Просодика: метафоры и реальность [Юрий Александрович Клейнер] (fb2) читать онлайн

Просодика: метафоры и реальность

Что такое наука, как не рассуждение о рассуждениях?

М. И. Стеблин-Каменский

Ю. А. Клейнер (Санкт-Петербург)

Данная статья представляет собой своего рода комментарий к публикуемой в настоящем сборнике работе А. С. Либермана, которая была любезно предоставлена мне автором еще в рукописи. Основные положения обеих статей обсуждались нами на протяжении многих лет. Целью этого обсуждения было уточнение отдельных аспектов проблемы, решение которой было предложено А. С. Либерманом в его первой статье об ударении [Либерман 1973]. Эту же цель преследует и предлагаемый ниже комментарий.

Спорные вопросы просодики, как общей, так и просодики отдельных языков, начинаются с самого термина («просодика» resp. «просодический» и т. д.), которым обычно обозначают либо только явления, не выделяемые в результате членения речевой цепи (ударение, тон, интонация), либо эти же явления плюс слог. У Н. С. Трубецкого просодика, помимо, собственно просодических единиц (= «просодем», например, слогов), включает различительные просодические признаки (интенсивность, высота тона) и признаки примыкания гласного к последующему согласному в слоге [Трубецкой 1960, 222]. Такая точка зрения на просодику является преобладающей, хотя и не единственной. В частности, то, что два вида признаков (явлений) принадлежат двум различным уровням, следует из предложенной А. С. Либерманом трактовки ударения как позиции максимального различения фонем (см. статью А. С. Либермана в настоящем сборнике). Такая позиция может быть описана только в терминах сочетаний гласных и согласных, т. е. слогов. Соответственно, признаки — различительные просодические признаки и признаки примыкания — должны распределяться по двум разным уровням. Целесообразно было бы поэтому, сохранив термин «просодический» для комбинаций сегментных единиц (фонем), ввести для явлений, не выявляемых при линейном членении, специальное обозначение, например, «суперсегментные» (как правило, этот термин используется в качестве синонима термина «просодический», ср. [Lehiste 1960, 1]).

Одновременно слоги противопоставляются фонемам как инвариантным языковым единицам. Действительно, по самой своей природе, слоги не имеют (и не могут иметь) инварианта, однако эквивалентом его, в известном смысле, можно считать правила, регулирующие сочетания фонем и одновременно — слоговые границы. В этой связи уместно вспомнить явно недооцененное высказывание Э. Пулграма о том, что слог «существует ради собственных границ» [Pulgram 1970, 50]. Границы отражают один из видов членения речевой цепи и выделяют единицы членения, существующие в данном языке наряду с фонемами и морфемами. Роль таких единиц в разных языках различна. В русском языке, где слова бочка или мичман могут члениться как боч‑ка (мич‑ман) или бо‑чка (ми‑чман), слогоделение не отражает ничего, кроме фонотактики. Слог здесь — даже не единица ритма, а просто произносительная единица (согласный не может существовать вне сочетания). Эта функция слога, видимо, универсальна.

В языках, где роль слога не ограничивается фонацией и где существует противопоставление слогов разных типов, слог является единицей ритмического членения, т. е. просодемой. Например, в английском противопоставляются слоги, различающиеся типом примыкания гласного к согласному: плотное ~ свободное. Это противопоставление было впервые описано Э. Сиверсом; в качестве просодической корреляции усечения слога его ввел в фонологию Н. С. Трубецкой. Нужно сказать, что в своей просодической теории Н. С. Трубецкой не отказался от понятия автономных сегментных единиц (фонем), в общем, мало зависящих от структуры слога. (Здесь, видимо сказалось то обстоятельство, что его фонология основывалась, в первую очередь, на материале языков без противопоставления слогов, славянских и, в первую очередь, русского.) В результате, исследование слога, в значительной степени, свелось к описанию слогоносителя. (Ср.: «минимальной просодической единицей …является слог точнее слогоноситель» [Трубецкой 1960, 222].) Главный вывод, который сделали, например, англисты, применявшие теорию Трубецкого к своему материалу, состоял в том, что английские гласные следует подразделять не на краткие и долгие, а на усеченные и неусеченные. Для большинства авторов различия между долгими/неусеченными и краткими/усеченными гласными носят, главным образом, терминологический характер. Более того, термины эти не обязательно являются взаимоисключающими. Усеченность и неусеченность могут, например, рассматриваться как фонетические характеристики гласных, наряду с долготой, напряженностью и т. п. [Дикушина 1952, 31; Vassilyev et al. 1962, 30, 32]. Эти характеристики ничего не говорят о фонологическом статусе гласного. С другой стороны, помещая усеченные и неусеченные гласные в косые скобки, И. Вахек [Vachek 1976, 147] как бы предполагал, что эти гласные являются самостоятельными фонемами, а усеченность/неусеченность — их различительным признаком. В схеме Вахека, однако, усеченность и неусеченность у ударных гласных совпадают с долготой и краткостью соответственно, однако безударным /i/ и /ə/ приписываются оба признака [там же], в результате чего последние фактически теряют статус различительных. Можно было бы предложить в качестве такого признака «растяжимость», однако недостаток этого термина — его неопределенность. Известно, например, что гласный в bid «предлагать» примерно вдвое дольше, чем в beat «бить». Длительность перед звонким согласным — тоже в известном смысле растяжимость, хотя, с другой стороны, очевидно, что в английском языке растяжим скорее гласный в beat.

