыбнулась, поцеловала меня медленно, сочно, словно рассвет наступит тогда, когда мы ему разрешим… Затем сообщила, что теперь ее очередь использовать ванную комнату. Я подождал, пока она закроет дверь, связался с дежурным и попросил, чтобы меня разбудили в семь утра. Потом вытащил маленький игломет, привел постель в порядок и быстро спрятал ствол. Показалась Труди: она расстегнула каждую пуговицу, каждый крючочек на одежде, как бы полностью распахнулась передо мной. На лице ее играла уверенная хозяйская улыбка. Единственная мысль, промелькнувшая в мозгу: первый раз в жизни придется спать с оружием под подушкой.

— О чем задумался? — спросила она.

— О том, что ты очень неплохо выглядишь для фемы.

— Тебе не нравятся настоящие девочки? — промурлыкала она тихо, щекоча шелковыми губами мое ухо.

— Просто довольно давно не встречался с ними. Так уж получилось.

— Тебе больше по вкусу мальчики? — шепнула она, но мне было уже не до разговоров…

17

Когда раздались звонки, мне снилось, что меня ругала мать. Она орала так громко, что я уже не узнавал голос, просто понимал — он мамин. Спор начался из-за Ясмин, но потом мы перешли к другим темам: переезду в город, моей злосчастной судьбе. Я никогда ничему не научусь, кричала она, потому что в любом месте, при любых обстоятельствах думаю только о себе. Мое участие ограничивалось периодическими воплями: «Неправда!»; сердце учащенно билось от волнения, будто мы ссорились наяву.

Я в очередной раз дернулся, кипя от несправедливых упреков, и проснулся. Еле разлепил глаза, с трудом сообразил что к чему; я чувствовал такую вялость, словно и не ложился. Уставился на надрывающийся телефон, взял трубку. «Доброе утро. Сейчас ровно семь часов». Короткие гудки. Я сел и сделал глубокий вдох, который едва не перешел в зевок. Хочу спать! Уж лучше кошмары, чем перспектива пережить еще один день вроде вчерашнего!

Труди рядом не оказалось. Я спустил ноги на пол и голым прошелся по комнате. В ванной я ее тоже не нашел, однако девочка оставила мне прощальное послание на столике.

«Дорогой Марид,

Спасибо тебе за все! Ты очень хороший, добрый и милый. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся снова.

А сейчас мне надо идти, так что ты, конечно, не станешь возражать, если я возьму, сколько мне причитается, из твоего бумажника.

Я тебя люблю, милый.

Труди.
(Мое настоящее имя — Гюнтер Эрих фон С. Ты и вправду не знал, или просто притворялся, чтобы сделать мне приятное?)»

Я полагал, что досконально разбираюсь в сексе. Тут для меня не осталось ни единого белого пятна. Мои сокровенные фантазии давно уже направлены не на способ, а на объект… Так вот, единственное, что еще никому не удалось сымитировать (по крайней мере, до Труди), бессознательная, чисто животная реакция женщины, по которой сразу понимаешь, что трахаешь фему, а не подделку — короткий полувскрик-полувсхлип в тот момент, когда ты впервые в нее входишь и у нее перехватывает дыхание, еще до того, как движения успевают обрести ритм. Да… Я снова бросил взгляд на записку, вспомнил часы, проведенные в компании друзей. Жак, Махмуд, Сайед и я сидим за столиком в «Соласе», оценивающими взглядами знатоков пронзая посетителей: «Вон та? Перв-недоделок…» Я безошибочно определял, кто есть кто. Я ни разу не ошибся, никто в квартале не оспаривал мое уникальное умение.

Клянусь бородой Пророка, больше не скажу ни слова на этот счет! Неужели судьба никогда не устанет зло смеяться надо мной? Нет, не стоит и надеяться… Она с упорством маньяка продолжит свое черное дело, и с каждым разом шутки будут все более и более зловещими. Если уж возраст и жизненный опыт не оградят от них, то, наверное, смерть тоже окажется бессильной, так что мои мучения продолжатся в загробном мире.

Я бережно сложил недавно купленный костюм и упаковал в сумку. Сегодня снова надену белоснежную галабийю и предстану перед людьми в новом облике: араб в традиционном одеянии, но гладко выбритый, как европеец. Вот я какой: человек с тысячью лиц! Настало время поймать Хаджара на слове и воспользоваться информацией, хранящейся в памяти полицейского компьютера. Хочу узнать кое-что о самих легавых и о связи Оккинга с Бондом-Ханом.

Вместо того чтобы, как обычно, дойти до участка, я поймал такси. Нет, меня не начала развращать оплаченная Папой роскошь; просто события развивались слишком быстро и не хотелось терять времени. Да, сейчас мы со стариком Хроносом на равных: я тороплю его, а он меня. Училки старательно обновляли мою энергию: я не испытывал ни усталости, ни голода или жажды. А также злости или боязни. Кстати, многие сочтут это опасным. Наверное, страх все-таки полезная штука…

Хаджар куда-то ушел. Я сидел и ждал его, наблюдая, как Оккинг поглощает поздний завтрак, сидя в своей застекленной клетке, словно редкий зверь в зоопарке. Наконец появился сержант и недовольно взглянул на меня.

— Ты не единственный полудурок, доставляющий мне уйму беспокойства, Одран, — сказал он желчно. — Нас посетили не меньше тридцати идиотов, жаждущих поделиться откровениями, которые они откопали в вещих снах, видениях и так далее.

— Я тебя обрадую, Хаджар: никаких новых сведений я не припас. Наоборот, я пришел получить их от тебя. Ты сказал, что разрешишь мне поработать с вашим компьютером.

— А, ну конечно; только не здесь. Если тебя засечет Оккинг, он мне сразу башку проломит. Сейчас свяжусь с нижним этажом. Используй терминал там, хорошо?

— Какая мне разница? — отозвался я. Хаджар позвонил, напечатал пропуск и подписал его. Я поблагодарил и отправился вниз. Молодая женщина, судя по чертам лица, родом из Юго-Восточной Азии, показала, как выбрать программу, вести поиск, и объяснила, что, если у меня возникнут вопросы, компьютер сам на них ответит. Она у них не числилась спецом по электронным устройствам или библиотекарем: просто исполняла обязанности регулировщицы.

Первым делом я проверил основные файлы: результаты напоминали морг какого-нибудь агентства новостей. Когда я печатал чье-то имя, появлялись занесенные в память факты, так или иначе касающиеся данного человека. Первым делом я запросил информацию на Оккинга. Через несколько секунд по дисплею справа налево поползла бесконечная арабская вязь. Фамилия, возраст, место рождения, чем занимался перед прибытием в наш город, в общем, то, что имеется в любой анкете. Потом идут действительно ценные сведения. В зависимости от места и цели их фиксации, вам выдают историю болезни, отчет об арестах или о финансовом положении, занятиях политикой, сексуальных пристрастиях и что там еще есть важного?

Что касается Оккинга, кроме самых общих данных, о нем ничего не известно. Абсолютно ничего. Аль-сифр: ноль!

Сначала я решил, что либо напортачил сам, либо ошибся компьютер, снова залез в выбор программ, опять набрал его имя, подождал.

То же самое.

Ну конечно, постарался наш лейтенант. Он замел следы точно так же, как его наемник Хан сейчас старался убрать свидетелей. Если не жалко времени и денег, можно отправиться выяснять подноготную Оккинга в Европу, но там я узнаю, чем он занимался вплоть до отъезда. Дальше, если смотреть с формальной точки зрения, он просто не существовал.

Я напечатал название шпионской организации агента 007: «Юниверсал экспортс». Как-то раз я видел такой адрес на одном из конвертов в кабинете Оккинга. Бесполезно!

Ни на что особенно не надеясь, набрал «Джеймс Бонд»: ничего. Такой же результат — с Ксаргис Ханом. Подлинный маньяк и «настоящий» персонаж Флеминга никогда не посещали наш город, а значит информация о них отсутствовала.

Я перебрал в уме знакомых, о которых хотел бы узнать подробнее: Ясмин, Фридландер-Бей, а может даже парень по имени Марид Одран? — но потом решил удовлетворить любопытство позднее, при более благоприятных обстоятельствах, и остановил выбор на Хаджаре. Тут никаких неожиданностей. На два года моложе меня, выходец из Иордании, перед тем как устроиться здесь, неоднократно имел дело с полицией. Психологические характеристики дословно подтверждали мое мнение о нем: ему ни в коем случае нельзя доверять. Он подозревался в тайной передаче заключенным денег и наркотиков. Однажды даже провели расследование в связи с пропажей большей части конфискованного имущества, но бравый сержант сумел выйти сухим из воды. В досье содержалось предположение, что Хаджар может использовать служебные возможности в личных целях, работать в интересах отдельных лиц или какой-нибудь преступной организации. Отмечалось, что он, очевидно, склонен к таким противоправным действиям, как лжесвидетельство, вымогательство, преступный сговор и многое другое.

Ах ты Боже мой! Да неужели! Хаджар? А мы и не знали!

Я грустно покачал головой. Легавых всех стран мира объединяют две вещи: во-первых, они жаждут разбить тебе дубинкой башку под любым, самым ничтожным предлогом, а то и вовсе без причины, и во-вторых, не способны, фигурально выражаясь, познать правду, даже когда эта голая правда лежит у них перед носом, призывно расставив ноги. Полиция не следит за исполнением законов; фараон никогда не оторвет от стула свою толстую задницу, пока не удостоверится в нарушении какой-нибудь уголовной статьи. Они раскрывают ничтожное количество преступлений. По сути, их огромное ведомство — просто разновидность статистического бюро, регистрирующего имена жертв и показания свидетелей. Как только проходит определенное инструкциями время, они спокойно убирают информацию подальше, чтобы освободить место для новой.

Да, чуть не забыл: полицейские помогают беспомощным старушкам перейти улицу. По крайней мере, так принято думать…

Одно за другим я скормил компьютеру имена тех, кто хоть как-то связан с Никки, начиная с ее (его) дяди Богатырева. Высветившиеся на дисплее данные в точности соответствовали рассказу Оккинга. Я решил, что если лейтенант способен подчистить свою биографию, он вполне мог «откорректировать» и остальное. Если мне что-нибудь удастся раскопать, то либо по чистой случайности, либо из-за того, что он допустил оплошность. Я продолжил работу, хотя надежда найти хоть какую-то зацепку таяла с каждой минутой.

К сожалению, мои опасения подтвердились. В конце концов, раз уж выдалась такая возможность, я решил заглянуть в досье Ясмин, Папы, Чири, Черных Вдов, Сейполта и Абдуллы. Компьютер поведал мне, что Хассан, похоже, большой ханжа, потому что по религиозным соображениям не прибегает к помощи училок как другие, для вящего успеха бизнеса, и в то же время не скрывает, что он педераст. Тоже мне, новости! Когда-нибудь я посоветую Шииту использовать мальчишку-американца, который, кстати, оборудовал мозги по последнему слову техники, в качестве администратора-бухгалтера, а не как живую статую на стуле вместо пьедестала, восседающую в пустом помещении.

Мое неуемное любопытство не распространялось лишь на одного жителя нашего квартала — Марида Одрана. Я решил, что не желаю знать, что обо мне думают. Зачем расстраивать себя понапрасну?

Порывшись в грязном белье друзей и знакомых, я пожелал ознакомиться со счетами телефонной компании, представленными полицейскому участку. И тут ничего; но, конечно, Оккинг не такой дурак, чтобы звонить своему Бонду прямо из кабинета. Я стоял на перекрестке множества дорог, и каждая заканчивалась тупиком.

В результате, я получил пищу для размышлений, но не новые факты. На самом деле, мне было интересно увидеть подноготную Хаджара и других жителей Будайина, а скудость данных об Оккинге — и, что вполне понятно, о Фридландер-Бее — давала почву для определенных предположений, а может, даже выводов… Так я рассуждал, шагая по улице, и не заметил, как оказался дома.

Какого черта я сюда пришел? Ну, вообще-то меня вовсе не привлекала перспектива провести еще одну ночь в номере отеля. По крайней мере один из убийц знает, где я остановился; мне нужна новая ставка, по крайней мере, на пару дней… Я все больше свыкался с училками, мои решения не зависели от разных эмоций, и я принимал их намного быстрее, чем раньше. Меня не покидало чувство уверенности в собственных силах и хладнокровие. Надо связаться с Папой, а затем подыскать другое место для ночлега.

В комнате ничего не изменилось, словно я никуда не уходил. На самом деле я отсутствовал недолго, но мне казалось, что прошла целая вечность: я потерял ощущение времени. Бросив сумку на матрас, я сел и пробурчал код Хассана в трубку. Три долгих гудка; наконец Шиит отозвался.

— Мархаба, — произнес он устало.

— Привет, говорит Одран. Мне нужно поговорить с Фридландер-Беем; я надеюсь, ты организуешь нашу встречу.

