В ногу! [Шервуд Андерсон] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Шервуд Андерсон В ногу!{1}




Шервуд Андерсон. Фотография 1914 г.




Посвящаю американскому

рабочему классу



Часть первая

Глава I

Дядя Чарли Уиллер сбил грязь с сапог на ступеньках булочной, расположенной на Главной улице городка Угольная Бухта,[1] и быстро вошел. Когда он приблизился к прилавку, какая-то веселая мысль внезапно озарила его мозг. Дядя Чарли присвистнул и рассмеялся, а затем, барабаня пальцами по витрине, лукаво подмигнул пастору Уиксу, стоявшему возле двери.

— У этого мальчишки чудесное имя, — сказал он, указывая пальцем на мальчика, тщетно пытавшегося покрасивее завязать хлебец пастора. — Его зовут Норманом — Норман Мак-Грегор.

Дядя Чарли снова благодушно рассмеялся и топнул ногой о пол. Затем он приложил палец ко лбу, в знак глубокого раздумья, и снова обратился к пастору.

— Но я постараюсь его изменить. Что еще за Норман? Вот я ему дам имя, так оно останется за ним на всю жизнь. Норман! Уж больно это деликатно, больно нежно для Угольной Бухты, — не правда ли? Его надо окрестить сызнова. Вот мы с вами и сыграем в Адама и Еву, которые наделяли всех именами в райском саду[2]. Мы назовем его Красавчиком, — наш Красавчик Мак-Грегор!

Пастор Уикс тоже рассмеялся и, заложив четыре пальца каждой руки в карманы брюк, выставил большие пальцы наружу. Глядя на пастора спереди, можно было принять эти пальцы за два крохотных кораблика, подбрасываемых на волнах разбушевавшегося моря: они прыгали и подскакивали на большом круглом животе, который трясся от смеха.

Все еще радостно улыбаясь, пастор Уикс вышел из булочной, не дожидаясь Дяди Чарли. Можно было с уверенностью предсказать, что он пойдет сейчас на улицу и, переходя из лавки в лавку, будет сообщать о том, как Дядя Чарли окрестил мальчика. И высокий мальчик, стоявший за прилавком, легко мог представить себе детали этого рассказа.

Ничего хорошего не могло родиться в этот день в Угольной Бухте, — будь то даже мысль в голове Дяди Чарли. Вдоль тротуаров и в водосточных канавах на Главной улице лежал снег, почерневший от грязи, занесенной людьми из недр холмов, в которых копались шахтеры. По этому грязному снегу, спотыкаясь, плелись рудокопы с почерневшими лицами, неся в окоченевших руках обеденные ведерки[3].

Норман Мак-Грегор, о котором шла речь, ни в коем случае не был красив. Это был высокий, неуклюжий мальчик с несоразмерно большим носом, огромным, как у бегемота, ртом и огненно-рыжими волосами. Когда Дядя Чарли, местный политикан, почтмейстер и весельчак, покинул булочную, держа под мышкой пакет с хлебом, мальчик вышел за дверь к оттуда проводил его взглядом. Он увидел вдали пастора, который шел по улице, все еще смакуя веселый инцидент в булочной. Этот пастор гордился тем, что живет в тесном общении со своими прихожанами шахтерами. «Ведь сам Христос веселился, пил и ел вместе с простонародьем и с грешниками», — благочестиво размышлял он, пробираясь по глубокому снегу.

Глаза мальчика, следившего за этими двумя людьми и за шахтерами, с трудом пробиравшимися по снегу, загорелись ненавистью. Именно чувство неизбывной ненависти ко всем людям, населявшим эту грязную дыру между холмами Пенсильвании[4], было отличительной чертой мальчика и выделяло его среди товарищей-сверстников.

Говорить о каком-то среднем типе американца в стране, которая отличается таким разнообразием климатов и профессий, просто глупо. Эта страна подобна бесчисленной, разнузданной, недисциплинированной армии, которая без цели и без вождя бредет по глубоким колеям дороги, кажущейся бесконечной. В степных городках Запада и в поселках вдоль рек Юга, откуда вышло так много писателей, население проводит жизнь беспечно; неисправимые пьяницы валяются в тени, возле обрыва реки, или, глупо ухмыляясь, бродят субботним вечером по улицам. В них не умирает некий природный огонек, какое-то скрытое течение жизни, которое передается тем, кто о них пишет. Очень часто бывает, что самый никчемный из людей, когда-либо околачивавшихся на тротуарах какого-нибудь ничтожного городка в Штате Огайо или Айова, оказывается автором острой эпиграммы, ярко характеризующей жизнь людей вокруг. Но в поселках, где живут рудокопы, равно как и в любой из наших столиц, жизнь совсем иная; беспорядочность и бесцельность американского бытия оборачиваются там преступлением, за которое людям