Сомнения в том, что именно долгота используется для различения гласных в английском языке, возникали независимо от влияния идей Сиверса-Трубецкого. Примером может служить известный эксперимент А. Гимсона [Gimson 1945—1949], доказывающий, что гласные в таких словах, как bit «кусок» и «beat», на самом деле, различаются качеством. Эксперимент этот был направлен на то, чтобы опровергнуть теорию Д. Джоунза, объединяющую все длительности — по Джоунзу, «хроны» — в две «хронемы» (долготы и краткости). Этот и подобные эксперименты схожи с процедурами определения различительного признака (например, глухости/звонкости согласных). Однако любая характеристика, которой приписывается статус признака (глухость/звонкость согласных или долгота, напряженность, качество гласных), предполагает, что речь идет о самостоятельных фонемах. Между тем, Д. Джоунз прямо указывает на то, что каждая пара — [i]—[i:], [ɔ]—[ɔ:], [u]—[u:], [ə]—[ə:] — представлена вариантами одной фонемы [Jones 1948, 246, 253, 296, 305, 314, 322, 342, 355]. Независимо от того, обоснован такой вывод или нет, равно как и независимо от степени обоснованности самой хронемной теории, признание двух элементов вариантами одной фонемы исключает вопрос о том, что является различительным для них, ибо проблема сходства и различия вариантов находится за пределами фонологии.

Точно так же, авторы, казалось бы, принимающие теорию слогового контакта в формулировке Н. С. Трубецкого, как правило, обращают внимание лишь на один ее аспект — характер реализации гласного в зависимости от типа примыкания его к последующему согласному. Тип примыкания, т. е. характер слога обычно игнорируется. Между тем, корреляция контакта основывается не на противопоставлении слогоносителей, но на противопоставлении слогов. Более того, возможны ситуации, когда один из слогов, участвующих в противопоставлении вообще не имеет гласного слогоносителя, например, в сочетании сонант + шумный (button «пуговица»). Однако противопоставление по типу примыкания сохраняется и в этом случае (подробнее см. [Клейнер 1988; 1995]). Соответственно, слог, точнее, его структура, определяет характер гласного, оказывающегося, таким образом, позиционно обусловленным.