— Он будет доволен тем, что ты стремишься действовать разумно, мой племянник. Разумеется, он захочет увидеть тебя и узнать, как обстоят дела, из твоих уст. Что, если сегодня, во второй половине дня?

— Как можно раньше, Хассан.

— Я постараюсь, о мой проницательный друг, и перезвоню, чтобы сообщить точное время.

— Спасибо. Подожди, я хочу задать тебе один вопрос. Скажи, существует ли какая-то связь между Папой и Сейполтом?

Хассан надолго замолчал, очевидно обдумывал, как лучше сформулировать ответ.

— Уже нет, о мой племянник. Ведь, если я не ошибаюсь, немец мертв?

— Знаю, — нетерпеливо бросил я.

— Сейполт занимался только незначительными операциями по импорту и экспорту; такие дела не интересовали Бея.

— Значит, по-твоему, Папа не пытался наложить руку на часть его бизнеса?

— О мой племянник, «бизнес», о котором ты говоришь, настолько мал, что даже недостоин называться таковым. Сейполт просто мелкий делец, как и я.

— Но ведь он, как и ты, чтобы не прогореть, решил найти дополнительный заработок. Ты работаешь на Фридландер-Бея, он — на немцев.

— Клянусь светом моих глаз! Невероятно! Сейполт — шпион?

— Могу поспорить, это для тебя не новость. Неважно. Ты когда-нибудь с нимконтактировал?

— Что ты имеешь в виду? — Голос Шиита сразу стал жестким.

— Бизнес. Импорт-экспорт. Здесь у вас общие интересы.

— О, понятно. Да, время от времени я приобретал кое-что, если Сейполт предлагал хорошие европейские товары, но не припомню, чтобы он хоть раз делал закупки у меня.

Он не сообщил мне ничего существенного. По просьбе Хассана я быстро рассказал, что произошло с тех пор, как обнаружили убитого Сейполта. Когда я закончил, Шиит был здорово напуган. Попутно я сообщил об Оккинге и явно отредактированных им полицейских досье.

— Вот почему мне надо увидеть Фридландер-Бея.

— Ты подозреваешь кого-то?

— Проблема не только в исчезнувших данных, или в том, что Оккинг иностранный агент. Я просто отказываюсь верить, что, бросив весь свой отдел на расследование серии убийств, он так и не нашел ни единой зацепки, чтобы поделиться со мной. Я уверен, лейтенанту известно намного больше, чем он мне сообщает. Папа обещал, что заставит Оккинга разговориться. Мне необходима информация.

— Ну разумеется, мой племянник, не беспокойся. Иншалла, все будет сделано. Как я понял, ты не выяснил точно, как много знает Оккинг?

— Таковы приемы полицейских, Хассан. То ли лейтенант распутал дело до последней мелочи, то ли преуспел не больше меня. Трудно сказать… Они мастера пудрить мозги.

— Он не посмеет «пудрить мозги» Фридландер-Бею.

— Попытается.

— Ничего не выйдет. Тебе нужны еще деньги, о мой проницательный друг?

Черт, вообще-то хрустики никогда не помешают…

— Нет, Хассан, с финансами у меня порядок. Папа более чем щедр со мной.

— Если тебе понадобятся наличные, чтобы продвинуть вперед расследование, дай мне знать. Ты прекрасно справляешься, сын мой.

— Что ж, по крайней мере, до сих пор еще жив.

— Ты красноречив и остроумен, как поэт, дорогой мой! Но прости, сейчас я должен идти. Сам знаешь, бизнес есть бизнес…

— Да, точно, Хассан. Позвони мне, как только переговоришь с Папой.

— Хвала Аллаху, пусть Он оградит тебя от бед.

— Аллах йисаллимак. — Я встал, спрятал телефон. Затем принялся рыскать по комнате в поисках маленькой вещицы, которую вытащил из сумочки мертвой Никки: скарабея, украденного моей подругой из коллекции Сейполта. Древний кусочек меди, как и кольцо, которое я заметил во время первого визита к немцу, напрямую связывал его с Никки. Конечно, теперь, когда Сейполт присоединился к бесчисленной армии усопших, ценность обеих улик довольно сомнительна. Кстати, у доктора Еникнани остался самодельный модик; вероятно, он станет важным вещественным доказательством. Пожалуй, наступило время как-то обобщить то, что мне удалось узнать, чтобы со временем передать властям. Не Оккингу, конечно, и не Хаджару. Пока я смутно представлял себе, кого конкретно имею в виду, однако не сомневался, что существуют честные представители правосудия. В Европе мало трех улик для вынесения обвинительного приговора, но по исламским законам и обычаям их более чем достаточно, чтобы опустить карающий меч на шею убийцы.

В конце концов скарабей нашелся под матрасом; я засунул его поглубже в сумку. Неторопливо и тщательно собрал все, чтобы не оставить следов. Сгреб мусор на полу в несколько аккуратных кучек. На настоящую уборку не осталось ни времени, ни сил, ни желания. Теперь ничто не указывало на то, что в квартире обитал некий Марид Одран. Сердце охватила щемящая боль: я провел здесь больше времени, чем в любом другом убежище, это единственное место, которое я могу назвать домом. Сейчас оно превратилось в обычное, покинутое очередным съемщиком помещение с грязными окнами и рваным матрасом на полу. Я тихонько вышел и запер дверь.

Ключи передал хозяину, Казему. Он был удивлен и искренне огорчен моим внезапным уходом. — Мне нравилось жить здесь, — сказал я, — но Аллах пожелал, чтобы я покинул твой кров.

Казем обнял меня и пожелал нам обоим благополучно пройти прямым путем, указанным Всевышним, до райского сада.

Потом я отправился в банк и снял деньги, обнулив счет. Купюры засунул в конверт, полученный от Фридландер-Бея. Когда найду новое пристанище, вытащу хрустики и посмотрю, сколько их осталось: я как бы растягивал удовольствие, наслаждаясь сознанием своего богатства.

Третья остановка — отель «Палаццо ди Марко Аурелио». Я одет в галабийю, но волосы коротко острижены, а лицо гладко выбрито. Не думаю, что портье узнал меня. — Я заплатил за неделю вперед, — объявил я, — но вынужден покинуть вас раньше, чем собирался.

Он пробормотал:

— Нам очень жаль терять такого постояльца, мсье. — Я кивнул и бросил ему свой жетон. — Разрешите взглянуть… — Он набрал номер комнаты на компьютере, убедился, что его заведение действительно должно мне немного денег, и стал печатать чек.

— Ваш персонал проявил большую предупредительность и любезность, — польстил я ему.

— Надеемся снова увидеть вас в нашем отеле. — Он улыбнулся, протянул мне клочок бумаги и махнул рукой в сторону кассы. Я еще раз поблагодарил его и, получив через несколько секунд хрустики, присоединил их к остальным.

Бережно неся сумку, где лежали наличные, коробка с медиками и училками, а также одежда, я шел на юго-запад, с каждым шагом все больше удаляясь от Будайина и района дорогих фешенебельных магазинов у бульвара Иль-Джамил.

Вскоре я стоял в самом центре бедняцкого квартала, где живут одни нищие феллахи. Здесь узкие петляющие улочки, маленькие низкие здания с плоскими крышами и облупившейся штукатуркой; окна закрыты ставнями или тонкими деревянными решетками.

Некоторые строения кое-как отремонтированы, их обитатели пытались даже посадить кусты или еще какие-то растения в иссохшей земле возле стен. Другие, казалось, давно уже пустуют: зияющие провалы окон, полусорванные ставни раскачиваются, едва держась на ржавых гвоздях, словно вывалившийся язык голодной, усталой собаки. Я выбрал довольно аккуратный домик и постучал в дверь. Пришлось подождать несколько минут. Наконец выглянул высоченный мускулистый мужчина с пышной черной бородой и, подозрительно прищурившись, уставился на меня; изо рта у него торчала щепка, которую он использовал вместо жвачки. Хозяин ждал, когда пришелец скажет, что ему нужно.

Без всякой уверенности в успехе я приступил к изложению своей легенды:

— Меня бросили здесь, в незнакомом городе, подлые компаньоны. Они похитили товары и деньги. Во имя Всевышнего и его пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, прошу тебя оказать гостеприимство.

— Понятно, — мрачно произнес он. — Этот дом закрыт для чужих.

— Я не доставлю никакого беспокойства. Я…

— Советую тебе просить о ночлеге тех, чье радушие основано на благополучии. Люди говорят: здесь есть счастливцы, у которых имеется в избытке еда для домашних, собак и гостей, подобных тебе. Что касается меня, то, заработав на хлеб и горсть бобов для жены и четырех детей, я считаю день удачным.

Я понял, на что он намекает.

— Конечно, ты не хочешь затруднений для своей семьи. Проклятые лжедрузья, ограбившие меня, не знали, что я постоянно ношу в сумке немного денег. Урча от жадности, они схватили то, что лежало на виду, но у меня осталось достаточно средств, чтобы прожить день-два в вашем городе, пока я не вернусь и не потребую законного возмещения убытков.

Мужчина молча смотрел на меня; словами его не проймешь, нужна маленькая демонстрация.

Я дернул молнию и открыл сумку; под его внимательным взглядом неторопливо порылся в одежде — рубашках, носках, штанах, засунул руку поглубже и извлек банкноту.

— Двадцать киамов, — произнес я душераздирающим тоном. — Вот все, что они мне оставили.

На его лице отразилась жестокая внутренняя борьба. Такая сумма для здешних жителей — серьезное подспорье. Он мог питать сомнения на мой счет, но я знал, о чем он думает.

— Если ты примешь меня как гостя под свое покровительство на два дня, — объявил я, — они станут твоими. — Я помахал бумажкой перед его расширившимися от жадности глазами.

Мужчина покачнулся, словно змея, зачарованная движениями факира. Будь он деревом с большими плоскими листьями, они бы сейчас громко зашелестели.

Он не жаловал чужаков — а кто их любит? Ему вовсе не улыбалась идея поселить у себя незнакомца на несколько дней. С другой стороны, предложенные мной деньги равнялись заработку за несколько суток. Я снова оглядел его и убедился, что теперь его мысли приняли нужное направление: он уже не пытался угадать, кто я такой, а прикидывал, какой из сотни различных способов потратить свалившиеся с неба хрустики ему выбрать. Осталось лишь немного подождать.

— О, мой господин, мы люди небогатые…

— Тогда двадцать киамов облегчат твою жизнь.

— О да, еще бы, господин, и я хочу получить их; но мне стыдно ввести в такое убогое жилище обладателя стольких достоинств!

— Я вкушал роскошь и богатство, которые тебе и вообразить не под силу, мой друг, но возвысился над земными благами, что доступно и тебе. Тот, кого ты видишь — лишь бледная тень меня прежнего. Ибо Аллах пожелал ввергнуть своего раба в нищету и страдания, дабы потом я вернул отнятое обидчиками. Ты меня выручишь? Всевышний дарует удачу тем, кто поддержит скитальца.

Озадаченный мужчина долго смотрел на меня; первое, что пришло ему в голову — перед ним обычный псих, и лучше убежать от такого подальше. Моя выспренняя речь как две капли воды походила на исповедь какого-нибудь похищенного принца из старых сказок. Но волшебные истории хороши, когда, поужинав нехитрой снедью, ими делятся вполголоса, собравшись у очага, перед тем как заснуть тревожным сном. Днем они теряют большую часть убедительности. Единственное, что способно вернуть доверие к рассказчику — банкнота в двадцать киамов, которая колыхалась в моей руке, словно пальмовый лист под порывом ветра. Мой новый знакомый так впился в нее глазами, что вряд ли сумеет потом припомнить лицо своего собеседника.

В конце концов, я стал гостем Исхака Джарира, достойного хозяина дома. Он поддерживал у себя строгий порядок, так что женщин я не увидел. На втором этаже располагалась общая спальня, а на первом устроили несколько чуланчиков для хранения всякой снеди. Джарир распахнул деревянную дверь одного из них и невежливо впихнул меня внутрь.

— Здесь ты можешь чувствовать себя спокойно, — прошептал он. — Если заявятся твои негодяи-друзья и начнут расспрашивать, мы никого не встречали. Но ты останешься здесь только до завтрашнего дня. После утренней молитвы придется покинуть нас.

— Хвала Аллаху за то, что направил меня к такому щедрому и великодушному человеку! Но мне еще надо завершить одно дело. Если оно пройдет так, как я ожидаю, вернусь с двойником бумажки, которую ты сейчас сжимаешь в руке. Она также станет твоей.

Джарир не хотел ничего знать о подробностях моего предприятия.

— Да будут успешными все твои начинания! — пожелал он. — Но знай, если не успеешь прийти до вечернего намаза, дверь не откроют.

— Как скажешь, о достойнейший. — Я оглянулся на ворох тряпок, которые послужат мне постелью сегодня ночью, невинно улыбнулся Исхаку Джариру и, подавив невольную дрожь, вышел наружу.

