Японская фантастическая проза [Кобо Абэ] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

БИБЛИОТЕКА ФАНТАСТИКИ • 22 Японская фантастическая проза

 Чары гармонии

В древнем памятнике «Ямато-моногатари», японских сказаниях, мне запомнилась одна танка, долго тревожившая воображение неуловимой логической игрой:


Расставаясь с жизнью,
Все же встретиться с тобой —
Такой клятвы я не давала.
Но бренное мое тело
На воде показалось.

Поэтичность, проникновенная грусть — это все было на поверхности и не требовало никакой расшифровки. И все же оставалось нечто беспокойно неуловимое, оставалось и никак не укладывалось в слова. Я обратился к приятелю-японисту, который растолковал игру омонимов: ми-во нагу — «броситься в воду» и «умереть», укими — «бренное тело» и «всплывающее, плывущее к поверхности воды тело». Смысл определенно углубился, подобно свече, отражающейся в супротивно поставленных зеркалах, но тайна так и осталась несказанной.

У всего есть свои истоки, в том числе и у японской научной фантастики, которая, помимо общих для мировой литературы родовых черт, отражает еще и удивительное своеобразие островного государства.

Диалектическая слитность объекта с субъектом — вот то главное, что отличает миросозерцание Востока. Именно здесь скрыта тайна его очарования, равно как и ключ к подтексту, без которого едва ли возможно постигнуть глубинную суть и философии, и литературы. Впрочем, есть еще и особая, в чем-то приближающаяся к алгебраической, логика, которую вполне заслуженно именуют парадоксальной. Свободно оперируя привычными для западного сознания полярностями, она как бы приподнимается над ограниченностью «да» и «нет», проскальзывая сквозь дискретные ячейки утверждений — отрицаний, словно вода, не теряющая своей текучей сплошности.

Вот характерный пример, взятый из сутр «Праджня-парамиты», написанных в конце III века н. э. в Индии: «Когда Будда проповедовал о скоплении пылинок, то это были не-пылинки. Это и называют скоплением пылинок».

Как тут не вспомнить, что слово изреченное — есть ложь? А если и не ложь в прямом, точнее, примитивном смысле, то по крайней мере и не истина. Ибо всякое описание расходится с реальностью, так как язык оперирует лишь «ярлыками, надетыми на реальность». Считается, что подобная логика — не формальная и не диалектическая — опирается на философское понятие пустоты, «шуньяты».

Не вдаваясь в метафизические тонкости, я все же рискну поспорить по поводу ее «недиалектичности». Трудно не увидеть, что выстраивается характерная триада из утверждения, отрицания и некого возвращения к изначальному утверждению, но как бы уже обогащенному попыткой ниспровержения. На мой взгляд, это не только оригинальный, но и весьма многообещающий метод именно диалектического анализа.

«Ваджраччхедика-праджняпарамита», наряду с исключительно популярной на Дальнем Востоке «Сутрой золотого света», много раз переводилась в Китае, Корее и, конечно, Японии, где уже к IX веку сложился органичный субстрат, которому суждено было взрастить изощренную самобытную цивилизацию.

Самый известный из живущих ныне японских писателей Кобо Абэ вошел в литературу прежде всего как автор современного интеллектуального романа. Во многих его вещах почти нет действия, экспозиция намечена легкими фрагментарными штрихами. Основное место занимают диалог и внутренний монолог. И в то же время — это особенно проявилось в небольшом романе, вернее, повести «Совсем как человек» — повествовательная ткань уподобляется стремительному поединку, в котором обыкновенный человек скрестил клинок с многоруким божеством. Кажется, что человек побеждает. Молниеносно отыскивает он ошибку в игре партнера и резким ударом выбивает оружие. Однако этот удар всегда чуточку запаздывает. Победа человеческой логики, а значит, и выход из странной, двусмысленной, какой-то неловкой даже ситуации как бы откладываются. И все потому, что победа логики автоматически превращает загадочного партнера в человека. Только человек может погрешить против формальной науки, разработанной еще Аристотелем, только человек способен прибегнуть к софизму и неправильно выстроить силлогизм. И в этом главная ошибка сэнсэя и читателя, который покорно следует за ним. В момент, казалось бы, окончательного торжества логики в другой руке божества появляется новая шпага. Победа оборачивается поражением, а поражение — новой иллюзией победы. Так, раскрыв матрешку, мы как бы обнаруживаем в ней другую, но больших размеров. И поединок выходит на новую, более широкую и опасную арену.

Душевный мир сэнсэя близок и понятен нам, а ловкость и стремительность нападений «марсианина» вызывают испуг и недоверие. Здесь та же непостижимость и сумеречность, которую продемонстрировал Камю в своем «Незнакомце», та же потаенная, интуитивно угадываемая фальшь, которая прячется за