Слогоноситель свидетельствует о характере позиционных условий, но ни в коем случае не создает их. Так, в pit «яма» и в peat «торф» гласный указывает на тип примыкания (плотное, свободное). Установить место слоговой границы здесь невозможно просто потому, что эти слова односложны. Однако граница в таких словах существует как бы потенциально: в двусложных словах интервокальный согласный либо отходит ко второму слогу, peaty «торфяной» ([pi:‑ti] (свободный контакт), либо остается интервокальным, и тогда граница проходит внутри него, pity «жалость», (плотный контакт). При этом плотный или свободный контакт существует между гласным и согласным, который непосредственно к нему примыкает. Тип контакта, например, в последовательности /(C)V:C/ не меняется от добавления еще одного согласного, /(C)V:CC/: /dain/ — (/dai‑niŋ), но /daind/ (dine — (daning) — dined) «обедать» — «обедающий» — «обедал». Хотя два согласных в последовательности /(C)VCC/ и благоприятны для позиции плотного контакта, они ни в коем случае не создают ее. В двусложном слове с двумя интервокальными согласными, /(C)VVVC(C)/, в первом слоге может быть как усеченный, так и — реже — неусеченный гласный. Поэтому bind «связывать» или appoint «назначать» (соответственно: bin‑ding «связывающий», appoin‑ting «назначающий») не противоречит корреляции усечения слога. Тип примыкания согласного к гласному в таких словах устанавливается лишь по аналогии со словами, в которых данный слогоноситель находится перед одним гласным, toil «трудиться» — toiling «трудящийся». Здесь можно было говорить о варьировании «открытый» ~ «закрытый» слог, однако, строго говоря, эти понятия неприменимы не только к данным словам (или к словам типа beat), но и к bind и appoint, где слог остается как бы закрытым во всех формах. Правильнее всего сказать, что основной характеристикой корреляции контакта является собственно контакт (примыкание), тогда как характер слогоносителя и даже открытость/закрытость слога — это лишь поверхностное проявление отношений между гласным и последующим согласным.

Гласный в слоге со свободным примыканием, в принципе, можно было бы назвать «растяжимым» (оговаривая всякий раз, что речь идет не о фонетической растяжимости, обусловленной характером последующего согласного). В этом, однако нет необходимости. Строго говоря, функциональному анализу не подлежат не только различия между гласными в словах bit и beat, но и различия между гласными в bit, bet «держать пари», bat «летучая мышь», bait «наживка» и т. д., поскольку все они привязаны к слогам с тем или иным видом примыкания гласного к согласному (Ср. [Мячинская, Клейнер, 1980]). Из этого не следует, конечно, что их нельзя называть фонемами, точнее, реализациями некоторых фонем. Вопрос лишь в том, реализациями каких фонем они являются. Такой же вопрос возникает, впрочем, и в связи с [i] и [i:] (или [u] и [u:]), отождествление которых допускается только вследствие их фонетического сходства. Последнее, впрочем, лишь усложняет проблему. С одной стороны, фонетически сходны гласные в bit и beat; к тому же, с точки зрения контакта с последующим согласным, эти гласные находятся в отношениях дополнительной дистрибуции. С другой стороны, сходством обладают также [i:] и [i] в concrete «конкретный» с неусеченным долгим слогоносителем и Sanskrit «санскрит», где гласный неусечен (ср. Sanskri‑tologist «санскритолог»), но краток. В этом он подобен конечному [i], которое Й. Вахек определяет как «неусеченный краткий» (см. выше). Правда, краткость этого гласного относительна: второе [i] в city «город» примерно в три раза дольше первого [Jones 1962, 403]. Таким образом, [i] в Sanskrit (или во втором слоге в city) является кратким только в сравнении с [i]: в concrete (или в bee «пчела»).

В случае (Sans)krit и (con)crete противопоставления по типу контакта нет. В этом смысле позиции идентичны; и в ‑crete и в ‑krit может находиться только неусеченный гласный. Однако возможности противопоставлений гласных здесь неодинаковы (также как, например, в первом и во втором слоге в pity и city, в корнях и суффиксах и т. п.). По теории А. С. Либермана, различия в разрешающей способности позиции и лежат в основе акцентного контраста (см. ст. Либермана в настоящем сборнике; ср. также [Либерман 1973; Liberman 1982, 25—26; Клейнер 1995]), который поддерживается некоторыми суперсегментными характеристиками. Если считать все разновидности /i/ вариантами одной фонемы (что, в принципе, не невозможно), то позиционное распределение их можно представить следующим образом: [i:] и [i] — в слогах со свободным и плотным примыканием соответственно, противопоставляющихся в позиции максимальной функциональной нагрузки, [i(:)] (неусеченный краткий гласный) — в слогах со свободным примыканием, в позиции, где противопоставление слогов по типу контакта отсутствует, ready [redi] «готовый», (Sans)-krit. Гласный [i] может удлиняться (например, перед звонким согласным), но не может превратиться в [i.] или даже [i(:)]; напротив, [i:], сократившееся в определенных условиях, остается неусеченным гласным, который не отождествляется с [i] в bit или bid. Таким образом, длительность (растяжимость) гласного попадает в одну категорию с фонетическими характеристиками которые, например, поддерживают (но не создают) акцентный контраст (интенсивность, движение тона). Иными словами, она оказывается такой же метафорой количества или даже долготы. Поскольку растяжимость характеризует гласный, находящийся в определенных позиционных условиях, ее нельзя считать ни различительным признаком гласного, ни, тем более, свойством корреляции в целом.