Я выбрал узкую мощенную камнем улочку, которая, как я думал, выведет меня на бульвар Иль-Джамил. Но дойдя до места, где она сворачивала налево, понял, что ошибся. С направлением я не напутал, и решил идти вперед. Однако за углом увидел лишь голые стены домов: тупик. Я вполголоса выругался и повернул. Придется топать обратно.

Путь преграждал ужасно тощий человек с растрепанной жиденькой неряшливой бородкой. По его лицу медленно расползалась заискивающая улыбка деревенского идиота. Одежда его состояла из желтой рубашки без воротника, потертого и сильно мятого коричневого костюма, белой в красную клетку кафии и поношенных коричневых английских ботинок. Его дурацкий вид напомнил мне будайинского блаженного Фуада. Похоже, парень следовал за мной, однако я не слышал его шагов.

Ненавижу, когда ко мне так подкрадываются; я открыл сумку, настороженно разглядывая незнакомца. Он не сходил с места, переминаясь с ноги на ногу и ухмыляясь. Я вытащил несколько училок, снова задернул молнию и попытался пройти мимо, но в грудь мне уперлась рука. Я остановился.

— Не люблю, когда до меня дотрагиваются.

Он сразу отпрянул, словно осквернил величайшую святыню.

— Тысяча извинений, — проблеял он дрожащим голосом.

— Зачем ты шел за мной? Чего ты хочешь?

— Я подумал, что уважаемого господина заинтересует мое предложение. — Он тряхнул портфелем из фальшивой кожи.

— Ты что, торговец?

— Я продаю личностные модули, господин, а также набор самых полезных и интересных обучающих программ, поступивших на рынок. С вашего разрешения, я вам их продемонстрирую.

— Спасибо, не стоит.

Парень поднял брови, словно я не отказался, а попросил поскорее показать товар. Он уже не выглядел тупым и жалким.

— Это не займет много времени. Вполне возможно, у меня найдется как раз то, что ищет уважаемый господин.

— Я ничего не ищу.

— Наверняка вам что-то нужно; иначе зачем модифицировать мозг, не так ли?

Я пожал плечами. Он опустился на корточки и раскрыл портфель с образцами.

Я твердо решил, что ничего у него не куплю. Не имею дела с хорьками.

Он извлек разноцветные коробочки, аккуратно выкладывая их в ряд возле портфеля. Закончив, парень поднял на меня глаза. Он очень гордился своим товаром. — Итак… — Он выжидающе уставился на меня.

— Что «итак»?

— Что вы скажете о них?

— О твоих игрушках? По-моему, ничем не отличаются от любых других. Что в них особенного?

Он схватил модик, лежащий первым, и бросил мне. Я поймал его на лету.

Этикетка отсутствует; корпус сделан из гораздо более прочного пластика, чем у фирменных изделий в магазине Лайлы и других модшопах. Кустарное производство. — С ним ты уже познакомился, — произнес он, снова расплывшись в жалкой, извиняющейся улыбке.

Я вздрогнул и пристально посмотрел на него.

Он сорвал с головы кафию. Пряди редеющих волос свисали до плеч. Похоже, парень не мылся, по крайней мере, месяц. Он протянул руку и выдернул модик из своей розетки. Маска ничтожного торговца исчезла. Взгляд незнакомца остекленел, челюсть отвисла, но он быстрым отработанным движением воткнул другую самоделку и мгновенно преобразился. Глаза неожиданно сузились, а рот исказила садистская гримаса-усмешка. За считанные доли секунды он стал совершенно другим существом. Никакой маскировки: абсолютно иная манера говорить, двигаться, вести себя, выражение лица — все это действует гораздо эффективнее, чем фальшивые усы, парик и грим.

Я здорово влип. В руке у меня был модик Джеймса Бонда, а смотрел я прямо в холодные безжалостные глаза Ксаргис Мохадхил Хана. Глаза, горящие огнем безумия.

Я дотянулся до розетки и вставил две училки. Первая придаст особую силу мускулам, блокирует боль или усталость, пока моя плоть не начнет рваться в клочья. Вторая полностью «отключила» звук. Мне надо сконцентрировать внимание.

Хан, оскалившись, зарычал. Теперь его пальцы сжимали длинный, зловещего вида кинжал; серебряную с золотом рукоятку украшали разноцветные камни. «Сесть, — прочитал я по его губам. — Сесть на землю».

Я не собирался облегчать ему задачу; вместо того чтобы подчиниться, осторожно опустил руку, пытаясь нащупать под складками галабийи игломет. И вспомнил: он до сих пор лежит под подушкой в номере отеля. Хотя нет, горничная уже наверняка нашла его. А парализатор у меня в сумке, закрытой на молнию. Я медленно попятился.

«Я давно уже шел за вами, господин Одран. Я следил за вами, когда вы находились в полицейском участке, у Фридландер-Бея, в доме Сейполта, в отеле. Я мог убить вас в ту ночь, когда притворился, что считаю вас просто обыкновенным воришкой.

Но я не хотел, чтобы нам мешали. Я ждал, когда наступит подходящий момент. И вот теперь, господин Одран, теперь вы умрете». — Разбирать его речь оказалось на удивление простым делом: жизнь затормозила свое течение, мир двигался в два раза медленнее, чем обычно. У нас было время, много времени. Столько, сколько потребуется…

Его искривленный в усмешке рот подергивался. Хан от души наслаждался каждой секундой своего триумфа. Шаг за шагом он оттеснял меня к стене. Я, не отрываясь, смотрел на сверкающий клинок, которым он собирается не только зарезать меня, но и разрубить на кусочки. Маньяк хочет украсить моими потрохами скользкие от грязи камни мостовой и кучи мусора, словно праздничной гирляндой! Одних ужасает сама мысль о гибели; других гораздо больше пугает перспектива предсмертных мук. Честно говоря, я принадлежу ко второму типу. Понимаю, что когда-нибудь умру и надеюсь, что конец станет быстрым и безболезненным — например, если повезет, наступит во сне. Но издохнуть после страшных пыток, которые придется претерпеть от руки Хана — нет, это явно неподходящий способ расстаться с жизнью.

Училки не давали мне впасть в панику. Если сейчас мной овладеет страх, через каких-нибудь пять минут превращусь в ромштекс. Я отступил, оглядывая улочку, стараясь нащупать взглядом что-нибудь, способное дать мне хоть какой-то шанс одолеть мясника с его проклятым кинжалом. Времени почти не осталось…

Издавая истошные крики, он бросился вперед, держа оружие на уровне плеча, словно неистовая леди Макбет. Я дал Хану приблизиться шага на три, потом отклонился влево и устремился ему навстречу. Он ожидал, что я отпряну, и слегка опешил от неожиданности. Я сумел ухватить кисть руки с ножом; правой я надежно фиксировал ее, а левой резко вывернул. Обычно такой способ позволяет без особого труда обезоружить нападающего, но Хан оказался очень крепким человеком. Неестественно выносливым для обладателя такого тела. Безумие, модик и училки придали ему дополнительную мощь.

Свободной рукой Хан сжал мне горло, пытаясь запрокинуть голову. Мне удалось сделать подсечку, мы оба потеряли равновесие. Падая, я вцепился ему в лицо и постарался, чтобы он как можно сильнее приложился затылком о каменную мостовую. Мое колено уперлось в его запястье, и пальцы, сжимавшие кинжал, разжались. Я отбросил клинок подальше, потом охватил обтянутый скользкой кожей череп и еще пару раз ударил о липкие зловонные камни. В результате Хан вышел из строя, но, увы, ненадолго. Он ухитрился вывернуться и опять набросился на меня, кусаясь, царапаясь, рыча… Какое-то время мы боролись, стараясь одолеть друг друга, но так тесно сплелись, что у меня никак не получалось стукнуть его хорошенько. Господи, я не мог даже высвободить руки! Тем временем он, как зверь, терзал мою плоть своими черными когтями, впиваясь в тело зубами, пиная и молотя ногами.

Наконец с пронзительным воплем он отбросил меня, потом прыгнул и, прежде чем я успел откатиться в сторону, навалился опять. Я лежал, словно распятый: одна рука придавлена к земле его коленом, другая — когтистой лапой. Он занес сжатый кулак, чтобы обрушить его на мое незащищенное горло. Я вскрикнул, попробовал сбросить своего палача, но он не дал мне даже пошевелиться. Напрягая все силы в отчаянных попытках спастись, я увидел, как глаза Хана зажглись огнем ликования. Он нараспев читал какую-то бессвязную молитву металлическому ангелу смерти. Наконец, дико взвизгнув, нанес удар. Он пришелся по лицу. Я едва не потерял сознание.

Хан вскочил и бросился за кинжалом. Я заставил себя сесть, лихорадочно шаря по мостовой. Надо достать оружие! Хан подобрал клинок и метнулся ко мне. Я рванул молнию и вывалил содержимое сумки на землю. Ему осталось сделать лишь пару шагов — но тут я нажал кнопку парализатора, и долго не отпускал ее. Раздался жуткий булькающий вопль; Хан как подкошенный свалился рядом. Он очнется лишь через несколько часов.

Училки блокировали боль, правда не полностью, скорей, они ее приглушали. Я пока не в состоянии двигаться, и сумею сделать что-нибудь толковое не раньше чем через несколько минут. На моих глазах кожа Хана приобрела синеватый оттенок, он задыхался, разевая рот, словно выброшенная на берег рыба. Потом начались судороги. Неожиданно он обмяк и замер. Убийца, наводивший страх на целый квартал, неподвижно лежал в нескольких сантиметрах от меня. Я с трудом приподнялся, всхлипывая, как маленький мальчик. Немного очухавшись, первым делом выдернул модик Хана из головы неизвестного. Потом подобрал телефон и позвонил Оккингу, чтобы сообщить хорошие новости.

18

Я разыскал заветную коробочку и проглотил семь или восемь «солнышек». В чисто познавательных целях. После драки ныла каждая клеточка тела, но дело не только и не столько в желании немного забыться. Я хотел знать, как подействуют наркотики во время работы училок. И томясь в ожидании Оккинга, опытным путем познал горькую истину: приставка, очищающая организм от алкоголя, выбивает также и пилюльки. На кой черт она тогда нужна? Я выдернул зловредную ханжу и сожрал еще горсть таблеток.

Примчавшийся Оккинг был на седьмом небе от радости. Он просто ликовал — другого слова не подберешь. Первый раз в жизни я видел его таким счастливым и довольным. Лейтенант выказал небывалую вежливость и предупредительность, трогательную заботу о моем самочувствии. Он настолько хорошо себя вел, что я решил: вместе с легавыми приехали ребята из программы городских новостей и снимают нас, но, как ни странно, ошибся.

— Что ж, с меня причитается, Одран.

По-моему, он должен мне гораздо больше.

— Я сделал за тебя всю паршивую работу, Оккинг.

Он не отреагировал даже на такой укол.

— Возможно, возможно… Теперь я, по крайней мере, высплюсь хорошенько. Мне ведь даже кусок в горло не лез из-за постоянных мыслей о Селиме, Сейполте и остальных.

Убийца очнулся: однако, потеряв модик, он сразу же начал вопить. Я вспомнил, через какие мучения прошел, когда вытащил училки, хотя носил их лишь пару дней. Кто знает, сколько времени Хан — или как там его настоящее имя? — скрывался, пряча свое истинное «я» сначала под одной электронной маской, потом под другой… Что, если лишившись искусственной личности, руководившей его поступками, он полностью осознал дикость совершенных им преступлений и оказался не в силах перенести такой удар? Он лежал на мостовой, скованный по рукам и ногам, извиваясь и посылая страшные проклятия на наши головы. Оккинг молча наблюдал за ним несколько секунд.

— Унесите его отсюда, — велел он наконец двум полицейским в форме.

Они не очень-то церемонились, выполняя приказ, но я не испытывал никакого сочувствия.

— Что теперь? — спросил я Оккинга. Тот сразу посерьезнел:

— Думаю, пора мне уйти в отставку.

— Когда пронюхают, что ты получал деньги от европейской державы, ты станешь не очень-то популярной личностью в городе. Ты запятнал репутацию.

Он кивнул:

— Уже узнали, мой друг, по крайней мере те, чье мнение имеет здесь силу. Мне предоставили выбор: либо поискать работу в другом месте, либо провести остаток жизни в одной из ваших типичных крысиных нор, которые почему-то называются тюрьмами. Не понимаю, как в наше время держат людей в таких адских дырах, просто средневековье какое-то!

— Ты сам немало сделал для того, чтобы поддерживать прирост населения в тамошних камерах. Их обитатели ждут тебя с бо-ольшим нетерпением…

Он вздрогнул:

— Как только улажу дела, просто упакую чемоданы и тихо исчезну в ночи… Но они могли бы, по крайней мере, как-нибудь отметить мою службу. Видишь ли, пусть даже я иностранный агент, я сделал немало полезного для города и никогда не шел на сделку с совестью, за исключением одного-двух случаев.

— Многие ли осмелятся, положа руку на сердце, сказать подобное о себе? Да, ты редкий человек, Оккинг. — Он действительно принадлежал к уникальной породе людей, которые способны уйти от ответственности да еще и обратить любые обстоятельства в свою пользу. Он обязательно где-нибудь устроится.

