Творчество [Николай Фридрихович Олигер] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Олигер Николай Фридрихович
Творчество
Николай Олигер
Творчество
Затыкин снимал комнату без стола неподалеку от моря и городского сада, дважды в день купался, раз в неделю ездил верхом, в газетах просматривал, кроме телеграмм и литературной хроники, еще рубрику "Спорт" и любил хвастаться перед знакомыми дамами своим бицепсом. О его появлении иа курорте местный листок сообщил кратко: "приехал молодой беллетрист и драматург Затыкин". Еровский платил за полкомнаты в санатории с усиленным питанием, верхом не ездил и не купался, газет не читал совсем и старался обращать внимание дам не на бицепс, а на свои задумчивые карие глаза. На секретаршу местного листка эти глаза произвели некоторое впечатление, потому что о нем было написано подробнее: "здоровье талантливого поэта Еровского в настоящее время почти восстановилось, и мрачную угрозу, висевшую над этим юным дарованием, можно считать устраненной, -- тем более, что пользующие поэта врачи возлагают много надежд на благодатный климат нашего курорта". В столице Затыкин с Еровским то и дело встречались в редакциях, у издателей, в литературном ресторане, -- но здесь, в приморском городке, их существование проходило в разных плоскостях. Когда беллетрист купался, поэт должен был отдыхать на балконе санатории, -- и только счастливая случайность свела их однажды в ротонде городского курзала. Они дружественно пожали друг другу руки и даже поцеловались. Они даже позабыли взаимно, что Затыкин недавно сочинил одноактную пьесу в стихах, а Еровский напечатал в толстом журнале повесть, что, конечно, можно было считать недобросовестной конкуренцией. Затыкин сказал только с легким ядом в голосе: -- А ты, дорогой мой, выглядишь совсем здоровяком! Вот только глаза у тебя какие-то того... сонные! -- Ты находишь? А между тем, я очень плохо себя чувствую... Вот про тебя никак нельзя сказать, чтобы ты выглядел молодцом. Постарел, как будто! У тебя даже спина сгорбилась. И это было все. Воздав друг другу должное, они окончательно перешли на дружественный тон. Присели у столика, причем Затыкин самоотверженно занял тот стул, который был поближе к возможному сквозняку. Потом заботливо осведомился у поэта: -- Может быть, ты выпьешь горячего молока? -- Нет, слишком жарко для молока, -- и меня совсем затопили в санатории этой жидкостью. Человек, дайте нарзану! -- А мне кофе со сливками, и бисквитов! -- Очень пыльно, ты не находишь? -- Да, чёрт знает... У самого моря и вдруг -- пыль! Даже глупо. -- А в санатории сыро! Они меня уверяют, что нет никакой сырости, но я отлично чувствую. -- Вообще -- безобразие! Никогда нам не дотянуться до заграницы. -- Ну, какое же сравнение! Заграница, это... -- А ты, кстати, был там? Помнится, я читал твои венецианские сонеты. Очень звучно и проникнуто местным колоритом. -- Мм... Я вообще... Ты знаешь, что ни говори, а на юге, все-таки, очень много красивых женщин. Даже в этой отвратительной яме... Никакого сравнения с нашим чухонским малокровием! Ни одной женщины по близости не было, за исключением продавщицы папирос и спичек, которая, впрочем, была уже очень не молода и, во всяком случае, не красива. Но разговор о женщинах хорош тем, что он представляет собою достаточно разработанную тему. Можно не слишком напрягать свой мыслительный аппарат и все-таки оставаться красноречивым. Затыкин не настаивал на венецианских сонетах и послушно перешел к женщинам: -- Как тебе сказать... В этих, как ты называешь, чухонках тоже есть этакое... свое! Тело у них -- рубенсовское. Пышное такое бывает, с румянцем. -- Ну, что же? Мясо! Грубое мясо и -- ничего больше. Они слишком пассивны, а женщина тоже должна проявлять свою инициативу. Она