Шведский, норвежский, исландский и фарерский языки, где имеются долгие согласные, характеризуются взаимозависимостью длительности гласного и согласного в слоге: /V:C/ ~ /VC:/ (слоговое равновесие), ср. vit /vi:t/ «белый» (м. р.) ~ vitt /vit:/ «белый» (ср. р.). В vitt внутри долгого согласного проходит морфологическая граница, что безусловно свидетельствует о его бифонемности. Если распространить это положение и на позиции, в которых внутри долгих согласных нет морфологической границы (stoppade «остановился»), придется предположить, что длительность в языках указанного типа является признаком не слога в целом, а его составляющих, вернее, их части, например, гласных, вариативность которых определяется характером последующего согласного (ср. [Плоткин 1976]). Такое решение, однако, создает новые проблемы, сходные с теми, которые обычно возникают при определении моно‑ или бифонемности сегмента, ср. дети — детский (с /ц/ = /т/ + /с/) и казак — казацкий. Сходным образом, [l:] бифонемно в английском really «действительно», из чего, естественно, не следует, что оно бифонемно в принципе или хотя бы в интервокальном положении. В случае vit ~ vitt фонематическое решение предполагает, что если vitt — это /vi:t + t/, то /vi:t/ — это /vitt − t/, и что гласный просто сокращается перед двумя согласными. Но, как отмечает А. С. Либерман, vet‑ в vette «приманка» — это не /ve:t/, а скорее всего, /vet:/. Судя же по транскрипции К.‑К. Элерта, в словах, где за кратким гласным следуют два разных согласных, kanten «край» (опред. ф.), riktade «направил», первый согласный в сочетании /CC/ долог: [kan:ten], [rik:tade] [Elert 1964, 23]. Граница слога в этих словах проходит после такого согласного, [kan:‑ten], [rik:tade] (также и в /vet:‑te), что и создает просодическое равенство: (/VC:/) = /(C)V:C/, точнее, /(C)V:‑C/. Иными словами, в языках шведско-норвежского типа сочетание /V:C/ приравнивается к слогу с долгим гласным, поскольку после того и другого проходит слоговая граница. В словах типа vette за кратким гласным следуют два одинаковых согласных. Только это и отличает их от kanten или riktade. Гораздо более существенно отличие в слогоделении этих слов (с границей между двумя согласными или геминатой, точнее между комплексом /VC:/ и /CV/) от английского pity с границей внутри простого (негеминированного) интервокального согласного.

Сандхиальный тест с использованием hannar «самцы» и hann nagar «он грызет» действительно показывает, что в обоих случаях комплекс «anna» идентичен. Но в hann nagar слева от границы слова оказывается последовательность /(C)VC:/ [han:] hann, т. е. hann nagar следовало бы транскрибировать [han::a:gar], как это и делает в аналогичном случае К.‑К. Элерт, ср. [byt::tɛvlan] bytt-tävlan «состязание на ведрах» [Elert 1964, 38]. Основываясь на результатах сандхиального теста, /anna/ следовало бы представить как [an:na] = [an::a]. В этом, впрочем, нет необходимости, поскольку в шведском нет фонологически сверхдолгих согласных (как нет фонологически долгих согласных в английском, где /li/ в really «действительно» омонимично /li/ в rarely «редко»). Таким образом, и сандхиальный тест свидетельствует, скорее, против бифонемной трактовки долгих согласных и в пользу консонантной слоговой вершины в bett, vette и т. п., в отличие, от вокалической вершины в bet /be:t/ «укусил» и vete /ve:te/ «пшеница».

Исходя из этого, случаи типа vit ~ vitt и им подобные следует интерепретировать не просто как удлинение или сокращение одного из компонентов слога, но как смещение его квантитативной вершины, которое происходит внутри единого просодического комплекса (/V:C/ ~ /VC:/).

Существенно, что в безударной позиции, где правило слогового равновесия не действует, ср. hoppade /hop:ade/ «прыгнул», сокращается не гласный или согласный, а слог в целом. Такое сокращение нельзя поэтому представить как простое уменьшение набора фонем, а значит и просодическое решение проблемы количественных отношений в языках со слоговым равновесием является предпочтительным.

