Время собирать камни [Вячеслав Игоревич Борняков] (fb2) читать онлайн

Вячеслав Борняков Время собирать камни

Глава 1.

Пройдя распутным днём искус,

Иллюзия моей беспечности,

С агонией мирясь полутеней,

В огне сгорает вечности.

«До свидания, мой друг! Только обязательно до свидания, для «пока» мы ещё слишком мало знакомы. Эти дни нашей встречи не зарубцуются в моей памяти никогда, не охладеет в жилах кровь от твоего радужно-радушного прикосновения. Ты сделал меня вновь счастливым, как когда-то давно, в прошлой жизни, или в детстве, что ли. И не надо говорить, что это я такой просто чуткий и неординарный. Нет, нет. Всё это ты, и только ты! У меня абсолютно в голове не укладывается, как можно обладать такой мощной, неистощимой энергией и при этом оставаться настолько непосредственным и невесомым?! А? Ну, скажи. Откуда это всё? Из каких сказочных закромов, каких сусеков. Знаешь, а ведь ты мне отчего-то напомнил типичного былинного русского богатыря. Да, да! Не смейся, ну, правда. Ей Богу, вылитый! И статью, и духом, и образом внешним, особенно отчётливо разглядеть которые мне удалось под чарующим закатным солнцем вешним. С шага перехожу на бег. Подступает к горлу ком, а к глазам слеза. Придётся резко отрывать, иначе слишком больно, иначе нельзя. Береги себя, мой друг. И, умоляю тебя, оставайся до новой нашей встречи таким же, как в памяти моей теперь, ну а вместо обычных титров – впадающая в Волгу наших небес бирюза. Хочешь – верь, а хочешь – не верь…»

Когда я в третий или четвёртый раз перечитывал этот написанный мной отрывок, то невольно и само собой взял на поруки ещё совсем юную, буквально только что оторванную от питательной, полной вдохновения груди мысль. Мысль, невыносимо готовую к употреблению в целях сокрытия истинных мотивов преступления. Преступления против человечества или, лучше сказать, преступления человечеством. И всё это под ритмичный стук колёс многотонной, стремящейся в безымянную философскую даль махины, бережно убаюкивающей моё сознание, давая вдоволь насладиться открывающимся метафизическим горизонтом. Которому вторил вертикально-монотонный пейзаж за окном, лишь изредка сменяющийся безмятежными просторами полей, уже до краёв налитых жизненной силой весны и отважно готовых к битве за новый урожай. И он, по-видимому, не заставит себя долго ждать.

Ладно, шучу. Всё не так серьёзно. Хотя, конечно, мысль эта и достойна порядочного обрамления и пышности форм, но не до той степени, где она сама по себе уже теряется в мерцающем свете многокиловаттных неоновых ламп, что называют обычно писатели эпитетами или метафорами. А так, знаете ли, небрежно брошенная в котёл человеческих страстей. Правда, с предусмотрительно хорошенько примотанной к ней леской, да такой крепкой, что и самому несносному гуманисту-прозаику не порвать её. Без всяких «но»и оговорок. Только чай, пожалуйста. Без сахара, только с ложечкой. А иначе образ рассыпается. Ложечка придаёт всему сооружению из гранёного стакана и металлического рельефного подстаканника не то чтобы законченный вид. Вид величественный, к которому иной раз можно проникнуться большим уважением, нежели к без устали горланящим дембелям из соседнего купе или несуразно громко храпящему бородачу с верхней полки. Я уже молчу о постояльцах тамбуров, то и дело меряющих своим контуженным от градуса телом вагон от края до края. И вот на этом месте тот самый гуманист из абсолютно искренних, чистых побуждений, с пеной у рта и глазами на выкате громогласно протестовал бы такой расстановке приоритетов. И к доказательству своей правоты всенепременно отважился бы присовокупить непреложную, по его мнению, истину о происхождении величия и грации «чайного набора» от рук тех самых, как раз-таки обделённых уважением пассажиров. Во как! На причинно-следственные связи решил давить. Мол, человеческое творение, априори, не может быть более примечательным, чем его создатель, то есть носитель изначально образа этого самого творения. Ну, что ж, предсказуемо похвально, но пришло время подсекать.

Подавайте вашего гуманиста! Ух, какой! А здоров-то, красавец. Сейчас мы его выпотрошим хорошенько да на раскалённую сковородочку под винным, так сказать, соусом. Вкуснотища! А я ведь всегда говорил: на Волге рыбалка самая что ни на есть. Иной раз такая рыба клюёт, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А всё оттого, братцы, что места здесь такие. Где-то в другом краю смотришь, смотришь на купола, скажем, с крестами православными церквей наших – и ничего, видишь только позолоту облупившуюся, да в голову домыслы лишь скабрезные лезут: кто и сколько наворовал на службе божьей, ну и подобное. Тут же дух спирает, волей-неволей, только ты возвёл очи свои для примирения с образом дома Господнего. И по-другому его и назвать-то не можешь уже. И вроде та же позолота, но ярче солнца свет от неё почему-то, а от служителей культа таким одухотворением веет, ну прям мистический экстаз, не иначе. Но всё же точь-в-точь такое ровно, как и в других местах. Да что там, хуже даже по убранству и внешнему и внутреннему, не лепше вовсе. Что ж тогда рознит? Откуда этот, говоря на понятном вам языке, вау-фактор черпает свою силу? А оттуда, куда вас, глупцов гуманиствующих, надо всенепременно подзакопать, дабы не стыдили своими деяниями род человеческий.

Земля русская и только она испокон веков была, есть и будет тем нетленным носителем духовности и могущества силы духа русского. О! Вы слышали грохот? Вроде как из вагона ресторана. Ну да, точно! Бьюсь об заклад: это местные шовинисты, побросав свои харчи, ломанулись на мой клич. И ведь взрослые же люди, ёшки-матрёшки. Не по вам звонит колокол, господа. Ешьте спокойно. Я про землю русскую говорю, про землю, не народ. А то, что она оказалась именно русской, точнее, что нас определили жить и множиться на её просторах – это нам всем с вами надо Богу сказать спасибо. Но никогда и ни при каких обстоятельствах не путать этих понятий, даже если вам за это пообещали лобстеров королевских с Шато-де- что-то там на обед и ужин всю оставшуюся жизнь. Ладно, пустое всё. Как пердануть посреди тайги. Дальше, думаю, обойдёмся без лирических отступлений.

Так, значит, продолжим лекцию о влиянии крепостного права на становление системы высшего образования в чернозёмной полосе России. Кто понял шутку – зачёт в четверти, кто не понял – с тех по тысяче рублей. Оброк, господа. Не думаете ли вы, что вся эта ширшина души или та же духовность, а тем более стойкость характера, ну и, самое главное, – принцип воззрения на мир и с ним же образ действий «на дурака» завелись в русском человеке сами по себе? Это ж вам не блохи, в конце концов. Понимаете теперь, почему храм, возвышающийся над Волгой или если брать ещё дальше вглубь России, почему он будит в наших сердцах столь возвышенные чувства? Можно в ключе повествования, кстати, перефразировать (а, точнее, вернуть ей как раз-таки первоначальный вид и смысл) одну достаточно известную пословицу. Не человек красит место, а место – человека. И чем глубже к центру нашей необъятной Родины, к Сибири, тем больше таких мест, тем мощнее сила притяжения добра и тем неразрывней их связь с родовой памятью Земли, хранящей все до одной тайны бытия. Откуда мы с вами и черпаем вдохновение и энергию на задуманные свершения. Откуда в нас прорастают вечные понятия, такие как красота и гармония, тяготеем к которым мы всю нашу жизнь. Осознанно или бессознательно. И оттуда же, собственно говоря, та самая ложечка в гранёном стакане с подстаканником. Не сахар размешивать, жизни сладкой желая. А для того, чтобы, проезжая всё те же бескрайние поля, те же величественные леса и опоясывающие это великолепие кристально-чистые реки, мог ты–человек русский – ощутить тоску по потерянному дому. Прочувствовать чтобы мог этот момент до конца. Был он идеальным. И чтоб могло наступить умиротворение от осознания возможности присовокупить по итогу эту ложечку к своей стремительно множащейся коллекции дорожных трофеев.

Вот такие пироги. Выглядит, конечно, весьма величественно и помпезно на уровне идиом и архетипов, даже немного вычурно, но к месту. Только рассказать я, на самом деле, хотел о другом.

Знаете, я всегда любил путешествовать в одиночку. И, когда приезжал в выбранное мной для отдыха место, заводить новые знакомства также не считал обходимым. Сначала приписывал подобную страсть к издержкам мизантропии. Она частенько нападает исподтишка на людей, озабоченных поисками высших смыслов или ставшим сейчас модным развитием внутреннего мира. Думал, такое поведение – происки рефлексии, чьё отяжеляющее влияние на мировосприятие именно северных народов неоспоримо. Одним словом, совершенно не сознавал своей безграмотности планетарного масштаба, пытаясь пристально разглядеть истину на одном квадратном сантиметре картины размером с «Девятый вал» Айвазовского. Но всё приходит с опытом, как бы банально это ни звучало. И в такие моменты от всего сердца хочется поблагодарить кого-нибудь «из высшего руководства» за непреложность подобных аксиом.

– «Я извиняюсь, что перебиваю»,– неожиданно вклинился в нить повествования один из соучастников нашего путешествия с боковой нижней полки, сделав его таким образом более реалистичным и живописным, – «может, пойдём подышим воздухом? Скоро остановка часа на пол».

Не согласиться с таким щедрым предложением, совершая вояж под флагом Российских железных дорог, было бы равносильно отказу от свежеиспечённой буханки хлеба в голодный год.

А потому коллегиально и незамедлительно было принято решение запомнить, на каком месте мы совершили вынужденную остановку, и возвести чаяния по размятию затёкших чресел к небольшой станции, затерянной на многокилометровом пути нашего следования. Большего от неё мы были требовать не в праве. Что, несомненно, является самым лучшим во взаимоотношениях такого рода. Отчего с чувством непреодолимой лёгкости и с распростёртыми объятиями спешилась наша бравая четвёрка вагона номер семь.

Солнце до краёв заливало перрон ярко-золотистым светом. А клубы пара от тяжело вздыхающего железнодорожного состава поднимались ему навстречу, непринуждённо создавая атмосферу «загадошности», как окрестила её одна из участниц вылазки. Недолго думая, все разбрелись, утвердив для себя самые важные дела на эти полчаса. Я же остался у вагона, возложив на него обязанности по спасению от назойливой жары. Не прошло и нескольких минут, как, громогласно заявляя о себе, появились Пиворыбараки. Этакие привокзальные аборигены, окрещённые некогда мною так за свои постоянно назойливые выкрики. Вслед за Пиворыбараками всегда появляются продавцы мороженого и прохладительных напитков, у одного из которых я и поспешил пополнить запасы пресной воды, всенепременно без газа. «Эх, теперь хоть потоп!» – провозгласил я в сердцах, а потому весь перронный шум и гам растеряли свою силу, отойдя на второй план. Лишь краем глаза я успел зацепить, погружаясь в полуденную негу, приближение какой-то фигуры.

– Привет, тебя как зовут?

Вот так контрастный душ – промелькнуло у меня в голове, но, не показывая признаков смятения и достаточно быстро я отвечал:«Слава».

Этот, довольно молодой, кстати, человек, представший передо мной, не был похож на попрошайку или разводилу, а от вопроса его веяло таким давно забытым чувством непринуждённости, искренности даже. Точно! Как в детском саду, когда мы просто подходили друг к другу и знакомились. Ни за чем, просто так.

– А меня Игорь. Я в образе, понимаете? В образе.

– В образе кого? – напросился непроизвольно вопрос.

– Девушки, кого же ещё! Из сериала. Из фильма.

Он чуть помялся и продолжил.

– Из сериала, сериала. Откуда же ещё девушка может взяться.

Потом резко перескочил на другую тему.

– Я в форме полицейской, у меня пиджак ментовской. У меня друг работает в этой, как её? Полиции, не милиции, а полиции. А! И вот что покажу, мне мама подарила.

Достав полицейский жетон, протянул мне посмотреть, а сам продолжал.

– Я никому не даю. Главное, что полицейским показывать не стоит, а то мало ли.

– Ни в коем случае, – подхватил я, немного расслабившись и уже понимая происходящее.

– Вот на днях полиция приезжала ко мне на дачу. Звёздочки вот эти чуть не отобрали, – вторил он, указывая на жетон, – а я не дал никому. Они меня в форме видели. Я в форме был. Наручники, ТТ, машина какая-то. Хотели забрать, да не забирали, я сам покупал.

– А где? – почему-то вырвалось у меня, видимо, в отчаянной попытке вернуть нить повествования хоть в какое–нибудь русло.

– В «Военторге». Там порожки скользкие. Я не пойду туда больше. Ну, я пошёл.

– Счастливой тебе дороги, – рефлекторно выпалил я, добавив под конец, – тогда.

– А куда идти-то?

– Да иди уже куда хочешь, хватит пассажирам надоедать, –внезапно вмешался в наш, если его можно было так назвать, разговор проводник соседнего вагона, стоявший всё это время рядом. И когда тот попятился назад и начал уходить, видимо, будучи привыкшим к таким нападкам, обратился ко мне.

– Он, конечно, безобидный дурачок, но пока голос не повысишь, будет трепаться без умолку. Местная достопримечательность, етить-колотить. И вроде жалко его, молодой ведь, ни мамки, ни папки нет. А сюда повадился ходить, потому что в городе недостаток свободных ушей, во как.

Про свободные уши вставка появилась, наверняка, из-за заезженности истории, – успела проскочить у меня в голове мысль. – Дурачок, как вы говорите, этот похлеще Джеймса Джойса выдаёт месседж. Юродивый, модернист или неофилософ – выбирайте любое. Всё в точку. Да, кстати, и дураками наши далёкие предки называли людей, способных мыслить в двух или нескольких измерениях, плоскостях. Вот так. Я бы тоже хотел таким быть, но не повезло.

Только зачем проводнику, да ещё из соседнего вагона, знать о том, – продолжал я свою пламенную речь, но уже не вслух. так как глаза моего оппонента постепенно вываливались из орбит, а лицо застыло в абсолютном недоумении.

– Вот поэтому и приходится отнюдь не в стане людей искать себе настоящих друзей.

– Что говорите? – выйдя из ступора, переспросил проводник, не осознавая, что я не имел желания донести последнюю мысль до него.

– Пора и честь знать, говорю. Надышались вволю воздухом свободы. Можно, пожалуй, обратно, набравшись сил, давать слабину.

И, оставив его наедине с неоплодотворёнными домыслами, уверенной поступью взошёл в вагон. Примеру этому незамедлительно последовали остальные адепты культа верхних полок и одноразового постельного белья. Все потихоньку расселись по своим местам, начиная незатейливые приготовления к поглощению даров Божьих, прикупленных ими на станции. Кто-то уже опять намеревался впасть в спячку, увлекаемый праведным желанием сократить таким образом время заточения. Наша же неосознанно бравая четвёрка первопроходцев, под моим предводительством, готовилась вкусить новую порцию сочных плодов, выращенных под палящим зноем истины. И, когда всё улеглось и наступила более или менее благоговейная для этого обстановка, я продолжил.

Человек иной раз вынужден искать новые смыслы в привычных обыденных вещах. А вынуждает его на это одиночество, беспощадное в высшей степени, потому как, прорастая из безутешных поисков истины, не ведает оно о деяниях своих, прикрываясь маской искренне чистых побуждений. И вроде бы едешь с несчётным количеством людей в одном и том же поезде, в одно и тоже время, но совершенно и безапелляционно осознаёшь: приедете вы в совершенно разные места. Ну, если, конечно, рассматривать данное высказывание как чистой воды аллегорию, – быстро раскусив назревающий каламбур, решил поправиться я. – В таких случаях, полагаю, необходимо молниеносно, одной левой, так сказать, пресекать любые попытки докучающих своей проницательностью интеллектуалов или остроносых беспринципных критиканов переосмыслить в свою пользу сказанное. Только главное – вовремя выйти из крутого пике поражающих своей изобличающей проницательностью прилагательных и вернуться к такой важной, но так бездарно просранной мысли об одиночестве среди толпы. А ведь именно из-за этого и появляются туго закрученные пассажи подобного рода, выношенные и выстраданные. Чьё основное предназначение, на самом деле, отнюдь не ласкание уже давно притупившегося слуха «гурманов», а, единственно, для послания сигнала SOS. Правда, послание это носит больше вынужденно технический характер, наподобие отделяющейся ступени космического корабля, выходящего на орбиту. И что дальше, спросите вы? А дальше только безграничный космос и остановка радиовещания с Землёй. Но это позже. Пока же мы глобально на перепутье и всё можно ещё изменить. Хотя, признаться, дружить с городами мне по нраву больше, нежели по отдельности с людьми. Этот новый для меня вид взаимоотношений чудесным образом избавлен от тягот повседневности, от фальши и скабрезности, от битых стекол в сердце поутру, от клятв прихожных в верности. Ну и далее по списку, а главное, если прогулял – не надо от родителей приносить записку. Забавно, да? Только чувственные образы деревянных домов ассамблей, только нежный шёпот прибрежной синевы, только самозабвенно вдохновляющие переплетения уюта переулков с лирикой парков и скверов, отвесных утёсов площадей с наивной прозой улиц и двориков.

Эх, забирает аж! И сразу в такие моменты вспоминается мой закадычный друг. Старина Питер.

– О! Да, да! Точно! – посыпалось со всех сторон одобрительное подбадривание моих неофитов.

– Вот-вот! Питер решает, – вторил я им, – ну, а кто-то, хотя это сейчас и не важно, сосёт, – вконец раззадорившись, выпалил я.

– Ох, Питер, конечно – нечто! Вот он точно авторитет неоспоримый, брутальный романтик. В такого не грех и влюбиться. Когда-то этот город безграничной свободы стал для меня дверью в настоящее. Не в плане момента времени, я имею ввиду, а безжалостной правды в смысле.