должна воспламенять, испепелить страстью. -- Да я и против южанок ничего не имею! Хотя самое лучшее, по-моему, это -- средняя полоса. Какая-нибудь Саратовская губерния, например, или Малороссия. Северянки, как ты находишь, слишком пассивны, а южанка раз в год ходит в ванну и никогда не меняет белья. Еровский криво усмехнулся и отхлебнул нарзану. -- Золотая середина? Вот чего, я не понимаю... Хотя, в сущности, географическое происхождение женщины для меня совершенно безразлично. Мы бродим в потемках, пока не встретим консонирующую душу. Ты заметь, что истинное наслаждение любви я вижу только в гармонии. И сближение телесное есть только результат, только завершение этой гармонии духа. Последний вопль, последний аккорд мелодии. -- Последний аккорд, который, однако же, повторяется неоднократно? -- Это просто длительное отражение момента! Ничто не повторяется. То, что мы считаем повторением -- только преломление в призме одного и того же луча. То, что я пережил, например, вчера, есть лишь преломление того, что я пережил неделю назад и буду переживать завтра. -- Завтра? -- переспросил Затыкин, размешивая сахар. -- Мм... Предположим, что завтра! Конечно, это -- интимность, хотя, с другой стороны... Еровский скромно потупился, а Затыкин долго выбирал с тарелочки бисквит, поменьше засиженный мухами, и невинно ворчал: -- И еще дерут по гривеннику за штуку! Этакая некультурность! Поэт побарабанил пальцами по столику: -- Ты понимаешь, что я только так себе, случайно сказал: "завтра". Я не имею права вводить тебя в круг своих интимных переживаний. Хотя, с другой стороны... -- О, я не настаиваю... Удивительно скверные бисквиты! Хотя, с другой стороны, мы -- художники. У нас должен быть собственный критерий. -- Вот именно. Здесь совершенно не с кем поделиться. Все воспринимается, как анекдот, или как сплетня. Какие-то аптекаря и акцизные чиновники -- с общей психологией штабного писаря. -- Я понимаю! -- сочувственно кивнул головой Затыкин. -- Не следует обнажать свою душу перед штабными писарями. -- Да, и это духовное одиночество временами становится тягостным. Я знаю, что ты очень чуток. Это свойство всякого истинного художника, проникающего в самые глубины чужой психики. И когда я сказал "завтра", -- ты по неуловимому оттенку в выражении понял, что это "завтра" действительно существует. Затыкин поковырял ногтем бисквит, положил его в рот, прожевал и тогда спросил коротко: -- Замужняя? Еровский пожал плечами: -- Она свободна. А до деталей мне нет никакого дела. Может быть, где-нибудь там, в Тетюшах, сидит сейчас существо, называющее себя её мужем, но, ведь, это нисколько не меняет дела. -- Ну, если в Тетюшах, то разумеется. А если здесь же... С мужьями, дорогой, надо держать ухо востро! Нас, художников, они обязательно начинают подозревать, даже, когда нет ничего серьёзного. -- Тетюши -- это описательно. Я и вообще не знаю, есть ли у неё муж! Но я знаю, что она тонко чувствует, и что в любви мы взаимно одаряем друг друга новыми откровениями. -- Давно это у тебя завелось? -- Я говорю тебе -- с неделю. Я познакомился с нею в первый же день по приезде сюда, но, понимаешь ли, наши отношения были очень сложны и потому развивались медленно. Они заплетались, как тончайшее кружево, вышитое золотом. И когда уже было ясно, что мы принадлежим друг другу, мы все-таки намеренно отдаляли неизбежный миг, чтобы подойти к нему во всей полноте чувствований. -- Ну, канитель какая... Как это у тебя хватает терпенья? И это даже просто ошибка, дорогой. Женщине обидно, если ей приходится, так сказать, отдаваться самой. Она предпочитает, чтобы её брали, Действовать нужно быстро, с натиском: раз-два-три! Еровский вздохнул и потер кончиками пальцев висок: -- Твоя система, может быть, вполне пригодна