— Тебе нравится видеть меня в беде, правда, Одран?

Если честно, мне действительно было приятно. Но отвечать не хотелось; я молча отвернулся и стал запихивать в сумку разбросанные по мостовой вещи. Горький урок не прошел даром: я засунул парализатор под галабийю.

Насколько я понял, с формальностями покончено и я волен идти куда захочу.

— Ты дождешься, пока поймают убийцу Никки? Хоть на такое ты способен? — спросил я.

Он искренне удивился:

— Никки? Ты о чем, Марид? Мы схватили злодея. Ты просто спятил со своими навязчивыми идеями. Никаких доказательств того, что существует второй, у тебя нет. Успокойся и не морочь людям голову, иначе очень скоро убедишься в том, что герои зачастую превращаются в бывших героев. Ты начинаешь надоедать.

Вот слова настоящего легавого! Я поймал Хана и передал Оккингу; теперь проклятый сукин сын объявит, что парень, арестованный полицией, пришил всех, от Богатырева до Сейполта. Ну, в том, что эти два — работа Хана, сомнений нет, однако я убежден, что Никки, Абдулла и Тами стали жертвами другого, неизвестного нам субъекта. Доказательства? Ни одной серьезной улики, но иначе произошедшее попросту не складывается в единую картину. Международная интрига: одни пытаются похитить преобразившегося принца и вернуть на родину к отцу, другие стремятся убрать его, чтобы предотвратить скандал при дворе. Если допустить, что Хан убивал агентов обеих сторон, то объяснить его действия можно лишь тем, что парень психопат, которому просто нравилось играть в ангела-мстителя, и искать логику в его поступках бессмысленно. Чушь! Он был профессионалом, наемным убийцей, который уничтожал намеченные объекты, чтобы защитить интересы хозяев и обеспечить собственную безопасность, убрав свидетелей. Человек, искромсавший Сейполта, — не сумасшедший, он только носил модик маньяка.

Бонд-Хан не имеет никакого отношения к смерти Никки.

Даже если лейтенант решил, что удобнее думать иначе, по нашему кварталу бродит второй убийца.

Спустя восемь-десять минут после разговора с Оккингом, зазвонил мой телефон. Шиит. Он обещал сообщить мне о решении Папы насчет нашей беседы.

— У меня есть еще кое-какие новости, Хассан, — объявил я.

— Фридландер-Бей примет тебя незамедлительно. Он вышлет машину минут через пятнадцать. Надеюсь, ты дома?

— Нет, но я подожду у входа. Я встречался с довольно интересными людьми, однако мы уже разошлись по домам.

— Очень хорошо, мой племянник. Ты заслужил развлечение в компании добрых друзей.

Я уставился в затянутое облаками небо, вспоминая недавнюю смертельную схватку с Ханом; в принципе, слова Шиита должны меня развеселить, но смеяться не хотелось.

— Отдыхать мне не пришлось, Хассан — Я рассказал, что произошло, вплоть до того, как брыкающегося убийцу унесли легавые.

Хассан от удивления лепетал что-то неразборчивое. — Одран, — объявил он, наконец взяв себя в руки, — Аллаху приятно, что ты, Его верный слуга, жив, маньяк схвачен, и мудрость Фридландер-Бея восторжествовала.

— Да, конечно, — подхватил я. — Правильно, Хассан, приписывай все заслуги нашему Папе. Ничего не скажешь, он сильно поддерживал меня своим сверхъестественным гением! Если подумать, он помогал не больше, чем Оккинг. Конечно, Папа загнал меня в угол и заставил покорно подставить, башку хирургам, но потом наш любимый босс просто восседал в кабинете и подбрасывал верному слуге хрустики время от времени. Бею известна каждая мелочь, происходящая в Будайине, Хассан. Ты хочешь сказать, что они с Оккингом ничего не видели, ничего не слышали и просто стояли с разинутыми ртами? Ерунда. Я выяснил, как участвовал в этом деле лейтенант; но еще больше хотел бы знать, в чем подлинная роль Папы.

— Молчи, отродье шелудивого пса! — Шиит сбросил маску сладкоречивого святоши и позволил увидеть свое истинное лицо, что случалось нечасто. — Тебе еще предстоит научиться разговаривать с теми, кто старше и выше тебя! — Затем, так же неожиданно, вернулся прежний смиренный слуга Аллаха:

— Ты еще не пришел в себя после сражения со злодеем. Прости меня за то, что я на миг сорвался, сын мой, именно я должен проявить большее понимание и сочувствие. Все в руках Аллаха, и подвластно воле Его. Итак, о племянник, скоро приедет машина. Фридландер-Бей будет очень доволен.

— Я не успею купить ему маленький презент, Хассан.

Он хмыкнул:

— Твой рассказ — лучший подарок. Ступай с миром, Одран.

Я ничего не ответил и убрал телефон. Потом поправил сумку на плече и поплелся к своему бывшему дому. Я встречусь с Папой, а потом спрячусь в пыльном чулане Исхака Джарира. Хорошие новости: из игры выбыл Хан. Именно он стремился меня убрать. Значит, второй убийца не жаждет моей смерти. По крайней мере, очень надеюсь, что в моих рассуждениях нет ошибки.

Ожидая появления Папиного авто, я размышлял о своем поединке с Ханом. Я искренне ненавидел его — стоило только воскресить в памяти изуродованное тело Селимы или ужас, испытанный в доме Сейполта, и гнев переполнял душу. Сначала наемник расправился с Богатыревым, пожелавшим уничтожить собственного племянника. Никки — главная фигура; остальные убийства лишь следствие лихорадочных попыток убрать следы, чтобы замять скандал в благородном семействе. Думаю, усилия увенчались успехом. Конечно, многие в нашем городе знали подоплеку событий, но раз принц умер, на его родине бунт не состоялся. Царь Вячеслав по-прежнему правил страной; партия монархистов выиграла. Более того, хорошенько поработав, они смогут даже использовать смерть Никки, чтобы усилить контроль над бурлящей державой.

Мне на все это наплевать. Что касается Хана, я сохранил ему жизнь; ненадолго, конечно. Его ждет свидание с палачом во дворе мечети Шимаал, где происходят казни. А в оставшееся время пусть перебирает в памяти свои зверства, с ужасом ожидая часа возмездия.

Появилась машина; мы быстро добрались до владений Фридландер-Бея. Лакей оставил меня в той же комнате, где я уже дважды ожидал приема. Папа молился. Он никогда не выставлял напоказ свою набожность, что заставляло относиться к нему с особым уважением. Иногда, глядя на старца, я испытывал стыд за собственное поведение; в такие минуты я воскрешал в памяти зверства и злодеяния, в которых он виновен. Обычный самообман. Кто из нас безгрешен? Уверен, Фридландер-Бей не строил никаких иллюзий. По крайней мере, он взывал к Господу, моля о прощении. Однажды Папа объяснил мне суть политики, которой придерживался: он должен заботиться о благополучии огромной армии «друзей и помощников», и зачастую оградить их от беды можно лишь обходясь с беспощадной жестокостью с теми, кто не принадлежит к его клану. Если подходить к делу с подобной позиции, Папа представал умелым лидером и строгим, но любящим и справедливым отцом для своих подопечных. Я же, напротив, выглядел ничтожным отщепенцем, нарушившим никак не меньше запретов, но, в отличие от Фридландер-Бея, не по необходимости, а из голого эгоизма. Вдобавок, меня не хватало даже на то, чтобы хорошенько попросить у Аллаха прощения.

Наконец один из Булыжников, охраняющих Папу, сделал мне знак. Я вошел в кабинет; Бей ожидал меня, сидя на старинном диване.

— Ты снова оказываешь нам честь, — он показал, чтобы я располагался на таком же антикварном чуде напротив него.

— Ты оказал мне великую честь, позволив приветствовать тебя в твоем доме, — откликнулся я.

— Прошу, раздели со мной мой скромный обед.

— Ты — отец щедрости, о шейх! — В отличие от прежних встреч с Папой, я не чувствовал страха или неловкости. В конце концов, сегодня я совершил для него невозможное! Мне постоянно приходилось напоминать себе, что теперь великий человек — мой должник.

Слуги внесли первую перемену блюд; Фридландер-Бей тем временем говорил о разных пустяках. Мы отведали понемногу от каждого яства: все удивительно вкусно приготовлено. Я избавился от программы, подавляющей чувство голода, и сразу же осознал, что страшно хочу есть и с готовностью поучаствую в небольшом банкете, который устроил Папа. Но остальные училки решил пока не трогать. Причина простая — страх.

Появилось блюдо с мясом ягненка, курицей, говядиной, рыбой и гарниром — рисом и овощами. В конце трапезы нам предложили несколько сортов сыра и свежие фрукты. Когда грязные тарелки унесли, Папа и я раскинулись на диванах, попивая крепкий кофе со специями.

— Да будет вечно обильным твой стол, о шейх, — произнес я. — Это была лучшая трапеза в моей жизни.

Ему явно пришлись по вкусу мои слова.

— Слава Аллаху, я рад, что сумел угодить тебе. Выпьешь еще чашку?

— Да, благодарю, о шейх.

Все слуги, включая даже Говорящих Булыжников, удалились. Фридландер-Бей налил мне напиток сам — почет, который оказывают особо дорогому гостю.

— Теперь ты должен признать, что мои планы относительно тебя оказались верными, — сказал он негромко.

— Да, о шейх, моя признательность безгранична.

Он отмахнулся.

— Не ты, а жители нашего города, включая меня, должны благодарить тебя, о сын мой. А сейчас надо поговорить о будущем.

— Прошу прощения, о шейх, но пока мы полностью не обеспечили нашу безопасность сегодня, рано строить планы. Один из угрожавших нам злодеев пойман, но второй еще на свободе. Возможно, он уже вернулся туда, откуда его к нам послали, он уже давно не давал о себе знать. Однако не стоит отвергать вероятность того, что он до сих пор прячется где-то в городе. Мы поступим мудро, если постараемся выяснить, кто он и где его логово.

Старец нахмурился и потер щеку.

— Сын мой, лишь ты один веришь в существование другого убийцы. Не вижу, почему человек, который сначала назывался Бондом, а затем Ханом, не мог стать и палачом, так неслыханно надругавшимся над Абдуллой. Ты упоминал о том, что видел у него множество личностных модулей. Разве нельзя допустить, что один из них сделал из Бонда-Хана демона, убившего принца Николая Константиновича?

Господи, как мне убедить этих людей? — О шейх, по твоей теории выходит, что один и тот же человек работал и на коммуно-фашистов, и на белорусских монархистов. Если так, то он на каждом шагу гасил бы собственные усилия. Подобная позиция способна оттянуть развязку, чем он, очевидно, хотел воспользоваться, хотя очень трудно понять, как именно. Кстати, появляется возможность рапортовать о положительных результатах и той, и другой стороне. Но как потом выпутаться из создавшегося положения? В конце концов, один хозяин наградит, а другой — покарает такого «слугу двух господ». Нелепо думать, что кто-то одновременно защищал и старался уничтожить Никки. Вдобавок, экспертиза установила, что неизвестный, растерзавший Тами, Абдуллу и Никки, ниже ростом и массивнее, чем Хан. И у него короткие толстые пальцы.

По лицу Фридландер-Бея скользнула слабая улыбка.

— Твое видение событий, о достойный сын мой, не лишено остроты, но, увы, страдает ограниченностью. Я сам иногда вынужден поддерживать обе стороны. Что еще остается делать, если ссорятся твои возлюбленные друзья?

— Прости меня, о шейх, но мы обсуждаем не обычные распри, а целую серию хладнокровных убийств. Кроме того, ни немцев, ни русских нельзя назвать друзьями. Их трения никак не касаются нас, жителей города.

Папа покачал головой.

— Ограниченное видение, — тихо, словно про себя, повторил он. — Когда империи неверных рассыпаются, пред миром предстаем мы, обретая новую силу. Когда два великих шайтана, Советский Союз, а потом Соединенные Штаты, распались на множество государств-осколков, это был дар Аллаха.

— Дар? — Я не понимал, при чем здесь Никки, мой модифицированный мозг и несчастные, заброшенные обитатели Будайина.

Брови Фридландер-Бея сошлись в единую линию; неожиданно он стал похож на великого воина пустынь, подобного могучим полководцам, за многие сотни лет до него поднимавшим гигантские армии на битву. Причем каждый потрясал непобедимым мечом Пророка.

— Джихад, — прошептал он.

Джихад. Священная война. Один из пяти столпов ислама.

В ушах зашумело, кожа на мгновение покрылась мурашками. Теперь, когда бывшие великие державы, истерзанные голодом и распадом внутренних связей, с каждым днем становились беспомощнее, настало время для истинной веры завершить завоевание мира, начатое много столетий назад. В глазах Папы сейчас горел тот же огонь безумия, который я видел у Хана.