В языках с корреляцией слогового равновесия или контакта долгота (длительность, растяжимость и т. д.) материализует количественные отношения, заключенные в пределах одного слога. В языках же, где различаются фонологически долгие и краткие гласные, их длительность может, по крайней мере, теоретически, не оказывать никакого влияния на просодическое членение. В этом случае долготу и краткость следует рассматривать как различительные признаки, такие же, как очевидно фонематические признаки (открытость/закрытость гласных, глухость/звонкость согласных в некоторых языках), т. е. как еще одну метафору. Если же в таком языке существуют просодические количественные отношения (функционально значимое противопоставление комбинаций сегментов, например, слогов с долгими и краткими слогоносителями), то такие отношения, не зависящие от строения слога и, таким образом, не ограниченные его пределами, могут быть только межслоговыми. Пример этого — замена одного долгого слога двумя краткими в поэзии: спондей (––) вместо дактиля (–⏑⏑), трибрахий (⏑⏑⏑) вместо хорея (–⏑) или ямба (⏑–). Но для того, чтобы такая замена была возможна (т. е. чтобы возможно было говорить о замене одного слога двумя), необходимо, чтобы слог (причем, именно краткий слог!) существовал в данном языке как самостоятельная единица. То есть, слова типа гот. Þata «то», др.-англ. wine «друг» или лат. senex «старик», должны — по определению — распадаться на два слога.

В готском языке некоторые сходные явления имеют место после долгого слога, /(C)V/ или /(C)VCC/ и после двусложного комплекса, /(C)VCV/, ср. вариативность ‑ei‑/‑ji в суффиксах в зависимости от просодической структуры корня: domeis «судишь», wandeis «поворачиваешь», mikileis «славишь», в отличие от wasjis «одеваешься». Наличие той или иной формы суффикса объясняется просто фонотактическими правилами готского языка. Обе формы представляют собой последовательность [i] + [i], которая реализуется либо как [i:] = /ii/ (‑ei‑), либо как [ji] = /ii/ (‑ji‑) в зависимости от места слоговой границы. Поскольку /j/ в может быть только слогоначальным, то суф. ‑ji‑ указывает на то, что граница проходит перед ним, was‑jis, sto‑jis «судишь». (Напротив, ‑ei‑ свидетельствует в пользу wan‑deis, do‑meis, miki‑leis). Но это значит, что /j/ слогоначален и в таких формах, как us‑kijanata p. p. us‑keinan «расти»), bajoþs «оба», vajamerjan «богохульствовать», ajakduþs «вечность», свидетельствуя о делимости (b)ajo(þs), (w)aja(merjan) и aja(kduþs). Более того, форма (us‑k)ija(nata) наводит на мысль о наличии такой же границы и в (us‑k)ei(nan) и, соответственно, о возможности аналитической трактовки /i:/ в готском.

Вариативность [i] ~ [j] можно понимать и шире, как варьирование «гласный ~ согласный». Если она зависит от того, является ли варьирующий элемент слогоначальным или нет, т. е. от границы, следует предположить, что некая граница могла проходить и между компонентами сочетания /au/, варьирующем с /aw/ например, в maujos (gen.) ~ mawi (nom.) «девушка» и taujan «делать» ~ tawida (pret.). Варьирование второго элемента указывает на то, что данное сочетание бифонемно, а значит — в варианте /au/ — и двусложно. Речь в данном случае может естественно идти только о последовательности двух кратких слогов. О том, что в древнегерманских языках краткий слог существовал в виде самостоятельной единицы свидетельствуют и конечные слоги, такие, например, как ‑ja в kunja (gen. pl. от kuni «род») в готском или ‑da в binda «связывать» в исландском языке. В позиции /VV/ в готском сокращение этимологически долгих гласных, например, seþs «семя» (с /e:/) и saian /sɛan/ «сеять», stōjan «судить» (с /o:/) и staua /stɔa/ «судья», stauida /stɔida/ «судил» [D’Alquen, 1974, 145—154]. Таким образом, количественные отношения в пределах комплекса сохраняются независимо от наличия в нем границы.