для любой рядовой женщины. Но Недда -- совеем особое существо. -- Так ее зовут?.. -- Виноват, я кажется проговорился? Но теперь уже все равно! Ее зовут Неддой. То есть, её обычное имя слишком плоско звучит, и я его несколько изменил. Если бы я сразу высказал ей мою грубую мужскую волю -- она оттолкнула бы меня -- и только. Мы дождались, когда наши души прониклись взаимной гармонией. -- Блондинка, конечно? -- Нет, скорее брюнетка, но не совсем. В проходящем солнечном свете её волосы отливают зеленоватым золотом. И она вся, ты понимаешь, такая нежная, нежная, почти прозрачная. Когда она целует, то кажется, что к твоим губам прикладывают водяную лилию. -- Ну, уж это... Нет, это бесплотное что-то! Совсем не в моем вкусе. И, ведь, лилии всегда бывают холодные и мокрые. Лилию к губам -- это что-то в роде лягушки. Даже болотом пахнет! Нет, это не в моем вкусе. Вот, например, когда целует Надя... -- А у тебя есть здесь Надя? -- Уже три недели. Я ведь не тяну канитель, как ты! Познакомились на пляже, потом встретились в читальне, потом совершили прогулку в горы -- и готово! И представь себе, я даже не ожидал, какая это оказалась прелесть. Тоже черноватая в роде твоей Недды, и кажется подкрашивается, но это наплевать. Сложена суховато, но, когда целует, -- огонь. Вот уж именно испепеляет! -- Возможно! -- неохотно согласился поэт. -- Мне кажется только, что ты толкуешь эту эмоцию несколько грубо. Вот Недда -- иногда я боюсь, что она растает в моих объятиях, как тень. И в то же время в ней заложены необъятные глубины, первобытный хаос страсти. Она изнемогает от тяжести этого хаоса и иногда смотрит на меня остановившимися, безумными глазами. И в этом взгляде я улавливаю разгадку извечной тайны. -- Здорово! Ты напиши что-нибудь по этому поводу. Нет, а Надя, -- та насытится поцелуями и спит. Свернется в клубочек, таким котеночком, и даже немножко вздрагивает. И чтобы разбудить, надо обязательно пощекотать ее за ушком. -- Недда не спит! Я никогда не видел ее спящей. -- Ну, еще бы, -- за одну неделю-то! -- И через год не увижу! Её душа находится в состоянии экстаза и нервы её натянуты, как струны цитры. И я робко извлекаю звуки из этих струн. Они плачут или торжествуют, смотря по тому, на что я вдохновляю их. -- Истеричка, может быть? У Нади тоже бывают иногда разные такие капризы. Например, вдруг в пять часов утра требует мороженого. А где я его достану, когда все рестораны закрыты? Но в общем это, конечно, пустяки. -- Ты знаешь, на путях моей жизни я встречал уже много, очень много женщин. -- Да и я не меньше, дорогой мой! На этот счет мы можем еще поспорить. Я, конечно, совсем не желаю хвастаться... Но на неудачи я редко мог пожаловаться! -- Но только теперь моя мятущаяся, утомленная душа нашла, наконец, свое пристанище. И я почти счастлив... Она так утончена, так многогранна. Она так чутко воспринимает все переливы моих настроений. И в то же время в действенности её любви мой слишком нежный организм почерпает все новые силы, укрепляется для мук нового творчества. -- Да, это прекрасно! -- согласился Затыкин и в рассеянности проглотил первый попавшийся бисквит. -- Но знаешь, я со своей стороны тоже не могу пожаловаться. Капризы, конечно, есть, но в общем у Нади чудесный характер. Читает она маловато, но при первом же знакомстве сказала, что у меня -- довольно известное имя. И она аккуратная, редко опаздывает. Нет, знаешь, я тоже очень доволен. Что-то совсем непохожее на мои прежние интрижки. -- А эта твоя Надя... она замужем? -- Как же, я наводил справки! Я на этот счет очень осторожен. Но муж её живет за тысячу верст отсюда и служит управляющим казенной палатой. А она сама приехала сюда, по-видимому, просто пожуировать жизнью. Можешь ты себе представить: такая бездна