– Почему безжалостной, спросите вы? Так она обрушивается на вас всей тяжестью сразу. И хотя открывается только готовым её увидеть и понять, но одно дело понять. А вот принять и сделать частью своего мира гораздо сложнее.

– Слушайте! Ёлки зелёные, получается, Питер –мой ментальный дефлоратор! Ха, забавно. А я-то, дурак, думаю, откуда эта безответная любовь в этого проходимца. У него, сто процентов, таких как я тыщи или мильоны. Хотя нет, миллионов, конечно, не может быть, но от этого не легче. Ну да ладно, что-то я распалился не по делу. Давно ж это уже было. Сейчас-то у нас с ним совсем другие отношения, не иначе как крепкая мужская дружба.

– Но с изюминкой, – послышалось с верхней полки замечание, не лишённое ноток кокетства.

– Что есть, то есть! Дурашка. – Парировал я, непонятно зачем, решивши ввязаться в эту гомоэротическую дуэль. Потому как стреляться, если что, придётся явно не на пистолетах. Ну да Бог с ним. Слушайте.

Навеяло. Питера свободы дух. Доспехи из наволочек и одеял, конь местами ржавый, вороной пружинный кровати матрас. И честь будь ты добр в бою отстоять под натиском груды дырявых подух.

Там, за могучей ледяной рекой, незримый зодчий выковал из бессмертных душ пращуров наших мост всесильною своей рукой. И ходили люди, любовались им. Щупали, мяли, глаза вперяли, уста разевали, ушами хлопали, ногами топали. Да только никто понять не может: вроде мост есть, виден, осязаем, а пройти по нему – ни в какую. Так уж и этак пробовали. И на руках, и кубарем, и вприпрыжку. Всё одно. Оттого, не в силах совладать с чудом архитектурным, решили оклеймить его с досады. Пуще детей малых разобиделись. Всё потому как грамоте не обучены с пелёнок, не разумеют Божьих промыслов среди залётных мира домыслов. Ну и что, вы думаете, в итоге? Прошёлся по этому мосту хоть кто-нибудь? Тут всё просто. На самом деле, по нему много кто ходил, но только из числа грамоте обученных. А те, кто грамоты не разумеет, видеть ходоков не могли. В то время, как тем дела нет до невежд, их взоры на другое совсем устремлены. Вот и получается: для одних это пусть изящное, блистающее великолепием, но, в общем-то, просто сооружение, в то время как для других– связующий портал с безграничным и необъятным.

– Может, вы, конечно, спросите, при чём тут вообще Питер?

– Ну, хотелось бы, если честно узнать, –робко заметил самый смелый из слушателей.

– Пожалуй, на этот вопрос вам сможет дать достойный ответ наш любитель «сухофруктов», – нарочито вытягивая окончание фразы, решил я добить моего латентного дуэлянта на всякий случай. Пусть теперь вывозит как хочет, коли решил влезть со своими гомоостротами в мой гетеросексуальный рассказ, – а я пойду пока до гальюна добегу, с вашего позволения.

– Нужда, заставившая тебя покинуть своё место, отнюдь не была физиологической. – Прокручивал я фразу снова и снова у себя в голове, одновременно пытаясь взглядом прожечь дыру в стоп-кране, так манящем своей новизной идей в пустоте межвагонного тамбура. Тусклый свет от небольшой потолочной лампы, весь запутавшийся в клубах сигаретного дыма, выдыхал последние запоздалые мысли о непомерной ответственности за осуществление надежд. Ты думаешь, самое сложное – решиться дёрнуть стоп-кран? И всё, мол. После этого сразу же наступит долгожданное облегчение и тебе больше не придётся париться в этой чёртовой консервной банке, доверху набитой невеждами всех мастей? Ну, в общем-то, так и есть и данный факт неоспорим, с лихвою ускоряющий тягостные раздумья нерешительности. Но что дальше? А дальше –ты, получается, занимаешь место тех самых невежд, от которых так вдохновенно пытался сбежать. С единственной, но, правда, весьма весомой оговоркой – это уже другая реальность высшей меры. Со своими неизбежно отличающимися правилами и законами, точнее, их отсутствием скорее, на что твой неподготовленный разум, наверняка, не предложит достойных объяснений. И всё может закончиться, даже не начавшись. Так просто и незамысловато. Ведь нельзя туда, спасаясь бегством, прибывать, ввести тебя должна судьбы всевидящая пядь.

– Дяденька, чего это с вами? – донеслось откуда-то снизу, в то время как крохотная нежная ручка, обхватившая мою, тихонько её потряхивала, – А, дяденька?

– Откуда ж ты взялась здесь, красавица? –предшествовавшая этому вопросу почтенно долгая пауза с выкатившимися из орбит глазами явно свидетельствовала о его всеумоляющей риторичности.

Неисчерпаемая бездна в память о былых заслугах наматывала на кулак своей костлявой руки засаленную плёнку. А ты пока расслабься и расскажи, что так долго держал в себе этому милому ребёнку.

– Хлеще, чем Питер вставляет, пожалуй, только кислота, да и то лишь привезённая из него же. Он вскрывает и обволакивает, забирает и освобождает, влечёт и отдаётся, вяжет как хурма и оставляет сладостное послевкусие. Окрыляет и одёргивает, и чтобы он ни делал с тобой – делает это по-настоящему, со смачным шлепком по жопе и приговаривая: «Кто моя сучка?» Я никогда не забуду один момент, изменивший мой мир навсегда. Такое невероятное погружение в самое пекло мистерий. Так безжалостно и одновременно изящно надругаться над человеческим мозгом может только он. Тогда ещё наше знакомство было на уровне коллег по работе. Иногда по выходным опрокидывающих вместе по кружечке крафтового и цепляющих приезжих первокурсниц в баре. Небольшая прелюдия, чтобы прощупать почву. А готов ли парниша, не дристанёт ли в последнюю минуту. И потом–«Бам»! Получите, распишитесь. Вынос мозга – всем встать. Это было то самое невероятное и неправдоподобное, случающееся лишь с героями бестселлеров в толстом переплёте. С первых же минут нашей встречи с ним я принял загадочную неизбежность её особенности.

Жетончик от метро в обмен на посылку, переданную мной на вокзале совершенно незнакомому доселе человеку у выхода из метро – машина с таким же незнакомым, но настолько же доброжелательным человеком и белый саван из свежевыпавшего душистого снега, устилающего нам путь. Идеальная зима, какая бывает лишь в детских воспоминаниях. И дальше через заснеженные леса с картин наших художников прямиком к избушке, ну только что не на курьих ножках. Хотя в ней мы совершали путешествия однозначно в Тридевятое царство, как ни крути. Правда, если оценивать происходившее тогда более приземлённо, то я просто-напросто попал на двухдневный тренинг по холотропному дыханию в Ленинградской области. Но так как шёл я к этому не один год и тщательно готовился, занимаясь рефлексией, погружением в эзотерические учения и метафизические практики, то, по законам драматургии, всё сошлось здесь и сейчас. Образуя лично для меня некую пространственно-временную воронку, куда безвозвратно засосало меня прошлого. Ну и к этому с лихвой можно добавить неуёмную фантазию, запросто дорисовывающую всё до нужной кондиции.

– Тебе вообще интересно? – на всякий случай опомнился я, дабы адекватно оценить обстановку.

– Да, да. Очень, дяденька! – заверещала моя юная слушательница, всем видом излучая готовность слушать дальше.

– Вот не знаю, бывало ли такое у других, – нерешительно продолжил я своё повествование, – но, в принципе, не важно. Снился, значит, мне один и тот же сон. Раз, наверное, пять или шесть за год. Начало его было всегда разным, а вот заканчивался он по одному и тому же сценарию. Я появляюсь где-то на море, но в итоге это оказывается Питер, и у меня билет на поезд, на который я безбожно опаздываю. Я иду, потом уже бегу сломя голову, но тщетно. Поезд ушёл. Во всех смыслах. И, как водится по обычаю, сначала не выделяешь таким снам должного места у себя в голове. Когда он повторился раз в третий, естественно, стало, как минимум, интересно, что за фигня. С такой формулировкой именно. Ну а потом, раз на пятый-шестой, бесплодные догадки начинают донимать тебя, пока ты не сдаёшься, оставив неразгаданными задумки высших сфер. Пожевал, пожевал, короче, и выплюнул.

А потом ты идёшь такой от Петропавловской крепости после того самого холотропного дыхания с кристально отбелённым сознанием, выдержавшим погружение и в мир Прави, и в ледяную прорубь тут же у стен крепости в сторону, как вы думаете, чего?

– Вокзала!

– Правильно. Какая смышлёная девчушка. Тогда-то я всё и осознал. Я не опаздывал на поезд, а даже наоборот шёл вольготно, тщательно вымеряя шагами каждый метр «земли обетованной». Пленяющее чувство безмятежности волнами прокатывалось по всему телу. Тот человек, что пару дней назад прибыл в этот славный город, больше его никогда не покинет, безнадёжно затерявшись где-то в дремучих зарослях универсума. А уезжает сейчас совсем другое создание, надвигающейся золотой эры.

Испепеляющий, выжигающий опыт. Мне тогда было явлено универсальное знание о вселенной в виде простого понятного образа, правда, с одной меняющей всё деталью. Которая объясняет полноту вещей и идей в общем и на меня, в частности, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Что было до – стёрлось, сгорело в доли секунды. Все годы поисков и практик махом были вычеркнуты из памяти. Не осталось ничего, и оттого наступила самая настоящая ясность. То чувство, когда ты одновременно знаешь всё и не знаешь ничего.

– Так и что же это за картинка?

– Образ, ты имеешь в виду?

– Ну да, образ. Расскажи, что за образ!

– Ладно, попробую. Его проще преподнести в виде концепции выставки одной картины.

Представь, значит, себе небольшую комнату, наполовину перегороженную стеной чёрного цвета. А в центре стены на уровне глаз вмонтирована картина, задником к входящему и с единственным небольшим отверстием посередине. На картине изображён закат над морем, но только вместо огромного солнечного диска, уходящего наполовину за горизонт, – глаз. Человеческий или нет – не важно. Как символ. И вот ты подходишь к чёрной стене, приставляя свой глаз к той единственной дырочке и видишь всю эту картину, отражённую в стоящем с другой стороны стены напротив неё зеркале. И твой глаз в этот момент является зрачком глаза на картине. Как-то так получается. Понимаешь? Эй! Ты куда подевалась? Эээй!

Я стал вертеться по сторонам в надежде найти рациональное объяснение таинственному исчезновению моей собеседницы, но тщетно. Как сквозь землю. На всякий случай решил я посмотреть в соседнем вагоне, и когда взялся за ручку, оказалось, что дверь межвагонного отсека была приоткрыта. Но кромешная тьма, зиявшая на меня оттуда, достаточно резко охладила мой пыл дальнейших поисков. Что-то необъяснимо манящее и одновременно пугающее своей неизведанной натурой таилось за этой дверью.

Первой волны обморожение чувств сошло на нет за счёт безграничной фантазии скрывающейся за ней бездны. Лёгкое замешательство для придания остроты момента и радушно-гостеприимное таинства глубокое помешательство. Всё готово! Рука на ручке, правая нога наполовину скрыты в темноте неизведанного, увлекая за собой остальное тело моё и разум. А спонсор нашей трансляции – нахлынувшие воспоминания. Нахлынувшие воспоминания: погрузись в море грёз с головой. Щелчок, поворот – и солёный воздух резким порывом свежести обдаёт с головы до ног. Я до предела наполняю грудь им. Задерживаю дыхание, и вот теперь точно: приплыли.

Вы думаете, а нужно преодолеть это, скомкать и выбросить к чертям собачьим. Безучастные сиюминутные потуги ценою в грош. Там, за этой дверью – гораздо больше чем можно себе вообразить. Оно не делится, не определяется и не находит эквивалентов. Оно просто живёт своей жизнью, неукоснительно следуя непреложным канонам мироздания. В отличие от нас. Её не измерить, она сама есть мера. С ней только слиться безвозвратно следует, и баста! Да, кстати. Мне бы очень хотелось, чтобы это непременно была она.

Восхождение длиною в жизнь по времени, а по расстоянию всего каких-то четыре километра. Серпантин и южный склон. Этого не должно было быть в этой книге, но оно случилось само по себе, не спрашивая моего желания. Поэтому не обессудьте. Опять в моей руке бутылка воды «Пилигрим», за спиной рюкзак со всем необходимым и главная деталь –«Дон Кихот» Сервантеса, первый том. Облегающее солнце по пути, да и по сути. Мой путь лежит к его храму. А в голове вертится одна мысль: с тобой случается ровно то, что ты способен вообразить. Если, конечно, на пути тебе не встречаются люди в военной форме и с автоматами. Ты, значит, такой восходишь на гору в самую жару, изнемогая от жажды в виду отсутствия необходимого количества воды, попутно в голове своей облекая эти препятствия в мистические наряды для придания большей важности происходящему, и тут на тебе: «Здрасьте. Вы куда путь держите? Расстегните ваш рюкзак, пожалуйста». Ну, хотя бы воды дали, черти камуфлированные. Последний оплот сопротивления надвигающейся неминуемой реальности рухнул. Был взят в плен, и мне оставалось только, собрав осколки мечты в кулак, утолить жажду из рук военных. Потом, уже на обратном пути, я долго размышлял о таком повороте судьбы, о том, как было раньше здесь и как теперь, когда Крым стал «нашим». И кто эти «наши» тогда, если вооружённые люди охраняют священные места, являющиеся достоянием народа, от этого самого народа?

Всю дорогу меня не покидало ощущение потери им чего-то важного, чего-то настоящего. Как заниматься сексом в презервативе. Телодвижения такие же, но вокруг одни гандоны.

Глава 2.

Вернуться обратно в своё купе я решил ближе к отбою, когда переплетения бесконечного потока мыслей уже кажутся изрядно бессмысленными, медленно утопая в багровом зареве несбывшихся за день надежд. И от всего этого почему-то так легко и неизъяснимо приятно на душе. Немного подождав, пока все окончательно улягутся, я устроился поудобнее у окна и, подперев обеими руками голову, принялся растапливать горизонт взглядом. Чем дольше я всматривался вдаль, тем всё меньше и меньше оставалось во мне меня, и всё больше я наполнялся благоуханиями полевых трав, дарующих закатному небу свой спелый аромат после зноя отшумевшего дня. Перешёптыванием могучих сосен и дубов, чьи раскидистые кроны никогда и ни с чем не спутаешь. Бесконечной рябью берёзовых рощ, вещающих нам своей замысловатой расцветкой стволов в стиле азбуки Морзе какие-то трепетно-нетленные сказочные истины.

Уже скоро. Уже совсем скоро, – бормотал я себе под нос, – меня ждёт мой новый друг. Он, кстати, наполовину татарин, что для меня совсем в диковинку. Но всё с той же широченной и необъятной русской душой. Эх, жду не дождусь встречи!

*

Ребята, я влюбился! И это любовь с первого взгляда. Я никак не мог подумать, что так выйдет, но она попросту не оставила мне ни единого шанса на спасение. Всего пары минут, проведённых в ореоле её упоительных, чарующих черт хватило, чтобы навеки стать её рабом. Всего пары лёгких взглядов было достаточно для соединения с ней навсегда. Ещё никто так свободно и запросто не дарил надежду, не обещал мир во всём мире, не улыбался в ответ абсолютно незнакомому человеку. Как будто она знала, чего я хочу, была отражением моих самых сокровенных желаний и стремлений. Будто была застывшей во времени, так упорно искомой частью меня самого, беззаветно ждавшей моего возвращения. Видимо, от этого её лицо показалось мне совершенно знакомым, а ощущение постоянного дежавю всё возрастало с каждой минутой, проведённой вместе.

Её величественные пышные формы манили своей роскошью. Когда женщина умеет себя подать и делает это без малейшей нотки вульгарности, исключительно точно подчёркивая свои достоинства, то данный факт вызывает восхищение. Такой женщиной хочется обладать, дарить ей всего себя без остатка, неустанно клясться в любви, просить, нет, даже умолять убежать вместе на край света, в безрассудной и тщетной попытке оказаться тем самым избранным. После чего всенепременно получить кокетливый отказ, а после, предупреждая все бравадные истерики по этому поводу, разоблачить себя. И в миг оказывается она совсем иной – простой и лёгкой, совсем невесомой, парящей в моих мыслях над бесчисленными островками посреди бескрайней Волги. А я стою в оцепенении, не произнося и звука, боясь любым движением развеять эту сказочную дымку. Но она сама подходит и берёт меня за руку. И вот мы уже весело и беззаботно мчимся по песчаному берегу в сторону волн от проходящих мимо пароходов, которые в туже секунду поглощают нас с головой, смывая все предрассудки и страхи.

А мысли уже путаются, да и в груди пылает жар. К тебе взываю, Беатриче, душа моя, я принимаю щедрый дар из рук твоих под сенью храмов у стен Казанского кремля.

Ох, надо перевести дух, иначе эта женщина просто сведёт меня с ума своей идеальностью. Вы бы знали, сколько у неё великолепных нарядов: и традиционные русские в своём естественном пышном убранстве, и восточные, все расшитые множеством драгоценных и полудрагоценных камней, с бессчётным количеством деталей и узоров. От которых поначалу аж рябит в глазах, но от этого не менее прекрасных. А какие у неё роскошные заграничные платья! Просто произведения искусства. Тут и куртуазные французские наряды для выхода в свет, и более строгие, элегантные вещицы от немецких мастеров. Но все эти украшения смотрелись бы блёкло и простовато, если бы не утончённый, словно вылепленный греческими скульпторами богоподобный стан их владелицы. Ну, и как всем давно уже известно, настоящая красота исходит всегда изнутри, сияя через кожу, мысли и время. И ни за какими формами или нарядами не спрятать от пытливого ока её отсутствие. На пустом месте она взяться никак не может. Отчего моя новая знакомая молниеносно становится в тысячу раз привлекательней, а любовь к ней – в миллионы раз крепче алмаза. И каждый глоток этой любви теперь опьяняет и дурманит всё сильнее, не оставляя шанса на скорейшее исцеление от неё похмельем. Только долгий, долгий запой.