— Все свершится по воле Аллаха, — сказал я. Фридландер-Бей шумно вздохнул и одарил меня благосклонной улыбкой. Он не заметил иронии в моем тоне. Папа гораздо опаснее, чем я когда-нибудь мог вообразить. В нашем городе он обладает абсолютной властью; если прибавить еще сверхпочтенный возраст и одержимость подобной навязчивой идеей… С ним надо держаться с особой осторожностью.

— Ты очень обяжешь меня, если примешь мой скромный дар. — Он протянул мне очередную порцию хрустиков. Люди его уровня полагают, что деньги — идеальный презент для того, кто ни в чем не нуждается. Другие посчитали бы такой подход оскорбительным.

— Мою благодарность не выразить словами …

— Не ты, а я твой должник, сын мой. Ты хорошо потрудился, а я не оставляю без награды тех, кто претворяет в жизнь мои желания.

Я не заглянул в конверт: даже некультурный идиот вроде меня знает, что такой поступок везде и всюду считается неприличным.

— Ты отец щедрости!

Сегодняшний визит проходил просто замечательно. Я понравился ему намного больше, чем во время моего первого визита — кажется, с тех пор прошла целая вечность!

— Ты должен простить меня, сын мой, я быстро утомляюсь. Водитель доставит тебя обратно. Скоро мы снова встретимся и тогда поговорим о твоем будущем.

— Клянусь зеницей своего ока, о властитель из властителей, моя жизнь в твоем распоряжении.

— Нет мощи и силы, кроме Аллаха, Великого, Могучего. — Его ответ напоминал формулу, завершавшую обмен любезностями, но на самом деле подобное восклицание обычно приберегают на случай внезапной опасности или перед каким-то серьезным испытанием. Я вгляделся в лицо старца, пытаясь найти разгадку, но он уже отослал меня. Попрощавшись, я покинул кабинет Папы и по дороге до Будайина размышлял над событиями последних дней.

Уже стемнело; у Френчи, как обычно по понедельникам, собралась порядочная толпа народу. В основном, моряки военного и торгового флота, добравшиеся сюда из порта за пятьдесят миль от нас, плюс пять-шесть туристов мужского пола, которые жаждут развлечений, но обретут нечто совсем иное, и несколько путешествующих парочек, коллекционирующих невероятные, исполненные местного колорита истории, чтобы дома пересказывать их ахающим соседям. Пришли и бизнесмены из города, которые наверняка знают о здешних нравах, но, невзирая ни на что, явились, желая выпить и поглазеть на обнаженных танцовщиц.

Моя девочка сидела между двумя матросами. Они радостно гоготали и перемигивались поверх ее головы: ребята воображали, что получили то, за чем явились в злачное место. Ясмин потягивала коктейль. На столике перед ней выстроились семь пустых бокалов. Предельно ясно, что на самом деле именно она нашла свою сегодняшнюю добычу. Френчи брал за каждую смесь восемь хрустиков, и часть отдавал той, которая заказала напиток. Моя милая уже нагрела беспечных повелителей волн на тридцать два киама, и, судя по их виду, успешно продолжит потрошить их — вечер только начинается… А ведь есть еще чаевые! Ясмин замечательно умеет их вытягивать. На такую работу просто приятно смотреть: она способна извлечь деньги у клиента быстрее всех, кого я знаю, за исключением разве что Чири.

Возле стойки оставалось несколько незанятых мест: одно у двери и еще несколько в конце бара. Не люблю торчать рядом с выходом, как какой-нибудь тупой турист. Я направился туда, где царил полумрак. На полпути передо мной выросла Индихар. — Вам будет гораздо удобнее в кабинке, господин.

Я ухмыльнулся. Моя знакомая не узнала меня без бороды, облаченного в галабийю. Она предложила потенциальному клиенту устроиться в более интимной обстановке, потому что там удобно примоститься рядышком и избавить его от лишней монеты. Как я уже говорил, Индихар — хорошая девочка, я никогда не ссорился с ней, но ответил:

— Сяду у стойки. Хочу поговорить с Френчи.

Она слегка передернула плечами, отвернулась и орлиным взглядом окинула толпу. Выделила из стада ягнят подходящую жертву — троицу неплохо выглядевших купцов, сидящих с фемой и обрезком. Где приютились две, всегда найдется место для третьей. Индихар устремилась к ним.

Помощница хозяина, Далия, подошла к новому посетителю, волоча по доске мокрую тряпку. Она пару раз махнула ей передо мной. — Пиво?

— Джин и бингара со льдом.

Она подозрительно прищурилась. — Марид? Ты?

— Как тебе нравится мой новый облик?

Она уронила тряпку и молча уставилась на меня. Так продолжалось, пока я не занервничал.

— Эй, Далия! Ты в порядке?

Она разинула рот, захлопнула его, снова открыла. Наконец обрела дар речи.

— Френчи! — завопила Далия. — Он пришел, Френчи!

Все вокруг обернулись, чтобы посмотреть на меня. Ничего не понимаю. Владелец бара поднялся со своего стула возле кассы и вразвалку подошел ко мне.

— Марид, — торжественно произнес он. — Я слышал, ты вычислил и уделал парня, который кокнул Сестер.

До меня дошло, что я теперь герой квартала.

— А, ну да. Вообще-то, он сам меня вычислил и чуть не уделал. У него здорово получалось, пока я не рассердился.

Френчи ухмыльнулся:

— Ты единственный, кто не наложил в штаны и выручил каждого из нас. Даже лучшие люди города плелись в десяти шагах позади тебя. Ты спас много жизней, Марид. С сегодняшнего дня получаешь бесплатную выпивку в моем заведении и в каждом баре на Улице. Причем, никаких чаевых. Я поговорю с девочками.

Это единственный жест, на который способен Френчи, и я оценил его.

— Спасибо! — Не успев как следует освоиться с ролью героя, я уже осознал, что иногда она может сильно раздражать.

Мы немного побеседовали. Я попытался внушить ему, что на свободе остается второй убийца, но он ничего не хотел слышать. Френчи предпочитал верить, что опасность позади. В конце концов, где доказательства? С тех пор, как погибла Никки, неизвестный ни разу не использовал сигареты в качестве орудия пытки.

— Что именно ты ищешь, шеф? — спросил он. Я перевел взгляд на сцену, где танцевала Бланка. Именно она обнаружила мертвую Никки.

— У меня есть одна улика; кроме того, я примерно знаю, что ему нравится делать со своими жертвами. — Я рассказал о модике, который нашел в сумочке у Никки, и об ожогах, порезах и кровоподтеках на телах убитых.

Френчи задумался. — Слушай, — произнес он медленно, — Кто-то тут рассказывал как раз о таком парне.

— Да ну? Пытался прижечь девочку?

Френчи покачал головой:

— Нет, нет. Когда она стянула с него одежду, увидела шрамы — точь-в-точь такие, как тыговоришь.

— Чей он клиент, Френчи? Мне надо с ней поговорить.

Он напряг память:

— Ага! Вспомнил! Мирабель.

— Мирабель?! — Я не верил своим ушам. Это была старуха, восседавшая сейчас в углу возле стойки. Она всегда там устраивается. Сколько же ей лет — шестьдесят, семьдесят, или даже восемьдесят? Полвека назад, когда Мирабель еще обладала нормальной фигурой и личиком, она работала танцовщицей. Когда миновала первая молодость, бросила развлекать полупьяную публику и сосредоточилась на тех аспектах индустрии развлечений, которые приносили хрустики гораздо быстрее. Достигнув еще более почтенного возраста, уменьшила запросы, чтобы ее не вытеснила с рынка напористая молодежь. Теперь на голове у нее красовался роскошный ярко-красный нейлоновый парик, сочный и упругий, как искусственные лужайки в европейском квартале города. Мирабель так и не накопила достаточно денег, чтобы модифицировать плоть или мозг. По контрасту с окружающими ее великолепными телесами — лучшими, которые можно купить, — ее лицо казалось даже более древним и сморщенным, чем на самом деле. Мирабель явно проигрывала соперницам, но умудрялась возмещать недостатки особой методикой работы, упирая на персональный подход и максимальное удовлетворение запросов: за сумму, равную стоимости одной порции коктейля, она предложит любому желающему терапевтический сеанс мастурбации плюс свой многолетний опыт. Причем прямо в баре, не отходя от стойки и продолжая болтать о разных пустяках, словно они с клиентом заперлись в номере мотеля. Мирабель наглядно подтверждала одну арабскую пословицу: наилучшее из благодеяний — то, которое совершают без промедления. Конечно, разговаривает во время процедуры в основном она, но если вы не разглядываете парочку в упор или не попадется несдержанный клиент, никогда не догадаетесь, что происходит.

Как правило, девочки требовали, чтобы им заказали не меньше семи-восьми стаканов выпивки, прежде чем вообще начать переговоры об интимных услугах. Но время работало против Мирабель, она не могла себе такого позволить. Если уподобить Ясмин, скажем, новенькой спортивной машине, то Мирабель тянула на полумертвое от старости искореженное такси безумного американца Билла.

Вот почему в рассказ Френчи верилось с трудом. Мирабель просто не представится случай увидеть шрамы на теле клиента, кем бы он ни был. Как она подцепит его, сидя в темном уголке бара?

— Она отвела его к себе домой, — ухмыляясь, сообщил Френчи.

— Да кто согласится пойти с ней?!

— Тот, кому нужны деньги.

— Ах ты черт! Значит, она платит мужикам, чтобы ее трахнули?

— Если есть круговорот воды в природе, шеф, наверное, то же самое происходит и с деньгами…

Я поблагодарил его за ценную информацию и объявил, что должен побеседовать с Мирабель. Он засмеялся и отправился к кассе. Я подсел к ветерану древнейшей профессии.

— Привет.

Ей пришлось долго разглядывать мою физиономию. Наконец она радостно воскликнула:

— Марид! — Где-то между первым и вторым слогом ее проворные пальчики уже принялись за работу. — Купишь мне выпить, милый?

— Хорошо.

Я сделал знак Далии, и та сразу поставила перед ней порцию. Барменша усмехнулась, глядя на меня; я с обреченным видом пожал плечами. Девочки и обрезки в заведении Френчи всегда просили подать вместе с коктейлем высокий стальной стакан с ледяной водой, объясняя, что не терпят алкоголь и должны запивать его, чтобы избавиться от противного привкуса. Они отхлебывали немного, а потом припадали к стакану. Клиенты жалели бедных шлюх: как им тяжело каждый вечер потреблять столько ненавистного пойла! На самом деле девочки просто выплевывали туда смесь. Время от времени Далия собирала стаканы, якобы для того, чтобы наполнить заново, и выливала содержимое. В отличие от своих подруг, Мирабель не нуждалась в подобной услуге: ей нравится спиртное, даже очень!

Должен признать, она умеет работать пальцами не хуже классного ювелира. Вот что значит практика. Я уже собрался прервать сеанс, но потом решил: «Почему бы и нет?» Любой опыт полезен.

— Мирабель, — шепнул я. — Френчи говорит, что ты встречала какого-то человека с ожогами и шрамами по всему телу. Ты можешь сказать, кто он?

— Встречала? Я?

— Парень, которого ты отвела к себе домой.

— Когда?

— Не знаю. Если найду его и хорошенько расспрошу, мы спасем много жизней.

— Правда? А мне выдадут какое-нибудь вознаграждение?

— Сотню киамов, если вспомнишь.

Мои слова подействовали, как ведро холодной воды. Старушка не видела такой суммы со времен бурной юности, а они казались далекими, как древние предания. Мирабель напряглась, лихорадочно пытаясь воссоздать облик ночного знакомца.

— Ты знаешь, — сказала она наконец, — что-то такое действительно случилось. Но, хоть убей, забыла, как он выглядит. Марид, не сомневайся, я обязательно соображу. А награда…

— Как только тебя осенит, позвони мне или скажи Френчи.

— А мне не придется с ним делиться?

— Нет. — На сцене появилась Ясмин. Она увидела меня рядом с Мирабель, заметила ритмичные движения ее руки, окинула меня исполненным презрения взглядом и отвернулась. Я засмеялся:

— Спасибо, Мирабель, мне пора.

— Уже уходишь, Марид? — спросила барменша. — Быстро ты управился, ничего не скажешь.

— Куча дел, Далия. — Я покинул гостеприимное заведение. Меня страшно угнетало сознание того, что мои лучшие друзья вроде Оккинга, Хассана и Фридландер-Бея, абсолютно уверены, что им больше ничто не угрожает. Я знал, что они ошибаются, но они не слушали. На мгновение даже захотелось, чтобы произошло что-нибудь ужасное, и люди убедились в моей правоте, но, конечно, нести потом бремя вины я не собирался.

В самый разгар ликования жителей Будайина, избавившихся с моей помощью от страха перед убийцей, я чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни.

19

— На самом деле ты не желаешь этого.

Одран взглянул на собеседника. Вулф восседал в кресле — воплощенное высокомерие и самодовольство: глаза полузакрыты, губы то выпячиваются, то сжимаются в тонкую линию. Он чуть повернул голову и посмотрел на своего неотесанного подражателя по имени Марид.