темперамента и вдруг -- какая-то палата! Воображаю, как она чувствует себя дома, несчастная женщина... -- Мир так тесен и все явления так однообразны! -- вздохнул поэт. -- Вот и Недда тоже говорила что-то такое о казенной палате. Я, конечно, не помню, что именно. Но чувствую, что и её душа изнемогала в тисках жизни и только во мне нашла успокоение. -- А мне Надя так и сказала прямо: "Ты самый интересный мужчина из всех, каких я только встречала"... То есть, ты не подумай, что она была до сих пор этак... легкомысленна, что ли... Я твердо верю, что это -- её первая связь. -- Недда тоже чиста, как первозданная мысль. Даже свои утонченные ласки она находит как-то инстинктивно. И она невинна, хотя любовь её изощрена, как алая роза порока. -- Ну, и Надя, она того... Она умеет любить. Уж это им так от рождения дается, должно быть! -- С Неддой я приближаюсь к высшей радости, похожей на скорбь... Оба были несколько растроганы, и беллетрист даже слегка потрепал по коленке поэта. Еровский посмотрел на часы. -- Мне уже пора идти обедать. Может быть, ты проводишь меня немного? -- С удовольствием. Я все равно обычно гуляю в это время. Человек, получите! Они расплатились и пошли, -- искоса, но внимательно следя друг за другом. И, по-видимому, были довольны произведённым впечатлением. Еровский сказал, чтобы придать всему разговору художественную законченность: -- Пути жизни так запутаны и мы бродим во тьме, наудачу, по этим путям. Но иногда судьба улыбается нам благосклонно. Ты и я -- мы пьем из разных источников и души наши несходны, -- но все-таки каждый из нас встретил именно ту женщину, которую ждал. Мы заблуждались и падали, -- но пришли к истине. -- Да, мы пьем из разных источников! -- согласился Затыкин, великодушно забывая о написанной поэтом повести. -- Но корень всего -- любовь. В этом пункте все источники сходятся. -- Любовь открывает перед нами свою бездну, усыпанную алмазами вдохновения. -- И что там ни говори, а это очень удобно, -- иметь постоянную привязанность, которая так хороша, что даже не надоедает! -- Она отражает всю многодумность жизни. -- И знаешь, она совсем не расточительна! Я не скуп, но бессмысленные траты меня раздражают. Розы, фрукты, мороженое -- все это не так дорого стоит. А что я получаю взамен!! -- Она безгранична в своей углубленности. Достаточно смотреть в её глаза -- и я полными горстями черпаю вдохновение. Улицы приморского городка были так же кривы и извилисты, как те пути жизни, о которых говорил поэт. Они вились по склону горы самыми прихотливыми поворотами, и у одного из этих поворотов два литератора неожиданно столкнулись с женщиной в красной шляпке. Женщина была среднего роста, не слишком полна и не слишком худа, с темными волосами. Шляпка отбрасывала на её щеки довольно эффектную тень. В первое мгновение Затыкин и Еровский, как воспитанные люди, просто посторонились, чтобы дать дорогу красной шляпке. Но шляпка почему-то замешкалась и литераторы тоже остановились, -- один справа, другой слева. Затем сказали одновременно: -- Здравствуйте! В этом обычном приветствии не было ничего сомнительного, но почему-то оба литератора взглянули теперь один на другого с целой гаммой смешанных чувств: здесь были подозрение, недоумение и даже ревность. И женщина в красной шляпке ответила слегка растерянно: -- Здравствуйте... Разве вы знакомы, господа? -- Разумеется! -- сказал Затыкин и, взяв руку женщины, поцеловал ее. -- Это мой лучший друг. -- Мой лучший сотоварищ! Но я тоже не знал... -- начал было поэт и вдруг замолчал, глядя, как беллетрист прижимает свои губы к маленькой дамской ручке. Потом закончил разом: -- Я тоже не знал, что вы знакомы! -- Какие вы странные! -- засмеялась женщина и, слегка подобрав платье, почему-то отступила на два