Вы, конечно же, захотите узнать, если ли тому реальные, достаточно объективные причины, кроме жгущего желания моего быть ею очарованным. А я вам без малейшего раздумья отвечу: конечно же, да! Ведь ваш скептицизм основан лишь на отсутствии подобного рода встреч и переживаний. На невозможности выбраться из вашей скорлупы, из ваших панцирей на свет Божий, где творится настоящая жизнь, где она неотделима от чувств и событий, от встреч горящих свободой глаз, искренних улыбок, таких же чистых, как родник в глухой тайге. Там и понятие любви абсолютно другое. Оно не сковывает, а лишь окрыляет, не просит, а лишь дарит, всегда с распростёртыми руками бежит тебе навстречу, принося с собой лишь благие вести. Такая вот история. Такой водоворот страстей. Но продолжим.

И вот, составляя вместе эти разноцветные, многогранные кусочки мозаики образов и чувств, перед нами предстаёт одухотворённая картина одного удивительного уголка России, имя которому Казань. Восторженно-живописный, игривый и непредсказуемый в своём многообразии город, в который просто невозможно не влюбиться. Он открывает в тебе доселе неуловимые черты, откупоривает душу ото сна, разливая по всему телу твоему новый порядок эмпатии, сопричастности всему. Внешнему миру, в его неуёмном желании стать частью тебя, и внутренним союзам на грани перехода в открытый космос подсознания. Кажется, тут есть всё! И манящая сквозь столетия глубина восприятия жизни. Благодаря, конечно, восточным корням. И духовное начало, постоянно подкрепляемое неиссякаемыми источниками силы земли. Ну а красота здешних мест просто неоспорима, отчего только она и может служить огранкой столь дивных сестерций, соединяя их воедино. Будто вплетённые в длиннющую русскую косу самые изысканные восточные украшения.

В какой-то момент я даже поймал себя на мысли:«А стоит ли двигаться дальше? Стоит ли искать ещё, копать глубже? Не здесь ли находится та самая золотая середина, священный Грааль, или как там называют самые сокровенные для человека вещи?». Непреодолимо тянуло остаться, навсегда остаться в этой безмятежной гавани обретённого счастья. Всё как-то неожиданно сходилось в одной точке и ждало лишь моего непоколебимого решения. Особенно хорошо ложившегося на багровеющий сквозь густые облака закат над Волгой. Навьюченный увесистой поклажей, я шёл в сторону вокзала с непримиримым грузом внутри. Довериться своим чувствам или внутреннему голосу, который зовёт меня куда-то дальше, где уже точно не будет всего этого самообмана и недосказанности, что так беспечно выливаю я на белоснежные, ни в чём не повинные страницы? Простите меня. Я не был абсолютно честен с вами, да и с самим собой. Всё вышеописанное является, однако, правдой, но правдой из уст действительно влюблённого человека. Попросту, безо всяких высших смыслов, искренне по-человечески влюблённому. И, как показывает горький опыт, а опыт другим, почему-то, не бывает, шарм наутро рассеивается, и ты просыпаешься в похмельном бреду где-то на последнем этаже паршивой гостишки, что на окраине города. – Пытался я уговорить сам себя. –Рядом мадемуазель, так щедро и самозабвенно которую ты ещё вчера носил на руках и прилюдно боготворил, а теперь только и думаешь, как бы побыстрей смыться отсюда. И забыть всё, забыть, стереть навсегда из памяти этот полночный бред. Так я и шёл, погружённый в сумрак раздумий, когда уже показалась финишная прямая. Мне оставалось только найти свой вагон, находившийся где-то на другом конце перрона. Я лавировал среди привокзальной публики, пробираясь всё дальше и дальше, пока взгляд мой судорожно цеплялся за любую мелочь в попытке выцедить из неё хоть мало-мальский знак свыше, символ, поворот судьбы. И знаете, что? В таких случаях я всегда подбрасываю монетку, о чём сейчас же вспомнил. Помогает безотказно и безотлагательно. Вся мощь проведения на нескольких квадратных сантиметрах обычного металла. Хоп! Несколько оборотов в воздухе. Шлёп. Поворот. И я еду дальше.

**

А дальше контрастный душ по законам жанра. Озноб, мандраж. Всё резко становится более чем реальным, с эффектом квантовых точек и отбитых почек. Оторвав своё внимание от тщательного запихивания в потаённые недра кошелька добросовестного моего оракула номиналом десять рублей, я поднял голову, чтобы гордо встретить предзнаменованное. И, блин, на те. Вы, нахрен, серьёзно? – чуть ли не в голос вырвалось у меня от увиденного.Монументальная картина прожигала бездонную дыру на месте моих глаз. Четыре одинокого лысых человека, в почти одинаковых шортах и абсолютно одинаковых носках под, внимание, исключительно разными шлепанцами величественно восседали на кортах возле моего вагона. И, Господи прости, конечно же щёлкали семечки. Всадники, бляха-муха, апокалипсиса. А повернуть уже нельзя: выбор сделан. К тому же их ясные очи, что осматривали теперь меня с ног до головы, буквально горели ненавистью к любого рода ссыкунам и дезертирам. Дать повод им усомниться в твёрдости моих намерений неминуемо бы вело к долгому разговору в тамбуре вагона, предварённому ненавязчивой просьбой закурить. И не важно было бы, курю я или нет, за здоровый образ жизни выступаю или просто западло мне с ними постоять, и всё в таком духе. Ну и как результат – перевод части моего личного имущества в их кооперативную собственность. И так бы и было, если с детства я не усвоил одну простую истину. Проходя мимо своры дворовых собак, нужно смотреть им прямо в глаза с выражением абсолютной уверенности и непоколебимости. Одного этого взгляда всегда более чем достаточно, чтобы утихомирить их, пресекая любые дальнейшие поползновения. Срабатывает на ура. А потому я беспрепятственно проследовал до своего места, мысленно наслаждаясь очередной победой Давида на Голиафами. И все мы счастливо отчалили.

Прошло всего каких-то полчаса, как мы тронулись навстречу восходящему солнцу, когда послышались первые позывные надвигающейся алкогольной лихорадки. Эпицентром которой, естественно, был тот самый бравый квинтет, обосновавшийся в паре купе от меня. Всё происходило по законам жанра, без особых изысков и отклонений от заданной темы. Через какое-то время, набрав критическую массу, лихорадка начала постепенно захватывать прилегающую территорию. Один из её участников, который, судя по всему, был у них запевалой, настойчиво выявлял у окружающих наличие табачной продукции. Запретить ему курить в поезде, а тем более взять с него за это штраф, я так понимаю, никто бы не осмелился. Двое других громко спорили о чём-то. Из обрывков их фраз я понял лишь, что они вахтовые рабочие, едут под Тагил вроде, и что все их сотоварищи либо умерли от передоза, либо находятся на грани этого. Но одна фраза, подслушанная мной, когда я проходил мимо них, обременённый желанием разжиться кипятком, просто повергла меня в шок. А вызванный от её осознания когнитивный диссонанс привёл к немедленному разрыву шаблона в отношении этих субъектов.

–Я сидел на героине, – объяснял один из споривших, – но слез с него, потому что понял, как много людей погибло из-за этой дряни. А из-за христианской веры людей погибло в тысячи раз больше, поэтому её на вкус я даже пробовать никогда не стану, и точка.

Такой вот получился уменя чай с неразберихой, с привкусом глубокого разочарования. Не разочарования в чём-то конкретном, а просто большой глоток горькой правды в той форме, убедительность которой не оставляет и малейшего сомнения. После чего мне сразу же захотелось снова добавлять в чай сахар, очень много, много сахара. Ну а пока я размышлял над обретённым прозрением, чудотворное действие алкоголя довело оппонентов спора до братания и обоюдных признаний в любви. А главного их заводилу, так и не сумевшего вытрясти из «временных сокамерников» признания вины в укрывательстве сигарет, до блаженного сна в позе сидя. Вот тут-то и вышел на арену единственный непьющий этой четвёрки, самый старый на вид из них. Его глаза настойчиво искали оппонента для излития прорывающего наружу монолога, ввиду явного пренебрежения его дружками просьбами выслушать его. Они уже в который раз отмахивались от него как от назойливой мухи, делая его тщетные попытки заполучить их внимание всё более жалкими. Наблюдая из своей засады за этим действом, я вспомнил, как в детстве мы также глумились и подтрунивали над подобными типами в нашей компании. С какой бестактностью и прозорливостью, присущей только лишь детям, надругались мы над их внутренним миром. Эти воспоминания резким толчком породили во мне жгучий порыв сиюминутного искупления вины, отдавшись в руки этого неудачника. Но когда я обратил на него взгляд, чтобы встретиться с ним глазами, то увидел уже захваченного им в плен одного из зазевавшихся пассажиров, сидящих между нами.

– Вот же счастливчик, – с наплывающей улыбкой провозгласил я в сердцах. – Теперь можно будет послушать выплёскивающуюся на него интереснейшую историю, которая непременно будет поведана во всех подробностях этому простаку. А главное, будучи в безопасности от необходимости притворного сопричастности и сопереживания. И вот он начал.

– Есть у меня один друг из числа таких, которым вера не позволяет жить честно. Вскормленный на благодатной почве беспредела девяностых. Но с замашками Робина Гуда, ибо душа русская не позволяет творить бесчинства в угоду лишь одной наживе. Особенно явно его характеризует один случай, произошедший с ним в магазине дорогой одежды, куда он по ошибке забрёл в пору выхода из внеочередного флибустьерского пике. Он, как и любой авторитетный вор, считал категорически неприемлемым жить на широкую ногу с необоснованным излишком. Хотя, по совести сказать, он и к самим ворам так же относился, как к дорогой одежде. Ну так вот, он забрёл, значит, в этот магазин, начал разглядывать здешние прикиды, и тут, на свою беду, продавщица возьми, да и обратись к нему с надменной речью в стиле «Вы, наверное, заблудились, сэр. Мешки для картошки в соседнем магазине». На что тот, совершенно не отреагировав, просто молча вышел. Но, уходя, весьма тщательно оглядел сей магазинчик. Ну а ночью, без раздумий, подломил его и вынес к хренам всё, что было внутри. Просто и незатейливо.

Вот такой человек он был в пору пика своей деятельности. Но самое интересное кроется в другой истории, приведшей его на этот путь. И я вам сейчас её расскажу. Обожаю её! Ну, готовьтесь. Так вот, на дворе те самые девяностые, середина где-то, провинциальный город, в сердцах холод, в умах голод.

Сразу было видно: рассказчик с неподдельным восторгом, даже самозабвенно упивался каждым словом этой истории, хоть рассказывал её, видимо, раз в сотый. И даже его незатейливый ум уже огранил и отполировал её до ослепительного блеска поэзии. Единственное, что омрачало чуткий мой слух – наличие ноток скорби по годам, прожитым впустую. Совершенно явно мне стало, что в жизни рассказчика самое эпохальное событие – вот этот рассказ о жизни своего друга, которую он там упорно выжимал до капли, ради наслаждения его исцеляющим душу нектаром.

– Вам не интересно? – обратился он почему-то именно ко мне, –вы куда-то выпали, такое ощущение.

– Нет, нет, – на автомате выпалил я, не ожидая такого подвоха, – я весь внимание, продолжайте. – И он тут же, не раздумывая, воспользовался моим советом.

– Значит, работал мой друг в ту заветренную пору на одном из многочисленных загнивающих предприятий советской эпохи, производившем уже не по велению партии, а, скорее, по инерции носки и чулки для граждан нашей необъятной страны. Денег за свой официальный труд, естественно, давно уже никто не получал, зарплата вместо этого выдавалась сотрудникам, так сказать, продукцией. А точнее, руководство просто закрывало глаза на бесконтрольное воровство на производстве. Носки выносились ежедневно всеми в неограниченном количестве. Загоняли их тут же, рядом, на местном рынке по дармовым ценам. Кто-то распространял их просто по соседям, а кто-то даже умудрялся сбывать оптом в другие города. В общем, голь на выдумки хитра– главный девиз тех лет, как ни крути. Ну, соответственно, и друг мой не был исключением: тащил с удовольствием продукцию лёгкой промышленности. Не отставал, так сказать, от коллектива. А ещё он, кроме прочего, очень любил животных и постоянно подкармливал одну дворнягу у себя во дворе, которая, в свою очередь, была ему крайне преданна. Встречала его, когда он шёл с работы, и провожала на работу иногда.

– И вот однажды,– видимо, переходя к кульминации повествования, заёрзал на месте рассказчик, – после очередного удачно проведённого «похищения века»мой друг обмывал его со своими товарищами, ну а верный пёс, естественно, крутился где-то рядом. Одним словом, пазл сложился. Приличное подпитие, кураж от сопутствующей удачи и её безнаказанности, помноженные на любовь к своей псине зародили в его мозгу оригинальную и отменную, как ему тогда казалось, идею. Воплотить в жизнь которую он тотчас же решился, подозвав животное к себе. Короче говоря, толи в шутку, толи от сердобольности, так как на дворе был октябрь, он облачил пса в носки, оставшиеся у него в карманах. Ну и, как полагается по законам жанра, напрочь забыл про это на утро, как ни в чём не бывало пойдя на работу. А верный друг его как обычно последовал за ним. Мучавшее похмелье занимало его в тот момент полностью, отчего на собаку, плетущуюся за ним в носках, он никакого внимания не обратил, пока они не приблизились к месту его работы. Поднялся просто истерический гогот при виде этой парочки. Чуть ли не все сотрудники и некоторые случайные прохожие стали невинными свидетелями такого вот паноптикума. Для маленького городка это даже посерьёзней второго пришествия, я вам доложу. Естественно, тут же об этом инциденте узнало всё руководство завода, и в связи с молниеносной и повсеместной оглаской данного факта приняло решение выгнать взашей моего дружочка. Ну и сами понимаете: после такого случая ему просто больше ничего и не оставалось как податься воровать. На работу никуда больше его не приняли бы, в этом городе уж точно. Вот такие пироги. Такая вот ирония судьбы, – подытожил рассказчик, выдерживая преднамеренно театральную паузу, выкладывая её словно вишенку на торт.

А ведь и правда, рассказ оказался на редкость занимательным, вызвав кучу споров среди случайной публики. С таким не стыдно и к Малахову податься. И если бы не наплывающая пелена дремоты, я, пожалуй, тоже пустился в эпицентр этого словесного хоровода, что уже вовсю набирал обороты. Но лишь смог глубоким вздохом резюмировать отчаянное в своей безысходности наше недалёкое прошлое. А довольный своим литературным триумфом автор горделиво восседал на своём месте, жадно впитывая кипевшие вокруг него страсти. «Выжать всё до капли, пока представилась возможность», прочёл я напоследок в его обезумевших от счастья глазах.

Екатеринбург.

Валясь с ног от приятной усталости бушевавшего разноцветными эмоциями дня, от пестроты ощущений и нескончаемого потока прообразов спасался я в чреве очередного железного монстра. Который бесцеремонно подкарауливал своих жертв прямо на центральной площади города, лениво распластавшись во всю свою необъятную длину, и мирно посапывал. Его грубые очертания уже почти полностью поглотила мгла, и только тусклый свет от одинокой, но чрезвычайно изящной лампы, вывешенной над входом в вокзал, не давал ему полностью скрыться во мраке ночи. Ещё раз вытащив свой билет из заднего кармана джинсов, я перепроверил номер моего вагона, хотя точно помнил, что сам же выбирал пятый – моё счастливое число. И пока я плёлся до него, весь в предвкушении скорого приложения уставших чресел на нижнюю боковушечку, краем глаза зацепил истошно фотографирующую всё подряд девушку возле соседнего вагона. Но безучастно проследовал дальше, поглощённый своими мыслями. И только когда уселся на полагаемое место и выпустил, как говорится, вожжи, вновь предстала она перед моим взглядом. Из теперешнего положения действия этой особы стали приобретать выраженно отчаянный характер, нежели просто попытка занять себя чем-то до отправления поезда, как могло показаться беглой мысли. Это, несомненно, завораживало и вызывало неподдельный интерес. Позабыв теперь обо всём, я с упоением первооткрывателя наблюдал за ней из своей импровизированной засады. А она уже тем временем собрала вокруг себя толпу зевак из числа пассажиров и привокзальных рабочих, которых охотно запечатлевала в разных позах и количествах. Чему последние были несказанно рады и с воодушевлением детства бросались на поиски новых форм и комбинаций для фотографий. Постепенно смех и гам заполнили весь перрон, вытеснив своей бесшабашной массой серость ночи, соскользнувшую со своего пьедестала, когда уже, казалось, всё было решено. Я было даже подумал броситься в объятия этого импровизированного праздника, позабыв об усталости и прилегающих к ней метаморфозах. Видимо, имела место ошибка, – размышлял я, – в первых своих умозаключениях насчёт неё. Так задорно и опьяняюще дарит она окружающим свою улыбку и так искренне радуется каждому страждущему, полностью отдаваясь их фотографированию. Да, наверное, я поспешил с выводами. И только было сорвался с места к выходу, как стремительно приближающийся резкий голос проводника отчеканил: «Провожающие вышли? Отправляемся!» А хоровод за окном, чьим участником мне, видимо, не суждено уже было стать, начал судорожно разбегаться по своим местам, оставив девушку с фотоаппаратом совсем одну под лучами той самой чрезвычайно изящной лампы. Бронзовый свет от которой делал её и без того длинные ярко-рыжие волосы просто буквально пылающими огнём. Вот так, совершенно без спроса, стала она героиней моего романа. Так искромётно и неоднозначно ворвавшись в размеренную, отутюженную придорожную прелюдию из чистого золота, смеха, с настежь распахнутой душой и умоляюще большими глазами, что теперь смотрели на меня в непредсказуемом безмолвии полуоткрытого рта. Она наверняка догадалась, поняла мою заворожённость и сопричастность к своему подвешенному положению. А я отвечал ей непроницаемым взглядом стороннего наблюдателя, изо всех сил тщательно стараясь не выказать даже малейшей доли сочувствия или одобрения. Ведь и я, и она точно понимали, что даже этого хватило бы для прекращения мучений бессмертной некогда души. Тем временем поезд тронулся. «Как же это?» – не верил я своим глазам, ведь был абсолютно убеждён, что она тоже пассажир, что нам с ней по пути и есть ещё время и возможность, но она просто стояла и махала мне вслед с неподдельной детской улыбкой всему миру настежь. Невероятно, просто невероятно.