Возможность разбиения комплексов /(C(V̆(C)V̆/ (þata, bajoþs) на два кратких слога снимает главное терминологическое (и фактическое) противоречие, создаваемое понятием «односложное бифонемное сочетание гласных». В то же время, возможность такого разбиения никоим образом не противоречит тому, что только долгий (тяжелый) слог или комплекс был просодически значим в древнегерманских языках. Речь здесь идет о двух различных видах сегментации и, соответственно, границ. Комплексы /(C)V̄‑/, /V̆C‑/, (C)V̆CV̆‑/ отражают ритмическое членение речевой цепи. Такие последовательности, как sto‑, was‑, или miki‑ представляют собой просодические единицы: граница после них обязательна (откуда и вариативность [i] ~ [i], т. е. ‑Ci ~ ‑jV); эти комплексы противостоят изменениям, которые могут их разрушить (реакция на апокопу). Соответственно, двусложные слова с краткими слогоносителями (mawi, þata) неделимы как просодические единицы, подобно английским монофонемным дифтонгам (ср. [Hesselman 1948—1953, 247—250]. В то же время, они делимы на слоги (произносительные единицы), подобные слогам в русском языке. Пауза после краткого слога не обязательна, но возможна, что и отличает готское слово sama «тот же самый» от современного английского summer «лето», в котором нет четкой слоговой границы. Ее, однако, здесь и не требуется, поскольку английская просодика не строится на приравнивании одного слога двум. В этом, в сущности и состоит ее отличие древнегерманской просодики.

В просодической системе, где нет корреляции контакта, согласный сигнализирует о границе между двумя фонетическими слогами. (Ф. Колман назвала интервокальный согласный в древнеанглийском dæge «день» (dat. sg.) «частично слогоконечным» (в отличие от cǣge «ключ» (dat. sg.), (ср. [Colman 1986, 228]). Точнее было бы назвать его «частично слогоначальным».). Здесь, собственно, и проявляется роль согласного: отмечать границу фонетического (в ma‑wi или þa‑ta) или просодического (в wan‑) комплекса. Отсутствие согласного не меняет количественных отношений ни в mau‑(jos), ни в staua, где /o:/ сокращается (см. выше). Точно так же, в латинском языке слог /VCC/ является долгим, как в слове (de)‑cĕr‑n(o) «решать» (с кратким гласным), так и в (l)ēc‑t(us) «прочитанный» (с долгим гласным), где два согласных не создают «сверхдолгого слога». Иными словами, согласный не является удлиняющим сегментом, равным в просодическом отношении гласному, т. е. «морой». Обычно это понятие используется в качестве единицы длительности, что предполагает границы между морами, ср.: «Граница между морами слога… проходит, если гласный долог, внутри гласного, между его морами или между элементами дифтонга» [Тронский 1960, 61]. Однако никакое членение в языках, традиционно относимых к моросчитающим, не обнаруживает просодических единиц, меньших, чем слог. Поскольку «мора», не выявляемая никакими процедурами членения и не соотносится ни с какой фонетической реальностью, ее следует признать условностью (метафорой). Даже когда слогоноситель бифонемен (например, готское /i:/), он членится на фонематические (/i/ и /j/), а не просодические единицы. Если допустить возможность аналитической трактовки для всех долгих гласных, такое сочетание также будет состоять из вокалического и консонантного элемента, /VC/, что объясняет природу равенства /V:/ = /V̆C/ и снимает необходимость представлять долгие гласные в виде /V + V/. Это же обстоятельство чрезвычайно важно в терминологическом отношении: гласный может быть долгим или кратким, но он не может быть одноморным или биморным. (Если называть морами компоненты слога, то «мора» просто становиться синонимом «фонемы».) Понятие мора относится исключительно к области слогоделения, и в этом смысле термин мора соответствует своему первоначальному значению «пауза» (лат. mora). Этот же термин может использоваться для обозначения сегмента, заключенного между паузами (ср. русское остановка в значении «расстояние между остановками»). Пауза возможна как после долгого (тяжелого) комплекса, так и внутри него, если он двусложен, /‑V̆CV̆‑/. Такой сегмент и следует считать минимальным и, в этом смысле, «мора», условно равная краткому слогу, может быть принята за единицу слогового количества в языках, столь же условно относимых к моросчитающим.

