Вершители Эпох [Георгий Владимирович Евдокимов] (fb2) читать постранично, страница - 2

друга, и Фабула наконец смог тщательнее рассмотреть его лицо — смуглое, немного уродливое, металлически уверенное, смотрящее свысока и наверное страшное для тех, кто видит его впервые. Небольшие голубые глаза зло выглядывают из-под густых бровей, на щеках под слоем копоти виднеются подростковые веснушки — на вид ему лет семнадцать, но пережил он больше, чем многие. В ухе красуется серьга, похожая на швейную иголку. Левый уголок губ, под шрамом от виска до подбородка, всегда опущен — последствие ранения и травмы лицевых нервов, а правый всегда в полуулыбке. Распущенные сальные волосы на левой стороне неаккуратно спадают на лицо, немного прикрывая шрам. Наверное, это сделано специально — на правой они гораздо короче.

— Видел, что творится на улице?

Вместо ответа Фабула дотянулся до табакерки, надпись на которой всё ещё мерцала серебром, но снова отвлекаться он не стал и медленно закурил, подперев свободной рукой подбородок. Парень производил на него очень сильное впечатление, но это впечатление, как и всё остальное, было запечатано. Его глаза, его шрам — всё было невероятно знакомым, ощущение дежавю не покидало его на протяжение всего разговора и каждый взгляд отзывался тупой болью, но не в голове, а скорее в душе, если таковая ещё осталась. С другой стороны, в нём была неприязнь, опасность, сознание заставляло ответить, но подсознание умоляло молчать. Парень положил руку на стол и скрестил ноги, приняв, на взгляд Фабулы, самую непринуждённую позу, которая только может быть. На ладони и немного видимом предплечье выступали порезы. Один даже немного кровоточил. Солдат — именно это слово больше всего ему подходило — заметил направление его взгляда, но руку не одёрнул.

— Не хочешь говорить? Твоё право, я не заставляю, — голос у него был хриплый, но довольно низкий, хоть и не сформировавшийся до конца. — Я пришёл повидаться с тобой, но раз ты не в настроении, я пойду. Только напиши потом, что случилось, ладно?

— Стой! — в голове у Фабулы перещёлкнуло. Если они знакомы, значит, он ещё не в конец свихнулся, и этот парень поможет ему во всём разобраться. — Мы что, уже виделись?

— Хоть я и знал, что у тебя бывают такие провалы, но не настолько же. Ты мне сам назначил встречу, нет? Вчерашний совет директоров, мой звонок? — Фабула помотал головой. Парень говорил нарочито слащаво, как будто с душевнобольным, это немного раздражало. — Ладно, что последнее помнишь?

«Чтобы задать вопрос, нужно сначала ответить» — это он услышал в какой-то программе. Память его сейчас, похоже, работала отрывочно, но диалог её немного прояснил. На улице резко темнело, зажигалась подсветка, немного бликующая в потоках льющегося дождя. Где-то далеко, через несколько улиц, прогремели крики, сначала слабее, потом их подхватили. Манифестации в поддержку правительства стали обычным делом, но, на самом деле, правительственных было не намного больше, чем добровольных. Сумерки всё больше покрывали дома серо-фиолетовой дымкой, и казалось, что только она одна удерживает его от падения в отчаяние, готовая слушать, но не умеющая отвечать. Официант поставил на стол стейк с пюре, но ни запах, ни вид блюда не отразились на лицах, всё кроме их диалога и их самих просто вдруг перестало существовать.

— Я помню…

Он вспоминал. Вчерашний день, свою семью, квартиру на одиннадцатом этаже, выходное платье жены и парадный костюм, которое он надел три дня назад на вечеринку у владельца магистрали. Потом какое-то белое пятно, длиной в целую вечность, пока снова не появились картинки. Покупка машины, прыжок с парашютом, двадцать шестой день рождения, появление сына… Временная линия уходила всё дальше вглубь, а голова болела всё сильнее, барьер держался, не давая ему сделать ни единого шага дальше в память.

— Эй… ты можешь мне доверять, — парень снова неприятно улыбнулся, облокотился об стол и уставился прямо в глаза.

Дело было именно в том, что Фабула не мог ему доверять. Он вряд ли мог доверять вообще кому-нибудь, даже себе, после всего, что с ним в последнее время происходит. Кто-то говорил: «Легко достигнутое согласие не заслуживает доверия», и был прав, потому что в жизни опального политика большинство моментов оказывались именно согласием. Доказать ничего никогда не удавалось, да и кому доказывать, и самое главное — ради чего: общественного мнения, репутации, зарплаты или места под солнцем? Он уверял себя, что до такого честные люди не опустятся, и он не опускался. Фабула поднялся, упершись в подлокотник, и сунул вещи, лежавшие на столе, обратно в карман.

— Прости, я…

Договорить он не успел. Воспоминания вдруг с силой пробились сквозь барьер, захлестнув сознание волной чего-то невероятно страшного и мерзкого. Голова как будто раскололась на две части, руки и ноги внезапно онемели, больше он их не чувствовал. Это была война. Франция, двадцать восьмой год, контрнаступление немецких войск. Его рота расположилась на трассе, откуда простреливалось пахотное поле, лежащее