Это потом уже я выяснил у покидающих родные края аборигенов, из какого теста была слеплена эта неизъяснимая картина, с вывернутой наизнанку правдой и безвинно оправданной наспех моралью безвременно осенним этим днём. Как оказалось, эта прекрасная кареглазая особа по имени Екатерина входила некогда в плеяду самых модных и востребованных местных свадебных фотографов. Со своей неповторимой любовью к своему делу и тем людям, что попадали в объектив её камеры. Непомерная ответственность за людские судьбы и качество фотографий ложатся на плечи таких персонажей. Сдвинутые напрочь сроки, бесконечные гигабайты отснятого человеческого материала, миллионы отретушированных прыщей. И всё это как снежный ком поглощает и поглощает, пока не остаются торчать лишь пятки. Очень похоже на игру с самим собой в те самые пресловутые прятки. А потом мольбы заказчиков войти в положение, нелепые или резкие их телодвижения на фоне угроз по изъятию капиталовложения. Ну, и дальше по схеме. Выше руки, шире плечи, толще морда, проще речи. Споры, разногласия и другая катавасия. Задумка, пожалуй, была и прекрасная. Чистая добрая вечная – быть немножечко к ним человечней. Но в подтверждении законов неписаных закончился мысли полёт прозаически. Дошло до того, что одни из родственников молодожёнов, недавно сыгравших свадьбу, решились на отчаянные, как бы не сказать больше, меры по заполучению готовых фотографий. Зная, что ждать их придётся месяцев семь или восемь, они не побрезговали объявить свою родню погибшими в автокатастрофе, пока те откисали в своём свадебном путешествии, чтобы выпросить ту самую рыжеволосую особу как можно скорей выдать им готовые снимки. Мол, к похоронам сделать слайд-шоу, мол, последние жизни их моменты счастья увидеть мгновения. Ну, и естественно, она с троекратным усилием взялась за работу, ответ безутешной родне огласив свой:«Всё сделаю в срок я, и с вас, уж поверьте ни цента, ни пенни, ни евро взять не имею морального права теперь я». Позабыв про все остальные заботы, впав в полнейшее забвение от сопричастности к горю свалившемуся, несколько суток провела она за оплакиванием невинно убиенных под толстым слоем партитуры, тонировки и масок, чьи лица что отныне скрывают. После чего в прекрасном обличии был передан диск безутешной семье их. А те, в свою очередь, не поскупились на вздохи притворные и ахи не менее лживые, лишь благодарность выразив искренне так быстро и добро свершённому делу. На том и разошлись. Но только история этим не кончилась, ко всеобщему горю. По прошествии недели со времени выполнения этого злополучного заказа ничего не подозревавшие о проделках своих родственников молодожёны в действительности попадают в аварию. Да такую трагичную, нелепую и ужасную, сгорая дотла в автомобиле, из которого не смогли выбраться при столкновении с неизбежностью.

Шок, самый настоящий шок и агонию безысходности пережили все, кто был в курсе предыстории. Приговорить свою родню к такой драматичной кончине – крест, который нести мало кто смог бы дальше по жизни. Собственно, одна из соучастниц, их тётка, чья непомерная инициативность и послужила катализатором вышеупомянутых событий, покончила впоследствии жизнь самоубийством. Дожили, господа!

– М-да, – подытожил было я повествование, прервав, как оказалось, финальную часть.

– Ну, а девушка, что делала фотографии, – подводя к сути рассказа, заканчивал свой монолог мой попутчик, – вот теперь только тем и живёт, что постоянно фотографирует в разных местах всё новых и новых людей, как мантру какую-то считая это. Многие думают, будто она тронулась умом, некоторые жалеют её, другим попросту безразлично. Но один факт говорит уже о многом: если теперь делает она это на вокзале…

– Значит, в городе незанятых людей больше не осталось. – Резюмировал я.

Долго, однако, и тщетно силился я уместить эту историю в своей кишащей мыслями голове. А мои попутчики, подливавшие своими досужими рассуждениями масла в огонь, ещё больше уводили меня от возможности растопить эти вековые льды. Вековые льды чистейшей человеческой доброты в моём сердце. Языки без костей – тела без людей, чёрт бы их побрал. Вновь ожившая острота истории этой девушки бесцеремонными выкриками заполнила рты окружающих. И в этом нарастающем гаме методично, слово за словом, сжигалась та добродетель, которую они силились обличить в разноцветные, пёстрые наряды своих сермяжных истин. Я же, в свою очередь, безусловно понимая бесплодность любых попыток уличить их в содеянном, тщательно ввинтил наушники себе в уши и на глубоком выдохе нажал ‘play’. Музыка заполнила пространство, изменив его до неузнаваемости. И хотя при обычных обстоятельствах я всегда ратовал за объединяющую силу музыки, за её космогонические свойства слияния всего живого во вселенной, тут же был вынужден при помощи неё отделить, так сказать, зёрна от плевел. Как бы грубо или высокомерно это ни звучало. Ну и, как водится в подобных ситуациях с зашкаливающим градусом фатализма, слова припева песни, что врезались сейчас мне в мозг, были:

Слепым лишь солнце светит,

К безногим храм идёт

И только кто при смерти

Всё знает наперёд!

Блаженство здесь и сейчас. Всепоглощающее. В том высшем смысле отсечения всего лишнего, открытия духовных истин. Когда вселенная направляет тебя, намекая на выбранный тобой праведный путь. Одно лишь всегда мешало мне в такие моменты полностью раствориться и насладиться происходящим –неуёмное желание делиться всем этим. Этим затерянным миром наших грёз. Наших! Именно наших. Это же не просто выдумка одного или нескольких иноходцев с расширенным спектром восприятия. Это общечеловеческое достояние, такое же естественное и необходимое, как воздух! Но, как и всё, натыкающее на постоянное сопротивление, желание данное тоже со временем притупилось. Изредка отголосками былых порывов, рождая в сердце моем ещё, конечно, жалость, отныне кратковременную и не более чем заурядную. Собственно, от чего я без колебаний прибавил громкости на плеере, подложив остатки сострадания под подушку. И сон поглотил меня.

***

Утро сковало наш состав холодным рассветом, вот-вот готовым отдаться в плен свинцовому от туч небу. Беспрерывная череда болот и топей плавно переходила в редкие берёзовые леса ближе к горизонту. Картина на первый взгляд вырисовывалась довольно удручающая, особенно спросонья. Но через некоторое время на этом фоне стали проступать заиндевевшие во времени деревянные постройки – дома, церкви, изгороди. Цвет дерева которых от старости и постоянной влаги стал пепельно-чёрным. Казалось, будто я даже чуял этот запах сырости, будто от них пахло глубиной застывшего времени и какой-то особой чистотой. Этакой законсервированной на века благостью, нетронутой грязной рукой цивилизации. Одухотворённой печалью по давно истекшим часам некогда бурлившей в них праведной жизни простого человека. Смотря на этот умиротворяющий, почти сказочный пейзаж за окном, я незамедлительно захотел прильнуть к нему всем телом и душой и раствориться в нём навеки. Он был таким трепетным и родным, цепляющим такие струны души, о существовании которых я до этого момента и не ведал, исцеляющим прошлое и не требующим будущего. Я ненасытно пялился в окно, покуда будоражащие мою душу картины не начали насильственно скрещиваться с инородными фрагментами привычной реальности. Близилась новая запланированная встреча. Мои мысли потихоньку вернулись к минувшим событиям, к пьяному дебошу и рассказу незнакомца, к той девушке с перрона и к беспощадным надругательствам над её историей. Какое-то заочное грехопадение, избежать которого можно, лишь остановив время. Как это сделали недавно ускользнувшие от моего взора дома, церкви и заборы. Их законсервировала сама природа, сделав неотъемлемой своей частью в назидание потомкам. Чтобы те имели возможность узреть воочию, попробовать на вкус первозданные, простые истины длиною в жизнь. Мы подъезжали к Тюмени.

В гости к угрюмому, бывалому такому Викингу, совершающему свои бесчисленные плавания по обильно покрытой потом рыхлой земле. Такой опасный в своей решительной непостижимости, с небритой шеей и туберкулёзной одышкой. Он мог бы плавать где угодно, бороздить невиданное и неслыханное, но вместо этого скован, навеки скован мраком человеческого сознания. И никто ему не указ. Тихий шёпот бури – пролог. Сюжет и эпилог. Переступил через черту. Оббил с ботинок грязь. Встречай, родной порог. Всё как в забытье. Сразу понять невозможно, остаётся только ждать послевкусия, не требуя добавки, под звон бесчисленных колоколов по обеим берегам Туры. Такое ощущение было, знаете, когда встречаешь случайно старого друга, с которым вместе росли в одном дворе, ходили в один детский сад, потом в школу. Пробовали вместе первый раз курить, а потом и пить, в первую приставку играли вместе. Влюблялись в одну и ту же девчонку из параллельного класса. Вместе отхватывали пиздюлей в соседнем районе, после чего всей гурьбой ходили наказывать обидчиков. Жевали гудрон, в конце концов, тоже вместе. Ну, а потом школа закончилась и вас раскидало по стране. Пятнадцать лет вы были неразлучны, блин, затем двадцать лет ни слухом ни духом. И вот на тебе. Случайная встреча. Зачем? Вроде ещё тот же человек перед тобой, в чертах и повадках прослеживается ещё связь с образом, запечатлённым навеки в памяти. Мгновенно вспыхивают воспоминания детства, яркие, прекрасные и чистые. Я тяну к ним руки, но тут же понимаю – самообман. Передо мной-то уже другой, совсем не знакомый теперь пассажир. Хочется, очень хочется верить ему и предаться сладостным воспоминаниям, но душу разрывает наличие неопровержимых улик. Взгляд из-подо лба, глоток и пауза. Тупик. А ведь и ядля него теперь такой же незнакомец. Мы разминулись когда-то давным-давно, и отныне пути наши могут быть лишь параллельными. У каждого уже свой мир, со своими ценностями и нормами, укладом и перспективами. И дело не в том, чей лучше или правильней, а просто понимаешь теперь, что расстояния могут измеряться не только километрами, но и годами. Поэтому крепкое мужское рукопожатие без наигранного даже обмена телефонными номерами и непоколебимая походка в сторону вокзала как итог непродолжительной встречи. Где-то в этих местах оставлен наконец груз, так долго копившийся. Камень, приросший на душе, о существовании которого узнал я лишь сейчас. Вот как-то так. Походка сразу стала легче, мысли рассеялись. Я шёл, просто шёл. Не куда-то или откуда-то, без цели. Полный штиль. Ясность и простота момента, обезоруживающие моё сознание, которое охотно сдалось на милость победителям. Баки слиты, резервуары души пусты. Вымыты и вычищены. Ведь впредь наполнять их предстоит исключительно тщательно отобранным концентратом из чувств и мыслей. Без всякого пафоса от осознания значимости момента, без драматизации, без вида привокзальной площади, в конце концов, к которой я так неукоснительно приближался. Она становилась всё ближе и ближе, а мой мутный взгляд беспорядочно блуждал по её периметру, пока не наткнулся на часы, возвышавшиеся над ней и привлёкшие моё внимание, отчего я сразу же вернулся в реальность. Оказалось, время жило по своим законам и ему, видимо, было наплевать на мои внутренние перипетии, на мою маленькую прихоть. До отправления оставалось всего полчаса, а сентиментальных прощаний, как выяснилось, я терпеть не могу. Немного покрутил, повертел и оп-ля! Кубик собран, а пластырь оторван. Номер вагона известен. Теперь только осталось присесть на дорожку, потом книжку под мышку, ступню на подножку, глазом коснуться неба краёв и прокричать что есть сил: «Будь здоров!»

Столица.

– Да она уже разрослась до Кали-юги! – выдернул меня чей-то возглас из живописнейших полей и лугов, обрамлённых извилистой рекой, на берегу которой в тени раскидистых осин и тополей отдыхали после ударной работы косари бессмертной Анны Карениной. Вскользь выхваченная из контекста фраза эта привела меня в полнейший ступор. Кто хоть мог разрастись до Кали-юги? Да ещё из уст человека, количество зубов которого с возрастом, видимо, уменьшалось в обратно пропорциональной зависимости от площади его «роскошных» усов. Что за вестник перемен, и откуда его чудесная рапсодия? Я отложил книгу и придвинулся поближе в безутешной попытке подслушать дальнейший ход мыслей моего таинственного попутчика, сидящего от меня напротив через купе. Но никак не мог расшифровать, к чему была сказана взбудоражившая моё воображение фраза. Его почти беззубый рот вкупе с приличным расстояние до него не давали теперь шанса разобрать хоть что-то мало-мальски членораздельное. В связи с чем я решился на штурм этой цитадели неизведанной народной мудрости.

– Простите, – подойдя поближе, обратился я к нему. Ну, и, согласно общепринятым нормам, чуточку помялся и полебезил перед тем, как перейти к сути. –Краем уха я услышал ваш разговор, – и, повернувшись, чтобы увидеть всех его участников, скрывавшихся до этого времени от моего взгляда за перегородкой между купе, начал свою прелюдию. Сразу же воцарилось молчание, все замерли в ожидании моих дальнейших слов, подтягивая головы поближе. – Мне послышалось, вы говорили что-то о Кали-юге, точнее, как что-то разрослось до неё. Верно?

И в ту же секунду понял по лицам собравшихся, в какой просак попал.

– Какая ещё Кали-юга? Что это вообще такое? – с недоумением ребёнка, но раздражительностью старика возмущался ответчик.

– Ну, вы говорили,«Она уже разрослась до Кали-юги», – настаивал я в неиссякаемом желании добиться правды.

– А! Вот ты про что. Я говорил, до Калуги. Москва разрослась до Калуги, – и тут всех очевидцев нашей дискуссии охватил приступ смеха от свалившегося на них случайно каламбура. Похоже, правда, они абсолютно не понимали глубины иронии. Они просто беззаботно радовались как дети причудливой игре слов, ненадолго скрасивших их праздное пребывание до точки следования. Я же откланялся, немножко замешкавшись, с натянутой улыбкой, чтобы не выдавать себя и не портить импровизированный юмористический концерт. И когда шёл обратно к своему месту, одинокий возглас провожал меня: «Кали-Юга! Ага. Надо же такое придумать. Забавный парень».

Вернувшись, я раз за разом стал прокручивать в голове сгенерированную общими усилиями фразу:«Москва разрослась до Кали-юги». Шикарно. Прекрасный образец проникающих в нашу жизнь символов времени, так просто и наивно выкристаллизованный из нафталиновых истин. В подтверждение верности которой в памяти моей сразу же всплыла история одного моего приятеля –кутюрье местного разлива. Пашка-модельер, как мы его называли. И произошла она, кстати, даже не в самой столице нашей необъятной, а в том городе, из числа которых эта ненасытная гидра забирает лучших ради удовлетворения своих непомерных аппетитов. Маня шансом осуществления их заветных мечт и чаяний. Это такие прибрежные к ней городки вроде Курска, Брянска, Орла, Калуги. До них она давно простёрла своё влияние в виду близости, ну, и отсутствия, конечно, альтернатив. Так вот, в одном таком городе, а точнее в Орле, на чьём будущем по воле судьбы или же высокопоставленных чиновников, точно не разберёшь, был поставлен крест. Но который, зачем-то, ещё нёс гордый статус третьей литературной столицы России. И, как в любом месте, мало-мальски имеющем доступ к благам цивилизации наподобие телевидения и интернета, там существовала своя плеяда выдающихся, по их собственному мнению, личностей, именующих себя не иначе как богема. Или, как над ними любили шутить непризнающие их статуса местные маргиналы, боґэма.

Несложно, думаю, теперь догадаться о происхождении человека, описать историю которого я собираюсь. Отец у этого дружка моего был толи деканом, толи ректором одного из опорных местных вузов, мать тоже не ниже рангом, только в другом, не менее опорном. А его пристроили они возглавлять кафедру, естественно, дизайна одежды, да звание кандидата наук по случаю состряпали. В общем, жил наш герой припеваючи. Горя не знал, ел да пил вдоволь. Машины, шмотки куплял каки хотел. С девками излишествовал. Так и дожил до третьего десятка без забот и хлопот. А была у него, окромя стандартных буржуйских достоинств, непомерная страсть ко всяческим брендам заморским, что одежду да обувь шьют ультрамодную. И вот однажды по счастливой случайности удалось ему выиграть аукцион на EBAYе, главным лотом которого была пара кроссовок Louis Vuitton в отличнейшем состоянии при достаточно скромной цене в двадцать четыре тыщи рубликов. Не было предела радости тем днём в доме у «Облонских». Только одно удручало нашего счастливчика: отсутствовала у него, как ни странно, вся необходимая сумма денег для выкупа столь долгожданных, просто-таки выстраданных черевичек. Что прикажете делать в такой ситуации? Взять у родителей – нельзя. Все соки уже давно выжаты и лимиты исчерпаны. Попросить в долг у друзей – даже думать смешно. Не проведёшь более никого беспочвенными обещаниями скорейшего возврата средств. А время уже поджимает. Вот и решился наш герой в порыве отчаяния провернуть неслыханное для данной прослойки населения дельце.