Итак, любая реализация количественных отношений, в той или иной степени, является метафорой, независимо от того, определяется ли долгота (длительность и т. д.) позиционными условиями (слоговое равновесие, корреляция контакта) или сама эти условия создает (моросчитание). Истинная природа количества всякий раз проявляется в структурах (слог, последовательность слогов), превышающих по длительности сегмент, в котором реализуется данный признак. Эти же сегменты, строящиеся по определенным правилам и контрастирующие в отрезках различной протяженности (слово, фраза), являются носителями суперсегментных характеристик, которые традиционно отождествляются с ударением. При разработанных процедурах вычленения таких сегментов (вкупе с морфологическим членением) «ударение» делается, в сущности, ненужным. Действительно, в языках со слоговым равновесием достаточно определить позицию, в которой противопоставляется два типа слогов, /V:C/ ~ /VC:/. В моросчитающих языках отношения между «ударением» и «безударностью» сложнее; они предполагают противопоставление, по крайней мере, трех просодических структур: /(C)V‑/, /(C)V̆C‑C/, /(C)V̆CV̆‑C/. Не случайно, в древнегерманских языках процессы, типичные для ударных слогов, не происходили в безударных позициях только тогда, когда соответствующие условия в них были разрушены (как правило, следствие морфологических изменений). Поэтому сам по себе долгий гласный в позиции, где нет противопоставления трех просодических структур (флексии в готском или древневерхненемецком) не свидетельствует об ударности слога. Точно так же нейтральный гласный в hurry «спешить» (американский вариант) свидетельствует не о безударности, а о возможности плотного контакта между ним и последующим согласным (ср. выше: три варианта /i/). Таким образом, во всех рассмотренных случаях ударение — это совокупность факторов, создающих условия, которые синхронное распределение и диахронические изменения гласных. Эти условия и являются той «привилегированностью», которой А. С. Либерман столь удачно заменил самую древнюю из всех просодических метафор.

Литература

Дикушина О. И. Фонетика английского языка. М., 1952.

Клейнер Ю. А. Фонология сонантов в английском языке // Лингвистические единицы разных уровней в языке и речи / Кубанский гос. ун-т. Краснодар, 1988.

Клейнер Ю. А. Ударение, безударность, редукция (английский язык) // Проблемы фонетики. II. М., 1995.

Либерман А. С. Система гласных фонем современного английского языка // ИЯвШ. 1973. №3.

Мячинская Э. И., Клейнер Ю. А. Корреляция усечения слога и ее использование в изучении вокализма английского языка // Взаимодействие структур в системе. Л., 1980.

Тронский И. М. Историческая фонетика латинского языка. М., 1960.

Трубецкой Н. С Основы фонологии. М., 1960.

Colman F. A cæg to Old English syllable structure // Linguistics across historical and geographical boundaries / In honour of Jacek Fisiak on the occasion of his fiftieth birthday. Vol 1. Linguistic theory and historical linguistics / Kastovsky, D., Szwedek A. (eds.), Berlin, 1986.

D’Alquen R. Gothic AI and AU // Janua Lingarum. Ser. Practiva. 151. The Hague; Paris, 1974.

Elerl C.‑C. Phonologic studies of quantity in Swedish. Based on the material of Stockholm speakers / Monografier utgivna av Stockholms kommunalförvaltning 27. Uppsala, 1964.

Gimson A. Implications of phonemic/chronemic grouping of English vowels // Archivum Linguisticum. V. 1945—1949. Fasc. 2.

Hesselman B. Huvudlinjer i norsk spraghistoria. 1—2. Nordisk kultur. 3—4. Uppsala, Stockholm, 1948—1953.

Jones D. An outline of English phonetics. Cambridge, 1948.

Jones D. The phoneme, its nature and use. Cambridge, 1962.

Lehiste I. Suprasegmentals. Cambridge (Mass.), 1960.

Liberman A. S. Germanic accentology. Vol. 1. The Scandinavian accentology. Minneapolis, 1982.

Pulgram E. Syllable, word, nexus, cursus / Janua Lingarum. Studia Memoriae Nicoalai Van Wijk Dedicata. Series Minor, 81. The Hague; Paris, 1970.

Vachek J. Selected writings in English and general linguistics. Prague, 1976.

Vassilyev V. A., Burenkova O. V., Katanskaya A. R., Lukina N. D., Maslova L. P., Torsueva E. I. English phonetics. Leningrad, 1962.

Оглавление

  Литература