— Нет, не желаешь, — повторил великий сыщик.

— Неправда! — вскричал Одран. — Да я мечтаю, чтобы все поскорее закончилось!

— Тем не менее… — Вулф поднял толстый палец и помахал им. — Ты продолжаешь надеяться на упрощенное решение проблемы, на чудодейственный метод, который избавит тебя от опасности превратиться в труп или, что для тебя еще страшнее, калеку. Если бы Никки убили чисто, без изуверской жестокости, ты без колебаний преследовал бы преступника и нашел его. А теперь ситуация, в которой ты оказался, ужасает тебя сильнее и сильнее, и ты жаждешь лишь одного: спрятаться от реальности. Посмотри, где ты сейчас находишься: скорчился в вонючем чулане какого-то нечистоплотного феллаха. Фу! — Вулф осуждающе нахмурился.

Одран почувствовал, что обречен на поражение. — Ты хочешь сказать, что я избрал неверный путь? Но ведь детектив ты, а не я! Я просто здешний мальчик на побегушках, который сидит на куче тряпья рядом с пластиковыми стаканами и прочим мусором. Ты ведь сам постоянно твердишь, что любая спица в колесе приведет муравья к его центру.

Вулф пожал плечами (то есть чуть приподнял их). — Да, я действительно так говорю. Но если неразумное насекомое проползет три четверти пути по оси, прежде чем выбрать спицу, оно рискует потерять не только время, а нечто гораздо более ценное, мой друг!

Одран беспомощно развел руками. — Я приближаюсь к цели своим некультурным и неуклюжим способом. В общем, как умею. Почему бы тебе, о эксцентричный гений, не использовать собственные способности и не объяснить мне, где искать второго убийцу?

Вулф вцепился в ручки кресла и медленно поднял свое массивное тело. Проходя мимо, он не удостоил Марида вниманием. На лице непревзойденного мастера дедукции застыло весьма озабоченное выражение. Пора навестить орхидеи.


Вытащив из розетки модик и вставив вместо него суперучилки, я обнаружил, что сижу на полу чулана, опустив голову между колен. Я снова чувствовал себя непобедимым: исчезли голод, усталость, жажда, ужас, даже гнев. Сжав губы, пригладил растрепавшиеся волосы, принял героический вид. Ну-ка, ребята, расступитесь, это работа…

Работа для меня. Да, наверное. Тут уж ничего не поделаешь.

Я бросил взгляд на часы. Уже вечер. Тем лучше: как раз вышли на прогулку местные потрошители и их потенциальные жертвы.

Хочу доказать раздувшейся от чванства книжной жабе, Ниро Вулфу, что настоящие, из плоти и крови, а не придуманные люди тоже способны шевелить своими примитивными мозгами. А еще — прожить остаток жизни без подспудного страха, что через мгновение меня начнет выворачивать наизнанку. Следовательно, надо найти убийцу Никки. Вот и все.

Я вытащил конверт и пересчитал хрустики. Пятьдесят семь с лишним тысяч киамов. Я надеялся найти, самое большее, пять кусков. Я долго сидел, не отрывая глаз от толстой пачки банкнот.

Потом убрал деньги, достал коробочку с пилюльками, проглотил без воды двенадцать паксиумов. Выходя из зловонного убежища, наткнулся на Джарира и, не проронив ни слова, покинул его дом.

Улицы здесь уже опустели, но чем ближе к Будайину, тем больше появлялось прохожих. Я миновал Южные ворота и зашагал по Улице. Во рту пересохло, хотя училки по идее должны контролировать работу эндокринной системы. Хорошо еще, что из-за них я не чувствую даже волнения, потому что… потому что на самом деле напуган до смерти. Мне повстречался Полу-хадж; он что-то бормотал, но я кивнул ему и прошел мимо, словно мы не знакомы. Наверное, тем вечером в городе проходил какой-то съезд или к нам привезли группу туристов, потому что мне вспоминаются небольшие скопления чужаков, глазеющих на живописные бары и кафе. Я даже не удосуживался обойти их, просто расталкивал стоявших на пути.

Когда я добрался до магазина Шиита, дверь была заперта. Я стоял, тупо уставившись на нее. На моей памяти заведение Хассана не закрывали никогда. Заметь такую странность обычный человек по имени Марид, он сообщил бы Оккингу и успокоился; но сейчас здесь стоял обновленный Одран и его чудо-училки. Поэтому я вмазал несколько раз по замку. Наконец он не выдержал моего натиска, и я смог войти.

Наш юный американец Абдул-Хассан, естественно, не сидел на своем обычном месте в пустом магазине. Я быстро пересек комнату, сорвал ткань, прикрывавшую вход на склад. Там тоже никого не оказалось. Почти бегом преодолев неосвещенный проход между высокими рядами деревянных ящиков с товарами, я распахнул массивную дверь и вышел в темный переулок. В стене напротив есть ворота, а за ними — комната, в которой я когда-то выторговывал свободу для Никки (жаль, она недолго наслаждалась ей). Я подошел к последнему препятствию и забарабанил по гулкому металлу. Нулевой результат. Я снова принялся отбивать кулаки. В конце концов послышался тонкий голос, сообщивший мне что-то по-английски.

— Хассан! — заорал я.

Новая порция загадочных отрывистых фраз; потом тишина, а через несколько секунд — еще несколько слов на языке неверных янки. Я поклялся, что, если переживу сегодняшнюю ночь, обязательно куплю пареньку училку арабского. Вытащив конверт с деньгами, я стал размахивать им в воздухе, вопя как пароль:

— Хассан! Хассан!

Дверь сдвинулась, в щель выглянул американец. Я вынул тысячную банкноту, сунул ему в руку, дал полюбоваться на остальные и повторил:

— Хассан! Хассан!

Мальчишка исчез, а с ним и мои хрустики. Ворота с грохотом захлопнулись.

Когда он снова их приоткрыл, я уже приготовился: сразу же вцепился в железный край и потянул, заставив парня в конце концов отпустить ручку.

Пронзительно вскрикнув, он навалился на стальную створку, но не выдержал и разжал пальцы. Я распахнул дверь и сразу согнулся пополам: поганец стукнул меня изо всех сил. К счастью, он маленького роста, и удар не попал в цель, но даже так было очень чувствительно. Я схватил его за рубашку, влепил пару хороших затрещин, стукнул головой о стену и отпустил. Абдул-Хассан мешком свалился на грязную мостовую. Я немного постоял, чтобы отдышаться. Училки работали отлично: сердце билось ровно, словно я только что отплясывал на вечеринке, а не дрался. Перед тем как отправиться дальше, я склонился над мальчишкой и вытащил зажатые в кулаке деньги. Как часто говорила моя мама: «Никогда не бросай вещи где попало».

На первом этаже — ни души. Я решил запереть за собой стальные ворота, чтобы ни американец, ни другие доброжелатели не сумели подкрасться сзади, но потом передумал: что, если придется быстро сматываться! Прижимаясь к стене, стараясь идти бесшумно, я медленно и осторожно двинулся к лестнице, которая вела наверх. Без моих училок я бы сейчас нашептывал разные красивые фразы на ушко прекрасной незнакомке на каком-нибудь романтическом языке за многие километры отсюда. Я вытащил коробку с приставками и задумался. Обе розетки загружены не полностью, можно нацепить еще штуки три, но я ведь, кажется, обзавелся всем, что пригодится в критической ситуации. Вообще-то, оставалась еще черная училка, воздействующая на центр наказания. Вряд ли когда-нибудь я соглашусь подключить такую страшную штуку; с другой стороны, если придется столкнуться лицом к лицу с чудищем вроде Хана, имея при себе только хлебный нож, я скорее стану разъяренным диким животным, чем визжащим от бессилия, страха и боли царем природы.

В комнате на втором этаже я застал двух человек. В углу, рассеянно улыбаясь и сонно протирая глаза, стоял сам хозяин. Он выглядел так, словно его отвлекли от приятного времяпрепровождения.

— А, Одран, мой племянник.

— Хассан…

— Тебя впустил паренек?

— Я дал ему тысячу киамов и избавил от ответственности. Потом избавил и от денег.

Хассан тихонько рассмеялся:

— Как ты знаешь, я привязан к мальчишке, но он американец.

Непонятно, что хотел сказать Шиит: то ли «он янки, значит, тупой», то ли «этого добра навалом, я в любой момент достану другого».

— Он нам не помешает.

— Очень хорошо, о обладатель многих достоинств, — согласился Хассан.

Он опустил глаза на Оккинга, распростертого на полу. Ноги и руки лейтенанта были привязаны нейлоновыми веревками к кольцам, вделанным в стены. Совершенно очевидно, что Шиит так забавлялся и раньше. Причем довольно часто. Тело, конечности и лицо Оккинга покрывали ожоги от сигарет и длинные порезы, из которых сочилась кровь. Не знаю, кричал он или нет, — училки заставили меня сосредоточиться на Хассане. Но одно очевидно: он еще жив.

— В конце концов, ты добрался до легавого, — констатировал я. — Наверное, жалеешь, что у него нет розетки. Ты ведь любишь использовать свой особый модик, правда?

Хассан поднял брови.

— Да, тут уж ничего не поделаешь… Но зато у тебя целых два разъема. Я предвкушаю удовольствие, которое ты скоро подаришь мне, сынок. Кстати, должен поблагодарить тебя за то, что порекомендовал полицейского. Я ведь, честно говоря, не сомневался, что мой сегодняшний гость и вправду безмозглый болван, которого он изображал. Но ты постоянно твердил, что он скрывает важную информацию. В конце концов я подумал, что не могу рисковать: а вдруг ты прав?

Я нахмурился, и, посмотрев на распростертого на полу Оккинга, мысленно пообещал себе, что потом непременно ударюсь в истерику.

— С самого начала, — произнес я спокойно, словно обсуждал стоимость партии таблеток, — я вообразил, что у нас орудуют два убийцы-модика. Мне и в голову не приходило, что вторым преступником окажется заурядный маньяк. Какой же я идиот: из кожи вон лез, пытаясь перехитрить суперсовременного профессионала международного класса, а злодей-то у нас — местный старикашка-пакостник! Господи, сколько времени потрачено впустую, Хассан! Стыдно брать деньги у Папы за такую паршивую работу! — Естественно, произнося свою речь, разглядывая извивающееся тело, с печалью и укоризной покачивая головой, — в общем, изображая добросердечного, умудренного опытом сержанта полиции, который пытается урезонить слабонервного жлоба, собравшегося прыгнуть с небоскреба, — я незаметно подбирался все ближе и ближе к Шииту. Поверьте на слово: это гораздо труднее, чем кажется!

— Ты больше не получишь от Фридландер-Бея ни киама. — Казалось, он искренне опечален моей судьбой.

— Может быть, да, а может, нет, кто знает? — Я медленно приближался к нему, не отрывая взгляда от пухлых коротких пальцев, сжимающих обычный дешевый кривой арабский нож. — Я не замечал, что происходило прямо у меня под носом! Ты работал на русских.

— Конечно, — раздраженно отрезал Хассан.

— Ты похитил Никки.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Нет, мой племянник, ее забрал Абдулла, а не я.

— Но он действовал по твоему распоряжению.

— По приказу Богатырева.

— Абдулла выкрал ее из виллы Сейполта.

Шиит молча кивнул.

— Значит, когда я в первый раз разговаривал с немцем, девочка еще оставалась там. Ее, живую и невредимую, держали где-то в доме. Сейполт собирался переправить ее. Потом, когда я влез к нему, чтобы выведать правду, он уже стал трупом.

Хассан уставился на меня, то и дело пробуя лезвие пальцем.

— После смерти Богатырева ты замучил ее и сунул тело в мешок для мусора. Потом прикончил Абдуллу и Тами, чтобы себя обезопасить. Кто заставил Никки написать записку?

— Сейполт, о мой проницательный друг.

— Значит, единственный, кто может раскрыть твою причастность к убийствам — Оккинг.

— Не считая тебя, конечно.

— Разумеется. Ты отличный актер, Хассан. Ты сумел полностью обдурить меня. Если бы я не нашел случайно твой самодельный модик, — он оскалился, словно зверь, застигнутый врасплох, — не обнаружил другие улики, которые выдавали связь Сейполта с исчезновением Никки, я не имел бы ни единой зацепки. Вы в паре с немецким наемником Ханом поработали идеально. Я и не подозревал ничего, пока не понял, что любые мало-мальски важные сведения шли исключительно через тебя. Подумать только, преступник маячил совсем рядом, требовалось лишь увидеть его. В конце концов, я просто не мог не сообразить — это ты, твои проклятые короткие, жирные, неуклюжие пальцы…

Я придвигался все ближе и ближе. Нас разделяло не больше трех метров. Еще шаг… И тут Шиит разрядил в меня обойму маленького белого пластикового игломета. Целая армада колючек пронзила воздух. Последние два заряда попали мне в бок, чуть пониже левой подмышки. Я почти не почувствовал их, словно ранили кого-то другого. Знал, что потом будет по-настоящему больно, а какая-то часть рассудка, неподконтрольная училкам, задалась вопросом: отравлены иглы, или они просто острые кусочки металла, которые рвут мышцы в клочья. Впрочем, очень скоро ответ мне поскажет собственное тело.