На приусадебном участке дома, где проживал он со своей ближайшей роднёй, с давних пор накапливался разного рода металлолом и старые станки, собираемые его отцом ввиду советской закалки и голодного прошлого. Человеком, всю свою жизнь проработавшим с деревом и металлом, создающим поныне прекраснейшие и утончённые изделия из этих материалов. А тут ещё и объявление на столбе рядом с домом, откуда-то взявшееся на беду: «Самовывоз металлолома. Дорого». Разряд, ещё разряд. Дрожь в коленях, свет в глазах. Оставалось только подгадать, когда отца не будет дома, и провернуть колесо фортуны. Момент был улучён на следующий же день. Подчистую выскребли всё из закромов подельники кандидата, блин, наук, за что выдали ему недостающую сумму на свершение мечты. На радостях позабыв обо всём, бросился он на её воплощение. Выкупил тут же эти богоизбранные кроссовки и предался греющим душу грёзам их скорейшего заполучения. Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Вечером того же дня, когда батя вернулся домой и не обнаружил своих несметных богатств, был осуществлён дерзкий побег. Дружок мой унёс ноги от неминуемого родительского гнева к брату своему двоюродному. А человеку, я напоминаю, при этом трицок, да к тому же двое детей в придачу имеются. Чудный папаша. Просто сказочный… Что было дальше, я полагаю, догадаться не сложно. – Кровинушка ведь, ничего с ним не попишешь,– заступалась мать за чадо перед отцом. Понять и простить предлагала. Вернули, конечно, через пару дней из ссылки его, тем более не сиротить же внуков своих почём зря. На что, по всей видимости, и был главный расчёт горе-предпринимателя. Но только с тех пор отец его с ним разговаривать наотрез отказался. По делу лишь или в крайних случаях. Вот такой вот тихий ужас, подкравшийся незаметно из-за поворота на светлое будущее импортного производства. Что-то здесь явно совсем не так, как мечтали наши предки, не так, как завещали наши священнослужители, не то, о чём читали мы в книжках. Гипертрофированная, убогая физиономия настигшей реальности, наискосок затянутая проказой, вылечиться от которой уже нет ни шансов, ни сил. И только что и остаётся, как смириться и жить дальше, всё крутя и крутя педали, подающие в наш мозг сладостные электрические разряды наслаждения. Гоня прочь все угнетающие мысли о реальном положении вещей. Вдох, глубокий выдох. Пожимание плечами или разведение рук, кому как больше нравится. Ну, и всё, собственно.

А теперь новое перекрестье дня и ночи, их благое соитие с целью рождения нового дня под аккомпанемент ритмичного стука колёс уходящего за горизонт железнодорожного состава. Так сладко и безмятежно, как сегодня, мне ещё никогда не спалось. И снился мне необыкновенный сон. Бегу я, значит, по бескрайнему лугу, усыпанному миллиардами всевозможных цветов умопомрачительной красоты, взъерошенному буйным полуденным солнцем и теперь отливающему всевозможными невиданными красками. Ветер нежными порывами ласкает мою обнажённую грудь, а ноги мягко утопают в вымокшей от вчерашнего дождя земле. Я лечу навстречу, просто навстречу. Ни чему-то конкретному, а, скорее, абстрактной мечте в виде ещё неродившейся мысли. Лечу, и всё! Смена кадра. Влюблённый несёт букет цветов своей возлюбленной, мечтая, как они вместе будут резвиться на лугу, где он их нарвал. На том же самом лугу, по которому я бежал только что. Опять смена кадра. Люди группами стоят перед картиной с изображением цветущего луга, того самого, естественно, представляя себя смотрящими на него вживую. Последняя смена кадра. Репродукции этой картины висят в домах бесчисленного количества людей, но они каждый день, проходя мимо, даже не замечают их…

****

Утро с воодушевлением первопроходца громогласно звенело о своём открытии, со всё нарастающим шарканьем тапочек, с постоянным хлопаньем

дверей туалета и бесконечными хлопотами проводников, освещаемых первыми лучами ласкового солнца. Все были в заботах нового дня, позабыв совсем о вчерашних перипетиях. Мимо меня проносились люди с постельными принадлежностями, подгоняемые желанием высвободиться из стального плена. Но законы железной дороги неумолимы. Поезда движутся строго по расписанию, и чтобы вы ни делали, быстрее, к сожалению, не приедете. Единственно радостное в этом факте – отсутствие перспектив задержки. Вы точно знаете, когда и куда прибудете. Для многих данное обстоятельство намного ценнее. Ну, да ладно. Действительно, пора было собираться. Не смея больше задерживать полет фантазии насчёт нового моего знакомства, я отдался потоку чувств и образов, давно уже ждавших своего выхода на сцену. Окрылённый ими, я выпорхнул из вагона, чуть не шмякнувшись с порожек о мокрый асфальт. Но совладав с нахлынувшим приливом эмоций, гордо и крайне вычурно задрав голову, победоносно продолжил свой блицкриг. Перрон был покорён. Немного освоившись с ролью завоевателя, я принял решение осмотреть владения, не торопясь следовать дальше. Все вокруг суетились, метались туда-сюда, совершенно не замечая ничего вокруг в то время, как им навстречу, еле перебирая ногами, плёлся какой-то старичок с целлофановым пакетом в руках. Он подходил к каждому встречному и, видимо, предлагал купить то, что было у него в пакете. Так обычно поступают люди, находящиеся у самой черты бедности, но воспитание или душевные качества которых не позволяют им просто просить милостыню. Подойдя ближе, я рассмотрел предлагаемое им. Это были сухофрукты. Небольшая горсть, скорее всего, давно уже валявшаяся где-то в дальнем углу его шкафа. Если, конечно, у него он был. В ответна его просьбы купить эту несчастную снедь все отмахивались и посылали его кто куда, а он всё плёлся и плёлся дальше. Ничего другого ему просто не оставалось. Но вот к нему подошла одна молодая женщина в широкой длинной юбке. Видя её со спины, я не сразу понял, что это цыганка. Она была с сумками, по-моему, мы даже ехали с ней в одном вагоне. Да. Точно! Она ещё втюхала одной бабусе из соседнего купе пару китайских айфонов по сходной цене. Как же я мог её не узнать? В общем, поставив свою поклажу на землю, эта особа отыскала в своих бесчисленных карманах кошелёк и вынула оттуда пару купюр. Отдав их ошалевшему от неожиданности дедуле, обняла его и, схватив сумки, умчалась прочь. А остальные участники этой мизансцены даже не заметили произошедшего, будучи полностью погружёнными в свои собственные проблемы. Просто, очевидно, их проблемы не были похожи на те, с которыми каждый день сталкивался этот старичок, и им было не понять, каково это – любым способом выживать, поступаться своими принципами в самых грязных формах, благодарить всевышнего, что дал прожить хотя бы ещё один день. А вот цыганка, та знала не хуже него. Однозначно знала, оттого без колебаний пришла к нему на выручку.

Простые неписанные истины, валяющиеся за ненадобностью в дальнем углу кладовки. Выдавать себя за святого можно, если только ты не верующий. И то лучше недолго. Одно, два столетия, не больше. Но главное, конечно, не опростоволоситься раньше времени, а то все молитвы даром, все надежды прахом. Выветрится ладан безнадёжно пустых разговоров. Одно доброе дело на чаше весов слева, а справа – умов химера, души отрава. И выбор вроде очевиден, но как понять, где право, а где лево, когда в душе отрава, в умах химера.

Интеграция в параллельную реальность, оказывается, проходит достаточно безболезненно. Шаг за шагом. Вдох за вдохом. Поворот за поворотом, притягивая взглядом разрозненные кусочки пазла, что в итоге сложатся в неуёмное желание, сейчас ещё до конца не осознанное. А пока я подкрадывался всё ближе и ближе, разгребая перед собой непролазные заросли человеческого невежества, распихивая его жалких негоциантов и фанатичных адептов. Мои скитания завели меня в Новосибирск, раскидистая набережная которого великодушно принимала всех желающих в свои лучезарные объятия. Где я, собственно, теперь и отводил душу от бесконечных переездов, греясь под неожиданно жгучим сибирским солнцем. Прячась в тени немногочисленных деревьев, изредка высовываясь из своего укрытия для принятия очередной порции солнечной ванны. Какое-то беспечно-безграничное ощущение счастья медленно, но верно растекалось по всему моему телу, душа затекала, язык немел, а взгляд бессмысленно блуждал по горизонту. И только улыбка целенаправленно ползла всё выше и выше по моему лицу. Как же здорово вновь почувствовать биение своего сердца в одном ритме с шагами случайных прохожих, пульсирование крови с накатывающими волнами от проплывающего мимо парохода! Звонким, искрящимся внутренним голосом вести диалог с самим собой о самых сокровенных мечтах, робко подслушивая краем уха за шелестом листвы расположившегося по соседству клёна, за шуршанием велосипедных шин по неровностям бесконечной мостовой. Ловя каждый момент, призывая на помощь все резервы, хранящиеся где-то в самых потаённых недрах души, вытаскивая со дна своего естества на свет Божий настоящее, нетленное, первородное нечто. Больше чем человеческое, не поддающееся трактовкам и сравнениям. Глаза сами по себе закрывались от нагребающей волны необузданного экстаза. Мысли, казалось, покинули мою безутешную голову навсегда. Всё замерло на мгновение. Время прекратило бег, хор жизни умолк, и только остались биение сердца да пульсирование крови.

– Молодой человек, вам плохо? – зазвенел чей-то голос у меня в ушах, – Молодой человек, эй!

Я нехотя попытался разлепить глаза, вырываемый из своей заколдованной неги.

– Братан, алё. Вставай! – добавлял мотивации уже другой, более грубый голос.

– Да я, вообще-то, тут просто наслаждаюсь местным гостеприимством. – Собравшись с духом, но не открывая ещё глаз, выцедил я. А про себя в этот момент подумал: «Воображение мечтателя иной раз рисует слишком зыбучие картины мира, засасывающие за собой даже рамы, обрамляющие их».

– Ну, слава Богу, живой! – опубликовал свой незамысловатый вердикт тот же грубый голос.

Я приоткрыл один глаз, понимая необходимость наладить зрительный контакт с моими спасителями. Пара мутных фигур, склонившихся надо мной, стали приобретать очертания и постепенно обрастать деталями. Немного пошарив по поверхности их тел, я отчётливо осознал неизбежность подключения и второго глаза к этому процессу. А всё потому, что они оба с головы до ног были покрыты татуировками. Всех мастей, цветов и форм.

– За что хоть такие почести? – улыбаясь в ответ на их недоумевающие лица, думал я. А тем временем солнце, как оказалось, уже завершало свой круг, уходя за горизонт золотой тканью устилающего всё вокруг предзакатного тумана. В лучах которого образы моих спасителей выглядели ещё более завораживающе необъяснимыми, таинственными и манящими. Отчего сразу же хотелось разгадать тайну их появления в моей жизни непроизвольно вырвавшимся из еле шевелящегося рта вопросом:«Кто вы, мать вашу, такие?»

– О, братан, хорошо тебя, видимо, прибило, – неожиданно иронично парировал мой выпад женский голос,– давай-ка, поднимай свою попу. Мы тебе в няньки не нанимались.

– Ну перестань, дорогая. Видно же, гражданин просто опешил с непривычки, – вступился за меня мужской голос, подтягивая свою спутницу ближе к себе в попытке размягчить её своим поцелуем в шею.

– Я извиняюсь за резкость, но вот если такие типажи разбудили бы меня от наркотической комы где-то на улице красных фонарей в Амстердаме, я претензий не имел. А так просто когнитивный диссонанс разрывает меня изнутри. Такое ощущение, что мы с вами с разных концов пробили какую-то хренову пространственно-временную брешь в этой чёртовой материи и теперь вот наш случайный тройничок выносит мне мозг своей невообразимостью. В связи с чем я всё же осмелюсь ещё раз озвучить мучающий меня вопрос.

– Кто, мать нашу, мы такие?

– Так точно.

– Забавно, конечно. Просто мы как раз вчера прилетели из Голландии. Жили там пару месяцев. А сюда перед возвращением домой решили заскочить поностальгировать немного и заодно, пусть ещё ненадолго, отсрочить это самое возвращение.

– Это где же ваши родные края, что так не торопитесь туда возвращаться? – перебил я девушку своим уточняющим вопросом.

– Ну, я из Норильска, – продолжила она, – а муж мой из Красноярска.

– Серьёзно, вы женаты?

– Да, блин! Почему хоть никто не может поверить в это? Короче, ты хочешь слушать дальше или только перебивать будешь?

– Простите великодушно, – с улыбкой признал я свою неправоту. – Больше не буду. Честно, клянусь.

– Пойдёмте присядем на лавочку, – наконец-то влился в наш диалог с женой её муж, – а то, я смотрю, разговор будет долгим.

И мы, конечно же, безмолвно повиновались этому своевременному предложению, быстренько оккупировав ближайшую скамейку. Устроившись поудобнее, все одновременно осознали необходимость всё-таки представиться.

– Меня зовут Слава, – решительно начал я вносить ясность, предугадав желания моих новых знакомых.

– Настя, а мужа моего Артёмом кличут.

– Да, точно так,– безропотно подтвердил слова жены Артём.

– Занимательная, однако, вы парочка. И спасибо, кстати, что не прошли мимо, что подали мне, так сказать, руку помощи. Хотя со мной, на самом деле, всё хорошо было. Просто переусердствовал с домашним заданием на тему судеб человеческих в контексте пространства и времени. Замечтался и выпал немного из реальности.

– Ага,– с усмешкой подметил Артём.

– Мы таких мечтателей перевидали в Амстердаме кучу. На каждом шагу валяются – решают глобальные проблемы человечества. Да, Артём?

Тот в ответ просто улыбнулся, но потом добавил:«Не преувеличивай дорогая. Ну не на каждом прям шагу».

– А вот это смешно. Если вдруг с деньгами будет туго, сможете подрабатывать совместными выступлениями. Дни города там, детские утренники, свадьбы опять же.

– Ну, всё, всё. Понятно уже, – пытаясь укротить мой пыл, утихомиривала меня Настя. –Мы осознали вину и готовы понести наказание в виде ответов на твои банальные вопросы.

– Панч! И мне такое очень даже по душе. Такая незапланированная встреча. Многообещающая предтеча. Интересно, как так бывает? Я ведь тоже только сегодня ступил на эту благодатную почву и тоже издалека, в общем-то. А тут на тебе. Какие-то неисповедимые, необъяснимые прилагательные пачками лезут,блин, в рот. Простите, бывают у меня лирические отступления,–сумбурно начал я свою речь, но, быстро нащупав нить повествования, задал-таки свой банальный вопрос. – Вы, видимо, в Голландию летали партаки бить местным хипстерам и маргиналам?

– Yes of course. Дальше.

– Ты что-то говорила про ностальгию, связанную с данным местом?

– О, да! Но эту занимательную и поучительную историю лучше рассказывает Артём Евгенич. Из-за неё, собственно, мы с ним теперь состоим в браке.

– Было это пять лет назад, – сходу ворвался он в повествование, подложив руки под колени и начав раскачиваться взад-вперёд. – Помню, я только-только пришёл из армии. На дворе была весна, в душе тоже. Хотелось жить, кутить, быть во хмелю с ночи до зари. Швартовать корабли в неизведанных гаванях, грабить и разорять дома и кабаки, драть портовых шлюх, оставляя за собой лишь руины городов да пепел сердец. Но то были лишь мечты, тогда как реальность сулила совсем другое.

– Ни хрена себе начало! – от неожиданности вырвалось у меня. – Я так-то рассчитывал на какую-нибудь банальную прелюдию, сопровождающую каждое знакомство, но раз пошла такая пьянка, то давай, струячь дальше.

– Благодарим покорно, милостивый государь, – был в ответ мне шутливый Настин укор, а Артём продолжал.

– Как уже ранее упоминала моя супруга, местом моего рождения и достаточно длительного заточения являлся Норильск. Одна из безжалостнейших жоп мира. И это, к великому моему сожалению, не просто громкие слова, подпитываемые какой-нибудь детской травмой или застарелой обидой. Это, мать вашу, настоящая, та самая неприглядная правда. Та часть жизни, которую обычно тщательно скрывают за старательно выкрашенными фасадами, за историями про Деда Мороза и Святую Троицу. В общем, дело обстояло так. Мой отец, будучи высококвалифицированным сварщиком, попал по распределению в связи с нуждами партии в этот городок на Крайнем Севере. Куда он, конечно же, перевёз всю свою семью, которая также в связи с нуждами партии должна была быть у каждого трудового человека. Спустя год проживания в «славном» этом городке родился я, а ещё через некоторое время бате моему отхерачило правую руку на производстве. И вот наша семья осталась без кормильца, в связи с чем мать и старшая моя сестра были вынуждены пахать как проклятые, чтобы как-то прокормить нас всех. И вдобавок, всё вышеперечисленное происходило на фоне запредельной экологической катастрофы в регионе. Почему, спросишь ты? А всё из-за бессчётного количества заводов и ГОКов на его территории. Построенных для нужд всё той же… Ну ты понял. Всю, буквально всю таблицу Менделеева жители вдыхали с воздухом день за днём, месяц за месяцем, триста шестьдесят пять дней в году. У местных эскулапов даже были специальные предписания: любыми способами отговаривать аборигенов заводить детей. Просто вероятность рождения уродов или детей с врождёнными заболеваниями или отклонениями с каждым годом росла в геометрической прогрессии. И опять-таки, это не красное словцо, а конкретные данные безжалостной статистики. Помню одного деда, друга моего бати, который больше двадцати лет проработал на местном ГОКе. Так вот, у него волосы на голове были зелёного цвета от накопившейся в организме меди. Весело, не правда ли? Но самое страшное было другое. Страшно было от осознания обыденности творившегося ужаса. От того, что он стал чем-то повседневным и на него уже никто не обращал внимания. Жили как могли и сколько могли.