шага назад. -- Иногда совершенно случайно находишь общих знакомых. Выкупались, Затыкин? -- Да, утром. Сейчас слишком жарко. -- А вы еще не обедали, Еровский? -- Нет. Я еще не обедал. Затем все трое замолчали. Женщина упорно смотрела себе под ноги, поэт постукивал тростью по обросшему диким виноградом забору. -- Представьте, я только сегодня в первый раз встретил здесь моего друга! -- нашел, наконец, тему Затыкин. -- Да, он ведет довольно уединенную жизнь. И ведь он так слаб, бедненький! У него по ночам постоянные мигрени. -- А вы... вы так близко его знаете? -- Но, Боже мой...Не так уже близко, но все-таки... Почему вы так на меня смотрите, Еровский? -- Извините, я нечаянно... У меня такие глаза. Всегда на что-нибудь смотрят. -- А я все никак не могу управиться с делами! Заходила к портнихе -- но у неё будет готово только вечером. В цветочном магазине тоже не нашла, что было нужно, а теперь я иду в библиотеку. -- Когда же мы сегодня с вами увидимся? -- спросил поэт. -- Почему же я знаю? Когда-нибудь... Какой вы странный. -- А купаться вы будете вечером? -- с чрезмерной веселостью справился Затыкин. -- Вы мне обещали, что придете купаться! -- Разве я обещала? Я не помню! Я даже не знаю, почему это я могла бы вам обещать... Сейчас мне нужно в библиотеку! -- Я могу вас проводить! -- вызвался Затыкин. -- Я тоже могу вас проводить! -- согласился Еровский. -- Нет, нет, пожалуйста! Вы, наверное, заняты своими общими интересами, и я совсем не хочу вам мешать. Вообще, почему обязательно нужно провожать? Я и одна дойду... И женщина поспешно протянула сразу обе руки. -- Ну, что же? Нет, положительно, вы какие-то странные, господа... Право же, я совсем не ожидала... Только если что-нибудь будет, то пожалуйста не на улице... Я ужасно боюсь уличных скандалов! И мой муж служит в казенной палате, это может так дурно на него повлиять... Пожалуйста, не на улице! И она быстро исчезла за следующим поворотом. -- Ну? -- строго спросил Затыкин. -- Что такое? -- недовольно отозвался Еровский. -- Ничего! -- Ты скажи прямо: ты зовешь ее Неддой? -- Но я думаю, что она в такой же степени и Надя? Разошлись на всю ширину узенькой улицы, постояли немного у противоположных заборов, потом опять сошлись в середине. -- Какой чудовищный излом! -- вздохнул Еровский. -- Плюнь на изломы! Знаешь, что тут всего хуже? -- Моя израненная, оплеванная душа... -- Брось! Хуже всего то, что она просто глупа... Ведь, она сама выдала себя с головой. -- Не подчеркивай, пожалуйста! -- Что? Не подчеркивай? Мы тут с тобой достаточно уже наподчеркивали! -- Нужно смотреть глубже, Затыкин! В душе художника, истинного художника, всегда живет неутолимая жажда творчества. И перлами этого творчества он украшает бледную действительность. Затыкин задумался. -- Отчасти ты прав. Но, ведь, глупость-то, глупость-то какая! И дернул нас чёрт обязательно встретиться! -- Не подчеркивай, прошу тебя! Мне больно. -- Уж это что говорить!.. У меня от всей этой гадости даже под ложечкой жжёт. Слушай, знаешь что? Плюнь ты на свой обед. Я тебя к знакомому татарину в погребок сведу. Он нам шашлык изготовит, хороший, из живого молодого барашка. Они у него так по подвалу и бегают. А какое вино! Лучшему бургонскому не уступит! Пойдем! Сказав это, Затыкин даже мечтательно зажмурился. Поэт оправил галстух, раза два лизнул набалдашник трости, потом тряхнул головой и решился: -- Пойдем... Но только я прошу тебя об одном: не подчеркивай больше... Ты слишком материален. Не нужно!
----------------------------------------------------
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
Последние комментарии
11 часов 21 минут назад
11 часов 39 минут назад
11 часов 48 минут назад
11 часов 49 минут назад
11 часов 52 минут назад
12 часов 10 минут назад