Меня охватило отчаяние. Я забыл про парализатор и, в любом случае, не собирался состязаться в меткости с Шиитом… Уже падая, сумел выхватить черную училку и вогнал ее в розетку.

Как описать свои ощущения? Ты привязан к креслу, и зубной врач дрелью вгрызается тебе в нёбо; ты ощущаешь, что вот-вот забьешься в припадке эпилепсии, а он не начинается, и ты страстно желаешь, чтобы пришли долгожданные муки, потому что вечно находиться на грани еще страшнее. Глаза слепит нестерпимо яркий свет, в уши бьет непереносимо громкий шум, тело раздирают наждаком шайтаны, в нос лезет непередаваемо мерзкая вонь, тошнотворная гадость забила рот… Ты готов умереть, лишь бы избавиться от этого.

Готов растерзать любое живое существо, оказавшееся рядом.

Я схватил Хассана за руки и вонзил зубы в его горло. В лицо брызнула горячая влага; помню, я еще подумал, какой у нее замечательный вкус… Шиит взвыл от боли и страха; он стал бить меня по голове, но не в силах был оторвать от себя охваченного бессмысленной яростью, отчаянием и паническим ужасом зверя, в которого я превратился. Он извивался в моих руках, мы вместе свалились на пол. Шииту удалось отползти в сторону. Он вскочил, вставил новую обойму в игломет, нажал на спуск, вгоняя в мое тело заряд за зарядом. Я снова прыгнул, опять вцепился ему в глотку, разрывая плоть, выдавливая пальцами глаза. Теперь алая жидкость заструилась по запястьям: теплая кровь врага… Хассан издавал дикие вопли, но их почти перекрывал мой надсадный животный рев.

Черная училка безжалостно истязала меня, словно едкой кислотой разъедая мозг.

Даже поединок, высвободивший всю первобытную страсть и ненависть, не принес мне ни капли облегчения, не избавил от бесконечной, монотонной пытки. Я кусал, грыз, драл тушу, которую некогда называли Шиитом.


Очнулся я на больничной койке одиннадцать дней спустя, до предела накачанный транквилизаторами. Я узнал, что терзал Хассана, пока его не покинула жизнь, и продолжал калечить даже мертвого. Он сполна заплатил за гибель Никки и остальных, но по сравнению с тем, что сделал я, страшные преступления Шиита казались невинными детскими играми. Я превратил труп в бесформенную груду мяса и костей, так что полиции с большим трудом удалось установить личность покойного.

То же самое я сотворил с Оккингом.

20

Перед выходом из госпиталя меня напутствовал доктор Еникнани, добродетельный турок. Мне здорово досталось от Хассана, но, к счастью, я не помнил, что произошло. Порезы, ушибы, засевшие во мне иглы не представляли особой проблемы для медиков. Доктора просто починили мою бренную плоть и, словно мумию, запеленали с ног до головы. На сей раз никаких строгих неприветливых санитаров — за каждой мелочью следил компьютер. Врач вводил программу: перечень наркотиков, дозировка, максимальное количество, которое мне разрешается. Чтобы принять очередную порцию, достаточно нажать на кнопку. Если я требовал добавки слишком часто, попросту ничего не происходило. Но когда проявлял терпение, компьютер сам отмеривал соннеин прямо в капельницу. Я провалялся почти три месяца, а когда наконец вышел на волю, мой зад оставался гладким, как у младенца. Вот было бы здорово — раздобыть хоть один такой автоматический впрыскиватель! На черном рынке наркотиков произойдет настоящая революция. Правда, кое-кто в результате потеряет работу, но такова уж цена прогресса.

Я лечился так долго не из-за ран и прочих физических увечий, которые получил, пока делал суповой набор из Хассана. По правде говоря, подобными травмами в наши дни занимаются в отделении неотложной помощи, и через несколько часов пациент спокойно обедает или танцует с какой-нибудь красоткой. Подлинную проблему для врачей представлял мой мозг. Я совершил и увидел слишком много жутких вещей; Еникнани и остальные доктора боялись сразу избавить меня от черной училки и блокирующих чувства приставок, понимая, что в незащищенный рассудок хлынет поток убийственной информации, и я чокнусь, как паук на роликовой доске.

Нас, — то есть, два бездыханных и одно полумертвое тело, — обнаружил мальчишка-американец, и тут же вызвал полицию. Я поступил в госпиталь, а здесь никто из высокооплачиваемых, высококвалифицированных специалистов не пожелал рисковать репутацией и положением, взяв на себя ответственность. «Как поступим, коллеги? Извлечь обучающие программы или оставить их? В первом случае пациент рискует навсегда потерять рассудок; однако во втором они начисто сожгут оба полушария». А пока они совещались час, другой, третий, центр наказания не переставал пытать меня. Я снова и снова отключался, но, как вы понимаете, в бреду мне мерещилась отнюдь не Хони Пилар…

Сначала они вытащили черную училку; остальные не тронули, чтобы создать некое подобие эмоциональной комы. Врачи шаг за шагом, медленно и осторожно, возвращали меня к полноценной жизни; могу с гордостью заявить, что сейчас моя башка работает как прежде, а спецучилки я держу в коробке, на случай, если когда-нибудь захочется вспомнить бурную молодость.

На сей раз посетителей у меня не было вовсе. Очевидно, мои приятели, в отличие от их героического друга, не страдали потерей памяти. Во время вынужденного безделья я отрастил бороду и длинные волосы. Наконец однажды утром доктор Еникнани решил меня выписать:

— Дай Бог нам никогда больше не встретиться.

Я пожал плечами. — С сегодняшнего дня собираюсь посвятить себя какому-нибудь спокойному маленькому бизнесу, скажем, продаже фальшивых древних монет туристам. Хватит с меня. Не желаю больше никаких забот и неприятностей.

Турок улыбнулся:

— Никто их не хочет, однако они подстерегают нас на каждом шагу. Нельзя просто спрятаться от тягот жизни. Помните самую короткую суру в Благородном Коране? Одно из первых откровений, ниспосланных Аллахом своему пророку: «Скажи: «Прибегаю к Господу рода людского, от наущения сатанинского злого, что вселяет искушение в сердца рода людского, из джиннов и рода людского»?[29]

— От сатанинского наущения, смертоносных лезвий, парализаторов, иглометов и пистолетов, — решил уточнить я.

Еникнани медленно покачал головой:

— Ищущий нож — найдет нож; ищущий Бога — найдет Бога.

— Ладно, — сказал я устало. — Когда выйду отсюда, начну новую жизнь. Проще простого — надо только изменить привычки, образ мыслей, отбросить к чертовой матери многолетний опыт…

— Вы смеетесь надо мной, — печально сказал он. — Но когда-нибудь вам придется всерьез задуматься над тем, что сегодня кажется шуткой. Я молю Аллаха, чтобы истина открылась не слишком поздно.

Доктор оформил бумаги на выписку. Итак, я опять стал самим собой, снова свободен как птица и волен шагать куда пожелаю, хотя идти-то мне в принципе некуда.

Я отказался от квартиры; единственное, что у меня осталось, — сумка с целой кучей денег. Вызвав такси, я отправился к Папе. Уже второй раз я приезжал без предварительной договоренности, но теперь, по крайней мере, имелась уважительная причина: в отсутствие Хассана не с кем созваниваться насчет встречи. Слуга узнал меня; более того, его обычно невозмутимое лицо на мгновение оживилось. Я теперь знаменитость. Когда политики и секс-бомбы ласково треплют тебя по плечу, это ровно ничего не значит, но уж если узнает лакей, можно смело считать, что твое лестное мнение о собственной персоне хоть в чем-то справедливо.

Меня даже освободили от процедуры ожидания. В коридоре появился один из Булыжников, молча повернулся и зашагал впереди. Я последовал за ним. Так мы добрались до кабинета. Я подошел к его величественному столу. Фридландер-Бей сразу встал; он так старательно улыбался, что, казалось, кожа вот-вот не выдержит и порвется. Папа поспешил навстречу, взял мое лицо в ладони и поцеловал.

— О сын, возлюбленный сын мой, — вскричал он. У него не хватало слов, чтобы выразить переполнявшую сердце радость.

Зато я был немного растерян. Как следует вести себя в подобной ситуации? Кто я — неприступный супергерой или простой парнишка, который по воле случая стал защитником квартала? По правде говоря, я хотел поскорее получить разбухший от хрустиков конверт, убраться отсюда и навсегда забыть о старом негодяе. Папа сильно затруднял мою задачу: он чмокал меня снова и снова.

Наконец даже такой ярый приверженец арабских традиций, как Фридландер-Бей, понял, что пора заканчивать. Он отпустил мою зацелованную физиономию и, словно за стенами крепости, укрылся за своим грандиозным столом, опять став неприступно далеким. Кажется, сегодня не стоит ждать совместной трапезы и приятных разговоров за чашкой кофе, причем я услаждал бы слух хозяина дома рассказами об истерзанных трупах, а он объяснял, какой я молодец. Папа долго разглядывал меня, не говоря ни слова. Словно из-под земли возникли Говорящие Булыжники и расположились за моей спиной: один слева, другой — справа. Это напоминало наше первое свидание, только сейчас мы находились в роскошном дворце, а не в грязном мотеле. Неожиданно из супергероя я превратился в ничтожного слизняка-неудачника, который, скажем, попался при попытке обчистить прохожего и теперь томится в ожидании приговора. Не знаю, каким образом Папа сумел внушить мне подобные мысли. Наверное, один из секретов магической силы, которой он обладает. Мне ведь до сих пор неизвестны его истинные планы, с ужасом подумал я.

— Ты хорошо потрудился, достойный сын мой, — произнес Фридландер-Бей задумчиво. В его голосе слышались неодобрительные нотки.

— Благодаря могуществу Аллаха, твоей мудрости и дару предвидения, я преуспел в своем начинании, — сказал я.

Папа кивнул. Он привык к тому, что его упоминают наравне с Богом.

— Прими наш скромный дар в знак благодарности. — Один из Булыжников сунул мне конверт, и я взял его.

— Благодарю тебя, о шейх.

— Восхваляй не меня, но Аллаха в Его бесконечной щедрости.

— Святые слова. — Я положил деньги в карман. Что ж, прием окончен?

— Многие из моих друзей расстались с жизнью, — размышлял вслух Папа, — я потерял также немало ближайших помощников. Следует позаботиться, чтобы в будущем подобное никогда не повторилось.

— Да, о шейх.

— Мне нужны надежные люди на ключевых постах, преданные соратники. Меня охватывает стыд, когда я вспоминаю, каким доверием облек Хассана.

— Он был шиитом, о шейх.

Фридландер-Бей махнул рукой.

— Тем не менее… Настало время восстановить разрушенное. Твоя работа еще не закончена, сын мой. Нам надо построить новую систему безопасности.

— Я сделаю все, что в моих силах, о шейх. — Мне очень не нравилось направление, которое приняла беседа, но я бессилен что-либо изменить.

— Лейтенант Оккинг умер и отправился в свой рай, иншалла. Его пост займет сержант Хаджар, человек, которого я хорошо знаю и не должен опасаться. Я хочу учредить новую важную должность посредника между моими будайинскими друзьями и городской администрацией, который станет наблюдать за действиями властей.

Никогда еще не чувствовал я себя таким маленьким и одиноким.

— На это место я избрал тебя.

— Меня, о шейх? — спросил я дрожащим голосом. — Но я не могу! Неужели ты действительно решил…

Он кивнул:

— Да будет так.

Ярость заставила меня забыть обо всем на свете. Я подскочил к нему и, вне себя, заорал:

— Пошел ты со своими погаными планами! Сидишь тут за огромным столом и играешь чужими судьбами, спокойно наблюдаешь, как убивают моих друзей, суешь свой «скромный дар» бедным людям, и тебя ни капли не волнует, что потом с ними случится, лишь бы денежки, не переставая, текли в твои карманы! Ты… Не удивлюсь, если окажется, что за агентом немцев Оккингом и Хассаном, работавшим на русских, скрывался один и тот же хозяин — ты!

Губы Фридландер-Бея сжались в тонкую полоску, и я сразу заткнулся, сообразив, что совершенно случайно попал в точку.

— Значит, я прав, да? — сказал я тихо. — В действительности тебя совершенно не беспокоило, что здесь происходит. Ты играл за обе стороны, а не стоял в середине, потому что ее не существовало. Был только ты, поганый живой скелет. Да в тебе вообще нет ничего человеческого! Ты не способен любить, ненавидеть, жалеть. Несмотря на твои молитвы и поклоны, ты пуст, как глиняный истукан. В горсти песка больше чувств, чем в тебе!