А самая хрень кроется вот в чём. Короче, так как в нашем чудном городке образование даже мало-мальски годное получить было просто негде, то после прихода из армии там меня ждала только одна участь – работа на шахте. И никак иначе, без вариантов и апелляций. Представляешь? Такая вот херня, братан. А на дворе, как-никак, двадцать первый век, на минуточку. Безжалостная и беспощадная хрень. Ну, вот я и решил урвать кусок жизни, напоследок оторваться по полной перед своим неминуемым, как тогда казалось, заточением. По дороге со службы домой я остановился на пару дней в Новосибе, посетить какой-то музыкальный фестиваль. С собой у меня, как сейчас помню, были сменные вещи, немного деньжат, заработанных каким-то чудом за время службы, и гитара, подаренная мне одним из сослуживцев. А в груди преступное желание петь и дышать. Расплескать всего себя без остатка по всей площади тех трёх дней, что выписал я сам себе для жизни. И вот…

– Прости, не смог удержаться от реплики. Ты так все животрепещуще-сочно описываешь. У меня образы в голове вспыхивают. Знаешь, этаким Забайкальским бонвиваном делая тебя в моих мыслях. Ещё раз прости. Да не охладеет пыл неуёмного рассказчика.

– Я пока только разогревался! Сейчас будет основное блюдо. Доставайте приборы – пальчики оближете. Так вот, шёл второй день того самого фестиваля. Вселенская любовь разливалась по пьяным и обдолбанным телам, согревая человеческие души, покуда их не начинало тошнить от её переизбытка. Я же, как того страстно желал, затерялся в этой непокорной биомассе, наблюдая одним глазом за происходящим, а другим пристально всматривался в небесную гладь. В попытке хоть там найти ответы на мучающие меня вопросы. Потом, спустя время, когда я в очередной раз перематывал плёнку, возвращаясь к этому месту, одна и та же мысль всё больше и больше укоренялась у меня внутри:«Чудеса случаются только тогда, когда у тебя совершенно нет запасного плана. Когда ты абсолютно голым предстаёшь перед вселенной, с запёкшейся кровью на коленях и безумной улыбкой безысходности. Тогда и только тогда, лёжа в открытом поле и бренча на гитаре что-то себе под нос, можно услышать нависающий над тобой голос: «Ты чего тут разлёгся?»

– Так я встретил мою будущую жену. Она пошла в поле справить нужду, а в итоге мы справили свадьбу. Да, бякушка?

– Да, родной,–отозвалась Настя.

Я лишь тихо умилялся этой нетривиальной семейной идиллии.

– А потом всё завертелось как в кино,–продолжал Артём, –мы влюбились друг в друга с первого раза. И то, что Настя была чуть ли не помолвлена в тот момент с другим человеком, нас нисколько не остановило. Серенады под окнами и широкие жесты с рубахой навыпуск сделали своё дело. Три дня, что выделял я себе, превратились сначала в неделю, потом в месяц, и в итоге, – ну, ты и сам видишь. Настя оказалась мастером тату, очень крутым мастером. Для неё я стал холстом, чистым листом, на котором, как видишь, уже живого места не осталось. Она и меня в итоге научила бить татухи, и теперь мы вместе этим промышляем на необъятных просторах планеты, вместо того чтобы загнивать в проклятой шахте моего родного городка. Такая вот история, братан.

– Слушай, такая исповедь достойна прям отдельной главы в какой-нибудь книге. В качестве притчи или нравоучения потомкам. И я не шучу, кстати.

– Да понятно. Изнутри это все ещё более невероятным кажется. Неким рудиментом золотой эпохи человеческого духа. В наш-то постмодернистский век с его кровоточащими миазмами и набухшими маразмами.

– Да вы поэт, я погляжу.

– Отнюдь, прозаик больше. В таких местах поэтами не становятся. Только лишь рождаются. Становиться поэтом хорошо в горах Швейцарии или на побережье Сицилии, ну, на худой конец, в прокуренных квартирах Питера. Там Дух свободы витает в воздухе повсюду, а здесь воздух слишком спёртый, замученный нуждой, и дышать им через силу лишь можно.

– Воу, воу. Полегче. А то такими темпами ты повторишь свой былой подвиг по завоеванию сердец, и Насте придётся отстаивать своё право называться твоей женой в неравной схватке со мной.

– Ну, почему же неравной? – сразу же оживилась та. – И вообще, зачем устраивать противостояние, когда можно вместе полакомиться этим сладким пирожочком?

– Вот это поворот, ноги мне в рот. Я, кстати, завсегда обеими руками и ногами за полигамию во всех её проявлениях. Будь то всеобъемлющая духовная связь со всем сущим или же банальные массовые сексуальные утехи. Но в данном случае это был просто щедрый комплимент от шеф-повара.

– Ой, ну всё! – цокнула Настя, – то же мне, Рембо с Верленом недоделанные. Я вам так скажу: поэзия, господа, без любви мертва, а мы всё ещё зачем-то живы!

– Ну, ладно. Уговорила!

Голова.

– Ну, что ты готов? Нам через пять минут надо уже выходить, чтобы успеть на автобус.

– Да, конечно, – торопливо ответил я, – вот только всё хотел спросить, почему ты вчера соврала тому парню насчёт конечной точки нашего следования?

– Тебе с философской точки зрения ответить или просто удовлетворить твоё праздное любопытство?

– Хитренькая ты, Настя. Давай, конечно, с философской.

– Ну, тогда бери рюкзаки, по дороге расскажу.

Рассвет только начал проявлять очертания города, скованного ещё дремотой, вдоль тротуаров лениво брели поливальные машины, обильно оплакивая скоропостижную кончину ночи. А светофоры, горящие лишь жёлтым светом, разрезали перспективу улиц колоннадой перекрёстков. Я пристально смотрел на Настю, мимоходом регулируя непокорные крепления рюкзаков, чтобы грамотнее распределить нагрузку, а она продолжала:

– В подобные путешествия в одиночку не отправляются!

– И всё? Это всё объяснение? Насть, ты прикалываешься?

– Нет. Это же Алтай, детка. Ты либо идёшь туда целиком, либо не идёшь вовсе. Андерстенд?

– То есть, поэтому я оба рюкзака несу, видимо.

Улыбка в ответ в диапазоне русалок и нимф. Скатертью дорога. Клубок распутан мыслей. Дальше только выше. Автобус подан, места распределены, а мосты сожжены.

Заглавие.

Утренний туман начинал рассеиваться, когда мы покинули пределы последнего крупного населённого пункта, что лежал у нас на пути. А вместе с ним рассеивалась вся накипь, весь оппортунизм, сковывающий годами наши сердца и души. Из распахнутых окон автобуса уже тянуло настоящей свободой, неподдельной одухотворённостью здешних мест. Тех мест, где родился и вырос некогда небезызвестный в широких кругах истинно русский писатель Шолохов. Мы ехали, раскрыв рты, не то от нескончаемого удивления и упоения красотой проносившихся мимо пейзажей, не то от неосознанного и одновременно страстного желания вобрать в грудь как можно больше этой свободы. Насытиться, пьяниться ей.

После этой незапланированной эйфории, оттянувшей момент неизбежного знакомства, наконец-то воцарило кратковременное умиротворение. Повлёкшее, естественно, за собой то самое неизбежное. Ведь ни за что и ни при каких обстоятельствах не осталось бы равнодушных к судьбе, ну или хотя бы к имени попутчика, проехать с которым вместе предстояло больше тринадцати часов. В пятнадцатиместном, к тому же, автобусе, весь пол которого был устлан их походными рюкзаками и всякой попутно необходимой провизией. Девчонкам были выделены, руководствуясь джентльменскими порывами, свойственными с людьми малознакомыми, места ближе к выходу. А парни победоносно развалились прямо на рюкзаках, захватив всю заднюю часть автобуса. Завертелось знакомство. И это прямо оказался нескончаемый хоровод имён и историй людей, живущих на всей протяжённости нашей с вами необъятной. Как будто нас специально отбирали для какой-то фокус-группы или социального опроса. Все слои и классы современной прогрессивной России были спаяны в металлическую капсулу, несущую теперь нас к неизведанным высотам и далям. Горный Алтай ждал нас, сам, видимо, не подозревая о том.

Чёткость границ стала плавно таять, когда вдоль дороги вереницей потянулись бескрайние поля, залитые полуденным маревом от сибирского зноя. Можно было воображать себе всё что угодно, вглядываясь в вибрирующую от жары непокорную линию горизонта. Любые причудливые формы тут же врастали в неё, а тебе только и оставалось, что запрокинуть голову назад и заволакивающимися зрачками провожать их, оставляя на прощание им свою ослепительную улыбку.

– Ты чё? Закипел, что ли? Не расслабляемся!

– Насть, блин, что за кипиш? – Сам того не осознавая, выдал я с перепугу каламбур.

– Да тут у нас передвижной клуб анонимных алкоголиков нарисовался. Все по очереди называют свои имена и выдают на подпись короткую историю о себе любимом. Ты готов к такому повороту?

– Естественно, – без толики сомнения в голосе ответил я.

Правда, оказалось, что вступать в диалоги уже не нужно. Моя жёнушка заботливо оградила меня от этого, выдавшая всю нашу подноготную заблаговременно. А меня теперь решившая просто постебать.

– Ну ты как всегда в своём репертуаре, – подумал я закатить истерику, конечно же, только ради того, чтобы подыграть ей.

– А нечего было подставляться, – довольно отвечала Настя, – расслабил булки, не успели отъехать.

– Ну, такая у нас семейка: каждый отвечает за то, в чём он специалист.

– Тогда слушай. В общем, расклад такой. Походу у нас фулл-хаус. Семья бизнесменов из Москвы, девочка-йог из Питера, неформалка или гот, фотограф-веган, бывший наркоман и мот, какой-то фсбшник вроде, две бабы откуда-то из центра России, певичка старорусских песен, невероятно креативный хер из Орла, психолог из Иркутска и подружака, которую муж за каким-то рогом отпустил сюда одну из Хабаровска. Она вроде медик или типа того. Ну и мы с тобой до кучи.

– Вот это расклад. Тогда предлагаю начать пить!

– Поддерживаю! – тут же отозвался голос с задних рядов. И, протягивая мне правую руку для знакомства, левой уже шарил в своём рюкзаке. – Алексей. Где-то я положил разминочную для такого случая, – и, доставая полулитровую фляжку, передал её мне, – а как будем останавливаться – пополним запасы.

– Коньяк? – спросил я, принимая дар, но не для того, чтобы получить ответ. Ответ я знал. А ради вступительной речи.

– Естественно. И очень даже звездатый.

– Ну, тогда сегодня у нас исключительно звёздный состав, – вытаскивая из закромов свою такую же флягу, парировал я.

– О, братан! Ну прям как в индийском кино, – залившись воодушевляющим смехом, резюмировал Алексей. – Наливай!

И пока я расплёскивал чудодейственную жидкость по откуда-то взявшимся кружкам, Настя шептала мне на ухо: «Лёха – это который из бывших наркоманов как раз.». – Ну, за встречу!

Очнулся я, когда в окна врезалась беспросветная мгла. Видимо, в тот момент цивилизация осталась уже настолько далеко позади, что единственным источником света были фары нашего автобуса, разрезающие черноту ночи широкой полосой галогенных ламп. Я осмотрел поле боя. Пересчитал павших, затем убрал Лёхину голову со своего плеча, заботливо укрыв его кофтой. И только потом заметил сидевшую в умилении напротив Настю.

– Боже мой, какая идиллия, – не заставила она ждать своего вердикта. – Только можно, я буду подружкой невесты, пожалуйста.

– Свадьбы не будет, – буркнул спросонья Алексей, вальяжно вытирая повисшую слюну рукавом кофты.

В общем, на место мы приехали не раннее полуночи. Мы вышли из автобуса, и нас тут же поглотило расшитое арабесками звёзд небо. Их бессчёстное количество поражало воображение утомлённого дорогой разума, приводя в чувства и заставляя с раскрытым ртом пялиться в бесконечную высь. Валясь от усталости, мы без стеснения растратили последние клише и заезжие фразы, они растворились в ночи, утекли сквозь пальцы, бесследно исчезли на этих вселенских просторах бессмертных огненных плеяд. Мы не видели, куда занесла нас судьба, не знали, что ждёт впереди, но явственно ощущали безмерный трепет, свойственный лишь последней агонии проведения.

– Я очень люблю смотреть на звёзды, наверное, я им страшно надоела, –сдирала с себя ороговевшую кожу Настя.

Ну, а я, а что я? Единственное, что мне оставалось, так это, стиснув зубы, изо всех сил сдерживать желание сказать ей, как сильно я её люблю.

А потом было утро.

Со своей непритворной свежестью, обильной росой и нескончаемым потоком восхищения от представшей взору картины. Наш лагерь, как оказалось, располагался на берегу горной реки, извилистое русло которой прорезало себе путь между холмов и огромных каменных глыб, поросших соснами и разноцветным кустарником. А горизонт со всех сторон был скрыт подступающими горами, кокетливо притаившимися в утренней дымке. Без единого намёка на прошлое, на покинутые нами края. Только необузданная новорождённая красота природы и завораживающая притягательность неизвестности. Глаза навыкате и не смыкая рты, мы твёрдой сердца поступью вмиг перешли с вселенною на «ТЫ».

История, старая как мир, интригующая как вуаль и соблазнительная как горький шоколад.

– И главное – не забыть немного размяться перед походом, – убедительно заявил наш гид. – Вы же сходили в Новосибирске в музей Рериха перед тем как отправиться сюда, как я настоятельно рекомендовал?

– Да, капитан! – звонко отозвался Лёха откуда-то сзади. Так что остальные просто молча согласились с его утвердительным ответом.

– Ну, тогда погнали. Первый день всегда самый тяжёлый, так что чем раньше выйдем, тем раньше начнём прозревать от того, во что ввязались,– иронично решил подбодрить нас проводник. – Надевайте рюкзаки – и алга!

Вот тут-то мы и прозрели. Рюкзаки оказались непомерной ношей, не умещающейся в голове дилеммой. Их вес не позволял даже обычным способом надеть их на себя. Пришлось ставить их на ближайший пень или скамейку и, приседая, подлезать под лямки, застёгивать в таком положении карабин на животе, а потом уже вставать вместе с рюкзаком в полный рост. Совершив все эти манипуляции, я не торопясь настраивал и подтягивал лямки, чтобы лучше распределить нагрузку, когда чей-то голос окликнул меня. – Братан, помоги.

Я обернулся, и кого же я увидел? Ну, конечно, Алексея, распластавшегося на земле со своим здоровенным рюкзаком.

– Помоги, Тём, я не могу его поднять, – вторил он, протягивая руки в мою сторону.

– Вот ты крендель всё-таки, – еле сдерживая смех, шёл я к нему на выручку. – Давай-ка я на раз-два.

– Готово.

– Благодарю.

Теперь можно отправляться. И мы, кряхтя и поскрипывая под непривычной громадой поклажи, тронулись в сторону моста, на другой стороне которого нас ждала так называемая шишига – военный грузовик ГАЗ-66. Единственный автомобиль, способный беспрепятственно доставить нас к месту, откуда нам суждено было начать своё неминуемое восхождение.

– Это Калинов мост через Катунь, так окрестили некогда его прозорливые путешественники, – неспешно начал свою небольшую прелюдию наш гид в тот момент, когда мы ступили на него.

– В честь музыкальной группы, видимо? – раздался голос из толпы.

– Неплохой вариант, но нет. Глубже надо копать. Так в русских сказках и былинах называли мост через реку Смородину, соединяющий мир живых и мир мёртвых.

– Ну нихрена себе! Если на такую глубину копать, то в образовавшейся яме можно все достижения человеческой культуры смело похоронить.

– Туше! А ну-ка, покажись, оракул. А это ты, вятич. Тонко ты это подметил. Возьму тебя тогда своим помощником. Становись замыкающим – будешь приглядывать, чтобы никто не отставал.

– Сэр, йес, сэр! – поставил жирную точку тот, когда мы все уже оказались на другой стороне реки, где нас ждала с желанием вгрызться своими огромными колёсами в непролазные кручи та самая шишига. И когда мы, закидав предварительно рюкзаки, стали взбираться в кузов этого горного зверя, я решил поинтересоваться у оракула: «Слав, а почему гид наш тебя вятичем назвал?»

– Да так любят сокращать моё имя люди с устойчивой родовой связью. Ну, как показывает практика. Он, кстати, третий на моей памяти, кто так сделал. А значит, это уже закономерность. Так что можно смело подписываться под этим утверждением, – полушутя, полусерьёзно отрапортовал он, подавая мне руку из кузова грузовика.

Когда все оказались внутри, наш проводник дважды постучал по железной крыше грузовика, сопровождая это действие возгласом «Трогай!» И мы тронулись. И хотя понимали обоснованность применения именно такой техники в этих труднодоступных районах, но, чёрт подери, на деле всё оказалось похлеще американских горок.

Подъезжая к очередному препятствию, мы думали: ну всё, приехали. Дальше наверняка пешком. Но нет, без шума и пыли оно оставалось позади, и вот уже новое препятствие и снова возгласы: «Ну, это уже точно финиш». Но хрен там плавал. Спокойно едем дальше. И так раз пять или шесть, пока мы не добрались до места нашей запланированной, смею заметить, высадки.

– А инопланетяне, случайно, не на таких же аппаратах прилетали к нам? –взбудораженный поездкой, решил пошутить Алексей.

– Да будет тебе. Им до таких технологий – как раком до Сатурна, – тут же отреагировал Вячеслав.

– Так, заканчивайте ваши межгалактические шуточки и помогайте разгружать эту телегу.

На что тут же и Вячеслав, и Алексей, не сговариваясь, отчеканили:«Сэр, йес, сэр!»

«И вечности покоя нет

Покуда сырой пепел

Покуда мысли пошлых лет

Звенят осколком цепи»

– Это типа вместо таблички «Осторожно, злая собака», что ли? – с нотками наивного детского задора послышался чей-то женский голос позади.

Процесс выгрузки на минуту приостановился, и озадаченная публика в полном составе устремила свой взгляд на завораживающий своей необъяснимостью предмет. Им являлась металлическая табличка размером, наверное, метр на метр, старательно прибитая к покосившемуся бесцветному деревянному забору, скрывавшему за собой приземистый домик какого-то аборигена.

Александр, наш гид, тут же выйдя навстречу этой достопримечательности, с абсолютным спокойствием и максимально ровно произнёс: «Это не табличка "Осторожно, злая собака", это табличка "Посторонним вход воспрещён!"»

– А ты, Маша, иди помогай разгружаться ребятам, – добавил он встык стоявшей возле забора и обнаружившей, собственно, табличку нашей соратнице. Не дав нам даже времени на размышления.

Когда весь наш скарб оказался на земле, а водитель шишиги, уезжая, посигналил нам пару раз в счёт прощания, мы получили новые инструкции от вожака стаи. Или Акеллы, как успела уже окрестить его наша сладкая парочка – Лёха и Славик.

– Смотрите, друзья мои, чуть ниже за деревьями течёт река, та же самая Катунь, кстати, но только поуже русло и побыстрее течение. Погрузив в неё специально приготовленную, как я просил, тару, вы сможете сделать запас чистейшей воды. А так как наш путь лежит вдоль её русла, то в дальнейшем пополнять эти запасы будет достаточно просто. Во избежание, так сказать, обезбоживания.

– Ты имел в виду обезвоживания? – тут же попыталась поправить его Настя.

– Ну да, и его тоже.

Солнце было уже достаточно высоко, когда мы закончили все приготовления и отправились в путь. Акелла, естественно, шёл впереди, а замыкать группу поставили всё-таки Никиту, воспитанного в семье потомственного военного и имевшего самую лучшую из всех физическую подготовку, а самое главное – выдержку. Просто люди подготовленные обычно идут гораздо быстрее остальных, – объяснял нам Акелла, –и если их ставить впереди группы, то образуется большой разрыв между авангардом и хвостом. Тогда как идя замыкающим, такие индивиды будут подгонять отстающих, а благодаря выдержке –стойко переносить тяготы бремени плетения в хвосте. Что, собственно, он, как и полагается военному человеку, с честью принял.

А тем временем тропинка, ведущая нас в горы, становилась всё круче и круче. Что вкупе с непривычно тяжёлым грузом за плечами оказывало деморализующее воздействие на неокрепшее сознание первопроходцев. Это мы уже потом узнали, что сложность выбранного нами маршрута равна 5 баллам и что для новичков в этом деле он достаточно экстремальный и сложный. Это потом некоторых из нас увозили на лошадях в базовый лагерь в связи с разладом всего организма и невозможностью продолжать восхождение. Это потом меня вытаскивали ребята из горной реки, в которую я по неосторожности рухнул с импровизированного мостика вместе с огромным своим рюкзаком. Да, всё это было потом, и относились к этому мы уже как к само собой разумеющемуся, а сейчас просто как дети пытаемся сопротивляться и капризничать, не желая так резко и бескомпромиссно становиться взрослыми. Мучительны, конечно, первые моменты столкновения с реальностью, разрывающие тебя надвое. Одна часть тебя твердит: «Ну, пока ещё не поздно, давай вернёмся, умоляю тебя. Ну посуди сам: это же только начало, а впереди ещё 10 дней, и круче подъёмы и сил будет меньше». И ты понимаешь разумность и обоснованность этих доводов, с которыми сложно, да и не хочется отчасти спорить. Но тут тебя одёргивает другая часть:«Братан, ты что, забыл свою основную заповедь по жизни? Ну-ка, скажи мне, как она звучит».

И ты, не задумываясь, отчеканиваешь:«Главное умение по жизни – быть готовым ко всему».

– Ну! А что ты тогда тут кривляешься? Вытер сопли – и камон!

И ты, естественно, идёшь вперёд, больше уже никогда не оглядываясь и не пытаясь разжалобить себя.

Единственное, я думаю, тут нельзя забывать и о коллективной воле, которая всегда играет свою роль в такого рода испытаниях.

Понемногу привыкая к новым условиям существования, мы потихоньку продвигались к вершинам мироздания. Особенно всех удивила в этой связи маленькая хрупкая девочка-йог из Питера. Лена. Струячила она со своим рюкзаком, по размерам превосходившим её саму, бодрее всех нас вместе взятых. Отчего нашему гиду периодически приходилось возвращать её с небес на землю, чтобы она не растаяла в первые же дни. Так мы и брели то по небольшим горным лугам, залитыми полуденным светом, то по извилистым тропам возле горной реки, а то пробирались сквозь густой сумрачный лес.

– О! Всё! Кажется, теперь точно сеть пропала окончательно,–виновато промямлила психолог из Иркутска. Наташа, если я не путаю. В тщетных попытках протягивая руки с сжимаемым в них телефоном к небу.

Все, кто не выложил свои аппараты в базовом лагере, машинально потянулись за ними, чтобы удостовериться в истинности услышанного. Но эти потуги были моментально обезврежены чётким уверенным заявлением Акелы: «Да, действительно, связь теперь появится только в последний день нашего похода, когда мы будем возвращаться обратно. Так что можете забыть на эти десять дней о существовании другого мира, кроме этого. Теперь вы один на один с собой и идти отсюда можно только вперёд».

Повисло недолгое молчание, сопровождаемое короткими переглядываниями и натянутыми улыбками, разрушить которое фривольно решился Лёха, неимоверно вычурно и громко сглотнув ком в горле. Точно как делал кот из мультфильма про Тома и Джерри. Отчего увесистая лавина смеха тут же сошла на опешившую публику. Все разом выдохнули, но всё же осознание происходящего, свалившееся на не обременённые доселе этой мыслью умы присутствующих, отпечаталось на их лицах выражением тревоги. Суеверным трепетом перед неизвестностью. Нам явно нужно было резко взрослеть.

С этими мыслями мы приближались навстречу вечеру, самопроизвольно свыкаясь с врезающимися в плечи лямками рюкзаков и растёртыми до крови от ещё неразношенных ботинок ногами. А он тем временем поступательно вгрызался лазурной дымкой и покусывающей прохладой в залитые закатным солнцем просторы и в наши тела несмолкаемым урчанием в пустоте живота и ломотой мышц во всем теле.

– Внимание, внимание! –вдруг в наступившем умиротворении раздался голос Алексея, венчавшего собой высоту ближайшего большого камня.–Вы покидаете зону страха и ненависти! И в царстве уродов теперь станет на несколько уродов меньше.

– Во! Первый пошёл, – тут же окрестил Акелла душевный порыв.– Мощно, ёмко, нетривиально. Жаль только, плагиатом попахивает.

– Не ожидал что, здесь найдутся адепты гонзо-журналистики.

– Да уж, давно это было. И для справки, эта фраза есть только в фильме, книга же «Страх и ОТВРАЩЕНИЕ в Лас-Вегасе» заканчивается совсем по-другому. Но это так, лирическому отступление.

– Братан, ну ты мочишь!

– Не брат ты мне, гнида черножопая!

И тут уже все хором:«Мальчик, ты не понял? Водочки нам принеси, мы домой летим!»

Ну теперь точно привал.

Честно говоря, уже предельно невыносимо сохранять стилистическое самообладание. Хочется вырваться из контекста. Сорваться на крик души. Давай-ка, братец, не спеши. А лучше мы закурим по одной. Закат, луна, костёр. Прибой. Разложен стол и яства все при нём. Смотрел ли этот фильм? Откуда родом? Может быть, споём? Валерич, пока вот не дошёл, бывал там, тоже холостой. Закат луна костёр прибой и день отходит на покой.

– Так-то это всё, конечно, здорово!–расчленил Вячеслав непринуждённый разговор острым как скальпель языком, – но куда делась репа?

–Кто?

– Репа. Ну, помните, мышка за кошку, кошка за жучку, жучка за внучку…тащили они её.

– Аааа, – посыпались осознанные гласные со всех сторон.

– А ведь и правда, куда она делась? –справедливо насторожилась Лена.

– В смысле,«куда»? У нас в России никогда и не было настоящего репа.

– Да хватит тебе, Лёх. Ты же понимаешь, о чём я. Вроде бы хиханьки-хаханьки, а репу просрали, променяли на картошку заморскую. И мало того, что по полезности эти две Культуры даже сравнивать смысла нет, так ещё и поколениями горбатимся бездумно – выращиваем эту потату никчёмную.

– Не кажется ли вам, что где-то нас неплохо так поимели?

– Однако.

– Вот вам и «однако». И, я надеюсь, можно не объяснять, что это явление уже давно вышло за рамки агрономии. Подмена понятий и ценностей везде и во всём.

После этих слов, естественно, повисла непроизвольная пауза, напоминающая больше собой минуту молчания по погибшей в неравном бою самобытной Культуре.

– А вы знали, что у абхазов есть очень интересные традиции, связанные с походами в горы? – решился Акелла на выход из крутого пике извечной больной темы всех здравомыслящих.

– Ну-ка, ну-ка, это должно быть очень интересно,–подыграла ему Наташа, что из психологов.

Понемножку все зашевелились и начали ближе подтягиваться к огню, чтобы было теплее и лучше слышно.

– Так вот, – начал свой ликбез Акелла, когда эта миграция народа устаканилась. – В Абхазии есть обычаи, видимо, оставшиеся ещё с языческих времён. Они, например, не берут с собой в горы воду. А набирают её только из определённых источников по пути. Причём из некоторых источников нельзя набирать воду руками. Также нельзя купаться на открытой местности, только под водопадом в гуще леса обмыться допускается. Ну, и главное, с чистыми мыслями и добрыми помыслами идти. Всё это делается, чтобы не прогневать духов гор. А иначе может резко испортиться погода и духи не дадут идти дальше. Вот так.

– Однако. – Послышалось снова, но уже в другом, более дружелюбном контексте.

– Да. Тут, на Алтае, кстати, в этом плане примерно такая же история. С местом надо сродниться, настроиться на него и примириться со своими внутренними демонами, а иначе не видать удачи. Это сейчас только первый день и идёт осмотр, вам даётся возможность показать себя, а дальше по содеянному, как говорится, воздастся каждому, –натягивая неопределённого рода улыбку, закончил рассказ наш проводник.

– Как-то слишком много мистификации на один квадратный метр, не находите? Мы в поход идём или на тайный масонский обряд у нас контрамарки? – язвительно подытожил Лёха, чем растопил окаменевшие от напряжения наши сердца и души. Кровь жадно растеклась по затёкшим частям, соединяя их воедино, и наконец-то наступило умиротворение.

Лучшей концовки сложно придумать для первого дня в новой роли. Когда ничего ещё толком не понятно, но главное, чтобы ни происходило, не вешать нос. Отбой.

*****

Барабанная дробь стучащего по палатке дождя возвестила о наступлении утра. И пусть время было ещё совсем раннее, спать под этот капающий на мозги стук было невыносимо. Разлипая заспанные глаза, один за одним все показались из своих укрытий. И, как ни хотелось в тот момент нам клясть всевышнего за такой босяцкий подгон, было со всеобщего молчаливого согласия решено отложить это до более весомого повода. А вместо этого, смиренно протирая лицо от капель дождя, быстро собраться и двинуться дальше в путь. Правда, это нисколько не помогло в борьбе со стихией. Дождю хотя и хватило совести не усиливаться, но всё же у него хватило и наглости увязаться за нами и брести по пятам весь день.

Когда полдень был уже позади, а наша тропа к вершине превратилась в сплошную кашу из грязи и камней, всё это перестало казаться забавной детской игрой в казаки-разбойники. А с учётом того, что чем выше мы поднимались, тем холоднее и холоднее становилось, отчаянно хотелось начать просто выть или ныть. Подбадривания друг друга разного рода шуточками постепенно сменились на тусклые немые пантомимы. Холод, голод и вода, тёкшая отовсюду – вот чем мы были сыты по горло в тот день. Забавно, конечно, но, по словам Акеллы, мы сами были тому виной. Видимо, кто-то расценил их как просто страшилку, которую по обычаю рассказывают, собравшись у костра. Блин, да мы все даже точно знали, из-за кого это конкретно! Но что нам теперь оставалось делать? Только стиснуть сильнее зубы и вот теперь уже молить бога, чтобы наказание быстрее закончилось.

На время отвлекаться от тягостной нашей судьбины помогали, конечно, местные ландшафты. Когда тропа вышла из леса на открытое пространство, наши глаза тут же впились в умопомрачительные пейзажи. Родство которых с фильмом «Властелин колец» все отметили тут же. Это были поросшие мхом и мелким кустарником холмы и долины. Естественно, мы с парнями начали представлять себя хоббитами, несущими Кольцо Всевластья в Мордор, а отстающую группу девчонок – орками, идущими по нашему следу. Эта минутная шалость вселила в наши сердца надежду на благоприятный исход дня, и даже на какое-то время дождь прекратил свою погоню. Но то была лишь мимолётная блажь, милосердие палача, комплимент, блин, от шеф-повара. Короче говоря, остаток дня до захода солнца мы также безутешно провели в компании старого Перуна.

И для справки. В условиях горного похода ты не можешь просто дойти до места очередной стоянки, разбить палатку и спрятаться там от непогоды. Сначала придётся растянуть огромный тент, припасённый специально для таких случаев, чтобы укрыть вещи от дождя. Потом найти каким-то чудом дрова в горной местности. А к тому моменту мы поднялись уже почти на две тысячи метров. Напилить их при помощи ленточной пилы. Это вообще отдельный вид извращения, скажу я вам. Затем развести из насквозь сырых дров костёр и только после этого поставить свою палатку и переодеться в сухое, параллельно пытаясь всеми возможными способами согреться. Так как температура на такой высоте к вечеру даже летом становится близкой к нулю. Так мало того. Самая весёлая задача после всего этого – высушить промокшую одежду и ботинки. Это в Бразилии плохая погода является уважительной причиной неявки на работу, а тут с наступлением утра мы двинемся в путь несмотря ни на что. В общем, после ужина, очень позднего ужина. Поесть нам удалось только с наступлением темноты, часов в десять вечера. Вооружившись палками, мы дружно начали готовить шашлыки из наших ботинок. В мокрой одежде идти ещё терпимо, а вот в мокрой обуви – точно не стоит. Поэтому, нанизав её покрепче на различные палки, мы торжественно открыли сезон горных шашлыков, как заметил всё тот же неунывающий наш Алексей.

– А кто хочет горячего киселя? – как раскалённый нож входит в масло, вошёл в наш кружок по интересам Акелла. А интерес у нас был один: высушиться и наконец-то согреться. В связи с чем его предложение, попав в резонанс с нашим интересом, вызвало колебательные движения участников в сторону своих кружек. Которые молниеносно были подставлены под источающий приятный малиновый запах и тёплый заигрывающий паром котелок.

– Прэлэстно. Это просто прэлэстно! Ничего вкуснее и лучше за свою жизнь я, пожалуй, не пил, – отвёл душу Никита.

Все тут же дружно закивали головами. Добавить к его словам было нечего. Только лишь единогласно принять в первом чтении.

Атмосфера потихоньку стала оживляться: кисель начал действовать. И вскоре к уже почти опустевшему котелку потянулись руки с просьбами о добавке. Но Акелла, как опытный дилер, бескомпромиссно отверг все притязания на остатки колдовского зелья. Окрестив во всеуслышание его неприкасаемой аббревиатурой «НЗ».

Публика отнеслась с понимаем к такому решению и даже поддержала его во имя света и добра. Лозунгу этому мы, естественно, были обязаны товарищу Алексею. За что он был удостоен возможности собственноручно высечь эти слова на камне.

Такими незатейливыми афоризмами мы постепенно добрались и до полноценного диспута. На повестке дня оказалась каким-то образом всплывшая тема вектора движения общечеловеческой метакультуры. Видимо, это был единственно возможный недостающий элемент, наряду с киселём и шашлыком из ботинок.

– Есть у меня острое ощущение, – начал рубить канаты Вячеслав, – что единственный возможный путь для развития Культуры в целом – это провернуть круг и вернуться к истокам.

– То есть ты хочешь сказать, что нам надо отбросить все достижения Культуры за последние, сколько там, 5000 лет? – решил я вступить в диалог. –И снова начать жить в пещерах и охотиться на мамонтов?

– В метафизическом смысле – да! Ведь сейчас человечество так сильно разорвало связь с природой и ушло в другую сторону, что если не наладить заново эту самую связь, не начать опять с бубном прыгать, вызывая дождь…

– Ага, не начать приносить девственниц в дар богам,–перебил его Лёха.

– Ну, не без этого,– отвечал Слава. – Но если вдруг Боги их не примут, то я готов взять их на себя.

– Короче, – решил пресечь дальнейшие поползновения на животрепещущую тему тот. – Если вы не в курсе, то уже с годов этак двухтысячных в Европе, а у нас с ближе к 2010 году в авангард творческой мысли вышел по сути своей шаманизм или его разновидности. Что в аудиальном, что в визуальном искусстве, таком, например, как перформанс; эта тема муссируется уже не один год и является таким хрупким мостиком, связывающим отживающую свой век вербальную цивилизацию и новую эпоху, потихоньку проникающую в наш мир и наше сознание. Оно, конечно, может, и совсем ещё не заметно в массе происходящих событий, но, поверьте, это единственный верный путь, единственный шанс человечества на выживание как вида.

– Базаришь! – добавил Акелла веса словам Славы, и публика сразу заметно потеплела к его речам.

– Я, конечно, могу начать приводить примеры, подкрепляющие мою теорию. Но тут такое дело: понимание этих вещей должно идти от сердца. Либо вы принимаете на веру, потому что чувствуете, что это Правда. Ну, а если нет, то увещевания головы не помогут достучаться до сердца.

– Как трогательно, –расчувствовалась Лена. Видимо, йога открыла ей какие-то чакры, помогающие в понимании такого рода вещей.

Однозначно ясно всем было одно: человечество и вправду нуждается в другом векторе развития и само оно до него не допетрит. Слишком далеко уже всё зашло, и потуги отдельных прозревших адептов нового мира – всего лишь крупинки мудрых мыслей, из которых каши, увы, не сварить.