Самое странное, что Булыжники никак не мешали мне — не оттащили от стола, не превратили лицо в кровавое месиво. Они застыли как вкопанные. Очевидно, Папа знаком приказал им не прерывать мои излияния. Я сделал еще один шаг, и уголки губ Папы чуть приподнялись. Трогательная гримаса-улыбка на морщинистом, иссохшем лице старца-патриарха. Я застыл на месте, словно натолкнулся на невидимую стену.

Барака… Особая аура, которая окружает усыпальницы, мечети, а также святых и праведников. Я не в силах тронуть даже волосок на его бороде, и Папа прекрасно понимал это.

Он неторопливо вытащил из ящика стола какое-то серое пластиковое устройство, свободно уместившееся на ладони.

— Ты знаешь, что здесь, сын мой?

— Нет.

— Часть тебя. — Он нажал на кнопку, и ужас, превративший меня в дикого зверя, заставивший разорвать в клочья Хассана и Оккинга, вновь, словно раскаленная лава, затопил мозг…

Я очнулся, лежа на ковре у ног Папы, свернувшись в клубок.

— Прошло только пятнадцать секунд, — кротко отметил он.

Сжав зубы, я окинул его взглядом. — Так ты хочешь заставить меня слушаться?

Папа опять продемонстрировал свою гримасу-улыбку. — Нет, сын мой. Возьми. — Он бросил мне пульт, и я поймал его на лету. — Мне нужны любовь и доверие, а не страх.

Барака.

Я сунул коробочку в карман. Папа кивнул. — Да будет так, — снова сказал он. Вот и все. Я превратился в легавого. Говорящие Булыжники молча надвинулись на меня. Чтобы не задохнуться в их каменных объятиях, пришлось отступить. Так, шаг за шагом, они вытеснили меня из кабинета в приемную, а оттуда в коридор, пока, наконец, я не оказался за дверью дома. Мне даже не дали ничего сказать.

В итоге я, во-первых, стал намного богаче, а во-вторых, превратился в жалкую пародию на полицейского под началом бравого лейтенанта Хаджара. Перед таким финалом бледнели самые жуткие наркотические кошмары, когда-либо рожденные моим рассудком.

Каково главное свойство слухов? Правильно: быстрота распространения. Наверное, новости дошли до каждого жителя квартала еще когда я в счастливом неведении лежал на больничной койке, наслаждаясь общением со своим лучшим другом — соннеином. Хейди в «Серебряной ладони» отказалась меня обслуживать. В «Кафе Солас» Жак, Махмуд и Сайед упорно разглядывали пыльный воздух сантиметрах в десяти над моей головой и спорили о том, сколько чеснока нужно класть в приправу. Я заметил, что к Полу-хаджу по наследству от покойного Хассана перешел его американский мальчишка. Надеюсь, им суждена долгая счастливая жизнь вдвоем…

В конце концов, я отправился к Френчи. Далия положила передо мной салфетку. Она чувствовала себя очень неуютно.

— Как дела?

— В порядке. А ты еще разговариваешь со мной?

— Ну конечно, Марид, мы ведь старые друзья. — Однако она кинула напряженный взгляд в сторону кассы.

Я тоже повернул голову. Хозяин заведения медленно поднялся со своего стула и вразвалку подошел к нам.

— Я не хочу тебя здесь видеть, Одран, — сказал он мрачно.

— Послушай, Френчи, когда я поймал Хана, ты сказал, что в твоем баре с меня не возьмут ни гроша до конца жизни.

— Верно, а потом ты разодрал на куски Хассана и Оккинга. И тот, и другой — дерьмо собачье, но то, что ты устроил… — Он отвернулся и сплюнул.

— Но ведь Шиит убил…

Френчи оборвал меня. Повернувшись к Далии, он свирепо прорычал:

— Еще раз обслужишь этого ублюдка — вылетишь с работы. Ясно?

— Ага. — Она переводила испуганный взгляд с меня на Френчи.

Он посмотрел на меня:

— Теперь вали отсюда.

— Можно мне побеседовать с Ясмин?

— Говори и выметайся. — Он повернулся ко мне спиной и быстро зашагал прочь, словно спешил убраться подальше от какой-то дурно пахнущей мерзости.

Ясмин сидела в кабинке рядом с очередным парнем. Я проигнорировал клиента и подошел к ней.

— Ясмин, — начал я, — мне надо…

— Лучше уходи, Марид, — заявила она ледяным тоном. — Я знаю, что ты сделал. И насчет твоей паршивой новой работы тоже. Ты продался Папе. Поступи так другой, я бы ни капельки не удивилась, но ты, Марид… Сначала я не поверила. Но ведь люди не выдумывают? Гнусности, которые про тебя рассказывают — правда?

— Меня заставила училка, Ясмин! Ты не представляешь, что она со мной сотворила! В конце концов, ты ведь сама хотела, чтобы я вставил розетки…

— А легавым ты тоже стал из-за нее?

— Ясмин…

Господи, неужели с ней сейчас говорю я — человек, который выше всего ценит собственное достоинство, ни в чем не нуждается и ничего не ждет от жизни, одинокий скиталец, бесстрастно созерцающий царящую вокруг мерзость, ибо видел столько, что утратил способность ужасаться… Как долго я тешил себя похожими сказками? И вот я, как мальчишка, умоляю ее…

— Убирайся, Марид, или мне придется позвать Френчи. Я работаю.

— Можно потом позвонить тебе?

Она поморщилась:

— Нет, Марид. Нет.

Пришлось уйти. Мне и прежде доводилось оставаться в одиночестве, однако с подобной ситуацией я сталкивался впервые. Наверное, такой развязки следовало ожидать, но, как оказалось, общий бойкот перенести гораздо тяжелее, чем страсти, через которые пришлось пройти. Мои собственные друзья — теперь уже бывшие — решили, что проще вычеркнуть имя Марида Одрана, выбросить его из своего повседневного существования, чем посмотреть правде в глаза. Они отказывались признаться даже себе, что подвергались страшной опасности и однажды угроза может вернуться. Они упрямо продолжали делать вид, что искренне убеждены: окружающий мир, средоточие радости и здоровых удовольствий, подчиняется десятку-другому элементарных заповедей, которые перечислены в какой-то мудрой книге. Их и учить-то не надо; достаточно сознавать, что они есть, и душевный покой обеспечен. А я, как бельмо на глазу, постоянно напоминал, что никаких правил на самом деле нет, и ни одной твари земной нигде и никогда не спастись от слепой прихоти судьбы. Они не хотели слышать о жестокой реальности и в итоге пришли к нехитрому компромиссу. Я стал козлом отпущения, местным злодеем, принял на себя и почести, и хулу. Поручим это Одрану, Одран заплатит за все, да пошел он к такой-то матери, несчастный сукин сын!

О'кей, пусть будет так. Я ворвался к Чири, скинул со своего законного места у бара какого-то молодого негра. Ко мне сразу подошла пьяненькая Мирабель.

— Где я тебя только ни искала, Марид, — с трудом произнесла она.

— Не сейчас, Мирабель! Я не в настроении.

Чирига переводила взгляд с меня на негра, который напряженно размышлял, стоит затевать разборку или нет.

— Джин и бингара? — спросила она наконец, подняв брови. — Или тэнде?

Мирабель примостилась рядом. — Ты должен выслушать меня, Марид.

Я посмотрел на Чири: трудный выбор… В конце концов, заказал водку.

— Я знаю, кто он, — объявила Мирабель. — Ну, тот парень, которого я когда-то привела домой, весь в шрамах; ты ведь искал его? Абдул-Хассан, мальчишка-американец. Понимаешь? Наверное, Шиит его так изукрасил. Я же обещала, что вспомню. Теперь с тебя причитается! — Она тщетно пыталась выпрямиться. Старушка ужасно гордилась собой.

Я взглянул на Чири; она ответила чуть заметной усмешкой.

— Перебьемся, — сказал я.

— Перебьемся, — отозвалась она.

Негр еще ошивался рядом. Он недоуменно оглядел нас и вышел из клуба. Я сэкономил парню целую кучу денег.

Примечания

1

Роман опубликован в 1987, за четыре года до распада СССР, и, увы, в чем-то устарел, хотя очень многое угадано на удивление верно.

Хиджра (букв. «бегство, переезд») — год бегства из Мекки и прибытия в Медину пророка и основателя ислама Мухаммада, 622 г. по юлианскому календарю. Отсюда ведется мусульманское летоисчисление (как в европейской традиции — «от рождества Христова»).

(обратно)

2

Бинт (девочка, в имен. падеже — бинтун), в обычной речи как обращение как правило не употребляется.

(обратно)

3

В большинстве мусульманских стран отступление от религиозных норм преследуется как уголовное преступление.

(обратно)

4

Салам (сокр. от «ас салам ал лейкум», «мир тебе») — эквивалент русского «здравствуй», «привет» или «всего доброго». Соответственно, ответ — «ва ал лейкум ас салам», «и с тобой да будет мир».

(обратно)

5

йа Салам («о, Миротворец», Миротворец — одно из имен Аллаха) — в обычной речи — просто эмоциональное восклицание.

(обратно)

6

Несомненное Писание, Благородный Свиток, Книга (пишется с заглавной буквы) и т. д. — эпитеты Корана.

(обратно)

7

Хотя у арабов принято обращаться друг к другу на «ты», в определенных ситуациях можно употребить формы, соответствующие русскому «вы».

(обратно)

8

Уважительное обращение к старшему или покровителю.

(обратно)

9

Имеется в виду Чикаго 20-х годов, времени жизни знаменитого гангстера Аль Капоне.

(обратно)

10

Галабийя — просторное длинное одеяние, которое носят кочевники-бедуины и крестьяне, иногда — городские жители.

(обратно)

11

«…Не уходи покорно в добрый мрак…» — классическое стихотворение Дилана Томаса, в котором поэт призывает не покоряться старости и смерти: «Ярись, ярись, как быстро век иссяк!».

(обратно)

12

Дженис Джоплин — легендарная рок-певица 60-х годов.

(обратно)

13

Чарльз Мэнсон — глава преступной секты, объявивший себя новым мессией и толковавший песни «Битлз» как откровения, подтверждающие его проповеди. По его приказу в 60-х годах в Голливуде была совершена серия зверских преступлений, в частности, убита жена режиссера Романа Поланского, актриса Шарон Тейт. «Носферату, вампир» — знаменитый немой фильм Мурнау, созданный в Германии, одна из первых экранизаций «Дракулы» Брэма Стокера.

(обратно)

14

Пер. Б. Я. Шидфар.

(обратно)

15

В Коране и сборниках свидетельств о предписаниях пророка Мухаммада — хадисах содержатся многочисленные оговорки, облегчающие или даже позволяющие в отдельных случаях нарушать пост.

(обратно)

16

Правая Стезя, или Истинный Путь, — имеется в виду Коран, сура 2 «Корова», аяты 178, 179.

(обратно)

17

Сура 5 «Трапеза», аят 45 (пер. Б.Я.Шидфар).

(обратно)

18

Мусульманам предписано молиться, обратившись лицом к этому священному для них городу.

(обратно)

19

Наряду с несколько архаичным литературным языком, употребляющимся в официальных выступлениях и т. д., существует множество разговорных диалектов (самые распространенные — сирийский и египетский) для общения в повседневной жизни; не изучив их, труднопонять речь современного араба.

(обратно)

20

Знаменитая фраза из классического трактата средневекового христианского философа-мистика, монаха и богослова Фомы Кемпийского «Подражание Христу». В оригинале — совет послушникам исполнять все, что требуется в повседневной жизни, но не позволять ни внешнему миру, ни внутренним соблазнам поработить их.

(обратно)

21

Пятница — день отдохновения у мусульман.

(обратно)

22

Салах ад-Дин («Благочестие в вере», искаж. — Саладин) — Юсуф ибн Айюб, правитель и военачальник XII в., нанесший серьезное поражение крестоносцам, его имя стало нарицательным.

(обратно)

23

Виллиам аль-Шейк Сабир — то есть, Шекспир. Пер. Е.Бируковой.

(обратно)

24

Хамуд — густой суп типа айнтопфа, ингредиенты различаются в разных странах; кюфта — шашлык из фарша со специями.

(обратно)

25

Неро Вульф, тучный сыщик, гурман, садовод, выращивающий орхидеи, и его помощник Арчи Гудвин — персонажи серии романов одного из самых популярных американских авторов детективов Рекса Стаута.

(обратно)

26

Знаменитая английская актриса, исполнившая в этом фильме главную женскую роль Скарлетт О’Хара.

(обратно)

27

Сура 34 «Саба», аят 39, пер. Б.Я. Шидфар

(обратно)

28

— Люц? Ты уже готов?

— Меня зовут Марид Одран, фрейлейн. Вы не знаете, где Люц? (нем.)

(обратно)

29

Из суры 114 «Род людской» (в пер. Б.Я. Шидфар); самая короткая сура в Коране — 112 «Единобожие».

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие переводчика
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • *** Примечания ***