Дальше по законам жанра следуют занавес и титры, а недоумевающая публика сидит в театре, боясь двинуться с места. Не понимая, аплодировать стоя в этот момент или решить больше никогда в жизни не ходить на такие представления. Но как бы то ни было, а Вячеслав в этот вечер перебирался спать в палатку к девчонкам, в ту самую, где спала и Лена. Уж дюже холодную ночь предстояло пережить нам сегодня – было официальным на то заявлением. И, в общем-то, наверняка каждый в эту ночь думал примерно об одном и том же.

Гораздо проще любоваться живописными пейзажами из тёплого уютного угла плацкартного вагона, а не хлюпать по размытой от затяжного дождя горной тропе замёрзшими от сырости ногами, чтобы, наконец, увидеть спекающий мысли и перехватывающий дыхание эпический пейзаж поднебесной обители. Как найти эту золотую середину в жизни? Поймать баланс и грациозно мчаться на волне, сверкая своей счастливой улыбкой на солнце. Сомнения длиною в жизнь, отбросить которые предстоит здесь и сейчас. Выбор-то уже сделан. Я же тут. Целиком и полностью. И лишь архаичное желание комфорта, помноженное на такой же страх перед неизвестностью, будоражат разум остатками былых сомнений. Плюнуть и растереть. Может быть, даже три раза через левое плечо, на всякий случай. Ведь смотря прямо сейчас в лицо мириадам звёзд, понимаю, как глупы и бессильны мои отговорки, как велик и прекрасен мир, что ждёт впереди и как бывает трудно человеку поверить в обретённое им счастье!

******

Наутро показалось солнце, и не просто показалось, а прямо-таки навязчиво напросилось к нам на огонёк, отчего ночные сомнения нашей маленькой группки улетучились без следа. Все дружно выдохнули. Будучи на волоске от протяжных выкриков нависший дилеммы посиневшими от холода губами.

Но, слава Богу, это уже в прошлом. А сейчас нас ждёт самый важный день – восхождение на пик и перевал и, видимо, это будет долгий, долгий день.

Собирались мы с нарастающим воодушевлением. Как будто кто-то наигрывал задорную мелодию, темп которой постоянно ускорялся, а мы подстраивались под её ритм. К тому же, неплохим бонусом оказались местные красоты, выбранные нами для ночлега. С вечера мы их, естественно, не вкусили в полной мере, точнее, вообще не увидели из-за дождя, темноты и усталости. Но вот теперь им было от нас не скрыться. Мы сполна взяли реванш за измывательство над нами накануне. Поблизости оказалась небольшая горная речушка, в которой мы обновили запасы питьевой воды. А за ней, вверх по течению, расстилались те самые альпийские луга и почти отвесные склоны гор, взобраться на которые нам и предстояло сегодня. Нас разбирало любопытство, что же там, за этими громадами? Хотелось скорее сняться со стоянки и тронуться в путь. И мы тронулись. Но пройдя, наверное, с километр по узкой тропинке между холмов, наткнулись на небольшое препятствие. Оказалось, что речка, ранее так радушно поделившаяся с нами питьевой водой, была до прошедшего дождя всего лишь ручейком, который мы свободно бы перешли, не задумываясь. А теперь она бурным потоком преграждала путь, и единственное, что нам оставалось – найти брод и форсировать его. Что мы, естественно, и сделали. Правда, это оказалось не так просто, учитывая скорость течения, рельеф дна, температуру воды и вес наших рюкзаков. А всё потому, что скорость была большая, рельеф – каменистый, температура воды – под ноль, ну, и рюкзаки, ещё пропитанные влагой от вчерашних излияний –тяжеленные. В общем, затормозило это нас прилично, и главное, выбило из набранного темпа, так что пришлось всё начинать сначала. Хорошо, что к этому времени солнце уже вовсю поливало жаром с небес, делая нашу жизнь и любые препятствия лёгкими и радужными. Многие даже разделись догола, вопреки здравому смыслу и наставлениям Акеллы. На какое-то время гармония наполнила наши тела, и мы в этом полуэйфоричном состоянии покоряли первые вставшие на пути горные кручи. Со стороны мы были похожи наулиток, ползущих вверх по склону со своими рюкзаками-раковинами. На удивление, все шли молча, занятые впитыванием открывшихся с высоты красот и своими внутренними размышлениями. Через пару часов такого восхождения окружающая картина начала сильно видоизменяться. Заметно похолодало, прежней растительности уже почти не было видно, впереди замаячили снежные склоны и шапки. Ну, а обедали мы уже в окружении сплошного снежного покрова, где-то в густом тумане, одетые во всё тёплое, что было припасено. Но это, как говорилось, говорится и я, надеюсь, больше никогда не будет говориться, только цветочки. После приёма пищи и непродолжительного отдыха нам оставалось преодолеть до вершины всего каких-то двести-триста метров из уже преодолённых трёх тысяч. А это значило лишь одно: привет горянке. И, к сожалению, горянка – не какая-то женщина, как хостес в отеле, встречающая тебя при входе, вся такая длинноногая, привлекательная и учтивая. Горянка – это горная болезнь, проявляющаяся как раз где-то на трёх километрах высоты. Кислорода становится мало, давление падает, и продолжать путь к вершине становится делом совсем нелёгким, особенно с учётом никуда не девающейся нашей поклажи. Каждый метр многим из нашей группы теперь давался с трудом. И я не стал исключением. Приходилось делать шагов 15–20 и останавливаться переводить дыхание, и так на протяжении ещё пары часов, пока вся группа не достигла вершины. Хорошо, конечно, что в этот момент у Лёхи не отказало его чувство юмора. Ведь подниматься в таких условиях без возможности получить по затылку снежком было бы куда гнуснее. Мы даже слепили с ним небольшого снеговика и поставили его охранять без того неприступную эту обитель. Три тысячи триста метров было под нами, когда мы достигли вершины. А над нами – бесконечность. Захватывающая, невиданная и прекрасная. Затерянный, первозданный мир во всей своей непостижимой красоте. Такой простой, кристально чистый и родной. Как несгораемая сумма, как билет в один конец. В памяти лет это, скорее, самое начало, безбожно мать когда кричала, и причащалась каждый час, пока не вышел плод. Смотри, как всё же он похож на нас. И в профиль, а особенно анфас. Пусть дарит свет и мыслей чередою пусть мир создаст из смеха, правды и добра. Зарёю укрывая тело. Багровый тот наряд снимая лишь для зачатья очередного дня.

Небольшое замешательство или большое умопомешательство? За глазами тянется рука пушистые пощупать облака или, может, починять рукава… На чьи бока? Моей невесты – обретения свободы места. Подбираю слова скрупулёзно и прошу прощения за это слёзно. За глазами тянется рука, надо быть уверенным наверняка. Шутки в сторону, бок-о-бок и день ото дня жизнь приходит ради меня. Дайте больше огня. Становитесь в круг. Ты будешь мне враг, а ты мне друг. По батареям стук. В большом городе ты маленький Мук. Стыд тебе и позор, живей расширяй кругозор. Открывай соседям дверь – в тебе проснулся Вильгельм, мать его, Телль.

Мы перешли на другую сторону.

И продолжили своё восхождение, только уже вниз по склону, туда, где виднелась вдали безмятежная гладь какого-то неизвестного нам ещё лепрозория наших душ. Рассадника гедонизма, его колыбели и прародителя. В том бесстрашном смысле не просто получения удовольствия от чего-либо, а растворения в нём. Где тебя как личности уже не существует, ты сливаешься со всей этой первозданной красотой, которая пронизывает тебя насквозь, струится из глаз, ушей и твоего рта невыразимым предчувствием надвигающегося катарсиса. Ты, не задумываясь, ныряешь с головой в только для тебя приготовленную смесь из первобытных инстинктов, бессмертных прообразов и вселенской любви. И с замиранием сердца выпускаешь последние оставшиеся в твоих лёгких пузырьки воздуха.

– Фрилав! – послышался мне отчаянный возглас одной из наших спутниц, –когда уже будет фрилав?

– Что, прости? – переспросил я, – Какой ещё фрилав?

– Причём тут фрилав? – вспылила та. – Привал, говорю, когда будет? Привал!

Будто я ей в душу наплевал.

– Уже скоро, – своим тихим голосом потушил разгорающийся огонь наш гид, – до озера, что виднеется внизу, спустимся, и на его берегу заночуем. Потерпите немного, други мои.

Молчаливым согласием своим сопроводили мы слова Акеллы, пристально вглядываясь в обещанную нам обетованную землю. В то время как густой туман, или, может, это были облака, спускавшиеся следом с гор, отрезали нам путь к отступлению. Казалось, они пожирали пространство, оставленное нами позади, пытаясь догнать и слопать нас тоже. Но мы были настроены решительно, к тому же, крутизна склона подталкивала к постоянному ускорению. Единственно мы не учли, что в этих местах водятся хищники пострашнее и поковарней. За буквально немного до нужного места нас настигла темнота ночи, поглотив собой и туман, и вид на озеро, и нас всех. Как в чреве огромного зверя, пробивали мы себе оставшуюся дорогу лучами карманных фонарей, перепрыгивая заболоченные подступы к сухой земле. Где можно было бы наконец-то разбить палатки и упасть, без всяких заискиваний. Просто упасть и уснуть. Слишком уж много было пережито и осознано за этот нескончаемо долгий день.

Время собирать камни.

Проснулся я с первыми петухами. А точнее, под звонкие вопли какого-то петушары, разгоняющего своими воплями безмятежный сон отдыхающих.

Из-за наглухо застёгнутой палатки и натянутого до макушки спальника я не мог разобрать посыла этой ранней птахи. Будто моя голова была погружена под воду, и я мог слышать лишь общий фон и тон его речи. Но этого оказалось достаточно, чтобы разбудить во мне желание выключить этот несанкционированный будильник. Медленно, но верно я размотал свой кокон из спальника, куртки и покрывала, расстегнул палатку и уже было приготовился занести свой карающий меч, как вдруг бескомпромиссно осознал, чем были вызваны разбудившие меня вопли.

– Это же просто потрясающе! Посмотри, какое великолепие!–Теперь отчётливо слышал я слова Вячеслава, который бегал вокруг нашего палаточного лагеря и никак не мог насытиться открывшимся перед его взором пейзажем. Я и сам остолбенел и некоторое время даже боялся пошевелиться. Чтобы, не дай бог, всё это не исчезло, не оказалось сном или миражом. Такой идеальной красоты природы мне никогда в жизни не доводилось видеть вживую. Это было настолько масштабно, эпично и одновременно легковесно и просто, что оставалось лишь пополнить ряды петушар, примкнув к соло Вячеслава. Таким незатейливым способом, спустя время, наш теперь уже дуэт с ним разросся сначала до квартета, а, немного погодя, дорос и до полноценного хора. Равнодушными открывшаяся с пришествием утра картина не оставила никого. Слишком уж грандиозный был замысел у творца, что изваял всё это, никак не вмещавшееся в умы обычных обывателей. Мы как могли утрамбовывали снизошедшее великолепие в наше сознание, расширяя его тем самым, разнашивая. Оно явно оказалось нам крайне мало в тот момент.

Правда, этот процесс совсем не причинял боли или дискомфорта, а, наоборот, лишь эйфорией и безбрежной радостью переполнял наши души. Отчего держать эмоции в себе было совершено невозможно. Наш хор не смолкал ни на минуту, пока весь заполнявший внутренние пустоты воздух не вышел наружу. Теперь стало уже попроще, с освобождением резервуаров от отработанного материала. Теперь красота и гармония плавно, без давления могли разливаться по нашим телам. Что они, собственно, и сделали, принося с собой умиротворение и покой. Постепенно наш хор совсем затих, лишь где-то ещё под деревом еле слышно попискивал Лёха, а с другого конца поляны доносилось фырканье Никиты, отдавшегося на растерзание отжиманиям. Нам не осталось ничего. Такой неуловимый момент, мгновение простых потерь, жившее само по себе без лежащих поперёк вечности надменных фраз, без нити повествования и скрытого смысла. Лишь умиротворение и покой. Ворваться в которые осмелился лишь один неизвестный нам доселе персонаж, так стремительно и своенравно появившийся из голубовато- золотистой дымки утреннего тумана. Это был Монах – отшельник на стареньком велосипеде марки ЗИС в футболке под развевающейся от ветра накидкой с надписью «Бэтмен–амбассадор капитализма». То, что это был именно монах и именно отшельник, мы, конечно, узнали не сразу, а только после закадрового голоса Акеллы, сопровождавшего его неожиданное появление. Которое, кстати, ничуть не помешало нам насладиться моментом слияния с вечностью, а даже наоборот, как-то усилив его, наглядно проиллюстрировав, что ли.

Длинная медная борода, покрывавшая лицо этого монаха, явно утаивала его истинный возраст. А то, что я издалека принял за накидку, оказалось старым халатом трудовика. Когда он подъехал к нам и слез со своего железного коня, я заметил наготу его босых ног. «Как же это он не замёрз без обуви?»–думал я про себя, одновременно пытаясь понять, увидел ли ещё кто-нибудь эту его отличительную особенность. Хотя не обратить на это внимание было однозначно невозможно. А с другой стороны – ведь нет ничего невозможного. И даже то, что мокрая от росы трава не могла щекотать мне пятки, пока я приближался к опешившей от моего появления публике, скорее неоспоримый факт, нежели беспочвенный вымысел.

– Давно ли вы делали что-то просто так?

Скрежет времени под ногти всё больней, всесильный властелин и розовый пластилин, эпитафия и дезоморфин. Вопросы без ответа, жизнь на паузе. Перемотка или репит? Когда горло уже хрипит. С задних рядов не слышно, но к выходу ближе. Можно было хоть раз потратиться. Зависть белится, а стыд красится. Был бы смысл – мы могли бы справиться. А теперь пойди, поймай! Куда уж теперь! Было всё проще шестьдесят одно слово назад, ты уж поверь, если считать предлоги. Но так хочется предлоги не считать… Так давно ли вы делали что-то просто так!?

– А вообще Слова – убийцы диалога, развратники смысла, если вы не знали.

В связи с чем у меня другой вопрос. Вы видели когда-нибудь золотую антилопу, гоняющуюся за призрачным счастьем? По дороге без ям, без лежачих поперёк вечности надменных фраз, без нити повествования, в конце концов. Но ведь это не значит, что её не существует, если вы не видели. Знак равенства может быть лишь параллельными прямыми, упавшими от усталости. Я и сам уже, наверняка, сдался бы на милость посредственности, если бы не одно быстрорастворимое быль «но»! Я видел. Когда ангелы играли мимо нот, тихонько подкрался и попал в такт. Пусть случайно, но попал же! Пахлава ради похвалы. А ты знаешь, что там все равны, как если б шёл дождь проливной четвёртый год подряд, ну или если бы не помнил, какой у тебя ряд. Какое под солнцем место. Не могу я теперь без бессмысленных кровопотерь. Без души подтёков на лице, ржавый воздух глотая любви чистейшей вместо. Потом навзрыд. Да хрен вы угадали! Не вижу смысла портить дорогой прикид. Он пригодится, чтобы в нём мечты мои похоронили. А я в чём Мамка родила на зависть утренним богам под тихий шёпот синевы свои слова все вам отдам!

Ходите только туда, куда можете дойти босиком, друзья мои. Ведь бездна – она Одна на всех. Без разочарования в простых ответах, с тусклым лампы поблёкшим светом. С, зачем-то, неосознанно вычисленным дискриминантом. В ватных штанах и замшевых туфлях на босу ногу. Так всегда бывает, когда путаешь путь и дорогу. Спрятавшись в делах своих особенно важных на исходе дней, таких же бессмысленно отважных. Просто так и не скажешь, чему равен катет пирамиды Маслоу. Молчишь? Молчишь на языке родном, а в спину уже кто-то неистово кричит Hello! Ну, а теперь за нас тайком внесли аванс, под звуки марша кто-то выше, кто-то старше, два фото (профиль и анфас), бельё, по жилам кровь и реверанс. Никто не в силах, только лишь в мечтах пока впотьмах блуждает одиноко даль. Одна на всех –без крыши и без дна…

– Забавно, да? И пусть ощущение любви двигает вашими губами, подобно ветру, шевелящему спелые колосья в середине июля. Сейчас же июль?

Вездесущий и богоизбранный, с открытой пастью стремящийся к вечной власти, такой почтенный и незамысловатый народ: «Ловите, скорее ловите! Он сбежал, он вырвался, выскользнул из цепких лап, ничтожный тип, бездушный раб этот урод. Он видел, что не должен, что никому и никогда. Где он теперь? Ищите! Ибо да воздастся ищущим, будь ты праведным работягой или обычным нищим, а может, даже вершителем судеб, ложью изо рта брызжущим».

Пот со лба – стыки плёнки, потерянный счастья миг, неосторожно предсказанный, не награждённый ты им, а наказанный. Ищем дальше материи тонкие с дрожью в руках: опять стыки плёнки.

Хлеба и зрелищ в отместку на песни души чрезмерно уж звонкие. Вино в её раны вливая, ты верил, что этот урод – ну точно не ты, на месте двухтысячелетней вражды пепелищ мечты свои томно сжигая.

Не бывает праведным гнев, и агнцев не сулит перемен алая кровь. Есть только одна аксиома для всех: ей славное имя навеки – Любовь!

– Мы внебрачные дети новой эры, и Нам не осталось ничего.

Неуловимые моменты, мгновения простых потерь живут сами по себе. Если не мне, то самому себе поверь. А, впрочем, ладно. Пустое это: выпей яд и сдёрни крест! В руках цветы, в лицо борей и сердце, сердце щемит анапест. Уж хоть бы поскорей слеза, за ней струя, потом ручей, моря, и я совсем ничей. И ты со мной, покуда летней стужей будет зимний зной, покуда мысли талоюводой и мы в безлунной тишине ночной. Лови его, но только, только не поймай. Всю жизнь лови, всю жизнь и пой. Твой May!

Оглавление

Глава 1.

Глава 2.

*

**

Екатеринбург.

Столица.

****

Голова.

Заглавие.

А потом было утро.

*****

******

Мы перешли на другую сторону.

Время собирать камни.